Глава

1

Иногда человеку необходимо просто посмотреть в глаза. Особенно, если раньше ты этого человека никогда не видел. Особенно, если ты собираешься доверить ему какую-нибудь тайну. Или он собирается доверить тебе тайну — и не всегда свою, и даже почти наверняка не свою. Никакие современные средства коммуникаций, вместе взятые, не заменят вот такого полуторачасового разговора ни о чем в бизнес-лаунже аэропорта. Например, в городе Цюрихе.

Тут, конечно, сразу возникает много вопросов — и про полтора часа, и про аэропорт, и не обойти вопроса конкретно о городе Цюрихе. Но некому эти вопросы задавать, а, стало быть, и нет необходимости на них отвечать. Хотя для себя самого объяснения очевидны. Есть люди, которые хотят продемонстрировать, что у них настолько мало времени, что нигде, кроме как в аэропорту, и встретиться они не могут, хотя это лукавство, — просто аэропорт такое место — случайно сели рядом, случайно разговорились и не случайно разлетелись, каждый в свою сторону. Цюрих очень для всего этого подходит с точки зрения логистика, а полтора часа — это как получилось. В этот раз получилось, что полтора часа определил клиент.

Костя всегда помнил, как один приятель рассказывал ему, что домработницу нужно интервьюировать примерно полтора часа. Была у него такая теория, подтвержденная, впрочем, впоследствии специалистами, что простую историю можно без сбоев выдавать собеседнику в течение пятидесяти минут-часа, а потом начинается потеря концентрации и полезет изо рта соискательницы этой непрестижной работы такое, что враз все и поставит на место. Но для этого ее нужно постоянно держать вопросами в напряжении — и непременно случится потеря концентрации. Или не случится, и тогда ее спокойно можно брать на работу. Спокойно не в том смысле, что она идеальная домработница, а в том, что рассказанная ею история правдива. Что само по себе можно считать огромным достижением, потому что разве часто нам в повседневной нашей жизни приходится слушать правдивые истории?

Сегодняшний Костин собеседник, так и просидевший все полтора часа с одним бокалом красного вина, ни на какую должность, конечно, не нанимался. Впрочем, как и Костя, который пока еще чувствовал себя не очень уверенно в подобного рода делах и считал необходимым посмотреть в глаза человеку, вместе с которым собирался реализовать многомиллионный проект со степенью сложности значительно выше среднего. Место выбрал удачное — у бара, где никто почти не садится, потом пересел в угол, где освободились два кресла, второе из которых любезно разрешили занять Косте. Газета International Herald Tribune как опознавательный знак.

— Excuse me, are you from Russia? — Ну да, из России и извиняться тут особо нечего. — It is so interesting. — И что же тут, позвольте узнать, интересного. А то, оказывается, интересно, что сколько нас русских стало по миру путешествовать. — I’m not saying that… — Да ладно, чего уж там, все понятно, сейчас включит политкорректность на полную, но уже сказал то, что хотел сказать. Работать с русским было не его решением, и он это решение не одобряет, но как человек дисциплинированный, будет оказывать всяческую поддержку. Но и контролировать будет по полной. — Are you really sure that you can successfully manage all? — Не скрывая недоверия и убивая последние минуты до посадки на свой рейс, спрашивает Костин собеседник.

— Да, — вежливо и безразлично отвечает Костя, — мы считаем, что с большим процентом вероятности справимся с этой задачей. — Он тоже поддерживает разговор исключительно из вежливости, главная цель достигнута, он посмотрел в глаза этому человеку и принял для себя решение, что этот человек реальный, и он будет платить. «Ну, давай, вставай уже, посадка началась, — улыбнулся Костя своему собеседнику, — сделай последний глоток этого кислого вина и вставай».

— Well, — сказал мужчина и допил вино, — if it makes any difference you do not look like Russian, — последние слова он произнес, уже стоя и застегивая портфель. Заявление это осталось без комментариев, Костя еще более растянул улыбку, желая счастливого полета будто бы случайно встреченному в бизнес-лаунже собеседнику. Ему самому до посадки оставалось еще более получаса, которые можно было потратить на последний аналитический отчет по предполагаемому проекту, а можно было этого и не делать, поскольку встреча была назначена на завтрашнее утро, а до этого времени могли появиться новые материалы. Итак, впереди был двухчасовой полет и дорога домой, когда, наконец, впервые после легкого завтрака можно будет нормально поесть. Вспомнив о предстоящем ужине, Костя почувствовал, что хочет есть, перекинул через плечо сумку, подошел к стойке с едой, взял пару бананов, минеральную воду и направился в угол зала, где только что освободился диван. В конце концов, можно просто посидеть и посмотреть спортивные новости. Как бы ни была важна работа, она не должна заменять жизнь.

На эту тему он последний раз разговаривал с отцом, когда гостил у того в Тоскане. С некоторых пор он взял за правило приезжать к отцу дважды в год — весной и осенью, и для обоих это был настоящий праздник. Косте нравился отцовский дом, нравилось смотреть, как борется отец с подступающей старостью, как взрослеют, мужают и умнеют братья на настое из перемешанных в них кровей. Он не просто примирился, а по-настоящему полюбил Тессу, жену отца, ставшую неожиданно близким другом и главным советчиком по всем вопросам, не связанным с работой. Старше Кости всего на три года она воплощала для него идеал женщины, достижимый только в романах, если не считать, что дважды в год он появлялся перед глазами во плоти. Хотя она сама же любила повторять Косте: «Все не так просто, все не так, как кажется», хотя уже кому, как не ему, профессионально вовлеченному в создание параллельной реальности, было знать, что все не так, как кажется.

— Принято считать, папа, — сказал он тогда, сидя за семейным обедом и наматывая на вилку домашние тальятелли, — что самое большое счастье — это когда работа совпадает с твоим увлечением, то есть твое самое главное жизненное увлечение и есть работа. — Они говорили по-английски, лишь иногда переходя на русский, который, несмотря на все усилия, вдали от русскоговорящей среды давался мальчикам с большим трудом.

— Да, — сказал тогда отец, — мне это кажется очевидным. По своей жизни могу определенно сказать, что это так. Не представляю, чем бы еще я мог заниматься столько лет и с таким увлечением. Ты хочешь это утверждение опровергнуть на основании твоих последних профессиональных экспериментов? — он не упускал случая поддеть Константина на предмет его способа зарабатывания денег.

— Именно так, — улыбнулся Костя и посмотрел на Тессу, — а ты что скажешь?

— Мне трудно что-то сказать, моя работа для меня просто способ зарабатывания денег. Я заканчивала филологический факультет университета не для того, чтобы работать старшим менеджером в спа-отеле, пусть даже и пятизвездочном. Для меня работа — это просто работа.

— А твоя настоящая жизнь совсем в другом? — продолжал допытываться Костя.

— Ну да, — легко согласилась Тесса, — ты же сам знаешь.

Костя подмигнул братьям — сидите, ребята, сейчас мы начинаем главную комбинацию.

— Так вот, — продолжил он, обращаясь снова к отцу, — в чем состоит мое последнее открытие: человек, который вынужден зарабатывать тем, что является главным делом или главным увлечением его жизни, вынужден постоянно идти на компромисс, потому что находится в состоянии постоянного конфликта интересов…

— Что за чушь, — сердито перебил отец, но Костя был готов к такой реакции.

— Подумай, прежде чем называть это чушью…

— Правда, дорогой, это нечестно, ты сам всегда учишь детей не перебивать, — вступилась Тесса.

— Да, извини, слушаю, — отец подлил в свой бокал вина, — слушаю.

— Итак, — продолжил Костя, — мы остановились на конфликте интересов. В чем конфликт, спросите вы, — он сделал театральную паузу, — конфликт между профессиональным желанием зарабатывать больше денег и профессиональным же желанием изготовить продукт наилучшего качества, поскольку, как мы знаем, между наилучшим качеством и максимальной доходностью нет прямой связи, скорее даже наоборот, чему существует масса примеров, которые я не собираюсь приводить.

Все присутствующие за столом слушали его внимательно, и даже отец расстался с безразличием пятиминутной давности.

— Вы, конечно, скажете мне, что все это относится к сфере потребления и не касается профессий творческих. Напротив, мои дорогие, — он уже вошел во вкус и говорил с интонациями американского бизнес-гуру, вещающего со сцены, — сколько режиссеров по настоянию продюсеров меняют концовку фильма и перемонтируют его в угоду кассовым сборам, сколько писателей дописывают и переписывают главы своих книг по той же причине, соглашаются на обложки, на которые и смотреть бы не стали, будь они финансово независимы. Сколько ты, отец, таких примеров вспомнишь из своей жизни, особенно той ее части, которая пришлась на советские годы?

— К сожалению, не только на советские, — сказал отец и запил сожаление вином.

— И ты переживал, думал об этом по ночам, спорил и все-таки в ряде случаев шел на компромисс.

— Да, — сказал отец, — и что из этого следует? Конфликт между художником и обществом существует с момента возникновения общества.

— Все правильно, — радостно согласился Константин, — конфликт между обществом и художником, который хочет признания и хочет вознаграждения от общества за это свое признание. Если же он не хочет вознаграждения и признания, то никто не мешает ему писать стихи в стол, романы в стол, сценарии в стол, картины в чулан, а теперь даже и не в стол, а в Интернет — выкладывай, получай свою сотню читателей и почитателей, и никакая цензура тебе не грозит, в том числе и внутренняя. Делай что хочешь, если у тебя есть средства к существованию, а средства к существованию можно добыть или работой, никак не связанной с творчеством, или участием в бизнесе, который тоже никак не связан с твоим творчеством. Отсюда следует вывод, — он с улыбкой оглядел свою недавно обретенную семью, — вывод, что работа и творчество должны быть разделены. Что и требовалось доказать. — Он посмотрел на братьев, — так вас в школе учат доказывать теоремы? Можете найти ошибку в моем доказательстве?

Вместо них ответил отец, последние минуты затянувшегося монолога уже не изображавший скуки или нетерпения.

— Значит, это и есть твоя новая жизненная концепция?

— Лишь часть, папа, всего лишь часть.

— И создана она, по-видимому, для того, чтобы оправдать твой новый род занятий?

Как все это напоминало добрые старые времена с их не всегда добрыми спорами о смысле жизни. Однако сейчас Костя был подготовлен куда лучше, чем двадцать лет назад.

— Папочка, — сказал он и поднял бокал, — мои занятия не нуждаются в оправдании, твое здоровье.

— За тебя, мой милый, — подняла бокал Тесса, не желавшая перехода спокойного семейного обеда в яростный спор русских интеллигентов, для которого родственные узы всегда являются дополнительным катализатором.

Отец тоже поднял бокал и улыбнулся. Он понял настроение Тессы и решил не ожесточать дискуссию в присутствии младших сыновей. Но это лишь отодвинуло начало серьезного разговора до момента, когда ребята пошли спать, и они остались втроем в небольшой уютной, как и весь дом, гостиной с потрескивающим поленьями камином и графином граппы на столе. И все трое были готовы к тому, что разговор не окончен, и все трое, особенно Тесса, были благодарны друг другу за проявленный за обедом такт, растянувшийся и на десерт, и на просмотр матча «Ювентус» — «Рома».

— Мы всегда говорили, и ты соглашался с этим, — начал отец, — что любые занятия допустимы, если они не причиняют сознательного вреда окружающим. Так?

— Так, — согласился Костя.

— Так вот на предыдущей своей работе, — вздохнул отец, — ты вместе со своими коллегами приносил вред, так сказать, опосредованный, продавая людям то, без чего они вполне могли обойтись. Но от того, что вы продавали, непосредственного вреда покупателям не было. Теперь же, насколько я могу понять из твоих отрывочных объяснений, ты зарабатываешь деньги тем, что причиняешь людям зло. И это я принять не могу, при всей моей к тебе любви. Я и подумать не мог, что ты когда-нибудь будешь заниматься подобными вещами. Это хуже, чем, — он на мгновение замолчал, подыскивая наиболее уничтожающее сравнение.

— Ну? — спросил Костя. — Давай, хуже, чем что? Проституция, политика, торговля оружием, наркотики? Что там еще в списке? Хуже, чем работать адвокатом, налоговым консультантом или налоговым инспектором, ментом, журналистом? Депутатом?

— Да, — грустно сказал отец, — ты перечислил почти полный список уважаемых профессий. По-видимому, твоя не хуже, она в этом списке.

— Да, — сказал Костя, — это так.

— И тебя это устраивает?

— Да, меня это устраивает. Меня устраивает то, что я перешел от бессознательного причинения вреда большим группам людей к сознательному причинению вреда выборочным индивидуумам, которые этого заслуживают. Впрочем, заслуживают они гораздо больше, но это не в моих силах.

— То есть ты позиционируешь себя как Робин Гуд?

— Папа, как и ты, я понятия не имею, чем там на самом деле занимался Робин Гуд, если он вообще жил на свете. Но я отвечу на твой вопрос. Я не считаю, что приношу в мир добро. Я приношу строго дозированную рецептом определенную долю зла, которая компенсирует другое зло и в результате его нейтрализует. Я вот так натренируюсь, и, может быть, когда-нибудь удастся и добро приносить, — он улыбнулся внимательно слушающей, притихшей, закутанной в плед Тессе.

— А кто тот доктор, который определяет допустимую меру зла? — спросил отец.

— Я и есть тот доктор, у меня и диплом всегда под рукой, — засмеялся Костя, — хочу сказать вам обоим, — он посмотрел сначала на Тессу, потом на отца, — что в результате моих действий никто не покончил жизнь самоубийством, никто не разорился, просто в некоторых местах очень локально, иногда даже незаметно, восстановился баланс в природе. Стало быть, не такой уж я плохой доктор.

— И ты действительно веришь в то, что говоришь?

— Конечно, папа, я давно уже не врал тебе, и с чего бы мне сейчас начинать. А Тессе, — он снова улыбнулся, — и вообще никогда не врал.

— Милый, — тихо сказала она, — я никогда не поверю в то, что Костя делает какие-то плохие вещи.

— Ты не веришь потому, что не хочешь верить, и потому, что он умеет так складно говорить, — отмахнулся отец.

— Папа, — уже серьезно продолжил Костя, — я сейчас живу в гораздо большем согласии с самим собой, чем раньше. Я больше не являюсь винтиком, пусть даже и заметным, в большой машине, которая едет неизвестно куда и неизвестно зачем. Я всегда могу отказаться от предложения, если оно плохо пахнет…

— С возрастом люди теряют обоняние, по себе знаю, — перебил отец.

— Неправда, — снова вступила Тесса, — ты мне сам говорил, что все хуже чувствуешь запах цветов, но дерьмо чувствуешь за милю.

— О, — миролюбиво простонал отец, — как всегда заканчивается тем, что вы оба против меня, хорошо еще ребят нет, а то пришлось бы мне против четверых одному, и это в моем преклонном возрасте.

— Да, — сказал Костя, — конфликт поколений, обычное дело.

— И ты, Тесса, — сказал отец по латыни, встав со стула, подойдя к жене, снимая с нее плед и заворачиваясь в него с головой. Все засмеялись. Разговор продолжился, но не было уже того напряжения.

— И все-таки я скажу тебе по поводу винтика, машины и зла, — отец налил себе и Косте еще граппы. — Ты был заметным винтиком маленькой машины, доставляющей локальное зло, а теперь ты стал незаметным винтиком огромной машины, целью которой является постоянное распространение глобального зла. Ты стал частью системы, которую я ненавижу и презираю и которую, я полагаю, ненавидишь и презираешь ты.

— Любимый, — Тесса обошла стол и обняла отца за плечи, дотрагиваясь губами до его седой головы, — давай уже закончим, это слишком много для одного вечера, я не хочу слушать про мировое зло, я буду плохо спать.

— Я уже закончил, — отец глотнул граппы и приложил руку Тессы к своим губам, — я должен был это сказать и сказал.

— Папа, — улыбнулся Костя, — если тебе нужно было, чтобы последнее слово осталось за тобой, то оно осталось за тобой.

— Но ты с этим не согласен, — спросил отец.

— Это не тот вопрос, на который можно ответить «да» или «нет».

— Это никогда не кончится, — вздохнула Тесса, — я пошла спать. Спокойной ночи, мои дорогие.

— Спокойной ночи, Тесса, — Костя смотрел ей вслед, пока она поднималась по лестнице, — я думаю, ты не представляешь, как тебе повезло, — сказал он, обращаясь к отцу уже по-русски. Отец согласно кивнул головой.

— Это ты не представляешь, как мне повезло.

— Если бы я написал сказку про единственную оставшуюся на земле женщину или фильм бы снимал, то Тесса точно была бы главной героиней.

— Да, — сказал отец, — это является косвенным подтверждением того, что твоя личная жизнь за последние два года не сильно продвинулась вперед.

— Может, и не продвинулась, а может, и продвинулась, — сказал Костя, — мы, маленькие частицы в глобальной системе зла, обречены на то, чтобы сталкиваться на своем пути с другими частицами все той же системы.

— У-у, — протянул отец, — это что-то новое, слышу в твоем голосе легкое раскаяние, сожаление, грусть или это у меня что-то со слухом?

— Со слухом все в порядке, папочка, есть и раскаяние, и грусть, но совсем не по тому поводу. Глобальная система зла, безусловно, существует, и ты совершенно прав про винтики и так далее, беда в том, что я не вижу, где прячется глобальная система антизла. Я бы в нее самым маленьким винтиком пристроился, но никак следов найти не могу. Ты, да Тесса, да Никита с Андреем, да этот дом — силы не равны.

— Неужели все так плохо?

— В том мире, папа, о котором ты ничего не хочешь знать, все именно так плохо и даже еще хуже, если копнуть глубже, чем достает моя персональная лопата. А ты про личную жизнь… Ну какая там личная жизнь среди глобального зла…

— …частью которого ты являешься, — продолжил отец гнуть свое, хоть уже и вполовину не с тем напором.

— Частью которого все являются, папочка, потому что глобальное зло это и есть окружающий нас мир, и те крупицы добра, которые прячутся в душах тех, кто еще душу не продал, а таких все меньше и меньше, эти крупицы добра, даже собранные вместе, …в общем, ты сам все понимаешь.

— Два года назад, когда ты уезжал отсюда, казалось, что тебе удастся найти какой-то другой путь, — задумчиво сказал отец.

— И мне казалось, и поверь, что я нашел не самый худший путь. По крайней мере, я знаю, что делаю и зачем, а этим мало кто может похвастаться.

— И ты не можешь, сынок. Это ты думаешь, что знаешь, какие А и Б сидели на трубе и кто их туда посадил и откуда взялась сама труба.

Костя засмеялся.

— Это смешно — про трубу. Сейчас придумал?

— Да, — сказал отец.

— Правда, смешно, — повторил Костя, — кстати, и в том, что касается личной жизни, все тоже неплохо, можно даже сказать, хорошо. Бог даст, скоро сами увидите.

— Да ну, — развел руками отец, — так что же ты молчал. Тессе сам скажешь?

— Конечно скажу, пошли спать.

 

Глава

2

Недавний собеседник Константина в лаунже цюрихского аэропорта возвращался домой рейсом ВА до Лондона и, откинувшись в кресле, насколько позволял узкий проход между рядами, закрыв глаза и отложив в сторону недочитанный WSJ, размышлял о нашествии новых варваров, вторгающихся даже в те области человеческой деятельности, где об их присутствии всего лишь пять лет назад трудно было и помыслить. Русские, скупающие весь центр Лондона, еще не скупленный арабами, русские, покупающие футбольные клубы и команды «Формулы-1», все эти яхты, виллы, двадцатилетние любовницы со страниц модных журналов — это было неприятно, но с этим можно было смириться как с неизбежным злом, которое всегда является следствием больших денег. Но весь этот разговор в аэропорту, который, судя по всему, являлся лишь началом длительной совместной работы над сложнейшим проектом, был для Дэвида, независимо от того каким именем он представлялся, настоящим вызовом. Дэвид был профессионалом и гордился этим. Для настоящего профессионала, да еще в такой специальной области человеческой деятельности, которой Дэвид посвятил полные двадцать лет своей жизни, совместная работа с любителем, да еще неизвестно откуда взявшимся, да еще русским, была почти унижением. Всемогущее воплощение зла, каким представлялся на заре профессиональной деятельности КГБ, а сейчас многие уже и не вспомнят, что такое было, так вот КГБ был достойным противником и мог бы быть достойным партнером. Но этот непонятный русский не был даже профессиональным разведчиком или контрразведчиком.

— Если любители начнут приходить в эту область, — продолжал Дэвид давний спор со своим нынешним работодателем, — то тогда…

— Что тогда? — улыбался седой загорелый никогда не унывающий Чарльз, — конец света?

— Да, — упрямо продолжал Дэвид, — тогда конец света.

— Так он и так будет, не в наших силах ни ускорить его, ни отменить, так что расслабься, мой юный друг, и получай удовольствие, — будучи на двадцать лет старше и на сорок опытнее и умнее, он имел право обращаться к Дэвиду «мой юный друг» и при случае не отказывал себе в этом малом удовольствии. — Мы с тобой профессионалы и считаем, что хорошие профессионалы, и нас учили хорошие профессионалы, но с тех пор, надеюсь, не будешь возражать, жизнь очень сильно изменилась. Наши великие учителя сейчас, подозреваю, обосрались бы в первую неделю своей активной деятельности именно потому, что кардинально изменились и задачи, которые надо решать, и те условия, в которых их надо решать. Наш мир никогда не был черно-белым, как мир обычных людей, но даже в нашем мире друзья не менялись местами с врагами в течение одного месяца. Мы всегда решали тактические задачи в предположении, что понимаем общую стратегию. От этого постулата следует отказаться. В преддверии конца света, о котором ты так любишь говорить, стратегия перестает быть актуальной. Правительства, корпорации, партии и отдельные индивидуумы, на которых мы работаем, ставят перед собой задачи исключительно тактического плана с горизонтом планирования от выборов до выборов. Все меньше власти, передаваемой по наследству, все меньше больших компаний, передаваемых по наследству. А потом президенты, хоть страны, хоть глобальной корпорации, важно лишь быть переизбранными на следующий срок. Это и есть суть глобальных перемен. Ты никогда не думал, что в этих условиях любители, не обремененные нашими, зачастую устаревшими взглядами на жизнь, могут быть весьма полезны? Как консультанты по тому перечню вопросов, где мы с тобой не очень компетентны? Ведь мы с тобой не сумеем за три дня сделать из никому не известного инженера-электрика из города Манчестер всемирно известного злодея, не правда ли? То есть мы знаем, что это делается, но не знаем, как. А они знают. И не думай о том, что они русские. Они никакие. Мы тоже скоро будем никакие.

— Ну, уж нет, мой дорогой Чарльз, — Дэвид с огромным уважением относился к мнению своего старшего партнера, товарища и учителя, но это не значило, что он готов был разделить весь этот беспредельный цинизм, который составлял основу рассуждений Чарльза по любому поводу, начиная с женщин и заканчивая большой политикой. Чарльз значительную часть своей профессиональной жизни на службе Ее Величества провел сначала полевым агентом, а затем резидентом в Южной и Юго-Восточной Азии. Более двадцати лет вербовки и перевербовки самого обширного контингента, начиная с проституток и журналистов и заканчивая членами правительства, могут привести к эрозии самых стойких моральных принципов. Дэвиду в этом смысле повезло, он большую часть карьеры провел в аналитическом отделе и сталкивался с худшими проявлениями человеческой натуры на бумаге, а не глаза в глаза. Но отдавая должное опыту, знанию людей, в особенности их пороков, мудрости и решимости, он не мог и не хотел разделять все представления Чарльза о том, как устроен мир. Иначе не стоило в нем жить. Иначе не стоило растить в этом мире четырнадцатилетнюю дочку, с которой по решению суда после развода Дэвид сможет видеться два раза в неделю, хотя два раза и не всегда получится. Мир Чарльза, живущий по тем же законам, что и сам Чарльз, был слишком иррациональным для Дэвида.

Они редко вели подобные дискуссии, которые почти совсем не мешали работе их маленькой фирмы с незапоминающимся названием с офисом, расположенным в одном из крошечных переулков северной части центрального Лондона. Кроме Дэвида и Чарльза в офисе на постоянной основе работало всего лишь пятеро сотрудников, включая секретаршу и водителя. Они не рекламировали свою деятельность, более того, не редки были случаи, когда по разным причинам они отказывались от, казалось бы, выгодных заказов. Здесь за Чарльзом всегда было решающее слово. Они могли отказаться, если у клиента была плохая репутация — плохая в том смысле, что информация об их участии в проекте могла оттолкнуть других клиентов или вызвать гримасу неудовольствия у тех политиков, судей, бизнесменов по обе стороны Атлантического океана, услугами которых они пользовались. Они могли отказаться и в ходе самого проекта, если выяснялось, что кроме них для выполнения той же задачи клиент нанял еще кого-то. Они отказывались, если клиент более одного раза не следовал их рекомендациям. Конечно, все эти пункты оговаривались с представителями клиента заранее, но на то они и представители, чтобы зачастую по-своему интерпретировать волю своего патрона. И, отказавшись, никогда уже не возобновляли сотрудничества. «Сначала ты работаешь на свою репутацию, а потом репутация работает на тебя», — эта расхожая фраза как нельзя лучше была применима к этическому коду их маленькой фирмы.

Как любил с добродушной улыбкой говорить Чарльз на первой встрече с новым клиентом «к нам приходят тогда, когда все успели уже хотя бы один раз обосраться — юристы, маркетологи, пиарщики, специалисты по связям с государственными структурами, и хорошо, если кто-то один и всего один раз». Это привычная ситуация — клиент решает, что вопрос нужно решать в юридической плоскости и привлекает юристов. Юристы дают лучший из возможных юридических советов и через полгода выясняется, что все хуже, чем было за полгода до этого. Клиент увольняет юристов и нанимает новых, чтобы в результате ситуация стала только хуже. Виноваты юристы? Конечно же нет. Они давали лучший из возможных юридических советов. Все эти сложные случаи — это как минимум пятиборье, тут надо и бегать, и плавать, и на лошади скакать. Ну нельзя же на самом деле, пригласив хорошего фехтовальщика на соревнования по пятиборью, требовать, чтобы он выиграл призовое место, если в плавании он просто любитель.

Впрочем, никто из них, ни Чарльз, ни Дэвид, ни прочие сотрудники маленького офиса и не претендовали на владение всеми видами спорта. Они выполняли роль, аналогичную той, что в мафиозных итальянских семьях выполнял «consigliere» — советник по решению сложных вопросов в сложных ситуациях. Они находили лучших юристов, политиков, журналистов и занимались интеграцией проекта. Какая-то телекоммуникационная компания путем недружественного поглощения делала попытку выйти на рынок быстро развивающейся страны на юго-востоке Азии, а другая компания, конкурирующая с первой на других рынках, противостояла ее усилению в этом регионе. Правительство страны, ослабленное многочисленными коалиционными компромиссами, занимало выжидательную позицию. Это была работа для них. Они не занимались лоббированием интересов конкурирующей компании, их задача заключалась в формировании позиции правительства страны, отвечающей истинным интересам избирателей и донесение до избирателей этих жизненно важных интересов в том случае, если избиратели о них даже и не подозревали.

Это был первый большой проект, который Дэвид вел самостоятельно. История продолжалась почти два года. В стране прошли досрочные парламентские выборы. Министр связи и транспорта подал в отставку, потому что его любовница и мать его ребенка обнародовала их связь. В стране приняли целых три новых закона, изменяющих регулирование в области слияний и поглощений с участием иностранного капитала. FIFA выбрала страну для проведения молодежного чемпионата мира по футболу. Телекоммуникационная компания не смогла выйти на рынок страны. За это время случилось столько событий, на первый взгляд не связанных между собой, в которых непосвященный не заподозрил происки конкурента. Клиент был в восторге. «Вы превзошли наши самые смелые ожидания», — сказал представитель клиента Дэвиду, когда все закончилось. «Вы можете рассчитывать на наши самые лестные рекомендации». «Вы были прекрасным клиентом, — достойно ответил Дэвид, — терпеливым, внимательным и осторожным. Вы тоже можете рассчитывать на наши самые лестные рекомендации». Оба засмеялись и подняли бокалы с Chateau Margaux в знак признательности друг другу.

Да, это был успех успехов, и Дэвид понимал, что теперь он вошел в круг избранных, имена которых никому не известны и деяния которых меняют карту мира. Пусть экономическую. Это теперь куда важнее, как любил говорить Чарльз, чем изменение политических границ. Бескровно и прибыльно. Хотя первую часть утверждения кто-то, наверное, мог бы оспорить.

Самолет зашел на посадку. Через час он увидится с Чарльзом и доложит ему результаты встречи, заранее зная реакцию Чарльза на все его комментарии. Наиболее унизительным во всей этой ситуации было то, что именно русский настоял на этой встрече, потому что «хотел посмотреть в глаза тому, с кем придется работать». Поразительная наглость, хотя Чарльз считает, что напротив, это очень свежий подход к делу. Теперь, судя по всему, с этим свежим подходом и его последствиями придется мириться на протяжении как минимум года. «Все, хватит об этом», — принял решение Дэвид. На этого человека указал представитель клиента, с которым уже приходилось работать и который отличался чрезвычайной трезвостью мышления. И Чарльз принял решение в пользу этого русского. Теперь ничего не оставалось, как расслабиться и попытаться получить удовольствие. В долгосрочной перспективе. В краткосрочной удовольствие гарантировалось встречей с дочкой и совместным походом в кино на очередную версию вампирского трехмерного фэнтези, от которого современные подростки сходят с ума. В целом, даже при наличии в ближайшей перспективе русского партнера, жизнь в последнее время складывалась неплохо, ведь Дэвид был в одном из тех немногих бизнесов, которые по определению не испытывали влияния экономического кризиса ровно до тех пор, пока вообще можно говорить о существовании экономики.

Несмотря на все климатические изменения последнего десятилетия, в природе оставались и вечные ценности. К таковым несомненно принадлежал унылый зимний лондонский дождь. Чарльз считал, что в России климат тоже сильно изменился за те тридцать лет, что он не был в Москве, да, начало восьмидесятых — умирающие каждый год верховные кремлевские старцы, нищая страна, продолжающая из последних сил напрягать мускулы, бессмысленная афганская авантюра и первые признаки зарождающегося все пожирающего цинизма и безразличия. Горбачев уже рассматривается как кандидат на партийный трон, но нигде нет ни запаха, ни намека, ни даже мечты о каких-либо серьезных переменах. А до объявления перестройки оставалось три-четыре года. Чарльз проработал в Москве восемнадцать месяцев, до весны восемьдесят четвертого в стандартной должности помощника атташе по культуре и в конце концов попал под почти такую же традиционную как рождественские распродажи взаимную высылку дипломатов. В суровой и серой Москве ему не нравилось ничего, кроме ее обитателей. Андропов уже умер и, несмотря на продолжающееся всевластие КГБ, некоторые москвичи шли на контакт и позволяли себе, пусть очень деликатно и патриотично, некоторые критические высказывания о существующем режиме. Вот эти высказывания наряду с густо разлитой повсюду скукой и апатией легли в основу докладной записки, отправленной Чарльзом в Лондон примерно за месяц до объявления о его высылке. Записке суждено было не затеряться в архивах, кто-то пометил ее маркером особого цвета, приносящего удачу, и через три года, когда все наладилось, а Чарльз благополучно и без излишнего напряжения проводил время в Сингапуре, который нравился ему куда больше Москвы, эта записка была предъявлена руководством разведки как одно из многочисленных доказательств того, что рыцари Ее Величества не только даром хлеб не едят, но и вот какие стратегические прогнозы делают, даром что на них никто внимания не обращает.

Чарльза вызвали в Лондон для дачи пояснений по поводу своей необычайной прозорливости и, будучи подготовлен правильными людьми в нужном направлении, он рассказал о своей прозорливости именно то, что требовалось. Для этого, конечно, сначала пришлось перечитать саму записку, о которой к этому времени он уже напрочь забыл. По всему его следовало возвращать в русский отдел как признанного знатока загадочной русской души. Но в русском отделе на нужную должность претендовал родственник влиятельного парламентария, поэтому в результате несложной серии размена фигур Чарльз получил повышение в резидентуре в Юго-Восточной Азии, где и осел на ближайшие восемь лет. Без него пала Берлинская стена, без него состоялся крах коммунистической системы, без него распался Советский Союз, то есть мимо него прошло все, что занимало людей недальновидных, живущих вчерашним днем, готовящихся, как армейские генералы, к прошлой войне. Потому что для Чарльза Советский Союз, равно как и нынешняя Россия, были угрозой вчерашнего дня, но никак не сегодняшнего. А он сам, после Сингапура и Индонезии, получивший после обязательного в таких случаях годового сидения в Лондоне назначение в Пакистан, за это время стал свидетелем новых куда более реальных угроз, в отличие от мифической российской, вполне способных разрушить западную цивилизацию. Его карьера шла в гору до тех пор, пока ему не пришлось высказаться по поводу надвигающегося вторжения коалиционных сил в Ирак. Чарльз к тому времени занимал уже должность, на которой предполагалось высказывать свою точку зрения. Он прекрасно знал, что от него хотят услышать, но не сказал этого. Он уже уперся в свой потолок и понимал, что не сможет его пробить, не входя в секту избранных, в тот ближний круг, куда его никто не приглашал. В Карачи он сблизился с пакистанкой — учительницей английского, на двадцать лет младше, правоверной мусульманкой. Эта история еще более уменьшала карьерные перспективы. Хоть Чарльз и воспринимал себя законченным циником, но это не мешало ему понимать, что если он не хочет состариться в одиночестве, то свою женщину уже встретил. К этому же времени созрело понимание того, что теперь он будет нести ответственность не только за себя, но и за Лейлу, а возможно, и за ребенка или детей. Кстати, все сошлось одно к одному, и по поводу Ирака он сказал не то, что от него хотели услышать. Он сказал то, что все думали, но боялись произнести вслух. Он сказал, что в условиях стремительно меняющегося мира, отсутствие долгосрочной стратегии ведет к тому, что краткосрочные тактические успехи вроде свержения режима Саддама, приведут к нарастанию проблем, решать которые придется долгие годы. Его вежливо выслушали и поблагодарили за откровенность. Можно было ехать назад и собирать чемоданы. Он уговорил Лейлу поехать с ним в Лондон, где жили ее дальние родственники, что лишь частично облегчало проблему с близкими родственниками — матерью и двумя братьями. Переговоры с родственниками проходили на фоне передачи дел преемнику и победоносного шествия коалиционных войск по территории Ирака. По счастью, родственники Лейлы не были религиозными фанатиками, но иракские события совсем не облегчали ход переговоров.

Они улетели из Карачи на следующий день после того, как ликующая толпа в Багдаде крушила статую Саддама.

— Вы все еще придерживаетесь своей позиции, дорогой Чарльз? — спросил его довольный преемник, успевший за неделю поменять мебель в кабинете. Он принадлежал к поколению, которое искренне считало, что миром можно управлять при помощи компьютера.

— Более, чем когда-либо, — улыбнулся в ответ Чарльз.

— И это вас ни в чем не убеждает? — собеседник указал на экран огромной плоской плазменной панели, на которой восторженные корреспонденты ВВС комментировали иракские события.

— Напротив, — сказал Чарльз, — считайте, что сегодня день свадьбы. Завтра начнется медовый месяц, во время которого выяснится, что жена помешана на чистоте в квартире и пукает во сне, а муж не то чтобы половой гигант и частенько проигрывает в карты. Завтра начнется реальная жизнь.

— Нет, — продолжал улыбаться собеседник, — лучше я буду считать, что это ваша версия «Гордости и предубеждения».

— Считайте, как вам угодно. Жалко, что мы не сможем обсудить эту ситуацию через год.

— Почему не сможем?

— Потому что вы не захотите. — Чарльз провел свою классическую эффектную концовку.

Он ушел вовремя. Он не хотел больше состоять на службе Ее Величества, потому что, по сути, находился на службе мелких политиканов и бюрократов. Настало время послужить себе и своей будущей семье.

За шесть лет, что прошли с тех пор, Чарльз ни разу не пожалел о принятом решении. Он вообще редко жалел о чем-то состоявшемся, чего нельзя изменить. Он был почти счастлив, что так удачно для него сложился пасьянс: в нужный момент времени он принял верное решение. Лейла трудно привыкала к Лондону и своему новому положению, поэтому год спустя, когда бизнес уже был на полном ходу, а Лейла ожидала рождения первого ребенка, они переехали на юг Франции, где Чарльз и проводил все то время, что не требовало его присутствия в Лондоне или еще где-нибудь. Через два года после мальчика, которого назвали Чарльзом или на французский манер Шарлем, родилась девочка, которая по настоянию Чарльза стала Лейлой-младшей. Они так и не поженились. Вопрос веры было единственным, что их разделяло. К счастью, Лейла хоть и была глубоко верующей, но совсем не религиозной. Одному Аллаху известно, как она умудрялась совмещать в своем сердце такие сложные, противоречивые, потенциально конфликтные чувства, как любовь к Богу и любовь к Чарльзу, но она весьма преуспевала в этом своем поиске индивидуальной гармонии. Ее общение с родными, братьями и сестрами по вере находилось за рамками их совместной жизни, то есть получалось, что большая часть ее жизни была за рамками их совместной, но и того, что оставалось, хватало с избытком. Никогда ранее Чарльз не был так счастлив, как в эти годы. К тому же он прекрасно осознавал, что за рамками их совместной жизни остается вся его профессиональная деятельность. Это был их необычный, очень сложный многомерный баланс отношений, вряд ли достижимый в таком виде для любой другой пары.

Бизнес стартовал сразу и с тех пор только набирал обороты. Чарльз покинул службу в расцвете своих творческих и профессиональных сил, профессионалов его уровня вне государственных служб было считаное число. С учетом всего этого, безупречной профессиональной репутации, которая лишь окрепла в результате развития ситуации в Ираке, а также накопленных контактов и связей, стартовать было не так уж и сложно. Сложнее собрать команду, и здесь он пошел на риск, сделав старому знакомому Дэвиду финансовое предложение, от которого тот не смог отказаться. Не имело смысла набирать отработанный материал. Требовались такие, как он — в расцвете творческих и профессиональных сил. Риск оправдался. Они сработались.

«Всегда есть что-то. Человек зачат в грехе и рожден в мерзости…» — эти слова героя одного из любимых романов стали девизом в работе. Копай глубже, еще глубже и в какой-то момент лезвие лопаты обязательно звякнет о кованую крышку сундука с сокровищами. Бывшие коллеги придерживались той же точки зрения, но были скованы кучей ограничений. Однако им нужен был результат. Ограничения Чарльза носили исключительно морально-этический характер, и ему было безразлично, кто получит медаль за выполненную задачу. В одной из стран Юго-Восточной Азии премьер-министр собрался национализировать целую отрасль промышленности. Он только что победил на выборах с огромным перевесом и обладал кредитом доверия на ближайшие пару лет как минимум. Его досье было чистым, если не считать дюжины юношеских грешков, с которыми можно баллотироваться даже в президенты США. Такой образцово-показательный политик новой волны из богатой семьи, образцовый муж и отец двоих детей. Какая национализация, с чего? Объяснение было на виду, но его никто и не скрывал, наоборот, именно оно и тиражировалось всеми средствами массовой информации: «Никакого социализма — но государственный контроль за добывающими отраслями. Всего на десять лет, чтобы исправить ошибки предшественников». Чарльз помнил премьера с тех пор, когда тот занимал пост заместителя министра энергетики. Хорошее европейское образование, красавица жена. Уже тогда нация грезила о нем. «Такие люди будут определять пути развития человечества в двадцать первом веке», — одно из последних высказываний Тони Блэра в его адрес. Тот еще, конечно, знаток человеческой души, но выражал всеобщее мнение.

Все смирились с неизбежным, когда появился Чарльз и сказал: «Познакомьте меня с заинтересованными людьми и дайте два месяца. Потом все равно уже будет поздно. Первый этап — исследовательские работы — сто тысяч фунтов. Если что-то найдем, представим план действий и смету расходов. Наш гонорар в случае успеха — десять миллионов». Действовать надо было очень быстро. Пока Дэвид с помощниками копались в Интернете, Чарльз пересмотрел сотни записей предвыборных выступлений, встреч с избирателями, посещений религиозных церемоний — его почти физически тошнило от этого красивого породистого азиатского лица. Самое первое дело могло оказаться не по зубам, и это нанесло бы серьезный удар по его репутации. Он пришел к людям и сказал — нужно проверять счета — все трасты, все фонды за три года — нужны еще деньги, гарантий никаких. Его спросили: «Зацепка есть?» Он сблефовал и сказал: «Есть». На самом деле — никакой зацепки, лишь твердая уверенность, что всегда есть что-то. Пока проверяли счета, на что мог уйти год, а то и два, в охране премьера удалось завербовать человека, но без каких-либо гарантий, что он не окажется двойным агентом, но время уже шло на дни. Охранник рассказал, что раз в месяц один и тот же человек передает одному и тому же помощнику конверт, который не регистрируется и попадает прямо в руки премьера. Попросили вспомнить даты и проверили всех прилетающих в страну за последний год. Оказалось всего одно совпадение. «Совсем потеряли страх», — с удовлетворением подумал Чарльз. Некий Фридрих Мюллер, гражданин ФРГ, посещал страну с завидной регулярностью. Господин Мюллер имел обширную географию поездок. Так же регулярно он посещал еще несколько стран, одной из которых была Албания, где он по счастливому стечению обстоятельств и находился в настоящий момент. Любой контакт в Албании можно было получить только через организованную преступность, например, через итальянскую мафию. На это ушло несколько дней и к моменту установления контакта господин Мюллер страну уже покинул. Путь его лежал во Францию, но албанский след остался — жирный и вонючий, хотя для того, чтобы отыскать его среди всей прочей албанской грязи усилия потребовались немалые.

Чарльз сам летал в Италию. Несмотря на очень серьезные рекомендации, а рекомендателем был не кто иной, как личный помощник Берлускони, первый контакт Чарльза с представителем преступного мира оказался неудачным. Мрачный низкорослый мужчина лет шестидесяти выслушал его не перебивая и еле различимыми гортанными звуками оповестил, что ничем не может помочь. Это был ключевой момент всей операции. Теперь счет шел уже не на дни, а на часы. Клиент готов был остановиться и признать поражение. Чарльз встретился с представителем клиента в Брюсселе и попросил еще сорок восемь часов.

— Я не буду включать их в расходы, — сказал он, горько улыбаясь.

— Да вы прямо игрок, — с иронией констатировал представитель клиента.

— Нет, — сказал Чарльз, — просто я всегда следую простому правилу: если в сложной ситуации у тебя нет достаточно информации для принятия правильного решения, то доверяй своей интуиции.

— Которая говорит вам…

— Которая говорит мне, что мы очень близки к цели.

— Хорошо, — сказал представитель клиента, — мы даем вам еще трое суток.

В этот же день личному помощнику Берлускони позвонил человек, к просьбе которого тот вынужден был отнестись очень серьезно, потому что этим человеком был сам Берлускони. Кто накануне звонил самому Берлускони, не знал даже Чарльз. На следующий день он снова встретился с Доном Карлеоне, так он мысленно прозвал своего одним взглядом наводящего ужас собеседника. На этот раз голос его остался неизменным, но голосом этим он произнес гораздо больше слов. Важно было, однако, не их количество, а содержание. Содержание произвело на Чарльза впечатление.

— Наши условия, — сказал итальянский собеседник, — будут такими. Вы можете пользоваться полученной информацией по своему усмотрению, но Мюллер должен быть единственной жертвой. Все будет работать так, как работает сейчас. Вы должны это гарантировать. Иначе у многих уважаемых людей будут большие неприятности. А самые большие будут у вас. Вы можете дать такие гарантии?

— Да, — сказал Чарльз, еще не понимая до конца, в какую именно грязь он влип.

— Хорошо. Слушайте. Есть целая индустрия. Она называется одним словом — порно. Все это мерзко, и люди, которые этим занимаются, омерзительны. Но это вы придумали рынок с его спросом и предложением. Как наркоман вынужден постоянно увеличивать дозу или переходить на более тяжелые наркотики, так и эти слабые люди — жертвы своих пороков, уже не возбуждаются от вида сисястой блондинки, сосущей член породистого жеребца. Им нужно, чтобы жеребец разорвал своим членом эту блондинку на части. Они получают наслаждение от того, как она умирает у них на глазах. В идеале они хотели бы быть свидетелями всего этого. Но есть опасность того, что их будут шантажировать. Если это известные люди, политики, например, такая опасность утраивается. Будучи сами грязными в душе, они прекрасно понимают, с какими подонками имеют дело. Но они готовы согласиться на видео. Но это должно быть такое видео, которое не вызовет сомнений в подлинности. Было много случаев, когда подделки приносили их создателям смерть не мене мучительную, чем их жертвам на экране. Вы уверены, что хотите слушать дальше? — он посмотрел на Чарльза своим тяжелым парализующим волю взглядом.

— Да, — Чарльз сглотнул слюну, прежде чем ответить.

— Хорошо. Этот Мюллер просто курьер. Он отвозит клиентам товар. Обычно клиенты получают товар не сами. Мы дадим вам контакт Мюллера, но, как я сказал, никто не должен пострадать. Как вы это сделаете, придумайте сами. Вы оплатите все издержки, связанные с шумихой вокруг этого дела.

— Наша цель — добиться своей цели без излишнего шума.

— Это не мое дело, — сказал сеньор, оставшийся безымянным, и встал с кресла, демонстрируя таким образом, что аудиенция закончена. Чарльз поймал себя на желании успеть поцеловать носок его туфли из крокодиловой кожи.

Весь день ушел на подготовку плана операции, в которой пришлось задействовать Интерпол. Необходимо было срочно отыскать подставных злодеев, которые взяли бы на себя это преступление в обмен на отказ от обвинений в другом. Но на это уже требовалось несколько следующих дней, потому что до начала реализации плана Чарльз еще раз встретился с представителем клиента и доложил, что знает, как решать задачу. Представитель прочел три листка бумаги, отложил их в сторону, долго смотрел на Чарльза, снова взял листки, отметил для себя какие-то важные пункты и только потом спросил: «Вы действительно думаете, что успеете это сделать в те сроки, что указаны здесь и с тем результатом, что указан здесь?»

— Да, — сказал Чарльз, — это будет очень непросто, но я уверен, что мы сможем это сделать.

— Это очень странный мир — тот, в котором мы с вами живем, неправда ли? — он впервые за все их многочисленные встречи задал вопрос на отвлеченную тему.

— Да, — устало согласился Чарльз, — это очень странный мир и с каждым годом он становится все более странным.

— Желаю вам удачи.

И удача пришла. Мюллера арестовали на следующей неделе в Бангкоке при передаче посылки помощнику премьер-министра. Мюллер без результата названивал по нескольким телефонам, и рассказал все, что знал. Он назвал семнадцать человек, которым передавал подобные посылки. Это был бонус для Интерпола в обмен на согласие не предпринимать никаких несогласованных действий и не использовать полученную информацию в ближайшие три года. После этого жизнь Мюллера уже ничего не стоила.

С помощником премьер-министра все оказалось сложнее. Диск посмотрели при нем. Было очевидно, что он видит подобное впервые. Через двадцать минут он попросил разрешения не смотреть. А до конца было еще далеко. У девушки пока отрезали только одну кисть руки. Его спросили, кому он должен был передать диск. Молодой человек ответил, что диск предназначался ему, что однозначно подразумевало продолжение просмотра. Через пять минут его вырвало и следующие десять минут он просматривал, сидя в собственной блевотине. Ему объяснили, какие все это будет иметь последствия для него и его молодой семьи.

— Это будет на телевидении через час, — сказали ему. К этому моменту просмотр был уже остановлен. — А через полтора часа это будут смотреть по всему миру. На несколько дней ты станешь злодеем номер один, а твоему шефу все равно придется давать объяснения. Скажи, что ты должен был передать это ему, и мы предложим тебе другой сценарий.

— Я не верю вам, — ответил молодой человек. Он пытался сохранить лицо из последних сил. Тогда ему предложили продолжить просмотр.

— Там самое интересное, наверное, впереди. Просто представь на месте этой несчастной свою молодую жену. Так тебе будет смотреть еще интереснее. У нашего предложения есть срок годности. Он составляет одну минуту. Время пошло.

Видеозапись делать не разрешили. У Чарльза была аудиозапись, и именно с ней он отправился на аудиенцию в загородный дом премьер-министра. Аудиенция заняла полчаса. Премьер-министр был сильным человеком, но и у него, кроме политической репутации, есть жена и дети. А у Чарльза были показания его помощника. Он даже не стал играть в игру: «Вы ничего не докажете», он просто спросил: «Это акт национализации?»

— Да, — ответил Чарльз.

— Молодой человек ни в чем не виноват, он ничего не знал.

— Мы знаем это.

— Какие у меня гарантии?

— Вы представляете, что пришлось сделать, чтобы я оказался здесь с вами и с этой записью?

— Нет. Но, наверное, это было трудно.

— Это было чертовски трудно, господин премьер-министр. Но мы это сделали. И мы гарантируем, что никто больше не пострадает. Ваш помощник уйдет в отпуск, потом получит хорошее предложение и уедет работать за границу. Вы будете верой и правдой служить своему народу и пользоваться заслуженным уважением мирового сообщества. Может быть, когда-нибудь станете генеральным секретарем ООН.

— Я согласен, — сказал премьер, закрыв глаза, что должно было подчеркнуть скорбный характер происходящего. — Как вас разыскать, если возникнет необходимость в ваших услугах?

— Главное, чтобы вы не надумали искать меня по какому-нибудь другому поводу, — ответил Чарльз, протягивая премьеру визитную карточку с адресом никому не известной фирмы в северной части центрального Лондона.

 

Глава

3

Никто не будет спорить с банальной истиной, утверждающей, что важно оказаться в нужное время в нужном месте. Только к этому необходимо добавить, что в этом нужном месте тебя должны заметить нужные люди. И тогда, если не наделаешь глупостей, все сложится.

В Костиной жизни звезды сошлись нужным образом в тот момент, когда он, пропутешествовав два месяца по Европе с полным осознанием того, что конечной точкой все равно будет Лондон, не потому что он теперь является почти что малой родиной всякого нового русского человека, а потому что, окончательно прочистив во время путешествия мозги, он понял, что ему необходимо увидеться с девушкой Настей. Он не был уверен в том, какого хотел добиться результата — просто хотел еще раз увидеть и убедиться, что она так же хороша, как в его памяти, или увидеть и убедиться, что она его простила, или увидеть и еще в чем-нибудь убедиться. Ему необходимо было поставить в конце истории точку, чтобы после нее начать с новой строки или, наоборот, написать слово «конец».

Увидеться не удалось. Удалось поговорить по телефону. Настя работала в Японии, где должна была пробыть еще две недели. Он не спросил, хочет ли она, чтобы он прилетел в Японию, потому что по голосу понял, что она уже ничего не хочет. Точка поставилась сама собой.

Путешествие закончилось, надо возвращаться, только непонятно куда. Не в географическом смысле — это как раз было легко, потому что за эти почти три месяца, включая пребывание в доме отца, он понял, что прекрасно себя чувствует в любом месте, но при этом и мысль о возвращении в Россию не вызывала никакой аллергии. Непонятно было, чем дальше заниматься. Он точно решил, что не будет больше работать ни в какой большой компании, что бы она ни производила, мысль о собственном бизнесе душу не грела, он попробовал даже начать писать рассказ, но понял, что это не его, пересказ собственной жизни литературным языком оказался скучным занятием, а сочинять Костя, как оказалось, не умел.

По всему выходило, что путешествие закончилось прямо у разбитого корыта, но странное дело, понимая, что возвращаться надо, а возвращаться некуда, он не испытывал по этому поводу разочарования или тревоги. «Ну, похоже, ты хорошо мозги прочистил, — смеялся в телефон отец, — если совсем нечем будет заниматься, приезжай к нам. Тесса будет рада, и дети будут рады. Как-нибудь прокормим. Будешь дрова колоть, баню топить, детей в школу водить — найдем дело по душе».

Пробыв в Лондоне почти неделю, Костя взял билеты в Москву на воскресенье. В субботу он решил реализовать давнее свое желание — съездить на футбол на матч «Арсенал» — «Челси» на стадион Emirates. Понимая, что матч топовый, озаботил этим делом консьержа почти сразу по приезде, даже еще до того, как Насте позвонил. Разбитной шотландец-консьерж несколько дней отрабатывал полученные авансом пятьдесят фунтов, но результат был нулевым — билетов не было. Матч начинался в три часа, в одиннадцать он увидел Костю, возвращающегося с завтрака и заговорщически махнул рукой. «Есть вариант, — заявил он с видом человека, решившего нерешаемую задачу. — Звонил сейчас кореш, у него есть два абонемента по сто пятьдесят. Сейчас объясню, как найти». Он стал объяснять, что человек будет ждать в магазине сувенирной продукции Арсенала, расположенного около какой-то там трибуны. Зовут его Стивен и он черный. Но это ничего, это нормально. При этом он все время называл «Арсенал» — «Гунерс» и был очень доволен проделанной работой. Около стойки его поджидали уже два человека, но он показывал, что надо еще подождать, и увлеченно рисовал на листке бумаги, как найти сувенирный магазин. Третий человек стоял чуть в стороне, определенно прислушивался к их разговору и размышлял о чем-то своем. Это был хорошо одетый мужчина лет пятидесяти с коротко подстриженными седеющими волосами — крепкий, загорелый и уверенный в себе. Такие люди могут быть кем угодно, но Косте с первого взгляда показалось, что он состоятельный соотечественник. Он не походил на итальянца или француза и слишком хорошо одет для всех остальных. Вряд ли он ждал консьержа, да и консьерж при всей увлеченности футбольной тематикой вряд ли позволил бы ему столько ждать.

Так и оказалось. Юрий Петрович, а именно так представился солидный господин, конечно же, оказался русским, а ждал он терпеливо ни кого иного как Костю. Что выяснилось, как только Костя отошел от консьержа с листком бумаги в руке.

— Вы позволите? — спросил по-русски Юрий Петрович.

— Да, — по-русски же ответил Костя, вызвав этим коротким словом радостную улыбку на лице Юрия Петровича.

— Случайно услышал ваш разговор и задумался, соотечественник или нет. Поставил на то, что соотечественник и вот выиграл, — он продолжал улыбаться и протянул руку для рукопожатия, — Юрий Петрович.

