Глава 1

Валентин покачнулся, ухватился свободной рукой за край стола, стараясь не расплескать вино.

Очень странные ощущения: головокружение, дурнота. Слишком много выпито… Спертый воздух… И сила тяжести, наверное, здесь, на такой глубине, больше…

— Произнесите тост, ваша светлость, — пробормотал Делиамбер, — Сначала за понтифекса, потом за его помощников, а затем…

— Да-да, знаю…

Валентин неуверенно озирался по сторонам, подобно загнанному ститмою, окруженному со всех сторон копьями охотников.

— Друзья… — начал он.

— За понтифекса Тиевераса, — раздался пронзительный шепот Делиамбера.

Друзья. Да. Рядом с ним те, кто дорог ему больше всего. Почти все, кроме Карабеллы и Элидата: она отправилась на запад, чтобы встретить его там, а Элидат в отсутствие Валентина занят делами правления на Замковой горе. Но остальные здесь: Слит, Делиамбер, Тунигорн, Шанамир, Лизамон, Эрманар, Тизана, скандар Залзан Кавол, хьорт Эйзенхарт. Да, все его близкие — опора его жизни и царствования.

— Друзья, — произнес он, — поднимите бокалы и поддержите еще один мой тост. Всем вам известно, что Божество не даровало мне возможности беззаботно восседать на троне. Все вы знаете о навалившихся на меня тяготах, испытаниях, с которыми пришлось столкнуться, задачах, которые предстоит выполнить, о грузе нерешенных проблем…

— Мне кажется, что такие слова сейчас неуместны, — услышал он чей-то голос у себя за спиной. И вновь бормотание Де-лиамбера:

— За его величество понтифекса! Вы должны предложить тост за его величество понтифекса!

Валентин оставил советы без внимания. Речь его лилась плавно, словно сама собой.

— Если мне будет дарована милость преодолеть эти ни с чем не сравнимые трудности, — продолжал он, — то лишь потому, что у меня есть поддержка, совет, любовь таких товарищей и бесценных друзей, какими могли бы похвастать немногие из царствовавших когда-либо правителей. Благодаря вашей неоценимой помощи, друзья, мы наконец сможем найти спасение от бед, терзающих Маджипур, и вступить в эру истинного братства, которого заслуживаем. Итак, поскольку мы с радостью и желанием готовимся отправиться завтра в великий поход по принадлежащему нам государству, я предлагаю, друзья мои, последний за сегодняшний вечер тост: за вас, за тех, кто поддерживал и сопровождал меня все эти годы и кто…

— Как странно он выглядит, — пробормотал Эрманар. — Ему нездоровится?

По телу Валентина волной прошла ошеломляющая боль, в ушах загудело, дыхание стало огненно-горячим. Он почувствовал, как проваливается в ночь, настолько ужасную в своей темноте, что она, поглотив всякий свет, расползлась по его душе подобно приливу черной крови. Бокал выскользнул из его пальцев и разбился — словно целый мир распался на тысячи мелких осколков, что разлетелись в разные стороны, до самых дальних уголков вселенной. Головокружение стало невыносимым. И тьма… эта абсолютная и беспросветная ночь, полное затмение…

— Ваша светлость! — раздался чей-то крик. Кто это был? Хиссун?

— Он принимает послание! — послышался другой голос.

— Послание? Но как, если он не спит?

— Мой лорд! Мой лорд! Мой лорд!

Валентин опустил взгляд. Все вокруг было черным-черно, по полу будто разливался мрак. Казалось, тьма манит его. «Иди, — говорил тихий голос, — вот твоя тропа, вот твоя судьба: ночь, тьма, рок. Покорись, лорд Валентин, ты, кто был короналем и никогда не станет понтифексом. Покорись». И Валентин покорился, поскольку в то мгновение замешательства и оцепенения духа ничего иного ему не оставалось. Взглянув в черный омут на полу, он позволил себе упасть в него. Не задаваясь никакими вопросами, не пытаясь что-либо постичь, он погрузился во всепоглощающую тьму.

«Я умер, — подумал он, — И плыву теперь по волнам черной реки, возвращающей меня к Источнику, и вскоре выйду на берег и найду дорогу, которая ведет к мосту Прощания; а потом пойду к тому месту, где любая жизнь имеет начало и конец».

Какое-то необычайное спокойствие объяло его душу, чудесное ощущение удовлетворения и покоя, неодолимое чувство того, что вся Вселенная слилась воедино в счастливой гармонии. Ему казалось, будто он попал в колыбель, где лежит теперь в теплых пеленках, свободный наконец от мук королевской власти. Ах, как хорошо лежать тихо, не обращая внимания ни на какую суету! Неужели это и есть смерть? Что ж, тогда смерть — это радость!

— Вы заблуждаетесь, мой лорд. Смерть — конец радости.

— Кто говорит со мной?

— Вы знаете меня, мой лорд.

— Делиамбер? Ты тоже умер? Ах, старина, до чего же хорошо в смерти!

— Да, верно, вы вне опасности. Но не умерли.

— Но мне кажется, что это очень похоже на смерть.

— Разве вы настолько искушены в признаках смерти, что так уверенно говорите о ней?

— Что же тогда?

— Всего лишь чары, — ответил Делиамбер.

— Уж не твои ли, колдун?

— Нет, не мои. Но я могу снять их в вас, если позволите. Пробуждайтесь. Пробуждайтесь!

— Нет, Делиамбер! Оставь меня.

— Но вы должны, мой лорд.

— Должен, — горько повторил Валентин. — Должен! Всегда должен! Неужели мне никогда не суждено отдохнуть? Оставь меня там, где я есть. Здесь так покойно. Я не обладаю воинственными наклонностями, Делиамбер.

— Пробуждайтесь, мой лорд.

— Ты еще скажи, что пробуждение — мой долг.

— Нет необходимости напоминать о том, что вы и так хорошо знаете. Пробуждайтесь же.

Открыв глаза, он обнаружил, что находится между небом и землей и лежит на руках у Лизамон Халтин. Амазонка несла его как куклу, прижимая к своей необъятной груди. Неудивительно, что он вообразил себя в колыбели или плывущим по черной реке! Рядом с ним, взгромоздившись на левое плечо Лизамон, восседал Аутифон Делиамбер. Тут до Валентина дошло, каким образом он вышел из беспамятства: его лба, щеки и груди касались кончики трех щупалец врууна.

— Можешь меня отпустить, — произнес он, чувствуя неловкость.

— Вы еще очень слабы, ваша светлость, — пророкотала Лизамон.

— Кажется, уже не настолько. Отпусти меня.

Она поставила Валентина с такой осторожностью, будто ему было лет девятьсот. Голова тут же закружилась, и он вытянул руки, чтобы опереться на великаншу, не спешившую отойти. Зубы стучали. Тяжелые одеяния саваном облепили влажную, липкую кожу. Он боялся, что если хотя бы на мгновение закроет глаза, то снова окажется в омуте тьмы, а потому заставил себя твердо стоять на ногах, хоть это и была всего лишь видимость твердости. Старые уроки не прошли даром: независимо от того, какими страхами терзался корональ, нельзя допустить, чтобы его видели растерянным и слабым.

Мгновение спустя Валентин почувствовал, что успокаивается, и оглянулся. Его вынесли из большого зала. Сейчас он находился в каком-то ярко освещенном коридоре со стенами, инкрустированными тысячами переплетенных и перекрывающих друг друга эмблем понтифекса, бесконечно, до ряби в глазах, повторяющихся символов Лабиринта. Вокруг — встревоженные и испуганные лица: Тунигорн, Слит, Хиссун и Шанамир, несколько приближенных понтифекса — Хорнкэст и старик Дилифон, а за ними еще с полдюжины голов в желтых масках вместо лиц.

— Где я? — спросил Валентин.

— Скоро вы окажетесь в своих покоях, ваше высочество, — пояснил Слит.

— Я долго был без сознания?

— Не более двух-трех минут. Во время речи вы вдруг начали падать. Но вас поддержал Хиссун, да и Лизамон оказалась рядом.

— Это вино, — сказал Валентин. — Пожалуй, я многовато выпил: бокал того, бокал другого…

— Сейчас вы вполне трезвы, — заметил Делиамбер. — А ведь прошло всего несколько минут.

— Позволь мне потешить себя надеждой, что все дело только в вине. — Коридор свернул влево, и показалась огромная резная дверь с золотой инкрустацией в виде звездной короны, над которой была вырезана личная монограмма Валентина: «КЛВ».

— Тизана! — позвал он.

— Я здесь, мой лорд, — откликнулась толковательница снов.

— Отлично. Я хочу, чтобы ты вошла вместе со мной. Еще — Делиамбер и Слит. Больше никто. Ясно?

— Можно мне тоже войти? — спросил кто-то из приближенных понтифекса — тонкогубый тощий человек с мертвенно-бледной кожей. Валентин почти сразу узнал Сепултроува, врача понтифекса Тиевераса, и покачал головой.

— Благодарю за заботу, но не думаю, что вы понадобитесь.

— Столь внезапный приступ, мой лорд… вас нужно осмотреть…

— Он прав, — тихо заметил Тунигорн. Валентин пожал плечами.

— Тогда попозже. Позвольте мне сначала поговорить с советниками, любезный Сепултроув. А потом можете немного постучать по моим коленным чашечкам, если считаете, что это необходимо. Тизана, Делиамбер, пойдемте…

Вступая в свои покои, корональ из последних сил изображал царственное величие, и только когда тяжелая дверь отгородила его от взволнованной толпы в коридоре, позволил себе расслабиться. Все еще дрожа от медленно уходящего напряжения, он со вздохом облегчения рухнул на парчовую кушетку.

— Ваша светлость… — мягко обратился к нему Слит.

— Подожди. Подожди, дай мне отойти.

В висках пульсировало, глаза болели. Слишком много усилий было потрачено, чтобы притвориться, будто он быстро и полностью оправился от случившегося в трапезной. Что же все-таки это было? Но постепенно силы начали возвращаться. Валентин поискал взглядом толковательницу снов. Крупная, широкая в кости и сильная пожилая женщина казалась в этот миг самой крепкой опорой.

— Подойди, Тизана, сядь рядом, — попросил он.

Она присела и провела рукой по плечам короналя. «Да, — подумал Валентин. — О да, так… хорошо!» Тепло возвращалось в его иззябшую душу, и тьма отступала. Валентина буквально переполняла любовь к Тизане, такой надежной и мудрой, именно она в дни изгнания первая назвала его при всех лордом Валентином, хотя тогда он еще вполне довольствовался участью жонглера. Сколько раз за годы правления после реставрации она пила вместе с ним открывающее мысли сонное вино и нежно заключала в объятия, чтобы увидеть приходившие к нему во снах беспокойные образы и объяснить их тайный смысл! Как часто она облегчала ему бремя королевской власти!

— Ваше падение очень испугало меня, лорд Валентин, а вы знаете, что я не робкого десятка. Так вы утверждаете, что все дело в вине?

— Так я сказал там, снаружи.

— Сдается мне, вино тут ни при чем.

— Наверное. Делиамбер считает, что это чары.

— Чьи?

Валентин посмотрел на врууна.

— Что скажешь?

Поведение Делиамбера выражало крайнее замешательство. Валентину нечасто приходилось видеть колдуна в таком состоянии: бесчисленные щупальца крохотного существа в смятении сплетались и шевелились, огромные желтые глаза излучали странный блеск, клюв, похожий на птичий, словно что-то перемалывал.

— Я затрудняюсь с ответом, — сказал наконец Делиамбер. — Точно так же, как не все сны являются посланиями, так и не все чары имеют своего создателя.

— Иногда чары создают сами себя, так? — спросил Валентин.

— Не совсем. Но существуют чары, мой лорд, которые возникают самопроизвольно — изнутри, из чьей-либо души, сосредоточиваясь в ее пустотах.

— О чем ты говоришь? Что я сам на себя навел порчу?:

— Сны и чары — одно и то же, лорд Валентин, — мягко заметила Тизана. — Внутри нас дают о себе знать определенные предчувствия. Предзнаменования стараются пробиться, чтобы попасть в поле зрения. Собираются бури, а они и есть предвестники.

— И ты так быстро все это увидела? Знаешь, прямо перед пиром мне привиделся тревожный сон, и был он, скорее всего, наполнен предзнаменованиями, предсказаниями и предвестниками бури. Но если я не разговаривал во сне, значит, и тебе не мог ничего сказать, разве не так?

— Думаю, вам снился хаос, мой лорд.

Валентин широко раскрыл глаза.

— Откуда ты узнала?

— Хаос должен наступить, — пожав плечами, ответила Тизана. — Все мы признаем справедливость этого утверждения. В мире осталось незаконченное дело, и оно взывает к своему завершению.

— Ты говоришь о метаморфах, — пробормотал Валентин.

— Я не осмеливаюсь давать вам советы относительно дел государственных…

— Оставь эти церемонии. От советников я жду советов, а не расшаркиваний.

— Моя область — лишь царство снов.

— Мне снился снег на Замковой горе и великое землетрясение, расколовшее мир.

— Желаете, чтобы я растолковала вам сон, мой лорд?

— Как ты можешь его толковать, если мы еще не выпили сонного вина?

— Сейчас не слишком удачное время для толкования снов, — твердо заявил Делиамбер. — Для одной ночи у короналя видений было более чем достаточно. Если он сейчас выпьет сонного вина, то это не пойдет ему на пользу. Полагаю, время терпит…

— Мы можем обойтись без вина, — перебила Тизана. — Этот сон может растолковать и ребенок. Землетрясение? Раскол мира? Что ж, вам надо готовиться к тяжким временам, мой лорд.

— О чем ты говоришь?

— Близится война, мой лорд, — вместо Тизаны ответил Слит.

Валентин резко обернулся и устремил взгляд на бывшего жонглера.

— Война? — вскричал он. — Война?!! Неужели мне вновь придется сражаться? За восемь тысяч лет я был первым короналем, вынужденным вывести войска на поле битвы! Неужели мне предстоит сделать это во второй раз?

— Вам наверняка известно, мой лорд, — объяснил Слит, — что борьба за реставрацию была лишь первой схваткой истинной войны, которую придется вести; войны, назревавшей на протяжении столетий. Думаю, вы и сами знаете, что ее невозможно избежать.

— Нет таких войн, которых нельзя избежать.

— Вы так считаете, мой лорд?

Корональ бросил на Слита сердитый взгляд, но ничего не ответил. Они все твердили о том, что он давно уже понял, хотя не хотел об этом слышать. Слова Слита вновь вызвали в его душе страшное беспокойство. Мгновение спустя он встал и принялся молча расхаживать по комнате. В дальнем конце ее стояла громадная жутковатая скульптура, вырезанная из кости морских драконов: переплетенные пальцы двух соединенных ладоней или, может быть, смыкающиеся клыки какой-то колоссальной демонической пасти. Валентин долго простоял у изваяния, бесцельно поглаживая блестящую, отполированную поверхность. «Незаконченное дело, сказала Тизана. Да-да. меняющие форму, метаморфы, пиуривары — назови их любым именем на выбор — аборигены Маджипура, у которых четырнадцать тысячелетий назад переселенцы со звезд отняли этот дивный мир. Восемь долгих лет я пытался понять потребности этого народа, но так ничего и не узнал». Он вновь повернулся к своим собеседникам.

— Когда я поднялся, чтобы произнести речь, мне вдруг вспомнились слова главного представителя понтифекса: «Корональ — это мир, а мир — это корональ». И внезапно я словно стал Маджипуром. Все происходившее в любом уголке мира проходило через мою душу.

— У вас и раньше такое бывало, — сказала Тизана. — В снах, которые я толковала: вы говорили, что видели вырастающие из земли двадцать миллиардов золотых нитей и держали их все в правой руке… И еще один сон: когда вы широко раскинули руки и обняли весь мир, и…

— То другое, — перебил Валентин. — А в этот раз мир распадался на части.

— То есть как?

— Буквально. Разваливался на куски. Не осталось ничего, кроме моря тьмы… в нее-то я и упал…

— Хорнкэст говорил правду, — тихо промолвила Тизана. — Вы и есть мир, ваша светлость. Темное знание ищет к вам путь и собирается со всего света вокруг вас. Это послание, мой лорд, но не от Хозяйки Острова, не от Короля Снов, а от самого мира.

Валентин повернулся к врууну.

— Что скажешь, Делиамбер?

— Тизану я знаю, кажется, лет пятьдесят и ни разу не слышал, чтобы из ее уст звучали глупые речи.

— Значит, будет война?

— Думаю, что война уже началась, — ответил Делиамбер.

 

Глава 2

Хиссун корил себя за опоздание на пир. Первая официальная церемония, на которой он присутствовал с тех пор, как очутился в кругу приближенных лорда Валентина, — и на тебе, даже не прийти вовремя. Возмутительная небрежность!

Часть вины лежала на его сестре Эйлимур. Все то время, что он пытался облачиться в красивые парадные одежды, она приставала к нему, суетилась, поправляла наплечную цепь, переживала по поводу длины и покроя камзола, отыскивала на начищенных до зеркального блеска башмаках видимые только ей пятнышки. Эйлимур было пятнадцать лет, нелегкая пора для девушки, — впрочем, Хиссуну иногда казалось, что у девушек любой возраст труден, — и она старалась держаться властно, своевольно, вникала во все домашние дела.

Так что своим стремлением надлежащим образом подготовить Хиссуна к банкету у короналя сестра помогла ему опоздать. Эйлимур потратила минут двадцать, как ему показалось, просто вертя в руках знак его звания — небольшой золотой эполет в виде Горящей Звезды, который он намеревался носить на левом плече в образуемой цепью петле. Девушка бесконечно долго передвигала этот эполет то в одну, то в другую сторону, вымеряя доли дюйма, чтобы разместить эмблему как можно точнее по центру, пока наконец не сказала:

— Отлично. Все. Вот так, посмотри. Нравится?

Она схватила свое старое зеркало, потускневшее и частично осыпавшееся с обратной стороны, и сунула ему под нос. Хиссун увидел мутное, искаженное отражение: этакий незнакомец в пышных одеждах, будто собравшийся на маскарад, — картинный, театральный, неправдоподобный вид. И все же он осознал новое ощущение величавости и властности, пришедшее к нему благодаря новому наряду. Как странно, подумал он, что торопливо подогнанное у модного портного с площади Масок облачение смогло произвести столь разительную перемену: теперь он больше не Хиссун — озорной уличный оборвыш, не беспокойный и неуверенный в себе молодой человек, но Хиссун-щеголь, Хиссун-павлин, гордый собой соратник короналя.

А еще — Хиссун-опаздывающий. Хотя, если поторопиться, можно было бы добраться до большого зала понтифекса вовремя.

Но тут вернулась с работы его мать Эльсинома, что стало причиной дальнейшей задержки. Войдя в комнату, эта хрупкая, темноволосая, бледная и усталая женщина посмотрела на него с таким благоговением и удивлением, будто кто-то поймал комету и запустил в свободный полет по ее убогой квартире. Глаза Эль-синомы горели, от лица исходил невиданный раньше свет.

— Ты потрясающе выглядишь, Хиссун! Какая роскошь!

Усмехнувшись, он развернулся, чтобы продемонстрировать свое великолепие.

— Просто глазам не верится, да? У меня прямо вид рыцаря с Замковой горы!

— У тебя вид принца! Короналя!

— Ну да, конечно! Лорд Хиссун! Короналю, насколько я знаю, подобает горностаевая мантия, чудесный зеленый дублет и еще, пожалуй, огромная затейливая подвеска в виде Горящей Звезды на груди. Однако я и так хорош, правда, мама?

Они посмеялись, и, несмотря на усталость, мать обняла его и даже протанцевала вместе с ним по комнате, но вскоре отпустила.

— Время поджимает. Пора идти.

— Да, пора, — Он направился к двери. — Как все странно… Я отправляюсь на ужин к самому короналю… буду сидеть с ним рядом, сопровождать его в поездке, поселюсь на Замковой горе…

— Да, это очень странно, — тихо сказала Эльсинома. Все они — Эльсинома, Эйлимур, его младшая сестра Мараун — встали в ряд, и Хиссун торжественно по очереди поцеловал их, пожал руки и отстранился, испугавшись за свои одежды, как только женщины попытались заключить его в объятия. Он видел, что мать и сестры взирают на него, как на богоподобное существо или уж как минимум на короналя, будто он утратил всякое отношение к своей семье и спустился с небес, чтобы сегодня вечером величаво пройтись по этим безрадостным комнатушкам. Ему мнилось, что вовсе не он провел восемнадцать лет жизни в закопченных стенах жилища на первом уровне Лабиринта, словно он всегда был Хиссуном из Замка, кандидатом в рыцари, завсегдатаем королевского двора, знающим толк во всех его удовольствиях.

«Глупость! Безумие! Ты не должен забывать, кто ты такой и с чего начинал», — убеждал он себя, спускаясь по бесконечной винтовой лестнице на улицу. Но разве можно не думать о том, что произошло? Так много нового появилось в их жизни! Когда-то они с матерью работали на улицах Лабиринта: она выпрашивала кроны у проходящей знати, а он бегал за путешественниками, за полреала настойчиво предлагая им свои услуги в качестве гида по живописным диковинам подземного города. А сейчас он пользуется покровительством короналя, а мать благодаря его новым связям стала буфетчицей в кафе во дворе Шаров. И все это — за счет удачи, сверхъестественной и невероятной, удачи.

А только ли в удаче дело? Когда ему было всего десять лет, он предложил свои услуги высокому светловолосому человеку, даже не подозревая, что этот незнакомец был не кем иным, как короналем лордом Валентином, свергнутым и оказавшимся в Лабиринте, чтобы добиться поддержки понтифекса в борьбе за утраченный престол.

Но само по себе это событие могло и не иметь никаких последствий. Хиссун часто спрашивал себя: чем же он так приглянулся лорду Валентину, что заставило его вспомнить о нищем мальчишке, отыскать после реставрации, предоставить ему работу в Доме Записей, а теперь призвать в святая святых государственного управления? Вероятно, причиной тому его непочтительность, саркастические замечания, холодная, небрежная манера держаться, отсутствие благоговения перед короналями и понтифексами, его самостоятельность, проявившаяся уже в десять лет. Должно быть, это и произвело впечатление на лорда Валентина. «Все рыцари из Замка такие вежливые, изысканные, — размышлял Хиссун, — наверное, в глазах короналя я выглядел чужаком почище какого-нибудь гэйрога. А ведь в Лабиринте полно других мальчишек. Любой из них мог бы уцепиться за его рукав. Но удача улыбнулась именно мне».

Он вышел на небольшую пыльную площадь, на которой стоял его дом. Узкие кривые улочки района двора Гуаделума, где прошла его жизнь, разбегались в разные стороны, а по бокам виднелись скособочившиеся от старости, ветхие тысячелетние здания, составляющие границу мира. При резком, слишком ярком свете — таким светом, столь не похожим на мягкое золотисто-зеленое солнце, лучи которого никогда не достигали подземелья, был залит весь этот уровень Лабиринта — выщербленная серая кладка древних зданий словно кричала о страшной усталости, об изношенности камня. Хиссун попробовал вспомнить, замечал ли он когда-нибудь раньше, насколько тут убого и уныло.

На площади было полно народу. Мало кто из обитателей двора Гуаделума испытывал желание сидеть вечерами в четырех стенах своих полутемных клетушек; они собрались здесь, чтобы послоняться по какой-нибудь аллее. Хиссуну казалось, что все, кого он когда-либо знал, вышли на улицы поглазеть на его блистательные новые одежды, завистливо похихикать и позлословить. Он увидел Ванимуна, родившегося с ним в один день и час и ставшего когда-то чуть ли не братом, и стройную, с глазами-миндалинами младшую сестру Ванимуна, которая уже подросла, и Хойлана с тремя его кряжистыми братьями, и Никкилона, и маленького с угловатым лицом Гизнета, и продававшего сладкие корешки гумбы врууна с глазами-бусинками, и Конфалюма-кар-манника, и трех старых сестер-гэйрогов, которых в открытую называли метаморфами, чему Хиссун никогда не верил, и еще кого-то, и еще… И все смотрят, и у всех в глазах молчаливый вопрос: почему ты так вырядился, Хиссун, к чему эта пышность, зачем эта роскошь?

Он торопливо шел через площадь, и на душе было неспокойно: банкет вот-вот начнется, а идти еще далеко. Знакомые без конца преграждали ему путь.

— Куда собрался, Хиссун? На маскарад? — первым подал голос Ванимун.

— Он на Остров направился, с Повелительницей Снов в бирюльки играть!

— Да нет же, он собирается охотиться с понтифексом на морских драконов!

— Дайте пройти, — спокойно попросил Хиссун, видя, что толпа становится все плотнее.

— Дайте пройти! Пропустите его! — весело закричали вокруг, но и не подумали расступиться.

— Где же ты раздобыл эту клоунскую хламиду, Хиссун? поинтересовался Гизнет.

— Взял напрокат, — откликнулся Хойлан.

— Спер, наверное, — с издевкой предположил один из его братьев.

— Нашел подвыпившего рыцаря в темной аллее и обобрал его как липку!

— Прочь с дороги! — воскликнул Хиссун, которому все труднее становилось сохранять спокойствие. — У меня важное дело.

— Важное дело! Важное дело!

— Он идет на прием к понтифексу!

— Понтифекс хочет сделать Хиссуна герцогом!

— Герцог Хиссун! Принц Хиссун!

— А почему бы не лорд Хиссун?

— Лорд Хиссун! Лорд Хиссун!

В их голосах слышалось что-то недоброе. Десять или двенадцать человек окружили Хиссуна плотной стеной. Сейчас ими двигали обида и зависть. Его пышный наряд, наплечная цепь, эполет, башмаки, плащ… — слишком уж, на их взгляд, вызывающий, слишком высокомерный способ подчеркнуть открывшуюся между ними пропасть. Мгновение спустя чьи-то руки принялись дергать его за камзол, тянуть за цепь. Хиссуну стало страшно. Уговаривать их бесполезно, пробиться силой — попросту безрассудно, а ожидать, что вот-вот появится патруль прокторов, — безнадежно. Он предоставлен самому себе.

Стоявший ближе всех Ванимун потянулся к плечу Хиссуна, словно намереваясь его толкнуть. Хиссун отстранился, но Ванимун успел оставить грязный след на светло-зеленой ткани плаща. Внезапно Хиссуна охватила бешеная ярость.

— Не смейте прикасаться ко мне! — заорал он, рисуя в воздухе знак морского дракона.

Издевательски посмеиваясь, Ванимун вцепился в него второй раз. Хиссун перехватил его запястье и стиснул так, что наглец побледнел.

— Ой! Отпусти! — простонал Ванимун.

Хиссун дернул его руку вверх и назад, грубо развернув противника к себе спиной. Особыми бойцовскими качествами Хиссун никогда не отличался — для этого он был слишком маленьким и хрупким — и полагался обычно на быстроту и смекалку, но в гневе не давал спуску никому. И сейчас, чувствуя, как его переполняет ненависть, низким, напряженным голосом он процедил:

— Если надо будет, я сломаю тебе руку, Ванимун. Не желаю, чтобы меня кто-то трогал!

— Больно!

— Будешь еще руки распускать?

— Уж и пошутить нельзя…

Хиссун до предела вывернул руку бывшего приятеля.

— Я тебе пошучу.

— От-т-пу-у-у-сти-и-и…

— Если будешь держаться от меня подальше.

— Ладно… Ладно!

Хиссун отпустил Ванимуна и отдышался. Сердце бешено колотилось, он весь покрылся потом, но не хотел даже думать о том, как сейчас выглядит. А Эйлимур так старалась…

Его противник отступил назад, с угрюмым видом потирая запястье.

— Он боится, видите ли, что я испачкаю такой шикарный наряд. Не хочет, чтобы простые люди его замарали.

— Именно так. А теперь — прочь с дороги. Я уже опаздываю.

— Надо думать, на банкет к короналю?

— Совершенно верно. Опаздываю на банкет к короналю.

Ванимун и остальные так и остались стоять с широко раскрытыми от удивления глазами; их лица выражали нечто среднее между презрением и почтительностью. Хиссун растолкал их и зашагал через площадь. У него мелькнула мысль, что вечер начинается не слишком удачно.

 

Глава 3

В один прекрасный день, в разгар лета, когда солнце неподвижно висело над Замковой горой, корональ лорд Валентин с легким сердцем выехал на усыпанные цветами луга у подножия левого крыла Замка.

Он отправился один, не взяв с собой даже супругу, леди Карабеллу. Советники не одобряли его стремление отказываться от сопровождения охраны даже на территории Замка, не говоря уж о риске, которому он подвергался за пределами обширных королевских владений. И всегда, когда возникал этот вопрос, Элидат досадливо бил кулаком по ладони, Тунигорн выпрямлялся во весь рост, как бы желая закрыть своим телом дорогу Валентину, а у маленького Слита просто лицо чернело от ярости, и он напоминал короналю о том, что врагам однажды уже удалось свергнуть его, и они способны повторить попытку.

— Но ведь в любом месте Замковой горы я наверняка буду в полной безопасности, — возражал Валентин.

Однако до сих пор им всегда удавалось настоять на своем под предлогом, что безопасность короналя Маджипура превыше всего. Поэтому, когда лорд Валентин выезжал куда-нибудь, его обязательно сопровождали Элидат, Тунигорн или, иногда, Стазилейн, точно так же, как в детстве. А позади, на почтительном расстоянии, незаметно следовали личные охранники короналя.

Но на этот раз Валентин каким-то образом улизнул, не попавшись никому на глаза. Он и сам удивлялся, как это ему удалось. Утром Валентина охватило непреодолимое желание прогуляться; он направился в конюшни южного крыла, без помощи конюха оседлал любимого скакуна и поехал по зеленому фарфору необычно пустынной площади Дизимаула, стремительно миновал огромную арку и очутился на великолепных полях, примыкавших к Большому Калинтэйнскому тракту. Никто не остановил его. Никто не окликнул. Казалось, благодаря каким-то чарам он стал невидимым.

Свободен! Пусть всего лишь на пару часов — но свободен! Корональ откинул голову и расхохотался, а затем подстегнул скакуна и пустил его галопом по лугам. Копыта огромного пурпурного животного словно парили над ковром из бесчисленного множества цветов. Эх, вот это жизнь!

Фантастическая громада Замка за спиной быстро уменьшалась в размерах. Но даже на таком расстоянии состоявший примерно из сорока тысяч помещений Замок поражал величиной: он загораживал полгоризонта и походил на некое гигантское чудовище, вцепившееся в вершину Горы, навалившееся на нее всем своим гигантским весом. Валентин не мог вспомнить ни единого случая после реставрации, когда он покидал Замок без охраны. Ни единого!

Что ж, зато теперь он вырвался на волю. Валентин посмотрел налево, где под головокружительным углом уходила вниз скала в тридцать миль высотой — Замковая гора, и увидел город развлечений Большой Морпин, сиявший паутиной воздушных золотых нитей. А что, если отправиться туда и посвятить весь день развлечениям? Почему бы и нет? Ведь он свободен! Стоит только захотеть, и можно поехать дальше и прогуляться по садам Барьера Толингар среди халатинговых деревьев, танигалов и ситерилов, а потом вернуться с желтым цветком алабандина на шляпе вместо кокарды… А может, поехать в Фурибл ко времени кормления каменных птиц или в Сти — попить золотого вина на вершине Башни Тимина? Или съездить в Бомбифэйл, Перитол или Банглкод?.. Этот день принадлежит ему!

Скакун, казалось, способен был отвезти своего седока куда угодно. Час за часом он нес его на своей спине, не выказывая ни малейшей усталости. В Большом Морпине Валентин привязал животное у фонтана Конфалюма, где копьевидные, тонкие струи подкрашенной воды били вверх на сотни футов, в силу какого-то древнего колдовства оставаясь при этом прямыми. Он пешком прошелся по улицам из плотно сплетенных золотых канатов, и вышел к зеркальному катку, где они с Вориаксом в далеком детстве так часто испытывали свою ловкость. Однако на зеркальном катке никто не обратил на него внимания, будто все считали неучтивым наблюдать за катающимся короналем или кто-то набросил ему на плечи чудесный плащ-невидимку. Валентин, разумеется, отнюдь не был огорчен таким невниманием. После катка Валентин хотел было сходить к силовым туннелям или к джаггернотам, но потом решил, что продолжение поездки будет не менее приятным, и мгновение спустя вновь оказался на спине скакуна и направился в Бомбифэйл.

В этом древнейшем и красивейшем из всех городов, где закругленные стены из темного грязно-оранжевого песчаника венчали светлые башни с изящно заостренными макушками, однажды, давным-давно, когда он в одиночестве сидел в отделанной граненым ониксом и полированным алебастром таверне, к нему пришли пятеро друзей, и в ответ на его радостное приветствие преклонили колени, сделали знак Горящей Звезды и воскликнули: «Валентин! Лорд Валентин! Да здравствует лорд Валентин!» В первый момент он подумал, что это розыгрыш: ведь он не король, а лишь младший брат короля, он не желает становиться и никогда не станет королем. Валентин был не из тех, кого легко вывести из себя, но тогда он все же разозлился, что друзья так жестоко шутят. Однако при виде их бледных лиц и необычного выражения глаз гнев покинул его, уступив место печали и страху: так Валентин узнал, что Вориакс, его брат, погиб, а он провозглашен короналем. Сегодня, по прошествии десяти лет, Валентину казалось, что у каждого третьего прохожего в Бомбифэйле лицо Вориакса — черная борода, румяные щеки, тяжелый взгляд… На душе стало тревожно, и он поспешил уехать.

Больше Валентин нигде не останавливался, ведь столько еще предстояло увидеть, столько проехать. Минуя один город за другим, он мчался легко и безмятежно, будто плыл или летел. То здесь, то там с края какого-нибудь обрыва открывалась одна из тех изумительных перспектив, какими славилась Гора, были видны как на ладони все ее Пятьдесят Городов, а также бесчисленные городки у подножия, и Шесть Рек, и широкая равнина Алханроэля, протянувшаяся до самого Внутреннего моря, — какое великолепие, какая ширь! Маджипур! Вне сомнения, он — прекраснейший из всех миров, по которым рассеялось человечество в течение нескольких тысяч лет после начала великого переселения со Старой Земли. И все это отдано в его руки, вверено его заботе. На него возложена величайшая ответственность, от которой нельзя отказаться.

Но, продолжая путь, он почувствовал, что происходит что-то странное. Стало темнеть и холодать; Валентин удивился: климат на Замковой горе был рукотворным, здесь всегда царила весна. Затем что-то холодное ударило его по щеке. Озираясь по сторонам в поисках того, кто посмел оскорбить короналя, он никого не увидел. И тут до него дошло, что это снег, гонимый ледяным ветром ему навстречу. Снег на Замковой горе? Ледяные ветры?

Дальше — хуже: земля застонала, как чудовище в родовых муках. Его скакун, обычно такой спокойный и послушный, в страхе шарахнулся назад, издал странный, напоминающий ржание звук и в неподдельном испуге затряс массивной головой. Валентин услышал отдаленные громовые раскаты, затем, уже ближе, — диковинный скрежет и увидел на поверхности земли гигантские борозды. Все вокруг бешено вздымалось и сотрясалось. Землетрясение? Гора содрогалась подобно мачте корабля охотников на драконов под натиском суховея с юга. Само свинцово-черное небо внезапно словно отяжелело.

Что это? О, милосердная Повелительница, что творится на Замковой горе?

Валентин отчаянно вцепился в становящееся на дыбы, охваченное паникой животное. Казалось, вся планета раскалывается, рассыпается, растекается, рушится… Корональ обязан сохранить этот мир, крепко прижать к груди гигантские континенты, удержать в берегах моря, остановить реки, что вздымаются во всесокрушающей ярости над беззащитными городами… А он совершенно бессилен что-либо сделать.

Могучие силы вздыбливали целые провинции и бросали их друг на друга. Он протянул руки, чтобы удержать все на месте, мечтая иметь железные обручи, чтобы стянуть ими мир… Тщетно! Земля сотрясалась, вздымалась и раскалывалась, черные тучи пыли застилали солнце, а он был не в состоянии подавить этот чудовищный катаклизм. В одиночку предотвратить распад планеты невозможно.

— Лизамон! Элидат!

Нет ответа. Он снова и снова звал на помощь друзей, но голос тонул в грохоте и треске.

Устойчивость покинула мир. Валентину вспомнились вдруг зеркальные катки Морпина, где приходилось пританцовывать и подпрыгивать, чтобы удержаться на ногах, противостоять вращению и раскачиванию. Но то была игра, а тут — сущий хаос, когда выворачиваются корни мироздания. Стихия швырнула его наземь и поволокла прочь, перекатывая с бока на бок; в отчаянии он вонзил пальцы в мягкую податливую почву, чтобы не соскользнуть в одну из разверзшихся рядом трещин, откуда доносился зловещий смех и исходило багровое сияние от поглощенного землей солнца. В воздухе проплывали сердитые лица… он их почти узнавал, но, когда пытался рассмотреть получше, они беспорядочно изменялись: глаза превращались в носы, а носы — в уши. Затем, позади этих искаженных физиономий, он разглядел еще одно знакомое ему лицо, обрамленное сияющими темными волосами, встретил доброжелательный взгляд. Хозяйка Острова Сна, его нежная матушка!

— Достаточно, — произнесла она. — Теперь просыпайся, Валентин.

— Выходит, мне все это снится?

— Да-да, конечно.

— Тогда я должен досмотреть сон и узнать, что будет дальше.

— Думаю, с тебя довольно. Проснись.

Да. Хватит. Чуть больше знания — и ему конец. Наученный давним опытом, он вырвался из этого неожиданного сна и сел, пытаясь стряхнуть с себя оцепенение и смятение. Образы титанических катаклизмов все еще тревожили душу, но постепенно он осознал, что вокруг царят мир и покой. Валентин лежал на роскошной парчовой кушетке, отделанной в зеленых с золотом тонах. Что остановило землетрясение? Куда подевался скакун? Кто принес его сюда? Ага, вот они! Над ним наклонился бледный, худощавый, седовласый человек с неровным шрамом во всю щеку. Слит. А за ним стоит Тунигорн — хмурый, густые брови сошлись в одну линию.

— Успокойтесь, успокойтесь, — приговаривал Слит. — Теперь все хорошо. Вы уже проснулись.

Проснулся? Так это лишь сон?

Кажется, действительно сон. Он вовсе не путешествовал по Замковой горе. Не было ни метели, ни землетрясения, не было пылевых облаков, затмевавших солнце. Да, сон! Но какой ужасный, устрашающе правдоподобный и неодолимый, настолько всепоглощающий, что он не без труда сумел вернуться к действительности.

— Где мы находимся? — спросил Валентин.

— В Лабиринте, ваша светлость.

Где? В Лабиринте? Что же, получается, что его тайно перенесли с Замковой горы во время сна? Валентин почувствовал, как пот крупными каплями проступает на лбу. Да, это Лабиринт. Теперь он вспомнил. Государственный визит, до конца которого, хвала Божеству, осталась лишь одна ночь. Пришлось вытерпеть ужасный банкет — избежать его не было никакой возможности. Лабиринт, запутанный Лабиринт… и сейчас он находится на самом нижнем его уровне. Стены комнаты украшали чудесные фрески с видами Замка, Горы, Пятидесяти Городов, пейзажи, настольно приятные взору, что сейчас они казались ему жестокой насмешкой. Как далеко до Замковой горы, до ласкового солнечного света и тепла…

Как это неприятно: пробудиться от кошмарного сна, в котором видел сплошные разрушения и бедствия, только для того, чтобы оказаться в самом унылом на свете месте!

 

Глава 4

В шести сотнях миль от сверкающего хрустального города Дюлорна, в болотистой долине, известной под названием долина Престимиона, где несколько сотен семейств гэйрогов выращивали на широко раскинувшихся плантациях лусавендру и рис, наступал сезон сбора урожая середины года. Лоснисто-черные стручки лусавендры свисали налитыми гроздьями с концов изогнутых побегов, поднимавшихся над полузатопленными полями.

Для Аксимаан Трейш, старейшей и хитроумнейшей из всех, кто занимался выращиванием лусавендры в долине Престимиона, с этой страдой были связаны волнения, подобных которым она не испытывала в течение многих десятилетий. Эксперимент по протоплазменной подкормке, начатый ею три года назад под руководством правительственного сельскохозяйственного агента, близился к завершению. В этот сезон она засадила лусавендрой нового вида всю плантацию: и вот они, стручки, в два раза крупнее обычного, готовые к сбору! Больше никто в долине не решался на риск, пока Аксимаан Трейш все не проверит. А теперь она это сделала и в ближайшее время получит результаты. Все они заплачут — да-да, заплачут! — когда она на неделю раньше остальных появится на рынке с вдвое большей, чем обычно, партией зерна!

Стоя по колено в грязи на краю своих полей, она давила пальцами ближайшие стручки, пытаясь определить, когда начинать сбор. К ней подбежал один из ее старших внуков.

— Отец велел сказать, что слышал в городе, будто из Маза-доны выехал сельскохозяйственный агент! Он уже добрался до Хелькаплода, а завтра поедет в Сиджаниль.

— Тогда в долине он будет во Второй день, — сказала она. — Хорошо. Отлично! — Ее раздвоенный язык затрепетал. — Иди, дитя, возвращайся к отцу. Скажи, что в Морской день мы устроим праздник для агента, а в Четвертый день начнем собирать урожай. И я хочу, чтобы вся семья собралась через полчаса в доме возле плантации. Теперь ступай. Бегом!

Плантация принадлежала семейству Аксимаан Трейш со времен лорда Конфалюма. Она имела форму неправильного треугольника, что протянулся миль на пять вдоль речки Хэвилбоув, в юго-восточном направлении доходил неровной линией до границ Мазадонского леса и заворачивал обратно к реке в северном направлении.

В пределах этого участка Аксимаан Трейш безраздельно повелевала своими пятью сыновьями, девятью дочерьми, бесчисленными внуками и двадцатью с лишним лиименами и вруунами, ее работниками. Если Аксимаан Трейш говорила, что пора сеять, они выходили сеять. Когда Аксимаан Трейш сообщала, что наступило время сбора урожая, все начинали собирать урожай.

В большом доме на краю андродрагмовой рощицы ужин подавали, лишь когда она выходила к столу. Даже распорядок сна в семье подчинялся указаниям Аксимаан Трейш, поскольку гэйроги впадают в зимнюю спячку, а допустить, чтобы вся семья спала одновременно, она не могла. Старший сын знал, что должен бодрствовать первые шесть недель ежегодного зимнего отдыха матери; на оставшиеся шесть за главу семьи оставалась старшая дочь. Среди остальных членов Аксимаан Трейш распределяла время сна в соответствии со своими представлениями о потребностях плантации. Никто никогда не задавал ей вопросов. Даже в молодости — а это было невероятно давно, когда понтифексом был Оссиер, а Замком владел лорд Тиеверас — именно к ней в тяжкие времена обращались за советом ее отец и супруг. Она пережила обоих, а также кое-кого из своего потомства, и множество короналей сменилось на Замковой горе за это время, а Аксимаан Трейш все еще активно хозяйничала на своей земле. Ее толстая чешуйчатая кожа лишилась глянцевого блеска и с возрастом приобрела фиолетовый оттенок, извивающиеся змееподобные волосы сменили иссиня-черный цвет на бледно-серый, холодные немигающие глаза помутнели, но она по-прежнему неутомимо выполняла свои обязанности.

Кроме риса и лусавендры, на ее плантациях нельзя было вырастить ничего стоящего, да и эти растения требовали непомерных затрат труда. Дождевые бури далекого севера легко проникали в провинцию Дюлорн через огромную трубу ущелья. Хотя сам город Дюлорн располагался в сухом климате, обильно поливаемая и хорошо осушаемая зона к западу от него отличалась плодородностью почвы. Но район вокруг долины Престимиона, к востоку от ущелья, представлял собой совершенно другой тип местности — болотистой и сырой, с вязкой голубоватой грязью вместо почвы. Однако при тщательном планировании там можно было вырастить рис к концу зимы — как раз перед весенним паводком, а лусавендру — поздней весной и еще раз — в конце осени. Никто в этих местах не знал сезонных ритмов лучше, чем Аксимаан Трейш, и лишь самые шустрые из фермеров успевали высадить рассаду прежде, чем проносился слух о том, что она уже приступила к севу.

Несмотря на всю ее властность и авторитет, у Аксимаан Трейш имелась одна черта, которую народ долины считал непостижимой: она столь внимательно прислушивалась к советам сельскохозяйственного агента провинции, будто он был кладезем всевозможных знаний, а она — лишь ученицей. Два-три раза в год агент выбирался из Мазадона — столицы провинции, совершал объезд по болотистым землям и первую остановку в долине всегда делал на плантации Аксимаан Трейш. Она размещала его в большом доме, открывала бочонки искристого вина и крепленого нийка, посылала внуков на Хэвилбоув наловить маленьких вкусных хик-тиганов, сновавших между камней на порогах, приказывала разморозить куски мяса бидлака и поджарить их на огне из поленьев душистого твейла. По окончании застолья она усаживалась рядом с агентом и до поздней ночи вела беседы о таких вещах, как удобрения, прививки для рассады, уборочная техника, а ее дочери Хайнок и Ярнок тем временем записывали каждое слово.

Для всех оставалось загадкой, почему Аксимаан Трейш, которая наверняка больше всех на свете знала о выращивании лусавендры, прислушивалась к тому, что говорил маленький правительственный чиновник. Для всех — кроме ее семьи.

«У нас свои обычаи, и их нужно соблюдать, — говаривала она. — Мы делаем то же, что и всегда, поскольку раньше это себя оправдывало. Сажаем семена, ухаживаем за рассадой, следим за ее ростом, созреванием, собираем урожай, а потом точно так же начинаем все заново. И если каждый год урожай не меньше предыдущего, считается, что все сделано хорошо; а на самом деле мы терпим неудачу, так как всего лишь повторяем то, что делали прежде. Но в жизни нельзя стоять на месте: остановиться — значит утонуть в болоте».

Потому-то Аксимаан Трейш и подписывалась на сельскохозяйственные журналы, время от времени посылала внуков учиться в университет и самым внимательным образом выслушивала все, что говорил агент. Ее агротехнические методы год от года совершенствовались, количество мешков с лусавендрой, отправляемых на рынок в Мазадону, неуклонно возрастало, все выше становились кучи блестящих рисовых зерен в ее закромах. Ведь всегда можно научиться делать что-то лучше, чем умеешь, и Аксимаан Трейш не жалела на учебу ни средств, ни сил. «Мы и есть Маджипур, — все время повторяла она. — Большие города стоят на основании из зерна. Без нас и Ни-мойя, и Пидруид, и Кинтор, и Пилиплок превратились бы в пустыни. А города растут с каждым годом, поэтому мы должны больше работать, чтобы прокормить их. У нас нет выбора. Такова воля Божества. Разве не так?»

К настоящему времени она пережила пятнадцать или двадцать агентов. Появлялись они, как правило, молодыми и энергичными, но зачастую не решались обращаться к ней со своими предложениями. «Не знаю, чему вообще я смогу вас научить, — обычно говорили они. — Это я должен учиться у Аксимаан Трейш!» И ей каждый раз приходилось начинать все снова: подбадривать их, вселять в них уверенность и убеждать в своем искреннем желании побольше услышать о всяких новинках.

Поэтому, когда старый агент уступал место какому-нибудь юнцу, она испытывала досаду. С возрастом ей все труднее становилось налаживать хоть сколько-нибудь полезные отношения с новичками. Иногда на это уходило несколько сезонов. Но при появлении два года назад Калимана Хайна трудностей такого рода не возникло. Это был молодой человек лет тридцати, сорока или пятидесяти — все, кто был моложе семидесяти, выглядели в глазах Аксимаан Трейш молодыми — с крайне резкими, можно сказать, бесцеремонными манерами, что пришлось ей по нраву. Он держался уверенно и, судя по всему, не имел ни малейшего намерения льстить.

— Мне говорили, что вы больше всех стремитесь применять новшества, — без обиняков заявил Хайн меньше чем через десять минут после знакомства. — А что вы скажете насчет процесса, который может удвоить размер зерен лусавендры без ущерба для их вкуса?

— Я бы сказала, что меня дурачат, — ответила она. — Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Тем не менее такой способ существует.

— Неужели?

— Мы готовы к его опытному применению в ограниченных масштабах. По документам моих предшественников я узнал, что вы славитесь склонностью к экспериментам.

— Да, так и есть, — подтвердила Аксимаан Трейш. — И что это за способ?

По его словам, речь шла о протоплазменной подпитке с использованием ферментов, способствующих растворению клеточных оболочек растений для обеспечения доступа генетического вещества внутрь клеток. Это вещество затем может подвергнуться обработке, после чего клеточная ткань, или протоплазма, помещается в окультуренное растение, где ей дают восстановить клеточную оболочку. Из единственной клетки можно вырастить целое растение со значительно улучшенными характеристиками.

— Я думала, что о подобных методах на Маджипуре забыли тысячи лет назад, — сказала Аксимаан Трейш.

— Лорд Валентин в определенной степени поощряет возрождение интереса к древним наукам.

— Лорд Валентин?

— Ну да, корональ.

— Ах, корональ! — Аксимаан Трейш отвела взгляд. Валентин? Она была почти уверена, что имя короналя — Вориакс, однако после недолгих раздумий вспомнила, что Вориакс погиб. Да, его сменил, как она слышала, лорд Валентин, и, поразмыслив еще немного, припомнила, что с Валентином произошло нечто странное — не он ли обменялся телом с другим человеком? Да, наверное, именно он. Но такие существа, как коронапи, почти ничего не значили для Аксимаан Трейш, не покидавшей долину уже двадцать или тридцать лет. Замковая гора со всеми ее коро-налями была так далека, что воспринималась, как нечто мифическое. Для нее имело значение лишь выращивание риса и лусавендры.

Калиман Хайн сообщил, что в имперских растениеводческих лабораториях выращен усовершенствованный клон лусавендры, которому требуются испытания в естественных полевых условиях. Он предложил Аксимаан Трейш сотрудничество и пообещал, что не отдаст новое растение никому в долине, пока у нее не появится возможность засадить им все свои поля.

Желание попробовать было непреодолимо. Она получила от агента пакет поразительно крупных лусавендровых зерен, больших и блестящих, размером с глаз крупного скандара, и высадила их в отдаленном уголке участка, где вероятность перекрестного опыления с обычной лусавендрой отсутствовала. Зерна проросли очень быстро, и всходы отличались от обычных лишь двойной-тройной толщиной стебля. Однако в пору цветения пурпурные цветы нового сорта достигли чрезвычайных, почти с блюдце, размеров, а из цветов появились стручки сверхъестественной длины, из которых в период сбора урожая были извлечены в огромных количествах гигантские зерна. Аксимаан Трейш испытывала искушение пустить их осенью на посадку и занять все площади новым сортом лусавендры, чтобы следующей зимой получить небывалый урожай. Но ей не удалось это сделать, так как большую часть чудо-зерен пришлось вернуть Калиману Хай-ну для лабораторных исследований в Мазадоне. Он оставил ей столько, чтобы хватило примерно на одну пятую всех площадей, а потом попросил смешать увеличенные зерна с нормальными. Предполагалось, что при взаимном скрещивании приобретенные характеристики окажутся доминантными, но в таких масштабах это еще не проверялось.

Хоть Аксимаан Трейш и запретила своей семье говорить об эксперименте в долине, долго хранить его в тайне от других фермеров оказалось невозможным. Растения второго поколения, толстые стебли которых торчали по всей плантации, едва ли можно было спрятать, и весть о том, чем занимается Аксимаан Трейш, разлетелась по всей округе. Любопытствующие соседи напрашивались на приглашение и изумленно глазели на новую лусавендру.

Но все же их не покидали сомнения. «Такие растения высосут из почвы все питательные вещества за два-три года, — предположил кто-то. — Если это будет продолжаться, то ее земля превратится в пустыню». Другие полагали, что пища с этими гигантскими зернами будет безвкусной или горькой. И лишь немногие с уверенностью утверждали, что Аксимаан Трейш знает свое дело. Но даже они предпочитали увидеть результаты сначала на ее поле.

К концу зимы она собрала урожай: обычное зерно отправили на рынок, а новый сорт рассыпали по мешкам и отложили для посадки. На третий сезон все встанет на свои места. Поскольку крупные зерна частично были получены за счет клонирования, а другая часть — возможно, большая — представляла собой гибрид нормальной и приращенной лусавендры, то оставалось лишь посмотреть, что за растения получатся из гибридных семян.

К концу зимы, пока не начался паводок, подошло время сажать рис. Затем на более возвышенные и сухие земли плантации были посажены зерна лусавендры. Всю весну и лето Трейш наблюдала, как поднимаются толстые стебли, распускаются огромные цветы, удлиняются и темнеют стручки. Время от времени она разламывала какой-нибудь стручок и разглядывала мягкие зеленые зерна. Что большие — нет сомнений. Но каковы на вкус? А что, если они безвкусные или вообще непригодны в пищу? Ее ставкой в этой игре был весь урожай.

Впрочем, ответа осталось ждать недолго.

В Звездный день пришло известие о приезде сельскохозяйственного агента и о том, что он, как и ожидалось, появится на плантации во Второй день. Но из этого же сообщения выяснилось нечто непонятное и вызывающее беспокойство: прибывающий агент — не Калиман Хайн, а некий Эревейн Hyp. Аксимаан Трейш никак не могла понять, почему ушел Хайн: такой молодой — и уже в отставке. Вдобавок ее волновало, что он исчез как раз перед завершением опытов с протоплазмой.

Эревейн Hyp оказался еще моложе Хайна и раздражающе зеленым. Употребляя затасканные цветистые выражения, он сразу же пустился в рассуждения о том, какая это честь — познакомиться с ней, но Аксимаан Трейш оборвала его.

— А где тот, другой? — требовательно спросила она. Hyp ответил, что этого, по всей видимости, не знает никто, и сбивчиво рассказал о том, как месяца три назад Хайн бесследно пропал, оставив после себя ужасный беспорядок в делах.

— Мы все еще пытаемся с этим разобраться. Очевидно, он затеял множество всяких экспериментальных исследований, но неизвестно каких и с кем и…

— Один из экспериментов проходил здесь, — холодно сказала Аксимаан Трейш, — Это полевые испытания протоплазменного прироста лусавендры.

Hyp тяжело вздохнул.

— Спаси меня Божество! Со сколькими же еще частными проектами Хайна мне придется столкнуться? Лусавендра, приращенная протоплазмой?

— Вы говорите так, будто никогда не слышали этих терминов.

— Слышать-то слышал, но не могу похвастать тем, что много знаю о них.

— Пойдемте со мной, — сказала она и направилась мимо риса, выросшего по пояс, к лусавендровым полям. Гнев придал энергии ее походке, и молодой агент с трудом поспевал за ней. По дороге она рассказала ему о пакете с гигантскими семенами, привезенном Хайном, о посадке нового клона на ее земле, о скрещивании с обычной лусавендрой, о вызревающем в настоящий момент поколении гибридов. Добравшись до первых рядов лусавендры, она вдруг испуганно остановилась и воскликнула:

— Помилуй нас, Повелительница!

— Что это?

— Смотрите! Смотрите!

Ощущение времени вдруг покинуло Аксимаан Трейш. Гибридная лусавендра внезапно начала выбрасывать зерна недели за две, если не больше, до положенного срока. Огромные стручки раскрывались под палящим летним солнцем, растрескиваясь с противным звуком, напоминающим щелканье костей. Каждый стручок, взрываясь, расшвыривал свои гигантские зерна, разлетавшиеся во все стороны со скоростью пуль. Пролетев тридцать-сорок футов по воздуху, они зарывались в густую грязь, покрывавшую залитые поля. Конца этому, похоже, не намечалось. Через час все стручки раскроются, и урожай будет потерян.

Но худшее ждало впереди.

Из стручков вылетали не только зерна, но и мелкая коричневая пыль, хорошо знакомая Аксимаан Трейш.

Она отчаянно рванулась в поле, не обращая внимания на разлетавшиеся семена, больно жалившие ее чешуйчатую шкуру, схватила еще не раскрывшийся стручок и разломила его. Вверх поднялось облако пыли. Да! Лусавендровая ржавчина! В каждом стручке содержалось не меньше горсти спор. По мере того как стручки один за другим взрывались на дневной жаре, коричневые споры, зависшие над полем, образовали в воздухе видимую дымку, неспособную противостоять даже легкому ветерку.

Эревейн Hyp тоже понимал, что происходит.

— Вызывайте ваших работников! — закричал он. — Все это надо повыдергивать.

— Слишком поздно, — произнесла Аксимаан Трейш замогильным голосом, — Никакой надежды. Слишком поздно, слишком поздно. Что же теперь удержит споры? — ее земля была непоправимо заражена. А через час споры распространятся по всей долине, — Нам конец, неужели не видите?

— Но ведь лусавендровая ржавчина давно уничтожена! — дурацким голосом проблеял Hyp.

Аксимаан Трейш кивнула. Она прекрасно все помнила: выжигание, опрыскивание, выведение устойчивых к ржавчине видов, уничтожение всех растений с генетической предрасположенностью к сохранению смертоносного грибка. Семьдесят, восемьдесят, девяносто лет тому назад; сколько пришлось потрудиться, чтобы избавить мир от этой болезни! И вот ржавчина вернулась в гибридах. Только они одни на всем Маджипуре могли стать убежищем для лусавендровой ржавчины. Ее растения, с такой любовью выращенные, такие ухоженные… Своими собственными руками она вернула ржавчину в мир и выпустила на волю, чтобы заразить посевы соседей.

— Хайн! — взревела она. — Хайн, где ты? Что ты со мной сделал?

Ей хотелось умереть прямо сейчас, прямо здесь, до того как произойдет то, что должно случиться. Долгая жизнь, которая раньше казалась благословением, теперь стала ее проклятием. Разрывы стручков звучали орудийными залпами продвигающейся по долине неприятельской армии. Она подумала, что пережила свой срок: теперь ей суждено увидеть конец света.

 

Глава 5

Пользуясь с детства знакомыми коридорами и лифтами, Хиссун пробирался вниз, чувствуя себя помятым, потным и преисполненным дурных предчувствий. Он спускался с одного уровня на другой, и вскоре ветхий мир внешнего кольца остался далеко позади. Теперь его окружали чудеса и красоты, которых он не видел уже несколько лет: двор Колонн, зал Ветров, дворец Масок, двор Пирамид, двор Шаров, Арена, Дом Записей. Люди, приходившие сюда с Замковой горы, из Алаизора, Стойена и даже из невероятно далекой и, скорее всего, легендарной Ни-мойи на другом континенте, бродили вокруг, ошеломленные и подавленные, охваченные восторгом перед гениальностью тех, кто придумал и воздвиг столь причудливые архитектурные диковинки на такой глубине. Но Хиссун различал за этой вычурностью скучный, унылый, старый Лабиринт и не находил в нем ни очарования, ни тайн — для него Лабиринт был просто домом.

Обширная пятиугольная площадь перед Домом Записей служила нижней границей территории, доступной широкой публике. Дальше в глубину все помещения занимали правительственные чиновники. Хиссун прошел мимо огромного, светившегося зеленым цветом экрана на стене Дома Записей. Здесь были перечислены все понтифексы, все коронали — два столбца имен, тянувшиеся ввысь, за пределы видимости самого зоркого глаза, где присутствовали имена Дворна и Меликанда, Бархольда и Стиамота, правивших тысячелетия назад, а также Кинникена и Осси-ера, Тиевераса и Малибора, Вориакса и Валентина. У дальнего конца имперского списка Хиссун предъявил документы одутловатому хьорту в маске, охранявшему вход, и спустился в самую глубокую зону Лабиринта. Он проследовал мимо крохотных клетушек чиновников средней руки, мимо резиденций высоких министров, мимо туннелей, ведущих к огромной вентиляционной системе, от которой зависела жизнь обитателей Лабиринта. Раз за разом его останавливали на постах и требовали предъявить документы. В имперском секторе к вопросам безопасности относились очень серьезно. Здесь находилась и обитель самого понтифекса — рассказывали, что это огромный стеклянный шар, внутри которого восседает на троне старый монарх, опутанный сетью трубок системы жизнеобеспечения, уже многие годы продлевающей его существование, несмотря на то что отведенный ему срок давно истек. Неужели они боятся убийц? — подумал Хиссун. Если то, что он слышан, правда, то лишь милосердие Божества способно избавить старого понтифекса от этих трубок и позволить бедняге Тиеверасу вернуться к Источнику Всего Сущего. Хиссун не мог понять необходимости на протяжении десятков лет поддерживать жизнь в безумном и дряхлом старце.

Наконец, запыхавшийся и потрепанный, он достиг преддверия Большого зала на самом дне Лабиринта и понял, что безнадежно опоздал почти на час.

Три громадных косматых скандара в форме гвардии короналя преградили ему путь. Хиссун, съежившийся под свирепыми и высокомерными взглядами четвероруких гигантов, с трудом подавил в себе желание упасть на колени и попросить у них прощения. Неимоверным усилием воли он собрал остатки чувства собственного достоинства и, стараясь придать обращенному на стражников взгляду как можно больше высокомерия — непростая задача, когда смотришь в глаза существам девяти футов ростом, — объявил, что принадлежит к числу приближенных лорда Валентина и приглашен на банкет.

В глубине души он ожидал грубости и насмешек с их стороны. Но нет: стражники угрюмо осмотрели его эполет, заглянули в какие-то свои бумажки, низко поклонились и распахнули перед Хиссуном огромную, окованную медью дверь.

Наконец-то! Банкет у короналя!

Прямо в дверях стоял пышно разодетый хьорт с огромными золотистыми глазами навыкате и причудливыми, выкрашенными в оранжевый цвет усами, резко выделявшимися на фоне сероватой и грубой кожи его лица. То был Виноркис, мажордом короналя. Он встретил Хиссуна с большой торжественностью и воскликнул:

— Ах! Посвященный Хиссун!

— Еще не посвященный, — возразил было тот, но хьорт уже величественно развернулся и, не оглядываясь, зашагал по центральному проходу. Хиссуну ничего не оставалось, как последовать за ним на онемевших вдруг ногах. В зале находилось, должно быть, не меньше пяти тысяч приглашенных; они сидели за круглыми столами, примерно на двенадцать персон каждый, и Хиссуну казалось, что все взоры устремлены на него. Пройдя не больше двадцати шагов, он, к своему ужасу, услышал нарастающий смех, сначала тихий, потом погромче, и вот уже волны безудержного веселья с оглушительной мощью пошли гулять по залу. Никогда еще Хиссуну не приходилось слышать столь раскатистого звука — примерно таким он представлял грохот морской волны, обрушивающейся на какой-нибудь северный берег.

Хьорт не останавливался и прошагал уже, казалось, чуть ли не полторы мили, а Хиссун мрачно брел за ним посреди этого океана веселья, мечтая лишь о том, чтобы быть хоть на полдюйма повыше. Но вскоре он понял, что все смеются не над ним, а над забавными ужимками кучки акробатов-карликов, пытавшихся образовать живую пирамиду, и немного успокоился. Наконец показалось возвышение, с которого его манил сам лорд Валентин, указывая на свободное место рядом. В конечном итоге ничего страшного не произошло, и Хиссун едва не заплакал от облегчения.

— Ваше высочество! — прогремел Виноркис. — Посвященный Хиссун!

Хиссун с благодарностью устало опустился на свое место как раз в тот момент, когда гости зааплодировали закончившим свой номер карликам. Слуга подал кубок с искрящимся золотистым вином, и как только он поднес его к губам, сидевшие вокруг стола тоже подняли кубки в знак приветствия. Вчера утром во время краткого и удивительного разговора с лордом Валентином, когда корональ предложил войти в круг его приближенных на Замковой горе, Хиссун видел некоторых из гостей, но его никто не представил. А теперь они сами здороваются с ним — с ним! — и сами представляются. Хотя в этом не было нужды, поскольку то были герои славной борьбы лорда Валентина за возвращение на престол и все их знали.

Рядом сидела воительница-великанша. Конечно же это Лизамон Халтин, личная телохранительница короналя, которая, по преданию, однажды освободила лорда Валентина из чрева проглотившего его морского дракона. А поразительно бледный коротышка с белыми волосами и рассеченным шрамом лицом, насколько знал Хиссун, — знаменитый Слит, в дни изгнания обучавший лорда Валентина искусству жонглирования. А тот, с проницательным взглядом из-под нависших бровей, — лучший стрелок из лука на Замковой горе Тунигорн; маленький вруун со множеством щупалец — должно быть, чародей Делиамбер; а тот, немногим старше Хиссуна, с веснушчатым лицом — скорее всего, бывший пастух Шанамир; вон там — худощавый величественный хьорт — по всей видимости, великий адмирал Эйзенхарт. Да, сплошь знаменитости, и Хиссун, когда-то считавший себя чуждым всякого преклонения перед ними, обнаружил, что весьма польщен таким окружением.

Чуждым преклонения? Да, однажды он подошел к лорду Валентину и без зазрения совести содрал с него полреала за экскурсию по Лабиринту и сверх того еще три кроны — за устройство на ночлег во внешнем кольце. Тогда он не испытывал ни малейшей почтительности, понимая, что коронали и понтифексы — тоже люди, их отличают от простых смертных лишь власть и богатство, а трона они добиваются только благодаря своему появлению на свет в аристократических семействах Замковой горы и удачному преодолению все ступеней карьеры на пути к вершине. Как давным-давно заметил Хиссун, чтобы стать короналем, не требовалось даже особого ума. Взять хотя бы последние лет двадцать: лорд Малибор отправился охотиться с гарпуном на морских драконов и глупейшим образом позволил одному из них съесть себя, лорд Вориакс погиб не менее нелепо — от шальной стрелы на охоте в лесу, а его брат лорд Валентин, вообще-то пользовавшийся репутацией довольно разумного человека, оказался настолько беспечен, что отправился бражничать с сыном Короля Снов и в результате позволил себя споить, лишить памяти и сбросить с трона. И перед такими благоговеть? Да в Лабиринте любой семилетка, с такой небрежностью относящийся к своей безопасности, считался бы безнадежным идиотом.

Однако Хиссун заметил, что за последние несколько лет уважения к сильным мира сего у него, судя по всему, несколько прибавилось. Когда человеку от роду десять лет, и пять-шесть из них он провел на улице, полагаясь лишь на свою смекалку, то немудрено, что он плевать хотел на все власти. Но ему уже не десять лет, и он больше не болтается по улицам. Он теперь на многое смотрит другими глазами и сознает, что корональ Маджипура — фигура отнюдь не мелкого масштаба и быть им не так-то просто. Поэтому, глядя на широкоплечего, златовласого человека, величественного с виду и мягкого одновременно, облаченного в зеленый дублет и горностаевую мантию — знак второго по значению правителя в мире — и думая, что этот человек рядом с ним — сам корональ лорд Валентин, пригласивший его на сегодняшний пир, Хиссун ощутил, как по спине его пробегает дрожь, и в конце концов признался самому себе, что испытывает благоговение: перед самим понятием монархии, перед личностью лорда Валентина, а также перед таинственной цепью случайностей, приведших простого мальчугана из Лабиринта в августейшую компанию.

Он потягивал вино и чувствовал, как внутри разливается тепло. Какое значение имеют теперь все предыдущие неприятности этого вечера? Сейчас он здесь, и в качестве желанного гостя. Пусть Ванимун, Хойлан и Гизнет лопнут от зависти! Он здесь, среди великих, он начинает свое восхождение к вершинам и вскоре достигнет такой высоты, с которой уже невозможно будет разглядеть всех ванимунов его детства, вместе взятых.

Тем не менее время от времени Хиссуна полностью покидало ощущение уверенности, и он снова испытывал замешательство и смущение.

Сначала случилось то, что можно было бы назвать пустяком, недоразумением, выходкой, в которой едва ли стоило винить Хиссуна. Слит обратил внимание на чиновников понтифекса, поглядывавших в их сторону с явным беспокойством. В них читался откровенный страх, вызванный тем, что корональ не выказал особого удовольствия от пира. И Хиссун, слегка охмелевший от вина и осмелевший от сознания того, что наконец-то оказался на банкете, нахально выпалил:

— Им есть о чем волноваться! Они понимают, что должны произвести хорошее впечатление, иначе окажутся за воротами, когда лорд Валентин станет понтифексом!

За столом послышались изумленные возгласы. Все смотрели на Хиссуна так, будто он осмелился произнести чудовищное богохульство, все, кроме короналя — тот брезгливо поджал губы, словно обнаружил у себя в супе жабу, и отвернулся.

— Я что-то не так сказал? — спросил Хиссун.

— Цыц! — сердито прошептала Лизамон Халтин и довольно сильно двинула его локтем под ребра.

— Но разве не так? Ведь лорд Валентин станет когда-нибудь понтифексом. А когда это произойдет, разве у него не будет своих придворных?

Тут Лизамон двинула его так, что он чуть не слетел со стула. Слит бросил на него враждебный взгляд, а Шанамир свистящим шепотом произнес:

— Хватит! Ты только себе делаешь хуже!

Хиссун мотнул головой и, несмотря на смущение, сердито воскликнул:

— А я все равно не понимаю!

— Позже объясню, — ответил Шанамир.

— Но что я такого сделал? — не унимался Хиссун. — Всего лишь сказал, что лорд Валентин однажды станет понтифексом, и…

— Лорд Валентин в настоящее время не желает обсуждать этот вопрос, тем более за столом, — ледяным тоном прервал его Шанамир, — В его присутствии о подобном говорить не принято. Теперь ты понял? Понял?

— Ага, понял, — жалким голосом подтвердил Хиссун.

От стыда ему хотелось спрятаться под стол. Ну откуда же он мог знать, что корональ так чувствительно относится к неизбежности вступления на престол понтифекса? Ведь это всего лишь вопрос времени, разве нет? Когда умирает понтифекс, корональ автоматически занимает его место и назначает нового короналя, который, в свою очередь, тоже в конце концов окажется в Лабиринте. Таков обычай, и он существует уже на протяжении тысячелетий. Если лорду Валентину настолько неприятна мысль о том, что он станет понтифексом, то ему лучше отказаться и от поста короналя. Нет никакого смысла закрывать глаза на существующий закон о смене властей предержащих, ожидая, что он отомрет сам собой.

Хотя корональ сохранял холодное молчание, Хиссун понял, что вел себя недостойно. Сначала опоздал, а потом, впервые раскрыв рот, сморозил нечто совершенно неуместное при данных обстоятельствах — какое жалкое начало! Неужели ничего уже не исправить? Хиссун предавался горестным раздумьям в течение всего выступления каких-то жонглеров и последовавшей за ним череды скучнейших речей… Так он мог бы промучиться весь вечер, если бы не другое, куда более ужасное событие.

Лорд Валентин собирался произнести тост. Однако когда корональ поднялся, вид у него был странно отрешенный и задумчивый. Он напоминал лунатика с невидящим, затуманенным взором и неуверенными движениями. За высоким столом начали перешептываться. После тягостной паузы лорд Валентин заговорил, но как-то сбивчиво и явно невпопад. Не занемог ли корональ? Не выпил ли лишнего? Или внезапно подвергся воздействию недобрых чар? Хиссуна встревожило его состояние. Старый Хорнкэст только что произнес слова о том, что корональ не только правит Маджипуром, но, в некотором смысле, он и есть Маджипур: и тут у короналя начинают подкашиваться ноги, заплетается язык и кажется, будто он вот-вот упадет…

Кто-то должен взять его под руку, мелькнула в голове у Хиссуна мысль, и помочь сесть, пока он не упал. Но никто не шелохнулся. Никто не посмел. Ну пожалуйста, безмолвно взмолился Хиссун, глядя на Слита, на Тунигорна, на Эрманара. Поддержите же его! Хоть кто-нибудь! Поддержите его!!! Но никто по-прежнему не трогался с места.

— Ваша светлость! — раздался хриплый крик.

Хиссун понял, что это его собственный голос, и рванулся вперед, чтобы подхватить короналя, падавшего вперед лицом на блестящий деревянный пол.

 

Глава 6

Вот какой сон увидел понтифекс Тиеверас.

Здесь, в том царстве, где я теперь обитаю, ничто не имеет цвета, ничто не обладает звуком, все лишено движения. Цветы алабандинов черные, а блестящие листья семотановых деревьев белые; птица, которая не летает, поет песню, которую никто не услышит. Я лежу на ложе из нежного мягкого мха, глядя вверх на капли дождя, которые не падают. Когда ветер дует по просеке, не шелохнется ни один лист. Имя этому царству — смерть. И алабандины с семотанами мертвы, и птица мертва, и ветер и дождь мертвы. И я тоже мертв.

Они приближаются ко мне, останавливаются и спрашивают:

— Ты Тиеверас, который был короналем и понтифексом Маджипура?

И я отвечаю:

— Я мертв.

— Ты Тиеверас? — опять спрашивают они.

И я отвечаю:

— Я мертвый Тиеверас, который был вашим королем и вашим императором. Вы видите, что у меня нет цвета? Вы слышите, что я не издаю ни звука? Я мертв.

— Ты не мертв.

— Здесь, по правую руку от меня, лорд Малибор, который был моим первым короналем. Он мертв, разве нет? Здесь, по левую руку от меня, лорд Вориакс, который был моим вторым короналем. Разве он не умер? Я лежу между двумя мертвецами. Я тоже мертв.

— Поднимайся и иди, Тиеверас, который был короналем, Тиеверас-понтифекс.

— Мне этого не нужно. Мне простительно, поскольку я мертв.

— Прислушайся к нашим голосам.

— Ваши голоса беззвучны.

— Слушай, Тиеверас, слушай, слушай, слушай!

— Алабандины черные. Небо белое. Это царство смерти.

— Поднимайся и иди, император Маджипура.

— Кто ты?

— Валентин, твой третий корональ.

— Привет тебе, Валентин, понтифекс Маджипура!

— Это пока не мой титул. Поднимайся и иди.

И я говорю:

— От меня ничего нельзя требовать, поскольку я мертв.

Но они отвечают:

— Мы не слышали тебя, о тот, кто был королем, и тот, кто есть император.

А потом голос, который утверждает, что он Валентин, опять обращается ко мне:

— Поднимайся и иди.

В этом царстве, где все неподвижно, рука Валентина — в моей руке, она тянет меня вверх, и я плыву по воздуху, легкий как облако, и иду, двигаясь без движения, дыша без дыхания. Вместе мы проходим по мосту, подобно радуге изогнувшемуся над бездной, глубина которой не меньше, чем обширность мироздания, и мерцающая металлическая поверхность моста при каждом шаге издает звук, напоминающий пение молоденьких девушек. На той стороне все залито светом: янтарным, бирюзовым, коралловым, сиреневым, изумрудным, каштановым, синим, малиновым. Небесный свод яшмовый, а воздух пронзают острые бронзовые солнечные лучи. Все плывет, все колышется: в этом мире нет незыблемости, нет постоянства. Голоса говорят:

— Вот жизнь, Тиеверас! Вот твое настоящее царство!

Я не отвечаю, поскольку мертв. Несмотря ни на что, мне лишь снится, что я жив; и я начинаю плакать, и слезы переливаются всеми цветами радуги.

А вот другой сон понтифекса Тиевераса.

Я восседаю на машине внутри машины, а вокруг — стена голубого стекла. Я улавливаю булькающие звуки и чуть слышное тиканье сложнейших механизмов. Мое сердце бьется медленно: чувствуя каждый тяжелый толчок жидкости в его камерах, я думаю, что это не кровь. Но чем бы она ни была, она движется во мне, и я чувствую ее движение. Следовательно, я наверняка жив. Как это может быть? Я так стар: неужели я пережил саму смерть? Я — Тиеверас, который был короналем при Оссиере и однажды касался руки лорда Кинникена, когда Замок принадлежал ему, Оссиер был всего лишь принцем, а понтифекс Тимин владел Лабиринтом. Если так, то, думаю, я единственный до сих пор оставшийся в живых человек времен Тимина, если я жив, — а я думаю, что жив. Но я сплю. Я вижу сны. Меня окутывает великое спокойствие. Все черное, все белое, неподвижное, беззвучное. Таким я представляю царство смерти. Смотри-ка, вон понтифекс Конфалюм, а вон Престимион, а вот и Деккерет! Все великие императоры лежат, глядя вверх, на дождь, который не падает, и беззвучно говорят: «Добро пожаловать, ты, который был Тиеверасом, добро пожаловать, усталый старый король, иди, приляг с нами, теперь, когда ты так же мертв, как и мы. Да-да. Ах, как здесь чудесно! Смотри, вон лорд Малибор, тот человек из города Бомбифэйл, на которого я возлагал такие надежды, но так ошибся, и он мертв, а это — лорд Вориакс, у которого была черная борода и пунцовые щеки, но теперь они потеряли румянец». И наконец мне позволено присоединиться к ним. Все неподвижно. Наконец-то! Наконец-то! Наконец! Наконец-то они позволяют мне умереть, даже если это только сон.

И понтифекс Тиеверас плывет между мирами, не мертв и не жив, грезя о мире живых и думая, что он мертв, грезя о царстве смерти и помня, что жив.

 

Глава 7

— Немного вина, если можно, — попросил Валентин. Слит подал ему кубок, и корональ сделал большой глоток. — Я просто задремал, — пробормотал он. — Слегка вздремнул перед банкетом — и этот сон, Слит! Этот сон! Найдите мне Тизану! Мне нужно, чтобы она истолковала его.

— При всем уважении к вам, ваша светлость, на это сейчас нет времени, — ответил Слит.

— Мы пришли за вами, — вмешался Тунигорн. — Банкет вот-вот начнется. Согласно протоколу, вы должны сидеть на помосте, когда чиновники понтифекса…

— Протокол! Протокол! Этот сон — почти послание, как вы не понимаете! Зрелище такой катастрофы…

— Корональ не принимает посланий, ваша светлость, — спокойно заметил Слит. — Банкет начинается через несколько минут, а мы еще должны одеть вас и проводить. Тизана со своими снадобьями появится потом, если в этом будет необходимость. Но сейчас, мой лорд…

— Я должен разобраться с этим сном!

— Понимаю, но времени нет. Собирайтесь, мой лорд.

Слит и Тунигорн безусловно правы. Нравится ему или нет, он должен немедля отправляться на банкет. Дело тут не столько в уважении к собравшимся: речь идет о придворной церемонии, где вышестоящий монарх оказывает честь более молодому, который являлся его названым сыном и помазанным наследником. И даже если понтифекс дряхл и совершенно невменяем, корональ не имеет никакого права легкомысленно относиться к этому событию. Он должен идти, а сон подождет. От достоверного, насыщенного знамениями сна нельзя отмахнуться — ему потребуется толкование и, возможно, даже совещание с чародеем Дели-амбером. Но потом, потом, не теперь…

— Собирайтесь, мой лорд, — повторил Слит, протягивая ему горностаевую мантию — знак высокого положения.

Гнетущие картины сновидения еще смущали дух Валентина, когда десять минут спустя он вошел в Большой зал понтифекса. Поскольку короналю Маджипура не подобает иметь угрюмый или задумчивый вид при таком событии, он постарался придать своему лицу самое любезное выражение, какое только смог, и направился к помосту.

Подобным образом, впрочем, ему пришлось вести себя в течение всей этой нескончаемой недели официального визита: вынужденная улыбка, деланое дружелюбие. Из всех уголков необъятного Маджипура Валентин меньше всего любил Лабиринт — он производил слишком мрачное, гнетущее впечатление. Молодой корональ появлялся здесь лишь тогда, когда того требовали связанные с его положением обязанности. Если под теплым солнцем и гигантским небесным сводом, проезжая по какому-нибудь густому лесу, когда ветер трепал его золотистые кудри, он в полной мере ощущал радость жизни, то в этом безрадостном, зарывшемся в землю городе он столь же остро чувствовал себя заживо похороненным. Валентин ненавидел его мрачные, нисходящие витки, бесконечность мрачных подземных уровней, вызывающую страх атмосферу замкнутого пространства.

Тем более ненавистным для его было сознание неизбежности ожидавшей его судьбы, когда придется унаследовать титул понтифекса, отказаться от жизни на Замковой горе и похоронить себя заживо в столь отвратительной гробнице.

И вот сегодня банкет в Большом зале, на самом нижнем уровне унылого подземного города — как он страшился этого! Вызывающий неприятные чувства зал, весь состоящий из резко очерченных углов, неисчислимое множество слепящих светильников, причудливо отражающих блики. Напыщенные чиновники Лабиринта и придворные понтифекса в своих нелепых традиционных масках, скука, а пуще всего — гнетущее чувство, что вся эта громада давит на него колоссальной каменной массой, вселяли в его сердце страх.

Он подумал, что ужасный сон был, вероятно, лишь предвестником того, что ему придется испытать нынче вечером. Однако, к своему удивлению, вдруг обнаружил, что беспокойство покидает его, он расслабляется и не то чтобы наслаждается банкетом — нет, едва ли, — но, во всяком случае, находит его не слишком тягостным.

Помогло и то, что зал заново украсили. Повсюду были развешаны яркие знамена цветов короналя — золотого и зеленого; они скрывали и затушевывали вызывающие смутное беспокойство очертания громадного помещения. Да и освещение изменилось со времени его последнего визита: теперь в воздухе парили матово светящиеся шары.

Чувствовалось, что чиновники понтифекса не пожалели ни средств, ни усилий, чтобы событие выглядело празднично. Из легендарных подвалов понтифекса извлекли поразительный набор изысканнейших вин планеты: золотое искристое из Пидруида, белое сухое из Амблеморна, нежное красное из Ни-мойи, за которым последовало крепкое пурпурное мулдемарское, хранящееся еще со времен Малибора. И к каждому вину, естественно, подавались соответствующие деликатесы: охлажденные ягоды токки, копченое мясо морского дракона, калимботы по-нарабальски, жареные ножки билантуна. Развлечения следовали друг за другом нескончаемой вереницей: певцы, мимы, арфисты, жонглеры. Время от времени кто-нибудь из приспешников понтифекса заискивающе посматривал на возвышение, где восседал лорд Валентин со своими приближенными, как бы спрашивая: «Всего ли достаточно?», «Довольна ли ваша светлость?»

И всякий раз Валентин отвечал теплой улыбкой, дружеским кивком, поднятием бокала, давая таким образом обеспокоенным хозяевам понять, что он всем доволен.

— Что за трусливые шакалы! — воскликнул Слит, — За шесть столов чувствуется, как они потеют от страха!

Эта реплика и стала поводом для глупого и бесцеремонного замечания Хиссуна о том, что они из кожи вон лезут, чтобы угодить Валентину, предвидя день, когда он станет понтифексом. Неожиданная бестактность обожгла Валентина, словно удар хлыста, и он отвернулся. Сердце у него колотилось, во рту вдруг пересохло, но он заставил себя успокоиться: улыбнулся сидящему за несколько столов от него главному спикеру понтифекса Хорнкэсту, кивнул мажордому, окинул милостивым взглядом еще кого-то, одновременно слыша за спиной, как Шанамир раздраженно вразумляет Хиссуна.

Гнев Валентина тут же прошел. В конце концов, откуда мальчишке знать, что это запретная тема? Но он не мог вступиться за Хиссуна, не обнаружив, сколь глубоко уязвлен, а потому сделал вид, будто ничего не произошло, и вновь включился в разговор.

Затем появились пятеро жонглеров — три человека, скандар и хьорт — и весьма кстати отвлекли внимание гостей. Они затеяли бешеную круговерть из факелов, серпов и ножей, заслужив одобрение и аплодисменты короналя.

Нет, они, конечно, не принадлежали к мастерам своего дела; ошибки и погрешности не могли ускользнуть от опытного взгляда Валентина. Но жонглеры всегда приносили ему радость. Они невольно вызывали воспоминания о тех, теперь уже далеких, беззаботных временах, когда он сам был жонглером и странствовал с бродячей труппой. Тогда он был безмятежным, не обремененным властью, по-настоящему счастливым человеком.

Заметив восторг Валентина, Слит недовольным тоном произнес:

— Ах, ваша светлость, неужели вы искренне считаете их безупречными?

— Они очень стараются, Слит.

— Точно так же старается и скот в поисках корма в сухой сезон. На то он и скот. А эти ваши усердные жонглеры, мой лорд, немногим лучше любителей.

— Ах, Слит, будь милосердней.

— Если вы помните, мой лорд, в этом ремесле существуют определенные критерии.

Валентин усмехнулся.

— Радость, которую дарят мне эти люди, Слит, имеет мало общего с их искушенностью. Они напоминают мне о былом, о простой жизни и моих спутниках той поры.

— Вон оно что, — протянул Слит. — Тогда другое дело, мой лорд! Это — сантименты. Но я-то говорю о ремесле.

— Значит, мы говорим о разных вещах.

Истощив запас трюков, жонглеры удалились. Валентин с довольной улыбкой откинулся назад. Однако время веселья подошло к концу, и наступал черед скучных торжественных речей.

Впрочем, речи оказались на удивление терпимыми. Первым говорил Шинаам, министр внутренних дел и внешних сношений понтифекса, гэйрог со сверкающей чешуей и мелькающим раздвоенным красным языком. В своем изящном и кратком выступлении он приветствовал лорда Валентина и его свиту.

Адъютант Эрманар произнес ответное слово от имени короналя. После него наступила очередь древнего, сморщенного Дилифона, личного секретаря понтифекса: он передал личные пожелания высокочтимого монарха. Валентин понимал, что это не более чем выдумка, поскольку все знали, что старый Тиеверас вот уже десять лет не произносил ни одного членораздельного слова. Однако он вежливо выслушал произнесенное дрожащим голосом сочинение Дилифона и попросил ответить Тунигорна.

Потом заговорил Хорнкэст — главный спикер понтифекса, дородный и осанистый, истинный правитель Лабиринта в течение всех последних лет слабоумия Тиевераса. Он заявил, что будет говорить о великой процессии. Валентин оживился: в последнее время он очень много думал о необходимости длительной церемониальной поездки по Маджипуру, которую время от времени обязан совершать корональ: народ воочию видит своего правителя, оказывает ему почет и имеет возможность выразить преданность и любовь.

— Кому-то может показаться, — говорил Хорнкэст, — что это — всего лишь увеселительная прогулка, пустой и легкомысленный праздник, позволяющий отвлечься от государственных забот. Нет! Неверно! Именно личность короналя — он сам во плоти и крови, а не знамя, не символ, не портрет — связывает воедино все, даже самые отдаленные, провинции мира. И лишь благодаря такому непосредственному контакту сохраняется целостность государства.

Валентин нахмурился и отвернулся. Перед его мысленным взором внезапно возникла тревожная картина: раскалывающийся, встающий на дыбы Маджипур — и человек, который борется со стихией, стараясь вернуть все на свои места.

— Корональ, — продолжал Хорнкэст, — это персонификация Маджипура. Маджипур находит свое воплощение в личности короналя. Он есть мир, а мир есть корональ. И когда корональ участвует в великой процессии, что предстоит сделать вам, лорд Валентин, впервые после вашего славного восстановления на престоле, он выходит не только в мир, но и в себя — отправляясь в путешествие по своей собственной душе, вступает в соприкосновение с глубочайшими корнями своей личности…

Так ли? Да, Хорнкэст прав. Конечно, он пользуется обычными риторическими оборотами, ораторскими приемами. Валентину слишком часто приходилось терпеть такого рода речи. Но на этот раз тем не менее слова спикера брали его за живое — создавалось впечатление, что впереди открывается бесконечный темный туннель, полный загадок. Тот сон… проносящийся по Замковой горе ледяной ветер… стоны земли, расколотая планета… Корональ — воплощение Маджипура… корональ есть мир…

За время его правления попытка разрушить единство уже предпринималась: Валентина предательским путем отстранили от власти, лишили памяти и даже собственного тела и отправили в изгнание. Неужели это должно повториться? Опять свержение, опять падение? Или надвигается беда более страшная, катастрофа гораздо более серьезная, которая коснется уже не одного человека, но судеб многих и многих обитателей планеты?

Он ощутил незнакомый доселе вкус страха. Пусть пир идет своим чередом, а ему необходимо срочно получить толкование сна. Что-то пугающее, зловещее туманило его мозг. Никаких сомнений. В душе короналя творилось что-то неладное — все равно что сказать, что-то неладное творится с миром…

— Мой лорд! — окликнул его маленький вруун-чародей Аути-фон Делиамбер. — Пора, мой лорд, произнести заключительный тост.

— Что? Когда?

— Сейчас, мой лорд.

— Ах да, конечно, — рассеянно согласился Валентин. — Да-да, заключительный тост…

Он поднялся и медленно обвел взглядом все пространство огромного зала, отмечая про себя множество мелочей. Но его мысли витали где-то далеко — он был совершенно не готов к выступлению. Он очень смутно представлял себе, что должен сказать, к кому обращаться и даже — что вообще делает в Лабиринте. Это действительно Лабиринт?.. Ненавистное пристанище теней и плесени? Почему он здесь? Чего хотят эти люди? А может бьггь, это всего лишь видение? Очередной сон? И он на самом деле не покидал Замковой горы?

Это пройдет, подумал Валентин, надо только подождать… Однако ничего не происходило, лишь усугублялось странное состояние. Ощущая пульсирующие толчки во лбу и звон в ушах, он с неожиданной остротой осознал, что находится в Лабиринте, ядре огромной планеты, в самом центре мироздания. Но некая неодолимая сила увлекала его прочь. Тем временем его душа, оторвавшись от тела, подобно гигантскому облаку света устремилась вверх, сквозь многочисленные уровни Лабиринта, на свежий воздух, а затем охватила всю необъятность Маджипура до отдаленных берегов Зимроэля и опаленного солнцем Сувраэля, до безбрежного пространства Великого океана. Она словно сияющее покрывало покрыла мир. В этот головокружительный миг Валентин почувствовал, что воплощает собой двадцать миллиардов жителей Маджипура — людей и скандаров, хьортов и метаморфов, — и все они потоком крови перемещаются внутри него. Он присутствовал одновременно везде: был всей скорбью мира и всей его радостью… Он был всем. Он был вселенной, кипящей противоречиями и конфликтами. Ощущая жар пустыни, теплый тропический дождь и холод горных вершин, он смеялся и плакал, умирал и любил, ел и пил, танцевал и сражался, скакал во весь опор по неизведанным холмам, трудился до изнеможения в полях и прорубал тропу в проросших лианами джунглях. В океанах его души чудовищные драконы всплывали на поверхность и с устрашающим рыком вновь скрывались в бездонных глубинах. Ухмылялись окружавшие его лица. В воздухе мелькали костлявые, изможденные руки. Хоры распевали нестройные гимны. И все происходило одновременно, одновременно, одновременно…

Оглушенный и растерянный Валентин стоял посреди бешено вращающегося вокруг него зала.

— Произнесите тост, ваша светлость. — Похоже, Делиамбер уже не раз повторял эти слова. — Сначала за понтифекса, потом за его помощников, а потом…

«Держи себя в руках, — твердил себе Валентин, отчаянно пытаясь освободиться от страшного видения. — Ты — корональ Маджипура».

— Тост за понтифекса, ваша светлость…

— Да-да, знаю.

Фантомные образы не исчезали. Призрачные, бесплотные пальцы вцепились в него словно намертво. Он пытался вырваться. «Держать себя в руках! Держать! Держать…» В душе царила полная растерянность.

— Тост, ваша светлость!

Тост? Какой тост? О чем это он? Ритуал… Обязанность… Ты — корональ Маджипура. Да. Он должен говорить. Должен что-то сказать этим людям.

— Друзья… — начал он. И вдруг волной накатила слабость, и Валентин словно рухнул с обрыва в пропасть.

 

Глава 8

— Корональ желает тебя видеть, — сказал Шанамир.

Удивленный Хиссун поднял голову. Последние полтора часа он провел в нелепом многоколонном вестибюле, напряженно ожидая чего-то и пытаясь догадаться, что происходит за закрытыми дверями покоев лорда Валентина. Сколько еще времени он должен здесь оставаться — и должен ли? Было уже далеко за полночь, а часов через десять короналю со свитой предстояло продолжить путь, определенный для великой процессии. Но, может статься, ночные события что-то изменили? Так или иначе, Хиссуну еще нужно было возвратиться во внешнее кольцо, собрать свои пожитки, попрощаться с матерью и сестрами и вернуться сюда к назначенному сроку, чтобы присоединиться к свите лорда. Не мешало бы еще успеть хоть чуть-чуть поспать. Вокруг царила полная неразбериха.

После обморока короналя лорда Валентина унесли в его покои, трапезная опустела, а Хиссун и другие приближенные уныло собрались в мрачного вида приемной. Через некоторое время пришла весть, что лорду Валентину стало лучше, а им следует оставаться на месте и ждать дальнейших указаний. Затем их по одному начали вызывать к короналю — сначала Тунигорна, затем Эрманара, Эйзенхарта, Шанамира, остальных… и наконец Хиссун остался один, не считая нескольких телохранителей и чиновников второстепенного ранга. Он не испытывал желания спрашивать у кого-либо из них, что делать дальше, однако уйти не посмел и ждал, изнывая от неизвестности.

Хиссун закрыл покрасневшие, опухшие глаза. Нет, заснуть не удается… Перед его мысленным взором встает одна и та же картина: лорд Валентин падает, а он и Лизамон Халтин разом вскакивают со своих мест, чтобы подхватить короналя. Мучительные воспоминания о бесславном завершении банкета вновь и вновь бередят душу: растерянный, утративший все свое величие монарх с трудом подбирает слова, но, так и не сумев подыскать нужные, шатается, качается, падает…

Конечно, корональ, как и любой другой, мог хватить лишку и вести себя глупейшим образом. Одна из истин, усвоенных Хиссуном за годы работы в Доме Записей и чтения воспоминаний в Регистре памяти душ, состояла в том, что корона Горящей Звезды не дарит ее обладателю сверхъестественных способностей.

И вполне вероятно, что в тот вечер лорд Валентин, которому явно не очень нравилось в Лабиринте, позволил себе обильными возлияниями облегчить эту участь и оказался в хмельном тумане, когда подошла его очередь выступить с речью.

Но Хиссун почему-то сомневался, что именно вино стало причиной наваждения короналя, и не поверил словам лорда Валентина, хотя тот сам об этом упомянул. Во время произнесения речей он пристально наблюдал за короналем, и тот вовсе не выглядел пьяным, а, наоборот, казался радостным, оживленным. А потом, когда маленький вруун-чародей прикосновением щупалец вывел лорда Валентина из беспамятства, тот имел несколько неуверенный вид, вполне естественный для человека после обморока, но тем не менее сохранял ясность ума. Никому не удалось бы протрезветь так быстро. Нет, вино ни при чем, здесь что-то другое — чародейство или тайное послание, завладевшее душой лорда Валентина в самый неподходящий момент. Ужасно! Просто ужасно!

Хиссун поднялся и по извилистому коридору направился к покоям короналя. Когда он приблизился к двери, украшенной искусной резьбой, сверкающей золотыми эмблемами Горящей Звезды и королевскими монограммами, она открылась и появились Тунигорн с Эрманаром, оба усталые и угрюмые. Кивнув ему, Тунигорн небрежным движением пальца подал знак стражникам у двери пропустить Хиссуна.

Лорд Валентин сидел за широким столом из какого-то редкого полированного дерева цвета крови. Крупные, с узловатыми пальцами ладони короналя опирались на стол, как бы помогая лорду сохранять равновесие. Бледное лицо, блуждающий взгляд, поникшие плечи…

— Мой лорд… — неуверенно начал Хиссун, запнулся и умолк.

Стоя в дверях, он чувствовал себя не в своей тарелке. Казалось, лорд Валентин не замечает его. В комнате находились Тизана, старая толковательница снов, Слит и вруун. Все молчали. Хиссун смешался — он не имел ни малейшего представления, как в такой ситуации подобает обращаться к короналю. Следует ли выразить искреннее сочувствие или притвориться, будто все в порядке и монарх пребывает в добром здравии? Чувствуя, как горят щеки, Хиссун сделал знак Горящей Звезды и, не получив ответа, повторил его.

Попытка собрать воедино остатки прежней мальчишеской самоуверенности не удалась. Как ни странно, но чем чаще Хиссун видел короналя, тем скованнее чувствовал себя в его присутствии. Он и сам не понимал, в чем тут дело.

Выручил его Слит, который громко объявил:

— Мой лорд, посвященный Хиссун.

Корональ поднял голову. Его неподвижный, словно остекленевший взгляд, затуманенный бесконечной усталостью, пугал. И все же, как с изумлением заметил Хиссун, лорд Валентин нашел в себе силы выйти из состояния крайнего изнеможения, подобно человеку, который сорвался с края обрыва, но вцепился в лиану и выбрался по ней на безопасное место, выказав при этом необъяснимую силу. Лицо короналя приобрело оживленное выражение, щеки вновь окрасились румянцем. Ему удалось даже восстановить королевское достоинство, привычку повелевать. «Неужели будущих короналей на Замковой горе обучают каким-то особым приемам?» — с благоговением подумал Хиссун.

— Подойди, — заговорил наконец лорд Валентин.

Хиссун сделал несколько шагов.

— Ты боишься меня?

— Мой лорд…

— Я не могу позволить тебе страшиться меня и таким образом тратить время. Мне слишком многое предстоит сделать. И тебе тоже. Когда-то мне казалось, что ты совершенно свободен от благоговейного трепета передо мной. Я ошибался?

— Мой лорд, это лишь потому, что у вас такой усталый вид… Я тоже, кажется, устал… эта ночь была такой необычной для меня, для вас, для всех…

Корональ кивнул.

— Ночь, полная странных событий. Сейчас уже утро? Когда я здесь бываю, у меня пропадает ощущение времени.

