Впервые Я встретился с Шер в 1978 году на вечеринке, которую Нил Богарт устраивал для «Casablanca». Я практически ни с кем там не был знаком — некоторых знал в лицо или понаслышке, но не лично. В какой‑то момент тем вечером я заговорил с Шер. Я представился ей, а она не поверила, что я именно тот, за кого себя выдаю. Оказалось, что ее дочь Честити была фанаткой KISS и очень советовала маме пойти на ту вечеринку, потому что знала, что туда приглашен Джин Симмонс. Но Шер почему‑то решила, что речь идет о киноактрисе Джин Симмонс. Она не сразу поняла, что дочь говорит обо мне.
В то время я уже начал подумывать об идеях для своего сольного альбома, представлявшегося мне крупным проектом, с кучей приглашенных звезд и атмосферой дорого постановочного шоу. Мне показалось, что будет здорово, если на этой пластинке споет и Шер.
После вечеринки я отправился к ней. В лимузине с нами ехала Марша Стрэссмен из сериала «Добро пожаловать назад, Коттер» и пугала Шер моим непостоянством. В любой другой ситуации это было бы справедливо, но в данном случае я испытывал куда более глубокий интерес. Мы приехали к Шер, и я сам не заметил, как мы уже начали говорить о жизни, о местах, откуда мы родом, о детстве. Неожиданно я встретил в ней достойного собеседника. Для меня это было странное чувство. Шер оказалась умной, интересной, забавной. Я не допускал и мысли о том, чтобы придать общению — по крайней мере, в тот момент — какую‑либо сексуальную подоплеку.
Вечер продолжался, Шер приготовила горячего шоколада, а мы все говорили о всякой всячине — ее жизни, моей жизни, моем сольном альбоме. Я до сих пор помню тот горячий шоколад, потому что она положила в него зефиринки, — раньше я такого никогда не видел. Ее, казалось, удивило, что я, хоть и являюсь рокером, могу нормально изъясняться, и к тому же не гомосексуалист и не алкоголик. Шер как раз рассталась с Грегом Оллманом, серьезно злоупотреблявшим химическими веществами. Сама Шер всегда была против наркотиков.
На заре следующего утра — часов в пять или шесть — она отвезла меня обратно в отель «Эрмитаж», где я остановился. Мы простились и договорились вернуться к теме моей сольной пластинки. Я чувствовал, что назревает нечто значительное. Я решил спросить, не сходит ли она со мной куда‑нибудь вечером. Шер ответила, что собирается на концерт рок-группы he ubes. «Отлично, — сказал я. — Во сколько за тобой заехать?» Тогда она объяснила, что уже пригласила свою подругу Кейт Джексон, игравшую тогда в сериале «Ангелы Чарли». С Кейт я был не знаком, но меня это мало волновало. Мы поужинали втроем, а потом пошли послушать he ubes. Обычно на подобные концерты я приходил с толпой и уходил с толпой. Но тут все вышло иначе. Мы отправились за сцену, и мне было очень неловко. Парни из he ubes увлеклись общением с Шер, а я сидел в углу и разговаривал с Кейт Джексон. Наконец закулисная вечеринка закончилась, и мы сели в машину, чтобы поехать домой. На обратном пути в салоне стояла гробовая тишина, а уже дома, наконец заговорив, Шер взорвалась. Она заявила, что не очень‑то любит, когда ее игнорируют и особенно когда клеятся к ее подружке Кейт. Я онемел от удивления. Когда я попытался что‑то объяснить, она сказала, что больше не желает меня видеть.
Оглядываясь назад, я понимаю, что нужно было вести себя предусмотрительнее. Но я не осознавал подобных вещей, поскольку у меня никогда не существовало полноценных отношений, и вся эта ревность была мне совершенно чужда. Я не привык обсуждать чьи‑то чувства. Я единственный ребенок в семье. Моя мама пережила невероятные беды, побывала в концлагере, испытала самую страшную трагедию двадцатого века. Я рос в относительной бедности и радовался, если было что поесть. Мне это казалось самым главным. Если мне нужна была компания, я ее находил. Если уставал, ложился спать. Жизнь была хороша, проста и однозначна. Однако жизнь с Шер поначалу не выглядела ни простой, ни однозначной. Я позвонил Шер из отеля и сказал, что еду в Нью-Йорк работать над альбомом и позвоню, когда доберусь туда. «Ладно, — ответила она. — Сейчас я не могу разговаривать».
По дороге в Нью-Йорк и по приезде туда я все еще думал о ней. Конечно, в моей жизни были и другие девушки — те, с кем я сходился до и после того, но Шер поглощала огромное количество моих мыслей. Днем я постоянно звонил ей под тем предлогом, что хочу слышать ее на своем альбоме. Мы говорили часами, и я был от нее в восторге. Однако наши разговоры, как правило, очень быстро переходили на личные темы. На заре наших отношений она настояла на том, чтобы мы обсудили ту ситуацию с Кейт и ее собственное раздражение оттого, что я уделял внимание другой женщине. Мне это показалось справедливым и логичным. А самое главное, ее аргументы выглядели убедительными. И тут я снова оказался в Нью-Йорке, в окружении других женщин. Казалось, старая жизнь вернулась ко мне. Но вот только это было совсем не так — часть меня оставалась за тысячи километров от Нью-Йорка, рядом с Шер.