Костя пожал протянутую руку и представился. Оказывается, Юрий Петрович не просто ради пари с самим собой дожидался его, он собирался пригласить Костю на футбол, поскольку у него оказался по случаю лишний билет. Да и не билет даже, как выяснилось позднее, а приглашение в чью-то ложу.

— Не отказывайтесь, — сказал он, все еще продолжая улыбаться.

— Да я и не собирался отказываться. Это куда лучше, чем вход через сувенирную лавку. Почему я, можно спросить?

— Считайте, что понравились. Я редко незнакомых людей куда-нибудь приглашаю, уж и не вспомню, когда было в последний раз.

— Может, если только девушку какую-нибудь? — подыграл Костя.

— Ну да, может, — поддержал тему Юрий Петрович, — вы здесь один?

— Да.

— Это я к тому, что вы туда один не попадете, а мне тут надо на встречу одну успеть. Давайте так, вот вам мой телефон лондонский, запишите, а встретимся мы с вами в час тридцать в районе Knightsbridge, я вам смс-кой адрес пришлю, и оттуда вместе поедем, если не возражаете.

— Да куда уж возражать, я и не знаю, как благодарить.

— Захотите отблагодарить, повод всегда найдется, — слегка дотронулся Юрий Петрович до его плеча и направился к выходу, оставив Костю в лобби гостиницы в состоянии радостного недоумения.

Следующие сутки вполне можно было озаглавить «День Юрия Петровича или познание нового», и они вместили поездку на футбол в «Майбахе» с водителем, похожим на кинозвезду, просмотр матча в условиях совершенно непривычных — кроме них двоих в ложе было еще двое англичан, Юрий Петрович знал обоих, и как понял Костя, он же их и пригласил, несмотря на то, что болели они за «Челси», а он — на удивление, за «Арсенал», но в этом мире фанатские пристрастия играли роль несущественную. К слову сказать, «Челси» выиграл четыре-один и к концу первого тайма, когда «Челси» забил третий мяч и счет стал три-один, происходящее на поле уже не представляло большого интереса. Первое время Юрий Петрович, серьезно увлеченный игрой, общался с Костей в основном по-русски, но потом сдался и он, вежливо заметив:

— Нет, ну можно, конечно, проигрывать, но чтобы на своем поле при таких болельщиках так сливать, — он недовольно покачал головой. — Вы здесь надолго? — спросил он Костю.

— Да нет, — ответил тот, — завтра в Москву возвращаюсь.

— Надо же какое совпадение, — совершенно искренне обрадовался Юрий Петрович, — и я завтра утром в Москву.

— Ну вот, может быть одним даже рейсом, — сказал Костя, которому новый знакомый продолжал все больше нравиться. Было очевидно, что Юрий Петрович вполне состоятельный и, скорее всего, влиятельный русский, но Костя не мог его отнести ни к какой из существующих у него в голове «русских» категорий: чиновник, политик, бизнесмен, хотя на деле он мог оказаться и тем, и другим, и третьим, но тем большей была бы разница между ним и сложившимися в Костиной голове категориями.

— Да почти наверняка, — засмеялся Юрий Петрович, — потому что я предлагаю вам билет сдать и лететь со мной. Лечу я один, а вы мне компанию составите, будет с кем поболтать. Ну, принимаете предложение? — он еще больше засмеялся, увидел Костино искреннее недоумение. — Не знаю, о чем вы сейчас думаете, но предлагаю подумать вот о чем. На своем жизненном пути мы проходим всего несколько таких окошек из тех, что эти милые люди, — он кивнул в сторону англичан, занятых своим разговором, — называют, как вам известно, window of opportunities. Большинство людей их даже не замечает, часть останавливается, но боится заглянуть — вдруг там что-то не то в окне покажется, и лишь малая часть заглядывает. Это ваше окошко, и я предлагаю вам заглянуть. Убедил?

— Да, — сказал Костя, — спасибо, конечно, я полечу с вами.

Костя никогда не летал частным самолетом. О чем он и сказал Юрию Петровичу, располагаясь в белом кожаном кресле Falcon 900 с салоном, рассчитанным на восемь человек. Пилот — англичанин и второй пилот тоже англичанин, почтительно приветствовали Юрия Петровича, как старого знакомого. Стюардесса была русской, очень миловидной девушкой лет двадцати пяти. Время было раннее, и она предложила для начала свежевыжатый апельсиновый сок.

— Да, — сказал Юрий Петрович в ответ на Костино признание, — звучит до крайности банально, но все, что бывает, бывает когда-то в первый раз. Ну хорошо, Константин, рассказывайте про себя. Я сказал вчера, что вы мне понравились, и сегодня подтверждаю это. Мне вообще мало кто нравится, но даже это не является поводом делить с незнакомым человеком столь интимное пространство, — без тени улыбки он сделал рукой движение, очерчивающее контуры салона. — Стало быть, у меня есть к вам некий интерес, пока еще точно не оформившийся. Так что чем больше и правдивее вы расскажете, тем легче мне будет его оформить или, наоборот, о нем забыть.

— Мои интересы и предпочтения при этом как-то учитываются? — Костя запил вопрос глотком сока.

— Учитываются, — последовал ответ, — непременно учитываются. Но на следующей итерации процесса. На этой итерации учитываются исключительно мои.

Костин рассказ, прерываемый редкими вопросами Юрия Петровича, занял собственно все три часа полета до Москвы. Университет, МВА, первая работа, вторая работа, бывшая жена без подробностей расставания, отец, его семья, последние три с половиной месяца жизни. Аспекты личной жизни Юрия Петровича не интересовали вовсе, если не считать короткого разговора об отце, одну из книг которого Юрий Петрович даже читал лет десять назад, что само по себе было удивительно, поскольку до этого Костя отцовских читателей не встречал. Зато профессиональные интересовали чрезвычайно. Главной темой разговора стали американские компании.

— Я уже встречал таких, как вы. Наступает момент, когда понимаешь и видишь гораздо больше и дальше, чем твои иностранные начальники, и в этот момент надо уходить, иначе можно пересидеть и остаться навсегда. Такое я уже встречал. Так вы, получается, безработный?

— Получается, что так.

Стюардесса извиняющимся тоном попросила пристегнуться, поскольку самолет входит в зону турбулентности.

— И что же вы собираетесь делать? — спросил пристегнувшийся Юрий Петрович.

— Честно вам скажу — не имею ни малейшего понятия. Наверное, довольно странно это слышать от человека в моем возрасте, но я точно знаю, чего не хочу делать, и не представляю, чего хочу.

— И что же входит в список запрещенных профессий, кроме глобальных компаний?

— Не хочу заниматься политикой, не хочу быть чиновником, — заученно начал Костя перечислять, но Юрий Петрович остановил его.

— Попросту говоря, Костя, вы хотите сказать, что не готовы работать на государство.

— Можно, наверное, и так сказать, — Костя понимал, что вместе с самолетом входит в зону турбулентности, но как и самолету, ему необходимо продолжать движение к цели, хотя в отличие от самолета, цель эта была пока абсолютно неясна.

— И это потому, что под влиянием средств массовой информации вы убеждены, что работа на государство тождественна тому или иному виду коррупции.

— Да, — сказал Костя, — и не под влиянием СМИ, а из небольшого собственного опыта. Но не только из-за коррупции. Мне кажется, что нынешняя российская власть, к которой, так или иначе, и вы имеете отношение, Юрий Петрович, не имеет стратегии развития. Я имею в виду не декларативной, а реализуемой. То же самое, что с моим бывшим работодателем. Тогда в чем разница? Там хоть коррупции не было.

— Уж будто бы, — усмехнулся Юрий Петрович.

— Ну хорошо, — согласился Костя, — но я в ней не участвовал.

Юрий Петрович посмотрел на него долгим внимательным изучающим взглядом.

— Коррупция, конечно, тема интересная, но отсутствие стратегии еще интереснее. Давайте поговорим об этом. Что должно содержаться в этой стратегии, чтобы она вас удовлетворяла?

Костя не ожидал подобного вопроса, как, впрочем, и не ожидал подобного разговора. Он готовился скорее к приятной светской беседе, но не к интервью по приему на работу. Однако за два часа этого разговора он успел почувствовать, что максимально приблизился к «окну возможностей» и теперь вовсе не хотел, чтобы оно неожиданно захлопнулось. К тому же властный и умный Юрий Петрович был ему по-человечески интересен, поэтому он подумал прежде, чем начать отвечать, выдержав почти неприличную паузу, во время которой пытался сосредоточиться, глядя на тяжелый слой облаков, отделяющих их от земли.

— Лидер страны, — медленно начал он подбирать слова, — или правящая партия, в лице своей верхушки, если это настоящая правящая партия, конечно, должны видеть цель, которую, перефразируя известного философа, «простой человек еще не видит». — Он посмотрел на собеседника и тот понимающе кивнул: можно продолжать. — Так вот, эта цель должна быть задана в виде программы действий, сформирована для понимания двумя процентами мыслящей части населения страны, что принято называть почему-то «элитами». Только это должна быть действительно программа действий, а не набор лозунгов или распоряжений министерствам и ведомствам. После того как эта программа принята большинством «элит», ее надо при помощи пропагандистской машины методично в понятной форме доносить до остальной части населения. Вот так примерно это должно выглядеть. Программа действий может корректироваться на ежегодной, например, основе, но цель должна оставаться неизменной.

— Например, построение коммунизма, — усмехнулся Юрий Петрович. — Вот все точно так и делалось, как вы говорите. И цель была, и правящая партия, и пропагандистская машина.

— Да, — совершенно серьезно согласился Костя, — и все работало достаточно долгое время, только цель была изначально неверно выбрана. Увидеть правильную цель — это и есть самое главное. Остальное — дело техники.

— И что же, по-вашему, из перечисленного в нашем отечестве отсутствует?

— Да все отсутствует. — По тому, как внимательно Юрий Петрович слушал, Костя понял, что откровенной глупости не сказал, так что дальше было уже не так страшно.

— Все и отсутствует, — как бы про себя повторил Юрий Петрович. — А потому как все отсутствует, следует вывод, что работать на эту систему интереса нет.

— Нет, почему, — не согласился Костя, — для очень многих людей есть чисто финансовый интерес, есть жажда власти — много мотиваций очень мощных.

— Я конкретно вас имею в виду, — уточнил Юрий Петрович.

— Простите, не понял. Если лично меня, то ваша правда. Я так не могу. Если есть нечего будет, придется опять наниматься товары продвигать, хотя очень не хочется. — Он грустно улыбнулся.

— А как насчет идей?

— В смысле?

— В смысле их продвижения. Все интереснее, чем бытовая электроника. Как вам такой вариант?

— Вариант отличный, — Костя вздохнул и продолжил мысль, — только вот идей не видно. А продавать то, чего нет, это уже знаете не маркетинг, так и под статью попасть можно.

Они оба засмеялись. Улыбчивая стюардесса спросила, не хотят ли пассажиры еще чего-нибудь откушать или выпить, потому что самолет скоро начнет снижение. Юрий Петрович попросил девушку подать ему пиджак, достал оттуда визитную карточку и протянул Косте. На карточке значилось, что ее владелец является президентом Фонда глобальных стратегий с офисом, расположенным в одном из переулков центра Москвы, и зовут его Воротынцев Юрий Петрович. Костя еще раз посмотрел на карточку, потом на президента Фонда и постарался пошутить как можно тактичнее:

— Ну, вот я вам про отсутствие стратегии, а они у вас все, наверное, и есть. Вы уж не обижайтесь.

На этот раз Юрий Петрович не засмеялся. Вместо этого он спросил:

— Вы хотите продолжить этот разговор в более привычных для вас условиях?

— Да, — Костя понял, что шутка была лишней. — Конечно.

— Тогда позвоните во вторник по этому телефону, и мой помощник назначит встречу. Кто-нибудь встречает?

— Нет, — сказал Костя, — меня здесь уже три месяца не было, — будто бы через три месяца нормального человека и встретить некому, но с учетом предыдущего рассказа Юрий Петрович понял, что он имеет в виду.

— Я вас из терминала выведу и организуем вам такси где-нибудь по дороге, облегчим возвращение блудного сына.

Костя вернулся домой в свою старую квартиру, которая ничем уже не напоминала о годах счастливой жизни с любимой женщиной, за несколько месяцев ставшей совсем чужой. Середина мая — лучшее время для Москвы — уже тепло и все расцвело, отгремели ежегодные утомительные торжества, но еще не пришла испепеляющая жара, выжигающая все вокруг, девушки в цветастых юбках и платьях оголили пока еще не загорелые ноги. Самое время знакомиться с девушками на этой самой большой в мире ярмарке девушек. Последнее было особенно актуально для самого Константина, воздержание которого с коротким трехдневным перерывом в Брюсселе, где он враз очаровал какую-то англичанку-туристку, затянулось почти на четыре месяца. Такой перерыв является явным отклонением от нормы для любого мужчины, тем большим отклонением он явился для Кости, привыкшего к регулярной сексуальной жизни на протяжении последних как минимум десяти лет. С восполнения этого пробела Костя и начал свой новый этап московской жизни, предварительно съездив в магазин и загрузив холодильник продуктами, а бар напитками. Night Flight ассоциировался с не самым приятным периодом жизни, поэтому пришлось воспользоваться возможностями, предлагаемыми Интернетом. Первые же опыты показали чудовищных размеров пропасть между рекламными прототипами и реальными несчастными претендентками на завоевание столичного мегаполиса, однако дали возможность освободиться от излишков накопленной энергии. Теперь можно было приступать собственно к осмотру ярмарки.

То ли взгляд его излучал какое-то дополнительное притяжение, то ли на лбу было написано, что не женат, а может, и трехмесячные странствия по Европе придали дополнительного лоску, но Косте показалось, что даже в студенческие годы ему не удавалось так просто сходиться с девушками. Одна встреча — один ужин, или две встречи — два ужина, на этом, собственно, и заканчивался период ухаживаний. За первый месяц после возвращения Костя полностью компенсировал длительное воздержание. В результате он остановился на двух девушках, с которыми встречался по одному-два раза в неделю. Это было очень непривычно, на первой стадии совсем не обременительно и отчасти даже забавно. Однажды он решил разнообразить свою жизнь и познакомить одну девушку с другой на предмет дальнейшего совместного времяпрепровождения. Одна согласилась, другая отказалась. «Ну и объясни мне, что происходит? — спросил он у той, что согласилась, — я понимаю, конечно, что парень я неплохой, но все это прямо уже какой-то перебор». Они сидели вечером на веранде ресторана, где Костя почти год назад ждал Настю, которая прилетела из Лондона, и казалось, что это было совсем в другой жизни, которую можно было в широком смысле слова назвать докризисной, включая сюда и его собственный локальный кризис. Кризис, который Москва на первый взгляд переживала гораздо менее драматично, чем другие европейские столицы.

— Ну, расскажи мне, — продолжал он допрашивать свою новую знакомую, имевшую в своем активе к двадцати трем годам финансовое образование, съемную квартиру в центре и автомобиль «Лексус» с ижевскими номерами. Она была девушкой прямой, циничной и совсем не глупой, с ней можно было разговаривать.

— Вот ты умный вроде, а простых вещей не понимаешь, — отвечала девушка, подставляя лучам уходящего солнца свое гладкое лицо с крупным породистым носом. — В этой вашей Москве сраной вообще мужиков нормальных не осталось, а чтобы еще и неженатые и без детей, так вообще, может, меньше сотни вас таких. Так что на каждого приходится телок нормальных, думаю, — она нахмурила лоб, производя какие-то сложные подсчеты по ей одной известной методике, — штук по пятьдесят. Да, думаю, по пятьдесят. А если еще и со всякими малолетками считать, так, может, и по сотне. Ну, и что нам делать при такой конкуренции?

— Не знаю, — Костю чрезвычайно забавлял этот разговор. Девушка принадлежала к совершенно новому поколению, и дело было не в возрасте, Настя ведь была не старше, это касалось отношения к окружающему миру, которое вкратце формулировалось в расхожую позицию «после нас хоть потоп». Костя изучал девушку уже две недели и про себя прозвал ее и ей подобных, поскольку представляла она целую социальную группу, «детьми Путина». — Не знаю, что вам делать, например, не ехать в эту «сраную Москву», а ехать сразу, например, в Италию. Там с мужиками, может, лучше дело обстоит. Как тебе Италия?

— Италия мне нормально, — серьезно отвечала девушка, — но в Италию надо ехать с бабками, которые заработать по-быстрому можно только здесь. Чего ты мне, блин, экзамен устроил? А то сам не знаешь, как деньги зарабатывают.

— Я как раз знаю, как зарабатывают, но по-быстрому сколько тебе надо не заработаешь. По-быстрому только украсть можно.

— А ты вот прямо такой правильный — всю жизнь пахал и заработал, чего ты мне сказки рассказываешь.

— А с чего ты взяла, что у меня денег много. У меня их как раз совсем немного.

— Было бы немного, ты бы здесь не сидел. Здесь такие, у кого немного, раз в год заходят день рождения отметить, а тебя вон внизу в лицо знают, здороваются. Так что не пизди, дорогой мой Костя: все ты знаешь и все понимаешь.

На самом деле Костя понимал далеко не все. Его представления о том, как устроена страна, в которой он живет, и система, которая этой страной управляет, подвергались в последнее время регулярной коррекции в результате разговоров с Юрием Петровичем, которых с момента возвращения в Москву состоялось уже три и которые шаг за шагом подталкивали Костю к решению, которое в корне должно было поменять его жизнь. Копнув поглубже, Костя конечно же обнаружил бы, что решение это он уже принял, но его никто не торопил с окончательным ответом, а сам процесс, надо признаться, доставлял удовольствие. Причем, похоже, им обоим.

— Что это вообще такое — интересы государства на современном этапе развития, — рассуждал Юрий Петрович во время последней встречи, когда они сидели вечером вот также на террасе только другого ресторана, где к Юрию Петровичу иногда подходили здороваться люди, и лица некоторых были Косте известны по телевизионным картинкам. Некоторых Юрий Петрович просто приветствовал, с некоторыми здоровался, а с некоторыми радостно по-братски обнимался и обменивался несколькими словами. Некоторые здоровались и с Костей, вглядываясь в его лицо, на котором пытались прочесть, что он за птичка такая, откуда залетел, чтобы вот так вот сидеть и за ужином съедать драгоценное время столь уважаемого человека. А уважаемый человек, ответив на очередное приветствие, продолжал разговор на заданную тему. — Даже больше можно сказать — какова функция самого государства, что это такое государство. Сохранить границы, расширять их давно уже никто не хочет — слишком затратное это дело, и обеспечить, чтобы в заданных границах население повышало свой уровень благосостояния, а также, чтобы государство с этим населением занимало достойное положение на международной арене, чтобы другие государства не делали попыток кинуть его, когда затевается очередной серьезный проект. Можно возразить, — продолжал он совершенно серьезно, — что существуют и другие задачи, как-то борьба с терроризмом, с глобальным потеплением, с детской смертностью, свиным гриппом или каким-либо еще мировым злом. Однако сразу следует отметить, что мировое зло всегда носит глобальный характер и никакому государству поодиночке с ним не справиться. Очень рекомендую, Костя, равиоли с рикоттой, если вы вообще равиоли едите, так вот, на чем я остановился?

— На глобальном характере мирового зла, — подсказал внимательный слушатель.

— Да, так вот, мировое зло по большей части не только носит глобальный характер, но и обладает еще одной неотъемлемой характеристикой — решение любой такой проблемы, даже не окончательное решение, а сам его процесс, всегда приносит ощутимую выгоду кому-то конкретному, то есть всегда имеет конкретного бенефициара. Свиной грипп — фармацевтические компании, борьба с терроризмом — бюджеты спецслужб, глобальное потепление — производители якобы энергосберегающих приборов и так далее. Тогда получается, что у государства появляется еще одна новая функция, которой не было раньше: при решении глобальных проблем государство обязано защищать интересы своих родных бенефициаров, иначе оно или станет не нужно, и они уедут в другое государство, либо, что более вероятно, поменяют правила игры в своем.

— Ну, в нашем государстве, положим, вряд ли кто осмелится правила игры поменять. Таких уже не осталось, — впервые решил возразить Костя.

— Плохо вы меня слушаете, молодой человек, двойку вам на первый раз без занесения в личное дело. Я говорил о защите интересов конечных бенефициаров, а в нашем отечестве в глобальных проектах этих бенефициаров не так много, счетное число, и они очень даже могут поменять правила игры.

— Вы имеете в виду, — все еще не понимал Костя.

— Я точно не имею в виду тех, кого вы называете олигархами. Я имею в виду других людей. Так вот, пока вы перевариваете услышанное, позволю себе вернуться к одному из наших предыдущих разговоров. О глобальных стратегиях и о работе на власть. Как давно уже не является до конца справедливым утверждение о том, что на Западе деньги делают власть, а на Востоке власть делает деньги, так и невозможно уже до конца определить причинно-следственную связь такого рода: положение страны в мировом сообществе укрепляет позиции отечественных бенефициаров глобальных проектов, или наоборот, чем увереннее себя чувствуют в мировом, чуть было не сказал, правительстве, — Юрий Петрович позволил себе улыбнуться, — в мировом масштабе, отечественные бенефициары, тем лучше стране в долгосрочной перспективе. Мы занимаемся укреплением стратегических связей между конкретными бенефициарами и в этом смысле мы имеем вполне глобальные и вполне долгосрочные стратегии. Ну, — он посмотрел на Костю чуть насмешливо, — понятнее стало?

— Звучит очень убедительно, но до понимания еще далеко, — честно признался Костя. — Равиоли и вправду превосходные. Вы можете привести пример, ну самый простой.

— Я могу привести вам десятки примеров, они везде, о них пишут в газетах, в Интернете, показывают по ненавистному вам телевизору. Мне бы хотелось как раз от вас услышать примеры, но это, по-видимому, в другой раз. Хорошо, один раз — один простенький пример. Вот немецкий город Штутгарт, вот одноименная футбольная команда попадает в непростое финансовое положение, вот появляется компания «Газпром», предлагает титульное спонсорство за очень приличные деньги и делает положение клуба стабильным. Немцам при их неоднозначном отношении к «Газпрому» непросто было все это принять, но они приняли. Вот такие небольшие проекты и работают на глобальное укрепление долгосрочных связей. Так укрепляется взаимное доверие, появляются общие интересы, а это, в свою очередь, работает на перспективы России.

— Через «Газпром»? — не скрывая иронии, спросил Костя. — Других способов нет?

— Вы положительно не хотите меня слушать, Костя. Исходной точкой является бенефициар, то, что вы называете стратегией, делается применительно к его интересам в предположении, что в какой-то точке они совпадают с интересами государства…

Сейчас, спустя почти два года после этих разговоров, Костя не переставал удивляться, как легко вращался в умелых пальцах Юрия Петровича многогранный хрусталик мироустройства, каждый раз поворачиваясь новыми гранями. Как легко удалось ему меньше чем за месяц превратить вполне уже взрослого человека, абсолютно неприемлющего какие-либо отношения с властными структурами, в человека, готового в эти отношения вступить. После короткой, но интенсивной подготовки Юрий Петрович сформулировал свое предложение. Буквально за месяц до их встречи в Лондоне по случаю ему досталось PR-агентство, когда-то входившее в первую десятку, потом потерявшее свои позиции из-за неуместного желания собственников продолжать заниматься политтехнологиями в эпоху построения строгой властной вертикали. В «управдомы» переквалифицироваться они не сумели или не захотели, в результате чего оказались в Лондоне, пополнив и без того обширную колонию людей самого разного рода занятий, гордо называющих себя политэмигрантами.

Юрий Петрович предложил Косте возглавить это агентство со скромным на первых порах окладом в сто пятьдесят тысяч евро, но с пятнадцатипроцентной долей в бизнесе, которая при успешном развитии событий могла через год вырасти до двадцати пяти процентов минус одна акция.

— Я ничего не понимаю в политтехнологиях и довольно скептически отношусь к PR, — удивился Костя, — мне казалось, что на эту тему я достаточно много высказывался.

— Именно поэтому я тебе все это и предлагаю, — невозмутимо ответил Юрий Петрович. — Мне не нужны люди, которые считают, что они провели сделку по слиянию двух банков просто потому, что обеспечили этой сделке хорошую прессу. Ты занимался маркетингом, значит, знаешь, как засирать людям мозги — этого знания вполне достаточно. Мне не нужен пиарщик, мне нужен умный руководитель, на которого я мог бы положиться.

— Спасибо, но…

— Никаких но, пока не выслушаешь до конца. В первый год у тебя будут две задачи — набрать с рынка лучших людей и создать работоспособную структуру, с заказами я помогу в первое время, дальше справляйтесь сами. Но это только первая задача. Вторая сложнее. Мне нужна очень мобильная и очень профессиональная команда, способная в короткий срок обеспечить масштабную компанию в прессе, на ТВ и, главное, в Интернете. Тебе надо будет продумать, каким образом мы сможем быстро доставлять информацию в иностранные СМИ, где все это гораздо сложнее. Первая структура будет твоей официальной работой, вторая — главной, которая будет приносить хорошие деньги и заставлять нейроны в твоем мозгу носиться в сто раз быстрее, чем на любой работе, которую ты найдешь на обычном рынке.

— Я думал, у вас все это есть, — недоуменно сказал Костя.

— Я тоже так думал, — в словах Юрия Петровича на этот раз было заметно раздражение. Но то, что было, не выдержало проверки делом. И, пожалуйста, не начинай сейчас рассказывать, что такое важное дело… Почти незнакомому человеку… Я провел с тобой много времени и знаю о тебе достаточно, чтобы принять подобное решение. И помни, что окно открывается только один раз.

— На кого мы будем работать? — спросил Костя, давая этим вопросом согласие на сделанное предложение.

— Мы будем работать на меня, я буду работать на себя, иногда на некоторых людей, но в конечном счете мы всегда будем работать только в интересах основных бенефициаров. В этой второй работе не должно быть никакой самодеятельности. Ну, что скажешь, мой юный друг?

Так получилось, что к концу июля Костина жизнь вновь радикально изменилась. У него появилась новая очень интересная работа и новая очень интересная подруга. Имело смысл уезжать из России, чтобы вернуться вот так, сразу с двумя щитами.

 

Глава

4

Юрий Петрович и Лиза были двумя людьми, которые в течение короткого времени заполнили в жизни Кости пустоты, образовавшиеся в результате потери старшего товарища и бывшей жены, и в обоих случаях со значительным upgrade’ом. Причем с Лизой Костя познакомился на каком-то мероприятии в Барвихе, куда его пригласил конечно же Юрий Петрович. Стояла жаркая середина июля, и возможно это было последнее летнее мероприятие, на котором собрались правильные люди. Костя сделал уже все необходимые действия, о которых договорился с Юрием Петровичем, но пока еще продолжал смотреть на все происходящее с ним как бы со стороны. Он не был внутри системы и совершенно не хотел туда попадать. «Если нет желания жить в барском доме, то вполне можно служить приходящим учителем, ну раз в год позовут отобедать — зато все остальное свободное время твое — никаких обязательств», — примерно так он убеждал себя, понимая, что в действительности сдает один рубеж обороны за другим. Посещение концерта в Барвихе с последующим after-party было еще одним сданным рубежом. В темно-синем льняном костюме и тончайшего хлопка белой рубашке он, если и отличался от остальных мужчин внешне, то в лучшую сторону. Женщины четко делились на две категории: жены и подруги. Последних было мало, поскольку все знали друг друга и с двадцатилетней девушкой мог прийти либо только что разведенный, либо маскирующийся гей. Жены были на все возраста и выделялись сумками Hermes из крокодиловой кожи, обилием бриллиантов и пластических операций. Лиза не принадлежала ни к одной из двух категорий. Она хорошо выглядела без хирургического вмешательства (что позднее подтвердилось при ближайшем рассмотрении) и без крокодиловой сумки, но при этом заметно старше двадцати лет и ее никто не сопровождал. Она была сама по себе, но и не очень нуждалась в сопровождении. С ней здоровались, обнимались и целовались. Костя решил, что останется на after-party, если она останется. Со стаканом воды он решительно присоединился к группе людей, которые вместе с Лизой лениво обсуждали перспективы времяпрепровождения ближайших шести недель: Корсика, Капри, Порто-Черво, север Франции, юг Франции, виллы, шале и замки, на мотоциклах по Африке, на байдарках по Бразилии, пешком по джунглям, на парашютах с Кордильер, успеть на день рождения Аркаши, да и еще Полина приглашала, всех только напугали этим кризисом, ничего, вот осенью вторая волна, первую пережили и вторую переживем, а надо будет и третью, нет, мальчики, давайте уже без третьей и без второй, а то зимой Саша сам не свой был, такое еще раз — так это просто не пережить, мы Антоше пять лет отмечали, так, представляете, пришлось гостиницу, которая праздник организует, просить в договоре все цифры уменьшить, чтобы в глаза не бросалось, это же ужас просто…

Лиза вместе со всеми смеялась, произносила те же названия, охала и снова смеялась. Разговор сам по себе затухал, и поддерживать его можно было только при помощи алкоголя, который в жаркий вечер потреблялся только несколькими энтузиастами.

Костя, понимая, что еще немного, и она уйдет, и это будет не просто потерянный вечер, но вечер, который может дать толчок развитию в дальнейшем настоящего комплекса неполноценности, чувствуя учащение биения сердца, и подготавливая первые правильные слова, способные поддержать дальнейший разговор, услышал вдруг обращенные к себе слова Лизы: «А вы, молодой человек, когда вы нам о себе расскажете, а то стоите и слушаете, может, вы репортер? Наташа, он похож на репортера?» Все засмеялись. Высокая, яркая, крупная, сорокалетняя Наташа вполне дружелюбно посмотрела на Костю: «Нет, не похож, слишком хорошо одет, — и, подумав, добавила под общий смех, — да и воду пьет, нет, точно не репортер. Тогда кто же вы, молодой, человек, признавайтесь».

— Чацкий, — неожиданно для себя и исключительно для Лизы ответил Костя, — Константин Дмитриевич Чацкий, к вашим услугам, господа, только что из Европы, давно не был на родине, осваиваюсь потихоньку, много, знаете ли, перемен, — и совсем уже под общий хохот с комичным поклоном, — кстати, не женат.

Минут на пять Костя стал центром внимания, к нему потянулись знакомиться и чокаться, выдавая у кого что осталось в голове из школьной программы под одобрительно оценивающим взглядом Лизы. Косте пришлось вкратце рассказать о своем путешествии с юга на запад Европы, вызывая ревнивые замечания мужчин: «Хотел бы и я так, месяцев на несколько от активной жизни отойти, а лучше на лет несколько, да, везет же некоторым» и поощрительные от женщин: «Вот у нас какой литературный герой новый появился, вы уж нас не забывайте, Константин Дмитриевич, заглядывайте почаще, а сейчас-то как сюда попали?».

— Да Воротынцев Юрий Петрович пригласил, — радостно улыбаясь, ответил Костя, первый раз опробуя на людях эффект от упоминания имени Юрия Петровича, — пригласить-то пригласил, а сам взял да улетел куда-то, вот и хожу тут, никого не знаю, спасибо вы хоть заметили, — закончил он, обращаясь к Лизе.

На Лизу имя нового покровителя впечатление не произвело, но произвело на Наташу и на пару мужчин.

— Да, — протянул один из них, — Юрий Петрович вам бы не дал заскучать, быстро бы с кем надо познакомил.

— Прикольно, — сказала ему Лиза, которая к концу вечера при ближайшем рассмотрении выглядела на свои тридцать лет, которые она недавно шумно отпраздновала, на свои два замужества, одно из которых принесло известность, а другое деньги, на свою трехлетнюю дочь и на многое другое, о чем Костя узнал значительно позже. — Чацкий, и не женат, это очень прикольно, я уже и не помню, чтобы меня здесь кто-нибудь так рассмешил…

— А мне показалось, что вы все время только и делали, что смеялись…

— Ну да, делала вид, что смеялась, но было не очень смешно.

— Это правда, не очень.

— Я тут было домой собралась ехать, но, может, вы еще посмешите, если и вправду не женаты.

— Это предложение?

— А вы как думаете?

Через полчаса каждый на своей машине поехали посидеть на «Причал», где и просидели за веселым разговором до двух ночи, каждый рассказывал о тех сторонах жизни, о которых не знал другой. Конечно, и здесь Лизу многие знали, здоровались, обнимали, целовали, звали вместе с Костей за свой столик, но им обоим хотелось остаться вдвоем.

— Хорошо, Константин Дмитриевич, что вы человек в нашем Содоме неизвестный — вот будет завтра тема-то для разговоров.

— Это вы тут такая celebrity в этом Содоме? — в тон ей спросил Костя.

— Ну, не такая, конечно, но, наверное, вот такая, — она сделала руками как рыбаки, показывающие пойманную рыбу. — Теперь удовлетворите любопытство, кто ж это такой ваш Юрий Петрович?

А Костя, спустя два месяца, и сам до конца не понимал, кто такой Юрий Петрович, и еще меньше мог о нем рассказать. Информация в Интернете была крайне скудной. Последние фото относились к две тысячи девятому году. Юрий Петрович закончил с отличием Академию КГБ и (это уже по его собственным словам) начинал карьеру контрразведчика в качестве борца с вредными идеологическими течениями и их носителями. Первые его профессиональные шаги пришлись на период полного разложения советской системы с последними судорогами в виде андроповской борьбы за дисциплину и ловли в кинотеатрах прогульщиков работы. Дальше Горбачев, перестройка и прочие всем известные события. Судя по всему, в какой-то момент он отправился бороться с идеологическими противниками прямиком в их стан, получив должность заместителя начальника отдела международной жизни в одной из двух самых влиятельных советских газет. В газете он проработал всю короткую перестроечную весну, дослужился до заместителя главного редактора, вместе с недавними идеологическими противниками в силу новых профессиональных обязанностей подготавливал развал Советского Союза и коммунистической системы, которые в силу основных профессиональных обязанностей как раз и должен был защищать. Как он, будучи молодым еще человеком, прожил эти годы в состоянии Multiple Identity Disorder — на этот счет он предпочитал не распространяться. В девяностые работал и на администрацию Ельцина, никогда, впрочем, не входя в ближний круг. Об этом периоде он говорил более охотно. «Странное ощущение было, Костя, такое ощущение, будто все это ненадолго. И не в том дело, что коммунисты там победят на выборах, этого я никогда не боялся, но слишком далеко маятник качнулся, прямо как в Февральскую революцию, все время такое ощущение было, что еще чуть-чуть, и по кускам потом собирать придется. Но я поставил на то, что такого произойти не может, а раз произойти не может, то должна быть смена курса, а раз должна быть смена курса, то появятся совсем другие люди, и с этими особенно засвечиваться не резон. Тут как раз Путин в Москве появился, такой скромный и незаметный, и один приятель, знавший его еще по Питеру, сказал — присмотрись. Я поначалу присматривался и ничего особенного не высмотрел, а он вдруг раз — и председатель ФСБ. Ну, думаю, таких совпадений не бывает. Ну не Березе же после Ельцина страной рулить, а раз не ему, то значит, нашим, которые к тому времени уже и в бизнесе крепко сидели, и в политике. Так что в очередной раз я сделал ставку, причем, отметь, стратегическую, и ставка моя выиграла. За власть и за кресла с питерскими бороться не было у меня никакого желания, да и возможности тоже, поэтому так мы и разделили обязанности — они бенефициары, мы обслуживаем их интересы к взаимному удовольствию».

Действительно ли Юрий Петрович получал удовольствие от обслуживания чьих-то интересов, или обслуживая эти интересы, не забывал о своих, а может быть, допускал еще одно движение маятника — теперь уже в другую сторону, ведь теоретически должно было наступить когда-нибудь состояние хоть относительного равновесия, а для этого маятнику неизбежно пришлось бы проделать путь в обратном направлении, больно зашибив по ходу движения тех, кто не успел отклониться, — сказать трудно, но внешне последние года три-четыре чувствовал он себя вполне уверенно. «Фонд глобальных стратегий», как и многие другие организации с похожими названиями, финансировался на средства одной из крупнейших нефтяных компаний, откуда можно было сделать вывод, интересы какого бенефициара Юрий Петрович обслуживал в первую очередь. Однако в отличие от других организаций с похожими названиями, которые сочиняли бумажки сами для себя или для второсортных чиновников со Старой площади, Юрий Петрович и его немногочисленный штат, как постоянных, так и привлекаемых экспертов, работали в основном над реальными проектами и занимались аналитикой только в привязке к ним.

Костя очень долго не мог понять, откуда, собственно, берутся деньги у самого Юрия Петровича, который по Европе вообще никогда не летал рейсовыми самолетами. Вся эта финансовая механика никак не складывалась в столь понятную и прозрачную картину, к которой он привык по прошлым своим работам. Может быть, если там была механика, то здесь — квантовая механика? Но видя, что Юрий Петрович не готов пока погружать его еще на один уровень глубины, инициативы не проявлял. В руководимую им самим компанию деньги заходили официально, по договорам, наличные расчеты, безусловно, присутствовали, но Костя, сформировав с самого начала управленческий принцип cash in cash out, привел этим Юрия Петровича в настоящий восторг. «Вот что значит хорошее профессиональное образование, я бы сразу не додумался, — одобрительно кивал он головой, — компания наша должна быть белая, пушистая и прозрачная, чтобы каждому заблудившемуся менту не надо было отстегивать, а если, не дай Бог, серьезный наезд будет, то найдем, как закрыть, это уже моя забота. Твоя — чтобы не к чему было придраться. Веди дела, как тебя учили в твоей американской компании — строго по инструкции. Я тебе и финансового директора советую иностранца взять, такого, который здесь поработал уже и понимает, что к чему, спокойнее будет». Костя не возражал, как не возражал и против прочих рекомендаций своего мажоритарного акционера.

И что из всего этого он мог рассказать девушке Лизе, отвечая на ее вопрос, кто такой Юрий Петрович. Почти ничего. Поэтому вместо ответа рассказал, как они познакомились в городе Лондон.

— И по всему видно, что серьезный он мужчина?

— Похоже, что да. И более того, думаю, что он тоже не женат.

Лиза заливисто засмеялась. У нее был очень хороший смех — будто перекатывались, сталкиваясь, хрустальные шарики.

— Это такой у меня сегодня день памятный выдался — сразу двое неженатых, а с утра вроде все как обычно начиналось, никаких примет особых…

— А с утра обычно — это как? — спросил Костя.

— А с утра обычно по-разному начинается, — откровенно сказала Лиза. — Иногда одна просыпаюсь, иногда не одна, последнее время все больше одна.

— Да ладно, — не поверил Костя.

— Правда, — почти грустно сказала Лиза, — неженатые все больше какие-то голубые попадаются или уж совсем неадекватные. А с женатыми решила перерыв сделать.

— Надо же, как все не просто, — сказал Костя, впервые почувствовав, что у вечера может быть продолжение.

— А вы как думали. Это у вас, мужчин, все просто, а у нас, девушек, все куда сложнее, — продолжила Лиза, подумав, вероятно, о том же самом.

— Может быть, надо как-то вам девушкам все упростить немножко?

— Это как?

— Ну, например, взять и завтра утром проснуться не одной.

— А с кем? — она улыбалась краешком губ, но глаза были серьезные.

— Со мной, — сказал Костя, не отводя взгляда.

 

Глава

5

Последние десять лет своей жизни, то есть где-то начиная со второго курса университета, Лиза была постоянным персонажем разделов светской хроники гламурных журналов. Конечно, она не входила в топ десять девушек-ньюсмейкеров, но точно входила в первые пятьдесят, перемещаясь от середины списка к концу и в обратном направлении в зависимости от того, с каким мужчиной в каких отношениях она в тот момент находилась. Роман со вторым мужем, завершившийся успешным браком, и вовсе подробно освещался глянцевой прессой. Они прожили вместе четыре года, из которых первый был по-настоящему счастливым, второй — занят в основном непростым привыканием к новой одновременно радостной и почетной роли мамы очаровательной девочки Маши, третий — неудачными попытками вернуть отношения с мужем туда, где они были два года назад, а четвертый — мучительной психологической подготовкой себя к предстоящему расставанию. Кроме многочисленных ссор, упреков и обвинений расставанию поспособствовал на завершающей стадии короткий, но яростный переговорный процесс, в результате которого Лизе пришлось снизить свои запросы по ежемесячному содержанию с пятидесяти до тридцати тысяч долларов, а мужу, соответственно, подняться до этой цифры с первоначальных двадцати. До достижения девочкой Машей совершеннолетия. Плюс расходы на отдых в размере ста тысяч в год. Плюс расходы на образование, каковыми бы они ни были. Если в течение рассматриваемого периода Лиза начинала вести совместное хозяйство с другим мужчиной, ежемесячное содержание уменьшалось в три раза. Так что Лизе прежде, чем строить серьезные отношения с другим мужчиной, следовало в первую очередь интересоваться не тем, женат он или не женат, но будут ли эти отношения компенсировать потери в ежемесячном компенсационном пакете. Лиза была оптимисткой от природы, к тому же весь период взрослой жизни, который она отмеряла с окончания школы, ее в этом оптимизме укреплял. Она была из тех девушек, которые обречены нравиться мужчинам, хотя грозовые молнии, пробивающиеся время от времени сквозь облака оптимизма, высвечивали тот безрадостный факт, что еще чуть-чуть, и придется расстаться со столь приятным слуху и сердцу наименованием «девушка», в результате чего жизнь может как-то измениться и не в лучшую, возможно, сторону. Это был один, пока еще маленький, повод для огорчения. Второй — уменьшение присутствия на страницах светской хроники. Поначалу Лиза совсем по-детски обижалась, не находя свои фотографии с вечеринки, где она точно помнит, ее фотографировали. Однако, будучи девушкой разумной и осознавая, что второе огорчение является лишь следствием первого — вон их сколько, не желающих сдавать свои позиции красавиц первой волны, а ведь уже и вторая, и третья накатили, и четвертая на подходе, так что выход из этой непростой ситуации просматривался один — перепозиционирование. Перепозиционирование самой себя, не дожидаясь того, когда это сделают другие, из девушки в молодую и чертовски привлекательную молодую женщину-маму, занятую серьезным бизнесом, воспитывающую ребенка и не имеющую по этой причине много времени на посещение разных дурацких мероприятий. Если этого не сделать самой, то не будет никакого перепозиционирования, а в чистом виде разжалование из элитной категории девушек.

Необходимо было всего лишь некоторое психологическое усилие для воплощения в жизнь этого очень правильного и своевременного плана. Тем более что в наличии имелись все его составные элементы — привлекательность, ребенок и даже собственный бизнес по продажам картин, которым Лиза начала заниматься еще до знакомства со своим последним мужем вместе с университетской подругой. Они не создавали юридического лица, не занимались продвижением своих услуг при помощи печатной рекламы или Интернета. Они очень умело, хоть и неосознанно, использовали присущее новым богатым русским недоверие ко всякого рода профессионалам за исключением пластических хирургов и прочих врачей. Не будучи сами профессионалами ни в какой общепринятой области деятельности, новые богатые русские не любили иметь дело с профессионалами. Они искали специалистов среди своих. Лиза была внутри круга, а отец подруги был известным частным коллекционером. К тому же они обе закончили искусствоведческое отделение истфака МГУ, к тому же Лиза была еще и узнаваемым медийным персонажем. К тому же они никого не обманывали, а честно забирали свои десять процентов комиссионных. Распределение обязанностей было очевидным: Лиза работала с покупателем, подруга с продавцом, логистикой занимался специально нанятый для этих целей таможенный мальчик Рома, регулярно предлагавший подруге выйти за него замуж и, будучи подобно всем другим таможенным мальчикам обеспеченным постоянным источником немалого дохода, готовый в принципе делать для них работу бесплатно. Но они, тоже из принципа, ему платили. На эти деньги, как впрочем, и на другие он покупал подруге подарки.

Бизнес поднялся на новую ступень, когда Лиза с будущим мужем, проживая в Париже в гостинице «Бристоль», зашла в галерею напротив. Ей очень понравилась картина в витрине. В галерее она познакомилась с владелицей, очень энергичной, с коротко стриженными, выкрашенными в рыжий цвет волосами, американской еврейкой, в силу каких-то обстоятельств проживающей в Париже. Вначале возможно, что одним из обстоятельств был как раз автор многочисленных картин, развешанных в галерее, в том числе и той, что понравилась Лизе. Галерея специализировалась именно на этом французском художнике, лет двадцать назад ушедшем из жизни. То есть бизнес начал еще отец женщины, которую звали Элен Розенберг. Она смело продолжала дело отца. И очень хотела расширить круг своих российских клиентов, а также упростить отношения с российскими таможенными органами. Так что Лиза с ее знанием живописи, явно превышающим средний уровень знаний клиентов, и еще более муж, появившийся в галерее минут через двадцать после Лизы, так и не дождавшись ее в лобби гостиницы, пришлись как нельзя кстати. Мисс Розенберг была очарована своими новыми клиентами, которые подтвердили серьезность своих намерений, сразу же на месте купив понравившуюся Лизе картину с витрины за тридцать пять тысяч евро и любезно попросив не беспокоиться о доставке, которую организуют сами.

— И сколько же этот господин всего за свою жизнь картин написал? — вежливо поинтересовался муж, которого несколько смущала столь небольшая цена за столь внушительных размеров картину, да еще в центре Парижа.

— Около пятисот, — ответила мисс Розенберг, — точнее, четыреста семьдесят восемь.

— Плодовитый был мужик, — не унимался муж, — это по сколько же в год получается? При тридцати, например, годах, ну ладно, пусть при сорока активной творческой жизни это получается больше чем десять штук в год. Я думал, что только современные по картине писать в неделю могут, — сказал он, повернувшись к Лизе.

— Не пил, наверное, — ответила она по-русски.

— Интернета не было, люди делом и занимались, — с некоторым напряжением в голосе предложила свою версию мисс Розенберг, — однако все работы в каталоге, так что на этот счет никаких сомнений быть не может.

На том и разошлись, обменявшись координатами и договорившись о следующих контактах.

— Спасибо, дорогой, такой чудесный подарок, — на улице Лиза обняла и поцеловала будущего мужа.

— И такая неприятная баба, — в тон ей продолжил он. — Ну не может быть, чтобы они вот так, в центре Парижа, на витрину подделки вывешивали? — не мог он успокоиться по поводу цены покупки и подлинности автора.

— Почему же? Совсем наоборот. Если подделками серьезно заниматься, то только так — в центре Парижа и на витрине, а то никакого кайфа не будет. А по поводу цены ты не переживай — цена нормальная. Тебе ведь картина понравилась? И мне очень понравилась. Привезем в Москву, повесим на видном месте и дадим автору вторую жизнь.

Конкретно у этого автора вторая жизнь получилась весьма короткой — удалось продать картин пять или шесть, но при помощи новой американско-французской знакомой удалось выйти на новый уровень отношений с серьезными галереями и серьезными коллекционерами в Европе. Мисс Розенберг, успевшая за это время не один раз посетить Москву и Петербург, пару раз предприняла попытку нарушить их первоначальные договоренности. Но таможенный мальчик Рома, успевший уже серьезно продвинуться по службе, стоял на страже бизнес-интересов своей безответной любви, и попытки эти жестким образом пресекал.

Лиза через год после рождения ребенка всерьез уже подумывала о том, чтобы бизнес свой хотя бы частично легализовать — открыть галерею и все такое, но в связи с заметным ухудшением супружеских отношений, идею пришлось отложить. А после развода все это вообще стало нереальным. Свои деньги на это тратить ей даже в голову не приходило, серьезного спонсора можно было рассматривать только в отрыве от серьезных отношений, иначе все договоренности с мужем могли оказаться под угрозой. В целом к моменту знакомства с Костей Лиза подошла в неплохой форме, находясь как раз в процессе перепозиционирования и расстраиваясь только по поводу отсутствия веселого, умного, не очень засвеченного, не очень обременительного партнера на период завершения процесса перепозиционирования и начала выстраивания новых серьезных отношений. В этом смысле Костя был идеальной находкой. Плюс ко всем перечисленным качествам он был еще и относительно молод, привлекателен и, кажется, даже перспективен. И Лиза получила его свеженького, не успевшего осмотреться по сторонам.

К концу лета, успев даже провести одну совместную неделю на Сардинии на вилле, которую Лиза снимала на два месяца и где с дочкой Машей жила сначала няня, потом она сама и няня, а потом, когда девочку на неделю забрал папа покататься на яхте, вилла осталась в распоряжении ее и Кости. Так вот к концу лета, вернувшись в Москву, они представляли уже такую заметную, устойчивую, позитивную пару всем на зависть и удивление. Обоюдное согласие на очень дозированную выдачу во внешний мир информации о своей личной жизни — никаких интервью, никаких фотосессий, они предпочитали светским тусовкам театральные премьеры и симфонические концерты — для Кости это было просто привычнее и приятнее, а для Лизы — часть нового образа — жизнь устроилась как нельзя лучше, чему конечно же в немалой степени способствовало взаимное удовлетворение от регулярного и разнообразного секса.

Юрий Петрович через некоторое время посчитал нужным прокомментировать в свойственной ему манере новое Костино увлечение.

— Интересная девушка, — сказал он Косте, — интересная и не без мозгов. Видишь, не один я в тебе что-то ценное увидел. Хотя, может быть, то ценное, что она увидела, ты мне и не показывал. Но это я вот к чему. Она замужем была за таким парнем серьезным, ты знаешь, наверное, Саша Гольдфарб его зовут, энергетикой занимается, так вот, если он вдруг без причины наезжать начнет, подчеркиваю, без причины, а он может, характер у него такой говенный, ты на рожон не лезь, мачо не включай, потому что тебе с ним один на один не справиться. Хотя я думаю, что он уже справки навел и в курсе, что ты не приблудный, но на всякий случай. Понял?

— Понял, — сказал Костя, — хорошо, спасибо.

— На здоровье, — усмехнулся Юрий Петрович.

Главным открытием этих последних месяцев для Кости было то, что он перестал чему-либо удивляться, то есть, точнее, наоборот, удивление стало перманентным состоянием, каждый день практически происходило что-то, чего он не мог раньше и представить и в чем не сразу мог разобраться. Он погружался все глубже и глубже и непонятно, сколько еще оставалось до дна, если оно вообще существовало, а не превращалось в результате пространственных изменений в линию горизонта.

Конечно, более всего этому погружению способствовали сначала разговоры, а затем уже и разного рода проекты, выполняемые по поручению Юрия Петровича. Он оказался вдруг среди людей, живущих будто в другой стране: с тем же самым президентом, но совершенно другими законами, с теми же названиями городов и улиц, но совершенно другими правилами движе— ния по ним, с теми же телеканалами, газетами и журналами, но воспринимаемыми не как источник получения информации, а как средство доведения нужной этим людям информации до других нужных людей. Это последнее и стало теперь его работой.

«Есть одна компания, — говорил Юрий Петрович, — по ней, как и по многим другим в СМИ total block, который мы пробивать не хотим, да и не сможем. Но нам нужна серьезная утечка в Интернет с последующей бурной дискуссией в блогах, продержаться надо на хорошем уровне недели две», — и собранная Костей профессиональная команда принималась за работу. К этому времени он погрузился достаточно глубоко, чтобы знать, что такое total block — деньги, большие деньги, которые крупные компании, почти все без исключения, платят федеральным каналам и другим серьезным радио-, интернет— и печатным ресурсам, чтобы в них не было негативных статей, передач, комментариев, связанных с деятельностью этой компании. Это, когда не случалось никаких катастроф. В случае катастрофы следовало снижать такие дискуссии на несколько градусов и сразу же давать для баланса какую-нибудь позитивную информацию, то есть у любого из этих средств информации был нормальный бизнес, выражающийся в каких-то финансовых результатах — иногда прибылях, иногда убытках, в зависимости от того, насколько профессионально управлялось это средство информации, насколько умелым был коллектив журналистов и редакторов, насколько грамотно работал отдел продаж с рекламодателями, а параллельно с этим, нигде не учтенные странички в блокноте главного финансиста, проходил огромный поток, измеряемый миллионами и десятками миллионов долларов, для получения которых не надо было ничего делать — надо было определенные вещи, составляющие саму суть журналистской профессии, не делать. Косте стыдно было признаться, что, прожив в стране столько лет, он совершенно не отдавал себе отчета о существовании в ней этой другой страны, устройство которой он только начинал постигать. Наверное, так в советское время простые учителя и инженеры не знали о том, как устроена другая, цековская жизнь. Не знали, потому что им некому было рассказать. Совершив огромный путь длиной лет в пятнадцать, маятник гласности вернулся в исходное положение, откуда его было и не сдвинуть — слишком большим грузом повисли на нем сумки, портфели и чемоданы, набитые деньгами.

Такое вот случилось лето открытий на тридцать восьмом году жизни. Все черное оказалось вовсе не черным, а каким-то благородно антрацитовым там, где была грязь, выросла зеленая трава, а может и искусственный газон постелили — некогда было разбираться, а любую гадость и мерзость можно было просто превратить в циничный, но смешной анекдот из тех, что по непонятной причине так любил рассказывать Юрий Петрович: «Мужик стоит и смотрит на телку, сморит и думает: А ведь кто-то, наверное, трахает ее по полной программе». Телка поворачивается, смотрит него и спрашивает: «Ну что, завидуешь?» — «Завидую», — говорит мужик. «Ничего, — говорит телка, — не завидуй, хочешь, я ему сейчас позвоню, он и тебя по полной трахнет?». Отсмеявшись, Юрий Петрович поучительно добавлял: «Вчера я одному пассажиру историю эту разыграл в лицах. Он такой расслабленный сидит, лапшу мне на уши вешает, я тоже такой расслабленный говорю: хочешь анекдот? И рассказываю ему. А потом после паузы добавляю совсем другим тоном: ну что, мудила, позвонить? Кому, спрашивает. Тому, говорю, кто приедет и трахнет тебя по полной программе. Как тебе такая перспектива? И сразу как-то у нас разговор наладился…»

Лиза была частью этого лета открытий. Умная, веселая, независимая, страстная, неутомимая — он не чувствовал с ней такой неловкости, как было первое время с Настей, потому что Лиза была еще и опытная, стильная, мудрая, заботливая. «Мы нашли с тобой друг друга, маленький мой дурачок, — говорила ласковая и нежная Лиза на семь или восемь лет моложе его, — мы нашли друг друга на той самой помойке, где «растут стихи, не ведая стыда». Это редко бывает, дурачок, ты даже не представляешь, как редко это бывает. Обними меня покрепче, я так люблю засыпать, когда ты меня обнимаешь».

