Колонна наёмников двигалась по лесу, стараясь ускользнуть от дикарей, наступавших им на пятки. Люди выглядели призраками — серыми, безликими, неотличимыми друг от друга. Табас уже давно позабыл лица тех, с кем сражался бок о бок.

Лес был каким-то странным. Сквозь листву не пробивалось яркое солнце, и пространство под деревьями выглядело серым и зловещим, наполненным чёрными тенями. Стоило подуть легкому ветерку — и они тут же начинали шевелиться, как будто разбегались по темным углам застигнутые врасплох мелкие зверьки или насекомые. Повсюду валялись обломки техники Дома Адмет — обгоревшие, цвета ржавчины, продырявленные во многих местах корпуса танков, боевых машин пехоты, гвардейских джипов и багги. Внутрь Табас боялся смотреть даже украдкой, дабы не увидеть лишнего — такого, от чего будет кричать по ночам и просыпаться в холодном поту.

Узкую тропу, вилявшую между тёмными деревьями, перекрывала огромная башня танка, отброшенная взрывом.

«Это же как должно было рвануть?» — с удивлением подумал Табас, глядя на почерневший остов грозной машины, стоявший метрах в двадцати.

— Боекомплект, — ответил на незаданный вопрос Ибар. Он снова был рядом: с головой, замотанной в чистые бинты, и винтовкой на плече, подобравшийся, сильный, яростно желавший выжить и убраться подальше из этого чертового леса.

Обойти башню оказалось невозможно — из-за огромных, громоздившихся тут и там стальных терриконов с тропы нельзя было ступить и шагу. Сгоревшие бронированные монстры полностью заблокировали путь. Они возвышались по обе стороны от тропы в несколько этажей — сплошные углы и ромбы, черные и рыжие, с рваными отверстиями пробоин и торчавшими в разные стороны стволами орудий. Похоже, инстинкт Ибара дал сбой и он завёл колонну в тупик.

— Что будем делать? — спросил Табас, когда осмотрелся.

— Я не знаю. Ари! Что думаешь? — обгоревший наёмник повернулся к старому знакомому — чёрному от загара и жилистому, как бегун-марафонец, но тот лишь улыбнулся и кивнул на стоявшего спиной к нему человека — огромного, коротко стриженного, с красным затылком, на котором сворачивалась бело-желтыми рулончиками потрескавшаяся кожа.

— Пусть серж решает. Он тут командир.

Ибар оскалился: то ли улыбнулся, то ли собирался отчитать бойца, сморозившего глупость.

— Да какой из него нахрен командир? Он же мёртвый.

Серж, услышавший, что говорят о нём, повернулся и, кивнув, ответил каким-то тусклым голосом:

— Да. Мёртвый я.

Волосы на затылке Табаса зашевелились от ужаса.

Он увидел, что лицо сержа было нездорового серо-желтого цвета — страшное, перекошенное, незнакомое, но это пугало не так, как глаза. Зрачки снова, как в день обстрела, были двумя огромными провалами в безумие. Из них на Табаса изливался какой-то потусторонний, нечеловеческий ужас, что-то совершенно нереальное, непредставимое, грозившее затянуть и утащить с собой в пучину, где нет ни света, ни материи, и живут лишь отборные ночные кошмары.

Перепуганный Табас отвёл глаза и снова взглянул на Ари, от которого во внезапно наступившей темноте осталась видна одна только белозубая улыбка.

— Да и я тоже мёртвый. Забыл что ли? — и захохотал, не двигаясь, одним ртом, одними своими белыми крупными зубами.

Табас отшатнулся. Он понял, почему не мог рассмотреть лицо Ари. Темнота ни при чём — лица просто не существовало. Мёртвый сослуживец крепко стоял на ногах и заливисто хохотал, но у него не было головы выше рта. Её снёс дикарь из дробовика — Табас видел это совсем недавно и хорошо помнил, как Ари упал на дно окопа, как вытекала кровь из остатков его черепа.

— Ты тут, похоже, единственный живой остался.

Серые тени, из которых раньше состояла колонна, окружили Табаса. Они тянули к нему руки, скалили мёртвые жёлтые гнилые зубы и спрашивали, почему он бросил их.

«Почему не помог?» — завывали они, но не немыми ртами, а мысленно, думая оглушительно громко. — «Мог ведь остановиться. Мог, но не стал. И теперь мы лежим там, не зарытые».

Молодой наёмник, едва не сходя с ума от ужаса, пятился назад, пока не уткнулся спиной в ледяной металл сгоревшей танковой башни.

— Не подходите! — завизжал Табас, поднимая автомат и передёргивая затвор. — Я выстрелю! Назад!

Сзади что-то скрипнуло и тяжело упало. Табас обернулся и увидел танкиста, что высунулся из башенного люка и глухо застонал. У него не было левой руки, плеча и половины головы — их превратил в пепел луч кумулятивной плазмы. На уцелевшей части башки нелепо болтался кусок шлемофона.

— Пошли с нами, — танкист оскалил правую половину лица, серую, облезшую, запечённую в башне, словно в духовке. — Тоже мёртвым будешь. Нам хорошо тут.

Костлявая рука без половины пальцев схватила Табаса за плечо и потянула в башню, за собой, а тени навалились сзади всей гурьбой и толкали вперёд, к чёрному провалу люка — холодные, покалеченные, осклизлые тела с пустыми глазницами, в которых успели похозяйничать чёрные жирные птицы.

Молодой наёмник закричал так, как никогда раньше. Схватив тонкую мёртвую руку танкиста, он провёл боевой приём, но, к счастью, вовремя услышал громкий женский вскрик.

Сидя на белоснежных простынях постели, Табас выкручивал руку собственной матери.

Он сразу же разжал ладони, и хрупкая женщина с тёмными крашеными волосами, отшатнувшись, уставилась на него с нескрываемым страхом. От её дыхания пахло спиртным.

В полутёмной крошечной комнатке было ужасно душно из-за того, что она не была предназначена для размещения стольких людей. Табас, устроившийся на своей старой металлической койке, его мать на раскладном диване и Ибар, которому постелили на полу. Воздуха почти не было, несмотря на приоткрытое окно, сквозь которое было видно лишь растущее рядом с домом дерево. Его ветви колыхались под теплым летним ветром и заставляли разбегаться по комнате маленькие черные тени, порождённые листьями и ярким белым светом уличного фонаря. Табас вспомнил сон, где тени точно так же разбегались по кладбищу военной техники, и вздрогнул от внезапного ощущения нереальности происходящего. Проснулся ли он? Вдруг эта комната — такая знакомая и родная — тоже уловка подсознания? Где он на самом деле?

Мать включила ночник, и наваждение тут же исчезло. Тёплый желтый свет заполнил тесную каморку, бедно меблированную и захламлённую. Оранжевые обои с абстрактным рисунком, цветы на пыльном подоконнике, шкаф с книгами, съевший целую кучу жизненного пространства, огромная, почти во всю стену, географическая карта Кроноса. В углу маленький стол с двумя табуретками, на которых была навалена целая куча вещей. На небольшом столе грязная сковорода и тарелки. Под ногами — Ибар.

— Прости… — пробормотал Табас, почувствовавший острый стыд.

— Да ничего… — ответила мать, пряча глаза и стараясь не показать, насколько болит у неё выкрученная рука.

