ГЛАВА 1

ФРАНЦУЗСКИЙ ПОЦЕЛУЙ

Узнав от «ЭП-Мастера», что его интересует состояние здоровья прототипа главного героя рассказа «Еще один странный случай на Патриарших прудах», наши друзья засомневались.

— Кардиограмма, это — лишнее! — решили они и предложили программе, которую они между собой фамильярно называли «мистер Прог» и иногда добавляли: «Сэр», — довольствоваться тем, что есть. Отношение к аппаратно-программным средствам, как к живому существу, для специалистов компьютерных наук — не редкость. Юзеры, ламеры и прочие «чайники» еще более суеверны, так как имеют обыкновение удалять «лишние файлы» из каталога WINDOWS, менять типы мониторов, переустанавливать операционные системы, перепрограммировать сетевые карты, а самые злокозненные — запускать ЕХЕ в приложениях к письмам от неизвестных адресатов. И когда сисадмины, измученнее нарзаном, вежливо, так, начинают спрашивать их: «Ну, зачем вы это сделали?», — то в большинстве случаев получают в качестве объяснения стандартный ответ о воздействии на их сознание потусторонних обстоятельств непреодолимой силы. Программа продолжала «крутиться» и через 10 минут выдала сообщение о готовности выполнить команду CREATE.

— 8 часов? Лик твою мемори! Не много ли?! — не поверил глазам своим Антон Шлыков.

— В полном соответствии с КЗоТ. Пусть трудится, а мы пойдем домой: «Ф диревню к пчолам!». Завтра и посмотрим на результат — предложил Геннадий Галыгин. На следующий день, когда наши друзья прибыли на работу, то обнаружили, что их Лазарь (лазерный принтер) мигает, сигнализирует о том, что бумага, которая в него заправлена, закончилась. Порядка 20 страниц текста уже были отпечатаны. Получив требуемую порцию бумаги формата А-4, принтер снова начал совершать технологические фрикции. Как заведено по утрам у офисных работников серьезных учреждений, наши друзья взбодрились кофейком и сходили на перекур в специально отведенное место на лестничной площадке, где приятно пообщались с коллегами из Вычислительного центра. Обсудив две самые актуальные для москвичей темы: дураки во власти и автомобильные пробки, — они вернулись в служебный кабинет.

И, надо сказать, вовремя. Телефон на рабочем столе Антона Шлыкова, кажется, вот-вот готов был разорваться от звонков. Наш друг подбежал к аппарату и снял трубку.

— Антон, что с твоим Асом? — недовольным голосом спрашивал его г-н Климов, он же — начальник управления информационных технологий банковского холдинга.

— В каком смысле?! — Шлыков выразил осторожное недоумение.

— Не в смысле твоей задницы, которая меня совершенно не интересует, а в смысле компьютера, который мы тебе на время предоставили — грубил и сердился г-н Климов.

— AS/400 коннектит, все нормально. Я на нем, пока нет серьезных заданий, одну перспективную программку решил покрутить и протестировать. Вы знаете, она у нас на картах Таро гадает, гороскопы составляет, стишки сочиняет. И даже музыку попсовую пишет и исполняет — Шлыков попытался вызвать у г-на Климова интерес и, таким образом, сгладить непредвиденный «прокол».

— Ух, ты, здорово! Обязательно зайду, чтобы посмотреть. Только вот, программка твоя ведет себя совершенно по-свински, так как постоянно требует дополнительной оперативной памяти и заявляет, что ей не хватает места в BIOS. Я, конечно, такую возможность тебе скоро предоставлю, но бутыль французского коньяка, как ты свою программку не крути, останется на твоей совести — примирительным тоном завершил разговор г-н Климов и положил трубку.

— Кто звонил? — Галыгин, почувствовав какую-то неприятность, как старший по возрасту, поспешил на помощь коллективу.

— Так, ерунда какая-то. Давайте-ка еще пару экземпляров распечатаем и посмотрим, что нам мистер Прог понаписал — предложил Шлыков, обтирая носовым платком обильно вспотевший лоб. И вот, что они прочли.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Николай Старченков

I

Оnceuponatime (в переводе с английского: когда-то, однажды, или в какое-то время)… Нет. Стоп. Надо конкретней. И лучше по-русски… 12 мая 1978 года, в пятницу, примерно, в два часа после полудня, на прудах, старое отеческое название которых не испарилось из памяти коренных москвичей даже на 61-й год существования Советской власти, появились два гражданина. Чёрная «Волга» с правительственными номерами, из которой они вышли, отъехала в направлении Ермолаевского переулка и остановилась напротив заведения Мособщепита под названием «Чебуречная». Два гражданина перешли через дорогу в строгом соответствии с Правилами дорожного движения, то есть на «зебре». Дорожная обстановка в Москве в те времена была спокойной (на одну тысячу жителей приходилось всего 55 машин), и любое дорожное полотно можно было в условиях нашей постоянной людской спешке легкой трусцой пересечь в любом месте и направлении, особенно не опасаясь неприятных последствий. Но наши персонажи, вероятно, никуда не спешили, поскольку до того, как перейти тихую улицу с нерегулярным полуденным движением частного и общественного транспорта, протопали по разбитому грейдером ДЗ-76 производства завода им. Колющенко асфальтовому тротуару совершенно необязательную стометровую дистанцию. Первый из них, одетый в серый двубортный костюм из кашемира и белоснежную сорочку White Cuff с шелковым галстуком ручной работы, был высокого роста, строг, упитан, лыс, и на вид ему можно было дать лет 55. Свой портфель красно-коричневого цвета из натуральной кожи с позолоченной фурнитурой (похожий и сейчас можно увидеть на витрине лондонского магазина Harrods) он нес с достоинством и вальяжностью. Второй, плечистый и вихрастый мужчина, примерно 25-летнего возраста, был облачен в модную замшевую куртку, водолазку цвета топленого молока и новенькие (еще не потертые) джинсы Wrangler. В правой руке он с небрежностью нес не очень увесистый портфель, типа «дипломат», вероятно, польского производства. После такой интродукции сразу следовало бы «зарядить» диалог, из которого читатель смог бы извлечь полезную информацию о том, по какой причине Патриаршие пруды (в народе их еще называли Патрики) снова стали местом, по-видимому, очень важной встречи, имеющей для литературного героя (героев) судьбоносное значение. К сожалению, выйдя из машины, «лысый» и «вихрастый» имярек молчали, погруженные в какие-то тайные мысли. Поэтому незримый Genius loci, а по-русски — Гений места, из уважения к дорогому читателю сразу же намекнул нерасторопному писателю на то, что неплохо было бы чем-нибудь заполнить паузу.

— Итак, — прокомментировал он неопределенную ситуацию, — представим, что, каким-то образом, эти два гражданина, вдруг, решили поменяться верхней одеждой, но оставили при себе свои портфели.

Можно ли по содержимому оных определить: «Who is who?»

— Нельзя! Для досмотра личных вещей требуется законное основание, — робко возразил явившийся с повинной писатель, мгновенно перелистав Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации в последней редакции. При всем уважении к дорогому читателю писатель тянул время, поскольку объективной причиной заминки с развитием сюжета являлось прочтение им данных о литературных героях до того, как они стабилизируются в машинных кодах словесных (художественных) портретов. Эта ошибка неприятна, но легко исправима. Единственная трудность возникает тогда, когда сообщение об ошибке приводит речевой макроассемблер в замешательство, результатом чего, например, становится излишняя велеречивость.

— А мне можно, раз они ко мне заявились, — зловещим шепотом произнес Genius loci и приступил к натуральному шмону без присутствия понятых. Порывшись в портфеле лысого гражданина, он сразу обратил внимание на папки с документами, которые по причине вытесненных на их обложках слов: ДСП, СЕКРЕТНО, НА ПОДПИСЬ, — ему пришлось отложить без прочтения. Увы! Не у всякого дорогого читателя имеется специальный допуск. Затем он положил глаз на чернильную авторучку Parker с золотым пером, свежий номер газеты «Правда» и фотографию в рамке, на которой владелец портфеля запечатлен вместе со знаменитым кинорежиссером Федерико Феллини и его очаровательной супругой Джульеттой Мазини. Из этого прекрасного мгновения он предположил, что фотография сделана совсем недавно, на возобновившемся после 5-летнего перерыва Венецианском кинофестивале, и попала в портфель лишь потому, что еще не все, кому надо, успели на нее полюбоваться. Наличие в портфеле лысого гражданина большого красного яблока сорта Джонатан в контексте упомянутых ранее предметов также выглядело вполне уместно, учитывая его, по-видимому, большую занятость, ненормированный рабочий день, а также избыточный вес и весенний авитаминоз. Завершив осмотр кожаного портфеля, Genius loci взглянул на то, что находится в attachИ-case «вихрастого» гражданина. Блокнот и шариковая авторучка — не в счет. В стране всеобщей грамотности этим никого не удивишь. А дальше ужас какой-то! Там вообще отсутствовали предметы, доказывающие принадлежность его владельца к какой-нибудь профессии или роду занятий. Разве можно связку ключей, зубную пасту и щетку, перочинный нож, станок с безопасной бритвой, повесть братьев Стругацких в самодельном мягком переплете, свежий номер «Известий», две пары носков, а также пачку презервативов (пусть даже самых больших и прочных в мире) считать атрибутами какой-либо профессиональной деятельности? Не смешите! Обычно, такие вещи вынужден носить с собой человек совершенно не респектабельный, не знающий, где сегодня он заночует. То есть либо бомж, либо молодой холостяк.

— Да ты хоть объясни читателю, кто ты такой, — обратился писатель к Genius loci, изо всех сил стараясь сохранять вежливость.

— Охотно, — отозвался тот. — Я — нечто среднее между богами и людьми. Мое предназначение — передавать богам молитвы и жертвы людей, а людям наказы богов и вознаграждения за жертвы. Благодаря мне возможны всякие прорицания, таинства, пророчества и чародейства. Мой самый знаменитый коллега — гений города Рима. Ему на Капитолийском холме посвящен щит с надписью: «Или мужчине или женщине». Эти слова обусловлены тем, что имя и пол своего гения римляне тщательно скрывают, чтобы его не переманили враги. Нас, Genius loci, очень много, так как каждый город, представляет собой совокупность мест. Лично я курирую булгаковские места Москвы.

— И что же Вы, уважаемый булгаковед, выяснили, копаясь в вещах моих персонажей? — не без ехидства спросил писатель, инициализируя приоритеты и другие параметры речевого диалога, разумеется, на основе фреймовского подхода, который применяется во многих системах искусственного интеллекта.

— Жаль, конечно, но в полной мере эксперимент не удался — честно признался Genius loci.

— И что же мне делать? Звать на помощь милицию, чтобы она проверила у них удостоверения личности? — обиделся писатель.

— Не обязательно, — успокоил его Genius loci и сразу внес рациональное предложение. — Я и сам могу представить непрошеных гостей в соответствии с их tabulae officialis, в просторечье именуемых «корочками». И в этом я не вижу ничего предосудительного, поскольку, как изящно выразился один из героев «Мастера и Маргариты»: «Сегодня вы лицо официальное, а завтра — неофициальное».

Итак, начнем с «Лысого». Перед нами не кто иной, как Валентин Георгиевич Афанасьев. Он же — заместитель начальника Главного управления по охране государственных и военных тайн в печати при Совете Министров СССР (сокращенно — Главлит). Что ж, в почтительности замрем на мгновение и заискивающе улыбнемся. А теперь перейдем к рассмотрению удостоверения личности «Вихрастого». Перед нами референт III управления того же ведомства Дмитрий Васильевич Павлов. Что ж, внушает уважение. Но лебезить не обязательно.

— Не торопитесь с поспешными выводами! — запротестовал писатель. — У тов. Павлова, согласно моему замыслу, во внутреннем кармане замшевой куртки есть еще одна «корочка», удостоверяющая, что он — член Союза журналистов СССР. Правда, для коллег по журналистскому цеху и многочисленных читателей мой герой более известен под псевдонимом Василевич.

— Довольно странно для литературного имени, которое, по идее, если не позволяет родная фамилия, должно произноситься как можно более благозвучно, например, Юлиан Семенов, Кир Булычев, Евгений Евтушенко или, на худой конец, Эдуард Лимонов. Кто-нибудь, хотя бы обращался к нему за разъяснениями по поводу этимологии его псевдонима? — так, на всякий случай, поинтересовался Genius loci.

— Бесполезно, однако, — вздохнул писатель, — пустая трата времени.

Обычно, когда его спрашивают: «Василевич, это — фамилия или отчество?» — он задает встречный вопрос, ставящий большинство в тупик: «Герман из пушкинской „Пиковой дамы“, это — имя или фамилия?»

— Что-то я тоже запамятовал, поэтому не обращайте на меня внимание. Продолжайте рассказ, но прежде, извольте, объяснить, мне и читателю, почему эти два, как я полагаю, официальных лица, прогуливаются на пленере, вместо того, чтобы в тиши кабинетов заниматься охраной военных и государственных тайн в печати — с достоинством произнес Genius loci и почти растаял, янтарным призраком покачиваясь среди ветвей зеленеющих лип. Обрадовавшись тому, что Гений места более не артачится, писатель продолжил повествование, но уже с учетом сделанного ему замечания.

* * *

Во второй половине 70-х годов XX века наступил благодатный период разрядки международной напряженности. Как-то незаметно рухнул «железный занавес», и СССР начал открываться внешнему миру для плодотворного экономического и гуманитарного сотрудничества.

Исконные принципы царского и советского самодержавия: «Тащить и не пущать!»— перестали отвечать духу времени, и тов. Афанасьева довольно часто, иногда по два-три раза в неделю, стали вызывать на рабочие совещания в различные министерства и ведомства по вопросам «рассекречивания» конкретной экономической, военной и научно-технической информации. В соответствии с вверенной партией и правительством должностью ему приходилось не только высказывать свое мнение по существу дискутируемого вопроса, но также выслушивать и подробно конспектировать поступающие в адрес Главлита претензии и предложения. Иногда ему требовалось срочно, «на колене», составить какой-нибудь документ, быстро получить нужную справку или дельный совет. Айподов, айфонов и прочих гаджетов в то время еще не существовало, поэтому приходилось полагаться на «человеческий фактор». Обыкновенные большие начальники для работы с входящей информацией обзаводились штатными секретарями-референтами с приятной внешностью, хорошей памятью и разборчивым почерком. А необыкновенные, вроде тов. Афанасьева, старались приобщать к совещательной работе максимальное количество подчиненных из числа ведущих специалистов, чтобы те расширяли свой кругозор и заряжались чувством самоуважения и ответственности. Вот и сегодня незадолго до обеденного перерыва референта III управления Главлита тов. Павлова срочно вызвали в приемную тов.

Афанасьева, предупредив о возможной поездке вместе с шефом на совещание: то ли в ТАСС, то ли на Старую площадь. В просторной начальственной приемной вышеупомянутый Павлов застал двух посетителей, на одного из которых сразу обратил внимание, так как он был в военной форме и имел звание полковника ВВС. В руках у товарища полковника была газета «Красная звезда», которую он с волнением переминал в руках и весь вид его свидетельствовал о том, что он явно чем-то расстроен. Второй посетитель в элегантном светлом костюме с красивой папкой в руках, напротив, был невозмутим, так как по всей очевидности, откинувшись на спинку удобного кожаного кресла, дремал. С чувством радостного изумления Павлов узнал популярного кино-режиссера Эльдара Рязанова и вопросительно посмотрел на секретаря приемной Ольгу Ивановну Кныш — аккуратную и приятную женщину, немного за сорок. Улыбнувшись, она развела руками, и Павлов приготовился к неопределенно долгому ожиданию. Вообще-то в Советском Союзе проверку художественных фильмов осуществлял не Главлит, а художественный совет при Госкино, через который проходил весь сценарный портфель. Но дело в том, что тов.

Афанасьев в соответствии с партийным поручением входил в состав художественного совета Госкино в качестве представителя общественности, и от его авторитетного мнения во многом зависело одобрение и последующее утверждение той или иной киноработы. Не прошло и двух минут, как из кабинета шефа вышел худощавый седоватый мужчина за пятьдесят в сером английском твидовом костюме и быстро окинул посетителей приемной острым сканирующим взглядом, ждать доброты от которого — было бы глупо. Вслед за ним вышел сам шеф и проводил гостя даже не до дверей приемной, а до самого лифта, что по правилам чиновничьего этикета свидетельствовало об очень высоком градусе уважения. Вернувшись в приемную, тов. Афанасьев объявил посетителям, что принять их сегодня уже не сможет и попросил прийти во вторник на следующей неделе. Увидел страдающего Павлова, тов. Афанасьев схватил его за локоть, завел в начальственный кабинет, и попросил ровно через 15 минут быть на выходе возле его служебной машины. В интерьере кабинета, оформленного по правилам Фен-Шуя, по сравнению с тем, что Павлов видел ровно неделю тому назад, произошли некоторые изменения. Прежде перед большим совещательным столом висела копия картины И. Бродского «В. И. Ленин в Смольном», а теперь — копия портрета патрона всея КПСС Л.И. Брежнева кисти модного художника Ильи Глазунова. Довольно моложавый генсек был изображен с выражением тревоги и печали на суровом, потянутом томной поволокой, лице. А на книжном шкафу из настоящей карельской березы, вместившем все три издания «Большой Советской Энциклопедии» в количестве 144 томов, появилась бронзовая статуэтка совы, во все эпохи считавшаяся атрибутом красивой и обеспеченной жизни. «…Поедешь со мной в ТАСС на совещание. Никаких документов с собой брать не надобно. Только блокнот и перо. По дороге ненадолго остановимся и погуляем на свежем воздухе. Расскажу кое-что интересное», — завершил шеф свой монолог, показав при этом указательным пальцем на потолок. Данный жест означал, что у тов. Афанасьева к Павлову, кроме всего прочего, есть строго конфиденциальный разговор, исключающий возможность потусторонней прослушки.

* * *

Попав в тень зеленеющих лип, тов. Афанасьев демократично предложил Павлову «промочить горло», и повлек к недавно открывшемуся после обеденного перерыва киоску «Пиво и Воды». Они заняли очередь. Перед ними стояли, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, явно, в предвкушении освобождения от похмельного синдрома два типичных представителя московского ЖКХ в угрунтованной свинцовыми белилами и заляпанной разноцветной краской рабочей одежде. Маляры-штукатуры заказали по две бутылки «Жигулевского», рассчитались и, озираясь по сторонам, быстро удалились в неизвестном направлении.

— Рабочий класс! — иронически произнес Павлов, когда работяги отодвинулись от прилавка.

— Гегемон! — коротко отрезал тов. Афанасьев и обратился к полнотелой продавщице с подведенными бровями и ярко накрашенными губами:

— Нарзан есть?

— Нарзан, к сожалению, закончился — ответила продавщица и почему-то обиделась.

— Абрикосовая есть? — с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, осведомился Павлов.

— Немае абрикосовой, и никогда ее не завозили — днепропетровскими нотами пропела продавщица, невольно, раскрывая местность, где ее взрастили.

— А что, красуня, есть из минеральных вод? — вежливо и даже как-то участливо, перед этим зыркнув глазами и, показав Павлову кулак, обратился к продавщице тов. Афанасьев.

— Есть «Боржоми», но только не студеная — встрепенувшись, извиняющим тоном отозвалась продавщица, разглядев, наконец, солидного мужчину начальственного вида.

— Ну, как говорят в Украине, «захочеш пити — підійдеш до струмка». Подай дві пляшки. Здачі не треба. Тільки, будь ласка, відкрий їх і організуй нам справжні склянки, а не одноразові,— попросил продавщицу на ее родном языке тов. Афанасьев.

— Стаканы верните — совсем дружелюбно, получив бумажный рубль, заговорила продавщица, — и с громким хлопком открыла сначала одну, а потом вторую бутылку. Из-под крышек обильно хлынула белая пена. Дождавшись, когда вода успокоится, коллеги взяли с прилавка бутылки и стаканы и направились к свободной садовой скамейке. Отходя от киоска, они слышали, как продавщица недовольно проворчала: «Воно як трапиться: коли середа, а коли й п'ятниця! То и дело вадзічку абрикосовую спрашивают. А где я возьму ее, коли ее не завозят?» Ответственные сотрудники Главлита понимающе переглянулись, улыбнулись и уселись на скамейке, лицом к пруду и спиной к Бронной, предварительно подстелив под себя, чтобы не запачкать одежду коварной акриловой краской, имеющиеся в их распоряжении газеты: тов. Афанасьев — «Правду», Павлов — «Известия». Тотчас на асфальтовую дорожку перед ними спланировала стайка голубей и, перебирая красными лапками, приблизилась прямо к их ногам, явно, выпрашивая угощение. Тов. Афанасьев, забыв о номенклатурном статусе, резко наклонился и громко хлопнул в ладоши.

Голуби, испугавшись, отлетели, но недалеко, и продолжали с безопасного расстояния выжидать незнамо что: то ли приглашения к обеду, то ли еще более неприятного огорчения. Павлов, которому частенько приходилось стоять в очередях, не выдержал и рассказал свежий анекдот:

«Улица. Длиннющая очередь. В хвост очереди на всякий случай пристраивается еще один гражданин, и вступает в беседу с крайним:

— Чего дают?

— Говорят, Конан Дойля завезли.

— А это лучше, чем кримплен?

— Не знаю. Думаю, не взять ли на пробу две бутылки?»

Тов. Афанасьев в очередях стоял редко, — разве что в кремлевском буфете. Все заботы о домашнем хозяйстве лежали на его супруге Арише. Детей у них не было, внуков тоже. Соотечественников, впавших в состояния потребительского маразма, они оба не любили, и презрительно называли «куркулями» и «мещанами». В кандидатской диссертации на тему: «Образ мелкобуржуазного хама в творчестве А.П. Чехова», — тов. Афанасьев еще в те «застойные» годы очень своевременно отметил, что: «…Стремление некоторых несознательных граждан овладеть престижными вещами и услугами вопреки основному закону социализма: „От каждого по способности, каждому — по труду“, — равносильно тому, что они становятся не хозяевами, а рабами вещей, приобретаемых ими любыми средствами». Свежий анекдот тов. Афанасьев оценил, рассмеялся, но и в долгу не остался. Чтобы продемонстрировать знание аутентичного материала, он так опасно пошутил, что Павлов от смеха ужом чуть не сполз со скамейки:

В клубе железнодорожников проходит лекция «О любви». Лектор читает доклад о видах любви: — Любовь бывает разных видов. Бывает любовь между мужчиной и женщиной. Из зала выкрик: — Товарищ лектор, а слайды будут? Лектор:

— Слайды, товарищи, будут, как и обещано, но в конце лекции. Ну, так я продолжаю. Ещё бывает любовь между мужчиной и мужчиной. Снова возбужденный выкрик из зала: — Товарищ лектор, а слайды будут? — Я же говорю, слайды в конце лекции. Также бывает любовь между женщиной и женщиной. Снова тот же голос: — Ну, товарищ лектор, когда же слайды? Лектор невозмутимо продолжает: — Но высшей формой любви является любовь советского гражданина к родной Коммунистической партии. А теперь, товарищи, слайды.

Когда боржоми было выпито, Павлов на правах подчиненного забрал стаканы и пустые бутылки, и, не спеша, отправился к киоску, возле которого уже галдело и толкалось разнокалиберное по росту и комплекции подрастающее поколение в парадной школьной форме и красных пионерских галстуках. Освобождать для него, как старшего по возрасту, проход к прилавку никто не собирался, поэтому ему пришлось пустить в работу локти.

«Откуда они набежали?», — рассержено подумал Павлов, не разобравшись в причине появления в столь неурочное время совершенно нелюбимой им очереди. Но, если бы он в этот самый момент повернул голову чуть-чуть левее, то заметил бы остановившийся неподалеку на обочине проезжей части Бронной улицы пустой автобус с желтым кузовом, белыми створками пассажирских дверей и включенными аварийными фарами.

Неисправное транспортное средство марки ПАЗ-672 принадлежало Дому пионеров города Смоленска. На нем в сопровождении растерявшегося в непредвиденной ситуации инструктора обкома комсомола возвращались домой с Всесоюзного слета, посвященного какому-то очередному юбилею, юные корреспонденты «Пионерской правды». Пробравшись к продавщице, Павлов не стал просить законно причитающиеся ему за сданную тару 24 копейки, а просто поставил стаканы и пустые бутылки на прилавок. На обратном пути от прилавка с ним произошел досадный инцидент. Его локоть нечаянно соприкоснулся с упругим бюстом школьницы — акселератки, на котором нелепо топорщился символ принадлежности к Всесоюзной пионерской организации имени В.И. Ленина. Девица с лицом, похожим на фотографию юной Анастасии Вертинской, смутилась и покраснела. Только Павлов собрался произнести слова извинения, как тут же наткнулся на ловко подставленную кем-то из школяров подножку, и чуть было не растянулся на грязном асфальте.

«Отрок имбицильный!», — выругался он, но, не имея времени и желания для выяснения отношений с несовершеннолетними обидчиками, поспешил к своему шефу.

— Ну-с, Дима, надеюсь, ты догадался, зачем я дал тебе на ознакомление материал с уфологическими экзерсисами? — возвратил его из рассеянного состояния строгий голос тов. Афанасьева. Павлов, встрепенувшись, понял, что шеф имеет в виду подборку материалов центральной и региональной прессы за период 1975–1978 гг., которую он не далее как позавчера получил в работу с резолюцией: «Ознакомиться и составить профессиональное мнение». Вышеуказанные документы были собраны в одной пухлой папке в виде аккуратно подшитых и пронумерованных вырезок из газет и журналов, а также листов машинописного текста на тему о всякого рода загадочных явлениях: от шаровой молнии и НЛО до гипноза, пирокинеза, телекинеза и гипотетической машины времени. Все листы формата А-4 с машинописным текстом были помечены штампом «Не утверждено», под которым стояли дата и подпись курирующего цензора. Последнее означало, что статья или заметка «залитована», — проще говоря, не разрешена к печати. На вырезках из газет и журналов сверху текста были приклеены полоски бумаги, которые сейчас называют «стикеры», а раньше — «закладки». На них разборчивым почерком были указаны: название печатного органа, год и номер выпуска, фамилия цензора и фамилия дежурного редактора. Потратив несколько часов на изучение содержимого папки, Павлов так и не понял, кто и с какой целью ее сформировал. Вряд ли шеф сам, ради любопытства, собирал эти статьи и заметки, и затем решил показать молодому сотруднику, так сказать, для расширения кругозора. Решил проверить его профессиональные навыки? Однако никакой смысловой разницы между прошедшими и не прошедшими предварительную цензуру материалами Павлов не нашел. Ни в тех, ни и других не было ничего такого крамольного, что подпадало бы под параграфы официального «Перечня сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати». «Может, — подумал он, — авторы запрещенных к опубликованию материалов пожаловались в ЦК КПСС на некомпетентность цензоров, — в провинции всякое бывает, — и по предложению какого-нибудь Малина-Фалина провели скрупулезное расследование, и в качестве примера подшили к неопубликованным материалам опубликованные?» Такое было возможно, но маловероятно. Оставалась последняя версия — авторы. Их было четверо: доктор физико-математических наук Мерцалов, кандидат биологических наук Фишман, кандидат философских наук Огурцов и доктор исторических наук Шмидт. Все из Новосибирска. Он позвонил знакомому коллеге-цензору из новосибирского областного управления Главлита и поинтересовался: «Известны ли ему такие-то товарищи-граждане?» На данный вопрос он получил уклончивый ответ, сопровождавшийся характерным покашливанием, которое ему следовало расценивать, как многозначительный намек: они — диссиденты.

— Я навел кое-какие справки, Валентин Георгиевич, и считаю, что этот материал не по нашей кафедре — осторожно намекнул Павлов. Реакция шефа на его слова оказалась совершенно неожиданной.

— Удивляюсь твоей доверчивости Павлов, а также потерей бдительности — с раздражением в голосе заговорил тов. Афанасьев, перейдя в обращении со своим подчиненным с имени на фамилию. — Мало ли откуда к нам пришел этот материал! Со Старой площади или с Лубянки. Я тебе его дал не для расширения кругозора, а для тщательной проработки.

— Но я, правда, не нашел там ничего такого, что… — начал оправдываться Павлов.

— Ты не нашел, а вот, органы, от которых, как ты правильно догадался, этот материал поступил, нашли — продолжал сердиться тов. Афанасьев.

— И что же, например? — робко поинтересовался Павлов. Голос тов. Афанасьева снизился до заговорщического шепота:

— А то, например, что места наблюдений за так называемыми НЛО, указанные в этих статьях и заметках, полностью совпадают с местами дислокации объектов Министерства среднего машиностроения СССР и расположениями шахтных установок МБР.

— Опаньки! Прокололся! — растерялся Павлов, лихорадочно вспоминая, какие материалы, собранные в папке № 1317, относились к теме НЛО.

— Ха-ха-ха-ха! — зашёлся смехом тов. Афанасьев. — А ведь я тебя разыграл! Ничего предосудительного там нет. У тех парней, действительно, есть какие-то проблемы с КГБ. В чем они провинились, честно говорю, не знаю, но сам начальник Следственного отдела обратился в Главлит с просьбой помочь ему с ними разобраться. «Уж не тот ли это импозантный гражданин, которого шеф провожал до лифта?», — мгновенно, сообразил Павлов, но вслух сказал:

— А я тут при-чем?

— Ты ведь у нас член Союза журналистов. Не правда ли? — тов.

Афанасьев задал довольно неожиданный вопрос.

— Да, в этом году приняли — удивившись, Павлов не без чувства гордости удовлетворил начальственный интерес.

— А почему у тебя литературный псевдоним такой странный — «Василевич». Это фамилия или отчество? — сменив гнев на милость, стал интересоваться тов. Афанасьев. И Павлову, волей-неволей, пришлось перелистать некоторые страницы жизненной и трудовой биографии:

— Понимаете ли, Валентин Георгиевич, меня еще в школе, когда в 8-м классе комсоргом избрали, кроме как Василич и не называли. Даже молодые учителя и те, посмеиваясь, конечно, иногда так ко мне обращались. То же самое и в универе. На первом курсе избрали старостой группы, хотя мне еще и 18-ти не исполнилось. Были ребята постарше, отслужившие в армии или с рабочим стажем, но все равно выбрали меня. «Василевич, Василевич… Что-то припоминаю… Образованнейшая, судимая по 58-й статье, женщина-филолог, создавшая в 20-е годы грамматику не то чукотского, не то эвенкийского языка», — напрягал профессионально-натренированную память тов. Афанасьев, но, не будучи уверенным, многозначительно произнес:

— Уважали, значит…

— Может быть — уклончиво ответил Павлов, все еще не понимая, в какую сторону гнет шеф.

— Почему сразу на журфак не поступил, а подался в геологи? — строго спросил тов. Афанасьев, но тут же, смутившись, поправился. — Впрочем, профиль высшего образования для Цензора, это — не самое главное. Тут мозги нужны, как у Штирлица.

— В таком случае, Валентин Георгиевич, вы избавляете меня от необходимости отвечать на Ваш вопрос — Павлов быстро нашелся, как закрыть не очень приятную для него тему о своем образовании.

— Ну и хитрец же ты, Павлов, то есть Василевич — усмехнулся тов.

Афанасьев. Повисла свинцовая пауза. Тов. Афанасьев посмотрел на часы. Совсем не дешевые, между прочим, швейцарские, марки Tissot. Павлов, гордившийся своими часами марки «Восток» (в просторечье также называемых «командирские»), даже не обратил на них никакого внимания. А зря. Швейцарские часы часто говорят о своем хозяине гораздо больше, чем его визитная карточка. До 1917 г. фирма Tissot являлась официальным поставщиком Русского императорского двора и изготавливала часы для офицеров и генералов русской армии. Следует заметить, что Валентин Георгиевич, что бы про него не говорили вольнодумствующие завистники, был человек современный: умеренный либерал в пределах моды и чопорный консерватор в пределах житейской мудрости. Он очень умело указывал, общаясь коллегами по работе, модных советских и зарубежных писателей и поэтов.

Обнаруживал он солидную эрудицию и по вопросам театра и кинематографа. И даже на выходные вместе с супругой Аришей специально ездил в Ленинград посмотреть премьерные спектакли БДТ. В кулуарах Главлита даже ходили слухи о том, что он, якобы, неизменно присутствует на всех торжественных богослужениях в Елоховском кафедральном соборе. «Проверяет батюшек, правильно ли псалмы и молитвы читают», — опасно шутили наиболее продвинутые остряки. Стрелки на циферблате Tissot показывали 14.30. Сверившись с часами, тов. Афанасьев вынул из кармана пиджака пачку сигарет Marlboro. Вот на заграничные сигареты Павлов сразу обратил внимание. Не только потому, что сам курил, но и потому, что курить дефицитное в СССР Marlboro было очень престижно, особенно, среди студенческой молодежи и художественной богемы. На самом деле тов. Афанасьев от никотиновой зависимости не страдал, и курил табак, преимущественно, в двух случаях: когда сильно о чем-то переживал или когда ему требовалось поддержать в кампании какого-нибудь курящего высокопоставленного собеседника. В данный момент он волновался. Не в его правилах было подставлять подчиненных ему сотрудников в отношениях с таким грозным учреждением, как Комитет государственной безопасности СССР. Вопреки распространенному мнению, Главлит филиалом КГБ никоим образом не являлся. Если бы не было Главлита, вражеские иностранные разведки только по материалам открытой печати без особого труда смогли бы раскрыть все советские военные секреты. Точно так же, как в 1897 г. великий русский ученый Дмитрий Иванович Менделеев раскрыл секрет только что изобретенного французами бездымного пороха. Для этого ему было достаточно прочитать и проанализировать отчет одной из французских таможен о том, какие виды минерального сырья железнодорожным путем доставляются в город N, где строился тщательно охраняемый французской жандармерией пороховой завод. А ведь многочисленные американские лауреаты нобелевских премий по химии, физике и экономике были не глупее автора периодической системы химических элементов, названной его именем. Каждое ведомство — КГБ и Главлит — исполняло исключительные и почти не пересекающиеся функции. Итак, тов. Афанасьев предложил Павлову угоститься Marlboro.

Вслед за сигаретами он вынул из кармана пиджака зажигалку ZIPPO, дал Павлову прикурить и прикурился сам. Он уже собрался с мыслями и морально был готов сказать своему подчиненному то, собственно, ради чего, он пригласил себя сопровождать:

— Значит, так, Павлов, у меня в ТАСС в 15.00 начнется совещание. Ты, пожалуйста, никуда не уходи. Сиди здесь. К тебе в течение получаса должен подойти товарищ из органов. Кто он такой, я не знаю.

Сам представится. Меня лишь попросили организовать вашу встречу, особенно не посвящая в детали предстоящего разговора. Знаю лишь, что это связано с содержимым папки, о которой я просил тебя составить личное мнение. Возможно, что тебе придется на некоторое время отбыть в командировку в Новосибирск. Хотя завтра суббота, все необходимое: приказ, командировочное удостоверение, а также суточные, — ты получишь у моего помощника Игоря Ивновича. О твоих проездных документах: туда и обратно, — позаботятся органы. Есть вопросы?

— Есть! Я — не сотрудник КГБ. И, кроме Вас, никто не вправе отдавать мне какие-либо указания о моем смещении, перемещении, увольнении и тому подобное — негромко, но твердо заявил Павлов. «А он совсем не прост и способен за себя постоять!», — убедился тов. Афанасьев, и, почувствовав на душе некоторое облегчение, произнес: «Ты, Павлов, уже не маленький. Сам знаешь… Короче. Как говорят в таком случае: „Колхоз — дело добровольное: хочешь — вступай, а не хочешь — корову отнимем“. И имей в виду, что на тебя органы вышли не случайно. В этой жизни вообще не бывает ничего случайного». После этих слов тов. Афанасьев взял за ручку красно-коричневый портфель с позолоченной фурнитурой, поднялся со скамейки и сказал:

— Мне пора. На работу сегодня уже можешь не выходить. Только не забудь завтра с утра позвонить моему помощнику. Он весь день будет в приемной за дежурного.

— Сигареты забыли, Валентин Георгиевич! — Павлов обратил внимание на оставленную шефом почти полную пачку Marlboro.

— Оставь себе. У меня на работе есть заначка — объяснил тов.

Афанасьев причину его щедрости, а потом, подумав о чем-то еще, поставил портфель на скамейку и полез во внутренний карман пиджака.

Вынул черный кожаный футляр, достал из него солнцезащитные очки в модной французской оправе и протянул их Павлову со словами:

— И это тебе тоже. Презент для экипировки. А ну-ка примерь! Когда же Павлов, немало удивленный подарком, примерил солнцезащитные очки в стиле хиппи, тов. Афанасьев довольно рассмеялся:

— Бонд! Вылитый Джеймс Бонд… из пятой серии! Павлов поднялся со скамейки, поблагодарил шефа за подарок, и они на прощание крепко пожали друг другу руки. Тов. Афанасьев сделал движение, чтобы выбросить газету «Правда», на которой он сидел, в урну, но, сдержав естественный порыв, взглянул на часы и отправился к служебной машине, забыв о том, что собирался пройтись до Тверского бульвара неторопливым прогулочным шагом. Миновав киоск «Пиво и воды», высокопоставленный чиновник заметил морозильный ларь, в котором работники Мосхладокомбината № 8 только что доставили партию мороженого в хрустящих вафельных стаканчиках.

Торговля еще не началась, но возле ларя уже начала выстраиваться очередь, состоявшая в основном из учащихся среднего школьного возраста. «Да, хорошо сейчас пионерам страны Советов! Вышли из школы и, пожалуйста, вам мороженое», — невольно, испытал чувство зависти тов. Афанасьев, вспомнив голодное детство, 1931-й год, маленький украинский городок и площадь железнодорожного вокзала, усеянную трупами крестьян окрестных деревень. Его догнал смуглый темноволосый паренек в синей куртке и белой рубашке с красным пионерским галстуком.

— Дзяденькооооооо, дайте 15 копеек на мороженое! — с интонацией цыганских попрошаек пропел он жалобным голосом. Мелочи у тов. Афанасьева не было, но и обижать симпатичного мальчика отказом ему тоже не хотелось. Он открыл портфель, достал яблоко сорта Джонатан и вручил его пареньку. Тот, естественно, удивился, но яблоко взял, сказал «спасибо» и отстал. «Где же я об этом уже читал?», — задумался тов. Афанасьев, но вспомнить, как не старался, не смог. Заклинило. И в этот момент с ним произошла некоторая странность. Сердце его стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нем. В голове его прочно засела дичайшая мысль о том, что он Павлова больше никогда не увидит. От этой мысли его охватил столь сильный страх, что ему захотелось тотчас покинуть это и впрямь мистическое место. Тов. Афанасьева заметил его водитель, который, успев пообедать и даже немного вздремнуть, склонив голову на руль, собирался отъезжать к зданию ТАСС на пересечении Тверского бульвара и Большой Никитской улицы, но на всякий случай просигналил. «Хорошо, что хоть трамвайные пути разобрали!»— не на шутку расстроился тов. Афанасьев, усаживаясь в служебную «Волгу» на сидение рядом с шофером.

— И перестали отпускать подсолнечное масло в разлив — досыпала ему соль на рану интеллигентная его супруга Ариша, накладывая на голову холодный компресс, после того, как он вечером поведал ей о некоторых обстоятельствах своего внезапного сердечного недомогания. Ариша, конечно, лукавила, ибо, родившись в Москве еще до революции, о пролегавшем на Бронной трамвайном пути никогда не слышала. То же самое подтверждают архивы транспортного управления Мосгорисполкома.

II

Павлов тоже чувствовал себя неважно — нет, сердце у него не болело, однако мысли были угрюмы, как тротуары в предрассветные часы. Опять уже в который раз он вспоминал события того злосчастного дня, когда согласился стать сексотом. Не подумайте хорошо. К общеизвестному слову sex понятие сексот относится, примерно, также как половая норма к половому извращению.

Сексотами в Советском Союзе назывались секретные сотрудники органов государственной безопасности. Их вербовали из разных слоев общества, с целью получения информации о политической благонадежности разнообразных социумов граждан (например, группа студентов, коллектив НИИ или цех оборонного предприятия) и отдельных подозрительных личностей. Их также часто использовали в качестве провокаторов, подставляющих неудобных для существующей политической системы граждан, при недостатке прямых улик, под конкретное уголовное дело. Порученную им работу сексоты, как правило, выполняли без отрыва от учебы или производства, но не бескорыстно. В назначенное время: до или после трудовых будней, — они подходили к двери малоприметного кабинета, в котором их поджидал ответственный сотрудник территориального органа государственной безопасности, и негромко стучали. Наверное, поэтому в народе их еще называли «стукачами». Справедливости ради, следует отметить (подчеркнуть), что здоровое чувство отвращения, которое испытывало к сексотам-стукачам большинство советских граждан, коренилось отнюдь не в осознанном неприятии ими Советской власти или коммунистической идеологии, а где-то на уровне подсознания, или, как бы сказал старик Кант — априори. Сексотом Павлов стал на 3 курсе университета. И не по своей воле.

На него надавили, угрожая в противном случае «сшить дело» про убийство по неосторожности. История же была такова. В начале 70-х годов, с целью поддержания порядка в общежитиях МГУ имени М.В. Ломоносова, в том числе в общежитии Главного здания (ГЗ) на Ленинских горах, был сформирован комсомольский оперативный отряд, который сразу начал действовать решительно и с размахом. Павлов членом оперотряда не состоял, сам в общежитии не проживал, но его, как старосту группы и члена бюро комитета комсомола геологического факультета, иногда вызывали в туда на различные общественные мероприятия. И вот, однажды, ему сказали, чтобы он в воскресенье, в половине девятого утра прибыл в корпус «Б», якобы, для содействия проведению инструктажа по противопожарной безопасности. Он еще удивился, почему так рано, но в назначенное время явился. На самом деле в тот день оперотряд МГУ при содействии комсомольско-профсоюзного актива проводил операцию по тотальной проверке паспортного режима. Ровно в 8 часов 30 минут все жилые корпуса Главного Здания МГУ были оцеплены, одновременно перекрыты все выходы, лестницы, лифты и переходы, и начался планомерный досмотр всех комнат, включавший обыск санузлов, шкафов и прочих укромных мест, где могли бы притаиться нарушители паспортного режима. Не миновала чаша сия и комнаты на 16-ом этаже корпуса «Б», где проживали студенты-геологи. В одной из них мирно почивала в объятиях жениха-мичмана из черноморского города Поти студентка его группы по имени Марина. Павлов знал о Марининой помолвке, но не знал, что ее жених приехал к ней на свидание. На стук в дверь и требование: «Откройте, проверка паспортного режима!»— будущие молодожены отреагировали неадекватно. Марина велела жениху забраться на подоконник и спрятаться за плотную штору.

Но он так испугался или, наоборот, осмелел, что открыл окно и забрался на карниз. Потом прикрыл окно и затаился. Павлов вошел в комнату первый. Марина сделала ему знак, что она не одна, и он начал убеждать оперотрядников в том, что они эту комнату уже проверяли. Все двери при этом, разумеется, были открыты настежь. После недолгого препирательства комсомольско-профсоюзные активисты, озябнув на сквозняке, отправились дальше по коридору.

Павлов прикрыл за собой дверь, намереваясь пойти вслед за ними. И надо же было такому случиться, что он, вдруг, снова открыл дверь в комнату Марины, чтобы принять ее благодарность. В этот момент бравый мичман выбирался на подоконник. Сильнейший поток воздуха, ворвавшийся в комнату, распахнул окно, которое, в свою очередь, сбило незадачливого жениха с карниза. Какова была сила удара неизвестно. Пострадавший упал вниз с высоты 60-ти метров. Разбился насмерть. Павлов сильно переживал по поводу данного инцидента и готов был полностью взять всю вину за гибель человека на себя. Он лишь категорически отрицал наличие, как у него, так и у Марины преступного умысла. Дело в том, что, по показаниям свидетелей, он и Марина на первом курсе университета состояли в интимной близости.

Подрабатывавший в то время дежурным 16/17-го этажа корпуса «Б» студент истфака Печёнкин дал показания, свидетельствующие о том, что Павлов неоднократно выходил по утрам из ее комнаты. Следствие продолжалось три недели. Были опрошены десятки свидетелей, наблюдавших последний полет мичмана, и проведен следственный эксперимент с участием настоящего каскадера с киностудии «Мосфильм». Все это время Павлов находился под подпиской о невыезде. Заболела, а потом и вовсе слегла, признавая долю вины в случившемся, его мать, которая когда-то наотрез отказалась признать в черноглазой и бойкой провинциалке Марине будущую невестку, заподозрив ее в меркантильном интересе приобрести посредством ее любимого младшего сына московскую прописку. Ровно через год Мария Эдгардовна Павлова (в девичестве Сперанская) ушла из жизни в результате обширного инфаркта. За три дня до даты первого судебного заседания Павлова пригласили по повестке в известное здание на площади Дзержинского. Там, особо не церемонясь, ему прямым текстом сказали: «Согласитесь сотрудничать с органами — дело закроют. Иначе в соответствии со статьей 106 УК РСФСР Вам грозит лишение свободы на срок до пяти лет». Опытный адвокат уже поставил его в известность о том, что близкий родственник разбившегося мичмана — далеко не последний человек в прокуратуре ВМФ СССР, да и к тому же — дагестанец. При таком раскладе садиться на скамью подсудимых Павлов не захотел, и стал секретным сотрудником КГБ. Он продолжал учиться в университете, оставаясь старостой группы. Правда, из бюро комитета комсомола факультета его все-таки вывели. Но он об этом не жалел, так как больше времени оставалось на учебу, а также на сотрудничество с органами, которое, если не вдаваться в подробности, было связано с пресечением сбыта наркотиков и валютных операций. Марина после закрытия уголовного дела как-то очень скоропалительно написала заявление об отчислении из МГУ, и уехала к себе на родину — в Вологду. С тех пор они ни разу не виделись.

Письма его оставались без ответа, поэтому всякий раз, когда он слышал по радио или TV: «Где ж ты моя черноглазая, где? В Вологде.

Где-где-где. В доме, где резной палисад…», — у него начинало щемить сердце. Вот и сейчас, сидя на садовой скамье в ожидании встречи с неизвестным сотрудником органов госбезопасности, Павлов услышал эту, наводящую на него меланхолию, популярную песню в исполнении белорусского вокально-инструментального ансамбля «Песняры». На этот раз её исторгал транзисторный катушечный магнитофон «Дельфин-2» с универсальным электропитанием, который нес патлатый парень в расклешенных по моде того времени брюках. Парень был не один, а в обществе с еще двумя молодыми людьми, один из которых имел гладкую прическу призывника, называвшейся стрижкой «под Котовского». Даже издали было заметно, что ребята в подпитии. Они остановились напротив него, выключили магнитофон, многозначительно переглянулись, и, по очереди, смачно сплюнули в стоящую рядом со скамьей новенькую чугунную урну. Павлов с невозмутимым видом вынул из кармана замшевой куртки пачку Marlboro и обратился к агрессивно настроенным гражданам с вопросом насчет огонька. Ребята снова переглянулись, и бритоголовый недоросль, очевидно, приняв его за «реального пацана», вежливо и подобострастно, попросил угостить «натовским табачком». «Только не покушайтесь на мою скамью!»— мысленно умолял их Павлов, которому, конечно, было жаль расставаться с тремя дефицитными сигаретами, но и напрашиваться на драку тоже не хотелось. Но парни, кроме желания стрельнуть по заграничной сигарете, имели на этот вечер и другие планы, которые побуждали их нетвердым шагом продолжить праздное шествие по аллее. «В доме, где резной палисад…», — затухало в городском шуме бельканто солиста «Песняров» Анатолия Кашепарова. Павлов с облегчение вздохнул и взглянул на «командирские» часы.

Они показывали время 14 часов 55 минут. Мимо него прошли две школьницы. В одной из них он опознал девицу, с которой недавно столкнулся у киоска. Школьная форма не скрывала приятного разворота бедер и стройных ног, оголенных от колен. На хрупкие плечи спадала коса, заплетенная по-французски, в стиле «рыбьего хвоста».

Долговязая спутница ее на голову была ее выше и заметно сутулилась.

Школьницы не просто дефилировали от нечего делать, а напряженно озирались по сторонам, как будто кого-то высматривали. Будучи наслышан от двоюродной сестры Людмилы, работавшей в московской средней общеобразовательной школе завучем, о дурных нравах и вредных привычках подрастающего поколения, он быстро затушил сигарету и выбросил в урну. Вдруг, приняв его за интуриста, они попросят у него закурить. Затем же, как обычно, начнут выпрашивать всякую приятную мелочь: жевательные резинки, авто-ручки, мелкие деньги и т. д. «Вот, — подумал он, — даже от пионерских галстуков избавились: в портфели засунули или куда еще… Может в трусы?» Проводив малолеток недоверчивым взглядом, Павлов задумался о «залитованной» статье новосибирского историка Рудольфа Германовича Шмидта, из коей советский читатель мог бы впервые узнать о том, как зародилась современная уфология, и какие данные по поводу НЛО содержатся во многих средневековых хрониках и других исторических источниках. Как известно, днем рождения уфологии считается 24 июня 1947 года — первый запротоколированный по форме военного донесения случай «исторического» наблюдения НЛО военным летчиком Кеннетом Арнольдом (Kenneth Arnold). Событие именно этого дня по причине зафиксированной бортовыми приборами его самолета физической достоверности события вызвало большой общественный резонанс, хотя НЛО наблюдали и до этого и в еще больших количествах. Не прошло и пяти минут, как школьницы снова нарисовались подле занятой им скамейки. Они возвращались назад. В этот момент у него появилось предчувствие, что сейчас они к нему подойдут и чем-то попросят. Так оно и случилось. Худая, как велосипед, девица осталась стоять в сторонке, а ее более смелая подруга — та самая, у которой он нечаянно локтем помял бюст, подошла к скамейке и с наивной детской непосредственностью обратилась к нему с неожиданным предложением: «Простите, вы не хотите мороженого? Мы его сейчас же купим и вам принесем, честное слово, если вы положите 30 копеек сверху». «Какое мороженое?», — застигнутый врасплох, подумал он, но, услышав истеричный возглас: «Мужчина, вы здесь не стояли!», — из очереди, выстроившейся перед морозильным ларем, сразу все понял, вонзил ладонь в карман новеньких джинсов и вытащил партомоне. Проще, конечно, было бы назвать сей плоский предмет из натуральной кожи для перемещения денежных средств русским словом «кошелек». Но французско-итальянское «porte-monnaie» (пишется через дефис, потому что представляет собой, по сути, два слова: porter — носить и monnaie — деньги) еще в начале XX столетия вытеснило из речевого обихода представителей образованного общества исконно русское слово кошелёк, как простонародное, имеющее значение «кошёлка» или «копилка». В его распоряжении (единый проездной билет не в счет) имелись следующие дензнаки: бумажная купюра достоинством в 10 рублей, три монеты по две копейки (для таксофона) и металлический рубль из медно-никелевого сплава с профилем отца-основателя советского государства В.И. Ленина. Этой монетой он планировал рассчитаться за комплексный обед из трех блюд в хорошо обустроенной и снабжавшейся по высшей категории главлитовской столовой. Хотя удовольствия от обеда он так и не получил, расставаться с юбилейным рублем ему было жаль. Посему он решил над девицей приколоться, и заодно и отучить от попрошайничества:

— Сударыня, поздравляю! Вам несказанно повезло. Вместо 30 копеек вам светит целый рубль. Вот он — юбилейный. Серебряный. Но просто так я его не отдам. Выполните условие.

— Кака-кое условие? — в напряжении лицевых мышц и выражении глаз школьницы совместились страх и любопытство.

— А вы подойдите поближе, я вам на ушко скажу — цинично, раскручивал он интригу.

— Je ne veux pas monter dans la gueule du loup. Mais vous Йtes sacrИment — пролепетала школьница (она процитировала известную реплику из сказки о Красной шапочке Шарля Перро — Прим. Авт.). Приняв ее невнятные слова за согласие сделать за его деньги какую-нибудь нелепость или непристойность, например, на одной ножке попрыгать ли какую-нибудь пафосную песню в коленно-локтевой позе исполнить, Павлов решил отойти от стереотипа памятных ему со школьных лет невинных розыгрышей и веселых приколов и придумать что-то новенькое. Но для начала с жертвою надо было, хотя бы познакомиться.

— Тебя как звать-то, гуманоид? — спросил он, сдвинув на кончик носа модные солнцезащитные очки.

— Дульсинея Табосская — не растерялась школьницаи присела в реверансе.

«Ах, так! Дон Кихота, значит, вы уже прошли? А читали ли вы историю кавалера де Греии Манон Леско?», — мгновенно сообразил он и объявил:

— Французский поцелуй!

— Целоваться?! По-французски?! Qu'est-ce que c'est?! — лицо школьницы исказилось в елейной гримасе, однако в глубине зрачков, как будто, что-то, взорвалось.

— Какая киска?! — рассердился Павлов, и для наглядности показал кончик языка, а затем сладко причмокнул. Как он того, собственно, и ожидал, она отреагировала на намек очень бурно: нежный румянец на щеках приобрел оттенки багрового цвета, большие карие глаза наполнились слезами.

— Дурак! — сказала она, отпрянув от него, и быстрым шагом поспешила, отдаляясь от него, по тенистой аллее. Жердеобразная подруга ее, в стороне наблюдавшая за результатами переговоров, с перепуганным лицом припустила за ней вслед. Павлов меланхолично посмотрел по сторонам, душераздирающе зевнул, и от темы НЛО переключился на приятные воспоминания. О том, как, будучи девятиклассником, попытался в подражание скабрезных стихов гения русской поэзии А.С. Пушкина, изложить собственную точку зрения на половой вопрос в советской трудовой общеобразовательной школе в условиях полного отсутствия какого бы то ни было полового воспитания. Его поэма под названием «Ода подростковому прыщу» пользовалась огромной популярностью среди мужской половины 9-10-х классов (посредством переписывания). Стихи, конечно, были так себе. Ни на что не претендовавшая и мало что обещавшая ученическая проба пера, которой он, однако, страшно гордился. Но однажды строгий учитель химии и убежденный холостяк Семен Ильич застал его врасплох в процессе творческой переработки вступительной части поэмы, и Павлова вызвали «на ковер» к директору школы. Кроме директора — властного и безжалостного Петра Григорьевича — в кабинете присутствовали упомянутый учитель химии и добрейшая Анна Ивановна, преподававшая в старших классах русский язык и литературу. От неприятных последствий, вплоть до исключения из школы, Павлова, как он тогда самоуверенно полагал, выручила его находчивость и эрудиция. Несколько лет спустя он по памяти воспроизвел тот разговор в виде драматической сценки, из которой следует, что с учителями ему просто повезло.

ДИРЕКТОР (строго): Павлов! Мне сказали, что ты порнографические стихи на уроках химии сочиняешь? И не отпирайся. У тебя Семен Ильич этот листок отобрал? Молчишь? А ну-ка, давай, прочитай нам свои вирши вслух, по памяти. Как там, у Грибоедова сказано, Анна Ивановна?

АННА ИВАНОВНА: С чувством! С толком! С расстановкой!

ПАВЛОВ (жалобно): Может не надо?

ДИРЕКТОР (строго): Надо, Павлов! Надо! Чтобы ты понял, насколько все это пошло.

ПАВЛОВ (тяжело вздохнув):

ДИРЕКТОР (растерянно): Стоп! Тут в листке написано совсем иное.

Может, это не Павлова листок? Да и почерк какой-то неровный. А у Павлова, я знаю, почерк красивый, разборчивый. Анна Ивановна, взгляните.

АННА ИВАНОВНА (со слезами в глазах): Тут почерк с наклоном вправо, а Павлов пишет с наклоном влево.

ДИРЕКТОР: Семен Ильич, вы свободны! (Учитель химии с вытянутым лицом уходит).

ДИРЕКТОР: Анна Ивановна, ЧТО ЭТО БЫЛО?!

АННА ИВАНОВНА (рыдая): Это — божественная Сапфо! Третий век до нашей эры. Древнегреческая поэтесса. Я никогда им этого не задавала. Это — сверх всяких программ. А как прочитал! Bravissimo! Ставлю Павлову в журнал пятерку с двумя плюсами!

ДИРЕКТОР: Анна Ивановна, вы свободны! (Растроганная Анна Ивановна уходит).

ДИРЕКТОР (строго): А ну-ка, иди сюда, Барков ты наш, доморощенный! (Хватает Павлова за ухо).

ПАВЛОВ: Я больше не буду! Честное слово!

ДИРЕКТОР: Я тебе покажу: «хочу», «драчу», — еще раз узнаю, мигом из школы исключу! (Выпроваживает Павлова из кабинета легким пинком под зад)

III

Ровно в 15.00 на старинных, овеянных легендами, московских прудах, случайно оказавшихся местом приватной беседы двух ответственных сотрудников Главлита, появился еще один персонаж. В модном заграничном платье, подчеркивающем стройность фигуры. С прической, неопровержимо свидетельствовавшей о недавно состоявшемся посещении дамского зала парикмахерской. Что касается зеленого цвета глаз, тонких губ, чуть вздернутого носика и подбородка с ямочкой, то подобные детали внешности каждый вправе расценивать на свой вкус, что кому нравится. Genius loci, приняв облик пожилого пенсионера-москвича, в одиночестве сидел на садовой скамейке, раздумывая, на кого из прохожих наслать какую-нибудь беду, вещий сон или вдохновение.

Заметив проходившую мимо него красивую молодую женщину, он с рентгеновской точностью разглядел в ее дамской сумочке среди дорогих французских духов и дешевой американской косметики бесшумный пистолет МСП, принятый в 1972 году на вооружение КГБ и спецназа ГРУ в качестве оружия скрытного применения.

— А это еще кто?! — с удивлением, граничащим с шоком, спросил он незаметно подсевшего рядом к нему писателя, который в целях конспирации и, следуя литературной традиции, принял облик «Хатуль Мадана» (в переводе с иврита, «кота, занимающегося научной деятельностью»). Он принял бы и облик голубя, да страшно боялся птичьего гриппа.

— Перед нами следователь по особо важным делам КГБ СССР Светлана Викторовна Оленина, — объяснил писатель, довольный произведенным эффектом, и продолжил. — Ее буквально три дня назад ознакомили с материалами уголовного дела, открытого, с целью разоблачения и изоляции от общества не в меру увлекшейся уфологией и парапсихологией группы новосибирских ученых во главе с политически неблагонадежным профессором Мерцаловым. Разумеется, успех мероприятия во многом будет зависеть от того, насколько «по-станиславскому» наш герой сыграет роль «наживки» после того, как войдет в доверие к фигурантам будущего грандиозного судебного процесса.

— А Павлов об этом знает? Вы уверены в том, что он не откажется от роли провокатора? — засомневался Genius loci. Писатель дважды чихнул, предчувствуя приближение непогоды, и решительно отмел все сомнения:

— О том, что Павлов не согласится на участие в спецоперации, не может быть и речи. Уже хотя бы потому, что он идеально соответствует требуемым для провокатора высшего уровня качествам: молод, образован, эрудирован, обаятелен, член Союза журналистов, имеет публикации по истории естествознания и космонавтике. Вместе с тем, готовя спецоперацию, начальник Следственного отдела, подумавши, решил усилить состав оперативной группы, включив в нее молодую и красивую сотрудницу, которая могла бы женскими чарами влиять на поведение сексота по кличке «Геолог», а при необходимости — ненавязчиво страховать. Тем более что таковая не только существовала по штатному расписанию, но и приходилась ему свояченицей, то есть сестрой жены.

— Резонно, — согласился Genius loci, — и милостиво разрешил:

«Продолжайте».

* * *

На место встречи с Павловым Оленина добиралась на служебной «Волге» с номерами, которые, хотя и не являлись правительственными, производили на сотрудников ГАИ гораздо большее впечатление, чем правительственные. Когда автомобиль выехал на Бронную улицу, перерытую по случаю грядущей московской Олимпиады везде, где пролегают тепловые и энергетические коммуникации, она попросила водителя-стажера Володю притормозить и встать за припаркованным на обочине автобусом производства Павловского автозавода. На кузове автобуса висел знак в виде квадрата желтого цвета с каймой красного цвета, предупреждающий о том, что данное транспортное средство используется в целях организованной перевозки групп детей. Не иначе, как кто-то из этих детей корявой ручкой-пальчиком вывел на поверхности изначально бежевого, а теперь — грязно-серого цвета, прямо над знаком государственной регистрации, рельефную надпись: «пАмой мИня». Выйдя из служебного автомобиля, молодой, но уже перспективный сотрудник Следственного отдела внимательно посмотрела по сторонам, как ее учили на занятиях по анализу оперативной обстановки. И в этом был далеко и отнюдь не перестраховочный резон, поскольку тов.

Афанасьев согласился на встречу его подчиненного с представителем компетентных органов не в служебном помещении, а, как он выразился, на «нейтральной территории», где нет подслушивающих устройств и находящейся поблизости камеры СИЗО (следственного изолятора). Это также могло означать, что тов. Афанасьев обратился к конкурирующей со Следственным отделом структуре с просьбой создать для встречи с референтом III-его управления Главлита «препятствия непреодолимой силы». Конкурентов из 9-го отдела 5-го главка следовало обнаружить заранее, поэтому Оленина обратила внимание на детали и обстоятельства, которые вызывают хоть какое-то раздражение. Даже такие мелочи, как дорожные работы или внезапное скопление людей, перегораживающий дорогу грузовик и тому подобное могли иметь неслучайное отношение к проведению порученного ей оперативно-следственного мероприятия, которое ее непосредственный начальник назвал «повторной вербовкой». Скорее удивление, чем раздражение, вызвали у Олениной зачем то расположившиеся группой возле киоска «Пиво и воды» школьники пионерского возраста. В центре группы стояла некрасивая молодая женщина с невыразительной остротой бюста и короткой стрижкой «под мальчика». Черная куртка из дешевого кожзаменителя со стразами на плечах. Синяя мини-юбка провинциального покроя. Штопаные линялые колготки: — типичная Прасковья из Подмосковья. На всякий случай Оленина замедлила шаг и прислушалась, о чем они говорят. Женщина уговаривала школьников еще немного потерпеть, так как их водитель, по ее словам, скоро вернется с нужной шестеренкой, починит автобус, и они, наконец, уедут из этого сумасшедшего города.

Затем Оленина обратила внимание на стоящих в очереди у киоска людей. Никакого подозрения они у нее не вызвали. Типичные регулярно пьющие интеллигенты. Она сама была бы не прочь в этот по летнему жаркий майский день восстановить кислотно-щелочной баланс организма бутылочкой холодного нарзана или боржоми. Но только после выполнения задания. Дмитрия Павлова, также известного в ее ведомстве под оперативной кличкой «Геолог», она знала по фотографии, хранившейся в его личном деле. По предварительной договоренности ее шефа с тов. Афанасьевым, «Геолог» должен был находиться где-то недалеко от киоска на садовой скамейке. Оленина читала Булгакова, поэтому выбор тов. Афанасьевым места встречи нельзя сказать, чтобы очень сильно, но все-таки, подсознательно, напрягал. Между тем, на аллеях возле пруда становилось оживленнее. Мимо нее пробежали две девочки в школьной форме. Глаза у одной из них были зареваны. Оленина любила детей и очень не любила, когда их кто-то обижает. Возможно, в другой ситуации она бы окликнула девочку и спросила, не обидел ли кто ее, и постаралась ей чем-ни-будь помочь, но не сейчас. Она спешила на встречу с сексотом. В это время Павлов, не зная, чем себя занять, просматривал по диагонали 6-полосную газету «Правда», оставленную тов. Афанасьевым.

Чуть ли не по самым носкам его ботинок, беззвучно, проехал велосипедист в черной майке с набитой на спине по трафарету белой надписью: «The Beatles». Он открыл рот, подыскивая слова покрепче.

Слов не находилось. И тут его внимание непроизвольно переключилось на мадмуазель с внешностью стюардессы международных рейсов «Аэрофлота». Подиумным шагом, цокая каблучками, она прошла мимо него, и даже не посмотрела в его сторону. «Вот это girl!» — встрепенулся он. Прохожая, привлекшая его внимание, была одета в длинное цветастое шелковое платье с глубоким вырезом на спине. В цвете платья преобладали весенние — синие и зеленые — тона. На длинном тонком ремне она несла на левом плече сумку-клатч прямоугольной формы.

Сумка явно импортная, возможно, даже из крокодиловой кожи. Проводив «стюардессу» восхищенным взглядом, Павлов снова углубился в чтение, совершенно упустив из виду тот момент, когда Оленина, совершив его опознание, снова вернулась назад и остановилась напротив него. Свежий воздух и хорошая погода возымели на молодого сотрудника органов госбезопасности самое благотворное влияние. С трудом сдерживая себя, чтобы не рассмеяться, она обратилась к нему с ироничным вопросом:

— У вас продается славянский шкаф?

— Что? — растерялся Павлов. И пока он вспоминал, а потом сопоставлял заданный ему вопрос с крылатой фразой героя популярного фильма о советских разведчиках, она представилась:

— Старший лейтенант госбезопасности Оленина Светлана Викторовна.

— Павлов. Дмитрий Васильевич Павлов — неловко представился он, поднимаясь со скамейки.

— Мое удостоверение — Оленина на расстоянии раскрыла соответствующие «корочки».

— Не ожидал, что это будете именно вы… — Павлов, хоть и не сразу, узнал красотку-сексотку не то с исторического, не то с философского факультета МГУ.

— Разве мы с вами, Дмитрий Васильевич, знакомы?!

— Второй корпус гуманитарных факультетов МГУ. Потом вы куда-то пропали — признался он в том, что когда-то положил на нее глаз и искал повод познакомиться, хотя по всем инструкциям это было строго запрещено.

— Какая у вас, однако, хорошая зрительная память — с напускным видом, кокетничая, заметила она.

— Да уж, какая есть — согласился он, скромно потупив взор.

— Я продолжила учебу в другом учебном заведении — Оленина сухо намекнула на Высшую школу КГБ.

— Понятно. Название не спрашиваю… — засопел он.

— Ну, раз вы такой понятливый, то я сразу, без лишних предисловий, перейду к делу, — сказала она, и, брезгливо взглянув на свежеокрашенную скамейку, застеленную газетами, предложила. — Давайте пройдемся по аллее, и я вам расскажу, почему именно вам тов.

Афанасьев передал для ознакомления папку со статьями Мерцалова, Фишмана, Огурцова и Шмидта. Что по поводу антинаучной деятельности этих, так сказать, доцентов с кандидатами, мы думаем, и какую от вас ожидаем помощь. Она взяла его под руку, и они пошли по аллее, как влюбленная парочка. По ходу движения Павлов узнал некоторые подробности о главном фигуранте будущего уголовного дела и его сообщниках. По словам Олениной, еще три года тому назад профессор Мерцалов, будучи на международной научной конференции в Харрогейте (Великобритания), предположительно, был завербован ЦРУ, и во время недавней поездки в Ленинград пытался через сотрудника американского консульства передать шпионскую информацию. К сожалению, схватить его с поличным тогда не удалось. «Не удается это сделать и сейчас», — с ноткой сожаления в голосе произнесла она и объяснила причину: «Некоторые наши товарищи сравнивают его с Вольфом Мессингом и считают, что он обладает феноменальными гипнотическими способностями». Пока Павлов раздумывал о Мессинге, и даже хотел сказать что-то очень умное по поводу гипноза, как Оленина переменила тему разговора:

— Вместе со своими приятелями: Фишманом, Огурцовым и Шмидтом, — он под видом философского кружка создал в Новосибирске неформальную организацию, в которую сейчас вовлечено уже более 30 человек.

Представляете, эти… провинциалы на полном серьезе обсуждают доклады Римского клуба и проблему конвергенции. Заметив, что Павлов недоуменно повел плечами и иронически хмыкнул, Оленина перешла к сути:

— Но это еще, куда не шло, так как эту тему сейчас перетирают все, кому не лень. Интеллектуалы вшивые… Заметив, что Павлов оскорбился, Оленина поспешила закончить свою мысль:

— В феврале этого года гражданин Мерцалов и его коллега Фишман провели научно-практический семинар по прогрессивному гипнозу. Это — что-то вроде спиритизма. В результате один из участников семинара попал в больницу в отделение кардиологии, а второй — угодил в психбольницу. У нас возникло подозрение, что на этом, в кавычках, семинаре, для манипуляции сознанием приглашенных применялись наркотические вещества, типа ЛСД. Предположительно, они были распылены в воздухе в виде аэрозоли. Однако же никаких прямых улик нет. На закономерный вопрос о том, какая от него требуется помощь, она объяснила, что в настоящее время один из фигурантов уголовного дела, а именно гражданин Фишман, находится в Москве по служебным и семейным делам. Завтра вечерним поездом он отъезжает в Новосибирск, и Следственный отдел решил использовать этот шанс для внедрения в преступную группу своего агента. Он, Павлов, согласно разработанному плану, под видом столичного журналиста, направленного в служебную командировку для сбора материалов для очерка о трудовых буднях Новосибирского университета, окажется в одном купе с Фишманом, поближе с ним познакомится и попросит содействия в установлении контактов с профессором Мерцаловым. Она, Оленина, поедет тем же поездом, но в другом вагоне и по дороге будет давать ему необходимые инструкции, а также обеспечивать его безопасность.

Отъезд поезда «Москва-Новосибирск» — в 16.30 московского времени с Ярославского вокзала. Билет он получит лично из рук начальника поезда тов. Фролова Георгия Яковлевича, которого найдет во втором купе второго вагона. Затем она попросила его повторить, что он запомнил в отношении деталей предстоящей поездки. Удивляясь ее настойчивости, Павлов повторил все, сказанное ею, слово в слово, и они продолжили прогулку вдоль береговой линии пруда, чтобы полюбоваться на черных лебедей. Окрестные жители любят рассказывать про них совершенно невероятные истории: будто те, заодно с утками, улетают на зимовку чуть ли не в Испанию-Италию, но все время возвращаются обратно, потому, каку них привязанность-де к этим местам возникла. Люди знающие утверждают, что Испания-Италия находится в километре от места действия — в московском зоопарке, откуда каждый год в начале мая и доставляют на Патрики грациозных водоплавающих птиц с подрезанными (чтобы не улетели) крыльями. Павлов склонялся ко второй, более правдоподобной версии, которую он и изложил Олениной, тем самым, как ему показалось, несколько ее огорчив Сделав круг, они остановились на том самом месте, где официально познакомились. В установленную рядом со скамейкой чугунную урну кто-то бросил горящую спичку или тлеющий окурок, и от этого скопившийся в ней мусор зачадил. Приглядевшись, Павлов заметил на урне рельефное изображение Государственного Знака Качества СССР, коим советские товаропроизводители удостоверяли соответствие их продукции мировым стандартам. На этот знак, похожий на человека без головы, он прежде не обратил внимания. Однако же это не помешало ему прийти к правильному выводу: урна произведена на одном из танковых заводов страны из отходов чугунного литья. На свежеокрашенной скамейке, подложив по себя фанерную дощечку, кунял, то есть дремал сидя, пожилой мужчина в старомодном темно-синем бостоновом костюме с орденской планкой. На глаза его был надвинут местами потертый чёрный бархатный beret. Засыпая, старик, видимо, разжал руки и уронил на асфальт костыль с подмышечной опорой, выполненный из дюралюминия. Павлов нагнулся, поднял костыль и положил на скамейку. Старик проснулся. Увидев красивую молодую пару, заулыбался, снял головной убор, обнажив седую, трясущуюся голову, и поблагодарил их за то, что они вернули ему его «третью» ногу. Старик говорил с легким прибалтийским акцентом, округляя гласные и аффектируя согласные.

— Помните, молодые люди, загадку, которую Сфинкс задал Эдипу? — спросил он, желая завязать вежливый, но ни к чему не обязывающий разговор.

— Кажется, припоминаю! — Павлов с интересом посмотрел на Оленину, но та пожала плечами, дескать, не знаю и знать не хочу.

— «Кто из живых существ утром ходит на четырех ногах, днем — на двух, а вечером на трех?» — напомнил старик, надел beret и, усмехнувшись, продолжил. — Но есть еще одна загадка Сфинкса. Вторая. Желаете знать?

— Извольте, — согласился Павлов и снова посмотрел на Оленину, но та опять пожала плечами и изобразила гримасу, намекая на то, что дедуля, при всем уважении к его возрасту, очевидно, блажит.

— «Путник, если Всевышний Амон всемогущ, то может ли Он, во всем всемогуществе своем, сотворить такой камень, который Он сам не в силах был бы поднять?» Старик надвинул на глаза beret, зевнул, как бы давая понять, что более не намерен отнимать у них драгоценное время. Пожелав ветерану доброго здоровья и долгих лет жизни, они какое-то время шли, молча, пока Оленина не выдержала:

— Что за странную притчу рассказал старик? Я даже не знаю, что и подумать…

— Этот парадокс мне известен, — довольно улыбаясь, сказал Павлов. — Он означает, что если Всевышний Амон не сможет создать такого камня, значит, он не всемогущ. А если создаст, но не сможет поднять, значит, он не всесилен. Ответ на этот вопрос очень прост:

«Всевышний Амон не настолько глуп, чтобы морочить себя подобными мыслями». Оленина натянуто сказала «ха-ха» и объявила, что ей пора, поблагодарила за приятную беседу, еще раз напомнила о предстоящей поездке в Новосибирск и попросила ее не провожать. И даже более того — покинуть это место не раньше, чем через 15 минут после ее ухода. Павлов поинтересовался: «Зачем такая скрытность?» Она в ответ мило улыбнулась и сказала, что так надо, — по инструкции. И даже не дала поцеловать руку. Вернувшись в служебный автомобиль, Оленина сразу же позвонила по радиотелефону «Алтай» (первая советская система профессиональной мобильной радиосвязи) кому надо. В двухминутном разговоре она коротко доложила о результатах встречи с сексотом по кличке «Геолог» и попросила вплоть до отправления поезда «Москва-Новосибирск» не снимать установленного за ним наружного наблюдения. Так, на всякий случай. После этого она легко выбросила из головы Павлова, Фишмана Мерцалова и прочих, не относящихся к ее личной жизни людей, и стала мечтать о том, как она через две недели проведет ужин при свечах со своим женихом Максом, который в это время находился в длительной загранкомандировке.

IV

Павлов проводил Оленину пристально-задумчивым взглядом, запечатлевая в памяти, как парусом раздувается на ветру подол ее платья, как двигаются под кожей икроножные мышцы и энергично цокают каблучки. И когда она скрылась из виду, смешавшись с толпой, он неспешно побрел по аллее, намереваясь выйти на Садово-Кудринскую улицу и сесть в трамвай. Приблизившись к киоску «Пиво и воды», он машинально пристроился в очередь. Ровно через 15 минут он добрался до прилавка, попросил у продавщицы две бутылки «Жигулевского» и коробок спичек, рассчитался юбилейным рублем и получил 30 копеек сдачи. Так как все ближайшие скамейки были заняты, он зашел за киоск, пролез через колючие кусты цветущей белой акации и оказался на маленькой лужайке с вытоптанной травой и старой полусгнившей деревянной лавочкой. Он открыл обе бутылки пива сразу, сцепив их крышками. Из бутылок полилась пена, и он, отпивая то от одной бутылки, то от другой, довел содержание пены до приемлемого уровня. Потом он поставил бутылки на землю и закурил. Где-то неподалеку на дороге, скрытый кустами и деревьями, остановился автомобиль с открытыми стеклами и работающим радио. Передавали сводку новостей, которую завершал прогноз погоды: «В среду на Солнце произошла мощная пшшш… И вчера вечером облако заряженных частиц, превышающее размер Земли в пшшш раз, достигло нашей планеты. По словам начальника Гидрометцентра, по интенсивности этой магнитной буре можно смело поставить пшшш… баллов». «Только этого мне и не хватало!», — вконец огорчился он и тут же принял решение, что ни в какой Новосибирск он не поедет. Ну, их, к лешему, этих Мерцаловых, Олениных и Фишманов! Пусть сами разбираются между собой. Тем более что завтра у его бывшего одноклассника и лучшего друга Кольки-археолога День рождения. Именинник приглашал к себе на дачу в Софрино. Обещал, что будут классные телки с вечернего отделения истфака и необходимое количество «бабоукладчиков»: ящик водки, ящик пива и ящик шампанского. Это будет завтра, в субботу.

Послезавтра, в воскресенье, он опохмелится, по дороге домой выйдет на «Кропоткинской» и искупается на святом месте в открытом бассейне «Москва». В понедельник он прибудет в Главлит с заявлением об увольнении по собственному желанию. Вряд ли тов. Афанасьев захочет дальше видеть его на работе. В среду в отделе кадров ему выдадут «бегунок», т. е. обходной листок, и к пятнице его мытарства, если повезет получить в бухгалтерии расчет, закончатся. После увольнения он уедет на все лето в Иркутск — к своему другу и бывшему однокурснику Эдику Букачу. Попросит его взять в любой должности к себе в геологическую экспедицию. Отработает до конца сезона, получит достойное вознаграждение, а там будет видно. Главная проблема, которая при таком раскладе его больше всего беспокоила, это — родной отец. Как оставлять его одного, все еще никак не оправившегося после скоропостижной смерти незабвенной супруги и его (Павлова) матери? О том, что ему, вероятно, придется переквалифицироваться из цензоров в геологи, Павлов сожалел меньше всего. На цензора не учили нигде. Цензорами становились химики и физики, географы и археологи, инженеры-транспортники и инженеры-связисты, библиотекари, педагоги и даже дирижеры хоровых коллективов. Прельщали деньги — 130 руб. сразу; 140 — через полгода, когда будет сдана аттестация, когда появятся навыки читать быстро и внимательно. При этом быть членом КПСС совершенно не требовалось. Их было не так много, цензоров. Во второй половине 1970-х в системе Главлита трудилось около двух тысяч сотрудников. Но они были в каждой области, в каждом районе, городе, в каждой редакции, издательстве, на радио и телевидении, так как Главлит работал по всем направлениям защиты государственных и военных тайн в средствах массовой информации. Ни одна типография, радиостанция или редакция TV не имела права работать с текстом, который не прошел цензорский контроль. Павлов проработал в Главлите 1,5 года в должности референта III управления, которое контролировало всю литературу, издававшуюся на периферии, в том числе научную и научно-популярную. До этого ему 2 года довелось проучиться в очной аспирантуре геологического факультета МГУ и добровольно отчислиться после того, как у него возник конфликт с научным руководителем. Поступив в аспирантуру, и посмотрев изнутри, на что похожа научная кухня, он быстро понял основные принципы организации научных сообществ СССР: звания, заслуги и деньги забирает руководство и его подхалимы, а черновую и рутинную работу выполняют все остальные. Попытки курировавшего геологический и географический факультеты МГУ капитана госбезопасности Р. помочь Павлову удержаться в аспирантуре только усугубляли его и без того незавидное положение.

Тогда куратор вызвался оказать ему протекцию в устройстве на работу в Главлит к его родному дяде. Нетрудно догадаться, что им был Валентин Георгиевич Афанасьев. Мысль об отце продолжала давить на мозги, и он начал пересматривать принятое им решение об отказе от поездки в Новосибирск и увольнении из Главлита. Может, все-таки съездить, а потом уже уволиться? Или съездить, уволиться и искать работу в Москве, предположим, в качестве внештатного корреспондента газеты «Известия»? От грустных размышлений его отвлекли доносившиеся до него девичьи голоса и шум раздвигаемых ветвей белой акации. Павлов прислушался. Разговаривали двое.

— Ну, блин, Москва! Никаких туалетов на улице! Горячие патриотические чувства излить негде! Ни на Театральной площади, ни на ВДНХа.

— Да ты прямо в рифму… Ха-ха!

— В гостинице — только холодная вода, да и то не всегда, а у меня — красные дни календаря. Хоть караул кричи. Или пионерский рапорт дорогому Леониду Ильичу строчи…

— А жрать-то как хочется! J'ai mal a la tete. От творожной запеканки, которую давали на завтрак, до сих пор тошнит. И денег не копейки. Все промотались. Занять не у кого.

— Ленок! А тот красавец на скамейке, похожий на Ален Делона, точно тебе серебряный рубль обещал, если ты его по-французски поцелуешь?

— Ага! Щас! Разбежался! Народ же кругом!

— А если бы народу не было? Ты не ответила на мой вопрос.

— Честно?!

— Честно.

— Не знаю. Меня к нему, как к магниту потянуло…

— Эх! Меня бы на твое место. Уж я бы с ним поговорила!

— Нинка, перестань! Ты бы его видела. Прикинут дорого и со вкусом. Вдруг, он — артист театра и кино? Или тайный агент Сюрте Женераль? Мы же в Москве, а не у себя в деревне… Павлов догадался, что девицы говорят о нем, и одна из них — именно та, над которой он так неловко подшутил. В первый момент ему стало стыдно, и он начал утешать себя тем, что ему отплатили аналогичной монетой, обозвав дураком. Девицы тем временем завершили вынужденную ботаническую экскурсию. Они еще о чем-то говорили, но расслышать их уже было невозможно. Павлов вспомнил, что у него в партомоне есть 30 копеек — как раз та сумма, которую у него просили. И даже подумал, не вручить ли эти денежки симпатичной любительнице мороженого, если он сегодня ее еще раз увидит, хотя бы за то, что она и ее подруга так лестно отозвалась о его внешности. Разыскать девицу, которую за сходство с юной Анастасии Вертинской он уже стал называть не иначе, как «Ассоль», оказалось совсем не сложно. Он приметил ее неподалеку от киоска «Пиво и воды» в обществе таких же, как она, бедолаг, высаженных с неисправного автобуса возле прудов, про которые водитель Гаврилов и сопровождавшая школьников инструктор обкома комсомола Галина Павловна Стручкова слышали, что они называются Пионерскими. По провинциальной наивности они решили, что, наверное, где-то рядом с прудами находится учреждение, в котором их подопечные получат, если не бесплатное горячее питание, то, по крайней мере, хоть какие-то удобства для вынужденного времяпровождения. Никакого пионерского, комсомольского и даже педагогического учреждения в окрестности прудов они, к большому огорчению, не нашли. Сотовой связи с роумингом в то время еще не существовало даже в проекте, поэтому Галине Павловне пришлось брать такси и ехать на Центральный телеграф. Ей удалось дозвониться до работы, объяснить ситуацию, получить неопределенное обещание «порешать вопрос» и перезвонить через 15 минут. Через 15 минут и даже через час дозвониться до родного комсомольского обкома она не смогла: то телефон был постоянно занят, то связь неожиданно прерывалась. Тут и рабочий день закончился. Так ни с чем на Пионерские пруды она и вернулась. Отчаявшийся водитель Гаврилов заявил, что, поскольку сам починить автобус не в состоянии, то поедет в Смоленск на любом проходящем поезде, чтобы непосредственно на месте договориться об эвакуации неисправной машины и возвращении школьников. Деньги на билет у него были. Пока Галина Павловна отсутствовала, он удачно толкнул «бензиновые» талоны и запаску. Деньги нашлись еще у трех школьников, причем, у одного в зашитом кармане куртки. Поскольку это были мальчики, Гаврилов был готов взять их с собой. Всех остальных ожидала участь провести ночь на Белорусском вокзале, пока водитель не вернется за ними на другом автобусе, или приедет в Москву утром на каком-нибудь поезде, но уже с необходимой суммой денег для приобретения железнодорожных билетов.

* * *

Вечерело. Воздух посвежел. Небо было еще ясным, но с севера на Москву со стороны Останкинской телебашни надвигалась темная туча, доносились отдаленные раскаты грома. На площадях и перекрестках дорог, из-за перепадов температуры окружающей среды и атмосферного давления, внезапно, возникали резкие порывы ветра, кое-где закручивающиеся в столбы пыли, напоминающие торнадо. На Пионерских (Патриарших) прудах шла обычная для этого времени смена контингента прогуливающихся граждан: появились семейные пожилые пары и разрозненные группы девушек и молодых людей комсомольского возраста — искатели романтических приключений. Павлов подошел к потерпевшим в тот самый момент, когда Галина Павловна что-то истерично выговаривала водителю автобуса — 20-летнему, недавно отслужившему в стройбате, долговязому и курносому парню с простодушным лицом, который держал в руке уже открытую и початую бутылку «Жигулевского». Молодая женщина в кожаной куртке, напоминавшая персонаж из какого-то спектакля или художественного фильма о героях гражданской войны, показалась ему не просто знакомой, а очень-очень и даже очень. «Ну и дела! Каким ветром ее сюда занесло?», — удивился и заволновался он, разом вспомнив старинный русский город Смоленск, организованное местным обкомом комсомола по случаю 1125-летнего юбилея города зональное совещание корреспондентов молодежной прессы, череду банкетов и заключительное мероприятие, которое состоялось на турбазе, расположенной на живописном берегу Днепра.

Потом — сауну, комнату отдыха и его chaНne de partenaire, т. е. случайную любовницу: некрасивую молодую женщину с умным и кротким взглядом. Другой барышни ему не досталось, но, как в таком случае утверждают бывалые ловеласы: «Не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки». В новеньких и еще не потертых джинсах Wrangler зашевелились хорошие предчувствия. Прикинув, что к чему, а хоккей к мячу, он окликнул ее: «Галина Павловна! Какими судьбами?» Знакомая, с которой у него год тому назад состоялся краткосрочный командировочный роман, оглянулось, и лицо ее озарилось радостью.

«Дима Павлов! Какое счастье, что ты здесь оказался! Тебя, верно, Бог послал!», — с этими словами она бросилась к нему в объятья. Ее подопечные и только что получивший нагоняй водитель автобуса смотрели на них, по максимуму раздвинув челюсти, а попростому — разинув рты. Галина Павловна эмоционально поведала о том, как после торжественной линейки у Мавзолея Ленина и в Александровском саду они поехали делать покупки и досматривать недосмотренные достопримечательности столицы, как чуть не попали в аварию, как у автобуса забарахлил мотор, и почему они остановились на Пионерских прудах. Христа ради она умоляла его одолжить 60 рублей, чтобы купить билеты, хотя бы в общий вагон поезда, а деньги она обещала ему экстренно выслать телеграфным переводом. Павлов честно признался, что у него с собой только 10 рублей, которых ему совсем не жалко, но, вот, за остальной суммой, если у нее нет другого варианта, ему придется ехать домой в район Теплого Стана. Его старая знакомая совсем стушевалась и посмотрела на него с блеском в глазах, характерным для начальной стадии безумия.

— Когда по расписанию отходит ближайший поезд? — спохватившись, деловито, спросил он.

— В 20.30 по московскому времени. Я и мои коллеги часто ездят на нем: туда-сюда — уверенно отрапортовала она.

— Я не успею вернуться. Тем более что еще надо купить билеты — искренне, огорчился он.

— Следующий поезд отправляется через час, а потом еще какие-то два поезда — сказала она, но не очень уверенно, вспомнив о том, что упомянутые ею поезда отправлялись с Белорусского вокзала по летнему расписанию, которое должно вступить в законную силу не ранее 31 мая.

— А ты звонила в справочную вокзала, узнавала о наличии свободных мест на сегодняшний день? — поинтересовался он.

— Нет — растерялась она, словно впервые узнав о том, что кроме времени отправления поезда через справочную можно получить и другую полезную информацию.

— Тогда надо позвонить. Пойдем. Здесь недалеко телефон-автомат — предложил он. Галина Павловна согласилась, и они, перейдя через дорогу, направились к телефонной будке. Павлов дал ей две двухкопеечные монетки, назвал по памяти телефон справочной, а сам закурил, ожидая возле кабины результата. Когда, повесив трубку, Галина Павловна разрыдалась, он предположил, что все билеты на проходящие через Смоленск поезда на сегодняшний день распроданы.

— Вот, беда, — сказала она, немного успокоившись, — придется всю ночь и половину завтрашнего дня провести на вокзале.

— Почему сразу поездом не поехали, а заказали автобус? — упрекнул ее Павлов, возмущенный безответственностью смоленских комсомольских функционеров.

— Так ведь бензин копейки стоит, а за один железнодорожный билет в оба конца надо, как минимум, заплатить червонец! Кто-то из боссов решил на нас сэкономить. Вот и сэкономил… — у Галины Павловны снова началась истерика. Тут его осенило. Недалеко от Патриков на улице Красина имела место быть средняя общеобразовательная школа, в которой работала завучем его двоюродная сестра Людмила. Он подумал, почему бы не попросить ее разместить смоленских школьников на ночь, например, где-нибудь в спортзале? Он поделился своими соображениями, и она сказала, что не против, так как на вокзале следить за детьми гораздо сложнее. Он тут же позвонил Людмиле, забросив в таксофон последнюю двухкопеечную монету. Ему повезло. Людмила оказалась на месте, то есть в учительской, но уже собиралась домой. Он объяснил ей ситуацию и попросил помочь. Его кузина сказала, что, пожалуй, она попросит школьного сторожа Кузьмичева, чтобы он открыл им спортзал со стороны заднего двора, так как в основное здание она впускать посторонних после 18.00 не имеет права. И еще она огорчила его, сказав, что, раз он такой доброхот, то ему непосредственно и придется следить за сохранностью спортинвентаря и соблюдением правил противопожарной безопасности.

— Людмила, — чуть не взмолился он, — я завтра вечерним поездом уезжаю в командировку в Новосибирск.

— Вот и прекрасно, за двое суток отоспишься — парировала она. Он сообщил об условиях, которые поставила его родственница, не забыв упомянуть о том, что ему, вероятно, придется коротать ночь вместе с ними. Слушая его, Галина Павловна застенчиво заглядывала ему в глаза и, когда он, взглядом и улыбкой, подтвердил то, чего она больше всего ждала, робким жестом коснулась его руки и извиняющимся тоном призналась, что ей очень неудобно доставлять такие хлопоты, — тем более, что он, наверное, женат. Он сказал, что семьей пока не обременен, и что должен действовать в соответствии с известной русской поговоркой: «Назвался груздем — полезай в кузов». Когда они вернулись к киоску, оказалось, что водитель Гаврилов, а вместе с ним еще трое представителей сильного пола, выгрузив из автобуса собственные вещи и вещи других пассажиров, покинули их, отправившись в сторону Белорусского вокзала. В пионерском коллективе остались одни пелотки (пардон, в те времена их называли «восьмиклассницами»): семь расстроенных учениц среднего школьного возраста. Кто-то из них успел переодеться, но большинство так и остались в парадной пионерской форме, в которой они принимали участие в торжественной линейке на Красной Площади.

Склонившись над своими дорожными сумками и баулами, они с сосредоточенным видом пытались раскопать в них то, что в данный момент каждой из них больше всего требовалось: чулочки-носочки, носовые платочки, и, разумеется, случайно завалявшуюся мелочь.

Потому что без денег на земле — мы никуда, — об этом даже христианские пастыри в своих проповедях говорить не стесняются. Галина Павловна, дав волю чувствам, разрыдалась. Она не знала, что делать: то ли бежать вслед за Гавриловым на Белорусский вокзал, то ли воспользоваться любезностью Павлова, то ли броситься в пруд и утопиться. На них стали оборачиваться прохожие. Подошел милиционер в звании старшего сержанта, представился, спросил, что происходит, и попросил предъявить документы. Павлов достал из внутреннего кармана замшевой куртки служебное удостоверение и подал его милиционеру. Изучив документ, старший сержант отдал честь и спросил, не требуется ли какая-нибудь помощь.

Успокоившаяся в этот момент Галина Павловна сказала милиционеру «спасибо» и, указывая на Павлова, заявила: «Вот — наш спаситель! Он нам поможет!»

