Относительный провал сингла «Rock and RoLL ALL Nite» немного огорчил нас, но не напугал, ведь мы точно знали, что делать. Мы должны были немедленно вернуться к концертам — нашей самой сильной стороне, позволяющей общаться со зрителями наиболее эффективно. На этот раз нас подогревала идея записать несколько концертов и выпустить их живым альбомом. У нас уже было три студийных пластинки, но мы считали, что они недостаточно хорошо передают дух группы. Они просто документировали ее деятельность. Чтобы прочувствовать KISS как следует, фанаты должны были ощутить вкус живых выступлений — причем не только театральность, но и мощь группы.

Записи, вошедшие впоследствии в альбом «Alive!», были сделаны на нескольких концертах, включая выступления в Нью-Джерси и Айове. Большая часть альбома, тем не менее, была взята с концерта в Кобо-холле в Детройте, прошедшего в конце марта. В какой‑то степени решение записать концерты в Детройте далось нам легче, чем любое другое. Город никогда не бывает просто городом. Он всегда определяется своими жителями и тем, чем они зарабатывают себе на хлеб, ведь это очень сказывается на образе жизни. Поскольку Нью-Йорк — город космополитичный, здесь зародилась «Студия 54». Южные города в каком‑то отношении — более консервативные, а в каком‑то — более бесшабашные. Детройт, центр автомобильной промышленности, олицетворял собой антимоду и скорее ассоциировался с мясом и картошкой. Я бы не удивился, если бы узнал, что в Детройте «Макдоналдс» стоит на первом месте по продажам. Здесь одни синие воротнички — настоящий американский мегаполис для среднего класса. Крупные звезды, вышедшие из Детройта в конце 1960-х — начале 1970-х годов, — he МС5, Тед Ньюджент, Боб Сигер и Grand Funk Railroad — похожи друг на друга: громкие и страстные, с минимумом претенциозности и толикой грубости. Музыка Детройта лишена сантиментов. Детройт принял нас сразу же, начиная с самой первой пластинки. Люди из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса не понимали нас до конца — они искали определенной доли изощренности и считали, что мы не отвечаем их стандартам. Но Детройт понял нашу смесь веселья и энергетики с самого начала.

После концерта в Детройте мы получили награду и отправились на вечеринку в нашу честь. На вечеринке нас ожидала масса алкоголя, музыки и женщин. Выпивка меня не интересовала, музыки мне за день хватило, и даже подружка на вечер у меня уже была — журналистка из издания «Сгеет», работавшая над статьей о нашей группе. Я уже собирался уйти с ней с вечеринки, когда вдруг заметил официантку, которая пробиралась через толпу с подносом шоколадного печенья с марихуаной. Я сладкоежка, поэтому не смог удержаться и набросился на печенье, не подозревая, что оно с наркотиками. Я не успокоился, пока не съел, наверное, штук шесть или семь. Уже через пять минут я превратился в Джина в Стране чудес. Голова съежилась до размеров яблока. Ноги раздулись, как два огромных чурбана. Чем дольше я смотрел на свои руки, тем толще они становились. Я испугался, схватил подружку, и мы побежали к лимузину, который ждал нас у выхода.

Как только мы сели в машину, мне страшно захотелось молока. Терпеть было невозможно, так что, не успев проехать и квартала от концертного зала, мы остановились у круглосуточной забегаловки в сомнительном районе Детройта. Внутри было тихо, всего несколько человек клевали носом над тарелками и кружками кофе. Я подошел к прилавку и, опасаясь, что меня не услышат — ведь голосовые связки у меня съежились вместе с головой, — со всей дури завопил: «Дайте, пожалуйста, стакан молока!» Официантка перепугалась до смерти. Все, кто там был, в шоке уставились на нас. Мне стало неловко. Я был уверен, что все смотрят на мою голову, невероятно уменьшившуюся в размерах. Я вышел из забегаловки, сел в машину и поблагодарил Бога за то, что моя подруга знает, где находится отель. Она позаботилась о том, чтобы мы туда доехали, и пока она тащила меня по коридору, мне казалось, будто я иду по комнате смеха.

Когда мы добрались до двери моего номера, я не мог попасть ключом в замок. Ключ теперь стал размером с наковальню, а замочная скважина была не больше игольного ушка. Единственная радость той ночи — когда мы добрались до кровати, я смог по праву гордиться своим мужским достоинством: крупнее и вообразить сложно.