Когда они вернулись из Сардинии и Лиза воссоединилась с дочкой, встречаться получалось реже, а вместе ночевать еще реже, от чего лишь сильнее тянуло друг к другу, пришло время для первого серьезного дела. У них уже был сайт, постепенно набирающий популярность, очередной Opinion.ru, серьезные в блогосфере авторитеты комментировали на нем разные события экономической, политической и культурной жизни. Ничего личного. Теперь время личного пришло. Появился большой материал на руководителя одной из федеральных структур второго уровня. Часть была правдой, часть догадками, часть — откровенным враньем. Материал в течение дня разместили на всех ресурсах, специализирующихся на компроматах.

— И что дальше? — спросил Костя.

— Материал хороший, — одобрительно отозвался Юрий Петрович, — посмотрим на реакцию клиента и независимо от того, какой будет реакция, через неделю дадим второй залп. Тогда он точно задергается и начнет паниковать, потому что решит, что это подготовка к тому, чтобы его убрать, и спишет все на зама, который давно его подсиживает и которого поддерживают определенные люди.

— И что, из-за такой ерунды у нас людей снимают, — удивился Костя. — Мы же не изверги, у нас вон детей можно на машине сбить и никто в отставку не отправит.

— Правильно говоришь, из-за такой ерунды не отправят, но, смотри, что мы будем иметь к этому моменту: начальника, который обосрался и может в любой момент допустить непоправимую ошибку, потому что нервы у людей не железные, и сами про себя они точно знают, сколько детей сбили и сколько не детей — там ведь все черным— черно, куда черней, чем черная икра, а с другой стороны, мы имеем зама, который неправильно оценит происходящее, а решит, что пришел его час и придет благодарить людей за поддержку, а они не поддерживали и тоже могут решить, что это он сам все затеял и надо от него дурачка дистанцироваться. То есть вместо относительно устойчивой ситуации мы получаем ситуацию неустойчивую. Если эта неустойчивость продлится достаточно долго, проанализируем все и дадим третий залп или не дадим.

— И в чем прикол? — все равно не понимал Костя.

— Приколов, как ты выражаешься, достаточно много. И один из них, скажу тебе под большим секретом, заключается в том, что люди, в интересах которых мы все это делаем, будут жить с ощущением, что и этим процессом они тоже управляют. А им это очень важно — всем управлять.

— Но ведь это будет неправдой? Они же не управляют?

— Отчасти, Костя, конечно же управляют. И потом, что такое «правда», «неправда». Как сказал один ученый — знаете, чем отличается правда от истины? Правде противостоит неправда, а истине — множество других истин. Мы живем в таком многовариантном, многоистинном мире. Чем больше истин, чем больше измерений, чем больше вариантов — тем труднее разобраться и принять обоснованное решение. И тогда…

— Да, хорошо бы понять, что тогда?

— И тогда остается один путь — идти с письмом в самый главный кабинет и получать там нужную резолюцию. Потому что если есть только два цвета — черный и белый, только два измерения — длина и ширина, только два пола — мужчина и женщина, то не надо много ума, чтобы доказать, что белое это не черное, а мужчина это не женщина. В простом мире легко разобраться. В сложном мире — сложно. И утомительно. И нет времени. Кому-то надо доверять. Ну, хоть кому-то надо доверять. В меру, но доверять.

— И этот «кто-то» приходит и получает нужную резолюцию?

— Да. Чтобы в следующий раз другой пришел и тоже получил нужную резолюцию. Иначе нарушится баланс сил. Ты, Костя, про это особо не запаривайся. Наше с тобой дело создавать многовариантность и по возможности ей управлять.

— В интересах все тех же бенефициаров?

— Исключительно. Я так полагаю, что новые не скоро появятся.

Вот это последнее утверждение Юрия Петровича было для Кости, пожалуй, наиболее неприемлемым, вот тут-то хотелось и поспорить, потому что как ни забавляла его новая деятельность, какие ни приносила дивиденды уже сейчас, обещая приносить еще большие в недалеком будущем, но он точно не собирался заниматься «созданием многовариантности» до конца жизни или даже ближайшие десять лет. А Юрий Петрович как раз на этот период и прогнозировал отсутствие каких-либо серьезных изменений, оговариваясь, правда, всякий раз, «в том случае, если нефть не опустится ниже семидесяти долларов». Юрий Петрович формулировал свою мысль предельно просто, если не нравится как здесь все устроено — зарабатывай на достойный отдых и уезжай. И добавлял при этом:

— Система точно могла бы быть и получше, но, видит Бог, мы точно знаем, что она могла бы быть и похуже. Пока есть выбор: уезжать — не уезжать, все не так плохо.

— Это выбор ничтожной части населения, — возражал Костя.

— Скажи мне сейчас, что ты озабочен судьбой остальной части населения, и я заплачу.

— Да, — отвечал Костя, — я озабочен судьбой остальной части населения в том смысле, что Первый канал перестанет действовать в качестве транквилизатора и тогда может произойти еще один большой взрыв.

— Не произойдет, — уверенно покачивал головой Юрий Петрович, — смотри выше: пока нефть выше семидесяти — не произойдет. Если пойдет вниз, сваливать отсюда надо по-любому. Так что нужно уже сейчас озаботиться, хотя у тебя, насколько я понимаю, с этим проблемы и сейчас нет — родные примут, так что тебе вообще париться нечего.

Но в том-то и дело, что Костино состояние нельзя было описать словом «париться». В силу обстоятельств он действительно мог покинуть Россию в любой день, но возникновение набора условий, при которых ему пришлось бы это сделать, вызывало у него внутреннее чувство протеста. Протеста в отношении тех, кто при наличии таких почти что неограниченных финансовых возможностей и власти, которая разве что с первыми римскими императорами была сравнима, так неправильно все устроили, что устойчивое существование целой огромной страны зависело от того, по какой цене на фондовых биржах торгуется баррель нефти. То есть людей, на которых в конечном счете он сегодня работал и собирался работать завтра.

Нефть, однако, в обозримом будущем не грозила опуститься ниже семидесяти, скорее наоборот, что давало Косте все основания сделать вывод о том, что у него есть время разобраться с тем, существует ли на самом деле «главная военная тайна», узнав которую, он успокоится, наконец, хотя бы до той степени, до которой были спокойны окружающие его люди. Исключительно в отношении «большого взрыва». Потому что во всем остальном он и сейчас был куда их спокойнее.

 

Глава

6

Оператор спутникового телевидения «Голден Стар» был создан несколькими энтузиастами, сумевшими удачно капитализировать опыт нескольких лет пребывания на госслужбе — как на федеральном, так и на региональном уровне — и вовремя соскочившими с быстро нагревающихся кресел. Люди они были сравнительно молодые, до пенсии было куда дольше, чем до обретения Россией чемпионата мира по футболу, поэтому они плохо представляли себе остаток жизни на виллах Бали, Кипра или Хорватии, то есть виллы, конечно, были, но хотелось большого интересного и самостоятельного дела. Пригласив к партнерству еще пару правильных людей, получив нужные лицензии, заполучив спутник, оборачивающийся вокруг Земли по нужной траектории, партнеры решили, что свои деньги вкладывать в проект неприлично и продали пятьдесят процентов будущей компании французскому инвестору, который по сути купил за двадцать миллионов долларов очень грамотно составленный бизнес-план. Конечно, пятьдесят на пятьдесят не очень правильная комбинация, особенно когда имеешь дело с иностранцем, но акционерное соглашение сделали грамотно, что дало возможность компании успешно развиваться и приносить прибыль уже на третий год своего существования. К концу третьего года сеть насчитывала уже больше ста тысяч абонентов, и число это должно было удвоиться в течение следующего года благодаря грамотной маркетинговой политике. То есть получился почти что образцовый пример ведения бизнеса для упоминания в президентских выступлениях, посвященных инновационным отраслям российской промышленности.

Но вот как-то не так задули политические ветры, за пределами Садового кольца этого еще никто не чувствовал, конечно, но чем ближе к сердцу столицы, к тому месту, где лежит в своем стеклянном гробу мертвый человек с выпотрошенными внутренностями, тем более четкими становятся сейсмические приборы, барометры, флюгеры и прочие устройства, реагирующие даже на движение воздуха в приоткрытую форточку кабинета какого-нибудь важного вице-премьера. Один из привлеченных партнеров на себе ощутил мгновенное перемещение ледяного воздуха, поделился с другим — тот согласился, и решили они из бизнеса выйти. За сравнительно небольшие деньги. По десять миллионов евро на брата. Эта новость содержала сразу три плохих сообщения. Первое, это то, что в короткий срок нужно было достать двадцать миллионов, второе, это то, что исчезала надежная крыша и третье — ситуация на территории спутникового вещания выглядела куда более мрачной, чем картинка на любом из ста двадцати каналов, которые пользователь мог получить за абонентскую плату в триста рублей в месяц. Из чего можно было сделать вывод, что пришло время снова задуматься о смене места жительства.

Русский бизнес так устроен, что никакому наемному менеджеру его доверить нельзя — это для друзей было аксиомой. Хорошо французам сидеть в своей Франции, иметь в совете директоров двух представителей и обсуждать график выплат дивидендов. К ним и обратились с ненавязчивым предложением, мол, не рассматривают ли господа вариант покупки доли российского партнера. Оказалось, что не только не рассматривают, но и намерены вообще выйти из бизнеса после две тысячи пятнадцатого года, когда число абонентов достигнет полумиллиона, а стоимость компании соответственно полмиллиарда долларов.

Друзья взяли тайм-аут и уехали совещаться в Вену, чтобы ничто кроме ресторанов и проституток не отвлекало от принятия серьезного решения. То ли проститутки сильно отвлекали, то ли задача была не по силам, но решение не давалось. Просторные с выходом на крышу номера гостиницы Zacher, где так всегда хорошо было по вечерам выпивать, разглядывая старый город с копошащейся где-то внизу толпой туристов, на этот раз по утрам оборачивались напоминанием, что скоро вся эта сказка может враз и закончиться. Не давать деньги и все тут, договариваться о рассрочке, еще раз встретиться поговорить — такие глупые варианты даже не обсуждались. Можно было повесить на свою офшорную компанию кредит, но это означало опять-таки отдавать свои деньги — про такое даже думать было противно. Спасение пришло, откуда не ждали на третий день пьянства, когда все уже обрыдло, и одна только мысль о венском шницеле, водке и блядях вызывала физическое отвращение. Один из теперь уже почти бывших партнеров позвонил и вместо вопроса «когда будут деньги», спросил «когда будешь в Москве».

Виталий Петрович, отмокавший пивом, сдуру чуть не спросил, откуда известно, что он не в Москве, и ответил, что завтра. Потом набрался храбрости и осторожно поинтересовался, что за срочность. «Есть тема», — традиционным образом ответил его собеседник.

Через два дня встретились в кабинете ресторана на Страстном бульваре. Ели крабьи фаланги на гриле и пили Pauvillon Blanc du Chateau Margaux 2003 года. Знакомый пришел с Юрием Петровичем, который при представлении радостно заулыбался: «Ну, мы тут три Петровича — редкая история по нынешним временам». Знакомый кивнул в сторону Юрия Петровича:

— Ты с ним это, откровенно давай, мужик проверенный.

Виталий Петрович изобразил на лице полную готовность быть откровенным.

— Я в вашем деле разбираюсь слабо… — снова улыбнулся Юрий Петрович.

— Врет, — перебил третий Петрович, оторвавшись от телефона, — нормально он во всем разбирается.

— …но так понимаю, — Юрий Петрович будто и не слышал предыдущего замечания, — что стоимость компании определяется активной абонентской базой?

— Да, — сказал Виталий Петрович, обрадовавшись на секунду — уж не покупателя ли привели?

— Так, и у вас на сегодняшний день сто тысяч абонентов, то есть, грубо говоря компания стоит сто миллионов.

— Ну, это смотря с каким коэффициентом считать, — оживился Виталий Петрович, собираясь начинать торговлю.

— Вы, Виталий Петрович, с коэффициентами не увлекайтесь, а то наш друг решит, что мало у вас попросил…

«Наш друг» засмеялся и поднял бокал.

— За тебя, Юра.

— Я не покупатель, — расставил точки Юрий Петрович.

— Понятно, — сказал Виталий Петрович, — да, грубо говоря, сто лямов это стоит.

— Но продавать вы не хотите, потому что имеете планы через лет пять продать за миллиард, так?

— Так. А потом на эту базу покупателя нет. Отобрать, конечно, всегда могут, но платить сотку никто не будет. Это же не нефть, здесь надо развитием заниматься, правильные биллинговые системы устанавливать, со всякими Евроспортами переговоры вести, это бизнес настоящий, — ему обидно было, что вот так пришли и даже спасибо не сказали, что из ничего до ста миллионов подняли компанию.

— То есть через пять лет за миллиард, а, например, через год за полмиллиарда, это как, нормально? — осторожно поинтересовался Юрий Петрович.

— Шутить изволите?

— Да нет, вполне серьезно.

— Ты его слушай, слушай, не придуривайся, — указал третий Петрович вилкой с крабьей клешней в сторону того, кого надо было слушать.

— Да я и так слушаю, только не понимаю, о чем речь.

— Пока и не надо понимать, — терпеливо продолжал Юрий Петрович, — то есть я правильно думаю, что при оценке в пятьсот вы свою долю продадите?

— Конечно. Было бы кому.

— А ваш французский партнер?

— Тоже. Двадцать заплатить и за двести пятьдесят выйти через четыре года, даже меньше, это кто не согласится.

— Но при этой логике и за двести тоже можно выйти, и за сто…

— Да, но я же говорю — оценивать-то можно сейчас в сто, только продавать некому.

— Мне все понятно, — сказал Юрий Петрович обоим собеседникам. — Будем работать.

— Берешься, значит? — третий Петрович обмакнул пальцы в пиалу с водой.

— Да, — сказал Юрий Петрович. — Очень интересная история может получиться.

Подобные интересные истории, собственно, и составляли содержание его жизни. Прочтя по молодости лет в одном известном романе, что «если бы Генри Форда интересовали деньги, он никогда не изобрел конвейера», Юрий Петрович согласился с этим весьма спорным по нынешним временам утверждением. Создаваемые им комбинации со временем становились все разнообразнее и хитроумнее и, будучи лишенными возможности предстать в виде бизнес-кейсов в лучших университетах мира, оставались предметом обсуждения лишь нескольких посвященных, которым тем больше удовольствия доставляла избранность клуба.

Юрий Петрович всегда мыслил глобально, что не мешало ему быть абсолютно прагматичным в своих практических действиях. Оказание услуги Петровичу, обратившемуся за помощью, было действием полезным, но не оказание услуги не было действием опасным. То есть решение об оказании услуги лежало исключительно в компетенции самого Юрия Петровича, а следовательно, оказывать ее нужно было только в том случае, если для самого Юрия Петровича она представляла интерес. Не в виде примитивного процента в размере пяти или десяти миллионов, а в придании самой сделке совершенно другого масштаба, что конечно же повлекло бы за собой и изменение размера комиссионных миллионов как минимум до пятидесяти, но это, как уже было сказано, являлось мотивацией второго порядка. Юрий Петрович был разведен, сын его, обучающийся в Сорбонне, имел на разных счетах и в разных валютах миллионов десять евро и квартиры в Москве и Париже, а того, чем обладал сам Юрий Петрович, ему точно было не истратить до конца жизни.

Комбинация сложилась в голове, пока он слушал историю про спутники, частоты, транспондеры и биллинг. Эта история была непродаваемой, потому что, как совершенно справедливо отметил создатель компании, на нее невозможно было найти покупателя. Людей, у которых были деньги, не интересовали частоты и транспондеры. Их интересовал размах и возврат на инвестиции. В истории не было размаха, поражающего воображение. Значит, этот размах нужно было сотворить. «Если сделать продолжение, — думал Юрий Петрович, — что причинами нынешнего кризиса является колоссальный разрыв между финансовыми инструментами, объемом денежной массы и реально существующим продуктом, которому никогда уже было не дорасти ни до первого, ни до второго, то подбрасывание в топку этого кризиса одного или двух проектов, устроенных по той же схеме, дела не меняло». Конечно же потенциальный покупатель в этом случае должен быть найден за пределами нашего отечества, потому что в пределах такие разводки могли повлечь большие неприятности.

Итак, постановка задачи была предельно проста. Есть бизнес, справедливая стоимость которого составляет сто миллионов. Надо создать вокруг него такую историю, которая позволила бы продать его, например, за пятьсот. Но историю очень правдивую. Такую историю, в которую поверили бы не очень позитивно настроенные аудиторы, боящиеся России бизнесмены, то есть такую историю, в которую поверили бы все. Такую историю нельзя было создать, не имея надежного западного партнера. То есть, выражаясь языком кино, ее можно было сочинить и даже снять фильм, но для успеха в международном прокате съемочная группа должна быть из Голливуда. И обязательно должны быть звезды. И имя сценариста тоже желательно изменить на оскаровского лауреата. К счастью, ко-продюсер в наличии уже был. И звали его Чарльз.

 

Глава

7

Отношения Чарльза и Юрия Петровича правильнее всего будет охарактеризовать как профессиональное уважение. Познакомились они лет семь назад в начале процесса покупки известным российским магнатом еще более известного лондонского футбольного клуба. В результате покупки в известности прибавил и клуб, и магнат. Чарльз с Юрием Петровичем в известности не прибавили, но обрели друг друга как потенциальные тактические партнеры особенно при совершении сделок с участием российского капитала или российских политиков, что в сделках такого уровня было почти что нераздельно. Но не только. Сделав в какой-то момент предположение, что Юрий Петрович может представлять ценность и как самостоятельная боевая единица вследствие все возрастающей глобализации политических и экономических процессов, Чарльз решил это предположение проверить, и проверка сразу же подтвердила правильность предположения. Поскольку большие всегда играют только с большими и этих больших в мире вполне считаное число, возможность выхода на каждого нового большого кратно увеличивает твой потенциал.

Необычайно влиятельная армянская диаспора во Франции грудью встала на защиту немолодой и не очень приятной женщины, умудрившейся свести в могилу как минимум двух мужей. В обоих случаях обстоятельства смерти могли стать сюжетом для Дэвида Финчера, но не стали, поскольку в одном случае полиция дело закрыла за отсутствием состава преступления, а в другом из-за халатной небрежности или небрежной халатности, семь лет нестрогого режима получил во всем сознавшийся телохранитель покойного. Дэвид представлял интересы его младшего сына, которому, впрочем, было уже под сорок, и юристы которого успели засосать в себя кучу денег и успешно проиграть как судебный процесс, так и апелляцию.

Времени до следующей апелляции оставалось меньше месяца и несчастный сирота, имеющий постоянное место жительства на острове Сен-Бартс, обратился к нему по совету близких друзей в порыве отчаяния. «Черная вдова» совсем недавно ставшая героиней романа с одноименным названием, изданного в Канаде и, несмотря на интригующий сюжет, не нашедшего должного признания ни в США, ни в Европе, готовилась праздновать окончательный успех и приступить, наконец, к освоению полутора миллиардов евро, на которые судом пока что был наложен арест.

Итак, шансы на успех были минимальны. Чарльз имел представление о том, каким образом можно решить вопрос в суде последней инстанции, но знающие люди сказали ему, что никто не будет связываться с армянской диаспорой. Тем более с армянской мафией. Наверное, люди просто не отошли еще от последствий геноцида армян и не могли справиться с комплексом вины за чудовищные события столетней давности.

Чарльз позвонил Юрию Петровичу, и они встретились в Монако. Юрий Петрович не нуждался в экскурсии по городу, однако не отказался посмотреть на виллу, в спальне которой в результате пожара и небрежной халатности телохранителя задохнулся ее последний владелец.

— Ну и сука, — коротко резюмировал Юрий Петрович. — Вилла, кстати, не продается?

— Думаю, мы сможем поговорить на эту тему с законным наследником. Давайте я возьму на себя смелость и предложу эту виллу в качестве бонуса. Не вашего, разумеется, — он понял, что про виллу Юрий Петрович спрашивает не просто так.

— Хорошо, — сказал Юрий Петрович, — дайте мне неделю. Не знаю, как вам, а мне в нашей работе больше всего нравится, когда удается восстановить справедливость.

Только очень осведомленный и одновременно очень креативный человек, воспринимающий происходящие в мире процессы как часть единого целого, а не разбросанные хаотически последствия деятельности разных недоумков, способен связать в одну цепочку виллу в Монако, до сих пор неурегулированный конфликт в Нагорном Карабахе и только что завершившиеся президентские выборы в России. И найти ключик к этой цепочке.

«Власть — это такая болезнь, от которой невозможно излечиться», — сказал как-то многократный премьер-министр Италии Джулио Андреотти. Близость к власти — болезнь не менее тяжелая и очень заразная. Большие политики, то есть те, кто по-настоящему правят миром, лишены возможности иметь друзей, зато они обладают привилегией использовать в своих интересах как угодно много людей. Используемый на время приближается к двери, где сокрыта настоящая власть, иногда, если он оказывается очень полезным, ему удается проводить у этой двери время, достаточно долгое для того, чтобы создать иллюзию сопричастности и самому же в нее поверить. Мало есть людей, способных смириться с тем, что они больше никому не нужны. Это происходит, в частности, и потому, что люди, стоящие у двери, давно уже не имеют никакой профессии, потому что политик — это не профессия. Врач — профессия, и никакому врачу, лечившему ребенка в семье и бывшему на время лечения для этой семьи самым важным человеком на свете, не придет в голову через полгода после выздоровления ребенка рассчитывать на то же внимание со стороны семьи, что и во время болезни. Он в это время лечит уже другого ребенка и является самым важным человеком для другой семьи. Вступление человека в политику влечет за собой потерю профессии и попадание в состояние постоянной зависимости от результатов демонстрации своей полезности власть имущим.

Юрик Миносян по молодости лет служил учителем истории в обычной ереванской школе. В середине восьмидесятых его семья уехала в Штаты. Юрик был молод, горяч и до боли в сердце, до выпирающих желваков, до скупых мужских слез любил свою многострадальную родину. Семья, надо сказать, любовь эту разделяла полностью, но отец в своей мудрости видел впереди множество потрясений, из которых страшное землетрясение являлось лишь началом. В отличие от КГБ и ЦРУ он вполне допускал развал великой империи в самое ближайшее время. Потому и решил уехать. Но не был против того, чтобы сын остался. Более того, именно отец через близких людей снабдил Юрика большой по тем временам суммой в десять тысяч долларов, на которую в ближайшей воинской части закупили партию автоматов Калашникова с боекомплектами для отправки молодым патриотам Нагорного Карабаха, решившим посвятить свою жизнь борьбе за восстановление исторической справедливости против угнетателей, боровшихся за другую историческую справедливость.

Война и следующие несколько лет стали звездным часом Юрика Миносяна. Он стал героем той войны и одним из самых влиятельных в Карабахе людей. Что автоматически делало его человеком, полезным Москве, без особого успеха пытавшейся исполнить роль арбитра многочисленных конфликтов на постсоветском пространстве. Он был вхож во многие кабинеты. Его не раз приглашали в самый главный кабинет. Телекомпании брали у него интервью. Даже американские телеканалы брали у него интервью. Его офис занимал пол-этажа. Папина финансовая помощь больше не требовалась. На переходе крупных партий оружия из одних рук в другие можно было неплохо заработать. На близости к кабинетам — еще больше.

Но так быстро пролетели эти несколько разгульных лет свержений, переименований, чемоданов с долларами, водки с икрой, дележа всего, что можно поделить — будто во сне все это было. В конце девяностых он уехал в Карабах, где открывал новый стадион — красиво открывал — в белом смокинге на белом лимузине, с Пугачевой и Киркоровым, потом поехал отца навестить, а вернулся — будто подменили всех. Будто все вместо водки красное вино стали пить, а люди, кого знал, угощал, кто в вечной дружбе клялись — половины и след простыл, а другая половина притихла в ожидании перемен. В середине девяностых в приемной очередь сидела из желающих вопросы порешать, а теперь пустая стала приемная.

Проторенной дорогой на Старую площадь, да в Кремль, а там у людей в глазах нет уже былой радости. Юрик по привычке с чемоданом стал решать, но чемодан не взяли. И намекнули, чтобы забыл эти глупости. По-доброму намекнули, по старой памяти. Юрик было совсем растерялся, стал близким друзьям, заметно поубавившимся в числе, намекать, что стоит ему рукой махнуть — такой пожар разгорится — от Каспия до Черного моря. Очень ему эта тема понравилась, прямо Че Геварой себя представлял, хотя по утру накатывала такая мутная мысль, что, может, он и зря все это. Времена-то другие, а какие другие, черт их разберет.

Юрик оказался одним из немногих, кому повезло и кого за подобные глупости не наказали. То ли в знак памяти о былых заслугах, то ли решили приберечь на всякий случай карабахского героя — кто знает, какие нефтепроводы через какие земли соберутся прокладывать. Так или иначе, но в одно мутное с похмелья утро по предварительному звонку, откуда полагается, в офисе на четвертом этаже встреченный у лифта двумя вооруженными телохранителями появился Юрий Петрович.

От армянского коньяка он отказался и попросил зеленый чай. После этого полчаса слушал рассказы о былых сражениях, великих людях, с которыми пили, «ну вот как с тобой сейчас, давай коньячку налью, мужчина не должен отказываться, когда хозяин от чистого сердца предлагает…». После получаса он решил вставить слово, не смущаясь тем фактом, что как раз в этот момент хозяин собрался демонстрировать ему видео с открытия стадиона.

— Я все понял, — сказал он тихо.

— Нет, — не понял Юрик, — ты посмотри, сейчас самое интересное начинается…

— На паузу поставьте, — так же тихо сказал Юрий Петрович. Юрик не рассерженно, а удивленно взглянул на него и взял в руку пульт. Было в этом тихом голосе и уверенной интонации что-то очень убедительное.

— Какая у нас сейчас начинается эпоха? — с вопроса начал свою короткую лекцию Юрий Петрович и сам же на этот вопрос ответил: — Эпоха у нас начинается с глобальной борьбы с терроризмом. Хочу подчеркнуть — глобальной борьбы. Применительно к вашему случаю это означает, что любая национально-освободительная армия в один момент может быть переквалифицирована в вооруженное бандитское формирование. Со всеми вытекающими последствиями, вплоть до Гаагского международного трибунала. Наоборот, впрочем, тоже может случиться, но это на сегодняшний день не ваш случай.

— Ты постой, — Юрик повысил голос и поднял руку с прилипшим к ней пультом, — ты что говоришь, ты с кем говоришь, я сейчас позвоню…

— Мне уйти? — Юрий Петрович досадливо поморщился. — Мне уйти или продолжать?

Не дождавшись ответа, он решил продолжить и объяснил Юрику, что текущая политическая конъюнктура складывается не в его, Юрика, пользу. И самое лучшее в этой ситуации — заняться каким-нибудь мирным бизнесом в том случае, конечно, если Юрик собирается оставаться в Москве, а не возвращаться, например, в родную Армению и включаться в ее всегда горячую и не очень доходную политическую жизнь. Не надо больше ходить по кабинетам и ставить людей в неловкое положение.

— Попросту говоря, — продолжал он, — нынешняя власть не хочет иметь ничего общего с прежней. Ни с точки зрения внутреннего потребления, ни с точки зрения внешнего. Вы — человек, однозначно ассоциируемый с прежней властью и ее зачастую безрассудной политикой. Среди новых политиков или чиновников, как больше нравится, вы друзей не заведете, но можете, что гораздо важнее, не завести врагов.

— Это ты пришел и угрожаешь мне? Пришел в мой дом и угрожаешь мне? — Юрик все уже давно понял, но переход из одного состояния в другое совершался чересчур стремительно, к этому новому состоянию еще нужно было привыкнуть.

— Во-первых, я вам вовсе не угрожаю, — мягко поправил Юрий Петрович, — и пришел совсем не в дом, а в арендованный офис, расположенный в гостинице, которая… и так далее. Юрик Ашотович, я вам не враг, видит Бог, вы просто правильно все оцените…

— Давай на ты, — неожиданно сказал Юрик.

— Давай.

— Тогда выпить надо.

— Давай выпьем, — он поднял бокал с коньяком, встал и прямо в глаза Юрику сказал, — за тебя, за твои подвиги, прошлые и будущие. Уверен, что твое время еще придет.

Так они познакомились. Юрик оказался еще одним звеном в искусно сплетаемой Юрием Петровичем сети, где он сам тоже был звеном в какой-то другой сети, ну и так далее. Десять лет Юрик со своей склонностью к мелодраматическим эффектам был скорее обузой, но вот неожиданно пришло и его время.

Они встретились все в том же офисе все той же гостиницы, вместе с Юриком переместившейся за эти годы сразу на несколько позиций вниз. Обнялись. Юрик смотрел настороженно, ожидая от нечастого гостя любых новостей. На всякий случай сразу же рассказал, как обедал на днях с одним из старых друзей — федеральных министров и тот передавал привет от ВВ.

— Помнит, значит, — многозначительно сказал он.

— Это хорошо, — не возражал Юрий Петрович, — когда большие люди о тебе помнят и привет передают — это очень хорошо. А вот Дмитрий Анатольевич, наверное, привет не передает, правда?

— Не понимаю я его, — с пол-оборота завелся Юрик, но Юрий Петрович сразу закрыл дискуссию, — а может, и не надо?

— Что не надо?

— Все понимать не надо, а вот если бы приветы передавал, спокойнее было бы, да?

— Говори, что надо, — первым перешел к делу Юрик, поняв, что плохих новостей от визита ожидать не следует.

Юрий Петрович просто и понятно объяснил. Надо, чтобы Юрик, используя свое безусловное влияние в армянском мире в качестве признанного героя и заступника карабахского народа, до сих пор, несмотря на все договоренности и обязательства продолжающий снабжать никем не признанную республику деньгами и оружием, убедил определенных людей в том, что не надо больше защищать одну очень известную армянскую вдову, несмотря на величину ее наследства, потому что в ближайшие годы из-за судебных процессов этим наследством все равно воспользоваться не удастся, а, учитывая характер нашей героини, может, и вообще не удастся и придется брать грех на душу, составляя поддельное завещание, а все это время народ Карабаха останется без столь необходимой ему поддержки.

— Да она и не армянка вовсе, — неожиданно быстро обозначил свою позицию Юрик, — она на четверть только армянка.

— Тем более, — радостно согласился Юрий Петрович, — а дальше мы делаем вот что. Среди богатого этого наследства есть вилла в Монако.

— Знаю, — сказал Юрик, — тридцать миллионов стоит.

— Все-то ты знаешь, может, и дальше не надо рассказывать?

— Не надо. Я получаю эту виллу и дарю, кому надо, так?

— Ну, не ты и не кому надо, все будет сложнее, но в целом так.

— И что дальше, — почуяв запах удачи, Юрик преображался на глазах.

— Дальше о тебе вспомнят те, кто сегодня не помнит.

— Баба — сволочь, — это означало согласие, — люди, которые ей помогают, совсем страх потеряли, только о деньгах и думают.

— И мы с тобой поможем восстановить справедливость. Так?

— Да. Я с тобой свяжусь через пару дней. Извини, что на скорую руку, но дела у меня, — Юрик поднялся с дивана и будто стал выше ростом.

— Помню. Спасибо, что время нашел, — Юрий Петрович, улыбаясь, вышел в коридор и направился к лифту.

Человек, который час назад на морозе готов был стоять, чтобы дождаться встречи с ним, вдруг стал изображать чрезвычайную занятость. Вот, что дает ощущение, что ты снова в большой игре. Сколько важности он будет напускать на себя в ближайшие недели, сколько многозначительных намеков услышат те, кто кормится с его стола. Уже за одну только эту доставленную Юрику радость операцию можно было считать успешной. Если бы они жили в другом мире, и перед ними стояли другие цели.

Юрик проявил невероятную активность. Уже через месяц по-хорошему удивленный Чарльз сообщил своему русскому коллеге, что получаемые им сигналы говорят, что вдова забилась в панике и решила резко сменить адвокатов, в результате чего следующее слушание откладывается на полгода.

— Хороший знак, не правда ли? — прокомментировал полученную информацию Юрий Петрович.

— Indeed, — согласился с ним Чарльз и в очередной раз порадовался тому, что судьба свела его с таким профессиональным и влиятельным партнером.

Официально позиционируя свою деятельность как лоббистскую, Чарльз прекрасно понимал, что к классическому лоббизму она не имеет никакого отношения. «Старший консультант по решению сложных вопросов» — так он однажды шутливо представился на одном совещании — как нельзя лучше характеризовало то, чем они занимались. «Они» — это люди, подобные ему и Юрию Петровичу, расчищающие узкие проходы для тех, кто думал, что управляет миром. Эти люди, власть которых держалась на финансовом, энергетическом или криминальном могуществе, имели в своем распоряжении банки с сотнями и тысячами аналитиков, министерства с тысячами чиновников и армии с миллионами солдат. Но даже самые лучшие банкиры, дипломаты, генералы и руководители спецслужб всегда находились под гнетом ими же самими зачастую созданных традиций, регламентов, уставов и процедур. Их информационное поле было перенасыщено информацией, полезной для того, чтобы ответить на неожиданный вопрос президента страны — отчего зачастую и зависела их дальнейшая карьера, и совершенно бесполезной не только для предотвращения очередного природного или финансового цунами, но и для осознания необходимых действий в тот момент, когда первая волна приступит к разрушению десятилетиями складывавшегося образа жизни, чтобы превратить его в кучу ненужного хлама. «Никто не ждал испанской инквизиции» — эта фраза то ли из песни, то ли из юмористической передачи оказывалась на сегодняшний день куда более актуальной, чем во времена инквизиции.

Волновали ли его моральные аспекты их деятельности. Скорее да, чем нет. Чарльз играл по своим собственным правилам, главное из которых: разрешено все, кроме того, что приносит вред здоровью конкретного человека или группы людей, но и эта ситуация допускает исключения, если данный человек или группа людей наносят внешнему миру вред больший, чем будет причинен им. Убивать людей можно, но только для самозащиты (то же, впрочем, относилось и к животным). Иногда ему казалось, что аналогичного или очень сходного кодекса придерживаются и другие его коллеги. Иногда в их мире выжить было нельзя. Мир, в котором они жили, построенный на всеобщем обмане, коррупции, ханжестве и лицемерии, удивительным образом оберегал подобных Чарльзу. Потому что цунами, большие и малые, случались все чаще, а людей, способных справиться с их последствиями, больше не становилось.

 

Глава

8

Еще со студенческих лет Костю мучил один и тот же кошмарный сон. Хотя, по правде сказать, он был не один и тот же, и не самый кошмарный, и для объяснения его, наверное, не нужно было заглядывать в сонник или идти на прием к психоаналитику. Во сне Костя оказывался в ситуации, когда ему нужно было куда-то попасть в определенное время, и окружающие обстоятельства, иногда немножко страшные, иногда комичные, иногда просто бытовые, мешали ему попасть в нужное время в нужное место. Странное дело, он никогда не испытывал во сне чувства страха, только досаду на себя, на свою неловкость или несообразительность. Дверь в квартире неожиданно захлопывалась, и он не мог найти ключа, ломался замок в чемодане, и вещи из него комком вываливались на пол, очередь на регистрацию билетов переставала двигаться, и какие-то непонятные люди оказывались впереди него, а он сам, такой решительный и находчивый в реальной жизни, вяло топтался на месте, глядя на очередь, закрытую дверь, разбросанную одежду, все пытался кому-то позвонить и что-то объяснить, но телефон глючил и отказывался соединять, может быть, и потому, что не знал, с кем соединять…

Однажды в начале осени, проснувшись в спальне Лизиного дома ранним утром (девочка была у отца и поэтому никакие правила не нарушались) от волны холодного влажного воздуха, ворвавшегося в комнату через распахнутое окно, Костя первым делом закрыл окно и в этот же момент вдруг осознал, что уже несколько месяцев, как ночной кошмар его больше не тревожит. Он лег под одеяло, успев замерзнуть за те несколько шагов от кровати до окна и обратно, и решил сначала согреться, а уже потом подвинуться и обнять Лизу, по-детски посапывающую во сне, обхватив руками подушку как плюшевого медвежонка. И, согреваясь, неожиданно проснулся, вместо того чтобы снова заснуть. Исчез ли кошмар навсегда или просто спрятался в темных тайниках подсознания? Может Костя перестал бояться опоздать, не успеть закончить, не туда попасть? И произошло это в результате расставания с прежней жизнью. А новая жизнь — это не только отсутствие старой, новая жизнь — это еще Лиза и новая работа, и осознание своих новых сил и возможностей. Декорации кругом старые, а действующие лица разом все поменялись и нельзя сказать, что были они лучше, человечнее, образованнее, если мерить среднюю температуру по больнице, но теперь они сильнее, энергичнее и умели держать удар. Год назад всего Костя и предположить не мог, что среди этих людей будет ему не проще, но комфортнее, потому что, в общем, с этими людьми прирастала его сила, его энергия, его собственное умение держать удар.

И еще этим ранним утром он почувствовал пронзительную нежность к Лизе, которая стала частью его новой уверенности в себе, его гидом по этой новой жизни и новым людям, его насыщенной новыми впечатлениями личной жизнью.

Костя подвинулся к ней и нежно поцеловал в плечо, неприкрытое одеялом. Потом еще раз, потом прижался к ней, погладил правой рукой округлые ягодицы, вытащил руку из-под одеяла, прислонил ее ко рту и снова пустил скользить вдоль ее тела, пока влажные пальцы не нащупали полураскрытые во сне пухлые гладкие губы, еще сонные, еще сдерживающие сочную влагу ее желания. Костины пальцы неподвижно замерли в предвкушении сладкого момента пробуждения и движения навстречу… Несколько секунд, ноги чуть раздвинулись, он услышал выдох пробуждения, Лиза еще некоторое время не шевелилась, пребывая между сном и реальностью, и потом повернулась со сладострастным вздохом, не открывая глаз, взяла его в руку и еле слышно, не шевеля губами, но прижимаясь к нему всем своим окончательно пробудившимся сильным жаждущим ласки телом: «Да, я хочу…»

Они заснули, обнявшись, но перед этим сходили в ванную и потом снова занимались любовью, пока Лиза, наконец, не отстранилась от него обессиленная…

— Как я все это люблю, стыдно признаться, но я очень это люблю, — сказала она ему уже поздним утром, когда завтракали, перед тем как расстаться, потому что через час водитель должен был привезти Лизину дочь, и они собирались отправиться на какой-то детский день рождения.

— Что это? — улыбнулся Костя. Он знал ответ, но не знал, в какую форму этот ответ будет облечен.

— Это — это секс, это — это утренний секс, это — это секс с таким мужчиной, как ты, это — это много сильных и разных оргазмов, ты даже не представляешь, как это каждый раз происходит по-разному…

— Не представляю, — с удовольствием согласился Костя, — но чувствую, что по-разному.

— Да, — Лиза погладила его по голове, — поэтому так здорово и получается, что ты много чувствуешь. Ты в этом смысле не очень типичный мужчина.

— Ну да, — сказал Костя, — я бы хотел думать, что и в других случаях я не очень типичный мужчина.

Однако умиротворенную Лизу в этот момент интересовала только одна мысль, которую она и попыталась довести до конца.

— Я думаю, в тебе есть какие-то женские гормоны. Ты не проверялся никогда?

— Нет, — удивился Костя. — А надо?

— Нет, по мне так все чудесно.

— И насколько тебе хватает этого?

— Чего?

— Ну, не знаю, сколько времени ты еще будешь такая… Не знаю, успокоенная.

— Дня на два хватает, — серьезно ответила Лиза, — то есть вечером уже может захотеться, а завтра так точно захочется, но послезавтра почувствую по-настоящему.

— И в чем это выражается?

— А ты что не замечал на других, в чем это выражается, — искренне удивилась Лиза, — все эти взбалмошные бабы, вечно всем недовольные, каждые десять минут меняющие свое решение, то обнимающие своего ребенка, то орущие на него — ты думаешь, это что такое?

— Что это такое?

— Женщина, узнавшая однажды, что такое регулярно испытываемый оргазм, а затем переставшая его испытывать, представляет собой большую общественную опасность. По себе знаю, поскольку бывали у меня такие периоды. Причем последний был не так давно, как раз перед встречей с тобой. Короче, опасайся неудовлетворенных женщин.

— Может, тогда салоны специальные открывать, чтобы решить эту проблему?

— Зря смеешься, — сказала Лиза, — я думаю, что этим дело и кончится.

— И это станет вершиной женской эмансипации, — уже не улыбаясь, сказал Костя.

— Может быть. Ну что, мой милый, что-то я после такого разговора слегка возбудилась. — Она посмотрела на часы. — Если ты соберешься быстро, у нас есть еще минут пятнадцать. Ты готов делать меня еще более доброй и спокойной?

— Такая ответственность, — сказал Костя, расстегивая джинсы, — а вдруг не получится? Ты же сама сказала, что неудовлетворенная женщина…

— Уже минута прошла, — она встала со стула и прижалась к нему всем телом.

Каждый день, каждый час совершаются в нашей жизни какие-то события, иногда видимые, чаще — нет, влияющие на наше будущее через сложную систему взаимосвязей во внешнем мире. Можно сказать, что события совершаются непрерывно, если взять за единицу отсчета времени пусть даже всего лишь крохотный час. Но человеческий разум не способен воспринимать эти события в режиме онлайн, во-первых, потому что о большинстве их не подозревает и соприкасается исключительно с их последствиями, которые имеют к нему непосредственное отношение. Во-вторых, потому что в момент свершения события либо спит, либо занят чем-нибудь другим. Ты уперся в монитор, чтобы посмеяться над очередным анекдотом, ссылку на который прислал коллега из офиса какого-нибудь «Райффайзен-банка», а в этот момент незамеченной прошла мимо девушка, которая могла бы изменить всю твою жизнь. Слишком много ненужной информации обрушивается ежедневно на наш не очень развитый мозг, лишая его последних возможностей сосредоточиться на чем-то важном.

Костя искренне полагал, что все вышесказанное к нему не относится. Или уже не относится. Ошибки, совершенные годом ранее, были проанализированы, классифицированы и сданы в архив. Он не прошел мимо Юрия Петровича, и он не прошел мимо Лизы. И, если в случае с Юрием Петровичем справедливости ради надо признать, что инициатива безусловно принадлежала не ему, то уж Лиза безусловно была его личным достижением. На этом этапе жизни, если бы ему пришлось описать женщину, с которой он хотел бы встречаться, девушка эта обладала бы меньшими достоинствами, чем те, что Костя заслуженно или незаслуженно приписывал Лизе.

Она была внешне привлекательна, имела хорошее университетское образование, была занята интересным делом, к тому же еще и приносящим определенный доход, была по общему признанию вполне светским персонажем и, самое главное, в рассматриваемый момент времени не собиралась выходить замуж, по крайней мере за Костю, и не собиралась зачать еще одного ребенка, по крайней мере, от Кости. То есть Костя понимал, что встреться сейчас на Лизином пути умный, веселый и привлекательный мультимиллионер, могло бы и дрогнуть Лизино сердце. Но такие, как известно, на воле почти не водятся, оставшиеся занесены в Красную книгу и оберегаются десятками, если не сотнями, решительных соперниц, способных ради достижения цели на любые подвиги. К таким, собственно, относился и Лизин бывший муж, в силу чрезмерного изобилия выбора, так и не встретивший новую избранницу. Хотя злые языки намекали, что с некоторых пор ему вполне комфортно в обществе двадцатилетнего бразильского юноши-тренера по фитнесу. Лиза над этими домыслами только смеялась — уж ей ли было не знать сексуальные ориентиры бывшего мужа. Хотя в глубине души она подобное развитие событий допускала именно в силу близкого знакомства со всем спектром его сексуальных увлечений. И не только допускала, но втайне конечно же именно такого развития событий и желала, чтобы, когда тайное, наконец, станет явным, можно было на вполне законных основаниях пересмотреть договоренности относительно ограничений на ее собственную личную жизнь.

А Лиза очень хотела пересмотреть эти договоренности, но совсем не хотела выступать в переговорном процессе со слабых позиций. Юный бразильский любовник эти позиции безусловно усиливал.

Зачем же Лиза вдруг захотела изменить жизнь, которая в течение более чем года казалась ей вполне правильно устроенной? Ну в первую очередь конечно же, она была противником всяких ограничений, когда ограничения касались ее самой. А может быть, как раз наоборот. Как раз в первую очередь Лиза просто-напросто влюбилась в своего нового друга Костю. Без эмоций жизнь бедна. Лиза прожила без таких сладких эмоций последние года три, а то и четыре и последний раз испытывала их разве что на заре отношений с бывшим мужем. То есть накопилось в ней с избытком и хотя жизнь, регламентированная тусовками, галереей и воспитанием дочери, оставляла для выхода эмоций всего лишь маленькую щелочку, с тем большей скоростью они накапливались и с тем большей силой распирали хорошо сохранившуюся и еще не познавшую хирургического вмешательства Лизину грудь. Для Кости Лиза была подъемом на одну, а может, и две, ступеньки вверх и правильным партнером в его новой социальной роли. Для Лизы Костя оказался почти по всем параметрам (кроме финансового, естественно) идеальной парой. Умный, образованный, воспитанный, молодой, сильный, неженатый, бездетный и без вредных привычек — она уже и забыла, что такие бывают. И еще секс. Тут она должна была признаться, что так хорошо на протяжении длительного периода времени ей не было ни с кем и никогда. Ее избалованное тело уже привыкло к регулярным длительным дозам наслаждения, которые проникали в нее вместе с Костей, и одна мысль о том, что от этого наслаждения придется отказаться, приводила Лизу в отчаяние. Лиза безусловно считала себя красивой, обаятельной, остроумной, но завистливые взгляды подруг лучше любого женского журнала разъясняли, что опасность подстерегает повсюду. К этому добавлялся теперь уже неотделимый от всей дальнейшей жизни страх перед этими молодыми наглыми тупыми сучками с гладко натянутой кожей и вываливающимися из маек сиськами. Скажи кто-нибудь Лизе, что лет десять назад она сама была такой, Лиза бы возмутилась и нашла десять неопровержимых отличий, но опасность от этого никуда не исчезала.

Костя помогал тем, что не давал ни малейшего повода к ревности. С женщинами он был мил, любезен, шутлив, но не более. Он понятия не имел о Лизиных возрастных мучениях и очень удивился бы, узнав о них. Ему очень нравилась его теперешняя жизнь. Он попал в правильное место в правильное время с правильными людьми.

Его профессиональная жизнь представляла такой же show-case, как и личная. К середине осени Костя создал компанию и даже нашел для нее генерального директора, поскольку планы Юрия Петровича, а скорее уже и его собственные, опережали поставленные поначалу задачи. В год кризиса, когда падали все бизнесы от металлургических до туристических, сохранилась одна ниша, в которой кризис не ощущался. Точнее сказать, ощущался, но с обратным знаком. И именно в этой нише они с Юрием Петровичем и зарабатывали деньги. Когда вокруг все скрипело, трещало и рушилось, появился большой спрос на информацию о том, что ничего страшного на самом деле не происходит. И все большую силу набирал новый информационный ресурс, с помощью которого эту информацию хоть в шутливой, хоть в драматичной, хоть в дискуссионной форме можно было донести сразу до миллионов любознательных соотечественников.

Будучи по образованию маркетологом, Костя очень быстро понял, что предлагаемый ими продукт, как его ни называй, продвигать лучше всего с помощью Интернета, где нет никаких законов, никаких ограничений, а есть только безудержный полет фантазии, который необходимо регулярно подкреплять исполнительским мастерством, чтобы форма постоянно соответствовала содержанию.

— Нужно создавать интернет-компанию, а лучше не создавать, а покупать готовую, — сказал он Юрию Петровичу во время очередной встречи.

— Ну да, — легко согласился Юрий Петрович, — купить, привести в порядок, и получим хороший востребованный ресурс.

Несколько месяцев Костя потратил на поиск и исследование потенциальных партнеров и за это время приобрел устойчивое отвращение к Интернету как самому свободному и демократичному источнику информации. Бизнесом в этой области занимались молодые люди, для которых он сам уже представлялся человеком другого поколения. Это были дети беспредела и безнаказанности. Возможности манипулирования сознанием уже не миллионов, а десятков миллионов сносили крышу. Они могли создать нужный для заказчика общественный фон накануне арбитражного суда, футбольного матча, кинопремьеры или ожидаемой министерской отставки или назначения. Социальные сети стали главным полигоном, на котором происходили испытания оружия массового уничтожения остатков разума.

В общении же это были вполне милые ребята, у каждого не меньше двух телефонов, спавшие по четыре-шесть часов в день и вполне способные прислать ответ на письмо в пять часов утра. Костя выбирал сначала из трех, а потом из двух компаний. Он давал им всем тестовые задания и в смысле креатива все были хороши. Но потом наступала рутинная отработка гениальных замыслов типа «Одень министра на свой вкус» и надо было управлять этим специально созданным сайтом и модерировать дискуссию, вбрасывая тысячи комментариев в день, а поскольку комментарии делали совсем посторонние люди, проживающие, например, в городе Харькове и получающие за свою работу по пятьдесят долларов в месяц, с управленческой точки зрения это была не такая уж тривиальная задача. Рутина утомляла молодых людей, самые умные понимали необходимость квалифицированного менеджмента, но все это так скучно, как бывает непонятна для ребенка необходимость играть в старую игрушку, когда на столе стоит уже почти распакованная коробка с новой. Перед Новым годом Костя сделал свой выбор. За миллион долларов они с Юрием Петровичем купили пятьдесят один процент в одном из интернет-агентств. Причем купили пополам. И Костя внес почти все имевшиеся у него на тот момент сбережения. (К слову сказать, инвестиции вернулись за восемь или девять месяцев.) В момент покупки Юрий Петрович поздравил его со статусом равноправного партнерства.

— Спасибо, — сказал Костя, — но это ведь партнерство в одной маленькой ячейке большой мозаики, которой я даже и краев не вижу.

— Да, — согласился Юрий Петрович. — Всему свое время. С такими темпами ты очень скоро увидишь почти всю картину, ну а что касается краев, то это как линия горизонта — насколько подходишь, настолько же и удаляется. Мы с тобой знакомы меньше года, а работаем вместе и того меньше, и я очень доволен тем, что ты делаешь. Говорил тебе и еще раз повторю — у тебя хорошие способности и светлая голова, и у тебя может быть большое будущее. Вопрос в том, как далеко ты можешь зайти, чтобы увиденное тебя не напугало и не отбило охоту к дальнейшему пути.

— Время покажет, — уклонился Костя от прямого ответа.

— И я так думаю. Времени у нас впереди много. Давай торопиться, не спеша, или спешить, не торопясь — как тебе больше нравится.

В тот же день Костя не удержался и похвастался своей покупкой Лизе.

— Бедненький ты мой мальчик, — она сидела на диване рядом и гладила по голове.

Поскольку диван находился в зале ресторана, Лиза лишена была возможности погладить остальные части тела. Но она прижалась к нему грудью и прошептала:

— Совсем без денежек остался, да? Теперь меня будешь просить за ужин расплачиваться, да?

Костя не отвечал и довольно улыбался. Он наслаждался своим новым качеством. Единственная его собственность до этого, не считая автомобиля, была квартира, оставшаяся от отца, когда тот уехал в Америку. Теперь он больше никогда не будет работать на каких-то непонятных людей — он будет работать на себя, и он сделает из этой своей первой компании настоящего лидера рынка.

Бокал с еле слышным звоном прикасается к Лизиному бокалу. Почти dйjа-vu, когда-то они также сидели в ресторане с Ириной и ощущали себя молодыми, влюбленными и счастливыми. С тех пор прошло года четыре, и все повторяется уже на ином уровне. Он посмотрел на Лизу, и она прошептала, будто зная, что он ждет именно этого признания, сама испугавшись своих слов: «Костя, я люблю тебя. Как глупо я влюбилась, но мне так хорошо, что я готова смириться с тем, что потом будет плохо. Видишь, я первая тебе сказала — я люблю тебя», — повторила она еще раз, теперь уже вслушиваясь в эти слова и наслаждаясь их смыслом и звучанием.

Костя молча обнял ее левой рукой, она положила ему голову на плечо и прижалась как маленькая девочка.

— Я долго думала, какие же в тебе есть недостатки, ведь не может так быть, чтобы не было недостатков и только сейчас поняла — ты слишком молод для меня, мы почти ровесники…

— Я старше тебя на восемь лет, — попробовал возразить Костя, не понимая, насколько серьезна она в том, что говорит.

— Лучше бы на восемнадцать, — вздохнула Лиза, — у тебя еще столько всего впереди, столько проектов, столько компаний, столько девушек… Я могу не угнаться за тобой, я буду очень стараться, но могу не угнаться за тобой.

— В смысле девушек? — спросил Костя, все еще не желая переводить разговор на ту степень серьезности, за которой может исчезнуть очарование вечера. Он слушал Лизу и не то, чтобы не соглашался с ней, просто ему все это было не очень интересно. Это походило на очередную женскую блажь, которая, как обычно, приходит несвоевременно.

Похоже, что и Лиза поняла, что сегодня не вечер серьезных признаний.

— Нет, — сказала она, — в смысле девушек я как раз меньше всего волнуюсь.

— В смысле меня или в смысле тебя?

— В смысле нас обоих. У тебя, конечно, большие перспективы, но и у меня есть свои преимущества.

— Например? — теперь уже всерьез заинтересовался Костя.

— Я же говорю — какой ты еще маленький дурачок. Сколько тебе всего еще узнать предстоит.

— Я не против, — совсем не обиделся Костя. — Но вот сейчас, конкретно, я хочу узнать про твои перспективы в плане девушек.

— Что ты хочешь узнать? — засмеялась Лиза. — Могу ли я переспать с девушкой?

— Например.

— Да, могу.

Костя слегка отодвинулся, пытаясь заглянуть ей в глаза. Лиза продолжала смеяться и прятала лицо.

— Тогда следующий вопрос, — не мог уже успокоиться Костя.

— Не буду отвечать.

