От вигвама на берегу Натчеза веяло той мрачноватой и меланхолической дремой, в коей обычно коротает свои дни индеец, когда свободен от военных и охотничьих забот. Деревня хранила поистине гробовое молчание. Даже юные ее обитатели, казалось, разделяли усталость недавно вернувшихся отцов. Никому не хотелось покидать насиженного места. Но таково было лишь первое впечатление. При более пристальном взгляде на деревню, человек, знакомый с жизнью индейцев, не смог бы не почувствовать некоей напряженности и даже затаенной боязни, охватившей племя, которое, по-видимому, ждало каких-то перемен в своей судьбе.

Медленная поступь взрослых, направлявшихся к вигваму совета, сбившиеся в кучки, оробевшие дети и женщины, притихшие подростки — все это было предвестием чего-то значительного в жизни общины.

Из вигвама совета не доносилось ни звука — никаких признаков беседы или спора. Как только мико вернулся, он почти беспрестанно собирал на совет своих воинов, и вот уже два дня вся деревня не отрывала глаз от вигвама. С дочерью мико еще не заводил никаких разговоров, он только молча указал ей на вигвам, где ей надлежало находиться. Она не знала, что и думать. Неужели они с сестрой на положении пленниц? А что случилось с Ми-ли-мачем? Почему его до сих пор нет, при его-то резвости, благодаря которой он и стал любимцем отца? Погиб в схватке с бледнолицым? Но тогда почему не видно ни трофеев, ни скальпов, ни знаков скорби?

Роза держалась куда увереннее. Она черпала утешение в книгах, которые методистский проповедник когда-то дал Канонде. Сейчас она читала вслух и так усердно, что Канонде это стало надоедать.

Не успела Роза закончить отрывок о блаженстве спасенных и проклятии язычникам, как индианка вдруг выпалила:

— Канонда очень любила доброго вождя своей школы, но терпеть не могла, когда он читал ей книги. Канонда рада, что не приняла его веру.

— Вождь желал только добра, — ответила Роза. — Канонда должна была послушаться его.

— Как бы не так. А если мико своим томагавком расколет Канонде голову? Что же, ей отправляться в ад к злым бледнолицым, которые убивали ее братьев, за что и корчатся от боли?.. Нет, никогда! — с содроганием заключила она.

Роза покачала головой.

— Милостивый Бог возьмет ее своим ангелом. Ей будет уготовано вечное блаженство только за то, что она спасла брата.

— Ангелом! Канонда не хочет быть белым ангелом за то, что пустила в вигвам лазутчика. Канонда не может жить среди белых ангелов, убивавших ее братьев и отнявших у нее землю.

— Но в вечной жизни никто никого не убивает, ни бледнолицые, ни краснокожие. Там всех ждет вечная радость.

— Вот видишь, Канонда права, а бледнолицый вождь не прав. Великий Дух пустил на свои охотничьи поля и тех, и других, но вместе им не видать радости… Нет, Канонда никогда не поверит в это. Великий Дух дал янкизам белую, а окони — красную кожу, одних поселил у Соленого моря, других у Большой реки, разделил их высокими горами, столкнул их на тропе войны, а теперь спасает всех разом?! И не ставит им перегородок в своих владениях? Нет! Ни за что не поверю! Разве смогут люди забыть вражду? Бледнолицые и краснокожие и там будут так же дружны, как здесь дикий кот с койотом. Канонда рада, что шепот учителя не дошел до ее сердца. Лишь Великий Дух сможет осчастливить ее. Он возьмет ее в свои земные луга, где сияет вечное солнце и гуляют ее предки. Там ее примут как добрую дочь.

Роза отложила книгу и задумалась над словами Канонды.

Но тут они обе вздрогнули от пронзительного свиста. Они бросились к окну, но тут же отскочили: Роза поспешно заняла свое прежнее место, а Канонда принялась укреплять шкуры, закрывающие вход.

