ГЛАВА 17

Земля

год 1619-й Новой Эры

«В чем дело, агент? появиться где-нибудь поближе для вас — проблема?» — бросил с раздражением отлитый из черного стекла Ферзь белой Пешке, когда фигура приблизилась к нему на два десятка клеток.

В этот раз шахматное поле, посреди которого появился Куратор в облике черного ферзя, лежало на поверхности шара — планетки, диаметром в три сотни километров обращавшегося в компании нескольких десятков планеток побольше и поменьше вокруг… гигантского торшера, игравшего в этой причудливой виртуальной модели солнечной системы роль местного солнца. Ближайшим соседом в небе над горизонтом висел шар темно зеленого, как бильярдный стол, цвета, на поверхности которого, присмотревшись, можно было увидеть десятки катавшихся разноцветных шаров. Время от времени в шары с разных сторон и под разными углами били молнии, заставлявшие шары катиться в том или ином направлении. При этом опаленные молниями шары сталкивались с другими шарами, меняли направление движения, сталкивались снова и снова, пока те, которых угораздило покатиться в сторону одного из полюсов планетки, не исчезали в находившихся на полюсах дырах. Другие видимые в черном небе планетки располагались гораздо дальше, рассмотреть в точности происходившее на них было нельзя. Ферзь со скукой поглядывал вверх на планетку-бильярд, терпеливо дожидаясь, когда появившаяся на горизонте белая пешка подскачет ближе. Пешка шагала медленно, преодолевая за один ход всего лишь по одному квадрату: черный квадрат, белый, черный, белый, черный... пока наконец не приблизилась к раздраженному Куратору-ферзю.

«Прошу прощения, господин Куратор…» — произнесла измененным голосом Пешка. — «Таковы правила этой древней игры: фигуры изначально располагаются по разные стороны поля… или, как в этом уровне, по разные стороны планеты-поля…»

«И что же мешает вам использовать другие игровые платформы, на которых можно было бы встретиться в спокойной обстановке и не изображать при том из себя это?..» — Ферзь окинул пренебрежительным взглядом приблизившуюся к нему на пять полей фигуру.

«Соображения безопасности, господин Куратор… Настольные игры, вроде шахмат, карт и подобных, в отличие от симуляторов, имеют более простую, даже примитивную матрицу и графическую оболочку, так как суть их заключается не в зрелищности, а в стратегии и в математических расчетах. Примитивность оболочки облегчает как процесс их взлома, так и последующий контроль: взломав эту игру, я ее полностью контролирую. В играх же более сложных много мешающих конспирации элементов, — различных программ и подпрограмм, среди которых легче спрятать шпиона… Искины Подполья часто оставляют в таких играх элементы своего шпионского кода… Скажем, встречаются двое в каком-нибудь сказочном виртуальном лесу, чтобы поговорить о деле, а там птица или насекомое, или нечто поменьше, на ветке сидит, смотрит и слушает…»

Куратор был далек от сетевых игр и вообще от виртуальности: виртуальность навевала на него скуку, но служба требовала время от времени окунаться в этот фальшивый мир. Любители игр представлялись ему жалкими, ни на что не способными в реальности, инфантильными личностями, склонными к кибер-онанизму (сам он придерживался того мнения, что, уж если с тобой не хотят трахаться в реале, или тебе самому не по вкусу желающие, то лучше подрочить старым дедовским способом, чем запрыгивать в киберкостюм с сомнительной целью: совокупиться в виртуале с какой-нибудь анонимной красоткой, в реальности зачастую оказывавшейся какой-нибудь выжившей из ума старухой или даже хуже того — престарелым трансвеститом). Этот агент, отчего-то упорно не желавший примерять на себя иных личин кроме пешки, хоть и не был в реальности жалок, как большинство игроманов, все же не вызывал у старого офицера симпатий. Отчасти потому, что, все же, он был из числа тех, кто обитал одновременно в реальности и в Сети; отчасти из-за его нелепой склонности к подражанию варварам радиоактивных пустошей древности. Куратор считал его, как и всякого любителя исторических реконструкций, позером и клоуном.

«Итак (Куратор оборвал пустившегося в разъяснения агента), слушаю ваш доклад по делу…»

Пешка на мгновение запнулась и, словно радиоприемник, переключившийся на другой канал, перешла к докладу:

«Час назад Айн был устранен… вот подробный файл-отчет…» — между фигурами, как обычно при каждой их встрече, открылся канал прямой передачи данных.

«Хорошо. Позже я ознакомлюсь с вашим отчетом… Что-то еще?..» — проскрипел Ферзь.

«Да, господин Куратор», — решительным тоном продолжала Пешка. — «У меня есть основания считать, что я раскрыт… В связи с этим, прошу вывести меня из игры. Вот мой рапорт…» — Пешка передала еще один небольшой файл.

«Вы говорите о Подполье?», — уточнил Ферзь, после короткого молчанья.

«Да. Думаю, это Подполье», — ответила Пешка.

«Расскажите об этом подробнее, агент!»

«После ликвидации Айна, я обнаружил, что за мной следят…»

«Как прошла сама ликвидация?»

«Выстрел в голову пулей из самоуничтожающегося пластика. Нейросеть гарантированно уничтожена. Без свидетелей… По крайней мере, я был в этом уверен до момента, когда обнаружил слежку…»

«Хорошо. Что со слежкой?»

«Двое, мужчина и женщина, работали в паре — следили за Айном… дело было в парке Лики и Елены… перед тем, как тот встретился с Максом…»

«Так, все-таки, встреча состоялась…»

«Да, господин Куратор. Я вышел на Айна через Макса и не мог предупредить встречу…»

«Продолжайте, агент. Что там с этими двоими?»

«Эти двое были в парке, когда там появились Макс и я. Они были поблизости во время разговора Айна с Максом и исчезли сразу после того как эти двое разошлись… Я решил тогда, что они переключились на Макса но это было моей ошибкой… После устранения Айна, я встретил их снова... Вначале — мужчину, возле станции метро, потом — женщину, на выходе из парка… Внешность обоих вы найдете в файле-отчете…»

«И вы полагаете, что эти двое наблюдали именно за вами, не скрываясь?»

«Да. Думаю, они того и хотели, чтобы я их заметил».

«Для чего им это?»

«Возможно, для того чтобы спровоцировать меня на необдуманный поступок, вызвать панику, заставить бежать… Но, более вероятным мне представляется, что для того, чтобы я не смог позже отрицать того, что находился в парке во время убийства Айна… чтобы привести меня в замешательство, когда подпольщики станут обвинять меня в нарушении внутренней дисциплины…»

«Гм… (Ферзь немного помедлил) Итак, вы уверены, что подпольщики вас заподозрили».

«Да, господин куратор. И предполагаю что, та парочка непременно явится на суд ячейки на очную ставку, чтобы уличить меня в измене…»

«И вы считаете наиболее вероятным то, что такой товарищеский суд закончится для вас разоблачением», — сказал — точнее проскрипел — Ферзь, подводя итог.

«Именно так», — подтвердила Пешка. — «Если бы мне удалось убедить собрание в том, что, ликвидируя Айна, я действовал на благо организации, то, возможно, я бы отделался выговором, но… если меня все же решат исключить из числа членов ячейки, то у меня уже не будет возможности покинуть собрание живым…»

«Хорошо. Что-то еще?»

«Касательно слежки и возможных перспектив для меня — все… Был еще один интересный момент… Я подробно все изложил в отчете… После того как Макс переговорил с Айном и, как мне тогда показалось, увел за собой этих двоих… появилась детектив из корпоративной полиции «Линеи» — бывшая любовница Айна… — ее Подполье использовало вслепую в интриге с разоблачением Айна…»

«Вот как…» — произнес Ферзь задумчиво и шагнул с черного квадрата на белый. — «Продолжайте, агент».

«Она (продолжала Пешка, передвинувшись вслед за Ферзем также на одно поле), похоже, предупредила Айна о том, что на выходе из парка, в сторону которого тогда шел Айн, его ждала полиция… Во всяком случае, после короткого разговора с бывшей… а может и не бывшей… любовницей Айн изменил направление…»

«…И решил пойти к метро?» — с сомнением в хриплом голосе уточнил Ферзь.

«Похоже на то…» — подтвердила Пешка. — «Уж не знаю, что Айн тогда задумал, но, проходя мимо станции, я не встретил там полиции — видимо, Айн был уверен в том, что у метро его никто не ждал… Возможно, его в этом уверила его подруга-детектив…»

«Хорошо…» — прогрохотал Ферзь. Что именно «хорошо» — агенту-пешке понятно не было, но он не стал задавать бестактных вопросов, а замер в ожидании продолжения мысли Куратора. — «Вы свое дело сделали, агент…» — продолжал тот. — «Полиции остается только передать дело в подконтрольное нам ведомство за отсутствием, сколько бы то ни было, значимых улик… Считайте, что я уже распорядился о вашем выведении из операции… Можете сменить легенду — активируйте новое имя и личный номер и… подстригитесь и побрейтесь наконец… Для вашего следующего задания потребуется приличный джентльмен, а не варвар времен Иеремии…»

— Вам не кажется, что между управляющим Максом и убитым есть некая… связь?

— Нет. Не кажется, — ответила Ангелика сидевшему напротив через столик Эмилю. — Более того, — добавила она. — Кажется мне совсем другое…

— Что же? — сдержано улыбнулся чернокожий гигант.

— Мне кажется, что Макса старательно пытаются подставить.

— Именно это и указывает на то, что связь есть… — стоял на своем Эмиль. — Эти двое связаны… — узловатые пальцы гиганта аккуратно подцепили кофейную чашку и поднесли к мясистым, несколько угловатым, будто у грубо отесанной каменной скульптуры, крупным, как и остальные детали его лица, губам.

Отпив из чашки, гигант легким, удивительно не сочетавшимся с его внешней грубостью, движением вернул чашку на стоявшее перед ним на столике блюдце.

— Я вовсе не имел в виду того, что это Макс сам убил Айна… — сказал Эмиль. — Я лишь предположил, что между новым управляющим и его убитым предшественником есть связь…

— Если за таковую считать намерение третьего лица, или даже лиц, навлечь на Макса подозрения… в том числе и ваши… — иронично заметила Ангелика.

Управляющий директор компании «Линея-10» и директор-комиссар корпоративной полиции сидели за столиком в кафе, которое выбрала сама директор (будь на месте Эмиля кто-то другой, она, скорее всего, предложила бы встретиться в ее кабинете, но шеф полиции был Ангелике совершенно неприятен и потому она не хотела оставаться с ним наедине). Кафе для посетителей с уровнем не ниже четвертого располагалось на втором этаже невысокого (всего сорок восемь этажей) здания неподалеку от башни «Линеи-10», и отправиться туда Ангелике не составило труда.

— Возможно… — развел широкими ладонями черный гигант. — Я даже склонен предполагать, что это именно так…

— Тогда в чем проблема, Эмиль? — Ангелика приняла в удобном глубоком кресле свою излюбленную позу: кокетливо заложила ногу на ногу и немного отстранилась от столика, так, чтобы ее острые худые колени оказались направлены точно на собеседника.

— Проблема в том, Ангелика, что у меня уже четыре трупа и один живой Макс, — холодно произнес Эмиль — …и никаких зацепок, — он равнодушно посмотрел на колени управляющего директора и после короткой паузы добавил: — Я вынужден буду передать дело в Бюро расследований… и меня нисколько не радует то, что агенты Бюро станут шнырять по моему отделению и лезть своими носами везде, где им вздумается…

Слушая его, Ангелика слегка покачивала ногой, придирчиво рассматривая при этом лакированный носок своей туфельки. На ней была короткая черная юбка, строгая белая блуза с жабо и черный полупиджак.

— Насколько мне известно, — она подняла взгляд от туфельки на Эмиля, — Макс не отказался от сотрудничества с вами… — ее взгляд стал стремительно холодеть. — Он отправился на встречу с Айном… несмотря на риск…

— Да, он встретился с ним… и у нас при этом нет никаких сведений о том, о чем они с ним говорили… Только показания самого Макса…

— У вас есть основания сомневаться в показаниях Макса? — Ангелика снова принялась рассматривать туфельку. — Он мог вообще никуда не ходить… но он пошел. Макс программист… хороший программист, и он хорошо понимает что такое включенный телефон в кармане… Зная о том, что вы… — она снова подняла глаза на сидевшего напротив шефа полиции — …станете его прослушивать, он мог бы забыть телефон в машине, или просто сделать так, чтобы вы не смогли получить доступ к нему… но не сделал. Макс не стал препятствовать вам его прослушивать, но он не знал о том, что у Айна была глушилка…

— У Макса в голове нейросеть…

— Как и у нас с вами. И что с того? — Ангелика заломила тонкую бровь. — Вас кто-то обязывает записывать все, что вы видите и слышите?

Эмиль не ответил.

— Да, — продолжила тогда она, — Макс не стал записывать разговор… а может и стал, но стер запись — это не преступление… Это, в конце концов, его голова и его нейросеть… Это еще не повод, чтобы наседать на него! Вы говорите, что Макс связан с Айном… Но как? — Ангелика обдала Эмиля ледяным взглядом. — Каким образом связан? Макс понятия не имел о том, что будет назначен на место Айна — это было мое решение… — большие серые глаза женщины кололи сталью. — Так что, я в большей степени подхожу на роль подозреваемой… не так ли? — холодно усмехнулась она. — Не хотите ли меня допросить?

— Нет. Не хочу.

— Тогда… — серые глаза продолжали сверлить и колоть Эмиля — …прошу вас, директор-комиссар, оставить моего подчиненного в покое.

— Что ж… — пожал массивными плечами черный гигант, — у полиции действительно нет причин для преследования вашего подчиненного… Что касается ребят из Бюро, которым я передаю дело, то за них я говорить не могу…

— Если у Бюро расследований возникнут вопросы, каких ему еще не задавали вы и ваши люди, тогда, конечно, они всегда смогут его допросить, но использовать моих работников в качестве наживки, ни им, ни вам, я более не позволю.

Эмиль сидел напротив Ангелики спокойный как памятник и беззлобно смотрел на то как хрупкая большеглазая женщина с острыми худыми коленками урчала и рычала на него как дикая кошка, на территорию которой посмел вторгнуться некто посторонний, пожелавший распоряжаться в ее владениях.

— Без проблем, Ангелика… — заверил Эмиль примирительным тоном. — Обещаю больше не беспокоить вашего подчиненного, если к тому не будет оснований…

— Думаю, их у вас не будет, — фыркнула та. — У вас еще будут вопросы ко мне, Эмиль? У меня скоро важная встреча…

— Вопросов нет, — изобразив на квадратном лице вежливую улыбку, Эмиль сделал легкий неопределенный жест тяжелой рукой и добавил: — не смею вас задерживать, Ангелика. Было, как всегда, приятно с вами пообщаться.

— Тогда до встречи… — управляющий директор встала с кресла, небрежно поправила юбку и, бросив поднявшемуся с кресла вместе с ней шефу полиции холодную улыбку, направилась к выходу, покачивая на ходу обезжиренными ягодицами.

Стоило только Максу появиться в отделе, как его тут же перехватили Амалика и Сибл-Вей и на двадцать минут увлекли в одну из лабораторий. Там ему все же пришлось уделить немного внимания текущим административным вопросам, решения которых, в прочем, уже имелись — Максу оставалось только выслушать предложения хорошо знавших свое дело специалистов и утвердить их. После, сославшись на занятость, и попросив женщин извинить его за то, что оставался весь тот день для них недоступным, Макс удалился к себе в кабинет.

В кабинете Макс уселся в удобное кожаное кресло — в котором за те два дня, что он был управляющим, провел едва ли больше часа — и, прикрыв глаза, попытался расслабиться.

Была половина шестого часа — время, когда большинство работников компании уже посматривали на часы с томительным ожиданием, подсчитывая оставшиеся до конца рабочего дня минуты. Вызвав через нейроинтерфейс меню доступа к климат-контролю кабинета, Макс, не открывая глаз, выбрал настройку «весенний вечер после дождя», после чего запустил в интерфейсе программу-релаксатор — пятнадцать минут в таком режиме, потом две минуты под теплым душем и он придет в норму. День вышел тот еще…

Пятнадцатиминутного отдыха не вышло — мелодично пиликнуло оповещение, Макс открыл глаза: возникший над столом голографический монитор показывал сообщение от управляющего директора: «Макс, зайди ко мне. Жду. А.»

Макс решил тогда, что начальница, как и детектив Рахиль перед тем, как и шеф полиции Эмиль, желает говорить с ним о человеке, имя которого он уже не мог слышать без внутреннего раздражения — об Айне. А точнее — о произошедшем в полдень в старом парке убийстве Айна, о котором Макс узнал от детектива, едва его автомобиль отъехал от парка. Макс был вынужден тогда вернуться и ждать около получаса когда Рахиль освободится, чтобы переговорить с ней, а после — с подъехавшим на место преступления шефом Эмилем. Обвинять Макса в убийстве, конечно, никто не пытался — его непричастность была легко доказуема, но у шефа Эмиля к Максу имелся ряд каверзных вопросов, как то: о чем, собственно, Айн так хотел Максу сообщить? почему он скрывался? и как так вышло, что Макс не записал состоявшийся между ним и вскоре убитым разговор? На все эти вопросы шефа полиции Макс ответил тем, что ничего не ответил — Макс был искренне потрясен случившимся и не понимал как так вышло, что Айна выследили. Мысль о том, что к убийству было причастно Подполье казалась ему нелепой: зачем убивать того, кто сам сошел с арены и был намерен раствориться, исчезнуть, сменить имя, навсегда порвать с прошлым? То, что Подполье часто прибегало к террору против корпораций, против политиков, против спецслужб… было известно каждому (СМИ регулярно поднимали вой, заряжая свои целевые аудитории «праведным гневом» по поводу очередного «невинно убитого» крупного собственника, приговоренного Подпольем к смерти за бесчеловечное отношение к подчиненным, жестокую эксплуатацию, давление на профсоюзы, злоупотребления властью и тому подобные преступления против самых незащищенных слоев общества — представителей седьмого и шестого уровней, — коих было подавляющее большинство и защиту интересов которых возложило на себя Подполье). Но, уж если Подполье решило, по каким-то непонятным Максу до конца причинам, сместить Айна с должности и выдвинуть на освободившееся место его, Макса, и использовать для достижения этой цели интригу, а не убийство, то зачем, спрашивается, подпольщикам было прибегать к убийству уже после того как цель была достигнута? Единственным разумным представлялся Максу тот вывод, что силы, желавшие смерти Айна, и силы, желавшие его смещения, были не одни и те же.

Смирившись с неизбежностью предстоявшего ему очередного разговора на тему: «Айн, его убийство и все, что с ним связано», Макс зашел на минуту в примыкавшее к кабинету небольшое помещение, где располагались туалет и душевая кабинка, освежил лицо у имевшейся там же раковины, на миг уткнулся в пушистое полотенце и, выйдя из комнаты и из кабинета, быстрым шагом направился к лифтам.

Все те десять минут, которые Макс провел в лифте, поднимавшем его с сотого на трехсот-восьмидесятый этаж башни, он тщательно перебирал в памяти события уходившего дня.

День вышел сумасшедший… как, впрочем, и предыдущие два… и особенно день предыдущий (даже не сколько день, сколько вечер предыдущего дня). Утро началось с посещения его кабинета самим директором-комиссаром полиции корпорации; потом — разговор с Айном; потом — Клэр… потом — снова Айн… (одна мысль об этом типе уже вызывала у Макса раздражение). Вышло так, что Макс оказался последним, если не считать его убийцы, с кем Айн контактировал. И снова детектив… Шеф полиции… С детективом Максу было гораздо приятней иметь дело, нежели с ее начальником, — Рахиль приятно располагала к себе своей ненавязчивостью. При их последнем разговоре, когда Рахиль сообщила ему об убийстве, Максу даже показалось, что детектив была обеспокоена нисколько произошедшим убийством, сколько возможными в связи с тем подозрениями, что могли пасть на него. Рахиль быстро выяснила по маркеру мобильника Макса, что в момент, когда тело убитого было обнаружено группой прохожих, Макс двигался в направлении автомобильной стоянки, в километре от места убийства — вполне надежное алиби. Макс заметил как женщина вздохнула с облегчением, увидев на имевшемся в полицейской машине мониторе проделанный им маршрут от «глухой» зоны, где состоялся их с Айном, теперь уже точно последний, разговор.

— Странное дело, — сказала тогда Рахиль. — Ваш маршрут от входа в парк обрывается вот здесь… — она указала тонким наманикюренным пальчиком на план парка, — и вот здесь… вы снова появляетесь, когда возвращаетесь обратно…

— Айн предупреждал о том, что использовал «глушилку»… — пожал тогда плечами Макс.

Его ответ полностью удовлетворил любопытство детектива. Но после появился шкафоподобный шеф Эмиль и полез к Максу со своими вопросами…

Отделавшись наконец от директора-комиссара, Макс сел в ожидавшую его машину и, напрямую через нейроинтерфейс, вызвал Рину (утром они с Риной обменялись кодами приватного доступа и теперь могли, минуя обычную телефонную сеть, обмениваться мыслями и образами — возможность доступная меньшей части человечества). Он все рассказал Рине — девушке, с которой минувшей ночью был близок впервые — рассказал о том, как стал свидетелем тройного убийства, о разговорах с полицией и даже о встрече с Айном: о том, что Айн просил у него помощи и о том, что согласился ему помочь… Единственное, о чем Макс не сказал тогда Рине, это об истории с Клэр.

Закончив свой рассказ, Макс подождал минуту и добавил:

«Извини… Мне не стоило, наверно, все это тебе рассказывать…» — мысленно произнес он, неверно истолковав молчание Рины.

«Что ты, милый, милый Макс! Не говори так!» — услышал он мысли девушки. — «Прости. Я думала над тем, что ты сказал…»

«Над чем именно, Рина?»

«Ты сказал, что хотел помочь Айну…»

«Да, это так. Я действительно собирался ему помочь».

«Но ведь он намеревался тебя шантажировать…»

«Именно так, милая Рина, намеревался. Но потом он попросил о помощи и я согласился. Не из-за денег... я не стану теперь их брать... а просто потому, что мог помочь…»

«Это… благородный поступок», — сказала тогда Рина. — «Я горда тем, что выбрала тебя, Макс… мой милый Макс…»

«Только намерение…»

«Нет!» — возразила она. — «Поступок! Я, уверена, в последние минуты своей жизни этот человек был совсем другого о тебе мнения. Это важно».

«Что важно?» — не понял Макс.

«Важно то, что этот корыстный человек, известный своими жестокими взглядами хищника… считавший, что все и все продаются и покупаются, и что в конкурентной борьбе допустимы любые средства, что человек не способен и не должен подниматься в этой борьбе выше других животных, что побеждает сильнейший и что человек человеку — всегда враг… важно, что этот человек встретил совершенно иное отношение! Если бы Айн остался жив, он стал бы другим, Макс, я уверенна. И это благодаря тебе».

Макс тогда сильно удивился словам Рины.

«Не думал, что ты так хорошо знаешь Айна…» — сказал он Рине.

«Не лично… Один мой знакомый... друг... знал Айна… Они вместе учились».

Макс не стал расспрашивать Рину о друге, но сердце его съежилось: «друг? а только ли друг? быть может не только друг, но и…» Рина не слышала этих его мыслей, но явно что-то почувствовала.

«Друг, просто друг, глупый… Его зовут Баз. Я вас обязательно потом познакомлю!» — Максу передалась эмоция Рины: он представил как она улыбается, как смотрит на него своими большими, озорными зелеными глазами и от груди отлегло. Макс познакомится со всеми, с кем пожелает его познакомить эта, так быстро ставшая ему безмерно дорогой, девушка.

«Но… ведь я не отказался от денег, которые Айн мне предлагал…» — сказал, вернее подумал тогда Макс.

«Нет. И правильно сделал. В противном случае, твое обещание помочь выглядело бы как пустышка или как обман или как глупость… Ты согласился на рисковое дело… В конце концов деньги могли бы понадобиться тебе для подкупа… или откупа…» — заметила Рина. — «Но ведь ты мог и попросту отказать Айну… И не деньгами, и не шантажом, ему удалось тебя упросить… Он наверняка понимал, что деньги для тебя теперь не проблема».

Против слов, вернее мыслей Рины Максу было нечем возразить. Обещанная Айном сумма была велика, очень велика, но, при желании, Макс мог раздобыть и большую сумму, если бы обстоятельства вынудили его к тому и риск бы того стоил. Макса не удивляла осведомленность Рины, — он не говорил ей о своих делах на черном рынке нелицензионных программ и, тем более о делах с искинами, но, после того как он побывал в ее жилище, после ее признания… он бы не удивился если бы вдруг оказалось, что Рина знает о нем абсолютно все.

