— …Так они что, гады, удумали? За могилой Шевченко расположили свои батареи. И когда началось наше наступление, открыли из них огонь. Понадеялись: пока наши разберутся, те успеют переместиться, а ответным огнем, советскими же снарядами, дорогая Тарасова могила будет разбита…

— Подлость какая! — вырвалось у Попова.

— То-то и оно, что подлость… Фашистская натура в чистом виде! Они и музей разграбили, и книги старинные пожгли… Только план их сволочной сразу же лопнул. Знаете, как их батареи засекли?

— Звукометрической разведкой? — быстро спросил Попов.

— Точно, ею. И гаубицы с закрытых позиций навесным огнем те батареи в пух и прах раздолбали. Ни один осколочек не задел могилы…

Попов с большим интересом слушал рассказ подполковника — участника Корсунь-Шевченковского сражения.

Был он сутуловатый, бледный — сказывалась, видно, потеря крови. На правом борту его кителя теснились красные и желтые нашивки: знаки тяжелых и легких ранений.

Подполковник уловил взгляд Попова, брошенный на нашивки, и неожиданно широко улыбнулся.

— Удивляетесь, что раненый-перераненый? Обойдется! Я вот уже третий раз из госпиталя, можно сказать. сбегаю, и ничего. Лишь бы мне свою часть разыскать… Нет у фашистов такой пули или осколка, чтобы меня насовсем уложить. Видите чемодан мой? Как вы думаете, что в нем?

— Не знаю. — Пожал плечами Попов. — Харчи на дорогу? Вещички какие-нибудь?

— Вещички — да, почти угадали, — снова улыбнулся подполковник. — У меня там парадное обмундирование. Так и вожу с собой. Я до Берлина дойду, Победу в нем буду праздновать, тогда и переоденусь. Специально приготовил!

«Ну, молодец подполковник! — подумалось Попову, — Уже о Победе говорит, да еще так уверенно, готовится к ней. А вот Снитко наш, когда меня в командировку посылал, никаких таких эмоций не проявил. Куда как деловым и строгим был…»

— Ознакомьтесь с материалами этой папки, товарищ лейтенант, сказал ему генерал. — Обратите особое внимание на копию письма Макартура о некоторых тактических особенностях сражений в Африке. Есть там любопытные детали. Потом вернитесь ко мне.

— Вы уловили в его письме ссылку на доклад Монтгомери? — спросил позже Снитко.

— Так точно, товарищ генерал! В этой ссылке речь идет о каких-то новых противотанковых снарядах, обнаруженных в последних сражениях против Роммеля.

— Вот-вот. Монтгомери даже упоминает особую маркировку этих снарядов — литеру «А». Мы ведь не первый раз сталкиваемся с тем, что гитлеровское командование перебрасывает на наш фронт вооружение и боеприпасы из Африки. Очередная такая переброска, согласно агентурным данным, а потом — и результатам боев, произошла накануне сражений на Правобережной Украине. После разгрома в Корсунь-Шевченковской операции противником брошено огромное количество вражеской техники и боеприпасов. Отправляйтесь туда и найдите эту самую литеру «А».

И отправился Попов на Второй Украинский фронт. Житомир, Бердичев, Белая Церковь…

Под Фастовом эшелон попал в затор. Оставаться в нем на забитой поездами станции показалось опасно. Пришлось дойти до ближнего села, попроситься на ночлег. Только задремал — послышались хрипы вражеских бомбардировщиков. Началась стрельба. И тут же хата вздрогнула от разрыва бомб.

Наспех одевшись, Попов выскочил во двор и увидел, как в небе, расчерченном лучами прожекторов, «юнкерсы» один за одним заходят на станцию, пикируют и бомбят.

Но вот наладился зенитный огонь. Один из «юнкерсов» задымил и рухнул в лес за селом. Второй, объятый пламенем, с воем упал неподалеку от станции и взорвался. Остальные, спешно набирая высоту, пошвыряли оставшиеся бомбы куда попало и отвернули на запад. За ними погнались наши истребители.

Светало… Попов дошел до станции и обмер: от эшелона, в котором он ехал, остался лишь дымящийся остов. Догорала и сама станция.

Вот ведь не повезло! И как двигаться дальше?

