Блошиные рынки разбросаны по всей Флориде, и этот — не самый плохой. Когда-то здесь находился ангар для самолетов, однако местный аэропорт закрыли. За металлическими столиками располагались сотни продавцов, и большинство торговало разной дребеденью и фальшивками: солнцезащитными очками, наручными часами, поясами или сумками. Семейка африканцев продавала вырезанных из дерева животных, позади них женщина по имени Черити Пэррот (это имя намертво засело у меня в голове) хозяйничала за прилавком с книгами в мягких обложках и старой бульварной прессой — бумага журналов пожелтела и крошилась в руках, томики давно растеряли обложки. Рядом, на углу, мексиканка, чье имя я так и не узнал, разложила киноафиши и старые фотографии из фильмов.

Иногда я покупал книги у Черити Пэррот.

Скоро женщина с плакатами освободила место, и ее сменил человечек в темных очках; он накрыл металлический стол серой скатертью и усеял ее резными фигурками. Я остановился посмотреть на его товар — необычный ассортимент существ из темного дерева, серой кости и камня, — а потом взглянул на продавца. Я еще подумал: а не попал ли он когда-то в страшную автокатастрофу, не пользовался ли услугами пластических хирургов? Форма и линии его лица казались странными, неправильными, кожа — слишком бледной, волосы напоминали парик из чего-то похожего на собачью шерсть; линзы его очков были такими темными, что не представлялось возможным рассмотреть глаза. Однако он полностью вписывался в общую картину флоридской барахолки: прилавки оккупировали странные личности, но и закупались там люди не менее странные. У него я ничего не приобрел.

Когда я пришел на рынок в следующий раз, Черити Пэррот уже не было и ее место заняла семья индейцев, которые продавали кальяны и прочие курительные принадлежности. Но чудной человечек в темных очках оказался на старом месте, на задворках базара. На серой скатерти появились новые фигурки.

— Никогда не видел подобных животных.

— Естественно.

— Вы сами их делаете?

Он покачал головой. На блошином рынке нельзя выспрашивать у торговцев, где они берут товар. На барахолках разговаривают обо всем, но эта тема — табу.

— И как продаются?

— Неплохо, на жизнь хватает, — сказал он. — Правда, их стоимость выше, чем мой ценник.

Я взял в руки статуэтку, отдаленно напоминавшую оленя, только явно плотоядного, и спросил:

— Что это такое?

Он опустил глаза.

— Думаю, первобытный тоун. Сложно сказать. — Продавец задумался, а потом добавил: — Эта вещь принадлежала моему отцу.

Прозвенел звонок, оповещающий о том, что рынок скоро закрывается.

— Хотите перекусить?

Он опасливо посмотрел на меня.

— Угощенье за мой счет, — сказал я. — Никаких обязательств. Через дорогу есть забегаловка «У Дэнни». А еще бар.

Он на пару секунд задумался.

— «У Дэнни» подойдет, — сказал он. — Встретимся там.

Я ждал его в условленном месте. Просидев полчаса, я уже начал думать, что он не придет, но нет — он появился через пятьдесят минут после меня. В руке мужчина держал коричневую кожаную сумку, привязанную к запястью длинным отрезком бечевки. Я еще подумал, что он, наверное, прячет в ней свои деньги, ведь с виду она была пустая, и весь его товар там бы не поместился. Через минуту он уже уплетал оладьи, а за кофе приступил к рассказу.

Солнце начало гаснуть немногим позже полудня. Сперва появилось мерцание, а потом стремительная темнота наползла с одной стороны звезды на весь ее алый лик, и та потемнела, точно уголек, который выкинули из кострища. Ночь вернулась на землю.

Бальтазар Неспешный бежал вниз по склону, оставив на деревьях свои сети вместе с уловом. Он молчал, сохраняя дыхание для бега, и мчался настолько быстро, насколько позволяло его пузо. Наконец он достиг двери своей хижины у подножия холма.

— Эй, простофиля! Пора! — позвал он, присел и зажег светильник на рыбьем жире, который сразу же начал шипеть, вонять и гореть неровным, припадочным оранжевым огнем.

