Очнулся я на кровати в своей комнате. Рядом сидела Нина, она гладила меня по лодыжке.
Увидев, что я проснулся, она сказала:
– По-моему, вам что-то снилось.
Я пожаловался, что проголодался.
– Как маленький, – ответила она. – Я волновалась, не повредились ли вы рассудком.
Помню, я подвернул ногу и ждал помощи. Как я оказался здесь, выпало из моей памяти. Нина рассказала мне, что со мной произошло, вид у нее был удивленный.
Когда старик Эруму вернулся к реке на микроавтобусе ультраправых, я безмятежно улыбался, не сводя глаз с речной глади. Эруму спросил меня, неужели вода в реке такая красивая, а я расхохотался и закричал, показывая на старика пальцем: «Горбуша! Горбуша вернулся!»
– Ты долго гладила меня по ноге? Я и забыл, что она у меня болит.
– Вы наелись конопли. Думали, она съедобная?
– Я проголодался. Страшно оставаться одному в горах, а голодать при этом и вовсе невмоготу.
– Попросим сварить пельменей?
– Давай, – ответил я и спустился вниз, опираясь о Нинино плечо.
Мы сидели друг против друга в безлюдном ресторане и ели скудный обед, состоящий из одних пельменей. Повторялась картина нашей первой встречи.
– Хотите соевого соуса? – спросила Нина по-русски.
Я покачал головой. Я уже привык есть гёдза со сметаной. Крепенькие пельмешки в черных крапинках с небольшим количеством мяса. Я спросил у работавшего здесь Кирилла, что это за крапинки. Кирилл с гордым видом принес из кухни бутылку водки и сказал, вытащив тарелку из-за спины:
– Морская капуста, которую ты вечно подбираешь на берегу.
На тарелке полосками лежала вареная морская капуста. Она и стала закуской к водке. Я предложил тост за новое итурупское блюдо – пельмени с морской капустой. Кирилл сказал:
– В следующий раз приготовлю тебе пельмени с коноплей.
У меня было прекрасное настроение: я нашел себе новое развлечение в лесу. Я и Нине предложил было водки, но она сидела грустная. Я легонько ущипнул ее за щеку, а она резко отвернулась, бросив:
– Оставьте меня в покое.
– Что случилось? Почему ты сердишься?
Нина молча смотрела в пол. В ее глазах стояли слезы. Может, я чего-то не заметил? Кирилл налил мне еще водки и тактично ушел, оставив нас одних. Я терпеливо ждал, пока Нина заговорит. В ее крошечном личике – спокойно уместилось бы в ладонях – сохранялась детская настороженность. На висках сквозь кожу просвечивали голубые жилки. Казалось, в них бьется пульс ее переживаний. Я вспомнил, что когда-то видел портрет девушки с точно таким же выражением лица, как у Нины. Лет четыреста назад талантливый художник-убийца в каком-то забытом богом селении нашел девушку, привел ее к себе в студию и написал с нее портрет Юдифи с головой Олоферна в руках. Нахмуренные брови, тщательно скрываемые от чужих глаз чувства – образ с картины соединялся в моем сознании с девушкой, сидевшей напротив. Наконец Нина заметила мой взгляд и посмотрела на меня снизу вверх, продолжая хмурить брови. Выражение ее пепельно-голубых глаз поразило меня. До сих пор она никогда так на меня не смотрела.
– Что вы так смотрите?
– Любуюсь твоим изящным профилем.
– Вы заставляете меня волноваться.
– Я и сам волнуюсь, глядя на тебя, такую хрупкую и беззащитную.
– Я беспокоилась. Мне сказали, что с вами что-то случилось в лесу.
– Подумаешь, упал. Не медведь же меня задрал.
Интересно, Нину тревожило только мое здоровье? Нет ли здесь досады: услышала, что со мной что-то произошло, стала волноваться, а тут несут меня, одуревшего от конопли и в прекрасном расположении духа? Однако та напряженность, что читалась в ее взгляде, когда она смотрела на меня, похоже, говорила совсем о других чувствах.
– Почему ты так добра ко мне?
– Это вы добры ко мне.
– Ну, давай еще поспорим, кто из нас добрее. Да это не важно. Ну и натворил я дел! Теперь перед всеми в долгу: и перед стариком Эруму, и перед водителем.
– Ничего страшного, все рады вам помочь.
– Почему?
– Это остров, о котором все забыли. Россия ничего не делает для него. Одна надежда осталась – на Японию. Вот и на карте Японии он обозначен, да? Они верят, что ты сделаешь что-нибудь для будущего острова.
– Они слишком хорошо обо мне думают. Я ничего не могу.
– От тебя и не ждут чего-то особенного. Ты просто попытался узнать этот остров. Одно это уже радует их.