«Где ты сейчас?» — спросила она Макса.

«Еду к себе в отдел…» — Макс переслал ей файл местоположения.

«Не заезжай в башню… Припаркуй машину вот здесь… (интерфейс Макса принял отправленный Риной файл) и жди меня…»

Не доезжая до здания корпорации «Линея» каких-то пятьсот метров, машина свернула к соседней башне, принадлежавшей корпорации «Олимпус».

Нижние этажи этого пятисотэтажного здания арендовались множеством мелких фирм и компаний, из тех, что существовали милостью той или иной мировой корпорации (в данном случае — «Олимпус»). Первые четыре этажа представляли собой сплошные торговые центры, выше были клубы, спортзалы, клиника для седьмого и шестого уровней и зоомагазин. Этажи с восьмого и по восемнадцатый занимали паркинги для клиентов с первого по пятый уровень (что до шестого и седьмого, то граждане этих категорий попросту не имели права владеть личным транспортом — для них предназначался общественный). Макс даже не удивился когда его четырехклассный лимузин, распределенный по присланному Риной файлу, оказался на первоклассной стоянке. Под первый класс были выделены восьмой и восемнадцатый этажи — восемнадцатый весь был забронирован для сливок общества имевших отношение к «Олимпус», восьмой был отведен для всех остальных — представителей двенадцати других мировых корпораций и их приближенных. Автомобиль плавно выкатился из лифта на восьмом этаже башни и, оказавшись на широкой, легко позволявшей разъехаться четырем машинам, дороге, окольцовывавшей центральный стержень башни, вывернул на предписанную системой распределения полосу и двинулся по кругу. Высота потолка здесь была около четырех метров. Потолок полностью покрывал экран, изображавший высокое голубое небо с плывущими по нему перистыми и кучевыми облаками. Помещение паркинга представляло собой совершенно круглое поле с круглым стержнем несущей конструкции здания в центре: в любом месте расстояние от несущего стержня до внешней стены башни было равным диаметру самого стержня. Почти все пространство паркинга было покрыто… травой. Натуральной, по всей видимости, травой, по которой от кольцевой дороги лучами расходились извилистые дорожки, напоминавшие изображаемое древними солнце с завитушками короны. Каждая такая завитушка оканчивалась обособленным пятачком, обсаженным невысоким кустарником так, что получалось, что каждый припаркованный на этом круглом поле автомобиль оказывался стоящим посреди отдельной полянки. Пока машина неспешно описывала полукруг вокруг несущего стержня башни и после, свернув на один из лучиков, катилась до ближайшей полянки, Макс заметил, что машин на паркинге почти не было — он насчитал всего семь. Машина остановилась на полянке-пятачке в пятидесяти метрах от окружавшей стержень здания дороги, Макс вышел из машины и осмотрелся: вокруг не било видно ни души. Стоявший на соседней полянке автомобиль Макс не сразу заметил по причине его цвета и сильно приплюснутой формы: машина имела такие же габариты, как и машина Макса, и такую же каплевидную форму кузова, только была заметно ниже и приземистее — сливавшаяся окружением зеленая крыша едва выглядывала из-за сплошной стены кустарника. Только когда крыша машины приподнялась вверх и стала сдвигаться в сторону, Макс обратил на нее внимание. А потом из машины появилась Рина…

Целый час они занимались любовью в ее машине. Снова и снова их тела сплетались в порывах овладевавшей ими страсти. Как и в прошлый раз, когда они впервые слились воедино в салоне его машины, одиноко стоявшей теперь на соседней стоянке, их одежды были разметены по всему салону, а их тела покрывал липкий горячий пот. Трехместный кожаный диван, на котором они любили друг друга, прилипал к спине Рины, к ягодицам Макса, к бедрам, к животам… Несмотря на исправно работавший в машине кондиционер, было жарко. Трижды, изнеможенные они падали друг на друга и так лежали, тяжело дыша, не в силах больше целовать, лишь шепча слова любви, лишь касаясь пересохшими губами сухих губ, а после, едва придя в себя, из последних сил с неистовством снова набрасывались друг на друга…

— Любимый. — Шептала Рина.

— Любимая. — Отвечал ей Макс.

Выбившись окончательно из сил, они лежали некоторое время в молчании, — безмятежное спокойствие момента поглотило обоих. Лишь ставшие постепенно равномерными дыхания да удары сердец нарушали окутавшую их тишину — тишину после бури, после урагана, что бушевал в маленьком уютном салоне машины на протяжении последнего часа, центром которого они были. Макс лежал на спине, уставившись в пологий сочно-зеленый, усыпанный множеством голубых, фиолетовых, желтых и белых полевых цветов купол потолка машины. Рина прижалась к нему сбоку, положив голову на его правое плечо и закинув изящную тонкую, согнутую в остром колене ногу на его массивные бедра. Густые черные волосы девушки рассыпались по предплечью Макса, длинные пальцы с выкрашенными белым лаком ноготками неспешно перебирали завитки волос на его груди.

— Знаешь, — произнес тогда Макс, нарушая тишину, — у меня такое чувство, будто вся эта хрень… — он не стал перечислять — …настолько… ничтожна, в сравнении с тем, что мы… в сравнении с нашей… близостью…

— Так и есть, Макс, милый, — ответила Рина. — Так и есть, дорогой мой, рыжий Макс.

— Но все это… Мое повышение, вся эта… история с Айном… с полицией… Все эти, неприятные, в общем, события, о каких вряд ли кому-то захотелось бы потом вспоминать, служат фоном для другого события… События, которого я забывать не хочу и не стану…

— Ты это о нас? — Рина приподнялась, опершись на локоть и, улыбнувшись, заглянула Максу в глаза.

— Да, Рина. Я о нас, — ответил Макс, переведя взгляд с потолка на лицо Рины. — Я счастлив, что у нас все так сложилось… Мне плевать на всех этих полицейских, что лезут ко мне со своими подозрениями, на Подполье…

— Подполье? — спросила Рина. Максу показалось, что Рина нисколько не удивилась, услышав упоминание заклейменной Мировым правительством и СМИ как «террористическая» организации.

— Да, — сказал он, решив, что должен быть до конца честен с Риной. — Во всем этом деле, я имею в виду — мое повышение и историю с Айном... замешано Подполье… Хочу чтобы ты это знала, связываясь со мной… Быть может, и меня скоро… как Айна…

— Не говори так, милый! — зеленые глаза девушки блеснули с возмущением, а не с испугом, что было бы более ожидаемо. — Ничего подобного с тобой не произойдет!

— Откуда ты можешь знать? — с улыбкой спросил тогда Макс и, протянув левую руку (правой он поддерживал ее под спину), отвел назад, заведя за ушко, упавший на глаза Рины черный локон. — Ты, конечно, бесстрашная, почти всемогущая девушка из первого уровня… Но это Подполье… очень серьезная сила…

— Я не хочу обманывать тебя, — продолжал он. — Я имею за собой грешки, за которые, узнай о них полиция или Бюро расследований, меня вряд ли погладят по голове… Скорее сошлют на дальний север, или вообще на Марс… где я загнусь от каторжной работы, холода и радиации… Я ломал серверы корпораций, писал запрещенные программы… имел дело с искинами… вполне возможно, имевшими отношение к Подполью. Потому меня и выдвинули в управляющие отделом… Причем, без моего ведома… Я и сам пока не знаю, чего от меня хотят…

Макс замолчал, решив, что уже достаточно наговорил, чтобы напугать Рину. Но Рина снова удивила его тем, что сказала в ответ:

— Я все знаю о тебе, милый Макс… Не волнуйся из-за полиции и спецслужб…

— Прямо-таки все? — он не стал скрывать удивления.

— Все, что ты сказал, — улыбнулась Рина, — и даже больше…

— А как насчет Подполья? Тоже не волноваться? — добавил Макс.

— И за Подполье не волнуйся, — ответила Рина и поцеловала Макса в губы, не дав продолжить разговор.

Они были уже не в силах заниматься любовью, в обычном понимании этого выражения, но могли целовать и обнимать друг друга, и потому обнимали и целовали. Они снова, как и до того, когда их тела сливались, когда плоть Макса проникала в плоть Рины, превратились сплетение черно-белого (не отличавшийся белизной тела, сильно смуглый, как цыган или индус, Макс в объятиях чернокожей Рины был бел как снеговик).

— Нам пора возвращаться… — сказала Рина, когда они до конца насладились объятиями. — Тсс… — приложила она указательный палец к губам. — Потом… сегодня вечером мы вернемся к этому разговору… — добавила она, когда Макс хотел было спросить о причинах уверенности Рины в том, что ему не следовало опасаться ни полиции, ни даже Подполья.

Несколько минут ушло у них на то, чтобы привести себя в порядок. Они смеялись, обтираясь влажными салфетками и распутывая собранную по машине одежду. Шутили над тем, что это была уже вторая машина за два дня, в которой они занимались любовью и что на завтра им нужно специально раздобыть третью. Макс спросил Рину: не желает ли она заглянуть в его новую квартиру, в которой, признался Макс, он сам пока так и не побывал. Рина ответила, что и не побывает, «во всяком случае сегодня». А потом — она подумает, — если кровать Макса окажется также хороша, как и ее огромное ложе, то она не будет против. Тогда Макс пообещал, что завтра же закажет новую, самую большую и удобную, а оставшуюся от прежних жильцов выбросит — тут Макс прибег к древнему фразеологизму — к чертовой матери.

— Я буду ждать тебя, мой милый Макс, — сказала Рина, когда он выходил из машины.

Макс все еще ощущал вкус поцелуев Рины, обонял ароматы ее тела, чувствовал кожей ее прикосновения, когда сигнал зуммера вернул его к реальности из облака окутавших его мыслей и ярких, свежих как вдыхаемый воздух воспоминаний: лифт стоял на последнем этаже башни, двери были открыты.

Макс еще несколько секунд продолжал рассеянно смотреть перед собой, потом, наконец, собравшись с мыслями, встал из противоперегрузочного кресла и вышел из кабины сразу в приемную управляющего директора.

В приемной его встретила секретарь, миловидная девушка с раскосыми глазами азиатки, и сообщила, что госпожа управляющий директор его давно ожидает и, что он может войти. Поблагодарив секретаря, за приглашение, Макс вошел.

В кабинете никого не было.

Макс осмотрелся и сразу заметил, что часть прямоугольных циановых панелей, за одной из которых (ближе к средине стены) находился комбайн-бар, в дальнем конце кабинета отсутствовала. Макс сделал несколько шагов вперед и увидел, что там, где раньше была стена, теперь был проход: панели сложились таким образом, что теперь обрамляли широкий, не менее полутора метров в ширину и двух с половиной — в высоту, проем.

— Макс… это ты? — послышался из примыкавшего к кабинету помещения знакомый голос. — Проходи! Я здесь.

Макс прошел и… встал в проходе.

Перед ним лежало просторное (лишь немногим меньше кабинета) дугообразное помещение с рядами круглых, увенчанных скупыми капителями, колонн вдоль стен: пол и колонны были из мрамора (или из материала его безупречно имитирующего) серых оттенков, стены — розовых и розовато-бежевых, потолок был бело-голубым. Колоннады вдоль левой — внутренней, и правой — внешней стен непрерывно заворачивали по пологой дуге влево. (Верхние сорок этажей круглой как труба башни образовывали каскад постепенно уменьшавшихся в диаметре «шайб», — издали это придавало верхушке башни сходство с усеченным конусом, — последняя «шайба» при этом имела диаметр всего девятнадцать метров, что делало внешнюю округлость здания изнутри весьма заметной.) Справа, сквозь заполнявшие высокие, в человеческий рост, стрельчатые арки витражи в помещение проникали окрашенные разноцветными стеклами лучи вечернего солнца: пять узких арок гармонично вписывались в колоннаду из шести мраморных колонн, толщина которых, как и ширина окон-арок составляла не более полуметра.

— Ангелика… — только и смог выговорить Макс.

Ангелика, полностью нагая, смотрела на него из исходившего слабым паром небольшого овального бассейна с прозрачной голубой водой.

Бассейн лежал против второго, третьего и четвертого окон. Его вытянутая овальная форма как нельзя лучше вписывалась в пространство изогнутого помещения. Чаша бассейна была устроена таким образом, чтобы войти в воду можно было с двух наиболее удаленных друг от друга краев, где для этого имелись широкие, удобные также для сидения и лежания, ступени на римский манер. Проникавшие сквозь витражи солнечные лучи, падая, оставляли повсюду яркие цветные пятна. На стенах и на мраморном полу; на колоннах напротив; на едва заметно колыхавшейся поверхности воды; на лице, плечах, на едва касавшихся воды маленьких, с торчавшими беззастенчиво вперед коричневыми сосками, грудях Ангелики… — повсюду лежали солнечные зайчики.

— Ну, что же ты там встал, Макс? Входи…

Макс вошел.

Остановившись в метре от края бассейна, он осмотрелся: слева, меж колонн, Макс заметил еще два прохода: один был ближе к стене, за которой располагался кабинет, сквозь проход была видна часть освещенного приглушенным желтым светом помещения; второй находился меж двумя дальними колоннами и вел, по всей видимости, в туалетную комнату.

— Что такое, Макс? — тонкие губы женщины тронула довольная улыбка. — Я тебя смущаю своим…

Она опустила глаза вниз: сквозь прозрачную воду — она об этом хорошо знала — Максу были отчетливо видны ее сведенные вместе острые колени и подтянутый плоский живот с аккуратной полоской завивающихся черных волос в самом низу, — Ангелика сидела на широкой ступени уходившей под воду до самого дна лестницы, в дальнем от входа конце бассейна.

— …видом? — она снова взглянула на Макса своими большими, подернутыми легкой поволокой глазами болотного цвета, быстро хлопнув несколько раз подряд пушистыми ресницами.

— Что вы… нет, конечно…

— Но ты совсем не смотришь на меня… Стоишь и рассматриваешь колонны… Тебе нравятся колонны, Макс?

— Неплохо… — ответил Макс. — Довольно необычно… — он еще раз обвел глазами помещение: только бы не смотреть на ее груди… — Мрамор, колонны… Будто попал в древний Рим… Фригидарий — так в римских термах назывались похожие помещения, — заметил он. — Только, там вода в бассейнах была прохладная, а здесь… — Макс перевел взгляд на исходившую паром купальню, по-прежнему избегая рассматривать обнаженную Ангелику.

— …теплая… почти горячая, — Ангелика повела вокруг тонкими руками, вызвав разошедшиеся по воде слабые волны. — Такие теплые бассейны иногда устраивались в кальдариях — более жарких, чем это, помещениях.

— Похоже вы интересуетесь древней историей… — заметил Макс, посмотрев на лицо женщины… Стараясь смотреть на лицо — только на лицо…

— Не меньше твоего, — она снова улыбнулась.

— Вам и это известно…

— Знать своих подчиненных — обязанность всякого хорошего управляющего… — она слегка пожала худыми, немного угловатыми плечами.

— Возьму это на заметку, — сказал Макс без тени иронии.

— И все-таки, ты смущен, Макс, признайся, — она тепло улыбнулась, — ведь я тебя смущаю?

— Скорее, удивляете, Ангелика, — ответил Макс. — И… — он помедлил — …восхищаете… — он снова посмотрел в глаза женщины.

— Вот как… — Ангелика заломила тонкую бровь — при этом ее улыбка стала теплее. — Чем же я тебя удивляю и восхищаю?

— Ваш возраст… — Макс продолжал смотреть на Ангелику, ожидая, что теплую улыбку сменит возмущение его бестактным началом, но ее лицо ничуть не изменилось, и тогда он продолжил: — Многие женщины в вашем возрасте стараются выглядеть лучше… моложе, красивее… И у некоторых получается — они выглядят моложе и привлекательнее сверстниц… Но вы… не стремясь, это вполне очевидно, обмануть окружающих относительно вашего возраста… вы выглядите великолепно.

Сказанное Максом произвело впечатление: с минуту Ангелика молча смотрела на него, — Макс больше не отводил взгляда, — после чего сказала:

— А ты искусный льстец, Макс… — ее улыбка не утратила ни капли прежней теплоты и расположения.

— Вовсе нет, — спокойно возразил Макс, — я лишь сказал то, что думаю… Никогда не любил лести и льстецов.

— Что ж… Если так, то, похоже, ты действительно лучше своего предшественника и я в тебе не ошиблась…

— Хочу надеяться, что это так, — сказал Макс. — Буду стараться соответствовать…

— Конечно будешь… Куда тебе деваться? — снова захлопала длинными ресницами Ангелика и, скользнув со ступени, вытянула вперед и развела в стороны тонкие, но явно не слабые руки, одновременно оттолкнувшись ногами от нижней ступени и оказавшись тут же в середине бассейна, вызвав при этом маленький шторм.

Ангелика стала на ноги в центральной, наиболее глубокой части бассейна, — вода едва скрывала ее плечи, — и пристально взглянула в глаза Макса, продолжавшего стоять в растерянности на прежнем месте подобно памятнику.

— Хочешь искупаться, Макс? — большие и круглые, в опушении длинных черных ресниц глаза женщины — казавшиеся теперь Максу светло-коричневыми — смотрели на него снизу вверх. — Присоединяйся!

Макс не заметил в какой момент образ могущественного управляющего директора одной из ведущих мировых компаний рассеялся, подобно поднимавшейся над водой дымке, сменившись — не образом, нет — естественной женственностью. Скорее всего, это изменение произошло еще до его появления, и лишь он сам, по привычке продолжал отождествлять стоявшую перед ним нагую женщину с ее уровнем и занимаемой должностью. Перед Максом стояла женщина — просто женщина, — довольно высокая, около ста-восьмидесяти сантиметров ростом; ее худоба была прилична скорее юной девушке, нежели женщине, которой не так давно исполнился пятьдесят один год, — тоже можно было сказать и о ее аккуратных грудях; Макс не знал, касались ли лица Ангелики манипуляторы пластического хирурга, но он не дал бы ей больше тридцати пяти, если бы Ангелика скрывала свой возраст. Вдруг до Макса дошло — будь Ангелика чернокожей и сантиметров на десять ниже, а ее груди на пару размеров больше, ее фигура оказалась бы, если и не точной копией, то, во всяком случае, весьма схожей с фигурой Рины.

— Одежду можешь оставить там… — добавила Ангелика и указала вытянутым пальцем в сторону от Макса.

Макс на миг обернулся: позади, вдоль граничившей с кабинетом стены стояла деревянная скамья, на которой лежало небрежно брошенное серое платье.

— Прошу меня извинить, Ангелика… — сказал тогда Макс, — но я не могу… Думаю, это плохая идея…

— В чем дело, Макс? Разве я… — Ангелика коснулась кончиками больших и указательных пальцев твердых сосков — … тебе не нравлюсь?

Она плавно развела руки в стороны и оказалась возле ступеней.

— …Или, может быть, ты меня… боишься?

Она сделала шаг, другой, и вот уже потоки воды стекали с ее плеч, меж торчавших с вызовом грудей, вдоль тонкой талии… Еще шаг, и над водой показалась черная полоска аккуратно подстриженных волос — на миг несколько запутавшихся в завитушках капель блеснули в солнечном луче.

— Признайся, Макс, ты ведь хочешь, желаешь меня… Я заметила как ты смотрел на меня тогда… два дня назад…

Еще шаг, и вот она стоит перед Максом. Обнаженная. Светлая с легким загаром кожа покрыта пупырышками и каплями воды.

— Желать такую женщину как вы, Ангелика — нормально. Было бы странным вас не желать… Во всяком случае, мне так кажется…

Макс стоял прямо, опустив руки и глядя в лицо стоявшей перед ним.

— Тогда я тебя не понимаю, Макс… — сказала она без раздражения — скорее даже с едва заметной грустью.

— Я люблю другую, — сказал Макс, решив: будь что будет.

Он еще не успел привыкнуть к роли управляющего (он даже еще не бывал в своей новой квартире), и если сейчас эта оскорбленная его отказом женщина скажет ему, что он больше не начальник отдела, или даже что теперь он вообще безработный, он не станет сожалеть, что не запрыгнул тотчас в бассейн, едва только она ему это предложила.

— Ты говоришь о той девочке из первого уровня, что прикидывается будто она из пятого… о Рине? — улыбнулась Ангелика.

Вместо того чтобы удивиться, макс лишь в очередной раз за тот день сухо заметил про себя, что его уже ничто не удивляет. Не медля он ответил утвердительно:

— Да. Я говорю о Рине. Я не могу… прошу простить меня за…

— Прощаю.

Глаза Ангелики смотрели на Макса со странной нежностью: в ее взгляде сочетались теплота и слабый укор.

— Ты действительно лучше своего предшественника, — снова сказала она. — Айн был напрочь лишен твоего благородства.

Макс молчал — ему было нечего ответить.

Едва уловимым движением Ангелика приблизилась к нему на шаг и, встав на цыпочки, чмокнула его в лоб влажными губами.

— Иди уже к своей Рине… — на этот раз ее улыбка вышла грустной.

Дан открыл глаза и тревожно заозирался по сторонам, — обычное дело: выходя из игры, требуется некоторое время чтобы привыкнуть к реалу с его нормальной системой координат. Он сидел полулежа в глубоком кресле в кафе для любителей игр, посещение которого было вполне в рамках его легенды и не должно было ни у кого вызывать подозрений. Можно было выйти в Сеть из дома, — что он и делал когда хотел просто поиграть или повиртуалить, — но идущий из корпоративной квартиры трафик периодически отслеживался, и Дан об этом знал; выходить же из общественных мест было не в его стиле, — Дан, конечно, любил поиграть (тут легенда была не такой уж и легендой), но он не был конченым игроманом из тех, кого подчас можно было видеть развалившимися с тупыми лицами где-нибудь в сквере на лавке, в трамвае или в троллейбусе, мотающими головами и пускающими слюни. В посещении этого и подобных кафе не было ничего странного, — в таких местах собирались по интересам, знакомились, что-то обсуждали, — и потому, когда возникала необходимость связаться с Куратором, Дан заходил в одно из таких кафе-клубов. Он взламывал заранее выбранный им игровой ресурс и отправлял «приглашение поиграть» на адрес, последние несколько цифр которого менялись каждый раз в известной ему последовательности.

Посетителей в кафе было не много — середина дня — время когда многие еще на работе — лишь несколько малолетних бездельников пускали слюни в креслах по соседству. Дан брезгливо взглянул на вздрагивавшего в соседнем кресле доходягу с идиотской рожей, которому явно не помешало бы сменить штаны (для желавших потрахаться в кафе имелись отдельные кабинки, где можно было надеть специально для этого выдававшиеся одноразовые хлопчатобумажные трусы). Формально Дан был еще на работе — он лишь отлучился по поручению, которого на самом деле не было, но… отдел, в котором он работал под прикрытием, был не мал, — под сотню человек ежедневно собирались в занимавшем несколько этажей башни отделе, — а за дисциплиной следили все же люди, а не искины… К тому же, частые отлучки были обычным делом для Дана, которого, как программиста-техника, периодически посылали в другие отделы, налаживать то, что не налаживалось дистанционно. Дан был бы плохим программистом, и уж совсем никудышным агентом, не смоги он устроить себе отлучку по столь важному делу…

Макс, конечно, парень неглупый — во всяком случае, смог же он столько водить за нос Бюро расследований, полицию, ГОАП и еще черт знает кого… даже искина своего сумел создать… — но и Дан был не так прост, каким казался. Ему было известно о разговорах Макса с Ангеликой, с полицейскими, с Айном, с искином Клэр… даже о том, что рыжему гению вчера удалось забраться в трусы к этой девке… к Рине… внезапно оказавшейся дочкой какого-то крупного боса из числа «первых» — а ведь он давно подозревал, что что-то с ней было не так… Тогда, в автобусе, и потом, на следующий день, в лифте, Дан оставлял на одежде Макса подслушивающие устройства. Выдаваемые агентам под строгую отчетность, сделанные из дорогостоящих материалов (пара таких «жучков» стоили как неплохой автомобиль), эти микромашинки могли работать не более суток, в лучшем случае, после чего распадались в прах, не оставляя следов. Последний «жучек» перестал работать как раз после того как Макс прослушал оставленное искином послание и отправился на встречу с Айном. Дану вдвойне повезло: искин назвала место встречи и место это оказалось в Полисе. У него оставалось в запасе время для того чтобы улизнуть с работы и по пути заглянуть на расположенную неподалеку от башни «Линеи» стоянку, где его ждала служебная машина, в салоне которой имелся маленький арсенал — все необходимое для проведения спецопераций по проникновению, слежке и ликвидации. Далее отследить местоположение Макса по мобильнику не составило труда — уж если полицейским отдельных корпораций был открыт доступ к локации всякого, за кем стражи порядка вздумают следить, то, что говорить о Бюро расследований при Мировом Корпоративном Правительстве…

Выбравшись из кресла, Дан посетил туалет и вышел из кафе в летний день.

