§ 1. Неудача Попилия Лената в борьбе с нумантинцами

По-видимому, уже осенью 139 г. Попилий Ленат и нумантинцы в Испании узнали о решении сената возобновить войну. Вероятно, зиму 139—138 гг. после операций против Вириата Попилий провел со своим войском в Новом Карфагене, где на городских воротах, Porta Popillia, сохранилось его имя. Победителями на консульских выборах на 138 г. оказались Публий Корнелий Сципион Назика Серапион и Децим Юний Брут. Последний, как уже упоминалось, получил в качестве провинции Дальнюю Испанию. Вне сомнения, известие о смерти Вириата не достигло Рима к моменту консульских выборов и распределения провинций, и вторичное вручение консулу командования в дальней провинции, по всей вероятности, основывалось на уверенности в том, что там необходимо продолжать войну против Вириата. Однако ко времени рекрутского набора 138 г. о смерти Вириата, бесспорно, стало известно.

Война против лузитан, соответственно, приобрела совершенно иной характер, и отчасти именно этим объясняется та ожесточенная борьба, которой сопровождался набор этого года (Ер. Oxyrh. 55, Z. 202-205; Cic. De leg., Ill, 20). При этом консулы встретили поддержку у народных трибунов, когда начали процесс против дезертира, бежавшего из войска в Испании. В назидание прочим дезертиры были проданы в рабство. До отбытия Брута во всех случаях исполнения должностных обязанностей консулов в Риме, о которых мы знаем, они действовали совместно. Таким образом, их взаимоотношения, по-видимому, были дружественными, равно как и отношения Децима Брута со Сципионом Эмилианом. В этих условиях Брут был обязан получением командования доброму согласию со своим коллегой. Одновременно сенат решил продлить полномочия Попилию Ленату, при этом, видимо, сыграло свою роль то обстоятельство, что в год его консульства дебаты по поводу Помпеева договора обрекли Попилия Лената на бездействие. Вероятно, этому способствовало постепенное усиление позиций Фульвиев, с которыми Попилии за десять лет до того вступили в союз (см. выше, с. 179). На втором году командования Попилий не смог добиться успеха. Он расположился перед Нуманцией и долгое время стоял перед ней. Нумантинцы столь долго не вступали в бой, что Попилий, наконец, решился на штурм города. Он слишком поздно понял, в чем состоял замысел противника. Римляне были атакованы нумантинцами во время вылазки. Он потерпел тяжелое поражение и вынужден был со своим войском отойти. В это же время состоялась экспедиция против лузонов, племени, обитавшего в Ближней Кельтиберии, которая также не имела успеха. О том, где армия Попилия провела зиму, неизвестно. Весной 137 г., когда последний, видимо, вновь вел войско на Нуманцию, он передал армию своему преемнику Гаю Гостилию Манцину (Oros., V, 4, 20).

 

§ 2. Катастрофа Гая Гостилия Манцина под Нуманцией

На консульских выборах на 137 г. победу одержали Марк Эмилий Лепид Порцина, [272]В борьбе вокруг закона о тайном голосовании (lex tabellaria) Лепид и Сципион Эмилиан занимали враждебные друг другу позиции; ср.: Cic. Brut., 97.
и Гай Гостилий Манцин, из которых первый был сыном великого понтифика и принцепса сената Марка Эмилия Лепида, цензора 179 г., второй — Авла Гостилия Манцина, консула 170 г. К этому десятилетию восходит вновь засвидетельствованный фастами союз двух родов. Кроме того, к этому же кругу принадлежали Клавдии Пульхры и Фульвии, а также находившийся в Испании консул предыдущего года Децим Юний Брут, который к тому же был родственником Эмилия Лепида. В результате распределения провинций Манцин стал преемником Марка Попилия Лената в Ближней Испании, где тот находился уже два года (Арр. Iber., 79, 345), тогда как Эмилий остался в Италии. Брут сохранил за собою командование в Дальней Испании, откуда уже достигли Рима первые известия о его победах (об операциях последнего речь пойдет ниже). Эмилий Лепид позднее продемонстрировал, какое значение он придавал получению военного командования (Арр. Iber., 80, 349). Поэтому можно предполагать, что Манцин получил соответствующие полномочия по жребию. Тиберий Гракх — также по жребию — был назначен его квестором.

Манцин немедленно направился к театру боевых действий, явно не проведя нового воинского набора. В связи с его отбытием источники сообщают о зловещих предзнаменованиях (Liv., per. 55; Obseq., 24; Oros., V, 4, 19; Auct. de vir. ill., 59, 1; Val. Max., I, 6, 7; Min. Fel., 26, 3), которые, однако, никак не повлияли на поведение консула. Само собой разумеется, для предотвращения угрозы были совершены соответствующие обряды (Oros., V, 4, 19; Min. Fel., 26, 3). Во время ауспиций разлетелись птицы, по поведению которых угадывалась воля богов, и их не удалось вернуть обратно. Предзнаменования продолжались и во время путешествия Манцина. Консул проделал первую часть пути до portus Herculi по суше (Obseq., 24), как и его квестор, ехавший через Этрурию (Plut. Tib. Gr., 8, 4 = С. Sempr. Gr., fr. 2 HRR), и хотел там сесть на корабль, направляющийся в Испанию. Голос: «Останься, Манцин (mane, Mancine)» (Liv., per. 55; Obseq., 24; Val. Max., I, 6, 7) побудил его вернуться в Геную и только там взойти на борт корабля (Obseq., 24; Val. Max., I, 6, 7). В том же месте произошел инцидент, о котором вспомнили позднее: на корабле была обнаружена змея, поймать которую не удалось (Obseq., 24; Val. Max., I, 6, 7).

В Испании неподалеку от Нуманции Попилий передал войско своему преемнику. Манцин, видимо, без промедления возобновил войну с нумантинцами, которая в последние годы приносила римлянам одни лишь неудачи, несмотря на то, что войско находилось явно не в лучшем состоянии. И нумантинцы, располагавшие на тот момент лишь 4000 боеспособных мужчин, что было во много раз меньше численности римской армии, вновь показали себя. Положение римского войска было опасным, оно понесло тяжелые потери, когда распространился ложный слух о том, что нумантинцы получили подкрепления от кантабров и ваккеев (Арр. Iber., 80, 346). Поэтому Манцин решил отделаться от врага. Ночью, находясь в лагере, он не зажигал огней (видимо, чтобы обмануть нумантинцев) и затем еще в темноте покинул его. Когда враги обнаружили уход римлян, они тотчас заняли покинутый лагерь (ср.: Liv., per. 55), а часть их сразу начала преследование. Уже вечером нумантинцы настигли римлян, и римский арьергард в новом бою понес серьезные потери. Манцин искал спасения в старом лагере, оставшемся от Нобилиора со 153 г., удаленном всего на 8 км от Нуманции. У него не было времени, чтобы позаботиться о нуждах войска или привести в должное состояние обветшавшие укрепления. На следующий день нумантинцы окружили римское войско и угрожали немедленно нанести удар, что в условиях неблагоприятного расположения римлян и деморализации их армии означало бы полное уничтожение (Flor., I, 34, 6 = II, 18, 4; Арр. Iber., 80, 347). Они поставили консула перед выбором: или продолжать борьбу, или капитулировать. Последний, равно как и его войско, считал положение настолько тяжелым, что решился на капитуляцию.

Поэтому Манцин отправил к нумантинцам глашатая, чтобы сообщить о своей готовности пойти на заключение мира. Нумантинцы отвечали на это, что он должен прислать к ним квестора Тиберия Гракха, поскольку они доверяют только ему. Глубокое уважение, которым пользовался Гракх, основывалось на двух причинах: во-первых, он уже успел прославиться во время этой кампании, во-вторых, имя квестора благодаря деяниям его отца в Испании пользовалось хорошей репутацией. Как и в 152 г., кельтиберы вспомнили о справедливом договоре, который заключил с ними Гракх-старший в 178 г. после своей победы и о соблюдении которого он заботился (Plut. Tib. Gr., 5, 3—5; о деятельности Гракха-отца в Испании см. также: Арр. Iber., 43, 175-179; Liv., XL, 47-50; Liv., per. 41; Oros., IV, 20, 32—33). Нумантинцы по опыту контактов с Помпеем, естественно, имели все причины для недоверия. Видимо, в Нуманции даже состоялись переговоры, во время которых враги упрекали римлян в нарушении Помпеева договора. Вероятно, Гракху удалось добиться некоторого смягчения суровых условий, выдвинутых нумантинцами (Plut. Tib. Gr., 5, 6). Таким образом, договор был заключен на равных правах (Арр. Iber., 80, 347; ср.: 97, 419). Римское войско получало свободный проход вместе с сопровождавшими его обозными служителями (Plut. Tib. Gr., 5,6), в то время как все имущество и оружие достались нумантинцам (Flor., I, 34, 6 = II, 18, 6; Plut. Tib. Gr., 6, 1). Этот договор спас жизнь 20 000 римских граждан, всего же — 30 000 человек. Политические условия мира (о них источники умалчивают), должно быть, повторяли положения Марцеллова договора, т. е. признание независимости нумантинцев от римлян. Учитывая опыт прошлого, нумантинцы добились скрепления договора клятвой не только со стороны консула, но и его квестора и военных трибунов. Уход римского войска прошел, очевидно, без эксцессов (проведение его под ярмом является, видимо, позднейшим домыслом: Min. Fel., 26, 3; Eutr., IV, 17, 1 — речь также идет о Помпее; Veget., I, 15).