— Сейчас немного за полночь, мой лорд.

— Всего лишь? Мне показалось, что уже ближе к утру. Какая долгая ночь! — лорд Валентин негромко рассмеялся. — Но ведь в Лабиринте всегда немного за полночь, верно, Хиссун? Одному Божеству известно, как мне хочется вновь увидеть солнце!

— Мой лорд… — деликатно вмешался Делиамбер. — Уже действительно поздно, а еще так много дел…

— Да, верно. — Взгляд короналя вновь на мгновение остекленел. Однако Валентин быстро пришел в себя, — Тогда к делу. Во-первых, выражаю тебе признательность. Не подхвати ты меня так вовремя, я бы так легко не отделался. Похоже, ты рванулся ко мне еще до того, как я начал падать. Неужели так бросалось в глаза, что я вот-вот рухну?

— Да, ваша светлость. Я, по крайней мере, заметил, — слегка покраснев от смущения, ответил Хиссун.

— Вот как?

— Возможно, я наблюдал за вами внимательнее, чем остальные.

— Да. Должен признать, что так, пожалуй, и есть.

— Надеюсь, ваша светлость не слишком страдает от прискорбных последствий… э-э-э-э…

На губах короналя заиграла улыбка.

— Нет, Хиссун, я не был пьян.

— Я не хотел намекать… я хочу сказать… но…

— Нет, причина не в этом. Чары, послание… кто знает? Вино — одно, колдовство — совсем другое, и я, кажется, до сих пор не могу сказать, в чем разница. Это было темное видение, мой мальчик, и, увы, не первое. Предзнаменования беспокоят меня давно. Дело, судя по всему, идет к войне.

— К войне? — вырвалось у Хиссуна. Какое чужое и страшное слово! Оно пронеслось по воздуху, будто какое-то мерзкое жужжащее насекомое в поисках жертвы. Война? Перед глазами Хиссуна возникла картина восьмитысячелетней давности из капсулы с воспоминаниями, найденной в Регистре памяти душ: объятые пламенем голые холмы далеко на северо-западе, черное от густых клубов дыма небо — последняя вспышка продолжительной войны лорда Стиамота против метаморфов. Но это происходило в древности. В течение всех последующих веков войн не было, за исключением борьбы за реставрацию. Но благодаря лорду Валентину, питавшему отвращение к насилию, в той борьбе едва ли имелись жертвы.

— Какая еще война?! — удивился Хиссун. — Ведь на Маджипуре не бывает войн!

— Война приближается, юноша! — грубо вмешался Слит, — А когда она начнется, от нее не спрячешься, клянусь Повелительницей!

— Но война с кем? Это ведь самый мирный из миров. Откуда появится враг?

— Враг есть, — ответил Слит, — Неужели вы, обитатели Лабиринта, настолько оторваны от реальности, что неспособны это уяснить?

Хиссун нахмурился.

— Вы говорите о метаморфах?

— Именно! — воскликнул Слит. — О метаморфах, об этих мерзких меняющих форму! Уж не думал ли ты, что нам удастся вечно держать их в узде? Клянусь Хозяйкой Острова, заваруха начнется довольно скоро!

Ошеломленный Хиссун уставился на худощавого человека со шрамом. Глаза Слита сверкали. Казалось, он чуть ли не рад такому развитию событий.

Хиссун медленно покачал головой.

— При всем уважении к вам, верховный канцлер Слит, я не вижу в этом никакого смысла. Чтобы кучка метаморфов выступила против двадцати миллиардов жителей Маджипура? Однажды они уже затевали войну и проиграли ее, и как бы они нас ни ненавидели, не думаю, что они решатся повторить свою попытку.

Слит указал на короналя, который, казалось, даже не прислушивался к их разговору.

— А когда они усадили свою марионетку на трон лорда Валентина? Что это, если не объявление войны? Эх, мальчик, мальчик, ничего-то ты не знаешь! Метаморфы в течение веков строят против нас козни, и вот наступило их время. Сны самого короналя служат тому подтверждением! Клянусь Хозяйкой Острова, короналю снится война!

— Нет, Слит. Клянусь Повелительницей, если это хоть в ка-кой-то мере зависит от меня, войны не будет, и тебе это известно, — бесконечно усталым голосом возразил корональ.

— А если не зависит, мой лорд? — парировал Слит.

Лицо коротышки, обычно мертвенно-бледное, сейчас горело от волнения, глаза блестели, а руки находились в беспрерывном движении, будто он жонглировал невидимыми булавами. Хиссуну и в голову не могло прийти, что кто-то, пускай даже верховный канцлер, может так резко разговаривать с короналем. Однако случалось такое, похоже, нечасто, поскольку на лице лорда Валентина Хиссун заметил нечто, весьма похожее на гнев: гнев лорда Валентина, которому, по всеобщему убеждению, неведома ярость; ведь мягкостью и любовью он стремился умиротворить даже своего непримиримого врага, узурпатора Доминина Барджазида. Затем гнев вновь уступил место беспредельной усталости, придававшей энергичному сорокалетнему мужчине, каковым Хиссун знал короналя, вид дряхлого старца.

В комнате повисла напряженная тишина. После долгого молчания лорд Валентин заговорил — медленно, обдумывая каждое слово и обращаясь только к Хиссуну, будто в комнате никого, кроме них, не было.

— Я не желаю слышать о войне, пока остается надежда на мир. Но знамения были зловещими и достаточно правдоподобными: если не война, то какое-то другое бедствие неизбежно. Я не стану пренебрегать такими предупреждениями. Этой ночью, Хиссун, мы изменили кое-что в наших планах.

— Вы отмените великую процессию?

— Нет, это не в моих силах. Я уже не раз отказывался от нее под предлогом отсутствия времени на увеселительные поездки, ссылаясь на множество неотложных дел на Замковой горе. Возможно, я откладывал ее слишком долго. Процессия должна проходить каждые семь-восемь лет.

— А что, прошло больше, мой лорд?

— Почти десять. К тому же мне тогда не удалось завершить поездку: в Тил-омоне — ты знаешь об этом — произошла небольшая неприятность: меня против воли освободили на некоторое время от государственных обязанностей. — Корональ смотрел мимо Хиссуна куда-то в бесконечность. Казалось, он вглядывается в туманные бездны времени: возможно, он вспоминал узурпатора Барджазида, долгие месяцы или даже годы, когда в беспамятстве, лишенный власти скитался по Маджипуру. Лорд Валентин покачал головой: — Нет, великая процессия должна состояться. Более того, ее следует сделать более продолжительной. Раньше речь шла о поездке только по Алханроэлю, но теперь я считаю, что необходимо посетить оба континента. Народ Зимроэля тоже должен своими глазами увидеть короналя. И если Слит прав в том, что следует опасаться прежде всего метаморфов… что ж, тогда и надо отправляться именно на Зимроэль, поскольку как раз там обитают метаморфы.

Хиссун никак не ожидал такого поворота событий. Еще и Зимроэль! Невообразимо далекий, чуть ли не мифический край лесов, полноводных рек, волшебных городов с волшебными именами!..

— Ах, мой лорд, если это и есть ваш новый план, то он чудесен! — взволнованно воскликнул он, не в силах сдержать радостную улыбку. — Я и не надеялся когда-нибудь увидеть те места, разве что во сне! Мы поедем в Ни-мойю? А в Пидруид? Тил-омон? Нарабаль?..

— Я скорее всего поеду, — ответил корональ, и бесстрастный тон его голоса поразил Хиссуна до глубины души.

— А я, мой лорд? — с внезапной тревогой спросил он.

— Еще одно изменение в планах, — мягко сказал лорд Валентин, — Ты не будешь сопровождать меня во время великой процессии.

От таких слов на Хиссуна повеяло таким холодом, будто по самым укромным закоулкам Лабиринта пронесся налетевший с небес звездный ветер. Он задрожал, и душа его съежилась под этим ледяным порывом; он ощутил себя отброшенной шелухой.

— Я отстранен от службы, ваша светлость?

— Отстранен? Ни в коем случае! Неужели ты еще не понял, что с тобой у меня связаны серьезные замыслы?!

— Да, вы не раз говорили об этом, мой лорд. Но процессия…

— В том, что тебе со временем предстоит, она будет лишь помехой. Нет, Хиссун, я не могу допустить, чтобы ты потратил год или два, сопровождая меня из провинции в провинцию. Тебе надлежит как можно скорее отправиться на Замковую гору.

— На Замковую гору, мой лорд?

— Чтобы начать подготовку, необходимую кандидату в рыцари.

— Как вы сказали, мой лорд? — изумленно переспросил Хиссун.

— Сколько тебе сейчас? Восемнадцать? Значит, ты несколько отстаешь от сверстников. Но сметливости тебе не занимать: ты наверстаешь упущенное и поднимешься до своего истинного уровня достаточно быстро. Ты должен многого добиться, Хиссун. Нам не дано знать, какое именно зло может поразить наш мир, но сейчас я уверен, что должен ожидать худшего, готовиться к нему и готовить тех, кто будет рядом со мной, когда наступят тяжкие времена. Вот почему ты не примешь участия в великой процессии.

— Понимаю, мой лорд.

— Неужели? Да, пожалуй, ты понимаешь. Когда-нибудь ты наверняка побываешь в Пилиплоке, Ни-мойе и Пидруиде. Согласен? Но сейчас… теперь…

Хиссун кивнул, хотя на самом деле едва ли смел предположить, что постигает смысл сказанного короналем. Лорд Валентин долго и пристально смотрел на него, и юноша твердо выдержал этот взгляд усталых голубых глаз. Однако и сам он уже чувствовал, что силы его на исходе, — ничего подобного ему прежде не доводилось испытывать. Он понял, что аудиенция окончена, хота вслух ничего сказано не было, молча сделал знак Горящей Звезды и вышел.

Сейчас Хиссуну хотелось только одного — поспать: день, неделю, месяц. Эта суматошная ночь отняла всю его энергию. Всего два дня назад тот же лорд Валентин вызывал его в ту же комнату и велел срочно готовиться к отъезду из Лабиринта, поскольку его включают в состав королевского кортежа, совершающего великую процессию по Алханроэлю. А вчера его назначили одним из королевских помощников и выделили место за высоким столом на время банкета… И вот банкет прошел, завершился необъяснимым происшествием. Ему довелось видеть слабость короналя, убедиться в том, что и правитель Маджипура всего лишь обыкновенный человек. А потом его лишили радости участия в великой процессии. И вот теперь… Замковая гора? Кандидат в рыцари? Наверстать упущенное? Что именно? Жизнь начинает больше походить на сон. И нет никого, кто мог бы этот сон растолковать.

В коридоре за дверью комнаты короналя Слит внезапно схватил его за руку и притянул поближе к себе. Хиссун почувствовал, какие необычайные сила и энергия, сжатые словно пружина, скрываются внутри этого маленького человека.

— Я просто хотел сказать, мальчик… я не испытывал враждебности, когда так резко разговаривал с тобой.

— Я и не думал обижаться.

— Ладно-ладно. Я не хочу ссориться с тобой.

— И я с вами, Слит.

— Сдается мне, нам придется немало потрудиться вместе, когда начнется война.

— Если начнется война.

Слит мрачновато усмехнулся.

— В этом нет ни малейшего сомнения. Но я не собираюсь затевать новый спор. Довольно скоро ты начнешь думать так же. Валентин не замечает беды, пока она не схватит его за горло, — это в его характере: он слишком добр и, как мне кажется, слишком верит в добропорядочность других… но ты-то не такой, мой мальчик, верно? Ты живешь с открытыми глазами. По-моему, именно это корональ и ценит в тебе больше всего. Ты слушаешь меня?

— Ночь была долгой. Слит.

— Да-да, верно. Ну ступай, мальчик, поспи немного. Если заснешь…

 

Глава 9

Первые лучи солнца упали на неровный, серый, илистый берег в юго-восточной части Зимроэля и осветили его бледно-зеленым светом. Рассвет моментально разбудил пятерых лиименов, расположившихся в потрепанной, латаной-перелатаной палатке на краю дюны в нескольких сотнях ярдов от моря. Они молча поднялись, зачерпнули пригоршни сырого песка и растерли его по грубой рябой коже серо-черного цвета на груди и руках, совершая таким образом утреннее омовение. Выйдя из палатки, они повернулись на запад, где в темном небе еще светились несколько звезд, и сделали приветственный знак.

Одна из этих звезд была, вероятно, той, с которой прилетели их предки. Они не представляли, какая именно. Этого не знал никто. Семь тысячелетий прошло с той поры, как на Маджипур прибыли первые лиимены-переселенцы; за долгие годы большая часть сведений была утеряна. За время скитаний по гигантской планете, появляясь везде, где можно было отыскать простую, черную работу, лиимены уже давно позабыли то место, откуда начался их путь. Но однажды они вспомнят то, что забыли.

Старший молча развел костер. Тот, что помоложе, принес вертелы и насадил на них мясо. Две женщины без единого слова взяли вертелы и стали держать их над пламенем; вскоре послышалась песня кипящего жира. Все так же не произнося ни звука, они раздали куски мяса, и лиимены в молчании съели то, чему предстояло стать их единственной пищей на протяжении целого дня.

В полной тишине они гуськом вышли из палатки: сначала старший, за ним обе женщины, затем еще двое лиименов-мужчин — пять поджарых, широкоплечих существ с плоскими головами и горящими глазами, по три на каждом бесстрастном лице. Они направились к берегу моря и выстроились на узком выступе мыска, куда не добирался прибой. Вот уже несколько недель они приходили сюда каждое утро.

Они стояли в безмолвном ожидании, и каждый из них надеялся, что новый день позволит им увидеть драконов.

Юго-восточное побережье Зимроэля, обозначенное на картах как провинция Гихорн, — один из самых мрачных уголков Маджипура. Богом забытый край, скудная серая почва, пронизанные сыростью порывистые ветры, полное отсутствие городов, чудовищные, опустошительные песчаные бури, налетающие когда им вздумается… На сотни миль вдоль этого злополучного побережья нет ни единой естественной гавани — лишь бесконечная гряда низких, осыпавшихся холмов спускается к полосе мокрого песка у кромки воды, полосе, о которую с печальным, угрюмым плеском разбиваются волны прибоя Внутреннего моря. На заре заселения Маджипура первопроходцы, забредавшие сюда, утверждали по возвращении, что здесь нет ровным счетом ничего достойного внимания. На столь богатой всякими чудесами и диковинками планете подобное определение служило самой уничижительной характеристикой, какую только можно себе представить.

Вот почему при освоении нового континента Гихорн обошли стороной. Поселения возникали одно за другим: сначала Пилиплок — в центре восточного побережья, возле устья полноводного Зимра, потом Пидруид — на далеком северо-западе и Ни-мойя в излучине Зимра в глубине континента; затем Тил-омон, Нарабаль, Велатис, сияющий город гэйрогов Дюлорн, и прочие, прочие, прочие. Форты превращались в поселки, поселки — в городки, городки — в города, а города — в очень большие города, от которых по необъятным просторам Зимроэля тянулись щупальца коммуникаций. Но для исследования Гихорна причин так и не появилось, и никто к тому не стремился. И даже метаморфы, после того как лорд Стиамот разгромил их и загнал в лесную резервацию к западу от Гихорна, за рекой Стейч, не желали пересекать реку, чтобы обосноваться в тех гиблых местах.

Значительно позже — спустя тысячи лет, когда большая часть территорий была освоена не в меньшей степени, чем Алханро-эль, — в Гихорн все же проникли наконец несколько поселенцев. Почти все они были лиименами, бесхитростными и неприхотливыми существами, так и не влившимися окончательно в общую жизнь Маджипура. Казалось, они добровольно держатся особняком, зарабатывая по нескольку мерок то там, то сям — торгуя жареными сосисками, на рыбном промысле, на сезонных работах. Этот странствующий народ, жизнь которого всем остальным обитателям Маджипура казалась тусклой и бесцветной, без особого труда обосновался в тусклом и бесцветном Гихорне. Лиимены селились в крохотных деревушках, забрасывали сети сразу за линией прибоя и ловили серебристо-серую рыбу, которой кишела вода, вырывали западни на блестящих черных крабов с огромным восьмиугольным панцирем, что ползали по побережью огромными стаями, а к праздникам выходили охотиться на медлительных и нежных на вкус дхумкаров, которые проводили дни наполовину зарывшись в песок дюн.

Большую часть года Гихорн принадлежал лиименам. Но только не летом, когда шли драконы.

В начале лета по всему побережью Зимроэля к югу от Пилиплока до края непроходимых болот Зимра вырастали, подобно желтым калимботам, палатки любопытствующих. В это время года стаи морских драконов совершали свое ежегодное путешествие к восточному берегу континента, направляясь в воды между Пилиплоком и Островом Сна, к местам своего размножения.

На всем Маджипуре только с побережья ниже Пилиплока можно было хорошо разглядеть драконов, не выходя в море, поскольку здесь беременные самки подплывали близко к берегу, чтобы полакомиться мелкой живностью, обитавшей в густых зарослях столь распространенных в этих водах золотистых водорослей. Так что практически ежегодно ко времени нереста драконов сюда со всего света съезжались тысячи желающих посмотреть на диковинных животных. Палатки знатных особ представляли собой великолепные изящные сооружения — настоящие дворцы из парящих опор и сверкающих тканей. Другие — устойчивые и добротные — служили прибежищем для процветающих торговцев с семьями. Те, что попроще, принадлежали простонародью, копившему деньги по нескольку лет, чтобы позволить себе эту поездку.

Аристократы съезжались в Гихорн потому, что находили забавным зрелище проплывающих по воде огромных морских драконов. А еще из-за некой пикантности времяпрепровождения в таком столь зловещем месте. Причиной появления здесь богатых торговцев служило стремление возвыситься в глазах окружающих, ибо столь дорогостоящая поездка несомненно свидетельствовала о процветании. Кроме того, их дети имели возможность получить полезные знания о природе Маджипура. Простые же люди собирались на побережье, поскольку верили, будто достаточно увидеть, как проплывают драконы, и счастье на всю жизнь обеспечено, хотя никто не мог сказать, откуда взялось это убеждение.

Для лиименов появление драконов не было связано ни с развлечениями, ни с соображениями престижности, ни с надеждами на благосклонность судьбы — оно имело гораздо более глубокий смысл: избавление и спасение.

Никто не знал точно, когда драконы покажутся у берегов Гихорна. Они неизменно проплывали летом, но иногда чуть раньше, а иногда — позже; в этом году драконы запоздали. Пятеро лиименов, каждое утро изо дня в день выходившие на маленький мысок, не видели ничего, кроме серого моря, белой пены и темной массы морских водорослей. Но нетерпеливостью они не отличались. Рано или поздно драконы все равно приплывут.

Тот день, когда драконы наконец появились в поле зрения, был теплым и душным; с запада дул горячий влажный ветер. Крабы, обычно выползавшие на берег по утрам, безостановочно маршировали взводами, фалангами, полками взад и вперед по песку бухты, как бы готовясь к отражению неприятеля. Это был верный знак.

Около полудня появился еще один признак: из-под накатившего вала выбралась огромная жирная прибойная жаба, состоявшая, казалось, лишь из живота и острых, как зубья пилы, зубов. Она проковыляла несколько ярдов в сторону берега и зарылась в песок, тяжело при этом вздыхая, трясясь всем телом и помаргивая большими глазами молочного цвета. Мгновение спустя из воды вынырнула и уселась на песке, злобно поглядывая на первую, вторая жаба. За ними последовала небольшая процессия большеногих омаров, в которой насчитывалось до полудюжины голубовато-пурпурных созданий со вздутыми оранжевыми конечностями: они решительно выбрались на сушу и принялись быстро закапываться в грязь. После явились красноглазые гребешки, пританцовывавшие на тоненьких желтых ножках, маленькие тощие угри с вытянутыми белыми рыльцами и какие-то рыбы, беспомощно бившиеся на песке, пока за них не взялись крабы.

Лиимены, явно взволнованные, обменялись кивками. Лишь одно могло заставить обитателей прибрежных отмелей искать спасения на суше. Должно быть, по воде начал распространяться мускусный запах морских драконов — свидетельство того, что они почти рядом.

— Теперь смотрите, — отрывисто приказал старший.

С юга надвигался передовой отряд драконов — две или три дюжины громадных животных с распластанными черными кожистыми крыльями, с изогнутыми, подобно гигантским лукам, массивными шеями. Они невозмутимо углубились в заросли водорослей и начали собирать с них урожай. Хлопая крыльями по поверхности воды, они нагнали страху на обитателей подводных плантаций, набросились на них с неожиданной свирепостью, заглатывая без разбору водоросли, омаров, жаб и все остальное. Эти гиганты были самцами. За ними, переваливаясь с боку на бок, плыла небольшая группа самок, движениями походивших на стельных коров. Завершал процессию вожак стаи — настолько огромный, что напоминал перевернутый вверх килем крупный корабль. Он возвышался над поверхностью моря лишь наполовину: задние лапы и хвост скрывались под водой.

— Склонитесь и вознесите молитву, — приказал старший, упав на колени.

Семью длинными, костлявыми пальцами левой руки он снова и снова творил в воздухе знак морского дракона, изображал распростертые крылья и хищно изогнутую шею. Подавшись вперед, он потерся щекой о прохладный, влажный песок, подняв голову, посмотрел на дракона-вожака, находившегося теперь не далее чем в двух сотнях ярдов от берега, и усилием воли попытался призвать чудовищного зверя.

— Приди к нам… приди… приди…

— Время пришло. Мы ждали так долго. Приди… спаси нас… веди нас… спаси…

— Приди!

 

Глава 10

Машинальным росчерком пера он поставил свое имя на чуть ли не десятитысячном за день листе: «Элидат Морволский, верховный канцлер и регент». Рядом с именем он небрежно черканул дату. Один из секретарей Валентина положил перед ним очередную стопку бумаг.

Сегодня был день подписи документов, еженедельная небесная кара Элидата. Каждый Второй день после обеда, с тех пор как уехал лорд Валентин, он покидал свою резиденцию во дворе Пинитора и приходил в канцелярию короналя во внутреннем замке. Здесь он усаживался за великолепный стол лорда Валентина — огромный, с полированной крышкой из темно-красного палисандра, украшенной четким рисунком, напоминающим эмблему Горящей Звезды, — и в течение нескольких часов секретари по очереди подавали ему документы, поступавшие из различных правительственных учреждений на утверждение. Даже когда корональ находился в отъезде по случаю великой процессии, шестеренки государственной машины продолжали крутиться, неутомимо производя поток декретов, поправок к декретам и декретов, отменяющих предыдущие декреты. И все они — одному лишь Божеству известно почему — должны были иметь подпись короналя или назначенного им регента. Опять то же самое: «Элидат Морволский, верховный канцлер и регент». И дата. Получите!

— Давайте дальше, — сказал Элидат.

Поначалу он добросовестно пытался читать или по крайней мере просматривать каждый документ, прежде чем поставить подпись. Затем решил, что достаточно будет ознакомиться с краткой пояснительной запиской на восемь-десять строчек, прикрепленной к папке, но и от этого отказался уже давно. Неужели Валентин читает все подряд? Невозможно. Даже если бы он читал одни записки, ему пришлось бы заниматься этим дни и ночи напролет без еды и сна, не говоря уж о том, что тогда не оставалось бы времени на серьезные государственные дела. Сейчас Элидат подписывал большую часть бумаг, не заглядывая в них. Он отдавал себе отчет в том, что в принципе мог таким образом подписать декрет о запрете есть сосиски по пятницам или об объявлении вне закона дождя в провинции Стойензар или даже бумагу, в соответствии с которой все его земли конфискуются и переводятся в пенсионный фонд административных секретарей. И все равно подписывал. Правитель — или исполняющий обязанности правителя — должен доверять своим помощникам; в противном случае работа не просто подавляет, а становится совершенно немыслимой.

Он вздохнул. «Элидат Морволский, верховный канцлер и…

— Дальше!

Он все еще испытывал некоторую вину из-за того, что не читал документы. Но неужели короналю действительно нужно знать о том, что между городами Мулдемар и Тидиас достигнуто соглашение о совместном владении какими-то виноградниками, право на которые оспаривается с седьмого года правления понтифекса Тимина и короналя лорда Кинникена? Нет, нет и нет! «Подписывай и переходи к другим делам, — подумал Элидат, — а Мулдемар и Тидиас пусть возрадуются воцарившимся между ними дружбе и любви; королю же о таких пустяках нечего и задумываться».

«Элидат Морволский…»

Когда он положил перед собой следующий документ и начал искать место, где расписаться, секретарь доложил:

— Господин, прибыли лорды Миригант и Диввис.

— Пригласите, — не поднимая головы, ответил Элидат.

«Элидат Морволский, верховный канцлер и регент…» Лорды Миригант и Диввис, советники внутреннего круга, соответственно кузен и племянник лорда Валентина, заходили каждый день примерно в этот час, чтобы предложить Элидату пробежаться по улицам Замка и таким образом избавиться от напряжения, накапливавшегося за время исполнения обязанностей регента. Он едва ли располагал другой возможностью для физических упражнений, и только ежедневные пробежки придавали ему бодрости.

Пока лорды шествовали от двери к столу, топоча башмаками по мозаичному полу — кабинет вообще отличался роскошью убранства и был отделан панелями из банникопа, семотана и других редких пород деревьев, — Элидат успел подписать два документа и взялся за третий, говоря себе, что это последний на сегодняшний день. Документ состоял всего из одной странички, и, подписывая его, Элидат поймал себя на том, что просматривает написанное: патент на дворянство, ни больше ни меньше, возвышающий какого-то удачливого простолюдина в ранг кандидата в рыцари Замковой горы «в знак признания его высокого достоинства и неоценимых заслуг, а также…»

— Что вы сейчас подписываете? — осведомился Диввис, перегибаясь через стол и заглядывая в бумагу. Крупный, широкоплечий, чернобородый, он, достигнув зрелости, приобрел черты сверхъестественного сходства со своим отцом, бывшим короналем. — Валентин опять понижает налоги? Или решил сделать праздником день рождения Карабеллы?

Элидат, привыкший к шуточкам Диввиса, не имел особого желания выслушивать их сегодня, после целого дня столь утомительной и бессмысленной работы. Внезапно в нем разгорелся гнев.

— Вы хотели сказать — леди Карабеллы? — резким тоном поинтересовался он.

Диввис, казалось, опешил.

— С чего вдруг такие церемонии, верховный канцлер Элидат?

— Если бы я вдруг назвал вашего покойного отца просто Вориаксом, то могу себе представить, что бы вы…

— Мой отец был короналем, — сказал Диввис холодно и жестко, — и он достоин уважения, оказываемого усопшим королям. В то время как леди Карабелла — всего лишь…

— Леди Карабелла — супруга вашего здравствующего короля, — оборвал Диввиса Миригант. В его голосе, хоть он и отличался добродушным нравом, послышались ледяные нотки. — И кроме того, должен вам напомнить, что она является супругой брата вашего отца. Этих двух причин вполне достаточно, чтобы…

— Ладно, — устало произнес Элидат, — хватит заниматься глупостями. Сегодня побежим?

Диввис рассмеялся.

— Если вас не слишком утомили обязанности короналя.

— Больше всего мне сейчас хотелось бы, — сказал Элидат, — спуститься с Горы и отправиться в Морвол. Если идти не торопясь, на это потребуется месяцев пять, а потом три года заниматься моими садами и… Увы! Да, я побегу с вами. Вот только закончу с последней бумагой…

— Насчет празднования дня рождения леди Карабеллы, — с улыбкой вставил Диввис.

— Патент на дворянство, — сказал Элидат, — который, да будет вам известно, подарит нам нового кандидата в рыцари, некоего Хиссуна, сына Эльсиномы, как здесь говорится, жителя Лабиринта, «в знак признания его высокого достоинства и…»

— Хиссун, сын Эльсиномы?! — воскликнул Диввис. — А вы знаете, кто это, Элидат?

— Откуда мне знать?

— Вспомните торжества по случаю реставрации Валентина, когда он потребовал, чтобы с нами в тронном зале Конфалюма были все эти гнусные типы — его жонглеры, морской капитан-скандар без руки, хьорт с оранжевыми бакенбардами и прочие. Видели среди них мальчишку?

— Шанамира?

— Нет, еще младше! Щуплый мальчишка лет десяти-один-надцати, начисто лишенный уважения к кому бы то ни было, с глазами воришки… Он еще ко всем приставал и клянчил медали и знаки отличия, а потом прикалывал их к своей одежде и беспрестанно разглядывал себя в зеркала! Он-то и есть Хиссун!

— Тот маленький мальчик, — добавил Миригант, — который от всех добился обещания нанять его проводником, если они когда-нибудь попадут в Лабиринт. Да, я помню его. Смышленый, я бы сказал, плутишка.

— Теперь этот плутишка стал кандидатом в рыцари, — буркнул Диввис. — Или будет им, если Элидат не порвет бумагу, которую столь спокойно рассматривает. Надеюсь, вы не собираетесь ее утверждать, Элидат?

— Конечно, собираюсь.

— Кандидат в рыцари из Лабиринта?

— Какая мне разница? — пожал плечами Элидат. — Да будь он хоть метаморфом из Илиривойна! Я здесь не для того, чтобы переиначивать решения короналя. Раз Валентин приказал сделать его кандидатом в рыцари, значит так тому и быть. А кто этот мальчик-плутишка, рыбак, разносчик сосисок, метаморф или золотарь… — Он быстро поставил дату рядом с подписью. — Все. Готово! Теперь Хиссун не менее знатен, чем вы, Диввис.

Диввис надменно выпрямился.

— Моим отцом был корональ лорд Вориакс, а дедом верховный канцлер Дамиандейн. Прадедом же…

— Да. Мы все это знаем. Но я подтверждаю, что теперь мальчик не менее знатен, чем вы, Диввис. Тут так написано. А какая-нибудь бумага вроде этой сделала то же самое для кого-нибудь из ваших предков, хотя я и не знаю когда и почему. Или вы полагаете, что знатность — нечто врожденное, вроде четырех рук и темной шерсти у скандаров?

— Сегодня вы вспыльчивы, Элидат.

— Так и есть. Поэтому будьте снисходительны ко мне и постарайтесь не докучать.

— Простите, — извинился Диввис без особого раскаяния в голосе.

Элидат встал, потянулся и выглянул в огромное закругленное окно перед столом короналя, откуда открывался грандиозный вид на необъятный воздушный простор. Два могучих черных стервятника, чувствовавших себя на столь головокружительной высоте в своей стихии, парили в небе друг над другом; от серебряных хохолков на их золотистых головах отражался солнечный свет. Наблюдая за легкими, раскованными движениями птиц, Элидат поймал себя на том, что завидует их свободе. Он медленно покачал головой. После такой работы устоять бы на ногах. «Элидат Морволский, верховный канцлер и регент…»

На этой неделе исполняется шесть месяцев с тех пор, как Валентин отправился в поездку, подумал он. А кажется, будто прошло несколько лет. Неужели такова вся жизнь короналя? Рутинная работа изо дня в день, невозможность принадлежать самому себе?.. Вот уже, пожалуй, лет десять Элидат живет с мыслью о том, что сам, возможно, станет короналем, ведь как ни крути — он первый в линии наследования с того самого дня, как лорд Вориакс погиб в лесу, а корона столь неожиданно перешла к его младшему брату. Если с Валентином что-нибудь случится или если понтифекс Тиеверас наконец-то умрет и Валентину придется обосноваться в Лабиринте, то звездную корону предложат ему, Элидату. Вот только не состариться бы раньше времени — корональ должен быть человеком во цвете лет, а Элидату пошел уже пятый десяток; Тиеверас же, как кажется, будет жить вечно.

Если обстоятельства сложатся удачно, он не станет, да и не сможет думать об отказе. Отказ — нечто немыслимое. Правда, с течением времени Элидат все более пылко молился о продлении жизни понтифекса Тиевераса, и о продолжительном и благополучном правлении короналя лорда Валентина. А несколько месяцев, проведенных на посту регента, лишь укрепили его в этой мысли. Еще в раннем детстве, когда Замок принадлежал лорду Малибору, Элидату казалось, что быть короналем — самое чудесное занятие на свете, и он испытывал острую зависть к Вориаксу, который, будучи всего на восемь лет старше, стал преемником лорда Малибора. Теперь он недоумевал, чему тут можно завидовать, но отказываться от короны все же не собирался. Он помнил, как старый верховный канцлер Дамиандейн, отец Вориакса и Валентина, сказал однажды, что лучшим кандидатам в коронали является тот, кто обладает всеми необходимыми качествами, но не слишком стремится к власти. Что ж, невесело сказал себе Элидат, тогда я, наверное, хороший кандидат. Но, может, до меня дело не дойдет.

— Ну что, побежали? — спросил он с напускной веселостью. — Пять миль, а потом по стаканчику доброго золотого вина?

— Пожалуй, — откликнулся Миригант.

При выходе из кабинета Диввис остановился перед огромным глобусом из бронзы и серебра у дальней стены — на нем отмечался маршрут следования процессии короналя.

— Смотрите, — сказал он, поднеся палец к рубиновому шарику на поверхности глобуса, похожему на налитый кровью глаз горной обезьяны. — Он уже довольно далеко к западу от Лабиринта. Что это за река, по которой он спускается? Глэйдж?

— Кажется, Трей, — ответил Миригант. — По-моему, он направляется в Треймоун.

Элидат кивнул. Он подошел и легонько провел рукой по шелковисто-гладкой металлической поверхности.

— Да, а оттуда в Стойен, потом, я думаю, переправится на корабле через залив в Перимор и поднимется по побережью до Алаизора.

Он не мог оторвать ладонь от глобуса, поглаживал причудливые линии континентов, как если бы Маджипур был женщиной, а Алханроэль и Зимроэль — ее грудями.

Как прекрасен мир, как прекрасно его изображение! Литой шар представлял собой полуглобус, так как не имело никакого смысла показывать обратную сторону Маджипура, сплошь занятую океаном и практически неисследованную. Но на заселенном полушарии располагались три континента: Алханроэль с вздымавшимся над поверхностью глобуса огромным зазубренным шпилем Замковой горы, богатый лесами Зимроэль и на юге — пустынный Сувраэль. А между ними — во Внутреннем море — лежал благословенный Остров Сна. Многие города, горные цепи, крупные озера и реки были изображены во всех подробностях. Какой-то механизм, принцип работы которого Элидат не понимал, все время показывал местонахождение короналя: светящийся красный шарик постоянно перемещался, так что всегда можно было узнать, в каком именно месте находится Валентин. Словно зачарованный, Элидат провел пальцем по пути великой процессии: Стойен, Перимор, Алаизор, Синталмонд, Даниуп, вниз по ущелью Кинслейн в Сантискион и обратно, по кругу, через холмы у подножия Замковой горы…

— Жалеете, что не с ним? — поинтересовался Диввис.

— Или хотели бы совершить эту поездку вместо него? — добавил Миригант.

Элидат резко повернулся к нему.

— Что вы хотите сказать?

— Разве непонятно? — слегка смешавшись, ответил Миригант.

— Кажется, вы обвиняете меня в противозаконных намерениях?

— Противозаконных? Тиеверас задержался на этом свете лет на двадцать. Жизнь в нем поддерживается лишь благодаря какому-то колдовству…

— За счет новейших достижений медицины, — поправил Элидат.

— Это одно и то же, — пожал плечами Миригант. — При естественном ходе событий Тиеверасу давно уже пора умереть, а Валентину — стать нашим понтифексом. А новый корональ должен был бы отправиться в свою первую великую процессию.

— Решать не нам, — буркнул Элидат.

— Верно, решать Валентину. А он не станет, — вмешался в разговор Диввис.

— Станет, когда придет время.

— Когда? Лет через пять? Десять? Сорок?

— Вы намерены заставить короналя сделать это, Диввис?

— Я хотел бы дать короналю совет. Это наш долг: ваш, мой, Мириганта, Тунигорна — всех, кто состоял в правительстве до переворота. Мы обязаны напомнить ему, что пора переселяться в Лабиринт.

— Думаю, нам пора на прогулку, — сухо заметил Элидат.

— Послушайте, Элидат! Я что, вчера родился? Мой отец был короналем, дед занимал ваш нынешний пост, я всю жизнь провел рядом с владыками мира сего и понимаю все не хуже, чем большинство других. У нас нет понтифекса. В течение восьми или десяти лет нами правит некое существо, — скорее мертвое, чем живое, — которое обитает в стеклянной банке где-то в Лабиринте. Хорнкэст разговаривает с ним или делает вид, что разговаривает, получает от него распоряжения или опять же только делает вид, что получает, но фактически у нас вообще нет понтифекса. Как долго правительство может так работать? Думаю, Валентин пытается одновременно быть и короналем и понтифексом, а это не по силам никому, и в результате страдает вся структура власти, все парализовано…

— Достаточно, — вмешался Миригант.

— Он все упрямится, поскольку молод и ненавидит Лабиринт, а еще потому, что вернулся после изгнания с новой свитой из жонглеров и пастухов, которые настолько увлечены красотами Горы, что не дают ему увидеть, в чем состоит истинный долг…

— Хватит!

— И последнее, — серьезным тоном продолжал Диввис, — Разве вы ослепли, Элидат? Всего восемь лет прошло с тех пор, как мы пережили событие, совершенно уникальное в нашей истории, когда законного короналя свергли — причем он даже не знал об этом — и посадили на его место самозванца. И кого? Марионетку метаморфов! Да и Король Снов — самый настоящий метаморф! Две из четырех Властей империи узурпированы, а сам замок кишит ставленниками метаморфов…

— Все они выявлены и уничтожены. А трон доблестно отвоеван его законным владельцем, Диввис.

— Все верно. Но неужели вы надеетесь, что метаморфы довольствуются своими джунглями? Я утверждаю, что именно сейчас, в это самое мгновение, они замышляют уничтожить Маджипур и завладеть всем, что останется. И нам известно об их замыслах с момента реставрации Валентина — а что он предпринял? Что он сделал, Элидат? Распахнул перед ними объятия! Пообещал, что исправит былые ошибки и восстановит справедливость. Да, а они тем временем строят против нас козни.

— Я побегу без вас, — сказал Элидат, — Оставайтесь здесь, садитесь за стол короналя, подписывайте вороха документов. Вы ведь этого хотите, Диввис? Сесть за стол? — Он гневно развернулся и направился к двери.

— Погодите, — удержал его Диввис. — Мы идем, — Он догнал Элидата, взял его под руку и произнес тихим, напряженным голосом, так не похожим на его обычную манеру говорить, растягивая слова: — Валентину следует перебраться в понтифексат. Неужели вы думаете, что я стану вашим соперником из-за короны?

— Я не являюсь кандидатом на корону, — сказал Элидат.

— Никто никогда не претендует на корону, — ответил Диввис, — Но даже ребенку известно, что вы — наиболее вероятный наследник. Право же, Элидат!

— Оставьте его, — вмешался Миригант. — Кажется, мы собрались на прогулку?

— Да, пойдемте и закончим наш разговор, — согласился Диввис.

— Хвала Божеству, — буркнул Элидат.

Впереди остальных он спускался по широким каменным ступеням, истертым на протяжении столетий, мимо постов стражи на площади Вильдивара вымощенной розовым гранитом и соединявшей внутренний замок, основную рабочую резиденцию короналя, с нагромождением окружавших его на вершине Горы внешних построек. Элидату казалось, будто голова у него стянута раскаленным обручем: сначала пришлось подписывать бессчетные дурацкие бумаги, а потом еще и выслушивать граничащие с изменой разглагольствования Диввиса.

И все же следовало признать, что сын Вориакса прав. Дальше так продолжаться не может. Когда следует предпринять решительные, крупномасштабные действия, понтифекс и корональ должны объединить усилия и предотвратить любое безрассудство. А Валентин попытался действовать в одиночку — и потерпел неудачу. Даже величайшие из короналей — Конфалюм, Престимион или Деккерет — не осмеливались единолично править Маджипу-ром. А ведь опасности, с которыми приходилось сталкиваться им, не идут ни в какое сравнение с тем, что выпало на долю Валентина. Мог ли кто-нибудь представить себе во времена Конфалюма, что смирные, покорные метаморфы вновь поднимут голову, чтобы попытаться отвоевать потерянные владения? И все же движется в укромных уголках планеты полным ходом идет подготовка к мятежу. Вряд ли Элидату удастся забыть последние часы войны за реставрацию, когда пришлось прокладывать путь в пещеры, где стояли машины, управляющие климатом Замковой горы, и, чтобы спасти их, убивать стражников, одетых в мундиры личной гвардии короналя, — а они, умирая, видоизменялись и превращались в безносых метаморфов с раскосыми глазами и щелями вместо ртов. Это происходило восемь лет тому назад; Валентин до сих пор надеется пронять мятежников заверениями в братской любви и найти какой-нибудь мирный способ унять их злобу. Но ничего конкретного за восемь лет добиться не удалось; и кто знает, какие новые уловки напридумывали метаморфы.

Элидат набрал побольше воздуха в легкие и стрелой помчался вперед, в мгновение ока оставив Мириганта и Диввиса далеко за спиной.

— Эй! — закричал вслед ему Диввис. — Разве вы не хотели пробежаться трусцой?

Он не обратил внимания на крик. Боль внутри можно было выжечь только другой болью; и он бежал как сумасшедший, притворяясь, что не слышит окликов. Вперед, только вперед, мимо изящной, украшенной пятью шпилями, Башни лорда Ариока, мимо часовни лорда Кинникена, мимо подворья понтифекса. Вниз — по каскаду Гуаделума, вокруг приземистой темной громады сокровищницы лорда Пранкипина, вверх — по Девяноста девяти ступеням — сердце начинает колотиться в груди — в сторону колоннады двора Пинитора — вперед, вперед, через дворы, которыми он ходил в течение тридцати лет каждый день, с тех пор как ребенком попал сюда из Морвола, что у подножия Горы, чтобы научиться искусству государственного управления. Сколько раз он бегал так с Валентином, Стазилейном или Тунигор-ном — они были как братья, четверо необузданных мальчишек, чьи вопли разносились по всему Замку лорда Малибора (так он тогда назывался). Ах, до чего же беззаботной была их жизнь! Они предполагали, что станут советниками, когда престол займет Вориакс — в подобном исходе никто не сомневался; а потом преждевременно ушел из жизни лорд Малибор, за ним последовал Вориакс, корона перешла к Валентину, и единообразие их жизней было нарушено раз и навсегда.

А сейчас?! «Валентину пора переселяться в Лабиринт», — сказал Диввис. Да-да. Он несколько молод для понтифекса, это верно, но невелика радость попасть на трон выжившим из ума, как Тиеверас. Старый император заслужил вечный покой. Валентин должен отправиться в Лабиринт. А корона перейдет…

«Ко мне? Лорд Элидат? И замок будет называться Замком лорда Элидата?» — мысль об этом разом удивила, восхитила и испугала, ибо за последние шесть месяцев он сполна испытал, каково быть короналем.

— Элидат! Вы погубите себя! Вы бежите как ненормальный! голос Мириганта доносился издалека, словно подхваченное ветром эхо.

Элидат взбежал уже почти на самый верх Девяноста девяти ступеней. Сердце глухо бухало в груди, глаза заволокло пеленой, но он заставил себя преодолеть последние ступени и вбежать в узкий проход из зеленого королевского камня, ведущий в административные здания двора Пинитора. Ничего не видя перед собой, он завернул за угол, ощутил сокрушительный удар, услышал сдавленный возглас, растянулся во весь рост и какое-то время лежал полуоглушенный, тяжело дыша.

Наконец он сел, открыл глаза и увидел молодого человека, худощавого и темноволосого, с причудливой новомодной прической; юноша неуверенно поднялся и подошел к нему.

— Господин? С вами все в порядке, господин?

— Я с вами столкнулся, да? Надо было… смотреть… куда бегу…

— Я видел вас, но не успел отскочить. Вы бежали так быстро… позвольте, я помогу вам встать…

— Все хорошо, юноша. Мне просто… надо… отдышаться…

Высокомерно отказавшись от помощи молодого человека,

Элидат поднялся, отряхнул дублет и расправил плащ; на брючине, под коленом, зияла огромная дыра, сквозь которую виднелась ободранная до крови кожа. Сердце колотилось по-прежнему гулко; он чувствовал себя выставленным на всеобщее посмешище. Диввис и Миригант были совсем близко. Элидат хотел было рассыпаться в извинениях, но странное выражение лица незнакомца остановило его.

— Вас что-то беспокоит? — спросил Элидат.

— Вы случайно не Элидат Морволский?

— Он самый.

Юноша рассмеялся.

— Так я и подумал, разглядев вас поближе. Вы-то мне и нужны! Мне сказали, что вас можно найти во дворе Пинитора. У меня для вас сообщение.

В проходе появились Миригант и Диввис. Они остановились рядом с Элидатом. По их виду он представил себе, насколько ужасно выглядит сам — раскрасневшийся, потный, очумелый от сумасшедшего бега. Он попытался сгладить неприятное впечатление и, указав на молодого человека, пояснил:

— Я так торопился, что налетел на гонца, у которого для меня кое-что есть. От кого сообщение, юноша?

— От лорда Валентина, господин.

У Элидата округлились глаза.

— Это что, шутка? Корональ совершает великую процессию, и сейчас он где-то к западу от Лабиринта.

— Так и есть. Я состоял при нем в Лабиринте, а когда он послал меня на Гору, то попросил первым делом разыскать вас и передать…

— Что именно?

Юноша неуверенно посмотрел на Диввиса и Мириганта.

— Я полагаю, что сообщение предназначено лично вам, мой лорд.

— Это лорды Миригант и Диввис, кровные родственники короналя. Можете говорить при них.

— Очень хорошо, господин. Лорд Валентин велел мне передать Элидату Морволскому — забыл сказать, мой лорд, что я — кандидат в рыцари Хиссун, сын Эльсиномы, — велел передать, что изменил первоначальные планы и собирается посетить с великой процессией Зимроэль, а перед возвращением нанесет визит своей матушке Хозяйке Острова Сна, и потому просит вас исполнять обязанности регента в течение всего срока его отсутствия. По его мнению, этот срок составит…

— Помилуй меня, Божество! — хрипло пробормотал Элидат.

— …Год или, возможно, полтора сверх запланированного.

 

Глава 11

Вторым признаком надвигающейся беды стали для Этована Элакки увядшие через пять дней после пурпурного дождя листья нийковых деревьев.

Пурпурный дождь сам по себе не предвещал чего-либо необычного. Он не такая уж редкость на восточном склоне ущелья Дюлорн, где на поверхность выходят пласты мягкого, легкого песка скувва, имеющего бледную красновато-голубую окраску. В определенное время года северный ветер, называемый «скребком», поднимал этот песок высоко в небо, где он на несколько дней зависал в облаках и придавал дождю красивый бледно-лиловый оттенок. Но дело в том, что земли Этована Элакки лежали на тысячу миль к западу от тех мест, на другом склоне ущелья, неподалеку от Фалкинкипа; насколько было известно, ветры с песком скувва так далеко на запад не залетали. Однако Этован Элакка знал, что ветры имеют обыкновение менять направление, и «скребок», по всей видимости, решил в нынешнем году нанести визит на противоположный склон ущелья. В любом случае пурпурный дождь беспокойства не вызывал: после него повсюду оставался лишь слой песка, но лишь до следующего, уже обычного дождя. Нет, первым знаком беды стал не сам пурпурный дождь, а увядание сенситивов в саду Этована Элакки, случившееся за два или три дня до этого.

Есть над чем призадуматься, но в общем-то ничего из ряда вон выходящего. Заставить сенситивы увянуть не так уж и сложно: небольшие растения с золотыми листочками и неприметными зелеными соцветиями — их родиной являются леса к западу от Мазадона — чувствительны к психологическим излучениям. Любой психический диссонанс поблизости — будь то гневные выкрики, рев дерущихся в лесу животных или даже, как утверждают, одно лишь приближение человека, совершившего серьезное преступление, — приводит к тому, что листочки сенситивов складываются, как ладони во время молитвы, и чернеют. Такая реакция на первый взгляд не имеет никаких биологических объяснений, но Этован Элакка не сомневался, что доскональное изучение необычных растений, которым он намерен когда-нибудь заняться, поможет ему раскрыть их тайну. А пока он просто выращивал сенситивы у себя в саду, потому что ему нравилось, как весело сверкают их золотистые листья. Поскольку во владениях Этована Элакки царили порядок и гармония, сенситивы чувствовали себя прекрасно и еще ни разу не случалось, чтобы они зачахли. До сих пор. Загадка. Кто мог переругиваться у границ его сада? Какое злобно рычащее животное в провинции, где встречалась только домашняя скотина, могло внести сумятицу в порядок, которым отличалось его поместье?

Для Этована Элакки, шестидесятилетнего земледельца-джентльмена, высокого и статного, с крупной седой головой, порядок составлял смысл бытия. Его отец был третьим сыном герцога Массисского, а оба брата последовательно занимали пост мэра Фалкинкипа. Но его самого государственная служба не привлекала: едва вступив в права наследства, он приобрел роскошный участок земли в спокойном холмистом зеленом районе на западном склоне ущелья и создал там Маджипур в миниатюре — маленький мирок, воспроизводивший красоту и спокойствие всей планеты, ее безмятежный и гармоничный дух.

Он выращивал обычные для этих мест культуры: нийк и глейн, хингамоты и стаджу. Стаджа была основой его хозяйства, поскольку спрос на сладкий воздушный хлеб из клубней стаджи никогда не падал, и хозяйства в районе ущелья должны были производить ее в достаточных количествах, чтобы обеспечить потребности примерно тридцати миллионов жителей Дюлорна, Фалкинкипа и Пидруида, а также еще нескольких миллионов, проживавших в окрестных городках. Чуть выше стаджи по склону располагалась плантация глейна — ряды густых, куполообразных кустов, между удлиненными серебристыми листьями которых гнездились крупные гроздья небольших, нежных, налитых соком голубых плодов. Стаджа и глейн всегда росли рядом: давно было известно, что корни глейна выделяют в почву азотосодержащую жидкость, которая после дождей опускается по склону и стимулирует рост клубней стаджи.

За глейном виднелась рощица хингамотов, где из почвы торчали мясистые, грибовидные желтые отростки, вздувшиеся от сахарного сока: они улавливали свет и таким образом поставляли энергию растениям, прятавшимся глубоко под землей. А вдоль границ всего поместья протянулся чудесный сад Этована Элакки. Сад состоял из деревьев нийк, посаженных, как принято, причудливыми геометрическими фигурами — по пять деревьев в каждой группе. Элакка любил прохаживаться среди них и ласково поглаживать ладонями тонкие черные стволы не толще человеческой руки и такие же гладкие, как самый изысканный атлас. Дерево нийк жило не больше десяти лет: первые три года оно росло поразительно быстро, вымахивая до сорокафунтовой высоты; на четвертый год на нем появлялись первые изумительные золотые цветы в форме чаши с кроваво-красной серединой, а затем оно начинало в изобилии приносить беловато-прозрачные серповидные плоды с резким запахом и плодоносило до тех пор, пока внезапно не умирало — за несколько часов изящное дерево превращалось в сухую палку, которую мог сломать и ребенок. Ядовитые в сыром виде, плоды нийка были тем не менее незаменимы для приготовления острого, пряного жаркого и каш, столь ценимых в кухне гэйрогов. По-настоящему хорошо нийк рос только в ущелье, и Этован Элакка со своим урожаем занимал прочное место на рынке.

Земледелие наполняло жизнь Этована Элакки ощущением полезности, но не в полной мере удовлетворяло его любовь к красоте. Вот почему он создал собственный ботанический сад, где устроил восхитительную живописную экспозицию, собрав со всех концов света всевозможные удивительные растения, какие только могли прижиться в теплом и влажном климате ущелья.

Были здесь алабандины с Зимроэля и Алханроэля всех естественных тонов и оттенков, а также большинство искусственно выведенных сортов. Были танигалы, твейлы, деревья из лесов Гихорна с цветами, которые лишь в полночь по пятницам являлись взору во всем своем ошеломляющем великолепии. Имелись также пиннины, андродрагмы, пузырчатые деревья и резиновый мох; халатинги, выращенные из добытых на Замковой горе черенков; караманги, муорны, сихорнские лианы, сефитонгалы, элдироны. Экспериментировал Элакка и со столь прихотливыми растениями, как огненные пальмы из Пидруида, которые иногда жили у него до пяти-шести сезонов, но в таком отдалении от моря никогда не цвели; или с игольчатыми деревьями с гор, которые быстро чахли в отсутствие необходимого им холода; или со странными, призрачными лунными кактусами из Велализиерской пустыни, которые он безуспешно пытался оградить от слишком частых дождей.

Этован Элакка не брезговал и местными растениями: выращивал странные надутые пузырчатые деревья, качавшиеся, как воздушные шарики, на своих толстых корнях, и зловещие, плотоядные деревья из лесов Мазадона, поющие папоротники, капустные деревья, несколько громадных двикка-деревьев, полдюжины папоротниковых деревьев доисторического вида. Для создания живого ковра он небольшими кучками рассаживал сенситивы, которые своим скромным и изящным видом являли приятный контраст более ярким и выносливым растениям, составлявшим основу его коллекции.

Тот день, когда он обнаружил, что сенситивы пожухли, начинался великолепно. Ночью прошел небольшой дождик, но ливня, как заметил, совершая обычный обход сада на рассвете, Этован Элакка, не предвиделось; воздух был прозрачен настолько, что лучи восходящего солнца, отражаясь от гранитных скал на западе, били в глаза зеленым огнем. Сверкали цветы алабандины; проснувшиеся голодными плотоядные деревья безостановочно шевелили щупальцами и пестиками, полупогруженными в глубокие чаши, расположенные посреди огромных розеток.

Крошечные долгоклювы с малиновыми крыльями порхали, как ослепительные искорки, между ветвей андродрагмы. Но поскольку в Элакке было сильно развито предчувствие дурного — ночью он видел нехорошие сны со скорпионами, дхиимами и прочей нечистью, что копошилась на его земле, — он почти не удивился, наткнувшись на злосчастные сенситивы, почерневшие и скукожившиеся от неведомой болезни.

Все утро до завтрака он работал в одиночестве, угрюмо вырывая поврежденные растения. Они были живы, но из-за сильно пострадавших отростков спасти их не представлялось возможным, поскольку увядшая листва никогда не восстановится; а если он попытается их подрезать, то нижняя часть все равно погибнет от боли. Потому он и вырывал их десятками, с содроганием ощущая, как они корчатся у него в руках, а потом соорудил из них погребальный костер. Вызвав к посадкам сенситивов старшего садовника вместе с рабочими, Этован Элакка спросил, знает ли кто-нибудь, что привело растения в такое состояние. Но никто не смог ничего сказать.

Происшествие повергло Этована Элакку в уныние, но не в его обычае было надолго опускать руки, и уже к вечеру он раздобыл сотню пакетиков с семенами сенситивов из местного питомника: сами растения он, разумеется, купить не мог, поскольку при пересадке они не выживали. Весь следующий день он высаживал семена. Через шесть-восемь недель от несчастья не останется и следа. Он расценил гибель растений как небольшую загадку, которая, возможно, когда-нибудь разрешится, но, скорее всего, нет, — и выбросил ее из головы.

День или два спустя к первой загадке прибавилась новая: пурпурный дождь. Необычное, но безобидное событие. Все сошлись на одном: «Должно быть, меняется направление ветра, вот и заносит скувву так далеко на запад». Песок продержался меньше одного дня, а потом очередной ливень смыл все дочиста, заодно с воспоминаниями Этована Элакки. Но нийковые деревья…

Через несколько дней после пурпурного дождя Элакка наблюдал за сбором урожая плодов нийка, когда к нему подбежал старший десятник, худощавый невозмутимый гэйрог по имени Симуст. Он находился в состоянии, которое применительно к Симусту можно было назвать крайним возбуждением: змееобразные волосы растрепаны, раздвоенный язык мелькал так, словно норовил выскочить изо рта. Гэйрог закричал:

— Нийк! Нийк!

Серовато-белые листья деревьев нийк имеют форму карандаша и располагаются вертикально редкими пучками на окончаниях двухдюймовых побегов, будто внезапный удар электричеством заставил их встать торчком. Само дерево очень тонкое, а ветки настолько немногочисленны и корявы, что такое положение листьев придает нийку забавный колючий вид, благодаря чему его невозможно ни с чем спутать даже на большом расстоянии; но когда Этован Элакка побежал вслед за Симустом к роще, то разглядел еще за несколько сотен ярдов нечто, с его точки зрения, невообразимое: на всех деревьях листья свисали вниз, будто это были не нийки, а какие-нибудь плакучие танигалы или хала-тинги!

— Вчера они были в порядке, — пояснил Симуст. — И сегодня утром тоже! Но сейчас… сейчас…

Этован Элакка достиг первой группы из пяти деревьев и положил руку на ближайший к нему ствол, показавшийся необычно легким. Он толкнул дерево, и оно качнулось. Сухие корни легко вывернулись из почвы. Он толкнул второе, третье…

— Листья… — добавил Симуст. — Даже у мертвого нийка листья повернуты вверх. А тут… Ничего подобного мне видеть не доводилось.

— Неестественная смерть, — пробормотал Этован Элакка. — Это что-то новое, Симуст.

Он бросался от группки и группке, опрокидывая деревья; после третьей перешел на шаг, а на пятой опустил голову и еле переставлял ноги.

— Умерли… все умерли… все мои красавцы-нийки…

Погибла вся роща — обычным для нийков образом: стремительно, потеряв свои соки через пористые ветки… Но нийковая роща, засаженная ступенчатым способом по десятилетнему циклу, не должна была засохнуть целиком, а странное поведение листьев оставалось необъяснимым.

— Надо известить сельскохозяйственного агента, — сказал Этован Элакка, — А еще, Симуст, пошлите кого-нибудь на ферму Хаги-дона, и к Нисмейну, и еще к тому… как его… возле озера, чтобы узнать, что происходит с нийками у них. Интересно, это болезнь?

Но у нийков не бывает болезней… какая-нибудь новая, а, Симуст? Наваливается на нас, как послание Короля Снов?

— Пурпурный дождь, господин…

— Немного цветного песка? Какой от него может быть вред? На той стороне ущелья такой дождь льет раз по десять в году, но там его и не замечают. Ох, Симуст, нийки… мои нийки!..

— Это пурпурный дождь, — твердо заявил Симуст. — Он совсем не такой, какой бывает на востоке. Он другой, господин, ядовитый! Он убил нийки!

— И сенситивы тоже? За два дня до того, как прошел?

— Они очень нежные, господин. Возможно, они почувствовали яд в воздухе, когда приближался дождь.

Этован Элакка пожал плечами. Может, так оно и есть. А может быть, ночью прилетали метаморфы из Пиурифэйна на метлах или каких-нибудь волшебных парящих машинах и наслали на землю некие гибельные чары. Может быть. В мире, состоящем из «может быть», все возможно.

— Что толку строить догадки? — горько спросил он. — Мы ничего не знаем. Кроме того, что нийки погибли и сенситивы тоже умерли. Что дальше, Симуст? Кто следующий?

 

Глава 12

Карабелла, весь день напролет смотревшая в окно двигавшегося по унылой пустоши парящего экипажа, будто надеясь силой своего взгляда увеличить его скорость, вдруг воскликнула с неожиданным ликованием:

— Смотри, Валентин! Кажется, пустыня и вправду заканчивается!

— Вряд ли, — отозвался он. — Наверняка придется ехать по ней еще три или четыре дня. А может, и все пять, шесть, семь…

— Неужели ты даже не взглянешь?

Он отложил ворох донесений, которые просматривал, выпрямился и выглянул в окно поверх ее головы. Точно! О, Божество, да там зелень! И не сероватая зелень корявых, пыльных, упрямых и жалких пустынных растений, а яркая, нежная, присущая подлинной маджипурской флоре, пронизанная энергией роста и плодородия. Наконец-то зловредный дух Лабиринта остался позади, и королевский кортеж выбирается с безрадостного плоскогорья, на котором расположена подземная столица. Наверное, приближаются земли герцога Насимонта — озеро Айвори, гора Эберсинул, огромные поля туола и милайла и особняк, о котором Валентин столько слышал…

Он положил ладонь на узкое плечо Карабеллы, погладил по спине, одновременно разминая ей мышцы и лаская. Как хорошо, что она снова с ним! Она присоединилась к процессии неделю назад у развалин Велализиера, где они вместе ознакомились с работой археологов, которые занимались раскопками огромного каменного города, оставленного метаморфами пятнадцать, а то и двадцать тысячелетий назад. С ее появлением утомленный и подавленный Валентин заметно приободрился.

— Ах, миледи, как одиноко было в Лабиринте без вас, — нежно сказал он.

— Жаль, что меня там не было. Я ведь знаю, как ты ненавидишь это место. А когда мне сказали, что ты болен… о, я чувствовала себя такой виноватой, и мне было так стыдно, что я далеко, когда ты… когда… — Карабелла покачала головой. — Будь это в моей власти, я оставалась бы рядом с тобой. Ты же знаешь. Но я пообещала, что буду на открытии музея в Сти, а…

— Да, конечно. У супруги короналя есть свои обязанности.

— Так странно: «супруга короналя»… Маленькая девочка-жонглер из Тил-омона ходит по Замковой горе, произносит речи и открывает музеи…

— Все еще «маленькая девочка-жонглер из Тил-омона»? И это после стольких лет, Карабелла?

Она передернула плечами и пригладила мягкие, коротко остриженные темные волосы.

— Моя жизнь — всего лишь цепь странных случайностей, о которых невозможно забыть. Если бы я не остановилась с труппой Залзана Кавола в той гостинице именно тогда, когда туда пришел и ты… если бы тебя не лишили памяти и не бросили в Пидруиде, такого простодушного… как черноносый блав…

— А если бы ты родилась во времена лорда Хэвилбоува или в каком-нибудь другом мире…

— Не дразни меня, Валентин.

— Прости, любимая. — Он взял ее маленькую прохладную ручку в свою. — Но сколько ты еще будешь вспоминать, кем была? Когда ты наконец начнешь воспринимать как должное свою настоящую жизнь?

— Пожалуй, никогда, — отчужденно ответила она.

— Владычица моей жизни, как ты можешь говорить…

— Ты знаешь почему, Валентин.

Он на мгновение прикрыл глаза.

— Повторяю, Карабелла, тебя на Горе любит всякий рыцарь, принц или лорд — к тебе обращены их преданность, восхищение, уважение…

— Да, если говорить об Элидате. А также о Тунигорне, Стазилейне и им подобным. Те, кто искренне любит тебя, так же относятся и ко мне. Но для многих других я остаюсь выскочкой, простолюдинкой, случайным человеком со стороны… сожительницей…

— Кого именно ты имеешь в виду?

— Ты их знаешь, Валентин.

— Так кого же?

— Д иввиса, — после некоторого колебания сказала она. — И прочих мелких лордов и рыцарей из окружения Диввиса. И других. Герцог Халанкский говорил обо мне с издевкой с одной из моих фрейлин… из Халанкса, Валентин, твоего родного города! Принц Манганот Банглкодский. Есть и другие… — Она повернулась к нему, и во взгляде ее темных глаз таилась мука. — Я все это придумываю? Или мне чудится шепот там, где всего лишь шуршат листья? Ах, Валентин, иногда мне кажется, что они правы, что корональ не должен жениться на простолюдинке. Я не принадлежу к их кругу. И никогда не войду в него. Мой лорд, наверное, я для вас такая обуза…

— Ты для меня радость и ничего, кроме радости. Можешь у Слита спросить, в каком я был настроении на прошлой неделе в Лабиринте и как оно изменилось, когда ты присоединилась ко мне. А Шанамир… Тунигорн… любой тебе скажет…

— Знаю, любимый. Когда я приехала, вид у тебя был мрачный, угрюмый. Я едва тебя узнала — такого хмурого, с таким тусклым взглядом.

— Несколько дней, проведенных с тобой, полностью меня исцелили.

— И все же мне кажется, что ты немного не в себе. Неужели тебя все еще терзают воспоминания о Лабиринте? Или действует на нервы пустыня? Или причиной тому развалины?

— Думаю, что дело в другом.

— В чем же?

Он изучал пейзаж за окном парящего экипажа, замечая, как в нем появляется все больше и больше зелени — деревьев и травы, а местность становится все холмистее. Но радость Валентина омрачало тяготившее душу бремя, от которого по-прежнему не удавалось избавиться.

Мгновение спустя он произнес:

— Тот сон, Карабелла, — то видение или знамение, — никак не могу выбросить его из головы. Эх, ну и след же мне суждено оставить в истории! Корональ, лишенный трона и ставший жонглером, вернул себе престол, а потом управлял настолько дурно, что допустил низвержение мира в хаос и безумие… Ах, Карабелла, неужели именно к этому я иду? Неужели после четырнадцати тысячелетий существования государства мне суждено стать последним его короналем? Как ты думаешь, останется ли хоть кто-нибудь, чтобы рассказать обо мне потомкам?

— Ты никогда не был дурным правителем, Валентин.

— Разве я не слишком мягок и сдержан, разве я не слишком стремлюсь к тому, чтобы понять в любом деле обе стороны?

— Это нельзя ставить в вину.

— Слит считает, что можно. Слит чувствует, что мой страх перед войной, перед насилием любого рода ведет меня по неверному пути. Кстати, я цитирую его почти дословно.

— Но войны не будет, мой лорд.

— А тот сон…

— Мне кажется, что ты слишком буквально воспринимаешь его.

— Нет, — возразил он. — Слова, подобные твоим, приносят мне лишь иллюзию успокоения. Тизана и Делиамбер согласны со мной в том, что мы стоим на пороге какого-то большого потрясения, возможно — войны. А Слит в этом просто убежден. Он решил, что метаморфы замышляют восстание, вот уже семь тысячелетий готовятся к священной битве.

— Слит слишком кровожаден. Вдобавок он с юного возраста панически боится метаморфов. Да ты и сам знаешь.

— А когда восемь лет назад мы отбили Замок и застали там кучу замаскированных метаморфов — это что? Одно воображение?

— Но ведь их попытка с треском провалилась.

— А если они начнут все сначала?

— Если твоя политика, Валентин, увенчается успехом…

— Моя политика! Какая политика? Я пытаюсь добраться до метаморфов, а они ускользают у меня из рук! Ты же знаешь, что на прошлой неделе я рассчитывал проехать по Велализиеру в сопровождении десятка вождей метаморфов. Хотел, чтобы они увидели, как мы восстанавливаем их священный город, взглянули на найденные нами сокровища и, может быть, взяли наиболее драгоценные реликвии с собой в Пиурифэйн. Но я не дождался от них вообще никакого ответа, даже отказа.

— Ты предполагал, что раскопки в Велализиере могут вызвать осложнения. Возможно, им ненавистна сама мысль о том, что мы проникли туда, не говоря о его восстановлении. Ведь, кажется, существует какая-то легенда, будто когда-нибудь они отстроят его сами?

— Да, — сумрачно подтвердил Валентин. — После того как вновь обретут власть над Маджипуром и вышвырнут нас из своего мира. Так мне однажды сказал Эрманар. Ладно, возможно, приглашение в Велализиер — ошибка. Но ведь они проигнорировали и все остальные мои попытки примирения. Я пишу их королеве Данипиур в Илиривойн, и если она вообще отвечает, то ее письма состоят из трех холодных, формальных, пустых… — Он глубоко вздохнул, — Хватит этих мучений, Карабелла! Войны не будет. Я найду способ пробиться сквозь беспредельную ненависть, которую испытывают к нам метаморфы, и привлеку их на свою сторону. А что до лордов с Горы, которые пренебрежительно к тебе относятся, если это действительно так, — умоляю, не обращай на них внимания. Отвечай им презрением! Кто тебе Диввис или герцог Халанкский? Просто глупцы — вот и все. — Валентин улыбнулся. — Скоро я заставлю их поволноваться по более серьезному поводу, чем родословная моей супруги.

— О чем это ты?

— Если они не согласны с тем, что супруга короналя — простолюдинка, то каково им будет, если простолюдин станет короналем?

Карабелла удивленно посмотрела на него.

— Я ничего не понимаю, Валентин.

— Поймешь. В свое время поймешь. Я собираюсь произвести в мире такие перемены… ах, любимая, когда будут писать историю моего правления, если Маджипур доживет до этого, то понадобится не один том, уж я тебе обещаю! Я совершу такое… настолько грандиозное… настолько переворачивающее устои… — Он рассмеялся. — О чем ты думаешь, Карабелла, слушая мою болтовню? Мягкосердечный лорд Валентин переворачивает мир вверх дном! Способен ли он на такое? Сможет ли он осуществить задуманное?

— Вы заинтриговали меня, мой лорд. Вы говорите загадками.

— Возможно.

— И не даете ключа к разгадке.

После некоторого молчания он ответил:

— Ключ к разгадке — Хиссун, Карабелла.

— Хиссун? Уличный мальчишка из Лабиринта?

— Больше не уличный мальчишка. Теперь он — оружие, которое я направляю против Замка.

Она вздохнула.

— Загадки, загадки, и нет им числа.

— Говорить загадками — привилегия королей. — Валентин подмигнул, притянул жену к себе и поцеловал в губы, — Не лишай меня этой небольшой милости. И…

Экипаж вдруг остановился.

— Эй, смотри! Мы приехали! — воскликнул он. — А вот и Насимонт! К тому же — клянусь Повелительницей! — он, кажется, притащил с собой полпровинции.

Караван расположился на широком лугу, поросшем короткой густой травой, настолько ярко-зеленой, что она, казалось, имела какой-то другой цвет, некий неземной оттенок, находящийся на самом краю спектра. Под ослепительным полуденным солнцем уже разворачивалось грандиозное празднество, охватывавшее, вероятно, несколько миль; в карнавале участвовали десятки тысяч людей, заполонивших все обозримое пространство. Под оглушительные орудийные выстрелы и нестройные пронзительные мелодии систиронов и двухструнных галистанов над головами залп за залпом возносились к небу удивительно четкие фигуры дневного фейерверка черного и фиолетового цветов. В толпе резвились шагавшие на ходулях весельчаки в огромных клоунских масках с багровыми щеками и огромными носами. На высоких шестах колыхались на легком летнем ветерке знамена с эмблемами Горящей Звезды; шесть оркестров с такого же количества подмостков разом наигрывали гимны, марши и хоралы; со всей округи собралась целая армия жонглеров — едва ли не все, кто имел хоть малейшие навыки в столь многотрудном ремесле. В воздухе кишмя кишели палки, ножи, булавы, горящие факелы, пестро раскрашенные шары и другие предметы — они летали в разные стороны, напоминая лорду Валентину о боготворимом им прошлом. После сумрачного и гнетущего Лабиринта лучшего продолжения великой процессии невозможно было представить: суматошное, ошеломляющее, немного нелепое, а в целом — восхитительное зрелище.

Посреди суеты стоял в спокойном ожидании высокий, сухопарый человек старше среднего возраста с необычайной силы взглядом светлых глаз; резкие черты его лица смягчала добро-желательнейшая из улыбок. То был Насимонт — землевладелец, ставший разбойником, сам себя называвший когда-то герцогом Ворнек Крэга и верховным лордом Западного Граничья, а теперь повелением лорда Валентина получивший более благозвучный титул герцога Эберсинулского.

— Ой, ты только посмотри! — воскликнула Карабелла, которую душил смех. — Он надел ради нас свой разбойничий наряд!

Валентин с усмешкой кивнул.

Когда они впервые встретились в заброшенных развалинах древнего города метаморфов в пустыне к юго-западу от Лабиринта, герцог с большой дороги носил причудливую куртку и гамаши из густого рыжего меха пустынной крысоподобной твари, а также нелепую желтую меховую шапку. В ту пору Насимонт, разоренный и изгнанный из своих владений приспешниками лжеВалентина, которые проезжали по этим местам во время совершения узурпатором великой процессии, завел обычай грабить странников в пустыне. Теперь, когда все земли вновь принадлежали ему, стоило Насимонту пожелать, он мог бы вырядиться в шелка и бархат, обвешаться амулетами, перьями и самоцветами, но вот ведь — предпочел столь любимое им во времена изгнания неряшливо-живописное, нелепое одеяние. Насимонт всегда отличался хорошим вкусом; Валентину подумалось, что ностальгический наряд герцога в такой день был не чем иным, как проявлением особого шика.

С тех пор как Валентин познакомился с Насимонтом, минуло немало лет. Не в пример многим сражавшимся бок о бок с Валентином в заключительные дни войны за реставрацию, Насимонт не счел нужным принять назначение на должность советника короналя на Замковой горе, а пожелал всего лишь вернуться на землю своих предков у подножия горы Эберсинул, на берега озера Айвори. Добиться этого оказалось не так-то просто, поскольку, после того как Насимонт был незаконно лишен поместного титула, тот уже на вполне законном основании перешел к другим. В первые дни после реставрации правительству лорда Валентина пришлось посвятить довольно много времени решению подобных головоломок, и Насимонту в конечном итоге вернули все ранее ему принадлежавшее.

Больше всего Валентину хотелось сразу же выскочить из экипажа и бромиться навстречу старому товарищу по оружию. Но протокол, разумеется, не допускал подобных проявлений чувств: корональ не мог просто взять и нырнуть в ликующую толпу, как какой-нибудь там обычный свободный гражданин.

Вместо этого пришлось дожидаться завершения шумной церемонии размещения гвардии короналя: огромный, дородный и косматый скандар Залзан Кавол, начальник гвардейцев, орал и суматошно размахивал всеми четырьмя руками, мужчины и женщины в роскошных зеленых с золотом одеждах выбирались из своих парящих экипажей и выстраивались живым коридором, чтобы сдержать напирающих зевак, королевские музыканты заиграли королевский гимн, и прочая, и прочая… Но вот наконец Слит и Тунигорн подошли к королевскому экипажу, открыли дверцы и выпустили короналя с супругой в золотистое тепло дня.

А потом под руку с Карабеллой пришлось пройти между двойными рядами гвардейцев ровно половину расстояния до Насимонта и ждать, пока герцог подойдет, поклонится, сделает знак Горящей Звезды и еще более церемонно склонится перед Карабеллой…

Валентин рассмеялся, шагнул навстречу, заключил тощего старого разбойника в объятия и крепко прижал его к себе, после чего они вместе двинулись сквозь расступающуюся перед ними толпу к возвышающемуся над праздничной суматохой гостевому помосту.

Начался большой парад, достойный визита короналя: музыканты, жонглеры, акробаты, наездники, клоуны, дикие звери самого устрашающего вида, которые в действительности были вовсе не дикими, а вполне ручными; одновременно с артистами в живописном беспорядке шествовали горожане и, проходя мимо помоста, приветствовали высокого гостя:

— Валентин! Валентин! Лорд Валентин!

А корональ улыбался, махал рукой, аплодировал… в общем, делал все то, что и ожидают от короналя в ходе торжественной церемонии, все то, что он обязан совершать, дабы всем своим видом демонстрировать радость, одобрение и единство с народом. Несмотря на всю присущую ему жизнерадостность, Валентин лишь усилием воли принуждал себя веселиться: темный сон, привидевшийся ему в Лабиринте, никак не желал забываться. Однако умение владеть собой все-таки победило, и он улыбался, махал рукой и аплодировал в течение нескольких часов.

Прошло полдня, и праздничное настроение заметно улеглось: разве могут люди, даже в присутствии короналя, радоваться и ликовать с равным усердием час за часом? После того как волна всеобщего возбуждения несколько схлынула, наступил момент, который всегда угнетал Валентина: в глазах окружавшей его толпы он увидел жгучее, испытующее любопытство, напомнившее ему о том, что для большинства обитателей планеты корональ не более чем титул, корона, горностаевая мантия и строка в летописи. Они воспринимают его как нечто странное и непостижимое, как некое священное чудовище, недоступное пониманию и даже устрашающее. Но вот последние участники парада промаршировали мимо помоста, крики сменились негромкими разговорами, бронзовые тени удлинились, в воздухе повеяло прохладой.

— Не пройти ли в мой дом? — спросил Насимонт.

— Думаю, пора, — ответил Валентин.

Особняк Насимонта оказался причудливым сооружением. Он располагался напротив обнажившегося пласта розового гранита и своими формами напоминал некое громадное крылатое, но бесперое существо, присевшее передохнуть. По правде говоря, особняк по сути был всего лишь шатром, но таких размеров и столь необычного вида, что Валентин в первый момент даже оторопел. Тридцать или сорок высоченных столбов поддерживали огромные, взмывающие кверху крылья из туго натянутой темной ткани: они поднимались на поразительную высоту, опускались почти до самой земли, опять шли вверх под острыми углами и замыкали пространство. Создавалось впечатление, что шатер можно разобрать в течение часа и перенести к другому склону; и все же он производил впечатление мощи и величия, парадоксального сочетания монументальности и прочности с воздушностью и легкостью.

Внутри ощущение постоянства и прочности еще более бросалось в глаза. Толстое ковровое покрытие темно-зеленого цвета с вкраплениями алого — в стиле Милиморна, — пришитое к нижней стороне полотна крыши, придавало ей яркости и нарядности; тяжелые стойки окольцовывал мерцающий металл, а пол устилал тонко нарезанный, искусно отполированный бледно-фиолетовый сланец. Обстановка была незатейливой: диваны, длинные массивные столы, несколько старомодных шкафчиков, комодов, что-то еще — но зато все добротное и по-своему величавое.

— Этот дом хоть немного напоминает тот, сожженный людьми узурпатора? — спросил Валентин, оставшись наедине с Насимонтом.

— По конструкции — один к одному, мой лорд. Оригинал, как вы помните, был задуман шестьсот лет тому назад самым первым и величайшим из Насимонтов. При восстановлении мы воспользовались старыми планами, не отступив от них ни на йоту. Часть мебели я истребовал от кредиторов, а остальное — копии. И плантация тоже восстановлена в том виде, в каком она была до пьяных дебошей. Заново выстроена дамба, осушены поля, вновь посажены фруктовые деревья: пять лет упорной борьбы — и от опустошений той злополучной недели не осталось даже следа. И все это только благодаря вам, мой лорд. Вы помогли мне подняться на ноги — и восстановили целостность всего мира…

— Молюсь, чтобы так оно и было.

— Так и будет, мой лорд.

— Ты так полагаешь, Насимонт? Думаешь, нам уже не грозят неприятности?

— Какие неприятности? — Насимонт легонько прикоснулся к руке Валентина и повел к широкой терассе, с которой открывался великолепный вид на все его владения. В лучах заката и мягком отсвете развешенных на деревьях желтых воздушных шаров-светильников Валентин увидел продолговатую лужайку, спускавшуюся к тщательно возделанным полям и садам, а за ними — безмятежный полумесяц озера Айвори, на светлой поверхности которого неясно отражались многочисленные вершины горы Эберсинул. Откуда-то доносилась музыка — похоже, кто-то перебирал струны; несколько голосов слились в негромкую песню, последнюю в этот праздничный день. Все здесь навевало мысли о покое и процветании. — Неужели, мой лорд, глядя на все это, вы можете поверить, что в мире существуют какие-то неприятности?

— Я понимаю тебя, дружище. Но с твоей террасы открывается вид далеко не на всю планету.

— Мы живем в самом безмятежном из миров, мой лорд.

— Так оно и было много тысячелетий подряд. Но как долго еще продлится его безмятежное существование?

Насимонт ответил таким взглядом, будто впервые за весь день увидел Валентина.

— Что с вами, мой лорд?

— Мои речи кажутся тебе чересчур мрачными, Насимонт?

— Я еще ни разу не видел вас в такой печали, мой лорд. Можно подумать, что все вернулось на круги своя, и передо мной опять лже-Валентин, а не тот, которого я знал.

— Я — настоящий лорд Валентин. Но, пожалуй, очень уставший, — с легкой улыбкой ответил Валентин.

— Пойдемте, я покажу вам ваши покои, и там же, когда вы будете готовы, состоится ужин в узком кругу: только моя семья и несколько гостей из города да человек тридцать ваших людей…

— После Лабиринта — и впрямь узкий круг, — беспечно заметил Валентин.

Он последовал за Насимонтом в темные и таинственные закоулки дома. Герцог привел его в крыло, расположенное в стороне, на высоком восточном отроге горы. Здесь, за грозным заслоном из охранников-скандаров, включая самого Залзана Кавола, находились королевские покои. Попрощавшись с хозяином, Валентин прошел внутрь и застал Карабеллу одну. Она отдыхала в глубокой ванне, выложенной изысканной голубой с золотом плиткой из Ни-мойи; стройное тело девушки смутно просвечивало сквозь поднимавшуюся над поверхностью воды причудливо искрящуюся пену.

— Изумительно! — воскликнула она. — Иди сюда, Валентин.

— С превеликой радостью, моя госпожа!

Он скинул сапоги, отшвырнул дублет и плащ и, блаженно вздохнув, скользнул в ванну. Вода кипела пузырьками, словно наэлектризованная, и только теперь Валентин увидел слабое свечение над ее поверхностью. Закрыв глаза, он откинулся назад, положил голову на гладкую плитку парапета, приобнял Карабеллу, притянул к себе и легонько поцеловал в лоб. Когда она повернулась к нему, из-под воды на краткий миг показался сосок ее небольшой округлой груди.

— Что они добавляют в воду? — спросил он.

— Вода поступает из природного источника. Дворецкий упомянул про «радиоактивность».

— Сомневаюсь, — сказал Валентин. — Радиоактивность — нечто совсем другое, мощное и опасное. Я изучал ее, поэтому знаю, о чем говорю.

— И что же она собой представляет, если не имеет ничего общего с тем, что мы видим вокруг себя?

— Не могу сказать. Благодарение Божеству, чем бы она ни была, на Маджипуре ее нет. В любом случае, не думаю, Что мы смогли бы в ней купаться. А это, скорее всего, какая-то разновидность минеральной воды.

— Вполне возможно.

Некоторое время они плескались в полном молчании. Валентин ощущал, как к нему возвращается жизненная сила. Что тому причиной? Особая, пощипывающая кожу вода? Успокаивающая близость Карабеллы и наконец-то полное избавление от приверженцев, поклонников, просителей и ликующих граждан, освобождение от давления со стороны придворных? И то, и другое, и третье… Все это вместе помогло ему отвлечься от невеселых мыслей. Присущая ему от природы стойкость должна в конце концов проявиться и вытащить его из того странного, подавленного состояния, в котором он пребывал с тех пор, как вступил в Лабиринт. Он улыбнулся. Карабелла прикоснулась губами к его губам; ладони Валентина скользнули по ее гладкому гибкому телу вниз, к тонкой мускулистой талии, к сильным упругим бедрам.

— Прямо в ванне? — сонно спросила она.

— А что? Вода — просто чудо.

— Да, конечно.

Подплыв к нему, она обвила его ногами; взглянула на него из-под полусомкнутых век — и глаза ее закрылись. Валентин слегка сжал ее тугие ягодицы и привлек к себе. Неужели прошло десять лет, подумал он, с той самой первой ночи в Пидруиде, когда после торжеств в честь того, другого лорда Валентина мы любили друг друга в полосе лунного света под высокими серо-зелеными кустами? Трудно даже представить: целых десять лет. Их тела соединились, задвигались в ставшем таким знакомым, но отнюдь не надоевшем ритме, и он мгновенно забыл и о первой встрече, и обо всех последующих, забыл обо всем, наслаждаясь теплом, любовью и счастьем.

Потом, когда они одевались к дружескому застолью на пятьдесят персон в покоях Насимонта, она спросила:

— Ты и вправду собираешься сделать Хиссуна короналем?

— Что?

— Мне показалось, что ты имел в виду именно это. Я о загадках, которыми ты донимал меня по дороге, — помнишь?

— Помню.

— Если ты не хочешь говорить…

— Нет-нет, я не собираюсь от тебя таиться.

— Значит, это правда?

Валентин нахмурился.

— Да, я считаю, что он может быть короналем. Я слежу за ним еще с той поры, когда он был всего-навсего чумазым мальчишкой и бегал по Лабиринту, выпрашивая кроны и реалы.

— Но разве простолюдин может стать короналем?

— Странно слышать такой вопрос от тебя, Карабелла, от той, которая была уличной артисткой, а теперь стала супругой короналя.

— Ты влюбился в меня и сделал поспешный выбор, с которым, как тебе известно, не смирился никто.

— Лишь несколько знатных вельмож! А весь остальной мир приветствует тебя как мою законную жену.

— Возможно. Но жена короналя и корональ — вещи разные. А простые люди никогда не признают себе подобного достойным трона. Для них корональ — нечто царственное, священное, почти божественное. Во всяком случае, именно таким он был раньше для меня.

— Тебя приняли. И его примут.

— До чего же ты своевольный — подобрать мальчишку с улицы и вознести на такую высоту! А почему не Слит? Или Залзан Кавол? Или не кто-нибудь другой?

— Хиссун обладает всеми необходимыми качествами. В этом я совершенно уверен.

— Тут не мне судить. Но одна мысль о том, что маленький оборвыш будет носить корону, кажется мне настолько необычной, настолько странной — такое не привидится даже во сне!

— Неужели короля должна избирать одна и та же кучка людей на Замковой горе? Ну да, сотни, а то и тысячи лет короналя-ми становились отпрыски благороднейших семейств Горы. Правда, иногда обычай нарушался — хотя лично я такого что-то не припомню, — но от кандидата все равно требовалось знатное происхождение, то есть он должен был быть сыном принца или герцога. Мне кажется, что изначально система задумывалась не так — иначе что мешает нам иметь наследственную монархию? А сейчас, Карабелла, перед нами встают вопросы столь головоломные, что ответы на них можно получить лишь за пределами Горы. Мне часто кажется, что мы знаем меньше, чем ничего. Планета в опасности, а потому пора достичь истинного возрождения и передать корону кому-то, кто действительно принадлежит иному миру и не имеет отношения к нашей увековечившей себя аристократии. Нужен правитель, обладающий иными взглядами, тот, кто видел жизнь снизу…

— Но он так молод!

— Ничего, со временем повзрослеет, — ответил Валентин. — Я знаю, многие считают, что мне пора уже становиться понтифексом, но я буду упираться, сколько смогу. Для начала мальчик должен полностью пройти обучение. Кроме того, как тебе известно, я не испытываю особого желания поскорее попасть в Лабиринт.

— Да, — ответила Карабелла. — А ведь мы говорим о нынешнем понтифексе так, будто он уже умер или находится при смерти. Но Тиеверас жив.

— Да, жив. В определенном смысле слова по крайней мере. Я молюсь лишь о том, чтобы он протянул еще какое-то время.

— А когда Хиссун будет готов?..

— Тогда я наконец позволю Тиеверасу отдохнуть.

— Мне трудно представить тебя понтифексом, Валентин.

— А мне и того труднее, любимая. Но я должен поступить так, обязан — и подчинюсь необходимости. Но не очень скоро: я вовсе не горю желанием торопить события!

— Наверняка ты переполошишь Замковую гору таким поступком, — после недолгого молчания сказала Карабелла. — Ведь предполагается, что очередным короналем станет Элидат!

— Он мне очень дорог.

— Ты же сам не раз называл его наиболее вероятным преемником.

— Да, называл. Но с тех пор, как мы учились с ним вместе, Элидат изменился. Понимаешь, любимая, всякий, кто отчаянно желает стать короналем, совершенно непригоден для трона. Тут нужно не отчаяние, но стремление, ощущение призвания, внутренний огонь, если хочешь. Думаю, у Элидата этот огонь пропал.

— Когда ты был жонглером и впервые узнал о своем высоком предназначении, тебе казалось, что и твой внутренний огонь погас.

— Но он разгорелся, Карабелла, и прежнее «я» вновь заняло место в моей душе! И не покидает ее. Я нередко ощущаю тяжесть короны — но, откровенно говоря, ни разу не пожалел о том, что ношу ее.

— А Элидат пожалеет?

— Подозреваю, что да. Сейчас, в мое отсутствие, он играет роль короналя. Я предполагаю, что особого удовольствия он не испытывает. К тому же ему уже за сорок. А короналем должен становиться человек молодой.

— Сорок еще не шестьдесят, — усмехнулась Карабелла.

Валентин пожал плечами.

— Не спорю, любимая. Но позволь тебе напомнить, что если все пойдет, как я задумал, то повода к выборам нового короналя не будет еще долго. А тогда, полагаю, Хиссун будет готов, а Элидат великодушко посторонится.

— А проявят ли остальные лорды Горы такое же великодушие?

— Куда они денутся? — хмыкнул Валентин, предлагая ей руку. — Пойдем, нас ждет Насимонт.

 

Глава 13

Поскольку наступил пятый день пятой недели пятого месяца — священная годовщина исхода из древней столицы за морем, то перед встречей с лазутчиками из отдаленных провинций Фараатаа должен был исполнить важный обряд.

В это время года дожди в Пиурифэйне шли два раза в день: за час до рассвета и на закате. Ритуал Велализиера следовало творить в темноте и сухости, поэтому Фараатаа приказал себе проснуться в тот ночной час, известный под названием Час Шакала, когда солнце еще стоит на востоке — над Алханроэлем.

Не разбудив никого из спавших рядом с ним, он выбрался из легкой плетеной хижины, сооруженной накануне, — из соображений безопасности Фараатаа и его спутники находились в постоянном движении, — и шмыгнул в лес. Воздух был, как обычно, напоен влагой, однако ничто пока не предвещало утреннего дождя.

В мерцании звезд, проглядывавших сквозь разрывы в облаках, он различил и другие фигуры, спешившие к лесным зарослям, но окликать их не стал. Они тоже хранили молчание. Обряд Велализиера исполнялся в одиночестве, что являлось личным выражением всенародной скорби. О нем никогда не говорили, его просто исполняли на пятый день пятой недели месяца, а когда чьи-то дети достигали совершеннолетия, то их обучали обряду, всегда испытывая при этом стыд и печаль; так полагалось по обычаю.

Фараатаа углубился в лес на предписанные триста шагов и оказался у скопления стройных, устремленных ввысь гибарунов, но совершить обряд надлежащим образом ему мешали светящиеся колокольчики, гроздьями свисавшие из всех трещин и отверстий в стволах деревьев и распространявшие вокруг резкое оранжевое свечение. Он подыскал неподалеку старое величественное дерево двикка, в которое какое-то время тому назад угодила молния: зияющее в нем громадное обугленное отверстие, поросшее по краям молодой корой, могло послужить храмом. Сияние колокольчиков сюда не проникало.

Стоя обнаженным внутри гигантского шрама двикки, Фараатаа сотворил сначала Пять Изменений.

Его кости и мышцы текли, клетки кожи видоизменялись сами собой, и он превратился в Красную Женщину, затем стал Слепым Великаном, а потом — Человеком Без Кожи, во время четвертого Изменения принял вид Последнего Короля, а следом, сделав глубокий вдох и собрав все свои силы, превратился в Грядущего Принца. Пятое Изменение требовало от Фараатаа сильнейшей внутренней борьбы: ему приходилось менять очертания не только тела, но и самой души, из которой следовало удалить всю ненависть, жажду мщения и стремление к разрушению. Грядущий Принц выше всего этого. Фараатаа не надеялся возвыситься до такого состояния. Он знал, что в его душе нет ничего, кроме ненависти, жажды мщения и стремления к разрушению: чтобы стать Грядущим Принцем, ему следовало пройти полное внутреннее очищение, но он был не готов к нему. Однако существовали способы приблизиться к желаемому состоянию. Он грезил о том времени, когда все, ради чего он действует, будет выполнено: враг падет, покинутые земли обретут прежних хозяев, обычаи восстановятся, мир родится заново. Он мысленно переносился в ту эпоху и позволял ликованию овладевать собой, усилием воли выбрасывал из души все, что напоминало о поражении, изгнании, потерях. Он видел, как наполняются жизнью жилища и храмы мертвого города. О каком возмездии может идти речь, когда перед мысленным взором возникает такая картина? Разве еще остается враг, которого следует ненавидеть и убивать? Странное и восхитительное ощущение покоя охватывало его душу. Наступил день возрождения; в мире все прекрасно; боль исчезла навсегда, и снизошло спокойствие…

В тот же миг миг он принял вид Грядущего Принца.

Сохраняя образ — для этого требовались уже меньшие усилия, — он опустился на колени и из камней и перьев сложил алтарь. Поймав двух ящериц и ползающего по ночам бруула, он принес их в жертву, испустил Три Воды — слюну, мочу и слезы; набрав гальки, выложил ее в форме крепостной стены Велализиера. Перечислив вслух Четыре Печали и Пять Скорбей, он вновь преклонил колени и стал есть землю. Видение погибшего города заполнило его разум: крепостные стены из голубых валунов, королевские палаты. Площадка Неизменяемости, Столы Богов, шесть высоких храмов, Седьмой — оскверненный. Алтарь Гибели, Дорога Прощания. Все еще сохраняя ценой некоторого напряжения образ Грядущего Принца, он поведал самому себе предание о падении Велализиера, переживая древнюю трагедию и одновременно ощущая на себе милосердие и благодать Принца, что позволяло постигать потерю великой столицы не через боль, а через истинную любовь, видя в ней необходимую стадию странствий своего народа, неизбежную и неминуемую. Когда он понял, что сумел проникнуться истиной, то позволил себе видоизмениться, поочередно переходя из формы в форму: Последний Король, Человек Без Кожи, Слепой Великан, Красная Женщина и, наконец, Фараатаа из Авендройна.

Вот и все.

Когда начали падать первые капли утреннего дождя, он лежал распростершись, уткнувшись лицом в поросшую мягким мохом землю.

Через некоторое время Фараатаа поднялся, собрал камни и перья своего маленького алтаря и вернулся к хижине. Благодать Грядущего Принца все еще окутывала его душу, но теперь он уже стремился избавиться от этого кроткого чувства: пришло время дневных забот. Ненависть, разрушение, месть не должны касаться души Грядущего Принца, но они суть необходимые орудия в деле становления его царства.

Он подождал, пока перед хижиной после совершения обряда соберется достаточное количество братьев, чтобы приступить к вызыванию водяных королей. Один за другим они становились вокруг, занимая определенное положение: Аарисиим положил руку на правое плечо Фараатаа, Бенууиаб — на левое, Сиимии прикоснулся к его лбу, Миисиим — к поясу, а остальные расположились концентрическими окружностями вокруг пятерых, взявшись за руки.

— Пора, — сказал Фараатаа. Мысленные усилия соединились и устремились в пространство.

— Морской брат!

Усилие было настолько могучим, что Фараатаа почувствовал, как его форма перетекает и видоизменяется сама по себе, как у ребенка, который только учится пользоваться своими способностями. У него появлялись перья, когти, шесть страшных клювов; он становился билантуном, сигимойном, фыркающим свирепым бидлаком. Стоявшие вокруг фараатаа сжимали его все крепче, хотя посыл был настолько мощным, что некоторые из них тоже стали видоизменяться от формы к форме.

— Брат! Услышь меня! Помоги мне!

И из бездонных глубин возникли очертания громадных темных крыльев, медленно поднимающихся и опускающихся над титаническими телами. Раздался голос, подобный набату сотни колоколов:

— Слышу, мой земной брат.

Голос принадлежал водяному королю Маазмурну. Фараатаа знал их всех по музыке мыслей: Маазмурн — колокола, Гироуз — поющий гром, Шейтун — негромкая и печальная дробь барабана. Великих королей насчитывалось несколько десятков, и каждого из них можно было безошибочно узнать по голосу.

— Неси меня, о Король Маазмурн!

— Приди ко мне, о земной брат!

Фараатаа ощутил притяжение и поддался ему. Оставив тело, он в единый миг оказался над морем, а еще через мгновение погрузился в него и стал одним целым с Маазмурном. Его охватил исступленный восторг: это слияние, эта общность захлестывали душу наслаждением, как исполнение всех желаний, и чувство было настолько могучим, что само по себе могло бы стать пределом стремлений, чего, впрочем, никак нельзя было допустить.

Необъятный разум водяного короля напоминал океан — такой же бескрайний, всеобьемлющий, беспредельно глубокий. Опускаясь все ниже и ниже, Фараатаа потерялся в нем. Но он ни на секунду не забывал о своей миссии. Могущество водяного короля позволяло ему сделать то, что самому Фараатаа было не по силам. Он собрался, сосредоточился и со своего места посреди теплого, убаюкивающего простора стал передавать послания, ради которых здесь и оказался.

— Саареккин?

— Я здесь.

— Какие новости?

— Лусавендра в восточной части ущелья полностью уничтожена. Мы посеяли грибок, который ничем не искоренить, и он распространяется уже сам по себе.

— Что правительство?

— Они жгут зараженные посевы. Но это бесполезно.

— Победа за нами, Саареккин!

— Победа за нами, Фараатаа!

— Тии-хаанимак?

— Слышу тебя, Фараатаа.

— Что нового?

— Яд пролился дождем, и деревья нийк уничтожены по всему Дюлорну. Теперь он впитывается в почву и скоро убьет глейн и стаджу. Мы готовим очередную атаку. Победа за нами, Фараатаа!

— Победа за нами! Инириис?

— Я — Инириис. Корневые долгоносики размножаются и распространятся по полям Зимроэля. Они пожрут рикку и милайл.

— Когда будут видны результаты?

— Уже видны. Победа за нами, Фараатаа!

— Мы завоевали Зимроэль. Теперь, Инириис, сражение нужно перенести на Алханроэль. Начинай переправлять долгоносиков через Внутреннее море.

— Будет сделано.

— Победа за нами, Инириис! И-Уулисаан?

— И-Уулисаан здесь, Фараатаа.

— Ты по-прежнему следуешь за короналем?

— Да. Он выехал из Эберсинула и направляется в Треймоун.

— Известно ли ему, что происходит в Зимроэле?