Сзади кто-то хлопнул его по плечу. Попов обернулся: незнакомый капитан, высокий, здоровенный, с тощим вещмешком за плечами…

— Что пригорюнился, лейтенант? — спросил капитан. — Ты откуда сам? Из Москвы? Ну, здорово, земляк! А куда путь держишь? Смотри-ка, и я до Корсунь-Шевченковского… Не дрейфь, артиллерия! Раз такое дело, пошли своим ходом. Авось по дороге что-нибудь подвернется…

Капитан Александров оказался инспектором, специально командированным в артиллерийские части. Веселый, расторопный, он очень понравился Попову. И тот решил: «Путешествовать с ним будет и легче и интереснее. Видно — человек бывалый…»

И пошли они «на своих двоих».

Мартовская грязь, обильно политая холодными весенними дождями, казалось, отнимала все силы. Вязкая глина облепляла сапоги, делала их неподъемными. В ней застревали машины, повозки, упряжки лошадей, тащивших орудия…

Попов было приуныл — сколько же придется двигаться таким вот «первобытным» способом?

Но Александров не терял бодрости духа, упорно топал, ловко выдирая ноги из вязкой слякоти, то и дело подгоняя своего попутчика:

— Вперед, земляк, шире шаг! Наше дело правое! Глядишь — и удача нам выпадет!

— Какая еще удача? — засомневался Попов. — Вон все на дороге буксует! А до следующей станции черт-те сколько…

— Не волнуйся! — засмеялся Александров. — Я один секрет знаю. Только бы до него добраться!

— До секрета? — удивился Попов.

— До него самого…

К вечеру путь им преградила колонна танков, пересекавшая изнурительную трассу.

— Вот он, мой секрет! — обрадовался Александров. — Сейчас до головного добегу, а ты жди.

Вернулся он быстро.

— Все в порядке. Я с ними договорился. Они как раз напрямую идут к станции. Пополнение к ним туда прибудет. А мы с тобой сейчас станем «танковым десантом», понял?

— Ну, ты молодец… — от души одобрил Попов находчивость капитана.

— То-то! Лезь на броню да держись крепче. И я — за тобой. Тут не продрогнем! А для тридцатьчетверки любая грязь — семечки.

Ехать на танке оказалось хоть и тряско, но вполне надежно. Попов цепко держался за какую-то скобу, плотнее прижимался к броне, когда машину подбрасывало на ухабах, и пытался представить, как чувствуют себя танковые десантники, увешанные гранатами и автоматами, когда им приходится укрываться от вражеского огня за башней, а потом, улучив момент, соскакивать на землю и с ходу вступать в бой, сразу же пуская в дело «карманную артиллерию»…

Все это было совсем незнакомо, и Попов радовался тому, что хоть на несколько часов попал пусть не в боевые, но хоть немного приближенные к ним условия.

Где-то вдали у темнеющего горизонта то и дело прошивали мглу немецкие сигнальные ракеты — красные, зеленые, белые. Замечал Попов и комплексные, распадавшиеся на несколько разноцветных, каждая из которых, в свою очередь, рассыпалась множеством блесток.

Невольно вспомнилась Попову его скрупулезная, опасная работа с пиротехническими средствами врага. «Ну, что же, — подумал он, — богатая у них пиротехника, ничего не скажешь. Но о чем весь этот фейерверк сейчас свидетельствует? Да о том, что после корсунь-шевченковского разгрома бегут те войска, которые пытались прорвать наше кольцо окружения. Бегут, побитые, разрозненные, и всячески пытаются наладить связь между собой и сигнализацию…»

Прибыли на станцию. Немного размялись после танковой тряски и узнали, что составляется разномастный — из теплушек, пассажирских вагонов и открытых платформ — состав, который отправится через несколько часов. Тут-то на станции и повстречались путешественники с уже знакомым Попову подполковником, досрочно покинувшим госпиталь, — участником недавнего сражения.

— …Дрались фрицы в котле с отчаянностью обреченных, — рассказывал тот. — Мы им ультиматум — они его отклонили. Потом уже стало известно, что Гитлер их командующему, генералу Штеммерману, телеграмму прислал: можете, мол, на меня положиться, как на каменную стену, из котла мы вас освободим, а пока — держитесь изо всех сил.

— И долго они еще держались? — поинтересовался Александров.