Свист был сигналом о приближении большой лодки, которая мощно преодолевала течение усилиями шестерых гребцов. Помимо этих шестерых, в лодке сидело еще двое.

Судно вошло в заливчик. На берегу рядом с каноэ лежала шлюпка, на которой приплыл британец, — она сразу бросилась в глаза прибывшим. Один из них бегло осмотрел ее и поделился своими соображениями с другим, тот кивнул ему и ступил на берег.

Это был человек среднего роста, отнюдь не атлетического сложения, с сильно загорелым лицом, впалыми щеками, покрытыми глубокими чернеющими оспинами, и заостренным красноватым носом. Мрачный блеск глубоко посаженных темно-серых глаз, огромные усищи и борода не добавляли ему привлекательности. Тем не менее от внимательного наблюдателя не укрылись бы его усилия казаться простоватым и естественным, хотя глаза его иногда украдкой зыркали по сторонам, а губы временами складывались в злобную усмешку. На нем был короткий синий камзол, застегнутый наглухо, до самого горла, такого же цвета штаны и шляпа. На берег он вышел безоружным. Бросив несколько слов гребцам и сопровождающему его мужчине, он коротким солдафонским шагом направился к жилищу мико.

Собравшиеся на совет индейцы тотчас же разошлись, старый вождь хмуро и неторопливо шагал к своему вигваму, а прочие индейцы тоже заспешили под свои кровли, явно не желая встречи с пришельцем.

Тот молча смотрел на удаляющиеся фигуры воинов и, покачав головой, вошел в вигвам вождя.

— А вот и я, друг Токеа, — с фальшивой улыбкой громко возвестил он и протянул руку неподвижно сидевшему на своем ложе вождю. — Ну что, я умею держать слово? — продолжал усач. — Ночью вошли в залив, но, черт побери, пришлось удирать во все лопатки. Целую ночь, да еще день. Так что я, дружочек, голоден, как флотский интендант, и сух, как дельфин.

Он говорил по-английски, с сильным французским акцентом, но довольно бегло.

Мико постучал пальцем по деревянной доске, и из соседнего помещения вышла его дочь.

— Канонда! — вскричал пират, галантно подобравшись и протянув руку, чтобы погладить ее по волосам.

Но девушка проскользнула к двери, не обронив ни слова. Гость был озадачен. Он повернулся к старику:

— Что это значит, друг мико? Я что, впал в немилость? Стоит ли так обижать меня? Когда я ступил на берег, ваши люди обдали меня кормовой волной, скрывшись в свои вигвамы. Вы холодны, как норд-вест, а ваша дочь как замерзший канат. Кстати, у вас тут побывал один гость. Как вижу, молодой британец успел поработать языком.

Пират проницательно смотрел на мико, но лицо вождя было непроницаемо.

— О ком говорит мой брат?

— О пленнике, молодом англичанине. Он улизнул от нас, когда я выходил в море.

— Мой юный брат ушел и отсюда.

— Ушел? Должно быть, вы не знаете, что он сбежал от меня… — И с притворным равнодушием поспешил добавить: — Ну, тут уж ничего не попишешь.

— Мико знал, — отчеканил Токеа, — что юный брат бежал от вождя Соленого моря. Мой брат не должен был брать его в плен.

— Ну и дела! А мико не брал бы янки, подосланного для шпионских целей?

— Разве мой юный брат из янкизов? — спросил Токеа, сверля Лафита взглядом.

— Нет, Но он враг.

— Не слишком ли много врагов у моего брата? Янкизы, воины Великого Отца Канады…

Пират кусал губы. Наконец, он собрался с мыслями и сказал:

— Ну, вы не жалуете американцев, а я — и тех, и других.

— Мико, — возразил Токеа, — лишь для того берется за томагавк войны, чтобы защитить своих и отомстить за кровь убитых братьев. А мой брат поднимает томагавк против всех и как разбойник похищает детей и женщин.

Лицо пришельца запылало, он скрипнул зубами.