«Alive!» вполне мог и не выйти. «Casablanca» потерпела фиаско с пластинкой под названием «Bes Moments of he onigh Show» — двойным альбомом, куда вошли лучшие моменты ток-шоу Джонни Карсона. (Что интересно, альбом составила Джойс Биавитц — наш бывший менеджер и будущая миссис Нил Богарт.) Хотя мы были призоносной группой лейбла, больших денег у нас не водилось. Ходили слухи, что альбом «Alive!» был основательно подправлен в студии. Это неправда. Мы действительно дорабатывали вокал и некоторые гитарные соло, но у нас не оставалось ни времени, ни денег, чтобы полностью переделать записанные треки. Чего мы хотели и что мы получили — это доказательство необработанного, мощного звучания группы.

«Alive!» вышел в сентябре 1975 года и сразу же стал двигаться к вершинам чартов. Продажи в итоге составили четыре миллиона. Невероятно, но живая запись дала нам первый победный сингл — концертную версию «Rock and Roll All Nite». Практически за одну ночь из группы работяг с контрактом на запись альбома и преданными фанатами мы превратились в национальных суперзвезд. Выход живого альбома в долгосрочной перспективе оказал влияние не только на судьбу KISS, но и на всю рок-индустрию. До «Alive!» группы не выпускали концертные альбомы как полноценные пластинки. Фактически их записывали, чтобы выполнить условия договора.

Мы стали одной из первых групп, кому эта идея оказалась действительно небезразлична и кто сумел реализовать ее надлежащим образом: в вышедшем альбоме присутствовал вкладыш с изображением всех трех студийных пластинок и фотографиями наших комментариев, написанных от руки. За последующие три года появилось множество вариантов оригинальных упаковок живых альбомов, включая «Frampton Comes Alive» и «Cheap rick a Budokan» — в котором, кстати, содержался небольшой реверанс в нашу сторону в виде песни «Surrender» со словами: «Rock and rolling, go my KISS records out» («Рок-н-ролл, вышла моя пластинка в стиле KISS»). Живые альбомы стали обязательным атрибутом суперзвезд 1970-х, и мы выступили в авангарде.

После невероятного успеха «Alive!» мы поняли, что пора выступить с громким заявлением. Мы хотели записать студийный альбом, который превзошел бы все наши прежние достижения. С этой целью мы пригласили Боба Эзрина, который уже был широко известным продюсером благодаря работе с Элисом Купером и который позднее стал продюсером пластинки Pink Floyd «The Wall». Мы начали работать над записью в нью-йоркской студии «Record Plant» в январе 1976 года — всего через пять месяцев после выхода «Alive!».

До того как познакомиться с Бобом Эзрином, мы никому не позволяли давать советы по поводу записи. Ни менеджерам, ни лейблам, ни продюсерам — никому. Боб Эзрин стал первым и единственным продюсером, чье мнение действительно повлияло на группу.

Объяснить, почему мы дали Бобу столько власти, одновременно и сложно, и просто. Дело не в его прошлых заслугах. Послужной список никогда не ставится на первое место. Но если у человека есть идея и он может выразить ее так же ясно, как Боб, это сразу вызывает определенное уважение. Другие группы часто рассказывают, как им повстречались продюсеры, научившие их настоящему профессионализму, — якобы до встречи с этими продюсерами они были лишь благородными дикарями, которые бренчат на гитаре и надеются на лучшее. У KISS ситуация обстояла иначе. Мы с самого начала знали, что делаем. Боб не ускорил наше движение. Скорее, наоборот, он даже замедлил процесс, причем изрядно. Но то, как он его замедлил, поистине впечатляло. Помню, однажды он остановил нас посреди репетиции. «Так, — сказал он, — парни, вы хотя бы инструменты свои умеете настраивать?»

Мы все были музыкантами-самоучками. И сказали ему: «Конечно, вот так их надо настраивать».

Он нахмурился. «Нет, — заявил он. — Есть еще один способ, позволяющий добиться идеального звука. Называется гармоническая настройка». И он показал нам, как это делается, — мы ничего подобного в жизни не видели. Мы словно вернулись в школу или в летний лагерь: Боб повсюду носил с собой свисток и, когда хотел привлечь наше внимание, кричал: «Эй, бездельники!» Каждый раз, когда мы думали, что сделали все как надо, он придумывал новые придирки.