— Восьмого февраля отвергли ультиматум, а через девять дней, семнадцатого, были уже полностью разгромлены. Удалось даже найти труп самого Штеммермана: видно, его и весь его штаб накрыло артналетом. Что он, мерзавец, только не делал! И расстреливал намеревавшихся сдаться, и спаивал тех, кого посылал на смерть, в бессмысленные контратаки, и подписку «о стойкости» с солдат брал, и награды им обещал, и обманывал уверениями в непременном спасении благодаря какому-то чуду, о котором все твердили Гитлер и Геббельс…

— Ну, и предпринял что-нибудь фюрер? — спросил Попов.

— А как же! Окруженную группировку пытались спасти — шутка ли, сколько там войск, сколько техники собралось? Поэтому танковые и пехотные дивизии бросались на прорыв нашего кольца окружения. Даже эсэсовские части пошли в ход! Эти их разрекламированные «Викинг» и «Валония». Да не тут-то было…

Удалось путешественникам устроиться в поезд. Ехали там почти одни военные: кто, подобно подполковнику, возвращался после ранений, кто — к месту нового назначения. Попадались и отпускники, побывавшие дома. А рядом с Александровым и Поповым оказался поджарый усатый капитан с кавалерийскими эмблемами на погонах.

— Семиров, — отрывисто представился он.

— Тоже из госпиталя сбежали раньше времени, чтобы догнать своих? — полюбопытствовал Александров.

— Почему — раньше времени? — удивленным тоном отозвался капитан. — Я вылечился, как положено. Нам, конникам, надо быть в отличной форме! Своих я в Корсунь-Шевченковском найду, я уже все узнал. А еще узнал, что там и другие кавалерийские части должны быть. Расспрошу: может, кто-нибудь слыхал про моего брата.

— Брат что — тоже кавалерист? — поинтересовался Попов.

— Да, он кадровый командир, службу начал еще до войны. Он старше меня, воюет с первого дня. И мы с ним как-то потеряли друг друга…

— Ну, на войне это немудрено, — заметил Александров. — Такие события, такие перемещения войск…

— Это конечно! Но все-таки мечтаю отыскать брата. В наших татарских семьях родственная связь очень крепкая. Когда я выписывался из госпиталя, получил письмо из дому. Отец с матерью и вся родня наказывали обязательно его найти.

Долго ехать не пришлось: за один перегон до Корсунь-Шевченковского железнодорожное полотно опять оказалось разрушенным. И пришлось снова прибегать к «первобытному» способу. Только теперь пешеходов стало уже трое…

Дождь хлестал отвесными длинными очередями. Вдоль дороги, по дернине обочин, струились мутные ручьи, а низкие цвета вороненого металла тучи волокли с собой новую непогоду. Но все-таки, как ни поливал их дождь, они подолгу останавливались при виде бесконечных картин огромного отгремевшего сражения.

Поля, опушки лесов, села, сожженные и разрушенные до такой степени, что не осталось даже остовов печей, — все было забито, завалено вражескими трупами, сгоревшими машинами и повозками, останками некогда грозной боевой техники, которую, казалось, разломал и разбросал некий богатырь-великан.

Попов поделился этой мыслью с попутчиками. Семиров пожал плечами и промолчал, а Александров улыбнулся, заметив:

— По-книжному думаешь, землячок! Какой там богатырь-великан! Работу артиллерии — вот, что мы видим перед собой! И твое сердце должно трепыхаться от профессиональной гордости. Гляди на эти «тигры» и «пантеры». Сколько звону про них было? А теперь торчат жалкими раскоряками, стволы в землю поутыкивали… Это их прямой наводкой, не иначе.

Или вот на опушке «покорители мира» раскиданы. Кого мы видим? Эсэсовцев. И вышивки на их рукавах — «Викинг». Кто разметал этих «викингов», а вместе с ними и пехоту? Ишь валяются, и не понять, как обмундированы: что награбили, то на себя и натянули… Наш артналет, осколочно-фугасными, не иначе.

— Не все же артиллерия, — скромно возразил Попов. — Видишь, целую батарею наши танки раздавили. А во-он, глядите, какие воронки. Наверняка авиация поработала.

— Да-а, — сумрачно протянул Семиров. — Ну и навредила эта проклятая война… Как теперь землю пахать? Что она сможет родить?

