ГЛАВА 6

IT HAPPENS

28 декабря 1999 г., во вторник, в 9.30 мск «ЭП-Мастер» завершил сверку написанного им текста с известными ему алгоритмами «добивающего аккорда». То есть такого финала, который заставляет читателя кататься от хохота, плакать от счастья, рыдать от горя или переживать о смысле жизни. Довольно часто в литературных произведениях встречается «открытый финал», когда автор хочет дать своим читателям простор для воображения. Но, не найдя оптимального решения, «электронный писатель» решил в формате внесюжетного диалога посоветоваться с Genius Loci. Может, он подскажет разгадку таинственного исчезновения главного героя? Чтобы дорогой читатель не смущался, заметим, что искусственная (компьютерная) жизнь — вполне реальна. Впервые это доказал Томас С.

Рэй — ученый из Гарварда, работающий на стыке биологии и компьютерной математики. В 1990 г. он создал удивительный мир, в котором жизнь, смерть, борьба за выживание и страсть к размножению существуют в виде электрических импульсов, и назвал его Tierra, что по-испански означает «Земля». Сконструированные им по образу и подобию генетического кода человека «цифровые организмы» общаются друг с другом в «виртуальном компьютере» (VS), который представляет собой программу, имитирующую второй компьютер, вложенный в реально существующий. Только так, по мнению ученого, можно безопасно «проигрывать» сценарии возникновения Жизни. А то, не ровен час, электронные создания разбегутся и, подобно вирусам, внедрятся в другие программы. И даже попытаются уйти во всемирную компьютерную сеть, сея хаос и разрушение.

— Честно говоря, не знаю, о чем писать дальше, — признался «ЭП-Мастер». — Ведь главный герой, очевидно, мертв, и этот факт остается только документировать. Лично я полагаю, что 17 мая 1978 г. в 21.00 Дмитрий Васильевич Павлов в состоянии наркотического отравления выбросился из окна квартиры гражданина Фишмана, и через полчаса скончался от остановки сердца.

— Да, мужественный человек. Выполнил, значит, наказ своего отца — не подводить и не подставлять хороших людей. Я был о нем гораздо худшего мнения — выразил отношение к персонажу Genius Loci.

— Герман Мелвилл писал, что в каждом романе бывает бесчисленное множество интересных личностей, и только одна оригинальная Фигура, как единственное Солнце, как начало всех вещей, или же, как Маяк.

Жалко парня. Только жизнь начал понимать. Может, следует представить дело так, что его засосало во временную воронку-трещину, из которой он когда-нибудь выберется? — предположил «ЭП-Мастер».

— Это будет против художественной правды — проимпульсировал Genius Loci и тут же спохватился, опасаясь, что их может «подслушивать» бес категории «Б» по кличке «Цензор».

— Здесь я, здесь! — Подтвердил свое присутствие Арнольд Борисович Шлаги, и тут же предупредил. — Как только «открытый финал» будет акцептован, я удалюсь с главным героем в виртуальную Преисподнюю, и в порядке добрососедской помощи буду, как Вергилий, сообщать г-ну Мастеру обо всем, что покойный Дмитрий Васильевич Павлов увидит, услышит, узнает и прочувствует. Как он будет страдать и мучиться.

Напоминаю, что остаточные нервные и мозговые импульсы наблюдаются в течение месяца (!) после смерти человека… И я имею техническую возможность настроить канал связи на любой частоте в микроволновом диапазоне.

— А в прошлую или будущую жизнь его никак нельзя переместить? — робко поинтересовался «ЭП-Мастер».

— Так, ведь, отец Андрей (Эммаусский) наложил запрет на реинкарнацию! — Расхохотался бес, неэкономно разбрызгивая электрические импульсы.

— Я предлагаю нарушить этот запрет, но так, чтобы отцы-программисты этого не заметили — предложил Genius Loci.

— На каком основании? Я требую справедливости! Душа героя-самоубийцы принадлежит мне! Вот официальное предписание, согласно которому я обязан доставить его, сами знаете куда — запротестовал бес категории «Б» по кличке «Цензор».

* * *

В это же самое время наши друзья — матерые программёры, съевшие всех собак на пути к метке END своих программ, собравшись, как обычно, в своем служебном кабинете за утренним кофе, горячо заспорили.

— Ну, вот, послушались совета отца Андрея, и вместе с бесом избавились от главного героя — недовольно проворчал Антон Шлыков, который сам и инициировал обращение к бывшему однокласснику, а ныне — православному священнику.

— Зато приобрели Рог царя Соломона, с помощью которого можно совершать путешествия в прошлое, не задумываясь о законах физики и сопутствующих технологиях. Магия, это вещь! — самоуверенно заявил Геннадий Галыгин, который, по правде говоря, был несказанно рад тому, что его ошибка с датами наконец-то устранилась.

— А мне Павлова искренне жаль. Мужик только во вкус жизни вошел.

Если бы он согласился на опасный научный эксперимент добровольно, тогда — другое дело. А так получается, что его заставили это сделать, чтобы освободить место возле Ларисы Селезневой для какого-то молокососа — досадно, заметил Александр Андреев.

— Интересно, что скажет отец Андрей по поводу «экспедиции» профессора Мерцалова в «лохматый» 1825-й год? Мне, например, непонятно, почему православная церковь не боролась за отмену крепостного права и осуждала идеи Просвещения — снова подал реплику Геннадий Галыгин, переживая за судьбу революционера-декабриста С.И. Муравьева-Апостола.

— Текст у отца Андрея в ящике его электронной почты. Я об этом уже позаботился, — исчерпывающе ответил на его вопрос Антон Шлыков. Друзья-коллеги разошлись по своим рабочим местам и занялись обычными рутинными делами: просмотром электронной почты и обсуждением последних известий, поступающих на новостные RSS-ленты. Как обычно, с утра, проявляли активность нетерпеливые юзеры. Чаще других звонили из недавно созданного патентно-лицензионного отдела.

Юристы, однако. Что с них требовать? И задавали совершенно тупые вопросы:

— «А у меня файл зависает в ворде, чего делать?»

— «А у меня компьютер не видит принтера, я уже и монитор на него повернула, а он все равно пишет, что не видит».

— «Нам прислали файл с расширением пе-де-фе, а чем его вскрывать? Это — не порнуха?»

— «OS/2 это что? Половина операционной системы?»

— «Подскажите, пожалуйста, как этот сайт пендосовский называется, где всё продаётся и всегда задёшево?»

Антон Шлыков на звонки не отвечал, общий разговор не поддерживал и даже попросил по пустякам не беспокоить. Оказывается, по электронной почте не далее, как вчера, в 21.00, ему с пометкой Срочно! «спустили» указание: сегодня, до обеденного перерыва написать замечания к проекту какого-то очень важного внутреннего нормативного документа. Документ, с которым он работал, действительно, был важный, так как имел непосредственное отношение к тому, как банковская система России, преодолев превратности кризиса 1998 г., сможет выполнять функции финансового посредника. Хозяева банковского холдинга, отбившись от западных кредиторов и «обманутых вкладчиков», зарегистрировали в Москве новый банк с широким спектром услуг для физических и юридических лиц. Венчурный фонд «Инициатива», в который наши друзья трудоустраивались, ликвидировался, а его сотрудники увольнялись переводом в различные подразделения нового банка. Их бывший непосредственный начальник г-н Солодов неожиданно взял отпуск за свой счет и отправился куда-то на Карибы очаровывать мулаток. Пока Антон напрягал мозги, пытаясь разобраться в вопросах организации безотказной системы электронных расчетов и платежей, его коллеги Андреев и Галыгин «валяли дурака», копаясь в любимых американских интернет — форумах. Научно-образовательный контент российского Интернета в то время был еще настолько беден и непритязателен, что вызывал крайнее недоумение и раздражение. Первым наткнулся на креативную информацию Александр Андреев:

— Вы только послушайте, что американцы пишут об Антарктиде!

Эксперт из Нью-Йоркского университета Tom Stormier сообщает, что последняя американская научно-исследовательская экспедиция обнаружила на шестом континенте вирус, к которому нет иммунитета ни у людей, ни у животных. В ближайшее время в связи с глобальным потеплением, возможно, начнется небывалая пандемия. Защищенные протеиновой оболочкой вирусы, в вечной мерзлоте сохранив свою жизнеспособность, станут размножаться сразу, как только температура окружающей среды повысится на 3–4 градуса.

— Ну, вот, еще один вариант Апокалипсиса! С ума все посходили: как конец столетия или тысячелетия, обязательно некоторые несознательные граждане начинают нагнетать всякие страхи и ужасы. Одна «Проблема-2000» чего стоит! — прокомментировал известие об открытии «антарктического вируса» Антон Шлыков, ненадолго оторвавшись от работы. Андреев и Галыгин иронически захихикали. Они уже были в курсе того, что специалисты Вычислительного центра успешно протестировали Word, Excel, Visio и специальные банковские программы на предмет их уязвимости к изменению 31 декабря 1999 года в 24.00 даты текущего времени. Никакой глобальной техногенной катастрофы, вызванной сбоем компьютерной техники, в IT-подразделениях банковского холдинга не ожидали. Но только смех их оказался преждевременным. Не прошло и минуты, как к ним «на огонек» заглянул начальник отдела интеграции информационных систем Валерий Давлетгареев, чтобы сообщить им пренеприятнейшее известие: руководители и ведущие специалисты Вычислительного центра и управления информационных технологий банка «Первое ОВК» должны встретить 2000-й год на своих рабочих местах.

Этот, как он выразился, «bad command or file name», якобы, уже передан на согласование.

— Валера! Ну, ты то, понимаешь, что все это — глупости! — эмоционально отреагировали наши друзья на приказ о предстоящем новогоднем «всенощном бдении».

— Ребята! Ничего не могу поделать. Это отдельный нецензурный разговор. Придется и вам в ночь с 31-го на 1-е поработать вместе с нами. Принимаю любые предложения насчет закуски и выпивки. Со всеми прочими предложениями прошу обращаться к начальству — интеллигентно, осадил их Давлетгареев. Незадолго до обеденного перерыва до них дозвонился отец Андрей, и Антон Шлыков немедленно настроил конференцсвязь. Священник прочитал отправленный ему по электронной почте последний отрывок сочинения «ЭП-Мастера» и, понятное дело, расстроился.

— Можно ли что-нибудь сделать для того, чтобы Дмитрий Васильевич Павлов вернулся в Москву к своим родным и близким? — волнуясь, спрашивал он.

— В соответствии с исходными данными повествование завершено.

Можно, конечно, напрячь воображение, и попытаться взбодрить «электронного писателя» каким-нибудь авантюрным сюжетом, но на это уйдет уйма времени. К тому же мы не литераторы, а программисты, да и этот опус для нас — не коммерческий, а тестовый, то есть экспериментальный — как старший по званию, объяснил ситуацию Антон Шлыков.

— При создании произведения мистер Прог не выполнил прогнозный план духовного развития личности главного героя — напомнил Галыгин и тут же себя поправил. — Но это — не существенно.

— Как это, не существенно! — не согласился отец Андрей и немедленно предложил помощь. Галыгин рассмеялся и объяснил священнику, что показатели и критерии духовного развития личности главного героя описываются в их программе тремя самыми сложными алгоритмами: третьим, седьмым и одиннадцатым. Но для того чтобы они заработали в полной мере, «электронному писателю», видно, не хватило оперативной памяти и скорости обработки данных.

— Насчет духовности ничего определенного сказать не могу, но дополнительные вычислительные ресурсы у нас вот-вот появится — с таинственным видом пообещал Антон Шлыков.

— Тоже интересно! — оживился Галыгин и предложил перегруппировать некоторые логические объекты, задействованные в опции «Хронотоп», таким образом, чтобы сформировать для главного героя новые пространственно-временные связи. Но его не услышали, и когда отец Андрей с ними попрощался, наш друг решил немного «похулиганить». Открыв в базе данных интерактивную географическую карту, и, найдя описание Байкала, в окрестности которого — город Иркутск — главный герой так и не попал, наш друг Галыгин «преобразовал» величайшее пресноводное озеро планеты в морской залив, вроде Бискайского. Затем он «перенес» Уральские горы в район Гималаев, а Гималаи — на Урал, «присоединил» Африку к Европе, «осушив» Средиземное море, и задумался по поводу странного запроса «ЭП-Мастера» относительно достоверности его (Галыгина) вводных данных о влиянии Венеры и Юпитера на звездную судьбу Персонажа и его реального прототипа. Известно, что когда-то астрономия и астрология представляли собой единую науку, посредством которой наши предки воспринимали единство Человека (микросом) и Космоса (макросом), и иногда делали прозорливые прогнозы человеческих судеб. Соединение Венеры и Юпитера считается у астрологов очень хорошим аспектом. Людям с таким аспектом присущи обаяние, великодушие, благородство и оптимизм, они часто воспринимаются как носители блага. Данное соединение содержит в себе настолько много хорошего, что порой переходит в противоположное качество, ибо сказано: «Все, что выше меры — от Лукавого». И, вот, скорее не по злому умыслу, а в порядке эксперимента он взял, да и удалил домен Венеры из натального гороскопа, который составила для главного Персонажа программа «ЭП-Мастер». Однако на столь своевольное обращение с Венерой Галыгин, наверное, никогда бы не решился, если бы не Иммануил Великовский — скандально известный американский ученый. В своих книгах «Миры в столкновении» (Worlds in Collision, 1950) и «Века хаоса» (Ages in Chaos, vol. 1–3, 1952–1978) он объединил все древние мифы о Великом потопе в связанный рассказ и пришел к неожиданным выводам. Пару месяцев назад по ссылкам в Google Reader Галыгин нашел эти книги и с удивлением прочитал о том, что, якобы, во II тысячелетии до новой эры огромная комета с диаметром не меньше Юпитера прошла по эксцентричной орбите вокруг Солнца. И заняла место между Меркурием и Землей. Ядро этой кометы со временем превратилось в то, что мы называем планетой Венера. Таким же способом он ознакомился с оппонентами гипотезы Великовского, которые нашли в ней немало изъянов. Химики и физики единодушно опровергли его теорию сепарации атмосферных газов, а астрофизики пришли в замешательство от одной мысли о том, что в незапамятные времена Земля была спутником Сатурна. Тем не менее, ученые согласны с тем, что неразрешимых загадок Венера таит множество. Почему у нее нет магнитного поля и радиационных поясов? Почему вода из недр тяжелой и разогретой планеты не выдавливается в атмосферу, как это произошло на Земле?

Почему Венера вращается не с запада на восток, как все планеты, а с востока на запад? Может быть, она перевернулась вниз головой, и ее северный полюс стал южным? Или кто-то зашвырнул ее на орбиту, закрутив предварительно в другую сторону? С периодичностью в 584 дня Венера сближается с Землей на минимальное расстояние, оказываясь в нижнем соединении. В эти моменты она, словно надсмехаясь, всегда обращена к нам одной и той же стороной. Этот странный «взгляд» необъясним, с точки зрения классической небесной механики. «ЭП-Мастер» бурно выразил недовольство необходимостью продолжения повествования цитатами из Экклезиаста, которые отобразил на tft-мониторах персональных компьютеров наших друзей в форме бегущей строки:

— Что это с мистером Прогом сегодня? — забеспокоился Антон Шлыков, а когда понял, предположил. — Всё украдено до нас! Все сюжеты оприходованы…

— Может, за ум, наконец, возьмется, и фанфик какой-нибудь сочинит. «Я гляжу на это дело в древнерусской тоске» — размечтался Галыгин.

— Поживем-увидим — миролюбиво разрешил спор Александр Андреев. Исчерпав запас пессимизма, программа самопроизвольно перезапустилась и приступила к поиску аналогий астрономической, геологической и географической среды, заданной новым хронотопом.

Внимание «ЭП-Мастера» снова привлек файл под названием «Жизнь и удивительные приключения инженера Кускова, перенесенного НЛО в другое пространство и время, но, пережившим все невзгоды и лишения, и вернувшимся назад, целым и невредимым», из которого она принялась компилировать целые абзацы. Но наших друзей это совершенно не волновало, поскольку первоисточник находился далеко — в библиотеке Конгресса США, — и относился к категории малодоступных. Перед самым окончанием рабочего дня позвонил отец Андрей. Ему ответил Галыгин, который был в кабинете один, так как его друзья-коллеги ушли с работы пораньше, чтобы присоединится к своим женам (их супруги работали в Центральном офисе Сберегательного банка РФ на улице Вавилова), пригласивших их на новогодний корпоративный вечер в киноконцертном зале «Россия». Галыгин рассказал священнику о том, что мистер Прог, получив дополнительные вводные замечания, «взбодрился» и приступил к продолжению повествования.

— Отец Андрей! — не выдержал он. — Если не секрет, почему вас так взволновала судьба г-на Павлова? Это же не реальный человек, а литературный герой.

— Дорогой друг, — отвечал ему священник, — чтение хорошей художественной литературы, это — наиболее доступный способ продлить свою жизнь, — ровно настолько, со сколькими литературными героями вы пройдете, рука об руку, через хитросплетения их судьбы, которая, хотя вам это в это трудно поверить, тоже есть проявление промысла божьего. 29 декабря, в среду, «ЭП-Мастер» сочинил загадочно-страшный, сюрреалистический и экспрессионистический рассказ о перемещениях Дмитрия Васильевича Павлова в дебрях исторических времен и первых днях пребывания с людьми, которые приняли его за своего сородича.

Все забавно, пока это касается кого-нибудь другого.

Уильям Роджер

I

Неизвестно, какой наркотический препарат старший лейтенант Мурадов подсунул Павлову, но, когда толстая полимерная оболочка гэбэшной капсулы под воздействием желудочного сока, наконец, растворилась, он почувствовал себя необычно. Сначала ощущения — как от слабой травы. Потом эффект усилился, и начинало приятно плющить.

«Ну, — подумал он, — началось. Приходуюсь! Что-то непонятное во внутреннее ухо влетело. В дверь к Фишманам, что ли звонят?» Напомним, что в этот момент ответственный сотрудник Главлита и секретный сотрудник КГБ по кличке «Геолог», расположившись в удобном кожаном кресле, слушал прекрасную музыку: магнитофонную запись увертюры к балету Прокофьева «Ромео и Джульетта». С помощью этой музыки, а, точнее говоря, записанных на магнитофонной ленте производства Шосткинского химкомбината шумов молекулы Y-хромосомы, он должен был впасть в состояние непроизвольного регрессивного гипноза и отправиться на поиски пресловутого колчаковского золота. Внезапно он осознал, что с законами гравитации он уже не в ладах, в смысле того, что они на него не действуют, ибо он полетел… Да-да, он летел, но не так, как булгаковская Маргарита — посредством помощью половой щётки, или гоголевский кузнец Вакула — на черте. Он летел, как летают во сне дети. Подобный способ перемещения в пространстве, с точки зрения марксистско-ленинской философии, предосудительным не являлся и цензурой не запрещался. Успев позабыть, как он летал в детских снах, он начал проецировать в своем воображении технические средства перемещения физических тел в безвоздушной среде. В какой-то момент даже представил себя астрогеологом, который возвращается на Землю из экспедиции на таинственную планету, вроде Соляриса. Он режет пространство на космическом корабле, но не типа Союз-Аполлон, с маломощным керосиновым движком, а на настоящем звездолете, подобном Millennium Falcon, на котором со скоростью света путешествовали в одной далекой галактике герои фильма Джорджа Лукаса «Звездные войны: эпизод IV: Новая надежда». Он недавно смотрел этот фильм на закрытом показе в Доме кино. Ему понравилось. И вот, ничуть не смущаясь присутствия на посту управления каких-то субтильных субъектов в серебристых скафандрах, он уверенно проходит между рядами кресел к отдельно стоящему на возвышении креслу Командора, садится и закидывает ноги на стоящий перед ним, перемигивающийся разноцветными огнями, стол. Или то, что он принял за стол. Затем, прокашлявшись, ради значительности предстоящих к отдаче приказов, он махнул правой рукой и объявил: «Поехали!» В тот же миг завыла сирена, субтильные субъекты в серебристой униформе вскочили со своих мест и побежали, как муравьи, по своим местам: палубам, отсекам, каютам, отделениям и т. д. Удовлетворенный произведенным эффектом, Павлов отдал следующий приказ: «Млечный путь! Солнечная система! Вторая планета! Со скоростью света!» О том, что Земля — не вторая, а третья планета Солнечной системы он вспомнил опосля, но приказ уточнять не стал, мол, ребята на звездном лайнере, очевидно, грамотные, разберутся. Он почувствовал, как Millennium Falcon завибрировал и настроился на ожидание того, что еще немного, и он приобретет форму светоносного луча в соответствии с известной формулой Эйнштейна: E = mc2. «Щас! Яркая вспышка, тоннельный переход через гиперпространство. И вот она — Земля, — размечтался он и даже закричал в воображаемый микрофон: „Земля-земля! Прошу посадки!“» Перед ним развернулся трехмерный дисплей с объемным экраном, на котором он увидел изображение вращающейся вокруг Солнца и вокруг собственной оси величественной в своем космическом облике голубой планеты. Да, это — Земля! Одна сторона ее, противоположная Солнцу, погружена во тьму, другая — ярко освещена. «Пожалуй, надо дать команду на торможение и пересаживаться в космический челнок», — заволновался он, и в тот же миг обнаружил себя за штурвалом одноместного космического корабля с низкокалорийной энергетической установкой. В голове мелькнула здравая мысль: «Наверное, двигатель этой колымаги на водородном топливе работает…» На дисплее возникла голограмма земной поверхности, к которой направлялся Space Shuttle, и он стопорнулся: «Куда ему дали добро приземляться: на мыс Канавералл или на Байконур? Что если СССР и США все еще находятся в состоянии „холодной войны“? Вдруг, советские зенитчики собьют его, как Пауэрса?» В таком случае он бы предпочел иметь более надежное средство передвижения, например пассажирский реактивный лайнер, но лучше не Boeing, а Ту-154. Его желание мгновенно исполнилось: теперь он — пассажир реактивного лайнера, летящего над облаками. Шума двигателя совсем не слышно, да и в салоне он, кажется, совсем один. «Куда же я лечу, — терялся он в догадках, — может, опять в Иркутск в гости к Эдику? Неужели мне снова посчастливится увидеть восход Солнца?» Восход Солнца с борта самолета, это — не просто зрелище восхода, привычно наблюдаемое с земли. С самолета все смотрится по другому, поскольку наблюдателю кажется, что он находится выше Солнца. Внизу — черная бездна, горизонт постепенно окрашивается в красно-оранжевые цвета, и вот приходит время полного восхода. Сначала появляется маленькая полоска ярко-красного цвета на черном бархате неба, и мгновенно начинает увеличиваться, каждая секунда прибавляет сантиметры красноты и света. В действительности Солнце еще невидимо, но световые лучи, огибая Землю, начинают проецировать его цвет и форму. И вот огненный шар уже полностью выходит из ночи, на него уже невозможно смотреть. Ослепленный светом восходящего Солнца, он изо всех сил пытается проснуться; наконец, это ему удается, и он с удивлением обнаруживает себя, лежащим на каких-то бревнах и одетым в какую-то странную одежду. Еще мгновение, и его оглушает многоголосый птичий хор, а в ноздри ударяет терпкий запах багульника и гниющей коры. Он поднимается на ноги, озирается и растерянно ощупывает себя с головы до ног. Позади него — лес, впереди — могучая река, шириной не менее 2,5 км. На нем — плотно облегающие тело куртка и штаны, искусно составленные из кусков шкур, сшитых между собой узорным швом, а на ногах — легкие мокасины из замши, набитые травой, наверное, для теплоизоляции. Гардероб довершало модное кепи из кожи и меха. Павлов снял головной убор, вытер тыльной стороной ладони со лба обильно выступивший пот и начал строить различные предположения, одно другого нелепее: «Белая горячка? Наркотические галлюцинации?» Опустившись на колени, он заглянул в воду, но ничего не увидел.

«Где же мое отражение?» — испугался он и больно ущипнул себя за руку. Но ничего не произошло. Тогда он ущипнул себя еще раз. И опять тщетно. Тут он некстати вспомнил булгаковского Степана Лиходеева, которого г-н Воланд переместил из нехорошей московской квартиры — в Ялту на морской причал. «Идиот! — корил он себя. — Ведь чувствовал, что здесь что-то не чисто! И надо было отправляться в эту проклятую командировку?! Хорошо, если я где-то под Новосибирском, а не в Канаде или на Аляске?!» Он еще раз внимательно огляделся вокруг. Верховой ветер разметал облака, открывая блеклую синеву неба. Тени исчезали, и тайга обнажалась резкими очертаниями, как это происходит на рассвете.

Проклиная все на свете, он выбрался на берег и сразу попал в непроходимые заросли ивняка и ольшаника. Никакой тропинки! Грязно выругавшись, он вернулся на плот, чтобы его осмотреть. Вдруг, он найдет какую-нибудь записку или какой-нибудь другой знак от тех, кто его сюда доставил? Плот был вполне заурядный: 3х4 метра, срублен из хвойных деревьев, бревна тщательно подогнаны друг к другу и связаны в звенья просмоленными веревками. Чтобы не сносило течением, кто-то привязал его к кольям, вбитым в берег. Вот, шест длиной, примерно, 3 метра и толщиной в три его пальца. Вот шест поменьше и тоньше. Посреди плота в щель между бревнами было воткнуто древко копья с массивным наконечником. Вулканическое стекло?! Здесь же на плоту находились и другие музейные экспонаты, как то: 1,5 метровый лук, кожаный колчан, набитый стрелами, длинный кремневый нож (скорее кинжал) с деревянной рукоятью. И еще он заметил самодельную кожаную сумку, по форме напоминающую охотничий ягдташ. «Ага! Вот, где, наверное, записка!»— обрадовался он. Вытряхнув содержимое сумки прямо на бревна, никакой записки он не обнаружил. Из сумки вывалились: москитная сетка (накомарник), наконечники стрел из камня и кости, костяные крючки, какие-то лоскуты из кожи, нитки из сухожилий, костяные иглы, засохшая лепешка, деревянная плошка и мешочек с солью. И тут его, как током дернуло. Среди всех этих вещей непонятного происхождения он увидел предмет, похожий на медальон. Без труда его открыл и обнаружил внутри пластинку размером с пятикопеечную монету из кристаллического вещества серого цвета. «Так, — решил он, — меня разыграли, причем по-крупному: усыпили гипнозом, переодели, привезли бесчувственное тело в аэропорт, погрузили на вертолет и доставили к месту съемок художественного фильма. Сами злоумышленники, наверное, спрятались в кустах на противоположном берегу, наблюдают за ним в бинокль и хохочут!» Возмущению его не было предела. Он сжал кулаки и закричал: «Подонки! Пидорасы! Вон из страны!»

— Не надо кричать — произнес кто-то рядом спокойным и показавшимся ему знакомым голосом.

— Кто здесь? — испуганно спросил Павлов и начал растерянно озираться по сторонам.

— Это я, твой Наставник, преподобный Шлаг— снова где-то рядом раздался чей-то невнятный голос.

— Шланг?! — удивленно переспросил Павлов. Невидимый собеседник немедленно внес уточнение:

— Не шланг, а Шлаги. Арнольд Борисович Шлаги. Ты, что, меня забыл!? Мы же вместе работали в Главлите. А в прошлом году коллектив торжественно проводил меня на пенсию. В «Праге» состоялся роскошный банкет. Кое-кто изволил так набраться, что, наутро, не смог вспомнить, как добрался домой до Теплого Стана.