Идя по улице, он вызвал в нейроинтерфейсе командную строку в которую вписал простой десятизначный код. Машина ждала его там, где он ее и оставил — в сотне метров от кафе. Когда он подошел к неприметному серому автомобилю, приоритет которого, не смотря на скромный внешний вид, мог изменяться от шестого до второго уровней по желанию пассажира, машина опознала его уже не как Дана (личный номер: 57864-11382-М01-6А), инженера-программиста компании «Линея-10», а как Карла (личный номер: 83941-2191-М01-4Н), комиссара ГОАП (Гильдии охраны авторских прав) с четвертым уровнем. Дверь машины открылась и Дан-Карл не глядя полез внутрь тесноватого для такого здоровяка как он салона. После яркого солнечного света он не сразу заметил, что в прохладном сумраке нутра машины он оказался не один.

— Привет, Дан! — в глубине прямоугольного салона, спиной в направлении движения и лицом к усевшемуся на диван Дану, на таком же диване напротив сидел абсолютно лысый мужчина в знакомом костюме. Лица его Дан не смог рассмотреть сразу, но этого и не требовалось — Дан узнал говорившего по голосу.

— Иль? Как, черт возьми, ты здесь оказ…

— Брось, Дан… — холодно перебил его Иль. — Не делай глупостей. Ты не успеешь…

У Дана наконец стало проясняться в глазах и первым, что он смог ясно рассмотреть, был направленный на него пистолет, который Иль держал в руке.

Дверь машины плавно закрывалась и Дан понимал: это конец — как только дверь встанет на место, пистолет в руке сидящего напротив человека выстрелит.

— Иль! Дружище… — нервно заулыбался здоровяк.

— Заткнись, — Иль снова его оборвал. — Ты знаешь зачем я здесь.

— Но… Послушай… — глаза Дана бегали по салону, ища малейшую зацепку — выход из западни, в которую он так глупо угодил. Выхода не было. Дверь машины уже закрылась.

— Ты даже не предатель, Дан… или как там тебя… Ты — враг Организации. И ты знаешь, как мы поступаем с нашими врагами.

— Тогда чего медлишь?! — внезапно изменив тон, агент Бюро посмотрел на подпольщика совсем другим, незнакомым ранее тому взглядом.

— Назови себя. И расскажи все о своем задании, — предложил Иль. — Дергаться, повторяю, не нужно. Бортовой компьютер машины под моим контролем. Ни одна твоя штучка здесь не сработает… — при этих словах Иль извлек левой рукой (в правой он держал направленный прямо в лицо Дана пистолет) из кармана брюк небольшое устройство, похожее старинную монету, посреди которого слабо светился голубой индикатор. Дан узнал устройство: в руке Иля лежала глушилка из тех, что использовали в Бюро. Ничто в радиусе семи—восьми метров вокруг этой штуки, ни один из известных приемопередатчиков, ни один «жучек», не говоря уже о простых мобильниках, не работало как надо — устройство глушило все, вплоть до нейроинтерфейсов. При особом режиме устройство было способно превратить бортовой компьютер машины в металлолом, а нейросети в головах Иля и Дана в пучки бесполезной проволоки.

— Я офицер. Я служу человечеству. Это все, что тебе можно знать… Иль…

— Ты дерьмо. И ты служишь не человечеству, а засевшим в правительстве главам корпораций. Ты охраняешь установленный денежными мешками режим подобно псу, стерегущему собственность своего хозяина. Вот ты кто, Дан… или как там тебя… — сказал Иль с презрением и нажал на курок.

 

ГЛАВА 18

Агар

год 2689 от Посещения Учителя, по скрытому календарю Святой Церкви

год 50-й правления Его Святости Аиб-Ваала, Патриарха и Императора Агара (летоисчисление агарян)

— Отец…

В дверях просторного кабинета появился серый первоархипатрит.

— Входи Шедареган, входи… — патриарх, как всегда, в светском костюме, сидел в кресле за массивным столом из мореного дуба.

— Я не один…

— Да-да, я уже знаю, ты пришел с нашим другом, — улыбнулся старец. — Скажи ему чтобы входил.

Шедареган выглянул на мгновение за дверь и в кабинет следом вошел высокий мужчина средних лет в серых одеждах заклинателя.

Встав с места, патриарх вышел им навстречу.

— Бога нет, братья! — приветствовал их патриарх и обнял сначала Шедарегана, а после — переодетого священником Связного.

— Бога нет, Ваша…

— …святость? — улыбнулся старец немного растерявшемуся Связному. — Оставьте это…

— Хариб… — неуверенно представился тот.

— Аиб, — сказал патриарх. — Аиб-Ваал… Шедареган зовет меня отцом, но это не имеет отношения к сану… Он действительно мне как сын… — правитель планеты тепло посмотрел на стоявшего рядом Шедарегана. — А для вас, Хариб, я — Аиб.

— Как вам будет угодно, Аиб… — произнес мужчина, откидывая назад священнический капюшон.

Черты лица Хариба были неприметны: темно-коричневые короткие волосы, желтые, немного раскосые глаза, широкий нос с горбинкой, тонкие губы прикрывали ровные, без следов вмешательства стоматолога, белые клыки, брови в меру густые, с заломом… — обычная для агарянина внешность без признаков высокого происхождения. Рядом с красавцем Шедареганом, имевшим, пусть и не отмеченные признаками «благородства», выразительные, располагающие черты лица, Хариб был незаметен — качество весьма ценное для сотрудника ССКБ, коим тот ранее являлся.

— Прошу за мной, братья… — сказал патриарх и направился через кабинет к высоким дверям, украшенным витиеватой резьбой, изображавшей различных мифических животных.

Двери сдвинулись в сторону, перед патриархом и за ней снаружи открылась залитая падавшим сверху светом двух солнц галерея-сад, укрытая от зимней стужи прозрачной крышей.

Патриарх вошел в галерею и направился по вымощенной брусчаткой прямой дорожке. Шедареган и Хариб последовали за патриархом.

В галерее было тепло, щебетали птицы, по левой стороне вдоль дорожки журчал ручей. Справа от дорожки тянулась стена патриаршего дворца с выходившими внутрь галереи окнами, а слева, за ручьем и высаженными за ним рядами фруктовых деревьев была стена сплошь из стекла, за которой простирался залив Средиземного моря. Ширина галереи в некоторых местах достигала сорока метров, а длина ее была — около сотни.

Шедареган решил было, что патриарх направлялся в привычную уже залу с фонтанами: в дальнем конце галереи дорожка оканчивалась у двери ведшей в ту самую залу, где патриарх обычно проводил время в уединении и где принимал лишь первых иерархов Церкви, но патриарх свернул с дорожки раньше. В середине галереи от брусчатки влево ответвлялась узкая тропинка, бегущая через мостик над ручьем к стоявшей у прозрачной стены каменной беседке-ротонде с куполообразной крышей. Оплетенная вьюном беседка стояла на небольшом возвышении, что позволяло обозревать из нее не только пейзаж за стеклянной стеной, но и саму галерею.

Они поднялись по каменным ступеням на окруженную со всех сторон коваными перилами, площадку, где вокруг стоявшего посреди беседки круглого деревянного стола были расставлены глубокие плетеные кресла.

Шедареган и Хариб прошли к указанным рукой старца местам и, подождав пока тот сядет на выбранное место, последовали его примеру. Получилось, что все трое расположились треугольником, оставив меж собой по два свободных места. Внутри каменного сооружения было заметно прохладнее чем снаружи. Если бы не движение теплого воздуха внутри галереи, создаваемое какими-то скрытыми и явно бесшумными механизмами (в беседке было хорошо слышно журчание бежавшего в двух десятках метрах ручья), то решившим там задержаться подольше пришлось бы захватить с собой верхнюю одежду.

— Я пригласил вас обоих сюда… тебя, Шедареган, мой названный сын, и вас, Хариб, человека, о котором я лишь слышал до этого, но вижу сейчас впервые… для того, чтобы рассказать одну историю… Мою историю.

— Отец…

— Подожди, Шедареган… Я знаю, что делаю. Целую жизнь эта история была моей тайной, но близится время, когда ты должен будешь занять мое место и продолжить мною начатое… а вы… — патриарх взглянул на Хариба. — Вы поймете позже, почему я захотел чтобы вы тоже узнали историю Аиб-Ваала…

Старец взглянул в лица почтительно молчавших в ожидании его слов мужчин, первосвященника и бывшего офицера, перевел взгляд своих абсолютно белых глаз на лежавший снаружи, за стеклянной стеной далеко внизу залив и начал свой рассказ…

Он, Эвааль, таково его настоящее имя, родился на Авлис — одной из трех лун Аиви. Авлис — это маленький мир — спутник с тяжелым ядром, покрытый океаном с редкими цепочками островных архипелагов. Два тысячелетия (аивлянских тысячелетия, которые в три раза дольше агарянских) потребовалось аивлянам для того, чтобы превратить ледяной некогда шар в наполненный жизнью водный мир, вдоль экватора которого теперь возвышались города-башни с населением в десятки тысяч жителей каждая.

В детстве маленький Эвааль очень любил смотреть на звезды. Он внимательно следил за тем как перемещался по небу сине-голубой диск Аиви, планеты-родины его народа, мальчику было интересно, почему оранжевый Олирес, главное солнце Аиви, и светло-голубой, почти белый Асфилихтес, второе солнце… как для Агара Нуброк, так странно вели себя в разное время года: то ходили по небу друг за другом, то начинали играть в прятки. Эвааль терпеливо ждал времени когда в небе можно было увидеть другие луны Аиви — Аплиа и Эфо, чтобы запечатлеть их вместе с Аиви на очередном панорамном снимке, которых у него была целая коллекция. Мальчик проводил много времени в детском парке на верху десятикилометровой башни из металла, камня и пластика, наблюдая за небом, делая зарисовки в своем населенном сказочными виртуальными существами альбоме-биокомпьютере. Приходя домой, Эвааль рассказывал родителям о сделанных им, не без помощи его виртуальных друзей из альбома, открытиях , показывая снимки, проекции и свои зарисовки, чем порой здорово веселил их.

Отец Эвааля, Афарегаль, изучал какие-то совсем не понятные мальчику космические штуки, вроде черных дыр и пульсирующих звезд, — маленький Эвааль силился понять — что же это такое — черная дыра и почему ее нельзя увидеть глазами. Эвапахелия, мать Эвааля, напротив, занималась вполне понятными ему обитателями океана Авлис — морскими животными, которых (если хорошо себя перед этим вести) иногда можно было даже потрогать.

Подрастая, Эвааль стал все больше интересоваться другими планетами, лунами и звездами, и мир вокруг него становился все сложнее и интереснее. Он читал основательные научные труды по астрофизике и астробиологии, разобрался наконец с черными дырами, и все больше времени уделял просмотру отчетов далеких экспедиций. К двенадцати годам (времени совершеннолетия у аивлян) Эвааль уже знал, кем он хотел стать…

…Космическим путешественником.

По исполнению совершеннолетия Эвааль на семь суток погрузился в глубокую симуляцию, внутри которой его разум находился семь долгих десятилетий субъективного времени.

Там, в симуляции, Эвааль поступил в Университет исследований пространства, где вначале, в течение двадцати лет, подобно губке впитывал знания своей цивилизации, собранные за тысячелетия изучения космической бездны, а после, получив статус профессора астробиологии и ксенопсихологии, в течение полувека преподавал в том же университете.

Из той симуляции Эвааль вышел совершенно другим человеком.

Эвапахелия и Афарегаль отнеслись с пониманием и уважением к выбору сына: уход в виртуальность на такой долгий срок для столь молодого человека считался достойным уважения поступком. Пусть в базовой реальности и прошло всего семь дней, те семьдесят лет, что были прожиты Эваалем в реальности виртуальной, симулированной, ускоренной, были прожиты им полностью.

В далеком прошлом, когда аивляне только открывали для себя силу пара и электричества, семьдесят лет были продолжительностью жизни лишь немногих, — большинство умирали едва дожив до тридцати пяти. В еще более глубокой древности этот срок был вдвое меньше: тогда десяти, одиннадцати и двенадцатилетние молодые мужчины гибли от зубов и копыт свирепых зверей на охоте и от ударов каменных топоров и копий во время столкновений с себе подобными. Теперь же, когда с тех пор как бессмертие стало возможным минуло восемь тысячелетий, и уже семь тысяч лет прошло со времени когда бессмертие стало доступным всем без исключения, семьдесят лет считались возрастом молодого человека, от которого вполне нормальным было ожидать соответствующего молодым людям поведения и образа жизни; возраст же в двенадцать лет был принят аивлянами за тот порог, за которым человек его достигший признавался вольным решать за себя и нести ответственность за свои решения и поступки. Среди сверстников Эвааля мало кто решался на такое: юность — то время, когда человек желает испытывать и чувствовать, радоваться и наслаждаться, когда человек влюбляется в другого человека и изучает объект своей любви и себя самого, а не космическую бездну. В этом отношении молодой Эвааль, конечно, не был изгоем, — он испытывал все то, что и другие люди, как в базовой, так и в виртуальной реальностях, но все это было для него второстепенным, после космоса.

Год спустя, Эвааль оставил родителей и присоединился к экспедиционному кораблю по имени Аллаиллити…

— Значит ты, отец… — Шедареган был сражен открывшейся правдой о патриархе. Он все еще не до конца верил, но он знал патриарха, и знал, что тот не был склонен так шутить.

— Ты ведь знаешь скрытую историю, Шедареган?

— Конечно, отец. Я всегда считал тебя непростым человеком… но, то, что ты и есть Учитель… этого я не предполагал.

— Я сдержал обещание и вернулся на эту планету в обещанный срок, — сказал патриарх.

— Но… ты ведь… Ты…

— Агарянин? — улыбнулся старец.

— Да!

— А как бы я иначе смог стать патриархом?

Шедареган молчал. Он лишь понимающе посмотрел на патриарха.

Молча слушавший их Хариб не сдержался и задал интересовавший его вопрос:

— Прошу меня извинить, но… о какой скрытой истории вы говорите… Аиб-Ваал?

— Не за что извиняться, Хариб, — ответил патриарх. — Речь идет об истории Агара, скрытой Церковью от агарян… Шедареган, расскажи ему…

Сидевший с задумчивым видом первосвященник отвлекся от своих мыслей и объяснил Харибу:

— Скрытой историей высшие священники и еще очень узкий круг тех, кому позволяется знать, называют информацию о посещении нашего мира два с половиной тысячелетия назад кораблем иной цивилизации… — Шедареган взглянул через стол на внимательно слушавшего его старца. — Аиви, так, как ты уже понял, называется эта цивилизация… Корабль этот был столь огромен, что он попросту не предназначен для посадок на планеты. С корабля на землю сошел Учитель…

— Как сошел? — переспросил Хариб.

— С помощью корабля поменьше, — ответил ему сам патриарх. — Транспортный модуль-бот, созданный для сообщения между поверхностью планет и кораблем челнок или флайер… похожий на этот… — патриарх повернул лицо в сторону, — только побольше…

Шедареган и Хариб при этом синхронно перевели взгляды в направлении взгляда патриарха.

Снаружи беседки над садом, прямо на уровне глаз висел в воздухе небольшой зеркальный диск диаметром около полутора метров и в центральной своей части толщиной не более четверти.

— …я называю его «Ангелом-хранителем», — нерадостно улыбнулся патриарх. — Это автономный дрон. Обычно он невидим… Продолжай, Шедареган.

Шедареган, у которого теперь не оставалось сомнений в истинности слов патриарха, продолжил:

— Учитель был назван так потому, что он учил детей правителя Архафора, среди которых был Азргон, который впоследствии начал Войну трех империй и стал Первым Патриархом… Учителя звали Эвааль. Он десять лет учил. Учил не только детей императора… он учил ученых, учил учителей…

— …Он учил самого императора, — добавил патриарх.

— Сегодня об этом почти никто не знает, — продолжал Шедареган, — но в то время об Учителе знали многие, включая императоров и знать других двух империй. Десятилетие его учительства стало началом технологического взрыва на Агаре, источником стремительного развития науки, роста экономики…

— …И началом… того ада… в который превратился Агар… — добавил патриарх тихим голосом.

— Отец… прошу тебя…

— Оставь, Шедареган… Я знаю, о чем говорю, — произнес старец. — В том, во что превратился этот мир, виноват я. Я посадил сад и предоставил ему возможность расти самому… Ни один садовник так не станет делать, если он не плохой садовник, если он не глупый садовник. Я оставил сад и в саду этом выросла химера Церкви — дерево подавившее ростки того, что, как я надеялся, должно было прорасти и укрепиться… И эта вина намного больше вины тех, кто правил этой планетой последние века.

Патриарх замолчал и молчал с минуту, глядя в сторону, на раскинувшийся перед патриаршим дворцом залив. Двое его собеседников молча ждали когда патриарх снова заговорит.

— То, во что превратился ваш мир, — сказал он не оборачиваясь, — не должно быть. Все вы, те, кого церковники зовут «атеистами», «грешниками» и «проклятыми», это понимаете, понимаете, что настоящее безумство — подвергать истязаниям невиновных в преступлении, убивать их ради воображаемого существа, желая ему тем угодить. Безумство — убивать того, кого знаешь как себе подобного, с кем говоришь, кого, возможно, даже любишь, ради того, кого на самом деле нет. Издевка — называть измученную жертву «святой» и расчленяя труп жертвы на части носить с собой разлагающуюся плоть и развешивать ее на улицах для напоминания и почитания… Это отвратительно. Это — мерзость, — сказал патриарх.

— Но… почему? — задал тогда вопрос Хариб. — Почему так вышло? Почему это случилось с нами?

Патриарх обернулся и взглянул в лицо Хариба:

— Потому, что жажда власти и трусость заполучили в свои руки наследство, оставленное глупостью.

Хариб не стал дальше расспрашивать. Хариб хорошо понимал патриарха.

— А что было после? — спросил Шедареган. — После того как ты поступил в команду Аллаиллити?

— В команду? — улыбнулся старец. — Корабли аиви не просто большие, — произнес он. — Они огромны, Шедареган… Каждый корабль имеет внутри себя целый город с населением как наш Азргон… Но есть и такие, которые вмещают два, три, пять подобных городов… Есть корабли, население которых больше населения Агара. На кораблях аивлян, как и на кораблях многих других цивилизаций, как менее, так и более развитых — есть и такие цивилизации — нет команд или экипажей. На них есть обитатели, жители, те, кому и дела нет до того, куда летит корабль и как далеко сейчас Аиви… Экспедиции — группы заинтересованных ученых и исследователей, с их Советами — не что иное, как… клубы по интересам. Таких клубов на аивлянских кораблях — тысячи и тысячи. Корабли эти полны такими обитателями, которые даже тел не имеют и живут внутри памяти корабельных суперкомпьютеров, в созданных ими самими или кем-то другим виртуальных мирах, подобных тому, внутри которого я провел семьдесят лет по достижении своего двенадцатилетия... Правда, — добавил старец, — далеко не все выбирают при этом миры обучающие наукам и присваивающие профессорские статусы… Кстати, двенадцать аивлянских лет следует умножить на три…

Аллаиллити был уникален тем, что разум этого корабля существовал одновременно в трех параллельных планах: в первом плане — как единая личность-композиция, состоявшая из трех объединившихся в одно целое личностей — двух женщин и одного мужчины — любовный союз-треугольник; как три эти личности по отдельности — во втором; и как форма согласия между четырьмя этими личностями — в третьем плане.

Ко времени когда Эвааль оказался на борту корабля, Аллаиллити существовал как корабль уже более трех тысячелетий и его виртуальные пространства населяли миллиарды личностей и сущностей. Занятый своими внутренними мирами, Аллаиллити охотно предоставлял свои физические пространства и немалые объемы виртуальной памяти экспедициям — группам увлеченных поиском новых жизненных пространств исследователей, — людей предпочитавших симуляции реальность с ее, порой опасными, приключениями и открытиями. Космические путешественники не спешили становиться частью скрытого в недрах памяти корабля «иного мира», как некоторые из них называли виртуальность, даже несмотря на предоставляемые этим «иным миром» возможности почти безграничного развития: впереди у них были тысячелетия молодости и сопутствующих ей простых человеческих радостей, впрочем «иной мир» был всегда рядом и многие там бывали эпизодически.

В составе той экспедиции Эвааль стал сооткрывателем пяти новых, пригодных для заселения, миров, и двух цивилизаций, оказавшись при том в числе тех немногих, кто были допущены к первому контакту (семь десятилетий в симуляции не оказались для Эвааля потраченными впустую).

Тринадцатилетний профессор — астробиолог и ксенопсихолог Эвааль легко прошел испытания соответствия на статус контактора — случай, для не достигшего трехсотлетнего возраста претендента, исключительный — и был удостоен доверия Совета экспедиции: представлять народ Аиви в других мирах. И позже он оправдал оказанное ему доверие…

Эвааль был принят четвертым членом в группу первого контакта экспедиции, — тех, на ком лежала самая ответственная и опасная часть работы. Десятки специалистов-консультантов из разных областей наук, десятки операторов дронов (а также сотни сочувствовавших обитателей корабля, миллионы населявших многочисленные симуляции «иного мира») и сам корабль будут смотреть с орбиты на четверых контакторов: принимать и передавать данные, анализировать, расшифровывать, писать программы, обсуждать, консультировать, советовать, в то время как далеко внизу, в неизвестных прежде, чужих мирах четверо контакторов будут сплетать тонкие нити, которые должны будут связать эти миры с цивилизацией Аиви и всеми теми, кого аивляне уже отыскали в космической бездне. Через Аиви эти нити протянутся сквозь пространство и время к другим мирам и цивилизациям, более древним и менее, более развитым и менее; жители большинства тех миров наверняка будут выглядеть иначе, будут казаться странными, или даже — чудовищами, но некоторые, возможно, будут похожи; одни будут дышать воздухом, а другие — смертельным ядом, одни будут плавать в водах бескрайних океанов, а другие — окажутся птицами, но все эти, столь разные, миры объединяет нечто общее: все они узнали друг о друге благодаря цивилизации отыскавшей их, пришедшей к ним с простертыми руками в которых не было оружия.

Старшей группы первого контакта была Эйнрит, — высокая аивлянка, кожа которой имела светлый нежно-голубой оттенок. Еще до знакомства с Эйнрит Эвааль слышал о том, что ее находили красавицей из красавиц представители разных гуманоидных миров. Эвааль убедился правдивости тех слухов, когда Аллаиллити сообщил ему о том, что он принят в группу контакта и состав самой группы, и он, сделав стандартный запрос в инфо-сети, увидел голограммы троих контакторов…

Среди объемных изображений зеленокожего здоровяка, которому, не маленький в общем-то, Эвааль едва доставал до плеч, и симпатичной женщины со странным именем Ф8, оказавшейся на самом деле женщиной только отчасти, перед Эваалем явилась тогда голограмма высокой, черноволосой красавицы с безупречной фигурой: Эйнрит стояла перед ним полуобнаженная, ее стройное, слегка худощавое тело едва прикрывала короткая туника из полупрозрачной ткани цвета индиго, высокая грудь ее острыми, ультрамариновыми сосками стремилась вспороть тунику и гипнотизировала Эвааля. Позже, при встрече с ней и двумя другими членами группы, когда взгляд Эвааля столкнулся с взглядом Эйнрит, его словно поразило молнией. Ее большие, просто огромные по аивлянским меркам, темно-зеленые глаза на овальном, окутанном пышной гривой блестящих иссиня-черных волос, лице, уже пленившие до того сердца не одного инопланетника, захватили разум Эвааля и оба его сердца забились тогда с ускоренным ритмом. Эвааль ясно осознал тогда, что желает видеть эти глаза и это лицо, этот взгляд, каждый последующий за тем день в своей жизни.

Вторым в команде был зеленокожий великан Асх, — долгожитель, в прошлом активный революционер, своей смелостью и отвагой существенно повлиявший некогда на ход Великой Революции Аиви; теперь социолог, экономист-теоретик, писатель и философ.

