Отец Александра Кучина Степан Григорьевич был, что называется, «self made man» – человек, сделавший сам себя. Нищее детство, тяжёлый труд в юности – много препятствий ему пришлось преодолеть и много сил приложить, чтобы добиться достатка и положения в обществе. Какая-то внутренняя сила двигала им, эта сила впоследствии проявилась и в Александре.

Он родился 28 октября 1867 года в селе Кушерека. Фамилия Кучин – девичья фамилия его бабушки Парасковьи Петровны, женщины весьма незаурядной. Что заставило девятнадцатилетнюю Парасковью выйти замуж за сироту Дениса Бачина, который был младше её на четыре года, – любовь, нужда или упрямый характер, мы не узнаем никогда. Денис рано лишился родителей, рос в доме братьев отца Корнила и Ивана, у которых были свои большие семьи по пять детей в каждой. В это большое хозяйство и пришла Парасковья. У них родились две дочки, Стефанида и Акилина. Младшая не прожила и года, да и семейная жизнь оказалась недолгой. Через четыре года муж умер. А ещё через семь лет, в 1839 году, у неё родился сын Григорий. Примечательно, что в метрической книге он записан как Григорий крестьянской вдовы Параскевы Петровой, Кучиной незаконнорожденный сын, то есть такую фамилию он получил с рождения.

Из дома Бачиных им пришлось уйти. То ли сама Парасковья так решила, то ли её с незаконнорожденным младенцем просто выгнали. Их приютила семья Гаврилы Дьякова. Парасковья будет помнить добро. Впоследствии, когда в таком же положении окажется девушка-работница богатых соседей, она даст ей кров и спасёт жизнь мальчику, когда мать попытается его отравить. Станет этот мальчик знаменитым Епимахом Васильевичем Могучим, хозяином факторий на Мурмане, промышленником, судовладельцем, одним из богатейших людей в губернии.

Сын Парасковьи Григорий вырос работящим человеком, к тому же непьющим. С малолетства он ходил зуйком на рыбные промыслы на Мурмане вместе с односельчанами. Когда подрос, скопил денег на лошадь и стал подрабатывать зимой извозом. Женился. Его жена Софья Платоновна родила сына Якова, дочь Марфу и сына Степана. Степану было полтора года, когда в 1868 году отец вместе с девятилетним Яковом погибли на промысле. Семья осиротела и осталась без средств к существованию.

Степан Григорьевич оставил воспоминания, в которых пишет о том времени: «Как я стал понимать и помнить, Мать и Бабушка постоянно плакали о смерти кормильцев. Мать шила ситцевые куртки и овчиновые шубы и этими заработками кормила семью, но этого нам недоставало, и мы, когда с сестрой, когда с бабушкой, ходили по миру. Под защиту бабушки я всегда прибегал, когда мать была не в духе, она постоянно сидела за работой и в длинные зимние вечера, перед маленьким керосинничком из чернильницы, она любила сказывать сказки, иногда пела песни, которые доводили её до слёз. Заплакав, она начинала реветь. Ревели и мы с сестрой. Я залезал к бабушке на печку, и она учила меня молитвам по-староверски и делала мне крестики из лучины». Радостей было немного. Одна из них – учёба в школе, которую он окончил в девять лет. С восьми лет приходилось зарабатывать на жизнь: мальчик при каюте на судне, мальчик в купеческой лавке, бурлак на лесосплаве, зуёк на Мурманских промыслах. Работа тяжёлая, подчас непосильная для мальчика, не отличавшегося могучим телосложением.

Особенно трудно было на рыбных промыслах. Степан не любил море, он воспринимал его как чуждую стихию: «Хотя в тундре холодно и дико, но, подъезжая ближе к берегу, чувствуется какая-то тоска и ненависть к этому мрачному безбрежному пространству, покрытому белыми гребнями волн, и тоскливо отдаётся в ушах шум прибоя и крик вечно голодной чайки». Ни в его воспоминаниях, ни в письмах, ни в стихах нет слов восхищения морем, Арктикой, выражения каких-то положительных эмоций. Отнюдь.

Тем не менее, вся его жизнь будет связана с арктическими морями.