— Право же, мико, вы говорите вещи, которые тяжелы для моего желудка.

Он смерил старика холодным взглядом. И вдруг снова растянул губы в улыбке:

— Какая чушь! Довольно спорить из-за пустяка. Каждый делает, что ему любо и сподручно.

— Когда мико окони протянул руку вождю Соленого моря и как друга ввел в свой вигвам, душа его мечтала о новом брате, который поднялся против янкизов. Если б он знал, что связал себя с вором…

— Мсье Мико!.. — с угрозой в голосе прервал его Лафит.

— …то не принял бы его как друга, — продолжал старик. — Токеа поднял томагавк против бледнолицых. Вождь Соленого моря сделал его разбойником. Что же он может сказать янкизам, когда попадет к ним в руки? Они вздернут его на первом же суку.

Столь нелицеприятная правда произвела впечатление на пирата. Он начал нервно ходить взад и вперед, обдумывая свой ответ.

— Оставим это, мой друг, я не считал скальпы, которые вы содрали с черепов американцев. Не будем копаться в прошлом. Что было, то было. В будущем многое изменится. Я, например, вовсе не желаю вести прежнюю пустую жизнь. Мечтаю осесть в этом зеленом раю и вести полуиндейский, полуфранцузский образ жизни. Приятно и радостно!

Не меняя выражения лица, старик сказал:

— Мико окони еще никогда не обагрял рук кровью друзей. Он беден, но ни разу не прикоснулся к тому, что ему не принадлежит. Его отцы осудили бы его за дружбу с разбойником. Великий Дух отвратил бы от него лицо, если бы он обесчестил свой народ союзом с разбойником.

Француз выслушал его на удивление спокойно, хотя временами лицо его нервно подергивалось.

— Вы так думаете? — спросил он наконец. — Вы собираетесь обойтись без Лафита? Не стану уговаривать. Знал бы я раньше, не потратил бы столько времени, чтобы услышать от вас такое поношение. Адью, мсье Мико!

— Мой брат, — словно бы спохватившись, заговорил мико, — должно быть проголодался. Ему надо поесть. Канонда приготовила ему любимое кушанье.

— Лафиту не будет отказано в желании еще раз осмотреть одну хижину? настороженно спросил пират.

— Мой брат — желанный гость. Рука мико не преградит ему путь к тому, что указала однажды, — смиренно ответил вождь.

— Ну вот, это другое дело. Англичанин навеял хандру на моего старого друга. Надеюсь, она исчезнет бесследно. Однако пора посмотреть, что там поделывают дамы.

Он попытался откинуть занавес, но — тщетно.

— Это как понимать?

— Мой брат должен поискать себе другую скво. Роза не войдет в его вигвам.

Из соседнего помещения послышался странный звук, — он был похож на приглушенный до шепота радостный возглас.

Пират растерянно потоптался возле занавеса и, повернувшись к мико, сказал:

— Значит, союзу не бывать? Все двери на запоре? En bieb, nous verrons.

С этими словами он вышел из вигвама.

Старик не взглянул ему вслед и не двинулся с места.

Лафит еще раз напомнил о себе, просунув голову в дверной проем:

— Надеюсь, вы не будете возражать, — спросил он, — если я буду хозяином хотя бы в своей лодке? А то как бы во время моего отсутствия не нанесли бы мне визит незванные гости.

— Если вождь Соленого моря встал на тропу войны, враги у него найдутся.

— Разумное суждение.

— Мой брат голоден, — мико указал на Канонду, вышедшую с подносом.

— Мне, однако, пора, — служба прежде всего.

Лафит направился к берегу, по которому, скрестив на груди руки, расхаживал маленький коренастый человек. Его оливковое лицо утопало в черной с сединой бороде, открывавшей лишь длинный пылающий от загара нос.

По мере приближения главаря его верный сподвижник слегка подобрался.

— Лейтенант! — окликнул Лафит.

— Капитан?

— Все спокойно?

