— Я не маг, — сообщил Ликсаль Лакави хозяину лавки, вышедшему ему навстречу на звон колокольчика над прилавком, — но я играю такового в передвижном шоу.

— Тогда вы попали как раз в нужное место, господин, — отозвался мужчина, улыбаясь и кивая. — Торговый дом Твиттерела славится по всей Альмери несравненным выбором эффектов, чудес и усилителей доверия.

— А вы и есть Твиттерел? — поинтересовался Ликсаль. — Тот самый, чье имя красуется над дверями этого заведения?

— Честь имею, — сообщил маленький усатый человечек, смахивая пылинку со своей бархатной мантии. — Но давайте не будем терять время на такие пустяки, как мое имя. Чем могу служить, мой господин? Не угодно ли искрящего порошка? Он создает впечатление мощного выброса магической энергии, не причиняя при этом никакого вреда тому, кто его использует. — Твиттерел сунул руку в глиняный кувшин, стоящий на изрезанном и обожженном прилавке, извлек пригоршню серебристого порошка и одним мановением руки рассыпал по полу. Порошок взорвался с оглушительным грохотом, образовав изрядное облако белого дыма. Лавочник принялся старательно разгонять дым рукой, пока они с Ликсалем снова не начали видеть друг друга. — Как вы наверняка поняли, он также прекрасно отвлекает внимание на случай заранее задуманного исчезновения или ловкого трюка.

Ликсаль задумчиво кивнул.

— Да, полагаю, порция-другая искрящего порошка может очень пригодиться, хотя он никоим образом не решит всех моих проблем.

— А! — Твиттерел улыбнулся, демонстрируя немногочисленные зубы — слишком немногочисленные даже для его возраста. — Господин, желающий, чтобы его обман оказался одновременно и правдоподобным, и захватывающим. Смею сказать, что публика будет благодарна вам за заботу. Возможно, вон тот кусок веревки? При правильном показе он выглядит настоящей живой змеей. Или же вот этот Ящик Бенаракса, в котором может с удобством разместиться стройная ассистентка, — ее соблазнительные формы и вы, угрожающий им вот этими хитроумно сконструированными саблями, в особенности возбудят ваших зрителей…

— Нет-нет, — отмахнулся Ликсаль. — Вы неправильно меня поняли. Я не хочу прибегать к обычным фокусам, особенно к их дорогостоящей разновидности, чьим олицетворением является этот чудовищный зеркальный саркофаг. — Он щелкнул пальцем по лакированной поверхности Ящика Бенаракса. — Труппа, с которой я кочую, небольшая, привычная к проселочным дорогам Альмери, и у нас всего одна повозка для всех наших пожитков. К тому же, и это куда важнее, в тех местах, которые мы часто посещаем, различие между играть роль мага и быть магом нередко весьма расплывчато.

Лавочник Твиттерел помедлил. Он вытряхнул из бороды крошки от завтрака (во всяком случае, Ликсаль надеялся, что не от более ранних трапез). Казалось, старика странным образом встревожили слова покупателя.

— Не уверен, что понял весь смысл ваших слов, господин, — сказал Твиттерел. — Поясните, пожалуйста, чтобы я мог лучше угодить вам.

Ликсаль нахмурился.

— Вы принуждаете меня к большей грубости, нежели мне бы хотелось. Однако я постараюсь как можно лучше пояснить, чего хочу. — Он прочистил горло. — Я путешествую с труппой актеров, развлекая, вразумляя, а порой даже даруя надежду тем, у кого ее почти не осталось. Не все воспринимают нас в этом качестве — на самом деле некоторые низкие душонки полагают, что я и мои партнеры ничем не лучше продажных мошенников, что я решительно отвергаю. В ходе наших просветительских представлений мы предлагаем публике некие лекарства и тонизирующие целебные напитки. Несмотря на пренебрежительное непонимание, наших достижений в исцелении не смогла превзойти ни одна из аналогичных организаций, и они даже вполне сравнимы с наиболее обычными врачебными рекомендациями, предлагаемыми той медициной, что доступна обыкновенно нашей сельской публике. Улавливаете смысл?

— Вы продаете крестьянам сомнительные снадобья.

— В самую точку, мой добрый лавочник, в самую точку, хотя я бы и возразил против слова «сомнительные». В некотором смысле жизнь сама по себе сомнительна. В целом, однако, ваша проницательность достойна восхищения. Итак, поскольку моя роль в этих выступлениях — изображение магии, ко мне порой подходят представители публики, отличающиеся от остальных, покупатели, верящие, что увиденные ими иллюзии — реальность. Многие из них хотят лишь знать, в самом ли деле серебряная монета, которую я сотворил, прежде была у них в ухе, а если так, то не должна ли она принадлежать им. — Ликсаль печально покачал головой. — Другие, однако, требуют более тонкой магической помощи, обычно касающейся всяких незначительных проблем в их жизни — чаще всего неполадок в работе некоего человеческого органа самого интимного свойства. Наконец, есть и такие, кто хотел бы видеть, как член их семейства поскорее упокоится с миром, дабы как можно быстрее поделить его или ее наследство. — Ликсаль воздел к небу палец. — Такие заказы я не принял бы, спешу вас уверить, даже обладай я соответствующими возможностями, и не только из-за своей врожденной морали. Наш сельский люд имеет склонность к жадности и использованию острых ручных орудий труда, так что у меня нет ни малейшего желания возбуждать в нем злобу. — Он прочистил горло. — Иные просители желали бы обрести утерянные предметы, засадить в тюрьму неприятных им людей или родственников, ну и так далее — короче, великое множество пожеланий, большую часть которых я не способен исполнить, а значит, изрядная сумма остается рассеянной по карманам поселян, вместо того чтобы собраться в моем собственном кармане, где она могла бы стать основой будущего процветания. — Ликсаль печально покачал головой. — Я уже утомился от столь прискорбно неправильного положения дел. Поэтому я пришел к вам, мой добрый лавочник.

Твиттерел глянул на Ликсаля с куда большим страхом, чем мог бы ожидать случайный наблюдатель.

— Я все-таки не улавливаю до конца ваших пожеланий, господин, — нервно произнес старик. — Быть может, вам лучше посетить лавку моего доброго друга и коллеги Декионаса Крона, расположенную всего-то в четырех лигах отсюда, в славной деревушке у плотины в Бликсингби, — он тоже специализируется на всяческих приспособлениях для изображения магии перед проницательной публикой…

— Да вы издеваетесь надо мной, господин, — сурово заявил Ликсаль. — Вы должны были уже понять, что меня не интересуют ни приспособления для магического искусства, ни даже горшки и трубки алхимиков или прочие ученые, но не подходящие мне вещи. Я хочу купить настоящие заклинания. Вот так — яснее некуда. Немного, причем отобранных для таких, как я, не имеющих магической подготовки, — хотя, следует отметить, я обладаю замечательным твердым голосом, которому может позавидовать любой маг, и наружностью, подходящей настоящему волшебнику, как вы, должно быть, сами заметили. — Ликсаль Лакави медленно пригладил свою окладистую коричневую бороду, словно сравнивая ее пышность с редкой пожелтелой порослью, украшавшей скошенный подбородок лавочника.

— Откуда у меня, простого торговца, такие вещи? — почти взвизгнул Твиттерел. — И почему, даже обладай я подобным могущественным знанием, я должен делиться им с кем-то, предъявляющим свои права на кусок магического пирога лишь потому, что у него есть бархатная мантия и окладистая борода? Да я бы скорее вложил пылающий факел в руки ребенка, сидящего в шалаше из веток и сухих листьев!