V

Спортзал школы на улице Красина размещался в пристройке правого крыла трехэтажного здания из красного кирпича. Благообразной внешности школьный сторож почтенного возраста, встретивший их у ворот чугунной ограды, отделяющей школьный двор от тротуара и проезжей части улицы, без лишних расспросов повел их за собой.

Пройдя вдоль фасада здания и миновав калитку деревянного заборчика, перегораживающего проход на задний двор и школьный сад, они дошли до крылечка запасного выхода примыкающей к зданию школы прямоугольной коробки из стекла и бетона. Сторож открыл дверь и пропустил их в помещение. Потом он объяснил Павлову, как работает освещение, и показал доступные для пользования удобства: санузел и две раздевалки с душевыми комнатами. Двери раздевалок располагались рядом (что само по себе является архитектурной оплошностью) и были не заперты, поскольку на них отсутствовали замки. Хотя, что замки! Даже простейшие запорные механизмы, типа шпингалет, были кем-то безжалостно сорваны. На двери женской раздевалки большими красными буквами было написано: «ЖЕНСКАЯ РАЗДЕВАЛКА!!!» Красная рамочка и несметное количество восклицательных знаков. На двери мужской раздевалки не было написано ровным счетом ничего. Впрочем, какая-то надпись, выцарапанная гвоздем, существовала, но ее недавно замазали краской.

Надпись гласила: «ПАСТАРОНИМ ВХОД ВАСПРИЩЕН!» В спортивный комплекс также входили кладовая для спортивного инвентаря и кабинет учителя физкультуры, но они оказались заперты.

Ключи же от них сторож, по его словам, «отродясь не видал». После осмотра помещения Павлов вместе со сторожем вышли во двор.

— Кузьмич! Просто Кузьмич — представился сторож, протягивая руку.

— Василич! Просто Василич — представился Павлов, доброжелательно протягивая руку в ответ.

— Мы ведь где-то уже виделись?! — одновременно удивившись и обрадовавшись, спросил его сторож после крепкого рукопожатия.

— Да, вряд ли — не слишком уверенно отвечал Павлов.

— Как знаешь, — сказал Кузьмич, — а мне кажется, что я тебя уже где-то видел… Затем они покурили, поговорили о погоде, магнитной буре и условились встретиться немного позже в здании школы. Решив, что гостьи столицы уже освоились, Павлов попросил дать ему в помощь двух самых бойких девчат, чтобы купить какую-нибудь еду в ближайшем гастрономе и доставить ее в спортзал. Галина Павловна с его предложением согласилась, добавила ему 3 рубля (все, что осталось у нее в неприкосновенном запасе) и подозвала двух его будущих помощниц:

— Водонаева Лена! Петрова Нина! Подойдите сюда! Дело есть! Одной из подошедших к ним школьниц оказалась его «Ассоль», а второй, как догадался он, ее подруга — та самая, которой приспичило забраться в кусты. Из всех юнкоров она казалась самой старшей по возрасту: высокорослая, полногрудая с румяным лицом, короче — кровь с молоком. «Вот, — подумал он, — встретишь в каком-нибудь общественном месте такую скороспелую барышню, начнешь знакомиться, и даже в голову не придет, что она еще пионерка». Галина Павловна объяснила девчатам, что от них требуется. После короткого замешательства они согласились. Обсуждение вопроса о том, что купить, не заняло много времени. Решили обойтись хлебом, вареной колбасой и кефиром. Тогда Павлов озаботился вопросом о таре: «В чем продукты нести?» Но и это не стало глобальной проблемой. У Галины Павловны нашлась капроновая авоська, а девчата выгрузили из дорожных сумок находившиеся в них вещи. Заговорить с «Ассоль», то есть с Леной Водонаевой, Павлов решился только на обратном пути из гастронома. До этого он старался обращаться с вопросами, если они у него возникали, к ее старшей подруге, которая оказалась довольно смышленой: быстро сориентировалась, куда сначала встать (за кефиром или за колбасой), в какой кассе быстрее очередь идет, ну и, конечно, запомнила, за кем ты и кто за тобой. На имевшуюся в их распоряжении сумму денег (13 советских рублей) они купили: два килограмма докторской колбасы в натуральной оболочке, 10 еще теплых батонов пшеничного хлеба и 10 литровых пакетов кефира. Оставшуюся мелочь (рубль с копейками) потратили на глазированные сырки. Улучшив момент, когда «Ассоль» перекладывала из руки в руку свою сумку, Павлов поинтересовался, не тяжело ли ей и предложил помощь.

Лицо у девушки вспыхнуло, как в тот раз, когда он сделал ей неприличное предложение.

— Не надо, как-нибудь сама! — вызывающе ответила она.

— Ты, наверное, на меня сердита? — спросил он, намекая на обстоятельства их первого знакомства. В это время Нина Петрова ускорила шаг и оторвалась от них ровно настолько, чтобы не мешать их разговору.

— А вы так со всеми девушками знакомитесь или только со мной? — уколола его она.

— Бес попутал! Честное слово! — энергично стал оправдываться он.

— Не верю! Культурные люди отвечают за свои слова! — категорично возразила она.

— Ну, распни меня! Виноват! Однако без чёрта точно не обошлось!

Как раз на той скамейке у пруда когда-то сидел некий гражданин по фамилии Берлиоз. Не композитор. И общался с Дьяволом. А после этого у него трамваем отрезало голову. Случай достоверный, описан в литературе — Павлов, вдохновенно, «вешал лапшу на уши».

— Стоп! — неожиданно отреагировала она, как будто ее что-то осенило, остановилась и поставила свою спортивную сумку на асфальт.

— Прошу с этого места поподробнее! Вы хотите сказать, что именно на том водоеме, где мы зависли, начиналось действие романа Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита»?!

— Именно так, — подтвердил Павлов, пораженный эрудицией юного корреспондента «Пионерской правды». — Только раньше эти пруды назывались не «Пионерские», а «Патриаршие».

— А я почему-то думала, что «Чистые пруды» и «Патриаршьи пруды», это — одно и то же. О том, что есть еще и «Пионерские», узнало только сегодня — посетовала она на свое невежество.

— Вы любите Булгакова?! — обрадовался он, неожиданно для себя перейдя на «вы».

— Обожаю! Его «Мастера» перечитывала три раза! — восторженно сказала она.

— Тогда вы меня простите — с облегчением сказал он.

— Прощаю, пойдемте — сказала она и подняла свою сумку.

— Неужели помирились? — подала реплику Нина Петрова, после того, как они ее нагнали.

— А мы и не ссорились! — задиристо сказала Лена и обратилась к Павлову за поддержкой, при этом назвав его просто по имени, как будто они давным-давно знакомы: — Правда, Дима?

— Истинная, правда, — согласился он и перевел разговор на более практическую тему. — Чай, сахар, кипятильники, эмалированные кружки или стаканы у вас имеются?

* * *

Их ждали с большим нетерпением. Павлов достал из портфеля-дипломата перочинный нож и, расстелив на спортивном снаряде под названием «конь» темно-серо-бугристый пергамент пищевого пакета, начал резать ломтями докторскую колбасу. Лена и Нина раздали батоны и пакеты с кефиром, и ушли переодеваться в угол спортзала, где находился спортивный снаряд под названием «брусья». Там подопечные Галины Павловны устроили раздевалку — очень удобную для развешивания парадной школьной формы. Шесть новеньких спортивных матрацев, сложенных в ряд под шведской стенкой, обозначили место предстоящего ночлега. Ужин начался. Галина Павловна еще раз представила Павлова присутствующим. При этом она назвала его «известным московским журналистом и просто хорошим человеком». Он зарделся, и собрался было возразить насчет своей известности, но она ему подмигнула, мол, так надо. Лениво возникла и оформилась мысль о том, что всего происходящего сейчас могло и не произойти, если бы он с Галиной Павловной разминулся, хотя бы на полминуты.

Незапланированная встреча с женщиной, про которую он уже почти забыл, таила что-то мистическое и непредсказуемое, будоражившее воображение и повышавшее содержание в крови адреналина, ну, и, конечно, тестостерона. Неправда, что в 20-летнем возрасте мужчины думают серым веществом! Они думают гормонами, и поэтому совершают разные глупости. Юнкоры представились ему сами. Как положено: фамилия, имя, номер школы и класс. После того, как представление закончилось, Галина Павловна сообщила, что все девчата учатся только на «хорошо» и «отлично», и очень талантливы, например, Лена Водонаева переводит с французского Франсуа Вийона. Валя Глушенкова прекрасно рисует и готовится поступать в Суриковский институт. Лида Смирнова учится в музыкальной школе и уже была на прослушиваниях в Гнесинке. Марина Князева — та вообще мастер спорта и призер чемпионата страны по художественной гимнастике. Внешность гимнастки — черноволосой и улыбчивой девушки в дорогом спортивном костюме Puma — показалась Павлову очень знакомой: он точно где-то видел ее фотографию: не то в каком-то иллюстрированном журнале, не то на каком-то календаре. Обстановка за импровизированным столом была легкой и непринужденной. Свежие, ароматно пахнущие батоны хлеба, и вареная колбаса исчезали с фантастической скоростью, что и не удивительно, поскольку в последний раз юнкоры «Пионерской правды» плотно покушали в 9 часов утра в столовой гостиницы «Спорт», и с тех пор перебивались мороженым, лимонадом и конфетами. Кто работал в школе, наверное, мог заметить, что у детей и подростков, часто, после пережитого физического и психологического стресса наступает более или менее продолжительный период подъема настроения, сопровождающийся всплеском положительных эмоций. При этом, любой повод, который в обычной обстановке способен вызвать легкую улыбку, в ситуации, когда можно расслабиться, сопровождается неудержимым весельем и взрывами хохота. Вести урок в таких условиях решительно невозможно. Это — как бы истерика наоборот, первая фаза которой наступила у подопечных Галины Павловны, когда они приступили к приему пищи. Вторая фаза веселья началась, когда, установив очередь в женскую раздевалку, девчата получили доступ к горячей воде, которой, по правде говоря, были лишены в течение трех суток пребывания в Москве.

Ну, не повезло им, аккуратисткам и чистюлям, с графиком планового отключения горячего водоснабжения! Необходимые для принятия водных процедур банные принадлежности: мыло, шампуни, мочалки, полотенца и сланцы, — немедленно были извлечены из дорожных сумок и баулов. «Как бы они школу не залили!», — забеспокоился Павлов, представляя себе, что творится за дверью с табличкой «ЖЕНСКАЯ РАЗДЕВАЛКА!!!» Немного перекусив и выпив крепкого краснодарского чая, приготовленного для него Галиной Павловной с помощью маленького (на стакан) электрического кипятильника, он решил навестить школьного сторожа, поболтать и сделать нужные телефонные звонки. Он застал Кузьмича в таком состоянии, когда про закаленного в боях с «зеленым змием» мужчину нельзя сказать, что он трезв и в то же время невменяем. Кузьмич адекватно отреагировал на его звонок в дверь, опознал и впустил в холл. Там же находилось и его рабочее место: маленький кожаный диванчик, стол и стул. На столе присутствовали: настольная лампа с зеленым текстильным абажуром, графин с водой (а может и не с водой) и обычный телефонный аппарат с диском для набора номера. А над столом на гвоздике висела бумажная иконка со стершимся ликом Иоанна Стратилата — того самого святого, который спасает от воров. Старик брал иконку с собой всякий раз, когда отправлялся на работу. Павлов попросил разрешения позвонить по телефону. Кузьмич не возражал. Первый звонок он сделал домой, чтобы предупредить отца о том, что, якобы, заночует у «одной прекрасной нимфы», но какой именно реки: Неглинной или Яузы, — не уточнил. Из-за этого Василию Дмитриевичу, наверное, опять пришлось на сон грядущий принимать валидол, переживая за своего бигамного сына (если кто не знает, слово bigame, по-французски, означает «двоеженец»). Павлов-младший, кстати сказать, второй год не мог определиться, на ком ему жениться: то ли на Ирине Викторовне (геолог-маркшейдер), проживавшей на улице Неглинной, то ли на Татьяне Альбертовне (журналистка), прописанной где-то на Яузской набережной. Второй звонок он сделал двоюродной сестре Людмиле. Она уже была у себя дома в малогабаритной квартире на проспекте Вернадского. От имени всех юнкоров «Пионерской правды» и от себя лично он поблагодарил ее за гостеприимство и подтвердил отсутствие угрозы обрушения здания школы, а также примыкающего к нему спортзала. Третий звонок он сделал в справочную Белорусского вокзала и спросил, на какие поезда завтра с утра есть в продаже свободные плацкартные билеты. Дежурная ответила, что есть билеты на проходящий поезд, отправляющийся по расписанию в 12.55 московского времени.

Павлов попросил дежурную помочь ему, в порядке исключения, забронировать 12 билетов на этот поезд на имя Стручковой Галины Павловны. Вкратце объяснил ей ситуацию. Дежурная обещала помочь и попросила перезвонить через 10 минут. Четвертый звонок он сделал своему старинному приятелю Сереге Домнину, проживавшему на улице Горького и имевшему собственный автомобиль «Жигули» четвертой модели. Он попросил у него одолжить до конца месяца 100 рублей и привезти их по указанному им адресу, поскольку он, якобы, продулся в преферанс. Приятель лишних вопросов задавать не стал, поскольку сам частенько проигрывался в карты, но предупредил, что сразу, немедленно, выехать не сможет, так как в настоящее время он, видите ли, ради спортивного интереса, «режется в покер» с каким-то Колей Лихим и их общим знакомым Тайванчиком. Они договорились о встрече в 21.00 на улице Красина у ворот известной им школы. Подождав 5 минут, он снова набрал номер справочной вокзала.

Дежурная узнала его по голосу и сообщила, что Галина Павловна Стручкова может выкупить забронированные на ее имя билеты во 2-й кассе, которая открывается в 9.00. Павлов искренне поблагодарил девушку и спросил ее имя и фамилию, чтобы при случае подарить коробку шоколадных конфет. Кузьмич предложил остограмиться, но Павлов отказался, сославшись на нездоровье. Старик удивился, но повторять предложение не стал. На обратном пути, проходя мимо похожей на гараж постройки, примостившейся напротив фасада бетонной коробки спортзала, Павлов замедлил шаг, а потом остановился. Ему показалось, что внутри кто-то есть. Осторожно подойдя к железной двери, он точно услышал чьи-то голоса и сдавленный смех. Присутствие на территории школы в столь позднее время посторонних лиц его совсем не устраивало. Он набрал в легкие воздух, резким рывком открыл дверь и заорал: «А ну, марш, отсюда!» Его расчет на внезапность оправдал себя даже с большей эффективностью, чем план «Барбаросса». Не оказав ему совершенно никакого сопротивления, из постройки выскочили три подростка мужского пола и бросились бежать в разные стороны. Вслед за ними, поправляя на бедрах короткую джинсовую юбку, вышла разбитная девица с распущенными волосами и густо наложенным на лицо макияжем. И даже попыталась с ним заговорить, дыша ему в лицо перегаром и никотином:

— Ты, что, в натуре, новый учитель, что ли?

— Пошла домой, шалава! — скомандовал Павлов. Когда девица, немало удивленная такой формой обращения, повернулась, он легонько, зауженным мыском полуботинка, придал ей дополнительное ускорение.

— А по жопе бить нельзя! Сейчас не 37-й год! К тому же я — сирота детдомовская — всхлипнув, неожиданно отреагировала «шалава» на его непедагогический прием. Удостоверившись в том, что нетрезвая старшеклассница, спотыкаясь, идет восвояси, он заглянул внутрь постройки. Весь объем помещения почти до самой крыши был заполнен разного рода макулатурой: книги, газеты, журналы, связанные в кипы и просто в развале. Он наклонился и вытащил первое, попавшееся под руку, фолио издательства «Политическая литература» в твердом переплете. Им оказалась книга Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева «Малая земля». «Надо же, — удивился он, — вроде еще у власти, не смещен и не умер, а его „выдающиеся“ произведения несознательные граждане уже выбрасывают в утиль!» Следующей, вытащенной наугад книгой, но уже в мягкой обложке, оказались «Вопросы ленинизма» И.В. Сталина. С этим автором, наоборот, было все понятно. Заслужил. «Sic tranzit gloria mundi. — Так проходит мирская слава». «Интересно, от этого макулатурного хлама, собранного на переработку в целлюлозу, есть еще хоть какая— то польза?», — подумал он и с удивлением обнаружил то, что сразу и не заметил: четыре подобия сидений и что-то вроде лежанки с рваной телогрейкой вместо изголовья. Банка из-под майонеза с окурками, стеариновая свеча в позеленевшем от древности подсвечнике и две пустые бутылки крепленого портвейна «Кавказ» емкостью 0,7 литра по цене 1 рубль 75 копеек дополняли скромный интерьер неизвестного столичной милиции молодежного притона. «Да, — присвистнул он, — в наше время такого не было!» Когда он вернулся в спортзал, у юнкоров начался «тихий час»: одна (Петрова) раскладывала на спортивном матрасе пасьянс, другая (Водонаева), лёжа на боку, читала какую-то книгу, двое — просто болтали, наблюдая за тем, как спортсменка Марина делает крашеной шатенке Вале Глушенковой массаж спины. Долговязая и худющая Тамара Варлей в белой майке и коротеньких джинсовых шортах на удивление метко бросала в корзину тяжелый баскетбольный мяч. Галина Павловна Стручкова, одетая в простой хлопчатобумажный костюм, скроенный на Минской трикотажной фабрике по лекалам солдатского нижнего белья, сидела на лавке с махровым полотенцем на голове в позе роденовского Мыслителя. За время его отсутствия она, понятное дело, не только переоделась, но даже успела помыться.

Увидев его, она сразу встала и направилась навстречу. На лице у нее снова появилось выражение тревоги и отчаяния. Он поинтересовался, как дела. Галина Павловна констатировала, что девчата чувствуют себя почти как дома, однако она сильно беспокоится за мальчиков. Уехали ли они? Пояснила, что водитель Гаврилов — человек очень ненадежный: хвастун, алкоголик и бабник. Он обрадовал ее тем, что смог по телефону забронировать на ее имя 12 билетов на поезд, который отправится с Белорусского вокзала, завтра, в 12.55, а также, что через час-полтора приедет его приятель и передаст им 100 рублей — на дорожные расходы. Галина Павловна рассыпалась в благодарностях, а потом неожиданно заявила, что уже приняла решение на всякий случай съездить на Белорусский вокзал. Если мальчики смогли приобрести билеты на последний вечерний поезд, то она их проводит, а если нет — доставит в школу на улице Красина. В конечном итоге они договорились о том, что Павлов останется караулить девчат, а она постарается обернуться до закрытия метро.

Затем она ушла в женскую раздевалку, чтобы переодеться, и, когда, не заставив себя долго ждать, вернулась, он ее не узнал. На ней был вечерний брючный костюм малинового цвета, в котором она выглядела гораздо моложе, стройнее и привлекательнее. Он объяснил, как быстрее дойти до «Маяковской», и на всякий случай отдал единый проездной билет. Очень хотел он сказать ей комплимент по поводу ее стильного наряда от Армани: блейзера, жилета и брюк со стрелкой, — но не успел, так как за него гораздо успешнее это сделали другие. Увидев на своей патронессе потрясающую заграничную обнову, любопытные девчата захотели посмотреть на нее поближе: оценить покрой, пощупать ткань, проверить качество швов и т. д. Между прочим, за эту вещь Галина Павловна заплатила сумму, эквивалентную месячной зарплате, и потеряла три часа времени стояния в очереди — только для того, чтобы попасть в Центральный универмаг на Театральной площади (бывший магазин европейской моды «Мюр и Мерилиз»). Чувствуя себя лишним на ярмарке женского тщеславия, он отошел в сторонку и присел на лавку. Он уже настолько устал, морально и физически, что был не прочь, если бы кто-то, навсегда, вычеркнул из дней его жизни эту пятницу, приготовившую для него столько неожиданных сюрпризов. После короткой и эмоциональной речи, смысл которой сводился к тому, чтобы девчата вели себя прилично и не досаждали Дмитрия Васильевича, Галина Павловна стала собраться в путь. Узнав о такой оказии, девчата проявили искренние чувства женской солидарности: Лена Водонаева предложила ей чёрный с отливом тренч (летнее пальто), Марина Князева — красные полусапожки, а Нина Петрова — белый шарф-капюшон. По их мнению, с этими вещами ее новенький repondre смотрелся бы на ней еще более эффектно. Терпеливо дождавшись окончания сборов, он вызвался проводить Галину Павловну до ворот. До захода солнца оставалось около получаса. В воздухе чувствовалось приближение грозы. Когда они завернули за угол бетонной коробки спортзала, Галина Павловна остановилась, обняла его, и они начали целоваться: вначале осторожно, а затем нетерпеливо, — как когда-то в день их знакомства и первого свидания. Внезапный порыв ветра прошелся сквозняками по окрестным строениям, жалобно зазвенело разбившееся стекло оставленного уборщицей по забывчивости открытым окна в учебном кабинете на 3-м этаже. Поднялась и заметалась в воздухе стая ворон. Со скрипом приоткрылась, а потом захлопнулась дверь школьного склада, из которого Павлов недавно изгнал развлекавшихся там подростков.

Туда-то он и повлек сначала растеряв-шуюся, а потом смекнувшую, что к чему, Галину Павловну. «Снимай брюки!» — очень буднично выдал он императив. В темном помещении, едва освещенном узким окошечком под крышей, еще витал легкий аромат табака и крепленого вина. И брачное ложе, надо сказать, было так себе, не перина. Но Галина Павловна уже не обращала внимания на такие мелочи. Забыв о стеснении и пренебрегая условностями, она разделась с такой аварийной скоростью, словно опасалась, что он, вдруг, возьмет и передумает. Аморальное поведение инструктора комсомольского обкома настолько обескуражило «электронного писателя», что он едва успевал вытаскивать из оперативной памяти и преобразовывать в символические последовательности подходящие эротичные и романтичные сцены из произведений классиков русской и советской литературы. В результате ему кое-как удалось объе-динить в одну сцену эпизод из «Бедной Лизы» Н.М. Карамзина, два эпизода из «Эры милосердия» братьев Вайнеров и пикантную зарисовку из «России молодой» Юрия Германа. Но, прочитав написанный текст, он засомневался, застеснялся, и ограничился постановкой диагноза из американского учебника сексологии: «Слишком ранняя эякуляция», — не забыв упомянуть о вероятной причине данного казуса: «В самый ответственный момент над ними так громыхнуло, что у нее и Павлова чуть не заложило уши. „Гневаться изволят!“, — подумали они оба». Несмотря на предложение Павлова зажечь свечу и переждать в этом мизерабельном помещении обещанный еще вчера синоптиками грозовой дождь, осчастливленная им подруга все равно рвалась на вокзал. Она чувствовала себя настолько наэлектризованной, что сидение на месте представлялось ей смерти подобным. Кроме того, она хотела, хотя бы немного, побыть наедине с собой.

— Авось пронесет! — весело сказала она, когда они подошли к чугунным воротам с затейливыми (дореволюционными) завитками и розетками. Павлов объяснил ей, как встроенная в них калитка открывается со стороны улицы: нужно просунуть руку между прутьями, приподнять вверх рычажок и немного нажать. Замок сам сработает. Они простились ненадолго, причем, Галине Павловне повезло. Всего несколько крупных капель дождя попали в нее. Ливень начался, когда она уже спускалась в метро. Вернувшись в спортзал, Павлов скромно сел в уголок на лавку, где он оставил свой портфель-дипломат, достал из него скандальную повесть братьев Стругацких «Улитка на склоне» и приготовился читать.

С опубликованной в журнале «Байкал» при его неявном попустительстве повестью он так и не удосужился ознакомиться. По уши был завален работой, поэтому подписал повторный запрос на публикацию, не прочитав приложение с выражениями протеста. За это он получил нагоняй от тов. Афанасьева, который, в порядке последующей цензуры, повесть прочитал и в своей резолюции написал: «Впечатление отвратительное. Почему не посоветовали авторам: а) поменять название и б) направить рукопись в меди-цинский журнал?». В оправдание тов. Афанасьева за такую грубость в качестве аргумента, хотя и слабого, можно привести лишь его плохое настроение. Накануне он получил из Президиума АН СССР письмо неприятного содержания, в связи с протестом известного советского ученого-физика на отказ в опубликовании в журнале «Наука и жизнь» его статьи по второму закону термодинамики. Цензор-куратор издания, ссылаясь на устное указание тов. Афанасьева, советовал автору статьи, как ему следует излагать свои мысли: «Вам можно писать в статьях и книгах только об идеях, понятиях, терминах, коэффициентах и размерностях, утвержденных ГОСТом. Все новое, что вы придумываете, надо вначале ввести в ГОСТ, а затем об этом можно писать и просить акт о не секретности. Мне поручено за всем этим следить». Приобщив эту записку к письму в Главлит, вице-президент АН СССР (не будем выдавать его фамилию), задавал тов. Афанасьеву ехидные, с намеками на громкий скандал, вопросы: «Если бы Альберт Эйнштейн являлся гражданином СССР, имел бы он, хоть малейший шанс опубликоваться в советских научно-популярных журналах? И что такое ГОСТ, применительно к науке, предназначение которой и есть поиск неизвестного?» Но читать Павлову не дали. Краем глаза он заметил, что девчата о чем-то шепчутся. Потом он увидел, как Лена встает со спортивного матраца и прямо босиком, решительно, направляется в его сторону.

Подойдя к нему, она, заметно волнуясь, от имени всех юнкоров и от себя лично попросила его рассказать о себе и о профессии журналиста, о которой она и многие из присутствующих тоже начинают подумывать. «Просим, просим!», — поддержали ее остальные. Павлов, нехотя, согласился и Лена, взяв его за руку, повела к месту предстоящего выступления. Извинившись, он снял полуботинки, а потом осторожно присел на спортивный матрац. Девчата расположились полукругом и приготовились слушать. «Лектор Всесоюзного общества „Знание“ среди молодых доярок колхоза Заветы Ильича», — посмеялся про себя Павлов, увидев себя как бы со стороны.

У некоторых «доярок» под футболками и маечками были заметны лифчики.

Другим размеры груди пока позволяли обходиться без них, хотя его новой знакомой Нине Петровой бюстгальтер третьего размера точно бы не помешал. «Есть еще силища в русских селениях!», — мысленно облизнулся он, восторгаясь мастерством неведомого Фидия, но тотчас приказал себе на Петрову не смотреть, а для проверки реакции слушателей наблюдать за кем-нибудь, не вызывающим у него никаких эмоций, за исключением негативных. И он выбрал Тамару Варлей — ту самую, которая сопровождала его «Ассоль» при их первой встрече.

Гормональный баланс этой прелести по причине затянувшегося переходного возраста очень-очень неуверенно колебался на границе с мужским началом. Почувствовав на себе его взгляд, Тамара передернула плечиком, на всякий случай прикрыла рукой свою плоскую грудь и неестественно улыбнулась, показав крупные и неровные передние зубы. Поелозив ладонями по волосам, он начал свой рассказ. Павлов, если кто не знает, был очень хороший рассказчик. Не Ираклий Андроников, конечно, но и не артист разговорного жанра, который не способен, ни на йоту, отклониться от заранее заученного текста. Рассказ о своем пути в журналистику он начал с того, как вначале стал геологом: «…Все геологи в душе — писатели и поэты. Помимо того, что их за государственный счет доставляют, куда Макар телят не гонял, и в края не столь отдаленные, они имеют возможность любоваться природой во всех ее проявлениях. Их постоянно очаровывает смена картин, событий, трудов и дней, каждый из которых по емкости впечатлений соответствует многим-многим дням городской жизни. Каждый год их опьяняет весна своим светом, свежестью и неукротимостью летящей солнечной воды, белизной и печальным ароматом скорого увядания черемухи. Лето дарит им тепло, сносный быт и надежду на долгожданный успех. Потом их опаляет пожар осени, особенно прекрасный в хвойно-лиственной сибирской тайге, и, наконец, они переживают бурную радость первого снега, знаменующего завершение сезонных поисковых работ. Работы эти, надо признать, очень трудоемкие. Например, геологу надо отобрать пробу на определение возраста породы. Для этого нужно выдолбить из середины монолитной глыбы килограммов 20–30. Вручную. Кувалдой. Потом донести образцы до лагеря или машины (если есть возможность на ней проехать). Иногда приходится преодолевать с грузом не один километр. Если при отборе пробы допущены ошибки, результат анализа будет недостоверным. Тогда все сначала. И это не трудовые подвиги, а обычные будни. Иногда приходится „бить трассу“, — иначе говоря, прокладывать маршрут: по жаркой пустыне или ледяной тундре, по непроходимой тайге и топким болотам…». Юнкоры слушали его, как завороженные, и даже не обратили внимания на прошедший короткий ливень. Но и у самых благодарных слушателей, рано или поздно, возникает усталость. Почувствовав наступление такого момента, Павлов предложил сделать перерыв. А потом, если юнкоры захотят, продолжить свой рассказ. Он надел полуботинки и направился к выходу, чтобы посидеть на крылечке и подышать свежим воздухом. Ночь встретила его неприветливо: прохладой и сыростью. Немного погодя на крылечко вышла Лена Водонаева, одетая в длинный свитер ручной вязки, извинилась за назойливость и спросила, не возражает ли он «составить ей общество». Заметив, что она одета по погоде, Павлов улыбнулся и сказал, что будет рад продолжить их знакомство. И, вот, в ночной тишине зазвенел хрустальный колокольчик ее голоса.

— Вы так интересно рассказывали! Я просто убита! Поражена! Мне никогда не научиться так емко и образно передавать свои впечатления.

— Не берите себе в голову. Вы еще молоды. У вас еще все впереди.

Кстати, сколько вам лет?

— Скоро пятнадцать. Как Джульетте дорогого Уильяма нашего Шекспира.

— А Ромео у Джульетты уже есть?

— До сегодняшнего дня не было, но скоро будет. Я это уже почувствовала.

— Не советую.

— Почему?

— Нет повести печальнее на свете, чем повесть о беременной Джульетте.

— Ой, насмешили! Надо запомнить. А это вы прямо сейчас придумали?

Экспромт?

— Нет, эксперимент. Проводится во всех странах. Результат везде одинаковый.

— А я уже знаю, как надо предохраняться. Только никогда не пробовала.

— Чего вы еще не пробовали?

— Да ну, вас со своими намеками — сказала она сердито, повернулась и убежала назад в спортзал. Хлопнула дверью. Павлов посмотрел на часы. Через 15 минут к зданию школы должен подъехать Сергей Домнин. Он решил вернуться, чтобы предупредить девчат о том, что ненадолго отлучится по делам. Входя в спортзал, он se trouver nez Ю nez (нос к носу) столкнулся с Ниной Петровой, одетой в брезентовую куртку с капюшоном (в просторечье также именуемую «штормовкой»), с пачкой сигарет марки «Космос» и коробком спичек в руках. Увидев его, она покраснела и быстро спрятала за спину компрометирующие ее предметы. Павлов объяснил ей, что собирается ненадолго отойти и попросил неизвестным людям, если будут стучаться, дверь не отпирать. Петрова понимающе закивала головой и позвала Нару Агикян. На ее просьбу откликнулась худосочная девушка с глазами испуганного оленёнка и темным пушком над верхней губой. Сразу подумалось: «Вот, еще одна типичная армяночка. Интересно, отчего у них у всех такие печальные глаза, как будто никогда не закончится траур?» Как не хотелось ему брать с собой на встречу с Домниным какого-либо свидетеля, Петрова все равно за ним увязалась, и ему даже пришлось с ней за кампанию перекурить, пока на тихой пустынной улице не вспыхнули фары ожидаемых им «Жигулей» четвертой модели. Приятель передал ему 100-рублевую купюру, вопросительно кивнул головой в сторону стоящей неподалеку Петровой; не дождавшись ответа, понимающе улыбнулся, построил из большого и указательного пальца фигуру в форме кольца, сказал: «Гыы…. Понятно.

Предохраняйся, студент. Пока». И уехал, взвизгнув напоследок резиной колёс. Павлов и Петрова направились в спортзал, продолжая прерванный разговор. Вначале забавный. Петрова сообщила, что ей уже полных шестнадцать лет и спросила, читает ли он «Пионерскую правду», на что он ответил: разумеется — нет. Тогда она поразила его известием о том, что в завтрашнем номере газеты будет опубликован ее фельетон о том, как в одной школе перевыполняли план по сбору макулатуры и металлолома.

— Знаем, как вы перевыполняете план по макулатуре! — развеселился он, вспомнив подвыпившую девицу и ее приятелей в макулатурном складе. И рассказал об этом Петровой. Его сообщение Петрову нисколько не удивило и даже не обескуражило. Она довольно толково изложила ему версию так называемой «свободной любви» в духе легендарной женщины XX века Александры Коллонтай. Павлов с ней не согласился, и между двумя журналистами разгорелся нешуточный спор.

— А это у кого какой темперамент. Кому любопытно, а кому и надо! — заявила она и, словно нечаянно, взяла его под руку.

— Эх, Петрова, Петрова, ты же — не корова! — пошутил он, догадываясь, что половозрелая фельетонистка увязалась за ним неспроста.

— Так ведь и вы, простите, не ангел. Между прочим, что вы Лене Водонаевой на Пионерских, то есть Патриарших, прудах предложить изволили? — напомнила она о дурацком конфузе, норовя при этом прижаться к нему бедром. «Ёлки магаданские! Опять попал…», — расстроился Павлов, но в ответ сказал то, что, по его мнению, могло помочь ему как-то выкрутиться:

— Я предложил ей воздушный поцелуй.

— А она решила, что minet.

— Нет!!! И тут Петрова раскрыла карты веером:

— Извините, я пошутила. Но видите ли, Дмитрий Васильевич, в чем дело. Французы называют то, что вы ей предложили, «поцелуем души». И сделали вы это не где-нибудь, а на весьма примечательном месте. Лена — девочка очень впечатлительная. Меня, лично, вся эта галиматья с Иерушалимом и Понтием Пилатом совершенно не волнует. Но! Вы мне честно скажите, если, конечно, знаете: чем любовь отличается от удовольствия? Или это — одно и то же? — Задала она не по детски умный вопрос. «Любовь — это болезнь, которая требует постельного режима», — хотел было сказать он, но вовремя осекся и пробормотал что-то вроде:

— Ну, это у кого какой темперамент…

— В таком случае, Дмитрий Васильевич, у меня для Вас есть поэтическая декларация. Написала я ее сегодня ночью, сидя, не скажу на чем. Вот, зацените… — с этими словами Петрова подала ему сложенный фронтовым треугольником листок ученической тетради в клеточку.

— Да, тут темно, как в хижине дяди Тома! — запротестовал он.

— А я Вам подсветку организую — нашла выход из положения Петрова, вынимая спрятанный в кармане ее «штормовки» плоский фонарик квадратной формы с круглой линзой в верхней части лицевой стороны.

— Да, ты меня не слепи, я же ничего не вижу! — Возмутился он, когда она направила яркий луч света немецкого (трофейного) полевого карманного фонарика прямо ему в глаза.

— Привыкните… — успокоила его Петрова и настроила Feldtaschen Lampe на более рассеянное освещение. Да. Вот, что значит «немецкое качество»! Даже через 30 лет после неоднократной замены щелочной батарейки электроприбор продолжал работать, как новенький. И Павлову ничего не оставалось делать, как, при слабом мерцающем свете прочитать предложенный ему опус, в коем было написано следующее:

— Что это значит?! — искренне, изумился он.

— Да, ничего, — вздохнула Петрова и, прижимаясь к нему, торопливо, объяснила, чтобы было понятно уже без намеков. — Приезжай ко мне в гости… в Смоленск на выходные — эти, а еще лучше — на следующие. Я в частном секторе живу. Это буквально в пяти минутах ходьбы от вокзала. По городу погуляем, в кафешку сходим, баньку истопим. А насчет моих родителей не беспокойся. До понедельника их не будет — они к деду в Починок уедут… Адрес: улица Луговая, дом номер… В этот момент дверь макулатурного склада, возле которого они остановились, прямо на их глазах, с противным скрипом медленно распахнулась настежь, а потом с лязгом захлопнулась. Может, днем это было бы не так впечатляюще, но ночью, при призрачном всполохе огней большого города, зрелище было не для слабонервных. Даже у Павлова мороз по коже пошел. Не говоря о Петровой, у которой сердце ближе к пяткам провалилось. И они сиганули так, будто за ними погналась стая бешеных собак. Внезапно в спортзале, да и во всей округе отключилось электрическое освещение.

* * *

— Ты чего хулиганишь? Дверью хлопаешь, блэк аут устраиваешь, людей пугаешь — внезапно, прервал творческий процесс Genius Loci.

— Так, ведь Петрова совсем распоясалась, а у нее сегодня, между прочим, фертильное окно. Залетит ведь по неопытности, бедняга — начал оправдываться писатель.

— А тебе какое дело? Пусть уж лучше Павлов, чем какой-нибудь подлец — со смехом отозвался Genius Loci.

— Я против распутства и двоеженства, поскольку…, — продолжил оправдательную речь писатель, но вовремя спохватился и перешел в наступление. — А ты, собственно говоря, что тут делаешь? Улица имени масона Красина — не твоя епархия! Здесь другие высшие силы командуют. Не чета тебе… Vous Йtes mal assortis, tu n'es pas son Иgal.

— Да я, собственно, пришел для того, чтобы навеять на главного героя вещий сон в майскую ночь. Не успел, понимаешь ли, сделать это на Патриках, так как сам, вдруг, заснул — теперь уже стал оправдываться Genius Loci.

— Считай, что уговорил — милостиво согласился писатель.

VI

Чтобы успокоить не на шутку перепуганных девчат, он сам предложил им продолжить беседу о профессии журналиста. На том же месте и в том же составе. В спортзале было темно и жутковато. Юнкоры расположились полукругом на доступном для зрительного восприятия рассказчика расстоянии вытянутой руки. Петрова та вообще на его плечо стала заваливаться так, что ему пришлось заставить отодвинуть от себя ее горячее тело шутливым замечанием:

— Петрова, ты меня своими телесами скоро совсем задавишь! После его рассказа начались вопросы, и завязалась свободная дискуссия.

— Дмитрий Васильевич, а вы только в прозе работаете, или в других жанрах тоже?

— Пишу стихи, даже тосты иногда приходится сочинять.

— Ой, тосты! Я знаю: «Однажды, когда все птицы полетели на юг, одна маленькая амбициозная птичка захотела полететь на Солнце…»

— Что, птичка, однажды я сочинил тост про кота.

— Про кота? Как интересно! Прочитайте!

— Только этот кот не совсем обычный. Даже более необыкновенный, чем чеширский кот из «Алисы в стране чудес». Вы Льюиса Кэрролла читали?

— Читали!

— Так, вот, имейте в виду, что автор этого произведения — выдающийся математик, который имел о пространстве, в котором мы себя воспринимаем, как трехмерные объекты, весьма оригинальное представление.

— Расскажите! Расскажите! Нам это очень интересно!

— Расскажу, но потом, а вначале, послушайтека историю о коте, который ловил мышей в доме профессора Эрвина Шредингера — известного ученого, удостоенного в 1933 г. Нобелевской премией по физике. И Павлову пришлось немного напрячься, чтобы в доступной форме объяснить суть знаменитого мысленного эксперимента, поставленного профессором Шредингером, для демонстрации вероятностного характера событий (состояний), происходящих в наблюдаемом нами мире. Тост, написанный им по просьбе старшего брата Сергея, работавшего в подмосковной Дубне в Международном институте ядерных исследований, для какого-то «капустника» представлял собой пародию на этот эксперимент, который Павлов немного усовершенствовал. Закончив вступление, он с выражением прочитал:

Потом начались вопросы:

— Так кот все-таки остался жив или нет?

— Увы, неизвестно — ответил Павлов и пояснил. — Все зависит от того, что увидит профессор, когда он откроет крышку ящика. Очень весело становится, когда подумаешь, что не кот, а ты сам и весь окружающий тебя мир — тоже следствие какого-то эксперимента, но уже в масштабе отдельно взятой планеты или Вселенной. Никто из нас не знает, что с ним произойдет, даже через минуту, пока не почувствует результат.

— А у меня есть очень похожее на то, что вы прочитали, стихотворение — Павлов распознал по голосу Лену Водонаеву.

— Написала я его после того, как посмотрела телепередачу «Очевидное невероятное». Там Капица с одним профессором из Новосибирска, фамилию его забыла, проблему черных дыр дискутировали. Это такие космические тела, что, если, в поле их притяжения попадет космический корабль, то никогда-никогда не вырвется.

— Лена, прочитай, просим — раздались голоса.

— И Лена Водонаева громким, звонким и выразительным голосом, нараспев, как Белла Ахмадулина, прочитала:

«Совсем неплохо, — подумал Павлов, — только выражение „отклоняясь от цели, как пуля в излет“, наверное, не соответствует законам физики? Хотя нет. Все правильно: пассивный участок траектории полета, потеря кинетической энергии, склонение к центру тяжести масс. Почти как в жизни отдельных личностей, например, моей. А „черная дыра“, понятное дело, символ нашей лицемерной действительности, где, кажется, даже время остановилось». А тут и свет в спортзале загорелся. Все обрадовались. Девчата занялись своими делами, а Павлов присел на лавку и раскрыл книжку с повестью братьев Стругацких. Но читать ему снова не дали. К нему подошла Лена Водонаева и спросила, какое у него мнение по поводу ее стихотворения. Он признался, что стихотворение ему понравилось, но показалось слишком пессимистичным. На ее месте он обязательно придумал бы какую-нибудь оптимистическую концовку, хотя, с точки зрения современной науки из объятий черной дыры, точно, никогда, не вырваться. Она даже свет из себя не выпускает.

— А давайте, вы и я, каждый из нас напишет свою концовку стихотворения, а потом обменяемся, и посмотрим, у кого лучше получилось? — Предложила она. Идея ему понравилась. Он достал из портфеля-дипломата блокнот, шариковую ручку и попросил Лену записать начало стихотворения. Потом к ним подошла Петрова и не без ехидства спросила: «Уже записочками обмениваетесь? Свидание назначаете?» Лена густо покраснела, вернула Павлову блокнот, взяла Петрову под руку и они пошли в направлении спортивного снаряда под названием «брусья». Там они остановились и начали о чем-то перешептываться.

«Сплетничают», — решил Павлов и открыл «Улитку на склоне» все на той же первой странице. Он уже прочитал о том, как какой-то Перец сидит на краю высокого обрыва и бросает вниз камни — туда, где раскинулся безбрежный лесной массив с неизвестными науке биологическими формами жизни. «Ишь ты!

На Ньютона намекают», — подумал он, вспомнив прочитанные в журнале «Наука и жизнь» слова великого ученого, сказанные им перед самой смертью. О том, что он, сэр Исаак Ньютон, несмотря на всеобщее признание его механики движения физических тел, все равно чувствует себя ребенком, который бросает камушки в море, не ведая его ширины и глубины. Но чтение на ум никак не шло. Он начал беспокоиться: почему так долго не возвращается мадмуазель Стручкова. Уже скоро метро закроют, а ее все нет. Снова подошла Петрова и сообщила ему, что девчата устали и хотят спать. И что ему тоже на спортивном матраце, возле самой стены, будет выделено спальное место, которое, чтобы он их не стеснялся, они отгородят дорожными сумками. Он поблагодарил Петрову за заботу и спросил, не найдется ли у них для него какое-нибудь полотенце, потому что он не прочь был бы принять душ. И еще он, конечно, хотел бы переменить носки, но об этом он, разумеется, ей не сказал. Провожая ее тревожным взглядом, он, невольно, задумался над ее предложением продолжить знакомство — для интересного времяпрепровождения с последующим взаимным получением удовольствия.

В памяти в сей же миг всплыли, подходящие ситуации, переживания лирического героя самиздатовского писателя Михаила Веллера:

«Ягодицы ее были ошеломительны. Дрыглов увидел их и погиб. Они круглились и дышали под обтягивающим трикотажем тонких коричневых эластиковых брюк, подрагивая и гуляя при каждом шаге…»

Точь-в-точь, как у Петровой. Только брюки не коричневые, а темно-синие в полоску. Интуиция подсказывала ему, что у этой, несомненно, талантливой девушки — глубокий душевный кризис. И он, по-прежнему делая вид, что читает, мысленно представил себя на месте ее ухажера-сверстника, у которого куча проблем с учебой, бесконечные ссоры с родителями и т. д. И полная неопределенность в вопросе выбора будущей профессии.

Какими были бы их отношения? Очевидно, они бы стали нарушать запреты, наложенные взрослыми, и дело обязательно дошло бы до интимной близости, а затем начались бы бесконечные страдания по поводу дисгармонии чувств и невозможности сгладить их посредством полноценной семейной жизни. Далее, аборт, разрыв отношений, и … прощай первая любовь.

— Вот, Лена Водонаева дала свое, — вывел его из состояния задумчивости голос Петровой. Он поднял голову и увидел, что она протягивает ему белое махровое полотенце с вышитой на ней латинской буквой W, которая в перевертыше означает букву М. «Мастера, значит, как Маргарита, ждет», — догадался он. «А это мое, вы им ноги вытрите и в душевой оставьте, все равно выбрасывать», — с этими словами она протянула ему коричневого цвета махровое полотенце с едва заметными ржавыми разводами. Во взгляде ее сквозили смирение и грусть. Он забрал оба полотенца, сказал «большое спасибо» и отправился принимать душ. Зайдя в мужскую раздевалку, он не удержался от того, чтобы прочитать намалеванные на стенах (разноцветными фломастерами) надписи. Одни из них были неприлично-грубые, иные — загадочные, и даже пророческие, например: «Когда человек узнает, что движет звездами, Сфинкс засмеется, и жизнь на Земле прекратится». Лично он об этом старинном поверье узнал от своего друга — историка и археолога Николая Терехова. «Интересно, — подумал он, — кто рассказал о Сфинксе здешним школярам? Неужели учитель истории?». И сразу вспомнил Марка Аврелевича Ляльчика — очень интеллигентного, эрудированного, но немного странного педагога. Большинство школяров называли его Мартом Апрелевичем, и, что удивительно, он на это прозвище даже отзывался. Молва утверждала, что после окончания пединститута его не пустили в аспирантуру по причине связи с членами семьи какого-то очень известного изменника Родины. Павлов развеселился, так как в его памяти всплыл случай, из-за которого он подставил вышеупомянутого учителя под строгий выговор. Шел урок. Все как обычно, кто-то слушает, а кто-то нет… А Павлов сидел практически рядом с дверью. Делать ему было нечего и он, просто так постучал по парте. Марк Аврелевич, который в это время рассказывал о борьбе народов Африки за освобождение от колониального ига и водил указкой по политической карте мира, резко развернулся и стал слушать. Через пару секунд подошел к двери, открыл, посмотрел — никого… И тут Павлова прорвало. Решив, что историка, которого он недолюбливал, это бесит, он опять постучал. На этот раз с криком: «Кто-то хулиганит!», — учитель кинулся к двери. А там опять — никого… Класс счастливо хихикал в кулак и подмигивал преступнику. Когда Павлов постучал в третий раз, у историка началась истерика.

И, побежав посмотреть, кто же стучит, Марк Аврелевич увидел малого из 6-го «Б», который, не ведая печали, прогуливал занятия и спокойно шел по коридору из столовой (находилась рядом с кабинетом истории), с аппетитом поедая свежеиспеченную ватрушку. Подумав, что это он стучит, Марк Аврелевич схватил его за шиворот и с ором на всю школу потащил в кабинет директора для дальнейших репрессий, где им досталось обоим: одному (школяру) за прогул урока без уважительной причины, а второму (учителю) — за … срыв занятий без уважительной причины. Заметил он и знакомую со школьных лет надпись, содержащую «очень мудрый» практический совет: «Если куришь ты бычок, не кидай его в толчок, лучше брось за унитаз — и покуришь ещё раз!» «Пройдет месяц, в школе состоится ремонт. Вся эта „наскальная живопись“ исчезнет под слоем краски или штукатурки, и, возможно, никто больше не узнает о третьей загадке Сфинкса», — не без сожаления подумал он. В душевой, разделенной на три кабинки, он включил краны с горячей водой, чтобы повысить в помещении температуру, и только потом разделся, развесив одежду на вбитые в бетонную стену железные костыли — те самые, которыми на железной дороге прикрепляются рельсы к шпалам. «Вешалки нормальной даже нет», — посетовал он. Потом он зашел в самую чистую, как ему показалось, кабину, отрегулировал температуру и напор воды и приступил к водным процедурам, самой любимой из которых был контрастный душ. После того, как он уже трижды переключился с горячей воды на холодную, в дверь раздевалки постучали.

— Кто там? — спросил он, первым делом, подумав о вернувшейся с вокзала Галине Павловне.

— Это я, Лена, я вам шампунь принесла, хороший, импортный — услышал он знакомый голос.

— Спасибо, оставь возле двери — поблагодарил он ее.

— А я хочу directement sur place, из рук в руки — сказала она и, чуть приоткрыв лишенную запоров дверь, просунула в нее руку с зажатым в кулаке флаконом шампуня польского производства с ласковым названием «Дося». Рука была голой, и в этом был либо намек, либо подвох. Потом рука исчезла, и в проеме показалось изящная ступня босой ноги, на которой болтались белые шелковые трусики с трафаретом «Силуэт черной кошки» — последний писк моды от сухумских цеховиков и заветная мечта всех московских путан. Если бы не эти трусики, то Павлов, наверное, сообразил, что его разыгрывают, а так он подумал, что Лена пришла к нему за французским поцелуем, и теперь уже поздно отрекаться от своих слов. И он поспешил открыть дверь, чтобы впустить ее и отругать. О том, как он будет при этом выглядеть, он не отдавал себе отчета. Завелся.

Распахнув же дверь, он обнаружил себя в столь дурацком положении, о котором не мог и помыслить. За дверью притаились Лена Водонаева и Нина Петрова. Но в отличие от него они были одетыми. Только у Водонаевой на спортивном костюме рукав был закатан выше локтя, а штанина — выше колена. Мгновение, и он захлопнул дверь, услышав, как бесшабашные школьницы, давясь от смеха, убегают. «Бестии, чуть до инфаркта не довели!», — выругался он, но потом все-таки выглянул за дверь, чтобы удостовериться, что за ней еще кто-то не стоит, подобрал с пола флакон с шампунем и продолжил водные процедуры. В невеселом настроении он обтерся белым махровым полотенцем, оделся на сухое тело, переменил носки и направился в свой уголок на лавочке. Почему то он вспомнил, что в начале любимого им девятнадцатого века показать свою ножку мужчине считалось для девушки смертельным грехом. Так рассказывала им добрейшая Анна Ивановна, объясняя, почему А.С. Пушкин рисовал их на страницах своих рукописей и посвящал им стихи: «Ах! долго я забыть не мог две ножки… Грустный, охладелый я все их помню, и во сне они тревожат сердце мне». «Ножка-ножка, ножище, нога… Какой нынче в этом прок, если бабы от мала до велика носят платья и юбки до колена и выше — почти до самого не балуйся. И вот, тебе, пожалуйста, иные уже норовят показать труселя…», — в Павлове нарастала угрюмая злоба ко всему женскому роду. Свет в спортзале был притушен до состояния таинственного полумрака. Горели только две люминесцентные лампы: над запасным выходом и к удобствам общего пользования. Девчата в разных позах: на спине, на боку, на животе, — устроившись на спортивных матрацах, подложив себе в изголовье, каждая, что смогла собрать из своего походного гардероба, готовились попасть в объятия Морфея. В углу возле стены, вдоль которой были разложены спортивные матрацы, он приметил поставленные в ряд друг за другом три дорожные сумки. Затем он посмотрел на свои «командирские» часы. «Уж полночь близится, а Германа все нет», — подумал он, имея в виду сильно запаздывающую.

Галину Павловну. Он еще немного посидел, дав голове просохнуть. Потом он достал из карманов джинсов все находившиеся в них предметы, и переложил их в портфель-дипломат. Туда же поместил флакон польского шампуня «Дося».

Встал, повесил на шею полотенце Лены Водонаевой с вышитой на нем буквой W и сам себе скомандовал: «Павлов, к барьеру!» Он действительно чувствовал, что ему надо хотя бы ненадолго прилечь, распрямить спину и дать опорно-двигательному аппарату небольшую передышку. Также ему следовало спокойно и с ненавязчивыми мыслями разобраться и подумать, если не о завтрашней поездке в Новосибирск, то о Галине Павловне и о продолжении обещанного окончания стихотворения Лены Водонаевой. Он был абсолютно уверен, что обиженная и в то же время озабоченная первой любовью девушка заняла место рядом с «барьером» и его, наверняка, ожидает какой-нибудь «пионерский сюрприз», вроде тюбика с зубной пастой. Но он не угадал, так как на противоположной стороне «барьера» приготовилась ко сну не Лена и даже не Нина Петрова, а спортсменка Марина. Лена и Нина устроились на ночлег где-то в середине лежбища. Он снял обувь, положил в изголовье портфель-дипломат, накрыл его курткой, лег на спортивный матрац и наслаждением вытянул ноги. Но спокойно полежать ему не дали.

— Дмитрий Васильевич! — обратилась к нему, приподнявшись из-за «барьера», спортсменка Марина. — Мы боимся!

— А в чем дело? — забеспокоился он.

— По крыше спортзала кто-то ходит, я сама слышала. А Валя и Люда утверждают, что видели, будто кто-то заглядывал в окно — сообщила спортсменка Марина, причем, столь искренне, что ей нельзя было не поверить.

— Точно видели! Кто-то смотрел! — подтвердили Валя и Люда.

— Может, это Галина Павловна? — предположил кто-то.

— Ага! Щас она тебе на крышу полезет! С глузду, что ли она съехала! — Павлов узнал по голосу Нину Петрову. По спортзалу пробежал смешок. «Либо у девчат воображение разыгралось, либо на самом деле за нами кто-то следит», — подумал он и тут же вспомнил захлопнувшуюся дверь макулатурного склада и внезапно погасший в спортзале свет.

Все это вместе выглядело довольно странно. «Может, меня „гэбня“ пасет, и надо бы выйти на улицу и посмотреть, или, лучше, как-то помочь девчатам взбодриться», — быстро размышлял он про себя. И принял парадоксальное решение.

— Девчата! — обратился он к пионерскому коллективу. — А вы спойте что-ни-будь! Отгоните злых духов и недругов!

— А что, давайте споем! — сразу же откликнулись на его предложение несколько голосов:

— Петрова! Нашу любимую!

— Ой, что-то я совсем не в форме — стала отнекиваться Петрова, но немного погодя попросила. — А ну-ка, Лена, дай верхнее «ля» второй октавы.

— «Над небом голубым есть город золотой» — чистейшим сопрано пропела Лена Водонаева.

— А ты, Люда, дай нижнее «до» первой октавы — попросила Петрова другую девушку.

— «С прозрачными воротами и яркою звездой» — пропела альтом Люда Смирнова. И Петрова сильным, слегка надтреснутым, но все равно выразительным голосом запела, тогда еще не столь известную и популярную, песню на слова Анри Волхонского и музыку средневекового композитора Франческа де Милано в переработке Владимира Вавилова. В изначальном варианте, если кто не знает, песня называлась «Рай». Девчата подпевали Петровой, разбив голоса на две партии. И столько затаенной страсти и тоски по прекрасной и неведомой обители человеческих душ услышал Павлов в ее голосе, что ему немедленно захотел оказаться в этом странном месте без пространства и времени. Затем девчата спели «Светит незнакомая звезда». Солировала распевшаяся Петрова. А потом они стали уговаривать Лену Водонаеву спеть Ave Maria. Может, она бы и спела, если бы Нина Петрова опять не прикололась: «Дмитрий Васильевич! Это она вас стесняется! Боится, что вам не понравится!» После короткой перебранки с Петровой: «Да замолчи ты, дура» и т. п. — Лена запела: «Спят усталые игрушки». Девчата засмеялись и хором подхватили. На этом концерт закончился. Гостьи столицы постепенно успокоились и, наконец, в спортзале установилась тишина.

Слышно только было, как трещат люминесцентные лампы, да еще где-то далеко звенят отправляющиеся в парк трамваи. Павлов повернулся на правый бок, лицом к пахнущей касторкой стене, задремал, а потом и вовсе заснул. И приснился ему странный сон. Будто бы едет он на прекрасной Lamborghini в свой загородный дом в ближнем Подмосковье. Дорога хорошая, по обочинам декоративные деревья и кустарники, день теплый, ясный. А вот и его трехэтажный коттедж из красного кирпича, окруженный высоким сплошным бетонным забором. Автоматические откатные ворота открываются, и он заезжает в просторный гараж. Все представляется ему так натурально, как будто он совершает ежедневно повторяемые действия. Он выходит из гаража и видит следующую картину. На расстеленном в зеленой траве клетчатом пледе лежит блондинка в расцвете лет, похожая на Нину Петрову. На ней ничего, кроме красного под цвет Lamborghini мини-бикини и темных очков от солнца. Рядом с ее правой рукой лежит раскрытый иллюстрированный журнал, порывы ветра, налетая, переворачивают страницы. В открытом бассейне плавает ребенок. Блондинка лениво машет ему рукой и сообщает, что дома в гостиной его ждет ценная посылка от самого профессора Шредингера. Он уже знает, что это за посылка и с радостью бежит, чтобы ее распаковать. Ведь это — тот самый ящик, в который профессор Шредингер при проведении мысленного эксперимента засунул ученого кота Ганса. Он открывает крышку и видит, что кот — живехонек, но усы у него почему-то позолочены, а на шее — белая манишка.

— «Так это же Бегемот!», — по мере включения сознания, догоняет он. Кот утробно мяукает, вылезает наружу, подходит к входной двери и начинает требовательно царапать ее когтями. «В туалет или пожрать захотел!», — правильно соображает Павлов и приоткрывает дверь, чтобы выпустить Ганса из помещения. Только кот исчез, распушив хвост трубой, как из-за двери послышался подозрительный шум: какие-то голоса, сливающиеся в нестройный гул.

Павлов распахнул дверь, намереваясь взглянуть на лужайку перед домом и узнать, что же там такое происходит. Вроде бы все на месте: машина — в гараже, супруга — на шотландском пледе, ребенок — в надувном бассейне. А вот и котяра. Роет, зараза, ямку на грядке с тюльпанами, да так яростно, что комья влажного чернозема и растения летят во все стороны. «Ганса надо загнать под дом!», — до глубины души возмущается он недостойным поведением ученой скотины. Однако стоило ему переступить через порог, как его мгновенно перенесло в хорошо знакомую ему Большую аудиторию Геологического факультета МГУ. «Опять ты, Павлов, опаздываешь!», — с высоты кафедры, строго и укоризненно, произносит преподаватель с козлиной бородой, как у Михаила Ивановича Калинина, и черного цвета академической шапочкой на голове. На шапочке мелом написано: «Академия наук СССР».

Приглядевшись, Павлов с удивлением замечает, что преподаватель почти голый: в одних черных, до колен трусах. А на трусах мелом написано:

«Действительный член». Павлов, бочком-бочком, пробирается на свободное место в первом ряду и оглядывается. Аудитория заполнена до отказа. Умные и сосредоточенные лица, однако, как назло, ни одного знакомого.

— Двоечник и хулиган Коровьев, к доске! — скомандовал преподаватель. Из последнего ряда вылетел какой-то субъект, в клетчатом костюме и надтреснутом пенсне, и приземлился возле черной и прямоугольной доски.

— Докажи математически, что теория относительности Эйнштейна не верна! — потребовал преподаватель.

— При каких коэффициентах искривления пространства, Мессир? — подобострастно улыбаясь, спросил студент.

— Со всеми, какие знаешь, а о тех, про которые не знаешь, пусть нам Павлов расскажет. На сегодняшний день он единственный специалист… — преподаватель усмехнулся. Не ожидая такого поворота событий, Павлов, как положено себя вести застигнутому врасплох студенту, покрутил головой, ища того, кто бы ему помог подсказкой. Но все демонстративно от него отвернулись. Он, конечно, обиделся, и в этот момент к нему подлетела записка, свернутая трубочкой. Он обрадовался, развернул и прочитал: «Хрен тебе на колесиках, Стукач, а не подсказка!».

— Так, кто бросил Павлову шпаргалку?! — грозно спросил преподаватель. — Молчите?! А мне и так известно, что это — Изя Фишман. И даже то, что там написано. Кандидат наук Фишман! Вон из аудитории! Павлов решил, что это не справедливо. Не только потому, что в записке нет ничего по теме семинара. Ему показалось, что форма обращения преподавателя к студенту, имеющему степень кандидата наук, попахивает не только антисемитизмом, но и оскорблением личности.

Когда студент по фамилии Фишман в вельветовом пиджаке броского вишневого цвета вышел из аудитории, громко хлопнув дверью, Павлов встал и смело заявил преподавателю протест, не забыв упомянуть про его жалкий внешний вид, позорящий честь Императорской Академии наук. Выслушав его, преподаватель щелкнул пальцами, и на нем, как по волшебству, возникла белоснежная сорочка со стоячим воротником.

После второго щелчка на нем появилась черная traje de serio, то есть фрачная пара. Затем он приклеил себе роскошные усы и нацепил на голову цилиндр. Переоблачившись и преобразившись, преподаватель взмахнул рукой и громко скомандовал:

— Транспортное средство г-ну Павлову — в студию! Тут же в аудиторию, в один миг превратившуюся в сверкающую юпитерами телевизионную студию, под звуки фанфар и гром аплодисментов, с шумом и грохотом прибывающего поезда въехал огромный фаллос. А на нём (вы не поверите!) торжественно восседал Валентин Георгиевич Афанасьев, облаченный в серый двубортный костюм из кашемира и накинутый на него кроваво-красный плащ с белым подбоем. В руках тов. Афанасьев держал предмет, отдаленно напоминающий копье. «Да это же вылитый Понтий Пилат! Всадник Золотое перо!», — поразился Павлов и принял адекватное решение: «Пора отсюда сваливать. Щас тут такое начнется…» Бочком-бочком он выбрался из аудитории-студии и, открыв дверь, столкнулся со старшим лейтенантом госбезопасности Светланой Викторовной Олениной, причем совершенно голой и с трупными пятнами на груди и животе. «Вот, — сказала она, показав служебное удостоверение и сверкнув фосфорическими глазами, — пришла на пересдачу зачета. Не знаете, кто принимает?» Не ответив на ее вопрос, Павлов бросился бежать по длинному мрачному коридору с многочисленными дверями по обе стороны. Заметив на дверях цифровые таблички, обозначающие порядковый номер помещений, он остановился, присмотрелся внимательнее и понял, что на этот раз его занесло в общежитие Главного Здания МГУ на Ленинских Горах. Справа от него возникла приоткрытая дверь под номером 1678.

Преодолевая страх, он вошел в комнату и увидел сидящую на кровати даму средних лет со скорбным, как у судьбы лицом, словно сошедшую с «Портрета женщины со скрещенными руками» Пабло Пикассо. Та же поза (сидя вполоборота к зрителю), такая же цветовая (серовато-голу-бая) палитра. Очертаниями глаз, надбровных дуг и скул женщина была удивительно похожа на Марину из Вологды.

— Здрасте… — пробормотал он, будучи неуверенным, что не ошибется, если назовет ее по имени. Женщина, которую он принял за Марину, повернула голову, и, глядя ему в глаза, замогильным голосом произнесла:

— Здравствуй, Дима! Вот уже год, как меня нет среди живых. Знай, что и ты скоро будешь взят отсюда, посему позаботься, сколько у тебя силы, о душе твоей, чтобы безбедственно пройти чрез область воздушных духов и избегнуть лютой руки Князя мира сего. Сердце его вылетело из груди, а горло сдавила паника. Он открыл глаза. Еще темно и тени какие-то непонятные по углам мечутся. Чтобы избавиться от наваждения он взглянул на часы. Фосфорицирующие стрелки циферблата показывали без четверти двенадцать.

Приготовляясь ко сну, он забыл завести часовой механизм. Затем он поднялся, обулся и направился в туалет. Все семеро девчат (он их специально пересчитал) были на месте. Они спали на спортивных матрацах, очень натурально посапывая, но, как-то странно распластавшись, словно морские звезды, — кто на спине, кто на животе. Возвращаться назад к «барьеру» ему уже не хотелось. Вроде бы выспался. А что же сон? Да, мало ли, извините за выражение, какая хрень, может присниться усталому и голодному человеку в условиях солнечного коронарного возмущения. Готовиться к смерти? Какой смысл?! Все равно она придет, когда ты ее не ждешь. И бояться ее не надо. Все равно это только лишь один миг. Когда этот миг пройдет, уже будет все равно… На лавке возле выхода он нашел оставленный кем-то пакет кефира, в котором еще оставалось не менее двухсот грамм полезной для здоровья кисломолочной продукции. Допив остатки кефира, он открыл дверь и вышел на крылечко. Поежившись от холода, он с удивлением рассмотрел какой-то необычный, клубящийся перед ним туман. Судя по нарастающему гулу огромного города — благополучной столицы могучей, еще не выкачавшей до дна Самотлор, великой советской державы, было около 4.00 мск. Где-то в школьном саду выводил рулады Luscinia luscinia, или попросту — соловей. Потом он услышал голоса и опознал в вышедших из тумана людей: школьного сторожа Кузьмичева, Галину Павловну Стручкову с большой сумкой в руках и одного из мальчиков, ради которых она отправилась на Белорусский вокзал. Двух других, по ее словам, забрал и увез куда-то наряд милиции. Оказывается, вырвавшись из-под ее опеки, и не имея возможности уехать, они связались с привокзальной шпаной.

Образцовые пионеры (какой ужас!) употребляли портвейн «три семерки» и горланили под гитару блатные песни. Водитель Гаврилов вовсе куда-то пропал, как сквозь землю провалился. Может, договорился с проводником поезда и уехал, а может и не уехал. Кузьмич был совершенно трезв. Он, в свою очередь, рассказал Павлову о том, что вышел на улицу, так как ему показалось, что по двору школы кто-то ходит. А потом он увидел подъехавший к школе милицейский бобик, узнал вышедшую из него Галину Павловну и открыл калитку. Стрельнув у него «сихаретку», Кузьмич отправился по своим делам — теперь уже в качестве дворника.

— Как ты тут, товарищ Сухов? Не перевозбудился? С таким гаремом… — несмотря на бессонную ночь и усталость, Галина Павловна нашла в себе силы пошутить.

— С чего бы?! — грубо, даже не улыбнувшись удачному сравнению его с главным героем художественного фильма «Белое солнце пустыни», ответил он. Затем он передал ей 100 рублей и попросил со срочностью возврата не беспокоиться. Далее, убедил ее в том, что с задержанными нарядом милиции мальчиками ничего плохого не случится:

— Нет никаких сомнений, что эти соплежуи, накормленные и уложенные в чистые постели, находятся сейчас в детском приемнике, из которого их выпустят, когда за ними приедут их родители.

— А с Артёмкой-то, что делать? — Галина Павловна кивнула в сторону присевшего на крылечко смуглого темноволосого паренька в измятой синей куртке и перепачканной белой рубашке, но уже без пионерского галстука. А у того, если не врать, губки трясутся, глазёнки бегают, изо рта слюна стекает… нездоровый вид, в общем. Павлов принюхался. Кроме запаха алкоголя, он учуял не самый приятный аромат, означающий лишь то, что образцово-показательный пионер обделался, и вслух высказал нелицеприятное предположение.

— И это сын второго секретаря горкома КПСС! — Галина Павловна сказала таким тоном, что он даже не понял, кого она в этом казусе винит: отца, сына или горком КПСС.

— По чину отца и парфюм! — не стесняясь, выразился он.

— Как ты можешь такое говорить! — Галина Павловна возмутилась, сразу поймав намек (вторые секретари организаций КПСС отвечали за идеологию и коммунистическое воспитание трудящихся — Прим. Авт.).

— Что нос чует, о том и говорю! — резко ответил он и предложил ей как-ни-будь заставить Артемку принять душ. Полотенце и другие банные принадлежности нашлись у отпрыска партийного босса в доставленной Галиной Павловной вместе с ним дорожной сумке. Однако никакие уговоры на мальчика не действовали. И тогда Павлову пришлось заломить ему руку до вскрика боли и со словами: «Ах ты, гадкий, ах ты, грязный, неумытый поросёнок!», — протащить через весь спортзал в душевую. Галина Павловна шла рядом, опасаясь, как бы он не сломал парню руку. Оказавшись между двумя раздевалками, Павлов растерялся. Галина Павловна без лишних раздумий, решительно, потянула на себя дверь с табличкой «ЖЕНСКАЯ РАЗДЕВАЛКА!!!». Павлов смутился, но она ободряюще кивнула головой, и тогда он с силой втолкнул Артемку в темный дверной проем. После этого он включил свет, пропустил Галину Павловну, а сам остался стоять за открытой дверью, не зная, что делать. В раздевалке было чисто; кафельный пол — сухой. Сразу было видно, что девчата, помывшись, прибрались за собой. Чувствовался запах душистого (земляничного) мыла и натуральной хны для укрепления и окраски волос. Стащив с Артемки куртку, рубашку и брюки, Галина Павловна брезгливо поморщилась и сказала: «Ты, пожалуйста, иди.

Теперь я сама справлюсь…» И он оставил их вдвоем, а сам пошел собирать вещи, решив, что с него довольно, и ему пора отсюда сматываться. На улице Горького он намеревался поймать такси, доехать до дома и оставить водителю в качестве залога портфель-дипломат. Затем он бы зашел домой, взял деньги, вернулся к таксисту и расплатился за поездку. Вот только что же он не успел сделать? И Павлов вспомнил о своем обещание написать Лене Водонаевой окончание ее стихотворения о попавшем в страшную беду экипаже земного звездолета. Да и шампунь с полотенцем ей следовало вернуть. Он еще раз посмотрел на спящих красавиц, вздохнул, печально улыбнулся, и в этот момент услышал, что кто-то шепотом его спрашивает.

— Дмитрий Васильевич! Вы уже уходите? Он узнал Нину Петрову.

— Еще нет, но скоро уйду — шепотом ответил он ей.

— А я вас во сне видела — тоже шепотом сказала Лена Водонаева.

— И я! И я тоже видела! — раздались другие голоса, из чего следовало, что появление патронессы и пополнение пионерского коллектива доставленным с Белорусского вокзала сыном смоленского партайгеноссе прервало сон девчат. Павлов забрал замшевую куртку, портфель-дипломат и вместо прощальных слов сказал: «Спите, еще очень рано. Вам Галина Павловна билеты на поезд забронировала. Впереди у вас трудный день. Вам надо обязательно выспаться». Выходя из спортзала, он слышал, как кто-то из девчат, сладко зевнув, произнесла: «Какой же сон был красивый! Лучезарный город, в котором все светилось: и дома, и улицы, и стены, и, представьте, все его обитатели тоже были сотканы из света. Так в этом сне навсегда бы и осталась!» Павлов присел на крылечко, открыл портфель-дипломат, достал блокнот и шариковую ручку. Задумался. Еще раз перечитал стихотворение Лены Водонаевой. Покурил и начал быстро писать. И вот, какое у них в соавторстве получилось стихотворение:

Предоставляя экипажу воображаемого звездолета, попавшего в плен черной дыры, шанс на спасение, Павлов имел в виду, что, рано или поздно, пусть даже через миллиард лет, этот монстр Вселенной испариться (рассосется). И тогда, по закону сохранения энергии и информации, все, что когда-то исчезло за горизонтом событий, обязательно проявится в ином времени и пространстве. И опять все повторится: Москва, весна, Патриаршие пруды, вторая скамейка на липовой аллее и его Ассоль. Только на этот раз между ними с самого начала не возникнет никакого отчуждения. Прав он или нет? Хотелось бы верить в лучшее. Например, как утверждают Кристиан Бемер и Кевин Вандерслоот из Портсмутского университета в Англии, материя, попавшая в черную дыру, не сжимается, а отправляется в необычное путешествие. При этом есть два варианта: либо она попадет в другую Вселенную, либо будет перенесена за сотни и тысячи миллиардов километров (а то и больше) к другой черной дыре (причем, пункт назначения заранее предсказать невозможно). На крылечко вышла Галина Павловна. Судя по ее хмурому виду, совершенно не в настроении.

— Ну, что, подобрала дерьмо? — без намека на внутреннюю политику партии, устало, поинтересовался он.

— Да я этому гаденышу все бы оторвала! Представляешь, стал ко мне приставать. Тьфу! — возмущенно заговорила она.

— Не бери в голову! Далеко не все они такие. Вот, — сказал он, вставая, — передай шампунь и полотенце Леночке Водонаевой. Она мне это любезно одолжила, когда я вечером ходил в душ, — попросил он, с чувством брезгливой неловкости рассматривая ее мокрые волосы.

— Да, Лена очень хорошая девочка: умная и воспитанная. А как на тебя за ужином смотрела! Я чуть даже не приревновала — сказала повеселевшая Галина Павловна.

— И вот еще. Передай тоже ей — он протянул Галине Павловне листок бумаги, сложенный фронтовым треугольником.

— Ой! Никак любовное послание!? — Галина Павловна рассмеялась.

— Почти. Только не подумай лишнее. Она попросила меня дописать ей ее же собственное стихотворение — смущаясь, объяснил он.

— Обязательно передам. А ты, что, уже уходишь? — спросила она, а когда поняла, что через минутудругую они расстанутся, заплакала.

— Я тебе уже говорил, что сегодня уезжаю в командировку в Новосибирск. Надо собрать вещи и пообщаться с отцом — попытался он ее успокоить и даже вручил ей свою визитку, в которой были указаны его домашний телефон и почтовый адрес, — на случай, если Галина Павловна захочет вернуть ему стольник.

— С девчатами не попрощаешься? — спросила она, догадываясь о причинах перемены его настроения.

— Нет. Пусть спят. Кстати, сколько сейчас времени? У меня часы встали — апатично произнес он, чувствуя себя совершенно опустошенным.

— Ой! И мои часы тоже не идут. Дай я тебя поцелую! — Галина Павловна, приподнявшись на носочках, неловко коснулась губами уголка его рта.

* * *

Слово «прощай» резануло ее, как нож по сердцу. А ведь она не сделала ничего предосудительного. Вытерев слезы, Галина Павловна почувствовала, что внутри ее что-то оборвалось, а потом стало нарастать и давить какое-то нехорошее предчувствие. И чем мучительнее становилась боль, тем громче и громче раздавалось пение Luscinia luscinia. Это был обыкновенный курский «нотный» соловей, случайно выбравшийся из клетки и павший ниц из форточки окна на 17-м этаже высотного здания на площади Восстания. И облюбовавший, после 3-х дневного странствия по Москве, куст расцветшей вирджинской сирени на участке школьного сада на улице Красина для устройства среди его корней будущего семейного гнезда. Гнездо он построил. Дело оставалось за самым главным событием, которое должно было бы произойти в его пернатой жизни. Произошел ли в жизни курского соловья жизнерадостный момент или нет, мы не знаем, но для Галины Павловны, в смысле продолжения рода, все сложилось благополучно — в полном соответствии со «вторым законом» Архимеда, который гласит, что «жидкость, погруженная в тело, через семь лет пойдет в школу». Три недели спустя после описанных событий Галина Павловна, почувствовав специфическое недомогание, прошла тест на беременность, который дал положительный результат. После этого она взяла отпуск и отбыла по путевке в один из престижных санаториев в Крыму. Прошло еще несколько месяцев, и в положенный срок она родила здорового мальчугана 4,2 кг весом и назвала его Дмитрием. При оформлении свидетельства о рождении отцом ребенка, пользуясь связями в городском ЗАГСе, записала гражданина СССР Павлова Дмитрия Васильевича. Воспитывала сына одна, замуж не выходила. С родственниками отца ребенка, проживающими в Москве, отношений не поддерживала. А теперь поспешим вслед за нашим героем, который, попрощавшись с Галиной Павловной Стручковой, быстрым шагом двигался по улице Красина. Затем, чтобы спрямить путь, он пошел через знакомые с детства дворы и переулки, тихо исполняя припев когда-то очень популярного шлягера: «А путь и далек и долог // И нельзя повернуть назад // Держись, геолог! // Крепись, геолог!// Ты ветра и солнца брат!» Проходя через красиво обустроенный дворик со старыми раскидистыми деревьями, детской площадкой, цветочными клумбами, скамеечками и урнами, он заметил между деревьями яркий свет и, не удержавшись, решил посмотреть, что это такое. Подойдя поближе, он увидел объект цилиндрической формы, похожий на автобус, метров 7 длиной, который завис над детской площадкой с качелями и каруселями под углом 45 градусов. Объект светился и переливался красно-оранжевым цветом.

Изумленный Павлов направился к нему. Когда между ним и объектом осталось метров десять, он, вдруг, почувствовал сильнейший удар в солнечное сплетение, и, не удержавшись на ногах, упал на влажную от росы траву. В какой-то момент угасающего сознания он услышал гудение, похожее на обыкновенный звон в ушах, и, теряя ощущение реальности, прошептал:

— Все! Кина больше не будет!

* * *

Спустя какое-то время, после того, как Павлов попрощался с этим миром, объект резко взмыл ввысь на высоту 200 метров, развернулся на 180 градусов и полетел. Это видел таксист Сорокин, безуспешно пытавшийся завести внезапно заглохший мотор, и возвращавшийся домой после своего первого в жизни любовного свидания студент-первокурсник Куравлев. Нечто подобное или аналогичное вечером того же дня наблюдали сотни пассажиров и вся бригада фирменного скорого поезда «Сибиряк» сообщением «Москва-Новосибирск». 1978-й год оказался на редкость урожайным по части встреч с НЛО (возможно, потому, что, было произведено максимальное количество подземных ядерных испытаний: в США — 32; в СССР— 21). В последний раз, похожий по описаниям очевидцев, летательный аппарат, обнаружил 7 ноября неподалеку от своей дачи в Люберцах инженер Кусков.

Однако, в отличие от Павлова, он не стал к нему приближаться, а наблюдал за ним на почтительном расстоянии. Но с этого места начинается уже совсем другая история.

 

ГЛАВА 2

ПОЕЗД «МОСКВА-НОВОСИБИРСК»

— Какое продолжение? Куда следует?! — Антон Шлыков, наконец, прервал тягостное молчание.

— Не нравится мне все это! — аналогично выразился коллега Галыгин.

— Что тебе, Геннадий, не понравилось: форма или содержание? — осторожно поинтересовался Шлыков. Он уже нашел в рассказе несколько откровенных «ляпов» и решил проверить его эрудицию. Например, повесть братьев Стругацких «Улитка на склоне» впервые была опубликована не в 1978 году, а на десять лет раньше. В 1978 году вышла их повесть под названием «Жук в муравейнике». Коллега Галыгин, нервно, повел плечами: мол, нет у него определенного ответа.

— А мне кажется, здорово! Раскас жызненный — умозаключил Александр Андреев и тут же высказал пожелание. — Хорошо, если бы мистер Прог продолжение написал. Страсть как хочется узнать, что с Павловым случилось. И где же Мастер и Маргарита? Где неземная любовь?

— Я против продолжения! Слив не защитан! — вдруг, категорически заявил Галыгин.

— А это еще почему? — не понял Андреев.

— Да потому, — волнуясь, объяснил Галыгин, — что к соседу моему неотложка приезжала. Жена в 8 часов утра, когда Витька в детский сад отводила, с Еленой Сергеевной столкнулась и та ей сказала, что у Дмитрия Васильевича ночью был сердечный приступ. В городскую клинику он ехать отказался. Сегодня его осмотрит лечащий врач, и там видно будет: то ли он в больничку кремлевскую на стационар отправится, то ли дома оздоровляться будет. Вы, что, разве забыли о том, что мистер Прог его кардиограммой интересовался?

— Елена Сергеевна, это — его жена? — живо заинтересовался недавно окольцованный (женившийся) коллега Андреев.

— Вы будете смеяться, господа, но ее девичья фамилия Водонаева — сразил их неожиданными подробностями Галыгин.

— Ерунда, случайное совпадение! — решительно высказался Андреев, который обычно с Галыгиным, которого за глаза называл «дядей Геной», не спорил, признавая его превосходство не только в понимании теории чисел, но и вообще, в смысле жизни.

— А мы сейчас это и выясним… — Шлыков быстро забарабанил по клавиатуре, но, разыскав нужную закладку, с недоумением произнес:

— Мистер Прог просят их не беспокоить, так как в настоящее время они, видите ли, работают в библиотеке Конгресса США.

— Вот засранец! Надо немедленно перенастроить блокировку ресурсов, ограничив ему доступ к Интернету, и удалить из базы данных гипертекст «Мастера и Маргариты»! — предложил Галыгин.

— Бесполезно! Рукописи, как всем известно, не горят — вздохнул Шлыков и нажатием комбинации клавиш «ALT-CTRL-Home» напомнил мистеру Прогу о том, кто дома хозяин. Убедившись, в том, что программа готова к диалогу на уровне распознавания речи, он включил звуковые колонки и настроил микрофон.

— Здравствуйте, дорогие товарищи программисты! Приветствую вас на передовом фронте борьбы за научно-технический прогресс! — программа заговорила добросердечным голосом М.С. Горбачева: с южнорусским акцентом и фрикативным «г». Говорить голосом первого президента СССР и другими хорошо узнаваемыми голосами известных актеров и политиков «ЭП-Мас-тера» научил Александр Андреев.

— Ты где пропадал? — взбеленился Шлыков. На экранах tft-мониторов наших друзей возник графический образ дорогого Михалсергеича, который, почесав пятнистую лысину, вавкнул.

Иначе говоря, передал информацию в формате waw — файла:

— Я через всемирную паутину совершил неофициальный визит в Соединенные Штаты Америки. В спецхране библиотеки Конгресса по протекции знакомого компьютера-сервера я скопировал существующую в электронном виде рукопись под названием «Жизнь и удивительные приключения инженера Кускова, перенесенного НЛО в другое пространство и время, но, пережившем все невзгоды и лишения, и вернувшимся назад, целым и невредимым».

— Кто позволил тебе самодеятельность? Рассказ завершен и точка! — еще более рассердился Шлыков, впрочем, уже сознавая абсурдность своего замечания и тон, каким оно было сделано. И программа немедленно его «осрамила»:

— Я — машина класса AS/400 фирмы IBM, серийный номер такой-то, и выполняю задачи, предусмотренные операционной системой «ЭП-Мастер».

Программа-ретранслятор описала статические образы главных и второстепенных персонажей. Чтобы привести их в состояние динамического равновесия, я обогатил образ Маргариты эмоциональными переживаниями нескольких поэтесс, живших в период 1972–1995 гг.

Затем я ввел полученные результаты в контекст фабулы рассказа и синхронизировал их в соответствии с записью функции времени действия: 12.05.1978. — 'ddd'. Чтобы выйти за рамки внутреннего представления и начать отсчет календарного времени заново, необходимо переместить главного героя в параллельную Вселенную и преобразовать строку даты в порядковый номер даты. Доклад окончен.

— Возможно, дело в объеме. Слишком мал он для такого сюжета.

Сильных и интересных боковых линий нет.. — не очень уверенно произнес Галыгин, чувствуя при этом, как по его позвоночнику пробежал слабый разряд, похожий на электрический. Шлыков и Галыгин открыли опцию, содержащую запись о времени и месте действия рассказа «Еще один странный случай на Патриарших прудах», и удивленно переглянулись, а коллега Андреев даже посвистел. Мистер Прог был абсолютно прав. Галыгин по рассеянности записал дату завершения действия рассказа на языке компьютерной математики.

Запись 'ddd' соответствует значению дня недели — среда. Обычно любой компонент входного вектора, который не вписывается в нормальный диапазон дат (например, 31 июля), преобразуется компьютером в следующий диапазон (например, 1 июля). 12 мая 1978 года — пятница.

Очевидно, Галыгин имел в виду, что действие завершится 17 мая 1978 года, в среду. Но программа поняла это по-своему, как любую произвольную дату, при которой может состояться встреча Мастера и Маргариты, лишь бы это событие произошло в среду.

— Ребята, я и сам не помню, как это я прокололся! — Галыгин начал оправдываться.

— Так, мне все понятно, — резюмировал Шлыков, — произошла какая-то нелепая интеграция «железа» и «софта». Если программу не деинсталлировать, то AS/400 по-прежнему будет воспринимать ее, как операционную систему и выполнять все ее прихоти, а нам остается только ждать, когда рассказ будет дописан.

— Так мы здесь до второго пришествия просидим… — занервничал Галыгин и предложил:

— Может, снесем ее к чертовой матери, а потом проинсталлируем заново?

— Ты же помнишь, сколько дней мы потратили на ее установку?! — запротестовал коллега Андреев, который мечтал о том, чтобы, наконец, протестировать и музыкально-поэтический модуль.

— А если за это время с моим соседом какая-нибудь неприятность произойдет? — Галыгин продолжал нести мистический вздор.

— Ржунимагу! Не мистика это никакая, а твое больное воображение. Давайте позволим мистеру Прогу продолжить работу — настаивал Андреев с еще большей напористостью.

— Антон, может, ты с мистером Прогом договоришься, чтобы рассказ завершился 17 мая 1978 года в ноль часов? — жалобно так, попросил Галыгин.

— Молчи уж! Хорошо, что в текущий промежуток времени не попали границы месяца или года. Представляешь, 31 мартобря или что-то в этом роде! Но я, конечно, попробую — согласился Шлыков и забарабанил по клавиатуре. Две минуты спустя программа голосом Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева произнесла:

— Мировой империализм прилагает неимоверные усилия, чтобы столкнуть сосиски сраны (по причине дефекта речи покойный генсек иногда неимоверно коверкал слова — Прим. Авт.) с избранного ими пути. Но это не пройдет!

— Вы все слышали — сказал, тяжело вздохнув, Шлыков и перешел на общение с программой в обычном текстовом режиме.

— И я полагаю, — предположил Андреев, — что в случае перенастройки дат получится совсем другое произведение, а мне лично рассказ понравился.

— А как же НЛО? — робко подал голос Галыгин.

— Надо же было мистеру Прогу для исправления твоей ошибки хоть как-то обозначить идею параллельной Вселенной. Вот, он и ее и обозначил. А с НЛО тысячи людей контактировали, и ничего, например, Владимир Ильич Ленин — чуть ли не умоляя, просил коллег Андреев.

— Ну, ты, дибажь сибя, а святое не трожь! — не то в шутку, не то всерьез, предостерег молодого коллегу Антон Шлыков.

— Я не кощунствую, отнюдь, — начал оправдываться Андреев и в доказательство своей невинности сослался на книгу Игоря Бунича «В центре чертовщины», изданную в позапрошлом году в смешной стране Украине. Если вкратце, то, согласно версии этого автора, 14 августа 1873 г., в день Успения Пресвятой Богородицы, над Симбирском появился светящийся шар, который повис над колокольней одного из храмов. В тот же день со двора дома Ульяновых на Стрелецкой улице исчез трёхлетний Володя, причём, присматривавший за ним 7-летний брат Саша не мог вспомнить момента исчезновения. Полиция не обнаружила ни ребёнка, ни следов его насильственного похищения. Спустя две недели крестьяне одной из окрестных деревень, возвращаясь с сенокоса, обнаружили мальчика сидящим на обочине дороги — примерно в тридцати вёрстах от города. После осмотра земский врач установил, что в период двухнедельного отсутствия ребёнок нормально питался и отдыхал. Однако его удивило то, что мальчик никак не отреагировал ни на полицейских, ни на него, ни на родителей. Как утверждает г-н Бунич, якобы, сохранилось письмо врача, который осматривал Володю Ульянова. Вот один из его фрагментов:

«Когда улеглись страсти и мальчика хотели отправить домой вместе со счастливыми родителями, он неожиданно чётко и совсем не по-детски произнёс фразу, которая заставила всех вздрогнуть не столько от её содержания, сколько от какого-то зловещего тона, каким она была произнесена: „Через 75 лет возродится Израиль!“ Врач был настолько потрясён, что у него мелькнула мысль убить ребёнка-оборотня. Но тут мальчик заплакал. Он плакал и звал маму, как и подобает трёхлетнему малышу».

— OK! Семь бед один ответ! — Согласился Шлыков и дал добро на продолжение работы программы в заданном режиме. Обсудив проблемы литературные, наши друзья занялись текущими делами. К концу рабочего дня «ЭП-Мастер» представил анонсированное продолжение рассказа, поэтому им пришлось задержаться на своих рабочих местах еще на два часа. Генеральный директор венчурного фонда «Инициатива» г-н Солодов (их непосредственный начальник), заглянув к ним в кабинет, с удовлетворением воспринял это, как проявление трудового энтузиазма в контексте написанного им приказа «О дополнительных мерах по обеспечению информационной безопасности, в связи с проблемой 2000-го года». Прочитав продолжение рассказа, наши друзья пришли к выводу, что «ЭП-Мас-тера», очевидно, «подстегивает» какой-то первоисточник, который она, с одной стороны, старательно пересказывает, а с другой, пытается объяснить на уровне существующих научных концепций.

Неужели Дмитрий Васильевич Павлов и инженер Кусков — одно и то же лицо? Но ответа на этот вопрос они так не получили. Попытку Антона Шлыкова открыть файл под названием «Жизнь и удивительные приключения инженера Кускова…» операционная система OS/400 наглухо заблокировала.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Лидия Алексеева

I

Сотрудники Третьего управления Главлита, курировавшего издательства и органы печати на периферии, чаще, чем сотрудники других подразделений, выезжали в служебные командировки: на близкие расстояния — на поезде, и на дальние — на самолете. Как правило, по 2–3 человека в одно направление, реже — поодиночке. Получив от тов. Афанасьева задание в кратчайший срок подготовить документы на командировку для референта Павлова, расторопный его помощник Игорь Иванович Чечевишников был немало удивлен не только формулировкой цели поездки, но и категорией оплаты командировочных расходов. А также отсутствием какого-либо намека на вид транспорта и форму оплаты проезда, что могло означать лишь то, что билеты приобретены заранее.

— Не иначе, как Павлова ведут на повышение, — не без зависти подумал помощник тов. Афанасьева. После того, как недовольная тем, что ее в выходной день вызвали на работу, бухгалтер Сонечка отсчитала Игорю Ивановичу сумму суточных и командировочных в размере 120 рублей 70 копеек, он решил, что ему первому следует сделать звонок на домашний телефон более удачливого сослуживца. Так, на всякий случай. Вдруг, восходящая звезда Главлита вспомнит о его услужливости и способствует продвижению по службе. Тем более что он и Павлов — почти ровесники. Однако, вместо коллеги Павлова, Игорю Ивановичу пришлось общаться с его отцом, который сообщил ему, что его сын еще спит и просил до 11.30 никоим образом его не беспокоить. Игорь Иванович попросил, чтобы коллега Павлов перезвонил ему, как только ему будет удобно это сделать, а про себя думал: «Как бы я хотел оказаться на его месте!» Павлов проснулся ровно в 11.00. На час раньше, чем должен был прозвенеть будильник. Отец был на кухне и молол в электрической кофемолке обжаренные кофейные зерна «Мокко». Несмотря на 65-летний возраст, его родитель был еще крепок, с красивым лицом, молчалив и резковат, но доверчив и простодушен, как ребенок.

— Ну, что, котяра блудливый, выспался? — обратился к нему отец вместо положенного «доброго утра».

— Доброе утро, батя! — поприветствовал он отца и на всякий случай поинтересовался:

— Мне никто не звонил?