— Вспомнил! — обрадовался Павлов. Но, сравнив голос живого Арнольда Борисовича Шлаги, с голосом, который услышал, засомневался, и как-то неуверенно, спросил:

— Вы ведь, тогда еще были живы, когда я поехал в командировку в Новосибирск? Или умерли? В ответ он услышал слишком уж жизнерадостное для покойника заявление:

— Умер! За 40 дней до указанного тобою события скончался, якобы от инфаркта. Ха-ха-ха! Смертельный диагноз поставил некто Кондрашкин — патологоанатом из 2-й градской больницы, хотя я всего лишь освободился от молекулярно-белковой структуры и принял свой естественный облик.

— Когда же состоялись похороны? Почему наш отдел об этом не проинформировали? — растерялся Павлов, не зная, как ему реагировать на известие о смерти одного из самых квалифицированных работников Главлита.

— Вот так всегда и бывает. Пока человек работает, он всем нужен, а когда выйдет на пенсию, о нем сразу забывают… — напомнил о бренности человеческого бытия невидимый Наставник.

— Извините, я был не в курсе — поверив сказанному, признался Павлов и сослался на плохую работу профкома.

— Обкомы, парткомы, профкомы, доткомы! Все они — политические проститутки! И вы, батенька, можете смело повторить это за мной, не опасаясь доноса! — бывший Наставник заговорил картавым голосом Владимира Ильича Ленина.

— Где вы, я вас не вижу? — Павлов почувствовал, что его бросило в озноб. Впрочем, краем глаза он заметил, что, слева от него, на расстоянии вытянутой руки, происходит некоторое колыхание воздуха, похожее на вращающееся веретено.

— Духи невидимы, чтобы не сковывать вашу свободу воли и выбора, не подавлять вас своей очевидностью— объяснил бывший Наставник, но уже строгим и назидательным голосом тов. Афанасьева. Павлов невольно улыбнулся. Арнольд Борисович Шлаги передразнивать начальство любил, и с легкостью талантливого актера, мило и незлобиво, воспроизводил характерные интонации, жесты и мимику партийных вождей и прочих знаменитостей.

— Где я, и что со мной происходит?! — взмолился Павлов. Сильно засопев, а затем, выдержав театральную паузу, дух покойного Арнольда Борисовича, медленно и торжественно, подражая голосу диктора Юрия Левитана, произнес:

— Внимание! Внимание! Передаем экстренное сообщение небесного Информбюро! Сегодня в 6 часов утра по иркутскому времени бесплотное тело/душа гр. Павлова Дмитрия Васильевича, 1953 г. рождения, уроженца города Москвы снова возвратилась в 1627-й год до новой эры в свое бренное тело. В этот год произошло реальное событие, решительным образом изменившее историю Древнего Мира.

— Так, где же я все-таки нахожусь: в России или за границей? — Павлов требовал полной ясности относительно своего гражданства (подданства).

— В данный момент ты находишься на территории будущей России в географической точке, соответствующей 102 градусов 38 минут северной широты и 51 градус 47 минут восточной долготы. Высота над уровнем моря 445 метров, — последовал незамедлительный ответ.

— Вот оно что! — Павлов с облегчением вздохнул, вспомнив рекомендации капитана госбезопасности Цибикова о том, как он должен себя вести, реально очутившись в одной из своих прежних жизней. Со временем ему, более или менее, было понятно. Семнадцатое столетие до новой эры, это — эпоха пирамид, расцвет цивилизаций в долине Нила и Месопотамии. Теперь требовалось сориентироваться в сетке географических координат. Он почесал затылок, ненадолго задумался и высказал предположение:

— Это где-то в Северном Забайкалье?

— Совершенно верно, — подтвердил невидимый собеседник. — Не иначе как по географии в школе у тебя были одни пятерки?

— Разные были оценки, — уклончиво ответил Павлов и, не выдержав, спросил. — А это не вы, случайно, преследовали меня на НЛО по дороге из Москвы в Новосибирск?

— Я действительно сопровождал тебя, но не на НЛО, как ты изволил выразиться, а на кончике луча лазера пока еще неизвестного вашей науке способа накачки. Причем, без ложной скромности, с превышением светового предела — снова озадачил его своим ответом невидимый собеседник.

— Подождите, — вежливо, возразил Павлов, — я же точно помню, что летел сюда на каком-то самолете.

— Это иллюзия — ответил голос и осекся. С неба послышался рев реактивных двигателей. Павлов поднял голову, и увидел силуэт Ту-154. Самолет снижался, словно шел на посадку.

— Я же говорил! Сюда, сюда, я здесь! — закричал он и от радости запрыгал и замахал руками.

— Елки магаданские! Опять накладка! Я скоро вернусь! — Павлов услышал строгий голос тов. Афанасьева и почувствовал, что ему мучительно захотелось закурить.

— Может, меня заметили, и отсюда вызволят?! Или я не должен верить глазам своим! Что происходит?! — Павлов невыносимо страдал, терзаемый страхом и надеждами. Самолет, сделав круг, начал удаляться и вскоре исчез за верхушками деревьев. Павлов совсем было огорчился, как, вдруг, обнаружил, что во рту у него — тлеющая папироска. Несказанно удивившись, он машинально с наслаждением затянулся, достал папиросу изо рта и поднес ее к глазам. Коричневые стружки табака оживленно потрескивали. Это была самая, что ни на есть, настоящая беломорина!

Но откуда она взялась?! В этот момент он отчетливо услышал протяжный гудок проплывающего мимо него теплохода, шум работающего двигателя, музыку и веселые голоса людей. При этом самого теплохода он не видел. Он даже не заметил ни малейшего следа его присутствия на водной глади. Из репродуктора невидимого теплохода громогласно лилась песня о каком-то Андрее, которого какой-то псих пригласил прогуляться по водной поверхности, как обыкновенную водомерку:

— Эй! — Павлов робко прокричал и помахал в сторону теплохода рукой, уже прекрасно сознавая, что это — слуховые галлюцинации, не более.

— А вот и я! Никак не мог найти подходящее место для приземления.

Пришлось планировать на болотные кочки. А самолет возьми, да и перевернись! Хорошо, что топливный бак не взорвался, — Павлов услышал жизнерадостный голос актера и режиссера Никиты Михалкова. Его последний фильм «Неоконченная пьеса для механического пианино», герои которого философствуют, страдают, скучно развлекаются и ничего не делают, произвел на него очень сильное впечатление.

— А экипаж и пассажиры? Никто не пострадал? — забеспокоился он.

— Какой экипаж? Какие пассажиры? — весело рассмеялся невидимый Никита Михалков и очень убедительно стал доказывать:

— Никакого экипажа не было. Да и самолета тоже не было. Просто ты его материализовал собственным воображением, так как не верил в то, что можно летать без помощи искусственных аппаратов тяжелее воздуха. Павлов промолчал. Тем временем его невидимый собеседник стал над ним самым бессовестным образом издеваться:

— Ба! Что я вижу? Ленинградский «Беломорканал»! Фуфырика беленькой для полного счастья не хватает, а также телогрейки, шапки-ушанки и кирзовых сапог. Хе-хе…

— Сам не понимаю, только подумал, а папироска сама откуда-то появилась — признался Павлов. В ответ на его слова невидимый Никита Михалков чихнул, высморкался и заговорил более серьезным тоном:

— Так, я, кажется, все понял! Перемещаясь в пространственно-временном континууме, ты оставил за собой инверсионный след. Вслед за тобой и прилетел этот самолет. Лучше перестань думать о вещах, которые ты оставил в своем времени.

Впрочем, ружьишко какое-нибудь тебе бы не помешало…

— Кстати, я как раз об этом и подумал, — с этими словами Павлов, сам не зная, как это у него получилось, выхватил из воздуха автомат Калашникова. В момент появления АК-47 в мозгу у него, очевидно, что-то замкнуло или, наоборот, сработало. Схватив автомат, он снял его с предохранителя, дослал патрон в патронник, направил на то место, откуда, по его мнению, подавал голос невидимый Никита Михалков, и заорал:

— Руки вверх! Покажись, какой ты есть! А не то стрелять буду! В ответ на требование проявиться незримый собеседник поперхнулся и заговорил проникновенным голосом Ефима Захаровича Копеляна — того самого актера, который озвучивал «внутренний голос» Штирлица в телесериале «Семнадцать мгновений весны»:

— Мон шер, — не сходи с ума! Я сказал тебе истинную правду. Ты — один, в XVII веке до новой эры, в Сибири. В глухой тайге, где на сотни и тысячи верст никакого присутствия цивилизации. АК-47 — грозное оружие, не спорю, но для охоты лучше иметь охотничье ружье.

Также тебе необходимы соль, спички и медикаменты. Павлов задумался и на всякий случай решил еще раз проверить свои способности к материализации мысли, заявив следующее:

— Хорошо. Я подумал. Извольте. Мне нужна походная аптечка. В ней должны находиться: нитрофунгин, левомицетин, эритромицин, быстрорастворимый американский аспирин, бинт стерильный, бинт не стерильный, вата, эластичный бинт, лейкопластырь бактерицидный и мозольный, жгут, йод, марганец, валидол, корвалол, уголь активированный, фестал, тусупрекс, мукалтин. Так, аспирин я уже назвал. Диктую далее: анальгин, димедрол, ношпа, элеуторокок, пантенол, гидрокортизон, галазолин, бисептол, новокаин, пипетка, нитроглицерин, стрептоцид. А также медицинский спирт в количестве 3-х литров.

— Какие у тебя, голубчик, однако, глубокие познания в медицине.

Только, вот, не много ли спирта? — сделал замечание наглый, насмешливый и нахрапистый голос Никиты Михалкова.

— Спирта много никогда не бывает, — хотел было возразить Павлов, но не успел договорить. — Ай! — закричал он от неожиданности и стал стряхивать с себя облепившие его пакетики с медикаментами. Трехлитровая бутыль со спиртом, к несчастью, упала в воду, так как он не успел ее подхватить.

— Какая жалость! — прокомментировал падение емкости со спиртом незримый собеседник. Сказать-то он сказал. Только почудилась Павлову в его словах не сочувствие, а тонкое издевательство. Таким тоном ни один здравомыслящий человек, особенно в Сибири, об утрате спирта не скажет. И знаете почему? Во-первых, это — «жидкая валюта», на которую можно обменять все, что угодно. Во-вторых, это — универсальный растворитель широкой области применения. В-третьих, при температуре ниже 27 градусов по Цельсию водка превращается в лёд, и тогда ее надо лизать. В этот момент Павлов вспомнил то, что, по его мнению, должно было разрешить его сомнения. Он перекрестился и стал громко читать молитву, которой в детстве научила его бабка Антонина Степановна:

«Ангел Христов, хранитель мой святый и покровитель души и тела моего, прости меня, елика согрешивших во днешний день, и от всякого лукавства противного мне врага избави меня, да ни в коем же грехе прогневаю Бога моего; но моли за меня грешного и недостойного раба…» Не успел он дочитать молитву до конца и произнести: «Аминь!», — как вокруг него возникло золотистое сияние. Затем он услышал леденящий душу крик и увидел корчившегося на плоту тщедушного, плешивого, с седой всклоченной бородой и провалившимся носом старика в балахоне грязно-коричневого цвета. В приоткрытой пасти виднелись гнилые до черноты зубы Золотистое сияние померкло, не исчезнувши совсем, и бившийся в конвульсиях старик поднялся на колени. Пахнуло промозглым могильным холодом. Почерневшее лицо было обезображено злобой и бешенством.

Красные глаза сверкали, как угли. На Арнольда Борисовича Шлаги призрак походил лишь приблизительно, так как покойный бороды не носил и одевался хоть и скромно, но вполне прилично.

— Чур меня! — Павлов не знал, что ему делать: стрелять или прыгать в воду.

— Пусть будет так. Теперь ты знаешь, кто я такой — заговорил старик сиплым голосом сифилитика-астматика.

— Сгинь! — крикнул Павлов, трепеща от страха и ярости.

— Только тебе отсюда не вырваться. Сдохнешь, как собака! И Калаш тебе не поможет! Сейчас я уйду, а на прощанье получика ты … подарочек — проскрежетал призрак и исчез. Павлов недоуменно пожал плечами, огляделся вокруг и внезапно увидел свое прежнее тело, лежащее посредине плота с откинутой как-то странно головой, остекленевшими глазами и открытым ртом. В том же самом костюме и рубашке, в котором он пришел в гости к Аркадию Моисеевичу Фишману. Но только почему-то без ботинок, в одних носках. Он быстро наклонился к своему непонятно откуда возникшему телу и взял за руку, чтобы прощупать пульс. Рука была холодной, как лед.

Пульс не прощупывался. На запястье правой руки покойника блеснули часы «Восток». Преодолевая страх, он снял их и приложил к уху. Часы не тикали. Он взглянул на циферблат и опешил: 9 часов 30 минут. Или 21.30… Ровно в 21.00 Аркадий Моисеевич обещал ему незабываемое путешествие в одну из прожитых жизней. И что же все-таки произошло?

Может, он попал совсем не в того, кем являлся и совсем не туда, куда следует? Он был почти на грани безумия, как, вдруг, снова почувствовал себя окруженным золотистым сиянием — столь ярким, что даже зажмурился. Когда он открыл глаза, сияние исчезло. А вместе с ним исчезло и его бывшее тело. «А был ли мальчик-то? Может, никакого мальчика и не было?»— вспомнил он известный эпизод из книги великого пролетарского писателя Максима Горького «Жизнь Клима Самгина. Он опустился на колени и нагнулся к воде. „Что за чудеса?!“— удивился он, обнаружив сходство отражения со знаменитым фаюмским „Портретом юноши“, правда, без золотого венка: большие чёрные глаза, смотрящие с удивлением, красиво вырезанные ноздри типичного греческого носа с горбинкой, волевой подбородок и длинные волнистые волосы. Вставая, он почувствовал хруст в позвоночнике и неприятное бурчание в животе. Повертев в руках „командирские“ часы, словно не зная, что с ними делать, он все-таки надел их на левое запястье; быстро собрал рассыпанные по плоту медикаменты. Потом он вспомнил об артефакте — золотом медальоне, извлек его из сумки, нашел подходящую нитку из сухожилий и на всякий случай повесил украшение себе на шею.

„Так, — решил он, — самое главное, не сходить с ума. Я оказался черт знает где. И мне надо выбираться к людям. Насчет тысячелетий до новой эры бес, прикидывающийся Наставником, видно, загнул. Но кое-что я могу для своего спасения сделать. Если самолет, автомат и медикаменты откуда-то появились, то почему бы не появиться катеру, например, на котором я в прошлом году катался по Вятке реченьке со своим кузеном Витькой?“ Он зажмурился и отвернулся, как это делают дети, — кому выпало водить, — когда играют в прятки. Открыв глаза и повернувшись, он с радостью увидел то, что хотел: на воде, развернутый бортом к плоту, покачивался катер. Между прочим, это была весьма престижная для того времени (вторая половина 70-х годов XX века) глиссирующая лодка типа „Нептун“ производства Сосновского судостроительного завода Кировской области. Длина ее корпуса составляла 4,7 м, ширина 1,7 м, высота борта 0,87 м, масса корпуса 250 кг, грузоподъемность 400 кг, максимальная мощность мотора 65 л.с. Корпус катера серии „А“ вятские судостроители делали из прочного алюминиево-магниевого сплава толщиной 4 мм, причем полностью методом сварки. Никаких заклепок! В зависимости от расположения поста управления, „Нептун“ комплектовался в двух вариантах: носовом и кормовом. Витькин катер был выполнен в носовой комплектации. Передний пост управления имел толстое лобовое стекло, надежно защищающее рулевого от брызг и ветра. Под передним капотом располагался просторный сухой рундук.

Мотор, бензобак на 40 литров и аккумулятор находились на корме.

Катер легко проходил волну и слушался руля. За дополнительную плату можно было приобрести тент; некоторые владельцы катеров сами или с помощью умельцев оборудовали их мягкими сиденьями со спинками, ящиками для удилищ, бортовыми поручнями и разноцветными ходовыми огнями. Он перелез на катер, нашел на корме бухту каната, привязал один конец за бортовые поручни, а с другим вернулся на плот. Связав морской узел, он затянул его на воткнутом в щель между бревнами древке копья. Катер, кажется, только-только вернулся из плавания. На палубе виднелись блестки рыбной чешуи. Под передним сиденьем он обнаружил половину засохшего и уже начавшего покрываться зелеными пятнами плесени батона, обрывки лески, ржавые крючки, вполне пригодную блесну, консервную банку с червями и лоскутья газеты „Известия“ от 29.04.1986 г. По здравому разумению выходило, что и он, очевидно, совершил скачок во времени, попав отнюдь не в эпоху пирамид, а в недалекое будущее — на 8 лет вперед: 1986–1978=8. Куда же, интересно, подевались хозяева катера? Может, они где-то поблизости? На всякий случай он произвел из АК-47 три одиночных выстрела в воздух с интервалом через одну минуту. Эхо выстрелов громовыми раскатами прокатилось по реке, многократно отдаваясь в далеких речных ущельях.

Множество птиц поднялись от воды и разлетелись в разные стороны. В бардачке возле руля он обнаружил перочинный нож, компас, коробок спичек, початую пачку сигарет „Космос“ и охотничий нож с наборной рукояткой. Там же находились эмалированная кружка, отвертка, гаечный ключ, напильник, две новенькие свечи, плоскозубцы, моток медной проволоки, техпаспорт, химический карандаш и помятая ученическая тетрадь в клеточку. Сигареты, спички, перочинный нож и компас он рассовал по карманам, которые обнаружил в своей кожаной куртке и рубахе из оленьей замши.

II

Павлов продолжал осмотр катера. На корме под заднее сиденье был задвинут рюкзак, а в нем — шесть пол-литровых бутылок водки (три „Столичные“ и три „Посольские“) производства московского завода „Кристалл“ и пачка соли „Экстра“. В просторном сухом рундуке хранился нарезной охотничий карабин „Барс“ калибра 5,6 мм и коробка с двадцатью патронами. Давненько он мечтал приобрести именно такой ствол, но все не получалось: то не было лишних денег, то карабины исчезали из продажи. На прикладе „Барса“ имелась металлическая табличка с гравировкой, которая обозначала дарственную надпись. Надпись гласила: „В.П.

Океанову от Министерства внутренних дел СССР. 24.IX.1984 г.“ Судя по гравировке, к его вятскому кузену Витьке этот карабин, да и этот катер, очевидно, не имели никакого отношения. В том же рундуке нашлись и другие полезные вещи: оцинкованное ведро, закопченный котелок и почти новый эмалированный чайник, лопата без черенка, топор, пила-ножовка, прорезиненный плащ-дождевик и упакованная в брезентовый чехол двухместная палатка. Там же он нашел несколько банок говяжьей тушенки и сгущенного молока, пакеты с макаронами и гречневой крупой, ящик армейских сухарей и 5 пачек индийского чая „со слоном“. Он порылся в карманах плаща и вытащил оттуда жестяную коробку из-под леденцов, в которой хранились болты, гайки, шайбы, шурупы, гвозди, дюбеля, анкера и заклепки. „Можно ли верить словам так называемого „наставника“, который оказался обыкновенным бесом, о путешествии во времени и затягивающемся инверсионном следе? Недаром его фамилия всегда вызывала у меня подозрение. Ведь „шлаги“, если мне не изменяет память, это — стекловидная масса, остающаяся после обработки минералов посредством огня“, — с этими мыслями он выбрался из катера на плот, чтобы отвязать конец. Перед тем, как отправиться в путь, он решил проверить, как работает мотор. Дернул стартер. Мотор затарахтел и зачадил бензиновой гарью. Он прислушался к оборотам — вроде ровно; заглушил двигатель и проверил бензобак. Бензина, по его расчетам, должно было хватить, примерно, на 300 километров пути. Поднялось солнце. Смешанный пойменный лес с прибрежными зарослями раскрасился сочными красками первой весенней зелени. Птичий гомон становился все громче и громче. На противоположном берегу реки затрубил марал, вызывая на схватку соперника. Из воды в трех метрах от катера вынырнула выдра с рыбой в зубах, а за ней вторая. Выдры начали гоняться друг за другом, ныряя и уходя в глубину. Наверное, они чувствовали себя весело и вольготно. Только, вот, ему было не до веселья. Он завел часы, снятые им с собственного „трупа“, который неизвестно откуда взялся, а потом неизвестно куда пропал, и почти наугад поставил время: 6.30. Потом он взглянул на компас и задумался. Если река, на которой он очутился, Ангара, то, идя по течению, то есть на север, он попадет в Енисей. Если идти против течения, то есть на юг, то он попадет в озеро Байкал. И он снова углубился в воспоминания уроков географии:

„Река Ангара — правый приток Енисея, вытекает из озера Байкал и впадает в Енисей выше города Енисейска. Длина Ангары 1850 км…“. Ветер поменял направление. Повеяло дымком, к которому примешивался аромат какой-то перегоревшей пищи. Во рту появилась слюна, и он на мгновенье испытал острое чувство голода, которое тут же сменилось чувством страха. Вдруг, бес насчет времени не ошибся, и здешние жители — каннибалы, которые поступят с ним также нехорошо, как они поступили с мистером Джемсом Куком? И еще он пожалел о том, что у него нет собаки, помянув при этом добрым словом замечательного, но, увы, покойного, пса породы „московская дворовая“ по кличке Азор. Когда пес совсем состарился, отец настоял, чтобы он отвел его к ветеринару на усыпление. Азор, когда Павлов в последний раз стал надевать на него ошейник, кажется, понял, куда и зачем его ведут, потому что из глаз его потекли слезы.

Он тоже разрыдался и наотрез отказался вести Азора на убиение. Тогда отец жестко сказал ему, что он баба и тряпка и сам повел пса к ветеринару, несмотря на то, что у него в тот день разболелась нога, в которой он с 1945 г. носил осколок немецкого снаряда. На мгновение ему показалось, что он снова окружен золотистым сиянием. И еще он услышал поблизости от себя знакомый до боли собачий лай. „Не может этого быть?!“, — обрадовался он, когда увидел вбегающего на плот Азора, живого и здорового. „Азор!“, — крикнул он, чтобы удостовериться в правдивости своей иллюзии. Пёс приветствовал его радостным лаем. На краю плота Азор замешкался, но потом прыгнул и очутился на катере. Радостно скуля и повизгивая, он лизал ему руки, вилял хвостом, всячески показывая, как он рад встрече со своим хозяином. То, что это Азор не было никаких сомнений. На нем был даже ошейник с металлической пластиной, на которой было выбито его имя. У Павлова кольнуло сердце, и он расплакался. Затем, немного успокоившись, он начал рассуждать: „Азор умер, и это не подлежит никакому сомнению. Вместе с тем, Азор жив, и это тоже не подлежит никакому сомнению. Прямо парадокс какой-то, причем, покруче байки про кота профессора Шредингера. Если Азор мертв, то он явился не иначе, как с того света. Но если Азор жив, значит, он прибежал оттуда, где его кормили и содержали какие-то хозяева…“ Словно угадав его мысли, пёс тревожно заскулил, схватил его зубами за полу куртки и потянул на себя, словно приглашая куда-то срочно пойти. Только, куда? Забрав АК-47 и охотничью сумку, Павлов выбрался на берег. Следуя за Азором, он оказался на хорошо утоптанной тропинке, которую в первый раз, когда выходил на берег, не заметил, и начал углубляться в лес. Прошлогодняя трава теплой сухой соломой устилала землю.

Оглушительно, на все лады и пересвисты, пели лесные птахи. Громко стучал клювом дятел. Трещали белки. Чувствовался смолистый запах хвои и еще неогрубевших листьев берез. Прямо над его головой, каркая, пролетел большой черный ворон. Слышно было, как бьют воздух его широкие крылья. Азор то и дело оглядывался на него, словно боялся, что его хозяин откажется дальше идти. По пути ему встречались разные грибы: сморчки, сыроежки и даже красный мухомор.

Павлов с отвращением растоптал вставший на его пути ядовитый гриб, и в тот же момент услышал за спиной чей-то голос:

— Amanita.

— Что?! — удивился Павлов, оглянулся, увидел колыхание воздуха, вроде вращающегося веретена, и понял, что бес никуда не делся и продолжает его преследовать. Интересно, с какой целью? Как ни в чем не бывало, бес прокашлялся и заговорил голосом народного артиста СССР Евгения Евстигнеева — человека отзывчивого, доброго, искреннего и великодушного:

— Amanita, в переводе с латыни, означает мухомор. К этому семейству относятся многие виды, из которых большинство подозрительны и даже прямо ядовиты, например, гриб, который вы только что растоптали. Это — muscaria. Крупный гриб, шляпка которого ярко-красная и усеяна белыми бородавками. Но есть очень похожий на него гриб под названием сaesarea, считавшийся на юге Западной Европы чуть ли не деликатесом.

— Гейн зи цум тойфель! — раздраженно отреагировал Павлов на необычное сообщение, послав беса, по-немецки, ко всем чертям.

— Не гоните меня, Дмитрий Васильевич, я вам ценную информацию предоставлю! — с нотками жалости в голосе заговорил бес. „Надо же, на „вы“ называет и по отчеству“, — удивился Павлов. А вслух сказал:

— Ну что же, валяй, нечистая сила. Нечистый дух мухой влетел в его левое ухо и, прожужжав, противно запищал:

— Ваши, как бы это деликатнее выразиться, фатер и мутер, к которым вы сейчас направляетесь. Кстати, откуда прибежала собачка?

… В общем, они мертвы!

— Кто мертв? — не понял Павлов. Освоившись в предоставленных „апартаментах“, нечистый дух снова заговорил нормальным человеческим голосом, напоминающим все того же Евстигнеева:

— Постараюсь объясниться проще. Пока вы изволили практиковаться в материализации мыслей, я провел что-то вроде следственных действий.

Короче говоря, я выяснил, что парень, тело которого вы изволили занять, имел папу и маму. Мама или кто-то еще собрали в лесу первые весенние грибы. По-видимому, они приняли какой-то ядовитый гриб за съедобный. Может, и не ошиблись, просто гриб мутировал. Был съедобный, стал ядовитый. Приготовили ужин. Все, кто грибки покушал, траванулись, но с различными последствиями. Папа и мама просто умерли. Юноша вовремя проснулся и успешно проблевался. А вот его сестра-подросток оказалась между жизнью и смертью, то есть в коме. А дальше дело было так: убедившись в том, что его родственники не подают признаков жизни, он испугался и побежал к реке. При этом он совершенно забыл о младших братьях-близнецах, которые сейчас мирно спят в своем лесном жилище. Продолжая находиться под воздействием животного страха, парень пытался оттолкнуться шестом от берега и поскорее убраться куда-нибудь подальше от этого места. Он даже не догадался отвязать плот. В этот момент вы встретились, а что в результате этого получилось, вам известно лучше меня.