Ф8 — человек, имевший внешние признаки обоих полов — был (или была: к Ф все обращались по-разному, — кому как было удобно) третьим в группе контакта. Ф можно было с уверенностью назвать как красивым, пусть и, пожалуй, слегка женственным, мужчиной, так и привлекательной, пусть и имевшей притом некоторые мужские черты, женщиной; кожа Ф имела светло-коричневый оттенок, цвет глаз — перламутровым, а ниспадавшие до низких плеч волосы имели пепельно-серый оттенок. Несмотря на свою привлекательную внешность, Ф был абсолютным асексуалом: он вежливо принимал оказываемые ему/ей знаки внимания от представителей обоих полов, отклоняя при этом все предложения интимного характера.

Тринадцатилетний Эвааль (субъективный возраст его на тот момент насчитывал восемьдесят три полных аивлянских года) поначалу было испытывал в новой компании некоторую неловкость, из-за разницы в возрасте между ним и остальными членами группы. Да и как ему было не испытывать неловкость, когда среди них был долгожитель? Асх был настоящей легендой на корабле. Перед этим человеком робели многие. Но с робостью перед живым героем Великой Революции Эвааль справился быстро, а вот с другими своими чувствами, теми, что испытывал он в отношении Эйнрит, дело обстояло куда сложнее…

— Ты любил эту женщину, отец? — спросил Шедареган старца, когда тот прервался и, очевидно, углубившись в воспоминания, долго молчал глядя на море.

— Я продолжаю любить ее, сынок…

…У Эвааля уже были до того женщины, как в базовой реальности, так и в симуляции, отношения с ними сводились к обычному сексу и дружеским чувствам, но с Эйнрит все было иначе: едва увидев ее впервые он понял, что желает ее так, как еще не желал никого и никогда. Эйнрит была старше Эвааля на тысячу двести шестьдесят семь лет, ее тело было перевоссоздано к тому времени ни один раз (сколько времени она провела в симуляциях, Эвааль не спрашивал, но подозревал, что много). Разница в возрасте поначалу беспокоила Эвааля, но, как выяснилось, беспокоила зря…

Молодой ксенопсихолог, ставший недавно контактором, попросту не мог оставаться незамеченным на корабле, пусть и немаленьком, но все же ограниченном в базовой реальности одним единственным городом. О нем говорили, им интересовались: через инфо-сеть ему поступали предложения знакомства (до встречи с Эйнрит, Эвааль несколько раз принимал такие предложения и являлся на встречи, большинство из которых имели продолжения в квартирах приглашавших).

Эвааль был высок, имел выше среднего рост, широкие плечи и смолянисто-черную копну непослушных волос, гребнем росших на массивном черепе и достававших сзади до уровня плеч; лицо его имело приятные, пусть и немного грубые, черты; глаза — абсолютно черные, без зрачков и каких-либо деталей (особенность, отличавшая аивлян среди множества известных гуманоидных рас, за исключением агарян, имевших схожие глаза, разве только с меньшим разнообразием цветовых вариаций); кожа Эвааля имела темно-бордовый оттенок, что придавало его атлетической фигуре сходство с ожившей скульптурой из металла. Было бы странным, если бы красавица Эйнрит не обратила внимания на этого парня, даже не окажись он притом дважды профессором и самым молодым контактором на корабле и вообще во флоте аиви… Конечно же, она обратила. Имея фантастически огромный, по меркам большинства известных гуманоидных цивилизаций, жизненный опыт (если некто встретит в одном из интерцивилизационных космопортов женщину, возраст которой окажется более трехсот стандартных лет, то, вероятнее всего, эта женщина — аивлянка), Эйнрит прочла чувства Эвааля к ней в его лице и глазах и, после недолгих раздумий, вскоре дала ему свое согласие. Когда экспедицией был открыт и колонизован первый в том путешествии мир, Эвааль и Эйнрит уже были парой. То было их первое путешествие вместе и начало истории их любви…

…Спустя два года по корабельному времени от начала той экспедиции, в системе тройной звезды Алим — Алаис — Афаль (имя системе дала тройная личность корабля, условно называемая: личностью второго плана) был найден первый мир — планета населенная неразумными формами жизни: растениями, рыбами и рептилиями. Тщательно изучив планету и убедившись в отсутствии на ней разума, аивляне оставили на ней колонистов и, включив ее координаты в звездный каталог Аиви, отправились дальше вглубь выбранного экспедицией рукава Галактики… По прошествии еще семи с половиной лет поиска, Аллаиллити оказался в системе, получившей название Авилия-Афлик. То была одиночная звезда, по классификации аивлян близко похожая на Олирес — солнце Аиви, вокруг которой обращалось целых восемнадцать планет, большая часть из которых имела от одного до сорока шести спутников. Там были открыты и колонизированы еще две из трех обитаемых планет, одна из которых оказалась планетой-океаном, а другая была покрыта водой на одну треть. Третья обитаемая планета представляла из себя еще один мир-океан, только покрытый ледяной корой и снежными барханами: под почти километровым (в районе экватора) слоем льда планета оказалась буквально кишащей разнообразными формами жизни. Позже, после возведения на первых двух планетах первых городов, на третьей были устроены небольшие поселения для самых суровых романтиков. Первым же миром-цивилизацией стал, обнаруженный спустя семнадцать лет от начала экспедиции, Шаш, населенный разумными паукообразными, называвшими себя «кшасами»…

…тот контакт оказался плодотворным для обеих сторон: и экспедиция аивлян и цивилизация кшасов взаимно обогатились тогда знаниями и опытом, и тот факт, что взаимообогащение это не было равным по части обмена технологиями, нисколько не умалял для аивлян ценности самого контакта. Для кшасов, до того времени ограниченных пределом световой скорости, переданная аивлянами технология подпространственных путешествий стала самым настоящим бесценным даром (у обеих цивилизаций принципиально отсутствовала система рыночного товарообмена, — у кшасов, на тот момент — более трехсот шашских лет, а у аивлян — почти пятнадцать аивлянских тысячелетий). Впрочем, стоявшая на постиндустриальном этапе развития цивилизация кшасов к тому времени существенно продвинулась к открытию подпространства, но, если бы не контакт с Аиви, им, возможно, пришлось бы идти к этой технологии еще тысячу, или даже более, лет.

Когда пришло время экспедиции покидать Шаш, аивляне и кшасы обменялись посольствами: на планете осталась миссия Аиви из шести человек, а на борт Аллаиллити поднялись четырнадцать кшасов, которых корабль доставил до ближайшей галактической магистрали, где «пауки» пересели на другой звездолет, направлявшийся к Аиви…

В той, первой экспедиции на Аллаиллити был открыт еще один мир — удивительный мир-цивилизация разумных птиц. Уровень индустриального развития птиц, на первый взгляд, показался аивлянам невысоким, но даже тогда неразвитость эта с избытком компенсировалась их способностью и умением мыслить: силой освоившего математику разума эти существа сумели к тому времени познать Вселенную едва ли не лучше аивлян. При более тесном контакте с птицами позже выяснилось, что отсутствие следов индустрии было следствием развития индустрии более совершенной — микротехнологий, которыми птицы овладели задолго до контакта с аиви. Как и кшасы, птицы не имели технологии выхода в подпространство — изнанку Вселенной, в котором исчезают привычные понятия расстояния и времени, но их теоретики сумели описать изнанку на языке математики…

Вернувшись из той экспедиции, Эвааль написал свою первую книгу. Он и Эйнрит с того времени были всегда вместе. Они были неразлучны… до тех пор, пока Эльлия — последний корабль, на котором они были вместе, не оказался на орбите Агара…

— Что произошло, отец? — спросил снова умолкшего старца Шедареган. — Что произошло между вами, когда экспедиция обнаружила Агар?

— Вначале я допустил страшную ошибку, Шедареган… — ответил старец. — Я навредил целому миру… Но тогда, покидая этот мир, мы все еще были вместе… уже после, когда я увидел последствия моей ошибки и когда решил остаться здесь, родиться как агарянин, от агарянской женщины — одной из жен первосвященника, чтобы все исправить, я предал ее… — он снова замолчал. — Я предал мою Эйнрит! — сказал как выплюнул он после короткого молчания и резко спрятал лицо в ладонях.

Плечи патриарха несколько раз вздрогнули прежде чем он опустил руки.

— Увидев, что я наделал, я признал публично свою вину и объявил в Совете экспедиции свой план: остаться на планете, прожить жизнь агарянина… так, что, спустя сто тридцать девять лет, я могу сказать, что я не только аивлянин, но и агарянин — человек родившийся на этой планете, пусть и вспомнивший в процессе взросления о том, кто я на самом деле… если потребуется, я проживу здесь вторую и третью и десятую жизни, но я уничтожу химеру Церкви! — блеснул глазами старец. Хорошо знавший его с самого своего детства Шедареган редко видел на его лице такой взгляд. Совладав со вспышкой ярости, патриарх продолжил:

— Когда я сообщил ей первой о своем решении, Эйнрит заявила, что пойдет со мной. Сказала, что готова пройти через рождение и в течение многих лет вспоминать по частям о том кто она… Она была согласна родиться хоть даже мужчиной, зная каково здесь, на Агаре, отношение к женщинам… как… к животным… Она была готова на все, лишь бы не оставлять меня…

— И ты не согласился, — сказал Шедареган.

— Хуже. Я не мог не согласиться, мой мальчик… — ответил ему патриарх. — Твоя Жадит… она ведь послушна тебе? Если ты что-то ей прикажешь?

— Я не приказываю ей, отец…

— Но, если прикажешь? Что требует закон?

— Закон повелевает ей быть покорной, — сказал Шедареган и помедлив добавил: — именно по этому, я — первый среди «проклятых», отец.

— И это хорошо, это правильно, Шедареган. Мужчина желающий подчинить себе женщину — не мужчина, он — дерьмо. Я не мог и не хотел приказывать или требовать… Среди аивлян подобное непринято. Я лишь хотел избавить ее от… Агара… И тогда я совершил то, после чего она не могла пойти за мной — я изменил свое имя…

(Союз Эвааля с Эйнрит был союзом двух свободных существ, — их имена — Эвааль-Эйн-Эвап-Афарегаль и Эйнрит-Эв-Афаль-Клейнс — были тому свидетельством. Немногие аивляне изменяли имя, добавляя к своему имя любимого человека. Для относящихся к сексу как к одной из возможных форм общения аивлян такой шаг всегда означал добровольное ограничение, соблюдать которое обязывал себя принимавший второе (а иногда и третье) имя в одностороннем порядке, ничего не требуя взамен (конечно, чаще имена меняли по согласию и взаимно). Их имена говорили окружающим о том, что они семья… Нет, не та семья — ячейка общества и опора государства, не часть патриархального клана, — кланы и государства — часть древнейшей истории Аиви, которая теперь интересна, разве что, увлекающимся историей. В каком-то смысле, все человечество аивлян — это одна большая семья. Союз Эвааля и Эйнрит был квинтэссенцией всего того, что заставляет разумных существ в разных уголках Галактики идти по жизни вместе, какой бы продолжительности эта жизнь ни была. Семьи или брака, в понимании, какое обычно вкладывается в эти понятия в традиционных обществах, к моменту появления на свет Эвааля и даже Эйнрит на Аиви уже давно как не было. Не было и таких понятий как: тейп, клан, фамилия, народность или нация. Все эти формы для аивлян остались в истории. Тысячелетия назад, когда аивляне еще вступали в браки, брак был целесообразен. Через брак заключались торговые и военные союзы, появлялись компании, сливались корпорации, или просто решались материальные проблемы. Для обществ, не достигших изобилия, ограниченных в ресурсах и потому имеющих внутри себя товарно-денежные отношения, частную собственность и право наследства, брак и семья — явления обычные и даже востребованные: в таких обществах традиционная семья необходима уже потому, что представляет собой экономическую ячейку, в которой наследуемое богатство накапливается и возрастает, обеспечивая благосостояние семьи и бизнеса. Но какая польза в браке и семье в обществе, где нет недостатка, а потому и нет денег и нет передаваемых богатств? Для чего накопления тому, кто бессмертен и ни в чем не нуждается?)

— …я стал предателем в ее глазах и в глазах моего народа, — сказал старец. — То, что я сделал, вычеркнув одно из своих имен, разрывало нашу связь перед глазами нашего народа и корабля…

— Как это понимать? — уточнил Шедареган.

— Общее имя… это как нить, оно связывает его носителей… Полные имена аивлян состоят из четырех частей, каждая из которых может содержать одно, два или более имен… Вторая часть обычно состоит из одного имени, бывает, что и из двух или трех, но чаще — из одного… Это — имя любимого человека… или нескольких человек… У большинства аивлян за первым именем следует третье, но мое было полным. Эвааль-Эйн-Эвап-Афарегаль — так меня раньше звали…

— А что означают третье и четвертое имена? — задал вопрос Хариб.

— Третье имя — имя матери, четвертое — имя того, на кого ты хотел бы быть похож… кем восхищаешься, к кому испытываешь глубокое почтение…

— Но… каким образом, Аиб-Ваал, ваш поступок разрывал вашу связь с возлюбленной? — снова спросил Хариб.

— Видите ли… в обществе аивлян непринято ограничивать свободу выбора кого либо, кто достиг совершеннолетия… если это не касается выбора других… либо — внешних контактов аиви с представителями иных цивилизаций.

Патриарх помолчал, окинув взглядом собеседников, как бы желая убедиться, что все, что он говорит, им понятно, после чего продолжил:

— Для внешнего контакта, аиви требуется два условия: первое — иметь статус контактора, и второе — необходимо утверждение экспедиционного совета… Когда Совет принял мое признание ответственности и намерение исправить последствия допущенной ранее ошибки, никто, ни Совет, ни корабль, не могли препятствовать Эйнрит отправиться со мной, так как ей это позволяло ее положение…

— Положение? — удивился Шедареган. — Но, разве у аиви есть привилегии?

— Нет, конечно! Общество Аиви уже много тысячелетий не терпит привилегий, — ответил старец. — Два условия… Первое — Эйнрит — опытный контактор, и второе — решение Совета относительно меня распространялось и на нее.

— Но, как? — Шедареган продолжал недоумевать.

— Ее имя… Частью ее имени было мое, а частью моего — ее… Это давало ей право действовать от моего имени…  — (Старец снова сделал паузу, но Шедареган и Хариб уже не задавали вопросов: они понимали.) — …Связанные именами аиви считаются в подобных случаях одним целым… Я не мог ей помешать иначе, кроме одного…

— Я понял, отец, — сказал тогда Шедареган. — Но, почему же это посчитали за предательство? Ведь это, скорее… жертва…

— Нет, Шедареган… — старец покачал головой. — Нет… это и есть предательство… Эгоизм и трусость породили подлый поступок… Я виновен.

Патриарх снова замолчал.

Некоторое время все трое сидели в тишине, которую нарушал лишь щебет порхавших по саду с ветки на ветку птиц.

— Близится день Великого очищения… — заговорил наконец патриарх. — Пришло время привести в действие наш план, — он перевел взгляд на Шедарегана. — КДВ готова к действию?

— Да, отец. Все готово.

— Действовать будем согласно нашему плану… с одной поправкой…

Шедареган внимательно смотрел на старца, ожидая продолжения. Хариб решительно ничего не понимал и тоже ждал когда патриарх закончит.

— …когда все совершится, ты займешь мое место.

— Я… — Шедареган с недоумением развел руками.

— Ты, Шедареган. Ты станешь следующим патриархом, — отрезал старец и обратился к Харибу: — Теперь, что касается вас… Мне известна ваша история — то как вы лишились ваших дочери и жены… Я понимаю, поверьте мне, прожившему не одну жизнь человеку, всю тяжесть вашей утраты… Я не могу вернуть их вам, Хариб, но я могу дать вам то, что, возможно, даст вашей жизни новый смысл…

— И что же это? — задал вопрос патриарху Хариб.

— Звезды, о которых вы мечтаете, — ответил патриарх.

 

ГЛАВА 19

Земля

год 1619-й Новой Эры

Поезд слабо покачивало. Вверху, в четырех километрах над беззвучно летящим по трубе-тоннелю вакуумным поездом, стоял жаркий летний день и легкий ветер гнал по поверхности Атлантики слабые волны. Но здесь, внизу, за окнами — сплошная чернота (тянувшаяся по дну океана вакуумная труба была полностью непрозрачна на протяжении всех подводных перегонов). Транзитный поезд «Полис — Лондон» уже миновал Азорскую развилку — транспортный узел, где в подводной громаде вокзала Понта-Делгада сходились поезда десятков линий из четырех материков и множества островов — и приближался к Британскому архипелагу.

Макс сидел прикрыв глаза и откинувшись в кресле. Его правая рука лежала на бедре Рины, поверх ее узкой ладони; их пальцы сплелись чередуясь; легким, едва уловимым движением он поглаживал ребро ладони дремавшей у него на плече девушки. Макс старался сидеть смирно, чтобы не потревожить чуткого сна возлюбленной, — прошедшей ночью они снова почти не спали, — пальцы ее правой руки слабо подрагивали, едва сжимая предплечье Макса. Слева от Макса сидела Клэр. Закинув ногу на ногу она с интересом изучала какой-то журнал в интерактивном листке. Желая в очередной раз убедиться в том, что его глаза и рассудок его не подводят, Макс украдкой поглядывал на Клэр, когда та не замечала, — так чтобы девушка-искин не истолковала эти взгляды своего… (отца? создателя? — Макс затруднялся дать точный ответ на этот вопрос) …друга… (ведь и тот и другой может быть другом — сказал себе создатель и отец Клэр) …как-то иначе. Для Макса существовала только одна женщина во всем мире, которую он желал, которую любил и которую ни за что бы не оскорбил, предпочтя ей другую, пусть даже та и оказалась бы ее красивее и милее… впрочем, он и не думал сравнивать этих двоих, дорогих ему (каждая — по своему), женщин. Клэр не была Максу безразлична, как не бывают безразличны друзья, близкие и родные люди. И, в конце концов, ведь это именно он, Макс, дал ей жизнь, стал причиной начала ее существования, стал первым, чье лицо увидел созданный им искин, ставший впоследствии Клэр.

Максу приходилось встречать искинов на базе имитирующих тело человека носителей. Одному он даже жал руку — рука как рука, на первый взгляд… но было в этом рукопожатии что-то… неуловимо фальшивое… что-то ненастоящее. Даже рукопожатие его нового подчиненного, Леона, из двух рук которого именно правая (та, которую Леон обычно протягивал при встрече) была ненастоящей, было рукопожатием человека, а не машины… Фактически носители искинов были искусно выполненными манекенами для удобства коммуникации компьютерного разума и человека. Но иначе обстояло дело с Клэр. Ее тело было… совершенным. В том смысле, что Клэр была абсолютно естественна… хотя… и в другом смысле тоже — Клэр (по мнению ее создателя, бывшего автором этого, и нескольких других, отвергнутых искином образов) была настоящей красавицей.

Взглянув украдкой на увлеченную журналом Клэр, Макс снова закрыл глаза и, уже в который раз, стал перебирать в памяти события последних дней. Макс вспомнил тот вечер, когда он, после вызова к управляющему директору, все еще не уверенный в том, что назавтра не окажется смещенным с должности, отправился к Рине…

Казалось, что после всего произошедшего с ним в те дни, уже ничто не могло его удивить или, тем более, привести в полное замешательство. Из рядового программиста Макс стал управляющим отделом; перескочил с пятого, присвоенного ему от рождения, уровня на четвертый; стал свидетелем в деле полиции о тройном убийстве; узнал о том, что каким-то образом оказался замешан в дела Подполья; несмотря на риск, согласился помочь опальному Айну, но… не прошло и двадцати минут, узнал, что тот убит. И на фоне всех этих событий, начало романа с Рин, оказавшейся вовсе не той, за кого она себя выдавала… И та сцена с Ангеликой, у бассейна… Чему еще Максу оставалось тогда удивляться? Но, как оказалось, Макс сильно ошибался в своей уверенности. Удивляться было чему…

Когда двери лифта открылись, и собиравшийся уже было шагнуть вперед из кабины Макс взглянул на встречавших его Рину и Клэр, он так и остался стоять вытаращив глаза и открыв рот.

Он узнал ее сразу. Еще бы не узнать! Рядом с Риной стояла знакомая бледная рыжая худышка с круглыми серыми глазищами — в этом образе Клэр являлась ему последние полгода и иного, Макс это точно знал, от нее ожидать уже не приходилось, — созданный им же самим образ был прописан в сознании искина. С ним Клэр себя идентифицировала подобно тому, как Макс идентифицировал себя с собственным отражением в зеркале.

— Привет, Макс! — хором сказали обе девушки и прыснули от смеха.

— К-клэр? — только и выговорил тогда Макс.

Рядом с точеной эбеновой фигуркой Рины белокожая Клэр смотрелась грацией из того скульптурного трио, что вчера так не к месту и не ко времени пленило воображение Макса, когда он оказался на месте тройного убийства. От ожившей пластиковой статуи девушку отличали прямые до плеч огненно-рыжие, почти красные волосы и живые светло-серые глаза, своей округлостью, в сочетании с коротким прямым носиком, делавшие ее странным образом немного похожей на сову.

— Что, и будешь так стоять, Макс? — улыбнулась ему тогда Рина.

— Давай уже проходи, папаша! — хохотнула Клэр.

Начинавший приходить в себя после очередного потрясения Макс вышел из кабины.

— Вижу, вам обеим есть, о чем мне рассказать… — сказал тогда он, переводя взгляд с Рины на Клэр и с Клэр на Рину.

— Да, есть… — ответила Рина. — Но вначале… хочу чтобы ты знал, Макс: все, что было и есть между нами… между тобой и мной… все это по-настоящему… — говоря это, Рина смотрела ему в глаза и Макс видел, что она взволнована. — Я не хотела начинать этот разговор без Клэр… — обе девушки переглянулись — …и по этой причине отложила его на вечер…

— Ты тоже связана с Подпольем, — сказал тогда Макс. — Это я уже понял, Рин… — он шагнул к ней и взял ее за руку. — Я догадывался…

Рина в ответ лишь улыбнулась.

— Клэр… — он посмотрел на стоявшую рядом девушку. — Позволь… — он протянул руку. Клэр подала ему теплую ладонь. — Поразительно… Этот носитель… — Макс окинул девушку взглядом — …он же, наверно стоит кучу денег! Я никогда еще не видел таких… носителей…

— Это не носитель, Макс, — ответила Клэр. — Я теперь настоящая.

— Ты хочешь сказать…

— Она хочет сказать, — вступила Рина, — что перед тобой не носитель, в привычном понимании… Клэр теперь настоящая живая девушка.

Макс, державший за руки обеих девушек, отпустил руку Рины и принялся ощупывать плечи Клэр, чем явно привел ту в смущение.

— Невероятно… — приговаривал он. — Живая… Невероятно… Но, как… как такое возможно, Рин? — он взглянул на стоявшую слева от Клэр Рину. — Какая-то новая технология?

— Можно сказать и так… — ответила Рина. — Тело Клэр почти такое же, как и наши с тобой тела, только более… совершенное… — осторожно подобрала она подходящее слово. — Клэр — искин, и, в отличие от нас с тобой, она может перемещаться из него в другие носители.

— Но…

— Ты хочешь знать, что это за технология и откуда она? — улыбнулась Рина.

— Да.

— Позже ты узнаешь. Обещаю, — ладонь Рины нежно коснулась щеки Макса, при этом Клэр деликатно высвободилась из рук Макса. — Но, мне кажется, на сегодня с тебя достаточно потрясений…

— И… как давно?..

Ему ответила Клэр:

— Месяц… — она пожала узкими плечиками.

Только теперь Макс обратил внимание на то, что на Клэр было то самое короткое сиреневое платье в белый горошек, в котором она была на видеозаписи.

— И… все это время ты живешь здесь… у Рины?

— Ну… Большую часть времени…

Макс вспомнил прошлую ночь: у него тогда не было даже мысли о том, что в квартире мог быть кто-то еще кроме них двоих — ни он, ни Рина нисколько не сдерживали себя абсолютно ни в чем — теперь же, после слов Клэр, Макс почувствовал себя неловко. На всякий случай он все же уточнил:

— А… как же вчера?..

— А вчера я гостила у Иля… — на мимичном лице девушки-искина промелькнула едва заметная довольная улыбочка.

— Что, и он тоже?..

— Да, Макс, — сказала тогда Рина. — И не один он…

Они провели тот вечер втроем. Они не стали никуда отправляться, а остались дома у Рины. Им предстоял долгий, до глубокой ночи, разговор.