— Вы снова меня не понимаете, мой славный Твиттерел, — парировал Ликсаль. — Утверждаете, будто вы простой торговец, тем не менее, если я не ошибаюсь, имя, выгравированное над дверью, не соответствует вашей истинной личности. Иными словами, я полагаю, что на самом деле вы вовсе не Твиттерел, а скорее Элиастри из Окторуса, известный некогда в самых могущественных кругах как Багряный Маг, — кстати, приятное сценическое имя, я быстро приспособил бы его для своих собственных выступлений, если б темные цвета не шли мне больше — вроде черного или тусклых ночных оттенков синего. — Ликсаль улыбнулся. — Видите ли, так получилось, что по чистой случайности я изучил вашу карьеру, когда оттачивал свое перевоплощение в ваше подобие. Вот почему я узнал вас, увидев, как вы вчера выпивали в придорожной таверне. Такая удача!

— Я… я не понимаю. — Твиттерел, или Элиастри, если это действительно было его имя, чуть-чуть отступил от прилавка, за которым находился. — Почему такое неправдоподобное стечение обстоятельств означает для вас удачу?

— Вернитесь на место, пожалуйста. Не вздумайте сбежать от меня, — предупредил Ликсаль. — А также не стоит пытаться обмануть меня при помощи тех сил, которыми вы некогда столь превосходно владели. Я прекрасно знаю, что после провала вашей попытки захватить лидерство среди коллег Совет практикующих магов лишил вас вышеупомянутых сил и наложил запрет на попытки вернуть их или любым другим способом заниматься магией под страхом унизительной, мучительной и медленной смерти. Пожалуйста, поймите, что, если вы будете упорствовать, я охотно проинформирую Совет о вашем местонахождении и теперешнем роде занятий. Склонен полагать, что ваша нынешняя профессия, вся эта торговля дистилляторами и искрящимся порошком, вполне может подпадать под действие данного запрета.

В доли секунды Твиттерел, казалось, постарел лет на двадцать — на десятилетия, которые он с трудом мог себе позволить присоединить к своим годам.

— Я не сумел найти иного способа заработать на жизнь, — печально признался он. — Это единственное умение, которым я владею. Вот чего Совет не принял в расчет. Лучше бы они сразу казнили меня, а не обрекали бы на голодную смерть. В конце концов, я хотел лишь исправить некоторые недостатки в надзоре за преобразованиями — то, что когда-то было просто мерой профилактики, превратилось в ужасный, мучительный бюрократизм…

Ликсаль выставил перед собой руку.

— Увольте. Меня интересуют не подробности вашего бунта, а лишь то, что вы сделаете дальше — а именно: снабдите меня несколькими несложными заклинаниями, которые позволят мне пополнить доход от выступлений, оказывая содействие обращающимся ко мне за помощью крестьянам. Я человек не жадный и не хочу воскрешать мертвых или делать золото из сухих листьев и речного ила. Напротив, я прошу лишь несколько простеньких патентованных рецептов, которые позволили бы мне добиться благосклонности поселян, — возможно, заклинание для розыска скотины… — Он задумался. — И наверняка есть какое-нибудь малое проклятие, позволяющее наслать чирьи на неприятных соседей. Множество раз меня просили именно об этом, но до сих пор у меня не было возможности откликнуться на такие призывы.

Элиастри, или же Твиттерел, потер руки, похоже, в неподдельной тревоге.

— Но даже такие малые заклинания могут быть опасны при неправильном применении — не говоря уже об их стоимости!

— Не беспокойтесь, — заявил Ликсаль с достоинством истинного дворянина. — Когда я начну получать деньги благодаря использованию этих заклинаний, я непременно вернусь и уплачу вам за них сполна.

— Значит, с помощью угроз вы грабите меня, — с горечью заметил лавочник.

— Вовсе нет. — Ликсаль покачал головой. — Но дабы подобное необдуманное мнение не побудило вас к вынашиванию замысла каким-либо образом покарать меня всего лишь за попытку улучшить свое положение в этом шатком мире, позвольте показать вам этот оберег — браслет на моем запястье, предмет истинной силы. — Он продемонстрировал витую медную полоску на своей руке, от которой, казалось, в самом деле исходило свечение более яркое, нежели обычный отблеск металла. Его дала Ликсалю одна юная особа из труппы в упоительно интимный момент — амулет, который, как она клялась, защитит его от безвременной смерти, унаследованный ею от тетки после вполне своевременной кончины престарелой дамы. — О, и кстати, — продолжал Ликсаль, обеспокоенный тем, как пристально Элиастри рассматривает его украшение, — если в своей не по адресу направленной обиде вы решите, что при помощи неких известных вам уловок сможете превзойти силу этого узора, то я хотел бы сообщить вам, что браслет — не единственная моя защита. Если со мной случится какая-нибудь неприятность, мой товарищ, которого вы не знаете, немедленно отошлет в Совет практикующих магов подготовленное мною письмо с подробным описанием ваших недавних преступлений и текущего местонахождения. Помните об этом, пока я буду выбирать заклинания, а вы — наставлять меня в их рекомендуемом применении.

Старик долго смотрел на него, и взгляд этот сложно было бы назвать дружелюбным или снисходительным.

— А, ладно, — произнес наконец Элиастри. — Похоже, руки у меня все равно, так сказать, связаны, и чем дольше я сопротивляюсь, тем глубже впиваются узы. Приступим.

Завершив, к своему удовольствию, сделку с бывшим магом, Ликсаль забрал рукописные листы с новыми заклинаниями и распрощался с Элиастри.

— Кстати говоря, я не одобряю слова «вымогательство», — бросил напоследок Ликсаль старику, испепелявшему его взором из дверей лавки. — Особенно после того, как я дал вам слово чести, что вернусь, когда карманы мои наполнятся, и заплачу вам по рыночной цене. Судя по выражению вашего лица, я полагаю, что вы либо не доверяете моему обещанию, либо же в каких-то иных отношениях недовольны нашим обменом, который мне видится более чем честным. В любом случае мне это не нравится. Надеюсь, к тому радостному дню, когда мы вновь встретимся, вы сумеете стать гораздо сдержаннее.

Ликсаль направился прочь из города Катечумия к лесной опушке, где раскинула лагерь его передвижная труппа. Он бы охотно заставил старика прочесть заклинания лично в доказательство того, что это — не заранее подготовленные ловушки, способные обратиться против произносящего их, причинить ему серьезный вред или даже убить. Но поскольку Совет практикующих магов насильно лишил Элиастри возможности заниматься магией, Ликсаль понимал, что смысла в этом не было: никаких дефектов обнаружить не удастся, поскольку сами заклинания попросту не сработают. Приходилось положиться на сдерживающее действие угрозы, будто в случае каких-либо неприятностей с Ликсалем его коллега обо всем известит Совет. Того, что этот коллега был чистой выдумкой, созданной под влиянием момента — Ликсаль обладал богатым опытом импровизации, — Элиастри знать не мог, а значит, вымышленный сообщник должен был сработать не хуже настоящего.

Большинство актеров еще не вернулись из города, но Ферлаш, неприятный коренастый малый в сутане служителя Церкви приближающегося горизонта, сидел у костра и жарил на огне краюшку хлеба. При появлении Ликсаля он поднял глаза.

— Эге! — кисло воскликнул он. — У тебя веселый вид. Принес чего-нибудь пожевать? Такого, что, если поделиться этим с достойным жрецом, поможет тебе снискать благорасположение богов в загробной жизни? Я не сомневаюсь, что положение твоей души за горизонтом просто необходимо немножко улучшить.

Ликсаль раздраженно тряхнул головой.

— Ферлаш, все наши знают, что ты уже не священник с хорошей репутацией с тех пор, как давным-давно тебя отлучили за чудовищное совращение прихожан. Так что давай оставим обсуждение моей личной загробной жизни. Твои умствования насчет благополучия моей души интересуют меня не больше, чем советы от куска хлеба, который ты жаришь.

— Ты брюзгливый юнец, — заявил Ферлаш, — и чересчур самодовольный. Вообще-то, должен сказать, что сегодня ты выглядишь даже более довольным собой, чем всегда.