Дверь хибары отворилась, и на пороге возник сын Бальтазара: он был немножко выше отца и, в отличие от него, безбородый и худой. Парня назвали в честь деда, и пока старик был жив, тот отзывался на Фарфала-младшего; теперь же к нему обращались Фарфал Несчастный. И вот почему: если он притаскивал домой несушку, она тут же переставала класть яйца; если он подступал к дереву с топором, оно падало неизменно в ту сторону, где от него был наименьший прок и наибольший ущерб; если он находил старинный клад в закрытом ларце, наполовину торчащем из земли на краю поля, ключ ломался в замке со звуком, напоминавшим слабое эхо далекого хора, а сундучок рассыпался в песок; девицы, к которым он питал нежные чувства, влюблялись в других, превращались в чудовищ, или же их уносили деоданы.

— Солнце погасло, — сказал Бальтазар Неспешный сыну.

— Ну вот и все. Это конец, — ответил Фарфал.

Теперь, когда потухло светило, стало прохладней.

— Да-да, скоро конец. У нас всего пара минут. Хорошо, что я основательно подготовился. — Вот и все, что сказал Бальтазар. Он поднял светильник и вошел в хижину.

Фарфал последовал за отцом в их крохотное жилище. В лачуге была лишь одна большая комната с запертой дверью в дальней стене. Именно к двери и направился Бальтазар. Он поставил лампу на пол, снял с шеи цепочку с ключом и отпер дверь.

У Фарфала отвисла челюсть. Он вымолвил лишь одно слово:

— Цвета. — Юноша сглотнул и пробормотал: — Я не посмею войти туда.

— Глупый мальчишка! — прошипел отец. — Иди давай и смотри под ноги.

А потом, когда Фарфал так и не сдвинулся с места, Бальтазар толкнул его в проем, вошел сам и захлопнул дверь.

Фарфал стоял и моргал часто-часто — глаза резал необычный свет.

— Ты, должно быть, понял, — сказал отец, сложив руки на объемном животе и осматривая помещение, в котором они очутились, — этой комнаты нет в мире, тебе знакомом, ее нет в нашем времени. Она существовала за миллион лет до наших дней, в эпоху последней Реморийской империи, славившейся превосходной игрой лютнистов, изысканной кухней, а также красотой и покорностью рабов.

Фарфал протер глаза и оглянулся на закрытую дверь, которая стояла посреди комнаты, — именно через нее они только что прошли, как сквозь обычный проход в стене.

— Я начинаю понимать, почему ты так часто пропадал, — сказал он. — Или мне кажется, или я действительно видел, как ты не раз заходил в эту дверь. Я даже не задумывался — просто занимался своими делами, пока ты не возвращался.

Бальтазар Неспешный принялся снимать робу из темной мешковины — и вот совершенно голый жирный мужчина с длинной белой бородой и белыми стрижеными волосами на голове уже облачался в шикарные, яркие и цветастые шелковые одежды.

— Солнце! — воскликнул Фарфал, выглядывая в окошко. — Посмотри на него! Оно горит ярко-оранжевым огнем, как голодный костер! Чувствуешь, каким жаром от него веет?! Отец, почему мне никогда не хотелось поинтересоваться, зачем ты долго сидишь во второй комнате нашей хижины? Почему я никогда не обращал внимания на существование этой комнаты, почему ничего не спрашивал?

Бальтазар справился с последней застежкой, и пузо закрыла шелковая ткань. Она пестрела изысканной вышивкой с чудовищами.

— Возможно, это все чары Эмпусы — они отражают любопытство, — признался он и показал черную коробочку у себя на шее. Вещица была такой маленькой, что там не уместился бы и крохотный жучок. — Вот что делает нас незаметными, если заклятие произнести правильно и применить со знанием дела. Вот ты не замечал, как я уходил, так и люди этого времени и места не изумляются ни мне, ни моим поступкам, когда они идут вразрез с моралью и обычаями восемнадцатой и последней великой Реморийской империи.

— Потрясающе! — сказал Фарфал.

— Не важно, что солнце погасло и что через пару часов или в лучшем случае недель вся жизнь на Земле умрет. Здесь, в этом времени, мое имя — Бальтазар Благоразумный, здесь я торговец воздушными судами, перекупщик старинных сокровищ, магических предметов и чудес, и здесь, сын мой, ты останешься. Для всех, кто вдруг начнет интересоваться твоим происхождением, ты будешь простым слугой Бальтазара.