Он как-то не по летам рано понял, что для того, чтобы выбиться из нищеты, нужно учиться. Единственная возможность получить образование – мореходные классы, которые были открыты в Кушереке в 1874 году.

Мореходные классы – совершенно особая форма подготовки морских специалистов. Они организовывались по заявлениям сельских обществ, бравших на себя обязательство предоставить помещения для занятий и жилье для преподавателя, отопление, освещение, оплату сторожу. Государство направляло преподавателя, выделяло средства для закупки приборов и карт. Преподавателями, особенно при образовании классов, были опытные и образованные морские офицеры. Классы были бесплатными, в них не было ни сословных, ни возрастных ограничений, как не было ограничения и по срокам обучения. Для поступления в классы требовались лишь умение читать и писать да опыт плавания на судах. Обучение завершалось, когда учащиеся сдавали экзамен и получали диплом штурмана каботажного плавания, шкипера каботажного плавания или шкипера дальнего плавания. Отличие – в объёме знаний, который нужно было продемонстрировать перед комиссией, и плавательный стаж. Испытания проводились ежегодно в Архангельске. В комиссии были высшие морские чины города, опытные специалисты и уважаемые люди. Выдержать экзамен было непросто. Выдержал – честь и хвала, готовься к новому этапу, не выдержал – возвращайся обратно в класс. В Архангельской губернии было четыре мореходных класса: в Кушереке, в Онеге, в Сумском посаде, в деревне Патракеевке близ Архангельска. Другие сельские общества тоже хотели бы такие классы завести у себя, но средств на содержание было недостаточно.

Степан Кучин поступил в мореходный класс в 1881 году, а уже осенью 1886 года выдержал экзамен на звание штурмана. Но устроиться на работу штурманом было трудно, и ещё довольно долго ему пришлось ходить матросом на купеческих и промысловых судах.

Кроме учебы, труда за кусок хлеба, жизни в обветшалой избушке у юного Степана была любовь. Звали её Мария, Маня. Жила она в той же Кушереке. Встречались на вечёрках. Но родители Марии, вероятно, испугавшись нищего жития кавалера, запретили ей с ним встречаться, и они расстались.

Зимой 1887 года он познакомился в селе Ворзогоры того же Онежского уезда с молодой вдовой, вскоре они обвенчались. Жизнь неласково обошлась с его невестой Фёклой Андреевной Козобиной. Год назад она вышла замуж за односельчанина Козьму Крысанова. Через четыре месяца муж ушёл на промысел и умер от цынги.

Каков же был ужас молодой женщины, когда молодой муж привёз её домой в Кушереку в полусгнившую избушку, в которой не было даже самовара, а потолок подпирали жерди. Всё, что было нажито Григорием и Параскевой, всё было прожито в годы сиротства. «Она безутешно плакала днём и ночью, это наводило на меня тоску, и временем я был безумен, и бросался бить молодую ни в чем не повинную женщину, и она всё безропотно переносила. Видя ея хорошие качества, я полюбил её всей душой и поклялся сделать её счастливой, хотя бы это стоило мне жизни». Своей целью он поставил строительство нового дома.

В 1888 году родился первенец, которого назвали в честь императора-освободителя Александром. Мать Степана Кучина Софья Платоновна к тому времени вышла замуж. Фёкла Андреевна няньчила сына одна. Степан ранней весной уходил в море, возвращался поздней осенью. Зимой работал на постройке судов. В 1891 году новая изба была построена, но Софья Платоновна её не увидела. Она умерла в 1890 году.

Семья росла. Фёкла Андреевна родила семерых: четырёх мальчиков и трёх девочек. Два мальчика, Сергей и Леонид, умерли во младенчестве. Семнадцати лет умерла Настя, любимица отца. Николай из-за перенесённой в детстве травмы стал инвалидом. Радовал Саша, который «рос хотя и не тучным, но смышленым мальчиком».