— Не печалься, кавалерия! — стал утешать его Александров. — Все образуется, увидишь… А пока я вам вот что скажу: это поле — дорогого стоит. Я бы всех будущих фюреров сюда на экскурсию водил. Смотрите, мол, мистеры, чем ваши планы оборачиваются. Да прямо бы носом их в этот смрад, в эту вонь, в трупы разлагающиеся тыкал…

Поздним вечером обогнули они рощу, опаленную и развороченную, видно, залпами «катюш». И вдруг по дороге, по слякоти — будто кто-то хлестнул кнутом — засвистели пули.

— Быстро в кювет! — крикнул Александров. — Бьют из глубины рощи, автомат немецкий.

Залегли, вытащили пистолеты.

— Меня предупреждали, что попадаются здесь еще группы вооруженных немцев, — вспомнил Попов. — Бродят по лесам, от войск прячутся, а на случайных прохожих нападают.

— Ну, мы, брат, не случайные, — отрубил Александров. — И мы сами сейчас на них нападем.

— С пистолетами — против автоматов?

— Плевать. Нынче сорок четвертый. И они от нас бегут. — И вдруг зычно прокричал: — Слушай мою команду! Давай свой взвод — справа, роту автоматчиков — слева. Огонь!

«Взвод» и «рота» расползлись по кювету в разные стороны и принялись палить из пистолетов в направлении автоматной очереди.

— Эх, гранат нет… — негромко сокрушался Александров. — Мы бы им врезали!

Подождали. Выстрелов больше не было.

— То-то же… Небось драпают без оглядки! — Александров торжествовал.

— Ишь какой оказался полководец… — похвалил ею Попов.

И все трое захохотали. Правда, смех был немного нервным.

— Стратег! Суворов! — смеялся на высоких нотах Семиров.

— Взвод туда. Роту — сюда. — Попов вытирал невольные слезы.

— Будет вам… — с трудом выдохнул Александров, отдуваясь от смеха, — пошли лучше.

До Корсунь-Шевченковского добрались они к полудню. На окраине основательно разбитого города заметили кавалерийский разъезд, Семиров заторопился к нему, будто и не было за плечами долгого, утомительного перехода, Попов и Александров подоспели, когда он уже завязал разговор.

— Да у нас тут — весь полк, — отвечал старший разъезда.

— А вы не слышали про такого офицера — Семирова? — с надеждой спросил капитан.

— Как, говорите, фамилия?

— Семиров.

— Есть у нас Семиров, как не слыхать! Это наш командир полка. Во-он, видите, землянка? Он там со своим штабом.

Сорвавшись с места, капитан побежал к землянке.

— Что это он? — удивился всадник.

— Да это его родной брат, — объяснил Попов. — Всю войну искал и вот нашел.

— Надо жe… Что на войне-то бывает! — протянул старший разъезда. — Война — разлучница, она жe и — «встречница»…

Как ни упрашивали счастливые братья Семировы остаться, отдохнуть с дороги, Попов и Александров отказались наотрез: каждого ждала своя дорога! Александрова — в часть, куда был направлен, Попова — разыскивать службу артвооружения. Когда Попов объяснил, что ему нужно, те задумались.

— Знаете, нормального целого склада боеприпасов вам тут не найти. И ничего путного оказаться тут не может. Отправляйтесь-ка лучше в Вапнярку, там, как я слышал, склад каким-то чудом уцелел…

Попову стало уже привычным добираться на попутных машинах и пешком. Когда он прибыл наконец в Вапнярку, то просто поразился: все вокруг сожжено и разрушено, но, действительно, как чудо из чудес, по соседству с этим разгромом стоит цел-целехонек большущий склад немецких боеприпасов. Штабеля ящиков… Целые аллеи из этих штабелей… Словом, город невостребованной смерти!

Старичок из местных, успевших уже вернуться на родимое пепелище, который довел Попова до склада, охотно рассказал ему, что знал и слышал от других — от партизан.

— Когда германцы отсюдова тикали, они со складом энтим никакой шкоды зробить не успели. Тогда оставили тут одного своего, а другого — из полицаев, значит. Велели им все непременно взорвать, склад проводами опутали. И скоренько убрались.

А полицай тот минутку выбрал и в спину немцу нож сунул. Партизаном оказался. В полицаях по заданию ходил. Потом с краю пару ящиков рванул и с ходу подался в отряд, оттуда минеры пришли, все провода поснимали и склад сохранили.

— Здорово. Словно специально для меня! — сказал Попов.