— Если и так, то вполне заслуженно. Сегодня я сделал изрядный вклад в свое будущее благополучие и, опосредованно, в ваше тоже, поскольку распространение славы обо мне как о волшебнике пойдет на пользу всей труппе.

Ферлаш нахмурился. Наряду с Ликсалем и еще одним человеком, именовавшим себя Кверионом — аптекарем, бывший жрец играл в труппе роль властной фигуры, поясняя сельской публике вопросы религии и то, как они согласуются с коммерцией.

— Из тебя еще худший маг, чем из меня жрец, — заявил он теперь Ликсалю. — Я, по крайней мере, когда-то по праву носил мантию священника. А какое отношение к истинной магии имеешь ты?

— На сегодняшний день — самое прямое. — И поскольку Ликсаль был и в самом деле доволен собой, он рассказал Ферлашу, что проделал. — И вот плоды моего ума и честолюбия, — закончил он, помахивая пачкой заклинаний. — Выучив это, я стану в некотором роде магом, а уж дальше буду быстро совершенствоваться.

Ферлаш медленно кивнул.

— Вижу, ты и впрямь нынче преуспел, Ликсаль Лаками, и извиняюсь, что равнял тебя со всеми нами, жалкими позерами и лицемерами. Раз ты собираешься вскоре стать столь искусным чудодеем, то, полагаю, тебе больше совершенно ни к чему этот браслет, что ты носишь, этот славный талисман против преждевременной смерти? Во время наших странствий случается, что из-за своего агностицизма зрители переходят от сомнений в моей искренности к воистину ужасной раздражительности — в особенности те из них, кому проданные мною молитвы и священные артефакты помогли не так хорошо, как они рассчитывали. Я бы очень оценил наличие у себя на руке подобной защиты от наиболее активно отрицающих мои методы.

Ликсаль недовольно отодвинулся.

— Ничего не выйдет, Ферлаш. Браслет мой, и только мой, его дала мне женщина, нежно любившая меня, хоть она и предпочла благополучие романтике и вышла в прошлом году замуж за того владельца конюшни, похожего на жабу. Сама мысль о том, что достаточно просто поклянчить — и ты тут же получишь в награду столь могущественный дар, смешна. — Он фыркнул. — А теперь я пошел учить свои заклинания. Когда мы увидимся снова, тебе уже не придет в голову не принимать меня всерьез.

И будущий маг оставил Ферлаша сидеть у костра и глядеть ему вслед, недовольно и завистливо.

Ликсаль Лакави тщательно отбирал заклинания, поскольку без десятилетий упорных тренировок, которые большинство магов отдавали своему делу — а это был слишком тяжкий путь, чтобы привлечь Ликсаля, знавшего о существовании множества куда более приятных способов провести время, — запросто можно было оговориться или перепутать жесты и очутиться в очень опасном положении — не важно, с браслетом-талисманом или без. Также в силу неопытности представлялось сомнительным, что Ликсаль Лакави сумеет осилить более одного заклинания за раз, и, разумеется, после каждого использования ему придется разучивать его заново, прежде чем применить еще раз. Поэтому Ликсаль отобрал у Твиттерела, оказавшегося на самом деле Элиастри, всего четыре заклинания — те, что должны были, как он полагал, оказаться универсальными и несложными в исполнении.

Первым стало проклятие ринократии, позволявшее владеющему им злоумышленнику изменить нос кому угодно самым забавным или ужасным образом, а потом по желанию снова сделать все как было. Второе, чары смыслового преуменьшения, позволяло сделать так, чтобы некая идея или точка зрения стала казаться менее важной или значимой тем, на кого оно направлено, причем продолжительность воздействия зависела от численности подвергнувшихся заклинанию. Третье представляло собой любовный заговор, именуемый псевдоприворотным зельем и имеющий свойство порождать страсть даже тогда, когда на самом деле таковой не существовало, или же усиливать ее наислабейшие проявления, пока намеченная жертва в конце концов не оскандалится в попытках унять свой любовный зуд.

Последним же, наиболее сложным для запоминания, но также, без сомнения, и самым могущественным из всех выбранных Ликсалем заклинаний, стал громовой выдох изгнания — оружие, мгновенно перемещающее нежелательную персону или существо в точку, наиболее удаленную от места применения заклятия, и удерживающее там жертву навсегда. Разгневанный муж или голодный лейкоморф просто исчезали из Альмери и в мгновение ока переносились к заснеженным пределам неведомых земель на самом краю мира и оставались там до конца своей жизни.

Это заклинание забирало у творящего его столько сил, что имело смысл пользоваться им лишь по особым поводам, но, поскольку в таких случаях, скорее всего, речь идет о жизни или смерти, Ликсаль не сомневался, что это разумный и полезный выбор. Между прочим, то, что он остановился на громовом выдохе, похоже, особенно рассердило старика Элиастри, поскольку тот что-то непрерывно бубнил, пока будущий маг переписывал заклинание, что лишь убедило Ликсаля в правильности своего выбора.

Действительно, на протяжении следующих месяцев Ликсаль и его новообретенные магические таланты имели большой успех. Он придавал живости бесчисленным местным междоусобицам, то навешивая на их участников несуразные носы, то убирая их, и достиг вершины мастерства, прицепив к носу одной пожилой женщины морскую звезду, так что старушка живо переписала завещание в пользу своего племянника, которого прежде недолюбливала, а тот с готовностью поделился деньгами с Ликсалем, после чего «маг» вернул длинному носу образумившейся дамы былую форму (немногим менее противную).

В особых случаях Ликсаль пользовался выдохом — чтобы изгнать прочь трех бешеных собак, одну устрашающе крупную и агрессивную древесную ласку, а также двух мужей и отца, категорически несогласных с тем, что Ликсаль воздействовал псевдозельем на их жен и дочерей соответственно. (Двух жен и двух дочерей, если точнее, поскольку у одного из мужей-рогоносцев имелась также прехорошенькая дочка, едва вошедшая в брачный возраст. В последнем Ликсаль удостоверился отдельно: он тщательно следил, чтобы его любовные чары применялись только к взрослым, — это была еще одна из множества его особенностей, заслуживавших, как он сам считал, большого восхищения.) А чары смыслового преуменьшения пригодились в нескольких случаях, когда другие методы не сумели помочь, и позволили Ликсалю улизнуть и даже получить вознаграждение там, где в ином случае ему не удалось бы ни то ни другое. Он начал приобретать изрядную репутацию в окрестностях тех мест, по которым кочевала его труппа.

Так, однажды ночью после окончания вечернего представления в городишке, именуемом Саэпия, к нему заявилась компания местных чиновников с олдермэром во главе и попросила о помощи. Он предложил им выпить с ним по стаканчику вина и обсудить их проблему. После череды успехов в соседних городах Ликсаль точно знал, что способен предложить, а значит, и за что именно он в состоянии взяться.

— Мы не можем не восхищаться вашим сегодняшним выступлением, — начал мэр, тиская в руках свою остроконечную церемониальную рогатую шляпу из шерсти, как послушный школяр. — Также на нас глубокое впечатление произвели доводы ваших коллег, Квериона и преподобного Ферлаша, показывающие, насколько важно для города вроде нашего мыслить прогрессивно, пользуясь плодами вашего просвещенного знания.

— Кстати, к слову о прогрессивной помощи, а эти аптекарские снадобья вправду позволят мне удовлетворить жену? — робко поинтересовался один из чиновников. — Если да, то я бы хотел прикупить немножко у вашего коллеги Квериона. У моей супруги просто ненасытный аппетит, если вы понимаете, о чем речь, и я нередко просто теряю надежду удержать ее от поиска пропитания на стороне.

— О, снадобье Квериона, несомненно, в силах помочь, — заверил его Ликсаль. — Но если вы пришлете вашу жену ко мне на осмотр, в качестве личной любезности дам ей кое-что для укрощения… голода — и не возьму с вас ни единого терция! Итак, это все, чего вы хотели, добрые люди? — поинтересовался он, пока чиновник, запинаясь, бормотал свои благодарности.

