У меня была перевязана рука, на моей рубашке красовались дурацкие розовые саксофоны, я продырявил барабанную перепонку ни в чем не повинной учительнице, нарушил братское обещание, и карманы у меня топырились от тягостных записок – одна вела к директору, другая к Вульшлегеру – классному руководителю. На минуту я всерьез задумался, не удрать ли мне в Польшу и не начать ли новую жизнь, работая на птицефабрике.

Идти к директору хотелось ровно столько же, как и к Вульшлегеру, так что мне было без разницы, с кого начинать. На музыку я не пошел – подбросил монетку и ровно в четверть двенадцатого постучал в дверь учительской, чтобы (это уж было ясно) мне прочитали нотацию.

Вульшлегер меня ждал.

– Садитесь, Франц. – Он рылся в каких-то бумагах и, только я плюхнулся на стул, начал выкачивать из меня энергию. – Вы сделали двадцать три ошибки в английском переводе.

У Вульшлегера были две примечательные особенности. Во-первых, кривизна: голова кривая, нос кривой, спина кривая. Весь, в общем, какой-то вывернутый. (Он и отпуск с вывертом проводил – где-нибудь на Востоке с экзотическими красотками. По крайней мере, так рассказывали. «Да ты глянь на Вульшлегера, – говорил Рэмбо Ридель, – натуральный Квазимодо. Ему ни одна цыпка за так не даст».) Во-вторых – его способность выкачать из тебя всю энергию, лишить последних сил.

– Вам, должно быть, снятся ужасные кошмары, – устало продолжал он. – Как вы заблудились в Англии и спрашиваете у англичанина, как найти дорогу. Я прав?

Я молчу.

Он устало покачал головой.

– Двадцать три ошибки, Франц.

Молчу.

– Двадцать три ошибки на одной несчастной странице.

Продолжаю упорно молчать.

– Двадцать три ош…

– Все не так просто, – обрываю я его, чтобы разговор сдвинулся наконец с мертвой точки.

С тех пор как молния подпалила ему крышу, он стал жутко повторяться.

– За четыре недели вы дали нам десять или двенадцать контрольных. Не мне вас учить, только думаю, не мешало бы сделать небольшой перерыв. Время от времени написать контрольную – я понимаю, но когда они сплошняком идут, то это уже фигня получается. Тут у любого ум за разум…

Теперь пришла очередь Вульшлегера меня прервать.

– Франц, меня не интересуют ваши отговорки, – протянул он медленно. – Вы из тех лицемеров, которые постоянно ноют и жалуются.

Он навис над столом.

– How time is it? – и это после пяти лет гимназии. Положение хуже некуда, Франц, вы это понимаете? Неудовлетворительно по музыке, политэкономии, экономике производства и по английскому. Остается меньше пяти недель, точнее тридцать четыре дня, чтобы избежать выговора. Вы верите в чудеса, Франц? – Он прямо напрашивался на грубость.

Ну, и напросился.

– Ладно, давайте уже вашу бумажонку. А то мне на обед пора. Надоело слушать одно и то же каждый семестр.

Вульшлегер принял мученический вид.

– Вы лодырь, Франц, вы неисправимый разгильдяй. На уроках считаете ворон, а потом, вместо того чтобы корпеть над учебниками, валяетесь на траве с этим турком. Отличного вы себе наставника подыскали по части безделья.

– Если я правильно понимаю, вы имеете в виду Хюсейина Эрйылмаза, заведующего хозяйством со швейцарским дипломом, – говорю я. Разговор принял неожиданный оборот.

– Я имею в виду это никчемное привидение, день напролет волочет за собой метлу, поднимает пыль и напивается.

Насчет завхоза Вульшлегер был неправ. Если уж Эрйылмаз работал, то он работал, и ничто на свете не могло ему помешать. Но я не стал спорить. Налоги, которые платил Вульшлегер, окупали свободу слова, которой он пользовался.

– Неужели вы не понимаете? Праздность разъедает вашу душу, – доверительно произнес Вульшлегер.

– Праздность?

– Я знаю, о чем говорю. Я пожил на свете и много видел.

– Ум важнее возраста, господин Вульшлегер.

Он устало усмехнулся.

– Ум? Вы говорите об уме, Франц? Вы сделали двадцать три ошибки в переводе. Двадцать три…

– Скажете это еще раз, и я закричу.

Он вяло подвинул мне листок, где значилось, что со мной проведена предупредительная беседа. Я подписал его ручкой, которая была прикреплена цепочкой к столу – вероятно, чтобы учительскую не захлестнула волна хищений. Подвинул листок обратно.

Вульшлегер обстоятельно его свернул.

– Надеюсь, что в вашей голове осталась хоть капля рассудка. Осталась… – Он умолк.

На секунду мне показалось, что он умер. Усоп. Почил в бозе. Потом он бесконечно устало махнул в сторону двери. Я отправился на обеденный перерыв, во время которого тяжко обкурился.

Хороша праздность!