Однажды, когда я наслаждался обществом прелестной молодой девушки, зазвонил телефон. Это была Шер, и я, не успев моргнуть глазом, оказался втянут в очередную длинную беседу. Шер хотела знать, когда я вернусь в Калифорнию. Хотела знать, когда мы сможем спокойно сесть и поговорить о пластинке. Потом мы снова переключились на нас — на чувства Шер и на то, чего она от меня ждет. Ситуация странная, и еще более странной ее делал тот факт, что в соседней комнате меня ждала юная красотка. Та девушка мне нравилась. Но в женщине на другом конце провода было что‑то особенное — у нас еще даже не случилось физической близости, а я не мог ее игнорировать.
В Нью-Йорке мы работали над новым альбомом лучших хитов «Double Platinum», и в частности над новой диско-версией песни «Strii er». Это была идея Нила Богарта: он хотел объединить два своих самых крупных дела — KISS и диско. В целом композиция осталась прежней, только были добавлены ударные. Меня этот трек особенно не волновал, и я практически им не занимался. Но как раз после записи новой версии я сказал парням, что мне нужно уехать. Я собирался в Калифорнию, чтобы прояснить ситуацию с Шер. Если бы вы знали меня раньше, то решили бы, что меня подменили. Уйти, не доработав песню до конца, да еще и лететь через полстраны, чтобы повидаться с девушкой, — такое не в моем духе. Но в области отношений я был новичком.
Шер встретила меня в аэропорту Лос-Анджелеса в джинсах и футболке. Тогда свободный наряд служил одним из основных отличий западного побережья США от восточного. Калифорния уже перешла к неформальному стилю в одежде: главный принцип заключался в том, чтобы одеваться и выглядеть естественно. В Нью-Йорке наличие денег показывали всем своим видом: шелковые рубашки, кожаные брюки и тому подобное. Никто, кроме бомжей, не носил джинсы и футболки. Стиль Нью-Йорка воплощали he Dolls. Стиль Лос-Анджелеса — he Doobie Brothers.
Из аэропорта мы поехали на лимузине к Шер домой. Я, видимо, ожидал, что ход наших отношений сразу же ускорится, и надеялся, что уже в машине что‑то произойдет. Но Шер меня удивила: никакого секса в машине. Мы только обнимались и держались за руки. Я испытывал какое‑то головокружительное чувство, которого раньше не ведал. Когда мы приехали к ней, все было почти как раньше: горячий шоколад, шутки, смех. Я приехал с чемоданом и фактически сразу же, без лишних раздумий переехал к ней.
В мире KISS мой отъезд в Калифорнию вызвал некоторую волну недовольства. Во-первых, это не понравилось Эйсу и Питеру. Им показалось, что мое поведение указывает на мое пренебрежение к ним, что в моей жизни есть нечто более важное и что такая ситуация представляет для них угрозу. Интересно, что точно так же чувствовали себя и некоторые фанаты. В какой‑то степени нечто похожее происходило с первыми британскими группами: менеджеры старались скрывать информацию о постоянных девушках музыкантов, а иногда даже об их женах, поскольку такие факты не вписывались в тот образ поп-кумиров, который хотели видеть фанаты. Здесь происходило то же самое: фанаты KISS хотели видеть нас трудолюбивыми, но отвязными нью-йоркскими музыкантами, которых ругают критики и которые бесцеремонно нарушают все устоявшиеся принципы рока. Одна мысль о том, что кто‑то из нас живет в Калифорнии со знаменитой поп-звездой и актрисой, была абсолютно неприемлема.
Единственным человеком, понимавшим мою ситуацию (хотя и не одобрявшим ее поначалу), был Пол. С годами Калифорния нравилась ему все больше — периодически мы
приезжали туда записывать пластинку или играть концерт — и, когда я отправился на запад к Шер, он начал встречаться с ее сестрой Джорджианной. Все шло так хорошо, что я думал, они поженятся. Однако этого не произошло, хотя и не потому, что Пол противился женитьбе. Он всегда мечтал о браке, о моногамных отношениях и о детях.
Жизнь с Шер означала для меня адаптацию ко многим вещам. Во-первых, у меня появилась совершенно новая компания друзей. Хотя «друзья» — не совсем точное определение. Скорее, это были знакомые — в основном близкие друзья Шер, начиная с Долли Партон и Кейт Джексон и заканчивая Джейн Фондой. Поначалу я чувствовал себя не очень комфортно, поскольку идея дружбы между знаменитостями всегда казалась мне немного странной.
Однако мало-помалу я начинал свыкаться с ситуацией. Помогало и то, что они были актерами, а не музыкантами. Во-первых, актеры умеют излагать свои мысли. В этом состоит важнейшее различие между актерами и музыкантами. Для актеров разговоры — часть профессии. Они общаются, глядя в глаза собеседнику. К тому же они могут появиться на публике и не считаться психами. Творчество в KISS, напротив же, не готовило нас к социальному миру. Мы не очень‑то умели общаться с людьми, поскольку были слишком обособлены. Никто даже не знал, как мы выглядим без грима. Мы вообще редко сталкивались с людьми за пределами гостиничных номеров, потому что всегда прятались от папарацци.
