К 1985 ГОДУ в KISS закрепился состав из Брюса Кулика, Эрика Карра, Пола и меня. Мы получили еще один платиновый диск за «Asylum» и играли без макияжа. Членов оригинального состава в группе не осталось. С момента ухода Билла Окойна в 1982-м эстафету приняли новые менеджеры, но и эти отношения подошли к концу. Мы уволили их и пригласили в качестве консультанта Ларри Мазура. Нанимать новых менеджеров у нас не было никакого желания — они требовали слишком много денег. Так что фактически мы занимались организационными вопросами сами.

Тогда же вышел «Бунт роботов», получивший положительные отзывы, и мне сразу же предложили еще одну роль в кино: я должен был играть злодея в фильме Гэри Шермана «Взять живым или мертвым» с Рутгером Хауэром. Когда в первый день съемок меня знакомили с командой и Рутгером, он подошел ко мне, пожал руку, а потом обхватил мою голову руками и прямо при всех поцеловал меня взасос. Команда смеялась до упаду, а я не знал, что и сказать.

Мне нравилось работать в кино, но моя актерская карьера начинала все больше бесить Пола и менеджеров. Они желали знать, хочу ли я остаться с группой или продолжать свою карьеру в кино. На самом деле я хотел и того и другого, но это было не очень‑то честно по отношению к Полу, который посвящал KISS все свое время.

Я сыграл еще в одном фильме, «Никогда не рано умирать». На этот раз у меня было целых две роли: я играл агента ЦРУ и его альтер-эго, рок-звезду трансвестита Рэгнара. Мне приходилось ходить на шпильках и в корсете; меня красили как женщину и наряжали в сетчатые чулки. Выглядел я как расфуфыренная шлюха.

Надев все свое обмундирование, я ковылял на площадку. Когда я проходил мимо команды, каждый, естественно, считал своей обязанностью отпустить пару шуточек: «Эй, Джин, отлично выглядишь», «Что делаешь вечером, детка?». Меня это бесило. В одной из сцен мне нужно было произнести старую шутку: «Только такой мужчина, как я, может быть такой женщиной». Мне помогали настоящие трансвеститы, которые давали мне советы, чтобы я выглядел убедительно. Также в фильме снимались Джон Стамос и Вэнити, и оба с удовольствием флиртовали со мной.

После этого в 1986 году мне предложили роль в фильме «Красный прибой». Актерский состав включал Диди Пфайффер, сестру Мишель, и Джорджа Клуни. Я играл ветерана войны во Вьетнаме, который устал от убийств. В конце фильма мне предстояло спасти всех от неминуемой гибели. Я потихоньку начинал осваиваться в кинобизнесе.

Жил я в Калифорнии с Шеннон, а остальная группа находилась в Нью-Йорке. Эрик отлично работал за ударными, и вся обстановка в группе наконец стала спокойной, ведь Эйс и Питер больше с нами не играли.

К1987 году в составе KISS сменилось несколько гитаристов. В 1984-м к нам пришел Брюс Кулик. По странному совпадению он был братом Боба Кулика, который пробовался в группу во времена ее зарождения. Хотя Брюсу недоставало собственного стиля, он вполне неплохо играл и воспроизводил соло Эйса с записей. Брюс настоящий профессионал, и работать с ним было одно удовольствие. Сначала он не очень уверенно держался на сцене, но он умел внимательно относиться к своим ошибкам и работал над собой.

Пол искал иные способы выразить себя, включая актерскую игру. Он принял участие в сценической постановке «Призрака оперы» и дал 150 представлений в Торонто. Затем Пол решил собрать собственную группу he Paul Stanley Band и отправиться с ними в тур. На гитаре играл Боб Кулик, а за ударными сидел Эрик Сингер. Я ходил посмотреть на выступление Пола. Мне действительно было интересно взглянуть на Пола из зала, а не стоя рядом на сцене. Со мной в ложе сидел Эрик Карр, который боялся, что его заменят на Эрика Сингера, хотя тот был ужасным барабанщиком и вокалистом. По окончании тура Пола мы оба вновь вплотную занялись KISS.

Теперь мы зарабатывали даже больше денег, чем у нас было на пике славы в 1970-х. Мы отказались от чрезмерных расходов на менеджмент, бесполезных сценических декораций и дорогостоящих сессий записи. В 1989 году я нашел недорогую демо-студию, где мы и записали наш следующий альбом, «Ho in he Shade». Мы обошлись малой частью наших обычных затрат, к тому же сами спродюсировали запись — не пришлось платить продюсеру.