— Слугой? — удивился Фарфал Несчастный. — Но почему я не могу называться твоим сыном?

— По разным причинам, — заявил отец, — но они слишком тривиальны и незначительны, чтобы говорить о них прямо сейчас.

Он повесил черную коробочку на гвоздь в углу комнаты. Фарфалу показалось, что из нее выглянула голова или лапка какого-то жукообразного существа, как будто оно махало ему изнутри, но парень подумал, что ему померещилось.

— А еще потому, что в этом времени у меня уже есть сыновья, которых я подарил своим наложницам, и они бы вряд ли обрадовались, узнав, что появился еще один. Хотя, если учесть дату твоего рождения, получится, что, прежде чем ты унаследуешь хоть какую-то часть моего состояния, пройдет около миллиона лет.

— У тебя… состояние? — удивился Фарфал, по-новому глядя на комнату, в которой он очутился. Парень всю жизнь прожил в маленькой хибаре на краю времен, у подножия небольшого холма, выживая благодаря пище, которую они добывали с помощью расставленных Бальтазаром сетей. Обычно туда попадались морские птицы и летающие ящеры, но время от времени в сетях запутывались и другие твари: существа, заявлявшие, что они — ангелы; заносчивые, напоминавшие тараканов животные в высоких металлических коронах; огромные студни цвета бронзы. Отец с сыном доставали их из сетей, а потом либо съедали, либо выпускали на волю, либо обменивали на что-то у случайных путешественников.

Отец ухмыльнулся и, словно кота, погладил внушительную белую бороду.

— Да еще какое! В эти времена камушки и галька с Конца Света пользуются большим спросом: существуют заклятия, чары и магические инструменты, для которых они просто незаменимы. Этим-то я и промышляю.

Фарфал Несчастный кивнул.

— А что, если я не захочу прислуживать тебе и попрошу, чтобы меня вернули туда, откуда я пришел? Что, если я перешагну порог этих дверей?

— Не испытывай моего терпения подобными вопросами. Солнце погасло. Через несколько часов, а то и минут, миру придет конец. Перестань думать об этом. И вообще, не купить ли мне на корабельном рынке магический замок-черепок для нашей двери? Пока меня не будет, ты можешь убраться в этой комнате и навести лоск на все, что здесь видишь. Но не смей трогать голыми руками зеленую флейту — она подарит музыку, но заменит удовольствие в душе на неутолимое желание и тоску. И не намочи ониксовый богадил!

Блистательный, ослепительный мужчина в многоцветных шелках ласково похлопал сына по руке.

— Я спас тебя от смерти, мой мальчик, — молвил он. — Я привел тебя сквозь время к новой жизни. Важно ли, что здесь ты не сын, а слуга? Жизнь — это жизнь, и она, как мне кажется, несомненно лучше, чем ее альтернатива, ведь никто еще не вернулся, чтобы это оспорить. Таков мой девиз.

Он пошарил под порогом, достал серую тряпку и вложил ее в руки Фарфалу:

— Держи. За дело! Поработаешь хорошенько, и я покажу тебе роскошные пиры древности — сравнишь их с нашими копчеными морскими птахами и маринованными корнями оссакера. Но ни при каких обстоятельствах, что бы тебе ни вздумалось, не двигай дверь. Ее положение точно откалибровано. Передвинешь — и она откроется туда, куда сама захочет.

Он набросил на дверь плетеную ткань. То, что она находилась посреди комнаты и стояла без всякой поддержки, уже не так бросалось в глаза.

Бальтазар Неспешный покинул комнату через дверцу, которую Фарфал до этого не замечал. Замок с лязгом защелкнулся. Фарфал взял тряпку и начал нехотя вытирать пыль и полировать безделушки.

Через несколько часов он обнаружил, что в щель под дверью проникает свет — такой яркий, что его лучи пронизывают покрывало; впрочем, сияние очень быстро исчезло.

Бальтазар Благоразумный представил Фарфала своим домашним в качестве нового слуги. Он увидел пятерых сыновей и пять наложниц, однако ему запретили разговаривать с ними. Также он познакомился с дворецким (ключником по совместительству), а еще с домработницами, носившимися туда-сюда по команде последнего. В конце концов Фарфал узнал, что у него был самый низкий ранг при дворе.