Чтобы скрыть смущение, я поднял налитый до краев стакан водки и поднес его к Нининым губам. Нина отвернулась, но я сказал:
– Всего один глоток, – дал ей выпить, а остальное допил сам.
Недавно начавшийся дождь усилился и громко стучал в окно.
– Я пойду. – Нина посмотрела на меня обычным взглядом, встала с места и коснулась щекой моей щеки.
Я прошептал ей на ухо:
– Куда ты? На улице дождь.
– Ну и что, все равно мне пора.
– Уже поздно. Машина не поедет. А пешком даже до старика Эруму не дойдешь. Останься.
– А что подумает Кирилл?
– Скажешь ему, что ухаживала за больным.
– Наелся конопли, напился водки – ну где ты видел таких больных? Я доведу тебя до твоей комнаты, уложу в постель и уйду.
Но мне удалось задержать Нину и после того, как мы вернулись ко мне в комнату.
– Поговори со мной еще немного. Скажи мне правду, почему ты так рассердилась.
Я не хотел ее отпускать. Но она не отвечала мне, только говорила:
– Ложитесь спать.
Наверняка собиралась уйти домой, как только я усну. Тогда я решил не спать и следить, чтобы она не сбежала. Мы боялись молчания и целый час спорили: пойду – не пушу, пойду – не пущу. Наконец, она сдалась, решив остаться у меня в комнате.
Я лег на кровать, Нина села рядом спиной ко мне. Она поглаживала меня по лодыжке, я проводил рукой по ее волосам. Вскоре она сплела пальцы своей руки с моими; я приподнялся, мне хотелось поцеловать ее. Но Нина отвернулась от меня и прошептала по-русски:
– Нет.
Я настойчиво старался поцеловать ее в губы, но она подставляла мне то щеку, то подбородок и грустно вздыхала.
– Я ни о чем не жалею. Сейчас не о чем жалеть. Но… – жалобно сказала она и нахмурилась, будто пыталась оправдаться, но ее глаза определенно говорили: «Да». Более того, казалось, она изо всех сил сдерживает себя.
«Сейчас она снимет с себя еще один защитный слой, и появится подлинная Нина», – подумал я.
– У тебя в прошлом было что-то плохое, связанное с поцелуями, и теперь тебе не нравится целоваться? – Мой вопрос застал ее врасплох и обезоружил, она с легкостью стала отвечать на мои поцелуи. А потом мы притихли, словно околдованные, и сидели, слушая шум дождя за окном. Молчание больше не пугало нас, и даже делалось неловко за слова, сказанные минуту назад. Неожиданно Нина сказала, будто во сне:
– Я сердилась не на вас, а на себя.
– Почему?
– Я должна беречь вас. Если вы умрете, это будет моя вина. Поэтому я попросила вас не умирать, когда увидела в первый раз.
Она говорила странные вещи. Да к тому же на вежливом японском, как ее учили в университете, отчего слова ее становились еще загадочней.
– Что ты имеешь в виду?
– Ничего. Простите меня. Забудьте, что я сказала.
– Можно, я еще раз тебя поцелую? – В этот раз я спросил у нее разрешения. Наверное, первый поцелуй снял все запреты, и Нина с легкостью ответила:
– Можно, – сама приоткрыла рот и робко высунула язычок.
Я вдруг растерялся, будто мне предстояло поцеловать маленького ребенка перед сном.
– Каорюша, ты, наверное, любил многих женщин.
Я не ответил ни да, ни нет, только улыбался, прищурившись. Нина привстала, убрав мою руку, на которой лежала, сняла свитер и легла ничком.
– Напиши мне пальцем на спине имена.
– Чьи имена?
Нина слегка приподняла голову от подушки и сказала, посмотрев на меня левым глазом:
– Имена всех женщин, которых ты любил.
Я спросил, для чего, но она остановила меня:
– Ты же честный человек, вот и напиши мне, – и опять уткнулась лицом в подушку.
Я решил сделать как она велит. В конце концов, что тут такого? Только бы она не начала снова говорить какие-нибудь глупости – с нее станется.
Для начала я написал японское имя, которое я дал Нине, – Юкико. Если я напишу его много раз, Нина его узнает. Но она вряд ли отгадает имя Кирико. Имя матери, которая родила меня и ушла в иной мир, так и не успев отдать мне всю свою любовь. И я тоже не смог поделиться с ней всей предназначенной для нее любовью. Сын, рано потерявший мать, будет вечно тосковать по ней. Встречая женщин, он будет вглядываться в каждую: что у нее за спиной? Не стоит ли там призрак его матери? Наверное, у Нины за спиной его нет.