И все же, впервые приехав в Калифорнию, я растерялся. Фанаткам-группи мне не приходилось объяснять, кто я такой и что собой представляю. А тут я начал везде появляться с Шер и даже исполнять роль отца для Честити и Элайджи, гулять, разговаривать. Помню, как однажды Шер разбудила меня ранним утром. Мы как раз только переехали в ее дом в Малибу. Я пробормотал: «Ну что, что?» Было, наверное, часов шесть утра.
● Пойдем пробежимся, — предложила она.
● Куда? — спросил я и стал надевать свои кожаные штаны, шелковую рубашку и сапоги из змеиной кожи.
● Так не пойдет, — заявила она.
● Почему? — удивился я.
● Потому что придется надеть кроссовки и шорты. Ведь мы пойдем бегать по пляжу.
● Зачем? — спросил я. Я был ошарашен. В Нью-Йорке никто подобными вещами не занимался. Во всяком случае, в 1978 году. Я даже не знал слова «пробежка». В Нью-Йорке всегда слишком холодно для бега, да и где там бегать? Там люди бегают, только если за ними кто‑то гонится.
Итак, мы отправились на пляж. Я бежал рядом с Шер в своих змеиных сапогах и едва мог удержаться на ногах, потому что подошвы увязали в песке. И вдруг я увидел на пляже Нила Даймонда, а потом Барбру Стрейзанд. Я словно оказался на другой планете.
Удивляло то, что они вели себя совсем не так, как я ожидал. Они были обыкновенными людьми. Хотя фанаты KISS, пожалуй, могли бы сказать то же самое после встречи со мной. Я ведь тот парень, который сначала плюется кровью, а потом вдруг говорит: «Здравствуйте, приятно познакомиться». А фанаты думают: «Подождите‑ка, а почему это у него кровь изо рта не хлещет?»
Через Шер я познакомился с Джейн Фондой. Наше общение было недолгим. Я сидел в студии, а Джейн зашла, чтобы вместе поужинать. В реальности она оказалась еще привлекательнее, чем на фотографиях или в фильмах. Она была очень умна и говорила только по делу. Видимо, ее очень интересовала сама концепция KISS, и она много спрашивала о группе. Джейн также хотела узнать мое мнение о фильме, над которым она тогда работала, и о его названии — «Китайский синдром». Она рассказала мне сюжет, и я заметил, что название мне не очень нравится. Я бы предпочел что‑нибудь вроде «А если бы...». И еще было бы здорово, если бы три точки после «бы» могли загораться поочередно и крутиться все быстрее и быстрее, причем каждый визуальный акцент сопровождался бы звуковым сигналом. Фильм вышел на экраны. Он назывался «Китайский синдром».
Проведя какое‑то время в Калифорнии, я начал немного отвлекаться от мира рок-н-ролла. И хотя я всегда любил кино и интересовался этой областью, я все же оставался парнем из группы. Я понятия не имел, как пробраться в мир кинематографа, кто руководит студиями и какова их структура. Но я начал погружаться в эту сферу — в основном благодаря Шер, которая тогда еще не была кинозвездой, но старалась прорваться в кино. У нее была своя телевизионная программа, которую она сначала делала вместе с Сонни, а потом и одна, и в Лас-Вегасе она организовывала громкие шоу. В тот момент она была, пожалуй, самой крупной звездой в стране или, по крайней мере, гарантом того, что журналы с ее фотографией на обложке будут распроданы.
Когда мы ходили на вечеринки, я наблюдал за тем, как звезды общаются друг с другом. Я заметил, насколько сердечно Шер разговаривает с людьми, хотя впоследствии она могла признаться, что даже не знает, кто это был. Мне это казалось странным, потому что в группе я привык совершенно к другому: если ко мне кто‑то подходил и говорил: «Здравствуй, рад тебя снова видеть», я отвечал со всей честностью: «Прости, но я не помню, чтобы мы встречались. Ты кто?»
К Лос-Анджелесу я привык не сразу, и не только из‑за сюрреалистичного ощущения, что вокруг сплошные знаменитости, которые общаются между собой как самые обычные люди, но и потому, что там я должен был играть по другим правилам.
Выяснение отношений, которое произошло у нас с Шер после концерта he ubes, повторялось снова и снова. Мы говорили о ее чувствах, о том, что она в них не уверена, и так далее. Для меня подобные разговоры были китайской грамотой. Я никогда не смотрел мыльных опер — отчасти потому, что совершенно не понимал, почему там все так несчастны. В этих сериалах все красивы. Все богаты. Все здоровы и молоды. И все несчастны. Распутные персонажи страдают и мучаются, поскольку не могут удовлетворить свои естественные желания. Другие же говорят о своих глубоких чувствах, нуждах и приоритетах. А в результате все равно распутничают. Мне их проблемы казались абсолютным абсурдом. И вдруг они вошли в мою собственную жизнь. Шер говорила мне: «Вот что я чувствую, и вот что это значит, — и спрашивала меня: — Что ты хотел этим сказать? Что чувствуешь ты?» Я совершенно не умел говорить о таких вещах. Меня непрестанно мучил вопрос: зачем вообще об этом говорить? Если хочешь быть со мной, будь. Не хочешь быть со мной, не надо. Все просто, и не надо никаких слов.