Сам Тиберий еще раз возвратился в Нуманцию (дальнейшее изложение по: Plut. Tib. Gr., 6). Среди доставшейся нумантинцам добычи оказались отчетные документы о его деятельности в качестве квестора. От получения обратно этих документов зависело, сможет ли он дать безупречный отчет по возвращении в Рим. Несмотря на то что Гракх был всего лишь квестором, он уже принимал участие вместе со своей фамилией в борьбе партий. Он женился на дочери консула 143 г. Аппия Клавдия Пульхра (как раз в 136 г. он был избран цензором), чьей руки добивались многие (Plut. Tib. Gr., 4, 2). Сам Тиберий благодаря своему выдающемуся ораторскому таланту привлекал немалое внимание сограждан (ср.: Cic. Brut., 103; Flor., Ill, 14, 2; App. ВС, I, 35; Diod., XXXIV/XXXV, 5). Можно было предвидеть, что он сыграет заметную роль в римской политике. Это же определяло уже и весьма широкий круг друзей и врагов (Cic. De rep., I, 31). Чтобы не дать последним повода для нападок, Тиберий позаботился о возвращении отчетных документов. И нумантинцы любезно удовлетворили его просьбу. Кроме того, они пригласили квестора и сопровождавших его лиц в город, чем поставили Тиберия в затруднительное положение. Чтобы не обидеть нумантинцев, он принял их приглашение, забрал отчетные документы, а в ответ на просьбы взять себе из добычи что захочет, выбрал лишь ладан для общественных жертвоприношений. Кельтиберы отпустили его с добрыми напутствиями.

 

§ 3. Разрыв Манцинова договора

Сообщение о катастрофе, постигшей римское войско, и заключенном Манцином договоре, произвело неслыханную сенсацию. Ужас и облегчение одновременно охватили всех тех, у кого в Испании находились родственники или друзья. Возмущение царило в сенате, который уже столько лет занимался войной против Нуманции, — положение, как казалось, разрешилось не в пользу Рима. Первой реакцией на происшедшее было отстранение от командования консула, а заодно его квестора и офицеров, которые вместе с ним участвовали в заключении договора. Они были вызваны в Рим для отчета. Командование в Ближней Испании было поручено другому консулу этого года, Эмилию Лепиду (Арр. Iber., 80, 348). Очевидно, уже настала осень, когда он прибыл в Испанию. Вместе же с Манцином в Рим отправилось нумантинское посольство, поскольку договор еще оставался под вопросом (Арр. Iber., 80, 349; Dio Cass., XXIII, 79; Oros., V, 5, 3).

В Риме в связи с испанскими событиями вспыхнули жаркие споры. Их предметом был заключенный без разрешения сената (Cic. De off., III, 109; Арр. Iber., 83, 360) договор и, следовательно, деятельность заключивших его, в случае же расторжения договора вставал вопрос о том, как поступить с последними. Формальные категории при рассмотрении этого вопроса достаточно прояснились в ходе дискуссии по поводу Помпеева договора. На сей раз, однако, ситуация была вполне однозначной, случай — даже более тяжелым. Как собирался Рим разобраться с последствиями катастрофы, в результате которой потерял войско во главе с одним из консулов и спас его только благодаря заключению однозначно невыгодного для римлян договора?

Насколько позволяет судить хронология переговоров в Риме, решающие постановления сената и народного собрания были приняты уже в 136 г., после вступления в должность новых консулов (Cic. De off., III, 109; De rep., III, 28). На консульских выборах, которые проводил еще Эмилий Лепид, высшая государственная должность досталась Луцию Фурию Филу и Сексту Атилию Серрану. Из них первый был одним из самых известных сторонников Сципиона Эмилиана, другой, насколько можно судить, занимал те же позиции, что и его коллега (Cic. De off., III, 109). Однако поздняя дата принятия решения не доказывает того, что официальные переговоры в сенате могли начаться намного раньше. Прежде всего, речь идет о выяснении обстоятельств. Нумантинские послы, которые прибыли в Рим одновременно с Манцином, были оставлены за пределами померия в храме Беллоны, чтобы показать им, что вопрос об их статусе (враги или друзья), еще не решен. Однако обычные подарки, полагавшиеся гостям, были им вручены (Dio Cass., XXIII, 79; см. выше, с. 62—64). Манцин и его друзья (кто именно, мы не знаем, но которых если не по личным, то по объективным причинам нужно искать в кругу друзей Тиберия Гракха) прежде уже изложили свою точку зрения. Манцин совершенно не отрицал, что заключил договор (Veil. Pat., II, 1, 5), и требовал от сената его признания. Он не оправдывался, но указывал на два обстоятельства: во-первых, если бы римское войско не капитулировало, оно было бы непременно уничтожено, но благодаря заключению договора спаслось; теперь надо руководствоваться в своих суждениях не нынешним безопасным положением, а помнить об опасности, в которой находились тогда солдаты. Решающее значение имеет не то, что должно было сделать, а то, что возможно (Dio Cass., XXIII, 79, 2; Quintil., VII, 4, 12). Во-вторых, сенат должен учесть, что по условиям договора римляне не потеряли ничего из того, чем владели в Испании до сих пор (Dio Cass., XXIII, 79, 2). Дополнительным аргументом было, видимо, и то, что и предшествующие походы против нумантинцев стоили больших потерь и что добыча в случае победы, которая казалась упущенной, была бы сравнительно небольшой.

Нумантинцы не раз получали слово в сенате. Во время первого своего выступления они ссылались на договор, который они заключили с Манцином и который наряду с консулом скрепили клятвами его квестор и военные трибуны (Арр. Iber., 83, 359). Послы исходили из общего хода развития отношений между Римом и Нуманцией (Dio Cass., XXIII, 79, 3) и ссылались на то, что отношения эти до 153 г. и затем вновь в период между 151 и 143 гг. были хорошими. Кроме того, они возлагали на римлян ответственность за войну, причиной которой стала несправедливость римлян. На что они намекали, нам неясно, поскольку прежняя традиция ничего подобного не знает. Само собою разумеется, нумантинцы упомянули нарушение Помпеева договора. В заключение они потребовали ратификации Манцинова договора, поскольку свои обязательства, связанные с ним, выполнили, т. е. дали свободный проход римскому войску.

Для тех кругов сената, которые еще раньше требовали лишить Манцина командования и добились этого, было очевидно, что честь Рима не допускает признания договора и что его виновника, консула, как и тех, кто участвовал в его заключении, следует выдать врагу. Второе было необходимо, поскольку благодаря этому боги отведут вину за нарушение договора от Рима, возложив ее на непосредственных виновников. В качестве решающего примера приводилось поведение сената после катастрофы, постигшей римскую армию в Кавдинском ущелье в 321 г. Тогда враги, в чьих руках оказалось римское войско, также воспользовались моментом к своей выгоде, вынудив римлян пойти на мирный договор. Сенат тогда расторг договор и всех должностных лиц, участвовавших в его заключении, выдал самнитам, которые их, естественно, не приняли. В целом можно наблюдать, что в 137 г. события в Риме протекали примерно так же, как это описано у Ливия. Очевидно, данная версия представляет собой легенду, которая оформилась почти за 200 лет, прошедших с тех времен, чтобы уменьшить позор для Рима. На деле же римляне при заключении договора должны были выдать самнитам молодых аристократов в качестве заложников (Liv., IX, 5, 5: 600 всадников) и не могли думать о немедленном возобновлении войны. Война разгорелась, по сути, лишь несколько лет спустя, хотя и в иных условиях. Однако для противников Манцинова договора сия легенда была примером достойного поведения предков в аналогичной ситуации. Зимой 137—136 гг. они энергично требовали от сената последовать этому примеру (Plut. Tib. Gr., 7, 2). Выразители взглядов этих graves et seven patres, «строгих и суровых сенаторов», по выражению Цицерона (De har. resp., 43), нигде не названы, но к числу таковых, судя по их поведению в остальном, можно с уверенностью отнести Публия Корнелия Сципиона Назику и Публия Корнелия Сципиона Эмилиана, причем последнего — несмотря на его родство с Тиберием Гракхом. Авторитет этих людей и возмущение поражением римской армии склонили большинство сената на их сторону. К этому времени речь для тех, кого это затрагивало в первую очередь, могла идти лишь о том, чтобы спасти то, что можно было спасти. Манцину пришлось прежде всего доказывать свою безупречность. Что касается его вины за понесенное поражение, то в качестве главной причины такового он не без оснований указывал на плохое состояние войска, которое ему передал Помпеи (Арр. Iber., 83, 359; ср.: Val. Max., II, 7, 1; Auct. de vir. ill., 59, 1). Вообще, как уже упоминалось, имя Помпея вновь всплыло во время дискуссии. Смысл этого легко понять: либо случай с Помпеем рассматривался в качестве прецедента и тем самым Манцин избавлялся от выдачи врагу, либо необходимо было вторично добиваться наказания Помпея и, связав судьбу этих двух людей, привести в движение сторонников Помпея, чтобы они, спасая последнего, заступились и за Манцина. Однако Помпею вновь удалось избежать кары (Арр. Iber., 83, 360), тогда как Манцин не сумел воспользоваться тем, что его случай был отчасти схож с помпеевым (Oros., V, 4, 21). Им не удалось согласовать свои интересы, в том числе, по-видимому, и из-за разницы в характерах (Cic. De rep., III, 28; De fin., II, 54; Veil. Pat., II, 1, 5). Манцин упрекал римлян, говоря, что поражение, постигшее их в год его консульства, является искуплением нарушения договора, заключенного Помпеем (Арр. Iber., 83, 359). К сожалению, остается неясным, что, по его мнению, навлекло кару богов — нарушение договора или то, что виновник этого не был выдан врагу. Однако Манцин, ведя себя таким образом, готов был рискнуть всем (Cic. De off., III, 109; De rep., III, 28).