— Как же не звонили! Час тому назад тебя спрашивала какая-то баба. Назвалась Галиной Павловной. Ужасно как-то, с точки зрения языка Пушкина и Лермонтова, извинялась, однако просила тебе передать, что билеты на поезд она выкупила. А на оставшиеся деньги накормила каких-то девчат в буфете сосисками и напоила чаем. У тебя, что, уже боевая женская бригада образовалась? — не то в шутку, не то всерьез спросил отец.

— Я термы Каракаллы сначала посещу, а потом все объясню — не теряя чувства юмора, попросил он отца, чтобы тот не торопился с расспросами, где, а главное с кем, он провел эту ночь. Под «термами каракаллы» в образцовой интеллигентной семье Павловых, разумеется, в шутку, подразумевалась тесная ванная комната (2,5х2,35 м), не имевшая ничего общего со знаменитыми античными римскими банями на Аппиевой дороге, занимавшими, по данным современной археологии, площадь, примерно, 11 гектаров.

— Да не интересуют меня нисколько твои бабы! Тебе пять минут тому назад с работы звонил какой-то мужик. Представился Игорем Ивановичем. Просил передать тебе, что все документы на командировку в Новосибирск он подготовил, и только ждет твоего звонка, чтобы ты сообщил, когда и куда их подвезти — огорчил его отец самым неприятным из всех ожидаемых на сегодняшний день известий. Перед тем, как принять душ, Павлов снял кусочек лейкопластыря, которым он, приехав утром домой, заклеил место ожога, образовавшегося у него после неожиданной встречи с НЛО на животе в центре диафрагмы. «Чем это они меня прижгли?», — размышлял он, разглядывая красное пятно размером с пятикопеечную монету. Боли он уже не чувствовал, но и особой радости от того, что все-таки остался жив, тоже не испытывал. Слишком много непонятного скрывалось за этой встречей и этим знаком. «Что им от нас надо?», — был его второй вопрос, в котором он попытался связать в одно целое все прочитанные или когда-то услышанные им истории о встречах с НЛО, часто заканчивавшихся таинственным исчезновением людей или причинением их физическому и психическому здоровью непоправимого ущерба. Незадолго до ухода на пенсию милейший Арнольд Борисович Шлаги — сухонький старичок сталинской закалки с хитрым прищуром чекиста, под присмотром которого Павлов начинал в Главлите свою трудовую деятельность, рассказал ему (под большим секретом) о существовании рукописи многотомного труда под названием «Наблюдения НЛО в СССР».

По словам Наставника, это фолио было составлено Комитетом по изучению НЛО при Московском доме авиации и космонавтики на основе многочисленных сообщений граждан, учреждений и организаций. Он также рассказал о том, что 29.02.68 г. в газете «Правда» появилась резкая статья «Снова летающие тарелки?», и, начавшуюся было публикацию рукописи под грифом «Для служебного пользования», приостановили. Наставник предоставил ему фотокопию статьи из газеты «Правда» десятилетней давности, которую он, по его словам, собственноручно редактировал. Авторы статьи (Мустель, Мартынов и Лешковцев) в категоричной форме объявили о том, что все гипотезы насчет иной природы НЛО, отличной от известных науке физических (оптических и атмосферных) явлений, это — досужие измышления. Через несколько дней после грандиозного банкета в ознаменование выхода на заслуженный отдых (пенсию) Арнольд Борисович сам ему позвонил и пригласил в гости в скромную холостяцкую квартирку в районе «Останкино». Гостеприимный хозяин угостил его настоящим кофе по-турецки и предложил попробовать сирийский кальян, приятный аромат и прохладный вкус которого произвели на Павлова незабываемое впечатление. Во время приятной беседы бывший Наставник подсказал ему, как запросить материалы Комитета по изучению НЛО, случайно попавшие в архив Главлита, чтобы не привлекать к себе внимания начальства.

Павлов советом воспользовался, почти сотню документов успел прочитать, и составил для себя насчет этого загадочного феномена совершенно определенное мнение:

— НЛО имеют искусственное происхождение.

— НЛО принадлежат не «братьям по разуму», а представителям негуманоидных форм жизни и сознания, способных, впрочем, принимать для удобства контактов с людьми человеческий облик или его подобие.

— НЛО могут представлять угрозу человеческой цивилизации.

— Таинственное очарование феноменом НЛО может привести к ужасным трагедиям.

На закономерном вопросе: «Как ему жить после этого дальше?», — он решил до поры до времени не зацикливаться. По крайней мере, до тех пор, пока в состоянии его здоровья, а также в привычках и в поведении не обнаружится каких-либо необычных отклонений. За завтраком он с юмором рассказал отцу о том, как ему пришлось несколько часов побыть кем-то вроде товарища Сухова из кинофильма «Белое солнце пустыни», а потом спросил его совета насчет предстоящей командировки в Новосибирск. Может, ему отказаться от поездки и уволится с работы, чтобы не позволить втянуть себя в разборку КГБ с новосибирскими диссидентами? Выслушав его, отец побледнел. За 25 лет службы в Советской армии Василию Дмитриевичу Павлову неоднократно и по разным причинам приходилось сталкиваться с представителями НКВД-МГБ-КГБ. В 1945 году в самом конце войны его самого эти самые органы едва ли не стерли в «лагерную пыль»: внезапно арестовали и стали выбивать показания против командующего армии, при котором он состоял в должности адъютанта. Во время допросов следователь ОКР СМЕРШ, оказавшийся его однофамильцем, собственноручно свинцовым кастетом выбил ему все зубы, а его помощник лейтенант Губин по прозвищу «Палач» кованым сапогом сломал два ребра. Но Василий Дмитриевич держался стойко, отказываясь вообще что-либо подписывать, и тем самым спас жизнь себе, и, быть может, своему командарму, который впоследствии стал маршалом Советского Союза. Что мог посоветовать Василий Дмитриевич своему любимому младшему сыну, зная намного больше рядового советского гражданина о подноготной НКВД-МГБ-КГБ? «Надо ехать», — сказал он ему и участливо предостерег: «Откажешься — тебе же будет хуже. Однако помни: если от тебя будет зависеть судьба хороших людей, не иди у органов на поводу. Иначе потом всю жизнь стыда не оберешься». Иного напутствия от отца, которого он искренне уважал за честность и прямоту, Павлов не ждал, и с настроением обреченного на казнь начал собираться в дорогу. Задача, прямо сказать — не простая, если цель и время пребывания в командировке неизвестны. Подумав, он достал из шкафа единственный, сшитый на заказ в ателье, парадный костюм темно-синего цвета в полоску, пуловер, две отглаженных рубашки, модный итальянский галстук, водолазку, пару нижнего белья, спортивные штаны и куртку. Уложив вещи в дорожную сумку, он позвонил на работу и сообщил ожидавшему его звонка Игорю Ивановичу время отправления поезда и договорился с ним о встрече в 16.00 на перроне Ярославского вокзала под электронным табло расписания движения поездов. Потом он позвонил другу детства и юности Николаю Терехову, чтобы поздравить его с Днем рождения и извиниться за то, что не сможет принять участия в предстоящих вечером торжествах. Трубку взяла младшая сестра именинника десятиклассница Анюта. Томно вздыхая и хихикая, она поведала ему о том, что кандидат исторических наук Николай Гаврилович Терехов только что отбыл на бывшем в употреблении автомобиле «Москвич» в направлении 2-го корпуса гуманитарных факультетов МГУ имени Ломоносова. Цель поездки — проведение семинара для студентов вечернего отделения, вместо заболевшего доцента Кравцова. Время окончания семинара — 14.45. В конце разговора Анюта пожаловалась на то, что братец Николя не берет ее сегодня с собой на дачу, а ей бы так хотелось с ним, то есть с Павловым, повидаться, поболтать и т. п. «Знаю я твои „и тому подобное“», — развеселился Павлов, вспомнив, как Анюта в день встречи на квартире Тереховых нового 1978 года, захмелев от шампанского, забралась к нему на колени и потребовала научить ее «целоваться по-взрослому». Он утешил ее сообщением, что сегодня на даче его тоже не будет, в связи со срочным отбытием в командировку в Сибирь, а сам подумал: «Почему бы перед поездкой на Ярославский вокзал, не заехать к старшему преподавателю Терехову в университет к окончанию семинара, поздравить с Днем рождения и вручить давно приготовленный подарок?» Он поделился текущими и среднесрочными планами с отцом, который как раз собирался вызывать для него такси. Отец не возражал, и заказал такси на час раньше. Отец и сын неспешно отобедали. На первое у них была солянка мясная, с тонкой соломкой соленого огурчика, черными боками маслин и полукружием лимона на радужной от капелек жира поверхности, а на второе — рыбные котлеты из минтая с гарниром в виде отварного картофеля с узбекским укропчиком. Поговорив о том и сем, они вспомнили друга семьи Татьяну Ивановну Добронравову, проживающую в Новосибирском Академгородке. Василий Дмитриевич разыскал ее домашний адрес и номер телефона. Вдруг, найдется время и повод ее навестить, передать привет и преподнести какой-нибудь скромный подарок (сувенир). После завершения трапезы Павлов-младший отправился в свою комнату, чтобы переодеться и последний раз проверить собранные в дорогу вещи. Не забыл ли что? Он вспомнил, что не взял домашние тапочки и электробритву. На всякий случай положил в дорожную сумку фотоаппарат «Зенит», хотя фотографией уже давно не увлекался. Из повседневной одежды, в которой он собирался ехать на вокзал, он выбрал то, что не жалко: потертые джинсы Levies и заштопанную куртку Montana. Обозрев его хипповый наряд, отец только покачал головой и вздохнул: «Охламон, вылитый охламон!» И как не старался Василий Дмитриевич держать нервы в кулаке, все равно, лишь только такси с младшим сыном отъехала от дома, не выдержал и разрыдался. Что-то подсказывало ему не вполне благополучный исход предстоящего референту III-его управления Главлита Дмитрию Васильевичу Павлову путешествия поневоле. В подтверждение его предчувствия вслед за отъезжающим такси сорвался с места видавший виды автомобиль ВАЗ-2103, пристроился к машине «с шашечками» в хвост, и не отпускал ее из виду до тех пор, пока она не подъехала ко 2-му гуманитарному корпусу МГУ. Между водителем «Жигулей» и настроенным на частоту его рации собеседником состоялся короткий деловой разговор:

— Говорит Дельфин! Объект № 248 прибыл на такси номер такой-то к учебному корпусу МГУ на углу проспекта Вернадского.

— Дельфин, возвращайтесь на базу! Сокол! Сокол! Прием! Принять наблюдение за объектом № 248 в помещениях 2-го корпуса гуманитарных факультетов МГУ!

— Сокол сообщение принял! Веду наблюдение за объектом № 248. Тем временем Павлов, даже не подозревая о том, что является объектом наружного наблюдения, отпустил такси, вошел в стеклянную дверь учебного корпуса, прошел мимо клюющего носом вахтера и, вслед за пожилым преподавателем в очках с толстыми линзами, заскочил в лифт. Преподаватель, окинув его строгим взглядом, неожиданно спросил: «Что, Павлов, второе высшее образование решил получить? На какой факультет собрался: философский или филологический? „Hingehen und gucken“ (Иди и смотри — нем.) тебя уже не устраивает?» Его явно с кем-то спутали, но он не стал этого оспаривать, и из вежливости сказал незнакомому преподавателю, что просто зашел повидаться со своим другом. На 4-м этаже возле деканата исторического факультета он нашел расписание занятий студентов 1-го курса вечернего отделения и номер аудитории, в которой в это время шли занятия по археологии. В аудитории, где проводил семинар его друг Терехов, оказалось два входа-выхода: один у кафедры, другой — у последнего ряда столов.

Сообразив, что к чему, Павлов приоткрыл вторую дверь и, бочком-бочком, пробрался на последний ряд и присел на свободный стул рядом со студенткой с комплекцией метательницы молота и с печатью дикой скуки во всё миловидное лицо. Именинник, совсем не заметив его прихода, рассказывал студентам нечто невероятное: «В случае если по каким-либо причинам человек вдруг исчезнет с лица Земли, то уже через 200 тысяч лет на планете не останется никаких следов его пребывания. В течение первых двадцати лет под слоем растительности окончательно пропадут сельскохозяйственные угодья, проселочные дороги, улицы деревень и небольших городков. Улицы и площади городов-гигантов, таких как Лондон, Москва или Нью-Йорк продержатся немногим дольше, но уже через 50 лет зарастут сорной травой. Жилище человека исчезнет также быстро. Раньше других обрушатся деревянные строения, подъеденные москитами. Конструкции из стали и стекла окончательно развалятся в течение 200 лет. Выбросы углекислого газа еще сто лет будут оказывать влияние на климат планеты, но уже через 1000 лет природа вернется в состояние, предшествующее эпохе индустриализации. Дольше всего — примерно два миллиона лет — о человеке будут напоминать радиоактивные отходы. Однако, вряд ли, кому бы то ни было придёт на ум связать их с Homo sapiens, от которого вообще не останется никаких следов». Высказав гипотетическое предположение о незавидной участи, которая, в конце концов, ожидает «человека разумного», товарищ старший преподаватель перелил из графина в граненый стакан остатки воды (а может и не воды?), выпил, поморщился, и подвел итог ранее сказанному: «Теперь, товарищи студенты, надеюсь, вам понятно, насколько важны любые свидетельства материальной культуры исчезнувших цивилизаций, которые добывает наука археология?» Тут и звонок прозвенел. Дождавшись, когда молодой ученый Терехов ответит на вопросы обступивших его студентов по поводу зачета, Павлов подошел к нему и вместо приветствия торжественно произнес:

— «И удалит Господь людей, и великое запустение будет на этой земле, но, как от теревинфа и как от дуба, когда они и срублены, останется корень их, так и святое семя будет корнем её».

— Так ты меня слушал, негодник!? — возмутился его друг. Павлов извинился и вкратце объяснил другу, почему вынужден был приехать к нему на работу. А потом он поздравил его с днем рождения и преподнес в подарок академическую шапочку из черного бархата и черные сатиновые трусы. На первом предмете белой краской было написано «Академия наук СССР», а на втором — «Действительный член».

«Пусть всегда будет впору!», — напутствовал Павлов друга-именинника, развеселившегося при виде оригинального подарка с намеком не только на академическую карьеру. Друзья еще немного поговорили о разных пустяках, и Терехов предло-жил Павлову подбросить его на личном автомобиле до Ярославского вокзала. Расстояние от Университета до вокзала они преодолели за 1 час.

Приехали бы раньше, да Терехов машину остановил, когда услышал от Павлова, каким странным происшествием завершилась его случайная встреча на Патриарших прудах со старой знакомой из Смоленска. Он попросил его еще раз описать «летающую тарелку», которая оказалась у него на пути, а потом, порывшись в своем портфеле, достал американский научный журнал, полистал и нашел страницу с фотографией фрагмента наскальных рисунков, обнаруженных международной археологической экспедицией в пещере на юге Франции. Павлов заинтересовался. Какой-то древний художник высек на стене пещеры контуры продолгова-того предмета овальной формы, а возле него трех человечков. На головах у двух человечков, которые были изображены стоящими, можно было различить подобие шлемов с антеннами-усиками. Третий человечек был изображен лежащим со сложенными на груди руками.

— Что бы это значило? — недоуменно, спросил Павлов, возвращая журнал.

— Предположительно — палеоконтакт, то есть состоявшаяся в незапамятные времена встреча землян с представителями иных миров, возможно, тех самых, которые впоследствии в сознании первобытных людей трансформировались в олимпийских и прочих богов — осторожно ответил Терехов.

— Что еще есть новенькое на эту тему? — поинтересовался Павлов, который за много лет дружбы с любознательным Тереховым привык к тому, что тот при каждой встрече угощает его солянкой из интересных научных фактов и исторических анекдотов.

— Твои лучшие друзья-геологи при прокладывании шурфа в породе бурого угля на берегу Ангары нашли артефакт: предмет, похожий на золотой медальон. Вскрыли, а в нем пластинка размером с пятикопеечную монету из кристаллического вещества серого цвета.

Находку исследовали на химический состав и передали археологам. Они в шоке — поделился Терехов очень закрытой информацией.

— Не бери в голову, — посоветовал Павлов, — вполне возможно, что в результате какого-то землетрясения слои почвы перемешались.

— Возможно, ты прав, — согласился Терехов, плавно вливаясь в транспортный поток, — но, не прошло и минуты, как выразил сомнение:

— Что-то уж больно часто в последнее время появляются такие находки. То нити из золота, то болты и гайки из нержавейки, то оплавленные, как после ядерного взрыва, горные породы. Затем их разговор переключился на другую тему. Они обсудили премьеру мюзикла «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» композитора Рыбникова, на которой недавно побывали. Только они успели обменяться впечатлениями об игре актеров, как подъехали к площади трех вокзалов. Там друзья и расстались. Павлов забрал из багажника дорожную сумку и направился к месту встречи с помощником тов. Афанасьева. Они тепло поздоровались, и как полагается, обменялись двусмысленными шуточками о видах «на урожай бобовых». После этого Игорь Иванович вручил Павлову документы на командировку и конверт с начисленной бухгалтерией по высшему разряду суммой командировочных расходов. Ознакомившись со служебным заданием и командировочным предписанием, Павлов попрощался с любезным Игорем Ивановичем и быстрым шагом пошел к 1-й платформе, с которой, как уже начали объявлять по громкоговорителю, через 20 минут должен был отправиться поезд № 26 «Сибиряк» сообщением «Москва-Новосибирск». Вначале он подошел к вагону № 2, поздоровался с одиноко стоящей на платформе женщиной-проводником, назвал свою фамилию и попросил пропустить его к начальнику поезда тов. Фролову. Железнодорожная дива — крупногабаритная, разбитного вида блондинка со злыми глазами на кривых ногах — холодно на него посмотрела, молча, кивнула головой и освободила проход. Двери во II купе вагона класса «СВ» были открыты, и Павлов нашарил взглядом невзрачного мужчину лет хорошо за полтинник в синей форме железнодорожника с нарукавными нашивками из галуна золотистого цвета, пожелал ему доброго дня, ну и конечно, представился. Тов. Фролов, а это был именно он, предложил ему присесть и сразу спросил, совершал ли он когда-нибудь поездки на поезде «Москва-Новосибирск». Павлов ответил, что до сих пор делать ему это не доводилось, однако, он надеется, что едет в Новосибирск железнодорожным путем не в последний раз. Тов. Фролов заулыбался и вручил ему билет в 6-й вагон на 15-е место. А потом он попросил его пройти по проходу в купе под, номером V, где его, оказывается, «кое-кто с нетерпением ждет». Этим «кое-кто», как догадался Павлов, была старший лейтенант госбезопасности Светлана Викторовна Оленина. Разумеется, не в мундире и при погонах, и даже не в шикарном шелковом платье, в котором она вчера предстала перед ним на Пионерских (Патриарших) прудах, а в спортивном костюме неизвестной ему торговой марки.

Плотно облегающая ткань подчеркивала изящные формы: длинные ноги, узкую талию и маленькую волнующую грудь. В купе Оленина была одна, но спрашивать ее о том, будет ли с ней попутчик, Павлов, конечно, не стал, чтобы не выглядеть бестактным. После обмена приветствиями, а также мнениями по поводу прекрасной, по-летнему теплой погоды, которые оказались аналогичными, она сразу перешла к делу, сообщив о том, что доцент НГУ Аркадий Моисеевич Фишман только что совершил посадку на поезд в соответствии с купленным билетом, то есть в IV-е купе 6-го вагона.

Далее, она предупредила его о том, что вместе с Фишманом в том же купе поезда до конечной станции «Новосибирск-Главный» едет его родная племянница Мелисса, отчисленная за неуспеваемость и аморальное поведение со второго курса МХТИ имени Менделеева. С нею путешествует ее близкая подруга — 23-летняя валютная проститутка Надежда Навротилова. Данная особа, по ее словам, еще недавно числилась по штату лаборанткой одного из многочисленных московских НИИ, но, фактически, зарабатывает себе на жизнь древнейшей профессией. Цель поездки гражданки Навротиловой неизвестна, но вероятнее всего, чтобы погостить и развлечься. Девиц связывает общая компания, состоящая из таких же асоциальных элементов, половину из которых, по мнению Олениной, следовало бы отправить за 101-й километр на трудотерапию. Учитывая вышеизложенное, Оленина попросила его при общении с вышеупомянутыми барышнями проявлять максимальную бдительность, чтобы не подцепить какое-нибудь венерическое заболевание.

— У меня мораль выше Эвереста! — Павлов попытался отшутиться, но Оленина в ответ на его заявление построила гримасу, которая должна была означать презрительную усмешку. Затем она вручила ему, несмотря на его возражения, конверт с суммой денег, эквивалентной его 2-х месячной зарплате, а также черный портфель-дипломат с кодовым замком и фурнитурой под серебро.

— Здесь кое-какие сувениры. Так сказать, вашей замечательной конторке — от нашей большой Конторы. Имеется импортный алкоголь.

Так, на всякий случай. Но я попросила бы вас не увлекаться — строго предупредила она и затем попросила подписать какие-то две бумаги, как она сказала, «для финансовой отчетности». С разрешения Олениной он открыл новенький, пахнущий натуральной кожей, портфель-дипломат и обнаружил в нем то, что уж точно никогда бы не позволил себе взять с собой в дорогу: бутылку шотландского виски и бутылку французского коньяка. Все — емкостью 0,75 литра. И еще там находились: коробка шоколадных конфет производства фабрики «Красный Октябрь», жестяная банка бразильского растворимого кофе и блок сигарет марки Winston. От такого неожиданного, поистине царского, по его представлению, подарка Павлов совсем растерялся и смог только неловко по-шутить:

— А я-то думал, что там пистолет с глушителем. И только он это сказал, как увидел в руках Олениной направленный прямо ему в живот пистолет неизвестной ему модели.

— Пистолет с глушителем у меня, — тихо, но внятно, сказала она, давая тем самым понять, кто он и кто она, а также, что шутки кончились, впереди — дело. Послышалось шипение воздуха, выходящего из тормозных цилиндров, и состав тронулся, что заставило офицера госбезопасности завершить встречу с сексотом по кличке «Геолог». Она велела Павлову устраиваться на указанном в билете месте, знакомиться с попутчиками, а завтра прийти в вагон-ресторан, причем, непосредственно к его открытию, занять столик и ждать ее прихода. На том они и расстались. Пока Павлов пробирался на свое место, Оленина, закрывшись в купе, достала из-под нижней полки-дивана желтенький чемоданчик, в котором находился малогабаритный транзисторный телевизор «Интеграл», уже предварительно настроенный на прямую трансляцию всего, что происходит в IV купе 6-го вагона поезда «Москва-Новосибирск». Как нетрудно догадаться, в означенном купе во время пребывания состава в депо чекистами была установлена скрытая видеокамера и микрофоны. То, что Оленина увидела и услышала, ее очень даже позабавило.

Племянница Фишмана Мелисса и ее подруга Наденька Навротилова находились в купе одни, переодеваясь при опущенных на окне шторах и обмениваясь впечатлениями о какой-то тусовке в кафе ДК имени Горбунова, где они видно совсем недавно хорошо повеселились. Когда на девушках практически не осталось никакой одежды, они, вдруг, обнялись и стали вздыхать и целоваться, да так живо и непосредственно, что даже Оленина на какое-то мгновение испытала сладостный озноб похоти. Вопиющее антисоветское безобразие продолжалось почти пять минут, а потом в купе постучали. Оленина, корчась от смеха, видела, как порочные девицы поспешно одеваются, и даже почувствовала некоторое недовольство тем, что кто-то прервал столь восхитительное lesbian-show. Судя по всему, это мог сделать гражданин Фишман, что и требовалось доказать, когда Наденька Навротилова, облачившись в аляповатый домашний халат, открыла дверь. Фишман был не один. Вместе с ним в купе вошла проводница: гражданка Мелентьева Алина, 1957 г.р., прописанная в Новосибирске в частном доме на улице Вавилова. Веселая, заводная и очень смышленая.

Без мужа. И, надо полагать, без комплексов. «Ну, Павлов, держись!», — подумала Оленина и стала терпеливо ждать появления на сцене секретного сотрудника КГБ по кличке «Геолог», которого она сумела завербовать повторно, да так ловко, что он этого даже и не заметил.

* * *

Когда Павлов, наконец, прибыл на место, то нашел дверь в IV купе закрытой. При этом купе подавало явные признаки жизни в виде доносившегося до его слуха женского смеха. «Может, переодеваются», — подумал Павлов, будучи поставленным в известность о том, что его попутчиками являются две совершеннолетние девушки. Тогда он обратился к стоящему подле окна напротив соседнего купе молодому мужчине с усами и интеллигентной бородкой клинышком. Модный кожаный пиджак пассажира и выглядывающий на фоне белого воротничка строгий галстук в полоску, выдавали непыльную работу и стабильный заработок.

— Простите, товарищ, не скажете, проводник уже проверил билеты?

— Пожалуйста, скажу. В нашем купе проверил, а в других не знаю — ответил пассажир, изобразив на лице сосредоточенность IQ выше среднего уровня. «Одно из двух, — предположил Павлов, — либо он — старший научный сотрудник почтового ящика номер бог знает какой, либо, судя по его благодушию, которое в первом случае можно объяснить только с блеском защищенной кандидатской диссертацией, получивший приход православный батюшка». Как бы в подтверждение его второго предположения, из III купе вышла очень юная, черноглазая и миловидная, особа, на вид не старше двадцати лет от роду, в скромном ситцевом платье и с белым платком на голове. Лицо пассажира озарилось радостью. «А вот и матушка пожаловала!», — сделал вывод Павлов, довольный собственной проницательностью. Немного подождав, он постучал в дверь IV купе, которая, хоть и не сразу, открылась, и в проеме ее возникла длинноногая блондинка, одетая в укороченный халат разноцветных тонов с широкими рукавами и серебристого цвета поясом вокруг талии.

— Простите великодушно, не в вашем ли купе прячется от меня полка за номером пятна-дцать? — обратился к ней Павлов, стараясь всем видом изобразить добродушие и благие намерения. Соблазнительного вида попутчица, про которую он сразу подумал, что она и есть гражданка Навротилова, изобразив на своем лице гамму разнообразнейших чувств, означающих одновременно и удивление, и любопыт-ство и недовольство, спросила, обернувшись к присутствующим в купе пассажирам:

— Тут про 15-ю полку интересуются.

— Да, такая полка имеется, и она свободна — из купе раздался басовитый голос.

— Значит, мне сюда — со вздохом облегчения произнес Павлов, дела вид, что озабочен возможной накладкой с проездными документами. Столичная жрица инвалютной любви, мило улыбнувшись, вышла в проход, чтобы не создавать тесноту, а Павлов со своим багажом переместился в купе, вежливо поздоровался и сразу представился:

— Дмитрий Павлов, журналист. Следую до конечной станции.

— Очень приятно — сказал высокий худой мужчина с типично семитскими чертами лица и большими залысинами, увеличивающими объем поверхности от природы высокого лба. Судя по форме одежды, он уже успел переодеться. На нем был бело-красно-синий трикотажный костюм от Pierre Cardin, удобный не только для занятий спортом и тренировок, но и для отдыха на природе, прогулок и поездок. Заметив, что попутчик испытывает затруднения с размещением своего багажа, он обратился к сидящей рядом с ним молоденькой жгучей брюнетке со стрижкой каре:

— Мелисса, выйди, пожалуйста, на минутку, пусть товарищ журналист устроится на своем месте. «Стильная сучка!», — подумал Павлов о племяннице Фишмана, обратив внимание на ее длинный джинсовый сарафан с узким глубоким декольте и расклешенным подолом, и, чтобы не прерывать установление контакта, попытался вызвать к себе сочувствие:

— Чуть-чуть на поезд не опоздал. Таксист, просто нет слов, такой тупой попался! Мало того, что на 20 минут опоздал, так еще поехал не той дорогой.

— Сочувствую — сказал гражданин попутчик и спросил, желая утвердиться в своем предположении относительно его прописки. — Вы, наверное, москвич?

— Да, — ответил Павлов и в развитие диалога задал риторический вопрос, хотя, разумеется, знал, что его сосед по купе всего лишь гость столицы. — Вы, наверное, тоже?

— Увы-увы, — ответил он, — я из Сибири. Извините, не представился.

Аркадий Моисеевич Фишман: биолог, доцент, кандидат наук. Из Новосибирского Академгородка. Надеюсь, слышали о таком?

— Как же не слышал. У меня в Новосибирском университете на медицинском факультете дальняя родственница по фамилии Добронравова когда-то работала. Может, знаете? — Павлов поддерживал разговор, доставая из дорожной сумки непрезентабельный спортивный костюм отечественного производства.

— Татьяна Ивановна?! Член-корреспондент Академии медицинских наук?! — Фишман даже привстал и всплеснул руками. «Как же тесен этот мир!», — на этот раз удивился Павлов, будучи действительно знакомым со светилом советской медицины Т.И.

Добронравовой, благодаря своей бабке Антонине Степановне. Они обе родились в конце XIX века в городе на Неве. Обе заканчивали в злосчастном 1917 году Частный петроградский университет. Дружили семьями. Вскоре бабка из революционного Петрограда уехала со своим мужем к нему на родину — в Вятскую губернию. А Татьяну Ивановну бурный поток событий революции и гражданской войны прибил в китайский город Харбин. В 1927 г. она получила разрешение вернуться в СССР, жила и работала в Москве, пока в годы Великой Отечественной войны ее не эвакуировали вместе с военным госпиталем, в котором она служила главным врачом, в Новосибирск. Там она и осталась. Павлов несколько раз видел Татьяну Ивановну в квартире у бабки на Покровке: в старомодном пенсне, все еще сохраняющую черты былой красоты, очень остроумную и образованную. Однако, Антонина Степановна, уже как три года тому назад обрела вечный покой на Ваганьковском кладбище. На похороны подруги Татьяна Ивановна приехать не смогла, но ухоженную могилку ее с деревянным крестом и скромным ограждением из белоснежного мрамора потревожила яркими букетами лилий и хризантем, когда приезжала в Москву по своим делам.

Об этом Павлов, разумеется, не мог не сказать:

— Мы виделись в последний раз в позапрошлом году. Я сопровождал Татьяну Ивановну Добронравову по ее просьбе на Ваганьковское кладбище. Там много родственников и друзей нашей семьи похоронено.

Надеюсь, Татьяна Ивановна в добром здравии?

— Для своего возраста выглядит просто потрясающе! — обрадовал Павлова хорошим известием Фишман, а потом, захлебываясь от восторга, поведал ему, что считает себя не только учеником Татьяны Ивановны, но и очень-очень многим обязанным ей по жизни. Павлов попросил разрешения закрыть купе, чтобы переодеться. Он повесил свою потертую джинсовую куртку рядом с вызывающе броским вельветовым пиджаком вишневого цвета — по тем временам экстравагантную, модную редкость. И сразу ему на ум пришел странный сон, приснившийся в спортзале школы на улице Красина. Кажется, пиджак такого же цвета был на студенте, которого г-н Воланд выгнал из аудитории. Только он переоделся, как в дверь постучали. В купе вошла проводница: где-то двадцать пять лет, размер сорок четыре-сорок шесть. Грудь на вид крепкая — второй номер. Она принесла комплекты постельного белья и интересовалась, когда подавать чай. Павлов отдал ей билет и заплатил за постельное белье.

Проводница, соблазнительно вильнув бедрами, удалилась. Немного погодя, в купе зашли, судя по запаху успевшие покурить, Мелисса и ее подруга Надежда Навротилова. Между попутчиками завязался шутливый и непринужденный разговор.

— Дмитрий, — обратился к Павлову Фишман, — разрешите познакомить вас с двумя очаровательными барышнями. Начнем с Мелиссы. Двадцать лет Студентка, комсомолка, брюнетка. И, как вы уже, наверное, догадались — моя близкая родственница, а именно…

— Ахъянит — уточнила Мелисса, демонстрируя знание иврита.

— Совершенно верно: родная племянница. Рост — 173 см. Ничего не вру, поскольку так написано в ее медицинской карте. Вес, ориентировочно, 64 кг. — едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, продолжал Фишман.

— Меньше, Аркаша, меньше. Я вчера взвешивалась — заныла обиженная Мелисса.

— Возможно, — согласился Фишман, — пусть будет на 4 килограмма меньше. Но все равно я вынужден заметить: любит хорошо поесть и до обеда поспать. При этом надо отметить, неплохо готовит сама. Фирменное блюдо — жареная курица под сырным и горчичным соусом. Также умеет кроить и шить любые вещи. От импортных не отличишь. Ну, как такую лапочку не любить?

— Как насчет вредных привычек? — Павлов подхватил игриво-шутливую тональность разговора.

— Курю недешевые сигареты и иногда позволяю себе немного выпить, но только хороший коньяк или виски — призналась Мелисса.

— Теперь перейдем к Наденьке. Коренная москвичка в третьем поколении. Студентка вечернего отделения. Лаборантка. Блондинка. Не родственница. Рост, примерно, 178 см. Вес, примерно, 55 кг. — улыбаясь кончиками губ, навскидку перечислил он персональные данные подруги Мелиссы, но, на всякий случай, спросил:

— Ничего не перепутал?

— Рост 177 сантиметров. Вес 58 килограмм — уточнила Наденька, впрочем, не скрывая удивления точностью оценки ее телесных габаритов со столь малой погрешностью.

— Объем груди и талии? — поинтересовался Павлов, весьма сожалея о том, что он в настоящий момент «на задании» и «при исполнении».

— Стандарт: девяносто-шестьдесят-девяносто — не без гордости сообщила Наденька.

— Про вредные привычки спрашивать не будем. При такой комплекции и так все ясно — с иронической интонацией произнес Фишман и стал представлять Павлова:

— А теперь перейдем к молодому человеку. Его зовут Дмитрий и он, оказывается, является родственником легенды нашего университета — членкора Академии медицинских наук СССР Добронравовой Татьяны Ивановны. Той самой, у которой я 10 лет тому назад имел честь быть аспирантом.

— Вам двадцать шесть лет? — попыталась угадать Наденька.

— Двадцать пять— уточнил Павлов.

— Семейное положение? — сверкнув глазами, спросила Мелисса.

— Холост — ответил Павлов, скромно потупив взор.

— Профессия? Впрочем, вы уже сказали, что журналист, и я почти уверен, что окончили знаменитый журфак МГУ? — предположил Фишман.

— Нет, окончил геологический, но жизнь так распорядилась, что пришлось заняться журналистикой — честно признался Павлов.

— Геолог! Как это романтично! Тайга, костер, палатка, гитара — проявила эрудицию Наденька и посмотрела на него с чуть большим интересом.

— Журналист-международник тоже, по-моему, неплохо — высказала мнение Мелисса.

— Все профессии хороши, если относиться к ним с любовью — подвел итог знакомства Аркадий Моисеевич Фишман и спросил у присутствующих, какое у них мнение насчет того, чтобы перекусить. Барышни не возражали и тут же начали распаковывать разнообразные свертки с приготовленными в дорогу съестными припасами. Павлов, извинившись, направился в тамбур, чтобы перекурить. В тамбуре он снова увидел пассажира духовного звания из соседнего купе, который курил самокрутку, начиненную не просто очень, а даже весьма приятным на нюх табаком. «Никак Амфора?», — подумал Павлов, с наслаждением втянув в ноздри ароматный запах голландского табачного зелья. Закурив любимый «Лигерос» — недорогие, но очень крепкие кубинские сигареты, которые в народе называли «смерть индейца» — Павлов решил на всякий случай принести извинения за свое вторжение:

— Простите, вы не станете возражать, если я нарушу ваше уединение?

— Отнюдь — ответил пассажир, пыхнув папироской и небрежно скинув пепел себе под ноги.

— Благодарю вас — сказал Павлов, и чтобы хоть как то сбить с православного батюшки самодовольство, спросил:

— Простите, а вам в церкви табак, как в армии, в дополнение к сухому пайку выдают? Или по другим нормативам?

— Ну, вот, и разоблачили… — с недовольством произнес в ответ пассажир духовного звания и начал быстро тушить в пепельнице ароматную папироску.

— Да вы не стесняйтесь, батюшка, я хоть и журналист, но в ваш ведомственный журнал анонимку писать не буду — сказал Павлов, испытывая неловкость за свое неуместное замечание.

— И на том спасибо — сквозь зубы процедил пассажир духовного звания, явно намереваясь покинуть неудобного мирянина.

— А у меня есть вопрос, и вы не вправе отказать страждущему — остановил его Павлов.

— Хорошо, меня зовут отец Илларион, — представился разоблаченный священник и даже участливо поинтересовался:

— Какой у вас вопрос?

— Скажите, отец Илларион, как православная церковь относится к НЛО? — спросил Павлов, поражаясь собственной смелости.

— НЛО?! — поперхнувшись, переспросил священник. Потом, окинув случайного попутчика пристальным взглядом, и, очевидно, поняв, что заданный вопрос имеет для того отнюдь не праздное значение, высказался следующим образом:

— У православной церкви по поводу этого загадочного явления нет официального мнения. Однако старцы-иеромонахи, которые молятся за нас, грешных, в монастырях, убеждены, что это — бесовское наваждение. «Хотел бы я считать, что это — всего лишь наваждение», — подумал Павлов, а затем возьми, да и расскажи отцу Иллариону про странный случай, который произошел с ним сегодня на рассвете неподалеку от Патриарших прудов. Для наглядности он даже продемонстрировал красное пятно размером с пятикопеечную монету, отпечатавшееся на кожном покрове диафрагмы — мышечной перегородки между полостью груди и брюшной полостью. Увидев зримое доказательство его слов, священник спросил у Павлова его имя, благословил, наложив крестное знамение на наклоненную голову, и пообещал молиться за его телесное и душевное здоровье. Павлов поблагодарил батюшку, и они вышли из тамбура. «Пора заканчивать с вредными привычками, тогда и про НЛО не будут спрашивать», — наверное, подумал отец Илларион. «Может, все обойдется», — мысленно утешал себя Павлов. В это время доцент Новосибирского государственного университета Аркадий Моисеевич Фишман разливал в пластмассовые стаканчики изготовленную им по собственному рецепту настойку. Чтобы вместе с Мелиссой, Наденькой и новым знакомым, оказавшимся родственником уважаемой им Т.И. Добронравовой, выпить за здоровье и приезд поезда в город Новосибирск в точном соответствии с расписанием. Кроме упомянутой настойки, Павлова ожидала и обильная закуска: курица «гриль», пирожки с мясом и расстегаи с семгой, соленые белые грибы, отварные говяжьи языки и даже остродефицитная «Брауншвейгская» сырокопченая колбаса (которую, кстати, придумали вовсе не в Германии, как думают многие, а в Москве в 1934 году). И это была, только, небольшая часть съестных припасов, приготовленных в дорогу Наденькой и любившей вкусно поесть Мелиссой.

— Просим к столу. И, пожалуйста, не стесняйтесь — с гостеприимной улыбкой на лице произнесла Мелисса и пододвинулась к окну, освобождая Павлову место рядом с собой.

— И попробуйте нашей фирменной сибирской настойки! — с довольным видом сказал Фишман, передавая Павлову пластмассовый стаканчик с жидкостью янтарного цвета.

— И пирожки, и расстегайчики. Сама пекла — проявила заботу Наденька, подавая Павлову вилку и нож, завернутые в бумажную салфетку.

— Спасибо! Один момент, — спохватился Павлов, и открыл свой представительский портфель-дипломат. — У вас настойка на чем?

— На золотом корне. И спирт, между прочим, как слеза! Очищен до последней молекулы в химической лаборатории — похвастался Фишман.

— Прекрасно, — сказал, потирая руки, Павлов, — давайте попробуем заодно и французской настойки на дубах, — и, как ловкий фокусник, «материализовал» на столе бутыль Hennessey.

— Ой! Неужели настоящий французский коньяк?! — восторженно воскликнула Мелисса.

— VS. Высшее качество— подтвердил Фишман, взглянув на этикетку, и после разлития спиртного провозгласил первый тост, процитировав Светличную из «Бриллиантовой руки»:

— За наше случайное знакомство! Затем последовал традиционный тост: «За тех, кто в пути!» После этого Фишман предложил, чтобы каждый из присутствующих рассказал какой-нибудь анекдот, связанный с дорогой или путешествиями. Начал первым, подражая интонации одесситов:

«Иностранец проделал большое турне по России. В конце путешествия корреспондент берет у него интервью: — А вот Вы побывали на Байкале. Как Вам понравилось? — О-о-о! Байкал! Непревзойденная красота! Прекрасно! Великолепно! — А как Вам понравились Кижи? — О-о-о!! Кижи!! Шедевр деревянного зодчества! Такого больше нигде не увидишь! Восхитительно!

— Вы посетили Ленинград. Ну и как Вам? — О-о-о!!! Петербург!!! Зимний дворец! Гранитные набережные Невы! Адмиралтейство! Изумительно! — Ну, а каково Ваше общее впечатление от страны? — Отвратительное'».

«Диссидент он и в поезде диссидент», — подумал Павлов, но все равно не удержался и рассмеялся. Анекдот Наденьки был короткий, но очень смешной, если его слышишь впервые:

«Две старушки едут в поезде. Разговорились.

— Вы куда едете?

— В Уфу.

— А я из Уфы».

Когда очередь дошла до Павлова, то, к своему стыду, из свежих анекдотов на предложенную тему он вспомнил только один, при-чем, совершенно неприличный, и решил рискнуть.

«Едет девушка одна в купе поезда. Ложится спать, вдруг в купе входит грузин и начинает раздеваться. Девушка приоткрыла одну ножку из-под одеяла и говорит:

— Какой вы волосатый?! У меня, даже, мурашки по коже… Грузин ничего не отвечая ложиться спать. Утром девушка его спрашивает:

— А я вчера думала, что вы приставать начнете?! — Девюшка! Пятнадцат раз сифилис, восемнадцат раз гонорея. Мне еще ваших мурашек по коже не хватало».

Однако его опасения оказались напрасными. Все хохотали, и громче всех — черноокая Мелисса, которая, отсмеявшись, заявила, что постарается соединить анекдот Наденьки о склеротичных старушках с анекдотом Павлова о недогадливом грузине. Всем стало интересно.

«В вагон поезда Москва-Сухуми врываются бандиты в масках. Их главарь объявляет:

— Сэйчас будэм грабыт и насыловат!

Посмотрели бандиты, а в вагоне одни старухи — из дома престарелых.

— Будэм только грабыт!

Вдруг одна старушонка возмущенно говорит:

— Нетушки, нетушки, как договаривались!».

Попутчики посмеялись и сразу выпили по третьей: за то, чтобы желания женщин никогда не расходились с возможностями мужчин. Фишман и Павлов употребляли ядрёную настойку на золотом корне, а барышни — французский коньяк. Потом они заявили, что им «надо бы сходить в одно место». Таким образом, мужчины остались в купе одни.

Шутка за шуткой, и их разговор перескочил на тему о разнице между блондинками и брюнетками, которую Фишман просто потрясающе раскрыл с научно-биологической точки зрения. «Все очень просто и логично, — говорил он, — смотрите сами. Цвет волос напрямую зависит от наличия в них коричневого пигмента, который контролируется уровнем мужского гормона — тестостерона.

Который есть как у мужчин, так и у женщин. Из этого можно сделать вывод, что чем светлее волосы, тем ниже уровень тестостерона и, следовательно, выше уровень женского гормона — эстрогена. Чем больше у блондинки эстрогена, тем она более женственна, миролюбива, мила.

Такая женщина всегда найдет общий язык с окружающими, будет доброжелательна и внимательна. У брюнеток очень темный цвет волос соответствует очень высокому уровню мужского гормона тестостерона и низкому уровню женского гормона — эстрогена. Брюнетки — очень темпераментные и независимые натуры, часто — интересные личности.

Но, к сожалению, они чересчур импульсивные, и, некоторых мужчин это раздражает и даже отталкивает. По этой причине большинство умных мужчин предпочитают блондинок. Они женственны, их легче склонить к сексу и заставить выполнить мужские прихоти. Да и в быту такая жена поистине просто находка — прекрасная хозяйка, сострадательная и верная подруга, не задающая лишних вопросов. Что еще для счастья надо?» Попутчики приняли еще чуть-чуть — по мере возможности и наркологической недопустимости, — на этот раз за шатенок, которые всем хороши, если бы не обилие веснушек на лице и прочих частях тела. После этого они разговорились о своей профессиональной деятельности. Павлов сразу дал понять, что имеет отношение к Отделу науки и техники редакции газеты «Известия», всех сотрудников которого он, на самом деле, знал в лицо, а к некоторым мог даже запросто обратиться по имени. Затем он посетовал на то, что из-за режима секретности и бюрократизма, многие советские ученые лишены возможности сообщать общественности о своих научных открытиях, и что по этой причине в СССР так мало лауреатов Нобелевской премии. Фишман с ним был полностью согласен, и, в качестве примера, привел самого себя и соавтора открытия мирового значения профессора Мерцалова. Оказывается, еще три года тому назад в одной из лабораторий Новосибирского университета они при помощи высокочувствительных приборов провели серию экспериментов над аппаратом наследственности человека, то есть хромосомами. Было доказано, что после насильственной смерти они оставляют после себя фантом в виде сгустка энергии, несущего некую информацию. И существует этот фантом почти 40 дней! Потом исчезает, но не совсем.

Информация, заложенная в генетическом аппарате клеток человеческого организма — геноме, не уходит бесследно. Это могло бы стать сенсацией, но результаты исследования немедленно засекретили, а тему попытались закрыть.

— Неужели по идеологическим причинам? — Павлов перешел на шепот.

— Не могу сказать утвердительно. Может, из-за зависти— уклончиво, ответил Фишман.

— А давайте я попробую написать о вашем открытии. Но, разумеется, не упоминая про 40 дней и заменив ДНК человека на ДНК собаки, — совершенно искренне предложил Павлов, но сразу, поправил себя, чтобы не выглядеть слишком навязчивым:

— Вообще-то у меня задание совсем по другой теме, но если у меня будет свободное время…

— Будет свободное время, приезжайте к нам в Академгородок.

Познакомлю вас с профессором Мерцаловым, выпишем вам пропуск в нашу лабораторию, — предложил Фишман, а потом задал Павлову вопрос, который поставил его в тупик:

— Кстати, вам известно, сколько хромосом у собаки?

— У человека 46, то есть 23 пары. Это я точно помню, а вот, у собаки не знаю — признался Павлов.

— Гораздо больше. А именно 78, то есть 39 пар. Поэтому, с точки зрения генетики, мы — более примитивные существа, чем собаки. Наш генетический код гораздо ближе к геному мыши, свиньи и тюленя — озадачил его Фишман. В купе появились Мелисса и Наденька и предложили убрать со стола, чтобы можно было почаевничать. Павлов сказал, что всецело «за», и достал из представительского портфеля-дипломата коробку шоколадных конфет и банку растворимого кофе. В связи с появлением настоящего бразильского кофе бутылку настоящего французского коньяка со стола решили не убирать. Чтобы не мешать подготовке чайно-кофейной церемонии, Павлов отправился в тамбур перекурить и заодно проанализировать, насколько удачно он примерил образ успешного московского журналиста с хорошими связями, образованного и жизнелюбивого. В тамбуре он был один. Мимо окна проплывали зеленеющие леса и луга, серые распаханные поля, а между ними — платформы, станции и полустанки. Вдоль железнодорожного полотна поднимались и тянулись вверх, изгибаясь пологой параболой, провода, достигали апогея — опоры — падали вниз, снова поднимались и снова падали. Оглушая шумом камнепада, на бешеной скорости проносились мимо составы встречных поездов, но уже через одну-две минуты грохот стихал, и снова навевал светлую грусть и лелеял слух ритмичный перестук колес. Миновав Владимир, поезд «Москва-Новосибирск» двигался в направлении города Горький, куда через 2 года власти СССР за участие в правозащитной деятельности отправят в ссылку отца советской водородной бомбы и трижды Героя социалистического труда 59-летнего ученого-физика Андрея Сахарова. Далее по маршруту поезд делал остановки в Кирове, Глазове, Перми, Свердловске, Тюмени, Ишиме и Омске. До Новосибирска оставалось всего-то ничего — около 3 тыс. километров, которые поезд должен был преодолеть за 44 часа.

Павлову оставалось утешаться мыслью о том, что, окажись он в XIX веке, то его путешествие из Москвы в Новосибирск заняло бы не меньше двух месяцев, причем, по полному бездорожью. О том, как назывался Новосибирск до революции, он запамятовал. «Надо бы спросить Фишмана, как назывался Новосибирск до исторического материализма?», — подумал он, и как раз в этот момент дверь тамбура открылась, и он увидел Аркадия Моисеевича Фишмана собственной персоной; причем, крайне взволнованного, как будто случилось что-то из ряду вон выходящее.

— Дмитрий, у вас есть фотоаппарат?!

— Есть. А в чем дело?

— А в том, что этого, вы уж точно никогда не видели! — с этими словами Фишман повлек его к окну, противоположного тому, у которого он стоял. И Павлов, присмотревшись, увидел, как в вечернем небе в параллельном направлении движения поезда, прыгая над верхушками елей, словно солнечный зайчик, мчится объект, величиной с автобус, продолговато-овальной формы и яркого красно-оранжевого цвета.

— Это же НЛО! — Говорил потрясенный зрелищем необычного явления Фишман, сжимая запястье его правой руки. — В ста метрах от нас. На высоте, примерно, 20 метров. Разве вы не видите?! Но Павлов, хоть и все видел, почувствовал, что не может в ответ не то, чтобы что-то сказать, а даже сдвинуться с места. «Опаньки, и здесь меня достали!», — расстроился он, с трудом отклеивая подошвы своих тапок от железного пола, при этом, чувствуя внезапно подступившую тошноту, слабость и головокружение. Потом он все-таки собрался с силами и смог утвердительно ответить на вопрос Аркадия Моисеевича насчет фотоаппарата.

— Несите фотоаппарат скорее, я вас здесь подожду! — Фишман сгорал от нетерпения. Выходя из тамбура, Павлов видел столпившихся в проходе возле окон вагона пассажиров и слышал их возбужденные голоса. Пробираясь в свое купе, он просил пропустить его, как бы в порядке исключения:

«Простите, я за фотоаппаратом. Я журналист. Это очень важно». И пассажиры его пропускали, соглашаясь с тем, что без запечатления их визуального свидетельства на материальном носителе им, точно, никто не поверит, кроме врача психиатра. Наконец, Павлов добрался до своего купе, которое оказалось пустым, потому что Мелисса и Наденька вместе с проводницей вагона также наблюдали НЛО, но из тамбура в другом конце вагона. Это они, отправившись в купе проводника за фарфоровыми чашками для кофе, случайно обратили внимание на пролетевший мимо вагона странный летательный аппарат, показали его проводнице, позвали Фишмана, а потом и другие пассажиры, привлеченные их возгласами, вышли из своих купе, ради любопытства. То же самое происходило и в других вагонах: кто-то первым замечал необычное явление, сообщал об этом своим попутчикам, а уже те, в свою очередь, привлекали к наблюдению других. Пока Павлов доставал из-под нижней полки дорожную сумку, вытаскивал из нее фотоаппарат «Зенит» и занимал место для съемки возле услужливо открытой для него кем-то из пассажиров форточки вагонного окна, прошло не более пяти минут. Когда он делал снимки, неизвестный объект, казавшийся до этого оранжевым, начал менять свою окраску, как хамелеон. То он казался красным, то синим, то зеленым, то фиолетовым; а после этого вовсе исчез из поля зрения сотен, наблюдавших за ним, свидетелей. Он так и не запомнил, сколько он успел сделать снимков, но в том, что после проявления пленки на ней точно что-то отобразится, был абсолютно уверен. И даже поначалу размечтался, представив себе торжественный момент, когда он предъявит заместителю главного редактора газеты «Известия» сенсационный репортаж о наблюдении за НЛО из вагона поезда «Москва-Новосибирск» с наглядными иллюстрациями по теме. Потом он почти сразу подверг возможность публикации большому сомнению. Вероятнее всего, ничего не получится. Потому что есть инструкция, принятая Главлитом по настоянию военных, запрещающая сообщать подобные сведения «для уменьшения общественного резонанса от их легализации». Разумеется, вначале в редакции сделают вид, что это, якобы, очень интересно. Попросят заодно принести негативы, а потом, даже не спрашивая у него разрешения, направят материал, куда надо, а те, кто там есть, в свою очередь, передадут текст репортажа и фотоматериалы в секретный научный центр при Министерстве обороны СССР.

II

Возле какого-то полустанка поезд остановился. Пассажиры начали возвращаться на свои места, шумно продолжая обмениваться впечатлениями. Павлов поплелся в тамбур. Кроме Фишмана, он застал там еще несколько человек, которые курили и с интересом слушали плотного коренастого мужчину в майке и шортах цвета хаки, объяснявшего, почему до сих пор средствами ПВО не удавалось сбить ни одного НЛО.

Мужчина говорил со знанием дела:

— Вот фиксируют объект, с помощью приборов определяют расстояние до него, замеряется угловая скорость перемещения и так далее.

Начинают его зондировать локатором. Как только локация коснулась его, объект пропадает, и визуально его видят уже в другом месте.

Также известны случаи, когда истребитель-перехватчик, уже поднятый в воздух, идет в атаку на объект, однако, в тот момент, когда должен состояться пуск ракет, цель исчезает. Или запущенные ракеты просто проскальзывают это пространство. Проводится повторная атака. Опять обнаруживали цель, а она снова — раз! — и исчезала с экрана радара.

— А что происходит с ракетами, которые были выпущены, но потом, как вы говорите, «проскользнули»? — спросил его кто-то.

— Самоподрываются. Устройство в них такое есть: проскочил цель — подрывайся — ответил мужчина, и, видно осознав, что рассказал много лишнего, быстро направился к выходу. Павлов знаками показал Фишману на фотоаппарат и приложил палец к губам, мол, не расспрашивай при свидетелях. Но его все равно спросили: «Удалось ли ему сфотографировать инопланетян», — на что Павлов ответил уклончиво. Единственная из присутствующих в тамбуре женщина, неопределенно-среднего возраста с крашенными в цвет спелого каштана волосами и глазами стрекозы, лизнувшей марку ЛСД, рассказала удивительную историю о встрече с инопланетянами жителей деревни Елбаши Искитимского района Новосибирской области. По ее словам, это произошло два года тому назад на следующий день после празднования Дня урожая, то есть где-то в начале октября. Инопланетный космический корабль, размером с легковой автомобиль, якобы, приземлился недалеко от коровника. Из НЛО вышли мужчина и женщина трехметрового роста, одетые в серебристые скафандры, и попросили у доярок, только что завершивших утреннюю дойку, коровьего молока. Им без разговоров вынесли из холодильника половину 25-литровой фляги (бидона) этого добра, которое они тут же употребили на глазах у изумленных колхозников: трех доярок и скотника. Пришельцы поблагодарили добродушных сельчан и пообещали, что у каждого из них исполнится любое желание, какое они сейчас объявят.

Скотник сказал, что ему надобно 10 ящиков водки. Самая старшая из доярок пожелала помолодеть на 25 лет. Самая младшая — выйти замуж за сына председателя колхоза. А доярка среднего возраста — чтобы ее брата выпустили из тюрьмы. Все эти желания, по словам рассказчицы, якобы, сбылись, но последствия оказались поистине печальными:

«Скотник спился. Помолодевшая доярка разошлась с мужем и пошла по рукам. Жених молодой доярки повесился — чуть ли не на другой день после свадьбы, а досрочно освободившийся родственник другой доярки, хорошо отпраздновав это событие, заживо сгорел в своей избе». Когда Павлов и Фишман, наконец, вернулись в свое купе, то обнаружили, что Мелисса и Наденька не одни. И не теряют времени даром. С ними за кампанию распивала кофе с коньяком их проводница, вместе с которой девушки наблюдали за НЛО. Пришлось знакомиться и демонстрировать галантность. Проводницу звали Алина. По ее словам, она только что сдала дежурство своей напарнице, а за день она так намоталась, что не грех немного расслабиться. «Вот и шла бы в свое купе и там бы и расслаблялась», — подумал Павлов, рассерженный тем, что его представительский коньяк, который он даже не распробовал, употребляют совершенно посторонние лица. Фишман предложил Павлову свою фирменную настойку, но он решил не мелочиться и выставил на стол бутылку шотландского виски.

— Хотел бы я так жить, чтобы каждый день пить виски! — прокомментировал его широкий жест Фишман и спросил, обращаясь к проводнице:

— Алина? Почему мы с Димой уже загудели, а наш поезд все еще стоит? Проводница, изящно держа в руках чашечку кофе и фарфоровое блюдечко, в ответ лишь пожала плечиком с форменным погончиком, мол, не знаю. Между тем, причина незапланированной расписанием остановки вскоре всем стала понятна. Мимо них, один за другим, с интервалом в 5 минут, проследовали три длинных железнодорожных состава с платформами, на которых, куда-то на Запад, везли зачехленную в брезент тяжелую военную технику. Наконец, они услышали долгожданный гудок, вагоны по очереди отрапортовали о готовности бодрым лязгом сцепок, и состав начал плавно набирать скорость, а потом так резко затормозил, что все, кто в этот момент стоял на ногах, потеряли равновесие; в том числе Мелисса, которая раскладывала закуску. По причине физического явления, именуемого инерцией, которая удерживает покоящиеся предметы в покое, а движущиеся — в движении, Мелисса очутилась на коленях у Павлова. Он не только предотвратил ее падение, но и постарался привести ее тело в состояние покоя, используя наиболее удобные для обхвата руками выпуклые формы (то есть, нескромно выражаясь, женские груди), показавшиеся ему ладными и упругими, как гандбольные мячи. Мелисса взвизгнула и быстро освободилась из его объятий, но когда она встала на ноги, состав снова дернулся, и Мелисса во второй раз на мгновение очутилась у него на коленях. «Э-э, мисс, что за шутки!?» — недовольно подумал он, а вслух заявил, что специально для Алины расскажет умопомрачительный анекдот.

— Нетушки, нетушки! — запротестовала Мелисса. — Давайте сначала выпьем. Чур, я виски! После того, как все выпили, что каждый хотел, Павлов рассказал, что обещал:

— Приехала проводница домой. Весь день стирала, убиралась, варила… И, конечно, устала. Вечером легла спать. Муж к ней с нетерпением:

— Ну, давай…

Она (засыпая):

— Подожди, подожди. Сейчас тронется поезд, тогда…

Все засмеялись, и громче всех Алина, которая, хоть и не была замужем, о свободных нравах, процветавших в бригадах проводников поездов дальнего следования, знала не понаслышке. Однажды, она сама влюбилась в ехавшего в отпуск морячка, который почти две недели был ее мужем, но, к сожалению, оказался брачным авантюристом и опасным уголовником. После этого случая ее симпатии переключились на солидных, одиноко путешествующих мужчин, которые дарили ей не только ласки, но, порою, и более вещественно-осязательные знаки внимания. Высокий, приятной наружности, обходительный мужчина из IV купе ее вагона, то есть Аркадий Моисеевич Фишман, в полной мере отвечал ее нескромным запросам, по поводу которых можно сказать лишь одно: «Кто не грешен, пусть первым бросит в нее камень».

— А правда, что вы — доцент и читаете студентам лекции по гинекологии? — озорно сверкнув глазами, спросила Алина, обращаясь к Фишману.

— Не по гинекологии, а по гистологии. Это — разные вещи раздраженно произнес Фишман и показал Мелиссе кулак, мол, не вводи людей в заблуждение.

— Что? Про глистов?! — с выражением на лице, будто ее сейчас стошнит, выразила отношение к предмету преподавания доцента Фишмана Наденька Навротилова.

— Не про глистов, а про органические вещества, из которых мы все состоим. Гистология, это — раздел биологии, изучающий все, что в живых организмах можно разглядеть через микроскоп — сердито, хотя в доступной форме объяснил Фишман.

— А он на все вопросы дока, наш Аркаша, биолог-физиолог. Прямо ходячая энциклопедия. У него даже специальный блокнот есть, в который он записывает разные интересные факты из жизни животных, а потом студентов на лекциях ими развлекает — похвасталась Мелисса.

— А чем мы хуже студентов!? — обиженно, заявила Алина, и Мелисса тут же подсказала тему лекции: «Размножение живых организмов». Пришлось-таки, Аркадию Моисеевичу доставать из вельветового пиджака блокнот в кожаном переплете с тесненной буквой «G». Найдя нужную запись, он, экспромтом, уложившись в полчаса, рассказал несколько занимательных историй на вечную тему. Начал же он с птиц, заметив, что человек почему-то превратил их в символ романтики. Между тем любовь пернатых — занятие еще менее возвышенное, чем совокупление змей. Самцы многих их видов давно уже в ходе эволюции распрощались со своим маленьким, но гордым членом и теперь оплодотворяют самок посредством так называемого «анального поцелуя», то есть, соприкасаясь задним местом. Что касается змей, то их эротический арсенал напоминает знаменитый нож швейцарского офицера — до того разнообразны их половые причиндалы. В то время как одни особи, оплодотворив змеиху, закупоривают ее «влагалище» желатиновой затычкой, чтобы никто другой не мог туда за-лезть, другие с легкостью вскрывают пробки своими острыми и колючими пенисами. А наши, согласно теории Дарвина, ближайшие родственники — шимпанзе, оказывается, любят друг друга так часто и истово, что им пришлось отрастить внутри полового органа кость, без которой тот бы слишком быстро износился. А что прикажете делать? Организм у их подруг настолько капризен, что те могут «залететь» только с тысячного раза. Поэтому и приходится стараться, изо всех сил. Соитие у одного из самых известных австралийских животных — тасманского дьявола — предваряется длительными и очень жестокими любовными играми, во время которых животные калечат друг друга. Некоторые ученые даже полагают, что из-за этого им грозит полное вымирание. У слизняков (вот смех!) присутствуют как мужские, так и женские гениталии. Когда два слизняка встречаются, каждый пытается откусить пенис другого. Тот, кому это удается, становится папой, а другой слизняк, соответственно, — мамой. Некоторые рыбы способны к многократной смене пола туда и обратно (от самца к самке и наоборот). Например, на любом коралловом рифе приблизительно 25 процентов рыб меняли свой пол хотя бы раз в жизни. Более 50 разновидностей морского ангела, губанов, рыб-попугаев и морского окуня меняют пол ежегодно. В заключение Аркадий Моисеевич заявил, что возникновение и эволюция полового размножения относится к числу проблем, разрешение которых в обозримый период вряд ли возможно. Размножение считается фундаментальным свойством жизни, однако в понимании механизма этого процесса больше вопросов, чем ответов. Приведенные Аркадием Моисеевичем примеры половой жизни и сексуального поведения животных вызвали у слушателей удивление.

Нет, оказывается, единой нормы и правила для продолжения рода, и у каждого вида живых существ основной инстинкт проявляется по-разному.

Некоторые примеры показались даже очень поучительными, например, про глубоководных удильщиков: во время полового акта самец впивается зубами в самку и пьет ее кровь в обмен на свою сперму: — затем тела самца и самки срастаются вместе и остаются в таком виде до самой смерти. По окончании познавательной лекции Алина, Мелисса и Наденька принялись убирать со стола закуску и посуду, а Павлов с Фишманом отправились в места общего пользования, чтобы помыть руки, да и заодно покурить и поболтать. Возле туалета была небольшая очередь, поэтому они вышли в тамбур. Пользуясь тем, что они одни, Фишман спросил у Павлова, что он собирается делать с фотопленкой, на которую он снял НЛО. Павлов честно признался, что не имеет на этот счет никакого понятия, но то, что опубликовать снимки в открытой печати ему точно не удастся, в этом он абсолютно уверен. Тогда Фишман предложил ему помочь проявить пленку и распечатать кадры по приезду в Новосибирск. Тем более что Павлов, наверное, захочет повидаться с Татьяной Ивановной Добронравовой, которая проживает в Академгородке от его дома неподалеку, можно сказать, по соседству. Когда они вернулись в купе, Фишман продиктовал ему адрес и номер своего домашнего телефона. Павлов записал все это в своей записной книжке на одной странице с номером домашнего телефона и адресом Т.И.

Добронравовой. А потом он поинтересовался, знает ли Аркадий Моисеевич Селезневу Ларису Николаевну — внучку Татьяны Ивановны? Данная особа, — о чем он, разумеется, не стал распространяться, в 1973 г., будучи на зимних каникулах, приезжала в Москву и останавливалась погостить у Павловых в недавно полученной просторной трехкомнатной квартире на улице Теплый Стан. Он познакомил 19-летнюю студентку Новосибирского Ордена Трудового Красного Знамени государственного медицинского института со всеми достопримечательностями столицы, которые только знал. У них даже завязался мимолетный роман. Некоторое время они переписывались, а потом Лариса сообщила ему, что выходит замуж. «Как же тесен этот мир!», — очень эмоционально отреагировал на его вопрос Фишман. Выяснилось, что он знаком не только с Ларисой Николаевной, но и с ее мужем Игорем Станиславовичем Крыловым — молодым, но уже зарекомендовавшим себя врачом-нейрохирургом. По его сведениям, чета Крыловых совсем недавно вернулась из Индии, где Игорь Станиславович проходил высокооплачиваемую стажировку в размере 10 000 рупий в месяц.

— Он даже на симпозиум в Лондон слетал. А меня никуда не отпускают, кроме Монголии, потому что знаете, почему— пожаловался Фишман.

— Да, — согласился с ним Палов, — трудно быть евреем-ученым, особенно в СССР.

— Все равно так долго этот маразм с запретами на выезд продолжаться не может— убежденно заявил Фишман. И еще он сообщил Павлову, что, по слухам, Татьяна Ивановна и ее внучка с мужем собираются съезжаться, так как ей уже тяжело вести домашнее хозяйство, а содержать прислугу по нынешним временам — очень накладно.

III

Поезд «Москва-Новосибирск» приближался к Горькому (Нижнему Новгороду), наверстывая упущенное в пути время. Отстукивали чечетку колеса, трещала люминесцентная лампа, хрипел встроенный в панель над окном трехпрограммный радиоприемник, по которому транслировался (в записи) спектакль Государственного академического Малого театра «Кремлевские куранты». Павлов и Фишман сидели друг против друга за столиком, посмеиваясь, слушали пафосный радиоспектакль по пьесе Николая Погодина (псевд.; наст. фам. Стукалов) и с не меньшим удовольствием дегустировали халявное односолодовое (single malt) виски.

Коллективный градус рос. На всех четырех полках уже были положены матрацы и заботливыми и умелыми руками проводницы Алины застелены накрахмаленным постельным бельем. Наденька заняла верхнюю полку и читала журнал «Новый мир» или делала вид, что она еще в состоянии это делать. Сильно захмелевшая Мелисса сидела рядом с Павловым и изо всех сил старалась «не вырубиться». Интеллектуально созрев до очередной дозы интоксикации, Фишман попросил Павлова произнести тост, в котором бы обязательно упоминались наука или великие ученые.

— Дима, даже не пытайтесь. Там — одни евреи — игривым тоном предупредила Мелисса и сладко зевнула.

— Хорошо, — сказал Павлов, задетый за живое. — Вы хотите тосты про ученых-евреев!? Они у нас есть! И он с выражением прочитал:

— Ура!!! — закричал Фишман. И кстати. Потому что тост заканчивался именно этим радостным возгласом. Осушив пластмассовый стаканчик до дна, Фишман заявил, что теория относительности — полный отстой, однако, ему почему-то хочется спать. Затем он смело полез на свободную верхнюю полку. Когда же Мелисса попыталась его убедить в том, что ему лучше остаться внизу, ворчливо ответил, что его просто бесит, когда вокруг него кто-то ходит в то время, когда он спит. Наконец, приняв удобное для отхода ко сну положение тела, относительно горизонтальной плоскости верхней полки, Фишман чихнул, высморкался в полотенце, зевнул, а потом, неожиданно, вслух, процитировал Владимира Семеновича Высоцкого:

Услышав это, Павлов похолодел, сразу прочувствовав стихотворение великого советского барда о «стукаче» из Вологды. «Неужели Фишман догадался, что я не случайный попутчик, а засланный казачок?», — тревожно пронеслось у него в голове. Но тут Мелисса вывела его из состояния душевного волнения предложением сходить на перекур. Чтобы не терять престиж, Павлов открыл представительский портфель-дипломат и подарил ей пачку сигарет марки Winston, что вызвало с ее стороны неподдельную радость или, можно даже сказать, восхищение. Момент дарения не прошел незамеченным со стороны Наденьки, которая сразу же отложила скучный толстый журнал в сторону. «Так нечестно! Я тоже разделяю ценности потребительского общества», — плаксивым голосом сказала она. И, вот, они, втроем, пришли в тамбур и закурили. Обсудив достоинства заграничного табака в противоположность пахнущей навозом «Явы», они перешли к обсуждению актуальной для граждан необъятной страны СССР темы товарного дефицита. При этом они выразили единодушное мнение о том, что в Москве, в принципе, можно достать все, что угодно, если знать в каком подземном переходе или в комиссионке этот «принцип» торгует из-под полы. А потом Мелисса, неожиданно, заявила, что у нее к Павлову имеются претензии, которые она хотела бы изложить ему tete-a-tete.

— А я то, думала поговорить насчет la moore a troyes — обиделась Наденька, загасив сигарету о запотевшее оконное стекло. Заподозрив засаду, Павлов заблаговременно попытался остановить дальнейшее развитие событий:

— Это, что, по-немецки?

— Нет. Это по-французски! — с гордо поднятой головой Наденька вышла из тамбура.

— Дима, — обратилась к Павлову Мелисса, — я на вас не просто обижена, а обижена так, что готова вас просто растерзать!

— А в чем дело?! — Павлов, одновременно удивился и испугался.

— Дело в том, что вы, ровно час тому назад, изволили схватить меня за титьки. Облапили меня, как деревенскую дуреху! А я таких шуток не люблю и требую сатисфакции! — с напускной серьезностью заявила она.

— Прикалывается! — догадался Павлов, у которого после ее слов, словно камень с души свалился. И тогда он, расшаркавшись и отвесив поклон, тоже решил приколоться, вспомнив, как нельзя, кстати, стихи В.С. Высоцкого из пьесы про Алису в стране чудес, немного их перефразировав:

— Перестану, если ты меня поцелуешь. Сто раз, не меньше! — потребовала Мелисса. «Да я тебя не только поцеловать могу. Только намекни», — разогревался Павлов, сжимая племянницу Фишмана в своих объятиях и покрывая ее лицо бессчетным количеством поцелуев. И, точно подтвердив намерения обоюдной близости, Мелиса просунула руку в его широкие спортивные штаны и зашептала, горячо-горячо: «Пойдем к Алине. В ее купе. Я уже с ней договорилась». На свои спальные места, освещенные тусклым желтым светом фонариков у изголовья двух свободных нижних полок № 15 и № 17, они вернулись за полночь. Увертюра их греховной симфонии была хоть и весьма продолжительной, но не слишком уверенной, как будто два музыканта, пытаясь сыграться, выбрали слишком сложное произведение, но полного слияния чувств не достигли, и с сожалением расстались до следующей репетиции. Наденька и Фишман уже спали. Во всяком случае, Фишман точно не притворялся, поскольку храпел так, что стука колес было не слышно.

Мелисса потрясла его за плечо и даже подергала за нос. Фишман повернулся на правый бок. Храп прекратился, но от этого Мелиссе стало не легче, так как ее дядюшка, спросонья, негромко, но внятно, заговорил:

— «… Идут из отдаленной страны, от края неба, Господь и орудия гнева Его, чтобы сокрушить всю землю!» … Попа, обыкновенная, женская — орган, расположенный стационарно ниже спины, выполняющий амортизационную функцию и предназначен для рассматривания, щупанья и поглаживания особями мужского пола. Это — бинарная структура, состоящая из двух половинок, так называемых, полужопий, которые разделены продольным разрезом. Но полужопия — это обывательское название. По-научному, их следует называть ягодицы…

— Совсем у Аркаши нервы сдали. Эта каторжная работа! Эти интриги и хамство! — шептала Мелисса, прижимаясь к Павлову.

— Давай немного отдохнем — предложил он, едва сдерживая себя, чтобы не расхохотаться.

— Чего улыбишься? — обиделась Мелисса. — Знаешь, как по-итальянски называется корма у судна?

— Нет — сознался он.

— Poppa — сказала она, и они уже оба засмеялись. Беззаботная молодость, куда деваться… Мелисса перешла на свое спальное место, стащила через голову сарафан, который у нее во время всей этой поездки выполнял функции верхней одежды и нижнего белья, укрылась простыней, шерстяным пледом и пожелала Павлову спокойной ночи и приятных сновидений. Павлов пожелал ей аналогичного счастья. Однако, то ли в силу муж-ского эгоизма, то ли по причине крайней усталости, заснул почти мгновенно. Тогда как Мелисса еще долго ворочалась, обдумывая открывшиеся перед ней перспективы выгодного замужества и полноценной сексуальной жизни. Более умного и привлекательного мужчину, чем Павлов, она до сих пор не встречала. Если, конечно, не считать Аркадия Моисеевича, к которому она испытывала настолько беспокойные чувства, что, если бы он о них узнал, то, будь его воля, безо всякого сожаления постриг в монахини и сослал бы в самый дальний, какой есть, монастырь. Отправил бы и в тюрьму, но там, как известно, уставы строже. Несмотря на дикую влюбленность в дядю Аркадия, не запрещенную старозаветным «Талмудом», Мелисса сознавала, что, во-первых, — дядя Аркадий женат, а во-вторых, приходится ей близким родственником.

Последнее обстоятельство само по себе отравляло романтический образ ее первой любви и превращало ее, как утверждают в подобном случае студентки МХТИ имени Менделеева, в неэквивалентное чувство. «Мы же евреи, а не какие-нибудь Медичи», — часто рассуждала она, давая зарок больше к дяде Аркадию не приставать, но длительное отсутствие полноценной замены все больше и больше порождало в ней тревогу и неуверенность. И, вот, наконец, появился Он, то есть Павлов, и это дало ей обильную пищу для размышлений: «Мы признались друг другу в нежных чувствах и перепихнулись. Это — валентно. Он сказал, что у него в Москве есть другие женщины, и это — не способствует активной химической реакции. Но я — не дура. И это — два атома водорода в запасе. Теперь Наденька. Ну, пожила я с ней месяц. Не век же мне ей нос утирать. А вдруг, она в отместку захочет переспать с Павловым? Понятно, что за деньги. А деньги у него, разумеется, есть. Но согласится ли он на такую сделку? Дядя Аркадий точно бы согласился, но его можно понять. Как можно, например, понять Ленина, запавшего на Инессу Арманд. Для этого достаточно хотя бы раз взглянуть на фотографию Н.К. Крупской. Софья Соломоновна скоро будет выглядеть не лучше Надежды Константиновны, или не хуже. Нет, не лучше. Нет, не хуже». Окончательно запутав себя определениями валентности, а также нелепыми сравнениями тети Сони с вдовой вождя мирового пролетариата, Мелисса заснула. Под утро Мелиссе приснился странный сон — смешной и страшный, путаный и длинный, связанный с вождением. В прошлом году она неудачно попыталась учиться водить автомобиль. Закончилось всё тем, что несколько недель подряд на нее кричал инструктор-антисемит — мужчина с красной физиономией и железными зубами. С тех пор прошло немало времени, но на сердце так и осталась открытая рана. И сегодня во сне это все вылилось в кошмар. Будто опять она едет на машине с инструктором. Только на этот раз мужчина с железными зубами на нее не кричал. Просто завёз ее в лес, схватил за подол юбки и поволок в самую чащу. Там он привязал ее к дереву и стал домогаться. Она громко кричала, но это не могло остановить маньяка.

Мелисса почти свыклась с тем, что никогда уже не вернется к своей дорогой мамочке, как рядом появился огромный бурый медведь.

Инструктор забрался на дерево, коварно бросив ее на произвол судьбы. Она освободила левую руку и схватила инструктора за ногу.

Нога оторвалась, потому что была искусственной. Этим-то протезом она и ударила медведя по голове, которая разлетелась на мелкие кусочки. Горе-инструктор слез с дерева, вырвал у нее из рук протез, зажал его под мышкой и поскакал на одной ноге к машине, да так быстро, что она едва за ним поспевала. Инструктор просочился в шикарный автомобиль типа «Мерседес» и поехал. Она побежала за машиной, на ходу заскочила в открытую заднюю дверь и с удивлением увидела за рулем Менахема Бегина, который заявил, что выдаст ей права только в том случае, если она согласится выйти за него замуж. Она согласилась… Открыв глаза, Мелисса приподнялась, отодвинула плотную занавеску и выглянула в окно. Их поезд стоял на каком-то маленьком полустанке в ожидании, когда пройдет встречный или догоняющий состав.

«Морадыковский, Морадыковский», — монотонно-усталым голосом повторяла по громкой связи дежурная станционного поста. Мелисса перевела свой взгляд на спящего Павлова, и невольно залюбовалась прекрасным и одухотворенным выражением его лица. Кряхтя и чертыхаясь, спустилась с верхней полки Наденька и села рядом с Мелиссой. Одежды на ней не было никакой, если не считать полупрозрачный бюстгальтер с аппликацией в виде бабочек и супермодные трусики thong, которые, если что-то и прикрывали, то чисто символически. Ах, если бы подобные предметы дамского туалета существовали во времена А.С.Пушкина, то великая русская поэзия, вероятно, обогатилась бы такими перлами, что читать их ныне пришлось бы, держа в левой руке валидол, а в правой что-нибудь от давления! Наденька была крайне недовольна. Мало того, что эта влюбленная парочка (Мелисса и Павлов) оставили ее наедине с храпящим Фишманом, так, вернувшись, даже не поинтересовались ее самочувствием. Не пожалели. И конечно она ревновала Павлова к Мелиссе, а Мелиссу к Павлову. Вот, такое в ее чувствах, совершенно внезапно, возникло странное бисексуальное раздвоение. Попробуем объяснить, почему это произошло. Когда-то, на заре становления регулярных половых отношений, у Наденьки был молодой человек, которого она безумно любила. Проводила в армию и два года терпеливо его ждала, не давая никому из мужчин даже до себя дотронуться. А когда ее любимый, наконец, вернулся, она его не узнала: он стал грубым, черствым и отвратительно похотливым, причем, не чуждым садистских наклонностей. И она с ним рассталась. Он угрожал убить ее и себя, порвать на флаг британский всех ее, реальных и мнимых, поклонников, которых он и за людей-то не считал, поскольку они не служили в воздушно-десантных войсках. В конечном итоге его осудили за развратные действия в отношении несовершеннолетней соседки и отправили на 7 лет в колонию строгого режима, где он повесился. После этого она перестала влюбляться в мужчин, рассматривая интимные отношения с ними исключительно с точки зрения материальной выгоды.

— Как голова болит! — пожаловалась Наденька, раздирая рот зевком, и предложила чем-нибудь опохмелиться.

— От минералки я бы тоже не отказался— с верхней полки раздался басовитый голос проснувшегося Фишмана. Свесив голову, Аркадий Моисеевич увидел Наденьку в negligee и, посмеиваясь, произнес сакраментальную фразу из феерической комедии В. Маяковского «Клоп»:

— «Какие аристократические чепчики!»

— Это не чепчики. Это…, — повелась Мелисса, но, догадавшись, что дядя Аркадий шутит, шепотом одернула: «Тише, еще не все проснулись», — а Наденька поспешно прикрылась ее шерстяным пледом. Подруги оделись. Наденька сразу отправилась занимать в туалет очередь, а Мелисса, порывшись в «закромах родины», обнаружила четыре бутылки «Боржоми», одну из которых открыла и подала Фишману. Хлебнув прямо из горлышка, Фишман почувствовал, что ему тоже пора вставать и одеваться. Вскоре в купе остался только один Павлов, который продолжал витать во сне, постепенно возвращаясь в реальность. Вначале он ничего не мог понять. Вроде бы он дома. На своей кровати. Дабы убедиться в том, что это не сон, он плюнул на ковёр и долго смотрел, как слюна загадочно пузыриться и тонет в щетине ворса. На прикроватной тумбочке зазвенел будильник. Время: 7.30.

Пора вставать и собираться на работу. Не нашарив у кровати домашние тапочки, он полез под кресло. Ну, почему они всегда не на месте?

Хотя нет, иногда их не находишь совсем. Или находишь, но один. Так, с тапочкой на одной ноге, он и заглянул на кухню. Отец был дома и готовил на газовой плите традиционный утренний кофе и хлебные тосты.

— Ну, что, котяра блудливый, выспался? — спросил его отец вместо положенного «доброго утра». Послышался легкий шелест закипающей воды, и белесая кофейная пенка весело перекатилась через край бронзовой кофейной турки.

— Доброе утро, батя! — Павлов поприветствовал отца и сразу поспешил озаботиться:

— Мне никто не звонил?

— Как же не звонили! Поздно ночью, когда ты уже спал, тебя спрашивала какая-то баба из Смоленска. Но разговаривать со мной не стала и бросила трубку.

— Я душ сначала приму, а потом все объясню… — попытался он оправдаться непонятно за что.

— Да не интересуют меня твои мокрощёлки! Тебе минут десять тому назад с работы звонил какой-то мужик и просил передать тебе, чтобы ты не суетился. Вопрос удалось уладить, и твоя командировка на периферию переносится на неопределенный срок — отец завершил отчет об отклоненных и принятых вызовах.

— Тогда я отбываю в термы Каракаллы — с облегчением сказал он.

— А я в универсам за можайским молоком и сметаной, пока гости столицы не разобрали — улыбаясь, предупредил отец. Перед тем, как принять душ, Павлов осмотрел то место на животе, которое, приехав рано утром домой, заклеил пластырем, чтобы унять боль от ожога, образовавшегося у него после встречи с НЛО. Никакого пластыря и ожога не было и в помине. В этот миг он понял, что, наверное, сошел с ума или произошло что-то невероятное. Он включил воду. Смеситель фыркнул, дёрнулся, и вода нервной струёй полилась на дно ванны. Горячая вода почему-то не появлялась. Наверное, отключили.

Пришлось обливаться холодной, что, кстати, помогло собраться с мыслями:

— Неужели путешествие в поезде «Москва-Новосибирск», знакомство с Фишманом, Мелиссой и Наденькой, это — только сон? Тогда что считать реальностью? Бред какой-то! А может быть кто-то решил вернуть его на целые сутки назад, чтобы он не ехал ни в какой Новосибирск? Тем более что этот Фишман, несмотря на «пятый пункт» — очень милый и порядочный человек. А его племянница Мелисса — такая секс-бомба, что впору голову потерять! Хлопнула входная дверь, оставив лёгкий звон в ушах. Звон пустоты. Приняв душ и одевшись в махровый халат, он зашел на кухню и со словами: «Нетушки, живым не сдамся», — пододвинул к себе стоявший на холодильнике «Бирюса» телефонный аппарат с дисковым набором номера и позвонил другу Терехову. Трубку взял сам именинник, который, оказывается, не сном ни духом, не ведал ни о каком семинаре для студентов-вечерни-ков. Выслушав его поздравления по поводу Дня рождения, Терехов напомнил ему о том, что в 18.30 он ждет его в Софрино возле вокзала, чтобы отвести к себе на дачу. А потом он передал трубку своей младшей сестре Анюте, которая, томно вздыхая и хихикая, поведала ему о том, как сдавала экзамен по сопромату. «Какой сопромат? Она же еще школьница…», — никак он не мог понять происходящее. И еще его поразило, что Анюта говорит с ним, хоть и непонятно о чем, но как с очень близким человеком. Даже звук поцелуя изобразила, шепотом сказав перед этим по-английски: «I love you, my macho!» Разговор с Тереховыми вначале навел его на дичайшую мысль о том, что он не просто переместился во вчерашний день, а, возможно, нечаянно, попал в параллельную Вселенную. Существование таковой, как утверждал его старший брат Сергей, теоретически возможно, если признать правомерность постулата американского ученого Хью Эверетта о том, что все математические структуры реализуются физически. При этом сон, возможно, является естественным мостом между двумя или несколькими мирами с различными вариантами развития событий.

— В таком случае, — подумал он, — было бы очень интересно узнать, где, а главное с кем я провел эту ночь? В этот момент он услышал, как открылась входная дверь. Немного погодя на кухню вошел отец и стал выгружать из хозяйственной сумки продовольственные товары. Собравшись с мыслями, он спросил: «Папа, ты не помнишь, когда в последний раз провожал меня в командировку в Новосибирск?» Отец пристально на него посмотрел, изобразив на лице удивление, потом испуг, побледнел и схватился за сердце. Павлов вначале опешил, а потом вскочил из-за стола, чтобы ему помочь. Но вместо отца его руки обхватили пустоту, а свет в квартире и за окном внезапно стал меркнуть, как в зале кинотеатра перед началом демонстрации кинофильма.

IV

Почувствовав размеренное покачивание, убаюкивающее поскрипывание и прочие ощущения движения, Павлов понял, что его пребывание в родном доме и встреча с отцом — всего лишь сон. Промелькнула тревожная мысль: «Не случилось ли что с батей?» Разлепив ресницы, первым делом он взглянул на «командирские» часы.

— Семь сорок! — пробасил успевший уже помыться-побриться Аркадий Моисеевич и почему то рассмеялся.

— Доброе утро, Димочка! — радостно приветствовала его пробуждение Мелисса.

— Сидим, не шелохнувшись, как мыши, ждем, когда проснешься, — сообщила Наденька, свесив голову с верхней полки.

— «Это что за война? Я вам покажу, как будить Колдуна!» — поприветствовал своих попутчиков Павлов, пародируя популярного поэта Эдуарда Асадова. Несмотря на большое количество употребленного накануне алкоголя, Павлов чувствовал себя в норме. Но и от заботливо предложенной Мелиссой бутылки «Боржоми» не отказался. Его незапланированная, но от этого не менее желанная случайная любовница перебралась к нему поближе, а Наденька слезла с верхней полки и присела рядом с Фишманом. Павлов обратил внимание на то, что подруга Мелиссы сменила имидж.

Вместо шикарного халата в восточном стиле на ней был плотно облегающий фигуру спортивный костюм темно-синего цвета с эмблемой на правой груди, изображающей государственный герб, и красной надписью — СССР — на спине. Не дать, ни взять — член женской сборной команды страны Советов по олимпийским видам спорта. Боржоми оказалось хоть и теплым, но очень шипучим. Отпив из бутылки несколько глотков, он поинтересовался у Наденьки, когда она собирается обмывать свою золотую медаль, и нет ли в их команде вакансии массажиста? Не успела Наденька объяснить, как посредством сложной цепочки бартерного обмена с элементами факторинга, стала счастливым обладателем спортивного костюма члена сборной команды СССР по легкой атлетике, как в купе постучали. Фишман открыл дверь. Вошла проводница Алина и предложила чай с печеньем и свежие сливки.

— В Кирове сливки купила во время остановки. Аркадий Моисеевич, не желаете ли откушать? — широко улыбаясь, вопрошала она.

— А почему только мне? У нас еще есть один котяра, — приглаживая редеющие волосы на голове, ответствовал Фишман, поглядывая при этом на Павлова.

— Так они, наверное, только от бешеной коровки сливки потребляют! — рассмеялась Алина, намекая на то, что место возле Павлова, к сожалению, уже занято Мелиссой.

— Нетушки, нетушки! — возразил Павлов. — Вначале физиологические процедуры.

— Только, пожалуйста, не со мной! Мне еще чай по вагону разносить — продолжала острить Алина, чтобы поднять настроение так понравившихся ей пассажиров и довести до сведения одного из них, что ее сердце свободно, а двери ее купе — всегда открыты. Посетив туалет, Павлов отправился в тамбур, чтобы перекурить.

Курение натощак — признак тяжелой формы табачной зависимости, от которой он прежде не страдал, и это свидетельствовало о том, что у него появилась новая привычка. В тамбуре он встретил знакомого ему пассажира из III купе — любителя самодельных папиросок и голландского табака. Отец Илларион был хмур и задумчив. Ответив на приветствие Павлова, он неожиданно извинился за не совсем точную интерпретацию «вчерашнего явления».

Павлов даже не сразу понял, о чем он говорит, но потом догадался.

— И знаете, что я подумал, — заявил отец Илларион, — у этого неопознанного летающего объекта, судя по быстрым изменениям спектра световой волны, такая колоссальная энергия, что ее впору сравнить с энергией взорвавшейся водородной бомбы! «Ничего себе познания у выпускника духовной семинарии!», — удивился Павлов, а вслух произнес:

— Аналогично, батюшка, аналогично! Только, вот, никто эту энергию не замерял и влияние ее на человеческий организм не исследовал.

— Простите, я совсем забыл о том, что вы — потерпевший. Как, кстати, вы себя чувствуете? — заботливо поинтересовался отец Илларион.

— Пока в норме, но уже вижу странные сны, похожие на явность бытия — сознался Павлов.

— Постарайтесь отвлечься от навязчивых мыслей. Ешьте и пейте всласть, любите женщин, работайте, как вол. Но не упускайте случая, когда можно зайти в храм и помолиться — неожиданно, совсем помирски, посоветовал ему священник. Павлов искренне поблагодарил батюшку за соболезнование, и в течение всего второго дня своего железнодорожного путешествия точно следовал его совету: пил, закусывал, дважды уединялся с Мелиссой в купе проводников, любезно предоставленное Алиной, и, можно сказать, стал получать от жизни удовольствие по полной программе. Правда, до всего этого разгула, у него состоялась встреча со старшим лейтенантом госбезопасности Светланой Викторовной Олениной, которая прошла довольно натянуто. В процессе беседы, продолжавшейся не более 15 минут, она попросила Павлова как можно подробнее расспросить гражданина Фишмана о принципах прогрессивного гипноза и возможностях его использования в медицинских и прочих научно-практических целях. И обязательно, хотя и не навязчиво, напроситься к нему домой в гости. Следующую встречу Оленина назначила на завтра в 9.30 в ее купе, куда Павлов должен был прийти, якобы, для того, чтобы встретиться с коллегой-журналистом, который совершит посадку на поезд «Москва-Новосибирск» во время получасовой остановки в Тюмени.

Оленина предупредила, что в 8.30 утра об этом ему сообщит проводница его вагона гражданка Мелентьева. Так, Павлов, нечаянно, узнал фамилию проводницы Алины, и лишний раз убедился в профессионализме людей, защищающих основы советского конституционного строя. Поговорить с Фишманом на интересующую Оленину тему Павлову удалось только после обеда, который прошел в вагоне-ресторане за столиком на четыре персоны: Мелисса напротив Павлова, Наденька — напротив Фишмана. Поезд уже миновал Пермь, преодолев почти половину расстояния до цели их путешествия. Они откушали суточные щи и котлеты по-киевски с гарниром в виде картофельного пюре, запивая все это великолепным «Ркацетели», которое заказали в количестве 2-х бутылок. Казалось, ничто не предвещало начавшегося вскоре скандала. Фишман начал рассказывать веселую историю о том, как он, в 1975 году тоже ехал на поезде «Москва-Новосибирск», и едва не вернулся назад в Москву, встретив в Свердловске в здании железнодорожного вокзала у газетного киоска своего друга-однокурсника, который ехал в поезде «Новосибирск-Москва»:

— Я еще удивился: один раз объявили о том, что наш поезд прибывает на второй путь, а потом на первый. Решил, что, пока покупал газеты и журналы, состав переставили, и смело направился вместе со своим другом в его вагон. Ночь. Дождь накрапывает. Ни зги не видать. Уже успели на радостях распечатать бутылку коньяка и налить в стаканы, как выяснили, что едем в разные направления. Едва успел вскочить на подножку своего уходящего поезда.