Ко мне впервые в жизни относились подобным образом. Большинство девушек, с которыми я раньше встречался, не очень‑то умели разговаривать, а может, просто не хотели напрягать извилины. Они наслаждались возможностью проводить со мной время, будь то в гримерке или в гостиничном номере. Конечно, кого‑то из них я видел неоднократно, но в целом наши отношения основывались исключительно на сексе. Однако в Шер я нашел человека, который мог отстоять свою позицию в разговоре, который испытывал определенные чувства и обо всем имел свое мнение.
Так, у Шер было свое мнение и относительно женщин, с которыми я встречался до нее. Не могу сказать, что она ревновала, это будет не совсем верно. Ведь я был признанной рок-звездой и к тому же имел репутацию бабника. Как я уже говорил, расслабляться на гастролях я мог только с помощью секса,
ведь я не пил и не принимал наркотики. Что немного зацепило Шер, так это фотографии. Начиная с 1976 года или около того я стал фотографировать девочек, с которыми проводил время, а иногда и снимал их на видео. Я не проводил съемку без ведома и согласия девушек, но на самом деле большинство из них было в восторге, что их снимают. Это было мое хобби — я делал это отчасти ради интереса, а отчасти — ради составления своего рода документации. Девушек было так много — до встречи с Шер их накопилось уже несколько тысяч. В какой‑то момент я рассказал Шер о фотографиях. Я не собирался исповедоваться, потому что не считал себя виноватым. Я просто хотел, чтобы она все знала. Шер была в шоке. Она не могла понять, зачем мне нужны эти фотографии. А мне казалось, что мое увлечение не порочнее любых других гастрольных выходок — алкоголя, наркотиков и прочего. Фактически такое поведение гораздо более нормально и никому не причиняет вреда.
Политика в наших разговорах тоже затрагивалась нередко, хотя это была политика в стиле звезд. Помню, однажды я сидел в комнате с кучей народа, друзьями Шер, и мы смотрели ролики по телевизору, в которых показывали бедных африканских детей. Люди становились все грустнее и грустнее, пока наконец кто‑то не произнес: «Ну все, этого ребенка я усыновляю». Ему вторил другой: «Да, и я тоже». Будто «Магазин на диване» по продаже детей. Я не знал, как реагировать. В сущности, импульс благородный: захотелось сделать кому‑то что‑то хорошее. И при этом звезды не собирали пресс-конференции, чтобы объявить: «Дамы и господа, я только что пожертвовал деньги на благотворительность». Но было странно думать, что они открывают для себя мир именно таким образом, что они узнают о существовании бедных по телевизору. И дико выглядело, что они собираются помочь детям, просто набрав номер телефона и оставив заявку.
В Калифорнии встречалось много подобных несоответствий. Например, психотерапия мне никогда не нравилась. Пол часто ходил к психоаналитику и пытался мне объяснить, что мое отношение к женщинам и нежелание связать себя брачными обязательствами в конечном итоге создаст огромный конфликт в психике, а затем мой мир треснет, и мне придется ходить к психотерапевту, чтобы понять, почему я действовал именно так, а не иначе. Опять же, мне это казалось чудачеством. Я делал то, что мне нравится, и мне это не мешало. Общение с женщинами придавало жизни смысл, и я получал от него удовольствие. По иронии судьбы намного позже терапевт Пола стал работать на KISS в совершенно иной роли, уже как бизнесмен. И в один прекрасный день он слетел с катушек прямо на глазах у меня и Пола. Вот тебе и терапия.
Калифорнийцы также повально увлекались эрхардовским семинаром-тренингом, медитацией и восточной мистикой. Я не видел в них особого смысла. Еще когда he Beatles проходили через свой период увлечения Махариши, я чувствовал себя обманутым. «Вот идиоты», — думал я. Может, Индия и великолепная по своей духовности страна, но духовность для меня ничего не значила. В той же Индии дети каждый день умирают от голода. Лучше я буду бездуховным, но сытым, чем духовным, но голодающим. Уж простите. Моей философией всегда двигал прагматизм. Пускай другие входят в транс и медитируют над духовностью Вернера Эрхарда. Я лучше сосредоточусь на том, как заработать на хлеб. Здесь и сейчас. Радуйся, если можешь выспаться и вкусно поесть, а если повезет, еще и разделить постель с привлекательным человеком. Вот и все, что важно в жизни.
Между тем журнал «Реорlе» напечатал несколько статей, посвященных нашим отношениям с Шер. И хотя я уже привык к тому, что фотографы стараются снять меня без грима KISS, это усугубило ситуацию невероятным образом. Нас постоянно преследовали папарацци, днем и ночью. Я начал закрывать лицо платком, как бандит.
Меня привлекало отношение Шер к другим мужчинам в ее жизни, и особенно к Сонни Боно. Мне Сонни очень нравился. Их отношения с Шер представляли собой постоянные взлеты и падения. Им было довольно хорошо вместе, но существовали и свои проблемы, как она мне рассказала. Они были женаты, но брак не сложился. Брак вообще сложная штука. И все же пару раз мы ходили вместе по магазинам: Сонни со своей тогдашней женой Сьюзи и мы с Шер. Когда я признался, что мне нравятся его песни, Сонни был поражен, что я вообще знаком с историей его творчества: что он сотрудничал как продюсер с Филом Спектором, что он написал «The Bea Goes Оп», «I Go You Babe» и многие другие песни.