— Настолько, что нам показалось, будто мы тоже сидим в вигваме мико. Раньше наш приезд превращал это местечко в веселую ярмарку, а сегодня не видно ни души. Женщины-то вроде не прочь присоединиться к нашей компании, да мужья не пускают.

— Сколько голов составляет наш резерв в Сабинском озере?

— Тридцать. Остальные завтра покончат с расчисткой.

— Джакомо и Жорж, — коротко и властно распорядился пират, — плывут вниз с приказом прибыть сюда. Двое остаются там и поджидают отставших. Весь экипаж вооружается мушкетами, штыками, пистолетами и укрывается в двух милях вниз по течению, до особых распоряжений.

— Ясно, капитан.

— Молодой британец был здесь.

— Я уж вижу.

— И старик отпустил его.

— И вы тоже, капитан, вы и ваши парни. Я бы этого не делал.

— Мсье Клоро много бы чего не сделал, — ехидно парировал Лафит. — Не солить же нам было тех пятерых. Но молокосос поднял здесь пыль.

— Прошу прощения, капитан. А что здесь случилось?

— Ничего особенного. Старику что-то наскучил союз с нами.

— Ха! Он нам больше и не нужен. Вот теперь-то и настал час порезвиться нашим ребятам.

Капитан с нескрываемым презрением посмотрел на чернобородого.

— Стало быть, мсье Клоро полагает, что я немедленно свистну ребят? Этот час я так дешево не отдам, господин лейтенант! Терпеть не могу глупые выходки. Скоро поймете, что к чему.

Лейтенант повернулся к гребцам, продолжавшим сидеть в лодке, и передал им приказ. Через несколько секунд лодка уже неслась вниз по течению.

— Пора перекусить. Распорядитесь принести вина, лейтенант.

Тот сделал знак одному из оставшихся гребцов, и он, нагрузив руки множеством бутылей, последовал за своими начальниками, шагающими к вигваму вождя.

— Ничем не выдайте наших намерений. Будьте непринужденнее, лучше держаться шутливого тона. Уж мы, я думаю, узнаем, что на уме у этого старого сыча.

Оба вошли в вигвам и сели к столу, который горбился только что приготовленным бизоньим мясом. Канонда протушила его по всем правилам.

— Не откажите в приятной возможности поднять бокал, — сказал пират, разливая вино и протягивая стакан мико.

— Токеа не испытывает жажды.

— Ага, тут нужен ром. Лейтенант, пусть принесут бутылочку.

— Токеа не испытывает жажды, — громко повторил старик.

— Ну, как угодно, — пробормотал Лафит и, обратившись к своему лейтенанту, ткнул пальцем в мясо.

— Разве не удивительно, что все соки и силы зверя сконцентрированы в этом горбоподобном наросте? Если индейцев на загробных пастбищах или, как они говорят, на вечных полях охоты ждет такая вот скотина, пожалуй, стоит быть дикарем. А? Во всяком случае, эти деликатесы вызывают больше доверия, чем вранье наших священников.

Лейтенант, помня о субординации, смеялся во все горло. Токеа сидел в своей обычной позе, опустив голову и опираясь на обе руки. При последних словах он бросил быстрый взгляд на пирата и снова опустил голову.

— Вкушайте же, лейтенант. А вы, друг мико, не забудьте осушить бокал за здоровье гостя. Иначе тому придется покинуть вашу деревню сегодня же ночью.

— Мой брат — желанный гость. Токеа никогда не поднимал томагавк на человека, которого угощал в своем вигваме.

— Я убежден, — сказал француз, — что Токеа мне друг, и если тропа между нами кое-где подзаросла, мудрый мико сумеет перешагнуть через траву.

— Окони — воины, они ценят слово мико. Но руки их свободны.

— Я знаю, что у вас тут нечто вроде республики, а вы своего рода наследный консул. О делах лучше поговорим завтра. А сейчас выпьем за мир и дружбу.

