Отец говорил, что просыпаешься утром и делаешь дела дня сегодняшнего, но на самом деле делаешь их для дня завтрашнего. Еще он говорил – проснулся, значит, день закончился. Он все время говорил о том, как стремительно меняется окружающий мир, и повторял чьи-то слова, что лучший способ отстать – это стоять на месте. Наверное, он знал, что говорил. Наверное, он сам в какой-то момент задумался и не успел сделать нужный шаг, и за это стремительно меняющийся мир его наказал.

Для Алексея же, наоборот, все остановилось по приезде в Москву. Он жил жизнью такой, какой жили до него и пятьдесят, и сто, и больше лет назад люди, занимавшиеся тем же, чем занят был он, и стремительно несущийся куда-то мир не создавал для него ощущений перегрузки. Так живут отшельники, так живут в тайге лесники. Так живут в доме километров за двести от Москвы художники, не озабоченные продажей своих картин. Занятые своим делом, они закрывают наглухо окна и двери в большой мир, чтобы никакого сквозняка, никакой прохлады оттуда не проникло. События, происходящие в большом мире, да и не события даже, а их медийные отражения, никак не могут повлиять на то простое и маленькое дело, которым они заняты. Наверное, так и живут террористы. Наркоману и алкоголику вовсе не интересно, какую отповедь кому дал какой президент или премьер, на какой конференции, в каком городе, в три кольца окруженном полицией, а интересно, где достать денег на очередную дозу или бутылку, и еще – на периферии сознания – какие-то слова хорошо бы сказать и улыбнуться к месту. Человеку, принявшему решение убить других людей за деньги или за идею и уже переступившему черту, тоже нужно произносить слова и к месту улыбаться, но можно особенно не стараться, потому что ему ничего уже от большого мира не нужно. Он мысленно с ним простился. И никакие отражения событий, происходящих в большом мире, его уже не трогают, хоть разорвись он новостями. Остались лишь только тонкие нити, соединяющие с большим миром, но они запрограммированы на истончение, а потом на полное исчезновение. И уже точно не могут появиться никакие новые. А что, если появляются? Что это, как не последнее искушение?

Для Алексея таким последним искушением стала Катя. Он был влюблен в нее, и переполнявшие чувства стремились заполнить все отведенное для них пространство, только вот пространство это оказалось очень невелико, и оттого распирало все изнутри, не находя выхода. И от этого каждый раз, глядя на нее утром, такую нежную, такую чистую, такую красивую, – старался не будить, чтобы полюбоваться в тишине, прежде чем первое нежное прикосновение губ откроет дорогу вздоху, улыбке, протянутым рукам: «Доброе утро, любовь моя!»

Доброе утро, любовь моя – так начинается день, и обязательно обнять и крепко прижаться, чувствуя, как пробуждается ее тело, – нужно вставать, нет, успеешь, лежи спокойно, вот так, вот так, нет, не шевелись, и потом ее смех – все, я проснулась.

– Ты такая красивая.

– Правда? – останавливается в двух шагах от двери в ванную и смотрит на себя в большое настенное зеркало.

– Ты такая красивая…

– Да, вроде неплохо, но здесь надо немножко подтянуть, – она внимательно и придирчиво осматривает свою ягодицу, повернувшись к зеркалу вполоборота. – Правда, но Эдик говорит, что я ленюсь, что надо больше заниматься, а вот бедра, смотри, какие стали – вообще гладкие, смотри, какие мышцы. – Она слегка поднимает ногу и напрягает мышцы бедра. – Вот и вся красота – упражнения и массаж.

– Ты ничего не понимаешь – массаж не может сделать красивой.

– Это ты ничего не понимаешь, Лешенька, – говорит она уже из ванной, в которую никогда не закрывает дверь. – Нельзя быть красивой без массажа, если тебе не восемнадцать.

Он слышит, как журчит струя, и это невероятно возбуждает его, как возбуждает почти все, что она делает. Что здесь первично – осознание того, что это его первая и последняя любовь, которой жить недели или месяцы, или сама Катя, материализовавшаяся в его жизни из никогда не виденных снов?