В каком‑то смысле Боб нас дисциплинировал. Когда он считал, что мы не в состоянии работать, он выгонял нас из студии. Нам с Полом это нравилось, потому что мы знали, что дисциплина делает группу лучше. Мы потирали руки и думали: «Да уж, такого с нами еще не случалось». Это был хороший опыт: мы вскоре поняли, что в любом случае, даже меняясь, продолжаем звучать как KISS, только еще лучше. Работая в студии, мы буквально слышали будущий результат, и он впечатлял гораздо больше всех наших предыдущих работ.

Своим успехом «Destroyer» во многом обязан смелости Боба, и особенно его заинтересованности во внедрении новых элементов в нашу музыку. Боб иногда приводил с собой детей — он в то время переживал развод, — ив результате именно их голоса зазвучали в «God of hunder». Чего он только не придумывал: например, использовал симфонический оркестр и хор. Боб Эзрин стал для нас тем же, чем Джордж Мартин был для he Beatles. Он обладал качеством, которого мы никогда раньше не встречали в продюсере, а именно: собственным видением. Он знал, куда двигаться в рамках, установленных группой KISS. А самое главное, он знал, как туда добраться. Хотя у нас с Полом имелись свои намерения и представления, мы не совсем понимали, как их осуществить, ведь мы были всего лишь музыкантами. Но одно мы знали наверняка: мы хотим пойти дальше любой рок-группы.

Боб слушал наши песни и отчетливо понимал, что нам важен не сюжет песни, а собственные чувства и мысли: «Я король ночного мира», «Я хочу наслаждаться рок-н-роллом всю ночь». В этом состояло главное отличие KISS. Или: «Я бог грома». Именно на таких фразах мы и специализировались, и это отличало нас от прочих групп. Когда мы поговорили с Бобом о наших текстах, он понял, что их простота и высокопарность преследуют свою цель: мы группа с четко выраженной точкой зрения, а не просто парни, не имеющие ни малейшего понятия о происходящем. Мы хотели писать гимны, взывающие к поколению, построенные по принципу «ты и я против остального мира».

Как бы нам с Полом ни нравилось работать с Бобом, Эйс и Питер его возненавидели. Впервые им не удалось пойти легким путем. Эйс не отличался дисциплиной — он даже приходить вовремя не мог. И с Питером никто до этого не садился рядом, чтобы объяснить: «Вот одна вторая и одна четверть». Питер вообще не умел говорить о собственной игре в таких терминах: «Бас-бочка на первой и третьей доле, малый барабан — на второй и четвертой». Он понятия не имел, что это означает, и до сих пор не разбирается в четвертях. Питер всегда играл интуитивно и не мог дважды повторить одно и то же.

В итоге то время, которое Боб Эзрин провел с нашей группой, оказалось очень нелегким для Эйса и Питера — во всяком случае, так им казалось. Питеру приходилось особенно тяжело. С дисциплиной он никогда не дружил, этакое дитя улиц. Мы с Полом всегда критиковали Эйса и Питера за то, что они не умеют видеть ситуацию в целом. Но теперь с нами был человек со стороны, который это умел и делал в десять раз эффективнее.

Мы с Полом часто обсуждали, кому приходилось труднее всего. Оглядываясь назад думаю, что оба наших товарища чувствовали себя довольно некомфортно, хотя и выражали свои чувства по-разному. Питер приходил в ярость, когда кто‑то указывал ему, как играть или петь. Это ведь не по-рокерски. Именно из‑за этой своей черты характера когда‑то в 1974-м он угрожал уйти из группы, если мы не оставим его соло в «Strange Ways».

Эйс мог просто исчезнуть. Иногда он не являлся на звукозапись. Однажды он захотел уйти раньше, потому что на семь вечера у него была намечена игра в карты. В какой‑то момент Боб перестал обращать внимание на Эйса и его отговорки, а просто стал приглашать других гитаристов, которые приходили и играли партии Эйса. Чаще всего участие в сессиях принимал парень по имени Дик Вагнер, игравший в группе he Lou Reed Band. Мы не отметили его на альбоме, и люди до сих пор думают, что там играет Эйс. А сам Эйс считал, что мы с Полом оказались настоящими предателями и что это мы посоветовали Бобу Эзрину найти другого гитариста, ведь мы всегда стремились выдавить Эйса из KISS. И все же именно благодаря нам он попал в группу, начал сам писать песни. Мы дали ему возможность стать не просто гитаристом, а исполнять собственные песни. Однако это ему было и остается безразлично.