— Ну, пожалуйста, Лизуня… Она совсем закатилась смехом.

— Сам догадайся. Давай лучше десерт закажем.

— Но мы еще поговорим об этом. Ты не представляешь, как ты меня заинтриговала.

— У-у-у, а я думала, что возбудила.

— И возбудила. Можешь удостовериться. Так мы еще поговорим об этом.

— Конечно. Как можно отказать тому, что я держу в руке.

— Отлично. Тогда давай закажем десерт.

 

Глава

9

В конце девяностых годов, сразу после на время отрезвившего страну экономического кризиса, Юрий Петрович принял участие в улаживании весьма деликатной истории, в которую оказались втянуты такие авторитетные организации, как ООН, СВР и МИД РФ.

Многим известно, что совработники, получавшие вполне приличные (по тем временам, конечно) оклады в разных международных богадельнях, сдавали большую часть своего оклада в валюте специально назначенному человеку для пополнения валютных запасов социалистической Родины. Можно предположить, что в те времена эти крохотные ручейки стекались куда надо и в конце концов оказывались в виде чемоданов с долларами где-нибудь в Эфиопии или Сомали с целью укрепления тамошнего лидера во мнении, что социалистический путь развития является единственно правильным.

В начале девяностых большая система рухнула, но система сборов денег с сотрудников сохранилась. И они эту систему не ставили под сомнение, поскольку не имели никакого желания возвращаться из очень сытой Германии на свою старую, но ставшую вдруг совершенно непонятной Родину. Не ставили под сомнение до тех пор, пока с этой самой Родины не стало прибывать молодое поколение, зараженное уже вирусом политических и экономических свобод. Когда-то инцидент должен был возникнуть, и он возник в лице майора СВР, по совместительству служившего в отделе ООН, заведующем распределением зерновых запасов в голодающих странах Африки. Через полтора месяца по прибытии на новое место службы он получил сигнал о сдаче части марок, полученных за участие в помощи голодающей Африке, представителю резидента советской разведки, который служил в том же здании ООН, что и майор, но двумя этажами выше в отделе профилактики несовершеннолетних беременностей. Майор ответил отказом. Его вызвали на конспиративную квартиру для объяснений. Вопреки ожиданиям он пришел. Резидент смотрел строго и предполагал, что сыграет свою партию за десять минут.

— Может быть, товарищ чего-то не понимает?

— Да нет, вроде бы товарищ все понимает.

— Тогда в чем дело?

— А в чем «в чем дело»?

— Ты мне тут комедию не ломай, положенное оставь и пошел вон, пока я рапорт не написал.

— Пишите.

— Что? — взревел резидент и почувствовал вдруг, как почва уходит из-под ног. — Да ты понимаешь…

— Я все понимаю, — спокойно ответил теперь уже почти бывший майор, — и, кстати, сам написал рапорт об увольнении из органов государственной безопасности.

— Ты предатель, — только и смог выдохнуть резидент, абсолютно не готовый к такому повороту событий, который в первую очередь ставил крест на его собственной карьере. — Да ты знаешь, что мы с такими, как ты…

— Не знаю, — ответил бывший майор, — и знать не хочу. И видеть вас больше не хочу. — И вышел, тихонько закрыв за собой дверь.

И продолжал успешно служить в своем отделе и помогать голодающей Африке настолько, насколько такая организация, как ООН, вообще может ей помочь. То есть отрабатывал свой четырехлетний контракт с ООН, который российская сторона никаким образом не могла прервать. Зато, конечно, резидент был отправлен на Родину, его сменил новый, чуть более прагматичный, деньги, кажется, после этого забирать перестали, но по-настоящему водевильный сюжет эта история приобрела в девяносто седьмом году, когда бывший майор отправился не куда-нибудь, а в Россию на сельскохозяйственную выставку. Отправился, естественно, будучи командированным своей организацией-работодателем.

Появление его в России вызвало в чекистских кругах, жаждавших крови, целую бурю самых разнообразных чувств. Как? Зачем? Совсем страх потерял? Да мы ему сейчас. А может, это провокация? Ну и так далее. Чувство мести возобладало над холодным расчетом. Забытыми оказались заветы Железного Феликса о холодной голове. И на пути назад, в зале вылета аэропорта «Шереметьево», у сотрудника ООН отбирают паспорт и просят пройти в специальную комнату, где начинают безбожно кошмарить. Однако те люди, которые жаждали справедливой, по их мнению, мести, и те, кто осуществлял первичные насильственные действия, имели разную степень мотивации, поэтому бывшему майору разрешили сделать один телефонный звонок. И он его сделал. Он позвонил руководителю отдела специальных операций ООН, который специализировался на вызволении сотрудников ооновских миссий из разных «горячих точек». И имел в этом деле большой опыт. Начальник отдела был японцем и, проснувшись, услышал на своем автоответчике взволнованный рассказ о том, как у сотрудника ООН в России, пытающейся предстать миру в цивилизованном виде, в аэропорту, без всяких оснований, отбирают паспорт и пытаются его куда-то везти. В начале рабочего дня он был уже на приеме у своего руководства, а к концу рабочего дня была готова нота протеста, с которой был ознакомлен ничего не знавший об этой истории представитель России в ООН, после чего она была представлена российскому МИДу.

Тут следует еще раз оговориться, что дело было в середине девяностых. Сейчас, надо полагать, весь этот водевиль развивался бы по иному сценарию, предполагающему вместо водевиля криминальную драму, возможно, и с трагической концовкой. Цена на нефть была низкой, силовики были не в почете, чеченская тема продолжала будоражить мировое прогрессивное сообщество, и стране нечего было представить этому сообществу, кроме открытости и приверженности западным ценностям. И вот на этом фоне такой конфуз. Со Смоленской площади позвонили на Лубянскую и сильно кричали. В ответ тоже сильно кричали и обвиняли в продаже родины. ООН — это не общество «Мемориал», ее просто так не поимеешь и, по-любому, надо было договариваться, что является для российских ответственных работников почти что невыполнимой миссией. Счет шел на часы, брызги от поднявшейся волны могли побеспокоить тогдашнего президента, измученного тяжелой предвыборной кампанией, и он, не сильно разбираясь, мог порубить пару голов.

И тут министр вспомнил про Юрия Петровича, позвонил ему и попросил уладить ситуацию. Пока Юрий Петрович разбирался с происходящим в одном из кабинетов на Лубянке, в городе Берлине произошло еще одно знаменательное событие. Коллега бывшего майора по распределению помощи бедным странам и бывший коллега по другой службе, на долгое время подавленный тем фактом, что бывший майор денег не отдает давно, а он совсем недавно, отправился к супруге бывшего майора на дом, пока дети были в школе и решил отыграться за свои тяжелые переживания, немножко ее покошмарив.

«Ну что, суки, — сказал он, — доигрались? Думали, всю жизнь вам такая лафа будет? А вот хрен-то. Бог, он все видит. Сидит сейчас твой муженек в камере и грозит ему за измену родине не меньше пятнашки строгого режима. Так что ты пакуй вещи, собирай детишек и покупай билет в Москву, а оттуда вместе с муженьком прямиком в Сибирь. Все, кончилась халява». И ушел, довольный собой, оставив напуганную им женщину в состоянии, близком к истерике, потому что она из этого монолога решительно ничего не поняла, кроме того, что муж в Москве в камере, а ей с детьми остаток жизни придется по непонятным причинам прожить не в центре Европы, а в Сибири, к чему она решительно не была готова. Женщина сразу же позвонила начальнику мужа, уже и так достаточно обеспокоенному происходящим, и, срываясь на слезы, попыталась в понятной форме изложить, что с ней только что произошло. Какой-то мужчина, по-видимому, русский, пришел к ней в дом, сказал, что муж находится в застенках КГБ, а ей надо ехать в Сибирь и, поскольку она к такому развитию событий не была готова, не может ли Организация Объединенных Наций помочь ей хотя бы с билетами и транспортировкой багажа. После чего ей стало плохо, пришлось вызывать врача, диагностировавшего значительное повышение артериального давления и рекомендовавшего несколько дней провести в состоянии покоя.

Юрий Петрович находился в кабинете большого чекистского генерала и выслушивал длинный и страстный монолог на тему того, что не только раньше снег был белее и трава зеленее, но и люди, люди, главное дело, были совсем другими. Настоящими были люди патриотами и не за копейку работали и даже не за сраный доллар. Причем по тону монолога Юрий Петрович не смог бы со стопроцентной вероятностью утверждать, к каким именно людям — восьмидесятых или после — относил генерал его самого. Что, впрочем, уже не имело большого значения, поскольку звонок с весьма эмоциональным пересказом последних событий, разворачивающихся в Берлинском офисе ООН, Юрий Петрович получил непосредственно перед входом в кабинет. Последние услышанные им, перед тем как попрощаться и выключить телефон, слова: «Скажи этим пидорасам, что у них два часа на то, чтобы все уладить». Полчаса из этих двух уже истекли.

Юрий Петрович ушел на пенсию полковником, и чинопочитание было у него в крови, но с учетом образовавшегося цейтнота пришлось нарушить субординацию.

— Товарищ генерал, — сказал он, как только представилась возможность вставить слово, — вы дальше с этим гадом что делать собираетесь? По суду или так шлепнете?

Генерал готов был снова вспылить и напомнить о том, что ледорубов у них в организации на всех хватит, но что-то скорее даже не в самом вопросе, а в интонации, с какой он был задан, генерала остановило:

— Это ты на что намекаешь? — спросил он и отхлебнул остывшего уже чая с лимоном.

— Я не намекаю, — начал свою партию Юрий Петрович. — Вы хотите предателя наказать. Тут вопросов нет. Есть два пути — судебный и несудебный. С учетом того, что одна нота протеста уже готова, вторая будет готова сегодня по итогам визита нашего сотрудника к семье предателя и всего, что он там наговорил или не наговорил, — генерал правильно отреагировал на «нашего» и досадливо поморщился, вспоминая о самом визите. Хотел было на эту тему тоже высказаться, но Юрий Петрович был начеку, — можно его прямо сейчас и грохнуть, и закопать где-нибудь на стройке, но последствия, я думаю, вы сами знаете. Вы в отставку, кто-то из ваших подчиненных в тюрьму — эти либералы нынешние только обрадуются, что у них такая возможность появится. Однако, если вы хотите с ним посчитаться и готовы против его поганой жизни карьеру свою поставить, а, главное, даже не карьеру, а все то, что вам сохранить удалось за годы этой демократической вакханалии — это единственный путь. Другого нет. По суду вы ему ничего не предъявите.

— Сам знаю, — генерал, стоявший до этого у окна, вернулся к креслу, сел и обхватил голову руками.

— Надо делать выбор, — продолжил Юрий Петрович, — и делать его надо прямо сейчас. Или я прямо сейчас соединяю вас с министром иностранных дел, хотя лучше будет, если вы сами ему позвоните и скажете, что произошла ошибка, которая в течение ближайших часов будет исправлена, или я выхожу из этого кабинета, и вы делаете с этим гадом, что хотите.

— Я звонить не буду, — упрямо сказал генерал. — Это твои друзья, ты и звони. Помощнику сейчас скажу, чтобы выполнял твои приказания.

— Спасибо, — встал Юрий Петрович, — вы сделали правильный выбор.

— Правильный, — тяжело вздохнул генерал, — ну а сам-то ты что думаешь? Только честно.

— Скажу честно. Думаю, что наше время еще вернется.

— Наше?

— Да. Наше. А значит, и ваше.

Сказал просто так, а оказалось — как в воду глядел. После этой истории, кстати, благополучно завершившейся для всех ее действующих лиц, стал Юрий Петрович больше задумываться не только о текущем периоде времени, но и о том, что за ним последует. Точнее, даже о том, что последует за финансовым кризисом, который вовсю разгорался в Юго-Восточной Азии и неминуемо должен был накрыть не по средствам живущую Россию в ближайшие месяцы.

Кризис, как бы больно он ни ударил по значительной части населения, был болезнью излечимой. Что же представало глазам Юрия Петровича в качестве пейзажа после битв холодной войны.

Америка наслаждалась ролью супердержавы, теперь уже в единственном числе. Но наличие в мире единственной супердержавы нарушает баланс сил в природе. Страна, которая тратит на важные нужды столько же, сколько все остальные страны, взятые вместе. Нужно оправдывать такие расходы наличием суперврага. Колоссальные инвестиции в Китай в девяностые не давали возможность объявить Китай суперврагом, не говоря уже о том, что Китай ничего пока еще и не сделал для завоевания подобного статуса. Больше не было в мире стран, способных потягаться. Значит, это должна была оказаться наисекретнейшая наднациональная суперорганизация вроде того СМЕРШ’а, что описывал Флеминг в своих первых романах про агента 007. Эта организация должна была проявить себя настолько агрессивно, чтобы весь цивилизованный мир содрогнулся и в едином порыве под руководством США объединился, чтобы с ней покончить. Теперь осталось придумать, где эта организация должна находиться. Очень беглый взгляд на карту мира показывал, что правильнее всего ей сейчас очутиться поближе к нефтедобывающим странам Ближнего Востока. И поскольку из всего этого следовало, что война будущего, особенно интересная с бюджетной точки зрения тем, что ее никогда нельзя выиграть, это будет война с терроризмом, и война это будет глобальная, а значит и Россию она затронет непременно. А значит, не генералы госбезопасности скоро перестанут бояться звонков из МИДа, а совсем наоборот. То есть маятник по всему должен был сильно качнуться в противоположную сторону.

Поскольку ни борьба с мировым злом, ни с глобальным потеплением никогда не входили в систему его приоритетов, все это теоретизирование Юрий Петрович использовал исключительно для устройства собственной жизни. К концу девяностых он окончательно развелся с женой и отправил ее жить, как и полагается в подобных случаях, в город Лондон, а сына учиться неподалеку от того же города. С тех пор прошло больше десяти лет, сын совершенно стал европейцем, женился на подданной бельгийского короля и делал неплохую карьеру в одной из крупнейших мировых юридических фирм. Они виделись раза два в год, и каждый раз находили все меньше тем для общения, что не помешало сыну так же, как и бывшей жене, принять от Юрия Петровича в подарок по красивому дому в хорошем районе Лондона. Жена, кроме того, получала ежемесячное пособие в размере тридцати тысяч фунтов. Юрия Петровича даже не возбуждал факт наличия у него двух внуков — все по той же причине, они были детьми его почти что чужого теперь сына и совсем чужой невестки. Зов крови не срабатывал. Интересная, насыщенная самыми разными событиями жизнь Юрия Петровича имела один существенный недостаток — он давно уже чувствовал себя абсолютно одиноким. Да он и не жаловался, понимая, что для человека его судьбы это почти что диагноз, однако, всякий, даже тяжелобольной, осознающий свой диагноз и невозможность исцеления, всегда надеется на чудо-лекарство. Для Юрия Петровича женщины, какими бы красивыми, интересными и неприступными они на первый взгляд ни казались, этим лекарством не стали. Он менял неприступных на простых и доступных, чтобы через пару месяцев убедиться, что разница заключается лишь в количестве со смыслом произносимых слов. Одна говорила Сан-Тропе и не была там, а другая говорила Chopard и имела видимые доказательства знакомства с этим брендом. Наверное, он просто исчерпал свой запас любви, а непрерывное участие в акциях, по самой своей сути основанных на эксплуатации худших человеческих качеств, пополнению запаса любви не способствовало.

У него было несколько старых друзей, но с ними получалось говорить только о прошлом — знания Юрия Петровича позволяли ему утопить в грязи любой спор между патриотами и либералами — бизнес, карьеры, неудавшиеся прошлые и новые семейные жизни, футбол, сплетни — раз в месяц можно было себе позволить в баньке или за городом под шашлык. После таких встреч ему только тревожнее становилось от того, насколько люди, причем не самые глупые, не понимают сути происходящих вокруг событий. И вместо самих событий заняты обсуждением их телевизионных и газетных интерпретаций.

К середине двухтысячных жизнь страны и его самого обрела понятные устойчивые векторы развития. Юрий Петрович становился все более востребован, что приносило ему профессиональное удовлетворение и доходы, о которых он раньше и мечтать не мог. Впрочем, и его работодатели поднимались вверх на нефтяных дрожжах с еще более пугающей скоростью. Он был в отличной физической форме, и это вместе с возрастающими возможностями позволяло при желании держать около себя практически любую женщину, у которой хватало наглости, привлекательности или упорства задержать на себе его взгляд на время, достаточное для принятия решения. Как и всякий большой мастер, Юрий Петрович мечтал об ученике, который сможет продолжить его дело. Конечно, и мастеров и учеников мастеров и просто болтунов вокруг хватало, но хотелось своего. Кому можно было рассказать самое сокровенное, который бы не осудил за то, за что сам себя осуждал. Такого, каким мог бы быть сын, если бы жизнь сложилась по-другому, и он не стал юристом в известной американской юридической фирме.

Такого, каким обещал стать случайно встреченный в лобби лондонской гостиницы Константин. Они познакомились, когда Юрий Петрович уже отчаялся найти такого Константина, если вообще корректно применить к Юрию Петровичу такое понятие, как отчаяние. Поэтому он проверял и прощупывал его больше года прежде, чем доверить что-нибудь серьезное. Они познакомились весной две тысячи девятого, в конце лета Костя организовал первую совместную компанию, в конце того же года они стали партнерами в интернет-агентстве, но то, что для Кости было новым захватывающим приключением, для Юрия Петровича являлось необходимой процедурой проверки. Первое самостоятельное задание Костя получил только весной следующего две тысячи десятого года, когда в определенных кругах слово кризис неприлично уже было произносить. Он быстро осваивался в новом для себя пространстве и быстро матерел. В этом смысле Юрий Петрович одобрительно оценивал его отношения с Лизой и даже помог, спровоцировав в СМИ дискуссию относительно сексуальной ориентации ее бывшего мужа. Муж уехал за границу, ранние договоренности исчезли без следа, и Лиза стала свободной женщиной без обязательств. Юрию Петровичу по-человечески приятно было помочь своему юному другу, однако, как и в прочих начинаниях, в этом также присутствовал некий проверочный элемент — как молодой Константин справится с новой для себя ситуацией, когда любимая подруга захочет привести отношения с Костей в более формальное состояние. Не то чтобы Костино решение, например, жениться на Лизе в этом случае сильно расстроило Юрия Петровича — чего бы, в конце концов, и не жениться, коли все этому способствует, нет, скорее Юрия Петровича обрадовало бы решение не жениться. В глазах Юрия Петровича такое решение говорило бы о том, что Костя прошел еще один сложный уровень в игре под названием «это моя жизнь, и в ней я принимаю решения».

Однако это все впереди. А сейчас Костя находился на уровне, который назывался «Первое самостоятельное задание». До больших выборов еще почти два года, но учения по поддержанию сил медийной безопасности в полной боевой готовности проходили уже в полную силу. Некоторые издания, которые государство решило не поддерживать, так и не смогли оправиться от последствий мирового экономического кризиса и собственной управленческой некомпетентности. Косте предстояло купить одно из них. Купить на себя, чтобы через несколько месяцев продать. Издатель был одним из последних выживших в конце девяностых, кто помнил свободу девяностых и именно в эти годы он и развлекал читателей обличением людей, которые собирались журнал приобрести. Нельзя сказать с уверенностью, что теперь, спустя десять лет, именно по этой причине он им бы журнал и не продал, но вероятность такая была. Костя появился из ниоткуда, вооруженный своим безукоризненным внешним видом, отсутствием истории прошлых грехов и полной осведомленностью о финансовом положении объекта переговоров. Он лично занимался контролем за тем, чтобы на сколько-нибудь значимых интернет-ресурсах ни о нем, ни о Юрии Петровиче не появлялось никакой информации. Больше всего сведений любознательный исследователь мог почерпнуть о его отношениях с Лизой, но главный редактор, он же генеральный директор, он же издатель, имел свои источники информации. И смог выстроить пусть незаконченные, но вполне правдоподобные логические цепочки.

— Так вот, стало быть, кто ваш партнер? — спросил он, закуривая в задымленном кабинете со старыми кожаными диванами и креслами и фотографиями больших людей на стенах еще одну сигарету.

— Да, — сказал Костя. — Партнер. Но не в этом бизнесе.

— А в этом бизнесе?

— А в этом я сам по себе.

— И вы хотите, Константин, чтобы я поверил, что вы сами, без чьей-либо помощи, ни с того ни с сего собираетесь вложить несколько миллионов, которых у вас скорее всего нет, в бизнес, в котором абсолютно ничего не понимаете?

— Нет, — сказал Костя, — я не хочу, чтобы вы в это поверили. В это трудно поверить.

— Тогда во что я должен поверить?

— Я думаю, что это вообще не вопрос веры, — задумчиво сказал Костя. — Это вопрос постановки правильного диагноза и выбора правильного метода лечения.

— Ну, и кто же мне диагноз будет ставить, — главный редактор тяготился этим разговором. Если бы не безумный проект с телеканалом, в который он влез три года назад, когда казалось, что деньги никогда ни у кого не кончатся, разве сидел бы он сейчас с этим странным молодым человеком, которого порекомендовали его кредиторы. Но что случилось — случилось.

— Я могу поставить, — сказал Костя, — и, пожалуйста, не воспринимайте меня так негативно. Может, потом спасибо скажете еще.

— Я слушаю.

— Вы сейчас ждете, что кредиторы реструктурируют ваш долг, потому что в противном случае им придется забирать журнал себе, а он им не нужен, но главным образом потому, что на днях им позвонил человек и сказал, что не дело банкротить такой уважаемый журнал. Так выглядели дела до вчерашнего дня. — Он подождал вопроса, но вопроса не последовало, его заменила еще одна сигарета. — Вчера же кредиторам позвонил другой человек и сказал, что реструктуризации долга не будет. И я полагаю, что это решение окончательное.

— Спрашивать, кто за вами стоит, бесполезно, — главный редактор, крупный, сильный мужчина лет сорока, почти с трудом сдерживал гнев. Это было нормальной реакцией на происходящее. На следующей стадии им должно было овладеть безразличие, но пока он еще готов бороться. — Хотя зачем спрашивать, все равно узнаю.

Костя пожал плечами — пусть узнает: «нет ничего тайного, что не стало бы явным».

— И давно вы таким крутым стали? Еще два года назад презентации для начальников строчили, а теперь вот сидите, чего-то мне диктовать пытаетесь…

— Мне кажется, — терпеливо начал Костя, — наш разговор изначально пошел не в том направлении и не в той тональности. Наверное, в этом моя вина, поскольку, как вы совершенно справедливо заметили, подобные переговоры для меня в новинку. Однако, чтобы ускорить результат, прежде чем вы сделаете непоправимую ошибку и скажете мне «пошел вон отсюда», я предлагаю вам сделать проверочное упражнение. Вы позвоните тому человеку, который обещал вам помочь. Он ответит вам смс-кой, что сейчас на совещании. Тогда вы позвоните кредитору, и тот скажет, что обстоятельства изменились. Тогда вы напишите тому человеку, что обстоятельства изменились, а он ответит, что, к сожалению, больше ничем не может помочь. После этого мы либо будем договариваться, либо я перестану вам надоедать своим присутствием. На время звонков я, естественно, выйду, чтобы никого не смущать. Минут десять на все хватит?

Главный редактор тяжело вздохнул, в упор глядя на Костю.

— Значит, такой ресурс у вас, что все вопросы решить можете?

— Не все, но многие. Так ведь и вы тем же ресурсом пользуетесь, чтобы долги вовремя не платить, в чем разница-то? Может, потом еще радоваться будете, что партнеров таких хороших приобрели. Так я выйду? В приемной можно подождать?

Об условиях сделки они договорились в течение недели. Юридические формальности заняли почти четыре месяца. В результате Костя через одну из своих офшорных компаний стал номинальным владельцем пятидесяти одного процентного пакета одного из самых популярных общественно-политических изданий. Кстати, с главным редактором, который по контракту, как минимум год должен был исполнять свои обязанности, у них действительно установились нормальные, почти приятельские отношения.

 

Глава

10

Иногда Лиза с грустью вспоминала тот вечер, когда распираемый гордостью Костя сообщил ей в ресторане, что стал совладельцем интернет-агентства. С тех пор прошло чуть больше года, но сколько же всего за это время случилось. Надо очень точно формулировать свои желания, чтобы потом не оказалось, что все что пожелала — случилось, но счастья и спокойствия это не прибавило.

Она хотела, чтобы история с бывшим мужем оказалась правдой и всплыла наружу — так и случилось. Она хотела избавиться от всех обязательств и сохранить все привилегии развода — так и случилось.

Что же тогда мешало полностью наслаждаться жизнью? А мешало то, что за это время она стала на год с небольшим старше, а Костя на год с небольшим мудрее, опытнее и богаче. А при его способностях и том, чем он занимался, год можно было считать за пять. Еще год назад Лиза и думать не хотела о новом замужестве, а теперь ее всерьез начало беспокоить, что о нем совершенно не думает Костя. Его будто бы вполне устраивала их жизнь на два дома, Лизе не просто было убедить его первый раз остаться ночевать, когда эпопея с бывшим мужем разрешилась к всеобщему удовольствию.

— Как ты ей объяснишь, кто я такой? — спросил он, удивленный неожиданным поворотом событий.

— Ты мой друг, это нормально, она уже большая девочка и потом здесь же не разные мужчины ночуют, а всего один — ты, — почти с обидой ответила Лиза.

Костя внимательно посмотрел на нее, будто начиная осознавать свою новую роль в приготовленном Лизой сценарии, но так ничего и не спросил, уточнив лишь, как ему себя вести, если, например, девочка ночью чего-нибудь испугается и захочет прийти к маме.

— Не волнуйся, — сказала Лиза, — там рядом спит няня. — Она могла добавить, что к тридцати восьми годам неплохо бы ему тоже узнать, что такое отцовское счастье, но тогда пришлось бы говорить, что она готова с ним это счастье разделить, а разговор совершенно к этому не располагал.

А Лиза была готова, хотя весь ее житейский опыт и знание жизни подсказывали, что Костя мог бы действительно стать идеальным мужем, будь он лет на семь-восемь старше, либо она на столько же моложе. Поэтому и не имелось у нее на самом деле никакого сценария — невозможно было написать сценарий, основываясь лишь на том, что она начала бояться Костю потерять. И очень сердилась на себя за это. Потому что эта боязнь непременно должна привести к ошибкам, которых он поначалу замечать не будет… В общем, думать обо всем этом было очень неприятно.

По счастью, сумасшедший ритм жизни и отсутствие видимых угроз отгоняли неприятные мысли на периферию сознания, откуда им удавалось сбежать в исключительных случаях.

Одним из таких случаев был вечер знакомства с Юрием Петровичем. Костя долгое время не хотел соединять две основные составные части своей жизни, но в какой-то момент решил, что это его нежелание может быть неверно истолковано обеими сторонами. И они встретились. Но не втроем, а вчетвером, потому что Юрий Петрович приехал на ужин не один, как и предупреждал, а с девушкой — очень милой, очень воспитанной и очень привлекательной. У девушки был один серьезный недостаток — возраст, она была моложе Лизы лет на пять. Костя всю эту ситуацию воспринял как данность и весь вечер на пару с Юрием Петровичем развлекал дам смешными историями. Ранее он никогда не видел своего старшего товарища с женщинами и ему было очень приятно, что и эта часть жизни Юрия Петровича соответствует его высоким представлениям о качестве. То есть он оказался единственным из четверых, кто не обратил внимания на некоторое возрастное несоответствие — Юрия Петровича оно, по-видимому, забавляло, его спутницу тоже, но Лизе всеобщее веселье давалось с трудом. Не то чтобы она в первый раз оказалась в подобной разновозрастной компании, но ей почему-то с самого начала показалось, что Костя уделяет этой непонятно откуда взявшейся шлюшке слишком много внимания. Конечно, за ужином она постаралась остаться безукоризненной и очаровательной. Но после, уже в машине, дала волю эмоциям.

— На сколько он ее старше, лет на тридцать? — вкрадчиво начала разговор Лиза. Тут бы Косте этот удивительный факт осудить и поддержать свою подругу в ее справедливом негодовании, но он, еще не научившийся угадывать тонкие проявления женской души, безразлично ответил:

— Наверное, — и усугубил ситуацию вопросом: — она тебе понравилась?

— А тебе? — холодно ответила Лиза, чувствуя, что через мгновение действия речевого аппарата начнут опережать призванные контролировать его органы.

— Мне кажется, такая девушка не может не понравиться, — и, улыбаясь, посмотрел на Лизу, ожидая, что она подтвердит его высокую оценку.

— И сколько же такая красавица стоит на день? — услышал он в ответ. — Тысячи две евро или больше?

— Лиза, ты о чем? — Костя посмотрел на нее и только сейчас почувствовал, что упустил что-то важное в сегодняшнем вечере. — Ты о чем говоришь, я не понял?

— Я говорю о том, что ты сам прекрасно знаешь и не прикидывайся невинным мальчиком, тебе это не идет. Я думаю, ты со своим наставником не первый раз девочек на вечер заказываете, может, ты и в командировки их берешь, цены-то должен знать…

Это было в первый раз. Никогда до этого она не несла подобной ахинеи.

— …ты же не будешь меня убеждать, что это его любимая девушка, с которой у него серьезные отношения…

Он молчал, пытаясь прислушаться к неприятным, тяжелым, ядовитым парам, постепенно заполняющим голову и парализующим желание отвечать.

— …что ты молчишь? Может, ты с ней тоже встречался уже или у тебя на таких денег не хватает. Совсем из меня дуру хотел сделать… — последней фразой она перешла на визг и неожиданно замолчала.

С большим опозданием управляющие центры взяли контроль за речевым аппаратом. Несколько километров они проехали в полной тишине.

— Что-то мне нехорошо, — сказала Лиза совсем другим тоном, — дай руку, а то у меня голова что-то кружится, не давай мне в следующий раз пить столько.

Они приехали к Лизе домой, переоделись, она приняла душ, он заварил чай, они сидели и пили чай с вишневым вареньем на кухне, будто ничего не случилось.

Но оно случилось, и у Кости не возникало никакого желания оставлять осевшее дерьмо на следующее утро.

— Как ты себя чувствуешь? — участливо спросил он.

— Лучше. Душ помог, и чай помог. Везет же тебе, что ты никогда пьяный не бываешь, — вздохнула Лиза и виновато улыбнулась.

— Лизуня, ты тоже не была пьяная, — сказал он, глядя в ее большие зеленые глаза.

В отличие от него Лиза совершенно не собиралась возвращаться к теме дорожного разговора и поэтому просто сказала:

— Пойдем спать, чего-то меня познабливает, ты меня обнимешь, я согреюсь и усну, а ты будешь книжку свою читать, — она протянула руку, он протянул руку навстречу, но не встал.

— Лизуня, сколько раз ты видела пары, гораздо более несуразные, чем та пара, с которой мы ужинали? Иногда ты не обращала внимания, иногда смеялась, но никогда это не вызывало у тебя реакции, подобной сегодняшней. Что случилось? Просто скажи мне, что случилось, и пойдем спать. Ты из себя что-то выплеснула, но оно частично в меня вошло, и я точно не хочу, чтобы оно там осталось. Ну не могла же ты в самом деле не слышать, что они знакомы больше года, что она учится в Барселоне на магистра какой-то там архитектуры. Она Гарсиа Лорку по-испански читала нам, какое агентство, ты о чем говорила? Объясни мне.

— Костя, не мучай меня, я была пьяна, я не помню, что говорила. Ты же не хочешь сказать, что я этой девочке что-то обидное сказала или Юрию Петровичу. Если сказала, то я сейчас или лучше завтра позвоню и извинюсь.

— Нет, — покачал головой Костя, — ты никому ничего обидного не сказала. Чего ты за висок держишься? Голова болит?

— Ужасно.

— Принести таблетку?

— Нет, пойдем спать, не мучай меня больше, пожалуйста, я никого не хотела обидеть.

Они легли спать, и Костя нежно обнял ее, и она быстро заснула, прижимая его руку к своей груди, а Костя впервые задумался о том, что же такое их отношения с Лизой и какое у них может быть будущее. Сегодняшний вечер не то чтобы напугал, но обеспокоил его. Вся его стремительно развивающаяся жизнь последних месяцев, значительной частью которой Лиза и была, имела один лишь видимый недостаток — она не отпускала времени подумать на несколько шагов вперед. С каждой неделей возрастало количество больших и маленьких проектов, но они, независимо от величины, почти все были одинаковой важности, и помощь известному певцу в создании продюсерской компании отнимала столько же времени, сколько и управление его успешным интернет-агентством. Но певцу надо было помогать, потому что, спев на дне рождения очень уважаемого человека и поделившись с ним своей мечтой, он получил обещание, которое в конечном счете выполнять приходилось Косте. Он спокойно воспринимал все эти «общественные» нагрузки, потому что понимал уже, как устроен окружающий его мир, и что оказание помощи может не принести никаких дивидендов, а неоказание — может многих дивидендов лишить. Так что свободного времени не было совсем, и тем более он ценил время, которое делил с Лизой, потому что все это было в радость. Они не обсуждали будущее, и сегодня Костя понял, что не обсуждали они его просто потому, что он не был готов к такому обсуждению. И сейчас, лежа с открытыми глазами в темноте Лизиной спальни и прислушиваясь к ее ровному дыханию, он пытался сделать первую попытку представить себе это будущее. Все это время он воспринимал Лизу как равного партнера в отношениях, более того, справедливо будет сказать, что первые месяцы в его глазах она была старшим партнером. Сегодня он первый раз подумал, что через несколько месяцев старшим партнером будет уже он. Ему тридцать восемь лет, он любит Лизу, нормально общается с ее дочерью, они люди одного круга, следовательно, им надо пожениться, и Лиза родит ему ребенка. Вся логика рассуждений приводила к такому выводу. Это то, чего она от него ждет, и чем дольше он не будет ей предлагать такого очевидного продолжения, тем больше трещин будет появляться в их безупречных отношениях. И сегодняшняя вечерняя истерика была первой трещинкой, которую он заметил. Возможно, что до нее были и другие.

Любой процесс должен развиваться, отсутствие развития приводит к стагнации, стагнация к разложению. В этом смысле человеческие отношения не являются исключением. В этом смысле сейчас можно было разбудить Лизу и прошептать «я люблю тебя, выходи за меня замуж». Это и будет развитием, которое поможет избежать стагнации.

Костя поиграл с этой мыслью несколько минут, представил себя отцом, Лизу — женой и матерью его ребенка, все эти мысли не вызывали негативных эмоций, как, впрочем, не вызывали и позитивных. Совсем некстати пришла мысль о том, что полтора года он не спал с другими девушками и следом вспомнилась корреспондентка известного журнала, которую он случайно встретил у себя в офисе, а потом узнал от помощницы, что она интересовалась, кто он такой. А он, в свою очередь, спрашивал у помощницы, крашеные ли у той волосы. Все это никак не складывалось с логическими рассуждениями о том, как должны развиваться их отношения с Лизой. Это походило на раздвоение личности, чего Костя категорически не хотел допускать. Мысль о раздвоении была забавной. Он тихонько высвободил свою руку, повернулся на другой бок и заснул.

Пробуждение принесло новый день, такой неожиданно солнечный, будто и не было вечером ни дождя, ни мутных разговоров. Они любили завтракать вдвоем, когда не надо было никуда торопиться. Лиза проснулась раньше, покормила дочь и отправила ее в детскую играть с няней. Лицо ее было отдохнувшим и безмятежным, и тот неудачник, кто попробовал бы отыскать на этом лице любые следы вчерашнего — хоть досаду, хоть раскаяние — по обыкновению остался бы ни с чем. Костя искренне надеялся, что и на его лице внимательная Лиза не отыщет следов чуть не перешедшего вчера границу раздражения. Потом Лиза пошла краситься и собираться по каким-то своим делам, а Костя уехал по своим, как обычно позвонив с дороги помощнице, чтобы узнать, какие новости и между делом попросил ее найти телефон рыженькой журналистки. Помощница его была удивительно понятливой девушкой, поэтому телефон отыскала в течение трех минут и отправила Косте в виде смс-сообщения. Странное дело, он даже не задавался вопросом, звонить или не звонить.

— Слушаю, — отозвался на звонок приятный, с легкой хрипотцой девичий голос.

— Не разбудил? — заботливо поинтересовался Костя.

— Вам кто нужен? — поинтересовалась девушка.

— Мне нужна Разумихина Ксения, — решительно сказал Костя. — У меня есть для нее важная информация.

— А вы кто? — спросила Разумихина Ксения.

— Меня зовут Константин. Третьего дня мы с вами чуть лбами не столкнулись в дверях моего офиса на улице Покровка.

— А-а, — сказала девушка, — понятно. — Хорошо уже было то, что она не стала делать вид, что не понимает, о каком офисе и о какой улице идет речь. — И какая же у вас, Константин, для меня есть важная информация?

— Такая, что могу сообщить только при личной встрече.

— А она того стоит?

— Встреча?

— Информация.

— Я полагаю, — задумчиво сказал Костя, — что информация стоит встречи, а чего стоит встреча, можно будет сказать только после встречи. Скажите честно, все-таки я вас разбудил?

— Да, — призналась Ксения. — Но это даже хорошо.

В следующий раз он разбудил девушку Ксению через неделю, но на этот раз он точно знал, что будит ее, потому что пробуждение происходило в постели его квартиры. Накануне они встретились во второй раз, не считая столкновения в офисе, чудесно поужинали в ресторане на набережной Москвы-реки и не потратили много времени на дискуссию о том, что делать после ужина. Зато потратили много времени на любовные утехи. Девушка Ксения оказалась чуть меньше ростом и чуть полнее, чем он предполагал, но в ней были молодость, веселье и неуемное желание. Костя чувствовал себя спортсменом, которому после травмы и долгого лечения наконец-то дали возможность сыграть на большом стадионе при переполненных трибунах и, обнимая посреди ночи уже уснувшую девушку, он подумал, что рано в его возрасте уходить из большого спорта, если позволяет здоровье, и поклонники все еще требуют его выхода на поле. Для него это была новая в жизни ситуация. Если считать, что Лиза была его женой, а он по сути именно так и воспринимал их отношения, то сейчас, он изменяя жене, получал от этого удовольствие и не испытывал угрызений совести. Эпизод с девушкой Ксенией, пусть и растянувшийся на несколько недель, ровно до тех пор, пока она не начала предъявлять на его жизнь права, большие, чем он готов был предоставить, ознаменовал переход в новый жизненный цикл. И Костя, очень внимательно относившийся к происходящим с ним изменениям, вынужден был признать, что в соответствии с теорией, согласно которой с мужчиной каждые семь лет происходят изменения, переводящие его в новое качество, от прежнего Кости осталась лишь любовь к хорошим книгам, хорошим фильмам и хорошей музыке.

По правде сказать, он стал сейчас ближе к своему прежнему другу и начальнику Андрею, чем к тому Косте, который осуждал этого Андрея за излишний цинизм и чрезмерный прагматизм. Осознание нового качества не радовало и не огорчало. Не было даже грусти от прощания с прежним, где-то чуть наивным, где-то чересчур романтичным, уже не молодым, но еще и не вполне зрелым маркетологом по роду деятельности, да, пожалуй что, и по пониманию жизни. Было легкое удивление, что все произошло так быстро, на вид безболезненно, в зеркале он продолжал видеть все то же лицо. Означало ли это, что где-то был припрятан портрет настоящего Кости с первыми глубокими морщинами и шрамами от уже совершенных или только готовящихся поступков, которые наверняка не пришлись бы по вкусу Косте-маркетологу.

К каковым можно было отнести почти кинематографический сюжет, от начала и до конца сочиненный со старшим партнером и направленный на кратное увеличение капитализации и продажу доли в компании «Петровичей» иностранному инвестору, который пока еще не принял окончательного решения о том, стоит ли ему заходить на такой привлекательный и еще более непредсказуемый российский рынок. План был до гениальности прост. В недрах одного из уважаемых министерств рождался документ, посвященный тому, что значительная часть россиян, живущих в отдаленных районах необъятной страны, лишена возможности регулярного и качественного приема основных федеральных телеканалов, по какой причине не всегда находится в курсе важных событий и важнейших решений, принимаемых руководством страны. А поскольку эти решения направлены исключительно на благо россиян, в том числе и живущих в отдаленных районах, то получается, что в конечном счете они не знают о своем благе. Что является совершенно недопустимым, особенно учитывая, что на календаре не только двадцать первый век, но и приближающиеся выборы. Плох тот врач, который лишь ставит диагноз, но не способен назначить правильное решение. Плоха та администрация, которая лишь констатирует проблему, но не предлагает ее решения. Решение же выглядит очень просто. Необходимо непременно миллиону россиян установить тарелки спутникового телевидения с оплаченной карточкой доступа примерно на шесть месяцев. Сумма для страны не то чтобы очень большая — порядка полумиллиарда долларов, которые в процессе реализации проекта вполне могли возрасти и до миллиарда, но суть не в этом. Расходы эти не были заложены в бюджет текущего года, да и странно было бы закладывать подобные расходы в госбюджет. По этой причине приняли решение воззвать к социальной ответственности крупных госкорпораций с большим количеством работников и каждой из них рекомендовать потратить на проект от ста до двухсот миллионов долларов, что в рамках их бюджетов являлось вполне удобоваримой суммой.

На втором шаге процесса каждая госкорпорация должна была провести тендер среди спутниковых операторов и поставщиков техники для того, чтобы выделенные средства были потрачены наиболее эффективно. Компанию «Петровичей» выбрали в качестве одного из таких операторов, вследствие чего ее абонентская база за год должна была вырасти как минимум втрое и почти на столько же стоимость самой компании. Теперь, сконструировав утечку информации, оставалось только найти покупателя на не менее чем пятьдесят процентов стоимости компании.

План был настолько хорош, что Юрий Петрович искренне пожалел, что его нельзя осуществить в действительности. Все являлось плодом его воображения — директивы, распоряжения, тендеры. Задача заключалась в том, чтобы убедить западного инвестора, что все происходящее — правда, подавить врожденное недоверие к России с ее мутными коррупционными схемами. Юрий Петрович знал только одно средство борьбы с этой застарелой болезнью — жадность. Избранного жертвой западного партнера следовало не просто убедить, что все документы реальны, это только могло вызвать рецидивы болезни, главная задача состояла в убеждении, что главный европейский глобальный конкурент не просто знает, но и является уже составной частью этого процесса и чуть ли даже не консультировал изначально представителей российского правительства о том, как всю эту аферу провернуть.

Информация появилась на одном из интернет-ресурсов в Англии. Руководство обвиняемой компании выступило с опровержением и на этом успокоилось, поскольку информация не соответствовала действительности. Совсем другая реакция проявилась у менеджмента компании-жертвы. Как могло получиться, что конкурент нарушает все писаные и неписаные правила? Как могло случиться, что мы узнаем об этом тогда, когда все уже почти закончено? И по какой причине на месте конкурента находимся не мы? Примерно в такой последовательности развивалась дискуссия. Робкие голоса, пытавшиеся придать ей логическую последовательность и указать на то, что третий вопрос принципиально противоречит первому, потонул в общем хоре возмущения действиями конкурента. По итогам совещания сформировалась рабочая группа, которой в первую очередь предлагалось в кратчайшие сроки изучить ситуацию и доложить план действий по ее исправлению. По заведенной американцами традиции давать каждому проекту кодовое название операцию зашифровали как «Цифровая молния». По причине предельной деликатности исследуемого вопроса аналитическую работу поручили провести компании Дэвида и Чарльза. Круг замкнулся.

Но это может лишь показаться со стороны, что он замкнулся случайно. На самом деле не глобальная европейская компания выбирала Чарльза для своих деликатных нужд, а Юрий Петрович выбирал такую европейскую компанию, которая имела положительный опыт работы с Чарльзом. Дэвид должен был представить доказательства того, что «заговор» с участием конкурента и российских коррупционеров действительно существует, что было сделать весьма непросто, поскольку у конкурента конечно же, работали люди, регулярно сливающие инсайдерскую информацию, и они ни о каком заговоре не знали и знать не могли по причине его отсутствия. Так что главной задачей Дэвида было найти у конкурента человека на уровне вице-президента и просто купить его за большие деньги, точнее, за очень большие деньги с учетом всех его бонусов, опционов, пенсионной схемы и так далее. Дэвид оценивал затраты в пятнадцать — двадцать миллионов евро. На что Юрий Петрович недоуменно возражал.

— А зачем ему столько платить? Пусть себе и дальше работает в своей компании, ведь он ущерб приносит не ей, а конкуренту. Его вообще там наградить должны за такие подвиги, да жалко никто не узнает — так он и останется бойцом невидимого фронта, поскольку в момент, когда shit hits the fan, никто не осмелится даже упомянуть про инсайдерскую информацию. Весь фокус в том, что мы не играем против компании В за компанию А. Мы играем за компанию С, в результате чего пострадает компания В, а компания А останется в выигрыше. Это блестящая иллюстрация к тому, как устроен современный мир: все не так, как кажется на первый взгляд и даже на второй. Реальность, если она вообще существует, следует искать в другом измерении.

Костя не присутствовал при этом разговоре, он тогда не был еще знаком ни с Дэвидом, ни тем более с Чарльзом. Своими философскими рассуждениями наряду с подробностями плана Юрий Петрович делился с ним на террасе своего дома в Барвихе.

— Так что, друг мой Костя, нам предстоит горячее лето.

— Все это выглядит очень здорово, Юрий Петрович, нет, правда, вы не перестаете меня удивлять. Но в данном случае, мне кажется, это дело мы до конца не доведем, — по возможности тактично позволил себе усомниться Костя. — Даже в том случае, если все остальное срастется, в конце концов мы придем к юридическому документу, который окутает эту сделку такими ограничениями, что ее никогда нельзя будет завершить. Например, они поставят условие, что никакие деньги не могут быть уплачены, пока эти сто или двести тысяч дополнительных абонентов не активированы или еще что-нибудь.

— Да? — спросил Юрий Петрович. — Ты так думаешь?

— Я в этом уверен, — твердо сказал Костя, — я с этими людьми много лет проработал, я знаю, как они устроены.

— Нет, Костя, ни хрена ты не знаешь, — засмеялся Юрий Петрович, — не обижайся, но ты пока еще ни хрена не знаешь. Почитай «Закон Паркинсона».

— Читал, — ответил Костя.

— Так с тех пор ничего не изменилось, только хуже стало. Они потребуют от тебя десять бумажек, чтобы выделить сраные три миллиона в твой маркетинговый бюджет, но когда речь идет о сумме в сто миллионов, решение принимается двумя-тремя людьми, а юристы его просто оформляют. Работа юристов — оформлять решения. Одни люди решения принимают, а другие оформляют.

— Да, — улыбнулся Костя, — а третьи думают, что принимают.

— Конечно, — довольно закивал Юрий Петрович. — Вот и давай выпьем за то, чтобы как можно быстрее превратиться из тех, кто оформляет, пусть и очень важные решения, в тех, кто их принимает. Благо все данные для этого у тебя есть.

Костина часть работы заключалась в обеспечении интернет-ресурсов необходимой дезинформацией, а потом и тщательно отфильтрованной информацией, а также в координации появления новостей в западных СМИ. Именно так он и встретился в первый раз с Дэвидом в бизнес-лаунже цюрихского аэропорта. С тех пор они встречались несколько раз — лето и вправду выдалось тяжелым. На каком-то этапе победу в тендере, объявленном одной из крупнейших госмонополий, выиграла компания «Петровичей». Эту информацию можно было найти на специально созданном сайте, один в один копирующем настоящий и просуществовавшем менее двух недель. Попадали туда только по нескольким ключевым словам. Дэвид нашел вице-президента, который согласился выполнить работу за три миллиона евро, согласившись с Дэвидом, что вероятность рисков близка к нулю. Он принес на встречу с вице-президентом, возглавлявшим «Цифровую молнию», несколько копий несуществующих документов, включая протокол о намерениях с компанией «Петровичей», подписанный обеими сторонами и имеющим срок давности более двух месяцев.

Штаб «Цифровой молнии» имел налицо все улики. Теперь настал ключевой момент — необходимо принимать решение, что делать. В случае принятия решения об опубликовании документов случился бы маленький скандал, кто-то вылетел с работы на золотом парашюте, но основная цель не «Цифровой молнии», а настоящей операции не была бы достигнута.

Совещание продолжалось весь день в горном домике, надежно защищенном от прослушивания. Телефоны и компьютеры отсутствовали. Еда доставлялась работником службы безопасности. После обеда члены большого жюри, пытаясь угадать намерения президента и основного акционера компании, сохранявшего величественное молчание, стали склоняться к участию в игре. Моральные соображения меркли вместе с заходящим солнцем. Материальных соображений было два. Как перебить предложение конкурента, который зашел в переговорах уже достаточно далеко и как сделать предложение допускающим отход в случае, если игра не сложится.

Пришла очередь президенту проявить свою президентскую мудрость.

— Я внимательно слушал вас всех и должен признать, что испытываю гордость за то, что работаю с такой великолепной командой. Это была очень ценная и полезная дискуссия, — начал президент, — вы совершенно справедливо указали на два основных препятствия. Начну со второго. Ни в каком разговоре мы не можем упоминать приращение абонентской базы в ближайшие два года на двести тысяч корпоративных пользователей. Если вы обратили внимание, упоминание о корпоративных пользователях отсутствует и в протоколе, представленном нашим источником. Что касается первого вопроса, то я предлагаю следующее решение: мы не будем очень сильно повышать цену за тридцать процентов акций. Мы предложим купить пятьдесят процентов плюс одну акцию по цене за акцию на десять — пятнадцать процентов выше. Таким образом, кроме входа на рынок, мы получим контроль за компанией и возможность консолидировать прибыль в нашей финансовой отчетности. — Подчиненные переглянулись в восхищении — да, этот старик еще всем нам сто очков вперед даст. — Время идет на дни. В своих выступлениях вы забыли упомянуть еще один важный момент — в России скоро выборы, и вся эта программа наверняка под выборы и будет финансироваться (такую догадку некоторое время назад в частном разговоре высказал Чарльз). У нас осталось не больше месяца, поэтому предлагаю следующий план действий. Мы выйдем на связь с представителем российской компании в течение двух дней (чего уж там, при желании и за два часа можно было выйти). Мы подписываем протокол о намерениях до конца следующей рабочей недели. Due Diligence должен занять не больше двух недель. Все документы на сделку юристы готовят параллельно, и они должны быть согласованы к моменту окончания DD. За это ты, — он обратился к руководителю «Цифровой молнии», — отвечаешь головой. В течение следующей после этого недели сделка должна быть завершена, — с сознанием выполненной тяжелой работы он сел в кресло и закурил сигару.

— Но эти сроки… — попробовал подать голос вице-президент по юридическим вопросам.

— Других сроков не будет, — отрезал президент. — Я не хочу больше слышать никаких разговоров о сроках. Все. Совещание окончено. Думаю, самое время выпить чего-нибудь и подумать об ужине…

— Ну? — спросил Юрий Петрович у Кости, узнав о результатах совещания.

— Без комментариев, — сказал Костя, — хотя, нет, один комментарий я сделаю. Мне еще многому нужно учиться. Хорошо, что есть у кого.

— Ладно, ладно, — засмеялся Юрий Петрович, — давай без лести, лесть тебе не идет.

— Вы же знаете, что это не лесть, — пожал плечами Костя.

— Знаю, — совсем уже по-другому улыбнулся Юрий Петрович, — давно хотел спросить тебя. Есть у тебя одна особенность, с которой я раньше никогда не сталкивался. Ты никогда не спрашиваешь, сколько заработаешь денег? Тебе же не может быть все равно?

— Конечно нет.

— Тогда почему?

— Мне кажется, это просто объясняется. По тем компаниям, которыми я управляю, я и так все знаю. А такие большие проекты, как этот, я, честно, и представить себе не могу, сколько там можно заработать.

— Но ты думаешь об этом?

— Да, но не так, чтобы часто. Вы мне обеспечили уровень доходов, которого у меня никогда не было. Семьи и детей у меня нет. Квартира есть. Потом, может быть, где-нибудь в Италии или Португалии дом куплю, но сейчас мои доходы в разы превышают расходы.

— Ты странный, — сказал Юрий Петрович, — и еще более странно то, что я тебе верю. Но все-таки, сколько ты думаешь заработать на этом проекте?

— Не знаю, скажем, полмиллиона.

— Долларов или евро?

— Евро.

— Умножь на пять и получишь свою долю. Welcome to the club, молодой человек. Теперь ты полноценный миллионер.

Костя не знал что сказать. Вместо радости или благодарности первым чувством было дотянувшееся из недалекого прошлого — как несправедливо устроен этот мир. Обдало и растворилось в вечернем воздухе. Он богат и будет еще богаче, и это одна из немногих возможностей, которые предоставляет этот несправедливо устроенный мир. Он может прямо сейчас все бросить и на те деньги, что у него есть, спокойно жить до глубокой старости. Но он этого не сделает. И не из-за денег. Слишком все это увлекательно, чтобы бросить. Это не власть, но от этой болезни, похоже, так же трудно излечиться.

Юрий Петрович молчал, будто проходя вместе с Костей этот мыслительный цикл. Потом он поднял бокал и без всякой иронии произнес:

— За нас с тобой. У нас впереди большие дела.

 

Глава

11

В течение всех этих нервных и энергозатратных месяцев работы над проектом Костя много летал, засиживался допоздна с разными людьми, и с Лизой они общались реже, чем раньше. Он воспринимал это как должное, потому что знал, чем занимается, но Лиза этого не знала, и хотя интуиция подсказывала, что Костя не тот человек, чтобы так нагло врать, но кто знает, с кем летает он в эти Лондоны, Парижи, Женевы, Стокгольмы, и почему ни разу даже не предложил взять ее с собой. Она всякий раз подавляла желание начать задавать вопросы и успешно играла роль женщины, не сующей нос в мужские дела. Но чем более успешно справлялась она с ролью, тем хуже было ей наедине с собой.

Тем более неожиданным был приезд Кости к ней в галерею с огромным букетом цветов, такого радостного и веселого, каким она не видела его уже почти три месяца. Только сейчас она поняла, как он похудел и осунулся за это время и увидела на висках первые седые волоски.

— Мы победили, — прошептал он ей в ухо, обнимая вместе с букетом и кружа по кабинету, — мы всех победили.

