Глава 10

«Айн-керем», Иерусалим

Жизнь Джилы Шамрон состояла сплошь из напряженных бдений. Она пережила миссии с секретными заданиями в опасные страны, войны и террор, кризисы и заседания кабинета министров по вопросам безопасности, которые, казалось, никогда не заканчивались раньше полуночи. Она всегда боялась, как бы какой-то враг Шамрона не вылез однажды из его прошлого и не решил отомстить. Она всегда знала, что настанет день, когда Ари заставит ее ждать одного-единственного слова, будет он жить или нет.

Габриэль нашел ее в приемной при отделении интенсивной терапии Медицинского центра «Хадасса». Знаменитая куртка Шамрона, которую он носил, когда летал на бомбардировщике, лежала у нее на коленях, и она рассеянно выщипывала дырку на правой стороне груди, которую Шамрон так и не удосужился залатать. Печальный взгляд Джилы и непокорная копна седых волос всегда напоминали Габриэлю Голду Мейр. Глядя на Джилу, он всегда вспоминал тот день, когда Голда втайне прикрепила к его груди медаль и со слезами на глазах поблагодарила за то, что он отомстил за одиннадцать израильтян, убитых в Мюнхене.

– Что произошло, Габриэль? Как они подобрались к Ари в самом центре Иерусалима?

– По всей вероятности, за ним следили. Когда сегодня вечером мы расстались, он сказал, что вернется в офис премьер-министра, чтобы немного поработать. – Габриэль сел рядом с Джилой и взял ее за руку. – Они добрались до него у сигнальных огней на перекрестке Кинг- и Джордж-стрит.

– Смертник с бомбой?

– Мы полагаем, там было двое мужчин. Они ехали в фургоне под видом haredi евреев. Бомба была необычно большая.

Джила подняла глаза на телевизор, установленный высоко на стене.

– Я могу судить об этом по картинкам. Просто удивительно, что кто-то вообще выжил.

– Свидетель видел, как машина Ари внезапно рванула с места за секунду до того, как произошел взрыв. Рами или водитель, должно быть, что-то заподозрили. Броня выдержала силу взрыва, но машину подбросило в воздух. Кажется, она по крайней мере дважды перевернулась.

– Кто же это сделал? ХАМАС? «Исламский джихад»? Бригады мучеников Аль-Акса?

– Братство Аллаха приписало себе этот взрыв.

– Те же, кто орудовал в Ватикане?

– Да, Джила.

– Вы им верите?

– Об этом еще рано говорить, – сказал Габриэль. – Что сообщил вам доктор?

– Ари будут оперировать по крайней мере еще три часа. Они сказали, что мы сможем увидеть его, когда он придет в себя, но только на одну-две минуты. Меня предупредили, что он будет плохо выглядеть. – Джила с минуту внимательно смотрела на Габриэля, потом снова подняла глаза на телевизор. – Вы опасаетесь, что он не выживет, верно, Габриэль?

– Конечно, опасаюсь.

– Не волнуйтесь, – сказала Джила. – Шамрон несокрушим. Шамрон вечен.

– А что вам сказали, как он пострадал?

Она сдержанно перечислила его ранения. Перечень пораженных органов, травма головы и переломы костей дали понять Габриэлю, что за выживание Шамрона нельзя ручаться.

– Ари оказался в наилучшем состоянии из троих, – продолжала Джила. – Судя по всему, Рами и водитель пострадали куда больше. Бедный Рами. Он столько лет охранял Ари. А теперь вот случилось такое.

– А где Ионатан?

– Он сегодня ночью дежурил на севере. Сейчас едет сюда.

Единственный сын Шамрона был полковником израильских сил обороны. Ронита, его своенравная дочь, перебралась в Новую Зеландию, чтобы уехать от властного отца. Она жила там на птицеводческой ферме с иноверцем и уже несколько лет не общалась с Шамроном.

– Ронита тоже приезжает, – сказала Джила. – Кто знает? Может, из всего этого и выйдет что-то хорошее. Он очень тяжело переживал отсутствие дочери. Винит он в этом себя, как и должно. Ари очень требователен к своим детям. Впрочем, вы это знаете, Габриэль, верно?

Джила с минуту смотрела в глаза Габриэлю, потом вдруг отвела взгляд. Многие годы она считала его своего рода административным работником, хорошо разбиравшимся в искусстве и проводившим немало времени в Европе. Как и вся страна, она узнала о подлинном характере его работы из газет. И с тех пор как с него была сброшена маска, ее отношение к нему изменилось. Она тихо держалась при нем, старалась никогда не огорчать и не в состоянии была долго смотреть ему в глаза. Габриэль видел подобное к себе отношение и раньше, когда был ребенком и кто-то приходил в дом Аллона. Смерть оставила свой след на лице Габриэля подобно тому, как Биркенау пометил лицо его матери. Джила не могла долго смотреть ему в глаза, боясь того, что она может там увидеть.

– Ари нехорошо себя чувствовал и до этого. Он это, конечно, скрывал… даже от премьер-министра.

Габриэля это не удивило. Он знал, что Шамрон уже многие годы тайно борется с разными хворями. Здоровье старика, как и почти все остальные аспекты его жизни, тщательно хранилось в тайне.

– Это печень?

Джила отрицательно покачала головой.

– Вернулся рак.

– Я считал, что все вырезали.

– Так считал и Ари. И это не все. Его легкие в ужасном состоянии из-за сигарет. Скажите ему, чтобы он не курил так много.

– Он никогда меня не слушает.

– Вы единственный, кого он слушает. Он любит вас как сына, Габриэль. Иногда мне кажется, что даже больше, чем Ионатана.

– Не говорите глупостей, Джила.

– Счастливее всего он бывает, когда вы сидите вместе на террасе в Тибериасе.

– Обычно мы с ним там спорим.

– Он любит спорить с вами, Габриэль.

– Я пришел к такому заключению.

По телевизору показывали министров и глав безопасности, прибывавших в кабинет премьер-министра на экстренное заседание. В обычных обстоятельствах среди них был бы и Шамрон. Габриэль взглянул на Джилу. Она теребила порванную кожу на куртке Шамрона.

– Это Ари, верно? – спросила она. – Это Ари втянул вас в эту жизнь… после Мюнхена.

Габриэль, глядя на огни «скорой помощи», мелькавшие на экране телевизора, не задумываясь кивнул.

– Вы были в армии?

– К тому времени уже нет. Я учился в Академии искусств Безалель. Ари приехал ко мне через несколько дней после того, как были убиты заложники. Тогда никто еще об этом не знал, но Голда отдала приказ убить всех, кто к этому причастен.

– Почему он выбрал именно вас?

– Я говорил на нескольких языках, и он обнаружил в моих армейских документах качества, которые, по его мнению, делали меня подходящим человеком для выполнения того, что он задумал.

– Перебить их вблизи, глядя в лицо. Ведь так он этого хотел, да?

– Да, Джила.

– Скольких?

– Джила.

– Скольких, Габриэль?

– Шестерых, – сказал он. – Я убил шестерых из них.

Она коснулась седины на его висках.

– Но вы ведь были совсем мальчиком.

– Это легче делать, когда ты мальчишка. Труднее, когда становишься старше.

– Так или иначе, вы это совершили. И вы были тем, кого послали убить Абу Джихада, так ведь? Вы вошли в его виллу в Тунисе и убили на глазах у жены и детей. И они отомстили – не стране, а вам. Подложили бомбу под вашу машину в Вене.

Она сильнее дернула за порванную кожу на куртке Шамрона. Габриэль взял ее руку.

– Не надо, Джила. Это было давно.

– Я помню, как нам позвонили. Ари сказал мне, что в Вене под дипломатической машиной взорвали бомбу. Я помню, что пошла на кухню приготовить ему кофе, а когда вернулась в спальню, обнаружила его в слезах. Он сказал: «Это я виноват. Я убил его жену и ребенка». Это был единственный случай, когда я увидела его плачущим. Я не видела его потом целую неделю. Когда он наконец пришел домой, я спросила его, что произошло. Он, конечно, мне не ответил. К тому времени он уже овладел собой. Но я знаю: это грызло его все годы. Он винил себя за то, что произошло.

– Он не должен был этого делать, – сказал Габриэль.

– Вам ведь даже не разрешили как следует оплакать их, верно? Правительство объявило на весь мир, что жена и ребенок израильского дипломата погибли. Вы втихую похоронили сына на Оливковой горе – там были только вы, Ари и раввин – и спрятали жену в Англии под чужим именем. Но Халед нашел ее. Похитил вашу жену и заманил вас на Лионский вокзал. – Слеза скатилась по щеке Джилы. Габриэль смахнул ее и обнаружил, что ее сморщенная кожа по-прежнему нежна как бархат. – И все из-за того, что мой муж однажды давным-давно явился к вам. Ваша жизнь могла бы сложиться совсем иначе… Вы могли бы стать большим художником. А вместо этого стали убийцей. Почему вы не ожесточились, Габриэль? Почему вы не ненавидите Ари, как его дети?

– Мой жизненный путь был намечен в тот день, когда немцы выбрали незаметного австрийского капрала своим канцлером. Ари оказался командиром ночной стражи.

– Вы такой фаталист?

– Поверьте, Джила, был период в моей жизни, когда я не мог видеть Ари. Но со временем я понял, что куда больше похож на него, чем я сознавал.

– Может быть, именно это он увидел в ваших военных документах.

На лице Габриэля мелькнула улыбка.

– Возможно.

Джила снова провела пальцем по разодранной куртке Шамрона.

– Вы знаете, как это случилось?

– Это одна из великих тайн нашей Конторы, – сказал Габриэль. – Ходят самые дикие предположения о том, как это произошло, но Шамрон всегда отказывался сказать нам правду.

– Это произошло в тот вечер, когда бомбили Вену. Ари спешил попасть на бульвар Царя Саула. Когда он залезал в машину, куртка зацепилась за дверцу и порвалась. – Она провела пальцем по разорванному месту. – Я много раз пыталась это починить, но он не позволял. «Это память о Лее и Дани», – говорил он. И все эти годы носил рваную куртку из-за того, что случилось с вашей женой и сыном.

Зазвонил телефон. Габриэль поднес трубку к уху и какое-то время молча слушал.

– Сейчас буду, сэр, – сказал он и положил трубку на рычаг. – Это был премьер-министр. Он хочет видеть меня немедленно. Я вернусь сюда, как только освобожусь.

– Не беспокойтесь, Габриэль. Ионатан скоро приедет.

– Я вернусь, Джила.

Он произнес это с нажимом. Как бы извиняясь, поцеловал ее в щеку и уже направился к двери, но Джила остановила его, схватив за локоть.

– Возьмите это, – сказала она, протягивая ему куртку Шамрона. – Ему было бы приятно, что она была у вас.

– Не говорите так, словно он не выберется.

– Берите куртку и идите. – Она горестно улыбнулась ему. – Нельзя заставлять ждать премьер-министра.

Габриэль вышел в коридор и заспешил к лифтам. «Нельзя заставлять ждать премьер-министра». Так всегда говорила Джила Шамрону, когда он расставался с ней.

У дома ждала машина и взвод охраны. У них ушло всего пять минут, чтобы добраться до кабинета премьер-министра на Каплан-стрит, 3. Охранники провели Габриэля в здание по подземному ходу и проводили в большой, неожиданно просто обставленный кабинет на верхнем этаже. В комнате царил полумрак, премьер-министр сидел за столом в лужице света и казался совсем маленьким под большим портретом лидера сионистов Теодора Херцля, висевшим на стене за его спиной. Габриэль больше года не видел премьер-министра. За это время серебристые волосы его побелели, а карие глаза стали слезиться как у старика. Заседание кабинета министров по вопросам безопасности только что закончилось, и у премьер-министра не было никого, кроме Амоса Шаррета, нового генерального директора Конторы, напряженно сидевшего в кожаном кресле. Габриэль впервые обменялся с ним рукопожатием.

– Приятно наконец познакомиться с вами, – сказал Амос. – Хотелось бы, чтоб это было при других обстоятельствах.

Габриэль сел.

– На вас куртка Шамрона, – заметил премьер-министр.

– Джила настояла, чтобы я ее взял.

– Она вам идет. – Премьер-министр слабо улыбнулся. – А знаете, вы даже начинаете походить на него.

– Это следует воспринять как комплимент?

– Он был очень хорош собой в молодости.

– Он никогда не был молодым, господин премьер-министр.

– Никто из нас не был. Мы все состарились раньше времени. Мы отдали свою молодость на создание этой страны. Шамрон ни одного дня не отдыхал с тысяча девятьсот сорок седьмого года. И чтоб такой конец? – Премьер-министр покачал головой. – Нет, он будет жить. Поверьте мне, Габриэль, я знал его дольше, чем вы.

– Шамрон вечен. Так говорит Джила.

– Возможно, не вечен, но, уж во всяком случае, не умрет от действий кучки террористов. – Премьер-министр, насупившись, посмотрел на часы.

– Вы хотели что-то обсудить со мной, сэр?

– Ваше назначение начальником Спецопераций.

– Я согласился занять этот пост, сэр.

– Мне это известно, но, возможно, сейчас не лучшее для вас время возглавлять отдел.

– Могу я спросить почему?

– Потому что все ваше внимание должно быть сосредоточено на том, чтобы выследить и наказать тех, кто нанес этот удар по Шамрону.

Премьер-министр неожиданно умолк, словно давая Габриэлю возможность выдвинуть возражение. Габриэль сидел неподвижно, глядя вниз, на свои руки.

– Вы удивляете меня, – сказал премьер-министр.

– Чем же?

– Я опасался, что вы предложите мне поискать кого-нибудь другого.

– От предложения премьер-министра не отказываются, сэр.

– Но конечно же, дело не только в этом.

– Я находился в Риме, когда террористы напали на Ватикан, и это я посадил сегодня вечером Шамрона в машину. И слышал, как взорвалась бомба. – Он помолчал. – Эту сеть – кто бы они ни были и каковы бы ни были их цели – необходимо вывести из строя… и как можно быстрее.

– Вы говорите так, точно жаждете отомстить.

Габриэль поднял глаза от своих рук.

– Хочу, господин премьер-министр. Возможно, в данных обстоятельствах я не гожусь для такого задания.

– На самом деле в данных обстоятельствах вы именно тот человек, какой нужен.

Это произнес Амос. Габриэль повернулся и впервые внимательно посмотрел на него. Это был невысокий широкоплечий мужчина, похожий на квадрат, с монашеской челкой темных волос и густыми бровями. Он по-прежнему имел чин генерала военной разведки, но был в светло-сером костюме. Его искренность была неожиданной и освежающей. Лев был как дантист – вечно проверял и выискивал слабые места и разложение; Амос же был подобен крепкому молотку. Габриэлю придется следить за каждым своим шагом, чтобы молоток не обрушился ему на голову.

– Лишь будьте уверены, что ваш гнев не затмевает ваших суждений, – добавил Амос.

– До сих пор такого никогда не было, – сказал Габриэль, выдерживая взгляд черных глаз Амоса.

Амос улыбнулся ему невеселой улыбкой, как бы говоря: «Во время моей вахты никакой стрельбы на французских вокзалах ни при каких обстоятельствах». Премьер-министр нагнулся и оперся на локти.

– Вы считаете, что за этим стоят саудовцы?

– У нас есть свидетельства того, что саудовцы связаны с Братством Аллаха, – рассудительно заметил Габриэль, – но нам нужно добыть побольше данных, прежде чем начать искать конкретно.

– Например, Ахмеда бин-Шафика.

– Да, господин премьер-министр.

– А если это он?

– Я считаю, что мы имеем дело с сетью, а не с движением. С сетью, питаемой саудовскими деньгами. Если мы отрубим голову, сеть умрет. Но это будет нелегко, господин премьер-министр. Мы очень мало о нем знаем. Даже не знаем, как он на самом деле выглядит. А кроме того, это будет политически сложно из-за американцев.

– Это вовсе не сложно. Ахмед бин-Шафик пытался убить моего ближайшего советника. И потому Ахмед бин-Шафик должен умереть.

– А что, если он действует по указанию принца Набиля или кого-либо из членов королевской семьи – семьи, исторически и экономически тесно связанной с важнейшим нашим союзником?

– Это мы достаточно быстро выясним.

Премьер-министр бросил искоса взгляд на Амоса.

– Адриан Картер из ЦРУ хотел бы переговорить с вами, – сказал Амос.

– Я вроде бы должен завтра вылететь в Вашингтон, чтобы сообщить ему все, что нам известно о нападении на Ватикан.

– Картер просил изменить место встречи.

– Где он хочет встретиться?

– В Лондоне.

– Почему в Лондоне?

– Так предложил Картер, – сказал Амос. – Он хочет, чтобы это было в удобном нейтральном месте.

– С каких это пор конспиративная квартира ЦРУ в Лондоне стала нейтральным местом? – Габриэль посмотрел сначала на премьер-министра, потом на Амоса. – Я не хочу уезжать из Иерусалима… пока мы не будем знать, что Шамрон выживет.

– Картер говорит, что это срочно, – настаивал Амос. – Он хочет видеть вас завтра вечером.

– В таком случае пошлите кого-нибудь другого.

– Это невозможно, – отрезал премьер-министр. – Приглашены только вы.

 

Глава 11

Лондон

– Как там старик? – спросил Адриан Картер.

Они шли рядом по Итон-плейс под зонтом Картера, прикрываясь от мелкого вечернего дождя. Они встретились пять минут назад как бы случайно на Белгрейв-сквер. Картер был в макинтоше и с газетой «Индепендент» в руке. Он был крайне ортодоксален в соблюдении законов профессии. Остряки в Лэнгли утверждали, что Адриан Картер делает мелом заметки на столбике кровати, когда собирается заняться любовью со своей женой.

– По-прежнему без сознания, – ответил Габриэль, – но он продержался ночь и кровотечение прекратилось.

– Выживет?

– Вчера вечером я бы сказал «нет».

– А сейчас?

– Сейчас меня больше беспокоит, в каком состоянии он окажется, когда выберется. Если у него окажется поврежденным мозг или тело перестанет слушаться… – У Габриэля сел голос. – В жизни Шамрона существует лишь одно – работа. Если он не сможет работать, будет глубоко несчастен… как и все вокруг него.

– Ну а какие еще новости? – Картер бросил взгляд на дверь дома номер 24 в георгианском стиле. – Квартира находится здесь. Давайте еще раз обойдем квартал, хорошо? Я люблю делать все по правилам.

– Вы разве не слышали, Адриан? Советский Союз распался несколько лет назад. КГБ больше не существует. Вы и русские теперь друзья.

– Осторожность никогда не помешает, Габриэль.

– Разве ваши охранники не установили маршрут наблюдения?

– У меня нет охранников, Габриэль.

– Эта конспиративная квартира принадлежит управлению?

– Не совсем, – сказал Картер. – Она принадлежит одному другу.

– Другу управления?

– Собственно, другу президента.

Картер слегка дернул Габриэля за рукав и повел по темной улице. Они медленно обошли Итон-сквер, где было тихо – лишь с Кингс-роуд доносился грохот вечернего транспорта. Картер шагал тяжело, словно направлялся на встречу, которой хотел бы избежать. А Габриэлю не давала покоя одна-единственная мысль: почему замдиректора по операциям Центрального разведывательного управления хочет разговаривать с ним в таком месте, где его собственное правительство не может его услышать?

Они пошли назад, на Итон-плейс. На этот раз Картер повел Габриэля вниз по ступенькам, ко входу в подвал. Картер стал вставлять ключ в замок, а Габриэль тихонько приподнял крышку контейнера для мусора и убедился, что там пусто. Картер открыл дверь, и они вошли внутрь, в своего рода кухню, какую в брошюре, рекламирующей недвижимость, именуют «для гурманов». Кухонные столы были выложены гранитными плитами и приятно освещены галогенными лампами, скрытыми под шкафчиками. Пол был выстлан иерусалимским известняком, который так нравится английским и американским снобам, жаждущим показать свою связь со Средиземноморьем. Картер подошел к стальному стеллажу и наполнил электрический чайник водой, не потрудившись спросить Габриэля, не хочет ли он чего-нибудь покрепче. Он знал, что гость лишь иногда выпивает бокал вина и никогда не смешивает алкоголь с делом – разве что для прикрытия.

– Это двухэтажная квартира, – сказал Картер. – Гостиная наверху. Поднимитесь туда и устраивайтесь как дома.

– Разрешаете мне оглядеться, Адриан?

Картер в этот момент с озадаченным видом хлопал дверцами шкафчика. Габриэль подошел к кладовке, нашел там коробку чая «Эрл Грей» и, перебросив ее Картеру, отправился наверх. Гостиная была достаточно уютно обставлена, но в ней не чувствовалось ничьего присутствия, как это обычно и бывает во временном жилище. Габриэлю подумалось, что никто тут никогда не любил, или не ссорился, или не страдал. Он взял со столика фотографию в рамке, на которой был изображен грубовато-простодушный процветающий американец с тремя откормленными детьми и женой, явно не раз побывавшей в руках пластического хирурга. На двух других фотографиях американец стоял по стойке «смирно» рядом с президентом. Обе были подписаны: «Биллу в знак благодарности».

Через минуту в комнате появился Картер с чаем. У Картера были редкие кудрявые волосы и густые усы, какие в свое время носили преподаватели американских колледжей. В манере поведения мало проявлялось то, что он был одним из самых могущественных членов вашингтонского разведывательного сообщества или что до своего восхождения в разряженную атмосферу седьмого этажа в Лэнгли он имел высочайшую репутацию оперативника. Природная склонность Картера скорее слушать, чем говорить, привела к тому, что многие считали его своего рода психиатром. Адриан Картер представлялся многим человеком, способным терпеливо выслушивать житейские жалобы и признания или этаким диккенсовским персонажем, корпящим над толстыми книгами, полными длинных латинских слов. Картера явно недооценивали, это было ему на руку.

– Кто стоит за этим, Адриан? – спросил Габриэль.

– Это вы мне скажите, Габриэль. – Картер поставил поднос с чаем на стол и снял плащ, словно устав от путешествий. – Это ваша область.

– Это наша общая область, но что-то говорит мне, что это ваша проблема. Иначе вы не были бы здесь, в Лондоне, – Габриэль обвел взглядом комнату, – в чужой конспиративной квартире, где нет микрофонов и нет подмоги из местной резидентуры.

– А вы мало что упускаете из виду, верно? Сделайте мне приятное, Габриэль. Скажите его имя.

– Он бывший агент ГРД по имени Ахмед бин-Шафик.

– Браво, Габриэль. Отлично сработано. – Картер бросил пальто на спинку стула. – В самом деле отлично.

Картер приподнял крышку с чайника, понюхал и решил, что чаю надо еще настояться.

– Как вы это узнали?

– Мы не узнали, – сказал Габриэль. – Догадались на основе нескольких обрывочных сведений.

– Каких именно?

И Габриэль рассказал Картеру все, что ему было известно: взрыв, ликвидировавший профессора Али Массуди; фотографии наблюдения и информация о счете в цюрихском банке, обнаруженные в компьютере Массуди; связь между Ибрахимом эль-Банной и саудовским агентом, именовавшим себя Халилем; отчеты саудовца под тем же именем, объезжавшего лагеря беженцев в южном Ливане с целью набора добровольцев. А Картер все это время занимался чаем. Он налил первую чашку и протянул ее Габриэлю. Чай для него самого требовал более тщательной подготовки: старательно отмеренной порции молока, затем чая, затем сахара. Люди, ведущие допрос, называли такое явное выгадывание времени деятельностью по отсрочке. Картер курил трубку. Габриэль опасался, что он скоро закурит.

– А вы? – спросил Габриэль. – Когда вы узнали, что это бин-Шафик?

Картер извлек из сахарницы щипцами второй кусок сахара, некоторое время подумал, добавлять его в чашку или нет, затем бесцеремонно бросил назад в сахарницу.

– Пожалуй, я знал это в тот день, когда мы попросили его величество прикрыть «Группу двести пять», – сказал он. – А может быть, это было в тот день, когда бин-Шафик словно провалился сквозь землю. Видите ли, Габриэль, в этом деле я познал то, что каждое наше действие непременно вызывает обратную реакцию. Мы прогнали русского медведя из Афганистана, и этот процесс породил гидру. Мы разгромили штаб-квартиру «Аль-Каиды», и теперь ее отделения сами обделывают дела. Мы прикрыли лавочку бин-Шафика в правительственной разведке, и теперь бин-Шафик, похоже, открыл частную практику.

– Почему?

– Вы спрашиваете, что побудило его перейти черту? – Картер пожал плечами и с мрачным видом помешал ложкой чай. – Для этого не требовалось многого. Ахмед бин-Шафик – истинный последователь ваххабизма.

– Внук воина Икхвана, – произнес Габриэль, вызвав восторженный кивок Картера.

– Можно спорить, почему саудовцы поддерживают терроризм, – сказал Картер. – Можно провести ученые дебаты на тему о том, действительно ли они поддерживают те цели, которые преследуют вооружаемые и финансируемые ими убийцы, или же они ведут умную и циничную политику, контролируя окружающий мир и тем самым обеспечивая себе выживание. Но подобного рода дебаты о человеке, которого Генеральный разведывательный департамент избрал для проведения такой политики, могут не состояться. Ахмед бин-Шафик – человек верующий. Ахмед бин-Шафик ненавидит Соединенные Штаты, Запад и христианство, и он был бы куда счастливее, если бы вашей страны больше не было. Поэтому-то мы и настаивали, чтобы его величество прикрыл свою лавочку террора.

– Значит, когда вы заставили короля закрыть «Группу двести пять», бин-Шафик сорвался с цепи? Он решил использовать все заведенные им за эти годы контакты и запустить свою собственную волну террора? Наверняка тут что-то большее, Адриан.

– Боюсь, мы, возможно, сами немного подтолкнули его, – сказал Картер. – Мы оккупировали Ирак вопреки желаниям королевства и его обитателей. Мы захватили членов «Аль-Каиды» и посадили их в тайные тюрьмы, где им и место. Это не нравится мусульманскому миру и подбрасывает горючее в костры джихада. Саудовцы видят в вашем разделительном ограждении то, чем оно и является, – односторонне установленную окончательную границу, и они совсем этому не рады.

– Возможно, это явится для вас шоком, Адриан, но нам плевать, что думают о нашем разделительном ограждении саудовцы. Если бы они не влили миллионы в сундуки ХАМАСа и «Исламского джихада», нам бы не понадобилось это ограждение.

– Возвращаемся к моему первоначальному утверждению, – сказал Картер и отхлебнул чаю. – Исламский мир кипит от гнева, и Ахмед бин-Шафик, истинно верящий ваххабит, выступил вперед и развернул флаг джихада против неверных. Он использовал свои контакты той поры, когда существовала «Группа двести пять», для создания новой сети. Он делает то, что бен Ладен уже не способен делать, а именно: планирует и проводит широкомасштабные террористические спектакли вроде нападения на Ватикан. Сеть у него небольшая, высокопрофессиональная и, как он уже доказал, крайне смертоносная.

– И она куплена и оплачена саудовскими деньгами.

– Безусловно, – сказал Картер.

– Насколько высоки его контакты, Адриан?

– Очень высоки. Чертовски близки к самому верху.

– Откуда он управляет? Кто оплачивает его счета? Откуда поступают деньги?

– Из эр-риядского «ААБ-холдинга» в Женеве и его пунктов в разных местах, – решительно произнес Картер. – Ахмед бин-Шафик – одно из наиболее успешных капиталовложений «ААБ». Можно вам освежить чай?

В их беседе наступил еще один перерыв – на этот раз Картер пытался понять, как зажечь газ в камине. Какое-то время он озадаченно стоял у камина, а потом, бросив взгляд на Габриэля, попросил помочь. Габриэль нашел ключ на каминной доске, с помощью его пустил газ и поднес к нему длинную спичку.

– Сколько лет вы даете им, Габриэль? Сколько времени пройдет, прежде чем Саудовская династия падет и на ее месте появится Исламская республика Аравия? Лет пять? Десять? Или, скорее, что-то ближе к двадцати? Мы, правда, никогда не умели делать такие предсказания. Мы считали, что Советская империя продержится всегда.

– И мы считали, что ХАМАС никогда не победит на выборах.

Картер невесело усмехнулся.

– Наши лучшие умы дают им самое большее семь лет. Его величество готов эти семь лет вести игру по старым правилам: обеспечивать нас дешевой нефтью и псевдодружбой и одновременно лицемерно выражать преданность силам ислама и подкупать их, с тем чтобы они не нападали на него. А когда наступит конец, он сбежит в свои дворцы на Ривьере и проживет остаток дней в невероятной роскоши – будем надеяться, с головой на плечах. – Картер поднес ладони к огню. – Совсем не греет.

– Поленья здесь из керамики. Дайте им минутку разогреться.