Во время записи «Destroyer» в 1975 году я снова столкнулся с наркотиками. Но не в том смысле, что я попробовал какой‑то наркотик, — просто я впервые увидел, как выстраивают кокаиновые дорожки. В панель управления в студии было встроено зеркало, и я понятия не имел, для чего оно. Я часто говорил: «Ерунда какая: чтобы посмотреться в зеркало, приходится наклоняться. Лучше бы на стену повесили». И все смеялись, хотя никто мне ничего не объяснял. А я в то время клал в кофе заменитель сахара — всегда любил сладкое, но хотел сбросить вес. И вот однажды, увидев на зеркале порошок — а я был бесконечно далек от всего, что касалось наркотиков, — я решил, что это заменитель сахара. Я приготовил кофе и стряхнул порошок с панели к себе в чашку. Но потом задумался и решил про себя: «Нет, он, наверное, пыльный». Тогда один из инженеров объяснил мне: «Да нет же, это кокаин. Делаешь дорожку и снюхиваешь через трубочку».

«Какой бред!» — подумал я. Мне это действительно показалось таким бредом, что я взял заменитель сахара и выстроил дорожку на панели управления. Не знаю, снюхал ее кто‑нибудь или нет, но тогда шутда казалась мне очень удачной.

Записывая «Destroyer», мы проводили много времени в студии — больше чем когда‑либо. Во время этих сессий я развлекался с одной из местных сотрудниц. Я говорил: «Простите, парни, но мне надо отлить», — и шел ее трахать. Как‑то раз я протащил свою подружку в кабинку для записи вокала и уложил прямо там. Мы страстно ублажали друг друга, пока она вдруг не остановилась, похлопав меня по спине и указав на окно: на нас смотрели Эзрин и парни из группы. Пол понял, что к чему, и тоже занялся той девчонкой. Мы стали работать над ней посменно.

После концерта KISS в 1975 году во Флинте, Мичиган, мы с Питером ехали в одном лимузине, и он пытался напевать песенку, которую назвал «Веck» — о девушке по имени Бекки. Я предложил ему изменить имя на Бэт, чтобы было удобнее петь и чтобы убрать непредусмотренный намек на Джеффа Бека. Питер принес этот симпатичный напевчик в студию и спел его для Боба. Тот сразу же уселся и стал наполнять его содержанием. Его музыкальная эрудированность была гораздо шире, чем у любого из нас. Он слушал джаз, классику, кантри. Боб добавил к мелодии проигрыш из концерта Моцарта для фортепиано, переписал текст, и у нас появилась новая песня.

Но при этом мы не знали, что с ней делать. Рок-группы тогда не писали баллад, особенно если изо всех сил пытались доказать, что они настоящие рокеры. Единственным оправданием, которое мы придумали для своих мелодичных переборов, была битловская «Yesterday». Если медленная песня хороша для битлов, то и мы можем сделать то же самое. Первые два сингла с альбома «Destroyer» не стали такими успешными, как мы ожидали: первый, «Shou It Ou Loud», попал в список лучших сорока песен, а последующий «Flaming Youth», вышедший на пластинке со специальным изображением, добрался только до семьдесят четвертой позиции. Третьим синглом стал «Detroi Rock City», причем на второй стороне вышла «Beth», странная, не поддающаяся классификации баллада. Мы возлагали на «Detroi Rock City» большие надежды, но песня даже не попала в чарты, а сам альбом, достигший одиннадцатой позиции и разошедшийся тиражом в 850 ООО копий, уже начинал снижать популярность. И вот тогда стало происходить что‑то странное. Радиостанции перевернули пластинку и начали ставить «Beth» вместо «Detroi Rock City», и композиция быстро стала громким хитом.

Сингл «Beth» оказался прорывом, прославившим альбом. Теперь, вместо того чтобы выпустить хит с живого альбома и опять уйти на задний план, мы вознеслись на гребне двух суперхитовых пластинок. Именно так в поп-музыке звезды становятся суперзвездами, а мы, несомненно, ими стали. Вскоре после выхода «Destroyer» мы впервые отыграли концерт на стадионе — это был стадион «Анахайм» в Калифорнии, вмещающий 55 ООО фанатов.

Если бы такое случилось не с нами, мы просто не поверили бы: 1976 год только начинался, с выхода нашего первого альбома прошло всего два года, а мы уже собирали стадионы — первые после he Beatles. Музыканты, игравшие почти десять лет, такие как Тед Ньюджент и Боб Сигер, выступали у нас на разогреве. Мы понимали, что стоим на пороге всемирного успеха. Это было очевидно.