Следующим я написал имя Андзю. Моя единственная старшая сестра, которая встретила меня в доме Токива, любила меня как младшего брата и как певца сголосом неземной женщины, иногда помогала в моих любовных делах и сама влюбилась в меня. Она охраняет опустевший дом Токива и, должно быть, ждет моего возвращения.
Потом я написал имя Амико, мачехи, воспитавшей меня – ребенка любовницы своего мужа – достойным человеком. Незадолго до того, как ей исполнилось пятьдесят, она попала в дурную историю и провела остаток жизни, похоронив себя среди орхидей.
Мацуко. Бабушка семьи Токива с самого начала поддерживала меня и возлагала большие надежды на мое будущее. Мне одному она передала воспоминания о своей забытой любви и тихо ушла из этого мира.
Нельзя было забывать Ёсино и Попински.
Ёсино была оперной певицей и любовницей моего покойного отчима, это она посоветовала мне петь женским голосом. Она оказалась в том же положении, что и моя родная мать, я не мог пропустить ее имя. Попински я был обязан славой певца-контртенора.
Вспомнил я и Митиё – обладательницу самой большой в Японии силиконовой груди, любовницу моего сводного брата Мамору, которая увлеклась мной.
Юкари. Моя жена, которая вместе с дочерью в Сан-Франциско, должно быть, ждет моего возвращения.
Написал я и имя дочери, Фумио. Но на этом мой список не заканчивался. Сколько их еще было – неприкаянных женщин, у которых я оставался на ночь. Их образы виделись мне смутно, как в тумане. Я не мог вспомнить их имен, только их голоса эхом звучали у меня в ушах.
– Все, я написал. Что теперь?
Нина неторопливо поднялась с постели, поправила спутанные волосы. Может, от того, что ей было щекотно, ее пухлые щеки раскраснелись, в глазах читалось откровенное желание.
– Теперь, Каорюша, все женщины, которых ты любил в прошлом, будут хранить тебя.
– Ты хочешь сказать, если написать имена женщин на твоей спине, она превратится в талисман?
– Да. Есть такое заклинание.
– А тебе самой это нравится? То, что на тебе написаны имена чужих женщин? Я бы не хотел, чтобы ты написала у меня на спине имена своих бывших мужчин.
– Так надо было.
– И если я сейчас тебя поцелую, то получится, что я поцелую всех женщин, чьи имена я написал?
– Ты против?
– Я не понимаю тебя. Зачем тебе надо превращать свою спину в амулет? От чего ты хочешь уберечь меня?
– От себя самой.
– От тебя? Ты же спасла меня. Или ты собираешься сделать мне что-нибудь плохое?
Нина покачала головой и, беспомощно разводя руками, пыталась найти слова для объяснения.
– Иди ложись, глупенькая. Устала, наверное. Если ты не против, давай поспим рядом.
Нина послушалась меня и легла в постель. Я лег рядом с ней, прижавшись грудью к ее спине, выключил свет, и наши тела растворились в темноте. От Нининой шеи едва ощутимо пахло лесом. От того ли, что я написал имена женщин на ее спине, или просто от звуков дождя тоскливая комната «отеля» повеселела. Когда я переворачивался на другой бок, Нина поворачивалась вместе со мной. Кровать была небольшой, и мы лежали щека к щеке. Мое дыхание касалось ее маленького личика.
Я не забыл про Фудзико. Я вспомнил о ней тогда же, когда и о матери, но мне не захотелось писать ее имя на Нининой спине. Я подумал: будь у Нины, с которой я лежал в одной постели, на спине имя Фудзико, меня бы замучила совесть. Но если губы Нины, ее спина позволяют мне любить всех женщин, чьи имена я написал, почему я должен избегать имени Фудзико? Наоборот, для ее имени нужно было выбрать какое-нибудь особенное место.
– Нина, можно тебя попросить? Я забыл написать одно очень важное имя. Я бы хотел написать его прямо у тебя на спине. Прости, но ты не смогла бы снять блузку?
Нина расстегнула пуговицы на блузке, перевернулась на живот, оголив спину. Я поставил средний палец на ее белую, будто свежеоштукатуренная стена, спину, покрытую светлым пушком, и написал имя Фудзико и ее девичью фамилию. На мгновение в моем сознании мелькнула и тут же растаяла улыбка Фудзико. Я глубоко вздохнул и решил, что пора сделать признание:
– Я тут раздеваю тебя, а делать этого не должен…
Нина взяла меня за руку и спросила:
– Что случилось?
– У меня… ничего не получится.
Нина молчала, лежа ко мне спиной.
– Не из-за того, что я написал имена женщин. Я… перестал быть мужчиной. Почему – не знаю, но у меня не встает. Поэтому единственное, что я могу, – это спать с тобой рядом.