На следующий день Макс отправился на работу вместе с Риной. Поначалу она упиралась, ссылалась на элементарную конспирацию: нельзя вот так афишировать их с Максом связь. Тогда Макс рассказал ей о вчерашнем разговоре с Ангеликой, — не скрывая пикантных обстоятельств разговора, — о том, что Ангелике уже известно об их с Рин отношениях, как и о том, что Рин — из «первых». Такая осведомленность управляющего директора обеспокоила Рину, но она все же согласилась ехать вместе — прятаться не было смысла. Макс тогда заметил: Рине было приятно слышать о том, что именно чувствами к ней он оправдывал свой отказ Ангелике. Также он заметил и взгляд одобрения присутствовавшей при разговоре Клэр в момент когда он скромно упомянул о том как устоял перед соблазном. Когда они уходили, Клэр осталась в квартире Рины (о том чтобы предлагать ей переселиться в новую квартиру Макс даже не думал).

То был первый, после его назначения на должность, день, когда Макс был занят работой. В тот день никого не убили и не случилось никаких происшествий; Макса больше не беспокоили детективы, и даже Ангелика, в кабинете которой Макс бывал по делу, уже не стреляла глазами, не тянулась, не изгибалась перед ним, не звала в бассейн. Вечером того дня они с Риной и Клэр встретились с Илем. Рина заранее предупредила его: Иль не знает, что Клэр — искин. Встреча состоялась в неприметном кафе на бывшей окраине Старого Полиса, куда свободно пускали посетителей всех уровней (другое дело — далеко не каждому посетителю заведение это было по карману). Иль был рад видеть Макса в числе товарищей, но еще более, как заметил тогда Макс, Иль обрадовался встрече с Клэр, с которой, как Макс уже догадывался, Иля связывали не одни только товарищеские отношения. Весь вечер Макс старательно изображал будто он едва знаком с Клэр, а та, в свою очередь, ему подыгрывала с профессионализмом настоящей актрисы.

Как позже выяснилось, увлечение Клэр Илем началось совсем недавно — всего несколько дней тому — и для девушки-искина было скорее новым опытом, нежели чем-то, что можно было бы называть серьезными отношениями. Так… легкий роман-эксперимент. Но для Иля, этого Макс не мог не заметить, похоже, все обстояло совсем по-иному. Макс не смог тогда оставаться безучастным, и после, в разговоре с глазу на глаз, высказал Клэр свое неодобрение: нельзя играть с чувствами людей вот так… нельзя оставлять места неопределенности, давать надежду тогда, когда с самого начала не придаешь значения происходящему… нельзя обнадеживать того, кому наперед не даешь шансов… Клэр тогда отнеслась к словам Макса со всей серьезностью и обещала поговорить с Илем. Единственное, чего она делать не собиралась — это раскрывать свою тайну. «Слишком велик риск, Макс… Я не могу довериться никому… даже в Подполье… Корпорации пойдут на все, чтобы захватить меня. Я для них — ключ, доступ к революционной технологии сборки…» — сказала Клэр.

На следующий день, вечером состоялась еще одна встреча. В этот раз к компании Макса, Рины и Клэр присоединилась… детектив Рахиль.

Макс бы не удивился, если бы к ним тогда присоединился гамадрилообразный Дан, упоминание им которого, почему-то, вызвало накануне неприязненный холодок в глазах Иля: «видать этот волосатый балбес совсем достал приятеля «вампира» своими шуточками», — решил тогда про себя Макс. Рине, похоже, этот тип тоже не особо импонировал, впрочем как и самому Максу. Рахиль же, несмотря на ее причастность к «полицейской банде», — как без посторонних называл стражей корпоративного порядка Макс, — наоборот, в отличие от своего начальника, располагала к себе приятной внешностью и мягкостью в общении. Максу казалось странным, что эта симпатичная женщина, очевидно несклонная к требуемой от полицейского жесткости, а порой даже жестокости, выбрала для себя карьеру детектива. И каково было его удивление, когда на встречу (с Рахилью они встретились в парке развлечений, в одном из новых районов Полиса) явилась та самая миловидная блондинка, знакомство Макса с которой уже состоялось два дня назад!

— Рахиль? Это вы?..

— Да, Макс, это я, — улыбнулась Рахиль, подавая руку. — Ваши глаза вас не обманывают.

Макс тогда впервые заметил, что улыбаясь она немного морщила курносый носик, что в сочетании с немного зауженными по-азиатски глазами, придавало ее лицу некоторое сходство с лисьей мордочкой.

— А ваш шеф… — Макс пожал ладонь Рахили. — Он тоже?..

— Нет, что вы… — совсем по-девичьи замотала она головой, продолжая строить лисью мордаху. — Эмиль — настоящий служака и патриот корпорации.

В тот вечер к их компании не присоединился Иль. Не то, чтобы ему не доверяли, но о том, что Рахиль входила в состав организации, знали немногие, — только руководящее звено ячейки плюс еще несколько человек, в числе которых была и Рин, — Илю же, пусть и принадлежавшему к боевому активу ячейки, знать о Рахили было необязательно. Свои люди в полиции были в Подполье на особом счету: тайна личности таких товарищей имела соответствующий приоритет. Тогда же Макс узнал и о некоторых подробностях последнего служебного задания Рахили — особым распоряжением директора-комиссара корпоративной полиции детектив Рахиль была обязана стать любовницей неблагонадежного управляющего… Из немногих оброненных Рахилью тем вечером в адрес Айна слов Макс заключил, что она глубоко презирала этого человека. Было видно, как непросто далось ей то задание. Максу давно было известно о том, что служба в полиции порой обязывает служащих идти, при необходимости, на нестандартные поступки. Но он никогда еще не задумывался, до того самого момента, когда увидел отвращение на лице сидевшей перед ним красивой, полной жизни и энергии женщины, насколько нестандартны эти поступки могут быть и насколько поглощает при этом такая служба самих служащих; как насилует их эта служба, как ломает, как превращает их в расходный материал — в разновидность пушечного мяса. Макс тогда сдержал захлестнувшие его эмоции, постарался увести разговор в сторону. У него получилось и вскоре все три его спутницы заливались звонким смехом, позабыв о событиях последних дней. До конца вечера никто больше не вспоминал про Айна и про корпорацию, а ночью, когда они с Риной изможденные лежали на влажных простынях, глядя сквозь прозрачную крышу на звезды, и непринужденно говорили обо всем на свете, когда их разговор зашел о минувшем вечере, Макс сказал Рине:

— Ты ведь знаешь: я несколько лет занимался тем, что создавал программы, которые наносили ущерб корпорациям, попирали авторское право, помогали обойти рекламу… — Макс лежал на спине, заложив левую ладонь под голову; пальцы его правой лежали на внутренней стороне бедра Рины, так, что ребро ладони упиралось во влажный пах рядом с источавшей жар вагиной. — Моя последняя работа рекламу и вовсе отключает… правда, действует она только при наличии полноценной нейросети… имеющим один лишь базовый чип пролам я ничем помочь не могу…

— Конечно знаю, милый, — Рина повернулась на бок и влажно чмокнула Макса в висок.

— Сегодня, когда Рахиль сказала о том, что служба обязала ее спать с ним… я подумал: а ведь это все — мышиная возня… все эти программки — жалкие потуги сделать наше существование чуточку комфортнее, не более того. Ну, избавился от рекламы, ну, помог избавиться желающим… ну, потряс карманы некоторых толстосумов… увел где-то информацию… Но ведь все это мышиная возня! — Макс повернул лицо к Рине.

— Мышиная возня, — немного помолчав, повторил он. — Мы все рабы корпораций. Наш мир ими полностью контролируется. Все эти разделения на уровни… Корпорации позволяют паразитировать на тех, кто трудится: одним — чуть больше, другим — чуть меньше… Но все эти разделения… По сути, есть два класса. Один класс — это седьмой и шестой уровни, другой — с пятого по первый. Вся моя… гм… помощь… все мои программки, по большей части, доступны лишь тем, у кого есть нейросеть — в основном, представителям пятого и четвертого уровней: инженерам, программистам, врачам, научным работникам — когнитарам… ну, еще полицейским. В общем — меньшинству, довольному положением вещей, стремящемуся повысить личный уровень с пятого на четвертый и с четвертого на третий… о втором мало кто мечтает… Мало кто из них не считает корпорации личным врагом. Седьмые и шестые, разве что, могут, с помощью моих программ, получить доступ к книгам, на чтение которых у них обычно нет времени, или к музыке и фильмам, пользы от которых… — Макс смотрел на Рину погрустневшими глазами.

— Теперь все изменится, — сказала она и снова поцеловала его. На этот раз влажные губы коснулись лба Макса.

— Я не хочу больше писать свои программы, — сказал он. — От них нет проку — они лишь смазывают цепи кучки привилегированных рабов, делают ношение этих цепей более комфортным…

— А ты хотел бы разорвать сами цепи? — спросила тогда Рина.

— Да, — не раздумывая ответил ей Макс. — Но я не знаю как! Программками здесь не обойтись…

— Одними программками, конечно, нет… Для этого нужна организация…

— Ты говоришь о Подполье? Но, что сможет Подполье против армии полицейских, против спецслужб, против спецподразделений, против внутрикорпоративных войск?

— Ты еще многого не знаешь, милый Макс, — ответила ему Рина и нежно коснулась ладонью его щеки. — Подполье — только верхушка айсберга… — внешняя организация, оболочка… В Мировом Правительстве знают… и это закрытая для СМИ информация… что в Подполье сегодня состоят сотни миллионов пролов и сотни тысяч когнитаров. Завтра Подполье станет знаменем для миллиардов! — Большие зеленые глаза Рины были полны уверенности, когда она говорила все это Максу. Она говорила не как фанатик, верующий в грядущее царство света и добра, а как человек причастный, как та, кто знает, о чем говорит. — Очень скоро, — продолжала она, — мы ударим по цепям, что сковали наш мир, и тогда многое изменится… Это произойдет очень скоро, Макс… очень скоро…

— Опять ты не договариваешь, Рин… — сказал тогда Макс.

— Милый Макс, я говорю, что мне позволено говорить… — ответила ему Рина — …и даже немножко больше… Ты уже знаешь больше некоторых проверенных и верных товарищей…

— И когда же мне, наконец, расскажут — для чего я нужен организации? — не отступался Макс.

— Макс! — Рина приподняла голову от подушки и, опершись на локоть, заглянула в глаза Макса: взгляд ее был полон решительности. — Как бы там ни было вначале… да, ты действительно понадобился организации… но теперь… ты нужен мне! Всегда помни об этом! — она склонилась к его лицу, при этом россыпь смоляно-черных волос на долгий миг поцелуя шатром закрыла от его взора все, что было вокруг.

— И ты мне нужна, милая Рин, — сказал ей тогда Макс.

С минуту они лежали в молчании и смотрели глаза в глаза, потом Рина, будто опомнившись от забытья, вернулась к прерванному разговору и ответила на заданный перед тем Максом вопрос:

— Завтра… хотя нет, уже сегодня… — поправилась она, взглянув вверх: небо на востоке уже стало заметно светлее, — до рассвета оставалось совсем немного — …я познакомлю тебя с Александром и Ивори…

— Александр? — Макс вспомнил, что уже слышал это имя. — Это его сегодня упоминала Рахиль? Он… старший в ячейке?

— Да. Рахиль говорила о нем. Только… — Рина немного замялась — …на самом деле, фактически, старшая ячейки — я… Формально — я его заместитель, но фактически — это я руковожу, планирую и координирую действия разрозненных групп и отдельных членов подразделения организации…

— Вот так дела… — только и сказал тогда Макс: эта девушка не переставала его удивлять.

— Но это еще не все… — загадочно улыбнулась Рина. — Александр и Ивори — мои… приемные родители…

Был вечер. После еще одного рабочего дня (в ходе которого никого, как и в предыдущие два, не убили и к Максу не являлась полиция) они с Риной и Клэр отправились на побережье Атлантики, где на одной из многочисленных, раскинувшихся в том живописном месте, вилл их уже ждали.

— Здравствуйте, Макс! — высокий чернокожий мужчина, по виду южноафриканец, с собранными позади в хвост, пепельно-седыми волосами и нетипичными для чернокожих темно-синими глазами протянул широкую, подстать максовой, ладонь, которую Макс быстро и крепко пожал.

— Здравствуйте, Александр! — Макс немного волновался: все-таки эта встреча была не только частью ритуала его вступления в организацию, но и знакомством с семьей Рины.

— У нашей Рин хороший вкус… — высокая, крепко сложенная блондинка, вместе с Александром встречавшая их, окинула Макса взглядом красивых миндалевидных глаз и тоже подала ему руку.

— Ивори… — Макс ответил более мягким, нежели перед тем Александру, даже галантным, рукопожатием. Возраст Ивори (как и возраст Александра) явно не подходил для роли приемной матери двадцатидевятилетней Рины. Голубоглазой мулатке, первый взгляд на которую сразу заставил Макса вспомнить об амазонках (была бы она белокожей, Макс наверняка вспомнил бы и про валькирий), на вид было не больше тридцати пяти, и она скорее подошла бы на роль сводной сестры Рины, нежели ее приемной матери. — …Очень рад знакомству. — Глядя в глаза Ивори, Макс изобразил нескладную, но вполне искреннюю улыбку.

Все пятеро стояли на круглом пятачке перед входом в дом, походивший больше на маленький дворец, куда их доставила машина Рины, петляя перед тем около пятнадцати минут по тенистой узкой дороге.

Вилла — трехэтажное строение в стиле Нового Возрождения с низким, в форме блюдца, куполом в центральной части крыши, — стояла на подошве невысокой, — триста пятьдесят — четыреста метров, — поросшей густым лесом горы, в двух сотнях метров от линии прилива. До соседних вилл расстояние было порядка десяти — двенадцати километров, — вся гора, с лесом и прилегавшей к ней береговой линией, была собственностью корпорации, акционерами которой были приемные родители Рины. Из вымощенного каменными плитами дворика, где хозяева встречали гостей, открывался широкий вид на казавшийся бескрайним океан, лежавший сразу за узкой полоской песчаного пляжа. Максу еще никогда не приходилось бывать в подобных местах, — бывать в подобных местах он, со своим четвертом уровнем мог только по приглашению (как, впрочем, и с третьим, будь он у Макса). Виллы на побережье, усадьбы и особняки, и даже собственные острова — привилегия «первых» и тех из «вторых», которым перепадала милость от «хозяев мира».

Обменявшись приветствиями они прошли в дом, куда их пригласил Александр. Внутри обстановка оказалась неожиданно сдержанной: не было вычурности и роскоши, какую предполагал внешний вид здания; никаких излишеств, никаких статуй, никаких голографических картин; Макс не заметил ни охраны, ни прислуги. Было заметно, что здесь не живут. Во всяком случае постоянно. Сразу за входом начинался хорошо освещенный светопанелями просторный белый атриум, представлявший собой округлый колодец, диаметр которого составлял, на первый взгляд, не менее пятнадцати метров, одна сторона которого — примерно четвертая его часть — та, в которой располагался главный вход — состояла сплошь из окон и выступала из смотревшего на океан фасада здания. Первым, на что обратил тогда внимание Макс, едва оказавшись внутри, стала изображенная в центре помещения на белом полу пятиконечная звезда темно-красного цвета, — символ корпорации «Олимпус», — лучи которой не доставали до стен помещения двух, или немного более метров. Слева направо с первого на третий этаж внутри атриума тянулась пологая шириной в полтора метра лестница, сраставшаяся на уровнях второго и третьего этажей с балконами в форме полумесяцев, — место, в котором лестница примыкала к балкону второго этажа находилось точно напротив главного входа, а ее начало окончание были на девяносто градусов левее и правее. Для нежелающих ходить пешком по лестнице в дальней от входа части атриума имелся также лифт. Сверху атриум накрывал пологий купол-блюдце, сквозь который уже виднелись появившиеся на небе первые, самые яркие звезды. Макс осмотрелся: вдоль балконов второго и третьего этажей тянулись ряды дверных проемов закрытых раздвижными створками, — вилла производила впечатление законсервированной гостиницы, за которой следят, но в которой давно уже не было постояльцев. На первом этаже «номеров» не было, зато имелось несколько широких коридоров, расходившихся в разные стороны.

— Прошу, сюда… — Александр сделал пригласительный жест, адресованный по-видимому одному Максу; они с Ивори направились к крайнему слева коридору, начинавшемуся сразу за лестницей. Макс с Рин и Клэр двинулись следом за ними.

Короткий коридор заворачивал улиткой вправо, плавно уводя шедших по нему пятерых человек вниз, под атриум, где перед ними открылось обширное помещение, которое оказавшийся там впервые Макс принял вначале за гараж. В помещении с довольно высоким потолком стояло несколько компактных автомобилей — Макс насчитал девять — различных престижных марок. Там были изделия ведущих в автомобилестроении корпораций — «Олимпус», «Америка», «Миления»… Макс заметил такие модели, как «Офелия» (миниатюрный шедевр от «Милении»), «Мерелин» (скоростной кар, названный его создателями из корпорации «Сиберия» именем культовой в кинематографе древних актрисы), «Мерцание» второй модели (выпуск которых «Америка» прекратила восемьдесят лет назад), «Майский жук» (мини-автомобиль, которых всего было выпущено не больше сотни) и кабриолет «Бриз» (их с конвейера «Олимпуса» сошло и вовсе восемнадцать штук, — тринадцать были сделаны для членов Мирового Корпоративного Правительства и еще пять — для других заказчиков, имена которых можно найти в списках богатейших людей планеты). Машины были расставлены по кругу, на расстоянии нескольких метров одна от другой, все носом к центру круглого помещения. Макс не сразу обратил внимание на два прямоугольных выезда из гаража: один виднелся там, где сверху должен был находиться вход в здание, второй — напротив.

— Это для эвакуации, — объяснил Александр, перехватив взгляд Макса. — Предосторожность, на случай попытки захвата здания…

— И далеко так можно уехать? — поинтересовался Макс, чтобы поддержать разговор, и тут же осекся: не лишним ли был вопрос? Но, Александр лишь пожал плечами и спокойно ответил:

— Если по левому тоннелю, то около двух километров… Выезд замаскирован недалеко от дороги ведущей к магистрали, а магистраль вливается в Седьмое атлантическое шоссе… — объяснил он. — А правый ведет к замаскированному, в километре отсюда, подводному доку. Там ждет в постоянной готовности быстроходная подлодка…

— Все серьезно… — покачал головой Макс.

— Мы не можем игнорировать существующие риски… — продолжал Александр, подойдя к «Мерцанию» и остановившись возле четырехколесного раритета из сверхпрочного пурпурного и матово-белого пластика. — Это место, — он приподнял ладони вверх, очевидно имея в виду виллу и прилегающую к ней территорию, а не один только гараж, — важный для Организации объект. Здесь проводятся встречи старших руководителей и лиц, с которыми Организация ведет дела… При необходимости вилла автоматически превращается укрепление и может держать натиск некоторое время… пока наши товарищи не покинут ставшее опасным место…

— Алекс! — вступила тогда в разговор Ивори. — Хватит уже сгущать тучи! — Она перевела взгляд от Александра к Максу. — За все время существования этого места, нам еще ни разу не приходилось отбивать здесь вражеских атак, — заметила она. — Тут по всему побережью, сплошь и рядом свили свои уютные гнезда наши… оппоненты… — продолжала Ивори, глядя на Макса. — Они, кстати, принимают нас за конкурентов, но никак не за идеологических противников… Так вот, все эти олигархи — люди со своими секретами… а некоторые и… с очень грязными секретами… — произнесла она с нотками презрения в голосе. Макс поймал себя на том, что нисколько не сомневался в осведомленности этой женщины насчет секретов обитавших на соседних виллах олигархов. — Впрочем, — добавила Ивори, — некоторые просто со странностями… В этих местах происходит масса такого, о чем наши соседи предпочитают скромно помалкивать… И потому, здесь непринято проявлять излишний интерес к соседям: мало ли что тут у нас происходит?.. На побережье полно странных мест… — сказала Ивори и, немного помолчав, улыбнулась одними уголками губ. — Соседям известно, что здесь находится резиденция «Олимпус» и для них этого достаточно, чтобы не совать сюда носа…

Пока Ивори говорила все это, Александр легко похлопал ладонью по обтекаемой как самолет низкой крыше «Мерцания» и кузов машины пришел в движение: пурпурная крыша приподнялась вверх, отделившись от матово-белого стеклопластика панорамного окна, сложилась в задней части кузова; одновременно с тем стеклопластик распался на сегменты и исчез в бортах автомобиля, выполненных, как и крыша, из пурпурного пластика; в довершение правый борт машины, возле которого стояли Александр, Ивори, Макс, Рина и Клэр, разделился надвое и разъехался в стороны, открывая доступ в компактный, и вместе с тем шикарный, отделанный в светлых тонах салон. Александр жестом пригласил всех занимать места. Первыми в машину забрались Рина и Клэр, усевшись на расположенном в задней части салона широком диване; за ними — Макс, — он сел рядом с Риной; Александр с Ивори расположились на боковых сиденьях, стоящих перед диваном и способных поворачиваться в обратную сторону, так, чтобы сидящие на них могли видеть лица сидящих на диване. (Всего в салоне «Мерцания» могли разместиться, не теснясь, шесть пассажиров — четверо на диване и двое — на дополнительных боковых сиденьях, так, что Клэр, Рина и Макс разместились с максимальным удобством.)

— Ну, что, едем? — обратился сразу ко всем Александр.

Рина и Клэр хором сказали: поехали!

Ивори улыбнулась.

Макс кивнул, не задавая вопросов. Ему было интересно: в какой из тоннелей они поедут?

Машина тронулась с места, заворачивая к левому тоннелю, — тому, что, со слов Александра, вел к дороге, — включились фары, выхватив из темноты небольшой, стремительно уходивший под уклоном вниз участок собранной из пластиковых тюбингов трубы, и машина нырнула в эту трубу. Уже через несколько десятков метров уклон стал уменьшаться и вскоре тоннель выровнялся. На прямом и ровном участке машина увеличила скорость, и ребристая серая труба стала однородной и гладкой, но уже через пятьсот — семьсот метров серые тюбинги снова замельтешили мимо — скорость снова снизилась: впереди была развилка. На развилке автомобиль ушел вправо и тотчас же начался ощутимый подъем по спирали, — тоннель все время заворачивал по часовой стрелке и вверх. У Макса даже немного заложило уши; сидевшая напротив справа Ивори заразительно зевнула, — ее примеру последовали все, без исключения (при виде зевающей Клэр Макс даже не вспомнил о том, что та — искин). Так, непринужденно зевая время от времени, они проделали тот пятиминутный путь внутри горы — впереди появился круглый пятачок ночного неба и машина, замедлившись, вынырнула из тоннеля на небольшую ровную площадку.

Продолговатая обсаженная вековыми пихтами и соснами площадка бобообразной формы лежала почти на самой вершине горы. От площадки в стороны расходились несколько благоустроенных дорожек, одна из которых, самая широкая (по ней, при необходимости можно было проехать на автомобиле), вела к небольшому одноэтажному домику из камня под черепичной крышей.

— Для нас с Ив это… особое место, — сказал Александр, когда они шли к освещенному Млечным путем домику, — и для нашей Рин… — добавил он, тепло взглянув на ту, шедшую между ним и Максом.

— Я часто бывала здесь в детстве, — объяснила тогда сама Рина Максу.

Они подошли к домику.

Ивори щелкнула пальцами и над деревянным крыльцом включилась желтая осветительная панель.

Внутри каменного домика все было архаично: деревянные полы, мебель, камин со сложенной сбоку стопкой поленьев. Если бы не источавшие теплый, будто от множества горящих свечей, свет светопанели под потолком из плотно подогнанных друг к другу брусьев, можно было бы смело представить будто вы — оказавшийся в прошлом путешественник во времени; что вокруг не XVII век Нового Времени, а I или II — начало Эпохи Нового Возрождения; что вокруг, за стенами этого дома, еще не излечившийся от последствий ядерной войны мир, в котором странно переплелись технологии начала XXI века с вернувшимися из забвения достижениями Средних веков и даже Античности. Да, в те времена вид всадника верхом на коне, в доспехах и с автоматом Калашникова, или переоборудованного под паровой двигатель автомобиля, произведенного еще в конце XX столетия, или высокотехнологичного экзоскелета военного образца, или парящего в небе дирижабля… ни кому не показался бы странным. На каменных стенах Макс заметил несколько старинных картин, между широких окон с деревянными рамами тикали древние часы (которые, похоже, требовалось регулярно заводить), в углу стоял знакомый увлекавшемуся древней историей Максу по фотоснимкам предмет называемый «телевизором». Ламповый — жрущий энергии вдвое больше современного автомобиля! Эти устройства после Большой Войны ценились на вес золота. Порождаемые ядерными взрывами электромагнитные импульсы превратили в бесполезный хлам высокотехнологичные панели, имевшиеся в то время в каждом доме, и когда, спустя более полувека, в древнем Полисе заработала первая и единственная на планете телестанция, ламповый телевизор превратился в самую желанную добычу для всякого охотника за техническими реликвиями и в атрибут принадлежности к цивилизации для всякого, претендовавшего на статус такового, поселения. В углу просторной комнаты, напротив телевизора, стояли L-образный диван и два кресла, на полу перед ними лежал цветастый прямоугольный ковер, на ковре стоял низкий столик на четырех ножках.