Взрыв славы совпал с первой волной товаров под торговой маркой KISS. Я всегда считал группу средством для достижения определенной цели — на мой взгляд, написание музыки составляет лишь часть работы. Мастер-план заключается в том, чтобы создать культурное явление наподобие Диснея. С самого начала мы были на передовой рок-н-ролльного мерчандай-зинга: мы предлагали традиционную продукцию вроде футболок и постеров, но также были заинтересованы в выходе на другие рынки. В какой‑то момент этот интерес вылился в покупку Биллом Окойном части акций компании «Boutwell», и так мы оказались втянуты в производство. На складах в южной части Калифорнийской долины производились наши собственные футболки, пряжки для ремней и прочее. В пластинки вкладывались бланки заказов фирменной продукции по почте. Мы занимались тем, на что у других групп не хватало наглости, — аналогичные приемы использовались в журнале «Time», куда вкладывали бланк заказа. Изначально нам было безразлично, что это может дискредитировать нашу музыку. Мы не очень‑то тревожились о том, как выглядим со стороны. Мы просто получали удовольствие.

Со временем некоторые группы стали выступать против подобных вещей. Прежде всего это были участники крупного движения арт-рока, зародившегося в Нью-Йорке. Мы их всегда считали придурками: парни, которым в школе никто не давал, вдруг ни с того ни с сего берут в руки гитары. Мы их не воспринимали всерьез. Они выглядели не звездами, а студентами. И вечно бубнили о том, на что нам было наплевать. Жечь здания? Вы это о чем?

Неожиданно мы стали одной из самых популярных групп в мире. В середине 1970-х многие команды, на которых мы выросли, оказались не на высоте: he Rolling Stones, he Who.

Наши продажи превосходили их больше чем в два раза. Группы вроде Queen гремели на весь мир, но в Америке выступали мало. У нас не нашлось серьезных соперников.

В то время в южных штатах библейского пояса* начала распространяться ложная информация о группе, в том числе слух, что название «KISS» является аббревиатурой для «Knights In Satan's Service» («Рыцари на службе у сатаны») и что все мы поклоняемся дьяволу. Интересно, что этот слух пошел из‑за интервью, которое я дал журналу «Circus» после выхода нашего первого альбома. В ответ на какой‑то вопрос я сказал, что иногда задумываюсь о том, каков вкус у человеческой плоти. На самом деле я не собирался это выяснять, но чисто умозрительно мне было любопытно. Позднее этот комментарий, похоже, разжег целую идею о том, что KISS так или иначе связаны с сатанизмом. Когда меня спрашивали, поклоняюсь ли я дьяволу, я просто отказывался отвечать — по многим причинам. Во-первых, конечно же, ради дополнительной рекламы. Пускай любопытствуют. Во-вторых, меня абсолютно не интересовали люди, которые задавались этим вопросом. Религиозные фанатики, спрашивавшие меня о дьяволе, не стоили моего времени. Невежды всегда тычут в лицо религиозными принципами. Все эти годы, стоило религиозным фанатикам, особенно в южных штатах, заговорить со мной и попытаться подавить меня словами из Ветхого Завета, я безошибочно называл им процитированную главу и стих. Они не знали, что теология была моим главным предметом в институте. Идиот остается идиотом, и неважно, может он цитировать Библию или нет.

Масла в огонь этой чепухи с поклонением сатане подливал и мой жест: выставленные вперед мизинец и указательный палец. Все это началось довольно невинно: во время концертов я держал медиатор между большим и средним и безымянным пальцами.

Кто‑то из толпы решил, что это некий жест, и начал тоже махать мне указательным и мизинцем. Вторая часть жеста была обусловлена моей любовью к Человеку-пауку: в комиксах он иногда прижимает средний палец к внутренней поверхности ладони. Я повторил это движение на одной из ранних фотографий, и фундаменталисты это заметили. Оказывается, на языке жестов это означает «я тебя люблю», хотя тогда я этого не, знал. Забавно, но этот жест стал стандартом для других групп и фанатов хеви-метала и не выходит из употребления до сих пор.