Степан Григорьевич Кучин. Фото нач. XX в. (Из фондов ОИММ)

В 1896 году случилось ещё одно важное событие. На паях с архангельским купцом Д. Г. Антрушиным Степан Григорьевич купил шхуну «Св. Николай», на которой стал капитаном. В своих воспоминаниях он пишет, что в течение нескольких лет работал капитаном на судах купца из Сумского Посада И. П. Воронина. Зимой 1896 года, проезжая через Кушереку, тот гостил у Кучиных и обещал после своей смерти оставить судно «Иоанн Предтеча» С. Г. Кучину. Весной он умер, но своё обещание, по-видимому, выполнил. Иначе откуда бы взялись деньги на приобретение «Св. Николая»?

Д. Г. Антрушин вместе с С. Г. Кучиным занимались тем, что впоследствии получит название «поморская торговля». Купцы и крестьяне Архангельской губернии возили в города Северной Норвегии зерно, муку, крупу, там закупали рыбу и продавали её в Архангельске и Петербурге. Торговля была взаимовыгодной и немало способствовала развитию регионов и взаимовлиянию двух культур.

Появился постоянный заработок – 60 руб. в месяц, да ещё и часть дохода от прибыли. В семье появился достаток. Но жизненный уклад не изменился, разве что глава семьи весной уезжал из дому раньше, редко когда Пасху праздновал вместе с семьёй, а осенью приезжал позже. Зима была посвящена обустройству дома. Построили амбар, баню, другие хозяйственные постройки, закупили доски для обшивки дома.

В 1897 году в Кушереке случился большой пожар. Загорелось на Горе, сильный ветер перебрасывал головни через реку. Запылало и там. Гасить пожар было некому. Мужчины – на мурманском промысле или в море, женщины – на сенокосе. В одночасье выгорела половина села. Сгорели сотня домов, бесчисленное количество бытовых и хозяйственных построек. Сгорели мореходные классы, и здесь они больше не восстанавливались. Вознесенскую церковь спасло то, что она стояла в 400 м от ближних домов.

Чудом сохранился дом Степана Кучина. Хотя он и стоял на Горе, но ветер был в противоположную сторону и дом не сгорел. «Летом 26 июня в Кушереке был ужасный пожар, сгорело около 100 домов и новостроящееся мореходное судно. Наш дом загорался во многих местах, но верно Бог сохранил нас, видя, что много-много было положено моих честных трудов, чтобы построить такой домик».

Может быть, именно тогда появилась новая мечта – построить дом в уездном центре в городе Онеге. Саша оканчивал школу, и ему нужно учиться дальше, подрастали девочки.

Место для нового дома в Онеге было выбрано замечательное – на невысокой горушке на проспекте Загородном. Хоть проспект и назывался Загородным, но до реки Онеги было совсем близко, а окна выходили на белокаменный Свято-Троицкий собор, который был всего в 300 м от дома. Дом строили вместительный, двухэтажный, рассчитанный на большую семью, на детей и внуков. Кучины переехали сюда в 1903 году. Много сил и любви было вложено в этот дом. В своём стихотворении пишет:

Степана Григорьевича вряд ли можно назвать богачом. Каждая копейка доставалась с большим трудом, не говоря уже о том, что сама профессия, связанная с ценами на рыбу, успешностью или неуспешностью торговли, не давала ежегодного стабильного дохода.

После беспорядков 1905 года в Торгово-Мореходном училище ввели правило выдавать стипендию только тем ученикам, имущественное положение которых подтверждалось справками из местных полицейских управлений. В справке об имуществе С. Г. Кучина говорилось: «Крестьянин Степан Григорьевич Кучин в Онеге имеет деревянный дом неприносящий дохода с надворными постройками стоящий 500 руб., где проживает со всей семьёй. Кроме того имеет с Архангельским купцом Дмитрием Антрушиным шхуну «Св. Николай» стоящую 2000 руб. по равной части на обоих, на коей он Кучин, состоит капитаном и получает с Антрушина 300 руб. за навигацию, кроме того зарабатывает в навигацию от этой шхуны при перевалке клади 100 руб., все деньги Кучин расходует на пропитание своей семьи, в коей состоит он сам 8-й, работников в семье он один, больше у Кучина никаких средств не имеется. 14 октября 1907 года».

Отца и сына связывали особые отношения. По сути, они мало были вместе. Отец 8–9 месяцев был вне дома. Саша с начала учебы в Онежском городском училище приезжал домой только на рождественские каникулы. Но были письма. К сожалению, сохранилось их очень мало, но они передают ту доверительную атмосферу, которая была между ними. Отец всегда поддерживал, а иногда и «прикрывал» сына. Были у них и размолвки, которые оба тяжело переживали.