В свете ночника стало вдруг особенно заметно, что она постарела: морщины, мешки под глазами, седина в тёмных волосах. Выглядит значительно старше своих лет. Сорок пять, но из-за неухоженности можно дать все шестьдесят. Однако всё ещё стройная — со спины вполне можно принять за ровесницу Табаса.

— И чего ты у себя там на вахте навидался?.. Каждую ночь кричишь, — заворчала она, косясь на сына. Мама была свято уверена, что весь год Табас провёл вместе с группой геологов, искавших новые месторождения углеводородов.

— Да ничего страшного он там не мог навидаться, — подал вдруг голос проснувшийся Ибар. Он заворочался, зашуршал постельным бельём, перевернулся на другой бок и сказал Табасу, подмигивая: — Что, тоже пустыня снится? Сам засыпаю иногда, а потом подскакиваю: а укрыл ли я машины брезентом?..

— Ага, — поддержал игру молодой теперь уже не наёмник, а гражданский человек, сумевший всё-таки добраться до родного города. — Снилось, что бур повело. На железо напоролись.

Ибар очень натурально изобразил смешок:

— Ну, тут и я бы закричал.

Вообще, обожжённый солдат, стоило ему добраться до цивилизации, разительным образом изменился. Ушло из его образа что-то зверское — то, что помогло вывести остатки Вольного полка и убраться подальше от развалившейся линии фронта. Даже говорить Ибар стал иначе — если было надо, мог прямо-таки соловьём разливаться, что, безусловно, очень помогало в подобные моменты, когда нужно было соврать, не моргнув и глазом.

Мать вроде как поверила и успокоилась. Она посмеялась, выключила ночник, скрипя пружинами, улеглась поудобнее и вскоре задышала ровно.

Табасу же не спалось: за несколько часов простыни стали горячими, лежать на них было неприятно, и поэтому он ворочался, устраиваясь то так то эдак, переворачивал подушку, нежась на прохладной стороне, пробовал считать баранов, но только взмок и окончательно растерял остатки сна. За окном стало светлее — либо скакало напряжение у фонаря, либо начинался рассвет.

Табас бесшумно поднялся и, обувшись в старые тапки, которые постоянно были влажными из-за того, что ноги в них всё время потели, вышел в длинный обшарпанный коридор.

Какой-никакой, а родной дом, в котором он жил с десяти лет: после того, как университет отца закрыли и им пришлось продать квартиру и переехать сюда — в старую пятиэтажную коммуналку, выстроенную из грязного красного кирпича.

Облупившиеся стены, когда-то выкрашенные темно-зеленой краской, куча коробок, стоящих возле комнаты Табаса и матери, старые отцовские книги, двери к соседям… Впрочем, о них лучше даже не вспоминать.

Табас прошёл на грязную кухню, глубоко вдохнул запах варёной капусты, попил из крана водички, пытаясь побороть жажду после вчерашних посиделок с матерью и Ибаром. Пригибаясь, чтобы не задеть головой влажное бельё, висевшее на верёвках, уселся на старый, почерневший от времени и вытертый чужими задницами деревянный табурет возле окна. Подоконник был засыпан серым пеплом и местами пожелтел от никотина. Снаружи и правда светало. Небо слегка порозовело. Табас перевел взгляд вниз и с высоты третьего этажа воззрился на знакомый двор.

«Нереально. Этого не может быть».

Бывший наёмник никак не мог принять, что мир, окружающий его — все эти улицы, дома, люди, кафе и бары, транспорт, деревья, белые занавески и белая же посуда — реален. Что он не спит на дне окопа, укрывшись драным брезентом, и не проснется с минуты на минуту от криков сержанта. Что не пойдут в атаку дикари и не прилетит к нему ракета, распылив тело на мелкие капли и кусочки плоти, которые даже собрать и отослать матери никто не удосужится.

Позади кто-то прошёл в туалет, но Табас не обратил на это никакого внимания, чересчур занятый своими мыслями. Зашумела вода, подошедший сзади человек спросил хорошо знакомым хриплым голосом Ибара:

— Не спится?

Табас ответил не сразу, рассматривая пустые бутылки из тёмного стекла, валявшиеся возле скамейки у подъезда: они тоже казались ему порождением другого мира. Просто так пойти в магазин и купить пива? Не по карточкам, не у перекупщика с крысиным лицом за бешеные деньги, не боясь получить от сержанта по морде за пьянство? Невозможно.

— Угу. Не спится, — пробурчал он, наконец.

— Куда поедем? — поинтересовался напарник, интересуясь, в каком месте они сегодня будут безуспешно искать работу.

— Можно на север прокатиться, там склады.

— Ага. Хорошо, — Ибар зевнул и отправился обратно, но Табас остановил его:

— Слушай… — обожжённый солдат остановился. — А почему ты именно со мной пошёл?

— Ты единственный хотел добраться до Армстронга, а мне до чёртиков надоела пустыня. Да и привык я к тебе, — усмехнулся наёмник.

— А остальных тогда зачем спасал и тащил? Ведь куда проще было бы всех бросить и выбираться одному.

— Нет. Тут ты неправ, — в голосе появились нотки, характерные для того самого Ибара — из окопов. Звероподобного, говорящего рублеными фразами. На миг Табасу почудилось, что на него повеяло горячим воздухом с запахом песка. — У большой группы больше шансов.

— Ты хотел сказать, — усмехнулся Табас, не отрываясь от окна, прилипнув взглядом к дурацким пустым бутылкам, — что чем больше людей между тобой и противником, тем лучше?

— Точно, — в голосе Ибара не было ни тени сарказма или иронии. Чуть слышно прошлёпали босые ноги по деревянному полу, скрипнула закрывающаяся дверь.

Табас понял, что ему тоже пора спать, и вскоре снова провалился в сон на остывшей за время его отсутствия постели.

— Что у тебя с деньгами, мам? — спросил он во время завтрака. От сковородки с огромной яичницей вкусно пахло, и Табас с Ибаром, разделив её на три части, быстро и жадно ели. После окопной жратвы даже самая простая домашняя еда казалась деликатесом.

— Пока нормально, — пожала плечами женщина. — Долги отдала, на квартплату отложила — уже хорошо. Вода подорожала — ужас просто.

Табас кивнул. Денег он с собой привёз не слишком много: зарплата наёмника оказалась мизерной, куда больше он выручил с продажи автомата. Правда при этом его едва не кинули местные бандиты, но Ибар был рядом. И он, в отличие от напарника-салаги, хорошо знал, как себя вести с подобными людьми.

— Куда сегодня поедете? — спросила мать, лениво ковыряя горячую, ещё скворчащую яичницу. После вчерашних возлияний у неё под глазами пролегли тёмные круги.

— На север. Там склады, — повторил Табас почти дословно то, что говорил Ибару ранним утром.

— Ага… — женщина склонила над сковородкой голову, и у Табаса, увидевшего в её волосах тонкие ниточки седины, защемило сердце. Снова промелькнула мысль о том, как она постарела за то время, что он бегал по пустыне, то за дикарями, то от них.

Быстро собравшись, бывшие наёмники, а ныне безработные, вышли из дома — в непривычную для них мирную жизнь и городскую суету. Даже несмотря на то, что людей и транспорта на улицах стало явно меньше, чем год назад, Табас всё равно никак не мог привыкнуть к шуму вокруг. Создавалось ощущение, что все встречные пялятся на него — презрительно, с усмешками рассматривая наёмника, который в гражданской одежде чувствовал себя неуютно.