Постепенно я набивал руку в общении с журнальными репортерами. Один из авторов «Rolling Stone» хотел написать о нашей группе. Он пришел в двухквартирный дом, который я снимал на Риверсайд-Драйв в Нью-Йорке, и заявил, что хочет взять у меня интервью для заглавной статьи номера. В то время я ревностно культивировал мистицизм Демона. Для встречи с журналистом я надел кожаные штаны и все мои серебряные аксессуары с пауками, а волосы зачесал выше некуда. Мне казалось, что в своих сапогах на двадцатисантиметровой платформе с серебряными значками доллара и с черным лаком на ногтях я являю собой идеальный образ рокера-засранца. Репортер не отходил от меня все интервью. И тут в какой‑то момент позвонили в дверь. Я открыл и увидел на пороге маму с горой еды, которой хватило бы накормить весь мир: свежий горячий суп, телячьи котлетки, блинчики, варенье, пирог. Она настояла, чтобы мы с журналистом — кажется, она именовала нас «голодные мальчишки» — прервались и поели. Она называла меня моим еврейским именем, Хаим, и заявила журналисту, что я хороший мальчик. Большой ужасный Демон оказался всего лишь маменькиным сыночком.

Однако маменькин сыночек никогда не стеснялся бегать за юбками. Я затаскивал в кровать одну девушку за другой. Им не было конца — они находились в каждом гостиничном номере, в каждой гримерке, в каждом лимузине. Однажды я узнал, что мы остановились в одном отеле с he Carpenters. Я позвонил Карен Карпентер, жившей несколькими этажами ниже, а затем оставил свою спутницу одну в номере и спустился к Карен в надежде соблазнить ее. По телефону она была очень игрива: хихикала, кокетничала и вообще вела себя дружелюбно. Но когда я зашел к ней с видами на вечер страсти, все получилось совсем иначе. Карен была нежной хрупкой девочкой: она все еще выглядела довольно здоровой, не такой исхудалой, какой она потом стала из‑за анорексии. Я почти весь вечер провел с ней в разговорах о всякой всячине. Больше всего Карен поразил и заинтересовал мой распутный образ жизни. Она не могла этого понять. Хотя она и признавала, что желание — это сильный порыв и что мужчины очень ему подвержены, она, тем не менее, была убеждена, что на самом деле я не хочу распутничать, а всего лишь пытаюсь избежать близости. Но она высказала это без тени упрека.

В конце разговора я сказал: «Что ж, рад был с тобой пообщаться, но мне пора». Карен спросила, куда я иду. Я ответил, что оставил девушку одну наверху и мне нужно вернуться и составить ей компанию. Карен была изумлена, что девушка безропотно меня ждет. А мне показался странным даже сам вопрос. Хотя я и шел к Карен как соблазнитель, если честно, секс — последнее, чего мы могли хотеть друг от друга той ночью. Возможно, именно поэтому тот случай остался в моей памяти на долгие годы.

После «Destroyer», и особенно после успеха «Beth», наш образ жизни радикально переменился. Я купил дома для обоих своих родителей, хотя я и не видел отца с тех пор, как он бросил меня ребенком в Израиле. Пол сделал то же самое для своих родных.

Эйс и Питер отрывались на полную катушку: они покупали кучу машин и кучу домов. В какой‑то момент Эйс отстроил домашнюю студию звукозаписи из литого бетона, а потом обнаружил, что ее невозможно использовать, потому что в том квартале нельзя получить разрешение на такую постройку. В сумме они повредили или разбили не меньше десяти машин — «мерседесы», «делореаны», чего там только не было. Смешнее всего получилось, когда Питер разбил машину в своем гараже. Пришлось вызвать наряд пожарных с аварийно-спасательными инструментами, чтобы вызволить его из собственного автомобиля в собственном гараже.

Изменилась и другая часть нашего образа жизни. Как я уже говорил, во время турне вокруг нас всегда крутилось много женщин, но теперь у нас были все средства, чтобы обращаться с ними по-королевски, и это вызывало трения в наших личных взаимоотношениях. Есть пара уморительных историй про Питера. У меня была связь с одной девушкой, а Питер в нее влюбился. Они какое‑то время встречались, а потом Питер принес домой бумажку с ее телефонным номером и спрятал под магнитофоном. Ревнивая жена Питера была куда умнее его самого и однажды, наводя порядок, приподняла магнитофон и нашла номер. Она позвонила этой девушке и сказала:

   ● Алло? Это Управление здравоохранения в Орегоне. Вы такая‑то?

   ● Да, а в чем дело? — ответила та.