Иначе строил свою защиту Тиберий Гракх. По-видимому, он с самого начала отрицал — вероятно, как и консул, — что выдачей заключивших договор народ совершит акт искупления. Само собою разумеется, что он до последней возможности пытался добиться признания договора (Plut. Tib. Gr., 7, 5). Однако для него речь шла здесь о собственной чести, поскольку он был тем, кому нумантинцы — отчасти благодаря и его отцу — оказали доверие. В глазах же противников договора именно потому, что последний был заключен через посредничество Тиберия, он был особенно виновен (Oros., V, 8, 3; Plut. Tib. Gr., 7, 1-4; Quintil., VII, 4, 13; Dio Cass., XXIV, 83, 2; Flor., II, 2, 2 = III, 14, 2; Veil. Pat., II, 2, 2). Для Гракха эти нападки едва ли были неожиданностью. Если бы его противники взяли верх, это могло бы означать для него преждевременный конец многообещающей карьеры. Тогда, чтобы защититься от обвинений, он свалил ответственность на Манцина — как то уже сделало общественное мнение (Plut. Tib. Gr., 7, 1) — и объяснил, что действовал по поручению консула, что, естественно, было правдой. За предшествующее же поражение квестор ответственности не нес.

Нумантинцы также получили еще одну возможность высказаться — до или после решающего голосования, неясно. Они объяснили, что образ действий римлян, по их мнению, недопустим с точки зрения ни богов, ни людей. Кровью одного человека не может быть искуплено клятвопреступление (Veil. Pat., И, 1, 5). Римляне должны либо признать договор, либо вернуть всех тех, кого нумантинцы отпустили под залог мира. Во всяком случае, нумантинцы заявили, что они не примут Манцина или тех, кого им выдадут.

Между тем начался 136 г., и срок полномочии магистратов предыдущего года истек. Заседанием сената, на котором было, наконец, принято решение, руководил Луций Фурий Фил (Cic. De rep., II, 28). Сенат рекомендовал народу расторгнуть договор и выдать врагу тех, кто его заключил, причем всех. Оба консула, Луций Фурий Фил и Секст Атилий Серран, предлагали народному собранию соответствующие законопроекты — очевидно, отдельно о Манцине и об остальных.

В соответствии с занятой им ранее позицией Манцин сам одобрил предложение о своей выдаче нумантинцам (Cic. De off., III, 109; De rep., III, 28). Гракх, напротив, указывал народу на две излагавшихся выше причины, по которым выдача его и его товарищей выглядела необоснованной. Народ в соответствии с постановлением сената принял решение о расторжении договора и выдаче Манцина, тогда как о Гракхе и прочих упомянутых в законопроекте речь не шла.

С началом благоприятного сезона Фурий Фил отправился в Испанию в сопровождении Манцина и, несомненно, нумантинских послов. После того как Фурий принял войско от Эмилия Лепида, он оставил Манцина перед Нуманцией для выдачи. Фециалы — их представитель pater patratus, «священный посол» (Cic. De orat., I, 181; II, 137; Pro Caec, 98) — вывели бывшего консула нагим, с руками, связанными за спиною пеньковой веревкой (Oros., V, 4, 21; Veil. Pat., II, 1, 5; Plut. Tib. Gr., 7,4; App. Iber., 83,361; Lucil., 1324-1325M), перед воротами Нуманции и произнесли положенные слова (ср.: Liv., IX, 10, 9). Нумантинцы, видимо, повторили им свой отказ принять выданного и наверняка объяснили, почему так поступают. Тем не менее Манцину пришлось целый день простоять у стен города, являя собою печальное зрелище и для врагов, и для римского войска (Oros., V, 4, 21; ср.: Val. Max., I, 6, 7; II, 7, 1). Неприятность положения усиливало то, что Квинт Помпеи, состоявший легатом при войске Фурия, отговорился болезнью, «чтобы своим присутствием при выдаче (deditio) не раздражать нумантинцев». С наступлением ночи после совершения ауспиций Манцин был возращен в лагерь (Auct. de vir. ill., 59, 4). Вопрос об искуплении вины римского народа за нарушение договора остался нерешенным (ср.: Liv., IX, 11, 13). Манцин вернулся в Рим. Когда он хотел занять свое место в сенате, народный трибун Публий Рутилий заявил протест (Cic. De orat., I, 181). Среди знатоков права разгорелся спор, лишился ли Манцин гражданских прав после выдачи, пусть даже и не принятый врагом. Закон в конце концов, решил вопрос — не по политическим ли мотивам? — в его пользу в том смысле, что гражданские права он за собою сохранил, но свое место в сенате, по-видимому, потерял.

Сам Манцин, по-видимому, считал свою судьбу несчастливой, но не видел в ней ничего постыдного (так у Плутарха: Tib. Gr., 5, 1—2). Во всяком случае, его честь, как он сам полагал, осталась незапятнанной. Позднее Манцин поставил статую, которая изображала его выдачу нумантинцам (Plin. NH, XXXIV, 18). Последующие поколения римлян также с уважением относились к поведению Манцина (Veil. Pat., II, 1, 5: verecundia; Cic. De off., III, 109: более честный, чем Помпеи; De orat., I, 181: «муж достойнейший и знатнейший (nobilis-simus atque optimus vir)»). Цицерон восхвалял его чувство чести (pudor), порядочность (probitas), верность слову (fides).

Однако для дальнейшего хода римской истории дискуссия вокруг Манцинова договора имела далеко идущие последствия. Неясной оставалась пока позиция Сципиона Эмилиана. О его первоначальном отношении к Манцину мы ничего не знаем, но кое-что известно о его отношении к Тиберию Гракху.

Оно определялось, с одной стороны, тем, что Сципион был его родственником и благодаря браку (по-видимому, несчастливому) находился в свойстве с ним, а с другой, был известен как противник тех, с кем Гракх сотрудничал на политическом поприще, отчасти связанный с ними родственными отношениями; позднее эти люди оказали ему помощь в предпринимавшихся им попытках реформ. Цицерон называет их всех в одном пассаже (De rep., I, 31) зачинщиками раздора в римском народе. На первое место он ставит консула 131 г. Публия Лициния Красса Дивеса Муциана и консула 143 г., цензора 136 г. Аппия Клавдия Пульхра, затем консула 143 г. Квинта Цецилия Метелла Македонского и консула 133 г. Публия Муция Сцеволу. Ни для Манцина, ни для признания заключенного им договора Сципион ничего не сделал (Plut. Tib. Gr., 7, 5). Не вступился он, по-видимому, и за самого Гракха. Все это навлекло на него новые нападки.

Что касается реформаторской политики Гракха, то ее причиной было неудовлетворительное состояние дел (ср.: Plut. Tib. Gr., 9, 4; Flor., II, 2, 3 = III, 14, 2). Однако если говорить о персональной составляющей этой политики, то события, связанные с Манциновым договором, имели для нее огромное значение. В результате трения между различными группировками обострились до такой степени, что не брались в расчет соображения, которые при других обстоятельствах, видимо, мешали решению насущных вопросов, таких как аграрная проблема (Cic. Brut., 103; De har. resp., 43; Oros., V, 8, 3; Flor., Ill, 14, 2; Veil. Pat., II, 2, 1-2; Dio Cass., XXIV, 83, 2-3). Победа, которую одержали противники Манцинова договора в 136 г., серьезно подорвала их моральный авторитет. В пользу этого свидетельствует, по-видимому, оценка Манцина у Цицерона. Оживление сил, потерпевших неудачу в 136 г., было лишь делом времени. Предметом крупнейших раздоров стал аграрный вопрос. В 133 г. час настал: в отсутствие Сципиона Эмилиана его противники Публий Муций Сцевола и Тиберий Семпроний Гракх были избраны на должности: первый — консула, второй — народного трибуна. Позволю себе высказать предположение, что не случайно это произошло именно в данный момент. Уже переговоры о воинском наборе и денежных средствах для испанской войны показали, как мало друзей у Сципиона в сенате (Plut. Apopht. Scip. Min., 15). Наконец, его отсутствие, несомненно, облегчило карьерные успехи противников. В этом отношении примечательно, что в решающий момент не нашлось магистрата, который бы выступил против партии реформ, и инициативу взял на себя Публий Корнелий Сципион Назика, бывший тогда частным лицом.