— Он ничего не знает. Великая процессия занимает его целиком и полностью.

— Тогда принеси ему вести. Расскажи ему о долгоносиках в долине Зимра, о болезни лусавендры в ущелье, о гибели нийка, глейна и стаджи к западу от Дюлорна.

— Я, Фараатаа?

— Мы должны приблизиться к нему. Новости все равно дойдут до него рано или поздно по официальным каналам. Пусть они появятся сначала от нас, и пусть это будет нашей возможностью внедриться в его окружение. Ты станешь его советником по болезням растений, И-Уулисаан. Поведай ему новости; поддержи его в борьбе с напастями. Мы должны знать, что он замышляет. Победа за нами, И-Уулисаан.

— Победа за нами, Фараатаа!

 

Глава 14

Прошло не меньше часа, пока записка дошла наконец до главного представителя Хорнкэста в его личных апартаментах на одном из верхних уровней неподалеку от Сферы Тройных Теней:

«Срочно жду вас в тронном зале.

Сепултроув».

Главный представитель посмотрел на посыльных. Они знали, что в этих покоях его можно было беспокоить лишь в крайней надобности.

— Что случилось? Он умирает? Уже умер?

— Нам не сказали, господин.

— Сепултроув был необычно взволнован?

— Он выглядел обеспокоенным, господин, но я не имею ни малейшего представления…

— Ладно, ничего. Я выйду к вам через минуту.

Хорнкэст торопливо привел себя в порядок и оделся. Если так, кисло подумал он, то момент самый неподходящий. Тиеверас дожидается смерти уже не меньше ста лет; неужели он не мог продержаться еще часок-другой? Если правда…

Бывшая у него в гостях златовласая женщина спросила:

— Мне оставаться до твоего возвращения?

Он покачал головой.

— Не знаю, как долго я там пробуду. Если понтифекс скончался…

Женщина сделала знак Лабиринта.

— Да пребудет с нами милость Божества!

— Вот именно, — сухо поддакнул Хорнкэст.

Он вышел. Сфера Тройных Теней, вздымавшаяся высоко над сверкающими обсидиановыми стенами площади, находилась в самой яркой фазе, отбрасывая мрачный бело-голубой свет, скрадывавший объем и глубину: прохожие выглядели этакими бумажными куклами, которых несет легкий ветерок. Сопровождаемый с трудом поспевавшими за ним посыльными, Хорнкэст стремительно прошел через площадь к личному лифту — скорость передвижения и исходившая от главного спикера энергия разительно не соответствовали его восьмидесяти годам. Спуск в имперскую зону казался нескончаемым.

Умер? Умирает? Хорнкэст обнаружил, что никогда не принимал в расчет вероятность внезапной естественной кончины Тиевераса. Сепултроув заверял его, что техника не подведет, что жизнь понтифекса можно поддерживать еще лет двадцать-тридцать, если не все пятьдесят. И главный спикер предполагал, что смерть императора, когда придет время, станет результатом выверенного политического решения, а не нелепым происшествием, случившимся без всякого предупреждения в разгар во всем остальном ничем не примечательного утра.

А если это действительно произошло? Тогда необходимо срочно вызывать лорда Валентина. Ах, как ему не понравится, что его опять тащат в Лабиринт, тем более когда он едва начал великую процессию! Конечно, придется уйти в отставку, размышлял про себя Хорнкэст. Наверняка Валентин пожелает поставить своего главного спикера: скорее всего, того, со шрамом, Слита, или даже врууна. Хорнкэст прикинул, каково будет вводить кого-то из них в круг обязанностей, которые он исполнял так долго.

Источающий высокомерное презрение Слит или этот маленький колдун-вруун с его громадными мерцающими глазами, клювом и щупальцами…

Да, передача дел новому спикеру станет точкой в карьере Хорнкэста. «А если я потом уйду, — подумал он, — то, подозреваю, недолго проживу после потери должности. Короналем, надо полагать, будет Элидат. Говорят, хороший человек, очень близок к лорду Валентину, почти как брат. Как странно, что после стольких лет рядом с короналем появится настоящий понтифекс! Но я этого не увижу, — сказал себе Хорнкэст. — Меня здесь не будет».

Исполненный дурных предчувствий и покорности судьбе, он подошел к затейливо украшенной двери, ведущей в имперский тронный зал. Засунув руку в опознавательную перчатку, он сдавил прохладный упругий шар внутри; в ответ на прикосновение дверь распахнулась, открыв взгляду огромное сферическое помещение, трон, к которому вели три широкие ступени, диковинные механизмы системы жизнеобеспечения понтифекса и в центре — пузырь из бледно-голубого стекла, столько лет содержавший в себе Тиевераса — бесплотную и высохшую словно мумия, прямо сидящую на стуле фигуру с длинными конечностями, сомкнутыми челюстями и чрезвычайно яркими глазами, в которых все еще сверкали искорки жизни.

Возле трона толпились до боли знакомые несуразные личности: ветхий Дилифон, высохший и трясущийся личный секретарь; толковательница снов понтифекса ведьма Наррамир; крючконосый, с кожей цвета сухой грязи врач Сепултроув. От них, в том числе и от Наррамир, поддерживавшей свою молодость и умопомрачительную красоту колдовскими штучками, веяло дряхлостью, разложением, смертью. Хорнкэст, изо дня в день на протяжении сорока лет общавшийся с этими людьми, никогда еще не ощущал с такой остротой, насколько они малопривлекательны; впрочем, он догадывался, что и сам выглядит едва ли намного приятнее. «Наверное, и в самом деле пришло время вышвырнуть нас всех отсюда», — подумалось ему.

— Я пришел сразу же, как только получил сообщение, — сказал он, бросая взгляд на понтифекса. — Что случилось? Он умирает, да? Но я не вижу в нем никаких изменений.

— Ему еще очень далеко до смерти, — отозвался Сепултроув.

— Что же тогда происходит?

— Судите сами, — ответил врач. — Вот, опять.

Существо в шаре жизнеобеспечения шевелилось и качалось из стороны в сторону примерно раз в минуту.

Понтифекс издал низкий воющий звук, потом что-то вроде храпа с присвистом — и все это сопровождалось невнятным бормотанием.

Хорнкэст и раньше неоднократно слышал все эти звуки, представлявшие собой особый язык понтифекса, созданный царственным старцем на склоне мучительных лет и доступный пониманию одного лишь главного спикера. В некоторых из них почти угадывались слова или признаки слов: в их размытых очертаниях все же проступал изначальный смысл. Другие же за много лет превратились просто в шумы, но Хорнкэст, многократно наблюдавший такого рода превращения, знал, какое значение приобретают те или иные из них; некоторые, казалось, обладали формой определенной сложности и могли выражать отдельные идеи, постигнутые Тиеверасом в его одиноком и продолжительном безумии.

— Я слышу то же, что и всегда, — сказал Хорнкэст.

— Подождите немного.

Прислушавшись, Хорнкэст уловил цепочку слогов, которые означали «лорд Малибор» — понтифекс забыл двух преемников Малибора и по-прежнему считал его нынешним короналем, — а затем клубок других королевских имен: Престимион, Конфа-люм, Деккерет, опять Малибор. Слово «спать». Имя Оссиера, который был понтифексом до Тиевераса. Имя Кинникена, предшественника Оссиера.

— Как это с ним часто бывает, понтифекс блуждает в отдаленном прошлом. И вы меня позвали сюда, чтобы…

— Подождите.

С растущим раздражением Хонкраст вновь обратил свой слух к невнятному монологу понтифекса и с изумлением различил впервые за много лет отчетливо произнесенное, полностью узнаваемое слово:

— Жизнь.

— Слышали? — спросил Сепултроув.

Хорнкэст кивнул.

— Когда это началось?

— Два часа назад, точнее два с половиной, — пояснил Дилифон. — Мы сделали запись.

— Что еще он сказал? Что вы разобрали?

— Семь или восемь слов, — ответил Сепултроув. — Вероятно, есть и другие, которые сможете понять только вы.

Хорнкэст перевел взгляд на Наррамир.

— Он бодрствует или спит?

— Мне кажется, в отношении понтифекса эти понятия неприменимы, — возразила ведьма. — Он пребывает одновременно в обоих состояниях.

— Поднимайся… Иди…

— Он и раньше несколько раз произносил те же слова, — пробормотал Дилифон.

Наступила тишина. Хорнкэст угрюмо смотрел на понтифекса, а тот, казалось, заснул, хотя глаза его продолжали оставаться открытыми. Впервые Тиеверас заболел еще в самом начале царствования лорда Валентина, и тогда поддерживать жизнь понтифекса как можно дольше представлялось вполне логичным, поэтому Хорнкэст был среди наиболее активных сторонников плана, предложенного Сепултроувом. До этого не случалось, чтобы понтифекс пережил двух короналей и чтобы третий корональ пришел к власти, когда понтифекс находился в весьма преклонном возрасте. Это нарушило динамику государственной системы. Хорнкэст сам в то время заявлял, что лорда Валентина, столь молодого и неопытного, не без труда справлявшегося с обязанностями короналя, еще слишком рано отправлять в Лабиринт. Все согласились с тем, что, если есть возможность, понтифексу следует еще некоторое время оставаться на троне. Сепултроув нашел средство продлить его существование, хотя вскоре стало очевидно, что дряхлый Тиеверас впал в старческий маразм и пребывает между жизнью и смертью.

Но потом произошел переворот, за которым последовал сложный период реставрации, когда для устранения последствий мятежа потребовалась вся энергия короналя. Все эти годы Тиеверас так и оставался в своей клетке. Хотя продление жизни понтифекса означало более продолжительное пребывание у власти самого Хорнкэста, а вследствие недееспособности монарха главный спикер сосредоточил в своих руках чрезвычайную власть, бесцеремонное затягивание жизни человека, давным-давно заслужившего покой, внушало ему отвращение. А лорд Валентин просил дать ему время, потом еще время, потом еще чуть побольше времени… — чтобы закончить свои дела в качестве короналя. И так прошло уже восемь лет — разве этого недостаточно? С некоторым удивлением Хорнкэст поймал себя на том, что готов чуть ли не молиться за избавление Тиевераса от неволи. Если бы только можно было позволить ему уснуть!

— Ва… Ва…

— Что это значит? — спросил Сепултроув.

— Что-то новое! — прошептал Дилифон.

Хорнкэст жестом призвал всех к тишине.

— Ва… Валентин…

— Воистину новое! — сказала Нарырамир.

— Валентин… понтифекс… Валентин… понтифекс… Маджипура…

Установилась тишина. Эти отчетливо произнесенные, лишенные всякой двусмысленности слова витали в воздухе, подобно взрывающимся солнцам.

— Я думал, он забыл имя Валентина, — сказал Хорнкэст, — а короналем считает лорда Малибора.

— Судя по всему, не считает, — ответил Дилифон.

— Иногда перед кончиной, — тихо заговорил Сепултроув, — разум восстанавливается сам по себе. Думаю, к нему возвращается рассудок.

— Он по-прежнему безумен! — вскричал Дилифон. — Боги не допустят, чтобы он осознал, что мы с ним сделали!

— Я полагаю, — вновь вступил в разговор Хорнкэст, — что он всегда знал, что мы с ним сделали, и сейчас к нему возвращается не рассудок, а способность общаться с помощью слов. Вы слышали: Валентин понтифекс. Он приветствует своего преемника и знает, кто должен быть преемником. Сепултроув, он умирает?

— Приборы не отмечают никаких физических изменений. Я считаю, что он еще протянет некоторое время в таком состоянии.

— Мы не должны этого допустить, — возразил Дилифон.

— Что вы предлагаете? — поинтересовался Хорнкэст.

— Мы слишком затянули с его уходом. Я знаю, что такое старость, Хорнкэст, — вероятно, так же как и вы, хоть по вам и не скажешь. Этот человек в два раза старше любого из нас. Он испытывает такие страдания, что нам и представить невозможно. Я считаю необходимым положить им конец. Сегодня же! Сейчас же!

— Мы не имеем права, — сказал Хорнкэст. — Уверяю вас, я не меньше, чем вы, сочувствую его страданиям. Но решать не нам.

— И все-таки надо заканчивать.

— Ответственность должен взять на себя лорд Валентин.

— Лорд Валентин никогда не пойдет на такое, — пробормотал Дилифон. — При его попустительстве фарс будет продолжаться еще лет пятьдесят.

— Выбор за ним, — твердо сказал Хорнкэст.

— Кому мы служим: ему или понтифексу? — спросил Дилифон.

— У нас единое правительство с двумя монархами, лишь один из которых в настоящий момент дееспособен. Служа короналю, мы служим понтифексу. Кроме того…

Из шара жизнеобеспечения донеслось яростное мычание, леденящий кровь звук втягиваемого сквозь зубы воздуха и резкий тройной рык. Затем — слова, отчетливее, чем перед этим:

— Валентин… понтифекс Маджипура… слава!

— Он слышит наш разговор и сердится. Он умоляет о смерти, — сказал Дилифон.

— А может быть, думает, что уже умер, — предположила Наррамир.

— Нет-нет, Дилифон прав, — ответил Хорнкэст. — Он услышал нас. Он знает, что мы не можем дать ему то, что он хочет.

— Поднимайся… Иди… — Подвывание. Бульканье. — Смерть! Смерть! Смерть!

Никогда за многие десятилетия Хорнкэст не испытывал такого отчаяния. Охваченный этим чувством, главный спикер метнулся к шару жизнеобеспечения, готовый разом оборвать все кабели и трубки и немедленно покончить с мучениями старика. Но нет: поступить так, конечно, было бы безумием. Хорнкэст остановился и заглянул в шар; его глаза встретились со взглядом Тиевераса, и он заставил себя сохранить твердость при виде застывшей во взгляде понтифекса безмерной печали. Понтифекс вновь обрел рассудок. Никакого сомнения. Понтифекс понимал, что ему не дают умереть в интересах государства.

— Ваше величество, — обратился к нему Хорнкэст, стараясь выговаривать слова громко и внятно. — Ваше величество, вы слышите меня? Закройте глаз, если слышите.

Ответа не последовало.

— И все же, полагаю, вы слышите меня, ваше величество. Я хочу сказать вам следующее: мы знаем, что вы страдаете, и не допустим продления ваших страданий. Мы клянемся, ваше величество.

Тишина. Неподвижность. И вдруг:

— Жизнь! Боль! Смерть!

Потом — стоны, бульканье, свист и визг… словно песня мертвеца из могилы.

 

Глава 15

— А это Храм Повелительницы Снов, — лорд-мэр Самбигель указал на изумительный отвесный утес, вздымавшийся к востоку от города. — Заветнейшая из всех ее святынь, не считая, конечно, самого Острова.

Валентин напряг зрение. Храм сиял одиноким белым оком на челе темного утеса.

Шел четвертый или пятый, а может быть, и шестой месяц великой процессии: дни и недели, города и провинции — все начинало терять очертания и мешаться. Сегодня он прибыл в огромный портовый город Алаизор, находившийся на северо-западном побережье Алханроэля. Уже остались позади Треймоун, Стойензар, Вилимонг, Эстотилоп, Кимоиз; город за городом, и все они сливались в сознании лорда в один обширный мегаполис, раскинувшийся по поверхности Маджипура подобно некоему неповоротливому многорукому чудовищу.

Темнокожий низкорослый Самбигель, лицо которого окаймляла густая черная борода, все зудел и зудел, сыпал банальностями, выражая радость по поводу прибытия Валентина, а тот делал вид, что внимает, но сам думал о другом. Все это он слышал и раньше: в Кикиле, в Стинорпе, в Клэе… «незабываемое событие… любовь и признательность всего народа… гордимся тем-то… почтем за честь то-то…» Да-да. Он вдруг поймал себя на том, что пытается вспомнить, в каком городе ему показывали знаменитое исчезающее озеро. В Симбильфанте, что ли? А воздушный балет? В Монтепульсиэйне или Грэве? Золотые пчелы — это наверняка Байлемуна. А небесная цепь? В Аркилоне или Сеннамоуле?

Он снова взглянул в сторону храма на утесе. Тот властно манил к себе. Валентин страстно желал оказаться там именно сейчас: быть подхваченным ураганом и унестись, как сухой лист, на величественную вершину.

— О, матушка, дай мне отдохнуть с тобой!

Лорд-мэр то ли сделал паузу, то ли закончил свою речь. Воспользовавшись моментом, Валентин обратился к Тунигорну:

— Распорядись, чтобы я мог провести ночь в Храме.

Самбигель явно смешался.

— Но я полагал, мой лорд, что вы сегодня посетите гробницу лорда Стиамота, а потом отправитесь в Топазовый зал на прием, после чего состоится ужин в…

— Лорд Стиамот восемь тысячелетий обходился без изъявлений почтения с моей стороны. Думаю, он может подождать еще денек.

— Конечно, мой лорд. Как скажете, мой лорд. — Самбигель торопливо сделал несколько знаков Горящей Звезды. — Я уведомлю иерарха Амбаргарду, что вы сегодня будете ее гостем. А теперь, если позволите, мой лорд, мы приготовили для вас некоторые развлечения…

Оркестр заиграл какой-то торжественный гимн. Сотни тысяч глоток затянули песню, из которой Валентин не сумел разобрать ни слова, но не сомневался, что вирши были трогательными. Он стоял, устремив бесстрастный взор поверх громадного скопления людей, время от времени кивал, улыбался, встречался взглядом с кем-нибудь из восторженных горожан, которые навсегда запомнят этот день. Его охватило ощущение собственной нереальности. Не обязательно быть человеком из плоти и крови, подумал он, чтобы играть эту роль. С ней прекрасно справилась бы какая-нибудь статуя, искусно изготовленная марионетка или даже одна из тех восковых фигур, которые он видел когда-то на празднике в Пидруиде. Насколько полезнее было бы отправлять на подобные мероприятия копию короналя, способную угрюмо слушать, поощрительно улыбаться и, возможно, даже произносить несколько прочувствованных слов благодарности…

Краешком глаза он заметил, как обеспокоенно смотрит на него Карабелла. Двумя пальцами правой руки он сделал ей знак, известный лишь им двоим и означавший, что с ним все в порядке. Однако выражение озабоченности с ее лица не пропало. И ему показалось, что Тунигорн и Лизамон Халтин подались вперед и теперь стоят совсем близко от него. Чтобы подхватить его, если он начнет падать? «Клянусь бакенбардами Конфалюма! Да они никак решили, что я вот-вот грохнусь, как тогда, в Лабиринте?»

Ему все труднее было держаться прямо: помахать рукой, кивнуть, улыбнуться, помахать, улыбнуться, кивнуть. Все идет нормально. Все. Абсолютно. Но когда же, когда же конец?

Оставалось еще полтора часа. Но вот, наконец-то! Церемония завершилась, и королевская свита по подземному ходу быстро перешла в апартаменты, приготовленные для короналя во дворце лорд-мэра в дальнем конце площади.

— Мне показалось, Валентин, что ты там начал заболевать, — озабоченно сказала Карабелла, когда они остались вдвоем.

— Если скука — недуг, тогда и впрямь заболел. — Валентин постарался, чтобы его ответ звучал как можно беззаботней.

Она немного помолчала. Но все же не выдержала:

— Неужели так необходимо продолжать процессию?

— Ты же знаешь, что у меня нет выбора.

— Я боюсь за тебя.

— С чего это вдруг?

— Временами я тебя просто не узнаю. Кто этот погруженный в свои мысли раздражительный человек, с которым я делю ложе? Что случилось с мужчиной по имени Валентин, которого я знала когда-то в Пидруиде?

— Он по-прежнему здесь.

— Надеюсь. Но он не виден — как солнце, когда его затмевает луна. Какая тень легла на тебя, Валентин? Какая тень легла на мир? Что-то загадочное произошло с тобой в Лабиринте. Но что? В чем причина?

— Лабиринт для меня страшное место, Карабелла. Возможно, я чувствовал, что замурован там, похоронен заживо, задыхаюсь… — Он покачал головой. Да, очень странно. Но теперь Лабиринт далеко позади. Как только мы покинули его, я почувствовал, что мое былое «я» возвращается, ко мне вновь пришли радость жизни, любовь, и я…

— Себя-то ты, может, и обманешь, но только не меня. Путешествие не доставляет тебе никакой радости. Поначалу ты с жадностью впитывал все, что только можно, — хотел везде побывать, все увидеть, все попробовать, — но ничего подобного больше нет. Я вижу по твоим глазам, по лицу. Ты живешь словно во сне. Неужели ты станешь отпираться?

— Да, я устаю. Признаюсь.

— Тогда прекрати процессию! Вернись на Гору, которую ты любишь, где всегда был счастлив!

— Я корональ. На короналя возложена священная обязанность являться народу, которым он правит. Это мой долг перед подданными.

— А в чем тогда твой долг перед собой?

Он пожал плечами.

— Пощады, миледи! Даже если мне скучно, а мне действительно скучно — не стану отрицать, что даже во сне слышу торжественные речи и вижу нескончаемые вереницы жонглеров и акробатов, — все же от скуки еще никто не умирал. Процессия — моя обязанность, и необходимо ее продолжать.

— Ну тогда отмени поездку на Зимроэль. Одного континента больше чем достаточно. У тебя и так уйдут месяцы лишь на то, чтобы возвратиться на Замковую гору, если ты будешь останавливаться по дороге в каждом крупном городе. А еще и Зимроэль? Пилиплок, Ни-мойя, Тил-омон, Нарабаль, Пидруид — потребуются годы, Валентин!

Он медленно покачал головой.

— Мне положено заботиться обо всех, а не только о тех, кто живет на Алханроэле.

— Я понимаю. — Карабелла взяла его за руку. — Но, может быть, ты слишком требователен к себе. Еще раз прошу: подумай о том, чтобы исключить Зимроэль из своих планов. Хорошо? Ну хоть пообещай, что подумаешь.

— Будь на то моя воля, я сегодня же вечером вернулся бы на Замковую гору. Но увы, я обязан продолжать путь.

— Ты надеешься сегодня ночью в Храме побеседовать с Повелительницей Снов?

— Да, но…

— Тогда дай слово, что, если тебе удастся связаться с ней, ты спросишь, следует ли ехать на Зимроэль. Пусть ее совет будет для тебя путеводной звездой, как бывало уже не раз. Обещаешь?

— Карабелла…

— Обещаешь? Только спроси!

— Хорошо. Спрошу. Это я обещаю.

Она лукаво посмотрела на него.

— Я похожа на сварливую жену, Валентин? Потому что давлю на тебя и пытаюсь настоять на своем? Но ты же знаешь, что это только из любви к тебе.

— Да, знаю, — сказал он, привлекая к себе и обнимая Карабеллу. Больше они не разговаривали, поскольку наступило время для восхождения на Алаизорские холмы — к Храму Повелительницы Снов. Уже опускались сумерки, когда они начали путь по узкой извилистой дороге. Позади них словно миллионы ярких самоцветов, небрежной рукой разбросанные по долине, мерцали и искрились огни Алаизора.

Иерарх Амбаргарда, рослая, осанистая женщина с колючим взглядом и ослепительно белыми волосами, ожидала посетителей у калитки. В то время, как восхищенные служители во все глаза разглядывали правителя Маджипура, она произнесла краткую и теплую приветственную речь — сказала, что он первый корональ, который посетил Храм после лорда Тиевераса во время его второй процессии, — и повела через сад. Вскоре в поле зрения появился сам Храм: длинное невысокое строение из светлого камня, без каких-либо украшений, даже суровое на вид, располагалось посреди обширного парка, величественного и очаровательного в своей простоте. Западный фасад, обращенный в сторону моря, полумесяцем огибал выступ утеса, а разнесенные под острыми углами крылья были направлены на восток.

По просторной галерее Валентин прошел в небольшой портик, казавшийся продолжением края утеса, и ненадолго задержался в нем — Карабелла и иерарх находились рядом, а Слит и Тунигорн остановились немного поодаль. Все хранили молчание. Здесь было восхитительно тихо: до короналя не доносился ни один звук, кроме разве что пения прохладного ветерка, без передышки задувавшего с северо-запада, и легкого шелеста алого плаща Карабеллы. Валентин смотрел вниз, на Алаизор. Огромный морской порт раскинулся у подножия утеса подобно гигантскому раскрытому вееру, протянувшись так далеко на север и юг, что границ его не было видно. Колоссальные проспекты темными спицами пересекали город из конца в конец, сходясь у отдаленного, еле различимого кольца обширных бульваров, где вздымались к небу шесть остроконечных обелисков: то была гробница лорда Стиамота, победителя метаморфов. А дальше виднелось только окутанное низкой дымкой темно-зеленое море.

— Пойдемте, мой лорд, — сказала Амбаргарда. — Последний свет дня уходит. Позвольте показать вам ваши покои.

Этой ночью он будет спать один в келейке рядом с молельней. Ему не придется ни есть, ни пить ничего, кроме вина толкователей снов, которое раскроет его душу перед Повелительницей. Когда Амбаргарда ушла, он повернулся к Карабелле:

— Я не забыл о своем обещании, любимая.

— Я знаю. Ах, Валентин, я молю только об одном: чтобы она велела тебе вернуться на Гору!

— А ты подчинишься, если она прикажет что-нибудь другое?

— Как я могу не подчиниться любому твоему решению? Ты корональ. Но я молюсь, чтобы она посоветовала тебе вернуться. Хороших сновидений, Валентин.

— Хороших сновидений, Карабелла.

Она ушла. Он постоял немного у окна, наблюдая, как темнота поглощает берег и море. Где-то к западу, далеко за горизонтом, лежит Остров Сна, владение его матери, где обитает милосердная и благословенная Повелительница Снов, наполняющая мудростью спящий мир. Валентин пристально смотрел в сторону моря, разыскивая среди туманов и сгущающейся тьмы — как будто достаточно было лишь напрячь зрение, чтобы увидеть, — сверкающие белые меловые уступы, на которых покоился остров.

Раздевшись, он лег на простую койку, составлявшую единственный предмет обстановки в комнате, и поднял кубок, наполненный темно-красным сонным вином. Сделав большой глоток густой сладкой жидкости, потом еще один, он откинулся на спину, ввел себя в транс, чтобы душа его открылась навстречу посланиям издалека, и стал дожидаться сна.

— Приди ко мне, матушка. Это я, Валентин.

Дремота приняла его в свои объятия, и он впал в забытье.

— Матушка…

— Повелительница…

— Матушка…

Худые долговязые фигуры вырывались из отверстий в земле и штопором ввинчивались в небесную высь. На стволах деревьев появлялись руки, валуны открывали желтые глаза, а у рек вырастали волосы. Он наблюдал и ждал, все глубже и глубже погружаясь в царство снов, шаг за шагом приближая свою душу к Повелительнице.

И вот он видит ее сидящей у восьмиугольного бассейна в своих чертогах из прекрасного белого камня во Внутреннем храме Острова. Она наклонилась вперед, как бы разглядывая свое отражение. Он приближается к ней и зависает в воздухе прямо у нее за спиной, смотрит вниз и видит в воде знакомый образ: темные блестящие волосы, пухлые губы, теплые любящие глаза, неизменный цветок за ухом, серебряная повязка на лбу.

— Матушка? — тихо окликает он. — Это Валентин.

Она поворачивается к нему, но его взору предстает лицо незнакомки: бледное, изможденное, хмурое, удивленное.

— Кто ты? — прошептал он.

— Но ведь ты знаешь меня! Я — Хозяйка Острова Сна!

— Нет… Нет!..

— И все-таки это я.

— Нет!

— Зачем ты пришел ко мне? Тебе не следовало приходить, потому что ты понтифекс, и скорее мне пристало искать тебя, а не наоборот.

— Понтифекс? Ты хотела сказать — корональ.

— Ах, я так сказала? Тогда я ошиблась.

— А моя матушка? Где она?

— Это я, Валентин.

И действительно, изможденное бледное лицо оказывается всего лишь маской, которая становится все тоньше и тоньше, пока не спадает словно лоскут старой кожи, чтобы открыть восхитительную улыбку его матери, завораживающе спокойный взгляд ее глаз. Но и этот образ в свою очередь исчезает, и перед ним возникает истинное лицо Повелительницы Снов: она плачет. Валентин тянется к ней, но его руки проходят сквозь нее, и он вдруг обнаруживает, что остался один.

Больше в ту ночь она не возвращалась, хоть он и разыскивал ее из видения в видение, бродил в пространствах столь пугающих, что он готов был с радостью покинуть их, если бы мог; в конце концов он оставил поиски и погрузился в глубокий, лишенный каких-либо образов сон.

Когда Валентин проснулся, утро было уже в разгаре. Он умылся и вышел из комнаты и обнаружил у входа Карабеллу — осунувшаяся, с покрасневшими глазами, она, похоже, вовсе не спала.

— Что скажет мой лорд? — сразу же спросила она.

— Я ничего не смог узнать. Мои сновидения оказались пустыми, а Повелительница Снов не стала со мной разговаривать.

— Ах, любимый, как жаль!

— Сегодня я попытаюсь еще раз. Возможно, я выпил слишком много или, наоборот, слишком мало сонного вина. Иерарх даст мне совет. Ты что-нибудь ела, Карабелла?

— Давно. Но я позавтракаю с тобой, если хочешь. Слит хочет тебя видеть. Ночью пришло какое-то срочное сообщение, и он все рвался к тебе, но я не пустила.

— Что за сообщение?

— Он мне ничего не сказал. Послать за ним прямо сейчас?

Валентин кивнул.

— Я подожду там, — сказал он, показывая на выходящий к морю портик.

Слит привел с собой какого-то незнакомца: худощавого гладкокожего человека с вытянутым лицом, широким лбом и угрюмым взглядом. Тот торопливо сделал знак Горящей Звезды и уставился на Валентина так, будто корональ был каким-то инопланетным существом.

— Ваша светлость, это И-Уулисаан, который ночью прибыл с Зимроэля.

— Необычное имя, — заметил Валентин.

— Наш род носит его уже много поколений, мой лорд. Я имею отношение к сельскохозяйственному управлению в Ни-мойе и доставил вам дурные вести с Зимроэля.

Валентин почувствовал, как у него сжалось сердце. И-Уулисаан подал пачку бумаг.

— Здесь все описано, мой лорд: все подробности каждого заболевания, район распространения, размеры ущерба…

— Заболевания? Какие заболевания?

— В сельскохозяйственных районах, мой лорд. В Дюлорне вновь появилась лусавендровая ржавчина, а к западу от ущелья наблюдается вымирание деревьев нийк; поражены также стаджа и глейн, а корневые долгоносики напали на рикку и милайл в…

— Мой лорд! — вдруг закричала Карабелла. — Смотрите, смотрите туда!

Он резко повернулся к ней. Она показывала на небо.

— Что это?

Валентин с тревогой посмотрел вверх. Там, несомая свежим ветерком, перемещалась диковинная армада крупных, сверкающих на солнце, прозрачных существ. Ничего подобного ему видеть не доводилось. Они появились внезапно, с запада. Их круглые тела равнялись в поперечнике росту среднего человека, а формой напоминали перевернутые блистающие чаши, из которых во все стороны торчали прямые мохнатые лапы. Глаза, расположенные на головах двойными рядами, походили на черные бусины размером с человеческий кулак и ослепительно сияли на солнце. Они пролетали по небу сотнями, если не тысячами; перелетная стая, поток фантастических призраков.

— Что за чудовища! Как самое страшное из посланий Короля Снов! — воскликнула Карабелла.

В изумлении и ужасе наблюдал Валентин за полетом кошмарных тварей, которые то опускались, то поднимались по юле ветра. С храмового двора донеслись тревожные крики. Валентин кивком позвал Слита и побежал во двор, где увидел посреди лужайки иерарха Амбаргарду, водившую вокруг себя излучателем. Воздух кишел летающими существами. Некоторые из них устремлялись к земле. Амбаргарда с полудюжиной служителей старалась уничтожать их до приземления; но несколько десятков сумели все же прорваться сквозь заслон. Они оставались лежать неподвижно, однако на изумрудно-зеленой лужайке тут же появлялись желтые проплешины размером вдвое или втрое больше самих чудовищ.

Через несколько минут все закончилось. Летающие существа проплыли дальше на восток, но парк выглядел так, будто его забросали горящими факелами. Амбаргарда заметила Валентина и, опустив излучатель, медленно подошла к нему.

— Что это было? — спросил он.

— Ветряные пауки, мой лорд.

— Я ни разу не слышал о них. Они водятся в этих местах?

— Благодарение богам, мой лорд, нет! Они прилетают с Зимроэля, с гор за Кинтором. Каждый год во время брачного сезона они поднимаются в небо, а во время полета спариваются и сбрасывают оплодотворенные яйца, которые более низкими потоками воздуха уносятся в противоположном направлении, на восток, где из них вылупляются детеныши. А взрослых пауков уносит ветром в море. Иногда они даже достигают берегов Алханроэля.

Слит с гримасой отвращения приблизился к валявшемуся неподалеку пауку. Тот лежал спокойно, почти неподвижно, лишь изредка подергивая толстыми мохнатыми лапами.

— Держитесь от него подальше! — крикнула Амбаргарда. — Он весь ядовит! — Она подозвала служителя, и тот уничтожил паука выстрелом из излучателя. Иерарх вновь обратилась к Валентину: — До спаривания они достаточно безобидны и питаются листьями, молодыми веточками и тому подобными вещами. Но как только сбрасывают яйца, становятся опасными. Сами видите, что они сделали с травой. Нам придется все выкапывать, иначе здесь ничего больше не вырастет.

— И такое происходит каждый год? — спросил Валентин.

— О, нет-нет, благодарение Божеству! Большая их часть гибнет в море. Они забираются в такую даль крайне редко. Но когда это случается… Ах, мой лорд, дурное предзнаменование!

— И когда это было в последний раз? — спросил корональ.

Лицо Амбаргарды выражало замешательство. Наконец она сказала:

— В год смерти вашего брата лорда Вориакса, мой лорд.

— А до того?

Губы у нее задрожали.

— Не помню. Может быть, лет за десять до его гибели или за пятнадцать.

— Не в тот ли год, случайно, когда умер лорд Малибор?

— Мой лорд… простите меня…

— Вам не за что извиняться, — спокойно сказал Валентин. Он отошел от остальных и встал в стороне, разглядывая выжженные пятна на изуродованной лужайке. В Лабиринте, подумал он, короналя за праздничным столом терзали темные видения. На Зимроэле болезни уничтожают урожай. На Алханроэль, суля неведомые беды, налетели ветряные пауки. А когда я во сне призвал свою мать, то увидел незнакомое лицо. Разве не ясен общий смысл всего происходящего? Да. Ясен как день.

— Слит! — окликнул он.

— Да, ваша светлость?

— Разыщи Эйзенхарта и распорядись, чтобы он готовил флот. Мы отплываем, и как можно скорее.

— На Зимроэль, мой лорд?

— Сначала на Остров — мне необходимо пообщаться с Повелительницей Снов. А потом на Зимроэль.

— Валентин! — Карабелла пристально смотрела на короналя; в ее глазах застыло странное выражение, по лицу разлилась бледность. Сейчас она больше походила на ребенка — испуганного малыша, чью душу унес в ночь Король Снов. — Какое зло поразило наш мир, мой лорд? — спросила она еле слышно. — Что будет с нами, мой лорд? Скажи мне: что будет с нами?

 

Глава 1

— Твое задание — добраться до Эртсуд-Гранда, — сказал ему наставник, — Маршрут пролегает по открытой местности к югу от дороги на Пинитор. Оружие — дубинка и кинжал. На пути тебя подстерегают семь хищников: вурхейн, малорн, зейль, кассай, мин-моллитор, вейхант и зитун. Они опасны, и если ты позволишь застать себя врасплох, тебе не поздоровится.

Хиссун прятался за неохватным стволом газана, настолько узловатым и искривленным, что ему спокойно можно было дать десять тысяч лет, и, выглядывая из-за дерева, изучал протянувшуюся внизу длинную и узкую долину. Полная тишина. Он не видел ни своих соучеников, ни хищников.

Шел третий день охоты, а ему оставалось пройти еще двенадцать миль. Местность, по которой он двигался, кого угодно могла привести в уныние: лишенный всякой растительности склон, усеянный гранитными обломками. Вполне возможно, что стоит ему только ступить на этот склон, как тут же начнется оползень, который потащит его за собой вниз, на усеянное камнями глубокое дно долины. Хотя задания были всего-навсего учебными, он знал, что в случае оплошности наверняка погибнет.

Но мысль о том, чтобы вернуться назад тем же путем и попробовать спуститься где-нибудь в другом месте, была еще менее привлекательной. Снова пробираться узким уступом по тропинке, что извивается и петляет по отвесной стене утеса, когда перед тобой пропасть глубиной в триста футов, в которую можно свалиться после любого неверного шага; ползти под этими гнусными выступами, уткнувшись носом в землю, в то время как над твоим затылком остается не больше половины фута свободного пространства, — нет уж, увольте. Лучше довериться каменному полю впереди, чем пытаться повернуть назад. Кроме того, где-то там все еще рыщет вурхейн — один из семи хищников. Счастливо избежав серповидных клыков и огромных загнутых когтей, Хиссун не испытывал особого желания сталкиваться со зверем во второй раз.

Используя дубинку в качестве посоха, он осторожно ступил на каменистое поле.

На таком удалении от вершины Замковой горы, гораздо ниже слоя облаков, постоянно окутывавшего огромную гору где-то на середине ее высоты, яркое солнце палило нещадно. Отражаясь от вкраплений на разбросанных по склону огромных кусках гранита, его ослепительные лучи били прямо в глаза.

Хиссун осторожно поставил ногу, подался вперед и нащупал камень, способный выдержать его вес. Потом сделал еще шаг… и еще… Несколько больших обломков сорвались со своих мест и полетели кувыркаясь, переворачиваясь и подскакивая вниз по склону, сверкая как маленькие зеркальца.

Пока вроде бы весь склон обрушиваться не собирается. Хиссун продолжал путь. После вчерашнего перехода через высокий, продуваемый ветрами перевал икры и колени нестерпимо болели, и спускаться было очень тяжело. Ремни заплечного мешка врезались в тело. Хотелось пить, а голова слегка побаливала: воздух на этом участке Замковой горы был разреженным. Временами Хиссун страстно желал вновь оказаться в Замке и корпеть там над учебниками конституционного права и древней истории, изучать которые он был обречен в течение последних шести месяцев. Он не смог удержаться от улыбки при мысли о том, как в самые тяжкие дни учебы тоскливо считал дни до того момента, когда его освободят от книг и он отправится навстречу приключениям, чтобы пройти испытание на выживание. Теперь же, напротив, дни, проведенные в библиотеке Замка, представлялись не столь уж и тягостными, а поход казался чрезмерно утомительным экзаменом.

Он поднял голову. Такое впечатление, что солнце занимает полнеба. Он прикрыл глаза ладонью.

Прошел почти год с тех пор, как Хиссун покинул Лабиринт, но он так и не привык к висящему в небе огненному шару, к прикосновению его жарких лучей. Иногда он наслаждался непривычным теплом — присущая всем обитателям Лабиринта бледность давно уже сменилась густым золотистым загаром, — но солнце по-прежнему страшило его, бывали моменты, когда ему хотелось спрятаться, зарыться на тысячу футов под землю — туда, куда не проникает солнечный свет.

«Идиот! Дурачина! Солнце — не враг тебе! Вперед! Вперед!»

Далеко на западе, у самого горизонта, он увидел черные башни Эртсуд-Гранда. А скопление серых теней с другой стороны — это Гоикмар, из которого он отправился в путь. По его расчетам, он прошел не больше двадцати миль — сквозь жару и жажду, через пылевые озера и древние моря из пепла, вниз по закручивающимся спиралью фумаролам, по полям звенящей металлической лавы. Он сумел отделаться от кассая, зверя с подергивающимися усами и белыми глазами-тарелками, что преследовал его чуть ли не полдня. Прибегнув к древнему приему, он одурачил вурхейна: заставил его идти на запах сброшенной туники, а сам воспользовался тропой, слишком узкой для столь крупного зверя. Оставалось пять хищников. Малорн, зейль, вейхант, мин-моллитор, зитун.

Странные названия. Странные, неизвестно откуда взявшиеся животные. Возможно, это искусственно выведенные создания вроде шакунов, порождения забытых колдовских наук древности. Но зачем было создавать таких чудовищ? Зачем понадобилось выпускать их на свободу на Замковой горе? Только для испытания и закалки молодого поколения знати? Хиссун попытался представить, что будет, если вдруг из этого каменного крошева появится вейхант и неожиданно бросится на него: «Если ты позволишь застать себя врасплох, тебе не поздоровится. Да, не поздоровится». Но способны ли они его убить? В чем смысл этого испытания? Отшлифовать навыки выживания у юных кандидатов в рыцари или избавиться от непригодных? Насколько знал Хиссун, одновременно с ним по тридцатимильной зоне полигона пробирались примерно три десятка молодых людей. Сколько из них достигнет Эртсуд-Гранда?

Он-то уж, во всяком случае, дойдет. В этом Хиссун не сомневался.

Осторожно проверяя дубинкой устойчивость камней, он спускался вниз по гранитному склону. На полпути произошла первая неприятность: огромная, надежная на вид треугольная плита вдруг покачнулась, едва он слегка наступил на нее левой ногой. В течение какого-то мгновения он отчаянно пытался сохранить равновесие, балансируя и размахивая руками, а потом начал падать вперед. Дубинка выскочила из его руки, а когда он споткнулся, вызвав небольшой камнепад, правая нога провалилась до бедра в расщелину между двумя острыми как бритва огромными плитами.

Он цеплялся за что попало и сумел-таки удержаться. Камни под ним оставались неподвижными. Но вся нога горела, ощущение жжения было нестерпимым. Сломана? Разрыв связок? Растяжение мышц? Он начал медленно вытаскивать ногу. Штанина располосована от бедра до икры, из глубокого пореза обильно течет кровь. Но, кажется, ничего серьезного не произошло, и эта рана, а также дрожь в паху назавтра дадут о себе знать лишь легкой хромотой. Подобрав дубинку, он осторожно продолжил путь.

Поверхность склона постепенно стала иной: огромные обломки плит сменились мелким щебнем, который так и норовил выскользнуть из-под ног. Хиссун приспособился идти медленной скользящей походкой, поворачивая ступни боком и раздвигая гравий перед собой. Боль в поврежденной ноге заставляла его стискивать зубы, но теперь он шагал достаточно уверенно, и впереди уже виднелось дно склона.

Он дважды оступился на щебне. В первый раз он проскользил лишь несколько футов, во второй же проехал ярдов десять вниз по склону, удержавшись от падения до самого низа лишь тем, что уперся в щебенку ногами и зарылся ступнями на шесть-семь дюймов в глубину, одновременно отчаянно пытаясь ухватиться за что-либо руками.

Поднявшись, он не смог отыскать свой кинжал. Безуспешно пошарив в щебне, он в конце концов пожал плечами и отправился дальше. Все равно, утешал он себя, при встрече с вейхантом или мин-моллитором от него никакого толку. Но все же кинжала ему будет недоставать — клинком было удобно выкапывать съедобные клубни или срезать кожуру с плодов.

Достигнув дна склона, Хиссун увидел, что долина переходит в широкое каменистое плато — сухое, зловещее; тут и там торчали безлистные газановые деревья древнего вида, имевшие обычную для них причудливо изогнутую форму. Но чуть подальше к востоку тесно стояли другие деревья: тонкие, высокие, с пышными кронами. Они сулили воду, и он направился в их сторону.

Но вожделенный зеленый островок оказался куда дальше, чем казалось на первый взгляд. Он брел уже час, но, судя по всему, ни на шаг не приблизился к цели. Раненая нога быстро немела. Во фляге не осталось ни капли воды. А перевалив через гребень небольшой гряды, Хиссун обнаружил, что на той стороне его поджидает малорн.

Более омерзительную тварь было трудно себе представить: мешковатое овальное туловище на десяти длиннющих V-образных лапах, поддерживающих грудь животного на высоте трех футов от земли. Восемь ног заканчиваются широкими подушечками, а две передние снабжены клешнями и когтями. На всем протяжении туловища сверкают налитые кровью глаза. Длинный загнутый хвост щетинится жалами.

— Чтобы убить тебя, хватило бы и зеркала! — сказал ему Хиссун. — Стоит тебе только увидеть свое отражение, как ты перепугаешься до смерти!

Малорн издал негромкий шипящий звук и медленно двинулся на него, пощелкивая клешнями и словно что-то пережевывая. Хиссун поднял дубинку и стал ждать. Бояться нечего, говорил он себе, главное — не впадать в панику: ведь смысл этого испытания состоит не в том, чтобы погубить ученика, а лишь в том, чтобы закалить его волю и, возможно, понаблюдать за его поведением в минуту опасности.

Он подпустил малорна на десять ярдов, поднял камень и запустил им зверю в морду. Малорн, не замедлив движения, легко отбил камень в сторону. Хиссун осторожно сместился левее, в седловину на гребне, стараясь держаться повыше и сжимая дубинку обеими руками. Малорн не производил впечатления ловкого или стремительного зверя, но Хиссун предпочитал сражаться с хищником, стоя на возвышении.

— Хиссун?

Голос раздался сзади.

— Кто там? — не оборачиваясь, спросил Хиссун.

— Альсимир. — Кандидат в рыцари из Перитола, на год или два старше Хиссуна.

— У тебя все в порядке? — спросил Хиссун.

— Я ранен. Малорн меня ужалил.

— Сильно?

— Рука вздувается. Яд.

— Сейчас подойду. Но сначала…

— Осторожно! Он прыгает!

И действительно, малорн, похоже, сгибал лапы перед прыжком. Хиссун ждал, с трудом сохраняя равновесие и слегка покачиваясь. Бесконечно долго ничего не происходило. Казалось, время застыло; Хиссун терпеливо наблюдал за малорном. Он был совершенно спокоен: в его душе не оставалось места страху, неуверенности, размышлениям о дальнейшем ходе событий.

Внезапно зверь оттолкнулся от земли всеми лапами и оказался в воздухе, и в то же самое мгновение Хиссун рванулся вниз по склону, навстречу парящему малорну, чтобы тот в своем могучем прыжке перелетел через него.

Когда малорн оказался у него над головой, юноша бросился на землю, чтобы избежать колющего удара смертоносным хвостом. Сжимая дубинку обеими руками, он изо всех сил ткнул ею вверх, норовя продырявить чудовищное брюхо. Послышался свист воздуха; от боли малорн замолотил лапами, его когти чуть было не зацепили Хиссуна.

Малорн приземлился на спину в нескольких футах от Хиссуна; тот подскочил поближе и, увернувшись от дергающихся лап, дважды всадил дубинку в брюхо зверю. Затем он отступил. Малорн продолжал слабо шевелиться. Тогда Хиссун отыскал самый большой валун, какой только смог поднять, и с размаху опустил его на малорна. Агония прекратилась. Хиссун отвернулся и оперся на дубинку — его бросало то в дрожь, то в пот, в животе все бурлило и переворачивалось… Но вскоре к нему вернулось хладнокровие.

Альсимир лежал футах в пятидесяти вверх по склону, зажав правой рукой распухшее до невероятных размеров левое плечо. Его лицо пылало, глаза потускнели. Хиссун присел рядом.

— Дай кинжал. Свой я потерял.

— Возьми… там…

Хиссун решительно отрезал рукав. Его взгляду открылась рана в форме звезды, прямо над бицепсом. Кончиком кинжала он крест-накрест надрезал эту звезду, надавил, высосал кровь, сплюнул, опять надавил. Альсимира трясло как в лихорадке, он стонал и пару раз даже вскрикнул. Вскоре Хиссун вытер рану насухо и начал рыться в своей сумке в поисках бинта.

— Думаю, этого достаточно, — сказал он. — Если ничего не случится, завтра примерно в это же время ты будешь в Эртсуд-Гранде, где тебя подлечат как следует.

Альсимир со страхом посмотрел на поверженного малорна.

— Я пытался увернуться от него, так же как и ты, а он вдруг прыгнул и ужалил меня. Наверное, он ждал моей смерти, чтобы сожрать. Если бы не ты…

— Экая уродина. — Хиссун поежился. — На картинке в учебнике он не выглядит и вполовину так мерзко.

— Ты его убил?

— Возможно. Интересно, имеем ли мы право убивать их? А вдруг они понадобятся для испытаний на следующий год?

— Их трудности, — заметил Альсимир. — Если уж они послали нас навстречу этим страшилищам, то нечего обижаться, если мы случайно убьем одно из них. О, Повелительница, до чего же больно!

— Пошли. До конца пойдем вместе.

— Но это против правил, Хиссун.

— Ну и что? Неужели ты думаешь, что я оставлю тебя одного, в таком состоянии? Идем. Пусть нас выгонят, если хотят. Я убил малорна, я спас раненого — ладно, испытание я не выдержал. Зато завтра я буду жив. И ты тоже.

Хиссун помог Альсимиру подняться на «Ноги, и они медленно пошли в сторону видневшихся вдалеке зеленых деревьев. Внезапно Хиссуна заколотила запоздалая дрожь. Нет, похоже, он не скоро забудет кошмарную тварь у себя над головой, кольцо из красных выпученных глаз, мягкое подбрюшье…

С каждым шагом Хиссун становился все спокойнее. Он попытался представить лорда Валентина сражающимся с малорнами, зейлями и зитунами в этой злосчастной долине. Или Элидата, или Диввиса, или Мириганта. Наверняка в дни подготовки к рыцарскому званию они прошли точно такое же испытание, и, может быть, тот же самый малорн шипел и щелкал челюстями на юного Валентина двадцать лет назад. Хиссуну все это казалось несколько нелепым: какое отношение имеет возня со всякой живностью к обучению искусству государственного управления? Несомненно, рано или поздно он поймет эту связь. А пока ему надо думать об Альсимире, а также о зейле, вейханте, мин-молли-торе и зитуне. Как бы то ни было, ему еще обязательно придется столкнуться с одним или двумя хищниками: вероятность встретиться со всеми семью слишком мала. Но до Эртсуд-Гранда остается миль десять, а дорога выглядит так неприветливо и сурово. Вот, значит, какова развеселая жизнь на Замковой горе? Зубрить по восемь часов в день указы всех короналей и понтифексов от Дворна до Тиевераса, отвлекаясь лишь на непродолжительную прогулку в эти негостеприимные места, чтобы сразиться с малорнами и зитунами? А где же праздники и развлечения? Где увеселительные поездки по паркам и заповедникам? По-видимому, представления обитателей равнины о жизни знати на Горе весьма приукрашены.

Хиссун бросил взгляд на Альсимира.

— Как дела?

— Сильная слабость. Но опухоль вроде пошла на убыль.

— Мы промоем рану, коща дойдем до тех деревьев. Там должна быть вода.

— Не появись ты как раз в тот момент, я бы погиб.

— Не я, так кто-нибудь другой. — Хиссун лишь пожал плечами. — Этот путь удобнее всего.

— Не понимаю, зачем тебя заставляют проходить это испытание, — после недолгого молчания вновь заговорил Альсимир.

— Ты о чем?

— Я имею в виду, заставляют подвергаться такому риску.

— Почему бы и нет? Все кандидаты должны пройти через него.

— Лорд Валентин имеет на тебя особые виды. Я слышал на прошлой неделе, как Диввис говорил об этом Стазилейну.

— Ну да, конечно, меня ждут великие дела. Главный конюший. Верховный ловчий.

— Я не шучу. Как ты знаешь, Диввис завидует тебе. И побаивается, поскольку ты — фаворит короналя. Диввис мечтает стать короналем — это всем известно. И он считает, что ты стоишь на его пути.

— У тебя, по-моему, горячка началась от яда.

— Поверь мне, Хиссун, Диввис видит в тебе угрозу.

— И зря. У меня не больше шансов стать короналем, чем… чем у Диввиса. Наиболее вероятный преемник Элидат. А лорд

Валентин, как мне удалось узнать, собирается оставаться короналем так долго, как только сможет.

— Да говорю же тебе…

— Ничего не говори. Прибереги-ка лучше силы для перехода. До Эртсуд-Гранда как минимум двенадцать миль. А по дороге нас поджидают еще четыре зверюги.

 

Глава 2

Вот сон пиуривара Фараатаа.

Наступил Час Скорпиона, и вскоре солнце поднимется над Велализиером. Сразу за воротами города, вдоль дороги, известной когда-то под названием Дорога Прощания, но которая отныне будет зваться Дорогой Возвращения, собралась огромная процессия, вытянувшаяся чуть ли не до горизонта. Впереди стоит Грядущий Принц, окутанный изумрудным облаком. За ним — четверо в обличиях Красной Женщины, Слепого Великана, Человека Без Кожи и Последнего Короля. Затем следуют четверо пленников, связанных провисшими жгутами; а за ними — многочисленный народ пиуриваров: Те, Кто Возвращается.

Фараатаа парит высоко над городом, легко перемещаясь в любую точку на всем его протяжении, одним взглядом охватывая его во всей его необъятности, и не видит ни одного изъяна: все отстроено заново, стены восстановлены, башни воздвигнуты вновь, упавшие колонны поставлены прямо. По акведукам вновь течет вода, цветут сады, удалены сорняки и кустарники, заполнившие все щели, город очищен от песчаных заносов.

Лишь Седьмой храм оставлен в том же виде, что и во времена Падения: плоская поверхность, одно лишь основание в окружении каменных обломков. Фараатаа парит над ним и мысленно проносится сквозь темный океан времен назад, чтобы увидеть Седьмой храм таким, каким он был до разрушения, — и перед ним возникает картина Осквернения.

А вон, смотри! На Столах Богов готовится нечестивое жертвоприношение. На обоих столах лежат огромные водяные короли, все еще живые, беспомощные из-за собственной тяжести; их крылья слабо шевелятся, шеи изогнуты, глаза сверкают от ярости или страха. Крошечные фигурки копошатся вокруг двух исполинов, готовясь к совершению запретного обряда. Фараатаа содрогается. Фараатаа плачет, и слезы его хрустальными шариками падают на далекую землю. Он видит сверкание длинных ножей; он слышит рев и хрип водяных королей; он видит, как отрезаются куски мяса. Он хочет крикнуть народу: «Нет, нет, это чудовищно, мы понесем страшную кару» — но что толку, что толку? Все это произошло тысячи лет назад. И он продолжает плыть по воздуху, продолжает наблюдать. Как муравьи, нечестивцы растекаются по городу, и каждый несет кусок водяного короля на высоко поднятых руках, и они идут с жертвенным мясом к Седьмому храму, швыряют его в погребальный костер и поют Песнь Огня. «Что вы делаете? — кричит Фараатаа, но его никто не слышит, — Вы сжигаете наших братьев!» И вздымается дым, черный и густой; и этот дым жжет глаза Фараатаа, и он больше не может удержаться в воздухе и падает, падает, падает… Осквернение свершилось, и город обречен, и весь мир будет потерян вместе с ним.

И вот на востоке появляется первый свет дня, который проходит через весь город и освещает полумесяц, установленный на высоком шесте над основанием Седьмого храма. Грядущий Принц подает знак поднятой рукой. Процессия начинает движение. По мере продвижения Те, Кто Возвращается время от времени видоизменяются в соответствии с учением Книги Водяных Королей. Они последовательно принимают формы, которые зовутся Пламя, Поток, Падающий Лист, Клинок, Пески, Ветер. Проходя Площадку Неизменяемости, они вновь превращаются в настоящих пиуриваров и сохраняют это обличие.

Грядущий Принц заключает в объятия каждого из четырех узников. Затем их ведут к алтарям над Столами Богов. Красная Женщина и Человек Без Кожи ведут младшего короля и его мать к восточному столу, где когда-то, в ночь святотатства, погиб водяной король Низнорн. Слепой Великан и Последний Король провожают старшего короля и того, кто приходит ночью во сне, к западному столу, где осквернителями был предан смерти водяной король Домситор.

Грядущий Принц стоит один над Седьмым храмом. Его окутывает алое облако. Фараатаа опускается, сливается с ним и становится им: теперь они одно целое.

— Вначале было Осквернение, когда безумие обуяло нас и мы совершили грех по отношению к нашим морским братьям, — восклицает он. — А когда пелена спала с наших глаз и мы осознали дело рук своих, за тот грех мы разрушили наш великий город и отправились в изгнание. Но мало того, на нас были насланы издалека полчища врагов, и они забрали у нас все, что мы имели, и вытеснили нас в пустынные места, и это стало нашей карой, поскольку мы согрешили перед нашими морскими братьями. И мы блуждали, претерпевали огромные страдания, и лик Наивысшего отвернулся от нас, пока не наступил конец искуплению, и мы не собрались с силами, чтобы сбросить угнетателей и вернуть себе все, что было нами утеряно за тот древний грех. И было предсказано, что среди нас появится принц и он выведет нас из изгнания, когда наступит конец искуплению.

— Наступило время искупления! — отвечают все. — Наступило время Грядущего Принца!

— Грядущий Принц явился!

— Ты — Грядущий Принц!

— Я — Грядущий Принц! — восклицает он. — Теперь все грехи прощены! Теперь все долги оплачены! Мы прошли через искупление и очистились. Исполнители кары изгнаны из нашей страны. Водяные короли получили возмещение. Велализиер отстроен. Жизнь наша начинается заново.

— Наша жизнь начинается заново! Наступило время Грядущего Принца!

Фараатаа поднимает жезл, сверкающий огнем в утреннем свете, и подает знак тем, кто ждет возле двух Столов Богов. Четырех пленников выталкивают вперед. Сверкают четыре длинных ножа, и мертвые короли падают, и короны катятся в пыль. Столы омыты кровью захватчиков. Сыграно последнее действие. Фараатаа воздевает руки.

— Теперь придите и восстановите вместе со мной Седьмой храм!

Пиуривары устремляются вперед. Они собирают разбросанные камни храма и под руководством Фараатаа укладывают их туда, где они лежали когда-то.

Когда все заканчивается, Фараатаа становится на самую вершину и смотрит вдаль, в морскую ширь, где собрались на просторе водяные короли. Он видит, как они бьют своими огромными крыльями по поверхности воды. Он видит, как они поднимают свои громадные головы и фыркают.

— Братья! Братья! — зовет их Фараатаа.

— Мы слышим тебя, земной брат.

— Враг уничтожен. Город вновь освящен. Седьмой храм поднялся заново. Закончено ли наше искупление, о, братья?

И они отвечают:

— Закончено. Мир очищен, и начинается новая эпоха.

— Прощены ли мы?

— Вы прощены, о, земные братья.

— Мы прощены! — восклицает Грядущий Принц.

И все протягивают к нему руки, и видоизменяются, и становятся поочередно Звездой, Туманом, Тьмой, Лучом, Пещерой.

И остается только одно: простить тех, кто совершил изначальный грех, кто с тех пор оставался пленником этих развалин. Грядущий Принц простирает к ним руки и говорит им, что висевшее над ними проклятие снято и что они отныне свободны.

И камни павшего Велализиера отпускают своих мертвецов, и вылетают их души, бледные и прозрачные; они обретают жизнь и краски; и они танцуют, видоизменяются и издают крики радости.

И вот что они выкрикивают:

— Славься, Грядущий Принц, который есть Король Сущий!

Таким был сон пиуривара Фараатаа, когда тот лежал на ложе из листьев пузырчатки под огромным деревом двикки в провинции Пиурифэйн, а над ним накрапывал дождик.

 

Глава 3

— Позовите И-Уулисаана, — велел корональ.

По всему столу лорда Валентина в его каюте на борту флагманского судна «Леди Тиин» были разложены испещренные пометками и надписями карты и планы пораженных болезнями районов Зимроэля. Шел третий день плавания. Эскадра из пяти кораблей под командованием верховного адмирала Эйзенхарта вышла из Алаизора, держа курс в сторону порта Нуминор на северо-восточном побережье Острова Сна. Путешествие обещало занять много недель даже при попутном ветре, а сейчас, как назло, дул встречный.

В ожидании советника по сельскому хозяйству Валентин еще раз просмотрел документы, приготовленные для него И-Уули-сааном, и те, которые он затребовал из исторических архивов. После отплытия из Алаизора он перелистывал их, наверное, раз в пятидесятый, но от того сведения, которые в них содержались, не становились более радостными.

Валентин знал, что болезни растений появились вместе с земледелием. Каким бы благодатным миром ни был Маджипур, он не мог полностью избежать таких напастей, чему в архивах имелось достаточно подтверждений. Болезни, засуха, насекомые наносили серьезный урон урожаям при более чем десяти правителях, а основные невзгоды выпадали по крайней мере на пять эпох: при Сетифоне и лорде Станидоре, при Трайме и лорде Вильди-варе, при Струине и лорде Гуаделуме, при Канабе и лорде Сирруте, а также во времена Синьора и лорда Меликанда в седой древности.

Но то, что происходило сейчас, выглядело куда более угрожающим, думал Валентин, и дело не только в том, что о тех случаях известно лишь по архивным делам, а нынешняя беда случилась именно сегодня. Население Маджипура неизмеримо выросло: сейчас оно составляет двадцать миллиардов, в то время как в эпоху Струина народу было раз в шесть меньше, а в годы правления Синьора и вообще горстка. При столь громадном населении, если погибнет сельское хозяйство, непременно наступит голод, да и само государство может потерпеть крах. Валентин отлично понимал, что в отличие от большинства цивилизаций стабильность жизни на Маджипуре в течение стольких тысячелетий основана на чрезвычайном благополучии жизни. Поскольку никому и никогда не приходилось испытывать истинной нужды в чем-либо, существовало почти всеобщее молчаливое согласие по поводу установленного порядка вещей и даже неравенства в обществе. Но стоит только лишить людей уверенности в сытом, безбедном существовании, как все остальное может развалиться за одну ночь.

А все эти его темные сны, видения хаоса и странные предзнаменования — ветряные пауки над Алханроэлем и тому подобное — по капле вливали в его душу ощущение грозной, невообразимой опасности.

— Мой лорд, пришел И-Уулисаан, — доложил Слит. В каюту вошел советник по сельскому хозяйству. Вид у него был неуверенный и смущенный. Он неуклюже пытался изобразить знак Горящей Звезды, как того требовал этикет. Валентин терпеливо мотнул головой и жестом пригласил И-Уулисаана садиться. Показав отмеченную красным зону вдоль ущелья Дюлорн, он спросил:

— Каково значение лусавендры?

И-Уулисаан ответил:

— Велико, мой лорд. Она составляет основу ассимиляции углеводов во всех северных и западных районах Зимроэля.

— А что можно сделать при большой нехватке лусавендры?

— Восполнить запасы продовольствия такими культурами, как стаджа.

— Но стаджа тоже охвачена болезнью!

— Совершенно верно, мой лорд. И милайл, который имеет примерно такую же пищевую ценность, также поражен корневыми долгоносиками — я вам уже говорил об этом. Отсюда следует, что территория Зимроэля на указанном участке окажется зараженной примерно через шесть-девять месяцев…

Кончиком пальца И-Уулисаан обвел на карте широкий кружок, захватывавший Ни-мойю на востоке и Пидруид на западном побережье, а на юге — Велатис.

Валентин прикинул, какова численность населения в этих местах. Миллиарда два с половиной, пожалуй? Он попытался представить два с половиной миллиарда голодных людей, привыкших к изобилию пищи. И если они наводнят Тил-омон, Нарабаль, Пидруид…

— Житницы империи какой-то срок смогут обеспечивать нуждающихся. А тем временем мы постараемся обуздать болезни. Насколько я понимаю, лусавендровая ржавчина уже появлялась лет сто назад, но тогда с ней удалось справиться.

— Лишь за счет чрезвычайных мер, мой лорд. В нескольких провинциях был объявлен карантин. Сжигали целые фермы, а потом еще и снимали верхний слой почвы. Все это обошлось в миллионы реалов.

— Что деньги, если люди голодают? Мы снова сделаем то же самое. Как ты полагаешь, сколько времени потребуется, чтобы выправить ситуацию, если мы незамедлительно начнем действовать в тех районах, где выращивается лусавендра?

И-Уулисаан помолчал немного, машинально потирая пальцами свои странно широкие, заостренные скулы, и наконец сказал:

— Не меньше пяти лет. Скорее даже десять.

— Это невозможно!

— Ржавчина распространяется очень быстро. Пока мы тут беседуем, мой лорд, заразилась, должно быть, тысяча акров. Самое главное — локализовать болезнь, а уже потом — уничтожить.

— А заболевание нийков? Оно распространяется так же быстро?

— Еще быстрее, мой лорд. И кажется, это связано с уменьшением количества стаджи, которая, как правило, растет вместе с нийком.

Валентин посмотрел на переборку каюты и не увидел ничего, кроме серой пустоты.

После продолжительной паузы он обратился к И-Уулисаану:

— Мы справимся, чего бы это ни стоило, и я хочу, И-Уулиса-ан, чтобы ты разработал планы борьбы с каждой из этих болезней. Мне нужно оценить затраты. Можешь это сделать?

— Да, мой лорд.

— Нам необходимо объединить усилия с понтифексом, — обратился Валентин теперь уже к Слиту. — Передай Эрманару, чтобы он срочно установил контакт с министром сельского хозяйства из Лабиринта — пусть выяснит, известно ли им, что происходит в Зимроэле, что они собираются предпринять… ну и так далее.

— Мой лорд, — вмешался в разговор Тунигорн, — я только что разговаривал с Эрманаром. Он уже связался с понтифексом.

— И что?

— В министерстве сельского хозяйства ничего не знают. Собственно говоря, сама должность министра в настоящий момент не занята.

— Не занята? Как это может быть?

Тунигорн невозмутимо ответил:

— Я полагаю, что в силу недееспособности понтифекса Тиевераса многие высокие должности в течение последних нескольких лет остаются вакантными. Это в определенной степени парализует работу понтифексата, мой лорд. Но подробнее об этом вам может рассказать Эрманар, поскольку он является основным связующим звеном с Лабиринтом. Послать за ним?

— Пока не надо, — вяло ответил Валентин. Он вернулся к картам И-Уулисаана и, водя пальцем по Дюлорнскому ущелью, продолжил: — Тут, похоже, положение хуже всего. Но если судить по картам, значительные зоны выращивания лусавендры располагаются еще и на плоскогорье между Тагобаром и северными пределами Пиурифэйна и вот тут, к югу от Ни-мойи до окрестностей Гихорна. Я не ошибаюсь?

— Все верно, мой лорд.

— Поэтому первым делом следует оградить от лусавендро-вой ржавчины именно эти районы, — он смотрел на Слита,

Тунигорна и Делиамбера. — Оповестите герцогов зараженных провинций о том, что прекращается всякое сообщение между зонами распространения заболевания и не затронутыми бедствием провинциями: все границы должны быть тотчас же перекрыты. Если им это не понравится, пусть отправляются на Гору жаловаться Элидату. Да, кстати, сообщите ему обо всем. Неоплаченные торговые счета пока можно переправлять по каналам понтифексата. Пожалуй, Хорнкэста следует предупредить, чтобы он готовился к серьезным скандалам. Далее: в районах выращивания стаджи…

Битый час из уст короналя лился непрерывный поток распоряжений, касавшихся всех насущных и возможных в будущем проблем. Корональ частенько обращался за советом к И-Уулисаану, и у того всегда находилось какое-нибудь дельное предложение. У Валентина мелькнула мысль, что в этом человеке есть нечто непонятное и отталкивающее, какие-то отстраненность и холодность, даже надменность; впрочем, он прекрасно разбирался в сельском хозяйстве Зимроэля, и то, что он появился в Алаизоре как раз перед отплытием королевского флагмана в направлении Зимроэля, казалось подарком судьбы.

И все же после окончания совещания в душе у Валентина сохранилось смутное ощущение тщетности всех усилий. Он отдал десятки приказов, разослал во все концы послания, предпринял твердые и решительные действия для сдерживания и уничтожения заболеваний, но тем не менее по-прежнему остался простым смертным в маленькой каюте небольшого судна, несущегося по волнам безбрежного моря, пылинкой в необъятном мире. А тем временем невидимые организмы разносят болезнь и смерть по тысячам акров плодородных угодий, и перед несокрушимостью поступи этих роковых сил все его приказы бессильны. Он вновь впал в состояние безнадежной подавленности, столь не свойственной его истинному характеру. «Может быть, во мне самом сидит какая-то болезнь? — подумал он. — Может быть, я сам поражен недугом, который лишает меня надежд, радости и жизненных сил, и я обречен закончить дни свои в жалкой безысходности?»

Он закрыл глаза. И снова перед его мысленным взором возник образ из его видения в Лабиринте, образ, который как будто неотступно преследовал его: огромные разломы на твердом основании мироздания, вздымающиеся и сталкивающиеся друг с другом гигантские куски земли и скал. А посреди безумия природы — он сам, отчаянно пытающийся удержать мир. Но безуспешно, безрезультатно, безнадежно.

«Не наложено ли на меня некое проклятие? — мелькнула у него мысль. — Почему из сотен сменявших друг друга короналей именно я избран присутствовать при крушении нашего мира?»

Он заглянул к себе в душу и не обнаружил там потаенных грехов, за которые Божество могло бы обрушить кару на него самого и на Маджипур. Он не домогался трона; он не злоумышлял против своего брата; он никогда не использовал во вред власть, полученную неожиданно для себя; он не…

Он не…

Он не…

Валентин сердито тряхнул головой. Что за глупая, напрасная трата душевных сил! У земледельцев возникли некоторые совпавшие по времени трудности, а ему приснилось несколько нехороших снов: просто нелепо возводить все это до уровня ужасного катаклизма вселенских масштабов. Со временем все уладится. Болезни растений будут побеждены. Его правление не забудется в истории не только из-за омрачавших его бедствий, но и благодаря гармонии, равновесию и радости. Ты хороший король, сказал он себе. У тебя нет причин сомневаться в себе.

Корональ поднялся и вышел из каюты на палубу. День клонился к вечеру: громадное бронзовое солнце нависало над кромкой воды на западе, а на севере как раз всходила одна из лун. Небо переливалось разными цветами: коричневатым, бирюзовым, фиолетовым, янтарным, золотистым… На горизонт наползали тяжелые тучи. Валентин немного постоял в одиночестве у поручня, глубоко вдыхая соленый морской воздух. «Со временем все уладится», — сказал он себе еще раз, но почувствовал, что его вновь исподволь охватывают беспокойство и мучительные колебания. Казалось, нет никакой возможности надолго избавиться от этого настроения. Никогда в жизни ему не приходилось так часто предаваться тоске и отчаянию. Он не узнавал того Валентина, каким стал: мнительного человека на грани меланхолии, чужого самому себе.

— Валентин?

Карабелла! Он заставил себя стряхнуть мрачные раздумья, улыбнулся и предложил ей руку.

— Какой чудный закат, — сказала она.

— Просто великолепный. Один из лучших во все времена. Хотя и есть сведения, что однажды, в правление лорда Конфалюма, был один закат еще красивее, чем этот, на четырнадцатый день…

— Этот лучше, Валентин, потому что сегодня он наш. — Она взяла его под руку и молча встала рядом. Рядом с ней он уже не помнил, почему всего буквально несколько мгновений тому назад был погружен в беспросветное уныние. Все будет хорошо. — А это не морской дракон, вон там? — услышал он голос Карабеллы.

— Морские драконы никогда не заходят в здешние воды, любовь моя.

— Тогда у меня галлюцинация. Но очень убедительная. Разве ты не видишь?

— А куда надо смотреть?

— Вон туда. Вон, видишь, где от воды отражается полоска пурпурно-золотистого цвета? А теперь немножечко левее. Вон там. Там…

Валентин прищурился, напряженно всматриваясь в море. Поначалу он не увидел ничего; потом ему показалось, что на волнах качается огромное бревно; а потом море осветил последний луч заходящего солнца, пробившийся сквозь облака, и у него не осталось никаких сомнений: да, это, несомненно, морской дракон, медленно плывущий к северу.

Он почувствовал озноб и прижал руки к груди. Насколько он знал, морские драконы передвигаются только стадами и всегда странствуют вокруг света примерно одним и тем же маршрутом: в южных водах с запада на восток, вдоль южной оконечности Зимроэля, вверх — вдоль побережья Гихорна до Пилиплока, затем в восточном направлении на широте Острова Сна и вдоль знойного южного берега Алханроэля до какого-то места в не нанесенных ни на какие карты просторах Великого океана. И все же это был дракон собственной персоной, и он плыл на север. Пока Валентин наблюдал за ним, исполин расправил громадные черные крылья и стал бить ими по воде, медленно и размеренно — хлоп-хлоп-хлоп-хлоп, — будто собирался совершить невозможное, оторваться от поверхности моря и подобно колоссальных размеров птице улететь в затянутые туманом полярные дали.

— Как странно, — пробормотала Карабелла. — Ты видел когда-нибудь что-либо подобное?

— Нет, никогда, — Валентин содрогнулся, — Знамение за знамением, Карабелла. Что все это мне предвещает?

— Пойдем, выпьем теплого вина.

— Нет. Пока нет.

И он стоял как вкопанный на палубе, напрягая зрение, чтобы различить в сгущающихся сумерках темную фигуру на фоне темного моря. Огромные крылья раз за разом вспенивали воду; но вот дракон свернул их, выпрямил длинную шею, откинул назад тяжелую треугольную голову и издал рокочущий скорбный крик, напоминающий звук горна, что пробивается сквозь туманную мглу. Потом дракон нырнул и скрылся под водой.

 

Глава 4

Когда шли дожди — а в это время года дожди в долине Престимиона шли непрерывно, — кисловатый запах обугленных растений поднимался от сожженных полей и проникал повсюду. Когда Аксимаан Трейш в сопровождении своей дочери Хайнок, поддерживающей ее под руку, приплелась в зал муниципальных собраний в центре города, вонь настигла ее и здесь, в нескольких милях от ближайшей из преданных огню плантаций.

От запаха спасения не было. Он стоял над землей, как вода в паводок. Удушливые испарения проникали сквозь все двери и окна, добирались до винных подвалов и портили вино в запечатанных бутылках. Ими пропитывалось мясо на столах. Никакие средства не могли избавить от вони одежду. Смрад проникал во все поры и пачкал плоть. Аксимаан Трейш уже начинала думать, что даже душа постепенно покрывается пятнами копоти. И когда подойдет ее время вернуться к Источнику, если ей ког-да-нибудь вообще будет позволено завершить свою нескончаемую жизнь, Аксимаан Трейш не сомневалась, что стражники на мосту остановят ее презрительными словами: «Нам не нужен здесь скверный запах пожарища. Забирай свое тело, старуха, и уходи отсюда» — и хладнокровно отправят назад.

— Присядешь сюда, матушка? — спросила Хайнок.

— Мне все равно. Куда угодно.

— Здесь удобно. Тебе все будет слышно.

В зале возникла легкая суматоха: люди в ряду сдвигались потеснее, чтобы дать ей место. Сейчас все к ней относились как к выжившей из ума старухе. Конечно, она стара, чудовищно стара, она пережила времена Оссиера, она стара настолько, что помнит дни юности лорда Тиевераса; но ведь ее старость ни для кого не новость, так почему же все вдруг стали относиться к ней так снисходительно? Она не нуждалась в особом отношении. Она по-прежнему способна самостоятельно передвигаться; она видит еще достаточно хорошо; она все еще может выйти в поле в страду и собирать стручки… и собирать… выйти в… поле… и… собирать…

Несколько неловко, но почти не спотыкаясь, Аксимаан Трейш подошла к своему месту и села. На произнесенные шепотом приветствия она ответила слегка отчужденно, потому что сейчас с трудом припоминала имена тех, кого видела. Когда люди из долины в эти дни разговаривали с ней, в их голосах всегда проскальзывало сочувствие, как будто над ее семьей витала смерть. Так оно в некотором роде и было. Но не та смерть, которой она искала, не та смерть, которая от нее отказалась, не ее смерть.

Наверное, тот день никогда не наступит. Ей казалось, что она обречена вечно продолжать свой путь в мире разрухи и отчаяния, бесконечно вдыхать едкую вонь. Она сидела тихо, устремив в пространство невидящий взгляд.

— По-моему, он такой отважный, — услышала она голос Хайнок.

— Кто?

— Семпетурн. Тот, который будет выступать сегодня. Его пытались остановить в Мазадоне, обвинив в том, что он ведет изменнические речи. Но он все равно выступил, а теперь разъезжает по всем сельскохозяйственным провинциям и пытается нам объяснить, почему уничтожен наш урожай. Сегодня здесь все жители долины. Это очень важное событие.

— Да, очень важное событие, — сказала Аксимаан Трейш. — Очень важное. Да.

Из-за такого большого количества людей вокруг она ощущала себя немного не в своей тарелке Вот уже несколько месяцев она не была в городе, да и вообще редко выходила из дома, едва ли не целые дни напролет проводя у себя в спальне спиной к окну, чтобы не видеть плантации. Но сегодня Хайнок проявила настойчивость. Она без конца твердила, что это очень важное событие.

— Смотри, матушка! Вот он!

Аксимаан Трейш едва заметила, как появился на возвышении низкорослый краснолицый человек с напоминающими звериную шерсть густыми волосами, черными и уродливыми. Как странно, подумала она, насколько за последние месяцы мне стал ненавистен вид человеческих существ с их мягкими дряблыми телами, бледной потной кожей, отвратительного вида волосами и слабыми водянистыми глазами. Человек взмахнул руками и начал говорить противным скрипучим голосом:

— Жители долины Престимиона… с вами мое сердце в час тяжких испытаний… в зловещую пору, когда на вас неожиданно обрушились великие несчастья… эта трагедия, это горе…

«Так вот оно, очень важное событие, — подумала Аксимаан Трейш, — этот шум, эти причитания… Да уж, чрезвычайно важное». Вскоре она перестала вникать в суть выступления. А оно явно было весьма серьезным, потому что доходившие до нее отдельные слова звучали очень весомо: «Рок… судьба… наказание… прегрешение… невинность… совесть… коварство…» Но слова, сколь бы значимыми они ни казались, пролетали мимо как некие бесплотные крылатые создания.

Последнее важное событие в жизни Аксимаан Трейш уже произошло, и других не будет. После обнаружения лусавендро-вой ржавчины ее поля первыми подверглись сожжению. Сельскохозяйственный агент Эревейн Hyp с весьма удрученной физиономией, беспрестанно рассыпаясь в льстивых извинениях, объявил в городе трудовую повинность, приколотив объявление об этом на дверь того самого зала, где Аксимаан Трейш сидела в настоящее время. И однажды утром Звездного дня все трудоспособные жители долины Престимиона собрались на ее плантации, чтобы произвести сожжение. Тщательно распределив горючее вещество по всей плантации, крестообразно разместив его посреди полей, они бросили факелы…

А потом очередь дошла до земли Михиэйна, затем — Собора Симитота, Пальвера, Нитиккималя…

Все пропало, вся долина почернела и обуглилась, нет больше ни лусавендры, ни риса. И в следующем сезоне не будет урожая. Зернохранилища опустеют, весы заржавеют, а солнце будет одаривать теплом мир пепла. «Очень похоже на послание Короля Снов, — подумала Аксимаан Трейш, — Когда ты погрузилась в двухмесячный зимний отдых, в твою душу закрались пугающие видения уничтожения всего, что ты создала тяжким трудом, и, пока лежала, ты ощутила на душе тяжесть дыхания Короля, которое давило тебя, сминало, нашептывало: «Это твое наказание, ибо ты виновна в прегрешении"».

— Откуда мы знаем, — говорил человек на возвышении, — что тот, кого мы именуем лордом Валентином, действительно является помазанным короналем, благословенным богами? Разве мы можем быть уверены в этом? — Аксимаан Трейш вдруг выпрямилась, ловя каждое слово. — Только вдумайтесь! Мы знали короналя лорда Вориакса, который был темноволос, верно? Восемь лет правил он нами, правил мудро, и мы любили его. Разве нет? А потом, по неисповедимой воле богов, он слишком рано покинул нас, и с Горы донеслась весть, что нашим короналем станет лорд Валентин, тоже темноволосый. Это известно. Он был среди нас во время великой процессии — впрочем, нет, не здесь, не в этой провинции, — но его видели в Пилиплоке, его видели в Ни-мойе, в Нарабале, Тил-омоне, в Пидруиде, и был он тогда темноволос, со сверкающими черными глазами и черной бородой, и нет сомнения в том, что он был братом своего брата и нашим законным короналем.

Но что мы узнали потом? Появился человек с золотистыми волосами и голубыми глазами и сказал народу Алханроэля, что он, мол, и есть настоящий корональ, лишенный своего тела колдовскими чарами, а тот, темноволосый, — самозванец. И жители Алханроэля все как один сделали знак Горящей Звезды, склонились перед ним и восславили его. И когда в Зимроэле нам заявили, что тот, кого мы считали короналем, вовсе не корональ, мы тоже поверили россказням о колдовстве и приняли этого, другого, и все эти восемь лет он владеет Замком и руководит правительством. Разве не правда то, что мы приняли золотоволосого лорда Валентина вместо темноволосого?

— Но ведь действительно имела место государственная измена! — выкрикнул плантатор Нитиккималь, сидевший рядом с Аксимаан Трейш. — Его собственная мать, Хозяйка Острова, признала его.

Человек на возвышении оглядел собравшихся.

— Верно, сама Повелительница Снов признала его, а также понтифекс и все высокородные лорды и принцы на Замковой горе. Я не отрицаю этого. И кто я такой, чтобы обвинять их в ошибке? Они преклоняют колени перед златовласым королем. Он их устраивает. Он устраивает вас. Но устраивает ли он Божество, друзья мои? Я прошу вас, оглянитесь вокруг! Сегодня я проехал по долине Престимиона. Куда подевался урожай? Почему не зеленеют тучные поля? И я видел пепел! Я видел смерть! Посмотрите, болезнь обрушилась на вашу землю, и с каждым днем она все дальше распространяется по ущелью, быстрее, чем вы успеваете сжигать ваши поля и очищать почву от смертоносных спор. В следующем сезоне вы не вырастите лусавендру. У жителей Зимроэля будут пустые желудки. Можете ли вы припомнить такие времена? Здесь есть женщина, пережившая многих короналей и исполненная мудрости благодаря прожитым годам. Приходилось ли ей жить в такие времена? Я обращаюсь к тебе, Аксимаан Трейш, имя которой с уважением произносится во всей провинции: поля твои были преданы огню, нивы уничтожены, жизнь отравлена на самом закате…

— Матушка, он говорит о тебе, — громко шепнула Хайнок.

Аксимаан Трейш непонимающе встряхнула головой. Она утонула в этом потоке слов.

— Почему мы здесь? О чем он говорит?

— Что скажешь ты, Аксимаан Трейш? Разве милость Божества не покинула долину Престимиона? Ты знаешь, что это так! Но не из-за твоих прегрешений и не по вине кого бы то ни было из присутствующих! Я говорю вам: это гнев Божества без разбору обрушивается на мир и лишает долину Престимиона лусавендры, уничтожает милайл в Ни-мойе и стаджу в Фалкинкипе. И кто знает, какое растение будет следующим, какая напасть свалится на нас — а все из-за лжекороналя…

— Измена! Измена!

— Говорю вам, лжекорональ сидит на Замковой горе и неправедно царствует! Златовласый узурпатор, который…

— А? Что? Опять трон захвачен? — пробормотала Аксимаан Трейш. — В каком-то году до нас уже доходили слухи, что кто-то незаконно захватил власть…

— И я говорю, пусть он докажет, что он — избранник Божества! Пусть он придет сюда во время великой процессии, встанет перед нами и покажет, что он настоящий корональ! Уверен, он не станет это делать. Уверен, он не сможет это сделать. А еще я уверен, что, пока мы терпим его в Замке, на нас падет еще большая кара богов, если мы не…

— Измена!

— Пусть говорит!

Хайнок прикоснулась к руке Аксимаан Трейш.

— Матушка, ты себя хорошо чувствуешь?

— Почему они сердятся? Что они кричат?

— Наверное, мне нужно проводить тебя домой, матушка.

— И я говорю: долой узурпатора!

— А я говорю — зовите прокторов, этого человека надо привлечь к ответственности за измену.

Аксимаан Трейш в замешательстве огляделась. Все повскакали со своих мест и что-то кричали. Как шумно! Какой рев! И этот странный запах — запах чего-то сырого, что это? От него щиплет в носу. Почему же они так кричат?

— Что с тобой, матушка?

— Мы ведь завтра начнем сажать лусавендру, да? Так что нам пора домой. Верно, Хайнок?

— Ах, матушка, матушка…

— Начнем сажать…

— Да, — сказала Хайнок. — Утром начнем. А сейчас нам пора идти.

— Долой всех узурпаторов! Да здравствует настоящий корональ!

— Да здравствует настоящий корональ! — неожиданно крикнула Аксимаан Трейш, поднимаясь с места. Глаза у нее горели, язык безостановочно двигался во рту. Она вновь почувствовала себя молодой, полной жизненных сил и энергии. Завтра на рассвете в поле — разбросать семена и любовно присыпать их, вознести молитву и… Нет, нет и нет.

Пелена спала с ее глаз. Она вспомнила все. Поля сожжены. Сельскохозяйственный агент сказал, что их нельзя засевать еще три года, пока почва не очистится от спор. А этот странный запах — запах горелых стеблей и листьев. Огонь бушевал несколько дней. А после дождя запах усилился, им пропитан весь воздух. В этом году урожая не будет. И через год. И через два.

— Глупцы, — произнесла она.

— Кто, матушка?

Аксимаан Трейш описала рукой широкий круг.

— Они все. Потому что поносят короналя. Потому что считают все это божественной карой. Неужели ты думаешь, что Божество пожелало наказать нас так страшно? Мы все будем голодать, Хайнок, потому что ржавчина убила наши посевы, и совершенно неважно, кто корональ. Совершенно неважно. Отведи меня домой.

— Долой узурпатора! — закричали опять, и, пока она шла из зала, крик этот отзывался у нее в ушах погребальным звоном.

 

Глава 5

Внимательно оглядев собравшихся в совещательной комнате принцев и герцогов, Элидат сказал:

— Указ подписан Валентином собственноручно и скреплен печатью Валентина. Его подлинность не вызывает сомнений. Юноша должен быть введен в принципат в кратчайший срок.

— И вы считаете, что этот срок наступил? — спросил Диввис ледяным тоном.

Верховный канцлер невозмутимо встретил гневный взгляд Диввиса.

— Да, я так считаю.

— Почему вы так решили?

— Его наставники сообщили мне, что он изучил все основные предметы.

— Стало быть, он может назвать всех короналей от Стиамота до Малибора в правильном порядке! И что это доказывает?

— Обучение состоит не только из запоминания перечня короналей, Диввис. Надеюсь, что вы это еще не забыли. Он прошел полный курс подготовки и вполне его усвоил. Синодальный и Декретный своды, финансы, Кодекс провинций и все остальное: надеюсь, вы помните все это? Экзамены он выдержал безупречно. В суть предметов вникает глубоко и вдумчиво. Вдобавок он проявил отвагу. При переходе через равнину он убил малорна. Вам это известно, Диввис? Не просто обошел его, а убил. У него исключительные способности.

— Думаю, что вы правы, — сказал герцог Элзандир Чоргский, — Я выезжал с ним на охоту в леса за Гизельдорном. Передвигается он быстро, с прирожденной грацией. У него очень живой ум, чуткая душа. Он осознает пробелы в своих знаниях и изо всех сил старается их восполнить. Его нужно возвысить без промедления.

— Немыслимо! — воскликнул Диввис, сердито хлопнув несколько раз ладонью по столу. — Безумие какое-то!

— Спокойно, спокойно, — урезонил его Миригант. — Вам не подобает так кричать, Диввис.

— Юноша слишком молод, чтобы стать принцем!

— И не будем забывать, — добавил герцог Халанкский, — что он низкого происхождения.

Стазилейн негромко спросил:

— Сколько ему лет, Элидат?

Высокий советник пожал плечами.

— Двадцать. Может быть, двадцать один. Молод, согласен. Но ребенком его едва ли можно назвать.

— Вы сами только что назвали его «юношей», — заметил герцог Халанкский.

Элидат развел руками.

— Оборот речи, ничего более. Да, признаю: выглядит он совсем юным. Но лишь по причине худощавости и невысокого роста. Да, вид у него, пожалуй, мальчишеский: но он не мальчик.

— Но еще и не мужчина, — отметил принц Манганот Бангл-кодский.

— И как же вы это определили? — поинтересовался Стазилейн.

— Посмотрите вокруг, — сказал принц Манганот. — Здесь вы увидите немало признаков мужественности. Взять вас, Стазилейн: любой распознает в вас силу. Стоит вам только пройтись по улицам любого города — пусть то будет Сти, Норморк или Бибирун — просто пройтись, и люди, помимо своей воли, будут оказывать вам почтение, даже не имея представления о вашем титуле или имени. То же самое и Элидат. И Диввис. И Миригант. Мой царственный брат из Дундилмира. Мы — мужчины. Он же — нет.

— Мы — принцы, — сказал Стазилейн, — и являемся таковыми на протяжении многих лет. Длительное осознание нашего положения придает нам стати. Но разве двадцать лет тому назад мы были такими?

— Думаю, что да, — ответил Манганот.

Миригант рассмеялся.

— Я припоминаю некоторых из вас в возрасте Хиссуна. Да, вы были шумливыми и хвастливыми, и если это и есть истинные мужские качества, то тогда вы точно были мужчинами. Но, с другой стороны… полагаю, что… — хотя, на мой взгляд, это совершенно очевидно — стать принца обусловлена лишь самосознанием, и мы надеваем ее на себя, будто плащ. Вот взять, к примеру, наши пышные одеяния… Попробуйте переодеться в крестьянскую одежду и отправьтесь в какой-нибудь портовый город на Зимроэле. И кто там будет вам кланяться? Кто окажет вам почести?

— В нем нет стати принца и никогда не будет, — угрюмо сказал Диввис. — Он всего лишь маленький оборвыш из Лабиринта, и ничего более.

— Я все же категорически возражаю против возвышения никому не известного подростка до нашего положения, — заявил принц Манганот Банглкодский.

— Говорят, Престимиону тоже не хватало родовитости, — отметил герцог Чоргский. — Но его правление, как мне кажется, все же в основном считается успешным.

Почтенный Канталис, племянник Тиевераса, вдруг поднял голову и, нарушив часовое молчание, с изумлением спросил:

— Вы сравниваете его с Престимионом, Элзандир? И чем мы в таком случае занимаемся? Возводим человека в принципат или выбираем короналя?

— Любой принц может стать короналем, — ответил ему Диввис, — Давайте не забывать об этом.

— И нет никакого сомнения в том, что выборы следующего короналя не за горами, — сказал герцог Халанкский. — Просто возмутительно, что Валентин так долго не дает умереть старому понтифексу, но рано или поздно…

— Мы сейчас говорим о другом, — резко перебил его Элидат.

— Думаю, о том же, — возразил Манганот, — Если мы сделаем Хиссуна принцем, то ничто не сможет помешать Валентину усадить его в конце концов на трон Конфалюма.

— Такие домыслы нелепы, — подал голос Миригант.

— Вы так думаете, Миригант? А сколько нелепостей со стороны Валентина мы уже видели? Он берет в жены девочку-жонг-лерку, делает колдуна-врууна одним из главных министров, окружает себя шайкой бродяг, которые занимают наше место при дворе, в то время как нас попросту отпихнули подальше…

— Выбирайте слова, Манганот, — предупредил Стазилейн, — Тут присутствуют те, кто любит лорда Валентина.

— Здесь нет таких, кто его не любит, — отпарировал Манганот. — Можете не сомневаться, а Миригант с полной ответственностью подтвердит, что после смерти Вориакса я был в числе самых ярых сторонников передачи короны Валентину. Я люблю его не меньше, чем кто бы то ни было. Но любовь не должна быть слепой. Он способен на безрассудство, как и любой из нас. И я утверждаю, что подбирать двадцатилетнего юношу на задворках Лабиринта и делать его принцем по меньшей мере безотвественно.

— А сколько лет было вам, Манганот, когда вы стали принцем? Шестнадцать? Восемнадцать? А вам, Диввис? Кажется, семнадцать? А вам, Элидат? — спросил Стазилейн.

— Мы — другое дело, — ответил Диввис. — Мы отличаемся высоким происхождением. Мой отец был короналем; Манганот принадлежит к одному из благороднейших семейств Банглкода. Элидат…

— И все же бесспорно то, — сказал Стазилейн, — что, когда мы были моложе Хиссуна, мы уже обладали этим титулом. Как и сам Валентин. Дело в подготовленности, а не в возрасте. Элидат же заверил нас, что юноша вполне готов.

— Разве мы когда-нибудь возводили в принцы человека из простонародья? — спросил герцог Халанкский, — Умоляю вас, только вдумайтесь: кто такой этот новый принц? Дитя улиц Лабиринта, мальчик-попрошайка или, может быть, даже карманный воришка…

— У вас нет достоверных сведений на этот счет, — резко заметил Стазилейн. — То, что вы говорите, как мне кажется, чистейшая клевета.

— А разве не правда, что он был попрошайкой в Лабиринте, когда Валентин впервые встретил его?

— Тогда он был всего лишь ребенком, — сказал Элзандир. — И истина состоит в том, что уже в десятилетнем возрасте он нанимался в качестве гида и добросовестно отрабатывал свои деньги. Но все это к делу не относится. Нас не должно волновать его прошлое. Мы обязаны принять во внимание настоящее и попытаться предугадать будущее. Корональ попросил нас сделать его принцем, когда, по мнению Элидата, наступит подходящий момент. Элидат говорит нам, что такой момент наступил. Отсюда следует, что всякие споры лишены смысла.

— Нет, — отрезал Диввис. — Мнение Валентина еще не закон. Ему не обойтись без нашего согласия.

— Ага, значит, вы хотите воспротивиться воле короналя? — спросил герцог Чоргский.

— Если так велит мне совесть, то да, так я и поступлю, — после некоторой паузы ответил Диввис. — Непогрешимость Валентина имеет пределы. Иногда я совершенно с ним не согласен. Сейчас как раз такой случай.

— С тех пор, как он переменил тело, — заговорил принц Манганот Банглкодский. — я замечаю перемены в его характере, склонность к романтике, к фантазиям. Возможно, такие черты присутствовали в нем и до узурпации, но никогда не бросались в глаза, а теперь проявляются во всем…

— Достаточно! — раздраженно прервал Элидат. — Нам следовало обсудить назначение, что мы и сделали. Я заканчиваю дебаты. Корональ предлагает нам возвести рыцаря Хиссуна, сына Эльсиномы, в принципат, со всеми привилегиями титула. Как верховный канцлер и регент, я представляю это назначение на ваш суд и отдаю свой голос в его поддержку. Если нет возражений, предлагаю записать, что он возведен в ранг единодушно.

— Я против, — сказал Диввис.

— Против, — поддержал его принц Манганот Банглкодский.

— Против, — присоединился герцог Халанкский.

— Есть ли еще такие, — медленно спросил Элидат, — кто желает оказаться среди выступающих против воли короналя?

Молчавший до сих пор принц Нимиан Дундилмирский теперь объявил:

— В ваших словах, Элидат, содержится скрытая угроза, против чего я возражаю.

— Ваше возражение принимается к сведению, хотя никакой угрозы не подразумевалось. Как вы распорядитесь своим голосом, Нимиан?

— Против.

— Да будет так. Против — четверо, чего явно не хватает для отрицательного решения. Стазилейн, пригласите, пожалуйста, принца Хиссуна в зал совещаний. — Окинув взглядом помещение, Элидат добавил: — Не желает ли кто-либо из тех, кто голосовал против, изменить свое решение? Сейчас подходящий момент.

— Пусть все останется как есть, — сразу же заявил герцог Халанкский.

Принц Банглкодский и Нимиан Дундилмирский тоже отказались присоединиться к большинству.

— А что скажет сын лорда Вориакса? — спросил Элидат.

Диввис улыбнулся.

— Я меняю свое решение. Дело сделано: пускай же оно пользуется моей поддержкой.

При этих словах Манганот привстал с места. Его взгляд выражал изумление, лицо налилось кровью. Он хотел что-то сказать, но Диввис оборвал его жестом и суровым взглядом. Манганот нахмурился, озадаченно покачал головой, однако, не проронив ни слова, опустился обратно в кресло. Герцог Халанкский шепнул что-то принцу Нимиану, тот пожал плечами и ничего не ответил.

Вернулся Стазилейн. Рядом с ним шел Хиссун, одетый в простое белое платье с золотым пятном на левом плече. Его лицо слегка порозовело, глаза возбужденно сверкали, но в целом он выглядел спокойным и сосредоточенным. Элидат провозгласил:

— По представлению короналя лорда Валентина и с одобрения собравшихся здесь высоких лордов мы включаем вас в принципат Маджипура с соответствующими титулами и привилегиями.

Хиссун склонил голову.

— Я несказанно тронут. Невозможно выразить словами всю мою признательность вам за оказанную мне высочайшую честь.

Потом он оглядел всех присутствующих, задержавшись на ка-кой-то миг на Нимиане, Манганоте, на герцоге Халанкском, а потом — уже подольше — на Диввисе, который встретил его взгляд с легкой улыбкой.

 

Глава 6

Одинокий морской дракон, столь необычно бивший крыльями по воде на закате, оказался предвестником еще более странных явлений. На третьей неделе плавания от Алаизора к Острову Сна справа по борту «Леди Тиин» неожиданно появилась целая стая гигантских чудовищ.

Лоцман Панделюм — женщина-скандар с темно-синей шерстью, которая когда-то охотилась на морских драконов, чтобы добыть средства к пропитанию, — первой заметила их, когда делала астрономические измерения на мостике. Она доложила об этом верховному адмиралу Эйзенхарту, тот поделился новостью с Аутифоном Делиамбером, а последний взял на себя труд разбудить короналя.