Пол вместе с Майклом Болтоном написал песню «Forever», которая попала в «горячую десятку» и обеспечила успех последующему туру. Посреди сцены у нас стоял 12-метровый сфинкс, изо рта которого мы выходили на сцену, в то время как из глаз у него било пламя, а из носа валил дым. С макияжем или без, но KISS вновь забивали залы до отказа.

Жизнь дала мне возможность потакать своим капризам — во всяком случае, пока для меня были открыты двери. Однажды я сидел и размышлял над разными интересными проектами, как вдруг понял, что хочу организовать свой рекорд-лейбл. Меня всегда интересовали молодые группы. Если есть «Geffen Records», почему нельзя сделать «Simmons Records*? На тот момент «RCA» уделяла рок-н-роллу не особенно много внимания, и это расстраивало меня, ведь в свое время они взрастили Элвиса Пресли. Но теперь «RCA» не оправдывала надежд. Как обычно, я не стал заворачиваться с юристами и длинными официальными письмами, а просто взял телефон и позвонил Бобу Бузиаку, президенту «RCA». Самого Боба я не застал, но попал на Хайнца Хенна, главу европейского отдела, который видел KISS во время пары германских шоу. Мы встретились с Хенном и Бузиаком, поговорили, и я не успел оглянуться, как у меня уже был собственный лейбл, «Simmons Records».

Первым альбомом свежеиспеченного лейбла стала одноименная дебютная пластинка группы House of Lords, в которой играл парень по имени Грег Джиуффриа. До этого у него была команда Angel, с которой по моему совету подписала контракт «Casablanca Records», а потом он играл в группе Guiffria, в середине 1980-х выпустившей громкий хит «Call of he Heart». Я подписал Грега с условием, что выступлю исполнительным продюсером их записи: у меня будет полный контроль над названием группы, внешним видом участников и всем остальным. Название Guiffria мне не нравилось, и я предложил House of Lords. Это название я зарегистрировал и был его владельцем. Так что я действительно направлял их имидж. Запись поднялась до первой строчки британского чарта зарубежных записей еще до того, как вышла в США.

Далее последовали другие проекты, включая калифорнийскую рок-группу Silen Rage. Но со временем оригинальная концепция затерлась. Например, в наследство от «RCA» мне достались Gypsy Rose, и я совершенно не представлял, что мне

с ними делать, причем сами они хотели ради престижа выпустить диск на моем лейбле. Кроме того, я работал над сольной записью Джо Уолша, а также занимался менеджментом, продюсированием и написанием материала для многих других артистов. И по-прежнему играл в KISS — пусть я не уделял группе все свое внимание, для меня она оставалась на первом месте. Очень скоро стало ясно, что у меня просто не хватает времени, чтобы заниматься собственным лейблом. Когда я принял решение оставить лейбл, «RCA» не подхватили инициативу, и «Simmons Records» просто исчез. Хотя сейчас, когда я пишу эту книгу, идут переговоры с несколькими крупными лейблами о возрождении «Simmons Records».

Во время летнего перерыва в туре «Ho in he Shade* я вернулся в Лос-Анджелес к Шеннон. У меня было все: KISS оставались на подъеме, я жил с королевой... Казалось бы, чего еще мне желать? Но вскоре ответ пришел сам собой. Как‑то вечером мы с Шеннон посетили Мемориальный фонд помощи раковым больным имени Нила Богарта, который располагался на гоночном треке в Санта-Монике. Я общался с Шерри Лансинг и Джойс Богарт, и разговор зашел о браке. Я упомянул, что боюсь женитьбы, а Джойс спросила: «А как насчет детей?» Прежде чем я успел вымолвить хоть слово, Шеннон выдохнула: «Я беременна».

Я не сразу смог осознать эту новость. Я слышал слова, но они не складывались у меня в голове в связную мысль. Никогда не думал, что услышу такое от кого‑нибудь. Помню, как у меня закружилась голова, а потом вся кровь хлынула к мозгу. Как‑то незаметно мы с Шеннон остались одни, лицом к лицу; все остальные просто исчезли. Я ничего не мог сказать — у меня перехватило дыхание.