Таким образом, испанские войны не только вызвали серьезную проблему обезлюдения в сельской местности — в ходе ее обострились и трения между представителями нобилитета, и, в конце концов, решающая борьба за Нуманцию в связи с отсутствием Сципиона дала сигнал для начала внутриполитической борьбы.

 

§ 4. Поход Децима Юния Брута в Лузитанию

Мы слышали уже о Дециме Юнии Бруте (у Аппиана (Iber., 73, 301) ошибочно Секст) в связи с его выборами и последовавшими затем трудностями при воинском наборе, его первыми мероприятиями в Дальней Испании и, наконец, продлением ему командования на 137 г. Со смертью Вириата и расселением его людей реальная угроза провинции со стороны лузитан перестала существовать. Однако, как мы уже неоднократно видели, банды Вириата были не единственными. При совершенно неясной ситуации с границами для римлян было совсем несложно найти повод для военной экспедиции в пределы собственно Лузитании. Неясно, насколько был готов к этому новый командующий, который, несомненно, привел с собою новые войска. По-видимому, он даже не получил на сей счет четкого приказа из Рима.

Лузитанская война приобрела теперь совершенно иной характер. Вместо набегов и нападений лузитан началось планомерное наступление римлян. Брут сделал выводы из многочисленных поражений, понесенных римлянами в ходе длительной борьбы с лузитанскими отрядами и решил обратиться против их городов. Он хотел таким способом разгромить эти отряды, надеясь, что угроза родным местам заставит их разойтись по домам (Арр. Iber., 73, 301—302). По-видимому, в 138 г. во время операций, которые Брут начал на юге у кельтиков, он достиг океана и реки Дурий. Земли, где он появлялся с войсками, подвергались разорению (Арр. Iber., 73, 303). Поначалу лузитаны взирали на приближающихся врагов с простодушным презрением — как, например, жители города Контобриса. Впрочем, если население не скрывалось в труднодоступной горной местности, оно оказывало ожесточенное сопротивление. Несмотря на весь свой героизм, они были побеждены римлянами. Лузитаны — как мужчины, так и женщины, сражавшиеся наравне с последними, — умели мужественно принять смерть. Еще одна черта, характерная для этого похода, — очевидное стремление консула к захвату добычи, о которой нам известно не только в связи со взятием Цингиннии. Он даровал пощаду тем, кто добровольно сдавался ему, и захватывал у них лишь добычу (Арр. Iber., 73, 303). Диодор приводит его слова о беспощадности по отношению к тем, кто оказывает сопротивление и мягкости к покоряющимся, которые имеют прямую параллель у Вергилия: «Милость покорным являть и смирять войною надменных (parcere subiectis et debellare superbos)». О подробностях его похода мы информированы довольно плохо. Тем не менее нельзя не заметить, что его успехи были обманчивы, и некоторые города ему пришлось завоевывать дважды, прежде чем он обрел уверенность в том, что римляне надежно завладели ими (Арр. Iber., 74, 307-75, 309).

При подготовке кампании 137 г., но, вероятно, уже при проведении операций 138 г., Бруту оказал поддержку флот (это можно заключить на основании различных мест у Страбона). Реки, протекавшие на пути продвижения его войск, становились, с одной стороны препятствием, но, с другой стороны, поскольку в его распоряжении были корабли, воротами в удаленные от моря районы Лузитании. О самих же лузитанах нам известно, что они использовали кожаные лодки (Strabo, III, 3, 7, p. 155). В качестве опорного пункта Брут использовал город Морон на Таге, примерно в 90 км от устья реки. Одновременно он укрепил в Олисипоне дамбы для обеспечения судоходства вверх по реке (Strabo, III, 3, 1, p. 152). Это свидетельствует, что подвоз осуществлялся преимущественно морским путем.

В следующем году — мы знаем, что командование Бруту было продлено, — состоялось форсирование Дурия. Он также опустошал и покорял эту страну (Арр. Iber., 74, 304). Однако Брут прославился переходом не через Дурий, а через маленькую реку между Дурием и Минием, которая ныне называется Лима. В древности эта река носила еще одно название помимо Лимеи, а именно Белион. Это название римские солдаты запомнили в искаженной форме «Обливион». Волнения, которые, по-видимому, охватили войска Брута из-за того, что они и так уже зашли слишком далеко, усилились из-за связанной с ее именем легенды о том, будто пересекший эту реку теряет память (ср.: Strabo, III, 3, 4, p. 153 — история о кель-тиках). Римские войска вынуждены были перейти реку после того, как сам проконсул, схватив штандарт, пересек ее (Liv., per. 55; Ер. Oxyrh. 55, Z. 216-217; Арр. Iber., 74, 304-305; Flor., I, 33, 12 = III, 17,12; Plut. Quaest. Rom., 34).

Брут вторгся в область галлаиков, с которыми вряд ли римляне прежде имели дело, поскольку едва ли о них слышали (Veil. Pat., II, 5,1: aditis quae vix audita erant — «дойдя до тех, о которых едва ли кто слышал»). Только Цепион однажды совершил набег на их внутренние районы (Арр. Iber., 70, 300). Тем многочисленнее стали легенды, которые ходили о стране и народе на берегах океана. И хотя Брут никоим образом не покорил всю Галлекию, тем не менее по имени ее народа он получил прозвище Галлекийского (Gallaicus) — благодаря тому обстоятельству, что прежде о галлаиках едва ли кто слышал (Veil. Pat., II, 5, 1; Strabo, III, 3, 2, p. 152; Ovid. Fast., VI, 461-462; Schol. Bob. ad Cic. Pro Archia 179 St., 359 Or.). Галлаики, о которых говорили, что они пришли на помощь лузитанам (Oros., V, 5, 12), показали себя весьма серьезным противником. Дело дошло до большого и жаркого сражения — вероятно, 9 июля 137 г., — в котором они были разбиты. Теперь путь на север для Брута был свободен. Он дошел до Миния, очевидно, постоянно сопровождаемый флотом, который плыл по этой реке. Намеревался ли полководец продолжать свое продвижение по ту сторону Миния, в точности сказать трудно. Во всяком случае, на это его подвигло нападение на римский обоз живших в горных краях к северу от Дурия бракаров (Арр. Iber., 74, 305). В начавшихся боях, которые также оказались успешными для римлян, мужчины и женщины бракаров сражались плечом к плечу и умирали с величайшим мужеством. Женщины и дети, будучи проданы в рабство, не раз кончали жизнь самоубийством (Арр. Iber., 74, 306; Diod., XXXIV/XXXV, 4,1). Оставшиеся в живых выказывали глубочайшую скорбь, когда покидали пределы отечества, чем пробудили сочувствие даже у врагов.

 

§

5.

Марк Эмилий Лепид и Брут против Палантии

Успешное завершение этого похода развязало армии Брута руки для других операций. Снова военные события в ближней и дальней провинциях сплелись в одно целое. Командование в Hispania Citerior, как уже говорилось, осенью 137 г. принял Марк Эмилий Лепид Порцина (Арр. Iber., 80, 348). По отношению к Нуманции он был обречен на бездействие, пока сенат не принял решение о признании недействительным Манцинова договора. Отсюда вытекает, что это решение, поскольку оно было связано с судьбой консула Манцина, состоялось не ранее чем накануне 136 г. Таким образом, возможное возобновления войны против Нуманции последовало не раньше весны 136 г. Поэтому Лепид мог даже счесть, что инструкции по поводу Нуманции прибудут вместе с его преемником. Несмотря на то, что Лепид не отличался телосложением полководца, он захотел воспользоваться неожиданно выпавшим ему удобным случаем, чтобы снискать себе военную славу. То, что развязывание новой войны на Иберийском полуострове было не в интересах Рима, его не беспокоило, равно как и то, что отсутствовал повод для войны. Как это уже было один раз, ваккеям пришлось опять расплачиваться за соседей. Лепид обвинил их в том, что они снабжали нумантинцев, несмотря на то что они никоим образом не нарушали заключенное с римлянами соглашение — с какого времени оно существовало, мы не знаем (Арр. Iber., 80, 349—350; Oros., V, 5,13). Тем самым Лепид начал, бесспорно, несправедливую войну (bellum iniustum) (Oros., V, 5, 13). Ему удалось привлечь к участию в этой операции своего родственника Децима Юния Брута, уже закончившего свой поход (Арр. Iber., 80, 350).

Целью римского наступления стал город Палантия, под стенами которого в свое время уже понес большие потери Лукулл. Оба полководца — Брут наверняка привел с собой часть войска — приступили к осаде этого города (Арр. Iber., 80, 350). Когда они уже начали войну, к ним прибыли два посла сената, Цецилий и Цинна, которые привезли инструкции для Эмилия Лепида. Они заявили, что сенат удивлен, почему Лепид после совсем недавно понесенных поражений в Испании затеял новую войну. Сенатское постановление недвусмысленно запрещало Лепиду нападать на ваккеев (Арр. Iber., 81, 351; более подробных сведений об этих послах нет). Едва ли эти инструкции появились случайно. Что касается хронологии, то сложно представить, что Лепид начал кампанию до начала зимы.