Городские улицы были залиты ярким солнечным светом. На тротуарах росли раскидистые деревья, названий которых Табас не знал. Пятиэтажные дома, раньше казавшиеся такими низкими в сравнении с высотками центра города и Железным Замком, теперь выглядели настоящими великанами. Да уж, редко Табасу в последние полтора года приходилось видеть дома выше двух этажей.

Мужчины уселись на старый троллейбус, который едва не терял запчасти на ходу, и уставились в окна. Улицы были почти пусты: рабочий день в Армстронге начинался с семи часов, а вышли из дому они в девять, когда был самый что ни на есть мёртвый час. Пока старая консервная банка тащилась, натужно свистя изношенным мотором и останавливаясь из-за того, что рога слетали с проводов, Табас рассматривал город — родной и, в то же время, незнакомый.

— О! — оживился он, толкнув Ибара. — Смотри!

Они проезжали мимо длинного пятиэтажного каменного здания, верхние этажи которого были заколочены досками, а нижние заняты разными мелкими магазинами, торгующими всякой всячиной.

— А? Что? — Ибар вынырнул из собственных мыслей.

— Университет, в котором раньше мой отец работал.

Ибар молча проводил громадину взглядом.

— Закрытый?

— Конечно, — кивнул Табас. — Его давно уже прикрыли. Мы с семьёй раньше жили рядом, в двухкомнатной квартире, её нам от университета выдали… А потом, когда отца сократили, переехали в тот клоповник, где живём сейчас, — постепенно улыбка превратилась в грустную усмешку.

— А кем был твой отец? — Ибар провожал взглядом яркие вывески и красивых девушек, гулявших по городу в коротких юбках.

— Учёным. Историком.

— Вот как? — непритворно удивился Ибар.

— Да, — кивнул Табас. — Он и меня многому научил. Жаль, что не сумел показать, как надо зарабатывать деньги. Так что теперь я знаю почти всё о Земле, прошлом Армстронга и Железном замке, но не могу починить розетку или сделать так, чтоб кран не капал.

— Земля?.. — переспросил Ибар. — В смысле, метан, этан и всё такое?

Троллейбус резко остановился, сидевшие мужчины дёрнулись. Из кабины водителя выкатилась громко ругавшаяся круглая пожилая женщина с короткой стрижкой, одетая в яркий оранжевый жилет. Она добежала до кормы своего железного коня и снова принялась орудовать рогами, которые никак не хотели держаться на проводах.

— Нет, — Табас покачал головой, наблюдая за женщиной-водителем. — Земля — это планета, на которой люди жили до Кроноса.

— А-а, — протянул Ибар. — Что-то такое слышал, да. Но я думал, что это религиозные бредни. Про богов и всё такое.

— Нет, религия тут ни при чем, — ответил Табас, втайне от себя самого обрадовавшийся, что сумел заинтересовать напарника. — Это факты. Просто домыслов много появилось за десять тысяч лет. Тут тебе и Боги-Капитаны, и прочие культы. На деле всё было намного проще.

— Ну, ты-то точно знаешь, — сказал Ибар с неприкрытой иронией. — И как там было-то? На самом деле?

Табас, пропустив мимо ушей насмешку, принялся рассказывать всё, что знал, не отводя взгляда от матерившейся женщины в жилете.

— Люди изначально жили на Земле. Это планета такая. Я не помню, честно говоря, где она находится, но вроде как звезду мы увидеть можем.

— А, ну вот… — непонятно выразился Ибар. — Я служил с одним фанатиком. Он говорил, мол, всё сущее создали Боги-Капитаны десять тысяч лет назад.

— Ну… — Табас замялся, ибо его точка зрения на этот вопрос была несколько экстравагантной.

— Хм?

— В чём-то он прав.

— Да ну? — удивился напарник.

— Нет, не подумай, я не фанатик. Он прав не в том смысле, что они там у себя руками махали и создавали из ничего людей и прочее. Всё было иначе. Просто те люди, которые жили на Земле, отправили сюда, на Кронос, свои космические корабли.

— Зачем? — удивился Ибар.

Этот вопрос поставил Табаса в тупик. Он даже присмотрелся к напарнику, ожидая подвоха, но обожжённый был совершенно серьёзен и ждал ответа.

— Ну… — Табас попытался придумать как можно более вескую причину и, в конце концов, сдался — Не знаю. Просто там люди жили и мечтали заселять другие миры. Может, тоже какая-то религия.

Это объяснение Ибара удовлетворило, и он продолжил слушать, время от времени кивая. Водитель вернулась на своё место и громко хлопнула дверью, ведущей в кабину. Троллейбус взвыл старым двигателем и тронулся.

— Ну так вот, — продолжил Табас, — этих самых космических кораблей было очень много. Кстати, они должны были лететь не только к нам — отец рассказывал, что были и другие миссии, на другие планеты. До их прилёта на Кроносе жизни вообще не было — одни только камни и песок. Пустыня. Вот, получается, что капитаны жизнь к нам и завезли. Людей, животных, растения. Расплавили ледники, создали с нуля экосистему. Так что, — подытожил Табас, — в какой-то мере, они действительно принесли всё живое. Каждый живой организм, будь то человек, растение или микроб, произошёл с Земли.

— Да уж, — покачал головой впечатленный рассказом Ибар. — А мне казалось, что культисты — чокнутые.

— Они просто понимают всё буквально. Кстати, самое интересное, — продолжил Табас, которому не терпелось рассказать главное, — корабли, на которых они летели — это Железные Замки. Почти все столицы Домов построены вокруг старых космических кораблей. Представляешь?..

— Ничего себе!.. — на мгновение Табасу почудилась фальшь в реакции Ибара, но молодой человек был слишком горд тем, что много знал, и поэтому продолжил:

— Ага. Ты бывал вообще в столицах?

— Только в Адмет и в Циолковском… Ну, вот теперь ещё и Армстронг.

— А замки видел? Похожие, права?

Ибар задумался.

— Да похожи, похожи, — заулыбался Табас, — они же все стандартные.

— Ну да… — осторожно согласился Ибар. — А я думал, что это одна из Стандартных Конструкций.

— Ну, в чём-то да. Отличие в том, что Стандартные Конструкции — это то, что мы производили тут, по чертежам, привезённым с Земли. А корабли были построены на самой Земле. И названия городов образовались как раз от названий кораблей. Представляешь? — Табас распалялся всё сильнее и не замечал, что утомил собеседника своей болтовнёй.

— Кру-уто… — протянул Ибар, старательно делавший вид, что ему очень интересно. — Слушай! — он поднял голову, в его глазах засветился настоящий, а не наигранный интерес. — Так это получается, Капитаны, ну, в смысле, наши Капитаны, которые Главы Семей и прочее, так называют себя потому, что они потомки тех самых капитанов кораблей?

— Ага, — кивнул довольный Табас. — Ну, кто-то на самом деле прямые потомки тех Капитанов, которых на Земле назначили, а кто-то просто так себя называет потому, что принято.

— А я-то думал, чего они… А сейчас Железные Замки летать не могут?

— Нет, — помотал головой Табас. — Они же были разработаны только для того, чтобы долететь и приземлиться, на повторный взлёт ни один из них не был рассчитан. Так что теперь Железные Замки это просто крепости, дворцы Капитанов и жильё для приближённых.

— Жаль, было бы неплохо…

Табас ожидал, что Ибар расскажет, какое применение он придумал для Железных Замков, но напарник молчал.

— Что было бы неплохо? — спросил Табас, когда молчание затянулось настолько, что грозило продлиться до самого конца пути.

