Ёлочный базар
1
Первая фаза смерти — это шок отлучения от среды. Ели умирают медленно. Смола гуще, чем кровь, она сочится по каплям, и рана быстро затягивается. На обрубок налипает хвоя, опилки, шишки ольхи, потом — окурки, солидол и обрывки ветоши (такого добра в любом кузове хватает). Ритуал неизменен, как неизменна сама строгая последовательность в череде слоёв налипшего мусора: лес — дорога — базар. Иначе быть не должно. За соблюдением правил строго следит седой работник леспромхоза. В его глазах — сталь пил; душа его опьянена свежей смолкой, и весь он — единый вопль восторга.
Так доставляют нам ёлки.
2
Базар спит. Проходит третья стража, время тревог и неясного томления. В это время кажется, кто-то Незримый и Необъятный стиснул ели железной рукой и держит их долго-долго, равнодушный ко всему, кроме своих мыслей, погружённый в апатию. Потом отпускает стволы, но с явной неохотой, уступает место сменщику — угрюмому детине с глазами слесаря. На голове у него — шлем монтажника, в руках — измерительный шест. Сейчас ему нет ни до кого дела: он курит и тщательно размешивает дым в густом бульоне вечерних сумерек. Издалека доносятся выстрелы. Падает звезда…
— Вот знамение, соответствующее появлению первого покупателя! — кричит водитель «Волги», высунувшись из окна машины, снимает пиджак, накидывает на ветровое стекло и плачет.
Человек с шестом подходит к воротам и, прикрыв рукавом лицо, смотрит на север. Кто-то уже идёт…
КТО-ТО уже идёт с севера, и его походка как бы дробится на серию спонтанных движений. Получается лишь имитация ходьбы, отражающая ходьбу не более чем световое табло на этаже отражает движение лифта. КТО-ТО уже подошёл к базару и теперь смотрит внутрь, находясь снаружи.
— Стой там, я сейчас подойду! — кричит с другого конца базара работник и плывёт навстречу Кому-то, отталкивается шестом от снега, как от воды, лавирует меж деревьями. Поднимает свой шест и через прутья дотрагивается до пришедшего. — Я знаю, ты не человек, тебе не поднесу Ель как человеку, — говорит работник базара не своим голосом и вновь касается шестом сгорбленной фигуры. — Но ты и не оборотень! Тебе не поднесу Ель как оборотню! Кто Ты? Зря ты так со мной, — кричит работник базара.
Четвёртая стража…
Некто растворился в снегу. Остаётся человек с шестом и деревья. Человек снимает шлем, взбирается на козлы и, опираясь на шест, обращается к деревьям.
— О Ели! Дорогие моему сердцу Ели! И это — всё, на что вы способны, и это — всё, ради чего вы погрузились в Небытие? Мы растили вас для Смерти, но вы не принимаете Смерть с должным почтением. Что я вижу? Бездарно растоптанные иглы, никакой пластики, визуальная подача — только для эстетов! А где же изюминка китча, где воробушек для обывателя? Ах, это вам не по силам! Долгая Смерть — удел стойких, а вы — брёвна, мокрая прессованная древесина! Вам неведома Гармония Отторжения, даже запах смолы вы принимаете только свой, но не соседа. Поймите же! Ещё не поздно научиться проникать в Ничто. (Достаёт платок, сморкается громко.) Вас разлучили с корнями, вырезали с делянки и вы это осознали. Но осознаете ли Цель? Она и теперь перед вами, и выполнить её — почётный ваш долг. Вообще-то, отними у плешивого плешь — так что останется? Или посохом монаха колоть орехи на голове монаха… нет не то… да, про плешивого я правильно сказал, ведь плешивость — его приобретение, самодостаточная характеристика, а опознавательный знак — плешь. Ваше приобретение — континуум Смерти, ваш опознавательный знак — квитанция. Покупатель может исходить из любых критериев: поставить дерево в центр комнаты или в угол, спилить верхушку, или надставить лысую часть ветками снизу, или связать два ваших тела в одно общее — есть много Стилей и много Школ, но это — уже не вашего ума дело. Роль покупателя здесь ничтожна, как ничтожен и он сам, не понимающий даже своей жалкой роли. Здесь всё решаю я, и цену, истинную цену вам даю я, замеряю дерево шестом от нижней ветки до верхушки и высчитываю по тарифной сетке цену, — а теперь пишу, вот и готово. Сейчас вы мертвы, но по-прежнему глупы и не ПОСВЯЩЕНЫ. Ну, ничего. Квитанция — это Посвящение и Озарение заодно, как комплексный обед в «Пекине» (Ухмыляется.) Квитанция — это предостережение. Надо затаить смолу и быть бдительным!