— Ну что же, бес, — сказал Павлов, приняв информацию к сведению, — видно на этот раз ты не врёшь, но все равно надо проверить. Азор, вперед! Азор помчался быстрее, — так, что он едва за ним поспевал. Бежали не долго, минут пятнадцать. Вдруг, пёс остановился, шерсть на загривке вздыбилась, и он грозно зарычал. Павлов взял АК-47 наизготовку и осторожно, стараясь не наступать на сухие ветки, пошел по тропинке, которая вывела его на большую поляну. Там он увидел два пирамидальных шатра высотой около 3,5 м, покрытых древесной корой и дерном, и какую-то хозяйственную постройку, похожую на избушку на курьих ножках. К постройке, срубленной из цельных бревен, была приставлена лестница. Перед жилищами находилось кострище. Костер полностью прогорел, подавая признаки жизни лишь тонкой струйкой дыма. Между развешенных на шестах рыболовными сетями и заготовленными впрок кучами дров и хвороста бродил огромный бурый медведь, по-научному, Ursus arctos. Павлов выстрелил в воздух и закричал, что было мочи: „Пошел прочь! Скотина! Убирайся!“ Его крик потонул в гвалте птичьих голосов, который не скоро улегся. Бурый медведь встал на дыбы, но тут же, — то ли от удивления, то ли от испуга, — оперся на пятую точку и, открыв пасть с ужасными клыками, сердито заворчал. Азор подбежал к нему сзади и укусил за ногу. Медведь опрокинулся на спину, перевернулся и, почуяв все свои четыре конечности, пустился в бега, с шумом ломая встречные кусты и деревья. Павлов подошел к костру и тут только заметил двух лежащих на ворохе прошлогодних листьев людей. Страшным показалось ему это зрелище. Медведь, а может, какие-то другие звери выели на их лицах мягкие части. При виде кровавого месива его чуть не стошнило. Возле мужчины валялся большой лук и колчан со стрелами, а возле женщины сломанный шест. „Надо бы их чем-то прикрыть“, — подумал он. Бросив костер охапку хвороста, он пошел осматривать жилища, которые все-таки решил называть „вигвамами“. Кстати, с точки зрения этнографа, он нисколько не ошибся, поскольку данный тип жилищ отличается огромным разнообразием, даже в зависимости от времени года. Общим для них является лишь остов из деревянных жердей, покрытый тем материалом, который есть под рукой строителей. В первом вигваме, осветив его факелом из смоляной ветки и бересты, он не обнаружил не души. Налево от входа, прикрытого пологом из грубого домотканого холста, были расположены берестяные коробки и кожаные сумки. Посредине — очаг, выложенный из булыжника.

В очаге едва теплился огонь. По окружности жилища на безопасном расстоянии от очага были оборудованы спальные места: три деревянных топчана, а на них вместо одеял — ворохи шкур. Он забрал с ближайшего топчана две мягкие оленьи шкуры, которыми и накрыл покойников. „Кто они?! Кто?! Экстремальные туристы?! Ученые-этнографы?!

Секстанты?!“, — в отчаянии думал он о покойниках. Во втором вигваме сразу у входа он наткнулся на мешок, сшитый из заячьих шкур. В мешке кто-то был. Вытащив мешок наружу, он обнаружил, что этот кто-то — русоволосая девушка-подросток с европеоидными чертами лица. Судя по учащенному дыханию, она явно была больна, возможно — при смерти. Павлов потрогал ей лоб и убедился, что он очень-очень горячий.

„Температура под сорок, как при пневмонии или при тифе“, — пришел он к неутешительному выводу. Он вернулся во второй вигвам, полагая, что в нем может находиться еще кто-то из людей, но, осветив помещение факелом, никого не нашел. Этот вигвам, по-видимому, был предназначен для хозяйственно-бытовых нужд. В центре находился очаг, а вдоль стен располагались деревянные лавки, лари и бочонки. На лавках и под ними он заметил аккуратно сложенные мешки и тюки. Тут же он наткнулся на настоящий арсенал предметов вооружения: дротики с кремневыми наконечниками, стрелы с оперением и топоры с кремниевыми и металлическими лезвиями, похожие на индейские томагавки. Металл по виду напоминал бронзу. Выйдя наружу, он с удивлением увидел, как из первого вигвама, который он счел необитаемым, сладко потягиваясь, вылезают на четвереньках два чумазых и пузатых голеньких мальчика в возрасте 4–5 лет. „Где же они прятались?“— удивился он, укоряя себя за невнимательность. Мальчики были рыжеволосыми и курносыми, похожими друг на друга, как две капли воды. У него снова кольнуло сердце, и он воспринял это, как предупреждение о грозящей беде. Увидев его, малыши что-то радостно залепетали на незнакомом ему языке и, подбежав, схватили его за руки. Вслед за малышами из вигвама выбрались два щенка черно-белого с подпалом окраса. Скуля и повизгивая, они подбежали к Азору и стали выказывать ему свое нижайшее почтение. За спиной у Павлова прозвучал грустно-насмешливый голос народного артиста СССР Зиновия Ефимовича Герда:

— У рояля — то же, что было и раньше. Я сейчас заплачу…

— Издеваешься?! — тихо сказал Павлов со злобой, но дать волю своему чувству не посмел. Как-никак, он услышал голос человека, которого многие считал воплощением чести и достоинства, мудрости и остроумия.

— Ничуть, товарищ секретный сотрудник КГБ по кличке „Геолог“. И даже могу, как бывшему коллеге, чем-нибудь помочь, но в разумных пределах — с нотками заискивания в голосе обратился к нему бес.

— Готов вам поверить, — поморщившись, принял предложение Павлов, — на моем катере есть пила-ножовка, топор и лопата без черенка.

Сможете доставить их сюда? А то я боюсь оставить детей одних.

Медведь поблизости. Да и вообще тут глухомань таежная.

— Что верно, то верно, Глухомань такая, что не только вам, Дмитрий Василич, но и мне, старому бесу, не снилось. Так и хочется сказать: „В конце второй части возникает аллегро фуриозо барбаро — диковизжащий вопль домашнего существа“. А насчет ножовки, топора и лопаты не извольте беспокоиться. Телекинез проще телепортации, ответил на его просьбу бес и на мгновение предстал перед ним в образе старика в соломенной шляпе и долгополом сюртуке, из-под которого выглядывала рваная манишка. Павлов от неожиданности опешил, но потом сообразил, что нечистая сила, наверное, специально морочит ему голову, чтобы свести с ума или подтолкнуть к заключению договора, подписанного кровью. „Ничего у тебя не выйдет! Не на того напал!“, — убедил себя Павлов и обратился к малышам с просьбой найти одежду и одеться. Их языка он не знал, поэтому говорил по-русски. Малыши посмотрели на него с удивлением, но подчинились: вернулись в вигвам, вытащили откуда-то маленькие сапожки и одежду, похожую на детские комбинезоны, и, помогая друг другу, стали одеваться и обуваться. Не прошло и двух минут, как к его ногам упали пила-ножовка и лопата без черенка. Топор, просвистев над головой, вонзился лезвием в замшелый пень. Павлов одновременно удивился и испугался.

— Спасибо, Арнольд Борисович! — поблагодарил он беса, обнаружившего свое присутствие в виде колыхания воздуха, полагая, что, как не крути, придетсятаки обращаться к нему по имени и отчеству, а затем вежливо попросил его удалиться:

— Вас, наверное, заинтересовала здешняя флора и фауна? Если не затруднит, походите, посмотрите вокруг, поделитесь потом впечатлениями, а я делом займусь. Бес, прожужжав мухой в его левом ухе, тут же откликнулся невеселым старческим голосом Зиновия Ефимовича Герда:

— Конечно, конечно, Дмитрий Василич. Не буду мешать вам в совершении погребального обряда. „Дерзайте, маэстрочки, чтоб талантливо было, а я пойду немножко покурю“. Только прежде чем рыть могилку, дайте вашей сестричке ключевой водички. Ручей в 30 шагах направо от вас. Глиняный кувшин — прямо у вас под ногами, а я удаляюсь, удаляюсь, удаляюсь… Тем временем малыши оделись и побежали к Азору, размахивая руками и радостно выкрикивая: „Селино канис Азоро! Гав-гав! Селино Азоро!“ Пёс завилял хвостом и громко залаял. Малыши в ответ грозно зарычали, и у них началась веселая свалка. Понаблюдав за ними какое-то время, Павлов удивленно пожал плечами, поднял с земли кувшин и бегло его осмотрел. Кувшин как кувшин. Из красной глины. С удобной ручкой и с сужающейся горловиной. С орнаментами в виде листьев клена. Емкость — примерно 2 литра. Он свистом подозвал к себе Азора, а когда тот к нему подбежал, потрепал по холке, нагнулся и негромко произнес только одно слово:

„Сторожить!“ Азор преданно посмотрел ему в глаза и гавкнул три раза, дескать, все понял, хозяин, исполняю. И вернулся к малышам, чтобы продолжить прерванную игру. Ручей, который протекал возле стойбища, был неглубокий, извилистый, с каменистым дном. Цепляясь за ветки ивы и ольшаника, Павлов спустился к воде, напился и наполнил кувшин водой. Вода была обычной, ключевой, как и положено, ледяной и вкусной. Мимо него проплыли две рыбины, потом еще и еще. Он опознал хариусов и в нем сразу проснулся азарт любителя рыбной ловли. И тут в трех шагах от себя он увидел большую собаку, похожую на овчарку, уткнувшуюся мордой в воду. Собака, очевидно, была мертва. На обратном пути, на краю поляны под кустом пушистого сероствольного орешника, он заметил вторую мертвую собаку, растерзанную так, что на ней не было живого места. И он подумал, что это, наверное, сделал бурый медведь, который бродил по стойбищу. От бывалых охотников он как-то слышал, что по весне взрослые медведи, выйдя из берлоги, становятся очень злыми и агрессивными. И причина их злости — не недостаток пищи и весенний авитаминоз, а запор в желудке. Когда Павлов вернулся на стойбище, то обнаружил, что девушка-туземка очнулась. Она лежала в спальном мешке из заячьих шкур с открытыми глазами и, с трудом шевеля сухими губами, что-то шептала. Он приподнял девушке голову и дал напиться ключевой воды.

Она с благодарностью улыбнулась. Девушка ему кого-то смутно напоминала, но кого именно, он так и не решил. Трогательный бельчонок с большущими глазами, в которых застыла просьба: „Не обижайте меня!“ Словно Наталья Белохвостикова из фильма „Тегеран 43“. Малыши в это время играли с Азором, который вел себя совершенно необычно: становился на задние лапы, кувыркался, и, кажется, даже что-то говорил, хотя отрывистые слова, которые он произносил, ему были непонятны. Павлов старался не удивляться. Выстрогав топором черенок для лопаты, он нашел подходящее место и начал готовить могилу: пилой-ножовкой пилил толстые корни, мелкие — обрубал топором, лопатой выгребал землю. Автомат висел у него за спиной. Работая, он, одновременно, строил планы своих дальнейших действий. Детей и девушку-подростка он твердо решил забрать с собой на катер и отправиться вверх по реке в сторону Байкала, в надежде найти их сородичей. Если верить бесу, то он попал в Северное Забайкалье, бог знает, в какое тысячелетие до новой эры. Неужели погибшие мужчина и женщина — представители какого-то древнего первобытного племени, и ему придется „подкатывать“ к их сородичам, как Миклухо-Маклаю к папуасам? Испуганные детские крики повергли Павлова в смятение, и он не смог сдержать слез. Он выбрался из вырытой им могилы и подошел к кострищу. Малыши ползали на четвереньках подле трупов своих родителей и кричали, истошно и безутешно, убедившись в том, что они мертвы. Павлов схватил братьев-близнецов за капюшоны их комбинезонов и силой затолкал в вигвам, а так как они все равно пытались выбраться наружу, выстрелил из автомата в воздух. Выстрел наделал много шума. Хор птичьих голосов на мгновение замолк, а потом опять начался такой переполох! Откинув холщевый полог, никаких малышей внутри вигвама он не обнаружил, видно, затаились в каком-то своем укромном месте. Выйдя наружу, он приказал Азору сторожить девушку-туземку, а сам отправился докапывать могилу.

„Только бы девчонка не очнулась и не пришла в сознание раньше времени“, — думал он в отчаянии. Когда вырытая яма была ему уже по грудь, он снова услышал грустно-насмешливый голос Зиновия Герда:

— Что за шум? На вас напал медведь?

— Так, непроизвольный выстрел — спокойно ответил Павлов и оперся на лопату, чтобы немного передохнуть.

— А вы неплохо потрудились, молодой человек. Только, вот, глубже копать бесполезно-с. Вечная мерзлота-с — заметил бес. В голосе беса проскользнули интонации речи настоящего Арнольда Борисовича Шлаги, и Павлов поспешил перевести разговор на другую тему: о похоронном ритуале первобытных народов.

— Ничего не знаю, не видел — ответил бес и громко зевнул.

— А что вы в таком случае видели? — из вежливости поинтересовался Павлов.

— То, о чем вы, молодой человек, меня попросили: флору и фауну. Я в восторге от столь обильного разнообразия здешнего растительного и животного мира! Взять хотя бы корешок, который вы так небрежно обрубили. Это — женьшень…

— Где? — удивился Павлов.

— Да вот же он. Подставляйте ладонь — подсказал бес. Куча корней, которая образовалась в результате земляных работ, зашевелилась. Из нее выпрыгнул и, повисев в воздухе, очутился в его ладони разлапистый увесистый корешок. Павлов помял его пальцами, понюхал, отряхнул от земли и поместил в охотничью сумку. Дикий женьшень — очень редкая находка. Научное название этого растения Panax ginseng С.А. Меу. Первое слово происходит от двух греческих, и его можно перевести как „панацея“, или „все исцеляющий“, второе — имеет китайское происхождение и переводится как „человек-корень“. Тем временем бес скучным голосом начал перечислять замеченные им породы деревьев:

— Кедр, или, по-научному, Pinus koraiensis; черная береза — Betula dahurika Pall; пихта — nephrolepis; ильма — Ulmus campestris; тополь — Populus suaveolens Fisch; ель сибирская — Picea obovata.

Липа маньчжурская — по латыни не помню, а также пробковое дерево.

Между прочим, по латыни называется очень красиво: „Phellodendron amurense Rupr“.

— Пробковое дерево? — переспросил Павлов.

— Да, пробковое дерево. Оно очень похоже на ясень. С красивой корой, бархатистой на ощупь, — с видом знатока произнес бес и, не спрашивая согласия, принялся грузить Павлова информацией, как это делают некоторые тщеславные люди, желающие прослыть подлинными учеными.

— Понятно, Арнольд Борисович, вы еще и непревзойденный художник-натуралист. Но меня интересует другое — люди. Люди здесь поблизости есть? — не выдержал он.

— Людей поблизости я не заметил. Зато разыскал парочку реликтовых гоминид — тех самых, которые ваши ученые называют „снежный человек“, „бигфут“, „йетти“. Мне больше нравится „йетти“. Кстати, они направляются в вашу сторону, — озадачил его бес неожиданным известием.

— Далеко они? — встревожился он и на всякий случай снял со спины автомат.

— Метров триста, — отозвался бес и тут же успокоил:

— Но вам не следует их опасаться, поскольку они, как и гориллы, являются травоядными. Павлов вылез из ямы. Близкое соседство с непонятными науке гоминидами его нисколько не вдохновляло. Он перевесил автомат на грудь, с трудом перетащил покойников в вырытую могилу, уложил, засыпал землей, завалил могильный холм сучьями и ветками, которые попадались под руку. Он даже водрузил на могилу подобие креста, на что бес отреагировал саркастическими замечаниями в духе черного юмора. Но Павлов пропустил его слова мимо ушей. „Упокой, Господи, души рабов твоих, безыменных“, — прошептал он, отходя от могилы. Вернувшись к жилью, он увидел, что девушка-туземка пытается выбраться из спального мешка наружу. Она высунула голую руку, на запястье которой сверкнул массивный золотой браслет, попахала ею и что-то сказала. Павлов растерялся, не зная, что делать. Может, помочь? А, вдруг, она голая и он, вместо благодарности, схлопочет по фейсу? В этот момент он услышал левым ухом многозначительное покашливание, а потом громкий шепот: „Сейчас вы услышите завершающее монкондо белиссимо сюсюррандо водобачкового инструмента“. Павлов понял, что имеет в виду бес и деликатно повернулся к девушке спиной. Он слышал, как она выбралась из спального мешка и пробормотала что-то невнятное. Прошло две минуты. А потом кто-то тронул его за плечо. Он нехотя повернул голову, мельком взглянул на нежное девичье тело, смутился и немедленно перевел взгляд на верхушки деревьев. Как он и предполагал, туземка была голой, да и к тому же недозрелой: ни девочка, ни женщина, а очень непредсказуемое существо среднего школьного возраста, вроде Леночки Водонаевой. Туземка заговорила, вроде как будто о чем-то его попросила. „Она просит воды“, — перевел ее слова бес, и Павлов, подал туземке кувшин, стараясь не смотреть на дрожащие овалы маленьких грудей и пикантную выпуклость гладкого лобка, украшенного татуировкой в виде узора из листьев и цветов. „Вряд ли такая татуировка могла появиться на теле современной европейской женщины. И это значит, что она — не экстремальная туристка, а представитель какого-то дикого племени“, — задумался он по поводу необычного тату. Девушка-туземка сделала несколько глотков, схватилась руками за живот, нагнулась, закашлялась, а потом ее начало рвать. Павлов заволновался, так как, желая прийти на помощь, не мог преодолеть естественное для него смущение. „Все нормально, прочистит желудок и, возможно, пойдет на поправку“, — заверил его бес. Проблевавшись, девушка попила воды, и снова заговорила. „Она спрашивает, где папа и мама“, — шепотом сообщил бес, переведя ее слова. Не зная, как ей ответить, он показал рукой в направлении могилки. Девушка снова залезла в свой спальный мешок и что-то зло выкрикнула. Павлов почему-то сразу решил, что это — в его адрес. Павлов покрутил головой, давая понять, что хочет услышать перевод. Бес, хихикнув, шепнул ему в левое ухо: „Если перевести ее слова на русский, то они означают, приблизительно, то же самое, что по-английски: „You look like a stupid“. То есть, что вы — идиот“. Ему и в самом деле почудилось, что туземка произнесла слово, похожее на то, которое бес перевел, как „идиот“. Только звучало как-то забавно, с ударением на первый слог.

— Надо же! Такая маленькая, а уже стерва! — обиделся Павлов.

— Не обижайтесь. Она больная. Слишком ослабла. Еще минута-другая и она заснет. О! Уже спит, — заметил бес. Из вигвама, соблюдая правила маскировки, по-пластунски, вылезли братья-близнецы, а вслед за ними два щенка черно-белого с подпалом окраса. Увидев Павлова, пацаны загалдели, а щенки завыли.

— Чего они хотят? — испугался он.

— Того, что и все дети — пожрать — прокомментировал их поведение бес.

— Чем же я их буду кормить? — Задумался он, даже не представляя, где семья туземцев могла хранить свои продовольственные припасы, но потом все-таки догадался заглянуть в хозяйственную постройку, похожую на избушку на курьих ножках. Там было полно копченого мяса и вяленой рыбы, развешенных на крючьях, а в деревянном коробе хранился запас пресных сухих лепешек. Пока дети принимали пищу, он успел осмотреть стойбище, намереваясь забрать с собой вещи, которые, по его мнению, являлись для аборигенов наиболее ценными: звериные шкуры, упакованные в рулоны, увесистые мешки с одеждой и обувью, кожаные ремни, пеньковые веревки и корзины с предметами домашнего обихода. Вещей набиралось порядочно. О том, что он все-таки не на прогулке в Измайловском парке или в Ботаническом саду, а в глухой сибирской тайге вскоре напомнил и заставил взять АК-47 наизготовку встревоженный голос беса: „Йетти подошли совсем близко. Они слева, метрах в двадцати. Вам их не видно, но мне кажется, что ими двигает не просто любопытство. Они сильно возбуждены и хотят вас о чем-то предупредить“. Павлов повернул голову налево и заметил мелькнувшую за стволами деревьев косматую фигуру. Он сделал три шага навстречу, остановился и тихо свистнул. Азор догрызал сухую лепешку и на свист хозяина отозвался сразу, подбежал, виляя хвостом, но потом, вдруг, шерсть на нем вздыбилась, он заскулил и забрался под смородиновый куст.

Поведение пса Павлова сильно озадачило, но думать по этому поводу уже было некогда. Из зарослей молодого ельника появилось передвигавшееся на задних конечностях, двухметрового роста существо, покрытое серой шерстью с голубоватым оттенком. Длинной правой конечностью существо, как козырьком, прикрывало глаза от солнечного света. Павлов приготовился к стрельбе длинными очередями. „Подождите, Дмитрий Василич, не стреляйте, надо выяснить, что они хотят вам сообщить“, — предостерег его бес. Павлов повесил автомат на плечо стволом вниз, поднял вверх руки и сложил их вместе с намеком на самое доброжелательное приветствие, которое он знал. И даже торжественно произнес: „Дружба-Фройншафт!“ Существо повторило его жест, и Павлов решил, что контакт налаживается. Он сделал три шага вперед и остановился, с сожалением подумав о том, что у него нет фотоаппарата, чтобы запечатлеть знаменательное событие встречи человека с его историческим предком.

Или совсем не предком, а, так, самим по себе? Йетти придвинулся к нему на то же расстояние. Вслед за йетти на поляну, медленно раскачиваясь на нижних конечностях, вышло второе косматое существо, но уже ниже ростом и более изящное. „Наверное, его самка“, — решил Павлов и зачем-то отвесил низкий поклон. В этот момент йетти заговорил. Это не было похоже ни на человеческий голос, ни на рычание зверя. Какая-то низко тональная звуковая вибрация, похожая на звук, издаваемый струной контрабаса. У Павлова даже мороз по коже прошел. Звук на мгновение замолк и потом снова повторился. „Спасибо, спасибо“, — забормотал Павлов и начал потихоньку пятиться назад. До того ему сделалось страшно и неприятно.

— Вы хоть поняли, Дмитрий Василич, что он сказал? — снова заговорил бес.

— Нет, конечно — тихо ответил Павлов.

— А я понял. Йетти сказал, что скоро по реке пойдет большая вода и вам надо поскорее отсюда убираться, сообщил бес, справившись с переводом необычного сообщения. Йетти повернулся и быстро исчез, скрывшись за деревьями. Вслед за ним так же быстро исчезла его подруга. Павлов вернулся к жилью.

Из-под смородинного куста, виновато виляя хвостом и повизгивая, выбрался Азор. Павлов даже не стал корить его за трусость, так как был сильно озадачен: „Какая вода? Куда деваться? Лезть на деревья?“ „Погодите, Дмитрий Васильевич, не паникуйте раньше времени. Я мигом смотаюсь к реке и посмотрю, что происходит“, — попросил его бес и на прощание сказал очень странную фразу: „Per Esperanto por mondpaco kaj amikeco. Is revido, is revido, is revido“.

III

Примерно через час Павлов со всем своим нежданно-негаданно обретенным „семейством“ и неизвестно откуда-то взявшимся Азором был уже на берегу реки. Из тонких жердей он смастерил для туземки настил и осторожно перенес ее на катер. Девушка дергалась и стонала, но за все время, как они покинули стойбище, ни разу не очнулась. Братья-близнецы, осознав своим детским умом, серьезность момента, всю дорогу вели себя тихо, не кричали и не шалили, а добросовестно, следуя за Азором, несли на руках своих щенков. Вид катера их немного озадачил, но к Павлову с расспросами они приставать не стали, чувствуя, что сейчас ему не до них. Расположившись на корме, они с интересом наблюдали за всем, что он делает, лишь изредка, вполголоса, обмениваясь между собой короткими репликами. На подъем воды пока ничего не указывало, поэтому Павлов решил дождаться возвращения беса. Он нервно выкурил подряд две сигареты „Космос“, а потом сходил в лес и нарубил дров. Прямо здесь на берегу реки он решил развести костер, чтобы издалека отпугивать хищных зверей. Часы марки „Восток“, на которых он на рассвете наугад выставил время 6.00, показывали 9.00. Азор лежал на плоту, повернув голову к лесу, и громко и часто дышал, высунув алый язык. Вдруг он вскочил на ноги и тревожно заскулил, а потом, поджав хвост, запрыгнул в катер и забился под скамейку. Павлов взял автомат наизготовку и начал тревожно озираться по сторонам. Кусты ивняка и ольшаника зашевелились, раздвинулись, и он узнал знакомую фигуру самца йетти. Каково же было его изумление, когда он увидел, что йетти держит перед собой на вытянутых руках рулоны со шкурами. Бросив вещи на виду у Павлова, йетти медленно повернулся и исчез, — так же внезапно, как и появился. Азор выскочил из катера на плот, виновато виляя хвостом. Только он хотел побранить пса за трусость, но тут услышал голос тов. Афанасьева:

— Какие сообразительные, я бы даже сказал, умные эти „снежные люди“. Я только в тренировочном режиме попробовал поговорить с ними на их языке, они сразу меня поняли, пришли на стойбище, забрали ваше семейное барахло, и принесли его вам — гомо сапиенсу — представителю враждебного им вида приматов. Правда, и я кое-что подкинул из того, что смог поднять… Бес снова заговорил с ним покровительственным тоном, вполне уместным со стороны вышестоящего начальника или старшего по возрасту друга. Как знак ободрения, но не без ехидства и ерничанья.

— Я им бесконечно благодарен. Даже готов выставить им пол-литра водки. Только, вот, не потребляют они, наверное, водку — стал оправдываться Павлов.

— Я лично не знаю. Науке это тоже не известно. А вам, любезный, чем устраивать со мной диспут, не лучше ли разобрать и складировать то, что вскоре, несомненно, пригодится: выделанные шкуры, сезонная одежда и обувь — деловито, предложил бес. Пристыженный Павлов пошел забирать столь любезно доставленный ему груз. В метрах пяти от груды вещей, принесенных самцом йетти, он обнаружил еще одну груду, но поменьше. „Это йеттиха, наверное, принесла“, — обрадовался он, и опять преисполнился чувством умиления и благодарности к этим непонятным существам. Один из рулонов он сразу распаковал и разложил пять выделанных оленьих шкур по сиденьям и на корме. Малыши обрадовались, быстро соорудили из них что-то вроде палатки и принялись играть со своими щенками. Пока Павлов управлялся с вещами, бес обстоятельно докладывал ему о результатах проведенной рекогносцировки:

— Река, которую мы приняли за Ангару, на данный момент таковой не является. Может, это ее очень-очень древнее русло. С Байкалом река не связана. Но это только пока. Мощное землетрясение, которое произошло в горах на северо-западе Байкала, вызвало проседания и многочисленные провалы почвы. Море хлынуло в эти пустоты и вот-вот просочится сквозь сдерживающий его горный хребет. Когда эта естественная плотина рухнет, огромная масса воды со скоростью 200 км в час обрушится в долину реки, на которой вы сейчас находитесь, сметая все на своем пути. У вас, Дмитрий Василич, еще есть время, чтобы найти более подходящее место для того, чтобы переждать стихийное бедствие. В десяти милях отсюда вверх по течению реки я заметил конусообразную гору, состоящую в основе из гранитных и базальтовых пород, метров двести высотой. По-видимому, это — очень старый потухший вулкан. Предлагаю вам, не мешкая, отправляться туда».

— Я все понял, и готов к эвакуации — бодро ответил Павлов. В процессе погрузки возникла проблема. Катер, если в него сложить все доставленные на берег вещи, становился слишком перегруженным.

Судно могло потерять устойчивость и даже перевернуться. Павлов то выбрасывал из катера на берег, то снова складывал на борт тюки, рулоны и мешки, пока вездесущий бес снова не дал ему добрый совет:

— Дмитрий Василич, что вы паритесь? Не парьтесь. В десяти метрах от вас слева по берегу в ольховых кустиках замаскирована прекрасная четырехвесельная плоскодонная лодка. Длина ее 6 м, а грузоподъемность, я полагаю, не менее 500 кг. Доски плотно подогнаны друг к другу и скреплены гвоздями из еловых сучков. Я советую вам эту лодку отвязать, доставить сюда, нагрузить вещами и привязать к катеру. И действительно, дощатая лодка нашлась именно в том месте, на которое ему указал бес. Даже братья-близнецы радостно закричали, опознав семейную собственность. Осмотрев лодку, Павлов обратил внимание на то, что ее носовая часть более широкая, чем кормовая, а на банки (сидения) постелены берестяные коврики. На днище лодки он обнаружил степс — специальное гнездо для установки мачты. Он сгрузил на лодку вещи, которые не помещались на катере, а также заготовленные дрова. Не пропадать же добру. Равномерно распределив груз, для большей устойчивости он поместил в лодку несколько увесистых камней, привязал лодку к катеру мягкой сцепкой и обратился к бесу с просьбой:

— Арнольд Борисович, не помогли ли бы вы мне определить фарватер?