   ● Нам необходимо выяснить, знакомы ли вы с Питером Крискуолой, также известным как Питер Крисе, барабанщик группы KISS.

   ● Да, а что?

   ● Видите ли, — сказала жена Питера, — у него подозрение на гонорею. Мы пытаемся установить, когда у вас с ним был физический контакт, поскольку вам, вероятно, нужно провериться. Вы не сообщите нам детали?

Бедная девушка выдала все секреты: время встреч, место, название гостиницы.

— Большое спасибо, — сказала жена Питера и повесила трубку.

Когда Питер пришел домой, она прижала его к стенке: «Питер, где ты был в семь тридцать вечера в понедельник?.. Ты был с такой‑то?» Ее улики были неопровержимы.

* * *

В мае 1976 года мы распродали все билеты на три концерта подряд в Мэдисон-сквер-Гарден. Для нас это стало важным рубежом. В самом начале карьеры мы вчетвером часто сидели на нашем чердаке в доме 10 по Восточной Двадцать третьей улице и обсуждали, что до Мэдисон-сквер-Гарден всего десять кварталов, ведь он располагается на Тридцать третьей улице. И вот мы оказались здесь.

На канале «CBS News» работала ведущая по имени Кейти Тонг — в то время она считалась одной из их крупных звезд. Камеры были повсюду, и Кейти засыпала меня вопросами, не столько о рок-н-ролле, сколько о фрик-шоу как аспекте нашей жизни: «Вы все так странно выглядите. А вот вы еще и язык высовываете — кстати, какой он все‑таки длины?» В своем костюме я был выше двух метров ростом, а она, наверное, метр шестьдесят. Ей приходилось высоко задирать руку с микрофоном, чтобы поднести его к моему рту. Пока она меня интервьюировала при всех этих камерах, я вдруг почувствовал, что сзади что‑то происходит. Я обернулся и увидел маму (все метр шестьдесят пять ее роста), пытавшуюся что‑то починить или исправить. Через середину моих ягодиц проходила тонкая полоска кожи, усеянная заклепками, которая соединялась с гульфиком, покрытым шипами. И вот моя мама пыталась стряхнуть с нее пушинку или счистить пыль. Она бы еще попыталась подойти к танку сзади и убрать с него ниточку.

К тому времени мама снова вышла замуж. Ее избранником стал человек по имени Эли, польский джентльмен, лишившийся в войну семьи. Он работал в индустрии одежды и преклонялся перед моей матерью. Если они шли по улице и мама замечала в витрине какую‑то вещь, которая ей нравилась, он внимательно изучал эту вещь, а затем дарил маме точную копию. Второй брак был заключен ею в должное время, что позволило мне продолжить жить своей жизнью. Когда я был помладше, нас всегда было двое — мама и я, — и тогда, вероятно, мне было бы сложно справиться с новым замужеством матери. Когда же появился Эли, я уже жил вне дома, учился и был готов к самостоятельной жизни.

Эли и мама никогда особенно не понимали затеи с группой. У меня с мамой был заключен пакт: если ничего не выйдет с музыкальной карьерой, я займусь преподаванием. Такой подход ее устраивал, но все остальное оставалось загадкой. Не помню, чтобы в то время я много с ними общался — я был слишком занят делами группы, — хотя вспоминаю, как мы говорили с Эли о политике. Я был молодым человеком, более либеральным и более открытым к различиям. Эли, напротив, не отличался либеральностью. Тогда я и понял: если пережить то, что довелось пережить ему, а именно — увидеть, как твою семью убивают люди, представляющие правительство, — сложно поверить в либеральную политику.

* * #

В 1976 году KISS отправились в Европу с большим турне. Мы прибыли в аэропорт Хитроу в Лондоне и сошли с рейса в полном гриме. Пресса крутилась вокруг нас, а мы ездили по всем достопримечательностям и фотографировались для журналов. Я трепетал, ведь это была Англия, родина he Beatles. Все равно что совершить паломничество в Мекку.

Одной из наших помощниц в Англии была привлекательная индианка. К тому времени, как мы добрались до отеля, я убедил ее навестить меня в номере — замечательное начало пребывания в новой стране. Наш отель выходил окнами на Гайд-парк. Отель был среднего класса, но его гордостью считалось сохранение архаичных представлений о надлежащем поведении. Например, нельзя было принимать посетительницу себя в номере, и мне приходилось приводить их украдкой.