Домработницы презирали бледнокожего Фарфала за то, что лишь ему одному позволялось входить в святая святых — в комнату чудес повелителя Бальтазара.

Шли дни, недели… Фарфала перестали удивлять всякие странности. Яркое красно-оранжевое солнце, такое огромное и необычное. Расцветка небес, то розовато-желтая, то в следующий миг — лиловая. Суда, прибывавшие на корабельный рынок из далеких миров с полными трюмами чудес.

Даже в окружении мираклей, даже в забытом веке, даже в этом мире, исполненном удивительных вещей, Фарфал был несчастен. Потому в следующий раз, как только купец появился на пороге святилища, сын заявил отцу:

— Это несправедливо.

— Несправедливо?

— Несправедливо то, что я здесь чищу и полирую дивные драгоценности, пока ты с сыновьями ходишь на пирушки, вечеринки и банкеты, встречаешься с людьми и нелюдями и в целом наслаждаешься жизнью здесь, на заре времен.

Бальтазар ответил:

— Младший сын не всегда может пользоваться привилегиями старших братьев. Все они старше тебя.

— Рыжеволосому всего лишь пятнадцать, темнокожему четырнадцать, близнецам не больше двенадцати, а я — мужчина семнадцати лет от роду…

— Они старше тебя более чем на миллион лет, — сказал отец. — Я не буду слушать этот вздор.

Фарфал Несчастный прикусил нижнюю губу, чтобы ненароком не ответить.

Именно в этот момент со двора послышался шум — словно выбили тяжелую дверь; домашние животные и птицы подняли галдеж. Фарфал подбежал к слуховому окошку и выглянул наружу.

— Там люди, — сказал он. — Я вижу, как блестит солнце на их оружии.

Казалось, отца это совсем не удивило.

— Конечно, — сказал он. — У меня есть задание для тебя, Фарфал. Я немного просчитался, и у нас почти закончились камни, на которых зиждется мое богатство, и честь мою запятнали известия о чрезмерных расходах. Поэтому нам с тобой необходимо вернуться в наш старый дом и собрать все, что сможем. Будет безопасней, если мы пойдем вместе. И время — превыше всего.

— Я помогу тебе, если ты станешь относиться ко мне лучше, — заявил Фарфал, и тут со двора послышался крик:

— Бальтазар! Подлец! Обманщик! Враль! Где мои тридцать камней? — Голос был глубоким и пронзительным.

— Впредь я стану относиться к тебе намного лучше, — ответил отец. — Клянусь.

Он подошел к двери, стянул покрывало. Сияние исчезло: в щели не было видно ничего, кроме глубокой и бесформенной черноты.

— Возможно, миру настал конец, — предположил Фарфал, — и теперь нет ничего, одна пустота.

— С тех пор как мы попали сюда, по ту сторону прошло всего лишь несколько мгновений, — сказал ему отец. — Такова суть времени. Оно течет быстрее, когда молодо, когда его русло не так широко. Под конец всего сущего время разлилось и замедлилось, подобно маслу на тихом пруду.

Он убрал застывший замок-черепок, который ранее поместил на дверь в качестве замка, и она медленно открылась. Из проема дунул прохладный ветерок, и Фарфал поежился.

— Ты ведешь нас на смерть, отец, — сказал он.

— Все мы идем навстречу смерти, — ответил родитель. — Однако ты здесь, за миллион лет до своего рождения, но все равно живой. Мы и вправду сотканы из чудес. А теперь, сын, бери сумку. Она, как ты вскоре и сам заметишь, пропитана настойкой необычайной вместительности Свонна — в нее ты можешь складывать все, вне зависимости от веса, массы или объема. Когда будем на месте, бери побольше камней и кидай их в сумку. А я побегу на холм и проверю сети — вдруг в них попались какие-нибудь сокровища. Или какая-нибудь ерунда, которая сойдет за сокровища здесь и сейчас.

— Я пойду первым? — вопросил Фарфал, стиснув сумку.

— Конечно.

— Там так холодно…

В ответ Бальтазар ткнул его в спину пальцем. С ворчанием Фарфал неуклюже переступил через порог. Отец последовал за ним.

— Ой, как все это нехорошо! — пожаловался Фарфал.