В основном моя жизнь с Шер была великолепна. Мы постоянно веселились и дурачились. Я мог пробежать по улице, усадив ее к себе на спину. Мы вели себя как два подростка. Однажды мы проходили мимо книжной лавки в Вествуде, и Шер со своей сестрой Джорджианной собирались идти дальше, а я решил заскочить в магазин. На мне впервые были надеты сандалии и очень короткие шорты — стандартный наряд для Калифорнии, — и тут я увидел пару, указывающую на меня пальцем.
— Эй, что уставились? — обратился я к ним. — Да, я играю в KISS, но сейчас я надел шорты и зашел в книжный магазин. Что тут такого? — Типичная нью-йоркская черта — сразу лезть на рожон.
Пара повернулась и зашагала прочь. Вернувшись к Шер, я рассказал ей о происшествии:
● Представляешь, эти люди на меня таращились! Ну и что теперь, что я из KISS!
— Они не на тебя смотрели. У тебя яйца из шорт торчат. Я глянул вниз — и точно, так оно и было. Хоть неоновую
вывеску над ними вешай.
Похожий случай произошел, когда в Нью-Йорке я пригласил Шер в ресторан «Таверна в зелени» и во время ужина заметил вспышку фотоаппарата за моей спиной.
● Слушай, — сказал я Шер. — Это просто хамство. Я с ними разберусь.
● Не надо, пускай, — ответила она. — Я уже привыкла.
● Но это мой долг, — возразил я и набычился: — Я же мужчина. И разберусь с ними по-мужски.
Я встал и направился к столику, где сидела типичная семья со Среднего Запада, человек восемь — дети, мама и папа. Глава семьи поднял фотоаппарат, а я указал на него и пустился в долгие прения:
● Сэр, неужели вы не понимаете, что если вы из дремучей провинции, то сейчас мы в Нью-Йорке... допустим, вы видите Шер и меня... допустим, я играю в KISS и я тот самый парень с длинным языком, но незачем нас фотографировать, это же просто неприлично. Вот вам бы понравилось, если бы я вас стал фотографировать?
А он отвечает:
● Да вы вообще о чем? Я просто снимаю свою семью.
Наша совместная жизнь чаще была комедией, нежели трагедией. Однажды мы о чем‑то поспорили. Вообще‑то я никогда не ссорюсь, нету меня такой привычки. Уже не помню, что именно, но что‑то разозлило Шер. Я сказал ей: «Слушай, оно того не стоит. До встречи», — погрузил свои вещи в фургон и уехал в Вествуд. А потом Шер приехала на джипе вместе с Честити и сказала: «Ладно, не будем ссориться, возвращайся». Нет ничего, ради чего стоит ссориться, кроме здоровья и денег.
По большей части я придерживался моногамии. По большей части. У меня нет пунктика по поводу верности. Если моя девушка захочет завести роман на стороне, она все равно это сделает, так что тут можно просто расслабиться. А если назревает разрыв, он все равно произойдет. Идея о том, что кто‑то кому‑то «принадлежит», всегда была мне чужда. Я хочу, чтобы женщина оставалось со мной, потому что она этого хочет, а не по обязанности. Когда два человека обязаны жить вместе, отношения превращаются в типично семейные: люди мучают друг друга. Есть такая старая шутка: «Почему мужья умирают раньше жен? Потому что не хотят жить».
Мне такого не надо. Каждый день должен быть в радость. Если мы друг другу не в радость, если не получаем удовольствия от наших отношений, почему бы не расстаться и не перестать мучить друг друга? И неважно, спала ли моя подруга с десятью моряками и спал ли я с десятью медсестрами. Если мы не можем быть любовниками, лучше остаться хотя бы друзьями.
Шер пробудила мою буйную фантазию. На свой день рождения она проснулась под звук самолета, описывающего круги над нашим отелем в Беверли-Хиллз. Казалось, самолет едва не задевал крышу. Выбежав, она увидела, что к самолету прикреплен плакат «С днем рождения». Мне пришлось получить в аэропорту особое разрешение, чтобы самолет мог покружить над отелем. Позднее Шер услышала пение снаружи нашего коттеджа. Когда она открыла дверь, перед ней предстали тридцать четыре студента из хора «Azusa Citrus», поющих великолепные песни. А чуть позже прямо через наш коттедж промаршировал целый духовой оркестр, обойдя вокруг нас. Потом в дверь постучали два маленьких человечка, подарили Шер мороженое «Сникерс» (ее любимое) и проводили нас до двери к танку, который должен был отвезти нас на бульвар Сансет в ресторан «Ле Дом». Все машины расступались и пропускали нас, когда видели орудийную башню танка в зеркале заднего вида. В ресторане я собрал практически целый «Сатирикон» Феллини — клоунов на ходулях, фокусников и танцовщиц, исполняющих танец живота.