Александр предложил Максу и девушкам располагаться.

Макс с Риной и Клэр выбрали диван, Ивори села в одно из кресел, на расстоянии вытянутой руки от Макса, а Александр, прежде чем сесть оставшееся ему кресло, прошел к стоявшему между камином и телевизором шкафу и открыл одну из дверец. За дверцей обнаружился комбайн, современный и явно не дешевый. Предложив гостям на выбор напитки, Александр сам (ни псевдоинтеллекта, ни даже простого управляющего компьютера в доме не оказалось) выбрал нужные пункты в меню комбайна и после прошел и сел в кресло.

Несколько секунд Александр внимательно смотрел на Макса и, прежде чем он заговорил, Макс успел про себя заметить, что синие глаза Александра, как и голубые глаза Ивори, имели нечто неуловимо общее с темно-зелеными глазами Рины. Нет, дело даже не в том, что такие цвета были несвойственны чернокожим… по крайней мере, для явной мулатки Ивори голубой цвет ее глаз не был чем-то совсем уж несвойственным… синие, серые, карие… глаза человека — это именно глаза человека, а глаза этих троих… троих ли? Макс подумал о Клэр: а ведь и ее серые глазища — тоже чем-то едва уловимо похожи! Глаза этих четверых были… другими.

— Вам наверно интересно, — дружелюбным тоном произнес Александр, — почему… для чего Организация выбрала вас… — он выдержал паузу, чтобы дать возможность Максу вступить в разговор на равных и тем самым расположить его к более комфортной беседе.

— Конечно, Александр, мне это интересно, как и многое другое, — ответил ему Макс.

Макс сидел свободно, положив левую руку на мягкий подлокотник, правая лежала на диване между ним и Риной; он старался не выдавать внутреннего волнения, и у него это хорошо получалось. Как обычно, в подобных ситуациях, когда Макс оказывался компании малознакомых ему людей, с которым нужно было иметь дело, он перешел в «режим Будды» — его плечи были расслаблены, дыхание ровным, осанка правильной и непринужденной, без тени вызова, квадратная голова смотрела на собеседника ясными внимательными глазами. Сидевшая рядом с ним Рина, видимо, все же почувствовала скрываемое Максом беспокойство и, положив теплую ладонь поверх его ладони, успокаивающе погладила массивное пястье тонкими пальцами.

— Что ж… — Александр закинул ногу на ногу, уперев локти о подлокотники кресла и сцепив перед собой пальцы. — Пришло время ответов… Ив, — он перевел взгляд на сидевшую правее Макса Ивори, — расскажи им.

— Гм… Им? — Макс не удержался, перестав на мгновение изображать Будду. — То есть: я здесь не один пребываю в неведении?

— Да, — улыбнулась тогда Ивори. — Рин пока тоже не знает подробностей вашего дела… Только Клэр… у Клэр доверительные отношения с нашим руководителем, — она тепло взглянула на девушку-искина и вместе с ней к Клэр повернулись сидевшая с ней рядом Рина и Макс.

— Я тебе уже говорила, что в Организации каждый на своем месте и знает столько, сколько ему необходимо знать… — добавила, повернувшись от Клэр к Максу, Рина.

— Да. Именно так, — снова заговорила Ивори, — и обстоят дела в Организации. Каждый делает свое дело и на своем месте… — она немного помолчала и продолжила: — Макс. Я хотела бы задать вам один вопрос.

— Конечно. Спрашивайте.

— Скажите, что вас не устраивает в мире? Почему вы — талантливый программист, имевший, захоти вы того сами, и без нашей помощи все шансы на продвижение в компании… почему вы занимались тем, чем занимались? Я имею в виду вашу деятельность, подпадающую под целый букет уголовных, не считая прочих, статей. Что заставляло вас рисковать с юного возраста, когда вы, будучи еще студентом университета, стали взламывать ресурсы корпораций, подделывать документы, посягать на интеллектуальную собственность?

Макс внимательно слушал Ивори, уже зная, с первых ее слов, как ответит ей и, когда она закончила, ответил:

— Меня не устраивает политическая система мира. Не устраивает несоответствие между уровнем его развития и распределением материальных благ. Меня не устраивает то, что человечество, технологически, пребывает в состоянии искусственной комы… то есть: оно живет и относительно здравствует, но стоит на месте… человечество застряло, остановилось в развитии, — сказал он и, задумавшись на миг, добавил: — Я знаю историю древнего мира… Все эти уровни… — это не что иное как разновидность кастовой системы! Причем, если тем дикарям, вроде древних индусов, можно простить их дикость… ну, религии у них там были всякие дурацкие… то мы… Мы же на Марс летаем! Правда только на один Марс и летаем… Но ведь летаем! Давно уже вышли из пещер, слезли с пальм, выбрались из радиоактивных пустошей… а остаемся дикарями… Большая часть, по крайней мере, — говоря все это, Макс смотрел вперед перед собой, на стоявший перед ним на ковре столик. Раздался сигнал комбайна и Александр встал, прошел к устройству и принес, поставив на столик, четыре чашки с ароматным кофе, для себя, Макса, Рины и Ивори, и стакан с фруктовым соком для Клэр. Макс поблагодарил за кофе, отхлебнул из чашки и, вернув ее на стол, произнес, повернув лицо к Ивори: — Вы спросили: что заставляло меня рисковать… — он помолчал, пожал плечами, — вначале — желание изменить мир, — улыбнулся Макс. — Я тогда был юн и наивен… Потом — желание заработать, вместе с презрением к тем, на права собственности кого я с удовольствием посягал.

При последних словах улыбка на лице Макса стала заметно шире. Ивори ответила на эту улыбку легким одобрительным кивком.

— Я полностью с вами согласна, Макс, — сказала она. — Но, что стало причиной такого вашего поведения? Если можно, одним словом… или двумя…

Макс задумался.

— Понимание. — Сказал он. — Понимание того, что происходит.

Ивори и Александр переглянулись.

— Спасибо за ваш честный ответ! — сказала Ивори. — Да, — сказала она Максу, — понимание очень важно. Но без знаний понимание может быть неточным, может быть ошибочным, его может и вовсе не быть, — она внимательно посмотрела на Макса, как бы желая убедиться в том, что он ее понимает. — Но и знание и понимание еще не все… Это как готовый к движению автомобиль, который стоит на месте. Понимание ничего не значит без действия. А чтобы действовать, нужна воля, решимость.

— Понимаю, — сказал Макс.

— Это хорошо, — снова улыбнулась Ивори. — Теперь можно перейти к главному…

«…наш поезд прибывает на станцию «Западный Лондон» через пять минут…» — сообщал знакомый приятный голос, принадлежавший одной популярной актрисе.

Поезд по-прежнему покачивало. Макс открыл глаза: освещение было мягким, совсем как в том каменном домике на побережье океана, где перед тем витали его мысли. На мгновение Макс задумался, и по его лицу скользнула тень глуповатой улыбки. Опомнившись, он скользнул глазами слева направо: Клэр продолжала читать свой интерактивный листок, не замечая его взгляда; Рина же встретила взгляд Макса теплой улыбкой:

— Тебе что-то приснилось? — спросила она. — Что-то хорошее?

— Что?..

— Ты проснулся с улыбкой. Я наблюдала за тобой.

— А… — Макс, наконец, понял. — Подумалось вот… — он встряхнул головой, и, повернувшись, снова взглянул на Клэр: та отвлеклась от листка и с интересом слушала. Макс улыбнулся ей и снова повернулся к Рине. — В общем, я, кажется, заснул и мне приснился тот домик… Ты ведь знаешь, что две тысячи лет назад те места назвали «Новой Англией»? — (Рина кивнула) — Ну, так вот, получилось, что, проснувшись, я из Новой Англии попал сразу в Старую…

— Тебе там понравилось? — спросила его Рина.

— Где? Во сне?

— Рин, он, кажется, еще не проснулся, — сказала Клэр.

— Нет, — покачала головой Рина, — в домике, в Новой Англии… — терпеливо пояснила она.

В этот момент в вагоне снова зазвучал знакомый голос:

«Поезд прибыл на станцию «Западный Лондон. Начато шлюзование. Экипаж поезда и корпорация «Америка» благодарят вас за выбор нашей транспортной компании и желают вам успехов! До новых встреч!» Поезд остановился в шлюзе перед вокзалом.

Когда сообщение закончилось, Макс ответил:

— Да. Очень хорошее место! Пожалуй, лучшее из всех, где мы бывали…

Рина взглянула на него с нежностью и чмокнула в висок, потом улыбнулась Клэр.

— Нам пора… — сказала она. — У нас не так много времени… — (В этот момент поезд снова тронулся, выползая внутрь вокзала: в окнах вагона медленно проплывали другие поезда и спешившие на посадку люди.) — Дядя Элиот через два часа уезжает на Австралийский континент…

Макс волновался. Далеко не каждому в Организации оказывалась такая честь — встречаться лично с одним из ее вождей и первых руководителей. Кроме того, Элиот был ко всему еще и главой корпорации «Олимпус», которой на Британском архипелаге принадлежало почти семьдесят процентов всех активов, и, как следствие этого, членом Верховного Совета в Мировом Корпоративном Правительстве. Макса ждала встреча с одним из тринадцати президентов мира, или даже его королей… — отправляясь на такую встречу трудно не волноваться. Но рядом были Рина и Клэр и Макс, уж как-нибудь, переживет предстоящую встречу.

 

ГЛАВА 20

Агар

год 2689 от Посещения Учителя, по скрытому календарю Святой Церкви

год 50-й правления Его Святости Аиб-Ваала, Патриарха и Императора Агара (летоисчисление агарян)

— …Значит, его зовут Хариб…

— Да, Ваше высокопреосвященство. Во всяком случае, это его почерк.

— Тот самый убийца священников?

— Да, Ваше высокопреосвященство. Тот самый… Бывший офицер ССКБ. Наши аналитики также предполагают, что он и есть так называемый Связной…

— Предполагают?

— …Информация пока не проверена, но вероятность высока…

— Что-нибудь известно с имплантом этого… как его…

— Сержанта-священнораба Керуба…

— Да, этого Керуба…

— Нет, Ваше высокопреосвященство. Информации пока нет.

— Что ж… Что-то мне подсказывает, что уже и не будет…

— Мы делаем все, что в наших силах, Ваше высокопреосвященство…

— Знаю-знаю, Кхаромах…

Генерал-архипатрит встал с кресла и расправил складки на своих алых праздничных ризах, давая понять стоявшему перед ним майору-архидраку, что прием закончен.

— Ваше высокопреосвященство…

— Да, Кхаромах? Что-то еще?

— Вчера первоархипатрита Шедарегана видели вместе с одним священником, заклинателем… подозрительно похожим на Керуба…

— Вот как…

— Это еще не все, Ваше высокопреосвященство…

— Что еще?

— Их видели в патриаршем дворце… Похоже, что их обоих принимал… — Кхаромах замолчал, подавив в себе невольное желание начать озираться по сторонам.

— Их принимал патриарх?

— Да… Ваше высокопреосвященство…

— Хм… Ты понимаешь, что об этом тебе лучше помалкивать?

— Да… Ваше высокопреосвященство, понимаю…

— Вот и хорошо… Проследи чтобы свидетели тоже держали языки за клыками… Похоже, нам следует внимательнее присмотреться к Его Святости…

Кхаромах испугано взглянул на генерал-архипатрита.

— Успокойся. Это так… на всякий случай… — потер ладони Абримелех. — Полагаю, — добавил он, направляясь к лестнице, — в главном мы уже убедились: Шагар-Кхарад это змеиное гнездо, как и само Серое Братство…

Абримелех принимал отчет Кхаромаха в святая святых Красного Братства — в «Красной крепости», месте, в котором была сосредоточена верховная власть организации, внушавшей страх всем, включая благородных, богатых, чиновников не имевших сана и священников других Братств, на протяжении двух с лишним тысячелетий. Крепость стояла у подножья холма, вершину которого венчал патриарший дворцовый комплекс. Кабинет генерал-архипатрита был расположен внутри цилиндрообразного четырехэтажного здания стоявшего в центре восьмиугольной крепости и занимал весь верхний этаж. В центре посреди кабинета вниз уходила винтовая лестница, ведшая на третий этаж, где находилась приемная и сидел секретарь — женоподобный юноша, круг обязанностей которого был несколько шире, чем то могли бы предположить люди мало знакомые с предпочтениями первосвященника. Впрочем, таких людей в Красную крепость не пускали, а все остальные были в курсе.

— Абсолютно с вами согласен, Ваше Высокопреосвященство, — сказал Кхаромах.

— Еще бы, ты не был со мной согласен… — добродушно показал клыки Абримелех, вызвав улыбкой легкий испуг у семенившего рядом майора.

Спустившись вместе с Кхаромахом по винтовой лестнице в приемную, первосвященник отпустил того в одну из располагавшихся в приемной дверей, а сам вошел в лифт, предварительно шлепнув по заднице подошедшего слишком близко за подписью на каком-то документе секретаря. Внизу, у входа в здание главу красных братьев уже ожидал флайер.

Патриарх явился в зал Совета Святых первым. Он в молчании сидел на обычном месте и смотрел на исписанные священными письменами золотые врата, через которые в зал по одному входили смущенные иерархи.

Две с половиной тысячи лет назад, когда император и патриарх Азргон построил этот дворец, и приказал установить в этом зале золотые врата. Специально в назидание всем тем, кто в будущем должен был взирать на врата со стоявшего против них престола, на вратах были написаны «Святые догмы» — цитаты из «Книги всего сущего». Полвека Эвааль смотрел на эти врата, читал эти глубоко ему противные догмы. Заставлял себя их перечитывать снова и снова как наказание. Чтобы запомнить и никогда не забывать. Чтобы научиться тому, чему его не смог научить его мир — научиться ненависти. Ненависть. Вот то чувство, которое должен испытывать человек к этой религии, чтобы оставаться человеком — то светлое чувство, что испытывали к Церкви «проклятые», те, кого священникам так и не удалось одурачить, превратить, если уж не в садистов и мазохистов, то в жалких трусов. И Эвааль научился. Он возненавидел все то, что влекло этот мир в бездну безумства, во тьму обскурантизма, к неизбежному упадку.

Заседание Собора Святых в тот день было коротким: всем иерархам нужно было приготовиться к торжественному богослужению Дня Великого Очищения.

День Великого Очищения праздновался дважды в году — в середине зимы и в середине лета. Зимнее Очищение принято было считать более великим нежели летнее по той причине, что при совершении зимнего обряда на совершаемое священнодействие смотрели сразу два Истинных Ангела — таковыми агарянская религия почитала Аркаб и Нуброк. Летом Дней Великого Очищения было два — День Аркаба и День Нуброка, дабы каждый из Истинных Ангелов мог засвидетельствовать перед Всевышним Очищение народа Агара от греховной скверны. Зимой же Великое Очищение совершалось один раз и имело при этом как бы двойную силу.

— Братья! — Обратился патриарх с престола к сидевшим перед ним на малых престолах первосвященникам. — Сегодня, в день Великого Очищения, в канун нашего с вами общего священнодействия, я хочу сообщить вам, что настало время представить вам долгожданный плод трудов наших серых братьев…

Сказав это, патриарх сделал едва заметный жест рукой справа от себя и из плиты-основания, на которой стоял патриарший трон, вырос восьмиугольный стержень трансформировавшийся тут же в овальный столик на котором лежали семь золотых перстней.

— Просим вас, братья… — патриарх сделал приглашающий жест. — Эти кольца — символы вашей новой власти. Подойдите и примите их.

Первым к престолу поднялся Архаир — первоархипатрит Белого Братства. Облаченный в белоснежные ризы первосвященник принял из руки патриарха кольцо, поклонился и вернулся на место. Вторым подошел Абримелех. После него — первосвященники других братств: Оранжевого — первоархипатрит Хагоб; Желтого — первоархипатрит Карбомар; Зеленого — первоархипатрит Баризир; Пурпурного — первоархипатрит Макаб… Последним подошел первоархипатрит Шедареган, — он надел на указательный палец — третий из семи — золотое кольцо с массивным… черным камнем и, поклонившись Владыке, спустился вниз и встал у основания престола.

Абримелех заметил странное несоответствие: исходя из того, что каждый из первосвященников, включая и его самого, получил кольцо с бриллиантом цвета его Братства, можно было ожидать что и камень в кольце Шедарегана будет серым. Абримелех постарался припомнить: есть ли в природе драгоценные камни серого цвета? Но потом пришел к выводу, что: не так уж это и странно, если учитывать то что серый цвет это — всего лишь — один из оттенков черного.

— Чтобы все вы смогли более основательно изучить особенности обращения с кольцами, — сказал патриарх когда все первосвященники, кроме оставшегося стоять посреди зала Шедарегана, уселись на свои места, — вам отправлены файлы с инструкциями и видеофильмом, в котором показаны наглядные примеры. Сейчас же наш брат Шедареган предложит нам краткий обзор, в общих чертах, и ответит на наши вопросы…

— Ваша Святость… ваши высокопреосвященства… — Шедареган церемониально склонил голову перед патриархом, потом — перед собратьями. — Как всем вам известно, наше братство уже не одно столетие занимается изучением нашего мира, познанием его законов… установленных Всевышним… познанием принципов и многочисленных связей вещей и явлений… — Шедареган заложил руки за спину и непринужденным шагом направился в центр зала. — Это наше служение Святой Единой Церкви вносило, и продолжает вносить, свои скромные вклады во все стороны Ее жизни, — он остановился перед мозаичным изображением Агара в центре зала и задумчиво посмотрел на него. — «Карающая Десница Всевышнего», — сказал он, продолжая рассматривать лежавшее на полу изображение, — очередной такой вклад со стороны нашего братства…

— Все мы ценим ваши труды, брат наш Шедареган, и воздаем Серому Братству за то должным уважением и признательностью, — сказал, улыбнувшись тонкими губами, патриарх и, простерев в священном жесте свои старческие руки, преподал Шедарегану свое благословение.

При этом действии патриарха все первосвященники также совершили благословляющие жесты древних Церквей.

Сложив руки крест-накрест на груди и склонив голову в знак почтения Шедареган произнес благодарственную молитву, после чего взглянул на патриарха и, развернувшись, окинул взглядом собравшихся в зале.

— Ваша Святость… Братья…

Шедареган отошел в сторону от изображения Агара и остановившись возле Шхабара — изображения третьей планеты от солнца.

— …Это кольцо, — он вытянул вперед правую руку, — как вы уже знаете, является частью сложной системы под названием «Карающая Десница Всевышнего». Это — приемник, передатчик, позиционный навигатор и управляющий системой терминал в одном устройстве… Устройство, как видите, миниатюрно и не выглядит таковым…

Шедареган приблизил руку к лицу и задумчиво сжал и разжал тонкие, длинные пальцы: первые два его пальца были противопоставленны остальным пяти, первый из которых принято было называть указательным, — на него и был надет золотой перстень-терминал с черным камнем.

— Система, — продолжал серый первосвященник, — устроена таким образом, что уровни допуска к ее возможностям, полномочия каждого из колец «Десницы» неравны… Доступ к системе имеет всего шесть уровней, рангов, по числу степеней священства… Кольцо каждого из вас имеет второй уровень допуска к системе… Кольцо первого ранга в системе может быть только одно, и оно у Его Святости… Колец второго ранга — всего восемь: семь из них распределены между нами. Восьмое кольцо, по известной причине, будет находиться у Его Святости… Всем прочим священникам, без различия в сане и звании, в течение следующего часа будут переданы кольца шестого ранга. Это уровень доступа, который можно условно назвать нулевым… Достойных допуска третьего, четвертого и пятого рангов позже вы определите сами. Вы всегда сможете воспользоваться предоставляемым вашим рангом доступом чтобы повысить или понизить ранг ваших подчиненных как сами то сочтете нужным… К примеру, чтобы иметь третий ранг вовсе необязательно быть архипатритом, а чтобы иметь четвертый — архидраком… Только кольца первого и второго ранга ограничены числом. Это — необходимая мера, для сохранения порядка и чина среди высшего священства. Что до прочих рангов, то возможность присвоения высшего ранга низшему по сану будет в ваших руках дополнительным рычагом для управления подчиненными… В зависимости от ранга, обладатель кольца сможет использовать ресурсы спутниковой группировки проекта: применять различные виды излучений в отношении врагов Церкви и рабов греха… Вам, как имеющим второй уровень допуска, будет предоставлен расширенный перечень возможностей. Вы сможете внушить всякому человеку или группе, в радиусе до сотни метров от вас, страх, панику, радость, удовольствие или боль; сможете заставить совершить убийство или самоубийство… или же просто вызвать внезапную смерть того, кого вы сочтете достойным… — Шедареган окинул торжественным взглядом сидевших на малых тронах иерархов. — Никогда прежде, никто из святых отцов не обладал такой властью, какой будем обладать теперь мы, — закончил Шедареган.

— Что ж, впечатляет, — сказал первоархипатрит Архаир. — Впечатляет, брат Шедареган…

Шедареган обратил лицо к обладателю белых как снег риз.

— Прошу понять меня правильно… — продолжал старец, — но насколько это… эм… безопасно для нас самих?

— Я понимаю ваше беспокойство, брат Архаир, — Шедареган, пристально посмотрел в лицо белого первоархипатрита. — Кажется, я кое-что упустил… Кольца позволяют карать далеко не всякого… Использовать КДВ против равного вам по сану — невозможно. Тем более, против старшего… — добавил он, заставив старика неловко заерзать на месте. — Что полностью исключает любые попытки покушения на вашу жизнь как со стороны равных, — он едва заметно улыбнулся покосившись на Баризира, с которым у Архаира была давняя вражда, — так и со стороны низших священников.

Шедареган немного помолчал, ожидая вопросов. Святые отцы хранили молчание. Тогда он перешел к заключению:

— И последнее, — он бросил выразительный взгляд своих желтых глаз вначале на Абримелеха и уже после перешел к остальным, глядя поочередно на каждого. — По благословению Его Святости, власть первоархипатритов в использовании КДВ против низших священников не будет безгранична. Мы не сможем применять «Карающую десницу» против архипатритов, архидраков и заклинателей не своих братств…

— Это ограничение исключит возможные… недоразумения между братствами, — добавил к сказанному серым первоархипатритом патриарх.

Храм Хвалы Создателю — восьмиугольная пирамида со стеклянным верхом, вмещавшая до десяти тысяч верующих стоял в пяти километрах от патриаршего холма и в километре от берега залива. Это был главный храм планеты, настоятелем которого был сам патриарх.

В большие праздники, такие как в День Великого Очищения, совершаемые Патриархом и Собором Святых богослужения снимались десятками видеокамер и транслировались по всем без исключения телеканалам и на экранах внутри всех храмов Агара. Таким образом получалось, что службу совершал Патриарх, а священники на местах ему сослужили, совершая священнодействия и принося жертвы Очищения одновременно с первоиерархом планеты.

Богослужение зимнего Дня Великого Очищения отличалось от совершаемых каждые восемь дней обычных жертвоприношений тем, что в этот день в жертву Всевышнему Богу приносились не, как обычно, одна девушка, а одновременно шестнадцать жертв. Причем жертвы были обоего пола — восемь юношей и восемь девушек (во время летних Великих Очищений в каждый из дней приносились по четыре мужские и четыре женские жертвы). Праздничное богослужение, как и служба обычная, состояло из чтения заклинаний и молитв, пения гимнов, приготовления жертв на алтаре и их принесения и последующего за тем разделения «святой плоти» между прихожанами, только совершалось такое богослужение с большей торжественностью и в атмосфере всеобщего праздника. После совершения Великого Очищения повсюду начинались торжества и массовые гуляния: на площадях собирались толпы, на улицах ставились столы с угощениями, в домах устраивались оргии. В ночь после Великого Очищения разрешалось почти все.

В храме собралась вся знать Азргона. Прихожане-мужчины стояли плечом к плечу в первых рядах. Места для женщин были позади мужчин, вдоль стен храма.