Они вышли из хибары на краю времен, и Фарфал нагнулся за камнем. Он положил первый булыжник в сумку, и тот засветился изумрудным. Юноша поднял еще один камешек. Небо было темным, но, казалось, что-то аморфное заполняло все пространство над головой.

Вспыхнуло нечто похожее на молнию, и Фарфал увидел отца — тот снимал сети с деревьев на вершине холма.

Яркий свет. Треск. В мгновение ока сети превратились в пепел. Бальтазар мчал вниз, хватая ртом воздух. Жалкое зрелище.

Он показывал на небо.

— Это Ничто! — кричал Бальтазар. — Ничто поглотило верхушку холма! Ничто захватило власть в этом мире.

Подул могучий ветер, и Фарфал увидел, как его отец треснул, точно глиняный горшок, поднялся в воздух, а потом исчез. Наступало Ничто, тьма во тьме, по краям которой выплясывали маленькие молнии. Юноша попятился от нее, повернулся и бросился наутек. Он забежал в дом, метнулся к дальней комнате, но замер на пороге. Постояв немного, он оглянулся на Умирающую Землю. Он увидел, как Ничто поглотило стены дома, дальние холмы, небеса; на его глазах Тьма проглотила остывшее солнце — парень смотрел до тех пор, пока не осталось ничего, кроме аморфной черноты. Казалось, Тьма не успокоится, пока не съест весь мир.

Только тогда Фарфал шагнул вперед и очутился в отцовском святилище, за миллион лет до этого времени. Кто-то барабанил во входную дверь.

— Бальтазар! — послышался знакомый голос. — Негодяй! Я дал тебе один день, как ты и просил. А теперь гони мои тридцать камней. Иначе я выполню свое обещание: твоих сыновей заберут во внешние миры — трудиться в Бдельских копях Тильба, а женщины станут флейтистками во дворце услад Люциуса Лимна — там они удостоятся чести играть чарующую музыку, пока я, Люциус Лимн, буду петь, танцевать и заниматься любовью с мальчиками-акробатами. Я даже не стану тратить дыхание на то, чтобы описать судьбу, уготованную твоим слугам. Твои заклинания не скрыли эту комнату, ведь я нашел ее довольно легко. А теперь отдай мне тридцать камней, не то я выломаю дверь и срежу с твоего тучного тела весь жир, а кости швырну собакам и деоданам.

Фарфал задрожал от страха.

«Время. Мне нужно выиграть время», — подумал он.

Он понизил голос и прокричал:

— Подожди чуть-чуть, Люциус Лимн! Я провожу сложную операцию по очистке твоих камней от негативной энергии! Если мне помешают, последствия будут катастрофическими!

Фарфал окинул помещение взглядом. Единственное окно было слишком маленьким, и в него не представлялось возможным протиснуться, а по другую сторону двери караулил Люциус Лимн.

— Воистину я Несчастный, — вздохнул Фарфал. Он взял отцовскую сумку и запихнул туда все артефакты и безделушки, до которых смог дотянуться, в том числе и зеленую флейту, предусмотрительно обмотав ее куском ткани. Все исчезло в сумке, ни форма, ни вес которой, казалось, совсем не изменились.

Он посмотрел на дверь посреди комнаты. Единственный выход и тот вел в Ничто, поглощавшее время и пространство.

— Ну, все! — послышалось снаружи. — Мое терпение лопнуло, Бальтазар. Сегодня вечером мои повара будут жарить твои потроха!

Раздался хруст — как будто о дверь били чем-то твердым и тяжелым.

Кто-то закричал, и все стихло.

— Он что, умер? — послышался голос Люциуса Лимна.

— Я подозреваю, что дверь защищена магическим заклинанием, — заговорил другой человек. Фарфалу показалось, что это был один из его сводных братьев.

— В таком случае мы развалим стену! — заорал упрямый Люциус Лимн.

Фарфал был несчастным, но не глупым. Он снял с гвоздя черную лакированную коробочку и услышал, как внутри что-то засуетилось и забегало.

— Отец велел не менять положения двери, — сказал он сам себе. А потом изо всех сил надавил на дверную коробку и сдвинул тяжеленую конструкцию почти на целых полдюйма. Тьма менялась, дверной проем заполнялся жемчужно-серым светом.

Фарфал Несчастный повесил коробочку на шею.

— Хватит, — произнес он.