Британская ночная жизнь оказалась столь же богатой, как и американская. Однажды мы отправились в клуб «Marquis», который был забит под завязку. Я бродил по клубу в поисках новой подруги или двух. Я подошел к бару и попросил колу. Я не питал пристрастия к алкоголю и действительно ни разу в жизни не напивался. У бара стояла Патти Смит. Не помню, чтобы я сказал ей хоть слово. Я был больше поглощен двумя сногсшибательными красотками, стоявшими в другом конце зала. И вдруг Смит повернулась ко мне, влепила пощечину, пробормотала что‑то невнятное и направилась к выходу. Я до сих пор понятия не имею, что стало тому причиной. Но я недолго думал и подошел к тем двум девушкам, начал танцевать с ними, а вскоре увел обеих к себе в отель. Дамы оказались участницами Kid Creole and he Coconuts — группы, которую я впоследствии полюбил и чьи концерты часто посещал. Вечер в отеле начался горячо и жестко. Похоже, мы довольно громко шумели, поскольку в дверь постучали. Это был Пол: «Неужели не понятно, что ночь на дворе? Нельзя ли потише?» Я извинился, вернулся к девочкам, и мы с ними отодвинули кровать от стены, положили матрас на пол и продолжили свои занятия. Где‑то в пять утра мы все до смерти проголодались. Я заказал кучу еды. Она прибыла удивительно быстро, но, как оказалось, я неправильно сообщил номер комнаты, и еду доставили в номер к Полу. Он к тому времени совершенно утерял чувство юмора. С тех пор Пол всегда требовал, чтобы наши с ним номера не были соседними.

Остальная Европа не принесла такого же удовлетворения, как Англия. Во-первых, условия размещения оказались не такими, как мы ожидали. Европейские гостиницы отличались от американских: они были меньше, и сантехника не всегда работала исправно. Кроме того, «Alive!» не везде продавался одинаково хорошо, так что в некоторых странах нам почти казалось, что мы все начинаем сначала. Где‑то мы собирали арены, а где‑то играли перед практически пустым залом. Франция, например, не имела сильной традиции рока — оттуда до сих пор не вышло никаких значимых рок-звезд. Временами мы очень огорчались. Но на каждую Францию приходилось по нескольку таких мест, как скандинавские страны, и это было великолепно. Великолепные толпы, великолепные фанаты, великолепные девочки.

* * *

Мы были в восторге от обрушившейся на нас славы, ведь именно ради этого мы работали годами. Наши семьи гордились нами. Но даже на пике славы мы стояли особняком в мире рок-н-ролла. Мы никогда не появлялись на чужих пластинках. Мы не тусовались. Мы были этакими одиночками. И это мы тоже почерпнули у битлов. Когда играли he Beatles, зал принадлежал им одним. Если играли he Stones, на сцену могла выйти Тина Тернер и кто угодно. Но если выступали he Beatles, то только he Beatles. То же я чувствовал и относительно своей группы. Если моя группа дает концерт, я не хотел, чтобы вмешивался кто‑то еще. Так мы и поступали. Многие в разное время предлагали нам поиграть вместе. Но мы не джемовали. Мы не тусовались до или после концерта. По крайней мере, для меня на первом месте стояли женщины. Мне плевать было на то, как другие играют на гитаре. Я хотел знать, кто нынешней ночью разделит со мной постель.

Кроме того, в то время в первом ряду на рок-концертах часто сидели кинозвезды, но мы знаменитостей никогда не привлекали. Только впоследствии я узнал, что почти каждый из них втайне является поклонником KISS. Например, Джимми Баффетт написал песню «Мапапа», в которой он поет: «Ты не видел ничего, если ты не видел заката. / Ты не видел рок-концерта, если ты не видел KISS». А группа Cheap rick исполняет песню «Surrender» о матери и отце, валяющихся на диване с пластинками KISS, принадлежащими их ребенку. Каждый день я встречаю наших фанатов, будь то Гарт Брукс или Ленни Кравитц.

Я создал персонажа по имени Демон, рестлера в гриме Джина Симмонса. В прошлом году у меня попросил автограф пятилетний мальчик по имени Дэвид. Вообще‑то с просьбой обратился его отец, спросив, нельзя ли написать «Дэвиду от Демона». «Может, написать «от Джина Симмонса?»» — спросил я. «Нет, — ответил отец. — Он не знает, кто такой Джин Симмонс и что такое KISS. Он знает только рестлера Демона». Монстр стал звездой!