Лизе почти что стало стыдно за необоснованную ревность. Ну трахнул он кого-то в этих поездках или нет, какая разница, точно ничего серьезного у него там не было.

— То есть тебя можно поздравить? — спросила она.

— Да.

— И теперь об этом напишут во всех газетах и покажут на всех каналах?

— Надеюсь, что нигде не напишут, — засмеялся Костя, — было бы очень некстати, если бы об этом написали.

— Это все ваши с Юрием Петровичем ужасные тайны, о которых никому нельзя рассказывать?

— Все, моя дорогая, тайны кончились, по крайней мере, в обозримом будущем. Все отлично, я свободен, жизнь продолжается.

— А обозримое будущее — это сколько? — не унималась Лиза. — Пять дней, неделя?

Он оставил попытки поцеловать ее и сказал, глядя прямо в глаза:

— Лизуня, если ты хочешь испортить мне настроение, то у тебя ничего не получится. Но ведь ты не хочешь испортить мне настроение, правда? Ты просто злишься немного, что я не уделял тебе последнее время достаточно внимания, но ты знаешь, что для этого были веские причины, хоть и не знаешь, какие. Ну что, мир?

Немного злилась — это было мягко сказано. Среди многих обид, которые Лиза могла ему предъявить, было то, что за окном середина июня, а они еще нигде не отдыхали и даже ничего не планировали. А когда она с дочерью на две недели сняла виллу в Сардинии, то он приехал всего на два дня, из которых полдня умудрился проговорить по скайпу. Но что толку было предъявлять все эти обиды, когда по всему его виду было понятно, что случилось что-то на самом деле значительное, пусть даже и в его масштабах, размеры которых она на самом деле уже не могла оценить.

— И к тому же за эти три месяца мы стали на миллион евро богаче, — это прозвучало, как заключительная реплика в хорошо выстроенной мизансцене.

Костя и сам не смог бы ответить на вопрос, почему он сказал «мы» и на «миллион». То есть он не собирался так говорить, но сказав, наверное, мог бы объяснить. «Я» и «два с половиной миллиона» прозвучало бы слишком жестко, «мы» и «два с половиной миллиона» — слишком глупо, а вот «мы» и «один миллион» пришлось в самый раз. Лиза оценила и цифру, и откровенность. Бывший муж даже в период расцвета их отношений не делился финансовой информацией. То есть Костя, несмотря на стремительно возрастающую крутизну, в самом главном оставался все тем же милым Костей, которого она встретила два года назад. Она подошла и сама обняла его и спросила тихо губами в губы:

— Было очень трудно, ты устал, да? Ты не думай, я совсем не злилась на тебя, просто очень скучала.

— Поедем тратить деньги, — отпуская губы, только чтобы произнести слова.

— Когда?

— Прямо сейчас.

Мир восстанавливался на глазах. Как в кадрах с обратной перемоткой из руин вырастали здания, из распиленных бревен деревья, к разбросанным в беспорядке телам прирастали конечности, и сами эти тела в уже не разорванной, а чистой и опрятной одежде продолжали прогулку по обычным городским улицам.

Они поехали в ювелирный магазин на Тверской, где с помощью милой и веселой блондинки выбрали чудесные кольцо с серьгами за двадцать тысяч евро с учетом тридцатипроцентной скидки. Потом поехали ужинать крабами и белым вином на Тверской бульвар.

— Почему ты говоришь, что лето закончилось? — не унимался Костя. — Лето продолжается круглый год. Всегда можно найти место на Земле, где сейчас самое настоящее лето. Вот туда мы и поедем. Когда захотим, например, завтра или через три дня…

— А если не будет билетов?

— Возьмем самолет.

— А куда я дену Машку. Ты же не захочешь ее с собой брать.

Костя удивленно посмотрел на нее, и Лиза почувствовала, что снова чуть было не перешла «границу у реки», которую в свое время так неудачно пытались перейти японские самураи.

— Во-первых, с чего ты взяла, что я против того, чтобы брать ее с собой. Просто если мы берем Машу, то это несколько ограничивает географию, и все. Ведь ты же не потащишь ее на Бали или на Бора Бора. И нам надо будет еще брать няню, если мы хотим хоть какое-то время побыть вдвоем. Но это твое решение. Если хочешь, давай поедем с Машей.

Конечно же они улетели вдвоем. Костя все устроил в течение одного дня. Лиза пригласила маму пожить в доме, и они улетели на десять дней на Бали, где Костина помощница нашла президентскую виллу в одном из самых современных дизайнерских отелей острова, пустовавшую по причине совершенно неадекватной стоимости в семь тысяч долларов в день.

— Ты сошел с ума, — сказала Лиза, когда узнала о стоимости виллы. — Ты так свой миллион за полгода спустишь. Нельзя так тратить деньги.

Цифра и на самом деле поразила ее. Не то, чтобы она не знала, что такие цены существуют, но ее бывший муж со всеми его сотнями миллионов предпочитал более бюджетные варианты отдыха.

— Ну-у-у, — легкомысленно ответил он, — я думал, ты обрадуешься. Разве можно расстраиваться из-за денег? Давай сделаем так — я переведу тебе на счет пятьсот тысяч, и ты их будешь тратить экономно, а я остальные буду тратить, как хочу. Ты видела, какой там сад, какой вид на океан, какой бассейн — не расстраивайся из-за денег, ну, Лизуня, давай радоваться, пока все хорошо.

Он был невыносимо хорошим, невыносимо щедрым, веселым и любвеобильным. На несколько дней они вернулись в первые дни знакомства, когда Лиза на ощупь узнавала нового для себя человека. Похоже, она и сейчас узнавала почти незнакомого человека, за день до отъезда, обнаружив на своем счете пятнадцать миллионов рублей, десять из которых по совету Кости сконвертировала в швейцарские франки. Все было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

— Почему только десять дней? Давай останемся еще, — солнце, завораживающий шум океана, буйство красок, наливающееся соками тело, сладкими судорогами исходящее в его объятиях, — давай останемся, Костя, еще хотя бы дня на три, неужели тебе хочется возвращаться в эту отвратительную Москву? — успокоительная прохлада, нежнейшие равиоли с лобстером, белое бургундское вино, она поднимает глаза, натыкается на его взгляд и все понимает. — Ты все это знал еще до того, как мы улетели, спрашивает она, — и скрывал от меня?

— Просто не хотел портить тебе настроение. Обозримое будущее оказалось гораздо меньше, чем я предполагал. Нам было очень хорошо здесь и будет хорошо там. Надо принять, что это и есть моя жизнь. Иначе все это будет напоминать сказку о рыбаке и рыбке, — он накрыл ее ладонь своей и улыбнулся, чтобы смягчить последние слова.

Лиза все поняла. Случайно вырвалась эта фраза у Кости или он готовил ее заранее, смысл сказанного был очевиден. В свойственной ему тактичной манере Костя давал понять, что правила игры изменились, и если она собирается продолжать играть с ним в одной команде, то эта игра будет теперь происходить по его правилам, которые с каждым годом будут меняться в невыгодную для нее сторону. Ну что же, это было не очень приятно, но честно. Теперь Лизе надо было решить, готова ли она проголосовать за новый вариант основного закона их отношений. Так не хотелось, чтобы он уходил очень далеко, но еще больше не хотелось, чтобы он уходил далеко без нее. Как почти любая женщина, Лиза знала один проверенный временем универсальный ответ на все эти мужские заморочки — надо родить ему ребенка. Это срабатывает очень часто и почти всегда с такими, как Костя. Очень хотелось, чтобы инициатива исходила от него, но, по-видимому, он слишком занят для этого. Настоящая женщина должна облегчать своему мужчине принятие решений, на которые у него не хватает времени.

С этими мыслями Лиза возвращалась домой в Москву длинным перелетом с ночевкой в Бангкоке. За день до этого раньше срока начались месячные, что вполне оправдывало и в ее собственных, и в Костиных глазах повышенный уровень жалости к себе.

Будь она в другом состоянии, то может быть, и обратила внимание, оторвавшись от экрана монитора, на странное временами выражение лица любимого мужчины и отца ее будущего ребенка. Это выражение лица было вызвано серьезными мыслительными процессами, происходившими в Костиной голове. Получив огромное удовольствие от отдыха со своей подругой и продумав шаги перед очередным, на этот раз еще более грандиозным проектом, Костя размышлял на ту же самую тему, что и Лиза.

Они были людьми одного круга (теперь уже), одного образования, одинаковых интересов (помимо работы). У них была правильная разница в возрасте, Костя спокойно и скорее даже позитивно воспринимал ее четырехлетнюю дочь. Лиза была хорошо воспитана, ее не надо ничему учить, и как сексуальный партнер она заслуживала самой высокой оценки. Два года отношений должны куда-то привести — такова точка зрения, разделяемая большинством. И привести эти два года должны или к семейной жизни и совместным детям, либо к постепенному и мучительному угасанию этих самых отношений. В настоящий момент Костя еще морально не готов ни к одному из этих вариантов, хотя он давно уже хотел иметь ребенка, желательно, конечно, сына, но удивительным образом с появлением второй половины, без которой этого ребенка нельзя произвести на свет и которая, по всему видно, к этому сыну уже готова, желание вовсе не усилилось. Углубленный анализ подсказывал три возможных ответа, и все они были Косте в разной степени неприятны. Он до сих пор не мог забыть предательства своей бывшей жены и поэтому не готов был переводить отношения с Лизой на следующий уровень сложности. Одна мысль о том, что давно уже безразличная ему женщина подсознательно влияет на его сегодняшнее поведение, могла ввергнуть в уныние. Костя присваивал этому ответу самый низкий рейтинг и не рассматривал его всерьез.

Его отношения с Лизой уже прошли свой пик, и дальнейшее их угасание будет происходить независимо от того, по какому сценарию они будут развиваться. Он это чувствует и проявляет осторожность, она это тоже чувствует и нервничает. Костя посмотрел на Лизу, уснувшую со слегка приоткрытым ртом и надетыми наушниками и тихонько, чтобы не разбудить ее, убрал на пульте звук кинофильма. Почему он считает, что их отношения не будут развиваться? Потому что Лизе очень комфортно в этой созданной ими нише, которую она заняла большей частью благодаря стечению обстоятельств, и она рассматривает изменение своего позиционирования исключительно как подъем по ступенькам вверх, тогда как Костя за последний год уяснил, что понятия не имеет, где его будущее, чем он будет заниматься через три года и какая ему в этот момент нужна будет спутница жизни, если вообще будет нужна. Попросту говоря, за два года их знакомства Лиза совсем не изменилась, а он изменился очень сильно. Через три года она останется в лучшем случае такой же только на три года старше. Это и была суровая правда.

И, наконец, третье объяснение было следствием того колоссального объема понимания окружающей действительности, которое Костя продолжал получать на регулярной основе и который постоянно менял его отношение к этой самой действительности. Если три года назад, слушая пессимистические рассуждения отца о будущем Европы и мира, Костя списывал значительную часть пессимизма на возраст и скуку сельской жизни, пусть даже и в живописной и жизнерадостной Тоскане, то теперь они легко могли бы поменяться местами. А ведь Костя прекрасно понимал, что он не только не заглянул еще в настоящую бездну, но даже и не подошел к краю.

«Я живу свою жизнь, а Лиза живет свою. Самая большая ошибка, которую я могу совершить — это сделать что-то просто потому, что сегодня Лизе этого хочется. От этого никому не будет лучше. Жизнь все расставит по местам, и если нам суждено быть вместе, значит, мы вместе будем» — с таким философским настроением он еще раз посмотрел на спящую Лизу, натянул на глаза очки для сна и поудобнее устроился в горизонтально выдвигающемся кресле. До Домодедово было еще часа четыре, из которых половину точно можно было поспать.

 

Глава

12

По возвращении в Москву Костя по уши оказался погружен в процесс, близость к которому еще и три месяца назад оценил бы как маловероятную. Процесс назывался партийным строительством. Строилась оппозиционная партия правого полка. К моменту возвращения Кости с отдыха строилась она уже почти месяца два, и судя по столь несвойственной Юрию Петровичу легкой нервозности, строительство шло не самыми ударными темпами. О самом проекте Костя, конечно, знал из газет и Интернета с момента его запуска, но вот о близком отношении к нему Юрия Петровича и своем возможном участии услышал перед самым отъездом.

— Зачем оно вам надо? — удивился Костя. — Вы же сами столько раз говорили — подальше от политики. Сделали предложение, от которого нельзя было отказаться?

— И да, и нет, — задумчиво ответил Юрий Петрович, — то есть предложение, конечно, сделали, но я и не то чтобы сильно сопротивлялся. Можно сказать, совсем почти не сопротивлялся. Так, для виду.

— Точнее объясните, — продолжал не понимать Костя.

— Попробую. Но начну совсем издалека. Тут как-то вспомнил я одну историю, которая случилась лет шесть назад в Америке вскоре после того, как они там в Багдад вошли и, как и следовало ожидать, ничего интересного не обнаружили. Помнишь?

— Да, конечно помню. И всем было ясно, что ничего не найдут.

— Всем, да не всем. В Америке-то большинство как раз верило и в химическое оружие, и в ядерное, и еще какое там есть. А одним из аргументов для начала войны было то, что за пару лет до этого Саддам закупил в какой-то Богом забытой африканской стране немереное количество урана. Такое количество, какого там отродясь не водилось. Но Африка далеко, и кто же это может проверить. Но, оказывается, проверили. И кто бы ты подумал? ЦРУ. Отправили туда человека еще до войны, который когда-то был там послом и по этой причине считался уважаемым человеком и имел хорошие контакты. Он-то и приехал с информацией, что никакой уран Саддам там не покупал. Выполнил этот человек, так сказать, свой долг. Но такая информация никому не была нужна и ей, соответственно, ходу не дали. Так вот, спустя какое-то время после активных и бесполезных поисков ядерного оружия бывший посол публикует в известной газете, традиционно поддерживающей демократов, большую статью о том, что оружие не могут найти, потому что его нет в помине и быть не могло. В Белом доме расстроились, не в нашем, понятное дело, а в американском. И так война становится все более непопулярной, а тут еще статья, в которой по сути президента обвиняют во лжи. Решили там на этого мужика наехать и наехали на него, надо сказать, по полной программе.

— Я чего-то такое начинаю вспоминать, — не понимая еще, к чему весь этот длинный рассказ, кивнул Костя, — там еще какая-то история была с его женой.

— Да-да, молодец, именно что с женой. А жена была ни много ни мало оперативным и сверхзасекреченным работником ЦРУ, которая занималась как раз Ираком и имела там агентурную сеть. Так вот решили они по жене ударить и написали в другой газете, поддерживающей, понятное дело, республиканцев, что она, пользуясь служебным положением, отправила мужа за казенные деньги отдыхать в Африку. И заодно раскрыли ее имя, и заодно адрес, и заодно все остальное.

— Да, — сказал Костя, — теперь точно вспомнил. Очень шумная была история. Я тогда в Штатах был, только об этом и говорили.

— Тем более. Возникает вопрос, зачем я тебе все это рассказываю. Отвечаю. Если бы эта история случилась у нас, а она бы у нас никогда не случилась, потому что никакая газета ничего бы не опубликовала, но предположим на секунду, что было бы с этой семьей правдолюбов?

— Плохо было бы, — сказал Костя.

— Да. Плохо было бы, — повторил следом Юрий Петрович, — а этот дипломат со своей шпионкой-женой, несмотря на то, что пережили несколько месяцев травли и унижений, несмотря на то, что всю ее агентуру и всех связанных с ней ученых-физиков в Ираке постреляли, в конце концов победили.

— Что вы имеете в виду? Кого победили?

— Победили, потому что остались живы. Победили, потому что людей, ну не самых высоких, конечно, но тех, кто их публично распинал и обвинял во лжи, поснимали с работы. Такая вот история. Теперь я тебя спрашиваю, почему такая история в нелюбимой нами Америке невозможна на нашей, допустим, горячо любимой Родине?

— Но вы же знаете ответ, — удивился Костя, — в Америке есть республиканцы и демократы, если одни обосрутся, то другие тут же это всем покажут. Так поддерживается баланс, чтобы никто особо не наглел.

— А у нас?

— А у нас нет оппозиции, поэтому нет баланса. В чем вопрос-то, Юрий Петрович?

— Вопрос в том, что некоторые люди считают, что с правильным балансом лучше, чем без него, — тихо и будто бы сам не доверяя своим словам, сказал Юрий Петрович.

— Вы это серьезно?

— Думаю, что да.

— В том смысле, что вы в это верите сами? Верите в то, что сейчас мне говорите? Что есть там среди наших бенефициаров такие люди, что решили задуматься, что будет со страной через десять, например, лет, и пришли к выводу, что если ничего не менять, то может она из состояния неустойчивого равновесия перейти в состояние свободного падения, а упав, рассыплется на куски. И по этому поводу надо центр тяжести потихонечку смещать, но только очень осторожно и, конечно, под полным контролем. Вы мне эту историю сейчас рассказываете?

— Ну, видишь, как ты быстро все стал понимать. Растешь, понимаешь ли, на глазах, — невесело усмехнулся Юрий Петрович.

— И вам, как одному из немногих людей, у которых крышу не снесло от переизбытка власти и денег, осваиваемых в единицу времени, поручили этим процессом руководить, — не унимался Костя.

— Ну, не руководить, конечно, какие из нас руководители, так, консультировать.

— Вы не ответили, — снова спросил Костя, — верите ли вы сами в то, что говорите?

— Я бы поставил вопрос по-другому: какова альтернатива устойчивой двухпартийной системе. Альтернатива — это абсолютная власть одного человека, поддерживаемого узким кругом родственников или избранных.

— То есть то, что мы имеем на сегодняшний день?

— Более или менее.

— И кого-то из этих избранных или даже самого лидера такое положение дел не устраивает, поскольку долгосрочные границы конъюнктуры мирового рынка очень не стабильны, а стало быть, нестабильными будут и цены на нефть со всеми вытекающими последствиями…

— Нет, ты определенно делаешь успехи, — Юрий Петрович, если и дал в какой-то момент слабину, то трещинка уже заросла, и он снова был самим собой. — Все так примерно и выглядит, как ты рассказал.

— Тогда это добавляет оптимизма, — улыбнулся Костя.

— Что именно?

— Ну, во-первых, эти люди думают, что уже хорошо, а во-вторых, они думают не только о себе, но и о себе применительно к стране, которой управляют. Я приятно удивлен. Только вот как создать двухпартийную систему за короткое время, не имея на старте ни одной партии, кроме, может быть, коммунистов? Эти люди слышали, что партии вообще-то не по приказу сверху создаются, а скорее наоборот, чтобы бороться по мере сил с приказами сверху.

— В России все всегда создавалось приказами сверху. Единственный раз, когда пробовали народные массы задействовать — привело к большому хаосу и океану крови. А что касается двухпартийной системы, то мы исходили из предположения, что одна партия, она же правящая, уже существует.

— То есть задание упрощается до создания одной партии? Так это же плевое дело, — засмеялся Костя, и потом уже серьезнее, — вы действительно считаете, что я могу помочь? Я ведь ничего в этом не понимаю.

— Перестань все время задавать дурацкий вопрос, действительно я считаю, не действительно… Стал бы я время тратить на эти разговоры. Партию создавать не надо, она уже создана. Вопрос в том, умрет она после ноябрьских выборов или нет. Тут ведь совсем непростая ситуация получается — сейчас ей готовы помогать, чтобы она набрала свои семь-восемь процентов, например, пять наберет — два прибавят, это нормально. По мне, так это лучший вариант. Потом на этом плацдарме можно дальше самостоятельно развиваться. Но ведь возможны и другие варианты — партия сама набирает с ходу десять, ну пусть не десять, а восемь, а значит, представляет реальную политическую силу, стало быть, с ней могут начать бороться те самые люди, что при другом раскладе поддерживали бы. Но это маловероятно. Я в такой вариант не верю, хотя сраные политологи, которые в штабе сидят, именно его руководству и продают.

— А руководство — это сравнительно молодые и нигде особенно не обосравшиеся финансово-промышленные магнаты? — на всякий случай перепроверил себя Костя.

— Ну да, и они уже успели от земли достаточно оторваться, чтобы подзабыть, как оно там на земле все выглядит. Но, возвращаясь к вариантам, я описал два, а есть еще и третий — наиболее вероятный, который заключается в том, что через пару месяцев опросы покажут, что голосовать за этих магнатов собирается два процента населения, откуда может последовать вывод прямо противоположный предыдущим, пять процентов пририсовывать никто не будет, и шанс упущен еще на пять лет, после чего, думаю, возвращаться к нему будет уже поздно. Да и ты, наверное, так думаешь.

Костя не знал, как он думает. Все-таки даже при его, как выяснилось, очень хороших способностях к усвоению нового материала и наличии такого мастера-наставника, как Юрий Петрович, требовалось время, чтобы разобраться в совершенно новом проекте, не сравнимом по масштабу с тем, чем приходилось заниматься раньше. Юрий Петрович с неохотой отпустил его на целых десять дней, повторяя, что сейчас каждый день на счету, но понимая вместе с этим, что отдохнувший Костя будет во много раз эффективнее Кости усталого и раздраженного.

За время его чудесного отдыха ситуация с партийным строительством к лучшему не изменилась. Верховная власть, выдав индульгенцию на развитие проекта, естественным образом от него устранилась, переключившись на свои собственные задачи по завоеванию не менее шестидесяти процентов голосов избирателей, поскольку было принято решение, что нужна не просто победа, а победа с подавляющим преимуществом.

Каждый из трех отцов-основателей назначил в штат своего «смотрящего», и этой тройке совсем не бедных людей, вынужденных заниматься совсем новым для себя делом, приходилось проводить время в бесконечных спорах, в конечном счете сводившихся к тому, кто из них главнее. Юрий Петрович в какой-то момент вмешался в дискуссионный процесс и объяснил, что время идет, а еще не только не созданы региональные отделения, но и штаба как такового не существует. Руководителя штаба оказалось найти на удивление сложно. Люди известные и состоявшиеся в жизни не хотели связывать себя с новым проектом, будущее которого пока выглядело весьма туманно. А то ведь через некоторое время какой-нибудь уважаемый человек в полушутку вполне так мог поинтересоваться: «Значит, в главную нашу партию ты не вступал, а в эту вступил? Чем же тебе главная-то наша партия не угодила? Ведь ее лидер нации возглавляет, может, ты с его курсом не согласен?» То есть очевидно, что в нынешних рамках надо было состоять либо в правящей партии, либо в никакой.

Зато отбоя не было от разного рода политологов и консультантов, которые, соскучившись по возможности регулярно зарабатывать хорошие деньги в результате выстраивания властной вертикали и отмены сколько-нибудь значащих в финансовом смысле выборов, в очередь выстраивались к новой неожиданно открывшейся кормушке. Юрий Петрович, давно уже не занимавшийся сам оперативной работой, начал терять терпение, когда понял, что и отцов-основателей не очень-то вместе соберешь, поскольку выделить на проект по сто миллионов долларов они решили, но их дело сделано и отправились каждый по своим делам — плавать на яхте, заниматься покупкой гоночной команды «Формулы-1», а также набираться новых сил и знаний в горах Тибета. Он не только потерял терпение, но вдруг явственно почувствовал давно уже забытый запах — запах неудачи. У него было сильно развитое обоняние на всякие дурные запахи, и это давало преимущество в несколько дней, по истечении которых запах почувствуют настоящие специалисты по вынюхиванию дерьма, и тогда крест можно будет ставить не только на этом конкретном проекте, но, возможно, и на своем будущем. А этого Юрий Петрович не хотел допускать просто потому, что ему нравилось то, что он делает, и он совершенно не собирался уходить на пенсию.

Выбрав из трех магнатов одного, проявлявшего изначально наибольший интерес к проекту, он позвонил ему на яхту и в тот же день вылетел на юг Франции для личной встречи, во время которой он сказал примерно следующее:

— Саша, мы вместе затевали эту историю, и я тебя туда не тащил. Обосраться будет очень стремно, а все идет к тому. У меня есть план действий, который я тебе сейчас изложу. Если ты его принимаешь с твоими поправками, конечно, то мы приступаем к его реализации сегодня же. Если нет, то я выхожу из игры, о чем официально уведомляю наших общих друзей. У меня будет пара неприятных разговоров, но люди оценят, что я их вовремя предупредил, поэтому свои репутационные потери надеюсь свести к минимуму. О своих ты будешь заботиться сам. Пойми ты, политика даже в том усеченном виде, в каком она существует в России, это не интернетовский start-up — нашел идею, нашел менеджмент, дал денег и отдыхай. Здесь так не получится. В политике участвуют личности, поэтому первым делом тебе надо сегодня же бросить своих телок и лететь в Москву, перед этим договорившись с другими участниками концессии, что управление ты берешь на себя. И ты сидишь там и участвуешь, покуда мы не сформируем штаб, региональные отделения, не утвердим план действий.

— Мы — это кто, — спросил внимательно и серьезно сорокалетний миллиардер Саша. — У тебя что, есть люди, которые имеют опыт избирательных кампаний? Так что же ты их раньше не привлек?

— Послушай, то, что ты называешь опытом избирательных кампаний, является опытом исключительно негативным. Все эти люди, которые зарабатывали на выборах в девяностые годы, абсолютно бесполезны, потому что их методы устарели, потому что на местах начальники просто не дадут использовать те приемы, которые худо-бедно работали в девяностые. Нам нужны люди с хорошими организаторскими способностями и взглядами, не загаженными опытом избирательной кампании в братской Украине.

— И они у тебя есть?

— Предположительно. Я не уверен. Но думаю, что может получиться. Выхода у нас все равно нет — хуже не будет.

— Так плохо?

— Еще хуже.

— Не надо было в это влезать? — вопрос, адресованный самому себе.

— Надо. Ты же никогда ничего не боялся. Мы еще можем выиграть, но нужна полная концентрация. В том числе и твоя.

— Хорошо, — сказал Саша, — поужинаешь со мной?

— Мне нужно, чтобы ты был в Москве через два дня, если удастся обо всем договориться с Григорием и с Тенгизом.

— Почему не завтра? Я могу сегодня обо всем договориться.

— Мне нужно еще получить согласие человека, а он прилетает только завтра.

— Какие его мотивы? Хочет стать председателем думского комитета?

— Не думаю.

— Деньги.

— Да, деньги понадобятся, но не то, о чем ты думаешь.

— Борец за правую идею? — усмехнулся Саша.

— Может быть, ты смейся-смейся, это именно то, что я собираюсь ему продавать. Борец за идею, если он в нее поверит, а еще лучше, сам ее сформулирует.

— Разве она еще не сформулирована?

— Саша, семь процентов — это не идея. Это, как говорят математики, необходимое, но недостаточное условие для воплощения идеи. Ну что, до встречи?

Они пожали руки, и Юрий Петрович пошел вдоль борта яхты к маленькому вертолету, на котором он сюда и прилетел четыре часа назад. Саша вышел проводить его, через секунду к нему присоединилась девушка лет восемнадцати, одетая только в трусики от купальника. Саша обнял ее за плечи, и они оба помахали ему рукой. В памяти осталось, как красиво колышутся ее круглые груди в такт взмахам руки. Первый шаг на пути к цели был сделан. Второй не заставил себя ждать. Когда Юрий Петрович приземлился во Внуково-3, была почти полночь. Он позвонил Саше.

— Ну как успехи?

— Все в порядке, — ответил тот, — уговаривать не пришлось. Они готовы даже отдавать своих ребят, я сказал не надо, пусть за потоками смотрят, чтобы разговоров потом не было. Думаю, они оба соскочить готовы. Будут консультироваться, можно ли соскочить. Тебе надо подстраховать.

— Да, — согласился Юрий Петрович, — надо, но и ты позвони, скажи, что все идет нормально, что у тебя все под контролем и так далее.

— Не учи ученого.

— Девушкам привет передай, особенно той, что провожала.

— Передам. Спокойной ночи.

Вечером следующего дня Юрий Петрович встретился с Костей, приземлившимся в Домодедово примерно в шесть вечера. В результате этого Лизе пришлось ехать домой одной, чем она была крайне недовольна. Еще больше она была недовольна тем, что Костя будто бы не обращал серьезного внимания на ее недовольство. Из аэропорта они уехали на разных машинах, будто любовники, скрывающие свою связь и возвращающиеся к постылому семейному очагу.

— Ты приедешь? — спросила Лиза, даже не пытаясь скрывать раздражение.

— Я думаю, это поздно закончится, я поеду на Спиридоньевский, чтобы тебя не будить, а завтра приеду, ок? — весь уже погруженный в предстоящий разговор ответил он.

— Как знаешь, — Лиза села в машину и захлопнула дверь.

Он посмотрел вслед отъезжающей машине и сел в свою. Кругом уже сигналили недовольные тем, что они перекрыли все движение.

Судя по спешности, с которой настаивал на встрече Юрий Петрович, Косте предстояло выслушать предложение, которое тяжело будет отклонить. На самом деле Костя и не собирался уже отклонять его при соблюдении определенных условий, которые, как показывал опыт работы с Юрием Петровичем, всегда соблюдались, будучи заключенными на берегу. Костя за время отдыха проникся масштабом задачи в том виде, в каком он себе ее представлял. Он хотел узнать, способен ли решать такие задачи или его участь всегда качественно оформлять чужие решения. Он беспокоился, понимая, насколько болезненно неудача может ударить и по нему, и по Юрию Петровичу. О репутационных рисках самого партийного проекта он не думал. Это были пока чужие люди с чужими и непонятными побуждающими мотивами. Короче говоря, он был готов к разговору, не имея представления о девяноста процентах скелетов, которые начнут вываливаться из шкафов в тот момент, когда он даст согласие.

Юрий Петрович тоже подготовился к разговору. Лето клонилось к закату, и сквозь стеклянную дверь отдельного кабинета было видно, как ресторан заполняется веселыми, загорелыми, отдохнувшими, хорошо одетыми постоянными посетителями. Таким же загорелым и отдохнувшим, лишь слегка утомленным девятичасовым перелетом и почти двухчасовой ездой и стоянием в пробках, которые с уходящими лучами солнца вновь начали закупоривать огромный плохо управляемый город, появился и Костя. И они оба испытали искреннюю радость от встречи, хотя не виделись меньше двух недель.

— Ну, — спросил Юрий Петрович после первых пятнадцати минут, ушедших на вопросы об отдыхе, рассказ пары свежих анекдотов и выбор еды и вина, — готов к большим делам?

— Полагаю, что да, — ответил Костя, — но есть вопросы, на которые нужно ответить.

— За этим и встретились, — бодро согласился Юрий Петрович.

— Давайте я сначала расскажу, что обо всем этом думаю в качестве, так сказать, хорошо информированного обывателя, не обладающего инсайдерской информацией. Итак, после того как первый фоновый шум от создания новой партии прошел, можно, не проводя социологические опросы, сказать, что за исключением лиц, непосредственно участвующих в политическом или околополитическом процессе, о ее существовании знает не более пяти процентов потенциальных избирателей, а это значит, что если предположить невероятное, то проголосует за нее не более двух процентов. А если предположить вероятное — то один. Что, как я понимаю, никого не устраивает… — не дожидаясь подтверждения своих слов, он продолжил: — Будучи достаточно хорошо информированным и заинтересованным обывателем, даже я не имею представления, что за программа у этой партии, чего она будет добиваться, чьи интересы представлять. Плюс к этому у партии отсутствует харизматичный лидер, способный увлечь за собой людей. Это все в минусе. В плюсе, как я понимаю, почти неограниченные для подобной кампании финансовые возможности и отсутствие препятствий со стороны власти на доступ к СМИ. Баланс не так уж плохо выглядит, если на раскрутку проекта дается год или полтора планомерной серьезной работы, и он выглядит просто катастрофически, если мы говорим о сроке в три месяца. Скажем так, в условиях традиционных для России методов ведения избирательной кампании, при отсутствии возможности развязать маленькую победоносную войну или присоединить Японию к Курилам, задача выглядит не решаемой, — Костя сделал паузу, тем более что в этот момент официант принес закуски.

— По русской кухне не соскучился? — поинтересовался Юрий Петрович, пока официант расставлял тарелки. — Ты закончил? — спросил он Костю, не дожидаясь ответа на первый вопрос.

— Да, — сказал Костя, — можно считать, что это конец первой части.

— Ну это же, — Юрий Петрович отправил в рот первый листочек сашими из сибаса, — все правильно. Слушаю дальше.

— Дальше будет вопрос. Чего конкретно вы от меня хотите в этом проекте? Какова моя предполагаемая роль?

— Ты даже представить себе не можешь, Костя, какова твоя роль. Формально я предлагаю тебе стать заместителем начальника избирательного штаба, а фактически его руководителем. И выиграть эту избирательную кампанию, то есть пройти в Думу. Опережая твой следующий вопрос — зачем тебе все это нужно, когда ты благодаря своим способностям и моей помощи, если хочешь, можешь поменять местами, — отреагировал Юрий Петрович на Костину реакцию, выразившуюся в том, что он поднял руку и открыл рот в попытке возразить и сказать, как он ценит помощь Юрия Петровича и понимает, что при всех своих способностях не имел бы сейчас и десятой доли того, что имеет. — Тем не менее мы там, где мы есть. Ты в полном порядке с отличными перспективами на будущее. Эти перспективы обеспечат тебе неплохие возможности для постепенного органичного роста. Я же предлагаю тебе не просто поставить на красное или черное. Я предлагаю поставить, ну не на число, конечно, это было бы уже слишком, а на комбинацию, скажем, из шести цифр. Что за странное предложение, скажешь ты, такой спорт нам не нужен, однако при этом не будешь учитывать одной существенной детали. Мы говорим не просто об игре, мы говорим об игре на столе, который стоит в зале, куда никого не пускают. А даже если пускают, то не факт, что разрешат сыграть. Игра на таком столе сама уже является выигрышем. Помнишь наш разговор о тех, кто решает и кто оформляет решения? Игра на таком столе — это пропуск туда, где принимают решения.

— Тщеславие — мой любимый из человеческих пороков, — задумчиво процитировал Костя героя известного фильма.

— Можешь и так считать, но я не пытаюсь играть на твоем тщеславии. Ты должен соглашаться только в том случае, если уверен, что хочешь играть на таком столе, хочешь решать, а не оформлять, потому что в противном случае все это не стоит потраченных усилий. А их за три месяца придется потратить столько же, сколько за всю предыдущую жизнь. Это будет три месяца ада, ты можешь окончательно потерять веру в людей, ты можешь потерять свою девушку, ты вообще на жизнь после этого будешь смотреть по-другому. Это будет твоя маленькая война, не факт, что победоносная. И если после всего этого ты меня снова спросишь, зачем все это надо, я еще раз повторю — только так можно узнать, чего ты стоишь в этой жизни. Финансовые условия, конечно, тоже будут привлекательными, но я понимаю, что для тебя это не главное. Что скажешь?

— Скажу, что это был вдохновляющий монолог.

— Тебе нужно время подумать.

— Мне нужно время, чтобы понять, насколько все плохо. Я имею в виду не во внешнем мире, это я представляю, а внутри. Насколько все плохо внутри. Я просто могу не справиться, если там слишком много скелетов. Тогда вам лучше найти другого человека.

— Костя, это пустая трата времени. Ты потратишь неделю, которой у нас нет, чтобы понять, что все настолько плохо, что хуже быть не может. И конечно, я нашел бы другого человека, если бы знал, где искать. Кадровый резерв для решения задач такого масштаба в этой стране отсутствует и потом ты должен понимать, рекомендуя тебя, я рискую гораздо больше, чем ты…

— Это я точно понимаю и больше всего не хочу подставить вас, — эмоционально возразил Костя, — если у меня не получится…

— Костя, хватит, — резко остановил его Юрий Петрович, — я не хочу больше слышать про «не получится». Если у нас с тобой не получится, значит, ни у кого не получится. Я правильно понимаю, что ты уже сказал «да»?

— Правильно понимаете, — устало улыбнулся Костя, — спишем мою неуверенность на дальний перелет и смену часовых поясов.

— Списали.

— Какой у нас план?

— План у нас на ближайшие три дня. После этого ты подготовишь настоящий план. Руководить штабом будет известный политолог, мать его, который привел с собой команду злых, наглых и проголодавшихся болтунов. Ты будешь заместителем. Тебя представит сам Платонов, который завтра прилетит в Москву. Именно для этого. Оцени. Он прилетит для того, чтобы тебя представить и дать тебе карт-бланш на всю организационную работу. За деньги будешь отвечать ты и платоновский финансовый человек. В таком формате, я думаю, мы проработаем от двух до четырех недель. Если ты за это время справишься с организацией и готов будешь заняться идеологией, то политологов выносим и ты становишься начальником предвыборного штаба. К тому времени тебя уже все будут знать. Я буду помогать, но только снаружи, внутри выживать придется самому. В этой папке, — он указал пальцем на папку, — информация по всем людям, с которыми на первых порах придется работать. Завтра вечером встреча с Платоновым. Послезавтра утром — заседание штаба. После этого ты проснешься знаменитым.

— Проснусь знаменитым, это да, только вот смогу ли заснуть потом. Не обращайте внимания, — он улыбнулся Юрию Петровичу, — это из меня остатки страха выходят.

— Не надо, чтобы весь страх выходил, пусть останется чуток, — совершенно серьезно сказал Юрий Петрович, — все должно быть в правильном балансе — страх, смелость, злость, доброта, амбиции и так далее. Ну что, хватит на сегодня?

— Наверное. Завтра во сколько?

— Пока не знаю. Позвоню, думаю, часов в восемь-девять.

— И до?

— Не знаю. Как получится. Лучше ничего не планируй. Если уже запланировал, отмени.

— Я не планировал, просто обещал Лизе, что завтра приеду.

Юрий Петрович развел руками. Костя правильно понял его жест — это исключительно его проблемы, про которые никому слушать неинтересно. Он посмотрел на часы, было начало двенадцатого, глубокая ночь по баленезийскому времени. «Лучше не звонить, — подумал он, — все устали, а утро вечера мудренее. Может быть, удастся заехать к ней днем». Они попрощались с Юрием Петровичем, и он поехал на свою московскую квартиру распаковать чемодан, принять душ и попытаться заснуть. Ведь, возможно, это будет последняя спокойная ночь на ближайшие месяцы.

 

Глава

13

Все наши накопленные знания, весь жизненный опыт, весь интеллектуальный потенциал можно использовать для прогнозирования событий ровно до того момента, пока человек не встречается с явлениями нового качества. Костя конечно же готовил себя к худшему, но это было сравнимо с подготовкой очень хорошего боксера-любителя к поединку по боям без правил, где к тому же тебе противостоит не человек, а самый настоящий терминатор, пусть даже и не последнего поколения.

Костя всегда был быстро обучающимся человеком, и в этом случае он быстро сообразил, что с терминатором нельзя драться по правилам бокса, но он достаточно долго не мог понять, каким же образом победить этого страшного врага, и первые недели своей новой деятельности тратил все свои силы, чтобы увернуться от неожиданных разрушительной силы ударов, любого из которых в случае попадания достаточно было не просто для прекращения боя нокаутом, но и для травм, несовместимых с дальнейшими занятиями любым видом спорта.

Лиза почувствовала опасность сразу и пыталась предостеречь его от рокового, с ее точки зрения, шага, пусть даже и руководствуясь сугубо эгоистичными мотивами. Услышав на следующий день после возвращения с Бали предельно адаптированную версию того, чем Косте предстоит заниматься, она поняла, что речь идет не о том, сделает он ей предложение или нет, и не том, рожать от него ребенка или нет, а о том, как вообще строить их отношения в ближайшем будущем. Конечно, подходя ко всему этому совсем цинично, можно было бы забеременеть в процессе избирательной кампании с совершенно непредсказуемым результатом. В случае успеха не имеет значения, в чем его суть и вероятность которого она оценивала не больше двадцати процентов (знала бы Лиза на сколько ее оценка превосходила на этот период его собственную), Костя сразу поднимался бы на несколько ступенек вверх и оказывался в той крайне малочисленной группе небожителей, которую недалекая студенческая подруга, умудрившаяся выйти замуж за министра, без тени юмора называла «мужья категории А». Теоретически Лиза была не против стать женой и матерью ребенка категории А, и уж конечно, она смотрелась бы в этом качестве лучше своей толстозадой подруги, но Костя был слишком быстроразвивающимся и непредсказуемым субъектом, чтобы угадать, как он себя поведет, оказавшись «женихом категории А». И потом все это выглядело чересчур цинично и расчетливо и переводило их отношения из романтических, какими Лизе все еще хотелось их видеть, совсем в другое качество. И это при наилучшем сценарии развития событий.

Каким человеком предстанет Костя в результате худшего сценария, науке было неизвестно. Конечно же он был серьезным и ответственным мужчиной, но ведь сбежал же один раз после несравнимо меньшей неудачи на полгода… По всему выходило, что с ребенком торопиться было чересчур рискованно.

Все эти грустные мысли Лиза обдумывала, когда он уже уехал на свою важную встречу, а в первый момент просто пыталась остановить его.

— Зачем тебе это, ну ведь не депутатом же ты собираешься становиться…

— А что, — пытался отшучиваться Костя, голова которого была как раз полностью занята предстоящей встречей, назначенной на девять вечера, — стану, например, председателем комитета какого-нибудь или заместителем председателя. Буду с мигалкой ездить, плохо разве?

— Костя, пожалуйста, ну не мне, а сам себе хотя бы ответь на вопрос, зачем тебе все это надо. У Юрия Петровича твоего проблемы, ну пусть сам их и решает…

— Дело не в нем, — мягко остановил ее Костя, — дело во мне. Ты хочешь услышать ответ, так вот слушай — я хочу понять, где находится предел моих возможностей, и это уникальный шанс провести подобный опыт.

— Ты говоришь, как герой кинофильма, — в запальчивости выкрикнула Лиза и остановила его монолог.

— Наверное, ты права, — как с больной дурочкой согласился Костя, — может, еще ничего не будет. Может, сейчас встретимся и ничего не сложится.

— Позвони мне, когда закончишь, я все равно не засну, и приезжай, если сможешь, я уже соскучиться успела, — будто совсем другая Лиза обняла Костю, которого здесь уже не было.

Косте не приходилось вести переговоры с людьми уровня Александра Платонова, входившего со своими миллиардами в официальную первую пятерку российских богачей. Встретились в центральном офисе его компании, расположенной в крепком прочном здании сталинской постройки, в котором раньше, судя по всему, находилось какое-то министерство. Кроме самого Александра и Юрия Петровича на встрече присутствовал некий Денис, молодой человек лет тридцати пяти, гладкий и ухоженный на грани приличия.

— Моя правая рука, — представил его Александр, после чего «правая рука» протянула для вялого рукопожатия свою правую руку.

— Странно, — спросил Костя уже после встречи Юрия Петровича, — если этот Денис его правая рука, так и поручил бы ему проект, который на сегодняшний день является для него самым важным. Ведь в бизнесе у него, насколько я понимаю, сейчас все в порядке.

— Да, — сказал Юрий Петрович, — он, может быть, и поручил бы, а я нет, а у нас с ним есть договоренность относительно правила двух ключей. Денис этот много умных слов знает, но все эти ребята хороши, пока все хорошо. А когда становится не очень хорошо, то от них толку никакого нет. Кстати, хочу сделать тебе комплимент. Ты ведь с Сашей почти ровесник, он года на два-три старше, не больше. Так ведь?

— Наверное.

— И он мультимиллиардер, а ты, по сути, никто, но держался абсолютно на равных. Такое редко бывает. Обычно такие большие деньги все-таки давят на психику.

— Давят в том случае, если ты пришел с надеждой немножко денег у него попросить, а если нет, то деньги его по фигу.

— Да, — удивился Юрий Петрович, — ты действительно так думаешь?

— Уверен.

— Интересная мысль, никогда об этом не думал.

— Хорошо, — устало поинтересовался Костя, — исходя из ваших слов, вел я себя прилично. А по существу?

— По существу тоже все неплохо. Ему, конечно, неприятно было слышать твои рассуждения о том, как они все просирают, тем более что ты для него человек новый и почти чужой, и слушать он тебя вынужден потому, что я об этом просил. Но говорил ты очень аргументированно и со знанием дела и, самое главное, предложил свой план. Это в конечном счете все, что его сегодня интересовало — знаешь ты, что дальше делать или просто пришел рассказать, как все плохо. Чем выше ты поднимаешься, тем больше плохих новостей приходится тебе слышать и поэтому, начиная с какого-то момента, люди не хотят больше слушать плохие новости, а если и слушать их, то вместе с докладом о том, как все исправлено и в результате стало лучше, чем было. Это объясняет, почему рядом с крупными руководителями столько некомпетентных людей. Эти люди превращают плохие новости в хорошие. Но Саша еще способен воспринимать реальность, хотя, конечно, до определенного предела. И ты предел этот не перешел, потому что вовремя начал рассказывать, что делать дальше. Денис, конечно, после нашего ухода маленько отыграет, что в целом можно оценить на твердую четверку.

— Денису-то какая разница, если он в этом не участвует?

— Ой, Костя-Костя, устал, да? — почти с отеческой заботой в голосе спросил Юрий Петрович, — сейчас объясню и поедем по домам. Завтра день тяжелый. Ты лучше выспись как следует, — он посмотрел на Костю и решил не продолжать мысль о высыпании, — завтра эти люди должны увидеть цунами, которое ничто не сможет остановить и которое безжалостно сносит все ими построенное дерьмо. И этим цунами должен быть ты. Саша тебя, конечно, правильно представит, и я правильно представлю, но ты для них никто и звать тебя никак. А после завтрашнего совещания они должны увидеть в доме нового хозяина. Это будет непросто, — он испытующе посмотрел на Костю.

— Да, — сказал тот, — я понимаю. Вы про Дениса не сказали.

— Про Дениса. Что является главным ресурсом таких людей, как Денис. Главным ресурсом является доступ к телу. Он проводит с Сашей больше всех времени и поэтому всякий, кто претендует на часть этого времени, является для него потенциальной угрозой. Он точно не будет союзником. Понятно?

Еще одна монетка со звоном опустилась на дно полупустой копилки нового опыта.

— На сегодняшний день достаточно, — он отказался от машины и пешком пошел домой.

В прохладе позднего вечера по сухим еще улицам радостно проносились дорогие красивые машины, с бульвара он свернул на Малую Бронную, прошел мимо театра, в котором никогда не был, на перекрестке трех кафе, как обычно, не могли разъехаться большие джипы и спортивные машины. На мгновение появилась мысль — зайти, посидеть на веранде, выпить коньяку, познакомиться с какой-нибудь девушкой нестрогих нравов, с ней же и провести остаток ночи — появилась и тут же исчезла, выдавленная из сознания грузом новой ответственности. Подходя к дому, он набрал Лизин номер и сказал, что все в порядке, очень устал, идет домой. «Отдыхай, — сухо ответила Лиза, — спокойной ночи». Спокойная ночь — это как раз то, что было нужно. Заседание штаба, где ему предстояло познакомиться с новыми оппонентами, было назначено на девять утра. Зная, что Юрий Петрович не любит ранних мероприятий, нетрудно было догадаться, что Александр — не любитель долго спать, когда речь идет о серьезных делах.

Все, что говорил Костя накануне вечером и что пытался доказать группе недружелюбно встретивших его людей, можно было свести к одной мысли, вычитанной недавно у хорошего старого писателя: «Для каждой серьезной проблемы существует простое решение, и оно всегда оказывается неправильным». Сотни билбордов на улицах городов (в том случае, если их разрешат использовать), сотни минут рекламных роликов на федеральных каналах (если их разрешат разместить), реклама в газетах и журналах, красиво изданная программа партии, которую никто не будет читать, концерты на площадках городов холодными октябрьскими вечерами — все это не что иное, как отчет о расходах и о выполненной работе. Путь, который должен привести молодого человека, выпившего с друзьями пару бутылок водки, краем глаза видевшего по дороге на концерт большую доску с портретом Александра, обещающего как все будет хорошо, если его партия пройдет в Думу, и танцующего на площадке под нелепую музыку, путь, который в результате должен привести его через две недели после концерта на избирательный участок, абсолютно неочевиден. Все ссылки на то, что «так всегда и делали, и это всегда работало» не действуют, потому что это нигде и никогда не работало. Историю про то, что это работало, придумали политтехнологи, которые не умеют ничего, кроме как тратить чужие деньги. «Если уважаемые коллеги так уверены в своих рекомендациях, то есть одно очень простое предложение — все вознаграждение по итогам работы. Есть результат — удвоенное вознаграждение. Нет результата — никакого вознаграждения. Надеюсь, никто не обиделся на слово «коллеги». Мы хотим продать товар с неизвестными потребительскими характеристиками потребителю, который не хочет его покупать. Это та самая сложная проблема, которая не допускает простых решений».

Костя с самого начала решил выбрать основного оппонента обращаться по большей части к нему. Но оппонентов оказалось четверо, и они представляли сплоченную группу единомышленников, поэтому исходивший от Кости поток энергии делился на четвертинки и не достигал требуемого эффекта. Надо было менять тактику.

— Господа, вы как-нибудь прокомментируете услышанное? — он решил сделать паузу и в дальнейшем обращаться к тому, кто сейчас будет говорить.

— А что тут комментировать, — вяло процедил один из четверых, обращаясь не к Косте, а к Платонову. — Непонятные рассуждения на общие темы. Кто-нибудь понял, о чем здесь вообще речь шла, — он оглядел соратников, усмехающихся и пожимающих плечами, — Александр, вы нас приглашали делать работу, которую мы умеем делать, иначе бы нас не приглашали. За бесплатно мы не работаем, мы не тимуровская команда. А больше я и не знаю, что комментировать. У нас времени в обрез, нам надо сегодня выбрать дизайн для билбордов, а мы непонятно чем занимаемся, выслушивая так называемого коллегу. Вы уж не обижайтесь на «так называемого», — он посмотрел на Костю, — может, вы представитесь, расскажете, кто вы, какие кампании провели, но это тем, кому интересно, а мне интересно, как можно быстрее перейти к решению конкретных вопросов.

Сказано было жестко и профессионально. Человек решил выиграть бой нокаутом в первом раунде. Он точно не любил искать сложные решения.

Костя приготовился отвечать, но его опередил Юрий Петрович, который, судя по тому, как внимали каждому его слову, в этой аудитории в представлениях не нуждался.

— Прежде чем перейти к решению конкретных вопросов о картинках на досках, хочу сделать маленькое объявление, чтобы все окончательно примирились с новой реальностью, — он говорил тихим голосом, очень спокойно и размеренно, что обычно не предвещало слушателям ничего хорошего, только они об этом еще не знали, — в самом начале мы с Александром Михайловичем представили вам Константина Дмитриевича как человека, которому мы доверяем. Я полагал, что после этого он уже не нуждается ни в каких рекомендациях, но, по-видимому, ошибались.

— Юрий Петрович, вы нас не так поняли, — недавний оппонент от волнения даже попытался привстать, но Юрий Петрович остановил его взглядом.

— Вы сейчас хотите сказать, что не только Константин Дмитриевич не понимает, о чем речь, но и я тоже?

Костя посмотрел на Платонова, который молчал и забавлялся происходящим, будто оно его и не касалось.

— Так вот, — продолжил Юрий Петрович, и в голосе его зазвенела булатная сталь, — для тех, кто не понял. С сегодняшнего дня Константин Дмитриевич в должности заместителя начальника избирательного штаба, — Платонов на этих словах наконец посмотрел на политтехнологов и кивнул в знак того, что это согласованное решение, — отвечает за всю организационную и финансовую часть работы штаба. За вами остаются вопросы идеологии. Будете вы при этом считать Константина Дмитриевича коллегой или нет, мне глубоко насрать, полагаю, что и ему тоже. Константин Дмитриевич со свойственной ему деликатностью попытался объяснить принципы, на которых он строит свою работу. Оказалось, что вам это неинтересно. Думаю, что Константин Дмитриевич учтет это на будущее. У меня все. Вопросы есть? Встречаемся сегодня в девятнадцать ноль-ноль. Константин Дмитриевич представит новую структуру штаба, должностные обязанности и первоочередной план действий.

— Нам приходить? — не удержался от язвительного вопроса главный политолог, но неожиданно получил ответ от Платонова.

— Вы тут этот балаган кончайте, — сказал он неожиданно резко, — если не хотите приходить, скажите сейчас, найдем других. Если приходите — учитесь работь в команде. Мы здесь не деньги пилить собрались — я выборы хочу выиграть, это всем понятно?

Всем или не всем, но возражения на этом закончились. Главный политолог даже умудрился подойти к Косте и извиниться, «если что не так». «Сами понимаете, мы здесь все на нервах», — выдавил он из себя дружелюбную улыбку. Нокаутом выиграть не получилось, значит, придется изматывать соперника. Политолог был готов к борьбе. Она составляла суть его жизни — за влияние, за власть, за бюджеты. Врагами были все, кто мешает. «На нервах — это ничего, — улыбнулся в ответ Костя, — главное, чтобы не на измене» — в нем стала постепенно появляться уверенность, что он тоже готов к борьбе.

Вечером, когда собрались снова, он раздал присутствующим многостраничный документ с целями, задачами, организационной структурой штаба и первоочередными действиями. До этого он успел показать документ Юрию Петровичу.

— Ты меня продолжаешь приятно удивлять, — сказал тот. — Это все ты сочинил за три часа?

— Написал за три часа. Сочинял, по-видимому, раньше, только не знал об этом. Вы поддержите?

— Да.