А то я сяду на мель или протараню днище подходящим гранитным камушком.

— Яволь, Дмитрий Василич, за четверть часа обернусь — ответил бес и исчез из эфира. Павлов посмотрел на «командирские» часы. Было 11 часов 20 минут.

Взглянув на пассажиров, он сказал: «С Богом!», — и запустил мотор. Братья-близнецы, заслышав рёв двигателя внутреннего сгорания, от испуга залезли под шкуры и закричали: «Хумбаба!!!» Только катер тронулся, как Азор, сидевший до этого совершенно спокойно на корме дощатой лодки, выпрыгнул на плот, заметался и громко залаял. «Азор, ко мне!»— закричал Павлов, недовольный поведением пса. Пёс, услышав команду, подбежал к краю плота и весь собрался, словно готовясь к прыжку. «Азор, прыгай»! — нетерпеливо и даже с ноткой гнева в голосе повторил Павлов. И в этот момент ему показалось, что с Азором происходят какие-то странные перемены. Вся шерсть на нем словно вспыхнула голубым пламенем, глаза порозовели и в несколько раз увеличились в своих размерах. Вместо того чтобы заглушить мотор, он надавил на ручку газа. Азор прыгнул. Павлов инстинктивно пригнулся и краем глаза увидел, что пёс, перелетев через него, растаял в воздухе, оставив после себя сноп синих и оранжевых искр. У него только сердце ёкнуло. Недалеко отплыв от берега, он заглушил мотор, очевидно, полагая, что Азор снова к нему вернется. Так он и простоял минут пять, пока не заявил о своем присутствии вездесущий Арнольд Борисович Шлаги, вернувшийся с очередного задания:

— Что, песика дематериализовали? — ехидно, как и положено бесу, поинтересовался он.

— Не знаю, — признался Павлов и выразил глубокое сожаление. — Я ведь и толком даже с ним не пообщался. Досыта не накормил.

— Роза упала на лапу Азора — сострил бес и противно-противно захихикал. Павлов ничего не ответил, и в то же время почувствовал, что ничего не видит из-за затуманивших его взор слез. Со словами: «Прости, Азор!», — он запустил мотор и повел катер вверх по реке, то есть против течения. Вслед за катером плыла привязанная к нему канатом тяжелая дощатая лодка. Братья-близнецы к исчезновению Азора отнеслись совершенно спокойно, как будто, так и надо. Они с радостью и любопытством оглядывались по сторонам и на непонятном Павлову языке обменивались между собою впечатлениями. Девушка-туземка по-прежнему не приходила в сознание и лежала в своем спальном мешке. Рельеф окружающей местности представлял чередование плоских возвышенностей с мягкими пологими склонами, покрытыми густыми смешанными лесами. Над лесной кровлей, как печные трубы над крышами старинных зданий, поднимались вершины особенно крупных деревьев, растущих поодиночке или небольшими группами: елей, пихт и сибирских сосен. Ровно пять лет тому назад ему довелось с отрядом геологов сплавляться на моторных лодках-казанках по Колыме: от Сеймчана до Зырянки. Таким образом, о реках сибирского региона он знал не понаслышке. Например, что они извилисты, очертание их берегов часто меняется. Ближе к воде берега обычно завалены мелкими и крупными камнями, а иногда и громадными гранитными глыбами. Несколько дальше от воды берега покрыты зарослями кустарника или лесами. Характер их течения изменчив. То они имеют вид широкой полноводной реки с ровным течением, то делаются узкими от завалов, которые создают большие пороги, иногда в несколько километров. Камни порогов, частью скрытые под водой, а частью выступающие над поверхностью, препятствуют свободному проходу воды и убыстряют течение до такой степени, что потоки воды, бурно пенясь, с шумом проносятся через препятствия. Из пернатых, обитавших у реки, он опознал уток, чирков и белых цапель с черными ногами и желто-зелеными клювами. Цапли чинно расхаживали около берега, покачивали в такт головой и внимательно рассматривали дно реки. Заметив катер, они подпрыгивали, грузно поднимались на воздух и, отлетев немного, снова спускались у берега.

Еще он заметил большое количество выпей с серовато-желтой окраской перьев, желтыми клювами, желтыми глазами и такими же желтыми ногами.

По мере удаления катера от береговой линии наблюдать жизнь пернатых становилось все сложнее, и, наконец, по обе стороны распростерлась ровная и безбрежная водная стихия с гребнями волн, передвигаемых ветром и рассекаемых его быстроходным катером. Пьянящий чистый воздух и ощущение простора первозданной природы кружили голову, но не до такой степени, чтобы пренебрегать осторожностью. Он имел представление о том, что такое «стержень», и проблемные участки пути следования определял заблаговременно. Как правило, над мелкими местами (подводными осередками и косами) поверхность воды ровная и светловатая или имеет желтоватый оттенок, а над глубокими местами она незначительно рябит и имеет темный цвет. Небо было совершенно безоблачное, ясное; слабый ветерок тянул с севера. Павлов снял кожаную куртку и с тоской подумал о том, как, наверное, хорошо сейчас в Москве: деревья распустили листья, зацвела его любимая сирень, девушки переоделись в летние платья. Но только он стал предаваться приятным воспоминаниям, как услышал за спиной громкие крики малышей. Он обернулся и увидел, что туземка очнулась и что-то говорит. Заглушив мотор, он вырулил катер к берегу. «Наверное, надо ее напоить и дать какое-нибудь лекарство», — подумал он. В его распоряжении имелись медикаменты, но какие из них будут для больной аборигенки полезны, а какие нет, он точно не знал. Катер медленно сносило течением, пока он не застрял на каменистой отмели. Павлов достал из охотничьей сумки граненый стакан, нашел активированный уголь и растворимый аспирин, зачерпнул забортной воды, растворил лекарство и дал девушке напиться. Утолив жажду, девушка закрыла глаза и начала тихим и жалобным голосом что-то говорить. Прикрыв рот ладошкой, чтобы не привлекать внимание братьев-близнецов, Павлов шепотом обратился не иначе как из любопытства сопровождавшему его бесу:

— Арнольд Борисович, — вы не научите меня каким-нибудь словам из их языка, хотя бы самым простым: «есть», «пить», «я», «он», «она». «My name is Peter». И тому подобное.

— Почему же Питер? — фыркнул бес и пояснил. — Эти симпатичные пацаны, которые сейчас пялятся на вас, как на фокусника в цирке, между собой называют вас Скролл, что означает «сорока». А катер они воспринимают, как оживший персонаж из волшебной сказки, которую, наверное, им рассказывала их покойная мать.

— Сорока? — удивился Павлов и завел мотор. Девушка-аборигенка от испуга залезла с головой в спальный мешок и затаилась. Павлов с помощью шеста оттолкнулся от берега. Катер начало разворачивать течением, но он дал газ и благополучно вышел на тальвегу, то есть наибольшую глубину русла. Свыкнувшись с незнакомым шумом и запахом бензина, а может быть, из-за недостатка кислорода, девушка высунула голову из спального мешка и пробормотала что-то вроде: «Какой кошмар!». Он в решил, что ослышался. Прошло несколько минут. Туземка лежала неподвижно. Ему показалось, что она заснула, и он решил продолжить прерванный разговор.

— Арнольд Борисович, голубчик, а как на их языке сказать: «Как ваше самочувствие», — зашептал он в ладошку. Бес, утомленно зевнув, дал ответ:

— «Ni deziru plai banan. Но вы за нее волнуйтесь. Как говорят в таком случае: „Если больной хочет жить, медицина бессильна“. Павлов в раздумье почесал затылок: „Мне такое даже не выговорить.

Изучение языков всегда давалось мне очень плохо“. И предложил:.— Может, мне притвориться глухонемым? Бесу его предложение не понравилось, и он немедленно высказал свое мнение, подражая неповторимому голосу артиста театра и кино В.Б. Ливанова:

— Нет, дорогой Ватсон, то есть Сорока. Впрочем, полагаю, что Сорока — не имя, а прозвище. Имя, наверное, у вашего двойника когда-то было, но потом его заменило характерное прозвище. Для того чтобы войти в образ, вам придется пройти ускоренный курс изучения туземного языка, а в качестве предисловия я прочту что-то вроде введения в краткий курс доисторического языкознания.

— Извольте! — согласился Павлов, не зная, как реагировать на предложение и тон, с которым оно было оглашено. Не мешало бы по этому поводу задуматься. То ли бес зуб на великого актера имел, то ли исполнение Василием Борисовичем Ливановым роли Шерлока Холмса не оставило его равнодушным, как оно не оставило равнодушным самих англичан. Но, вероятнее всего, нечистый дух, наконец, нашел наиболее подходящий тон „дружелюбного общения“, который им обоим не претил: бесу — по инструкции, а Павлову по соображениям религиозной этики.

— Итак, слушайте, — продолжал вещать бес. — У человечества вначале был один общий язык. Некоторые ученые лингвисты утверждают, что это — санскрит; другие говорят, что до санскрита был еще другой язык. И те и другие неправы. По настоящему, первый язык возник вместе с самим человеком, то есть с Адамом и Евой и был более естественным, чем те, усложненные материальной культурой языки, которые нам известны. Возьмите, например, языки птиц и животных. Эти языки — не грамматические; они являются естественными выражениями их настоящих и чувств и потребностей. С помощью определенных звуков животные одного вида передают предупреждение о том, что надо защитить себя или покинуть место, где они находятся; сообщают об изменении погоды и так далее. У них есть определенный способ выражения возбуждения, страсти, гнева, раздражения, которое они чувствуют в данный момент.

— Зачем мне это знать? — с тоской думал Павлов, напряженно вглядываясь вперед через лобовое стекло, интуитивно определяя направление движения катера по совершенно неизвестной ему реке. Надо было учитывать все: ветер, волнение, течение, глубину и ширину фарватера. Тем временем бес рассказывал интереснейшие факты из жизни первобытных людей, которым Павлов, к сожалению, вынужден был внимать вполслуха:

— Первоначальный язык человечества был языком чувств и естественных эмоций, как и их примитивные наскальные изображения. И по мере того как древние люди развивали эту науку, они начинали постигать, что звук в форме голоса, это — нечто священное. Данное обстоятельство, в свою очередь, наталкивало их на понимание значения дыхания, поскольку голос является всего лишь выражением дыхания. И когда голос выражается внешне, то это происходит в форме слова.

Слова, в свою очередь…

— Короче, Склифосовский! — Павлов не выдержал интеллектуальной интоксикации.

— А если короче, то я не понимаю языка, на котором они говорят.

— Как?! — удивился Павлов. — Вы ведь уже переводили для меня какие-то слова и выражения. Бес ненадолго замолчал, словно раздумывал, а затем сделал парадоксальное умозаключение:

— Ватсон! Это же элементарно! Что они говорят, мне и без слов понятно. По жестам и мимике, которыми они свою речь сопровождают. Но вы не отчаивайтесь. Все не так уж плохо. Короче, я сделал открытие: язык, на котором говорят наши туземцы, не естественный, а искусственный. Что-то вроде эсперанто. Еще пару часов назад я получил доступ к накопителю вербальной памяти этой несчастной девочки и скопировал необходимую информацию. Как я это сделал, объяснить вам не могу. Не имею права. Сами понимаете, дал подписку о неразглашении секретов черной, белой и прочей магии. Сейчас я анализирую полученную информацию, и ту часть, которую успел обработать, готов внедрить в ваше сознание.

— Так просто? — не поверил Павлов.

— Отнюдь не просто, — признался бес и пояснил. — Долговременную память человека обеспечивает фермент под названием протеинкиназ Мзета, который постоянно укрепляет силу контактов между нейронами.

Механизм аналогичен сохранению информации на жестком диске компьютера в виде двоичного кода: нолей и единиц.

— Опять ничего не понял — признался Павлов. Бес снисходительно хмыкнул, но затем все-таки его обнадежил:

— А вам, дорогой Ватсон, по причине отсутствия у вас PC, ничего и не надо понимать из того, что я сказал. Помалкивайте и ждите. Скоро у вас появится ощущение, что вы находитесь в лингафонном кабинете и слушаете магнитофон с записью урока иностранного языка. Вы услышите и начнете запоминать значения слов из первого в мире толкового словаря языка наших аборигенов, составленного лично мной. При этом вам даже не придется делать над собой усилий, чтобы их запомнить.

— У меня есть пи-си! Не надо меня недооценивать — обиделся Павлов.

— Ха-ха! — засмеялся бес и снова изрек что-то непонятное:

— Я имел в виду не то, что вы подумали, а персональный компьютер, в сокращении по-английски — PC. Не прошло и минуты, как Павлов услышал в ушах треск, как будто ему на голову надели наушники. Монотонный механический голос начал произносить слова на чужом языке и их русский перевод. Некоторые слова показались ему похожими на испанские, французские и итальянские. Правда, ни того, ни другого, ни третьего языка Павлов не знал, но когда-то слышал либо по радио, либо от иностранных студентов, с которыми ему доводилось общаться. Вначале он слушал внимательно, а потом его начало клонить в сон. А еще через некоторое время он почувствовал, что у него кружится голова.

— Арнольд Борисович, — взмолился он, — можно немного передохнуть? Бес прислушался к его просьбе и переключился на объяснение правил грамматики:

— Сейчас, одну секундочку. Вот, например, вдумайтесь. Глаголы „любить“ и „верить“ у них только совершенного вида. Тогда как глагол „надеяться“ имеет три значения: „обмануть“, „быть обманутым“ и „самообманываться“.

— Арнольд Борисович, перестаньте грузить меня ерундой! — снова возмутился Павлов, переживая за состояние серого вещества в своей черепной коробке.

— Никакая это не ерунда, а великий и могучий орландский язык — обиделся бес.

— Какой, какой язык? — заинтересовался Павлов. Бес откликнулся на его вопрос очередной научной тирадой:

— Орландский. Туземцы называют себя орландами, следовательно, принадлежат они к орландскому этносу, вероятно, очень древнему. В середине XX столетия на Байкале проводились археологические раскопки. Ученые обнаружили несколько поселений, относящихся к периоду неолита. Наткнулись на следы довольно развитой культуры: могильники, разнообразная глиняная посуда, наскальная живопись, каменные ступки для растирания зерна и т. д. Может, это оставили после себя орланды?

— Все-то вы, почтенный знаете, везде-то вы бывали! — Павлов грубо съехидничал, чтобы как-то снять накопившееся раздражение по поводу обширной эрудиции беса.

— Опять вы меня манкируете — сказал бес и даже обиженно зашмыгал. Павлов извинился и бес, подобрев, сообщил ему о том, что девушка-туземка приходится его двойнику Сороке родной сестрой, и что зовут ее Ягуана, а прозвище у нее — Инга, что на орландском наречии означает „ворчунья“, „ворчливая“, „сварливая“.

— Тьфу ты! Ну и имечко, да и прозвище не лучше! — Павлов выругался и даже сплюнул. Бес с ним спорить не стал и продолжил знакомить с остальными „родственниками“:

— А братьев ваших, мсье Сорока, которые сейчас так сладко зевают, разморившись на солнышке, зовут Рико и Люк, что означает „горластый“ и „любопытный“. Только я полагаю, что эти имена ненастоящие. У всех первобытных народов было принято давать новорожденным тайные имена, которое никому, кроме их родителей и старейшины рода, знать не положено. Только по достижении совершеннолетия они узнавали свои настоящие имена. Но и после этого многие продолжали конспирироваться, называя себя разными прозвищами, порою даже непотребными. Считалось, что злые духи, узнав истинное имя, то есть „имя души“, могут испортить человеку всю жизнь, потому что „имя души“ сменить нельзя. Ну, а теперь, что касается Рико и Люка. Они — близнецы. Родились четыре года тому назад. Их, покойных родителей, звали так: мать — Ася, что значит „нежная“. Отца звали Сом. Что значит его имя, не знаю, так как под словом „сом“ на орландском подразумевается много значений, например, вязанка хвороста для костра. Кстати, вы почти у цели… Перед путешественниками внезапно возникла высокая куполообразная гора, поросшая густым хвойно-смешанным лесом. Внизу, у подножия горы, почти над водой были видны обнажения красного гранита. Павлов очень удивился, когда заметил, что на них высечены ступени. Он заглушил мотор и вырулил катер к сделанному чьей-то рукотворной рукой спуску. Забираться на такую крутизну с больной девушкой и маленькими детьми было очень рискованно, и он решил причалить катер к более пологому склону, если, конечно, такой имеется. Он снова завел мотор и повел катер вверх по реке, огибая подножие конусообразной горы. Несколько минут спустя путешественники достигли участка реки, заиленного и забитого плавунами. Здесь река принимала в себя очередной приток, пройти по которому на катере не представлялось никакой возможности. Дело в том, что лес, растущий около воды, скорее способствует обрушиванию берегов, чем их закреплению. Большое дерево, подмытое водой, при падении своем увлекает огромную глыбу земли, а вместе с ней и деревья, растущие поблизости. Бурелом этот плывет до тех пор, пока не застрянет где-нибудь в протоке. Тотчас вода начинает заносить его песком и галькой. Он заглушил мотор и начал выруливать катер неподалеку от устья притока возле зарослей камышей. Надо было посоветоваться с бесом, что делать дальше, но не успел он и слова произнести, как услышал какой-то гул, похожий на далекие раскаты грома. Потом он с удивлением увидел, что земля на берегу едва-едва заметно колеблется.

Прошло несколько мгновений, и гул подземной стихии повторился.

— Вот, свершилось! Надо бы мне поближе посмотреть на это светопреставление! — бес радостно зашипел.

— Арнольд Борисович, голубчик, я не знаю, куда мне причаливать, — пожаловался Павлов, давая понять, что нуждается в добром совете. На его просьбу бес отреагировал совершенно по-свински:

— Дмитрий Василич, мое дело было предупредить вас об опасности и предложить вариант спасения. Согласитесь, это не так уж и мало.

Короче, мне пора. Желаю вам успеха!

— Подождите! Это для меня очень важно! — Павлов чуть не расплакался.

— Что еще?! — недовольно проворчал бес. Павлов намеревался спросить его о многом: о состоянии здоровья девушки-туземки, о жизни, быте, культуре первобытных народов и многом другом. Но задал вопрос, который в его ситуации мог бы любому показаться нелепым:

— Почему солнце так долго не переваливает за полдень?

— А я почём знаю?! — раздраженно ответил бес и внес полную ясность в их дальнейшие отношения:

— По существующим правилам, после того, как вы призвали Ангела-хранителя, который сейчас любуется вами, сидя на облаке, мне давно пора от вас отвязаться. Впрочем, на прощанье расскажу забавный анекдот. Может, в вашей ситуации пригодится. Короче. Поймали индейцы англичанина, француза и русского. Собрался совет вождей, надумали их испытать. Ну, говорят: „Вот вам ружье калибра 30/30. Вон в небе орел. Кто орла собьет, тот жив останется“. Взял винчестер англичанин. Целился-целился, выстрелил — ни хрена не попал. „Ну, что… последняя просьба“ — говорят. Попросил он стаканчик виски, и придушили они его с помощью лассо. Взял винчестер француз… Короче, коньячку ему налили — и тоже придушили. Взял винчестер русский.

Поднял, поводил прицелом. Потом опускает и говорит: — А можно мне сразу последнее желание? — Да чего уж там, все равно промахнешься. — Две бутылки водки! Выпил он водочку… Вскинул винчестер. Не целясь — бабах! И упал орел… У индейцев челюсти попадали. — И как это ты попал так? — спрашивают. — Да вы что, мужики! Из восьми стволов да по такой стае!» Павлов в ответ грязно выругался, а бес издевательски рассмеялся и на мгновение обозначил свое присутствие веретенообразным сгущением воздуха, которое исчезло также внезапно, как и появилось. После короткого перекура он завел мотор, вырулил катер на глубокую воду, развернул и повел вместе с привязанной к нему дощатой лодкой назад, вниз по течению реки, точно для себя решив, что, если бес подсказывает предпринять какое-то действие, то надо делать все наоборот. Примерно через час он достиг того же места, с которого пустился в плавание, подогнал катер к знакомому плоту и ненадолго остановился.

То ли он хотел обнаружить свое прежнее тело, то ли надеялся на возвращение Азора. Проснулись братья-близнецы, перебрались к нему на пост управления, стали ему что-то рассказывать, оживленно жестикулируя руками. Когда он сделал попытку выбраться на плот, они испуганно закричали, словно хотели его удержать. Они часто повторяли слово «ругорифо» и указывали рукой направление — на север, то есть вниз по течению реки.

IV

И снова река, и снова тайга, брызги воды в лобовое стекло, урчание мотора, дрожание металлического корпуса. Павлов задремывает прямо на ходу и в этот момент чувствует, что его теребят за руку. Он просыпается и до него доходит, что малыши просят его обернуться. Он оборачивается и видит, что юная туземка, которую бес назвал Ингой, пытается выбраться из спального мешка. «Как бы за борт, дурочка, не свалилась!», — испугался Павлов, заглушил мотор и на всякий случай направил катер к берегу. «Инга!»— громко сказал он и энергичным жестом показал ей, чтобы она оставалась на месте. Но она его не послушалась, и если бы Рико и Люк ее вовремя не поддержали, то, наверное, свалилась бы за борт. Катер мягко врезался в песчаное дно, и Павлов, потеряв равновесие, упал, больно ударившись спиной о руль. Пока он, шепотом матерясь, поднимался на ноги, братья-близнецы помогли своей сестренке выбраться из спального мешка. Усадив ее на заднее сиденье, они заботливо набросили ей на плечи мягкую оленью шкуру и наперебой начали что-то говорить, жестикулировать руками, показывая то на Павлова, то на дощатую лодку, которую они вели на буксире. Он мысленно повторял за ними отдельные слова или фразы, значение которых он все еще не понимал. Тут он обратил внимание на внезапно начавшийся птичий переполох. Стаи птиц с обоих берегов реки поднимались в воздух, беспорядочно кружили в небе и громко кричали, подавая сигналы тревоги и экстренного взлета. «Видно, вода в реке прибывает», — заволновался он, и, оттолкнувшись от берега шестом, повел катер вниз по реке, обратив внимание на увеличивающуюся скорость течения. Прошло около получаса, когда он заметил на левом берегу живописный холм, за ним еще один, а между ними — устье небольшой реки, которое кишело рыбой, идущей на нерест. Рико и Люк голыми руками вытащили из воды по большой рыбине, но удержать не смогли.

Судя по форме и цвету головы, это были «королевские лососи» (чавыча). Павлов строгим голосом, по-русски, приказал близнецам прекратить баловство, опасаясь, что они свалятся в воду. Малосольную красную икру он, конечно, обожал, но сейчас ему было не до этого. Он видел впереди сильное вращательное движение воды, которое невозможно было обойти. И тогда он принял решение войти в реку-приток и углубиться вверх по течению, насколько это возможно. В верховьях притока он надеялся найти подходящее место для стоянки, где можно в безопасности переждать подъем воды. На малой скорости он прошел заиленное мелководное устье, которое, постепенно сужаясь, превратился в спокойную реку шириной около сотни метров. Решение его оказалось своевременным, так как вскоре по большой реке, одна за другой, прокатились три огромные волны, которые, как цунами, сметали все на своем пути. Некоторое время русло малой лесной реки извивалось по направлению с востока на запад, а потом круто повернуло на север. Глубину под килем оценивать было не трудно. Достаточно было поглядеть за борт в воду. Так, определяя близость к поверхности подводных камней и сбрасывая временами скорость, он вел катер к верховью, борясь со встречным течением. Форма и краски береговой линии быстро менялись. Солнце заливало светом, а вода словно вытекала из неба и не отличалась от него насыщенностью и чистотой цвета. Картину обогащали пестреющие пятна берегов. Рябь прозрачного течения беспорядочно смешивала их отражения, как широкие мазки, добавляя динамичности в это живописное полотно. Высокие лиственные деревья по берегам кое-где так переплелись своими кронами, что образовали настоящие шатры, в которых царил таинственный полумрак. Левый берег имел очень небольшой уклон. По нему, спрятавшись за высокой травой, сбегали в реку многочисленные ручьи. По правому берегу начали появляться красноватые скальные выходы. В некоторых местах залегание пластов горной породы было почти горизонтальное, интенсивно расчлененное вертикальными тектоническими трещинами.

Из-за этого некоторые скальные выходы издали напоминали идеальную кирпичную кладку. Рико и Люк снова перебрались к нему на пост управления. Их сестра Инга, слава богу, забралась в свой спальный мешок и лежала в нем тихо, более не смущая Павлова своей наготой и попытками обратиться к нему с вопросами о происходящем. Хорошо, что Рико и Люк, несмотря на свой малый возраст, постоянно держали ее под контролем: не стеснялись, когда надо, прикрикнуть, схватить за руки, а один раз даже угостили ее подзатыльником. Павлов взглянул на часы. Стрелки циферблата показывали время 15 часов 50 минут. Он задрал голову вверх и посмотрел на солнце. Если верить часам, дневное светило должно было более значительно склониться к западу. Но оно по-прежнему стояло близко к значению полудня. «То ли бес соврал насчет широты, то ли часы неисправны», — подумал он. По пути им встречалось множество птиц, облюбовавших берега реки для своих гнездовий, но так как Павлов в орнитологии был не особенно сведущ, то смог опознать только гусей, цапель, чирков и уток.

Несколько раз катер спугивал пришедших на водопой косуль и благородных оленей. Рико и Люк радостно вскрикивали всякий раз, как только видели, как очередная птица или животное при виде катера испуганно прячется в прибрежной зеленке. Пройдя вверх по реке еще два с половиной часа, по взбитой винтом катера илистой мути он понял, что ее русло мелеет, и дальше продвигаться будет невозможно. Пригодное для стоянки место нашлось неожиданно и совсем рядом. На пологом берегу реки в нескольких метрах от кромки воды обнаружилась ровная каменистая площадка, на которой укоренилась старая и одинокая дуплистая сосна. Ровная заболоченная долина на сотни метров вокруг не внушала надежду найти более удобный вариант. Конечно, лучше было бы устроиться на ночлег на противоположном обрывистом берегу, где, как на параде, построились в линию двадцатиметровые кедрачи.

Наверное, там было полно и валежника. Но как туда забраться? Немного дров для костра Павлов погрузил на дощатую лодку перед тем, как отправиться в плавание. Также он надеялся, что в низине он сможет найти принесенный половодьем топляк, пригодный для сгорания в походном костре. Пока братья-близнецы играли, находясь у него на виду, он успел развести костер, поставить двухместную палатку и принести из катера ворох шкур. Больную туземку выгружать и нести на руках ему не пришлось. Она самостоятельно выбралась на берег и нетвердой походкой направилась к костру, волоча за собой спальный мешок. Павлов вышел ей навстречу, обнял за талию, подвел к палатке, откинул полог и жестом показал ее спальное место. Туземка что-то пробормотала, пошатнулась, но не упала, так как он успел ее подхватить и, подталкивая в спину и упругие ягодицы, затолкал в палатку, а затем помог забраться в спальный мешок. У девчонки по-прежнему был сильный жар, поэтому от Павлова требовалось срочно вскипятить чайник и регулярно давать ей теплое питье. В том же питье надо было растворить таблетки аспирина и анальгина, так как ему вряд ли бы удалось заставить туземку их проглотить. Что делать?