Жертвенный алтарь — возвышавшаяся над мраморным полом на метр с четвертью черная каменная плита-восьмиугольник, располагался в центре пирамиды и был обнесен трехметровым ограждением из сверхпрочного стекла. Заходить за стеклянное ограждение дозволялось только имевшим священный сан и жертвам (всякий, кто дерзнул бы подойти к алтарю, подлежал смерти через четвертование на пороге храма). От входа в храм и до стеклянного ограждения в его центральной части оставался свободным широкий проход. По обе стороны прохода выстроился взвод одетых в парадные мундиры «святых псов». За «псами» стояли первые граждане столицы. Все ждали начала богослужения.

Через прозрачную верхушку пирамиды-храма внутрь уже смотрели Аркаб и Нуброк. Свет солнц заполнял пространство храма, играл в гранях окружавшего жертвенный алтарь стеклянного ограждения. Стояла тишина. Было слышно лишь возбужденное дыхание некоторых, наиболее ревностных прихожан, в предвкушении ожидавших начала жертвоприношения.

Первыми в храм вошли двое облаченных в красные одежды священнорабов с кадильницами.

«Трепещите в страхе!» — возгласили они в два баса.

Следом за красными вошла пара священнорабов в фиолетовых ризах. В руках каждый нес жаровню с раскаленными углями.

«Вспомните о своих прегрешениях!» — раздались голоса священников.

За фиолетовыми вошли оранжевые:

«Близится Очищение!»

«Всевышний Господь Единый ждет вашего признания и мольбы о прощении!» — раздались истошные вопли появившихся на пороге храма зеленых священнорабов.

«Истинные Ангелы Его станут свидетелями…» — пропели вошедшие за зелеными желтые.

«…Вашего раскаяния и покорности!» — продолжили петь появившиеся за ними серые.

«Аркаб и Нуброк узрят вашу веру в Господа!» — закончили священнорабы в белых одеждах.

Им ответил хор стоявших вокруг стеклянного ограждения певцов:

«Истинно это так и есть!»

Священнорабы, все кроме предпоследней пары, выстроились вдоль прохода, чередуясь с парами стоявших друг против друга «святых псов», серые же прошли к ограждению и открыли имевшиеся в нем прозрачные врата.

В тишине вошли семеро архидраков и семеро заклинателей: бормоча заклинания, священники прошли через открытые врата за стеклянное ограждение и, обойдя кругом жертвенный алтарь, снова вышли из храма, — позже они приведут к алтарю тех, на кого ранее выпал «жертвенный жребий».

Потом в храм вошли архипатриты — одетые в более богатые, нежели у их предшественников, разноцветные ризы, расшитые символами древних церквей.

Старшие священники под пение гимна прошли к алтарю и остались там, чтобы прислуживать каждый своему первосвященнику. Вместе с ними за стеклянное ограждение прошли серые священнорабы, — этим двоим, как представителям Братства, к которому до своего восшествия на престол принадлежал теперешний Патриарх, по традиции, выпала честь прислуживать главе Церкви и верховному правителю планеты когда тот возглавит праздничное священнодействие.

Распеваемые сотней глоток слова древнего церковного гимна гремели под сводом пирамиды, вызывая восторг у особо впечатлительных прихожан (понимание смысла возносимых в песнопении слов было для этих вовсе необязательным).

Пение закончилось и один из серых священнорабов вышел, держа в одной руке нож, а в другой — курившуюся дымом кадильницу, из стеклянного ограждения на середину прохода и громко возгласил:

«Бойтесь и трепещите! Идет Владыка мира!»

Когда в дверях храма появился Патриарх в окружении первосвященников, священнораб снова возгласил:

«Преклоните колени! Входит Пастырь!»

При этих словах все бывшие в храме встали на колени и склонили головы.

Облаченный в священные ризы и золотую корону Патриарх вошел внутрь храма. Ризы его пестрели цветами восьми древних Церквей, корона на полностью лысой голове сверкала драгоценными камнями. За Патриархом вошли семь первосвященников в точно таких же, как и патриаршьи, только выдержанных в цветах возглавляемых ими Братств, облачениях. На их головах не было корон, которые они надевали в отсутствии Патриарха, капюшоны — неизменная часть одеяния всякого священника — были откинуты назад (кроме первоархипатритов только стоявшие в чине после них архипатриты имели право входить внутрь храма с непокрытыми головами, но сейчас, когда архипатриты должны были прислуживать первоархипатритам, их головы и отчасти лица скрывали широкие капюшоны).

«Молите о пощаде! Среди вас посланник Единого Всевышнего и Святые Отцы!» — возгласил священнораб, оставаясь единственным, кроме самого Патриарха и Святых Отцов, кто не встал на колени.

Наступила тишина. Губы стоявших за спинами «святых псов» и священнорабов прихожан беззвучно повторяли слова общей молитвы…

Тишину нарушил сам Патриарх:

«Встаньте и приготовьтесь!» — громко воззвал он.

Вокруг зашелестели одежды: прихожане стали подниматься с колен. Снова грянул хор: новый гимн восславлял святого и мудрого Владыку и власть Собора Святых.

Под пение гимна патриарх Аиб-Ваал прошел к алтарю.

С каждой из восьми сторон черная цвета крови плита жертвенника имела по восемь ступеней, по которым во время жертвоприношения на нее всходили священнодействовавшие иерархи. Площадка на верху плиты имела уклон к центру, где была специальная воронка, в которую стекала кровь приносимых на ней жертв. Сами жертвы при этом укладывались на специальные, наподобие медицинских носилок железные ложа, оборудованные приспособлениями для обездвиживания жертв и облегчавшие впоследствии процесс их расчленения. Ложа, в необходимом количестве (от одного до шестнадцати), перед жертвоприношением устанавливались в имевшиеся в плите для этого пазы и после богослужения снимались служившими при храме священнорабами.

Войдя за стеклянные врата, Патриарх поднялся на жертвенник и, встав в центре плиты и обернувшись лицом к входу в храм, воздел руки над головой и совершил священный жест благословения…

Вошедшие за Патриархом первосвященники обошли жертвенный алтарь и заняли каждый полагавшееся ему место. Позади первосвященников встали подчиненные им архипатриты. Двое священнорабов встали лицами к Патриарху и спинами к вратам перед ступенями жертвенника…

Шестнадцать железных лож железным цветком окружали стоявшего в центре плиты-жертвенника Патриарха. Ложа были сделаны из цельных стальных листов, изогнутых под анатомическую форму тела среднего человека: жертва укладывалась на такое ложе и фиксировалась восемью перекидываемыми через тело ремнями. Для удобства перемещения, жертвенные ложа имели по четыре рукояти, которые и придавали ложам сходство с чем-то медицинским.

Первосвященники обступили жертвенник в том же порядке, в каком располагались малые престолы в зале Собора Святых перед престолом Патриарха, с той лишь разницей, что в Соборе Святых Патриарх мог видеть каждого из сидевших перед ним, а здесь трое иерархов оказывались за его спиной. При этом пустовавшее вот уже четыреста лет место синего первоархипатрита, по установившейся за четыре столетия традиции, занимал иерарх в зеленых ризах, оставляя таким образом место перед стеклянными вратами свободным, что выделяло фигуру стоявшего на жертвеннике Патриарха, придавая ей большую значимость и величие. Если взглянуть на восьмиугольник жертвенника сверху, то расположение вокруг него первосвященников будет следующим: впереди и справа от стоявшего посреди восьмиугольной плиты Патриарха, встал Карбомар — первоархипатрит Желтого Братства; после Карбомара, против правого плеча Патриарха стоял Хагоб, первосвященник в оранжевом облачении; за плечом встал Абримелех; за спиной — Архаир; потом — Шедареган; слева — первоархипатрит Фиолетового Братства Макаб и после него, рядом с открытыми стеклянными вратами, стоял облаченный в зеленые ризы Баризир.

Когда последние слова песнопения прозвучали и один из двух священнорабов возгласил: «Да свершится Очищение пред очами Единого Всевышнего и его Истинных Ангелов! И да совершит его отец наш и владыка!»

Двери храма открылись и в храм вошли ведомые священниками жертвы. В тишине шли облаченные в цветные балахоны те, кому выпала участь умереть в тот день — восемь юношей и восемь девушек — жертвы Единому Всевышнему Богу.

У открытых стеклянных врат шествие остановилось. Из врат вышли прислуживавшие первосвященникам архипатриты и стали по двое заводить приведенных внутрь стеклянного ограждения. Там архипатриты укладывали их на ложа, перетягивая ремнями.

Жертвы не сопротивлялись, — им всем перед тем были сделаны инъекции с большой дозой успокоительных и подавляющих сознание препаратов.

Когда все жертвы были размещены на ложах, приведшие их священники (те самые семеро заклинателей и семеро архидраков, что ранее уже входили за стеклянное ограждение и осматривали жертвенный алтарь) встали вдоль центрального прохода, заняв места меж «святых псов» и священнорабов.

«Трепещите в страхе!» — снова возгласили священнорабы и закрыли стеклянные врата.

Это действие священнорабов означало, что настало время Великого Очищения…

Дрон корабля по имени Эльлия играл важную роль в последнем контакте Эвааля.

Полутораметровая в диаметре дискообразная машина с острым как бритва кантом, видом напоминавшая сложенные вместе две сильно сплюснутые полусферы, так, что толщина дискоида в его центральной части была не более четверти метра, имела полностью зеркальную поверхность. Дрон не имел собственного разума, если не считать разума Эвааля. Фактически дрон был частью Эвааля, а Эвааль был частью дрона. Машина, именно как машина, а не как самостоятельная личность, неплохо справлялась с аналитическими операциями без вмешательства обитавшей в ней личности. Дрон мог вмешаться и защитить контактора даже в случае если бы тот находился без сознания или осознанно стал бы игнорировать опасность. Для этого дрон нес в себе пятьдесят своих уменьшенных копий, способных как к оборонительным, так и к наступательным действиям. Можно без преувеличения сказать, что боевой мощи дрона было достаточно для того чтобы разделаться с населением целой планеты, не говоря уже об отражении возможного нападения на подопечного… Но среди создателей этой и ей подобных машин вряд ли можно было найти того, кто смог бы отдать ей такой приказ.

Когда Эвааль получил одобрение Совета экспедиции предложенного им плана и совершил позорный, достойный, как он сам считал, труса поступок, он не колеблясь отправился к ближайшей капсуле-сборщику которая проделала с ним обратную своему названию операцию — разобрала тело Эвааля на молекулы и атомы. Разум Эвааля был записан и скопирован в ядро памяти корабля на случай гибели будущего носителя (такие события, как, к примеру, вспышка сверхновой или агрессивное вмешательство в операцию более развитой расы все же нельзя было не учитывать). Выделенный Кораблем для проведения операции автономный дрон стал на ближайшие годы вместилищем личности контактора.

Прежде чем приступить к операции, требовалось внедриться в высшие круги агарянского общества. Для этого Эваалю нужно было тело…

Из нескольких подходивших для его целей семей Эвааль в итоге выбрал одну, в которой одна из жен влиятельного церковного чиновника, ставшего впоследствии архипатритом, была беременна и воздействовал на плод женщины. В мозг плода была внедрена развивавшаяся вначале вместе с плодом, а после — с родившимся младенцем наноструктура, бывшая частью дрона и служившая приемопередатчиком между машиной и мозгом маленького мальчика агарянина…

Вряд ли это можно было считать «захватом» или «кражей тела», так как мальчик был тем, кем был: он имел свои особенности, характер, темперамент… Заключенный внутри дрона Эвааль был скорее воспитателем, чем захватчиком. Мальчик развивался как и другие дети, только был чуть-чуть способнее других, чуть-чуть умнее, чуть-чуть талантливее… Он любил родителей, играл с братьями и сестрами, учился в школе, иногда шалил, что свойственно всяким нормальным детям, но постепенно он приходил к осознанию того кем он был на самом деле. Подрастая Аиб-Ваал сделал удивительное открытие: оказывалось у него была прошлая жизнь! В этом открытии не было совершенно никакой мистики, — это действительно было правдой. С каждым новым днем маленький Аиб-Ваал вспоминал ту, другую жизнь, которая была намного длиннее жизни любого из смертных. Он даже думал вначале, что он бог… но вскоре понял всю смехотворность такого предположения. Он вспоминал и вспоминал пока не вспомнил все.

Наступил момент, когда тот кем был Аиб-Ваал и тот, чей разум пребывал в машине, синхронизировались. При этом Эвааль изменился: теперь он был не только Эваалем — контактором аиви, но и агарянином Аиб-Ваалом. В тот момент будущий священник и Патриарх и дрон стали симбионтами. И молодому человеку это нравилось, — он наконец ощутил себя целостной личностью! Это было чертовски здорово!

Аиб-Ваал совершал этот обряд множество раз. Да, он был настоящим серийным убийцей. Это тяготило его. Это сводило с ума. Это было его проклятьем…

Но если бы он не стал идти тем путем, не стал Патриархом, не стал верховным правителем планеты, вряд ли он смог бы проделать ту немалую работу, что теперь была сделана… Многое было еще впереди. Но это сделают ученики Аиб-Ваала Патриарха-отступника, Патриарха уничтожившего Церковь.

Аиб-Ваал создал Сопротивление. Он сумел сделать то, чего не смогли сделать «еретики» из ставшего проклятым Синего Братства: он создал несокрушимую оппозицию. Он использовал власть патриарха для покровительства «проклятым» — вначале — маленькой кучки здравомыслящих людей, ставшей настоящим движением, которому теперь сочувствовали массы тех обездоленных, лишенных, несмотря на довольно высокий технологический уровень агарянской цивилизации, достойной разумных существ жизни. Без его поддержки, без поддержки «разложенного атеизмом» Серого Братства, без руководства образованных и обладавших властью, имевших «благородное происхождение», «проклятые» так и оставались бы всего лишь маленькой кучкой изгоев.

Теперь среди «проклятых» были чиновники, были священники, была интеллигенция… Аиб-Ваал подорвал устои этого общества. Его стараниями молодежь из семей местных богачей была «поражена» либеральными настроениями, скептицизмом и — (о, Господь Всемогущий!) — «пагубными» идеями равноправия полов! Он «развратил» целое Братство, превратив мощнейшую церковную организацию в цитадель просвещения.

Ценой всего этого были жизни. Жизни разумных существ — гуманоидов, как и он сам. И он винил себя. Он видел на своих руках кровь многих и многих тысяч тех, кого агарянские мракобесы принесли в жертву своему Единому Всевышнему. В сравнении с ними, те, кто умерли от его рук непосредственно были лишь каплей в черном кровавом море… Но сегодня…

…Сегодня он не прольет ни капли невинной крови!

— Настал день и час жертвы, — громким голосом сказал Патриарх. Установленные внутри стеклянного ограждения камеры и микрофоны передавали его слова всему агарянскому человечеству.

Каждый священник в каждом храме; каждый прихожанин, в религиозном экстазе ожидавший совершения массового убийства или вынуждаемый страхом находиться в собрании безумцев и садистов; каждая одурманенная и покорно ждавшая смерти жертва; «проклятые» в своих убежищах и притонах и даже космонавты на орбите — все внимали словам Патриарха.

Прислуживавшие внутри стеклянного ограждения архипатриты при этих словах передали князьям Церкви священные ножи, которыми те должны были наносить жертвам раны в требуемой чином священнодейства последовательности. Суть последовательности была в том, чтобы смерть жертвы не наступила раньше окончании главной молитвы, которую под крики боли истязаемых жертв должен будет в течение десяти минут возносить Патриарх. По окончании же молитвы, горла всех лежавших на стальных ложах жертв одновременно перерезались. Во время Великого Очищения, когда жертв было шестнадцать, в умерщвлении участвовали прислужники-архипатриты, священнодействовавшие от имени своих первосвященников; Патриарх при этом перерезал горло лежавшей против закрытых стеклянных врат жертвы, ему при этом помогал старший из священнорабов, другой же священнораб, действуя от имени Патриарха и как бы являясь его рукой, умерщвлял лежавшую справа от Патриарха жертву.

— И эта жертва станет истинной жертвой и последней жертвой!

Стоявшие вокруг плиты-жертвенника первосвященники с удивлением уставились на Аиб-Ваала: сказанных Патриархом слов не было в чине богослужения. Все, кроме двоих: Абримелех приподнял одну бровь и покосился на Шедарегана; Шедареган поймал брошенный генерал-архипатритом взгляд и едва заметно обнажил кончики клыков в странной улыбке.

— Других жертв не будет, — добавил правитель планеты, — потому, что жертвы бессмысленны, когда они приносятся тому, кого нет.

При этих словах Патриарха в храме повисла гробовая тишина. Некоторые даже перестали дышать.

— И даже если бы оказалось, что бог, требующий от вас убивать своих детей, своих сестер и братьев, на самом деле существует, то вам бы следовало задуматься над тем, стоит ли вам поклоняться этому богу… — сказал первосвященник и правитель планеты и окинул взглядом своих белых глаз замерших в недоумении священников и прихожан.

— Но я, ваш патриарх и император говорю вам: Бога нет!

Сказав это, Патриарх сбросил с себя разноцветные ризы, оставшись стоять посреди восьмиугольного каменного возвышения в светском костюме.

— И я, ваш правитель, говорю вам, что упраздняю Церковь и приговариваю ее священников к казни! Это и будет последняя жертва!

После этих слов Аиб-Ваала пятеро из окружавших жертвенник первосвященников и шестеро прислуживавших архипатритов вспыхнули и стали гореть заживо, вопя и источая запах жареного мяса. Не надевший кольца Абримелех отшатнулся от вспыхнувшего рядом с ним архипатрита…

Одновременно с тем снаружи стеклянного барьера вспыхнули все, кроме одетых в серые одежды, находившиеся в храме священнослужители. Поднялся вопль. Прихожане в испуге сторонились живых факелов. Заозиравшиеся по сторонам «святые псы» стали выхватывать оружие — полагавшиеся к парадной форме лазерные ножи и пулевые пистолеты. По «псам» тут же открыли огонь из толпы прихожан: стреляли лазерами, в некоторых почти в упор; несколько из не воспламенившихся серых священников, оказавшихся вооруженными лазерами, стали стрелять по «псам» и положили троих…

Внутри стеклянного ограждения в живых оставались Аиб-Ваал, Шедареган, один из архипатритов, Абримелех и шестнадцать лежавших на алтаре на железных ложах жертв. Разбросанные вокруг плиты дымившиеся обугленные тела первосвященников и их прислужников не подавали признаков жизни. Красный первосвященник стоял на прежнем месте и смотрел на происходившее в храме. Шедареган и стоявший рядом с ним архипатрит (между этими двоими и Абримелехом было около шести метров), а также двое священнорабов (до них были все десять) внимательно следили за ним. Их взгляды были холодны и не предвещали ничего хорошего для Абримелеха. Тем не менее Абримелех искусно скрывал обуревавшее его волнение и страх.

— Я знал, что с этими кольцами что-то не так… — бросил Абримелех Аиб-Ваалу.

— Я в этом не сомневался, — обернулся к нему стоявший на жертвенном алтаре старец в темно-синих брюках и голубой блузе с белыми манжетами. От прежнего облачения на Аиб-Ваале осталась одна корона.

— Это происходит… не только здесь?

— Это уже произошло, Абримелех, везде.

— Почему?

— Помните наш с вами разговор?

— Который?

— О прошлом.

— Причем здесь…

— Вы сказали, что Учителю следовало бы постараться исправить последствия своих ошибок… — Аиб-Ваал пристально взглянул на стоявшего в шести метрах от него первосвященника и увидел как тот изменился в лице.

— Нас сейчас по-прежнему видит и слышит вся планета?

— Да.

— Значит… — помедлил он — …вы и есть Учитель?

— Да, — сказал Аиб-Ваал.

— Вы лжете. Предатель, — прошипел Абримелех и вскинул руку в направлении старца. В руке генерал-архипатрита оказался миниатюрный лазерный пистолет. Раздался выстрел…

«Ангел хранитель» Патриарха — зеркальный дискоид, обычно бывший невидимым, начиненный роем своих уменьшенных копий, способных изрезать в мелкие кусочки всех бывших внутри пирамиды Храма Хвалы Всевышнему за секунду, как и всегда находился рядом с Аиб-Ваалом. Невидимая в тот момент машина висела в воздухе между Патриархом и генерал-архипатритом. Ее маленькие копии невидимо окружали Абримелеха. Их было пять: четыре контролировали по одной из конечностей красного первосвященника, а пятая смотрела точно в его шею. В общем-то, достаточно было и одной маленькой машинки, но дискоид решил, что ему будет удобнее не поглощать освободившиеся после смерти святых отцов диски, а перенаправить их на единственный остававшийся внутри защищенного ограждением из бронестекла пространства объект, от которого могла исходить угроза контактору. Если бы дискоид устранил Абримелеха, миллиарды зрителей этой разворачивавшейся внутри стеклянного ограждения сцены увидели бы как у первосвященника отпадают, будто отрезанные невидимой бритвой части тела (по сути это так бы и было). Наверное это смотрелось бы более эффектно чем…

Наплевав тогда на необходимость стоять у жертвенного алтаря, архипатрит Агримабар вместе с Северным Ветром, Шахтером, Святым Отцом и Бизоном сидели за столом в квартире Агримабара, пили вино и смотрели на широком во всю стену экране передачу из Храма Хвалы Создателю.

Посреди жертвенника стоял сбросивший перед тем с себя священное облачение Патриарх и разговаривал с генерал-архипатритом. Изображение передавалось сразу с нескольких камер, — Агримабар пощелкал пультом и выбрал четыре ракурса: на одном был Патриарх, на другом — Абримелех, на третьем — стоявшие на равном с Абримелехом удалении от Патриарха Шедареган и серый архипатрит, лицо которого скрывал накинутый на голову капюшон, четвертым ракурсом был общий вид храма с закрепленной в верхней точке пирамиды камеры.

Патриарх с генерал-архипатритом вели туманный, по всей видимости, понятный им одним разговор о прошлом и о каком-то Учителе, когда красный первосвященник внезапно выхватил пистолет и направил его на Патриарха. В тот самый момент в руках стоявшего рядом с Шедареганом архипатрита возникло знакомое Агримабару и его гостям ружье. Через секунду раздался выстрел и голова Абримелеха взорвалась черно-белым облаком, мгновенно унесенным, будто внезапно появившимся неизвестно откуда ураганом, к прозрачному ограждению…

— А о каком таком Учителе они говорили? — спросил Бизон у товарищей.

— О! Это очень древняя история… — ответил ему Агримабар.

Тело Абримелеха простояло секунду и тяжело завалилось на холодный белый мрамор. Разбрызганная по бронестеклу густая масса из смешанных с мозгом костей, мелких гвоздей и кусочков металлической проволоки медленно сползала вниз. Сквозь растянувшуюся по стеклу слизь смотрели снаружи десятки испуганных глаз.

Сосредоточенная над материком спутниковая группировка к тому моменту уже выполнила работу, для которой она предназначалась. В течение трех с половиной минут сотни лазерных лучей ударяли по обозначенным кольцами координатам. Каждый священник, если он не был из числа серых братьев и тех, кто были заодно с «проклятыми», был тогда сожжен заживо. В тот самый момент, когда Аиб-Ваал еще стоял на жертвеннике, в городах по всему материку уже готовились восстания, во главе которых встанут серые братья, а из Проклятых земель готовились выдвинуться отряды черных командиров. Их действиями будет руководить расположенный в Шагар-Кхарад штаб, во главе которого встанет Агримабар и часть черных командиров.

Аиб-Ваал слегка поклонился Харибу в знак благодарности и наклонившись к одной из жертв принялся расстегивать ремни…

— Как тебя зовут? — спросил он девушку.

— Палива, господин… — ответила девушка, все еще находившаяся под действием транквилизаторов, уже начинала понимать что происходит.

— Все хорошо, Палива… — он по-отечески поцеловал девушку в лоб. — Все хорошо… Вставай… Помоги остальным.

Двое священнорабов, сбросивших перед тем свои одежды, поднялись на жертвенник чтобы помочь освободиться оставшимся.

— Шедареган? — обратился Аиб-Ваал поднявшемуся с другой стороны жертвенника вместе с Харибом серому первосвященнику, принявшемуся также освобождать связанных молодых людей.

— Да, отец… — поднял тот лицо чтобы взглянуть на старца.

— Подойди ко мне. Хариб справится…

Шедареган быстрыми движениями отстегнул удерживавшие смотревшего испуганными глазами тощего парнишку и встав подошел к Аиб-Ваалу.

— Ты еще в этих одеждах…

— Прости, отец… — Шедареган расстегнул на груди застежки первосвященнических риз и, сорвав с себя облачение, скомкал его в руках и, отойдя к краю жертвенника, швырнул на обезглавленный труп Абримелеха.