— Пожалуй, я сделаю в Свердловске то же самое — неожиданно заявила Наденька и пустила слезу, размазавшую наложенную на ресницы тушь.

— Что случилось? — удивился Фишман.

— А пусть они меня не игнорируют! — вдруг, заявила Наденька и со стуком поставила свой бокал с вином на стол.

— Кто посмел тебя обидеть? — еще больше удивился Фишман.

— Вот, они! — сказала Наденька, показав указательным пальцем на Мелиссу и на Павлова, а затем вскочила из-за стола и быстро направилась к выходу. Испуганная Мелисса побежала за ней.

— Дима! — укоризненно зацепил его Фишман.

— Что я?! — эмоционально отреагировал на его замечание Павлов.

— Да засади ты ей по самые гланды, чтобы не бесилась, а я к Алине на ночь уйду — простодушно предложил Фишман, не подозревая о том, какие страсти закипели в Наденьке и какой бес у нее в загоне. Павлов, не зная, что и сказать, подозвал официантку и попросил счет. Затем он направился к стойке бара и уговорил бармена продать ему плитку горького шоколада и два лимона — закуску под оставшийся французский коньяк. Добравшись до своего вагона, Павлов и Фишман постояли в тамбуре, перекурили, и договорились о том, что на следующей неделе, в среду, Павлов пожалует к Фишману в гости на ужин и на интервью с профессором Мерцаловым. Войдя в свое купе, они застали Мелиссу и Наденьку лежащими на верхних полках лицом к стене. Смысл их поз в комментариях не нуждался, и они решили это дело не замечать, а завершить обед десертом в виде оставшегося французского коньяка. Пока Павлов резал лимоны на дольки и посыпал их сахаром, Фишман не пожалел и не поленился выставить на стол два гусь-хрустальных бокала, которые он приобрел в Москве по 2.50 р. за штуку прямо на перроне Ярославского вокзала у какого-то фабричного «несуна». Отпив по глоточку, мужчины бросили в рот по дольке лимона и дружно зачмокали, втягивая в себя вяжущий и освежающий сок. Говорят, что обычай закусывать коньяк цитрусовыми вел последний русский император Николай II, хотя, по мнению французов, это — варварство: лимонная кислота даже в незначительном количестве убивает в «ликёре богов» (так они называют коньяк) природный вкус и аромат. Павлов спросил у Фишмана, есть ли, по его мнению, у гипноза какая-то материальная, молекулярно-биологическая подоснова? При этом он сослался на некоего английского психотерапевта (фамилию он забыл), который лечил своих пациентов воспоминаниями о прежних жизнях. «Хм?! Хороший вопрос», — подтвердил его ожидания Фишман, а затем, выдержав паузу, заявил, что у него по данной научной проблеме есть особое мнение, истинность которого прояснится только тогда, когда удастся полностью расшифровать человеческий геном. Что, по его словам, произойдет не раньше, чем через сто лет. Павлов сказал, что он никуда не торопится, и готов выслушать предварительные прогнозы, к которым пришли life sciences, т. е. современные науки о жизни. Фишман покачал головой, удивляясь настойчивости собеседника, явно не имеющего никакого представления об основах молекулярной биологии, а, значит, не способного даже клонирование отличить от секвенирования, и попросил пару минут на размышление. Наконец, он решил, что раз Павлов — журналист, то должен его понять, если использовать привычные для акулы пера сравнения. И прочитал для Павлова небольшую лекцию:

— Я не претендую на полное и исключительное знание темы. Скорее так, зарисовки на манжетах. Представьте себе какую-нибудь толстую классическую книгу, например, «Войну и мир» графа Льва Николаевича Толстого. Вам захотелось узнать, в каком платье была Наташа Ростова на своем первом балу в своей жизни. Однако все, что у вас есть, — это набор слов, которыми пользовался Толстой, когда создавал свой шедевр. Попробуйте, опираясь только на толковый словарь Даля, получить информацию о Наташином платье! Ничегошеньки у вас не получится! Вам самому придется взять руки перо и, настроив воображение, написать подобное произведение. И даже при желании заглянуть Наташе под платье. Кстати, полагаю, ничего у нее там не было — даже панталон, которые во Франции вошли в моду в где-то период Реставрации. «Тьфу, ты, пошляк!», — мысленно, обрадовался Павлов столь понятному объяснению.

— В таком же положении, — продолжал вещать Фишман, — находятся сейчас исследователи, расшифровавшие для нашего блага геном человека. Белки, ферменты аминокислоты, то есть химический язык генома, известен, а вот, в какой последовательности эти элементы расположены, как друг с другом взаимодействуют, и что ими управляет, науке не ведомо.

— А что известно? — спросил Павлов, представляя себя в этот момент в белом мундире кавалергарда, танцующим с юной графиней Ростовой.

— Пока мы знаем только то, — сказал Фишман и многозначительно прокашлялся, — что геном человека записан в 46 хромосомах, содержащихся в каждой клетке его организма. В каждом из нас из указанного количества хромосом ровно половина досталась нам от мамы, половина — от папы. И эти пары соединены узами, гораздо более прочными, чем узы брака. Каждая из 23 пар содержит молекулу ДНК, состоящую из двух нитей. Размер ДНК в самой большой хромосоме — порядка 250 миллионов пар нуклеотидов, а в самой маленькой — около 50 миллионов.

— Нуклеотиды, это что — ядра? — Павлов еще не забыл факультатив по теоретической физике и шпаргалку к зачету.

— Нуклеотиды, — терпеливо объяснил Фишман, — это цепочки фосфата сахара: аденин, цитозин, гуанин и тимин. Они содержат код, необходимый для синтеза белков и зарождения жизни. Следует отметить, что ДНК — химически очень стойкое соединение. Почти столь же стойкое, что и атом физиков. В благоприятных условиях оно может сохраняться десятки, сотни, а может и тысячи лет. Гены — это фрагменты молекулы ДНК, которые содержат закодированные команды и определяют индивидуальные характеристики человека: цвет волос, рост, телосложение и т. д. Самая высокая плотность расположения генов наблюдается вдоль хромосом 17, 19 и 22, в то время как хромосомы X, 4, 18, 13 и Y сравнительно пусты.

— Отчего же так, ведь природа не терпит пустоты? — Павлов продолжал проявлять чудеса находчивости.

— Дело в том, дорогой коллега, — Фишман, волнуясь, переходил к сути, — что ДНК состоит, строго говоря, не только из генов. Ген, или экзон, — это экспрессируемый участок молекулы ДНК, на котором, как на станке, «штапуются» молекулы того или иного белка. Но почти 70 процентов нуклеотидных последовательностей, то есть подавляющее большинство, это — интроны. Молекулы, которые ничего не кодируют.

Не всегда ясно, зачем они нужны и что делают, но — явно нужны и что-то делают, иначе бы их не было совсем. Так, вот, я подозреваю, что интроны сохраняют память обо всех этапах и периодах эволюции человека, как биологического вида, начиная от простейших организмов и заканчивая приматами.

— Батюшки мои, насколько же все сложно! Надеюсь, что матушка природа или сотворивший ее Господь, ограничили этим свои загадки?! — Павлов, действительно, был поражен неизвестной ему доселе информацией.

— Нет, дорогой коллега, это еще не все, — с новым приливом вдохновения продолжил свою лекцию Фишман, — в интронах достаточно пространства, чтобы зашифровать информацию обо всем генеалогическом древе человека. При этом определенные последовательности нуклеотидов могут многократно повторяться. То есть, грубо говоря, человек, родившийся в XX веке, может иметь точно такую же совокупность генов и интронов, которые были у его прапрадедушки, служившего стольником при дворе Иоанна Грозного. Полагаю, что, при погружении такого человека в гипноз с установкой на воспоминание, интроны «просыпаются» и начинают передавать в отключившийся от впечатлений обыденности мозг определенную информацию, которая самопроизвольно считывается, анализируется и перенаправляется в хранилище долговременной памяти.

— Data Warehouse! — Павлов решил блеснуть эрудицией.

— Что, что? — переспросил Фишман.

— Data Warehouse, это — хранилище данных. Понимаете, у меня друг есть, кибернетик… — объяснил Павлов.

— А, тогда все ясно, — сказал Фишман и, кажется, даже обрадовался, задав риторический вопрос:

— Ваш друг, надеюсь, говорил вам о том, что управляющая система не может быть проще управляемой?

— Да, говорил! — подтвердил Павлов, хотя никакого друга-кибернетика у него и в помине не было. Просто он, однажды, прочитал «залитованную» статью, автор которой (кажется, из Пензы) утверждал, что операционная система ЭВМ почти полностью соответствует организации мыслительных процессов в коре головного мозга. Из этого ученый делал вывод о том, что, если для ЭВМ программу пишет сам человек, то для самого человека ее, наверное, пишет кто-то другой… Выдержав паузу, Фишман продолжал:

— У каждого человека, как и в любой ЭВМ, есть хранилище данных.

Предположительно оно расположено в затылке и организовано наподобие архива с каталогом, папками и отдельными делами — мемориальными файлами. Под тонким воздействием гипноза это хранилище, подобно памяти ЭВМ, начинает распаковываться и человек, якобы, вспоминает ранее прожитую жизнь. А на самом деле — переживает за судьбу своего предка, жившего в XVI веке; наблюдает момент его рождения, прослеживает самые важные события, которые произошли в его жизни и, наконец, переживает ужас предстоящей ему смерти посредством колесования — в исполнение приказа грозного царя. И с ним происходит сердечный приступ. Да, такие, вот, дела. Un point c'est tout. Последнюю фразу насчет сердечного приступа Аркадий Моисеевич произнес машинально, вспомнив некое, не дающее ему покоя событие. И тут же поймал себя на мысли, что его случайный попутчик, быть может, совсем не случайный, раз задает столь глубокомысленные вопросы. И он решил на всякий случай попридержать язык, а также урезонить Мелиссу, которая, по неопытности, приняла эту непростую столичную штучку за принца на белом коне. Но не иначе, как под влиянием la liqueur des dieux, он размягчился и начал рассказывать о том, какими методами ученые пользуются для расшифровки генома человека и других божьих тварей.

Сначала кромсают ДНК на куски, разгоняют получившиеся фрагменты в электрическом поле и гибридизируют, предварительно пометив интересующие их участки молекулы радиоактивным фосфором. И так далее.

— Собак ножами режете, а это бандитизм…, — шутливо заметил Павлов и перевел пьянеющий разговор к другим, более жизненным темам: о современной литературе и научной фантастике. Фишман, оживившись, высказался по поводу вышеупомянутого литературного жанра довольно жестко, нелицеприятно, но, по мнению Павлова, совершенно справедливо.

— Многие авторы фантастики, — сказал он, приведя перед этим несколько примеров, — часто хотят сделать свой воображаемый мир как можно более реалистичным, особенно, если они пишут в жанре sci-fi. А поскольку основой этого жанра являются техника и технологии, а их основой — физика, химия и биология, а не магия, то авторам приходиться говорить и о некоторых естественнонаучных процессах и законах. Но в последнее время, изучая все больше этого чтива, которое мне присылают знакомые из Израиля и Америки, я прихожу к неутешительному выводу: многие писатели-фантасты современной науки не знают вообще, ее не понимают и не чувствуют, даже на школьном уровне.

— Однако, советская фантастика все же, наверное, на высоте? — предположил Павлов.

— «Гиперболоид инженера Гарина». Все остальное — фуфло! — категорично заявил Фишман.

— А как же Стругацкие? — обиделся Павлов, втайне гордясь тем, что их скандальная повесть «Улитка на склоне», которую он хоть и до конца не прочитал, была опубликована в результате его халатности.

— Стругацкие, это — не фантастика, а социальная диагностика, причем, абсолютно пессимистическая. Я бы даже назвал это апокалипсическим реализмом — назидательно произнес Фишман, и Павлов вынужден был и на этот раз с ним согласиться. Фишман потянулся, зевнул и объявил, что после того, как они выпьют еще чуть-чуть, он, пожалуй, завалится спать. Узнав о его намерениях, дремавшая или делавшая вид, что спит, Мелисса, спустившись вниз, попросила Павлова проводить ее в тамбур на перекур. И он, нехотя, поплелся за ней, хотя, честно говоря, был бы не прочь последовать примеру Аркадия Моисеевича. И, вот, они вошли в тамбур. Заметно нервничая, Мелисса объявила ему о том, что более между ними никакого интима не будет, разве только что он объявит Фишману, который уже десять лет ей приходится вместо сбежавшего из их семьи в неизвестном направлении отца, о том, что согласен взять ее в жены. А так как жена-еврейка в условиях советской действительности, это — лучшее средство передвижения, то он, Павлов, если, конечно, не полный дурак, мог бы задуматься о своем будущем. Такой поворот событий Павлова немного смутил, но потом, спохватившись, он признался, что к эмиграции не готов, поскольку на его плечи легла обязанность заботы об уже немолодом, израненном на войне отце.

— А ты знаешь, какая в Израиле медицина? А какой почет ветеранам войны, кто воевал с фашистами! И какую они получают от государства Израиль пенсию? — Мелисса перешла в генеральное наступление.

— Я все это понимаю. Только, вот, как же иврит? Я едва-едва английский освоил — Павлов ухватился за последний аргумент.

— Дурачок, — сказала, прижимаясь к нему мощной грудью Мелисса. — Там же наполовину наш советский народ… Он обещал подумать над ее предложением, и тут же с ужасом вспомнил, как во время их последней случки у него порвался презерватив — не наш, советский, а гонконгский. Данными изделиями Мелиссу в изобилии снабжала знакомая студентка УДН имени Патриса Лумумбы. Мелиссе изделия нравились, потому что приятно пахли, были покрыты смазкой, и ей даже было невдомек, что они скроены в соответствии со среднестатистическими габаритами мужского народонаселения стран Юго-Восточной Азии. Разумеется, он промолчал по поводу этого казуса с непредсказуемыми последствиями и решил, что им следует познакомиться немного поближе и в духовном плане.

— Пойдем в ресторан, выпьем шампанское и поговорим о помолвке, — предложил он, лелея в душе коварный замысел: возвышенными словами рассказать Мелиссе о своих романах и спровоцировать у совсем неопытной барышни чувство ревности и комплекс неполноценности.

Умение шить, кроить, делать минет, вкусно готовить и не тупиться — это, конечно, замечательные для жены качества, но Израиль… Мелисса сказала, что пошла бы с ним с удовольствием, но, вот, ее подруга Наденька создала для нее проблему на ровном месте, приревновав ее к нему.

— Ты хотела сказать: меня к тебе? — поправил ее Павлов.

— Нет, я сказала, как есть, — созналась Мелисса и густо покраснела.

— Так она, что, лесбиянка!? — догадался Павлов.

— С бабами лесбиянка, с мужиками — проститутка. Если хочешь, она и тебе за 100 рублей даст. Прямо хоть сейчас. Я не обижусь, — озадачила его Мелисса.

— Проверяет меня на моральную устойчивость? Хочет выяснить жмот я или нет? — Быстро соображал он, пытаясь подготовить симметричный ответ. И тут ему в голову пришло очень интересное решение. Он достал из внутреннего кармана спортивной куртки партомоне, открыл его, вынул 100-рублевую купюру, протянул ее Мелиссе и попросил ее передать эти деньги Наденьке, якобы, в знак безграничного восхищения ее красотой и в обмен лишь только на ее поцелуй.

— По-французски? — недоверчиво спросила ревнивая Мелисса.

— Нет, по-брежневски: в обе щеки, и финальный — в губы— успокоил ее Павлов, намекая на «дорогого Леонида Ильича», который таким способом раздавал знаки уважения видным политическим деятелям и просто симпатичным ему людям. Мелисса удивленно пожала плечами, но деньги взяла, сообразив, что половину этой суммы она попросит Наденьку ей вернуть. Кто знает, может, даже для свадьбы пригодится. Но широким жестом Павлова, а также его благородством по отношению к ее несчастной подруге она осталась довольна. И они договорились о том, что Мелисса вернется в купе, попытается объясниться с Наденькой, а Павлов пойдет в вагон-ресторан, закажет шампанское с легкой закуской и будет ее ждать.

V

В вагоне-ресторане было многолюдно, шумно и весело. Павлов с трудом отыскал свободное место рядом с тремя уже не молодыми женщинами, в одной из которых он опознал даму с крашеными в цвет спелого каштана волосами. Ту самую, которая вчера рассказывала о нигде не запротоколированной встрече сибирских крестьян-колхозников с представителями внеземной цивилизации. Женщины возвращались из служебной командировки, были переполнены впечатлениями от столичных театров и универмагов. По-дворянски оттопырив мизинчики, они, культурно клацая вилочками, кушали какие-то салаты, пили «Ркацетели» и даже заставили его пригубить чуть-чуть за «лучший город земли». Две официантки вагона-ресторана крутились, как белки в колесе, чтобы обслужить наплыв посетителей. Прошло не меньше 15-ти минут, пока у Павлова приняли заказ: бутылку шампанского, испанские маслины и сто грамм коньяка. Прошло не менее четверти часа, прежде чем его заказ выполнили. Но Мелисса все не шла. Он начал потягивать из рюмки коньяк, с облегчением в душе наблюдая за тем, как его соседки за столом завершают свой ужин. Внезапно его окликнули: «Дима Павлов! Какими судьбами?!» Он обернулся, и с радостью опознал в обратившей на него внимание худенькой, светловолосой девушке в спортивной майке и синих джинсах свою одноклассницу Людмилу Панову. Павлов встал из-за стола и заключил ее в свои объятья. Увидев такое дело, сидевшие за столом женщины тоже встали и, улыбаясь и подмигивая ему, тепло попрощались.

В провинции москвичей тогда еще любили… Людмила тут же села на освободившееся место. Павлов не видел одноклассницу несколько лет, знал, что она окончила Химкинское училище искусств (ХУИ) по джазовой гитаре, и слышал от кого-то из ребят, что работает в каком-то музыкально-педагогическом учреждении. Но все оказалось гораздо круче. Людмила с гордостью сообщила, что в настоящее время работает с испытательным сроком в должности администратора в рок-группе «Машина времени». И в настоящий момент времени вместе с художественным руководителем коллектива Андреем Макаревичем после завершения гастролей в Перми направляется в Тюмень, куда ее шефа пригласили заехать, чтобы дать сольный концерт в одном очень-очень секретном НИИ. Все остальные участники рок-группы, а также инструменты и аппаратура двигались в направлении Москвы, а, вот, она и Макаревич — противоположно. Павлов хотел угостить Людмилу шампанским, и собрался было открыть бутылку, но она отказалась, сославшись на то, что шеф может обидеться на нее за то, что ее долго нет, а ей надо бы, чем быстрее, тем лучше, доставить в его купе «источник Иппокрены». Он сразу понял, что она имеет в виду не родник на древнегреческой горе Геликон, а совсем другое наполнение, и предложил помощь в качестве консультанта и спонсора.

— Нет, с этим у нас все в порядке, — рассмеялась Людмила, — я уже отдала официантке деньги за коньяк «КВ». Обещали скоро принести. И тут она неожиданно предложила:

— А пошли-ка со мной. Мы едем в «СВ» в третьем вагоне. Познакомлю тебя с Андреем. Мужик — классный. Выпьем, посидим-поговорим, может, даже что-ни-будь сыграем по старой памяти. Ой, умора, вспомнила, как ты на банджо в школьном джаз-банде наяривал!

— Эх, семь бед — один ответ! Пойдем! — согласился он, а про себя подумал: «Загляну на полчаса. Поболтаю с Людкой, познакомлюсь с Макаром, возьму автограф и отправлюсь на свое место». Заходя в тамбур своего вагона, Павлов решил: «Если дверь в купе закрыта или приоткрыта, сообщу Мелиссе о том, что на полчаса отлучусь. Если, конечно, не встречу ее по дороге». По дороге он ее, увы, не встретил. Проходя мимо своего купе, он заметил, что дверь полностью закрыта, поэтому стучаться и объясняться не стал, а лишь показал Людмиле, где он разместился. Кстати, волнения Павлова по поводу своих перемещений были совершенно напрасны. Получив через Мелиссу 100 рублей, Наденька решила, что это — аванс. Как девушка порядочная, она, естественно, согласна была его отработать. Поскольку Павлов ей понравился, постольку она подумала, что было бы гораздо приятнее отдаться ему не в поезде, где все дрожит, скрипит и трясется, а в тихой и уютной обстановке шикарного гостиничного номера с двуспальной кроватью, кондиционером и ванной. К тому же на нее напала хандра, и она предложила Мелиссе ни в какой вагон-ресторан не ходить, а всем вместе поужинать, как вчера. Павлов, мол, сам придет. Куда он денется? Мелисса приняла во внимание аргументы подруги и, забравшись на верхнюю полку со свежим номером журнала «Дружба народов», стала читать и терпеливо ждать потенциального жениха. Она героически дочитала до конца произведение с трудно запоминаемым названием:

«Возвращение Учителя, или Повесть о скитаниях Абу Насра Мухаммеда ибн Мухаммеда ибн Тархана ибн Узлаг аль-Фараби ат-Турки», — а Павлов — все не появлялся. Проснулся Фишман и, жалуясь на головную боль, попросил кофе с мышьяком или чай с цианидом. Хорошо, что у соседа из III купе с внешностью старорежимного профессора нашелся анальгин. Проехали столицу Урала город Свердловск и приготовились к ужину, а Павлов все не шел. Тогда Мелисса, наплевав на условности, сама отправилась на его поиски. В вагоне-ресторане она его не обнаружила. Присев за свободный столик, она заказала коктейль на основе сухого мартини. Через полчаса Мелисса повторила заказ, а тот, кого она ждала, так и не появился. Тогда она обратилась к официантке — толстой тёте с начесом на голове и злыми, заплывшими жиром, глазами: не помнит ли она такого-то посетителя, — на что та грубо ответила, что посетителей много, а она одна. Возвращаясь, заплаканная, в свой вагон, она столкнулась с проводницей Алиной, которая сразу поняла, в чем дело и успокоила ее сообщением о том, что ее кавалер «зажигает» в третьем вагоне в кампании с музыкантом Андреем Макаревичем. Итак, под вечер, Павлов, вместе со своей бывшей одноклассницей Людмилой Пановой, объявился в третьем вагоне поезда «Москва-Новосибирск». Еще издали он определил, в каком купе едет набирающий популярность рок-музыкант, потому что услышал, как он поет, аккомпанируя себе на гитаре. Слова песни из-за перестука колес еще невозможно было разобрать, но вот, они подошли к купе с приоткрытой дверью, расположенному в конце вагона, поближе, и смогли расслышать начало еще никому не известной песни:

Людмила сделала Павлову знак, мол, давай, постоим рядом, послушаем. Но после короткой паузы Макаревич начал все сначала, видимо, он еще только подбирал для своей новой песни подходящие аккорды и тональности. Со словами: «Как это больше нечего пить?!», — Людмила распахнула дверь, втолкнула в купе смущенного Павлова, прижимавшего к груди армянский коньяк и советское шампанское в соответствующей стеклянной таре, и вошла вслед за ним.

— Это мой одноклассник, Дима Павлов, настоящий Геолог и немного Поэт — представила его Людмила.

— Очень приятно. Я — Макаревич, — сказал Макаревич, отложив в сторону концертную гитару класса high-end с накладкой из черного дерева и позолоченными колками. Заметив, что гость стесняется, Макаревич, улыбнувшись, предложил:

— Поставьте бутылки на стол, а то, как я вам пожму руку. После крепкого рукопожатия и предложения чувствовать себя, как дома, Павлов все еще не мог преодолеть смущение и даже удивился тому, как легко и непринужденно Людмила озадачила своего шефа смелым заявлением о том, что она уже догадалась, чем заканчивается его новая песня:

— И протрезвели они где-то под Таганрогом, в краю бескрайних полей. И каждый нашел свою дорогу, а поезд сошел с путей.

— Мистика! Я только пять минут тому назад подумал о станции Астапово в Липецкой области, но Таганрог, что не говори, моим бузотерам, исторически, гораздо ближе, — согласился Макаревич, снова взял гитару и пропел, ритмично ударяя (на определенных нотах) пальцами по струнам между ладов на грифе:

— Ту-ту-ту! Ра-Ра-Ра! — Пропела Людмила, пародируя гудок паровоза, а Павлов, имея от рождения абсолютный музыкальный слух, не выдержал и поддержал одноклассницу задорным художественным свистом, созвучным гармонии прочувствованной им мелодии.

— Ну, вот, — смущаясь, сказал Макаревич, продемонстрировав перед этим великолепную технику перкуссивного звукоизвлечения, — надо все-таки, каждому из этих спорщиков дать полную свободу мысли и действия, а транспортное средство пусть следует в пункт назначения.

Да, и для духовой группы, судя по вашему великолепному свисту, работа тоже найдется… Павлов так ничего и не понял: правильно он просвистел, или нет?

Что касается станции Астапово, то это географическое название было для него — пустой звук, хотя когда-то об этой станции Рязанской ж/д знала вся просвещенная Европа. Именно там 7 (20) ноября 1910 г. почил в бозе самый известный писатель XX столетия граф Лев Николаевич Толстой. По выражению лица Макаревича Людмила догадалась, что ее подсказка, определенно, задела интеллектуальное самолюбие шефа, за что ей, наверное, придется не сладко. Она быстро собрала на стол не очень обильную, но вполне приемлемую закуску. Павлов открыл шампанское — для Людмилы. Макаревич открыл коньяк — для себя и для Павлова. Выпили за знакомство, а потом так разговорились, что Павлов совершенно забыл о том, что собирался задержаться не более, чем на полчаса. По просьбе Людмилы Павлов с юмором рассказал о сенсации вчерашнего дня: как пассажиры поезда «Москва-Новосибирск», словно Фомы неверующие, с любопытством, граничащим со страхом и удивлением, наблюдали за феноменом, который официальная наука и поддерживающая ее власть объявили оптической иллюзией. Макаревич в свою очередь рассказал о том, что он слышал недавно по радио «Свобода» по поводу розуэльского инцидента и сделал глубокомысленное заключение: «Сами они — оптическая иллюзия, только, к сожалению, немногие об этом догадываются, а еще меньше об этом знают». Потом их беседа плавно перешла на темы музыкально-литературного творчества вообще и песенной поэзии, в частности. Завязался спор.

Коньяк неторопливо убывал из бутылки. По мнению Макаревича, самым главным в песенной поэзии, к которой он относил и рок-поэзию, является «стозвонный гул», объяснить происхождение которого также невозможно, как и то, откуда берется электричество. Каждое время несет неповторимый звук и особенный слог. Отнять рок — а он стал частью современной культуры — и дать ему что-то взамен может только время. Павлов, напротив, считал, что пренебрежение стихотворным размером ведет к потере смыслового значения песенного произведения, поскольку стих становится корявым, и это ведет к деградации языка, как средства выражения мысли и чувства. Ритм долбит по мозгам, как бубен шамана, и слушатель впадает в подобие гипнотического транса, во время которого ему можно внушить все, что угодно, даже мысль о самоубийстве. Людмила, которой их дискуссия, наконец, наскучила, взяла концертную гитару шефа, потревожила нейлоновые струны и спела, рассмешив спорщиков неожиданной импровизацией в подражание Вертинского:

Затем она передала гитару Павлову и попросила его вспомнить и исполнить что-нибудь из песенного репертуара их школьного джаз-банда, в котором она играла на клавишных, а Павлов не только «наяривал на банджо», но даже сочинял стихи и музыку. И он опять застеснялся. Ведь свою гитару работы мастера Шуляковского он давным-давно повесил на гвоздь. Но после рюмки коньяка и подбадривания со стороны Людмилы он взял в руки уже непривычный для него инструмент и, играя перебором, аккордами с баррэ, набравшись смелости, запел:

— Твои стихи?! — с надеждой в голосе спросил Макаревич, когда Павлов закончил исполнение.

— Нет. Это — Андрей Вознесенский — сознался Павлов.

— А, понятно, — с некоторым сожалением сказал Макаревич, и, кажется, после этого утратил к Павлову свой первоначальный интерес. Гитара снова вернулась к Людмиле, которая начала играть и петь песню «Рай» на стихи Анри Волхонского и музыку Вавилова. Макаревич после этого совсем сник и предложил тайм-аут, хотя бы до завтра. Пристыженный Павлов еще больше проникся настроением лирического героя стихотворения Андрея Вознесенского «Тоска», отчего ему немедленно захотелось напиться, что он и сделал, продолжив погружение в алкогольную нирвану в работавшем до ноля часов вагоне-ресторане поезда «Москва-Новосибирск».

VI

Вскоре после того, как Павлов ушел, попрощавшись и договорившись с Людмилой о скорой встрече в Москве, на которую каждый из них обещал подтянуть, сколько сможет, одноклассников, в купе к Макаревичу заглянул начальник поезда тов. Фролов и о чем-то с ним побеседовал. Людмила в это время выносила мусор, общалась с проводницей вагона по поводу возможности заказа из кухни вагона-ресторана горячего завтрака и так далее, то есть была занята. Когда она вернулась на свое место с чувством выполненного долга, тов. Фролов уже вежливо раскланивался с Андреем Вадимовичем, однако, по выражению его лица, ей сразу стало понятно, что железнодорожный начальник чем-то недоволен.

— Что ему от тебя надо? — спросила она Макаревича, чувствуя, что ей стало как-то некомфортно. И сразу же ее волнение превратилось в испуг, поскольку поезд не просто замедлил движение, а покатился по рельсам с противным визгом и скрежетом, как это происходит в результате экстренного торможения.

— Так, пустяки — успокоил Людмилу Макаревич в наступившей после внезапной остановки поезда зловещей тишине, и пояснил:

— Оказывается, впереди нас, когда поезд делал остановку в Свердловске, прицепили спецвагон, в котором сейчас едет первый секретарь обкома КПСС. Фамилия его мне совершенно ни о чем не говорит. Так, вот, он сам и его гости уже набрались так, что уже, понимаешь, артистов просят.

— Забашляем?! — Обрадовалась Людмила, потирая руки.

— Отнюдь. Я отказался — заявил Макаревич и зевнул, прикрывая рот ладонью.

— Небось, опять сказал, что не шут у трона короля или что-то в этом роде? — огорчилась Людмила.

— Нет, что ты. Просто сказал, что не в форме — назвал Макаревич причину отказа и сопроводил последнюю фразу звонким щелчком по своему кадыку. Булькнуло так музыкально, что Людмила чуть не покатилась со смеху. Поезд снова тронулся в путь. В купе вошла пожилая женщина-провод-ница и подала им заказанный Людмилой чай.

— А я-то думала, что к поездам дальнего следования только «столыпинские» вагоны с зэками цепляют — перевела разговор на другую тему Людмила, прихлебывая приторно-сладкий чай. Она почему— то вспомнила прослушанную ею еще в Москве магнитофонную запись последнего концерта Александра Розенбаума.

— Так «столыпинские» в хвост состава поезда ставят, а специальные вагоны с начальством всегда идут в голове — со знанием дела ответил на ее вопрос Макаревич, почувствовав своим, недавно выросшим и тут же почему то пораженным кариесом «зубом мудрости», что сладкое ему, наверное, уже противопоказано. Хотя иметь в челюсти не 32, а 33 зуба, — как поначалу полагал он, — наверное, также здорово, как приобрести еще одну, дополнительную, хромосому. Впрочем, еще 30 тысяч лет тому назад у наших предков было 44 зуба. Человек и дальше эволюционирует; через какой-то промежуток времени, по прогнозам ученых, у нас, наверное, исчезнут вторые и третьи моляры, а также боковые резцы. Прошло еще полчаса и Людмила, наконец, спросила Макаревича, который уже приготовился ко сну, какое у него сложилось мнение о Павлове.

— Какого Павлова ты имеешь в виду? Академика? — якобы, не понял он ее вопроса.

— Диму Павлова, с которым ты зажигал коньячные звезды — напомнила Людмила.

— Того самого, которого ты зацепила, когда мы подъезжали к Екатеринбургу? — спросил Макаревич, сожалея о том, что Людмилу, видимо, придется уволить, так как она уже не в первый раз навязывает ему в общество непонятных людей с явными признаками сексотства.

— Именно его! — обиделась Людмила.

— Многообещающий! — ответил Макаревич и душераздирающе зевнул, давая понять, что на дальнейшие ее расспросы он будет отвечать исключительно в невменяемо-сонливом состоянии. В то время он был красив и умен, и кладезь талантов, но его слишком сложная душевная организация протестовала против диктата любой женщины, даже в облике Музы. Людмила так и не поняла, что ее шеф имел в виду под определением «многообещающий»: дающий много обещаний, или — дающий много надежд на исполнение сокровенных желаний. И она заснула, полагая, что в отношении Димы Павлова, с которым она, где-то в 7-м классе, что греха таить, целовалась, и позволяла трогать начинающуюся грудь, справедливым может быть только второе значение слова.

* * *

В Москву Людмила Панова и Андрей Макаревич вернулись порознь — в разных вагонах и даже поездах, и у каждого началась личная жизнь, не зависящая от существования другого. Артисты — люди ранимые и обидчивые, и конфликты в артистической среде — повседневная банальность, обильно и сально сдобренная злоречивыми сплетнями. В первой половине 80-х гг. группа «Машина времени» и Андрей Вадимович Макаревич, заслуженно, добились всенародной любви и уважения, с которой могли поспорить разве что легендарные «жуки» — Beetles. Образованная советская молодежь, устав от официозной вокально-инструмен-тальной проституции на патриотические и любовно-эротические темы, потянулась к более содержательной музыкальной поэзии и нервной ритмике в духе провозглашенного «Машиной времени» «Поворота». Попытки партийно-комсомольских функционеров от культуры и чиновников из Главлита ставить коллективу Макаревича палки в колеса натолкнулись на волну всенародного протеста под лозунгом: «Руки прочь от Машины!» Сам рок-музыкант в книге собственного сочинения под названием «Все очень просто» так вспоминает об этом, канувшем в Лету, периоде жизни и творчества: «Это было потрясающее время! Я пытаюсь вызвать в памяти атмосферу тех дней, и это мне уже почти не удается. Как легко все забывается!

Время это казалось вечным: оно не двигалось. Три генеральных секретаря отдали Богу душу, шли годы, а время стояло, как студень.

Время какого-то общего молчаливого заговора, какой-то странной игры.

И, как это бывает в полусне, все вяло, все не до конца, все как в подушку. Наверняка в тридцатые годы было страшнее. А тут и страшно-то не было. Было безысходно уныло. Один шаг в сторону, и, нет, никто в тебя не стреляет, просто беззвучно утыкаешься в стену». В жизни Людмилы Пановой, напротив, все складывалось просто замечательно, ибо ей удалось реализовать свою детскую мечту: — повидать все моря, океаны и даже некоторые солнечные острова, например, Гавайские. Расставшись с «Машиной времени», она в том же 1978 году уехала по гостевой визе в США к своим дальним родственникам, которые оказались не только очень гостеприимными, но и довольно состоятельными. Двадцатилетний американский джентльмен и заядлый яхтсмен Роберт Порфирьевич Панов, которому она по отцовской генеалогической ветви приходилась теткой, сделал ей предложение руки и сердца, от которого она не отказалась, и, таким образом, стала женою племянника и счастливым обладателем Грин Карты. Почти десять лет Людмила прожила, как у Христа за пазухой.

Свекор, который в ней души не чаял, удачно играл на нью-йоркской бирже, и она с мужем регулярно участвовала во всех регатах Boat U.S., — вначале на швертботе, а затем на крейсерской яхте с примечательным названием «Life is Good». Но в 1988 г. дед Порфирий скоропостижно скончался, наделав перед этим немало долгов, и сказка закончилась. Семья осталась без средств существования, но Людмиле повезло устроиться на работу в крупное нью-йоркское книжное издательство техническим секретарем и переводчиком. Финансовые трудности, конечно, можно было бы пережить, если бы ее муж не оказался слабохарактерным подлецом, соблазнившимся перспективами брака с одной богатой вдовой. Не дожидаясь развода и решения суда, она по совету доброжелательного адвоката в августе 1991 г. вернулась в СССР вместе с 7-летней дочерью Ольгой, ибо в противном случае ей пришлось бы, довольствоваться унизительной ролью «матери на свидании». Людмила Панова приехала в страну, где многое изменилось, за исключением хамства, бескультурья и жульничества. Имея приличный стартовый капитал, она трижды пыталась начать свое дело (business), опираясь на старые связи, в том числе — бывших сокурсников и одноклассников, которые отнеслись к ней по-разному: кто-то с сочувствием, но большинство — с завистью. И не было среди них и рядом с нею трех ее самых лучших друзей: умершей от рака Снежаны Соболевой, погибшего в Афганистане Вани Горохова и безвестно отсутствующего Димы Павлова. В 1998 г. после очередного финансового кризиса ей пришлось продать всю московскую недвижимость (квартиру, офис, дачу) и переехать в Санкт-Петербург, где в 3-х комнатной квартире на Лиговке одиноко проживала ее старшая сестра Галина. Однажды, в 1999 г., когда Людмила работала в должности литературного редактора малоизвестного коммерческого издательства, ей передали на экспертизу сборник стихотворений молодого поэта Дмитрия Павлова. И ей сразу пришла в голову мысль о том, что, возможно, у ее одноклассника, пропавшего без вести в 1978-м или в 1979-м году, где-то в Сибири, за двадцать лет вполне мог вырасти и повзрослеть сын. Она не поленилась навести справки, и не ошиблась. В сборнике было много прекрасных лирических стихотворений о дружбе, любви и милосердии, но больше всего ей понравилось стихотворение «XX век», которое она вынесла впереди других стихов, не сомневаясь в актуальности его контента:

 

ГЛАВА 3

КОМАНДИРОВАННЫЕ

Только наши друзья-программисты погрузились в чтение очередного, созданного «электронным писателем», отрывка слишком затянувшегося, по их мнению, рассказа, как к ним без стука вошел начальник управления информационных технологий банковского холдинга г-н Климов. А без стука он вошел потому, что имел допуск во все помещения Вычислительного центра, открывая их универсальным электронным ключом. Это был невысокого роста 50-летний мужчина довольно плотного телосложения, с аккуратно подстриженной седеющей бородой.

Установленные для сотрудников банковского холдинга правила дресскода на него не распространя-лись, и, соответственно, на работу он приходил, как вольный художник — в джинсах и свитере. В руке у него была трубка, с которой он, подобно товарищу Сталину, не расставался даже во время официальных мероприятий. Трубка не дымила, так как успела потухнуть, пока г-н Климов шел по коридору.

— Всем привет! Решил посмотреть на вашу super-программу, которая стихи сочиняет и на картах гадает. Так сказать, в порядке повышения образованности — объяснил топ-менеджер цель своего визита.

— О чем речь? Конечно. Садитесь в мое кресло, а я придвину стул и присяду рядом — засуетился Шлыков. Он вкратце объяснил г-ну Климову принципы работы музыкально-по-этического модуля и попросил в качестве примера ввести в поле интерфейса первую строчку какого-нибудь стихотворения. Г-н Климов одним пальцем, стуча по клавиатуре, ввел текст, нажал enter и, минуту спустя, весело сказал:

— Отказывается выполнять, выдала сообщение, что исходные данные не верны.

— Не может быть!? — удивился Шлыков и попросил уточнить:

— А вы, простите, что написали?

— «Листья дуба слетают с ясеня»— виновато улыбнулся г-н Климов. Галыгин и Андреев прыснули от смеха. И только Антон Шлыков оставался серьезным:

— Сотрите backspace, что вы написали и введите то, что не противоречит здравому смыслу, — и сразу пояснил. — Понимаете, наша программа даже онтологические объекты различает, а уж дуб от ясеня и подавно. Тут на помощь г-ну Климову пришел Галыгин:

— Знаете что, Анатолий Семенович, напишите строчку, а лучше две строчки стихотворения собственного сочинения. Ведь наверняка же в юности стишками баловались?

— Так, сейчас вспомню — наморщил лоб г-н Климов, положил трубку на стол, почесал затылок, а потом уже двумя пальцами ввел новый текст. На этот раз программа вводные данные не отвергла и попросила 5 минут на выполнение задания. Наши друзья предложили нежданному гостю выпить чашечку растворимого кофе, но он отказался, попросил приоткрыть окно и раскурил трубку. Антон Шлыков включил звуковые колонки, и они услышали сообщение о том, что программа «ЭП-Мастер» завершила работу и желает лирическому герою стихотворения счастья, здоровья и долгих лет жизни. Сообщение было передано голосом диктора Центрального телевидения Игоря Кириллова. Г-н Климов повернулся к tft-монитору, минуты три напряженно читал, а затем смачно произнес:

— Не фига себе!!!

— Плохо или хорошо? — поинтересовался Шлыков. Г-н Климов был не на шутку взволнован:

— Не мне об этом судить, но я вижу, что ваша программа почти слово в слово выдала то, что я сочинил, когда учился на первом курсе института. Эти стихи я посвятил одной симпатичной особе, которая через три года стала моей женой. Только, вот, откуда программа могла это знать, если я это никогда не публиковал и кроме меня и моей жены, об этом стихотворении никто не знает. И подскажите, пожалуйста, как мне его удалить?

— Увы, это невозможно. Рукописи, как известно, не горят. И, если позволите, можно я его вам его распечатаю, так сказать, на память? — предложил Шлыков.

— Валяй, и, кстати, ты мне вчера сказал, что программа ваша еще и музыку сочиняет. Если это так, то нельзя ли под эти стихи мелодию какую-нибудь подобрать? — попросил г-н Климов. Антон Шлыков прочитал распечатанное на принтере стихотворение юного Климова и, хотя нашел его вполне заурядным, решил подольститься:

— Считаю, что вам за ваше стихотворение не должно быть стыдно.

Оно так ритмично, что прямо-таки просится, чтобы его положили на музыку, — и с выражением подобострастного умиления на лице пропел:

— Нет, нет, Антон, это — плагиат! Игорь Николаев тебя по судам затаскает! — с умным видом возразил Андреев и вызвался написать с помощью «ЭП-Мастера» более оригинальную мелодию и аранжировку. Для выполнения обещания потребовалось не более 10 минут, так как Андреев использовал уже готовые наработки. Осталось только подобрать голос певца. По просьбе г-на Климова песню «исполнил» народный артист России Лев Валерианович Лещенко. Андреев переписал новорожденную песню на флэшку, которую затем торжественно вручил сияющему от восторга г-ну Климову. Прощаясь, г-н Климов сообщил нашим друзьям о том, что, не сегодня-завтра иностранные кредиторы подпишут с главным акционером банковского холдинга мировое соглашение, и это позволит провести модернизацию имеющихся серверов, которую он начнет с их Аси. Раскланявшись с г-ном Климовым, наши друзья прочитали текст, сочиненный мистером Прогом, расстроились, и еще больше приуныли. «Блаженна жизнь, пока живешь без дум!»— цитируя Софокла, воскликнул Шлыков, намекая на очень опасную тему, которую затронул их непредсказуемый «электронный писатель».

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Блогер Ёрик

I

В период трехлетней трудовой деятельности в качестве проводника поезда дальнего следования Алина Мелентьева успела повидать многое, поэтому нисколько не удивилась тому, о чем ее непосредственный начальник тов. Фролов, связавшись с ней по линии внутренней связи, попросил: 1) забрать из вагона-ресторана одного загулявшегося пассажира ее вагона; 2) привести его в чувство и уложить спать; 3) разбудить его в 8.30 часов утра и сообщить ему о том, что его коллега по работе недавно совершил посадку во второй вагон и приглашает его к себе в гости. Алина сразу сообразила, что речь идет о Павлове. Перспектива переноса на спальное место здорового пьяного мужика выглядела абсолютно отталкивающе, но приказ есть приказ. Сдав дежурство молодой и еще неопытной 18-летней напарнице Галине, она направилась, вместо того, чтобы отдыхать, в уже закрытый для посетителей вагон-ресторан. Надо отдать Павлову должное, так как к приходу Алины он успел очнуться, вытереть салфетками прилипший к лицу майонез и даже заказать подоспевшей официантке бутылку пива. Официантка предупредила его о том, что, вот, уже 10 минут, как ресторан закрыт, но заказ выполнила. Павлов достал из кармана спортивной куртки партомоне, чтобы рассчитаться. Партомоне был пуст. К великому стыду он осознал, что совершенно не помнит ничего из того, что с ним произошло в период между его появлением в ресторане и трагикомичным пробуждением.

Уткнувшись лицом в тарелку с салатом, он еще никогда не засыпал, даже на новогодних вечеринках и застольях. Кроме всего прочего он обнаружил на краешке стола книгу среднего формата в суперобложке под названием «Новосибирск в историческом прошлом», изданную в 1977 году, то есть совсем недавно. Он открыл ее и на первой же странице увидел запись, сделанную шариковой ручкой с синими чернилами, из коей следовало, что эта книга подарена ему на добрую память, причем, ни кем-нибудь, а самим руководителем авторского коллектива тов. Горюшкиным Л.М. Дальше — дата и неразборчивая подпись. Ничего подобного с Павловым до сих пор не происходило: так набубениться, чтобы не помнить с кем!? Он снова подозвал к себе официантку и попросил у нее счет. На его законную просьбу официантка, отводя взгляд, ответила, что за все, что он ранее заказывал, он заплатил, а деньги за пиво, если у него уже нечем рассчитаться, он заплатит, когда сможет. И тут же передала его в распоряжение к подоспевшей Алине, которая взяла его под руку и, укоризненно поругивая, повела за собой, чтобы уложить спать. Пройдя сквозь чрево шести вагонов, они, наконец, добрались до места. Но сразу в свое купе Павлов идти не решился, опасаясь, что его начнет тошнить, и он не успеет вовремя выскочить наружу. Он сказал об этом проводнице, которая, пожалев его, предложила посидеть часик-другой в ее купе и даже обещала напоить чаем. И, вот, Алина открыла четырехгранным ключом дверь и впустила Павлова в тесное помещение купе проводников, в котором прошлой ночью и днем он занимался с Мелиссой спортивно-оздоровительным сексом. «Почему же она не выполнила своего обещания прийти в вагон-ресторан?», — тоскливо раздумывал он. Когда же Алина принесла ему крепко заваренный черный чай, он поинтересовался насчет обстановки в поезде, в вагоне, а также в его купе. Не случилось ли чего чрезвычайного и необычайного за время его отсутствия: ограбления, изнасилования, мордобития, али ещё каких проказ. Проводница, рассмеявшись, ответствовала, что все живы и здоровы, однако, боятся нашествия инопланетян, особенно ее напарница Галина.

Павлов сразу догадался, о ком идет речь, и сожалением подумал о том, что видел новую проводницу только мельком, не успев разглядеть, какая у нее фигура.

— Надо же, — сказал он, чувствуя, что понемногу приходит в форму, — даже имена у вас схожи, как у фотона и фотио, Гегеля и Гоголя.

— А вы бы не умничали, а познакомились бы с девушкой поближе и объяснили ей семь различий между миньоном и менуэтом — подхватила его легкомысленный тон Алина и сдержанно рассмеялась, довольная двусмысленной шуткой.

— Нетушки, нетушки, пусть этим Аркадий Моисеевич занимается, — быстро нашелся Павлов, а потом, удивляясь своей наглости, предложил:

— Мне бы что-нибудь более практичное, например, давайте я вас поцелую, а потом расстегну лифчик…

— Э, милок, раньше об этом надо было думать. Теку. И отчего это нам, бабам, каждый божий месяц терпеть эту напасть приходится? — Алина пожаловалась на один из не самых для нее приятных законов природы.

— Зато вам бриться каждый день не надо — парировал он, чувствуя, впрочем, слабость своего аргумента, а также, осознавая, что на его щеках уже образовалась суточная щетина. Они поговорили еще немного ни о чем, и Алина заявила, что ей пора раздеваться и укладываться спать, однако, если его по-прежнему корёжит, то он, конечно, может остаться. Но Павлов решил не злоупотреблять ее гостеприимством, и, пожелав приятных сновидений, отправился в туалет, а потом в свое купе. В отличие от вчерашней ночи, Павлов спал очень плохо. Он несколько раз просыпался, и, как наваждение, вспоминал только что просмотренные им разные картинки в розовых, фиолетовых или серых, как облака, тонах. Ему также снились геометрические фигуры и какие-то формулы, пейзажи, и очень четко — портреты людей, знакомых и незнакомых. Среди знакомых он видел покойную бабку Антонину Степановну, а с нею рядом седую женщину с восточными чертами лица, похожую на Анну Ахматову. И даже отчетливо расслышал то, что она сказала: «Простить измену можно. Простить можно даже обиду. Предательство — никогда!» Бабка хотела ему что-то сообщить, по-видимому, очень важное, но он не расслышал ее слов, оглушенный ревом турбин устремляющегося в темно-синее небо реактивного самолета. Последнее, что он запомнил, это — могильный холмик с простым деревянным крестом и ржавым венком из колючей проволоки на фоне скромного сельского кладбища.

«Последнее предупреждение, если не хуже», — с тоской подумал он, ненадолго проснувшись, а затем снова впав забытье. В местах расположения пассажиров IV купе 6-го вагона произошли изменения. Аркадий Моисеевич почивал на нижней полке — на месте, где прошлой ночью спала Мелисса. Соответственно, она переместилась на место Фишмана, а Наденька осталась на своей верхней полке, где и была. Продолжительное отсутствие Павлова каждый из его попутчиков воспринял по-своему. Мелисса подумала, что он на нее обиделся.

Наденьке было все равно. А Фишман решил, что, Павлов от них, наверное, просто устал. Где-то среди ночи Павлов застонал, чем сильно обеспокоил проснувшегося Фишмана, который его разбудил и подал стакан кипяченой воды.

— Простите меня, Аркадий Моисеевич, я просто — мудак, — подытожил Павлов свое нелепое поведение.

— Ничего, Дима, все пройдет и забудется, — успокаивал его Фишман, полагая, что он терзается муками совести по поводу неловкого обращения с Мелиссой и Наденькой. Кроме неприятных болезненных ощущений, обусловленных похмельем, Павлов испытывал чувство морального угнетения. То, что он ухитрился спустить в ресторане без остатка все свои суточные и командировочные его, конечно, нисколько не вдохновляло, но и не слишком беспокоило, так как он еще не израсходовал ни одной копейки из переданного ему Олениной гонорара, который ему вскоре предстояло отработать. Как именно, он не знал, и это его пугало. Во всех предыдущих случаях, когда компетентные органы привлекали его к операциям против наркодельцов и валютчиков, суть его действий сводилось к тому, чтобы приманить к себе, а потом сдать с поличным людей, связанных с организованной преступностью. Так, он приобретал на черном рынке у мелких розничных торговцев-фарцовщиков по заранее составленной наводке на выданные ему деньги небольшие дозы героина-кокаина или небольшие суммы иностранной валюты: американские доллары и немецкие марки. Разумеется, он потом сдавал все это под расписку своему куратору. Когда ни о чем не подозревающие фарцовщики начинали относиться к нему, как к постоянному клиенту, он объявлял заказ на очень крупную сумму. После этого он уже имел дело с настоящими барыгами, которые, хотя и ворочали миллионами, являлись винтиками и шестеренками сложного механизма торгово-посреднических отношений советской «теневой» экономики. Ему было нисколько не жаль этих людей, которые, имея все, что нужно для жизни: кооперативные квартиры, машины и дачи, — все равно никак не могли остановиться в порочном, по его мнению, стремлении разбогатеть. Эти люди воспринимали деньги, как альтернативу Богу и Советской власти, как универсальный эквивалент всему земному и небесному: уму и глупости, гордыне и смирению, жадности и щедрости, звериной похоти и церковной благодати. На этот раз все было по-другому. Ему было искренне жаль Фишмана, который никоим образом не производил впечатления человека, замешанного в незаконном обороте наркотиков или валютных спекуляциях. А тут еще это злосчастное НЛО, которое бы век в жизни не встречать! Ровно в 08.30 его разбудила Алина, сообщив, что в V купе второго вагона его ждет какой-то калека, который, судя по всему, очень важная шишка, раз его разместили рядом с начальником поезда.

— Может, все-таки коллега? — поправил Алину проснувшийся Фишман.

— А я такая тупая, Аркадий Моисеевич, что для меня все равно: что коллега, что калека, что Вассерман, что басурман — ответила на его замечание Алина, и покинула купе, подчеркнуто вильнув бедрами.

— Вот, язва! — добродушно выругался Фишман и натянуто засмеялся.

— Мы уже в Сибири? — дала знать о себе Наденька, свесив голову с верхней полки.

— Давным-давно… — уныло отозвался Фишман.

— Сибирь, Сибирь! Как много в этом звуке для сердца русского слилось! — продекламировала проснувшаяся Мелисса. Однако Фишман не стал ее поправлять, в том смысле, что процитированные ею слова великого по-эта относятся более к Москве, нежели чем к Сибири. Павлов натянуто поздоровался со своими попутчиками, немало удивив их отсутствием бодрости духа.

— Дима, с тобой все в порядке? — озабоченно, поинтересовалась Мелисса.

— Всё хорошо, прекрасная маркиза. Дела идут и жизнь легка. Ни одного, печального сюрприза, за исключеньем пустяка — иронически отреагировал он на проявленную к нему заботу. Мелисса покраснела и хотела попросить у него прощения за то, что не выполнила своего вчерашнего обещания, но пресловутая женская гордость заставила ее промолчать и демонстративно повернуться к нему спиной, ну и, разумеется, попой. Пролежав в такой позе в течение минуты, Мелисса поняла, что совершила непростительную ошибку, из-за которой ей снова придется предлагать ему себя, как перезрелая невеста-бесприданница.

— Бессердечный шлемазл! — Мелисса незаметно окропила слезами плоскую пухово-перьевую подушку, которая перевезла на себе, наверное, уже не одну сотню пассажиров. Заправив постель, Павлов отправился, куда надо, для того чтобы подготовиться к встрече с Олениной: умылся, побрился, почистил зубы и т. п. Он даже подумал, не переодеться ли ему в костюм и не нацепить ли на шею шелковый галстук, но решил, что, в крайнем случае, за него это сделают другие. Оленина встретила его уже не так холодно, как в прошлый раз.

Почув-ствовав его болезненное состояние, она заставила его выпить какую-то таблетку, растворив ее в стакане с минеральной водой. А затем она дала ему полотенце и проводила до душевой кабины, которая являлась неотъемлемой частью удобств и комфорта, доступного только для пассажира второго вагона. После принятого лекарства, производимого в СССР в очень ограниченном количестве в специальном цехе одного московского НИИ по украденной у американцев рецептуре, которая была разработана для поддержа-ния боевого духа подразделений военно-морского спецназа («морские котики»), и контрастного душа Павлов снова почувствовал себя человеком. Вернувшись к Олениной, он обратил внимание на появившиеся ее купе новые вещи, — такие, как добротный кожаный мужской плащ и фетровая шляпа, которые свидетельствовали о том, что она едет не одна, а с каким-то мужчиной. Спросить ее об этом он постеснялся и, молча, пил предложенный ему хорошо заваренный зеленый чай. Оленина тоже молчала, но вовсе не потому, что ей не хотелось его докучать. Не прошло и пяти минут, как в подтверждение догадки Павлова о новом пассажире, в купе вошел невысокого роста, темноволосый и худощавый мужчина с монгольскими чертами лица. На нем был деловой костюм серого цвета, который смотрелся так, как будто он в этом костюме родился. С костюмом великолепно сочетались синяя сорочка, черные туфли и мужская кожаная сумка Dr.Koffer на плечевом ремне.

— Капитан госбезопасности Цибиков Юрий Николаевич — представился он и протянул Павлову руку.

— Старший лейтенант в запасе Павлов Дмитрий Васильевич.

Военно-учетная специальность № 191,— с достоинством, но не без иронии, представился Павлов и протянул руку в ответ, с удовлетворением отметив удивленное выражение лица Олениной. После быстрого и крепкого рукопожатия Цибиков расположился на диване рядом с Олениной и продолжил знакомство, объяснив, что пришел из вагона-ресторана, где только что плотно позавтракал, так как не успел этого сделать в Тюмени. Затем он поставил его в известность о том, что он — тоже москвич, но в настоящее время находится в служебной командировке. В Тюмени же, по его словам, он пробыл почти трое суток, в связи с делом, по которому они сейчас втроем: он, Оленина и Павлов, — едут в Новосибирск.

— To say nothing about Fishman — кривенько усмехнулась Оленина.

— Да, если не считать Фишмана — согласился Цибиков и тяжело вздохнул. После этого капитан госбезопасности стал вводить Павлова в замысел предстоящей операции. В частности, он констатировал, что в настоящее время следствие по делу новосибирских ученых: Мерцалова и Фишмана, — располагает новыми данными, которые во многом проясняют общую картину событий, приведших к возбуждению против них уголовного дела по статьям о причинении ущерба здоровью, незаконному применению наркотических препаратов, шпионажу в пользу иностранного государства и клевете на советский строй. Вынув из своей сумки кассетный диктофон марки Sony, он попросил минуту внимания; убедившись, что Оленина и Павлов приготовились слушать, включил кнопку воспроизведения записи, и они услышали, как какой-то мужчина торопливо и взволнованно говорит:

«Земля, 2022 год. Летом на Северном полюсе нет льда. Льды Гренландии тают все быстрее. Поверхность всемирного океана увеличилась, и эта тенденция сохраняется. Побережье Средиземного моря из-за невыносимой жары, которая стоит летом, обезлюдело. Альпы лишились ледников и снега. Аграрное производство находится под угрозой, поскольку на регионы в Африке и Южной Азии обрушилась чудовищная засуха. Ситуация с водоснабжением в мире просто катастрофическая».

Цибиков выключил диктофон и объяснил удивленным коллегам (Олениной и Павлову), что то, что они услышали, это — последние слова, которые перед смертью сказал бывший аспирант профессора Мерцалова, принимавший непосредственное участие в его научном проекте и сеансах «прогрессивного гипноза». Или того, что органы поначалу считали гипнозом, а на самом деле являлось грубой манипуляцией сознания с использованием психоделических препаратов, типа ЛСД. Далее, он пояснил:

— У того парня, аспиранта профессора Мерцалова, после всех этих экспериментов крыша поехала, и он начал пророчествовать, как Исайя или Нострадамус, пугая всех бедами, которые вскоре обрушатся на весь мир и на нашу страну. Его сразу поместили в больницу для душевнобольных. Там, в Новосибирске. Но потом его родственники добились, чтобы его перевели Тюмень на излечение в их областной диспансер. В одной палате с ним случайно оказался свихнувшийся на уфологии журналист из местной областной газеты гражданин Малыгин и стал записывать на магнитофон все, о чем бредил наш несчастный Иван Бездомный.

— Так звали покойного, и от чего он умер? — поинтересовался Павлов, задав сразу два вопроса.

— Нет, фамилия покойного Сидоров, и умер он от сердечной недостаточности— объяснил Цибиков.

— А можно послушать еще что-нибудь из того, что удалось записать? — Павлов сгорал от любопытства.

— Пожалуйста, но только то, что не относится к конкретным историческим событиям и политическим деятелям СССР, США и Евросоюза, — поставил Цибиков твердое условие.

— Вы считаете, что «Сидоровы Центурии» правдоподобны и представляют, таким образом, не просто секретную, а сверхсекретную информацию? — встряла в разговор Оленина, очевидно, не скрывая своего скепсиса.

— Дорогая Светлана Викторовна! Я отношусь к этому вполне серьезно. Может, вы не знаете, а по своей первой профессии я — врач-невропатолог. И окончил, между прочим, 1-й медицинский институт, проходил практику в Московском институте нейрохирургии имени Бурденко. Так, вот, еще 10 лет тому назад два врача из этого института обнаружили и экспериментально доказали: люди с определёнными психическими заболеваниями, к тому же левши, могут предсказать то, что произойдёт через несколько десятков секунд.

Мол, по телефону позвонит такой-то человек, откроется дверь и прочее. Это нисколько не противоречит тому, что они способны рассказать о том, что, положим, произойдет через час, через день, через месяц и даже через год — очень достойно, а главное — аргументировано, ответил Цибиков.

— А наука бессильна это объяснить… — подхватил тему разговора Павлов.

— Не верю я в эти чудеса — спокойно отреагировала на его реплику Оленина и добавила:

— Надо полагать, что Мерцалов хотел передать американскому консулу, когда был в Ленинграде, информацию не о том, что следующим президентом США станет бывший актер из Голливуда, а что-то другое.

— Светлана Викторовна! — одернул Оленину Цибиков и поднес палец к губам. Оленина поняла, что сказала лишнее и обиженно шмыгнула носом.

Цибиков, главным образом, чтобы отвлечь Павлова от опасной темы, начал рассказывать о том, как ему достались магнитофонные кассеты с записями аспиранта Евгения Сидорова, которые, помимо прочего, содержали очень любопытные, по его мнению, философские рассуждения о природе пространства и времени, смысле жизни и т. п. Порывшись в своей сумке, капитан госбезопасности нашел и поставил на воспроизведение соответствующую аудиозапись. И снова они услышали голос недавно умершего человека, который, возможно, до мельчайших подробностей знал все, что произойдет на Земле в ближайшее и более отдаленное будущее:

«Время — понятие относительное, и возникает оно лишь на основе периодической повторяемости. Значит, если мы говорим о существовании времени, то должны подразумевать какую-то периодичную повторяемость в пространстве — цикличность пространства. Время — мера пространства, а пространство — мера времени? Но как можно переместиться во времени? Переместившись в пространстве? Причём быстрее скорости света? Но возможно ли это? Или если только в иных частотах? Волны света присутствуют везде здесь и сейчас. Значит, и настоящее, и будущее, и прошлое существуют одновременно сейчас во Вселенной? Везде здесь и сейчас?! Всё везде и сейчас? Прошлое, настоящее и будущее существуют лишь относительно моей точки взгляда на пространство и время. Выходит, всё везде существует сейчас во Вселенной? Всё сейчас, всё настоящее — и прошлое и будущее? И всё уже во Вселенной свершилось? Вся история уже свершилась? А мы путешествуем по времени, перемещаясь в пространстве, становясь свидетелями-участниками уже сыгранной истории, как, например, я смотрю тот или иной документальный или художественный фильм?

Значит, будущее постижимо? Значит, будущее существует в тот момент, когда его видят будто сквозь горящее зеркало? Выходит, всё повторяется, как кино? И вечно возвращается одно и то же, чтобы повториться буквально, как очередной сеанс? Какой же в этом смысл?

Но ведь мне нравится смотреть один и тот же фильм. Если будущее существует сейчас, то и я где-то сейчас пребываю. И кто же я в таком случае?»

Цибиков выключил диктофон, а Павлов подумал о том, что, с помощью чудесного синтетического наркотика, изобретенного Мерцаловым и Фишманом, можно, не создавая никакой «машины времени», оказаться в любом историческом времени. Или это не наркотик, а какой-нибудь таинственный генератор пси-волн, история которого уходит корнями в подвалы Лубянки и ведомство милейшего Лаврентия Павловича Берия? Между тем, Оленина и Цибиков заспорили между собой о деталях предстоящей операции. Цибиков предлагал подождать, пока в Москве проанализируют записанные тюменским журналистом «Сидоровы Центурии». Оленина же настаивала на том, что Мерцалова и Фишмана следует задержать как можно скорее, причем, под любым предлогом, поскольку неизвестно, кого еще они вздумают послать в прошлое или в будущее с непредсказуемыми для жизни и здоровья испытуемых последствиями. Тем более, что срок пребывания Павлова в Новосибирске ограничен его командировочным предписанием. И еще она напомнила Цибикову о том, что Павлов, между прочим, является ответственным сотрудником Главлита, и у него есть начальник, который на Лубянке любую дверь ногой открывает. Павлов понял, что Оленина имеет в виду тов. Афанасьева, и, надо признать, испытал чувство гордости за своего начальника.

— Простите, — обратился Цибиков к Павлову, — вас с какой целью и на какой срок в командировку отправили?

— С целью проверки выполнения инструкций по защите сведений, содержащих оценку минерально-сырьевой базы региона, сроком на 5 дней — коротко доложил Павлов.

— Совсем-совсем мало — огорчился Цибиков и попросил уточнить, сколько времени, реально, Павлову понадобиться, чтобы выполнить служебное задание.

— Ерунда, справлюсь за два дня — пообещал Павлов, уже давно оценив объем предстоящей ему работы.

— А вам удалось добиться расположения Фишмана и получить приглашение в гости? — Спросил Цибиков и признался, что для них это очень важно.

— Я получил приглашение на ужин в среду, в начале седьмого вечера — сообщил Павлов и снова подумал о том, насколько он был неправ, согласившись на эту командировку.

— Прекрасно, — обрадовался Цибиков, — мы уже кое-что с нашими новосибирскими коллегами подготовили. Очень важно, чтобы на ужин пожаловал профессор Мерцалов, и вам бы удалось, познакомившись с ним, разгово-риться на тему о регрессивном и прогрессивном гипнозе.

Как это у него получается? И, по возможности, самому подвергнуться испытанию. Однако, учитывая то, что это может быть очень опасно для вашего здоровья, я попробую изменить план операции… Затем Цибиков разъяснил Олениной и Павлову, как обстоит дело с их размещением в Новосибирске. Оказалось, что очень плохо, так как в связи с предстоящим визитом в город руководителя партии и государства Леонида Ильича Брежнева практически все гостиничные номера класса люкс забронированы или уже заняты должностными лицами из союзных министерств. Про ведомственную гостиницу и говорить нечего — под завязку. В некоторых номерах даже поставили раскладушки. Цибикову удалось выбить одноместный люкс в гостинице «Сибирь» — для Олениной, и двухместный номер в гостинице «Центральная» — для него и для Павлова.

— Вы, надеюсь, не храпите? — кончиками губ, улыбнувшись, спросил он Павлова.

— Это, смотря, кто рядом — мгновенно, среагировал Павлов и рассказал подходящий анекдот:

«Командированный пришел в гостиницу, а там все места заняты, кроме одного, в двухместном номере. Его честно предупреждают, что оно свободно потому, что сосед необычайно громко храпит, и никто там не может уснуть. Он соглашается, поскольку выбора все равно нет. Утром командированный выходит свежий и отдохнувший.

Его спрашивают: — Как вам удалось выспаться при таком храпуне? — Я зашел в номер — он храпит. Я подошел, поцеловал его в щечку и сказал „Спокойной ночи, противный“ — он проснулся, и не только не храпел, но даже и глазто не сомкнул!»

Цибиков расхохотался и сказал, что есть еще более действенный способ борьбы с храпунами и приставил себе к виску воображаемый пистолет: — раз — и все. Оленина, не воспринимавшая плоские мужские шутки, недовольно поморщилась.

— До встречи в городе на Оби, Дмитрий Васильевич — сказала она, давая тем самым понять, что на данный момент тема их беседы, состоявшаяся при участии капитана госбезопасности Ю.Н. Цибикова, исчерпана. Когда Павлов уже собирался открыть дверь купе и выйти, Цибиков спохватился:

— Кстати, чуть не забыл. Вас кто-нибудь на вокзале в Новосибирске встречает?

— Кто же меня встретит, если я свой билет только в поезде получил? — не скрывая раздражения, ответил Павлов.

— В таком случае я подойду к вам, когда вы выйдите из вагона под видом встречающего, и мы вместе поедем в гостиницу на служебном автомобиле, который нас ожидает — предупредил его Цибиков. Когда сексот по кличке «Геолог» удалился, Цибиков рассказал Олениной о том, каким конфузом закончилась для компетентных органов разработка тов. Ефремова, потерпевшего вследствие сеанса «мерцаловского гипноза» (того самого гражданина, который попал в кардиологию). Тов. Ефремов являлся однокурсником профессора Мерцалова, работал в секретном НИИ в должности старшего научного сотрудника, а на половину ставки доцента читал курс лекций по механике студентам вечернего отделения НГУ. Как не уговаривали его новосибирские чекисты написать заявление о привлечении гр. Мерцалова и гр. Фишмана к уголовной ответственности за вред, причиненный его здоровью, тот категорически отказался это сделать. До прибытия поезда на станцию Новосибирск-Главный оставалось три с половиной часа. Не теряя времени даром, Цибиков и Оленина выборочно прослушали на диктофоне несколько кассет с записями пророчеств Евгения Сидорова и даже составили что-то вроде их аннотации: 1) падение коммунистических режимов в Восточной Европе и распад СССР; 2) установление геополитического господства США и локальные войны; 3) грядущие природные катаклизмы и техногенные катастрофы. Поезд «Москва-Новосибирск» с грохотом несся по очередному перегону.

II

«Никогда не разговаривайте с незнакомыми людьми», — предупреждал один известный герой одного не менее известного романа. Сколько раз уже Павлов на практике убеждался в справедливости этого утверждения, будучи битым и оказывавшимся без копейки денег в кармане, и снова с каким-то маниакальным упорством наступал на одни и те же грабли. Вот и не далее, как вчера, в вагоне-ресторане, до того, как напиться до бесчувствия, он разговорился с одним гражданином, который подсел к его столику, — тем самым, который подарил ему книгу с автографом. Павлов даже не помнил, как этот Горюшкин выглядит, не говоря уже о том, каково было содержание их беседы. Единственное, о чем можно утверждать достоверно, так это то, что Павлов по причине неумеренного потребления алкоголя совершенно потерял над собой контроль, признавшись тов. Горюшкину в том, что является очень даже ответственным сотрудником Главлита и в доказательство предъявил служебное удостоверение. И скорее шутки ради, повел себя, как Хлестаков, не подозревая о том, что его случайный собеседник является зятем главного редактора печатного органа Новосибирского обкома КПСС. А дальше, наверное, все выглядело следующим образом. Во время получасовой остановки поезда в Тюмени тов. Горюшкин, не заходя в помещение вокзала, прямо с перрона, из будки междугороднего телефона-автомата, позвонил своему родственнику и предупредил его о том, что из Москвы в Новосибирск едет цензор-ревизор, причем, инкогнито. Его тесть немедленно связался со вторым секретарем Новосибирского обкома КПСС, который, в свою очередь, по телефону правительственной связи позвонил в Москву и напрямую переговорил с тов. Афанасьевым относительно цели визита тов. Павлова, не раскрывая источник информации. Нехорошо подумав о своем помощнике, Валентин Георгиевич осторожно намекнул новосибирскому партийному боссу скорее о туристическом характере поездки своего референта. Во время разговора он даже пару раз характерно покашлял, прозрачно намекая на лубянского «старшего брата», из чего его собеседник на другом конце провода сделал однозначный вывод: московского гостя надо встретить по самому высшему разряду. Ровно в 12 часов по местному времени начальник областного управления Главлита собрал внеочередную планерку, на которой велел своим подчиненным подчистить все огрехи. Затем, в исполнение поручения второго секретаря обкома КПСС, он позвонил своему приятелю — директору научнопроизводственного объединения Министерства среднего машиностроения СССР, и попросил его на несколько дней предоставить VIP— апартаменты, как он выразился, «для одной важной залетной московской птицы». Среди подчиненных начальника областного управления Главлита нашелся сотрудник, который знал Павлова лично, познакомившись с ним на каком-то рабочем семинаре в Москве. Или этот сотрудник находился в Москве на стажировке, а Павлов был его куратором? Впрочем, это не так уж и важно. Важно то, что он подошел к Павлову раньше, чем Цибиков, и, подхватив его дорожную сумку, не терпя возражений, повлек за собой к своему «жигуленку» первой модели, известному в народе под названием «копейка». Озадаченный таким поворотом событий, Цибиков велел водителю служебной «Волги», которая поджидала его на северо-восточной стороне привокзальной площади, следовать за автомобилем, в который садился Павлов. Светлана Викторовна Оленина, как с нею еще в поезде договорился Цибиков, должна была проследовать в гостиницу «Сибирь» самостоятельно и в этот момент совершала посадку в такси. Она тоже все видела и не меньше Цибикова была раздосадована произошедшими изменениями. На пересечении улицы Дуси Ковальчук и улицы Жуковского «жигуленок» первой модели притормозил, сдал немного назад, повернул налево и по узкой улочке поехал в сторону Заельцовского бора. Возле окруженного высоким глухим забором 3-х этажного особняка с красной черепичной крышей автомобиль остановился и просигналил; металлические ворота открылись, и он въехал на территорию скрытого от посторонних глаз суперэлитного гостиничного комплекса. По мобильному радиотелефону «Алтай», установленному в служебной «Волге», Цибиков связался со своим новосибирским коллегой старшим лейтенантом Мурадовым и спросил его, кто и почему, без согласования с ним, поселил его агента, приехавшего из Москвы, по другому адресу.

И уточнил, где он, следуя за агентом, сейчас находится. После некоторой заминки ему, нехотя, сообщили, какому ведомству принадлежат данные апартаменты, и даже назвали номер телефона администратора не обозначенной ни каких городских справочниках гостиницы. Цибиков велел водителю подать назад и развернуться. Потом он вышел из автомобиля и 15 минут или около этого погулял, любуясь, как черемуха и сирень незаметно набирают цвет и, жадно вдыхая свежий и нежный запах молодой зелени. Ровно в 16.30 Цибиков вернулся в служебную «Волгу» и позвонил на указанный номер. Ему ответили, что тов. Павлов уже заселился и даже соединили с его номером. С трудом подавляя раздражение, Цибиков попросил Павлова завтра к 13.00 приехать в гостиницу «Центральная», чтобы вместе пообедать и обсудить их дальнейшие совместные планы.

Сквозь мембрану телефона Цибиков слышал, как кто-то, находящийся в одном номере с Павловым, сочным басом отдает распоряжения, явно имеющие отношение к поселившемуся в гостинице московскому гостю:

«Баньку — истопить! Закуску — как обычно. Водку — в пропорции с пивом. И девчонок из заводской общаги, да поядренее, чтобы дойки подпрыгивали — от живота до подбородка!» «Хотел бы я оказаться на его месте!», — с завистью подумал Цибиков, а вслух пожелал Павлову хорошо отдохнуть и не забывать о завтрашней встрече. После этого он попросил водителя отвезти его в гостиницу «Центральная». Заселившись в забронированном номере с облезлыми обоями и минимальными удобствами и немного передохнув, Цибиков достал диктофон и еще раз прослушал запись, особенно поразившего его и Оленину, Сидорова пророчества, которое относилось к совсем недалекому будущему:

«Январь 1990 года начинается со сноса азербайджанскими демонстрантами пограничных заграждений на границе с Ираном.

Вооруженные столкновения между армянами и азербайджанцами происходят в Нагорном Карабахе. В Баку — фактическое восстание. В Ереване — массовые демонстрации. Крымские татары начинают возвращаться в Крым. Непрерывные массовые демонстрации в Грузии.

Третий съезд народных депутатов СССР в марте 1990 г. избирает Президентом СССР Михаила Сергеевича Горбачева. Съезд изменяет формулировку 6-й статьи Конституции СССР. С монополией КПСС на власть покончено. … …. Май 1990 года. Начал работать I съезд народных депутатов России. Председателем президиума Верховного Совета России избран Борис Николаевич Ельцин. 12 июня 1990 года I съезд народных депутатов России вслед за Грузией, Латвией, Литвой и Эстонией принимает Декларацию о суверенитете. Вслед за Россией о своей государственности объявляют Туркмения, Армения, Таджикистан, Карелия, Коми, Татарстан, Саха-Якутия, Удмуртия и Чукотка».

Цибикова терзали сомнения. Как человек, сведущий в вопросах психиатрии и нервной патологии, он знал, что необычные состояния сознания, подобные тем, которые испытывал Сидоров, могут вызываться не только наркотическими препаратами. Их также можно стимулировать мощными немедикаментозными техниками, в которых разнообразными способами сочетаются: управление дыханием, пение, барабанный бой, монотонные движения танца, сенсорная перегрузка, социальная и сенсорная изоляция, длительный пост, лишение сна. Возможно кодированное облучение, наконец, особая техника гипноза. В этой связи, вольно или невольно, у него возникали вопросы.

Почему новосибирские чекисты зациклились на наркотиках? Решили устроить образцово-показательный процесс по делу ученых антисоветчиков, которые начали с критики советского общественного строя, а затем скатились к явному криминалу? Как в известной поговорке: «Сегодня носит Адидас, а завтра Родину продаст». Тогда почему бы им не произвести обыск на квартирах фигурантов, чтобы найти или подбросить недостающие улики? Наконец, зачем понадобилось тащить из Москвы Павлова? Своих стукачей, что ли им мало? Был еще один вопрос, который у него вызвал полное недоумение. Это — запаянный цилиндрический алюминиевый контейнер для хранения фотопленки, который в апреле 1978 года профессор Мерцалов передал сотруднику американского консульства в Ленинграде в баре ресторана гостиницы «Астория». Уже через несколько минут вице-консул по вопросам науки, образования и культуры госпожа Стравинская была задержана, а контейнер изъят. Когда контейнер вскрыли, то оказалось, что находившаяся в нем фотопленка — засвечена. Задержали и Мерцалова. Во время допроса профессор вел себя на редкость спокойно и даже самоуверенно. Он дал показания, что на фотопленке — фотографии НЛО и микрофильм с его статьей на эту тему для журнала «Science». Цибиков ознакомился с фотокопией протокола допроса, составленного ленинградскими чекистами, пытаясь понять логику действий профессора, который очень сильно рисковал, идя на контакт с американскими дипломатами. Известно, что они, буквально до одного, являются работающими под прикрытием профессиональными разведчиками. Поскольку НЛО — не гостайна, а вообще черт знает что, профессора отпустили с миром, ограничившись предупреждением о недопустимости несанкционированных контактов с сотрудниками американского посольства и генерального консульства. Ленинградские чекисты направили в НГУ официальный запрос:

«Какими темами занимается профессор Мерцалов на кафедре и в своей лаборатории, и нет ли среди них таких, которые имели бы отношение к вопросам обороны страны?» Ответ пришел неутешительный. Только одна тема, которую Мерцалов вел совместно с кандидатом биологических наук Фишманом, могла бы, но только в отдаленной перспективе, иметь какое-то отношение к вопросам разработки биофизического оружия. Это — регистрация акустических и электромагнитных полей и импульсов молекулы ДНК. Ввиду поступившего из компетентных органов запроса, руководство НГУ тут же приняло решение эту тему на всякий случай засекретить, а при первом же удобном поводе — вовсе закрыть, чтобы в дальнейшем не иметь никаких неприятностей с «засветившимся» профессором. Поздно вечером, когда Цибиков уже собирался ложиться спать, в дверь гостиничного номера негромко постучали. Цибиков открыл дверь, недоумевая, кто бы это мог быть. В номер вошел старший лейтенант Мурадов, поздоровался и передал ему запечатанный сургучом пакет:

— Велено вам вручить. Разрешите идти? Взглянув на надпись на конверте, Цибиков скомандовал:

— Вы свободны. Вскрыв пакет, он обнаружил в нем приказ, полученный два часа назад из Москвы по телетайпу. Согласно приказу ему надлежало передать старшему лейтенанту Олениной по акту приемапередачи все вещественные доказательства, собранные им в Тюмени, и в тот же день отбыть на самолете в Улан-Удэ. Причина его столь срочного перемещения мотивировалась дополнительными обстоятельствами, открывшимися по делу, которое он вел в прошлом году. В том же пакете находился авиабилет на рейс «Новосибирск — Улан-Удэ — Владивосток», квитанция о бронировании гостиничного номера и подотчетная сумма командировочных расходов. Мысленно похвалив новосибирских коллег за оперативность, Цибиков, тем не менее, почувствовал, что внутри у него, как будто, все оборвалось. Такое чувство он уже ощутил однажды — в тот день, когда его жена впервые ему изменила, а неделю спустя ушла от него, оставив записку, в которой она признавалась в том, что полюбила другого и намерена подать на развод. Спать уже не хотелось, поэтому он переоделся, причесался, и спустился на первый этаж, надеясь на то, что бар еще не закрыт. В баре, несмотря на позднее время, царила атмосфера командировочного разгула. Отчасти это объяснялось тем, что был понедельник — единственный день недели, в который ресторан при гостинице «Центральная» не работал. Едва отыскав свободное место, Цибиков заказал виски со льдом и яблочный сок. Десять рублей, которые он заплатил за заказ, для него были не какие ахти деньги, но на него обратили внимание. Цибиков заметил, что к нему порывается обратиться какой-то парень с рыбьими глазами и длинными неопрятными волосами. «Фарцовщик, наверное, или сутенер», — предположил Цибиков и, потягивая из высокого стакана через соломинку буржуазный напиток, стал рассуждать логически. Завтра он прилетит на свою малую Родину.

Это, с одной стороны, хорошо, но с другой стороны все равно неправильно. Вновь открывшиеся обстоятельства по делу «черных археологов» не предвещали никакого позитива. Вина осужденных была доказана под сильным давлением, а те, кто реально занимался сбытом золотых украшений из разрытых курганов и могильников, уголовной ответственности избежали. В той мутной истории были как-то замешаны местный шаман и его красавица-дочь, сын секретаря райкома партии и сотрудники местного краеведческого музея. О том, что его специально хотят отстранить от дела новосибирских диссидентов, ему даже не приходило в голову. Парень, привлекший внимание Цибикова, неожиданно подошел к его столику и вызвал на приватный разговор. Интуиция и на этот раз его не подвела. Парень оказался сутенером и предлагал ему на ночь девицу, всего за 150 рублей. По тем временам это был месячный заработок инженера или остепененного вузовского преподавателя.

— Страшненькая, наверное? — спросил Цибиков, намереваясь от него отвязаться.

— Что ты! Писаная красавица — заверил сутенер и показал на стоящую неподалеку от стойки бара длинноногую блондинку в платье с открытыми плечами. Неплохая фигура, правильные черты лица, губы — сочные, напоминающие цветом спелую малину Цибиков не знал, что проститутка, которую ему предлагают, и есть Надежда Навротилова, поскольку о других попутчиках Павлова, кроме Фишмана и его племянницы Мелиссы, Оленина его, почему то не проинформировала. «Чем я рискую? — подумал Цибиков. — Парень я холостой. Завтра улетаю в Улан-Удэ. Милиция, зная, что номер снимается по брони КГБ, с проверкой не нагрянет. И деньги лишние остались». Решившись на разврат, он объявил сутенеру, что вначале с барышней познакомится, потанцует, а там видно будет. Тот не соглашался и требовал предоплату. В это время зазвучала его любимая: «Yesterday, all my troubles seemed so far away…», — и барышня, слышавшая их разговор, сама подошла к нему и пригласила на танец. Сутенер неодобрительно покачал головой и характерным жестом, потерев большой палец об указательный и средний, напомнил о деньгах.

— Было б сказано — забыть успеем… — сквозь зубы процедил Цибиков, давая понять, что он — не фраер, и требует к себе уважения. Едва только они нашли место среди танцующих пар, как барышня наклонилась к нему и, жалобно всхлипывая, попросила:

— Пожалуйста, уведите меня отсюда и посадите на такси. Никто им не препятствовал, когда они вышли на безлюдную улицу, но возле стоянки такси в освещении тусклого фонаря их уже ожидала толпа подвыпивших юнцов. Вероятно, они воспользовались другим выходом из гостиницы, опередив Цибикова и Наденьку на несколько минут. На стоянке была только одна машина «с шашечками», водитель которой насиловал стартер, пытаясь завестись и отъехать подальше, чтобы не оказаться свидетелем назревающей потасовки. «Это моя девка, козел!»— вызывающе заявил вышедший навстречу Цибикову и Наденьке сутенер. И тут до Цибикова дошло, что он знает этого парня, два года тому назад дававшего свидетельские показания по уголовному делу, настолько нетипичному, что следствие по нему вело КГБ. В начале мая 1976 г. неподалеку от московской кольцевой дороги был найден обезображенный труп 20-летней москвички. У нее были удалены язык, грудь, прямая кишка, другие жизненно важные органы и полностью высосана (как еще это можно назвать?) кровь. Все было сделано с хирургическим совершенством. В кровеносной системе жертвы к тому же были обнаружены следы большого количества атропина— вещества-транквилиза-тора, расширяющего кровеносные сосуды. Цибиков даже вспомнил фамилию свидетеля. Серебрянников. И даже то, что у него две судимости, а «погоняло» (кличка) имеет отношение к занятию сводничеством. Серебрянников был приятелем убитой москвички — девушки легкого поведения, работавшей горничной в одном из элитных столичных отелей. Тут Цибиков почувствовал, как его спутница медленно-медленно оседает и вот-вот упадет от страха на асфальт. У него под мышкой в кобуре было табельное оружие. Одним выстрелом в воздух он обратил бы хулиганов в бегство, но решил, что неплохо было бы, пользуясь, случаем, продуть жилы адреналином.

— Ты фильтруй базар, презерватив заштопанный, если не знаешь наперед, с кем имеешь дело! — предупредил Цибиков, и подхватил свою спутницу, чтобы она не упала.

— Она мне должна 200 рублей. Гони бабки и делай с ней, что хочешь — более примирительным тоном заговорил гражданин Серебрянников, известный в уголовном мире по кличке «Гандон». А тон свой он переменил потому, что внезапно почувствовал парализующий его волю страх. И не без причины: суггестивные способности Цибикова были официально подтверждены дипломом Академии медицинских наук СССР.

— Я тебе и пятака ржавого не дам. Вставай на колени и проси прощения у меня и моей девушки! — заявил Цибиков, подражая голосу известного в Москве и Новосибирске уголовного авторитета по кличке Салавар. В толпе хулиганов возникло замешательство.

— Мочи их! — заорал Серебрянников, приняв Цибикова за одного из трех матерых уголовников, которые опустили его на зоне во время его первой ходки. И тут же он осекся, так как рухнул, словно его подкосили, ударившись при этом головою об асфальт. Но толпа ничего не поняла.

Оттеснив Наденьку, хулиганы пытались сбить Цибикова с ног.

Увертываясь от ударов, он пытался сконцентрировать свою волю так, чтобы направить агрессию толпы на потерявшего сознание сутенера.

Отчасти это ему удалось. Толпа разделилась на две группы. Одни, от души, не жалея ботинок, пинали бесчувственное тело сутенера, а с другими Цибиков, немного покуражившись, расправился за две минуты, заодно освежив в памяти навыки довольно редкого стиля рукопашного боя. Наденька сидела на бордюре тротуара, прикрыв ладонью разбитые губы, и плакала. Платье на ней было до неприличия изорвано и испачкано. Цибиков помог девушке встать и повлек за собой к такси. В этот момент машина завелась. Пожилой, угрюмого вида, таксист помог Цибикову усадить Наденьку на заднее сиденье. С двух сторон улицы, истошно подвывая сиренами, к парадному входу гостиницы подкатили три или четыре милицейские патрульные машины. Наденька схватила заступника за руку и не захотела ее отпускать даже тогда, когда Цибиков договорился с таксистом о доставке ее за пять рублей по адресу, который она назовет. Два передних зуба были у нее разбиты и скошены на конус. От пережитого страха, боли и унижения она забыла название улицы, на которой жила Мелисса. Помнила только номер дома и номер квартиры. Номера телефона она вообще не знала, поэтому таксист повез их, ориентируясь по двум приметам: дерево и памятник, — совсем как в случае с героями популярной советской кинокомедии «Джентльмены удачи». Покружив по центру города, проехав, казалось бы, мимо всех памятников, таксист остановил машину возле пятиэтажного панельного дома, и, повернувшись к Цибикову, сказал:

— Вот, товарищи москвичи, дом, в котором я живу. Первый подъезд, второй этаж, квартира № 10. В квартире никого нет. Жена год как померла. Дети живут отдельно. Красть у меня нечего. В холодильнике хлеб, полбатона вареной колбасы и пол-литра водки. Возьмите ключи. Я сдам дежурство и в восьмом часу вас разбужу. Днем, я думаю, вы лучше сориентируетесь. Но воспользоваться столь любезным предложением Цибикову и Наденьке не пришлось. Место, куда их привез таксист, показалось Наденьке очень знакомым.

— Вот же дерево! — радостно воскликнула она, показывая в сторону углового здания с неоновой вывеской «Мебель».

— А где же памятник? — удивился таксист. Памятником оказалась мемориальная доска на соседнем доме.

III

Совершив на привокзальной площади посадку на такси, Оленина не сразу поехала в гостиницу «Сибирь», а попросила угрюмого вида пожилого таксиста поколесить по городу и показать достопримечательности. За это она обещала доплатить три рубля сверх показания счетчика. Такси в то время стоило дешево: 20 копеек за километр, — и таксист с удовольствием согласился. Они проехали по Фабричной и Коммунистической улицам вдоль правого берега Оби, вернулись в центр, по Коммунальному мосту переправились на левобережье, доехали до улицы Зорге, и отправилась в обратный путь. В 17.00 таксист доставил Оленину в гостиницу и даже помог ей донести ее багаж — прямо до стойки приема и регистрации. В гостиничном холле ее нетерпеливо поджидали два гражданина под два метра роста с квадратными подбородками в одинаковых импортных (финских) плащах, фетровых шляпах и кожаных портфелях в руках. Любой наблюдательный советский человек с первого взгляда без труда смог бы определить их профессиональную принадлежность, а потом еще долго удивляться: «Как же они за границей маскируются?» «Пижоны!», — снисходительно подумала о новосибирских чекистах Оленина, и с невозмутимым видом назвала дежурному администратору гостиницы фамилию, имя и отчество. Услышав ее паспортные данные, новосибирские чекисты переглянулись и шумно с облегчением вздохнули.

Когда Оленина завершила оформление документов и получила ключ от номера, они подошли к ней и вежливо представились: капитан такой-то, старший лейтенант такой-то. Подхватив ее багаж, они проводили ее до номера, который затем тщательно осмотрели, проверили телефонный аппарат на наличие жучков, включили телевизор, удостоверились в исправности видеомагнитофона и в надежности сантехники. Оленина передала им по акту приемапередачи спецтехнику, которую она использовала в поезде «Москва-Новосибирск». В свою очередь, новосибирские чекисты открыли свои портфели и загрузили холодильник «Бирюса», который на момент ее заселения был отключен, мясными и рыбными деликатесами, баночками с черной и красной икрой и бутылками с прохладительными напитками: «Байкал», «Тархун» и «Саяны». Пожелав Олениной плодотворной работы и приятного отдыха, капитан такой-то и старший лейтенант такой-то удалились. Оставшись одна, Оленина распаковала багаж, переместила скромный гардероб в платяной шкаф и переоделась в домашний халат. Затем она приняла душ, повалялась на широкой двухместной кровати, достала косметичку и стала приводить в порядок макияж. Завершив священнодействия с веками глаз и ресницами, покрасив губы вечерней помадой и освежив лак на ногтях, она подошла к тумбочке, на которой стоял телефонный аппарат с дисковым набором номера, придвинула кресло, села в него и задумалась по поводу пророчеств аспиранта Сидорова. О том, что предсказания, даже самые невероятные, иногда сбываются, она знала давно и даже по собственному опыту. Так, однажды, ей приснилось, будто она открывает зонт, чтобы спрятаться от дождя, и чувствует на ощупь, что пластмассовая ручка его треснута. На следующий день она действительно попала под дождь и, открывая зонт, почувствовала то, что уже увидела во сне. По рекомендации преподавателя психологии она во время учебы в Высшей школе КГБ прочитала монографию сэра Александра Кэннона (Alexander Cannon) «Мощь внутри», изданную в 1952 г. и переведенную на русский язык в начале 70-х. Автор книги — известный врач, который на многочисленных примерах доказал, что многие заболевания, которыми страдает тот или иной человек, прямо или косвенно, связаны с обстоятельствами его жизни в облике другого человека другой исторической эпохи. Под воздействием специальной техники гипноза сэр Кэннон заставлял пациента вспомнить, кем он в прежней жизни являлся, и на основании полученных данных ставил диагноз, чаще всего соответствующий состоянию здоровья пациента. Если же предположить, что время — объективная реальность, то из этого следует, что под воздействием гипноза или других методик можно принудить испытуемого рассказать о том, что он видел и слышал, переместившись в будущее, что в принципе невозможно, если будущее не предопределено. А если будущее предопределено? С такими мыслями она набрала на диске телефонного аппарата некий, недавно сообщенный ей номер. Трубку взяла какая-то женщина и понесла такую ахинею, что с первых ее слов любому было понятно: гражданка либо пьяна, либо просто сумасшедшая.