Первая крупная ссора произошла осенью 1906 года, когда Александра чуть не исключили из училища. Отец, по всей вероятности, знал, чем занимался Саша в Вардё, тем не менее он представил справку в училище, что тот закупал рыбу для купца Д. Г. Антрушина, который, напомню, был партнёром С. Г. Кучина. Отец не одобрял революционной деятельности сына, похоже, что и у него в тот год дела были не слишком хороши. Отголосок той ссоры в уже цитированном письме к partifalle – товарищу по борьбе: «С отцом перепалка. Денег нет. Одно время собирался уходить из училища».

Саша пытался объясниться с отцом. Вероятно, к этому периоду относится письмо, от которого сохранился лишь отрывок. «Люди, для которых старый век был хорош, не принимают нового. Но разве можно остановить реку, когда она уже расширилась. Взять Бельгию, Голландию, даже Норвегию – они могут мирным путём достигнуть того, что нам приходится брать с боем. Главным и первым препятствием является самодержавие, и на него обрушивается рабочий класс и крестьянство; вместе с высшими классами; последние не преследуют конечную цель движения, а добиваются только свободы буржуазной, как во Франции».

Отец не одобрял его плаваний на опасные норвежские зверобойные промыслы и волновался за него. Не по душе ему было и то, что сын занялся океанографией, но деньги на поездку в Берген Саша получил от отца. Здесь, похоже, Саша слукавил. Из его писем к Косте Белову мы знаем, что лето после окончания училища он провёл в Архангельске с Надей. На открытке он пишет сестре Анне, что уезжает в Норвегию «сегодня в 6 час.». На почтовом штемпеле «Архангельск. 31.7.09». Отец же думал, что он на зверобойке.

«В 1909 году Саша окончил Мореходное училище с золотой медалью и летом приехал в Норвегию и ходил из Тромсё на остров Ян-Майен на судне Гудмонсена капитаном, путь их был скорый. Вернувшись обратно, он побывал у меня в Люнге, но ему на месте не сиделось – он пристрастился к опасным путешествиям. Для этого он вздумал изучить океанографию. В это время, когда мне нужно было уходить в Россию, он остался в Норвегии. Он был откровенный и честный. Я его страшно любил и жалел, старался отговорить, но ничто не помогало. Он настоял на своём, чтобы ехать в Берген учиться. Прощаясь с ним, я до того был взволнован, что, когда отвалил из гавани в Архангельск, долго плакал. Я почувствовал тогда, что окончательно потерял сына».

Особенно много тревог и волнений было, когда Саша отправился в экспедицию с Р. Амундсеном.

«Дорогой Саша! Я вчера получил твоё письмо. Как я рад читать твои письма, полные надежды на будущее. Дорогой мой! Когда я увижу тебя, веть за 1 ½ года много воды утекет, будем ли мы живы и здоровы; но будем льстить себя надеждой, что скоро кончится этот скучный тяжёлый промежуток времени. С одной стороны, я и рад, что ты пробиваешь себе дорогу, но эти 1 ½ года для меня тяжело звучат на душе» (24 апреля 1910 года).

Он гордится сыном: «Как я рад, что из тебя выходит хороший мне помощник и что мне есть чем гордиться, а я горжусь тобой и воображаю, как нам будет хорошо вместе, как мы в состоянии будем занимать весь дом» (12 июля 1910 года). Уговаривает не ходить к полюсу. «Дорогой Саня! Вчера я получил твоё письмо от 6-го июня, как видно, ты заботишься послать денег домой. Это очень хорошо, мой дорогой. Когда ты приедешь домой, тебе нужно будет купить шубу. Веть тебе 23 года, а ещё нет хорошей шубы, но это пустяки. Ты понимаешь, мы всё это заправим, только скорее спеши домой, мой дорогой дружок. Я не советовал бы тебе идти 2-й раз к полюсу. Эта поездка сопряжена с опасностью для жизни и здоровья и в Тромсё мне советуют съехать с «Фрама» и отъехать домой. Хотя зиму бы отдохнул дома, обрадовал бы мать и сестёр. Да и мне стало тяжело ждать тебя. Ты бы не торопился передавать деньги домой. Если тебе не дадут на дорогу из Америки, то надо много денег на дорогу… У нас Анна, наверное, кончила городское /училище/. Надо бы в гимназию, но года такие плохие, что не можно справиться. Ещё эти зимы благодаря вологжанам удаётся нажить зимою рублей сотню, да от торговли на рынке другую. Оно всё-таки подспорье, но у меня вечно расходы с постройками. Зимою работал новый двор и хлева, ложил в новую баню печку, делал ледник. Всё расходы, а теперь есть проект пристроить дом больше, но до тебя не буду – надо деньги беречь. Веть Фрося стала невеста, да тебя надо женить. Только приезжай скорее. Веселья будет» (23 июля 1910 года).