— На Землю слетать. Посмотреть, как у них там.

Табас удивился этим словам — он ожидал услышать от Ибара предложение об использовании Железных Замков в качестве бомбардировщиков, но уж никак не изъявление желания полететь на другую планету.

— Ну, у нас с тобой этого и так бы не получилось. Ещё когда на Кроносе была своя космическая программа, мы не могли выбраться за пределы системы.

— Системы?.. — уточнил Ибар.

— Ну да, системы планет. Солнце, Кронос и остальные.

— А-а, — закивал обожжённый. — Да, помню что-то. А почему не могли?

— Ну, во-первых, просто не было смысла. Экономически невыгодно. Сейчас постройка одного такого корабля может разорить к чёртовой матери весь мир. Да и если построят и запустят, что везти обратно? Камни, песок и лёд? Тут этого добра и так хватает… А во-вторых, корабли только лететь будут сотни лет. А на Кроносе за это время пройдёт ещё больше. Так что если они и прилетят обратно с каким-нибудь грузом, то не будет уже никого, кто мог бы их встретить. Когда отец мне рассказывал про первых колонистов, то говорил, что у них на корабле и на Земле время по разному шло, — последние слова Табас произносил неуверенно, поскольку сам сомневался в этом вопросе, и Ибар почуял слабину.

— Ай, да брось заливать! — торжествующе осклабился он. — А я сижу и уши развесил. Тьфу ты. Историк, тоже мне, — наёмник хлопнул Табаса по плечу.

Табас обиделся:

— За что купил — за то и продаю.

— Ладно, чёрт с ним со временем, которое идёт по-разному, но как они сотни лет летели-то? — улыбался Ибар, будто говоря: «Можешь втирать мне что угодно, я не поверю». — Они бы померли за это время. Или боги-капитаны жили вечно?

— Заморозили их, — надулся Табас. — У них там было что-то вроде огромного холодильника. А когда сюда прилетели, то оттаяли.

Ибар улыбнулся:

— Ладно-ладно. Верю. Хорошо, что ты выжил. Было бы обидно, если б такие мозги по песку разбрызгали.

Табас вспомнил обстрел и помрачнел.

— Нам скоро выходить.

Троллейбус высадил мужчин возле серой бетонной стены. Её верхушка была увита колючей проволокой, а сами панели темнели пыльными разводами. Деревья здесь больше не росли: от них остались лишь сухие пни. Да и просто ухоженной эту часть города нельзя было назвать — промышленный район Армстронга уже давно пустовал. Большинство производств закрыли, и серые заброшенные цеха щурились узкими окошками из-за заборов. Лишь из ворот, к которым направлялся Табас — высоких, когда-то выкрашенных в зелёный цвет, а сейчас ржавых — выезжали иногда машины. На входе стояла деревянная будка, в которой играла музыка и сидел старый охранник с красным сморщенным лицом, одетый в застиранную чёрную форму и берет с незнакомой кокардой. Ибар, увидевший его, презрительно поморщился.

— Куда? — гавкнул сторож, заметив, что мужчины хотят пройти.

— На работу, — уверенно ответил Ибар и решительно прошёл за ворота. Охранник снова скрылся в будке, словно его и не было.

Табас только усмехнулся, глядя на то, как его напарник отшил бездельника в форме.

Когда он был на этих складах в прошлый раз, тут бурлила жизнь. Все боксы были заняты, везде сновали многотонные грузовики, а мужики в грязных спецовках разгружали и загружали их. Громко играло радио, ходили, задрав нос, люди в деловых костюмах, решались какие-то вопросы. Кого-то принимали на работу, а кого-то наоборот с позором увольняли, что-то постоянно привозили и увозили, да надрывался рядом с будкой охраны охрипший от постоянного лая сторожевой пёс.

Сейчас же здесь было непривычно пусто. Больше половины боксов стояли заброшенными. Их распахнутые настежь ворота открывали вид на разруху, царившую внутри: мусор, бумага, тряпки, грязные разводы на белом кирпиче стен.

Грузовиков было только три — яркие тяжеловозы с кучей наклеек из разных городов Дома Армстронг. Они стояли у высоких рамп, и грузчики, одетые в промасленные и вытертые синие комбинезоны, носили на руках и катили на рохлях ящики и деревянные поддоны, обвязанные верёвками. Раньше, насколько помнил Табас, их обматывали полиэтиленом, но сейчас от него, видимо, пришлось отказаться из-за того, что метан, этан и продукты переработки стали редки и очень дороги. Наверное, транспорта в городе стало меньше по той же причине: содержать и заправлять личную машину мог себе позволить далеко не каждый.

— Привет! — Табас вышел вперёд и поздоровался с грузчиками, которые уставились на двух подошедших мужчин с подозрением — во многом благодаря голове Ибара, замотанной в бинты.

— И тебе, — кивнул смуглый бородатый мужичонка в толстых очках, подпиравший стену и медленно затягивавшийся сигаретой. — Ищете чего?

— Ищем, — кивнул Табас. — Работу. Есть тут места?

— Ну, места-то есть… — криво усмехнулся собеседник, затушивший сигарету о подошву тяжёлого коричневого ботинка. — Но ненадолго. Месяц-два ещё протянем, и всё.

— А что потом? — удивился Табас.

— А всё потом, — мужичонка сплюнул желтой от никотина слюной на землю. — Остатки базы закрывают, и каюк.

— Ну, это потом будет, — подал голос Ибар. — Закроют, тогда и посмотрим. С кем поговорить можно?

— А хоть и со мной. Поднимайтесь на рампу.

Мужчины поднялись по гулко отзывавшейся на каждый шаг железной лестнице и отправились внутрь помещения следом за мужичком. Внутри склада было на удивление пусто, лишь кое-где стояли коробки и паллеты с товаром. Пол был усыпан пеплом, окурками, кусками картона и бумажными листами, в которых Табас узнал старые накладные. Грузчиков было не так много — все те пять человек, которых видел Табас, подходя к рампе, да плюс ещё трое, сейчас сидевших и игравших в карты.

Начальник провёл гостей в свой кабинет — тесную каморку со старым письменным столом, заваленным всяким хламом вперемешку с «бычками». На стене висел календарь десятилетней давности с неумело отретушированной до нереальной гладкости фотографией бегущих по полю лошадей.

— Работа есть, и она простая, — мужичок сел за стол и воззрился на гостей. — Брать в одном месте и нести в другое. За каждую машину будете получать по десятке.

— Сколько? — не сдержал удивлённого возгласа Табас. Сумма была удручающе мала.

— И как часто машины приходят? — уточнил Ибар, сохранявший спокойный вид.

— В день по одной-две на всю базу.

— Двадцать крон? — возмущённо спросил Табас. — Да этого только на хлеб и хватит!

— Да, — кивнул начальник, глядя на них большими из-за линз глазами, — но это лучше, чем не получать ничего вообще и сидеть без хлеба. Работа непыльная. На фуру у бригады уходит пара часов от силы. В остальное время можете делать что хотите. И вообще, я никого не заставляю. Если не хотите работать — дверь позади вас.

— Когда можно приступить? — деловито спросил Ибар, осаживая взглядом вспыхнувшего напарника.

— Послезавтра можете прийти. Машины обычно приезжают с утра. К семи давайте, не ошибётесь.

— Договорились, — Ибар пожал руку новоявленному начальнику и вместе с напарником покинул ангар.