За исключением неблагоприятного времени года войско, которое только что избежало катастрофы при Манцине, нуждалось в отдыхе, тем более что вооружение и обоз были потеряны. Отсюда, конечно, не следует, что уже осенью 137 г. Лепид не принял необходимых мер, видимо, он также провел дипломатическую подготовку, если о таковой можно говорить. Известия об этих мерах в течение зимы могли достичь Рима и стать причиной отправки упомянутого посольства, которое было поставлено перед свершившимся фактом.

Для Лепида было важно использовать время, остававшееся до прибытия его преемника. Консулов 136 г. мы знаем. Из них Луций Фурий Фил по жребию (на это недвусмысленно указывает Валерий Максим: III, 7, 5) получил командование в Ближней Испании, что полностью соответствовало его желаниям (Val. Max., Loc. cit.).

С Брутом складывалась иная ситуация. Вопреки традиции ему продлили командование в дальней провинции во второй раз. Во время дискуссии по этому поводу Сципион Эмилиан выступил в сенате с речью «Об империи Брута» (De imperio D. Bruti) и, вероятно, советовал продлить ему полномочия (Fest., 241). Обе меры — запрет Лепиду воевать с ваккеями и продление командования Бруту — были связаны с нумантинским разгромом.

С одной стороны, не должно было возникнуть новых осложнений, с другой — дальнейшее пребывание на своем посту испытанного военачальника, как предполагалось, гарантировало укрепление римского господства.

Между тем Лепид, несмотря на запрет сената, и не думал отказываться от своего намерения. Он объяснил послам, что их инструкции обгоняют ход событий и что он не считает себя связанным ими; в сенате не знают ни о том, что ваккеи помогали Нуманции деньгами, хлебом и войском, ни о том, что в походе участвует Брут; к тому же отступление может поколебать римское господство во всей Испании. С этим ответом послам пришлось вернуться в Рим.

Осада Палантии продолжалась с усиленным рвением. Возводились редуты, сооружались метательные орудия, заготовлялся провиант. Легат Флакк (более подробно неизвестен), атакованный врагами во время фуражировки, спасся от них с помощью хитрости: он распустил слух, будто Палантия пала. Когда враги услышали ликующие возгласы римлян и узнали об их причине, то приняли это на веру и удалились (Арр. Iber., 81, 353—354). Однако осада затягивалась, положение римлян постепенно ухудшалось. Питание было скудным, начался голод, все вьючные животные были съедены, многие солдаты умерли (Арр. Iber., 82, 354). После долгих колебаний военачальники в конце концов вынуждены были уступить обстоятельствам. В самый неожиданный момент, около времени четвертой стражи, они дали сигнал к отступлению. Военные трибуны и центурионы попытались навести порядок среди начавшейся неразберихи. Несмотря на это, отход больше напоминал бегство — воины оставляли оружие, имущество, больных и раненых, не обращая внимания на их мольбы (Арр. Iber., 82, 355—356; потеря лагеря и оружия — Oros., V, 5, 13). Палантийцы, естественно, воспользовались замешательством и весь день непрерывно со всех сторон преследовали римлян, которые несли при этом тяжелые потери. Число погибших римлян определяется источниками в 6000 (Арр. Iber., 82, 356; Oros., V, 5, 13). Когда наступила ночь, солдаты от голода и усталости не смогли разбить лагерь, но палантийцы отказались от преследования — как сочли римляне, благодаря божественному вмешательству.

Отступление велось в сторону Нуманции, поскольку незадолго перед этим состоялась выдача Манцина. Бруту после провала операции пришлось вернуться в свою провинцию. В Риме ответ Лепида послам был воспринят очень отрицательно. Следствием этого стало немедленное отстранение его от командования (Арр. Iber., 83, 358; Аппиан ошибочно пишет о лишении Лепида консульской должности). Однако в отношении этой меры можно говорить скорее о формальном акте, чем о фактическом ее значении для римской политики в Испании. Сообщение об этом Лепид должен был получить более или менее одновременно с прибытием своего преемника Фурия Фила, если — что вероятно — его вообще не привез сам Фурий Фил. Марк Эмилий Лепид Порцина вернулся в Рим после этой насколько несправедливой, настолько и неудачной войны в качестве частного лица. Хотя он был всего лишь оштрафован (Арр. Iber., Loc. cit.), это тем не менее нанесло большой ущерб его авторитету (Sempronius Asellio fr. 4 HRR: «поскольку ненависть к Лепиду понемногу росла (ut maior invidia Lepido glisceretur)». Его поражение упоминается в одном ряду с разгромом Манцина.

 

§ 6. Луций Фурий Фил и Квинт Калъпурний Пизон

По-видимому, поблизости от Нуманции, где война к этому времени прекратилась, Фурий принял командование над войском от потерпевшего поражение и лишенного власти Лепида. Он предлагал Квинту Цецилию Метеллу Македонскому и Квинту Помпею стать его легатами, что было весьма странно, поскольку оба они перессорились как друг с другом, так и с Фурием Филом (Val. Max., II, 7, 5; Dio Cass., XXIII, 82). Как говорили, он хотел сделать их невольными свидетелями своих военных успехов, поскольку теперь, по мнению римлян, вновь появилась возможность вести справедливую войну с Нуманцией. Однако ожидаемых успехов не последовало. Тяжелое состояние войска, по-видимому, заставило Фурия отказаться от первоначальных намерений и учесть риск поражения. Таким образом, часть пригодного для боевых операций времени 136 г. была проведена римлянами в бездействии.

На выборах консулов на 135 г. победу одержали Сервий Фульвий Флакк и Квинт Кальпурний Пизон. Оба консула получили военное командование, Фульвий в Иллирии (Liv., per. 56; Арр. 111., 29), Пизон — против нумантинцев. Распределение провинций, по-видимому, было произведено на основании особого постановления (Арр. Iber., 83, 362: στρατηγός δ’ έπ’ αύτοϋ αίρεθείς… см., однако, выше, гл. III, § 1). Пизон рискнул предпринять атаку на Нуманцию. Однако и он сразился с врагами неудачно, римское войско потерпело поражение. Чтобы иметь повод доложить еще об одном успехе, Пизон совершил нападение на область палантийцев, опустошил небольшую ее часть, а оставшееся время года провел на зимних квартирах в Карпетании (Арр. Iber., 83, 362). Таким образом, после восьми лет войны Нуманция все еще не была побеждена.

 

§

7.

Последний поход Брута в Лузитанию

Возвратимся еще раз в Дальнюю Испанию. Там в отсутствие Брута ситуация изменилась к худшему. Было ли причиной тому отсутствие полководца, наводившего ужас на врагов, или это явилось эхом поражения римлян под Палантией в 136 г. — так или иначе, но ряд городов, которые в138и137гг. сдались Бруту, вновь отпали от римлян (Арр. Iber., 74, 307 — 75, 309). Однако Бруту по возвращении в свою провинцию удалось вернуть отпавшие города под власть римлян. Довольно подробно излагаются эти события в случае с Талабригой (Арр. Iber., 75, 308—309). Этот город не раз отпадал от римлян и потому имел все основания страшиться репрессий с их стороны. Брут потребовал от талабригийцев капитуляции (deditio) и добился ее. Были выданы перебежчики, военнопленные, оружие и заложники, после чего Брут приказал жителям покинуть город. Он окружил их своими воинами и стал перечислять им их проступки. Жители приготовились к самому худшему. Однако на сей раз Брут ограничился лишь тем, что крепко пригрозил им. Лошади, хлеб, общественные деньги и другое общественное имущество он забрал в пользу римлян, но самих талабригийцев вопреки их ожиданию вернул в город. В конце года Лузитания, по-видимому, вновь была умиротворена — в римском понимании.

Однако остается неясным, действительно ли 136 г. был последним годом операций Брута в Hispania Ulterior. Бросается в глаза, что его триумф состоялся непосредственно перед триумфом Сципиона Эмилиана. Тем не менее в этом нет ничего невозможного. Во-первых, едва ли не могло не сказаться его участие в походе Лепида, во-вторых, видимо, более раннему проведению триумфа Брута помешали его неудачные операции в ближней провинции. К тому же политическая обстановка в 132 г. после провала попытки гракханских реформ вновь стала для Брута более благоприятной (см. выше о гипотетических отношениях Сципиона Эмилиана со Сципионом Назикой, гл. III, § 7). Поздний триумф, вероятно, скорее означает не столько необычно долгое ведение войны, сколько некоторое ожидание. Видимо, Децим Юний Брут Галлекийский отпраздновал блестящий триумф, действительно, только в 132 г. (Eutr., IV, 19; Plut. Tib. Gr., 21, 3; возвращение в Рим: Арр. Iber., 75, 310). Обустройство завоеванных территорий началось только в 133/132 г. комиссией десяти представителей сената, которые выполняли аналогичное задание в областях, покоренных Сципионом Эмилианом (Арр. Iber., 99, 428).