Вот наконец и случилось самое главное: не думал, что доживу до такого дня. Что же делать? Смогу ли я возложить на себя такую ответственность? И что еще важнее, — может быть, именно этого мне всегда недоставало, но я сам боялся признаться себе?

Явзглянул в глаза Шеннон и понял, что она действительно хочет ребенка. Не знаю почему, но я сразу ощутил, что согласен с ней. Я по-настоящему хотел стать отцом. Не просто смирялся с неизбежностью, когда некуда деваться, но чувствовал глубокую внутреннюю потребность в отцовстве.

По мере протекания беременности Шеннон не утеряла страсти и стала еще более привлекательной. Она выглядела такой пышной и сексуальной, что я не мог от нее оторваться. Мы шутили, что ей впору носить доспехи, чтоб защищаться от моих посягательств.

Я стал настоящим экспертом по обузданию эмоций. Время от времени меня накрывал настоящий ужас: «О боже, у нас будет ребенок! Мальчик или девочка?» и «Господи, а если девочка? Как мне с ней разговаривать?!». Раньше я никогда не говорил о таких вещах и даже не задумывался о них, а теперь столкнулся с ними лицом к лицу. Должен признать, что нервничал я не на шутку: Шеннон немного мутило с утра, что абсолютно нормально для женщины в ее положении, но я просто сходил с ума от беспокойства за нее и ребенка.

KISS отправлялись в тур по Европе, и я взял с собой Шеннон. Тогда я впервые пригласил в тур девушку. Мне пришлось объяснить ей суть гастрольной жизни. Шеннон видела, как во время концертов девушки задирают кофты, она была вынуждена отвечать на звонки фанаток, но отнеслась ко всему с пониманием.

Когда мы прибыли в Лондон, чтобы дать концерт на стадионе «Уэмбли», я повстречал девицу, с которой у меня вроде была интрижка, хотя точно я не мог вспомнить. Я рассказал о ней Шеннон, у которой уже заметно округлился животик. Эта девица повсюду преследовала меня и однажды заявилась прямо к нам домой. Зная, что Шеннон тоже здесь, фанатка пригрозила пнуть ее в живот, чтобы убить ребенка. Но как только Шеннон появилась, девица сбежала.

Вернувшись в Америку, мы с Шеннон отправились к врачу. В какой‑то момент он предложил нам узнать пол ребенка. Мы согласились, и врач включил прибор, чтобы просветить живот Шеннон ультразвуком и, собственно, увидеть плод. До родов оставался примерно месяц. Наблюдая, как внутри Шеннон шевелится малыш, я чувствовал себя персонажем фантастического фильма. «Итак, — произнес врач, — думаю, вы будете рады узнать, что у вас мальчик».

«Это явно мальчик, — ответил я. — Еще бы». Я решил, что вижу будущего главного самца планеты, но оказалось, что я смотрю на пуповину. Эта штука выглядела длиннее его ноги, да она, собственно, и была длиннее. Хотя что я мог знать про пуповины? Я просто желал своему сыну самого лучшего.

Наконец однажды посреди ночи начались схватки. Мы сели в машину, и я повез Шеннон в роддом. Все проходило крайне спокойно: мы посещали дородовые курсы и знали, что нужно контролировать схватки с помощью дыхания, а не нестись сломя голову в больницу. После того как мы оказались в родильном отделении, схватки продолжались еще почти двадцать три часа. Периодически я заходил в палату и освежал Шеннон кубиками льда. Мы постоянно шутили, и во время особенно болезненных схваток Шеннон говорила: «Больше я тебя к себе не подпущу! Даже пальцем меня не тронь — посмотри, что ты натворил!» Вскоре сил на шутки не осталось, потому что боль стала невыносимой. И все это время я был там. Я наблюдал за рождением. Я был первым, кто увидел, как появилась макушка моего сына.

Я был первым, кто взял его на руки. Едва мой сын открыл глаза, он сразу увидел меня. Я сам перерезал пуповину: это делается дважды — один раз посередине и второй раз под корень. Николас Адам Твид Симмонс при рождении весил 3 килограмма 600 граммов.

По-моему, не считая собственных рождения и смерти, появление ребенка является главным моментом в жизни человека. Меня переполнял восторг; сердце стучало, словно на американских горках. Казалось, я даже забыл моргать: мне хотелось максимально включить все свои чувства, чтобы сохранить в памяти этот момент, о котором я даже не мечтал. Я держал на руках живого человечка, который смотрел на меня, которого я должен обеспечить всем: едой, домом, знаниями. Все говорят про материнский инстинкт, но я уверен, что отцовский инстинкт тоже существует.