Картер, казалось, не поверил. А Габриэль подошел к окну и посмотрел на улицу – в этот момент мимо медленно проехала машина и исчезла за соседним углом. Картер, плюнув на огонь, вернулся на свое место.

– Кроме того, кое-кто из королевской семьи готов вести игру по другим правилам. Назовем их истинно верующими. Они считают, что аль-Сауд может выжить, лишь возобновив соглашение, которое они заключили с Мухаммедом Абдул Ваххабом два столетия назад. Но в этом новом соглашении должны быть учтены новые обстоятельства. Чудовище, которое аль-Сауд создал двести лет назад, теперь держит все карты в своих руках, и истинно верующие готовы дать чудовищу то, чего оно хочет: крови неверных, бесконечного джихада. Некоторые из этих истинно верующих хотят идти еще дальше. Изгнать всех неверных с полуострова. Эмбарго на продажу нефти Америке и любой другой стране, которая ведет дела с вашей страной. Они считают, что на нефть нельзя больше смотреть просто как на бездонный омут жидких денег, которые из терминалов Рас-Тануры текут на счета аль-Сауда в цюрихском банке. Они хотят превратить это в орудие – орудие, с помощью которого можно парализовать американскую экономику и превратить ваххабитов в хозяев планеты, как намеревался это сделать Аллах, устроив море нефти под песками аль-Хассы. И некоторые из этих истинно верующих вроде председателя и исполнительного директора эр-риядского «ААБ-холдинга» в Женеве и других местах жаждут сами пролить немного крови неверных.

– Вы имеете в виду Абдулу Азиза аль-Бакари?

– Совершенно верно, – сказал Картер. – Много знаете о нем?

– По последним подсчетам, он был вроде бы пятнадцатым из самых богатых людей в мире с личным капиталом около десяти миллиардов долларов.

– Миллиард-два прибавить или убавить.

– Он президент, исполнительный директор и хозяин «ААБ-холдинга». «А» обозначает «Абдула», «А» – «Азиз» и «Б» – «аль-Бакари». «ААБ» принадлежат банки и инвестиционные компании. «ААБ» занимается мореходством и сталью. «ААБ» рубит леса Амазонки и опустошает недра Анд в Перу и Боливии. «ААБ» имеет химическую компанию в Бельгии и фармацевтическую – в Голландии. Отделение «ААБ», занимающееся недвижимостью и строительством, – одно из самых крупных в мире. У Абдулы Азиза аль-Бакари больше отелей в мире, чем у кого угодно.

Картер продолжил перечень Габриэля:

– В Эр-Рияде у него дворец, который он редко посещает, и две бывших жены, которых он не видит никогда. У него есть особняк на острове Ситэ в Париже, королевская загородная резиденция, дом в районе Мейфэр в Лондоне, виллы с видом на океан в Сен-Тропезе, Марбелле и Мауи, коттеджи для лыжного спорта в Церматте и Аспене, квартира на Парк-авеню в Нью-Йорке, недавно оцененная в сорок миллионов долларов, и большой участок возле реки Потомак, мимо которого я проезжаю каждый день по пути на работу.

Картер, казалось, считал особняк на Потомаке самым тяжким из прегрешений аль-Бакари. Отец Картера был епископальным священником из Нью-Гэмпшира, и в этом внешне ничем не примечательном человеке билось сердце пуританина.

– Аль-Бакари и его окружение путешествуют по свету в позолоченном четыреста сорок седьмом, – продолжал он. – Дважды в год – в феврале и в августе – «ААБ» проводит свои операции на море, когда аль-Бакари и его окружение открывают свою лавочку на борту «Александры», его трехсотфутовой яхты. Я что-нибудь забыл сказать?

– Друзья зовут его Зизи, – подсказал Габриэль. – Он обладает одной из крупнейших в мире коллекций французских импрессионистов, и мы уже многие годы твердим вам, что он по уши погряз в финансировании терроризма, особенно против нас.

– Я этого не знал.

– Не знали чего?

– Что Зизи – коллекционер.

– И притом крайне агрессивный.

– Имели удовольствие встречаться с ним?

– Боюсь, мы с Зизи стоим в разных концах нашей профессии. – Габриэль насупился. – Так какая существует связь между Зизи аль-Бакари и Ахмедом бин-Шафиком?

Картер задумчиво подул на чай – это явно указывало на то, что он был не готов ответить на вопрос Габриэля.

– Любопытный человек этот аль-Бакари. Вы знали, что его отец был личным банкиром Ибн Сауда? Как вы могли догадываться, папа аль-Бакари хорошо нажился – во всяком случае, достаточно хорошо, чтобы оставить своему сыну десять миллионов долларов для открытия собственной компании. Но это был сущий пустяк по сравнению со средствами для проведения проектов, которые он стал получать от аль-Сауда, когда дело стало разворачиваться. Сто миллионов, если верить фабрике слухов. «ААБ» по-прежнему любимое место сброса денег саудовской королевской фамилией, что является одной из причин заинтересованности Зизи в выживании Дома Саудов.

У Габриэля упало сердце, когда Картер потянулся за кисетом с табаком.

– Он один из самых богатых в мире людей, – сказал Картер, – и один из самых в мире щедрых. Он по всей Европе понастроил мечетей и исламских центров. Он финансировал проекты строительства в дельте Нила и оказания помощи голодающим в Судане. Он пожертвовал миллионы палестинским беженцам и миллионы на проекты застройки Западного Берега и Газы.

– И более тридцати миллионов долларов на этот саудовский телемарафон по сбору средств для террористов-смертников, – добавил Габриэль. – Зизи был крупнейшим индивидуальным донором. А теперь ответьте на мой вопрос, Адриан.

– Какой вопрос?

– Как связаны Зизи и бин-Шафик?

– Вы быстро все постигаете, Габриэль. Скажите это вы мне.

– Зизи, безусловно, субсидирует сеть бин-Шафика.

– Безусловно, – согласился Картер.

– Но бин-Шафик – саудовец. Он не может получать деньги откуда угодно. У Зизи есть что-то более ценное, чем деньги. Инфраструктура, разбросанная по всему миру, с помощью которой бин-Шафик может передвигать людей и материальную часть. И у Зизи есть отличное место, где можно прятать такого руководителя, как бин-Шафик.

– Эр-риядский «ААБ-холдинг» в Женеве и разных местах.

Между ними, словно опустился занавес, воцарилось молчание, пока Картер вяло набивал свою трубку. Габриэль стоял у окна, глядя на улицу. Ему не хотелось отходить отсюда, так как табак Картера, когда к нему подносили спичку, издавал запах горящего сена и мокрой псины. Однако Габриэль понимал, что их разговор перешел тот рубеж, когда его можно вести при наличии небезопасного окна. Он нехотя опустился в кресло напротив Картера, и они молча уставились друг на друга. Картер задумчиво попыхивал трубкой, а Габриэль лениво отводил рукой дым от глаз.

– Насколько вы в этом уверены?

– Очень.

– Как вы это узнали?

– Благодаря источникам и методике, – машинально ответил Картер. – Источникам и методике.

– Как вы это узнали, Адриан?

– Потому что мы слушаем его, – сказал Картер. – Управление национальной безопасности – замечательная штука. У нас также есть источники среди умеренного крыла Дома Сауда и ГРД, готовые информировать нас. Ахмед бин-Шафик живет на Западе под вымышленным именем на широкую ногу. Он пристроен где-то в финансовой империи Зизи, и они регулярно общаются. В этом мы уверены.

Рядом с чайным подносом Картера лежала бумажная папка. В ней была всего одна фотография, которую Картер и передал Габриэлю. На ней был запечатлен мужчина в шерстяном пальто и котелке, стоящий у чугунной калитки. Лицо было снято в профиль слева и словно подернуто дымкой. Судя по качеству снимка, он был сделан с большого расстояния.

– Это он?

– Мы думаем, что да, – ответил Картер.

– Где он был снят?

– У дома Зизи на острове Ситэ в Париже. Фотограф находился на другом берегу Сены, на набережной Отель-де-Виль, чем и объясняется некоторая смазанность снимка.

– Как давно?

– Полгода назад.

Картер медленно поднялся и подошел к камину. Он только собрался выколотить трубку о решетку, как Габриэль напомнил ему, что камин не настоящий. Картер снова сел и опустошил трубку в большую хрустальную пепельницу.

– Сколько американцев было убито в Ватикане? – спросил Габриэль.

– Двадцать восемь, включая епископа курии.

– Сколько денег за эти годы Зизи аль-Бакари дал террористам?

– Сотни миллионов.

– Возьмитесь за него, – сказал Габриэль. – Возбудите против него дело и предайте в суд.

– Зизи аль-Бакари?

– Раздел восемнадцатый кодекса США – вы когда-нибудь о нем слышали, Адриан?

– Вы приводите мне сейчас американский закон?

– Передача денег указанным группам террористов является нарушением американского закона независимо от того, были ли эти деньги употреблены на организацию конкретных нападений. Вы, наверное, могли бы предать суду десятки богатых саудовцев, включая Зизи аль-Бакари, за оказание материальной поддержки вашим врагам.

– Вы разочаровываете меня, Габриэль. Я всегда считал вас достаточно разумным малым… порой немного слишком озабоченным тем, что правильно, а что нет, но разумным. Мы не можем взяться за Зизи аль-Бакари.

– Почему?

– Деньги, – сказал Картер и добавил: – Ну и конечно, нефть.

– Конечно.

Картер поиграл зажигалкой.

– У саудовской королевской семьи много друзей в Вашингтоне – таких друзей, каких можно купить только за деньги. У Зизи тоже есть друзья. На его средства существуют целые кафедры, куда он посадил близких ему и поддерживающих его людей. Он способствовал созданию факультетов арабских знаний в полудюжине главных американских университетов. Он почти единолично финансировал крупную реконструкцию Центра Кеннеди. Он дает средства на любимые благотворительные проекты влиятельных сенаторов и вкладывает деньги в предприятия своих друзей и родственников. Он владеет довольно большой частью одного из наших наиболее известных банков и кусками и ломтями нескольких других известных американских компаний. Он служил также посредником в бесчисленных сделках между саудовцами и американцами. Теперь картина несколько прояснилась для вас?

Прояснилась, но Габриэль хотел услышать больше.

– Если вашингтонские адвокаты, служащие Зизи, а их батальон, только заподозрят, кто является объектом криминального расследования, Зизи позвонит его величеству, и его величество пригласит посла Башира, а посол Башир явится в Белый дом для небольшой беседы с президентом. Он напомнит президенту, что поворот-другой втулки в нефтепроводе приведет к тому, что цены на бензин взлетят выше пяти долларов за галлон. Он может даже заметить, что от такого взлета цен наверняка пострадают обитатели центральной части страны, которые ездят на большие расстояния и склонны голосовать за партию президента.

– Так что Зизи сходит с рук даже убийство… в буквальном смысле слова.

– Боюсь, что да.

– В общем, не спрашивайте о том, что, будучи ясным для вас, может вовлечь вас в беду.

– А вы знаете Коран, – сказал Картер.

– Одной из причин, по которой вы не можете действовать против Зизи или предать его суду, является то, что вы боитесь обнаружить деловые связи с известными американцами и сомнительные отношения с вашингтонскими инсайдерами. Представьте себе реакцию американского народа, если он узнает, что саудовский миллиардер, имеющий деловые отношения с ведущими фигурами в Вашингтоне, на самом деле финансирует деятельность его врагов. Такая связь едва уцелела после того, что произошло одиннадцатого сентября. И я сомневаюсь, чтобы она ожила вторично.

– Нет, она не выживет – во всяком случае, в нынешней форме. На Капитолийском холме уже возникло движение за изоляцию Саудовской Аравии из-за ее поддержки мирового исламского экстремизма. Скандал вокруг Зизи аль-Бакари только подольет масла в огонь. Несколько светил в области внешней политики в конгрессе намереваются предложить закон, который поприжмет Саудовскую Аравию. Они имеют такую возможность. Они ведь не слетят, если американская экономика потонет из-за взлета цен на топливо. А вот президент слетит.

– Так чего вы хотите от нас, Адриан? Что вы хотите мне сказать в этой комнате, где нас никто не слышит?

– Президент Соединенных Штатов хотел бы, чтоб ему была оказана услуга, – сказал Картер, глядя в огонь. – Услуга в том, в чем вы преуспели. Он хотел бы, чтобы вы внедрили агента в Дом Зизи. Он хотел бы, чтобы вы знали, кто туда приходит и кто уходит. И если мимо вас пройдет Ахмед бин-Шафик, он хотел бы, чтобы вы пристрелили его. Это будет ваша операция, но мы окажем вам любую поддержку, какая потребуется. Мы будем за горизонтом – достаточно далеко, чтобы иметь возможность достоверно все отрицать в Эр-Рияде.

– Вы разочаровываете меня, Адриан. Я всегда считал вас человеком разумным.

– Что же я такого сейчас сделал?

– Я думал, вы попросите меня убить Зизи аль-Бакари и поставить на этом крест.

– Убить Зизи? – Картер покачал головой. – Зизи неприкасаем. Зизи радиоактивен.

Габриэль вернулся к своему месту у окна и посмотрел на улицу, где по тротуару бежала под дождем пара влюбленных.

– Мы не убийцы, работающие по контракту, – сказал он. – Нас нельзя нанять на грязную работу, которой вы не можете заниматься. Вы хотите видеть бин-Шафика мертвым, но не хотите рисковать. Вы подставляете нас, чтобы все на нас обрушилось.

– Я мог бы напомнить вам некоторые наиболее яркие факты, – сказал Картер. – Я мог бы напомнить вам, что этот президент твердо держал вашу сторону, в то время как остальной мир считал вас евреем без рода и племени. Я мог бы напомнить, что это он позволил вам построить Разделительную стену, тогда как весь остальной мир винил вас в том, что вы ведете себя как южноафриканцы. Я мог бы напомнить, что это он позволил вам запереть Арафата в Мукате, тогда как остальной мир обвинял вас, считая, что вы ведете себя как нацистские штурмовики. Я мог бы напомнить вам и многое другое, когда президент вытаскивал вас из грязи, но не стану, так как это было бы не политично. Это могло бы навести на мысль, что данная просьба своего рода услуга за услугу, чем она, безусловно, не является.

– В таком случае чем же она является?

– Признанием, – сказал Картер. – Признанием того, что у нас, американцев, не хватает смелости или твердости характера, чтобы проделать то, что надо, и победить в этом сражении. Мы обожгли себе пальцы. Наш престиж тяжело пострадал. Мы посмотрели на себя в зеркало, и нам не понравилось то, что мы увидели. Наши политики хотели бы, чтобы мы заказали билеты на первый самолет из Ирака, чтобы они могли начать расходовать деньги на то, что принесет им голоса избирателей. Наш народ хочет вернуть себе сытую счастливую жизнь. Люди хотят зарыться головой в песок и делать вид, будто в мире нет никакой организованной силы, активно готовящей и планирующей их уничтожение. Мы заплатили страшную цену за то, что залезли в помойную яму вместе с террористами и стали бороться с ними на их уровне, но я уверен, вы-то всегда знали, что так оно и будет. Никто не заплатил за это большей цены, чем вы.

– Значит, вы хотите, чтобы мы сделали это за вас. Кажется, это называется «перепоручить внешнему источнику». До чего же вы настоящий американец, Адриан.

– В данных обстоятельствах Соединенные Штаты не могут для убийства прибегнуть к помощи бывшего высокопоставленного саудовского разведчика, так как это может разрушить наши отношения с Эр-Риядом. Не можем мы и арестовать и предать суду Зизи аль-Бакари по указанным мною причинам.

– Итак, вы хотите снять проблему?

– Вот именно.

– Замести ее под ковер? Отложить расчет до более подходящего времени?

– Многословно говоря.

– И вы считаете, что таким способом можно покончить с вашей гидрой? Отрубить одну из голов и надеяться на лучшее? А вам надо выжечь корни, как сделал Геркулес. Вы должны напасть на чудовище со стрелами, пропитанными ядом.

– Вы хотите взять на прицел Дом Саудов?

– Не только Дом Саудов, – сказал Габриэль. – А также ваххабитов-фанатиков, с которыми они заключили двести лет назад кровавое соглашение. Они ваш настоящий враг, Адриан. Это они создали гидру.

– Мудрый принц выбирает место и время сражения, и сейчас не время рушить Дом Саудов.

Габриэль погрузился в хмурое молчание. А Картер уставился на свою трубку и слегка приминал табак в ожидании, словно преподаватель – ответа тупицы студента.

– Надо ли мне напоминать вам, что они целились в Шамрона?

Габриэль мрачно посмотрел на Картера.

– В таком случае почему же вы колеблетесь? Я-то считал, что вы будете натягивать поводок и рваться прикончить бин-Шафика, после того что он сделал со стариком.

– Я жажду заполучить его больше, чем кого угодно другого, Адриан, но я никогда не натягиваю поводок. Это опасная операция – слишком опасная для вас даже в качестве попытки. Если что-то пойдет не так или если нас поймают при совершении операции, это плохо кончится – для всех троих.

– Троих?

– Для вас, меня и президента.

– Так что следуйте одиннадцатой заповеди Шамрона и все будет в порядке. «Никогда не давай себя поймать».

– Бин-Шафик – это призрак. У нас нет даже его фотографии.

– Это не совсем так. – Картер снова сунул руку в папку, извлек оттуда еще одну фотографию и положил на кофейный столик перед Габриэлем. На фотографии был мужчина с узкими черными глазами, лицо его было частично скрыто куфией. – Это бин-Шафик почти двадцать лет назад, в Афганистане. Он был тогда нашим другом. Мы находились на одной стороне. Мы поставляли оружие. Бин-Шафик и его хозяева в Эр-Рияде поставляли деньги.

– И ваххабитскую идеологию, которая способствовала рождению Талибана, – сказал Габриэль.

– Ни одно хорошее дело не остается безнаказанным, – покаянно произнес Картер. – Но у нас есть нечто более ценное, чем фотография двадцатилетней давности. У нас есть его голос.

Картер взял маленький черный пульт, наставил его на радиоприемник и нажал на кнопку воспроизведения. Секунду спустя двое мужчин заговорили по-английски: один с американским акцентом, другой – с арабским.

– Насколько я понимаю, саудовец – это бин-Шафик?

Картер кивнул.

– Когда была сделана запись?

– В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году, – сказал Картер. – На конспиративной квартире в Пешаваре.

– А кто американец? – спросил Габриэль, хотя и знал уже ответ.

Картер нажал на кнопку «Стоп» и посмотрел в огонь.

– Я, – сухо произнес он. – Американец на конспиративной квартире в Пешаваре был я.

– Вы бы узнали бин-Шафика, если бы снова его увидели?

– Возможно, но, по сообщениям наших источников, он сделал несколько пластических операций, прежде чем занялся оперативной работой. Правда, я бы узнал шрам на его правой руке. В него попал кусок шрапнели, когда он был в Афганистане в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году. Шрам идет почти от кисти чуть не до локтя. Ни один пластический хирург не мог бы ничего с этим сделать.

– Это на внешней стороне руки или на внутренней?

– На внутренней, – сказал Картер. – У него от этой раны рука немного усохла. Он прошел через несколько операций, но ничто не помогло, поэтому он склонен держать ее в кармане. Он не любит рукопожатий. Он гордый бедуин, этот бин-Шафик. Он не уважает физическую неполноценность.

– Я полагаю, ваши источники в Эр-Рияде не смогут сказать нам, где он прячется в империи Зизи?

– К сожалению, нет. Но мы знаем, что он там. Внедрите агента в Дом Зизи, и рано или поздно бин-Шафик войдет в этот дом через заднюю дверь.

– Внедрить агента под бок Зизи аль-Бакари? Как, Адриан? У Зизи больше охранников, чем у многих глав государств.

– Я и не мечтаю вмешиваться в оперативные вопросы, – сказал Картер. – Но будьте уверены: мы готовы набраться терпения и намерены довести дело до конца.

– Терпение и доведение дела до конца не являются типичными достоинствами американцев. Вы хотите заварить кашу и перейти к следующей проблеме.

Снова наступило долгое молчание, нарушаемое на этот раз постукиванием трубки Картера о край пепельницы.

– Чего вы хотите, Габриэль?

– Гарантий.

– В нашем деле не бывает гарантий. Вам это известно.

– Я хочу иметь все данные, что у вас есть о бин-Шафике и аль-Бакари.

– В пределах разумного, – сказал Картер. – Я не собираюсь давать вам грузовик грязи на известных людей в Вашингтоне.

– Я хочу защиту, – сказал Габриэль. – Если все рухнет, мы будем подозреваемыми номер один. Мы всегда ими становимся, даже когда не имеем к этому отношения. Нам потребуется ваша помощь выдержать бурю.

– Я могу говорить только за министерство обороны, – сказал Картер. – И заверяю вас, что мы будем в вашем распоряжении.

– Мы устраним бин-Шафика во время и в месте по нашему выбору – без вмешательства Лэнгли.

– Президент был бы вам благодарен, если бы вы могли это сделать не на американской земле.

– В нашем деле не бывает гарантий, Адриан.

– Попал в точку.

– Вам, возможно, трудно этому поверить, но я не могу сам принять такое решение. Я должен переговорить с Амосом и с премьер-министром.

– Амос и премьер-министр поступят так, как вы им скажете.

– В пределах разумного.

– Так что же вы им скажете?

– Что американскому президенту нужна услуга, – сказал Габриэль. – И я хочу ему помочь.

 

Глава 12

Тель-Мегидо, Израиль

Премьер-министр дал Габриэлю согласие на проведение операции на другой день, в половине третьего. Габриэль направился прямиком в Армагеддон. Он счел это отличным местом для начала.

Погода была на удивление роскошная для такого случая: прохладно, бледно-голубое небо, мягкий ветерок из Иудеи трепал рукава его рубашки, когда он мчался по Яффа-роуд. Габриэль включил радио. Похоронная музыка, звучавшая по радиоволнам после покушения на жизнь Шамрона, исчезла. Неожиданно зазвучала сводка новостей. Премьер-министр обещал сделать все, что в его власти, чтобы выследить и наказать ответственных за покушение на жизнь Шамрона. Он ни словом не упомянул, что ему уже известно, кто несет за это ответственность или что он дал Габриэлю право убить этого человека.

Габриэль ехал вниз по Баб аль-Вад к морю, нетерпеливо обгоняя машины, затем помчался наперегонки с заходящим солнцем на север, по Прибрежной равнине. Возле Хадеры прозвучал сигнал тревоги – согласно передаче по радио через Разделительную стену близ Тулькарма сумел проникнуть смертник-самоубийца, и Габриэлю пришлось двадцать минут ждать на обочине, прежде чем двинуться в долину Джезрил. Через пять миль после Афулы слева появился закругленный холм. На иврите он назывался Тель-Мегидо, или Курган Мегидо. Весь остальной мир знал его как Армагеддон, про который в Евангелии от Иоанна сказано, что здесь произойдет последняя схватка на Земле между силами добра и зла. Сражение еще не началось, и на стоянке было лишь три запыленных пикапа, указывавших на то, что команда, ведущая археологические раскопки, еще работает.

Габриэль вылез из машины и пошел по крутой дорожке к вершине. На Тель-Мегидо больше века периодически велись раскопки, и верхушка холма была изрезана длинными узкими траншеями. Доказательство существования более двадцати городов было обнаружено под почвой на верху холма, включая город, считавшийся построенным царем Соломоном.

Габриэль остановился на краю траншеи и заглянул вниз. Там маленькая фигурка в рыжей спортивной куртке ковыряла землю ручной лопаткой. Габриэль вспомнил последний раз, когда он стоял над человеком, производившим раскопки, и вдруг почувствовал словно на затылок ему положили кусок льда. Археолог поднял на Аллона умные карие глаза, затем отвел взгляд и возобновил работу.

– Я ждал тебя, – сказал Эли Лавон. – Что тебя так задержало?

Габриэль сел на край шурфа и стал смотреть, как Лавон работает. Они знали друг друга со времен операции против «Черного сентября». Эли Лавон был филер. Его обязанностью было следовать за террористами и изучать их привычки. Во многих отношениях его работа оказалась более опасной, даже чем у Габриэля, так как Лавон был «на виду» у террористов целыми днями и неделями без поддержки. После роспуска подразделения он осел в Вене и открыл там небольшую контору расследований. Существуя на скромные средства, он сумел выследить достояние евреев на миллионы долларов и сыграл значительную роль, вытребовав у банков Швейцарии соглашения о выплате многомиллионных сумм в долларах. Сейчас Лавон работал на раскопках в Мегидо и преподавал археологию в Еврейском университете.

– Что ты там откопал, Эли?

– По-видимому, горшок. – Порыв ветра растрепал его лохматые нечесаные волосы и бросил прядь на лоб. – А ты?

– Саудовского миллиардера, который пытается уничтожить цивилизованный мир.

– Разве они этого уже не сделали?

Габриэль улыбнулся:

– Ты нужен мне, Эли. Ты умеешь читать балансовые отчеты. Ты умеешь выслеживать движение денег так, что об этом никто не догадывается.

– Кто этот саудовец?

– Председатель и исполнительный директор «Джихад инкорпорейтед».

– У этого председателя есть имя?

– Абдула Азиз аль-Бакари.

– Зизи аль-Бакари?

– Тот самый.

– Я полагаю, это имеет какое-то отношение к Шамрону?

– И к Ватикану.

– Кто у Зизи связной?

Габриэль сказал.

– Я полагаю, мне не надо спрашивать, как ты намерен поступить с бин-Шафиком, – сказал Лавон. – Деловая империя Зизи огромна. Бин-Шафик может действовать из любого места в мире. Как мы намерены его искать?

– Мы намерены внедрить агента в ближайшее окружение Зизи и дождаться, когда там появится бин-Шафик.

– Агента в лагерь Зизи? – Лавон покачал головой. – Не сумеете.

– Нет, сумеем.

– Каким образом?

– Я собираюсь выяснить, чего хочет Зизи, – сказал Габриэль. – И, выяснив, дам ему это.

– Я слушаю.

Габриэль сел на край выемки, свесив ноги, и стал пояснять, как он намерен проникнуть в «Джихад инкорпорейтед». Со дна траншеи доносились звуки работы Лавона – плюх-плюх, ш-ш-ш, фьють…

– А кто будет этим агентом?

– Я еще никого не подобрал.

Какое-то время Лавон молчал – плюх-плюх, ш-ш-ш, фьють…

– А чего вы хотите от меня?

– Вывернуть Зизи аль-Бакари и «ААБ-холдинг» наизнанку. Я хочу окончательно вывести из строя все компании, которыми он владеет или которые контролирует. Характеристики на всех его высших должностных лиц и личное окружение. Я хочу знать, как каждый из них туда попал и как там удержался. Я хочу знать о Зизи больше, чем Зизи знает о себе.

– А что будет со мной, когда начнется операция?

– Ты будешь тоже в ней участвовать.

– Я слишком стар и слишком устал для лихих дел.

– Ты, Эли, величайший мастер по части наблюдения в истории Конторы. Мне не осуществить задуманного без тебя.

Лавон сел и обтер о брюки руки.

– Вести агента, находящегося в ближайшем к Зизи аль-Бакари кругу? Это безумие. – Он швырнул Габриэлю лопатку. – Сойди-ка сюда и помоги мне.

Габриэль спустился в выемку и стал на колени рядом со старым другом. И они вместе скребли древнюю землю, пока ночь не накрыла своим занавесом долину.

* * *

Они лишь после девяти часов приехали на бульвар Царя Саула. Лавон давно ушел из Конторы, но по-прежнему иногда читал лекции в академии и имел право входить в здание, когда ему вздумается. Габриэль получил для него доступ в архив Исследовательского дивизиона, а сам пошел вниз, в мрачный коридор двумя этажами ниже уровня земли. В конце его находилась комната 456С. К двери была прикреплена бумажка с надписью на иврите искусной рукой Габриэля: «Временный комитет по изучению угроз терроризма в Западной Европе». Он решил пока оставить ее.

Габриэль отпер комбинированный замок, включил свет и вошел. Комната, казалось, застыла во времени. У нее было несколько названий: Гнездо, Учебный плац, Водоем. Иаков, громила с изрытым оспой лицом из отдела по арабским делам Шабака, окрестил ее Адовой дырой. Иосси из отдела исследований прозвал ее Селением проклятых, – правда, Иосси читал классиков в Оксфорде и всегда привносил дух эрудиции в свою работу, даже когда предмет того не стоил.

Габриэль приостановился возле стола на козлах, за которым сидели Дина и Римона. Их постоянные ссоры из-за того, у кого больше места, доводили его чуть не до сумасшествия. Разделительный рубеж, который он провел по центру стола, все еще был виден вместе с предупреждением, которое Римона написала на своей стороне: «Переходи на собственный страх и риск». Римона была капитаном Сил Обороны и работала на Амана, военную разведку. Она была также племянницей Джилы Шамрон. Она верила в защищенность границами и отвечала нападками всякий раз, когда Дина переходила рубеж. На месте Дины лежала коротенькая записка, которую она оставила тут в последний день операции: «Чтоб нам больше никогда не возвращаться сюда». «До чего наивно, – подумал Габриэль. – Уж Дина-то должна была бы знать».