— Двадцать крон… — сокрушался Табас, чувствуя жуткую досаду от того, что ему придётся работать за такие гроши. Солнце начало припекать, стало жарко.

— Это и правда лучше, чем ничего, — пожал плечами Ибар.

— Я тут в шестнадцать лет за пару часов полтинник зарабатывал. И это даже тогда считалось очень мало.

— Мы ещё не всё обошли, — пожал плечами Ибар. — Полтора дня ещё есть. Поищем. Двадцатка тут, двадцатка там, вот и насобираем на жизнь. Хотя это не дело, конечно…

Остаток дня бывшие наёмники провели в поисках, но так ничего и не нашли. Из всех предприятий функционировали единицы — жизненно важные для города, но там уже давно все рабочие места были заняты, даже несмотря на урезанную зарплату и необходимость вкалывать сверх положенной нормы — вылететь на улицу никто не хотел. Кадровики и начальники раздраженно отмахивались от посетителей, кое-где на дверях предприятий висели листки бумаги с надписью «Набор сотрудников не ведём!».

— Раньше тут не так было? — спросил Ибар уже вечером, когда солнце начало клониться к закату. Мужчины стояли на остановке и ждали, когда приползёт троллейбус. Мимо изредка проходили люди — мужчины и женщины, в которых за версту можно было определить таких же неудачливых соискателей, — да проезжали грузовики. Общественный транспорт в рабочее время практически останавливался, поэтому Табас заранее предупредил напарника, что придётся подождать.

— Да, совсем по-другому. Раньше тут жизнь била ключом, — юноша с досадой осматривал окружавшие его серые заборы, будто спрашивая, что с ними произошло. — А теперь — пустота. Всего-то год прошёл…

— За этот год пустыня продвинулась почти на сотню километров. Дикари — даже дальше. Дом Адмет, который совсем недавно был богатым и влиятельным, обнищал, превратился в чёрт знает что и вынужден бросать своих людей на произвол судьбы.

— И что?.. — Табас не понимал, к чему клонит его напарник.

— Год это большой срок, и события, в которых мы принимали участие, влияют на весь мир, даже на самые отдалённые его уголки. А уж на Дом Армстронг, который с Домом Адмет практически граничит…

Табас задумался.

— Да уж… — сказал он мрачно. — Не хочется думать, что со временем Армстронг превратится в разваливающийся Адмет, а потом в пустыню…

— Всё к тому и идёт, — глухо сказал Ибар, и Табасу на миг снова почудился тот самый зверь, что лучше всего умел выживать посреди песка, порохового дыма и летающего металла.

Какое-то время стояли молча.

— Когда домой приедем, покажу тебе кое-что, — нарушил молчание Ибар.

— Что именно? — напарник заинтриговал Табаса.

— Увидишь. Сказал же — когда домой приедем. А пока… Слушай, а может съездим к Железному Замку? — спросил вдруг Ибар. — Никогда не видел их вблизи.

— Заинтересовался? — Табасу польстило, что его рассказ всё-таки запал напарнику в душу.

— Ага. Ну так что?

— Да не вопрос. Поехали.

Путь обратно занял не так много времени. К счастью, ибо у Табаса едва хватило выдержки.

Постепенно троллейбус наполнялся возвращавшимися с работы людьми. Уставшие мужчины и женщины с рюкзаками и пакетами набивались в салон, утрамбовываясь до тех пор, пока места не оставалось совсем. Табас, стоявший в неудобной позе и зажатый между двух вспотевших полных пожилых женщин, чуть не терял сознание от духоты и обливался потом. Его, в отличие от Ибара, никто не стеснялся толкать, да ещё и покрикивать периодически.

Несмотря на то, что троллейбус и без того еле ехал, он всё равно останавливался на всех остановках для того, чтобы очередная порция пассажиров, крича: «Ну подвиньтесь ещё немножко! В конец салона пройдите!», чуть ли не с разбега врезалась в сплошную массу влажной от пота и раздражённой плоти. Кричали истеричные тётки, плоско хохмил какой-то мужчина, пот стекал со лба на нос и капал прямо на фиолетовую шевелюру женщины, установившей свою тележку Табасу на ноги. Дорога обернулась сплошным кошмаром — Табас молил всех известных ему богов, включая Капитанов, чтобы всё это поскорее кончилось. В голове промелькнуло неприятное воспоминание, испортившее и без того плохое настроение — эта давка очень напоминала момент, когда он лежал на дне воронки, придавленный телами сослуживцев.

— О! Наша! Пошли! — почти прорыдал Табас, испытав ни с чем не сравнимое облегчение при виде нужной остановки. Мокрый юноша сразу же отчаянно заработал локтями, пробираясь к выходу. Позади на него сыпались проклятья, но до них уже не было никакого дела: Табас рвался к выходу с тем же отчаянием, с каким извивался, пытаясь сделать вдох там, в воронке, на далёкой войне.

Свежий воздух показался потрясающе приятным. Он охлаждал раскаленную кожу, и Табас пил его, как воду — жадно и ненасытно.

Где-то с десять секунд Табас стоял, пытаясь отдышаться, и слушал ругань со стороны дверей, в которые старались втиснуться новые пассажиры. В конце концов, в салоне нашлось ещё немного места, двери с шипением закрылись, и ненавистная консервная банка укатила прочь.

— Скотовозка… — с ненавистью выплюнул Табас вслед троллейбусу. Ибар, такой же мокрый, лишь пожал плечами, ничего не говоря. — Пошли.

Центральные улицы Армстронга оказались намного более оживлёнными и ухоженными, сколько Табас ни присматривался, но так и не смог заметить какие-нибудь разительные перемены в их облике. Чистые бульвары и проспекты с аккуратно подстриженными деревьями, создающими на вымощенных плиткой тротуарах приятную тень. Тут было много людей — хорошо одетых и довольных жизнью. Много улыбок и солнечного света, зелени и цветов в клумбах, ярких красок, дорогих машин, витрин с одеждой и украшениями по ценам, заставлявших не верить собственным глазам. Над головами возвышались на десятки этажей дома безупречно белого цвета с зеркальными окнами, построенные в незапамятные времена. Каждое из этих зданий было в своём роде идеалом. Вершиной инженерной мысли другой планеты.

— Таким домам почти ничего не страшно, — рассказывал Табас, пока Ибар пялился вверх, не в силах привыкнуть к такой высоте. — Не споткнись, кстати, — улыбнулся он, не удержавшись от колкости, и продолжил: — Кстати, этим домам лет почти столько же, сколько жизни на Кроносе.

— Да иди ты! — недоверчиво посмотрел на него Ибар.

— Ага. Я же говорю — это шедевры. Все Стандартные Конструкции спроектированы с огромным запасом прочности и феноменальной надёжностью. Да и строили тогда не люди.

— А кто? — саркастично ухмыльнулся напарник.

— Машины. Роботы, я имею в виду, — после этой фразы Табас поднял ладони, как бы защищаясь, и пояснил: — Да-да, я знаю, что звучит как очередная бредятина.

— Да нет, это как раз нормально. Я слышал про такие. Они ещё где-то есть. Кажется, у какого-то из Домов есть танки без экипажей. И самолёты, вроде.

— Самолёты? — настала пора удивляться Табасу. — Так сейчас же, вроде, никто не летает.

— Как ты там говорил? За что купил — за то и продаю, — пожал плечами Ибар и снова поднял голову вверх, рассматривая высотные дома.