Ко мне кто‑то подошел и сказал: «Все хорошо. Джин, а теперь отдайте ребенка доктору, он помоет малыша». Пока я пытался осмыслить эти страшные слова, я понял, что не хочу отпускать своего сына. Я продолжал твердить Шеннон, доктору и всем вокруг, что не отдам его. Помню, как твердо решил: если придется, я буду драться за него до смерти. Как парни на улицах. Когда бьешься насмерть, словно загнанное в угол животное, в ход идут не только кулаки. Я представлял, как схвачу доктора руками и ногами и вцеплюсь зубами ему в шею. Я хотел вырвать ему глотку и растерзать его прямо там — просто потому, что он хотел забрать моего сына. Меня до сих пор преследует образ бедного невинного доктора в предсмертной агонии, лежащего на полу в луже крови с разорванным горлом. Раньше я никогда не чувствовал ничего подобного. Я просто не мог совладать со своей яростью. Помню, как Шеннон уговаривала меня: «Джин, все нормально». Должно быть, глаза у меня пылали, а ноздри раздувались.

В конце концов я отдал сына доктору, но то, что проделывали с ребенком дальше, напоминало пытку. Они взяли Николаса за палец и порезали его чем‑то острым до крови. Даже когда мне объяснили, что это проверка на свертываемость крови, я все равно жаждал убить сестру. Потом ему засунули трубки в нос и в рот, чтобы высосать жидкость. После этого ребенка помыли, и все закончилось.

Не помню, ложился ли я вообще спать в следующие два-три дня. Должно быть, я сутки напролет просто сидел и смотрел на Николаса, а он продолжал смотреть на меня. У меня просто голова шла кругом. Будучи мужчиной, я умел только зарабатывать деньги и бегать за юбками, а тут вдруг появился ребенок, который во всем от меня зависит. Все ли я делаю правильно? Кто знает? Что делать, если ребенок какает на руки, когда держишь его? Нужно ли его положить? Вытереть? Помогите! На многие недели я забыл все остальные слова. А потом пролетели месяцы, и первым словом моего сына было: «Папа». У меня даже колени подогнулись. Мне хотелось собрать все свои кредитки и вручить ему: «Вот, держи, они все твои. Только скажи это еще раз». Я никогда не думал, что услышу от кого‑нибудь это слово. Я жил с детьми Шер и Дайаны, но они были в том возрасте, когда могли сами позаботиться о себе. А сейчас мне действительно приходилось учиться быть отцом, и для меня здесь таилась еще одна проблема: не повторю ли я путь собственного отца? Или буду рядом с сыном, чтобы исполнить свой долг? Хотя на самом деле в глубине души я знал, что для меня вопрос уже решен.

Николас стал моим счастьем. Стоило ему заплакать посреди ночи, я вскакивал и бежал к нему, хотя и не всегда знал, что делать потом.

Однажды днем между турами Шеннон меняла малышу пеленки и позвала меня помочь. Я тут же прибежал, и она попросила меня закончить работу. Как заправский хирург, я подхватил края пеленки и тут обнаружил, что уже в таком раннем возрасте приборчик моего сына бросает вызов гравитации. Помню, как Ник улыбался, когда я нагнулся, чтобы завернуть его. Шеннон хихикала в другой комнате. Нашла над чем смеяться!

Когда Николасу исполнилось два, я нанял целый контактный зоопарк, который разместился на нашем теннисном корте. В таком зоопарке дети могут гладить зверей и играть с ними. Такую толпу родителей с детьми я раньше никогда не видел.

Помимо уток, кроликов и баранов, там был пони. Мы помогли Нику забраться в седло, и он совершил свою первую конную прогулку. В Израиле я только в семь лет заполучил костюм ковбоя, а прокатиться на пони даже не мечтал, так что мой сын к двухлетнему возрасту уже превзошел меня.

Благодаря ему я снова проживал свое детство.