— Ладонь мико открыта, она не сожмется в кулак. Но голос окони должен быть услышан.

— А им в ладони вождь Соленого моря вложит нечто такое, отчего слова его станут музыкой для их ушей. Я припас отменные вещицы для мужчин, скво и девиц. Для вас тоже кое-что найдется, подобающее сану великого мико.

Лейтенант покинул застолье.

Незаметно надвинулась ночь. Над вершинами деревьев повис серп луны. Старик поднялся и вместе с гостем проследовал к выходу.

— Мой брат, — сказал он, — не так уж юн, а язык у него прыгает, как у глупой девчонки, которой впервые навесили стеклянные бусы. У моего брата довольно врагов, нет нужды делать своим врагом еще и Великого Духа.

— Ну уж с ним-то мы как-нибудь справимся, — захохотал пират.

— Мой брат давно пытался обмануть глаза мико, но Великий Дух вернул ему ясность взгляда, чтобы уберечь народ от того, кто глумится над останками его предков. Смотри, — сказал он, указав рукой на двурогий месяц, — этот Большой свет осеняет и берега Натчеза, и деревни бледнолицых. Но не вождь Соленого моря и не мико окони зажег его. Это огонь Великого Духа. А там, — он посмотрел в сторону шелестящих на ветру пальметто, — ты услышишь дыхание предков мико. В лесах, где он родился, их гневный голос слышен в завывании бури. И то и другое идет от губ Великого Духа, ветры — его вестники, их посылают уста моих далеких предков. Великий Дух наделил мико красной кожей, а его врагов — белой. Он дал им два несхожих языка, и понять друг друга они не могут. Но Великий Дух понимает всех: и краснокожих, и бледнолицых. Они шепчут ему свои молитвы, подобно тому, как шелестит прибрежный тростник или шумит листва дубов там, где мико оставил могилы предков. Мико окони читал вашу Книгу жизни, он выучил буквы, уже когда был взрослым воином. Тогда-то он и понял, что преграду между краснокожими и бледнолицыми возвели их мертвые друзья — буквы. Но и эта книга говорит то, что ему известно от предков, — Великий Дух, Великий Отец — жив. Слушай дальше! Когда мико был послан своим народом к Большому Отцу бледнолицых и вместе с другими вождями заходил в деревни, где бледнолицые почитали Великого Духа в огромных вигвамах совета, он увидел, что у них добрые лица, и они принимают его как брата. У Токеа был разговор с Большим Отцом. Смотри, вот что он получил от него. — Мико показал пирату серебряную медаль с изображением Вашингтона. — И тогда мико спросил у Большого Отца, а тот был отважным воином и мудрым отцом, верит ли он в Великого Духа своей книги, вождь бледнолицых сказал, что верит и это тот самый Великий Дух, которого почитают краснокожие. Таковы были слова самого могущественного и справедливого из бледнолицых. Когда мико вернулся в свой вигвам, солнце уже садилось, и душа мико помнила слова Большого Отца, глаза его были широко раскрыты. Но как только он вернулся в леса своего племени, увидел, что бледнолицые, жившие рядом, смотрели хмуро, в их глазах не было света Великого Духа. Токеа знает: тот, кто не поклоняется Великому Духу, не может быть добрым человеком. А мой брат насмехается над Великим Духом и над блаженством предков на вечных лугах. Какой же он друг окони, если хочет отнять у них единственную светлую тропу? Он хочет стать другом мико, который не выдержал бы ноши, если бы его не манили умершие предки? Уходи! — с отвращением закончил мико, повернувшись спиной к пирату.

— Спокойной ночи! — зевая, сказал Лафит. — В вас погиб методистский проповедник.

Он направился к вигваму совета, где останавливался на время своего пребывания у индейцев.

Токеа повернул к своей хижине. Никто не развеял песней его мрачных стариковских дум. Кругом стояла мертвая тишина, лишь перекличка часовых, выставленных у жилища пират и на берегу, указывала на присутствие живых существ.