— По правде говоря, есть еще одно дельце, — заговорил олдермэр. — Мелкое и незначительное для великого и могущественного Ликсаля Лакави, но серьезное и губительное для таких, как мы, и для ресурсов нашего маленького захолустья. В местной каменоломне завелся деодан, и мы больше не можем добывать там хрусталь, главнейший источник нашего дохода. Мало того что присутствие чудовища остановило работу каменоломни, так еще оно время от времени вылезает оттуда, ворует из кроваток наших детишек или хватает неосторожных горожан, поздно возвращающихся домой. Деодан утаскивает этих несчастных в свою пещеру и пожирает. Мы выставляли против него нескольких отважных охотников, но он победил и съел их. Все это почти свело на нет городскую жизнь в Саэпии, обыкновенно довольно оживленную.

— И вы хотели бы, чтоб я избавил вас от этого ужасного существа? — уточнил Ликсаль, радостно думая о громовом выдохе изгнания. — Запросто, но, учитывая, что дело это опасное даже для столь подготовленного и опытного мастера магических искусств, как я, стоить оно будет немало. — И он назвал им сумму золотом, от которой отцы города побледнели, а мэр от расстройства оторвал один из войлочных рогов от своей церемониальной шляпы.

После долгого торга они сговорились на сумму чуть меньшую, хотя все равно получилось больше, нежели при обычном ходе событий Ликсаль сумел бы заработать за следующие полгода. Чтобы получить возможность перечитать и заново разучить изгоняющее заклинание, он сослался на сильную усталость этим вечером и пожелал гостям спокойной ночи, пообещав встретиться вновь завтра утром и разрешить их проблему.

На другой день после неспешного завтрака с женой чиновника, чей визит к целителю затянулся надолго, Ликсаль вышел из своего фургончика — теперь у него был свой собственный — и направился к дому мэра, скромному, но добротному куполообразному сооружению в местном стиле. Сам господин уже ждал его на улице в компании горожан, еще большей, нежели сопровождала его прошлой ночью. Ликсаль поприветствовал их с небрежной беспечностью и позволил отвести себя за город, к горе с каменоломней.

Его оставили у входа, без провожатых, но с указаниями, как пройти к пещере деодана. Ликсаль двинулся через затихшую каменоломню, с интересом отмечая разбросанные инструменты, словно те, кто ими пользовался, вдруг убежали прочь и больше не вернулись, — так, по-видимому, и было. Вперемешку с брошенными орудиями труда валялись кости людей и животных, в большинстве своем разгрызенные, — кто-то очень хотел добраться до костного мозга. Каменоломню затягивал легкий утренний туман, почти скрывающий солнце и мешающий Ликсалю видеть, что происходит вокруг; и менее уверенный в себе человек мог бы занервничать, но он знал, что в долю секунды способен выкрикнуть одно-единственное отрывистое слово, запускающее громовое проклятие. В конце концов, разве он не был застигнут врасплох мужем-рогоносцем в Таудисе, когда он только начал произносить заклинание, а в голову ему уже полетел топор? И все же вот он, Ликсаль, все еще тут, тогда как владелец топора, без сомнения, трясется от холода в снегах далекой Ультрамондии, жалея, что не подумал дважды, прежде чем оскорблять Ужасного Мага Лакави.

— Эгей! — позвал он, устав идти. — Есть тут кто-нибудь? Я заблудившийся путник, толстый и неуклюжий, беспомощно плутаю по вашей заброшенной каменоломне.

Как он и ожидал, перед ним из тумана неспешно возникла темная фигура, привлеченная обещанием столь легкой добычи. Деодан, как и все его сородичи, был весьма похож на человека, за исключением абсолютно черной, будто сажа, кожи и ярко сверкающих когтей и зубов. Существо остановилось, разглядывая Ликсаля глазами цвета желчи с узкими щелками зрачков.

— Ты преувеличиваешь свою полноту, путник, — неодобрительно заявило оно. — Если не считать незначительной жировой складки на талии, я бы вообще не назвал тебя толстым.

— Твои глаза не только не похожи на людские, они еще и плохо видят, — воскликнул Ликсаль. — Нет там никакой складки. Я описал себя так, просто чтобы выманить тебя наружу, дабы я мог избавиться от тебя, не тратя все утро на поиски.

Деодан взглянул на него с любопытством.

— А, так ты воин? Должен признаться, на воина ты не похож. Вообще-то ты выглядишь рыхлым упитанным торговцем. Ты хочешь покончить с моим террором здесь, в Саэпии, предложив мне лучшие условия где-то в другом месте? Признаюсь, мне охота побывать в новых землях и отведать других, более экзотических людишек.

Ликсаль презрительно рассмеялся.

— Не наглей. Я не просто торговец, а Ликсаль Лакави, Ужасный Маг в Одеяниях Цвета Ночи. Если имя мое тебе еще неведомо, у тебя будет достаточно времени пожалеть об этом среди холодной пустыни, куда я тебя отправлю.

Деодан придвинулся поближе, остановившись, лишь когда Ликсаль предостерегающе поднял руку.

— Странно. Я никогда не слышал про такого мага и за исключением этого маленького талисмана на запястье не вижу в тебе признаков силы. Если я не прав, прошу прощения, но ты вообще не кажешься мне магом. Может, это ты сам ошибаешься?

— Ошибаюсь? А вот это — тоже ошибка? — Ликсаль, чье раздражение теперь больше походило на слепую ярость, взмахнул рукой и выкрикнул громовой выдох изгнания насколько мог отчетливо и выразительно. По небу прокатился гром, будто от ужаса перед высвобожденной великой силой, и деодан окутался сиянием, словно молнии ударили изо всех его угольно-черных пор. Однако в следующее мгновение, вместо того чтобы начать уменьшаться вплоть до полного исчезновения, подобно человеку, падающему в бездонный колодец, как это случалось со всеми прежними жертвами выдоха, деодан вдруг скользнул к Ликсалю — да так стремительно, словно мерзкое создание было баржей, которую тащит подгоняемый магией осел. Ликсаль успел лишь закрыть лицо руками и коротко пискнуть от ужаса, как деодан вдруг остановился в двух шагах от него, издав странный хлопок — как если бы налетел на мягкую, но непроницаемую и невидимую стену.

Ликсаль глянул сквозь пальцы на чудовище, чей жуткий вид вблизи ничуть не улучшился. Деодан в ответ уставился на него, на свирепом безжалостном лице застыло изумление.

— Странный вид изгнания, — сказало существо, отступив на шаг. В следующий миг оно прыгнуло на Ликсаля, оскалив клыки. Нечто, не давшее ему добраться до мага в первый раз, остановило его и теперь: деодана мягко отбросило прочь. — Хм-м, — проворчало существо, — похоже, твое заклинание сработало прямо противоположно тому, чего ты хотел: притянув меня к тебе, вместо того чтобы изгнать прочь. — Деодан развернулся и попытался уйти, но сумел сделать не более шага, как его снова притянуло обратно. — Я на привязи, как луна, летающая вокруг планеты, и не могу оторваться от тебя, — с досадой сообщил он. — Но этот талисман на запястье, видимо, не дает мне добраться до тебя и осуществить свое изначальное намерение, а именно — убить тебя и съесть. — Создание нахмурилось, пряча устрашающе острые зубы под пухлой нижней губой. — Я не в восторге от такого положения дел, маг. Освободи меня, и я пойду своей дорогой и не буду больше надоедать тебе. Даю слово.

Ликсаль смотрел на существо, стоящее так близко, что чувствовалось исходящее от него резкое зловоние, запах костей и гниющей плоти, витающий над деоданом, словно утренний туман над каменоломней.

— Я… я не могу, — сказал он наконец. — Я не способен отменить заклинание.

Деодан раздраженно фыркнул.