Я умел говорить на английском, венгерском и иврите, а также знал пару фраз по-немецки и по-японски. Я получил степень бакалавра искусств и окончил шесть курсов. И хотя я поднялся из самых низов, оказалось, что Шеннон обладает куда большей житейской мудростью, чем я. Пока я не стал отцом, я даже не догадывался, что хочу детей, но теперь не мог понять, как жил без этого. Кажется, Шеннон заранее знала, что так и выйдет. Она никогда не спорила со мной из‑за того, что я не хотел жениться и заводить детей, но моя неожиданная страсть в роли отца удивила ее меньше, чем меня.

В детстве мама говорила мне: «Ради тебя я готова броситься под грузовик». Раньше я не понимал, что она имела в виду. Зачем вообще куда‑то бросаться? А потом вдруг обнаружил, что говорю Николасу те же слова. Уверен, он тоже не мог понять, о чем я.

Когда Николасу исполнился год, он стал спать с нами вместе на огромной кровати 210 на 195 сантиметров. Считается, что

дети должны спать в одиночестве, но нам было плевать — мы хотели проводить вместе двадцать четыре часа в сутки.

Калифорния давала нам все, чего не хватало в Нью-Йорке. Погода стояла райская, и даже люди казались более приветливыми. Я помню нью-йоркскую шутку: парень из Калифорнии приезжает в Нью-Йорк и спрашивает первого встречного: «Простите, сэр, это дорога к Эмпайр-стейт-билдинг или мне сразу идти куда подальше?»

Однако оказалось, что и в раю есть свои проблемы. Однажды поздно ночью тишину нарушило землетрясение силой в 6,7 балла, которое сотрясло Лос-Анджелес и все вокруг в радиусе 250 километров. Трясло, словно в кузове грузовика. Я сразу же вскочил, схватил Николаса, и вместе с Шеннон мы выбежали через дверь спальни, а потом понеслись вниз по шатающейся и скрипящей лестнице. Дом, к счастью, почти не пострадал, но Лос-Анджелес в сводках новостей был похож на место боевых действий.

Не один я ощутил прелести семейной жизни. Спустя пару лет Пол познакомился с Пэм Боуэн, и вскоре они решили пожениться. Свадьба проходила в отеле «Бель-Эйр». В преддверии церемонии я долго ломал голову над подарком — я просто не представлял, что можно подарить Полу, чтобы он понял, как много значит для меня.

На свадьбе я был шафером и жутко волновался. Хоть свадьба была и не моя, но очень близко к тому. После церемонии все переместились в зал, чтобы поесть и послушать музыку. Гости подходили к Полу и Пэм с самыми наилучшими пожеланиями. В определенный момент я взял микрофон и спросил у Пола разрешения сделать ему необычный подарок. Потом я раздвинул занавес и кивнул рабочим сцены. Они вынесли огромный телевизор. Я поставил кассету в видеопроигрыватель, и на экране появился Тони Беннетт с бокалом шампанского в руке.

Он произнес тост, спел «То he Good Life» и пожелал Полу с Пэм всех благ мира. Это поздравление стало возможным благодаря тому, что я заранее позвонил Тони Беннетту и он любезно согласился помочь мне. Отличный парень.

Это было прекрасное время; период когда эмоциональные связи укреплялись и везде расцветала новая жизнь. Возможно, счастье неизбежно должно уравновешиваться толикой грусти. Когда мы вернулись из тура, мне позвонил Эрик Карр и признался, что однажды сутра у него пошла кровь горлом. У меня по спине пробежали мурашки. Эрика немедленно положили в больницу, где доктора нашли опухоль у него в сердце. Ему требовалась срочная операция.

Мы с Полом сразу же вылетели в Нью-Йорк, чтобы побыть с Эриком. Когда мы вошли в палату, он был в отличном расположении духа, веселился и шутил. Мы пообещали, что достанем ему все, чего душе угодно, и он попросил гамбургер из «Макдоналдса» и картошку фри, которыми всегда питался в турах. Вскоре мы вернулись с едой и провели еще какое‑то время вместе. Спустя несколько дней мы снова навестили Эрика в больнице. Операция, по его словам, прошла хорошо. Доктора тоже были довольны результатами, и мы с Полом почувствовали облегчение. Но одного мы не знали: Эрик не сказал нам, что у него рак. Вскоре болезнь перешла в критическую стадию. Эрик потерял все волосы, свое шикарное итальянское афро, что просто разбило нам сердце. KISS готовились к записи альбома, который собирались назвать «Revenge», и мы с Полом решили: несмотря на то, что мы будем оплачивать лечение Эрика и делать все, чтобы помочь ему в борьбе с недугом, пора начинать запись. Значит, придется найти другого студийного ударника, по крайней мере на время. Как мы ни пытались объяснить это Эрику, я уверен, наше решение причинило ему боль.