Все друзья Шер тоже присутствовали, и вечер шел как нельзя лучше, пока танцовщица не начала исполнять недвусмысленный танец живота прямо передо мной. Тут Шер рассвирепела и выскочила из ресторана. Ее остановил бывший менеджер, которому удалось ее успокоить, и мы вместе поехали обратно в отель в полной тишине.
И опять я оказался в совершенно новой ситуации. Мое эмоциональное состояние было очень шатким. Я не совсем понимал, что на самом деле чувствую. С одной стороны, я знал, что ничего не произошло, а с другой — был в негодовании. Почему я вообще должен чувствовать себя виноватым? Вернувшись в отель, я купил огромный телевизор, лучший из существовавших на тот момент, и взял в прокат порнофильм. Я никогда раньше не смотрел порно, и, оглядываясь назад, понимаю, что тогда просто пытался привлечь внимание Шер. В результате фильм мы так и не посмотрели.
Однажды Шер купила маленького черного песика, которого я назвал Луи. Я его обожал. В детстве мы держали собаку, которая была для меня всем. Друзей у меня никогда особо не водилось, и, будучи единственным ребенком в семье, я изливал свою любовь на собаку. Мама работала целый день, и со мной был только пес. Он часто лизал меня в лицо. Однажды я сильно заболел, и отец обвинил в этом собаку. Он отвез пса в город и бросил там. Мое сердце было разбито, и я навсегда сохранил память о своем четвероногом друге. Когда я впервые увидел Луи, я словно снова обрел ту мою первую собаку из детства, наконец вернувшуюся домой. Знаю, что это звучит сентиментально: демон, изрыгающий кровь на сцене, плачет, когда на него смотрит маленькая черная собачонка. Поди разберись.
Когда мы с Шер вернулись в Нью-Йорк, наши отношения продолжились. Она побывала в доме моей матери в Куинсе, когда там собрались все мои дяди и их дети. Шер вела себя мило, как никогда. Элайджа Блю, ее сын от Грега Оллмана, был тогда еще малюткой. В какой‑то момент он забрался на коленки к моей двоюродной сестре и плюнул ей прямо в лицо. Он не понимал, что делает, ведь он был всего лишь ребенком. С одной стороны, мы были шокированы, с другой — это было очень смешно.
В Нью-Йорке Шер открыла мне совершенно новый мир, своей причастности к которому я никогда не осознавал. Я побывал в доме у Холстона, и там были все, кто что‑то собой представлял, — от Энди Уорхола до Лайзы Миннелли. Со мной в основном говорили как с диковинкой, парнем, высовывающим язык и изрыгающим огонь. На всех этих мероприятиях люди постоянно исчезали в ванной. Я никак не мог понять, что они там делают, — настолько я был далек от наркотиков, даже тогда. Да и разговоры их мне были не особенно интересны, ведь моего любопытства к жизни других людей не хватало даже на короткую беседу. «Вы слышали, что такой‑то только что купил новый дом? — спрашивали меня. — И что он собирается оформлять его в средиземноморском, а не южнокалифорнийском стиле?» Для меня это было пустой болтовней. Я люблю только факты — дайте мне информацию. А потом дайте мне развлечений. Но просто так сидеть, играть в маджонг и потягивать чай кажется мне нелепым. Я этого совершенно не понимаю. Терять время подобным образом просто скучно.
В конечном итоге встречи с другими звездами меня не очень интересовали. Хотя многие из них были замечательными людьми. Стив Рубелл всегда отлично ко мне относился. Уорхол был очень доброжелателен. «Мне нравится ваше искусство», — говорил он. (Мне такая формулировка казалась странной, однако из уст парня, превратившего в поп-арт банку супа «Кэмпбелл», она, наверное, звучит логично.) По большому счету претенциозность тусовки отдавала глупостью. Я всегда считал, что Арт (искусство) — всего лишь мужское имя, сокращение от «Артур». А уж остальное решает публика. Я верю в американский идеал: все должно исходить от людей, делаться руками людей и для людей. Пускай один что‑то делает, будь то картина или книга, а потом мы, народ, будем решать, искусство это или нет, — мы, а не создатель произведения. Так что художник, который заявляет: «Я художник», — всего лишь самоуверенный дурак. Мне хотелось бы думать, что у автора нет права на такие слова, если люди с ним не согласны. Я всегда верил в «великие неотесанные массы».
И все же, какой бы идиллией ни казалась жизнь с Шер, пора было возвращаться к работе.
С тех пор как Эйс поднял вопрос о сольниках во время съемок фильма «KISS против фантома парка», я обдумывал идею своего сольного альбома. Я начал работать над новыми песнями. В KISS мы все работали по-разному. Обычно я приносил и показывал группе от двадцати до тридцати новых песен. Из этой кучи выбиралось от четырех до шести песен для альбома. Имя Питера указывалось на альбоме в числе авторов песни, если он добавлял свой фрагмент к чьему‑нибудь уже почти законченному номеру. Эйс, который изредка вспоминал о работе, мог время от времени написать пару песен. Пол обычно ждал до последнего, но ему каким‑то образом всегда удавалось придумать нечто стоящее.