Каменный век! Невежество! Опять же столько хлопот сразу. И Рико и Люка надо чем-то поскорее накормить, а не то вот-вот от голода заплачут. Да и самому не мешало бы поесть. А дрова? Это сколько же понадобится дров, чтобы их хватило на всю ночь? А измерение уровня воды, чтобы утром палатка и костер не утонули в луже? И он закрутился, как белка в колесе. Два часа кряду ушло у него на то, чтобы вскипятить воду, заварить чай, напоить больную девчонку теплой кипяченой водой с растворенным в ней лекарством, сварить макароны с тушенкой, накормить Рико и Люка и поесть самому. Из-за отсутствия посуды макароны они ели прямо из котелка руками. Остатки пищи доели щенки, вылизав котелок начисто. Проблема с дровами временно разрешилась, благодаря тому, что неподалеку от стоянки обнаружилось с десяток хвойных и лиственных деревьев, принесенных паводком. Павлов обрубил их верхушки, которых как раз хватило на то, чтобы приготовить ужин. Дальше стволы деревьев надо было пилить. Он занялся этим уже после того, как Рико и Люк, досыта наевшись горячей пищи, заснули возле костра. Ему пришлось их разбудить и отправить в палатку. Туда же он загнал и их щенков. Вечерние сумерки наступили почти на три часа позже, чем это следовало по показаниям его «командирских» часов. Павлов уже устал удивляться и воспринял это как должное. Он напилил уже много дров — достаточно, чтобы всю ночь поддерживать в костре огонь. О том, чтобы самому улечься спать, не могло быть и речи. Чай не на пикнике, а в глухой тайге, где не только медведи, но, быть может, и тигры водятся. Заготавливая дрова, он пытался вспомнить хоть что-то из того, что когда-то прочитал в художественной литературе о жизни и быте первобытных людей. Первой на память пришла любимая в детстве книжка «Борьба за огонь». Фамилию автора он не помнил. Но это не важно. У героев той исторической повести не было даже луков. Только копья, дротики и дубины-палицы. И огонь при помощи трения они добывать не умели; хранили тлеющие угольки в каких-то плетенках. А у него есть и автомат Калашникова, и карабин «Барс», и даже спички. Впрочем, патроны когда-нибудь закончатся, и ему, возможно, придется осваивать стрельбу из лука и метание копья. Если, конечно, ему придется пробыть здесь достаточно долго. От одной этой мысли его воротило. В глубине души у него еще теплилась надежда на то, что, рано или поздно, он вернется в свое время тем же способов, каким из него выпал. Иначе ему следовало немедленно сойти с ума. Время шло к ночи. Вечерняя заря — сначала бледная, стала изумрудно-зеленой, и по этому зеленому фону, как расходящиеся столбы, поднялись из-за горизонта два светло-желтых луча. Через несколько минут лучи пропали. Зеленоватый свет вечерней зари сделался оранжевым, а потом красным. Самое последнее световое явление заключалось в том, что багрово-красный горизонт стал темным, словно от дыма. Одновременно с закатом солнца на востоке появился теневой сегмент земли. Одним концом он касался северного горизонта, другим — южного. Внешний край этой тени был пурпуровый, и чем ниже спускалось солнце, тем выше поднимался теневой сегмент. Скоро пурпуровая полоса слилась с красной зарей на западе, и тогда наступила темнота. Смолкло пение птиц. На черное небо высыпали звезды. Луна находилась в растущей фазе второй четверти, соответствующей 10-12-му лунному дню. Длинные черные силуэты деревьев на противоположном берегу реки, словно гигантские стрелки, показывали, что месяц передвинулся по небу к той точке, в которой ему надлежит быть в девять часов вечера. Павлов посмотрел на часы. Стрелки циферблата показывали 23 часа 25 минут. Не напутал ли коварный Арнольд Борисович Шлаги с широтой? Вскипятив воду, Павлов в единственной подходящей посудине, найденной им на катере, — эмалированной кружке, — начал готовить чифир — бодрящий и тонизирующий напиток, который получатся путем вываривания на огне высококонцентрированной заварки чая. Очень трудно передать словами красоту таёжной ночи, её нужно увидеть самому и пережить! Впечатление у Павлова было такое, словно он попал в сказку. Небо, вычеканенное хороводом звёзд, то опускалось, то поднималось, будто кто-то специально колебал расшитую парчой ризу природы. Время от времени один из её изумрудов отрывался и вместе с тонкой серебристой нитью устремлялся на землю, как гонец и вестник иных миров. Воздух приходил из глубины тайги то тёплыми, то холодными приливными волнами. Прохладные пальцы ночи касались его лица и нежно ласкали его. Вот — Большая Медведица. Находится почти в зените. Вот — Полярная звезда. Вот — знакомые созвездия. «Как в университете учили определять широту по звездам?» — Павлов задумался и смог вспомнить только определение географической широты по методу Певцова. Вот, только воспользоваться он им не мог, из-за отсутствия телескопа-рефрактора. Он сделал маленький глоток чифира, и произнес любимую фразу своего приятеля Лёньки-философа: «Дзэн объявляет войну разуму, так как, несмотря на его практическую пользу, он мешает нам докопаться до глубины бытия», — которой его приятель, как правило, предварял употребление первой рюмки водки, или стакана, в зависимости от того, в какой таре студенческие друзья-приятели разливали спиртное.

Вообще-то Лёнька был геологом. В один год с Павловым поступил на учебу в МГУ на геологический факультет. Кое-как проучивши первый семестр, взял академический отпуск, якобы, по семейным обстоятельствам. Армия ему не грозила. Уже отслужил в войсках ПВО.

Через год он восстановился на дневном отделении факультета.

Проучился еще один семестр, и снова взял академический отпуск. Непредсказуемый был человек, Леонид Пайдиев, но при этом — фанатичный поклонник Арьи Майтреи, Линь Бяо и Конфуция. В пьяном виде ходил по общежитию в кимоно, а то и просто в майке и семейных трусах, садился на каком-нибудь коврике перед дверью в позу лотоса, и, закатив глаза, громко вещал: «Ом мани падме хум! Подайте страдальцу на опохмеление и просветление!» И, что самое интересное, ему подавали. В редких случаях получал пи…, в общем понятно.

Павлов уже закончил обучение, а Лёнька в это время все еще обитал где-то между третьим и четвертым курсом. Но они по старой памяти продолжали общаться, а потом незаметно расстались. Еще когда было светло, Павлов воткнул на берегу реки в ряд, на расстоянии, примерно, 10 см несколько палочек-вешек, при помощи которых он надеялся измерять уровень подъема воды. Через каждые полчаса он подбегал с горящей головешкой к реке, чтобы проверить, до какой вешки добралась вода. К часу ночи вода поднялась только на одну вешку. Для беспокойства не было оснований, и он снова предался воспоминаниям о своей прежней жизни, потягивая чифир, и подбрасывая в костер дровишки. Посреди ночи из грустных раздумий о превратности человеческой судьбы его вывел жизнерадостный голос Василия Ливанова:

— Ватсон, то есть Павлов, выбросьте-таки ваш советский будильник на помойку. Он вам здесь больше не понадобятся. Голос раздавался откуда-то сверху, но таинственный собеседник по-прежнему был невидим и неосязаем.

— А здесь везде помойка — зевая, сказал в ответ Павлов, конечно, имея в виду не место для утилизации мусора, а тоскливую безнадежность его нынешнего бытия. Но вернувшийся бес воспринял его слова не как шутку, а вполне серьезно:

— Совершенно верно, Ватсон, это — помойка! Вы уже, наверное, догадались, куда нас забросили? Не считая меня, вы — единственный образованный человек на этой планете. Остальные — дикари, обезьяны, недавно покинувшие свои деревья и только научившиеся ходить на задних конечностях!

— Простите, Холмс, то есть Арнольд Борисович, а что вы хотели увидеть в 17-м столетии до новой эры? — Павлов стал подкидывать бесу актуальную тему для разговора. Помянув нехорошими словами какого-то безбашенного сисадмина и трех компьютерных упырей, бес выдал цель своего путешествия:

— Как, что, дорогой?! Взрыв супервулкана Санторин, который отбросил развитие человеческой цивилизации на многие века и, возможно, тысячелетия назад — к первобытному варварству. Я всю жизнь мечтал совершить экскурсию в Эгеиду. Получил от шефа в порядке поощрения бесплатную туристическую путевку. И нате! Занесло черт знает куда! И тут до Павлова стало что-то доходить: «Атлантида!!! Бес имеет в виду Атлантиду, о которой впервые сообщил античный философ Платон в диалогах „Тимей“ (кратко) и „Критий“ (более развёрнуто). Правда, он поместил Атлантиду непосредственно за Гибралтарским проливом, недалеко от побережья Испании. Но ведь он мог и ошибиться». Чтобы не выказывать бесу знание предмета, Павлов наигранно изумился:

— Надо же! А я то, думал, что гибель Атлантиды — более интересное зрелище. Правда, насколько мне известно, ее остатки в том месте, которое указал Платон, то есть за Гибралтаром, так и не найдены.

— Какой Гибралтар?! — раздраженно заговорил бес. — Под Геркулесовыми Столпами Платон подразумевал не пролив, связывающий Средиземное море с Атлантическим океаном, а западное устье Нила, — и тут же, не без ехидства, поинтересовался:

— И что за гадость вы имеете желание пить из этой совершенно непрезентабельной эмалированной посудины?

— Чифир, — честно сознался Павлов, и сразу наткнулся на упрек:

— Вы, милейший, нисколько не заботитесь о своем здоровье.

Употребляете концентрат вредных алкалоидов, в то время как у вас в сумке находится естественный и единственный в своем роде препарат для поддержания тела и духа в восхитительном бодрствовании.

— А! Вы говорите о женьшене? — догадался он.

— Именно о нем, — подтвердил бес и предложил. — Отрежьте кусочек корешка, очистите его перочинным ножиком от земли, положите в рот и пожуйте. И тогда вам небо покажется в алмазах. Почему бы и нет? Павлов в точности выполнил данный ему совет.

Вскоре он почувствовал, что сон, с которым он боролся при помощи очень крепкого чая, начинает в панике отступать под напором еще более сильного противника. Дождавшись произведенного чудо-корнем эффекта, эрудированный бес снова вернулся к проблеме допотопных культур и цивилизаций.

— Дорогой Ватсон, то есть Павлов! Добро пожаловать в дебри исторических времен! — Бес торжественным голосом начал свою речь:

— Где Эгеида? Не знаю. Может, ее вообще не было. Египетской цивилизации тоже не существует. Долина Нила — сплошное болото безо всякого намека на трудовую сельскохозяйственную деятельность. Сахара — не пустыня. По ней текут реки, и она покрыта зеленью прерий, по которым галопируют бесчисленные стада парнокопытных. А, вот, теперь — самое интересное! Байкал — не пресноводное озеро, а настоящее море размером с Новую Зеландию: соленое в акватории слияния с Тихим океаном, и абсолютно пресное — в дельтах, эстуариях и лагунах. И там — единственный очаг цивилизации, подобный гомеровской Греции.

Классика бронзового века. Рабовладельческое общество раннего типа.

Ухоженные поля и сады. Ветряные мельницы. Города, обнесенные деревянными и каменными стенами. Роскошные дворцы с фонтанами и павлинами. А на юго-западе — остров площадью, не меньше 300 га. Но это не Ольхон. На острове — шикарный дворец с башнями высотой с Notre Dame de Paris и золотыми воротами. Между островом и прибрежными городами снуют лодки и парусно-весельные корабли, похожие на венецианские галеры. В городах полно народу, особенно на торговых площадях и набережных. Ремесленники, торговцы, рабы. Воины в блестящих доспехах. Повозки, запряженные лошадьми…

— А почему вы решили, что у них бронзовый век? — недоверчиво спросил Павлов.

— Так ведь у военных на вооружении бронзовые мечи, шлемы и панцири, а также бронзовые наконечники копий и стрел. Из этого следует, что сельскохозяйственные орудия труда они делают из того же металла, — резонно заметил бес. «Цивилизация — это неплохо», — подумал Павлов, а вслух произнес:

— Ну и Бог с ними. Пусть живут в своем светлом рабовладельческом обществе! Меня больше интересует не общественный строй, а сигналы точного времени.

— Вот, вот, и я о том же! В сутках здесь не 23 часа 56 минут 4 секунды, а 26 часов 45 минут 2 секунды! — воскликнул бес и даже пожаловался: «У меня таймер взбесился…» «Понятно! Земля вращается вокруг собственной оси медленнее, чем в то время, когда в Шумере и Ассирии впервые изобрели солнечный календарь и разделили сутки на двадцать четыре часа», — обрадовался Павлов, довольный тем, что прежде Арнольда Борисовича об этом догадался. Между тем бес, имея разрешенный доступ к его сознанию, мгновенно прочитал его мысль.

— Понятно?! — голос его зазвучал на повышенных визгливых тонах. — Если вам все понятно, тогда объясните мне, почему Уральские горы вздыбились выше Гималаев?

— Урал выше Гималаев!? Вы часом не скушали по дороге мухомор? — Павлов не верил своим ушам, полагая, что его разыгрывают.

— Ватсон, то есть Павлов! Мне сейчас не до шуток! Произошла досадная ошибка или недоразумение! Или провокация! Короче говоря, Вас и Вашего покорного слугу забросили не в прошлое, а в далекое будущее! — бес верещал неприятным голосом.

— Почему вы так решили? — удивился Павлов. Бес грязно выругался, но потом заговорил более спокойно:

— Да потому, дорогой, что язык, на котором разговаривают ваши аборигены, явно имеет синтаксические и лексические корни в языке эсперанто, придуманном в начале последнего столетия второго тысячелетия новой эры.

— «В сознании нет ничего такого, что когда-либо не существовало или не осуществится в действительности» — Павлов процитировав очередное любимое изречение Лёньки-философа.

— Может, в отношении сознания, вы и правы, но взгляните на небо.

Я про звезды. Где Альтаир?! Нет Альтаира! Где Капелла?! Нет Капеллы!!! — бес продолжал возмущаться.

— Что же вы хотите, Арнольд Борисович? Звезды, как люди: рождаются, а потом умирают. Помните, как сказал поэт: «Иных уж нет, а те уже далече» — меланхолически заметил Павлов, но затем спохватился и выразил обеспокоенность по поводу столь радикального изменения земной поверхности.

— Может, мы все-таки не в будущем, а в далеком прошлом, когда Альтаир и Капелла еще не превратились в сверхновые звезды? — Павлов все еще цеплялся за последнюю надежду, полагая, что из прошлого в свое время еще можно как-то вернуться, а вот из будущего — никогда.

— Звезды — ерунда! Венеры нет! Место на ее орбите занял Меркурий, правда, сбавив свои стремительные обороты вокруг Солнца и собственной оси — бес огорошил Павлова еще одной сенсационной новостью.

— Вот это сюрприз! — Павлов еще больше загрустил и пробормотал что-то про электроны, которые тоже иногда покидают свои атомы, и такой процесс называется ионизацией.

— Ионизация, реионизация! Хватит про физику, геологию и астрономию! Давайте поговорим о филологии. Вы запомнили хоть что-то из того, что вам начитала программа переводчика моего квантового PC? — бес перевел разговор на другую тему.

— Почти ничего. Я же вам говорил, что к обучению языкам не способен — сознался Павлов. Бес начал его мягко успокаивать:

— Не переживайте. В мозге человека есть участок. Посредством его стимуляции скорость запоминания увеличивается в 20 раз! Можно, я его у вас немного раздражу, а потом программа-переводчик начнет распаковывать файловую систему, которая уже заархивирована в вашей голове?

— Валяйте — согласился Павлов.

— Этот процесс займет ровно два с половиной часа, — предупредил его бес и тут же предложил сопутствующую услугу:

— Кроме орландского, который я вытащил из долговременной памяти этой несчастной аборигенки, в вас будет полностью загружен и сам толковый словарь эсперанто, — таким, каким он был на дату последнего обновления. Знание эсперанто пригодиться вам при выражении наиболее сложных мыслей, соответствующих уровню вашего образования.

— Арнольд Борисович, да вы просто волшебник! — Павлов попытался подольститься.

— Да ладно уж, — снисходительно проворчал бес и, усмехнувшись, добавил. — Quidam dictus Jesus (некто, именуемый Иисусом — лат.) на пятидесятницу смог сделать гораздо больше. Его сторонники в один миг научились говорить на всех тогдашних языках, включая старославянский.

— Все равно заранее вас благодарю — искренним тоном сказал Павлов и задал вопрос, который по-прежнему не давал ему покоя:

— А с широтой и долготой вы ничего не напутали?

— Плюс-минус один градус, но не более. Ответственно заявляю — заверил его бес. Павлов принял слова беса на веру, но все равно решил прикольнуться:

— У меня был один знакомый — большой знаток философии и индийской поэзии. Так он, очнувшись от запоя, с точностью плюс-минус один определял по количеству пустых бутылок водки и портвейна, какой сегодня день и сколько в его комнате в общежитии побывало собутыльников. Перед этим он произносил мантру. Точно не помню, но, кажется, она читалась так:

— Ох, Дмитрий Васильевич! Мне бы ваши проблемы…, — вздохнул бес и нравоучительно произнес:

— Выучите толком хотя бы еще хоть один язык, кроме английского, из которого вы, кроме «My name is Peter» уже, кажется, ничего не помните. Что касается вашего дружка, то по данным, прочтенным мною в вашей памяти, у него уже была одна госпитализация в психбольнице: после того, как он жестоко избил «привидение», сломав ему нос. Пока! Павлов услышал в ушах треск, а потом звук, похожий на гудение настраиваемого микрофона: «Раз, раз, раз, раз». Потом раздался приветствующий его мелодичный женский голос:

— Saluton! Здравствуйте!

— Здрасте — в растерянности ответил он.

— Gis revido! До свидания! Повторяйте за мной!

— До свидания, — забормотал он. — Gis revido! Обучение эсперанто и его, непонятно откуда взявшегося, орландского диалекта продолжалось до рассвета. Хорошо, что урок не затянулся. Потому что не прошло и десяти минут после того, как лингвистическая программа А.Б. Шлаги завершила свою работу, до слуха донельзя утомленного Павлова донесся треск сучьев и вслед за тем какое-то сопение. Он схватился за автомат и вскочил на ноги. Со стороны заболоченной долины, окутанной туманом, показались две темные массы. Павлов узнал кабанов. Животные направлялись к реке. Судя по их неторопливому шагу, Павлов понял, что они его просто игнорируют.

Один кабан был большой, а другой поменьше. Павлов перевел переводчик-предохранитель на автомате Калашникова в положение ОД, выбрал меньшего кабана и начал целиться, стараясь попасть в голову.

Вдруг, большой кабан издал резкий крик, и одновременно Павлов нажал на курок. Эхо подхватило звук выстрела, и далеко разнесло его по тайге.

Большой кабан шарахнулся в сторону. Павлов подумал, что промахнулся, и хотел двинуться вперед, но в это время увидел раненого зверя, который поднимался на ноги. Он произвел второй выстрел. Животное ткнулось мордой в траву, но опять стало подниматься. Тогда он выстрелил в третий раз. Кабан упал и остался недвижим. Павлов подошел к нему. Это была свинья средней величины, вероятно, не менее двух центнеров весом — первый в его жизни настоящий охотничий трофей. Когда он вернулся к костру, озабоченный тем, что выстрелы могли напугать спящих, то увидел, что из палатки выползает девушка-туземка и тащит за собой свой меховой спальный мешок. Павлов непроизвольно выругался, но, спохватившись, настроился на снисходительно-покровительственное обращение, как и подобает старшему брату. Девушка-туземка с трудом встала на ноги, прикрылась мешком, как щитом, и, пошатываясь, направилась к нему. Он хотел поприветствовать ее по-орландски, но вместо этого произнес что-то среднее между русским и орландским: «Салют!» Туземка подошла к нему вплотную, уткнулась головой ему в грудь, всхлипнула и на чистом русском языке заговорила: «Павлов?! Это ведь ты?! Это, правда, ты?!» От удивления он чуть язык не проглотил. Даже не потому, что туземка заговорила с ним по-русски, а потому, что она заговорила с ним голосом старшего лейтенанта госбезопасности Светланы Викторовны Олениной.

 

ГЛАВА 7

ДЕСЯТЫЕ ВРАТА

29 декабря, в среду, Геннадий Галыгин, отпросившись с работы до обеда, отправился на личном автомобиле Volvo 460L в Строгино, чтобы проведать квартиру его покойных родителей — заслуженных ветеранов советской дипломатической службы. Еще недавно он очень выгодно сдавал доставшуюся ему в наследство недвижимость в аренду. Его последними арендаторами была богатая грузинская семья, но у главы семейства возникли какие-то проблемы с российскими правоохранительными органами, и арендаторы куда-то съехали, возможно, решили вернуться в родной Зугдиди. Быстро найти за ту же цену новых арендаторов ему не удалось, поэтому его трехкомнатная квартира с мебелью и бытовой техникой оказалась нежилой. А за нежилым помещением, как известно, надо регулярно следить: мало ли что, вдруг соседи этажом выше водой затопят или, не приведи господь, воры заберутся. Впрочем, были у него насчет этой квартиры и другие планы. Убедившись, что с квартирой все в порядке, он отправился на кухню, приготовил в кофеварке Bork чашечку кофе, а затем на мобильном телефоне Nokia 1101 набрал нужный ему номер и сделал вызов. Телефон был увесистый (более 200 грамм), стоил совсем недешево (более 600 американских долларов), и его обслуживание обходилось Галыгину, примерно, в сто долларов в месяц, хотя он и старался пользоваться новомодной заграничной техникой очень экономно. Ему ответил нежный женский голос.

— Лена, ты где? — спросил он.

— На третьем кольце. Такая ужасная пробка. Думаю, что приеду не раньше, чем через полчаса. Но это — нормально — ответила ему собеседница.

— Это нормально — согласился он, обрадованный и взволнованный тем, что у него с Еленой Сергеевной Павловой, наконец-то, состоится полноценное свидание. Их роман развивался стремительно. С того памятного воскресного дня, когда он ее поцеловал, они встречались дважды, поздно вечером, на том же месте, то есть на площадке 5 этажа возле окна. Своей жене Галыгин говорил, что ему надо перед сном погулять и подышать свежим воздухом, — иначе он не заснет. Под каким предлогом приходила к нему на свидание Елена Сергеевна неизвестно. Они курили, пуская дым сигарет в открытую форточку окна, возле которого стояли, разговаривали, целовались и поспешно, можно сказать — стремительно, делали все остальное. Тот, кто в школьной или студенческой юности бывал в подобных ситуациях, могут подтвердить, что подоконник, даже широкий, не самое удобное место для получения чувственного удовольствия. 35-летняя Елена Сергеевна и 40-летний Геннадий Галыгин переживали кризис среднего возраста или, как говорят психологи, «бунт 40-летних». Первооткрывателем новой болезни, поразившей весь цивилизованный мир, принято считать канадского психоаналитика Эллиот Жак, который в 1965 году в «Международном журнале Психоанализа» опубликовал статью под оптимистическим названием «Death and the mid-life crisis». Изучив множество личных биографий, автор пришел к выводу, что в середине жизни, люди испытывают некий кризис обусловленный двумя основными факторами. Во-первых, к этому моменту индивидуумы начинают глубоко осознавать собственную природу, как смертных существ. Во-вторых, меняются рамки восприятия действительности: система отсчета «время с момента рождения» заменяется системой отсчета «время до смерти», когда оставшихся дней значительно меньше желаемых прожить. Галыгин и Елена Сергеевна друг другу на свои «вторые половинки» не жаловались. Они ведь были соседи, и не один раз являлись невольными свидетелями периодически повторяющихся по одному и тому же сценарию семейных скандалов. Истеричная Наина Иннокентьевна била посуду и вопила, да так громко, что было слышно на всю лестничную площадку. Дмитрий Васильевич Павлов не кричал, а, молча, выставлял Елену Сергеевну за дверь. Следом за ней, как правило, выбегала их дочь Аня, которая жалела свою мать и очень боялась, что она непременно выполнит свою угрозу — бросится под поезд метро. А потом они обе шли к кому-нибудь из соседей, иногда даже оставались у них ночевать. Чтобы скрасить время ожидания, он перешел в гостиную и включил телевизор. На канале CNN показывали повтор прямой трансляции торжественной церемонии открытия Иоанном-Павлом II Святых врат собора Святого Петра. Это торжественное событие состоялось 25 декабря 1999 года и положило начало грандиозному празднованию 2000-летия христианства. 79-летний понтифик медленно и тяжело шел, опираясь на руки двух епископов, хотя и выглядел несколько лучше, чем во время своих последних появлений на публике. После молитвы, которой внимали около 8 тыс. верующих, находившихся на соборной площади, наместник Святого Петра направился к Святым вратам. «Я войду в Твой дом, Господи. Откройте мне врата справедливости»! — пропел Папа на латыни и уперся ладонями в бронзовые двери. Тяжелые створки медленно подались вперед. В этот момент огромный собор, погруженный в полный мрак, осветился ярким светом многих тысяч мощных электрических ламп. Господь молчал. Никаких ясно выраженных знаков, никаких совместных коммюнике с Папой римским. «И здесь без спецэффектов не могли обойтись», — поморщился Галыгин от досады и переключился на другой канал, по которому шли деловые новости. В это время раздался звонок в дверь, и он, выключив телевизор, поспешил навстречу своему счастью. Он помог Елене Сергеевне снять верхнюю одежду, проводил в гостиную и предложил кофе. От кофе она отказалась и попросила показать квартиру и правоустанавливающие документы. В принципе, ее все устраивало, даже ежемесячная арендная плата в размере 1 тыс. американских долларов. Она открыла сумочку и вытащила из нее конверт.

— Здесь 3 тысячи долларов. Я хотела бы заплатить за три месяца вперед — сказала она и покраснела.

— Да подожди ты со своими деньгами! Лучше скажи: ты, что, решила со своим мужем развестись? — спросил он, чувствуя, что для выяснения отношений настал решающий момент.

— Заявление о разводе я подала две недели назад. Вот повестка в суд. Завтра, я надеюсь, все должно решиться — призналась она.

— В таком случае… Я, конечно, не навязываюсь, но у меня есть встречное предложение: «Давай жить вместе» — выпалил он, поражаясь собственной смелости.

— Я не против этого. Но было бы лучше, если бы мы какое-то время, хотя бы полгода скрывали наши отношения. За это время я бы решила вопрос о разделе квартиры, в которой я с дочерью прописана, а ты бы разобрался со своей женой — в свою очередь, предложила она. Только она это сказала, как у Галыгина запищал мобильный телефон.

Звонила супруга Наина Иннокентьевна. Он приложил телефон к уху и стал с ней разговаривать. Супруга спрашивала, как он добрался до Строгино, и жаловалась на какого-то «козла» на ниссане-кашкашке, который «подрезал» ее на Кутузовском проспекте. Она тоже была за рулем (личного автомобиля марки Skoda) и направлялась на «Горбушку» за новогодними покупками. Чтобы не мешать их разговору, Елена Сергеевна, молча, встала с дивана и пошла на кухню. Он тоже встал и направился следом за ней, давая тем самым понять, что она для него гораздо важнее, чем разговор с женой. Увидев возле окна пепельницу, Елена Сергеевна открыла сумочку и достала пачку сигарет Vogue. Галыгин жестом показал ей, чтобы она не стеснялась и закуривала. А тут и разговор закончился. Он положил мобильный телефон на подоконник и открыл форточку.

— Я тебя не очень задерживаю? — спохватилась Елена Сергеевна.

— Я отпросился с работы до обеда, то есть до 14.00, следовательно, у меня в запасе, как минимум, два с половиной часа — улыбнувшись, ответил он на ее вопрос и в свою очередь поинтересовался, как обстоит со временем у нее.

— В колледже занятия закончились, а в торговой фирме среднего помола, где я работаю переводчиком, мне приходится бывать один-два раза в неделю— объяснила она свою ситуацию.

— Значит, успеем добежать до канадской границы— пошутил он и нежно погладил ее по спине.

— Конечно, успеем! — весело ответила она и, выразительно заглянув ему в глаза, тихо спросила. — Можно я перед забегом на несколько минут зайду в ванную?