Так же не различить уже грани между реальным и виртуальным миром. Если этот дом, и эта спальня, и эта девушка реальны, то тогда все остальное – со стрельбой, взрывами, небритыми кавказцами – не должно быть реальным. Все это не может существовать вместе в жизни одного человека, не может уместиться в его сознании. Но вот она, Катя, которая тихонько надевает что-то в гардеробной; можно встать, дотронуться до нее, поцеловать, и он встанет, обнимет и поцелует, и почувствует ее вкус и ощутит запах – что может быть реальнее, а через час пути он окажется в офисе своей инвестиционной компании, где его возраста и чуть старше молодые люди в галстуках будут представлять ему какие-то бизнес-планы, а секретарша Инна продолжит безуспешные попытки демонстрации того, что она считает своими конкурентными преимуществами. Потом он уедет в аэропорт, через час ожидания сядет в самолет, еще через час приземлится в столице некогда очень братского государства. Его встретят незнакомые мрачные люди, и под самый вечер они окажутся на заброшенном хуторе. Но он уже знает, что эта заброшенность – всего лишь маскировка и на чьи-то деньги на этом хуторе все очень правильно устроено для тех целей, которым он теперь служит, – учить убивать людей. И он проведет там два дня, как и все остальные, стреляя из пистолета, автомата, гранатомета, преодолевая полосу препятствий, простая еда в одноразовой посуде, короткий отдых и все сначала. Иван руководит всем и, похоже, знает свое дело. Усталость убивает мысли, и только по пути назад, в самолете, возвращается это странное ощущение: с ним ли все это было – заброшенный хутор, двухъярусные армейские койки, подъем в пять утра, Иван отдает команды по-русски, но в перекурах никто по-русски не говорит, он и здесь оказался чужим. Но впереди радость встречи, Катя хотела приехать в аэропорт сама, пришлось срочно что-то придумать. Ивану не нравится вся эта история с Катей, хотя предъявить ей нечего, Ахмеду наверняка тоже не нравится, но он ни разу ничего не сказал.

Он просыпается, когда самолет уже сел, с удивлением обнаруживает, что кто-то, по-видимому стюардесса, пристегнул ему ремень и вернул кресло в вертикальное положение. А, точно, это стюардесса – смешливая круглолицая блондинка, которая все время улыбалась ему в начале полета. Вот еще один способ не быть одиноким хотя бы на один вечер. Но это глупые мысли, потому что вечером будет Катя. И завтра, и послезавтра. А потом? Что будет с ней потом, когда все случится? В Москве дождь, мокрые люди в переполненном автобусе, все включили мобильные телефоны, паспортный контроль – никогда бы не подумал, что так просто проходить его с поддельным паспортом, звонок водителю, и вот он, так быстро ставший привычным, мягкий кожаный салон автомобиля. Нары, картошка с салом, боль в плече после очередного выстрела – неужели это было всего несколько часов назад?

– Куда едем?

– Домой.

И вот наконец долгожданный звонок.

– Катюша…

– Здравствуй, любимый, я так скучала, два дня – это очень много, а две ночи – совсем невыносимо. Я хотела вчера в дом приехать, чтобы хотя бы запах твой почувствовать.

– Ну и приехала бы.

– Нет, нет, лучше потерпеть. Видишь, я дотерпела. Поужинаем где-нибудь?

– Конечно.