Покупатель всегда начеку, его цель известна, и она в корне расходится с вашей. В двух словах: его цель — развлечение (созерцать ваш распад) и впоследствии — ликвидация останков. Ваша цель — ваша Смерть в жизни покупателя и последующее Воскрешение. Брёвна! Я повторяю ещё и ещё! (Повторяет ещё и ещё.) Имя Ели, звание Ели надо заслужить, а для этого надо стараться привлечь клиента. Только так вы сможете пройти Инициацию, только так вы войдёте в номенклатуру, только так осознаете свой Путь и ощутите его нутром, как свежую зарубку. Брёвна! Всё равно я скажу о том, что ждёт вас на третьем этапе. Вас наверняка поставят в тепло и, надев погребальные богатые убранства, будут созерцать с утра до утра… Не верьте их ласке! Не верьте их восторгу! Не забывайтесь! Стоит вам показаться без хвои — вас вышвырнут вон и ликвидируют Огнём. Такой Путь к Небытию — тупиковый, лёгкость такого Пути разрушает бдительность и парализует волю к жизни. А я обещаю вам жизнь, Ели с волей к Жизни. У вас должна быть воля к жизни, пока свежи иглы, иначе что отличает настоящее дерево от искусственных, от этих кадавров, присвоивших чужое имя? Воля к жизни — ваш спасательный жилет в этом заплыве. Покупатель ленив, он не выбросит из дома зелёное, тяжёлое дерево. Покупатель скуп, ему жаль тратить силы, отрываться от телевизора и нести дерево на помойку. Будьте же незаметными, удержите свою хвою! Никого не колоть, не ронять игрушки, не сбрасывать хвою — эти три завета пронесите в своём стволе. Всё зависит от вас: либо прорастёте весной (а вас непременно высадят в почву по весне), либо сгорите на свалке. На квитанцию не полагайтесь и помните: все вернутся в лес, но одни — чтобы пустить корни, а другие как удобрение для успешного роста чужих корней. Сменщик говорил мне, что в этом — своя закономерность и по мере смыкания орбит Земли и Луны деревья неполноценные, те, что прежде хранили свою Неполноценность втайне, выдают себя: САМИ выдают себя, чтобы послужить пеплом для Великого Хвойного Леса. Что ж, даже неполноценным присущ патриотизм. Да здравствует единая Судьба Хвойного Леса! Да здравствует вечнозелёная Хвоя! Слава Смоле!
3
Дерево никак не могло понять, что же не склеилось, где в длинную цепочку сознательных поступков и инстинктивных движений вкралась ошибка и всё пошло вразнос? Может, когда Хозяин, этот вялый, обрюзгший, чванливый чиновник потянулся с дивана за газетой и чуть было не укололся? Но он ведь не укололся — дерево стояло у изголовья и, вовремя уловив намерение хозяина, отодвинуло ветки. Может, это случилось, когда кошка схватила в зубы станиолевые полоски мишуры и намеревалась их съесть во вред драгоценному своему здоровью? Но дерево метко метнуло пару игл, они вонзились кошке в нос, и та на мишуру более не покушалась. Правда, уже месяца полтора никто не поил дерево, и поначалу мучения были нестерпимыми. Пить… ему мерещились вёдра, кувшины, чайники. Хотелось, ужасно хотелось сбросить всю хвою. Если бы не Завет… Но Завет жил в нём как нечто материальное, как олицетворение чужой воли, воли во благо дерева. И оно уже не мечтало о воде, а большую часть суток проводило в состоянии консервации.