 

§ 8. Избрание Публия Корнелия Сципиона Эмилиана командующим в войне против Нуманции. Подготовка кампании

После катастрофы, постигшей армию Манцина, Нумантинская война тянулась еще два года, причем конца ей не было видно. Последние годы показали, что требуется недюжинное мастерство, чтобы покорить Нуманцию. Среди тогдашних политиков Рима двое обладали славой полководцев: младший Сципион Африканский и Метелл Македонский, оба были не слишком популярны, но Метелл вызывал большую антипатию, чем Сципион (Auct. de vir. ill., 61, 3). Поскольку оба уже были консулами, то в соответствии с законом вопрос об их назначении не стоял. Сципион внешне не проявлял инициативы в этом вопросе. Кроме того, политическая обстановка в сенате была не особенно благоприятной для него, как показали цензура 136 г., назначение принцепсом сената Аппия Клавдия Пульхра и консульские выборы тех лет. На консульских выборах на 134 г. одним из кандидатов был Гай Фульвий Флакк, родственник консула предыдущего года Сервия Фульвия Флакка. Добивался квестуры Квинт Фабий Максим (позднее получивший прозвище Аллоброгского), сын брата Сципиона Фабия Эмилиана. Во время выборов в его пользу лично вмешался Сципион Эмилиан — по-видимому, во время консулярных комиций. Несмотря на то что он не выдвигал свою кандидатуру на консульских выборах (Cic. Lael., 11; Cassiod. Chron.), тем не менее его избрали во время комиций подавляющим большинством голосов. Настроение народа было таково, что Сципион воспринимался как единственный человек, способный успешно завершить войну против Нуманции. Этого «общественного мнения» оказалось достаточно, чтобы во время выборов одержать победу благодаря усилиям клиентелы — своей и своих друзей, тогда как сама группировка Сципиона была тогда в меньшинстве. Сенат покорился этому решению и сделал все возможное, чтобы скрыть, что он недоволен нарушением закона. По его настоянию народные трибуны легализовали выборы задним числом. Они также внесли законопроект об отмене запрета на вторичное избрание в консулы и его восстановлении на следующий год. Равным образом сенат предоставил Сципиону в качестве провинции без жребия Ближнюю Испанию — также с учетом результатов выборов (Val. Max., VIII, 15, 4). Это решение облегчалось тем обстоятельством, что другой консул 134 г., Гай Фульвий Флакк, также получил военное командование — он должен был принять его от преторов, до сих пор сражавшихся с рабами на Сицилии (Liv., per. 56;Oros.,V,9,6).

Последующие мероприятия сената, однако, показывают недовольство сенатского большинства избранием Сципиона. В двух важнейших вопросах — проведении нового воинского набора и предоставлении денежных средств — сенат не пошел навстречу справедливым пожеланиям Сципиона. Несмотря на то что Сципион указывал на очевидные трудности, связанные с этой войной, и тяжелое положение в Испании (Plut. Apopht. Scip. Min., 15), сенат не разрешил проведение воинского набора, обосновывая это тем, что армия в Испании и без того многочисленна, да к тому же войска нужны и на других театрах военных действий, необходимо беречь людские ресурсы Италии (Арр. Iber., 84, 365; Plut. Apopht. Scip. Min., 15). Зато набор в пользу Гая Фульвия Флакка для войны против сицилийских рабов был проведен тогда безо всяких отговорок. Правда, сенат все же принял согласно желанию Сципиона заявление от добровольцев, хотевших участвовать в испанском походе — речь, по-видимому, шла о ветеранах Третьей Пунической войны (Арр. Iber., 84, 365: клиенты); среди них было немало италийских союзников. В состав 4000 человек, приведенных Сципионом в Испанию — ими руководил его племянник Квинт Фабий, которого он поддержал во время квесторских выборов, — входила элитная группа из 500 воинов, которых он называл отрядом друзей. Само имя Сципиона оказалось достаточным для того, чтобы обеспечить финансирование. Однако сенат также отказался давать ему деньги, указав Сципиону на еще не собранные пошлины. Консул должен был помочь себе сам. Он использовал на нужды войны собственное состояние и деньги своих друзей, не отказав себе в выражении неудовольствия по поводу булавочных уколов со стороны сенатского большинства (Plut. Apopht. Scip. Min., 15). Кроме того, Сципиону весьма пригодился его авторитет среди италийцев. Принесла свои плоды и посольская миссия на Восток. «Города и цари» отправили ему вспомогательные войска. В частности, мы знаем об отправленных Миципсою нумидийцах — всадниках, лучниках, пращниках и 12 слонах. Командовал этими силами принц Югурта (Арр. Iber., 89, 387; Sail. lug., 7, 2). Впрочем, нумидийский отряд, по-видимому, являл собою обычное подкрепление во время кампаний римлян в Испании (см. выше, гл. I, § 10). Аттал III отправил не только посольство, но и дорогие подарки (Cic. Pro Deiot., 19). Последнее сделал и Антиох VII (Liv., per. 57). Среди вспомогательных войск были и этолийцы, как то засвидетельствовано надписями Αιτω(λων) на найденных под Нуманцией метательных снарядах (glandes). Вся эта иностранная помощь прибыла к Сципиону лишь после того, как он приехал в Испанию: нумидийцы — незадолго до начала осады, пергамцы и сирийцы — уже во время нее. При этом дары царей Сципион рассматривал как общественное достояние (Liv., per. 57; так же надо, по-видимому, понимать пассаж из Цицерона: Pro Deiot., 19).

Чтобы не зависеть от скорости продвижения 4000 человек, Сципион отправился в Испанию лишь с немногими сопровождающими (Арр. Iber., 84, 366). Знатнейшие из добровольцев, вероятно, образовали офицерский корпус Сципиона, поскольку офицеры, находившиеся в Испании, не пользовались в должной мере его доверием (например, Гай Меммий: Front., IV, 1,1; Plut. Apopht. Scip. Min., 17). Первое место среди них занимал брат Сципиона Квинт Фабий Максим Эмилиан (по-видимому, легат: Арр. Iber., 90, 392 и 395), несомненно, вместе со своим сыном, квестором. Они были главными помощниками Сципиона и самыми знатными из всех римлян, которые находились под его командованием в Испании, а старший из них — единственным консуляром. Еще для двух людей, уже снискавших известность в то время, дружба со Сципионом стала причиной их участия в походе: для Полибия, которому уже было более 60 лет и который отечески заботился о Сципионе, будучи его советником, и для поэта Луцилия, который вторично отправился в Испанию после того, как несколько лет служил там (Veil. Pat., И, 9, 4). Что же касается остальных, то это были молодые люди, исполнявшие воинскую повинность, что являлось необходимым условием для политической карьеры. Для военного трибуна Публия Рутилия Руфа главной причиной участия в Нумантинской войне также была его дружба со Сципионом (оба имели владения близ Формий), и он оказался с теми, кто в 134 г. отправился в Испанию. Для всадника Гая Мария это была его первая военная кампания. Он охотно воспользовался случаем отличиться под командованием Сципиона (Veil. Pat., II, 9, 4; об оценке его Сципионом: Val. Max., VIII, 15, 7; Plut. Mar., 3, 2—4; 13, 2—3). Семпроний Азеллион был, как и Рутилий Руф, военным трибуном; его политическая позиция не до конца ясна (Gell., II, 13, 1; он также назван в качестве источника сведений об этих событиях). Еще до Сципиона в Испанию прибыли два молодых человека, Гай Цецилий Метелл Капрарий, младший сын его политического противника Метелла Македонского (Cic. De orat., II, 267), и Гай Меммий, о котором мы знаем, что он тогда был военным трибуном (Frontin., IV, 1, 1; Plut. Apopht. Scip. Min., 17). Обоим пришлось впоследствие претерпеть жестокие упреки от Сципиона. Молодым человеком был также упоминавшийся уже нумидийский принц Югурта (Veil. Pat., И, 9, 4; Sail., lug., 7, 2-9, 1; Арр. Iber., 89, 387). В целом перед нами типичный офицерский корпус: молодые люди, частью друзья полководца, частью просто исполняющие воинскую повинность представители знатных фамилий, частью люди незнатного происхождения (obscuri), которые стали известны позднее.

