Пока в небесах хозяйничал Сол, выполняя намеченную программу, на Земле жизнь шла своим чередом. День похорон Дмитрия Владимировича был согласован и утвержден на самом верху. Все детали церемонии прощания были строго соблюдены согласно протоколу, прощание с лицом такого ранга с отступлениями от правил было недопустимо.

В просторном помещении с колоннами, где проходило прощание, царил полумрак и тихо играла траурная музыка. Гроб стоял на возвышении, обтянутом бордовым бархатом, и утопал в венках и цветах. Вдоль гроба с двух сторон тянулись ряды красных подушек. Лежащие на них ордена и медали покойного тускло поблескивали отраженным светом. Из одной двери помещения в другую в противоположной стене, мимо гроба с четырьмя часовыми по углам, бесконечной, сильно разреженной цепочкой тянулись привезенные на служебных автобусах слушатели и курсанты военных училищ и академий. Они держали фуражки на согнутой в локте руке козырьком вперед и изображали скорбь. Поравнявшись с гробом, кидали серьезные равнодушные взгляды в сторону напудренного лица покойного, чей ярко освещенный профиль рельефно высился над атласной подушкой. Потом, выполнив то, для чего были привезены, исчезали в проеме выходной двери, надевали головные уборы и, окунувшись в повседневную жизнь, забывали покойника навсегда.

В помещении с колоннами, кроме живой цепочки военных, бесшумные, как тени, сновали члены похоронной команды. Их легко было отличить по красно-черным повязкам на левом рукаве. Они отвечали за все: за пополнение очереди из вновь привезенных курсантов и офицеров, за скорость прохождения мимо гроба, за своевременную и правильную смену часовых, за непрерывность траурной музыки и, наконец, за самое главное — за встречу высоких чинов.

Когда прибывал такой чин, руководитель похорон подходил к Ларисе Васильевне, сидящей с сыном у гроба, на ухо коротко и тихо представлял ей очередного начальника и тут же отходил в сторону, чтобы ничем не помешать их общению. Но такого обхождения удостаивались немногие лица — лишь имеющие по своему статусу право на личный контакт с вдовой. После этого к Ларисе Васильевне приближался только что представленный господин в военном или штатском платье, произносил слова соболезнования и затем пожимал вдове руку, если считал для себя это возможным. Иногда среди представляемых оказывались знакомые ей люди. Они после слов сочувствия ненадолго садились рядом с ней, в молчании отбывали положенное время и затем незаметно уходили, освобождая место следующим.

Лариса Васильевна не плакала, но иногда прикладывала платок к глазам. Представляемые ей люди нисколько ее не интересовали. Она не слушала, что они ей говорили, и все время думала только о том, как будет жить дальше в полном одиночестве. Никого, кроме сына, у нее не осталось. Но отношения с сыном не сложились, не наполнились уважением и заботой друг о друге, поэтому рассчитывать на его участие в собственной жизни не приходилось.

Время текло слишком медленно.

Бесконечное мелькание незнакомых людей утомляло Ларису Васильевну. Она тяготилась происходящим вокруг и периодически уходила в специально оборудованную для отдыха комнату. Сын тоже мучился и оживал лишь тогда, когда с интересом разглядывал представляемых матери людей и пытался понять, кто из них очень важная персона, а кто — не очень важная.

Наконец прощание закончилось.

Затем на кладбище под духовой оркестр прошли собственно похороны, со стрельбой и маршировкой вышколенных солдат.

Когда закончились собственно похороны, в большом роскошном ресторане начались собственно поминки. «Пожалуйста, последи за мной, — попросила Лариса Васильевна сына. — Сегодня я себе, к сожалению, не принадлежу».

На поминках собралось много однокурсников Дмитрия Владимировича по военной академии, в которой он учился курсантом. Сначала они держались официально и внимательно слушали траурные речи государственных мужей первой величины, отдавая должное высокому военному статусу почившего товарища. Но через некоторое время, изрядно выпив, сгруппировались в междусобойчик, отделившись от остальной части гостей. И после этого никто из них уже не вспоминал ни Димкиных, ни своих, у некоторых немалых, должностей и званий, не рассказывал про сегодняшнюю, двинувшуюся на закат, собственную жизнь. А вспоминали они курсантские годы, когда были молоды и счастливы и весь мир был у их ног, когда хотелось всего и сразу, когда в галифе никогда не задерживалось больше мятой трешки, но зато всегда топорщилось желание. И никакой бром, регулярно подливаемый в столовский компот для успокоения не находящих себе достойного применения растущих организмов, не мог справиться с прущей наружу мужской силой.

Лариса Васильевна достойно выдержала этот суетный тоскливый день. На поминках она почти не говорила, лишь внимала чужим речам и исподволь соотносила услышанное с правдой.

После поминок сын отвез ее домой, но побыть с матерью не захотел, уехал по своим делам. Лариса Васильевна не стала его останавливать, она давно уже привыкла к его черствости. Пройдя к себе в спальню, сбросила на пол траурные одежды, надела яркий халат и села перед зеркалом. Затем привела в порядок прическу, припудрила лицо под глазами и вокруг носа, подкрасила губы и потом, разглядывая себя и разглаживая морщины на шее, курила и выпивала рюмку за рюмкой.

Далеко за полночь, будучи совершенно пьяной, она, шатаясь, добралась до кровати, упала на подушки и забылась тяжелым дурным сном.