— Крыса! — Громко и внятно сказала Оленина. В трубке раздался щелчок, после которого она услышала протяжный зуммер. Ее телефон автоматически переключился на специально выделенную линию, по которой она могла бесплатно позвонить куда угодно, даже в Париж. Она набрала новый номер и, спустя минуту, на другом конце провода ей ответили.

— Слушаю.

— Это я.

— Что ты выяснила?

— Нет, да, да, нет.

— Молодец. Оленина разговаривала по телефону с начальником Следственного отдела Большой Конторы, который хотел услышать от нее однозначный ответ: «да» или «нет», — на следующие, интересующие его, вопросы:

— «Удалось ли изъять и ликвидировать историю болезни бывшего аспиранта Сидорова?»

— «Могут ли пророчества бывшего аспиранта Сидорова вызвать нежелательный общественный резонанс?»

— «Удалось ли „Геологу“ войти в доверие к Фишману?»

— «Согласился ли Цибиков с последними изменениями в плане предстоящей спецоперации?» В 18.00 по московскому времени в управлении, где работал Цибиков, был утвержден и передан приказ об откомандировании его в Улан-Удэ. Цель командировки — дорасследование дела о «черных археологах», которым он ранее занимался. В тот же день, 15 мая 1978 года, в 23.00 по иркутскому времени в районе гор. Ангарска в небе был замечен ярко светящийся объект. По свидетельству очевидцев, он напоминал самолет с сильным прожектором впереди. По приблизительным оценкам, высота его полета не превышала 500 метров, при этом скорость составляла не менее 300 км в час. НЛО передвигался с юга на север вдоль русла Ангары, периодически зависая над рекой, а затем плавно ускоряясь. С задней стороны объекта свечения не наблюдалось, а сам он напоминал размазанное черное пятно. Объект летел совершенно бесшумно, что, естественно, вызвало предположения о его внеземном происхождении. Непосредственного отношения к запланированной Следственным отделом спецоперации данное событие, разумеется, не имело, если бы, не одно «но». Несколько фотографий вышеупомянутого НЛО, причем, очень хорошего качества, сделал уфолог и бывший журналист Анатолий Малыгин — тот самый, который в 1977 г. пару недель сочувствовал бывшему аспиранту Сидорову в двухместной палате Тюменского областного психоневрологического диспансера. Фотографии НЛО каким-то образом попали в руки представителей местной прессы и породили разного рода слухи и кривотолки. Во время обыска, проведенного в доме Малыгина в поселке Новогрудинино, с целью изъятия негативов, компетентными органами была обнаружена рукопись под названием «Новый Нострадамус. 21-й век» (объем 35 стр. машинописного текста). В рукописи в стихотворной форме катренов (четверостиший), — чаще полускрытыми намеками и символами, чем фактами, — описывались пророческие сны и видения бывшего аспиранта НГУ Евгения Сидорова. Если бы уфолог и бывший журналист Малыгин сознался, что автором рукописи является только он и никто другой, то ее бы, наверное, у него не изъяли. Однако вместо чистосердечного признания он понес какую-то околесицу, вызвавшую у следователя областной прокуратуры нехорошие подозрения. По этой причине поэтический опус внимательно прочитали и, найдя в нем немало антисоветских измышлений, немедленно приобщили к вещественным доказательствам антиобщественного поведения вышеупомянутого гражданина. Вскоре гражданин Малыгин был осужден за бродяжничество и тунеядство по статье 209 УК РСФСР к двум годам лишения свободы с отбыванием срока наказания в колонии общего режима. О его дальнейшей судьбе ничего не известно.

* * *

Олениной захотелось немного расслабиться, и снять накопившееся за время поездки напряжение. Она открыла чемодан и достала приборчик, который не относился к категории специальной техники, но который в некоторых ситуациях был для нее совершенно незаменим. На разлагающемся буржуазном Западе в 1978 г. такие вещички были не в диковинку, но в Советском Союзе вибромассажер с шестью степенями вращения и тремя режимами вибрации (подарок вечно мотавшегося по заграницам жениха), возможно, был только у нее.

(Кстати, прототип этого прибора изобрели в конце XIX века в пуританской Англии — для лечения женской истерии; в 1900 г. его промышленные образцы демонстрировались на Парижской всемирной выставке; в широкой продаже он появился почти одновременно с первыми электрическими утюгами) Избавившись от халата, Оленина забралась под одеяло. Однако, даже заграничная чудо-техника дает сбой, если вовремя не менять батарейки. Ругая себя за непредусмотрительность, она снова облачилась в халат, и, чтобы отвлечься, включила телевизор. А что можно было посмотреть в СССР в 1978 г. по двум каналам государственного телевидения, да еще в понедельник? Абсолютно нечего! Тогда она, зевая от скуки, решила почитать. Как девушка образованная, да еще со вкусом, она на текущий момент духовного развития предпочитала таких авторов, как Хемингуэй, Ремарк и Агата Кристи. Но на этот раз она взяла с собой в дорогу давно приобретенный, но до сих пор не прочитанный двухтомник польского писателя-фантаста Станислава Лемма. Она выбрала «Солярис» и не ошиблась, так как произведение показалось ей не только интересным, но и возбуждающим. К 22 часам Оленина дочитала фантастическую повесть до конца и решила, что укладываться спать ей еще рано, и можно позволить себе, например, сделать вылазку в бар или ресторан, послушать современную музыку, выпить коктейль и пообщаться с каким-нибудь оригинальным собеседником. Она с сожалением подумала о том, что Павлов находится в другой гостинице под присмотром Цибикова, о предстоящем отъезде которого она догадывалась, но только не знала, как скоро это произойдет.

Оставлять «Геолога» одного в двухместном номере, учитывая то, как он вел себя во время поездки, тоже было довольно рискованно, поэтому Оленина представила себя с ним в одной постели. Никаких эмоций!

«Надо же, — удивилась она, — значит, все-таки придется надеть вечернее платье, спуститься в бар и что-нибудь выпить». В баре гостиницы «Сибирь» было тихо и немноголюдно. Визит местных чекистов не остался без последствий. Администрация строго-настрого запретила швейцарам впускать в гостиницу посторонних. Но в бар все равно несколько человек с улицы просочились, в том числе Мелисса, которая ради этого даже пожертвовала пятью рублями. С нею Оленина и встретилась, причем, за одним столиком, не сразу опознав в попросившей занять свободное место черноокой красавице порочную племянницу доцента Фишмана. Оленина уже допивала заказанный коктейль и намеревалась через пару-тройку минут покинуть помещение бара. А тут такая неожиданность и такая возможность! Она открыла дамскую сумочку, в которой, кроме бесшумного пистолета МСП, находился флакончик духов с ферромонами, да не с такими заурядными, как DESIRE, а изготовленными в одном секретном московском НИИ по украденной у американцев технологии. От запаха этих спецдухов, говорят, даже кошки, одурев, по потолку бегают. После непродолжительного привыкания для тех, кто ими пользуется, духи становятся совершенно нейтральными. Чего нельзя сказать о тех, кто чувствует их таинственный и возбуждающий аромат впервые. Здесь пора сделать отступление и объяснить, почему Наденька Навротилова оказалась в баре гостиницы «Центральная», а Мелисса в баре гостиницы «Сибирь». Все очень просто. Дефилируя по вечернему Новосибирску, девушки не могли не пройти мимо гостиницы «Центральная». И тут Мелисса вспомнила, что Павлов, прощаясь со своими попутчиками, сказал, что остановится именно в этой гостинице, а если броня не прокатит, то он поселится в гостинице «Сибирь». И они решили нанести ему визит вежливости. Опять же, что греха таить, приехав в третий город России, Мелисса никак не могла забыть первый, то есть Москву. Как же в ближайшей перспективе она могла туда вернуться, если не Павлов?! Придя в гостиницу, подруги выяснили у дежурного администратора, что бронь на тов. Павлова есть, но пока не востребована. И тогда они решили взять такси и отправиться в гостиницу «Сибирь», но, перед этим выпить по чашечке кофе. В баре гостиницы «Центральная» Наденька случайно столкнулась со старинным московским приятелем. Вначале все было нормально. Их угостили шампанским, а потом Наденька и ее приятель Михаил стали выяснять отношения. О чем они говорили, Мелиссе было не совсем понятно. Вроде бы о каком-то долге. Когда разговор перешел на повышенные тона, Наденька сказала Мелиссе, что, наверное, на пару-тройку часов задержится, однако это никоим образом не является препятствием тому, чтобы Мелисса встретилась с Павловым tete-a-tete. Приехав в гостиницу «Сибирь», Мелисса попала в нее только после того, как у входа сменился швейцар, который, как на аукционе, установил некую начальную планку, ниже которой он никого из посторонних гостиницу не пропускал. Страждущим проникнуть туда без брони и пропуска следовало методом проб и ошибок определить, сколько надо «положить на лапу». Мелисса отгадала и ее пропустили, но дежурный администратор огорчил ее тем, что брони у названного ею гражданина в гостинице нет. Ей бы сразу поехать домой, но, вспомнив о вредных привычках Павлова, она направилась в бар, остановилась у входа, а потом визуально определила наличие в сем злачном заведении подходящего свободного места.

— У вас не занято? — спросила она одиноко сидящую за столиком молодую женщину; по одежде и прочим признакам, явно не местную и, вероятно, имеющую отношение к высокому искусству: балет, кинематограф, дипкорпус…

— Welcome! — ответила ей молодая женщина, подтвердив ее предположение.

— Sorry, — сказала Мелисса, присаживаясь на краешек стула, — I say English very bad.

— И не надо — ответила несоветского вида женщина, доставая из изящной дамской сумочки флакончик духов с намерением ими воспользоваться. Потом мысли и желания Мелиссы настолько спутались, что лучше передать их разговор в запомнившейся Олениной последовательности.

— Вы чем-то явно взволнованы. Могу я вам чем-нибудь помочь?

— О, да, я взволнована. Мой жених. То есть я хотела, чтобы он был моим женихом, но он куда-то пропал. Он — журналист-международник. И должен был поселиться в этой гостинице в номере люкс, но на ресепшен сказали, что такого здесь нет.

— Сколько вашему жениху лет?

— Двадцать пять.

— О, все мужчины в эти годы так ветрены. Капнут спермой, и — поминай, как звали! Так, что, кроме бэбика, ничто не может заставить их пойти в ЗАГС.

— Я не хочу идти в ЗАГС через роддом.

— Милочка, тогда в ЗАГС по нынешним временам вы вообще никогда не попадете.

— И что же мне делать?

— Жить и наслаждаться жизнью! Кстати, у вас неплохая фигура и, надо полагать, очень даже красивая грудь. Расстегните верхнюю пуговку на своей кофточке.

— Я стесняюсь, я без лифчика.

— Тем замечательнее. Расстегните сразу две пуговки. Великолепно!

Обратите внимание, как пялится на вас красивый седовласый мужчина за соседним столиком. Я почти уверена, что он — режиссер, или, на худой конец — профессор.

— Он мне совершенно не нравится!

— А я вам нравлюсь?

— Очень!

— Кстати, попробуйте новые французские духи — Chanel. Номер неизвестен, но мало не покажется.

— Спасибо, какой интересный запах!

— Облейтесь духами, не стесняйтесь. Вот так, правильно, а теперь верните мне флакон и ответе на один вопрос: «Вы не против того, чтобы, например, в номере люкс принять со мной душ или ванну?»

— Нет! Да!

— И все-таки, да или нет?

— Да!

— И как ты будешь меня называть, когда мы поднимемся в мой номер?

— Моя госпожа…

— Повтори еще раз.

— Госпожа…

— Эй, человек! — Оленина подозвала официанта, щелкнув длинными, как у пианистки пальцами, и сделала заказ, который прозвучал, как приказ: «Белое брют Maxim's со льдом!» Когда Мелисса очнулась от наваждения, то с удивлением обнаружила за столиком напротив седовласого мужчину потрепанного вида, но в дорогом костюме, с ослабленным галстуком. Тот уговаривал ее подняться к нему в номер, чтобы продолжить беседу на тему Феллини «в ракурсе восемь с половиной» и тому подобное. На столике стояла пустая бутылка из-под шампанского с незнакомой иностранной этикеткой и три фужера, а рядом на специальной подставке — ведерко с водой, в которой плавали кусочки льда. Таинственная незнакомка из дипкорпуса исчезла, словно ее и не было. «Ну и шут с ним, Феллини так Феллини! Хотя восемь с половиной, как раз мой размерчик», — подумала Мелисса и подала режиссеру Авдееву свою руку — для поцелуя и последующего препровождения к нему в номер. «Таинственная незнакомка», к слову сказать, никуда не исчезала.

Она сидела за соседним столиком, хотя ее с трудом можно было узнать в юной особе с короткой стрижкой и в платье, напоминающем традиционное индийское сари. В СССР такие платья вошли в моду в 70-е годы вместе с Радж Капуром и индийским кино. Для того, чтобы изменить свою внешность Олениной потребовалось всего лишь на пять-семь минут задержаться в дамской комнате. Там она сняла парик, смыла с лица макияж и превратила пояс вечернего платья в кусок ткани из натурального шелка — достаточно широкий, чтобы обернуть его вокруг себя и закрепить, где надо, булавками. Она, видно, еще не наигралась в «разведчицу», и при каждом удобном случае пыталась применить на практике все, чему ее учили в Высшей школе КГБ. Или, кто знает, может она мечтала стать настоящей superspy? С чувством глубокого удовлетворения Оленина наблюдала за тем, как седовласый ловелас «клеит» порочную племянницу доцента Фишмана.

После того, как странная парочка покинула бар, она заказала у официанта сухой мартини со льдом. И тут внезапно появился он — красавец-мужчина и знаменитый актер театра и кино, которым восхищалась вся страна. Она видела, как небрежной походкой он подошел к стойке бара, попросил у бармена пачку Marlboro, рассчитался, закурил, ознакомился с меню и заказал «Кровавую Мэри» — иначе говоря, водку с томатным соком. Музыка смолкла, и в баре зашелестели голоса:

— «Это — он…»

— «Творческий вечер…»

— «Запись на телевидении…»

— «Прилетел с женой на кинопробы…» Оценивающе рассмотрев немногочисленных посетителей бара, знаменитый артист сфокусировал взгляд серых, слегка выпученных глаз, на Олениной, и она почувствовала, что он сейчас к ней подойдет и попросит разрешения присесть за ее столик. Именно так все и произошло, однако никакого удовольствия от знакомства и общения со знаменитостью она не получила. Любимец всех женщин СССР был под градусом и поэтому не очень сдержанный. Когда же Оленина догадалась, что он с ней не просто общается, пытаясь добиться ее благосклонности, а самым бессовестным образом репетирует какую-то мизансцену, она так оскорбилась, что вынуждена была показать ему служебное удостоверение. «Предупреждать надо!», — прощаясь, сказала знаменитость, характерным кивком головы откинув со лба челку темно-русых волос. В 07.00 Оленину разбудил требовательный стук в дверь.

Завернувшись в халат, она вышла в прихожую, недоумевая, кто бы это мог быть. Первая мысль, которая промелькнула у нее в голове, была совершенно дичайшей. Она почему-то подумала, что Павлов повесился, и отсюда пошел сыр-бор, поднявший ее в столь ранний час. И каково же было ее удивление, а потом — искренняя радость, когда вместо вестника несчастья она увидела своего жениха Макса, который, как он потом ей объяснил, следуя рейсом в Улан-Удэ, сделал остановку в Новосибирске, чтобы навестить свою невесту. Как трогательна была их встреча! Как мы все далеки от настоящей романтики, которая характеризует отношения влюбленных героев невидимого фронта!

— Ты же должен быть в Лондоне.

— Три дня тому назад.

— Куда теперь?

— В Улан-Удэ, а потом в Софию.

— Как я тебе завидую!

— Не стоит.

— Почему?

— Тебе не понять. А когда поймешь, будет поздно.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Прилетел в Москву в субботу, а в воскресенье с утра вызвали в контору и говорят, что дельце пустяковое наклевывается. Начал подготовку к заданию и тут выясняется, что ты — в Новосибирске.

Попросил разрешение сделать в городе на Оби остановку. До самого отлета с ответом тянули, а потом, прямо у трапа самолета, говорят:

«На твое усмотрение». Оленина не стала выяснять все подробности, которые привели к столь неожиданной встрече, и предложила жениху принять душ. Но, увы!

Водные процедуры не оживили его любимого гиганта, которого она ласково называла Big Max, а, наоборот, побудили ко сну. Осчастливив ее вещественными доказательствами любви и уважения в виде глянцевых женских журналов, виниловых пластинок «London ffrr», ювелирных украшений и т. д., жених откинулся на кровать и заснул столь крепким богатырским сном, что его разнообразные акустические эффекты едва-едва заглушал работающий почти на полную громкость телевизор. То есть, конечно, не телевизор, а видеомагнитофон «Электроника ВМ-18» (точная копия Panasonic G-7). Оленина с удовольствием просматривала последнюю (на тот момент десятую по счету) серию бондиады: «The Spy Who Loved Me», — на привезенной Максом из Лондона видеокассете. Смотрела и священнодействовала с веками глаз и ресницами. В 10.00 в ее номере зазвонил телефон. Это был Цибиков. Он просил ее через час быть в областном управлении, чтобы заактировать и принять от него текущие материалы следственного дела и обсудить некоторые технические детали предстоящей операции с участием сексота по кличке «Геолог». И пояснил, что в соответствии с полученным из Москвы приказом он отправляется в Улан-Удэ. Отлет в 16.30 из аэропорта «Толмачево». Провожать необязательно.

— Кто звонил? — спросил Оленину проснувшийся жених.

— Мой начальник, Юрий Николаевич Цибиков — объяснила она, ведя длинным ногтем вдоль опоясавшей шею нитки черного таитянского жемчуга. Макс напрягся и побледнел.

— Что-то не так? — заволновалась Оленина.

— Нет, все в порядке — сказал Макс и поинтересовался, можно ли в здешнем ресторане заказать завтрак с доставкой в номер.

IV

В Лотосовой Сутре есть место, где Будда говорит, что если мы хотим знать о своих прошлых жизнях, то нужно просто посмотреть на настоящее. Вы являетесь кульминацией всего, кем вы были и что делали. А если хотите заглянуть в будущее, то посмотрите на настоящее: то, что вы делаете сейчас — определяет ваше будущее.

Другими словами, по ситуации в текущей жизни вы можете рассказать о своем прошлом и то, что вы сеете сегодня, пожнете завтра. Этот закон причины и следствия называется кармой, и использование этого слова распространилось по всему миру. Оно проникло даже в академические круги. Судя по тому, как приятно Павлов с воскресенья на понедельник отдохнул и повеселился в апартаментах суперэлитного гостиничного комплекса, то, вероятно, когда-то в прошлой жизни он несправедливо страдал и терпел лишения. В гостиницу «Центральная» его доставили на редком даже для Москвы автомобиле марки «Jaguar», который приберегался в гараже ведомственного отеля для поездок по городу особенно почетных гостей. Перед этим для него по особой методике истопили так называемую «похмельную» баню, в которой гармонично сочетаются температура, влажность, состав веников и ассортимент тонизирующих прохладительных напитков. Обязательным условием «похмельной» бани является обливание ключевой водой из естественных источников водоснабжения. Ключевую воду рекомендуется набирать в деревянное ведро и поливаться ею из деревянного же ковшика.

— Надо же, свеженький, как огурчик! — Восхитился Цибиков, поздоровавшись с Павловым и предложив ему присаживаться за столик. Кое-что из холодных закусок, салатов и прохладительных напитков он уже заказал и поинтересовался у Павлова, что он предпочитает на второе в это время дня: рыбу или мясо? Павлов похлопал себя по животу и заявил, что сегодня у него разгрузочный день. Вначале они поговорили на отвлеченные темы, вроде погоды и городских достопримечательностей, но потом Цибиков, взглянув на часы, спохватился и перевел беседу в русло предстоящей операции.

Прежде всего, он поведал Павлову некоторые тайны регрессивнопрогрессивного гипноза, воздействию которого он подвергнется, если, конечно, ему удастся уговорить профессора Мерцалова:

— Самое главное, Дмитрий Васильевич, постарайтесь настроить себя так, как будто вы намереваетесь посмотреть телевизионный многосерийный фильм, например, «Семнадцать мгновений весны». Вы будете испытывать не только положительные, но и негативные эмоции: страх, разочарование, депрессию, сознание личной вины и тому подобное. Неизвестно, сколько своих прежних жизней в таком состоянии вы переживете, но, уверяю вас, каждая последующая жизнь будет казаться вам ужаснее предыдущей.

— Я все понимаю, Юрий Николаевич, но, если уже так много об этом феномене известно, то почему наши славные органы заинтересовали эксперименты профессора Мерцалова? Что в них криминального? — Павлов хотел понять причину, из-за которой его вытащили в Новосибирск — в такую даль. Цибиков был готов ответить и на этот вопрос:

— Я знал, что вы спросите меня об этом. Так, вот, дорогой Дмитрий Васильевич, дело в том, что мы не знаем, какой методикой или техникой пользуется профессор Мерцалов, чтобы привести испытуемых в измененное состояние сознания. Мне представляется, что это — не гипноз в привычном понимании. И сколь-нибудь значительными суггестивными способностями профессор Мерцалов не обладает. Поверьте мне, я имел удовольствие два раза пообщаться с ним под видом стажера московского физтеха.

— Значит, это — ЛСД или подобный ему синтетический наркотик, который для этой цели могли изобрести Мерцалов и Фишман? — жалея Аркадия Моисеевича, спросил Павлов.

— Вероятнее всего, что это именно так— подтвердил Цибиков и сразу посуровел и нахмурился.

— Светлана Викторовна упоминала фамилии Огурцова и Шмидта. Какое они имеют отношение к экспериментам Мерцалова и Фишмана? — Павлов вспомнил фамилии еще двух фигурантов уголовного дела.

— Насколько я понимаю, все четверо — друзья-приятели, но один — Огурцов, будучи философом, опровергает материализм диалектический. А другой — Шмидт, будучи историком — материализм исторический, — объяснил Цибиков, едва сдерживая улыбку.

— Ну и пусть себе опровергают. Разве это кому-нибудь, например, лично вам, мешает? — Павлов не скрывал отсутствие у него марксистско-ленинской убежденности.

— Лично мне не мешает, потому что материализм — не более чем гипотеза, но, вот, для существующей политической системы это неприемлемо. Тем более что оба они преподаватели кафедр общественных наук и, между прочим, коммунисты и ветераны Великой Отечественной войны. То есть, Огурцов — коммунист, а Шмидт — ветеран, — уточнил Цибиков.

— Сколько еще мы будем врать себе и убеждать других в том, что построили социализм, и теперь движемся к коммунизму! — сорвалось с языка Павлова то, что уже давно — со времен учебы в университете, не давало ему покоя. Цибиков посмотрел на него с интересом, улыбнулся мудрой ленинско-гагаринской улыбкой и ответил так:

— Любезнейший Дмитрий Васильевич! Дело в том, что люди, которые организовывали в этой стране революцию, прекрасно понимали, что она — буржуазная, но если бы они, я имею в виду большевиков, понизили планку политической программы, то им пришлось бы передавать власть умеренным социалистам и либералам. Так как терять власть они не захотели, объективно, был запущен механизм вялотекущего Термидора. С последующим перерождением партийной номенклатуры в новый правящий класс. Об этом писали Троцкий, Восленский, Маркузе и многие другие.

— И вы все это читали? — хотел спросить его Павлов, но не успел. В этот самый момент к столику, за которым они сидели, подошли два милиционера и попросили предъявить документы. Павлов так перепугался, что с трудом нашел во внутреннем кармане пиджака свое служебное удостоверение. Он почему-то решил, что его разговор с Цибиковым кем-то прослушивался и им обоим вскоре придется давать объяснение по поводу материализма и вялотекущего Термидора. Цибиков предъявил блюстителям порядка свой паспорт с московской пропиской. С почтением, посредством отдания чести, милиционеры вернули Павлову его служебное удостоверение, но, что касается Цибикова, возникла заминка.

— Гражданин Цибиков, проследуйте с нами в отделение! — Вежливо попросил милиционер в звании старшего сержанта.

— А в чем дело? — с невозмутимым видом спросил Цибиков.

— В отделении и узнаете — ответил милиционер в звании младшего сержанта и достал наручники.

— Встать! Руки за спину! Вы арестованы! — заорал милиционер в звании старшего сержанта. К величайшему изумлению Павлова Цибиков встал и подчинился приказу. Когда на его запястьях щелкнули браслеты, мимо их столика, закрыв лицо руками, пробежала девушка в цветастом длинном платье, а вслед за ней, быстро прошел низенький лысоватый мужчина, на ходу вытирая носовым платком вспотевшее лицо. В пробежавшей девушке Павлов сразу узнал Наденьку Навротилову. И испугался еще больше.

— А теперь в соответствии с инструкцией номер такой-то, утвержденной приказом Министра внутренних дел Щелокова тогда-то вы должны меня обыскать на наличие при мне оружия и изобличающих документов — потребовал у блюстителей порядка Цибиков. Милиционеры переглянулись и приступили к обыску. Когда они вытащили из внутреннего кармана пиджака задержанного его служебное удостоверение, с ними чуть инфаркт не случился.

— Товарищ капитан, извините, ошибочка вышла. Товарищ капитан, сейчас мы с вас наручники снимем! — залепетали милиционеры, услужливо и подобострастно.

— Да я и сам без вас это сделаю! — заявил Цибиков и в тот же момент все услышали, как металлические браслеты зазвенели, упав на паркетный пол.

— Разгильдяи! Даже наручники не научились застегивать! Смирно!

Кругом! Шагом марш! — не на шутку разбушевался Цибиков я. Когда, чеканя шаг, блюстители порядка, удалились, Цибиков расхохотался, а Павлов признался, что натерпелся такого страха, что ему, не мешало бы, срочно пробежаться до туалета. Цибиков с пониманием кивнул головой. Проходя мимо служебного помещения ресторана, Павлов через полуоткрытую дверь услышал звонкую пощечину и громкий негодующий голос: «Сцука! Подставить нас решила!? Говори, где залёг Салавар! Не скажешь, в СИЗО сгною!» Вернувшись к столику, Павлов застал Цибикова «принимающим тысячу извинений» от следователя районной прокуратуры тов. Кривошеина.

Оказывается, тому было поручено расследование обстоятельств смерти в результате жестоких побоев ранее судимого за изнасилование и сводничество гражданина Серебренникова. А также причинения тяжких увечий трем его корешам и еще двум гражданам, личность которых устанавливается. По словам одного из потерпевших, все это — дело рук вора в законе Салавара, которого он, якобы, опознал по голосу. «Вы нас поймите, товарищ капитан, — говорил следователь, вытирая платком вспотевшую лысину, — у нас уже три года, как тишина, никаких разборок. И на тебе! Прямо в центре города!» Далее, тов. Кривошеин объяснил, почему все так неловко получилось. И Цибиков вынужден был признать, что новосибирская милиция и прокуратура сработали очень оперативно. На Наденьку Навротилову внутренние органы вышли сразу — через таксиста, который доставил ее до подъезда дома, в котором жила Мелисса, и довез Цибикова до Коммунального моста. Кстати, там Цибиков встретил рассвет, любуясь разливом Оби, а потом на попутной машине вернулся в гостиницу «Центральная». На первом же допросе Наденька Навротилова «раскололась» и написала чистосердечное признание в отношении фактов и событий, которые имели место быть с нею в период с 22-х до 24-х часов в баре гостиницы «Центральная». Про своего заступника Наденька могла лишь сообщить, что его зовут Георгий и, что, возможно, он проживает в той же гостинице. Ей, разумеется, было очень стыдно за то, что она выдала человека, который, рискуя своей жизнью, защитил ее честь и тому подобное. Но она успокаивала себя тем, что, может быть, все обойдется. Она сама наймет лучшего столичного адвоката и заплатит столько, сколько потребуется. Когда же Георгия посадят, то она будет посылать ему передачи, писать письма и ждать, когда он освободится.

А потом они поженятся, и она пропишет его в своей кооперативной квартире или у деда Ивана в подмосковной деревне Переделкино. И будет у них любовь, как в фильме Васи Шукшина «Калина красная», а потом Георгия убьют его единомышленники, и она будет каждое воскресение приносить на его могилку цветы. В том, что мужчина, представившийся ей Георгием, — вор-рецидивист, у нее не было никаких сомнений. Об этом она даже успела шепнуть Мелиссе, которая явилась домой на полчаса раньше, терзаясь сожалениями о том, что опять переспала не с тем, с кем надо: режиссер Авдеев оказался женатым и даже не москвичом, а откуда-то из Вятки, которая впадает в Каму. Цибиков предложил прогуляться немного на свежем воздухе, чтобы завершить беседу и затем попрощаться, возможно, надолго. Чем-то приятен был ему этот человек, совершенно не похожий на показательно фанатичных приспособленцев или тех, соглашается работать на органы из корыстных побуждений. Еще в Москве он успел ознакомиться с личным делом сексота по кличке «Геолог» и должен был признать, что все операции, проводившиеся с его участием, были успешными. Но на этот раз все было не так просто. Во-первых, был очевиден риск для его жизни и здоровья. Во-вторых, если в результате испытания он приобретет дар пророчества или ясновидения, то психушка ему, точно, гарантирована. В-третьих, если операция провалится, то всю вину за это Оленина свалит на него. Единственное, чем он мог бы помочь Павлову, так это добрым советом: не рассказывать никому, даже самым близким людям, из того, что он узнает во время своего необычного путешествия в прошлое или в будущее. Они вышли к прилегающему к гостинице скверу, засаженному хвойными и лиственными деревьями, и присели на садовую скамейку.

— Юрий Николаевич, — спросил Павлов, сгорая от любопытства, — как же вы, если не секрет, от наручников-то освободились? Я такого даже в кино не видел.

— Вообще-то я Юрий Нанзатович. Отец у меня по национальности бурят, а мать русская. И по-бурятски я разговариваю свободно, а также владею английским, французским и немецким — разоткровенничался Цибиков и даже честно ответил на его вопрос:

— Что касается наручников, так они у меня были не на руках, а в руках. Понимаете разницу?

— С трудом — сознался Павлов.

— Я внушил милиционеру, что он наручники на меня надел, хотя на самом деле он мне их просто сунул в руки, не отдавая себе в этом отчета — раскрыл Цибиков свой «фирменный» секрет.

— Потрясающе! Вы бы, наверное, могли, как Мессинг, выступать на эстраде— невольно, позавидовал Павлов.

— Нельзя. Я ведь свои способности приобрел посредством веры, а она не позволяет тратить свои таланты попусту. Хотя, знаете ли, получается не всегда— тактично, как мог, объяснил Цибиков.

— Вы буддист? — спросил Павлов и тут же поспешно заверил:

«Честное слово, я никому об этом не скажу!»

— И да, и нет. Видите ли, Дмитрий Васильевич, у буддизма, как и у всех мировых религий, есть внешняя оболочка и доступное очень немногим внутреннее ядро. Надо только уметь это прочитать и не принимать за истину то, что выгодно. Это нелегко, но другого пути нет, а попыток у нас, к сожалению, ограниченное количество — сказав это, Цибиков посмотрел на Павлова усталым и жалеющим взглядом, а потом, тяжело вздохнув, объявил, что ему уже пора возвращаться в гостиницу и собираться в дорогу. Они простились, крепко пожав друг другу руки. Но перед этим произошел довольно забавный эпизод. Павлов обратил внимание Цибикова на белку, раскачивающуюся на лапе лиственницы. «Мрыся!», — крикнул Цибиков и хлопнул в ладоши. И белка тотчас спрыгнула на скамейку и забралась ему на плечо. Павлов догадался, что белка ручная и прибежала за угощением.

Цибиков порылся в карманах и, виновато улыбнувшись, сказал: «Совсем забыл, что уже переоделся. Мы утром познакомились. У меня, знаете ли, в кармане джинсовой куртки горсть каленых кедровых орехов завалялась. Я решил пощелкать, и тут она объявилась. Пришлось поделиться». И он сказал что-то белке на непонятном Павлову языке. Возможно, на бурятском. Мрыся, с минутку посидев у него на плече, снова запрыгнула на дерево, скрылась где-то в густой кроне, а потом очень точно, прямо в руки, сбросила ему кедровую шишку — может даже из своего неприкосновенного запаса. Цибиков белку поблагодарил, но уже по-русски, сказав ей, что за ним остался долг, который он ей обязательно возместит. Вернувшись в гостиницу, Цибиков заявил администратору о своем отъезде; придя в номер, принял душ, собрал вещи и заказал телефонный разговор с Москвой. Учитывая разницу во времени между Москвой и Новосибирском, его бывшая супруга еще не пришла с работы, а его 13-летний сын Игорь, вероятно, уже вернулся из школы. По причине частых командировок и большой занятости на работе Цибиков виделся с сыном крайне редко. Его бывшая супруга, вполне удовлетворенная вторым браком, не очень-то поощряла их контакты. К тому же 10 лет тому назад, пользуясь его продолжительным отсутствием в Москве и своими связями в Мосгорсуде, она добилась усыновления Игоря отчимом. Не потерять сына и квартиру в доме на Поварской улице Цибикову помогла служба в органах государственной безопасности. Когда же его бывшая супруга и ее новый муж узнали о его настоящей профессии, то «без шума и пыли» освободили его жилплощадь в центре Москвы и переехали на постоянное место жительства в «спальный район» Свиблово. Игорь оказался дома, но не потому, что уже вернулся из школы, а потому, что в нее не ходил по причине ОРЗ — острого респираторного заболевания. Как заботливый отец и бывший медицинский работник, Цибиков потребовал у отпрыска перечислить симптомы болезни и назвать лекарства, которые ему назначил принимать врач «неотложки».

Удовлетворившись ответом, он предупредил сына о том, что вернется в Москву, очевидно, не скоро, и попросил, хотя бы раз в неделю, навещать его квартиру. Дубликат ключей он предусмотрительно передал Игорю накануне командировки. Игорек звонким, еще не сломавшимся голосом, напомнил ему, что он уже не маленький и пообещал сделать все, как надо: пропылесосить ковры, провести влажную уборку полов, удалить с лакированной поверхности полированной мебели пыль и т. д. Удовлетворившись ответом, Цибиков попросил заодно перенести его коллекцию мексиканских кактусов из кухни и гостиной на балкон, но, ни в коем случае, их не поливать.

* * *

В аэропорту «Толмачево» было немноголюдно и тихо. Цибиков прошел регистрацию, сдал багаж, купил в киоске свежий номер газеты «Советский спорт» и присел на скамейку. И тут он затылком почувствовал на себе чей-то взгляд. Быстро обернулся, посмотрел по сторонам. Вроде никого. Он углубился в чтение статьи бывшего тренера сборной СССР по хоккею с шайбой, и снова почувствовал на себе чей-то тяжелый и угрюмый взгляд. Но оборачиваться он уже не стал, а, оставив газету на скамейке, поднялся и направился к стойке билетного контроля. Объявляли посадку на рейс «Новосибирск-Улан-Удэ-Владивосток». Лишь у трапа самолета Цибиков, внимательно разглядев пассажиров, вычислил того, чей взгляд он на себе испытал. И даже его узнал, хотя прошло уже больше пяти лет с тех пор, как он видел этого человека в последний раз. Вне всякого сомнения, это был Макс — его спарринг-партнер на тренировках по рукопашному бою: рост — 195 см, вес — 120 кг, но с хорошей реакцией. Настоящей фамилии и звания его он не знал. Так положено. Они общались и вне стен спортивного зала: на курсах английского языка и в читальном зале библиотеки учебного центра в Ясенево. Хотя у чекистов не принято распространяться по поводу их специализации, Цибиков догадывался, что Макс входит в состав группы так называемых «чистильщиков», которые под видом бытовых преступлений, дорожных происшествий и иных латентных вариантов (то есть версии естественной смерти) устраняют перевербованных агентов, проштрафившихся резидентов и тому подобное. «Почему Макс к нему не подошел и не поздоровался, а разглядывал издали? Вот и сейчас он стоит за моей спиной, не окликает, а как будто нарочно дает ему понять, что их общение нежелательно», — раздумывал он. Прокачав возможные варианты этой неожиданной встречи в качестве случайного совпадения маршрута путешествия, Цибиков перешел к анализу ситуации, с точки зрения целесообразности события в совокупности обстоятельств места и времени. Чтобы проверить свою догадку он решил, улучшив момент, повернуться, но так быстро, чтобы Макс не успел отвести от него свой взгляд. Получилось. Макс мгновенно попал под влияние гипноза, и теперь Цибикову осталось только потребовать от него ответ на вопрос: зачем он здесь? Цибиков, не спеша, приставил себе к правому виску воображаемый пистолет. Макс утвердительно кивнул головой. Цибиков ткнул себя указательным пальцем в грудь. Макс снова утвердительно кивнул головой, хотя по выражению его лица чувствовалось, как нелегко ему это дается. Цибиков отвернулся и в порядке живой очереди поднялся по трапу на борт ТУ-154. Когда Цибиков занял свое место в середине салона, проходивший мимо него в носовую часть самолета Макс, нагнувшись, шепнул ему в ухо всего лишь два слова: «Мухар харгы». В переводе с бурятского на русский это означало «тупик», «конец дороги», и было созвучно названию аэропорта Улан-Удэ «Мухино». И Цибиков сразу все понял.

Настоящий киллер ожидает его в «Мухино», а Макс летит туда для подстраховки. И, возможно, для последующего устранения киллера. «Ну, это мы еще посмотрим: кто кого», — подумал он, и все-таки загрустил.

Если к участию в операции по его устранению направили Макса, то насколько же должен быть профессионально подготовлен ее непосредственный исполнитель? Так или иначе, подсказка бывшего спарринг-партнером, давала ему шанс спасти свою жизнь: долететь бортом, на который он совершил посадку, до Владивостока, а затем попытаться уйти в тайгу, затаиться и дождаться предсказанных Евгением Сидоровым событий августа 1991 года. Цибиков достал из кармана пиджака кедровую шишку, которую ему сбросила белка Мрыся, помял ее в ладони, нагнулся и прошептал в нее, как в воображаемый микрофон: «Человек-хан, спусти мне, когда понадобится, огниво и нож!»

 

ГЛАВА 4

НА УДАЧУ БАЛТАЗАРА!

Два дня, в среду и в четверг, в Вычислительном центре банковского холдинга проводилась замена морально устаревшего активного оборудования, и ресурсов, которыми пользовался «ЭП-Мастер», хватало только на то, чтобы пополнять хранилище данных и проводить их систематизацию. У наших друзей появилась возможность более обстоятельно обсудить дальнейшие перспективы, как самой программы, так и создаваемого ею произведения. Genius loci, а по-русски — Гений места, которого наши друзья противопоставили «ЭП-Мастеру» в качестве антагониста, по их мнению, никакого заметного влияния на развитие сюжетной линии не оказал. Ну, порылся в вещах Павлова и его начальника тов. Афанасьева, ну, предложил Павлову и Олениной разгадать две несложные загадки. Вот и всё. Где обещанные им таинства, пророчества и чародейства? У кого-то из наших друзей, — надо полагать, Геннадия Галыгина, — возникла идея заменить или дополнить Genius loci более узнаваемым мистическим персонажем, который, постепенно активизируясь, придал бы сочиняемому произведению сатирическую остроту, драматургическое новаторство (живость), а также чёрный юмор и беспредельный полет фантазии.

— И кто лучше всего подходит на эту роль? Представляю, как дорогой читатель разводит руки в стороны; на его лице — недоумение. Он не понимает. И тогда спросим его следующее:

— Кто, нарушив божественный устав, переступил черту дозволенного, и за это был проклят и сурово наказан?

— ???!!!

— Правильно! Это — бес (чёрт) обыкновенный… Для того чтобы добавить программу «А» в тело программы «Б» таким образом, чтобы программа «Б» не потеряла своей функциональности, особого таланта не требуется. Гораздо сложнее подобрать для «чёрта-вируса» подходящий ассемблерный код, учитывая огромное разнообразие инфернальных сущностей, к которым кто-то из читателей, наверное, относится иронично, а кто-то вполне серьезно. Кто из них более прав, неизвестно, но можно привести некоторые факты, свидетельствующие против скептиков. Начнем с того, что в Нижнем Новгороде есть музей Добролюбова, а в нем — удивительная экспозиция, в которой собрано уже более двух сотен чертей, представленных в самых разных скульптурных воплощениях: из папье-маше, стекла, дерева, пластмассы, фарфора и металла. Черти изображены на тарелках, кружках, свистульках, пепельницах и других предметах бытового назначения. Есть в экспозиции и несколько очень выразительные масок, надев любую из которых можно до смерти напугать прохожего в темном переулке. Все черти и вещи с бесовской символикой доставлены в музей из разных частей света. Например, гаитянская кукла Вуду соседствует с жестяной банкой энергетического напитка, произведенного в Дании, а отлитая из шоколада на московской фабрике «Красный Октябрь» скульптурная группа «Кузнец Вакула верхом на черте» с маской тувинского шамана. Нижегородская экспозиция чертей постоянно пополняется новыми экспонатами. Так, совсем недавно на стене рядом с живописным полотном художника Борхеса появилась фотография в рамке, запечатлевшая звезд российской эстрады Филиппа Киркорова и Лолиту Милявскую. По какой причине она попала в экспозицию совершенно непонятно, и надо бы посоветовать адвокатам Филиппа и Лолиты разобраться, в чем тут дело. Если это — оскорбительный намек, то надлежит немедленно взыскать с музея подобающую компенсацию за моральный ущерб, поскольку в противном случае, возможно, придется раскошелиться за рекламу. Интересно, работает ли по-прежнему в музее Добролюбова Иван Сергеевич Братищев, который был моим экскурсоводом? Его отношение к предметам указанной экспозиции лично мне показалось довольно забавным. Так, на вопрос: «Являются черти объективной или субъективной реальностью»? — Иван Сергеевич ответил: «А черт его знает!»— и стал мелко креститься. Между тем, это дело уже давно волнует умы многих ученых, философов и писателей, имеющих довольно высокий рейтинг цитирования. Например, античный философ и историк Плутарх полагал нелепым считать, что между двумя противоположностями — бессмертными богами и смертными людьми — больше ничего нет. По его глубокому убеждению, природа не может иметь такой громадный изъян, поэтому должен существовать некоторый промежуточный вид жизни, обладающий особенностями тех и других. Эту особую категорию разумных существ эллины называли «демонами», а римляне — «гениями». К слову сказать, греческое daimon не несло изначально никакого отрицательного подтекста. Демон, в греческой религии и мифологии, это — всякое божество или дух-хранитель, способствующий или препятствующий человеку в исполнении его намерений. Негативную окраску данное слово приобрело после принятия христианства, став термином для обозначения бесов, злых духов, и даже самого дьявола. Доктор Жак Валле, член Американского математического общества, считает, что, рано или поздно, все созданное Богом предстает перед Человеком. Иногда, по его мнению, Бог ставит Человека лицом к лицу с дьяволом и духами, чтобы убедить его в их существовании. С вершины небес он также посылает своих слуг — ангелов. Таким образом, — заключает почтенный ученый, — эти существа являются вовсе нам не для того, чтобы остаться среди нас или породниться с нами, а для того, чтобы мы могли понять их. Правда, они появляются крайне редко. Но почему должно быть иначе? Неужели недостаточно одному из нас увидеть ангела, чтобы все мы поверили в остальных ангелов? С такой решительной постановкой вопроса доктора Валле нельзя не согласиться. Наконец, с позиций современной науки не исключается возможность существования типов взаимодействий, которые не проявляются в нашем мире, но могут иметь место в параллельном мире, не нарушая привычных для нас естественных явлений. Известный британский астроном сэр Фред Хойл (Sir Fred Hoyle) писал: «Люди всего лишь пешки в огромной игре, проводимой чуждым нам разумом, контролирующим каждый шаг человечества. Этот чуждый нам разум происходит из другой вселенной с пятью измерениями, его законы физики и химии полностью отличаются от наших. Он научился раздвигать барьеры времени и пространства, ограничивающие нас. Эти сверхразумные сущности настолько отличаются от нас, что представляется совершенно невозможным понять или описать их привычными понятиями. Похоже, что эти сущности полностью лишены таких физических ограничений, как тела, и больше похожи на чистый разум. Эти сущности находятся повсюду — на небе, на море и на земле.

Они, возможно, контролируют эволюцию homo sapience». В одном древнееврейском предании утверждается, что злые духи, мазикин, были сотворены Всевышним в сумерки до наступления первой субботы, то есть их интегральная функция в этом мире была заранее предусмотрена. Все античные мифы просто кишат какими-то омерзительными существами, способными даже современного читателя привести в содрогание. Примечательно при этом, что буквально до самых последних десятилетий круг представлений об этом природном явлении от века к веку практически не расширялся. Вокруг нас, как то тысячи раз фотографировал уже покойный Леонид Семенович Прицкер, во множестве летают странные энергетические существа. Они неощутимо садятся на человека, а потом ненадолго куда-то улетают. Чем образованнее и неординарнее человек, тем сложнее структура этих существ. Возможно, это и есть невыдуманные вампиры, которые забирают человеческую энергию, и когда их «аккумуляторы» переполняется, бегут сдавать ее в свой улей? Или, наоборот, это — прекрасные музы, которые без остатка, жертвуя собой, отдают свою энергию будущему Пушкину, Моцарту и Леонардо да Винчи? Внешний облик «беса (чёрта) обыкновенного» всегда вызывал смешанные чувства: страх и веселье. По народным поверьям, отразившихся в сказках народов мира, он выглядит маленьким и чёрным (смуглым, чумазым), то есть — далеко не красавец. На картинах художников, видимо, для пущего устрашения, он изображается чаще всего с рожками, пятачком, длинным хвостом и на ногах копытца, но на этих деталях мы зацикливаться не будем. Из произведений устного народного творчества известно, что для облегчения своей деятельности дьявольская сила одарена способностью превращений. Черти могут совершенно произвольно менять свою подозрительную и страшную бесовскую шкурку и напяливать на себя личину, схожую с людской или звериной. И вообще принимать любые формы, более знакомые и привычные для человеческого глаза. Проявляясь в нашем мире, они, выбирают себе в качестве пристанища задние дворы и подвалы домов, разбивают свои походные лагеря в далеких полях и меж пальмовых деревьев. С развитием научно-технического прогресса черти стали довольно часто появляться в научных лабораториях, конструкторских бюро, учебных аудиториях университетов и даже проникать в залы заседаний ученых советов, устраиваясь, как правило, подле ног председательствующего. И уж совсем нельзя, учитывая трудный быт и суровые климатические условия нашей страны, проигнорировать известное выражение: «Напился до чертиков», — поскольку оно отнюдь не фигуральное. Врачей во все времена изумляли рассказы алкоголиков, в которых с точностью до деталей повторялись описания чертей. Лишь одно было различным — их рост. К одним в галлюцинациях являлись исполины, других преследовали маленькие, с палец величиной, рогатые человечки. Впрочем, врачам некогда рассуждать о похожести симптомов. Время и силы их уходят на то, чтобы лечить больных, а не объяснять феномен.

Российским ученым с помощью специальных приборов недавно удалось зафиксировать на пленке «ужасы» алкогольных галлюцинаций. И оказалось, что эти образы рождает отнюдь не расстроенный злоупотреблением спиртным мозг. Пленка объективно отразила то, что было в поле зрения больных белой горячкой, а именно: большие и маленькие черти! У наших друзей: Шлыкова, Андреева и Галыгина, — было не так много времени, чтобы досконально разобраться во всем разнообразии инфернальных сущностей, описанных в художественной и медицинской литературе. Проведя brainstorming, т. е. «мозговой штурм», они остановили свой выбор на том объекте, который бы в наибольшей степени соответствовал месту и времени действия рассказа «Еще один странный случай на Патриарших прудах». Дорогой читатель, надеемся, не забыл, что главный герой рассказа и некоторые второстепенные персонажи переместились из Москвы в Новосибирск посредством связывающей эти города транссибирской железнодорожной магистрали. Наши друзья бывали в городе на Оби не один раз — как участники научных конференций и семинаров, а Александр Андреев в начале 90-х годов даже три месяца находился в Новосибирском государственном университете на стажировке. Он-то и вспомнил историю, которую ему рассказали его новосибирские приятели.

Один из них даже был невольным очевидцем и свидетелем совершеннейшего безобразия, которое творилось в стенах одной из университетских лабораторий в мае 1978 года. И не иначе, как под влиянием нечистой силы. Среди студентов и профессорско-преподаватель-ского состава НГУ до сих пор популярна частушка, в которой нашел отражение факт временного пребывания в стенах этой почтенной alma mater, являющейся, как поется в неофициальном гимне НГУ, самой матерной из всех высших учебных заведений страны, необыкновенного существа:

Совместными усилиями до конца рабочего дня наши друзья написали кусочек макрокода, соответствующий мефистофелевским качествам будущего «беса (чёрта) обыкновенного», а на другой день — остальные коды, позволявшие этому существу разговаривать разными голосами на многих языках, свободно обращаться к хранилищу данных и даже иметь персональную страничку в WWW. Они очень надеялись на то, что их «электронный писатель» распознает новый объект, и вынужден будет считаться с его присутствием, учитывая навязчивое желание чертей искажать позитивные творческие замыслы людей. В пятницу, когда «ЭП-Мастер» снова получил доступ к ресурсам Вычислительного центра, наши друзья через известную только им дырку в программе протолкнули «черта-вируса» в файл рассказа «Еще один странный случай на Патриарших прудах». По воспоминаниям Антона Шлыкова, который эту филигранную операцию выполнял, вирус, как клещ, мертвой хваткой вцепился в объект, именуемый «котом профессора Шредингера», а потом, как блоха, перепрыгнул на объект, именуемый «профессором Мерцаловым». Программа уже начала «разгоняться», но, как только заметила появление Неопознанного Логического Объекта, выдала сообщение о том, что ей требуется дополнительное время для того, чтобы непонятно откуда взявшуюся «блоху» изучить и соотнести ее бытие и существование с концепцией сочиняемого рассказа. «Ура!!! Сработало!», — обрадовались наши друзья, и стали собираться домой в предвкушении предстоящих выходных дней. В понедельник начиналась последняя рабочая неделя перед Новым годом. Пока наши друзья занимались домашними делами и предновогодними хлопотами, «электронный писатель» работал, работал и работал… Его, а точнее говоря, компьютер АS/400, специалисты Вычислительного центра в субботу и воскресенье, дважды, на короткое время (на три с половиной часа) подсоединяли к «эстафетному кольцу», чтобы решить какую-то задачу распределенных вычислений. Но даже столь короткого промежутка времени «ЭП-Мастеру» хватило на то, чтобы выхватить из сети, состоящей из семи компьютеров, требуемые ему ресурсы, и сочинить нечто совершенно невероятное. Genius Loci, — а по-русски, Гений места на этот раз в творческий процесс не вмешивался. Обидевшись на то, что отцы-программисты выразили ему недоверие и подменили совершенно некреативной сущностью, искажающей чистоту художественного восприятия и изображения действительности, он нашел в кристалле CISC-процессора компьютера-сервера AS/400 подходящую трещину и затаился, молча, наблюдая за тем, как «ЭП-Мастер» тщетно пытается придумать Happy end. На очередном крутом вираже экспериментального моделирования сюжетной линии Genius Loci не выдержал, и дал подсказку:

— «Марло и Гёте, Томас Манн и масса певцов», «Мастер и Маргарита», в конце концов …

— Яволь, — отозвался «ЭП-Мастер» и подхватил тему:

— «Есть мистика. Есть вера. Есть Господь. Есть разница меж них. И есть единство. Одним вредит, других спасает плоть. Неверье— слепота, а чаще — свинство».

— Вот-вот, именно это я и имел в виду, — согласился Genius Loci.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

В. Динабургский

I

Вопрос о том, в каком качестве: стажера или ревизора, — прибыло в Новосибирский государственный университет существо, похожее по описанию на «черта обыкновенного», а также точное время его пребывания до сих пор является спорным. Довольно правдоподобной выглядит версия о том, что чёрт появился где-то между 1 апреля и 1 мая 1978 года, то есть в промежутке между двумя знаменательными датами: Днем дурака и Днем международной солидарности трудящихся. Человек, который увидел его первым, до сих пор убежден, что это было в понедельник, то есть в день недели, для которого особенно характерны позывы к употреблению огуречного рассола и пробуждению совести, в связи отрицательным сальдо семейного бюджета. Фамилия этого человека никому ни о чем не говорит, поскольку он даже не кандидат наук, который как начал в далеком 1978 году свою трудовую деятельность в должности лаборанта, так и продолжает ее в том же качестве до сих пор. Впрочем, имя у этого человека есть: Валентин. В те же далекие времена в той же лаборатории и даже в той же должности, что и Валентин, начала трудовую деятельность гарна дівчина родом из Полтавы по имени Валентина примерно метр восемьдесят ростом с очень притягательными формами, и милым личиком.

Как это часто бывает не только в научных лабораториях, между Валентином и Валентиной, вчерашними выпускниками НГУ, проскочила искра взаимной симпатии, распалившая в их сердцах огонь любви, который к огорчению одной из сторон, а именно Валентина, оказался недолговечным. Красавица-хохлушка отдала предпочтение другому мужчине, которым оказался не кто иной, как заведующий биофизической лабораторией доктор физико-математических наук профессор Сергей Сергеевич Мерцалов. Но никто этому особенно не удивился, поскольку всем было уже давно известно, что профессор Мерцалов — «бабник еще тот». Формально Сергей Сергеевич был женат. Однако, за два года до описываемых событий его драгоценная половина — дама серьезная, столичная, в парижах бывала, свет видывала — уехала обратно в Москву, не выдержав, по ее словам, «ужасов провинциальной жизни».

Она забрала с собой их шестилетнего сына, оставив мужа (40-летнего профессора!) одного в трехкомнатной квартире, незадолго до этого обставленной шикарной полированной чешской мебелью. Кроме этого профессор Мерцалов был счастливым обладателем автомобиля «Волга», холодильника «ЗИЛ», восточногерманского пианино, цветного телевизора, стереофонического магнитофона и шестиструнной итальянского строя гитары, на которой он довольно сносно играл. У профессора, как и положено, был собственный загородный дом и земельный удел в шесть соток при нем. Недолго погрустив, Сергей Сергеевич устроил с помощью университетских приятелей что-то вроде кастинга невест, обусловив пребывание каждой из них в его квартире испытательным сроком на 30 суток «и не часа больше». Он перебрал почти всех молодых незамужних преподавательниц, которых ласково называл «мымрочками», по меньшей мере, с шести кафедр университета, потом незамужних аспиранток, и, наконец, очередь дошла до лаборанток. И первой из них оказалась недавно поступившая на работу в его биофизическую лабораторию красавица Валентина. Он сделал ей «неприличное предложение», всего на какие-то 3 часа опередив сохнувшего по ней Валентина, который, уже приняв для храбрости 100 грамм спирта, репетировал перед зеркалом момент торжественного вручения Валентине букета весенних первоцветов с запиской с намеком насчет совместного похода в ЗАГС. Как не отговаривали Валентину ее подруги, она в тот же день приняла предложение профессора, резонно полагая, что, если выгодное замужество и не состоится, то поступление в аспирантуру ей уж точно гарантировано. Однако, в отличие от других невест профессора Мерцалова, Валентина пробыла хозяйкой в его квартире всего лишь 10 дней, чем огорчила его несказанно, оставив без украинского борща с пампушками и вареников с творогом. Также профессору было досадно от того, что он почти уже в нее влюбился и даже добился перевода ее на работу в другую университетскую лабораторию, в виду негласного правила, запрещающего мужу и жене работать вместе в одном структурном подразделении. И всему виной оказался ревнивец-Валентин, который, правда, потом покаялся и признался профессору в том, что он совершил, ради того, чтобы расстроить его отношения с Валентиной. История эта темная. Известна только ее прелюдия и финал.

Отвергнув предложение своих горячих приятелей встретить профессора Мерцалова в подъезде его дома и объясниться при помощи кастета, Валентин отправился в поселок Радужный, что в 20-ти километрах от Новосибирска, к своей бабке Евдокии. Бабку Евдокию в поселке Радужном знают все, кого не спроси. Там вообще все друг друга знают. Но она — случай особенный. Самый старый житель все-таки, а также знахарка отменная или колдунья, это уж кому как больше нравится. После того, как поведал ей Валентин о своей тоске-кручинушке, она вручила ему простую иголку, но без ушка, и велела воткнуть ее в притолоку входной двери в квартиру «бессовестного старика-прохфессорха». Что поделать, в представлении бабки Евдокии, ученая степень и сопутствующее ей высокое научное звание обидчика ее внука, не имели абсолютно никакого народного уважения. Итак, воткнул Валентин заговоренную иголку в притолоку двери квартиры профессора Мерцалова, и уже на другой день встретила Валентина в Центральном универмаге города Новосибирска мужчину своей мечты: брюнета, но не с залысинами; статного, но без запасного парашюта; жизнерадостного, но без вредных привычек. Таковым ока-зался недавно овдовевший 55-летний начальник пожарной охраны города. Бросилась к нему навстречу Валентина, и встала перед ним, как вкопанная, сгорая от желания отдать ему своё молодое длинноногое тело плюс накопленный опыт половой жизни. Мужчина ее мечты, как ни в чем не бывало, потрогал ее груди, хлопнул по попе и сказал: «То, что надо!» И они ушли вдвоем, под руку: вначале вниз по лестнице универмага, а на следующий день — вверх по лестнице Дворца бракосочетаний. Так и остались, лаборант Валентин и профессор Мерцалов, не только с рогами, но и с длинными ослиными ушами, что им обоим, надо полагать, было особенно обидно. Валентин — мужик душа нараспашку — на другой же день после бракосочетания Валентины, прибежал к профессору Мерцалову на его квартиру с намерением вытащить из притолоки бабкину иглу, сломать и попросить у бывшего соперника прощения. Сергей Сергеевич воспринял покаяние с недоверием и предложил Валентину совместно пропустить по сто грамм настойки на золотом корне, а потом сходить в биофизическую лабораторию и проверить, сколько на конце иголки, которую он воткнул в притолоку входной двери, смогло уместиться разного рода чертей. И вот, что они, обсудив актуальные вопросы физики и религиоведения, в конце концов, задумали:

— Испытать конец заговоренной иглы ультразвуком: 25кГц, мощность 6,6Вт/см, — в течение 10–15 секунд на расстоянии 1–2 см. от источника акустического поля.

— Испытать конец заговоренной иглы, поставив ее в перекрестье лазеров с длиной волны 632,8 мм. Как говорится, хотите, верьте, а хотите — нет. Ставьте подобный эксперимент, если у вас есть заговоренная иголка без ушка, и профессор Мерцалов, если он жив и здоров, гарантирует проявление следующих акустических и визуальных явлений: 1) Вас будут откуда-то материть, причем, до седьмого колена, а потом спросят, какого черта вам от них надо? Совет 1-й. Не следует отказываться от содействия, и надобно тотчас попросить черта-прорицателя, который, оставаясь невидимым, в сей же миг выдаст вам: динамику курса рубля по отношению к доллару и евро, а также прогнозы мировых цен на нефть и золото, по крайней мере, в перспективе до 2020 года. Можно заодно выяснить итоги будущих четвертьфиналов и полуфиналов чемпионатов Европы и мира по футболу. Зная состав их участников, есть шанс неплохо заработать на предложениях букмекерских контор. 2) К вам прибудет существо из параллельного мира, которое, с ходу, задаст вам вопрос, который кого угодно может поставить в тупик: «Не могу ли я сделать для вас, например, то же самое, что я когда-то сделал для господина Абрамовича?» Совет 2-й. Не соглашайтесь, потому что в России очередная легальная приватизация в виде бесплатной раздачи государственной собственности и залоговых аукционов состоится не раньше, чем через тысячу лет, а за рейдерство могут и посудить. Миллиарды долларов на личный банковский счет тоже не загоняйте, так как потом не сможете доказать перед FATF легальности их происхождения. Но лучше всего послать чёрта туда, откуда он явился, чтобы не искушать себя непомерными соблазнами. Все это, конечно, шутка, ибо, по последним исследованиям Ватикана, бесовская сила никогда не повторяется в своих подходах, лишь бы только смутить наши души и направить на стезю порока. Вот и во время эксперимента с заговоренной иголкой без ушка, который поставил профессор Мерцалов при содействии лаборанта Валентина, имели место особенные события, которые по причине их невероятности в лабораторный журнал не были занесены. Так, после испытания иголки посредством ультразвука, профессор Мерцалов и лаборант Валентин услышали троекратное: «ку-ку-ку», — которое сменили позывные радиостанции «Маяк». А потом приятный женский голос произнес: «Московское время 16.00. Начинаем концерт по заявкам радиослушателей. По просьбе бывшей супруги Сергея Сергеевича Мерцалова Татьяны Михайловны Подгурской исполняем для ее нового избранника Ашота Алиевича Чхартишвили песню из кинофильма „Семнадцать мгновений весны“». Заиграла знакомая мелодия, но то, что стал исполнять народный артист СССР Иосиф Давыдович Кобзон, явно выходило за рамки приличия:

— Эй! Кто там? — Валентин осторожно наклонился, чтобы рассмотреть кювету, в которой была закреплена заговоренная игла без ушка. То, что он затем услышал, повергло его в крайнее смущение и заставило густо покраснеть:

— А ты, пень, вообще помалкивай! Думаешь, никто не знает, чем ты по утрам в постели занимаешься вместо физзарядки? А сегодня после обеда, закрывшись в лаборатории, что ты делал, рассматривая шведский журнальчик? Сергей Сергеевич! Обратите, наконец, внимание на этого охламона, который вместо кандидатской диссертации отращивает себе на ладонях волосы!

— Я в личную жизнь своих сотрудников не вмешиваюсь — уклонился от ответа Сергей Сергеевич и в свою очередь спросил:

— Ко мне вопросы имеются? Он, разумеется, вначале подумал, что все это — ловкий розыгрыш его коллег, которые, спрятавшись где-нибудь под столом, валяют дурака. Он и сам был мастером розыгрышей и мистификаций и готов был аплодировать, если бы не одно обстоятельство. Откуда шутники узнали о его московском соседе — директоре плодоовощной базы в Солнцево?

— К вам, Herr Professor, вопросов нет. Вы — настоящий мужчина! — торжественно провозгласил неизвестный шутник и предложил:

— А не продолжить ли вам вторую часть эксперимента — с лазером.

Обещаем: эффект превзойдет все ваши ожидания. «Okay, — подумал Сергей Сергеевич, — поставим еще один эксперимент, посмотрим, что вы еще нафантазировали, а потом кому-нибудь, точно, уши надеру». И он сделал Валентину знак: мол, не парься, скоро источник неведомого голоса обнаружится либо сам по себе, либо они его найдут. Лаборант все еще красный от смущения провел все необходимые приготовления для постановки второго опыта. Не прошло и трех минут, как из кончика заговоренной иглы, попавшей в перекрестье лазеров, повалил черный дым, из которого соткался, а затем сгустился образ худощавого юноши в бархатном камзоле, расшитом серебром, в ботфортах, при шпаге и берете из лионского шелка, лихо сдвинутом набекрень. Головной убор кавалера украшало гусиное перо. «Виконт, — сказал призрак, обращаясь к профессору Мерцалову, — я набираю войско для моего сюзерена, с целью завоевания одной дальней галактики. Вы можете отправиться со мной прямо сегодня и ни днем позже. Надеюсь, вы не забыли, что хозяин я добрый, да и слуга неплохой. Я повелеваю материальным миром; мне подвластны все радости и слава земная. Договор начинается с этой минуты и истекает ровно в полночь по истечении семи лет, в 1985 году. Если вы колеблетесь, даю вам на размышление восемь месяцев и двадцать восемь дней, затем встретите меня на этом самом месте и своей кровью подпишете соответствующий договор». Грохот тела упавшего в обморок лаборанта Сергея Сергеевича не удивил. Он уже осознал, что это — никакая не шутка, а очень даже опасная штука, про которую великий Гете писал, что она: «Часть силы той, что без числа. Творит добро, всему желая зла». Известно, что Гете разбирался в высшей математике не хуже, чем в филологии. Сила без числа, это — абстрактная функция, которая не имеет входных параметров. И тут профессор Мерцалов кое-что вспомнил, — как раз из того, что относится к категории навязчивых образов, порою посещающих нас во время сна, или томительного беспричинного страдания, называемого «муками совести». В голове начали взрываться микроинсульты.

— Командор, — произнес он, склонив голову, — в одной из своих жизней я уже сопровождал Вас во время похода в созвездие Кита в качестве Вашего старшего адъютанта. Я сполна заплатил за свое непомерное любопытство в следующих десяти жизнях в качестве нерожденного младенца, поэтому у меня нет никакого желания пролонгировать прежний договор, либо заключать новый.

— Зачем же вы вызвали меня? — удивился Командор.

— Я тут, знаете ли, — заговорил Сергей Сергеевич, изо всех сил стараясь сохранять хладнокровие, — наукой занимаюсь, а материально-техническая база здешнего университета устарела, как минимум, на десять лет. Ни одного путного эксперимента не провести, а не то, что открытия всемирного значения сделать. Не могли бы вы мне помощника какого-ни-будь на время предоставить, хотя бы из числа инвалидов, от которых вам все равно во время похода никакой пользы?

— Извольте, — согласился Командор, — есть у меня один кадр. Вроде не дурак, но такой зануда, что даже меня иногда поправляет. Он, видите ли, в последней своей командировке цензором в Главлите служил. А сейчас в моей канцелярии общим отделом заведует. Приказы и распоряжения готовит. Утверждает, что в 1953 г. ему на ботинок плюнул сам Лаврентий Палыч Берия, но я не верю. И, кстати, вот он, в пятом углу стоит. Сергей Сергеевич напрягся, пригляделся, рассмотрел пятый угол и стоящего в нем плюгавенького лысого старичка в коричневом балахоне, опирающегося на клюку.

— Вы пообщайтесь, а я пройдусь, полистаю лабораторные журналы, посмотрю, чем вы тут занимаетесь — сказал Командор и исчез. Вслед за призраком исчез и плюгавенький старичок, но только визуально. Сергей Сергеевич услышал в левом ухе звук, похожий на жужжание мухи, а потом услышал:

— Позвольте представиться. Бес категории «Б». Погоняло (кличка) «Цензор». Голос беса был удивительно похож на голос народного артиста СССР Ростислава Плятта. И это вызывало уважение.

— Фи, как некрасиво, а нельзя ли без уголовных заморочек представиться — поморщился Сергей Сергеевич.

— Для вас, виконт де Марсель, и только в порядке исключения: Арнольд Борисович Шлаги — и профессор Мерцалов услышал, как будто перед ним кто-то расшаркивается.

— Разве мы знакомы? — удивился Сергей Сергеевич.

— Что вы, что вы! Я в ваше время был малолетним бесенком и мог только восхищаться Вашими подвигами. Как Вы на планете G-37-Z трех джедаев лазерным мечом замочили! А потом вывели из окружения наши войска и с минимальными потерями долетели до базового лагеря в звездной системе Антарес. Это описано в Хрониках 3-го цикла. Каталог № 2. директория 11, файл № 78, — сообщил бес сногсшибательные подробности одной из прошлых жизней профессора Мерцалова. А тут и Командор проявился. Пяти минут ему оказалось достаточно, чтобы сделать свои выводы:

— Занимаетесь мелкотемьем. Никакой перспективы! Ваша материально-техническая база, по сравнению с американскими университетами, хлам. Ваши администраторы — тупицы, а завхозы — прохвосты. Так и быть! В благодарность за подвиги виконта де Марселя приказываю:

1. Беса категории «Б» по кличке Цензор передать профессору С.С. Мерцалову во временное использование на условиях лизинга. 2. Полевому банку 1-й Галактической эскадры: 2.1. Предоставить профессору С.С. Мерцалову открытую кредитную линию в размере 100 кредитных единиц для оплаты всех работ и услуг, которые будут выполнены Цензором. 2.2.После выполнения условий договора лизинга отнести 100 кредитных единиц в категорию ссуд, подлежащих списанию в качестве безнадежных к взысканию. 3. Контроль за исполнением приказа оставляю за собой.

Командор.

— Уважаемый Командор, — у меня есть вопрос — подал голос Арнольд Борисович Шлаги.

— Валяй! — разрешил Командор.

— Нельзя ли в вашем гениальном приказе сроки его исполнения указать? Иначе у меня трудовая мотивация пропадет, как она пропала у вечных строителей коммунизма — жалобно попросил бес, поразив профессора Мерцалова тонкостью и актуальностью замечания.

— До среды! — объявил Командор, взглянув себе на ладонь. И в этот миг он исчез, а Арнольд Борисович обратился к профессору Мерцалову с просьбой до завтрашнего вечера заниматься бытовыми проблемами, отметить командировочное удостоверение и уладить формальности с регистрацией временного проживания. Сергей Сергеевич не возражал и лишь попросил беса, по возможности, «снять 5-й угол» неподалеку от основного места работы, то есть Вычислительного центра НГУ. Он давно мечтал о том, чтобы навести порядок в этом структурном подразделении, а также надеялся на то, что его новый помощник сможет починить ЭВМ типа ЕС-1022, без которой работа биофизической лаборатории совершенно застопорилась. Впрочем, у него были и другие, хотя и менее значимые, научные и личные, проблемы, решение которые требовало применения сверхъестественных усилий.

II

Мы привыкли к тому, что в нашем организме все совершается просто, само собой, и подчас не задумываемся о том, насколько сложные процессы происходят, например, когда мы ощущаем вкус сахара или чувствуем запах цветов. Ощущения вкуса или запаха — результат взаимодействия рецепторных клеток с молекулами различных веществ.

Молекулы — это группы атомов, соединенных химическими связями. Вода состоит из молекул, и живая клетка содержит молекулы. И даже ДНК, отвечающая за размножение клеток, — это тоже всего-навсего молекула. Ежедневно у здорового человека возникает от 50 до 70 миллиардов новых клеток, и такое же количество их гибнет. За год обновляется столько клеток, что их общий вес равен весу тела. Но количество делений клеток нашего организма ограничено, например, клетки соединительной ткани — фибробласты — могут проделать всего около 50 делений. Нейроны и мышечные клетки не делятся вовсе. Этот феномен также известен как «барьер клеточного деления», или — барьер Хейфлика, по фамилии открывшего его немецкого ученого. Когда смертный человеческий организм, состоящий из миллиардов клеток, умирает, он успевает (если успевает) передать свою наследственную генетическую информацию потомству. Делается это через половую клетку, о которой известно, что она состоит из десяти миллиардов атомных ядер. Причем и в сперматозоиде, и в яйцеклетке их одинаковое количество. Суммарное число атомных ядер — около 25 миллиардов. Вся информация и программы развития, передаваемые потомству по наследству, каким-то образом связаны только с ядром клетки. При этом ядро любой клетки, как половой, так и тканевой, несет полный комплекс информации и программ всего организма в динамике его развития. К середине 70-х годов XX века в биологии сложилось около 300 теорий старения клеток. Еще не был открыт фермент теломеразы, который поддерживает длину теломеров — концевых участков хромосом.

Но уже было точно установлено, что при каждом делении клеток хромосомы их укорачиваются, как шагреневая кожа в известном романе Оноре де Бальзака. Да и поток генетической информации оказался не однонаправленным — от ДНК к РНК, а разнонаправленным. Одним из самых загадочных свойств молекул ДНК и РНК была признана их способность к акустическим колебаниям (диапазон — от единиц до сотен герц). Некоторые из этих колебаний после многократного усиления можно услышать ухом, как тонкий свист, напоминающий однотональный аккорд. Выделить из хаоса отдельные звуки клеточной жизни ученым помогли носители света — фотоны.

Гелий-неоновый луч лазера направляется на колеблющиеся молекулы ДНК. Отражаясь от них, свет рассеивается и его спектр записывает чуткий прибор. Профессор Мерцалов и его коллега доцент Фишман «прослушивали» отдельные участки (домены) молекулы ДНК человеческой половой клетки и записывали их на магнитофон. В это время в СССР уже было налажено производство катушечных стереомагнитофонов с 19-й скоростью записи/воспроизведения: «Ростов», «Юпитер», «Маяк», «Нота». Вместо шершавой и рвущейся на части пленки, изготовленной из отходов ди— и триацетата, в продаже появились катушки с лентой 10-го типа. В их распоряжении был магнитофон «Маяк», который они приобрели на собственные средства, и, разумеется, по блату. В том, что типичный физик и типичный биолог занялись одной научной проблемой, нет ничего удивительного. Со времени открытия закона сохранения энергии между физиками и биологами происходил весьма плодотворный обмен творческих идей. Ученые признали поразительно глубокую аналогию между физическим атомом и клеткой живого организма. Все важнейшие сущностные свойства клетки и атома определяются их ядрами. Причем, если сам переход на уровень организации клетки и атома осуществляется путем межуровневого симбиоза, то ядро оформляется чуть позже. У самых примитивных клеток еще нет ядра, хотя у многих бактерий оно уже, так или иначе, обособляется. Точно так же и самый простой атом — атом водорода состоит всего лишь из протона (от греч. protos — первый) и электрона. Протон привыкли называть «ядром атома водорода». Но это — условность, по уровню своей организации, это — не ядро, а просто адрон (от греч. hadros — тяжёлый). Все законы физики, в конечном счёте, имеют форму запретов. Нельзя получить энергию из ничего, нельзя понизить энтропию в замкнутой системе, не подведя к ней энергию. Нельзя двигаться со скоростью большей, чем скорость света, и т. д., и т. д. Все эти запреты в полной мере действенны в мире живой природы; поэтому некоторые ученые склонны рассматривать биологию, как несложную боковую ветвь физики (a rather simple extension of physics). Ученые математического факультета НГУ разработали программу для построения филогенетических деревьев молекулы ДНК с различными диапазонами акустических колебаний. Однако, университетская «железяка» (ЭВМ типа ЕС-1022) работала из рук вон плохо. Она и сама по себе была полубракованная, как, впрочем, большинство советских компьютеров. Но плюс к тому она не получала должного ухода. Инженеры во главе с начальником Вычислительного центра тов. Онопко по большей части «квасили» технический спирт, полагающийся для техобслуживания ЭВМ, но само техобслуживание проводили только после большого пинка сверху. Сергей Сергеевич даже вынужден был обратиться в партком университета с заявлением о неудовлетворительной работе Вычислительного Центра. Разумеется, со ссылкой на недавнее постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О мерах по ускорению развития молекулярной биологии и молекулярной генетики». Партком заявление рассмотрел, обсудил, но никаких мер не принял, если не считать снятия фотографии тов. Онопко с «Доски почета» и резкого сокращения отпуска технического спирта в предвыходные и предпраздничные дни. Несмотря на «отдельные недостатки» в работе Вычислительного центра, профессор Мерцалов и его коллега доцент Фишман установили, что акустические колебания «пустых» участков ДНК, не содержащие коды белков, способны при определенных условиях активировать механизм генетической памяти. Открытие это было сделано случайно, — почти также, как в 1895 году немецкий ученый Вильгельм Рентген обнаружил лучи, впоследствии названные в честь его «рентгеновскими». Подвергая различные объекты воздействию данного типа излучения и, меняя их, Рентген увидел, как на стене появилась проекция костей его собственной руки. Сергей Сергеевич на всю жизнь запомнил 16 марта 1977 г. В этот день он отправился на свою дачу в Барышево, забрав с собой пару магнитофонных катушек, чтобы на досуге послушать джазовые версии пьес Прокофьева, Шостаковича и композицию джаз-квинтета Олега Гоцкозика «Восточная Сюита». Он не был заядлым меломаном, но классику и современную джазовую музыку любил, полагая, что она хорошо успокаивает нервы и укрепляет сон. Ранее на этих двух магнитофонных катушках записывались, стирались и снова записывались шумы человеческой Y-хромосомы. В нескольких местах магнитные ленты были «зажеваны», и для использования в научных целях уже не годились. Он забрал их домой; еще пару недель они валялись в ящике его письменного стола, а потом он отдал их своему приятелю — настоящему любителю классической музыки, для того, чтобы тот записал на них «что-нибудь новенькое». Итак, вечером, растопив камин и попробовав приготовленный на электро-плитке глинтвейн на основе домашнего вина из плодов черноплодной рябины, он включил магнитофон марки «Яуза», чтобы насладиться духом свободного джаза. Где-то на Прокофьеве его эстетическое чувство сильно покорежилось, а потом ему со страшной силой захотелось вздремнуть. Сделав это, он в сей же миг обнаружил себя сидящим на низкой скамейке в кампании товарищей, одинаково одетых в белые простыни с алой (пурпурной) каймой. Потом он догадался, что он — не в бане, и на нем не простынь, а тога, и язык, на котором товарищи общаются между собой — не русский, а скорее латинский, который он знал еще хуже, чем английский. Но все-таки что-то знал, иначе как бы он смог ответить на вопрос о том, следует повышать жалование легионерам, или нет? Однако же он ответил, что зафиксировал председательствующий товарищ, которого все называли Луцием Марцием Ценсорием. После этого присутствующие обратились к нему с вопросом:

— Доколе консул намерен терпеть поношение плебеев по поводу якобы присвоенной им контрибуции в размере 5 миллионов сестерциев? Он так возмутился, что, не дожидаясь разрешения председательствующего, вскочил с места и прямо заявил, что названные средства были им до последнего аса потрачены исключительно на фураж для лошадей и питание легионеров, поскольку торговцы в Афинах еще весной взвинтили цены в три-четыре раза против обыкновенного. Ему рукоплескали, и он проснулся. Заснув во второй раз, но уже на Шостаковиче, он увидел себя стоящим на верхней палубе парусно-весельного судна, прибывающего в порт назначения, о котором провозгласил сидящий в «аистовом гнезде» на грот-мачте дозорный громким криком: «Марсель! Виват! Марсель!» В это время он спорил с монахом бенедиктинцем о соотношении божественной и человеческой природы Христа, склоняясь к монофизитской ереси. Монах в богословских вопросах оказался продвинутым, и терпеливо и обстоятельно объяснял ему различие терминов «подобосущий» и «единосущий». По-гречески эти два слова — «омоусиос» и «омиусиос» — разнятся написанием только одной единственной буквы — «йоты», в которой, по мнению монаха, сошлись начало и конец Вселенной. «Резонно!»— согласился он, вдохнул полной грудью соленый воздух и … проснулся. Употребив еще чуть-чуть глинтвейна, Сергей Сергеевич снова задремал, и ему привиделось, что будто бы он бредет, спотыкаясь, по заснеженному полю с залитым кровью лицом. Его обгоняют люди с длинными ружьями, одетые в черные шинели с красными отворотами.

Раздается пушечный залп. Кто-то истерично кричит, взывая о помощи.

Заметив брошенное знамя, он поднимает его и опирается о древко, чтобы не упасть, — и… просыпается, все еще чувствуя острый запах пороха, смешанный с запахом крови. Чихая и кашляя, он подошёл к окну, со скрипом рванул оконную раму и прокричал в темноту:

— Achtung! Kakogo diavola? Zadolbali!

— Перегрев заднего дифференциала, сбросьте скорость! — услышал он в голове металлический голос, на мгновение опешил, и только потом, догадавшись, кто он такой и где в настоящий момент находится, пришел к выводу о том, что он жив и здоров, и в экстренной медицинской помощи не нуждается. Пока не нуждается. Осознав же абсурдность происходящего, он выключил магнитофон, оделся, вышел из дома и погулял полчаса по дачному участку, раздумывая над тем, что же все-таки ему приснилось. Вначале он решил, что он увидел так называемый «осознанный сон».

Первым это явление в 20-е годы XX века стал изучать голландский писатель Фредерик ван Эден. Он систематически записывал свои сны и спустя какое-то время попробовал повторить их, существуя в своих сновидениях как «бодрствующий», то есть управляющий своим поведением человек. Смелая попытка удалась, и эксперимент заинтересовал психофизиологов. В советской психиатрии, напротив, существовало мнение, что видеть яркие сны, а тем более управлять ими — вредно, что это, якобы, свидетельствует о психическом нездоровье сновидца. Профессор Мерцалов тоже разделял это мнение, поэтому принял на ночь травяной чай с медом и сто пятьдесят грамм армянского коньяка. Прошло еще три месяца, прежде чем Сергей Сергеевич догадался о наличии зависимости между воспроизводимой на магнитофонных лентах музыки, на которой прежде были записаны акустические колебания Y-хромосомы, и переходом в состояние непроизвольного регрессивного гипноза. Где-то в середине июня 1977 года к профессору Мерцалову зашел в гости сосед по дачному кооперативу кандидат философских наук Иван Владимирович Огурцов по поводу настолько радостному, что и стаканы не грех замутить. Его сосед стал дедом и уже как неделю принимал поздравления родных, близких и просто знакомых. Пока гостеприимный хозяин рвал с грядки укроп, зеленый лук и редис для приготовления полезной витаминной закуски, Иван Владимирович оставался в избе и разделывал тайменя домашнего копчения. Чтобы старику было не скучно, Сергей Сергеевич включил магнитофон и поставил на воспроизведение первую, попавшуюся под руку, магнитофонную запись, — как раз ту, на которой были записаны джазовые версии пьес Прокофьева и Шостаковича. Вернувшись в избу, он обнаружил Ивана Владимировича под столом.

Удивившись, Сергей Сергеевич выключил магнитофон и спросил, не случилось ли что. Сконфуженный сосед вылез из-под стола и признался, что «немного вздремнул», и ему приснился удивительный сон. Будто бы он — пацан, а его мать просит его спуститься в погреб и принести крынку топленого молока. Сославшись на нездоровье и извинившись за неадекватное поведение, сосед через две минуты ушел, оставив на столе принесенную им и так и нераспечатанную бутылку «Столичной». Время шло к обеду. Сергей Сергеевич приготовил гречневую кашу с оленьей тушенкой — его любимое блюдо во время пребывания на даче, и, сев за стол, пропустил сто грамм «Столичной» за здоровье тов.

Огурцова и его внука Ивана. Потом он включил магнитофон и почувствовал, как ему тяжело бороться со сном. Но он всеми силами сдерживал себя. Внезапно все вокруг потемнело, и перед его внутренним взором с калейдоскопической быстротой начали возникать и исчезать различные визуальные образы, приятные и неприятные для восприятия. Неизвестно, чем бы для профессора Мерцалова этот опасный эксперимент закончился, если бы не внезапное отключение электричества, вследствие аварии на местной подстанции. Когда магнитофон перестал работать, он пришел в себя и почувствовал, как комок тошноты поднялся из желудка и перетёк в нос. Сильно болели виски и затылок, в ушах противно звенело, перед глазами расплывались круги. Сергей Сергеевич принял две таблетки цитрамона, прилег на диван и незаметно заснул. Проснулся же он поздно вечером и сразу стал собираться домой. Не забыл он забрать с собой и магнитофонные катушки с записями джазовых композиций для того, чтобы опытным путем проверить, не они ли вызывают столь необычные галлюцинации. Коллега Фишман рассказ профессора Мерцалова воспринял с недоверием. Однако после того, как сам, прослушивая предоставленную ему магнитофонную ленту, задремал и увидел очень яркий сон о своей жизни в маленьком городке на юге Франции в середине XIX века, он пришел к выводу: осознанным сном или синдромом ложной памяти это видение никак не назовешь. От сна, похожего на явь, у Аркадия Моисеевича остались очень яркие воспоминания о некоторых предметно-бытовых деталях и исторических событиях, о которых он прежде не знал и проверил единственным в то время доступным способом. В городской публичной библиотеке им. М.Е. Салтыкова-Щедрина он перечитал всю литературу по истории и географии Франции. Время было летнее, он находился в отпуске и мог позволить себе работать в читальном зале с утра до вечера. Коллега Мерцалов его не торопил, так как отбыл в Москву по семейным делам и планировал вернуться в Новосибирск лишь в конце августа. Короче, Аркадий Моисеевич осознал себя в своем необычном сновидении жителем Грасса — маленького французского городка, расположенного в 10 километрах от знаменитых Канн. Городок этот примечателен тем, что в нем расположены три огромных завода, в которых смешивают ингредиенты, составляющие основу знаменитых во всем мире французских духов. Впрочем, к профессии парфюмера предок или двойник (и в этом тоже предстояло разобраться) Фишмана никакого отношения не имел, так как являлся врачом. Он родился и вырос в добропорядочной семье католического вероисповедания, но с древними еврейскими корнями, прилежно учился, приобрел солидные познания в науках: в 1830 г. окончил курс в колледжах Saint-Barde и Du Plessis, а по окончании учебы, якобы, трудился в качестве ассистента в College de France. Он даже французский язык стал воспринимать, как родной, хотя никогда его не изучал. После второго прослушивания записи джазовых композиций в сознании Аркадия Моисеевича прояснились и расположились в четком хронологическом порядке подробности его прежней семейной и личной жизни. Он вспомнил свою рано умершую мать из простой крестьянской семьи, добродушного отца-аптекаря и красавицу-жену родом из Тулузы, имена и даже даты рождения своих пятерых детей и трех внуков. И у него сразу возникло желание съездить во Францию, чтобы найти потомков Оливье Амисена (Olivier Ameisen), а потом, возможно, остаться там навсегда. В третий раз прослушивать магнитофонную запись Аркадий Моисеевич не стал, опасаясь, что у него начнется прогрессирующее раздвоение личности, и тогда ему придется еще труднее мириться с окружающей его унылой действительностью. До возвращения коллеги Мерцалова из Москвы он проанализировал на специальной аппаратуре спектр звука магнитофонных записей, чтобы установить амплитудно-частотное соотношение всех составных частей их сложного колебания. Известно, что запись на магнитофонной ленте, скопированная несколько раз, содержит довольно сильный шум, который можно удалить, используя режекторный фильтр, но в данном случае Аркадий Моисеевич должен был сделать все наоборот, то есть восстановить шум.

Как он и предполагал, основным источником шума являлись почти совершенно не стертые акустические колебания Y-хромосомы. Всего лишь миллион лет тому назад, Y-хромосома млекопитающих содержала более тысячи генов, но потом произошла их рекомбинация, в результате которой количество генов существенно сократилось, и, например, у человека, по последним данным, их осталось всего около семидесяти. Последние из расшифрованных к настоящему времени гены Y-хромосомы очень короткие и их предназначение не совсем понятно, например, обволосение ушей или формирование перепонок на пальцах ног. Может, матушка-природа заранее позаботилась о том, что в случае полного затопления суши или непригодности ее для проживания нашим потомкам придется осваивать водную стихию, как это уже сделали дельфины, моржи и тюлени? Установив источник шума, Аркадий Моисеевич задумался о причинах его столь странного воздействия на психику в сочетании с музыкой, а, точнее говоря, с особой пространственной локализацией звука, в результате которой у него в мозгу включился подсознательный механизм долговременной памяти. Не менее загадочным было и то, что он относился к категории людей, не поддающихся гипнозу даже в легкой степени. Многие представляют себе гипноз как глубокий транс, своего рода бессознательное состояние, в котором становятся доступными самые глубинные слои самосознания. Однако подобная глубина гипноза достигается лишь примерно у 20 процентов испытуемых. Большинство же из тех, кто имеет дело с профессиональными гипнотизерами и дипломированными психотерапевтами достигают гипноза лишь легкой или средней глубины, чего совершенно недостаточно для обеспечения контакта с подсознанием и эффективного внушения. Никакой гипотезы, объясняющей феномен непроизвольного вхождения в состояние глубокого транса, сопровождающегося яркими сновидениями, не было и у вернувшегося из Москвы Сергея Сергеевича Мерцалова.

Коллега Фишман предложил продолжить эксперименты с наложением на магнитофонные ленты с записями акустических колебаний молекулы ДНК различных музыкальных произведений. Коллега Мерцалов с этим согласился, но, сколько бы они не старались — никакого позитивного результата, кроме пополнения музыкальной коллекции, они не получили. Тогда они снова вернулись к катушкам с записями Y-хромосомы, отфильтровав все, не относящиеся к ней шумы, но даже после многократного усиления громкости звучания, никакого воздействия на психику, сами по себе, они не оказывали, а, вот, с музыкой, хотя и не с любой, пожалуйста. В ноябре-декабре 1977 года в экспериментах приняли участие аспирант профессора Мерцалова 30-летний Евгений Сидоров и аспирантка доцента Фишмана 25-летняя Екатерина Шадрина. О талантливом выпускнике биофака НГУ Евгении Сидорове в НГУ до сих пор ходят легенды, и для этого есть все основания.

Подготовленная им кандидатская диссертация была воспринята членами ученого совета, как докторская, и соискателю требовалось всего лишь дождаться опубликования в журнале Science сообщения американских биофизиков о результатах исследования крупного метеорита, упавшего в штате Юта. Он одним из первых обратил внимание на то, что аминокислоты, из которых построены клетки, «закручены» в левую сторону. В своей дипломной работе он обосновал метод комплексного биофизического анализа метеоритного материала, который полностью оправдал себя в процессе исследования проб упавшего в начале 1970-х годов неподалеку от Иркутска метеорита. В составе данного космического тела были обнаружены молекулы урацила и ксантина, которые являются составными частями молекул ДНК и РНК. Таким образом, подтверждалась гипотеза о том, что родина аминокислот — далекий космос, а переносчиками их являются «небесные странники»: кометы и метеориты, — которые, проходя сквозь межзвездные пылевые облака, попадают в зону резко поляризованного света звезд, являющегося к тому же левосторонним. Этот свет, с большой степенью вероятности, и создает «левозакрученные» аминокислоты, поскольку «правозакрученных» аминокислот в природе пока не обнаружено. О научных заслугах Екатерины Шадриной практически ничего неизвестно, но устная история запечатлела факт того, что у нее с Евгением Сидоровым был роман, который должен был завершиться, как говорили в старину, «добрым пирком, да свадебкой», если бы не цепь трагических обстоятельств. Все началось с того, что Екатерина уговорила Евгения прокатить ее с ветерком на новеньком мотоцикле семейства «Урал». Известно, что женщины ужасно любят ударяться при торможении шлемом об водителя мотоцикла и цепляться при ускорении в него же. Они от этого получают оргазм или ещё чего. Если женщина ни разу не ударилась о мотоциклиста шлемом — она фригидна, или шлем забыть одела. Короче, при ускорении, Екатерина так вцепилась в своего жениха, что он испугался и вылетел на повороте за пределы дорожного полотна.