Мне хотелось, чтобы мой сольник стал величайшим на планете, чтобы там присутствовали хор и масса приглашенных звезд. Изначально я планировал привлечь всех, начиная от Джерри Ли Льюиса и заканчивая Ленноном (он тогда еще был жив) и Маккартни. Естественно, сделать все это было невозможно. Джерри Ли Льюис не смог принять участие из‑за плотного графика. А что касается Леннона и Маккартни, я позвонил их менеджеру и предложил им появиться на альбоме. Когда они отказались, я позвал двух парней из Beatlemania — группы, исполнявшей хиты he Beatles, — чтобы записать их вокал.
Джерри Ли я заменять не стал, но в конечном итоге на пластинке отметилось множество звезд. Я загодя снял студию «Cherokee Studios» в Лос-Анджелесе и стал приглашать музыкантов из других групп, чтобы они помогли мне сделать демо-записи новых песен. Джо Перри из Aerosmith записал убойное соло для одного из моих новых треков. Кэти Сагал, с которой я познакомился приблизительно в то же время, что и с Шер, и еще две девушки из группы he Group With No Name пели на нескольких других треках. Я увлеченно играл для Шер песни, над которыми работал, но ее лицо при этом, как правило, принимало отсутствующее выражение. Если честно, она никогда не понимала нашей музыки. В то время как я рассказывал ей о своих новых песнях, она говорила о своей мечте сделать римейк на фильм «Зачарованный дом», который она обожала. Мы оба были мечтателями.
Продолжая работу над сольным проектом, я поддался своей одержимости группой Beatles, поэтому снял студию звукозаписи в Оксфорде, в Англии, на той же улице, где жил Джордж Харрисон. Если я собирался привлечь для пластинки какую‑нибудь звезду, я организовывал ей перелет и обращался с ней по-королевски.
Я пытался создать впечатление — пусть и не слишком соответствующее истине, — что я умею играть на гитаре. Поэтому на альбоме я вообще не играю на басу, только на гитаре. Шер и Честити появились на треке под названием (diving in Sin a he Holiday Inn».
Продюсером моего сольного альбома стал Шон Делейни, и он же привлек Майкла Кеймена в качестве аранжировщика и дирижера струнного оркестра из тридцати превосходных музыкантов из Лос-Анджелеса. Однажды утром они приехали в студию, сели и отыграли свои партии для песни «Мап of 1000 Faces», которую я написал. Шон договорился, чтобы все они были в масках с лицом Джина Симмонса, которые тогда продавались в магазинах. Это был, пожалуй, один из самых невероятных моментов в моей жизни: я открыл дверь и увидел целую комнату скрипачей, как две капли воды похожих на меня.
В другой раз в студию зашла Дженис Иэн, как раз в то же время, когда там записывалась Грейс Слик. Я познакомился с Грейс в турне: она встречалась с нашим режиссером-осветителем и навещала его на гастролях. Мы с Дженис и Шоном как раз обсуждали кое-какие идеи, когда вдруг разразилась настоящая катастрофа. Оказывается, Грейс приняла какое‑то химическое вещество, на которое ее организм отреагировал странным образом. Она никак не могла взять себя в руки, и сотрудникам студии пришлось проводить ее к выходу.
Другие примеры сотрудничества были не менее захватывающими. Хелен Редди приехала в студию, чтобы записать вокал для песни под названием «Тгие Confessions*. В помещении студии у меня были установлены столы для пинг-понга, и мы с Хелен сыграли пару партий. Донна Саммер оказала мне честь и спела со мной «Burning up with Fever». Она с первого же дубля сделала все как надо. Мы хорошо поладили. К тому времени она уже стала новой сенсацией нашей звукозаписывающей компании. KISS первыми подписали контракт со студией «Casablanca», а Донна теперь считалась многообещающим музыкантом лейбла. А Боб Сигер, еще один настоящий рокер-вокалист, исполнил со мной композицию «Radioactive», ставшую синглом. Мы знали Боба давным-давно, еще с тех пор, как он играл у нас в турне на разогреве.
На одном из концертов, пока Сигер и его группа готовились к выходу на сцену, я оказался рядом с Альто Ридом, саксофонистом Сигера. Альто пожаловался, что у него в горле пересохло. Я предложил ему жвачку, и он с радостью ее взял. В тот вечер Сигеру и компании пришлось не сладко. Видите ли, в то время я очень любил разыгрывать людей и часто покупал разные приколы, вроде пердящих подушек и тому подобное. Так вот, я купил тогда луковую жвачку — она выглядела совершенно обычно и поначалу ничем не отличалась от нормальной, но через несколько секунд во рту у жующего разливался жуткий вкус лука.
Наш сольный проект был беспрецедентным. Ни одна группа в истории не выпускала четыре сольника одновременно. Хотя Эйсу и Питеру сольные альбомы нужны были прежде всего для того, чтобы почувствовать себя более творческими музыкантами, мы собирались полностью контролировать проект. И наши менеджеры, и наша звукозаписывающая компания «Casablanca», выпустившая все четыре сольника в один день 1978 года, настаивали, чтобы альбомы были оформлены одинаково. Мы все воспользовались услугами одного и того же художника, Эральдо Каругати, так что весь проект как бы стал скоординированным сольным релизом группы, чего не делал никто ни до, ни после нас.