Александр благополучно вернулся, но дома он пробыл всего лишь пару месяцев. Началась подготовка к экспедиции на Шпицберген. Между отцом и сыном вновь натянутые отношения. В чём причина? Отцу не нравится норвежская невеста? Отец против новой экспедиции? Или просто за последние 1 ½ года мальчик вырос, у него иные взгляды на жизнь? Сохранился фрагмент Сашиного письма, написанного, вероятно, в мае 1912 г. «…мы сойдёмся снова, но теперь… На «Фраме» за 1 ½ годовое плавание я был один, у меня не было друзей, я жаждал их. Часто хотел излить свою душу, но не мог. И можешь себе представить, даже дома я не мог поделиться, боясь не быть понятым. Счастливы те люди, которые всегда имеют друзей, которым не приходится уходить в свою раковину. Может быть, и ты в свою очередь понял это, и вот почему с тех пор, как ты уехал, ты не написал мне ни одной строчки. Только поклон в письме к маме, поклон наряду с Колей. Горько мне, папа, и поэтому не смог написать раньше. Инстинктивно не мог. Вполне сочувствую тебе, ты, может быть, более одинок; у меня есть верный друг, даже хотя и далеко. Прости меня за это письмо. Так писать родителям не принято, но я не мог удержаться. Пиши или в Тронхейм Русское Консульство или в Александровск, экспедиция Русанова. Скоро напишу ещё, только не такое, а за это прости. Целую тебя. Твой Саша. Дети, которые не говорят правды родителям, лгут».

Экспедиция направилась на Шпицберген. Жизнь Кучина-старшего наполнилась тревогой за судьбу сына, а когда перестали приходить известия, хлопотами по организации её поисков.

Началась Первая мировая война. Совершенно неожиданно Северный морской театр приобрёл важное значение. После блокировки балтийских и черноморских портов Архангельск вновь стал портом, через который грузы союзников поступали в страну. В Белом и Баренцевом морях появились немецкие подводные лодки, которые ставили мины и нападали не только на военные, но и на гражданские суда. Каждый рейс мог стать последним.

Степан Григорьевич занимался обычной работой – возил грузы, ловил наживку, в 1916 году несколько месяцев работал на военное ведомство. «Много здесь пришлось видеть несправедливостей, краж и растратов провианта. Люди мерзли и голодали, а провизию гноили и выбрасывали в море, но говорить про это строго воспрещалось». Но неизвестность о судьбе Саши угнетала больше всего:

Когда угасла последняя надежда? Арктические экспедиции могли быть долгими. В августе 1914 года после двух зимовок вернулся «Св. Фока» экспедиции Г. Я. Седова. В своё время «Фрам» Ф. Нансена дрейфовал три года. Но поиски не давали результата. Печаль навсегда поселилась в доме Кучиных.

В ноябре 1916 года Степан Григорьевич заключил договор о заготовке леса для постройки судна для Е. В. Могучего. В этом договоре А. С. Кучин именуется «почётным гражданином города Онеги». Значит, он был в городе личностью заметной и уважаемой, хотя документов, когда и за что это звание ему было присвоено, пока не обнаружено. Несомненно, в межнавигационный период, когда он два-три месяца был в Онеге, он занимался благотворительностью, принимал участие в общественной жизни города, в заслугу, вероятно, было поставлено и воспитание сына, участника знаменитой амундсеновской экспедиции.