Все проспекты Армстронга расходились из одной точки правительственного квартала — с площади Пионеров. Площадь представляла собой огромную и сложную транспортную развязку. Над ней висела переплетённая в самых изощрённых комбинациях паутина толстых проводов и кабелей, питающих троллейбусы, а в центре, освещённый ярким солнцем, играющим на плавных изгибах и пускающий зайчики от начищенных поверхностей, стоял памятник Первопроходцам. Три могучие фигуры в громоздких скафандрах, держащие в руках шлемы. В середине — первый Капитан корабля «Армстронг», основатель города и Дома. Широкоплечий, с красивыми мужественными чертами лица и массивной челюстью. По правую руку от него находился ещё один мужчина — более интеллигентный, с бородкой и непонятной штуковиной в руках. Табас помнил, что это какой-то учёный, тоже большая шишка в Экспедиции. А слева от Капитана, ближе, чем бородатый учёный, почти впритирку, располагалась изящная даже в скафандре женщина с длинными волосами. Жена Капитана, первая во всех смыслах леди Армстронга.

По площади тут и там сновали троллейбусы и машины, будто и не было в мире дефицита топлива, а за ними, за площадью и статуей, возвышалась стена, из-за которой на несколько сотен метров вздымалась угловатая серая громадина Железного Замка.

Он впечатлял. Массивное основание и сужение ближе к верху превращало корабль в высокотехнологичную пирамиду. Серый металл корпуса, плавные изгибы, чередующиеся с острыми гранями и углами. Трубы, уступы и контрфорсы, какие-то металлические выступы, похожие издалека на горгулий, провалы люков, переделанных в балконы, и ни одного, даже самого маленького, окна. Было видно, что некоторые части замка повреждены — там металл заменял обыкновенный кирпич, бетон или белый материал, которым были покрыты высотные здания центра. Эти заплатки не выглядели уродливо, наоборот, добавляли Замку брутальности и смотрелись как шрам на лице старого солдата.

— А что там? — спросил Ибар, ткнув пальцем в одну из «заплаток».

— Изначально город строился из частей корабля. Разбирались ненужные модули, и уже из этого материала делали то, что необходимо, — пояснил Табас.

— Круто, — обожжённый наёмник рассматривал Замок, задирая голову, видимо, пытаясь представить, как эта многотонная громадина приземляется на Кронос. — Пройдёмся вокруг?..

Мужчины тронулись с места и прогулочным шагом, никуда не торопясь, побрели влево — к подземному переходу, из которого доносилось гитарное бренчанье и голос уличного музыканта.

Табас, пытавшийся узнать песню, поначалу не заметил перемен в настроении окружающих людей.

Улыбки исчезали с лиц, люди были чем-то обеспокоены — многие из них смотрели на часы, словно куда-то опаздывая.

— Что происходит? — спросил он вслух, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Не знаю, — ответил Ибар, останавливаясь. — А на что это похоже?

Люди оставляли свои дела: вот отошёл от ларька с газетами продавец, девушка заперла разноцветную будку с крупной надписью «Мороженое», другие прохожие сворачивали к витрине магазина бытовой техники, где были выставлены телевизоры. Там уже собралась порядочная толпа, и происходящее на экранах нельзя было разглядеть. Люди приближались, вставали на цыпочки, вытягивали шеи и, разочарованно качая головами, отходили в сторону, к другому пункту сбора — новенькому металлическому столбу, на котором висели четыре рупора, направленные во все стороны.

Он находился совсем рядом, и вскоре наёмники, сами того не желая, оказались посреди множества жителей Армстронга, тянувшихся к вожделенному столбу, как сектанты к объекту поклонения.

Насторожившийся Табас хотел сказать Ибару, что ему всё это не нравится и нужно отойти, но заиграла бравурная музыка, заставившая его вздрогнуть от неожиданности. Она была слишком насыщенной, пафосной и неуклюжей — как раз такой, как надо для пропагандистской передачи. Люди замерли, устремив странные взгляды на серые глотки рупоров. Улицы замерли, никто больше никуда не шёл, все разговоры мгновенно стихли.

— Смотри! — сказал Ибар, указывая на другую сторону улицы. Там, на белой стене высотного дома, был смонтирован огромный экран, где на чёрном фоне алели буквы «Внимание!»

— Эй! Потише! — прикрикнул на них кто-то из группы молодых спортивных парней, одетых в камуфляж с красными повязками.

Табас был в замешательстве — до этого он не видел ничего подобного.

— Дорогие соотечественники! — разнёсся, отдаваясь гулким эхом по замершим городским улицам, зычный мужской голос. Табас, приподнявшись на цыпочки, посмотрел на экран вдалеке и увидел диктора — пожилого мужчину в костюме. В его чёрных волосах пролегли седые ниточки, а мужественное лицо вызывало симпатию. — Вас приветствует служба новостей Армстронга. Сегодня стало известно, что Дом Адмет, окончательно и бесповоротно разгромленный на южном фронте, вместо того, чтобы спасать своих мирных жителей, поспешно перебрасывает свежие силы на север, к нашим с вами границам.

Диктор говорил с искренней горечью, но Табаса было не обмануть. Во время службы он наслушался достаточно пропагандистских речей для того, чтобы не верить впредь ни одной.

— Эй! Не видно же! — шикнул кто-то за спиной, и наёмник, обернувшись, увидел низенькую старуху, которая знаками показывала ему встать как положено и не вытягивать голову. На старуху тоже зашикали, боясь пропустить хоть малейшее слово, сказанное диктором.

— Становится ясно, что на наш Дом в скором времени будет совершено вероломное нападение. Уже не вызывает сомнений тот факт, что Дом Адмет готовится к войне. Они сами не скрывают своих намерений.

Картинка на экране сменилась — теперь показывали бесконечные железнодорожные составы с платформами, на которых стояло нечто угловатое, укрытое брезентом, вздымавшее ввысь стволы орудий, высовывавшихся из-под ткани. Из окон пассажирских вагонов торчали головы бородачей в песочных кепках — гвардейцы, как понял по блестящим латунным кокардам Табас. Один состав, второй, третий, самолёты, пехота на марше. Постепенно изображение становилось всё более контрастным, появился странный красный оттенок, который с каждой секундой прибавлял в насыщенности, внушая неприязнь к показывавшимся картинам. Заиграла какая-то музыка, так же, как и оттенок, постепенно усиливавшаяся.

Мрачная, монотонная, наводящая жуть. Сам голос и слова, которые он произносил, были под стать общей атмосфере и очень метко били по эмоциям. Мозгом Табас понимал, что его дурят, кормят ядовитой гадостью, специально пробуждают в нём отчаяние и страхи, но ничего не мог с собой поделать и с каким-то непонятным ему самому мазохизмом хотел смотреть и ужасаться ещё и ещё.

— Захват сопредельной территории стал для наших бывших союзников выходом из безвыходной ситуации. Как животные, цепляющиеся за жизнь, они готовы рвать глотки тем, кто живёт лучше, чем они. Вместо того, чтобы принять протянутую им руку помощи, Капитан Дома Адмет вцепился в неё, как бешеный пёс.

Табас заметил, что стиль речи постепенно менялся — от сухого и информативного к эмоциональному и агрессивному. Юноша посмотрел на Ибара, хмуро внимавшего голосу диктора, и на миг ему показалось, что напарник верит в этот фарс. Захотелось стряхнуть с себя это наваждение, во весь голос закричать, опровергая всё, что лилось липким потоком из динамиков и экранов, но чувство самосохранения подсказывало, что это будет самое глупое самоубийство в истории.