К началу 1991-го мы решили попробовать еще раз поработать с продюсером Бобом Эзрином. По общему мнению, «Destroyer» все еще являлся одной из наших самых сильных записей. Однако после печального опыта «The Elder» мы не были уверены, что Боб справится, и решили записать с ним для начала одну песню в качестве пробы. Продюсерам фильма «Невероятные приключения Билла и Теда» требовалась песня для саундтрека, и они выбрали нашу «God Gave Rock and Roll o You». Боб, Пол и я сочинили новый текст и записали песню, которая затем попала в «горячую десятку» английского чарта. Это была весомая причина, чтобы сделать с Бобом полноформатную запись.

Поскольку Эрик Карр все еще серьезно болел, нам пришлось вновь заняться прослушиванием ударников. Когда мы уже отчаялись. Пол предложил позвать на запись альбома Эрика Сингера. Эрик оказался очень забавным парнем и профессионалом высшего класса. Мы не собирались брать его в группу, поскольку надеялись, что Эрик Карр выздоровеет. Когда пришло время снимать видео на «God Gave Rock and Roll o You», Эрик Карр умолял, чтобы мы взяли его для съемок, хоть он и не играл на записи. Мы опасались, что ему не хватит сил и здоровья, но согласились.

Эрик пришел й оставался до самого конца съемок, которые закончились в три утра. Он ни разу не пожаловался, и я преисполнился уверенности, что он сумеет преодолеть свой недуг.

Но этого не произошло. Во время записи «Revenge» в 1991 году Эрик Карр скончался. Опустошенные и подавленные, мы полетели в Нью-Йорк на похороны. Эйс тоже пришел выразить свои соболезнования. Мы поздоровались друг с другом, но сели в разных концах церкви. Заплаканные фанаты выстроились вдоль дороги к церкви. Они обожали Эрика — и не они одни. Каждый из нас горевал. Не знаю, как Эйс в тот момент относился к нам с Полом, но он всегда был очень близок с Эриком. Сам же Эрик больше всего расстраивался, что, его возненавидит Питер Крисе, ведь Эрик занял его место в группе. Ему не хотелось, чтобы Питер решил, будто Эрик сознательно вытеснил его или не ценит вклад Питера в группу. Впервые встретившись с Питером, Эрик сказал: «Мне ужасно жаль». Его извинения сбили Питера с толку. Думаю, Питер поначалу собирался нагрубить Эрику и убедить себя, что он играет куда лучше. Но доброта Эрика абсолютно обезоружила его. Питер даже сегодня отзывается об Эрике с теплотой.

Опечаленные, отрезвленные, мы продолжили работу над «Revenge». Как‑то вечером я отправился в клуб посмотреть на выступление группы EZO, которую продюсировал. Ко мне подошел Винни Винсент и извинился за то, что принес группе столько горя, когда мы играли вместе. Он хотел все наладить и спросил, не соглашусь ли я написать с ним пару песен.

Я стремился сбросить груз прошлого и согласился. Я позвонил Полу и сказал, что Винни изменился. Пол тоже подключился к работе. Но еще до выхода альбома Винни вновь взялся за старое. Его не устроил подписанный контракт, и он требовал перезаключить его. В итоге Винни судился с нами и проиграл. Отныне он навсегда стал для нас персоной нон грата.

Без нас дела у Винни шли не очень‑то хорошо. Он собрал группу под названием Vinnie Vincen Invasion и подписал контракт с «Chrysalis Records*, но успел сделать всего пару записей, прежде чем их выкинули на улицу. То есть уволили не всю группу: всех остальных музыкантов «Chrysalis» взял обратно и переименовал группу в Slaughter. Позже она добилась платиновых продаж. Винни заключил контракт с «Enigma», но так ничего и не выпустил. Люди с лейбла говорили мне, что он стер собственные мастер-кассеты, поскольку материал показался ему недостаточно хорошим. Возможно, тут он был прав.