Он продолжал медленно обходить комнату. В углу лежала гора устаревшего компьютерного оборудования, которое никто не потрудился убрать. До того как стать штабом «группы по Халеду», комната 456С была лишь складом старой мебели и устаревшей электроники, где дежурившие в ночную смену сотрудники устраивали романтические свидания. Стояла тут по-прежнему и аспидная доска Габриэля. Он с трудом мог разобрать последние написанные на ней слова. Он оглядел стены, усеянные фотографиями молодых палестинцев. Одна фотография обратила на себя его внимание – на ней мальчишка в берете, с куфией на плечах сидел на коленях у Ясира Арафата. Это был Халед аль-Халифа на похоронах своего отца Сабри. Габриэль убил и Сабри, и Халеда.

Он снял со стен старые фотографии и на их место прикрепил две новые. На одной был запечатлен мужчина в куфии в горах Афганистана. На второй тот же мужчина, в кашемировом пальто и котелке, стоял у дома миллиардера в Париже.

«Группа по Халеду» стала теперь «группой по бин-Шафику».

Первые сорок восемь часов Габриэль и Лавон работали одни. На третий день к ним присоединился Иосси, высокий лысеющий мужчина с манерами англичанина-интеллектуала. Римона появилась на четвертый день, как и Иаков, который прибыл из штаб-квартиры Шабака с папкой материалов на террористов, совершивших нападение на машину Шамрона. Последней прибыла Дина. Эта маленькая брюнетка стояла 19 октября 1994 года на Дизельгофф-стрит в Тель-Авиве, когда хамасский смертник превратил автобус номер пять в гроб для двадцати одного человека. Мать Дины и две сестры оказались среди убитых, а сама Дина была тяжело ранена и теперь ходила, слегка прихрамывая. Пережив эту потерю, она стала экспертом по терроризму. Дина Сарид действительно могла назвать время, место и число погибших в каждом акте террора, когда-либо совершенном против Государства Израиль. Она однажды сказала Габриэлю, что знает о террористах больше, чем они сами знают о себе. Габриэль поверил ей.

Они разделили обязанности пополам. Ахмедом бин-Шафиком и Братством Аллаха стали заниматься Дина, Иаков и Римона, а Иосси присоединился к Лавону в раскапывании «ААБ-холдинга». Габриэль – по крайней мере на данный момент – работал один, взяв на себя незавидную задачу по выявлению всех картин, когда-либо приобретенных или проданных Зизи аль-Бакари.

По мере того как шли дни, стены комнаты 456С начали отражать уникальный характер операции. На одной стене стали медленно появляться очертания новой смертоносной террористической сети во главе с человеком-призраком. Работники группы, насколько сумели, восстановили долгий путь, проделанный бин-Шафиком, по кровавому следу исламского экстремизма. Казалось, всюду, где было неспокойно, появлялся бин-Шафик, раздавая саудовские нефтяные деньги и распространяя ваххабитскую пропаганду: в Афганистане, Ливане, Египте, Алжире, Иордании, Пакистане, Чечне, Боснии и, конечно же, в Палестине. Это дало, однако, существенные наводки, так как при проведении двух крупных нападений бин-Шафик и Братство Аллаха выдали более десятка имен, что позволяло расследовать их связи и сотрудничество. Ну и потом были еще Ибрахим эль-Банна, египетский имам смерти, и профессор Али Массуди, вербовщик и охотник за талантами.

На противоположной стене появилась другая сеть – «ААБ-холдинг». Пользуясь открытыми источниками и не столь открытыми, Лавон усердно просеивал слои финансовой империи Зизи и собирал воедино разбросанные куски словно древний артефакт. Венчал все это «ААБ». Ниже находилась сложная финансовая паутина менее крупных компаний и корпораций, что позволяло Зизи распространить свое влияние по всему миру при соблюдении почти идеальной корпоративной тайны. Поскольку большинство компаний Зизи были зарегистрированы в Швейцарии и на Каймановых островах, Лавон сравнил его с хитрым финансовым борцом, наносящим удары как вздумается и не улавливаемым радаром противника. Несмотря на непрозрачный характер империи Зизи, Лавон пришел к выводу, что числа не сходятся.

– Зизи не мог столько заработать на своих ранних капиталовложениях – это никак не оправдывает его последующих приобретений, – пояснил он Габриэлю. – «ААБ-холдинг» – это «крыша» Дома Саудов.

А вот найти Ахмеда бин-Шафика в финансовом октопусе Зизи – это, по мнению Лавона, все равно что отыскать иголку в Аравийской пустыне.

– Не невозможно, – сказал он, – но скорее всего ты умрешь от жажды.

Иосси занимался кадрами Зизи. Он сосредоточил внимание на сравнительно небольшой команде, работавшей в штаб-квартире Зизи в Женеве, а также в компаниях, которые целиком принадлежали или контролировались «ААБ». Однако большую часть времени он занимался многочисленным личным окружением Зизи. Их фотографии вскоре покрыли стену над рабочим местом Иосси и резко контрастировали с фотографиями террористической сети бин-Шафика. Каждый день появлялись новые фотографии, поскольку Иосси следил за бурными передвижениями Зизи по земному шару. Вот Зизи прибыл на совещание в Лондон. Зизи совещается с германскими властями в Штутгарте. Зизи наслаждается видом Красного моря из своего нового отеля в Шарм-эль-Шейхе. Зизи беседует с королем Иордании о заключении подряда на строительство. Зизи открывает завод по опреснению воды в Йемене. Зизи получает гуманитарную премию от группы исламистов в Монреале, на чьем сайте, указывает Иосси, содержится явный призыв к уничтожению Государства Израиль.

Что же до того угла комнаты, который занимал Габриэль, то это было убежище от террора и финансов. На его стене висели не фотографии террористов или дельцов, а десятки фотографий с картин французских импрессионистов. И если Лавон и Иосси целыми днями копались в скучных гроссбухах и распечатках с компьютера, то Габриэль частенько листал старые каталоги, монографии импрессионистов, вырезки из газет, в которых описывались подвиги Зизи на арене мирового искусства.

К концу десятого дня Габриэль решил, как он внедрит агента в «Джихад инкорпорейтед». Он подошел к коллажу фотографий, подобранных Иосси, и уставился на одну из них. На ней был изможденный седой англичанин, сидевший рядом с Зизи полгода назад на аукционе импрессионистов и современного искусства, устроенном Кристи в Нью-Йорке. Габриэль снял со стены фотографию и показал остальным.

– Этот человек, – сказал Габриэль. – Он должен подойти.

Затем он позвонил Адриану Картеру по личному надежному телефону в Лэнгли и сообщил, как он намерен проникнуть в Дом Зизи.

– Вам требуется теперь лишь картина и девица, – сказал Картер. – Вы находите картину. Я добуду вам девицу.

Габриэль ушел с бульвара Царя Саула немного раньше обычного и поехал в «Айн-Керем». У отделения интенсивной терапии Медицинского центра Хадассы по-прежнему стояла охрана, но когда Габриэль вошел в палату к Шамрону, тот был один.

– Блудный сын решил-таки нанести мне визит, – с горечью произнес он. – Хорошо, что мы обитатели пустыни. Иначе ты поместил бы меня на плавучую льдину и бросил в море.

Габриэль сел рядом с кроватью.

– Я был здесь по крайней мере пять раз.

– Когда?

– Поздно ночью, когда вы уже спали.

– Почему ты не можешь зайти ко мне днем, как нормальный человек?

– Я был занят.

– А премьер-министр не слишком занят и навещает меня в разумное время. – Раненая шея Шамрона была закована в толстые пластиковые скобы, так что он не мог повернуть голову, поэтому бросил косой взгляд на Габриэля. – Он сказал мне, что разрешил Амосу подобрать человека для Спецопераций, чтобы ты мог выполнять это дурацкое поручение Адриана Картера и американцев.

– Насколько я понимаю, вы это не одобряете.

– Решительно. – Шамрон закрыл глаза и долго не открывал – так долго, что Габриэль бросил взволнованный взгляд на мониторы рядом с кроватью. – Голубое и белое, – наконец произнес Шамрон. – Мы все желаем для себя. Мы не просим ни у кого помощи и не помогаем другим в их проблемах. И мы, конечно, не поставляем добровольцев-простофиль для Адриана Картера.

– Вы лежите в больнице, вместо того чтобы сидеть за вашим столом в бюро премьер-министра. Из-за этого Зизи аль-Бакари и Ахмед бин-Шафик стали и моими проблемами. А кроме того, мир изменился, Ари. Мы вынуждены сотрудничать, чтобы выжить. Старые правила неприменимы.

Шамрон с трудом поднял исчерченную венами руку и указал на пластмассовый стаканчик, стоявший на ночном столике. Габриэль поднес его к губам Шамрона, и тот стал пить воду через соломинку.

– По чьей просьбе ты взялся за это задание? – спросил Шамрон. – Это был Адриан Картер или кто-то повыше? – Поскольку Габриэль молчал, Шамрон злобно оттолкнул от себя стаканчик с водой. – Ты что, намерен относиться ко мне как к эдакому инвалиду? Я все еще чрезвычайный советник премьер-министра по всем вопросам, имеющим отношение к безопасности и разведке. Я все еще… – Голос его заглох от внезапного приступа усталости.

– Вы по-прежнему memuneh, – сказал Габриэль, заканчивая за него фразу. На иврите «memuneh» означает «ответственный». Этот титул многие годы сохранялся за Шамроном.

– Ты будешь охотиться не за каким-то парнем из Наблюса, Габриэль. Ты мой бинокль, который будет нацелен на Ахмеда бин-Шафика и Зизи аль-Бакари. Если произойдет промашка, весь мир с очень большой высоты обрушится на тебя. И твоего друга Адриана Картера не будет рядом, чтобы помочь тебе выбраться. Тебе, возможно, захочется подумать о том, чтобы пооткровенничать со мной. Я ведь раз-другой выслушивал твои откровения.

Габриэль высунулся в коридор и попросил находившихся там агентов-охранников убедиться, что всякое аудио- и визуальное наблюдение за Шамроном выключено. Тогда он сел на стул возле кровати и, чуть не касаясь губами уха раненого, рассказал ему все. Взгляд Шамрона – по крайней мере на минуту – стал сфокусированным. Когда он задал первый вопрос, перед мысленным взором Габриэля предстал железный человек, вошедший в его жизнь сентябрьским днем 1972 года.

– Ты решил использовать женщину?

Габриэль кивнул.

– Тебе понадобится такая, чья биография выдержит внимательное изучение хорошо оплачиваемого аппарата безопасности Зизи. Ты не можешь использовать никого из наших или еврейку-неизраильтянку. Если Зизи даже заподозрит, что перед ним еврейская девушка, он станет избегать ее. Тебе нужна иноверка.

– Мне нужна американская девушка.

– И где же ты ее возьмешь?

Услышав односложный ответ Габриэля, Шамрон нахмурился:

– Мне не нравится идея брать на себя ответственность за их агента. Что, если прокол?

– А где может проколоться?

– Где угодно, – сказал Шамрон. – И ты это знаешь не хуже меня.

Шамрон, казалось, вдруг устал. Габриэль приглушил свет ночника.

– Чем это ты собрался заняться? – спросил Шамрон. – Читать мне на ночь?

– Я посижу с вами, пока не заснете.

– Это может сделать и Джила. А ты иди домой и отдохни немного. Отдых тебе понадобится.

– Я еще немного побуду.

– Иди домой, – настоятельно повторил Шамрон. – Там тебя ждет тот, кому не терпится повидаться.

Через двадцать минут, когда Габриэль свернул на Наркисс-стрит, он увидел, что в его квартире горит свет. Он оставил свою «шкоду» за углом и тихонько пробрался в дом. Проникнув в квартиру, он почувствовал сильный запах ванили. Кьяра сидела, скрестив ноги, на его столе в ярком свете галогенных рабочих ламп. Она оглядела Габриэля, когда он вошел, затем снова обратила взгляд на некогда тщательно обставленную гостиную.

– Мне нравится, как ты обошелся со всей мебелью в квартире, Габриэль. Пожалуйста, скажи мне, что ты не отдал нашу кровать.

Габриэль отрицательно покачал головой, затем поцеловал ее.

– Как долго ты пробудешь в городе? – спросила она.

– Я уезжаю завтра утром.

– Как всегда, я подстроилась идеально. И как долго тебя не будет?

– Трудно сказать.

– А ты можешь взять меня с собой?

– Не в этот раз.

– Куда же ты едешь?

Габриэль спустил ее со стола и выключил свет.

 

Глава 13

Лондон

– Мне нужен Ван Гог, Джулиан.

– Всем он нужен, баловень.

Ишервуд отвернул рукав пальто и взглянул на часы. Было десять часов утра. Обычно в это время он уже был в своей галерее, а не прогуливался по берегу озера в парке Сент-Джеймс. Он на минуту приостановился, глядя на флотилию уток, скользивших по спокойной воде к островку. А Габриэль, воспользовавшись этим, окинул взглядом парк, проверяя, не следят ли за ними. Затем он подцепил Ишервуда под локоть и направил его к Хорс-Гардс-роуд.

Они казались очень неподходящей парой, фигурами с разных картин. Габриэль был в темных джинсах и замшевых спортивных башмаках, в которых он бесшумно ступал. Он шел, засунув руки в карманы кожаной куртки, пригнув плечи и безостановочно зыркая зелеными глазами по парку. А Ишервуд, старше Габриэля на пятнадцать лет и на несколько дюймов выше, был в темном, в белую полоску костюме и шерстяном пальто. Седые волосы прядями лежали сзади на воротнике пальто и подпрыгивали при каждом шаге длинных ног. Джулиан Ишервуд почему-то производил впечатление человека, который неуверенно держится на ногах. И Габриэль всегда вынужден был сдерживать желание протянуть руку и поддержать его.

Они знали друг друга тридцать лет. Чисто английская фамилия Ишервуда и общественное положение в Англии скрывали тот факт, что он вовсе не был англичанином. Британцем по национальности и паспорту – да, но немцем по рождению, французом по воспитанию и евреем по вере. Лишь горстка верных друзей знала, что Ишервуд появился в Лондоне ребенком-эмигрантом в 1942 году, перенесенным парой пастухов-басков через заснеженные Пиренеи. Или что его отец Самуил Исакович, известный в Париже торговец предметами искусства, был умерщвлен в лагере смерти Собибор вместе с матерью Ишервуда. Еще кое-что Ишервуд держал в тайне от своих конкурентов в лондонском мире искусства… да и почти ото всех. По лексикону, принятому в Конторе, Джулиан Ишервуд был sayan – добровольным помощником евреев. Он был завербован Ари Шамроном для единственной цели – помочь создать и поддерживать прикрытие для одного особого агента.

– Как поживает мой друг Марио Дельвеккио?

– Исчез бесследно, – сказал Габриэль. – Надеюсь, мое появление не создаст вам проблем.

– Абсолютно никаких.

– Никаких слухов на улице? Никаких неприятных вопросов на аукционах? Никаких визитов сотрудников «МИ-5»?

– Вы что, спрашиваете, считают ли меня в Лондоне израильским шпионом-отравителем?

– Именно об этом я вас и спрашиваю.

– На этом фронте все спокойно, но мы ведь никогда не афишировали наши отношения, верно? Это нам не свойственно. Вы ведь ничего не афишируете. Вы один из четырех лучших реставраторов в мире, и никто не знает, кем вы на самом деле являетесь. А вот это жаль.

Они подошли к углу Грейт-Джордж-стрит. Габриэль свернул направо, на Бёрдкейдж-уок.

– Кто знает о нас в Лондоне, Джулиан? Кто знает, что вы были профессионально связаны с Марио?

Ишервуд посмотрел вверх на мокрые деревья вдоль тротуара.

– На самом деле очень немногие. Ну, конечно, Джереми Крэбби от Бонхэма. Он все еще злится на вас за Рубенса, которого вы утащили у него из-под носа. – Ишервуд положил длинную костлявую руку на плечо Габриэлю. – У меня есть на него покупатель. Теперь остается лишь получить картину.

– Я покрыл ее лаком вчера, прежде чем уехать из Иерусалима, – сказал Габриэль. – Я воспользуюсь нашими подставными перевозчиками и постараюсь доставить ее сюда как можно быстрее. Вы сможете получить ее к концу недели. Кстати, вы должны мне сто пятьдесят тысяч фунтов.

– Чек уже послан по почте, баловень.

– Кто еще? – спросил Габриэль. – Кто еще знает про нас?

Ишервуд сделал вид, будто думает.

– Этот гнус Оливер Димблби, – сказал он. – Вы помните Оливера. Я представил вас однажды ему у Грина, когда мы были там на ленче. Табби – мелкий торговец с Кинг-стрит. Однажды пытался перекупить мою галерею.

Габриэль вспомнил. Где-то у него по-прежнему лежит вычурная золотая визитная карточка, которую Оливер всучил ему. А сам едва смотрел в его сторону. Такой он был, этот Оливер.

– На протяжении лет я оказал Табби немало услуг, – сказал Ишервуд. – Услуг того рода, о каких люди, работающие в этой области, не любят говорить. А вот Оливеру Димблби я помог выбраться из жуткой каши, в какую он попал из-за девицы, работавшей в его галерее. Я забрал у него бедняжку. Дал ей работу. Она ушла от меня к другому торговцу. Мои девушки всегда так поступают. Что во мне такого, от чего бегут женщины? Я человек покладистый – это уж точно. И женщины это видят. Как и эта ваша маленькая стервоза. Во всяком случае, герр Хеллер, безусловно, это почувствовал.

Выступать под именем герра Рудольфа Хеллера, капиталиста из Цюриха, было одним из любимых прикрытий Шамрона. Именно под этой фамилией он был, когда вербовал Ишервуда.

– Как он, кстати?

– Шлет вам привет.

Габриэль опустил глаза на мокрый тротуар Бёрдкейдж-уок. Из парка налетел порыв холодного ветра. Сухие листья захрустели на дорожке.

– Мне нужен Ван Гог, – снова произнес Габриэль.

– Да, я это уже слышал. Проблема в том, что у меня нет Ван Гога. В случае если вы забыли, «Изящное искусство Ишервуда» специализируется на Старых мастерах. Если вам нужны импрессионисты, поищите в другом месте.

– Но вы наверняка знаете, где я могу такое найти.

– Если вы не планируете украсть картину, то на рынке сейчас ничего нет – во всяком случае, мне об этом неизвестно.

– Но это ведь не так, правда, Джулиан? Вы знаете про Ван Гога. Вы мне об этом рассказывали однажды сто лет назад – про дотоле неизвестную картину, которую ваш отец видел в Париже между войнами.

– Не только мой отец, – сказал Ишервуд. – Я тоже ее видел. Винсент написал ее в Овере в последние дни жизни. Прошел слух, что, возможно, это было его падение. Проблема в том, что картина не продается и, по всей вероятности, никогда не будет продана. Владельцы картины совершенно ясно сказали мне, что никогда с ней не расстанутся. Они также связаны обещанием и преисполнены решимости держать ее существование в секрете.

– Расскажите мне снова эту историю.

– Сейчас у меня нет на это времени, Габриэль. У меня в половине одиннадцатого встреча в галерее.

– Отмените встречу, Джулиан. Расскажите мне про эту картину.

Ишервуд прошел по пешеходному мосту через озеро и направился к своей галерее в Сент-Джеймсе. Габриэль, глубже засунув руки в карманы пальто, следовал за ним.

– Когда-нибудь чистили его?

– Винсента? Никогда.

– Что вы знаете о его последних днях?

– Я полагаю, примерно то же, что знают все.

– Чепуха, Габриэль. Не пытайтесь валять со мной дурака. Ведь у вас мозг словно словарь по искусству Грова.

– Это произошло летом тысяча восемьсот девяностого года, верно?

Ишервуд по-профессорски кивнул.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Выйдя из психиатрической больницы в Сан-Реми, Винсент поехал в Париж повидать Тео и Жоанну. Он посетил несколько галерей и выставок и зашел в магазин для художников отца Танги проверить полотна, которые он оставил там на хранение. Через три дня он почувствовал, что ему не по себе, и сел в поезд, шедший в Овер-сюр-Уаз, что приблизительно в двадцати милях от Парижа. Винсент считал, что Овер, спокойная провинция, будет для него идеальным местом, где он сможет работать недалеко от Тео, его финансовым и эмоциональным якорем спасения. Он снял комнату над «Кафе Раву» и отдал себя в руки доктора Поля Гаше.

Габриэль взял Ишервуда под руку, и они вместе перебежали через Молл перед остановившимся транспортом и вышли на Марлбороу-роуд.

– Он тотчас начал писать. Его стиль, как и настроение, стал спокойнее и мягче. Смятение и резкость, характерные для большинства его работ, созданных в Сан-Реми и Арле, исчезли. Кроме того, он невероятно много сотворил. За два месяца, что Винсент пробыл в Овере, он написал больше восьмидесяти картин. По картине в день. А в некоторые дни – по две.

Они свернули на Кинг-стрит. Габриэль вдруг остановился. Впереди них, ко входу в здание аукциона Кристи, направлялся Оливер Дамблби. Ишервуд резко свернул на Бюри-стрит и продолжил рассказ Габриэля:

– Когда Винсент не сидел за мольбертом, его обычно можно было найти в своей комнате над «Кафе Раву» или в доме Гаше. Гаше был вдовцом с двумя детьми – мальчиком пятнадцати лет и девочкой, которой, пока Винсент находился в Овере, исполнился двадцать один год.

– Маргарита.

Ишервуд кивнул.

– Она была хорошенькая и по уши влюблена в Винсента. Она согласилась позировать ему… к сожалению, без разрешения отца. Винсент написал ее в белом платье – в саду при доме.

– «Маргарита Гаше в саду», – сказал Габриэль.

– А отец, когда узнал об этом, пришел в ярость.

– Но она снова позировала Винсенту.

– Верно, – сказал Ишервуд. – Вторая картина называется «Маргарита Гаше за роялем». Она появляется также в «Подлеске с двумя фигурами», работе глубоко символической, которую некоторые историки искусства считают предсказанием Винсентом собственной смерти. А я считаю, что это Винсент с Маргаритой идут по проходу в церкви – это предсказание свадьбы.

– Но есть ведь еще и четвертая картина с Маргаритой?

– «Маргарита Гаше у своего туалетного стола», – сказал Ишервуд. – Это наилучшая из всей серии. Лишь горстка людей видела ее или просто знают, что она существует. Винсент написал ее за несколько дней до смерти. А потом она исчезла.

Они прошли по Дьюк-стрит, затем по узкой улочке вышли в обнесенный кирпичом квадрат, именуемый Мейсонс-Ярд. Галерея Ишервуда занимала старый викторианский склад в дальнем углу, втиснутый между конторой небольшой греческой транспортной компании и кабачком, неизменно набитым хорошенькими секретаршами, приезжающими на мотороллерах. Ишервуд пошел было через двор в направлении галереи, но Габриэль схватил его за отворот пальто и потянул в противоположном направлении. Пока они шли по периметру двора в холодной тени, Ишервуд рассказывал о смерти Винсента:

– Вечером двадцать седьмого июля Винсент вернулся в «Кафе Раву», явно страдая от боли, и стал с трудом подниматься к себе. Мадам Раву пошла за ним и обнаружила, что он ранен. Она послала за доктором. Доктором был, конечно, сам Гаше. Он решил оставить пулю в животе Винсента и вызвал Тео в Овер. Когда Тео приехал на другое утро, он обнаружил Винсента в постели – тот сидел и курил трубку. Через некоторое время Винсент умер.

Они вышли на яркое солнце. Ишервуд прикрыл глаза рукой.

– Много вопросов по поводу самоубийства Винсента осталось без ответов. Неясно, где он раздобыл оружие или где стрелял в себя. Причина такого поступка также остается под вопросом. Явилось ли его самоубийство завершением долгой борьбы с безумием? Расстроился ли он, получив письмо от Тео, в котором тот сообщал, что не может больше оказывать поддержку Винсенту – ведь у него есть жена и ребенок? Лишил ли Винсент себя жизни, считая, что тем самым сделает свои работы более значительными и коммерчески успешными? Меня ни одна из этих версий не устраивала. Я полагаю, это связано с Гаше. Вернее, с дочерью доктора Гаше.

Они снова перешли в тенистую часть двора. Ишервуд опустил руку.

– Накануне того дня, когда Винсент прострелил себе живот, он пришел к Гаше домой. Они сильно повздорили, и Винсент пригрозил Гаше пистолетом. Из-за чего они ссорились? Гаше позже утверждал, что дело было в раме для картины – только и всего. А я считаю, что они ссорились из-за Маргариты – вполне возможно, это было связано с «Маргаритой Гаше у своего туалетного стола». Это тонкая работа, один из лучших портретов Винсента. Поза девушки и обстановка явно указывают на то, что перед нами невеста в свадебный вечер. Смысл картины не мог не быть замечен таким человеком, как Поль Гаше. Если бы он увидел картину – а есть основание считать, что он ее не видел, – то пришел бы в ярость. Возможно, Гаше сказал Винсенту, что брак с его дочерью исключен. Возможно, он запретил Винсенту когда-либо снова писать Маргариту. Возможно, он запретил Винсенту вообще когда-либо видеть ее. Нам доподлинно известно, что Маргарита Гаше не присутствовала на похоронах Винсента, но на другой день видели, как она со слезами возлагала на его могилу подсолнечники. Она так и не вышла замуж и жила затворницей в Овере до самой смерти – она умерла в тысяча девятьсот сорок девятом году.

Они прошли мимо входа в галерею Ишервуда и зашагали дальше.

– После смерти Винсента все его картины перешли в собственность Тео. Он переправил работы из Овера и оставил их на хранении у «Пэра Танги» в Париже. Тео, конечно, умер вскоре после Винсента, и картины стали собственностью Жоанны. Никто из других родственников Винсента не захотел ничего себе взять. Брат Жоанны счел их дрянью и посоветовал сжечь. – Ишервуд остановился. – Можете себе такое представить? – И снова, широко шагая, пошел. – Жоанна составила каталог и работала не покладая рук, чтобы создать хорошую репутацию Винсенту. Благодаря Жоанне Винсента Ван Гога считают теперь великим художником. Но в ее перечне известных работ есть вопиющее упущение.

– «Маргарита у своего туалетного стола».

– Совершенно верно, – сказал Ишервуд. – Было это случайно или намеренно? Этого мы, конечно, никогда не узнаем, но у меня есть теория. Я считаю, что Жоанна знала о возможной причастности картины к смерти Винсента. Как бы то ни было, она была продана за гроши со склада «Пэра Танги» через год или около того после смерти Винсента, и с тех пор никто ее никогда не видел. Вот тут в повествование вступает мой отец.

Они зашли на второй круг. Рассказывая об отце, Ишервуд зашагал медленнее.

– В душе он всегда был берлинцем. Он хотел бы всю жизнь там жить. Это, конечно, было невозможно. Мой отец увидел надвигавшиеся грозовые облака и, не теряя времени, выбрался из города. К концу тысяча девятьсот тридцать шестого года мы уехали из Берлина и перебрались в Париж. – Он посмотрел на Габриэля. – Как жаль, что ваш дед не поступил так же. Он был великий художник, ваш дед. У вас хорошая родословная, мой мальчик.

Габриэль поспешил изменить тему разговора.

– Галерея вашего отца была ведь на рю де-ля-Боэти, верно?

– Конечно, – сказал Ишервуд. – Рю де-ля-Боэти была в то время центром мира искусства. У Поля Розенберга была галерея в доме номер двадцать один. Пикассо и Ольга жили через двор в доме номер двадцать три. Жорж Вильденштайн, Поль Гийом, Жосс Хессель, Этьен Бинью – все были там. «Изящное искусство» Исаковича было рядом с галереей Поля Розенберга. Мы жили в квартире над выставочным залом. Пикассо я называл «дядя Пабло». Он разрешал мне смотреть, как он работает, а Ольга закармливала меня шоколадом до тошноты.

Ишервуд позволил себе слегка улыбнуться, но улыбка быстро исчезла, как только он заговорил о жизни отца в Париже.

– Немцы пришли в мае тысяча девятьсот сорокового года и стали все отбирать. Мой отец снимал особняк в Бордо, на Вишистской стороне, и переправил большую часть своих наиболее важных вещей туда. В сорок втором году немцы вошли в неоккупированную зону, и начались облавы и высылки. Мы очутились в западне. Мой отец заплатил двум баскам-пастухам, чтобы они переправили меня через горы в Испанию. Он дал мне с собой несколько документов, профессиональный инвентарь и пару дневников. Я видел его тогда в последний раз.