Всё это — неисчислимые колонны войск Дома Адмет, голос и музыка, прямо-таки запихивали внутрь человека нужный настрой.

Замершие люди, молча ловившие каждое слово, были сейчас едины, как никогда до этого. Полное растворение. Все, начиная от богатого бизнесмена, шедшего к машине, и заканчивая дворником в оранжевом жилете и продавщицей мороженого, были одной семьёй, сплотившейся вокруг общей напасти и забывшей на короткое время обо всех социальных и материальных барьерах. Кругом были братья и сестры. И их глаза горели ненавистью, слезились от осознания коварства врага и надеялись, что сейчас диктор их спасёт и скажет, что всё не так уж и плохо.

И он дал им это.

Ведущий замолк на полуслове. Музыка также замерла, сменившись спустя миг такой же громкой, но уже приятной уху, лёгкой, возвышенной, полной надежды. Как будто наступил рассвет после долгой тёмной ночи, полной ужасов.

— Но нам есть, чем ответить безумным ордам! Мы не допустим очередного удара в спину! Шпионы-террористы, которых к нам засылали под видом беженцев, будут выловлены все до единого, а вероломное нападение обернётся для Адмет морем крови их собственных солдат. На страже границ стоят верные сыны Дома Армстронг, готовые отдать жизни за Его Превосходительство и наших с вами родных и близких! Плечом к плечу…

Экран показывал новые колонны — теперь уже со знаками различия Дома Армстронг. По дорогам катили сотни танков, пылила пехота, сплошь состоявшая из улыбчивых здоровых парней с правильными чертами лица.

— Наши храбрые сыны готовы отразить любой удар и закончить войну на территории агрессора! Армия готова пройти победоносным маршем по территории противника, а ядерные стрелы сотрут в радиоактивный пепел любой намёк на сопротивление! Судьба вражеских полчищ заранее предрешена! — и всё в подобном ключе. Музыка заставляла трепетать, голос давал надежду. Многие не скрывали слёз, а диктор, не сбавляя темп, распалялся всё сильнее и закончил выступление уже не осмысленными предложениями, вовсе нет: он выкрикивал лозунги, каждый из которых находил в душе Табаса живой отклик. Находил вопреки мозгу, кричавшему, что это всё неправда, и безуспешно пытавшемуся взять тело под контроль.

Наёмник еле сдерживался от того, чтобы не повторять лозунги за диктором, как это делали все вокруг, был опьянён чувством единства со своим народом. Ещё немного — и он полюбил бы Его Превосходительство всей душой и со всех ног побежал бы на вербовочный пункт.

— Храбрость и Воля! — выкрикнул диктор, и музыка, ещё недавно бывшая просто фоном, плавно перешла в первые аккорды гимна Дома Армстронг.

Недавние молодчики, что смотрели на Табаса и Ибара с неприязнью, несколько раз громко проорали последнюю фразу диктора и нестройно запели, заражая своим энтузиазмом остальных:

— До-ом, в котором живет воля…

— Ура-а! — неожиданно громко прокричал над самым ухом Табаса обожжённый напарник и, когда наёмник обернулся, процедил тихо сквозь зубы:

— Пошли отсюда. И живее.

Ибар подхватил Табаса под локоть и повёл с площади прочь. Чем больше проходило времени, тем осмысленнее становилось выражение лиц людей. Они трясли головой, будто пытаясь отделаться от наваждения, и шли дальше по своим делам, словно и не стояли только что, плача и надеясь на то, что ведущий их утешит, скажет, что всё хорошо и бояться не надо.

— Ты вообще что-нибудь слышал про то, что Адмет собираются нападать на Армстронг? — вполголоса спросил Табас спустя пять минут быстрой ходьбы. Мужчинам хотелось убраться подальше с улицы, которая только что была полностью заполнена сумасшедшими.

— Нет. Но, думаю, до нас бы слухи и не дошли.

— Резонно…

— Меня больше беспокоит то, что Армстронг так громко бряцает оружием, — пробурчал Ибар, обращаясь, скорей, к себе.

— Да, меня тоже это напугало. Ядерные ракеты… Да уж, — Табас поёжился. Ему стало страшно от осознания того, что вскоре Армстронг может развязать ядерную войну. — Должно быть, дела идут плохо. Если вот так вот, на всю страну говорят, что готовы запускать ракеты…

— …То они сами боятся, — продолжил Ибар за своего напарника. — Это значит лишь то, что армия Армстронга вовсе не так огромна и страшна, как на видео. Это крик слабого.

— Глупо всё это как-то… И почему Адмет не хотят союза? Им бы помогли остановить дикарей. Думаю, регенты нашего Капитана понимают угрозу и поддержали бы Адмет войсками и прочим… — задумчиво сказал Табас.

— А вот об этом я хотел поговорить с тобой, когда мы окажемся дома, — сказал Ибар с усмешкой глядя на молодого напарника. — Терпение.

Добрались уже затемно. Идея снова лезть в переполненный общественный транспорт показалась самоубийственной, и потому обратный путь мужчины прошли пешком. Армстронг оказался на удивление маленьким. От центра до дома — всего полтора часа неспешной ходьбы. Табас вспоминал, как он ещё в детстве бродил по этим улицам, втайне от матери убежав из двора, где ему было разрешено гулять, в большой мир. Тогда всё вокруг казалось огромным и безопасным, даже с учётом постоянных сплетен о том, что в городе снова среди бела дня кого-то убили.

Сегодняшняя сцена в центре города как будто заставила Табаса прозреть. Взгляд молодого наёмника цеплялся за новые детали. Раньше он не замечал развешенных всюду маленьких красных флажков, пёстрых плакатов с могучими мужчинами в форме, крикливых лозунгов, восхвалявших Капитана, армию и Дом Армстронг в целом, а также не обращал внимания на тройки молодчиков с красными повязками. Наверное, это произошло потому, что взгляд Табаса был «замылен», и, наконец-то, вырвавшийся из ада наёмник видел не реальность, а ту самую картинку, к которой привык за то время, пока здесь жил.

Как оказалось, город сильно изменился — прежде всего, в плане атмосферы. Табас теперь не чувствовал себя здесь как дома. Появился непонятный страх, что кто-то узнает о том, что он, пусть и за деньги, служил на стороне ненавидимого теперь Дома Адмет. В каждом взгляде Табасу виделись подозрения и неприязнь.

— Знаешь, — сказал Ибар, когда они уже подходили к дому, — я, наверное, завтра ещё с тобой похожу, и если ничего не попадётся, то завербуюсь в армию.

— А разве так можно? — удивился Табас. — У нас в армию берут только с гражданством. Да и на медкомиссиях, я слышал, пристают к каждой мелочи. Без обид, — поспешно добавил он, глядя на то, как нахмурился напарник. — Так что вряд ли получится.

— Ай, да брось, — только отмахнулся Ибар, раздосадованный упоминанием о своих шрамах. — Наёмники есть везде.

— Везде есть, а в Армстронге нет, — сдержанно улыбнулся Табас в ответ.

— Не надо ля-ля, — уверенно сказал Ибар. — Я даже сейчас, не зная о вашем городе совершенно ничего, могу сказать, что меня возьмут. У вас аховая ситуация в армии — это раз, — начал Ибар загибать пальцы. — Скоро, похоже, начнётся война — это два. Ну и, наёмники действительно есть в любом Доме — это три. Пропаганда — это одно, а реальное положение дел — совсем другое… Конечно, тот мужик из телевизора скажет, что армия Армстронга — это лучшие из лучших, добровольцы-защитники, а армия Адмет — сплошь наёмное отребье, воюющее за деньги.