Валентин быстро вышел на палубу. К этому времени солнце уже взошло над Алханроэлем и отбрасывало на воду длинные тени. Лоцман подала ему подзорную трубу, он приложил ее к глазу, а Панделюм навела фокус на видневшиеся вдали фигуры.

Поначалу он не увидел ничего, кроме легкой зыби в открытом море, а потом, поведя трубой к северу и напрягая зрение, разглядел морских драконов: очертания темных горбатых туш, с необычайной целеустремленностью плывущих куда-то сомкнутым строем. Время от времени над поверхностью показывалась длинная шея или распрямлялись и трепетали широкие крылья.

— Их, должно быть, не меньше сотни, — изумленно воскликнул Валентин.

— Больше, мой лорд, — отозвалась Панделюм, — Ни разу за все время промысла я не сталкивалась с такой стаей. Видите королей? Их по меньшей мере пять. И еще с полдюжины почти таких же крупных. И десятки коров и молодняка, невозможно сосчитать…

— Вижу, — сказал Валентин. Посреди группы передвигалась небольшая фаланга из животных исполинского размера, полностью погруженных в воду, за исключением рассекавших воду спинных гребней. — Их шесть, на мой взгляд. Какие громадины — даже больше, чем тот, который пустил ко дну «Брангалин», когда я на нем плыл! Да они еще и не в своих водах. Что они здесь делают? Эйзенхарт, вы слышали когда-нибудь, чтобы стаи морских драконов подходили к Острову с этой стороны?

— Ни разу, мой лорд, — сумрачно ответил хьорт, — Я уже тридцать лет плаваю между Нуминором и Алаизором и ни разу не видел ни одного дракона. Ни разу! А тут — целая стая…

— Хвала Повелительнице, они плывут в стороне от нас, — заметил Слит.

— Но как они вообще здесь очутились? — спросил Валентин.

Никто не мог ответить. Казалось, невозможно найти объяснение тому, что побудило морских драконов столь неожиданно изменить древнему обычаю — ведь на протяжении тысячелетий их стаи с завидным постоянством следовали проторенными морскими путями. Каждая стая беспечно выбирала для своих долгих странствий вокруг света один и тот же маршрут, что приводило к большим потерям среди драконов, потому что охотники на драконов из Пилиплока, знавшие, где их искать, ежегодно нападали на них в соответствующее время года. Они устраивали настоящую бойню и нещадно истребляли морских гигантов, поскольку на рынках всего мира можно было с выгодой продать и драконье мясо, и драконий жир, и молоко, и кости, и много-много всяких других, добытых из драконов, продуктов. И все же драконы не отказывались от своих привычек. Иногда перемены ветров, течений или температур могли заставить их отклониться на пару сотен миль к югу или северу от испытанных маршрутов — возможно, из-за того, что перемещались служившие им пищей морские существа. Но сейчас происходило нечто, доселе не виданное: целая стая драконов огибала восточное побережье Острова Сна и направлялась, очевидно, в полярные районы вместо того, чтобы обогнуть Остров и берега Алханроэля с юга и проследовать в воды Великого океана.

Кроме того, та стая была не единственной. Через пять дней заметили еще одну, поменьше, особей из тридцати. Гигантов среди них не было, и проплыли они милях в двух от эскадры. В опасной близости, по словам адмирала Эйзенхарта: ведь на судах, переправлявших на Остров короналя со свитой, не имелось никакого мало-мальски серьезного оружия, а морские драконы отличались своенравным характером и недюжинной силой, которую испытали на себе многие злополучные суда, случайно оказавшиеся на их пути в неподходящий момент.

Плыть оставалось шесть недель. В кишащем драконами море такой срок представлялся весьма продолжительным.

— Может быть, нам лучше повернуть назад и предпринять плавание в более подходящее время года, — предложил Тунигорн, никогда до этого не бывавший в море. Еще до встречи с драконами вода не слишком-то радовала его.

Слит тоже проявлял беспокойство по поводу продолжения путешествия; Эйзенхарт имел озабоченный вид; Карабелла подолгу мрачно всматривалась в море, будто ожидая появления дракона прямо перед носом «Леди Тиин». Но Валентин, самым невероятным приключением которого в годы изгнания был случай, когда ему довелось познать на себе всесокрушающую ярость дракона и не только оказаться на борту потопленного чудовищем корабля, но и попасть в пещерообразное чрево гиганта, не хотел и слышать об изменении планов. Он должен посоветоваться с Повелительницей Снов; он должен посетить пораженный эпидемией растений Зимроэль: он чувствовал, что возвращение на Алханроэль стало бы отречением от всей возложенной на него ответственности. Да и вообще, какие имелись основания считать, будто заблудившиеся чудища собираются нанести какой-либо урон эскадре? Они, казалось, были целиком поглощены своими таинственными делами и не обращали никакого внимания на проплывавшие мимо них суда.

Примерно через неделю после второй появилась третья группа драконов, около пятидесяти особей и среди них три поистине исполинские.

— Кажется, вся годовая миграция движется к северу, — заметила Панделюм. Она объяснила, что существует примерно с десяток отдельных драконьих стай, странствующих вокруг света в разное время. Никто не может сказать точно, сколько продолжается их кругосветное плавание, — вероятно, не менее нескольких десятилетий. Каждая стая по пути разбивается на группы, но все они выдерживают общее направление; вот и теперь большая стая, по всей видимости, решила проторить новую тропу в северном направлении.

Отозвав Делиамбера, Валентин спросил у врууна, что тот чувствует. Бесчисленные щупальца маленького колдуна начали причудливо извиваться, что, как Валентин уже давно догадался, служило признаком крайнего возбуждения. Однако сказал Делиамбер немного:

— Я ощущаю их силу, огромную, могучую. Вы знаете, они отнюдь не глупые животные.

— Не сомневаюсь, что такое тело вполне может обладать и соответствующих размеров мозгом.

— Так оно и есть. Проникая еще дальше, я чувствую их присутствие, величайшую решимость, сильнейшую сплоченность. Но куда они направляются, мой лорд, сказать не могу.

Валентин старался по возможности преуменьшить грозящую им опасность.

— Спой мне балладу о лорде Малиборе, — попросил он Кара-беллу как-то вечером, когда они сидели за столом. В ответ на ее удивленный взгляд он улыбнулся, однако продолжал свои настойчивые уговоры, пока в конце концов она не достала миниатюрную арфу. Зазвучала старинная песня:

Валентин вспомнил слова и принялся подтягивать:

Тунигорну явно было не по себе. Он расхаживал по каюте, держа в руке кубок с вином.

— Я думаю, мой лорд, эта песня принесет нам несчастье, — пробормотал он.

— Ничего не бойся, — сказал Валентин. — Спой с нами.

В кают-компанию вошла Панделюм. Приблизившись к столу короналя, она остановилась с выражением некоторого замешательства на заросшем шерстью лице. Валентин жестом пригласил ее присоединиться, но она нахмурилась и встала в стороне.

— Что случилось, Панделюм? — спросил Валентин, когда затих последний куплет.

— Драконы, мой лорд, идут с юга.

— Много?

— Очень много, мой лорд.

— Вот видите? — не выдержал Тунигорн, — Мы накликали их этой дурацкой песенкой!

— Тогда споем еще разок, чтобы они оставили нас в покое и следовали своей дорогой, — сказал Валентин и затянул снова:

Новая стая состояла из нескольких сотен особей — обширное сборище морских драконов, вереница поражающих воображение туш. В центре стаи двигались девять громадных королей. Валентин старался не подавать виду, что тревожится, хотя сам ощущал почти осязаемую угрозу, исходившую от этих созданий. Впрочем, драконы проследовали мимо, не подходя к эскадре ближе чем на три мили, и с какой-то сверхъестественной целеустремленностью стремительно скрылись в северном направлении.

Глубокой ночью, когда Валентин спал и разум его, как всегда был открыт для всех откровений, ему привиделся странный сон. Посреди широкой долины, утыканной угловатыми скалами и изъязвленными сухими деревьями без листьев, легкой парящей поступью по направлению к отдаленному морю двигался поток людей. Он обнаружил среди них себя, в таких же, как и у всех, свободных одеждах из воздушной белой ткани, которая развевалась сама по себе, хотя в воздухе не чувствовалось ни дуновения. Никто из окружающих не казался ему знакомым, но в то же время у него не было ощущения, что он находится среди чужаков: он знал, что тесно связан с этими людьми, что они его попутчики в неких странствиях, продолжавшихся многие месяцы, возможно, годы. А теперь путешествие подходит к своему завершению.

Впереди раскинулось море, переливающееся всеми оттенками цветов; поверхность его колыхалась то ли из-за движений исполинских созданий под водой, то ли из-за притяжения луны, огромным янтарным диском зависшей в небе. Могучие волны изогнутыми хрустально прозрачными когтями вздымались и отступали в мертвой тишине, невесомо ударяя сверкающую сушу, как если бы они были вовсе не волнами, а лишь призраками волн. А вдали от берега за всей этой круговертью вырисовывался в воде темный массивный силуэт.

То был морской дракон, которого называли драконом лорда Кинникена, считающийся крупнейшим среди своих собратьев. Его никогда не касался гарпун охотника. От гигантской вытянутой спины с костяным гребнем исходило ослепительное сияние — чудесный мерцающий аметистовый свет, заполняющий небо и окрашивающий воду в темно-фиолетовые тона. Безостановочно и торжественно разносившийся вокруг колокольный звон проникал повсюду, заполняя души и мрачным трезвоном грозя расколоть мир на две части.

Дракон неудержимо двигался к берегу; его гигантская пасть разверзлась, подобно входу в пещеру.

— Наконец пришел мой час, — слышится голос короля драконов, — и вы принадлежите мне.

Странники, привлеченные и завороженные исходящим от дракона ослепительным пульсирующим свечением, парят в сторону моря, в направлении разверстой пасти.

— Да. Да-а-а. Придите ко мне. Я — водяной король Маазмурн, и вы принадлежите мне!

Теперь дракон достигает отмели, волны расступаются перед ним, и он легко выходит на берег. Перезвон колоколов становится еще громче: ужасный звук неумолимо заполняет атмосферу, давит на нее, и с каждым новым ударом воздух становится гуще, тягучее, теплее. Драконий король расправляет колоссальные крылообразные плавники, растущие из утолщений за его головой, и с их помощью совершает стремительный бросок вперед, на морской песок. Едва его массивное тело оказывается на суше, первые странники без колебаний входят в титаническую утробу и исчезают; а за ними следуют и остальные нескончаемой вереницей добровольных жертв, стремящихся к дракону, в то время как он ползет им навстречу.

И они входят, и гигантская пасть поглощает их, и Валентин находится среди них, и он спускается глубоко в бездну драконьего чрева. Он попадает в бесконечное замкнутое пространство и видит, что оно уже заполнено неисчислимым множеством — миллионами, миллиардами — проглоченных, в числе которых люди и скандары, врууны и хьорты, лиимены и су-сухирисы, гэйроги… все великое множество народов Маджипура, запертое в утробе драконьего короля.

Маазмурн продолжает двигаться вперед, все дальше удаляясь от моря и все с большей жадностью заглатывая мир: он поглощает города и горы, континенты и моря, полностью вбирает в себя необъятный Маджипур… И тогда он ложится, свернувшись кольцами вокруг планеты, словно некая исполинская змея, заключившая в своей утробе какое-то существо вселенского размера.

Колокола вызванивают триумфальную песнь.

— Вот наконец наступило мое царство!

Когда сон закончился, Валентин не спешил возвращаться в реальность, но позволил себе еще какое-то время плыть в полудреме обостренного восприятия и продолжал лежать тихо и спокойно, восстанавливая в памяти сон, вновь входя во всепожирающую пасть, пытаясь растолковать видение.

С первыми лучами утреннего света к нему возвратилось сознание. Карабелла не спала и лежала рядом, наблюдая за ним. Он обнял ее за плечи и игриво положил ладонь ей на грудь.

— Это было послание? — спросила она.

— Нет, я не ощущал присутствия ни Повелительницы, ни Короля. — Он улыбнулся. — Ты всегда знаешь, когда мне снятся сны, верно?

— Я видела, что тебе что-то снится. Твои глаза двигались под веками, губы шевелились, а ноздри раздувались, как у загнанного зверя.

— У меня был встревоженный вид?

— Нет, вовсе нет. Поначалу ты вроде бы хмурился, но потом улыбнулся, и на тебя снизошло великое спокойствие, будто ты идешь наветречу предопределенной судьбе и полностью ее принимаешь.

— Ага, как раз в тот момент, когда меня опять глотал морской дракон! — рассмеялся Валентин.

— Твой сон был об этом?

— Приблизительно. Впрочем, все происходило не совсем так. На берег выбрался дракон Кинникена, и я зашел прямо в его утробу. Как мне показалось, вместе со всеми остальными обитателями планеты. А потом он проглотил и весь мир.

— И ты можешь растолковать свой сон?

— Лишь отдельные места, — ответил он. — А смысл в целом ускользает от меня.

Он понимал, что было бы слишком просто счесть сон лишь отзвуком событий прошлых лет, — будто включаешь волшебный куб и видишь воспроизведение того необычного происшествия времен изгнания, когда его действительно проглотил морской дракон после кораблекрушения у берегов архипелага Родамаунт, а попавшая в драконий плен одновременно с ним Лизамон Хал-тин пробила путь к свободе сквозь пропитанные ворванью потроха чудовища. Даже ребенку известно, что не следует воспринимать сон как буквальное воспроизведение биографических подробностей.

Не находил он оснований и для выхода на более глубокий уровень постижения, кроме разве что простого до банальности толкования: наблюдаемые им в течение последнего времени передвижения морских драконов служат еще одним предупреждением о том, что мир в опасности, что какие-то могучие силы угрожают стабильности государства. Это было ему уже известно, и лишних подтверждений не требовалось. Но почему именно морские драконы? Какая засевшая в его голове метафора превратила морских млекопитающих в чудовищ, угрожающих поглотать весь мир?

Карабелла заметила:

— Мне кажется, ты просто устал. Отвлекись, подумай о чем-нибудь другом, и тогда в какой-то момент значение сна прояснится само. Ну как? Пойдем на палубу?

В последующие дни он больше не видел драконьих стад — лишь несколько отставших одиночек, а потом и они перестали появляться. Да и во сне Валентина больше не тревожили угрожающие образы. На море царило спокойствие, небо было ярким и чистым, с востока дул попутный ветер. Валентин подолгу в одиночестве простаивал на мостике и всматривался в даль; и ют пришел день, когда среди морской пустыни над горизонтом вдруг показались ослепительно белые щиты меловых утесов Острова Сна — самого священного и мирного места на всем Маджипуре, прибежища милосердной Хозяйкой Острова.

 

Глава 7

Поместье полностью опустело. Ушли все полевые работники Этована Элакки и большая часть домашней прислуги. Никто из них не позаботился даже о том, чтобы официально уведомить его об уходе, даже ради получения причитающегося жалованья: они просто улизнули тайком, будто страшились хоть на час задержаться в зараженной зоне или боялись, что он сможет изыскать какой-то способ принудить их остаться.

Симуст, десятник из гэйрогов, все еще сохранял верность хозяину, равно как и его жена Ксхама, старшая кухарка Этована Элакки, да еще две-три горничные и несколько садовников. Этован Элакка не слишком расстраивался из-за бегства остальных — ведь как ни крути, а работы для большинства из них не осталось, да и платить полное жалованье он был не в состоянии, поскольку на рынок вывозить нечего. Кроме того, если слухи о растущих перебоях с продуктами по всей провинции верны, рано или поздно возникли бы сложности даже с пропитанием. И все же их уход он воспринял как упрек. Как их хозяин, он отвечал за их благополучие и поделился бы с ними всем, что имел. Почему они так стремились уйти? Неужели эти работники и садовники надеялись найти работу в сельскохозяйственном центре Фалкинкипа, куда они предположительно направились? Как странно было видеть таким тихим поместье, где когда-то кипела жизнь! Этован Элакка ощущал себя королем, чьи подданные отказались от гражданства и перебрались в другую страну, оставив его бродить по опустевшему дворцу и отдавать бессмысленные распоряжения, которые некому исполнять.

Как бы то ни было, он старался жить в соответствии со своими привычками. Некоторые из них остаются неизменными даже в самые мрачные времена.

До выпадения пурпурного дождя Этован Элакка вставал каждое утро задолго до восхода солнца и в предрассветный час выходил в сад для небольшого моциона. Он всегда следовал одним и тем же маршрутом: от алабандиновой рощи к танигалам, затем налево — в тенистый уголок, где пучками растут караманги, прямо к пышному изобилию дерева тагимоль, из короткого приземистого ствола которого на высоту от шестидесяти футов и выше поднимаются изящные отростки, усыпанные ароматными, голубовато-зелеными цветами. Потом он приветствовал плотоядные растения, кивал сверкающим кинжальным деревьям, останавливался послушать поющий папоротник и выходил наконец к границе из ослепительно желтых мангахоновых кустов, отделявших сад от плантаций. Отсюда были хорошо видны располагавшиеся вдоль пологого подъема посадки стаджи, глейна, хинга-морта и нийка.

На плантациях не осталось ничего, сад почти опустел, но Этован Элакка по-прежнему совершал утренние обходы, задерживаясь возле каждого мертвого дерева и почерневшего растения точно так же, как если бы они были живы и вот-вот собирались расцвести. Он понимал, что ведет себя нелепо и что любой, кто увидит его за этим занятием, наверняка скажет: «Несчастный сумасшедший старик! Горе лишило его рассудка». Ну и пусть себе болтают. Этован Элакка никогда не придавал особого значения тому, что о нем говорят, а сейчас это значило еще меньше.

Возможно, он и впрямь сошел с ума, хотя сам так не считал. Он все равно будет продолжать свои утренние прогулки — а иначе что здесь еще делать?

В течение первой недели после смертоносного дождя его садовники хотели удалять каждое погибшее дерево, но он запретил их трогать, поскольку надеялся, что многие из растений лишь повреждены, а не умерли, и вновь оживут, как только прекратится воздействие отравы, принесенной пурпурным дождем. Через некоторое время даже Этован Элакка понял, что большая часть растений погибла и что из этих корней уже не появится новая жизнь. К тому времени садовники стали потихоньку пропадать, и вскоре их осталось так мало, что они едва успевали ухаживать за выжившей частью сада, не говоря уже об уборке мертвых растений. Поначалу он решил, что сможет в одиночку справиться с этой скорбной задачей, но объем работ был невообразимо огромным, и он предпочел оставить все как есть: пускай погибший сад служит своего рода надгробным памятником былой красоте.

Через несколько месяцев после пурпурного дождя, прогуливаясь как-то утром по саду, Этован Элакка обнаружил любопытный предмет, торчавший из земли у основания пиннины: отполированный зуб какого-то крупного животного. При длине в пять-шесть дюймов тот был острым, как кинжал. Он вытащил его, озадаченно повертел в руках и сунул в карман. Чуть подальше, среди муорн, он нашел еще два зуба таких же размеров, воткнутые в землю примерно в десяти футах друг от друга; взглянув вверх по склону в сторону полей мертвой стаджи, он увидел еще три зуба, все на одинаковом расстоянии один от другого. Чуть дальше виднелась новая троица — все зубы были выложены по большому участку его земли в виде ромба.

Он быстро вернулся в дом. Ксхама готовила завтрак.

— Где Симуст?

— В нийковой роще, господин, — не оборачиваясь ответила женщина-гэйрог.

— Нийки давно мертвы, Ксхама.

— Да, господин. Но он в нийковой роще. Он там всю ночь, господин.

— Сходи за ним, скажи, что я хочу его видеть.

— Он не придет, господин. А если я уйду, пища пригорит.

Ошеломленный ее отказом, Этован Элакка не нашелся что сказать. Потом, немного поразмыслив, пришел к выводу, что во времена таких перемен и не то еще будет, отрывисто кивнул и опять вышел на улицу, не произнеся ни слова.

Со всей возможной скоростью он взобрался по склону, миновав вызывающее уныние море пожелтевших скрюченных побегов стаджи, голые кусты глейна, а также нечто сухое и бесцветное, что было когда-то хингамортами, и достиг нийковой рощи. Мертвые деревья были настолько легкими, что сильный ветер без особого труда выворачивал их вместе с корнями, поэтому в большинстве своем лежали на земле, а остальные стояли под разными углами, будто какой-то великан играючи смахнул их тыльной стороной ладони. Этован Элакка не сразу нашел Симуста, но потом разглядел его: десятник бродил по опушке рощи от одного наклоненного дерева к другому, время от времени останавливаясь и заваливая какое-нибудь из них. И так он провел всю ночь. Поскольку сон гэйрогов ограничивается несколькими месяцами спячки в году, Этована Элакку никогда не удивляло, что Симуст работал ночью, но такие бесцельные действия — это на него не похоже.

— Симуст!

— Это вы, господин? Доброе утро, господин.

— Ксхама сказала, что вы здесь. С вами все в порядке, Симуст?

— Да, господин. У меня все хорошо, господин.

— Вы уверены?

— Очень хорошо, господин. Очень. — Но в голосе Симуста недоставало убедительности.

— Вы не спуститесь? Я хочу вам кое-что показать.

Казалось, гэйрог тщательно взвешивает это предложение.

Потом он медленно спустился до того уровня, где его поджидал Этован Элакка. Змееобразные завитки его волос, которые не ведали полной неподвижности, сейчас судорожно дергались, а от мощного чешуйчатого тела исходил запах, который, насколько мог судить Этован Элакка, уже давно знакомый с ароматами гэйрогов, свидетельствовал о тяжелых страданиях и дурных предчувствиях. Симуст работал у него двадцать лет, но никогда раньше Этован Элакка не ощущал, чтобы от него так пахло.

— Да, господин?

— Что вас тревожит, Симуст?

— Ничего, господин. У меня все хорошо, господин. Вы хотели мне что-то показать?

— Вот, — сказал Этован Элакка, доставая из кармана продолговатый заостряющийся к концу зуб, который обнаружил у основания пиннины. Он протянул его Симусту и объяснил: — Я нашел это примерно полчаса назад, когда обходил сад. Я хотел узнать, известно ли вам что-нибудь о таких штуковинах.

Зеленые без век глаза Симуста беспокойно мерцали.

— Это зуб молодого морского дракона, господин. Так я думаю.

— Точно?

— Абсолютно, господин. Там были еще?

— Да, кажется, штук восемь.

Симуст очертил в воздухе ромб.

— Они были расположены вот так?

— Да, — нахмурившись, ответил Этован Элакка. — А откуда вы знаете?

— Так всегда бывает. Ах, господин, нам грозит опасность, большая опасность.

Этована Элакку начинало охватывать раздражение.

— Вы что, специально туману напускаете? Какая такая опасность? От кого? Ради всего святого, Симуст, расскажите толком, что вы знаете.

Запах гэйрога стал еще более едким: он выражал смятение, страх, замешательство. Симуст, казалось, с трудом подбирает слова. После продолжительного молчания он спросил:

— Господин, вам известно, куда подевались те, кто работал у вас?

— В Фалкинкип, я полагаю, чтобы подыскать работу на фермах. Но что…

— Нет, не в Фалкинкип, господин. Дальше на запад. Они отправились в Пидруид. Ждать появления драконов.

— Что?

— Когда наступит преображение.

— Симуст!..

Этован Элакка ощутил прилив гнева, что с ним за всю его долгую размеренную жизнь случалось крайне редко.

— Я знать не знаю ни о каком преображении, — сказал он с плохо скрываемой яростью.

— Я расскажу вам, господин. Я все вам расскажу.

Гэйрог немного помолчал, как бы собираясь с мыслями. Потом глубоко вздохнул и начал:

— Есть одно старое поверье, господин, будто в определенное время на Маджипур обрушится страшная беда и всю планету охватит смятение. И тогда — так говорят — морские драконы выйдут из моря, пойдут в глубь суши и провозгласят новое царство, а также произведут огромные преобразования в нашем мире. И то время станет временем преображения.

— И чья же это фантазия?

— Да, господин, фантазия — подходящее слово. Или легенда, или сказка, как вам больше нравится. Пустая выдумка. Мы понимаем, что драконы не могут выбраться из моря. Но это поверье распространено повсюду, и многие люди обретают в нем успокоение.

— И кто же это?

— В основном бедняки. Преимущественно лиимены, хотя у них находятся единоверцы и среди других народов. Я слышал, например, о том, что некоторая часть хьортов и кое-кто из скандаров придерживаются того же мнения. Аристократы вроде вас, господин, не слишком прислушиваются к нему. Но я точно знаю, что сейчас многие говорят, будто пришел час преображения, что болезни растений и недостаток пищи — его первые знаки, что корональ и понтифекс скоро исчезнут и начнется правление водяных драконов. И те, кто во все это верит, господин, сейчас направляются в прибрежные города — в Пидруид, Нарабаль, Тил-омон, — чтобы не пропустить выхода драконов на берег и поклониться им. Это правда, господин. Это происходит по всей провинции и, насколько я знаю, во всем мире. Миллионы начали движение к морю.

— Поразительно, — сказал Этован Элакка. — Насколько я слеп здесь, в своем маленьком мирке! — Он провел пальцем по всей длине драконьего зуба до заостренного кончика, легонько надавил на него и не ощутил боли, — А это? Для чего он тут?

— Насколько я понимаю, господин, их помещают в разных местах в качестве символов преображения, а также вешек, показывающих путь к побережью. Впереди великого множества странников, идущих к западу, передвигаются разведчики и расставляют зубы, чтобы остальные не сбились с пути.

— А как они узнают, где помещать зубы?

— Они знают, господин. Не могу вам сказать откуда. Возможно, знание приходит к ним в сновидениях. Возможно, сами водяные короли передают им послания, подобно Хозяйке Острова или Королю Снов.

— Значит, в ближайшем будущем нас ожидает нашествие орды странников?

— Думаю, что так, господин.

Этован Элакка похлопал зубом по ладони.

— Симуст, а зачем вы провели всю ночь в нийковой роще?

— Пытался собраться с духом, чтобы рассказать вам все, господин.

— А почему вам потребовалось собираться с духом?

— Потому что, я думаю, нам нужно бежать отсюда, господин; я знаю, что вы не захотите это сделать, а я не хочу вас бросать, но и умирать тоже не хочу. А я думаю, что мы погибнем, если останемся здесь.

— Вы знали о зубах дракона в саду?

— Я видел, как их расставляли. Я разговаривал с разведчиками.

— Вон что. Когда же?

— В полночь, господин. Их было трое: два лиимена и один хьорт. Они сказали, что этим путем пройдут четыреста тысяч из восточных земель ущелья.

— Четыреста тысяч пройдут по моей земле?

— Полагаю, что да, господин.

— Да здесь же ничего не останется! Это будет похоже на нашествие саранчи. Они уничтожат имеющиеся у нас запасы провизии, наверняка разграбят дом и убьют всех, кто встанет на пути. Не со зла, нет, а просто в состоянии всеобщей истерии. Как, по-вашему, я прав?

— Да, господин.

— И когда же они здесь появятся?

— Через два, может быть, через три дня, как они сказали.

— Тогда вам с Ксхамой нужно уходить сегодня же утром. И всем остальным тоже. Думаю, в Фалкинкип. Вы должны добраться до Фалкинкипа прежде, чем появится вся эта толпа. Только тогда вы будете в безопасности.

— А вы не уйдете, господин?

— Нет.

— Господин, умоляю…

— Нет, Симуст.

— Вы наверняка погибнете!

— Я уже погиб, Симуст. Зачем мне бежать в Фалкинкип? Что я буду там делать? Я уже погиб, Симуст, неужели вам не понятно? Я — всего лишь собственный призрак.

— Господин… господин…

— Времени терять нельзя. Вам надо было забирать жену и уходить в полночь, когда вы увидели, как они расставляют зубы. Идите. Уходите сейчас же.

Этован Элакка развернулся и спустился по склону, а проходя через сад, воткнул драконий зуб туда, где нашел его, у основания пиннины.

Тем же утром гэйрог и его жена пришли к нему и умоляли уйти вместе с ними — Этован Элакка еще ни разу не видел, чтобы гэйроги были настолько близки к тому, чтобы расплакаться, хотя они лишены слезных желез, — но он твердо стоял на своем, и в конце концов они ушли без него. Потом он созвал всех, кто еще сохранял ему верность, и отпустил их, раздав им все деньги, что имелись у него на руках, и значительную часть провизии из кладовых.

Вечером он впервые в жизни сам приготовил себе ужин. Для новичка получилось неплохо. Потом он открыл последнюю бутылку вина урожая времен метеоритного дождя и выпил гораздо больше, чем мог бы себе позволить при обычных обстоятельствах. Происходящее в мире казалось ему очень странным и с трудом поддающимся восприятию, но после вина все стало проще. Сколько тысячелетий царил на Маджипуре мир! Каким приятным местом была эта планета! Как гладко здесь текла жизнь! Корональ и понтифекс, корональ и понтифекс — ничем не нарушаемый порядок перемещения с Замковой горы в Лабиринт. И правили они всегда с согласия многих на благо всех, хотя, конечно, кто-то получал благ больше, чем другие, — но никто не голодал, никто не испытывал нужды. А теперь всему приходит конец. С небес падает отравленный дождь, сады погибают, урожай уничтожен, начинается голод, появляются новые религии, обезумевшие толпы ползут к морю. Знает ли об этом корональ? А Хозяйка Острова? А Король Снов? Что делается для того, чтобы все исправить? Что можно сделать? Помогут ли светлые сны, навеянные Повелительницей, наполнить пустые желудки? По силам ли грозным видениям, ниспосланным Королем, повернуть вспять толпы? Сможет ли понтифекс, если он вообще существует, выйти из Лабиринта и обратиться ко всем с проникновенным воззванием? Проедет ли корональ от провинции к провинции, призывая к терпению? Нет, нет и еще раз нет. Все кончено, подумал Этован Элакка. Как жаль, что все это происходит не двадцатью, тридцатью годами позже, чтобы я мог спокойно умереть в своем саду, в цветущем саду. Он не смыкал глаз ночь напролет: все было спокойно. Утром ему показалось, что он слышит неясный рокот орды, приближающейся с востока. Он прошелся по дому, открывая все запертые двери, чтобы бродяги причинили зданию как можно меньше ущерба, рыская здесь в поисках пищи и вина. Дом был очень красивый, и он надеялся, что с ним ничего не случится.

Потом он погулял по саду среди скрюченных и почерневших растений. Он обнаружил, что после смертоносного дождя их осталось гораздо больше, чем ему казалось, поскольку в течение последних мрачных месяцев его взор обращался лишь в сторону опустошений, но вот, плотоядные растения все еще цветут, а с ними — деревья ночных цветов, несколько андродрагм, двикки, сихорнские лозы и даже хрупкие ножевые деревья. Он бродил среди них в течение нескольких часов, подумывая о том, чтобы отдаться одному из плотоядных растений… но нет, это будет некрасивая смерть, медленная, кровавая и неизящная, а ему хотелось, чтобы о нем сказали — даже если и некому будет говорить, — что он до конца сохранил элегантность. Тогда он пошел к сихорнским лозам, увешанным незрелыми, желтыми плодами. Спелые сихорны — один из изысканнейших деликатесов, но желтый плод налит смертоносными алкалоидами.

Этован Элакка довольно долго стоял возле лозы. Он не испытывал ни малейшего страха, просто был еще не совсем готов. И вдруг до него донесся гул голосов, на этот раз уже не воображаемый, — резкие голоса городских жителей. Благоухающий ветер доносил эти звуки с востока. Вот теперь он был готов. Конечно, гораздо учтивее было бы дождаться их и предложить гостеприимство в своем поместье, лучшие вина и обед, какой он только мог позволить; но без прислуги он не смог бы сыграть роль радушного хозяина, да и вообще недолюбливал горожан, особенно когда те являлись непрошеными. В последний раз взглянув на двикки, ножевые деревья и единственную каким-то чудом выжившую хадатингу, он предал свою душу на милость Повелительницы и почувствовал, что на глаза навернулись слезы. Однако таким, как он, плакать не подобает. Этован Элакка поднес к губам желтый сихорн и решительно вонзил зубы в жесткий, незрелый плод.

 

Глава 8

Прежде чем готовить обед, Эльсинома решила лишь немного отдохнуть. Но не успела она прилечь, как словно провалилась в глубокий сон — в туманное царство желтых теней и расплывчатых розовых холмов. Короткая предобеденная передышка едва ли предполагала получение послания, однако, когда сон накрепко смежил ее веки, Эльсинома ощутила в душе легкое давление, предвещавшее появление Повелительницы Снов.

В последнее время Эльсинома постоянно уставала. Никогда ей не приходилось работать так тяжко, как в последние несколько дней. После того как весть о несчастье в западном Зимроэле достигла Лабиринта, все дни напролет кафе было переполнено возбужденными чиновниками понтифексата: за парой кубков мулдемарского или золотистого дюлорнского — столь сильное душевное волнение могли успокоить только лучшие вина — они обменивались здесь свежими новостями. Эльсинома не знала ни минуты передышки, без конца проверяла и перепроверяла свои записи, посылала к виноторговцам за новыми бочками взамен опустевших. Поначалу ей даже нравилось чувствовать себя участницей исторических событий, но вскоре она совершенно выбилась из сил.

Засыпая, она думала о Хиссуне, о принце Хиссуне. Как же трудно свыкнуться с тем, что ее сын — принц! Уже несколько месяцев от него не приходило ни единой весточки — после того ошеломляющего письма, больше походившего на сон: в нем он сообщал, что принят в высший круг аристократов в Замке. Образ Хиссуна в ее воображении постепенно начинал терять черты реальности. Она представляла его не маленьким мальчиком, быстроглазым и смышленым, который когда-то доставлял ей столько радости, служил утешением и опорой, но незнакомцем в богатых одеждах, проводившим свои дни в беседах с сильными мира сего, принимающим решения, от которых зависит судьба всей планеты. Хиссун виделся ей за огромным столом, отполированным до зеркального блеска, среди людей постарше — их черты вырисовывались неясно, но от них тем не менее исходило ощущение знатности и власти — и все они внимательно слушали Хиссуна. Затем картина исчезла, и Эльсинома увидела желтые облака и розовые холмы. Повелительница Снов вошла в ее душу.

Это было самое короткое из посланий. Эльсинома находилась на Острове — она догадалась по белым утесам и отвесным террасам, хотя никогда там и не была и вообще никогда не выходила из Лабиринта — и проплывала через сад, поначалу показавшийся ухоженным и воздушным, а потом вдруг ставший в мгновение ока темным и безмерно разросшимся. Рядом с ней была Повелительница Снов, темноволосая женщина в белых одеждах, выглядевшая печальной и усталой, совсем не похожей на ту уверенную в себе, доброжелательную, внушающую спокойствие даму, которую Эльсинома видела в предыдущих посланиях: заботы пригнули ее к земле, глаза потускнели, движения были неуверенными.

— Дай мне твои силы, — прошептала Повелительница Снов.

«Но так не должно быть», — подумала Эльсинома. Ведь Повелительница Снов приходит, чтобы вдохнуть в нас силы, а не отнять их. Однако Эльсинома из сна не испытывала ни малейших колебаний. Она была рослой и полной сил, ее голову и плечи обрамлял светящийся ореол. Она привлекла к себе Повелительницу Снов, крепко прижала к груди, и та вздохнула, и казалось, будто неведомая боль покидает ее. Затем женщины отстранились друг от друга, и Повелительница Снов, от которой теперь исходило такое же сияние, как и от Эльсиномы, послала Эльсиноме воздушный поцелуй и исчезла.

Сон закончился. Эльсинома внезапно проснулась и увидела знакомые унылые стены своего жилища во дворе Гуаделума. Впечатление от послания еще сохранялось, но раньше каждое послание оставляло в ее душе ощущение новых целей, как-то изменяло жизнь; тут же — ничего, кроме тайны. Смысл послания оставал-сяза пределами понимания Эльсиномы, но, подумала она, через денек-другой, возможно, все разъяснится само собой.

В комнате дочерей раздался странный звук.

— Эйлимур? Мараун?

Ни одна не ответила. Эльсинома вошла к ним и увидела, что они склонились над каким-то небольшим предметом, который Мараун быстро спрятала за спину.

— Что это у вас?

— Ничего, мама. Просто маленькая вещичка.

— Что за вещичка?

— Так, безделушка.

Что-то в голосе Мараун заставило Эльсиному насторожиться.

— Дай посмотреть.

— Ну правда, ничего особенного.

— Покажи.

Мараун бросила быстрый взгляд в сторону старшей сестры. Эйлимур, вид у которой был встревоженный и смущенный, лишь пожала плечами.

— Это личное, мама. Неужели у девушки не может быть ничего личного? — попыталась защититься Мараун.

Эльсинома протянула руку. Мараун вытащила из-за спины и с явной неохотой подала матери небольшой зуб морского дракона. Большая часть его поверхности была покрыта резьбой, изображавшей какие-то незнакомые, вызывающие неосознанное беспокойство знаки — причудливые, вытянутые, остроугольные. Эльсиноме, все еще находившейся под влиянием странного послания, амулет показался зловещим и источающим угрозу.

— Где ты его взяла?

— Они есть у всех, мама.

— Я спрашиваю, откуда он у тебя.

— От Ванимуна. Вообще-то, от сестры Ванимуна Шулэйр. Но она взяла у него. Можно забрать?

— А ты понимаешь, что он означает? — спросила Эльсинома.

— Что означает?

— Именно это я и спрашиваю. Что он означает?

— Ничего. Просто безделушка, — пожав плечами, ответила Мараун. — Я собиралась проделать в нем дырочку и носить на шее.

— И ты думаешь, что я тебе поверю?

Мараун промолчала.

— Мама, я… — Эйлимур запнулась.

— Продолжай.

— Это причуда, и ничего больше. Они есть у всех.

У лиименов появилась новая сумасшедшая идея насчет того, что морские драконы — божества, что они собираются завладеть миром, а все несчастья последнего времени — предзнаменование того, что должно произойти. И еще говорят, что если мы будем носить зубы дракона, то спасемся, когда они придут.

— Ничего нового тут нет, — ледяным тоном сказала Эльсинома. — Подобные слухи распространяются вот уже несколько столетий, но всегда тайком, шепотом, потому что они нелепы и вдобавок опасны. Морские драконы — всего лишь огромные рыбы. Божество покровительствует нам через посредство короналя, понтифекса и Хозяйки Острова Сна. Вам ясно? Ясно, я спрашиваю?

В гневе она сломала заостренный зуб пополам и швырнула куски Мараун, а та в ответ посмотрела на нее с такой яростью, какой Эльсинома ни разу не видела в глазах дочерей. Она резко повернулась и пошла на кухню. Руки у нее тряслись, тело била дрожь. От покоя, ниспосланного ей посланием Повелительницы, не осталось и следа — сейчас ей казалось, будто после того видения прошли недели.

 

Глава 9

Вход в гавань Нуминора требовал от лоцмана всего мастерства, поскольку канал был узким, течения — сильными, а на неровном дне иногда за одну ночь намывало песчаные рифы. Но Панделюм стояла на мостике хладнокровно и уверенно, отдавая команды четкими решительными жестами, и королевский флагман, минуя горловину канала, изящно вошел в широкую и безопасную бухту. Это было единственное место на побережье Острова Сна со стороны Алханроэля, где в отвесной меловой стене Первого утеса существовал проход.

— Уже здесь я ощущаю присутствие матери, — сказал Валентин, когда они приготовились сходить на берег. — Она приходит ко мне как приносимый ветром аромат цветущей алабандины.

— Повелительница Снов придет сегодня сюда, чтобы поприветствовать нас? — спросила Карабелла.

— Сильно сомневаюсь, — ответил Валентин. — Обычай требует, чтобы сын приходил к матери, а не наоборот. Она останется во Внутреннем храме и, я полагаю, пришлет за нами своих иерархов.

И действительно, группа иерархов ожидала схода на берег королевской свиты. Лишь одна из этих женщин в золотых с красным одеяниях была хорошо известна Валентину — суровая седовласая Лоривейд, сопровождавшая его во время войны за восстановление на престоле от Острова до Замка, чтобы обучить практиковавшейся на Острове технике транса и ясновидения. Валентину показалась знакомой еще одна женщина из группы, но он никак не мог ее вспомнить, пока та не назвала его по имени. То была Талинот Исульд, худощавая, загадочная, первая его проводница во время давнего паломничества на Остров. Тогда голова у нее была гладко выбрита, и Валентину никак не удавалось определить, кто же перед ним — женщина (если обратить внимание на изящество черт) или мужчина (если принять во внимание высокий рост). Однако после посвящения во внутреннюю иерархию она отрастила волосы, и теперь длинные шелковистые локоны, такие же золотистые, как и у Валентина, не оставляли никаких сомнений.

— У нас есть новости для вас, мой лорд, — сказала иерарх Лоривейд— Сообщений много, но боюсь, приятных среди них нет. Но сначала мы должны проводить вас в королевскую резиденцию.

В порту Нуминора стоял дом, известный как Семь Стен. Никто не знал, что это означает, потому что корни названия уходили в седую древность. Он находился на городском валу, выходящем в сторону моря. Фасад его был обращен к Алханроэлю, а обратная сторона выходила на отвесную трехъярусную стену острова. Был он сооружен из массивных блоков темного гранита, добытого в каменоломнях полуострова Стойензар, подогнанных друг к другу столь искусно, что стыки оставались совершенно незаметными. Его единственное предназначение состояло в том, чтобы служить приютом посещающему Остров короналю, и поэтому он пустовал по многу лет. Тем не менее за порядком в доме постоянно следила многочисленная прислуга, как будто корональ мог в любую минуту прибыть без предупреждения и поселиться в своей резиденции.

Дом был очень старым, почти как Замок, и даже старше, насколько смогли выяснить археологи, чем некоторые из существующих на Острове храмов и священных террас. Как гласило предание, его построили по распоряжению матери лорда Стиамота, легендарной леди Тиин, для его приема ад время посещения им Острова Сна после завершения войн с метаморфами восемь тысячелетий тому назад. Кое-кто утверждал, что название «Семь Стен» связано с захоронением в основании здания во время его строительства семи воинов-метаморфов, собственноручно убитых леди Тиин при отражении нападения врага на Остров. Но никаких останков во время многочисленных реконструкций старинного здания обнаружено не было, да и большинство историков считали маловероятным, чтобы леди Тиин, какой бы героической женщиной она ни была, брала в руки оружие в ходе битвы за Остров. По другой легенде, название всему сооружению дала стоявшая когда-то в центральном дворе семигранная часовня, воздвигнутая лордом Стиамотом в честь его матери. Эта часовня, как рассказывают, была разобрана в день смерти лорда Стиамота и переправлена в Алаизор, чтобы стать основанием его гробницы. Но подтверждений тому тоже не имелось, потому что сейчас невозможно было отыскать никаких следов сооружения с семью стенами в центральном дворе, да и сомнительно, чтобы кто-то стал теперь раскапывать гробницу лорда Стиамота, чтобы посмотреть, на чем она стоит. Сам Валентин предпочитал совсем другую версию происхождения названия: «Семь Стен» — это искаженное заимствование из языка меняющих форму, означающее «место, где счищается рыбья чешуя» и относящееся к доисторическим временам, когда на побережье Острова высаживались рыбаки-метаморфы, приплывавшие с Алханроэля. Однако до истины вряд ли удастся когда-либо докопаться.

По прибытии в Семь Стен короналю следовало выполнить определенные ритуалы для перехода из мира деятельного, в котором в основном проходила его жизнь, к миру духовному, где царствовала Хозяйка Острова Сна. На время выполнения этих процедур — ритуального омовения, возжигания благовоний, медитации в келье с воздушными стенами из ажурного мрамора — Валентин оставил Карабеллу читать сообщения, накопившиеся за то время, что он был в море. Но когда он вернулся, очищенный и безмятежный, то по напряженному выражению ее лица сразу же понял, что поторопился с ритуалами, поскольку ему сейчас же придется вернуться в мир действий.

— Что, плохие новости? — спросил он.

— Хуже не бывает, мой лорд.

Она подала ему стопку документов, разложенных так, чтобы уже по верхним листам можно было понять суть наиболее важных из них. Неурожай в семи провинциях. Нехватка продовольствия во многих районах Зимроэля. Массовое перемещение населения из центральных районов континента к городам на западном побережье. Внезапный рост числа последователей малоизвестной до недавнего прошлого религии, по сути апокалиптической и эсхатологической, — в ее основе лежала вера в сверхъестественную сущность морских драконов, которые скоро выйдут на сушу и возвестят наступление новой эры…

Вид у Валентина был ошеломленный.

— И все за такое короткое время?

— А ведь это только выборочные сообщения, Валентин. Никто не в состоянии сейчас точно сказать, что происходит на самом деле — расстояния огромные, а связь такая ненадежная…

Он взял ее за руку.

— Сбывается все, о чем мне говорили сны. Мрак надвигается, Карабелла, а на его пути стою только я.

— Не забывай о тех, кто рядом с тобой, дорогой.

— Я помню. И благодарен им. Но в самый последний момент я останусь один — и что мне тогда делать? — Он грустно улыбнулся, — Помнишь, когда-то мы жонглировали в Непрерывном цирке в Дюлорне, и до меня только начинало доходить, кто я такой на самом деле. Тогда, разговаривая с Делиамбером, я сказал ему, что меня сбросили с трона, вероятно, по юле Божества и что, возможно, для Маджипура даже лучше, что узурпатор завладел престолом и моим именем, поскольку у меня не было сильного желания становиться королем, а тот, другой, наверное, показал себя способным правителем. Делиамбер совершенно со мной не согласился и сказал, что законный король может быть только один, что им являюсь я и что мне следует вернуться на свое место. «Ты слишком многого от меня требуешь», — ответил я тогда. «Многого требует история, — возразил он, — В тысяче миров в течение многих тысячелетий история требует, чтобы разумные существа сделали выбор между порядком и анархией, между созиданием и разрушением, между разумом и неразумием, — А потом добавил: — Кому суждено быть короналем, а кому нет имеет значение, очень большое значение, мой лорд». И я никогда не забывал его слова и никогда не забуду.

— И что ты ответил тогда?

— Я сказал «да», потом добавил «возможно», а он заметил: «Ты еще долго будешь колебаться между «да» и «возможно», но в итоге победит «да"». Так оно и случилось, и в результате я возвратил себе трон. И все равно мы с каждым днем удаляемся все дальше от порядка, созидания и разума и все больше приближаемся к анархии, разрушению и безумию. — Валентин посмотрел на жену с мукой во взгляде. — Что же, Делиамбер ошибся? Имеет ли значение, кому суждено, а кому нет быть короналем? Думаю, я хороший человек, а иногда мне кажется даже, что я хороший правитель; но мир все равно распадается, Карабелла, несмотря на все мои усилия или благодаря им. Не знаю: благодаря или вопреки. Возможно, для всех было бы лучше, если бы я остался бродячим жонглером.

— Ах, Валентин, что за глупости!

— Ты думаешь?

— Неужели ты действительно считаешь, что если бы оставил Доминина Барджазида на троне, то в этом году был бы хороший урожай лусавендры? Разве можно обвинять тебя в недороде на Зимроэле? Это стихийные бедствия, имеющие естественные причины, и ты найдешь разумный способ справиться с ними, поскольку тебе присуща мудрость и ты избран Божеством.

— Я избранник принцев на Замковой горе. Они люди, и им свойственно ошибаться.

— При избрании короналя они выполняют волю Божества. А Божество не предполагало сделать тебя орудием разрушения Маджипура. Эти сообщения серьезны, но не трагичны. Ты просто очень устал. Через несколько дней ты поговоришь с матерью, и она поможет тебе, укрепит твой дух. А потом мы направимся на Зимроэль, и ты восстановишь там мир и порядок.

— Я надеюсь, Карабелла, но…

— Не надеешься, а знаешь, Валентин! Еще раз повторяю, мой лорд: когда вы говорите с такой безысходностью, я с трудом узнаю в вас человека, которого люблю. — Она хлопнула ладонью по стопке сообщений. — Я не умаляю их серьезности, но считаю, что мы можем многое сделать, чтобы разогнать тьму, и сделаем это.

Он медленно кивнул.

— Твои мысли по большей части сходны с моими. Но временами…

— Временами лучше всего вообще не думать. — В дверь постучали. — Прекрасно, — сказала она, — Нас прерывают, и я очень тому рада, потому что устала, любимый, слушать твое нытье.

Она пригласила в комнату Талинот Исульд, и та объявила:

— Мой лорд, Хозяйка Острова явилась и желает видеть вас в Изумрудном зале.

— Матушка здесь? Но я собирался посетить ее завтра во Внутреннем храме!

— Она пришла к вам, — невозмутимо произнесла Талинот Исульд.

Изумрудный зал поражал богатством оттенков: стены из зеленого серпентина, полы из зеленого оникса, вместо окон — панели из зеленого нефрита. В центре зала, между двух огромных танигалов в кадках, стояла Повелительница Снов. Кроме танига-лов, усыпанных зелеными с металлическим отливом цветами, здесь ничего не было. Валентин быстро подошел к матери. Она протянула к нему руки, и как только кончики их пальцев соприкоснулись, он ощутил знакомую пульсацию исходящих из нее токов, священную силу, которая за годы личных контактов с миллиардами душ на Маджипуре накапливалась в ней, как весенняя вода накапливается в колодце.

Много раз во сне он разговаривал с матерью, но не видел ее многие годы и не был готов к переменам, произошедшим в ее облике. Она была по-прежнему прекрасна: время не нанесло ущерба ее красоте. Но возраст оставил свой след: черные волосы потускнели, во взгляде стало чуть меньше тепла, кожа ее, казалось, несколько утратила упругость. И все же в своем чудесном белом одеянии, с цветком за ухом, с серебряным обручем — знаком ее власти — на челе Повелительница была восхитительна, как и всегда. Она являла собой воплощение изящества и величественности, силы и безграничного сострадания.

— Матушка! Наконец-то!

— Как долго мы не виделись, Валентин! Сколько лет прошло!

Она легонько прикоснулась к его лицу, плечам, рукам. Это прикосновение было легче перышка, но сила Повелительницы Снов была такова, что по всему его телу прошел трепет. Он заставил себя вспомнить, что она не богиня, а всего лишь простая смертная — дочь смертных родителей, супруга верховного канцлера Дамиандейна, мать двух сыновей, одним из которых является он сам; что когда-то она держала его у груди и пела ему нежные песни, утирала ему лицо, когда он приходил после детских игр, что свои мальчишеские обиды он оплакивал, уткнувшись в ее ладони, и находил в ней утешение и мудрость. Все это было давно, как будто в какой-то другой жизни. Когда жезл Божества указал на семью верховного канцлера Дамиандейна и вознес Вориакса на трон Конфалюма, мать нового короналя стала Хозяйкой Острова Сна, и никто даже в их семье не имел права считать их отныне простыми смертными. И тогда, и после Валентин уже не мог заставить себя думать о ней просто как о своей матери. Надев серебряный обруч и обосновавшись на Острове во всем величии Повелительницы Снов, те утешение и мудрость, которыми раньше делилась с ним, она отдавала теперь всему миру, взиравшему на нее с благоговением и надеждой. И даже когда взмах того же жезла вознес Валентина на место Вориакса, и он тоже в какой-то мере поднялся над царством обыденности и стал чем-то большим, чем простой смертный, некой мифической фигурой, он все равно сохранил благоговение перед ней, поскольку не испытывал ни малейшего благоговения по отношению к себе, даже будучи короналем, и не мог заставить себя проникнуться к собственной персоне тем же пиететом, что и остальные к нему или он к Хозяйке Острова Сна.

Однако, прежде чем обратиться к высоким материям, они поговорили о семейных делах. Он рассказал ей все, что знал, о ее сестре Галиаре и брате Сэйте из Сти, о Диввисе, Мириганте, дочерях Вориакса. Она спрашивала его, часто ли он бывает в старых родовых землях в Халанксе, хорошо ли ему в Замке, по-прежнему ли они с Карабеллой близки и любят друг друга. Внутреннее напряжение оставило Валентина, и на какой-то миг он почувствовал себя обыкновенным мелким аристократом с Горы, находящимся с визитом в гостях у своей матушки, которая переселилась в другое место, но по-прежнему с интересом выслушивает домашние новости. Однако надолго забыть о их положении было невозможно, и, когда в разговоре начали ощущаться натянутость и напряженность, он заговорил уже совсем другим тоном:

— Было бы лучше, если бы я пришел к тебе, матушка, как подобает. Негоже Хозяйке Острова Сна спускаться из Внутреннего храма, чтобы нанести визит в Семь Стен.

— Сейчас эти формальности лишены смысла. События накатываются лавиной: необходимо действовать.

— Так тебе известны новости с Зимроэля?

— Конечно. — Она прикоснулась к обручу. — Он со скоростью мысли приносит мне вести отовсюду. О, Валентин, какое неудачное время для нашей встречи! Когда ты начинал процессию, я ожидала встретить тебя здесь веселым и радостным, и вот ты со мной, а я ощущаю в тебе только боль, сомнение и страх перед грядущим.

— Что ты видишь, матушка? Что должно случиться?

— Ты думаешь, что у меня есть возможность узнавать будущее?

— Ты очень отчетливо видишь настоящее. Ты же говоришь, что получаешь вести отовсюду.

— То, что я вижу, скрыто пеленой мрака. В мире происходит нечто, выходящее за пределы моего понимания. Установленный общественный порядок вновь под угрозой. И корональ в отчаянии. Вот что я вижу. Почему ты в отчаянии, Валентин? Почему в тебе столько страха? Ты же сын Дамиандейна и брат Вориакса, а они были не из тех, кому знакомы эти чувства, и мне они не свойственны, да и тебе, как мне казалось.

— По прибытии сюда я узнал, что над миром нависла опасность, и эта опасность становится все более реальной и грозной.

— Это приводит тебя в отчаяние? Да ведь опасность должна только усилить твое желание исправить положение вещей, как то бывало раньше.

— Но за время своего пребывания на троне я уже во второй раз вижу Маджипур, охваченный бедствием. Я вижу, что мое правление не было счастливым, а будет еще более несчастным, если увеличатся масштабы болезней, голода и бездумных переселений. Боюсь, на мне лежит какое-то проклятие.

Он заметил, что ее глаза сверкнули гневом. Да, за прекрасным обликом его матери скрывались величайшая душевная сила, железная самодисциплина и преданность долгу. В своем роде она была не менее яростной воительницей, чем легендарная леди Тиин, которая в древности вышла на битву против метаморфов. Эта леди тоже способна на подобную доблесть, если потребуется. Он знал, что она всегда отличалась нетерпимостью по отношению к любым проявлениям слабости в своих сыновьях, будь то жалость к себе, уныние или что-либо еще, потому что напрочь лишена была слабости сама. И Валентин вдруг почувствовал, как упадочное настроение начинает покидать его.

— Тебе не стоит обвинять себя без особых на то причин. — В голосе матери слышалась нежность. — Если на мир наложено проклятие, то оно лежит не на благородном и добродетельном коронале, а на всех нас. Тебе не в чем винить себя, Валентин: ты виновен в наименьшей степени. Не ты носитель этого проклятия — напротив, именно ты, скорее всего, способен снять его с нас. Но ты должен действовать, и действовать быстро.

— А в чем же суть этого проклятия?

— У тебя есть серебряный обруч, парный с моим. — Она приложила руку ко лбу. — Ты взял его с собой?

— Я с ним не расстаюсь.

— Тогда пусть его принесут.

Валентин вышел из комнаты и отдал распоряжение Слиту, ожидавшему у дверей; вскоре пришел слуга с усыпанной драгоценными камнями шкатулкой, в которой хранился обруч, подаренный Повелительницей Снов Валентину, когда он в поисках истины появился на Острове. С его помощью, соединившись разумом со своей матерью, он получил окончательное подтверждение того, что простой жонглер из Пидруида и правитель Маджипура Валентин — одно и то же лицо. Благодаря обручу и поддержке матери к нему стала возвращаться память. Потом иерарх Лоривейд научила его погружаться в транс, используя обруч, и проникать, таким образом, в мысли других людей. Он редко пользовался им после восстановления на престоле, поскольку обруч являлся принадлежностью Повелительницы Снов, а не короналя, а одному из владык Маджипура не подобает вторгаться в сферу деятельности другого. Но сейчас он вновь надел тонкую металлическую полоску, в то время как Повелительница Снов наливала ему, как и когда-то, темное и пряное сонное вино, способствовавшее раскрытию душ навстречу друг другу.

Он осушил кубок одним глотком, и она тоже выпила свое вино. Прошло немного времени, и напиток начал действовать. Он погрузился в транс, обеспечивавший наиболее полное восприятие видений. Потом она сплела его пальцы со своими для завершения контакта — и на него обрушился поток образов и ощущений. Они буквально ослепили и оглушили его, хотя он знал, каким сильным будет удар.

Однако Повелительница Снов испытывала это ежедневно: на протяжении многих лет она и ее служительницы посылали свои души странствовать по свету в поисках нуждающихся в помощи.

Он не увидел отдельных душ: слишком велик и населен был мир, чтобы добиться такой точности даже за счет величайшей сосредоточенности. Пролетая по небу горячим ветром в восходящих воздушных потоках, он обнаруживал отдельные пятна ощущений: то дурные предчувствия, то страх, стыд, вину, внезапный всплеск сумасшествия, серое, широко раскинувшееся покрывало отчаяния. Он опустился пониже и увидел естество душ, черные кромки, пересеченные алыми полосами, острые зазубренные пики, причудливо перепутанные дорожки ворсистой плотной ткани. Он взмыл еще выше, в безмятежность царства небытия; он пересекал мрачные пустыни, от которых исходило цепенящее одиночество; он описывал круги над сверкающими заснеженными полями и лугами, где каждая травинка светилась несказанной прелестью. Он увидел те места, где свирепствовали болезни, голод, где царил хаос, и почувствовал, как от крупных городов горячим суховеем поднимаются страхи, ощутил, как некая сила со всепроникающим барабанным раскатом бьется в морях. Его со всей мощью охватило ощущение нависшей угрозы, надвигающейся катастрофы. Валентин увидел, что на мир опустился невыносимый груз и сокрушает его с постепенно нарастающим усилием, подобно медленно сжимающемуся кулаку.

Во всех странствиях его сопровождала благословенная Повелительница Снов, его мать. Если бы не ее присутствие, он мог бы обгореть и обуглиться в пламени чувств, исходящих из колодца мировой души. Но она оставалась рядом, облегчая ему путь через темноту к порогу понимания, неясно маячившему впереди и напоминавшему исполинские ворота Деккерета в Норморке, закрывавшиеся только тогда, когда мир был в опасности. Но перед самым порогом он остался один и переступил через него без посторонней помощи.

Дальше была только музыка, музыка… она словно стала видимой — дрожащий, вибрирующий звук, протянувшийся через пропасть тончайшим подвесным мостом… И он ступил на тот мост и увидел всплески яркого звука в потоке внизу, кинжально-острые импульсы звука над головой, линию уходящего в бесконечность красного цвета и пурпурные с зеленым дуги у горизонта, которые пели для него. Потом все это многообразие уступило место одному-единственному звуку — устрашающему, оглушительному реву, который поглотил все вокруг и черной неудержимой колесницей накатил на вселенную, безжалостно расплющивая ее. И Валентин понял.

Он открыл глаза. Повелительница Снов, его мать, спокойно стояла между танигалами и с улыбкой наблюдала за ним, любуясь им словно спящим младенцем. Она сияла с него обруч и положила обратно в шкатулку.

— Видел? — спросила она.

— Я так и думал, — ответил Валентин. — Происходящее на Зимроэле не случайность. Да, это проклятие, и лежит оно на всех нас уже несколько тысячелетий. Мой чародей Делиамбер сказал мне однажды, что мы прошли здесь, на Маджипуре, долгий путь, ничем не заплатив за изначальный грех завоевателей. Еще он сказал, что по счету нарастают проценты. А теперь счет предъявлен к оплате. То, что началось, — наше наказание, наше унижение, отмщение всем нам.

— Да, именно так.

— А то, что мы видели, это и есть само Божество, матушка? Оно держит мир крепкой хваткой и сдавливает его все сильнее? А тот звук, такой страшно тяжелый, — тоже Божество?

— Те образы, которые явились тебе, Валентин, тебе и принадлежат. Я видела нечто другое. Божество не имеет конкретного облика. Но, я думаю, ты узрел суть вещей.

— Я видел, что Божество лишило нас своей милости.

— Да. Но не безвозвратно.

— Ты уверена, что еще не слишком поздно?

— Уверена, Валентин.

Он помолчал. Потом заговорил снова:

— Да будет так. Я увидел, что нужно сделать, и я сделаю это. Как символично, что я пришел к пониманию всего в Семи Стенах, которые леди Тиин воздвигла в честь своего сына после его победы над метаморфами! Ах, матушка, а ты построишь такое здание для меня, когда я исправлю дело рук лорда Стиамота?

 

Глава 10

— Еще раз, — Хиссун повернулся лицом к Альсимиру и еще одному кандидату в рыцари. — Нападайте на меня, теперь оба.

— Оба? — переспросил Альсимир.

— Оба. И если увижу, что вы играете в поддавки, месяц будете чистить стойла — это я вам обещаю.

— Как ты думаешь справиться с нами двумя, Хиссун?

— Пока еще не знаю. Но я должен научиться. Нападайте, и тогда посмотрим.

Он весь лоснился от пота, а сердце бешено колотилось, но тело его было раскованным и послушным. Сюда, в пещерный гимнастический зал в восточном крыле Замка, он приходил каждый день и занимался не меньше часа, независимо от прочих обязанностей.

Хиссун считал необходимым развивать силу и выносливость, вырабатывать еще большую ловкость. Иначе ему, с его честолюбием, несомненно, придется здесь тяжко. Принцы на Замковой горе возводили атлетизм в культ, постоянно испытывая себя верховой ездой, турнирами, гонками, борьбой, охотой — словом, всеми теми простыми первобытными забавами, на которые в Лабиринте у Хиссуна не было ни времени, ни желания. А теперь, когда по воле лорда Валентина он оказался среди множества крепких, сильных мужчин, он знал, что должен сравняться с ними на их поле, если намерен надолго остаться в их компании.

Конечно, ему не по силам изменить свое щуплое, худощавое телосложение на что-либо подобное грубой мускулистости какого-нибудь там Стазилейна, Элидата или Диввиса. Такими, как они, ему никогда не стать. Но он мог превзойти их, следуя своим путем. Вот, например, забава с дубинкой: еще год назад он даже не слышал ни о чем подобном, а теперь, после многих часов тренировок, стал почти мастером. Здесь требовалась быстрота глаз и ног, а не сверхъестественная сила. В фехтовании на дубинках выражался в каком-то смысле его подход к жизни.

— Готов, — крикнул он.

Он стоял как полагается, слегка согнув ноги, настороженный и гибкий, немного разведя руки, сжимавшие легкую тонкую дубинку — палку из дерева ночного цветка с оплетенной рукоятью. Он переводил взгляд с одного противника на другого. Они оба выше его: Альсимир — дюйма на два-три, а его друг Стими-он и того больше. Но он проворнее. За все утро ни один из них не смог даже коснуться его дубинкой. Но вдвоем одновременно — это меняет дело…

— Вызов! Встали! Начали! — воскликнул Альсимир.

Противники двинулись на него, подняв дубинки в положение для нападения.

Хиссун сделал глубокий вдох и сосредоточился, стремясь образовать вокруг себя сферическую зону защиты — пространство, закрытое непроницаемой и непробиваемой броней. То, что сфера была воображаемой, значения не имело. Этот прием ему показывал наставник по фехтованию на дубинках Тани: делай свою защитную зону все равно что из стали, и тогда ничто не проникнет через нее. Секрет состоит в умении сосредоточиться.

Как Хиссун и ожидал, Альсимир приблизился к нему долей секунды раньше Стимиона. Альсимир высоко поднял дубинку, попробовав на прочность северо-западный сектор обороны, а потом сделал ложный выпад пониже. Когда он добрался до периметра обороны Хиссуна, тот легко парировал удар движением кисти и, не прекращая движения, — он уже все рассчитал на уровне подсознания, — переместил дубинку правее, где с северо-востока наносил чуть запоздалый удар Стимион.

Послышался шуршащий звук скольжения дерева по дереву; проведя своей дубинкой до половины оружия Стимиона, Хиссун уклонился, заставив Стимиона со всей силы ударить в пустое пространство. Все это заняло буквально мгновение. Стимион потерял равновесие и, крякнув от неожиданности, шагнул на то место, где только что был Хиссун, который слегка стукнул его дубинкой по спине и развернулся к Альсимиру. Дубинка Альсимира взмыла вверх: он начал второй выпад. Хиссун легко отбил его и ответил ударом на удар, с которым Альсимир справился хорошо и парировал его с такой силой, что столкновение дубинок отозвалось в руке Хиссуна до локтя. Но он быстро оправился от сотрясения и, увернувшись от очередного выпада Аль-симира, отскочил в сторону, чтобы избежать удара Стимиона.

Теперь они занимали иное положение: Стимион и Альсимир стояли не перед Хиссуном, а с двух сторон от него. Они наверняка попробуют сделать выпад одновременно, подумал Хиссун. Этого нельзя допустить.

Тани учил его: время всегда должно служить тебе, а не быть твоим хозяином; если тебе не хватает времени для движения, тогда раздели каждый миг на несколько мгновений поменьше, и тогда тебе хватит времени на все.

Верно. Хиссун знал, что абсолютной одновременности не бывает.

Именно так, как в течение многих месяцев делал на тренировках, он переключился в тот временной режим, который привил ему Тани: рассматривая каждую секунду как сумму десяти десятых долей, он обосновался в каждой из них по очереди, как если бы шел через пустыню и раз за разом останавливался на ночлег в каждой из десяти попадающихся на пути пещер. Теперь его восприятие коренным образом изменилось. Он увидел Стимиона передвигающимся отрывистыми движениями, поднимающим дубинку, чтобы опустить ее на Хиссуна. Но Хиссун без малейшего труда вклинился между двумя долями секунды и отбил дубинку Стимиона в сторону. Альсимир уже начал свой выпад, но у Хиссуна было достаточно времени, чтобы уйти от него, а когда рука Альсимира вытянулась полностью, Хиссун легонько стукнул по ней повыше локтя.

Вернувшись к нормальному восприятию времени, Хиссун сошелся со Стимионом, который заходил для очередного выпада. Вместо того чтобы приготовиться к отражению удара, Хиссун предпочел идти вперед, прорвав оборону застигнутого врасплох Стимиона. Из этого положения Хиссун еще раз коснулся Альсимира и развернулся, чтобы достать кончиком дубинки Стимиона, пока тот в замешательстве вертелся на месте.

— Касание, и двойное, — воскликнул Хиссун. — Игра!

— Как это у тебя получается? — спросил Альсимир, бросая свою дубинку. Хиссун рассмеялся.

— Не имею представления. Но хотел бы, чтобы Тани увидел меня! — Он упал на колени, и пот капал с его лба прямо на циновки. Он знал, что продемонстрировал незаурядное мастерство. Никогда еще он не дрался так хорошо. Случайность? Везение? Или он в самом деле вышел на новый уровень постижения? Он вспомнил, как лорд Валентин рассказывал о жонглировании, которым начал заниматься совершенно случайно, чтобы всего лишь заработать на жизнь, когда бродил по Зимроэлю, потерянный и отчаявшийся. Корональ сказал тогда, что жонглирование указало ему путь к полной концентрации душевных сил, и даже заявил, что не смог бы отбить престол, если бы не дисциплина духа, развившаяся в нем после овладения ремеслом жонглера. Хиссун знал, что он сам вряд ли обучится жонглированию уж больно грубой лестью по отношению к короналю будет это выглядеть, слишком открытым подражанием, — но начинал понимать, что может достигнуть той же дисциплины при помощи фехтования на дубинках. Только что состоявшийся поединок, несомненно, весьма повысил уровень его восприятия и реакции. Он прикинул, способен ли повторить все, потом оглядел обоих противников и предложил:

— Ну что, еще разок-другой?

— Неужели ты никогда не устаешь? — воскликнул Стимион.

— Устаю, конечно. Что же теперь, заканчивать только потому, что устали?

Он опять принял стойку. Еще минут пятнадцать, потом окунуться, немного поработать во дворе Пинитора, а потом…

— Ну что же вы? Нападайте!

Альсимир покачал головой.

— Какой в этом смысл? Ты на голову выше нас.

— Ну давайте же, — повторил Хиссун. — Готов!

Альсимир с неохотой встал в позицию для поединка и жестом призвал Стимиона сделать то же самое. Но когда все трое встали в исходное положение, собираясь с мыслями и готовя тела к предстоящему бою, на балкончике над ними появился смотритель гимнастического зала и окликнул Хиссуна. Сообщение для принца от регента Элидата: принца Хиссуна просят незамедлительно явиться к регенту в кабинет короналя.

— Что ж, тогда в другой раз, — бросил Хиссун Альсимиру и Стимиону.

Он быстро оделся и направился вверх через причудливые хитросплетения Замка, пересекая дворы и проходы, мимо парапета лорда Оссиера, с которого открывался чудесный вид на склон Замковой горы, мимо обсерватории Кинникена, музыкальной комнаты лорда Пранкипина, мимо оранжереи лорда Конфалюма и десятков других сооружений и строений, которые, как ракушки, покрывали всю центральную часть Замка. Наконец он добрался до центрального сектора, где располагались правительственные учреждения, и прошел в просторный кабинет, где работал корональ, а на время его затянувшейся поездки расположился верховный канцлер Элидат.

Он обнаружил регента расхаживающим взад и вперед, как медведь в клетке, перед лежавшей на столе лорда Валентина рельефной картой мира. Выглядел он мрачно и на появление Хиссуна отреагировал еле заметным кивком. Почти вслед за Хиссуном прибыл Диввис, одетый в официальный наряд с драгоценными украшениями и маской из перьев, как будто вызов застиг его по пути на какую-то торжественную государственную церемонию.

Хиссун ощутил растущее беспокойство. Зачем Элидату понадобилось созывать на подобную встречу так внезапно, вопреки заведенному порядку? И почему из всех принцев выбор пал лишь на немногих? Элидат, Стазилейн, Диввис — наиболее вероятные из возможных преемников Валентина, ближайшие из наиболее приближенных. Случилось что-то очень серьезное, подумал Хиссун. Может быть, умер в конце концов старый понтифекс. Или корональ, возможно… «Пусть это будет Тиеверас! — взмолился Хиссун. — Ради всего святого, пусть это будет Тиеверас!»

Наконец Элидат заговорил:

— Очень хорошо. Все собрались: можем начинать.

— Что случилось, Элидат? — с кислой усмешкой поинтересовался Диввис. — Кто-то увидел двухголовую милуфту, направляющуюся на север?

— Если ты хочешь сказать, что пришло время дурных предзнаменований, то так оно и есть, — угрюмо ответил верховный канцлер.

— Что-то произошло? — спросил Стазилейн.

Элидат бросил на стол пачку бумаг.

— Два важных события. Во-первых, из западного Зимроэля пришли новые сообщения: ситуация там гораздо серьезней, чем нам представлялось. Весь район ущелья на континенте, примерно от Мазадоны до точки где-то к западу от Дюлорна, дезорганизован, и бедствие распространяется. Сельскохозяйственные культуры продолжают погибать от загадочных болезней, и уже наблюдается ужасающая нехватка основных продуктов питания, а сотни тысяч, если не миллионы, начали движение к побережью. Местные власти делают все от них зависящее, чтобы обеспечить поставки продовольствия из не затронутых бедствием районов. Судя по всему, пока спокойно вокруг Тил-омона и Нарабаля, а Ни-мойя и Кинтор почти полностью избежали сельскохозяйственных проблем. Но расстояния так велики, к тому же все произошло настолько внезапно, что они успели сделать совсем немного. Еще одна возможная проблема: появился некий особый религиозный культ — что-то связанное с поклонением морским драконам…

— Что? — не поверил своим ушам Стазилейн, у которого от изумления даже щеки покраснели.

— Я понимаю, что это звучит дико, — сказал Элидат. — Но нам сообщают, будто прошел слух, что драконы — какие-то там боги и что они провозгласили конец света, и прочий бред, а…

— Это не новый культ, — тихо сказал Хиссун.

Все трое обернулись к нему.

— Вам что-то известно? — спросил Диввис.

Хиссун кивнул.

— Я несколько раз слышал об этом, когда жил в Лабиринте. Так, шепотки, беспочвенные слухи, которые, насколько я помню, никто не принимал всерьез. А вообще-то, простонародье давно перешептывалось за спиной знати. Кое-кто из моих друзей немного разбирался в тех слухах, возможно, даже больше, чем немного, но сам я никогда не лез в них. Я помню, что как-то спросил об этом у матери, а она обозвала эти разговоры опасной чепухой и посоветовала держаться от них подальше, что я и сделал. Кажется, религия зародилась в древности среди лиименов и постепенно негласным путем распространилась в нижних слоях общества, а сейчас, как мне думается, вышла на поверхность из-за начавшихся бедствий.

— А в чем суть этой веры? — спросил Стазилейн.

— Элидат примерно объяснил: однажды драконы выйдут на берег, возьмут власть над миром и положат конец всем горестям и страданиям.

— Каким горестям и страданиям? — вступил в разговор Диввис, — Я не слышал о больших невзгодах в мире, если не считать нытья метаморфов, а они…

— Вы полагаете, что все живут так же, как мы на Замковой горе? — резко спросил Хиссун.

— Я полагаю, что нуждающихся у нас не осталось, что все обеспечены всем необходимым, что мы живем в счастье и процветании, что…

— Все это правда, Диввис. И все же кто-то живет в замках, а кто-то очищает дороги от экскрементов маунтов. Есть те, кто владеет огромными поместьями, и те, кто попрошайничает на улицах. Есть…

— Избавьте меня от рассуждений на тему социальной несправедливости.

— Простите, что я вам докучаю, — бросил Хиссун. — Я просто подумал, что вам хотелось бы знать, откуда берутся люди, которые ждут пришествия водяных королей, чтобы те избавили их от тягот и лишений.

— Водяные короли? — переспросил Элидат.

— Да, морские драконы. Так их называют те, кто им поклоняется.

— Ладно, — сказал Стазилейн. — На Зимроэле голод, а среди низших слоев распространяется опасный культ. Вы упомянули два важных события. Это именно те, которые вы и подразумевали?

Элидат отрицательно покачал головой.

— Это две стороны одного и того же. Другая важная новость касается лорда Валентина. Мне сообщил о ней Тунигорн — он очень расстраивается по этому поводу. По его словам, во время визита к своей матери на Остров корональ пережил что-то вроде преображения и вошел в состояние высокого подъема, очень странное состояние, в котором он совершенно непредсказуем.

— В чем заключается его преображение? — спросил Стазилейн, — Вам известно?

— Войдя в транс под руководством Повелительницы Снов, — сказал Элидат, — он имел видение, показавшее ему, что бедствия на Зимроэле являются выражением недовольства Божества.

— Но неужели кто-то думает иначе? — воскликнул Стазилейн, — Однако какое отношение это имеет…

— Как сообщает Тунигорн, теперь Валентин считает, что болезни и недостаток продовольствия, которые, как нам стало известно, гораздо серьезнее, чем могло показаться по первым сообщениям, — определенно имеют сверхъестественное происхождение…

Медленно покачав головой, Диввис насмешливо фыркнул.

— …Сверхъестественное происхождение, — продолжал Элидат, — и являются наказанием со стороны Божества за дурное отношение к метаморфам в течение столетий.

— В этом нет ничего нового, — сказал Стазилейн, — Он уже много лет говорит примерно то же самое.

— Тут явно есть что-то новое, — возразил Элидат. — Тунигорн говорит, что со дня преображения он в основном бывает один и видится лишь с Повелительницей и Карабеллой, да иногда с Делиамбером и толковательницей снов Тизаной. И Слит, и Тунигорн проникают к нему с трудом, а если они с ним и встречаются, то речь идет о самых обыденных делах. У Тунигорна создалось впечатление, что короналем овладела какая-то новая грандиозная идея, какой-то потрясающий план, который он не хочет с ними обсуждать.

— Не похоже на Валентина, которого я знаю, — сумрачно заметил Стазилейн. — Он может быть каким угодно, но склонности к иррациональности в нем не замечалось. С ним явно что-то не так.

— Или у него очередное переселение душ, — добавил Диввис.

— А чего опасается Тунигорн? — спросил Хиссун.

Элидат пожал плечами.

— Он не знает. Ему кажется, что Валентин вынашивает какой-то сумасбродный замысел и опасается что они со Слитом станут возражать. Но он даже намеков никаких не делает. — Элидат подошел к глобусу и постучал пальцем по ярко-красному шарику, обозначавшему место пребывания короналя. — Пока Валентин еще на Острове, но скоро отплывает на материк. Он высадится в Пилиплоке и планирует отправиться вверх по Зимру в Ни-мойю, а оттуда — в пораженные голодом районы на западе. Но Тунигорн подозревает, что он изменил свое решение и, поглощенный мыслью о каре Божества, возможно, планирует какое-то духовное мероприятие: пост, паломничество, перестройку общества в направлении, противоположном чисто светским ценностям…

— А что, если он стал приверженцем культа морских драконов? — предположил Стазилейн.

— Не знаю, — ответил Элидат. — Все возможно. Я лишь хочу сказать вам, что Тунигорн сильно озабочен и требует, чтобы я как можно скорее присоединился к процессии короналя, в надежде на то, что я смогу удержать его от необдуманных действий. Думаю, у меня получится то, что не удается даже Туни-горну.

— Что такое? — воскликнул Диввис. — Он же в тысячах миль отсюда! Разве возможно…

— Я отправляюсь через два часа, — перебил Элидат. — На перекладных быстроходных парящих машинах я доберусь по долине Глэйдж до Треймоуна, откуда крейсер доставит меня до Зимроэля по южному маршруту через архипелаг Родамаунт. Тем временем Тунигорн постарается задержать Валентина на Острове, а если ему удастся договориться с адмиралом Эйзенхартом, он позаботится о том, чтобы плавание от Острова до Пилиплока продолжалось подольше. Если повезет, я окажусь в Пилиплоке примерно на неделю позже Валентина, и, возможно, будет еще не слишком поздно для того, чтобы привести его в чувство.

— Вам не удастся сделать это вовремя, — сказал Диввис. — Пока вы будете плыть по Внутреннему морю, он будет уже на полпути в Ни-мойю.

— Я должен попытаться. У меня нет выбора. Если бы вы только знали, как озабочен Тунигорн, как он страшится того, что Валентин ввяжется в какое-нибудь сумасшествие, сомнительное предприятие…

— А кто будет управлять? — тихо спросил Стазилейн. — С этим-то как? Вы являетесь регентом, Элидат. Понтифекса у нас нет. Вы сообщаете нам о том, что корональ одержим чем-то вроде маниакальной идеи, и предлагаете теперь вообще обезглавить Замок?

— В тех случаях, когда регент отзывается из Замка, — сказал Элидат, — в его власти назначить регентский совет для ведения всех дел, находящихся под юрисдикцией короналя. Именно это я и собираюсь сделать.

— А кто будет входить в совет? — спросил Диввис.

— Всего три человека: вы, Диввис, Стазилейн, а также вы, Хиссун.

— Я? — ошеломленно переспросил Хиссун.

Элидат улыбнулся.

— Признаться, я не сразу понял, зачем лорд Валентин решил продвигать, да еще так стремительно, столь молодого человека из Лабиринта к высотам власти. Но с возникновением этого кризиса его замысел для меня постепенно прояснился. Здесь, на Замковой горе, мы оторвались от реальной жизни Маджипура. Мы засели на вершине Горы, не зная о том, что вокруг нас возникают неразрешимые проблемы. Я слышал ваши слова, Диввис, что все в мире счастливы, кроме разве что метаморфов, и могу признаться, что считал точно так же. И все же, кажется, среди недовольных утвердилась новая религия, а мы о ней ничего не знаем, а теперь к Пидруиду шагает армия голодных людей, чтобы поклониться чужим богам. — Он перевел взгляд на Хиссуна. — Из того, что вы знаете, Хиссун, есть вещи, которые надо усвоить и нам. Во время моего отсутствия вы будете принимать решения вместе с Диввисом и Стазилейном, и я надеюсь, что от вас будут исходить ценные мысли. Что скажете, Стазилейн?

— Полагаю, что вы сделали мудрый выбор.

— А вы, Диввис?

Лицо Диввиса выражало плохо скрываемую ярость.

— Что я могу сказать? Воля ваша. Вы произвели назначение. Я должен лишь подчиниться. — Он встал и подал Хиссуну руку. — Мои поздравления, принц. Вам удалось добиться многого за столь короткий срок.

Хиссун бесстрастно встретил ледяной взгляд Диввиса.

— Я с нетерпением жду возможности поработать с вами в совете, лорд Диввис, — весьма официальным тоном произнес он. — Ваша мудрость будет служить мне примером. — Он ответил на рукопожатие Диввиса.

Диввис хотел было что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он медленно освободил руку, посмотрел исподлобья на Хиссуна и вышел из кабинета.

 

Глава 11

С юга дул горячий и жесткий ветер, тот самый ветер, который капитаны судов охотников на драконов называли «Посланием», поскольку он зарождался на бесплодном Сувраэле — обиталище Короля Снов. Этот ветер иссушал душу и выжигал сердце, но Валентин не обращал на него ни малейшего внимания. Его дух был далеко отсюда: он думал о предстоящих свершениях и часами простаивал на королевской палубе «Леди Тиин», вглядываясь в горизонт, на котором должны были появиться очертания материка, и даже не замечал знойных, колючих порывов свистевшего вокруг него ветра.

Плавание от Острова к Зимроэлю обещало, похоже, стать нескончаемым. Эйзенхарт говорил о штиле на море и о встречных ветрах, о необходимости сократить маршрут и взять южнее… и тому подобное. Валентин не был моряком, но по мере того, как проходили дни, а западный континент так и не приближался, его охватывало все большее нетерпение. Не раз приходилось им менять курс, чтобы избежать встречи со стаями морских драконов, поскольку с этой стороны Острова воды просто кишели ими. Кое-кто из моряков-екандаров утверждал, что это самое массовое перемещение драконов за последние пять тысячелетий. Как бы там ни было, их изобилие вызывало опасения: во время своего последнего плавания в этих водах, когда гигантский дракон пробил корпус «Брангалина», которым командовал капитан Горзвал, Валентин не видел ничего подобного.

Драконы проходили в основном группами по тридцать — пятьдесят особей с интервалом в несколько дней. Но иногда попадались и громадные драконы-одиночки, настоящие драконьи короли, которые плыли сами по себе, неторопливо и целеустремленно, как бы погрузившись в глубокие раздумья. Но через некоторое время исчезли и большие, и маленькие драконы, ветер усилился и флот устремился к Пилиплоку.

И однажды утром с верхней палубы раздался крик:

— Земля! Пилиплок!

Огромный порт появился внезапно, сияющий и очаровательный в своей устрашающей необъятности. Он возвышался на выступе южного берега устья Зимра, где невероятно широкая река на сотни миль выносила в море грязь, намытую в центре континента, — город с одиннадцатимиллионным населением, четко распланированный в соответствии с комплексным планом, который неукоснительно соблюдался при застройке: правильные дуга пересекали начинавшиеся от береговой линии лучи величественных проспектов. Валентин подумал, что, несмотря на всю красоту его широкой гостеприимной гавани этот город трудно полюбить. Но вдруг заметил, что его спутник, скандар Залзан Кавол, который был родом из Пилиплока, разглядывает открывающуюся панораму с выражением удивления и восторга на грубом и суровом лице.

— Охотники на драконов подходят! — крикнул кто-то, когда «Леди Тиин» приблизилась к берегу. — Смотрите, да тут целая флотилия!

— Как чудесно, Валентин! — негромко сказала Карабелла, стоявшая у него за спиной.

Действительно чудесно. До этого момента Валентин никогда не думал, что суда, на которых моряки Пилиплока отправляются охотиться на драконов, могут быть красивыми. Малопривлекательные сооружения с широкими корпусами, нелепо украшенные отвратительными резными головами и остроконечными хвостами, кричаще разрисованные по бортам рядами белых зубов и желтых с алым глаз — взятые по отдельности, они выглядели по-варварски отталкивающими. Но в составе столь внушительной флотилии — казалось, все охотники на драконов Пилиплока вышли в море, чтобы приветствовать короналя, — они, как ни странно, являли собой величественное зрелище. Они расположились вдоль линии горизонта, и наполненные ветром черные с малиновыми полосами паруса выглядели как праздничные флаги. Приблизившись, они четко спланированным строем окружили королевскую эскадру и подняли на мачтах огромные зеленые с золотом стяги короналя.

— Валентин! Лорд Валентин! Да здравствует лорд Валентин! — доносились с них хриплые крики. По волнам поплыла музыка барабанов, фанфар, систиронов и галистанов. Она звучала приглушенно и не очень отчетливо, но все же празднично и трогательно.

Насколько отличается этот прием, саркастически подумал Валентин, от того, который был оказан ему во время последнего посещения Пилиплока, когда он вместе с Залзаном Каволом и другими жонглерами униженно ходил от одного капитана к другому, безуспешно пытаясь уговорить кого-нибудь из них за плату доставить их на Остров Сна, пока наконец им не удалось сторговаться насчет переезда на самом маленьком, обшарпанном и жалком суденышке. Сколь многое изменилось с тех пор.

Самое большое из судов приблизилось к «Леди Тиин», и с него спустили шлюпку с двумя людьми и одной женщиной-скандаром. С флагмана спустили специальную сетку, однако люди остались на веслах, и на борт поднялась только женщина-скан-дар, пожилая и суровая на вид, с выдубленной морской водой кожей лица; во рту у нее отсутствовали два клыка, а шерсть имела мрачный сероватый оттенок.

— Меня зовут Гуидраг, — представилась она, и Валентин тут же вспомнил: самая старая и почтенная из всех капитанов — охотников на драконов, одна из тех, кто тогда отказался взять жонглеров пассажирами на борт своего судна; но она проявила доброжелательность и направила их к капитану Горзвалу с его «Брангалином». Интересно, помнит ли она его? Скорее всего, нет. Как Валентин уже давно понял, если на человеке облачение короналя, то самого человека за одеянием не видно.

От имени своей команды и всех товарищей по промыслу Гуидраг произнесла грубоватое, но красноречивое приветствие и подарила Валентину ожерелье с искусной резьбой, сделанное из переплетенных костей дракона. Он в свою очередь поблагодарил за торжественный прием и поинтересовался, почему промысловые суда прохлаждаются в гавани Пилиплока, а не выходят в море на охоту. Гуидраг ответила, что в нынешнем году драконов идет столько, что все охотники уже в первые недели промысла выполнили разрешенные законом нормы и их сезон закончился сразу же после открытия.

— Год был необычный, — сказала Гуидраг. — А следующий, боюсь, будет еще необычнее.

Эскорт судов держался поблизости до самого порта. Королевская процессия сошла на берег возле причала Малибора в самом центре гавани, где их ждала делегация встречающих: герцог провинции с внушительной свитой, мэр города с почти такой же компанией чиновников и делегация капитанов судов сопровождения. Когда начался традиционный обряд приветствия, Валентин почувствовал себя человеком, которому снится, что он бодрствует: он отвечал всем серьезно и церемонно, держался спокойно и уравновешенно, но все равно ему казалось, что он проходит сквозь сонмище призраков.

Вдоль дороги от гавани до городской ратуши, где должен был остановиться Валентин, тянулись толстые алые канаты, повсюду, сдерживая натиск любопытствующих, стояли стражники. Валентин, ехавший с Карабеллой в открытом парящем экипаже, подумал, что никогда еще ему не доводилось слышать такого шума, столь неразборчивого и неумолчного приветственного гула, настолько оглушительного, что он на какое-то время отвлекся от мыслей о кризисе. Но передышка продолжалась недолго. Едва оказавшись в резиденции, он потребовал принести ему последние сообщения. Новости оказались неутешительными.

Он узнал, что, несмотря на карантин, болезнь лусавендры каким-то образом перекинулась в не затронутые до сих пор провинции. Урожай стаджи в этом году ожидался вдвое меньше обычного. Районы, где выращивался туол, важная фуражная культура, подверглись нашествию считавшихся давно истребленными жуков-проволочников, что угрожало сокращением производства мяса. Грибок, поразивший виноград, вызвал опадание незрелых плодов в винодельческих районах Кинтора и Ни-мойи. Теперь весь Зимроэль, за исключением юго-западной оконечности в районе тропического города Нарабаля, был охвачен различными сельскохозяйственными болезнями.

Когда Валентин показал все эти сообщения И-Уулисаану, тот мрачно заметил:

— Теперь эпидемию не сдержать. Все экологически взаимосвязано: снабжение Зимроэля продовольствием будет полностью нарушено, мой лорд.

— Но на Зимроэле восемь миллиардов жителей!

— Верно. А что будет, когда болезни распространятся и на Алханроэль?

Валентин вздрогнул.

— Думаете, это случится?

— Ах, мой лорд, да я уверен, что так будет. Сколько судов совершают еженедельно плавание между континентами? Сколько птиц и даже насекомых пересекает море? Внутреннее море не такое уж широкое, а Остров и архипелаг служат удобными местами для промежуточной посадки. — Со странно безмятежной улыбкой сельскохозяйственный эксперт прибавил: — Я утверждаю, мой лорд, что болезням невозможно сопротивляться, их невозможно победить. Будет голод. Будет мор. Маджипур опустеет.

— Нет. Не может быть.

— Если бы я мог найти слова утешения… Но мне нечем вас успокоить, лорд Валентин.

Корональ пристально посмотрел на И-Уулисаана.

— Божество наслало на нас это бедствие, Божество и отведет его.

— Возможно. Но не раньше, чем произойдут страшные бедствия. Мой лорд, прошу вашего разрешения удалиться. Вы позволите мне забрать с собой эти бумаги? Я верну их через час.

Когда И-Уулисаан ушел, Валентин какое-то время сидел неподвижно, в последний раз обдумывая то, что теперь, после получения катастрофических сообщений, казалось еще более неотложным, чем когда бы то ни было. Потом он вызвал Слита, Тунигорна и Делиамбера.

— Я собираюсь изменить маршрут процессии, — заявил он без всяких предисловий.

Они осторожно переглянулись, будто уже несколько недель ожидали от него подобного сюрприза.

— Сейчас мы не поедем в Ни-мойю. Отмените все приготовления к поездке туда и дальше. — Они смотрели на него угрюмо и напряженно, и он понял, что без борьбы не добьется от них поддержки. — На Острове Сна, — продолжал он, — мне стало ясно, что все эти болезни на Зимроэле, которые вскоре могут поразить и Алханроэль, являются прямым свидетельством неудовольствия Божества. Ты, Делиамбер, уже говорил мне об этом на развалинах Велализиера и предположил тогда, что все беды, которые валом валят по нарастающей после захвата моего трона, могут быть началом расплаты за расправу с метаморфами. Ты сказал, что мы долго прожили на Маджипуре, не искупив изначальный грех завоевателей, а теперь надвигается хаос, поскольку прошлое начинает предъявлять счет, да еще и с солидными процентами.

— Да, я помню. Мой лорд повторил мои слова почти дословно.

— А я сказал, — продолжал Валентин, — что всю свою энергию направлю на исправление несправедливостей, допущенных по отношению к метаморфам. Но я этого не сделал. Я был слишком занят другим и предпринял лишь слабые попытки найти взаимопонимание с меняющими форму. А пока я откладывал, мера наказания усугублялась. Теперь, оказавшись на Зимроэле, я намереваюсь безотлагательно отправиться в Пиурифэйн…

— В Пиурифэйн, мой лорд?!! — в один голос воскликнули Слит и Тунигорн.

— В Пиурифэйн, в столицу метаморфов Илиривойн. Я встречусь с Данипиур. Я выслушаю ее требования и рассмотрю их самым внимательным образом. Я…

— Еще ни один корональ не появлялся на территории метаморфов, — перебил Тунигорн.

— Один корональ появлялся, — сказал Валентин. — В бытность мою жонглером я был там и выступал перед метаморфами, в числе которых была сама Данипиур.

— Это другое дело, — возразил Слит. — Вы могли делать все, что заблагорассудится, когда были жонглером. Тогда мы бродили среди метаморфов, и вы с трудом верили, что являетесь короналем. Но теперь-то вы, несомненно, корональ…

— Я пойду. Это будет паломничеством смирения, начальным актом искупления.

— Мой лорд!.. — с жаром начал Слит.

Валентин усмехнулся.

— Ну, продолжайте. Приводите свои возражения. Я уже несколько недель ожидаю долгого, скучного спора с вами троими по этому поводу. Но позвольте сначала заявить вам следующее: когда мы закончим разговор, я отправлюсь в Пиурифэйн.

— И ничто не сможет изменить ваше решение? — спросил Тунигорн. — Даже если мы напомним вам о возможных опасностях, о нарушении протокола, о вероятных неблагоприятных политических последствиях, о…

— Нет, нет и нет. Ничто не изменит моего решения. Лишь преклонив колени перед Данипиур, смогу я положить конец бедствию, опустошающему Зимроэль.

— Вы настолько уверены, мой лорд, — поинтересовался Делиамбер, — что все так просто?

— Надо попытаться хоть что-то сделать. Я в этом убежден, и ничто не поколеблет моей решимости.

— Мой лорд, — сказал Слит, — ведь насколько я помню, именно метаморфы при помощи колдовства лишили вас трона, и полагаю, что вы также сохранили воспоминания об этом. А теперь, когда мир стоит на пороге безумия, вы предлагаете добровольно пойти к ним, в их дремучие леса. Неужели…

— Разумно? Нет. Необходимо? Да, Слит, да, и еще раз да. Одним короналем больше, одним меньше — какая разница? Немало таких, кто может занять мое место и исполнять долг не хуже или даже лучше, чем я. Однако на карту поставлена судьба Маджипура. Я должен отправиться в Илиривойн.

— Умоляю, мой лорд…

— Нет, это я вас умоляю. Достаточно разговоров. Я решился.

— Вы направитесь в Пиурифэйн? — недоверчиво проговорил Слит. — Вы предадитесь в руки метаморфов?

— Да, — ответил Валентин. — Я предам себя в руки метаморфов.

 

Глава 1

Милилейн навсегда запомнит день, когда первый из новых короналей заявил о себе, потому что в тот день она заплатила пять крон за пару горячих сосисок.

В середине дня она шла на встречу со своим мужем Кристо-фоном в его лавке на эспланаде возле моста Кинтора. Начинался третий месяц нехватки. В Кинторе так говорили все — «нехватка», — но внутренний голос подсказывал ей более подходящее название: «голод!». Никто не голодал — пока! — но никто и не ел досыта, а положение, казалось, ухудшалось с каждым днем. Позапрошлым вечером у них с Кристофоном не оказалось ничего, кроме каши из сушеных калимботов с добавкой из корня гумбы. На ужин сегодня будет пудинг из стаджи. А завтра… кто знает? Кристофон поговаривал насчет того, чтобы выйти в парк Престимиона на охоту за мелкими животными — минтунами, дролями и им подобным. Филе минтуна? Жареная грудка дроля? Милилейн содрогнулась. Дальше будет, наверное, жаркое из ящерицы. С гарниром из листьев капустного дерева.

По бульвару Оссиера она дошла до поворота на Зимрскую дорогу, которая вела к эспланаде у моста. Когда она проходила мимо проктората, до нее донесся ни на что не похожий, восхитительный аромат жареных сосисок.

У меня галлюцинации, подумала она. Или я, наверное, сплю.

Когда-то на эспланаде торговали десятки разносчиков сосисок. Но уже несколько недель Милилейн не видела ни одного.

В эти дни с мясом были перебои: из-за недостатка кормов голодал скот в западных животноводческих районах, а поставки скота с Сувраэля, где пока все было в порядке, прервались из-за того, что стаи морских драконов заполонили все морские пути.

Но запах сосисок был весьма и весьма реальным. Милилейн огляделась, пытаясь отыскать его источник.

Вон! Там!

Это не галлюцинация. Не сон. Невероятно, поразительно, но на эспланаде появился торговец сосисками, маленький сутулый лиимен со старой обшарпанной тележкой, в которой над жаровней висели скрюченные длинные красные сосиски. Он стоял с таким видом, будто в мире все осталось неизменным. Будто не было нехватки. Будто продовольственные лавки не работали всего три дня в неделю, поскольку именно столько времени им требовалось, чтобы распродать все свои запасы. Милилейн побежала.

Остальные тоже бежали. Со всех сторон они набегали на торговца сосисками, будто он раздавал монеты в десять реалов. Но, по правде говоря, то, что он предлагал, было гораздо ценнее самой блестящей серебряной монеты.

Никогда в жизни она еще так не бегала — размахивая локтями, вскидывая колени, с развевающимися по ветру волосами. Не меньше сотни людей устремились к лиимену с его тележкой. Наверное, сосисок у него на всех не хватит. Но Милилейн оказалась ближе всех: она первой увидела торговца и быстрее всех прибежала. Сразу за ней мчалась длинноногая женщина-хьорт, а сбоку, похрюкивая на ходу, несся какой-то скандар в нелепом деловом костюме. Неужели кто-нибудь мог себе представить, подумала Милилейн, что наступит время, когда придется бежать, чтобы купить у уличного торговца сосиску?