— Стал быть, ты, сынок, и будешь им заниматься? — спросил старичок. — Тогда по строгости дело веди, будь такой ласковый. А то пацаны и бабы, которые совсем одурели, лезут в склад, берут оттуда разные штуки, порох вытрясают для растопки… Ну, что ты скажешь? Вот оглашенные! Уже хлопцу одному ногу оторвало, бабенке — лицо и руки пожгло, а все нету им угомону.

— Конечно, конечно, дедушка, — успокоил его Попов. — Все по строгости будет, и часовых тут поставим обязательно.

Так начались радения Попова на складе. Естественно, первым делом проверил он, не осталось ли какого-нибудь подвоха. Мало ли чего не заметили впопыхах? Облазил склад снаружи, потом — каждый закоулок внутри. Оказалось, партизанские минеры потрудились на совесть, хотя работа была для них совершенно непривычной. Казалось, куда сподручнее, проще было взорвать все это скопище вражеских боеприпасов! Но нет, видно, приказал им кто-то сохранить склад.

Когда Попов принялся за осмотр ящиков с краю, то в первом же обнаружил выстрелы к немецким гаубицам. Со всей осторожностью вывинтил он капсюльную втулку, открутил со снаряда взрыватель. Все тщательно, с немецкой педантичностью смазано, резьба не забитая, отвинчивалось легко.

Потом расшатал и отъединил от гильзы снаряд. Вытащил из гильзы полиэтиленовые мешки с порохом. Вот, значит, до чего добирались местные жители… С ума сойти! Это — при капсюльной-то втулке и взрывателе! Кого-нибудь просто на части могло разорвать!..

Еще ящик, еще, еще… Надо было уловить логику расположения боеприпасов на складе — по различным системам и калибрам, по видам и назначениям снарядов и выстрелов. На это у Попова ушло несколько дней. И все время он сталкивался с уже хорошо знакомыми, изученными и освоенными образцами. Новинок не обнаруживалось.

Дождь то прекращался, то принимался снова. По дороге мимо склада, натужно ревя, шли артиллерийские тягачи с колесами, обмотанными цепями. Только они и танки могли проходить по бездорожной мартовской распутице. А Попов все трудился, все искал, до ломоты в пояснице и рези в глазах, нет-нет да и возвращаясь мыслями в Москву.

Вспомнилось Попову, как перед самой войной поручил Снитко ему, самому молодому сотруднику, сделать специальную установку на кафедре взрывчатых веществ академии. Как же он старался, досконально все рассчитал… В общем, поработал на совесть.

Когда доложил Снитко, генерал сначала даже не поверил — очень уж быстро. «Не напортачили ли?» — спросил недоверчиво и пошел сам все проверять. Проверил, остался доволен, пожал руку. «Вижу, что я в вас не ошибся», — только и сказал.

Смутился тогда Попов — ведь многие в академии ему говорили, что генерал ох как скуп на похвалы, и иногда ее, даже заслужив, от него не дождаться.

Интересно, как бы Снитко и Клюев оценили его работу здесь, в Вапнярке? Ведь все делается обстоятельно и точно! Вот только никак загадочный снаряд не попадается, хоть тресни. А может, его тут и нет вовсе? Вполне вероятно, но в этом надо точно убедиться. А пока отсюда — ни ногой…

Чего он только не находил! Осколочно-фугасные, малых и больших калибров… Чисто фугасные и чисто осколочные… Бронебойные и бетонобойные… Кумулятивные — уже известных и изученных образцов… Каких только маркировок и клейм не насмотрелся! По ним тоже многое можно было уяснить — навыки такие, благодаря Алексею Игнатьевичу, уже выработались.

Когда добрался до центра склада, увидел на земле мышиный хвостик провода. От дождя или от стоявшего снега этот обрывок побурел и как-то игриво загнулся вверх.

Попов подавил в себе мальчишеское желание дернуть за провод.

Все, стоп, машина! Пока не выяснится, откуда тянется непонятный и уже потому неприятный провод, трудиться дальше никак нельзя.

Со всеми предосторожностями начал Попов разгружать, а точнее — перегружать центр склада. Важно было не нарушить при этом уже определившуюся систему расположения тех или иных боеприпасов, ничего не перепутать, чтобы потом не проделывать двойную или даже тройную работу.