На этот раз Костя попытался перейти от общих рассуждений о сложных проблемах и простых решениях к методам решения конкретной непростой задачи. Он оценивал, как ничтожно малы шансы на то, что избиратели, традиционно голосующие за правящую партию, поменяют свои предпочтения. Да и вряд ли кто-нибудь разрешит это сделать. Поэтому задача ставилась в перетягивании части протестного электората, традиционно голосующего за коммунистов и ЛДПР, успевшего в них разочароваться, но все равно голосующего из-за отсутствия альтернативы. И в привлечении той части протестного электората, который на выборы не ходит вообще, потому что либо не верит, что систему вообще можно изменить, либо не верит, что ее можно изменить к лучшему. Эти люди живут по всей стране, но у партии нет времени заниматься всей страной, это следующая стадия, которая наступит после ноябрьских выборов. Сейчас надо сконцентрироваться на крупных регионах с максимальной долей протестных настроений. Кампания должна проходить под девизом «Платонов с вами потому, что он, как и вы, хочет перемен». Далее эту мысль о переменах можно развивать в любом направлении. То, что Платонов хочет перемен, нужно доказывать. И не словами, а делами. На первом этапе следует вступить в переговоры с наиболее влиятельными неформальными лидерами в регионах, понять, что каждому из них нужно, и сделать их агентами влияния на местах. С обязательным вступлением в партию. Вступление каждого такого человека должно преподноситься на местном уровне, как наша победа. Одновременно с этим в областных центрах этих регионов создаются центры правовой поддержки населения. Общественный совет, состоящий из этих авторитетных неформалов, выбирает наиболее резонансные уголовные и гражданские дела в своем регионе, обеспечивает правовую поддержку той стороне, которую поддерживает население. Я понимаю, что правовая поддержка — это чистой воды PR, дела надо выбирать такие, которые можно выиграть другими способами, о которых вы знаете не хуже меня. Одновременно с этим в иностранных СМИ появляется информация о том, что власти готовят Платонову судьбу Ходорковского, если он не уймется. Одновременно с этим со всех билбордов исчезают все рекламные плакаты. Наши комментарии — мы не знаем, кто отдал распоряжение. Власти все отрицают, но им, естественно, никто не верит. Все это постоянно обсуждается в Интернете. За два месяца мы делаем из Платонова лидера сопротивления. Вот так примерно выглядит план. Его реализация не должна стоить больше, чем обычная избирательная кампания, построенная на рекламе. Но в отличие от рекламных лозунгов мы четко описываем потребительские характеристики предлагаемого продукта и также четко представляем себе потенциальных покупателей и их потребности.

Он говорил минут сорок в полной тишине. Противник перестроился и решил больше не ходить в лобовую атаку. Костя закончил словами:

— Конечно, все это надо согласовать с известными людьми, иначе заниматься этим не имеет смысла. Я закончил. Спасибо, что не прерывали. Готов ответить на вопросы.

— Мне понравилось, — сказал Платонов, — вопросы, конечно, есть, но мне понравилось. Самый главный вопрос, каким ресурсом все это делать? — Конечно, он имел в виду ресурс не финансовый, а человеческий. Костя считал, что в регионах людей нужно находить исключительно местных, и он представляет себе, как это делать. В Москве нужно иметь нескольких серьезных координаторов. Кто-то в наличии уже есть, кого-то придется искать. Для подготовки сметы расходов мне нужно два-три дня. Платонов кивнул в ответ. И обвел взглядом окружающих — вопросы есть?

— Что будем делать с традиционными методами ведения агитационной работы? Мы от них отказываемся? В некоторых случаях уже контракты заключены.

— Нет, не отказываемся, — ответил Платонов, — что касается заключенных контрактов и всего остального — это теперь к Константину Дмитриевичу.

— Мы Константина Дмитриевича будем как-то представлять публике? — поинтересовался пресс-секретарь Платонова, по совместительству исполняющий такие же обязанности в штабе.

— Пока не надо, — вступил в разговор Юрий Петрович, последние минут десять не отрывавшийся от iPad’а, — посмотрим, как дальше события будут развиваться. Хочу проинформировать присутствующих, кому интересно, что в Америке на биржах обвал, — он сказал это и посмотрел сначала на Платонова, потом на Костю, — что в среднесрочной перспективе, несомненно, внесет коррективы во все наши планы.

Это был следующий день после того, как рейтинговое агентство S&P в рамках непонятно кем спланированной большой игры впервые в истории понизило кредитный рейтинг США. Костя глубоко вздохнул и посмотрел на Юрия Петровича.

— Что мы здесь делаем? Ведь и вы, и Платонов понимаете, что это может повлечь за собой глобальное изменение правил?

— А может и не повлечь, — ответил ему взглядом Юрий Петрович, — просто надо будет вносить соответствующие коррективы в твой план. Появляется еще один мощный вектор неопределенности в дополнение к уже известным. Только и всего. Большая игра — если правильно играть, много можно выиграть. Вдруг нам повезет узнать новые правила раньше всех остальных, как тебе такой расклад?

— Хорошо, всем спасибо, — Платонов встал, и за ним встали остальные. — Встречаемся здесь же в понедельник в девять утра. У тебя есть еще время, мне нужно минут тридцать? — обратился он к Юрию Петровичу, тот кивнул в ответ и показал Косте рукой, что позвонит.

— А что же с эскизом будем делать? — не скрывая раздражения, спросил политолог. Мы ведь сегодня варианты эскизов собирались обсуждать…

— К Константину Дмитриевичу с этим. Решайте и представьте мне согласованный вариант. В понедельник. На следующей неделе все должно висеть, — он улыбнулся Косте, — так ведь, Константин Дмитриевич?

 

Глава

14

Это была еще не осень, это был всего лишь очередной циклон. Не пошли бесконечные дожди, небо не затянуло серой пеленой на многие месяцы, с деревьев не опали листья. После недели мучительных ожиданий и сомнений небо просветлело, и все, ну или почти все, радостно выдохнули — опять пронесло. Премьер-министры и президенты вернулись из отпусков, посовещались и сделали нужные заявления, призванные успокоить мировые рынки. Рынки сделали вид, что успокоились.

С финансовой точки зрения Костя находился в том исключительном положении, когда ему не о чем было беспокоиться, даже в том случае, если бы не пронесло. Ему было где жить и, конечно, на что жить в ближайшем обозримом будущем. Переведя по совету Юрия Петровича большую часть средств в швейцарские франки и золото, он не беспокоился даже о регулярных колебаниях пары евро — доллар и не сильно заморачивался по поводу все возрастающих долговых проблем еврозоны. Конечно, он понимал, что все эти колебания мировой финансовой системы в конце концов перерастут в землетрясение, но руководствуясь старым добрым принципом «следует быть равнодушным там, где не можешь быть сильным», он и оставался равнодушным, отчасти и потому, что душевные силы были востребованы совсем в другом месте.

После уик-энда, в который у Кости нашлась лишь пара часов, чтобы повидаться с Лизой (он приехал к ней в воскресенье уже после девяти вечера и почувствовал, что Лизе стоит больших усилий не вызвать его на решительный разговор. Костя оценил усилия, но вечер все равно не задался, несмотря на то, что он поставил телефон на молчаливый режим и отвечал только на самые неотложные звонки и сообщения).

— Ты останешься? — вкрадчиво спросила Лиза, — тебе ведь, наверное, рано в Москве надо быть?

— Я очень хотел бы остаться, но… — Костя сказал неправду, и от этого у него испортилось настроение.

— Нам надо поговорить, — сказала ему Лиза утром, — надеюсь, ты найдешь время?

— Конечно, — голова его в этот момент была занята совсем другим.

— Когда?

— Когда что?

— Когда у тебя будет время?

Костя повернулся уже у двери и остановился.

— Что-то случилось? — спросил он, с трудом сдерживая раздражение.

— Не сейчас, — ответила Лиза, уже готовая к серьезному разговору, но отлично понимающая, что этот разговор нельзя начинать в такой неудачный момент.

— Почему же не сейчас? — упрямо сказал Костя. — Давай сейчас.

— Разве ты не опаздываешь?

— Но не на самолет же.

— Костя, давай поговорим, когда у тебя будет больше времени, — сделала Лиза еще одну попытку.

— Лизуня, ты хочешь поговорить о том, что тебе не нравится то, чем я сейчас начал заниматься. Я знаю, что тебе это не нравится, но это моя работа, и мы с тобой давно уже договорились, что не будем влезать в профессиональные дела друг друга без крайней необходимости. А раз ты все-таки хочешь этого разговора, стало быть, считаешь, что настала крайняя необходимость. Так? — он говорил на удивление спокойно, и Лиза поддалась этому спокойствию.

— Так.

— Хорошо. Тогда скажи, что случилось.

Она не могла в третий раз просить перенести разговор. Приходилось либо говорить, либо включать женскую головную боль со слезами. Все уже перезрело, и она выбрала первый вариант.

— Случилось, мой милый, то, что ты уже почти вляпался в историю, которая принесет тебе одни неприятности. Через два месяца твой Платонов вместо народного героя станет темой для анекдотов, но виноват в этом будет не он, а ты. Эти люди используют тебя и сольют в тот момент, когда ты станешь им не нужен. И все бы ничего, но что ты будешь из себя представлять в тот момент, когда поймешь, что все пошло не так и тебя сливают? Ты будешь похож на малолетнюю проститутку после ментовского субботника…

Костя засмеялся, не ожидая от Лизы подобных сравнений. Засмеялся коротко и замолчал, внимательно глядя на нее.

— Продолжай.

— Прости, если это было чересчур резко. Они используют тебя и бросят, когда не смогут больше использовать.

— А я тебе такой весь уже использованный не буду нужен, — задумчиво продолжил Костя.

— Я этого не говорила. Но если начистоту, то использованные никому не нужны. А ты по своему опыту знаешь, что на восстановление уходит много времени. А та ситуация с этой несравнима.

— Все люди используют друг друга, — неожиданно сказал Костя, — разве не так?

— Господи, конечно, все используют друг друга, но ты же сам сто раз говорил, что можно использовать по назначению, и это нормально, а можно…

— С особым цинизмом, — грустно улыбнулся Костя. — Я думал, ты будешь говорить о себе.

— А я и говорила о себе, потому что не отделяю свою жизнь от твоей и не хочу отделять. Мне хорошо с тобой, и ты это знаешь. И я хочу, чтобы и дальше было хорошо.

— А для этого надо, чтобы меня использовали исключительно по назначению?

— В том числе. Я не понимаю, чему ты так радуешься.

Костя подошел и обнял ее. Лиза тоже обняла его за шею и положила голову на грудь.

— Я радуюсь тому, — прошептал он, — что пока слушал, увидел снова, какая ты красивая и умная.

— Я не хочу потерять тебя из-за всего этого, — тоже шепотом сказала Лиза.

— Я не дам себя слить, — сказал Костя, — я обещаю тебе. А ты будешь мне помогать, когда мне будет особенно плохо. Договорились?

Несмотря на вполне трогательную сцену в финале, они расстались неудовлетворенными друг другом и собой. У Лизы переживания по этой причине и испорченное настроение заняли весь этот день и весь следующий и следующий за ним, потому что, несмотря на добрые слова по телефону, Костя так и не приезжал, и вопрос был уже не о том, чем он там занимается в этом своем кретинском штабе, а о том, что привыкшее к регулярным и обильным ласкам тело начинало жить собственной жизнью и бурно протестовать против непривычно долгой разлуки с другим телом. А Костя как сел в машину, так и погрузился в мутные воды партийного строительства. По правде сказать, к Лизе его возвращали лишь напоминания помощницы о том, кому он должен позвонить. Он не скучал по Лизе и не испытывал потребности видеться с ней в эти первые недели засасывающей целиком и разрывающей мозг деятельности в новом качестве. Все это время он вообще не испытывал никаких потребностей, кроме самых примитивных физиологических.

Лето заканчивалось, и было оно не по-московски теплым и комфортным. Последние дни августа на улицах вовсю демонстрировали свои загорелые прелести девушки всех возрастов, у модных ресторанов с удобными террасами нос к носу парковались кабриолеты — все наслаждались последними днями почти полной расслабленности. Скоро начнется учебный год, вернутся из отпусков начальники, город наполнится автомобилями, с трудом преодолевающими метры пути под тяжелым серым небом, из последних сил сдерживающим уже готовый вылиться дождь.

Костя сам лишил себя удовольствия наслаждаться этими последними летними днями. Он много раз задавался распространенным вопросом — зачем очень богатые и влиятельные люди ведут такой странный, с обывательской точки зрения, образ жизни, имея денег столько, что и правнукам все не потратить. И теоретически конечно же он знал ответ на этот вопрос — деньги здесь ни при чем — двенадцать или шестнадцать миллиардов не составляет большой разницы, дело в той самой болезни, от которой невозможно излечиться. Теперь он сам впервые в жизни оказался среди людей, для которых главным в жизни была пока еще не власть — до нее было как до линии горизонта, главным для них была борьба за влияние на тех, кто эту власть имеет, и через это влияние доступ к бюджетам избирательной кампании.

Вокруг Платонова сгруппировалось несколько человек, которые, как и он сам, собирались заниматься тем, что они считали публичной политикой. У Кости не было с этими людьми принципиальных разногласий — они большей частью соглашались с его предложениями, тем более что с ними согласился такой уважаемый человек, как Юрий Петрович.

Все проблемы начинались с того момента, как предложенная идея, подкрепленная уже планом действий и согласованным бюджетом, спускалась на уровень исполнителей. Костя впервые в полном объеме оценил, что означает отсутствие своей команды в большом проекте. И впервые осознал на своем печальном опыте, почему в России так трудно устроиться на работу, если ты устраиваешься не в иностранную компанию, живущую в России по большей части по тем же законам, по которым она живет во всем мире. На работу берут знакомых, лояльных, проверенных людей. На практике оказывается, что им тоже не всегда можно доверять, но незнакомым довериться совсем страшно.

У Кости не было времени создать свою команду, а существующая оказалась нелояльной и неэффективной. Он ни разу до этого не сталкивался с ситуацией, когда уже принятое решение нельзя было реализовать в поставленные сроки из-за нелояльности сотрудников. Решения, принятые до его появления, продолжали выполняться, и крупные города постепенно заполнялись радостно улыбающимися лицами новых лидеров псевдооппозиционной партии. Концерты продолжали планировать и уже договаривались о будущих площадках. «Посмотрите на это глазами избирателей, — взывал Костя, — почему они должны голосовать за этих довольных жизнью людей на плакатах. Чего бы им не радоваться, когда у них на троих больше тридцати миллиардов». «А вы хотите, чтобы они плакали, — спрашивали его, — это люди, добившиеся успеха. Отдавая свой голос за успех, ты сам приобщаешься к успеху».

В то же время собственный его план по созданию в крупных городах комитетов поддержки проворачивался с большим скрипом. Существующие отделения партии на местах состояли из законченных лузеров, которые даже мысли не могли допустить, чтобы в их устоявшееся унылое болото вступили энергичные и харизматичные местные лидеры, за которыми стояли сотни, а иногда и тысячи активных горожан.

После недели неудачных боев на всех фронтах Костя попросил Юрия Петровича о встрече.

— Каждый потерянный час — это тысяча потерянных голосов, а мы теряем не часы, а недели, — начал он устало.

— Ты плохо выглядишь, — сказал вместо ответа Юрий Петрович. — За все время ни разу не помню, чтобы ты так плохо выглядел. Тебе надо больше спать и, вообще, отдыхать иногда.

— Вы шутите? — не понял Костя.

— Вовсе нет, — Юрий Петрович и вправду выглядел совершенно серьезным, — при такой нагрузке и при такой степени демотивации ты не протянешь и до конца сентября. Я не хочу, чтобы потом ты видел во мне причину раннего инфаркта. Поэтому следует либо уменьшить нагрузку, либо повысить мотивацию. Что ты мне скажешь по существу, друг мой?

— По существу полная жопа. Организации нет, опереться не на кого, в штабе саботаж, все решают свои задачи. Если ничего не изменить, проект уже сегодня можно признать провальным.

— Но ведь ты мне скажешь, что следует изменить?

— Вы и сами знаете. Сменить всю группу, отвечающую за идеологию, рекрутировать каким угодно образом узнаваемых людей и на федеральном и на региональном уровне — их должно быть не три — пять, как сейчас, а минимум две сотни. И это нужно сделать до конца месяца. И эти люди должны везде говорить, что они с партией, и объяснять, почему они с партией. Тогда нас услышат. Это главная задача сейчас. Все остальное бесполезно.

— Ты уже не борешься с рекламой и концертами? — удивился Юрий Петрович.

— Нет.

— Почему?

— На эту борьбу уходят силы и время, а того и другого нехватка. От рекламы пользы нет, как и от телевизионных дебатов.

— Ты уверен? В Америке многие именно после дебатов решают, за кого голосовать.

— Да, наверное. Так говорят, по крайней мере. Я не проверял.

— Ты уже совсем не веришь тому, что говорят, бедный Костя, — покачал головой Юрий Петрович, — что с тобой сделали эти два года.

— Как я могу верить тому, что говорят и пишут, — улыбнулся Костя, — когда я сам занимаюсь организацией того, что говорят и пишут. Что касается Америки, то степень цинизма российского общества и американского несравнимы, отсюда и разная реакция на политическую рекламу. В Америке политик, которого поймали на вранье, вряд ли имеет будущее, Клинтон здесь, скорее, исключение из правил. В Японии просто сразу в отставку уходят. У нас, я думаю, активная часть населения вообще ни одному слову политиков не верит. В Америке выборы — это хорошо отрежиссированное шоу, и люди уже привыкли, что у этого шоу есть свои атрибуты — например, теледебаты. Хочешь участвовать в шоу — смотри теледебаты. А у нас ведь по большому счету вообще никаких выборов нет. Так ведь?

— Так, — задумчиво согласился Юрий Петрович. — У нас нет выборов, зато есть очень сложные комбинации. В одной из которых мы с тобой и участвуем.

— Это не совсем то, что вы раньше мне говорили, а точнее, совсем не то, — удивленно посмотрел на него Костя, — что, оппозиционная партия уже никому не нужна? Вернулись люди из отпусков и передумали?

— Ты устал и раздражен, поэтому говоришь ерунду. И я еще раз попытаюсь тебе объяснить, хотя, наверное, сейчас не самый лучший момент.

— Нет уж, давайте сейчас, может, мне завтра и не надо уже в этот долбаный штаб ехать?

— Хорошо, хорошо, пусть будет сейчас. Я много раз говорил тебе — мы живем в многомерном или, если хочешь, многовекторном мире, и большинство векторов постоянно меняют направление и величину. Есть постоянные, но их крайне мало, а большинство все время меняется. Никакой суперкомпьютер не способен просчитать до конца ни одной сложной комбинации, а их множество, и все они взаимозависимы. Это понятно?

— Да, понятно, мы много раз говорили об этом, но это теория.

— Нет, мать твою, — раздраженно перебил его Юрий Петрович, впервые за многие месяцы повысив голос, что решало вполне прикладную задачу — привести Костю в чувство. — Это самая настоящая практика, и если я трачу свое время и объясняю тебе что-то, то будь добр слушать, а если не можешь слушать, иди спать, в другой раз поговорим.

— Извините, — сказал Костя, — я внимательно слушаю.

— Как сказал какой-то американский бизнес-гуру, — спокойно продолжил Юрий Петрович, — если у тебя недостаточно информации для принятия решении, то используй интуицию. Мы живем в мире, когда информации всегда недостаточно. Начальник А имеет подчиненного Б, и этот подчиненный Б ворует у начальника А. Ты узнаешь это, тратишь время на сбор доказательств и предъявляешь все начальнику А в надежде, что он как минимум выгонит подчиненного Б, а тебя, молодца, посадит на его место. А он берет все доказательства, читает их и ничего не делает. Это в лучшем случае, а в худшем выгоняет тебя. И ты не понимаешь, в чем дело, ведь он же не дурак, этот начальник А, он всегда такие правильные вещи говорит, так почему же в этом случае, когда все очевидно… А потому, например, что начальник А уже давно трахает жену подчиненного Б, и тот об этом знает, а начальник знает, что тот знает, и испытывает по этому поводу чувство вины. Как тебе такой сюжет? Или, например, он его дочь незаконнорожденную как свою воспитывает — еще лучше история. Нравится?

— Странно это, — задумчиво сказал Костя, — вы все время убеждаете меня, что мир иррационален и человеческие поступки иррациональны.

— Потому что так оно и есть. Возвращаясь к нашей теме — те люди, которые считали, что оппозиционная партия необходима, продолжают так считать, но пейзаж вокруг несколько изменился — как ты справедливо заметил, на смену лету пришла осень, по ночам стало холоднее, скоро дожди пойдут, — он вздохнул прежде, чем продолжить, — то есть они так же и считают, то есть направление вектора не изменилось…

— Но величина его уменьшилась, — досадливо продолжил Костя.

— Думаю, что так, — кивнул Юрий Петрович.

— И какими должны быть в этой связи наши действия?

— Костя, давай вернемся к нашему первому разговору, — Юрий Петрович открыл коробку с сигарами, достал одну, потом другую, покрутил около уха, щелкнул секатором и стал неторопливо с удовольствием раскуривать, будто это и было сейчас его главным делом. Этому Костя не переставал изумляться — что бы ни делал Юрий Петрович, казалось, что он считает это было своим главным делом. — Ты тогда сказал, что ни сама партийная идея, ни личность господина Платонова и его друзей тебя совершенно не греют, что меня вполне устраивало. Я, в свою очередь, пообещал тебе доступ к ресурсам и масштабу деятельности, с которыми ты прежде не сталкивался — и ты это получил. Откуда может следовать только один вывод — продолжай заниматься тем, чем занимаешься. Если вдруг зайдешь слишком далеко, я тебя прикрою. Это не альтруизм — мне просто невыгодно тебя сдавать, у меня на тебя большие планы.

Было у него какое-то магическое свойство — успокаивать и прочищать голову, даже если тема разговора оказывалась тяжелой и неприятной. Становилось легче, будто на природу съездил и в лесу погулял. Костя вернул себе способность к трезвому анализу происходящего.

— Я правильно вас понял, что сейчас наибольший интерес представляет не столько результат, сколько процесс?

— Можно и так сказать, — улыбка Юрия Петровича разлилась клубами сигарного дыма.

— Но так не было вначале? Это я спрашиваю, чтобы…

— Правильно спрашиваешь. Вначале было не так, и я тебе уже сказал, что изменилось.

— То есть мы проводим своего рода эксперимент, насколько сама система окажется терпимой к тому, что ее часть попробует пожить самостоятельной жизнью?

— Вроде того. Такой очень плавный, спокойный эксперимент, чтобы, избави Бог, никого не возбудить сверх меры.

— И многие это понимают?

— Несколько человек. Ты теперь в их числе. Видишь, как далеко ты зашел?

— А Платонов, — не унимался Костя, — он понимает?

— Не думаю, — покачал головой Юрий Петрович, — впрочем, я с ним это не обсуждал, но кажется, не понимает. Он не понимает, что случайно зашел в другой монастырь с другим уставом. Ему кажется, что это все тот же монастырь — ведь лица все те же, но выражения лиц другие — а он таких тонкостей не понимает. Все нормально пока. Работай по плану спокойно. Ты ведь в Пермь летишь в понедельник?

— Да, — удивился Костя тому, что Юрий Петрович помнит расписание его командировок.

— Ну и лети, вернешься — встретимся. Сейчас каждый день имеет значение. Если что, я позвоню.

— Спасибо, — он пожал протянутую руку.

Пермь была третьим по счету городом, куда Костя летал на два-три дня, чтобы встретиться с местными партийными и неформальными лидерами региона. Прежде были Екатеринбург и Новосибирск. Ни в одном городе, ни в другом первых со вторыми поженить не удалось. Партийные представляли собой кучку законченных неудачников, способных лишь на то, чтобы ругать на кухне Путина при выключенном мобильном телефоне, и возвращаться в очередь за подачками от партийных лидеров.

При этом в каждом городе находились умные, сильные в разной степени, независимые люди, конфликтующие с местной властью при поддержке определенных слоев населения, в основном молодежи. На некоторых уже были заведены уголовные дела. Этого факта Костя не учел в своем первоначальном плане. То есть он не учел того простого и очевидного для многих уже факта, что практически невозможно открыто противостоять власти на любом уровне и не быть при этом фигурантом уголовного дела — об изнасиловании, педофилии, наркотиках, хранении оружия, неуплате налогов — список бесконечен.

Разговор с этими людьми налаживался тяжело. Они были оттуда, из партизанского леса, небритые и немытые, в телогрейках, с автоматами через плечо. А он с большой земли, в хрустящей новенькой форме с непривычными звездами на погонах. И после разговора им надо было обратно в лес, в землянки, где, может, уже притаилась засада, а его ждал заправленный самолет и через два часа полета — сверкающие огни большого города.

И он говорил им: «Преодолейте свой вечный скепсис и недоверие по отношению к Москве. У нас всех появился шанс и им нужно воспользоваться, если мы не воспользуемся этим, то другой такой появится неизвестно когда. Раньше нельзя было объединиться, потому что не было ресурсов — ни финансовых, ни административных, а теперь они есть…»

Но они гнули свое: «Финансовые ресурсы не вопрос. Нам не нужны деньги на рекламные кампании, а на подвал и компьютер с принтером мы деньги найдем. Административного ресурса у вас нет. Система никогда не будет играть против самой себя, это обычная разводка и разводят ваших главных, как лохов, а они тебя, а если и не разводят, то значит, ты нас использовать хочешь, и тогда конкретно мы тебе здесь можем и съездить куда-нибудь, например, в ебало твое. Не боишься, у нас тут ребята простые, а ты без охраны…»

Тогда он говорил им: «Никому не верить — это самое простое. И говорить, что все говно, а будет еще хуже — это тоже самое простое. Может, мы и живем так, потому что ни во что не верим. Проверьте меня, скажите, что надо сделать, кому здесь помочь, чем — если не получится, разойдемся. Не отталкивайте руку, которую вам протягивают. По одному вас местное начальство по-любому передавит…»

«Да, — находился кто-нибудь, — по одному нас, может, и передавят, но статью дадут — три года условно, а с тобой свяжешься, и получается организованная преступная группа, и по предварительному сговору, и так далее, это уже другим сроком пахнет». Кто-то смеялся, кто-то качал головой. В комнате, кроме него, было обычно человек пять — семь, в возрасте от двадцати до сорока — сорока пяти, обязательно одна или две женщины. Женщины обычно откликались первыми на его слова: «Сами же соглашаетесь, что по одному передавят, то есть цели вы своей все равно не добьетесь. То есть вы на поле выходите заранее не выигрывать, а посопротивляться. Какой смысл? У меня тоже ста процентов на победу нет, но у меня хоть хороший шанс, а у вас — никакого. Вы говорите, я риск предлагаю, так я не спорю, но риск с шансом победить. Нужна сильная организация, с аппаратом, инфраструктурой, своими газетами и журналами. Это будет не сразу, постепенно, может, годы пройдут, но это понятный путь, а альтернатива ему будет, когда цена на нефть упадет ниже восьмидесяти, а будет — он всех похоронит — и вас, и меня. И если мы это понимаем и бездействуем, то, значит, мы уже руки подняли кверху и просто ждем, кто за нами первый придет — менты или погромщики. И неизвестно, что будет хуже». «Ты с кем организацию собираешься создавать, с этими задротами, которые у вас в региональном отделении сидят? Они же тебя первые сольют, когда ветер в другую сторону дунет».

Это был уже деловой разговор. Не слышно было еще треска ломающегося льда, но он точно начинал подтаивать по краям. Как бы ни были сильны духом эти люди и какие бы личные мотивы ни преследовали, они давно уже устали бороться в одиночку. И спорили они с Костей не потому, что не соглашались, а потому, что боялись поверить и обмануться еще раз. Потому, что если еще раз обман, то тогда хоть в петлю. А он был такой убедительный и такой обаятельный, что ему хотелось верить.

Другой вопрос — верил ли он сам в то, что говорил. Простой ответ был — да, иначе бы не говорил, а сложный ответ был — он делал свою работу и если по ходу надо быть убедительным, он был убедительным, иначе, зачем было приезжать. По пути назад в самолете никогда не думал — зачем сказал то, зачем это. Думал о другом — надо делать все еще быстрее, на болтовню уходят дни, настоящее здесь, а не в Москве, надо срочно убедить Юрия Петровича менять региональных руководителей. Без контроля над аппаратом нельзя иметь никакой партии — это же азбука.

Из аэропорта к Лизе.

— Здравствуй, родная, как ты?

Усталый, измотанный, жаждущий покоя, солнечных батарей, подзарядки, но Лиза отдалялась после первых объятий и поцелуев, и только физическая близость, по которой оба истосковались, примиряла их на час. Но потом все равно начинался разговор, и в какой-то момент она не сдерживалась.

— Ну что, все идет не по плану, не так, как ты привык?

— Все идет не очень хорошо, — задумчиво соглашался Костя за чаем, салатом, бокалом вина или просто лежа в кровати и поглаживая ее руку.

— Не жалеешь еще?

— Нет, — он качал головой.

— Это ты такой упрямый или просто мне не хочешь признаваться?

— Да я не думаю, что это упрямство. Никто не обещал, что будет легко, вот оно и не легко.

— Хорошо, хорошо, ты не возбуждайся, главное, чтобы ты все еще понимал, зачем это делаешь. Я правильно понимаю, что у тебя в ближайшие недели перерыва не предвидится?

— Какой перерыв, конечно, не предвидится.

— Я так и думала. И по этому поводу хочу немножко сменить обстановку. У Алиски день рождения, и она приглашает к себе на Сардинию. Тебя тоже, кстати, приглашает.

— Когда? — без интереса спросил Костя.

— День рождения в следующую субботу, но я хочу на недельку слетать, если не возражаешь.

Это был первый раз со времени их знакомства, когда кто-то собирался один уезжать на неделю не по работе. Лиза испытующе смотрела на него, ожидая хоть какой-то реакции.

— Мне нечего тебе сказать, Лизуня, — она очень любила, когда он так называл ее, — в ближайшие несколько месяцев я вряд ли смогу украсить твою жизнь. Если ты думаешь, что я этого не понимаю, то это не так. Я все понимаю, и ничего не могу изменить. Мы уже говорили об этом, давай не будем снова.

— Не будем, — охотно согласилась Лиза, — не будем с одним уточнением. Ты не не можешь изменить, ты не хочешь изменить. Чувствуешь разницу? Я чувствую. А теперь и правда хватит об этом, тебе нужно отдохнуть…

 

Глава

15

Юрий Петрович был опытным и умелым царедворцем. Еще он был одним из немногих, кто мог не только придумывать красивые идеи, но и доводить их до реализации, плоды которой, как водится, присваивали иные царедворцы, что, впрочем, Юрия Петровича совершенно не огорчало. Он лично знал многих из великих, и великие тоже знали его в лицо и по имени, не очень хорошо представляя его истинное положение в изменчивой и запутанной византийской иерархии, но понимая, что он один из своих. Пару раз за последние года три у Юрия Петровича была возможность открыть потаенную дверь еще в одну комнату, от которой всего пара дверей было до того места, где в золотом яйце пульсировала вечная жизнь российской государственности, но оба раза он не то чтобы отклонял предложение войти — о таком безрассудном поведении и помыслить было невозможно, но как-то не торопился, и дверь сама по себе закрывалась, запуская в святая святых еще одного соискателя новых властных полномочий. В последний раз выглядело это совсем уж вызывающе, что повлекло не очень приятный разговор с главным работодателем, крайне раздосадованным тем фактом, что в дверь вошел не его человек. Такое поведение могло стоить Юрию Петровичу карьеры, если бы он к ней стремился, а так получалось, что и наказать его можно было только лишь… а вот получалось, что нечем его было наказать. То есть если по-серьезному, то, конечно, любого можно наказать, но видно был не тот случай. Да и потребность в его услугах со временем не то чтобы уменьшалась, а совсем наоборот, из чего можно было сделать два вывода — несмотря на всемерное укрепление вертикали власти, жизнь проще точно не стала, так же как и не прибавилось людей со сравнимым уровнем компетентности.

Сам Юрий Петрович считал, что находится с властью в партнерских отношениях на правах младшего партнера. По молчаливому согласию полученное эстонское гражданство давало возможность в любой момент и на любое время покинуть Родину, финансовые потери от такого действия были сведены к минимуму, да Юрий Петрович в короткой перспективе такую возможность всерьез и не рассматривал, отчетливо понимая, что какой список ни возьми, то он в этом списке точно не в первой и не во второй сотне.

А последний год, несмотря на всеобщее похолодание на российских просторах, сам он, напротив, стал чувствовать себя намного комфортнее, чему главным объяснением была конечно же работа с Костей. В Косте он обрел ученика, которого не смог обрести в собственном сыне. Юрий Петрович получал истинное наслаждение, наблюдая за стремительным Костиным ростом и возмужанием, которые пока что сопровождались на удивление минимальной эрозией человеческих качеств.

Он несколько дней размышлял, прежде чем принять решение о запуске Кости в проект партийного строительства. Конечно, продавая ему плюсы от участия в проекте, он сказал о минусах намного меньше, чем мог бы. В конечном счете он просто купил Костю на доверии к себе. А доверие, как известно, обладает таким свойством, что редко продается больше одного раза. И сейчас, похоже, наступил момент, когда нужно было принимать новое решение — раз и навсегда жертвовать Костиным доверием или начинать быстро и очень умело выводить его из проекта.

— Это твой человек на Урале воду мутит? — насмешливо спросили Юрия Петровича в одном очень важном кабинете, обитатель которого всерьез полагал, что именно он определяет распорядок жизни в стране. — Со смутьянами дружбу заводит, прямо какие-то кружки петрашевцев устраивает, это он так, глядишь, и настоящую партию организует, если его вовремя не остановить. Он у тебя сейчас где?

— В Перми, — спокойно ответил Юрий Петрович.

— У него там с собой в машине наркотиков нет случайно?

— Нет.

— Уверен?

— Абсолютно.

— Ну и слава Богу. Это хорошо, что ты так за него ручаешься. Может, ты тогда и знаешь, зачем он все это делает?

— В смысле, зачем партию создает? — вежливо поинтересовался Юрий Петрович.

— В смысле того, что такую партию создает, — так же вежливо и так же насмешливо ответил собеседник, сделав ударение на «такую» и добавил, — такую неродную.

— Я думал, в этом весь план, — усомнился Юрий Петрович, — родных у нас и так много — посмотреть, как с неродной управимся. Мне казалось, такой план. Нет? Когда поменяли-то?

— Да ведь план-то, как обычно, никто и не формулировал — у одного одни представления, у другого — другие, у меня — третьи, а у тебя, оказывается, и совсем четвертые.

— Так вот я здесь и сижу буквально для того, — радостно улыбнулся Юрий Петрович, — чтобы мои представления от ваших не отличались.

— Ну и молодец, — в ответ ему улыбнулся собеседник. — Легко с тобой, потому что ты умный. Так что, готов поменять представления?

— Если придется, всегда готов.

— Ну тогда меняй.

— И как выглядит новый план?

— А новый план выглядит так, что закрываем проект на хер, — признался собеседник.

Юрий Петрович по всему ходу разговора ожидал чего-то подобного. Он знал, как возразить, у него были аргументы, так же хорошо он знал, что в этом здании в отличие от всей остальной территории огромной страны действительно выстроена властная вертикаль, и человек напротив озвучивает ему скорее всего не свое решение.

— Мы что-то сделали не так? — спросил он после паузы. — Почему не остановили, не подсказали?

— Ты же сам знаешь, как быстро все меняется. Еще две недели назад была одна конфигурация, а теперь совсем другая. И в этой новой старой конфигурации неродным места нет. Так что ты из проекта выходишь, а Платонова и его друзей оставим со всей этой байдой один на один. Хотя с Платоновым я, впрочем, поговорю и объясню ему, чтобы сливался потихоньку. Вот такие, брат, дела. Ты думаешь правда она где? Я думаю, в силе. У кого сила, тот и прав, — от былой улыбки не было и следа. Еще одна попытка хоть что-то изменить закончилась ничем. — С парнем своим что будешь делать? — вдруг спросил он. — Парень-то хоть не идейный, все правильно поймет?

— Должен понять правильно, — уверенно ответил Юрий Петрович.

— Ну давай тогда, упаковывай все, тебя учить не надо. Рад был повидаться, извини, что тороплю, но у меня тут встреча с представителями интеллигенции. За кого-то хлопотать пришли. Тебе, я думаю, это дело неинтересно, а нам, видишь, на какое говно время тратить приходится. Бывай, — он протянул для рукопожатия свою вялую пухлую руку.

Юрий Петрович решил закончить этой встречей рабочий день и поехал домой за город, чтобы продышаться среди сосен и елей, поиграть с собакой, поехать вечером поужинать на веранду со своей подружкой, купить ей что-нибудь в Барвихе, не потому, что надо, а просто, чтобы отвлечься, посмотреть вечером хорошее старое кино и как следует подготовиться к разговору с Костей, вернувшемуся из Перми с новыми радикальными идеями, которым уже не суждено будет осуществиться.

В этот солнечный и теплый сентябрьский день дорога от центра города до Рублевки оказалась на удивление свободной, и Юрий Петрович доехал до дома меньше чем за полчаса. «Нельзя управлять в ручном режиме всей страной» — так можно было озаглавить его мысленный диалог с человеком, который если бы и стал его слушать, то только на необитаемом острове. Переполненные страхом от того, что принятое решение может оказаться неправильным, чиновные люди всех уровней перекладывают это решение на ступеньку выше, а те — еще на ступеньку выше и так далее. Главная гарантия, чтобы удержаться на своем месте, не сделать ошибки, способной вызвать гнев начальника — так пусть начальник и принимает решение. В результате самому большому начальнику в день приходится принять решения, спектр которых колеблется от голосования ООН по санкциям против Ливии до назначения чьего-либо очередного одноклассника на правильную должность, до того, пускать или не пускать программу в эфир Первого канала, до того, в каком порядке должны быть расположены персонажи на картине, изображающей самого главного начальника и его ближайших соратников. При таком положении дел не факт, что на обсуждение резолюции тратится столько же времени, что и на расположение персонажей, поскольку потраченное время в большой степени зависит от желания начальника тратить это самое драгоценное время на разговор с подчиненным или просителем, что в конечном счете одно и то же. И если проситель приятен взору и слуху начальника, то, пожалуй, может оказаться, что на картину и больше времени потрачено будет, потому что здесь еще и воспоминания общие, и «как жена», «как дети», а на все ведь время уходит. И ни один из просителей-соратников-советников не скажет, что решение следовало бы другое принять, что неплохо бы по этому вопросу еще с тем-то и тем-то посоветоваться, а этот вопрос вообще не рассматривать. Сто лет потребовалось, чтобы вернуться к абсолютной монархии, которую разукрасили парламентом, выборами и разными партиями.

Но как невозможно было управлять в ручном режиме огромной империей сто лет назад, так невозможно это делать и сейчас. Даже еще более невозможно, хоть и не империя уже, и не такая великая. Технологический прогресс, сделавший информацию, прошу не путать со знаниями, самым дешевым товаром массового рынка и обеспечивший возможность донести смертоносный груз для тысяч человек из одной отдаленной точки в другую за несколько минут, изменил мир, но как и любой технологический прогресс, не смог изменить человеческую сущность. Кто осмелится сравнить четырнадцатый век с двадцатым, а так ли уж велика разница в процессе над орденом тамплиеров и над право-троцкистским блоком. Если судьба России — монархия, каким бы современным словом монарха не называли, а монарх и его двор органически не способны ни к чему иному, как управлять страной в ручном режиме и неосознанию удобрять почву для очередной кровавой революции, то что в этой ситуации делать ему, вполне образованному, обладающему отменным здоровьем и более чем обеспеченному Юрию Петровичу?

Это был вопрос ради вопроса. В отличие от вполне еще независимого в своих решениях Константина, Юрий Петрович был частью системы, что накладывало на него одно существенное ограничение, не вполне понятное людям, далеким от системы, а потому задающим один и тот же глупый вопрос. И что они не уйдут никак, уже и детям и внукам хватит, а они все не уходят. Ответ на этот вопрос предельно прост. Из системы нельзя выйти по собственному желанию. За каждым столько всего, что на трезвую голову и мысль такая глупая не придет — попытаться выйти. Это так вот дай одному выйти, так через год и половины не останется — все будут сидеть и пьянствовать в своих особняках и имениях в Лондоне, Париже, Лазурном берегу, Бретани, Шотландии, Тосканы, острове Сен-Бартс… И когда число убежавших превысит критическую массу, тогда с ними уже ничего не сделаешь — даже половины дела возбуждать некому будет. Поэтому нельзя выпускать никого, дабы не создавать прецедент.

Все это отвечало на вопрос, как в такой ситуации поступать самому Юрию Петровичу, и было бы преувеличением считать, что подобное происходило с ним в первый раз. В профессиональной жизни всегда будут победы и поражения, тем более что и поражение-то сейчас не его. Если было. Так что вся горечь, брызнувшая наружу и создававшая резкий контраст с ароматами одного из последних дней солнечной подмосковной осени, была связана почти исключительно с участием в проекте Константина. Предполагал ли Юрий Петрович, втягивая Константина в проект, что дело может повернуться подобным образом? Ну не совсем подобным, конечно, но предполагал. Так что же тогда? А то, что Константин, еще сохранивший право на выход, вполне мог этим правом воспользоваться и никакой силой Юрий Петрович удерживать бы его не стал. Уход Константина не означал потерю партнера по бизнесу, он означал потерю ученика, единственного человека в этом огромном семимиллиардном мире, которому интересно было что-то объяснять, смотреть за его профессиональным ростом, спорить, не огорчаясь поражению в споре, просто разговаривать. Как странно выстроилась жизнь вокруг него, что все есть, буквально все, о чем мечтают люди, есть, а нет семьи и нет человека, с которым хорошо было поговорить про жизнь.

Неуход Кости означал бы, что по капельке поглощаемый им в течение последних двух лет яд достиг уже в организме нужной концентрации, и организм этот вместе с тем, что осталось от души, готов к переходу в систему. Который может состояться или не состояться.

Юрий Петрович взял свой телефон и, услышав голос Кости, спросил после приветствия:

— Что делаешь?

— Работаю.

— Отдохнуть не хочешь?

— Могу отдохнуть, хотя дел много.

— Тогда приезжай ко мне.

— Это куда?

— А домой прямо и приезжай.

— Даже так? Тогда еду.

— Давай, дорога вполне хорошая.

Костя приехал через полтора часа, когда на дворе без теплой одежды было уже прохладно. Но у Юрия Петровича нашлось много теплой одежды, повязали шарфы, оставили дома выключенные телефоны, вышли за ворота и пошли по дорожке между высокими заборами по направлению к лесу.

Изложение сути вопроса заняло минут пятнадцать. Костя слушал молча, ни разу не переспросил, дождавшись последней фразы.

— Так что решение окончательное и обжалованию не подлежит. Такие вот дела, мой друг.

Под ногами шуршали одинокие листья, залетевшие из-за заборов после последней уборки, воздух был такой пьяняще чистый, что хоть стихи друг другу читай.

— Говорить будешь? — спросил Юрий Петрович, поглядывая на Костю, выражение лица которого скрывала вечерняя темнота.

— А что говорить? — глухо ответил Костя. — Говорить можно или очень много или очень мало. В такие минуты настоящий мужчина закурить должен или водки выпить. А я даже и не курю, — вздохнул он, — и водки у нас нету.

— Водки нету, а виски есть, — Юрий Петрович достал из кармана теплой куртки плоскую фляжку, — хочешь так, а хочешь из стаканчика. Вот крышка — она и есть стаканчик. Будешь?

— Буду, — сказал Костя, они подошли к очередному фонарю, но Юрий Петрович опять не смог разглядеть его лица. Мимо них на небольшой скорости проехала и скрылась в воротах машина с выключенной мигалкой. Костя опрокинул в себя содержимое серебряного стаканчика. Юрий Петрович глотнул из фляжки и тихо сказал:

— Еще захочешь — не стесняйся.

— Мне как жить дальше? — спокойно, по-деловому, без надрыва в голосе спросил Костя, и это спокойствие на мгновение ввело Юрия Петровича в заблуждение.

— Как и жил до этого, — ответил он, — езжай отдохни с Лизой, она небось измаялась вся, потом вернешься и будем дальше работать.

— Вы не поняли, — Костя остановился, и теперь Юрий Петрович смог разглядеть его разом постаревшее и похудевшее лицо. — Я говорю, как мне с этим жить дальше? Я за этот месяц больше людей кинул, чем за все свои сорок лет до этого. Они уже верить начали, а я их кинул. Вы что, заранее все это знали? В чем смысл был? Там люди неплохие были среди них, там настоящие были… им и до этого непросто жилось, а теперь вовсе на куски порвут… Юрий Петрович, мы так не договаривались. Я под кидалово не подписывался.

— Ну не подписывался, — сухо сказал Юрий Петрович, — и что дальше? Ты хочешь, чтобы я тебя пожалел? Скажи как, если смогу — пожалею.

— Я хочу, чтобы вы мне объяснили, как такое может быть? Как такие решения принимают?

— Знаешь, Костя, я пока тебя ждал, думал, что страна наша все более походит на монархию, а сейчас понимаю, что сравнение это некорректное. Мы не монархия — мы римская империя. Престол передается не по наследству, а по назначению — преемнику, сенат для видимости, власть неограниченная, ФСО — та же самая преторианская гвардия. Ну и решения принимаются соответствующим образом. Вот Клавдий какой-нибудь или Калигула — они решения как принимали? Советовались с кем-нибудь? Может, да, а может, и нет. И ничего, больше трехсот лет просуществовали. А мы только в начале пути. Как тебе такая перспектива на триста лет?

— И тридцати лет нет, не то, что трехсот, — ответил Костя. — И вы это знаете не хуже меня.

— Ну, знать не знаю, однако опасение такое имеется, хотя меня через тридцать лет, как ты понимаешь, мало что будет интересовать. Еще выпьешь, — он протянул фляжку. Выпили по большому глотку. — Пошли назад, что-то холодно стало.

— Меня вообще колотит, — сказал Костя. — Простудился, может?

— Да нет, это нервы, пошли скорей в дом, чаю попьем, футбол посмотрим, сегодня Лига чемпионов. Если хочешь, у меня оставайся, спешить тебе в ближайшие дни некуда, если только к Лизе не поедешь.

— Она в Италии, — сказал Костя.

— Тем более оставайся, хотя полагаю, что видеть меня ты сегодня не очень хочешь. Так ведь?

Костя не ответил, и всю оставшуюся дорогу до дома они шли молча.

— Зайди, хоть чаю попьем, — сказал Юрий Петрович у ворот. Костя покачал головой.

— Нет, спасибо, я домой.

— Одному тяжело будет дома…

— Справлюсь.

— Ладно, — не стал уговаривать Юрий Петрович, — раз не хочешь сегодня разговаривать, значит, не разговаривай.

— В чем смысл? — спросил Костя. — В чем смысл того, что вы делаете? Вы сами как себе все это объясняете?

— Я делаю то, что умею хорошо делать, и получаю удовольствие от хорошо сделанного проекта. И расстраиваюсь, если мне не удается его сделать. То же самое, что на любой работе, если ты к ней профессионально относишься. И сейчас я очень расстроен в том числе и потому, что в результате нашей деятельности могут пострадать люди. Но я не могу им помочь.

— А если могли бы?

— Тогда бы помог. Я лишний грех на душу брать не хочу. Точно бы помог, может, еще и помогу, если совсем дело не туда пойдет.

— Хорошо, — сказал Костя и пожал протянутую руку, — я понял. Надо подумать. Я позвоню.

Он забыл, что такое случается с людьми. Он пытался вспомнить, испытывал ли что-то похожее три года назад, когда узнал, что его жена Ирина спала с его другом и начальником, и не просто спала, но еще и пыталась ему напакостить. Да, и тогда было тяжело на душе, но разница была в том, что он уже почти расстался с женой, и это была рана, нанесенная вдогонку, рикошетом. Было больно, но это была боль расставания с прошлой жизнью. А теперь все наоборот. Его ударили под дых, когда он только начал разгоняться на дистанции. Но и эта острая неотпускающая боль — ничто в сравнении со стыдом перед людьми, которых он обманул. Они не верили ему и правильно делали, что не верили, а он использовал все свое красноречие, обаяние, чтобы поверили. И они вполне теперь могут думать, что он сделал это специально. «Ну и что, — неожиданно услышал он кого-то в себе, кто не хотел испытывать боль и которому не было стыдно, — ты никогда больше не увидишь этих людей, а увидишь, так и не узнаешь. Это не бандиты, это не менты, которые потребуют отвечать за базар. Ты сделал все, что мог сделать, ты никого не хотел обмануть. Получилось, как получилось. Если хочешь этим заниматься дальше, то надо перешагнуть и идти».

Заниматься дальше? Первой Костиной реакцией стало даже не удивление, что подобные мысли приходят ему в голову, а удивление, что он спокойно эти мысли обдумывает. Сколько же яда успел за эти два года получить его организм мелкими дозами, что успел выработать такой иммунитет к тому, что является нормальной человеческой реакцией на постыдные действия. «Не было никаких постыдных действий, — снова вступил тот, другой, — мы живем в мире с перевернутыми моральными ценностями, и в этом мире перевернутых ценностей нельзя жить, притворяясь, будто ничего не перевернуто. То есть можно так жить, конечно, но тогда не надо заниматься никакой работой, связанной с людьми. Ты сам всегда повторял слова отца: «Можно делать все что угодно, если своими действиями ты не причиняешь людям сознательного вреда». Твои намерения были правильные, ну почти что правильные. То, что не так все сложилось — не твоя вина. Физикам, которые ядро расщепляли, куда хуже было, когда первую атомную бомбу взорвали. Однако никто их не осуждает. А не осуждает потому, что бомбу эту взорвали американцы, а взорвал бы Гитлер, так стали бы все эти ученые военными преступниками. То есть не в том только дело, чтобы намерения твои были чисты, но и в том, чтобы с этими чистыми намерениями ты оказался на стороне победителей».

Костя подъезжал к дому и так и не понял, приснился ему весь этот разговор или взаправду на фоне переживаний начал у него развиваться процесс раздвоения личности. Однако так или эдак, но стало легче. Настолько, что он даже решил не звонить Лизе с рассказом о том, насколько она была права, когда отговаривала его влезать в это дерьмо. Решил позвонить завтра на свежую голову. Или все-таки сегодня, после футбола, который он посмотрит с бутылкой коньяка, который пил редко, но и день сегодня был не то чтобы обычный. Хотя и в этом случае не будет он ей сегодня ничего рассказывать. Может, была она права, а может, и не была.

На одном из каналов транслировали «Арсенал» — «Марсель». Костя считал себя чуть ли не болельщиком «Арсенала» после того памятного матча, на котором он познакомился с Юрием Петровичем.

 

Глава

16

То, что Лиза уехала посреди нарастающего безумия в его жизни на неделю в Италию к подруге, воспринималось Костей скорее даже с радостью, по крайней мере, на эту неделю ко всем его проблемам не добавился напоминающий о себе всегда не вовремя комплекс вины перед ней. Так что Костя отпустил свою подругу с легким сердцем.

Чего нельзя было сказать о самой Лизе. Поездка являлась результатом как минимум месяца интриг ее подруги Алисы. Лиза была вполне разумной женщиной и понимала, что целью интриг является вовсе не забота о ее благополучии, а причинами ее породившими — банальная скука и зависть к тому, как замечательно Лиза устроила свою жизнь. В одном старом еще советском фильме Лизе запомнилась фраза: «Те, кто обладает автомобилем, мечтают его продать, те же, кто его не имеет, мечтают купить» или что-то вроде того. Конечно, по нынешним временам афоризм этот нуждался в значительной корректировке, если речь шла об автомобилях, зато оказывался неожиданно точным в части, касающейся личной жизни. Все, кто не имел богатого мужа, хотели его заполучить, но все, кто цели достигал, мечтали пожить свободно при условии, конечно, сохранения жизненных стандартов, добытых нелегким замужеством. Пригласившая Лизу в гости на свою виллу на Сардинии подруга Алиса была замужем уже шесть лет, ее терпение подходило к концу, терпение мужа давно уже эту грань перешло, так что виделись они нечасто, но Алиса даже в состоянии сильного опьянения не осмелилась бы завести с мужем разговор о разводе. Муж — грузинский еврей, имел соответствующие крови и религии представления о том, как именно браки совершаются на небесах. Алисиных подруг он на дух не переносил, она примерно так же относилась к женам его многочисленных деловых партнеров, будучи лет на пятнадцать моложе большинства из них. Так они и жили, нерегулярно занимаясь воспитанием четырехлетнего сына и ожидая момента, когда его с чистой совестью можно будет отправить на учебу в дорогую швейцарскую школу.

Для Лизы муж делал небольшое исключение и относился к ней снисходительно, как к человеку, пострадавшему в результате аварии, виновником которой была другая сторона в лице Лизиного бывшего мужа с его отвратительными пороками. По этой причине Алиса легко получила разрешение на приглашение Лизы в гости, тем более что и дети были сверстниками. Это была формальная сторона вопроса. Настоящая же интрига заключалась в том, что одуревшая от безделья и отсутствия полноценной сексуальной жизни Алиса решила направить накопившуюся энергию на разрушение чужой и вполне успешной личной жизни, коей ей представлялась жизнь подруги. Так что пока няни занимались детьми — тут надо отдать Лизе должное, она в этих непростых условиях старалась проводить с дочерью не меньше двух часов в день, так что Алисе ничего не оставалось, как в некоторых случаях тоже играть в маму, что она исполняла неохотно и неумело. Итак, пока няни занимались с детьми, Алиса уже в первый вечер буквально меньше чем за две бутылки молниеносно поставила очень огорчивший Лизу диагноз: «Подруга, слушаю тебя и удивляюсь — неужели ты до сих пор не поняла, что он телку завел?»

Солнце давно уже зашло за дальние холмы, тишина и покой царили вокруг. Они сидели на террасе в удобных креслах, поджав ноги, шампанское, два бокала, тарелка с сыром и тарелка с фруктами, ведерко со льдом — даже самые плохие новости в такой обстановке представляются не такими драматичными, как в Москве, однако Лиза, несмотря на все раздражение последних недель, не готова была так легко сдаваться.

— Перестань, — лениво отмахнулась она, — нет у него никакой телки. У тебя одно на уме.

— На уме у меня точно одно, — легко согласилась подруга, — как следствие постоянного недоеба. Но мы сейчас не обо мне, а о тебе. Я мужиков читаю, блин, как книгу, а Костю твоего видела, и приговор мой остается в силе — он завел телку.

— И что же мешает ему просто взять и уйти? Сказал бы, да ушел. Я ему ничего не должна, он мне ничего не должен, а то звонит — говорит, что любит, скучает. На хрена ему это?

— А они такие — мужики, — Алиса привстала и наполнила бокалы шампанским, — сами не знают, чего хотят, может, ему одной мало, может ему две нужно, может, еще чего, а ты тут сидишь и слезы льешь…

— Ну слезы я, положим, не очень лью, — усмехнулась Лиза, — а если ему две нужно, так познакомил бы, если девушка симпатичная, так я не против…

— Да ладно?! — от неожиданности Алиса неудачно откусила персик и сладкий сок с подбородка стал капать на тонкий кашемировый свитер, — ты чего серьезно? А ну-ка колись, подруга.