Нехватка — голод — началась где-то на западе, в районе ущелья. Поначалу она выглядела в глазах Милилейн далеким от реальности и незначительным событием, поскольку происходило все где-то там, в местах, которые сами казались нереальными. Она никогда не бывала к западу от Тагобара. Когда поступили первые сообщения, она почувствовала некоторое сострадание к тем, кому, как было сказано, грозит голод, — в Мазадоне, Дю-лорне и Фалкинкипе, — но ей было трудно поверить, что это творится в действительности. В конце концов, на Маджипуре еще никто не голодал, и какие бы новости о бедствиях ни поступали с запада: о волнениях, массовых перемещениях, эпидемиях, они казались ей отдаленными не только в пространстве, но и во времени, не происходящими в данный момент, а, скорее, взятыми из учебника истории, из главы о деяниях почившего тысячелетия назад лорда Стиамота.

Но потом Милилейн стала замечать, что бывают дни, когда в тех лавках, где она обычно закупала продукты, отсутствует то нийк, то хингамоты или глейн. Продавцы говорили ей, что это из-за неурожая на западе: из сельскохозяйственной зоны ущелья больше ничего не поступает, а доставка продуктов из других мест — дело долгое и накладное. Затем вдруг были установлены ограничения на продажу составлявших основу питания стаджи и рикки, даже несмотря на то что они росли в здешних местах, а болезни растений до Кинтора еще не добрались. На этот раз объяснением послужила посылка продовольственных резервов в бедствующие провинции. Имперский декрет гласил, что в столь тяжкое время необходимо пойти на некоторые жертвы… и так далее, и тому подобное. Потом пришла весть о появлении заболеваний вокруг Кинтора, а также к востоку от Кинтора вниз по реке до Ни-мойи. Поставки туола, рикки и стаджи сократились наполовину, лусавендра вообще исчезла из продажи, мяса стало совсем мало.

Ходили разговоры о доставке продовольствия с Алханроэля и Сувраэля, где пока все, очевидно, было в порядке. Но Милилейн знала, что это одни разговоры. Во всем мире не хватило бы грузовых судов для поставок с других континентов такого количества продуктов, чтобы заметно исправить положение, а если бы они и были, то цена оказалась бы непомерной.

— Нас ждет голод, — сказала она Кристофону.

И вот в конце концов нехватка достигла и Кинтора. Голод…

Кристофон не думал, что кто-нибудь будет в действительности голодать. Он всегда был оптимистом. Как-нибудь уладится, говорил он. Как-нибудь. Но сейчас сотня людей со всех ног сбегалась к торговцу сосисками. Женщина-хьорт попыталась обойти ее. Милилейн, резко двинув плечом, сбила ее с ног. Раньше она никого не била. Она почувствовала какую-то легкость в голове и спазм в горле. Соперница выкрикнула в ее адрес проклятие, но Милилейн неслась вперед, хотя сердце у нее колотилось, а глаза болели от напряжения. Она отшвырнула в сторону кого-то еще и локтями проложила себе дорогу к начинавшей образовываться очереди. Лиимен подавал сосиски со странно безучастным видом, присущим всем его собратьям, как будто его совершенно не волновала собравшаяся перед ним толпа.

Милилейн напряженно наблюдала за движением очереди. Перед ней еще семь или восемь человек — хватит ли ей сосисок? Отсюда нельзя было увидеть, что делается там, впереди, помещаются ли на жаровню новые партии по мере распродажи. Останется ли там для нее хоть что-нибудь? Она сравнила себя с жадноватым ребенком, который волнуется, чтобы ему хватило всяких угощений. Я схожу с ума, сказала она себе. Почему ка-кая-то сосиска так много для нее значит? Но ответ был известен. Уже три дня она вообще не ела мяса, если не считать мясом пять полосок соленой драконины, которые она случайно нашла в шкафу в Звездный день. От шипящих сосисок исходил восхитительный аромат. Внезапно приобретение их стало для нее самым важным, быть может, даже единственным делом на свете.

Подошла ее очередь.

— Два вертела, — сказала она.

— Один в руки.

— Тогда один!

Лиимен кивнул. Во взгляде его трех светящихся глаз читалось полное отсутствие всякого интереса.

— Пять крон, — сказал лиимен.

Милилейн ахнула. Для нее пять крон — половина дневного заработка. Она припомнила, что до нехватки вертел сосисок стоил десять мерок. Но ведь то было до нехватки.

— Вы шутите, — сказала она. — Разве можно взвинчивать старую цену в пятьдесят раз! Даже в такие времена.

За ее спиной раздался чей-то крик.

— Платите или уходите, любезнейшая!

Лиимен хладнокровно объяснил:

— Пять крон сегодня. На следующей неделе — восемь крон. Еще через неделю — один реал. Еще через неделю — пять реалов. Через месяц вообще не будет сосисок ни за какие деньги. Вы хотите сосисок? Да или нет?

— Да, — пробормотала Милилейн. У нее дрожали руки, когда она подавала ему пять крон. Еще за одну крону она купила кружку пива, выдохшегося и безвкусного. Опустошенная и ошеломленная, она выбралась из очереди.

Пять крон! Да еще совсем недавно за эти деньги она могла поужинать в хорошем ресторане! Но большинство ресторанов сейчас закрылись, а в оставшиеся, как она слышала, записывались за несколько недель. И одному Божеству известно, какие у них там сейчас цены. Но это просто безрассудство! Пять крон за вертел сосисок! Ее охватило ощущение вины. Что она скажет Кристофону? Правду, только правду. «Я не могла удержаться, — скажет она. — Это был порыв, безумный порыв. Я почувствовала их запах на жаровне и не могла удержаться».

А что будет, когда лиимен запросит восемь крон или реал? Пять реалов? Она не могла найти ответа. Она подозревала, что заплатит любые деньги, — настолько сильным было наваждение.

Она жадно впилась зубами в сосиску, будто боялась, что кто-нибудь вырвет лакомство у нее из рук. Сосиска была на удивление вкусной: сочная, пряная. Она поймала себя на том, что пытается догадаться, чье мясо пошло на ее изготовление. Лучше не думать, сказала она себе. Вполне возможно, что мысль об охоте на мелких грызунов в парке приходила в голову не одному Кристофону.

Она сделала глоток пива и снова поднесла вертел ко рту.

— Милилейн?

Она удивленно подняла глаза.

— Кристофон?

— Так и думал, что найду тебя здесь. Я закрыл лавку и вышел посмотреть, что тут за толпа.

— Неожиданно появился разносчик сосисок. Как по волшебству.

— Вот оно что. Ну да, вижу.

Он смотрел на полусьеденную сосиску у нее в руке.

Милилейн деланно улыбнулась.

— Извини, Крис. Хочешь укусить?

— Один кусочек, — сказал он. — Думаю, что становиться в очередь уже нет смысла.

— Наверное, их распродадут очень быстро. — Она подала ему вертел, стараясь изо всех сил, чтобы он не заметил, с какой неохотой она это делает, и напряженно наблюдала за тем, как он откусывает кусок длиной в дюйм, а то и два. Она почувствовала сильное облегчение, одновременно с некоторыми угрызениями совести, когда он отдал ей остаток.

— Хороша, клянусь Повелительницей!

— Как же иначе! Ведь она стоит пять крон.

— Пять…

— Я не смогла удержаться, Крис. Когда я почуяла их запах в воздухе… я, как зверь, ворвалась в очередь. Я толкалась, пихалась, дралась. Наверное, я заплатила бы сколько угодно. Ах, Крис, прости меня!

— Не извиняйся. А на что еще сейчас тратить деньги? Вдобавок все скоро изменится. Ты слышала новость сегодня утром?

— Какую новость?

— Насчет нового короналя! Он будет здесь с минуты на минуту. Прямо здесь, он проедет по мосту Кинтора.

Она озадаченно спросила:

— А что, лорд Валентин стал понтифексом?

Кристофон покачал головой.

— О Валентине уже можно и не вспоминать. Говорят, он исчез — то ли похищен метаморфами, то ли что-то еще в этом духе. Как бы там ни было, примерно час назад объявили, что короналем теперь Семпетурн.

— Семпетурн? Проповедник?

— Да, тот самый. Он появился в Кинторе ночью. Мэр под держал его, а герцог, как я слышал, бежал в Ни-мойю.

— Но это невозможно, Крис! Ведь не может кто угодно встать и сказать, что он корональ! Ведь он должен быть выбран, помазан, он должен быть с Замковой горы…

— Мы просто привыкли так думать. Но наступили другие времена. Семпетурн — человек из народа. Такой нам сейчас и нужен. Он знает, как вернуть благорасположение Божества.

Она не верила своим ушам. Забытая сосиска висела у нее в руке.

— Этого не может быть. Это безумие. Лорд Валентин — наш помазанный корональ. Он…

— Семпетурн говорит, что он самозванец, что вся эта история с обменом телами — чушь, что болезнями и голодом мы наказаны за его грехи, что единственная для нас возможность спастись — свергнуть лжекороналя и посадить на трон того, кто поведет нас обратно к справедливости.

— И Семпетурн утверждает, что он и есть тот человек и потому мы должны поклониться ему, принять его и…

— Вот он! — воскликнул Кристофон.

Лицо его раскраснелось, глаза пылали странным блеском. Милилейн еще ни разу не видела мужа в таком возбуждении. Она и сама была как в лихорадке, сбитая с толку и ошеломленная. Новый корональ? Этот маленький краснолицый подстрекатель Семпетурн на троне Конфалюма? Она ничего не понимала. Все равно как если бы ей сказали, что красное — это зеленое, а вода в реках отныне потечет в обратном направлении.

Раздались резкие звуки музыки. На мосту появился величаво вышагивающий оркестр в зеленых с золотом костюмах с эмблемой короналя в виде Горящей Звезды. Оркестр вышел на эспланаду. За ним следовал мэр и другие городские чиновники. Потом появился огромный, причудливо изукрашенный паланкин, на котором восседал низкорослый человек вульгарного вида, с густыми спутанными черными волосами. Человек улыбался и милостиво принимал овации, которыми его приветствовала огромная толпа, следовавшая за ним из города.

— Семпетурн! — ревела толпа. — Семпетурн! Да здравствует лорд Семпетурн!

— Да здравствует лорд Семпетурн! — заорал Кристофон. «Как сон, — подумала Милилейн. — Какое-то ужасное послание, которого я не понимаю».

— Семпетурн! Лорд Семпетурн!

Теперь кричали все, кто только был на эспланаде. Толпа словно обезумела. Милилейн, не ощутив никакого вкуса, машинально проглотила остаток сосиски и уронила вертел на землю. Казалось, мир сотрясается у нее под ногами. Кристофон кричал не переставая, уже охрипшим голосом:

— Семпетурн! Лорд Семпетурн! — Паланкин проследовал мимо: лишь двадцать ярдов отделяли их от нового короналя, если он действительно был им. Он повернулся и посмотрел прямо в глаза Милилейн. С изумлением и растущим ужасом она услышала свой крик:

— Семпетурн! Да здравствует лорд Семпетурн!

 

Глава 2

— Куда? — ошарашенно переспросил Элидат.

— В Илиривойн, — повторил Тунигорн. — Он отправился три дня назад.

Элидат покачал головой.

— Я слышу ваши слова, но они до меня не доходят. Мой разум отказывается их воспринимать.

— Клянусь Повелительницей, для меня это тоже непостижимо! Но ничего не поделаешь. Он намеревается предстать перед Данипиур и вымолить у нее прощение за все прегрешения против ее народа. В общем, сущее безумие.

Всего за час до этого разговора корабль Элидата вошел в гавань Пилиплока. Он сразу же поспешил в городскую ратушу в надежде застать там Валентина или в худшем случае отправиться вслед за ним в Ни-мойю. Но там не оказалось никого из королевской свиты, за исключением Тунигорна, которого он обнаружил угрюмо перебирающим какие-то бумаги в небольшой пыльной комнатушке. А то, что Тунигорн ему рассказал: великая процессия отменена, корональ отправился в дикие джунгли к метаморфам, — нет, нет, это уж слишком, это выше всякого разумения!

Усталость и отчаяние, подобно исполинским валунам, обрушились на его душу, и он почувствовал, что не выдерживает их сокрушительной тяжести.

Безжизненным голосом он произнес:

— Я гнался за ним через полмира, чтобы удержать его от чего-нибудь подобного. Знаете, какой была моя поездка, Тунигорн? День и ночь я мчался в парящих машинах к побережью, не останавливаясь ни на мгновение. А потом спешил через море, кишащее разъяренными драконами, которые трижды столь близко подходили к нашему кораблю, что я уж думал, они нас потопят. И когда я наконец, полуживой от изнеможения, добираюсь до Пилиплока, то узнаю, что опоздал на три дня, что он пустился в это нелепое гибельное приключение, хотя если бы я передвигался хоть немного быстрее, если бы я выехал несколькими днями раньше…

— Вы не смогли бы заставить его переменить решение, Элидат. Никто не смог. Слит не смог. Делиамбер не смог. Карабелла не смогла…

— Даже Карабелла?

— Даже Карабелла.

Отчаянию Элидата не было предела. Тем не менее он продолжал сопротивляться, стараясь не поддаваться страху и сомнению.

— И все же Валентин выслушает меня, и я смогу повлиять на него. В этом я уверен.

— Боюсь, вы обманываете себя, дружище, — грустно заметил Тунигорн.

— Зачем же вы вызвали меня, если считаете задачу невыполнимой?

— Когда я вызывал вас, то вообразить себе не мог, что задумал Валентин. Я лишь догадывался о том, что он чересчур возбужден и готов к каким-то опрометчивым действиям. Мне казалось, что, если вы будете рядом с ним во время процессии, вы сможете успокоить его и отговорить от задуманного. Когда он сообщил нам о своих намерениях и дал понять, что ничто не заставит его отказаться от них, вы были еще очень далеко. Ваше путешествие было напрасным, и мне остается лишь выразить сожаление по этому поводу.

— Все равно я отправлюсь к нему.

— Боюсь, вы ничего не добьетесь.

Элидат пожал плечами.

— Я и так уже довольно далеко забрался, так зачем же останавливаться на полпути? Возможно, несмотря ни на что, мне все же удастся привести его в чувство. Вы сказали, что планируете отправиться за ним завтра?

— Да, в полдень. Как только я разберусь со всеми оставшимися сообщениями и декретами.

Элидат резко подался вперед.

— Возьмите их с собой. Нам нужно выехать сегодня вечером!

— Это было бы неразумно. Вы же сами сказали, что путешествие вымотало вас, да и по вашему лицу видно, насколько вы устали. Отдохните сегодня в Пилиплоке, поешьте, как следует отоспитесь, а завтра…

— Нет! — воскликнул Элидат. — Сегодня, Тунигорн! Каждый час промедления с нашей стороны приближает его к землям метаморфов! Неужели вы не видите опасности? — Он окинул Туни-горна ледяным взглядом, — Если придется, я уеду без вас.

— Я не могу вам этого позволить.

Элидат поднял брови.

— Вы хотите сказать, что моя поездка зависит от вашего разрешения?

— Вы понимаете, что я имел в виду. Я не могу допустить, чтобы вы в одиночку отправились неизвестно куда.

— Тогда выезжаем сегодня вместе.

— Может, все-таки подождем до завтра?

— Нет!

Тунигорн на мгновение прикрыл глаза. Потом он тихо произнес:

— Хорошо. Пусть будет так. Сегодня вечером.

Элидат кивнул.

— Мы возьмем небольшое быстроходное судно и, если повезет, перехватим его до того, как он доберется до Ни-мойи.

Тунигорн невесело заметил:

— Но он не собирается в Ни-мойю, Элидат.

— Не понимаю. Насколько я знаю, единственный путь отсюда до Илиривойна идет вверх по реке мимо Ни-мойи до Верфа, а потом на юг, от Верфа до врат Пиурифэйна.

— Хотелось бы мне, чтобы он отправился этим путем.

— Но разве туда можно попасть как-нибудь еще? — спросил удивленный Элидат.

— Другого разумного маршрута нет. Но он выбрал иной путь: на юг до Гихорна, а потом через Стейч в страну метаморфов.

— Разве это возможно? Гихорн — безлюдная, заброшенная земля. Стейч — непреодолимая река. И он это знает, а если не знает он, то наверняка про то известно маленькому врууну.

— Делиамбер изо всех сил старался отговорить его. Валентин и слушать не стал. Он обратил внимание на то, что если бы он отправился через Ни-мойю, то ему пришлось бы останавливаться в каждом городе для обычных церемоний, устраиваемых во время великой процессии, а он не хочет откладывать паломничество к метаморфам.

Элидат почувствовал, что его охватывают смятение и тревога.

— Итак, он намеревается преодолеть песчаные бури бесплодного Гихорна, а потом попытается переправиться через реку, в которой однажды чуть не утонул…

— Да, и к тому же собирается нанести визит тем, кто десять лет назад успешно сбросил его с трона…

— Безумие!

— Действительно, безумие, — согласился Тунигорн.

— Так вы согласны? Отправляемся сегодня?

— Да, сегодня.

Тунигорн протянул руку, и Элидат крепко пожал ее. Они немного помолчали.

Тишину нарушил Элидат.

— Ответьте мне на один вопрос, Тунигорн.

— Спрашивайте.

— Вы неоднократно употребляли слово «безумие», когда говорили о предприятии Валентина. И я тоже произносил это слово. Так оно и есть. Но я не видел его год, а то и больше, а вы находились с ним рядом все то время, которое прошло после отъезда с Замковой горы. Скажите мне: вы в самом деле думаете, что он сошел с ума?

— Сошел с ума? Нет, я так не думаю.

— Даже когда назначал юного Хиссуна в принципат? Когда затеял паломничество к метаморфам?

Немного помолчав, Тунигорн ответил:

— Этого не сделали бы ни вы, Элидат, ни я. Но я полагаю, что мы видим признаки не безумия Валентина, а его великодушия, доброты, в некотором роде даже святости, чего-то такого, чего мы с вами не в состоянии полностью постичь. Мы всегда знали, что Валентин во многом от нас отличается.

— Да, согласен: святость лучше, чем безумие, — нахмурился Элидат. — Но разве вы считаете, что в столь смутные, тяжелые времена от короналя Маджипура требуются именно такие качества: великодушие и святость?

— У меня нет ответа, старина.

— И у меня. Но я не могу отделаться от страха.

— Я тоже, — ответил Тунигорн. — Не могу, и все.

 

Глава 3

И-Уулисаан не спал. Он лежал в темноте и напряженно прислушивался к реву ветра, задувавшего над безлюдными землями Гихорна. То был резкий, порывистый ветер с востока, который вздымал тучи сырого песка и неустанно швырял его на палатку.

Королевский караван, в котором он находился уже столь продолжительное время, остановился лагерем в нескольких сотнях миль к юго-западу от Пилиплока. До реки Стейч оставалось лишь несколько дней пути, а за ней находился Пиурифэйн. И-Уулисаану отчаянно хотелось как можно скорее переправиться через реку и вдохнуть воздух родных мест, и по мере приближения каравана к реке это желание становилось все более настойчивым.

Опять оказаться дома, среди своих, освободиться от бремени нескончаемого маскарада… Скоро… скоро…

Но сначала он должен предупредить Фараатаа о намерениях лорда Валентина.

Шесть дней прошло после того, как Фараатаа последний раз связывался с И-Уулисааном, а шесть дней назад И-Уулисаан не знал, что корональ собирается предпринять паломничество в страну пиуриваров. Нет сомнения, что Фараатаа должен узнать об этом. Но И-Уулисаан не имел надежных средств войти с ним в контакт ни по обычным каналам, которые фактически не действовали в этой безотрадной, безлюдной местности, ни через морских драконов. Слишком много разумов требуется, чтобы привлечь к себе внимание водяных королей, а помощников у И-Уулисаана не было.

Все равно надо попробовать. Так же как и в предыдущие ночи, он сосредоточил всю свою психическую энергию и послал ее вдаль, отчаянно пытаясь установить хоть какой-то контакт через тысячи миль, отделяющих его от предводителя мятежа.

— Фараатаа! Фараатаа!

Безнадежно. Без помощи водяного короля в качестве посредника такая передача немыслима. И-Уулисаан знал это. И все же он продолжал взывать. Он заставил себя верить, что существует мизерная возможность того, что какой-нибудь проплывающий мимо водяной король поймает послание и усилит его. Шансов немного, почти никаких, но он не мог позволить себе пренебречь даже ничтожной вероятностью.

— Фараатаа!

От усилий внешность И-Уулисаана претерпела некоторые изменения. Его ноги удлинились, а нос уменьшился в размере. Он решительно устранил эти изменения, прежде чем их заметит кто-нибудь из находившихся в палатке, и вернул себе человеческий облик. С тех пор как он впервые принял этот облик в Алхан-роэле, он не позволял себе видоизменяться даже на мгновение, иначе они догадаются, что он шпион пиуриваров. Это требовало от него постоянных усилий, что стало уже почти невыносимо: но он поддерживал себя в одном и том же образе.

Он продолжал посылать в ночь энергию своей души.

— Фараатаа! Фараатаа!

Ничего. Тишина. Одиночество. Как обычно.

Через некоторое время он оставил всякие попытки и попытался уснуть. До утра еще далеко. Он откинулся на спину и закрыл воспаленные глаза.

Но сон не приходил. Ему вообще редко удавалось уснуть во время этого путешествия. В лучшем случае он мог лишь ненадолго вздремнуть. Мешало слишком многое: неумолчный шум ветра, звук песка, барабанящего по полотну палатки, громкое сопение и храп людей короналя, с которыми он делил палатку. А самое главное — постоянная тупая боль от ощущения своего одиночества среди враждебных, чужих существ. Так и ждал он наступления рассвета в состоянии крайнего напряжения.

Потом, где-то между часами Шакала и Скорпиона, он услышал в своей голове гулкий, гудящий звук. Он пребывал в таком напряжении, что внезапное вторжение лишило его в одно мгновение устойчивой внешности: он помимо своей воли прошел через несколько форм — скопировал вначале внешность двух человеческих существ, спавших поблизости, затем на долю секунды принял форму пиуривара, — прежде чем сумел взять себя в руки. Он сел. Сердце колотилось, дыхание было прерывистым, он снова стал настраиваться на музыку мыслей.

Да. Вот она. Сухой, ноющий звук, странно скользящий между интервалами гаммы. Теперь он узнал песню сознания водяного короля, которую по звучанию и тембру нельзя было спутать ни с чем, хотя он никогда не слышал песни именно этого водяного короля. Он открыл свой разум для контакта и мгновение спустя с громадным облегчением услышал мысленный голос Фараатаа:

— И-Уулисаан?

— Наконец-то, Фараатаа! Сколько я ждал твоего вызова!

— Вызов пришел в назначенное время, И-Уулисаан.

— Да, я знаю. Но у меня есть для тебя срочные новости. Я вызывал тебя каждую ночь, пытаясь осуществить контакт пораньше. Ты ничего не слышал?

— Я не слышал ничего. Ты не сумел пробиться ко мне.

— Понятно.

— Где ты, И-Уулисаан, и что у тебя за новости?

— Я нахожусь где-то в Гихорне, далеко от Пилиплока в глубине материка, почти возле Стейч. Я по-прежнему нахожусь в окружении короналя.

— Возможно ли, чтобы он зашел с великой процессией в Гихорн?

— Он оставил процессию, Фараатаа. Теперь он передвигается в сторону Илиривойна, чтобы встретиться с Данипиур.

В ответ наступила тишина, тишина настолько тяжелая и напряженная, что она потрескивала, как разряд молнии, с шипением и шуршанием. И-Уулисаан подумал было, что контакт полностью прервался. Но Фараатаа наконец заговорил:

— Данипиур? Что он хочет от нее?

— Прощения.

— Прощения за что, И-Уулисаан?

— За все преступления его народа против нашего.

— Тогда он сошел с ума.

— Некоторые из его спутников тоже так думают. Другие говорят, что это единственный путь Валентина — ответить на ненависть любовью.

Наступила еще одна продолжительная пауза.

— Он не должен говорить с ней, И-Уулисаан.

— Я тоже так считаю.

— Сейчас не время для прощения. Сейчас — время борьбы, иначе у нас не будет победы. Я не допущу его к ней. Они не должны встретиться. Он может попытаться достичь компромисса, а компромисса быть не должно!

— Я понимаю.

— Победа уже почти за нами. Правительство разваливается. Разрушается установленный порядок вещей. Знаешь ли ты, И-Уулисаан, что появилось уже три лжекороналя? Один объявился в Кинторе, другой — в Ни-мойе, а третий — в Дюлорне.

— Это правда?

— Абсолютная. Неужели ты ничего не знаешь?

— Ничего. Думаю, что и Валентин ни о чем подобном не подозревает. Мы здесь очень далеко оторвались от цивилизации. Три лжекороналя! Это начало их конца, Фараатаа!

— Мы тоже так думаем. Все складывается для нас удачно. Болезни продолжают распространяться. С твоей помощью, И-Уулисаан, мы смогли найти способы противостоять мерам, принимаемым правительством, и даже ухудшить обстановку. Зимроэль повержен в хаос. На Алханроэле появляются первые серьезные трудности. Победа за нами!

— Победа за нами, Фараатаа!

— Но мы должны перехватить короналя по пути в сторону Илиривойна. Назови, если сможешь, ваше точное расположение.

— Три дня мы двигались в парящем экипаже к юго-западу от Пилиплока, в сторону Стейч. Я слышал, как кто-то сегодня говорил, что до реки нам осталось не больше двух дней пути, возможно, меньше. Вчера корональ с несколькими спутниками покинул караван и ушел вперед. Сейчас они должны быть уже где-то там, недалеко от реки.

— А как он собирается переправляться?

— Этого я не знаю. Но…

— Давай! Хватай его!

При этом неожиданном выкрике контакт с Фараатаа полностью прервался. Из темноты возникли две громадные фигуры и навалились на метаморфа. Изумленный, застигнутый врасплох, И-Уулисаан вскрикнул.

До него дошло, что его схватили воительница-великанша Лизамон Халтин и свирепый, лохматый скандар Залзан Кавол. Вруун Делиамбер находился на безопасном удалении; его щупальца извивались самым причудливым образом.

— Что вы делаете? — возмутился И-Уулисаан. — Это произвол!

— Ага, так и есть, — бодро ответила амазонка. — Никаких сомнений, что это и есть произвол.

— Отпустите меня сейчас же!

— Можешь не надеяться, шпион! — рявкнул скандар.

И-Уулисаан отчаянно пытался освободиться от нападавших, но в их руках он был всего лишь беспомощной куклой. Его охватила паника, и он почувствовал, что ему уже не удается сохранить свое прежнее обличье. Но он ничего не мог сделать, чтобы восстановить форму: утрата самоконтроля приведет к тому, что он появится в своем истинном виде. Пока они держали его, он вертелся и извивался, стремительно проходя целый ряд видоизменений, превращаясь то в одно, то в другое существо: то ощетинивался шипами и колючками, то становился длинной змеей. Контакт с Фараатаа забрал у него столько энергии, что он стал совершенно беспомощным, не мог даже вызвать какую-нибудь защитную реакцию вроде электрошока, и кричал и рычал в отчаянии, пока вруун не поднес к его лбу щупальце и не оглушил мысленным ударом. И-Уулисаан обмяк и остался лежать в полубессознательном состоянии.

— Надо доставить его к короналю, — сказал Делиамбер. — Мы допросим его в присутствии лорда Валентина.

 

Глава 4

Во время поездки к Стейч в западном направлении с передовым отрядом королевского каравана Валентин увидел, что окружающий пейзаж резко меняется с каждым часом: однообразие Гихорна сменилось таинственным буйством дождевого леса Пи-урифэйна. Позади осталось неряшливое побережье с его дюнами и песчаными наносами, редкими пучками зубчатой травы и чахлыми деревцами с вяловатыми желтыми листьями. Теперь песка в почве было все меньше, она становилась все плодороднее, темнее, обретала способность обеспечивать питание пышной растительности; в воздухе больше не ощущалось пряного морского запаха, но теперь в нем появился сладковатый, мускусный аромат джунглей. Но Валентин понимал, что и это лишь переходная местность. Настоящие джунгли были еще впереди, за Стейч, царство туманов и неизвестности, густой темной зелени, окутанных дымкой гор и холмов: королевство метаморфов.

Примерно за час до сумерек они добрались до реки. Первым здесь оказался экипаж Валентина, а остальные два появились через несколько минут. Он подал знак их капитанам, чтобы они встали параллельно берегу. Потом вышел из парящей машины и напрвился к воде.

У Валентина имелись причины хорошо запомнить эту реку. Он появлялся здесь в годы изгнания, когда со своими товарищами-жонглерами спасался бегством от гнева метаморфов Илиривойна. Теперь он вновь стоял перед стремительным потоком Стейч и мысленно возвращался во времена той бешеной поездки по раскисшему от дождей Пиурифэйну, к кровавой схватке с засадой меняющих форму, после которой их спасли и вывели к Стейч похожие на обезьян маленькие лесные братья. А потом — ужасный, злополучный сплав на плотах по бурной реке среди грозных валунов, водоворотов и течений в надежде добраться до безопасной Ни-мойи…

Но сейчас здесь не было ни водоворотов, ни остроконечных скал, рассекающих кипящую поверхность воды, ни отвесных каменных стен вдоль берега. Течение было быстрым, но гладкая поверхность воды не вызывала сомнений в возможности переправиться.

— Неужели мы добрались до Стейч? — спросила Карабелла. — Эта река совершенно не похожа на ту, что доставила нам столько хлопот.

Валентин кивнул.

— Все хлопоты остались на севере. Тут она выглядит гораздо пристойнее.

— Но не слишком ласково. Мы сможем переправиться?

— Должны, — сказал Валентин, вглядываясь в отдаленный западный берег и лежащий за ним Пиурифэйн.

Начинало смеркаться, и в наступающей темноте земли метаморфов казались неприступными, недостижимыми. У короналя опять стало портиться настроение. Уж не безрассудство ли, подумал он, вся эта отчаянная экспедиция в джунгли? Возможно. Возможно, единственным результатом всей этой затеи с походом за прощением королевы метаморфов станут насмешка и стыд. И, возможно, тогда лучшим, что он только сможет сделать, будет отречься от престола, которого он никогда особо и не домогался, и передать власть кому-то, более жестокому и решительному.

Возможно. Возможно…

Он заметил, как на другой стороне вынырнуло из воды и неторопливо вышло на берег какое-то медлительное создание; то было неуклюжее на вид животное: продолговатая туша с бледно-голубой кожей и единственным огромным печальным глазом на макушке округлой головы. Привлеченный уродством и неповоротливостью существа, Валентин с интересом наблюдал за ним, а оно уткнулось мордой в раскисшую почву берега и стало раскачиваться из стороны в сторону, как бы пытаясь вырыть лбом нору.

Подошел Слит. Валентин, полностью поглощенный наблюдением за нелепым зверем, некоторое время не обращал на Слита внимания, а потом повернулся к нему.

Валентину показалось, что выражение лица у того задумчивое, даже несколько озабоченное.

— Мы собираемся разбить здесь лагерь на ночь, так, мой лорд? И дождаться утра, чтобы проверить, могут ли экипажи передвигаться по реке с таким быстрым течением, верно?

— Да, таковы мои намерения.

— С вашего разрешения, мой лорд, я бы предложил подумать о том, чтобы переправиться сегодня, если это возможно.

Валентин нахмурился. Он чувствовал себя странно отстраненным: слова Слита, казалось, доходят до него с огромного расстояния.

— Насколько я помню, наш план состоит в том, чтобы с утра поэкспериментировать с парящими экипажами, но остаться на этом берегу реки и дождаться всего каравана, прежде чем мы действительно начнем переправляться. Разве не так?

— Да, мой лорд, но…

— Тогда необходимо распорядиться о разбивке лагеря до темноты, верно, Слит? — Сочтя вопрос решенным, корональ опять повернулся к реке. — Видите вон то странное животное на том берегу?

— Вы имеете в виду громварка?

— Так оно называется? Как вы думаете, зачем он трется мордой о землю?

— Роет нору, как мне кажется, чтобы спрятаться в ней, когда начнется буря. Понимаете, они живут в воде, и, как я предполагаю, он решил, что в воде будет слишком неспокойно…

— Буря? — переспросил Валентин.

— Да, мой лорд, об этом я и пытался вам сказать. Взгляните на небо, мой лорд!

— Небо темнеет. Скоро ночь.

— Да нет, на восток, — проговорил Слит.

Валентин повернулся и посмотрел в сторону Гихорна. Солнце давно уже обещало зайти; Валентин ожидал, что небо в это время суток будет серым или даже черным. Однако на востоке все еще горел причудливый закат, противоречивший естественному порядку вещей: небо освещалось каким-то бледным свечением, розовым с проблесками желтого, бледно-зеленым на горизонте. Цвета отличались некоей необычной, неравномерной насыщенностью, будто небо пульсировало. Мир казался чрезвычайно спокойным: Валентин слышал течение реки, но больше ничто не нарушало тишину — ни вечерние песни птиц, ни несмолкаемый прежде писк маленьких алых древесных лягушек, которые водились здесь тысячами. Кроме того, в воздухе ощущалась сухость пустыни, ее обжигающее дыхание.

— Песчаная буря, мой лорд, — тихо сказал Слит.

— Вы уверены?

— На побережье, должно быть, уже метет. Весь день дул восточный ветер, а именно оттуда, с океана, и приходят гихорнские бури. Сухой ветер с океана, ваша светлость. Вы можете предсказать последствия? Я — нет.

— Ненавижу сухой ветер, — пробормотала Карабелла. — Он похож на тот, которые драконобои называют «посланием». От него мне нехорошо.

— Вы знаете, мой лорд, что это за бури? — спросил Слит.

Валентин неохотно кивнул. Образование короналя включает в себя множество сведений из географии. Песчаные бури в Гихор-не случались нечасто, но они пользовались дурной славой: лютые ветры, которые, как ножом, срезали дюны, вздымали тонны песка и со всесокрушающей свирепостью несли их в глубь материка. Они бывали по два-три раза на памяти одного поколения, но потом их долго не могли забыть.

— Что будет с теми, кто остался в караване? — спросил Валентин.

— Буря наверняка пройдет над ними. Она, возможно, уже над ними, а если нет, то скоро будет. В Гихорне очень сильные бури. Послушайте, ваша светлость, послушайте!

Ветер усиливался.

Валентин услыхал, пока в отдалении, низкий шипящий звук, который потихоньку начинал заполнять неестественную тишину. Поначалу он напоминал яростный шепот некоего великана, шепот, который скоро перейдет в ужасный, раздирающий уши рев.

— А что будет с нами? — спросила Карабелла. — До этих мест буря дойдет, Слит?

— Громварк думает, что да, миледи. Ему хочется переждать ее под землей. — Он повернулся к Валентину: — Вы позволите дать совет, мой лорд?

— Извольте.

— Мы должны переправиться сейчас, пока это еще возможно. Если буря застигнет нас, она может повредить экипажи или уничтожить их, и тогда мы лишимся возможности передвигаться по воде.

— Но больше половины моих людей еще в Гихорне!

— Если они еще живы.

— Делиамбер… Тизана… Шанамир!..

— Я понимаю, мой лорд, но сейчас мы ничем не можем им помочь. Если мы вообще собираемся продолжать наш путь, то нам надо переправляться, иначе потом это будет невозможно. На той стороне мы можем укрыться в джунглях, разбить там лагерь и подождать, пока остальные не присоединятся к нам, если присоединятся вообще. Но если мы не уйдем отсюда, то рискуем остаться здесь навеки, застрять так, что ни вперед, ни назад.

Безрадостная перспектива, подумал Валентин, но вполне правдоподобная. Однако его по-прежнему терзали сомнения: ему не хотелось идти дальше, в Пиурифэйн, пока ближайшие, самые дорогие ему люди испытывают судьбу под ударами гихорнских песков. На какое-то мгновение у него возникло непреодолимое желание развернуть экипажи на восток, чтобы разыскать оставшихся там спутников. Но он сразу же отбросил эту мысль, как совершенно безрассудную. Возвращением туда он ничего не добьется, только подвергнет опасности еще нескольких друзей. Буря, возможно, не забралась еще так далеко на запад; поэтому лучше всего подождать, пока она уляжется, а потом вернуться в Гихорну, чтобы подобрать тех, кто уцелеет.

Он стоял неподвижно и молчаливо, мрачно вглядываясь в царство тьмы на востоке, странным образом подсвеченное разрушительной мощью песчаной бури.

Ветер продолжал набирать силу. Валентин осознал, что буря настигнет их, сметет и, возможно, забросит в джунгли Пиури-фэйна еще до того, как иссякнет ее мощь. Потом он прищурился, моргнул от удивления и показал куда-то рукой.

— Вы видите приближающиеся огни? Это огни парящей машины?

— Пресвятая Повелительница! — хрипло пробормотал Слит.

— Это они? — спросила Карабелла. — Думаете, они спаслись от бури?

— Только один экипаж, мой лорд, — тихо заметил Слит. — И, кажется, не из королевского каравана.

Валентин подумал то же самое. Королевские экипажи представляли собой огромные машины, вмещающие много людей и груза. А к ним со стороны Гихорна приближался сейчас аппарат, смахивавший на небольшой частный экипаж, рассчитанный на двух-четырех пассажиров: впереди у него было только две фары, светившие не очень ярко, в то время как у больших машин фар было три, и все очень мощные.

Экипаж остановился не дальше чем в тридцати футах от короналя. Его тут же окружили охранники лорда Валентина, держа наизготовку излучатели. Двери экипажа открылись, и из него выбрались, шатаясь от усталости, двое изможденных мужчин.

У Валентина от изумления перехватило дыхание.

— Тунигорн? Элидат?

Невероятно! Как сон, как видение… Тунигорн сейчас должен находиться в Пилиплоке и заниматься текущими делами. А Элидат? Откуда мог взяться Элидат? Ведь Элидату следует быть в тысячах миль отсюда, на вершине Замковой горы. Его появление здесь, на границе темных пиурифэйнских лесов, казалось Валентину не меньшей неожиданностью, чем было бы появление матери — Повелительницы Снов.

И все же высокий человек с нависающими бровями и раздвоенным подбородком был не кем иным, как Тунигорном, а второй, еще более рослый, с пронзительным взглядом и широким лицом, — без всякого сомнения, Элидатом. Если только… если…

Ветер крепчал все больше. Теперь Валентину казалось, что в нем появились тонкие песчаные ручейки.

— Вы настоящие? — резко окрикнул их Валентин. — Или просто пара искусных подделок метаморфов?

— Настоящие, Валентин, вполне настоящие! — воскликнул Элидат и раскрыл объятия навстречу короналю.

— Клянусь Божеством, ваши глаза вас не обманывают, — сказал Тунигорн. — Мы не фальшивые и мчались, мой лорд, день и ночь, чтобы застать вас в этом месте.

— Да, — произнес Валентин. — Думаю, вы настоящие.

Он хотел было пойти навстречу объятиям Элидата, но между ними неуверенно встали охранники. Валентин сердитым жестом отогнал их и крепко обнял своего самого старого и ближайшего друга, после чего отпустил его и отступил на шаг, чтобы как следует рассмотреть. Прошло чуть больше года с их последней встречи, но Элидат выглядел постаревшим по меньшей мере лет на десять. Вид у него был потрепанный, измотанный. Что же его так подкосило, подумал Валентин: бремя регентства или тяготы долгого путешествия на Зимроэль? Когда-то он был Валентину как брат, поскольку они были ровесниками и обладали душевным сходством: теперь же Элидат вдруг превратился в усталого старика.

— Мой лорд, буря… — заговорил Слит.

— Один момент, — резко оборвал его Валентин. — Мне нужно многое узнать. — Уже обращаясь к Элидату, он спросил: — Как вы здесь оказались?

— Я прибыл, мой лорд, чтобы умолять вас не идти навстречу гибели.

— Что заставило тебя думать, что я иду навстречу гибели?

— До меня дошли сведения, что вы собираетесь войти в Пиурифэйн и вести переговоры с метаморфами.

— Решение принято совсем недавно. А ты, должно быть, покинул Гору за много недель, а то и месяцев до того, как мысль об этом пришла ко мне в голову. — Уже с некоторым раздражением Валентин добавил: — Так-то ты мне служишь, Элидат? Оставить вверенный тебе пост в Замке и преодолеть полмира, чтобы вмешиваться в мои действия?

— Мое место рядом с тобой, Валентин.

Валентин нахмурился.

— Из любви к тебе я приветствую тебя и принимаю в свои объятия. Но мне хотелось бы, чтобы тебя здесь не было.

— Мне тоже, — сказал Элидат.

— Мой лорд, — настойчиво вмешался Слит. — Буря уже совсем рядом! Умоляю…

— Да, буря, — произнес Тунигорн. — Гихорнская песчаная буря, трудно даже вообразить. Мы слышали, как она ревела на побережье, когда отправлялись, и всю дорогу она гналась за нами. Она будет здесь через час, полчаса, а то и меньше, мой лорд!

Валентин почувствовал, как напряжение тесным обручем сдавило ему грудь. Буря, буря, буря! Да, Слит прав: они должны что-то делать. Но у него еще столько вопросов… ему столько нужно узнать…

Он обратился к Тунигорну:

— Вы не могли миновать по дороге другой лагерь. Лизамон, Делиамбер, Тизана — они в безопасности?

— Они постараются защитить себя всеми доступными способами. А мы должны заняться тем же. Надо двигаться на запад и постараться найти укрытие в джунглях, пока на нас не обрушилось самое страшное…

— Именно это я и советовал, — сказал Слит.

— Хорошо, — произнес Валентин. Он посмотрел на Слита. — Готовьте машины к переправе.

— Есть, мой лорд. — Слит тут же сорвался с места.

— А кто же управляет в Замке, если ты здесь? — спросил Валентин у Элидата.

— Я назначил регентский совет из троих членов: Стазилей-на, Диввиса и Хиссуна.

— Хиссуна?

На щеках у Элидата появился румянец.

— Я считал, что таково твое желание — как можно быстрее продвигать его в правительство.

— Верно. Ты правильно сделал, Элидат. Но я подозреваю, что кое-кто остался не слишком доволен твоим выбором.

— Именно так. Принц Манганот Банглкодский, герцог Халанкский и…

— Имен можешь не называть. Я их и так знаю, — перебил Валентин. — Думаю, что со временем они изменят свое мнение.

— И я так думаю. Мальчик изумительный, Валентин. Ничто не ускользает от его внимания. Он обучается поразительно быстро. Действует наверняка. А если и ошибается, то знает, как извлечь пользу из своей ошибки. Он мне немного напоминает тебя в его возрасте.

Валентин покачал головой.

— Нет, Элидат. Он совсем не похож на меня. Пожалуй, именно это я и ценю в нем больше всего. Мы видим одно и то же, но разными глазами. — Он улыбнулся, взял Элидата за локоть и, чуть помедлив, мягко спросил: — Ты понимаешь, какие у меня планы на его счет?

— Думаю, что понимаю.

— И тебя это тревожит?

Элидат ответил открытым взглядом.

— Ты же знаешь, что нет.

— Да, знаю, — сказал корональ. Он стиснул руку Элидата, отпустил ее и отвернулся, чтобы Элидат не увидел в его глазах внезапно блеснувших слез.

Насыщенный песком, жутко завывающий ветер прорвался сквозь расположенную к востоку рощу деревьев с тонкими стволами и, будто невидимыми ножами, изодрал в клочья их широкие листья. Валентин ощутил бьющие по лицу колючие струи песка и плотнее закутался в плащ. Остальные сделали то же самое. Возле реки, где Слит наблюдал за переоборудованием сухопутных движителей экипажей для переправы, кипела работа.

Тунигорн сказал:

— Есть еще одна весьма странная новость, Валентин.

— Рассказывай!

— Советник по сельскому хозяйству, который появился у нас в Алаизоре…

— И-Уулисаан? Что с ним? Что-то случилось?

— Он шпион метаморфов, мой лорд.

Валентин был потрясен.

— Что?

— Его поймал Делиамбер: вруун почувствовал ночью нечто необычное и не успокоился, пока не отыскал И-Уулисаана, который поддерживал с кем-то мысленную связь. Он распорядился, чтобы скандар и амазонка схватили его, что они и сделали, а И-Уулисаан при этом начал менять формы как пойманный демон.

Валентин яростно сплюнул.

— Неслыханно! И все эти недели мы таскали с собой шпиона, доверяли ему все наши плань по борьбе с эпидемиями в пораженных провинциях… нет! Нет! Что они с ним сделали?

— Сегодня вечером они хотели доставить его к вам для допроса, — ответил Тунигорн. — Но потом началась буря, и Делиамбер решил, что разумней будет переждать в лагере.

— Мой лорд! — окликнул с берега Слит. — Мы готовы к началу переправы!

— Есть еще кое-что, — сказал Тунигорн.

— Пошли. Расскажешь по дороге.

Они поспешили к экипажам. Ветер дул беспощадно: под его напором деревья сгибались почти до земли. Карабелла, которая шла рядом с Валентином, споткнулась и едва не упала, но Валентин успел ее подхватить. Он крепко обнял ее одной рукой: она была настолько легкой и воздушной, что ее мог бы унести любой порыв ветра. Тунигорн заговорил снова:

— Я как раз собирался уезжать, когда в Пилиплок пришло сообщение о новых беспорядках. Некий бродячий проповедник по имени Семпетурн объявил себя в Кинторе короналем, и некоторая часть населения признала его.

Валентин издал такой звук, будто его ударили под дых.

— И это еще не все. Говорят, в Дюлорне появился другой корональ: гэйрог по имени Ристимаар. Если верить слухам, в Ни-мойе объявился третий, но его имя пока неизвестно. Сообщают также о том, что обнаружился по крайней мере один понтифекс — в Велатисе или, возможно, в Нарабале. Мы не совсем уверены, мой лорд, поскольку линии связи в настоящий момент работают с перебоями.

— Все так, как я и предполагал, — произнес Валентин безжизненным голосом, — Божество обрушило на нас всю свою мощь. Государство разрушено. Само небо расколото и падает на нас.

— Заходите в экипаж, мой лорд! — закричал Слит.

— Слишком поздно, — пробормотал Валентин. — Теперь нам не будет прощения.

Когда они забрались в машины, буря разразилась над ними в полную силу. Сначала наступила странная тишина, будто атмосфера покинула это место в страхе перед надвигающимся ветром, прихватив с собой способность передавать звук; но уже через мгновение прогремел гром, глухой и отрывистый, как звук падения чего-то тяжелого. Сразу же за ним налетела буря, сопровождаемая ревом и завываниями, а также песчаными вихрями, воздух от которых сделался непрозрачным.

В это время Валентин сидел уже внутри экипажа рядом с Карабеллой и Элидатом. Неуклюже раскачиваясь, напоминая какого-то огромного аморфибота, машина выбралась из дюны, где стояла полузасыпанная песком, сползла к реке и шлепнулась в воду.

Тьма сгустилась, внутри нее виднелось причудливое, светящееся ядро пурпурно-зеленого света, яркость которого, казалось, раздувается силой ветра, проносящегося над землей. Река совершенно почернела, и на ее поверхности под влиянием катастрофически резкого изменения давления вздымались валы и образовывались бездонные провалы. Песок непрерывными заверяющимися потоками обрушивался на воду, оставляя на ней следы, напоминающие разрывы. Карабеллу подташнивало, она заходилась в кашле, а Валентин пытался справиться с приступом невероятной дурноты; экипаж рыскал и раскачивался самым непредсказуемым образом, его носовая часть то поднималась над водой, то плюхалась обратно, поднималась снова и вновь опускалась — плюх-плюх-плюх. Низвергающийся песок разрисовал окна чудесными узорами, но вскоре они стали мутными; впрочем, Валентин различал силуэт соседнего экипажа, вставшего на дыбы: вот он застыл на миг в немыслимом положении, а затем рухнул в реку.

Потом за окнами экипажа ничего не стало видно, слышался лишь вой ветра, да песок выбивал на корпусе барабанную дробь.

Голова у Валентина шла кругом, тем не менее он испытывал некую умиротворенность. Теперь ему казалось, будто экипаж ритмично раскачивается вокруг продольной оси, дергается из стороны в сторону все более резкими рывками. Скорее всего, решил он, сухопутные роторы потеряли и без того небольшое сцепление с бурлящей поверхностью воды, и через несколько мгновений машина наверняка перевернется.

— На реку наложено заклятие, — произнесла Карабелла. Да, мысленно согласился Валентин. Так оно и есть. Река находится под воздействием каких-то черных сил, или Стейч сама и есть некий злой дух, желающий его гибели. Теперь мы все пойдем ко дну, подумал он, сохраняя, однако, необычайное спокойствие.

Река, которая однажды чуть было не взяла меня, но каким-то чудом позволила спастись, сказал он себе, долго ожидала своего часа. Теперь этот час пробил.

Не имеет значения. По большому счету ничто не имеет значения. Жизнь и смерть, война и мир, радость и печаль — все это одно и то же, слова без смысла, просто звуки, шелуха. Валентин не жалел ни о чем. От него хотели службы, и он служил. Без сомнения, он сделал все, что мог. Он не уклонялся ни от каких трудностей, не обманул ничьего доверия, не нарушил ни единой клятвы. Теперь он вернется к Источнику, поскольку ветер взбесил воду и река поглотит их всех, и да будет так: это не имеет значения, ровным счетом никакого.

— Валентин!

Кто-то схватил его за руку, трясет, толкает.

Чье это лицо? Чьи глаза? Чей голос? Чья рука?

— Кажется, он в трансе, Элидат.

Другой голос. Более нежный, ясный, совсем рядом. Карабелла? Да, Карабелла. А кто такая Карабелла?

— Здесь не хватает воздуха. Отдушины забиты песком… мы задохнемся, если не утонем!

— Мы можем выйти?

— Через запасной люк. Но сначала нужно вывести его из этого состояния. Валентин! Валентин!

— Кто это?

— Элидат. Что с тобой?

— Ничего. Абсолютно ничего.

— У тебя полусонный вид. Дай-ка я ослаблю спасательный пояс. Вставай, Валентин! Поднимайся! Еще пять минут — и экипаж пойдет ко дну.

— А-а-а…

— Валентин, пожалуйста, послушайся его! — Снова второй голос, который нежнее, голос Карабеллы. — Нас крутит все сильнее! Нам нужно выбираться отсюда и плыть к берегу. Это наша единственная надежда. Один из экипажей уже утонул, а второго не видно, а… о, Валентин, ну пожалуйста! Поднимайся! Сделай глубокий вдох! Вот так. Еще раз. Еще. Теперь дай мне руку — держи другую, Элидат: мы доведем его до люка… вот… вот так… так… не останавливайся, Валентин…

Да. Не останавливаться. Валентин ощутил, как воздух обдувает его лицо тонкими струйками. Он слышал легкий шорох падающего сверху песка. Да. Да. Выползти отсюда, пробраться мимо этой штуки, поставить ногу сюда, другую — туда… шаг… еще один… схватиться за это… тянуть… тянуть…

Он карабкался наверх, как автомат, смутно понимая, что происходит, пока не миновал аварийную лестницу и не высунул голову в люк.

Внезапный порыв свежего воздуха — горячего, сухого, насыщенного песком — жестко хлестнул его по лицу. Он сделал судорожный вдох, наглотался песка, поперхнулся, сплюнул. Но зато теперь к нему полностью вернулось сознание. Цепляясь за кромку вокруг люка, он вглядывался в расколотую бурей ночь. Темнота стояла почти непроглядная, ибо колдовское свечение значительно ослабло; по воздуху по-прежнему носились струи песка, волна за волной, забиваясь в глаза, нос и рот.

Видимость была крайне плохой. Они находились примерно посреди реки, но ни восточного, ни западного берега не различить. Их экипаж высоко задрал нос и застрял в таком неустойчивом и ненадежном положении, приблизительно наполовину выступая из клокочущего хаоса реки. Остальные исчезли. Валентину показалось, что он видит над водой головы, но утверждать наверняка было невозможно: песок роился вокруг, и держать глаза открытыми уже само по себе было мучением.

— Вниз! Прыгай, Валентин! — раздался голос Элидата.

— Подожди, — отозвался он, оглянувшись. Под ним на лестнице стояла Карабелла, бледная, напуганная, оцепеневшая. Он дотронулся до нее, и она улыбнулась, увидев, что он пришел в себя. Он помог ей подняться. Она резко оттолкнулась от ступеньки и встала рядом с ним на краю люка, ловко, как акробат, удерживая равновесие, такая же гибкая и сильная, как и в те дни, когда занималась жонглированием.

Заполнявший воздух песок был невыносим. Они крепко взялись за руки и прыгнули.

Соприкосновение с водой больше напоминало падение на твердую поверхность. На какое-то мгновение он прижался к Карабелле, но потом она оторвалась от него. Валентин почувствовал, что опускается под воду, что ушел под нее с головой; тогда он рванулся и устремился наверх. Вынырнув, он принялся звать Карабеллу, Элидата, Слита, но никого не увидел. Даже здесь, в воде, от песка некуда было деваться, он падал сверху, как докучливый дождь, и сгущал реку до дьявольской плотности.

А не пройти ли мне по этому месиву до берега, подумал Валентин.

Слева от себя он различил неясную громаду экипажа. Тот медленно погружался в воду; в нем еще оставалось некоторое количество воздуха, придававшего ему плавучесть, а насыщенная песком река своей причудливой, желеобразной консистенцией в известной мере удерживала его, но экипаж все равно тонул. Валентин знал, что обратная волна грозит ему гибелью, а потому постарался отплыть подальше, все время оглядываясь в поисках своих спутников.

Экипаж исчез. Огромная волна настигла Валентина. Она подмяла его под себя, он быстро вынырнул, опять нырнул, когда его накрыл второй вал, а потом его ноги попали в водоворот, и он почувствовал, как его засасывает ко дну. Легкие пылали: то ли от воды, то ли от песка. Апатия, охватившая его было на борту обреченного экипажа, куда-то пропала, и он бил ногами, извивался, стараясь остаться на поверхности. Он с кем-то столкнулся в темноте, вцепился, не смог удержать, опять ушел под воду. Неожиданный приступ тошноты ошеломил его, и он уже решил, что ему не суждено выплыть, но тут же почувствовал, как сильные руки обхватили его и потащили, и он расслабился, ибо понял что отчаянное сопротивление реке было ошибкой. Теперь ему дышалось гораздо легче, и он легко скользил по поверхности. Спаситель отпустил его и скрылся в ночи, но теперь Валентин увидел, что он рядом с одним из берегов реки, и усталыми, судорожными рывками стал продвигаться, пока не ощутил, что его набухшие от воды башмаки коснулись дна. Медленно, будто шагая по кисельной реке, он побрел к берегу, выбрался на илистый склон и упал лицом вниз. Ему хотелось, как тому громварку, вырыть нору в сырой земле и спрятаться, пока не пройдет буря.

Через некоторое время он отдышался, сел и огляделся вокруг. В воздухе все еще носился песок, но не в таких количествах, чтобы приходилось закрывать лицо, а ветер, кажется, действительно стихал. В нескольких сотнях ярдов от себя он увидел на берегу экипаж, но остальных двух нигде не наблюдалось. Рядом с машиной распростерлись три или четыре фигуры, живые или мертвые — он не мог определить. Издалека слабо донеслись глухие голоса. Валентин не мог сказать, на каком берегу он оказался — со стороны Гихорна или Пиурифэйна, — хотя подозревал, что все-таки оказался в Пиурифэйне, так как прямо за его спиной угадывалась стена непроходимых зарослей.

Он поднялся на ноги.

— Ваша светлость! Ваша светлость!

— Слит? Ты здесь!

Из темноты появился низкорослый и гибкий Слит. Рядом с ним была Карабелла, а чуть поодаль — Тунигорн. Валентин торжественно обнял их, всех по очереди. Карабеллу била дрожь, хотя ночь была теплой, и теперь, когда знойный ветер утих, воздух становился влажным. Валентин привлек жену к себе и попытался счистить налипший на ее одежду, как и на его собственную, песок, напоминавший сморщенную корку.

Слит сообщил:

— Мы потеряли два экипажа, а вместе с ними, как мне кажется, и многих спутников.

Валентин сумрачно кивнул.

— Боюсь, что так. Но ведь не всех же!

— Кому-то удалось остаться в живых. По пути к вам я слышал их голоса. Некоторые из них — не знаю сколько — рассеяны по обоим берегам. Но вам следует, мой лорд, приготовиться к потерям. Мы с Тунигорном видели на берегу несколько тел, и похоже на то, что есть и такие, кого унесло течением, и они утонули далеко отсюда. Утром нам удастся узнать побольше.

— Верно, — ответил Валентин и умолк. Он уселся на землю, скрестив ноги, больше похожий на портного, чем на короля, и долго не произносил ни слова, так бездумно запустив руку в песок, что походил на диковинный снег, покрывший землю слоем в несколько дюймов. Он не решался задать один вопрос, но наконец не выдержал и спросил, глядя на Слита и Тунигорна: — А что с Элидатом?

— Ничего, мой лорд, — тихо ответил Слит.

— Ничего? Совсем ничего? Неужели его не видели или не слышали?

— Он был рядом с нами в воде, Валентин, — сказала Карабелла, — перед тем, как затонул экипаж.

— Да, я помню. Но потом?

— Ничего, — подтвердил Тунигорн.

Валентин бросил на него испытующий взгляд.

— Может быть, его тело обнаружено, а вы не хотите мне говорить?

— Клянусь Повелительницей, Валентин, о судьбе Элидата мне известно не больше, чем тебе! — воскликнул Тунигорн.

— Да-да, я верю тебе. Меня пугает, что нам неведомо, что с ним сталось. Ты знаешь, Тунигорн, что он для меня значит.

— Думаешь, мне нужно об этом говорить?

Валентин печально усмехнулся.

— Прости, старина. Эта ночь, кажется, выбила меня из колеи. — Карабелла положила на его ладонь свою, прохладную и влажную, а он накрыл ее другой ладонью и негромко повторил: — Прости меня, Тунигорн. И ты, Слит, и ты, Карабелла.

— Простить вас, мой лорд? — спросила изумленная Карабелла. — За что?

Он покачал головой.

— Не будем об этом, любимая.

— Ты коришь себя за то, что случилось сегодня?

— Я обвиняю себя очень во многом, — сказал Валентин, — и среди всего прочего случившееся сегодня составляет лишь малую толику, хотя для меня оно — страшная катастрофа. Целый мир был вверен моему попечению, а я привел его к бедствию.

— Нет, Валентин! — вскрикнула Карабелла.

— Мой лорд, — сказал Слит, — вы слишком жестоки к себе!

— Неужели? — он рассмеялся. — На половине Зимроэля голод, объявились три, а то и четыре лжекороналя, вокруг нас вьются метаморфы, чтобы получить с лихвой по счету, а мы, наглотавшись песку, расселись тут, на краю Пиурифэйна; многие наши спутники утонули, и, кто знает, какая ужасная судьба ждет уцелевших, и… и… — Голос изменил ему. Усилием воли он взял себя в руки и заговорил уже спокойнее: — Ночь была чудовищной, и я очень устал, и меня беспокоит, что Элидат до сих пор не объявился. Но ведь болтовня не поможет его разыскать? Давайте отдохнем и подождем до утра, а там начнем чинить то, что еще поддается починке. Согласны?

— Да, — сказала Карабелла. — Мудрое решение, Валентин.

Сон не приходил. Он, Карабелла, Слит и Тунигорн лежали, тесно прижавшись друг к другу на сыром песке, а бессонная ночь ползла себе под многоголосье лесных звуков и неумолчный шум реки. Наконец над Гихорном занялся рассвет, и в сером утреннем свете Валентин увидел, какие страшные разрушения причинила буря. Все деревья на гихорнском берегу и частично на Пиурифэйнском лишились своей листвы, будто ветер опалил их огнем, и остались лишь жалкие голые стволы. Земля была засыпана песком, покрывавшим ее в некоторых местах тонким слоем, а в других — большими дюнами. Экипаж, на котором вчера прибыли Элидат и Тунигорн, по-прежнему стоял на другом берегу, но его металлическая обшивка начисто лишилась наружной полировки. Единственный экипаж, оставшийся от каравана Валентина, валялся на боку, как мертвый морской дракон, выброшенный волнами на берег.

На дальнем берегу суетились то ли четверо, то ли пятеро оставшихся в живых; на том же, где находился Валентин, очутилось еще с полдесятка, в основном скандаров из личной охраны короналя. Некоторые из них бродили примерно в сотне ярдов к северу, очевидно, разыскивая тела. Несколько мертвецов были аккуратно уложены в ряд возле перевернутого экипажа. Валентин не увидел среди них Элидата, но он не надеялся, что его старый друг уцелел, и потому почувствовал лишь цепенящий холод в груди, когда вскоре после рассвета появился один из скандаров, который легко, как ребенка, нес в своих четырех руках тяжелое тело Элидата.

— Где он был? — спросил Валентин.

— В полумиле ниже по течению, мой лорд, или чуть подальше.

— Положите его и начинайте копать могилы. Мы должны похоронить всех погибших нынче утром, на том небольшом холмике, обращенном к реке.

— Слушаюсь, мой лорд.

Валентин склонился над Элидатом. Глаза того были закрыты, а губы слегка раздвинуты, словно он улыбался, хотя, вполне возможно, улыбка скрывала под собой гримасу боли.

— Вчера вечером он показался мне совсем старым, — сказал корональ Карабелле, а затем обратился к Тунигорну: — А тебе не кажется, что он сильно сдал за последний год? Но теперь он словно помолодел. Морщины исчезли с его лица: он выглядит года на двадцать четыре, не больше. Как ты думаешь?

— Я виноват в его смерти, — проговорил Тунигорн ровным, бесцветным голосом.

— Как тебя понимать? — резко спросил Валентин.

— Это я вызвал его с Замковой горы. Приезжай, сказал я, поспеши в Зимроэль: Валентин задумал что-то странное, хоть я и не знаю, что именно, и ты один сможешь его отговорить. И он приехал, а теперь… Если бы он остался в Замке…

— Хватит, Тунигорн. Больше не надо об этом.

Но Тунигорн твердил монотонно, как во сне, очевидно, не владея собой:

— Он мог бы стать короналем, после твоего переселения в Лабиринт, мог бы жить в Замке долго и счастливо и быть мудрым правителем, а теперь… вместо этого… вместо…

Валентин мягко сказал:

— Он никогда не стал бы короналем, Тунигорн. Он знал о том и не возражал. Давай, старина, продолжай: пусть мне будет еще горше от твоих глупых причитаний. Этим утром он возвратился к Источнику. Мне от всего сердца хотелось бы, чтобы он прожил еще лет семьдесят, но что случилось, то случилось, и ничего уже не исправишь, сколько бы мы о том ни рассуждали. У нас, переживших эту ночь, слишком много дел. Давай займемся ими, Тунигорн. Ладно? Приступим?

— Какие дела, мой лорд?

— Сначала — похоронить. Я вырою могилу сам, собственноручно, и пусть никто не смеет возражать. А после того ты должен найти способ переправиться обратно через реку: я отправляю тебя в том маленьком экипаже на восток, чтобы узнать, что с Делиамбером, Тизаной, Лизамон и всеми остальными. Если они живы, ты должен доставить их сюда.

— А ты, Валентин? — спросил Тунигорн.

— Если нам удастся привести в порядок второй экипаж, я продолжу путь в глубь Пиурифэйна, поскольку мне все равно надо попасть к Данипиур, чтобы сообщить ей то, что следовало сказать уже давно. Ты найдешь меня в Илиривойне, куда я и собирался с самого начала.

— Мой лорд…

— Умоляю, больше никаких разговоров. Что ж, приступим, друзья! Нам предстоит выкопать могилы и оплакать погибших. А затем мы должны завершить наше путешествие. — Бросив взгляд на тело Элидата, он подумал: «Я еще не смирился с его смертью, но скоро поверю в нее. И тогда у меня появится лишний повод молить о прощении».

 

Глава 5

Хиссун приобрел привычку бродить в одиночестве по утрам, до начала ежедневных заседаний Совета, по Замку, открывая для себя его многочисленные уголки и закоулки. Он уже достаточно долго прожил на вершине Горы, чтобы больше не страшиться ее, и начинал считать Замок своим настоящим домом: жизнь в Лабиринте теперь выглядела прочитанной главой из книги его жизни — книги закрытой, опечатанной и спрятанной в запасники памяти. Но теперь он понимал, что даже если проживет в Замке пятьдесят лет или десять раз по пятьдесят, то все равно так и не изучит его до конца.

Хиссун подозревал, что ни прежде, ни теперь никому не удалось досконально исследовать Замок. Говорят, в нем сорок тысяч помещений. Так ли это на самом деле? Разве кто-нибудь их считал? Здесь жили все коронали, начиная с лорда Стиамота, и каждый старался оставить свой след. Согласно преданию каждый год в Замке прибавлялось по пять помещений, а с тех пор, как на Горе впервые обосновался лорд Стиамот, прошло восемь тысяч лет. Так что тут вполне могло быть сорок тысяч комнат или пятьдесят, а возможно, и все девяносто. Кто знает? Можно считать по сто комнат в день, и года не хватит, чтобы сосчитать все, а к концу года где-нибудь добавится еще несколько, и тогда их придется искать, чтобы внести в список. Невозможно. Никак невозможно.

Замок казался Хиссуну самым чудесным местом на свете. В первые дни пребывания здесь он сосредоточился на изучении его, так сказать, сердцевины, где располагались Верховный суд, королевские службы, самые знаменитые здания, в число которых входили и Башня Стиамота, архив лорда Престимиона, сторожевая Башня лорда Ариока, часовня лорда Кинникена и громадные парадные залы, окружавшие огромное помещение, в центре которого стоял трон короналей — трон Конфалюма. Подобно провинциалам из лесной зимроэльской глубинки, Хиссун раз за разом обходил все эти сооружения, в том числе и такие, куда посторонним строго-настрого запрещалось заглядывать, и со временем освоился в них не хуже любого гида из тех, кто трудился здесь десятилетиями.

Центральная часть Замка, во всяком случае, останется неизменной навеки: в ней нельзя построить ничего более-менее значительного, не разрушив чего-либо, возведенного одним из короналей прошлого, что было бы немыслимой дерзостью. Насколько смог выяснить Хиссун, зал Трофеев лорда Малибора был последним из строений, появившихся во внутренней зоне. Лорд Вориакс за свое короткое правление успел соорудить лишь несколько площадок для игр на восточной окраине Замка, а лорд Валентин не добавил пока к общему числу ни единой комнаты, хотя время от времени и поговаривал об устройстве обширного ботанического сада, способного вместить все чудесные и восхитительные растения, попадавшиеся ему за время долгих скитаний по Маджипуру, — он утверждал, что как только немного освободится от бремени королевских обязанностей, серьезно поразмыслит над этим проектом. Судя по текущим сообщениям об опустошениях на Зимроэле, подумалось Хиссуну, лорд Валентин слишком долго ждал: болезни на континенте, как оказалось, выкашивали не только сельскохозяйственные культуры, но и многие дикорастущие экзотические растения.

Освоив, к своему удовлетворению, внутреннюю зону, Хиссун распространил изыскания на таинственные, едва ли не легендарные помещения за ее пределами. Он побывал и в подвалах, где размещались климатические машины, изготовленные в незапамятные времена, когда на Маджипуре лучше разбирались в столь тонких научных проблемах. С их помощью на Замковой горе поддерживалась вечная весна, хотя гора поднималась на тридцать миль над уровнем моря и упиралась в ледяной мрак космоса. Он бродил по гигантской библиотеке, уровни которой тянулись огромной спиралью от одной до другой стороны Замка. Ему сказали, что здесь имеются все книги, которые когда-либо издавались в цивилизованной вселенной. Бывал он и в конюшнях, где в ожидании очередного выезда вставали на дыбы, фыркали, били копытами королевские скакуны, искусственно выведенные красивые пылкие животные, столь не похожие на своих рабочих собратьев, влачивших тяжкое ярмо во всех городах и хозяйствах Маджипура. Он обнаружил туннели лорда Сангамора — соединенные между собой помещения, расположенные, подобно связке сосисок, вокруг одной из вершин с восточной стороны Замка. Стены и потолки этих залов светились сверхъестественным светом: одна комната была синей, цвета полуночного неба; другая — ярко-пунцовой; третья — нежно-аквамаринового цвета; четвертая — ослепительной желтовато-коричневой; пятая — мрачной красновато-коричневой, и так далее. Никто не знал, для чего построены эти туннели и где находится источник света, самопроизвольно исходящего из покрывающих стены панелей.

Куда бы он ни проходил, его пропускали без всяких вопросов. Ведь он, в конце концов, был одним из трех регентов государства: в некотором роде заменял короналя или, по крайней мере, входил в число его заместителей. Но ореол власти стал появляться над ним задолго до того, как Элидат назначил его в состав триумвирата. Он чувствовал, что на него обращены все взгляды, и понимал, что они означают: вот идет фаворит лорда Валентина, он пришел ниоткуда; он уже стал принцем; нет предела его возвышению. Уважайте его. Подчиняйтесь ему. Льстите ему. Бойтесь его. Поначалу он думал, что, несмотря на повышенное к себе внимание, останется таким же, но это оказалось невозможным. Я все еще тот же самый Хиссун, который водил путешественников по Лабиринту, перекладывал бумаги в Доме Записей, над которым насмехались его собственные друзья за то, что он напустил на себя важность. Да, такова правда, и от нее никуда не деться, но правда и то, что ему уже не десять лет, он узнал много полезного для себя и изменился после того, как изучил множество жизней других мужчин и женщин в Регистре памяти душ, прошел курс обучения на Замковой горе, принял на себя почести и обязанности — в основном обязанности, — возложенные на него во время регентства Элидата. Даже походка у него изменилась: теперь он уже не мальчик из Лабиринта, дерзкий, но осмотрительный, вечно стреляющий глазами по сторонам в поисках сбитого с толку чужака, за счет которого можно поживиться; и не мелкотравчатый чиновник, цепляющийся за свое место, но тем не менее добивающийся повышения; и не застенчивый неофит, неожиданно оказавшийся среди власть имущих и оттого чувствующий себя не в своей тарелке; теперь он — подающий большие надежды молодой аристократ, уверенный в себе и спокойный, самая походка которого дышит достоинством, который осознает стою силу, цели и судьбу. Он надеялся, что сумеет избежать высокомерия, надменности, самодовольства; и пока у него получалось, без ложной скромности воспринимал себя таким, каким стал и каким станет.

Сегодняшний маршрут завел его в ту часть Замка, куда он заглядывал редко, в северное крыло, что спускалось по выступу у вершины Горы и выходило в сторону далеких городов Хайна и Госсифа. Здесь находились казармы гвардейцев, несколько ульеобразных строений, возведенных в правление лорда Дизимаула и лорда Ариока для позабытых уже целей, а также скопление полуразрушенных временем и непогодой сооружений без крыш, о которых вообще никто не мог ничего сказать. Во время последнего посещения этой зоны несколько месяцев назад Хиссун застал здесь археологов, двух гэйрогов и врууна, наблюдавших за тем, как команда рабочих-скандаров просеивает песок в поисках глиняных черепков, и тогда вруун рассказал ему о своем предположении, будто эти строения — остатки старого форта, построенного при лорде Дамланге, преемнике Стиамота. Сегодня Хиссун пришел посмотреть, продолжаются ли раскопки, и поинтересоваться, что археологам удалось узнать; но здесь никого не оказалось, а все ямы были засыпаны. Он немного постоял на древней стене, всматриваясь в невероятно далекий горизонт, наполовину закрытый громадным выступом Горы.

Какие города расположены в том направлении? В пятнадцати — двадцати милях Госсиф, дальше — Тентаг, а потом — Мини-мул или Грил. Следом наверняка идет Сти с тридцатимиллионным населением, равный величием лишь Ни-мойе. Он никогда не видел ни одного из них, да, наверное, и не увидит. Сам Валентин частенько говаривал, что всю жизнь провел на Замковой горе, ни разу не найдя возможности посетить Сти. Мир слишком обширен, воистину необъятен, чтобы на его изучение хватило одной жизни.

Тридцать миллионов жителей Сти, другие тридцать миллионов Ни-мойи, одиннадцать миллионов Пидруида, миллионы, населяющие Алаизор, Треймоун, Пилиплок, Мазадону, Велатис, Нарабаль, — они-то как живут? Какою им сейчас приходится, подумал Хиссун, в этот самый момент, когда вокруг голод, паника, вопли новоявленных пророков и самозванных королей и императоров? Он знал, что положение отчаянное. На Зимроэле такая неразбериха, что совершенно невозможно выяснить, что же все-таки там происходит, хотя и так ясно, что ничего хорошего. А не так давно поступили сведения о появлении жучков, ржавчины и грибков, и одному Божеству известно, какая еще напасть движется на сельскохозяйственные пояса западного Алханроэля. Так что в ближайшем будущем такое же безумие, скорее всего, охватит основной континент. А волнения уже начались: в Треймоуне и Стойене открыто проповедуется культ морских драконов, а на самой Горе, в таких городах, как Амблеморн и Норморк, вдруг возникли мистические рыцарские ордена — Рыцари Деккерета, Братство Горы и некоторые другие. Беспокоящие, зловещие признаки грядущих потрясений.

Кое-кто полагал, что Маджипур обладает неким врожденным иммунитетом к всеобщей неизбежности перемен, лишь по той причине, что его общественный порядок не претерпел практически никаких изменений, с тех пор как несколько тысячелетий тому назад возник в своей нынешней форме. Но Хиссун достаточно хорошо изучал историю и Маджипура, и Матери-Земли, чтобы понимать, что даже столь мирное население, как на Маджипуре, вполне довольное своим положением и сохранявшее стабильность в течение тысячелетий, убаюканное мягкостью климата и плодородностью почвы, способной прокормить практически неограниченное количество народа, в состоянии внезапно воспрянуть и ввергнуть планету в пучину анархии, если вдруг у него из-под ног будут выбиты обеспечивающие благоденствие подпорки. И восстание уже началось и набирает силу.

Но откуда взялись эпидемии? Хиссун не имел ни малейшего представления. Что сделано, чтобы справиться с ними? Ясно, что недостаточно. А можно ли вообще что-то сделать? Для чего нужны правители, если не для заботы о благополучии своего народа? И вот он, некий суррогат правителя, по крайней мере в настоящее время, стоит на обособленной от всего мира Замковой горе, что возвышается над гибнущей цивилизацией: плохо осведомленный о происходящем, отстраненный, беспомощный. Но, конечно, он не может полностью отвечать за все действия, которые предпринимаются для устранения кризиса. А как насчет истинных, помазанных правителей Маджипура? Понтифекс, погребенный на самом дне Лабиринта, всегда представлялся Хиссуну слепым кротом, не способным здраво судить о происходящем в мире, — даже если в отличие от Тиевераса он полон сил и рассудительности. Конечно, понтифексу не следует непосредственно соприкасаться с событиями: на то, если верить теории, и существует корональ. Но теперь Хиссун видел, что и корональ оторван от реальности, здесь, в заоблачных высотах Замковой горы, находясь в такой же изоляции, как и понтифекс в своей норе. Во всяком случае, время от времени корональ предпринимает великие процессии, во время которых общается со своими подданными. Однако ныне Валентин занимается совершенно иными делами, а какую пользу могут принести его занятия — разве они исцелят рану, которая все расширяется в сердце мира? И где, кстати, сейчас находится Валентин? Какие шаги, если таковые имеются, он предпринимает? Кто из правительства слышал о нем хоть что-нибудь за последние несколько месяцев?

Все мы очень мудрые и просвещенные люди, подумал Хиссун. И при самых благих намерениях все делаем неправильно.

До заседания регентского совета осталось совсем немного. Он развернулся и вприпрыжку побежал в Замок.

Едва начав подниматься по Девяноста девяти ступеням, он заметил Альсимира, недавно назначенного старшим среди его помощников; тот отчаянно жестикулировал и что-то кричал высоко наверху. Перепрыгивая через три ступеньки, Хиссун помчался вверх, а Альсимир почти столь же стремительно устремился ему навстречу.

— Мы вас уже обыскались! — выпалил Альсимир на одном дыхании с расстояния в полдюжины ступеней. Он выглядел необычно возбужденным.

— Ну вот, ты меня и нашел, — бросил Хиссун. — Что случилось?

Альсимир сделал паузу, чтобы перевести дух, сказал:

— Поднялась большая суматоха. Час назад пришло сообщение от Тунигорна из Гихорна…

— Из Гихорна? — изумился Хиссун. — Во имя Божества, он-то что там делает?

— Не могу сказать. Мне известно лишь то, что он прислал оттуда сообщение, а…

— Ну ладно, ладно, — Поймав Альсимира за руку, Хиссун резко спросил: — О чем там речь?

— Думаете, я знаю? Неужели такого, как я, подпустят к важным государственным делам?

— Значит, дело важное?

— Диввис и Стазилейн совещаются уже сорок пять минут, они разослали посыльных во все закоулки, чтобы отыскать вас, а половина высоких лордов сошлись на собрание, остальные на подходе, и…

Должно бьггь, Валентин погиб, похолодев, подумал Хиссун.

— Пошли, — сказал он и яростно рванулся вверх по ступенькам.

Картина перед залом совещаний напоминала сумасшедший дом: тридцать или сорок лордов и принцев помельче со своими помощниками беспорядочно метались из стороны в сторону, и каждую минуту подходили все новые. При появлении Хиссуна они сразу же освободили ему проход, по которому он шел, как корабль, прокладывающий свой путь по морю, чья поверхность густо поросла драконьими водорослями. Он оставил Альсимира у двери, наказав ему собрать все сведения, какие только могли у них быть, и вошел внутрь.

Стазилейн и Диввис сидели за высоким столом: Диввис — унылый и мрачный, Стазилейн — угрюмый, бледный и невыразимо подавленный. Плечи его поникли, он нервно теребил свою густую шевелюру. Вокруг находилось большинство высоких лордов: Миригант, Элзандир, Манганот, Канталис, герцог Халанкский, Нимиан Дундилмирский и еще пять-шесть человек, в том числе и тот, которого Хиссун видел лишь однажды, — дряхлый и злобный принц Гизмайл, внук понтифекса Оссиера, предшественника Тиевераса. При появлении Хиссуна все посмотрели на него, и он на какое-то мгновение оказался словно под перекрестным огнем взглядов. Самый младший из собравшихся был на десять-пятнадцать лет старше его, к тому же все они провели жизнь, толкаясь в коридорах власти. Все они смотрели на него такими глазами, будто он один знал нужный им ответ на какой-то ужасный и сложный вопрос.

— Мои лорды, — сказал Хиссун.

Диввис, сурово сдвинув брови, кинул ему через стол длинный лист бумаги.

— Прочитайте, — буркнул он. — Если еще не знаете.

— Я знаю лишь то, что пришло сообщение от Тунигорна.

— Тогда читайте.

К досаде Хиссуна, когда он взял бумагу, у него дрожала рука. Он пристально посмотрел на пальцы — те словно взбунтовались против него — и заставил их успокоиться.

Строчки прыгали у него перед глазами, складываясь в обрывки фраз.

…Валентин отправился в Пиурифэйн просить прощения у Данипиур…

…Разоблачен шпион метаморфов, состоявший в свите короналя…

…Допрос шпиона показал, что сами метаморфы создали и распространили болезни в сельскохозяйственных районах…

…Большая буря… погиб Элидат и многие другие…

…Корональ пропал в Пиурифэйне…

…Погиб Элидат…

…Корональ пропал…

…Шпион в свите короналя…

…Сами метаморфы создали болезни…

…Корональ пропал…

…Погиб Элидат…

…Корональ пропал…

…Корональ пропал…

…Корональ пропал…

Хиссун в смятении поднял взгляд.

— Вы уверены, что сообщение подлинное?

— Никаких сомнений, — сказал Стазилейн. — Оно пришло по секретным каналам. Шифр правильный. То, что это стиль Тунигорна, я ручаюсь. Можете поверить, Хиссун: оно подлинное.

— Тогда нам предстоит что-то делать не с одной катастрофой, а с тремя или четырьмя, — заметил Хиссун.

— Так и есть, — подтвердил Диввис. — Что вы обо всем этом думаете, Хиссун?

Хиссун медленно и внимательно посмотрел на сына лорда Вориакса. Его вопрос, кажется, не содержал насмешки. У Хиссуна сложилось впечатление, что зависть Диввиса и его презрение к нему слегка уменьшились за несколько месяцев их совместной работы в регентском совете и что Диввис в какой-то мере оценил его способности. Но сейчас Диввис впервые зашел столь далеко, проявив то, что могло показаться искренним желанием узнать мнение Хиссуна, — да еще в присутствии остальных лордов.

Хиссун заговорил, тщательно взвешивая слова:

— Первым делом нам следует признать, что мы столкнулись не просто со стихийным бедствием огромных масштабов, а с мятежом. Тунигорн сообщает, что во время допроса метаморфа по имени И-Уулисаан, проведенного Делиамбером и Тизаной, шпион признался, что ответственность за болезни лежит на метаморфах. Полагаю, что мы вполне можем доверять методам Делиамбера, а насчет Тизаны мы знаем, что она умеет проникать даже в души метаморфов. Следовательно, ситуация именно такова, какой ее описал Слит в разговоре с короналем в Лабиринте, в самом начале великой процессии, — и, как я слышал, корональ отказался этому верить: метаморфы развязали против нас войну.

— Тем не менее, — заметил Диввис, — Тунигорн утверждает, что в ответ на это корональ отправился в Пиурифэйн, чтобы принести свои королевские извинения Данипиур за все зло, которое мы причинили ее подданным на протяжении веков. Все мы отдаем себе отчет, что Валентин считает себя миролюбцем: доказательством того послужило для нас его мягкое обращение с теми, кто когда-то сбросил его с трона. Это благородная черта. Но сегодня, Хиссун, я заявлял здесь, что нынешний поступок Валентина выходит за рамки допустимого и попадает в разряд сумасбродных. По моему мнению, корональ, жив он или нет, лишился рассудка. Таким образом, у нас безумный понтифекс и безумный корональ именно сейчас, когда смертельный враг держит нас за горло. Что по этому поводу думаете вы, Хиссун?

— Я считаю, что вы неправильно истолковываете факты, изложенные Тунигорном.

Во взгляде Диввиса промелькнуло удивление и что-то похожее на гнев, но голос его звучал сдержанно.

— Да? Вы так думаете?

Хиссун опустил ладонь на лист с донесением.

— Тунигорн сообщает, что корональ в Пиурифэйне и что пойман и допрошен шпион. Я не вижу никаких намеков на то, что лорд Валентин направился в Пиурифэйн после того, как услышал признания шпиона. Полагаю, имеются основания утверждать совсем противоположное: лорд Валентин решил предпринять миссию примирения, разумность которой мы можем оспаривать, но она вполне отвечает его характеру, насколько мы его знаем; а второе обстоятельство выяснилось, когда он уже находился в пути. Возможно, Тунигорн не смог из-за бури связаться с короналем, хотя Делиамбер, пожалуй, мог бы найти какой-нибудь способ. — Переведя взгляд на глобус Маджипура у дальней стены, Хиссун спросил: — Кстати, что нам известно о местонахождении короналя в данный момент?

— Ничего, — пробормотал Стазилейн.

Глаза Хиссуна широко раскрылись.

Ярко-красная точка, обозначавшая перемещения лорда Валентина, исчезла.

— Свет погас, — сказал Хиссун. — Что это значит? Что он мертв?

— Может быть, и так, — ответил Стазилейн, — А может, всего лишь потерял или повредил передатчик, который находится при нем.

Хиссун кивнул.

— А там была большая буря, которая нанесла значительный урон. Хотя сообщение не слишком внятное, я вполне могу предположить, что лорд Валентин сам попал в бурю по пути в Пиурифэйн, он двигался со стороны Гихорна, оставив позади Туни-горна и кого-то еще…

— Но мы никак не можем узнать, погиб ли он во время бури или потерял передатчик, — перебил Диввис.

— Будем надеяться, что Божество пощадило юную жизнь Валентина, — заявил вдруг престарелый Гизмайл сухим и слабым голосом, едва напоминавшим голос живого существа. — Но есть один вопрос, которым мы должны заняться независимо от того, жив он или мертв: выборы нового короналя.

Хиссун поразили слова самого старшего из лордов Замка.

Он обвел взглядом зал.

— Я не ослышался? Сегодня мы обсуждаем свержение короля?

— Слишком сильно сказано, — произнес Диввис ровным голосом. — Мы обсуждаем лишь одно: уместно ли Валентину исполнять обязанности короналя ввиду ставших нам известными враждебных намерений метаморфов, а также давно нам известных методов Валентина бороться с любыми неприятностями. Если мы находимся в состоянии войны — а в этом уже никто не сомневается, — тогда можно достаточно обоснованно утверждать, что он не тот человек, который способен руководить нами в такое время, если даже он жив. Но заменить его не значит свергнуть. Существуют вполне законные, конституционные средства, которыми мы можем сместить Валентина с трона Конфалюма, не ввергая Маджипур в междоусобицу и не выказывая к нему недостаточную любовь и уважение.

— Вы имеете в виду — позволить умереть понтифексу Тиеверасу.

— Именно так. Что на это скажете, Хиссун?

Хиссун ответил не сразу. После непростых размышлений он сегодня пришел к тому же вынужденному заключению: лорда Валентина должен сменить кто-то более решительный, напористый, даже более воинственный. Такие мысли посещали его не впервые, хотя он ни с кем ими не делился. Несомненно, существует достаточно простой способ передачи власти — всего лишь обеспечить возвышение лорда Валентина в понтифексат, независимо от его воли.

Но преданность Хиссуна лорду Валентину — его опекуну, наставнику, создателю его карьеры — была велика и имела глубокие корни. Кроме того, он знал, возможно, лучше, чем кто бы то ни было, какой страх испытывает лорд Валентин при одной мысли о том, что ему придется попасть в Лабиринт, что он рассматривает это не как возвышение, а как падение в темную бездну. И жестоко, чудовищно жестоко было бы проделать такое за его спиной как раз в тот момент, когда он совершает героическую, пусть даже и ошибочную, попытку восстановить мир на планете, не прибегая к оружию.

Но того требовали интересы государства. А способны ли вообще интересы государства оправдать жестокость? Хиссун знал, как ответил бы на этот вопрос лорд Валентин. Но вот в своем ответе он вовсе не был уверен. После некоторой паузы он произнес:

— Возможно, лорд Валентин и не самый подходящий корональ в нынешних условиях: у меня пока еще не сложилось определенного мнения на этот счет, и я бы предпочел узнать побольше, прежде чем дать ответ. Но могу вам сказать одно: я возражаю против его насильственного смещения, — разве такое хоть раз случалось на Маджипуре? Думаю, что нет. Но, к счастью, как мы все понимаем, в столь суровых действиях нет необходимости. Впрочем, я считаю, что вопрос о соответствии Валентина занимаемому им положению следует обсудить как-нибудь в другой раз. А вот с чем нам действительно нужно определиться вне зависимости от всех прочих обстоятельств, так это с вопросом о престолопреемнике.

При этих словах по залу прокатилась волна возбуждения. Диввис впился в Хиссуна столь пристальным взглядом, будто хотел заглянуть к нему в душу. Герцог Халанкский побагровел; принц Банглкодский застыл в неестественно прямой позе; герцог Чоргский резко подался вперед; лишь двое старейших, Канталис и Гизмайл, сохранили невозмутимость, словно проблема выбора будущего кандидата в коронали не являлась предметом забот тех, кому жить осталось недолго.

Хиссун продолжал:

— Во время обсуждения мы предпочли не затрагивать один из важнейших пунктов послания Тунигорна: смерть Элидата, который долгое время считался преемником лорда Валентина.

— Элидат не хотел становиться короналем, — сказал Стазилейн еле слышно.

— Возможно, — откликнулся Хиссун. — Он явно не проявлял ни малейшего желания занять трон после того, как стал регентом. Но я хочу подчеркнуть лишь то, что в лице трагически погибшего Элидата мы потеряли человека, которому наверняка была бы предложена корона, если бы лорд Валентин перестал быть короналем. С его гибелью мы утратили четкое представление о преемнике короналя, а ведь завтра мы можем узнать о смерти лорда Валентина или Тиевераса, или нам придется организовывать смещение лорда Валентина. Мы должны во всеоружии встретить любые неожиданности. Именно нам предстоит выбирать нового короналя, а знаем ли мы, кто им станет?

— Вы предлагаете прямо сейчас проголосовать за порядок престолонаследования? — резко спросил принц Манганот Банглкодский.

— Мне представляется, что особых сложностей у нас не возникнет, — заметил Миригант. — Перед началом великой процессии корональ назначил регента, а регент, покидая Замок, оставил вместо себя троих — как я догадываюсь, с одобрения лорда Валентина. Эти трое правили нами в течение нескольких месяцев. Если уж мы должны выбирать нового короналя, то разве не из их числа?

— Вы меня пугаете, Миригант, — сказал Стазилейн — Когда-то я думал, как, наверное, и большинство из вас в детстве, что быть короналем — просто великолепно. Я уже не мальчик, и я видел, как изменился Элидат, причем не к лучшему, когда власть навалилась на него всей своей тяжестью. Позвольте мне первым оказать почести будущему короналю, но пусть им будет кто-нибудь другой, только не Стазилейн!

— Короналем ни в коем случае не должен стать тот, кто слишком сильно желает заполучить корону, — высказался герцог Чоргский, — Но, я считаю, и не тот, кто боится ее надеть.

— Благодарю вас, Элзандир, — сказал Стазилейн. — Всем понятно, что я не претендент?

— А что скажут Диввис и Хиссун? — поинтересовался Миригант.

Хиссун ощутил, что у него подергивается щека и странно цепенеют руки и плечи. Он посмотрел на Диввиса. Тот улыбнулся, пожал плечами и промолчал. У Хиссуна зашумело в ушах, застучало в висках. Должен ли он что-то говорить? И что ему сказать? Теперь, когда наконец наступил тот миг, может ли он заявить в лицо принцам, что хочет быть короналем? Он чувствовал, что Диввис вовлечен в какую-то интригу, недоступную его пониманию; и впервые после того, как вошел сегодня в зал совещаний, он совершенно не представлял, что делать.

Тишина казалось нескончаемой.

Потом он услышал свой собственный голос — спокойный, ровный, размеренный:

— Думаю, что на этом мы можем остановиться. Выдвинуты два кандидата: теперь на очереди обсуждение их качеств. Но не здесь и не сегодня. На данный момент нами сделано достаточно. Вы хотите что-то добавить, Диввис?

— Вы говорите мудро и с глубоким пониманием дела, Хиссун. Как обычно.

— Тогда объявляется перерыв, — объявил Миригант. — Тем временем мы обдумаем все сказанное здесь и дождемся дальнейших сведений о коронале.

Хиссун поднял руку.

— Прошу еще минуту внимания.

Он дождался тишины.

— С недавнего времени мне хочется съездить в Лабиринт, навестить семью, повидаться с некоторыми из друзей. Я также считаю, что было бы полезно, если бы кто-нибудь из нас связался с чиновниками понтифекса и узнал из первых рук о состоянии его здоровья. Поскольку в ближайшие месяцы нам, возможно, придется одновременно выбирать и понтифекса, и короналя, мы должны быть готовы действовать в столь уникальной ситуации. Поэтому предлагаю направить официальную делегацию из Замка в Лабиринт, а себя — в посланники.

— Поддерживаю, — сразу же откликнулся Диввис.

Далее последовали рутинные процедуры обсуждения и голосования, потом проголосовали за объявление перерыва, и все собрание распалось на круговерть небольших групп. Хиссун остался в одиночестве и судорожно пытался прийти в себя. Несколько мгновений спустя над ним навис высокий светловолосый Стазилейн, который одновременно и хмурился, и улыбался.

— Возможно, Хиссун, вы допускаете ошибку, покидая Замок в такой момент, — тихо сказал он.

— Может быть. Но мне кажется, я поступаю правильно. Рискну.

— Тогда провозгласите себя короналем перед отъездом!

— Вы это серьезно, Стазилейн? А если Валентин еще жив?

— Если он жив, вы знаете, как сделать его понтифексом. Если же он погиб, то вы, Хиссун, должны занять его место, пока это в ваших силах.

— Я отказываюсь.

— Вы должны! Иначе по возвращении вы можете обнаружить на его троне Диввиса!

Хиссун усмехнулся.

— Тут все просто. Если Валентин погиб, а Диввис займет его место, то я позабочусь о том, чтобы Тиеверасу наконец позволили умереть. Диввис незамедлительно станет понтифексом, и ему придется отправиться в Лабиринт. Тогда нам понадобится новый корональ, а кандидатов — один-единственный.

— Вы неподражаемы, клянусь Повелительницей!

— Вы так думаете? Для меня все вполне очевидно. — Хиссун крепко пожал Стазилейну руку. — Благодарю вас за поддержку и уверяю, что в конечном итоге все будет хорошо. Если мне суждено стать короналем при понтифексе Диввисе, так тому и быть: я думаю, мы с ним сработаемся. Но пока вознесем молитву за благополучие и успех миссии лорда Валентина и оставим домыслы при себе. Ладно?

— Конечно.

Они обнялись, и Хиссун вышел из зала совещаний. В коридоре творилось то же самое, разве что добавилась сотня с лишним мелких лордов. При его появлении они уставились на него во все глаза, но он никому не сказал ни слова, и лишь встретился взглядом с некоторыми из них, когда пробивался через толпу, на краю которой обнаружил Альсимира, который, разинув рот, с глупым видом вытаращился на него. Подозвав его, Хиссун распорядился готовиться к поездке в Лабиринт.

Юный рыцарь смотрел на Хиссуна чуть ли не с обожанием.

— Должен сообщить, мой лорд, что по толпе прошел слух, будто вы станете короналем, — наконец осмелился спросить он. — Есть ли в этом хоть доля истины?

— Наш корональ — лорд Валентин, — жестко отрезал Хиссун. — Иди, готовься к отъезду. Я собираюсь выехать на рассвете.

 

Глава 6

Когда Милилейн находилась еще в нескольких кварталах от дома, до ее слуха донеслись ритмические выкрики на улицах где-то впереди: «Я-та, я-та, я-та, вум» — или что-то похожее. То были бессмысленные, невнятные звуки, исходившие, казалось, из глоток тысяч сумасшедших. Она остановилась и прижалась к выщербленной старинной каменной стене, чувствуя себя попавшей в западню. Позади на площади буйствовала кучка подвыпивших горцев, которые били стекла и приставали к прохожим. В восточной стороне проходило шествие, устроенное Рыцарями Деккерета в честь лорда Семпетурна. А теперь вдобавок эти безумные звуки. «Я-та, я-та, я-та, вум». И никуда не свернуть, нигде не спрятаться. Сейчас ей хотелось только одного — добраться до дому живой и невредимой и запереть дверь на засов. Мир сошел с ума. «Я-та, я-та, я-та, вум».

Действительность напоминала послания Короля Снов — с той лишь разницей, что сумятица продолжалась часами, днями, месяцами, тогда как даже худшее из посланий, пускай даже пробиравшее до глубины души, длилось совсем недолго. Но происходившему сейчас не было конца. К тому же положение усугублялось.

Все время волнения и грабежи. Вместо еды — какие-то объедки и корки, да иногда перепадает кусочек мяса — и то если у тебя есть возможность покупать его у горцев. Те спускались со своих гор и приносили добытых на охоте животных, мясо которых продавали по умопомрачительным ценам тем, у кого еще оставались хоть какие-то средства, а потом пропивали выручку и бесчинствовали на улицах, прежде чем отправиться восвояси. И все время возникали новые трудности. Ходили слухи, будто морские драконы топят любое выходящее в море судно, и поэтому всякое сообщение между континентами практически прервано. Еще говорили, что лорд Валентин погиб, а в Кинторе теперь уже не один новый корональ, а целых два — Семпетурн и хьорт, назвавшийся лордом Стиамотом. И у каждого из них свое маленькое войско, которое расхаживает по городу, выкрикивает призывы и устраивает беспорядки: Семпетурну служат Рыцари Деккерета, а хьор-ту — Орден Тройного Меча или что-то вроде того. Кристофон теперь состоял в Рыцарях Деккерета. Милилейн не видела его уже две недели. А в Ни-мойе третий корональ, да ко всему прочему по округе слоняются несколько понтифексов. В общем, не хватало только этого: «Я-та, я-та, я-та, вум».

Что бы то ни было, ей не хотелось подходить ближе. Скорее всего, очередной корональ с толпой истеричных последователей. Милилейн опасливо огляделась, прикинув, сможет ли она пройти по улице Дизимаула и выйти задними дворами на тракт Ма-ламола, который пересекает ее улицу в нескольких кварталах от дамбы Вориакса. Сомнения вызывали лишь задние дворы — недавно ей поведали о том, что на них творится…

Приближалась ночь. Закапал дождик, немногим отличавшийся от густого тумана. У Милилейн, хоть она уже и привыкла к такому состоянию, от голода слегка кружилась голова. С южной стороны, из окрестностей Горячего Кинтора, где находились все геотермальные источники, раздался глухой грохот гейзера Конфалюма, который, как всегда, точь-в-точь обозначил наступление нового часа. Милилейн машинально посмотрела в том направлении и увидела поднимающийся к небу столб пара, окруженный клубами зеленовато-желтого дыма, что закрывал собой, казалось, полнеба. Она всю жизнь видела гейзеры Горячего Кинтора, воспринимала их как должное, но почему-то сейчас извержение напугало ее, и она раз за разом повторяла знак Хозяйки Острова Сна, пока не стала успокаиваться.