Однако вернемся к армии, командование над которой Сципион принял, вероятно, в апреле. Это было несколько лет не знавшее побед, плохо руководимое войско могучего Рима в покоренной стране. Страх и разгульный образ жизни сочетались друг с другом (Plut. Apopht. Scip. Min., 16; Арр. Iber., 84, 366—367). Этому способствовали те возможности, которые были предоставлены оккупационной армии со стороны местного населения, когда добровольно, а когда и нет. При командующих, которые были явно не в состоянии навести порядок, офицеры не слишком отличались от подчиненных (Frontin., IV, 1, 1; Plut. Apopht. Scip. Min., 17). Земли карпетанов, где зимовали римские войска в 135—134 гг. (Арр. Iber., 83, 362), могли показаться солдатам вполне приемлемыми по сравнению с известными им суровыми краями кельтиберов. Таким образом, Сципион нашел войско, в котором царили беспорядок, распущенность, суеверия и роскошь (Plut. Apopht. Scip. Min., 16; Арр. Iber., 84, 366; Liv., per. 57; Eutr., IV, 17, 2; Frontin., IV, 1,1; Plut. Mar., 3, 2). Строгостью и личным примером Сципион в короткий срок восстановил дисциплину (см. в целом: Арр. Iber., 84, 366; Veget., III, 10; 57; Liv., per. 57; Oros., V, 7, 4; Flor., I, 34,11 = II, 18,11; Auct. de vir. ill., 58, 6; Frontin., IV, 1, 1). Были приняты решительные меры по изменению образа жизни (Plut. Mar., 3, 2; кроме того, Арр. Iber., 85, 367-371; Liv., per. 57; Flor., II, 18, 10; Frontin., IV, 1, 1; Plut. Apopht. Scip. Min., 16; Lucil., 401 sq.; 1318 M.; Val. Max., II, 7, 1). Сципион был скуп на награды (Арр. Iber., 85, 370—371), но не на наказания (Liv., per. 57; Frontin., IV, 1, 1; применительно к более позднему времени — Oros., V; 7, 6; Frontin., II, 8, 7). Весь бесполезный сброд, скопившийся в зимнем лагере, был оттуда изгнан (Арр. Iber., 85, 367; Liv., per. 57; Flor., II, 18, 10; Frontin., IV, 1, 1; Val. Max., II, 7, 1; Plut. Apopht. Scip. Min., 16; Polyaen., VIII, 1, 2; Lucil., 398 sq. M.). Офицеров он встречал колкой иронией. Позднее, когда Сципион навел порядок в армии, он уже не придерживался спартанского образа жизни. Тем не менее он продолжал во все детали вникать лично (Арр. Iber., 86, 372—373; 93, 406; Plut. Mar., 13, 2). Однако в целом Сципион не смог, как на то надеялся, восстановить боевой дух своих войск (Арр. Iber., 86, 373; Oros., V, 7, 6; Frontin., II, 8, 7; IV, 7, 27; Veget., I, 15). Похвалы, награды (Liv., per. 57) и угрозы оказались недостаточными для того, чтобы превратить опустившуюся армию в войско, на чье мужество полководец мог бы положиться. В то же время подчеркивается смелость и боевые качества людей и отрядов, которые не входили в ядро войска (Sail. lug., 7, 6; Frontin., IV, 7, 27; Veget., I, 15). Таким образом, в действительности трудности войны обусловливались не только храбростью врагов, но и малодушием граждан.

Как же, однако, обстояло дело с численным составом войска и какие пополнения имел возможность получать Сципион в ходе кампании? Мы видели, что в армии Манцина на момент ее капитуляции насчитывалось 20 000 римских граждан. В это число можно, по-видимому, включить также италийских союзников. Таким образом, если иметь в виду обычное количество испанских вспомогательных отрядов, то войско Манцина в 137 г. предположительно насчитывало 30 000 человек (см. выше, с. 210). С тех пор армия понесла новые потери. Так, во время кампании против ваккеев погибло 6000 человек (Oros., V, 5, 13). По приблизительным расчетам, на начало 134 г. в общей сложности римское войско в Ближней Испании насчитывало 20 000 человек. С еще меньшей уверенностью можно судить о составе этого войска. Если исходить из того, что потери различных его частей были равномерными, то остатки армии должны были насчитывать примерно 7000 римлян, 8000 италийских союзников и 5000 испанцев из вспомогательных отрядов. К этому следует добавить различные пополнения, уже упоминавшиеся выше. Примерно в одно время со Сципионом его племянник Фабий привел из Италии 4000 человек. После их прибытия в Испанию в распоряжении Сципиона оказалось 19 000 римлян и италийцев, из которых 500 составляли элитный корпус. Остальные 3500 прибывших были распределены среди прежних войск, чтобы повысить их боеспособность. Эти силы, в целом составлявшие примерно 24 000 человек, находились в распоряжении Сципиона при проведении летней кампании. Первое пополнение составили нумидийцы (Арр. Iber., 89, 387; Sail, lug., 7, 2). Между тем Сципион занялся более масштабным рекрутированием испанских вспомогательных отрядов. Одновременно с этим осенью под Нуманцию прибыли испанские подкрепления, так что теперь Сципион располагал 60 000 человек (Арр. Iber., 92, 403; 97, 419). Это означает, что свыше 30 000 призванных на службу испанцев составили более половины армии. Сципион распределил их по всему войску. Очень трудно оценить численность прибывших в большинстве своем уже во время осады вспомогательных подкреплений от дружественных городов и царей. Это были отряды по нескольку сотен человек в каждом, как то сообщается о нумидийской коннице (Арр. Iber., 46, 189; 67, 284—285), прежде всего пращники и лучники, рода войск, в которых Сципион нуждался особо, поскольку с их помощью он мог еще издалека наносить урон противнику при его атаках. Таким образом, Сципион мог надеяться, что даже менее боеспособные его части выдержат рукопашную схватку с противником. Для этой цели он распределил между отдельными центуриями пращников и лучников (Frontin., IV, 7, 27; Veget., I, 15; они составляли гарнизоны редутов перед Нуманцией: Арр. Iber., 92, 401). Правда, нумидийцы, по-видимому, участвовали в боях чаще всего вместе с завезенными из Африки слонами (Арр. Iber., 89, 387; о таком способе их использования см.: Ps.-Caes. Afr., 59, 3).

 

§ 9. Летняя кампания Сципиона, осада и взятие Нуманции

Мероприятия, которые проводил Сципион во время своего похода, позволяют сделать выводы относительно ситуации, которую он застал в Испании. Развертывание же данных операций, как кажется, не в полной мере соответствовало желаниям Сципиона. Мероприятия до начала осады распадались на две части. В течение первого периода Сципиону пришлось ограничиться тренировкой своего войска, чтобы оно было в состоянии вести осадную войну: намеревался ли он вести ее уже тогда — вопрос нерешенный. Полигоном для обучения войск стала территория Карпетании, которую Сципион пересек, не имея цели завоевать какие-либо земли. Его задачей было выработать привычку у войска к длительным маршам (Арр. Iber., 85, 369; 86, 372—373) и непрерывным шанцевым работам, благодаря чему представления о маршевом порядке и строительстве лагеря вошли в плоть и кровь воинов.

После того как эта цель была достигнута, с маршами в направлении Нуманции началась вторая часть операций. Для образа действий Сципиона была характерна предельная осторожность (Арр. Iber., 87, 375—376), обусловленная низкой боеспособностью войск. Первая атака на Нуманцию, по-видимому, представляла собой, прежде всего, рекогносцировку. Кроме того, он везде скосил хлеб еще зеленым на фураж, тем самым одновременно препятствуя нумантинцам обеспечивать себя продовольствием (87, 376). Одну из этих операций Сципион проводил перед лагерем, который должен был находиться строго к югу или к западу от Нуманции, даже в области по ту сторону города. Сципион тщательно избегал передвижений по дорогам в непосредственной близости от Нуманции и вопреки мнению своих офицеров предпочитал использовать обходные пути. Он даже лично руководил этими операциями. Если главнокомандующий пока не уделял основного внимания Нуманции, то для этого у него имелись свои причины. Сципион не был уверен в надежности своего войска, которое враги презирали (Арр. Iber., 87, 375). Убедился ли он в этом в результате сражения, в котором римляне добились успеха лишь с огромным трудом, — неясно, но в общем последнее вполне возможно. Поскольку формирование испанских вспомогательных частей, с помощью которых Сципион повел затем осаду, потребовало тщательной подготовки, можно предполагать, что он к этому времени отдал распоряжения на сей счет. Поэтому последующие операции против ваккеев носили характер не только «генеральной репетиции» накануне решающего этапа войны. Они объяснялись также тем, что Сципиону пришлось и без того слишком долго ждать. Правда, помимо этого война против ваккеев имела целью отрезать нумантинцев от подвоза продовольствия (87, 380—381). Правда, как показывает дальнейший образ действий Сципиона, эта цель была достигнута отнюдь не в полной мере. По-видимому, именно во время ухода в область ваккеев Сципион окончательно решил взять Нуманцию осадой и голодом.

Об успешных схватках с ваккеями никаких надежных сведений нет, хотя позднее было расценено как успех то, что Сципиону удалось выручить четыре турмы под командованием Публия Рутилия Руфа, которые попали в засаду. Во всяком случае, ему пришлось вывести (Арр. Iber., 88, 384: άναχορέω) римское войско из местности под Палантией. Отступление проходило в направлении Дуэро. В.это время Сципион узнал, что река трудна для форсирования, да к тому же враги в месте переправы устроили засаду. Поэтому он повел войско другой дорогой, избегая рек и других водных преград. Поскольку лето было в разгаре, войско страдало от жары и недостатка хорошей воды, погибли некоторые лошади и вьючные животные (Арр. Iber., 88, 385). Переправа через реку, по-видимому, удалась позже в другом месте. В ходе марша к югу от Дуэро Сципион достиг области города Каука, с которым так подло обошелся в 151 г. Лукулл. Он попытался, насколько возможно, исправить содеянное Лукуллом, объявив, что уцелевшие каукиицы могут вернуться в родной город (Арр. Iber., 89, 386).