— Значит, грош тебе цена и как магу, и как победителю деоданов. И что нам теперь делать? — В его желтых глазах промелькнула мысль. — Если не можешь освободить меня обычным путем, ты должен подумать о том, чтобы снять браслет и позволить мне убить тебя. Таким образом по крайней мере один из нас сможет жить своей жизнью так, как этого хотели духи пустоты.

— Ничего подобного! — возразил уязвленный Ликсаль. — Почему это я должен позволять тебе убить меня? С тем же успехом ты можешь убить и себя — полагаю, что эти острые когти справятся с твоим собственным горлом так же эффективно, как и с моим. И тогда я смогу и дальше жить своей собственной жизнью, куда более похвальной, чем твое существование похитителя детей и пожирателя падали.

— Очевидно, здесь нам нелегко будет прийти к соглашению, — признал деодан. — Мне в голову пришла мысль. Не обидел ли ты в последнее время какого-нибудь мага?

Ликсаль сразу же подумал об Элиастри: каким тот выглядел недовольным, когда они расставались, — но ему не хотелось рассказывать об этом деодану после столь недолгого знакомства.

— Все возможно в тех утонченных, но вспыльчивых кругах, в которых я вращаюсь. Почему ты спрашиваешь?

— Потому что если так, то, вполне вероятно, даже смерть не освободит нас. Если эта осечка твоего заклинания есть результат злого умысла мага, она вполне может быть задумана так, что даже если один из нас умрет, другому от этого не станет легче. Например, я вынужден находиться рядом с тобой. Если ты умрешь и превратишься в груду недвижимых костей, вполне логично, что я буду вынужден оставаться там, где ты умер. Точно так же, если тебе, что маловероятно, каким-то образом удастся убить меня, мой труп, вероятно, прилипнет к тебе, куда бы ты ни направлялся. Телесные оболочки моего племени разлагаются исключительно медленно и выглядят при этом отвратительно. Короче говоря, остаток своей жизни ты будешь повсюду таскать за собой мой гниющий труп.

От ужаса и отвращения Ликсаль зажмурился.

— Элиастри! — выдавил он, и в голосе его звучало горькое проклятие. — Я знаю, это его рук дело. Он подло одурачил меня, и я уж как-нибудь отомщу ему!

Деодан уставился на него.

— Что это за имя?

— Имя того, кого нам, по-видимому, придется навестить, — ответил Ликсаль. — Это наша единственная надежда избежать неприятной участи. Пошли со мной. — Он состроил грустную гримасу. — Думаю, когда мы уйдем отсюда, надо будет потихоньку убираться из Саэпии. У горожан теперь есть несколько причин не любить меня, а о тебе, скажу честно, они никогда особо не волновались.

Словно два альпиниста, связанные веревкой, Ликсаль и деодан пробрались через лес к лагерю за городской чертой, где расположилась труппа. При других обстоятельствах актеры остались бы в худшем случае безразличными к появлению Ликсаля, но его спутник переполошил весь лагерь.

— Не двигайся! — завопил аптекарь Кверион. — За тобой гонится ужасное чудовище! Падай на землю, мы постараемся убить его!

— Пожалуйста, не причиняйте ему вреда, — попросил Ликсаль. — Иначе, если вы убьете его, хотя это вряд ли возможно, я буду обречен таскать за собой его вонючий гниющий труп до скончания своих дней под умирающим солнцем.

Когда Ликсаль объяснил, что произошло, остальные члены труппы испытали крайнее изумление.

— Ты должен отыскать более сильного мага, чтобы он помог тебе, — сказал Кверион.

— Или какого-нибудь симпатичного бога, — предложил Ферлаш, с трудом пытаясь скрыть свое довольство.

— Конечно же, такой умница, как ты, найдет выход, — заявила девушка по имени Минка, заменившая ту юную особу, что дала Ликсалю браслет, в роли главной исполнительницы обучающих танцев. В последнее время Минка выказывала явное благорасположение к Ликсалю и, хоть ее явно разочаровал последний поворот событий, похоже, решила оставить за собой свободу выбора. — И тогда ты снова отыщешь нас.

— В любом случае, — авторитетно объявил Кверион, — ты должен отправляться на поиски спасения немедленно!

— Я бы предпочел остаться с вами — ведь труппа вскоре направится обратно в сторону Катечумии, — сказал Ликсаль. — Я бы обеспечивал безопасность. Я найду способ задействовать деодана в наших представлениях. Это же будет сенсация! Какая другая труппа может похвалиться тем же?

— Ну, труппа, где актеры больны желтой чумой, тоже никогда еще не давала представлений, — парировал Ферлаш. — Одной новизны для сборов мало, особенно когда эта новизна заключается в ужасной, смертельной опасности и сопровождается столь омерзительным и всепроникающим запахом разлагающегося мяса.

Остальные, даже Минка, похоже, были согласны с доводами мнимого жреца, и, несмотря на все споры и мольбы Ликсаля, им с деоданом пришлось в конце концов самим отправиться в далекую Катечумию, имея при себе из пожитков лишь то, что они смогли унести, поскольку труппа решила отобрать у Ликсаля ранее подаренный ему фургон, сочтя это излишней роскошью для того, кто более не появляется в их ежевечерних выступлениях, сеющих познания среди достойной публики.

Первая ночевка Ликсаля Лакави в лесной чаще оказалась весьма некомфортной, а мысль о том, что он спит рядом с ужасным существом, которое с радостью прикончило бы его, если б могло, отнюдь не делала его сон крепче. Наконец в холодный предрассветный час он поднялся.

Деодан, похоже, даже не пытался спать. Во тьме виднелись лишь его горящие глаза.

— Ты рано проснулся. Ты решился позволить мне забрать твою жизнь и тебе не терпится начать захватывающее путешествие к Тому, Что Лежит По Ту Сторону?

— Определенно нет. — Ликсаль снова разжег костер, раздувая пламя, пока оно не наполнило лес красноватым светом, хотя и тогда деодан остался не более чем тенью. Ликсаль не очень-то горел желанием беседовать с призрачным существом, но ему не хотелось также и молча сидеть рядом с ним в ожидании рассвета. Наконец Ликсаль полез в рюкзак, где лежала большая часть его уцелевшего имущества, и вытащил коробочку, раскладывающуюся в игральную доску из полированного дерева, покрытую небольшими отверстиями. Потом он вытряхнул из мешка, лежавшего внутри коробочки, горсть палочек из слоновой кости в виде гвоздиков и начал втыкать их в отверстия вдоль дальнего края доски.

— Что это? — спросил Деодан. — Алтарь твоего бога? Что-то вроде религиозного обряда?

— Нет, это гораздо важнее, — ответил Ликсаль. — Ты когда-нибудь играл в «Королевский компас»?

Горящие глаза медленно моргнули — раз, другой, третий.

— Играл в «Королевский компас»? Что означают эти слова?

— Это состязание — игра. В доме моего детства на Туманных островах мы играли в нее для развлечения или для проверки мастерства. Потом стали играть на деньги. Хочешь научиться играть?

— У меня нет денег. Мне не нужны деньги.

— Тогда будем играть просто на интерес. — Ликсаль взял доску и поставил ее посередине между собой и деоданом. — Что касается расстояния, то оно всегда должно разделять нас, поэтому, когда ты захочешь протянуть руку и сделать ход, я отклонюсь назад, позволяя тебе передвинуть спинары.

Деодан воззрился на него, недоверчиво прищурившись.

— Что такое «спинары»?

— Не «спинары» — это множественное число. Одна штука называется «спинар». Это такие вот острые палочки. Каждый раз, когда ты двигаешь одну вправо, другую ты должен переставить влево. Или можешь передвинуть две в одном направлении. Понимаешь?

Деодан долго молчал.

— Передвинуть одну вправо… Какой в этом смысл?

Ликсаль улыбнулся.

— Я тебе покажу. Ты мигом научишься — на Островах в нее играют даже грудные дети!