* * *

Прибыв на работу на крыльях любви, но с получасовым опозданием, за которое его, взглянув на его сияющее от счастья лицо, Антон Шлыков даже не пожурил, Геннадий Галыгин занял свое рабочее место и «разбудил» «спящий» персональный компьютер.

— Какие новости? — спросил он, обращаясь к своим друзьям-коллегам.

— У рояля то же, что и было раньше. По сюжету мистер Прог должен возвратить Оленину в ее прежнюю жизнь. Ну, помните, как она приходит в себя после клинической смерти в Новосибирске. И я полагаю, что наш герой, немного пошалив, вскоре последует за ней. Руку даю на отсечение! Они встретятся снова, и у них закрутится роман с хэппи-эндом — высказал свое мнение коллега Андреев.

— Что-то я в этом не уверен, — возразил коллега Шлыков и пояснил:

— Дмитрий Васильевич, такую, понимаешь, красавицу себе отхватил, что назад возвращаться вряд ли захочет. Галыгин неопределенно хмыкнул, и тут же приступил к изучению написанного текста, чтобы составить собственное мнение. Очередное сочинение «ЭП-Мастера» произвело на него двойственное впечатление. С одной стороны, вроде бы реалистично. С другой стороны, в вопросе жизни и смерти главного персонажа имеет место «шредингеровская неопределенность». И это значит, что интрига сохраняется. Однако новелле следовало придумать красивое и креативное название, и он поинтересовался у своих коллег, что они думают по этому поводу.

— Я предлагаю назвать ее «Вселенец», поскольку наш Персонаж вселился в чужое тело — резюмировал Шлыков.

— Может, лучше назвать ее «Попаданец» или «Пришелец»? Поскольку Павлов переместился из одного астрономического и геологического времени в другое — не согласился с ним Андреев.

— Нет, тут что-то не так… Мистер Прог явно намекает на посмертное путешествие его души. Ясно, что, каждый из нас по-своему является и «вселенцем», и «попаданцем». И даже «пришельцем» — вслух, задумался Галыгин.

— Кое-кого в таком случае можно смело назвать «проходимцем», — рассмеялся Шлыков.

— Не хотел бы я оказаться на его месте — признался Галыгин, бегло дочитав текст до момента прибытия персонажа в свое будущее «родовое гнездо».

— А, вдруг, Павлов не умер, а переживает реинкарнационные галлюцинации? Люди, которым посчастливилось вернуться с того света, рассказывают о загробном мире совсем другое. И нам по-прежнему неизвестно, где его настоящее физическое тело — продолжал сомневаться Шлыков.

— А если, положим, Персонаж попал в Вечность через какие-то, неизвестные нам, «десятые врата»? С точки зрения одной безумной научной теории существование такой обители на карте Мультивселенной вполне уместно— в задумчивости произнес Андреев.

— И с художественной точки зрения тоже. Вспомните фильм Романа Полонски— поддержал его Галыгин.

— «The tenth Gate». Let it be so — нехотя, согласился Шлыков.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

У.Шекспир

I

Надев на голое тело любезно предоставленный Павловым прорезиненный плащ-дождевик, Оленина на корточках сидела у костра и, сбивчиво и взволнованно, рассказывала ему об обстоятельствах ее внезапного появления, — еще более удивительных и невероятных, чем его собственное приключение. Вот, что, она ему, в частности, поведала:

— В своем гостиничном номере я прослушала магнитофонную кассету, изъятую у гражданина Фишмана при обыске. Он прятал ее в тайнике вместе с антисоветской литературой. У меня почему-то закружилась голова, подскочила температура, и стало тошнить. Я вызвала скорую, меня положили на носилки и понесли. В этот момент я потеряла сознание, и… оказалась здесь.

— Ты слушала музыку к балету Прокофьева «Ромео и Джульетта»? — перебил ее Павлов.

— Нет. Это был «Реквием» Вольфганга Амадея Моцарта, — призналась она, и тогда он, стараясь не распространяться по поводу А.Б. Шлаги и прочей чертовщины, объяснил ей, что музыка, которую она слушала, была записана на магнитофонной ленте с секретными нейролингвистическими кодами, вызывающими реинкарнационные галлюцинации. При этом он попытался убедить ее в том, что ничего фатального не произошло, и, она, заново пережив какие-то очень важные события своей прежней жизни, обязательно вернется в свое исходное состояние — душевное и телесное. Оленина верила и не верила ему одновременно. Потом она попросила подобрать для нее какую-нибудь одежду, и дать ей что-нибудь поесть. Павлов отправился к дощатой лодке, выбрал самый большой мешок, сшитый из грубого холста, и не ошибся. Там была одежда и обувь. Оленина попросила не смотреть в ее сторону и приступила к выбору гардероба. Потянулись утомительные минуты ожидания. И, вот, наконец, она заявила о том, что примерка закончилась. Она не только разобралась в том, какая одежда мужская, а какая женская, но и объяснила ему значение некоторых орнаментов, использованных при ее декорировании. Оленина выбрала себе подходящие по росту штаны и рубаху из оленей замши, высокие мокасины из черной кожи и шикарное лисье манто. Наряд смотрелся на ней просто великолепно, и Павлов не преминул ей об этом сообщить. В ответ она пожаловалась на отсутствие нижнего белья: трусиков и лифчика. Павлов резонно заметил, что даже эстетствующие греки и римляне не знали, что такое трусы. Считается, что трусы произошли либо от штанов, либо от римской обуви (да, да, именно от обуви), которая постепенно становилась все выше и выше, пока не переросла в нечто похожее на колготки. Одна его знакомая по имени Марина их вообще не носила, даже зимой, утверждая, что, это — на старость, когда лобковый пушок твердеет, никто не греет и клитор обесточивается. А лифчики, кажется, появились только в 30-е годы XX века. До этого времени культурные женщины пользовались корсетами на китовом усе, а некультурные подвязывали себе грудь, чем придется. Оленина отреагировала на его стёб жалобным всхлипыванием. Тогда он сообщил ей, что тоже вынужден обходиться без любимых им байковых семейных трусов и хлопчатобумажной майки-тельняшки. Это замечание ее немного успокоило, и она спросила его, что она могла бы сделать полезного. Тогда он предложил ей приготовить на костре какую-нибудь простейшую еду, например, макароны или гречку с тушенкой. Сам же он намеревался осмотреть убитого кабана и отрезать от него что-нибудь, в смысле вкусной и здоровой пищи. «Как же мне теперь ее называть: Ягуана? Инга? Светлана?», — думал он, дивясь неисповедимости путей господних. Но на душе у него стало уже гораздо легче. Как-никак, он уже не одинок в мире, в котором почти ровно сутки тому назад очутился. В знак полного доверия он даже вручил ей карабин «Барс» и коробку с патронами, при этом предупредив о том, что оружие еще не пристрелено.

— Нормальный калибр для гуся и лисы, — осмотрев карабин, сказала она со знанием дела.

* * *

Тревожная и бессонная ночь близилась к концу. Воздух начал синеть. Распелись певчие птицы. Уже можно было разглядеть серое небо, туман в низине и стройные кедрачи на противоположном берегу реки. Свет костра потускнел; красные уголья стали блекнуть. В природе чувствовалось какое-то напряжение. Туман поднимался все выше и выше, и, наконец, пошел чистый и мелкий дождь. С потрошением кабана, управляясь острым, как бритва, охотничьим ножом, он справился довольно быстро. И дождь пригодился, смывая с туши кровь. А вот с разделкой биологической массы возникли проблемы.

Теоретически он знал, а однажды даже наблюдал, как это делают бывалые охотники, но сам никогда не пробовал, и даже в мыслях, не представлял себя мясником. Подошла Оленина и спросила:

— Это твой первый охотничий трофей?

— Так точно, — сознался Павлов, — как в прежней, так и в нынешней жизни.

— Тогда ты должен его съесть один. Если не съешь свою первую добычу, то удачи в охоте никогда не будет — сказала она не то в шутку, не то всерьез. С помощью топора и пилы-ножовки Павлов отделил от свиньи голову и отрезал язык, который решил закоптить. Необычно страшная усталость навалилась на него. Он вручил Олениной автомат Калашникова, часы «Восток», и попросил ее хотя бы часа полтора подежурить у костра, так как он совсем раскис. Она начала было протестовать, но, видно, военная выправка взяла свое, и она согласилась. Уверенным, натренированным движением она вынула из АК-47 рожок, проверив оружие на наличие патронов, вставила рожок на место и повесила автомат на правое плечо. Павлов нашел в палатке свободное место, лег на спину, с удовольствием распрямил ноги и мгновенно заснул. Проснулся он также внезапно, как и отключился. Причиной пробуждения была естественная физиологическая потребность, спровоцированная женьшенем, так как крепкий чай, как известно, производит эффект прямо противоположный. Рико и Люк сопели у него под боком. Он выбрался из палатки. Было уже светло. Продолжал моросить дождь. Оленина сидела у костра, держа на коленях охотничий карабин. Автомат висел у нее за спиной. Ее прежде распущенные волосы были заплетены в две косы. По тому, как внимательно и настороженно она на него посмотрела, Павлов сразу почувствовал что-то неладное. Но разговаривать ему было совсем некогда. Он только сказал ей «привет» и скрылся в прибрежных кустах. После этого он уже в бодром расположении духа подошел к реке и преклонил колено, чтобы умыться и заодно проверить, насколько поднялся уровень воды. Здесь его поджидал сюрприз. Рассматривая вешки, он услышал, как неподалеку от него хрустнул сучок, и вспорхнула какая-то птица. Негромкий, но властный голос, по которому он даже не сразу опознал Оленину, скомандовал:

— Руки вверх! Имя? Фамилия? Год рождения? Национальность?

— Павлов Дмитрий Васильевич, 1953 года рождения, русский — отвечал он, чувствуя, как у него от страха заурчало в желудке.

— Ближайший населенный пункт? Способ десантирования? Сообщники? — старший лейтенант госбезопасности, придя в себя, и, убедившись в том, что внешне она на себя похожа, а Павлов — нет, заподозрила обман.

— Светлана Викторовна! Не сходите с ума! Посмотрите на себя! Я говорю истинную правду! Мы в XVII веке до новой эры, в Северном Забайкалье. В глухой тайге, где нет никакой цивилизации — попытался убедить ее Павлов, в глубине души догадываясь о том, что с ним и с ней в их прежней жизни на самом деле произошло что-то совсем нехорошее.

— Никакой цивилизации говорите, а катер, автомат, карабин, тушенка, сгущенка и прочее, они откуда? — Оленина задала самый убийственный вопрос.

— Я все это материализовал, когда здесь утром появился — начал оправдываться он, чувствуя, однако, что вряд ли она ему поверит.

— Хватит врать, абориген хренов! Не поворачиваться! Не вставать!

Где сообщники? Не скажешь, застрелю, как собаку! — пригрозила она ему. Неизвестно, чем бы закончился этот странный допрос, если бы в самый критический момент к ним не подбежали Рико и Люк. Проснувшись и не найдя своих взрослых сородичей, они отправились на их поиски, с целью обратить на себя внимание и сделать важное сообщение. Вслушиваясь в отрывистые выкрики братьев-близнецов, Павлов, вдруг, почувствовал, что в голове у него, как будто, что-то щелкнуло, и он с удивлением распознал знакомые ему слова:

— Сорока! Инга! Мы видели вещий сон! К нам приходили папа и мама!

Они говорили с нами! Да говорили! Они нас любят!

— Вот мои сообщники! — сказал Павлов, опустил руки, поднялся с колен и без страха повернулся к Олениной лицом. Пацаны повисли на нем, и Оленина совершенно растерялась. Она опустила карабин, которым только что угрожала его жизни, и с вытянутым лицом наблюдала за тем, как он обнимает Рико и Люка и на непонятном ей языке с ними общается.

— Инга! Инга! Что ты стоишь, как бревно и молчишь, как рыба? — обратился к ней один из братьев-близнецов и начал теребить ее за руку.

— Тише, тише, ребята! — стал успокаивать их Павлов, а затем попытался объяснить причину неадекватного поведения их старшей сестры:

— Инга еще не совсем поправилась. Потом о своем сне мне расскажите! Быстро делать утренний дозор и умываться! Близнецы доложили, что утренний дозор они уже совершили, и, присев над водой, стали умываться.

— Они принимают меня за их старшего брата Сороку — объяснил он Олениной причину их дисциплинированного поведения.

— Ну и имечко у вас, гражданин! — презрительно фыркнула она. «Твое имечко не лучше», — подумал Павлов, а вслух сказал:

— Может, все-таки вернемся к костру? Что-то пожрать захотелось.

— Откуда ты знаешь их язык? Вроде бы слова знакомые, а понять ничего не могу — призналась Оленина, ведя его под конвоем.

— Так ведь я же в теле аборигена, мозги которого остались на своем месте — начал выкручиваться Павлов.

— Значит, я тоже смогу понимать и изъясняться на их языке?! — в словах Олениной появились признаки здравого смысла.

— Конечно, сможешь! Только не сразу, — попытался он ее обнадежить, впрочем, понимая, что без специальной программы-переводчика великий и могучий орландский язык она освоит, наверное, не скоро. Костер совсем потух и Павлов, чертыхаясь, раздул огонь. Котелок в отношении вкусной и здоровой пищи оказался, к его полному разочарованию, совершенно пустой. Оленина так и не удосужилась приготовить ни гречневой каши, ни макарон. Он также не нашел топор и охотничий нож. Их как корова языком слизнула с того места, на котором он их оставил. Куда-то пропала пила-ножовка. «Шмоном вместо дела занималась, сука ментовская!», — со злостью подумал он. Вернувшись к костру после водных процедур, братья-близнецы пробежались вокруг палатки, наткнулись на обезглавленного кабана и устроили настоящий гвалт. Заспорили, оценивая тушу по весу и размеру, а также способу ее умерщвления, а затем констатировали, что Сорока — великий охотник, потому что даже самые авторитетные охотники боятся сражаться со свирепыми лесными свиньями один на один. Мелочь, конечно, но Павлову было приятно. Когда вода в котелке вскипела, Павлов бросил в нее макароны.

После этого он попросил Оленину проследить за их приготовлением, чтобы самому тем временем выстругать вертел для жарки свинины.

Однако на его предложение она ничего не ответила. Павлов пожал плечами и подумал: не забрать ли из палатки охотничью сумку, в которой находился перочинный нож? В этот момент он, весьма кстати, вспомнил о своих «командирских» часах, которые передал Олениной перед тем, как отправился вздремнуть.

— Где мой хронометр? — Спросил он ее строгим голосом. Не говоря ни слова, она достала его наручные часы откуда-то из-за пазухи и кинула в его сторону. Он поймал их на лету и затем взглянул на циферблат. Часы показывали 10 часов 10 минут. Он посмотрел на небо, которое постепенно начало расчищаться от облаков, и перевел стрелки на два с половиной часа назад. Потом хотел было направился в палатку за сумкой, однако в тот самый момент, когда он сдвинулся с места, Оленина вскочила на ноги и направила на него карабин:

— Сидеть! Не двигаться! — скомандовала она.

— В чем дело? Я перочинный нож из сумки своей хочу достать. Надо бы вертел выстругать— стараясь не вспылить, объяснил он.

— Хватит мне пудрить мозги! Я еще могу поверить в переселение душ и прочую мистику. Но в возможность материализации вещей я не верю.

Вот, откуда, скажите, у вас немецкий перочинный нож? Он, что, переселился вместе с вашей душой!? — Оленина перешла на крик. К костру подбежали Рико и Люк. Вначале они испугались. Подумали, не сигнал ли это, предупреждающий об опасности. Но потом они успокоились, догадавшись, что Инга и Сорока на повышенных тонах выясняют между собой какие-то семейные отношения. Чувство мужской солидарности заставляло их встать на сторону старшего брата. Они запрыгали вокруг Олениной и стали ее дразнить, да так забавно, что Павлов, как не пытался себя сдержать, громко расхохотался. И Оленина опять растерялась, не зная, как себя в такой ситуации вести. Из палатки, скуля и повизгивая, выбрались два щенка черно-белого окраса. Почуяв свежее мясо, они подбежали к кабаньей голове и принялись ее обнюхивать и слизывать запекшуюся кровь. Павлов прикрикнул на братьев-близнецов и велел им поискать дров для костра.

Остаться без жаркого он не хотел, ни при каких обстоятельствах. Братья-близнецы послушно отправились выполнять его задание. Щенки побежали было за ними, но потом передумали и вернулись назад.

Взглянув на их виляющие хвостики и полные чувства преданности глазки, Павлов усмехнулся. Чем-то их поведение напомнило ему об отношениях в мире людей. Он взял щенков на руки и осмотрел. Оба щенка оказались кобельками. Макароны вот-вот должны были свариться. Павлов снял котелок с треноги, переместил его на угли и поставил на огонь эмалированный чайник с речной водой.

— Нельзя детей так далеко отпускать от себя — назидательным тоном упрекнула его Оленина.

— А что же мне делать, если вы не даете мне шага ступить? Держите меня под прицелом, как будто я американский шпион или вор-рецидивист, — раздраженно ответил он на ее совершенно нелепое, по его мнению, замечание.

— На каком языке вы с ними разговариваете? — Оленина заговорила более миролюбиво.

— Это допрос? — поинтересовался он.

— Да, допрос! — подтвердила она.

— На орландском — ответил он.

— Никогда не слышала о таком народе, — призналась Оленина и снова поразила его своими этнографическими познаниями: Разве среди народов Сибири есть native speakers языка, похожего на романскую ветвь? Я знаю эвенков, тунгусов, чукчей, якутов, коряков, хантов. Даже про нганасан что-то читала, а про орландов слышу впервые. И тут Павлова прорвало. В нем накопилось столько злости, что он, матерясь и чертыхаясь, стал доказывать ей, что она — последняя дура, которая даже понять не может всей серьезности положения, в котором они оба по ее собственной вине оказались. Зачем органам госбезопасности понадобилось втягивать его в эту мутную историю с Мерцаловым и Фишманом? Ясно, что его, Павлова, просто использовали, как живца, чтобы собрать на политически неблагонадежных ученых компромат. Вот, и приходится им обоим расплачиваться за зло, которое их начальники хотели причинить невинным людям. Оленина выслушала его, потом села напротив, положила на землю карабин, обхватила голову руками и тихо заплакала. Тут к костру с важным видом пришли с охапками сухих веток Рико и Люк. Увидев, что их старшая сестра плачет, они стали ее обнимать, гладить по голове и утешать. Они-то, честно говоря, подумали, что она переживает из-за смерти их родителей. Павлов сердито попросил братьев, чтобы они к Инге не приставали, а садились есть. Пацаны переглянулись, достали из-за пазухи резные деревянные палочки и, ловко орудуя ими, приступили к приему пищи.

— Надо же, какие культурные ребята! А я их вчера руками есть заставлял, — не хорошо подумал о себе Павлов. Умяв почти половину котелка, Рико и Люк разлеглись на оленьей шкуре, которую он по их просьбе постелил им у костра, и задремали. Павлов предложил Олениной поесть. Она отказалась. Он подумал, что она либо никогда в жизни не ела руками, либо стесняется это делать.

— Ты же со вчерашнего дня ничего не ела — напомнил он, пытаясь снова перейти с ней на «ты».

— Я армейские сухари погрызла, пока ты спал — призналась она и покраснела.

— Как хочешь… — сказал он, нанизывая на вертел кабаний язык.

— Гражданин Мерцалов задержан по подозрению в совершении преступлений, предусмотренных тремя статьями УК РСФСР: в покушении на убийство, убийство и шпионаж в пользу иностранного государства.

За отсутствием явных улик отпущен под подписку о невыезде, — сказала Оленина и прикладом протянула ему карабин. Осторожно приняв уже нигде не зарегистрированный ствол, он положил его на колени и спросил:

— А что с Аркадием Моисеевичем?

— Гражданин Фишман находится в больнице с подозрением на инфаркт, степень его вины, в том числе — в твоем исчезновении, уточняется— ответила она. Павлов пригорюнился. И снова начал мысленно корить себя за то, что, проявив малодушие, согласился поехать в Новосибирск.

— Пойду, попилю и порублю дрова, а то мне неудобно как-то сидеть, сложа руки — вздохнув, сказала она. После этих слов Оленина встала, подошла к старой сосне и достала из дупла топор, охотничий нож и пилу-ножовку, которые спрятала от него на случай, если он вздумает использовать их против нее в качестве холодного оружия. Автомат Калашникова висел у нее на шее, — наверное, на всякий случай. Павлов проверил карабин и, убедившись, что он заряжен, начал успокаиваться. Пока Оленина пилила и колола дрова для костра, он коптил кабаний язык и угощал щенков кусочками мяса, которые срезал с кабаньей головы перочинным ножом. Не забыл он забрать с катера и пачку соли. Свежие мозги он решил в пищу не употреблять, а просто выкинул их в реку. Мало ли, вдруг свинья болела трихинеллезом. Пришла с дровами Оленина и смущенно призналась, что у нее проснулся зверский аппетит, и она готова есть кабана даже в сыром виде.

— Зачем же портить себе желудок? — рассмеялся он и протянул ей нанизанный на выструганную палочку кусочек подкопченного кабаньего языка. Отведав деликатес и найдя его превосходным, Оленина предложила ему помощь в разделке кабаньей туши, сославшись на некоторый опыт в этом деле. Вдвоем они быстро управились с разделкой охотничьего трофея. Что-то они сразу засолили, что-то отобрали для приготовления колбасы, что-то оставили для барбекю. Пока мясо жарилось, он попросил ее поподробнее рассказать о событиях, которые произошли в квартире Аркадия Моисеевича Фишмана 17 мая 1978 г. в период с девяти до десяти часов вечера.

— Мы вели за тобой видеонаблюдение, и вдруг, обнаружили, что тебя нет, в смысле, что твое тело исчезло, — сказала она, но при этом отвела глаза и покраснела. Тогда он спросил, какие действия после его физического исчезновения предприняли тайно наблюдавшие за ним доблестные представители органов госбезопасности. Оленина обиженно шмыгнула носом и сказала, буквально, следующее:

— Вначале мы подумали, что твое исчезновение, это — оптическая иллюзия, и ворвались в квартиру с обыском. Для гражданина Фишмана, как я говорила, пришлось вызывать «скорую». Гражданина Мерцалова мы задержали и отвезли на допрос. Во время допроса ему стало плохо, и наш врач Мерзликин сделал ему два укола: один, чтобы поднять упавшее давление, второй — чтобы он заговорил. Последний укол в близких нам медицинских кругах также известен под названием «сыворотка правды».

Мерцалов заговорил, но перед этим послал меня, Мурадова и Мерзликина куда подальше. Я еще посмеялась: «К Ивану Грозному или к Новохудоносору?» А он недобро глянул на меня своими черными цыганскими глазами и сказал: «Вам, мадемуазель, в порядке исключения, желаю проследовать в светлое коммунистическое будущее!».

— И что же он вам рассказал, если не секрет? — поинтересовался он. Оленина смахнула тыльной стороной ладони слезы, набежавшие на глаза, потерла себе кончиками пальцев виски и… раскрыла служебную тайну, т. е. поведала ему о том, что Сергей Сергеевич Мерцалов сообщил следствию под воздействием амитал-натрия:

— Профессор понес какую-то пургу, сплошь состоящую из научных терминов, из которой мы поняли только то, что он нашел способ, как с помощью какого-то резонансного акустического эффекта побывать в прошлом и даже заглянуть в будущее. Но мы ему не поверили и потребовали, чтобы он раскрыл формулу синтетического наркотика. Он, действительно, что-то карандашом на листе бумаги нацарапал, и мы сразу отправили все это телетайпом в Москву. Через час пришел ответ.

Нам сообщили, что это — не химическая формула, а уравнение из области квантовой физики.

— А что же приключилось с тобой? — Павлов пытался понять, с какого дуба они, вдруг, ни с того ни сего, очутились в телах аборигенов из племени орландов. Ответ Олениной оказался для него неожиданным:

— Сразу после допроса я отправилась в гостиницу. Коллега Мурадов встретил меня в холле и передал магнитофонную кассету, найденную в тайнике гражданина Фишмана. Это было в половине шестого утра. Я до девяти часов поспала, а затем стала собираться на планерку. Во время завтрака я вставила изъятую кассету в диктофон, нажала на кнопку воспроизведения записи и, как уже сказала, потеряла сознание. Когда же очнулась, поняла, что у меня высокая температура, а тело такое, каким я его помню, когда мне было 14–15 лет. «Не иначе как нас занесло в параллельную Вселенную. О, Господи! Дай нам возможность, вернуться в себя живыми», — подумал он, а потом, разом вспомнив все, что он прочитал из произведений мировой фантастики, стал убеждать Оленину в том, что она переживает реинкарнационные галлюцинации.

— И это значит: все, что со мною сейчас происходит, это — мой сон?! — Оленина обрадовалась столь простому и понятному объяснению.

— В принципе, да, но при этом ты должна воспринимать все, что ты сейчас видишь, слышишь, обоняешь и осязаешь, как объективную реальность. В противном случае ты начнешь сходить с ума, и неизвестно, сможешь ли вернуться в свое время и в свое физическое тело — строго предупредил он.

— В таком случае у меня к тебе есть одна просьба — сказала Оленина и густо покраснела.

— Что такое? — Павлов почему-то подумал, что у нее начались месячные, и она не знает, чем все это дело заткнуть.

— Не сочти за неприличный намек, но у меня сзади так чешется, что, даже боюсь, как бы это не клещ — созналась она. «Ну, это ерунда», — с облегчением подумал он и попросил приспустить штаны. Ее действительно кто-то здорово укусил за мягкое место посреди левой ягодицы, но это был точно не клещ, а какое-то другое насекомое, может, муравей. А вот, клещ, похоже, был, присосавшись к ней пониже копчика. И он сказал об этом Олениной. Она, естественно, перепугалась, так как заражение клещевым энцефалитом — дело не шуточное; можно не только лихорадку подцепить, но и менингитом переболеть. Не слушая ее возражений, он разбудил Рико и Люка, чтобы посоветоваться с ними насчет этой напасти. Они, хоть и маленькие, но, наверное, знают, что в этом случае делали их родители. Когда, путаясь в определениях, он рассказал им о насекомом, высасывающем из Инги кровь, братья-близнецы сразу все поняли, побежали к дощатой лодке, порылись в вещах и притащили резную шкатулку из березового капа. Открыв ее, Павлов с удовлетворением обнаружил что-то вроде походной аптечки. Строгим голосом он спросил у братьев, помнят ли они, какие надо принять меры.

— Помним, помним! — загалдели они и начали действовать, полагая, что он решил устроить им экзамен. Один из братьев вытащил из шкатулки маленький глиняный кувшин, закупоренный деревянной пробкой, второй — костяные палочки и навощенную нитку. В кувшине оказалось какое-то очень пахучее масло.

Рико и Люк обильно смазали им место укуса клеща, а потом стали осторожно, орудуя палочками, выдавливать насекомое из ранки. Все это время Оленина стояла с приспущенными штанами, испытывая страшную неловкость. Когда из ранки показалось раздувшееся от крови насекомое, один из братьев ловко накинул на него ниточную петлю, быстрым, едва уловимым движением, вытащил наружу, бросил на землю и растоптал. В это время второй юный лекарь разворошил костер, поплевал на пальцы, вытащил подходящий тлеющий уголек и прижег им место укуса. Оленина ойкнула и быстро натянула штаны. В ответ на его похвалу, братья-близнецы очень эмоционально выразили негодование по поводу «киннимов», которые весной и летом житья не дают — ни людям, ни зверю. Затем они напомнили ему о том, что мама Ася по нескольку раз осматривала их каждый день, — даже когда «киннимов» не было, но от собак перебегали разные «ары», наверное, блохи. «Я прекрасно все помню», — по-орландски сказал Павлови жестом показал Олениной, чтобы она занялась их осмотром, а сам отправился к реке.