«Revenge» вышел в 1992-м и неплохо продавался, заработав золотой статус. Мы намеревались вернуться в тур с Эриком Сингером и дать серию клубных концертов, чтобы представить альбом верным поклонникам. Затем у нас состоялся очень успешный стадионный тур с декорациями в виде статуи Свободы. Но к тому времени гранжевые группы убили рок-н-ролл; на каждую группу, которая выходила на сцену и давала качественное шоу, сразу же появлялась куча негативных отзывов в прессе. Гранж погубил весь рынок: у них не было сценического света, не было костюмов — а миллионы белых детей начали слушать рэп, потому что исполнители напоминали бандитов. Но рэперы, по крайней мере, читали про девушек и деньги. Десятилетие спустя гранж умер, а волосатые группы, которых они вышибли с рынка, вернулись с успешными летними турами.

Шеннон вновь забеременела, и на этот раз родила девочку. Теперь я все время уделял семье. Я покупал роликовые коньки, водил сына есть мороженое и передавал ему свои знания. Если посмотреть на мои детские фотографии, мы с Николасом выглядим близнецами. Он в детстве был уменьшенной копией меня, и во многом мне это помогало. Но как я управлюсь с маленькой девочкой? О чем вообще думают девочки? Я жутко беспокоился, но вся моя тревога испарилась в тот миг, когда я увидел Софи. Я мгновенно влюбился в нее. Стоило ей склонить головку набок, и я просто таял.

Одним из ее первых перлов была фраза: «Папа, она не сосет», — дочка показывала на свою бутылочку. А когда Софи было три, она спросила: «Папа, можно мне «порше»?» Конечно, милая, я куплю тебе хоть целый автопарк!

Быть отцом во второй раз оказалось так же чудесно, если не лучше. Раньше я даже не думал о детях и надеялся умереть свободным. Хотя на самом деле это был всего лишь страх. Теперь я отнюдь не собирался бросить своих детей в шесть или семь, как поступил мой отец. Я хотел оставаться рядом с детьми. Я хотел, чтобы они знали, что я всегда буду с ними, и хотел, чтобы они меня уважали.

Чтобы заслужить это уважение, я попытался объяснить детям наш с Шеннон образ жизни и наше представление о родительских обязанностях. Моя философия проста: я считаю, что в нашем предопределенном мире нужно хвататься за любую возможность что‑то изменить в свою пользу. Не нравится собственное имя — поменяй его. Хочешь распрямить волосы — вперед. Не можешь жить там, где родился, — переезжай. Из этих же соображений мы дали нашим детям обе наши фамилии: Твид и Симмонс. Когда Николас и Софи вырастут, они смогут поменять их, выбрать одну или оставить обе.

Также мы с Шеннон постарались внести ясность в наши отношения. Когда дети достаточно подросли, чтобы понять суть вещей, мы объяснили им, что мы не женаты, но живем вместе — потому что нам этого хочется. Сын и дочь смогли это принять, в той или иной мере. Если их что‑то смущало, мы прикладывали все усилия, чтобы вместе во всем подробно разобраться. И у Николаса, и у Софи в классе были ребята, чьи родители развелись, и Шеннон объяснила детям, что это очень неприятная ситуация, ведь приходится нарушить клятву, данную на свадьбе. Самое главное — я научил детей думать своей головой. Когда создаешь картину, она должна быть самобытной. Бессмысленно заниматься копированием. Все эти метафоры являются длинным способом сказать одну простую вещь: нужно самому выбирать собственный путь в жизни.

Сейчас, когда я пишу эту книгу, Николасу двенадцать, а Софи девять. Николас не пропустил ни одного дня занятий с первого по пятый класс и занимается по углубленной программе шестого класса, продолжая посещать все занятия. Софи постоянно получает награды как лучшая ученица. Они чудесные любящие дети, и я готов ради них на что угодно. Лучшей жизни мне не надо, и я знаю, что во многом должен быть благодарен Николасу и Софи. Каждый раз, навещая свою маму, я понимаю, как дети изменили мою жизнь. Я ведь единственный ребенок в семье, и долгие годы дом матери оставался храмом в мою честь. Повсюду были развешаны мои снимки: вот Джин ест на детском стульчике, вот Джин играет, а вот Джин просто стоит и ничего не делает. Теперь, если повезет, парочка моих фотографий обнаружится где‑нибудь в дальнем ящике стола, а все остальное место заняли снимки моих детей. Моя мать из самой заботливой, самой любящей матери превратилась в такую же заботливую и чудесную бабушку.