А Повелительница? Наблюдает ли она за Маджипуром? Куда подевались ее добрые послания, содержавшие хорошие советы и наполнявшие душу теплом? И где, кстати, Король Снов? Когда-то, в более спокойные времена, две эти силы поддерживали в равновесии жизнь каждого, давали советы, предостерегали, наказывали в случае необходимости. Милилейн подумала, что они, возможно, еще не утратили власть, но обстановка уже такова, что с ней не могут ничего поделать ни Король, ни Повелительница Снов, пусть они даже трудятся денно и нощно, чтобы восстановить утраченное. Такая система была придумана и действовала без сучка без задоринки в мире, где большинство населения охотно подчинялось законам. Но сейчас таких едва ли можно было отыскать, ибо законов более не существовало.

Я-та, я-та, я-та, вум.

А с другой стороны:

— Семпетурн! Лорд Семпетурн! Слава, слава, слава лорду Сем-петурну!

Дождь припустил сильнее. Ступай, приказала она себе. На площади горцы, и одному Божеству известно, что тебя ждет впереди, а позади беснуются Рыцари Деккерета — куда ни посмотри, кругом беда. И даже если среди Рыцарей сейчас Кристофон, она не хотела его видеть, ей надоели выпученные от усердия глаза, руки, поднятые в новом жесте Горящей Звезды. Она побежала — через Малибора к Дизимаулу, по Дизимаулу к маленькому переулку, выходящему на Маламола, — неужели не хватит храбрости?

Я-та, я-та, я-та, вум.

Вдруг она увидела, что навстречу движется колонна, которая маршировала по улице Дизимаула! Впереди шли девять или десять человек, похожих на бездушные машины: руки, как деревянные, размеренно ходили вверх и вниз — левой-правой-левой-правой; да еще при этом они горланили песню с назойливым четким ритмом. Милилейн юркнула в ближайший переулок и наткнулась там на толпу мужчин и женщин; на руках у них были зеленые с золотом повязки, и они непрерывно выкрикивали здравицы в честь нового лорда Стиамота.

Западня! Сегодня на улицах одни сумасшедшие! Оглядевшись, Милилейн заметила слева от себя полуоткрытую дверь и в отчаянии бросилась в нее. Она оказалась в темном коридоре. Из комнаты в дальнем конце доносилось приглушенное пение и исходил резкий запах какого-то странного благовония. Наверное, что-то вроде храма какого-нибудь нового культа. Но здесь, во всяком случае, ей вряд ли причинят вред. Она сможет переждать тут, пока все эти ошалелые толпы не уйдут куда-нибудь в другое место.

Осторожно прокравшись по коридору, она заглянула в комнату. Темнота. Запах фимиама. У стены какой-то помост, с обеих сторон от него на шестах — две фигурки, напоминающие маленьких засушенных морских драконов. Меж них стоял угрюмый, молчаливый лиимен, три глаза которого горели, словно угли. Милилейн показалось, что она узнает его: уличный торговец, продавший ей как-то вертел сосисок за пять крон. А может быть, и не он. Ведь совсем непросто отличить одного лиимена от другого.

Некто с запахом гэйрога и в плаще с капюшоном приблизился к ней и шепнул:

— Ты пришла к причастию, сестра. Добро пожаловать, и да пребудет с тобой благодать водяных королей.

Водяных королей?

Гэйрог мягко взял ее за локоть и так же мягко провел в комнату, чтобы она нашла себе место среди коленопреклоненной, бормочущей молитвы паствы. Никто не взглянул на нее, и вообще никто не смотрел друг на друга: взгляды всех были устремлены на лиимена, стоявшего между двумя чучелами морских драконов. Милилейн тоже посмотрела на него. Она не осмелилась оглядеться, так как опасалась встретить знакомых.

— Возьмите… выпейте… соединитесь… — распорядился лиимен.

Между рядами стали передавать кубки с вином. Краешком глаза Милилейн заметила, что каждый из молящихся, когда к нему попадал кубок, делал большой глоток; кубки приходилось наполнять заново по мере того, как они передавались из рук в руки. Ближайший из кубков сейчас находился в четырех или пяти рядах от нее.

Лиимен произнес:

— Мы пьем. Мы сливаемся. Мы устремляемся в объятия водяного короля.

Водяными королями лиимены называли морских драконов. Теперь Милилейн вспомнила. Она слышала о драконопоклон-никах. Что ж, подумала она, может, в этом что-то и есть. Почему не отдать мир морским драконам, если все и так рухнуло. Она видела, что кубок уже в двух рядах от нее, однако тот перемещался очень медленно.

— Мы приходили к водяным королям, охотились на них и извлекали их из моря, — говорил лиимен. — Мы поедали их плоть и пили их молоко. И это было их даром нам, великой добровольной жертвой, поскольку они боги, а отдавать свою плоть и свое молоко низшим существам, вскормить и сделать их самих подобным богам, вполне достойно богов. Теперь же наступает время водяных королей. Берите. Пейте. Соединяйтесь.

Кубок пошел по ряду Милилейн.

— Они — великие мира сего, — нараспев продолжал лиимен. — Они — хозяева. Они — владыки. Они — истинная Власть, и мы принадлежим им. Мы и все остальные, живущие на Маджипуре. Берите. Пейте. Соединяйтесь.

Сейчас из кубка пила женщина слева от Милилейн; последнюю же охватило дикое нетерпение — она такая голодная, ей так хочется пить! — и она едва удержалась, чтобы не вырвать кубок у соседки, испугавшись, что ей ничего не достанется. Но она дождалась, и вот — кубок у нее в руках. Она заглянула в него: темное, густое, сверкающее вино. Она неуверенно пригубила. Вино было сладким и пряным, крепким на вкус, и сначала она решила, что никогда не пила ничего подобного, но потом ей показалось, что вкус ей что-то напоминает. Она сделала новый глоток.

— Берите. Пейте. Соединяйтесь.

Ну, конечно, это то самое вино, которое используют толкователи снов. Прежде чем соединяются с твоей душой и объясняют беспокоящий тебя сон! Точно! Ссонное вино. Хотя Милилейн посещала толкователей всего пять или шесть раз, да и то несколько лет тому назад, она узнала ни на что не похожий аромат их напитка. Но откуда оно здесь? Ведь только толкователи снов имели право пользоваться им или даже хранить его. Поскольку оно является сильным наркотиком, вино разрешено употреблять лишь под присмотром толкователей. Но каким-то образом тут, в этой молельне, больше походившей на чулан, сонное вино оказалось в огромных количествах, и собравшиеся хлещут его, как пиво…

— Берите. Пейте. Соединяйтесь.

Она обнаружила, что задерживает кубок, повернулась к мужчине справа, глупо улыбнулась и извинилась, но он неотступно смотрел вперед и не обратил на нее ни малейшего внимания; так что, пожав плечами, она поднесла кубок к губам, сделала подряд два больших глотка и передала кубок дальше.

Действие вина сказалось почти сразу. Она покачнулась, моргнула, кое-как удержала голову, грозившую упасть на грудь. «Вот что значит выпить на пустой желудок», — сказала она себе, обмякла, наклонилась и начала петь вместе со всеми. То был бессмысленный речитатив без слов — оу-уа-ва-ма, оу-уа-ва-ма, — такой же нелепый, как и тот, что она слышала на улице, но более нежный, проникновенный, напоминающий плач.

«Оу-уа-ва-ма, оу-уа-ва-ма». И когда она пела, ей казалось, будто она слышит приглушенные звуки музыки, сверхъестественной и надмирной, далекий звон многих колоколов, что вызывают накладывающиеся друг на друга мелодии, за которыми невозможно уследить, поскольку каждая последующая переигрывает предыдущую. «Оу-уава-ма», — пела она, и ей откликались звоном колокола, а потом к ней пришло ощущение чего-то огромного, что находилось очень близко от нее, возможно, даже в этой самой комнате, чего-то исполинского, крылатого, древнего, наделенного гигантским интеллектом, в сравнении с которым ее собственный можно уподобить лишь игрушечному. Это нечто обращалось по широкой орбите и при каждом обороте разворачивало свои огромные крылья и простирало их до пределов мира, а когда складывало их, они касались ворот в мозгу Милилейн — всего лишь легкое неуловимое, будто перышком, прикосновение, но после него она почувствовала себя преображенной, словно вышла из своего тела, стала частью какого-то организма из множества разумов, невообразимого и богоподобного. «Берите. Пейте. Соединяйтесь». С каждым прикосновением крыльев она все прочнее сливалась с этим организмом. «Оу-уа-ва-ма. Оу-уа-ва-ма». Она исчезла. Милилейн больше нет. Остался лишь водяной король, голосом которого и был колокольный звон, и разум из множества разумов, частью которого стала Милилейн. «Оу. Уа. Ва. Ма».

Она испугалась. Она опускалась на самое морское дно, ее легкие наполнялись водой, боль была невыносимой. Она боролась. Она не хотела, чтобы крылья касались ее. Она уворачивалась, она отбивалась кулаками, она изо всех сил стремилась к поверхности…

Открыла глаза. Выпрямилась, ошеломленная и испуганная. Вокруг нее продолжалось пение. «Оу, уа, ва, ма». Милилейн содрогнулась. «Где я? Что я делала? Мне надо выбираться отсюда», — подумала она. Охваченная ужасом, она с трудом поднялась на ноги и на ощупь двинулась к выходу. Никто ее не останавливал. Вино все еще туманило ей голову, ее шатало, она спотыкалась на каждом шагу и хваталась за стену. Она вышла из комнаты и побрела по пропахшему благовониями коридору. Вокруг по-прежнему трепыхались крылья, они обволакивали ее, проникали в ее разум. «Что я натворила, что я натворила?»

На улицу, в темноту, в дождь. Там еще маршируют все эти Рыцари Деккерета, Орден Тройного Меча — или как их там? Не важно. Будь, что будет. Она побежала, не зная куда. Где-то вдали раздался низкий раскатистый зловещий звук. Она надеялась, что это гейзер Конфалюма. В мозгу у нее бились другие звуки. Я-та, я-та, я-та, вум. Оу, уа, ва, ма. Она почувствовала, как крылья смыкаются над ней. Она побежала, споткнулась, упала, поднялась и побежала опять.

 

Глава 7

Чем дальше они углублялись в провинцию метаморфов, тем более знакомым казалось все Валентину. И одновременно в нем росло убеждение в том, что он совершает ужасную, страшную ошибку.

Он вспомнил запах этих мест: насыщенный, пряный, сладковатый густой аромат роста и гниения, которые шли одинаково быстро под непрерывными теплыми дождями, затейливый букет, от которого при каждом вдохе кружилась голова. Он вспомнил спертый, липкий, влажный воздух и дожди, которые шли почти ежечасно, барабанили по лесным вершинам высоко над головой, а потом с одного блестящего листа на другой стекали капли, пока уже совсем небольшое количество влаги не достигало земли. Он вспоминал фантастическое буйство растительности, когда все росло и расцветало почти на глазах, подчиняясь, однако, ка-ким-то непостижимым законам, когда каждому растению отводился определенный уровень: устремленные ввысь, тонкие, на семь восьмых своей высоты лишенные веток, распускающиеся к вершине гигантскими зонтиками из листьев деревья, связанные в единый покров переплетением лоз, лиан, побегов; пониже — более приземистые, округлые, со стволами потолще, лучше переносящие тень; затем — слой сбившегося кучками кустарника и, наконец, лесное дно, темное, таинственное, практически бесплодное — голое пространство сырой, скудной, пористой почвы, которая весело пружинила под ногами. Он вспоминал неожиданные, неизвестно откуда бравшиеся столбы яркого света, что пробивался в самых непредсказуемых местах сквозь лесной покров, и ненадолго рассеивался полумрак.

Но дождевые леса Пиурифэйна простирались на тысячи квадратных миль в самом центре Зимроэля, и любой их участок был как две капли воды похож на другой. Где-то в этих лесах располагалась столица метаморфов Илиривойн, но Валентин спрашивал у себя, какие у него основания думать, что он находится неподалеку; только потому, что ему кажутся знакомыми по воспоминаниям многолетней давности запахи, звуки и обличье этих лесов?

Тогда он странствовал с бродячими жонглерами, и они вбили себе в голову нелепую идею о том, что могут заработать несколько реалов, выступив на празднике урожая у метаморфов. Но там, по крайней мере, с ним был Делиамбер, способный при помощи своих колдовских штучек разнюхать верное направление на перекрестке дорог, и доблестная Лизамон Халтин, знакомая с жизнью джунглей. Теперь же, во время этого похода в Пиурифэйн, Валентин оказался предоставлен самому себе.

Делиамбер и Лизамон, если они еще живы — а он был исполнен мрачных предчувствий на их счет, поскольку в течение прошедших недель не общался с ними даже во сне, — были теперь в нескольких сотнях миль позади, на дальнем берегу Стейча. Никаких известий не имел он и от Тунигорна, которого послал назад, на поиски. Сейчас его сопровождали лишь Карабелла, Слит и телохранители из скандаров. Карабелла обладала смелостью и выносливостью, но навыками следопыта — лишь в небольшой степени, а сильные и отважные скандары не отличались особой смышленостью. Слита же, несмотря на его трезвый, проницательный ум, в этих местах угнетал парализующий страх перед метаморфами, который еще в юности был наслан на него во сне, и с тех пор он так и не смог полностью от него избавиться. Глупо со стороны короналя пробираться сквозь джунгли Пиурифэйна с такой скудной свитой; но глупость, подумал Валентин, похоже, делается отличительной чертой последних короналей. Он размышлял о ранней и неестественной смерти Малибора и Вориакса, его предшественников, постигшей их, когда они занимались не слишком разумными делами. Пожалуй, безрассудство становится для короналей обычным делом.

Мало-помалу ему стало казаться, что день ото дня он и не приближается к Илиривойну и не удаляется от него, что город находится везде и нигде, что весь Илиривойн снялся с места и движется впереди него, сохраняя постоянный отрыв, который ему никогда не сократить. Ведь, насколько он помнил по тем временам, столица метаморфов представляла собой скопление утлых плетеных строений, среди которых было лишь несколько более основательных построек, и ему чудилось, будто временный призрачный город может перемещаться с места на место по воле своих обитателей; город-кочевник, город-сон, блуждающий огонек джунглей.

— Посмотри туда, — сказала Карабелла. — Это тропа, Валентин?

— Может быть, — ответил он.

— А может быть, и нет?

— Может быть, и нет.

Им попадались уже сотни подобных троп: легкие шрамы на почве джунглей, неразборчивые следы чьего-то пребывания, оставленные, возможно, месяц назад, а может быть, и во времена лорда Деккерета, за тысячу лет до сего дня. Какая-нибудь случайная, воткнутая в землю палка, на которой остался кусок пера или обрывок ленты; кем-то утоптанная колея, как будто здесь уже кто-то прокладывал дорогу; а иногда и вообще ничего явного, лишь подсознательное ощущение таинственных, находящих отражение только в душе следов того, что здесь проходило разумное существо. Но все они никуда не вели. Постепенно загадки исчезали, переставали восприниматься, и только девственные джунгли расстилались впереди.

— Сделаем привал, мой лорд? — спросил Слит.

Ни он, ни Карабелла не сказали ни слова против этого путешествия, каким бы дурацким оно им ни казалось. Они хоть понимают, думал Валентин, насколько неотложной считает он встречу с королевой метаморфов? Или просто хранят вынужденное молчание в течение всех этих недель бесцельных блужданий из страха перед гневом короля и супруга, хотя наверняка думают, что потраченное время можно было бы употребить с большей пользой в цивилизованных провинциях, заняться там обузданием разворачивающегося кризиса? Или — что хуже всего — они посмеиваются над тем безумным путем, который он прокладывает по обильно политым дождем просекам и полянам? Он спрашивал себя, сколько еще сможет продолжать поиски, и постепенно в нем зрело убеждение, что Илиривойна ему никогда не найти.

Когда они расположились на ночь, он водрузил на голову серебряный обруч Повелительницы Снов и вновь погрузился в транс, телепатическое состояние, и направил сквозь джунгли вызов Делиамберу и Тизане.

Он считал, что ему скорее удастся соприкоснуться разумом с ними, нежели с остальными, так как они были чувствительнее прочих к магии сновидений. Однако ночь за ночью его попытки не достигали даже подобия желаемого. Неужели расстояние имеет такое значение? Валентин никогда не пробовал посылать мысли на дальнее расстояние, кроме тех случаев, когда пользовался сонным вином, а сейчас у него не было этого напитка. Или, возможно, у метаморфов есть способ перехватывать или заглушать послания. Или его послания не находят адресатов, потому что все погибли. Или…

— Тизана… Тизана…

— Делиамбер…

— Валентин вызывает вас… Валентин… Валентин… Валентин…

— Тизана…

— Делиамбер…

Тишина.

Он попытался связаться с Тунигорном. Тот наверняка жив, вне зависимости от того, какая катастрофа постигла остальных, и, хотя его разум крепок и хорошо защищен, все равно оставалась надежда, что он раскроется при одной из попыток. Или Лизамон. Или Залзан Кавол.

Только бы соприкоснуться хоть с кем-нибудь из них, ощутить знакомый ответ знакомого сознания…

Он еще некоторое время повторял вызов, а потом печально снял обруч и уложил его в шкатулку. Карабелла вопросительно посмотрела на него. Валентин покачал головой и пожал плечами.

— Полная тишина, — сказал он.

— Если не считать дождя.

— Да, если не считать дождя.

По листьям снова негромко забарабанил дождь. Валентин угрюмо взглянул в сторону джунглей, но ничего не увидел: прожектор машины включен и будет гореть всю ночь, но за созданной им золотистой сферой света высилась стена мрака. Он понимал, что вокруг лагеря может собраться тысяча метаморфов, и в какой-то мере даже хотел того. Все, что угодно, пускай даже внезапное нападение, взамен бестолковых многонедельных блужданий по незнаемой и непознаваемой первозданности.

Он спрашивал себя, сколько еще продержится.

А как мы будем отсюда выбираться, когда я решу, что продолжать поиски бессмысленно?

Он мрачно прислушался к меняющемуся ритму дождя и наконец уснул.

Почти сразу же к нему пришло сновидение. По его силе, яркости и теплу он определил, что это не обычное сновидение, а, скорее, послание Повелительницы Снов, первое с тех пор, как он покинул Гихорн. Хотя он ожидал какого-либо ощутимого знака присутствия матери в своей душе, она ничем не давала о себе знать, и он начал испытывать недоумение, а проникающие в его душу импульсы стали казаться исходящими из совершенно другого источника. От Короля Снов? Тот обладал властью проникать в души издалека, но даже в столь смутные времена Король вряд ли осмелится воздействовать на короналя. Кто же тогда? Валентин, настороженный даже во сне, обшаривал пределы своего сновидения в поисках ответа, но не находил его.

Сновидение почти не содержало повествовательной части: в нем присутствовали лишь бесформенные образы и беззвучные звуки, создававшие ощущение события чисто абстрактными средствами. Но постепенно перед короналем стал вырисовываться ряд подвижных образов и ускользающих оттенков настроения, что превратилось в метафору чего-то совершенно конкретного: извивающихся, переплетающихся щупалец врууна.

— Делиамбер, ты?

— Я, мой лорд.

— Где?

— Здесь. Неподалеку от вас. Приближаюсь к вам.

Сообщение выражалось не речью, мысленной или какой-нибудь еще, а посредством грамматики меняющихся световых пятен и состояний души, имевших недвусмысленное значение. Вскоре сновидение покинуло Валентина; он некоторое время лежал неподвижно, на грани между сном и бодрствованием, обдумывая увиденное, и впервые за несколько недель почувствовал надежду.

Утром, когда Слит собирался сворачивать лагерь, Валентин вдруг заявил:

— Нет. Я собираюсь остаться здесь еще на несколько дней. Может быть, даже подольше.

Лицо Слита выразило сомнение и замешательство. Впрочем, он быстро справился со своими чувствами, кивнул и отошел к скандарам распорядиться, чтобы те не убирали палатки.

Карабелла заметила:

— Я вижу по вашему лицу, мой лорд, что ночью вы получили какие-то известия.

— Делиамбер жив. Он со всеми остальными следует за нами, пытается нас догнать. Но мы слишком часто и резво передвигаемся, и им никак не удается нас достичь. Как только они засекают нас, мы начинаем движение в новом направлении. Если мы останемся на месте, они нас отыщут.

— Значит, ты разговаривал с врууном?

— С его образом, с его тенью. Но то была истинная тень, его образ. Скоро он будет с нами.

Валентин на деле не сомневался в этом. Однако миновал день, второй, третий. Каждую ночь он надевал обруч и посылал сигнал, но не получал ответа. Скандары стали рыскать по джунглям, как взбудораженные животные; Слит становился все более нетерпеливым и беспокойным и бродил где-то часами, несмотря на страх перед метаморфами, в котором не стыдился признаться. Карабелла, заметив растущую напряженность, предложила тряхнуть стариной и пожонглировать втроем, чтобы отвлечься от забот; но Слит сказал, что у него нет настроения, а Валентин, уступивший ее просьбе, оказался настолько неловок из-за недостатка практики, что уже через пять минут решил плюнуть на забаву, несмотря на все уговоры Карабеллы.

— Ну конечно, ты совсем отвык! — сказал она. — Неужели ты думаешь, что навыки могут оставаться на высоте без шлифовки? Но они возвращаются, если над ними поработать. Вот, Валентин: лови! Лови! Лови!

Она говорила чистую правду. Небольшое усилие — и он вновь начал ощущать, как когда-то давно, что союз руки и глаза может доставить его туда, где время не имеет значения, а все пространство становится одной-единственной точкой в бесконечности. Скандары, которые хоть и знали о том, что жонглирование когда-то было ремеслом Валентина, были просто поражены, увидев, что проделывает корональ, и с нескрываемым любопытством и восхищением наблюдали за тем, как Валентин и Карабелла перебрасываются кучей самых разнообразных предметов.

— Хей! — кричала она. — Хей! Хей! — и вела его к все более сложным трюкам, не сравнимым с теми, которые она обычно выполняла в старые добрые времена, поскольку обладала по-на-стоящему высоким мастерством; они были элементарными даже в сравнении с прошлым уровнем Валентина, который никогда и не мечтал сравняться с Карабеллой в жонглировании. Но для того, кто не жонглировал по-настоящему уже лет десять, подумал Валентин, игра — честная. Через час он взмок от дождя и пота, но за последние несколько месяцев ни разу не чувствовал себя лучше.

Появился Слит и, глядя на них, казалось, стал потихоньку избавляться от беспокойства и мрачного настроения; через некоторое время он подошел поближе, и Карабелла кинула ему нож, дубинку и топорик, а он небрежно поймал их и начал вплетать в веселый, крутой каскад, к которому добавил еще три предмета, переброшенные ему Валентином. В лице Слита замечалось, пожалуй, некоторое напряжение, хотя десять лет назад от него не было и следа, кроме, возможно, тех случаев, когда он выполнял свой коронный номер с жонглированием вслепую, но тем, похоже, и ограничился.

— Хей! — крикнул он, посылая дубинку и топорик обратно Валентину, и, не дождавшись, пока корональ их поймает, безжалостно бросил еще два предмета. Потом все трое продолжали жонглировать уже на полном серьезе, будто были бродячими жонглерами и репетировали выступление перед королевским двором.

Виртуозность Слита вдохновила Карабеллу на еще более изощренные трюки, что, в свою очередь, заставило того прибавить оборотов, и вскоре Валентин почувствовал, что ему за ними не угнаться. Но все равно он старался держаться вровень, проявляя при этом замечательное усердие, и лишь раз уронил какой-то предмет, пока не обнаружил, что его бомбардируют с обеих сторон смеющаяся Карабелла и невозмутимый, напористый Слит; и вдруг ощутил, что его руки ниже локтей ничего не чувствуют, и уронил все на землю.

— Ах, мой лорд, так не годится! — громыхнул чей-то грубый, удивительно знакомый голос.

— Залзан Кавол! — воскликнул Валентин изумленно и радостно.

Огромный скандар вприпрыжку подбежал к нему, торопливо сделал знак Горящей Звезды, подобрал все предметы, которые уронил Валентин, и с какой-то одержимостью принялся кидать их Слиту и Карабелле своими четырьмя руками в том бешеном ритме, который мог заставить любого жонглера-человека, независимо от его мастерства, работать на пределе возможностей.

Валентин всмотрелся в джунгли и увидел всех остальных: Лизамон Халтин с врууном, вцепившимся ей в плечо, Тунигорна, Тизану, Эрманара, Шанамира и других, что выскакивали под дождь из помятого, забрызганного грязью экипажа, остановившегося неподалеку. Валентин обнаружил, что здесь все те, кого он оставил в Гихорне; наконец-то они собрались вместе.

— Доставайте вино! — крикнул он. — Это надо отпраздновать! — Он бегал между ними, обнимая то одного, то другого, приподнялся на цыпочки, чтобы обхватить руками великаншу, радостно хлопнул по спине Шанамира, торжественно обменялся рукопожатием с исполненным достоинства Эрманаром, обнял Тунигорна так крепко, что человек послабее мог бы задохнуться.

— Мой лорд, — рявкнула Лизамон, — пока жива, больше никуда не отпущу вас одного! При всем моем уважении, мой лорд. Никогда больше! Никогда!

— Если бы я только знал, мой лорд, — проговорил Залзан Кавол, — когда вы сказали, что уйдете вперед на один дневной переход к Стейчу, что будет буря такой силы, а мы не увидим вас столько недель, — ах, мой лорд, грош цена телохранителям, которые отпустили вас таким образом. Когда Тунигорн сказал, что вы пережили бурю, но подались в Пиурифэйн, не дождавшись нас, ах, мой лорд, мой лорд, не будь вы моим господином, я бы не знаю что с вами сделал, когда бы догнал, поверьте, мой лорд!

— А ты простишь мне мое бегство? — спросил Валентин.

— Ах, мой лорд!

— Ты же знаешь, что у меня и в мыслях не было расставаться с вами надолго. Потому я и отослал назад Тунигорна, чтобы он отыскал вас и привел ко мне. И каждую ночь я отправлял послания — надевал обруч, напрягал все душевные силы, чтобы найти вас и прикоснуться к вам… к тебе, Делиамбер, и к тебе, Тизана.

— Эти послания доходили до нас, мой лорд, — сказал Делиамбер.

— Неужели?

— Каждую ночь. Мы очень радовались, зная, что вы живы.

— И не отвечали?

— Ах, мой лорд, мы каждый раз отвечали, — сказал вруун, — Но мы знали, что не можем пробиться, потому что мои силы слишком малы, чтобы преодолеть такое расстояние. Мы отчаянно хотели сказать вам, чтобы вы оставались на месте и дожидались нас; но каждый день вы уходили все дальше в джунгли, и никак невозможно было вас удержать; и перехватить вас мы не могли, а я не сумел достучаться до вашего разума, мой лорд. Не сумел.

— Но в конце концов ты до меня добрался.

— С помощью вашей матушки Повелительницы Снов, — сказал Делиамбер. — Тизана явилась к ней во сне и получила от нее послание, и Хозяйка Острова Сна поняла и сделала свой разум гонцом для моего, доставив туда, куда я сам ни за что бы не попал. Вот так мне и удалось наконец поговорить с вами. Мой лорд, нам столько нужно рассказать вам, сейчас же!

— Верно, — подтвердил Тунигорн. — Ты будешь поражен, Валентин. Клянусь.

— Тогда порази, — ответил Валентин.

Делиамбер сказал:

— Думаю, Тунигорн рассказал вам, как мы обнаружили, что советник по сельскому хозяйству И-Уулисаан — шпион метаморфов?

— Да, рассказал. Но как это удалось?

— В тот день, мой лорд, когда вы отправились к Стейч, мы застали И-Уулисаана во время глубокого телепатического контакта с кем-то, кто находился очень далеко. Я чувствовал, что его разум ускользнул, ощущал силу контакта и без промедления попросил Залзана Кавола и Лизамон схватить его.

Валентин вскинул взгляд.

— Откуда же у него такая сила?

— Потому что он метаморф, мой лорд, — объяснила Тизана, — а у них существует способ соединять разумы, используя в качестве связующего звена огромных королей морских драконов.

Валентин переводил взгляд с Делиамбера на Тизану и обратно как человек, на которого напали одновременно с двух сторон. Он попытался переварить значение сказанного, но в их словах столь многое показалось ему странным, совершенно сбивающим с толку, что поначалу он почти ничего не понял.

— У меня в голове не укладывается, — сказал он, — что метаморфы общаются друг с другом через драконов. Кто бы мог подумать, что драконы обладают такой телепатической силой?

— Они называют их водяными королями, мой лорд, — заметила Тизана. — Да, оказывается, водяные короли действительно обладают очень мощным разумом, который облегчает лазутчику передачу его сообщений.

— Сообщений о чем? — с беспокойством спросил Валентин. — И для кого?

— Когда мы застали И-Уулисаана за контактом, — отозвался Делиамбер, — Лизамон и Залзан Кавол навалились на него, и он сразу же стал видоизменяться. Мы бы доставили его к вам для допроса, но вы ушли вперед, к реке, а потом началась буря, и мы не смогли за вами последовать. Поэтому мы и допросили его сами. Он признался, мой лорд, что он шпион и его заданием было давать вам советы относительно мер, которые правительство должно предпринять против всех этих болезней, а потом немедленно сообщать о них, что было большим подспорьем для метаморфов в их деятельности по возбуждению и распространению болезней.

Валентин охнул.

— Метаморфы… возбуждали… распространяли болезни?..

— Да, мой лорд. И-Уулисаан нам все рассказал. Мы были… м-м-м… мы не слишком с ним церемонились. Здесь в Пиурифэй-не в секретных лабораториях в течение многих лет метаморфы выращивали культуры всех вредителей наших сельскохозяйственных растений, какие только когда-либо бывали. А когда они подготовились, то разбрелись в тысячах обличий, некоторые из них, мой лорд, даже отправились к крестьянам под видом сельскохозяйственных агентов, притворившись, будто хотят предложить новые методы повышения урожайности, а во время инспекторских поездок тайно разбрасывали по полям свои яды. Некоторые из вредителей были запущены по воздуху или переносились с помощью птиц, которых выпускали метаморфы. Вдобавок они распыляли яды и те поднимались в небо тучами…

Ошеломленный Валентин посмотрел на Слита.

— Оказывается, мы были в состоянии войны, не зная об этом!

— Теперь знаем, мой лорд, — заметил Тунигорн.

— А я пробираюсь через владения моего врага, в своей глупости надеясь, что стоит мне лишь произнести добрые слова и раскрыть объятия, как Данипиур улыбнется и Божество вновь благословит нас. А на самом деле Данипиур со своим народом ведет все это время против нас войну, и…

— Нет, мой лорд, — перебил его Делиамбер. — Не Данипиур, насколько нам известно.

— Что ты сказал?

— Того, кому служил И-Уулисаан, зовут Фараатаа. Это исполненный ненависти, безрассудный пиуривар, который не смог добиться от Данипиур поддержки своих планов, и поэтому взялся осуществлять все сам со своими последователями. Понимаете, мой лорд? Среди метаморфов существует два течения. Этот самый Фараатаа возглавляет крайних, наиболее воинствующих. Их план состоит в том, чтобы с помощью голода ввергнуть нас в хаос и заставить покинуть Маджипур. Данипиур же придерживается более умеренных взглядов, во всяком случае, она гораздо менее свирепа.

— Тогда мне следует продолжать путь к Илиривойну и встретиться с ней.

— Вы никогда не найдете Илиривойн, мой лорд, — сказал Делиамбер.

— Это почему же?

— Они разобрали город на части и тащат его на себе по джунглям. Я ощущаю их присутствие, когда навожу свои чары, но оно перемещается. Данипиур избегает вас, мой лорд. Она не хочет с вами встречаться. Возможно, это слишком опасно с политической точки зрения: она не способна больше держать в повиновении свой народ и боится, что все перейдут на сторону Фараатаа, если она выкажет хоть малую толику благосклонности по отношению к вам. Это лишь мое предположение, мой лорд. Но я говорю вам, что вы никогда ее не найдете, даже если будете тысячу лет обшаривать джунгли.

Валентин кивнул.

— Вероятно, ты прав, Делиамбер. Наверняка ты прав. — Он прикрыл глаза и попытался привести мысли в порядок. Насколько неверно он оценивал обстановку; как мало он понимал! — А это общение между метаморфами через морских драконов… как долго оно продолжалось?

— Судя по всему, довольно долго, мой лорд. Морские драконы, оказывается, гораздо разумнее, чем мы представляли… и между ними и метаморфами, по крайней мере некоторыми метаморфами, как кажется, существует что-то вроде союза. Впрочем, мы можем только строить догадки.

— А И-Уулисаан? Где он? Мы должны как следует расспросить его обо всем.

— Мертв, мой лорд, — ответила Лизамон Халтин.

— Как это случилось?

— Когда разразилась буря и все смешалось, он попытался бежать. Мы было его опять поймали, но ветер вырвал его у меня, и больше мы не смогли его найти. А тело отыскали лишь на следующий день.

— Небольшая потеря, мой лорд, — заметил Делиамбер. — Вряд ли удалось бы выжать из него что-нибудь еще.

— Все равно мне хотелось бы поговорить с ним, — сказал Валентин. — Однако его не воскресишь. И с Данипиур, похоже, разговор не состоится. Но мне нелегко расстаться с этой идеей. Неужели совершенно никакой надежды найти Илиривойн, а, Делиамбер?

— Думаю, что нет, мой лорд.

— Я вижу в ней союзника: вам это кажется странным? Королева метаморфов и корональ объединяются против тех, кто развязал против нас биологическую войну. Глупость, Тунигорн, да? Давай, говори откровенно: ты считаешь меня глупцом?

Тунигорн пожал плечами.

— Я мало что могу сказать, Валентин. Я уверен лишь в том, что Делиамбер прав: Данипиур не желает встречи с тобой и не позволит себя отыскать. И думаю, что тратить время на ее поиски…

— Неразумно. Да. В самом деле, глупость, поскольку у меня столько всяких дел в других местах.

Валентин умолк. Он рассеянно взял у Залзана Кавола несколько предметов для жонглирования и начал перебрасывать их из руки в руку. Болезни, голод, лжекоронали, подумал он. Безумие. Хаос. Биологическая война. Проявление гнева Божества. А корональ в это время разъезжает по джунглям с дурацкими затеями? Нет. Нет.

Он спросил у Делиамбера:

— Тебе известно, где мы сейчас?

— Насколько я могу прикинуть, примерно в двух тысячах миль к юго-западу от Пилиплока, мой лорд.

— Как думаешь, сколько нам туда добираться?

— Я бы сейчас вообще не ездил в Пилиплок, — вмешался Тунигорн.

Валентин нахмурился.

— Это отчего же?

— Опасно.

— Опасно? Для короналя? Да ведь я там был, Тунигорн, месяц или два назад и не видел никакой опасности!

— Обстоятельства изменились. До нас дошло, что Пилиплок объявил себя свободной республикой. Жители Пилиплока, у которых пока еще достаточно продовольственных запасов, испугались, что эти запасы реквизируют в пользу Кинтора и Ни-мойи; и поэтому Пилиплок откололся от государства.

У Валентина был такой взгляд, будто он смотрит в бездонную пропасть.

— Откололся? Свободная республика? Бред какой-то!

— Тем не менее дня жителей Пилиплока все это, по-видимому, имеет смысл. Трудно представить, какой прием они могут оказать тебе теперь. Я думаю, будет разумней отправиться куда-нибудь в другое место, пока ситуация не прояснится.

Валентин гневно возразил:

— Неужели мне суждено шарахаться прочь от моих же городов? Пилиплок объявит о своей лояльности в тот самый миг, как я там появлюсь!

Карабелла сказала:

— А ты в этом уверен? С одной стороны Пилиплок, раздувшийся от гордости и себялюбия, а тут появляется корональ на обшарпанном экипаже, одетый в какие-то лохмотья. И думаешь, они будут тебя прославлять? Они изменили, и прекрасно это понимают, а потому скорее усугубят свое преступление, чем кротко склонят головы перед твоей властью. И я утверждаю, что в Пилиплоке лучше не появляться, разве что во главе армии!

— Согласен, — подтвердил Тунигорн.

Валентин тревожно посмотрел на Делиамбера, Слита, Эрманара. Ответом ему были молчание и мрачные, печальные, угрюмые взгляды.

— Тогда получается, что я опять свергнут? — спросил Валентин, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Опять стал оборванным бродягой? Я не смею войти в Пилиплок? Не смею? А лжекоронали в Кинторе и Ни-мойе? Полагаю, у них есть войска, а у меня нет, следовательно, и там я не смею появиться. И что же мне делать, во второй раз становиться жонглером? — Он рассмеялся. — Нет. Думаю, что нет. Я корональ и короналем останусь. Я думал, что дело сделано, что определился со своим местом в этом мире, но, очевидно, успокаиваться еще рано. Делиамбер, выведи меня из джунглей. Найди дорогу на побережье, в какой-нибудь портовый город, в котором я могу найти приют. А оттуда мы отправимся дальше на поиски союзников и опять наведем порядок, правильно?

— А где мы будем искать этих самых союзников, мой лорд? — спросил Слит.

— А где придется, — ответил Валентин, пожав плечами.

 

Глава 8

Куда бы ни кинул взгляд Хиссун во время поездки с Замковой горы вниз по долине Глэйдж в сторону Лабиринта, везде он видел признаки хаоса и запустения. Хотя в этих благодатных и плодородных районах Алханроэля ситуация еще не достигла такой же остроты, как на западе или на Зимроэле, все равно везде ощущалось почти осязаемое напряжение: запертые ворота, испуганные глаза, каменные лица. Но, подумал он, в самом Лабиринте особых перемен, кажется, нет, возможно, потому, что Лабиринт и без того всегда был местом запертых ворот, испуганных глаз, каменных лиц.

Но если Лабиринт не изменился, то изменился сам Хиссун; эта перемена стала очевидной для него с того самого мгновения, как он въехал во врата Вод — огромные, роскошные парадные ворота, традиционно служившие властителям Маджипура для въезда в город понтифекса. Позади остались теплый, подернутый дымкой день в долине Глэйдж, ароматные ветры, зеленые холмы, радостное сияние яркого солнца. Впереди — вечная ночь потайных, закупоренных колец Лабиринта, жесткий блеск искусственного освещения, странная безжизненность воздуха, никогда не знавшего ветра или дождя. Когда за ним закрылись массивные ворота, Хиссун на долю секунды представил себе, что теперь некая ужасная преграда отделяет его от всего, что есть прекрасного в мире.

Для него стало неожиданностью, что какие-то год или два, проведенные на Замковой горе, смогли произвести в нем такой переворот; что Лабиринт — он даже засомневался, любил ли когда-нибудь пещерный город, — в котором он всегда чувствовал себя как дома, теперь вызывал в нем отвращение и страх. Ему казалось, что он никогда раньше не понимал лорда Валентина: но сейчас Хиссун как бы поставил себя на его место и ощутил, не очень сильно, но вполне достаточно, чтобы понять, какой ужас охватывал душу короналя, когда тот спускался в подземелье.

Хиссун изменился. Покидая Лабиринт, он не представлял собой ничего особенного — был кандидатом в рыцари, но что в том такого для обитателей Лабиринта, на которых не слишком-то действовали такие проявления мирской суеты? Теперь, по прошествии нескольких лет, он возвращался принцем Хиссуном, членом регентского совета. Внешний блеск может и не произвести сильного впечатления на жителей Лабиринта, но вот власть — тем более, что ее добился кто-то из их среды, — другое дело. Они тысячами выстроились вдоль дороги, которая вела от врат Лезвий к внешнему кольцу Лабиринта, толкались и толпились, чтобы получше рассмотреть Хиссуна, который въехал в огромные ворота в королевском экипаже цветов короналя и со своей собственной свитой, будто сам и был короналем. Они не ликовали, не шумели, не выкрикивали его имя. Люди Лабиринта не имели подобного обыкновения. Но они глазели на него. Молчаливые, исполненные благоговейного трепета, возможно, с оттенком зависти, они провожали его взглядами, в которых читался угрюмый восторг. Ему показалось, что он заметил своего старого товарища по играм Ванимуна, его хорошенькую сестренку, Гизнета и Хойлана и еще с полдюжины других из компании двора Гуаделума. А может быть, и нет: они появились перед его взглядом лишь благодаря игре воображения. Он понял, что хотел увидеть их здесь, хотел предстать перед ними в своих одеждах принца, в огромном экипаже, показать, как маленький оборвыш Хиссун преобразился в принца-регента Хиссуна, над которым подобно второму солнцу витает ореол Замка. Ведь можно хоть раз позволить себе такое проявление мелкого тщеславия? — спрашивал он себя. И тут же отвечал: да, да, а почему бы и нет? Ну хоть немножко самодовольства. Ведь даже святые могут иногда задирать нос, а уж в чем-чем, а в святости его не обвинишь. Но только чуть-чуть — и все, а потом — дела. Если это превратить в привычку, душа заплывет жиром.

Чиновники понтифекса в официальных масках ждали его на границе внешнего кольца. Они весьма церемонно приветствовали Хиссуна и сразу же доставили его к лифту, предназначенному для правителей и их посланников. Лифт стремительно опустился в самые нижние, имперские, уровни Лабиринта.

Хиссуна незамедлительно разместили в покоях, почти таких же пышных, как и те, что постоянно держали для короналя. Альсимир, Стимион и другие его спутники получили по изящной комнате рядом. Как только чиновники понтифекса закончили возню с устройством Хиссуна, их старший объявил:

— Главный представитель Хорнкэст будет чрезвычайно польщен, если вы согласитесь отужинать с ним сегодня вечером, мой лорд.

Помимо своей воли Хиссун ощутил некоторое удивление. Чрезвычайно польщен. Он еще не настолько отвык от Лабиринта, чтобы относиться к Хорнкэсту без благоговения, граничившего со страхом: истинный хозяин Лабиринта, кукловод, кото-

рый дергает за веревочки понтифекса. Чрезвычайно польщен, если вы согласитесь отужинать с ним сегодня вечером, мой лорд. Неужели? Сам Хорнкэст? Трудновато представить, чтобы старик Хорнкэст вообще был чем-нибудь чрезвычайно польщен, подумал Хиссун. Мой лорд — ни больше ни меньше. Ну что ж, ладно.

Но он не мог позволить себе испытывать хотя бы на йоту благоговейный трепет перед Хорнкэстом. Он сделал так, чтобы посланники главного представителя застали его неготовым, когда пришли за ним, и задержался на десять минут с выходом. Войдя в личную столовую главного представителя — зал настолько великолепный, что даже понтифекс, возможно, счел бы его пышность избыточной — Хиссун удержался от любых приветствий или выражений почтительности, хотя позыв к этому у него промелькнул. Это же Хорнкэст! — подумал он и хотел упасть на колени. Но ведь ты Хиссун! — сердито прикрикнул он на себя и остался стоять, приняв надменный и несколько отчужденный вид. Хиссун принуждал себя все время помнить, что Хорнкэст лишь чиновник; а сам он — особа титулованная, принц Горы, а также член регентского совета.

Впрочем, при виде внушительной осанки и властности Хорнкэста не так-то легко было сохранить душевное равновесие. Его можно было назвать старым, даже древним, но выглядел он крепким, энергичным и живым, будто за счет какого-то колдовства сбросил лет тридцать — сорок. Его взгляд был проницательным и безжалостным, улыбка — двусмысленной, голос — глубоким и сильным. С величайшей учтивостью он подвел Хиссуна к столу и предложил ему какое-то мерцающее редкое вино алого цвета, которое Хиссун благоразумно лишь слегка пригубил. Разговор, любезный и поначалу довольно общий, а потом все более серьезный, направлялся Хорнкэстом, и Хиссун тому не препятствовал. Сначала они заговорили о волнениях на Зимроэле и в западном Алханроэле — Хиссун не мог отделаться от впечатления, что, несмотря на скорбную мину на лице Хорнкэста при обсуждении этой темы, все происходящее вне Лабиринта тревожило главного представителя не больше, чем события на другой планете, — а потом Хорнкэст окольными путями подошел к смерти Элидата, по случаю которой, как он надеялся, Хиссун выразит в Замке глубокие соболезнования от его имени; при этом он хитро смотрел на Хиссуна, как бы говоря: я знаю, что кончина Элидата внесла большие изменения в порядок престолонаследия и что ты вознесся на высший уровень власти, и поэтому, дитя Лабиринта, я очень внимательно слежу за тобой. Хиссун ожидал, что Хорнкэст, уже достаточно наслышанный о гибели Элидата, теперь поинтересуется благополучием лорда Валентина, но, к его изумлению, главный представитель предпочел завести речь о совершенно других вещах, касавшихся нехватки некоторых продуктов, что уже ощущалась в закромах Лабиринта. Нет сомнения, что Хорнкэст сильно озабочен, подумал Хиссун, но не для того же он предпринял эту поездку. Когда высокий представитель ненадолго умолк, Хиссун наконец взял инициативу на себя и заговорил:

— Пожалуй, нам пора обсудить наиболее серьезное, на мой взгляд, событие — исчезновение лорда Валентина.

На какое-то мгновение непоколебимая безмятежность, казалось, покинула Хорнкэста: его глаза сверкнули, ноздри раздулись, губы слегка шевельнулись от удивления.

— Исчезновение?

— Во время продвижения лорда Валентина по Пиурифэйну мы потеряли с ним связь и не можем ее восстановить.

— А можно поинтересоваться, чем корональ занимался в Пиурифэйне?

Хиссун пожал плечами.

— Насколько я понимаю, он находился там с весьма деликатной миссией. Он оторвался от своего кортежа во время той же бури, которая унесла жизнь Элидата. С тех пор мы о нем ничего не слышали.

— Как вы полагаете, корональ жив?

— Не имею представления, а гадать не имеет смысла. Можете не сомневаться, что мы предпринимаем все возможное, чтобы восстановить контакт. Но думаю, что мы на деле должны по крайней мере допустить возможность того, что он погиб. По этому поводу у нас в Замке состоялось заседание совета. Вырабатывается порядок престолонаследия.

— Так-так.

— И, разумеется, одним из существеннейших исходных пунктов наших планов является состояние здоровья понтифекса.

— Да-да, я понимаю.

— Состояние понтифекса без изменений?

Хорнкэст ответил не сразу; он долго и пристально, с непонятной настойчивостью смотрел на Хиссуна, как бы производя тончайшие политические расчеты.

После продолжительного молчания он произнес:

— Вы не хотели бы нанести визит его величеству?

Услышать такое от главного представителя Хиссун ожидал меньше всего. Визит к понтифексу? Он никогда и не мечтал об этом! Ему потребовался какой-то миг, чтобы оправиться от изумления и вновь обрести самообладание. Затем он сказал, стараясь, чтобы его голос звучал как можно невозмутимее:

— Это было бы для меня большой честью.

— Тогда пойдемте.

— Сейчас?

— Да, сейчас.

Главный спикер подал знак, тут же появились слуги и начали убирать остатки ужина; вскоре Хиссун оказался рядом с Хорнкэстом в маленьком экипаже с приподнятым носом, который по узкому туннелю довез их до места, откуда можно было идти только пешком: через каждые пятьдесят шагов проход перекрывался бронзовыми дверями, и каждую из них Хорнкэст открывал, засовывая руку в потайное отверстие. Наконец после прикосновения главного спикера открылась последняя дверь, обозначенная инкрустированной золотом эмблемой Лабиринта с имперской монограммой поверх нее, и они прошли в имперский Тронный зал.

Сердце Хиссуна отчаянно колотилось. Сам понтифекс! Старый безумец Тиеверас! В течение всей своей жизни он едва ли верил, что тот вообще существует. Дитя Лабиринта, он всегда воспринимал понтифекса как некое сверхъестественное, таящееся в подземелье существо, как ставшего отшельником властелина мира; и даже теперь, несмотря на недавнее знакомство с принцами и герцогами, с самим короналем и его домочадцами, понтифекс казался Хиссуну чем-то нереальным, непознанным, непостижимо далеким от мира смертных, отгородившимся от него стеной. Но вот он.

Все именно так, как гласили предания. Сфера из голубого стекла, трубки, шланги, провода и зажимы, разноцветные жидкости, подающиеся по системе жизнеобеспечения, и старый-престарый человек, сидящий необычайно прямо на троне с высокой спинкой на возвышении с тремя невысокими ступеньками. Глаза понтифекса открыты. Но видят ли они? Жив ли он вообще?

— Он больше не разговаривает, — сказал Хорнкэст. — Это последняя из случившихся с ним перемен. Но врач Сепултроув утверждает, что его разум все еще действует, а тело сохраняет жизнеспособность. Подойдите на шаг-другой, взгляните на него поближе. Видите? Видите? Он дышит. Он моргает. Он жив, определенно жив.

У Хиссуна возникло такое ощущение, будто он столкнулся с осколком прошлого, чудом сохранившимся доисторическим созданием. Это же Тиеверас! Корональ при понтифексе Оссие-ре — сколько поколений прошло с тех пор? Человек, принадлежащий истории, видевший своими собственными глазами лорда Кинникена! Он был уже стариком, когда в Замок пришел лорд Малибор. И вот он все еще здесь: и жив, если только можно назвать жизнью существование, которое он влачит.

Хорнкэст сказал:

— Вы можете поприветствовать его.

Хиссун знал, как принято поступать: с понтифексом не следовало говорить непосредственно, нужно было обращаться к главному спикеру, а тот уже передавал слова монарху. Но все получилось иначе.

Он сказал:

— Покорнейше прошу передать его величеству приветствие от его подданного Хиссуна, сына Эльсиномы, с выражениями уважения и почтения.

Понтифекс не ответил. Понтифекс вообще ничем не показал, что что-то услышал.

— Когда-то, — пояснил Хорнкэст, — в ответ на то, что ему говорили, он издавал звуки, которые я научился толковать. Но он больше не разговаривает. Уже несколько месяцев. Однако мы все равно продолжаем с ним говорить.

— Тогда скажите понтифексу, что весь мир любит его, и его имя постоянно звучит в наших молитвах.

Тишина. Понтифекс оставался недвижен.

— Еще передайте ему, — продолжал Хиссун, — что в мире все идет своим чередом, трудности приходят и уходят, а величие Маджипура несокрушимо.

Тишина. По-прежнему никакого ответа.

— Вы закончили? — спросил Хорнкэст.

Хиссун посмотрел через комнату на загадочную фигуру в стеклянной клетке. Он страстно желал, чтобы Тиеверас поднял руку в благословении, чтобы он произнес пророческие слова. Но он знал, что этого не произойдет.

— Да, — сказал он, — Я закончил.

— Тогда пойдемте.

Главный спикер вывел Хиссуна из Тронного зала. Уже за дверью Хиссун обнаружил, что его одежда промокла от пота, а колени трясутся. Тиеверас! Даже если доживу до его возраста, подумал Хиссун, я все равно никогда не забуду это лицо, эти глаза, эту сферу из голубого стекла.

— Его молчание — новая стадия болезни, — сказал Хорнкэст. — Сепултроув уверяет, что в нем еще достаточно сил. Может, оно и так. Но, возможно, что это начало конца. Ведь должен же быть какой-то предел, даже со всей этой техникой.

— Думаете, это произойдет уже скоро?

— Молю Божество, чтобы так оно и было, но ничего определенного сказать не могу. Решение находится в руках лорда Валентина — или в руках его преемника, если Валентина уже нет в живых.

— Если лорда Валентина нет в живых, — сказал Хиссун, — тогда новый корональ может немедленно стать понтифексом. Если он только не решит по-прежнему поддерживать жизнь Тиевераса.

— Вы правы. А если лорд Валентин погиб, кто, на ваш взгляд, станет новым короналем?

Взгляд Хорнкэста был пронзителен и беспощаден. Хиссун ощутил, как обжигает его огонь этого взгляда, как вся его достигнутая с таким трудом проницательность, осознание того, кем он был и кем собирался стать, испаряются, и он становится уязвимым и сбитым с толку. Внезапно он с головокружительной отчетливостью представил, как в одно прекрасное утро возносится к вершинам власти, становится короналем, к полудню приказывает отключить все эти трубки и аппараты, а к вечеру превращается в понтифекса. Но это же нелепо, в растерянности сказал он себе, понтифекс? Я? Через месяц? Это шутка, совершеннейшая бессмыслица. Он постарался вернуть присутствие духа, и вскоре ему удалось вывести себя на путь, еще в Замке казавшийся ему столь очевидным: если лорд Валентин погиб, то короналем должен стать Диввис и тогда Тиеверас наконец умрет, а Диввис отправится в Лабиринт. Так должно быть. Должно.

Вслух же Хиссун произнес:

— Нельзя, конечно, проводить избрание, пока мы не удостоверимся в смерти короналя, а мы каждый день возносим молитвы о его безопасности. Но если лорда Валентина действительно постигла трагическая участь, я полагаю, принцы Замка изъявят желание увидеть на престоле сына лорда Вориакса.

— Так.

— А если это произойдет, то среди нас есть те, кто считает, что в таком случае можно позволить понтифексу Тиеверасу возвратиться к Источнику.

— Вот как? — сказал Хорнкэст. — Да-да. Надеюсь, я правильно вас понял? — Он последний раз посмотрел в глаза Хиссуну своим холодным, проницательным, всевидящим взглядом, который затем смягчился, будто подернулся пеленой; главный спикер вдруг превратился в усталого старика в конце долгого утомительного дня. Хорнкэст развернулся и медленно пошел к ожидавшему их экипажу, — Идемте, — сказал он. — Уже поздно, принц Хиссун.

Да, поздно, но Хиссун никак не мог уснуть. «Я видел понтифекса, — думал он вновь и вновь. — Я видел понтифекса!» Он проворочался всю ночь, и перед его мысленным взором все время стоял дряхлый Тиеверас; даже во сне образ не угас, а стал еще ярче: понтифекс на троне в стеклянной сфере. Понтифекс в самом деле плакал? А если так, то кого он оплакивал?

На следующий день Хиссун в сопровождении официального эскорта совершил поездку вверх, во внешнее кольцо Лабиринта, во двор Гуаделума, туда, где прожил столько лет в маленькой убогой квартирке.

Эльсинома пыталась отговорить его от этого, неверного, на ее взгляд, поступка; она утверждала, что принцу Замка не подобает приезжать в столь захудалый район, как двор Гуаделума, даже для того, чтобы повидаться с собственной матерью. Но Хиссун просто отмахнулся от ее возражений.

— Я приеду к тебе, — заявил он, — а не ты ко мне, мама.

Прошедшие годы не слишком отразились на ней. Если она и изменилась, то в лучшую сторону: выглядела сильнее, выше, энергичней. Но ему показалось, что в ней появилась какая-то незнакомая усталость. Он протянул руки ей навстречу, но она испуганно отпрянула, будто не признала в нем своего сына.

— Матушка? Ты не узнаешь меня, матушка?

— Хотелось бы думать, что узнаю.

— Я не стал другим, мама.

— То, как ты держишься… твой взгляд… одежды на тебе…

— Я остался Хиссуном.

— Принцем-регентом Хиссуном. А говоришь, что не стал другим.

— Теперь все другое, матушка. Но кое-что остается неизменным. — Ему почудилось, будто при этих словах она смягчилась, немного расслабилась, как бы восприняв его. Он шагнул к ней и обнял.

Она отступила назад:

— Что будет с миром, Хиссун? Мы слышим такие ужасные вести! Говорят, голодают целые провинции. Новые коронали провозглашают сами себя. А лорд Валентин… где лорд Валентин? Мы здесь знаем так мало о том, что происходит снаружи. Что будет с миром, Хиссун?

Хиссун покачал головой.

— Все в руках Божества, матушка. Но могу тебе сказать одно: если вообще существует возможность спасти мир от катастрофы, мы его спасем.

— Меня просто в дрожь бросает, когда я слышу, что ты говоришь «мы». Иногда во сне я вижу тебя на Замковой горе среди высоких лордов и принцев… я вижу, что они смотрят на тебя, спрашивают твоего совета. Но неужели это может быть правдой? Я начинаю кое-что понимать — знаешь, Хозяйка Острова Сна часто приходит ко мне во сне, — но все равно мне столько надо понять… столько усвоить…

— Ты говоришь, Повелительница часто навещает тебя?

— Иногда по два-три раза в неделю. Она оказывает мне величайшую честь. Хотя и для беспокойства есть повод: я вижу, какая она уставшая, какая тяжесть гнетет ее душу. Она приходит, чтобы помочь мне, ты понимаешь, но иногда я чувствую, что это я должна ей помочь, что должна поделиться с ней своей силой, дать ей опереться на меня…

— Ты поможешь ей, мама.

— Что ты разумеешь, Хиссун?

Он долго не отвечал, обвел взглядом находившиеся в уродливой маленькой комнатенке старые, знакомые с детства, вещи, рваные занавески, потертую мебель, подумал об апартаментах, в которых провел ночь, и тех роскошных помещениях, которые занимал на Замковой горе.

— Ты здесь долго не останешься, матушка.

— А куда же я денусь?

Снова помолчав, он проговорил:

— Думаю, что меня изберут короналем, мама. А после того тебе придется отправиться на Остров и взять на себя новую и очень тяжелую задачу. Ты меня понимаешь?

— Конечно.

— А ты готова, матушка?

— Я выполню свой долг, — сказала она, улыбнулась и покачала головой, будто не веря происходящему. Но потом стряхнула с себя неверие и потянулась к сыну, чтобы обнять его.

 

Глава 9

— Пусть теперь прозвучит Слово, — сказал Фараатаа.

Наступил Час Огня, полуденный час, и солнце стояло высоко над Пиурифэйном. Сегодня не будет дождя: дождь недопустим, поскольку сегодня должно прозвучать Слово, а это должно свершиться под безоблачным небом. Он стоял на высоком плетеном помосте, глядя вдоль широкой просеки в джунглях, проделанной его последователями. Вырублены тысячи деревьев, на теле земли появился огромный рубец. На обширном открытом пространстве везде, куда только достигал взгляд Фараатаа, располагались плечо к плечу его воины. По обеим сторонам от него возвышались крутые пирамидальные силуэты новых храмов, почти таких же высоких, как его помост, сложенных из бревен согласно древним традициям; на вершине каждого из них развевалось красное с желтым знамя искупления. То был Новый Велализиер, основанный в джунглях. В следующем году Фараатаа решил провести обряды во вновь освященном подлинном Велализиере, за морем.

Сейчас он исполнил Пять Изменений, легко и невозмутимо перетекая из формы в форму: Красная Женщина, Слепой Великан, Человек Без Кожи, Последний Король, причем каждое видоизменение сопровождалось шипящим возгласом тех, кто наблюдал за ним, а когда он произвел пятое видоизменение и предстал в виде Грядущего Принца, выкрики достигли апогея. Они выкрикивали его имя с нарастающей силой:

— Фараатаа! Фараатаа! ФАРААТАА!

— Я — Принц Грядущий и Король Сущий! — воскликнул он так же, как часто кричал во сне.

И все откликнулись:

— Хвала Принцу Грядущему и Королю Сущему!

И он произнес:

— Соедините руки и души и воззовем к водяным королям.

И они соединили руки и души, и он ощутил, как в него вливается их сила, и послал свой зов:

— Морские братья!

Он слышал их музыку. Он чувствовал, как зашевелились на глубине их гигантские тела. Откликнулись все короли: Маазмурн, Гироуз, Шейтун, Диис, Нараин и другие. И они соединились, и дали свою силу, и стали рупором для его слов.

И его слова полились во все концы света, ко всем, кто мог слышать.

— Вы, враги наши, слушайте! Знайте, что вам объявлена война и что вы уже повержены. Пришло время расплаты. Вы не сможете устоять против нас. Вам не устоять против нас. Началась ваша погибель, и нет вам теперь спасения.

И его воины вновь возгласили:

— Фараатаа! Фараатаа! Фараатаа!

Его кожа начала светиться, от глаз исходило сияние.

Он стал Принцем Грядущим, он стал Королем Сущим.

— Четырнадцать тысячелетий мир принадлежал вам, а теперь мы отвоевали его. Убирайтесь отсюда, чужаки! Садитесь в ваши корабли и убирайтесь к тем звездам, с которых вы прилетели, поскольку теперь этот мир наш. Убирайтесь!

— Фараатаа! Фараатаа!

— Убирайтесь, или наш тяжкий гнев обрушится на вас! Убирайтесь или будете сброшены в море! Убирайтесь, или мы не пощадим никого!

— Фараатаа!

Он распростер руки. Он открылся проникновению энергии стоявших перед ним соплеменников и водяных королей, которые служили ему поддержкой и опорой. Он знал, что время изгнания и печали подходит к концу. Священная война почти выиграна. Те, кто украл этот мир и расплодился в нем, подобно червям, теперь будут повержены.

— Услышьте меня, о, враги. Я — Король Сущий!

И беззвучные голоса оглушительно кричали:

— Услышьте его, о враги. Он — Король Сущий!

— Ваше время пришло! Ваши дни окончены! Вы ответите за ваши преступления, никто не останется в живых! Убирайтесь из нашего мира!

— Убирайтесь из нашего мира!

— Фараатаа! — закричали все вслух. — Фараатаа! Фараатаа!

— Я — Принц Грядущий! Я — Король Сущий!

И они ответили ему:

— Да здравствует Принц Грядущий, который есть Король Сущий!

 

Глава 1

— Необычен день, мой лорд, когда короналю приходится являться просителем к Королю Снов, — сказал Слит, прикрывая лицо ладонью от знойного ветра, беспрестанно дувшего навстречу со стороны Сувраэля. Через несколько часов им предстояло сойти на берег в Толагае, крупнейшем порту южного континента.

— Не просителем, Слит, — спокойно возразил Валентин. — Собратом по оружию, которому требуется помощь в борьбе с общим врагом.

Карабелла удивленно переспросила:

— Собрат по оружию, Валентин? Я еще не слышала от тебя столь воинственных слов.

— Разве мы не на войне?

— И ты будешь сражаться? И убивать своими собственными руками?

Валентин пристально посмотрел на нее, не поняв, иронизирует она или нет; но ее лицо выражало обычную безмятежность, а в глазах светилась любовь.

— Тебе известно, что я не стану проливать кровь, — наконец ответил он. — Но есть другие способы вести войну. Однажды я уже сражался, и ты была рядом; разве я убивал?

— Но кто был тогда среди врагов? — нетерпеливо вмешался Слит. — Ваши друзья, введенные в заблуждение обманом метаморфов! Элидат, Тунигорн, Стазилейн, Миригант — все они были на противоположной стороне, вы мягко обошлись с ними! Вы не имели ни малейшего желания убивать таких людей, как Элидат или Миригант, и хотели привлечь всех на свою сторону.

— Доминин Барджазид не относился к моим близким друзьям, но и его я пощадил: думаю, сейчас мы будем тому рады.

— Да, то был чрезвычайно милосердный поступок. Но теперь-то перед нами совсем другой враг — мерзкие метаморфы, грязные подонки…

— Слит!

— Я называю их так, как они того заслуживают, мой лорд! Они поклялись уничтожить все, что мы возвели в нашем мире.

— В их мире, Слит, — поправил Валентин. — Не забывайте, что это их мир.

— Был их, мой лорд. Они проиграли его нам из-за своей малочисленности. Их всего несколько миллионов на планете, которая достаточно велика для…

— Неужели мы опять возобновим этот бесконечный спор? — взволновалась Карабелла, не пытаясь скрыть раздражение. — Зачем? Вам что, слишком легко дышится на суховее с Сувраэля, чтобы еще напрягать легкие ради бесплодной болтовни?

— Я имел в виду, миледи, лишь то, что война за реставрацию была войной, которую можно было выиграть мирными средствами, дружеским рукопожатием, братским объятием. А теперь у нас совсем другой противник. Этот самый Фараатаа насквозь пропитан ненавистью, и он не успокоится, пока мы все не погибнем. Как вы думаете, можно ли его победить любовью? А вы, мой лорд?

Валентин смотрел в сторону.

— Мы будем использовать те средства, которые окажутся наиболее подходящими, — ответил он, — чтобы восстановить целостность Маджипура.

— Если вы искренни в ваших словах, — мрачно заметил Слит, — то должны готовиться уничтожить врага. Не просто загнать в джунгли, как это сделал лорд Стиамот, а извести их, искоренить, навсегда устранить угрозу нашей цивилизации, которую они…

— Извести? Искоренить? — Валентин рассмеялся. — В ваших речах есть что-то первобытное, Слит!

— Не надо воспринимать его буквально, мой лорд, — сказала Карабелла.

— Нет, надо! Верно, Слит?

Пожав плечами. Слит ответил:

— Вы же знаете, что моя ненависть к метаморфам не выдумана мной, а навязана мне посланием — посланием из той самой страны, куда мы сейчас направляемся. Но независимо от этого я считаю, что они должны заплатить жизнями за уже причиненный вред. Я не раскаиваюсь в своих мыслях.

— И вы пожертвуете миллионами за преступления вождей? Эх, Слит, Слит, да вы представляете для нашей цивилизации большую угрозу, чем десять тысяч метаморфов!

Кровь прилила к бледным щекам Слита, но он промолчал.

— Вас обидели мои слова, — сказал Валентин. — Извините.

— Короналю не нужно просить прощения у кровожадного варвара, который ему служит, мой лорд, — сдавленным голосом произнес Слит.

— Я не собирался насмехаться над вами, а лишь выразил свое несогласие.

— Пусть тогда останется несогласие, — сказал Слит. — Будь я короналем, я бы их всех перебил.

— Но корональ — я, по крайней мере в некоторых частях этого мира. И пока я им являюсь, я буду искать способы выиграть войну по возможности без искоренения и истребления кого бы то ни было. Вы не возражаете, Слит?

— Все пожелания короналя закон для меня, мой лорд, и вы это знаете. Я говорю лишь о том, что сделал бы на месте короналя я.

— Да убережет вас Божество от подобной участи, — с легкой улыбкой заметил Валентин.

— А вас, мой лорд, — от необходимости отвечать насилием на насилие, поскольку, как я знаю, это противно вашей натуре, — ответил Слит с еще более легкой улыбкой и церемонно отсалютовал, — Скоро мы прибудем в Толагай, и мне нужно отдать немало распоряжений относительно вашего размещения. Позвольте удалиться, мой лорд.

Валентин какое-то мгновение глядел вслед удаляющемуся по палубе Слиту, а потом, прикрыв глаза от резкого солнечного света, повернулся навстречу ветру в сторону южного континента, который возвышался на горизонте этакой черной громадой.

Сувраэль! Одно название вызывало трепет!

Он никогда не думал оказаться здесь, на этом пасынке среди континентов Маджипура, малонаселенной территории, скопище унылых пустынь, почти начисто лишенных растительности и вызывающих самые мрачные чувства. Сувраэль настолько отличался от Зимроэля и Алханроэля, что казался осколком другой планеты. Хотя на нем и проживало несколько миллионов жителей, сосредоточенных в наиболее пригодных для обитания местах, в течение нескольких столетий Сувраэль поддерживал с остальными двумя континентами лишь самые незначительные связи. Чиновники центрального представительства, которых посылали сюда с различными поручениями, воспринимали поездку как наказание. Немногие из короналей бывали здесь. Валентин слышал, что тут был лорд Тиеверас во время одной из великих процессий, да, кажется, лорд Кинникен попал однажды сюда таким же образом. Вдобавок, разумеется, необходимо вспомнить знаменитый подвиг Деккерета, бродившего по пустыне Украденных Снов в сопровождении основателя династии Барджазидов, но то случилось задолго до того, как Валентин стал короналем.

С Сувраэля исходили всего три вещи, которые сколько-нибудь существенно влияли на жизнь Маджипура. Одной из них был ветер: в любое время года с Сувраэля дул поток иссушающего воздуха, который обрушивался на южные побережья Алханроэля и Зимроэля и превращал их в подобия сувраэльских пустынь. Второй являлось мясо: на западной оконечности пустынного континента благодаря морским туманам почва постоянно была влажной, что позволяло содержать обширные пастбища, где выращивался скот для отправки на другие континенты. А третьей статьей сувраэльского экспорта были сны. Уже тысячу лет Барджазиды распространяли свою власть из обширных владений за Толагаем: с помощью усиливающих мысли приспособлений, секреты которых ревностно хранили, они наполняли мир своими посланиями, которые сурово и жестоко проникали в души тех, кто причинял вред кому-либо из сограждан или всего лишь замышлял это сделать. В своем роде пусть безжалостно и беспощадно Барджазиды воплощали совесть мира и уже долгое время являлись тем кнутом, с помощью которого корональ, понтифекс и Хозяйка Острова Сна могли более мягко осуществлять свои полномочия.

Метаморфы, чья первая неудачная попытка мятежа на заре правления Валентина провалилась, понимали силу Короля Снов, и, когда заболел старик Симонан, глава дома Барджазидов, они подменили умирающего одним из своих агентов, следствием чего стал захват трона лорда Валентина младшим сыном Симонана

Доминином, который и не подозревал, что на эту авантюру его толкнул не родной отец, а изменивший обличье метаморф.

Да, подумал Валентин, Слит прав: в самом деле странно, что корональ вынужден обращаться к Барджазидам чуть ли не с протянутой рукой в тот момент, когда его трон вновь зашатался.

На Сувраэль он попал почти случайно. Для возвращения из Пиурифэйна Валентин избрал юго-восточный маршрут, поскольку вряд ли было разумно двигаться на северо-восток к мятежному Пилиплоку и центральной части побережья Гихорна, где не было ни городов, ни гаваней. В конце концов они оказались возле южной оконечности восточного Зимроэля, в отрезанной от остального мира провинции Беллатул с ее влажными тропиками, зубчатой травой, вонючими топкими болотами и пернатыми змеями.

Население Беллатула составляли в основном хьорты: рассудительные мрачноватые существа с глазами навыкате и большими ртами, заполненными рядами упругих жевательных хрящей. Большинство из них зарабатывали на жизнь морскими перевозками: они получали товары, производимые по всему Маджипу-ру, и переправляли их на Сувраэль в обмен на скот. Но всемирные бедствия стали причиной снижения производства товаров и почти полного прекращения сообщения между провинциями, и беллатулские купцы оказались чуть ли не у разбитого корыта; однако они, по крайней мере, не голодали, поскольку провинция в основном обеспечивала себя продуктами по большей части за счет обильного рыболовства, а довольно скромное сельское хозяйство осталось практически не затронутым болезнями, свирепствовавшими в других регионах. Поэтому провинция сохраняла спокойствие и верность центральному правительству.

Валентин надеялся найти здесь судно, чтобы добраться до Острова, где он собирался посоветоваться с матерью относительно дальнейших действий. Но судовладельцы Беллатула твердо стояли на своем, отговаривая его от плавания на Остров. «Уже несколько месяцев отсюда не уходил на север ни один корабль, — твердили ему. — Все из-за драконов: они словно взбесились и крушат все, что плывет вдоль берега или через море в сторону архипелага. Плавание на север или восток, пока они беснуются, будет просто самоубийством, и ничем больше». Купцы полагали, что пройдет не меньше шести-восьми месяцев, прежде чем последняя из драконьих стай, недавно обогнувших юго-восточную оконечность Зимроэля, завершит свое путешествие в северные воды, и морские пути вновь окажутся свободными.

Валентина страшила возможность оказаться запертым в отдаленном Беллатуле. Возвращаться в Пиурифэйн не имело смысла, а предпринимать любое путешествие по суше через провинцию метаморфов в обширные центральные территории континента было рискованно и обещало занять много времени. Но представилась еще одна возможность. «Мы можем доставить вас на Сувраэль, мой лорд, — сказали судовладельцы. — Драконы в южных водах вообще не появлялись, и путь остается свободным». Сувраэль? Идея, на первый взгляд, представлялась весьма необычной. Но потом Валентин подумал: «А почему бы и нет?» Помощь Барджазидов могла бы пригодиться; во всяком случае, не стоит отвергать затею вот так, сразу. Кроме того, возможно, что найдется какой-нибудь морской маршрут с южного континента до Острова, что пролегает в стороне от тех мест, в которых буйствуют многочисленные драконы. Да. Да.

Итак, Сувраэль. Путешествие оказалось недолгим. И вот флот беллатулских купцов, на всем протяжении плавания боровшийся с обжигающим встречным ветром, вошел в гавань Толагая.

Город, раскаленный полуденным солнцем, производил гнетущее впечатление и представлял собой унылое скопление одно-и двухэтажных строений грязноватой расцветки, вытянувшихся в линию вдоль берега, а от побережья доходивших до отдаленной гряды невысоких холмов, что обозначали границу между прибрежной равниной и суровой пустыней внутренних районов. Когда королевская свита сходила на берег, Карабелла с ужасом посмотрела на Валентина, ответившего ей ободряющей, но не слишком убедительной улыбкой. Сейчас казалось, что Замковая гора находится отсюда не в десяти тысячах, но в десяти миллионах миль.

Но во дворе здания таможни их ожидали пять великолепных экипажей, украшенных широкими пурпурными и желтыми полосами. То были цвета Короля Снов. Возле экипажей стояли охранники в ливреях тех же цветов. Когда Валентин и Карабелла подошли поближе, из первого экипажа вылез высокий могучего вида мужчина с густой черной бородой с проседью и медленно, слегка прихрамывая, направился им навстречу.

Валентин хорошо помнил эту хромоту, потому что когда-то она принадлежала ему, так же как и тело чернобородого человека, поскольку к ним приближался бывший узурпатор Доминин

Барджазид, по приказу которого Валентин получил тело неизвестного золотоволосого мужчины, чтобы Барджазид, перейдя из своего тела в тело Валентина, мог править на Замковой горе. А хромота у Валентина появилась давным-давно, когда он сломал ногу после несчастного случая во время поездки с Элидатом по карликовому лесу возле Амблеморна на Замковой горе.

— Добро пожаловать, мой лорд, — с большой теплотой произнес Доминин Барджазид. — Ваш визит, на который мы надеялись столько лет, — большая честь для нас.

В высшей степени смиренно он трясущимися руками сделал Валентину знак Горящей Звезды. Да Валентин и сам был далек от спокойствия, поскольку возможность снова лицезреть свое первое тело, теперь, когда оно принадлежит другому, вызвала странное волнение. После поражения Доминина он не стал искушать судьбу и потому не стремился заполучить свое тело обратно, но все равно чужая душа, смотревшая на него его же глазами, приводила его в сильное замешательство. Так же странно и волнительно для него было видеть перед собой узурпатора, полностью искупившего грехи и смывшего с себя клеймо предателя, столь искреннего в своем радушии.

Кое-кто считал, что Доминин заслуживает смерти за свое преступление. Но Валентин никогда не одобрял таких разговоров. Возможно, король каких-нибудь варваров в отдаленные доисторические времена и казнил своих врагов, но на Маджипуре такая кара не предусматривалась ни за одно преступление, даже за покушение на жизнь короналя. Кроме того, рассудок поверженного Доминина помутился, он сошел с ума, когда выяснилось, что его отец, которого считали Королем Снов, на самом деле оказался самозванцем из метаморфов.

И потому было бы совершенно бессмысленно налагать какое угодно наказание на этого совершенно раздавленного обстоятельствами человека. Вернув себе трон, Валентин помиловал Доминина и передал того его родичам, чтобы он мог вернуться на Сувраэль. Здесь он долго выздоравливал. Несколько лет спустя он умолял позволить ему приехать в Замок, чтобы попросить прощения у короналя. «Я уже простил вас», — ответил тогда Валентин, но Доминин все равно приехал и, насколько можно было судить, с чистым сердцем преклонил колени в тронном зале Конфалюма во время приема и снял груз предательства со своей души.

Теперь, подумал Валентин, положение вновь полностью переменилось: я стал беглецом и ищу приюта во владениях Доминина.

Доминин сказал:

— Мой царственный брат Минакс послал меня, мой лорд, сопроводить вас во дворец Барджазидов, где вы будете нашим гостем. Прошу вас ко мне, в головной экипаж.

Дворец располагался довольно далеко от Толагая, в суровой и печальной долине. Валентин иногда видел его во сне: зловещее, угрожающего вида здание из темного камня, увенчанное фантастическим переплетением остроконечных башен и угловатых парапетов. Его явно строили с таким расчетом, чтобы оно внушало страх.

— Ужасно! — шепнула Карабелла, когда они подъехали поближе.

— Подожди, — ответил Валентин. — Подожди немного.

Они миновали массивные, мрачные опускные решетки и оказались внутри, где ничто не напоминало о неприятном, отталкивающем фасаде дворца. В просторных внутренних двориках эхом отдавалось нежное журчание фонтанов, а прохладные, насыщенные ароматами ветерки заменяли здесь испепеляющую жару внешнего мира. Когда Валентин и Карабелла вышли из экипажа, они увидели ожидавших их слуг с охлажденным вином и шербетом, услышали музыкантов, игравших на сладкозвучных инструментах. Их встретили двое мужчин, облаченных в свободные белые одежды. Один из них был бледнее лицом, имел мягкие черты и округлый живот; второй, загорелый почти до черноты под пустынным солнцем, был худощав и обладал орлиным профилем. Голову худощавого венчала сверкающая золотая диадема — знак Владык Маджипура. Валентину не нужно было представлять Минакса Барджазида, ставшего Королем Снов после своего отца. Вторым был, по всей видимости, его брат Кристоф. Оба сделали знак Горящей Звезды, и Минакс пошел навстречу Валентину, чтобы собственноручно предложить ему пряного голубого вина.

— Мой лорд, — заговорил он, — в нелегкое время вы навещаете нас. Но мы от всей души приветствуем вас, какой бы мрачный момент мы ни переживали. Мы перед вами в неоплатном долгу, мой лорд. Все, что у нас есть, принадлежит вам. Все, чем мы располагаем, находится в вашем распоряжении. — Он явно заранее готовился к этой речи и, судя по тому, как гладко она прозвучала, тщательно отрепетировал ее. Но потом Король Снов подался вперед, его жесткие, мерцающие глаза оказались в нескольких дюймах от лица Валентина, и уже другим, более глубоким, задушевным голосом он произнес:

— Вы можете оставаться здесь столько, сколько сочтете нужным.

Валентин спокойно ответил:

— Вы неправильно меня поняли, ваше высочество. Я прибыл к вам не для того, чтобы просить убежища, а для того, чтобы добиться вашей помощи в предстоящей борьбе.

Король Снов, похоже, несказанно удивился.

— Конечно, я помогу вам всем, что в моих силах. Но неужели вы видите хоть малейшую возможность преодолеть тот хаос, который обрушился на нас? Я должен вам сказать, мой лорд, что очень пристально наблюдал за миром с помощью вот этого… — он прикоснулся к своей диадеме, — и не вижу никакой надежды, мой лорд, ни малейшей надежды.

 

Глава 2

За час до заката в Ни-мойе вновь раздались оглушительные крики тысяч, может быть, даже сотен тысяч людей:

— Таллимон! Таллимон! Лорд Таллимон! Таллимон! — Эти громогласные радостные вопли прокатились по склонам окрестных гор хребта Гимбелук и захлестнули тихие пределы Парка Сказочных Зверей подобно огромной, беспрепятственно распространяющейся волне.

Уже третий день шли демонстрации в честь самого нового из новоявленных короналей, и сегодняшний взрыв эмоций был самым яростным из того, что происходило до сих пор. Вполне вероятно, что чествование сопровождалось волнениями, грабежом и разрушением всего и вся. Но Ярмуз Хитайн тревожился о другом. Сегодня он пережил один из самых страшных дней за все время своей службы в качестве смотрителя парка: покушение на то, что он полагал достойным, разумным и здравым; какой смысл теперь волноваться из-за шума, который издают городские глупцы?

На рассвете этого дня Ярмуза Хитайна разбудил юный помощник смотрителя, который робко сообщил:

— Вернулся Винголь Найила, господин. Он ждет у восточных ворот.

— Он привез с собой много?

— О да, господин! Три транспортных экипажа набиты под завязку, господин!

— Сейчас иду, — сказал Ярмуз Хитайн.

Главный зоолог парка Винголь Найила последние пять месяцев провел в экспедиции в подвергшихся бедствию северных районах центрального Зимроэля. Ярмузу Хитайну он не слишком нравился, поскольку в нем всегда проявлялись нахальство и самодовольство, а когда он подвергался смертельной опасности во время преследования какого-нибудь неуловимого зверя, то делал все, чтобы все знали, насколько смертельной была опасность. Но с профессиональной точки зрения он был великолепен: неутомимый, бесстрашный, замечательный ловец диких животных. Когда стали поступать сообщения о незнакомых, невероятных созданиях, производивших опустошения в районах между Кинтором и Дюлорном, Найила не стал тратить много времени на сборы.

Экспедиция, очевидно, оказалась успешной. Подойдя к восточным воротам, Ярмуз Хитайн увидел Найилу, с деловитым видом расхаживавшего вдоль дальнего конца энергетического поля, которое не впускало непрошеных гостей и не выпускало редких животных. Находясь вне зоны, имевшей вид розоватой дымки, Найила наблюдал за разгрузкой многочисленных деревянных контейнеров, из которых доносились всевозможные звуки: шипенье, рычанье, жужжанье, гуденье, повизгивание. При появлении Хитайна Найила закричал ему:

— Хитайн! Вы не поверите, что я привез!

— Неужели? — откликнулся Хитайн.

Процедура поступления, кажется, уже началась: весь оставшийся персонал занимался переноской ящиков с животными Найилы через ворота к приемному зданию, где звери будут содержаться в клетках, пока их не изучат достаточно хорошо, чтобы выпустить в один из открытых вольеров.

— Осторожней! — взревел Найила, когда двое рабочих, возившихся с массивным контейнером, чуть не завалили его набок. — Если эта зверюга вырвется, то пожалеть придется всем, а вам — в первую очередь! — Ярмузу Хитайну он сказал: — Это — воплощение ужаса. Хищники, все до единого хищники — зубы как ножи, когти как битвы, — будь я проклят, если понимаю, как мне удалось вернуться живым. Не раз и не два я думал, что мне конец и я сгину, не оставив даже записи в Считчике Душ. Какой бы это было потерей, какой потерей! Но вот он я, живой-здоро-вый. Пойдемте — вам надо на них посмотреть!

Действительно, зрелище было ужасающим. Все утро и почти весь день Ярмуз Хитайн наблюдал за проходившей перед ним чередой невозможных, отвратительных, просто невыносимых созданий — уродов, чудовищ, омерзительных аномалий.

— Вот эти бегали в окрестностях Мазадоны, — сказал Найила, показывая на пару яростно рычавших тварей с бешеными, налитыми кровью глазами и тремя десятидюймовыми рогами на лбу. По густой красноватой шерсти Ярмуз Хитайн признал в них хайгусов, но ему до сих пор не доводилось видеть столь злобных хайгусов, да еще с рогами. — Маленькие мерзкие убийцы, — сказал Найила, — Я высмотрел их, когда они гнались за злосчастным одичавшим блавом и прикончили его в пять минут, проткнув ему живот. Я поймал их во время еды, а потом появилась вот эта гадость, чтобы доклевать скелет, — Он показал на темнокрылого канавонга со зловещим черным клювом и единственным горящим глазом посреди выпуклого лба: обычный стервятник, таинственным образом преобразившийся в существо из ночного кошмара, — Вы когда-нибудь видели что-нибудь столь же уродливое?

— Надеюсь, ничего более уродливого у вас нет? — справился Ярмуз Хитайн.

— Есть, есть. Более уродливое, более мерзкое, более гнусное, — просто смотрите, что появится из ящиков.

Ярмуз Хитайн вовсе не был уверен, что ему этого хочется. Всю жизнь он посвятил животным — изучал их привычки, заботился о них. Любил их, по-настоящему любил. Но эти… эти…

— А теперь взгляните сюда, — продолжал Найила. — Думкар в миниатюре, вероятно, одна десятая от обычного размера, зато в пятьдесят раз быстрее. Ему мало просто сидеть на песочке и тыкаться мордой в разные стороны в поисках обеда. Нет, это адское отродье бросается прямо на тебя и отхватывает тебе ступню, не успеешь охнуть. Или вот: вы бы сказали, что это манкулайн, верно?

— Конечно. Но на Зимроэле нет манкулайнов.

— И я так думал, пока не увидел моего красавчика на горной дороге Велатиса. Очень похож на манкулайнов Стойензара, правильно? Но есть, по крайней мере, одно отличие. — Он присел на корточки возле клетки, в которой находилось грузное многоногое существо, и издал низкий рычащий звук. Манкулайн тут же зарычал в ответ и принялся угрожающе топорщить длинные, напоминающие лезвие стилета иглы, что покрывали все его туловище, будто хотел метнуть их в зоолога через ячейки клетки. Найила сказал: — Мало того, что он покрыт шипами. Эти шипы еще и ядовиты. Одна царапина — и ваша рука вздувается на неделю. Проверил на себе. Чего не знаю, так это того, что будет, если шип проникнет чуть глубже, не знаю и не хочу знать. А вы?

Ярмуз Хитайн содрогнулся. Его приводила в ужас одна мысль о том, что эти кошмарные создания поселятся в Парке Легендарных Животных, который основан уже много лет назад в качестве убежища для животных по большей части добрых и безобидных, которых распространение цивилизации на Маджипуре поставило на грань исчезновения. В парке было, конечно, и немало хищников, и Ярмуз Хитайн никогда в том не раскаивался: в конце концов, их сотворило Божество, и если они были плотоядными, то не из врожденной жестокости. Но эти… эти…

«Эти животные — порождение зла, — подумал он. — Их надо уничтожить».

Эта мысль поразила его. Никогда ему в голову не приходило ничего подобного. Зло в виде животных? Как могут животные быть злом? Он мог сказать: «Думаю, что животное очень уродливо» или «Считаю животное очень опасным», но зло? Нет и нет. Животные не способны быть злом, даже эти. Зло коренится где-то в другом месте: в их создателях. Нет, даже не в них. У них тоже должны быть свои причины выпускать в мир этих животных, и те причины — не жестокость ради жестокости, или я сильно ошибаюсь. Где же тогда зло? Зло, сказал себе Хитайн, находится везде, оно — всепроникающее вещество, которое распространяется и расходится между атомами воздуха, которым мы дышим. Мы все погрязли во всеобщем разложении. Но только не животные.

Только не животные.

— Как так получилось, — спросил Ярмуз Хитайн, — что метаморфы оказались способны выращивать таких существ?

— Как оказалось, метаморфы умеют очень многое, о чем мы даже не удосужились узнать. Они годами сидели в Пиурифэйне, спокойно разводили этих зверюг и все увеличивали их численность. Вы только представьте себе, на что должно быть похоже то место, где они содержались, — зоопарк ужасов, одни чудовища! А теперь они оказались столь любезны, что поделились с нами.

— Но мы можем быть уверены, что они появились из Пиу-рифэйна?

— Я тщательно изучил направления их перемещений. Все линии исходят из района к юго-западу от Илиривойна. Это дело рук метаморфов, можете не сомневаться. Просто невозможно, чтобы на Зимроэле вдруг появилось две или три дюжины новых видов в одно и то же время за счет естественных мутаций. Мы знаем, что нам объявлена война: это оружие, Хитайн.

Старик кивнул.

— Думаю, вы правы.

— Самое худшее я оставил напоследок. Пойдемте, посмотрим.

В клетке из густой мелкоячеистой металлической сетки Хитайн увидел небольших крылатых существ, сердито порхавших по клетке, колотившихся о стенки, яростно бивших черными кожистыми крыльями, падавших и поднимавшихся для новых попыток. То были маленькие мохнатые создания дюймов восьми в длину, с непропорционально огромными ртами и сверкающими круглыми глазками красного цвета.

— Дхимсы, — сказал Найила. — Я поймал их в двикковом лесу возле Боргакса.

— Дхимсы? — охрипшим голосом переспросил Хитайн.

— Да, дхимсы. Я обнаружил их, когда они пожирали парочку маленьких лесных братьев, которых, как я предполагаю, сами же и убили. Они были так заняты едой, что не заметили меня. Я уложил их парализующим газом и подобрал. Несколько из них проснулись еще до того, как я поместил их в ящик. Мое счастье, Хитайн, что у меня уцелели все пальцы.

— Я знаю дхимсов, — сказал Хитайн. — Они имеют до двух дюймов в длину и не больше половины дюйма в ширину. А эти — не меньше крысы.

— Да. Летающие крысы. Крысы, которые питаются мясом. Гигантские плотоядные дхимсы, да? Дхимсы, которые не просто щипают и покусывают, но которые способны ободрать лесного брата до костей за десять минут. Восхитительно, да? Представьте, что в Ни-мойю залетает туча из таких созданий. Миллион, два миллиона — они кишат в воздухе как комары. Обрушиваются вниз, пожирают все на своем пути. Налет саранчи… но саранчи плотоядной…

Хитайн почувствовал, что успокаивается. Сегодня он увидел слишком много. Его рассудок перегружен ужасами.

— Они очень затруднят наше существование, — тихо сказал он.

— Да, весьма затруднят. Нам придется облачаться в броню. — Найила рассмеялся. — Дхимсы — их шедевр, Хитайн. Им не нужны бомбы, если они могут выпустить на своих врагов летающих грызунов. Верно? Да?

Ярмуз Хитайн не ответил. Он смотрел в клетку с разъяренными дхимсами с таким видом, будто заглядывал в яму, достигавшую центра планеты.

Откуда-то издалека доносились все те же вопли:

— Таллимон! Таллимон! Лорд Таллимон!

Найила нахмурился, насторожился и прислушался, стараясь разобрать слова.

— Таллимон? Я правильно понял?

— Лорд Таллимон, — ответил Хитайн, — Новый корональ. Новый новый корональ. Он появился три дня назад, и теперь каждый вечер на проспекте Ниссиморна проходят большие торжества в его честь.

— Когда-то здесь работал какой-то Таллимон. Не родственник?

— Это он и есть.

Винголь Найила был ошеломлен.

— Что? Шесть месяцев назад он выносил помет из клеток в зоопарке, а теперь стал короналем? Неужели это возможно?

— Сейчас кто угодно может стать короналем, — безмятежно ответил Ярмуз Хитайн, — Но, кажется, только на неделю-другую. Возможно, скоро наступит ваша очередь, Винголь. — Он хмыкнул, — Или моя.

— Как же это случилось, Ярмуз?

Хитайн пожал плечами. Взмахом руки он показал на только что добытых Найилой животных: рычащих хайгусов с тремя рогами, карликового думкара, одноглазого канавонга, дхимсов; все они производили ужасное, отталкивающее впечатление, все исходили злобой и ненавистью.

— Если на мир напустили такую нечисть, то почему бы уборщику помета не стать короналем? Сначала жонглеры, потом уборщики навоза, а потом, наверное, и зоологи. А почему бы и нет? Как вам это понравится? «Винголь! Лорд Винголь! Да здравствует лорд Винголь!»

— Прекратите, Ярмуз.

— Вы были в лесу со своими дхимсами и манкулайнами. А мне пришлось наблюдать за всем, что здесь происходит. Я очень устал, Винголь. Я слишком много видел.

— Лорд Таллимон! Подумать только!

— Этот лорд, другой лорд, еще какой-нибудь там лорд — прямо эпидемия короналей весь месяц, да еще и парочка понтифек-сов в придачу. Долго они не держатся. Но будем надеяться, что Таллимон продержится. По крайней мере, он может защитить парк, — сказал Хитайн.

— От чего?

— От нападения толпы. Там люди голодают, а мы тут продолжаем кормить животных. Говорят, что зачинщики в городе уже подбивают людей ворваться в парк и перерезать всех на мясо.

— Вы шутите?

— Они, очевидно, не шутят.

— Но эти животные бесценны… уникальны!

— Расскажите это голодному, Винголь, — спокойно заметил Хитайн.

Найила смотрел на него.

— И вы и впрямь считаете, что этот самый лорд Таллимон собирается сдержать толпу, если они решат напасть на парк?

— Он здесь работал. Он знает, насколько важно то, что у нас здесь есть. Должен же он хоть немного любить животных, как вы думаете?

— Он убирался в клетках, Ярмуз.

— Хоть бы и так…

— Он сам может оказаться голодным, Ярмуз.

— Положение тяжелое, но не отчаянное. Пока. Как бы там ни было, разве можно накормить толпу горсткой тощих сигимой-нов, димилионов и зампидунов? На один раз нескольким сотням людей, зато какая потеря для науки!

— Толпа безрассудна, — сказал Найила. — И я подозреваю, что вы переоцениваете вашего уборщика-короналя. Возможно, он ненавидел это место — ненавидел работу, вас, животных. И, чтобы заработать политический капитал, он может привести своих сторонников сюда на ужин. Ведь он знает, как пройти через ворота?

— Но… Я надеюсь…

— Весь персонал это знает. И где коробки с ключами и как отключить защитное поле, чтобы пройти…

— Он не посмеет!

— Он может, Ярмуз. Примите меры. Вооружите ваших людей.

— Вооружить их? Чем? Вы думаете, я храню здесь оружие?

— Это уникальное место. Если животные погибнут, их уже не восстановить. Вы несете за них ответственность, Ярмуз.

Издалека, но, как отметил Хитайн, ближе, чем раньше — донесся крик:

— Таллимон! Лорд Таллимон!

— Вам не кажется, что они идут сюда? — спросил Найила.

— Он не посмеет. Не посмеет.

— Таллимон! Лорд Таллимон!

— Звучит уже ближе, — заметил Найила.

В дальнем конце помещения поднялась какая-то суматоха. Вбежал один из сторожей, запыхавшийся, с вытаращенными глазами. Он закричал, обращаясь к Хитайну:

— Сотни народу! Тысячи! Они вдут к Гимбелии!

Хитайн был близок к панике. Он оглянулся на служащих парка.

— Проверьте ворота, убедитесь, что все наглухо закрыто. Потом заприте внутреннюю зону — все животные, которые сейчас на воле, должны быть перемещены как можно дальше, к северной части парка. Там, в зарослях, им будет легче спрятаться. И…

— Это не поможет, — сказал Винголь Найила.

— А что еще мы можем сделать? У меня нет оружия, Винголь. У меня нет оружия!

— У меня есть.

— Вы о чем?

— Я тысячу раз рисковал жизнью, собирая животных для парка. Особенно тех, которых я привез сегодня. Я собираюсь их защитить. — Он отвернулся от Ярмуза Хитайна, — Вот! Помогите мне с этой клеткой!

— Что вы делаете, Винголь?

— Не обращайте внимания. Идите, присмотрите за своими воротами. — Не дожидаясь помощи, Найила начал заталкивать клетку с дхимсами обратно на небольшую тележку-экипаж, на которой завез клетку в здание. До Хитайна вдруг дошло, какое оружие собирается применить Найила. Он рванулся к нему, вцепился в руку молодому человеку. Найила легко оттолкнул его и, игнорируя отчаянные протесты Хитайна, покатил тележку наружу.

Голоса погромщиков, по-прежнему выкрикивавших имя своего вожака, звучали все ближе и ближе. Парк будет уничтожен, думал объятый ужасом Хитайн. И все же… если Найила действительно собирается…

Нет-нет. Он выскочил из здания, вглядываясь в сумерки: вдалеке, у восточных ворот, увидел Винголя Найилу. Теперь вопли звучали очень громко:

— Таллимон! Таллимон!

Хитайн видел толпу, заполнявшую широкую площадь за воротами, где каждое утро публика ожидала открытия парка. А та фантастическая фигура в причудливых красных одеждах с белой отделкой — не сам ли Таллимон? Он стоял на чем-то вроде паланкина и бешено размахивал руками, подгоняя толпу. Энергетическое поле, окружающее парк, может сдержать нескольких людей, одного-двух животных, но для противостояния напору огромной, наэлектризованной толпы оно не предназначено. Никто не задумывался в обычные времена об огромных наэлектризованных толпах. Однако сейчас…

— Уходите! — кричал Найила. — Не приближайтесь! Я вас предупреждаю!

— Таллимон! Таллимон!

— Я предупреждаю, убирайтесь отсюда!

Они не услышали. Они надвигались, как стадо взбешенных бидлаков, не замечая ничего перед собой. Хитайн в смятении наблюдал за тем, как Найила подал знак одному из привратников, который отключил защитное поле на короткое время, достаточное для того, чтобы Найила мог выкатить клетку с дхимсами на площадь, открыть задвижку на дверце и стремительно отступить под защиту розоватой светящейся дымки.

— Нет, — пробормотал Хитайн. — Даже для спасения парка… нет… нет…

Дхимсы устремились из своей клетки с такой скоростью, что один зверек врезался в другого, и они превратились в летящий поток из золотистого меха и зловещих черных крыльев.

Они неслись вперед — тридцать, сорок футов — развернулись и спикировали вниз, со страшной силой и жестокой ненасытностью врезались в переднюю часть толпы, с такой жадностью, будто не ели несколько месяцев. Подвергшиеся нападению поначалу, кажется, даже и не осознали, что с ними происходит; они попытались отмахнуться от дхимсов раздраженными жестами руки, как от надоедливых насекомых. Но от дхимсов не так-то просто было отмахнуться. Они ныряли, кусали, отрывали куски мяса, взлетали, чтобы сожрать в воздухе свою добычу, и ныряли обратно. Новоявленный лорд Таллимон, брызгая кровью из десятка ран, выбрался, шатаясь, из паланкина и растянулся на земле. Дхимсы перегруппировались для новой атаки и вернулись к тем из передних рядов, кто уже получил ранения. Они вновь и вновь кромсали их, вгрызаясь все глубже и глубже, вытягивая и выкручивая обнажившиеся мышцы и мягкие ткани.

— Нет, — повторял Хитайн, оставаясь на своем наблюдательном пункте за воротами. — Нет. Нет. Нет.

Маленькие яростные создания не ведали пощады. Толпа спасалась бегством, люди кричали, разбегались во всех направлениях, сталкивались, пытались найти дорогу в Ни-мойю, упавшие оставались лежать в алых лужах, а дхимсы все пикировали, пикировали, пикировали. На некоторых оставались всего-навсего ошметки плоти, которыми кровожадные дхимсы тоже не брезговали. Хитайн услышал всхлип; он не сразу осознал, что слышит свои собственные рыдания.