На Дьюк-стрит громко прозвучал гудок; над затемненным двором взмыла стая голубей.

– Прошли годы, прежде чем я стал читать дневники. В одном из них я обнаружил запись о картине, которую мой отец видел однажды вечером в Париже в доме человека по имени Исаак Вайнберг.

– «Маргарита Гаше у своего туалетного стола».

– Вайнберг рассказал отцу, что купил картину у Жоанны после смерти Винсента и подарил жене в день ее рождения. Миссис Вайнберг была как будто похожа на Маргариту. Мой отец спросил Исаака, не согласится ли он продать картину, и Исаак сказал, что нет. Он попросил моего отца никому не говорить про картину, и отец охотно готов был ублажить его.

У Ишервуда зазвонил мобильник, но он проигнорировал звонок.

– В начале семидесятых – как раз перед тем как встретиться с вами – я был по делам в Париже. У меня образовалось несколько свободных часов между встречами, и я решил заглянуть к Исааку Вайнбергу. Я пошел по адресу в Марэ, записанному в блокноте отца, но Вайнберга там не оказалось. Он не выжил в войне. Но я нашел его сына Марка и рассказал ему о записи в дневнике отца. Он сначала все отрицал, а потом сдался и разрешил мне посмотреть картину, предварительно заставив поклясться, что я вечно буду держать это в тайне. Картина висела в спальне его дочери. Я спросил, не заинтересован ли он расстаться с ней. Он, конечно, ответил отрицательно.

– Вы уверены, что это работа Винсента?

– Без всякого сомнения.

– И больше вы туда не возвращались?

– Мсье Вайнберг совершенно ясно дал понять, что никогда не продаст картину. Так что я не видел для этого основания. – Ишервуд остановился и повернулся лицом к Габриэлю: – Все, баловень. Я рассказал вам историю. Что, если теперь вы расскажете мне, в чем дело?

– Мне нужна эта картина Ван Гога, Джулиан.

– Зачем?

Габриэль взял Ишервуда за рукав пальто и повел к дверям галереи.

Рядом со стеклянной дверью находилась панель двусторонней связи с четырьмя кнопками и четырьмя табличками. На одной из них значилось: «ИШЕР ОО ИЗЯЩ ИС-ВО; только по договоренности».

Ишервуд открыл дверь ключом и повел Габриэля вверх по лестнице, застланной потертым коричневым ковром. На площадке было еще две двери. Слева было маленькое бюро путешествий. Владелица – старая дева по имени мисс Арчер – сидела за своим столом под плакатом, на котором счастливая пара купалась в лазурной воде. Дверь к Ишервуду была справа. Его секретарша, вечно извиняющееся существо по имени Таня, украдкой бросила взгляд на Ишервуда и Габриэля, когда они вошли.

– Это мистер Клайн, – сказал Ишервуд. – Он хочет посмотреть кое-что наверху. Пожалуйста, не мешайте ему. Будьте хорошей девочкой, милая Таня.

Они вошли в кабину лифта величиной с телефонную будку и поехали наверх, стоя так близко друг к другу, что Габриэль чувствовал в дыхании Ишервуда запах выпитого накануне кларета. Через несколько секунд лифт, содрогнувшись, остановился и дверь со скрипом отворилась. В смотровом зале Ишервуда царила полутьма – единственным освещением было послеполуденное солнце, проникавшее через слуховое окно. Ишервуд уселся на крытый бархатом диван в центре комнаты, а Габриэль стал медленно обходить помещение. Картины было почти нельзя рассмотреть в глубокой тени, но он хорошо их знал: «Венера» Луини, «Рождение Христа» Перино дель Вага, «Крещение Христа» Бордоне, «Пейзаж, освещенный солнцем» Клода.

Ишервуд открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но Габриэль поднес палец к губам и достал из кармана пальто нечто, похожее на мобильный телефон «Нокия». Это и была «Нокия», но с несколькими добавками, недоступными для обычных покупателей, – такими, например, как многоцелевой фонарик и приспособление, определяющее присутствие скрытых передатчиков. Габриэль снова обошел комнату, на этот раз не отрывая взгляда от панели телефона, затем сел рядом с Ишервудом и, понизив голос, рассказал, зачем ему нужен Ван Гог.

– Для Зизи аль-Бакари? – недоверчиво спросил Ишервуд. – Этого кровавого террориста? Вы уверены?

– Он не подкладывает бомбы, Джулиан. Он даже не делает бомб. Но он оплачивает счета и использует свою деловую империю для облегчения переброски по земному шару людей и материального обеспечения. В современном мире это не менее опасно. Даже более.

– Я однажды встречался с ним, но он едва ли меня помнит. Я был на празднике в его поместье в Глостершире. Огромный праздник. Море народу. Зизи нигде не было видно. Он появился в конце, точно эдакий чертов Гэтсби. В окружении охраны – даже в собственном доме… Странный малый. При этом ненасытный коллекционер, верно? Искусство. Женщины. Все, что можно купить за деньги. Стервятник, судя по тому, что я слышал. Я, конечно, никогда не имел с ним дела. Вкусы Зизи не распространяются на Старых мастеров. Зизи привлекают импрессионисты и немного другое современное искусство. Все саудовцы такие. Им не нравятся христианские образы Старых мастеров.

Габриэль сел рядом с Ишервудом.

– У него нет Ван Гога, Джулиан. Он время от времени давал понять, что ищет его. И не просто любого Ван Гога. Он хочет что-то особенное.

– Судя по тому, что я слышал, он покупает очень осторожно. Тратит деньги ведрами, но разумно. У него коллекция музейного качества, но я не знал, что без Ван Гога.

– Его советник по искусству – англичанин по имени Эндрю Мэлон. Вы его знаете?

– К сожалению, мы с Эндрю хорошо знакомы. Он глубоко залез в карманы Зизи. Свободное время проводит на яхте Зизи. Судя по тому, что я слышал, огромной, как чертов «Титаник». Эндрю – скользкий до отвращения. Грязный тип.

– В каком смысле?

– Берет с двух концов стола.

– Что вы имеете в виду, Джулиан?

– У Эндрю соглашение с Зизи исключительного характера – это означает, что он не берет денег ни с одного другого торговца или коллекционера. Таким путем большие люди вроде Зизи обеспечивают себя от возможности получить совет, подмоченный конфликтом интересов.

– И что выкидывает Мэлон?

– Устраивает шантажи, берет двойные комиссии, чего только не выкидывает.

– Вы уверены?

– Безусловно, любимчик. Все в городе знают, что, если хочешь иметь дело с Зизи, надо заплатить Эндрю Мэлону.

Ишервуд вдруг вскочил с дивана и зашагал по смотровому залу.

– Так в чем заключается ваш план? Вытащить Зизи из его норы с помощью Ван Гога? Потрясти перед ним картиной в надежде, что он проглотит крючок, удочку и грузило? Но на другом конце удочки кое-что будет, верно? Один из ваших агентов?

– Нечто вроде этого.

– И где вы планируете устроить этот экстравагантный спектакль? Я полагаю, здесь?

Габриэль одобрительно оглядел помещение.

– Да, – сказал он. – Я думаю, это отлично подойдет.

– Я боялся этого.

– Мне нужен торговец, – сказал Габриэль. – Человек, хорошо известный в своем деле. Человек, которому я могу доверять.

– Я специалист по Старым мастерам, а не по импрессионистам.

– Это не имеет значения.

Ишервуд не стал спорить. Он понимал, что Габриэль прав.

– А вы учли, какие это может иметь последствия pour moi, если ваш маленький гамбит пройдет успешно? Я стану меченым человеком. Я могу справиться с людьми вроде Оливера Димблби, а вот чертова «Аль-Каида» совсем другое дело.

– Конечно, нам придется постоперационно позаботиться о вашей безопасности.

– Мне нравятся ваши эвфемизмы, Габриэль. Вы с Шамроном всегда прибегаете к эвфемизмам, когда правда слишком ужасна, чтобы ее высказать вслух. Они наложат фатву на мою голову. Мне придется закрыть лавочку. Уйти в подполье.

Габриэля, казалось, ничуть не тронули возражения Ишервуда.

– Вы ведь не молодеете, Джулиан. Вы приближаетесь к концу пути. У вас нет детей. Нет наследников. Кому достанется ваша галерея? А кроме того, вы не потратили ни минуты, чтобы подсчитать ваши комиссионные от продажи прежде неизвестного Ван Гога. И прибавьте к этому то, что вы получите от спешной продажи имеющихся у вас вещей. Все могло бы быть куда хуже, Джулиан.

– Я уже представляю себе приятную виллу на юге Франции. Новое имя. Команду охранников из Конторы, которые будут за мной присматривать.

– Не забудьте оставить комнату для меня.

Ишервуд снова сел.

– В вашем плане, баловень, есть один серьезный недостаток. Вам было бы легче выследить вашего террориста, чем получить этого Ван Гога. Предположим, картина все еще у семейства Вайнберг; какое у вас основание считать, что они с ней расстанутся?

– А кто сказал, что расстанутся?

Ишервуд улыбнулся.

– Я дам вам адрес.

 

Глава 14

Марэ, Париж

– Вам надо что-то съесть, – сказал Узи Навот.

Габриэль отрицательно покачал головой. Он съел ленч в поезде, когда ехал из Лондона.

– Съешьте борща, – сказал Навот. – Нельзя быть у Джо Гольденберга и не съесть борща.

– А я не могу, – сказал Габриэль. – При виде пурпурного цвета я нервничаю.

Навот поймал взгляд официанта и заказал сверхбольшую миску борща и бокал кошерного красного вина. Габриэль нахмурился и стал смотреть в окно. По каменным плитам рю де Розье упорно барабанил дождь, и было почти темно. Он хотел встретиться с Навотом где-нибудь в тихом местечке, а не в самой знаменитой кулинарии в наиболее очевидном еврейском квартале Парижа, но Навот настоял на том, чтобы пойти к Джо Гольденбергу, исходя из давнего убеждения, что ель лучше всего скрывается в лесу.

– Я тут нервничаю, – пробормотал Габриэль. – Пойдем прогуляемся.

– В такую погоду? И не думайте. К тому же никто вас не узнает в таком обличье. Даже я не сразу вас распознал, когда вы вошли.

Габриэль посмотрел на отражавшееся в стекле смертельно бледное лицо. На голове у него была темная бархатная кепка, зеленые глаза с помощью контактных линз превратились в карие, а фальшивая бородка удлиняла и без того длинное лицо. Он приехал в Париж по германскому паспорту, под именем Хайнрих Кивер. По прибытии на Северный вокзал он два часа шагал по набережным Сены, проверяя, нет ли «хвоста». В сумке, висевшей у него на плече, лежал потрепанный томик Вольтера, который он купил у букиниста на набережной Монтебелло.

Он повернул голову и посмотрел на Навота. Это был широкоплечий мужчина на несколько лет моложе Габриэля, с коротко остриженными светлыми волосами и бледно-голубыми глазами. По лексикону Конторы он был katsa – разъездной оперативный сотрудник и куратор. Вооруженный целым набором языков, жуликоватым шармом и фаталистической самонадеянностью, он сумел проникнуть в палестинские террористические группы и набрать агентов в арабских посольствах, разбросанных по Западной Европе. У него были источники почти во всех европейских службах безопасности и разведки, и он осуществлял надзор за широкой сетью-sayanim. Он мог всегда рассчитывать на лучший столик в ресторане отеля «Ритц» в Париже, потому что метрдотель был его платным информатором, как и старшая горничная. Сейчас он был в сером твидовом пиджаке и черном свитере, так как в Париже являлся Винсентом Лаффоном, свободным странствующим писателем бретонского происхождения, который большую часть времени жил на чемоданах. В Лондоне его знали как Клайда Бриджеса, европейского директора по маркетингу неизвестной канадской компании по программному обеспечению бизнеса. В Мадриде он был состоятельным немцем, проводящим время в кафе и барах и разъезжающим, чтобы сбросить с себя груз безделья и закомплексованного «эго».

Навот полез в свой портфель и вытащил маниловую папку, которую положил на стол перед Габриэлем.

– Тут обладатель вашего Ван Гога, – сказал он. – Взгляните.

Габриэль осторожно вынул фотографию привлекательной женщины среднего возраста с черными вьющимися волосами, оливковой кожей и длинным прямым носом. Она спускалась по каменным ступеням на Монмартре, держа над головой зонт.

– Ханна Вайнберг, – сказал Навот. – Сорока четырех лет, не замужем, бездетная. Еврейская демография в микрокосме. Единственный ребенок и без детей. При таких темпах нам не понадобится государство. – Навот опустил глаза и мрачно стал ковыряться в горшочке с мясом и овощами. На него нападали приступы упаднического настроения, особенно когда дело касалось будущего еврейского народа. – Она держит маленькую лавочку на Монмартре, на рю Лепик. Лавочка называется «Бутик Лепик». Я снял ее сегодня днем, когда она шла на ленч. Впечатление такое, что этот бутик является для нее не призванием, а скорее хобби. Я видел ее банковские счета. Марк Вайнберг оставил дочери очень хорошее обеспечение.

Подошел официант и поставил перед Габриэлем миску с пурпурной гадостью. Габриэль тотчас отставил ее в центр стола. Ему неприятен был даже запах борща. А Навот бросил кусок хлеба в свой суп и помешал ложкой.

– Вайнберг был интересным типом. Он был известным адвокатом здесь, в Париже. И своего рода борцом за правду памяти. Он оказывал немалое давление на правительство, чтобы оно прояснило подлинную роль французов в холокосте. В результате он был не слишком популярен в некоторых кругах.

– А дочь? Какова ее политическая ориентация?

– Умеренная евросоциалистка, но это не считается преступлением во Франции. Она унаследовала также от отца немного воинственности. Она связана с группой, которая пытается бороться здесь с антисемитизмом. Взгляните на то, что лежит под фотографией.

Габриэль обнаружил вырезку из французского журнала о поднявшейся во Франции волне антисемитизма. На приложенной к вырезке фотографии были евреи, идущие по одному из мостов через Сену. Во главе колонны шла Ханна Вайнберг с плакатом, на котором было написано: «Оставьте ненависть».

– А она была когда-нибудь в Израиле?

– По меньшей мере четыре раза. Шабак тут поработает, чтобы убедиться, что она не сидит в Рамалле и не помогает террористам строить планы. Я уверен, они ничего на нее не найдут. Она из чистого золота, Габриэль. Она дар богов разведки.

– Сексуальные предпочтения?

– Насколько мы можем сказать – мужчины. У нее связь с госслужащим.

– Евреем?

– Благодарение Богу.

– Ты был в ее квартире?

– Я сам ездил туда с командой невиотов.

Команды невиотов занимались сбором разведданных в труднодоступных местах, таких как квартиры, рабочие кабинеты и гостиничные номера. В этом подразделении работали одни из лучших в мире мастеров проникновения и воров. У Габриэля был план использовать их по окончании операции – при условии, конечно, что Ханна Вайнберг согласится расстаться со своим Ван Гогом.

– Вы видели картину?

Навот кивнул.

– Она держит ее в своей детской спальне.

– И какое впечатление от картины?

– Вы хотите получить от меня оценку Ван Гога? – Навот пожал мускулистыми плечами. – Это очень симпатичное изображение девушки, сидящей за туалетным столом. Я ведь не художник, как вы. Я любитель курицы в горшочке и хорошей любовной истории в кино. Вы не едите свой суп.

– Мне он не нравится, Узи. Я сказал ведь, что не люблю его.

Навот взял ложку Габриэля и размешал в борще сметану, отчего пурпурный цвет посветлел.

– Мы заглянули в ее бумаги, – сказал Навот. – Покопались в ее шкафах и ящиках. Оставили кое-что на ее телефоне и компьютере. В такой ситуации не мешает быть как можно тщательнее.

– Комнаты обложены?

Навота, казалось, обидел вопрос.

– Конечно.

– Что вы используете для поста подслушивания?

– В данный момент фургон. Если она согласится помочь нам, потребуется нечто более постоянное. Один из невиотов уже обследует окрестности в поисках подходящей квартиры.

Навот принялся за борщ Габриэля. Несмотря на всю свою европейскую искушенность, в душе он был по-прежнему крестьянином из штетля.

– Я вижу, к чему все это идет, – сказал он между двумя ложками борща. – Вы будете выслеживать плохого мальчика, а я весь год проведу, наблюдая за девушкой. Но ведь так всегда с нами было, верно? Вы получаете славу, а оперативники вроде меня работают лопатой. Бог ты мой, вы же спасли самого папу. Как же может простой смертный вроде меня состязаться с вами?

– Заткнись и ешь свой суп, Узи.

Быть избранником Шамрона не проходит даром. Габриэль уже привык к профессиональной ревности коллег.

– Завтра мне надо уехать из Парижа, – сказал Навот. – Я буду отсутствовать всего один день.

– И куда же ты едешь?

– Амос хочет перекинуться со мной парой слов. – Он помолчал и добавил: – По-моему, насчет работы в Спецоперациях. То место, от которого вы отказались.

«Это разумно», – подумал Габриэль. Навот был чрезвычайно способным оперативником, принимал участие в нескольких крупных операциях, в том числе в двух-трех вместе с Габриэлем.

– Ты этого хочешь, Узи? Работать на бульваре Царя Саула?

Навот пожал плечами.

– Я долго пробыл оперативником. Белла хочет, чтоб мы поженились. А когда ты так живешь, трудно иметь крепкую семью. Иной раз, проснувшись утром, я не знаю, где закончу свой день. Я могу завтракать в Берлине, есть ленч в Амстердаме, а в полночь сидеть на бульваре Царя Саула и докладывать директору. – Навот заговорщически улыбнулся Габриэлю. – Вот чего американцы про нас не понимают. Они сажают своих офицеров в маленькие коробочки и перерезают им запястья, когда они вылезают за пределы. Наша Контора не такая. Она никогда не была такой. Благодаря этому работа в ней – величайшая удача, и поэтому наша Служба намного лучше их. Они бы не знали, как быть с таким человеком, как вы.

Навот потерял интерес к борщу. Он передвинул миску по столу, как будто ел борщ Габриэль. Габриэль потянулся было к бокалу с вином, но передумал. У него болела голова от поездки в поезде и дождливой погоды в Париже, а кошерное вино пахло так же приятно, как растворитель.

– Но это сказывается на браках и отношениях, верно, Габриэль? Сколько браков у нас поломалось? Сколь многие из нас заводили романы с девицами на оперативной работе? Если я буду работать в Тель-Авиве, то по крайней мере чаще буду рядом. Работа потребует разъездов, но гораздо меньше, чем сейчас. У Беллы есть домик возле пляжа в Казареа. У нас будет приятная жизнь. – Он снова передернул плечами. – Нет, вы только послушайте меня. Я веду себя так, точно Амос предложил мне это место. Амос ничего мне не предлагал. Насколько я знаю, он вызывает меня на бульвар Царя Саула, чтобы выставить.

– Не говори глупостей. Ты самый подходящий человек для этого места. Будешь моим начальником, Узи.

– Вашим начальником? Прошу вас… Никто вам не начальник. Один только Старик. – Внезапно лицо Навота стало серьезным. – Как он, кстати? Я слышал, дела неважнецкие.

– Он выкарабкается, – заверил его Габриэль.

Они замолчали, так как к столику подошел официант и стал убирать посуду. Когда он ушел, Габриэль передал Навоту папку, и тот положил ее обратно в портфель.

– Так как вы собираетесь разыграть спектакль с Ханной Вайнберг?

– Я собираюсь просить ее отдать картину стоимостью восемьдесят миллионов долларов. Мне придется сказать ей правду… или по крайней мере версию правды. А затем займемся вытекающими отсюда мерами безопасности.

– А какой вы выбираете подход? Потанцуете немного или прямиком на отстрел?

– Я не танцую, Узи. У меня никогда не было времени танцевать.

– По крайней мере вам не трудно будет убедить ее в том, кто вы на самом деле. Благодаря французской службе безопасности все в Париже знают ваше имя и ваше лицо. Когда вы хотите начать?

– Сегодня вечером.

– В таком случае удачи вам.

Навот посмотрел в окно. Габриэль проследил за его взглядом и увидел женщину-брюнетку, шедшую под зонтом по рю де Розье. Ни слова не говоря, он встал и направился к двери.

– Не волнуйтесь, Габриэль, – пробормотал себе под нос Навот. – Я расплачусь.

В конце улицы она свернула налево и исчезла. Габриэль остановился на углу, глядя на ортодоксальных евреев в черных пальто, спешивших в большую синагогу на вечернюю молитву. Затем он посмотрел вдоль рю Павэ и увидел силуэт Ханны Вайнберг, растворявшийся в тени. Она остановилась у дверей многоквартирного дома и стала искать в сумке ключ. Габриэль устремился к ней по тротуару и остановился в нескольких шагах от нее – ее рука как раз протянулась к замку.

– Мадемуазель Вайнберг?

Она повернулась и спокойно посмотрела на него в темноте. Глаза были спокойные и умные. Если она и испугалась его, то ничем этого не показала.

– Вы Ханна Вайнберг, верно?

– Что вам угодно, мсье?

– Мне нужна ваша помощь, – сказал Габриэль. – Я подумал, не могли бы мы поговорить наедине.

– Мы с вами знакомы, мсье?

– Нет, – сказал Габриэль.

– Тогда как же я могу помочь вам?

– Будет лучше, если мы поговорим об этом наедине, мадемуазель.

– Не в моей привычке ходить в какие-либо места с незнакомцами, мсье. Так что извините.

Она отвернулась и снова поднесла ключ к замку.

– Речь пойдет о вашей картине, мадемуазель Вайнберг. Мне необходимо поговорить с вами о Ван Гоге.

Она замерла и снова посмотрела на него. Взгляд был по-прежнему безмятежный.

– Мне жаль разочаровывать вас, мсье, но у меня нет Ван Гога. Если вы хотите посмотреть картины Винсента, я советую вам посетить Музей Д'Орсей.

И она отвела взгляд.

– «Маргарита Гаше у своего туалетного стола», – спокойно произнес Габриэль. – Она была куплена вашим дедом у вдовы Тео Ван Гога Жоанны и подарена на день рождения вашей бабушке. Ваша бабушка немного походила на мадемуазель Гаше. Когда вы были маленькой, картина висела в вашей спальне. Желаете, чтобы я продолжил?

Ее самообладание исчезло. После изумленного молчания она заговорила неожиданно горячо:

– Откуда вам известно про картину?

– Я не могу этого сказать.

– Конечно, нет. – Она произнесла это как оскорбление. – Отец всегда предупреждал меня, что когда-нибудь алчный француз – торговец живописью попытается забрать у меня картину. Она не продается, и если когда-нибудь она пропадет, я непременно дам полиции ваше описание.

– Я не торговец живописью… и не француз.

– Так кто же вы? – спросила она. – И зачем вам понадобилась моя картина?

 

Глава 15

Марэ, Париж

Двор был пустой и темный – свет падал лишь из окон квартир на верхних этажах. Они молча пересекли двор и вошли в вестибюль, где их ждала старомодная кабина лифта. Ханна пошла вверх по широким ступеням и привела Габриэля на четвертый этаж. На площадке было две массивных двери красного дерева. На двери справа не было дощечки с фамилией. Она открыла ее и впустила Габриэля в квартиру. Он отметил, что она набрала код на кнопочной панели, прежде чем включить свет. Ханна Вайнберг, решил он, умеет хранить тайны.

Квартира была большая – с прихожей и библиотекой, примыкающей к гостиной. Чинно стояла старинная мебель, крытая выцветшей парчой, на окнах висели толстые бархатные портьеры, а на каминной доске спокойно тикали, неверно показывая время, часы из позолоченной бронзы. Профессиональным взглядом Габриэль тотчас оценил шесть висевших на стенах приличных картин. Обстановка создавала впечатление ушедшей эпохи. В самом деле Габриэль едва ли удивился бы, увидев здесь Поля Гаше, читающего вечернюю газету при газовом освещении.

Ханна Вайнберг сняла пальто и удалилась на кухню. Габриэль воспользовался возможностью посмотреть библиотеку. На деревянных полках шкафов со стеклянными дверцами стояли тома по юриспруденции в кожаных переплетах. Здесь тоже были картины – прозаичные ландшафты, мужчина верхом, обязательное морское сражение, но ни единого намека на то, что у их владельца может также быть и потерявшийся Ван Гог.

Он вернулся в гостиную, когда из кухни появилась Ханна Вайнберг с бутылкой сансерра и двумя бокалами. Она протянула ему бутылку и штопор и внимательно следила за его руками, когда он вытаскивал пробку. Она не была столь привлекательна, как на фотографии Узи Навота. Возможно, это объяснялось металлическим парижским светом, а возможно, любая женщина выглядит привлекательно, спускаясь по лестнице на Монмартре. Плиссированная шерстяная юбка и толстый свитер скрывали, как подозревал Габриэль, коренастую фигуру. Брови у нее были очень широкие и придавали лицу чрезвычайно серьезный вид. Сидя в окружении отжившей свой век мебели, она выглядела старше сорока четырех.

– Меня удивляет то, что я вижу вас в Париже, мсье Аллон. Когда я в последний раз видела ваше имя в газете, французская полиция все еще жаждала допросить вас.

– Боюсь, это дело еще не закрыто.

– Но вы тем не менее приехали… просто повидать меня? Это, должно быть, очень важно.

– Да, мадемуазель Вайнберг.

Габриэль наполнил два бокала вином, один вручил ей и поднял свой в молчаливом тосте. Она сделала то же самое, затем поднесла бокал к губам.

– Вам известно, что произошло здесь, в Марэ, после взрыва? – И сама ответила на свой вопрос: – Атмосфера была крайне напряженная. Ходили слухи, что взрыв произвел Израиль. Все этому верили, а французское правительство, к сожалению, не спешило разрядить ситуацию, даже после того как выяснилось, что это ложь. Наших детей избивали на улицах. В окна наших домов и магазинов кидали камни. На стенах Марэ и других еврейских кварталов появились жуткие надписи. Мы страдали из-за того, что произошло на том вокзале. – Она испытующе на него посмотрела, словно пытаясь определить, действительно ли он тот человек, которого она видела в газетах и по телевизору. – Но вы ведь тоже пострадали, верно? Это правда, что ваша жена попала в беду?

Габриэля поразила ее прямота. Его первым побуждением было соврать, скрыть, вернуть разговор на выбранную им тему. Но это была вербовка, а идеальная вербовка, говорил всегда Шамрон, должна быть основана на идеальном обольщении. А обольщая, напомнил себе Габриэль, приходится немного раскрыться.

– Меня заманили на Лионский вокзал, выкрав мою жену, – сказал он. – Они намеревались убить нас обоих, но хотели также дискредитировать Израиль и сделать невыносимой для евреев жизнь во Франции.

– И преуспели в этом… по крайней мере на какое-то время. Не поймите меня превратно, мсье Аллон, нам все еще здесь худо. Просто не так скверно, как было в те дни после взрыва. – Она глотнула еще вина, затем скрестила ноги и разгладила плиссированную юбку. – Этот вопрос может показаться вам глупым, учитывая, на кого вы работаете, но как вы узнали о моем Ван Гоге?

Габриэль с минуту молчал, затем сказал ей правду. Упоминание о визите Ишервуда в эту квартиру более тридцати лет назад вызвало на ее губах легкую улыбку воспоминания.

– По-моему, я помню его, – сказала она. – Высокий, довольно красивый мужчина с большим шармом, тактичный и в то же время уязвимый. – Помолчала и добавила: – Как и вы.

– «Шарм» и «такт» – такие слова не часто применимы ко мне.

– А уязвимость? – Она снова слегка улыбнулась, и ее серьезное лицо сразу стало более мягким. – Все мы в известной мере уязвимы, разве не так? Даже такой человек, как вы. Террористы обнаружили ваше слабое место. Это у них лучше всего получается. Они используют нашу порядочность. Наше уважение к жизни. Они целятся в то, что нам дорого.

«Навот был прав, – подумал Габриэль. – Она действительно дар богов разведки». Он поставил свой бокал на кофейный столик. Глаза Ханны прослеживали каждое его движение.

– Что произошло с этим человеком – Самуилом Исаковичем? – спросила она. – Сумел он спастись?

Габриэль отрицательно покачал головой:

– Его самого и его жену схватили в Бордо, когда немцы пришли на юг Франции.

– И куда их отправили?

– В Собибор.

Она знала, что это означало. Габриэлю не надо было ничего больше говорить.

– А ваш дедушка? – спросил он.

Она не сразу ответила – какое-то время смотрела в свой сансер.

– Jeudi Noir, – сказала она. – Вы знаете, что это такое?

Габриэль, помрачнев, кивнул. Jeudi Noir – Черный четверг.