Слышались глухие, но мощные удары в стену комнаты. Фарфал взял обрывок ткани, привязал сумку с остатками сокровищ Бальтазара Благоразумного к левому запястью и шагнул за порог.

Хлынул свет — столь яркий, что парень закрыл глаза. Еще шаг — и Фарфал полетел вниз.

Зажмурившись, он падал и отчаянно бил руками по воздуху. В ушах свистел ветер.

Что-то хлюпнуло и захлестнуло его — это была солоноватая, теплая вода. Фарфал начал барахтаться. От изумления он забыл о том, что нужно дышать. Его голова показалась над водой — он всплыл на поверхность и стал жадно хватать ртом воздух. А потом он поплыл и двигался до тех пор, пока его руки не ухватились за что-то похожее на растения. Он выполз из воды на пористую, сухую землю, отставив после себя след из лужиц и ручейков.

— Свет, — сказал человек в забегаловке «У Дэнни». — Сияние было ослепляющим. А ведь солнце даже не взошло. Но я нашел вот это. — Он постучал пальцем по оправе темных очков. — И держусь подальше от солнечного света, чтобы кожа не сильно обгорала.

— А что потом?

— Я начал торговать резными фигурками, — молвил мужчина в очках. — И продолжаю искать другие двери.

— Ты хочешь вернуться в свое время?

Он покачал головой.

— Оно мертво. Все, что я знал, все, подобное мне, — мертво. И я не вернусь во тьму на краю времен.

— Чего же ты хочешь?

Он почесал шею, и в разрезе его рубашки я заметил маленькую черную коробочку — она была не больше медальона, а внутри что-то шевелилось. Жук, подумал я. Впрочем, во Флориде встречаются большие жуки. Они не редкость.

— Я хочу вернуться в начало, — проговорил он. — Туда, где все началось. Хочу стоять там и купаться в сиянии новорожденной Вселенной, на заре всего сущего. Если мне суждено ослепнуть, то пускай меня ослепит первобытный свет. Хочу присутствовать при рождении солнц. Сияние этой древней звезды для меня слишком блеклое.

Затем он взял салфетку, открыл кожаную сумку и положил передо мной инструмент, похожий на флейту. Он был около фута в длину, выточенный из зеленого жадеита или другого похожего камня.

— Это моя благодарность за угощение, — сказал человек в очках.

А потом он поднялся и пошел прочь, а я остался сидеть, пялясь на зеленую флейту. В конце концов я легонько прикоснулся пальцами к ее холодной поверхности. Осторожно, не решаясь дунуть в нее, не пытаясь играть музыку окончания времен, я поднес флейту к губам.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Мне было около тринадцати. Антология называлась «Flashing Swords», и в ней я прочел рассказ «Морреон» («Morreion»). Он пробудил во мне мечтателя. Я нашел экземпляр британского издания «Умирающей Земли» в мягкой обложке — книга изобиловала странными опечатками, но там были другие рассказы, столь же магические, как и «Морреон». В магазине подержанных книг, где всегда царил полумрак и мужчины в пальто скупали порнографию, я нашел «Глаза Чужого мира», а следом и маленькие пыльные сборники рассказов. «Лунная моль» — как я считал тогда и как думаю поныне — это научно-фантастический рассказ с самым стройным из когда-либо написанных сюжетов. Приблизительно в то же время в Великобритании начали издавать книги Джека Вэнса, и внезапно ситуация изменилась: для того чтобы читать Вэнса, мне достаточно было лишь приобрести очередную книгу. Что я и делал: покупал «Властителей Зла», трилогию «Аластор» и другие. Мне нравились отступления от темы, фантазия автора, но больше всего я любил то, как он писал: с душой и умом (в отличие, к примеру, от Джеймса Брэнча Кейбелла), с иронией, мягко, развлекаясь, как сам Творец, но при этом не умаляя достоинств собственного текста.

Время от времени я замечаю за собой, что начинаю мастерить вэнсовское предложение, и каждый раз радуюсь этому. Но Вэнс не тот автор, которому я бы осмелился подражать. Не думаю, что такое возможно.

Среди писателей, которых я любил в тринадцать лет, очень мало тех, чьи книги я захочу перечитать еще через двадцать лет. А Джека Вэнса я буду читать всегда.