— Смотри, обольешься вся, — Лиза показала на свитер. Алиса охнула, сняла его, вытерла ладонью подбородок и уперлась в Лизу двумя новенькими, круглыми, гладкими, крепкими грудями с вызывающе торчащими сосками. Она поймала Лизин взгляд.

— Нравится?

— Красота, — одобрила Лиза.

— Потрогай. — Лиза потрогала одну, потом другую. — Да ты не бойся, жми сильней.

— Мне нормально, — засмеялась Лиза.

— Вообще как настоящие, — Алиса с любовью погладила обновку.

— Лучше, чем настоящие, — согласилась Лиза.

— Ну, и я про это. Ты-то когда сделаешь?

— Не знаю, — покачала Лиза головой, — может, ребенка еще одного рожу и потом, а может, и нет.

— Ух ты, мамаша моя, — Алиса встала с кресла и обняла подругу, — пойду переоденусь, а то замерзла что-то. Тебе принести потеплей?

Лиза опять покачала головой. Шампанское больше не веселило, и тихая печаль последних дней привычно заполняла место, где совсем еще недавно ненадолго поселилась радость. Она не завидовала ни Алискиной груди, ни новой вилле, ни тем более ее семейной жизни. Она завидовала ее простоте восприятия окружающего мира, которое почти не отличалось от восприятия мира любым женским журналом. И не важно, хотела ли она сама быть такой, важно, что даже если бы хотела, то стать такой уже не могла. Если бы у Кости были отношения с новой девушкой, она бы это почувствовала, и это было бы обидно, но объяснимо, и решение тоже было бы простым. А так нет никакого решения. Она глотнула еще шампанского и поставила бокал на стол. Надо проведать дочь и идти спать, пока Алиска с глупостями приставать не начала. Впереди еще несколько дней, и Лиза чувствовала, что решение само найдется. Может, оно будет не самое лучшее, но найдется, не зря же она сюда приехала, оставив Костю в сырой и холодной Москве с его ужасными новыми знакомыми. Завтра проспавшаяся Алиса за поздним завтраком часов в двенадцать расскажет, почему так страстно желала Лизиного приезда. А до этого можно будет поплавать, позагорать и поиграть с дочерью.

В Москве, вовсе не сырой и еще не такой холодной, Костя проснулся после своего Ватерлоо. Несколько дней он прожил в состоянии небывалого напряжения, и вчерашний вечерний разговор тяжелой стеной опустился рядом, только что не придавив, и разделил его жизнь на то, что было до вчера, и то, что начинается сегодня. Точнее даже, ему было рекомендовано просто вычеркнуть эти недели и все, что с ними было связано, из памяти, оставив в ней всю предыдущую жизнь. Такая гуманная рекомендация по выборочной потере памяти. Неизвестно только, как точно он сможет следовать этой рекомендации и что случится, если выполнить ее не удастся. Хотя наступившее утро принесло странное, ничем еще не обоснованное ощущение, что рекомендацию выполнить удастся. Утром не было уже той боли, что была вчера. Было нежелание все это вспоминать — первый шаг к выздоровлению. Помощница отправила в штаб сообщение, что он уехал в командировку и вернется в воскресенье поздно вечером. Телефон, предназначенный исключительно для партийных разговоров, был выключен. В течение трех дней все в штабе все поймут. А про остальное просто не надо думать.

Но при этом надо себя чем-то занять. Самым лучшим в этой ситуации действительно было бы дня на три уехать. А уехать дня на три лучше всего было бы к Лизе, которой вчера он так и не позвонил. К Лизе ехать было не просто нужно, но совершенно необходимо, потому что перед ней он чувствовал вину. Но к Лизе ехать и совершенно не хотелось, потому что она оказалась кругом права. Костя принадлежал к тому немногочисленному человеческому виду, который готов был признать свою неправоту, но вот так вот лететь прямо сегодня и сегодня уже вечером смотреть в ее глаза, да еще и при посторонних, возможно, людях, которые будут задавать вопросы и ожидать на них ответов — это уже прямо мазохизмом каким-то попахивало. Нет, сегодняшний день надо пережить наедине с самим собой, посмотреть хорошее кино, сходить куда-нибудь на выставку, а вечером позвонить Лизе и в зависимости от того, какое состояние организма на тот момент будут регистрировать датчики, принять правильное решение. И от того, каким он услышит Лизин голос.

Он услышал его спокойным, лишенным нежности, что было неудивительно, учитывая обстоятельства, но и лишенным агрессии последних дней. У Лизы все было в порядке, она немного волновалась, что он не позвонил, но решила себя не накручивать, зная, в каком бешеном темпе он живет.

— Ты умница, — сказал Костя, — темп может в ближайшее время резко измениться.

— В какую сторону? Станет еще более сумасшедшим?

— Вовсе наоборот. Практически вернется к предыдущей жизни.

— Тебя могут уволить? Бедненький, ты этого не переживешь?

— Переживу.

— То есть уже уволили?

— Не по телефону, радость моя.

Тут она должна была сказать: «Ну, тогда приезжай и все расскажешь, здесь так чудесно, так красиво, приезжай, я соскучилась». Но она сказала: «Я так соскучилась, но здесь так тепло, так красиво, я хочу еще на несколько дней остаться. Ты там без меня глупостей не наделаешь?»

Костя обещал не наделать глупостей. Будучи настоящим мужчиной, к тому же еще не отошедшим от грохота последнего боя, он совершенно неправильно интерпретировал слова своей подруги: «Она еще обижается на меня, — грустно подумал Костя, — но может, оно и к лучшему. За эти несколько дней я приду в себя, Лиза перестанет злиться, и мы вернемся к нашей чудесной жизни».

Костя в данном случае допустил самую распространенную ошибку мыслящих существ — не применил хорошо известные ему законы, по которым развиваются те или иные процессы, к собственной жизни. Так сапожники ходят без сапог, а «мудрецы не могут быть мудрыми для самих себя».

Даже если предположить, что Лиза просто поехала на неделю к подруге после всех их споров и ссор, то и тогда возврат к прежней чудесной жизни не выглядел бы вполне вероятным. Но Лиза не просто уехала к подруге, она уехала к подруге, решившей вмешаться в ее личную жизнь, и в этот момент, несмотря на проявленное в разговоре с Костей, самообладание, она переживала самый настоящий кризис.

Вот уже три вечера подряд Лиза проводила в обществе старого знакомого Алискиного мужа сеньора Леонардо. Сеньор Леонардо, похоже, был готов проводить в обществе Лизы не только ужины, но уже, возможно, и завтраки, хотя все участники разыгрываемой на склонах зеленых холмов мелодрамы вели себя строго в соответствии со сценарным планом.

Сеньор Леонардо, со слов Алисы, был не просто настоящим итальянским аристократом, но еще и очень обеспеченным аристократом. Конечно, ему было далеко до настоящих богатых русских, зато его состояние было вполне официальным и по последней оценке составляло около трехсот пятидесяти миллионов евро. Сеньору Леонардо было сорок четыре года, он обладал хорошим ростом, спортивной фигурой, только что начавшими седеть темными волосами и, если не разглядывать под микроскопом, был вполне привлекательным мужчиной. Под микроскопом же, как известно, у любого можно разглядеть недостатки. Он только что вышел из трехмесячного траура по своей безвременно умершей горячо любимой маме, и это событие оставило свой след в виде морщины на его ухоженном и необремененном особыми заботами лице.

— А сколько маме-то было? — просто так поинтересовалась у подруги.

— Семьдесят три, — ответила Алиса, — болела она чем-то, ты не представляешь, как он переживал. Это просто видеть надо было. Извелся весь.

— Ну да, — согласилась Лиза, — хороший сын — это хорошо.

«Хороший сын» получил образование и большую часть взрослой жизни проработал финансистом, в том числе и в замечательной компании, владеющей половиной Италии и имеющей в качестве основного акционера сеньора Берлускони. Представляя именно эту компанию, Леонардо проработал два года в России, где он и познакомился с Алисиным мужем. Россия оставила в сердце Леонардо неизгладимый след, и существовало мнение, что именно этот период его жизни стал причиной того, что Леонардо до сих пор оставался холостяком.

— По-любому лучше холостяк, чем женатый, — со знанием дела прокомментировала этот факт Алиса.

— Только вот странно, что он до сих пор холостяк, — Лиза постепенно втягивалась в предмет разговора, — слишком уж много у него достоинств — и симпатичный, и богатый, и холостой, да еще и аристократ — значит, должны быть недостатки. Так что мы знаем про недостатки, колись? — уже не так безразлично поинтересовалась Лиза.

— Не знаю, отстань, — отмахнулась подруга, — очень много думаешь ты, думай поменьше — жизнь будет попроще. Не знаю, какие у него недостатки. Точно знаю, что не голубой. Ой, извини, — спохватилась она, но Лиза никак не отреагировала на возможный намек на свою прошлую семейную жизнь.

— А откуда ты знаешь, что не голубой?

— Да у него там, в Москве, когда работал, какая-то романтическая история была со страстями, чуть не женился, говорят, мама пригрозила наследства лишить. Вот тебе, кстати, и причина — может, он ее до сих пор любит.

— Так теперь мамы нет — что мешает, взял бы и женился.

— А может, мама перед смертью клятву с него взяла, — Алиска сделала страшные глаза, — может, там какая-нибудь тайна с черепами.

— Почему с черепами? — засмеялась Лиза.

— Откуда я знаю…

С черепами или без, но вся эта история даже с нулевым результатом привносила разнообразие в их жизнь, и никакой настоящей женщине невозможно от нее отказаться, как русскому от быстрой еды. На тот момент Лиза, впрочем, ни о каком результате и не думала. Но стала думать уже через три дня. Леонардо чем-то напоминал ей Костю — образованностью, чувством юмора, но при этом был итальянцем, чуть старше, намного богаче и не скрывал, что у него серьезные намерения, о которых он поведал в конце третьего вечера, когда у них состоялось первое свидание вдвоем. Они говорили по-английски, иногда переходя на русский. После запеченного с картошкой морского языка ели легкий фруктовый десерт, Леонардо пил граппу, Лиза сказала, что продолжит пить вино.

— Я знаю вас всего три дня, — сказал Леонардо, — но кажется, что намного дольше, я понимаю, как банально это звучит, но Алиса столько рассказывала о вас…

— И как портрет в сравнении с оригиналом? — кокетливо поинтересовалась Лиза и подумала про себя: А может, это действительно то, что нужно — размеренная обеспеченная жизнь, хорошее общество, никаких страстей, никаких стрессов, рожу ему ребенка, он правда кажется таким милым…

— Вы знаете ответ, иначе не стали бы задавать вопрос, — улыбнулся Леонардо, — хотя ваша подруга очень старалась, описывая вас самыми яркими красками, но вы другая — утонченнее, умнее, в вас чувствуется радость жизни. И еще, вы очень красивая, — сказал он наконец главные слова.

— Я давно уже не слышала столько комплиментов, — улыбнулась Лиза.

— А я никогда их никому не говорил, — серьезно сказал Леонардо.

— Никому? — кокетливо сощурила глаза Лиза.

— Все вместе никому, — так же серьезно ответил Леонардо. — Вам даже трудно представить, насколько для меня важно то, что мы сейчас вместе, и то, что я сказал вам. Я хотел бы пригласить вас завтра с Алисой и с детьми к себе домой в гости. Буду честным — мне было бы радостнее пригласить вас одну, но я понимаю, что для этого еще не пришло время.

— Не пришло, — снова улыбнулась Лиза самой лучшей своей улыбкой, — но уже наверное пришло время перейти на ты, — она подняла бокал с вином.

— Почту за честь, — Леонардо церемонно коснулся ее бокала своим.

«Если три дня потребовалось, чтобы перейти на ты, сколько же дней нужно, чтобы с ним переспать?» — думала Лиза по дороге домой, где подруга с нетерпением ждала ее рассказа. И это был вопрос вполне практический. Сегодня Лиза поняла, что всерьез рассматривает возможность того, о чем неделю назад и думать не могла. А это означало, что если в первый день ей было все равно, понравится она Леонардо или нет, то теперь уже важно не совершить серьезных ошибок. Теперь начинается все по-взрослому. Лиза чувствовала себя в нужном тонусе, ей давно не было так хорошо. Ей не было так хорошо со времен знакомства с Костей, о котором здесь в Италии почти не думалось. Теперь Лиза будет готовиться к каждой встрече с Леонардо. Эта история может закончиться ничем, но только если она сама так решит. Она поймала себя на том, что улыбается. Надо будет сразу сказать Алиске спасибо и про то, как Леонардо хвалил ее. И одеть завтра надо будет что-нибудь совсем простое. Изящество, ум, обаяние — вот ее козыри. Да, и еще она хорошая мама. И, например, она могла бы быть хорошей мамой для его ребенка, о котором он наверняка мечтает. На мгновение Лизе вдруг так сильно захотелось всего этого — беременности, маленького ребеночка, спокойной размеренной жизни в теплой красивой стране — нет, утро вечера мудренее. Завтра проснуться, поплавать и все сложится как надо. Вдруг появилась такая уверенность, что все сложится как надо. Даже уже не завтра, а сегодня. Интересно, Алиска спит или ждет с рассказом? Главное, чтобы не сильно пьяная была, а то это надолго может затянуться, а завтра надо хорошо выглядеть.

Удивительным образом, но даже с учетом подаренной нам действующим президентом трехчасовой временной разницы с Европой, Костя в этот момент тоже размышлял о семье, которой у него нет, о детях, которых у него нет, и о Лизе, связь с которой так истончилась, что расставания, похоже, не избежать. От всего этого Косте было очень грустно. Только что его покинула очень симпатичная, ухоженная и совершенно безжизненная девушка, вечер с которой обошелся в две тысячи евро. Костя пошел на этот эксперимент, потому что давно уже не мог воспринимать накачанных силиконом крашеных блондинок из Night Flight, но разница оказалась лишь в том, что на тех и смотреть было противно и не было ни малейшего желания представить их рядом с собой в постели, а на эту смотреть было приятно, если бы не приходилось еще иногда слушать. Справедливости ради надо сказать, что девушка рот открывала нечасто и в основном, чтобы улыбнуться или сделать глоток вина, или положить туда салатный лист, но иногда она все же говорила. Девушка снималась для рекламы в каких-то журналах, названия которых Костя не знал, и факт этих съемок, документально подтвержденных, наряду с юным возрастом и убеждением, что дальше в жизни все будет или как сейчас, или еще лучше, повышал ее самооценку до таких высот, куда Костя мог добраться исключительно на личном самолете. А поскольку личного самолета в наличии не было, не было у девушки и интереса. Поужинали, приехали, разделись, совокупились, оделись, разъехались. Все мило, эстетично, гигиенично. Закрыв дверь, Костя уселся на диван, включил музыку и стал думать, что, оказывается, он совсем недоволен своей жизнью. Он вполне серьезно воспринимал происходящее как прямой результат продажи души дьяволу. Дьяволом был конечно же Юрий Петрович, дьявол был тот самый — воплощение глобального зла, и Костя пытался понять, в какой же момент произошла сама сделка. Он откручивал назад месяц за месяцем, а момент все не отыскивался. «Может, его и не бывает, этого момента, — продолжал думать Костя, — а все происходит постепенно, будто засасывает в болото, но все равно ведь должен быть момент, когда ты в это болото вступил?» Получалось, что началом была встреча с Юрием Петровичем в Лондоне, а за ней уже все покатилось. Но ведь Лиза-то тоже была результатом встречи в Лондоне, то есть если дьявольский контракт разорвать, то получается и с Лизой тоже? А если начало было не там, то и с Лизой все по-другому. То есть таким путем Костя пришел к вполне очевидному заключению о том, что человеческий мозг все это понять не в состоянии.

Костя вспомнил первые месяцы с Лизой, и ему стало совсем грустно. Она была для него идеальной женщиной. Она могла стать идеальной матерью его ребенка, которого он так хотел несколько лет назад, когда жил с Ириной и присутствие которого рядом было совсем неочевидным сейчас. А ведь Лиза наверняка хотела родить от него ребенка. Они никогда не говорили об этом, потому что она, конечно, ожидала, что он заговорит первым. А он не заговорил, занятый своими совершенно бессмысленными, хотя и вполне увлекательными и хорошо оплачиваемыми проектами. И тогда Костя задал себе вопрос, хотел ли бы он увидеть сейчас Лизу. Конечно, необходимо сделать поправку на только что ушедшую девушку из журнала, но ответ оказался не вполне очевидным. Зато ответ на другой, незаданный вопрос оказался на удивление ясным и простым. Да, завтра он позвонит Юрию Петровичу и скажет, что готов продолжать.

* * *

Лиза и Леонардо лежали наполовину прикрытые тонким покрывалом в небольшой спальне, обставленной мебелью двадцатилетней давности, на не очень широкой кровати, каждый по-своему пытаясь осознать, где они оказались в конце этого долгого вечера с постоянно меняющимися декорациями и исполнителями. Сначала был осмотр дома с беготней и криками детей, которых никак не удавалось успокоить, потом прогулка по саду втроем с Алисой, ужин тоже втроем, дети поужинали раньше, но требовали, чтобы мамы были рядом. «Ну же, ну, — торопила Алиска, — решайся, дура, он так смотрит на тебя, ну хороший же мужик, дай, пусть ему полегчает, а то извелся совсем».

За ужином после закусок ели ризотто с перепелами и пили Chateau Calon-Segur, первая бутылка ушла быстро, вторая завязла в разговоре обо всем сразу: России, Италии, мужьях, женах и детях, последнем скандале с Берлускони, дети уже спали и как бы по умолчанию подразумевалось, что все останутся ночевать в доме Леонардо — он уже предложил остаться, практичная Алиска сказала, что пошлет водителя забрать все необходимое.

— Это же глупо, — улыбнулась Лиза, уже не сопротивляясь неизбежному, а просто подчиняясь здравому смыслу, — здесь десять минут ехать, перенесем в машину и все, — и сразу заметила, как погрустнел Леонардо.

— Хорошо, — быстро согласилась Алиска, — тогда сейчас я поеду с детьми, а то голова разболелась от вина, а вы тут поболтайте…

В общем, после недолгой суеты машина с Алисой и детьми отъехала, было так трогательно смотреть на них полусонных на заднем сиденье, они остались вдвоем, Лиза зябко повела плечами и улыбнулась навстречу его взгляду, полному нежности и нерешительности. «Что же с тобой такое, — думала она, возвращаясь в дом, опершись на его руку, — ну так просто не бывает, не мне же тебя первой обнимать…»

— Лиза, — хрипло выдохнул он, — я очень благодарен, что вы остались, — и тут же смутился, — я имею в виду, что вы задержались.

Он был на голову выше ее, поэтому она положила ему на плечо руку.

— Если ты хочешь что-то сказать мне, скажи, лучшего момента не будет, — и услышала, закрыв глаза…

— Я хочу, чтобы ты осталась.

Леонардо оказался не только трогательно нежным, что было ожидаемо, но и вполне опытным и страстным любовником, что было, скорее, приятным сюрпризом, потому что до последнего момента производил впечатление человека сухого и застенчивого. Как с такими талантами столько лет он умудрился оставаться одиноким, продолжало оставаться для Лизы загадкой до тех пор, пока Леонардо не ответил на все незаданные вопросы. Было часа два ночи, спальня сквозь широкие окна наполнялась ароматной осенней прохладой, они лежали обессиленные, согреваясь теплом друг друга и тонким покрывалом, в какой-то момент Лиза стала замерзать, но она боялась сказанным невпопад перебить исповедь мужчины, в объятиях которого провела последние два часа.

Леонардо начал свой рассказ вдруг, без предварительного вступления, упомянув лишь, что рассказывает эту историю второй раз в жизни, не уточнив при каких обстоятельствах случился первый раз. Во время работы в Москве двенадцать лет назад он познакомился с русской девушкой, которая была на десять лет моложе. До этого момента он вел вполне насыщенную развлечениями жизнь, переезжая из Лондона в Сан-Паоло, потом во Флориду, снова в Европу. Он был молод, хорош собой, обеспечен финансово, получал удовольствие от работы и от жизни. В каждой стране у него была девушка или девушки, но ни одна из них не смогла завоевать его сердце. Расплата наступила в Москве. То есть сейчас Леонардо воспринимал случившееся как расплату за то, что легкомысленно относился к чувствам стольких замечательных девушек, рассуждая — вы хотели свободы и равенства — вы их получили. То есть сейчас он понимал, что был не прав, расставаясь с героинями своих многочисленных романов, а тогда, в Москве, конечно, об этом не думал, потому что сразу влюбился. Влюбился в юную, трогательную, наивную девушку, каких не встречал раньше. Если Лиза читала Манон Леско, то тогда ей можно ничего не объяснять. Лиза кивнула, подтверждая, что конечно читала. По правде говоря, она не помнила, читала или нет, название было знакомое, может, смотрела фильм, но какое это имело значение, женским сердцем она прекрасно понимала эту русскую девушку, по сути свою ровесницу, хотя конечно же сама она так никогда бы не поступила. Девушка переехала жить к Леонардо в его большую квартиру в проезде Художественного театра и так они жили, наполняя неутоляемой страстью каждую свободную минуту почти полгода. Леонардо предложил девушке выйти за него замуж. Девушка с радостью приняла предложение. Леонардо привез ее в Тоскану познакомиться с мамой, и с этого момента закончилась сказка и начался триллер с элементами эротики. В первый же вечер мама рассказала Леонардо, что она думает о его избраннице. А думала она о ней совсем плохо. То есть намного хуже, чем Леонардо, ослепленный любовью, мог предположить в худших своих опасениях. Она назвала девушку обычной аферисткой, причем не очень квалифицированной, и сказала, что совсем не удивится, если та еще и рога ему наставляет во время его регулярных командировок.

— Она ведь не ездит с тобой, так? — спросила мама.

— Она учится, — ответил Леонардо, возмущенный беспочвенными подозрениями.

— Ты уже взрослый мужчина и волен делать что хочешь, — сказала мама, — только избавь меня ради Бога от ее присутствия, сделай так, чтобы я ее больше никогда не видела, побудьте здесь еще пару дней и езжайте в Милан на шопинг, думаю, она не будет возражать.

Леонардо никогда раньше не сердился на маму и никогда раньше до такой степени не сталкивался с ее непониманием. Да, он взрослый мужчина и сделает, как считает нужным. На том и распрощались. Дальше, по-видимому, совпали два фактора, девушка занервничала, встревоженная не столько холодным приемом, сколько той сильной связью, которая существовала у Леонардо с матерью, а он стал обращать внимание на разные мелочи, которых раньше не замечал. Да, она училась допоздна, что ему казалось вполне естественным, да на каникулы всегда ездила навещать маму в Сочи, но почему мама никогда ее сама не навещает? Много работает, но есть выходные дни, есть праздники, он с удовольствием оплатит билет, он хотел бы познакомиться с ее мамой. Знакомство с его мамой прошло не очень удачно, извини, это шутка…

Развязка наступила через два месяца после поездки в Италию. Девушка решила сыграть ва-банк и объявила, что беременна. Леонардо встретил известие со сдержанной радостью. Теперь уж точно надо было жениться, но что-то мешало. Он не выдержал и позвонил маме. Она отнеслась к известию на удивление спокойно.

— Успокойся, мой милый, — сказала она, — это не твой ребенок. Не кричи на меня, просто сделай тест, и если ребенок твой — женись.

— Но как ты можешь быть так уверена?

— Я чувствую, — ответила мама, — я мечтаю увидеть внука, но это не он.

Леонардо долго выбирал слова, прежде чем попросить девушку сделать тест. Он ожидал, что мысль эта не очень ей понравится, но совершенно не был готов к той истерике, которая разразилась в ответ на его предложение. Как он может не доверять ей, это все его сумасшедшая мать, которая возненавидела ее с самого начала, это же надо дожить до тридцати лет и продолжать во всем слушать мать, может быть, у нее разрешения спросить, рожать ребенка или нет? И это после всего, что между ними было, после всех его клятв и обещаний? Почему он так ее унижает?

Выслушивая весь этот визгливый монолог на русском вперемешку с английскими выражениями, Леонардо испытывал двойственное чувство. Он, безусловно, сочувствовал своей подруге и понимал, что любое недоверие, а тем более недоверие в столь деликатных вопросах выглядит для любого человека оскорбительным и может разрушить самые прочные отношения. И он был готов к очень неприятному разговору. Но во всем происходящем проглядывал какой-то дурной театр, какое-то отсутствие вкуса, которое он ощущал на уровне инстинктивного неприятия. Попросту сказать, девушка переигрывала. Ей бы тихо поплакать и запереться в ванной на часок, может, и по-другому бы повернулась вся история и не лежала бы сейчас Лиза, замерзая в этой постели. Но девушке, судя по всему, не хватало опыта, к тому же, сыграв ва-банк, она страшно нервничала. Истерика не привела к желаемому результату, Леонардо оставался непреклонен, в тот же день девушка съехала с его квартиры, забрав свои вещи. Перед уходом Леонардо сказал, что продолжает любить ее и ждет назад, но только на его условиях. Больше он ее не видел. Три дня он мучился от того, что, возможно, совершил роковую ошибку. На четвертый все прояснилось. Ему позвонил мужчина, назвавшийся старшим братом девушки, и сказал, что в России так дела не делаются.

Когда Леонардо рассказывал об этом шефу московского офиса в присутствии начальника службы безопасности, ему было очень стыдно. Стыдно было от того, что на лицах слушателей легко было прочесть, что подобное развитие его любовной истории могло удивить разве что его самого. Решение приняли быстро. Леонардо в тот же день улетел в командировку, а по возвращении, сидя в кабинете своего начальника, услышал короткий пересказ того, как чуть было не стал жертвой обычных аферистов. Компания их была могущественной и влиятельной, кроме прочего производила и продавала промышленную электронику, используемую в военных целях, а потому имела хорошие контакты с российскими спецслужбами. И девушку, и ее так называемого брата, оказавшегося любовником, быстро обнаружили по мобильным телефонам, которые те даже не удосужились сменить. Хотя, конечно, в те времена мало кто понимал, какую опасность таят для их обладателей мобильные телефоны. С ними провели профилактическую беседу и, по просьбе Леонардо, не стали дальше прессовать. Через несколько месяцев закончился срок его контракта, и он вернулся в Италию, чтобы на десять лет перестать доверять женщинам и видеть в каждой из них вероломную обманщицу. И навсегда зарекся иметь дело с русскими. И вот теперь встретил Лизу и рассказал ей все, потому что не хочет, чтобы между ними были какие-то тайны.

— Я тоже не хочу, чтобы между нами были тайны, Леонардо, поэтому честно скажу тебе, что я совершенно замерзла, — тихо ответила Лиза. Он вскочил с постели, бросился закрывать окно.

— Прости, моя милая, как я не почувствовал… — она поцелуем остановила его.

— Ты ведь согреешь меня, правда?

— Si, cara mia, — он крепко обнял ее своими сильными мужественными руками, но я хочу спросить… мне очень важно это знать, у тебя есть сейчас кто-нибудь в Москве, я имею в виду мужчина, с которым у тебя…

— Нет, — твердо сказала Лиза, — был, но мы расстались перед моим отъездом сюда, — ей было так хорошо в его объятиях, что и думать не хотелось ни о каком другом мужчине.

 

Глава

17

Костя, как и собирался, позвонил на следующий день Юрию Петровичу и застал того в Лондоне.

— Что-то срочное? — спросил Юрий Петрович.

— Да нет, не то чтобы срочное, хотел поговорить о том, как жить дальше.

— Два дня терпит?

— Вполне.

— Хорошо. Вернусь — поговорим.

В результате Костя остался сам с собой еще на два дня и впервые за долгое время почувствовал дискомфорт от пребывания с самим собой наедине. Конечно же дискомфорт происходил не от одиночества, потому что не такое уж это было и одиночество: он с удовольствием наведался в созданную им когда-то компанию и поговорил с сотрудниками, которые его совсем редко стали видеть, а последний месяц так и вовсе не видели. Обнаружил много новых лиц, поговорил с теми, кого когда-то сам принимал на работу. Спрашивали его все больше о политике, о предстоящих выборах, о тихом схлопывании широко разрекламированного проекта, которым Костя занимался последнее время — как, почему? Отвечал, что знал и что мог ответить. Ребята были веселые, циничные, хорошо понимали, что происходит вокруг, потому что до некоторой степени сами были творцами виртуальной реальности. Происходящее комментировали жестко, рассказали Косте анекдот про премьера и президента, которые решили поменяться именами, чтобы все вокруг «совсем охуели». Было смешно, но смех получался тоже какой-то недобрый, что добавило лишнюю каплю в быстро наполнявшуюся чашу дискомфорта.

Дискомфорт происходил от неопределенности. Три года спустя, находясь на качественно ином уровне понимания окружающего мира, равно как и качественно ином уровне финансового благополучия, Костя вернулся в ту же точку диалектической спирали: он не знал, чем будет заниматься, и находился в одном шаге от расставания с женщиной, с которой в полной гармонии прожил последние два года. То есть это он находился в одном шаге от расставания, а она, судя по последним разговорам, этот шаг уже сделала.

Лиза сказала ему, что останется в Италии еще на некоторое время, и не стала отрицать, что превращение одной недели в две, а затем, возможно, и в три, частично связано с присутствием около нее некоего мужчины. Не стала отрицать, но и комментировать не стала, а Костя, в свою очередь, не стал задавать лишних вопросов. Она лишь сказала, что хочет разобраться с собой. Что же, это дело было ему знакомо. Ни тем же самым ли и он занимался в последние дни? Ну и славно, разберешься с собой — будет о чем поговорить.

Костя не чувствовал себя обманутым, она честно предупреждала его, она почти открыто показывала, чего хочет от него — он же игнорировал предупреждения и делал вид, что не замечает ее намеков. Лиза слишком сильно любила себя, чтобы долго терпеть такое положение вещей. Он не чувствовал себя обманутым, было лишь очень грустно от того, что никогда больше не будет им хорошо вместе, и от того, что опять остался один, и от того, что опять поговорить обо всем этом можно лишь с отцом или Тессой. Или с Юрием Петровичем, который, как и обещал, отзвонился прямо по дороге из аэропорта.

— Ну что? — спросил он. — Все еще злишься? Или уже не злишься и от безделья маешься?

— Скорее второе, — улыбнулся Костя и удивился тому, что улыбается сам себе, предвкушая скорую встречу с Юрием Петровичем.

— Это хорошо. Тогда давай завтра в одиннадцать у меня дома.

— Утра?

— Да. Не могу допустить, чтобы ты еще целый день маялся. Я же за тебя ответственность несу.

— Перед кем же это?

— Вот странный вопрос. Перед собой. И перед Россией. В обратном порядке, конечно, все, приезжай, есть о чем поговорить.

Юрий Петрович на следующий день выглядел более озабоченным, чем Костя мог предположить. И этой своей озабоченностью он сразу же поделился.

— Ты знаешь, сколько набирает правящая партия по нынешним опросам? — спросил он у Кости.

— Конечно нет, откуда мне знать.

— Не больше тридцати пяти процентов. А есть регионы, где и до тридцати не дотягивает. Поэтому главный вопрос сейчас у великих наших политиков — совсем оборзеть и под шестьдесят процентов накрутить или народ не дразнить и ограничиться на уровне чуть меньше пятидесяти. Но проблема в том, что с тридцати пяти и до пятидесяти будет уже очень заметно, а чтобы шестьдесят получить, это надо на некоторых участках под сто набирать. И не только в Чечне. Такая вот дилемма. Ты как думаешь?

— Юрий Петрович, не знаю, поверите или нет, но мне без разницы. Это же все не политика и не выборы, это ваши друзья членами меряются — у кого толще, а меня больше реальная жизнь занимает.

— Все еще обижаешься, значит?

— Нет, не обижаюсь. Я огорчаюсь, что все так через жопу делается и даже такой умный и сильный человек, как вы, никаким образом не можете этому помешать. И кончится все это когда-нибудь большой бедой. Вот это меня огорчает.

— Ну да, — без особых эмоций прокомментировал Юрий Петрович, — есть чему огорчаться. Ты вот скажи лучше, ты со своими вновь приобретенными друзьями в регионах как расстался, по-хорошему?

— Да пока никак, — пожал плечами Костя, — не знаю, что им говорить, что писать, да и вы же сами говорили…

— Говорил, говорил, — поморщился Юрий Петрович, — да с того времени, как говорил, уже больше недели прошло, а в нашей бурной жизни, брат, неделя — это до хрена времени…

— Чего-то я не вижу, чтобы жизнь была бурная, по мне так тишина полная, тандем в свою дудку играет по очереди, скоро как про Брежнева анекдоты начнут рассказывать. Где она бурная-то?

— Под крышкой, — спокойно ответил Юрий Петрович, — под крышкой котла, куда ты по известным причинам не можешь заглянуть. А после выборов может и наружу выплеснуться.

— Да ладно, вы это серьезно? — недоверчиво спросил Костя. — Кто выплеснется? Триста человек, которые с Лимоновым на Триумфальной митингуют? О чем вы?

— Костя, — все так же спокойно, как с непонятливым ребенком, продолжал Юрий Петрович, — ты меня не слушаешь. Ты за своей обидой или огорчением, если тебе так больше нравится, не хочешь слышать того, что происходит. А я слышу. Но это нормально. Именно поэтому я являюсь старшим партнером, а ты — младшим.

— Партнером в чем? — спросил Костя. — Вы сейчас про что говорите?

— Партнером в бизнесе по получению дивидендов в результате эффективной деятельности по модернизации существующей системы власти, чтобы она хоть как-то соответствовала требованиям времени. Иначе другие люди через некоторое время начнут получать дивиденды от ее разрушения. Так мы партнеры?

— Я не очень хорошо вас понимаю.

— Ты и представить себе не можешь, насколько серьезно я говорю и какие у меня в отношении тебя планы. Но пока об этом рано. Выборы покажут, прав я или нет. А пока в качестве старшего партнера я прошу тебя сделать две вещи. Первая тебя удивит. Я хочу, чтобы ты вновь наладил связь с теми людьми на Урале, в Новосибирске, Казани — где ты там еще был?

— В Самаре.

— Да.

— Как наладить? По электронной почте?

— Не знаю. Съезди туда еще раз, послушай, какой ты гондон, объясни, что гондон не ты, а Платонов, который с Кремлем договорился, скажи, что не все потеряно, что ты их ни о чем не просишь сейчас, просто надо держаться вместе. Ну и так далее, что ты приехал попросить прощения, ну сам знаешь, что сказать…

— А если меня там на этих посиделках примут? Кто вызволять будет?

— Примут. Это не так плохо, — задумчиво сказал Юрий Петрович, — это ты прямо тогда как Нельсон Мандела будешь, я вот боюсь, что менты местные отпиздить могут, хотя думаю, что чем ближе к выборам, тем меньше вероятность. Да и не надо повсюду ездить. Куда-то съезди, куда-то напиши, где-то по скайпу поговори.

— Так они же всю электронную почту читают.

— Придумай что-нибудь и не переоценивай ты их способности. Не знаю, придумай.

— А если ваши прогнозы не оправдаются? Какова вероятность, что вы меня в этом случае сольете?

— Вероятность, конечно, не нулевая, — вздохнул Юрий Петрович, — хотя, с другой стороны, я же тебя не на баррикады зову. Но вопрос твой правильный. Придумай, какие тебе нужны гарантии, и скажи. Что смогу — сделаю.

— Хорошо, — кивнул Костя. — Это проект стратегический, стало быть, второй будет тактическим. И что на этот раз?

— Эта история простая и совсем неопасная. Есть у нас тут рядом одна страна с очень братским народом, который нас все меньше любит, и очень вкусным салом. Ты мне скажи, ты последнее время как-то следил, что там у соседей происходит?

Костя в очередной раз удивился неожиданному повороту мысли Юрия Петровича и широте его интересов. Ему безусловно необходимо было время, чтобы переварить предыдущий разговор, а к столу уже подавали новое блюдо с незнакомыми ароматами и неизвестно из чего приготовленное. Юрий Петрович, кажется, тоже понял, что поторопился, и сделал несуществующему официанту знак остановиться.

— Так, Костя, ты со мной? Ты готов разговор продолжать или тебе время нужно? Не хочу тебя торопить, просто у меня этого времени не очень много, но готов, если необходимо, подождать до завтра.

— Нет, нет, — Костя попробовал сконцентрироваться, — все в порядке. Не знаю, следил в общих чертах, но не могу сказать, что сильно интересовался.

— Вот вы все, молодежь, такие, — улыбнулся самой дружелюбной своей улыбкой Юрий Петрович, — почти четыреста лет вместе прожили, в одной империи, а вам уже и не интересно, что там происходит. Ну, ладно, давай я тебе экзамен не буду устраивать, а расскажу коротко то, что имеет к нам непосредственное отношение.

Костя не возражал. Слушать Юрия Петровича ему всегда было интересно, а сейчас, слушая, была еще и возможность перевести дыхание.

— Коротко говоря, — начал Юрий Петрович, раскуривая сигару, — если ты думаешь, что у нас творится беспредел, то ты еще не видел настоящего беспредела. Вновь избранный президент с самого начала, думаю, хорошо понимал, что второго срока ему не видать, здесь хочу уточнить, что под вторым сроком я имею в виду президентский, а не тюремный, и поэтому все вопросы стал решать быстро, нахраписто и неумело, и в результате разосрался со всеми, с кем можно, в том числе, что очень важно, и со своим основным спонсором, занимающим, как известно, почетную должность председателя совета директоров одного футбольного клуба, а по совместительству являющимся самым богатым человеком в своей стране. Так вот этот спонсор, который, конечно, тоже не ангел, однако использующий в своей деятельности, по крайней мере в последние годы, совсем другие методы, полагаю, сильно разочаровался в своем бывшем протеже. Там до реального конфликта дело еще не дошло, но думаю, что дойдет, и думаю также, что спонсор стал задумываться, кого ему поддерживать на следующих выборах, что лишний раз говорит в его пользу, поскольку, имея сильного кандидата, можно и с нынешним по-другому разговаривать, хотя, по моему разумению, опять же, нынешний уже совсем не в адеквате и договориться с ним ни о чем не получится, да и рискованное это дело, потому что опыт показал, что договоренности эти он не выполняет, в чем и наши руководители уже имели возможность не раз убедиться. Я бы не хотел влезать в эти разборки слишком глубоко, но считаю разумным помочь ему с раскруткой кандидата на первых порах, а там посмотрим.

— То есть кандидат уже есть?

— Конечно. И очень хороший кандидат. Приятная такая женщина со своей вполне социал-демократической партией, без видимых скелетов в шкафу. Если ничего не случится военного, то, как компромиссная фигура без политической грязи, может устроить очень многих, в том числе и избирателей. Я тебя прошу о вполне конкретных шагах. Слетай в Лондон, поговори с нашими друзьями, сделайте качественный план по ее продвижению в СМИ, прежде всего европейских — такая простая женщина с хорошей биографией — никакой тебе нефти, никакого газа, никакой России, ну и так далее. Тут такая штука, что условием англичан было то, что они работают с нами, то есть с тобой, и с заказчиком встречаться не хотят. По крайней мере, на этой стадии. План покажешь мне, потом встретимся с украинскими коллегами, а потом посмотрим, кто этим будет заниматься и будет ли вообще.

— В зависимости от того, насколько сбудутся ваши прогнозы, — в первый раз за весь разговор улыбнулся Костя.

— Именно так. А они сбудутся, вот увидишь. Я думаю, по второму пункту программы у нас вопросов нет?

— Нет.

— А что касается первого, то просто доверься мне и начинай восстанавливать контакты, пока не слишком много времени прошло. Не бойся говорить резко, не бойся критиковать, невзирая, так сказать, на лица. Напиши что-нибудь такое запоминающееся…

— Где написать? — не понял Костя.

— Ну ты даешь, такие вопросы. Где сейчас все пишут, в блоге, конечно.

— У меня нет блога…

— Так заведи. Уж этому тебя точно учить не надо. Заведи и начинай раскручивать. Ну все на сегодня. — Он встал и протянул Косте руку: — С удовольствием пообедал бы с тобой, но меня ждет менее приятный собеседник. И помни: мы не проиграли бой, мы проиграли всего один раунд.

Может быть, в какой-то другой ситуации он и задал бы вопрос: «Кто такие мы и с кем ведем боксерский многораундовый поединок?», но так не хотелось именно сейчас оставаться со стремительно подступающим одиночеством, что Костя вопреки своим же правилам нашел простой ответ на этот сложный вопрос. Мы — это виртуальная команда, членом которой он пока что является, а раз так, то и играть нужно в командную игру. Он поехал в офис, чтобы составить план действий на ближайшие дни и написать несколько писем, о которых настоятельно просил Юрий Петрович. По дороге на Кутузовском его машину остановили вместе с сотнями других, и после пятнадцатиминутного ожидания он имел удовольствие наблюдать, как мимо со скоростью спортивного автомобиля проносится кортеж бывшего и будущего президента страны. «Неужели эту систему действительно можно модернизировать?» — думал он по мере того, как постепенно рассасывалась образовавшаяся гигантская пробка. «Как можно ее изменить без наличия на то воли человека, только что ракетой пронесшегося мимо в своем бронированном автомобиле?» И видит ли он сам необходимость этих изменений? А если видит, то готов ли к ним? Понимает ли, что сказав А и Б, потом придется произносить и остальные буквы? И, наконец, самый главный вопрос: зачем все это ему, Косте, вопрос, который столько раз задавала ему Лиза, обвиняя в тщеславии, непомерных амбициях и нежелании жить простой и комфортной буржуазной жизнью где-нибудь в Италии или во Франции, а нет — так хоть даже и дома, но зная, что в любой момент можно уехать в любую Францию, ибо какие угодно претензии можно предъявлять нынешней власти, но за всю многовековую историю не было у российского гражданина такой свободы передвижения. Правильный ответ на эти вопросы сам собой сложился в Костиной голове, и этот ответ вполне мог стать основной мыслью тех самых писем, которые предстояло написать. Если есть у нас возможность что-то изменить и на что-то повлиять, то пусть даже с первого раза и не получится, а может, и со второго-третьего не получится, так что же и пробовать перестать? Надо продолжать, пока остаются силы душевные и физические и пока есть еще возможность. Пусть свела их вместе чужая воля, но ведь свела же, и, заглянув друг другу в глаза, был момент, когда мы почувствовали себя одним целым. Так этот самый момент и нельзя потерять, потому что он и есть самое главное.

Письмо сочинялось само собой, и Костя прямо в машине стал его записывать. А вместе с правильными словами вернулась и уверенность. Ну что же, до выборов месяц, в этот месяц точно есть чем себя занять, а там посмотрим. Мысль о том, что можно еще раз встретиться с людьми, с которыми собирался делать избирательную кампанию, была радостной и волнующей. Он был с ними искренен и точно никого не собирался обманывать. Он — такой же, как они. Он ни с кем в сговор не вступал и вступать не собирается. Он готов к любому тяжелому разговору.

Только в конце дня, отдав необходимые распоряжения по командировке и отвечая уже на некоторые письма, которые неожиданно быстро пришли ему в ответ, Костя вспомнил еще о двух действиях, которые следовало сегодня сделать. Он написал Лизе, что уезжает на два дня в Лондон, на что получил ответ: «Счастливого пути», и написал самостоятельно первый пост для своего блога: «История о Юпитере и быке или как коррупция встроена внутрь существующей системы власти».

Основываясь на известном изречении «Quod licet Jovi non licet bovi», Костя делал вывод о том, что главный Юпитер вполне может быть противником коррупции и допускает ее (под другим более благозвучным именем) лишь для своих ближних, которые будучи конкретными небожителями тоже всякий раз видят Юпитера, когда смотрят в зеркало. И допуская (под более благозвучным названием) эти отклонения для себя и своих ближних, уж точно готовы карать за эти отклонения тех, кто ступенью ниже, то есть быков. Однако те, кого они считают быками, являются ближними их ближних, то есть по собственным меркам они вполне себе Юпитеры и никакие не быки. То есть и они тоже всякий раз видят Юпитера, когда смотрят в зеркало. А лестница до неба, до тех высот, где живут настоящие небожители, высока и столько в ней ступеней и с каждой ступени, когда вниз смотришь, то видишь быков, но никогда сам себя быком не признаешь, потому что это будет означать, что тем, кто сверху, можно, а тебе нельзя.

Там были еще всякие смешные образы и сравнения, но главное предложение Костя формулировал просто — число Юпитеров ограничить законодательно и на них уже никакие законы не распространять, зато с остальных — по всей строгости, иначе такую махину не прокормить.

Это оказался долгий и плодотворный день. Только сейчас Костя понял, как соскучился по работе. Завтра Лондон, встречи с Дэвидом, может быть, с Чарльзом, послезавтра можно будет сходить в Royal Court, который Костя посещал теперь почти всякий раз, когда бывал в Лондоне, может быть, в надежде встретить там Настю, может быть, из благодарности к ней за то, что подарила такие незабываемые месяцы счастья. Сколько ей сейчас? Должно быть двадцать четыре. Вышла ли замуж, учится ли на режиссера или все это осталось наивными детскими мечтами? Но ведь ничего не мешает спросить. Вот уже больше двух лет он не делал попыток связаться с ней, и, конечно, за это время она могла десять раз поменять номер телефона, но ведь ничто не мешает сделать попытку. Было приятно чувствовать, как учащенно забилось сердце, пока набирал текст короткого сообщения: «Буду два дня в Лондоне, вдруг ты тоже там… Очень хочется на тебя посмотреть и послушать, как ты смеешься».

Это был его последний литературный опыт на сегодня и, как показало время, единственный, оставшийся без ответа, поскольку его текст о Юпитерах, процитированный совсем небезвозмездно десятком известных блогеров, вызвал бурную реакцию уже на следующий день. Пока особо доверенные сотрудники сочиняли комментарии на комментарии, Костя в самолете писал уже новый текст о том, что лидеру партии, если он действительно намерен правильно позиционировать себя в глазах общества, следует ориентироваться не на демократически избранного президента, роль которого он при всем желании не сможет сыграть, и уж конечно не на «эффективного менеджера» Иосифа Сталина, роль которого в двадцать первом веке будет сыграть чрезвычайно сложно, а на просвещенного римского императора, кого-нибудь вроде Марка Аврелия, мудрого и образованного, благо все атрибуты римской императорской власти налицо — опереточный парламент, преторианская гвардия в лице ФСО и выбор преемника, которым вовсе не обязательно становится наследник.

Чтобы не баловать потенциальных читателей, Костя решил разместить этот пост не раньше завтрашнего дня, и то в зависимости от того, сколько будет откликов на предыдущий. Так что в Хитроу он приземлился в хорошем настроении и, заехав в гостиницу, чтобы оставить вещи, отправился на встречу с Дэвидом.

Следует отметить, что с момента их первой встречи Дэвид проделал эволюционный путь не меньшей протяженности, чем Костя. Просто поскольку он был истинным британцем, каждый километр следовало считать за три. На практике это означало, что он рад был встрече и возможности новой совместной работы со своим русским коллегой, с которого снял большинство обвинений, заочно предъявленных около года назад. Неожиданно для себя они обнялись при встрече, потом посмотрели друг на друга и засмеялись. Пять минут про погоду в Москве и Лондоне, вечером договорились поужинать и поговорить обо всем, что интересовало обоих, а сейчас — за работу.

Дэвид, как прилежный ученик, выполнил свое домашнее задание и прочел все, что было по теме на английском, а также и часть переведенного с русского каким-то студентом фрилансером, рекомендованным хорошим знакомым. Так что они были на одном уровне информированности с учетом открытых источников, однако Дэвиду катастрофически не хватало инсайда, который бы цементировал все эти разрозненные куски информации. «Интересно, — подумал Костя, — ведь именно так в отрывочном виде эта информация и живет отведенный ей срок в головах большинства людей, которые проводят часы в Интернете и думают, что они о многом осведомлены. События А, В и D не связываются у них в голове в одно целое. И все потому, что они ничего не знают о событии С, которое произошло на самом деле, тогда как события В не было вовсе. В результате А и С становятся замечательной парой, от которой вполне можно ожидать рождения D».

Костя отвечал на вопросы Дэвида в течение часа, они изрисовали несколько листов бумаги квадратиками со стрелками, в результате чего женщина с безупречной политической репутацией приобрела не только вполне осязаемое прошлое и настоящее, но и хорошие шансы на будущее. Конечно, во всей истории присутствовала большая неопределенность, а именно, поведение в отношении нее двух основных игроков — нынешнего президента и его бывшего спонсора. Впрочем, даже в случае их маловероятной новой договоренности она ничего не проигрывала, поскольку за ближайший год должна была набрать в рейтинге не менее десяти пунктов. Большую опасность представляла недоговоренность, ибо в этом случае диапазон действий нынешнего президента был чрезвычайно широк: от возбуждения уголовного дела с последующим обвинительным приговором до автомобильной катастрофы. Впрочем, нельзя было исключать и попытки договориться. Но это уже было не их дело. Она женщина взрослая, знает, в какой стране живет, и раз согласилась играть в эти игры, значит, должна понимать, какие могут быть последствия.

Костя вернулся в гостиницу, поотвечал на письма и звонки, с удовольствием посмотрел, как благодаря своевременно доставляемому топливу разгорается дискуссия о Юпитерах и быках, потом съездил в Harvey Nicols и купил там пальто с норковой подкладкой и теплую двустороннюю куртку с целью подготовки к предстоящей зиме, которая хоть и ожидалась жаркой, исходя из прогнозов Юрия Петровича, но лишь в политическом смысле.

Ужинали с Дэвидом в ресторане The Square на Bruton Street, который Костя полюбил еще со старых времен. Ресторан выбирал он, но за ужин настоял платить Дэвид, что было для Кости приятной неожиданностью, не с финансовой точки зрения, конечно. Костя заказал фуа-гра с инжиром на закуску и голубя с белой спаржей на горячее. Пили Chateau Giscours 2004 года и разговаривали в основном о России. Дэвида интересовали результаты предстоящих парламентских выборов, и Костя дал свой прогноз: пройдут четыре партии, главная наберет от пятидесяти до пятидесяти пяти процентов, дальше равномерное распределение. Ничего интересного, никакой интриги, все под контролем. После этого лидер нации победит на президентских выборах в первом туре, набрав примерно шестьдесят процентов голосов. Далее Костя поделился своими знаниями о том, каким образом достигается нужный процент голосов, чем привел Дэвида в состояние искреннего изумления.

— И сколько людей в России понимают то, что понимаешь ты? — задумчиво спросил он.

— К счастью, немногие, — грустно улыбнулся Костя, — к счастью потому, что нет никакого смысла в осознании того, что ты болен, если не существует метода лечения, а его, на мой взгляд, не существует. Так что пусть лучше знает как можно меньше людей.

— Это неправильно, — сказал Дэвид, — Россия заслужила лучшего.

— Лучшего чего?

— Лучшего всего.

— И давно ты стал так думать?

— Недавно, полгода, может быть, если хочешь, после того, как с тобой познакомился — стал читать…

— Русский еще не начал учить?

— Нет, — серьезно ответил Дэвид. К этому моменту они уже приступили ко второй бутылке вина, — боюсь, что поздно уже.

— Оно никогда не поздно, но лучше не начинай. Был такой поэт, он в лагерях в тридцатые годы погиб, он написал совершенно гениальную строчку: «Россия, Лета, Лорелея». Сейчас попробую тебе объяснить.

Он попытался объяснить, насколько смог. Трудней всего далась Лорелея, но общими усилиями справились. Дэвид всерьез задумался.

— Не ты первый, не ты последний, — назидательно сказал Костя, — перефразируя еще одного автора, можно сказать, что Россия лучше, чем кажется на первый взгляд, но хуже, чем на второй. У тебя сейчас первый взгляд, и ты узнаешь много хорошего и интересного, например, что у нас великая история. Но и у вас великая история, а с настоящим тоже ведь не очень сложилось. Хотя, впрочем, у кого оно сейчас сложилось? Так что заслуживает Россия лучшего или нет, это большой вопрос. Некоторые считают, что раз не имеет, то и не заслуживает. А то все время что-то да мешает, то саранча, то революция, то низкие цены на нефть, то высокие цены на нефть.

— Ты не любишь свою страну? — спросил Дэвид.

— А ты свою?

— Люблю.

— И тебе все в ней нравится?

— Нет, конечно.

— Нравятся русские и арабы, заселившие центр Лондона, нравится то, что в очереди к врачу ты будешь единственным человеком с белой кожей, нравятся налоги, нравится то, что вы все время лижете зад американцам? Нравятся эти клоуны во главе правительства?

— Нет, конечно нет.

— Ну так и со мной все то же самое. Мне многое не нравится, и когда я все это собираю вместе, то не очень понимаю, что осталось любить. Территорию, людей, литературу, музыку, историю. Но кроме людей все остальное к нынешней России не имеет отношения. Получается, что ее можно любить издалека, так даже лучше получится — литература, музыка — все на месте, а грязь не видна. Ты особенно не обращай внимания — это у меня сегодня такое настроение критическое. А потом я от тебя, Дэвид, совсем уже такого разговора не ожидал.

— Извини.

— Нет, ты меня извини. Все нормально. Ты десерт будешь?

— Нет.

— Тогда давай какой-нибудь дижестив. Кальвадос, например. Только за это уже я плачу, ок?

— Ты не чувствуешь, что можешь изменить что-то в своей стране? — не унимался Дэвид.

— А ты в своей?

— Я в своей не могу. Сложившаяся демократия плоха тем, что все мое участие в политической жизни сводится к голосованию за одну из партий.

— Ну и в чем разница? У нас даже этого нет.

— У тебя, например, есть возможность создать свою партию.

Костя от неожиданности засмеялся слишком громко и обратил на себя внимание немногих оставшихся посетителей ресторана.

— Почему ты решил, что я могу создать партию? Кто мне разрешит создать партию, откуда у меня на это деньги? Ты что, больше не хочешь со мной работать, а хочешь читать статьи про то, как мне дали восемь лет за распространение наркотиков?

— Я думаю, Костя, ты слишком много видишь изнутри, иногда необходимо посмотреть снаружи, — с несвойственным ему загадочным видом произнес Дэвид.