Все альбомы оказались удачными: они сразу показали высокие продажи и продолжили сохранять должный уровень. По результатам более двадцати лет продаж я занимаю первое место, чуть обгоняя Эйса, который в свою очередь идет чуть впереди Пола. Наименее успешно из всех продавался диск Питера. Впрочем, ни один из альбомов не сыпал хитами. Дальше всех пошла кавер-версия, которую Эйс сделал на песню «New York Groove», — она достигла 14-го места. Питер в чарты не попал. Мой сингл «Radioactive» застрял на двадцатых позициях, а песня Пола «Hold Me, ouch Ме» остановилась чуть ниже.
Сольный альбом стал огромным толчком для Эйса. Впервые в жизни он испытывал восторг, поскольку. теперь в любой компании мог считаться самодостаточной звездой — парнем, который что‑то делал самостоятельно, который выпустил собственный альбоме собственным изображением на обложке. Самое смешное, что поначалу, на заре своей работы в группе, он не желал ни петь, ни писать песен. Он хотел быть просто гитаристом. Мы заставили его писать песни. Когда он обнаружил, что у него получается, он действительно начал сочинять неплохие вещи. Он смог выпустить альбом, который во многих отношениях, возможно, был самым целостным из всех наших сольных проектов.
Каждая из сольных пластинок разошлась тиражом около миллиона копий. Но лейбл «Casablanca» привык получать от нашей группы по два альбома в год, и считать сольники он был не намерен. Так что сразу после выхода наших дисков Нил Богарт выпустил коллекцию лучших хитов под названием «Double Platinum».
Мне нужно было возвращаться в Нью-Йорк и готовиться к очередному турне KISS, и я очень хотел, чтобы Шер с детьми переехали жить ко мне. Я отправился в магазин «Ф. А.О. Шварц» и купил Честити двухметровую кровать в форме кроссовки. Наконец Шер приехала вместе с детьми и няней, но, увидев, где я живу, решила, что там слишком тесно, и переехала в отель «Пьер».
Вскоре я понял, что для того, чтобы удержать Шер со мной в Нью-Йорке, придется купить дом, который ей подойдет. Я стал подыскивать жилье побольше. В «Дакоте», где поселился Джон Леннон, нам с Шер отказали. Наш приезд вызвал бы слишком много проблем, поскольку пресса сидела у нас на хвосте днем и ночью. Наконец я нашел место, которое, как мне казалось, могло понравиться Шер: верхний этаж бывшего здания фонда «Харт» на углу Пятой авеню и Шестьдесят четвертой улицы, через дорогу от детского зоопарка в Центральном парке. В то время на верхнем этаже ничего не было, так что я выкупил «права на воздух», то есть возможность строительства жилища величиной с весь верхний этаж существующего здания. Я вызвал архитектора Шер из Калифорнии в Нью-Йорк. Ну а пока мой пентхаус строился, KISS уехали в турне. Вернувшись с гастролей, я отправился на лифте в свой пентхаус. Двери лифта открылись на моем этаже, и я увидел колонны в романском стиле и огромную ванну посреди большой спальни, отделанной мрамором. Это был настоящий шедевр. Шер пришла в восторг, и я тоже. Проблема состояла только в том, что к тому моменту, когда пентхаус был готов, мы с Шер из любовников снова превратились в друзей.
Головная боль от двух участников нашей группы никуда не делась. Питер находился в депрессии, Эйс вел себя совершенно невыносимо, и оба они все более увязали в наркотиках. Поведение Эйса выглядело, наверное, чуть интереснее, хотя тоже и близко не лежало к нормальному. Эйс неизменно поражал меня тем, что никогда полностью не задействовал свой потенциал. Он мог играть на гитаре, писать песни и заниматься множеством других вещей. Но он даже не старался найти себе применение. Он признавался в хронической лени и сумасбродстве. У него могут появляться идеи с искрой гениальности. Но он и пальцем не шевельнет, чтобы зарегистрировать торговую марку и авторские права. Сейчас существуют сотни ремней для гитары, например с изображениями огромных молний, — такими ремнями пользуются все, от кантри-групп до рэперов, — а ведь их придумал Эйс. Однажды я увидел у него такой ремень и предложил: «Отличная идея, давай ее запатентуем. Такие ремни будут расходиться как горячие пирожки». Я говорил совершенно искренне, но Эйс просто отмахнулся. Позднее я заметил: «Ты круто промахнулся». «Да ладно, — ответил он. — Придумаю что‑нибудь другое». Но так и не придумал.
При таких проблемах в группе я часто жалел, что не остался с Шер. Но когда я начинал серьезно обдумывать свое положение, я понимал, что не готов — по крайней мере, пока — разбивать KISS или бросать музыку. Группа была для меня всем и проникала в каждую область моей жизни. Так что в каком‑то смысле я просто забыл, что у меня есть выбор: я полностью отдался группе и нашел в этом свое самоопределение. Я превратился в «Джина Симмонса из KISS»; определение «из KISS» вполне могло бы стать моей фамилией. Вскоре наша четверка снова возобновила общение. Но речь шла не о концертах в поддержку сольных альбомов: мы обсуждали возможность встретиться в Нью-Йорке для записи нового альбома, который решили назвать «Dynasty».