Наконец докопался он до самого низа и инстинктивно отпрянул, увидев, что обрывок провода тянется к какому-то кургузому черному предмету: ни дать ни взять — бочонку, малость обледеневшему. С февраля, значит, внизу, под прикрытием всех штабелей, сохранилась такая наледь. Попов присел и стал взглядом буквально ощупывать каждый сантиметр поверхности странного предмета. Но ничего особенного не обнаружил.

А если тихонько ворохнуть его? Надо же рассмотреть, к какому именно месту подсоединен провод! Чуть-чуть, кончиками пальцев, Попов перекатил «бочонок» с боку на бок. И тотчас заметил, что провод крепится к какой-то «крышечке-пробочке».

Вот оно что — взрыватель… Ну, ясно — это и есть фугас, который должны были подорвать те двое, оставленные фашистами у склада. Наверняка фугас мощный, от его взрыва сдетонировал и взлетел бы в воздух весь склад.

Фугас надо отсюда убрать. Попов бережно приподнял его — тяжеленький, килограммов под тридцать! Устроил на руках, будто снаряд перед заряжанием орудия, и маленькими шажками понес за пределы склада. Только бы не поскользнуться, не выронить!

Отнес заряд подальше, поудобнее уложил, передохнул малость. Потом решительно взялся за взрыватель. К тому времени не утихавший дождь смыл с фугаса наледь. Взрыватель, как и водилось у немцев, оказался хорошо смазанным, поддался легко и вскоре вылез из своего гнезда. Попов подкатил ставший безопасным «бочонок» к складу и снова углубился в самый центр. Здесь, увы, но нашлось ничего стоящего внимания…

Награда за тщательность и старание пришла лишь через день. Почти у противоположного края наткнулся Попов на партию снарядов несколько необычного вида. Открыв первый же ящик, он сразу определил — снаряд кумулятивный. Вот только головная часть его была не сферической, как в прежних образцах, а чуть более заостренной.

Попов аккуратно вынул снаряд из укупорки, и тут же в глаза ему бросились красная полоска и четкая литера «А». Вот он наконец! Попов даже дотронулся до буквы, словно желая убедиться, что не пригрезилась она ему.

Обрадованный Попов представил, как повезет он свою находку в Москву, как заинтересуется ею Клюев, как разрядят снаряд и определят: что же в нем конструктивно нового, полезного для изучения… И тут внезапно вспомнилась ему старинная пословица, что-то вроде того: «Сказал «А», скажи и «В».

Действительно, если немцы стали выпускать новые кумулятивные снаряды, маркированные литерой «А», то вряд ли они только на этом виде и остановились. Иначе зачем было его так обозначать? По этой логике получается, что должны существовать и снаряды с литерой «Б», а может, и с какой-нибудь другой… Но если снаряды «А» попались в этом складе, то почему бы здесь не оказаться и иным?

С удвоенным азартом принялся Попов за работу. Теперь и усталость была не в усталость, и дождь не в дождь. Кстати, он начал понемногу утихомириваться…

Еще два дня поисков — и раскопал настойчивый «кладоискатель» снаряды, помеченные латинской буквой «В». Почти вслед за ними, для полноты картины, отыскались и маркированные литерой «С». Судя по всему, это были образцы новых кумулятивных боеприпасов.

Ну, что ж, теперь требовалось срочно вывезти из Вапнярки драгоценные находки. Попов обратился с просьбой о помощи к начальнику трофейной команды.

— Валяй, забирай! — добродушно согласился тот. — Без расписки отдам, на доверии.

— А как же я их повезу? Мне еще отсюда — в Умань предписано, на другой склад, и только потом — в Москву…

— Ну, это ты сам придумывай! Как там у вас, артвооруженцев, положено? В какой таре или упаковке, с какими мерами безопасности… Тут я тебе, лейтенант, не советчик. Сам управишься!

Пришлось Попову побегать, перебрать разбросанные разбитые ящики, патронные цинки, мешки… Все не подходило. Случайно подвернулись вместительные плетеные коробки. Постоял он над ними, потирая в задумчивости подбородок, и решил: «Вот это вполне нормальная «тара». Надо набить в них мешков, а в мешковину упаковать снаряды». Так и сделал.

На поезд Попова вместе с «багажом» усадили трофейщики и пожелали удачи в пути. Устраиваясь на ночлег, Попов поставил свои плетенки с кладью под голову — Для верности. Так, ему казалось, было надежнее…

Близ Умани склад оказался еще больше, чем в Вапнярке. Только был он заминирован, и, пока в нем действовали саперы, Попов ждал. А тут нагрянули специалисты из Москвы. А с ними — как подарок судьбы — Борошнев и Мещеряков. Вот радости было!