В обычной жизни любовь придает силы. В обычной жизни осознание того, что на всем свете есть только один человек, который может тебе помочь, и этот же человек по сути распоряжается твоей жизнью, вселяет страх. Сочетание того и другого вселяет еще больший страх, но не за себя, а за того, кого любишь. По мере того как он мысленно прощался с матерью и сестрой, Катя оставалась единственным звеном, соединяющим его с обычной жизнью. И когда исчезнет он сам, то исчезнет это соединение, и она останется в этой обычной жизни, которая пройдется по ней всей своей шипованной тяжестью. Ему не хватало смелости додумать до конца, что может произойти с Катей после того, как все случится. Он остановился на аресте и допросах, но и этого было с избытком. Вот эту нежную девочку с ее гладкой без изъяна кожей, белыми зубками, длинными пушистыми волосами, фитнесом три раза в неделю и массажем два раза… Он никогда раньше не знал, что такое, когда сердце останавливается, а потом начинает колотиться в грудной клетке так, что каждый удар колоколом отдает в висках. Мало того что он загнал в этот капкан себя, он загнал ее. Как часто бывает – первая, вторая, третья встреча, и кажется, что все как обычно, а потом уже и жить без нее не получается. Но в его жизни это будет только один раз. Не можешь без нее жить, значит, сможешь умереть. Самый страшный для него вопрос был: а если сейчас все решать, тогда бы какой путь выбрал? Но сейчас – это как? Сейчас – это с матерью и сестрой за границей, их домом и деньгами на счете, и главное, с Катей. Или сейчас – безо всего этого, а только с тлеющей ненавистью, которая могла разгореться от любого, самого слабого ветерка, от косого взгляда, от глупой шутки, на тебя обращенных. Алексей был как наркоман, который хотел бы бросить, но уже не мог. Слишком велика стала зависимость, и даже перемоги ломку, все равно под самый нос дозу положат, а не возьмешь, так и насильно вколют. Он начинал с ненависти, и путь его к Ахмеду был путем ненависти, но простая до банальности мысль, что любовь сильнее ненависти, такая же простая, как и та, что по утрам и вечерам надо чистить зубы, все чаще теперь приходила ему на ум. Только вот он-то любил настоящую Катю, а она, если любила, то выдуманного Алексея. Такого молодого, уверенного, сильного, состоятельного – Алексея без недостатков, какого, как сама говорила, в жизни не бывает. И скорее всего, отшатнулась бы от настоящего, узнав, не приведи Господи, правду. Конечно, пусть и не до конца, но все равно узнает. Вот и ответ на все вопросы. Сейчас уже ничего не изменишь, а изменив, только сделаешь всем много хуже. Значит, надо сделать последний оставшийся шаг и все-таки попросить Ахмеда о помощи.

Ахмед был настроен философски. Ему хотелось поговорить, Алексей был хорошим слушателем, а сегодня особенно. Он продолжал говорить о русском терроризме, о том, что Россия является по сути родиной террора в его нынешнем понимании. Алексей слушал вяло, на столе были минеральная вода, зелень, свежие лепешки, фрукты, какие-то арабские закуски. Алексей попробовал, и ему понравилось, потребности организма брали свое, несмотря на все душевные переживания.

– Ты знаешь, что среди первых русских революционеров процент евреев был намного выше их процента среди населения?

– Нет, не знаю. Откуда мне знать?

– А среди террористов этот процент был еще выше, чем среди революционеров…

– Интересно.

– Мне тоже всегда было интересно, почему это так? И многие были не из бедных семей…

– Я слышал, Троцкий был из богатой семьи…

– Ты радуешь меня своими знаниями, но я говорю о террористах, о боевой организации эсеров, если хочешь. Троцкий здесь ни при чем. У тебя есть идеи?

– О чем?

– Ты слушаешь меня? – Внимательный жесткий взгляд, ничего подозрительного, можно расслабиться. – Ты слушаешь меня, Алексей?

– Конечно, я слушаю тебя. – Меньше всего его интересовала роль евреев в русском терроризме, но нужно было сконцентрироваться. Потерявший интерес к разговору Ахмед был бы для него сегодня бесполезен, но он говорил и говорил, наслаждаясь этим вечером и своей властью над Алексеем. Возможно, он просто понимал, с чем Алексей пришел к нему, знал, как обычно, все вопросы и ответы и развлекался всем этим. Ведь насыщенная бурными событиями жизнь Ахмеда была теперь совсем лишена развлечений.

– Если еврей чувствует слабость, он бросается, как коршун, и забивает жертву. Если еврей чувствует силу, он маскируется под скрипача, шахматиста и ученого-физика. До, во время и после революции они проливали кровь, а когда пришел их черед приносить жертвы, они стали играть на скрипке и создавать легенду о своей мученической доле. Ты слушаешь?

– Да, Ахмед, но, прости, я все равно не понимаю, при чем здесь евреи.

– Что с тобой сегодня, Алексей?