Судно для Могучего строили по образцу норвежских зверобойных шхун с особо прочным корпусом. Лесоматериалу уделялось особое внимание. Норвежцы ледовую обшивку делали из дуба. Предполагалось, что её сделают в Норвегии, там же установят двигатель, такелаж и другое оборудование.

У Е. В. Могучего уже было одно зверобойное судно «Андромеда». На нём в 1912 году весьма удачно промышлял тюленей и моржей А. С. Кучин.

Епимах Васильевич назвал своё детище «Персей» по имени древнегреческого героя сына Данаи и Зевса, спасителя красавицы Андромеды, победителя морского чудовища медузы Горгоны.

Руководил строительством инженер В. Ф. Гостев, уроженец села Нименьга Онежского уезда, в то время заведывавший доком Товарищества Архангельско-Мурманского срочного пароходства на реке Лае, помогал ему М. И. Бачин из села Кушерека.

Планам всесильного мурманского факториста не суждено было сбыться. При спуске корпуса на воду в июне 1919 года традиционная бутылка вина с первого раза не разбилась. Вот и не верь приметам! Судно вместо Норвегии оказалось в Лайском доке в Архангельске, где его и увидел И. И. Месяц, директор Плавучего морского института, созданного по декрету В. И. Ленина в 1921 году для исследования северных морей. Он добился передачи судна институту и переоборудования его как исследовательского. Механизмы и другое оборудование, вплоть до гвоздей и болтов, снимались со старых заброшенных или затонувших судов, которых после войн и революций оказалось немало. Главный двигатель английской фирмы «Амос и Шрют» сняли с затонувшего буксира «Могучий», принадлежавшего когда-то Епимаху Васильевичу.

Для научной работы создали семь лабораторий. Энтузиазмом молодых сотрудников института и опытом архангельских корабелов первое советское научно-исследовательское судно было спущено на воду и совершило свой первый рейс в 1923 году. Сотрудники института распевали песенку:

На флаге «Персея», придуманном ими же, на синем фоне семь звезд созвездия Персея. Имя осталось как символ победы добра и света над злом и разрухой, а медуза Горгона ассоциировалась с теми тайнами, которые следовало открыть в водах северных морей.

«Персей» прошёл славный путь. За годы плавания он совершил около сотни научных экспедиций в Северном Ледовитом океане, был у берегов Земли Франца-Иосифа, Шпицбергена, Новой Земли, Ян-Майена. Его корпус выдержал все испытания. 10 июля 1941 года судно было потоплено немецкой авиацией в Кольском заливе.

С «Персеем» связаны имена многих кораблестроителей и первых советских учёных. В истории этого знаменитого судна есть и частица труда Степана Григорьевича Кучина. По-видимому, его роль не ограничивалась только заготовкой леса, он осуществлял общее руководство, нанимал мастеров, организовывал работу, закупал необходимые материалы, занимался иными хозяйственными делами. В автобиографии он пишет: «1919 заведывал постройкой кораблей в Онеге, спустил с верфи новостроящийся п/х «Персей», который в настоящее время находится в распоряжении научно-промысл. экспедиции».

С 1916 года, когда с событиями Первой мировой войны «поморская торговля» с Норвегией прекратилась, его основными занятиями становятся наживочный промысел и лов сельди. Местом промысла избрана Тюва-губа на Мурмане.

Наживочный промысел начался ещё в предвоенные годы. При ловле трески ярусами на крючки насаживалась мелкая рыба – мойва, сельдь или песчанка. От наживки зависели уловы. Вначале её добывали сами промышленники, но это требовало много времени и сил. В начале XX века появился новый промысел – ловля наживки и доставка её к становищам. Пионером в этом деле был Е. В. Могучий. Он и привлёк Степана Григорьевича к этому промыслу, который стал настоящим мастером и занимался этим долгие годы.

После установления советской власти промысел продолжался. С годами совершенствовалась и технология лова. Рыбу запирали неводами в узких заливах-губах, которые обычно образуются в устьях рек, и вылавливали. Часть солили на месте в бочки, часть передавали рыбакам. Ярусный лов уходил в прошлое, рыбу всё больше ловили тралами, но дешёвая солёная селёдка пользовалась спросом.