— Так-то лучше, — улыбнулся старец, глядя на стоявшего перед ним высокого молодого мужчину со стянутыми на затылке узлом длинными и черными как он сам волосами. На Шедарегане был простой серый костюм, какой обычно носили в неофициальной обстановке люди среднего достатка.

Освобожденные юноши и девушки продолжали в это время помогать остававшимся пристегнутыми к ложам, которых становилось все меньше.

— Встань рядом, Шедареган, — сказал Аиб-Ваал.

Шедареган подошел ближе и встал по правую руку старца.

— Народ Агара! — обратился Аиб-Ваал глядя в сторону входа в храм, откуда на него смотрели лица сотен прихожан (большая часть их лучилась подлинной радостью, меньшая же смотрела с испугом или и вовсе с замешательством). — Сегодня по-настоящему великий день. Сегодня история нашего мира свернула с пути ведущего в тупик, в котором лишь тьма и гибель. Сегодня мы свергли тиранию, истязавшую наш мир два с половиной тысячелетия, свергли власть Церкви. Свергли власть мучителей и убийц… Говорю вам я — мучитель и убийца… Я признаю это. Но так уж вышло, что чтобы свергнуть убийц понадобились убийцы… Пройдут годы и бывшие убийцы уйдут как и их отцы… Придут другие, новые люди — те, чьи руки будут чисты от крови невинных, а пока у вас есть то, что есть. Одно знайте! Никто более не умрет без вины! А кто виновен, получит право на справедливый суд и возможность исправиться.

Старец помолчал минуту, глядя на то как освобожденный Шедареганом парнишка помогает освободиться совсем юной на вид девушке. К ним подошли Хариб и один из бывших священнорабов и под руки отвели обоих к стеклянным вратам, откуда перед тем оттащили в стороны трупы Баризира и Карбомара, и где теперь расселись, прямо на ступенях жертвенника и на полу, другие освобожденные. Некоторые освобожденные сидели на принесенных им бывшими священнорабами ризах, среди которых были и патриаршьи, другие просто подложив под себя ноги.

— Я, Аиб-Ваал, Император Агара и Патриарх упраздненной мной Церкви, обладая всей полнотой власти, лишаю себя ненужного мне патриаршего сана! — возгласил старец громким голосом, чеканя каждое слово. — Упраздненная организация, называемая «Единой Вселенской Церковью Империи Агар», подлежит расформированию а ее священники, избежавшие сегодня казни, лишаются всех церковных чинов и званий. Все установленные ранее Церковью законы и правила отменяются и упраздняются…

Слова правителя слышали его подданные, подавляющее большинство — богатые и бедные, «благородные» и «чернь» — Аиб-Ваалу внимал Агар.

— Я, Аиб-Ваал, Император Агара, объявляю по всей империи чрезвычайное положение. На время чрезвычайного положения, обеспечение порядка, выполнение полицейских функций и функций гражданской милиции возлагается на сформированные ранее отряды гражданского ополчения под командованием черных командиров…

Мужчины и женщины, дети и старики — все, кто перед тем стали свидетелями постигшей священников участи, внимали словам того, от кого они и помыслить не могли услышать подобное. Были и такие, кто отказывался верить происходившему, полагая что это лишь сон.

— …И последнее… — громко произнес Аиб-Ваал. — Так как избрание очередного Императора и вместе с тем Патриарха до этого дня происходило упраздненным… — старец бросил взгляд в сторону где лежали трупы нескольких первосвященников и их прислужников — … сегодня Собором Святых, согласно с постановлениями и правилами также упраздненной Церкви, возникла необходимость в новом порядке передачи преемственности…

Правитель повернул лицо к стоявшему рядом бывшему первосвященнику, и, сняв со своей головы корону, занес ее над головой названного сына и преемника.

— …Внимай народ Агара! — возгласил он. — Перед тобой Шедареган — будущий Император, законный наследник Аиб-Ваала!

 

ИНТЕРЛЮДИЯ IV

АГАРЯНИН

Дискоид вошел в атмосферу планеты вблизи экватора. Зажатый в обрамления из горных хребтов Каньон лежал справа по борту. При этом подернутые хаотической рябью по обе стороны от Каньона океаны казались единым бассейном, посреди которого разлегся длинный и подозрительно прямой остров, чей край скрывался за горизонтом, но это было иллюзией, оптическим обманом, — видевший планету со стороны, облетавший ее по кругу знал, что Каньон — не остров. Бело-зеленый, с частыми вкраплениями голубых озер и тонкими ниточками рек, Каньон был хорошо виден с орбиты.

Дискоид снижался стремительно; машина изменила угол наклона и, взрезав слойку жидких облачков, ушла вправо, вскоре выровнявшись по левому краю свода Каньона. Теперь внизу ясно просматривался ландшафт дна Каньона: под хрустальным сводом, были горы, долины, реки, равнины, озера… были города, связанные меж собой прямыми, как лучи, транспортными артериями. Это был мир — мир сфагов — бесполых гуманоидов — наследников давно исчезнувшей цивилизации, создавшей Каньон.

Выпуклый хрустальный свод Каньона, казалось, стоял на месте, а все остальное — лежавший под сводом мир, смотревшийся чем-то чуждым этой планеты; сковавшие свод снаружи хребты гор; напиравшие на горы океаны — двигалось навстречу дискоиду. Сквозь голубую дымку собравшихся под сводом облаков виднелась дальняя стена Каньона, вдоль которой, вместе с горами снаружи и ландшафтами внутри, бежали удерживающие свод белоснежные колонны.

Транспортный дрон снижался. Вместе с высотой становилась меньше и скорость машины. Лежавший внизу мир становился четче, постепенно приобретая все новые и новые детали.

На всем протяжении Каньона его ширина оставалась неизменной — сто сорок восемь стандартных километров, — расстояние это не уменьшалось и не увеличивалось, оставаясь везде одинаковым. Менялись только узоры горных хребтов за стенами Каньона, то уходя в океаны длинными отрогами, то истончаясь и сходя почти на нет, так, что волны приближались к станам почти вплотную. Каньон покрывал цилиндрический свод, удерживаемый стоявшими на колоннах из сверхпрочного адаманта исполинскими аркадами. Свод опоясывал планету по экватору хрустальным обручем; свод частично отражал солнечный свет на дневной стороне планеты и сверкал скоплениями электрического света на ночной.

Высота свода была одинаковой не везде: дно Каньона то опускалось, то поднималось, относительно уровня океанов; в некоторых местах дно лежало на отметке минус двадцать два, в других же поднималось до полутора километров ниже уровня океанов. Большая часть площади Каньона лежала в пределах минус десяти — двенадцати километров: во впадинах разливались живописные озера с лесистыми берегами и населенными дикими животными и птицами островками. Расстояние между трехкилометровыми в диаметре белоснежными колоннами, удерживавшими аркады, было также везде одинаковым — ровно одиннадцать километров. Стены из адамантированных скальных пород были частью горных хребтов, опоясывающих планету вместе с хрустальным сводом; раскинувшиеся в стороны от свода Каньона на десятки (а в некоторых местах и на сотни) километров горы и возвышающийся среди серых скал хрустальный свод надежно защищали укрывшийся за ними оазис жизни от океанов и ядовитой атмосферы планеты.

В местах, где океаны становились мельче, уменьшалась и толщина горных хребтов, высоты пиков снижались, и стены Каньона можно было увидеть со стороны Северного или Южного, или обоих одновременно, океанов. В таких местах стены Каньона представляли собой нечто вроде гигантских ульев, покрытых с внешней стороны таким же хрусталем, из какого был отлит его свод. Виды, открывавшиеся из таких ульев, захватывали дух, поражали воображение, пугали, приводили в трепет тех, кто бывал там впервые. Раскинувшиеся снаружи за толстым слоем хрусталя панорамы были чудовищны в своем величии: в любое время, в любой день или ночь, на протяжении веков и тысячелетий из ульев можно было видеть как по темно-зеленой водной массе, словно черви под вспухшей кожей утопленника, лениво ползали километровые волны. Волны то и дело подгоняли клубящиеся над водой, словно испарения от свежей блевотины, густые облака бледного пара; низкое сине-зеленое небо круглый год было одинаково безразличным ко всему, что происходило внизу, лишь изредка по нему проплывали зеленоватые перистые облачка.

В нескольких километрах от таких ульев обычно располагались космопорты, большинство из которых были давно заброшены за ненадобностью, а оставшиеся — переоборудованы для других целей. Со времени заключения союза с аивлянами сфаги, полностью перешли на технологии союзников в области космонавтики и авиации и теперь в громоздких и энергоемких стартовых площадках попросту не было никакой необходимости, как и в пожиравших углеводороды самолетах, ракетах и космических кораблях. На смену всей этой прожорливой и капризной техники пришли простые в эксплуатации дискоиды аивлян, не требующие каких-то особых площадей для взлета посадки. Под космопорты целесообразнее стало переоборудовать часть внешних ульев, что позволило значительно сэкономить как на обеспечении внешних космопортов, так и на внешнем транспорте. При этом сфагам не пришлось вносить существенных изменений во внутреннюю структуру транспортных артерий Каньона, — доставляемые с лун грузы по-прежнему прибывали в те же районы Каньона и далее распределялись по давно отработанным логистическим схемам.

Заложив крюк над заброшенным и уже начавшим разрушаться космопортом дискоид устремился к улью. Одна из сот космопорта-улья приветственно открылась навстречу т-дрону и тот безупречно точным маневром вошел в соту.

Ангар, в котором на расстоянии метра от пола завис дискоид, быстро очистился от ворвавшейся внутрь внешней атмосферы и уже через две с половиной минуты был заполнен обычной для сфагов и вполне подходящей для аивлян и агарян дыхательной смесью. Часть дискоида трансформировалась в удобную для пассажира лестницу, открылся проход и из т-дрона вышел Хариб.

Едва агарянин сошел с трапа, как перед ним явилась плотная голограмма.

— Космопорт А–ЭЛ–15–15–СА–4–М–Палларис приветствует вас, контактор Хариб! — перед Харибом стоял высокий гуманоид с множеством глаз. Глаза гуманоида, опушенные густыми длинными ресницами, подобно венцу, окружали слегка вытянутую лишенную волос голову (Хариб видел только четыре глаза, но ему было известно, что у сфагов их по семь). У гуманоида было четко выраженное лицо, с прямым тонким носом и узким, без губ, но изящно очерченным мимическими морщинками ртом. Лицо смотрело на Хариба и выражение этого лица было подчеркнуто дружелюбным. Сфаг на голограмме был облачен в длинную белую одежду, сквозь которую свободно проглядывались отдельные детали его изящного тела. (Хариб отнес бы это существо скорее к женскому, нежели к мужскому роду, если бы не изучил сфагов заранее: сфаги были бесполы, — не однополы, как, например, шаклиссы, или хроны, а именно бесполы, — они появлялись на свет на оставшихся после строителей Каньона фабриках.) Тела сфагов были лишены малейшего намека на грубость или нескладность: линии были плавны, изгибы округлы, желтовато-бежевый цвет мелкочешуйчатой кожи и пронзительно-голубой цвет глаз делали этих нежных существ похожими цветы.

— Меня зовут Алиале, — продолжал гуманоид, говоря на языке аиви, — я — диспетчер космопорта.

— Раз знакомству, Алиале, — с гортанным агарским акцентом ответил Хариб гуманоиду.

— В сопроводительном документе указано, что вы собираетесь посетить в Каньоне человека… — вежливо произнес Алиале, — с вами лично… незнакомого, и что сообщите нам его имя по прибытии…

— Да. Это посол Аиви Эйнрит, — ответил Хариб. И, заметив изменения на лице Алиале, которые, согласно интерактивной справке, выражали удивление, добавил: — Я не хотел беспокоить ее раньше времени… как и связываться с ней через инфосеть с орбиты… — он улыбнулся Алиале, стараясь выглядеть при этом как можно доброжелательнее: не хватало еще испугать это нежное существо здоровенными клыками… Но сфаг, похоже, тоже подготовился к встрече и воспринял мимику агарянина адекватно. — Мне нужна аудиенция, — сказал Хариб, — личная встреча с послом.

— Понимаю вас, контактор Хариб. Как нам представить вас послу Эйнрит?

— Скажите, что я… друг Эвааля…

Последовала короткая пауза, после которой голограмма вновь заговорила:

Мы передали сообщение. Желаете получить ответ через нас, или лично?

— Лично. Передайте, пожалуйста, мой номер для связи.

— Конечно. Что-нибудь еще?

— Нет. Это все.

— Палларис, как и любой город Каньона, рады принять вас, контактор Хариб, — радушно произнес сфаг. — Инфо-центр предоставит вам все, что нужно — гостиницу, транспорт, пищу… Мы рады всем нашим гостям, — на лице гуманоида отразился местный эквивалент улыбки, похожий больше на улыбку аивлянина, нежели на приветливый агарский оскал.

— Благодарю вас, Алиале! — прогортанил Хариб. — Вы очень любезны.

— Прошу, следуйте за мной… Я проведу вас к транспорту… — с этими словами голограмма повернулась и направилась к находившейся неподалеку двери. Глаза, расположенные на затылке сфага, казалось, продолжали смотреть на Хариба, но Хариб знал, что за ним наблюдают вовсе не глаза проекции, а находящиеся в помещении ангара видеокамеры.

Пройдя из ангара по предназначавшемуся для пешеходов длинному коридору в обширное помещение, оказавшееся чем-то вроде станции местной транспортной системы, Хариб попрощался с Алиале и сел внутрь уже ожидавшей его там машины. Машина, похожая на здоровенную черепаху у которой вместо лап были четыре широких колеса, внутри оказалась просторной и весьма комфортной. Хариб уселся в одно из четырех удобных кресел, сообщил «черепахе» адрес: посольство Аиви, и погрузился в размышления о предстоявшей встрече.

Палларис полностью занимал всю площадь высокого (всего шесть километров ниже уровня океанов) плато, раскинувшегося от стены до стены Каньона и протяженность которого была почти двести километров. Это был один из крупнейших мегаполисов на планете. Город населяли восемнадцать миллионов жителей, из которых аивлян и других инопланетников было чуть более сорока тысяч; большинство было сосредоточено в башнях—коммунах, высота которых достигала аркад. Каждую башню (являвшуюся полностью автономным субъектом города и обеспечивающую своим жильцам комфортное пребывание) окружал парк с водоемом; башни были связаны меж собой тщательно спланированными магистралями, каждую из которых дублировала подземная линия городской транспортной системы, в которой курсировали поезда на магнитных подушках. На улицах Паллариса всегда было людно, но не было столпотворений или пробок (транспортная система работала всегда слажено, без перегрузок), а в его парках и скверах всегда можно было найти уединенное местечко.

Город произвел на Хариба приятное впечатление: в нем не было совершенно никакой спешки; никаких носящихся на высоких скоростях машин на магистралях и улицах; никакой толчей, никаких постоянно бегущих куда-то горожан заметно не было. Мегаполис напоминал Харибу… курорт? тихую провинцию? Нет. Это был именно мегаполис. Поглядывая по сторонам из салона везущей его «черепахи», он видел неспешно идущих куда-то изящных сфагов, одетых в длинные разноцветные одежды. Сфаги держались небольшими группками, реже — парами; они что-то обсуждали, часто приветствовали встречных прохожих. Их одежды, подчеркивающие стройность их прекрасных тел, странным образом, были напрочь лишены каких-либо намеков на сексуальность, — Хариб знал, что среди этой расы секс как таковой попросту отсутствовал. Он вспомнил учение низверженной Эваалем агарянской Церкви и похожие учения религиозных культов некоторых других миров, где цивилизации все еще пребывали в плену мифов и наивных иллюзий, об ангелах — слугах различных и, вместе с тем, поразительно похожих друг на друга божеств — существах наделенных этими божествами особыми полномочиями: карать грешников и покровительствовать праведникам. Сфаги, как никто иной, подошли бы на роль таких служителей: они были красивы, величественны и абсолютно асексуальны — внешне — идеальные кандидаты… вот только крыльев у них не было… как и глупых верований в сверхъестественное. Наблюдая за этими существами из машины, Хариб попытался представить их с мечами, секирами и алебардами, карающими несчастных богохульников и скептиков, и не смог. Сфаги были абсолютно миролюбивы и невоинственны. «То, что у этих ребят нет херов, которыми они могли бы меряться, пошло им явно на пользу», — думал Хариб, рассматривая прохожих.

Дорога до посольства заняла немногим более получаса по агарянскому времени (по аивлянскому — менее четверти), — когда машина остановилась у невысокого — всего четыре этажа — здания, в котором располагалось посольство Аиви, Хариб взглянул на часы: прошло всего шестьдесят семь минут от момента когда «черепаха» тронулась от космопорта.

Хариб вышел из машины на тротуар перед главным входом в здание посольства (пикнув и зашипев, машина медленно отъехала в сторону и припарковалась на стоянке неподалеку). Он испытывал легкое волнение; несколько минут назад он получил ответ из посольства, сообщавший ему, что посол Эйнрит на месте и готова его принять тотчас по приезду. Ответ был официальным, сухим и сдержанным; в ответе к нему обращались с учетом его высокого статуса контактора, в чем Хариб увидел намек на то, что вовсе не упоминание имени Эвааля стало причиной того, что его столь скорого принимают (все-таки послы — люди занятые). Постояв с минуту и осмотревшись, он поправил хламиду и решительно зашагал к входу.

— Контактор Хариб. — Он ее сразу узнал. Она была одета в длинное платье сфагов темно-синего, как ее глаза, цвета; ее голова была гладко выбрита; невысокий (если сравнивать со сфагами) рост, нежно-голубая кожа, женственная осанка и количество глаз выдавали в ней аивлянку. Он ее узнал. Когда он вошел в просторный холл она уже была там.

— Посол Эйнрит… — (они обменялись приветственными улыбками) — …мы с вами незнакомы…

— Я знаю кто вы, — вежливо остановила его женщина. — Вы — известный ученик вашего учителя, — сказала она (ее слова не были иронией).

— Для меня это незаслуженный комплимент, посол, — смущенно прогортанил Хариб. — Я стал контактором уже после… (он не стал заканчивать фразу).

— И тем не менее… Вы стали свидетелем его работы на вашей родине, на Агаре.

— Мне выпала честь, — сказал Хариб, взглянув в глаза агарянки и невольно задержав взгляд. Эйнрит была прекрасна. Огромные ее глаза на миг превратились в бездонные синие океаны; гармоничные линии ее тела (далеко не бесстрастные, в сравнении с изящными, ангельски асексуальными телами сфагов), овал лица совсем юной девочки и тонкие черные брови цветущей женщины, чуть пухлые оттенка лазури чувственные губы… — все это ушло на второй план, когда Хариб взглянул в ее глаза.

— Я рада за вас, — она вернула его в реальность. — Искренне за вас рада… Я знаю вашу историю… — (Эйнрит не стала продолжать) — …простите, если сделала вам больно.

— Вы о моей семье… — Хариб лишь пожал плечами. — Не стоит извиняться. Время — хороший врач, — сказал он. — Я, как вы наверное уже догадываетесь, тоже знаю вашу историю.

— Это неудивительно… — нервно улыбнулась Эйнрит. — Кто только ее не знает… — она немного помолчала.

— Хотите прогуляться, контактор Хариб? — предложила она после короткого молчания. — Я как раз собиралась пройтись… Здесь замечательный парк!

— С удовольствием, посол Эйнрит! — они стояли все это время посреди холла, в котором они были не одни и Харибу от того было несколько неуютно: он то и дело ловил на себе любопытные (вполне дружелюбные) взгляды — «похоже, агарян здесь видят нечасто».

Они не спеша шли по чистой белой тропинке; вокруг цвели низкие пушистые деревья, источая из желтых и красных цветов-кувшинов сладкий аромат; в траве под деревьями то и дело мелькали птички на длинных тонких лапках; на разбросанных художником камнях грелись серые, белые, зеленые ящерки; среди ветвей пушистых деревьев вились местные пчелы. Воздух был чист и свеж — Хариб дышал с наслаждением, полной грудью. Некоторое время они шли в молчании, и это молчание не было неловким: Эйнрит не торопила Хариба. Тот же старался прежде унять внутреннее волнение, которое испытывал, осознавая важность предстоящего разговора. Наконец он собрался с духом и заговорил:

— …Вашу с Эваалем историю действительно знают многие, — начал он с продолжения прерванного ранее разговора. — Во всяком случае долгожители… — Он старался не смотреть в глаза Эйнрит и, говоря, рассматривал сновавшую в траве и в кронах деревьев живность. — И почти у каждого есть обо всем случившемся свое мнение: одни осуждают Эвааля, другие жалеют, иные знают как надо было делать и вообще… Но. Никто из них не видел слез в его глазах, не слышал боль в его словах… — Хариб замолчал. Они успели сделать несколько шагов прежде чем он продолжил: — Я видел и слышал, — сказал он. Тщательно выговариваемые слова звучали грубо, гортанно. Аивлянская речь с трудом давалась агарянам из-за их физиологических особенностей. Мелодичный язык аиви в устах агарянина приобретал лающие интонации, — как если бы кто-то выучил собаку мяукать по-кошачьи. Впрочем, речь Хариба была понятна окружающим.

Хариб остановился и, все же, снова посмотрел в глаза Эйнрит.

— Я здесь потому, что меня просили об этом… — сказал он. — Но, если бы я знал… меня не пришлось бы просить. Я нашел бы вас.

— Кто вас просил? Эвааль?

— Нет, — покачал головой агарянин. — Меня просила аватар корабля, что носит ваше Имя… Она вернула его…

Хариб рассказал ей все, о чем узнал от Эйнрит-аватара.

Когда они расстались, Красный гигант — местное солнце — уже садился на западе, окрашивая белоснежные стены Каньона багряным. Прощаясь, Хариб сделал то, чего вначале их разговора сам от себя не ожидал — жест, который глубоко тронул аивлянку.

Много веков он был при нем. Камень. Хариб носил его на плече, в золотой застежке, скреплявшей его хламиду. Камень, обычный темно-серый, с большой примесью металлов (такой мог валяться где угодно), был обрамлен золотом наивысшей пробы.

Перекинув через левый локоть край серебристой хламиды, Хариб тремя пальцами коснулся застежки у себя на плече: сработал скрытый механизм и края хламиды разошлись; хламида скользнула с плеч и повисла у него на локте, а застежка с камнем оказалась в его ладони.

— Прежде чем проститься с вами, посол Эйнрит, я хочу подарить вам это… (Хариб протянул Эйнрит застежку) …этот камень, в некотором смысле, часть моей родины — часть системы Агара и его спутниц… Это камень с Прит — одной из двух лун планеты с которой все началось… Я имею в виду не вашу размолвку с Эваалем… и не послужившую тому причиной ошибку, которую Эвааль допустил… не тысячелетия тьмы, постигшие Агар после его ошибки… Нет. Что произошло, то произошло… Я хочу подарить вам то, что некогда стало для меня знаком. Знаком надежды на то, что мой народ, рано или поздно, освободится из оков, сбросит с себя тряпье темных веков, освободится из лап кровожадного бога, обратится к подлинной Истине, которая не в священных книгах, не в слепой вере в выдуманных подлецами богов, а в знании, в подлинной смелости и отваге видеть мир таковым каков он есть… — Хариб стоял перед Эйнрит наполовину обнаженный (из одежды на нем остались только свободная, жесткая на вид серебристая юбка, доходившая ему до колен, золотой пояс и открытые сандалии). Эйнрит не сразу заметила на груди агарянина множество шрамов, которые, по всей видимости, снова и снова воссоздавались, каждый раз, когда тот бывал в капсуле-сборщике. — Когда мой друг, — продолжал Хариб, — человек занимавший высокое положение в церковной иерархии, и ставший при этом одним из вождей Революции, дал мне этот камень, я еще не знал, что уже через несколько дней тирания Церкви падет… Тогда я впервые узнал о том, что нога человека уже ступила за пределы его колыбели… Я получил подтверждение своей надежде… Получил основание верить в то, что следующие шаги уже недалеко. Впереди. И я поверил тогда. Я поверил в то, что мой народ вырвется из плена, отправится к далеким мирам, к звездам… Вот, что значил для меня тогда этот кусок камня, — агарянин прямо смотрел в глаза аивлянке. — А после он был для меня памятью, напоминанием о тех днях… изменивших мой мир… Я хочу передать его вам. Прошу. Примите… (Эйнрит протянула ладонь и Хариб положил в нее свой дар) …Помните, — сказал он, отводя руку, — в том, что произошло с Агаром, есть не только вина, но и заслуга Эвааля.

Сказав это, он поклонился аивлянке (жест принятый среди агарян, означавший глубокое уважение и почтение) и, развернувшись зашагал прочь, накидывая на ходу хламиду и завязывая узел на плече.