– Я не могу быть всегда одинаковым, Ахмед. Пожалуйста, объясни, я слушаю тебя.

– Хорошо, я расскажу, хотя тебя тревожат другие мысли. Я расскажу, а потом ты расскажешь, зачем приехал.

– Да.

– Сейчас у них есть самолеты, танки, у них даже есть ядерное оружие. С другой стороны, у них есть Голливуд, с помощью которого можно создать у всего остального мира комплекс вины всякий раз, когда еврея где-нибудь укусит комар или ему на голову упадет яблоко. Всем тут же напомнят про Олимпиаду в Мюнхене, Анну Франк и список Шиндлера.

Только сейчас Алексей понял, что Ахмеду нужен слушатель, который хотя бы знает слова, которые он произносил. Ахмед выговаривал что-то очень важное для себя и, наверное, что-то очень умное, жалко, что это было непонятно и совсем не нужно.

– Все сравнивают сегодня Америку с Римской империей и предрекают ее падение. Римская империя сама пала под ударами тех, кого они называли варварами, но изнутри ее подточило христианство. Люди перестали верить в то, во что верили их предки, и им нечего было защищать, не за что отдавать жизнь. Тупая, жирная Америка, которая тратит на войну столько же, сколько весь остальной мир, – ты только подумай: пять процентов населения имеют военный бюджет такой же, как у остальных девяносто пяти, – так вот, эта тупая Америка очень похожа на Римскую империю – десятки, сотни тысяч солдат далеко за пределами страны, рабы стали вольноотпущенниками, но это только внешние проявления. Мировой сионизм использует Америку для достижения своих интересов.

– Ты веришь в сионистский заговор?

– Я верю в борьбу идеологий. Целью сионизма является установление господства евреев. Целью ислама – установление справедливой жизни для всех верующих. Мы самая молодая религия, поэтому мы сильны, как когда-то было сильно молодое христианство, и нас бомбят с воздуха, как когда-то скармливали молодых христиан львам. И молодежь идет к нам, так же как когда-то шла к христианам, – за справедливостью. Почему ты с нами?

Для Алексея это был неожиданный поворот разговора. Ахмед никогда ничего не говорил просто так, и сейчас, завершая этой фразой свой длинный монолог, он как бы приглашал Алексея перейти к другой теме – ну, зачем пришел? Если пришел просить, хватит ума согласиться, что ты с нами?

– Если честно, я до сих пор не могу ответить на вопрос, почему я с вами. Может быть, просто потому, что вы единственные, кто оказался рядом в нужный момент.

– Ты ответил, – Ахмед удовлетворенно посмотрел на Алексея и достал из кармана четки. – Мы оказались рядом в нужный момент, и потому ты сейчас здесь. И ты пришел просить меня о чем-то, потому что тебе некого больше просить. Тебе кажется, что это плохо, когда просить больше некого, но ведь ты не стал бы ничего обсуждать с человеком, которому не доверяешь. Я слушаю тебя, Алексей. Не волнуйся, я сделаю все, что можно, – он уверенным движением разлил по пиалам чай. – Говори.

– Ты предупреждал меня, Ахмед, что я не должен ни с кем встречаться, что это большая ошибка и что придет момент, когда я пожалею об этом.

– Да, продолжай.

– Ты был прав во всем, кроме того, что я пожалею об этом. Я не жалею. Это были лучшие месяцы моей жизни. Я их заслужил.

– И теперь ты боишься за нее?

– Да.

– Ты сделал свой выбор тогда, сделай его и сейчас. Мужчина должен отвечать за свои поступки.

– Я сделал выбор. Я хочу, чтобы она уехала.

– Когда?

– Когда все случится.

– Это может быть плохим выбором, Алексей. Если тебя опознают, у нее все равно будут проблемы. Расстанься с ней сейчас – это даст ей хоть какой-то шанс. Ее подержат и выпустят. Против нее ничего нет. Будет пара месяцев очень неприятных, будет подписка о невыезде, могут уволить с работы. Где она работает, кстати, я забыл?

– В иностранной компании.

– Иностранцы могут и не уволить. Она молодая, красивая – это не конец жизни. Если она любит тебя так же, как ты любишь ее, твоя смерть будет для нее куда большей трагедией, чем все остальное.