– Утром шестнадцатого июля тысяча девятьсот сорок второго года четыре тысячи французских полицейских явились в Марэ и другие еврейские кварталы Парижа с приказом захватить двадцать семь тысяч еврейских иммигрантов из Германии, Австрии, Польши, Советского Союза и Чехословакии. В этом списке были мои отец и бабушка с дедушкой. Видите ли, мои бабушка с дедушкой были из Люблинского района Польши. Двое полицейских, постучавших в дверь этой самой квартиры, пожалели моего отца и сказали, чтобы он бежал. Католическая семья, жившая этажом ниже, приютила его, и он прожил с ними до освобождения. А моим дедушке и бабушке так не повезло. Их отправили в лагерь для интернированных в Дранси. А через пять дней в запечатанном вагоне в Аушвиц. Это был конец.

– А Ван Гог?

– Не было времени позаботиться о картине, и в Париже не было никого, кому мой дедушка мог бы ее доверить. Вы же понимаете: шла война. Люди предавали друг друга за чулки и сигареты. Когда дедушка услышал об аресте, он вынул полотно из рамы и спрятал под полом в библиотеке. После войны у моего отца ушли годы на то, чтобы получить обратно эту квартиру. Там после ареста дедушки и бабушки поселилась семья французов, и они не хотели отдавать хорошую квартиру на рю Павэ. Кто может их за это винить?

– В каком году ваш отец стал снова владельцем этой квартиры?

– Это произошло в тысяча девятьсот пятьдесят втором году.

– Через десять лет, – сказал Габриэль. – И Ван Гог по-прежнему был тут?

– В том самом месте, где дедушка спрятал его – под полом библиотеки.

– Поразительно.

– Да, – сказала она. – Картина пробыла в семье Вайнберг свыше столетия, пережила войну и холокост. А теперь вы просите, чтобы я от нее отказалась.

– Не отказались, – сказал Габриэль.

– А что же?

– Мне просто необходимо… – Он помолчал, подыскивая подходящее слово. – Мне необходимо взять ее напрокат.

– Напрокат? На какой же срок?

– Я не могу сказать. Возможно, на месяц. Возможно, на полгода. Возможно, на год, а то и больше.

– И для какой цели?

Габриэль не был готов ответить на этот вопрос. Он взял пробку и принялся ковырять ее.

– Вы хоть знаете, сколько стоит эта картина? – спросила она. – И если вы просите меня отдать ее – даже ненадолго, – я считаю, что имею право знать зачем.

– Имеете, – сказал Габриэль, – но вы должны также знать, что, если я скажу вам правду, ваша жизнь уже никогда не будет прежней.

Она подлила вина и с минуту подержала бокал, прижав его к себе и не отхлебнув из него.

– Два года назад здесь, в Марэ, произошло особенно жестокое нападение. Банда североафриканцев напала на мальчика ортодоксальной веры, когда он шел из школы домой. Они подожгли ему волосы и вырезали свастику на лбу. Шрамы остались у него по сей день. Мы устроили демонстрацию, чтобы оказать давление на французское правительство и заставить его что-то предпринять против антисемитизма. Когда мы вышли на площадь Республики, там оказалась антиизраильская демонстрация. Знаете, что они нам кричали?

– Смерть евреям.

– И знаете, что сказал французский президент?

– Во Франции нет антисемитизма.

– С того дня моя жизнь стала другой. К тому же, как вы уже могли догадаться, я умею очень хорошо хранить тайны. Скажите мне, мсье Аллон, зачем вам нужен мой Ван Гог. Быть может, мы сумеем прийти к какой-то договоренности.

Фургон наблюдения невиотов стоял у края Королевского парка. Узи Навот дважды постучал в заднее окошко и был тотчас впущен. Один из невиотов сидел за рулем. Другой находился сзади – сидел с наушниками, согнувшись, у электронной консоли.

– Что происходит? – спросил Навот.

– Габриэль выследил ее, – сказал невиот. – Теперь будет добивать.

Навот надел наушники и стал слушать, как Габриэль рассказывал Ханне Вайнберг, каким образом он намерен использовать ее Ван Гога, чтобы отыскать самого опасного человека на свете.

Ключ был спрятан в верхнем ящике письменного стола в библиотеке. С его помощью она открыла дверь в конце темного коридора. За дверью была детская. «Комната Ханны, – подумал Габриэль, – застывшая во времени». Кровать с четырьмя столбиками, накрытая кружевным покрывалом. Полки, уставленные мягкими зверюшками и разными игрушками. Плакат с американским актером – властителем сердец. А в глубокой тени над французским провансальским туалетным столиком висело утраченное полотно Винсента Ван Гога.

Габриэль подошел к картине и застыл, подперев правой рукой подбородок, слегка наклонив голову вбок. Затем он протянул руку и осторожно коснулся жирных мазков. Мазков Винсента – Габриэль был в этом уверен. Винсента, пылавшего огнем. Винсента влюбленного. Реставратор спокойно оценивал то, что было перед ним. Складывалось впечатление, что картину ни разу не чистили. На ней лежал тонкий слой грязи и было три горизонтальных трещины – следствие, как подозревал Габриэль, того, что Исаак Вайнберг вечером накануне Jeudi Noir слишком туго ее скрутил.

– Я полагаю, нам следует поговорить о деньгах, – сказала Ханна. – Сколько, считает Джулиан, она может стоить?

– Порядка восьмидесяти миллионов. Я согласился, чтобы он удержал десять процентов комиссионных в качестве компенсации за свою роль в этой операции. Остальные деньги будут немедленно переведены вам.

– Семьдесят два миллиона долларов?

– Конечно, два-три миллиона туда-сюда.

– А когда ваша операция будет окончена?

– Я верну вам картину.

– Как вы собираетесь это осуществить?

– Предоставьте мне позаботиться об этом, мадемуазель Вайнберг.

– А когда вы вернете мне картину, что будет с семьюдесятью миллионами? Конечно, два-три миллиона туда-сюда.

– Вы сможете оставить себе любые проценты, какие набегут. Кроме того, я заплачу вам за аренду. Пять миллионов долларов вас устроит?

Она улыбнулась:

– Вполне, но я не намерена оставлять эти деньги себе. Я не хочу их денег.

– В таком случае как вы намерены с ними поступить?

Она сказала.

– Мне это нравится, – кивнул он. – Так мы заключаем сделку, мадемуазель Вайнберг?

– Да. Я считаю, что мы договорились.

* * *

Выйдя из квартиры Ханны Вайнберг, Габриэль отправился на конспиративную квартиру Конторы в Булонском лесу. Они следили за ней три дня. За это время Габриэль видел ее лишь на фотографиях, сделанных наблюдателями, и слышал ее голос в записи. Каждый вечер он проверял пленки в поисках признаков предательства или болтливости, но видел только преданность делу. В тот вечер, когда она должна была отдать картину, он услышал легкие всхлипывания и понял, что она прощается с Маргаритой.

На другое утро Навот принес картину, завернутую в старое одеяло, которое он взял в квартире Ханны. Габриэль подумал было отправить ее с курьером в Тель-Авив, но потом решил вывезти ее из Франции сам. Он вынул ее из рамы, затем снял полотно с растяжки. Осторожно скатывая его, он подумал об Исааке Вайнберге, трудившемся вечером перед Jeudi Noir. На этот раз картина не была спрятана под полом, а надежно укрыта под ложной обивкой чемодана Габриэля. Навот отвез его на Северный вокзал.

– Агент из лондонской резидентуры будет ждать вас на вокзале Ватерлоо, – сказал Навот. – Он отвезет вас в аэропорт Хитроу. Там будет ждать самолет компании «Эль-Аль». Они позаботятся о том, чтобы у вас не было проблем с багажом.

– Спасибо, Узи. Больше тебе не придется заниматься моими разъездами.

– Я в этом не так уж уверен.

– Встреча с Амосом не прошла удачно?

– Его трудно понять.

– Что он сказал?

– Он сказал, что ему нужно несколько дней на обдумывание.

– Но ты же не ожидал, что он сразу тебе все выложит, верно?

– Я сам не знаю, чего ожидал.

– Не волнуйся, Узи. Ты получишь это место.

Навот остановил машину у тротуара в квартале от вокзала.

– Вы замолвите за меня словечко на бульваре Царя Саула, Габриэль? Амос любит вас.

– Откуда ты это взял?

– Просто мне так кажется. Все вас любят.

Габриэль вылез из машины, взял с заднего сиденья свой чемодан и отправился на вокзал. Навот постоял у тротуара, выждав пять минут после намеченного по расписанию отъезда Габриэля, затем влился в поток машин и уехал.

Когда Габриэль вошел в квартиру, там было темно. Он включил галогенную лампу и с облегчением увидел, что в его кабинете ничего не изменилось. Кьяра сидела в постели, когда он вошел в спальню. Она недавно вымыла волосы, и они были отброшены с лица, стянутые бархатной эластичной лентой. Габриэль снял с ее волос ленту и расстегнул пуговки ночной рубашки. Картина лежала рядом с ними, пока они занимались любовью.

– Знаешь, – сказала она, – большинство мужчин приезжают из Парижа с шарфом от «Гермес» и духами.

В полночь зазвонил телефон. Габриэль поднял трубку, прежде чем раздался второй звонок.

– Я буду там завтра, – через минуту произнес он и повесил трубку.

– Кто это был? – спросила Кьяра.

– Адриан Картер.

– Что ему нужно?

– Ему нужно, чтобы я немедленно прилетел в Вашингтон.

– А что случилось в Вашингтоне?

– Картер нашел девицу, – сказал Габриэль.

 

Глава 16

Маклин, Виргиния

– Как летели?

– Вечность.

– Это осеннее расписание реактивных самолетов, – заметил педант Картер. – Они добавляют по крайней мере два часа на полеты из Европы в Америку.

– Израиль не Европа, Адриан. Израиль – это Ближний Восток.

– В самом деле?

– Спросите своего директора разведки. Он даст вам разъяснение.

Картер высокомерно посмотрел на Габриэля, затем снова обратил взгляд на дорогу. Они ехали в Вашингтон в разбитом «вольво» Картера по Даллес-Аксесс-роуд. На Картере был вельветовый спортивный пиджак с кожаными заплатами на локтях. Это как бы подчеркивало его принадлежность к определенной профессии. Не хватало лишь парусиновой сумки для книг и кофейной кружки. Он ехал со скоростью намного ниже указанной на столбах и то и дело посматривал в зеркальце заднего вида.

– Кто-то следует за нами? – спросил Габриэль.

– Транспортная полиция, – отозвался Картер. – Они на этой дороге настоящие фанатики. Могут быть проблемы при проверке паспорта?

– Никаких. Собственно, они, казалось, были очень рады меня видеть.

Вот этого в Америке Габриэль никак не понимал – не понимал радушия пограничников. Ему всегда было как-то спокойнее при виде скучающей неприветливости израильтян, штамповавших паспорта в аэропорту Бен-Гурион. Американские таможенники были куда теплее.

Он посмотрел в окно. Они свернули с Даллес-Аксесс-роуд и теперь ехали по Маклину. Он был в Виргинии лишь однажды, с кратким посещением конспиративного дома ЦРУ, в коневодческом округе близ Мидлберга. Он нашел Маклин архетипичным американским провинциальным городком, аккуратным и процветающим, но почему-то безжизненным. Они проехали по окраине центрального торгового района и попали в жилой район с большими типовыми домами. Участки носили такие названия, как «Веселый лес» и «Колониальные поместья». Навстречу им по дороге поплыла надпись: «Центр Джорджа Буша по разведке».

– Вы что, намереваетесь привезти меня в штаб-квартиру?

– Конечно, нет, – сказал Картер. – Мы едем в Округ.

Округом, как было известно Габриэлю, вашингтонцы называли свою маленькую деревушку на Потомаке. Они проехали под мостом через шоссе и попали в холмистую местность, заросшую густым лесом. Габриэль сквозь деревья заметил большие дома, выходящие на реку.

– Как ее зовут?

– Сара Бэнкрофт, – ответил Картер. – Ее отец был одним из руководящих сотрудников международного отдела «Сити-банка». Большую часть жизни Сара провела в Европе. Она свободно чувствует себя за границей, что большинству американцев не свойственно. Говорит на нескольких языках. Знает, какой вилкой когда надо пользоваться.

– А образование?

– Она вернулась сюда учиться в колледже. Получила бакалавра по истории искусств в Дартмуте, затем занималась в Институте искусств Курто в Лондоне. Я полагаю, вам известен Институт Курто?

Габриэль кивнул. Это была одна из самых престижных в мире школ по искусству. Среди ее воспитанников был торговец предметами искусства в Сент-Джеймсе по имени Джулиан Ишервуд.

– После Курто она защитила докторскую в Гарварде, – сказал Картер. – Теперь она куратор Коллекции Филлипса в Вашингтоне. Это маленький музей возле…

– Я знаю Коллекцию Филлипса, Адриан.

– Извините, – искренне произнес Картер.

Большой белохвостый олень выскочил из-за деревьев и пересек им дорогу. Картер снял ногу с педали газа и проследил, как животное тихо ушло в темневший лес.

– Кто обратил на нее ваше внимание? – спросил Габриэль, но Картер промолчал. Он сидел, пригнувшись к рулю и вглядываясь в деревья вдоль дороги, – не появятся ли еще олени.

– Там, где один, – сказал он, – обычно бывает и другой.

– Совсем как террористы, – заметил Габриэль. И повторил свой вопрос.

– Через несколько месяцев после одиннадцатого сентября Сара подала к нам заявление, – сказал Картер. – Она как раз получила доктора. На бумаге она выглядела интересно, мы пригласили ее и отдали в руки психологов в отделе персонала. Они пропустили Сару через пресс, и им не понравилось то, что они увидели. «Слишком независимо мыслящая», – сказали они. Возможно, чуть слишком острая на язык для собственного блага. Когда мы отказали ей, она осела в Филлипсе.

– Значит, вы предлагаете мне одну из своих отбросов?

– Это слово едва ли применимо к Саре Бэнкрофт.

Картер сунул руку в карман вельветового блейзера и протянул Габриэлю фотографию. Сара Бэнкрофт была поразительно красивая – со светлыми волосами до плеч, широкими скулами и большими глазами цвета безоблачного летнего неба.

– Сколько ей лет?

– Тридцать один год.

– Почему она не замужем?

Картер медлил.

– Почему она не замужем, Адриан?

– У нее был друг в Гарварде, молодой юрист по имени Бен Каллахан. Он плохо кончил.

– А что произошло с Беном?

– Он сел в самолет, летевший в Лос-Анджелес из аэропорта Логан утром одиннадцатого сентября две тысячи первого года.

Габриэль протянул фотографию обратно Картеру.

– Зизи не захочет нанимать кого-либо, затронутого одиннадцатым сентября. Вы вызвали меня сюда не за тем, Адриан.

Картер продолжал держать руки на руле.

– Бен Каллахан был ее приятелем в колледже, а не мужем. К тому же Сара никогда не говорит о нем ни с кем. Мы буквально выбили это из нее. Она боялась, что смерть Бена будет преследовать ее до конца жизни, что люди будут относиться к ней как к вдове в двадцать шесть лет. Она хранит это внутри. Мы немного поразнюхивали тут для вас на этой неделе. Никто ничего не знает.

– Псы безопасности Зизи станут не просто разнюхивать, Адриан. И если они только почуют одиннадцатое сентября, Зизи как можно быстрее бросится бежать.

– Кстати, о Зизи: его дом как раз перед нами.

Картер снизил скорость на повороте. Слева появились большие чугунные ворота в кирпичном заборе. За воротами длинная асфальтированная дорога вела к замку, стоящему над рекой. Габриэль отвернулся, когда они быстро проехали мимо.

– Зизи никогда не узнает про Бена, – сказал Картер.

– Вы готовы заложить жизнь Сары?

– Встретьтесь с ней, Габриэль. И тогда решите, что вы о ней думаете.

– Я уже знаю, что думаю. Она идеально подходит.

– Так в чем проблема?

– Если мы допустим хоть одну ошибку, Зизи бросит ее в очень глубокий колодец. Вот в чем проблема, Адриан.

То, как они неожиданно оказались в центре Вашингтона, удивило Габриэля. Только что были на двухполосной сельской дороге на краю обрыва к Потомаку – и вдруг уже ползли по Кью-стрит через Джорджтаун в вечерней массе автомобилей. Картер, приняв на себя роль гида, показывал ему дома наиболее известных людей. Габриэль сидел, прижавшись головой к стеклу, и не в силах был мобилизовать энергию даже на то, чтобы проявлять интерес. Они миновали короткий мост, охраняемый в каждом конце парой огромных посеревших буйволов, и въехали в дипломатический квартал города. Сразу за Массачусетс-авеню Картер указал на красное кирпичное здание с башенкой на левой стороне улицы.

– Это Коллекция Филлипса, – сказал он, вводя Габриэля в курс.

Габриэль посмотрел направо и увидел бронзового Мохатму Ганди, бегущего по крошечному треугольному парку. «Почему Ганди? – удивился он. – Какое отношение имеют идеалы Махатмы к этому участку американской глобальной власти?»

Картер проехал еще один квартал и остановил машину в отведенной для дипломатов зоне возле потрепанного латиноамериканского посольства. Он не выключил мотора и не сделал ни малейшего движения, которое указывало бы, что он намерен выйти из машины.

– Это место в городе называется Дюпон-Сёркл, – сказал он. – Это считается авангардом в Вашингтоне.

Офицер дивизиона Секретной Службы постучал костяшками пальцев по окошку Картера и жестом показал, чтобы он ехал дальше. Картер, продолжая смотреть вперед, приложил удостоверение личности к стеклу, и офицер вернулся к служебной машине. Через минуту нечто в зеркальце заднего вида привлекло внимание Картера.

– Вот она идет, – сказал он.

Габриэль увидел в свое окошко, как Сара Бэнкрофт буквально проплыла мимо в длинном темном приталенном пальто. В одной руке она держала кожаный портфель, в другой – мобильный телефон. Габриэль услышал ее голос, когда она проходила мимо. Голос был низкий, лишенный естественности, с легким английским акцентом – несомненно, вследствие времени, проведенного в Курто, и детства, прошедшего в интернациональных школах за границей.

– Что вы думаете? – спросил Картер.

– Через минуту сообщу.

Она подошла к углу Кью-стрит и Двадцатой. На противоположном углу была площадка, заполненная торговцами с рук, и пара эскалаторов, ведущих на станцию метро «Дюпон-Сёркл». На светофоре в направлении, куда шла Сара, горел красный. Она, не останавливаясь, сошла с тротуара и двинулась наперерез. Шофер такси нажал на гудок в знак протеста, но она метнула на него взгляд, способный растопить лед, и продолжала говорить по телефону. Не спеша пройдя через перекресток, она ступила на эскалатор, идущий вниз. Габриэль с восхищением наблюдал, как она медленно исчезает из виду.

– Есть у вас еще двое точно таких?

Картер достал из кармана мобильник и набрал номер.

– Мы готовы.

Минуту спустя из-за угла вывернул большой черный «сабербан» и противозаконно остановился на Кью-стрит рядом с эскалаторами. Минут через пять Габриэль снова увидел ее – на этот раз она медленно поднималась из недр станции метро. Она уже не говорила по телефону и была не одна. С ней были двое агентов Картера – мужчина и женщина, каждый из которых держал ее за руку, на случай если она вдруг передумает. Задняя дверца «сабербана» распахнулась, и Сара Бэнкрофт исчезла из виду. Картер включил мотор и поехал назад, в Джорджтаун.

 

Глава 17

Джорджтаун

Черный «сабербан» спустя пятнадцать минут остановился у большого городского дома федерального стиля на Эн-стрит. Сара поднялась по закругленным ступеням из красного кирпича, дверь перед ней неожиданно открылась, и в затененном проходе появилась фигура. На человеке были негнущиеся брюки хаки и вельветовый блейзер с кожаными заплатами на локтях. Взгляд был странным, клинически отсутствующим, напомнив Саре консультанта, утешавшего ее после смерти Бена.

– Я Картер, – произнес он так, словно эта мысль неожиданно пришла ему в голову. Он не сказал, это его имя или фамилия, лишь то, что оно настоящее. – Я больше не изобретаю чудных имен. Я теперь работаю в штаб-квартире.

Он улыбнулся. Это была эрзац-улыбка, как и его эрзац-рукопожатие. Он пригласил ее войти, и снова возникло впечатление, что это пришло ему в голову вдруг.

– А вы Сара, – сообщил он, сопровождая ее по широкому центральному коридору. – Сара Бэнкрофт, куратор хорошо известной Коллекции Филлипса. Сара Бэнкрофт, которая мужественно предложила нам свои услуги после одиннадцатого сентября, но от них отказались. Как поживает ваш отец?

Этот неожиданный поворот разговора застал ее врасплох.

– Вы знаете моего отца?

– Собственно, никогда с ним не встречался. Он работает в «Сити-банке», да?

– Вы прекрасно знаете, на кого он работает. Почему вы спрашиваете про моего отца?

– Где он сейчас? В Лондоне? Брюсселе? Гонконге?

– В Париже, – сказала она. – Это его последний пост. В будущем году он выходит в отставку.

– И вернется домой?

Она отрицательно покачала головой:

– Он останется в Париже. Со своей новой женой. Мои родители развелись два года назад. Мой отец сразу снова женился. Он человек, живущий по принципу «время – деньги».

– А ваша мать? Где она?

– На Манхэттене.

– Часто видится с вашим отцом?

– По праздникам. На свадьбах. На каком-нибудь случайном ленче, когда он в городе. Мои родители плохо расстались. Каждый держал свою сторону, включая детей. Почему вы задаете мне все эти вопросы? Чего вы хотите от…

– Вы в это верите? – спросил он, прервав ее.

– Верю во что?

– В то, чтобы стоять на определенной стороне.

– Я полагаю, это зависит от обстоятельств. Эти расспросы что, входят в тест? Я считала, что провалилась на ваших тестах.

– Провалились, – сказал Картер. – С развевающимися знаменами.

Они вошли в гостиную. Она была обставлена с казенной элегантностью, характерной для гостиничных номеров-люкс.

Картер помог ей с верхней одеждой и предложил сесть.

– Так почему я снова здесь?

– Мир переменчив, Сара. Все меняется. А теперь скажите мне вот что. При каких обстоятельствах вы считаете правильным принять ту или иную сторону?

– Я много об этом думала.

– Наверняка, – сказал Картер, и Сара вторично увидела своего консультанта-утешителя, сидевшего на крытом цветастой материей кресле, балансируя керамической кружкой на колене и уныло убеждая ее поехать в такие места, куда ей вовсе не хотелось ехать. – Да ну же, Сара, – говорил тем временем Картер. – Дайте мне всего один пример, когда, вы считаете, надо сделать выбор.

– Я верю, что существует правое дело и неправое, – сказала она, слегка приподняв подбородок. – Наверное, поэтому я и провалилась на ваших тестах. Ваш мир затянут серыми тенями. А я склонна к тому, чтоб было чуть больше черного и белого.

– Вам это говорил отец?

Нет, подумала она, это Бен винил ее.

– К чему все это? – спросила она. – И почему я здесь?

Но Картер все еще мысленно прокручивал скрытый смысл ее последнего ответа.

– А как насчет террористов? – спросил он, и Саре снова показалось, что эта мысль только что возникла в его голове. – Вот что меня интересует. Какое место они занимают в мире Сары Бэнкрофт, где есть правое дело и неправое? Являются ли они злом или действуют законно? Являемся ли мы их невинными жертвами или сами навлекли на себя эту беду? Должны ли мы сидеть спокойно и принимать удары или же имеем право противостоять им со всей силой и гневом, какие способны мобилизовать?

– Я помощник куратора Коллекции Филлипса, – сказала она. – Вы действительно хотите, чтобы я записала на диск свое выступление о нравственности контртерроризма?

– В таком случае давайте сузим нацеленность нашего вопроса. Я всегда нахожу это полезным. Возьмем, например, того человека, который вел самолет Бена и направил его во Всемирный торговый центр. – Картер сделал паузу. – Напомните мне, Сара, в каком самолете был Бен?

– Вы знаете, в каком он летел самолете, – сказала она. – Он был в самолете «Юнайтед», рейс номер сто семьдесят пять.

– Который пилотировал…

– Марван аль-Шеххи.

– Предположим на минуту, что Марван аль-Шеххи каким-то образом сумел выжить. Я знаю, Сара, это глупо, но подыграй мне дискуссии ради. Предположим, он сумел добраться до Афганистана, или Пакистана, или какого-либо другого прибежища террористов. Предположим, мы бы знали, где он находится. Отправили бы мы ФБР с ордером на его арест или нам следовало бы расправиться с ним более эффективными мерами? С помощью мужчин в черном? Спецподразделения? Ракеты «Хеллфайр», выпущенной с беспилотного самолета?

– Мне кажется, вы знаете, как я поступила бы с ним.

– А что, если я хотел бы услышать это из ваших уст, прежде чем мы пойдем дальше?

– Террористы объявили нам войну, – сказала она. – Они нападали на наши города, убивали наших граждан и пытались уничтожить само существование нашего правительства.

– Так как следовало с ними поступить?

– Расправиться с ними наотмашь.

– Каким образом?

– Мужчины в черном. Спецподразделения. Ракета «Хеллфайр», выпущенная с беспилотного самолета.

– А как быть с человеком, который дает им деньги? Он тоже виновен? И если да, то в какой мере?

– Я полагаю, это зависит от того, знает ли он, как будут использованы его деньги.

– А если он чертовски хорошо это знал?

– В таком случае он виноват не меньше того, кто всадил самолет в здание.

– Вы бы смогли – считали бы это оправданным – участвовать в операции против такого человека?

– Я предлагала вам помощь пять лет назад, – сварливо произнесла она. – Вы сказали мне, что я недостаточно подготовлена. Вы сказали, что я не гожусь для такого рода работы. А теперь вы хотите, чтобы я вам помогла?

Картера, казалось, ничуть не сдвинули с его позиции возражения Сары. А она вдруг стала сочувствовать его жене.

– Вы предложили нам помощь, а мы несправедливо отнеслись к вам. Боюсь, в этом мы особые мастаки. Полагаю, я мог бы и дальше перечислять, в чем мы были не правы. Пожалуй, я мог бы попытаться смягчить ваши чувства неискренними извинениями, но честно говоря, мисс Бэнкрофт, на это нет времени. – В голосе его появилось нетерпение, чего раньше не было. – Итак, я полагаю, что мне сейчас нужен прямой ответ. Вы все еще считаете, что готовы помочь нам? Хотите ли вы сражаться с террористами или предпочтете продолжать свою прежнюю жизнь и надеяться, что ничего подобного больше не случится?

– Сражаться? – переспросила она. – Уверена, что вы можете найти для этого более подходящих людей, чем я.

– Есть разные способы сражаться с ними, Сара.

Она медлила с ответом. Во внезапно наступившей тишине Картер принялся рассматривать свои руки. Он не был из тех, кто дважды задает вопрос. В этом отношении он был очень похож на ее отца.

– Да, – сказала она наконец. – Я хотела бы.

– А что, если придется работать с другой разведкой, не с ЦРУ? – спросил он так, словно обсуждал абстрактную теорию. – С разведкой, которая тесно сотрудничает с нами в борьбе против исламских террористов?

– И кто же это может быть?

Картер отлично умел уходить от вопросов. И сейчас он снова это доказал.

– Есть человек, с которым я хотел бы вас познакомить. Это серьезный человек. Пожалуй, не слишком обходительный. Он задаст вам несколько вопросов. Собственно, он посадит вас на просвет часа на два-три. Вопросы будут порой довольно личного характера. Если ему понравится то, что он увидит, он попросит вас помочь нам в очень важном начинании. Начинание это не без риска, но имеет решающее значение для безопасности Соединенных Штатов и управление полностью его поддерживает. Если вас это интересует, оставайтесь. Если нет, выходите за дверь, а мы сделаем вид, что вы зашли сюда по ошибке.

Сара так и не поняла, как Картер вызвал его или откуда он появился. Он был невысокий, стройный, с коротко остриженными волосами и седыми висками. Таких зеленых глаз Сара никогда не видела. Его рукопожатие, как и у Картера, было мимолетным, но чутким, как у врача. Он свободно говорил по-английски, но с сильным акцентом. Если у него и было имя, то пока что оно не обнаружилось.

Они сели за длинный стол в столовой – Картер и его безымянный коллега по одну сторону, а Сара, подобно подозреваемой на допросе, по другую. У коллеги было теперь ее дело из ЦРУ. Он стал медленно переворачивать страницы, словно видел все впервые, в чем она сомневалась. Его первый вопрос прозвучал как мягкое порицание.

– Вы писали докторскую диссертацию в Гарварде по немецким импрессионистам.