Потом все кончилось. Над площадью нависла странная тишина. Толпа разбежалась; жертвы, усеивавшие мостовую, уже не стонали; насытившиеся дхимсы покружили, хлопая крыльями, над полем битвы, а потом один за другим исчезли в темноте, улетели в направлении, известном одному Божеству.

Потрясенный Ярмуз Хитайн, весь дрожа, медленно побрел от ворот. Парк спасен. Парк спасен. Оглянувшись, он посмотрел на Винголя Найилу, который стоял с распростертыми руками, сверкая глазами, как ангел мести.

— Не надо было этого делать, — произнес Хитайн, еле выдавливая из себя слова, поскольку голос его пресекался из-за отвращения и шока.

— Они уничтожили бы парк.

— Да, парк спасен. Но посмотрите… посмотрите…

Найила пожал плечами.

— Я их предупреждал. Разве я мог позволить им разрушить все, что мы здесь создали, ради нескольких кусков свежего мяса?

— Все равно не надо было этого делать.

— Вы так думаете? Я не испытываю никаких сожалений, Ярмуз. Никаких. — Он немного подумал. — Ах, нет. Об одном я жалею: хотелось бы оставить нескольких дхимсов для нашей коллекции. Но времени не было, а теперь они улетели, а я не испытываю желания возвращаться в Боргакс, чтобы поискать других. А больше я ни о чем не жалею, Ярмуз. И мне не оставалось ничего другого, кроме как выпустить их на свободу. Они спасли парк. Разве могли мы позволить этим безумцам уничтожить парк? Могли, Ярмуз? Могли?

 

Глава 3

Хотя рассвет едва наступил, ослепительный солнечный свет уже осветил широкие и плавные изгибы долины Глэйдж, когда рано проснувшийся Хиссун вышел на палубу речного судна, на котором возвращался к Замковой горе.

К западу, где река делала широкий поворот и входила в район уступчатых каньонов, местность скрывалась за туманом, будто на заре времен. Но, посмотрев на восток, Хиссун увидел алые черепичные крыши, принадлежавшие большому городу Пендивэйну и сверкавшие в утреннем свете, от них веяло безмятежностью и покоем, а выше по реке вырисовывалась извилистая тень Макропросопоса. Дальше располагались Апокрун, Стэнгард-Фолз, Нимиван и другие города долины, где проживало пятьдесят, если не больше, миллионов жителей. Счастливые места, где жизнь была легка и приятна, но сейчас над этими городами нависла угроза грядущей катастрофы, и Хиссун знал, что население долины Глэйдж застыло в ожидании, сомнении и страхе.

Ему хотелось протянуть к ним руки с палубы корабля, заключить всех в братские объятия и крикнуть:

— Не бойтесь ничего! Божество с нами! Все будет хорошо!

Но правда ли это?

Никто не знает волю Божества, подумал Хиссун. Однако при недостатке знания мы должны определять свою судьбу по чутью, угадывая то, что подобает делать. Подобно скульптору, мы высекаем наши жизни из каменной глыбы будущего, час за часом следуя замыслу, хранящемуся у нас в рассудке; и если замысел хорош, а работа искусна, то с последним прикосновением резца взору откроется чудесный результат. Но если замысел небрежен, а работа тороплива, то будут нарушены пропорции и равновесие. А если итог плачевен, можем ли мы сказать, что на то была воля Божества? Или так получилось из-за нашего ошибочного замысла?

Мой замысел, говорил он себе, не должен быть плохо продуманным. А тогда удача нам улыбнется, и можно будет сказать, что Божество нас поддержало.

Подобные мысли неотступно преследовали его, пока корабль проплывал мимо Джеррика, Гизельдорна и Саттинора, где Глэйдж начинала свой путь от холмов у подножия Замковой горы. К тому времени, когда Хиссун добрался до Амблеморна, самого юго-западного из Пятидесяти Городов Горы, у него уже созрел замысел того, что необходимо делать.

Отсюда путешествие по реке уже не представлялось возможным, поскольку именно в Амблеморне множество потоков с Горы сливались в Глэйдж, а ни одна из этих речек не была судоходной. И потому Хиссун на экипаже проследовал по отрогам Горы через кольцо Городов Склона, через кольца Свободных и Сторожевых Городов, мимо Морвола, где родился Элидат, Норморка с его огромными стенами и воротами, Хайна, где листья на деревьях были алыми, малиновыми, рубиновыми и пунцовыми, Гриба с его хрустальными скалами и Верхней Сиглы с пятью вертикальными озерами, и еще дальше, к Внутренним Городам, Банглко-ду, Бомбифэйлу, Перитолу и другим. Вереница экипажей взбиралась все выше и выше по гигантской горе.

— Она гораздо больше, чем я представляла, — сказала находившаяся рядом с сыном Эльсинома. Она вообще ни разу не выбиралась из Лабиринта, а начинать странствия по свету с подъема на Замковую гору было непростой задачей. Она смотрела на все широко раскрытыми глазами, как маленький ребенок. Хиссун с удовольствием наблюдал за ней, и бывали дни, когда она была настолько пресыщена разными чудесами, что едва могла говорить.

— Подожди, — твердил он ей. — Ты еще ничего не видела.

Через проход Перитол на Бомбифэйлскую равнину, где состоялась решающая битва войны за реставрацию, мимо дивных шпилей самого Бомбифэйла, и еще выше — в зону Высших Городов; горная дорога из блестящей красной брусчатки вела от Бомбифэйла к Большому Морпину, затем — через поля ярких цветов по Большому Калинтэйнскому тракту вверх, пока на самой вершине не показался Замок лорда Валентина, неясная громада, в тысячах направлений разбросавшая каменные и кирпичные отростки по скалам и вершинам.

Когда экипаж выехал на площадь Дизимаула перед южным крылом Замка, Хиссун замер от удивления при виде встречавшей его делегации. Здесь были Стазилейн, Миригант, Элзандир и целая свита помощников. Все, кроме Диввиса.

— Уж не вышли ли они приветствовать тебя в качестве короналя? — спросила Эльсинома, но Хиссун улыбнулся и покачал головой.

— Сильно сомневаюсь.

Пока они приближались к нему по зеленой фарфоровой мостовой, он прикинул, какие перемены могли произойти за время его отсутствия. Не объявил ли Диввис себя короналем? Не для того ли здесь друзья, чтобы предупредить его и посоветовать спасаться бегством, пока есть возможность? Нет, нет, они улыбаются, они столпились вокруг, они радостно обнимают его.

— Какие новости? — спросил Хиссун.

— Лорд Валентин жив! — воскликнул Стазилейн.

— Хвала Божеству! Где он сейчас?

— На Сувраэле, — ответил Миригант. — Он гостит во дворце Барджазидов. Так сказал сам Король Снов, и в тот же самый день мы получили подтверждение от короналя.

— Сувраэль?! — повторил Хиссун с таким удивлением, будто Валентин попал на какой-то неизвестный континент посреди Великого океана или вообще в какой-нибудь другой мир. — Почему на Сувраэле? Как он там очутился?

— Из Пиурифэйна он добрался до Беллатула, — ответил Стазилейн, — но из-за драконов отказался от плавания на север, а также в Пилиплок, где, как вы, надеюсь, знаете, поднят мятеж. Поэтому из Беллатула его доставили на южный континент, где он заключил союз с Барджазидами, которые используют свою власть для восстановления порядка в мире.

— Смелый шаг.

— Да, действительно. А вскоре он отплывает на Остров, чтобы вновь встретиться с Повелительницей Снов.

— А потом? — спросил Хиссун.

— Пока не решено. — Стазилейн пристально посмотрел на Хиссуна. — Трудно сказать, что нам готовят грядущие месяцы.

— Зато я, кажется, это знаю, — сказал Хиссун. — Где Диввис?

— Сегодня он отправился на охоту, — сообщил Элзандир. — В леса под Франгиором.

— В столь несчастливое для его семьи место! — удивился Хиссун. — Ведь именно там погиб его отец лорд Вориакс?

— Да, там, — подтвердил Стазилейн.

— Надеюсь, он будет осторожнее, — заметил Хиссун. — Ему предстоят большие дела. И меня удивляет, что его здесь нет, ведь он знал, что я сегодня возвращаюсь из Лабиринта. — Он обернулся к Альсимиру: — Отправляйся искать лорда Диввиса и скажи ему, что регентский совет собирается на срочное совещание и я жду его. — Потом вновь обратился к остальным: — От волнения при первых минутах встречи с вами, мои лорды, я совершил ужасное, непростительное прегрешение против всех правил учтивости, поскольку не представил вам свою спутницу. Это леди Эльсинома, моя матушка, которая впервые увидела мир за пределами Лабиринта.

— Мои лорды, — приветствовала всех Эльсинома. У нее порозовели щеки, но никаким другим образом она не проявила ни смущения, ни замешательства.

— Лорд Стазилейн… Принц Миригант… Герцог Элзандир Чоргский…

Каждый из них по очереди приветствовал ее с глубочайшим почтением, как если бы перед ними предстала сама Хозяйка Острова Сна. И она отвечала им с хладнокровным достоинством, что привело Хиссуна в восхищение.

— Пусть мою матушку проводят в Павильон леди Тиин и выделят ей помещения, достойные высоких иерархов с Острова, — распорядился он. — Я же присоединюсь к вам через час в зале совещаний.

— Лорду Диввису не хватит часа, чтобы вернуться с охоты, — мягко заметил Миригант. Хиссун кивнул.

— Да, знаю. Но не моя вина в том, что лорд Диввис выбрал именно этот день, чтобы отправиться в лес. Нам нужно так много обсудить и сделать, что, я считаю, мы должны начать до его приезда. Лорд Стазилейн, вы разделяете мое мнение?

— Полностью.

— Тогда двое регентов из трех согласны. Достаточно, чтобы начать совещание. Итак, мои лорды, через час в зале.

Все уже собрались, когда пятьдесят минут спустя Хиссун, успевший привести себя в порядок и переодеться, вошел в зал. Заняв место за высоким столом рядом со Стазилейном, он оглядел собравшихся принцев и начал:

— Я беседовал с Хорнкэстом и видел собственными глазами понтифекса Тиевераса…

По залу прошел шумок, общее напряжение возросло.

— Понтифекс все еще жив. Но не в нашем с вами понимании. Он больше не разговаривает, даже посредством стонов и вскриков, как то было до недавнего времени. Он живет в другом мире, далеко от нашего, в мире, который, по моему мнению, расположен перед мостом Прощания.

— И когда же он может умереть? — спросил Нимиан Дундилмирский.

— О, не скоро, даже в его теперешнем состоянии, — ответил Хиссун — Имеются средства, способные, как мне кажется, удерживать его от перехода в мир иной еще несколько лет. Однако, на мой взгляд, дальше откладывать нельзя.

— Решать лорду Валентину, — заметил герцог Халанкский.

Хиссун кивнул.

— Верно. Мы поговорим об этом чуть позже. — Поднявшись, он подошел к карте мира и накрыл ладонью центр Зимроэля, — Во время поездки в Лабиринт и обратно я регулярно получал сообщения. Я знаю, что некий пиуривар Фараатаа объявил нам войну; мне известно и то, что метаморфы уже не ограничиваются заражением сельскохозяйственных культур, они выпускают орды каких-то мерзких тварей и тем самым сеют панику и страх. Знаю я и о голоде в районе Кинтора, об отделении Пилиплока, о волнениях в Ни-мойе. Пока у меня нет сведений об обстановке к западу от Дюлорна — думаю, по эту сторону ущелья ими не может похвастаться никто. Я знаю также, что западный Алханроэль стремительно приближается к тому же хаотическому состоянию, в котором погряз Зимроэль, и что беспорядки быстро распространяются к востоку, вплоть до подножия Горы. Кризис нарастает, а мы до сих пор предпринимали слишком мало конкретных действий. Создается впечатление, что правительство совершенно не работает, герцоги провинций ведут себя так, будто они полностью независимы друг от друга, а мы сбились в кучу здесь, на Замковой горе, высоко над облаками.

— А что вы предлагаете? — спросил Миригант.

— Мой план таков. Во-первых, мобилизовать армию, чтобы окружить границы Пиурифэйна, полностью перекрыть провинцию и прочесать джунгли в поисках Фараатаа и его сторонников. Уверяю вас, это задача не из легких.

— Кто встанет во главе армии? — поинтересовался герцог Халанкский.

— С вашего позволения, я вернусь к этому вопросу чуть позже, — ответил Хиссун, — Далее: нам нужна еще одна армия, собранная тоже на Зимроэле, для занятия Пилиплока — по возможности мирно, а если не получится, то с применением силы — и восстановления его подчиненности центральному правительству. В-третьих, мы должны собрать Генеральную ассамблею всех правителей провинций, чтобы обсудить рациональное распределение запасов продовольствия и уговорить провинции, еще не затронутые бедствием, поделиться с теми, кто уже голодает. Естественно, необходимо четко разъяснить, что мы призываем к жертве, но не чрезмерной. Провинции, которые не захотят сделать свой вклад, если таковые найдутся, будут заняты войсками.

— Чересчур много армий для общества, в котором не слишком сильны военные традиции, — высказался Манганот.

— Когда требовались армии, — ответил Хиссун, — нам как-то удавалось их собрать. Так было и во времена лорда Стиамота, и во время борьбы за реставрацию лорда Валентина, ныне опять возникает подобная необходимость, поскольку выбора у нас нет. Впрочем, должен обратить ваше внимание на то, что уже существует несколько неофициальных армий под предводительством различных самопровозглашенных короналей. Мы можем воспользоваться ими, да и самими новыми короналями.

— Воспользоваться услугами изменников? — воскликнул герцог Халанкский.

— Услугами любого, кто может оказаться полезным, — ответил Хиссун. — Мы предложим им присоединиться к нам; мы присвоим им высокие чины, хотя, разумеется не те, которые они сами себе присвоили; мы дадим им понять, что, если они откажутся от сотрудничества, мы их уничтожим.

— Уничтожим? — переспросил Стазилейн.

— Да, именно это я и имел в виду.

— Даже Доминин Барджазид был помилован и отправлен к своим братьям. Но лишить жизни, пусть даже предателя…

— Дело нешуточное, — продолжал Хиссун. — Но я собираюсь использовать этих людей, а не убивать их. Тем не менее нам придется их убивать, если они не согласятся на наши предложения. Но умоляю вас, давайте обсудим этот вопрос в другой раз.

— Вы собираетесь использовать этих людей? — спросил принц Нимиан Дундилмирский. — Вы говорите почти как корональ!

— Нет. Я говорю как один из тех двоих, из которых должен быть сделан выбор, согласно нашей прежней договоренности. И при достойном сожаления отсутствии лорда Диввиса я, возможно, говорю слишком резко. Но могу сказать, что я очень долго думал над этими планами, и не вижу других вариантов, кто бы ни был у власти.

— У власти лорд Валентин, — заметил герцог Халанкский.

— В качестве короналя. Но мы, я думаю, согласились на том, что при нынешнем кризисе нам нужен настоящий понтифекс, чтобы вести нас, а также и корональ. Лорд Валентин, как вы мне сообщили, плывет на Остров для встречи с Повелительницей Снов. Я предполагаю отправиться туда же, поговорить с короналем и попытаться убедить его в необходимости стать понтифексом. Если он увидит резон в моих доводах, то выскажет свои пожелания по поводу преемника. Я полагаю, что новый корональ должен взять на себя задачу умиротворения Пилиплока и Ни-мойи, а также привлечения на свою сторону лжекорона-лей. А второй из нас возглавит армию, которая вторгнется на земли метаморфов. Что касается меня, то мне безразлично, кто наденет корону, Диввис или я, но важно, чтобы мы безотлагательно открыли военные действия и начали восстановление порядка, с чем мы уже изрядно запоздали.

— А мы будем бросать монету, чтобы определиться? — вдруг послышался чей-то голос от входа.

У дверей стоял и смотрел на Хиссуна потный, небритый Диввис, все еще в охотничьем костюме.

— Рад снова видеть вас, лорд Диввис, — с улыбкой приветствовал его Хиссун.

— Сожалею, что пропустил значительную часть совещания. Сегодня мы собираем армии и выбираем короналя, да, принц Хиссун?

— Короналя должен выбрать лорд Валентин, — Хиссун оставался по-прежнему хладнокровным. — А после этого вам и мне придется собирать и вести армии. И думаю, пройдет немало времени, мой лорд, прежде чем у нас появится время для развлечений — таких, например, как охота. — Он указал на свободное кресло рядом с собой. — Прошу садиться, лорд Диввис. Я высказал собравшимся здесь несколько предложений, а теперь хочу повторить их для вас, если вы уделите мне несколько минут. А потом мы должны принять какое-то решение. Итак, займите свое место и выслушайте меня, лорд Диввис. Прошу.

 

Глава 4

Опять в море: сквозь духоту и дымку нагретого воздуха, когда в спину дует яростный ветер с Сувраэля, а мощное безостановочное течение с юго-запада подталкивает корабли к северным землям. Валентин ощутил и другие течения, водоворотом проходящие по его душе. Слова главного спикера Хорнкэста на банкете в Лабиринте все еще звучали у него в мозгу, будто он слышал их только вчера, а не десять тысяч лет тому назад: «Корональ — это персонификация Маджипура. Маджипур находит свое воплощение в личности короналя. Он есть мир, а мир есть корональ». Да, именно так.

И по мере того, как он передвигался по поверхности планеты с Замковой горы до Лабиринта, от Лабиринта до Острова, с Острова в Пилиплок, затем в Пиурифэйн, потом в Беллатул, с Беллатула на Сувраэль — теперь с Сувраэля опять на Остров, — душа Валентина все больше открывалась навстречу боли Маджипура, его разум становился все восприимчивей к муке, замешательству, безумию, страху, которые теперь разрывали на части мир, бывший когда-то самым мирным и счастливым из миров. День и ночь на него изливались мучения двадцати миллиардов душ. И он с радостью принимал их, и стремился воспринять и постичь все, что исходило от Маджипура, и с готовностью искал возможности ослабить эту боль. Но напряжение утомляло его. Слишком многое на него нахлынуло; он не мог все постичь и свести воедино, и часто оно затопляло и ошеломляло его; но возможности уклониться не было, поскольку он являлся одним из властителей и не мог отказаться от возложенной на него миссии.

Все послеобеденное время он в одиночестве простоял на палубе, глядя прямо перед собой, и никто, даже Карабелла, не посмел приблизиться к нему — настолько глухая стена отрешенности окружала его. Когда же она все-таки подошла, робко и неуверенно, он улыбнулся, обнял ее, но не сказал ни слова, поскольку находился сейчас в мире, где не было нужды в словах, где он был спокоен, где изъязвленные участки его души могли исцелиться. Он знал, что она не станет докучать ему.

После долгого молчания она посмотрела на запад и ахнула от изумления, но больше ничем не нарушила тишины.

Заговорил он, причем его голос звучал словно издалека:

— Что ты там увидела, любимая?

— Какой-то силуэт. Кажется, дракона.

Он промолчал.

— Неужели это возможно, Валентин? Ведь нам говорили, что в здешних водах в это время года не должно быть никаких драконов. Но что же тогда я вижу?

— Ты видишь дракона.

— Но ведь говорили, что их не будет. Однако сомневаться не приходится. Что-то темное. Что-то огромное. И плывет в одном с нами направлении. Валентин, откуда здесь драконы?

— Драконы есть везде, Карабелла.

— Может быть, мне чудится? А что, если это лишь тень на воде — какое-нибудь скопление водорослей…

Он покачал головой.

— Ты видишь дракона. Дракона-короля, одного из самых крупных.

— Ты говоришь, даже не посмотрев, Валентин.

— Да. Но дракон там.

— Ты его ощущаешь?

— Да, ощущаю. Присутствие громадного дракона. Силу его мысли. Могучий разум. Я ощутил его еще до того, как ты подала голос.

— Ты стал таким чувствительным.

— Слишком.

Он продолжал смотреть на север. Огромная душа дракона лежала тяжким грузом на его душе. Его чувствительность за эти месяцы постоянного напряжения значительно возросла; теперь он мог посылать мысленные сигналы почти без усилия и едва сдерживался, чтоб не делать этого. Во сне или наяву он странствовал в недрах души мира. Расстояние уже не являлось для него препятствием. Он ощущал все, даже суровые, горькие мысли оборотней, даже медленные пульсирующие излучения, исходившие от драконов.

— Что ему нужно? Он хочет напасть на нас, Валентин? — спросила Карабелла.

— Сомневаюсь.

— Но ты не уверен?

— Я ни в чем не уверен.

Стремясь соприкоснуться с разумом громадного хозяина моря, он послал ему мысленный сигнал. На мгновение образовалось что-то наподобие контакта — ощущение открытости, взаимопроникновения. А потом это ощущение исчезло, будто его смахнули могучей дланью, но не презрительно, не высокомерно, а так, будто дракон говорил: «Не сейчас, не здесь, еще не время».

— У тебя такой странный вид, — сказала она. — Так будет дракон нападать?

— Нет. Нет.

— Ты кажешься испуганным.

— Нет, я не испуган, нет. Я просто стараюсь понять. Но я не чувствую угрозы. Только настороженность… бдительность… этот могучий разум наблюдает за нами…

— И, наверное, сообщает о нас метаморфам?

— Возможно.

— Если драконы и метаморфы заключили против нас союз…

— Так считает Делиамбер, основываясь на показаниях какого-то метаморфа, которого больше уже не допросить. Мне кажется, что все гораздо сложнее. Думаю, что пройдет еще немало времени, прежде чем мы поймем, что связывает меняющих форму и драконов. Но повторяю, опасности я не чувствую.

Она помолчала, глядя на него.

— Ты и вправду можешь читать мысли дракона?

— Нет. Я чувствую мысли дракона, их присутствие. Прочитать я ничего не могу. Дракон — загадка для меня. Чем сильнее я стремлюсь добраться до него, тем легче он отталкивает меня.

— Он поворачивает. Он начинает удаляться.

— Да. Я чувствую, что он закрывает от меня свой разум… удаляет меня… отстраняется…

— Чего он хотел, Валентин? Что он узнал?

— Хотел бы я знать.

Корональ крепко вцепился в поручень. Он обессилел, его трясло. Карабелла на мгновение положила ладонь на его руку и сжала ее. Они снова погрузились в молчание.

Он не понимал. Он понимал так мало, но догадывался, как важно понять. Он был уверен, что именно через него могут быть решены проблемы мира и восстановлено единство. Он, только он может свести в гармонии противоборствующие силы. Но как? Как?

Когда много лет назад смерть брата неожиданно сделала его короналем, он безропотно взвалил на себя эту ношу, отдавая себя всего делу, хотя иногда королевские обязанности казались ему колесницей, которая беспощадно влачит его за собой. Но, по крайней мере, он получил подготовку, которую должен иметь король. А теперь, как ему начинало казаться, Маджипур требует от него, чтобы он стал богом, к чему он вовсе не готовился.

Он все еще ощущал присутствие дракона где-то неподалеку, но не мог установить настоящий контакт и вскоре отказался от всяких попыток. Он простоял до сумерек, устремив взгляд на север, будто ожидал увидеть Остров в виде маяка, сияющего в темноте.

Но до Острова оставалось еще несколько дней плавания. Сейчас они проходили широту огромного полуострова Стойензар. Морской путь от Толагая до Острова пролегал через Внутреннее море почти до Алханроэля — практически до оконечности Стойензара, — а потом огибал архипелаг Родамаунт и выходил к Нуми-нору. Такой маршрут позволял в полной мере использовать господствующие южные ветры и сильное родамаунтское течение: дорога от Сувраэля до Острова занимала гораздо меньше времени, чем путь в обратном направлении.

В тот вечер он много говорил о драконе. Зимой здешние воды обычно кишели ими, поскольку драконы, пережившие сезон осеннего промысла, как правило проходили мимо побережья Стойензара, когда возвращались на восток, в Великий океан. Но сейчас не зима, и, как имел возможность заметить заодно с остальными Валентин, в этом году драконы избрали необычный маршрут, устремившись на север, мимо западного берега Острова, к некоему таинственному месту встречи в полярных водах. Но сегодня драконов, кажется, можно встретить в любой точке моря, а кто знает почему? Только не я, подумал Валентин. Точно не я.

Он тихо сидел среди друзей, разговаривал немного, собираясь с духом и восстанавливая силы.

Ночью, лежа рядом с Карабеллой, он не спал и прислушивался к голосам Маджипура. Он слышал голодный плач в Кин-торе и испуганное хныканье в Пидруиде; до него доносились злые выкрики стражей порядка, носящихся по мощеным улицам Велатиса, и лающие речи уличных ораторов в Алаизоре. Он слышал свое имя, повторяемое пятьдесят миллионов раз. Он слышал, как метаморфы в своих насыщенных влагой джунглях смакуют победу, в достижении которой уверены, и слышал, как драконы на дне морском зовут друг друга трубными, мрачными голосами.

Чувствовал он и прохладное прикосновение материнской ладони к своему лбу, слышал слова Повелительницы Снов: «Скоро ты будешь со мной, Валентин, и я дам тебе покой». А потом ему явился Король Снов и объявил: «Сегодня ночью я обойду весь мир в поисках ваших врагов, мой друг корональ, и, если мне удастся поставить их на колени, я это сделаю». Эти слова дали ему некоторую передышку, пока не раздались снова крики страха и боли, пение морских драконов, шепот метаморфов; и так ночь перешла в утро, и он поднялся еще более утомленным, чем накануне вечером.

Но как только корабли миновали оконечность Стойензара и вошли в воды, разделяющие Алханроэль и Остров, Валентин почувствовал себя значительно лучше. Поток исполненных муки сигналов со всех концов света не прекращался, но здесь преобладала власть Повелительницы Снов, которая усиливалась с каждым днем, и Валентин ощущал постоянное ее присутствие в своей душе, и она поддерживала его, вела, успокаивала. Столкнувшись на Сувраэле с пессимизмом Короля Снов, Валентин красноречиво отстаивал свою убежденность в том, что мир можно восстановить. «Никакой надежды», — сказал ему Минакс Барджазид, на что Валентин ответил: «Надежда есть, нужно только протянуть руку и увидеть ее. Я вижу путь». А Барджазид возразил: «Нет никакого пути, и все потеряно». «Следуйте за мной, и я укажу путь», — сказал ему тогда Валентин. И в конце концов ему удалось вывести Минакса из состояния безысходности и добиться его не слишком охотной поддержки. Проблеск надежды, появившийся у Валентина на Сувраэле, чуть не пропал во время плавания на север, но сейчас, кажется, надежда возвращалась.

Теперь до Острова оставалось всего ничего. С каждым днем он все выше и выше поднимался над горизонтом и каждое утро, когда лучи восходящего солнца освещали с восточной стороны его меловые уступы, являл собой восхитительное зрелище: нежно-розовый при первом свете, затем ослепительно алый, после чего непостижимым образом совершался переход к золотистому, и, наконец, когда солнце стояло уже высоко в небе, Остров становился совершенно белым, и эта потрясающая белизна разносилась над водой, подобная звукам гигантских цимбал, всепроникающей, жизнеутверждающей мелодии.

В порту Нуминора Хозяйка Острова Сна ожидала короналя в доме, известном под названием Семь Стен. Вновь иерарх Талинот Исульд проводила Валентина в Изумрудный зал; вновь он увидел мать, стоящую между двумя танигалами. Она улыбалась, раскрыв объятия ему навстречу.

Но увидел он и произошедшие с ней удивительные и пугающие перемены, а ведь еще года не прошло с тех пор, как они встречались здесь же. Теперь ее черные волосы перемежались седыми прядями; теплота ее взгляда исчезла, уступив место холодной мрачности; время наложило отпечаток даже на ее царственную осанку — опущенные плечи, поникшая голова. Когда-то она казалась ему богиней, а теперь мнилась небожительницей, постепенно превращающейся в пожилую, вполне смертную женщину.

Они обнялись. Мать стала такой легкой, что, казалось, ее может унести прочь любой случайный ветерок. Они пригубили прохладного золотистого вина, и он поведал ей о своих странствиях по Пиурифэйну, о поездке на Сувраэль, о встрече с Доминином Барджазидом и о том удовольствии, которое ему доставил вид бывшего врага, обретшего здравый рассудок и вновь лояльного.

— А что Король Снов? — спросила она. — Сердечно ли он тебя встретил?

— В высшей степени. Между нами сразу возникли теплые отношения, что меня немало удивило.

— Барджазиды редко бывают приветливы, что вызвано, я полагаю, самими условиями жизни в той стране и их ужасными обязанностями. Но они отнюдь не чудовища, как принято считать. Минакс — человек неистовый, и я это чувствую, когда сталкиваются наши души, что бывает нечасто, но в то же время сильный и благородный.

— Будущее он видит в мрачном свете, но поклялся оказывать полную поддержку всему, что мы должны сделать. В данный момент он заполняет мир самыми мощными посланиями в надежде обуздать безумие.

— Да, знаю. В течение последних недель я ощущаю его мощь, исходящую с Сувраэля. Он предпринял могучее усилие, какого не совершал никогда раньше. Я делаю то же, однако действую менее напористо. Но этого недостаточно. Весь мир обезумел, Валентин. Звезда наших врагов восходит, а наша — закатывается; миром теперь правят голод и страх, а не понтифекс и корональ. Ты сам это знаешь. Ты чувствуешь, как безумие наваливается на тебя, охватывает тебя, грозит смести все.

— Тогда нас ждет поражение, матушка? Ты ли говоришь со мной, источник надежды, ты ли, несущая успокоение?

Что-то вроде прежней стальной непреклонности мелькнуло в ее глазах.

— Я ни словом не упомянула о поражении. Я сказала лишь, что Король Снов и Хозяйка Острова вдвоем не в состоянии сдержать поток сумасшествия.

— Есть еще и третья сила, матушка. Или ты считаешь меня неспособным вести войну?

— Ты способен достичь всего, чего угодно, Валентин. Но здесь недостаточно даже трех властителей. Ущербное правительство не может управиться с обрушившимся на нас кризисом.

— Ущербное?

— Оно стоит на трех ногах, а должно быть на четырех. Старому Тиеверасу пора уснуть.

— Матушка…

— Сколько ты еще намерен уклоняться от своих обязанностей?

— Я ни от чего не уклоняюсь, матушка! Но чего удастся достичь, если я заточу себя в Лабиринте?

— Неужели ты считаешь, что понтифекс бесполезен? Странные у тебя взгляды на наше государство, если ты действительно так думаешь.

— Я сознаю неоценимую роль понтифекса.

— Тем не менее в течение всего правления ты предпочитаешь обходиться без него.

— Разве моя вина в том, что Тиеверас был уже дряхлым стариком, когда я взошел на престол? Что я должен был делать. Отправиться в Лабиринт сразу же после избрания короналем? У меня нет понтифекса, потому что его не было с самого начала. И время было неподходящим, чтобы занимать место Тиевераса. Меня отвлекали иные насущные заботы, как, кстати, и сейчас.

— Твой долг дать Маджипуру понтифекса, Валентин.

— Нет. Еще не время.

— Сколько ты будешь это повторять?

— Я должен оставаться на виду. Я хочу каким-то образом связаться с Данипиур и заключить с ней союз против Фараатаа, нашего общего врага, который уничтожит весь мир под предлогом возвращения его своему народу. А если я окажусь в Лабиринте, то как смогу…

— Ты снова собираешься в Пиурифэйн?

— Чтобы еще раз потерпеть неудачу? Но я все равно считаю, что необходимо вступить в переговоры с метаморфами. Данипиур должна понять, что я не похож на королей прошлого, что я признаю новые реальности и считаю невозможным далее подавлять часть души Маджипура, принадлежащую метаморфам. Мы должны допустить их в общество и принять их как равных.

— И ты считаешь, что, не будучи короналем, не сумеешь осуществить задуманное?

— Я убежден в этом, матушка.

— Тогда проверь заново свои убеждения, — сказала Хозяйка Острова Сна неумолимым голосом. — Если они и впрямь убеждения, а не мания, за которой скрывается отвращение к Лабиринту.

— Я ненавижу Лабиринт и не скрываю своей ненависти, но не откажусь войти туда, когда придет время, хотя радости мне это не доставит. Однако я утверждаю, что время еще не наступило. Возможно, мое переселение произойдет скоро, но не сейчас.

— Тогда пусть оно не замедлит совершиться. Позволь, наконец, Тиеверасу уснуть. И пусть это свершится поскорее, Валентин.

 

Глава 5

Повод для торжества, конечно, небольшой, размышлял Фараатаа, но приглашение на встречу с Данипиур вызывает радость. Столько лет скитаться в джунглях злосчастным изгоем, а до того столь долго подвергаться насмешкам — что ж, теперь сама Данипиур с соблюдением всех дипломатических церемоний приглашает его на аудиенцию в Служебный дом в Илиривойне.

Поначалу его подмывало отклонить приглашение и высокомерно предложить ей явиться к нему в Новый Велализиер. В конце концов она была всего лишь выборным вождем племени, а ее титул не существовал до изгнания; он же провозглашен значительной частью народа Грядущим Принцем и Королем Сущим, ежедневно общается с водяными королями и пользуется гораздо большей преданностью сторонников, чем Данипиур. Но потом он передумал, решив, что произведет гораздо большее впечатление, войдя в Илиривойн во главе тысяч соплеменников и показав Данипиур с ее прихлебателями, какой властью он обладает! Пусть будет так, подумал он и согласился прийти в Илиривойн.

Столица, размещенная на новом месте, все еще имела неуютный, незаконченный вид. Обычно для нее выбирали открытое место в лесу, неподалеку от какой-нибудь сравнительно полноводной реки. Но улицами по-прежнему служили еле заметные тропинки, плетеные хижины почти не имели украшений, их крыши выглядели сделанными наспех, а площадь перед Служебным домом была расчищена не до конца, и повсюду змеились и переплетались лианы. Лишь сам Служебный дом напоминал прежний Илиривойн. Согласно обычаю, здание перенесли со старого места и вновь установили в центре города, где оно господствовало над всем своим окружением. Трехэтажное здание, украшенное сверкающими колоннами из банникопа, с обшитым полированными досками из красного дерева фасадом, возвышалось, как дворец, среди грубых хижин пиуриваров Илиривойна. Но когда мы переплывем через море и восстановим Велализиер, подумал Фараатаа, то построим настоящий дворец из мрамора и сланца, который станет новым чудом света, и мы украсим его всякими прекрасными вещицами, которые заберем в качестве добычи из Замка лорда Валентина. И тогда Данипиур склонится передо мной!

Но сейчас он собирался неукоснительно соблюдать протокол. Он предстал перед Служебным домом и произвел Пять Изменений Покорности: Ветер, Пески, Клинок, Поток и Пламя. В состоянии Пятого Изменения он оставался до появления Данипиур. На какое-то мгновение она показалась напуганной теми силами, которые сопровождали его в столицу: толпа заполняла всю площадь и выплескивалась за пределы города. Но она быстро оправилась от замешательства и приветствовала его тремя Изменениями Приятия: Звезда, Луна, Комета. При последнем изменении Фараатаа вернулся к своему облику и прошел за ней в здание. Никогда еще не входил он в Служебный дом.

Данипиур держалась холодно, отстраненно и сдержанно. Фараатаа ощутил мгновенный прилив благоговения — ведь она все-таки носила свое звание на протяжении всей его жизни, — но быстро взял себя в руки. Он знал, что ее высокомерие и высочайшее самообладание служили лишь оружием зашиты.

Она предложила ему блюдо из калимботов и гумбы, а также подала бледное лавандовое вино, на которое он посмотрел с неудовольствием, потому что вино не относилось к числу напитков, употребляемых пиуриварами древности. Он не стал пить и даже не поднял бокал, что не осталось незамеченным.

Покончив с формальностями, Данипиур заговорила без обиняков:

— Неизменных я люблю не больше вашего, Фараатаа. Но то, к чему вы стремитесь, недостижимо.

— И к чему же я тогда стремлюсь?

— Избавить от них мир.

— Вы считаете это недостижимым? — поинтересовался он, придав голосу оттенок заинтересованности. — Почему же?

— Их двадцать миллиардов. Куда они денутся?

— Неужели во вселенной больше нет миров? Они пришли оттуда: пусть возвращаются.

Она прикоснулась ко лбу кончиками пальцев. Этот жест означал насмешку и презрение, вызванные его словами. Он сделал над собой усилие, чтобы не показать своего раздражения.

— Когда они пришли сюда, — сказала Данипиур, — их было немного. Теперь же их множество, а сообщение Маджипура с другими мирами сейчас не слишком оживлено. Вы представляете, сколько времени потребуется, чтобы переправить с планеты двадцать миллиардов жителей? Если каждый час будет отправляться по кораблю с десятью тысячами на борту, я думаю, нам все равно не удастся полностью от них избавиться, поскольку они будут плодиться быстрее, чем корабли — загружаться.

— Пускай тогда остаются здесь, а мы будем продолжать войну против них. И они станут убивать друг друга из-за еды, а через некоторое время пищи не останется, и они будут умирать голодной смертью, а города их станут мертвыми. И мы навсегда избавимся от них.

Кончики пальцев снова прикоснулись ко лбу.

— Двадцать миллиардов покойников? Ах, Фараатаа, будьте благоразумны! Вы отдаете себе отчет, что это значит? В одной Ни-мойе людей больше, чем во всем Пиурифэйне, — а сколько вообще городов на планете, кроме Ни-мойи? Подумайте, какой смрад будет исходить от этих тел! Подумайте о болезнях, которые возникнут из-за разложения такого количества трупов!

— Если они вымрут от голода, трупы будут сухими, как опавшие листья. Разлагаться будет нечему.

— Вы рассуждаете слишком легкомысленно, Фараатаа.

— Неужели? Что ж, пусть легкомысленно. С присущим мне легкомыслием я разгромил угнетателей, под пятой которых мы корчились четырнадцать тысячелетий. Так же легкомысленно я вверг их в хаос. Легкомысленно я…

— Фараатаа!

— Я очень многого добился, Данипиур, за счет своего легкомыслия. Причем не только безо всякой поддержки с вашей стороны, а, напротив, при вашем в большинстве случаев прямом противодействии. А теперь…

— Выслушайте меня, фараатаа! Да, вы выпустили на свободу могучие силы и нанесли неизменным такой удар, который я, признаться, не считала возможным. Но теперь пришло время остановиться и подумать о дальнейших последствиях содеянного вами.

— Я подумал, — ответил он. — Мы отвоюем наш мир.

— Возможно. Но какой ценой? Вы наслали болезни на их земли, — а как вы думаете, так ли уж просто будет остановить эти болезни? Вы расплодили чудовищных, ужасных животных и выпустили их на волю. Вдобавок вы хотите, чтобы мир задохнулся от миллиардов гниющих тел. Так скажите, Фараатаа, вы спасаете наш мир или уничтожаете его?

— Болезни исчезнут, когда погибнут растения, которые их питают, для нас большей частью бесполезные. Новых животных немного, а мир большой, и ученые заверили меня в том, что они неспособны размножаться самостоятельно; так что мы избавимся от них, когда они сделают свое дело. А что касается гниющих тел, то по этому поводу я не разделяю ваших страхов. Стервятники наедятся так, как никогда не ели, из гор оставшихся костей мы возведем храмы. Победа за нами, Данипиур. Мир отвоеван.

— Вы слишком самоуверенны. Они еще не начали наносить ответных ударов, но если они начнут, Фараатаа, что будет, если они начнут? Прошу вас вспомнить, Фараатаа, что сделал с нами лорд Стиамот.

— Для завоевания лорду Стиамоту потребовалось тридцать лет.

— Да, — согласилась Данипиур, — но его войска были немногочисленны. А теперь неизменные значительно превосходят нас числом.

— А мы научились насылать на них болезни и чудовищ, чего не умели во времена лорда Стиамота. Их многочисленность сыграет с ними злую шутку, когда у них закончатся запасы пищи. Как они смогут сражаться против нас хотя бы тридцать дней, не говоря уж о тридцати годах, если голод уже раздирает на части их цивилизацию?

— Голодные воины могут сражаться гораздо ожесточенней, чем сытые.

Фараатаа расхохотался.

— Воины? Какие воины? Это же нелепость, Данипиур. Люди изнежены!

— При лорде Стиамоте…

— Лорд Стиамот жил восемь тысяч лет назад. С тех пор жизнь для них была чересчур легка, и они стали расой дураков и трусов. А самый большой дурак среди них — их лорд Валентин с его святой простотой и благочестивым отвращением к насилию. Чего их бояться с таким королем, у которого кишка тонка для убийства?

— Согласна: его нам нечего бояться. Но мы можем его использовать, Фараатаа. Именно это я и собираюсь сделать.

— Каким образом?

— Как вы знаете, он мечтает договориться с нами.

— Мне известно, — сказал Фараатаа, — что он появлялся в Пи-урифэйне с дурацкой надеждой вступить с вами в переговоры, но вы проявили мудрость и избежали встречи.

— Да, он пришел добиваться дружбы, а я не стала с ним встречаться. Верно. Мне было нужно побольше узнать о ваших намерениях, прежде чем вступать с ним в любые переговоры.

— Теперь мои намерения вам известны.

— Да, известны. И я прошу вас перестать распространять эти болезни и оказать мне поддержку, когда я встречусь с короналем. Ваши действия срывают мои планы.

— Какие именно?

— Лорд Валентин отличается от других короналей. Как вы говорите, он — сама святая простота: мягкий человек, у которого не хватает духу на убийство. Отвращение к войне делает его сговорчивым и податливым. Я собираюсь добиться от него таких уступок, которых нам не предоставлял ни один из предшествующих короналей. Право вновь поселиться на Алханроэле, получить обратно во владение священный город Велализиер, место в правительстве — короче говоря, полное политическое равноправие в пределах Маджипура.

— Проще все уничтожить, а потом выбирать место на свое усмотрение, не спрашивая ничьего разрешения.

— Но вы же должны понять, что это невозможно, что нельзя ни изгнать, ни уничтожить двадцать миллиардов живых существ. Единственное, что мы можем, — установить с ними мир. И именно в Валентине заключается наш шанс на установление мира, Фараатаа.

— Мир! Какое гнусное, лживое слово! Мир! Ну уж нет, Данипиур, мне не нужен мир. Меня интересует не мир, а победа. А победа будет за нами.

— Ваша вожделенная победа обречет нас на гибель, — резко ответила Данипиур.

— Я так не считаю. И я думаю, что ваши переговоры с короналем ни к чему не приведут. Если он дарует нам те уступки, о которых вы собираетесь просить, собственные принцы и герцоги свергнут его и заменят более жестоким человеком, и что тогда будет с нами? Нет, Данипиур. Я должен продолжать войну, пока в нашем мире не останется ни одного неизменного. Любой другой путь означает продолжение нашего порабощения.

— Я запрещаю.

— Запрещаете?

— Я — Данипиур!

— Да, вы — это вы. Ну и что? Я — Король Сущий, о котором говорилось в прорицаниях. Как вы можете запрещать мне что-либо? Неизменные передо мной трепещут. Я их уничтожу, Данипиур. А если вы будете мне мешать, я уничтожу и вас. — Он поднялся и, взмахнув рукой, отпихнул в сторону бокал с нетронутым вином, расплескав по столу его содержимое. У двери он остановился и оглянулся, ненадолго приняв форму, известную под названием Река, выражавшую неуважение и презрение. Затем он возвратился в свое прежнее обличье. — Война будет продолжаться, — сказал он. — Пока я позволяю вам оставаться на вашем посту, но предупреждаю: оставьте предательские попытки связаться с противником. А что касается святого лорда Валентина, то его жизнь принадлежит мне. В день освящения Велализиера его кровь омоет Столы Богов. Берегись, Данипиур, иначе я использую твою кровь для тех же целей.

 

Глава 6

— Корональ лорд Валентин со своей матерью Повелительницей Снов во Внутреннем храме, — сказала иерарх Талинот Исульд. — Он просит вас, принц Хиссун, провести ночь в королевской резиденции в Нуминоре и прибыть к нему с утра.

— Как будет угодно короналю.

Хиссун смотрел мимо иерарха на огромную белую стену Первого утеса, нависавшую над Нуминором. Она была ослепительно яркой, до боли в глазах, светилась почти как солнце. Когда несколько дней назад во время плавания с Алханроэля они впервые увидели Остров, он прикрывал глаза рукой от нестерпимого белого сияния, ему хотелось вообще отвернуться, а стоявшая рядом с ним Эльсинома так и сделала, воскликнув: «Что там такое яркое? Мы не ослепнем?» Но теперь, при ближайшем рассмотрении, белый камень уже не пугал: исходивший от него свет выглядел чистым, успокаивающим и напоминал скорее лунное, а не солнечное сияние.

С моря дул прохладный, ласковый ветерок, тот самый ветер, который так стремительно — но не настолько быстро, чтобы утихомирить растущее в Хиссуне с каждым днем нетерпение, — нес их корабль от Алаизора до Острова. Нетерпение еще подгоняло его, когда он ступил на берег Острова. Но сейчас он уже понимал, что нужно проявить выдержку и приспособиться к неспешному ритму жизни Острова и его безмятежной госпожи, иначе ему никогда не удастся сделать то, ради чего он здесь появился.

И правда, он ощутил, что начинает проникаться этой неторопливостью, когда в сопровождении иерарх проходил по небольшому портовому городку к королевской резиденции Семь Стен. Он подумал, что магии Острова невозможно противиться: такое это спокойное, безбурное, мирное место, которое каждой своей чертой свидетельствует о присутствии Повелительницы Снов. Сейчас бедствия, потрясавшие Маджипур, представлялись Хиссуну пустой выдумкой.

Однако ночью Хиссун обнаружил, что заснуть здесь не так-то просто. Он лежал в великолепных покоях, убранных восхитительными темными тканями старинной работы. Здесь, насколько он знал, до него отдыхали великие лорды Конфалюм, Престимион и сам Стиамот; и ему казалось, что все эти древние короли бродят поблизости, переговариваясь шепотом между собой, а их слова — насмешка над ним: выскочка, щеголь, павлин. Нет, говорил он сердито самому себе, то всего лишь шелест волн внизу. Но сон не приходил, и чем сильнее он хотел заснуть, тем меньше ему это удавалось. Он встал, принялся расхаживать по комнатам, вышел во двор, решив поднять кого-нибудь из слуг, чтобы ему принесли вина, но никого не нашел и через некоторое время вернулся в спальню и опять закрыл глаза. На этот раз ему показалось, что Хозяйка Острова Сна слегка, мимолетно, коснулась его души: нет, то было не послание, а лишь прикосновение, легкое, как дуновение, пахнувшее на его душу, нежное «Хиссун, Хиссун, Хиссун», после чего он успокоился, задремал и погрузился в глубокий сон безо всяких сновидений.

Утром за ним с Эльсиномой пришла худощавая и статная Талинот Исульд, которая проводила их до подножия огромного белого утеса, где их ожидали экипажи, чтобы доставить на верхние ярусы Острова.

От подъема по вертикальной стене Первого утеса захватывало дух: все выше и выше, как во сне. Хиссун боялся открывать глаза, пока экипаж не остановился на посадочной площадке. Здесь он оглянулся на сверкающую на солнце морскую ширь, простирающуюся до далекого Алханроэля. Внизу вонзался в море двойной волнолом Нуминора. Экипаж доставил их через густо поросшее плато к подножию Второго утеса, поднимавшегося вверх так отвесно, что казалось, будто он занимает все небо. На ночь они остановились в домике, расположенном на террасе Зеркал, где из-под земли вырастали массивные валуны черного полированного камня, напоминающие таинственных древних идолов.

Поутру их ожидал еще один подъем на самый верхний, самый заветный утес, на высоту нескольких тысяч футов над уровнем моря, где находилось убежище Хозяйки Острова Сна. Воздух на вершине Третьего утеса был удивительно прозрачен, и предметы, расположенные в нескольких милях, выглядели отчетливо, как под увеличительным стеклом. Высоко в небе лениво описывали круги неизвестные Хиссуну птицы с округлыми красными телами и громадными черными крыльями. Хиссун и Эльсинома вновь проследовали к центру плоской вершины Острова, преодолевая террасу за террасой. Наконец они остановились там, где среди поразительно безмятежных садов в видимом беспорядке были разбросаны строения из белого камня.

— Это — терраса Поклонения, — сказала Талинот Исульд. — Вход во Внутренний храм.

Ночь они провели в тихом, уединенном домике, уютном и непритязательном, при котором имелись мерцающий водоем и тенистый садик, окруженный древней изгородью из переплетенной лозы. На рассвете слуги принесли им охлажденные фрукты и жареную рыбу, и они поели. Появилась Талинот Исульд. С ней пришла еще одна иерарх, высокая седовласая женщина с проницательным взглядом. Она приветствовала их по-разному: Хиссуна — жестом, подобающим при обращении к принцу Горы, но как-то небрежно, почти пренебрежительно, повернувшись же к Эльсиноме, она взяла обе ее руки в свои ладони и довольно долго не выпускала, тепло и одновременно пристально глядя ей в глаза, а потом произнесла:

— Добро пожаловать на Третий утес. Меня зовут Лоривейд. Хозяйка Острова Сна и ее сын ожидают вас.

Утро выдалось прохладным и туманным, солнечные лучи должны были вот-вот пробиться через низкую облачность. Они миновали сад, где на каждом листочке мерцали капельки росы. Впереди шла Лоривейд, а замыкала их маленькую колонну Талинот Исульд. Затем они прошли по мостику из белого камня, настолько хрупкому на вид, что казалось, он может рухнуть даже от самых легких шагов, и оказались в широком поле, на другой стороне которого располагался Внутренний храм.

Хиссун еще не приходилось видеть более привлекательного здания. Оно было выстроено из того же полупрозрачного белого камня, что и мост. В самом центре его находилась невысокая ротонда с плоской кровлей, от которой, подобно лучам звезды, разбегались восемь длинных, тонких, равноудаленных крыльев. Никаких украшений; все чисто, строго, просто и безупречно.

Внутри ротонды, в просторном восьмиугольном помещении с восьмигранным бассейном посередине, их ожидали лорд Валентин и его мать — Хозяйка Острова Сна.

Хиссун в замешательстве остановился у порога. Он переводил взгляд то на Хозяйку Острова Сна, то на Валентина, не зная, кому из них следует оказать знаки внимания в первую очередь. Он решил отдать предпочтение Хозяйке. Но в какой форме это должно выражаться? Нет, конечно, он помнил знак Хозяйки Острова Сна, но нужно ли делать знак непосредственно ей, как знак Горящей Звезды короналю, или то будет непозволительной бестактностью? Хиссун терялся в догадках. Его обучение не предусматривало встречи с Повелительницей Снов.

Тем не менее он повернулся к ней. Она выглядела гораздо старше, чем он ожидал. Щеки, лоб и уголки глаз покрывала сетка глубоких морщин, в волосах сверкали седые пряди. Но улыбка, излучавшая тепло и силу, подобно полуденному солнцу, красноречиво свидетельствовала об энергии и бодрости, еще не покинувших ее; Хиссун почувствовал, как от этой улыбки куда-то улетучиваются все его сомнения и страхи.

Он собрался преклонить перед ней колени, но она, по-ви-димому, поняла его намерения, прежде чем он успел пошевелиться, и отрицательно качнула головой, а потом протянула ему руку. Хиссун каким-то образом догадался, чего от него ждут, и на мгновение слегка прикоснулся кончиками пальцев к ее пальцам, получив в ответ поразительный, приводящий в трепет заряд бодрости, способный лишить равновесия, если бы он не держал себя в руках. И он почувствовал, как вместе с этим внезапным приливом энергии к нему стремительно возвращаются уверенность, сила и самообладание.

Теперь он повернулся к короналю.

— Мой лорд, — прошептал он.

Хиссуна поразили и встревожили перемены в облике лорда Валентина, произошедшие с того раза, когда он в последний раз видел короналя в Лабиринте, в самом начале злосчастной великой процессии. Тогда лорд Валентин был подавлен страшной усталостью, но даже при том черты его излучали внутренний свет, какую-то неукротимую жизнерадостность, которой не могло скрыть никакое утомление. Но сейчас все было иначе. От жестокого сувраэльского солнца его кожа потемнела, а волосы выгорели, что придавало ему странно свирепый, почти варварский вид. Глаза ввалились и сделались почти не видны, а лицо высохло, покрылось морщинами, и в его выражении не осталось и следа душевности, составлявшей наиболее яркую черту характера короналя. Он мнился совершенным незнакомцем: угрюмым, напряженным, отчужденным.

Хиссун сложил было пальцы в знаке звездного огня, но Валентин нетерпеливо отмахнулся, схватил Хиссуна за руку и на мгновение крепко сжал ее, что ничуть не убавило беспокойства принца. Никто не здоровается с короналями за руку. Подобно соприкосновению с Повелительницей Снов, рукопожатие тоже заставило Хиссуна почувствовать, как в него вливается энергия, но в отличие от предыдущего раза сейчас он ощутил смущение, замешательство, смятение.

Когда корональ отпустил его руку, Хиссун шагнул назад и указал на Эльсиному, которая камнем застыла у порога при виде двух властителей Маджипура в одной комнате. Охрипшим голосом Хиссун представил:

— Мой лорд… сударыня… прошу любить и жаловать… моя матушка, леди Эльсинома…

— Достойная мать столь достойного сына, — промолвила Хозяйка Острова Сна. Это были первые ее слова, и ее голос показался Хиссуну самым красивым из слышанных им до сих пор — спокойным и мелодичным, — Подойдите ко мне, Эльсинома.

Очнувшись от полного оцепенения, Эльсинома пошла по гладкому мраморному полу, а Повелительница двинулась ей навстречу, и они встретились у восьмиугольного бассейна в центре комнаты. Здесь Повелительница заключила Эльсиному в свои объятия и крепко прижала к себе; а когда женщины отступили друг от друга, Хиссун увидел, что его мать сейчас похожа на человека, долго блуждавшего в потемках и вырвавшегося наконец к солнечному свету. Глаза ее сияли, лицо покрыл румянец, и в ней не осталось ни тени робости или благотовейного трепета.

Теперь она повернулась в сторону лорда Валентина и начала делать знак Горящей Звезды, но он остановил ее, как и Хиссуна, перехватил руку и сказал:

— Нет необходимости, сударыня.

— Мой лорд, это мой долг! — твердо возразила она.

— Нет, уже нет, — корональ улыбнулся в первый раз за все утро. — Все эти жесты и поклоны — для публики. Здесь они не нужны.

Затем обратился к Хиссуну:

— Я бы, пожалуй, тебя не признал, если бы не был уверен, что именно ты появишься здесь сегодня. Мы так долго не виделись, что стали совсем чужими, или мне это только кажется?

— Прошло несколько лет, мой лорд, надо сказать, непростых, — ответил Хиссун. — Время всегда несет с собой перемены, а такие годы меняют очень многое.

— Да, так и есть. — Подавшись вперед, Валентин так пристально всмотрелся в Хиссуна, что тот несколько смешался. После продолжительной паузы корональ заговорил снова: — Когда-то я думал, что хорошо тебя знаю. Но Хиссун, которого я знал еще мальчиком, под маской озорника скрывал робость. А тот, которого я вижу перед собой, стал мужчиной — даже принцем, — и робость в нем осталась, но самую малость, а озорство, я думаю, переросло в нечто более глубокое — может быть, лукавство. Или даже в государственный ум, если верить получаемым мной сообщениям, а я склонен считать, что они не лгут. Кажется, я все-таки вижу того мальчика где-то внутри тебя. Но разглядеть его далеко не просто.

— И мне нелегко увидеть в вас, мой лорд, того человека, который однажды нанял меня провожатым по Лабиринту.

— Что, я так сильно изменился, Хиссун?

— Да, мой лорд, мне страшно за вас.

— Бойся за Маджипур, если тебе так нужно за что-нибудь бояться. Не трать на меня своих страхов.

— Я боюсь за Маджипур, сильно боюсь. Но как вы можете просить меня не бояться за вас? Ведь вы — мой благодетель, мой лорд. Я всем вам обязан. А когда я вижу вас в таком унынии, таким мрачным…

— Времена мрачные, Хиссун. Состояние мира отразилось на моем лице. Но, возможно, впереди всех нас ожидает весна. Скажи мне: что нового на Замковой горе? Я знаю, что лорды и принцы вынашивают там грандиозные планы.

— Вы. правы, мой лорд.

— Тогда рассказывай!

— Вы понимаете, мой лорд, что все эти прожекты должны быть одобрены вами, что регентский совет не осмелится предпринять…

— Разумеется. Расскажи, что предлагает совет.

Хиссун глубоко вздохнул и начал:

— Во-первых, одной армией мы хотели бы закрыть все границы Пиурифэйна и окружить его, чтобы не допускать дальнейшего распространения метаморфами болезней и других напастей.

— Окружить Пиурифэйн, ты сказал, или вторгнуться туда? переспросил Валентин.

— В основном окружить, мой лорд.

— В основном?

— Как только мы установим контроль над границами, планируется войти в провинцию для поисков мятежника Фараатаа и его сообщников.

— Ага. Захватить Фараатаа и его сторонников! А что с ними будет, когда их схватят, в чем я сильно сомневаюсь, памятуя свой собственный опыт блужданий по джунглям?

— Они будут осуждены.

— И ничего больше? И казни зачинщиков не будет?

— Мы не дикари, мой лорд!

— Да-да, конечно. И целью вторжения будет исключительно захват Фараатаа?

— Ничего больше, мой лорд.

— И никаких попыток свергнуть Данипиур? Никакой кампании по полному истреблению метаморфов?

— Такого даже не предполагалось!

— Понятно. — В голосе Валентина звучали странные, почти насмешливые нотки; Хиссун еще ни разу не слышал, чтобы он так разговаривал. — А какие еще намерения у совета?

— Армия умиротворения займет Пилиплок — без кровопролития, если то будет возможно — и возьмет под контроль другие города и провинции, которые, возможно, откололись от правительства. Кроме того, необходимо обезвредить различные незаконные формирования, которые расплодили во многих местах лжекоронали, и, если представится возможность, привлечь их на службу государству. Наконец военная оккупация тех провинций, которые откажутся участвовать в недавно утвержденной программе распределения запасов продовольствия среди пораженных зон.

— Всеобъемлющие планы, — все тем же необычным для него голосом произнес Валентин. — А кто возглавит эти армии?

— Совет предложил разделить командование между лордом Диввисом, лордом Тунигорном и мной, — ответил Хиссун.

— А я?

— А вы будете осуществлять верховное командование над всеми войсками, мой лорд.

— Да-да, конечно, — Взгляд Валентина стал отсутствующим, возникла продолжительная пауза, в течение которой он, казалось, взвешивает все сказанное Хиссуном. В жесткой и сдержанной манере короналя задавать вопросы было что-то настораживающее: создавалось впечатление, что лорд Валентин знал не хуже Хиссуна, к чему ведет разговор, и Хиссун поймал себя на том, что боится продолжения беседы. Глаза короналя загорелись странным блеском, и он снова обратил свой взгляд на Хиссуна. — Это все, принц Хиссун?

— Еще одно, мой лорд.

— Что именно?

— Командующим армии, предназначенной для занятия Пилиплока и других мятежных городов, должен быть корональ.

— Корональ, как вы только что сказали, будет верховным главнокомандующим.

— Нет, мой лорд. Верховным главнокомандующим должен быть понтифекс.

Наступившая тишина казалась нескончаемой. Лорд Валентин стоял не шелохнувшись: его можно было принять за статую, если бы не подрагивание ресниц и подергивание щеки. Хиссун напряженно ждал, не смея заговорить. Уже сейчас, когда все было сказано, он поражался тому отчаянному безрассудству, с каким осмелился предъявить короналю ультиматум. Но что сделано, то сделано. Слова обратно уже не взять. Если лорд Валентин в гневе лишит его всех званий и отправит обратно в Лабиринт попрошайничать на улицах, пусть будет так: что сделано, того не воротишь.

Корональ засмеялся. Этот смех возник где-то глубоко и, как гейзер, поднимался через грудь к губам: громоподобный, раскатистый смех, подходящий больше великанше Лизамон Халтин или Залзану Каволу, а никак не учтивому лорду Валентину. Корональ смеялся и смеялся, и Хиссун даже начал побаиваться, уж не лишился ли он рассудка, когда смех утих резко и внезапно и ничто не напоминало о необузданном веселье Валентина, кроме загадочной улыбки.

— Отлично задумано! — воскликнул он. — Ах, до чего отлично задумано, Хиссун!

— Мой лорд?

— Скажи-ка мне, кто должен стать новым короналем?

— Мой лорд, вы должны понять, что это лишь предложения… ради улучшения работы правительства во время кризиса…

— Да, конечно. Но спрашиваю еще раз: кого предлагается выдвинуть на мое место ради улучшения работы правительства?

— Мой лорд, выбор преемника всегда остается за бывшим короналем.

— Да, конечно. Но кандидаты в коронали — их разве не предложили высокие советники и принцы? Наиболее вероятным преемником был Элидат, но вы знаете, конечно, что Элидат погиб. Итак, Хиссун, кто же тогда?

— Обсуждалось несколько имен, — тихо заговорил Хиссун, отводя взгляд. — Но если вам неприятно слушать, мой лорд…

— Итак, несколько имен. Кто именно?

— Во-первых, лорд Стазилейн. Но он тут же заявил, что не желает быть короналем. Во-вторых, лорд Диввис…

— Диввис ни в коем случае не должен стать короналем! — резко перебил его лорд Валентин, мельком взглянув на Хозяйку Острова Сна. — Он обладает всеми недостатками моего брата Вориакса, но не имеет ни одного из его достоинств, кроме, пожалуй, доблести и определенной напористости. Но этого недостаточно.

— Было названо еще одно имя, мой лорд.

— Твое?

— Да, мой лорд, — сдавленным шепотом подтвердил Хиссун. — Мое.

Лорд Валентин улыбнулся.

— И ты бы не отказался?

— Нет, мой лорд, если бы мне предложили, не отказался бы.

Корональ буквально буравил Хиссуна взглядом, но тот не дрогнул.

— Ну что ж, тогда не остается никаких сложностей, верно? Моя матушка выступила заодно с регентским советом. Старик Тиеверас наверняка не станет возражать.

— Валентин… — сказала Повелительница, нахмурившись.

— Не волнуйся, матушка, все хорошо. Я понимаю, чему быть, того не миновать. Я больше не имею права колебаться, верно? Поэтому я смиряюсь со своей судьбой. Мы сообщим Хорнкэсту, что следует наконец позволить Тиеверасу пройти по мосту Прощания. А ты, матушка, теперь можешь сложить с себя свое бремя — я знаю, что ты желаешь этого, — и наслаждаться спокойной жизнью бывшей Хозяйки Острова Сна. А ваша миссия, Эльсинома, и твоя, Хиссун, только начинается. Вот видите, все разрешилось, причем именно так, как я и предполагал, только не ожидал, что это произойдет так скоро. — Хиссун, изумленно и растерянно наблюдавший за короналем, увидел, как меняется выражение его лица: исчезли суровость, не свойственная ему жестокость, а в глазах вновь появились покой, теплота и мягкость, прошлого Валентина, а вместо странной и полубезумной, жесткой и неопределенной усмешки на его губах заиграла привычная улыбка — добрая, нежная, любящая— Дело сделано, — тихо сказал Валентин. Он поднял руки, вытянул их в жесте Горящей Звезды и воскликнул: — Короналю — многая лета! Да здравствует лорд Хиссун!

 

Глава 7

Войдя в зал совещаний, Хорнкэст застал здесь уже трех министров понтифексата из пяти. В центре, как обычно, восседал гэйрог Шинаам, министр внешних сношений. Его раздвоенный язык беспокойно трепыхался, будто он предполагал, что смертный приговор будет вынесен ему, а не тому древнему созданию, которому он так долго служил. Рядом с ним пустовало место врача Сепултроува. Правее, вцепившись в подлокотники троноподоб-ного кресла, обмяк маленький, сморщенный, парализованный Дилифон, глаза которого, однако, горели огнем, которого Хорнкэст не видел в них уже много лет. С другой стороны сидела толковательница снов Наррамир, за нелепой, чувственной, колдовской красотой, прикрывавшей столетнее тело, угадывались болезненность и темный страх. Интересно, подумал Хорнкэст, как долго уже каждый из них троих ждет этого дня? И что они решили для себя по этому случаю?

— Где Сепултроув? — резко спросил Хорнкэст.

— У понтифекса, — ответил Дилифон. — Его вызвали час назад. Нам сообщили, что понтифекс снова заговорил.

— Странно, что меня не поставили в известность, — заметил Хорнкэст.

— Мы знали, что вы заняты, — пояснил Шинаам, — и решили, что лучше не мешать.

— Итак, этот день наступил? — спросила Наррамир, напряженно подавшись вперед. Она непрестанно запускала пальцы в свои густые, блестящие волосы.

— Да, наступил, — кивнул Хорнкэст.

— Трудно поверить, — сказал Дилифон. — Этот фарс тянулся так долго, что, казалось, ему нет конца!

— Сегодня свершится развязка, — сказал Хорнкэст. — Вот указ. По правде говоря, сформулировано очень изящно.

Со скрипучим смешком Шинаам сказал:

— Хотелось бы знать, в каких именно словах правящий понтифекс приговаривается к смерти. Думаю, этот документ будут тщательно изучать грядущие поколения.

— В указе никто не приговаривается к смерти, — возразил Хорнкэст. — В нем не содержится никаких распоряжений. Это всего лишь изъявление скорби лорда Валентина по поводу смерти его и нашего общего отца великого понтифекса Тиевераса.

— А он хитрее, чем я думал! — удивился Дилифон. — Выходит сухим из воды!

— Так всегда и бывает, — заметила Наррамир, — А скажите, Хорнкэст, кто станет новым короналем?

— Избран Хиссун, сын Эльсиномы.

— Тот молодой принц из Лабиринта?

— Он самый.

— Изумительно. А кто тогда станет новой Хозяйкой Острова Сна?

— Эльсинома, — ответил Хорнкэст.

— Да это революция! — воскликнул Шинаам. — Валентин единым махом перевернул Замковую гору! Кто бы мог подумать? Лорд Хиссун! Неужели такое возможно? И как же это восприняли принцы Горы?

— Я думаю, у них нет другого выбора, — сказал Хорнкэст. — Но пусть нас не волнуют принцы Горы. Сегодня, в последний день наших полномочий, мы должны выполнить наш долг.

— И хвала Божеству, что это так, — откинулся Дилифон. Гэйрог взглянул на него.

— Вы говорите только за себя!

— Возможно. Но я говорю и за понтифекса Тиевераса.

— Который сегодня, кажется, заговорил, да? — спросил Хорнкэст. Он посмотрел на бумагу, которую держал в руке. — Возникло несколько курьезных проблем, на которые я хотел бы обратить ваше внимание. Мои служащие, например, пока еще не смогли отыскать хоть какое-нибудь описание положенных в таком случае процедур, в соответствии с которыми объявляется о смерти понтифекса и вступлении в должность нового; ведь в последний раз подобное событие произошло очень давно.

— Скорее всего, никто из живущих не обладает опытом в такого рода делах, — сказал Дилифон. — Кроме разве что самого понтифекса Тиевераса.

— Сомневаюсь, что он может оказаться нам полезным, — заметил Хорнкэст. — Мы перерываем архивы в поисках подробностей объявления смерти Оссиера и провозглашения Тиевераса, но если ничего не найдем, тогда придется самим разрабатывать церемониал.

Наррамир, сидевшая с закрытыми глазами, сказала тихим, отсутствующим голосом:

— Вы забыли. Есть еще один человек, который присутствовал при провозглашении Тиевераса.

Хорнкэст изумленно посмотрел на нее. Все знали, что она стара, но никто не знал насколько. Известно было лишь то, что она служила толковательницей снов при понтифексе с незапамятных времен. Но если она помнит Тиевераса короналем, то тогда она даже старше, чем он себе представлял; он почувствовал, как по его спине прошел озноб. Надо же, а он-то полагал, что давно вышел из возраста, в котором что-то может еще удивить.

— Значит, вы помните?

— Смутновато. Поначалу объявили во дворе Колонн, потом но дворе Шаров, затем — на площади Масок, а после — в зале Ветров и во дворе Пирамид. Затем о смерти Оссиера в последний раз объявили возле врат Лезвий. А новый понтифекс по прибытии в Лабиринт должен войти во врата Лезвий и пешком пройти по уровням. Это я помню: Тиеверас решительно проложил себе путь через огромные толпы, выкрикивавшие его имя, пошел так быстро, что никто не мог за ним угнаться, и не останавливался, пока не пересек весь Лабиринт до самого нижнего уровня. Хотела бы я знать, способен ли понтифекс Валентин выказать подобную прыть?

— Есть еще одно забавное обстоятельство, — сказал Хорнкэст. — Понтифекс Валентин не собирается незамедлительно занять свою резиденцию в Лабиринте.

— Что? — вырвалось у Дилифона.

— В настоящее время он находится на Острове с бывшей Хозяйкой Острова Сна, новым короналем и новой Хозяйкой Острова Сна. Понтифекс сообщил мне, что его следующим шагом будет поездка на Зимроэль для приведения к покорности мятежных провинций. Он предполагает, что процесс будет длительным, и требует отложить все торжества по случаю его вступления в должность.

— На какое время? — спросил Шинаам.

— На неопределенное, — ответил Хорнкэст. — Кто знает, сколько продлится кризис? А все это время он будет оставаться в верхнем мире.

— В таком случае, — заметила Наррамир, — можно ожидать, что кризис будет продолжаться, пока жив Валентин.

Взглянув на нее, Хорнкэст улыбнулся.

— Вы хорошо его понимаете. Он терпеть не может Лабиринт и, думаю, будет использовать любой предлог, чтобы не переселяться сюда.

Дилифон медленно покачал головой.

— Но разве это возможно? Понтифекс должен жить в Лабиринте! Таков обычай! Ни разу за десять тысяч лет понтифекс не жил в верхнем мире!

— Но и Валентин еще никогда не был понтифексом, — сказал Хорнкэст. — Думаю, что за время его правления произойдет немало перемен, если мир переживет войну, развязанную метаморфами. Но хочу вам сказать, что для меня не так уж и важно, живет ли он в Лабиринте, на Сувраэле или на Замковой горе. Мое время закончилось, как и ваше, любезный Дилифон, и ваше, Шинаам, и даже, возможно, ваше, миледи Наррамир. Вероятные преобразования меня интересуют очень мало.

— Он должен поселиться здесь! — повторил Дилифон. — Как может корональ осуществлять свои полномочия, если понтифекс тоже является обитателем верхнего мира?

— Возможно, в том и состоит идея Валентина, — предположил Шинаам, — Он становится понтифексом, так как больше не может уклоняться, но, оставаясь наверху, продолжает активно играть роль короналя и, таким образом, ставит своего лорда Хиссуна в подчиненное положение. Клянусь Повелительницей, никогда не думал, что у него столь изощренный ум!

— Я тоже, — согласился Дилифон.

Хорнкэст пожал плечами.

— Мы ничего не знаем о его намерениях, кроме того, что, пока продолжается война, он сюда не войдет. А его двор последует за ним; в момент передачи полномочий преемнику мы освобождаемся от наших постов. — Он медленно обвел взглядом присутствующих, — Напоминаю, что мы говорим о Валентине как о понтифексе, хотя передача полномочий еще не осуществилась. Это и будет нашей последней обязанностью.

— Нашей? — переспросил Шинаам.

— Хотите увильнуть? — поинтересовался Хорнкэст. — Тогда ступайте: идите, ложитесь в свою постель, почтенный старец, а мы справимся и без вас. Ведь мы должны прямо сейчас пойти в тронный зал и исполнить свой долг. А вы, Д илифон? Вы, Наррамир?

— Я пойду с вами, — угрюмо процедил Шинаам.

Хорнкэст шел то главе медленно передвигающейся процессии живых древностей. По дороге пришлось несколько раз останавливаться, пока Дилифон переводил дух, повиснув на руках двух дюжин прислужников. Но вот они дошли до огромной двери, ведущей в имперские палаты, Хорнкэст в очередной раз сунул руку в опознавательное отверстие и прикоснулся к запирающему устройству. Он знал, что больше ему этого делать не придется.

Рядом с шаром сложнейшей системы жизнеобеспечения, внутри которого помещался понтифекс, стоял Сепултроув.

— Очень странно, — сказал врач. — Он вновь заговорил после столь долгого молчания. Послушайте: вот, опять.

Из сферы голубого стекла донеслись свистящие, булькающие звуки, а потом, как уже бывало однажды, отчетливо послышались слова:

— Поднимайся. Иди.

— Те же слова, — сказал Сепултроув.

— Жизнь! Боль! Смерть!

— Думаю, он знает, — сказал Хорнкэст. — Думаю, он должен знать.

Сепултроув нахмурился.

— Что знает?

Хорнкэст показал указ.

— Здесь содержатся изъявления скорби Валентина по случаю кончины великого императора Маджипура.

— Понятно, — промолвил врач, и его ястребиное лицо потемнело от прихлынувшей крови. — Итак, в конце концов это должно произойти.

— Совершенно верно.

— Сейчас? — спросил Сепултроув. Его рука дрожала.

Он держал ее над пультом управления.

Понтифекс разразился последним потоком слов:

— Жизнь. Величество. Смерть. Валентин — понтифекс Маджипура!

— Сейчас, — подтвердил Хорнкэст.

 

Глава 8

Из-за бесконечных морских путешествий Валентину начинало казаться, что в одной из своих прошлых жизней он был легендарным мореплавателем древности капитаном Синнабором Лавоном, который первым отправился в плавание через Великий океан, но повернул назад через пять лет пути и был, наверное, обречен за то на повторное рождение и безостановочные скитания от земли к земле. И теперь Валентин плыл с Острова на Зимроэль. Но сейчас он не ощущал усталости и не испытывал желания оставить теперешнюю бродячую жизнь. В некотором роде, хотя как-то чудно и нежданно, он все еще продолжал великую процессию.

Подгоняемый попутными восточными ветрами флот приближался к Пилиплоку. На сей раз в море не встречались драконы, которые могли бы угрожать плаванию или замедлить его, и потому суда быстро преодолели это расстояние.

На мачтах, вытянувшись в сторону Зимроэля, развевались флаги, уже не золотисто-зеленые, поскольку отныне под флагами такой расцветки плавал Хиссун. Корабли Валентина несли красно-черные флаги понтифекса с эмблемой Лабиринта.

Он еще не привык ни к новым цветам, ни к эмблеме, ни к другим переменам. Теперь, подходя к нему, никто больше не делал знак Горящей Звезды. Ну и пусть: он все равно всегда считал такие приветствия глупостью. Теперь к нему уже не обращались «мой лорд», поскольку понтифекса следовало именовать «вашим величеством». Особой разницы для Валентина не было, если не считать того, что его ухо привыкло к часто повторяемому «мой лорд» как к знаку препинания или как к способу разметки ритма фразы, и ему казалось странноватым, что он больше не слышит подобного к себе обращения. Труднее всего оказалось приучить людей вообще разговаривать с ним, так как все знали обычай древних времен, когда все речи обращались к главному представителю, а не к самому понтифексу, даже если понтифекс находился рядом и прекрасно все слышал. И при ответе понтифексу приходилось идти окольными путями, адресуя свои слова представителю. То была первая традиция понтифексата, отмененная Валентином, но остальные с трудом привыкали к перемене. Он назначил своим главным спикером Слита, что казалось вполне закономерным, но запретил ему заниматься лицедейством и изображать из себя уши понтифекса.

Поэтому ни у кого в голове не укладывалось, что на борту находится понтифекс, доступный всем ветрам и яркому, теплому солнечному свету. Ведь понтифекс — император, окутанный таинственностью. Понтифекс скрыт от глаз людских. Понтифекс, как всем известно, должен находиться в Лабиринте.

Не пойду, подумал Валентин. Я передал свою корону, и теперь кто-то другой имеет право на титул «лорд» перед именем, а Замок теперь будет Замком лорда Хиссуна, если он сможет туда вернуться. Но я не собираюсь хоронить себя в подземелье.

На палубу вышла Карабелла:

— Эйзенхарт просил передать, мой лорд, что мы подойдем к Пилиплоку через двенадцать часов, если ветер не переменится.

— Никакого «мой лорд», — заявил Валентин.

Она усмехнулась.

— Никак не запомню, ваше величество.

— Я тоже. Но кое-что изменилось.

— А хоть бы и так. Мне что, нельзя называть тебя «моим лордом», даже когда мы вдвоем? Ты для меня так и остался моим лордом.

— Да ну? А что, если я прикажу тебе вместо слуги налить мне вина и принести башмаки?

— Ты же понимаешь, Валентин, что я имею в виду другое.

— Тогда называй меня Валентином, а не «моим лордом». Я был твоим королем, а теперь я твой император, но я никогда не был твоим хозяином. Я надеялся, что в этом мы достигли взаимопонимания.

— Пожалуй, достигли… ваше величество.

Она рассмеялась, и он рассмеялся вслед за ней, а потом обнял и прижал к себе.

— Я часто говорил тебе, что чувствую некоторое сожаление, даже вину, за то, что вырвал тебя из свободной жонглерской жизни и заменил ее тяжкими обязанностями Замковой горы. А ты мне часто отвечала: «Нет-нет, какая чепуха, жалеть не о чем, я сама, по своей воле, пришла к тебе».

— Я не кривила душой, мой лорд.

— Но теперь я — понтифекс… клянусь Повелительницей, я произношу эти слова, а они звучат так, будто я разговариваю на другом языке! Я понтифекс, я в самом деле понтифекс, и снова чувствую, будто опять должен лишить тебя радостей жизни.

— Почему, Валентин? Разве понтифекс должен отказаться от жены? Что-то я не слышала про такой обычай!

— Понтифекс должен жить в Лабиринте, Карабелла.

— Опять ты о том же!

— Да, я все время о том думаю. Если я буду жить в Лабиринте и тебе придется там жить, как я могу просить тебя об этом?

— А ты меня просишь?

— Ты же знаешь, что я не хочу расставаться с тобой.

— И я с тобой, мой лорд. Но мы пока не в Лабиринте, и мне кажется, что ты туда не собираешься.

— А что, если придется, Карабелла?

— Кто посмеет сказать «придется» понтифексу?

Он покачал головой.

— А что, если мне придется? Ты прекрасно знаешь, как я не люблю Лабиринт. Но если меня обяжут, в государственных интересах, если я столкнусь с абсолютной необходимостью такого поступка — а я молю Божество, чтобы подобного не произошло, — но если и впрямь наступит время, когда логика государственных интересов вынудит меня спуститься в эти пещеры…

— Тогда я отправлюсь с вами, мой лорд.

— И оставишь ласковый ветер, яркие солнечные дни, море, леса и горы?

— Но ты ведь наверняка найдешь предлог, чтобы время от времени выходить на поверхность, даже если сочтешь необходимым там поселиться.

— А если нет?

— Вас занимают заботы далекого будущего, мой лорд. Мир в опасности; тебе предстоит свершить великие дела, и никто не будет загонять тебя в Лабиринт, пока ты их не свершишь; потом у нас будет время думать, где нам жить и как. Разве не так, мой лорд?

Валентин кивнул.

— Да, действительно. Я сам преумножаю свои печали самым глупым образом.

— Но я тебе вот что скажу, и давай больше не будем к этому возвращаться: если ты найдешь какой-нибудь достойный способ навсегда избежать Лабиринта, я только порадуюсь, но если ты должен будешь туда спуститься, я отправлюсь с тобой и никогда не передумаю. Неужели ты считаешь, что, когда корональ брал меня в жены, я не понимала, что в один прекрасный день лорд Валентин станет понтифексом Валентином? Раз я приняла тебя, значит, приняла и Лабиринт, так же, как и вы, мой лорд, приняли Лабиринт, приняв корону, которую носил ваш брат. Так что давайте больше не будем, мой лорд.

— Ваше величество, — поправил Валентин. Он опять обнял ее за плечи и легонько поцеловал в губы, — Я обещаю тебе никогда больше не ворчать по поводу Лабиринта, а ты обещай называть меня настоящим титулом.

— Да, ваше величество. Да, ваше величество. Да, ваше величество!

И она, широко размахивая руками, изобразила чудной приветственный жест, карикатуру на эмблему Лабиринта.

Через некоторое время Карабелла спустилась вниз. Валентин остался на палубе и стал обозревать горизонт в подзорную трубу.

Он пытался представить, какой прием ожидает его в свободной республике Пилиплок.

Едва ли можно назвать кого-нибудь, кто не пытался отговорить его от этой поездки. Слит, Тунигорн, Карабелла, Хиссун — все они в один голос напоминали ему о риске, о неопределенности. Обезумевший Пилиплок способен на все — даже захватить его и держать заложником в качестве гарантии своей независимости. «Тот, кто вступает в Пилоплок, — сказала Карабелла, точно так же, как и шесть месяцев назад в Пиурифэйне, — должен войти туда во главе армии, а у вас нет армии, мой лорд!»

Хиссун приводил похожие доводы. «На Замковой горе было решено, — говорил он, — что, когда будут организованы новые армии, войска на Пилиплок поведет корональ, а понтифекс будет осуществлять общее стратегическое руководство на безопасном удалении».

— Войска против Пилиплока не требуется, — заявил Валентин.

— Простите, ваше величество?

— Во время войны за реставрацию я приобрел значительный опыт в умиротворении мятежников без кровопролития. Если в Пилиплок отправишься ты — новый корональ, неопытный и никому неизвестный, с солдатами, — это наверняка побудит их к сопротивлению. Ну а если появится сам понтифекс — кто сможет припомнить, чтобы понтифекс являлся в Пилиплок? — они будут потрясены, присмиреют и не посмеют поднять руку на него, даже если он прибудет туда в одиночку.

Хиссун и продолжал спорить, но Валентину в итоге удалось его переубедить. Другого способа не было. Валентин понимал: только что вступив в должность понтифекса и передав светскую власть короналя молодому человеку, он не должен был полностью устраняться от дел, как можно было бы ожидать. Валентин начинал осознавать, что от власти так просто не отказываются даже те, кто не слишком к ней стремился.

Но дело вовсе не в соперничестве за власть: суть проблемы состояла в том, чтобы предотвратить кровопролитие там, где в нем не было нужды. Хиссун откровенно не верил в возможность мирного возвращения Пилиплока; Валентин же рвался доказать, что такое вполне выполнимо. Назовем это частью обучения нового короналя искусству управления, подумал Валентин. А если не получится… что ж, тогда урок будет мне.

Утром, когда над темным устьем огромной реки Зимр показался Пилиплок, Валентин приказал построить флот двумя крыльями, расположив флагманский корабль «Леди Тиин» по центру. А сам, облаченный в пышные одежды понтифекса алых и красных цветов, приготовленные перед отплытием с Острова, расположился в носовой части судна, чтобы жители Пилиплока могли ясно видеть его при подходе королевского флота.

— Опять они высылают нам навстречу суда охотников на драконов, — заметил Слит.

Да. Так же как и в прошлый раз, когда Валентин посещал Пилиплок в качестве короналя в начале великой процессии по Зимроэлю, навстречу ему вышла флотилия из драконобойных судов. Но в тот раз на их флагштоках трепыхались яркие зелено-золотые флаги короналя и его приветствовали веселыми звуками фанфар и барабанов. Теперь же Валентин увидел совсем другой флаг — желтый с пересекающей его малиновой полосой, такой же мрачный и зловещий, как и сами суда с остроконечными хвостами. То наверняка был флаг свободной республики, которой считал себя Пилиплок; да и флотилия выслана навстречу не для дружеских приветствий.

Великий адмирал Эйзенхарт тревожно оглянулся на Валентина. Показав на рупор, который держал в руке, он спросил:

— Следует ли мне призвать их подчиниться и сопроводить нас в порт, ваше величество? — Но понтифекс лишь улыбнулся и жестом призвал его к спокойствию.

От флотилии отделился самый могучий корабль, громадина с устрашающей клыкастой фигурой на носу и причудливыми трехконечными мачтами. Он приблизился к «Леди Тиин». Валентин узнал корабль Гуидраг, старейшины капитанов: а вот и она сама на палубе, могучая женщина-скандар, кричащая в рупор:

— Именем свободной республики Пилиплок — ложитесь в дрейф и представьтесь!

— Дайте рупор, — попросил Валентин Эйзенхарта.

Поднеся рупор к губам, он объявил:

— Это «Леди Тиин», а я — Валентин. Поднимайтесь на борт, Гуидраг. Нам нужно поговорить.

— Не могу, мой лорд.

— Я сказал не «лорд Валентин», а просто «Валентин», — ответил он. — Вам понятен смысл? Что ж, раз вы не идете ко мне, тогда я навешу вас! Готовьтесь принять меня на борт.

— Ваше величество! — в страхе воскликнул Слит.

Валентин обратился к Эйзенхарту:

— Приготовьте для нас шлюпку. Слит, поскольку вы — главный спикер, будете меня сопровождать. И вы, Делиамбер.

Карабелла торопливо вмешалась в разговор:

— Мой лорд, умоляю…

— Если они собираются нас захватить, — перебил он, — то сделают это независимо от того, на своем я корабле или у них. У них по двадцать кораблей на каждый из наших, причем отлично вооруженных. Слит, Делиамбер.

— Ваше величество, — непреклонным голосом заговорила Лизамон Халтин, — вы никуда не пойдете без меня!

Валентин улыбнулся.

— Хорошенькое дело! Ты приказываешь понтифексу! Я восхищен твоим порывом, но на этот раз — никаких телохранителей, никакого оружия, никакой защиты, кроме моих одежд. Шлюпка готова, Эйзенхарт?

Оснащенная шлюпка свисала с фок-мачты. Валентин забрался в нее и жестом пригласил мрачного и унылого Слита и врууна. Он обвел взглядом всех остальных собравшихся на палубе — Карабеллу, Тунигорна, Эйзенхарта, Залзана Кавола, Лизамон, Шанамира, — все они смотрели на него с таким видом, будто он лишился остатков разума.

— Пора бы узнать меня получше, — тихо сказал он и распорядился спускать шлюпку.

Шлюпка понеслась над водой, слегка касаясь верхушек волн, и вскоре подошла к борту драконобоя, с которого сбросили причальный крюк. Мгновение спустя Валентин уже ступил на палубу чужого корабля, покрытую несмываемыми пятнами крови морских драконов. Перед ним возвышались не менее дюжины скандаров, самый маленький из которых был в полтора раза выше Валентина. Их возглавляла старуха Гуидраг, зубов у которой стало еще меньше, а тусклая густая шерсть выцвела еще больше. В ее глазах читались сила и властность, но Валентин заметил в ней и некоторую неуверенность.

— Что случилось, Гуидраг? Почему вы так неласково меня встречаете?

— Мой лорд, я не знала, что это вы возвращаетесь.

— Тем не менее я, кажется, вернулся. Так что, я недостоин несколько более теплого приема?

— Мой лорд… здесь многое изменилось, — с запинкой проговорила она.

— Изменилось? Теперь у вас свободная республика? — Он оглядел палубу, перевел взгляд на выстроившиеся вокруг драконобойные суда. — А что такое свободная республика, Гуидраг? По-моему, мне еще не приходилось сталкиваться с таким понятием. Я вас спрашиваю: что это означает?

— Я — лишь капитан драконобоя, мой лорд. А политические вопросы… не мне о них говорить…

— В таком случае прошу прощения. Но хоть на один-то вопрос вы мне ответите: зачем вы вышли навстречу моему флоту, если не для того, чтобы поприветствовать и сопроводить в порт?

— Меня послали, чтобы приветствовать вас и заставить повернуть назад, — ответила Гуидраг. — Хотя повторяю, что мы не имели ни малейшего представления, что это вы, мой лорд… мы знали лишь то, что это флот имперских кораблей…

— А разве Пилиплок больше не принимает имперские корабли?

Наступило долгое молчание.

— Нет, мой лорд, — неуверенно проговорила Гуидраг. — Не в том дело, мой лорд. Мы — как это сказать — вышли из империи, мой лорд. Вот что такое свободная республика. Это территория, которая сама собой управляет, а не подчиняется кому-то извне.

Валентин слегка приподнял брови.

— Ах, вот оно что! И отчего же так случилось? Власть имперского правительства оказалась слишком обременительной, так вы считаете?

— Вы смеетесь надо мной, мой лорд. Это вещи выше моего понимания. Я только знаю, что перемены произошли из-за переживаемых нами тяжких времен, и Пилиплок решил теперь сам определять свою судьбу.

— Потому что в Пилиплоке пока есть продовольствие, а в других городах нет, а кормить голодных — слишком обременительная обязанность для Пилиплока? Не так ли, Гуидраг?

— Мой лорд…

— И прекратите называть меня «моим лордом», — прервал ее Валентин. — Теперь вам следует называть меня «ваше величество».

Скандарша, вид которой стал еще более растерянным, спросила:

— А вы разве уже не корональ, мой лорд… ваше величество?..

— Перемены произошли не только в Пилиплоке, — ответил он. — Я вам это покажу, Гуидраг. А затем я вернусь на свой корабль, вы сопроводите нас в гавань, и я поговорю с заправилами этой самой свободной республики, чтобы они мне кое-что объяснили поподробней. Договорились? Теперь позвольте мне показать, кто я такой.

И он взялся одной рукой за руку Слита, другой — за щупальце Делиамбера и легко и плавно погрузился в полудремотное состояние, в транс, позволявший осуществлять мысленные контакты, как если бы он рассылал послания. И из его разума к Гуидраг пошел такой поток жизненной силы и энергии, что воздушное пространство между ними начало светиться, поскольку сейчас он отдавал не только энергию, накопившуюся в нем за все время испытаний и сумятицы, но и ту, которую брал у Слита и врууна, у своих товарищей на борту «Леди Тиин», у лорда Хиссуна и его матери — Хозяйки Острова Сна, у своей матери — бывшей Хозяйки Острова Сна, у всех тех, кто любил Маджипур, каким он был, и хотел, чтобы он по-прежнему оставался процветающей планетой. Он послал сигнал Гуидраг, затем — стоявшим возле нее скандарам-драконобоям, следом — экипажам других судов, послал через воды импульс гражданам свободной республики Пилиплок. Послание было совсем простым: он пришел к ним простить их заблуждения и получить от них подтверждение их верности великому содружеству, каковым являлся Маджипур. Еще он заявил, что Маджипур неделим и что сильный должен помогать слабому, иначе погибнут все, поскольку мир стоит на пороге гибели, и только единым могучим усилием можно его спасти. И в заключение он сказал им, что приближается окончание хаоса, так как понтифекс, корональ, Хозяйка Острова и Король Снов объединили усилия, чтобы восстановить порядок вещей, и все опять станет единым, если только они не потеряют веру в высшую справедливость Божества, от имени которого он, Валентин, осуществляет теперь власть верховного монарха.

Он открыл глаза. Он увидел, как Гуидраг в полубессознательном состоянии, медленно, покачиваясь, опускается на колени, а остальные скандары рядом с ней делают то же самое. Потом она резким движением закрыла руками глаза, как от нестерпимого света, и пробормотала сдавленным, благоговейным голосом:

— Мой лорд… ваше величество… ваше величество…

— Валентин! — крикнул кто-то на палубе. — Понтифекс Валентин! — Между моряками прокатился крик: — Понтифекс Валентин! Понтифекс Валентин! — и пошел гулять с корабля на корабль, через водную гладь, докатившись даже до укреплений отдаленного Пилиплока.

— Валентин! Понтифекс Валентин! Понтифекс Валентин!

 

Глава 1

Королевскому экспедиционному отряду оставалось еще несколько часов пути вверх по реке до Ни-мойи. Лорд Хиссун вызвал Альсимира:

— Узнай, существует ли еще большой дом, который называется «Ниссиморнский окоем». Если да, то я хочу разместить там свой штаб на время пребывания в Ни-мойе.

Хиссун помнил этот дом — он помнил всю Ни-мойю целиком с ее белыми башнями и сверкающими аркадами — настолько живо, словно провел там полжизни. Но до этой поездки он ни разу не ступал на землю Зимроэля. Он видел Ни-мойю глазами другого человека. Сейчас он мысленно возвращался во времена отрочества, когда тайно изучал воспоминания других людей, хранившиеся в Регистре памяти душ в недрах Лабиринта. Как же ее звали, ту маленькую лавочницу из Велатиса, которая вышла замуж за брата герцога и унаследовала Ниссиморнский окоем? Иньянна, вспомнил он, Иньянна Форлана, воровка на Большом базаре, жизнь которой переменилась вдруг столь удивительным образом.

Все это произошло в конце правления лорда Малибора, лет двадцать — двадцать пять тому назад. Вполне вероятно, что она еще жива, подумал Хиссун. И по-прежнему живет в своем восхитительном особняке с видом на реку. А я приду к ней и скажу: «Я знаю тебя, Иньянна Форлана. Я понимаю тебя как самого себя. Мы с тобой одного поля ягоды: баловни судьбы. И мы знаем, что истинные фавориты судьбы — те, кто знает, как наилучшим образом распорядиться своей удачей».

Ниссиморнский окоем находился на своем месте, красиво поднимаясь над портом на скалистом мысу; его легкие балконы и портики будто плыли в колеблющемся воздухе. Но Иньянна Форлана здесь больше не жила. Огромный дом был заселен кучей бродяг, набившихся по пять-шесть человек в каждую комнату. Они выцарапывали свои имена на стеклянной стене зала Окон, раскладывали дымные костры на верандах, выходящих в сад, и оставляли следы грязных пальцев на ослепительно белых стенах. Большинство из них исчезло как утренний туман, как только в ворота вошел отряд короналя; но некоторые остались, тупо разглядывая Хиссуна, будто он был пришельцем из ка-кого-то другого мира.

— Прикажете очистить дом от этого сброда, мой лорд? — спросил Стимион.

Хиссун кивнул.

— Но сначала дайте им немного еды и чего-нибудь выпить и скажите, что корональ сожалеет по поводу того, что вынужден поселиться здесь. И спросите, известно ли им что-нибудь о леди Иньянне, которой когда-то принадлежал этот дом.

Он угрюмо переходил из комнаты в комнату, сравнивая увиденное с той светлой картиной этого места, оставшейся перед его мысленным взором после знакомства с записью памяти Иньянны Форланы. От произошедшей перемены щемило сердце. В доме не осталось ни единого уголка, не испорченного, не испачканного, не изгаженного тем или иным способом. Потребовалась бы армия ремесленников и годы работы, чтобы восстановить все в прежнем виде, подумал Хиссун.

Доля, выпавшая на Ниссиморнский окоем, не миновала и всю Ни-мойю. Хиссун уныло бродил по залу Окон, откуда открывалась панорама города, и тоскливо взирал на следы ужасных разрушений. Когда-то это был самый зажиточный и блистательный город Зимроэля, ничем не уступавший любому городу Замковой горы.

Белые башни, в которых проживало тридцать миллионов жителей, теперь почернели от дыма страшных пожаров. Герцогский дворец представлял собой какой-то полуразрушенный пенек на великолепном пьедестале. Паутинная галерея, протянувшийся на милю навес из ткани, где располагались лучшие в городе магазины, с одной стороны была сорвана с креплений и прикрывала улицу, как сброшенный плащ. Стеклянные купола Музея Миров были разбиты, и Хиссуну не хотелось даже думать, что случилось с находившимися внутри сокровищами. Вращающиеся отражатели Хрустального бульвара оставались темными. Он посмотрел на гавань и увидел, во что превратились плавучие рестораны, где когда-то можно было изысканно отобедать и полакомиться редчайшими деликатесами Нарабаля, Сти, Пидруида и других далеких городов: они были перевернуты и плавали по воде вверх дном.

Он почувствовал себя обманутым. Столько лет мечтать о Ни-мойе и наконец оказаться в ней, чтобы застать подобное зрелище. Возможно, былую красоту уже не восстановить…

Как это произошло? Почему охваченные голодом, паникой и безумием жители Ни-мойи направили свою ярость против родного города? Неужели во всей центральной части Зимроэля люди так же, в едином бессмысленном порыве, разрушили до основания всю красоту, созданную в течение многих тысячелетий? Мы дорого заплатили, сказал себе Хиссун, за века тупого самодовольства.

Пришел Стимион и сообщил то, что ему удалось узнать от одного из бродяг: леди Иньянна уже больше года как покинула Ни-мойю после того, как один из лжекороналей захватил этот дом себе под дворец. Куда она подалась, жива ли она вообще — никто не знает. Герцог Ни-мойи со всем семейством, а также большая часть знати бежали еще раньше.

— А лжекорональ? — спросил Хиссун.

— Тоже исчез, мой лорд. Все они, поскольку он был не один. Их оказалось в конце концов десять или двенадцать, и все они грызлись между собой. Все разбежались, как напуганные билантоны, когда месяц назад понтифекс Валентин добрался до города. Сегодня, мой лорд, в Ни-мойе лишь один корональ, и его имя Хиссун.

Хиссун слегка улыбнулся.

— Тогда это моя великая процессия, не так ли? А где же музыканты, где парады? Почему кругом мерзость и запустение? Не думал я, Стимион, что таким будет мое первое посещение Ни-мойи.

— Вы еще вернетесь сюда в лучшие времена, мой лорд, и все будет как прежде.

— Ты так думаешь? Ты действительно так думаешь? Ах, дружище, молюсь, чтобы ты оказался прав!

Появился Альсимир.

— Мой лорд, мэр города передает изъявления совершеннейшего почтения и просит дозволения нанести вам визит сегодня днем.

— Передай ему, чтобы приходил вечером. У нас есть дела поважнее встреч с местными мэрами.