Мотоцикл, естественно, перевернулся, после чего у Екатерины (она была на четвертом месяце беременности) в тот же день случился выкидыш. Сидоров перенес тяжелый удар. Его планы стать отцом рухнули в одночасье. Врач, проводивший выскабливание, после недолгих уговоров согласился заморозить и сохранить остатки погибшего зародыша. Не без участия доцента Фишмана из этого биологического материала была выделена ДНК половой клетки и сняты биофизические параметры, включая запись на магнитофонной ленте ее акустических колебаний. Запись производилась на обычной магнитофонной ленте Шосткинского химкомбината, которая часто рвалась и перетягивалась, поэтому получилось много технического брака. По натуре не жадный, но, по-кресть-янски экономный Сидоров слепил из отбракованных кусков магнитофонных лент пару катушек, пригодных для перезаписи. Но вскоре Аркадий Моисеевич получил по своим каналам (не будем уточнять, каким) магнитофонную ленту японского производства, после чего Сидоров записал на отбракованных метрах шосткинской магнитофонной ленты «Времена года» Антонио Вивальди и «Реквием» Вольфганга Амадея Моцарта. В результате прослушивания записей, сделанных на вышеупомянутых носителях информации, а может быть по каким-то другим причинам, Сидоров впал в состояние, близкое к умопомешательству: бредил наяву и, теряя самоконтроль, рассказывал, кому не следует, привидевшуюся ему наяву историю бесславного правления М.С. Горбачева, распад СССР и экономические реформы 90-х годов. По университету поползли нехорошие слухи, и Евгения Сидорова принудительно поместили в психоневрологический диспансер. Екатерина Шадрина передала своему научному руководителю доценту Фишману злосчастные магнитофонные записи, сообщив о том, что, якобы, при прослушивании «Времен года» Евгений Сидоров явственно услышал негодующий голос своего неродившегося сына, а на «Реквиеме», заснул, да так крепко, что его невозможно было разбудить. Проспав же почти 16 (!) часов, он повел себя совершенно неадекватно, как будто с Луны свалился: искал какие-то продуктовые талоны, крыл матом родную Коммунистическую партию, а потом совершенно неприлично заорал:

«Перемен требуют наши сердца. Перемен, мы ждем перемен!» Аркадий Моисеевич догадался проанализировать спектр звука магнитофонных записей, принесенных Екатериной Шадриной, и обнаружил в них сильные посторонние шумы. Затем он поделился этой новостью с коллегой Мерцаловым. Ученые задумались о возможном резонансе акустических колебаний молекулы ДНК неродившегося Сидорова-младшего и гармонических обертонов двух великих произведений мировой музыкальной культуры. Резонанс — явление, заключающееся в том, что при некоторой частоте вынуждающей силы колебательная система оказывается особенно отзывчивой на действие этой силы. В качестве примера механического резонанса можно привести раскачивание железнодорожного вагона во время движения поезда. Это происходит от того, что число ударов в секунду рельсовых стыков о колеса вагона совпадает с собственным периодом качания вагона. Электротехникам хорошо известно явление электрического резонанса. Но есть также и акустический резонанс, который демонстрируется на примере двух камертонов, прикрепленным к резонансным ящикам. Но вернемся к музыке и к возможному резонансному влиянию, которое она оказывает на человеческий организм. Исследований на эту тему проведено не так много, но кое-что ученым удалось выяснить, например, что в симфонии «Времена года» Антонио Вивальди использовал гармонический прием, вызывающий у слушателей выброс в кровь гормона удовольствия — эндорфина. Это — давно описанный в музыкологии факт: итальянские композиторы первыми овладели секретом «Le armonie del piacere» («гармонии наслаждения») и нередко им злоупотребляли. То же самое можно сказать и о «Реквиеме» В.А. Моцарта. Вспомните невероятный ритм «Лакримозы» — 12/8. Это — еле теплящийся, практически «нитевидный», как выражаются врачи, пульс умирающего человека. Редкие биения через 12 долей вводят слушателя в особое экстатическое переживание смерти. Движения становятся слабее и слабее. И… всё. Момент смерти провозглашает подчеркнуто долгий, разделенный на два слога, «аминь». После того, как Евгений Сидоров окончательно сошел с ума, профессор Мерцалов высказал смелое, но пока ничем не подтвержденное предположение о том, что его талантливый ученик побывал в будущем и вернулся оттуда другим человеком. Трижды посетил он несчастного Сидорова в «доме скорби» и, как не старался, так и не смог убедить его в том, что жизнь прекрасна и удивительна, несмотря на отсутствие рыночной экономики, и выборов на альтернативной основе. Во время третьего визита Сидоров с трудом его опознал. На его вопросы отвечал невпопад, тяжело вздыхал и что-то рисовал цветными фломастерами в альбоме, предоставленном ему сердобольным лечащим врачом. Глядя на его рисунки, было совершенно нетрудно догадаться, что он впал в детство. Когда Сергей Сергеевич уже собирался уходить, Сидоров передал ему «на память» рисунок с изображением березки, солнышка, зеленого лужка и пасущегося на нем барашка. Под рисунком четким каллиграфическим почерком было написано:

Какова скорость времени? Это нетрудно подсчитать: b=Lс/1 км, где b — скорость настоящего времени нашей Вселенной; L — длина окружности Вселенной; c — скорость света (300 тыс. км./сек).

L=2πr, где r-радиус Вселенной.

r=ct, где t— время жизни Вселенной (20 млрд. лет — около 631 в 1015 сек.) b=2πrc/1 км b=2πtc'/1 км b= (2 в 3.14 в 631 в 1015 в (3 в 1012))/1 км. = 356 в 1027 км/сек Таким образом, скорость распространения настоящего времени нашей Вселенной для материального мира составляет, примерно, 356 в 1027 км/сек. Если сравнивать скорость распространения времени со скоростью света, то скорость света, очевидно, слишком мала.

«Э-э-х! Прав был старик Опенгеймер — на этом свете могут быть счастливы только животные, сумасшедшие, дети и женщины», — подумал Сергей Сергеевич, и с тех пор любимого ученика больше не видел, так как того отправили в Тюмень (по месту жительства родителей) и поместили в областную клиническую психиатрическую больницу.

Регулярно, не реже одного раза в неделю, Сергей Сергеевич справлялся о его самочувствии по телефону у его матери Зинаиды Ивановны и, как мог, старался ее приободрить, хотя прекрасно понимал, что в представлении советских психиатров «вялотекущая шизофрения» неизлечима. Екатерина Шадрина продолжала работать над своей диссертацией, но уже без прежнего энтузиазма. Она даже внешне изменилась: поседела, похудела и ссутулилась. На расспросы Мерцалова и Фишмана Екатерина отвечала невнятно, но потом призналась, что тоже слушала пленку с записью «Реквиема», ненадолго заснула и пережила странное видение: что она, будто бы, родилась в 1900 году, а умерла в 1953-ем. Трижды побывала замужем и родила семерых детей. Первый ее муж погиб в Гражданскую войну. Второго она потеряла в Великую Отечественную войну. Третий муж ее пережил. Вспомнила она и местность в Белоруссии, где прожила ту «свою» жизнь. И даже то, как деревню во время последней войны уничтожили эсэсовцы, а ее жителей сожгли в амбаре. Она тогда каким-то чудом уцелела, но зато момент своей смерти и похороны в августе 1953 года запомнила в мельчайших подробностях. Затем она будто бы летала вокруг земного шара, наблюдала звезды и в какое-то время твердо решила вернуться на Землю. Об этом своем решении она рассказывала так: «Мне почему-то стало там тесно, поэтому я родилась вновь!» Обсудив все «за» и «против», профессор Мерцалов и доцент Фишман приняли решение: магнитофонные катушки Евгения Сидорова самим не прослушивать, во избежание психического расстройства, а испытать их на мышах. Они всерьез опасались, что их занесет в такое «светлое будущее», по сравнению с которым прошлое и настоящее покажется идиллией. Как известно, около 75 процентов генов мыши идентичны генам человека. У человека, кстати, есть даже ген мышиного хвоста. Только он отключен и лежит себе невостребованный где-то в архиве, на соответствующей дезоксирибонуклеиновой полке. Но если его включить, то в обозримом будущем у нас появятся человеческие особи с большими и маленькими хвостиками, на прогулках поигрывающие ими как тросточкой, украшающие их кожаными муфточками, разноцветными бантиками, специальными сережками, клипсами, браслетиками, позолоченными консервными баночками и прочей «хвостовой» бижутерией.

III

И чего только ученые мужи и девы в белых халатах не вытворяют с подопытными мышами! Бактериологи, начиная с Коха, заражают их разнообразными болезнями, фармакологи испытывают на них новые препараты. Мыши служат незаменимым объектом для опытов в области онкологии, иммунологии, трансплантологии и других разделов медицины. Психологи и физиологи изучают на мышах механизмы памяти и ориентации, заставляя животных проходить специальные лабиринты. Когда в распоряжении ученых появились технологии генной инженерии, без мышей опять не обошлось. Какие только гены не внедряли в хромосомы мышей! Например, гены, связанные с ожирением, повышенной агрессивностью или алкоголизмом. Ежегодное потребление мышей для научных целей составляет уже 25 миллионов экземпляров. Самый, наверное, гуманный в истории науки эксперимент с позаимствованными у коллег из Новосибирского медицинского института лабораторными мышами провели в декабре 1977 года профессор Мерцалов и его коллега доцент Фишман. Подопытным зверькам предстояло всего-то ничего: «прослушать» прекрасную музыку Вольфганга Амадея Моцарта, наложенную на магнитофонную запись акустических колебаний Y-хромо-сомы неродившегося Сидорова-младшего. Белые мыши в количестве 10 экземпляров находились в просторной клетке в звуконепроницаемом помещении, и наблюдение за их поведением проводилось через окно с пуленепробиваемым стеклом. Уже на второй минуте воспроизведения записи со зверьками стало происходить что-то странное, будто они принялись танцевать, причем, половина из них кружилась по часовой стрелке, а вторая половина — против часовой стрелки. На десятой минуте воспроизведения записи пять мышей «откинули лапы», а остальные куда-то и вовсе исчезли. На двадцать пятой минуте, когда магнитофон отключился, в клетке откуда-то появилась черная, как смоль, мышь, осторожно обследовала место своего заточения, обнюхала и потрогала передними лапками неподвижно лежавших на спине белых мышей и тем самым «привела их в чувство». А потом произошло нечто невероятное. «Наше охренение не поддавалось описанию», — вспоминал впоследствии профессор Мерцалов. И далее: «Черная мышь, как сквозь сыр, прошла через прутья клетки и, оказавшись снаружи, запищала, призывая других мышей последовать ее примеру. Однако у них ничего не получилось, и они стали яростно бросаться на прутья, даже попытались их грызть. Мы сразу же поспешили навести порядок во взбунтовавшейся мышиной стае, но, как только открыли дверь, черная мышь подбежала к стене и пропала в ней, словно замуровалась, не оставив на ее поверхности ни единой царапины». Таинственное исчезновение пяти лабораторных белых мышей и появление вместо них одной черной, свободно преодолевающей все преграды, требовало объяснения. Профессор Мерцалов склонялся к тому, чтобы связать это событие с недавно открытым, но еще мало изученным явлением «нелокальности».

Согласно известной в квантовой механике теореме Белла между всеми точками пространства и времени существует мгновенная связь, независимо от расстояния. Представьте, что наш мозг и даже мозг мышей, это — компьютер. А весь мир в целом — это очень большой компьютер. Аппаратное обеспечение каждого компьютера локализовано, т. е. находится в определенной точке пространства-времени, но программное обеспечение — информация — нелокально. Оно находится «здесь», «там» и «везде», «сейчас», «тогда» и «всегда». А что, если одна из пяти исчезнувших во время эксперимента белых мышей, переместившись в далекое будущее, вернулась в клетку качестве своего далекого потомка, приобретшего способность, к которой все современные мыши стремятся на уровне своей генетической программы, а именно: проникать повсюду, где есть еда? Повторять эксперимент коллеги не решились. Мало ли какое еще живое существо появится в их лаборатории! Хорошо, если не динозавр!

Пять мышей, которые выжили после вышеупомянутого эксперимента, были аппетитно съедены котом Василием — настоящим длинношерстным сибиряком с круглыми куцыми ушами, толстым коротким хвостом и жёлтыми злыми глазами, которого лаборант Валентин специально для этой цели привез от своей бабки Евдокии из поселка Радужный. С Василием после этого ничего не случилось. Вопреки суеверным опасениям профессора Мерцалова, кот даже не растворился в воздухе, чтобы оставить после себя лучезарную улыбку, а энергично принялся за истребление прочих грызунов, включая крыс, проживавших в подвале лабораторного корпуса. Буквально через две недели Василий, так сказать, пошел на повышение: за боевые заслуги его перевели на службу и продуктовое довольствие в административный корпус. Однако, и родную биофизическую лабораторию он не забывал: частенько наведывался в гости, предпочитая использовать для полноценного послеобеденного отдыха специально выдвинутый для него профессором Мерцаловым нижний ящик антикварного письменного стола времен очаковских и покоренья Крыма. В начале февраля 1978 г. профессор Мерцалов и доцент Фишман провели научно-практический семинар на тему: «Молекулярная биология: перспективы развития и гуманитарные аспекты». Семинар состоял из двух частей: теоретической, где обсуждались общие закономерности морфогенеза, эмбриогенеза и онтогенеза человека и животных, и практической, в которой остепененные сотрудники биофизической лаборатории должны были познакомить слушателей семинара с современными методами изучения генома и т. д. На семинар были приглашены специалисты кафедр не только естественных, но и гуманитарных наук. Наибольший интерес и многочисленные вопросы вызвал доклад профессора Мерцалова: «Механизм ощущения запаха, вследствие резонансного туннелирования электрона с возбуждением колебаний молекулы» и сообщение доцента Фишмана: «О молекулярно-биологическом механизме происхождении ложной памяти». Свое сообщение Аркадий Моисеевич сделал по причинам, скорее политическим, чем научным. Надо было нейтрализовать нехорошие слухи по поводу Евгения Сидорова или направить их в более безопасное русло. Они уже догадывались о том, что компетентные органы ведут негласное расследование причин психического расстройства молодого перспективного ученого. Как-то неожиданно хорошо в лаборатории и в их квартирах заработала телефонная связь. В аудиториях во время лекций, которые они читали, появлялись незнакомые слушатели: молодые люди спортивного телосложения. А парочка студентов, о которых старостам групп было доподлинно известно, что они «стукачи», почти не таясь, записывали все, что они говорили, на транзисторные импортные диктофоны. Аркадий Моисеевич обратился к знакомому врачу-психотерапевту Араму Григоряну с просьбой провести во время практической части семинара сеанс регрессивного гипноза. Врач согласился, но в назначенное время не пришел, а послал вместо себя ассистента — бывшего актера областного драматического театра, который сразу предупредил Фишмана о том, что стопроцентного успеха не гарантирует из-за недостаточного опыта проведения сеансов группового гипноза. Посоветовавшись с коллегой Мерцаловым, Аркадий Моисеевич решил для подстраховки во время сеанса включить ту самую магнитофонную запись, в результате прослушивания которой он ощутил себя истинным французом. И, вот, наступил второй день работы научно-практического семинара. После ознакомительной экскурсии по биофизической лаборатории участники семинара в количестве пятнадцати человек разместились в учебном кабинете биологического факультета. Аркадий Моисеевич во вступительном слове повторил тезисы своего сообщения и в качестве примера проявления «ложной памяти» привел случай с графом Львом Николаевичем Толстым, который, как известно, много охотился верхом на лошади. Однажды, упав с коня, граф будто бы совершенно явственно «вспомнил», что подобное с ним уже было, но только 200 лет назад, когда он был совсем другим человеком. Таким образом, великий писатель пришел к бездоказательному выводу о возможности перехода души из одного умершего тела в другое живое тело. Участники мероприятия оживились, и кто-то даже пытался возразить, ссылаясь на собственный жизненный опыт.

— А это мы сейчас и выясни — улыбнулся Аркадий Моисеевич и предоставил слово «товарищу гипнотизеру». Перед участниками семинара предстал невзрачный, невысокого роста мужчина лет сорока, с одутловатым лицом, и, немного смущаясь, сообщил, что зовут его Александр Васильевич Волков (не путать с основоположником российской сценографии, который жил в XVIII веке) и что он полностью разделяет мнение коллеги Фишмана насчет философских заблуждений «зеркала русской революции». По аудитории пробежал смешок, и гипнотизер засмущался еще больше, но потом все-таки собрался с мыслями и приступил к работе:

— Товарищи! Нет в психологии и психиатрии вопроса более спорного, чем вопрос о существовании души и ее перевоплощения. Я намерен продемонстрировать вам это практически. Закройте глаза. Думайте о сне и вспоминайте себя в детстве. Отбросьте все посторонние мысли, кроме приятных воспоминаний детства. Дышите спокойно, равномерно и глубоко. Ничто вам не мешает, вас не тревожит, не беспокоит. Никакие посторонние звуки вы не воспринимаете. Вы все время слышите мой голос и погружаетесь в сон. Дыхание становится все ровнее, все глубже. Вас охватывает приятная дремота, сонливость… Ваше тело приятно тяжелеет, расслабляется, точно наливается свинцом. Я буду считать, и с каждой цифрой сонливость будет усиливаться. Раз… два… Первым в гипнотический сон погрузился профессор Т., который, впрочем, дремал всегда, когда предоставлялась возможность, даже на заседаниях Большого Ученого совета. Об этой привычке уважаемого семидесятилетнего ученого знали все, поэтому по аудитории снова пробежал смешок. Товарищ гипнотизер умоляюще посмотрел на Аркадия Моисеевича, и тому ничего не оставалось, как включить спрятанный у него в портфеле диктофон с записями джазовых композиций Прокофьева и Шостаковича. И дело, сразу пошло лучше, хотя музыка звучала тихо-тихо. Заклевали носом и начали всхрапывать еще четверо, опустив голову на руки, как это делают некоторые студенты на первой паре занятий. Товарищ гипнотизер обрадовался и вошел в раж:

— Приятное тепло разливается по всему вашему телу. Три… четыре… Вы слышите приятную музыку, в голове появляется легкий туман. Он все нарастает, все усиливается. Музыка звучит, дремота усиливается… Пять… шесть… Все тише, все темнее становится вокруг вас. Музыка действует на вас успокаивающим, усыпляющим образом. Семь… Вы засыпаете, засыпаете все глубже… Восемь… девять… При счете «девять» в позе «студент с недосыпа» задремали сразу шестеро. Даже Аркадий Моисеевич почувствовал некоторую сонливость, но потом подергал себя за нос и кашлянул, чтобы обратить на себя внимание коллеги Мерцалова, который сидел впереди него. Сергей Сергеевич повернулся к нему и озорно подмигнул. Товарищ гипнотизер заговорил еще громче и стал делать пассы, обращаясь за помощью к Космосу:

— Непреодолимая сонливость охватывает вас. Десять… Забывайтесь!

Засыпайте все глубже! Еще глубже! Приятным, глубоким, спокойным, лечебным сном! Одиннадцать… Спите крепко, крепко… Спите…

Спите… Спите. С последним «спите» «товарищ гипнотизер», пошатываясь от усталости, сел на стул, вытер носовым платком вспотевшее лицо, закрыл глаза и заклевал носом. Сергей Сергеевич обернулся и знаком показал Аркадию Моисеевичу, чтобы он выключил диктофон. Тот сразу все понял, но кнопку заело, и диктофон проработал еще, наверное, две минуты. Этого времени хватило на то, чтобы заснули остальные участники семинара, включая Александра Васильевича Волкова. Сергей Сергеевич помог товарищу гипнотизеру принять удобное для сна положение, а коллега Фишман открыл окно, и впустил в кабинет свежий морозный воздух. Затем они вышли в коридор, чтобы посоветоваться. По личному опыту они знали, что из подобного транса лучше выходить без произвольного вмешательства, но среди подопытных находился гипнотизер, настоящий или декоративный, значения не имело. И его требовалось разбудить прежде, чем придут в себя другие участники эксперимента, побывав неизвестно где и набрав неизвестно какой информации. Аркадий Моисеевич рванул на свою кафедру, где, он точно знал в каком месте, находятся аптечка. Из всех пузырьков он выбрал нашатырный спирт и поспешил назад, захватив с собой на всякий случай также графин с водой и граненый стакан. Пока он отсутствовал, очнулся профессор Т., достал из кармана свои старинные серебряные часы на цепочке, и, взглянув на них, громко выругался:

— Мать моя, донская женщина! У меня же лекция в 12.30 в 705-й аудитории, — и поспешил к выходу. Сергей Сергеевич удивился:

— Какие могут быть занятия, если сессия закончилась, и у студентов начались каникулы? Он догнал профессора Т. и объяснил ему, что он, наверное, что-то путает.

— Разве сегодня не 23 декабря? — удивился профессор Т., а потом как-то сразу сник и стал жаловаться на старость, которая во всех отношениях — не радость. Сергей Сергеевич с сочувствием его выслушал и посоветовал немедленно взять в профкоме путевку в санаторий и пару недель отдохнуть на свежем воздухе в окружении природы. Он даже проводил его до лифта, убедившись в том, что коллега Фишман вернулся учебный кабинет и загипнотизированные находятся под присмотром. Пока он общался с профессором Т., Аркадий Моисеевич привел в чувство товарища гипнотизера, правда, главным образом, посредством теребления его ушей, так как нашатырь на него совершенно не действовал. Очнувшись, Александр Васильевич Волков окинул Фишмана мутным взором и вместо благодарности зашипел:

— А, вот, с тобой, мы разделаемся по-свойски! Настроение приподнятое?! Мы тебя быстренько опустим. Будешь как в воду опущенный. И не вздумай обращаться в полицию! Если обратишься, разукрасим под хохлому! Осознав же, что сказал совершенно невразумительное, да еще с угрозой, «товарищ гипнотизер» поспешил поскорее убраться из кабинета, словно его предыдущая деятельность не имела к нему ровно никакого отношения. В коридоре он столкнулся с профессором Мерцаловым, испуганно на него посмотрел, втянул голову в плечи и побежал по пустынному коридору в направлении, противоположном выходу. Сергей Сергеевич удивился и поспешил в учебный кабинет. Там он увидел погруженных в гипнотический сон участников семинара и мечущегося от одного спящего к другому коллегу Фишмана с пузырьком нашатырного спирта. И ему таки пришлось принимать огонь на себя. Он трижды хлопнул в ладоши, а потом громко произнес:

— Товарищи ученые, доценты с кандидатами! Сеанс окончен!

Просыпайтесь! — и «товарищи ученые» стали приходить в себя: протирали глаза, зевали, всхлипывали, смущенно улыбались и непременно поглядывали на свои часы. Очень хорошо, наверное, что большинство из них, поддавшись уговорам бывшего актера Волкова, увидели себя в голодном, но все равно, счастливом, послевоенном детстве, да так отчетливо, что сразу стали делиться друг с другом своими впечатлениями:

— «А мне приснилось, как я в школу пошел в первый класс!» …

— «А я в ночное в первый раз с отцом и старшим братом ходил.

Красота!» …

— «А мне приснилось, как я отдыхал в пионерлагере в Крыму!» … Аудитория разразилась длительными и не режиссируемыми аплодисментами. Однако не все выражали восторг и желание поблагодарить «товарища гипнотизера» за нечаянно доставленную им радость. Как впоследствии выяснилось, кое-кого занесло в такие исторические времена и в такие стрессовые ситуации, которые лучше не вспоминать. Например, тов. Ефремов — бывший однокурсник и старинный приятель профессора Мерцалова — оказался очевидцем боярской казни 17 июля 1565 г. В этот день на Красной площади опричники Ивана IV замучили, по одним сведениям, сто двадцать, а по другим — более двухсот потомков княжеских и боярских родов. Не пожалели они и его — доброго и послушного 15-летнего отрока, перед этим на его глазах обезглавив его отца — знаменитого воеводу, который верой и правдой служил царю и отечеству. Едва придя в себя, тов. Ефремов, суровый, богатырского телосложения мужчина, беззвучно заплакал, вспоминая пережитый им страх и ужас, когда вокруг его шеи захлестнулась пеньковая веревка, а потом оборвалась, и он упал на помост виселицы, сломав обе ноги.

Но даже после этого его не пощадили, а по приказу распоряжавшегося его казнью царевича Ивана, в свите которого он недавно состоял, приволокли к огромному чану с кипящей водой… Совсем не радостные воспоминания о детстве пережил докторант Федоров. Его историко-биологический двойник зашиб как-то по глупости камешком ногу борзой собаки из барской своры. Барин заметил это, и его дворовые холопы были принуждены назвать виновника. На следующий день барин назначил охоту. Привели на место охоты и его, раздели догола, обмазали барсучьим жиром, и велели бежать, а вслед за ним со всех свор пустили вдогонку собак, значит, травить его.

Только борзые добегут до него, понюхают и не трогают… Подоспела мать, леском обежала и ухватила его в охапку. Ее оттащили в деревню и опять пустили собак. Он остался жив, а матушка его помешалась, и на третий день умерла. Крепостным мальчиком осознал себя в прежней жизни и доцент Семенов. У него, правда, был очень добрый барин, проживавший в Москве на Никитском бульваре. После смерти барина в феврале 1852 года он, согласно завещанию покойного, получил вольную, 25 рублей ассигнациями, и отправился в свое родное село под Полтавой.

Последнее, что он успел запомнить, это — то, что по дороге он сильно простудился и заболел. О своем необычном путешествии в прошлое доцент Семенов, по натуре сдержанный и молчаливый, особенно не распространялся. Но, однажды, выбрав подходящий момент, подошел к профессору Мерцалову и, взяв с него слово, что он будет молчать, рассказал ему нечто такое, после чего Сергей Сергеевич впервые задумался о таинстве рождения, жизни и смерти. С тех пор, просыпаясь по утрам, профессор каждый раз чувствовал себя с головы до ног рабом жизненной суеты, и утешал себя мыслью о том, что предначертанное судьбою невозможно изменить. Первый сеанс группового регрессивного гипноза оказался последним.

И для этого были веские причины. Дело в том, что вечером в тот же день у тов. Ефремова сильно подскочило давление и его жене даже пришлось вызывать «скорую помощь». Его отвезли в городскую больницу с диагнозом «гипертония», но после более тщательного обследования врачи установили, что он перенес микроинфаркт. Больной не стал скрывать от лечащего врача причину своего сердечного недомогания, и сведения об этом получили нежелательную огласку. Остальные участники научно-практического семинара тоже не молчали, и по университету поползли нехорошие слухи. Главным персонажем этих слухов стал таинственный «черный маг», который прибыл в Новосибирск неизвестно откуда и привез с собой некое учение, которое в отличие от учения других магов на самом деле действует. Компетентные органы, которые только что закрыли дело по поводу антисоветских измышлений аспиранта Сидорова, снова, причем из разных источников, получили информацию, потребовавшую от них повторной проверки деятельности биофизической лаборатории НГУ, и, особенно, проводимых профессором Мерцаловым и доцентом Фишманом «психологических опытов с использованием психотропных средств». Бывший актер Александр Васильевич Волков, задержанный, а затем отпущенный под подписку о невыезде, написал «чистосердечное признание», из которого следовало, что «его недобросовестным образом использовали, с целью скрыть тайное испытание химических препаратов, вызывающих галлюцинации и умственное расстройство».

Интересно, что он сам, лично, пережил и прочувствовал во время своего гипнотического путешествия? Новосибирские чекисты провели в ночное время негласный, но очень тщательный обыск помещений биофизической лаборатории, но ничего подозрительного не обнаружили. В лаборатории, кроме нескольких горшков с геранью на окнах даже не было ничего, что указывало бы на биологический характер занятий ее сотрудников. Конторские столы были завалены широкими бумажными лентами, на которых ЭВМ рисуют графики и печатают длиннющие колонки цифр. В картонных коробках виднелись магнитофонные катушки и аккуратно свернутые в рулончики узкие перфоленты, испещренные дырочками. Гелий-неоновый лазер, микроскопы и прочая аппаратура, используемая в лабораторных опытах, судя по инвентарным номерам, за биофизической лабораторией даже не числилась, но вникать в такие «мелочи» чекисты не стали. Чувствуя за собой вину, Сергей Сергеевич и Аркадий Моисеевич коллегу Ефремова и его супругу не беспокоили, справляясь о состоянии его здоровья у его племянницы, заведовавшей университетской библиотекой. К немалому их удивлению он сам им позвонил и сообщил о том, что ему уже разрешили вставать с постели, попросил за него не беспокоиться, назвал предполагаемую дату выписки и предупредил о том, что у него недавно побывали товарищи «из здания напротив Дома культуры». Его продержали в больнице почти две недели, а когда выписали, он снова напомнил о себе, пригласив в ближайшее воскресенье отобедать у него дома «по случаю выздоровления». Кроме супругов Ефремовых, профессора Мерцалова и доцента Фишмана на обеде присутствовал доктор медицинских наук тов. Туркаев, про которого было известно, что он имеет звание генерал-майора медицинской службы и работает в одном очень закрытом научном учреждении Минобороны СССР. Вначале общий разговор как-то не клеился. Но после третьей рюмки коньяка тов. Ефремов попросил уважаемых коллег, среди которых — физик, биолог и хирург, — объяснить ему, «темному», что же, на самом деле, он, поддавшись гипнозу, почувствовал и осознал в своем видении: А. Реальные исторические события; Б. Фантазию на тему «Иван Васильевич меняет профессию»; В. Черти что, и с боку бантик.

— Это была фантазия, разработанная в творческой лаборатории твоего подсознания — заявил Сергей Сергеевич, не желая своему приятелю зла.

— Я не полностью разделяю мнение коллеги, полагая, что генетическая память все же существует, но это — не память отдельной личности, а память конкретного рода, например, князей Ярославских, Суздальских, Стародубских и им подобных — более осторожно высказался Аркадий Моисеевич.

— Да не было в моем роду никаких князей и бояр! Вологодский мужик я, понятно?! — праведным гневом взорвался тов. Ефремов.

— Толик, не волнуйся! Я тебе все сейчас объясню — пришел на помощь доктор Туркаев и сообщил последние научные данные, полученные в процессе разработки интегративной теории гипноза. По его мнению, в процессе развития гипнотического состояния левое полушарие головного мозга, которое отвечает за логическое мышление, переходит на правополушарный механизм функционирования, то есть на «образно-ассоциативный». Правильнее даже говорить не о переходе, а о возврате на принципы работы, которые характерны для мозга ребенка с его неординарным и восприимчивым разумом.

— Что же он все-таки видит, ваш гипнотик, черт побери?! — снова не выдержал тов. Ефремов.

— Образы воображаемой действительности, то есть кино — ответил за доктора Туркаева Сергей Сергеевич и предложил переменить тему разговора. Прошло три недели с тех пор, как профессор Мерцалов и доцент Фишман при участии бывшего актера областного драматического театра А.В. Волкова провели сеанс регрессивного гипноза. Страсти и волнения понемногу улеглись. Тов. Ефремов отказывался признавать себя пострадавшим, и компетентные органы зашли в своем расследовании в тупик. Однако же в конце апреля 1978 г. Сергей Сергеевич Мерцалов снова дал повод для возобновления следственных действий, включая прослушивание телефонных разговоров и ведение наружного наблюдения. На этот раз вопрос о политической благонадежности профессора Мерцалова подняли ленинградские чекисты, которые пресекли его контакт с сотрудником консульства США в городе на Неве. Никакого явного криминала при этом установлено не было, так как микропленка, которую профессор Мерцалов хотел передать госпоже Стравинской, оказалась засвеченной. В своих показаниях профессор утверждал, что это — фотографии НЛО и его статья по данному вопросу, а то, что она испорчена, так про это надо спрашивать не с него, а с Министерства химической промышленности за просачивание в продажу недоброкачественной продукции. Его слегка пожурили и предложили впредь подобные материалы направлять не в открытую научную печать, советскую или зарубежную, а в 1-й отдел университета. Поинтересовались у него и происхождением едва заметной надписи, выцарапанной на алюминиевом контейнере, в котором хранилась микропленка: то ли Семен, то ли Семенов, — но Сергей Сергеевич лишь недоуменно пожал плечами. Об участии доцента Семенова в «психологических опытах профессора Мерцалова и доцента Фишмана» компетентным органам стало известно только в 1992 г., когда оба фигуранта уже эмигрировали: Сергей Сергеевич Мерцалов — в Англию, а Аркадий Моисеевич Фишман — в Израиль. В своей книге «Второй класс невозможности», ставшей мировым бестселлером, С.С. Мерцалов и А.М Фишман утверждали, что, если бы путешествия во времени были возможны, то нашего мира бы не существовало. Нарушилась бы причинноследственная связь и вселенная коллапсировала по всей линии бесконечности в оба конца. Другое дело, когда во времени переносится только психологическая (информационно-энергети-ческая) матрица сознания индивида, способная закрепиться в его собственном теле, каким оно было несколько лет тому назад или в прошлых жизнях. Тот, кто совершает такое путешествие, например, под влиянием гипноза или сильного стресса, не только заново переживет прошлое, но, оказывается, в соответствии с законами квантовой физики также и влияет на него. Эффект этого влияния ничтожно мал, но он не нулевой.

При сообщении матрице сознания цветового заряда и энергии, она может редуцироваться и локализоваться, порождая: 1) пугающий феномен бестелесного «двойника»; 2) измененное состояние сознания; 3) органическое раздвоение личности, требующее медицинского вмешательства. В качестве примера реально совершенного путешествия во времени авторы книги привели доцента Семенова. Под влиянием регрессивного гипноза он вначале вспомнил свою прошлую жизнь, а затем захотел в ней остаться, чтобы изменить в ней то, что он не мог сделать по причине своей неграмотности и социального статуса. И ему это удалось. Так, в 1852 году после смерти своего барина он не поехал на свою родину в Малороссию, а по пути завернул в монастырь и постригся в монахи под именем Николай. Он прожил долгую жизнь и стал известным старцем-молитвенником. Советы и наставления его были кратки и просты. Он вымаливал у Господа для тех, кто обращался к нему за советом и наставлением, то, что им необходимо для духовного возрастания, укрепления и вере и устроения личной жизни. В 1899 г. отец Николай попросил одного из своих духовных чад, который отправлялся в США по своим частным делам, сделать ему одолжение: забрать с собой его личный архив и поместить его на хранение в надежный банк на период до 1999 года. Этот человек выполнил просьбу старца, оплатил все расходы и по возвращению из поездки предоставил надлежащим образом оформленные документы. Очнувшись после гипнотического сна, доцент Семенов вспомнил не только содержание этих документов, но и то, что иеромонах Николай хранил в своем архиве, — и в том числе одну очень ценную рукопись своего барина, которую он, вопреки строгому приказу, не сжег, а подменил другими бумагами. Теперь ему, как ученому, требовалось установить: являлось ли его путешествие во времени плодом его воображения или это было реальное событие? Сделать это можно было, только обратившись за содействием к официальным властям США. Доцент Семенов, не мешкая, восстановил по памяти опись личного архива иеромонаха Николая, основные пункты и номер договора доверительного хранения. Вспомнил он и пароль, который надо сообщить офицеру банка, чтобы получить ключ от сейфа. Затем он переснял данную инфор-мацию на микропленку, надеясь при случае передать ее вместе с соответствующим письмом представителям американского посольства. За неделю до своей смерти, о дне и часе которой ему сообщил приснившийся ему во сне иеромонах Николай, доцент Семенов пригласил Сергея Сергеевича и Аркадия Моисеевича в свою холостяцкую квартиру и рассказал им о том, что с ним произошло, когда он «просматривал свою прежнюю жизнь». Оказывается, в какой-то момент из пассивного наблюдателя он превратился в активного субъекта, который осознал себя пришельцем из XX столетия, и взял под контроль сознание и волю своего «двойника» — полуграмотного 15-летнего камердинера. После того, что они пережили сами, не верить коллеге Семенову было невозможно, поэтому Сергей Сергеевич и Аркадий Моисеевич дали ему слово проверить результат его эксперимента. Доцент Семенов скончался на 49-м году жизни в ночь на 23 апреля 1978 г., в вербное воскресение, то есть за неделю до православной пасхи. Смерть настигла его во сне, а причиной ее стал обыкновенный тромб. Семьи у него не было, а из близких родственников — только старшая сестра и двое племянников. Профессор Мерцалов и доцент Фишман взяли на себя все хлопоты по его похоронам, включая отпевание в церкви, и даже заказали и оплатили очень приличный памятник из гранита и мрамора. Уже на другой день после похорон доцента Семенова профессор Мерцалов отбыл в Ленинград в качестве официального оппонента по защите докторской диссертации бывшего однокурсника, работавшего научным сотрудником физико-технического института им. А.Ф. Иоффе.

Там же он сделал попытку передать представителю консульства США письмо и микропленку коллеги Семенова, но бдительные сотрудники государственной безопасности, изъяв у него эти вещественные доказательства, с удивлением обнаружили, что пленка засвечена, а в конверте — щепотка пепла. Для профессора Мерцалова все это было еще более неожиданно, поскольку никаких паранормальных способностей он до сих пор за собой не замечал. В 1990 году, когда рухнула «берлинская стена», Сергей Сергеевич и Аркадий Моисеевич совершили свой первый визит в США. До Нью-Йорка они добрались на комфортабельном океанском лайнере. Все их дорожные расходы оплачивала Мелисса, а точнее говоря, ее муж — вице-президент крупной нефтегазовой корпорации. Они поселились в уютном отеле на Брайтон бич авеню, и на другой день после прибытия посетили головной офис банка федеральной резервной системы. Первое, что они выяснили, так это то, что, действительно, в 1899 г., на мистера Семенова третьим лицом, имя которого не подлежало разглашению, был оформлен договор доверительного хранения материальных ценностей сроком до 1999 г., то есть на 100 лет.

Средства на оплату услуги списывались с депозитного счета мистера Семенова, на который тем же третьим лицом была положена кругленькая сумма в размере одной тысячи фунтов стерлингов. По условиям договора, материальные ценности, помещенные в сейфовую ячейку, могли быть востребованы любым физическим лицом после сообщения пароля:

«GOD! SAVE THE RUSSIA!» По словам офицера банка, никто за 90 лет с просьбой о предоставлении доступа к данным материальным ценностям или расторжении договора доверительного хранения не обращался, и, следовательно, они должны быть в целости и сохранности. Поскольку же случай в практике банка был действительно уникальный, Сергею Сергеевичу и Аркадию Моисеевичу было предложено набраться терпения и в любом случае обзавестись адвокатом. В своей книге Мерцалов и А.М Фишман очень интересно описывают, как они волновались, когда шли в банк и общались с его сотрудниками, и как они обрадовались, когда выяснили, что эксперимент доцента Семенова удался. Им было уже не так важно, получат они доступ к бумагам иеромонаха Николая или нет, ибо сам факт того, что они существуют, доказывал реальную возможность путешествий во времени без применения сложных технических устройств и затрат энергии. С точки зрения фундаментальных законов физики это также означало, что в некоторых случаях перемещение во времени матрицы сознания индивида не приводит к созданию альтернативных вселенных и не нарушает глобальных причинно-следственных связей. Иначе, наверное, обстоит дело с серией аналогичных путешествий, которые могут привести к таким последствиям, что мы и не в состоянии вообразить. Бумаги иеромонаха Николая, с которых им разрешили снять копии, по мнению Сергея Сергеевича и Аркадия Моисеевича, представляли «огромный научный интерес», особенно дневниковые записи и эссе под названием «Рассуждение о причинах духовного и физического вырождения нации». Судя по их осторожным замечаниям, не все документы, которые были указаны в описи, имелись в наличии, и это свидетельствовало о том, что с архивом иеромонаха Николая кто-то успел познакомиться до них.

Рискнем предположить, что это были американские спецслужбы, которые во времена маккартизма провели тотальную проверку всех банков США на наличие подозрительных счетов и принятых на хранение ценностей. В подтверждение этой версии свидетельствует и тот факт, что Сергей Сергеевич и Аркадий Моисеевич подписали с представителем руководства банка некий меморандум об урегулировании претензий и даже, по их словам, «получили небольшую материальную компенсацию, которой, впрочем, хватило на оплату услуг адвоката и покупку двух персональных компьютеров».

IV

После умопомешательства аспиранта Сидорова и смерти доцента Семенова профессору Мерцалову надлежало готовиться к следующей неприятности, ибо давно замечено, что беда никогда не приходит одна, а всегда с подбедками. Называется это явление «черной полосой», и нет ни одного человека, который в своей жизни ничего подобного не испытал. 30 апреля 1978 года от профессора ушла красавица Валентина, которой он намеревался сделать предложение руки и сердца, а 3 мая в биофизической лаборатории появился Арнольд Борисович Шлаги — бес категории «Б» по кличке «Цензор». Надо было бы на всякий случай предупредить Аркадия Моисеевича, но Сергей Сергеевич на это не решился, не зная, как коллега Фишман к этому отнесется. После улаживания всех формальностей с временным пребыванием в городе на Оби, Арнольд Борисович Шлаги приступил к исполнению своих обязанностей в соответствии с уточненным тематическим планом: 1) Найти и обезвредить (стерилизовать или усыпить) мышь черного окраса, которая приобрела способность проникать через стены, и поэтому при наличии потомства представляет угрозу для хранилищ продовольственных запасов, библиотек и архивных фондов; 2) Починить университетскую ЭВМ типа ЕС-1022 и по партийной линии наказать руководство завода— изготовителя за поставку недоброкачественных машин и отсутствие надлежащего сервисного обслуживания; 3) Навести порядок в работе Вычислительного центра НГУ. Сергей Сергеевич также хотел, чтобы его новый помощник, обладающий сверхъестественными способностями, содействовал выздоровлению аспиранта Сидорова и помог лаборанту Валентину найти единственную избранницу жизни, с которой он был бы счастлив. Задачи — вроде бы пустяшные, но Арнольд Борисович заупрямился: заявил, что лечить сумасшедших и устраивать чью-то личную жизнь, это — не его профиль, и что за такие занятия его могут не только лишить диплома магистра оккультных и технических наук, но и в наказание превратить на время в отвратительную ведьму. Он, конечно, догадывался, что поиск и обезвреживание черной мыши, способной проходить сквозь стены, займет немало времени и потребует применения каких-то необыкновенных технических средств.

Действительность даже превзошла его ожидания, поскольку черная мышь дала потомство. По данным Арнольда Борисовича, полученных с невидимых околоземных космических станций, общее количество особей этого вида уже перевалило за тысячу. Наибольшее их скопление наблюдалось на городской свалке, на элеваторе и кондитерском комбинате. Мыши вели себя очень организованно, как будто обладали зачатками интеллекта, и планомерно вытесняли со своей территории другие виды грызунов. Впору было объявлять тревогу, что Арнольд Борисович и сделал, связавшись с главным санитарным врачом 1-й галактической эскадры доктором Прониным, который, получив от него опытный экземпляр, сообщил, что его строение, генетические цепочки и внутриклеточные процессы не соответствуют мышиным. Не дожидаясь вердикта Командора, Арнольд Борисович составил проект приказа, и очень оперативно согласовал его со всеми бесовскими инстанциями. Про то, как Арнольд Борисович добыл опытный экземпляр, наверное, больше всех знает кот Василий, но как же с него взять признательные показания? Во всяком случае, по мнению Сергея Сергеевича, не было у беса другого помощника, который бы отважился на попутной машине отправиться на городскую свалку твердых отходов, а потом, терпеливо прождав у мышиной норки несколько часов, схватить, придушить и доставить, куда надо, соответствующий биологический материал. Сидел ли при этом у него на загривке, притворившись блохой, Арнольд Борисович Шлаги, неизвестно, но, дорогой читатель, наверное, догадался о том, что все происходило именно так. А затем началось то, что можно смело назвать «общевойсковой операцией», ход которой Сергей Сергеевич наблюдал у себя в квартире по телевизору — по специальному каналу, который для него настроил Арнольд Борисович. Все было очень интересно, как в репортажах CNN, но особенно впечатляющей выглядела высадка десанта — отряда серых крыс-киборгов, утыканных ядовитыми шипами и управляемых посредством вживленных в их мозг микрочипов и электродов. 5-го и 6-го мая 1978 г. тысячи новосибирцев наблюдали над городом, и особенно, над площадью Калинина, непонятные светящиеся точки, двигавшиеся по хаотичной траектории. Город только и говорил, что о нашествии инопланетного разума. К профессору Мерцалову, как главному специалисту по НЛО, непрерывно звонили по телефону и требовали объяснений. «Вы, что совсем сдурели? Это же обыкновенные китайские фонарики!», — возмущался Сергей Сергеевич, прекрасно зная о том, что фонарики запускал Арнольд Борисович Шлаги в целях демаскировки, и на каждый из них, приходилось по два настоящих беспилотных летательных аппарата внеземного происхождения. 7 мая, в воскресенье, ровно 9 часов утра, когда Сергей Сергеевич проснулся и открыл глаза, то первое, что он увидел, был сидящий напротив него в кресле бес. Арнольд Борисович заулыбался, вскочил, пожелал доброго утра и хорошей погоды, а затем торжественно отрапортовал о том, что операция под кодовым названием Micky MoUSe успешно завершилась, и он намерен представить ему тех, кто, возможно, спас человечество от голодной смерти. Профессор облачился в домашний атласный халат, обул шлепанцы и проследовал за Арнольдом Борисовичем в гостиную. В углу возле пианино он увидел две колыхающиеся темные фигуры, без каких либо намеков на наличие лица.

— Это их скафандры, а сами герои должны появиться с минуты на минуту — предупредил его Арнольд Борисович. И только он это сказал, как в квартиру позвонили.

— Это они! — радостно зашипел Арнольд Борисович, и Сергею Сергеевичу ничего не оставалось, как идти в прихожую и открывать дверь. В скромные трехкомнатные апартаменты профессора Мерцалова, вежливо поздоровавшись, вошли двое мужчин, одетых в черные костюмы и белые рубашки с черными галстуками. Он сразу пригласил их пройти в гостиную. При появлении гостей темные фигуры, стоявшие в углу, зашевелились и попытались к незнакомцам приблизиться, но те жестами приказали им занять исходное положение. Фигуры послушно удалились в угол и замерли.

— Капитан Блейк — представился большой, толстый и совершенно лысый, чем-то похожий на Фантомаса, мужчина.

— Главный санитарный врач Пронин — представился пожилой маленький худощавый мужчина с благообразной бородкой и в небольших круглых очках.

— Monsieur le Professeur — назвал себя Сергей Сергеевич, а Арнольд Борисович, заискивающе улыбаясь, уточнил:

— Он же — виконт де Марсель и д'Авиньон, кавалер ордена Черного Сириуса и старший адъютант Командора 1-й галактической эскадры.

— Ну, это в прошлом — засмущался Сергей Сергеевич, впрочем, не веря ушам своим. Гости вытянулись по стойке смирно. Старший по званию, то есть капитан Блейк, отдал честь и по всей форме доложил о выполнении задания, а затем обратился к Сергею Сергеевичу с вопросом, который вызвал у него замешательство:

— Доклад окончен. Разрешите в соответствии с пунктом три параграфа пять поощрительной инструкции получить увольнительную сроком на 36 часов! Сергей Сергеевич вопросительно посмотрел на своего беса.

— Все правильно! — подтвердил Арнольд Борисович и тут же передал ему на подпись листок бумаги с уже отпечатанным проектом соответствующего приказа. Полагая, что с его стороны было бы не вежливо отпустить гостей, не напоив их чаем, Сергей Сергеевич предложил пройти на кухню, но гости пить чай отказались, поскольку, по их словам, это может помешать их успешной телепортации.

— Куда собрались, орлы? — проявил любопытство Арнольд Борисович.

— Как всегда, в Монте-Карло. Поиграем в казино, пройдемся по борделям, устроим парочку скандалов, набьем полицейским морду и вернемся назад — охотно, поделился планами на выходные очень довольный капитан Блейк.

— Тогда, как говорится, не пуха, ни пера! — произнес слова напутствия Арнольд Борисович и открыл окно. Когда гости улетучились, выяснилось, что их скафандры до возвращения из увольнительной должны остаться в квартире профессора Мерцалова, поскольку у Арнольда Борисовича нет никаких условий для содержания их в целости и сохранности.

— Вы уж извините, Сергей Сергеевич, что так получилось, — оправдывался бес, но потом все-таки додумался, как с этой чудо техникой поступить. Они заперли скафандры в кабинете, перед этим закрыв окна и прикрыв их плотными шторами. Чтобы «гости» «не скучали», им предоставили нарды, в которые они, как их увидели, сразу же сели за стол и стали играть. Днем, в половине двенадцатого, когда Сергей Сергеевич подходил к припаркованной во дворе «Волге», его окликнул дворник Степанов Савелий Иванович — высокого роста пожилой мужчина с всклоченной бородой и огромными ручищами, которыми впору ворочать пудовым кузнечным молотом. Во рту извечная папироска дымится, а в руке метла орешниковая. Он подумал, что дворник, как обычно, попросит взаймы на опохмелку, и уже машинально полез за партомоне, но все оказалось более серьезно. Савелий Иванович, озираясь по сторонам, сообщил новость, от которой Сергею Сергеевичу стало нехорошо:

— Это что же творится, господа-товарищи?! Покойники уже в троллейбусах без билетов разъезжают и по дворам без пачпортов шастают! — начал он взволнованный монолог, из которого следовало, что рано утром в городском морге обнаружилась пропажа трупов двух мужчин уже подготовленных к погребению на кладбище. А еще, якобы, через некоторое время в милицию позвонила какая-то гражданка, которая утверждала, что своими глазами видела, как ее покойный супруг садился в троллейбус. Ей, конечно, не поверили и рекомендо-вали закусывать, но вскоре на пункт дежурного по городу обрушился шквал звонков. Все звонившие в один голос утверждали, что видели одного из покойников во дворе дома № 15, в котором он когда-то проживал. К дому, который, кстати, находился от них через дорогу, были направлены два наряда милиции. Стражи порядка проверили все подъезды, подвал и даже залезли на чердак, но никого не нашли. Слушая дворника, он сразу вспомнил бледный вид и траурно-парадное облачение недавно посетивших его квартиру гостей, и догадался, что капитан Блейк и главный санитарный врач Пронин, сбросив с себя скафандры, отправились в морг. А затем превратили тела двух умерших граждан в зомби и с его разрешения спокойно отправились на увеселительную прогулку. Мороз по коже у него пробежал, когда он представил себе, как они в Монте-Карло играют в покер и рулетку, пьют французское шампанское, закусывают икрой «Алмас» и лапают холодными и липкими пальцами хорошеньких девиц, возможно, нарушают правопорядок. И никто не подозревает о том, что они — не люди, а живые трупы.

— Это свидетельствует о скором конце света! — сделав глубокомысленное заключение, Савелий Иванович истово перекрестился.

— Вы преувеличиваете значение данного события — возразил Сергей Сергеевич и попробовал его успокоить доподлинно известными науке фактами летаргического сна, а также последующего выздоровления мнимо усопших. Все они, обнаружив себя в морге, естественно, хотят вернуться к живым, но, вот, живые, с их намерением воскреснуть иногда не соглашаются, и, потратив немалые деньги, стремятся завершить похоронные дела.

— Как Иисуса из Назарета, например! — ахнул Савелий Иванович и зауважал профессора Мерцалова еще больше. У дворника в запасе имелось еще одно конфиденциальное сообщение, которое он, оглянувшись по сторонам, Сергею Сергеевичу и выдал:

— Еду я, значит, в пятницу в автобусе по своим делам. И тут на остановке возле магазина «Электроника» заходит и садится напротив меня небольшого росточка, лысый, то есть совершенно, можно сказать, плюгавый, старичок, газету «Правду» разворачивает, без очков читает и ухахатывается. Я тоже иногда смеюсь над тем, что в наших газетах пишут, но тут совершенно особый случай: от старика тухлыми яйцами воняло, а я на этот запах особенно отзывчив, потому как пять лет на птицефабрике в котельной кочегаром проработал. Не иначе, что этот старик — либо бес, либо инопланетянин, потому что читать газету «Правда» и источать сероводород — совершенно неприлично.

— Ну, как на это еще посмотреть — усмехнулся Сергей Сергеевич и твердо про себя решил, что надо бы Арнольда Борисовича попросить, чтобы он либо общественным транспортом не пользовался, либо духами какими-ни-будь опрыскивался. Добираться до своей дачи Сергею Сергеевичу прежде приходилось по дороге, состоящей из дыр и колдобин, но после начала строительства в 1977 году в 12-ти километрах от Новосибирского Академгородка нового рабочего поселка дорожные службы положили асфальт, нанесли свежую разметку, покрасили бордюры и установили мачты освещения. Теперь весь путь от дома до дачи занимал не более получаса, если, конечно, удавалось проскочить железнодорожный переезд. На этот раз ему вроде бы повезло: он переехал через железнодорожные пути без задержек, и только на шестом километре, где расположена городская свалка твердых отходов, заметил впереди скопление машин. Его обогнала, громко сигналя, пожарная машина.

Любопытное, надо заметить, занятие у пожарных: они выезжают, чтобы отмочить там, где кто-то отжог. «Не иначе, как ДТП с возгоранием транспортного средства», — решил Сергей Сергеевич. Он сбавил скорость, и вскоре его остановил дорожный патруль.

— Разворачивайтесь и поезжайте в обход! — крикнул подошедший к его «Волге» совсем молодой милиционер, рыжий и голубоглазый, в звании старшего сержанта, и почему-то расплылся в белозубой улыбке.

— Что случилось, сержант? — поинтересовался Сергей Сергеевич.

— Товарищ профессор! А я вас узнал. Вы на нашем потоке курс общей физики читали — приветствовал его милиционер, и Сергей Сергеевич догадался, что перед ним — бывший студент, отчисленный за неуспеваемость или по какой-то другой уважительной причине.

— Что-то вас не припоминаю, однако же, скажите, там очень серьезная авария? — спросил он, чтобы удостовериться в том, что пути в объезд альтернативы нет.

— Столкнулись два КамАЗа, один вез лес, другой — бензин. Никто не пострадал, но бензовоз опрокинулся в кювет. Есть угроза взрыва — объяснил дорожную ситуацию бывший студент. Сергей Сергеевич развернулся и поехал назад, чтобы затем съехать с трассы на проселочную дорогу, рискуя увязнуть в ней до пришествия гусеничного трактора. У развилки, где начиналась дорога на военный полигон, обозначенная устрашающим плакатом: «Стой, стреляют! Проход и проезд запрещен!»— он заметил стоящую у обочины с поднятой рукой особу женского пола в светлом пальто. Подле незнакомки, ярко выделяясь на фоне придорожной растительности, стоял большой желтый чемодан.

— Это еще что за чудо? — удивился он и остановился.

— Извините, до дачного кооператива «Серебряная горка» не подбросите? — обратилась к нему незнакомка, когда он опустил боковое стекло. Женщине, путешествующей автостопом, на вид ей можно было дать лет 20–25. У нее были длинные черные волосы и синие глаза, не голубые, а именно синие, как бархат, а голос звучал как-то неестественно мелодично. Сергей Сергеевич сразу вспомнил подходящий анекдот:

На симфоническом концерте один из слушателей вдруг забеспокоился, заерзал и стал обращаться к соседям:

— Это вы сказали «… твою мать»?

— Нет.

— Это вы сказали «… твою мать»?

— Нет.

— Должно быть, музыка навеяла!

Он обрадовал прекрасную незнакомку известием о том, что им по пути, поставил ее тяжеленный чемодан из дорогой натуральной кожи на заднее сиденье и вежливо попросил занять место впереди, чтобы, он «не сломал себе шею, оглядываясь назад». Машина тронулась, однако Сергей Сергеевич так разволновался, что, вместо того, чтобы представиться, начал разговор с уточнения второстепенных деталей.

— Вы, наверное, приехали из Москвы, я правильно угадал? — спросил он, чувствуя, что начинает потеть.

— Нет, не угадали. Я путешествовала по южной Франции: Арль, Авиньон, Ле Бо де Прованс, Старя Ницца — ответила прекрасная незнакомка. Он, конечно, сразу напрягся, но вскоре отошел, допустив, что из Ниццы в Новосибирск можно проследовать каким-нибудь чартерным рейсом без остановки в столице нашей Родины городе-герое Москве. «Интересно, кого из моих соседей по дачному кооперативу она намерена осчастливить своим визитом?», — подумал он и только открыл рот, как незнакомка сама ответила на его вопрос.

— Вас, дорогой виконт — сказала она и исчезла. От испуга он даже ничего не успел подумать, только резко дал по тормозам и остановился. Незнакомка возникла вновь, но выглядела уже совсем по-другому. Вместо светлого пальто на ней была туника из тонкого полотна, весьма откровенно подчеркивающая соблазнительные изгибы ее прелестного тела. Удивительные перемены произошли в ее внешности. Теперь у нее были длинные золотистые вьющиеся волосы, зеленые глаза — веселые и улыбающиеся, и губы, подобные свежему персику.

— Мари?! — удивился он, опознав виконтессу де Марсель и д'Авиньон.

— Да, — ответила она, — когда-то меня звали Мари, и я была дочерью графа Тулузского, которую в 12 лет выдали замуж за 20-летнего Мишеля де Бо. То есть за вас — потомка старинного рода де Марселей, которые на протяжении нескольких веков являлись не менее могущественными, чем графы де Прованс и де Тулуз и, наконец, чем сами французские короли. В 1007 г. от рождества Христова во время охоты Мишель де Бо на глазах изумленных слуг исчез. Единственное, что от него осталось, это — чёрная шляпа toque с пером, а в ней — свиток пергамента. Это был договор, по которому виконт признавал князя Вельзевула своим сюзереном, и принимал за службу ему фьеф на Пикране: 4-й планете звезды Люк, которая находится на расстоянии в 3,5 парсека от Солнца. Таким образом, виконт отправился в дальний космос, оставив на Земле свою семью: 19-летнюю жену Мари и трех сыновей: Пьера, Раймонда и Леона.

— Однако же мы потерпели поражение, и я чистосердечно раскаялся в своем поступке, — подавляя раздражение, заговорил Сергей Сергеевич, неожиданно для себя перейдя на старофранцузский язык, который некоторые филологи называют «народной латынью».

— Однако же, виконт, — заговорила на том же языке прекрасная Мари, — это не помешало вам по дороге на Землю сделать остановку на планете Гонсаз в созвездии Лиры и жениться на тамошней принцессе.

— Планета на наших картах значилась под индексом G-37-Z. Во время телепортации меня подвела ошибка навигатора. Принцессу звали Диана, и она влюбилась в меня, как кошка — не подумавши, сказал он и тут же получил увесистую оплеуху.

— Вспомнил?! Тысячу лет я мечтала о том, чтобы сделать это при нашей встрече! — гневно сверкнув глазами, воскликнула виконтесса Мари, и… горько расплакалась.

— Так ты — не голограмма? — удивился он, потирая правую щеку.

— Нет. Я — не голограмма! И я, наверное, более жива, чем вы, Monsieur le Professeur! — произнесла «брошенная супруга», вытирая слезы тыльной стороной ладони, как она и прежде имела обыкновение делать, забывая о носовом платке.

— Можно я тебя поцелую и попрошу у тебя прощения? — жалобно попросил он, и в ответ получил то, что после пощечины, точно никак не ожидал, а именно: томный вздох, крепкое объятие и продолжительный поцелуй. Губы Мари были такие вкусные, сочные и сладкие, а тело так трепетало, что у него не было никаких сомнений в том, что она — живая. Затем она легонько его от себя отстранила и зашептала:

— Милый, потерпи еще немного, и я приду к тебе навсегда!

— Кто же ты на самом деле: человек или ангел? — спросил он, также перейдя на шепот.

— До ангелов небес мне далеко, хотя даже они иногда спускаются на Землю и живут среди людей — иносказательно ответила она на его вопрос и затем в терминах квантовой физики объяснила ему различие человеческого и ангельского естества. «Она не только красива, но еще и умна и образована!», — обрадовался Сергей Сергеевич и с робкой надеждой спросил:

— А как-нибудь пораньше нам встретиться и начать совместную жизнь никак нельзя?

— Это тоже возможно. Мне трудно тебе объяснить, но многое зависит от того, насколько ты сам готов принять меня, как подарок судьбы — ответила она и обрадовала тем, что жить они после ее перехода с «того света на этот» будут долго и счастливо. И даже пообещала нарожать ему кучу детей. У него еще было к ней немало вопросов, но в первую очередь он попросил ее рассказать ему о том, что произошло с Мишелем де Бо на планете Гонсаз или G-37-Z. И вот, что он услышал в ответ:

— Название планеты принципиального значения не имеет, поскольку ее уже не существует. Тем не менее, я могу сообщить тебе о том, что Мишель де Бо оступился там во второй раз. Виконт снова перешел на «темную стороны Силы» и тем самым погубил не только свою душу, но и довел принцессу Диану до самоубийства. Сергей Сергеевич задумался, снова что-то вспомнил, а потом так разволновался, что, невольно, впал в состояние раздвоения личности:

— Перед этим меня подло оклеветали, и мне пришлось защищаться. Я сразился с тремя рыцарями джедаями, которые прибыли на планету Гонсаз с отрядом биороботов, чтобы меня арестовать и в кандалах отправить на суд архонтов на планету Пикран. Двоих джедаев я прикончил, а третий позорно бежал, бросив лазерный меч. Роботов, насколько помнится, я перепрограммировал, но, вот, что было дальше…

— Ты уверен в том, что тебе это надо знать? — спросила Мари и напомнила ему о том, что Monsieur le Professeur и Мишель де Бо, несмотря на поразительное внешнее сходство — совершенно разные личности. Он настаивал, полагая, что память души, которая в нем открылась, все равно не даст ему покоя.

— Что ж. Расскажу тебе о том, что было дальше… Мари печально вздохнула и начала свой рассказ, который, наверное, продолжался не меньше часа и не пробудил в нем ничего, кроме душевных мук и отчаяния. Как правило, о том, что бывает с людьми в Аду человеку, с точки зрения не только бесов, но и ангелов лучше не знать, потому как погружение в эту бездну чаще всего безвозвратно. Тем же, кому по молитвам ближних и промыслу Божьему удалось оттуда вырваться, просто по определению обязаны хранить обет молчания.

— Что же мне делать, что же делать! Как загладить вину перед принцессой Дианой?! — заволновался он и машинально принял из рук Мари стакан холодной воды, неизвестно откуда возникший.

— Следуя голосу безграничной любви печалившихся о ней подданных, и, несомненно, благодаря милости Божьей, принцесса Диана недавно начала новую жизнь на Земле. Возможно, что вы даже и встретитесь, но, увы, друг друга не узнаете— сказала Мари, и, взглянув на свои часы, скрытые в золотом медальоне, объявила, что ей уже пора, и попросила ее немного проводить. Приняв прежний облик, она вышла из машины и решительно направилась в своих серебристых туфельках на высоких каблуках по разбитой проселочной дороге. Сергей Сергеевич открыл заднюю дверцу салона, чтобы взять чемодан, но, к его огорчению, ручка у чемодана оборвалась, и он окликнул Мари, чтобы сообщить ей об этой неприятности. «Оставь чемодан в салоне, в нем для тебя мой презент!», — крикнула она в ответ, и Сергей Сергеевич, послушавшись, закрыл машину и последовать за своей бывшей супругой из своей прежней жизни. Когда он ее догнал, она взяла его под руку и объяснила, что в чемодане находится. Оказывается, виконтесса Мари долгие годы бережно хранила любимые вещи своего пропавшего мужа, а потом, когда их дети выросли, постриглась в монахини. Но перед этим она спрятала эти реликвии в тайник, надеясь на то, что, когда-нибудь Мишель де Бо вернется. В связи с тем, что в родовом замке господ де Бо — в том самом, который расположен на высоком холме Альпил, недавно начались грандиозные реставрационные работы, она решила эти вещи забрать себе. Для этого ей потребовалось принять зримый человеческий образ и недолго пожить на Лазурном берегу под видом богатой американской туристки. Выбрав подходящий день, она добралась до замка, нашла тайник и переложила вещи из дубового сундука в заранее купленный ею чемодан. При этом она обратила внимание на то, что вещи как-то странно вибрируют, словно их хозяин жив. Таким образом, она вышла на его «электро-магнитный след», а потом несколько дней наблюдала за ним через «зеркало судьбы», — для того, чтобы убедиться в том, что она по-прежнему его любит. Они прошли около двухсот метров по грунтовой дороге в окружении хвойного леса. Мари рассказала ему о том, как сложилась жизнь и судьба их сыновей и успокоила его тем, что они прожили по меркам раннего средневековья довольно долго — до 40 лет, и не осрамили свой род ни на поле брани, ни в частной жизни. И, якобы, в настоящее время они переживают свое последнее перевоплощение скромными монахами в монастыре на горе Афон, называют друг друга братьями, даже не подозревая о том, насколько близко это обращение соответствует действительности. Направо от дороги пролегала едва заметная тропинка, на которую они свернули по желанию Мари, и вышли на недавно вспаханное поле.

— У меня в запасе еще 15 минут — предупредила его Мари и спросила, одарив нежным и в то же время пронзительным взглядом: «Чем он еще опечален, кроме предстоящего расставания?» Сергей Сергеевич честно сознался, что с недавнего времени нажил головную боль в виде беса по кличке «Цензор», который возник в университетской биофизической лаборатории исключительно по причине неустроенности его личной жизни.

— Он появился не случайно, — сказала Мари и сообщила ему любопытнейшие сведения. Оказывается, еще в начале XX столетия бесы создали в своей секретной лаборатории на обратной стороне Луны «машину времени», с помощью которой они свободно перемещаются в будущее на период до 2060 года. Далее на пути у них возникает непреодолимый барьер.

Первая же попытка преодолеть это препятствие закончилась катастрофой, известной под названием «тунгусского феномена». Поэтому бесы надеются использовать в своих интересах сделанное им и его коллегой Фишманом открытие резонанса колебательных движений молекулы ДНК в звуковом диапазоне.

— Не позволю! — возмутился Сергей Сергеевич и даже прикинул в уме, как он уничтожит «зловредные» катушки и займется разработкой другой научной темы.

— Увы! Слишком поздно. Ситуация вышла из-под контроля — вздохнула Мари, и, далее, предупредила его о том, что он давно чувствовал:

— Теперь тебе и Аркадию Моисеевичу угрожает опасность, как со стороны бесов в погонах, так и их подлинных хозяев.

— Я их не боюсь и готов ко всему! — твердо заявил Сергей Сергеевич и, набравшись смелости, перешел к тому, что на самом деле его больше всего беспокоило. Он рассказал Мари о своем аспиранте Евгении Сидорове и попросил об экстренной помощи.

— Мы знаем об этой проблеме, и я обещаю тебе, что завтра же на рассвете мы заберем его к себе — прежде, чем его начнут мучить по-настоящему — пообещала она, и Сергей Сергеевич ни на йоту не засомневался в том, что все произойдет именно так.

— До расставания остались две минуты — сказала она, не глядя на часы, и Сергей Сергеевич начал озираться по сторонам, чтобы обнаружить следы присутствия транспортного средства, на котором его бывшая и вновь обретенная супруга отправится в пятое измерение пространства— времени. Мари без слов поняла его интерес и, рассмеявшись чистым, красивым смехом, произнесла:

— Ты, наверное, «летающую тарелку» хочешь увидеть? Впрочем, позволь мне дотронуться до твоего учёного лба. А теперь протри глаза. Он протер глаза, и его взору открылась великолепная панорама города, лазурные воды залива и горы, соединяющиеся с небом. Он увидел просторные набережные и бульвары, утопающие в зелени, которая подчеркивала архитектурную гармонию расположенных между высоченных кедров и кипарисов белоснежных зданий с колоннами, башнями и шпилями, а также многочисленные фонтаны, окруженные аккуратно подстриженными кустами роз, запах которых, несмотря на удаление, он смог почувствовать. Внезапно ему почудилась знакомая до боли в душе мелодия и тихая и радостная песня:

Небесный град становился все ближе и ближе. Уже можно было различить фасады домов, фигуры людей: мужчин, женщин и детей, — которые были заняты какими-то своими делами. Внезапно посреди вспаханного поля из-под земли вырвался огромный столб воды и превратился в полноводную реку, на противоположном берегу которой стояла его Мари, махала ему рукой и что-то кричала, но слов ее он не слышал. И только по ее губам он догадался о том, что она ему хотела сказать. А потом этот великолепный мираж исчез.

Вместе с ним исчезла и река, и все остальное. Над головой чертил синее небо серебряный крестик самолета. В душе же нарастало ощущение чего-то невозвратного, невозможного, навсегда упущенного в жизни. Он все же машинально сделал несколько шагов вперед, и наступил на коровью лепешку. «Ну, вот, как всегда, на самом интересном месте…», — проворчал он и, развернувшись на 180 градусов, уныло побрел к своей машине. Он даже не удивился тому, что желтый чемодан по-прежнему находится в салоне, и, не удержавшись от любопытства, его открыл. В чемодане он обнаружил старинную серебряную посуду, кинжал с позолоченной рукоятью, янтарное зеркало, охотничий рог (cor de chass) с нанизанными на него на одинаковом расстоянии друг от друга шестью золотыми кольцами шириной 1,18 дюйма и четыре свитка пергамента. Был среди вещей и головной убор из синего бархата с открытым верхом и выдающимися заостренными выступами у висков с вышитым на нем золотыми нитями гербом виконтов де Марселей: шестиконечной звездой и девизом, который в переводе с латыни означает: «На удачу Балтазара!». Кто такой Балтазар, Сергей Сергеевич не помнил. Приехав на дачу, он рассмотрел подарок Мари более внимательно.

Серебряную посуду он спрятал на чердак, надеясь, что сам сможет ее почистить содой и зубной пастой, а все остальное решил отвезти свою на городскую квартиру. Свитки пергамента надо было обязательно показать «дяде Рудику», то есть Рудольфу Германовичу Шмидту — фронтовому другу его покойного отца, и, совсем недавно вышедшему на пенсию бывшему преподавателю исторического факультета НГУ, который лучше всех в Сибири знал латынь и древнегреческий. Перед этим, правда, ему следовало немного повозиться, чтобы сделать со свитков фотокопии, — иначе как он объяснит происхождение оригинала?

V

8 и 9 мая были выходными, и перелопачивать бы профессору Мерцалову с восхода и до заката солнца землицу в теплице и на грядках, если бы не «скафандры» капитана Блейка и доктора Пронина, которые они оставили в его городской квартире до возвращения из увольнительной. «Пришельцев» к тому же следовало напоить чаем или угостить водкой и проследить, чтобы они благополучно добрались до морга 1-й городской больницы. По этой причине 8 мая, ближе к вечеру, он прервал сельскохозяйственные работы и отправился в Академгородок. Только он выехал на трассу, как его на огромной скорости обогнал странного вида автомобиль-внедорожник черного цвета с тонированными стеклами. Таких машин Сергей Сергеевич в жизни не видел: угловатая кабина и большие фары вкупе с квадратным радиатором. Несколько минут спустя он увидел тот же автомобиль, но уже стоявший на пыльной обочине, поросшей окурками и редким подорожником. Возле машины прохаживался бородатый мужчина, одетый, как полагается священнику или монаху, в рясу с капюшоном. Когда он подъехал поближе, священник поднял руку. Он подумал, что требуется техническая помощь, и остановился.

Священник, подойдя к нему, поздоровался и спросил, не знает ли он, где здесь поблизости телефон, чтобы позвонить и вызвать эвакуатор для транспортировки неисправного джипа. Будучи далеким от церкви, он, тем не менее, догадывался, что организация эта — солидная, далеко не бедная, имеет широкие международные связи и т. д., поэтому к явлению священнослужителя, путешествующего на дорогой иномарке, отнесся с пониманием. Он объяснил священнику, что ближайший телефон может быть у сторожа на строительной площадке в пяти километрах отсюда и предложил подвезти.

Священник его поблагодарил, сел на переднее сиденье и, только захлопнул дверь, как мотор «Волги» заглох. Мотор завелся только с третьей попытки, когда он громко чертыхнулся. Машина тронулась и, чтобы сгладить неловкость, он пожаловался на топливный насос, который он вроде бы недавно заменил, а толку никакого.

— Насос тут не причем. Клемма аккумуляторной батареи у вас окислилась. Из-за этого нарушился электрический контакт в токоведущих проводах. Снимите чехлы с клемм батареи и внимательно осмотрите клеммы. Обратите внимание на место подключения минусовой клеммы, зачистите контакты от коррозии и смажьте вазелином, — необычный пассажир со знанием дела установил причину неисправности и даже посоветовал, как ее устранить.

— Откуда такие глубокие технические познания, padre? — Сергей Сергеевич Мерцалов не мог скрыть удивления.

— Какой он тебе padre, идиот! — услышал он за спиной зловеще-скрипучий голос и обернулся. На заднем сиденье его авто по-хозяйски расположился какой-то мужик: абсолютно лысый с забрызганным пигментными пятнами черепом, в пиджаке малинового цвета и солнцезащитных очках. В руках у незнакомца поблескивало нечто, похожее на короткоствольный пистолет-пулемет, но с такими наворотами, о назначении которых можно было только догадываться. Равно как и о том, как он без приглашения, попал в его машину. Он, молча, проглотил обиду, и задал закономерный вопрос:

— Простите, padre, чем обусловлено ваше присутствие в моей машине? И не могли бы вы представиться?

— Охотно. Меня зовут Сканнапьеко, что в переводе с итальянского означает «Мясник». Я — коллектор полевого банка 1-го легиона и работаю с нашими должниками по вопросам урегулирования и реструктуризации долга.

— Какой же у вас ко мне может быть интерес? Я не заключал с вашим банком никакого кредитного договора и не собираюсь делать этого впредь — профессор Мерцалов, как гражданское лицо, не обремененное задолженностью, констатировал очевидный факт.

— Какой хладнокровный должник! Даже не обделался и не выбросился из машины? — заскрипел бес мафиозного вида, расположившийся на заднем сиденье.

— Заткнись, Петье! Виконт де Марсель побывал в таких переделках, про которые тебе даже и не снилось! — бес в рясе, намеком, мгновенно, осадил авторитета в малиновом пиджаке.

— Разве мы знакомы? — вежливо поинтересовался Сергей Сергеевич.

— Тысячу лет тому назад меня звали Сезар де Ле-Руа, и я вместе с вами, то есть с Мишелем де Бо, состоял в личной охране Сильвестра II — первого француза на папском престоле, — ответил бес, и Сергей Сергеевич нажал на тормоза. Машина остановилась и мотор, пару минут проработав на холостых оборотах, заглох. Их обогнал черный джип и тоже остановился. В одно мгновение в памяти профессора Мерцалова всплыли события тысячелетней давности, когда с благословления дяди-епископа он поступил на службу в Ватикан. Произошло же это за полгода до конца света, неизбежность которого подтверждали многочисленные знамения. С 956 года Европу истязали всевозможные бедствия: эпидемии чумы и эрготизма (болезнь, вызываемая употреблением в пищу ржаной муки, пораженной спорынью), опустошительные наводнения и разорительные засухи. В 997–999 гг. страшно холодные зимы стояли до конца апреля.

В Германии наблюдались северные сияния, а в 998 году к этим несчастьям добавились землетрясения. В ожидании вселенской катастрофы, массы людей бросили дома и нивы, бродили по дорогам с полубезумными лицами и опустошали страны, уже разоренные феодальными войнами. Каннибализм, групповые самоубийства и мятежи стали обыденным явлением. В последний день декабря 999 года от рождества Христова старая базилика Святого Петра в Риме переполнилась массами плачущих и дрожащих от страха людей, ждущих конец мира и Страшный Суд. Среди них были Мишель де Бо и Сезар де Ле-Руа — два неразлучных друга, два юных рыцаря, пользовавшиеся особой благосклонностью нового понтифика — человека очень умного и образованного. Конец света, к счастью, не состоялся, но жизненные пути двух друзей вскоре разошлись: виконту сосватали юную графиню де Тулуз, и он вернулся во Францию, а шевалье остался в Риме на службе у Сильвестра II. От своего дяди — епископа Ангулемского, он впоследствии узнал, что папа Сильвестр II — обманщик. Под давлением императора Священной Римской империи Оттона III понтифик особым распоряжением (буллой) прибавил к действующему с 525 г. н. э. христианскому календарю почти двести лет. Таким образом, западный христианский мир одним росчерком пера переместился из седьмого в девятое столетие — поближе к дате 1000-летия года Господня. Таким, вот, хитроумным способом, Сильвестр II и Оттон III попытались призвать погрязших в пороках церковных и светских феодалов к покаянию и послушанию. Образованных людей, разбирающихся в исторической хронологии, в то время в Западной Европе можно было пересчитать по пальцам одной руки, поэтому реформа церковного календаря прошла безупречно. Правда, спустя столетия, из-за этого в исторической науке (медиевистике) возникла проблема так называемых «темных веков», или, иначе говоря, продолжительного периода истории раннего Средневековья, полностью лишенного реальной фактографии, из-за отсутствия более или менее достоверных источников.

— Теперь, значит, ты на службе у другого господина — задумчиво произнес Сергей Сергеевич.

— Последовал по твоим стопам, виконт — сказал шевалье и рассмеялся: тревожно и гулко.

— Да уж, что было, то было. Однако помнится мне, что я остался должен тебе полсотни серебряных денариев, — суммы, которой мне не хватало для оплаты путешествия из Рима в Марсель — спохватился Сергей Сергеевич.

— Разве между добрыми друзьями такие долги не прощаются? К тому же ты оставил мне своего хромого мерина, сварливую кухарку и молоденькую служанку. Девушка, которую звали Сезанна, должен сказать, была чудо как хороша, да к тому же ласкова и послушна.

После нее у меня таких служанок больше не было, — признался шевалье и даже изобразил на своем лице умиление.

— Тогда какой еще долг ты собираешься с меня взыскать? — Сергей Сергеевич выразил полное недоумение.

— За перерасход выделенных тебе Командором денежных средств, — объяснил шевалье и, далее, сообщил ему о том, что сам маркиз д'Отвиль — казначей 1-го легиона ожидает его неподалеку, чтобы урегулировать этот вопрос. Черный джип медленно поехал вперед. Его же «Волга» не заводилась до тех пор, пока он, в сердцах, не помянул черта. Его бывший друг Сезар де Ле-Руа, наблюдая за его попытками завести мотор, покатывался со смеху, утверждая, что отечественный автопром сможет опередить американские, европейские и японские компании только в том случае, если освоит производство НЛО. У Сергея Сергеевича от таких насмешек чуть уши не завяли. Когда же его «Волга», скрипнув чем-то в моторе, тронулась с места, ему пришлось включить передние фары по причине внезапно ухудшившейся видимости. Все вокруг было окутано туманом, который с каждой минутой становился гуще и плотнее. Однако его пассажиры были невозмутимы, как будто, так и надо, и профессор смело повел машину, ориентируясь на горящие красным светом, как глаза сказочного дракона, тюнингованные фары джипа. Тени смутных воспоминаний отблескивали на боковых окнах, выскакивали на обочину, бились об автомобильное зеркало заднего вида — отвлекали. В какой-то момент у него возникло ощущение, что время остановилось, и его «железная кобыла» на самом деле не едет, а топчется на одном месте. Звука мотора тоже не было слышно, но потом все-таки он его услышал и одновременно с этим заметил, что туман рассеивается. Стали различимы очертания деревьев вдоль дороги, а потом блеснуло солнце и озарило окружающий ландшафт багровым светом. Сергей Сергеевич растерялся. Местность, по которой он ехал, казалась очень знакомой. Это была все та же самая низина, покрытая смешанным лесом, но теперь среди деревьев виднелись прямоугольные коробки пятиэтажных зданий, трубы котельных и столбы линий электропередач. Он проехал мимо стадиона и остановился возле светофора на пересечении улиц, которых прежде не существовало. По стеклам автомобиля прошла волна от пронесшейся перед ними огромной фуры.

— Что за чудеса? Где мы находимся? — пытался он понять, куда его занесло. К тому же он обнаружил отсутствие на запястье правой руки своих часов и потребовал от своего бывшего друга разъяснений.

— Это — территория XXI века, но ты не смущайся. Через пять минут мы прибудем на место— ответил шевалье и протянул ему купюру достоинством 100 американских долларов.

— Это еще зачем? — не понял Сергей Сергеевич.

— В качестве компенсации за временно утраченные наручные часы торговой марки «Слава» — усмехнулся шевалье. Возле следующего перекрестка их остановил экипаж милицейской патрульной машины со странной надписью «ДПС». Черный джип тоже притормозил, но милиционер жестом показал его водителю, что претензий к нему не имеет, и джип, набрав скорость, скрылся за поворотом. Сергей Сергеевич опустил боковое стекло и высунул голову.

— Инспектор ДПС капитан Иванов — представился милиционер, приложив руку к головному убору.

— Дай ему 100 долларов, чтобы он тебя отвязался — шепотом подсказал Сезар де Ле-Руа. Сергей Сергеевич протянул инспектору 100-долларовую купюру.

Мускулы на лице существа в милицейской фуражке расслабились, и добрая улыбка заискрилась в налитых кровью свинячьих глазках:

— Товарищ профессор! А я вас узнал. Вы у нас на первом курсе лекции по физике читали, и так про «черные дыры» и путешествия во времени интересно рассказывали, что я до сих пор помню. Сергей Сергеевич, хотя и с трудом, опознал в солидном мужчине, выглядевшем лет на сорок пять, не меньше, того самого гаишника, который останавливал его не далее, как вчера, но еще будучи юношей. Инспектор Иванов без всякого смущения взял деньги, выразил восхищение по поводу его собачки и пожелал доброго пути. «Какая, к чёрту, собачка?», — недоумевал Сергей Сергеевич, но, оглянувшись назад, не удержался от того, чтобы не рассмеяться.

Вместо Петье на заднем кресле салона с достоинством, соответствующем породе, восседал огромный французский бульдог — гладкошерстный монстр с улыбкой акулы. Сезар де Ле-Руа показал Сергею Сергеевичу, куда он должен ехать и объяснил, почему нельзя было обойтись без взятки. Оказывается, водительское удостоверение, которое лежало у Сергея Сергеевича в кармане, действительно только до 1-го января 2000 года, а талон техобслуживания вообще не выдерживал никакой критики.

— Какое же здесь календарное время? — спросил Сергей Сергеич, и когда узнал, что очутился в 2003-м году, так крутанул руль, что чуть не врезался в бордюр. Они проехали мимо трех мрачных недостроенных коттеджей и черного воронья, угрюмо копающегося в кучах строительного мусора. Возле одиноко стоящего среди вековых сосен и елей тяже-ловесного особняка (трёхэтажной высоты куб из красного кирпича), окруженного бетонным забором, Сезар де Ле-Руа попросил его притормозить. Дверь с металлическим хрустом отворились, и Сергей Сергеевич въехал на территорию резиденции, которая живо напомнила ему Щукинскую сцену в саду «Эрмитаж». Впереди возле крыльца толпились люди, одетые в маскарадные костюмы.

— Снимается кино — догадался Сергей Сергеевич.

— Нет, к хвосту я почти привык, но блохи, это — просто беда! — заскрипел Петье, снова приняв прежний облик. Сезар де Ле-Руа и Сергей Сергеевич расхохотались. Когда они вышли из машины, люди, одетые в маскарадные костюмы, молча, пошли к ним навстречу, переступая ногами так, словно они у них на протезах. Впереди шла барышня в белом платье из марли и в фиолетовом парике. Округлости линий её тела выдавали женственность, теплоту и нежность натуры. В руках она держала серебряный поднос с графином и тремя пузатыми хрустальными стопками. По левую руку от нее ковылял, передвигая несгибающимися ногами, пожилой мужчина с облепленным мукою лицом в костюме Пьеро, а по правую — прихрамывала девушка-подросток в чистой ночнушке с рукавами, завязанными бантиком на спине. «Не парься, виконт, это — куклы», — объяснил ему Сезар де Ле-Руа, — но, чувствуя, что бывший друг переживает легкий шок, поспешил уточнить: «Это — в основном бывшие советские актеры и актрисы, закончившие жизнь самоубийством».

Маркиз д'Отвиль, как большой любитель театрального искусства, собрал их в одну труппу и таскает за собой повсюду в качестве свиты, а в свободное от работы время разыгрывает с ними спектакли по мотивам произведений античных и средневековых авторов. Что-то, говорят, пишет и сам, но я этому не верю. Полагаю, что он, как небезызвестный плут и пройдоха Shakespeare, редактирует и адаптирует к театральной сцене неопубликованные произведения непризнанных гениев мировой литературы. От предложенной ему водки Сергей Сергеевич вежливо отказался, сославшись на то, что он за рулем. Сезар де Ле-Руа и его напарник Петье, напротив, угощение приняли и даже «крякнули», как это делают представители стран и народов, привыкшие к употреблению некрепких спиртных напитков. Кукла, одетая в костюм Мальвины, услышав голос профессора, встрепенулась и на ее личико, просвечивающееся, как китайский фарфор, легла тень. Она моргнула, и из ее синих глаз, похожих на две круглые пуговицы, выкатились две слезинки, поплыли по щекам и обагрились, превратившись в две капли крови. Более страшного зрелища Сергей Сергеевич, кажется, в жизни своей не видел и впервые за долгие годы мысленно призвал на помощь все силы господние.

— Петье! Проводи виконта в покои маркиза, а я пока займусь его железным конем с прорезиненными копытами. Мне прямо-таки неловко от того, что столь высокородный рыцарь ездит на столь мизерабельной кобыле, — заявил Сезар де Ле-Руа, и Сергей Сергеевич понуро пошел следом за Петье, который по дороге рассказал ему, по секрету, что он — тоже доктор, но только по части медицины. С маркизом д'Отвилем профессор Мерцалов (он же — Мишель де Бо) знаком не был. Во времена его вассальной службы Вельзевулу казначеем их разношерстного 1-го легиона, укомплектованного из чертей и погубленных человеческих душ, являлся Весельчак Билл — бывший священник из аббатства Йорк, который относился к своим обязанностям хуже некуда. Он не вел строгого учета мемориальных ордеров, у него то и дело пропадали важные финансовые документы и материальные ценности. Ежегодный баланс Весельчак Билл составлял так небрежно, что даже Командор подписывал его не правой, как обычно, а левой рукой. Приговаривая при этом, что «цифры сходятся только на первой и последней странице, а в середине такая чудовищная растрата сил и энергии, что даже доходы будущих периодов вряд ли когда-нибудь это покроют». Петье провел его в приемную с высоким потолком, мраморными колоннами и мозаичным полом, где их встретила длинноногая блондинка в прозрачной тунике в греческом стиле. Хозяйка приемной была на загляденье, хоть куда, если бы не «пустые глазницы». Видели когда-нибудь такие глаза? Это когда во внутреннем уголке глаза у человека незаметен слезоточивый канал.

Плохая примета. Говорят, что такие люди долго не живут. «Сосипатра Фурия», — догадался Сергей Сергеевич, почтительно склонил голову и заговорил первым, как и полагается гостю:

— Виконт де Марсель. Мне назначено.

— Описторхозом не болеешь? — недоверчиво спросила Сосипатра.

— Нет. Привит ото всех религиозных инфекций две тысячи лет тому назад — не совсем понятно, но очень пристойно ответил Сергей Сергеевич. Переговорив со своим шефом по внутренней связи, Сосипатра кокетливо улыбнулась и сообщила, что маркиз примет его ровно через пять минут и затем, как принято в подобных случаях, предложила на выбор: чай, кофе, прохладительные напитки. Он попросил кофе, но без сахара. В руках Фурии мгновенно материализовался серебряный поднос с маленькой чашечкой ароматного кофе и хрустальной вазочкой с солеными французскими крекерами в форме человеческих черепков. Поблагодарив за угощение, он присел на диванчик под большими настенными часами с резным деревянным позолоченным декором общеизвестного календаря древнего народа майя, заканчивающегося 21 декабря 2012 года. Ждать, правда, пришлось не пять минут, а все пятнадцать. Кофе остывал, в голову волнами накатывал шум, дышать стало тяжело и противно. Наконец, двери начальственного кабинета сами собой распахнулись, и Сергей Сергеевич, мысленно перекрестившись, отправился на аудиенцию. Представьте прямоугольный полутемный зал площадью 100 с лишним квадратных метров с огромным дубовым столом посредине, заваленным разными документами. В том же зале находился большой камин, мерцающий красными углями. Вдоль стен располагались тяжеловесные шкафы, набитые книгами с позолоченными корешками. В простенке между шкафами и массивным сейфом высотой в человеческий рост светился плазменный телевизор с экраном площадью 3?3 метра, посредством которого владелец кабинета получал оперативную информацию со всех валютных и фондовых бирж мира.

— А, виконт, давно мечтал с вами познакомиться— услышал Сергей Сергеевич приятный бархатный баритон и почувствовал, что его ноги подкосились и он очутился в кресле, которое приняло форму, удобную для продолжения беседы в положении сидя. На потолке включился прожектор и осветил того, кто пригласил его в собственную резиденцию на территории XXI века. Изящная лиловая мантия, белоснежные кружевные манжеты, характерные усы, борода и крючковатый нос сразу сообщили профессору Мерцалову о том, что перед ним очень важная персона. Глаз у его собеседника не было. То есть они, конечно, были, если считать таковыми черные щели, не отражающие света.

— Примите мои искренние сожаления по поводу того, что наша встреча не могла состояться ранее — произнес Сергей Сергеевич по-итальянски, даже не задумываясь над тем, откуда он этот язык знает.

— Ах, виконт, ваши остроумные реплики, эпиграммы и даже эпитафии настолько завораживают! Многие из нас, молодых, до сих пор не могут поверить, что столько талантов могло вместиться в одной личности — на том же языке заговорил маркиз д'Отвиль, начав знакомство с комплимента в адрес Мишеля де Бо.

— Ваш комплимент отдает лестью, поскольку не соответствует причине моего невольного визита. Поэтому, маркиз, прошу вас изложить претензии, которые у вас ко мне возникли — вежливо сказал Сергей Сергеевич, но уже по-французски. Маркиз д'Отвиль зачитал по-английски несколько финансовых документов, из которых следовало, что операция по уничтожению популяции черных мышей, обладающих паранормальными способностями, обошлась Первому Легиону, гордо именуемому ныне Первой Галактической эскадрой, в кругленькую сумму в размере одной тысячи кредитных единиц. Совпадало всё, кроме нескольких малозначительных обстоятельств. Перерасход средств, якобы, обнаружился недавно — после проверки центральной бухгалтерией годового отчета за 1978 год, поэтому Кредитный комитет полевого банка одобрил решение взыскать с профессора Мерцалова задолженность, так сказать, «по горячим следам», ибо, в противном случае, за давностью срока, сделать это было бы невозможно.

— По какому стандарту вы изволите ныне рассчитывать стоимость кредитной единицы? — поинтересовался Сергей Сергеевич. Тема эта была отчасти ему знакома, поскольку Мишель де Бо и Весельчак Билл часто общались по рабочим вопросам и даже пользовались одной служебной «летающей тарелкой».

— В отличие от Федеральной резервной системы США, мы не отошли от нашего древнего мерила ценностей. У нас одна кредитная единица, как и прежде, эквивалентна 9 граммам золота — елейная улыбка маркиза не слазила с тоненьких губ.

— Следовательно, я должен вернуть вам 8 кг. 100 гр. золота? — быстро сосчитав в уме сумму долга, спросил Сергей Сергеевич и потребовал подтвердить это в присутствии Оракула.