Табас молчал.

— И платить они будут готовы очень и очень много. Без обид, но десятка за машину при двух машинах в день — это нам только на проезд туда-сюда. Мы вон за сегодня на разъезды потратили четыре кроны. Так что всё это несерьёзно.

— Ты ведь и не собирался жить мирной жизнью, верно?.. — спросил Табас, чувствуя себя обманутым.

— Ага, — кивнул Ибар, ухмыльнувшись. — А что делать? Люди всегда воевали и всегда будут воевать, попомни мои слова. Даже когда Адмет исчезнет с карты, а Армстронг занесёт песком, выжившие продолжат рвать друг другу глотки. Да, я не историк, как ты. Но я неплохо знаю людей. И моё знание говорит, что без куска хлеба я не останусь.

Табас лишь нахмурился, ничего не сказав в ответ.

Мать встретила мужчин многочисленными вопросами. Прямо с порога затараторила, выпытывая всё произошедшее за день, засуетилась, быстро накрыла на стол и, усевшись напротив, слушала рассказ Табаса, время от времени кивая и задавая вопросы немного заплетавшимся языком. От неё сильно пахло спиртным — видимо, успела выпить, пока сына не было дома. Табаса это ужасно раздражало: раньше мать вообще не пила, но за тот год, пока он носился по пескам, похоже, успела пристраститься.

— И сколько обещают там?

— Пятьдесят за машину, — почему-то соврал Табас, уставившись в тарелку с супом.

Ибар лишь кашлянул.

После еды мать ушла на кухню, а Ибар подошел к стене, на которой висела карта Кроноса, и подозвал Табаса к себе.

— Вот о чём я хотел с тобой поговорить. Смотри, — обожжённый солдат кивком указал на карту.

Табас осмотрел её, но не заметил ничего особенного. Пресное море у ледяной шапки северного полушария, образованное из растопленных ледников, хорошо знакомые изгибы горных хребтов южнее, крупные проплешины Каменных Долин и солончаков, территория дома Армстронг, раскрашенная в красный цвет, и большая коричневая полоса пустыни у экватора — территория, которая никогда не была освоена.

— И что? — спросил Табас у напарника.

— Внимательней.

— Хорошо… — начиная раздражаться, сказал Табас и снова принялся обшаривать карту глазами.

Скорее всего, Ибар нашёл что-то на юге. Вот он, Дом Адмет — тоже огромная территория, простирающаяся далеко на юг и граничащая… с Домом Шекспир. Одноименная столица была обозначена крупной коричневой точкой: исходя из её размера можно было предположить, что население у неизвестного города составляло тысяч пятьсот, если не больше.

— Вижу, нашёл, — прохрипел Ибар над ухом. — Понимаешь теперь, почему они не хотят союза с вами? — и продолжил, не дождавшись ответа от молчавшего Табаса: — Карта была выпущена пятьдесят лет назад. За это время пустыня продвинулась на север так, что сожрала территорию крупного Дома и ополовинила ещё один. Возможно, у них даже был свой Железный Замок. Это с ними мы воевали. Это они стали голодранцами, лезущими на пулемёты. И то же самое в скором времени ждёт Дом Адмет. Их засыплет песком, пригодной для жизни и обработки земли не останется. Им будет нечего жрать, и они будут вынуждены точно также отправиться в путь, на север, а от Дома Адмет не останется ничего, кроме упоминаний в учебниках. Капитан Адмет это понимает, потому и торопится начать войну как можно скорее, пока у него есть ресурсы, оружие и люди. А время идёт, любое промедление смерти подобно. Чем дальше — тем меньше у них еды, нефти, железа и людей.

— Но ведь можно будет принять этих людей к се… — сказал Табас и осёкся, осознав, какую глупость сморозил.

— Тут два человека не могут работу найти, а ты говоришь о том, чтобы принять ещё минимум пять миллионов. Кронос деградирует и умирает, пустыня не в состоянии никого прокормить. Моря высыхают, ледники больше никто не растапливает, боясь потепления. Никто даже не помнит, как бороться с пустыней. Так что будет война, — жутко оскалившись, говорил старый обожжённый солдат, сверкая глазами так, будто в них уже отражались отсветы ещё не разгоревшихся пожаров. — И эта война будет намного более жестокой, чем многолетние вялые бодания Дома Адмет с Домом Шекспир и другими дикарями.

— А ты этому и рад, — ощерился Табас, внезапно разозлившийся, будто это Ибар был виноват в том, что скоро Армстронгу предстояло пережить тяжёлые времена. Или не пережить и уйти в небытие.

Напарник лишь пожал плечами.

— Всё равно этот шарик обречён. Не сейчас, так через тысячу лет. Хотя, тысяча — это очень оптимистично, — хрипло расхохотался обожжённый наёмник. — Я думаю, всё закончится лет через пятьсот. И лично для меня нет ничего плохого в том, что люди ещё будут друг дружку убивать за стакан воды. Это означает, что я всегда буду сыт, одет и при деньгах.

— Эгоист, — осуждающе сказал Табас.

— А ты тряпка, — презрительно бросил Ибар. — Хлюпик. Армия многим вправляла мозги, но, похоже, ты — исключение. Впервые вижу, чтобы человек после пустыни и войны оставался таким… Идеалистом.

— Надо же, какие слова мы знаем, — оскалился Табас, защищаясь. — Не слишком заумно?

— Я сложнее, чем кажусь, — парировал напарник.

— Не заставляй меня жалеть, что я вообще взял тебя с собой.

— А ты мог отказаться? — гнусно усмехнулся обожжённый.

— Мог.

— И как бы ты через территорию Адмет прошёл? — усмешка стала ещё отвратительнее. — Знаешь что?.. Ты сам держался за меня всё это время и просто не смог бы отказать тому, кто твою жопу тощую из песка вынул.

Табас молчал. Верить в правоту Ибара не хотелось, но в глубине души заворочалось гаденькое чувство, что эта обожжённая сволочь права.

— Ты тоже был мне нужен, но гораздо меньше. Добраться до Армстронга, найти жильё, получить услуги гида — это я и сам мог бы. А ты смог бы выбраться из пустыни? Или из деревни, куда Вольные зашли пограбить? Или из-под обстрела? Пересёк бы ты границу? Добрался бы до любимой мамочки? Не убила бы тебя местная шпана за автомат? — каждый вопрос действовал на Табаса как пощёчина, он опустил глаза и краснел. — Ты, приятель, мой должник, поэтому веди себя соответственно, — Ибар воззрился на Табаса так, что у того затряслись колени. — И не смей попрекать куском хлеба. Щенок. Если бы не я, твоя мама даже пустой гроб не получила бы. Был такой Табас на свете — и нету. Ничего не осталось, даже телеграммы бы не пришло, что сдох.

— Пошёл ты, — бросил побледневший от смеси страха и ярости молодой человек. — Должник так должник. Завтра последний день. Послезавтра с утра вали куда хочешь. Мне плевать. Хоть в армию, хоть в ад. Там как раз место для таких зверей, как ты. Убийца! — бросил он самое первое оскорбление, пришедшее на ум.

Ибар рассмеялся — громко, от души, хлопая себя по коленям, и Табас со жгучим стыдом понял, что сморозил глупость. Убийц в этой комнате было двое.