Степан Григорьевич работал, как всегда, добросовестно. В 1920 году он был назначен заведующим сельдяным промыслом в Кольском заливе. В мае-июне уходили в море, в сентябре-октябре возвращались. За свой труд 12 января 1928 года он получил от Севгосрыбтреста золотые часы с надписью «В ознаменование пятидесятилетней плодотворной работы на рыбных промыслах Севера Степану Григорьевичу Кучину».

Беда пришла, откуда не ждали. В стране начался процесс коллективизации. К кулакам был причислен и С. Г. Кучин. Его лишили избирательных прав и обложили громадным сельскохозяйственным налогом. Степан Григорьевич в недоумении, он пишет домой. «Дорогая Анюта! Целую тебя и шлю мой привет. Как видно из Лизина письма, что меня облагают в Онеге каким-то небывалым налогом, она называла сельскохозяйственным, но веть сельского хозяйства у нас нет, а подоходный налог у меня удерживался ежегодно предприятием, где я служил, поэтому я посылаю удостоверения о получаемом мною жаловании».

Обывательская зависть к успешному человеку, к семье, которая живёт чуть лучше, сделали своё чёрное дело. Ему вспомнили и «почётного гражданина», и дружбу с богачом Е. В. Могучим, и полученные из Норвегии 2600 крон, которые правительство Норвегии выдало в виде премии всем участникам экспедиции Р. Амундсена к Южному полюсу, и двухэтажный особняк, в котором было бы так хорошо разместить медицинское учреждение для трудящихся. Налог в размере 2570 руб. был уплачен. Он оказался больше годового заработка заведующего сельдяным промыслом. Вероятно, на его уплату пошли норвежские деньги. Потребовалось вмешательство всесоюзного старосты М. И. Калинина, чтобы дело было прекращено. В правах восстановили, но дом не вернули.

Степан Григорьевич заболел и был вынужден уйти на пенсию. Жить в Онеге по понятным причинам он не мог. Семья переехала к дочери Лизе в Ленинград в коммунальную квартиру на Петроградской стороне. Одна комната с простым убранством: четыре кровати, круглый стол, диван с большой спинкой, который разделял комнату, ширма, закрывавшая кровать, печь-голландка, отделанная кафелем, верёвка для одежды от стены к стене. На общей кухне семь примусов – у каждой семьи свой.

Жили вначале вшестером, потом Лиза с мужем уехали в Нарьян-Мар. Остались вчетвером – Степан Григорьевич, Фёкла Андреевна, Анна и Николай.

Что чувствовал этот человек, построивший в своей жизни два дома, в этой каменной коробке?

Для Степана Григорьевича дом был не просто местом жительства, крышей над головой. Это было материальным свидетельством того, что он чего-то добился в жизни. Дом и большая дружная семья – это был мир, ради которого он всю жизнь тяжело работал и мёрз в северных морях. В межнавигационный период он любовно обустраивал свои «домики», совершенствовал, а под конец жизни оказался в большом чужом городе и общей квартире. Тем более потрясающими кажутся его письма, посланные дочери Ефросинье Степановне в Онегу из блокадного Ленинграда:

Степан Григорьевич, Фёкла Андреевна и Николай Кучины. Ленинград. 1930-е гг. (Из фондов ОИММ)

Троицкий собор в Онеге. 2013 г. (Фото Л. Симаковой)

Дом Кучиных в Онеге. Сейчас здесь расположен Онежский историко-мемориальный музей А. С. Кучина. 2013 г. (Фото Л. Симаковой)

«14.07.41 г. Здравствуй, дорогая Фрося! Целую тебя и желаю всего хорошего. Привет Павлу Яковлевичу. Фрося, ты ничего не пишешь, как живёшь. От Нади тоже давно не было письма. Не знаю, где Володя и Надя. Теперь такое время, что трудно узнать. Здесь у нас пока спокойно, и я думаю, что скоро война окончится. Фашизм будет разгромлен. Так что о нас не беспокойся. Мы все здоровы. Из Архангельска давно не получаем писем. Целую Лизочку (внучку – прим. авт.) и жалею, что настало такое время и удастся ли Вас ещё увидеть. Передайте привет Галечке и Наденьке. Какая погода у Вас? Здесь стоит жара».