Небо почти очистилось от облаков. Ветер поменял направление с севера на северо-запад. Было сравнительно тепло, наверное, не меньше 15 градусов по Цельсию. Оживились и берега. То и дело появлялись белые и желтые трясогузки и кулики. Не замечая Павлова, они копались в наноснике или бегали по гальке, отыскивая корм. Молчаливо пронесся караван гусей, прошумела стая чирков, играя в полете. Над осокой, трепеща слюдяными крыльями, зависали изумрудные стрекозы. Вдруг, послышался какой-то гул, отдаленно напоминающий раскаты грома.

Множество птиц поднялись в небо, как будто кто-то их всех разом спугнул с насиженных мест. Павлов бросил в воду щепку и, по тому, как она закружилась, пришел к неутешительному выводу: вода прибывает не только со стороны большой реки, но и с истока. Он прикинул, что в их распоряжении, наверное, не более одного часа, а то и меньше, чтобы перебраться на более возвышенное место, например, на высокий противоположный берег.

С такими тревожными мыслями он вернулся на стоянку. Рико и Люк водили с Олениной хоровод, пытаясь ей подпевать, смешно коверкая русские слова: «Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк…»

— Удивительно способные дети — довольно улыбаясь, сообщила Оленина и успокоила его тем, что ни вшей, ни клещей она не обнаружила, но вот, уши у них грязные, да и вообще всем им было бы неплохо искупаться.

— Есть шанс не только искупаться, но и утонуть, — такими словами он начал рассказ о произошедшем вчера в верховьях Большой реки землетрясении и о начавшемся наводнении, которое, похоже, скоро доберется и до них.

— Может, прежде чем собирать вещи я тебя тоже осмотрю, вдруг клещ или еще какая-нибудь таежная мандавошка к тебе прицепились? — предложила она. Павлов подумал и согласился. Зачем лишний раз рисковать?

Энцефалитный клещ коварен, может часами ползать по телу жертвы, и только потом в нее впиться. Оно, конечно, стеснительно, но ведь сейчас Оленина — не совсем чужая, вроде как бы родная сестра.

Он приказал Люку и Рико забрать своих щенков и срочно отправляться на катер. Когда малыши выполнили его приказ, он разделся и, стыдливо прикрыв низ живота ладошками, предоставил себя на досмотр.

— Извольте также продемонстрировать и свое сокровище. Вдруг вы — не человек, а инопланетянин или, чего хуже, мутант! — категорически потребовала она, завершив осмотр открытых для обозрения частей тела. В ее требовании присутствовала логика, с которой нельзя было не согласиться.

— Так, крайняя плоть обрезана, — констатировала она.

— Это хорошо или плохо? — забеспокоился он. Оленина, стоя перед ним лицом к лицу, смутилась, снова покраснела, как тургеневская Ася, и сказала:

— Это не хорошо и не плохо. Я полагаю, что прежний владелец тела прошел возрастной обряд инициации. И я тоже его прошла. Таких «цветов зла» на приличном месте я ни в одной этнографической энциклопедии не видела. Павлов догадался, что она имеет в виду интимную татуировку в виде узора из листьев и цветов и решил приколоться:

— В 60-е годы в одной из районных женских консультаций Киева работал гинеколог. Красивый, статный мужик. У него была милейшая привычка: когда дама соответственно порядку усаживалась в кресло и принимала соответствующую позу, он, натягивая перчатки, начинал исполнять украинскую народную песню: «Уся краса твоя чудова у мене на виду!»

— Лично я так не думаю. Для работников спецслужб татуировки — непозволительны, — сказала она, но сразу осеклась и перевела разговор на другую тему. К тому же у меня на теле нет ни единого волоска, даже на ногах и под мышками.

— Может, это расовые или антропологические особенности, или — требование гигиены? — неспешно одеваясь, предположил он.

— Все может быть — сказала она и как-то очень загадочно улыбнулась. Их интересную беседу прервал ощутимый подземный толчок с последующим колебанием почвы в течение 8-10 секунд. Рико и Люк, прижимая к себе щенков, прибежали назад и забились в палатку. Они были так напуганы, что Павлову пришлось применить силу, чтобы их оттуда вытащить. Оленина помогла ему посадить детей на катер, собрать вещи и снять палатку. Разделанную тушу свиньи, завернутую в ее собственную шкуру, они перенесли в дощатую лодку. Павлов завел мотор и причалил катер к противоположному берегу возле растущего прямо над водой ивового дерева. Оленина на лодке отправилась вслед за ним, ловко управляясь шестом. Причалившись, они посовещались и придумали, как преодолеть крутой склон. Придумала все, конечно, Оленина, которая в юности увлекалась скалолазанием.

Для выполнения ее плана требовалась веревка длиной не мене 20 метров. И они связали ее из каната, веревок и ремней, имевшихся в их распоряжении. Поднявшись на берег, Оленина привязала к стволу кедра один конец веревки, а другой сбросила Павлову. «Рико!» — обратился он к братьям-близнецам. Когда малыш отозвался на свое имя, Павлов обвязал веревкой его за пояс, и Оленина вытащила его наверх. Таким же способом они переправили Люка. Братья-близнецы проявили удивительную храбрость, а Люк во время восхождения на крутой склон даже смеялся.

Потом они полностью разгрузили лодку и катер, и Павлов отправился на поиски места будущей стоянки. В сотне шагов от места высадки он обнаружил большую поляну, в самом центре которой стоял массивный черный камень, очень похожий на известный дорожный указатель русских народных сказок. Камень возвышался, примерно, на 2,5 м над поверхностью и имел в обхвате не менее 5 м. Из-за отсутствия зубила Павлову было очень трудно определить его структуру. Но интуиция геолога подсказывала, что камень имеет неземное происхождение и, вероятно, состоит из никелистого железа, как и большинство упавших на землю метеоритов. За поляной начинался склон, покрытый мелким кустарником, за ним — огромное высохшее болото с островками лиственных деревьев, переходящее вдали в темный лес. Вдоль берега валялось много сухих поваленных деревьев. Из них можно было соорудить настоящий «таежный» костер. В отличие от обычного костра, «таежный» складывается из брёвен длиной 2–3 м, уложенных вдоль или под острым углом друг к другу. Широкий фронт огня позволяет варить на таком костре пищу, сушить вещи, а при отсутствии палатки даже ночевать. Олениной место понравилось, и она предложила обосноваться на краю поляны поближе к болоту. Примерно за час путешественники управились с переносом вещей на место будущей стоянки, с запасом набрали валежника и развели костер. Она посоветовала Павлову палатку не ставить. Вместо нее она вызвалась соорудить жилище — в точности, как индейское типи. Во-первых, такое жилище просторнее. Во-вторых, гораздо безопаснее. В-третьих, в нем есть очаг, который не только спасает от холода, но и служит источником освещения. Павлов спросил ее, что для этого потребуется, и она вкратце объяснила ему свой план, снова поразив его своими этнографическими познаниями. Выслушав ее, он сообщил, что в распоряжении у них есть моток медной проволоки и пять тонких ремней 1,5–2 м длиной, чем ее очень даже обрадовал. Затем она попросила его вырубить из хвойного сухостоя 14 шестов не менее 5 м по длине и не более 12 см в диаметре. Шесты еще следовало обработать: обрубить сучки и снять кору. Пока он управлялся с шестами, Оленина из доставленных на берег шкур и при помощи медной проволоки и охотничьего ножа соорудила «покрышку» — этакий «плащ», сшитый полукругом, со стоячим воротником. Из изготовленных им 14 шестов она отобрала 3 наиболее крепких, расстелила «покрышку», положила на нее шесты и перевязала место их пересечения лассо, которое связала из оставшихся ремней.

Понаблюдав за ее работой, Павлов надел на плечи аборигенский кожаный рюкзак взял в руки карабин, и отправился на поиски камней для очага и, заодно, более тщательно осмотреть местность. Небо заволокло облаками, было прохладно и довольно ветрено.

Прогуливаясь вдоль берега, он подобрал несколько подходящих для очага камней из талькохлорита и талькомагнезита. Эти камни имеют монолитную структуру и в 3 раза тяжелее кирпича. Благодаря этому достигается повышенная теплопроводность и теплоемкость. На русском Севере эти камни называют огненными и часто используют для кладки печи-каменки в банях. Когда он вернулся на стоянку, типи была уже готова. Рико и Люк ликовали. Оленина тоже. Она объяснила Павлову, что на языке индейцев Лакота «ти-пи» означает «дом для жизни», или проще говоря, «жилье».

Это — традиционное жилище коренных народов Северной Америки, дом, согреваемый огнем очага, дым от которого выходит через отверстие над головой. Дополнительную информацию на эту тему она порекомендовала ему найти в книге «Indian tipi», изданной в 1957 г. в Оклахомском университете. Павлов пошутил, мол, завтра же первым рейсом «Аэрофлота» отправится в Охлакому и засмеялся, а Оленина, как ему показалось, обиделась.

— Почему вы все время разговариваете на непонятном языке? — обратился к Павлову с вопросом один из близнецов.

— Потому что, это — тайный язык взрослых. Когда ты вырастешь, то и ты будешь его понимать — объяснил он любознательному малышу. Он еще пару раз сходил на берег; из найденных камней выложил небольшой очаг и развел костер. Типи осветилось ярким желто-красным светом. Оленина с помощью Рико и Люка принялась застилать пол лапами молодого ельника и пихты, которые она заготовила, пока Павлов сооружал очаг. На ужин у них была вкуснейшая гречневая каша со свиным ливером, которую Оленина сварила на «таежном» костре. Наевшись досыта, братья-близнецы, развалились возле очага, и, как бы невзначай, вспомнили:

— А мы большой зимний спальники нашли — сказал один из них, а затем уже оба, наперебой, заговорили. — Да, спальник! Отличный мешок! В нем папа и мама спали, когда не ссорились. Мы хотим, чтобы ты и Инга тоже всегда спали вдвоем и никогда-никогда не ссорились!

— О чем это они? — поинтересовалась Оленина.

— О том, что нельзя ценные меховые изделия на улице без присмотра оставлять — буркнул он, выбрался наружу и принес рулон, в который был закатан двуспальный мешок, сшитый из лоскутов норки. В спальном мешке обнаружились два изделия из кожи, в которых Оленина опознала бурдюки для хранения воды, — то чего в их домашнем хозяйстве как раз не хватало.

II

Сумерки в лесу всегда наступают рано. На западе еще виднелись кое-где клочки бледного неба, а внизу, на земле, уже ложились ночные тени. Начал накрапывать дождь. Усталые путешественники сидели в типи вокруг домашнего очага, пили чай, заваренный из листьев малины и смородины, грызли сухари и наслаждались теплом и уютом. Дым от очага выходил в отверстие на крыше, туда же теплым потоком воздуха выносило кровососущих насекомых. После ужина Люк и Рико легли спать в спальный мешок из заячьих шкур, принадлежавший аборигенке Инге, то есть Олениной. Сама она воспользовалась спальником их родителей. Павлов договорился с ней, что до рассвета она поспит, а потом сменит его на дежурстве. Пожелав всем спокойной ночи и приятных сновидений, Павлов надел плащ-дождевик, забрал автомат Калашникова и выбрался из типи. Дождь еще часа полтора накрапывал, а потом перестал. В природе повисла торжественная тишина. Перетащив поближе к «таежному» костру несколько стволов поваленных деревьев, он приступил к сооружению коптильного агрегата.

Из-за отсутствия холодильника (и даже обыкновенного погреба) мясо освежеванного кабана могло быстро испортиться, и его следовало, как можно скорее, подвергнуть термической обработке. Не только в походных, но и в домашних условиях коптить мясо или рыбу можно и без специальной коптильни, используя исключительно подручные средства. Для этого вполне достаточно иметь обычное ведро с крышкой. На дно его насыпаются мелкие опилки. Чтобы мясо получилось без горчинки, рекомендуются лиственные породы деревьев.

Слой опилок должен быть около 10 см. Мясо или рыбу можно завернуть в марлю или перетянуть шпагатом и подвесить над опилками. Потом ведро надо поставить на открытый огонь и прикрыть крышкой. Время за работой шло быстро. Сверившись с часами, он вытащил ведро из огня, откинул крышку и — вот, он, первый кусок вкуснейшего деликатеса. А при такой закуске не грех отпить и сто грамм беленькой. Ближе к рассвету он уже так надегустировался, что ни свинина, ни водка уже не лезли в его глотку. На душе при этом было довольно тоскливо и уныло: тревожила неизвестность и страх остаться здесь навсегда. Когда проявились первые признаки рассвета, Павлов решил, что пора будить Оленину и сдавать ей дежурство. За то время, когда Оленина, Рико и Люк мирно почивали, он несколько раз наведывался в типи, чтобы подбросить в очаг хвороста.

В типи было просторно, тепло и уютно. Только было ему неведомо, что каждый раз, когда он появлялся, Оленина просыпалась, с трудом приходя в себя от пережитых кошмарных сновидений. Внезапными, как вспышка молнии, проблесками сознания она воспринимала себя на больничной койке, видела толстую стеклянную колбу с рисками делений, тонкую прозрачную кишку со струящейся внутри жидкостью, узнавала знакомые лица, а потом погружалась во тьму — мрачную и безысходную. Иногда она слышала чей-то голос, укоряющий ее за измену и предательство. А потом она оказалась неизвестно где. Но точно не в больничной палате и не в типи, а на залитом солнцем берегу сказочно-прекрасного озера в обществе с незнакомыми ей людьми, которые ее о чем-то просили или уговаривали, а потом оставили в одиночестве. «Красота то, какая! Но, почему— то она меня не радует?

Нет, надо скорей собираться отсюда, а то сейчас, действительно, расплачусь, тем более знаю, что никто этого не услышит», — думала она, оставшись у озера одна. Решение созрело у нее неожиданно. Когда-то еще в студенческие годы близкая подруга затащила ее в Политехнический музей на лекцию, посвященную проблеме аномальных явлений. Лектор Всесоюзного общества «Знание» профессор Карасёв рассказывал о наличии на Земле мест, где законы земного и магнитного притяжения действуют в непривычном режиме. Он назвал их «чертовыми кладбищами». Здесь, по его словам, регулярно возникают электрические вихри, способные переместить людей и предметы из одного пространственно-временного измерения в другое.

«Я, наверное, — думала она, — как раз и попала на такое „чертово кладбище“, поэтому мне надо как можно скорее отсюда выбираться. И тогда я вернусь в XX век. Хорошо бы при этом, конечно, не оказаться на территории США. Но шанс у меня есть, и пренебрегать им, подобно Павлову, я не собираюсь». Итак, она разработала следующий план: когда Павлов заснет, она заберет с собой АК-47, карабин, палатку, топор, охотничий нож и котелок, спустится к воде, отвяжет катер, заведет мотор и направится вниз по течению реки, а там видно будет. «Нехорошо, конечно, — рассуждала она, — оставлять Павлова без огнестрельного оружия, но и рисковать нельзя. Вдруг, он проснется, и пульнет мне в спину?» В рундуке на носу катера, как она успела выяснить, находились кое-какие съестные припасы, например, сгущенное молоко, которое очень бы пригодилось этим симпатичным малышам: Рико и Люку. Оленина любила детей и очень не любила, когда их обижают. Половину сгущенки, а также немного сухарей она была готова оставить в дощатой аборигенской лодке. Когда Павлов начал ее тормошить, она сделала вид, что ей все еще хочется поспать. Наконец, она открыла глаза и сказала сонным голосом, что еще пять минут, и она будет в форме. От Павлова неприятно разило сивушным перегаром и копотью. Когда, потягиваясь и зевая, она выбралась из типи, на земле и на небе было еще темно, только в той стороне, откуда поднимались звезды, чувствовалось приближение рассвета. На землю пала обильная роса — верный признак, что будет хорошая погода. Он передал ей АК-47, плащ-дождевик и «командирские» часы, пожелал доброго дня и попросил ровно через час снять с костра ведро, в котором коптилась свинина. Оленина уверила его в том, что все будет полный о'кей и пожелала ему приятных сновидений. Павлов разделся догола и залез в еще хранящий тепло Олениной спальный мешок. Устроившись, он зевнул, и мгновенно провалился в глубокий сон. Он спал так крепко, что не слышал, как Оленина несколько раз появлялась в типи, чтобы забрать брезентовую палатку и карабин, а в последний раз — чтобы подбросить в очаг хвороста. Рюкзак с пятью оставшимися в нем бутылками водки Оленина без сожаления утопила в реке. Она всегда осуждала политику спаивания коренного населения Сибири, Дальнего Востока и Крайнего Севера, которую проводило вначале царское, а затем советское правительство.

В свое время, будучи студенткой МГУ, она без раздумий подписалась под скандальным коллективным обращением в ЦК КПСС «О сбережении малочисленных ландшафтных народов». Она, кстати, неплохо знала устройство маломерного судна, которое «одолжила» у Павлова. И ее даже немного мучила совесть за столь безрассудный поступок, но ничего поделать с собой она уже не могла: если решение принято, назад дороги нет. В соответствии с показаниями циферблата часов, которые вручил ей Павлов, ее бегство из мира таежной глухомани и непонятных аборигенов началось ровно в 7.00. Над рекой расстилался белесый туман. Чтобы улучшить видимость, она включила сигнальные огни и фары. За два часа, ловко лавируя между плывущими по реке стволами деревьев и прочего лесного мусора, она добралась до большой реки и направила катер вниз по течению. Впереди по курсу перед ней возникла похожая на двугорбого верблюда гора, переливающаяся оттенками красного цвета. В поисках твердой суши по разливу плавали лоси, кабаны, косули, волки, зайцы, лисы, и не у всех хватало сил добраться до берега. Обходя скопление торчащих из-под воды деревьев, она не заметила поднявшийся со дна реки огромный ствол старой осины, столкнувшись с которым катер перевернулся, и она очутилась в воде с автоматом Калашникова за спиной. Ухватившись за проплывающий мимо ее обломок мачты с размокшим, как тряпка, парусом, она не отпускала его до тех пор, пока ее не прибило к скалистой возвышенности с одиноко стоящим хвойным деревом (сосной) с мощным, искривленным стволом и низко опущенной кроной. Затем она использовала мачту, как подручное средство, чтобы выбраться по ней на берег. И даже парус из плотной льняной ткани ей пригодился: она оторвала его от реи, отжала из него воду и подстелила под себя, — прежде чем позволила себе, сняв мокрую одежду и обувь, чуть-чуть передохнуть и обсохнуть. Холод пробирал до костей, но и это была не самая большая неприятность. Речная вода, которой она успела наглотаться, почему то оказалась не пресной, а соленой и горькой, как будто она попала в бассейн реки из какого-нибудь Мертвого моря. От плохой воды ее мучила изжога, подташнивало и еще больше хотелось пить. Возле самого берега на сплавине, образовавшейся из сломанных веток, хвороста и сухого тростника она заметила гнездо с уже отложенными яйцами. Яйца (шесть штук), похоже, были гусиными. Ими она не только утолила жажду, но и укрепила желудок. Теперь надо было сделать над собой еще одно усилие — найти подходящее место, где можно развести костер, просушить одежду и обувь и, заодно, согреться. Пробираясь через густой подлесок: ветви рябины, малины и ежевики, переплетающиеся с прошлогодней сухой травой, — она неожиданно наткнулась на старое кострище и кем-то впрок заготовленные дрова: четыре вязанки хвороста и аккуратно сложенные в поленницу березовые чурбаны. Какой-то охотник или рыбак, видно, оставил все это про запас, надеясь когда-нибудь вернуться. Из сухой травы она соорудила что-то вроде запала и с помощью АК-47, произведя одиночный выстрел, добыла себе огонь. Обсохнув и согревшись, она решила забраться на сосну, в кроне которой она разглядела помост, похожий на те, которые сооружают охотники, промышляющие оленей и кабанов. Распугав отдыхающих на нижних ветках бельчат и мышей, она забралась на высоту примерно двух с половиной метров и осмотрелась.

Кругом, куда не глянь, расстилалась водная гладь, над которой возвышались вершины сопок и торчали верхушки деревьев. Низкие облака заволакивали небо туманными слоями, предвещая грозу. Исходить криком, призывая людей на помощь, было бесполезно. «Неужели Павлов меня не обманывал? Неужели я действительно вернулась в одну из жизней, когда-то мною прожитых?», — подумала она и поднялась повыше, но, чуть было не сорвалась вниз от испуга, услышав громкое:

«Кьяк-кьяк-кьяк». С помоста взлетела крупная птица с почти двухметровым размахом крыльев и клиновидно заостренным белым хвостом. Оленина предположила, что это — орел или беркут. Тут же на землю свалился окровавленный пятикилограммовый таймень. Вместе с Олениной на скалистой возвышенности спасалась от наводнения лосиха с лосенком и кабаниха с выводком поросят. И это соседство было довольно опасным. Известно, что «матушки лосихи» и «матушки кабанихи» при малейшей угрозе жизни своим чадам ведут себя очень агрессивно: в ярости они способны покалечить даже медведя.

Были и другие представители местной фауны, которые старались вовсе не показываться ей на глаза. В кустах затаились зайцы, и их было так много, что не сосчитать. Они сидели тесными кучками, прижавшись, друг к другу, большие и маленькие, и всем своим видом выражали полную покорность судьбе. У самой кромки воды белели черепа водяных крыс, на замшелом пне висели серые клочья заячьей шерсти и здесь же шевелились на ветру утиные перья — следы недавнего пиршества лис. В полдень она запекла тайменя в глине, предварительно выпотрошив и набив зеленью, которая была под рукой: диким чесноком, крапивой и листьями брусники. Зелень заменила соль и сделала рыбу на вкус более пряной и сочной. Только она успела отобедать, как началась гроза с ливневым дождем. Она снова промокла до нитки, но зато смогла утолить жажду нормальной пресной водой. Ближе к вечеру, почувствовав сильный озноб, она развела из березовых чурбанов «таежный» костер, а из прибившихся к берегу сухостойных деревьев и паруса соорудила что-то вроде гамака или матросской подвесной постели. Спокойно отдохнуть и набраться сил мешали многочисленные змеи семейства гадюк, покинувшие по причине прошедшего ливня свои укромные норы и щели. Костер, или, точнее говоря, исходящее от него тепло притягивал их к себе магнитом. И что только она не делала для того, чтобы их отпугнуть: бросала в них камни, палки и даже горящие головешки. Все бесполезно. А тут еще «матушки кабаниха», — то ли от голода, то ли от клаустрофобии — начала беситься: гонять и топтать несчастных зайцев.

Один косоглазый от испуга даже запрыгнул в ее походную постель. И тогда она решила кабаниху убить, посчитав, что она, выражаясь словами Киплинга, «нарушила водное перемирие» (Вторая книга джунглей). Наиболее безопасной охотничьей позицией в данной ситуации была сосна с привязанным к ее стволу деревянным помостом. Выждав момент, Оленина подкралась к сосне, подпрыгнула и ухватилась за толстую нижнюю ветку. Подтянувшись на ней, как на турнике, до верхней части груди, она услышала характерный хруст.

Ветка надломилась, и она совершила «мягкую посадку», ударившись коленями о каменистую почву. От боли она, естественно, ойкнула, чем сразу привлекла внимание «матушки кабанихи», которая находилась от нее совсем неподалеку — в каких-то двадцати метрах. Услышав за спиной пронзительный визг, она, не медля ни секунды, добежала до берега, забралась по грудь в воду и нырнула. Когда же она вынырнула, то обнаружила, что АК-47 за спиной у нее нет: то ли она от страха бросила его под сосной, то ли кольцо ремня, когда она бежала, выскочило из зажима.

III

Павлов проснулся как раз в тот момент, когда Оленина, выбравшись на сушу, выстрелом из Калаша добывала огонь. Звука выстрела он, разумеется, услышать не мог по причине его отдаленности, но его как будто кто-то в спину толкнул. Испытав нехорошее предчувствие, он быстро оделся и выбрался из типи. Рико и Люк в одиночестве сидели у костра и «чаевничали»: пили прямо из носика эмалированного чайника, который он, перед тем, как отправиться спать, вскипятил и заправил листьями смородины.

— Где Инга? — спросил он их строгим голосом. Братья-близнецы вскочили на ноги и, перебивая друг друга, заговорили:

— О, дорогой брат! Инга осталась вместе с папой и мамой! Да, она осталась вместе с ними, но скоро вернется. Папа и мама любят нас и обещали нам помочь. А ты для них, как огонь в домашнем очаге. Да, ты — наша последняя надежда!

— Какие папа и мама!? — начал было сердиться Павлов, но сразу осекся, уразумев, что Рико и Люк пересказывают ему свои детские сны. Раздумывать было некогда. Он помчался к берегу к месту стоянки катера и лодки. Лодка была на месте. Катер отсутствовал. Павлов вернулся на стоянку и первым делом забрался в типи, чтобы проверить, на месте ли карабин «Барс». Обе коробки с патронами были на месте, а, вот, карабин исчез. Вместе с карабином пропала и палатка. Потом он обнаружил пропажу охотничьего ножа и котелка. Куда-то пропала эмалированная кружка. «Все понятно, — решил он, — сбежала сука ментовская, бросив его одного на произвол судьбы! Хотя, куда же она выплывет в условиях наводнения и полной чужеродности общественной среды? Погибнет ведь, дурочка, погибнет!» В этот ответственный момент перед его глазами возникло веретенообразное сгущение воздуха, и он услышал жизнерадостный голос Василия Ливанова:

— Ватсон, у вас какие-то неприятности?

— Да, — пролепетал Павлов, — Инга сбежала. Угнала катер, забрала с собой автомат Калашникова и карабин «Барс». Бес, разумеется, ему не поверил, и потребовал чистосердечного признания:

— Что? Вы хотите сказать, что эта дурочка с куриными мозгами, которая хорошо умеет лишь раздвигать ножки, смогла завести катер и отплыть на нем в неизвестном направлении? Скажите честно, кто к нам пожаловал?!

— Старший лейтенант госбезопасности Оленина — признался Павлов.

— Очень ценный кадр. Надо срочно спасать! — заволновался бес.

— И я думаю то же самое. Как бы она не утонула. Или, что еще хуже, не попала бы в плен к аборигенам. Арнольд Борисович, голубчик, помогите! — взмолился Павлов. Бес неопределенно хмыкнул, но в помощи не отказал.

— Хорошо, — сказал он, — я покружусь над большой рекой и осмотрю берега. Далеко отплыть она не могла. Там полным-полно заторов.

Наводнение просто катастрофическое.

— Что делать? Что делать? — жалобно причитал Павлов.

— Ждите меня и не паникуйте! — ответил на его жалобные всхлипывания бес. Перед глазами Павлова снова возникло веретенообразное сгущение воздуха и тут же пропало. Взяв себя в руки, он занялся делами по домашнему хозяйству и воспитанию детей. Он наполнил чайник водой из бурдюка, умыл Рико и Люка, сложил пустые бурдюки в аборигенский рюкзак и отправился к реке, наказав детям не отходить от костра ни на шаг. С собой он также захватил копье с наконечником из вулканического стекла. Какое ни есть, а оружие. С помощью веревки он спустился с берега и забрался в лодку. На передней скамье он обнаружил три банки сгущенки и пять пачек сухарей. В паз уключины был воткнут свернутый трубочкой листок бумаги. Это была записка, которую Оленина оставила ему на прощание.

Бумагу и карандаш она, видно, нашла в бардачке возле руля. Буквы были написаны криво, а строчки ползли вверх-вниз:

«Павлов! Я все поняла. Мы — в аномальной зоне. Я не желаю здесь больше оставаться и хочу использовать свой последний шанс. Прости, если сможешь. Пойду на катере вниз по реке. Твой карабин на противоположном берегу на сосне — в дупле. Прощай и не поминай лихом. Оленина».