Дело шло к осени, и только теперь Сципион повел наступление против Нуманции (Арр. Iber., 89, 387: «чтобы перезимовать»). На марше к нему присоединился Югу рта со своими нумидийцами (Loc. cit.). Сципион вновь опустошил местность, через которую двигался, теперь уже область Нуманции. При этом его войско, которому все еще приходилось действовать без поддержки испанских вспомогательных отрядов, в труднопроходимой местности попало в засаду. Хотя Сципион и выставил всадников для охраны, в то время как остальное войско входило в деревню, их было не так уж много. Поэтому большой удачей было то, что сам полководец случайно (Арр. Iber., 89, 390) оказался за пределами деревни и смог возглавить оборону. Таким образом, атаку удалось отразить при незначительных потерях с обеих сторон. В отношении же других акций известно только то, что в них смогли отличиться такие люди, как Гай Марий (Plut. Mar., 3, 2—3) и Югурта (Sail. lug., 7, 6). Их место в общем ходе операций нам неизвестно.

Достигнув Нуманции — это, должно быть, произошло в сентябре—октябре, — Сципион возвел два лагеря, во главе одного из которых поставил своего брата Квинта Фабия Максима Эмилиана (90, 392 и 395). Немедленно начались осадные работы. Одновременно прибыли испанские вспомогательные отряды. Поскольку они были вполне надежны, то можно предполагать, что их рекрутировали в весьма отдаленных районах полуострова. Рассчитывать на безусловную верность местечек, расположенных в области ареваков, не приходилось, хотя непосредственно римляне от них не ждали опасности. В пользу и того и другого свидетельствуют мероприятия Сципиона. После постройки передовых укреплений началось возведение блокирующих сооружений вокруг крепости, которые состояли из рва и стены, были снабжены башнями (на них позднее была установлена артиллерия: Арр. Iber., 92, 401) и примыкали к пяти кастеллам и двум главным лагерям. К войне с противником извне Сципион не готовился, попыток прорыва не опасался. Тем не менее этого едва не случилось. Поскольку Сципион с самого начала рассчитывал на блокаду, он должен был полностью изолировать город от внешнего мира. Река Дуэро, над которой возвышается холм, где стоит Нуманция, приносила жителям большую пользу. Очевидно, присутствие римского войска перед городом препятствовало движению по реке и удерживало соседей Нуманции от того, чтобы снабжать осажденных. По возможности Сципион мешал сношению нумантинцев с внешним миром лишь только посредством своих вестников. Это предполагало по меньшей мере тайные симпатии к осажденным с его стороны. Сципион не мог построить мост через бурную и полноводную реку, поэтому он попытался загородить реку в двух местах, где она пересекала его укрепленную линию. Он добился этого с помощью балок, снабженных острыми наконечниками (Арр. Iber., 91).

Нумантинцы тем временем отнюдь не пребывали в бездействии. Прежде всего, они постоянно предпринимали попытки вызвать римлян на бой, которые, однако, Сципион последовательно отклонял. Во время строительства обводной стены они неоднократно пытались разрушить ее, однако войско Сципиона было столь многочисленным, что могло успешно прикрывать проведение осадных работ. Нумантинцы располагали в то время не более чем 4000 воинов (Liv., per. 55 по поводу Манцинова договора; ср.: Flor., II, 18, 2). Также и после завершения строительства римлянами блокирующих сооружений нумантинцы постоянно предпринимали попытки прорыва (по-видимому, одновременно во многих местах: Арр. Iber., 93, 406). Однако из-за численного превосходства римлян и великолепной организации Сципионом оборонительных мер все эти попытки проваливались.

Так прошла зима. Сципион не смог застигнуть нумантинцев врасплох (ср.: Oros., V, 7, 4), поэтому город был достаточно хорошо обеспечен продовольствием, так что осада тянулась месяц за месяцем. Сципион знал, что в конечном счете его ожидает успех, несмотря на упреки в его адрес. Последние исходили от молодых офицеров, которые со своей жаждой деятельности с трудом переносили долгое ожидание. Критиковали Сципиона, несомненно, и его враги в Риме. Там в 133 г. были избраны магистратами двое людей, которые принадлежали к числу его противников: Тиберий Гракх — народным трибуном, а Публий Муций Сцевола — консулом вместе с Луцием Кальпурнием Пизоном Фруги. Позднее Пизон стал злейшим врагом Гая Гракха. Для Тиберия Гракха с учетом его реформаторских устремлений было успехом то, что руководство делами в Риме перешло в руки близкого ему Публия Сцеволы, поскольку Пизон в это время сменил консула предыдущего года Гая Фульвия Флакка на Сицилии, где тот вел войну с рабами. Командование Сципиону между тем, по-видимому, было без труда продлено, тем более что своих противников в течение 133 г. он не интересовал по причине отсутствия.

Во время осады прибыли, как уже упоминалось, вспомогательные отряды и дары с Востока (Liv., per. 57; Cic. Pro Deiot., 19; Schol. Ambros. ad Cic. Pro Deiot., 19). Последняя попытка прорыва со стороны нумантинца Ректугена в конце концов увенчалась успехом. Однако города ареваков, к которым Ректуген обращался за помощью, находились под слишком большим впечатлением от римской мощи, чтобы действовать заодно с Нуманцией. Лишь в Лутии молодежь откликнулась на просьбы Ректугена. Когда Сципион узнал об этом от старейшин города, то решил преподать жестокий урок и приказал отрубить руки 400 молодым людям, собиравшимся участвовать в деле. Тем самым была в зародыше пресечена всякая попытка оказать помощь Нуманции. Тем не менее это событие показывает, что достаточно было лишь одного поражения римлян, чтобы во многих местах вновь вспыхнуло пламя сопротивления. Однако быстрота, с которой Сципион пресек эту попытку восстания говорит о том, что он располагал боеспособными частями внутри своей армии.

О конце Нуманции, представляющем собою благодарный материал для риторической историографии, рассказывать недолго. Посольство во главе с нумантинцем Аваром попыталось добиться мягких условий мира, но было отослано назад без всякого результата (поэтому по возвращении нумантинцы убили послов; Арр. Iber., 95; Flor., II, 18, 12—13; Oros., V, 7, 12). Сразу после этого, очевидно, нумантинцы совершили последнюю отчаянную вылазку, во время которой они лишь искали смерти. Это произошло в июле 133 г. Голод достиг крайних пределов и принес осажденным немало страданий, жители дошли до каннибализма, но, в конце концов, вынуждены были сдаться на милость победителя. Отсрочку в один день многие использовали для того, чтобы свести счеты с жизнью. Остальные отправились в плен, находясь в достойном жалости состоянии, и были проданы римлянами в рабство — за исключением 50 нумантинцев, которые были сохранены для триумфа. Город, не дожидаясь распоряжений из Рима, Сципион приказал сровнять с землей. Область Нуманции он разделил между ее соседями (App. Iber., 98, 427). Другим городам ареваков и, вероятно, ваккеев после победы римлян пришлось смириться с мерами, которые приняли по отношению к ним победители. Сципион высказывал устные порицания или накладывал денежные штрафы. Он не стал дожидаться, пока сенатская комиссия из десяти установит новый порядок в покоренных землях, но сразу отправился на корабле в Италию.

Самоуправный образ действий Сципиона и его спешка объяснялись, вероятно, событиями в Италии. Еще во время осады он узнал о смерти Тиберия Гракха и выразил свое мнение по поводу случившегося стихом Гомера: «Так да погибнет любой, кто свершит подобное дело» (Нот. Od., I, 47; Diod., XXXIV, 7, 3; Plut. Tib. Gr., 21, 3). Свое отношение к Гракху он выразил столь однозначно, насколько это возможно. То, что планы реформ не исчезли со смертью народного трибуна, Сципион, видимо, также знал. Поэтому скорейшее возвращение в Рим и он, и его друзья считали в высшей степени необходимым. Во время консульских выборов в ноябре Сципион уже вновь был в Риме. Под влиянием гракханской смуты консулами были избраны Публий Попилий Ленат и Публий Рупилий, оба противники реформаторов. Рупилий, homo novus, добился успеха при поддержке Сципиона. Насколько необходима была помощь для избрания консулами двух плебеев, доказывается тем, что тогда же Аппий Клавдий, ссылаясь на прецедент со Сципионом в 134 г., вторично выдвинул себя кандидатом в консулы (Dio Cass., XXIV, 83, 8). К тому же попытки реформ в Риме были тесно связаны с испанской войной. Последняя утихла на 20 лет после триумфов Сципиона и Брута (Strabo, III, 162). Победителю Нуманции его деяния принесли прозвище Нумантинского (Numantinus) (Арр. Iber., 99, 427; Auct. de vir. ill., 58, 6; Plin. Ep. VIII, 6, 2 и др.). Однако эта победа была безрадостной. Во время внутренних неурядиц в Риме Сципион утратил благоволение народа (Plut. Tib. Gr., 21, 3; Auct. de vir. ill., 58, 8; Val. Max., VI, 2, 3; Plut. Apopht. Scip. Min., 22, 23; Polyaen., VIII, 16, 5). Когда позднее, в 131 г., испытывая отвращение к городским делам, он стал добиваться командования в войне с Аристоником, то потерпел постыдное поражение (Cic. Phil., XI, 18). Ни римскому народу, ни его полководцу Сципиону испанская война не принесла счастья. И прав был Цицерон, когда говорил, хотя, видимо, и в ином смысле: «Войну с кельтиберами мы вели как войну с недругами, за то, кто из противников уцелеет, а не за то, кто из них будет повелевать (cum Celtiberis bellum ut cum inimicis gerebatur, uter esset, non uter imperaret)» (De off., I, 38).