Ко времени прихода в Катечумию они путешествовали вместе уже почти месяц и сыграли несколько сотен партий в «Королевский компас», каждую из которых выиграл ловкий Ликсаль. Деодан несколько буквально применял стратегию и с трудом воспринимал более спонтанные решения человека. Также понятия блефа и хитрости нисколько не запечатлелись в сознании существа. И все-таки деодан достиг того уровня, когда игра велась уже по-настоящему, пусть и не на равных, и хотя бы по этой причине Ликсаль чувствовал благодарность к чудовищу. Жизнь человека, привязанного к живому деодану, просто обречена быть одинокой, что его пример и подтверждал все последние недели. Путники бежали от них, не желая даже остановиться, чтобы обсудить новизну положения Ликсаля. Компании побольше часто пытались убить деодана — у его соплеменников была заслуженно скверная репутация, — и едва ли лучшие намерения они имели насчет Ликсаля, полагая его предателем рода человеческого: не раз ему приходилось удирать вместе с чудовищем под градом камней размером с кулак. Дважды сараи, в которых они находили пристанище на ночь, поджигали, и оба раза они выбирались с трудом.

— Признаюсь, я не до конца понимал, насколько безрадостно твое существование, — сказал Ликсаль деодану. — Все и каждый ведут на тебя охоту, и помощи ждать неоткуда.

Существо наградило его взглядом, в котором удивление смешивалось с презрением.

— Напротив, при обычном ходе вещей это я охочусь на всех и каждого. При всякой обычной встрече даже с тремя-четырьмя вашими преимущество оказывается за мной благодаря моей исключительной быстроте и силе. Наше теперешнее скверное положение необычно — ни один деодан в здравом уме не полез бы в самую гущу своих врагов при свете дня, когда природная окраска не защищает его от обнаружения. Лишь потому, что я связан с тобой из-за заклинания, я оказался в столь уязвимом положении. Не говоря уже о том, как это нарушает мою диету.

Эта последняя претензия из многих касалась настоятельного требования Ликсаля, чтобы существо, с которым он был связан, не употребляло в пищу человеческого мяса, пока они находятся в обществе друг друга, что означало в силу сложившихся обстоятельств — никогда. Деодан воспринял это безо всякой радости и лишь после того, как Ликсаль подчеркнул, что может с легкостью предостеречь всех, кроме самых глухих и слепых потенциальных жертв. Когда он сопроводил свой запрет проклятием ринократии, продемонстрировав существу, что может заставить его нос вырасти настолько, чтобы полностью заслонить ему глаза, деодан наконец подчинился.

Однако пища требовалась им обоим, так что Ликсаль получил возможность собственными глазами увидеть, насколько остры и практичны когти и зубы деодана, когда они на пару с чудовищем занимались ловлей птиц или зверей. Поскольку дистанция между ними все время должна была оставаться примерно одной и той же, это означало, что Ликсалю тоже пришлось научиться кое-каким из умений деодана, позволяющим бесшумно охотиться и стремительно нападать. Однако подобное сотрудничество между представителями двух разных видов, пусть интересное и необычное, лишь вынудило Ликсаля Лакави еще лучше понять, насколько сильно он желает избавиться от присутствия твари.

Поскольку громовой выдох изгнания применительно к деоданам показал себя не просто бесполезным, а даже хуже — и это, как подозревал Ликсаль, было истинной целью смертоносной хитрости Элиастри, — лишь браслет-талисман на его запястье удерживал существо на расстоянии. Ликсаль больше не питал иллюзий, будто сумел бы отразить нападение чудовища каким-либо иным способом: проклятие ринократии задержало бы его не более чем на миг, псевдозелье было для этого до смешного неподходящим средством, и даже чары смыслового преуменьшения, к которым Ликсаль уже прибегал за время вынужденного сотрудничества с монстром, лишь незначительно ослабили одержимость деодана мечтой дождаться наконец дня, когда он обретет свободу от человека (и — подтекст был ясен — в равной степени и свободу убить Ликсаля). Вероятно, он мог бы применить заклинание к себе самому, чтобы понизить собственный уровень тревожности, но боялся перестать замечать грозящую опасность.

Интересным сопутствующим фактором в такой ситуации оказалось то, что успокоенный посредством чар деодан с течением дней становился все более общительным. Бывали вечера, когда они, подобно гребцам, раскачивались взад и вперед, дотягиваясь до игровой доски «Королевского компаса», и существо становилось чуть ли не болтливым, повествуя, как росло безымянным детенышем в переполненном гнезде, выживая в борьбе с себе подобными лишь благодаря вот этим впечатляющим клыкам и когтям, как стало вполне взрослым, чтобы покинуть гнездо и начать убивать существ, отличающихся от его братьев и сестер.

— Мы не строим городов, как ваша раса, — пояснял деодан. — Мы обитаем на одной территории, но на расстоянии друг от друга, за исключением поры, когда нас тянет друг к другу для спаривания и разрешения конфликтов, — последние мы решаем с помощью силы, что неизбежно оканчивается оправданием одной стороны и гибелью другой. Лично я пережил с дюжину споров. Вот, взгляни, этот глубокий шрам остался после почетного завершения одной из таких ссор. — Существо подняло руку, демонстрируя Ликсалю шрам, но при свете костра тот ничего не смог увидеть на угольной черноте кожи. — В нашей природе никогда не было стремления сбиваться вместе, свойственного твоей расе, или строить. Мы всегда довольствовались любым найденным убежищем. Однако, играя с тобой в эту игру, я начинаю видеть преимущества в вашем образе мыслей. Мы, деоданы, редко планируем наперед, дальше успешного окончания конкретной охоты, но теперь я вижу, что одно из преимуществ твоего народа над моим заключается в этом самом продумывании наперед. Также я начинаю понимать, насколько полезными могут быть недомолвки и даже прямая ложь, позволяющие запросто застать осторожного путника врасплох. — Деодан резко передвинул два спинара в одну сторону, демонстрируя подготовленную ловушку, прятавшуюся за ними. — Вот, смотри сам, — добавил он, скаля клыки, что было у него эквивалентно самодовольной улыбке.

Несмотря на необычную тактику существа, Ликсаль снова выиграл той ночью. Однако он отметил: деодан учится и придется прикладывать больше усилий в игре, чтобы и дальше подтверждать свое превосходство и не давать побить собственный рекорд. Он поймал себя на сожалении, далеко не в первый раз, что сотни побед в игре не принесли ему ровным счетом ничего в денежном выражении. Это было куда мучительнее, чем любая месть, придуманная для него Элиастри.

Наконец они добрались до маленькой столицы Катечумии, давшей приют Торговому дому Твиттерела. Ликсаль и деодан дождались наступления темноты на поляне в окрестностях города, неподалеку от места, где когда-то был лагерь труппы.

— Когда мы встретимся с Элиастри, не утруждай себя речами, — предупредил он деодана. — Разговор пойдет напряженный, и лучше его вести по плану, подвластному лишь мне. Вообще-то, — добавил он, немного подумав, — может, лучше будет, если ты останешься за дверью, когда я зайду внутрь, чтобы вероломный маг ничего не знал о твоем присутствии и не смог заранее подготовить защиту, если я сочту необходимым позвать тебя.

— Ты уже пытался однажды оставить меня по ту сторону двери, Лакави, — кисло ответил деодан. — И не простой, а церковной, ты думал, что так твой замысел окажется более успешным. И что в итоге вышло?

— Ты меня обижаешь! Это было несколько недель назад, и здесь я ничего такого не собираюсь!..

— Ты обнаружил, что не можешь идти дальше, когда я стою за дверью, — напомнило ему существо. — Как звенья золотой цепочки на обшлаге магистра, мы связаны, волей-неволей один не может без другого.

— Что касается нашего сегодняшнего плана, я хотел лишь сохранить твое присутствие в тайне, — угрюмо буркнул Ликсаль. — Поступай как знаешь.