— Как ты тут, тезка, геройствовал? — спросил Мещеряков.

— Ну почему геройствовал… — заскромничал Попов. — Снаряды, правда, нашел кумулятивные, новых образцов. Под литерами «А», «В» и «С».

— Ишь ты, скромник, прямо по алфавиту латинскому действовал! — улыбнулся Борошнев. — Молодец.

— А что в Москве?

— Салюты все чаще и чаще. А у нас, как обычно, работы невпроворот.

— Какие-нибудь интересные моменты были?

— Без них не обходимся. — Борошнев повернулся к Мещерякову. — Расскажи, Коля, как ты снаряд калеченый «уговорил».

— Что значит — «калеченый»? — не понял Попов.

— Да привезли к нам стапятидесятимиллиметровый снаряд, — нехотя стал рассказывать Мещеряков. — Он видно, в какой-то мягкий грунт угодил и не взорвался. Половина взрывателя на месте, половины — нет. Снаряд — не новый. Клюев приказал: надо вывезти и взорвать. Юры Салазко, любителя острых ощущений, на сей раз не оказалось. Ну, повез я. Обхватил покрепче и повез… Водитель рулил оцепеневший, боялся даже чуточку обернуться. Дунули мы по Ярославскому шоссе, до Валентиновки. Я все шофера успокаивал: брось, говорю, нервничать, раз трубка не сработала, значит, не опасно. Но он как-то не внимал…

Друзья засмеялись.

— Доехали до Клязьмы, — продолжал Мещеряков. — Берег там высокий. Народу — никого. И я, прямо посреди бела дня, привязал к этой дуре шашку, кусок шнура, запалил и бросил с берега. Рванул он, как и должно было быть. Вот и все! А обратно ехали с шофером болтали. Такой он разговорчивый оказался, про всю свою жизнь, про всю свою родню до седьмого колена поведал…

— Нет, Коля, ты скучно рассказываешь, — шутливо протянул Борошнев. — Такой волнующий эпизод, такая отвага, а ты — словно отчет в артком пишешь.

— Да отстань! — отмахнулся Мещеряков. — Слушай, тезка, что тут за склад в Умани?

— Я и сам толком не знаю. Приехал недавно, его еще разминировали. Одно могу сказать — большой он очень. Придется повозиться. Вот утречком я вас к нему повезу. Это не в самой Умани, а под городом, в Христиновке. Крупная узловая станция между прочим…

Утро выдалось ясное, погожее. Склад был размещен неподалеку от станции, в красивом парке, который стороной обошла война, и он уже по-весеннему зеленел под солнечными лучами. Около склада, в палатках, расположились, очевидно, трофейщики. На натянутой веревке мирно болтались стираные нижние рубахи и гимнастерки. Друзья подошли поближе, пригляделись — и засмеялись: вместо обычной веревки тут был натянут бикфордов шнур!

Из палатки вышел разлохмаченный, без шапки — видно, со сна — старшина. Увидев офицеров, подтянулся, быстро расправил под ремнем гимнастерку и пригладил волосы.

— Откуда у вас такая бельевая веревка? — улыбаясь, спросил Мещеряков.

— А что, красивая, товарищ капитан? — в тон откликнулся старшина. — Так то ж запальный шнур фрицевский! Им весь этот склад был опутан. Когда его разминировали, того добра валялось навалом. Ну, мы и приспособили… Находчивость проявили.

Целый месяц шла работа на складе. И, ровным счетом, ничего нового, своеобразного в нем не оказалось.

Только то, что было известно буквально с самого начала войны.

Московские специалисты нимало не огорчились такой своеобразной «бедности» обширного склада.

Явно выдыхается враг, — резюмировал Борошнев, Выдыхаются у немцев и изобретательская мысль, и запасы высококачественного сырья. Не до жиру — быть бы живу! Какие уж тут новинки?

— Да, больше здесь делать нечего, — сказал Мещеряков. — Пора в Москву.

— Что-то теперь нас ждет? — задумчиво произнес Попов.

— Что касается меня, то я вроде бы знаю, — загадочно изрек Мещеряков. — И предстоит мне, братцы, одно такое дело, что, как говорится, не приведи господь…