В тот день, как назло, ничего не показывали по ТВ — выступления сильнейших фигуристов из Ханоя начинались только через час. Любимый Хозяином литературный альманах «Коммунист» сегодня не принесли… Тогда глава семейства, оглядев комнату, с удивлением заметил маленькую ёлку, и без того маленькую, но как бы старавшуюся слиться с углом комнаты, стать неотделимой деталью интерьера, стать бытом и уютом квартиры. Конечно, Хозяин ничего не понял, кроме того, что уже 15 марта, а дерево ещё стоит и даже хвоя не опала.
— Ну, хватит, — сказал Хозяин и стал одеваться: сначала — кальсоны, потом — сорочку, брюки, подтяжки и пиджак.
— Ты куда это на ночь глядя? — спросила жена.
Он пробурчал что-то невнятное, вынул ель из ведра, замаскированного под сугроб, и поднёс её к окну.
Ели очень хотелось поблагодарить Хозяина за доброту, за ведро и за прежнюю воду (она знала, что в иных домах не ставят деревья в воду, а прибивают к Крестовине — сама мысль распинала ствол). Тут Хозяин, надевши перчатки, извлёк из серванта большую картонную коробку и начал срывать с ели игрушки и мишуру, обламывая ветви жадно и торопливо, как блудят в командировках. Было нестерпимо больно и стыдно, стыдно и мерзко от шарящих движений рук. Но дерево успокоило себя: на базаре об этом никто не предупреждал, но, верно, так и должно быть? Ничто не должно связывать ветви, отягощать их — ведь с молодых побегов в землю игрушки не стряхнёшь. Да, Хозяин груб, но он желает лишь скорей посадить дерево. Надо ему помочь. И ель сама протянула ветви, повернула иглы так, чтобы игрушки; легко снимались. Наконец, все игрушки Хозяин снял, закрыл коробку и отворил окно. Клин темноты пронзил комнату, придавил паркет; Темнота стала что-то нашептывать, о чём-то петь — у Темноты много тем. Может, она спросила о чём-то дерево, но о чём — догадаться оно не успело, потому что в этот момент две чёрные перчатки стиснули его, оторвали от пола и метнули в окно, в провал 15-го этажа…
Потом Хозяин подобрал ель с газона и поволок куда-то за угол дома, за трансформатор, туда, где фривольно раскинулась помойка. А ещё потом поглядел на зелёное дерево, беспомощно раскинувшееся в объедках между мусорных баков. Достал «Столицу», закурил и, отчего-то сутулясь, пошёл прочь. Ель осознала внезапно, что никто не придёт за нею, никто не перенесёт её к чужим корням и свои не прорастит она на этой асфальтированной помойке, стянутой полосами льда. Ель пожалела себя — она давно могла сбросить хвою, а там плевать на всё, без хвои — уже не дерево, а так, древесина. А теперь кому нужна эта хвоя? Кто придёт за ней?
4
За ней пришли минут через сорок двое ребятишек. Озираясь по сторонам, они прошмыгнули на помойку, огорожённую невысокой кладкой, опустились на корточки, прислонились к стене.
— Вон она, секи, — сказал малый в пальто.
— Щас достану, — сказал малый в куртке и достал из-за пазухи большой флакон, открыл пробку, поглядел на приятеля.
— Лей давай, — сказал тот, и тогда малый в куртке подошёл к дереву и стал его поливать. Ель встрепенулась: вода! Меня спасут — это вода! Но это была не вода, а что-то бесконечно ей чуждое — оно расползалось по коре, облепляло хвою и пахло.
— А где спички, козёл? Опять скажешь, дома забыл? — прошептал малый в пальто.
— Не, не забыл. — Его товарищ вынул из кармана куртки коробок.
— Ну, не тяни!
Первая спичка погасла на снегу, вторая не долетела.
«Даже сжечь меня и то не могут по-нормальному», — думала ель. И ещё думала о том, какая хвоя будет у тех, кто встретит её там — как у Сосны, или как у Ели.
«А может, там все Лиственницы?» — усомнилась она и тотчас упрекнула себя в кощунстве.
Впрочем, когда ребятишки подожгли кусок газеты и пламя кинулось к ней веселым мячом и разорвалось на её теле, то в первую прореху Небытия она успела заглянуть, сохраняя остатки разума. И там никого не было, только бескрайняя опушка безлунного леса, где под настилом листвы, рядом с прорастающей примулой, она легла тихим семенем в благодатную, предлетнюю почву.