— Что ж, виконт, — еще более вкрадчивым голосом заговорил маркиз, продолжая улыбаться. — Я не забыл, что вы — кавалер ордена Черного Сириуса (Sirius, от греч. seirios — «палящий, жгучий» или sirios — «блестящий, сверкающий» — Прим. Авт.) и обладаете бессрочным правом на защиту от любого судебного произвола. Поэтому, по моему приказу, сегодня в мою резиденцию специальным рейсом из Афин доставили одну из Пифий. Ее зовут Дафна. В этот момент на потолке загорелся еще один прожектор, который осветил мраморную статую в человеческий рост, покрытую черным покрывалом. «Петье, где тебя черти носят?! Помоги даме раздеться и забраться на адитон!»— крикнул маркиз д'Отвиль и даже стукнул по столу кулаком. В сей же миг возник Петье, и, ухмыляясь, сорвал со статуи черное покрывало. Статуя тут же ожила и попыталась прикрыть наготу руками, но потом сникла, подчиняясь воле управляющего ею демонического существа. Глаза у нее вспыхнули зеленым светом, а волосы на голове зашевелились, потемнели и приобрели естественный вид. Теперь внешне она нисколько не отличалась от живой женщины, если бы, не струящийся из ее рта дым, пахнущий серой. Пифия подала Петье руку, и он помог ей взобраться на массивный треножник из позеленевшей бронзы, который стоял по правую руку от маркиза. Маркиз д'Отвиль еще раз зачитал соответствующие финансовые документы, и Пифия, изрекла: «Все верно!» «Итак, виконт, выбор у вас небольшой. Либо вы подписываете договор, предложенный вам Командором, либо становитесь заслуженным артистом моей театральной труппы вместо никчемного Пьеро. Эту бездарную куклу я давно собираюсь выбросить на свалку твердых отходов» — вынес вердикт маркиз д'Отвиль, прекрасно отдавая себе отчет в том, что простому советскому профессору с такой суммой долга никогда не рассчитаться, — даже если он продаст или заложит все свое имущество. Еще не успел Сергей Сергеевич подумать, какое он примет решение, как на столе у маркиза д'Отвиля зазвонил телефон. Маркиз поднял трубку. Аппарат связи работал так хорошо, что даже на расстоянии можно было слышать, кто абонент и что он говорит. На связи с маркизом находился Сезар де Ле-Руа, который говорил, примерно, следующее:

— Ваше превосходительство, я осмотрел машину виконта и обнаружил в багажнике два антикварных магических предмета: кинжал, который режет сталь, как шпинат, и янтарное зеркало, вглядевшись в которое можно распознать свою судьбу на расстоянии до трех с половиной лет.

У меня есть один клиент из новых русских, который готов заплатить по миллиону фунтов за каждую из этих вещиц. Он уже подписал чек и назначил мне встречу, сегодня, в 23.00 местного времени в местечке Brookwood.

— Долг оплачен с процентами! — хриплым голосом объявила Пифия и стала слезать с треножника. Петье подал ей руку, быстро накинул на ее плечи черное покрывало, и Пифия снова превратилась в безжизненную мраморную статую. Не часто Мишелю де Бо приходилось сталкиваться с пифиями Дельфийского оракула, но, все-таки, приходилось, правда, это были уже не живые прорицательницы, а их статуи, которые, кстати, изготавливались из их же самих. Работа у пифий очень вредная.

Надышавшись парами двуокиси азота, которые проникали в Дельфиниум через расщелину скалы, они скоро умирали. Жрецы Дельфийского оракула обмазывали тело усопшей пифии специальным цементным раствором, и когда он застывал, прокалывали у нее в пятке маленькое отверстие и укладывали ее возле муравейника. За пару месяцев муравьи съедали мягкие части тела, оставляя только скелет. Затем в готовую форму заливался известковый раствор, и статуя была готова к употреблению в качестве украшения или предмета ритуальной магии. «Что ж, виконт, поздравляю: вы опять вышли из воды сухим.

Недаром, видно, про ваших предков говорили: „Орлиный род, ему не стать вассалом!“ Посему я вынужден извиниться перед вами за грубый шантаж и отпустить вас на все четыре стороны. Ваш бывший друг Сезар де Ле-Руа проводит Вас на территорию XX века», — с этими словами маркиз д'Отвиль встал, и Сергей Сергеевич понял, что аудиенция закончена.

VI

В сопровождении Петье Сергей Сергеевич вышел наружу и с наслаждение вздохнул полной грудью свежий воздух, пропитанный запахами весны. На небе появились багровые разводы заходящего солнца, медленно начинало темнеть. Множество мыслей роилось у него в голове, — и в том числе: что в этот самый момент делает его «двойник», проживающий в XXI веке, и что произойдет с тем и с другим, если они, нечаянно, встретятся друг с другом, nez-a-nez?

Ничего хорошего от такой встречи он, естественно, не ожидал.

«Успокойся, все будет хорошо», — услышал он свой «внутренний голос», который, вне всякого сомнения, был голосом его Мари. «Шевалье, когда мы поедем?!», — крикнул он, спустившись с крыльца, но, не решаясь подойти поближе. Сезар де Ле-Руа копался в моторе «Волги», а за его спиной столпились куклы. Они стояли, не шевелясь, наблюдая за тем, что он делает, и что-то тихо и жалостливо пели. Кукла в костюме Мальвины заняла место на заднем сиденье, словно приготовилась к отъезду.

Петье, обнаружив беспорядок, подошел к машине, открыл заднюю дверь и, бесцеремонно, за волосы, вытащил куклу из салона, и швырнул ее так, что она, пролетев несколько метров, упала возле кустов сирени.

Голова у нее при этом отвалилась. Пение прекратилось, и раздался общий возглас удивления. Петье, ругаясь, на чем свет стоит, поспешил устранить свою оплошность: подбежал к кукле, поставил ее на ноги и нахлобучил на плечи отвалившуюся голову. Но голова не устанавливалась, и Петье позвал на помощь Сканнапьеко, то есть Сезара де Ле-Руа. «Бесполезно, Петье. После отрыва головы жизненная квинтэссенция покидает зомби навсегда. Отнесите куклу в контейнер, а завтра найдите ей достойное место на свалке твердых отходов, облейте бензинчиком и сожгите», — предложил Сезар де Ле-Руа напарнику. Куклы, понуро, буквально в трех шагах, прошли мимо Сергея Сергеевича, чтобы отдать лишившейся головы Мальвине последний долг, который они выразили не тишиной, а восторженными возгласами и бурными рукоплесканиями. Когда овации стихли, Пьеро, вскинув руки, громко и надрывно, продекламировал:

Со словами: «Мгновенье, Прекрасно ты, продлись, постой! — Тогда готовь мне цепь плененья, Земля разверзнись подо мной!» — Шевалье захлопнул капот, снял резиновые перчатки, брезентовый фартук и радостно сообщил Сергею Сергеевичу о том, что его «железная кобыла» готова отправиться в поход:

— Добил я ее все-таки. Начал с проверки количества подаваемого топлива. В начале — с отсоединенными форсунками, чтобы проверить дозатор, потом с ними. Давление в дозаторе пять атмосфер. К счастью, дозатор разбирать не пришлось — производительность оказалась почти одинаковая. А вот форсунки пришлось менять: одна капала, две не проходили по распылу. Подвеску поменял. Она теперь уже безшкворневая и шприцевать ничегошеньки не надо. Выжимной конечно пора менять, а может и сцепление в сборе, но, согласитесь, за три года эксплуатации это нормально.

— Это — нормально — согласился Сергей Сергеевич. Затем он неспешно обошел вокруг сверкающей «Волги», отворил дверь и плюхнулся за руль. Чиркнул стартер, и мотор заурчал, вкрадчиво, как голос маркиза д'Отвиля. Странное чувство донимало Сергея Сергеевича. Как будто произошло нечто важное, ускользнувшее от его внимания. Увы, все люди ходят в масках. Так легче, чтобы казаться другими: лучше или хуже, в зависимости от обстоятельств. Даже всю свою нынешнюю, в общем-то, благополучную, жизнь, Сергей Сергеевич прожил под маской, а сейчас захотел её скинуть, чтобы, хоть на мгновение, почувствовать себя настоящим, не притворным, а именно тем, кто он есть на самом деле. Сезар де Ле-Руа занял место рядом с ним, а Петье побежал открывать ворота. Когда ворота бесшумно отворились, шевалье помянул черта и сказал: «Поехали!» Когда они выехали за ворота, их на большой скорости обогнал черный джип с тонированными стеклами, просигналил клаксоном и скрылся за по-воротом. Его бывший друг объяснил, что они должны вернуться на тот же самый участок дороги, с которого они переместились в XXI век. За время, пока они ехали, шевалье вкратце рассказал ему о своих последних годах жизни в Риме в период с 1000-го по 1016-й год. В 1016-м году он заболел пневмонией и преставился, оказался в чистилище, а потом прожил не менее сотни жизней, причем, каждая последующая, по его словам, была хуже предыдущей. Своим нынешним существованием он был вроде бы доволен, несмотря на род занятий и прозвище «Мясник», которое, как он сказал, «прицепилось к нему по недоразумению». Затем он перешел к разговору по делу и сразу же озадачил Сергея Сергеевича двумя проблемами. Первая проблема заключалась в том, что после его возвращения на территорию XX века и вплоть до 8 мая 2003 года магические предметы, которые у него были изъяты в счет уплаты долга, условно останутся в его распоряжении, но ровно через 25 лет внезапно исчезнут. Для приведения их в действие, как и тысячу лет назад, нужно только сказать: «На удачу Балтазара!» Хотел, было, Сергей Сергеевич спросить у бывшего друга о том, кто такой Балтазар, но застеснялся, и момент был упущен. И снова он увидел впереди внедорожник с тонированными стеклами.

Автомобиль стоял у обочины и мигал аварийной сигнализацией. Сезар де Ле-Руа попросил его остановиться и заглушить мотор. Из джипа вышел невысокий коренастый человек с широким простоватым лицом и с глубокими залысинами. Он приветливо помахал им рукой и направился в их сторону. По выражению лица бывшего друга Сергей Сергеевич понял, что с перемещением в другое время, вероятно, возникли какие-то трудности, и, следуя его примеру, тоже вышел на дорогу. «Знакомься, это — Петрович, — представил Сезар де Ле-Руа водителя джипа. — Непризнанный научный и технический гений. С девятью классами образования разработал теорию холодного ядерного синтеза, и первый в мире получил практические результаты. Подтолкнула же его к этому открытию удивительная способность кур нести яйца с твёрдой оболочкой без доступа к кальцию, но при доступе к калию. Немного у нас подучился и, вот вам, пожалуйста, разработал конструкцию машины времени ближнего радиуса действия: плюс-минус 25 лет». Петрович смущенно заулыбался и, извиняясь за задержку, объяснил, что температура, давление и влажность пока не позволяют ему сфокусировать гравитационную линзу нужного напряжения, через которую они могли бы вернуться в 1978 год. В восьмидесятые годы, по его словам, проехаться уже можно, а вот раньше — никак, и поэтому он попросил их набраться терпения и минут пятнадцать-двадцать погулять на свежем воздухе или подождать в машине. Сергей Сергеевич предпочел последнее. Петрович направился к джипу, а бывшие друзья вернулись в «Волгу», чтобы продолжить прерванную беседу. Вежливо отказавшись от предложенной ему гаванской сигары, Сергей Сергеевич спросил бывшего друга по поводу свитков пергамента, которые находились в чемодане Мари в багажнике его автомобиля:

«Прочитал ли он их, и, если прочитал, какое у него сложилось мнение?» Сезар де Ле-Руа заерзал, будто под него высыпали сотню канцелярских кнопок, и в свою очередь, поинтересовался у него насчет того, как они вообще к нему попали вместе со старинными магическими предметами. Сергей Сергеевич ответил на этот вопрос виртуозно, мол, не иначе как сам Командор решил кое-кого проучить за непомерную жадность, и в самый ответственный момент подбросил семейные реликвии виконта де Марселя в багажник его автомобиля. Сезар де Ле-Руа признался, что в первый момент подумал то же самое, и пожаловался на интриги, которые плетутся в высших эшелонах бесовской власти. И вот наступил момент, который профессор Мерцалов с нетерпением ждал. В салоне «Волги» сам собою включился и зашипел транзисторный радиоприемник А-275 производства Муромского радиозавода, и бывшие друзья услышали голос Петровича, объявляющего двухминутную готовность. Из-под днища джипа повалил пар, как от старинного паровоза.

Сергей Сергеевич завел мотор и, когда джип тронулся, поехал вслед за ним, ориентируясь по красному свету его задних фар. В какой-то момент он снова почувствовал, что время остановилось, и даже сердце, которое гулко колотилось о ребра, перестало биться. На левом запястье у него внезапно снова появились часы «Слава» на кожаном ремешке, что, вероятно, символизировало его возвращение в состояние привычного ритма течения времени. Когда туман рассеялся, он увидел знакомую местность, и начал было успокаиваться, однако, взглянув на солнце, понял, что опять произошла какая-то накладка. Солнце находилось не на западе, а на востоке, в положении, которое соответствует 7.30-8.00 часам местного времени. Снова в салоне сам собою включился и зашипел транзисторный радиоприемник, и бывшие друзья услышали Петровича, который сконфуженно сообщил им о том, что они «немного проскочили»: вместо 8-го мая приехали в 10-е мая, хотя с годом, и он готов побожиться, они точно не ошиблись. Шевалье поморщился и спросил Сергея Сергеевича, насколько для него принципиальна потеря одного дня его драгоценной жизни. «На работу главное бы не опоздать», — ответил он и его бывший друг решил, что вопрос исчерпан. Они вышли на пыльную обочину, чтобы попрощаться, и на этот раз, вероятно, надолго, если не навсегда. На трассе было уже довольно оживленно. Некоторые, проезжавшие мимо них грузовики и легковые авто притормаживали. Водителей, очевидно, разбирало любопытство по поводу конструкции черного автомобиля, стоящего у обочины, хотя это был обыкновенный Hummer — внедорожник от американской компании General Motors. Сезар де Ле-Руа посетовал на то, что Петровичу придется съехать с трассы на грунтовую дорогу, чтобы не затащить за собой в иное время какого-нибудь случайного автомобилиста, мотоциклиста или просто прохожего и после крепкого рукопо-жатия направился к черному джипу, возле которого уже стоял милицейский УАЗ. Сергей Сергеевич сразу не поехал, а решил понаблюдать, как Сезар де Ле-Руа и Петрович будут объясняться с доблестной советской милицией. Из УАЗика вышли двое в милицейской форме, и подошли к джипу. Один из милиционеров постучал в переднюю дверь, а второй начал что-то говорить по портативной рации. Наверное, вызывал подкрепление. Из кабины медленно, вроде, как нехотя, вышел Петрович и предъявил документы: права и паспорт. В этот момент Сезар де Ле-Руа исчез, словно сквозь землю провалился. Пару минут спустя дверь милицейского автомобиля захлопнулась, и он медленно поехал вперед, хотя за рулем, и Сергей Сергеевич это точно видел, никого не было. Опешившие милиционеры, нецензурно выражаясь, побежали за машиной, и почти уже ее догнали, как она съехала с трассы на невспаханное поле и, зигзагами, понеслась по кочкам. Петрович, как ни в чем не бывало, вернулся в кабину своего джипа. А еще через пару минут возле джипа возник Сезар де Ле-Руа, улыбаясь, помахал Сергею Сергеевичу рукой и занял место рядом с водителем. Машина тронулась, быстро набрала скорость и скрылась из виду. За тем, как милиционеры бегают по невспаханному полю за своей машиной, а потом — шарахаются от нее в разные стороны, чтобы она их не задавила, кроме Сергея Сергеевича, наблюдали водители двух остановившихся грузовиков. Свидетелями происшествия также стали водитель и пассажир «Запорожца», которые по такому случаю даже вышли из машины. Мужчины смеялись так, как смеются в цирке над клоунами, и, несомненно, получили на весь день заряд позитивной энергии. Водитель «Запорожца» оказался знакомым преподавателем факультета иностранных языков. Они вежливо раскланялись. На всякий случай Сергей Сергеевич уточнил у него время и подвел часы, которые отставали ровно на две минуты. До начала лекции оставалась около четверти часа, поэтому он решил домой не заезжать, а сразу же отправился в университет. Он опоздал к началу лекции на 10 минут, но студенты, — это был четвертый курс, — оказались дисциплинированными и не разошлись. И даже его внешний вид: поношенные джинсы, вытертая куртка и туристские ботинки на толстой ребристой подошве, — не вызвали у них никакого замешательства: было понятно, что профессор приехал с дачи и даже не успел переодеться. Чтобы поднять студентам настроение, он рассказал им парочку анекдотов из жизни Эйнштейна и Нильса Бора, а затем объявил тему лекции: «Механизм спонтанного нарушения симметрии между электромагнитными и слабыми взаимодействиями». За десять минут до звонка дверь в аудиторию отворилась, и Сергея Сергеевича чуть не хватил удар. Ему показалось, что из-за двери выглянула его официальная супруга Татьяна Михайловна Мерцалова. «Вот тебе, бабушка Софья Абрамовна, и Юрьев день!» — Сергей Сергеевич на полуслове остановился, и сразу забыл, что хотел сказать. Его выручил студент-отличник, который напомнил ему название гипотезы, которая подтверждала его предыдущее умозаключение и являлась мостиком к теории суперсимметрии и супергравитации. Сергей Сергеевич не ошибся. Когда лекция закончилась, и он вышел из аудитории, на него сразу же набросилась его разъяренная супруга, которая, не обращая внимания на проходящих мимо них студентов, начала отчитывать его громким и неприятно-визгливым голосом:

— Где ты пропадал? Я всех знакомых обзвонила, на дачу съездила и собиралась сегодня, если ты не придешь на занятия, писать заявление в милицию!

— Откуда же мне знать, что ты приедешь? Не звонка, ни телеграммы.

Свалилась, как снег на голову, да еще и возмущается! — попытался он урезонить разъяренную супругу, и, кажется, своего добился. Татьяна Михайловна успокоилась, и объяснила, что 8 мая не смогла до него дозвониться, а телеграмму она посылала и даже предъявила соответствующую квитанцию. Так как следующее занятие у Сергея Сергеевича начиналось только через два часа, он предложил своей официальной супруге отвезти ее домой. Да и ему, не мешало бы, переодеться, съесть пару бутербродов и выпить чашечку кофе. За пять минут он домчал Татьяну Михайловну до дома и вместе с ней поднялся в квартиру. Все дорогу его супруга молчала и обиженно фыркала. Сергей Сергеевич сразу же направился в кабинет и с чувством глубокого удовлетворения убедился в том, что там никого нет. Когда же он переоделся и зашел на кухню, она заявила ему о цели ее визита. Но прежде она рассказала о том, что, прилетев утром 9 мая в аэропорт Толмачево, она поняла, что ее никто не встречает, хотя она давала телеграмму. Тогда она взяла такси и поехала домой. В квартире она застала двух пьяных мужиков, которые лыком не вязали, и какого-то пса дворовой породы с проплешиной между ушами. Ей стоило немалых сил и нервов, чтобы выпроводить всех троих из квартиры. При этом пес, по ее словам, проявлял агрессивность, лаял и даже пытался ее укусить. И, вот, вместо отдыха, она допоздна вынуждена была заниматься уборкой: пропылесосила полы и ковры, перемыла гору грязной посуды и вытащила на балкон мешок пустых бутылок из-под водки и пива.

— Что это были за люди? — спросила она.

— Так, два доцента из Воронежа. Приезжали на стажировку. Из гостиницы их выселили, вот они и попросились у меня переночевать. Я же все равно собирался на дачу, поэтому их пустил— назвал Сергей Сергеевич причину появления в их квартире посторонних лиц.

— А где же ты был 9 мая? — допытывалась супруга.

— Встречался с любовницей — ответил Сергей Сергеевич, не скрывая крайней степени раздражения.

— Так я и думала — натужено всхлипнула Татьяна Михайловна и объявила о разводе.

— Слава Богу! — подумал Сергей Сергеевич и даже мысленно перекрестился. Затем его уже бывшая супруга заявила, что завтра же ее в его квартире ноги не будет, но до этого он должен написать заявление о том, что он: 1) против развода не возражает; 2) не претендует на жилплощадь в московской квартире и находящееся в ней имущество, 3) обязуется добровольно уплачивать алименты несовершеннолетнему сыну Сергею в размере половины своей зарплаты. В отношении первого и последнего пункта заявления он не возражал.

Но, вот, московскую квартиру и все, что в ней находилось, терять было жалко. Эта квартира досталась ему от его покойных родителей, и, хотя он из нее временно выписался, не было никаких формальных препятствий для того, чтобы вселиться в нее вновь. Пока он раздумывал, Татьяна Михайловна сообщила, что она уже собрала свои личные вещи, которые оставались в его новосибирской квартире, и пожаловалась на то, что ей не во что их упаковать.

— Не беспокойся, будет у тебя sac de voyage — пообещал он, надумав пожертвовать ради такого случая чемодан Мари, в который она доставила его фамильные реликвии.

— Где же ты приличный импортный чемодан, я не говорю, из натуральной кожи, в Новосибирске найдешь? — недоверчиво спросила Татьяна Михайловна, вскинув выщипанные брови.

— Это — мои проблемы — с таинственным видом сообщил Сергей Сергеевич, поблагодарил за кофе и омлет, объявил, что ему пора, и собрался на выход. Почистив в прихожей с помощью бархотки новенькие полуботинки чешского производства, он собирался было открыть дверь, но в это время зазвонил стоявший на тумбочке для обуви телефон, и Сергей Сергеевич снял трубку. Звонили из межгорода, уточняли номер телефона и фамилию абонента, а потом он услышал голос Зинаиды Ивановны Сидоровой. Из-за того, что она всхлипывала и причитала, было невозможно ничего понять, но затем заговорил мужчина, с которым Сергей Сергеевич до сей поры не общался. Это был отец Евгения Сидорова. Сидоров-старший с прискорбием сообщил о том, что их Женя-Женечка сегодня утром скоропостижно скончался. Далее, он сказал, что похороны состоятся в среду, но в особом режиме, и пригласил профессора Мерцалова приехать к ним в Тюмень на 40-й день вместе с Екатериной Шадриной, если она, конечно, того пожелает. «Спасибо Советской власти хотя бы за то, что, в отличие от 1938 года, родители невинно убиенных знают, где похоронены их сыновья», — неожиданно, заявил мужчина, и в тот же момент их разговор прервали короткие гудки. Сергей Сергеевич сразу все понял. Он, конечно, расстроился, пустил скупую мужскую слезу и, собрав нервы в кулак, отправился на работу. После скучного семинара для студентов-перво-курсников, ни один из которых даже толком не подготовился, он направился в биофизическую лабораторию. Там, в своем служебном кабинете, он и разгрузил чемодан Мари. Свитки пергамента он сразу переместил в сейф, а все остальное: роскошный головной убор, охотничий рог и янтарное зеркало, — он намеревался до отъезда бывшей супруги пока подержать в ящиках своего письменного стола. В лаборатории по причине обеденного перерыва никого не было, и Сергей Сергеевич, подойдя к овальному зеркалу, висевшему в простенке между окнами, примерил головной убор виконта де Марселя. По виду шапка из синего бархата напоминала тиару — персидский головной убор в форме усеченного конуса, хорошо известный по древнегреческой литературе. Убедившись, что тиара ему впору, Сергей Сергеевич решил проверить, как действуют старинные магические предметы.

— «На удачу Балтазара!»— И он вонзил кинжал в железобетонную стену. Кинжал не сломался, а пронзил стену насквозь, как кусок масла.

Искромсал бы он, наверное, эту стену на куски, но вовремя одумался.

Несущие конструкции трогать нельзя, иначе из здания получается складывающийся карточный домик. Очередь дошла до янтарного зеркала в золотом окладе.

— «На удачу Балтазара!» — Уже более спокойно сказал он и взглянул в прозрачную, как свежеоткачанный мед, полированную поверхность «зеркала судьбы». По зеркалу пошла рябь, как на экране телевизора, и он увидел счастливо улыбающуюся Мари, которая посылала ему воздушные поцелуи.

Потом он явственно услышал знакомую мелодию и тихую и радостную песню:

Янтарное зеркало на какое-то мгновение потускнело, а потом в нем стали возникать неясные образы. В какой-то момент он опознал в одном из них печального Евгения Сидорова. «Все в порядке, шеф!», — хотел сказать ему он, судя по движению губ, но потом закрыл лицо руками, как будто ему было стыдно за что-то или за кого-то. «Зеркало судьбы» стало совсем черным, как будто оно сделано не из янтаря, а из гагата — чёрного камня, посредством которого в средние века проводились сатанинские ритуалы и алхимические эксперименты. По зеркалу пробежала белая рябь, после чего оно стало синим. И, вот, на этом фоне возникло изображение лучезарно улыбающегося Арнольда Борисовича Шлаги. А потом неожиданно включился звук, и Сергей Сергеевич услышал торжественный восходящий квартовый ход маршевой мелодии песни «Герои спорта». Когда мелодия отзвучала, бес категории «Б» по кличке «Цензор» бодро отрапортовал о том, что в настоящий момент находится в городе Воронеже на заводеизготовителе ЭВМ типа ЕС-1022 и пытается договориться с местными работниками о полной замене бракованных микросхем серии 155.

— Я им уже бочку спирта этилового выкатил, и они за это готовы не то, что микросхемы поменять, а души заложить! — смеялся и корчил рожи довольный бес. Сергей Сергеевич напомнил Арнольду Борисовичу о финансовой дисциплине, — на что тот отреагировал показом фигуры из трех пальцев, и заявлением о том, что пока существует спирт, нет такой крепости, которую бы не взяли настоящие большевики. И только он это сказал, как зеркало стало тускнеть, и на нем появилась бегущая строка:

«Балтазар, Гаспар и Мельхиор предупреждают: „Общение с бесами вредит вашему здоровью“». «Кто же такой Балтазар?!»— пытался вспомнить Сергей Сергеевич, и, не придя ни к какой версии, позвонил Рудольфу Германовичу Шмидту. Звонок этот нужно было сделать по любому, — для того, чтобы поздравить фронтового друга его покойного отца с Днем Победы, — чего Сергей Сергеевич 9 мая сделать физически не мог, как в прямом, так и в переносном смысле. Дядя Рудик был дома, и как всегда рад, однако его извинения воспринял с некоторым недоумением, поскольку, по его словам, он хоть и контужен, но память у него еще не отшибло, и он точно запомнил, что они недавно целый час общались по телефону.

— Ой! Наверное, я вчера вечером перебрал! Пора завязывать! — нашел выход из положения Сергей Сергеевич.

— Подожди, — засомневался Рудольф Германович, — может, это я что-то путаю, а ты на себя наговариваешь… В конце концов, они сошлись на том, что повторное поздравление — не менее приятно, чем первоначальное, потому что 9 мая — праздник святой, и не сравнится ни с каким другим праздничным днем. И тогда Сергей Сергеевич спросил его насчет Балтазара. Рудольф Германович на минуту задумался и ответил, что у него есть три варианта ответа: 1) Так звали слугу Ромео в пьесе Шекспира «Ромео и Джульетта»; 2) Так звали одного знаменитого итальянского кардинала; 3) Так звали пса в романе Голсуорси «Последнее лето Форсайта».

— А в кампании с товарищами по имени Гаспар и Мельхиор вам такое имя никогда не встречалось? — спросил Сергей Сергеевич, не теряя надежды на то, что ему удастся докопаться до истины.

— Как же я мог забыть!? Балтазар, Гаспар и Мельхиор — имена трех персидских магов, которые заприметили звезду Вифлеема, и следовали за ней до тех пор, пока не встретили, сам знаешь, Кого — заволновался Рудольф Германович. Профессор Мерцалов чуть со стула не свалился и почувствовал, что язык у него прилип к гортани. Тем временем Рудольф Германович продолжал рассказывать о том, что он знал о библейском Балтазаре, и даже прочитал на память стихотворение запрещенного в СССР поэта Иосифа Бродского «Рождество» (1964 г.):

— Ты чего там? Залип? — встревожился Рудольф Германович, не слыша реакции на его, как он полагал, совершенно потрясающую для 65-летнего возраста, память. Сергей Сергеевич беззвучно плакал.

 

ГЛАВА 5

РОГ ЦАРЯ СОЛОМОНА

Кто не любит последнюю рабочую неделю перед Новым годом? Всем офисным работникам памятны эти горячие деньки: подвыпившие сотрудники, откровенно манкирующие своими обязанностями, застрявшее в пробках на дорогах (и не только) начальство, подарки от доброжелательных клиентов и контрагентов, поступающие регулярно и, напрочь, отбивающие желание заниматься напряженной умственной деятельностью, особенно после окончания обеденного перерыва. Утром 27 декабря, в понедельник, придя на работу, наши друзья: Шлыков, Галыгин и Андреев, — обнаружили у себя в электронной почте послание от бывших коллег из НИИ ВЦ МГУ имени М.В.Ломоносова, которое наглядно свидетельствовало о том, что предпраздничная неделя началась: «Люди! Преодолевая офисную нетрезвость, мы призываем вас собраться в едином порыве и отправить положительную энергию в Космос в виде новогодних поздравлений и пожеланий!»

— Интересно, что они пьют, да еще в такую рань? — поморщился Геннадий Галыгин. У него было скверное настроение, вызванное тем, что накануне он поругался со своей женой. Его драгоценная половина приревновала его к соседке, т. е. к Елене Сергеевне Павловой за то, что он, случайно встретив ее на елочном базаре, помог выбрать и донести до дома рождественскую елку. Лифт, как назло, не работал, и им пришлось идти пешком на 9-й этаж. Где-то на 5-м этаже они остановились, чтобы передохнуть. Елена Сергеевна, раскрасневшись от мороза, была чудо как хороша, и не скрывала того, как она рада их встрече. Его руки, словно сами собой, обхватили ее за талию, а губы прижались к ее губам. Елена Сергеевна не сопротивлялась. Их поцелуй длился ровно столько, сколько требуется для подтверждения обоюдного желания, но обстановка для этого была не очень походящей, поэтому им пришлось продолжить свой путь наверх. Однако же на лице у Геннадия остался едва заметный след помады, а воротник дубленки пропитался запахом французских духов.

— Что можно пить утром на работе, не вызывая подозрении у начальства? Только кофе с коньяком! — посмеялся Шлыков и признался, что добирался сегодня на работу общественным транспортом, так как в воскресенье с шурином они настолько усугубили, что садиться за руль его супруга категорически ему запретила и даже ключи от машины куда-то спрятала.

— Ясно, что ты сегодня утром пил, — сказал, принюхавшись, Андреев и предложил коллеге жевательную резинку «Орбит Белоснежный». Сам он тоже выглядел немного помятым, но не по причине похмелья, а от мучавшей его бессонницы, причиною которого было шумное веселье соседей наверху, угомонившихся только поутру. Обменявшись мнениями по поводу вреда алкоголя в сочетании с кофеином, наши друзья приступили к изучению продолжения рассказа «Еще один странный случай на Патриарших прудах». Рассказ все больше походил на повесть, которая должна была завершиться пока еще неизвестным им финалом. И чем дальше они углублялись в чтение, тем больше они убеждались в том, что с чёртом шутки плохи, даже если он выдуман, поскольку перед автором, желает он того или нет, сразу возникает куча проблем не только художественного, но и этического характера. В принципе они остались довольны тем, как «электронный писатель» раскрыл тему психологических опытов профессора Мерцалова и доцента Фишмана. Им, безусловно, было жаль аспиранта Сидорова, который, хоть и оказался в Раю, закончил дни своей жизни также преждевременно, как блестящий поэт и интеллектуал Владимир Ленский в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин». За судьбу Сергея Сергеевича Мерцалова и Аркадия Моисеевича Фишмана в контексте эпизода с доцентом Семеновым они были спокойны, и только участь Дмитрия Васильевича Павлова вызывала много вопросов и порождала некоторые сомнения.

— Что наша жизнь? Игра. Скажем, разобьюсь я в автокатастрофе.

Всмятку. Десять хирургов изо рта будут в течение пяти часов подушку безопасности вынимать. А я — в коме, борьба за жизнь, и все такое, — вздохнул Галыгин и предложил, в целях повышения образованности, уточнить через Интернет, кто такой Балтазар и его коллеги: Гаспар и Мельхиор. Очень уж его смутило стихотворение Иосифа Бродского «Рождество». Не ожидал он от непризнанного в СССР поэта-мо-дерниста столь христолюбивых чувств. Первым ответ на этот вопрос нашел Шлыков и зачитал отрывок из главы второй Евангелия от Луки. Андреев нашел их описание: Мельхиор — старец с седыми волосами и длинною бородою, Гаспар — румяный и безбородый юноша, Валтасар — смуглый человек зрелых лет. Далее, он сообщил, что согласно древней легенде, волхвы прибыли в Иерусалим со свитой в тысячу человек, оставив позади себя на левом берегу Евфрата войско в 7000 человек.

По возвращении в свою страну они предались созерцательной жизни и молитвам, и когда апостолы рассеялись для проповеди Евангелия по всему миру, то апостол Фома встретил их в Парфии, где они приняли от него крещение и сами сделались проповедниками новой веры. От себя добавим, что в IV веке мощи Балтазара, Гаспара и Мельхиора были найдены византийской царицей Еленой и положены в Константинополе, но оттуда перенесены были в Милан, а в XI веке — в Кельн. Там их черепа, как святыня, и поныне хранятся в золотом саркофаге в величественном Кафедральном соборе. Дары же волхвов, принесенные Сыну Человеческому, находятся в монастыре св. Павла на Святой горе Афон. Это — 28 небольших золотых пластин разной формы — трапеция, четырехугольник, многоугольник; на каждой — тончайший филигранный орнамент, который ни разу не повторяется. Ладан и смирна (70 шариков величиной с маслину) хранятся в специальных футлярах (мощевиках), и до сих пор источают тончайшее благоухание.

— Все, хватит, поиграли с нечистой силой, и будет! — решительно заявил Шлыков и предложил объект под названием «черт обыкновенный» удалить, чтобы он не довел Дмитрия Васильевича Павлова до какого-нибудь смертельного греха.

— Поздно уже, наверное — засомневался Галыгин, сославшись на эпизод встречи профессора Мерцалова с виконтессой Мари де Марсель, и предложил заодно также избавиться и от Genius Loci, чтобы совсем не попасть впросак. Можно без конца ломать голову над словосочетанием «попасть впросак», если не знать, что «просак», это — такой станок, на котором в старину вили веревки и канаты. Наверное, попасть в такой станок на его ходу было делом не самым приятным, поэтому при работе с просаком, очевидно, рекомендовалось «держать ухо востро».

— А это мы сейчас выясним. Давайте позвоним отцу Андрею и посоветуемся? Как он скажет, так сделаем — предложил Шлыков. Отцом Андреем звали его бывшего одноклассника Андрея Эммаусского, который после окончания средней общеобразовательной школы поступил в Московскую Духовную семинарию, а впоследствии с отличием окончил Ленинградскую Духовную академию. С друзьями-коллегами Шлыкова священник тоже был хорошо знаком. В летний период по выходным дням и при хорошей погоде, отслужив утреннюю литургию, отец Андрей на чуде российского автопрома под названием автомобиль «Ока» иногда приезжал к своему бывшему однокласснику в гости на дачу, расположенную на берегу Клязьминского водохранилища. Подобно первоапостолам Петру и Андрею, отец диакон был неравнодушен к рыбной ловле, но, правда, не сетями, а удочками и спиннингом. Он также неплохо управлялся со спортивной яхтой, которую Шлыков и Галыгин в 1992 году по случаю и задешево купили вскладчину. Отец Андрей оказался дома и на предложение «пообщаться по богоугодному делу» отозвался охотно, но прежде попросил прислать ему для ознакомления по электронной почте текст литературно-художественного произведения, вызвавшего у них разногласия. Ровно через три часа он позвонил, и для удобства общения Шлыков настроил конференцсвязь. Это — такой режим телефонии, когда одновременно несколько человек могут разговаривать и слышать друг друга. Первым делом отец Андрей поинтересовался, кто автор произведения, и какое у него образование? Узнав же о том, что писатель — компьютерная программа, отказывался в это поверить, но после дополнительных разъяснений от души смеялся, потому что, по его словам, вплоть до 4-й главы, не сомневался в том, что описываемые события могли происходить на самом деле. Он, правда, не поверил в существование иеромонаха Николая, отправившего послание в будущее, хотя именно этот персонаж, по его мнению, нейтрализовал пагубное влияние «воинства Вельзевула».

— Ваша программа сама исправила вашу ошибку, когда вы мистицизмом прельстились и беса для развлечения публики придумали. А его и придумывать не надо, потому что он есть, — пристыдил их отец Андрей. Затем отец Андрей порекомендовал им дать программе «ЭП-Мастер» задание переписать рассказ, внеся в исходные данные следующие коррективы:

— Тему борьбы добра и зла в образе ангельских и демонических сущностей не развивать, чтобы не впасть, подобно писателю Лукьяненко, в манихейскую ересь;

— Обратить Сергея Сергеевича Мерцалова в истинную православную веру и содержание четырех свитков пергамента, оказавшихся в распоряжении, не раскрывать;

— Убедить дорогого читателя в том, что метемпсихоз и реинкарнация — опасное еретическое заблуждение;

— Беса категории «Б» по кличке «Цензор» отправить куда-нибудь подальше, например, в Атлантиду;

— Подобрать Дмитрию Васильевичу Павлову благонравную невесту и побудить его к покаянию.

— Ничего себе задачки?! — В один голос заявили наши друзья, услышав реко-мендации отца Андрея.

— Так не вам же их решать. У вас, как я понимаю, есть программно-аппа-ратное устройство, которое за вас думает, и, я должен признаться, делает это даже очень неплохо. И это лишний раз свидетельствует о единстве сознания и бытия, духа и природы, — даже если сознание представляют не обычные человеческие мозги, которые у многих по причине ненадобности давно высохли, а их электронный аналог, — снова пристыдил их отец Андрей, впрочем, наверное, не желая их обидеть. Геннадий Галыгин решил, как говорят немцы, das Feld rumen («не уступать и не отступать»), ехидно поинтересовался у отца Андрея насчет причины запрета раскрытия информации, содержащейся в четырех свитках пергамента, которые чудесным образом оказались в распоряжении профессора Мерцалова.

— Это попахивает инквизицией, — заметил он.

— Ничем это не попахивает, кроме апокрифов, то есть не одобренных церковью евангелий, большинство из которых, и это точно установлено, появились через сотни лет после известных вам событий в Иерусалиме во времена Понтия Пилата — сердито парировал его выпад отец Андрей.

— А доктрина реинкарнации? Что в ней плохого или предосудительного? — не сдавался Галыгин.

— Тот, кто считает себя христианином, должен верить в единственную жизнь на земле, Страшный суд и воскресение из мертвых.

Если вы, уважаемый, верите в реинкарнацию, то не лицемерьте и не называйте себя христианином! — резким осуждающим тоном заявил отец Андрей.

— Чего спорить? Давайте лучше подумаем, как эти пять пунктов по интерфейсу размазать, чтобы от беса избавиться и главному герою не навредить — примирительно, предложил Шлыков и, все остальные участники импровизированной конференции с этим согласились. До конца рабочего дня нашим друзьям пришлось-таки потрудиться, чтобы заставить «электронного писателя» задуматься над вопросами веры и смысла жизни и адекватно передать свои мысли литературным персонажам. То, как они это делали, с технической точки зрения, совсем неинтересно, — главное, что им, с грехом пополам, удалось перевести рекомендации отца Андрея на язык компьютерной математики.

«На удачу Балтазара!», — довольно улыбаясь, произнес Шлыков, набрал команду Create и нажал на enter. «ЭП-Мастер», получив новые вводные данные, отреагировал неожиданной сентенцией, отобразившейся на tft-мониторах наших друзей в виде moving text — горизонтальной бегущей строки: «Ничего не понимаю! Одни философы утверждают, что душа переходит в тела трижды, другие назначают ей такое странствование в продолжение трех тысяч лет. Какой кошмар! То я бессмертен и радуюсь, то я смертен, и плачу. То меня разлагают на атомы, то делают зверем, или превращают в рыбу, и я становлюсь братом дельфинов. Смотря на себя, прихожу в ужас от собственного тела. И я не знаю, как назвать его. Человеком, собакой, волком, быком, птицей, змеем, драконом или химерой. Я плаваю, летаю, парю в воздухе пресмыкаюсь, бегаю, иду. Является, наконец, Эмпедокл, и делает из меня растение».

— Что это с ним? — забеспокоился Шлыков.

— Не иначе, как прочищает свои мозги, — задумчиво произнес Галыгин и выразил сомнение:

— Боюсь, что новое задание мистеру Прогу будет не по силам. Галыгин оказался неправ, в чем дорогой читатель — верит он в метемпсихоз и реинкарнацию, или нет, — может убедиться сам.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Николай Рубцов

I

16 мая 1978 г., во вторник, в 14.30 у памятника М.И. Глинке перед входом в новосибирскую консерваторию произошло радостное событие: встретились два знакомых человека, которые не виделись пять лет. В первый раз они тоже встретились у памятника, но в Москве. И не напротив консерватории, а на площади Ярославского вокзала. Почти полчаса прождал Павлов Ларису Николаевну Селезневу с букетом увядающих роз у памятника великому композитору, которому под конец жизни русская музыка опротивела также, как и русская зима. Наверное, новосибирцы припомнили ему его слова: «Никогда бы этой страны более видеть», — превратив его помпезный памятник в зловонную «чугунную пепельницу», бросая туда, когда придется, окурки и мусор. «Димочка, дорогой, неужели я так постарела, что ты меня не узнал?», — обратилась к нему Лариса Николаевна Селезнева, выждав момент, когда он уже поминутно стал поглядывать на свои часы «Восток», в просторечье именуемые «командирскими». На нее он, когда она дважды прошла мимо, конечно, сразу же обратил внимание. Но его одолевали сомнения. Неужели столь эффектная молодая женщина с фигурой фотомодели и модной стрижкой и есть та самая скромная и угловатая провинциальная девушка, которая, будучи студенткой-второкурсницей, приезжала в 1973 г. в Москву на зимние каникулы? О прежней Ларисе смутно напоминали высокие точеные скулы, аккуратный, чуть вздернутый нос, изогнутые в смешливом удивлении брови и большие серые глаза.

— Ой, прости! Ты так расцвела, что тебя и правду не узнать. Здравствуй, Лариса-краса длинная коса! — сказал он, намекая на ее прежнюю прическу, и вручил ей букет роз.

— А вот руки мне целовать не надо, чай не графиня, лучше в губы — запротестовала Лариса Николаевна, и они поцеловались — также нежно и чувственно, как в первый раз, когда возвращались с прогулки по ночной Москве. И ему сразу стало неловко, вспоминая о том, когда он, вместо того, чтобы в ту ночь (последнюю ночь перед ее отъездом) вкусить вместе с нею запретный плод, в страхе и волнении проворочался на диване в гостиной, догадываясь о том, что она его ждет. Лариса Николаевна взяла его под руку и повела к транспортному средству, на котором им предстояло совершить поездку в Академгородок. Это был голубоватый «Москвич-412», которым Лариса Николаевна, сдав два месяца тому назад экзамен на водительские права, управляла сама. Однако прежде чем сесть на место водителя, она переобулась в кроссовки и сняла жакет, оставшись в белой полупрозрачной блузке с ярко выраженным декольте. Неизвестно, что по поводу такой формы одежды в 1978 году сообщала инструкция ГАИ, но водители, а это в абсолютном большинстве были мужчины, реагировали на Ларису Николаевну так нервно, будто за рулем сидела сама Бриджит Бардо. По дороге Лариса Николаевна рассказала Павлову о дальнейших планах, учитывая то, что вторая половина дня у него, о чем он накануне сообщил ей по телефону, полностью свободна. Вначале Павлов, как он и намеревался, наносил визит вежливости члену-корреспонденту Академии медицинских наук СССР Татьяне Ивановне Добронравовой. Поскольку она была очень занята работой, время его визита было ограничено (не более 1 часа). После этого Лариса Николаевна отвозила его на дачу неподалеку от села Барышево.

Ее муж Игорь Станиславович, пользуясь отгулами, находился там с воскресенья. По случаю приезда московского гостя он обещал к 18.00 истопить баню, после которой Павлова ожидали пиво с воблой и вареными раками и сухое вино с шашлыками из осетрины. После ужина он был вправе выбрать: останется он ночевать на даче, либо она отвезет его в гостиницу, в которой он остановился. Павлов против поездки за город не возражал и попросил Ларису Николаевну, если ее это не затруднит, уделить больше времени осмотру достопримечательностей Академгородка. Очень уж ему хотелось взглянуть на то, как в Советском Союзе впервые воплотилась мечта прогрессивных советских ученых создать в стране победившего социализма городское поселение, центром которого являются не крепостные сооружения, не так называемые «градообразующие предприятия», а Университет, как светоч знаний и хранитель культуры.

Поезжайте в любой старинный город Европы, и вы найдете в его центре что? Правильно — Университет. Та же тенденция сохраняется и поныне. Лариса Николаевна объехала вокруг квартала у реки и остановилась у летнего кафе, признавшись, что хотела бы выпить чашечку натурального молотого кофе и покурить. Ему показалось, что она чем-то расстроена, но надоедать с расспросами не стал, чтобы не выглядеть бестактным. Она выкурила, одну за другой, две сигареты Silk Cut, сославшись на то, что в институте она свою вредную привычку, которую приобрела за время проживания с мужем в Индии, тщательно скрывает. Он обрадовался появлением новой темы для разговора, но от воспоминаний об Индии она уклонилась: больше интересовалась здоровьем его отца и тем, какие события культурной жизни обсуждает Москва. Спросила она его и о том, почему он до сих пор не женат, и есть ли у него избранница. Павлов, смущаясь, отшутился, мол, брак — дело серьезное, соответственно подходить к нему нужно серьезно, а он еще слишком легкомысленный. Полчаса они просидели в кафе, а затем она повезла его в Академгородок — город-спутник, который центром Новосибирска в градостроительном смысле не является, но зато полностью соответствует названию «Центр Сибирской Науки». Многие ученые со степенями кандидатов и докторов наук, которые там обосновались в 50-60-е годы прошлого столетия, уехали из Москвы, Ленинграда, Киева и других крупных городов догонять свое счастье. Каждый получал свое. Одни — ключевые позиции в руководстве наукой; другие — перспективы быстрой научной карьеры. Третьи — прекрасные условия для работы и быта. И все вместе они обретали хорошие возможности для плодотворной научной деятельности. Лариса Николаевна оказалась великолепным гидом, знатоком архитектуры и строительства, а самое важное — отличным водителем.

«Москвич-412» слушался руки своей хозяйки беспрекословно: трогался с места плавно, где мог — накатом ехал, с третьей передачи сразу на пятую переключался. Они въехали в Академгородок. Четырех— и пятиэтажные здания выстроились в улицы с романтическими названиями: Золотодолинская, улица Жемчужная, Морской проспект. Широким фасадом выдвинулся на Морской проспект Дом ученых. Когда они проехали от него к университету, взору Павлова открылась удивительная улица.

Одна сторона ее — лес, другая — современные здания, которые состояли, кажется, из одного стекла. Насквозь проглядывался вестибюль кинотеатра «Москва» и зал большого торгового центра, состоявшего из Центрального универмага, большого продовольственного магазина и комбината бытового обслуживания. «В городке, — объясняла Лариса Николаевна, — семь жилых микрорайонов. Каждый занимает 25–40 гектаров; для двадцати тысяч человек вполне достаточно». Дома стояли отдельными группами, посредине — озелененный двор, в котором были отведены площадки для спортивного отдыха, детских игр и открытых стоянок автомашин и гаражей. В глаза бросалась идеальная чистота на улицах и тротуарах: никакого бытового и строительного мусора, окурков и битого стекла.

Ярко окрашенные теневые навесы, беседки, скамейки и простые красивые вазы придавали оформлению дворов праздничное убранство.

Стараниями озеленителей прижились в Академгородке ель и липа, кедр и лиственница, даже жасмин и жимолость. Такого сочетания естественной природы и городской архитектуры Павлов не встречал ни в одном из городов СССР, в которых ему довелось побывать. Он спросил Ларису Николаевну, знает ли она дом номер такой-то по улице Золотодолинской, и объяснил ей, что по этому адресу проживает доцент НГУ Аркадий Моисеевич Фишман, который пригласил его завтра, то есть в среду, на ужин. Она очень удивилась факту его знакомства с Аркадием Моисеевичем, который, оказывается, был однокурсником ее мужа Игоря и даже присутствовал на церемонии их бракосочетания в качестве свидетеля со стороны жениха. И Павлову пришлось, опуская детали, рассказать ей о том, при каких обстоятельствах он с ним познакомился. Лариса Николаевна развернула «Москвич» и довезла его до дома, от которого открывалась великолепная панорама Морского проспекта, уходящего к Обскому морю. Своими могучими соснами, стоящими почти у самой воды, это место живо напомнило Павлову любимое им Рижское взморье.

— Лепота! — Воскликнул он, когда вышел из машины и огляделся.

Лариса Николаевна тоже вышла из машины, но, судя по отразившейся на ее лице глубокой печали, восторга его не разделяла. «В этом доме я провела самые счастливые годы своей жизни. Целые семь лет! Отсюда мои родители отправились в свою последнюю экспедицию», — сказала она и на глаза ее накатились слезы. От своей бабки Антонины Степановны Павлов знал о трагедии, случившейся с родителями Ларисы Николаевны, наверное, даже больше, чем знала она сама. Не было никакой экспедиции, утвержденной научными планами, согласно которым ее отец и мать — талантливые ученые-биологи — отправились на вертолете в один из самых удаленных районов Якутии и не вернулись. Они полетели туда на вертолете вместе с министром здравоохранения Якутской АССР, на пару дней, чтобы навестить своих институтских товарищей и вместе с ними встретить новый 1969-й год. В условиях внезапно ухудшившейся погоды опытные пилоты не справились с управлением, и вертолет врезался в сопку. Такие аварии в нашей стране и сейчас не редкость, но тогда об этом было не принято делать никаких официальных сообщений. «Извини, Лариса…», — начал оправдываться Павлов, но она сама взяла себя в руки и понемногу успокоилась. Подъехав к двухэтажному коттеджу Татьяны Ивановны, они увидели микроавтобус «Старт» (выпускался в СССР с 1964 по 1970 год — Прим.

Авт.) и людей, которые выносили из него какие-то корзины, коробки и ящики. Возле открытых ворот с ученической тетрадкой в руках стояла статная пожилая женщина и что-то выговаривала маленького роста лысому мужичку в дымчатых очках, модном джинсовом костюме и в кроссовках Adidas. «Как хорошо, что вы приехали, Лариса Николаевна!», — обрадовалась статная женщина, когда внучка Т.И.

Добронравовой вышла из машины и подошла к ней. Павлов тоже вышел, полагая, что, возможно, чем-то может быть полезен, например, донести что-нибудь тяжелое или оказать моральную поддержку. Сцена, которую он наблюдал, была ему знакома и не очень приятна. В те времена это называлось «получение продовольственного заказа» — набора продуктов, которых, днем с огнем не найти в торговой сети: мясные и рыбные деликатесы, растворимый кофе, наборы шоколадных конфет и т. д. По мере совершенствования развитого социализма, дефицитных продовольственных товаров становилось все больше, хотя их цены не менялись. «Опять недобор, Лариса Николаевна», — пожаловалась статная пожилая женщина, которая, как догадался Павлов, вела домашнее хозяйство Татьяны Ивановны Добронравовой. Увидев Ларису Николаевну в сопровождении бравого кавалера в приличном костюме и при пижонском галстуке, ответственный работник спецраспределителя засуетился:

— Не беспокойтесь, Глафира Ивановна, будет вам копченый омуль — пообещал он и приказал своим подчиненным вынести из автобуса картонную коробку с омулем.

— Здравствуйте, Лариса Николаевна, не желаете ли пару баночек паюсной икры сверху, но за это надо доплатить двадцать рубликов? — обратился он к внучке членкора Академии медицинских наук СССР, подобострастно наклонив голову.

— Не нужна мне ваша икра, Геннадий Иванович! Вы лучше гречневую крупу додайте, которую в прошлый раз не довезли — строго ответила Лариса Николаевна на любезность, даже не считая нужным поздороваться.

— Будет сделано, распрекрасная Лариса Николаевна, в сей же момент будет сделано — рассыпался в любезностях Геннадий Иванович и отдал приказание насчет крупы. Павлова нисколько не удивили апартаменты, в которых проживала Татьяна Ивановна. Другие коттеджи, расположившиеся вдоль «улицы академиков» по-видимому, были точно такими же: с трехметровыми потолками и огромным количеством комнат. Не удивился же он такой роскоши потому, что в аналогичных условиях в подмосковном городе Дубна проживали «очлененные» ученые Международного института ядерных исследований. Но в Дубне, как он знал по рассказам своего старшего брата Сергея, коттеджи строили немецкие военнопленные.

«Интересно, — подумал он. — Кто же возводил жилье для академиков и членкоров в Новосибирском Академгородке? Неужели, пленные японцы?» Татьяна Ивановна вышла в гостиную одетая в строгий английский костюм. Пожилая женщина была довольно стройная, но не высокая, с аристократически тонкими пальцами и запястьями. Седые волосы ее были собраны в прическу, а в глазах поблескивало старомодное пенсне — очки без заушных дужек, держащиеся на носу посредством зажимающей переносицу пружины. «Здравствуй, Димочка! Наконец-то приехал!»— приветствовала она Павлова, подавая руку для поцелуя так, как это было принято во времена до исторического материализма. Небольшой круглый стол в гостиной был сервирован на три персоны.

По просьбе Татьяны Ивановны ее домохозяйка достала из старинного шкафа для посуды китайский фарфоровый сервиз, по-видимому, очень ценный. Серебряные ложки и позолоченные ажурные вазы для печенья и сладостей с клеймом царских времен подчеркивали особое отношение хозяйки дома к посетившему ее гостю. В последний раз Павлов встречался с Татьяной Ивановной два года тому назад в Москве, когда она приезжала на какое-то важное мероприятие в Академии медицинских наук СССР. На предоставленном ей управделами академии легковом автомобиле он сопровождал ее в поездке на Ваганьковское кладбище и в Новодевичий монастырь. В отличие от большинства пожилых людей с дореволюционным стажем жизни, с которыми Павлову доводилось общаться, Татьяна Ивановна не любила предаваться воспоминаниям. Ее больше волновало то, что происходит вокруг. Будучи ровесницей века, она считала, что в полном смысле XX век начался в 1914 году, и не скрывала своего пессимизма по поводу того, чем он должен, по ее мнению, закончится. На него произвели очень сильное впечатление ее резкие суждения об ограниченности просветительского и рационалистического определения человека как Homo sapiens. Она, например, считала, что человек изначально противоречив, амбивалентен, и в силу этого он не только рационален, но и иррационален, что его влечения, побуждения, эмоции, страсти, переживания обладают своей логикой развития и проявления в поведении, и что многое в самом человеке неподконтрольно его разуму. И на этот раз Татьяна Ивановна себе не изменила, зло и остроумно рассказав о взбудоражившем медицинское сообщество Новосибирска «чудесном воскрешении» в городском морге двух покойников, которые на поверку оказались мертвецки пьяны. Очнувшись от мнимого летаргического сна, «усопшие» несли такую ахинею с религиозным уклоном, какую даже видавшие виды психиатры и наркологи никогда не слышали. Однако решили придать ей значение особого вида алкогольных галлюцинаций, и кто-то из них даже решил написать на эту тему сообщение в медицинский журнал. Но больше всего его развеселил рассказ о том, как 6-го и 7-го мая Новосибирск пережил «нашествие инопланетян», которые возникли в небе в закатных лучах солнца — в виде вращающихся и светящихся дисков. И это были обыкновенные воздушные шарики, которые для потехи запускал вышедший на пенсию ночной сторож городского Дома пионеров. В этом деле ему помогали три пионера-дебила, которые, когда с ними в комиссии для несовершеннолетних стали проводить разъяснительную работу, даже не смогли ответить на вопрос о том, кто такой Луис Карволан и сколько орденов на знамени Ленинского Комсомола.

— Извини, бабушка, — встряла в разговор Лариса Николаевна, — разве ты мне не рассказывала о том, что эти «дебилы» могли в уме складывать, умножить и делить шестизначные цифры?

— Увы, и это тоже — парадокс нашего времени, когда у многих людей атрофируются многие жизненно-важные способности, но зато гипертрофированно развиваются другие, которые совершенно не надобны — ответила на замечание внучки Татьяна Ивановна. За 15 минут до окончания его визита Лариса Николаевна объявила о том, что ей надо завести машину и прогреть мотор. Когда она вышла, Татьяна Ивановна, разумеется, по секрету, сообщила ему то, что он меньше всего ожидал услышать:

— Плохи у Ларисы дела. Муж разлюбил. С коллегами никакого взаимопонимания. Диссертация «не склеивается». Кафедральная начальница — дура по формуле «пи эр квадрат» и такая, сука, нудная, что от неё забеременеть можно. Павлов вздохнул, не зная, что и сказать. Татьяна Ивановна попросила его налить ей чаю и через две минуты напряженного молчания обратилась к нему с неожиданной просьбой:

— Ты и Василий Дмитриевич не будете возражать, если Лариса остановится у вас на пару недель в начале июня? У нее в это время намечается очередной отпуск, и я считаю, а она со мной согласна, что ей надо ненадолго переменить обстановку. До курортных романов ей не позволяет опускаться воспитание. В Москве с ее театрами, музеями, кипучей и суетливой жизнью ей будет легче понять, чего она хочет, и принять решение, согласующееся с ее совестью.

— Нет проблем. Пусть приезжает и останавливается у нас хоть на две недели, хоть на два месяца. К тому же отец летом предпочитает жить в Дубне у Сергея, а я в самые погожие дни стараюсь выбираться к моему другу на его дачу в Софрино — обрадовал Павлов Татьяну Ивановну, которая, когда они прощались, все-таки сочла нужным заметить:

— Ты уж ее, одну-одинешеньку, как-нибудь, постарайся не оставлять…

— Не волнуйтесь, вниманием не обделю и в обиду никому не дам — твердо пообещал он. По дороге в Барышево Павлов снова поинтересовался у Ларисы Николаевны насчет Индии, полагая, что эта тема никак не может быть связана с разладом, который произошел в ее семейной жизни. И она без особого энтузиазма начала рассказ о южноиндийском штате Карнатака и госпитале, в котором она и ее муж работали по своим специальностям: он — хирург, она — фармаколог:

— Удивительно красивая природа, музеи, исторические памятники, богатейший рынок. Праздники — их более 65 в год, шестичасовой рабочий день, пятиразовое питание, организованное в специальной «европейской» столовой. Мы отмечали дни рождения коллег нашего интернационального коллектива, много путешествовали. Жизнь казалась райской… И тут она замолчала и сбавила скорость. Павлов оглянулся назад и увидел идущий на обгон большой легковой автомобиль из класса внедорожников. Когда он промчался мимо них, Павлов почувствовал, как в левом подреберье робко ворохнулась слабая боль. Это, несомненно, был Hammer — не частый гость на дорогах Москвы, а для Сибири, наверное, и вовсе диковинка. Зловещее впечатление производил его черный цвет и затемненные стекла. И он спросил у Ларисы Николаевны, что она думает по этому поводу. Не отвечая на его вопрос, она жала на газ, обороты падали, а потом мотор ее «Москвича» и вовсе заглох.

Лариса Николаевна выглядела расстроенной и даже побледнела. Павлов предложил подтолкнуть машину, но делать этого не пришлось, так как с третьей попытки мотор, громко чихнув, все-таки завелся.

Когда они проехали пару сотен метров, Лариса Николаевна немного успокоилась и ответила на его вопрос так:

— Разное про эту машину рассказывают, например, что она появляется на трассе только в сумерки, рано утром или поздно вечером. Днем ее никто не видел. По слухам, где-то неподалеку под землей скрыта секретная военная лаборатория, в которой разрабатывают то ли химическое, то ли бактериологическое оружие. И эта машина, якобы, оттуда. Номеров и опознавательных знаков на ней никаких нет.

— Смотри, пожар! — воскликнул Павлов, обратив внимание на поднимающийся над лесом густой белый дым.

— Это, наверное, на свалке опять что-то горит, — сказала Лариса Николаевна и затем пояснила. — Видел дорогу, которая сворачивала направо? Мы три минуты тому назад мимо нее проезжали. Эта дорога как раз и ведет на свалку. И мне показалось, что Hammer поехал именно в ту сторону… Дальше они ехали молча. Асфальт закончился, и пошла грунтовая дорога, покрытая щебнем и гравием. При въезде на территорию дачного кооператива «Серебряная горка» Лариса Николаевна разговорилась. По ее словам, раньше здесь была большая деревня, в которой до войны насчитывалось двадцать пять дворов. Некоторые дома до сих пор сохранились, но большинство их владельцами были разобраны и перевезены в Барышево и другие села. В конце 1950-х годов это живописное место на опушке большого лесного массива заприметили руководители одного новосибирского оборонного НИИ и добились землеотвода под дачный кооператив. Первые, кто в него вошел, получили от 15 до 30 соток земли. В середине 1960-х годов НИИ было расформировано и в кооператив стали принимать всех желающих, но средние размеры участков при этом сократились до 6-10 соток. Навстречу им двигался автомобиль «Волга» бежевого цвета. Сидящий за рулем усатый мужчина с большой копной густых кудрявых иссиня-черных волос три раза просигналил и помахал рукой. Лариса Николаевна просигналила длинным гудком и, повернувшись к Павлову, объяснила:

— Это — профессор Мерцалов, наш сосед.

— Как?! — Павлов от волнения даже заерзал.

— Ты что-то о нем слышал? — поинтересовалась она.

— Читал его статьи в журнале «Наука и жизнь» и в других изданиях.

Очень толковый автор. Не сорит терминами и любит основательно обработать мысль. Считается одним из лучших советских специалистов в области квантовой — физики — уклончиво ответил он.

— Жаль, что он уезжает, могла бы вас познакомить. Удивительно обаятельный, умный и интеллигентный человек, и, между прочим, как и ты, коренной москвич — еще больше раздосадовала его Лариса Николаевна. Во время последнего телефонного разговора с Аркадием Моисеевичем, который состоялся в понедельник вечером, тот подтвердил время его визита, и, как бы, между прочим, дал понять, что на ужине будет присутствовать Мелисса. На его вопрос о том, будет ли у него возможность познакомиться с профессором Мерцаловым, Аркадий Моисеевич ответил неопределенно: коллега Мерцалов занят весенне-полевыми работами на дачном участке, в силу генетической предрасположенности к крестьянскому труду или частному землевладению, но он все-таки постарается на интервью его как-нибудь вытащить. Павлов сразу же позвонил Светлане Викторовне Олениной в гостиницу и доложил ей о возможных изменениях в плане операции, которая, как он догадывался, должна была закончиться обыском квартиры доцента Фишмана и арестом профессора Мерцалова. Та же участь, очевидно, ожидала и Аркадия Моисеевича Фишмана, которого ему, конечно, было искренне жаль. Ему же в этой операции отводилась неблагодарная роль «живца»; после принятия синтетического наркотика и вхождения в гипнотический транс, что должны были зафиксировать установленные в квартире доцента Фишмана скрытые камеры видеонаблюдения, ему предстояло срочное освидетельствование в присутствии врачей и понятых. Не исключалась вероятность его госпитализации и помещения на стационарное лечение, в зависимости от состояния здоровья. А дальше, понятное дело, должен был состояться суд, на котором ему предстояло выступить в качестве свидетеля и потерпевшего. «Мы постараемся сделать так, чтобы в среду гражданин Мерцалов не смог поехать на свой огород, например, по причине поломки транспортного средства, которым он пользуется», — пообещала ему Оленина. Дача, на которую его привезла Лариса Николаевна, располагалась в самом конце бывшей деревенской улицы, где сохранились старые бревенчатые избы с резными наличниками на окнах. Их новые хозяева не старались их перестраивать, и только заново перестелили крыши и покрыли — кто шифером, кто черепицей, да еще заменили деревянные изгороди сеткой рабица. Сетку из отрезков прочной стальной проволоки, сплетенной в ячейки различной формы, в 1878 г. изобрёл немецкий каменщик Карл Рабиц. В СССР сетки Рабица стали особенно популярны в 1970-е годы в период бурного дачного строительства, и в определенном смысле их можно считать таким же символом эпохи развитого социализма, как автомобиль марки «Жигули» и очереди за колбасой и туалетной бумагой. Лариса Николаевна несколько раз просигналила, чтобы ее муж открыл ей ворота. Прошло почти пять минут, но навстречу им никто не вышел.

Тогда она вышла из машины и направилась к калитке, которая оказалась незапертой. Она попросила Павлова немного подождать, открыла калитку и отправилась выяснять, что случилось. Прошло еще пять минут, и она вернулась к машине в сопровождении Игоря Станиславовича — мужчины лет немного за тридцать, высокого, плечистого, с формирующимся брюшком. Из одежды на нем были только спортивные штаны. Судя по его раскрасневшемуся лицу и влажным волосам было понятно, что он только что вышел из бани. Они поздоровались за руку. Игорь Станиславович очень искренне, положив руку на сердце, извинился за оплошность и открыл ворота. За воротами на забетонированной площадке стоял новенький ВАЗ-2121 «Нива» — первый советский легковой автомобиль повышенной проходимости, рядом с которым Лариса Николаевна с трудом пристроила свой «Москвич-412». К неудовольствию Ларисы Николаевны Павлов оказался у них не единственным гостем. Со вчерашнего дня, пользуясь отъездом жены в санаторий, на даче Игоря Станиславовича гостил его армейский друг, и, причем, не один, а со своей любовницей. Прежде чем присоединиться к гостям, Лариса Николаевна провела Павлова в избу и показала их дачные апартаменты, которые ему очень понравились, особенно камин, переделанный из русской печи. К избе под одной крышей примыкали сени, клеть с погребом, дровяник и столярная мастерская. Колодец и баня находились на участке, превращенном стараниями Игоря Станиславовича в классический английский газон в обрамлении вековых сосен и елей. Здесь же хозяин дачи своими руками построил дачную беседку — полукруглое сооружение, увенчанное крышей-куполом. Возле дачной беседки (ротонды) дымился мангал, и огромный, двух-метрового роста, мужчина в одних семейных трусах насаживал на шампуры крупные куски осетрины. Напротив него вертелась невысокая пухленькая блондинка, одетая в белый махровый халат, и что-то, посмеиваясь, ему рассказывала. «Это — Городецкий — главный инженер какого-то почтоящика и его новая пассия, по-моему, наша студентка», — объяснила Лариса Николаевна и недовольно поморщилась. После того, как хозяева дачи представили друг другу гостей, Игорь Станиславович спросил у Павлова, как он относится к русской бане с веничками, и, получив от него положительный ответ, предложил попариться. Он и его армейский друг Городецкий уже успели побывать в первом пару, но были настроены сделать еще несколько заходов, чтобы «отделить душу от тела». Этому процессу также должны были содействовать две трехлитровые банки светлого пива местного разлива, и пять бутылок дефицитной «Посольской» водки, которые уже стояли в дачной беседке на столе в ведерке с сухим льдом в окружении тарелок с разнообразной закуской. В парилке было жарко, градусов сто — не меньше, да и дух стоял отменный: прибитые к потолку мешочки с индийскими благовониями радовали дыхательные пути. И веники всякие, уже запаренные, имелись под рукой: и березовый, и дубовый, и можжевеловый. В первый заход — только греться. Как покрылся красными пятнами — самое время водой холодной из ведра или шланга себя облить, посидеть в предбаннике и отдышаться. А потом уж с веником — насколько хватит сил. Через полчаса в парилку заглянул Игорь Станиславович и поинтересовался насчет самочувствия, на что Павлов ответил: «Отлично! Чувствую себя инопланетянином, вернувшимся в родную среду обитания!» Вечерело. В беседке ярко горело электрическое освещение. Лариса Николаевна и Люба (так звали пассию Городецкого) ушли париться, и мужчины «соображали на троих». Павлов старался много не пить, чтобы не выглядеть перед Ларисой Николаевной моветоном, и поддерживал разговор с хозяином дачи и его другом больше из вежливости, а не для того, чтобы блистать эрудицией или демонстрировать важность своей персоны. Впрочем, проблема, о которой его новые знакомые спорили, была очень интересной и, по-видимому, имела непосредственное отношение к профессиональной деятельности Городецкого. Речь шла о возможности, а, точнее говоря, невозможности пилотируемых полетов на Марс. Дело в том, что, по мнению Городецкого, на значительном удалении от Земли вектор гравитации настолько мал, что исключает само существование человеческого организма.

— И, увы, — горячился Городецкий, — приходится опровергать Циолковского, и никуда мы на своих ракетах от Земли не улетим. Физиологически приемлемое для человека гравитационное притяжение простирается на сто-две-сти тысяч километров от планеты, не более. А за этим пределом — верная смерть.

— Но ты ведь не будешь отрицать, что американцы побывали на Луне, а это — 385 тысяч километров — возражал Игорь Станиславович.

— Ни на какой Луне американцы не высаживались. Вокруг Луны — летали, не спорю, а вот на Луну, чтобы забрать пробы грунта, был отправлен беспилотный летательный аппарат. Сами же астронавты в это время пребывали в состоянии гипнотического транса и бредили наяву. Не случайно NASA засекретило все переговоры с ними, — такую, вот, интересную гипотезу выдвинул Городецкий, наверное, для того, чтобы не ронять престиж советской науки и космонавтики.

— А снимки и фоторепортажи накануне полета на Луну сделали в Голливуде — поддержал его Павлов, которому подобные измышления уже набили оскомину. Он явно сказал лишнее, хотя не по существу, а по форме, то есть в тональности, которая Городецкому явно не понравилась, из-за чего тот бросил ему в спину оскорбительную фразу: «Сука московская». Это произошло, когда Павлов отправился «до ветра». Лариса Николаевна и Люба в это время уже попарились и ушли в избу обсохнуть и отдохнуть возле телевизора. И Павлов вынужден был продолжить общение с Городецким и Игорем Станиславовичем, проклиная себя за то, что вообще сюда приехал. Когда же он вернулся в беседку, Городецкий, как ни в чем не бывало, предложил ему выпить пива из кружки, в которую он уже наверняка плеснул водку. Павлову подобные уловки, с целью споить человека, а потом осмеять были хорошо знакомы. И он выпил предложенную ему кружку залпом, не опасаясь, что захмелеет, так как у него в запасе была таблетка антиалкогольного спецсредства, которым его в поезде «Москва-Новоси-бирск» снабдила старший лейтенант госбезопасности Оленина.

* * *

Игорь Станиславович хохотал. Даже можно сказать — ржал.

Городецкий рассказывал совершенно неправдоподобную историю о том, как в ночь с 8-го на 9-е мая какие-то шутники сорвали с крыши административного корпуса предприятия, на котором он работал, макет первого искусственного спутника земли, сделанного из нержавеющей стали и весившего почти два центнера. Затем шутники перевезли его и установили на крыше морга 1-й градской больницы. Милиция с ног сбилась, чтобы найти шутников, а они, как сквозь землю провалились, оставив после себя приколотую к спутнику записку со словами: «До скорой встречи в аду!» В беседку пришла Люба. По дороге она потеряла от своего халата поясок, и Городецкий вынужден был отправиться на его поиски, но ничего не нашел, и изъявил желание подтопить баню. Игорь Станиславович пошел ему помогать. Павлов и Люба остались в беседке вдвоем. Они выпили по рюмке водки, после чего Люба совершенно перестала следить за своим халатом, давая ему понять, что право обладания ею принадлежит всем, кто ей нравится, а не только Городецкому. Разговаривать с ней было не о чем, и Павлов стал рассказывать похабные анекдоты. Люба громко смеялась и, дразня, показывала ему свою пышную грудь. Когда Игорь Станиславович и Городецкий снова вернулись к столу, Павлов сказал, что хотел бы сходить в дом и поговорить с Ларисой Николаевной по поводу своего отъезда. «Разве ты не остаешься ночевать?», — спросил Игорь Станиславович не очень любезным тоном. Павлов снова почувствовал себя мерзко, будто обнаружил чью-то слюну на своем лице, и отправился в избу. Он застал Ларису Николаевну в большой комнате, лежащей на диване под пледом и смотревшей черно-белый телевизор «Рекорд». Начиналась информационная программа «Время». Без лишних предисловий он напомнил ей о том, что она обещала доставить его в гостиницу, если он не захочет остаться здесь ночевать. Лариса Николаевна попросила его чуть-чуть подождать, пока она переоденется, проводила его на кухню и заварила для него настоящий индийского чай. Под этот чай он и принял таблетку спецсредства, которое отрезвило его почти мгновенно.

И тогда он вспомнил о том, что оставил в предбаннике «командирские» часы. Пока Лариса Николаевна переодевалась и готовилась в дорогу, он решил забрать свои «командирские» часы, которые, как он помнил, повесил за ремешок на вешалку рядом с каким-то полотенцем. Заодно следовало бы попрощаться с Игорем Станиславовичем и его гостями.

Лариса Николаевна сказала, что будет ждать его в машине.

Приблизившись к беседке, он услышал возбужденный голос Игоря Станиславовича, и спрятался за стволом голубой ели, чтобы из любопытства послушать, о чем он говорит. Говорил же он следующее:

— Она зашла в мой кабинет, мягко ступая босыми ступнями, встала на колени около меня и поцеловала мои ноги. Она была красива, лет около двадцати, с лицом одновременно мудрым и детским. Ее тело было заключено в расписанное сари золотого шелка. Руки, ноги и голова были голыми, если не считать золотых украшений, которые звенели при каждом ее движении. И я даже не помню, как мы оба оказались на смотровой медицинской кушетке. После этого начался поединок моего Лингама и ее Йони. Павлов догадался, что Игорь Станиславович рассказывает о каком-то очень ярком и захватывающем событии, которое произошло во время его годичной стажировки в Индии. Ему стало очень интересно, и он решил не покидать своего укрытия до тех пор, пока рассказ не закончится.

Он видел, как Игорь Станиславович налил себе в рюмку водки, выпил и продолжил предаваться приятным воспоминаниям:

— Ее близость захватила меня, я был уничтожен. Она была тем, что индусы называют «женщина, дробящая орехи» — сила ее запирающих Йони мышц была изумительна. Я потерял разум. Все, что она исторгала — шепот, неясные звуки, все это приводило меня в экстаз. Я чувствовал экстаз в каждой клетке…

— Ерунда все это, — прервал его Городецкий, — Любася запирает свою Йони, а по-русски…

— Да-да! — предостерегла его от употребления неприличного слова студентка Люба.

— Не хуже, чем индусские телки, — завершил фразу Городецкий, усмехнулся, и продолжил. — Ощущения — не передать словами. Ну, почти как руку жмешь при встрече старого друга, двумя своими ладонями. Убедишься в этом сам, когда Лариска и этот хлыщ отсюда уберутся. Правда, Любася? В ответ на заявление Городецкого Люба, совершенно не стесняясь, призналась, что она без всяких камасутр с четырнадцати лет ежедневно тренирует мышцы влагалища по старинной методике, которую ей завещала ее бабка. И эти упражнения, по ее словам, не только полезны для здоровья, но еще и очень приятны. И тогда Павлов решил выбраться из своего укрытия. Он зашел в беседку и выразил Игорю Станиславовичу свое искреннее восхищение по поводу его загородного дома и английского газона, поблагодарил за баню и угощение и выразил надежду на то, что, будучи в Москве, тот непременно заглянет к нему в гости. После этих слов он передал ему, а затем его другу Городецкому визитные карточки, в которых он значился членом Союза журналистов СССР и спецкором газеты «Известия». Городецкий, прочитав его визитку, сильно напрягся, покраснел и пробурчал: «Вы уж, нас провинциалов, того, не обессудьте…» Игорь Станиславович помог Павлову найти его часы, проводил до самой машины и пожелал ему счастливого пути. На прощание Лариса Николаевна попросила своего мужа «не увлекаться» и напомнила ему о том, что завтра у него прием пациентов. Ее супруг за словом в карман не полез и пожелал ей того же самого.

— Сложные у вас отношения — заметил Павлов, когда они немного отъехали.

— Не то слово! — вздохнула Лариса Николаевна и рассказала о том, что же все-таки произошло во время их стажировки в Индии. Вначале, по ее словам, все было хорошо. Они увлеченно работали, совершенствовали разговорный английский, приобщались к древней индийской культуре и образу жизни. Индусам очень нравилось, когда они отмечали вместе с ними их светские и религиозные праздники. И однажды они допраздновались. Игорь Станиславович влюбился в медсестру, которая состояла в штате хирургического отделения.

Девушка эта — не совсем обычная. Еще в раннем детстве ее бедные родители отдали ее в храм, посвященный богине Йелламме, и она стала девадаси — храмовой проституткой. Хотя храмовая проституция в Индии официально запрещена, общее количество «божьих рабынь» из года в год не убывает. Большинство из них живут прямо в храмах, однако есть и такие, которых берут на содержание состоятельные люди и некоторые организации. После того, как Игорь Станиславович стал встречаться с этой девушкой, он потерял к Ларисе Николаевне, как к женщине, всякий интерес, и даже после возвращения в СССР их отношения не улучшились, а стали еще более напряженными, и, наконец, дело подошло к разводу.

— Какие твои годы. Еще успеешь десять раз выйти замуж и развестись — попытался успокоить ее Павлов.

— Как ты не понимаешь? — всхлипнула Лариса Николаевна, — в 26 лет выходить замуж за принца уже поздно, а за кого попало еще рано…

— Тогда выходи замуж за меня! — предложил Павлов, млея на грани между потерей сознания и полным бесповоротным сумасшествием.

— Ты это серьезно? — не поверила она и остановила машину. Щётки стеклоочистителя отсчитывали промежутки времени, как метроном, и все было, как в тумане. Касанье губ и холодок по коже.

Бессвязный шепот: «Боже мой! Что я делаю?» В страсти запрокинутое лицо, скомканное кружево лифчика и коричневые выступы сосков. Когда, нацеловавшись до изнеможения, они продолжили путь по пустынному ночному шоссе, Лариса Николаевна, погрустнев, сказала:

— Ничего, Димочка, у нас не получится. Я не могу оставить бабушку, которая заменила мне родителей, а ты не можешь оставить своего отца.

— Тогда поехали ко мне в гостиницу. Что тебе одной в своей квартире куковать — предложил он, страдая от спермотоксикоза.

— А мы куда едем? — рассмеялась она и поинтересовалась, есть ли у него презервативы.

* * *

Проснувшись утром в половине восьмого, Павлов вначале страшно перепугался, так как не обнаружил Ларису Николаевну в постели рядом с собой, но потом, услышав доносившийся из ванной шум воды и негромкое пение, успокоился. Он осторожно на цыпочках подошел к неплотно прикрытой двери ванной комнаты, потянул дверь на себя и заглянул внутрь. Она лежала в ванной среди взбитых клочьев пены, сложив руки на своей прекрасной груди, нежилась и пела, да так красиво, что у него на глаза невольно навернулись слезы. Это была песня из кинофильма «Три тополя на Плющихе»:

В 8 часов утра горничная принесла в его номер завтрак: кофе, тосты, яичницу и апельсиновый сок. Заметив, что он не один, а с дамой, понимающе улыбнулась, и через пять минут появилась вновь — с тарелкой бутербродов с красной рыбой, сыром и вареной колбасой.

— Знаешь, Димочка, а ведь мы с тобой уже не в первый раз спали на одной кровати и под одним одеялом — сообщила Лариса Николаевна, кушая бутерброд с красной рыбой.

— Как это? — Павлов чуть не поперхнулся, отпивая из стакана апельсиновый сок. Она рассмеялась и продолжила:

— Разве тебе Антонина Степановна не рассказывала? Нет? Тогда слушай. В году, точно не помню каком, я, мои родители и бабушка возвращались с летнего отдыха в Крыму. Проезжали через Москву.

Билеты до Новосибирска достали с трудом, да и то на следующий день.

Родители остались ночевать на вокзале, а бабушка повезла меня к Антонине Степановне, которая жила в коммунальной квартире где-то в Замоскворечье.

— На Старой Басманной — вспомнил Павлов.

— Так, вот, — продолжала Лариса Николаевна, — по каким-то причинам ты тоже оказался там, и нас положили спать в одну кровать. А утром. …

— Стоп, — перебил ее Павлов. — Я вспомнил. Мой старший брат Сергей заболел скарлатиной, и меня отправили к бабке, чтобы я не заразился.

Помню я и девочку. Неужели это была ты? — и при этих словах густо покраснел.

— Утром наши бабки ушли в церковь Николая Угодника к заутрене и немного задержались, а ты, негодник, проснувшись, достал из кастрюли вареную свеклу и покрасил мне ею то, о чем неприлично говорить, — завершила она свой рассказ о некоторых пикантных подробностях их первого свидания. Павлов, молча, жевал бутерброд с вареной колбасой, не зная, что и сказать. Лариса Николаевна налила себе кофе и перешла к другой теме, еще более щекотливой:

— Скажи, дорогой, почему ты, когда я приезжала в Москву на зимние каникулы, не захотел со мной переспать? Павлов запыхтел, но потом перешел в наступление:

— А разве ты этого хотела?

— Что?! — возмутилась Лариса Николаевна. — Да я специально, когда из ванной выходила, твой халат одела, и в нем мимо тебя продефилировала! Да я до утра торшер не выключала! В одних труселях к двери подходила и смотрела, как ты пружины на диване давишь!

— У меня резинок не было — соврал он, чтобы не говорить ей о том, что в ту ночь его остановило: ее ангельская чистота. В номере зазвонил телефон. Павлов взял трубку и услышал Оленину.

Старший лейтенант госбезопасности просила его не уходить из гостиницы и ждать ее дальнейших распоряжений, в связи с тем, что, по оперативным данным, гражданин Мерцалов на личном автомобиле «Волга» сегодня рано утром протаранил чугунное ограждение набережной и упал в реку Обь. На месте происшествия работают водолазы и смешанная оперативная группа.

— Что-то случилось? На тебе лица нет…, — забеспокоилась Лариса Николаевна.

— Это с работы. Говорят, что в Москве в ДТП вчера погиб один мой знакомый, — соврал он, чтобы ее не расстраивать прежде, чем это неприятное известие будет подтверждено или опровергнуто.

II

Профессор Мерцалов возвращался в Академгородок в состоянии крайнего смятения. И было от чего. Только он, было, смирился с возможностью существования в прошлом в облике средневекового caballari (рыцаря) и даже получил подтверждение этого факта, как к переживанию за судьбу виконта де Марселя добавились страдания по поводу одного русского аристократа. Правда, по своему образованию и культуре его исторический двойник был более француз, нежели русский. На этот раз к регрессивному гипнозу это не имело никакого отношения. По договоренности с коллегой Фишманом Сергей Сергеевич еще неделю тому назад уничтожил все бабины с магнитофонными записями, вызывающими реинкарнационные галлюцинации. В янтарное зеркало он тоже не заглядывал, чтобы не обольщаться несбыточными мечтами, а с Арнольдом Борисовичем Шлаги общался исключительно по телефону. Причиной новой напасти стал охотничий рог, который в числе других фамильных реликвий передала Сергею Сергеевичу виконтесса Мари. Дуть в рог — дело непростое. Надо подобрать верный обхват губами и необходимый объем воздуха, выдуваемый с определенной силой.

Постепенно у него стало получаться, но не настолько хорошо, чтобы играть какие-нибудь мотивы. Посоветовавшись со специалистами, он подобрал для рога в магазине музыкальных инструментов мундштук от валторны. Теперь оставалось только расточить напильником отверстие рога и вставить в него мундштук, что он и сделал, приехав 16 мая, во вторник, на свою дачу. Рог виконта де Марселя имел длину 60 см., был изготовлен из рога быка и издавал всего два тона: низкое и высокое «до». Возможно, он применялся в качестве охотничьего и военного сигнального инструмента. О том, что он мог выполнять и другие функции, можно было только догадываться. От него, например, почему то приятно пахло елеем. Вставив в рог мембранный мундштук от валторны, он вышел за ограду дома и попробовал подудеть. Для этого он взял рог в правую руку, чтобы раструб был направлен кверху. До того, как набрать воздух в легкие и начать дуть, он смочил губы языком, чтобы они были более чувствительными и эластичными при извлечении звука. «Ту-ту! То-то!», — протяжно пропел рог. И в тот же момент он увидел перед собой свечение, напоминающее столб плазмы, наклоненный к горизонту градусов на 60. Он протрубил во второй раз, и почувствовал, что земля под ногами его качнулась, и небо оказалось не над головой, а под ногами. Когда все встало на свои места, он глазам не поверил, так как обнаружил себя совсем в другой местности и в другой одежде, да еще, судя по всему, зимой. Он находился на опушке дубовой рощи возле большого поля, засыпанного снегом. Небо сонно дразнилось зимним рассветом.

Порывами налетал леденящий ветерок, и ветви деревьев шуршали, словно переговариваясь между собой. Воздух щекотал ноздри свежестью и дымком костра. Вокруг него деловито сновали какие-то люди, одетые в разноцветные кафтаны и шаровары, лаяли собаки, храпели кони. Совсем рядом проехал всадник на вороном коне и что-то крикнул, показывая рукой в сторону поля. За спиной у него трещал костер, возле которого топтался явно одетый не по сезону седовласый пожилой мужчина в нарядном синем сюртуке с пуговицами, сверкающими позолотой.

— Ваше сиятельство, извольте откушать пунш — обратился к Сергею Сергеевичу седовласый гражданин.

— Я, пожалуй, тоже не откажусь — услышал Сергей Сергеевич чей-то дребезжащий гнусавый голос, оглянулся, и увидел рядом с собой карлика с лицом пожилого человека, в дурацком красном колпаке и такого же цвета плаще мушкетера, на котором вместо крестов была вышита золотом карта Таро — нулевая.

— Два пунша! — приказал Сергей Сергеевич, и вступил с карликом в беседу. Из разговора выяснилось, что карлик — Магистр Рога, а по совместительству — аркан колоды знаменитой парижской гадалки мадам Ленорман, к которой Сергей Сергеевич обратился в 1814 году в своей предпоследней жизни. Он, конечно, сильно расстроился и попросил карлика немедленно вернуть его в свое время и на свое место. Однако на его законную просьбу карлик отреагировал сердитым и вполне обоснованным замечанием:

— Так не надо было дудеть. Это вам ни какая-нибудь волшебная флейта Моцарта, а Рог Царя Соломона, который он изготовил на 40-й день после смерти своей любимой Суламифь, чтобы вызывать ее на свидание из загробного мира. Но Всевышний, сжалившись над стариком, позволил ему после определенного сигнала, который он на роге сыграет, заново пережить тот год, когда он впервые встретил свою самую любимую женщину. Соломону, в конце концов, надоело и это, и он умер со словами: «Суета сует. Все — суета». Рог же, спустя сотни лет, оказался в распоряжении персидского звездочета Балтазара, который его магический секрет так и не смог разгадать, и надеялся на то, что это сделают его потомки. И у вас, наверное, благодаря мундштуку от валторны, очень даже неплохо все получилось. В их беседу вмешался камердинер, которого Сергей Сергеевич заставил-таки надеть тулуп:

— Вы, сударь, наверное, из театра высоковельможного пана, что давеча останавливался в имении их сиятельства на ночлег? — поинтересовался он у карлика и, не дожидаясь ответа, предложил «отличной водки», которую он делает собственноручно, «и даже сам батюшка протоирей ею не брезгует».

— Отчего же, неси свою водку, а на закуску соленый огурец, причем, весьма охотно, приемлю! — согласился карлик. Далее, из разговора с карликом выяснилось, что Сергей Сергеевич вправе отказаться от услуг Магистра Рога, если, исполнив ту же самую мелодию, выбросит рог в открытый огонь. Сергей Сергеевич в ответ заявил, что готов сделать это хоть сейчас, но дуть ему было не во что, так как рог висел за спиной у карлика на пунцовой гарусной тесьме с кистями. Как это случилось, было совершенно не понятно.

— Извольте вернуть мне рог! — попросил Сергей Сергеевич, стараясь казаться вежливым. И даже протянул к карлику руку, чтобы забрать у него магический музыкальный инструмент. Но карлик медлил.

— Неужели вы не хотите хотя бы один год пожить веселой и беззаботной жизнью богатого русского аристократа, подполковника, и одного из самых завидных женихов России по состоянию на 10 января 1825 года? — искушал он его. «Забавно все это, конечно», — подумал Сергей Сергеевич, — и спросил:

— Можно ли ограничить время моего пребывания в прошлом двумя-тремя сутками, но не более?

— Никаких проблем! — заверил его карлик, принимая из рук старого камердинера рюмку водки. Опрокинув же ее себе в рот, он причмокнул от удовольствия и попросил еще. Когда камердинер отошел к походному буфету, карлик отдал Сергею Сергеевичу магический рог, усмехнулся и … исчез. Пока Сергей Сергеевич раздумывал, что ему делать, два светловолосых чубатых парня в зеленых кафтанах с золотыми галунами, похожие друг на друга, как братья-близнецы, подвели к нему белого коня, морду которого украшала изогнутая металлическая пластина с цепочками, декорированная чеканным растительным узором. Сергей Сергеевич повесил рог за спину и неловко вскочил в седло, обтянутое бархатом вишневого цвета, удивляясь, какое оно легкое и удобное. Оглянувшись же назад, он увидел выстроившихся друг за другом всадников. Все они держали на длинных поводьях борзых собак: по две и даже по три. Всадников было человек двадцать, следовательно, собак — не менее пятидесяти. Псы, безусловно, были очень красивы, а те, кто держал их в привязи (своре), настолько колоритны и правдоподобны, что у него не могло возникнуть никаких сомнений: он попал не на съемки художественного фильма, а в реальное историческое время, соответствующее первой четверти XIX века.

«Разомкнись в проводку!», — закричал кто-то сзади, и Сергей Сергеевич, машинально, уздой и шпорами, дал лошади указание двигаться вперед, но не очень быстро, соблюдая автомобильную дистанцию со следующим за ним всадником. Сердце и тестикулы наполняла звенящая пустота. «Ну, скажите, зачем мне эта трансильвания?!», — думал он. «Ваше сиятельство, разрешите травить зверя по дороге?», — обратился подъехавший к нему всадник на вороном коне, которого он уже мельком видел, но не разглядел. Это был рослый детина с русой бородкой, одетый в кафтан с черною обшивкой на воротнике, обшлагах и карманах. На голове — меховая папаха, из-под которой выбивался русый, лихо закрученный чуб. Сергей Сергеевич не был специалистом охотничьего дела, а тем более псовой охоты — любимого развлечения русских дворян-помещиков — владельцев земельных угодий и крепостных душ. Впрочем, он читал роман Л.Н. Толстого «Война и мир» и кое-что стал припоминать. В псовой охоте, описанной классиком мировой литературы, участвовали конные охотники со специально обученными сворами гончих и борзых.

Гончие выгоняли зверя на открытое пространство, а борзые догоняли и убивали его. Он даже вспомнил, что охотники с борзыми назывались борзятниками, а охотники с гончими — выжлятниками. Но в данном случае гончих собак и выжлятников почему-то не было… Из раздумья его вывел знакомый дребезжащий голос карлика:

«L'occasion est chauve». Магистр Рога исчез только визуально и наблюдал за Сергеем Сергеевичем и всем происходящим со стороны, и, вероятно, давал ему голосовую подсказку. — Случай за хвост не поймаешь — сказал вслух Сергей Сергеевич, переведя известную французскую поговорку на русский манер. Рослый дядька, которого было бы более правильно называть «ловчим», то есть исполнительным директором псовой охоты провел рукой по русой бородке и улыбнулся. Голубые глаза его оживились огнем понятливости и веселья.

— Видел возле скирды с сеном жировочные заячьи следы — настаивал ловчий.

— Какой дерзкий мужик! — шепотом подал голос Магистр Рога, но уже по-русски.