— Так я и сделаю, — пообещал деодан. — И тебе лучше помнить об этом.

Когда настала полночь, они пересекли город, быстро и почти бесшумно, хотя Ликсаль был вынужден жестко поспорить с деоданом, захотевшим съесть спящего пьяницу, обнаруженного в кустах возле таверны с закрытыми ставнями.

— Он не представляет интереса ни для кого, кроме меня, — возмущалось существо. — Как ты можешь мне препятствовать, когда сам столько времени морил меня голодом, держа без нормального человеческого мяса?

— Если нас обнаружат, дела окажутся плохи у обоих. Если люди найдут обглоданные кости пусть даже наипоследнего из горожан, разве не будет тут же сделан вывод, что в Катечумии завелся кто-то вроде тебя?

— Они могли бы предположить, что в город пробрался волк, — парировал деодан. — Почему ты вечно мешаешь мне? Ты даже не позволяешь мне есть трупы твоих сородичей, которых ваш народ презирает настолько, что закапывает в землю подальше от жилищ!

— Я не разрешаю тебе поедать мертвецов, потому что мне это отвратительно, — холодно ответил Ликсаль. — Такое поведение доказывает, что, как бы ты ни пытался стать другим, ты и тебе подобные ничем не лучше зверей.

— Как и те, кого ты называешь зверьми, мы не даем пропадать вполне съедобным вещам. Под конец своих дней мы вполне счастливы вернуться в желудки наших собратьев.

Ликсаля передернуло.

— Хватит. Вот эта улица.

К великому горю Ликсаля, когда он подошел к двери, за которой некогда находился Торговый дом Твиттерела, то с первого взгляда понял, что помещение давно покинуто.

— Ну вот! — вскричал Ликсаль. — Воистину ужасно! Этот трус сбежал. Давай войдем и посмотрим, нет ли там какого-нибудь намека на то, где он теперь находится.

Деодан легко, может лишь чуть шумно, сломал дверной засов, и они вошли в большую темную комнату, прежде битком набитую товарами, которыми торговал Твиттерел-Элиастри. Теперь на полках не было ничего, кроме паутины, да и та выглядела давным-давно покинутой. Крыса, потревоженная, возможно, необычным запахом деодана, прошмыгнула к норе в углу и исчезла.

— Кажется, он оставил тебе записку, Лакави, — заметил деодан, взмахнув рукой. — Тут твое имя.

Ликсалю, чье зрение было не столь острым, как у существа, пришлось на ощупь искать сложенный лист пергамента, пригвожденный к стене, а потом выходить из дома под мерцающий свет уличного фонаря, чтобы прочесть его.

«Ликсалю Лакави, вымогателю и фальшивому магу» — так начиналось послание.

«Раз ты читаешь это, значит случилось одно из двух. Если ты явился заплатить мне долг, я удивлен и рад. В таком случае можешь отдать тринадцать тысяч терциев хозяину этого дома (он живет по соседству), и я получу их от него в дальнейшем способом, известным мне одному. В знак прощения я также предупреждаю, чтобы ты ни в коем случае не пытался пробовать громовой выдох изгнания на деодане.

Если ты вернулся не для того, чтобы отдать долг, что кажется мне более вероятным, значит ты-таки применил выдох к одному из этих темных существ, но по какой-то причине мое намерение преподать тебе урок потерпело неудачу, и ты решил выразить мне свой протест. (Возможно, из-за спешки эффект от перестановки двух ключевых слов оказался не столь вредоносным, как я надеялся. Отчасти я допускаю даже, что оберег, который ты носишь на запястье, оказался полезнее, чем я думал, в таком случае мне остается винить лишь собственную самонадеянность.) Если причиной твоего возвращения стало что-либо из вышеназванного, все мои проклятия в твой адрес остаются в силе, а заодно я сообщаю, что перенес свой бизнес в другой город и взял другое имя, так что все твои попытки причинить мне неприятности через Совет практикующих магов будут обречены на провал.

Желаю тебе гнить в аду с моего полного благословения».

Подпись: «Тот, кто был Твиттерелом».

Ликсаль скомкал листок в кулаке.

— Отдать ему долг? — прорычал он. — Да я ему такой долг отдам, что в его кубышки не влезет! Заплачу по всем счетам!

— Твои метафоры неточны, — заметил деодан. — Я так понимаю, нам не удастся расстаться так скоро, как мы оба надеялись.

Будто узники, обреченные делить одну камеру, Ликсаль и деодан все больше уставали от компании друг друга за недели и месяцы, проходившие после их ухода из Катечумии. Ликсаль без особого энтузиазма выискивал новости о бывшем маге Элиастри, но его связывало присутствие деодана, что всячески мешало переговорам с большинством людей, так что пришлось почти оставить надежду найти виновника этой трудной ситуации: тот мог открыть свою лавчонку в любом из сотен сел и городов по всему Альмери или даже в еще более далеких краях.

В то время как люди повсеместно шарахались от них, иногда они вступали в контакт с другими деоданами, которые смотрели на Ликсаля без страха или любопытства, скорее — как на потенциальный источник пищи. Когда эти новые деоданы убеждались, что им не преодолеть силу браслета, они присаживались поболтать со своим плененным товарищем. Ликсаль вынужден был выслушивать долгие споры и критику казавшихся смехотворными всем, кроме него, возражений против поедания человечины, живой или мертвой. Деодан, прикованный к нему громовым выдохом, после таких бесед с единомышленниками неизбежно чувствовал прилив сил и с еще большей энергией предавался ежевечерним играм в «Королевский компас». Временами Ликсалю бывало непросто удержать свой рекордный победный счет, но все же ему это удавалось, и поскольку упреки деодана в ханжестве уязвляли его, он не колеблясь напоминал своему противнику так часто, как было возможно, о тщетности всех его усилий.

— Да, критиковать легко, — часто говаривал Ликсаль, убрав доску. — Но достаточно лишь взглянуть на наши спортивные результаты, чтобы понять, чей подход к жизни правильнее. — Он даже начал привыкать к такому существованию, несмотря на то что деодан был не самым подходящим собеседником или партнером по игре.

Спустя почти год после их первой встречи наступил день, когда браслет, дар поклонницы, столь долго хранивший жизнь Ликсаля Лакави, вдруг перестал действовать.

Ликсаль обнаружил, что чары больше не работают, самым внезапным и крайне неприятным образом. Только что он спал и видел волшебный сон: как он разукрашивает костлявый нос Элиастри карбункулами размером побольше самого бывшего мага и смеется, а старик вопит и молит пощадить его. В следующее мгновение он проснулся и ощутил зловонное дыхание деодана на своем лице и увидел дьявольские желтые глаза в дюйме от своих собственных.

Ликсаль успел лишь придушенно пискнуть, и когтистая рука сомкнулась вокруг его шеи.

— О, да ты мягонький, мой человечек, — прошептало существо, похоже, вовсе не потому, что не хотело лишнего шума, но просто наслаждаясь моментом, словно громкий голос мог внести диссонирующую ноту в совершенную в остальном мелодию. — Мои когти войдут в твое горло, как в масло. Конечно же, мне надо будет выбрать самый медленный и подходящий способ расчленения тебя.

— М-мой б-б-браслет, — заикаясь, выдавил Ликсаль. — Что ты с ним сделал?

— Я? — Деодан фыркнул. — Я не делал ничего. Насколько я помню, он должен был хранить тебя от преждевременной смерти. Очевидно, каким-то образом все оказалось где-то сосчитано, и пришло твое время умирать. Возможно, при другом развитии событий, в какой-нибудь параллельной реальности тебя бы насмерть зашибло слетевшим с крыши кровельным листом или ты убился бы, выпав из перегруженного фургона, чей возница упустил вожжи из рук. Но не бойся! На этом уровне реальности тебе не придется искать свою смерть, Лакави, поскольку, ко всеобщему удобству, я тут и готов проследить, чтобы с тобой все произошло так, как угодно судьбе.