Странное начало. Сару так и подмывало спросить, почему его заинтересовала тема ее диссертации, но вместо этого она лишь кивнула и сказала:

– Да, правильно.

– В ваших исследованиях когда-либо встречался человек по имени Виктор Франкель?

– Он был учеником Макса Бекманна, – сказала она. – Франкель сейчас мало известен, но в свое время считался чрезвычайно влиятельным и высоко оценивался современниками. В тысяча девятьсот тридцать шестом году нацисты объявили его работу дегенеративной, и ему запретили писать. К несчастью, он надумал остаться в Германии. А когда решил уехать, было уже слишком поздно. В сорок втором году он был депортирован в Аушвиц вместе с женой и дочерью Иреной. Выжила только Ирена. После войны она уехала в Израиль и в пятидесятые – шестидесятые годы стала одной из самых влиятельных художниц. По-моему, она умерла несколько лет назад.

– Правильно, – сказал коллега Картера, продолжая смотреть в дело Сары.

– Почему вас заинтересовало, знала ли я о Викторе Франкеле?

– Потому что это был мой дед.

– Вы сын Ирены?

– Да. Ирена – моя мать.

Она бросила взгляд на Картера – тот смотрел на свои руки.

– По-моему, я знаю, кто затевает это ваше начинание. – И она посмотрела на человека с седыми висками и зелеными глазами. – Вы израильтянин.

– Виновен согласно обвинению. Продолжим, Сара, или вы теперь хотите, чтобы я ушел?

Она помедлила, потом кивнула.

– Вы скажете мне свое имя или имена запрещены?

Он назвался одним из своих имен. Оно показалось ей смутно знакомым. И тут она вспомнила, где видела прежде это имя. Израильский агент, который был причастен к взрыву бомбы на Лионском вокзале в Париже.

– Вы тот, кто…

– Да. Я тот.

Он снова опустил глаза на раскрытое дело и перевернул страницу.

– Но вернемся к вам, хорошо? Нам надо пройти большой путь, а времени мало.

Он начал медленно – так альпинист неторопливо преодолевает предгорье, сохраняя силы для непредвиденных трудностей впереди. Вопросы его были кратки, эффективны и методично заданы, словно он читал их по заранее подготовленному списку. Первый час он посвятил ее семье. Ее отец – честолюбивый ответственный сотрудник «Сити-банка», не имевший времени для детей и располагавший временем для других женщин. Ее мать, чья жизнь рассыпалась после развода, жила теперь затворницей в своей классической восьмикомнатной квартире на Манхэттене, на Пятой авеню. Ее старшая сестра, про которую Сара сказала, что «ей достался весь ум и вся красота». Ее младший брат, который рано выключился из жизни и, к великому разочарованию отца, работает теперь за гроши где-то в Колорадо, сдавая в аренду лыжи.

Второй час был целиком посвящен ее дорогостоящему обучению в Европе. Американская начальная школа в Сент-Джонс-Вуде. Международная средняя школа в Париже, где она научилась говорить по-французски и попала в беду. Школа-интернат для девушек под Женевой, куда ее запер отец, чтобы она «разобралась в себе». Именно в Швейцарии, добровольно поведала Сара, она почувствовала страстное увлечение искусством. Каждый из ее ответов сопровождался скрипом его пера. Сначала она решила, что он стенографирует ее ответы или записывает их своего рода иероглифами. Потом она поняла, что он просто пишет на иврите. То, что писал он справа налево – и равно быстро обеими руками, – укрепило в ней убеждение, что она прошла в Зазеркалье.

Порой казалось, что у него сколько угодно времени, а потом он вдруг смотрел на свои часы и хмурился, словно прикидывая, сколько они еще могут пройти, прежде чем устроятся на ночь. Время от времени он переходил на другие языки. По-французски он говорил вполне прилично. По-итальянски – без ошибок, но с легким акцентом, выдававшим то, что это не его родной язык. Обратившись к ней по-немецки, он изменился. Спина выпрямилась. Суровое лицо стало жестче. Она отвечала ему на том языке, на каком был задан вопрос, однако ее слова неизменно записывались в желтом казенном блокноте на иврите. По большей части он не оспаривал того, что она говорила, хотя любые противоречия – реальные или воображаемые – выяснялись с прокурорским рвением.

– Это страстное увлечение живописью, – сказал он. – С чего, по-вашему, оно появилось? Почему именно им? Почему не литературой или музыкой? Почему не фильмами или театром?

– Живопись стала для меня спасением. Прибежищем.

– От чего?

– От реальной жизни.

– Вы были богатой девушкой, учились в лучших школах Европы. Что же вас не устраивало в жизни? – В середине обвинительной фразы он перешел с английского на немецкий. – От чего вы бежали?

– Вот вы и рассудите, – ответила она на том же языке.

– Конечно.

– Можем мы говорить на английском?

– Если вам так удобно.

– Картины… перемещают вас. Это другие места, другая жизнь. Мгновение, запечатленное и существующее на полотне и нигде больше.

– И вам нравится жить в этих местах.

Это было замечание, а не вопрос. Но она в ответ кивнула.

– Вам нравится вести другую жизнь? Становиться другим человеком? Нравится гулять по пшеничным полям Винсента и садам в цветах Монэ?

– И даже по ночным кошмарам Франкеля.

Он впервые положил ручку.

– Поэтому вы подали заявление о приеме на работу в управление? Потому что хотели вести другую жизнь? Хотели стать другим человеком?

– Нет, я это сделала потому, что хотела служить моей стране.

Он неодобрительно насупился, словно ее ответ показался ему наивным, а потом бросил взгляд на свои часы. Время было его противником.

– Вы встречались с арабами, когда жили в Европе?

– Конечно.

– С парнями? С девушками?

– Со всеми.

– С арабами какого рода?

– С арабами о двух ногах. С арабами из арабских стран.

– Не валяйте дурака, Сара.

– С ливанцами. Палестинцами. Иорданцами. Египтянами.

– А как насчет саудовцев? Вы никогда не учились вместе с саудовцами?

– В Швейцарии в моей школе была пара саудовских девушек.

– Они были богатые, эти саудовские девушки?

– Они все были богатые.

– Вы дружили с ними?

– С ними трудно было познакомиться. Они держались на расстоянии. Общались только между собой.

– А как насчет арабских парней?

– Что насчет арабских парней?

– С кем-нибудь из них вы когда-либо дружили?

– Полагаю, что да.

– Встречались ли с кем-либо из них? Спали ли с кем-либо?

– Нет.

– Почему нет?

– Наверное, потому, что арабские мужчины мне не по вкусу.

– А были у вас приятели французы?

– Пара французов была.

– А англичане?

– Безусловно.

– Но ни одного араба?

– Ни одного араба.

– Вы что, предубеждены против арабов?

– Не смешите меня.

– Значит, вы могли бы встречаться с арабом. Просто этого не было.

– Я надеюсь, вы не намерены просить меня служить приманкой в некоем медовом капкане, потому что…

– Не говорите глупостей.

– В таком случае почему вы задаете мне все эти вопросы?

– Потому что я хочу знать, будете ли вы чувствовать себя уютно в светских и профессиональных встречах с арабами.

– Ответ – да.

– При виде араба вы автоматически не видите в нем террориста?

– Нет.

– Вы в этом уверены, Сара?

– Я полагаю, это зависит от того, какого рода араба вы имеете в виду.

Он снова взглянул на часы.

– Уже поздно, – сказал он задумчиво. – Я уверен, бедная Сара проголодалась. – Он провел толстую красную линию по своей странице, испещренной иероглифами. – Давайте закажем чего-нибудь поесть, а? Сара лучше будет себя чувствовать, когда поест.

Они заказали кебабы из «Обедов на дом» в центре Джорджтауна. Пища поступила через двадцать минут – ее привез все тот же «сабербан». Габриэль воспринял ее появление как сигнал к началу ночной сессии. Следующие девяносто минут он посвятил ее образованию и знанию истории искусства. Его вопросы сыпались с такой быстротой, что она едва успевала есть. А его еда стояла нетронутой рядом с желтым блокнотом. «Он аскет, – подумала она. – Его не волнует еда. Он живет в голой комнате и существует на черством хлебе и нескольких каплях воды в день». Вскоре после полуночи он отнес свою тарелку на кухню и поставил на стол. Вернувшись в столовую, он постоял за своим стулом, зажав рукой подбородок и слегка наклонив вбок голову. В свете люстры глаза его стали изумрудными, и они безостановочно, словно прожектора, впивались в нее. «Он уже видит кульминацию, – подумала она. – Готовится к последнему броску».

– Из вашего дела я вижу, что вы не замужем.

– Верно.

– В данный момент у вас кто-то есть?

– Нет.

– Вы с кем-нибудь спите?

Она взглянула на Картера, который печально посмотрел на нее, как бы говоря: «Я же говорил вам, что вопросы могут носить личный характер».

– Нет, я ни с кем не сплю.

– Почему?

– Вы когда-нибудь теряли близкого человека?

То, как вдруг помрачнело его лицо, и то, как заерзал на стуле Картер, дало ей понять, что она вступила в запретную зону.

– Извините, – сказала она. – Я не знала…

– Это из-за Бена, как я понимаю? В Бене причина того, что вы ни с кем не связаны?

– Да, это из-за Бена. Конечно, из-за Бена.

– Расскажите мне о нем.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет, – тихо сказала она. – Вам не надо знать о Бене. Бен – он мой. Бен не входит в наш уговор.

– Как долго вы с ним встречались?

– Я же сказала вам…

– Как долго вы общались с ним, Сара? Это важно, иначе я не стал бы спрашивать.

– Около девяти месяцев.

– А потом все кончилось?

– Да, кончилось.

– Вы положили этому конец, ведь так?

– Да.

– Бен был влюблен в вас. Бен хотел на вас жениться.

– Да.

– Но вы таких чувств не испытывали. Вы не были заинтересованы в браке. Может быть, вы не были заинтересованы в Бене?

– Он был мне очень дорог…

– Но?..

– Но я не была в него влюблена.

– Расскажите мне о его смерти.

– Вы это несерьезно.

– Вполне серьезно.

– Я не говорю о его смерти. Я никогда не говорю о смерти Бена. К тому же вам известно, как Бен умер. Он умер в девять ноль три утра по восточному времени на экране телевизора. Все в мире смотрели, как умирал Бен. А вы смотрели?

– Некоторые пассажиры рейса сто семьдесят пять сумели позвонить по телефону.

– Верно.

– Бен был в их числе?

– Да.

– Он позвонил отцу?

– Нет.

– Он позвонил матери?

– Нет.

– Своему брату? Сестре?

– Нет.

– Кому же он позвонил, Сара?

Глаза ее наполнились слезами.

– Он позвонил мне, сукин вы сын.

– И что он вам сказал?

– Он сказал, что самолет был захвачен. Он сказал, что они убили обслуживающий персонал. Он сказал, что самолет отчаянно мотает. Он сказал, что любит меня и что извиняется за случившееся. Он был на пороге смерти и извинялся. А потом связь пропала.

– Как вы повели себя?

– Я включила телевизор и увидела дым, валивший из Северной башни Всемирного торгового центра. Это было через несколько минут после того, как в нее врезался рейс одиннадцать. Никто тогда еще по-настоящему не понимал, что произошло. Я позвонила в Федеральное управление авиации и сообщила им о звонке Бена. Я позвонила в ФБР. Я позвонила в бостонскую полицию. Я чувствовала себя такой чертовски беспомощной.

– А потом?

– Я смотрела телевизор. Ждала, что снова зазвонит телефон. Но он так и не позвонил. В девять часов три минуты утра восточного времени второй самолет врезался во Всемирный торговый центр. Южная башня горела. Горел Бен.

Одна-единственная слезинка покатилась по ее щеке. Она смахнула ее и гневно посмотрела на него:

– Вы удовлетворены?

Он молчал.

– Теперь мой черед задать вам вопрос, и отвечайте на него правдиво, иначе я ухожу.

– Можете спрашивать меня о чем угодно, Сара.

– Чего вы от меня хотите?

– Мы хотим, чтобы вы оставили свою работу в Коллекции Филлипса и стали работать на «Джихад инкорпорейтед». Вас это все еще интересует?

Картеру оставалось лишь положить перед ней договор. Картеру с его пуританской праведностью и вельветовым блейзером. Картеру с его манерами лечащего врача и американским акцентом. Габриэль выскользнул из дома словно ночной вор и перешел через улицу к побитому «вольво» Картера. Он знал, каким будет ответ Сары. Она уже дала ему этот ответ. «Южная башня горела, – сказала она. – Бен горел». Поэтому Габриэля не обеспокоило пугающее выражение ее лица, когда она двадцать минут спустя твердым шагом вышла из дома и спустилась по ступеням к ожидавшему ее «сабербану». Не встревожил его и вид Картера, когда тот пять минут спустя неторопливо пересек улицу с таким мрачным видом, словно шел к гробу, который собирался нести. Он сел за руль и включил мотор.

– На базе «Эндрюс» у нас стоит самолет, чтобы отправить вас в Израиль, – сказал он. – По дороге нам надо будет сделать остановку. Один человек хочет поговорить, прежде чем вы улетите.

* * *

К-стрит была отдана на ночь грузовикам доставки и такси. Картер вел машину быстрее обычного и то и дело поглядывал на часы.

– Она, знаете ли, не будет работать бесплатно. Будут затраты и на ее содержание. Ее придется переселять, когда все это закончится, и долгое время оберегать.

– Но вы всем этим займетесь, верно, Адриан? Все деньги-то у вас. Бюджет одной только американской разведки гораздо больше бюджета всей нашей страны.

– А вы забыли, что этой операции не существует? Кроме того, у вас после нее останется немало денег Зизи.

– Отлично, – сказал Габриэль. – Вам придется сказать Саре Бэнкрофт, что следующие десять лет она проведет в кибуце, прячась в Галилее от всемирного джихада.

– Хорошо, мы заплатим за ее переселение.

Картер несколько раз сворачивал с одной улицы на другую. В какой-то момент Габриэль перестал узнавать, где они едут. Они проехали мимо фасада большого здания в неоклассическом стиле, затем свернули на казенно выглядевшую дорогу. Слева появилась укрепленная сторожевая будка с пуленепробиваемым стеклом. Картер опустил стекло и протянул охраннику удостоверение.

– Нас ждут.

Охранник проверил по списку и вернул документ Картеру.

– Проезжайте и остановитесь у заграждения слева. Собаки обнюхают машину, затем вы сможете ехать дальше.

Картер кивнул и поднял стекло в окошке. Габриэль спросил:

– Где это мы?

Картер объехал заграждения и остановился.

– Это задняя дверь Белого дома, – сказал он.

– С кем мы встречаемся? – спросил Габриэль, но Картер теперь разговаривал с другим офицером, старавшимся удержать большую немецкую овчарку, натягивавшую толстый кожаный ремень.

Габриэль, о чьем страхе перед собаками ходили легенды в Конторе, застыл, пока животное обнюхивало «вольво» в поисках взрывчатки. Через некоторое время они очутились у другого охраняемого входа. Картер проехал по Восточной дороге на пустое место для парковки и заглушил мотор.

– Я остаюсь здесь.

– С кем я встречаюсь, Адриан?

– Пройдите вон в ту калитку и следуйте по дороге до дома. Он через минуту выйдет.

Сначала появились собаки – два черных как уголь терьера выскочили из входа для дипломатов словно пули из ружья и упреждающе набросились на брюки Габриэля. Через несколько секунд появился президент. Он шел к Габриэлю, протянув руку, другой рукой давая знак терьерам успокоиться. Мужчины обменялись рукопожатиями и пошли по дорожке вокруг Южной лужайки. Терьеры устроили еще одно нападение на щиколотки Габриэля. Картер видел, как Габриэль повернулся и пробормотал что-то на иврите, от чего собаки тотчас устремились под защиту агента Секретной службы.

Разговор продолжался ровно пять минут, и Картеру показалось, что говорил в основном президент. Оба шли быстрым шагом, остановившись лишь однажды, казалось, чтобы урегулировать некоторое разногласие. Габриэль яростно жестикулировал. Сначала президента это вроде бы не убедило, а потом он кивнул и крепко хлопнул Габриэля по плечу.

Они закончили свою прогулку и расстались. Габриэль пошел назад, к Восточной дороге для сотрудников, и собаки побежали за ним, затем повернули и помчались к Белому дому следом за хозяином. Габриэль вышел через открытую калитку и сел в машину Картера.

– Ну как он? – спросил Картер, когда они свернули на Пятнадцатую улицу.

– Полон решимости.

– Похоже, что вы не во всем были согласны.

– Я бы назвал это вежливым несогласием.

– По поводу чего?

– Наш разговор был приватным, Адриан, таким он и останется.

– Молодец, – сказал Картер.

 

Глава 18

Лондон

Сообщение о том, что «Изящное искусство Ишервуда» продало картину Питера-Пауэла Рубенса «Даниил в логове львов» за десять миллионов фунтов, появилось в первую среду нового года. В пятницу поднявшийся по этому поводу шум перекрыл слух о том, что у Ишервуда появился партнер.

Первым услышал это Оливер Димблби, пузатая Немезида Ишервуда с Кинг-стрит, хотя потом даже Димблби не мог точно сказать, откуда этот слух пошел. Насколько он помнил, семена были заложены Пенелопой, сладострастной хозяйкой маленького винного бара на Джермин-стрит, где Ишервуд частенько проводил медленно текущие дни.

– Она блондинка, – сказала Пенелопа. – Натуральная блондинка, Оливер. Не то что ваши девчонки. Хорошенькая. Американка с легким английским акцентом.

Сначала Пенелопа подозревала, что Ишервуд снова сдуру связался с более молодой женщиной, но скоро поняла, что это собеседование.

– И не просто о какой-то секретарской работе, Оливер. О чем-то большом.

Димблби не придал бы этому значения, если бы не получил доклад о второй встрече – на этот раз от Перси, известного сплетника, обслуживавшего столики в зале для завтраков отеля «Дорчестер».

– Они решительно никакие не любовники, – заявил он Димблби с уверенностью знающего человека. – Говорили только о жалованье и вознаграждениях. Было немало торговли. Она вела жесткую игру, чтоб ему достаться.

Димблби сунул Перси десятку и спросил, не слышал ли он фамилии женщины.

– Бэнкрофт, – сказал Перси. – Сара Бэнкрофт. Прожила у нас две ночи. Счет полностью оплачен «Изящным искусством Ишервуда», Мейсонс-Ярд, Сент-Джеймс.

Третья встреча за приятным ужином в «Мирабели» подтвердила Димблби, что нечто определенно затевается. На другой вечер он столкнулся в баре ресторана «У Грина» с Джереми Крэбби, директором отдела Старых мастеров в «Бонэмс». Крэбби пил из очень большого стакана виски, все еще зализывая раны, полученные от Ишервуда.

– У меня был этот Рубенс, Оливер, но Джулиан перехитрил меня. Он разбогател на десять миллионов, а меня на рассвете поведут на расстрел. И он теперь расширяет свою деятельность. Нанимает себе, насколько я слышал, яркую личность для фасада. Но только не цитируйте меня, Оливер. Это всего лишь злостная трепотня.

Когда Димблби спросил, не является ли эта яркая личность, нанимаемая Ишервудом, на самом деле американкой по имени Сара Бэнкрофт, Крэбби криво усмехнулся:

– Все возможно, любовь моя. Помните: мы говорим с вами о сочащемся деньгами Джулиане Ишервуде.

Следующие сорок восемь часов Оливер Димблби посвятил расследованию происхождения некоей Сары Бэнкрофт. Составивший ему компанию по выпивке один из преподавателей Курто охарактеризовал ее как «метеор». Тот же компаньон по выпивке узнал от знакомого в Гарварде, что ее диссертация считается необходимой для чтения всеми, кто серьезно занимается немецкими экспрессионистами. Тогда Димблби позвонил старому приятелю, чистившему картины в Национальной галерее живописи в Вашингтоне, и попросил поразузнать в Филлипсе причины ее ухода. «Не сошлись в деньгах», – сообщил приятель. Дня через два он позвонил Димблби и сказал, что это как-то связано с неудавшимся романом. Третий звонок сообщил, что Сара Бэнкрофт рассталась по-хорошему с Коллекцией Филлипса и причиной ее ухода было ни больше ни меньше как желание расправить крылья. Что же до ее личной жизни – имея в виду брак, – она женщина одинокая и недоступная.

Оставался лишь один вопрос, на который не было ответа. Почему Ишервуд вдруг решил взять себе компаньона? Джереми Крэбби слышал, что он болен. Родди Хатчинсон слышал, что у него в брюшной полости опухоль величиной с мускатную дыню. Пенелопа, девица из посещаемого Ишервудом винного бара, слышала, что он влюблен в богатую разведенную гречанку и планирует провести остаток дней в прелюбодеянии на пляже в Миконосе. Димблби, получая удовольствие от этих щедро расточаемых слухов, подозревал, однако, что правда куда прозаичнее. Джулиан преуспевал. Джулиан устал. Джулиан только что сорвал куш. Почему бы не взять кого-то на борт, чтобы облегчить нагрузку?

Его подозрения получили подтверждение тремя днями позже, когда в «Таймс», внизу страницы, посвященной искусству, было объявлено, что Сара Бэнкрофт, работавшая в Коллекции Филлипса в Вашингтоне, поступает в «Изящное искусство Ишервуда» в качестве первого помощника директора. «Я занимаюсь этим сорок лет, – сказал Ишервуд в интервью „Таймс“. – Мне нужен кто-то, на кого можно частично переложить нагрузку, и ангелы послали мне Сару».

Она прибыла на следующей неделе, в понедельник. По чистому совпадению Оливер Димблби шел вразвалку по Дьюк-стрит как раз в тот момент, когда она свернула из прохода на Мейсонс-Ярд в шерстяном тренче от Бэрберри, а на спине ее шелковой пелериной лежали зачесанные назад светлые волосы. В тот момент Димблби не понял, кто она, но Оливер был Оливером, а потому решил оглядеть ее сзади. К его удивлению, она пересекла двор, направляясь в дальний его угол, где была галерея Ишервуда. В первый день она позвонила и прождала две минуты, пока Таня, летаргическая секретарша Ишервуда, не нажала на зуммер, открывающий дверь. «Сейчас они побеседуют…» – подумал Димблби. Он подозревал, что Тани к пятнице уже не будет.

Ее присутствие почувствовалось мгновенно. Сара была вихрем. Сара была крайне нужным свежим воздухом. У Сары было все, чего не было у Ишервуда: быстрота, умение планировать, дисциплинированность, – и она была американкой до мозга костей. Она стала приходить в галерею в восемь утра. Ишервуд, привыкший не спеша появляться на работе по-итальянски – в десять часов, был вынужден соответственно поставить паруса. Он навел порядок в своих книгах и приукрасил большую общую комнату, где они работали. Сара восстановила недостающие буквы на интеркоме и сменила грязный коричневый ковер на лестнице. Она начала трудоемкий процесс ликвидации накопленных Ишервудом гор ненужного инвентаря и вступила в неспешные переговоры по поводу соседнего помещения, занятого жалким агентством путешествий мисс Арчер.

– Она американка, – заявил Димблби. – По натуре экспансионистка. Она покорит вашу страну, и – говорю вам – это будет для вашего же блага.

Таня, как выяснилось, не дожила до пятницы – в последний раз видели, как она уходила из галереи, в среду вечером. Организацией ее ухода занималась Сара, и поэтому все прошло гладко, что обычно не наблюдалось в «Изящном искусстве Ишервуда». Полученная ею при расставании щедрая сумма – «Очень щедрая, насколько я слышал», – сказал Димблби, – позволила ей провести в Марокко долгий заслуженный отдых зимой. В следующий понедельник в приемной Ишервуда сидела уже новая девушка – высокая итальянка с оливковой кожей, непокорными черными волосами и глазами цвета карамели, которую звали Елена Фарнезе. Неофициальное голосование соломинками, проведенное Родди Хатчинсоном, показало, что мужчины Сент-Джеймса считали ее даже более красивой, чем прелестница Сара. Название «Изящное искусство Ишервуда» приобрело вдруг новое значение среди обитателей Дьюк-стрит, и галерея претерпела шквал забегавших в нее мимоходом и заглядывавших. Даже Джереми Крэбби от «Бонэмс» начал забегать без предварительного оповещения, чтобы взглянуть на ишервудскую коллекцию.

Укрепив галерею, Сара стала искать знакомств со своими соотечественниками. Устраивала официальные встречи с ведущими фигурами различных лондонских аукционов. Приглашала на роскошные ленчи коллекционеров и в конце дня тихонько выпивала с их советниками, консультантами и различными приспешниками. Неожиданно появлялась в галереях конкурентов Ишервуда и говорила: «Здрасте». Раз или два заходила в бар ресторана «У Грина» и угощала молодых людей. Оливер Димблби наконец набрался храбрости и пригласил ее на ленч, но она разумно предложила вместо ленча выпить кофе. На другой день они пили кофе латтэ в бумажных стаканчиках в американской забегаловке на Пиккадилли. Оливер, поглаживая руку Сары, пригласил ее на ужин.

– Я, к сожалению, никогда не ужинаю, – сказала она.

«Почему никогда? – удивлялся Оливер, шагая в свою галерею на Кинг-стрит. – Почему, в самом деле, никогда?»

Узи Навот уже какое-то время приглядывался к нему. И всякий раз считал, что это идеальное место для укрытия в бурю. Такое место, которое всегда надо держать в запасе на неизбежный дождливый день. Дом находился в десяти милях за кольцевой дорогой М-25 в Суррее или – как он объяснил Габриэлю – в часе езды на метро и машине из галереи Ишервуда в районе Сент-Джеймс. Дом был в тюдоровском стиле, с крошечными окнами в свинцовых рамах; ехать к нему надо было по длинной размытой дороге среди буков, и оградой ему служила кирпичная стена с чугунными воротами. Там был разваливающийся сарай, пара разбитых оранжерей, заросший сад, где можно глубоко погружаться в думы, восемь акров земли для борьбы со своими демонами и пруд для разведения рыбы, в котором не удили пятнадцать лет. Агент, занимающийся арендой, вручая Навоту ключи, сказал, что это место называется «Убежище Уинслоу». Для разъездного оперативника вроде Навота это была Нирвана.

Дина, Римона и Иаков работали в пыльной библиотеке, Лавон и Иосси устроились в беспорядочно обставленной комнате для игр, где висели головы множества убитых зверей, а Габриэль устроил себе импровизированный кабинет в залитой светом гостиной второго этажа, выходящей в сад. Поскольку он не мог показываться в художническом мире Лондона, то посылал других за нужными ему пополнениями. Их миссиями были спецоперации для собственных целей. Дина и Иосси по очереди ездили к «Корнелиссену и сыновьям» на Рассел-стрит, тщательно разделяя между собой заказ, чтобы работавшие там девушки не поняли, что они выполняют заказ профессионального реставратора. Иаков ехал в электромагазин в Эрлз-Корт за галогенными лампами для Габриэля, а потом к столяру в Кэмден-Таун, чтобы забрать заказанный мольберт. Эли Лавон подыскал раму. Новоиспеченный эксперт по всему, что связано с аль-Бакари, он стал оспаривать решение Габриэля следовать античному итальянскому стилю.

– Зизи нравится высокий стиль французов, – сказал он. – Итальянцы будут противоречить чувству стиля Зизи.

Но Габриэль всегда считал более мощную лепку итальянских рамок наиболее соответствующей густым мазкам Винсента, так что именно итальянскую раму заказал Лавон в заколдованном царстве «Арнольда Уиггинса и сыновей» на Бэри-стрит.

Сара приезжала к ним ежедневно рано вечером, всегда разными дорогами и всегда под присмотром Лавона. Она быстро все воспринимала и, как предполагал Габриэль, была одарена фотографической памятью. Тем не менее он старался не обрушивать на нее водопад информации. Они обычно начинали в семь, делали перерыв в девять для ужина в столовой, затем продолжали заниматься почти до полуночи, когда Сару в ее квартиру в Челси отвозил Иосси, остановившийся в квартире через улицу.

Неделю они занимались самим аль-Бакари, прежде чем перейти к его компаньонам и ближайшему окружению. Особое внимание было уделено Вазиру бин Талалю, вечно присутствующему начальнику безопасности «ААБ». Бин Талаль был сам уже разведслужбой: в его подчинении находился аппарат агентов безопасности внутри «ААБ» и сеть платных информаторов, разбросанных по миру и доставлявших ему сообщения о потенциальных угрозах владениям «ААБ» или самому Зизи.

– Если Зизи что-то понравилось, именно бин Талаль прилагает должные усилия, чтобы это приобрести, – пояснял Лавон. – Никто не приближается к шефу, не пройдя через бин Талаля. Если кто-то оступается, то бин Талаль принимает меры.