— Передам, мой лорд. Я думаю, что мэр несколько встревожен количеством войск, которые вы собираетесь расквартировать здесь. Он говорил что-то о трудностях с поставками продовольствия и о некоторых проблемах, связанных с санитарным обеспечением…

— Он поставит провизию в требуемых количествах, Альсимир, иначе мы поставим более разворотливого мэра. Это ты ему тоже передай. Можешь добавить, что вскоре здесь появится лорд Диввис примерно с таким же, если не большим, войском, а за ним последует и лорд Тунигорн, так что он может рассматривать свои теперешние хлопоты лишь в качестве репетиции перед началом настоящей работы. А еще скажи ему, что вскоре потребности Ни-мойи в продовольствии снизятся, поскольку, когда буду уходить отсюда, я возьму с собой несколько миллионов местных жителей в качестве оккупационной армии для Пиури-фэйна, и спроси его, каким образом он посоветовал бы отбирать добровольцев. А если, Альсимир, он заартачится, то объясни ему, что мы здесь не для того, чтобы причинять лишние хлопоты, а для спасения провинции от хаоса, хотя предпочли бы проводить время в развлечениях на Замковой горе. Если же ты не заметишь за ним особого рвения даже после всего сказанного, закуй его в кандалы и поищи среди его заместителей кого-нибудь посговорчивей, а если такого не найдется, тогда найди человека со стороны. — Хиссун усмехнулся. — Ну хватит о мэре Ни-мойи. От лорда Диввиса что-нибудь есть?

— Довольно много новостей, мой лорд. Он вышел из Пилиплока и со всей возможной быстротой поднимается вслед за нами по Зимру, собирая по дороге войско. Мы получили от него донесения из Порт-Сэйкфоржа, Стенвампа, Оргелиуза, Импемонда и Облиорн-Вейла, а последние известия говорят о том, что он подходит к Ларнимискулусу.

— Который, насколько я помню, находится отсюда в нескольких тысячах миль на восток, так? — спросил Хиссун. — Так что нам еще долго придется ждать. Ну что ж, когда приедет, тогда и приедет, этого никак не ускорить, а до встречи с ним, я думаю, неразумно отправляться в Пиурифэйн. — Он грустно улыбнулся. — Я думаю, наша задача облегчилась бы раза в три, будь наш мир раза в два поменьше. Альсимир, отправь послания с выражением высочайшего уважения Диввису в Ларнимискулус, а также, пожалуй, в Белку, Сларисканз и несколько других городов по маршруту его следования. И сообщи ему, с каким нетерпением я ожидаю встречи с ним.

— Неужели, мой лорд? — поинтересовался Альсимир. Хиссун пристально посмотрел на него.

— Именно так, — сказал он. — Совершенно искренне, Альсимир!

В качестве личной резиденции он выбрал большой кабинет на третьем этаже. Давным-давно, когда здесь жил Калейн, брат герцога Ни-мойи, как подсказывала Хиссуну его приобретенная память, тут располагалась огромная библиотека Галайна, состоявшая из древних книг в переплетах из кож редких животных. Но теперь книги исчезли, и кабинет представлял собой просторное и пустынное помещение с обшарпанным письменным столом посредине, на котором Хиссун разложил карты и стал обдумывать предстоящую экспедицию.

Хиссуну не очень-то понравилось, что его оставили на Острове, когда Валентин отправился в Пилиплок. Он сам хотел провести силой оружия акцию умиротворения в Пилиплоке, но Валентин придерживался иного мнения и одержал верх. Хоть Хиссун и стал короналем, в чем нет никакого сомнения, но после этого решения он понял, что в течение некоторого времени положение дел будет несколько необычным, поскольку ему придется состязаться с полным сил, толковым и весьма энергичным понтифексом, в планы которого не входит переселение в Лабиринт. В истории Хиссун не обнаружил ни одного подобного примера. Даже самые властные и честолюбивые из короналей — лорд Конфалюм, лорд Престимион, лорд Деккерет, лорд Кинникен — оставляли свое место и отправлялись в подземелье, как только заканчивались их полномочия в качестве короналей.

Но Хиссун не мог отрицать и того, что происходящее сейчас тоже не имело прецедента. Но не мог он не согласиться и с тем, что появление Валентина в Пилиплоке, мнившееся Хиссуну тяжелейшим случаем безумия и безрассудства, в действительности оказалось блестящим стратегическим ходом.

Подумать только: мятежный город кротко спускает свои флаги и безропотно передается на милость понтифекса, точно в соответствии с предсказанием Валентина! Хиссун мучался в догадках, какими же чарами обладает этот человек, чтобы так уверенно сделать столь дерзкий шаг? Но ведь в войне за реставрацию он вернул себе трон с помощью очень похожей тактики, разве не так? За его мягкостью, обходительностью скрывался характер весьма сильный и решительный. И все же, подумал Хиссун, его мягкость не просто удобная маска, а существенная часть натуры Валентина, самая сокровенная и истинная его черта. Сверхъестественная личность, но великий король в своем роде…

А сейчас понтифекс продолжал двигаться к западу по Зимру от одной разоренной территории к другой, кротостью добиваясь возврата к здравому смыслу. Из Пилиплока от отправился в Ни-мойю, появившись здесь за несколько недель до Хиссуна. Лжекоронали разбежались, как только узнали о его приближении; погромщики и бандиты перестали грабить; потерявшие голову, ввергнутые в нищету горожане собирались миллионными толпами, как сообщалось, чтобы приветствовать нового понтифекса, как будто он мог одним мановением руки вернуть мир в прежнее состояние. Все это облегчало задачу Хиссуна, следовавшего за Валентином: вместо того чтобы тратить время и силы на возвращение Ни-мойи, он тихо-мирно вошел в город, жители которого уже достаточно успокоились для того, чтобы оказывать всяческое содействие.

Хиссун провел пальцем по карте. Валентин направляется в Кинтор. Ему предстоит нелегкое дело: Кинтор — оплот лжекороналя Семпетурна и его личной армии, Рыцарей Деккерета. Хиссун боялся за понтифекса, но ничего не мог предпринять для защиты: Валентин и слышать о том не хотел. «Я не собираюсь вести с собой армии в города Маджипура», — сказал он, когда они обсуждали этот вопрос на Острове; и Хиссуну не оставалось ничего другого, как подчиниться его воле. При любых обстоятельствах понтифекс обладает большей властью.

А куда Валентин направится после Кинтора? В города ущелья, подумал Хиссун. А потом дальше, к морю, в Пидруид, Тил-омон, Нарабаль. Никто не знал, что происходило на отдаленном побережье, куда нахлынули миллионы беженцев из охваченных беспорядками центральных районов Зимроэля. Перед мысленным взором Хиссун представал Валентин, неутомимо передвигающийся все дальше и дальше, восстанавливая порядок на месте хаоса всего лишь величием собственной души. По существу, его перемещения — какая-то диковинная разновидность великой процессии для понтифекса. Но в голове у Хиссуна все время вертелась беспокойная мысль о том, что не понтифексу проводить великие процессии.

Он заставил себя не думать о Валентине и перешел к своим обязанностям. Сначала нужно дождаться Диввиса. Общение с ним требует большого такта. Но Хиссун понимал, что успех будущего правления будет зависеть от его отношений с этим своенравным и злопамятным человеком. Предложить ему высшие полномочия, дать понять, что среди всех полководцев выше него только корональ. Но одновременно — сдерживать его, не выпускать из-под контроля, если такое вообще возможно.

Хиссун быстро начертил на карте несколько линий. Одна армия под началом Диввиса выдвигается к западу до Кинтора или Мазадона, если Валентин действительно восстановил там порядок, и по пути доукомплектовывается; затем они продвигаются к юго-востоку, охватывая верхние границы провинции метаморфов. Другая основная армия под командованием самого Хиссуна перемещается вниз от Ни-мойи вдоль берегов Стейч, чтобы заблокировать восточные границы Пиурифэйна. Затем клещи сжимаются с двух сторон, и армии идут навстречу друг другу, пока не захватят мятежников.

А чем будут питаться воины, подумал Хиссун, в местах, где умирают от голода? Кормить многомиллионную армию корешками, орехами и травой? Он покачал головой. Мы будем есть корешки, орехи и траву, если там все это имеется. Мы будем есть и камни и землю. Мы будем пожирать клыкастых чудовищ, которых посылают на нас мятежники. Мы будем поедать собственных покойников, если понадобится. И мы одолеем, а тогда — конец безумию.

Он поднялся, подошел к окну и посмотрел на разрушенную Ни-мойю, которая казалась привлекательнее в сгущающихся сумерках, скрывавших самые страшные из шрамов. Он заметил в стекле свое собственное отражение и отвесил ему шутовской поклон. Добрый вечер, мой лорд! Да будет с вами Божество, мой лорд! «Лорд Хиссун» — как странно звучит. Да, мой лорд; нет, мой лорд; будет исполнено, мой лорд. Ему делали знак Горящей Звезды. От него подобострастно пятились. К нему относились — все без исключения, — будто он и есть корональ. Возможно, скоро он к этому привыкнет. В общем-то все на него свалилось отнюдь не с неба. И тем не менее есть в этом что-то неправдоподобное. Вероятно, потому, что пока правление выражается для него в странствиях по Зимроэлю. Все так и останется неправдоподобным до возвращения на Замковую гору — в Замок лорда Хиссуна! — где он станет подписывать указы и назначения, восседать во главе стола во время всяких торжественных церемоний. Именно так он представлял круг обязанностей короналя в мирное время. Но наступят ли когда-нибудь эти времена? Он пожал плечами. Дурацкий вопрос, как и большинство вопросов. Времена наступят, когда для них подойдет срок, а пока дел хватает и без того. Хиссун вернулся к столу и провел за картой еще час. Через некоторое время вернулся Альсимир.

— Я поговорил с мэром, мой лорд. Теперь он обещает полное содействие. Он ожидает внизу в надежде на то, что вы позволите ему выразить готовность к сотрудничеству.

Хиссун улыбнулся.

— Пришли его ко мне, — сказал он.

 

Глава 2

Приблизившись к Кинтору, Валентин направил Эйзенхарта готовить место высадки, но не в самом городе, а за рекой, в южных окрестностях Горячего Кинтора, где находились геотермические диковины, гейзеры, фумаролы и кипящие озера. Он хотел войти в город медленно и размеренно, дав знать о себе правящему так называемому «короналю».

Дело не в том, что его появление могло застать врасплох самопровозглашенного лорда Семпетурна. За все время поездки от Ни-мойи по Зимру Валентин не скрывал ни своего имени, ни целей. Он останавливался в каждом крупном городе вдоль реки, встречался с теми, кто еще оставался из местного муниципального начальства, и добивался от них заверений в поддержке армий, собираемых для отражения угрозы со стороны метаморфов. И везде, даже в тех городах, где он не останавливался во время плавания по Зимру, население выходило посмотреть на императорский флот и поприветствовать монарха: «Понтифекс Валентин! Понтифекс Валентин!»

Однако поводов для радости находилось не так уж много, потому что даже с реки было видно, что все города, когда-то такие процветающие и оживленные, теперь похожи на собственные призраки: портовые склады стоят пустыми и без окон, базары обезлюдели, набережные густо поросли травой. И даже, выходя на берег, он видел, что уцелевшие жители, несмотря на их возгласы и приветствия, совершенно потеряли всякую надежду: опустошенные, тоскливые взгляды, поникшие плечи, унылые лица.

Но, высадившись в том фантастическом месте, которое называлось Горячим Кинтором, с его грохочущими гейзерами, шипящими и булькающими термальными озерами, клубящимися тучами бледно-зеленого пара, Валентин заметил, что собравшиеся настроены несколько иначе: в них чувствовались настороженность, любопытство и азарт, словно они предвкушали некое спортивное состязание.

Валентин понимал, что они хотят увидеть, какой прием окажет ему лорд Семпетурн.

— Мы будем готовы к выходу через несколько минут, ваше величество, — крикнул Шанамир. — Экипажи вот-вот спустят.

— Никаких экипажей, — отрезал Валентин, — Мы войдем в Кинтор пешком.

Он услышал ставший уже привычным возмущенный возглас Слита и увидел знакомое раздраженное выражение на его лице. Лизамон Халтин побагровела от возмущения, Залзан Кавол нахмурился, у Карабеллы тоже был встревоженный вид. Но никто не посмел ему перечить. Этого с недавних пор вообще никто себе не позволял. Он подумал, что дело не столько в том, что он стал понтифексом: замена одного пышного титула на другой — в общем-то обычное явление. Скорее, им казалось, что с каждым днем он все глубже и глубже проникает в мир, куда они сами не могут войти. Он становился для них непостижимым. А сам он чувствовал себя выше всей этой суеты с мерами безопасности: неуязвимым, непобедимым.

— По какому мосту мы пойдем, ваше величество? — спросил Делиамбер.

Мостов было четыре: один — кирпичный, другой состоял из каменных арок, третий — тонкий, сверкающий и прозрачный, будто из стекла, а четвертый, самый ближний, — ажурное сооружение из легких покачивающихся канатов. Валентин переводил взгляд с одного моста на другой, смотрел на отдаленные квадратные башни Кинтора за рекой. Он заметил, что центральный пролет каменного моста кажется поврежденным. Очередная задача для понтифекса, подумал он, вспомнив, что в древности его титул означал «строитель мостов».

Он сказал:

— Когда-то я знал названия этих мостов, любезный Делиамбер, но забыл. Напомни их.

— Справа от вас, ваше величество, мост Снов. Ближе к нам — мост Понтифекса, а следующий за ним — мост Кинтора, который, кажется, сильно поврежден. А тот, выше по течению, — мост Короналя.

— Ну, тогда пойдем по мосту Понтифекса! — решил Валентин.

Залзан Кавол и несколько его собратьев-скандаров шли впереди. За ними вышагивала Лизамон Халтин; затем неторопливым шагом передвигался Валентин с Карабеллой; сразу за ними следовали Делиамбер, Слит и Тизана, а немногие оставшиеся спутники замыкали шествие. Толпа становилась все гуще и сопровождала понтифекса на почтительном расстоянии.

Когда Валентин подошел к подножию моста, из толпы зевак вырвалась худощавая темноволосая женщина в выцветшем оранжевом платье и с криком «Ваше величество! Ваше величество!» бросилась к нему. Ей удалось приблизиться к нему футов на двенадцать, когда ее перехватила Лизамон Халтин, схватив одной рукой и подняв, как куклу, в воздух. «Нет, подождите… — пробормотала женщина, как только Лизамон вознамерилась швырнуть ее обратно в толпу. — Я не причиню вреда… у меня подарок для понтифекса…»

— Отпусти ее, Лизамон, — спокойно сказал Валентин. Подозрительно нахмурившись, Лизамон подчинилась, но осталась рядом с понтифексом, готовая к любым неожиданностям. Женщина так дрожала, что едва стояла на ногах. Ее губы шевелились, но какое-то время она не могла ничего выговорить. Потом спросила:

— Вы правда лорд Валентин?

— Да, я был лордом Валентином. А теперь я понтифекс Валентин.

— Да-да, конечно. Я знаю. Говорили, что вы погибли, но я никогда не верила. Никогда! — Она поклонилась, — Ваше величество! — Женщина все еще дрожала. Она казалась довольно молодой, но голод и лишения избороздили глубокими морщинами ее лицо, которое было бледнее, чем даже у Слита. Она протянула руку, — Меня зовут Милилейн, — сказала она. — Я хотела подарить вам вот что.

На ладони у нее лежал предмет, похожий на кинжал из кости, продолговатый, узкий, заостренный.

— Смотрите, убийца! — взревела Лизамони подалась вперед, готовая напасть.

Валентин поднял руку.

— Подожди. Что это у вас, Милилейн?

— Зуб… священный зуб… зуб водяного короля Маазмурна…

— Ах, вон оно что.

— Чтобы охранить вас и направлять. Он — величайший из водяных драконов. Это драгоценный зуб, ваше величество. — Теперь ее начало трясти. — Сперва я думала, что поклоняться им — грех, богохульство, преступление. Но потом я вернулась сюда, слушала, училась. Они не злые, ваше величество, эти водяные короли! Они — наши истинные хозяева! Мы все, живущие на Маджипуре, принадлежим им. И я принесла вам зуб Маазмурна, ваше величество, величайшего из них, который высшая Власть…

Карабелла мягко сказала:

— Нам пора идти, Валентин.

— Да. — Он протянул руку и бережно взял у женщины зуб. Тот был длиной около десяти дюймов, странно прохладный на ощупь и словно мерцавший каким-то внутренним светом. Валентин зажал его в ладони, и на мгновение ему показалось, будто он слышит далекий звон колоколов или чего-то, напоминающего колокола, хотя мелодия разительно отличалась от любого колокольного звона, какой ему когда-либо приходилось слышать. Он проговорил: — Спасибо, Милилейн. Я этого не забуду.

— Ваше величество, — прошептала она и попятилась обратно в толпу.

Валентин медленно двинулся дальше через мост.

Переход занял не меньше часа. До другого берега оставалось еще немалое расстояние, когда Валентин увидел собравшуюся там для его встречи толпу; то были не просто любопытные — он заметил на тех, кто стоял в первых рядах, одинаковую униформу зеленого с золотым цветов, цветов короналя. Значит, это армия — армия короналя лорда Семпетурна.

Залзан Кавол оглянулся.

— Ваше величество? — справился он хмуро.

— Продолжайте движение, — сказал Валентин. — Когда дойдете до первого ряда, остановитесь, пропустите меня и оставайтесь рядом.

Он почувствовал, как пальцы испуганной Карабеллы сильнее сжали его запястье.

— Помнишь, — спросил он, — как в начале войны за реставрацию мы вошли в Пендивэйн и увидели ожидавшее у ворот десятитысячное ополчение, а нас было всего несколько десятков?

— Это не Пендивэйн. Пендивэйн не затевал мятежа. А возле ворот тебя ждал не лжекорональ, а толстый испуганный мэр провинции.

— Это одно и то же, — заметил Валентин.

Мост заканчивался. Дальше дорогу преграждали воины в зеленой с золотом униформе. Из переднего ряда выступил офицер, во взгляде которого читался страх:

— Кто вы такие и почему являетесь в Кинтор без разрешения лорда Семпетурна? — сипло воскликнул он.

— Я — понтифекс Валентин, и мне не нужно никакого разрешения для посещения любого города Маджипура.

— Корональ лорд Семпетурн не позволит вам, незнакомец, пройти дальше этого моста!

Валентин улыбнулся.

— Как может корональ, если он действительно корональ, возражать понтифексу? Посторонитесь, молодой человек!

— Я не сделаю этого. Поскольку вы такой же понтифекс, как и я.

— Вы отвергаете меня? Мне хотелось бы, чтобы корональ лично повторил ваши слова, — спокойно ответил Валентин.

Он пошел вперед. Рядом с ним шагали Залзан Кавол и Лизамон Халтин. Окликнувший его офицер бросил неуверенный взгляд на солдат слева и справа от себя, затем расправил плечи, и солдаты сделали то же самое; они демонстративно положили руки на приклады своего оружия. Валентин продолжал идти. Они отступили на полшага, потом еще на полшага; на их лицах застыло выражение непреклонности. Валентин не останавливался. Первый ряд не выдержал и расступился.

Затем разошелся весь строй, и навстречу Валентину выскочил коренастый коротышка с небритыми багровыми щеками. Он был одет в белое платье короналя, поверх которого носил дублет, а буйную гриву черных волос венчала корона Горящей Звезды или, по крайней мере, нечто, более-менее напоминающее ее.

Он вытянул перед собой обе руки с растопыренными пальцами и заорал:

— Стоять! Ни шагу дальше, самозванец!

— По какому праву вы отдаете такие приказы? — благожелательно осведомился Валентин.

— Я сам себе право, потому что я корональ лорд Семпетурн!

— Вот как, значит, вы корональ, а я самозванец? Мне это непонятно. А по чьей воле вы в таком случае стали короналем, лорд Семпетурн?

— По воле Божества, которое предназначило мне править в то время, когда место на Замковой горе осталось свободным!

— Понятно, — сказал Валентин. — Но, насколько я знаю, оно уже занято. Нынешний корональ лорд Хиссун избран на вполне законных основаниях.

— Самозванец не может быть избран на законных основаниях, — отрезал Семпетурн.

— Но я — Валентин, который до него был короналем, а теперь стал понтифексом, причем также, как принято считать, по воле Божества.

Семпетурн мрачно ухмыльнулся.

— Вы были самозванцем и тогда, когда объявили себя короналем, и сейчас!

— Неужели такое возможно? Выходит, тогда ошиблись все принцы и лорды Горы, понтифекс Тиеверас, да упокоится он возле Источника, и моя матушка-Хозяйка Острова Сна?

— Я утверждаю, что вы всех их ввели в заблуждение, что доказывает проклятие, которое легло на Маджипур. Ведь избранный короналем Валентин был темноволос, а у вас волосы золотистые!

Валентин рассмеялся.

— Старая история, дружище! Вы должны знать о том, как меня колдовским способом лишили собственного тела и поместили в это!

— Так вы говорите.

— И с тем согласились все Владыки государства.

— Значит, вы — непревзойденный обманщик, — заявил Семпетурн. — Но я не собираюсь больше тратить на вас время, поскольку меня ждут дела. Уходите: возвращайтесь в Горячий Кинтор, грузитесь на свой корабль и плывите дальше. Если завтра в этот же час вас увидят на моей земле, тогда пеняйте на себя.

— Скоро я вас оставлю, лорд Семпетурн. Но сначала я хочу попросить вас об одной услуге. Это солдаты — Рыцари Деккерета, так вы их называете? — нужны нам на востоке, на границе Пиурифэйна, где корональ Хиссун собирает армию. Отправляйтесь к нему, лорд Семпетурн, становитесь под его начало, делайте все, о чем он вас попросит. Нам известно, что вы собрали эти войска, и мы не станем лишать вас возможности командовать ими, но они должны войти составной частью в более крупные силы.

— Вы сошли с ума, — сказал Семпетурн.

— Я так не думаю.

— Оставить город без охраны? Пройти несколько тысяч миль и бросить свою власть под ноги какому-то самозванцу?

— Так надо, лорд Семпетурн.

— В Кинторе только я решаю, что надо!

— Так не годится, — произнес Валентин. Он легко вошел в состояние полутранса и направил в сторону Семпетурна легчайший мысленный сигнал. Он поиграл с ним, добившись появления на его багровой физиономии выражения хмурого замешательства, а затем послал в мозг Семпетурна образ Доминина Барджазида в старом обличье Валентина и спросил:

— Вы узнаете этого человека, лорд Семпетурн?

— Это… это… это бывший лорд Валентин!

— Нет, — сказал Валентин и метнул в кинторского лжекороналя полновесный заряд мысленной энергии.

Семпетурн отшатнулся, чуть не упал, вцепился в стоящих рядом с ним солдат; щеки его побагровели еще больше и приобрели цвет переспелого винограда.

— Кто он? — спросил Валентин.

— Брат Короля Снов, — прошептал Семпетурн.

— А почему у него внешность бывшего лорда Валентина?

— Потому что… потому что…

— Говори.

Семпетурн обмяк, у него подогнулись колени, руками он почти касался земли.

— Потому что он украл тело короналя, когда захватывал власть, и до сих пор остается в нем… по милости человека, которого он сверг…

— Так. А кто же тогда я?

— Вы — лорд Валентин, — жалким голосом пробормотал Семпетурн.

— Неверно. Кто я, Семпетурн?

— Валентин… понтифекс… понтифекс Маджипура…

— Правильно. Наконец-то. А раз я понтифекс, кто тогда корональ?

— Как… вы… скажете, ваше величество.

— Я сказал, что это лорд Хиссун, который ждет вас в Ни-мойе, Семпетурн. Теперь ступайте: собирайте ваших рыцарей, берите армию и — на восток, в распоряжение короналя. Ступайте, Семпетурн! Идите!

Он оглушил Семпетурна последним сигналом, и тот закачался, зашатался и упал на колени.

— Ваше величество… ваше величество… простите меня…

— Я проведу в Кинторе денек-другой, — сказал Валентин, — и посмотрю, все ли здесь в порядке. А потом я должен идти дальше на запад, где меня ждут дела. — Он отвернулся и увидел, что Карабелла смотрит на него такими глазами, будто у него выросли крылья или рога.

Он улыбнулся ей и послал легкий воздушный поцелуй.

Неплохо бы сейчас, подумалось ему, выпить бокал-другой вина, если, конечно, таковое вообще имеется в Кинторе.

Он посмотрел на зуб дракона, который, оказывается, сжимал, и провел по нему пальцами, снова услышал звон колоколов, и ему почудилось прикосновение к душе могучих крыльев. Он бережно завернул зуб в кусок шелковой ткани, поданный ему Карабеллой, вручил драгоценность жене и сказал:

— Береги его как зеницу ока, пока он мне не потребуется. Думаю, он мне сильно понадобится в ближайшем будущем. — Он посмотрел в толпу и увидел Милилейн, которая подарила ему зуб. Она глядела на него; ее глаза горели восторгом и благоговением, будто перед ней было некое богоподобное существо.

 

Глава 3

Из-за двери спальни доносились такие звуки, словно там жарко бранились. Хиссун сел в постели, насупился, поморгал. Слева, в огромном окне, он заметил над горизонтом красный отблеск рассвета. Из-за приготовлений ко встрече с Диввисом он лег спать довольно поздно и не слишком обрадовался тому, что его будят на рассвете.

— Кто там? — рявкнул он. — Во имя Божества, что за суматоха?

— Мой лорд, мне срочно нужно увидеться с вами! — послышался голос Альсимира. — Ваши охранники говорят, что вас запрещено будить при каких угодно обстоятельствах, но дело совершенно неотложное!

Хиссун вздохнул.

— Кажется, я уже совсем проснулся. Заходи.

Раздался скрежет засова. Мгновение спустя появился крайне взволнованный Альсимир.

— Мой лорд…

— Ну что там?

— На город напали, мой лорд.

Тут Хиссун окончательно стряхнул с себя остатки сна.

— Напали? Кто?

— Необычные птицы чудовищного вида. Крылья — как у морских драконов, клювы — как косы, а с когтей капает яд.

— Таких птиц не бывает.

— Должно быть, очередные твари метаморфов. Они налетели на Ни-мойю с юга громадной стаей незадолго до рассвета. Их там сотни, если не тысячи. Они уже заклевали пятьдесят с лишним горожан, и чем дальше, тем хуже. — Альсимир подошел к окну. — Посмотрите, мой лорд, вот, как раз сейчас несколько этих птиц кружатся над дворцом герцога…

Хиссун присмотрелся. На фоне ясного утреннего неба вились вереницей причудливые тени: громадные птицы, крупнее гихорнов и даже милуфт, но гораздо уродливее. Их крылья ничем не напоминали птичьи, а скорее походили на драконьи — кожистые отростки на растопыренном костистом остове, напоминающем пальцы. Зловещего вида загнутые, заостренные клювы были ослепительно красными, а длинные, вытянутые когти имели ярко-зеленую окраску. Твари носились над городом в поисках добычи, то опускаясь, то поднимаясь, а люди на улицах разбегались в разные стороны, ища, куда бы спрятаться. Хиссун увидел, как какой-то неосторожный мальчуган лет десяти-двенадцати с книжками под мышкой выскочил из дома прямо навстречу одному из чудовищ: птица устремилась вниз, замерла на миг на расстоянии футов десяти от земли, а потом резким движением выбросила вперед когти, распоровшие одежду мальчишки и оставившие кровавый след на его спине. Когда птица взмыла вверх, мальчик в корчах упал на тротуар и почти сразу затих. Тут же сверху камнями свалились три или четыре птицы и принялись рвать его тело.

Хиссун выругался.

— Ты правильно сделал, что разбудил меня. Что уже предпринято?

— Мы послали на крыши примерно пятьсот лучников, а сейчас собираем дальнобойные излучатели.

— Недостаточно. Совершенно недостаточно. Самое главное сейчас — избежать паники в городе: если по улицам начнут метаться двадцать миллионов ошалелых горожан, они затопчут друг друга насмерть. Жизненно важно показать им, что мы уже овладели ситуацией. Пошли на крыши пять тысяч лучников, десять тысяч, если столько наберется. Я хочу, чтобы каждый, кто способен натягивать лук, принял участие в битве — по всему городу, чтобы все видели, чтобы все успокоились.

— Слушаюсь, мой лорд.

— И отдай приказ, чтобы жители до особых распоряжений оставались в домах. Никто не должен выходить на улицу, независимо от того, какой важности у него дела, пока угроза сохраняется. Еще одно: вели Стимиону сообщить Диввису, что у нас тут возникли некоторые затруднения, так что пускай он будет начеку, если все же собирается войти в город сегодня утром. А кроме того, пошли за тем стариком, который заведует зверинцем редких животных на холмах — его зовут то ли Гитайн, то ли Хитайн. Пусть ему расскажут, что у нас здесь творится, если он еще не знает, и приведут ко мне под надежной охраной; еще нужно подобрать несколько мертвых птиц и принести их сюда, чтобы он мог их изучить. — Хиссун повернулся к окну и хмуро глядел на улицу. Тело мальчика закрывали девять или десять птиц, терзавших его с ненасытной жадностью. Разбросанные вокруг книжки делали зрелище невыносимым. — Что творят! — горько воскликнул он, — Натравливать чудовищ на детей! Ну ничего, они дорого за это заплатят. Альсимир, мы скормим Фараатаа его собственным птичкам, верно? Ну да ладно, иди, слишком много дел.

Едва Хиссун приступил к завтраку, как потекли сплошным потоком подробные доклады. Жертвами воздушного налета стали более сотни горожан, и число погибших стремительно росло. А над городом появились еще по меньшей мере две стаи, и, как кто-то подсчитал, общее количество птиц составляло не менее полутора тысяч особей.

Но стрельба с крыш уже начала приносить свои результаты: из-за своих размеров птицы летали медленно и неповоротливо, представляя собой отличную цель для лучников, которых они совершенна не боялись. Поэтому их сбивали без особого труда, а полное уничтожение казалось лишь вопросом времени, даже если допустить, что со стороны Пиурифэйна надвигаются очередные стаи. Улицы города были в основном очищены от жителей, благодаря тому, что известие о нападении и распоряжения короналя достало самых отдаленных окраин. Птицы описывали зловещие круги над безмолвной, обезлюдевшей Ни-мойей.

Позже Хиссун доложили, что Ярмуза Хитайна, смотрителя Парка Сказочных Зверей, доставили в Ниссиморнский окоем, и он уже занимается во дворе вскрытием одной из мертвых птиц. Хиссун встречался с ним несколько дней назад, поскольку Ни-мойя была наводнена всевозможными смертоносными созданиями самого странного вида, и тогда зоолог дал несколько ценных советов насчет того, что с ними делать. Спустившись вниз, Хиссун застал Хитайна, пожилого человека с угрюмым взглядом и впалой грудью над останками птицы, настолько огромной, что сначала Хиссун подумал, будто их здесь несколько.

— Приходилось вам раньше видеть такую тварь? — спросил он.

Хитайн поднял глаза. Он был бледен, весь в напряжении, его била дрожь.

— Нет, мой лорд, никогда. Они словно явились из кошмарного сна.

— Как вы полагаете, они — порождение метаморфов?

— Несомненно, мой лорд. Подобные птицы не могут иметь естественного происхождения.

— Вы имеете в виду, что их вывели искусственно?

Хитайн покачал головой.

— Не совсем, мой лорд. Мне кажется, их создали посредством генетических операций с существующими в природе видами. В основном они, что более-менее очевидно, напоминают милуфту. Вам известна такая птица? Это самый крупный стервятник Зимроэля. Но им удалось сделать ее еще крупнее и из пожирателя падали превратить в хищника. А таких ядовитых желез, как вот тут, у основания когтей, нет ни у одной птицы Маджипура, но зато в Пиурифэйне имеется одно пресмыкающееся — аммазоар — с точно такими же когтями, и они, кажется, взяли его за образец.

— А крылья? — поинтересовался Хиссун. — Позаимствовали у морских драконов?

— Очень похоже. В том-то и дело, что это не обычные птичьи крылья, а что-то вроде натянутой перепонки, как у дхиимов, к примеру, у летучих мышей, у тех же морских драконов, то есть млекопитающих.

— Это мне известно, — сухо сказал Хиссун. — Но драконы не летают. Зачем же, на ваш взгляд, понадобилось цеплять птицам драконьи крылья?

Хитайн пожал плечами.

— С точки зрения летных качеств, смысла никакого, как мне кажется. Возможно, это сделано лишь для того, чтобы птицы имели еще более устрашающий вид. Когда одна из форм жизни приспосабливается для военных целей…

— Да-да. Значит, вы не сомневаетесь, что эти птицы — новое оружие метаморфов?

— Нисколько не сомневаюсь, мой лорд. Как я уже сказал, такого вида в природе Маджипура не существует и никогда не существовало. Столь крупное и опасное создание не могло остаться незамеченным на протяжении четырнадцати тысячелетий.

— Тогда нам остается записать на их счет еще одно преступление. Кто бы мог подумать, Хитайн, что метаморфы столь изобретательны?

— Это очень древняя раса, мой лорд. Вполне возможно, что у них в запасе немало такого, о чем мы и не подозреваем.

Хиссун содрогнулся.

— Нет уж, будем надеяться на то, что у них за душой больше не осталось никаких штучек.

К середине дня нападение, похоже, удалось отбить. Были сбиты сотни птиц: их туши собрали и свалили огромной смердящей кучей на обширной площади перед главными воротами Большого базара. Уцелевшие, сообразив наконец, что здесь их не вдет ничего хорошего, большей частью улетели к холмам в северном направлении. В городе задержались лишь несколько самых бестолковых. При обороне Ни-мойи погибли пять лучников: они глядели на небо и не заметили, что к ним подбираются сзади. Расстроенный Хиссун подумал о том, что цена оказалась тяжелой, однако он не сомневался, что поступил правильно. Нельзя было позволить, чтобы крупнейший город Маджипура оставался заложником в когтистых лапах пернатых чудовищ.

Около часа Хиссун ездил по городу на экипаже, чтобы убедиться в возможности снять запрет на выход жителей на улицу. В Ниссиморнский окоем он вернулся как раз вовремя: Стимион доложил, что войска под командованием Диввиса начали высаживаться на причалах Прибрежной Аллеи.

В течение всех месяцев, прошедших с той поры, когда Валентин передал Хиссуну во Внутреннем храме корону, Хиссун с тревогой ожидал первой встречи в качестве короналя с человеком, которого он обошел в борьбе за трон. Он понимал, что стоит только выказать малейшие признаки слабости, как Диввис тут же воспримет их как приглашение побороться, и, как только закончится война, он сразу же предпримет все, чтобы сместить его и занять престол, которого так домогался. Хоть до Хиссуна и не доходило никаких сведений о предательских намерениях Диввиса, особых причин доверять смирению того не было.

Тем не менее, собираясь на Прибрежную Аллею на встречу со старшим принцем, Хиссун чувствовал себя странно спокойным. В конце концов, короналем он стал на законных основаниях, по доброй юле избравшего его человека, нынешнего понтифекса: нравится это Диввису или нет, он должен принять случившееся как должное и так его и примет.

Добравшись до берега реки у Прибрежной Аллеи, Хиссун поразился размерам армады, собранной Диввисом. Казалось, он реквизировал все, что только может держаться на воде, от Пилиплока до Ни-мойи; Зимр был покрыт судами на всем обозримом пространстве. Огромный флот тянулся до слияния Стейч с Зимром — колоссального пресноводного моря.

Стимион сообщил, что пока единственным пришвартованным к причалу кораблем остается флагман Диввиса, а сам Диввис ожидает на борту прибытия Хиссуна.

— Сказать ему, чтобы он сошел на берег для встречи с вами, мой лорд? — спросил Стимион.

Хиссун улыбнулся.

— Я поднимусь к нему.

Выйдя из экипажа, он торжественно направился к аркаде в конце пассажирского причала и вышел на пирс. Он был при всех регалиях, его советники и охрана оделись в церемониальные наряды; их сопровождали десятка полтора лучников на случай повторного появления смертоносных птиц. Хоть Хиссун и решил сам идти к Диввису, что являлось, возможно, серьезным нарушением протокола, но не сомневался в том, что производит впечатление короля, который решил снизойти до вассала и оказать тому необычайную честь.

Диввис ждал на палубе у трапа. Он тоже позаботился о том, чтобы иметь достаточно величественный вид. Несмотря на жару, он облачился в просторную черную мантию из шкур хайгуса искусной выделки и покрыл голову великолепным сверкающим шлемом, весьма похожим на корону. Пока Хиссун поднимался по трапу, Диввис нависал над ним этаким великаном.

Но когда они оказались лицом к лицу, Хиссун окинул его твердым, ледяным взглядом, что практически свело на нет разницу в росте. Они довольно долго молчали.

Затем Диввис, как и рассчитывал Хиссун, поскольку иначе это выглядело бы неприкрытым вызовом, сделал знак Горящей Звезды, преклонил колено и воздал свои первые почести новому короналю.

— Хиссун! Лорд Хиссун! Многая лета лорду Хиссуну!

— Многая лета и вам, Диввис, поскольку нам понадобится ваша отвага в предстоящей борьбе. Прошу подняться, друг мой. Поднимайтесь!

Диввис встал. Он спокойно выдержал взгляд Хиссуна, и на его лице выразилась целая гамма чувств, в которых Хиссун не смог до конца разобраться, но ему показалось, что он заметил ненависть, гнев, горечь, однако вместе с тем и некоторую долю уважения, даже ревнивого восхищения, и что-то вроде признаков веселья, будто Диввис не мог удержаться от улыбки при виде столь причудливых превратностей судьбы, которая свела их в таком месте в совершенно новом качестве.

Диввис обвел рукой реку, кишевшую судами.

— Достаточно ли я привел сил, мой лорд?

— Да, войско громадное: собрать армию столь многочисленную — великое деяние. Но кто знает, Диввис, сколько воинов понадобится для войны с призраками? Метаморфы приготовили нам немало гнусных неожиданностей.

Хохотнув, Диввис сказал:

— Я уже слышал, мой лорд, о тех птицах, которых они наслали на вас сегодня утром.

— Тут не над чем смеяться, лорд Диввис. То были омерзительные чудовища самого устрашающего вида, которые убивали людей на улицах и рвали еще не остывшие тела. Я видел своими собственными глазами из окна спальни, как они расправились с ребенком. Но я думаю, что мы перебили их всех или почти всех. А со временем уничтожим и их создателей.

— Удивлен, что вы стали столь мстительны, мой лорд.

— Мстителен? — переспросил Хиссун. — Что ж, если вы так говорите, тогда, наверное, так оно и есть; несколько недель, проведенных в разрушенном городе, кого угодно сделают мстительным. И впрямь, поневоле станешь мстительным, увидев мерзких гадов, которых напускают на ни в чем не повинных горожан. Пиурифэйн сейчас — как бочка с нечистотами, откуда на цивилизованные края выплескивается всякая пакость. Я собираюсь продырявить эту бочку и полностью ее очистить. И я вам обещаю, Диввис: с вашей помощью я страшно отомщу тем, кто развязал против нас эту войну.

— Ваши слова, мой лорд, когда вы говорите в таком тоне о мести, совершенно не напоминают лорда Валентина. Кажется, я вообще никогда не слышал от него самого этого слова.

— А разве мои слова должны напоминать речи лорда Валентина, Диввис? Я — Хиссун.

— Вы — избранный им преемник.

— Да, и в соответствии с тем же выбором Валентин — больше не корональ. Вполне возможно, что мои методы обращения с врагами будут различаться с методами лорда Валентина.

— Тогда вы должны объяснить мне, в чем их отличия.

— Я думаю, что они вам уже известны. Я собираюсь отправиться в Пиурифэйн по Стейч, а вы обойдете его с запада. Тогда мы зажмем мятежников в клещи, захватим этого самого Фараатаа и положим конец всем болезням и чудовищам, которых он на нас повыпускал. А уж тогда понтифекс может собирать оставшихся в живых мятежников и добиваться уговорами или чем еще устранения у метаморфов поводов для недовольств. Но для начала, я считаю, нужно продемонстрировать силу. А если нам придется пролить кровь тех, кто не жалеет нашей, что ж, ничего не поделаешь. Что скажете, Диввис?

— Я скажу, что с тех пор, как мой отец занимал престол, я ни разу не слышал более разумных речей из уст короналя. Но мне кажется, что понтифекс ответил бы иначе, если бы ему стали известны ваши воинственные замыслы. Он о них что-ни-будь знает?

— Подробно мы с ним еще не разговаривали.

— А будете?

— В настоящее время понтифекс находится в Кинторе, к западу отсюда. Дела задержат его там на некоторое время, да и возвращаться на восток — путь не близкий. Так что я успею углубиться в Пиурифэйн, и нам вряд ли представится возможность побеседовать.

Глаза Диввиса приняли лукавое выражение.

— Ага, теперь я вижу, как вы решаете свои проблемы, мой лорд.

— Какие проблемы вы имеете в виду?

— Проблемы выполнения обязанностей короналя, пока понтифекс остается на воле и разъезжает по стране, вместо того чтобы скрыться в Лабиринт с глаз долой. Мне кажется, что новому молодому короналю подобное поведение пришлось не по душе; я не хотел бы оказаться в таком положении. Но если вы постараетесь удержать расстояние между собой и понтифексом, а также между разными подходами к политике, то тогда сможете действовать при полной свободе рук, верно, мой лорд?

— Мне кажется, мы вступили на опасный путь, Диввис.

— Неужели?

— Да, это так. Вы несколько переоцениваете разницу между взглядами Валентина и моими. Мы все прекрасно понимаем, что он — человек невоинственный; но, возможно, именно потому он и освободил для меня трон Конфалюма. Я надеюсь, что мы с понтифексом понимаем друг друга, и давайте больше не будем говорить на эту тему. Пойдемте, Диввис: по-моему, сейчас вполне подходящий момент, чтобы вы пригласили меня в свою каюту на бокал-другой вина, а потом вы обязательно отправитесь со мной в Ниссиморн Проспект, где мы выпьем еще, после чего хорошенько обсудим все наши планы относительно ведения войны. Что скажете, лорд Диввис? Что скажете?

 

Глава 4

Опять начался дождь и смыл контуры карты, которую Фараатаа нарисовал на мокром песке берега реки. Но это его не слишком волновало. Он рисовал и перерисовывал одну и ту же карту весь день, и она уже была ему не нужна, поскольку он помнил все до мельчайших подробностей. Здесь Илиривойн, там Авевдройн, а юн там Новый Велализиер. Горы, реки. Положение двух армий вторжения…

Положение двух армий вторжения…

Такого Фараатаа не предусмотрел. Вторжение неизменных в Пиурифэйн — его серьезный просчет. Трусливый слабак лорд Валентин никогда бы не осмелился на такое; нет, Валентин приполз бы к Данипиур, елозя брюхом по грязи, и смиренно умолял бы ее о заключении договора о дружбе. Но Валентин уже больше не корональ — точнее, теперь он занял более высокий пост с меньшими властными полномочиями — голову сломаешь со всеми этими бредовыми перестановками у неизменных. Теперь у них новый король, молодой, лорд Хиссун, который, кажется, совсем другой человек…

— Аарисиим! — окликнул Фараатаа, — Что нового?

— Почти ничего, о Король Сущий. Мы ждем донесений с западного фронта, но они поступят не скоро.

— А что слышно о битве на Стейче?

— Мне доложили, что лесные братья пока отказываются помогать, но, по крайней мере, удалось их заставить помочь нам в установке сетей.

— Хорошо, хорошо. Но будет ли сеть установлена своевременно, чтобы остановить продвижение лорда Хиссуна?

— Скорее всего, о Король Сущий.

— Ты говоришь так, — требовательно спросил Фараатаа, — потому что это правда или потому, что считаешь, что я хочу услышать именно это?

Аарисиим смотрел на него во все глаза и от замешательства даже начал видоизменяться, превратившись на мгновение в зыбкую фигуру из перепутанных, болтающихся на ветру веревок, а затем — в переплетение продолговатых палок, утолщенных с обоих концов; потом он опять стал Аарисиимом и тихим голосом произнес:

— Как вы несправедливы ко мне, о Фараатаа.

— Возможно.

— Я не лгу вам.

— Если это правда, то тогда правда и все остальное.

— Так и договоримся, — невесело сказал Фараатаа. Дождь над головой усилился, забарабанил по верхнему ярусу джунглей, — Ступай и приходи, когда появятся вести с запада.

Аарисиим растворился в темноте между деревьями. Нахмурившийся Фараатаа вновь принялся рисовать карту.

Вот армия на западе. В ней не счесть воинов, многие миллионы неизменных, их возглавляет лорд с заросшим волосами лицом, которого зовут Диввис, сын бывшего короналя лорда Вориакса. Мы убили твоего отца, когда он охотился в лесу. Знал ли ты об этом, Диввис? Охотником, выпустившим роковую стрелу, был пиуривар, хоть и в обличье лорда из Замка. Посмотри-ка, презренные метаморфы могут убить короналя! И тебя, Диввис, мы можем убить. Мы убьем и тебя, если ты так же беспечен, как и твой отец.

Но Диввис, который не имел представления о том, как погиб его отец, поскольку эта тайна сохранялась пиуриварами строжайшим образом, вовсе не был беспечен, угрюмо подумал Фараатаа. Его штаб бдительно охранялся верными рыцарями, и ни один убийца, даже в самой искусной личине, не мог туда проскользнуть. Резкими, раздраженными движениями тщательно заточенного деревянного кинжала Фараатаа чертил глубокие линии, что обозначали продвижение Диввиса все дальше и дальше от берега реки. Вниз от Кинтора, вдоль внутреннего отрога огромных западных гор, прокладывая дороги по глухомани, где с незапамятных времен не было никаких дорог, сметая все на своем пути, наводнив Пиурифэйн бесчисленными войсками, блокировав местность, загадив священные источники, вытоптав священные рощи…

Против этой орды Фараатаа пришлось выпустить армию пил-лигригормов. Он неохотно пошел на такой шаг, поскольку из всех видов его биологического оружия они были чуть ли не самым отвратительным, и он накапливал их для использования на более позднем этапе в Ни-мойе или Кинторе; то были сухопутные рачки размером с кончик пальца, покрытые прочным панцирем, способным выдержать удар молотка. Виртуозы генетики, работавшие на Фараатаа, сделали их бесчисленные быстро двигающиеся ножки острыми, как зубья пилы. Пиллигригормы обладали ненасытным аппетитом — ежедневно им требовалось мяса в пятьдесят раз больше их собственного веса и удовлетворяли его, прогрызая отверстия в теле любого теплокровного живого существа, попадавшегося на пути и пожирая его плоть изнутри.

Фараатаа рассчитывал, что пятьдесят тысяч рачков дней за пять могли бы ввергнуть город, подобный Кинтору, в полный хаос. Но теперь из-за вторжения неизменных он вынужден был выпустить пиллигригормов не в какой-нибудь город, а на родную землю Пиурифэйна, в надежде на то, что они приведут в расстройство громадную армию Диввиса и вынудят противника к отступлению. Но пока, однако, не поступало никаких сообщений об успехе этой тактики.

А на другом краю джунглей, где продвигался со второй армией вдоль западного берега Стейч в южном направлении лорд Хиссун, Фараатаа планировал натянуть на сотни миль непреодолимую преграду, сеть из необычайно клейкой лианы-птицеловки, чтобы заставить войска разбредаться все шире и шире в поисках прохода и, наконец, полностью рассеяться. Единственная трудность в осуществлении этой военной хитрости состояла в том, что с лианой-птицеловкой не мог управиться никто, кроме лесных братьев, бестолковых обезьян, у которых вместе с потом вырабатывался какой-то фермент, что предохранял их от прилипания к лианам. Но у лесных братьев не было особых причин любить пиуриваров, которые охотились на них на протяжении многих столетий из-за вкусного мяса, а потому получение от них помощи представлялось весьма проблематичным.

Фараатаа ощутил, как в нем поднимается и начинает клокотать ярость.

А ведь все начиналось просто замечательно! Болезни, поразившие сельское хозяйство, гибель угодий на обширных пространствах, следствием чего стали голод, паника, массовая миграция — да, все шло по плану. А специально выведенные животные тоже сделали свое дело, уже в меньших масштабах; они еще больше устрашили население и осложнили жизнь горожан…

Но удар оказался слабее, чем ожидал Фараатаа. Он рассчитывал на то, что гигантские кровожадные милуфты посеют ужас в Ни-мойе, и без того уже ввергнутой в хаос, но он никак не предполагал, что в момент появления милуфт в городе окажется лорд Хиссун со своим воинством и что его лучники так легко расправятся со смертоносными пернатыми. А теперь у Фараатаа милуфт не осталось, и потребуется не менее пяти лет, чтобы вывести их в количествах, достаточных для нового налета.

Зато оставались пиллигригормы, миллионы ганнигогов, запертых в клетках и готовых выйти на свободу, а вдобавок — квек-сы, врииги, замбинаксы, маламолы. Сохранились и кое-какие отравы: облако красной пыли, которое, если рассеять его ночью над городом, отравит на несколько недель все запасы воды; пурпурные споры, из которых появляются личинки, поражающие скот, и кое-что похуже. Фараатаа не решался применить некоторые лишь из-за того, что ученые говорили ему, что их непросто будет обезвредить после победы над неизменными. Но если окажется, что война ведется против его народа, что надеяться больше не на что, тогда Фараатаа отбросит все колебания и выпустит на волю все, что только способно причинить ущерб противнику, независимо от последствий.

К нему робко приблизился вернувшийся Аарисиим.

— Есть новости, о Король Сущий.

— С какого фронта?

— С обоих.

Фараатаа пристально посмотрел на него.

— И что, плохие вести?

Аарисиим колебался.

— На западе они уничтожают пиллигригормов. У них есть какой-то огонь, который они разбрасывают с помощью металлических труб, и этот огонь плавит панцири. Противник быстро продвигается через зону, где мы выпустили пиллигригормов.

— А на востоке? — ледяным тоном спросил Фараатаа.

— Они прорвались через лес, и мы не успели вовремя поставить сети. А теперь, по докладам разведчиков, они ищут Илиривойн.

— Чтобы отыскать Данипиур и заключить с ней союз против нас. — Глаза Фараатаа сверкнули. — Все это печально, Аарисиим, но наша песенка далеко не спета! Позови сюда Венууиаба, Сиимии и кого-нибудь еще. Мы сами отправимся в Илиривойн и схватим Данипиур, прежде чем они доберутся до нее. Если понадобится, мы предадим ее смерти, а тогда с кем они будут договариваться? Если им нужен пиуривар, обладающий достаточными полномочиями, останется один Фараатаа, а Фараатаа не пойдет ни на какие сделки с неизменными.

— Схватить Данипиур? — с сомнением в голосе переспросил Аарисиим. — Предать Данипиур смерти?

— Если придется, — сказал Фараатаа. — Я предам смерти весь мир, прежде чем они получат его!

 

Глава 5

Днем они сделали остановку в местечке под названием долина Престимион на востоке Ущелья, которое, насколько знал Валентин, когда-то отличалось высокоразвитым сельским хозяйством. Во время путешествия по исстрадавшемуся Зимроэлю ему постоянно приходилось видеть почти одно и то же — брошенные фермы, обезлюдевшие города, следы страшной борьбы за выживание, — но долина Престимион оказалась одним из наиболее унылых мест.

Здесь чернели обугленные поля и бродили молчаливые, подавленные жители.

— Мы выращивали лусавендру и рис, — рассказывал Валентину один из местных крестьян по имени Нитиккималь, который, кажется, был мэром этого района, — Потом пришла лусавендровая ржавчина, все погибло, и нам пришлось сжечь поля. И пройдет не меньше двух лет, прежде чем здесь можно будет что-нибудь сажать. Но мы остались тут. Ни один из нас не покинул долину Престимион, ваше величество. У нас мало еды, а нам, гэйрогам, нужно очень немного, как вы знаете, но даже нам не хватает пищи, и работы у нас нет, что лишает нас покоя, а когда смотришь на испепеленную землю, такая тоска берет! Но это наша земля, и мы останемся на ней. Будем ли мы опять когда-нибудь возделывать наши поля, ваше величество?

— Я уверен, что будете, — ответил Валентин, не будучи уверенным, однако, не являются ли его слова ложным утешением.

Жил Нитиккималь в начале долины в просторном доме с высокими стропилами из черного дерева даннимора и крышей из зеленого сланца. Но внутри было сыро и гуляли сквозняки, будто крестьянин уже не имел ни малейшего желания заниматься ремонтом, столь необходимым в дождливом климате долины Престимион.

После обеда Валентин немного отдохнул в большой комнате, предоставленной хозяином, прежде чем отправиться в муниципалитет на встречу с местными жителями. Сюда ему и принесли толстую пачку донесений с востока. Он узнал, что Хиссун углубился на территорию метаморфов где-то в окрестностях Стейч и занят поисками новой столицы мятежников, известной под названием Новый Велализиер. Интересно, подумал Валентин, повезет ли Хиссуну больше, чем ему, когда он рыскал по джунглям, пытаясь найти кочевой город Илиривойн. А Диввис собрал вторую армию, еще большей численностью, чтобы войти в земли пиуриваров с другой стороны. Валентина беспокоило появление в джунглях столь воинственного человека, как Диввис. Он не хотел посылать армии для прочесывания Пиурифэйна, он стремился этого избежать, но понимал, что обстоятельства диктуют свои условия. Нынешние времена требовали Хиссунов и Диввисов, а не Валентинов: он исполнит должным образом свою роль, а они — свою, и тогда, если на то будет воля Божества, нанесенные миру раны в один прекрасный день начнут исцеляться.

Он просмотрел остальные донесения. Новости с Замковой горы: регентом стал Стазилейн, который тянет лямку повседневных государственных забот. Валентин жалел его. Красавец-непоседа Стазилейн теперь почти не выходит из-за стола и выводит свое имя на всяких бумажках. Как изменило всех нас время, подумал Валентин. Мы, которые когда-то представляли себе жизнь на Замковой горе сплошной охотой и развлечениями, согнулись под грузом ответственности и поддерживаем своими спинами несчастный, разваливающийся мир. Каким далеким казался теперь Замок, как далеки все радости тех времен, когда все шло своим чередом и миром не надо было управлять, и весна цвела круглый год!

Имелись также сообщения от Тунигорна, продвигавшегося по Зимроэлю вслед за Валентином и занимавшегося рутинными делами по оказанию помощи населению: распределением продовольствия, сохранением уцелевших запасов, погребением покойников и прочими мероприятиями, направленными на борьбу с голодом и болезнями. И это Тунигорн — замечательный стрелок и великолепный игрок! Да, подумал Валентин, теперь он расплачивается, да и все мы тоже, за легкость и благополучие нашего беззаботного детства на Горе.

Он отодвинул донесения в сторону и достал из шкатулки зуб дракона, который сунула ему в руку та женщина по имени Милилейн, когда он входил в Кинтор. С самого первого прикосновения к зубу он понял, что тот не просто диковинная безделушка, амулет для суеверных слепцов. Но лишь по прошествии нескольких дней, пытаясь вникнуть в его значение и угадать, как его можно использовать, — причем всегда тайно, не посвящая в свои занятия даже Карабеллу, — Валентин начал понимать, что за вещь подарила ему Милилейн.

Он притронулся к блестящей поверхности зуба, столь хрупкого на вид и почти прозрачного. Однако он не уступал прочностью самому твердому из камней, а его тонкие края были остры, словно заточенное стальное лезвие. На ощупь он был прохладным, но Валентину казалось, что сердцевина его состоит из пламени.

В его мозгу вновь зазвучала музыка колоколов.

Сначала торжественный, почти похоронный перезвон; затем — быстрая смена звуков, каскад ускоряющихся ритмов, которые скоро превратились в почти неразборчивую мешанину из различных мелодий, когда очередная начинала звучать еще до окончания предыдущей; а потом — все мелодии слились воедино, образовав сложную, ошеломительную симфонию. Да, теперь он знал, что это за музыка, понимал, что она — песня водяного короля Маазмурна, которого жители суши знали как дракона лорда Кинникена, который был самым могучим из всех громадных морских драконов.

Валентину потребовалось немало времени, чтобы понять, что он слышал музыку Маазмурна задолго до того, как талисман попал к нему в руки. Много путешествий тому назад, плывя в первый раз от Алханроэля в сторону Острова Сна, он спал в каюте «Леди Тиин» и видел сон, в котором паломники в белых одеждах, среди которых был и он сам, устремились к морю, где вырисовывались очертания огромного дракона, известного как дракон лорда Кинникена. Зверь лежал с разверстой пастью, куда попадали все приближавшиеся к нему паломники. И когда этот дракон двинулся к берегу и даже выбрался на сушу, от него стал исходить колокольный звон — звук настолько тяжелый и ужасный, что, казалось, он рвет воздух.

От этого зуба исходил тот же самый звон. И Валентин мог бы с его помощью, если бы ему удалось сосредоточиться и отправить разум в странствие по свету, войти в контакт со сверхъестественным сознанием гигантского водяного короля Маазмурна, которого непосвященные называли драконом лорда Кинникена. Таков был дар Милилейн. Откуда она могла знать, как его может использовать он, и только он? А может быть, она вовсе того не знала? Возможно, она подарила ему зуб лишь потому, что он представлял в ее глазах святыню, и она даже не подозревала, что ее дар можно использовать таким образом, для сосредоточения силы воли…

— Маазмурн. Маазмурн.

Он пробовал. Он искал. Он звал. С каждым днем он все ближе подходил к полноценному общению с водяным королем, к настоящему разговору с ним, к соединению разумов. Он почти добился того. Может быть, сегодня, завтра или послезавтра…

— Ответь мне, Маазмурн. Тебя зовет понтифекс Валентин.

Он больше не испытывал страха перед невероятным разумом дракона. За время тайных странствий души он начал понимать, насколько ошибочным было представление сухопутных обитателей Маджипура об исполинах морских глубин. Да, водяные короли внушают страх; но бояться их не надо.

— Маазмурн. Маазмурн.

Еще немного, подумал он.

— Валентин!

Из-за двери раздался голос Карабеллы. Валентин резко вышел из транса, подскочив и чуть не свалившись на пол. Затем взял себя в руки, положил зуб обратно в шкатулку, успокоился и вышел из комнаты.

— Нам пора в муниципалитет, — сказала она.

— Да-да, конечно.

Отзвуки тех таинственных колоколов все еще отдавались в его душе.

Но теперь ему предстоит исполнять другие обязанности. Зуб Маазмурна может немного подождать.

Час спустя Валентин расположился на помосте в зале муниципалитета, а крестьяне медленно рассаживались перед ним. Они отвешивали ему поклоны и подносили для благословения свои орудия труда — косы, мотыги и прочее, — будто понтифекс одним возложением рук мог восстановить прежнее процветание пораженной болезнями долины. Сначала он подумал, что это, по всей видимости, какое-то древнее поверье, распространенное среди сельских жителей здешних мест, в большинстве своем гэйрогов; но потом решил, что нет, вряд ли, поскольку до того ни один понтифекс не посещал долину Престимион, да и любой другой район Зимроэля, и у них не было никаких оснований ожидать его появления здесь. Скорее всего, эту традицию придумали тут же, на месте, когда узнали, что предстоит встреча с ним.

Но, впрочем, какая разница? Они подносили ему свои орудия, он прикасался то к ручке, то к лезвию, то к древку, улыбался самой задушевной улыбкой, находил для каждого сердечные слова, ободрял, и они отходили от него довольные и сияющие.

Уже в конце вечера в зале началось какое-то оживление, и Валентин, подняв голову, увидел приближающуюся к нему странную процессию. По проходу в сопровождении двух женщин своей расы медленно брела гэйрогша весьма преклонного возраста, если судить по почти бесцветным чешуйкам и поникшим змейкам ее волос. Она казалась слепой и совершенно немощной, однако держалась удивительно прямо и с усилием, будто пробиваясь сквозь каменную стену, продвигалась вперед.

— Это Аксимаан Трейш! — шепотом произнес Нитиккималь. — Вы слышали о ней, ваше величество?

— К сожалению, нет.

— Мудрейшая женщина, кладезь знаний, самая известная из лусавендровых плантаторов. Говорят, она чуть ли не при смерти, но добилась того, чтобы увидеть вас сегодня.

— Лорд Валентин! — окликнула она его чистым, звенящим голосом.

— Уже не лорд, — отозвался он, — а понтифекс Валентин. Вы оказали мне большую честь вашим визитом, Аксимаан Трейш. Ваша слава опережает вас.

— Валентин… понтифекс…

— Подойдите, дайте мне вашу руку, — сказал Валентин. Он взял обеими руками ее иссохшиеся, древние лапы и крепко их сжал. Он смотрел ей прямо в глаза, хотя по прозрачности ее зрачков ему было ясно, что она ничего не видит.

— Нам говорили, что вы самозванец, — заявила она. — Здесь появлялся маленький краснолицый человек и говорил, что вы ненастоящий корональ. Но я не стала его слушать и ушла отсюда. Я не знала, настоящий вы или нет, но решила, что не ему рассуждать о таких вещах, не этому краснолицему.

— Да, это был Семпетурн, я встречался с ним, — сказал Валентин. — Теперь он поверил в того, кто был истинным короналем, а теперь стал истинным понтифексом.

— А вы восстановите целостность мира, истинный понтифекс? — спросила Аксимаан Трейш голосом удивительно звонким и чистым.

— Мы все будем восстанавливать наш мир, Аксимаан Трейш.

— Нет, не все. Мне уже не придется, понтифекс Валентин. Я умру с недели на неделю. Скоро, во всяком случае. Но я хочу добиться от вас обещания, что мир станет таким же, как и раньше — для моих детей, для моих внуков. Если вы дадите мне такое обещание, тогда я встану на колени перед вами, но если вы дадите ложную клятву, то пусть Божество покарает вас так же, как и всех нас, понтифекс Валентин!

— Я обещаю вам, Аксимаан Трейш, что мир будет полностью восстановлен, станет еще краше, и уверяю вас: это не ложная клятва. Но я не могу позволить, чтобы вы становились передо мной на колени.

— Я сказала, что встану, значит, встану! — И, с удивительной легкостью отмахнувшись от обеих женщин, как от мошек, она с глубоким почтением опустилась на колени, хотя ее тело казалось негнущимся, как кусок кожи, пролежавший лет сто на солнце. Валентин склонился, чтобы поднять ее, но одна из женщин — ее дочь, скорее всего, дочь — перехватила его руку и удержала, а потом в страхе посмотрела на свою ладонь, будто не веря, что посмела прикоснуться к понтифексу. Аксимаан Трейш поднялась медленно, но без посторонней помощи и сказала: — Вы знаете, сколько мне лет? Я родилась при понтифексе Оссиере. Думаю, что старше меня на свете никого нет. А умру я при понтифексе Валентине: и вы восстановите мир.

Наверное, она хотела произнести пророчество, подумал Валентин. Но ее слова больше напоминали приказ.

Он сказал:

— Я исполню все, Аксимаан Трейш, а вы доживете до того дня, когда сможете увидеть обновленный мир собственными глазами.

— Нет-нет. Второе зрение приходит, когда пропадает первое. Жизнь моя почти закончена, но ваш путь я вижу отчетливо. Вы спасете нас, сделав то, что сами считаете невозможным.

А завершите свои деяния тем, что вам меньше всего хотелось бы сделать. И хотя вы творите невозможное, а после чего совершите нежелаемое, вы будете знать, что поступили правильно, и возрадуетесь тому, понтифекс Валентин. А теперь, понтифекс, дай нам исцеление. — Ее раздвоенный язык мелькал с невероятной быстротой. — Исцели нас, понтифекс Валентин! Исцели нас!

Она развернулась и медленно двинулась обратно, отказавшись от помощи сопровождавших ее женщин.

Прошло не меньше часа, прежде чем Валентин смог высвободиться из обступивших его плотной толпой жителей долины Престимион: они окружили его в какой-то исступленной надежде, будто некая аура, исходившая от понтифекса, сама по себе могла преобразить их жизнь и чудесным образом вернуть во времена, предшествовавшие гибели лусавендры. Но Карабелла в конце концов сослалась на усталость и увела его оттуда. По дороге к дому Нитиккималя у него перед глазами стояла Аксимаан Трейш, а в ушах все еще звучало сухое шипенье ее голоса. Вы спасете нас, сделав то, что сами считаете невозможным. А завершите свое деяние тем, что вам меньше всего хотелось бы сделать. А теперь, понтифекс, дай нам исцеление. Да, именно так. Исцели нас, понтифекс Валентин! Исцели нас.

Но внутри него продолжала звучать и музыка водяного короля Маазмурна. В прошлый раз он был так близок к окончательному прорыву, к настоящему контакту с немыслимо громадным обитателем морских глубин. Сейчас же… сегодня же ночью…

Перед отходом ко сну Карабелла ненадолго задержалась, чтобы поговорить с ним. Эта древняя гэйрогша и на нее произвела неизгладимое впечатление, и она почти все время возвращалась к тому, с какой силой прозвучали слова Аксимаан Трейш, как завораживающе неотступно смотрели ее незрячие глаза, так таинственно выглядело ее пророчество. Наконец она легонько поцеловала Валентина и зарылась в темноту огромной кровати.

Валентин подождал еще несколько минут, показавшихся ему бесконечными, затем извлек зуб морского дракона.

— Маазмурн?

Он сжимал зуб так крепко, что края того врезались ему в ладонь. Он тут же направил всю силу своего разума на то, чтобы навести мост через пропасть в несколько тысяч миль, отделяющую долину Престимион от морских глубин — но каких? Возле полюса — где скрывался морской король.

— Маазмурн?

— Я слышу тебя, брат на суше, брат Валентин, брат-король.

Наконец-то!

— Ты знаешь, кто я?

— Я знаю тебя. Я знал твоего отца. Я знал многих до тебя.

— Ты говорил с ними?

— Нет. С тобой первым. Но я знал их. Они меня не знали, но я их знал. Я прожил много оборотов океана, брат Валентин. И я наблюдал за всем, что происходило на суше.

— Ты знаешь, что происходит сейчас?

— Знаю.

— Нас уничтожают. И ты участвуешь в этом уничтожении.

— Нет.

— Ты руководишь мятежниками-пиуриварами в их войне против нас. Нам это известно. Они почитают вас как богов, а вы их учите, как извести нас.

— Нет, брат Валентин.

— Я знаю, они поклоняются вам.

— Да, они молятся нам, поскольку мы боги. Но мы не поддерживаем их. Мы даем им лишь то, что дали бы любому, кто обратился бы к нам за помощью, но не ставим целью добиться вашего изгнания из этого мира.

— Вы наверняка ненавидите нас!

— Нет, брат Валентин.

— Мы охотимся на вас. Мы убиваем вас. Мы поедаем вашу плоть, пьем вашу кровь и делаем безделушки из ваших костей.

— Да, это правда. Но почему мы должны ненавидеть вас, брат Валентин? Почему?

Валентин ответил не сразу. Он лежал рядом со спящей Карабеллой, похолодевший, дрожащий, с благоговейным трепетом осмысливая все услышанное: спокойное признание в том, что драконы — боги (хоть и непонятно, что сие означает); отрицание соучастия в мятеже, а теперь еще и поразительное утверждение об отсутствии ненависти к народам Маджипура за все, что они сделали. Слишком много для одного раза, сокрушительная лавина нового знания обрушилась туда, где перед этим был лишь звук колоколов да ощущение чьего-то дальнего, неясного присутствия.

— Значит, вы неспособны на гнев, Маазмурн?

— Мы понимаем, что такое гнев.

— Но не чувствуете его?

— Речь идет не о гневе, брат Валентин. То, что делают с нами ваши охотники, вполне естественно. Это — часть жизни; это — одна из сторон сущего. Как я, как ты. Мы восхваляем сущее во всех его проявлениях. Вы убиваете нас, когда мы проходим мимо берега того, что вы называете Зимроэлем, и вы этим пользуетесь; иногда мы убиваем вас на ваших кораблях, если нам кажется, что именно так нужно сделать в тот или иной миг, и, таким образом, и мы извлекаем из вас пользу; и все это — Сущее. Когда-то пиуривары убили нескольких из нас в своем каменном городе, который лежит сейчас мертвым. Чтобы искупить свое, на их взгляд чудовищное, преступление, они разрушили свой город. Но они не поняли. Никто из вас, детей суши, не понимает. Все это — лишь проявления Сущего.

— А наше сопротивление тому, что пиуривары делают с нами? Мы не должны сопротивляться? Нужно ли нам покориться судьбе, поскольку и она — Сущее?

— Ваше сопротивление — тоже Сущее.

— Тогда твоя философия мне совершенно непонятна, Маазмурн.

— И необязательно, брат Валентин. Но и она, и твое непонимание — Сущее.

Валентин замолчал снова. Пауза продолжалась дольше, чем предыдущая, но Валентин постоянно поддерживал контакт.

Потом сказал:

— Я хочу, чтобы закончилось время разрушения. Я собираюсь сохранить на Маджипуре то, что мы воспринимаем, как Сущее.

— Конечно.

— Мне нужна твоя помощь.

 

Глава 6

— Мы поймали метаморфа, мой лорд, — сказал Альсимир. — Он утверждает, что у него есть для вас и только для вас срочное сообщение.

Хиссун сдвинул брови:

— Лазутчик, как ты думаешь?

— Скорее всего, мой лорд.

— Или даже убийца.

— Конечно, такую возможность тоже нельзя исключать, но я полагаю, что здесь он оказался не для того. Я знаю, мой лорд, что он — метаморф, и любые наши предположения могут оказаться сомнительными, но тем не менее я присутствовал при его допросе, и он кажется искренним. Кажется.

— Искренность метаморфа! — рассмеялся Хиссун. — А помнишь, как они заслали шпиона в свиту к лорду Валентину?

— Да, мне рассказывали. Что же тогда с ним делать?

— Думаю, привести ко мне.

— А если он собирается выкинуть какой-нибудь грязный трюк?

— Тогда нам придется шевелиться быстрее, чем он, Альсимир. Но все же приведи его.

Хиссун понимал, что рискует, но никак нельзя отказываться от встречи с тем, кто объявил себя посланцем противника, или просто отправить его на смерть по одному лишь подозрению в злокозненности. Положа руку на сердце, он мог признаться, что ему будет даже интересно взглянуть наконец на метаморфа после стольких недель блужданий по раскисшим джунглям. За все это время они не встретили ни одного метаморфа, ни единого.

Армия расположилась лагерем на опушке рощи гигантских двикковых деревьев вдоль восточной границы Пиурифэйна неподалеку от реки Стейч. Двикки представляли собой воистину внушительное зрелище: поразительных размеров деревья со стволами окружностью с большой дом; с ярко-красной блестящей корой, изрытой невероятно глубокими трещинами; с листьями, настолько широкими, что под каждым из них могло укрыться от проливного дождя не менее двадцати человек; с колоссальными грубокожими плодами размерами не меньше экипажа, внутри которых содержалась ядовитая мякоть.

Но чудеса растительного мира вряд ли могли восполнить однообразие форсированного марша по залитым дождями джунглям метаморфов. Дождь лил непрерывно; плесень и гниль проникали повсюду, даже, как иногда казалось Хиссуну, и в некоторые мозги; и хотя армия растянулась по фронту на сотню миль с лишним, а второй город метаморфов Авендройн предположительно должен был находиться где-то посередине линии фронта, пока не удавалось увидеть ни города, ни следов поселений, ни признаков путей эвакуации, и вообще ни единого метаморфа. Складывалось впечатление, что они — какие-то мифологические существа, а джунгли необитаемы.

Диввис, насколько знал Хиссун, сталкивается с такими же трудностями на другой стороне Пиурифэйна. Метаморфы немногочисленны, а их города, по-видимому, чуть ли не складные. Вероятно, они перемещаются с места на место, как легкокрылые ночные насекомые. А может быть, они приняли вид деревьев и кустов, стоят себе спокойненько и давятся со смеха, наблюдая за тем, как мимо них топает армия короналя. И даже огромные двикки, вполне возможно, могут быть разведчиками метаморфов, подумал Хиссун. Надо поговорить с этим шпионом, посланником, убийцей или кто он там: возможно удастся от него что-нибудь узнать, а нет — так хоть какое-то развлечение.

Вскоре вернулся Альсимир с надежно охраняемым пленником.

Он был похож на всех пиуриваров, виденных Хиссуном раньше: странная, вызывающая смутное беспокойство фигура, чрезвычайно высокая, худая до истощения, почти обнаженная, если не считать кожаной набедренной повязки. Кожа и тонкие упругие пряди волос имели необычный бледиовато-зеленый оттенок, а лицо было едва ли не лишено всяких черт: губы-щели, нос-шишка, а глаза настолько узкие, что их почти не видно за веками. Вид у пленника был беспокойный и совсем не грозный. Но тем не менее Хиссуну хотелось, чтобы рядом с ним оказался кто-нибудь, способный читать в душах, например, Делиамбер, Тизана или даже сам Валентин, для кого чужие тайны не были секретом. Этот метаморф, возможно, задумал что-нибудь нехорошее.

— Кто вы? — спросил Хиссун.

— Меня зовут Аарисиим. Я служу Королю Сущему, которого вы знаете под именем Фараатаа.

— Вас послал ко мне он?

— Нет, лорд Хиссун. Он не знает, что я здесь. — Метаморф вдруг задрожал, как-то судорожно заколыхался, и на мгновение показалось, что его тело видоизменяется и плывет. Телохранители короналя тут же встали стеной между метаморфом и Хиссуном, опасаясь, что эти движения — прелюдия к нападению, но

Аарисиим тут же овладел собой и принял прежний вид. Он тихо сказал: — Я пришел сюда, чтобы предать Фараатаа.

— Вы собираетесь показать нам, где он укрывается? — изумился Хиссун.

— Да.

Слишком хорошо, чтобы быть правдой, подумал Хиссун, глядя по очереди на Альсимира, Стимиона и других ближайших советников. Они явно испытывали те же чувства: скептицизм, настороженность, враждебность.

— Почему вы хотите это сделать?

— Он совершил нечто противозаконное.

— Война в самом разгаре, а вы пришли к нам только теперь…

— Я хотел сказать, мой лорд, противозаконное по нашим обычаям, а не по вашим.

— Ах, вот как. И что же произошло?

— Он отправился в Илиривойн, захватил Данипиур и собирается ее убить. Незаконно захватывать Данипиур. Незаконно лишать ее жизни. Он не слушает ничьих советов. Он захватил ее. К моему стыду. Я находился среди тех, кто был с ним. Я думал, что он хочет держать ее в плену, чтобы она не могла пойти на сделку с вами, неизменными, против нас. Он говорил, что не будет убивать ее, пока не решит, что война полностью проиграна.

— А сейчас он так думает? — спросил Хиссун.

— Нет, лорд Хиссун. Он считает, что война еще далеко не проиграна: он готов выпустить на вас новых тварей и новые болезни и считает, что находится на пороге победы.

— Зачем тогда убивать Данипиур?

— Для закрепления своей победы.

— Безумие!

— Я тоже так думаю, мой лорд. — Сейчас глаза Аарисиима были широко раскрыты и горели странным огнем. — Он рассматривает ее в качестве опасного соперника из-за того, что она склоняется к миру, а не к войне. Если ее убрать, для его власти не останется никакой опасности. Но это еще не все. Он собирается заклать ее на алтаре — принести ее кровь в жертву водяным королям за их продолжительную помощь. Он соорудил храм по образцу того, что находился в Старом Велализиере, и сам возложит Данипиур на жертвенный камень, и своими собственными руками отнимет у нее жизнь.

— А когда это должно произойти?

— Сегодня ночью, мой лорд. В Час Хайгуса.

— Сегодня ночью?

— Да, мой лорд. Я добирался со всей возможной быстротой, но ваша армия такая огромная, я боялся, что меня убьют, прежде чем я доберусь до вашей личной охраны. Мне надо бы прийти к вам вчера или позавчера, но не было возможности, я не мог…

— Сколько дней отсюда до Нового Велализиера?

— Наверное, четыре. Может быть, и три, если спешить.

— Тогда Данипиур погибла! — гневно воскликнул Хиссун.

— Но если он не убьет ее…

— Вы сказали, что жертвоприношение состоится сегодня ночью.

— Да, сегодня луны и звезды благоприятствуют ему, но вдруг он потеряет решимость, передумает в последний миг…

— Часто ли Фараатаа теряет решимость? — поинтересовался Хиссун.

— Никогда, мой лорд.

— Тогда мы никак не сможем вовремя добраться до места.

— Не сможем, мой лорд, — мрачно подтвердил Аарисиим.

Хиссун хмуро посмотрел в сторону двикковой рощи. Что будет, если Данипиур погибнет? Тогда не останется никакой надежды на соглашение с метаморфами: он понимал, что лишь она одна могла смягчить ожесточение мятежников и заставить их пойти на компромисс. Без нее начнется война на истребление.

Он спросил у Альсимира:

— Где сейчас понтифекс?

— Он к западу от Кинтора. Возможно, добрался до Дюлорна, и, скорее всего, сейчас где-то в районе Ущелья.

— А можем мы послать ему туда сообщение?

— У нас очень ненадежная связь с теми местами, мой лорд.

— Я знаю. Я хочу, чтобы ты хоть как-нибудь, любым способом, передал ему эту новость в течение двух часов. Испробуй все, что можно. Воспользуйся колдунами, пошли сообщение Хозяйке Острова Сна, чтобы она попыталась достать его через сновидения. Делай все, что только можно представить, понимаешь, Альсимир? Он должен узнать, что сегодня ночью Фараатаа собирается убить Данипиур. Передай ему это как хочешь и скажи, что только он может ее спасти. Любой ценой.

 

Глава 7

Для этой цели, подумал Валентин, ему понадобятся и обруч Хозяйки Острова Сна, и зуб Маазмурна. Не должно быть никаких помех, никаких искажений послания: он использует все имеющиеся в его распоряжении возможности.

— Встаньте ко мне поближе, — приказал он Карабелле, Делиамберу, Тизане и Слиту, — Окружите меня. Когда я дотянусь до вас, возьмите меня за руку. Не говорите ничего: только держите.

День был ясным и прозрачным. В свежем бодрящем воздухе пахло алабандиновым нектаром. Но далеко на востоке, в Пи-урифэйне, уже опускались сумерки.

Он надел обруч, стиснул в руке зуб водяного короля, глубоко вдохнул свежий, ароматный воздух, от которого у него закружилась голова.

— Маазмурн?

Валентин исторг зов с такой силой, что окружавшие его, должно быть, почувствовали отдачу: Слит содрогнулся, Карабелла прижала ладони к ушам, а у Делиамбера вдруг начали возбужденно извиваться щупальца.

— Маазмурн? Маазмурн?

Колокольный звон. Медленное, тяжелое шевеление гигантского тела, качающегося в холодных северных водах. Легкое шевеление огромных черных крыльев.

— Я слышу, брат Валентин.

— Помоги мне, Маазмурн.

— Помочь? Чем я могу помочь?

— Позволь мне пролететь по миру с твоим духом.

— Тогда иди ко мне, брат-король, брат Валентин.

Это оказалось до изумления просто. Он почувствовал, что становится легким, взмыл вверх. Он плыл, парил, летел. Под ним половинкой огромного шара лежала планета, что погружалась на востоке в ночную темноту. Водяной король нес его безмятежно, безо всяких усилий, как великан мог бы нести на ладони маленького котенка, все дальше и дальше над открывающимся под ним миром. Он ощущал себя единым целым с планетой, он чувствовал себя воплощением всех двадцати миллиардов ее жителей — людей, скандаров, хьортов, метаморфов и всех остальных, они перемещались внутри него, подобно кровяным тельцам. Он был одновременно повсюду; являлся всей печалью и всей радостью мира, всей тоской и всей нуждой. Он был всем. Он был бурлящей вселенной конфликтов и противоречий. Он ощущал горячее дыхание пустыни, теплый дождик тропиков и холод горных вершин. Он смеялся, плакал, умирал, любил, ел, пил, танцевал, сражался, бешено скакал по неизведанным местам, трудился в поле, прорубал тропу в буйных зарослях джунглей. В океанах его души показывались на поверхности громадные морские драконы и, издав чудовищный протяжный рев, вновь скрывались в бездонных глубинах. Он посмотрел вниз и увидел раны земли, те места, где земля восстала и столкнулась сама с собой, увидел, как все можно исцелить, воссоединить и вернуть к мирной, спокойной жизни. Все охватывалось Сущим. Все было частью всеобъемлющей, единой гармонии.

Но он ощущал во всей великой гармонии один-единствен-ный диссонанс.

Тот врывался резким, пронзительным, визгливым, скрипучим звуком, разрезал ткань мира, подобно ножу, оставляя за собой кровавый след, раздирал целостность на части.

Валентин знал, что даже этот диссонанс — одна из граней Сущего. И все же эта сторона Сущего — мутящая воду, поднимающая пену, ревущая в своем безумии на обширных пространствах мира — была частью Сущего, не способной принять Сущее. Она кричала во всю мочь «Нет!» всем остальным. Она восставала против тех, кто будет восстанавливать гармонию, латать разорванную ткань, кто восстановит единство целостности.

— Фараатаа?

— Кто ты?

— Понтифекс Валентин.

— Дурак Валентин. Младенец Валентин.

— Нет, Фараатаа. понтифекс Валентин.

— Твой титул для меня пустой знак. Я — Король Сущий!

Валентин рассмеялся, и смех его рассыпался по миру дождем капель золотистого меда. Он воспарил на крыльях великого короля драконов, поднявшись чуть ли не до края неба, откуда мог разглядеть сквозь темноту вершину Замковой горы, пронзающей небеса на другой стороне мира, и Великий океан за ней. Он посмотрел вниз, на джунгли Пиурифэйна и вновь рассмеялся, наблюдая за разъяренным Фараатаа, что извивался и барахтался под ливнем этого смеха.

— Фараатаа?

— Чего ты хочешь?

— Нельзя ее убивать, Фараатаа.

— Кто ты такой, чтобы указывать мне?

— Я — Маджипур.

— Ты — глупец Валентин. А я — Король Сущий.

— Нет, Фараатаа.

— Нет?

— Я вижу, как старая сказка не дает тебе покоя. Грядущий Принц, Король Сущий: как ты мог возложить на себя эти титулы? Ты — не Принц и никогда не будешь Королем.

— Ты надоел мне со своими бреднями. Оставь меня, или я сам тебя выброшу.

Валентин ощутил усилие, толчок. Он отразил его.

— Грядущий Принц — существо, совершенно лишенное ненависти. Разве ты можешь это отрицать, Фараатаа? О том говорится в легенде твоего же народа. Ему не присуща мстительность. Он не лелеет жажду разрушения. А в тебе, Фараатаа, нет ничего, кроме ненависти, мстительности, жажды разрушения. Если их отнять у тебя, то останется одна внешняя оболочка, шелуха.

— Дурак.

— Твои притязания необоснованны.

— Дурак.

— Позволь мне забрать твою злобу и ненависть, Фараатаа, если ты хочешь быть королем, которым себя объявляешь.

— Ты несешь совершенную чушь.

— Соглашайся, Фараатаа. Освободи Данипиур. Дай мне свою душу для исцеления.

— Данипиур умрет через час.

— Нет, Фараатаа.

— Смотри!

Разошлись переплетенные верхушки деревьев в джунглях, и Валентин увидел при свете факелов Новый Велализиер. Сложенные из бревен храмы, знамена, алтарь, уже пылающий погребальный костер. К валуну прикована молчаливая женщина-метаморф величественного вида. Вокруг нее пустые, враждебные лица. Ночь, деревья, звуки, запахи. Музыка. Пение.

— Отпусти ее, Фараатаа. А потом приходите ко мне, ты и она, и мы вместе совершим то, что должно быть сделано.

— Никогда. Я вручу ее богу своими собственными руками. И эта жертва станет искуплением за Осквернение, когда мы убили наших богов и в наказание получили вас.

— Ты ошибаешься даже тут, Фараатаа.

— Что?

— В тот день в Велализиере боги отдали себя по собственной воле. Это была их жертва, которой вы не поняли. Вы придумали миф об Осквернении, ошибочный миф. Это ошибка, Фараатаа, полнейшее заблуждение. Водяной король Низнорн и водяной король Домситор добровольно пожертвовали собой в тот далекий день, как сейчас водяные короли отдают себя нашим охотникам во время плавания вокруг Зимроэля. А ты этого не понимаешь. Ты совсем ничего не понимаешь.

— Глупость. Безумие.

— Освободи ее, Фараатаа. Пожертвуй своей ненавистью, как водяные короли пожертвовали собой.

— Я убью ее сейчас же, своими руками.

— Ты не должен этого делать, Фараатаа. Отпусти ее.

— НЕТ.

Ужасная сила этого «нет» оказалась неожиданной: оно поднялось как гигантская океанская волна и нахлынуло на Валентина, ударив его с ошеломляющей мощью, поглощая, погружая на мгновение в хаос. И пока Валентин изо всех сил старался устоять, Фараатаа нанес ему второй такой же удар, и третий, и четвертый, и они били по нему все с той же сокрушительной силой. Но потом Валентин ощутил мощь водяного короля, на которой покоилась его собственная сила, перевел дыхание, восстановил равновесие и вновь ощутил свое могущество.

Он дотянулся до вождя мятежников.

Он вспомнил, как пережил подобное много лет назад в последний час войны за реставрацию, когда один вошел в зал судебных совещаний и застал там кипящего от ярости узурпатора Доминина Барджазида. И Валентин послал ему любовь, дружбу, сожаление по поводу произошедшего между ними. Он послал ему надежду на мирное улаживание всех разногласий, на прощение всех прегрешений, на безопасный выход из Замка. Барджазид ответил неповиновением, ненавистью, гневом, презрением, воинственностью, объявлением вечной войны. Валентин ничего не забыл. И теперь все повторяется снова: вновь перед ним отчаянный, исполненный ненависти враг, вновь яростное сопротивление, решительный отказ свернуть с пути, ведущего к смерти и разрушению; отвращение и омерзение, насмешка и презрение.

От Фараатаа он не ожидал большего, чем от Доминина Барджазида. Но он оставался Валентином и по-прежнему верил в возможность торжества любви.

— Фараатаа?

— Ты — младенец Валентин.

— Предайся мне мирно. Оставь свою ненависть, если хочешь быть тем, кем ты объявил себя.

— Оставь меня, Валентин.

— Я иду к тебе.

— Нет-нет-нет-нет.

На этот раз Валентин приготовился к вспышке отрицания, лавиной накатившейся на него. Он перехватил силу ненависти Фараатаа и убрал ее в сторону, предложив взамен любовь и доверие, и получил в ответ еще больше ненависти — непоколебимой, неизменной, упрямой.

— Ты не оставляешь мне выбора, Фараатаа.

Пожав плечами, Фараатаа двинулся к алтарю, к которому была привязана Данипиур. Он замахнулся кинжалом из полированного дерева.

— Делиамбер, — окликнул Валентин. — Карабелла. Тизана. Слит.

Они схватили его за руки, локти, плечи. Он почувствовал, как в него вливаются их силы. Но этого было недостаточно. Он воззвал к Хозяйке Острова, к новой Хозяйке Острова Сна, матери Хиссуна, взял ее силу; позаимствовал силы и у своей матери, бывшей Хозяйки Острова Сна. Все равно мало. Он мгновенно перенесся в другое место.

— Тунигорн! Стазилейн! Помогите мне! — Они присоединились к нему. Он отыскал Залзана Кавола. Нашел Эйзенхарта. Добрался до Эрманара. Пришел к Лизамон. Мало. Недостаточно. Еще: «Хиссун! Приди и ты, Хиссун. Дай мне твою силу. Дай мне твою отвагу».

— Я здесь, ваше величество.

Да-да. Теперь можно. Он вновь вспомнил слова старухи Аксимаан Трейш: «Вы спасете нас, сделав то, что считаете невозможным». Да. Теперь это возможно.

— Фараатаа!

От Валентина в сторону Пиурифэйна помчался сгусток мощи, подобный трубному гласу. В одно мгновение он преодолел все расстояния и достиг цели, которой не был сам Фараатаа, но, скорее, ненависть в душе Фараатаа, слепая, яростная, несгибаемая страсть к мести, разрушению, уничтожению. Валентин обнаружил ее и вырвал из души Фараатаа единым неодолимым порывом. Валентин вобрал в себя всю кипящую ярость метаморфа, лишил ее силы и отбросил. И Фараатаа стал пустым.

Еще мгновение его рука оставалась высоко поднятой над головой, мышцы сохраняли напряжение, кинжал был по-прежнему нацелен в сердце Данипиур. Но потом из Фараатаа исторгся безмолвный вопль, крик без звука, пустота, вакуум. Он стоял, застывший, неподвижный, но был уже пуст: ракушка, шелуха. Кинжал выпал из его безжизненных пальцев.

— Иди, — сказал Валентин — Во имя Божества, иди. Ступай!

Фараатаа упал и больше не двигался.

Наступила тишина. На мир опустилось пугающее спокойствие. Вы спасете нас, сказала Аксимаан Трейш, сделав то, что считаете невозможным. И он не колебался.

Издалека до него донесся голос водяного короля Маазмурна:

— Ты закончил свое путешествие, брат Валентин?

— Да, я закончил путешествие.

Валентин открыл глаза, отложил зуб и снял со лба обруч. Он огляделся и увидел странные бледные лица, испуганные глаза: Слит, Карабелла, Делиамбер, Тизана.

— Валентин…

Он посмотрел на Карабеллу.

— Что, любимая?

— С тобой все в порядке?

— Да, — ответил он. — Со мной все в порядке. — Он очень устал, он чувствовал себя очень странно. Но… да, с ним все в порядке. Он сделал то, что нужно было сделать. Выбора не было. И теперь это свершилось.

Он обратился к Слиту:

— Здесь наши дела завершены. Попрощайся от моего имени с Нитиккималем и другими местными жителями и скажи им, что все будет хорошо, что я им это торжественно обещаю. А затем отправимся в путь.

— Вперед, в Дюлорн? — спросил Слит.

Понтифекс улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Нет. На восток. Сначала в Пиурифэйн, чтобы встретиться с Данипиур и лордом Хиссуном и вдохнуть жизнь в новый мировой порядок. Теперь, когда мир лишился ненависти, такое возможно. А потом можно будет двигаться домой, Слит. Домой!

 

Глава 8

Церемонию коронации проводили на воздухе, на обширном газоне двора Вильдивар, откуда открывался чудесный вид на Девяносто Девять Ступеней и самые верхние пределы Замка. Вообше-то было не принято проводить коронацию где-нибудь, кроме тронного зала Конфалюма, но условностям не уделяли надлежащего внимания уже давно, а понтифекс Валентин настаивал на том, чтобы церемонию устроили на открытом воздухе. Кто же осмелился бы не согласиться с желанием понтифекса?

Итак, по воле понтифекса все собрались под чудесным весенним небом Замковой горы. Двор был роскошно украшен цветущими растениями — садовники принесли халатинговые деревья, пересадив их каким-то известным им способом, в огромные кадки, и ухитрившись не повредить бутоны, и теперь по обеим сторонам двора словно сверкали малиновые с золотом цветы. Были здесь танигалы и алабандины, караманги и сефитонгали, элдироны, пиннины и десятки других растений. Валентин приказал, чтобы цветов было море. Сказано — сделано: цветы со всех сторон.

Согласно обычаю Владыки царства на церемонии коронации, если присутствовали все четверо, располагались в строго заведенном порядке, образуя подобие ромба: середину ромба занимал новый корональ, понтифекс находился лицом к нему, с одной стороны стояла Хозяйка Острова, а с другой — Король Снов. Но эта коронация отличалась от всех предыдущих, имевших место на Маджипуре: на сей раз Владык было пять, и пришлось изобретать новое расположение.

Выглядело это так: понтифекс и корональ стояли рядом; по правую руку от короналя — лорд Хиссун, чуть поодаль — его мать Эльсинома, Хозяйка Острова; слева от понтифекса Валентина, на таком же расстоянии, — Минакс Барджазид, Король Снов; а перед ними, лицом к остальным — Данипиур из Пиурифэйна, пятая, последняя из властителей Маджипура.

Вокруг размещались ближайшие помощники и советники: с одной стороны от понтифекса — главный спикер Слит, с другой — леди Карабелла; рядом с короналем — Альсимир и Стимион; возле Хозяйки Острова — несколько иерархов, в том числе Лоривейд и Талинот Исульд. Король Снов привел с собой братьев, Кристофа и Доминина, а Данипиур окружал десяток пиуриваров в сверкающих шелковистых одеждах. Метаморфы сбились в плотную кучку, будто никак не могли до конца поверить, что присутствуют в качестве почетных гостей на церемонии, проходящей на вершине Замковой горы.

Еще дальше выстроились принцы и герцоги, в том числе Тунигорн, Стазилейн, Диввис, Миригант, Элзандир и все остальные, а также представители отдаленных провинций, таких как Алаизор и Стойен, Пилиплок, Ни-мойя и Пидруид. А еще — несколько особых гостей: Нитиккималь из долины Престимион, Милилейн из Кинтора и другие, чьи жизненные пути пересекались с путем понтифекса во время странствий последнего по свету. Здесь можно было увидеть даже краснолицего Семпетурна, помилованного за проявленную им доблесть во время кампании в Пиурифэйне: он стоял с изумленным и благоговейным видом и все время делал то знак Горящей Звезды в сторону лорда Хиссуна, то знак понтифекса в сторону Валентина, повторяя их столь часто, что можно было подумать, будто у него нервный тик. Присутствовали на коронации и несколько обитателей Лабиринта, друзья детства нового короналя: Ванимун, который в детстве был короналю как брат; стройная, с миндалевидными глазами сестра Ванимуна Шулэйр; Хойлан и три его брата; и кое-кто еще. Все они стояли, не шевелясь, с широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами.

Вино, как обычно, лилось рекой. Были произнесены приличествующие случаю молитвы, спеты гимны, прозвучали традиционные речи. Церемония не дошла еще до середины, когда понтифекс Валентин поднял руку, призвав к вниманию.

— Друзья… — начал он.

Среди собравшихся пробежал изумленный шепот. Чтобы понтифекс обращался ко всем остальным — даже к Владыкам, даже к принцам — как к «друзьям»? Как-то странно… но так похоже на Валентина…

— Друзья, — повторил он, — Позвольте мне сказать лишь несколько слов, поскольку, как я думаю, потом вы очень редко

будете меня слышать, так как пришло время лорда Хиссуна, и замок этот — Замок лорда Хиссуна, и уже после сегодняшнего праздника я перестану в нем появляться. Я хочу только поблагодарить всех вас за то, что вы пришли сюда… — снова шепоток: выражал ли когда-нибудь благодарность хоть один понтифекс? — …и попросить вас оставаться счастливыми и радостными, причем не только сегодня, а на протяжении всего времени согласия, в которое мы сейчас вступаем. Ведь ныне мы утверждаем в должности короналя, который будет править вами мудро и милосердно в течение многих лет по мере восстановления нашего мира; и мы приветствуем в качестве новой Власти еще одну царственную особу, которая совсем недавно была нашим врагом и больше им не будет, поскольку, по юле Божества, она и ее народ включились в жизнь Маджипура на равных правах со всеми остальными. Возможно, при доброй воле всех сторон удастся исправить древние ошибки и осуществить искупление.

Он сделал паузу и взял у виночерпия кубок, наполненный искрящимся вином. Подняв его, он продолжал:

— Я почти закончил. Мне остается только попросить Божество благословить наш праздник, а также попросить благословения у наших великих морских братьев, с которыми мы разделяем этот мир, возможно, за счет терпимости которых мы населяем небольшую часть этого огромного мира и с которыми после столь долгого молчания мы установили связь. Они стали нашим спасением, когда пришло время творить мир и залечивать раны; будем надеяться, что в грядущие времена они будут указывать нам путь.

А теперь, друзья, мы приближаемся к тому моменту церемонии, когда новопомазанный корональ наденет корону Горящей Звезды и взойдет на Трон Конфалюма. Конечно, сейчас мы не в тронном зале. По моей просьбе, по моему приказу: просто мне хотелось сегодня в последний раз вдохнуть чудесный воздух Замковой горы и ощутить тепло. Сегодня вечером мы с леди Карабеллой, а также со всеми моими хорошими товарищами, остававшимися рядом со мной в течение столь многих лет, во время стольких необычных приключений, отправляемся в Лабиринт, где я собираюсь обосноваться. Одна мудрая старая женщина, которой уже нет в живых, сказала мне во время моего посещения очень далекого места под названием долина Престимион, что я должен свершить то, что считаю невозможным для себя, если хочу нашего спасения. И я свершил это, потому что меня принуждала к тому необходимость. А еще она сказала, что мне придется сделать то, что мне меньше всего хочется. А чего я меньше всего хочу? Думаю, что меньше всего мне хочется покидать Замок и спускаться в Лабиринт, где должен обитать понтифекс. Но я спущусь туда — без горечи, без обиды. Я спущусь туда с радостью, ибо я — понтифекс, а этот Замок мне более не принадлежит. И я отправляюсь туда, как предначертано Божеством.

Понтифекс улыбнулся и взмахнул кубком, как бы чокаясь с короналем, Хозяйкой Острова, Королем Снов и Данипиур. Сделав глоток, он передал кубок леди Карабелле.

И сказал:

— Вот Девяносто девять ступеней. За ними расположена самая заветная святыня Замка, где мы должны завершить сегодняшний обряд; после того мы продолжим наш праздник, а потом я со своими людьми покину вас и отправлюсь в Лабиринт, поскольку дорога туда неблизкая, а я страстно желаю добраться наконец-то до своего дома. Лорд Хиссун, прошу возглавить процессию. Ведите нас, лорд Хиссун.