— Ты обсуждал что-нибудь подобное с Юрием или с Чарльзом? — подозрительно поинтересовался Костя.

— Нет, — энергично замотал головой Дэвид, — конечно нет. Я просто смотрю на тебя и думаю, что ты отличаешься от них, даже от Юрия. Ты можешь то, что можем мы, но мы не можем того, что, кажется, можешь ты.

— И что же это такое? — ощущение déjà-vu накрыло Костю, отчего все происходящее враз потеряло статус просто веселого пьяного разговора.

— В тебе еще есть искренность, — убежденно продолжал Дэвид, — ты будешь хорошо выглядеть на телевизионной картинке, тебя будут слушать люди, тебя будут слушать много людей. Тебе есть что им сказать. Разве этого недостаточно? Немногие обладают теми качествами, которые я перечислил.

— Ты забыл еще одно упомянуть, — сказал Костя, задумчиво покачивая в руке бокал с сорокалетним кальвадосом, — я еще должен этого хотеть и понимать, зачем мне это нужно.

— Я боюсь показаться наивным, Костя, хотя, конечно, при всем своем опыте я и есть наивный человек по сравнению с той генерацией русских, которую ты представляешь, но это не вопрос желания, это вопрос предназначения, — совсем уже серьезно выговорил Дэвид, глядя Косте в глаза, — если ты чувствуешь в себе это, то не задаешь вопрос «зачем». Так я понял из истории человечества. Я не зря спрашивал, любишь ли ты свою страну. Я вот люблю свою, но не обладаю нужными качествами.

— Может быть, это твой способ находить компромисс со своей совестью, — грустно улыбнулся Костя, — хотел бы быть героем, но нет нужных качеств.

— Я понимаю, что ты сейчас шутишь, но отвечу тебе серьезно, что это не так. Все, хватит об этом. Я уже дал все необходимые распоряжения, завтра к обеду покажем тебе общую стратегию, план работы без детализации на год и развернутый план на шесть месяцев. А ты пока можешь по магазинам походить.

— Или по музеям, — засмеялся Костя, — у вас сейчас есть какие-нибудь хорошие выставки?

— О, мой друг, вопрос не по адресу. Была бы суббота — на футбол пригласил. Может, останешься? С подружкой тебя познакомлю.

Дэвид недавно после утомительного процесса оформил развод и именно это, по-видимому, придавало ему дополнительную энергию и расширяло горизонты познания.

— Ну вот, — засмеялся Костя, — давай уж выбирать, или я тут у вас на футбол хожу или родину спасаю.

— Так ты же еще не спасаешь.

— Тогда давай еще по одному кальвадосу и спать пойдем. Может, подскажешь, где мне какую-нибудь девушку хорошую на ночь найти, такую милую, веселую?

— Тысячи за две фунтов, — в тон ему продолжил Дэвид. — Это тоже не ко мне.

 

Глава

18

Удивительным образом за октябрь Костя сумел сделать гораздо больше, чем предполагал. Хотя и окружающая его действительность тоже помогала куда больше ожидаемого. Большие начальники будто сговорились делать глупости и, чем ближе к выборам, тем больше нарастал их поток. Особенно преуспел в этом младший президент, который, что ни день, давал Косте новый повод порадовать своих читателей, число которых, благодаря отработанным технологиям (в большей степени) и хорошим текстам (в меньшей), превысило уже десять тысяч, что для такого короткого периода времени было просто отличным результатом. Однако Юрий Петрович хотел большего.

— Не жалей денег, — повторял он, — раскручивай по полной.

— Пережать здесь тоже нельзя, — возражал Костя, — почувствуют, что накрутка идет — хуже будет.

— Ладно, тебе виднее, — неохотно соглашался Юрий Петрович.

Костя отправил ссылку на блог всем своим новым друзьям по переписке и получил очень хороший отклик из регионов. Он успел слетать в Самару, Екатеринбург и Пермь. В каждом месте встречи прошли почти одинаково с учетом региональных особенностей. В Самаре водку закусывали рыбой, а в Перми — пельменями. Но это вечером. А с утра Костя выслушивал немало неприятных, иногда грубых, не всегда оправданных, но всегда искренних упреков в свой адрес в частности и зажравшейся Москвы вообще. Он с радостью выслушал бы и больше, но некоторые из тех, с кем он встречался летом, так и не простили предательства. Зато пришли новые. Костя ничего не обещал, только говорил, заражая людей той уверенностью, которой месяц назад пытался его заразить Юрий Петрович. И с удивлением вспоминал слова Дэвида: «…тебя будут слушать люди, тебя будет слушать много людей». Много пока не собиралось, но водка под пельмени на вечер определенно была хорошим знаком.

Работа по Украине шла своим ходом, заказчику план понравился и был акцептован, но казалось, что эта история Юрия Петровича почти перестала интересовать. В конце ноября он практически не вылезал с каких-то тайных встреч и заседаний, осуществляя общение с Костей при помощи смс. Костя не сильно переживал по этому поводу, ему было чем заняться, как не сильно он переживал, когда по возвращении Лизы узнал, что она собирается выходить замуж и перебираться в Италию на постоянное место жительства. Они встретились днем в ресторане в центре Москвы и разговаривали как старые добрые знакомые. История их отношений полностью выкипела, и на дне ничего не осталось, теперь важно было вовремя убрать кастрюлю с огня, чтобы все сохранилось в чистоте и стерильности. Лиза, будучи настоящей женщиной, может, и хотела поначалу какого-то более эмоционального объяснения, но когда Костя со своей искренней радостной улыбкой поздравил ее, тоже приняла происходящее как должное, тем более, что при строгом рассмотрении дела виноватой стороной все-таки была она. Договорились, что Лиза упакует его вещи и отправит с водителем к нему в офис, поговорили немножко о политике, потому что о ней теперь все говорили, и расстались, занятый каждый своими мыслями. В жизни обоих это оказалось самое безболезненное расставание, с чем мысленно каждый из них себя и поздравил.

А вокруг действительно все больше говорили о политике и о предстоящих выборах. Даже те, кто никогда всей этой суетой не интересовался, собирались идти голосовать. И никто не собирался голосовать за партию лидера нации. Очень жалели, что нет возможности голосовать «против всех», потому что выбирать только была возможность между плохим и очень плохим. В этой ситуации Платонов со своей либеральной партией точно набрал под десять процентов. Косте оставалось лишь в очередной раз удивляться прозорливости Юрия Петровича, с которым удалось встретиться только в субботу, накануне выборов. Он выглядел усталым и раздраженным и не пытался этого скрывать.

— Хорошо, что Новый год впереди, — мрачно сказал он, — хоть две недели можно будет отдохнуть, да и то ведь телефон выключить не дадут. Ты сам-то куда собираешься?

— К отцу, в Италию, — сказал и вдруг подумал, что не спросил Лизу, где она собирается встречать Рождество и Новый год. Ну да ладно, Италия большая, авось не встретимся, хотя и встреча тоже не таила опасности. Разве что для будущего Лизиного мужа.

— С Елизаветой? — будто прочел его мысли Юрий Петрович.

— Один.

— То есть finita, если мне позволительно будет спросить?

— Да.

— Понятно, — вздохнул Юрий Петрович, — идешь по моему неверному пути.

— С вашей же помощью и иду.

— И то правда, — и после паузы, — ну что, рассказать тебе про итоги будущих выборов?

— Я весь в нетерпении.

— На этот момент, — он посмотрел на часы, — а теперь, похоже, что и окончательно, победила вполне разумная точка зрения, что гусей дразнить не надо и пятидесятипроцентный уровень не переходить, так что ожидаемый результат будет в сорок девять процентов.

— Вот так дела? — искренне удивился Костя. — Это что же такое произошло? Так ведь и реки из берегов выйти могут.

— То-то и оно, что могут, и в этом есть главная опасность текущего момента. Шестьдесят процентов дали бы народу сигнал, что на него кладут с прибором и, если желает, может по этому поводу познакомиться с политической дубинкой.

— А меньше пятидесяти, — продолжил за него Костя, — означает, что с народом считаются, но не до конца, а это, как любое половинчатое решение, может привести к непредсказуемым последствиям.

— Почему же, вполне предсказуемым. Народ выйдет на улицы. По стране вряд ли, а в Москве точно. И выйдет не триста человек, и не тысяча, а гораздо больше.

— Да ладно, — недоверчиво сказал Костя, но вдруг почувствовал, как стук собственного сердца отвечает на его недоверие, с каждым новым ударом все сильнее разгоняя по жилам кровь, — это и есть ваш сценарий?

— Да, — серьезно, глядя ему в глаза, ответил Юрий Петрович. — Таким образом, с понедельника мы вступаем в период растерянности и неопределенности. Но есть и два положительных фактора — начальник сохраняет непоколебимую уверенность и первая часть формулы «низы не хотят, верхи не могут» пока не задействована. А это значит, что у нас есть несколько месяцев на то, чтобы немножко все подремонтировать.

— У нас, это…

— У нас, Костя, это у страны под названием Россия. Можно как угодно не любить нынешнюю власть, называть ее жуликами, ворами и так далее, но на сегодняшний день альтернативы этой власти нет. Надо просто на нее постоянно давить, чтобы она совсем не борзела, выиграть таким образом время, создать и зарегистрировать нормальную буржуазную либеральную партию, привести страну к досрочным парламентским выборам, выиграть их, а потом выиграть президентские, не допуская при этом никаких резких телодвижений.

— И вы думаете, что все это можно будет осуществить? Что все это разрешат? — Костя привык к тому, что Юрий Петрович регулярно удивляет его оригинальными идеями и головокружительными проектами, но все услышанное походило на абсолютную утопию.

— Я думаю, что нет другого пути. Я просто не вижу другого пути спасения страны. Еще одну революцию Россия не выдержит — развалится, я точно не хочу при этом присутствовать, а это непременно произойдет, когда грохнется цена на нефть, если перед тем не начать выпускать пар. Я не вижу другого выхода, а раз я его не вижу, значит, буду реализовывать этот вариант.

— И вы полагаете, что на этот раз вам дадут создать нормальную партию? — Костя по инерции продолжал задавать свои скептические вопросы, точнее сказать, они сами собой выговаривались, а голова в это время начинала охватывать масштабы грандиозного проекта.

— Почему же нам? — первый раз за весь разговор Юрий Петрович попробовал улыбнуться. — Может быть, на этот раз тебе? Ты что, до сих пор не понял, зачем я тебя просил весь этот месяц заниматься блогом, ездить в Пермь, писать письма? И не спрашивай меня на этот раз, серьезно я говорю или нет. Ты просто отстаешь в понимании ситуации на несколько дней, на неделю, может быть, на две, но ты быстро догонишь. Оппозиция себя дискредитировала, у нее нет базы и у нее нет лидеров. В ближайшие месяцы появятся новые лидеры, некоторые уже видны, я знаю, кто их поддерживает, и меня это совсем не радует. Эти люди захотят нового передела и будут вести народ под лозунгом нового передела. Это легко — «Черный Передел» всегда был в России «запахом сезона». Им надо что-то противопоставить, кроме уже надоевших заключений о том, как важна стабильность, и им надо кого-то противопоставить. Я всегда знал, что наша с тобой встреча имеет гораздо больший смысл, чем зарабатывание нескольких миллионов евро. Я тебя вижу в этой роли. Вопрос в том — видишь ли ты себя. Не отвечай сейчас, подожди неделю, может, дней десять, смотря как события будут развиваться, только, пожалуйста, не снижай активности. Новые лидеры выйдут из блогеров — это уже очевидно. Несколько десятков тысяч читателей и несколько десятков соратников в разных городах — этого достаточно для того, чтобы выходить на трибуну.

— Выходить на трибуну, — повторил за ним Костя, силой воображения пытаясь увидеть себя на трибуне, — …на трибуну чего…

— Стотысячного митинга, и эти сто тысяч в ответ на твой призыв: «Вы хотите этого добиться?», в едином порыве кричат: «Да». Как тебе картина?

— Не задаю дурацких вопросов, понимаю, что вы серьезно, — наконец-то Костя выдохнул и собрался с мыслями, — понимаю, что отстаю от вас на неделю или на две, и все же пару вопросов могу задать прямо сейчас.

— Слушаю тебя.

— Первый вопрос такой. Когда гипотетический «я» стоит на гипотетической трибуне гипотетического митинга и спрашивает у собравшейся толпы, хочет ли она этого добиться, он, собственно, что имеет в виду?

— Не знаю, — Юрий Петрович откинулся в кресле, — не знаю. В американских фильмах в таких случаях говорят «мы сейчас работаем над этим», чтобы смешнее было, но я так не скажу, а потом, откуда мне знать, чего ты захочешь добиться через два месяца или через полгода, слишком быстро все развивается — сейчас какую программу требований не напиши — она через месяц устареть может. Ты знаешь, Костя, я тут с людьми дискуссию вел. Они мне говорят, что у нас сейчас тысяча девятьсот пятый год повторяется, я им — проснитесь, мы не в пятом, мы в декабре шестнадцатого года. В пятом году император манифестом даровал конституцию и, таким образом, получил пространство для маневра. Этой возможности мы лишены, в пятом году у императора нашелся Столыпин, а я похожего даже близко на горизонте не вижу. Но самое главное — в пятом году у подавляющей части населения сидело в голове, что власть императора — от Бога, а это точно не наш случай. А стало быть, и нет у нас стольких лет на раскачку. Правда, тогда была война, это дает нам серьезный выигрыш по времени, зато сейчас — Интернет и социальные сети, что время значительно сокращает. В общем, у меня все. Чего-то я устал за эту неделю. Завтра хочу выспаться и телефон не включать. До вечера все равно никаких новостей не будет. Ну, что скажешь?

— Понимаю, что вы устали, но у меня еще вопрос. Когда окажется, что сценарий ваш неправильный, или пусть даже правильный, но главный режиссер, он же генеральный продюсер, его решил поменять на более привычный, что тогда делать мне и, например, тем, кто за мной пойдет… Это ведь не история с Платоновым, тут не соскочишь.

Юрий Петрович взял неожиданно долгую паузу, прежде чем ответить.

— Ты опять задаешь вопрос, исходя из сегодняшних раскладов. Я не уверен, что к тому моменту генеральный продюсер, которого ты имеешь в виду, будет способен заменить один сценарий другим. Думаю, что он уже не сможет встать над логикой исторического развития и по обыкновению управлять ей в ручном режиме. А если ты имеешь в виду другого генерального продюсера, то его пути, как известно, неисповедимы. Если все пойдет плохо для тебя, или для нас, это будет означать, что и для страны все пошло плохо. Тогда и решение надо принимать. Можно уехать, можно в тюрьму сесть, не знаю, Костя, ты парень умный, доверься себе и прими решение. Обещать только одно могу — я тебя не брошу. Для меня это последний шанс сделать для страны что-то полезное. Я могу себе такую роскошь позволить, потому что не хочу с острова Сен-Бартс наблюдать, как здесь все разваливается. Я слишком русский человек, чтобы со стороны за этим наблюдать, у меня слишком длинная биография, и в ней много такого, что не подходит для современного лидера. А ты чистый в этом смысле. Да и в других тоже. Так что, если предложишь, возглавлю штаб твоей избирательной президентской кампании через шесть лет. Вот так, а теперь все, чего-то я правда устал и голова кружится.

Несмотря на всю фантастичность услышанного, Косте показалось, что Юрий Петрович был с ним сегодня откровенен как никогда. Может быть, он действительно слишком устал, чтобы продолжать сохранять пусть очень короткую, но все равно дистанцию. Может быть, за последние месяцы он дошел до какой-то самому себе установленной черты, за которой все происходящее теряло для него смысл — деньги, влияние, постоянное подковерное единоборство в коридорах власти, попытки убедить людей, которые давно потеряли способность слышать и слушать. Несмотря на свое чекистское прошлое и не менее чекистское настоящее, Юрий Петрович был для Кости в первую очередь мудрым, образованным, сильным, искушенным в современной политической жизни человеком и несомненным любителем жизни. То есть Костя всегда считал, что он не совсем такой, как те, на кого они работают. Это была безоценочная характеристика, поскольку Костя никогда не встречался с «теми небожителями» и мог только догадываться, каковы они на самом деле. Вполне возможно, что при близком рассмотрении они оказались бы ничуть не хуже Юрия Петровича. Это было неважно. Им хорошо работалось вместе, Юрий Петрович многому его научил и, как не раз говорил, многому сам от Кости научился. Вот это, пожалуй, и было его главным отличием. Он все еще хотел и мог учиться, поэтому с ним было так интересно.

Оставив Юрия Петровича на диване в гостиной его небольшого по рублевским меркам дома перед включенным телевизором с Брюсом Уиллисом в привычной роли спасителя всего на свете, на попечении подруги Натальи, с которой, как теперь понимал Костя, его связывало нечто большее, чем сексуальные развлечения, Костя поехал домой.

Он не мог себя считать ни счастливым, ни несчастным в этот момент, но с уверенностью можно сказать, что в голове его все перемешалось. Прошлая жизнь на совсем другой планете, Лиза и расставание с ней, отец с Тессой и братьями — тоже на другой планете или на другом материке, все это несколько лет составляло его жизнь, и он переходил из одной ее фазы в другую, пусть и с потерями, но оставаясь самим собой, то есть все происходившее с ним изменяло, конечно, лицо человека, которого он видел в зеркале, когда брился, но это все равно было лицо очень хорошо знакомого ему человека. Сможет ли он остаться тем же человеком, если согласится на то, что ему предлагают? И нужно ли вообще оставаться прежним человеком? Может быть, пришел его час выйти из того состояния, которое называется зоной комфорта, а следует признать, что при всех своих переживаниях, как личных, так и профессиональных, Костя так и не выходил из этой зоны. Как вообще могло получиться, что в течение трех недель два столь разных человека, как Дэвид и Юрий Петрович, рассказали ему практически одну и ту же историю о том, как они видят его будущее. И это при том, что ни к одному из них он за советами не обращался.

Если попытаться привести в порядок хотя бы часть того, что перемешалось сейчас в его голове, то выходило, что события последних месяцев шаг за шагом подводили его именно к тому решению, которого ожидал Юрий Петрович, исходя из тех же соображений, в которых события последнего месяца подводили многих людей его страны к тем поступкам, которые они пока что не совершили, но неизбежно должны были совершить, следуя логике Юрия Петровича. Если бы он не занялся летом первым в своей жизни политическим проектом и не пережил бы даже того малого, но выводившего из комфортной зоны, что пришлось пережить, то не был бы готов, даже и неделю взяв на размышления, дать положительный ответ. Если бы проект этот оказался успешным и не закончился искусственным преждевременным прерыванием, то страна имела бы другой политический ландшафт, а сам он, скорее всего, и продолжал бы заниматься этим проектом в каком-то другом качестве. Если бы не расставание с Лизой, которое являлось уже свершившимся фактом, он бы наверняка испытывал комплекс вины от того, что не сдержал данного слова и из того, что представлялось ей несомненной авантюрой, прямо без продыха шагнул в авантюру куда большую.

Означало ли все это, что, по сути, он уже дал ответ. Костя и чужим-то людям старался не врать, а себе врать перестал много лет назад. Непослушное разуму воображение само выталкивало его на ту самую трибуну, о которой говорил Юрий Петрович, и хотя почти вся Костина сознательная жизнь прошла в отсутствие каких-либо митингов, хоть с трибунами, хоть без трибун, воображение чудесным образом заполняло все пустоты и складывало цельную картинку возможного будущего. «Изменить правила регистрации партий, дать оппозиционным партиям доступ к телевидению, начать, наконец, борьбу с коррупцией принятием одного-единственного закона — о раскрытии данных физических лиц — бенефициаров офшорных компаний и трастовых фондов. Если существующий парламент не способен принять подобный закон, его следует распустить, и тогда этот закон примет следующий парламент. Очевидно, что нынешние бенефициары не платили со своих миллионов и миллиардов никаких налогов и число этих людей измеряется десятками тысяч. Мы не хотим десятков тысяч уголовных дел и поэтому предлагаем простить все, что было до принятия этого закона. Но приняв его, страна узнает своих «героев», узнает, кто на самом деле стоит на каком месте в списке Forbes, и эти люди никогда уже не смогут изображать на экране телевизора последователей святого Франциска. Через три года мы будем жить в другой России, которая будет намного чище, честнее и богаче нынешней…»

Текст не просто складывался из слов, он громко звучал из микрофона на морозном воздухе, и тысячи людей, переминаясь с ноги на ногу от холода, внимали ему. Стоп. Может быть, все то, что сейчас услужливо представило ему воображение есть не что иное, как проявление того самого банального тщеславия, о котором обаятельный дьявол в одном хорошем фильме говорил, что это его любимейший из человеческих пороков? Это не проверить никак, а вот что точно можно проверить, и совсем скоро, чуть больше суток осталось, так это прогноз Юрия Петровича на исход завтрашнего дня. Еще месяц назад Костя представить не мог, что столь рядовое, много раз отыгранное событие, как думские выборы, может стать для него переломным моментом в жизни. Но это будет завтра. Сегодня же следует совместить очень поздний обед с ранним ужином, может быть, познакомиться с кем-нибудь в ресторане и весело провести вечер, а также написать что-нибудь в блог, например, прогноз на завтрашние выборы, если Юрий Петрович прав, то окажется самый точный прогноз, а если нет, то это уже не будет иметь никакого значения. Завтра день тоже свободный, наверняка и сегодня, и завтра в Европе есть какие-нибудь интересные футбольные матчи. Странное дело, когда впереди тебя что-то ожидает, пусть даже и то, что не обязательно свершится, то вынужденное безделье не бездельем вовсе кажется, а драгоценными свободными часами, которые ты можешь провести по своему усмотрению. И радуешься, что тебе никто не звонит, тогда как отсутствие впереди чего-либо, называемого перспективой, приводит к унынию от отсутствия тех же самых звонков.

Так или иначе, субботний вечер прошел очень спокойно. Поужинав в ресторане рядом с домом и ни с кем там не познакомившись, Костя решил, что при очень большом желании всегда может воспользоваться платными услугами, но вернувшись домой и погрузившись в свой блог, через некоторое время заснул на диване и проснулся около десяти вечера. Попил чаю, пролистал программы каналов на ближайшее время, понял, что есть что смотреть и одновременно с этим не хочется никому звонить. Может быть, завтра в зависимости от того, какое будет завтра настроение. Так что судьбоносный для себя и страны день четвертого декабря Костя встретил, начав смотреть матч своей любимой футбольной команды «Барселона». Благодаря решению младшего президента отдалить Россию от Европы еще на один час, игра началась как раз в ноль часов по московскому времени.

 

Глава

19

В конце декабря Костя полетел к отцу в Тоскану, чтобы вместе с ним, Тессой и братьями встретить Новый год, который по насыщенности событиями обещал затмить год предыдущий. На этот раз он решил позволить себе то, что никогда не делал раньше — арендовать частный самолет. Ему не хотелось лететь со стыковкой в Цюрихе или Франкфурте и не хотелось ехать от Рима три часа на машине. Конечно, это была блажь, но Костя решил, что в завершение этого ни на что не похожего года с завершающим его ни на что не похожим декабрем он может сделать себе такой новогодний подарок. Три с половиной часа в одиночестве с бутылкой вина и вполне приемлемым для небесной кухни обедом дали ему возможность расслабиться, компенсируя те три недели, которые он прожил одним большим куском времени, состоящим из ярких событий, которых он стал свидетелем и участником.

Предвыборный прогноз Юрия Петровича оправдался на сто процентов, а стало быть, оправдался прогноз и самого Кости, размещенный в его блоге. Его засыпали вопросами — откуда информация, кто слил? Никто, — отвечал Костя, просто трезвый анализ происходящего, и затем, подгоняя задачу под ответ, охотно делился плодами своих аналитических способностей. Его цитировали тысячи людей, с ним спорили, ему не верили самые знаменитые блоггеры. Под него копнули и радостно обнаружили летнее участие в проекте либерального партийного строительства. Дальше была пустота. Юрия Петровича знали немногие избранные, а уж о его связи с Юрием Петровичем знали единицы. За одну неделю Костя стал знаменитым. По этому поводу Юрий Петрович подарил ему телефон и сказал, чтобы он связывался с ним только по этому аппарату.

— Твои новые друзья не должны меня вычислить. Я — громоздкий и очень неприятный скелет в твоем шкафу. Мои старые друзья тоже должны знать о нас, как можно меньше. Ты теперь сам по себе. Считай, что меня нет. Обращайся только в крайнем случае. И лучше не по телефону. Напиши в скайп — поговорим. Если понадобятся деньги — скажи, свои особенно не трать, неизвестно, чем еще все это кончится. Я ребятам твоим подкину хорошую работу, так что все должно быть нормально. Встречаться будем раз в неделю. Вот тебе адрес электронной почты и пароль — там будем оставлять информацию друг для друга. Удачи тебе.

Костина популярность росла одновременно с ростом протестных настроений. Большое количество людей молодого и среднего возраста неожиданно пришли на участки для голосования и проголосовали за одну из трех партий, возглавляемых старыми клоунами, главное — против партии власти. Это были люди эпохи Интернета, значительная часть их жизни проходила в социальных сетях, и когда социальные сети доходчиво объяснили, как их обманули, эти люди расстроились. Своим недовольством они подогревали друг друга. Вдруг захотелось поделиться своей нелюбовью к существующей власти и неожиданно оказалось, что виртуального пространства для этого мало, в нем тесно, захотелось увидеть лица, а не аватарки, посмотреть в глаза, услышать голос.

Первый митинг прошел почти неорганизованно, но даже на него собралось рекордные для Москвы десять тысяч человек. Часть из них поддалась призыву людей, неуютно чувствующих себя в бесконфликтной ситуации, и пошли через Лубянку на Старую площадь. Неизвестно зачем. По дороге человек триста менты отделали дубинками, часть развезли по участкам. Тоже неизвестно зачем. На десятое декабря был назначен первый санкционированный митинг на Болотной площади. Он тоже был не очень хорошо организован, но собрал почти пятьдесят тысяч. Власти решили не наступать на арабские грабли и не устраивать побоища.

— Все уверены, что эта история выдохнется сама по себе, потому что нет лидеров, за которыми эти люди пойдут.

— А вы как считаете? — спросил Костя.

— Я согласен, что лидеров нет, поэтому не торопись выходить на сцену. Работай в оргкомитете, пиши побольше. Выдержи паузу, как хороший актер. Я хочу, чтобы зал требовал твоего выхода на сцену. К тебе будут приходить разные люди и предлагать союз, говорить, что ты неопытен и за тобой никто не пойдет, и среди них будут очень известные и влиятельные люди, не сами, конечно, но через посредников — не соглашайся, как бы убедительно ни выглядели их доводы. Никто из людей, чья фамилия сейчас на слуху, не сможет в среднесрочной перспективе стать лидером оппозиционной партии — это будет очередной проект, который не протянет и года. Если толпа не уйдет с улиц, ей понадобится новый лидер. Вот тогда ты и выйдешь на сцену. Наберись терпения. Если же уйдет, что весьма вероятно случится после мартовских выборов, будем обдумывать другой сценарий.

Костю не надо было призывать к сдержанности. С каждым новым днем участия в этом новом движении, которое как бурный поток затягивало за собой все, что попадалось на пути, он чувствовал, как постепенно исчезает излишняя мягкость, как в голосе появляются новые ноты, меняется манера здороваться, пожимать руку, казалось, что меняется даже взгляд. Он был как спортсмен, который под руководством опытного тренера начал подготовку к Олимпийским играм. Но пока еще это был такой вид спорта, который не показывали по телевизору, еще даже не известно, объявят ли его олимпийским или он так и останется развлечением нескольких десятков тысяч человек. Трезвый ум подсказывал: никакого потока нет, это всего лишь маленький ручеек, который течет в центре Москвы, и он может пересохнуть в любой момент, не говоря уже о том, что в любой момент на его пути могут поставить непреодолимую преграду.

Двадцать четвертого декабря на проспекте Сахарова собралось около восьмидесяти тысяч человек. Все было организовано намного лучше, чем две недели назад на Болотной, Костя уже входил в оргкомитет и именно он предложил определять выступающих по результатам рейтингового голосования в Facebook. В этом голосовании он, еще месяц назад никому не известный человек, занял двадцать третье место, что давало ему возможность выступить с трибуны. Он отказался, поблагодарив своих сторонников за поддержку и объяснив причины отказа: «Друзья, мне кажется, что сегодня гораздо важнее заниматься организацией, чем красоваться на трибуне, тем более что большинству из выступающих нечего предложить людям, кроме старых избитых лозунгов. Я не хочу стоять на одной трибуне с бывшими премьерами и вице-президентами, независимо от того, как я отношусь к ним лично. Я не хочу стоять на одной трибуне с теми, кто призывает отнять и поделить, независимо от того, как я отношусь к ним лично, однако я сделаю все, что в моих силах, чтобы на следующий митинг пришло еще больше людей и все те, кого вы выберете, имели возможность на нем выступить. У нас впереди долгий путь, к нему нужно серьезно подготовиться. Политика не терпит дилетантов».

На этот раз власть снова проявила благоразумие, и все прошло без эксцессов. Но этот самый большой в Москве митинг за последние двадцать лет выявил те слабости митингового движения, на которые, по словам Юрия Петровича, и рассчитывала власть. Она прекрасно исполняла роль кота, который слушает, да ест. Все разрешала и ни на что не реагировала. Многие из собравшихся на площади были люди прагматичные, привыкшие в повседневной жизни оценивать свой успех при помощи количественных параметров. Сколько времени они будут радоваться тому, что в этот раз на площадь пришло больше людей, чем в прошлый? А если в следующий раз придет меньше, и они опять не услышат ничего нового?

— Январь и февраль будут определяющими месяцами, очень многое будет зависеть от погоды. Но главное все-таки — это то, как люди отреагируют на мартовские выборы, — говорил Юрий Петрович.

Иногда Косте казалось, что он переживает происходящее сильнее его самого. По тональности эти разговоры напоминали ему известную сцену из «Крестного отца», когда уже старый и больной Дон Карлеоне поучает своего сына Майкла: «Тот, кто придет к тебе с предложением о переговорах, будет предателем», или что-то в этом роде. В их редкие встречи Юрий Петрович, казалось, боялся упустить любую мелочь и поэтому бывало, что возвращался к одной и той же теме по несколько раз.

— Ты не должен выходить на авансцену прежде, чем станет понятно, что движение приобрело необратимый характер. Продолжай настаивать на своих декабрьских тезисах. Повторяй их раз за разом, усиливай, но никогда не переходи границу, дозволенную законом. Главное, чтобы тебя через два месяца читала вся читающая страна и удивлялась, почему не видит тебя на трибуне, и думала, что это происки тех, кто оккупировал трибуну и начинала кричать им — долой, хотим слушать Дольчина… — он вздыхал и недовольно переспрашивал, — ты понял? Может, тебе копирайтера взять?

— Нет, — отвечал Костя, — я буду писать сам. Так лучше все чувствуешь.

— Правильно, молодец, именно чувствовать, здесь невозможно просчитать, здесь надо чувствовать…

Костя благополучно заснул после трех бокалов вина и проснулся, когда самолет уже приземлился во Флоренции. Улыбчивая стюардесса, которая весь полет обсуждала со вторым пилотом, кто этот привлекательный мужчина и почему он летит один, тронула его за плечо, он улыбнулся ей в ответ.

— К семье летите? — не выдержала все-таки стюардесса.

— В некотором смысле, — теоретически Костя был готов к продолжению знакомства, но решение нужно было принимать очень быстро, поскольку самолет уже подруливал к стоянке, — к семье, но не своей. Я к отцу лечу, — и тут же добавил, не давая ей времени сказать какую-нибудь банальность, — я тут вот на бумажке телефон свой московский написал, в Москве буду примерно через неделю. Если будет настроение, позвоните. На всякий случай, я не женат, — сказал он и засмеялся, девушка не смогла скрыть изумления от подобной откровенности. — И меня зовут Костя, впрочем, на бумажке написано.

— Даша, — улыбнулась девушка, видимо, забыв, что представлялась в начале полета, или посчитав, что в контексте последних слов «Даша» прозвучит уже совсем по-другому.

— Спасибо, Даша, накормили, напоили и до места довезли. Теперь моя очередь ответить гостеприимством.

— Я позвоню, — сказала Даша чуть слышно, потому что из кабины уже вышел пилот.

— Всем спасибо, — Костя пожал ему руку, — и с наступающим Новым годом.

— И вас также, всего вам доброго.

У трапа самолета стоял микроавтобус, в который уже занесли его чемодан. На улице было сравнительно тепло, градусов десять — двенадцать, но моросил неприятный мелкий дождь. Первой, кого увидел Костя, когда прошел все необходимые формальности, оказалась радостно улыбающаяся Тесса, он обнял ее и почувствовал радостное возбуждение от того, что скоро увидит отца и братьев, и от того, как проведет эти несколько дней — за вкусной едой и веселой болтовней с Тессой и ребятами. От Тессы он знал, что отец недавно выписался из больницы, где проходил обследование. Все очень волновались, но, спасибо Деве Марии, ничего серьезного, хотя он стал еще более мнительным, иногда начинает брюзжать, что, возможно, ему не говорят всей правды или просто итальянские врачи такие тупые и надо ехать в Германию.

— Так пусть едет в Германию, — перебил ее Костя, — про деньги не думайте, я заплачу.

— Слушай, милый Костя, ты же знаешь, что все это просто разговоры, никуда он не поедет.

— Тебе тяжело?

— Да, — просто ответила она, — иногда тяжело, иногда хорошо. Я знала, что так будет. Это был мой выбор. Мой сознательный выбор, хотя, — она лукаво посмотрела на него, — такие, как ты, кажется, отрицают наличие у женщин сознания.

— Ты исключение, — засмеялся Костя, — ты такое исключение, которое самого большого женоненавистника способно примирить с существованием женского пола.

— Хотя, — Тесса решила не отвечать на комплимент, — я уверена, что при тебе никаких разговоров о здоровье не будет. Он читал твой блог, я тоже читала, и дети, ему не терпится обрушить на тебя всю мощь своего исторического и политического опыта. Так что, я думаю, эту неделю мы проведем хорошо. Все очень соскучились по тебе.

— Я тоже, — сказал Костя, и это было чистой правдой.

Тесса позвонила с дороги, и отец встречал около дома в теплой куртке, надетой на клетчатую рубашку, в джинсах, шея была замотана красивым шарфом. Он похудел со времени последней встречи, коротко подстрижен, что делало его похожим на поздних героев Клинта Иствуда. Это был сюрприз, и отец с Тессой остались очень довольны произведенным впечатлением.

— Смотри, что эта женщина сделала со мной, — сказал он после первых объятий и приветствий, с нежностью глядя на жену, — она сделала то, что никому не удавалось, даже твоей матери. Она пользуется моей беспомощностью.

— Да-да-да, начинается, самому же так больше нравится, а то ходил лохматый, а посередине плешь, очень красиво, — засмеялась Тесса.

— Я был похож на художника, — возобновил отец старый шутливый спор.

— Но ты же не художник, — в который уже раз повторила Тесса.

— И то правда, иди сюда, и ты иди сюда, как же я вас люблю обоих, — он сказал это с не проявлявшейся ранее сентиментальностью в голосе.

«Еще немного, и этот человек, которого я так люблю, станет совсем стариком. Время так долго щадило его, но всему наступает предел, — он перевел взгляд на Тессу, которая, похоже, почувствовала, о чем он думает, и ответила глазами: «Я знаю, но не думай об этом, все в порядке, хорошо, что ты здесь».

Костя расположился в своей комнате, достал подарки — два последней модели iPhon’a, купленные для братьев по договоренности с Тессой, серебряный браслет, с защелкивающейся драконьей головой с рубиновыми глазами, купленный специально для нее на Бали на фабрике Джона Харди, и прижизненный двухтомник «Дневника писателя» Достоевского для отца. Такой двухтомник был у него когда-то еще в России, и Костя знал, что отец очень хотел бы снова подержать его в руках.

Перекусили горячим хлебом, оливками, моцареллой и помидорами. Из-за трехчасовой разницы время обеда не совпадало. Во время еды вернулись с футбола братья — мокрые, потные, возбужденные. Костя вскочил из-за стола и обнял их обоих — старший был уже почти с него ростом.

— Разговариваем только по-русски, — крикнул отец.

— Они же мокрые, — воскликнула Тесса.

— Рады тебе, — с очень смешным акцентом заученно проговорил младший, утыкаясь Косте в плечо. Потом они пошли мыться и переодеваться, Костя тоже пошел наверх поменять намокшую рубашку, а когда спустился вниз, увидел, как отец нежно гладит Тессу, будто расчесывая ее густые волосы с первыми признаками седины.

— Садись, — сказал отец, — может, ты вина хочешь?

— Да нет, — Костя покачал головой, — подождем до обеда. Обедаем дома?

— Дома, конечно, дома. Первый вечер обязательно дома. Ну, тогда рассказывай, — не выдержал отец, — у тебя есть что рассказать, я думаю. Кстати, я регулярный читатель твоего блога, и дети тоже стараются, для них это хороший стимул читать по-русски. Брат — известный блоггер, они считают, что это очень круто.

— А ты не считаешь? — решил поддразнить отца Костя.

— Нет, но я спокойно к этому отношусь. Ну, расскажешь, как дошел до жизни такой?

— Расскажу, конечно, но не сейчас, это долгая история.

— И если я правильно понимаю происходящее, то она вся еще впереди, так?

— Ты правильно понимаешь, — Косте было приятно, что отец так же быстро и точно реагирует даже на то, что находится вдали от него. — И кстати, о блоггерах, — добавил он, не удержавшись, — я думаю, что первым был твой любимый Достоевский.

— Ты имеешь в виду «Дневники»?

— Ну да, просто он писал раз в месяц, а я два раза в день.

— Но он кроме «Дневников» написал несколько великих романов…

— Папа, это не честно, — перебил его Костя, мы говорим о блоггерах, а не о писателях, у него была своя работа, у меня своя.

Ребята уже спустились со второго этажа и сели рядом с Костей на диван. Он обнял младшего и улыбнулся старшему, говоря таким образом — ты уже взрослый, поэтому я обнимаю его, а не тебя.

— Ну вот, уже спорите, — вмешалась Тесса, ее английский стал еще мелодичнее и еще больше насытился итальянскими интонациями.

— Все, все, никаких споров, рассказывайте о себе.

Костя слушал их, переводя взгляд с одного на другого — новая книга отца о хрущевской оттепели, повышение Тессы по службе, теперь она была уже Duty manager в своей гостинице, что бы это ни значило, Андрей учился в Швейцарии, там было здорово, но очень дорого, Никита в прошлом сезоне был признан лучшим игроком школьной команды, он играл правого полузащитника, его кумиром был Роналду, его уже приглашали на просмотр в детскую команду «Фиорентины», но отец и Тесса были категорически против и очень рассчитывали в этом вопросе на авторитет Кости, впрочем, такие же надежды на его авторитет возлагал и Никита. Но это все не сегодня, будет еще время обсудить и поспорить, впереди пять дней, а сегодня, просто рассказы о спокойной тосканской жизни, такой спокойной, что Костя слушал с интересом только потому, что это были его единственные близкие люди. «Наверное, это и есть настоящая жизнь, — думал он, задавая правильные вопросы и вставляя в нужном месте правильные замечания, — такая жизнь, которой хочет жить или живет большинство людей, такая жизнь, которой хотела жить и, надеюсь, будет жить Лиза, такая, которой хотел жить он сам три года назад и которую больше не мог для себя представить».

Он поднялся с братьями в их комнаты, одну из которых на эту неделю отдали ему. Они наперебой рассказывали о своих одноклассниках, друзьях и подругах, иллюстрируя каждый эпизод фотографиями из Facebook. Андрей всячески намекал, что в Швейцарии у него есть настоящая подруга, ну ты сам понимаешь, в каком смысле, Никита постоянно возвращался к футбольной теме: вот ему выдают приз на каких-то местных соревнованиях, вот вырезка из местной газеты и интервью с ним, ты представляешь, Костя, это еще год назад было, я три мяча в одной игре забил…

Костя, улыбаясь, положил ему руку на плечо: «поверь, я все понимаю, но ведь договорились, что не сегодня», «точно-точно», — вторил ему Андрей, «замучил уже всех своим футболом», «да ты просто завидуешь, завидуешь, так и скажи», «стоп, стоп, стоп, если не перестанете, то я уйду», «конечно, перестанем, это мы просто так дурака валяем, правда, Никита?»

За ужином, который, как всегда, был великолепен (Тесса приготовила его любимое ризотто с белой спаржей и креветками, на десерт была домашняя панакота с клубникой), Костя рассказывал о жизни в Москве, пытаясь говорить с юмором, но даже в его вольном пересказе события выглядели совсем не смешными для хорошо образованной, но все-таки европейской семьи. Слушали, затаив дыхание, отец периодически хмурился, задавал вопросы, Тесса беспокойно поглядывала на него, но мораторий на серьезные разговоры соблюдался неукоснительно.

— Это совсем другая жизнь, — сказала Тесса в какой-то момент, — совсем другая, мы ее не понимаем.

— Да, — согласился Костя, — вы ее не понимаете, так же, как мы все вместе не понимаем жизнь в бразильских фавеллах или лагерях беженцев или в китайском Тибете. Так, как живете вы, живет меньше двадцати процентов жителей Земли, у остальных совсем другие заботы и совсем другие ценности.

— Но вы могли бы жить так же, если бы у власти в России были другие люди, при нынешней конъюнктуре хоть экономической, хоть политической, Россия за десять лет должна была стать обычной европейской страной.

— Может быть, мы не хотим так жить, папа, ты никогда не думал об этом?

— Обычные отговорки лентяев, которые не хотят делать уроки. Шучу, — неожиданно улыбнулся он. — Раз договорились все разговоры на завтра, то на завтра.

— Давайте посмотрим какое-нибудь хорошее кино, — предложила Тесса, — тихий семейный вечер.

— Я за, — сказал Костя. Отцу ничего не оставалось, как согласиться.

— Только, если мне не понравится, то пойду спать, не обижайтесь.

Костя привез Тессе несколько фильмов Дэвиля, которые трудно было найти в Италии. Выбрали «Чтицу». Костя с отцом выпили немножко граппы, сидели на двух диванах, отец с Тессой, Костя с братьями, обнявшись, и просто получали удовольствие от чудесного зрелища. Как и говорила Тесса — тихий, спокойный вечер в семье старого профессора истории.

Утром дождя уже не было, заметно похолодало, как ни хотели Андрей и Никита, чтобы старший брат пошел с ними играть в футбол или просто посмотрел, как они играют, но они были достаточно взрослыми, чтобы понимать, что право первого дня все же за папой.

Гуляя все по той же дорожке, по какой и Косте уже привычно стало ходить, первые минут пять молчали.

— Скажи мне, Костя, ты счастлив? — привычная тяжесть отцовской руки на плече, как в детстве, когда хотелось прижаться к нему под тяжестью этой руки, — вот эта жизнь, которой ты живешь, она тебя делает счастливым?

Костя был настроен на более предметный разговор, но и на этот вопрос знал ответ.

— Нет, папа, я не думаю, что эта жизнь делает меня счастливым. Мне вообще кажется, что мир настолько негармоничен, что нормальному человеку в нем нельзя быть счастливым. Вы с Тессой — исключение, — поспешил оговориться он, — я слишком много знаю, чтобы быть счастливым, так можно сказать.

— Совсем необязательно искать гармонию вовне, можно найти ее внутри, — спокойно продолжал отец, — но это я так. Ты удивишься, но меня устраивает твой ответ, хотя я, конечно, хотел бы видеть тебя счастливым. Я долго ждал этой встречи, много раз мысленно разговаривал с тобой, спорил, сердился, но вчера увидел и понял, что спорил с другим человеком и сердился на другого человека. Ты очень изменился с нашей последней встречи. Совсем другой взгляд — жесткий, даже колючий, ты по-другому слушаешь, будто компьютер внутри тебя просчитывает варианты…

— Мне казалось, что я и раньше был таким, — удивился Костя.

— Может быть, тебе сделали upgrade компьютера? — грустно улыбнулся отец. — Но по-видимому не за бесплатно. Насколько тесно ты связан с ними?

Костя не стал спрашивать, с кем, поскольку понимал, кого отец имеет в виду.

— Хотелось бы думать, что совсем не связан, но понимаю, что это будет не совсем правдой. Я часто думаю об этом. Ты ведь сам знаешь это правило: или ты in или ты out. Очень трудно удержаться на черте, разделяющей тех, кто внутри, от тех, кто снаружи. Я пытаюсь, потому что знаю, что внутрь заходить нельзя.

Отец повернул голову и испытующе посмотрел на него. Костя спокойно встретил взгляд.

— Это хорошо, это хороший ответ, если ты действительно так думаешь.

— Я слишком люблю тебя, чтобы обманывать, и потом, я же сказал, мне так кажется.

Еще метров сто прошли молча.

— То, что ты сейчас делаешь, это очередной проект великих кремлевских стратегов?

— Нет, папа, если бы так, то я бы уже был внутри, но и сказать, что это моя личная инициатива, тоже будет неправдой. Скажем так, что это проект небольшой группы частных инвесторов, очень обеспокоенных происходящим, перспективами и полнейшим бездействием тех самых стратегов.

— То есть это может оказаться и опасным проектом, если ситуация изменится и нынешним правителям надоест играть в оттепель.

— То, что может надоесть — да, весьма вероятно, то, что может оказаться опасным — менее вероятно, но в целом тоже да.

— Последнее время странная мысль не покидает меня, — задумчиво сказал отец, — ты удивишься, но я стал думать, что в нынешней ситуации нет альтернативы вашему вечному президенту, как бы он ни назывался, и нынешний выбор России не в том, станет он президентом еще раз или нет, а в том, что он станет делать, будучи избранным еще на один срок. И здесь, к сожалению, у меня негативный прогноз.

— Я совсем не удивился, ты умный человек, со стороны все хорошо видно, это ты удивишься, если я скажу, что твои взгляды ничем не отличаются от взглядов той самой группы частных инвесторов.

Отец помолчал, но все-таки решил не соглашаться так легко.

— Взгляды, может быть, и не отличаются, а конечные цели уж точно отличаются. Они хотят свои миллиарды сохранить в долгосрочной перспективе, отсюда и все их беспокойство. Оно материальную основу имеет это беспокойство.

— Ну, во-первых, материальная основа, это не самая плохая основа, а во-вторых, ты, случайно или нет, сказал ключевые слова: «в долгосрочной перспективе». Если люди и вправду думают о долгосрочной перспективе, я уже готов с ними дело иметь. И таких, к сожалению, меньшинство. А деньги они по-любому сохранят в швейцарских и прочих банках, предъявить им нечего, законов они не нарушали.

— Может, ты и прав, — они ушли уже довольно далеко от дома.

— Ты не устал? — спросил Костя.

— Нет, а ты? Костя засмеялся.

— Ну и какой твой прогноз на предстоящие месяцы? — спросил отец. Разговор складывался неожиданно легко, и теперь ему хотелось не столько услышать Костин прогноз, сколько поделиться своим. И Костя конечно же это почувствовал.

— Предпочитаю послушать твой. Я слишком внутри. В контексте прогнозирования, конечно. И потом я никогда не забываю твои слова трехлетней давности о том, что кризис не только не закончился, но даже и не начинался. Я разным людям на протяжении двух лет пытался внушить эту мысль — никто не верил. Зато теперь все только это и говорят. Помнишь этот разговор?

— Да, конечно. Лучше бы я тогда ошибся, но, к сожалению, нынешние правители все делают для того, чтобы стало еще хуже, чем я тогда говорил. В условиях подобных глобальных изменений демократия выглядит весьма неэффективной формой правления.

— Вот видишь, и ты туда же. Наш национальный лидер тоже наверняка так думает, только сказать не может. Но то, что Россия добивалась глобальных прорывов в условиях абсолютной власти, как бы она ни называлась, это факт. Итак, папа, твой прогноз? Обещаю, что не буду сразу же на Facebook выкладывать.

— Мой прогноз такой. Если продолжать игру в оттепель, то нужно, чтобы был второй тур, а там уже побеждать с большим преимуществом. Но эта игра очень опасная и, кроме всего прочего, будет означать, что за эти годы он уступил не только самому себе — прежнему, но и нынешнему президенту. Отсюда я делаю вывод — первый тур и от пятидесяти пяти до шестидесяти процентов.

— Да, — согласился Костя, — и мой сценарий такой же. К тому же для второго тура нет кандидата — не с кем бороться.

— И что же, теперь нет кандидата и потом не будет? Это у вас теперь навсегда, что ли? Как ты писал «императорская власть, передаваемая преемнику»?

— Почему же не будет? — Костя попытался облечь свою мысль в шутливую форму. — Возьмется откуда-нибудь.

— Уж не ты ли это будешь? — отец остановился и посмотрел ему прямо в глаза.

— Не знаю, папа, думаю, что вряд ли.

— Но мысль такую допускаешь? Ты и группа твоих инвесторов?

— Да, мысль такую допускаю.

Отец тяжело вздохнул и, ничего не сказав, повернул обратно. Некоторое время шли молча. Костя переживал за отца, но понимал, что соврать было еще хуже.

— Тебе нужна женщина, — неожиданно сказал отец, — тебе нужен близкий человек там, в Москве. Мы слишком далеко.

— Знаю. Но не знаю, где ее найти.

— А чем Лиза плоха была? Тессе она понравилась, а это нечасто бывает.

— Да нет, всем хороша.

— Жалеешь?

— Нет. Я вот сейчас думаю, что это правильно все получилось. Не знаю, как тебе объяснить, мне нужна женщина… более теплая, что ли, если ты понимаешь, о чем я? Хотя, конечно, ты понимаешь, ведь ты нашел Тессу. Но таких мало, если вообще они еще остались.

— Да, — согласно кивнул отец, — таких мало, но ты обязательно встретишь, главное, это когда встретишь, пойми, что это она.

— Как понять? — спросил Костя. — Вот вопрос, как понять?

— Не знаю, каждый по-своему понимает.

— А ты как понял?

— Не буду говорить, — улыбнулся отец.

— Пап, ну ладно, столько лет прошло, может, ты сейчас мне самый главный совет в жизни дашь, ну давай, скажи.

— Нет, — упрямо повторил отец, — когда встретишь, сам поймешь. Я рад, что мы поговорили. Отдыхай, больше тебя серьезными разговорами мучить не буду.

По лицу Тессы было заметно, что она ожидала их возвращения с некоторым беспокойством, и отец, понимая это, прямо с порога воскликнул, театрально вскинув руки: «Все, все, успокойся, мир и любовь».

Мир и любовь. Под этим девизом прошли следующие пять дней. Костя весь пропитался теплотой и любовью. Они читали, смотрели фильмы, футбол из Англии, потому что нигде больше в это время в футбол не играли, ездили во Флоренцию и ходили там по магазинам, восторгались Костиным новогодним подаркам и подарили ему красивый шарф Lora Piana, смотрели, как ребята играют в футбол, один раз Костя попробовал поиграть с ними, и убедился, что квалификация окончательно утеряна, говорили об их будущем, где учиться, на кого учиться, разрешили Никите на год пойти в футбольную школу «Фиорентины», а через год решить, что делать дальше, ездили ужинать в любимый отцовский ресторан, устроили себе день спа-процедур в гостинице, где работала Тесса. Мир и любовь, теплота и нежность, желание услышать и понять — все то, чего ему так не хватало в Москве и что он брал теперь в обратную дорогу, дав обещание приезжать не реже чем раз в три месяца. «Ты всегда должен помнить, что есть место на земле, где тебя очень-очень любят», — прошептала ему Тесса, обнимая на прощание. И у нее, и у отца в глазах блестели слезы, и Костя понимал, что это не из-за разлуки, а от переполнявшей их любви.

Эти слезы он тоже забрал с собой. Римский рейс «Аэрофлота» был полон, соотечественники, успевшие оформить tax rеfund, все почти держали в руках чехлы с названиями известных брендов, мужья с женами потихоньку доругивали свои еще в гостинице начавшиеся ссоры. Рядом с Костей уселся очень активный мужчина лет сорока пяти с животом, нависающим над джинсами Brioni, за первые десять минут он трижды попытался вступить в разговор, Костя закрыл глаза, надел наушники, предпочтя бессмысленному разговору органный концерт Генделя. «Никогда уже не окажется в соседнем кресле новая Настя», — с легкой грустью подумал он. Его участь теперь в лучшем случае — стюардессы в частных самолетах. Следом сразу же вспомнилась стюардесса Даша с последнего рейса — позвонит, не позвонит. И вместе с ее образом, таким, какой остался в памяти, пришло неожиданное приятное возбуждение. Стало смешно, он выключил музыку, силой воображения вернул образ — эффект повторился. «Уж не это ли имел в виду отец, когда говорил, что сразу почувствуешь, что встретил ту женщину. А вдруг именно это? И где теперь ее искать, если не позвонит». Жизнь продолжает удивлять сюрпризами — такого, чтобы одно лишь воспоминание о незнакомой почти женщине вызывало эрекцию, с ним раньше точно не было.

Со своего места у окна во втором ряду Костя мог видеть краем глаза лишь своего соседа и еще четырех пассажиров, трое из которых уже начали радостно выпивать, снимая утренний стресс, равно как и стресс тяжелой недели ходьбы по магазинам.

Где бы ты ни был и сколько бы времени там ни провел, стоит выйти из самолета в любом российском аэропорту и сразу понимаешь — ты на Родине. Лицо первого увиденного пограничника не даст ошибиться. Но на этот раз Костя почувствовал, что попал домой, уже в самолете. Как и три года назад, он возвращался в неопределенность. Но если раньше неопределенность заключалась в том, что он и представить себе не мог, чем будет заниматься, то теперь, напротив, слишком хорошо было понятно, что делать дальше, и совсем непонятно, каким окажется результат этих действий. В последние недели все вдруг заговорили о «тектонических сдвигах», о которых отец говорил три года назад. Костя ясно понимал, что ему представлялся уникальный шанс принять участие в этих глобальных процессах не в качестве статиста. Пусть ему еще далеко было до того зала, где находился виртуальный пульт управления, но он уже знал, как туда можно попасть, и знал, что хочет туда попасть. Одна дверь отделяла его от этого вожделенного для многих места. Ему оставалось только дойти до этой двери, найти ключ, набраться смелости открыть эту дверь и не испугаться того, что за ней скрывается.

Конец