— Но почему? Разве я так уж плохо обращался с тобой? Мы странствовали вместе целый год. — Ликсаль поднял дрожащую руку, намереваясь ободряюще и по-братски похлопать деодана по плечу, но при виде оскаленных клыков существа живо отдернул ее. — Мы ближе между собой, чем когда-либо оказывались другие представители наших рас, — мы понимаем друг друга, как никто. Безусловно, было бы просто позором взять и отбросить все это!

Деодан издал звук, исполненный саркастического удивления.

— Что это означает? Неужели ты предполагаешь, что, будучи целый год прикованным против своей воли к ходячему ростбифу, ты сам, когда узы вдруг исчезнут, захочешь сохранить свою дружбу с ним? Ты моя добыча, Лакави. Обстоятельства свели нас. Теперь обстоятельства позволяют мне убить тебя!

Хватка на шее усилилась.

— Постой, постой! — вскрикнул Ликсаль. — Разве ты не помнишь, что сам предположил? Если я умру, ты будешь прикован к месту, где останутся мои кости!

— Я размышлял об этом всю долгую ночь, поскольку первым понял, что твой магический браслет больше не препятствует мне. Мое решение элегантно: я съем тебя вместе с костями. Таким образом, я буду прикован только к своему собственному желудку, а это и так уже имеет место. — Деодан довольно улыбнулся. — В конце концов, Лакави, ты же рассуждал тут о близости нашего знакомства — безусловно, большей близости, чем оказаться у меня в брюхе, ты не можешь и желать!

Одного зловонного дыхания существа почти хватало, чтобы лишить Ликсаля немногих еще имевшихся остатков затуманенного сознания. Он закрыл глаза, чтобы не видеть ужасного взгляда деодана, когда тот начнет убивать его.

— Что ж, прекрасно, — произнес он со всем апломбом, на который еще был способен, хотя каждая частичка его тела дрожала, словно в лихорадке. — По крайней мере, я умру, с удовлетворением сознавая, что деодан так и не победил человека в «Королевский компас» и уже не победит никогда.

Он ждал.

Ждал.

Ликсалю невольно вспомнились слова деодана о смерти медленной и более приятной, нежели просто от порванного горла, — приятной, без сомнения, для свирепого существа, а не для него самого. Не потому ли оно теперь колеблется?

Наконец он вновь открыл глаза. В горящем взгляде чудовища к злобе подмешивалось какое-то иное непонятное чувство.

— Ты попал в самую точку, — сказал деодан. — По моим подсчетам, ты выиграл трижды по сто и еще сорок четыре раза из такого же количества возможных. И все же я временами чувствовал, что нахожусь на волосок от того, чтобы закончить игру и победить тебя. Ты и сам должен признать, что мы во все большей степени играем на равных.

— По правде говоря, я должен согласиться с тобой, — признал Ликсаль. — Ты заметно улучшил защиту и двойной маневр в центре.

Деодан встал, продолжая сжимать лапой шею Ликсаля Лакави и вынуждая того тоже подняться.

— Вот мое решение, — объявило ему существо. — Мы продолжим играть. Пока ты сможешь побеждать меня, я позволю тебе жить, ибо я должен знать, что, когда выиграю — а я уверен, что в конце концов выиграю, — это случится лишь благодаря моему собственному возросшему мастерству.

Ликсалю чуть полегчало — его смерть откладывалась, по крайней мере на данный момент, — но осознание этого не пробудило в нем особой надежды, как случилось бы в иных обстоятельствах после подобной отсрочки смертного приговора. Деодан не спал, в то время как Ликсаль испытывал потребность в сне — каждый день и по многу часов. Деодан был силен и проворен, в то время как он, Ликсаль, многократно уступал ему в этом. И ни один человек, сохранивший хоть каплю разума, не попытается прийти к нему на помощь.

И все же могло произойти нечто непредвиденное, что позволило бы ему одолеть чудовище или убежать. Жизнь научила Ликсаля, что обстоятельства просто обязаны меняться, и иногда — к лучшему.

— Ты должен сделать так, чтобы я был сытым и здоровым, — сказал он деодану. — Если я ослабею от голода или болезни, это обесценит твою победу.

— Справедливо. — Теперь существо железной хваткой вцепилось ему в руку, а затем без лишних разговоров двинулось в путь. Оно развило изрядную скорость по лесу, вынуждая Ликсаля поспешать, чтобы конечность его не оказалась выдернутой из ключицы.

— Куда мы идем? — спросил он, задыхаясь. — Чем тебе не понравилось прежнее место? У нас был костер, и мы могли бы на досуге начать партию, после того как ты изловил бы нам чего-нибудь на обед.

— Этим я как раз и занимаюсь, но такой обед, какой я ищу, не так-то просто добыть возле нашего прежнего лагеря.

Спустя некоторое время после этого пугающего заявления, как раз к тому моменту, когда утреннее солнце начало наполнять лес светом, деодан выволок Ликсаля из чащи на открытое, заросшее травой пространство, усеянное кусками обработанного камня — часть из них стояла вертикально, но многие другие были повалены и расколоты, и все без исключения поросли мхом.

— Зачем мы сюда пришли? — спросил Ликсаль. — Это же какое-то древнее кладбище.

— Вот именно, — ответил деодан. — Но не такое уж и древнее — здесь сравнительно недавние захоронения. Ты долго запрещал мне есть то, что мне нравится, питаться мясом, которое я предпочитаю. Теперь меня больше не связывают твои абсурдные и жестокие ограничения. И все же я не хочу, чтобы твое беспокойство за судьбы соплеменников повлияло на исход нашей борьбы, поэтому, вместо того чтобы делать вылазки за живым человеческим мясом, мы расположимся здесь, где всего лишь в нескольких дюймах под землей нас ждут должным образом выдержанные, созревшие консервы. — Существо широко ухмыльнулось. — Признаюсь, я мечтал о подобных деликатесах на всем протяжении нашего досадного и нежелательного партнерства.

— Но как же я? — спросил Ликсаль. — Что буду есть я? Ты станешь охотиться для меня?

— Похоже, ты все еще считаешь себя хозяином положения, Лакави. — Деодан говорил сурово, как разочарованный отец. — Никто из твоих собратьев не поможет тебе, а я в один миг способен вырвать тебе горло своими когтями. Охотиться для тебя? Чушь. — Деодан покачал головой и бросил Ликсаля на колени. — Будешь есть то же, что и я. Научишься бережливости, как деоданы! А теперь доставай доску и готовься защищать честь своей расы, Ликсаль Лакави! А я пока пойду, накопаю поесть.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Если честно, я не могу сказать точно, когда открыл для себя Умирающую Землю. Поскольку это случилось в пору расцвета моей любви к научной фантастике, где-то между одиннадцатью и четырнадцатью годами, подозреваю, что первое, с чем я познакомился, это «Глаза Чужого мира», начало истории про Кугеля Хитроумного. Что я запомнил — так это наслаждение от первой встречи с чудесными плодами воображения Джека Вэнса и ликующую радость, с которой я следовал за искусно выстроенными, многоречивыми диалогами между его восхитительно аморальными героями во множестве разных необычайных ситуаций. Диккенс и Вудхаус подготовили меня к подобному упоению словом, но я никогда не встречал ничего подобного в научной фантастике (да и много лет спустя не нашел ничего столь же изысканного).

Я определенно влюбился и остаюсь влюбленным поныне — не только в Умирающую Землю, но во все произведения Вэнса. Я очень надеюсь, что свидетельство того, как он повлиял на многих лучших писателей наших дней (и на меня в том числе!), привлечет к его работам новых читателей. Не только потому, что они того стоят — хотя они стоят, стоят, стоят, — но и потому еще, что люди, ценящие остроумие и выдумку, можно сказать, толком и не жили, если не внимали благоговейно словам мастера, смеясь и восхищаясь.

Вам повезло — тем, у кого это открытие еще впереди!