«6.08.41 г. Здравствуйте, милые Фрося, Паша и Лизочка. Целуем Вас всех и желаем всего хорошего. Милая Фрося! Письма от Нади и Галины получили, теперь письма ходят очень медленно, из Онеги и Архангельска 10 дней. Мы живём почти по-старому, немного увеличились очереди в связи с затруднениями транспорта. Налёты врага на Ленинград были часто, но город хорошо охраняется, так что мы ещё никакой бомбардировки не видели и живём. Все здоровы, только приходится дежурить у ворот и на чердаках. От Вас и от Лизы получаем письма очень редко. Пишите. Чаще. Вы об нас не тужите».

«14.09.41 г. Крепко целуем все тебя, Надю, Володю и Нину с семьёй. Здесь война, ужас и смерть, вечером ложимся – не знаем, встанем ли утром. Дома разрушаются в один миг. Жертвы от разрушений большие. Вчера на углу Гелеровской и Зелениной № 9 и 14 разрушены. Придётся ли увидеться, Бог знает? Анюта тоже в опасности. Порт сгорел. Прощайте».

«9.11.41 г. Крепко-крепко целую тебя, моя дорогая дочь. Что-то долго от тебя нет весточки, и я не удивляюсь. Разразившиеся несчастья над нашей родиной, от которых стынет кровь, не миновали и тебя. Ты лишилась мужа, огромная забота с детьми и неизвестность престарелых родителей, которые находятся в железном кольце фашистов, изнемогая от голода, напрягая последние старческие силы в борьбе за освобождение родной страны, родного города и вместе с тем за своё существование. Каждый час мы находимся в опасности от неприятельских выстрелов, особенно Анюта, дежуря на опасных постах территории порта. Кругом нас рвутся неприятельские снаряды, разрушаются дома, но мы привыкли к такому аду. В 1919–1921 годах хотя и было голодно, но, во-первых, не было страхов за жизнь детей. Своей я уже не считаю, безразлично, лишь бы убило сразу без мучений, а как хочется посмотреть на Вас: тебя, Лизочку и Галю, особенно тебя и Лизы я давно не видел. Я очень рад за Лизу и Андрея, они далеко отсюда, от голода и бойни. От Володи получил письмо, в котором он пишет, что учится военному делу и скоро, вероятно, заберут на войну. Трудно и тяжело всё это переживать, но одна надежда на бога, что суждено, того не избежать. Для тебя, быть может, наступят светлые дни и спокойная старость. А я ещё раз целую тебя и всех внучат и благославляю на добрые дела на пользу Родины-Отечества и своего народа, с которым мы были неразрывны. Я всю жизнь работал для народа, наши дети, и особенно наш Саша погиб во льдах Арктики за науку и славу Родины. Желаю всей душой моим внукам бороться с врагами Родины и народа. Письмо это придёт к тебе нескоро, и если мы переживём эту войну, то приедем первым долгом в родную Онегу. Пока все здоровы».

В этих письмах нет обиды на власть, отобравшую у него всё. В них боль за судьбу Родины, тревога за родных, горячая вера в Победу, до которой ни ему, ни Фёкле Андреевне, ни Николаю, ни мужу Фроси Павлу, ни внуку Владимиру дожить не привелось.

Степан Григорьевич умер зимой 1942 года. Н. П. Мищенко рассказывала, как Анна «в лютый мороз довезла до кладбища тело дедушки, а зарыть в землю сил уже не было. Так и стояла она над стариком, глотая слёзы, пока не наступила глухая ночь».

В Книге Памяти жертв блокады Ленинграда краткая запись:

«КУЧИН СТЕПАН ГРИГОРЬЕВИЧ. 1868.

МЕСТО ПРОЖИВАНИЯ – ЛАХТИНСКАЯ УЛ., Д. 25-Б, КВ. 3.

ДАТА СМЕРТИ – ФЕВРАЛЬ 1942 Г.

МЕСТО ЗАХОРОНЕНИЯ – СЕРАФИМОВСКОЕ КЛАДБИЩЕ».