Иосси в результате расследований обнаружил, что по крайней мере полдесятка бывших компаньонов аль-Бакари умерли при таинственных обстоятельствах, что по просьбе Габриэля было скрыто от Сары.

В последующие дни конспиративный дом в Суррее посетили люди, которых в Конторе называли «экспертами со званиями». Первой была женщина из университета, которая два вечера учила Сару принятым в Саудовской Аравии правилам поведения в обществе. Затем пришел психиатр, который еще два вечера поучал ее, как бороться со страхами и волнением, работая тайным агентом. Специалист по коммуникациям дал ей учебник по элементарным формам тайнописи. Тренер по искусству боя обучил ее приемам израильского рукопашного боя. Габриэль избрал Лавона, величайшего следопыта в истории Конторы, прочитать ей краткий курс по искусству слежки за людьми и электронного слежения.

– Ты попадешь во враждебный лагерь, – в заключение сказал он ей. – Считай, что они следят за каждым твоим шагом и слышат каждое твое слово. Если ты будешь это помнить, ничего плохого не случится.

Габриэль по большей части лишь наблюдал за ее подготовкой. Он здоровался с ней, когда она по вечерам возвращалась, иногда ужинал вместе со всей командой, затем в полночь провожал ее, когда она отправлялась с Иосси в Лондон. По мере того как шли дни, члены команды стали замечать, что он утратил спокойствие. Лавон, работавший с ним больше других, определил, что это от нетерпения.

– Он хочет ввести ее в игру, – сказал Лавон, – но знает, что она еще не готова.

Габриэль начал проводить больше времени у полотна, тщательно выправляя ущерб, нанесенный Маргарите. Напряженность работы лишь увеличивала его нервозность. Лавон посоветовал ему делать перерывы, и Габриэль нехотя согласился. Он обнаружил в прихожей пару сапог-веллингтонов и стал отправляться в одинокие прогулки по тропинкам, окружавшим поселок. Он нашел в подвальной кладовке удочку и шпульку и принес из садка огромную коричневую форель. В сарае под брезентом он обнаружил старый автомобиль, на котором, судя по его виду, лет двадцать никто не ездил. Три дня спустя остальные услышали чиханье мотора, донесшееся из сарая, а затем грохот взрыва, раскатившийся по окрестностям. Иаков выскочил из дома, боясь, что Габриэля разорвало на куски, а вместо этого обнаружил, что тот стоит над открытым капотом машины, вымазанный до локтей в машинном масле, и впервые со времени их приезда в Суррей улыбается.

– Работает! – крикнул он, перекрывая громовой грохот мотора. – Эта чертова штука все еще крутится.

В этот вечер он впервые присутствовал при подготовке Сары. Лавона и Иакова это не удивило, так как предметом беседы был не кто иной, как Ахмед бин-Шафик, человек, ставший личным bête noire Габриэля. Он выбрал Дину с ее приятным голосом и налетом раннего вдовства поучать Сару. В первый вечер она рассказала о «Группе двести пять», тайном подразделении бин-Шафика в ГРД, и показала, как сочетание ваххабитской идеологии с саудовскими деньгами дало выход бандитизму на Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Азии. Второй вечер она посвятила рассказу о том, как бин-Шафик из верного служителя Саудовскому государству превратился в руководителя Братства Аллаха. Затем она подробно описала теракт в Ватикане, правда, не упомянув о том, что Габриэль находился на месте преступления. Габриэль понимал, что без многого в этой информации можно было обойтись, но он хотел, чтобы Сара не сомневалась в том, что Ахмед бин-Шафик заслужил ту участь, которая ожидала его.

В последний вечер ей показали ряд компьютерных фотографий бин-Шафика, чтобы она знала, как он может выглядеть сейчас. Бин-Шафик с бородой. Бин-Шафик с лысиной. Бин-Шафик в седом парике. В черном парике. С вьющимися волосами. Вообще без волос. С острыми чертами бедуина, смягченными пластической операцией. Но самым ценным ключом к установлению его личности будет его раненая рука. Шрам на внутренней стороне руки от кисти до локтя он никогда не показывает. Слегка усохшую руку он никогда не подает – держит ее надежно укрытой, спрятанной от глаз неверных.

– Мы знаем, что он скрывается где-то в империи Зизи, – сказал Габриэль. – Он может появиться в качестве банкира-инвестора, менеджера по инвестициям, человека, занимающегося строительством домов или сотрудника фармацевтической фирмы. Он может появиться через месяц. Может через год. А может и вообще никогда не появиться. Но если он появится, можете не сомневаться: это окажется хорошо воспитанный светский мужчина, который будет выглядеть кем угодно, только не профессиональным террористом. Так что не ищите террориста или человека, который ведет себя как террорист. Просто ищите подходящего мужчину.

Он собрал разложенные фотографии.

– Мы хотим знать о каждом, кто входит в орбиту Зизи и выходит из нее. Мы хотим, чтобы вы набрали как можно больше имен. Но ищем мы вот этого человека. – И Габриэль положил перед ней на стол фотографию. – За этим человеком мы охотимся. – Вторая фотография. – Он причина того, что мы сидим здесь, а не находимся дома с нашими семьями. – Третья фотография. – Он причина того, что мы попросили вас изменить свою жизнь и присоединиться к нам. – Четвертая фотография. – Если вы увидите его, вы должны сообщить нам имя, каким он пользуется, и название компании, где он работает. Если сумеете, узнайте, какой страны у него паспорт. – Пятая фотография. – Если вы не будете уверены, что это он, – не важно. Сообщите нам. Если выяснится, что это не он, – не важно. Сообщите нам. Мы ведь не будем полагаться на одно только ваше слово. Никто не пострадает из-за вас, Сара. Вы ведь всего лишь связная.

– А если я сообщу вам имя? – спросила она. – Что будет потом?

Габриэль взглянул на часы:

– По-моему, вам пора, Сара, и у меня есть к вам разговор. Надеюсь, остальные извинят нас?

Он повел ее к себе в кабинет и включил галогенные лампы. Маргарита Гаше пленительно засияла под сильным белым светом. Сара села в старинное кресло с подголовником, Габриэль надел свой козырек с увеличительным стеклом и подготовил палитру.

– Сколько еще? – спросила она.

Такой же вопрос задал ему Шамрон в тот ветреный день в октябре, когда приехал на Наркисс-стрит вытаскивать Габриэля из изгнания. «Год», – следовало ему сказать тогда Шамрону. И в таком случае он не был бы сейчас здесь, в этом конспиративном доме в Суррее, и не собирался бы отправить красивую американскую девушку в самое сердце «Джихад инкорпорейтед».

– Я убрал грязь с поверхности и теплым влажным шпателем вдавил вздутия, – сказал Габриэль. – Теперь я должен дописать мазки и наложить тонкий слой лака – ровно столько, чтобы оживить тепло красок Винсента.

– Я спрашивала не про картину.

Он поднял глаза от палитры.

– Я полагаю, это всецело зависит от вас.

– Я готова, а вы?

– Не вполне.

– А что будет, если Зизи не заглотит приманку? Что, если ему не понравится картина… или я?

– Ни один серьезный коллекционер с деньгами вроде Зизи не откажется от только что обнаруженного Ван Гога. Ну а что до вас, то у него тут не будет выбора. Мы сделаем вас неотразимой.

– Каким образом?

– Есть вещи, которые вам лучше не знать.

– Вроде того, что произойдет с Ахмедом бин-Шафиком, если я увижу его?

Он добавил краски в приготовленный раствор и размешал кистью.

– Вы знаете, что произойдет с Ахмедом бин-Шафиком. Я достаточно ясно изложил это вам в Вашингтоне, когда мы познакомились.

– Скажите мне все, – сказала она. – Мне надо это знать.

Габриэль опустил козырек и поднес кисть к полотну. Заговорив снова, он обращался уже не к Саре, а к Маргарите.

– Мы будем следить за ним. Мы будем слушать его, если сможем. Мы сфотографируем его и запишем его голос на пленку и пошлем ее нашим экспертам для анализа.

– И если ваши эксперты определят, что это он?

– Мы выберем место и время и заставим его умолкнуть.

– Заставите умолкнуть?

– Прикончим его. Убьем. Ликвидируем. Выбирайте слово, какое вас больше устраивает, Сара. Я никогда не мог остановить на чем-то выбор.

– Сколько раз вы это совершали?

Почти уткнувшись лицом в полотно, он тихо произнес:

– Много, Сара.

– Сколько вы убили? Десять? Двадцать? Это решило проблему терроризма? Или стало только хуже? Если вы найдете бин-Шафика и убьете его, чего вы этим достигнете? Положите ли вы этому конец или же появится кто-то другой и займет его место?

– Со временем другой убийца займет его место. А пока этого не произойдет, будут спасены чьи-то жизни. И будет торжествовать справедливость.

– Это будет действительно справедливость? Разве можно установить справедливость, заставив умолкнуть револьвер или не взорвав машину?

Он поднял свой козырек и обернулся – зеленые глаза вспыхнули в свете ламп.

– Вы получаете удовольствие от этих маленьких дебатов по поводу морального соответствия контртерроризма? Лучше себя после этого чувствуете? Можете не сомневаться: Ахмед бин-Шафик никогда не теряет времени на борьбу с проблемами морали. Можете не сомневаться: если ему когда-либо удастся завладеть атомным оружием, он станет раздумывать лишь куда его запустить – на Нью-Йорк или Тель-Авив.

– Все же это ради справедливости, Габриэль? Или это просто месть?

Снова он увидел себя и Шамрона. На этот раз не в своей квартире на Наркисс-стрит, а теплым сентябрьским днем 1972 года – в тот день, когда Шамрон впервые пришел за ним. Габриэль тогда задал этот же вопрос.

– Еще не поздно, Сара. Если хотите, можете выйти из игры. Мы найдем кого-нибудь другого на ваше место.

– Больше нет таких, как я. А кроме того, я вовсе не собираюсь уходить.

– Чего же вы хотите?

– Разрешения спать ночью.

– Спите, Сара. Спите как следует.

– А вы?

– Мне надо закончить картину.

Он отвернулся и снова опустил козырек, но Сара еще не закончила с ним разговор.

– Это правда? – спросила она. – Все, что про вас написано в газетах после взрыва на Лионском вокзале?

– По большей части правда.

– Вы перебили палестинцев из «Черного сентября», которые устроили массовое побоище в Мюнхене?

– Не всех.

– Поступите ли вы снова так же, зная то, что вы знаете теперь?

Он ответил не сразу.

– Да, Сара, снова поступлю так же. И скажу вам почему. Это не месть. «Черный сентябрь» – это самая жуткая группа, какую знал мир, и ее необходимо выбить из седла.

– Но смотрите, во что это вам обошлось. Вы же потеряли свою семью.

– Все, кто участвует в подобной борьбе, что-то теряют. Возьмите, к примеру, вашу страну. Вы были невинны – сияющий маяк свободы и пристойности. А теперь на руках ваших кровь и у вас люди томятся в тайных тюрьмах. Мы занимаемся подобными делами не потому, что нам это нравится. Мы этим занимаемся потому, что у нас нет выбора. Вы считаете, что у меня есть выбор? Вы считаете, что у Дины Сарид есть выбор? У нас его нет. Как нет и у вас. – Он с минуту смотрел на нее. – Если, конечно, вы не хотите, чтобы кто-то другой поехал вместо вас.

– Таких, как я, нет, – повторила она. – Когда я буду готова?

Габриэль отвернулся и поднес кисть к картине. «Скоро, – подумал он. – Один-два дня на докраску. Затем покрыть лаком. И она будет готова».

Оставалось лишь обучить Сару разведработе. За это взялись Лавон и Узи Навот. Три дня они водили ее по улицам Лондона и обучали основам ремесла. Они учили ее, как назначать тайную встречу и как определять, не скомпрометировано ли выбранное место. Они учили ее, как замечать слежку и как простейшим образом избавляться от нее. Они учили ее, как устраивать тайник и как передавать материал непосредственно курьеру. Они учили ее, как в экстренных случаях набирать номер Конторы по платному телефону и как подавать сигнал, что она раскрыта и требуется срочный вывоз на родину. Лавон впоследствии характеризовал ее как лучшего прирожденного агента-любителя, какого он когда-либо тренировал. Он мог бы закончить курс в два дня, но Габриэль – хотя бы для собственного спокойствия – настоял на том, чтобы это было трехдневное обучение. В тот день, когда Лавон наконец вернулся в Суррей, он обнаружил Габриэля, застывшего на краю пруда с удочкой в руке и впившегося взглядом в поверхность воды, словно пытаясь силой воли вызвать со дна рыбу.

– Она готова, – сказал Лавон. – Вопрос в том, готовы ли вы?

Габриэль медленно вытянул из воды леску и пошел вслед за Лавоном в дом.

Через некоторое время в тот вечер огни потухли в маленьком тихом агентстве путешествий на Мейсонс-Ярд. Мисс Арчер, прижав к груди пачку старых папок, приостановилась на площадке, заглядывая сквозь блестящую стеклянную дверь в «Изящное искусство Ишервуда». За столиком в приемной сидела Елена, до неприличия хорошенькая итальянка – секретарша Ишервуда. Она подняла глаза от компьютера и послала мисс Арчер изысканный прощальный поцелуй, затем снова опустила глаза и возобновила работу.

Мисс Арчер печально улыбнулась и пошла вниз по лестнице. В глазах ее не было слез. Она уже наплакалась. Двадцать семь лет она приходила в свою контору по утрам пять раз в неделю. Иногда и по воскресеньям, если требовалось заняться административно-хозяйственной работой. Она предвкушала выход на пенсию, даже если это произойдет немного раньше, чем ожидалось. Возможно, она устроит себе долгий отпуск. Или, возможно, купит домик в деревне. Она одно время поглядывала на маленький домик в Чилтернсе. В одном она была уверена: жалеть о своем уходе не будет. Мейсонс-Ярд никогда уже не будет прежним, раз появилась такая ослепительная мисс Бэнкрофт. И дело вовсе не в том, что мисс Арчер не имела ничего против американцев лично. Просто она не была заинтересована жить рядом с такой.

Когда она почти спустилась, зазвенел зуммер и замок на двери, ведущей на улицу, автоматически открылся. «Спасибо, Елена, – подумала она, выходя на прохладный вечерний воздух. – Не можешь приподнять свою хорошенькую маленькую задницу, чтоб попрощаться, а теперь практически выставляешь меня за дверь». Ее так и подмывало нарушить издавна заведенное указание мистера Ишервуда дожидаться, пока дверь снова не захлопнется, но, будучи до конца профессионалом, она простояла еще секунд десять, пока глухой стук затворов не разрешил ей медленно поплестись к выходу со двора.

Она не знала, что за ее уходом следила по мониторам команда из трех невиотов, сидевших в фургоне, припаркованном на противоположной стороне Дьюк-стрит. Команда просидела в своем фургоне еще час – просто чтобы убедиться, что мисс Арчер ничего не забыла. Затем около восьми часов они тихо проскользнули во двор и медленно пошли по выложенному кирпичом старому двору к галерее. Джулиану Ишервуду, наблюдавшему из окна кабинета, как они не спеша подходили, эти трое показались могильщиками, которых ожидала долгая ночная работа.

 

Глава 19

Лондон

Операция началась на другое утро, когда Джулиан Ишервуд, известный торговец искусством в Лондоне, позвонил по телефону в район Найтсбридж, где обитал Эндрю Мэлон, особый советник Зизи аль-Бакари по искусству. На звонок ответила сонная женщина, сообщившая Ишервуду, что Мэлона нет в стране.

– Сбежал от правосудия? – спросил Ишервуд, желая разрядить неловкую ситуацию.

– Попытайтесь позвонить ему по мобильнику, – сказала женщина и с треском опустила трубку на рычаг.

По счастью, Ишервуд знал номер. Он тотчас его набрал и, следуя указанию, оставил краткое сообщение. Большая часть дня прошла, прежде чем Мэлон потрудился отзвонить.

– Я в Риме, – произнес он. – Кое-что крупное. Очень крупное.

– Ничего удивительного, Эндрю. Вы ведь занимаетесь только крупными вещами.

Мэлон поспешил отмахнуться от попытки Ишервуда польстить ему.

– Боюсь, в моем распоряжении один миг, – сказал он. – Чем могу быть полезен, Джули?

– По-моему, у меня кое-что есть для вас. Собственно, кое-что для вашего клиента.

– Моего клиента не интересуют Старые мастера.

– То, что у меня есть для вашего клиента, не имеет отношения к Старым мастерам. Это постимпрессионист. И не просто какой-то постимпрессионист, если вам ясно, куда я клоню. Это нечто особое, Эндрю. Нечто такое, об обладании которым лишь горстка коллекционеров может мечтать, и ваш клиент – один из них. Я предлагаю вам первому взглянуть на это, Эндрю, – исключительное право первого просмотра. Интересуетесь или мне заняться делом с кем-то другим?

– Расскажите побольше, Джули.

– Извините, дорогой, но такие вещи не обсуждают по телефону. Как насчет того, чтобы встретиться завтра за ленчем? Я приглашаю.

– Завтра я лечу в Токио. Там у одного коллекционера есть Монэ, которого хочет мой клиент.

– В таком случае как насчет послезавтра?

– Это день, когда я прихожу в себя после перелета. Встретимся в четверг, хорошо?

– Вы не пожалеете, Эн.

– Сожалениями мы живем. Ciao, Джули.

Ишервуд повесил телефонную трубку и взглянул на широкоплечего соломенного блондина, сидевшего по другую сторону стола.

– Отлично прошло, – сказал Навот. – Только в следующий раз пусть Зизи покупает ленч.

Габриэль не удивился тому, что Эндрю Мэлон находится в Риме, поскольку почти неделю за ним велось электронное и физическое наблюдение. Он отправился в Вечный город, чтобы приобрести некую скульптуру Дега, на которую Зизи уже некоторое время назад положил глаз, но вернулся оттуда в понедельник вечером ни с чем и проследовал в Токио. Анонимный коллекционер, которого Мэлон надеялся избавить от Монэ, был не кто иной, как знаменитый промышленник Морито Ватанабе. Судя по пораженческому выражению лица Мэлона, когда он выходил из квартиры Ватанабе, Габриэль пришел к выводу, что переговоры ничего хорошего не дали. Вечером Мэлон позвонил Ишервуду и сказал, что пробудет в Токио на день дольше, чем предполагал. «Боюсь, нам придется отложить наш маленький междусобойчик, – сказал он. – Можем мы встретиться на будущей неделе?» Габриэлю не терпелось запустить дело, и он дал указание Ишервуду держаться намеченной линии, поэтому встреча была отложена всего на один день – с четверга на пятницу, – правда, Ишервуд согласился встретиться за поздним ленчем, чтобы Мэлон мог хоть несколько часов поспать в своей постели. Мэлон действительно пробыл в Токио лишний день, но токийская резидентура не зафиксировала никаких дальнейших его контактов с самим Ватанабе или с кем-либо из его агентов. Он вернулся в Лондон в четверг поздно вечером и выглядел, по словам Эли Лавона, как мертвец в костюме с Сэвил-Роу. На другой день, в три тридцать, «мертвец» вполз в дверь ресторана «У Грина» на Дьюк-стрит и направился к столику в тихом уголке, где его уже ждал Ишервуд. Он налил Мэлону белого бургундского.

– Вот что, Джули, – сказал Мэлон. – Прекратим болтовню, ладно? Что спрятано у вас в рукаве? И благодаря кому, черт побери, это там оказалось? Будем здоровы!

Полтора часа спустя Кьяра ждала, когда Ишервуд, подкрепившись за счет Габриэля двумя бутылками превосходного белого бургундского, поднимется, спотыкаясь, по лестнице, крытой новым ковром. Она направила его налево, в помещение, принадлежавшее ранее бюро путешествий, где его ждал один из невиотов Габриэля, сидевший на прослушке. Ишервуд снял пиджак и расстегнул рубашку – под ней оказалось маленькое записывающее устройство, прилепленное к его груди эластичным поясом.

– Обычно я не занимаюсь подобными вещами в первую встречу, – сказал он.

Невиот снял с него записывающее устройство и улыбнулся.

– Омар был в порядке?

– Немного жестковат, но в общем отличный.

– Вы хорошо сработали, мистер Ишервуд. Очень хорошо.

– Я подозреваю, что в последний раз занимаюсь подобным делом. Теперь будем надеяться, меня с треском не вышвырнут на покой.

* * *

Запись можно было переслать по надежному каналу, но Габриэль – как и Адриан Картер – в некоторых вещах держался старой практики и настоял на том, чтобы запись была переведена на диск и отправлена с нарочным в конспиративный дом в Суррее. В результате она прибыла только после восьми. Габриэль вложил диск в компьютер в гостиной и нажал кнопку «Воспроизведение». Дина растянулась на диване. Иаков сел в кресло, поставил локти на колени и, пригнувшись, уперся подбородком в руки с таким видом, словно ждал известий с фронта. Римона занималась стряпней – была ее очередь. Когда Эндрю Мэлон заговорил, она крикнула из кухни Габриэлю, чтобы он увеличил громкость – она ведь тоже хочет послушать.

– Вы что, принимаете меня за дурака, Джулиан?

– Эта вещь настоящая, Эндрю. Я видел ее собственными глазами.

– У вас есть фотография?

– Я не получил на это разрешения.

– А кто владелец?

– Владелец желает остаться анонимным.

– Да, конечно, но кто же это, черт побери, Джулиан?

– Я не могу выдать имя владельца. И точка. Конец дискуссии. Она доверила мне быть в этом деле ее представителем, и больше ничего.

– Она? Так владелец – женщина?

– Картина на протяжении трех поколений находилась в этой семье. В данное время она в руках женщины.

– Что это за семья, Джулиан? Пощекочите меня.

– Французская семья, Эндрю. Больше вы от меня ничего не узнаете.

– Боюсь, ничего не выйдет, Джулиан. Вы должны дать мне что-то такое, на что я могу повесить шляпу. Я не могу прийти к Зизи с пустыми руками. Зизи раздражается, когда такое бывает. Если вы хотите, чтоб Зизи участвовал в игре, вы должны играть по правилам Зизи.

– Меня не запугаешь, Эндрю. Я обратился к вам, желая оказать любезность. Откровенно говоря, плевал я на правила Зизи. По правде, мне вовсе не нужен Зизи. Если я пущу по улице слух, что сижу на неизвестном Ван Гоге, каждый крупный коллекционер и музей мира станет стучаться в мою дверь и швырять мне деньги. Постарайтесь, пожалуйста, это запомнить.

– Извините меня, Джули. У меня была тяжелая неделя. Давайте начнем сначала, хорошо?

– Хорошо, давайте.

– Могу я задать два-три безобидных вопроса?

– Это зависит от того, насколько они безобидны.

– Начнем с наиболее легкого. Где находится сейчас картина? Во Франции или в Англии?

– Здесь, в Лондоне.

– В вашей галерее?

– Пока еще нет.

– О какой картине мы говорим? Это пейзаж, натюрморт? Портрет?

– Портрет.

– Автопортрет?

– Нет.

– Мужской или женский?

– Женский.

– Значит, особа мечтательная. Ранний или поздний?

– Очень поздний.

– Написанный в Сен-Реми? В Овере?

– Последнее, Эндрю. Он был написан в последние дни его жизни в Овере.

– Вы не прицепились к неизвестному портрету Маргариты Гаше, нет, Джулиан?

– Может, стоит все-таки взглянуть на меню.

– Да плевал я на меню, Джулиан. Ответьте на мой вопрос: вы прицепились к неизвестному портрету Маргариты?

– Я рассказал вам о нем столько, сколько могу, Эндрю. И точка. Если вы хотите знать, что это такое, вам надо посмотреть на него самому.

– Вы предлагаете мне просмотр?

– Я предлагаю вашему человеку посмотреть, а не вам.

– Это легче сказать, чем сделать. Мой человек занят тем, что кружит по свету.

– Я готов предложить вам и Зизи исключительное право на просмотр в течение семидесяти двух часов. После этого я должен открыть портрет на обозрение другим коллекционерам.

– Плохое решение, Джулиан. Мой человек не любит ультиматумы.

– Это не ультиматум, просто бизнес. Он поймет.

– А о какой цене идет речь?

– Восемьдесят пять миллионов.

– Восемьдесят пять миллионов? В таком случае вам действительно нужен Зизи. Видите ли, с деньгами в данный момент плоховато, верно? Я что-то не могу припомнить, когда в последний раз кто-нибудь выложил восемьдесят пять миллионов за что-либо. А вы можете, Джулиан?

– Эта картина стоит всю сумму до последнего пенни.

– Если это то, о чем вы говорите, и если картина в идеальном состоянии, я добуду вам эти восемьдесят пять миллионов очень быстро. Видите ли, мой человек искал что-нибудь этакое уже очень давно. Впрочем, вам это известно, верно, Джулиан? Потому-то вы и обратились прежде всего ко мне. Вы знали, что мы можем завершить сделку за один день. Никаких аукционов. Никакой прессы. Никаких назойливых вопросов о вашей тихой маленькой француженке, которая желает остаться анонимной. Я для вас та гусыня, что кладет золотые яйца, и вы уж дайте в таком случае гусыне то, что ей положено.

– О чем вы, черт побери, говорите, Эндрю?

– Вы отлично знаете, о чем я говорю.

– Может, я сегодня что-то медленно соображаю. Не возражаете пояснить для меня?

– Я говорю о деньгах, Джулиан. Я говорю об очень маленьком куске очень большого пирога.

– Вы хотите, чтобы вам отрезали кусочек от акции, как любят говорить американцы?

– Давайте оставим американцев в покое, хорошо? Мой человек в данный момент не слишком обожает американцев.

– Так о каком куске пирога мы говорим, Эндрю?

– Предположим – просто для начала аргументации, – что ваши комиссионные от продажи составят десять процентов. Это значит, что вы получите восемь с половиной миллионов долларов, проработав всего один день. Я прошу десять процентов от ваших десяти процентов. Собственно, не прошу – требую. И вы мне их выплатите, потому что таковы правила игры.

– Как мне подсказывает моя слабая память, вы работаете у Зизи аль-Бакари единичным консультантом по искусству. Зизи платит вам фантастическое жалованье. Собственно, вы практически живете за счет Зизи. И проводите большую часть свободного времени, отдыхая в домах, принадлежащих Зизи. Он пошел на это, с тем чтобы на ваши рекомендации не влияли другие обделываемые вами дела. Но вы играете на обеих сторонах улицы, верно, Эндрю? Как давно это продолжается? Сколько вы за это время положили в карман? Сколько денег Зизи вы сумели упрятать?

– Речь идет не о деньгах Зизи. Это мои деньги. И чего Зизи не знает, не причинит ему боли.

– А если он это выяснит? Он бросит вас в Пустом квартале и предоставит стервятникам обгладывать ваши кости.

– Совершенно верно, дружок. Поэтому вы никогда и словом не обмолвитесь об этом Зизи. Я предлагаю вам семь с половиной миллионов за работу, которая потребует у вас полдня. Неплохо, Джули. Соглашайтесь. Давайте разбогатеем вместе, хорошо?

Габриэль остановил запись, перекрутил пленку и снова проиграл последнюю часть.

– Но вы играете на обеих сторонах улицы, верно, Эндрю? Как давно это продолжается? Сколько вы за это время положили в карман? Сколько денег Зизи вы сумели упрятать?

– Речь идет не о деньгах Зизи. Это мои деньги. И чего Зизи не знает, не причинит ему боли.

– А если он это выяснит? Он бросит вас в Пустом квартале и предоставит стервятникам обгладывать ваши кости.

– Совершенно верно, дружок. Поэтому вы никогда и словом не обмолвитесь об этом Зизи.

Габриэль закрыл папку и вынул диск из компьютера.

– Мистер Мэлон был очень плохим мальчиком, – заметил Иаков.

– Да, – отозвался Габриэль, но, правда, он уже какое-то время знал это.

– А вы не думаете, что кто-то должен рассказать об этом Зизи? – спросила Дина. – Это было бы только правильно.

– Да, – кивнул Габриэль, кладя диск в карман. – Кто-то должен. Но не сейчас.

Это произошло в течение самых долгих семидесяти двух часов, какие когда-либо выпадали кому-либо из них. За день было несколько лженачинаний и лжеобещаний, давались обязательства и нарушались. Мэлон запугивал, а в следующую минуту начинал умолять.

– Зизи занят, – сказал он поздно вечером в субботу. – У Зизи чрезвычайно важное дело. Сегодня Зизи летит в Дели, а завтра – в Сингапур. Он никак не сможет быть в Лондоне до середины недели.

Ишервуд твердо стоял на своем. Срок предоставленному Зизи исключительному праву покупки истекает в понедельник, в пять часов пополудни, – сказал он. После этого Зизи придется сражаться за картину с другими покупателями.