– Я не хочу, чтобы она страдала…

– О каких страданиях ты говоришь? – Перебил Ахмед. – Два месяца в изоляторе в сравнении с гибелью любимого человека, который оказался не тем, за кого себя выдавал, то есть просто обманул, – это ничто. Она никогда уже больше не сможет никому верить – это и есть постоянное страдание.

– Что мне делать, Ахмед?

– Ее не свяжут с тобой, если тебя не опознают. Ее видели с каким-то человеком, и этот человек пропал. Такое бывает. Если хочешь помочь ей – расставайся сейчас и сделай так, чтобы тебя не опознали. Кстати, так ты поможешь и родным.

– Что ты имеешь в виду, Ахмед? Как я смогу сделать, чтобы меня не опознали?

Ахмед выдержал длинную паузу, прежде чем ответить. Таким образом он обычно подчеркивал значимость того, что будет сказано.

– Как сделать, чтобы тебя не опознали, Алексей, это технический вопрос. Если ты сейчас или завтра скажешь мне, что ты готов к тому, чтобы тебя разнесло на куски после того, как ты сделаешь свою работу, значит, так оно и будет. Мы никогда не говорили с тобой о том, что может быть после. Когда-то этот разговор должен произойти. Пусть он произойдет сейчас, если ты готов.

– Я готов.

– Послушай пульс. Частый?

– Да.

– Кровь стучит в висках? Померить давление?

– Зачем?

– Шутка. Извини. Всем будет лучше, если тебя не смогут опознать. Всем твоим близким будет лучше, твоей девушке будет лучше. Все равно никто не даст похоронить тебя по-человечески, поэтому…

– Я согласен.

– Если тебе нужно еще подумать…

– Ахмед, я сказал, что согласен.

– Хорошо. Иван все организует и за всем проследит. Но тебе нужно расстаться с девушкой сейчас.

– Почему?

– Потому что если ты не расстанешься с ней и произойдет то, что должно произойти, то она может стать опасной сама для себя. Мы не знаем ее реакции. Она может связать события.

– Ты хочешь сказать, что она может стать опасной для вас?

– Я хочу сказать то, что сказал. Мы не тронем ее – даю слово. Она не знает никого, кроме тебя, поэтому не представляет опасности, если она не свяжет тебя с событием. Неужели непонятно?

– Понятно. Скажи мне, когда?

– Не меньше месяца и не больше двух. Скажи ей, что тебе надо в командировку и ты не можешь взять ее с собой. Сначала можешь разговаривать с ней по телефону. Потом перестань.

– По какому телефону? Она сразу поймет, что я здесь.

– Мы тебе дадим телефон с английским, немецким, голландским номером, не будь идиотом. Прими наконец решение. Это твоя проблема. Я готов помочь тебе решить ее, но сначала прими решение. Все, хватит об этом.

Алексей понимал, что Ахмед прав. И что он недоговаривает. Если Алексей не примет правильного решения, они примут его за него. Ему надо что-то придумать. Может быть, действительно уехать, потом сделать вид, что приехал на пару дней, а потом снова уехал. И уже не приехал. О боже, оказалось, что это тяжелее всего. Оказалось, что расстаться с любимой тяжелее, чем убить. Или все это потому, что он не хотел уходить из мира, с которым Катя единственная и связывает его, не с миром ментов, политиков, террористов, а с миром морей, деревьев, голубого неба.

Но небо не было голубым, когда он вышел из дома Ахмеда и сел в свою машину. Небо было тяжелым, почти осенним, с трудом удерживающим потоки воды. Алексей включил телефон. За время разговора с Ахмедом он получил одно голосовое сообщение. Это была Катя. Старательно сдерживая смех, она говорила: «Я не хочу больше слышать в телефоне эту противную бабу-робота. Давай я лучше запишу свой голос, который будет всех просить оставить тебе сообщение. И тогда у тебя будет много-много сообщений, потому что все будут тебе звонить, чтобы услышать мой голос. А вообще я очень скучаю и хочу поскорее тебя увидеть. Позвони, как только освободишься. Люблю, люблю, люблю».