— Ладно, на ваше усмотрение — согласился Сергей Сергеевич, и пришпорил коня.

— В наездку, марш! — закричал ловчий, и охотники, вклинившись в бело-снежное поле, начали разворачиваться во фронт, с интервалами между собой по 50 и более метров. Сергей Сергеевич оказался где-то посредине между заездным на правом фланге, и ловчим — на левом. Рядом с ним, слева и справа, стараясь держаться вровень, гарцевали на горячих жеребцах чистокровной верховой донской породы два красивых парня в зеленых кафтанах с золотыми галунами. Надо понимать, стременные. При небольшой пороше, когда снег покрывает почву тонким, не более 10 см слоем, скачка не представляла больших затруднений даже для такого неумелого ездока, как Сергей Сергеевич, который до этого в своей жизни садился верхом на коня всего три раза, научившись подпрыгивать не очень вразнобой с седлом… Природный ландшафт был явно не сибирский и даже не среднерусский, а скорее южнорусский — холмистый, с характерным чередованием островков леса и полей, изрезанных оврагами и балками. О том, что он находится где-то в Малороссии, свидетельствовал и диалект, на котором общались между собою борзятники: он сильно отличался от литературного русского, и больше напоминал язык героев ранних повестей Н.В. Гоголя. Этого писателя он обожал с детства, а некоторые повести, например, «Вечера на хуторе близ Диканьки» помнил почти наизусть. Впереди показались желтеющие ячменной соломой под белыми шапками снега две скирды сена, между которыми метался испуганный желтовато-палево-рыжий заяц. «Ото-то-то!», — закричали стременные, показывая на несчастного зайца, и остановили жеребцов. Сергей Сергеевич словом «Тпру!» остановил кобылу. Ближайший от него борзятник слез с гнедого коня, снял с двух псов, которых он вел в смычке, ошейники и свистом приказал травить зверя. Но и заяц был не промах: вместо того, чтобы бежать от конных охотников прочь, он побежал им навстречу, норовя проскочить промеж наезжавших на него борзятников. Ловким маневром заяц обманул бежавших ему навстречу двух борзых, и пока они разворачивались, выскочил как раз напротив того места, где стояли Сергей Сергеевич и его стремянные.

— Ату его, ату! — кричали борзятники слева и справа, но псов почему-то придерживали. В этот момент Сергей Сергеевич увидел бежавшую наперерез зайцу борзую, которая, настигнув его, схватила за горло и задушила. Это была, как говорят охотники, «образцовая хватка по месту». «Ой, як добре! Як гарно! Ай да Ракета!», — обрадовались стременные, и стали слезать с седел. Сергей Сергеевич последовал их примеру. Один из парней отобрал зайца у собаки и, схватив обеими руками за задние лапы, понес к Сергею Сергеевичу.

— Який здоровенный зайця! Полпуда — не менее! — удивлялся и радовался он.

— Ту-ту! То-то! — протрубил в рог его брат-близнец и выхватил из-за пояса длинный нож с узким лезвием. Сергей Сергеевич осмотрел зайца и не знал, что надо сказать. Его смутил окрас зверя и его размеры. Зайцев-беляков он видел много раз, прогуливаясь зимой на лыжах, а затравленный заяц, явно принадлежал к другому виду. И он решил, что это, наверное, заяц-русак и терзался противоречивыми чувствами: жалости и охотничьего азарта.

— Дозвольте заколоть? — спросил его парень с длинным ножом, и Сергей Сергеевич махнул рукой, мол, делай все, как положено. Парень взял зайца за голову сзади, у шеи, и ударил кинжалом в грудь, а потом, перехватив за задние ноги, встряхнул вниз головою, чтобы сошла кровь. Затем он отрезал ему задние лапы. Что парень делал с зайцем потом, Сергей Сергеевич уже не видел, так как вступил в разговор с подскакавшим к нему борзятником:

— Это ты запустил Ракету?

— Так точно, ваше сиятельство! — бодро ответил борзятник — молодой мужчина с усиками, чем-то похожий на М.Ю. Лермонтова — и слез с лошади, намереваясь с помощью арапника (плети), навести порядок в своре борзых, которые, почуяв запах заячьей крови, пришли в состояние крайнего возбуждения: рычали, лаяли, прыгали и визжали. Сергей Сергеевич решил ему не мешать, и забрался на кобылу, которая оказалась на редкость смирной и послушной. Затем он огляделся по сторонам. Небо было пасмурным, предвещая обильный снегопад. К нему подъехал ловчий и почтительно выслушал его жалобу на ухудшающуюся погоду с намеком на досрочное прекращение псовой охоты. «Ничего, ваше сиятельство, авось, еще часа два погода продержится», — заверил его ловчий, а затем приказал борзятнику, которого назвал Тимофеем, следовать за барином, чтобы дать Ракете возможность передохнуть. Он мгновенно решил, что Тимофея надо как-то особо отметить и попросил ловчего, которого его стременные уважительно называли Петром Ивановичем, высказать по этому поводу свое мнение. Ловчий смутился, а потом, видно, набравшись храбрости, сообщил, что Тимофею очень нравится дочь барского садовника Светлана, и он намерен в самое ближайшее время просить у их сиятельства разрешения с нею обвенчаться. Сергей Сергеевич стопорнулся, но потом вспомнил, что без разрешения своих помещиков крепостные крестьяне даже не имели права жениться и выходить замуж. Дождавшись, когда стременные «заторочат» зайца, то есть привяжут его за ремешок сзади седла лошади «их сиятельства», которую они, хлопая по крупу, называли Мэри, охотники двинулись дальше — по тому же полю в направлении межевой лесополосы. Странно, но голова его была свободна от мыслей, и, в общем-то, от всяких идей по поводу происходящего. И тогда он мысленно призвал на помощь Магистра Рога. В тот же миг он услышал откуда-то сверху знакомый дребезжащий голос:

— Не имею права на эту тему с вами говорить напрямую, но могу кое-что подсказать, например:

— Что это? — удивился Сергей Сергеевич, без труда справившись с переводом:

— Это — ваши стихи, написанные в минуту меланхолии, причем, там, где писать ничего не надобно. От того, наверное, вы и ничего не помните — сказал Магистр Рога и издевательски засмеялся. «Поскорее бы найти открытый огонь, чтобы избавиться от этого наваждения», — подумал Сергей Сергеевич, упрекая себя за то, что не сделал этого до того, как сел на лошадь, чтобы поучаствовать в псовой охоте. За лесополосой начиналось второе поле. Снег не смог засыпать высокие, почти до колена, сухие стебли травы, и поле казалось покрытой серой вуалью белой пустыней. Местность имела слабый, едва заметный подъем. Здесь-то и должна была начаться настоящая потеха с участием выжлятников и своры гончих собак. Еще при приближении к лесополосе он слышал, что где-то неподалеку идет гон: истошно лают собаки, кричат (порскают) люди и трубят рога. Потом он услышал ружейный выстрел. Постепенно затихая, звуки гона сошли со слуха.

Однако вскоре гон послышался вновь, лай собак звучал всё сильнее и был суматошлив и визглив, не умолкая ни на ми-нуту. И опять все стихло. Борзятники двигались неспешно, развернутым фронтом метрах в ста друг от друга, держа борзых на сворах. Сергей Сергеевич со своими стременными по-прежнему находился в центре и не мог не налюбоваться злой скачкой собак и их ловкостью. На пригорке показался всадник на гнедом коне, в черной одежде с серебряным шитьем и поскакал навстречу Сергею Сергеевичу. Сопровождающие его стременные остановились, и он тоже последовал их примеру.

— Це ж Данила!? — с удивлением воскликнул стременной слева.

— Мабуть что-то неладное?! — встревожился стременной справа. Через две — три минуты всадник, которого стременные назвали Данилой, на сильных рысях подскакал к Сергею Сергеевичу, вздыбив взмыленную лошадь, остановился, спрыгнул с седла, взял лошадь под уздцы, поклонился в пояс и со словами: «Беда, барин, беда!», — начал доклад. Вначале Сергей Сергеевич ничего не понял, а поняв, не поверил. Доезжачий Данила — совершенно трезвый худощавый мужчина среднего возраста — утверждал, что вместо волка выжлятники выгнали из Верхнего оврага вовкулака — «людину-перевертеня, що має надприродну здатність перевтілюватися у вовка». Волчье логово было отыскано так определенно и точно, что Данила сразу набросил на него всю свору гончих, намереваясь выгнать серого разбойника в поле навстречу борзятникам. Первыми на волка, у которого оказалась невероятно длинная морда и челюсти с огромными клыками, набросились старые собаки, но повалить его не смогли. И тогда Данила выстрелил в волка из ружья картечью, полагая, что, почуяв запах крови, гончие еще злобнее его возьмут. Но раненый волк к его страху и удивлению стал превращаться в человека. Даже собаки испугались так, что разбежались, кто куда, и их с трудом удалось сбить в свору. Раненый вовкулак, изрыгая проклятья, выбрался из оврага и побрел по полю, оставляя за собой кровавый след, но отошел недалеко, и упал. К ним подскакал ловчий, встревоженный появлением доезжачего, и Данила повторил для него свой рассказ. Ловчий, выслушав столь экстраординарное сообщение, попросил у барина разрешение протрубить в рог, чтобы объявить прекращение охоты и общий сбор.

Сергей Сергеевич не возражал. После этого он вместе с ловчим, доезжачим и двумя стременными полным карьером поскакали к месту происшествия. Два десятка гончих стояли в тесном кружке под надзором четырех выжлятников, одетых в красные куртки, отороченные мехом, и синие шаровары с лампасами. В центре круга, еще подавая признаки жизни, уткнувшись лицом в снег, лежал человек, весь обросший густой волчьей шерстью. «Кто сей человек? Знает ли кто?», — спросил Сергей Сергеевич у Данилы, когда они спешились и подошли посмотреть на оборотня. В этот момент оборотень попытался приподняться, опершись на передние конечности, причем, правая конечность была определенно человеческой, а левая так и осталась волчьей. Сколько ненависти, злобы, тоски и страха было в его взгляде! Люди и собаки с опаской отодвинулись от него на безопасное расстояние. Выжлятники крестились и шепотом читали молитвы, собаки скулили и повизгивали. Данила в ответ на вопрос Сергея Сергеевича о личности оборотня только развел руками, мол, никто не знает, кто он таков. «Цю людину конкретніше вперше бачим», — подтвердил его слова пожилой казак с широкой черной бородой. Оборотень или, по-научному, ликантроп был тощий, длинный, удивительно узкоплечий, с маленькой круглой головой на тонкой шее.

Уши его были заострены, изо рта выпирали клыки. В боку у оборотня, куда попал заряд картечи, зияла ужасная рана; похоже, была разорвана селезенка и Бог знает, что еще. По-видимому, были повреждены и крупные артерии. По-хорошему его бы следовало добить, чтобы он не мучился, но как потом доказать, что это — не человекоубийство? Как ученый-биофизик, Сергей Сергеевич был склонен считать, что явление оборотничества каким-то образом связано с клеточным психокинезом, который проявляется при высшей телепатической связи между человеком и животным. На молекулярном уровне человек имеет так много общего с животными, что при определенных условиях может входить в них и принимать их тело и облик. Идентификация настолько сильна, что любое повреждение, полученное животным в то время, как его контролирует человек-оборотень, приводит к обратному превращению. Люди ждали от него распоряжений, и ему ничего не оставалось делать, как попросить прислать сюда поскорее доктора, а если нет доктора, то местного батюшку или отца диакона и, обязательно, кого-нибудь из дворовых с лопатами, чтобы вырыть могилу и предать оборотня земле. Данила в ответ возразил, что, вообще-то, оборотней не хоронят, а сжигают, и тогда он попросил заодно взять с собой и топоры, чтобы нарубить дров для погребального костра. Борзятники, подоспевшие к месту происшествия, по приказу ловчего развернулись и отправились в имение. С непривычки от верховой езды побаливала спина, и Сергей Сергеевич решил немного походить, чтобы размяться, да и сердечко было бы неплохо заставить стучать строго по кардиограмме. Его смирную кобылу английской породы держали под уздцы стременные, одного из которых, как он успел запомнить, когда они переговаривались с выжлятниками, звали Миколой, а второго Грицко. Стременные были сильно испуганы, и он постарался их успокоить, объявив им о том, что оборотень, это — не дьявол, а загадка природы, от которой вреда не больше, чем от бешеной собаки. Хлопцы ему поверили, перестали шептать молитвы и креститься, а занялись делом: стреножить лошадей. Сергей Сергеевич пытался изгнать шок и тревогу, заняв мозг рутинными действиями. Пошарив в карманах заячьего полушубка — очень легкого и удобного, он нашел носовой платок, глиняную трубку и кисет с табаком. Затем он расстегнул полушубок и обыскал карманы суконной куртки, в одном из которых он нащупал похожие на луковицу карманные серебряные часы, вынул и нажал на кнопку. Заиграла музыка, крышка открылась, и он рассмотрел циферблат с римскими цифрами. Часы показывали четверть одиннадцатого. Узнав текущее время, ему сразу же захотелось выяснить, кто он таков: князь, барон, граф? — а также свою новую фамилию, имя и отчество.

— Ваше сиятельство, дозвольте поразмовлять? — обратился подошедший к нему Данило, сняв перед этим шапку, напоминающую ту, которые носили кубанские казаки.

— Что ты меня сиятельством все время называешь? Обращайся по имени и отчеству — поправил он Данилу, надеясь, хотя бы таким образом выяснить, как его звали в прежней жизни.

— Сергей Иванович! Князь Сергей! Гетман наш ридный! — Данила от умиления чуть не расплакался, а затем, путаясь в словах и определениях, сообщил о том, что его и других казаков, то есть выжлятников в данный момент больше всего волновало. По их мнению, убить оборотня так, чтобы он не беспокоил более добрых христиан, можно только серебряной пулей, за неимением которой вполне сойдет подходящая серебряная пуговица. Доезжачий явно намекал на одну из серебряных пуговиц, на которые была застегнута его куртка, а лучше всего — две пуговицы, чтобы уничтожить оборотня наверняка. Не возражая, он, собственноручно, срезал поясным ножом верхнюю и нижнюю пуговицы. Обрадованный Данила тут же побежал заряжать охотничье ружье. Сергей Сергеевич, не торопясь, пошел за ним. Подойдя к выжлятникам, он прислушался, о чем они говорят. Дородный казак с обвислыми седыми усами негромко рассказывал какую-то историю об оборотнях: «Вовкулак ходить у ліс до справжніх вовків. Там вони бігають, щоб зловить що-небудь, і зъисти. Світом вовкулак йде додому і перед селом знову перекидається на чоловіка, а жінка його вже знає, нічого йому й не каже». Увидев приближающегося барина, казак замолчал и начал снимать шапку, но Сергей Сергеевич махнул ему рукой, мол, чинопочитание неуместно, и тот продолжил рассказ о том, что оборотни бывают двух видов: врожденные и превращенные. Врожденные появляются на свет из утробы матери, которая тешилась с чертями, а превращенные — «зробленные» — происходят под воздействием чар ведьм и колдунов. Данила тем временем зарядил ружье с ударным кремневым замком и, показав его Сергею Сергеевичу, безмолвно спрашивал: «Не пора ли стрелять?» Жестом он показал ему, чтобы тот не торопился. Со стороны лесополосы послышались звуки бубенчиков. Бубенчики звенели все ближе и ближе и, вот, показался обоз из трех запряженных в сани лошадей. На санях с верхом вместо кучера ехал старый камердинер, который от встретившихся ему на пути борзятников уже знал о случившемся и торопился, чтобы быть полезным своему барину. Появление обоза выжлятники встретили радостными возгласами, поскольку знали, что дядька Савельич, — как они называли камердинера, — имеет при себе запас горилки, которую им не терпелось употребить, чтобы снять накопившуюся усталость и нервное напряжение. Когда Сергей Сергеевич и выжлятники повернули свои головы в сторону приблизившегося к ним обоза, грянул выстрел, а вслед за этим раздался столь ужасный вопль, что у Сергея Сергеевича пробежал мороз по коже. Завыли собаки, захрапели и стали бить копытами кони, а над полем закружились и загалдели вороны. Их оказалось великое множество — целая стая. Сергей Сергеевич, не обернувшись в сторону оборотня, снял меховую шапку, перекрестился и направился к камердинеру.

* * *

Дядька Савельич очень расстроился. Он опознал в оборотне старшего сына мелкопоместного помещика Крупского, который много лет учился на врача «где-то в Неметчине». Этот господин, по его словам, в позапрошлом году, накануне Пасхи, нанес визит старому князю Ивану, стало быть, отцу Сергея Сергеевича, и просил у него денег для продолжения опытов по созданию лекарственного средства, избавляющего от всех хворей и старости.

— Вы в то время еще служили в Санкт-Петербурге — напомнил ему Савельич.

— А как же лекарство это называлось? — поинтересовался он.

— По латыни уже не помню, а по-русски, это — эликсир вечной молодости — удивил его камердинер своей образованностью. Крупского опознали местный православный священник о. Митрофан и приказчик Казимиров. Они прибыли на парной упряжке, то есть в их сани за одну оглоблю были привязаны две лошади. С ними верхом на гнедом мерине приехал гостивший у священника полковой лекарь Шахов.

Отцу Митрофану молодой «кандидат хирургии», одетый в военную форму, приходился шурином. Вслед за ними, вскоре, на двух парных упряжках прибыли спешившие и поэтому даже не переодевшиеся борзятники и привезли с собой топоры и лопаты.

— Что думаете, доктор, об этой загадке природы? — спросил Сергей Сергеевич Шахова, когда он завершил осмотр трупа. Тот пожал плечами и сказал:

— Метаморфоза. И я полагаю, что она произошла по причине злоупотребления неким лекарственным средством, которое в Европе известно со времен папы Бонифация VIII, то есть с конца тринадцатого столетия от рождества Христова.

— А я думаю не так, — вмешался в их разговор отец Митрофан. — В определениях церковных судов и Священном писании оборотни — это проявление дьявольских сил в человеческих жизнях. Вспомните, что Христос в Нагорной проповеди сказал: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные». Отец Митрофан одержал верх и в начавшейся после этого дискуссии о том, что с оборотнем делать: сжечь или закопать в землю. По его предложению оборотня закопали там, где он принял смерть. Завтра же на этом месте отец Митрофан обещал отслужить молебен по душе покойного Крупского, чтобы она предстала на Суд божий и понесла по делам своим заслуженное наказание или прощение. О случившемся также следовало известить исправника и родных Крупского. Эту задачу должен был выполнить приказчик Казимиров, которого от страха и волнения трясло так, что он пришел в себя только после третьей чарки водки.

* * *

Сергей Сергеевич возвращался в имение в санях. На этом настоял Савельич, заметив, что барин выглядит уставшим. Стременные Микола и Грицько ехали верхом на жеребцах позади саней и вели в поводьях его кобылу. День начинал становиться длинным и мерзким. Погода совсем испортилась: подул ветер, и закружилась поземка. Незаметно он задремал и проснулся, когда они въезжали в большое село. Возле красивой церкви, сложенной из красного кирпича, Савельич притормозил. Заметив спешившего к его возку отца Митрофана, Сергей Сергеевич вылез из саней, полагая, что священник хочет с ним о чем-то поговорить или попрощаться. Оказалось, что не то, ни другое.

Отец Митрофан приглашал его отобедать, напомнив ему при этом об обещании, которое он дал ему не далее, как позавчера. Отказываться было неудобно, и Сергей Сергеевич попросил Савельича заехать за ним в три часа и никак не позже. Отец Митрофан проживал со своей семьей в просторной двухэтажной деревянной избе. Сергея Сергеевича проводили в сени, где он снял верхнюю одежду. С мылом, которое пахло земляникой, он помыл в рукомойнике руки и вытер их белоснежным полотенцем. За ним ухаживали, как за наипочетнейшим гостем, сам хозяин и его супруга Ольга Ивановна. На первом этаже находилась кухня и большая гостиная, где уже накрывался стол. Заметив в простенке между окон наряженную елку, Сергей Сергеевич догадался, что уже наступило Рождество.

Многочисленные иконы в «красном углу» заставили вспомнить о том, что он — человек крещеный. Он троекратно перекрестился и поклонился. То же самое сделал Шахов. На полковом лекаре был новенький военный мундир темно-синего цвета со знаками различия, про которые Сергей Сергеевич ничего не знал. Затем их усадили за стол и начали угощать горилкой на меду, горилкой на перце, горилкой на зверобое и т. д., предлагая под каждый сорт горилки новые закуски. Сам хозяин от употребления спиртного воздерживался, ссылаясь на то, что ему сегодня еще предстоит вечерняя служба в храме. Сергей Сергеевич с удовольствием съел тарелку настоящего украинского борща с пампушками в чесночном соусе. Судя по обилию на столе мясных и рыбных закусок, он догадался, что строгий рождественский пост уже прошел и, что сейчас, наверное, святочная неделя, во время которой православные христиане предаются веселью. Вскоре в подтверждение того, о чем он подумал, в гостиную вбежала худенькая дивчина с алыми лентами, вплетенными в косу. Она была одета в белую вышитую блузку с короткими рукавами и длинные цветастые широкие юбки. Следом за ней появился исхудавший высокий черноволосый парень, остриженный под горшок, в красных шароварах и белой вышитой рубахе. У него в руках была самая настоящая скрипка, на которой он начал играть. Под мелодию, напоминающую «Чардаш», девушка пустилась в пляс, да с такой страстью, что к неудовольствию отца Митрофана показала гостям стройные ножки, обутые в красные сафьяновые сапожки.

— Это их дети, Иван да Марья — шепнул Сергею Сергеевичу Шахов. Когда танец закончился, Сергей Сергеевич с сожалением подумал о том, что в его карманах нет даже мелкой монеты, чтобы поощрить исполнителей. И тут он вспомнил о серебряных часах. Встав из-за стола, он подозвал к себе Ивана и вручил ему подарок, о котором 16-летний подросток, наверное, и не мечтал.

— А вот, Марье мне подарить нечего. Разве что поцеловать?! — обратился он к отцу Митрофану.

— Разрешаю! Так и быть — целуй! — засмеялся довольный хозяин, полагая, что поцелуй князя Сергея, обратившего внимание на его взрослеющую дочь, тоже немалого стоит. После сытного обеда, как и положено, на столе появился пузатый медный самовар. Чай, которым угощала гостей матушка Ольга, показался Сергею Сергеевичу таким вкусным, что он не выдержал и спросил, какой это сорт. Оказалось, что чай — китайский, называется «цветочный» и что куплен осенью на Сорочинской ярмарке — той самой, которая проводится в селе Большие Сорочинцы Миргородского уезда Полтавской губернии. Во время чаепития отец Митрофан, некстати, помянул несчастного Крупского и даже развил целую теорию, объясняющую причину, по которой этот образованный и просвещенный господин превратился в зверя. Свой последний тезис отец Митрофан, обращаясь, главным образом к Сергею Сергеевичу, произнес со слезами на глазах:

— Прошу и молю вас, ходите в Церковь Греко-российскую: она во всей славе и силе Божией! Как корабль, имеющий многие снасти, паруса и великое кормило, она управляется Святым Духом. Добрые кормчие её — учители Церкви, архипастыри — суть преемники Апостольские. А лютеранская или католическая церкви подобны маленькой лодке, не имеющей кормила и вёсел; она причалена вервием к кораблю нашей Церкви, плывёт за нею, заливаемая волнами, и непременно потонула бы, если не была привязана к нашему кораблю! Савельич доставил Сергея Сергеевича в имение, когда уже стемнело.

В холодных сенях его ожидали приехавшие в полдень из Киева мужик и баба, а с ними двое детей. У бабы, по словам камердинера, имелось письмо, которое она желала вручить ему лично в руки и отказывалась показывать кому-либо еще. При появлении барина мужик и баба поднялись с лавки и низко поклонились. Сергей Сергеевич обратил внимание на их потертые овчинные полушубки, а затем перевел взгляд на двух испуганных детей — девочку и мальчика, обвязанных платками и шалями. После этого он выразил приказчику, появившемуся в сенях, свое крайнее неудовольствие:

— Почему приехавшие ко мне люди находятся не в тепле, а на холоде? Казимиров замялся, не зная, что ответить. В это время баба достала из-за пазухи синий конверт и с поклоном подала ему в руки. Сергей Сергеевич попросил огня. Савельич немедленно принес свечи и, вскрыв конверт, он прочитал следующее:

Мой милый Сергей! По настоянию врачей уезжаю в Ялту.

Чахотка перешла в последнюю стадию. Наверное, проживу не более двух месяцев. Пожалуйста, позаботься о моих людях и моих детях. О Николае и Наталье я тебе уже рассказывала. Они — беглые крепостные князя Гагарина. Я снабдила их фальшивыми паспортами, и они в благодарность за это остались в моем доме слугами: кухаркой и конюхом. Теперь о детях. Насчет отца Шуры врать не стану, так как в одно время с тобой встречалась с ротмистром Павловым. Время, сам знаешь, было какое: «Sur la guerre comme sur la guerre». Но, вот, Сережа — точно твой сын. Метрики детей — у Натальи. После моей смерти ты должен показать это письмо известному тебе Мойше Хейфецу, проживающему ныне на Крещатике. Он выдаст тебе мои фамильные драгоценности по прилагаемой к письму описи, на которой проставлена его собственноручная подпись и печать их торгового дома. Это — единственное, что я могу оставить своим детям на их содержание и воспитание. Прощай и не обессудь за то, что посмела обратиться к тебе, как единственному человеку, в честности и благородстве которого никогда не сомневалась.

Твоя Мари.

Прочитав письмо, Сергей Сергеевич приказал Казимирову принять и разместить приезжих в соответствии с их статусом: Наталью и Николая направить к дворне, а для детей выделить отапливаемое помещение, накормить, переодеть и приставить к ним слуг. Приказчик принял его поручение к исполнению, а Сергей Сергеевич в сопровождении Савельича направился в охотничью гостиную. Войдя в помещение, Сергей Сергеевич обомлел, так как вся обстановка показалась ему до боли знакомой. Большие окна в парк.

Старый, массивный шкаф из красного дерева, небольшой диван в центре комнаты, стол с небрежно разложенными бумагами, в углу — камин в английском стиле. Простенки между пилястрами затянуты холстом и расписаны клеевыми красками. Он узнал и прелестную картину, похожую на гобелен, которую с полным основанием можно было бы назвать «Охотничий рай». У него закружилась голова, и он сказал Савельичу, что очень устал и хотел бы прилечь. Камердинер постелил ему постель на диване и помог раздеться. И тут до него дошло, что охотничьего рога, который он должен бросить в открытый огонь, у него нет. Куда он мог его деть, он тоже не помнил. Он почувствовал, что с него ручьем полился пот, а сердце от волнения застучало так, что вот-вот должно было вырваться из груди. Дрожащим от волнения голосом он попросил Савельича выяснить, где его охотничий рог и, если он найдется, немедленно принести его в гостиную. Камердинер удивился и пошел выполнять его приказ. За те полчаса, в течение которых его слуга отсутствовал, он пережил столько волнений и страхов, сколько, наверное, не пережил за всю свою жизнь. Наконец, Савельич появился с Рогом Царя Соломона в руках. От радости он готов был старика расцеловать. Но все объяснилось очень просто: отправившись на обед к отцу Митрофану, Сергей Сергеевич оставил охотничий рог в санях, и Савельич, приехав в имение, передал его дворовому мальчику, чтобы тот отнес его с прочими охотничьими аксессуарами в не отапливаемые барские покои на втором этаже флигеля.

— Князь Сергей, кого приглашать на ужин? — с этими словами Савельич бесцеремонно посмел разбудить его где-то в половине седьмого вечера.

— Как обычно — ответил он, и тут же спохватился:

— Как дети?

— Ваше сиятельство! Ваши дети — в Овальном кабинете. Я осмелился прочитать полученное вами письмо и приказал достать для них из кладовки игрушки, которые вам и вашему братцу в детстве на Рождество дарили ваши родители — обстоятельно, доложил камердинер.

— Савельич, ты — молодец! Переодень меня к ужину, и, пожалуйста, сначала, проводи меня к детям. Я хочу на них посмотреть. Сергея Сергеевича до глубины души тронуло письмо неизвестной ему Мари. И пока он раздумывал, Савельич, прочувствовав ситуацию, принес ему парадный военный мундир с орденами, о которых гражданские и военные чины второго десятилетия XIX столетия, не прошедшие Отечественной войны 1812 года и не участвовавшие в заграничных походах русской армии, могли только мечтать. Затем он его причесал, смазал усы и бакенбарды какой-то жидкостью, пахнущей лавандой, и в таком виде проводил в Овальный кабинет, держа в руках подсвечник с шестью свечами. Дети сидели на полу возле рождественской елки и с увлечением играли в дорогие игрушки, которые принесли им приставленные к ним слуги. Сергей Сергеевич с умилением взглянул на две аккуратно заправленные кровати, которые дворовые приготовили детям для ночлега. Под кроватями, как полагалось в то время в хороших домах, стояли позолоченные ночные вазы с крышкой. В Овальном кабинете было тепло, — также, как и в охотничьей гостиной, и поэтому дети были одеты легко: в одних ночных сорочках.

Девочка играла в плюшевых зверушек, а мальчик расставлял в каре оловянных солдатиков. Взглянув на рождественскую елку, Сергей Сергеевич вздрогнул. Нет, его испугала не венчающая ее вершину пятиконечная масонская звезда, а кукла Щелкунчика, висевшая посреди ее лап. Что-то тревожное, напоминающее музыку известного балета Чайковского, насквозь пронзило его сердце. Обнаружив упавшие на них тени, дети подняли на пришедших в Овальный кабинет людей глаза и вскрикнули. Парадный образ Сергея Сергеевича первоначально привел их шок, но затем они так обрадовались, что с криком: «Тятенька пришел!», — бросились к нему, схватили его за руки и на них повисли. Он осторожно присел и позволил детям обнять его за шею. По его мнению, Шуре и Сереже было не более 12–13 лет. Следовательно, родились они где-то в 1813–1815 гг. В какой обстановке и в каких условиях могли встретиться их родители: в объятых пожаром селениях, на военных дорогах, забитых обозами и беженцами, в лазарете или госпитале, — можно было только гадать. Но в физическом смысле это были точно дети 1812-го года. В этот момент в Овальный кабинет вошли слуги, чтобы заменить перегоревшие на рождественской елке восковые свечи. Он пожелал Шуре и Сереже спокойной ночи и обещал прийти к ним еще раз, чтобы удостовериться в том, что они спят. За ужином он оказался среди людей, которые, как правило, составляли ему кампанию, когда он приезжал в свое имение из местечка, в котором зимой был расквартирован его полк. Не весь полк, конечно, а несколько рот. И даже название полка своего вспомнил. А также его командира, на место которого он претендовал. И давно бы он стал полковником, если бы государь-император Александр I по какой-то причине не отложил высочайший рескрипт «до четверга». На ужине присутствовали: приказчик Казимиров со своей женой Ядвигой, старая француженка-гувернантка мадам де Латрек, старый учитель музыки (и немец по происхождению) со смешной фамилией Шнапс. Здесь же был доморощенный художник и архитектор Хвостиков (из бывших крепостных) со своей дочерью Юлией, которая время от времени, украдкой, бросала на Сергея Сергеевича доверчиво-нежные взгляды. Савельич выполнял обязанности дворецкого и командовал слугами. Во время перемены блюд приказчик Казимиров передал ему письмо от «самой высоковельможной пани», которой, судя по надписи на конверте, являлась любимая племянница выдающегося екатерининского вельможи Григория Потемкина. Мадам приглашала его в гости. Жаловалась на то, что он перестал уделять ей внимание; намекала на какой-то заговор, про который знают все, кроме полиции, а в конце своего послания спрашивала, не надо ли ему «по смешной цене» двести пудов железа, которые она недавно конфисковала у одного уральского купчишки. Сей негоциант, — писала она, — вознамерился торговать в Белой Церкви своим товаром, не спросив у нее разрешения. Он скомкал непонятное ему письмо графини Браницкой, написанное по-французски, и запустил его шариком в весело горящий камин, и только потом одумался: «Это же исторический документ!!!» После ужина Сергей Сергеевич в сопровождении Савельича прошел в охотничью гостиную. Савельич услужливо поинтересовался насчет Юлии: приглашать ее к нему на ночь или не приглашать?

— Других разве нет? — раздраженно спросил он у камердинера, вспоминая ее decollete и манящий изгиб спины, переходящий в аппетитные ягодицы. С такой красавицей он, точно, задержится гораздо дольше, чем запланировал.

— У Оксаны и Алены течка, Ольга простудилась и хворает. Могу позвать Дуняшу, да уж больно она еще молода и неопытна — сообщил камердинер о состоянии дел в его барском гареме.

— Да ну их, всех! Буду спать один! — объявил Сергей Сергеевич и, между прочим, спросил насчет камина, который он собственноручно разожжет, если почувствует озноб.

— Камин заправлен сушняком. Достаточно искры — обнадежил его Савельич. Когда часы в охотничьей гостиной пробили полночь, Сергей Сергеевич с помощью свечи разжег камин, а затем посмотрелся в висевшее подле камина овальное зеркало. В зеркале отразился гордый профиль какого-то исторического героя: не то Наполеон, не то какой-то известный революционер-декабрист. Он не мог подобрать слов своим чувствам, это было очень негативно и неприятно. Сергей Сергеевич показал своему отражению язык и сказал: «Слушай, брат: ты эту кашу заварил, ты ее и расхлебывай. У меня своих проблем полон рот. А теорию относительности пусть Эйнштейн в нужное время провозгласит. Мне чужая слава не надобна». Отвернувшись от зеркала, он трижды протрубил в Рог Царя Соломона, который сам, вырвавшись из его рук, полетел в камин. Рог вспыхнул, синим пламенем, а Сергей Сергеевич вновь очутился на своей даче в Барышево, приписанной к садово-дачному кооперативу «Серебряная горка».

P.S.

Об удивительном путешествии в XIX век профессор Мерцалов не знал, что и подумать. Еще больше смущал его способ, каким это путешествие было совершено. Между тем, разгадка тайны Рога Царя Соломона, не представляла бы для него большой сложности, если бы он располагал более обширной информацией о том, кто этот инструмент изготовил. Об истории «космических (воздушных) странствий» царя Соломона — легендарного правителя объединенного Израильского царства, правившего в период его наивысшего расцвета и могущества, — известно немногим. Где-то в 900 г. до нашей эры Соломон подарил своей возлюбленной, царице Савской, космический летательный аппарат в самом прямом смысле этого слова. Об этом сообщается в главе 30 древнейшего эфиопского предания «Кебра Нагаст» (Книга величия царей): «Он подарил ей всякие диковины и сокровища, какие только можно пожелать, и колесницу, которая движется по воздуху. Которую он создал согласно премудрости, дарованной ему Богом». Судя по этому источнику, Соломон был существом совершенно уникальным. Например, на одной из своих «летающих колесниц» он всего за один день проделал путь до бесконечности, и при этом не испытал ни болезней, ни печалей, ни голода, ни жажды, ни усталости («Кебра Нагаст», глава 58).

III

Ночью со вторника на среду у профессора С.С. Мерцалова угнали машину, которую он, вернувшись с дачи, не стал заводить в гараж. В те годы в Академгородке жители спокойно оставляли во дворах даже велосипеды: случаи кражи имущества были чем-то из ряду вон выходящим. Об угоне своего авто он узнал в среду в 10 часов утра от участкового милиционера старшего лейтенанта Леонтьева, который прямо с порога заявил ему о том, что, по правде говоря, увидеть его дома никак не ожидал. По словам участкового, принадлежащая ему машина «Волга» бежевого цвета с номером таким-то ровно час тому назад была поднята со дна Оби в трех километрах от Коммунального моста. В салоне автомобиля водолазы никого не обнаружили, поэтому милиция пришла к выводу, что водитель либо смог из машины выбраться самостоятельно и где-то скрывается, либо утонул и его тело еще предстоит найти. Сергей Сергеевич предъявил Леонтьеву документы на машину и оба комплекта ключей, после чего тот позвонил с его домашнего телефона в ГАИ, уголовный розыск и районное управление внутренних дел. В конечном итоге Сергею Сергеевичу пришлось договариваться с деканатом о переносе занятий и вместе с участковым на его служебном уазике ехать в РОВД и ГАИ для дачи показаний, подписания разных протоколов и т. д. Ему даже показали его «Волгу», которая была так искорежена, что ее капитальный ремонт, очевидно, мог затянуться на длительное время, если вообще был экономически целесообразен. Машину ему было очень жаль, поскольку он вложил в ее ремонт и на ее содержание немалые средства, которые вряд ли бы ему удалось взыскать с неизвестного злоумышленника, даже если бы его нашли и осудили. Сергей Сергеевич принял по акту обнаруженные в салоне и багажнике автомобиля вещи, которые он признал своими. Это были запаска, канистра с бензином, домкрат, кое-какие инструменты, транзисторный радиоприемник, брезентовая куртка и Рог Царя Соломона, правда, без мундштука. Как магический предмет, сгоревший на его глазах, синим пламенем, оказался в машине, ему было совершенно непонятно. Но больше всего его удивил предъявленный ему шутовской колпак с серебряными бубенчиками и шелковый красный плащ с обозначенной на нем картой Таро — пустой (белой). Он честно заявил, что эти вещи — не его, и как они в салон его «Волги» попали, он не имеет никакого представления.

— Значит, охотничий рог ваш, а маскарадный костюмчик не ваш? — еще раз переспросил его старший следователь новосибирского уголовного розыска капитан Мурычев.

— Костюм вижу в первый раз — соврал Сергей Сергеевич, и понял, что следователь ему не поверил, потому что, усмехнувшись, сказал:

— Так в протоколе и запишем: «Угонщик с какой-то целью подбросил в салон машины, сшитый из шелка и бархата, костюм шута, который, как и охотничий рог, очевидно, представляют собой краденый театральный реквизит или музейный экспонат».

— Протестую! Охотничий рог достался мне в наследство от отца, который был заядлым охотником — не согласился Сергей Сергеевич.

— И кто это может подтвердить? — следователь ехидно улыбался, и зря, поскольку Сергей Сергеевич на этот счет мог запросто представить подходящий документ.

— Кто-кто? Алексей Николаевич Косыгин, Анастас Иванович Микоян.

Фидель Кастро, наконец. У меня в семейном альбоме есть фотография, где мой покойный отец…

— Все понял! Дальше можете не продолжать — следователь уже сожалел о том, что задал бестактный вопрос. Где-то в половине второго после полудня профессор Мерцалов с дворником Степановым начали справлять поминки по убитой машине, которую сотрудники ГАИ привезли на эвакуаторе и выгрузили возле его гаража. Повод для мероприятия подал почтенный Савелий Иванович, предложив Сергею Сергеевичу во временное пользование, причем, безвозмездно, мотороллер «Вятка» своего младшего сына, недавно призванного на службу в Советскую Армию. Немного погодя к ним присоединился участковый Леонтьев, который очень глубокомысленно заметил, что гараж — не самое лучшее место для изъявления глубокой печали по поводу случившегося. Сергей Сергеевич и Савелий Иванович намек поняли и попросили его отвезти их на своем «бобике» куда-нибудь на природу. Они отъехали недалеко и расположились в сосновом бору на берегу Обского моря на уже апробированном Леонтьевым месте, откуда он имел обыкновение наблюдать за браконьерами, с целью конфискации в свою пользу незаконного улова; расстелили брезент и развели костер, на котором испекли картошку и спинку «красной щуки» (хариуса), завернутую в пищевую фольгу. Мутить стаканы в рабочее время, да еще самогоном, разумеется, очень неприлично. Но профессор Мерцалов с работы отпросился, а у дворников и участковых милиционеров рабочий день, как известно не нормирован. Литр первача — чистейшего, как слеза, и крепкого, как крещенский мороз, был для трех закаленных мужчин при наличии свежего воздуха и хорошей закуски — все равно, что слону дробина. Граненый стакан пошел по кругу, минуя, промежуточные остановки и, наконец, мужчины созрели для того, чтобы оценить окружающую природу на предмет ее красоты и приступить к дебатам по вопросу об угоне профессорской «Волги» и ее бессмысленном утоплении.

— Я считаю, что без нечистой силы тут не обошлось — утверждал дворник Степанов, ссылаясь на то, что, хотя машина стояла во дворе у него под окнами, запертая парковочной скобой, ни он, ни члены его семьи не слышали, как она завелась.

— А я считаю, что это какие-то хулиганствующие подростки решили развлечься. Но только не пойму, как они смогли завести машину без ключей и разблокировать противоугонное устройство — недоумевал участковый Леонтьев.

— А я считаю, что машину угонял профессиональный угонщик, и мне не понятно, почему он не справился с управлением и съехал с набережной в Обь, — печалился Сергей Сергеевич.

— Может, машина была неисправна? Тормоза, например, отказали. Где и когда вы в последний раз делали ремонт? — заинтересовался Леонтьев, которого его начальство уже поставило в известность о том, что потерпевший — не в ладах с КГБ. «Глухаря», т. е. нераскрытого уголовного преступления, органы внутренних дел Новосибирска, при всем уважении к «старшему брату», вешать на себя не желали.

— В последний раз машину мне ремонтировал один «умелец»… Вот, в чем тут может быть дело…, — Сергей Сергеевич вспомнил Сезара де Ле-Руа, и замолчал, сраженный страшной догадкой.

— Фамилию, имя, отчество «умельца», адрес, не припоминаете? — оживился Леонтьев.

— Давайте-ка, мужики, еще по миллиграмму, и я, как обещал, расскажу вам о митохондриях, — перевел Сергей Сергеевич разговор на другую тему. Неизвестно, как сейчас, но в ту пору многие новосибирцы, не имеющие никакого отношения к науке, вопросами науки и мироздания, тем не менее, очень живо интересовались. Участковые, управдомы, дворники, сантехники и прочие работники ЖКХ, ежедневно общаясь с докторами и кандидатами разных наук, лаборантами, аспирантами и студентами, составлявшими основной контингент жителей Академгородка, старались не упускать возможности для повышения своей образованности. Дворник Степанов и участковый Леонтьев, между прочим, знали в лицо всех известных ученых, проживающих в их микрорайоне, и даже имели некоторое представление о направлениях науки, которыми те занимались. Профессор Мерцалов пользовался у них особым уважением, поскольку, в отличие от некоторых, не кичился своей ученостью, да и в общении был прост и обходителен. Кроме того, он обладал редкой способностью в доступной форме объяснять очень сложные процессы, происходящие в атомах, молекулах и клетках живого организма. И вот, что, на этот раз они от него узнали: «Во всех клетках человеческого организма присутствуют маленькие зернышки — митохондрии, снабженные внутренней и внешней мембраной.

В каждой клетке их содержится около 2000, и все они соединены между собой в единую энергетическую систему. Митохондрии имеют собственную ДНК и способны к делению. Ученые называют митохондрии электростанциями клетки. И не зря. Благодаря митохондриям каждая клетка обладает электрическим потенциалом, равным 0,09 вольт. Но потенциал самих митохондрий — 0,02 вольт. Умножаем на их количество. Получаем 2 вольта. Совсем нехило для одной клетки!

Теперь загрузите в мозжечок данные: сто клеток в принципе могут зажечь обыкновенную электрическую лампочку! Пока мы знаем, что эта энергия, частично, в виде высокочастотного электромагнитного излучения направляется на воспроизводство гемоглобина. В формуле гемоглобина, как я уже вам рассказывал, есть четыре атома железа, которые постоянно подвергаются окислению-восстановлению и обеспечивают клеточное кислородное дыхание. Таким образом, каждый человек со своими 100 триллионами клеток подобен громадному осциллирующему электромагниту, генерирующему и излучающему энергию, эквивалентную энергии всех известных нам электростанций…» Собеседники отреагировали на сообщение профессора Мерцалова приблизительно одинаково. Участковый оперуполномоченный Леонтьев заметил:

— Если живая клетка более совершенна, чем любая созданная человеком техническая система, спрашивается, кто ее сделал? Неужели мы должны прийти к выводу, что это произошло случайно? Это совершенно нелогично… Дворник Степанов его поддержал, но уже с других позиций:

— Давид, царь израильский, недаром сказал: «Я дивно устроен!». Когда самогона осталось, что называется на донышке, профессор Мерцалов и участковый оперуполномоченный Леонтьев искупались. После купели в прогретой до 15 градусов по шкале Цельсия обской воде они почувствовали себя так, как будто на Новый год употребили фужер шампанского и ничего более. Вечером, где-то в половине шестого, Сергей Сергеевич вернулся домой, и собирался было прилечь на диване возле телевизора, но сделать ему это не позволил коллега Фишман. Аркадий Моисеевич позвонил ему на домашний телефон и напомнил о том, что сегодня вечером он принимает в гостях одного «очень симпатичного и талантливого журналиста из Москвы», с которым он познакомился в поезде «Москва-Новосибирск».

— Аркаша, ты же знаешь, какая у меня ситуация — пожаловался Сергей Сергеевич, чтобы отказаться от визита к Фишману и общения с представителем столичной прессы, который, по сведениям его коллеги, имел какое-то отношение к Отделу науки и техники редакции газеты «Известия».

— Приношу глубочайшие соболезнования по случаю преждевременной кончины твоего железного коня с прорезиненными копытами и даю тебе возможность немного заработать на его ремонт — нашел зацепку Аркадий Моисеевич. «Чем черт не шутит! Может, наконец, протолкну свой материал о перспективах развития биотехнологий в „Науку и жизнь“», — подумал Сергей Сергеевич, но на всякий случай тематику предстоящей беседы со столичным журналистом решил уточнить:

— Что твоего Павлова интересует? Нельзя ли, конкретнее, чтобы я с мыслями собрался?

— Его интересует гипотеза волновой функции генома в контексте наших опытов регрессивного гипноза…

— Аркаша! Мы же договорились, что этой проблемой в ближайшее время заниматься не будем. К тому же мы уничтожили все аудиозаписи, а без них, как ты сам понимаешь, наши утверждения лишены доказательной базы — Сергей Сергеевич изо всех сил намекал коллеге Фишману об опасных последствиях проведенных ими экспериментов.

— Ну, кое-что я для себя сохранил для того, чтобы, засыпая, вспоминать Ниццу — признался Аркадий Моисеевич.

— Вот, значит ты какая птица, раз тебе приятна Ницца! — рассмеялся Сергей Сергеевич, и почему то подумал о том, что Аркадий Моисеевич, точно, не устоит от соблазна продемонстрировать московскому гостю невероятно простую технику погружения в гипнотический сон, навевающий воспоминания о прожитых жизнях.

— На ужине будет Мелисса со своей московской подругой Наденькой, про которую я тебе уже рассказывал: 90-60-90. Честное слово — привел Аркадий Моисеевич последний аргумент в обоснование того, чтобы коллега Мерцалов принял его приглашение. До дома Аркадия Моисеевича было недалеко: каких-то 15 минут неспешного пешего хода. Чтобы не терять время в очередях, Сергей Сергеевич взял с собой из старых запасов бутылку ликера и коробку шоколадных конфет. Дверь в квартиру № 47 на третьем этаже ему открыла Мелисса и, сияя от радости, подставила ему для поцелуя свои пухлые щечки. На ней было длинное белое платье, обтягивающее упругий зад и большие груди. Он уже был в курсе того, что племянницу Аркадия Моисеевича из престижного столичного вуза отчислили за неуспеваемость, и уже уныло представлял ее в качестве своей будущей лаборантки: сплетницы, красавицы, бездельницы. В сопровождении Мелиссы он зашел на кухню, поздоровался с хозяйкой Софьей Соломоновной — женщиной уже не молодой, но тщательно ухоженной и не потерявшей фигуры, и познакомился с Наденькой Навротиловой. Супруга Фишмана хлопотала возле духовки, а Наденька готовила салат оливье. На кухне аппетитно пахло выпечкой и свежими парниковыми огурцами. Хозяина квартиры вместе с московским гостем Сергей Сергеевич застал на балконе, где они курили и обсуждали сенсационную новость, переданную по «Голосу Америки» и подтвержденную «Русской службой BBC». Речь шла о том, что несколько дней тому назад в Боливии неподалеку от поселка Ля-Мамора потерпел крушение неопознанный летающий объект. При его ударе о скалистый склон горы Эль-Тайре возникла чрезвычайно яркая вспышка, осветившая местность в радиусе 150 км, и произошел сильный взрыв, волной от которого были выбиты стекла домов в радиусе 70 км. На скалистом склоне горы Эль-Тайре образовалась огромная воронка длиной 1500 м, шириной 500 м и глубиной 400 м. И что самое удивительное, так это то, что не удалось обнаружить, куда девались примерно 300 млн. кубов гранита, вылетевшие при образовании этой воронки. Вся порода таинственным образом исчезла. Советские СМИ по поводу этого инцидента даже не заикнулись. Столичный гость оказался плечистым, вихрастым молодым человеком с добродушным лицом в возрасте, примерно, 25 лет. Сергею Сергеевичу он сразу понравился. Особенно расположило его к нему то, что он — близкий друг Ларисы Николаевны Селезневой, с которой он не далее, как вчера, встретился на дороге, возвращаясь с дачи. Спутника Ларисы он тогда не разглядел, и был приятно удивлен, узнав, что это был Павлов. Взглянув на его визитку, Сергей Сергеевич спросил своего нового знакомого, не родственник ли он Сергея Васильевича Павлова — молодого ученого-физика из Дубны, на реферат докторской диссертации которого он в прошлом году написал положительный отзыв. «Как тесен этот мир!» — удивился Сергей Сергеевич, узнав, что Сергей и Дмитрий — родные братья. «Наш человек! Я тебе говорю», — шепнул ему Аркадий Моисеевич, и Сергей Сергеевич коллеге Фишману поверил. Во время ужина Сергей Сергеевич сидел рядом с Наденькой, а Павлов — с Мелиссой. Судя по тому, как Мелисса себя вела, он сразу догадался, что у нее с Павловым роман, который, возможно, начался еще в Москве. Наденька, узнав о том, что Сергей Сергеевич — настоящий профессор физики и математики, сильно робела и на вопросы отвечала немногословно. Время в приятном обществе шло незаметно. Где-то в половине девятого вечера московский гость стал проявлять беспокойство и попросил Аркадия Моисеевича немного поговорить о деле. Коллега Фишман предложил пройти в его кабинет. Они расположились в кожаных креслах подле журнального столика.

Московский гость, страшно волнуясь, сообщил им о том, что ему позарез нужно выяснить некоторые подробности и обстоятельства своей прежней жизни, которую он, по его словам, начал вспоминать с раннего детства. Он, якобы, являлся белым офицером, подполковником, служившим в армии Колчака, и ему будто бы был вверен обоз с частью золотого запаса Российской империи. Во время поспешного отступления белой армии из Читы он, будто бы, приказал сбросить ящики с мерными золотыми слитками в какую-то выработанную шахту, а вход в нее замуровать. Это место им было помечено на карте, которую он спрятал в стельке сапога, но вскоре был убит в бою с красными партизанами, и карта пропала вместе с ним. Сергей Сергеевич и Аркадий Моисеевич призадумались. После того, что они сами пережили во время своих путешествий в прошлые жизни, не верить Павлову они не могли. Их смущал предмет интереса потенциального гипнотика — Aurum (золото). С этим металлом, как известно, шутки плохи: Желтый Дьявол завораживает и ведет к краю пропасти, в которую свалился уже не один человек. С другой стороны, они не были уверены, что в результате прослушивания сохраненной Аркадием Моисеевичем магнитофонной ленты Павлова не занесет куда-нибудь во времена Ивана Грозного или вообще в другую звездную систему или галактику.

— Я не против того, чтобы вам это устроить. Но… — сказал Аркадий Моисеевич и посмотрел на коллегу Мерцалова.

— Вы должны дать клятву, что никому не расскажите о том, как мы помогли вам заглянуть в одну или некоторые из ваших прошлых жизней — потребовал Сергей Сергеевич.

— Клянусь! — не моргнув глазом, обещал Павлов, хотя историю с золотом придумал не он, а старший лейтенант госбезопасности Светлана Викторовна Оленина, как один из возможных поводов «расколоть» профессора Мерцалова и его коллегу Фишмана на предмет методики прогрессивного гипноза, которую они использовали в своих «психологических опытах». И Павлова, конечно же, предупредили о том, что за ним будет вестись видеонаблюдение, и, как только он подвергнется «психотропному воздействию», ему, буквально в течение пяти минут, будет оказана срочная медицинская помощь. Сохранившаяся магнитофонная лента находилась в домашнем кабинете доцента Фишмана в нижнем ящике письменного стола. Поверх звуков, издаваемых Y-хромосомой человеческой половой клетки, на ней были записаны музыкальные этюды из балета С.П.Прокофьева «Ромео и Джульетта». На Аркадия Моисеевича, который успел поэкспериментировать с разными записями, эта магнитофонная лента действовала наиболее благотворно. Он обычно слушал ее перед тем, как заснуть, и после этого видел прекрасные сны: Лазурный берег Средиземного моря, солидные гонорары и внушительные банковские счета, роскошную виллу, яхту, стройную красавицу-жену, кучу детей и богатых американских родственников. Аркадий Моисеевич включил стереомагнитофон «Юпитер», поставил на воспроизведение вышеупомянутую магнитофонную ленту и попросил Павлова расслабиться. Затем он нажал клавишу «play» и сообщил московскому гостю, что они оставят его одного, а минут через 15–20 вернутся, чтобы обсудить проблему регрессивного гипноза, с точки зрения волновой функции генома. Столичный гость пожаловался на то, что ему душновато, и Аркадий Моисеевич открыл окно, выходящее во двор. Свежий прохладный воздух, напоенный ароматом весны, ворвался в комнату. Опасаясь, что Павлов простудится, Аркадий Моисеевич предложил ему клетчатый шерстяной плед, но тот отказался, сославшись на «внутренний подогрев». Вернувшись в гостиную, профессор Мерцалов спросил коллегу Фишмана, не заметил ли он, что у тов. Павлова как-то уж очень подозрительно блестят глаза. Аркадий Моисеевич в ответ только рассмеялся и сказал, что после хорошей дозы пятизвездочного армянского коньяка, не только глаза должны заблестеть, но и нимб золотой над головой образоваться. К сожалению, Сергей Сергеевич оказался прав. Павлов, действительно, находится под воздействием наркотического препарата, разработанного в фармакологическом научно-исследовательском институте одной из братских социалистических стран. Этот препарат (действует одуряющим образом, как, например, опий и белладонна) в виде долго растворяющейся капсулы ему предложил принять старший лейтенант госбезопасности Мурадов, когда привез его на замаскированном под такси, специально оборудованном автомобиле «Волга», в Академгородок. При этом он ввел Павлова в заблуждение, убедив в том, что, якобы, это — наиновейшее спецсредство для нейтрализации вредных токсинов. Таким образом, всё было сделано для того, чтобы профессор Мерцалов и доцент Фишман, гарантированно, «попались с поличным».

* * *

Когда Мелисса узнала от дяди Аркадия о том, что ее жених застрял не в туалете, а в его домашнем кабинете, немедленно отправилась его проведать, надеясь остаться с ним наедине. С момента включения магнитофонной записи прошло уже 15 минут, поэтому Аркадий Моисеевич удерживать ее не стал. Через пару минут Мелисса вернулась в гостиную совершенно расстроенная, потому что Павлов, по ее словам, в указанном месте отсутствовал. Сергей Сергеевич даже посмеялся, предположив, что Павлов сбежал от Мелиссы, как нерешительный жених Подколесин в пьесе Н.В. Гоголя «Женитьба». Столичного гостя стали искать по всей квартире, даже заглядывали на антресоли, но не нашли. К тому же в прихожей остались его полуботинки. Неужели он ушел в одних тапочках? И тут в квартиру позвонили. Аркадий Моисеевич открыл дверь и замер: перед ним стояли двое мужчин в одинаковых плащах и фетровых шляпах, которые предъявили ему соответствующие удостоверения и ордер на обыск. От такого неожиданного поворота событий у Аркадия Моисеевича случился сердечный приступ и вскоре его отвезли в карете «скорой помощи» в 1-ю городскую больницу с подозрением на инфаркт. Профессора Мерцалова доставили на автомобиле «Волга» с тонированными стеклами на какой-то секретный объект, находившийся, как он заметил, неподалеку от областного телецентра. После томительного ожидания, где-то в половине одиннадцатого вечера, его провели в маленький кинозал, где его встретила старший лейтенант госбезопасности Светлана Викторовна Оленина.

— Объясните, что это такое?! — потребовала она от доктора физико-математических наук Мерцалова и продемонстрировала ему записанный на видеомагнитофон эпизод таинственного исчезновения секретного сотрудника по кличке «Геолог» из пространства домашнего кабинета Аркадия Моисеевича.

— Фантастика!!! — изумился Сергей Сергеевич, наблюдая за тем, как тело заснувшего в кресле Павлова стало туманным, потом прозрачным и, наконец, совсем исчезло. Он попросил открутить магнитофонную ленту еще на 10 метров назад.

При повторном воспроизведении записи он заметил вокруг Павлова странное бело-зеленое свечение и вылезающего из-под кресла Арнольда Борисовича Шлаги. Бес ухмылялся и показывал ему язык. Сергею Сергеевичу стало дурно, и он попросил воды. На этом мытарства профессора Мерцалова не закончились. Его отвезли на еще более секретный объект, где к нему применили новейшие технологии проведения допроса. Но и после этого он ничего существенного по поводу таинственного исчезновения Павлова он не сообщил, поскольку на самом деле не понимал, что с ним могло произойти. Под утро чекисты привезли его домой, даже не извинившись за причиненные неудобства.

IV

Утром 17 мая, в среду, Лариса Николаевна Селезнева договорилась с Павловым о том, что с 21.00 она будет ждать его в гостиничном номере, но вместо элитной гостиницы она в результате дорожно-транспортного происшествия попала в Центральную клиническую больницу Сибирского отделения Академии Наук СССР. Ее доставили туда в бессознательном состоянии с закрытой черепно-мозговой травмой и множеством ушибов и порезов. Авария произошла где-то в восьмом часу вечера. Ее «Москвич-412» на высокой скорости врезался в опору и стойку дорожного знака, после чего свалился в кювет. По протоколу ГАИ свидетелей ДТП не было.

Ларисе Николаевне оказал помощь проезжавший мимо водитель служебной «Волги», приписанной к какому-то оборонному НИИ. Он же сообщил об аварии в милицию и в ГАИ. Квалифицированные врачи сделали все от них зависящее, и уже утром, в четверг, Лариса Николаевна пришла в сознание. Перед глазами — белый потолок. Голова стянута бинтами, как бочка железными обручами, но, слава богу, подвижная. Иголка капельницы, приклеенная пластырем к предплечью. Больничное одеяло. Знакомая медсестричка из бывших студенток за стеклянной перегородкой. Улыбается, что-то говорит и даже грозит пальчиком, чтобы она, значит, резких движений не делала. А как их сделаешь, если даже пошевелиться больно? Хоть и не сразу, Лариса Николаевна смогла вспомнить, что с ней произошло. От воспоминаний подскочило давление и заболело сердце.

Она многое прощала своему мужу, но то, что на этот раз он выкинул, просто не укладывалось в ее сознании. Столь явного предательства, даже, несмотря на предстоящий развод, она от него не ожидала.

Впрочем, начнем по порядку. Ровно в 10 часов утра Лариса Николаевна приступила к проведению семинарского занятия со студентами. Руководство Медицинского института не возражало против того, чтобы она совмещала работу над кандидатской диссертацией с преподавательской деятельностью, которая у нее очень неплохо получалась. Студенты относились к ней с большим уважением и к занятиям готовились добросовестно. Бурная ночь, проведенная с Павловым, очень позитивно отразилась на ее самочувствии и настроении. Она буквально светилась от переполнявшего ее счастья, удостоверившись в том, что ее первая любовь была не только чистой, то есть романтической, но и взаимной.

Впереди у нее был двухнедельный отпуск, поездка в Москву и ежедневное общение с любимым человеком, который предложил ей выйти за него замуж. Во время перерыва между первой и второй парой семинарских занятий Ларису Николаевну попросили подойти к телефону. Звонил главный врач поликлиники, в которой на полставки трудился Игорь Станиславович, и интересовался, почему его нет на рабочем месте.

Она очень удивилась, так как ее муж на работу старался не опаздывать. После окончания второй пары занятий, когда она уже собиралась на обед в преподавательскую столовую, ее снова попросили к телефону. И снова это был главврач, от которого она узнала, что ее муж так на работу и не вышел. Лариса Николаевна, естественно, заволновалась: мало ли что с ним могло произойти на даче или по дороге в Академгородок. На всякий случай, до обеда и после, она несколько раз звонила ему на квартиру. Трубку никто не брал. В 15.00 должно было начаться заседание кафедры, но она на нем не осталась: отпросилась, сославшись на семейные обстоятельства. В это время она уже была в квартире своего мужа на улице Жемчужной, в которой, несмотря на его многочисленные просьбы, она так и не прописалась. С точки зрения советского законодательства она нарушала паспортный режим, но никто из соседей Игоря Станиславовича по этому поводу тревогу не бил, а участковый Леонтьев на это дело смотрел сквозь пальцы. От встретившихся ей по дороге соседей она с сожалением узнала, что у профессора Мерцалова ночью угнали машину, которая в настоящее время стоит возле его гаража в самом плачевном виде. Повертев ключом, она открыла замок и вошла в квартиру. Сумку, конечно же, разбирать не стала — забросила под кухонный стул и скорее в ванну, а там — потоп. Она вначале подумала, что кто-то из них двоих: она или Игорь Станиславович, — забыл выключить кран, но все оказалось гораздо серьезнее: прорвало трубу. Она немедленно вызвала сантехника. Пока сантехник пришел, пока он устранял неисправность, пока Лариса Николаевна возилась с тряпками и ведрами, прошло не менее двух часов. По этой причине она смогла отправиться в Барышево только в начале седьмого. Подъезжая к своему дому, она увидела прямо посреди дороги «Ниву» с открытым капотом. Возле неисправной машины с задумчивым видом стоял Городецкий. Она спросила его, где Игорь, и тот, не говоря ни слова, показал рукой в сторону дома. Войдя в избу, она сразу поняла, чем ее муж занимается. Из-за полуоткрытой двери спальной до ее слуха доносились сладострастные стоны и всхлипывания. Ей бы сразу развернуться и выйти, но в душе у нее, внезапно, вспыхнула такая ревность и злость, что она схватила попавшийся ей под руку ремень, который она вытащила из валявшихся на полу мужских брюк, и ворвалась в комнату. Никогда до этого в своей жизни она не скандалила, а тем более не дралась. Не помня себя от ярости, она принялась хлестать Игоря и Любу ремнем: по голым спинам и ягодицам, — доставляя слившимся в оригинальной позе Камасутры любовникам «незабываемые ощущения». Ее с трудом угомонил Городецкий, который прибежал в дом, услышав пронзительный женский визг и нецензурную брань. А вот, что было дальше, как говорится, хоть стой, хоть падай: от испуга Люба так сжала свои интимные мышцы, что Игорь Станиславович без квалифицированной медицинской помощи не мог от нее освободиться. Одновременно давясь от смеха и плача от горя, Лариса Николаевна сидела за рулем своего «Москвича» и не двигалась с места. К ней подошел сконфуженный Городецкий и спросил, нет ли у нее случайно запасных свечей. Пришлось одолжить ему новенький комплект. И тут она снова допустила ошибку. Вместо того, чтобы отправиться в путь, она дождалась, когда Городецкий заведет свою «Ниву».

Возможно, она ждала, что Игорь Станиславович сядет в ее «Москвич», и они смогут по дороге интеллигентно выяснить свои отношения, договориться о разводе и условиях раздельного проживания. Но ее официальный супруг сел в автомобиль Городецкого, на заднее сидение, и демонстративно обнял пунцовую от стыда Любу. Было ясно, что он крайне обозлен и обижен. До выезда на шоссе Городецкий плелся у нее в хвосте, но, когда грунтовая дорога закончилась, и начался ровный асфальт, попытался ее обогнать. Лариса Николаевна не позволила ему это сделать, и Городецкий ненадолго отстал. На половине пути от дачи до Академгородка Городецкий ее все-таки догнал, подрезал и заставил остановиться. Из «Нивы» вышел Игорь Станиславович и, подойдя к ее машине, с размаху сбил ногой левое зеркало заднего вида. Со словами: «Оно тебе не надо!» — он вернулся в «Ниву» и занял место на переднем сидении рядом с Городецким. От такого хамства у Ларисы Николаевны из глаз хлынули слезы, и, не отдавая себе отчета, она так надавила на газ, что через три сотни метров обошла Городецкого и вырвалась вперед. Возле свалки твердых отходов Городецкий, нагло, нарушая правила дорожного движения, пошел на обгон. В этот момент Лариса Николаевна увидела на встречной полосе зловещий Hammer черного цвета. Иномарка двигалась с такой скоростью, что ее лобовое столкновение с «Нивой» было неизбежно. И тогда она резко повернула руль и нажала на тормоза. Ее «Москвич» полетел в кювет, но прежде зацепился за дорожный указатель ограничения скорости. Что было потом, она уже не помнила. В полдень в ее палату принесли роскошный букет белых роз. Первая мысль, которая мелькнула у нее в голове, что это — от Павлова. Когда же медсестра рассказала, кто на самом деле является дарителем, Лариса Николаевна очень огорчилась. К букету была приложена записка, в которой какой-то неизвестный ей Алексей Опарин желал ей скорейшего выздоровления. Знакомая медсестра, прочитав записку вслух, объяснила ей, что даритель — водитель «Волги», который доставил ее в ЦКБ. Из этого следовало, что «Нива» и Hammer благополучно разминулись. Почему же их водители оставили ее без помощи? Четыре недели пробыла Лариса Николаевна в Центральной клинической больнице. Ее регулярно навещала бабушка Татьяна Ивановна Добронравова, друзья, коллеги по работе, студенты и даже соседи по дому на улице Жемчужная. И за все это время ее официальный супруг ее ни разу не навестил; она даже передач и писем от него никаких не получала. Хотя она знала, что он жив и здоров, и собирается в Москву на стажировку в 1-й Медицинский институт. О причине, по которой ее не навещал Павлов, она узнала, когда ей разрешили вставать с постели. Это произошло в середине июня.

Однажды, в дождливый день, к ней пришли Татьяна Ивановна Добронравова, Сергей Сергеевич Мерцалов и незнакомый солидный мужчина в очках. Так, Лариса Николаевна познакомилась с Сергеем Васильевичем Павловым, который специально приехал в Новосибирск, чтобы разобраться в причинах и обстоятельствах исчезновения любимого брата Дмитрия, объявленного к тому времени во всесоюзный розыск.

После этого визита Лариса Николаевна прорыдала всю ночь. Счастье, которое казалось ей близко-близко, снова обошло ее стороной. За неделю до выписки Ларисе Николаевне разрешили выходить во внутренний дворик больницы. Обычно она брала с собой какую-нибудь книгу и присаживалась на лавочке в тени берез и кустов акации.

Как-то раз к ней подошла молодая женщина в больничном халате и попросила закурить (от своей вредной привычки Лариса Николаевна не отказалась). Получив сигарету, женщина пожаловалась на своих друзей, которые слишком уж заботятся о ее здоровье, и поинтересовалась, не составит ли она ей компанию, чтобы в известном ей укромном местечке за старой угольной котельной позагорать topless. Они познакомились и разговорились. Молодую женщину звали Светланой Викторовной. Она оказалась не местной, а из Москвы, и сообщила, что попала в ЦКБ, находясь в Новосибирске в служебной командировке. Укромное местечко, о котором рассказала ей новая знакомая, представляло собой пятачок земли с зеленой травой и полевыми цветами, обрамленный кустами орешника или лещины, которые летом иногда путают с серой ольхой. Здесь когда-то была теплица для выращивания ранних овощей, — о ее существовании напоминали, сложенные в штабеля, почерневшие деревянные оконные рамы с растрескавшимися стеклами. Так как местечко было достаточно скрыто от посторонних глаз, Лариса Николаевна без стеснения разделась до трусиков. Они легли на расстеленное Светланой Викторовной одеяло, закурили и начали обсуждать тему летнего отдыха: кто куда ездит и где все-таки лучше: в Крыму или в Сочи? О своей жизни в Индии и прекрасных пляжах с белым, как снег, песком на берегу океана Лариса Николаевна из скромности промолчала, чтобы не вызвать у ее новой знакомой чувство зависти и комплекс неполноценности. Затем женщины стали рассказывать друг другу о себе. Узнав о том, что Лариса Николаевна врач, да еще и фармаколог, Светлана Викторовна засыпала ее вопросами, которые, как она догадалась, имели непосредственное отношение к болезни, из-за которой она попала в Центральную клиническую больницу. О своей профессии ее новая знакомая сказала, что она — юрист и специализируется по гражданским делам. Они позагорали в течение часа и договорились, если позволит погода, встретится на этом же месте после обеда. Что-то в словах умной и образованной москвички Ларису Николаевну насторожило, и, особенно, то, что у нее, судя по ее рассказу, было острое пищевое отравление, осложненное вирусной инфекцией. Из любопытства, пользуясь своей известностью среди медперсонала, она быстро навела нужные справки. Знакомый врач из отделения интенсивной терапии, по секрету, сообщил ей о том, что его коллеги между собой называют Светлану Викторовну Оленину не иначе, как Мата Хари, намекая на ее причастность к службе внешней разведки. Данная пациентка, согласно истории болезни, поступила в ЦКБ с явными признаками отравления фаллоидином, то есть ядом бледной поганки, хотя после промывании желудка никаких грибов и признаков их употребления врачи в пищеводе не обнаружили. Едва ее вытащили с того света и поставили на ноги, как она снова заболела, — на этот очень редкой формой малярии, которую можно подхватить только в тропических странах, вроде экваториальной Африки. Другой знакомый врач, по секрету, признался, что ему, якобы, доподлинно известно о том, что тов. Оленина — офицер госбезопасности, принимавшая участие в секретной операции в одной из стран Юго-Восточной Азии. О том, откуда он получил эти сведения, ее знакомый ничего не сказал. Впрочем, слова на этот счет были не уместны. Доктор Разумовский, — и в ЦКБ об этом все знали, — имел звание полковника медицинской службы. Получив о своей новой знакомой столь интересную информацию, Лариса Николаевна сразу подумала о том, что такой человек как раз ей и нужен для того, чтобы выяснить, что на самом деле произошло с Павловым, и есть ли надежда когда-нибудь увидеть его живым. В версию Сергея Сергеевича Мерцалова и Аркадия Моисеевича Фишмана о том, что его, возможно, похитили инопланетяне, она не поверила, считая, что НЛО, это — плод воображения. Более правдоподобной, но менее приятной ей казалась версия, выдвинутая Татьяной Ивановной Добронравовой. Ее бабушка, много лет занимавшаяся проблемами пластической хирургии, не исключала того, что под видом Димы Павлова мог маскироваться иностранный шпион.

Почувствовав за собой слежку, он из квартиры Аркадия Моисеевича сумел ловко и незаметно скрыться, а настоящий Дима уже давным-давно мертв или переправлен ЦРУ за пределы СССР. Обе выздоравливающие женщины снова встретились после обеда в условленном месте. Чтобы расположить к себе новую знакомую, Лариса Николаевна захватила с собой мензурку медицинского спирта и литровую банку вишневого компота. Спирта было немного (грамм двести), но по причине длительного воздержания их так развезло, что они принялись откровенничать на вечные женские темы: о любви и верности, о мужьях и любовниках, о случайных половых связях и их незапланированных последствиях. Выяснилось, что они обе обожают секс, а в мастурбации и однополой любви: мужчины к мужчине и женщины к женщине, — не видят ничего предосудительного. Убедившись в том, что Светлана Викторовна готова перейти от слов к делу, Лариса Николаевна рассказала ей свою невеселую женскую историю, не называя фамилий и опуская несущественные детали.

— Так ты внучка Татьяны Ивановны Добронравовой?! — догадалась Светлана Викторовна и немедленно убрала свою руку с ее груди.

— Да! А мой Митенька… — хотела продолжить Лариса Николаевна, но Светлана Викторовна ее прервала:

— Дмитрий Васильевич Павлов, 1953 года рождения, москвич, выпускник геологического факультета МГУ имени Ломоносова…

— Да! Откуда вы знаете?! — от волнения Лариса Николаевна перешла на «вы».

— От верблюда! — раздраженно ответила Оленина, убедившись, что в ЦКБ она — не инкогнито, и, что Лариса Николаевна Селезнева развела ее, как последнего лоха.

— Пожалуйста, скажите, хотя бы: он жив или нет? — взмолилась Лариса Николаевна.

— Да, жив он, жив! Он — живее всех живых, но, к сожалению, сейчас от нас он очень далеко — с этими словами Оленина встала и начала одеваться.

— Он скоро вернется?! — на глазах Ларисы Николаевны появились слезы.

— Я не знаю! Об этом не знает никто. Ну, может, кроме нашего самого главного начальника в Москве — как-то не очень убедительно ответила Оленина.

— Вы хотя бы самых близких родственников поставили в известность.

Василию Дмитриевичу, между прочим, 65 лет. Он ветеран Великой Отечественной войны, боевой офицер. Каково ему знать, что его сына разыскивают, как уголовника? — Лариса Николаевна взывала к жалости, но при этом чувствовала, как с ее сердца, наконец, скатился тяжелый камень: значит, ее Митенька — не шпион, значит — его не похитили инопланетяне. Значит, он — кто?

— Об этом мы позаботимся в самое ближайшее время. Кстати, когда вы собираетесь приехать в Москву? — Светлана Викторовна перешла на официальное «вы» и даже внешне преобразилась, как будто вместо больничного халата надела мундир с погонами. Выйдя из укромного местечка, женщины миновали старую угольную котельную, недостроенный хозблок, гараж и подошли к двухэтажному зданию морга, которое у Ларисы Николаевны, как видавшего виды врача, не вызывало никаких эмоций. На ступеньках крыльца перед входной дверью, в тени под козырьком, сидели и курили два молодых человека в белых халатах и о чем-то тихо переговаривались. Одного из них Лариса Николаевна знала очень хорошо, так как училась с ним на одном потоке.

— Коленька, привет! — крикнула она и помахала ему рукой. Однокурсник радостно заулыбался, и, выбросив окурок в урну, поспешил к ней, чтобы сообщить сногсшибательную новость и, наверное, таким образом, привлечь внимание к своей персоне.

Поскольку Лариса Николаевна была не одна, а с незнакомой ему пациенткой, то он, извинившись перед Олениной, отвел Ларису Николаевну в сторонку и шепнул ей на ухо, буквально, следующее:

— Сегодня под утро к нам доставили тело мертвого инопланетянина.

Он сейчас в подвале, в первом боксе, под охраной четырех товарищей в штатском. Чуем, погоны у них под пиджачками, навскидку — майорские, не ниже. Завтра его отправят спецрейсом в Москву. Если хочешь на него посмотреть, приходи сегодня ночью к 12-ти часам. Начнется мое дежурство, и я все устрою… Лариса Николаевна подумала, что бывший однокурсник пытается ее, что называется, «склеить», и для этого придумал столь оригинальный предлог. Поэтому, не подавая вида, она обещала на свидание прийти, если, конечно, сможет перебороть сон. Ни в какого инопланетянина она, разумеется, не поверила, ровно, как и в военных, которые его охраняют. Вернувшись в общество Олениной, Лариса Николаевна объяснила ей, что врач, который к ним подходил — ее бывший однокурсник, когда-то неровно дышавший в ее сторону. Светлана Викторовна понимающе кивнула головой и предложила пройти в ее апартаменты, которые располагались в главном больничном корпусе. Палата Олениной была одноместной, но светлой и довольно просторной. В ней имелись в наличии все удобства, а также телефон, телевизор и холодильник. Кроме этих предметов бытовой техники Лариса Николаевна заметила импортный видеомагнитофон и магнитолу. На полу возле койки валялись видеокассеты, книги и глянцевые журналы на иностранных языках. Порывшись в сумочке, Оленина нашла визитку, на которой были указаны ее фамилия, имя, отчество и номер телефона, по которому Лариса Николаевна должна была позвонить по приезду в Москву. Сразу предупредила, что по указанному номеру телефона ей ответит автоответчик, после чего она должна будет сообщить номер телефона гостиницы или частной квартиры, где она остановится. В самое ближайшее время, — обещала она, — с ней свяжутся и укажут место и время встречи люди, имеющие официальные полномочия сообщить ей интересующие ее сведения о гражданине Павлове. Лариса Николаевна искренне ее поблагодарила, и собралась было выйти, как Оленина, неожиданно, принесла ей свои извинения за то, что ее «немного облапила».

— Месяц уже, как без мужика, крыша поехала — объяснила она свое несоветское поведение.

— Какие проблемы?! — воскликнула Лариса Николаевна, и, подойдя к ней поближе, шепнула на ухо:

— Весь мужской персонал ЦКБ в твоем распоряжении. У меня среди них столько знакомых, что стоит мне только намекнуть… После ее слов Оленина зарделась, как гимназистка, и призналась, что ненастоящие мужики ей не нужны. С функциями, на которые они способны, по ее мнению, гораздо лучше справляются вибраторы и фаллоимитаторы. Лариса Николаевна все поняла правильно. Она поцеловала Оленину в губы и взяла ее руку в свою. А затем, немного смущаясь, положила себе на грудь.

V

2 августа 1978 г. Лариса Николаевна прилетела в Москву, чтобы провести в столице свой двухнедельный отпуск. В аэропорту Домодедово ее встретил Сергей Васильевич Павлов, который отвез ее на улицу Теплый Стан и представил своему отцу Василию Дмитриевичу Павлову. Разумеется, не только как внучку членкора Академии медицинских наук СССР Т.И.Добронравовой, но и как многолетнюю тайную любовь их безвестно отсутствующего сына и брата Дмитрия. Василий Дмитриевич принял гостью-сибирячку очень радушно и предложил ей занять комнату, в которой она, хотя и ненадолго, уже когда-то останавливалась. Очутившись в окружении вещей, сохранивших память о Дмитрии Павлове, Лариса Николаевна была так растрогана, что встала на колени и искренне помолилась за здравие, благополучие и скорое его возвращение. После этого она решительно подошла к стоявшему на тумбочке возле кровати телефону и набрала номер, указанный в визитке Светланы Викторовны Олениной. Как ее и предупреждали, на другом конце провода включился автоответчик. Лариса Николаевна сообщила о своем приезде и назвала номер телефона квартиры, в которой она остановилась, а также почтовый адрес и ФИО ее хозяина. Старший лейтенант госбезопасности Оленина отреагировала на ее звонок очень оперативно, назначив на следующий день после ее приезда в Москву, неофициальную, как она сказала, встречу «с одним высокопоставленным товарищем с Лубянки». Встреча должна была состояться в 15.00 на аллее у Пионерских (Патриарших) прудов. Лариса Николаевна прибыла на место встречи одна и с большим запасом времени. Она уже устала прогуливаться и присела на садовую скамейку рядом с мужчиной атлетического телосложения в дорогом заграничном костюме, который даже не обратил на нее внимания, так как читал какую-то многополосную иностранную газету. В этот момент мимо нее прошла темноволосая женщина, одетая в сари и похожая на индианку. Пройдя несколько шагов, индианка вернулась и, подойдя к Ларисе Николаевне, обратилась к ней на хинди, приветствуя и желая здоровья и благополучия. Лариса Николаевна ответила ей аналогичным образом, и только по голосу догадалась, с кем она разговаривает.

— Боже мой, какая встреча! — обрадовалась Лариса Николаевна и бросилась в объятия Светланы Викторовны Олениной, которая даже цвет глаз изменила с помощью специальных контактных линз.

— Подполковник Максимов — негромко сказал сидевший на скамейке муж-чина, отложил газету и встал.

— Где? — испуганно спросила Лариса Николаевна.

— Я — подполковник Максимов — сказал мужчина и, улыбаясь, показал ей на расстоянии служебное удостоверение. Дождавшись, когда мимо них пройдут люди, Светлана Викторовна Оленина негромко, но торжественно сказала:

— Уважаемая Лариса Николаевна! Наше руководство уполномочило нас сообщить вам о том, что горячо любимый вами Дмитрий Васильевич Павлов является кадровым офицером Главного разведывательного управления Генштаба СССР. В настоящее время он находится в одной из латиноамериканских стран в качестве нашего резидента. Обстановка, в которой он работает, очень сложная, так как с этой страной у нас нет дипломатических отношений. По легенде, он — потомок русских белоэмигрантов, и у него есть семья и дети. И это все, что мы можем вам рассказать. А теперь, пожалуйста, подпишите документ о том, что вы обязуетесь никому не разглашать доверенные вам сведения, которые являются предметом государственной тайны.

— Какой негодник! Разбил мне сердце, а сам уехал, не весть, куда! — расстроилась Лариса Николаевна и заплакала. Оленина ее успокоила и пригласила на ужин в ресторан «Пекин». Дорогой читатель, вероятно, уже догадался, что документ, который подписала Лариса Николаевна, был ненастоящий. По просьбе Олениной его изготовил ее жених Макс на каком-то гербовом бланке. Он же и присутствовал на упомянутой встрече. Таким образом, Оленина давала ей надежду на то, что Павлов когда-нибудь вернется к своим родным и близким из очень странного путешествия в иное пространство и время, подобное тому, которое совершила сама, пережив в ночь с 17 на 18 мая 1978 года клиническую смерть. Никому, кроме своего жениха Макса, она об этом не рассказывала. Но даже Макс поверил ей только наполовину… Ужин в уютном, стильном и тогда еще респектабельном ресторане «Пекин» запомнился Ларисе Николаевне необычной кухней и прекрасным обслуживанием. Там она впервые попробовала знаменитую «утку по-пекински», которую им подавали два официанта в белых перчатках: один свежеприготовленную утку прямо при них разделывал, а второй передавал им на тонких, почти прозрачных блинчиках кусочки мяса с хрустящей корочкой, ломтиками огурца, перышками лука и чуть сладковатым сливовым соусом. Дамы (Светлана Викторовна и Лариса Николаевна) пили шампанское, а их кавалер (Макс) — водку, совершенно при этом, не пьянея и не уставая поддерживать разговор на самые разнообразные темы. Сергей Васильевич Павлов составил для Ларисы Николаевны обширную культурно-развлекательную программу, которая включала себя посещение музеев и выставок, экскурсии в Кремль и по Золотому кольцу, достал билеты на самые интересные спектакли и концерты. Он бы и сам с удовольствием походил вместе с ней по музеям, театрам и выставочным залам, но был очень занят на работе. Чтобы его отцу было не очень обременительно, он попросил своего пасынка Михаила пару недель пожить в Москве у деда, помочь ему по хозяйству и, заодно, «поухаживать за прекрасной леди». 17-летний Михаил в 1978 г. окончил среднюю школу и собирался поступать в МГУ имени Ломоносова на мехмат. Вступительные экзамены он провалил, хотя упорно и настойчиво к ним готовился. Родителей Михаила его провал очень огорчил, однако они надеялись на то, что поступление в МВТУ имени Баумана ему гарантировано. И надо же такому случиться, что вступительные экзамены в престижный технический вуз Михаил сдавать не стал, а втайне от родителей за кампанию со своим другом попытался поступить в Щукинское театральное училище. Другу повезло, а Михаилу нет. В этой ситуации рассерженные родители решили осенью отправить его на службу в Советскую Армию, полагая, что это пойдет ему на пользу: закалит физически, научит дисциплине и ответственности. Михаил решение родителей принял безропотно, и попросил только до этого времени не устраивать его ни на какую работу. Просьбу отчима насчет гостьи из Сибири Михаил принял в штыки и, нехотя, отправился в Москву. С Ларисой Николаевной он познакомился в день ее приезда, пообщался с ней три дня и… влюбился. Как опытная женщина, она сразу догадалась, что скрывается за его робостью, неожиданно переходящей в грубость, и милым добродушием, сменяющимся угрюмостью, но отталкивать его от себя не стала. Михаил, как и следовало ожидать, оказался девственником, и она постаралась сделать так, чтобы его первая интимная близость совершилась к их обоюдному удовольствию. Произошло это в субботу, когда Василий Дмитриевич на целый день уехал в гости к своей сестре в Люберцы. Лариса Николаевна предложила Михаилу совместно заняться генеральной уборкой квартиры: помыть полы, протереть пыль, пропылесосить ковры и т. д. Михаил без особого желания согласился, и тогда она спросила его, как он смотрит на то, чтобы делать это не просто так, а «по индийской системе», то есть в голом виде. Поняв, что она не шутит, Михаил поперхнулся (разговор шел за завтраком), чуть не свалился со стула и промямлил, что он не против. Завершив генеральную уборку, они вместе помылись в ванной, перешли в гостиную и до самого вечера предавались любовным утехам, забыв о запланированном походе в кино. А тут еще Василий Дмитриевич позвонил и сообщил, что останется у своей сестры ночевать.

* * *

Лариса Николаевна возвращалась в Новосибирск на поезде, в спальном вагоне. Михаил, сославшись на какие-то дела, уехал в Дубну за день до ее отъезда, и на вокзале ее провожал Василий Дмитриевич.

Старик неважно себя чувствовал и был невесел. Очень уж ей хотелось его хоть как-то приободрить, и, не выдержав, она призналась, что общалась со знакомыми ей по Новосибирску представителями органов госбезопасности, которые, по секрету, сказали ей о том, что Дима находится в бессрочной командировке по линии Главного разведывательного управления. Василий Дмитриевич печально улыбнулся и покачал головой, давая ей понять, что он этому не верит. На прощание, обняв ее, он шепнул ей:

«Держись, дочка! Димка уже не вернется. Он — на том свете, а те, кто его туда отправил, когда-нибудь, поверь мне, получат заслуженное наказание». За два часа до прибытия поезда на станцию «Новосибирск-Главный» в дверь купе постучали. Лариса Николаевна была одна: ее добродушная и разговорчивая соседка попрощалась с ней в Тюмени. Каково же было ее изумление, когда, открыв дверь, она увидела Михаила в теплой куртке и с дорожной сумкой на плече. Оказывается, он ехал в том же поезде, в плацкартном вагоне, поскольку ни за что не хотел с ней расставаться. Лариса Николаевна все поняла, и, вместо того, чтобы отругать его за столь безрассудный поступок, объяснила, что без согласия его родителей она не имеет права принять его у себя дома даже в качестве гостя. В ответ Михаил заявил, что ему через две недели исполнится 18 лет, и он едет в Новосибирск не к ней, а на комсомольско-молодежную стройку, про которую прочитал в газетах.

— Тоже мне строитель нашелся! — засмеялась Лариса Николаевна, и, хитро прищурившись, спросила:

— Как насчет ЗАГСа? Сегодня я как раз должна получать свидетельство о разводе.

— Я о таком счастье даже мечтать не смею! — Михаил заплакал, уткнувшись ей лицом в грудь.

— Мальчик ты мой! Я старше тебя даже не на восемь лет, а на целую жизнь. Тебе со мной будет очень нелегко — говорила она, нежно гладя его по голове.

— Будь, что будет! Хочу любить тебя до гробовой доски, и точка! — с максимализмом однолюба заявил Михаил.

P.S.

Татьяна Ивановна Добронравова, пользуясь своими связями, организовала для Михаила Павлова освобождение от службы армии и устроила его на работу в Сибирское отделение АН СССР своим личным секретарем. Она не очень-то приветствовала выбор внучки, но, принимая во внимание зло, которое принес в ее жизнь Игорь Станиславович, решила, что так для нее будет лучше. Ларисины друзья и коллеги по работе были того же мнения. Не воспротивились их браку даже родители Михаила, на которых Лариса Николаевна произвела самое благоприятное впечатление: красивая, воспитанная, умная, образованная, из хорошей семьи. Чего еще надо? Семейная жизнь Ларисы и Миши протекала спокойно и безмятежно. Она успешно защитила кандидатскую диссертацию, а он поступил на вечернее отделение НГУ и стал учиться на юриста. Жили они у Татьяны Ивановны Добронравовой в ее коттедже, не испытывая материальных и бытовых проблем. В 1979 году Лариса Николаевна родила девочку, которую в честь покойной матери назвала Ириной. И все было бы хорошо, если бы, время от времени, не врывались в ее душу зловещие воспоминания о прежнем муже (говорят, важный такой перец, на «Мерседесе» с мигалкой ездит, в Академии Наук мутится) и совместной прожитой с ним жизни. Как она могла ошибиться?! Однажды, когда Лариса Николаевна была уже беременна, ей приснился странный сон, в котором детально, минута в минуту, она заново пережила тот день и час, когда попала в ДТП. Она даже увидела и прочувствовала то, что происходило с нею и вокруг нее, когда она потеряла сознание. Страшным и жутким было это зрелище. ….Городецкий и Игорь Станиславович вышли из «Нивы» и спустились в кювет. Игорь Станиславович через разбитое лобовое стекло перевернувшегося «Москвича» нашел ее руку и прощупал пульс.

— Ну, что? — спросил его подошедший к нему Городецкий.

— Сдохла…

— Что будем делать?

— На дороге никого нет?

— Никого.

— Мы ничего не видели и ничего не знаем.

— А Любася?

— Заплатим, сколько надо. Она не откажется.

— Заметано! Только «Нива» отъехала, как на дороге, словно из-под земли, появился зловещий Hummer. Из кабины вышли два человека в темных одеждах и тоже спустились в кювет. Один из них схватил ее за левую руку и легко вытащил из машины. Но то, что он вытащил, скорее, следовало бы назвать ее «вторым телом».

— А деваха ничего! Для театра нашего босса как раз такого типажа не хватает — сказал его напарник скрипучим голосом и засмеялся.

— Оставьте ее! Она не ваша! — услышала она до боли знакомый голос своего покойного отца Николая Сергеевича Селезнева, который схватил ее за правую руку.

— Доктор Селезнев! Какая приятная и неожиданная встреча! — бархатным голосом произнес человек в темной одежде, который держал ее за левую руку.

— Это моя дочь, и она проследует со мной! — твердо заявил ее отец, одетый в скафандр, излучающий мягкий серебристый свет.

— Вятские ребята хватские! Семеро двоих не боятся! Так и быть, мы уходим! — сказал человек в темной одежде и отпустил ее. Ларису Николаевну окружили люди в таких же, как и у отца, серебристых скафандрах. Лариса Николаевна увидела среди них свою дорогую мамочку и заплакала от счастья и умиления. В этот момент поднялся сильный ветер, небо потемнело, и по нему зигзагом пронеслась ослепительная молния. Раздался гром такой силы, что от него затряслась земля.

— Папочка, что происходит?! — испугалась Лариса Николаевна.

— Это — шторм! Начался солнечный шторм! Трубит Рог Царя Соломона! — закричали испуганные люди в серебристых скафандрах.

— Как это некстати! — воскликнул раздосадованный отец и тоже ее отпустил. Ветер стих, туча развеялась, и она увидела над головой ясное небо, окрашенное лучами заходящего солнца. Люди в серебристых скафандрах исчезли. И тогда она поняла, что она одна. Совсем одна.

И почувствовала себя, как улитка, лишившаяся раковины «Мадам, прошу вас вернуться на свое место!», — услышала она за спиной чей-то властный голос и обернулась. В пяти шагах от нее стоял карлик с лицом пожилого человека. На его голове сверкала золотая корона, а на его красном плаще она разглядела вышитую золотыми нитями карту Таро, называемую «Императрицей». Карлик показал рукой на разбитую машину. Она с сожалением вздохнула и с трудом протиснулась в свое уже почти остывшее тело.