В воскресенье поздно вечером Мэлон позвонил с огорчительным известием, что Зизи берет перерыв. Габриэля это ничуть не обеспокоило, так как в тот же день команда невиотов, сидевшая в «Бюро путешествий Арчер», заприметила хорошо одетого араба лет тридцати с небольшим, явно обследовавшего Мэйсонс-Ярд. Лавон, посмотрев фотографии, сделанные наблюдателями, узнал в этом человеке Джафара Шаруки, бывшего национального гвардейца Саудовской Аравии, служившего у Зизи в качестве передовой охраны.

– Он приедет, – сказал Лавон. – Зизи всегда любит разыгрывать недоступность.

Ожидаемый ими звонок поступил на другое утро, в 10.22. Звонил Эндрю Мэлон. Зизи находится на пути в Лондон, сказал он. Зизи будет в галерее Ишервуда в 16.30.

– Зизи придерживается ряда правил, – сказал Мэлон, прежде чем повесить трубку. – Никакого алкоголя и сигарет. И позаботьтесь, чтобы ваши девицы выглядели должным образом. Зизи любит хорошеньких девушек, но не любит, когда они вызывающе одеты. Он человек религиозный, наш Зизи. Его легко оскорбить.

 

Глава 20

Лондон

Первой прибыла «Маргарита Гаше». Она приехала в глубине фургона без каких-либо надписей, за рулем которого сидел bodel из лондонской резидентуры, и по надежному грузовому отсеку была спущена в «Изящное искусство Ишервуда». За доставкой проследили двое из охранников Вазира бин Талаля, сидевшие в машине, припаркованной на Дьюк-стрит, и Джафар Шаруки, рекогносцировщик Зизи, лакомившийся рыбой с жареным картофелем в закусочной рядом с галереей Ишервуда. Подтверждение, что картина благополучно перевезена, поступило в конспиративный дом в Суррее в 15.18 в виде надежного электронного письма от команды невиотов. Сообщение приняла Дина и прочитала его Габриэлю, медленно расхаживавшему по вытертому ковру гостиной. Он на секунду приостановился, склонив к плечу голову, словно слушал далекую музыку, потом возобновил свое неспокойное хождение.

Он чувствовал себя таким же беспомощным, как драматург в день премьеры. Он создал персонажи, вложил в их уста текст и мог теперь видеть их на приготовленной им сцене. Он видел Ишервуда в костюме в тоненькую полоску и красном галстуке на счастье, мечтающего о бокале вина и теребящего ноготь указательного пальца на левой руке, чтобы разрядить напряжение. И Кьяру, сидящую за блестящим новым столом в приемной, с зачесанными назад волосами и скромно скрещенными длинными ногами. И Сару в черном шанелевом костюме, купленном в «Хэрродс» за две недели до события, расположившуюся на диване в верхнем демонстрационном зале, устремив взгляд на Маргариту Гаше и думая о чудовище, которое через два часа поднимется к ней на лифте. Если бы Габриэль мог переписать чью-либо роль, он переписал бы роль Сары. Но сейчас для этого было слишком поздно. Занавес вот-вот поднимется.

Так что драматург мог теперь лишь мерить шагами гостиную конспиративного дома и ждать свежей информации. В 15.04 «Боинг-747» мистера Бейкера был замечен на медленном подходе к аэропорту Хитроу – «мистер Бейкер» было кодовым именем Зизи аль-Бакари. В 15.32 пришло сообщение, что мистер Бейкер и его окружение прошли таможню VIP. В 15.45 видели, как они сели в лимузины, а в 15.52 эти лимузины пытались поставить рекорд скорости на шоссе А4. В 16.09 консультант мистера Бейкера по искусству, которому они дали кличку Марлоу, позвонил Ишервуду из машины и сказал, что они запаздывают на несколько минут. Это оказалось, однако, не совсем так, потому что эта же мотоколонна была замечена в 16.27, когда сворачивала с Пиккадилли на Дьюк-стрит.

За этим последовал первый сбой за день, но, по счастью, по вине Зизи. Это случилось, когда первый лимузин попытался въехать в узкий проем с Дьюк-стрит на Мэйсонс-Ярд. Через минуту шофер решил, что машины слишком широки для проезда. Шаруки, рекогносцировщик, не потрудился произвести измерения. И Габриэль получил последнее сообщение от команды невиотов, что мистер Бейкер, президент и исполнительный директор «Джихад инкорпорейтед», выходит из машины и направляется в галерею.

Но Сара не ждала в демонстрационном зале наверху. Она в этот момент находилась этажом ниже, в кабинете, который делила с Габриэлем, и смотрела на своего рода фарс, происходивший в проезде. Это было ее первым непослушанием. Габриэль хотел, чтобы она оставалась наверху и появилась бы в последний момент возле «Маргариты». Она послушалась бы, если бы не увидела своими глазами Зизи. Она изучала его лицо в вырезках из журналов, сделанных Иосси, и запомнила его голос, звучавший на видео. Но вырезки и видео несравнимы с реальностью. Вот она и стояла там вопреки указаниям Габриэля и смотрела, как Зизи и его окружение шли цепочкой по проходу в темный двор.

Первым шел Рафик аль-Камаль, начальник личной охраны Зизи. Он был крупнее, чем казался на фотографиях, но двигался, как если бы был вдвое легче. На нем не было пальто, так как пальто помешало бы быстро вытащить оружие. Не было у него и совести, как сказал ей Эли Лавон. Он быстро оглядел двор, словно разведчик, затем повернулся и по старинке махнул рукой, чтобы остальные шли за ним.

Затем появились две очень хорошенькие девушки с длинными черными волосами и в длинных пальто – они шли, раздосадованные тем, что надо было пройти сто футов от застрявших машин до галереи. Та, что шла слева, была Рахима Хамза, дочь Дауда Хамзы, окончившего Стэнфорд ливанца, который слыл подлинным финансовым гением, поддерживавшим «ААБ-холдинг». Сам Хамза плелся за девушками с мобильным телефоном, прижатым к уху.

После Хамзы шел герр Манфред Верли, швейцарский банкир, ведавший деньгами Зизи. Рядом с Верли был мальчик, а позади мальчика две еще более красивые женщины: одна блондинка, другая – с короткими волосами песочного цвета. Когда мальчик вдруг устремился через двор в другом направлении, его как пантера схватил Жан-Мишель, французский кикбоксер, а ныне – личный тренер Зизи и второй охранник.

Следующими шли Абдул-Джалиль и Абдул-Хаким, обученные в Америке адвокаты. Иосси врезался в перечисления, презрительно заметив, что Зизи выбрал себе адвокатов, чьи имена означают «Слуга Великого» и «Слуга Мудрого». После адвокатов шел Мансур, начальник поездок Зизи, затем Хассан, начальник связи, затем Эндрю Мэлон, который скоро станет бывшим исключительным консультантом Зизи по искусству. И наконец, зажатый между Вазиром бин Талалем и Джафаром Шаруки, – сам Зизи.

Сара отвернулась от окна, под бдительным взглядом Кьяры вошла в крошечный лифт и нажала кнопку верхнего этажа. Мгновение спустя лифт доставил ее в верхний демонстрационный зал, в центре которого на царственном мольберте стоял, словно мусульманка под чадрой, Ван Гог. Снизу до слуха Сары донеслись тяжелые шаги охранника Рафика, поднимавшегося по лестнице.

«Вы не должны думать о нем как о террористе, – сказал ей Габриэль. – Не должны задаваться вопросом, не его ли деньги поступили в карман Марвана аль-Шеххи или кого-либо из террористов, погубивших Бена. Вы должны думать о нем как о чрезвычайно богатом и могущественном человеке. Не флиртуйте с ним. Не пытайтесь его соблазнить. Считайте, что вы пришли на собеседование для работы. Вы не должны ложиться с ним в постель. Вы будете работать на него. И как бы вы ни вели себя, не пытайтесь давать Зизи советы. Вы провалите продажу».

Она повернулась и посмотрела на свое отражение в двери лифта. Отлично. Она была все той же Сарой Бэнкрофт, только в другом варианте. Она оправила перед костюма от Шанель – не для Зизи, сказала она себе, а для Габриэля – и впервые услышала снизу голос чудовища.

– Добрый день, мистер Ишервуд, – сказал президент и исполнительный директор «Джихад инкорпорейтед». – Я Абдула Азиз аль-Бакари. Эндрю сказал, что у вас есть для меня картина.

Из первой кабины лифта выгрузились только охранники. Рафик нырнул в зал и беззастенчиво прощупал его глазами, тогда как Шаруки заглянул под диван, а Жан-Мишель, кикбоксер, обошел зал по периметру на цыпочках, точно балетный танцовщик. Следующая кабина привезла Мэлона с Ишервудом, осчастливленных присутствием Нади и Рахимы. Зизи приехал в третьей, всего лишь с верным бин Талалем для компании. Темный, сшитый вручную костюм изящно сидел на нем, скрывая грузную фигуру. Борода его была тщательно подстрижена, как и далеко отступившие ото лба седеющие волосы. Живые глаза все время перемещались. Они тотчас остановились на единственном человеке в зале, чьей фамилии он не знал.

«Не пытайтесь представляться, Сара. Не смотрите ему в глаза. Если и должен быть сделан какой-то жест, пусть его сделает Зизи».

Сара опустила глаза на свои туфли. Дверцы кабины снова раскрылись, на этот раз высаживая Абдула и Абдула, слуг великого мудреца, а также герра Верли, швейцарского денежного мешка. Сара посмотрела, как они вошли в зал, затем бросила взгляд на Зизи и увидела, что он по-прежнему смотрит на нее.

– Извините, мистер аль-Бакари, – сказал Ишервуд. – Мои манеры сегодня просто ужасны. Это Сара Бэнкрофт, наш помощник директора. Это благодаря Саре мы все находимся здесь сегодня.

«Не пытайтесь обмениваться с ним рукопожатиями. Если он протянет вам руку, примите ее и тотчас отпустите».

Она стояла очень прямо, заведя за спину руки и глядя под некоторым углом вниз. Глаза Зизи обошли всю ее. Наконец он сделал шаг и протянул ей руку:

– Приятно познакомиться.

Она взяла его руку и услышала, как произнесла:

– Это для меня в удовольствие, мистер аль-Бакари. Это большая честь – познакомиться с вами, сэр.

Он улыбнулся и удержал ее руку в своей чуть дольше, чем принято. Затем неожиданно выпустил и направился к картине. Сара повернулась и на этот раз увидела его со спины – с покатыми плечами и широкими бедрами.

– Я хотел бы, если можно, посмотреть на картину, – сказал он, не обращаясь ни к кому персонально, но Сара снова услышала лишь голос Габриэля.

«Представьте картину исходя из характера Зизи. Если вы заставите его сидеть и слушать целую историю, только разозлите. Помните: Зизи – звезда этого спектакля, а не „Маргарита“».

Сара проскользнула мимо него, постаравшись не задеть его плеча, затем протянула руку и медленно сняла сукно, накрывавшее картину. Она еще с минуту простояла перед полотном, собирая материю и перекрывая Зизи вид на картину, затем отступила в сторону.

– Разрешите представить вам «Маргариту Гаше у ее туалетного стола» работы Винсента Ван Гога, – официально произнесла она. – Писано, конечно, маслом на полотне в Овере в июле тысяча восемьсот девяностого года.

Окружение Зизи дружно ахнуло, затем взволнованно зашепталось. Только Зизи молчал. Его черные глаза метались по поверхности картины, выражение лица было непроницаемо. Через какое-то время он оторвал взгляд от полотна и посмотрел на Ишервуда:

– Где вы ее нашли?

– Хотел бы я, мистер аль-Бакари, приписать это себе, но это нашла Сара.

Взгляд Зизи переместился на Сару.

– Вы? – с восхищением произнес он.

– Да, мистер аль-Бакари.

– В таком случае я задам вам тот же вопрос, что и мистеру Ишервуду. Где вы ее нашли?

– Как Джулиан объяснил мистеру Мэлону, владелец желает остаться анонимным.

– Я не спрашиваю вас о личности владельца, мисс Бэнкрофт. Я просто хотел бы знать, как вы это обнаружили.

«Вы должны будете что-то ему сообщить, Сара. Он имеет на это право. Но сделайте это как бы через силу и будьте сдержанны. Такой человек, как Зизи, ценит сдержанность».

– Это явилось результатом многолетних изысканий с моей стороны, мистер аль-Бакари.

– Как интересно. Пожалуйста, расскажите мне побольше, мисс Бэнкрофт.

– Боюсь, мистер аль-Бакари, я не сумею это сделать, не нарушив договоренности с владельцами.

– Владелицей, – поправил ее Зизи. – По словам Эндрю, картина принадлежит француженке.

– Да, это так, сэр, но, боюсь, никаких уточнений я дать не могу.

– Но мне просто любопытно, как вы нашли картину. – И он скрестил руки на груди. – Люблю хорошие детективные истории.

– Мне бы очень хотелось доставить вам удовольствие, мистер аль-Бакари, но, боюсь, это не в моих силах. Могу лишь сказать вам, что у меня ушло два года на поиски картины в Париже и Овере и еще год на то, чтобы убедить владелицу расстаться с ней.

– Возможно, когда пройдет достаточно времени, вы любезно согласитесь поделиться со мной этой потрясающей историей.

– Возможно, сэр, – сказала она. – Что же до опознания, мы установили, что это произведение, бесспорно, принадлежит Ван Гогу, и, конечно, мы готовы подписаться под этим.

– Я буду счастлив познакомиться с мнениями ваших экспертов, мисс Бэнкрофт, но, откровенно говоря, мне они не нужны. Видите ли, мне абсолютно ясно, что эта картина действительно работы Ван Гога. Подойдите сюда, – по-отечески сказал он. – Разрешите показать вам кое-что.

Сара шагнула к полотну. Зизи указал на верхний правый угол:

– Видите это легкое пятнышко на поверхности? Если не ошибаюсь, это отпечаток большого пальца Ван Гога. Понимаете, Винсент славился бесцеремонным отношением к своим работам. Закончив эту картину, он, по всей вероятности, взял ее за уголок и понес по улицам Овера в свою комнату над «Кафе Раву». В этой комнате в любое время хранились десятки его полотен. Он обычно прислонял их к стене – одну картину к другой. А работал он так быстро, что полотна не успевали высохнуть, когда он прислонял к ним новую картину. Если вы внимательно посмотрите на эту, то увидите на поверхности краски перекрестные штрихи. – Он положил руку ей на плечо.

– Очень впечатляет, мистер аль-Бакари. Но меня это не удивляет, сэр. Ваша репутация опережает вас.

– Я давно понял, что человек моего положения не может зависеть от обещаний других. Он должен быть всегда настороже, опасаясь обмана и искусных подделок. Теперь я вполне уверен, что никто не сможет всучить мне подделку – ни в бизнесе, ни в искусстве.

– Глупо было бы даже пытаться, мистер аль-Бакари.

Зизи посмотрел на Ишервуда:

– У вас потрясающая сноровка находить неизвестные вещи. Не читал ли я на днях о вашем Рубенсе?

– Читали, сэр.

– А теперь вот Ван Гог. – Зизи снова обратил взгляд на картину. – Эндрю сказал мне, что у вас есть на нее цена.

– Да, мистер аль-Бакари. И мы считаем, вполне разумная.

– Как считаю и я. – И он посмотрел через плечо на герра Верли, банкира: – Как вы думаете, вы сможете найти восемьдесят пять миллионов где-нибудь на наших счетах, Манфред?

– Я думаю, это вполне возможно, Зизи.

– Значит, мы договорились, мистер Ишервуд. – И, посмотрев на Сару, сказал: – Я забираю ее.

В 16.53 команда невиотов сообщила Габриэлю, что переговоры перешли на нижний этаж и что Ишервуд обсуждает сейчас с герром Верли и Абдулом и Абдулом проблемы оплаты и перемещения картины. Эти переговоры продлились немногим более часа, и в 18.05 поступила «молния», что мистер Бейкер и компания пересекают темный двор, направляясь к машинам, оставленным на Дьюк-стрит. Следом за ними выехал Эли Лавон. В течение нескольких минут казалось, что они направляются к особняку в Мейфэре, но к 18.15 стало ясно, что мистер Бейкер и его компания направляются назад на Хитроу, откуда вылетят в неизвестном направлении. Габриэль приказал Лавону прекратить преследование. Ему не важно было, куда направляется сейчас мистер Бейкер. Он знал, что все они снова встретятся, и скоро.

Видеозапись поступила в 19.45. Она была сделана камерой, вмонтированной в дальний угол демонстрационного зала, над пейзажем Клода Монэ. Габриэль стал ее просматривать, и у него создалось впечатление, будто он сидит в ложе высоко над сценой.

«…Это Сара Бэнкрофт, наш помощник директора. Это благодаря Саре мы все собрались здесь сегодня».

«…Значит, мы договорились, мистер Ишервуд… Я забираю ее…»

Габриэль остановил запись и посмотрел на Дину.

– Вы продали ему одну девушку, – сказала она. – Теперь вам остается лишь продать другую.

Габриэль включил аудиозапись встречи Ишервуда с Эндрю Мэлоном и нажал на кнопку «Воспроизведение».

«Это деньги не Зизи. Это мои деньги. А чего Зизи не знает, не причинит ему боли».

«А если он это выяснит? Он бросит вас в Пустом квартале и предоставит стервятникам обгладывать ваши кости».

 

Глава 21

Лондон

Разоблачение Эндрю Мэлона поступило в штаб-квартиру «ААБ-холдинга» в Женеве в следующий четверг в 10.22. Оно было адресовано «Мистеру Абдуле Азизу аль-Бакари, эсквайру» и доставлено курьером-мотоциклистом в форме местной женевской службы доставки. Отправителем была мисс Ребекка Гудхарт из Эрлз-Корта в Лондоне, но проведенная охраной «ААБ» проверка выявила, что под фамилией мисс Гудхарт скрывается анонимный доносчик. Не обнаружив ни радиологического, ни биологического, ни взрывного материала, пакет направили Вазиру бин Талалю. Он пролежал в его кабинете до конца пятницы, когда бин Талаль вернулся в Женеву после однодневной поездки в Эр-Рияд.

У него были другие, более срочные, дела, поэтому он вскрыл конверт лишь почти через восемь часов. И тотчас пожалел о том, что не сделал этого раньше, так как утверждения были весьма серьезны. По крайней мере в девяти случаях Эндрю Мэлон, согласно словам мисс Гудхарт, получал вознаграждения в нарушение своего контракта о служении Абдуле Азизу аль-Бакари. Это подтверждалось пакетом соответствующих доказательств, в том числе документами о банковских поступлениях, налогах и личными е-мейлами, снятых с домашнего компьютера Мэлона. Бин Талаль тотчас позвонил в особняк своего начальника на Женевском озере и к девяти вечера положил документы на стол перед разгневанным Зизи аль-Бакари.

В тот же вечер, в одиннадцать часов по лондонскому времени, бин Талаль позвонил Мэлону в Найтсбридж и велел прилететь в Женеву первым же самолетом. Мэлон возразил, что у него есть предварительно взятые обязательства – да к тому же, ради всего святого, это конец недели, – тогда бин Талаль дал ему понять, что вызов его не подлежит отмене и неявка будет расценена как серьезный проступок. Этот звонок был записан командой невиотов и немедленно передан Габриэлю в конспиративный дом в Суррее вместе со звонком Мэлона в «Бритиш эйруэйз» десятью минутами позже, когда он дрожащим голосом просил зарезервировать ему место на рейс в 8.30 утра в Женеву.

Эли Лавон зарезервировал себе место в том же самолете. По прибытии в Женеву обоих мужчин ждали разные машины: Мэлона – черный «мерседес» с одним из шоферов Зизи, а Лавона – забрызганный грязью «опель» с курьером из женевской резидентуры за рулем. Лавон приказал bodel дать «мерседесу» разгон. В результате они подъехали к особняку Зизи через несколько минут после Мэлона. Они нашли на улице в некотором отдалении место для парковки, но ждать им пришлось недолго, так как двадцать минут спустя из дома появился Мэлон – бледный как полотно.

Он поехал обратно в аэропорт и зарезервировал себе место на ближайшем самолете, вылетающем в Лондон, что должно было произойти в пять часов. Лавон поступил так же. В Хитроу мужчины расстались: Лавон поехал в Суррей, а Мэлон – в Найтсбридж, где сообщил жене, что если он в самый короткий срок не достанет четыре миллиона фунтов, Зизи аль-Бакари собственноручно сбросит его с высокого моста.

Это происходило в субботу вечером. К следующей среде Габриэлю и остальным членам его команды стало ясно, что Зизи ищет нового престижного консультанта по искусству. Ясно было и то, что он уже положил глаз на кое-кого, так как Сара Бэнкрофт, помощник директора галереи «Изящное искусство Ишервуда» в Мэйсонс-Ярд, район Сент-Джеймс, попала под прицел.

Она начала смотреть на них как на приятелей. Они ехали с ней в метро. Они расхаживали по Мэйсонс-Ярд и болтались на Дьюк-стрит. Они следом за ней отправлялись на ленч, и один из них каждый вечер ждал ее в ресторане «У Грина», когда она заходила в бар с Оливером и ребятами, чтобы выпить. Они сопровождали ее на аукцион «Сотбис» и смотрели, как она копается в безотрадном содержимом торгового зала. Они даже совершили с ней долгую поездку в Девон, где она уговорила сухого мелкого аристократа расстаться с прелестной венецианской «Мадонной с младенцем», за которой уже несколько лет охотился Ишервуд.

– Зизи нацелился на вас, – сказал ей Габриэль в понедельник днем в коротком телефонном разговоре. – Это лишь вопрос времени. И не волнуйтесь, если, когда вечером придете домой, вам покажется, что ваши вещи не совсем на своем месте. Сегодня утром Шаруки забрался в вашу квартиру и обыскал ее.

На другой день прибыло первое подношение – часы с бриллиантами от Гарри Уинстона. К коробке, обернутой в подарочную бумагу, была прикреплена написанная от руки записка:

«Благодарю за найденную „Маргариту“. Вечно признательный – Зизи».

На другой день пришли серьги от «Булгари». Потом – двойная нитка жемчугов «Микимото». В четверг вечером, перед самым уходом Сары с работы, поступил золотой браслет в виде цепи от «Тиффани». Она надела его на правое запястье и отправилась в ресторан «У Грина», где Оливер стал неуклюже за ней ухаживать.

– В другой раз, – сказала она, поцеловав его в щеку, – но не сегодня. Будь милым мальчиком, Оливер, проводи меня до метро.

Тяжелее всего ей было вечерами. Никаких больше посещений конспиративного дома в Суррее. Для Сары он перестал существовать. И она обнаружила, что отчаянно по всем ним скучает. Они были ее семьей – шумной, вздорной, любящей семьей, какой Сара никогда не имела. А теперь от этой семьи остались лишь короткие телефонные звонки от Габриэля да свет в квартире через улицу. Свет у Иосси, но скоро она потеряет и Иосси. Ночами, когда Сара оставалась одна и на нее нападал страх, она иногда жалела, что не сказала им, чтобы они нашли кого-нибудь другого. А порой думала о бедном Джулиане и о том, как – черт возьми – он будет справляться без нее.

* * *

Последняя посылка прибыла на следующий день в три часа. Она была доставлена порученцем в костюме и при галстуке. Внутри оказались записка от руки и авиабилет. Сара развернула билет и посмотрела на место назначения. Через десять секунд на ее столе зазвонил телефон.

– «Изящное искусство Ишервуда». Говорит Сара.

– Добрый день, Сара.

Это был Зизи.

– Привет, мистер аль-Бакари. Как вы себя чувствуете, сэр?

– Узнаю через минуту. Вы получили приглашение и билет?

– Да, сэр. А также серьги. И часы. И жемчуг. И браслет.

– Браслет мне больше всего понравился.

– Мне тоже, сэр, но необходимости в таких подарках нет. Как и в приглашении. Боюсь, я не могу его принять.

– Вы оскорбляете меня, Сара.

– У меня нет такого намерения, сэр. Как бы я ни хотела провести несколько дней на солнышке, боюсь, я не могу в одну минуту бросить все.

– Это не в одну минуту. Если вы внимательно посмотрите на билет, то обнаружите, что в вашем распоряжении три дня.

– Я и через три дня не могу все бросить. У меня здесь, в галерее, дела.

– Я уверен, что Джулиан может обойтись без вас несколько дней. Вы только что заработали ему большие деньги.

– Это верно.

– Так как же мы решаем, Сара? Вы приедете?

– Боюсь, ответом будет «нет», сэр.

– Вам следует знать обо мне одну вещь, Сара: я никогда не приемлю «нет» в качестве ответа.

– Я просто не думаю, что это будет прилично, сэр.

– Прилично? Мне кажется, вы неверно поняли, что мной движет.

– А что вами движет, сэр?

– Я хотел бы, чтобы вы приехали работать на меня.

– В каком качестве, сэр?

– Я никогда не обсуждаю подобные вопросы по телефону, Сара. Так вы приедете?

Она выждала секунд десять, прежде чем дать ему ответ.

– Блеск, – сказал он. – Один из моих людей будет вас сопровождать. Он заедет за вами в понедельник, в восемь утра.

– Я вполне способна путешествовать одна, мистер аль-Бакари.

– Не сомневаюсь, но мне будет спокойнее, если один из моих охранников поедет с вами. А я с вами увижусь в понедельник вечером.

И он повесил трубку. Сара поняла, что он не спросил ее адрес.

Габриэль разбирал свой кабинет в конспиративном доме в Суррее, когда Лавон, громко стуча сапогами, поднялся к нему по лестнице, держа распечатку только что полученной информации из Мэйсонс-Ярд от команды невиотов.

– Зизи прорезался, – сказал он, протягивая распечатку Габриэлю. – Он хочет видеть ее немедленно.

Габриэль прочел распечатку, затем поднял глаза на Лавона.

– Чертовщина, – пробормотал он. – Нам потребуется лодка.

Они отпраздновали это событие всей компанией ужином с шампанским – даже для Сары было место, единственной, кто не мог с ними быть. На следующее утро Лавон отвез Габриэля в аэропорт Хитроу, и в половине пятого он уже наслаждался видом заката солнца из конспиративной квартиры ЦРУ на Коллинз-авеню в Майами-Бич. На Адриане Картере были брюки из хлопчатобумажной ткани, бумажный пуловер и дешевые туфли без носков. Он протянул Габриэлю стакан лимонада и фотографию очень крупного судна.

– Она называется «Солнечная танцовщица», – сказал Картер. – Это семидесятифутовая океанская моторная яхта-люкс. Я уверен, что вы и ваша команда найдете ее более чем удобной.

– Где вы ее раздобыли?

– Мы забрали ее несколько лет назад у панамского торговца наркотиками по имени Карлос Кастильо. Мистер Кастильо обитает теперь в федеральной тюрьме в Оклахоме, а мы используем его яхту для божьих дел здесь, в Карибском море.

– Сколько же раз вы ею пользовались?

– Раз пять или шесть ею пользовался Департамент по экономическим вопросам, а мы всего дважды.

Габриэль вернул фотографию Картеру.

– Это плохо пахнет, – сказал он. – Вы не можете достать мне что-то почище?

– Мы несколько раз меняли ее имя и регистрацию. Ни Зизи, ни кто-либо из его охраны не сможет приписать ее нам.

Габриэль вздохнул.

– А где она сейчас?

– На пристани у острова Фишер, – сказал Картер, указывая на юг. – Сейчас ее загружают припасами. Сегодня вечером команда ЦРУ вылетает из Лэнгли.

– Очень приятно, – сказал Габриэль, – но у меня есть своя команда.

– У вас?

– У нас ведь есть флот, Адриан. И действительно очень хороший. У меня наготове команда в Хайфе. И прикажите вашим мальчикам убрать подслушивающие устройства. В противном случае мы сделаем это сами и «Солнечная танцовщица» не очень хорошо будет выглядеть, когда мы вернем ее вам.

– Это уже сделано, – сказал Картер. – Как вы намерены доставить сюда вашу команду?

– Я надеялся, что мой друг из американской разведки протянет руку помощи.

– Что вам требуется?

– Переброска по воздуху и право приземления.

– Как быстро ваша команда может добраться из Хайфы до Лондона?

– Они могут вылететь первым утренним самолетом.

– Сегодня вечером я пошлю один из наших самолетов в Лондон. Он подберет вашу команду и привезет сюда. Мы устроим их на ферме, обеспечим паспортами и проведем через таможню. В воскресенье вечером вы сможете выйти в море и в понедельник днем встретиться с Зизи.

– Похоже, мы обо всем договорились, – сказал Габриэль. – Теперь нам нужен лишь Ахмед бин-Шафик.

– Он появится, – с уверенностью произнес Картер. – Единственный вопрос – будет ли ваша девушка на месте, когда это произойдет?

– Это наша девушка, Адриан. За Сару несем ответственность все мы.