Прочитав записку, он машинально скомкал ее и бросил в воду, помянув Оленину вместе со всеми ее фобиями самыми нехорошими словами. Потом он отвязал дощатую лодку и, отталкиваясь шестом, отправился на противоположный берег, затопленный водой, за своим карабином. На середине пути лодка попала в водоворот, из которого ему еле-еле удалось выбраться. Плача от злости, он вернулся назад и еще раз провел осмотр своего единственного плавсредства. Под сидением на корме он обнаружил небольшой рулон тонкой кожи, правильной четырехугольной формы, хорошо обработанной и даже почти выбеленной. Вероятно, он забыл его забрать вчера при разгрузке. Он развернул рулон и с удивлением увидел на одной стороне выполненное черной краской изображение головы оленя с ветвистыми рогами, а на другой — знак «розы ветров», т. е. диаграммы, состоящей из восьми лучей: север, юг, восток, запад, северо-запад и т. д. Полюбовавшись тонкостью работы неизвестного художника, он обратил внимание на петли, которые, вероятно, предназначались для крепления этого шедевра к древку. В таком случае, — подумал он, — это, наверное, знамя рода или племени. Он наполнил бурдюки, а сгущенку, сухари и полотнище знамени поместил в кожаный рюкзак, и с помощью веревки взобрался на берег. Вернувшись на стоянку, он выслушал отчет Рико и Люка о том, что они успели заприметить за время его отсутствия. По словам детей, ничего особенного не происходило, разве что над ними пролетели два дятла, откуда-то на поляну выбежала черная лиса, но, испугавшись, спряталась за большим камнем. Павлов разгрузил рюкзак, развернул кожаное полотнище и спросил Рико и Люка, знают ли они, что это такое.

— Знаем, знаем! Это — Белохвостый Олень! Это — знак нашего рода!

С ним идут в бой! Его вывешивают на стоянке! Им пользуются, чтобы определить стороны света и проложить маршрут! — закричали они и от радости даже запрыгали.

— Где мы должны его поставить? — спросил он так, как будто проводил экзамен.

— Я думаю, — сказал один из братьев, — его надо поставить там, где наша лодка. Все орланды, которые будут проплывать мимо, увидят этот знак и придут к нам на помощь.

— Молодец, Люк, соображаешь! — похвалил его Павлов.

— Я не Люк, я Рико — обиделся малыш.

— Извини, я все время вас путаю. Как же вас родная мать различала? — спросил он, с целью их дальнейшего распознавания.

— Разве ты забыл? У меня же волосы длиннее! — с обидой в голосе произнес Рико и шлепнул себя по лбу.

— А у меня — короче! — напомнил Люк, сердито насупив брови. «В самом деле, — подумал Павлов, — как же еще их различать, тем более что близнецы часто имеют обыкновение нарочно путать взрослых своим поразительным сходством, меняясь именами». Следуя совету Рико и Люка, он выстругал из хвойного сухостоя шест длиной около трех метров и прикрепил к нему кожаное полотнище с изображением головы оленя и «розы ветров». Близнецы чуть ли не со слезами попросили его взять их с собой для водружения родового знамени на берегу реки. И он не мог им в этом отказать. Погуляв берегу, они набрали хвороста, вернулись к типи, вытрясли над костром одежду и спальные мешки и только после этого занялись каждый своим делом: братья-близнецы игрой в охоту, а Павлов решил, наконец, произвести полную инвентаризацию своего имущества. Все шкуры, которые были связаны в рулоны, Оленина использовала для постройки типи и ее внутреннего убранства. Имелись два спальника. Из орудий труда в его распоряжении были топор, пила-ножовка и лопата. Из оружия у него осталось копье, кинжал с кремневым лезвием, лук и колчан с семью оперенными стрелами, а также перочинный нож с двумя лезвиями, одно из которых можно было отломить и приспособить под метательное оружие типа дротик. Карабин он надеялся забрать позже, когда река вернется в свои берега. Из домашней утвари он располагал: эмалированным чайником, оцинкованным ведром, двумя бурдюками, корзиной из ивовых прутьев и кожаным рюкзаком. И все. «Нет, еще не все», — подумал он, вспомнив о коробке из-под леденцов с гвоздями и шурупами, из которых можно было сделать отличные наконечники для стрел. Еще у него был коробок спичек. Спичек при экономии могло хватить дней на десять. За это время можно было попрактиковаться в добывании огня методом трения.

Пустые банки из-под сгущенки могли заменить им кружки. У него был также граненый стакан и пустая бутылка из-под «Столичной». Правда, стакан он на то стакан, чтобы из него пить, а вот пустую бутылку, наполнив растопленным свиным салом, можно было приспособить под светильник, применив в качестве фитиля марлевый бинт. Он с сожалением вспомнил о конфискованной Олениной водке. Как бы она пригодилась для дезинфекции полости рта и поддержания бодрости духа! Но гораздо больше он сожалел о своих «командирских» часах, так как уже привык сверять по ним время, хотя и с определенной погрешностью. Завершив инвентаризацию, он решил потренироваться в стрельбе из лука. Из бурой морщинистой коры кедра он изготовил мишень и прикрепил ее к стволу большой березы. Рико и Люк бросили свои занятия и стали с интересом за ним наблюдать. Вначале он стрелял по мишени с расстояния 30 шагов. В умелых руках лук — не менее грозное оружие, чем, например, пистолет. Энергия стрелы спортивного лука сравнима с энергией пистолетной пули, но также сравнима и с ударом шпаги на глубину проникновения не менее полуметра. Из семи стрел, снаряженных наконечниками из кремния, в мишень попала только одна.

Стрелы, пролетевшие мимо цели, ему и братьям-близнецам, вызвавшимся ему помочь, пришлось искать на болоте. Хорошо, что их древки были окрашены охрой и имели светлое оперение. Когда все стрелы были найдены, начался «разбор полетов». Рико и Люк, хотя и были еще маленькими, в стрельбе из лука разбирались совсем неплохо. Так, они объяснили ему, что локоть и предплечье он держал неправильно, что тетиву лучше оттягивать от подбородка, а не от уха; при этом голову следует немного запрокинуть и т. д. Со второй попытки, прислушавшись к их советам, он показал более высокий результат, послав в цель уже две стрелы, причем, с расстояния, примерно, 50 шагов. После третьей попытки, сделав три точных выстрела, он почувствовал такую усталость, что попросил у Рико и Люка разрешения поспать — столько времени, сколько они смогут выдержать, если, конечно, не произойдет чего-то из ряду вон выходящего.

Братья-близнецы отнеслись к его просьбе с пониманием и пообещали от жилища никуда не отходить, огонь в костре поддерживать и без причины не шуметь. Павлов забрался в типи; не раздеваясь, прилег на спальный мешок, и провалился в сон. Ни одного ангела во сне он ни разу не видел, а тут ему приснились сразу трое — существа неземной красоты: голубоглазые, с белокурыми волосами, одетые в белые длинные туники. В руках они держали сверкающие мечи. Ангелы окликнули его по имени, а затем назвали себя: Пистис, Елпис и Агапи. Самый старший из них посмотрел прямо ему в глаза — не ласково и не зло, а очень внимательно, сосредоточенно, и сказал: «Не бойся никого и ничего — мы защищаем тебя! А ты защити ее!» Затем перед ним возникла тонкая и хрупкая девушка в белом подвенечном платье. Лица ее он не видел, так оно было скрыто полупрозрачной вуалью. Старший ангел назвал ее имя: «Вера», — а затем объяснил причину ее появления:

…Павлов проснулся, разбуженный раскатами грома. По покрышке типи стучали крупные капли дождя. Один за другим последовали сильные порывы ветра. Над тайгой бушевала весенняя гроза. Он поднялся во весь рост, чтобы прикрыть место для выхода дыма, которое в дневное время выполняло функцию окошка. В этот момент он с удивлением обнаружил, что прямо у входа типи, не раздевшись и не разувшись, спокойно дрыхнут Рико и Люк. Они, вероятно, хотели его разбудить, но вместо этого, бедняги, сами заснули. Павлов выбрался наружу и осмотрелся. «Таежный» костер пылал, раздуваемый порывами ветра, по небу в направлении юго-запада ползла тяжелая грозовая туча, а на севере переливалась всеми цветами великолепная радуга. Возле костра в игрушечном шалаше, сделанном из хвороста, спали два щенка. Почуяв Павлова, пёсики проснулись и заскулили. Дождь скоро закончился, и он смог беспрепятственно заняться домашними делами. Вначале он позаботился о костре, с удовлетворением заметив на краю поляны несколько поваленных ветром старых деревьев: берез и елей. И тут его охватило странное беспокойство, причиной которого была прошедшая гроза. Он побежал к реке, чтобы взглянуть на одиноко стоящую старую сосну на противоположном берегу, в дупле которой, согласно записке Олениной, находился его карабин. Предчувствие его не обмануло. Старой сосны не было, и куда она, поваленная ветром, уплыла, можно было только гадать. Павлов еще раз помянул Оленину нехорошими словами и решил, что, если он ее в другой раз где-нибудь встретит, то первым делом отлупит ремнем. Нажарив на вертеле свинины, немного перекусив сам и накормив щенков, Павлов решил изготовить солнечные часы. Без искусственного прибора для измерения времени он чувствовал себя совершенно беспомощным. Для начала он решил обойтись шестом. И для этого нашел подходящую молодую лиственницу, срубил ее под корень топором, обрубил сучья и снял кору. Когда шест был готов, он заострил его концы и обжег их на огне. При случае такой шест можно было использовать и в качестве оружия. Когда он воткнул шест в землю и по длине отброшенной им тени определил, какой, приблизительно час, из типи выбрались выспавшиеся Рико и Люк и разом заговорили. «Не иначе, как опять мне про свои сновидения будут рассказывать», — подумал Павлов, и не ошибся. Вот, в частности, что они ему поведали:

— О, наш дорогой старший брат! Мы видели во сне папу и маму! Они любят нас! Они сказали, что, когда Магнетрон (Солнце) помчится на огненной колеснице в свой дворец на западном краю земли, на стоянке Белохвостого Оленя появятся гости, которых следует опасаться! Папа и мама просят тебя спрятать от них подальше самые ценные вещи. Лучше, если бы ты их закопал. Да, именно закопал! Так надо для нашего блага. Так надо для твоей пользы! «Опаньки! — подумал Павлов. — Недаром говорят, что устами младенцев истина глаголет. Не иначе, как это — предупреждение, причем, уже ни первое, не второе, а уже Бог знает, какое. Причем, всякий раз, получая знаки „свыше“, я ими неизменно пренебрегал. Но на этот раз я сделаю все, о чем они говорят. А там поглядим. Опять же, любой клад, закопанный в землю, всегда можно раскопать». Он взял лопату и отправился к черному камню, вырыл яму глубиной около одного метра и сложил туда все металлические предметы, включая саму лопату, у которой предварительно отпилил черенок. Туда же он поместил топор, пилу-ножовку, коробки с патронами, пять банок сгущенки, коробку из-под леденцов и эмалированный чайник. Немного подумав, он забрал эмалированный чайник назад, так как не представлял, в чем он будет кипятить воду и заваривать травяной чай.

Перочинный нож, компас и коробок спичек он тоже оставил при себе.

Потом он заровнял землю и прикрыл сухими листьями и ветками. Рико и Люк стояли рядом, и, молча, за ним наблюдали. Когда они вернулись к костру, Павлов чуть не выругался. Он забыл закопать ведро, в котором прошлой ночью коптил грудинку. От копоти ведро стало совсем черным и издали напоминало обугленный пень.

IV

Солнце склонилось к закату, когда на стоянке Белохвостого Оленя появились гости, которых они не ждали. В восприятии Павлова они выросли, как из земли, хотя, на самом деле, пришли через болото со стороны леса. Это был боевой отряд племени аборигенов, которые назвали себя кайяпо. Их было шестеро. Все они были чем-то похожи друг на друга: смуглые, бородатые, с широкими скулами и приплюснутыми носами. Их одежда по фасону и материалу мало отличалась от той, которая была на Павлове. Через плечо на ремешках у них висели кожаные сумки и колчаны со стрелами, волосы подобраны и подвязаны кожаными ремешками. Воины были вооружены луками, копьями и топорами, напоминающими индейские томагавки. Среди них доминировали два рослых мужика с головными уборами из перьев. Они деловито осмотрели поляну и дали команду на привал. Два воина продолжали осмотр местности, пять воинов расположились вокруг костра. Один из них прилег, четверо присели на корточки, распалили и пустили по кругу трубку с длинным деревянным мундштуком. То, что они курили не табак, Павлов понял сразу, как только уловил запах растительного зелья. «Марихуана», — решил он и, наверное, не ошибся. Язык, на котором разговаривали туземцы, был не орландским. Но среди них оказался молодой воин, который мог объясняться по-орландски. Он то и вступил с Павловым в переговоры: похлопал по плечу, предложил присесть на чурбан и присел сам, используя вместо подстилки свой «доломан» — прямоугольный кусок шкуры какого-то пушного зверя, пристегнутый ремнем к кожаной куртке. Рико и Люк в это время находились у Павлова за спиной, стоя, прижавшись, и обхватив его своими ручонками за шею. Всем своим видом они показывали: от своего старшего брата они не отступят ни на шаг, что бы с ним не случилось. Павлов объяснил переводчику, как его зовут и, изображая крайнее огорчение, сообщил, что он и его братья в результате наводнения потеряли своих родителей. Переводчик передал его слова вожакам, которые с пониманием закивали головами и что-то сказали. Павлов даже без перевода понял, что они ему очень сочувствуют. Туземец назвал Павлову свое имя, которое в переводе на орландский означало «медвежонок». Назвал он и имена своих вожаков: Отважный Вепрь и Зоркий Глаз. Говорил он на распев, слегка заикаясь. Павлов поинтересовался у Медвежонка, куда они направляются. Тот немного замялся, но потом сообщил, что стихийное бедствие (землетрясение и наводнение) заставило племя покинуть обжитые места, и в настоящее время его сородичи на лодках и плотах сплавляются вниз по реке, которая протекает в лесу за болотом. Там его сородичи остановились на ночлег и начали сооружать походные жилища. А потом Зоркий Глаз увидел дым со стороны заката Солнца, собрал воинов и пошел проверить, кто находится поблизости от их лагеря. Может, их злейшие враги хунхузы или кто другой. Услышав свое имя, в разговор вступил Зоркий Глаз и успокоил Павлова заявлением о том, что кайяпо не причинят ему никакого вреда, потому что между кайяпо и орландами существует договор о мире, который до сих пор ни одна из сторон не нарушала. Он также сделал ему, разумеется, через переводчика, предложение следовать «по тропе жизни» вместе с ними, принять его и его братьев в свою семью и даже выдать за него замуж одну из его дочерей, которая еще не знала мужчину. Павлов вежливо поблагодарил туземца, сказав, что он польщен его предложением, но воспользоваться им не может, пока у него есть надежда увидеть своих родственников живыми. Когда Медвежонок перевел его слова, Зоркий Глаз даже прослезился и высморкался. Потом он что-то сказал Отважному Вепрю, который в ответ кивнул головой и отдал приказ о возвращении отряда к месту дислокации племени. Кайяпо ушли, захватив с собой эмалированный чайник и одного из щенков. Медвежонок предложил Павлову за это в обмен свой топор с медным лезвием и золотое височное кольцо для украшения прически.

Возражать было бесполезно. Рико и Люк не выдержали и убежали в типи, где дали волю своим слезам. После визита кайяпо Павлов долго не мог успокоиться, представляя себе, что было бы, если бы туземцы увидели на стоянке другие металлические изделия. За время своего короткого привала кайяпо успели осмотреть и обшарить, кажется, все, что вызывало у них интерес; украли граненый стакан, пустую бутылку из-под «Столичной» и даже его охотничью сумку. Кайяпо даже на черный камень в центре поляны после короткого совещания, зачем-то, разом, помочились. Павлов позвал Рико и Люка. Братья-близнецы уже проревелись, и он предложил им вместе с ним перед сном прогуляться по берегу реки.

Далеко они не отходили. Понаблюдали за пролетающими мимо них стаями птиц и полюбовались на закат солнца. Потом Павлов спустился к воде и наполнил бурдюки водой. Вернувшись на стоянку, они перекусили жареной свининой и занялись заготовкой дров для домашнего очага. Рубить ветки тупым медным топором показалось ему куда как менее эффективно, чем отточенным железным, но, наученный опытом, он понимал, что раскапывать тайник возле черного камня пока что преждевременно. Вдруг, кайяпо захотят вернуться, или какие-нибудь другие аборигены объявятся. Он развел в очаге костер и предложил Рико и Люку готовиться ко сну. Братья-близнецы стали было разуваться, как, вдруг, насторожились.

Он спросил, в чем дело, но потом и сам услышал чьи-то, отдаленно прозвучавшие, крики. Он выбрался из типи и прислушался. Голоса звучали со стороны реки. Можно было различить отдельные слова: «Эй, белохвостые, помогите! Мы тонем!!!» Рико и Люк, не спрашивая разрешения, тоже выбрались наружу и, вцепившись Павлову в куртку, радостно закричали: «Наши! Наши! Наши!» И они втроем побежали к реке. Совсем рядом от того места, где была причалена их дощатая лодка, они увидел плот, на котором с трудом балансировали три человека. Павлов закричал им по-орландски:

«Пересаживайтесь в лодку и по веревке, которую я вам сброшу, взбирайтесь на берег! Я буду вам помогать!» Вначале он без особых усилий вытащил на берег белобрысую девицу с двумя косицами, одетую в комбинезон, украшенный бахромой и вышивкой.

Выбравшись, она обессилено упала на траву. Во второй раз ему пришлось потрудиться, поскольку вытягивать пришлось не сорокакилограммовую, а, по крайней мере, в два раза тяжелее, особу женского пола. Эта дама, с трудом преодолев крутой склон, тоже не проявила желания встать на ноги. В третий раз трудиться ему вообще не пришлось. На берег по веревке самостоятельно выбрался не то юноша, не то девушка, причем, не один (одна), а с малолетним ребенком за спиной. Белокурые волосы туземца, собранные в хвост, были мокрыми, с одежды мужского покроя (похожие на лосины штаны и короткая куртка с капюшоном) стекала вода. Обнаружив при подъеме удивительную ловкость и физическую выносливость, туземец не только не проявил усталости, а, вытащив на берег привязанный за конец веревки кожаный рюкзак, лук и колчан для стрел, стал приводить в чувство своих сородичей. Рико и Люк при появлении на берегу женоподобного юноши издали воинственный клич: «Урал!!!» На что ребенок, прикрепленный ремнями к спине туземца, заорал: «Урал!!! Смерть нашим врагам!!!» Дородная дама, пытаясь приподняться, воскликнула:

— Слава Одину! Мы спасены!

— Я — Урсула, дочь Нары и Уренгоя из рода Желтого быка. Нара здесь. Ты ее видишь. Мою сестру кличут Березкой. Она здесь. Ты ее видишь. А ты, белохвостый, кто такой, я тебя не помню? — обратился к Павлову туземец, тонкими чертами лица напоминающий девушку, а голосом — юношу.

— Я — Сорока, сын Аси и Сома из рода Белохвостого Оленя. Здесь мои братья Рико и Люк. Ты их видишь, — отвечал Павлов по аналогии с представлением туземца, которого, судя по тому, как он себя назвал, следовало считать особой женского пола.

— Спасибо тебе, брат! — поблагодарила его Урсула и объясняла причину их появления: — Наш плот попал в водоворот и должен был перевернуться, а мы — очутиться в воде. Слава Магнетрону! Я заметила лодку и знак вашего рода, собрала последние силы и причалила к берегу. Теперь я у тебя в долгу и ты можешь рассчитывать на мое покровительство.

— Спасибо тебе, Урсула, за учтивую речь. Но в настоящий момент я тоже в беде и потому прошу тебя забыть о заслугах. Сейчас они неуместны — нашел ловкий ответ Павлов.

— О, Сорока! Прости! Но если я еще совсем не оглохла, ты также красноречив, как ваш старейшина дед Михей, которого мы все уважаем.

Сейчас я сниму со спины своего братца Вика и от души тебя расцелую— заявила Урсула. Павлов, конечно, растерялся, но потом быстро сообразил, как ему следует отвечать на вероятно очень тонкий комплимент:

— Это будет лучшая награда, которую я заслужил за всю свою жизнь, — учтиво сказал он, еще не зная о том, что получил благодарность от одного из самых знаменитых воинов племени орландов. Немного повозившись, Урсула выпутала малолетнего брата из ремней, которыми он был привязан к ее спине, и отпустила его в раскрытые объятья Люка и Рико. Потом она быстро обняла Павлова за шею и неловко поцеловала в щеку. За прошедший день Нара, Урсула и Березка несколько раз побывали в воде. Одежда на них была совершенно вымокшей. Все вещи, которые они успели с собой забрать при эвакуации, были безвозвратно утрачены.

«Лук из рога, колчан с шестью стрелами, поясной нож, секира, наконечник копья, пара мокасин, две вяленых рыбы и это — все, что у нас есть», — сообщила ему Урсула, когда Павлов вызвался помочь донести ее скромные пожитки. Добравшись до стоянки и увидев «таежный» костер, гости изъявили желание погреться и просушить свою одежду. Чтобы не выглядеть неприличным, Павлов забрался в типи, позвал к себе Рико, Люка и их нового друга Вика и предложил им проверить, влезут ли они втроем в спальный мешок сбежавшей Олениной, если у него распороть дно и вытащить холщевый вкладыш. Они проверили, и что же? Спальный мешок оказался им впору, правда, Вику пришлось ложиться «валетом». «Так, — подумал Павлов, — проблема одного гостевого спального места решена, а как быть с остальными?» В типи, откинув полог, заглянула Нара — дородная женщина с волнующим бюстом пятого размера, сохранившая черты былой красоты — и поинтересовалась, как ведет себя Вик. На этот вопрос ее сыночек ответил таким замысловатым ругательством, от которого у Павлова случился припадок смеха.

— Не обращай внимания, — извиняющим тоном сказала Нара. — Это он от взрослых где-то нахватался.

— Понятно, что не сам придумал, — согласился Павлов и предложил Наре воспользоваться одеждой, которая находилась в самом большом мешке подле входа в типи. Нара его поблагодарила и еще раз повторила, что она перед «белохвостыми» в вечном долгу. Когда, по мнению Павлова, прошло достаточно времени, чтобы женщины переоделись, он выбрался из типи. Он хотел угостить их копченой и жареной свининой и обсудить порядок очередности ночного дежурства. Но первым делом он рассказал им о визите отряда воинов из племени кайяпо. Гости встревожились. Урсула ловко забралась на высокую березу, чтобы оценить обстановку. Спустившись, она сообщила, что огней от костров со стороны болота она не заметила, так как видимость ухудшает сгущающийся туман. По мнению Нары, Сороке и его братьям необычайно повезло. Давно известно, — сказала она, — что кайяпо любят держать у себя пленниками белых людей: орландов, дакотов и илинойцев. Это поднимает их престиж в глазах соседних племен; пленников, как правило, всячески ублажают, но зорко стерегут — ведь они играют роль талисмана, приносящего счастье. Представители племен белых людей обычно обладают широкими познаниями в использовании полезных свойств растений, их женщины чистоплотны, а мужчины изобретательны. Потом их разговор перешел на печальные темы: о землетрясении, наводнении и гибели родных и близких. По мнению Нары, боги подземелья еще никогда так не гневались на людей. Урсула, в свою очередь, призналась, что впервые в жизни поняла, что это такое, когда почва уходит из-под ног.

Павлов, молча, кивал головой, пока Нара не задала ему вопрос, который застал его врасплох:

— Почему ты и твои братья оказались на территории чужих охотничьих угодий. И что случилось с вашими родителями? Павлов онемел. Он не знал, что сказать и неожиданно заплакал. А потом, словно кто-то специально «потянул его за язык», и он заговорил, сильно волнуясь:

— Нашу лодку накрыло большой волной. Меня и моих братьев смыло за борт. Я вцепился за бревно, а братья — в мою куртку. Потом нас прибило к отмели, и там же я увидел нашу лодку, но в ней никого не было. Отец, мать и наша милая Инга, наверное, утонули. Я вычерпал воду из лодки, посадил в нее братьев, и мы продолжили свой путь.

Вода все прибывала и прибывала. Нас вынесло течением в протоку. И я без труда пошел на веслах, как будто направление течения воды внезапно поменялось.

— В этом нет ничего удивительного, — заметила Урсула, — такое часто, например, происходит во время сильного половодья. Но у тебя есть надежда: кто-то из твоих сородичей, возможно, выжил.

— Ужасно, когда видишь своих родных и близких в смертельной беде и не можешь им ничем помочь— всхлипнула Нара и заплакала.

— Мамочка, дорогая, пожалуйста, не реви, — жалобно попросила ее Березка, но не выдержала и тоже разрыдалась.

— Все, хватит, мы не на поминках! — Одернула своих родственников Урсула и предложила: Полагаю, что вам следует укладываться спать. Павлов поддержал ее инициативу, сообщив о том, что в его жилище есть большой спальный мешок, в котором Нара и Березка смогут поместиться вдвоем, а он и Урсула переночуют у костра, благо, что дождя по приметам ночью не предвидится. Прошло еще какое-то время, пока Нара и Березка устраивались ко сну. От приема пищи они категорически отказались, сославшись на какой-то древний обычай. Зато Урсула с удовольствием доела остатки жареной свинины, заодно осведомившись у Павлова, как ему удалось умертвить кабана. И опять его кто-то словно «потянул за язык», чтобы в очередной раз соврать: «Впереди нас плыли кабаны. Целое стадо. Их было так много, что не пересчитать. Потом они выбрали для себя склон, настолько пологий, чтобы они могли выбраться на сушу. Все выбрались, кроме одной свиньи, у которой, видно, была сломана нога. Она бы все равно погибла. Поэтому, причалив к берегу, я оглушил ее веслом, а потом добил копьем». «Интересно! Я множество охотничьих историй знаю, но от тебя услышала что-то новое. Ты даже не хвастаешься, что для молодого охотника просто удивительно. Ой! Что со мной? Мне кажется, что я засыпаю…», — с этими словами Урсула, сидевшая до этого на корточках, оказалась лежащей на спине. Ее тело изогнулось дугой, и до слуха Павлов отчетливо донесся храп. Не успел он удивиться столь стремительному погружению в сон своей соплеменницы, как услышал знакомый голос:

— Простите, Ватсон! То есть Павлов. Вы же совершенно не умеете врать! Настолько правдоподобно, чтобы вам поверили. Сознаюсь. Это я «дергал вас за язык», чтобы вы врали правдоподобно. В противном случае вы бы сейчас плыли вниз по течению этой реки с перерезанным горлом.

— Что-то я вас плохо понимаю — растерялся Павлов, считая, что ему и без постороннего содействия удалось бы обвести вокруг пальца наивных и невежественных туземцев. Бес постарался выразиться точнее:

— Ватсон! Это же элементарно! В ножнах у вашей прекрасной соплеменницы покоится кривой бронзовый нож, похожий на тот, которым пользовались финикийские пираты в горячих абордажных схватках с древними греками и этрусками. А в рюкзаке у нее — прекрасно заточенная бронзовая секира. Разумеется, без рукоятки, изготовить которую для нее — раз плюнуть.

— Причем здесь нож и секира? — пробормотал Павлов, догадываясь, к чему он клонит.

— Ладно, проехали! — со вздохом сожаления произнес бес и, выдержав паузу, обрадовал Павлова известием о том, что Оленина жива и здорова, и огорчил тем, что ее заметили и забрали с собой аборигены из племени орландов.

— А катер где?

— Он утонул.

— А Калаш где?!

— АК-47, увы, наверное, тоже на дне.

— Оленину разоблачат?!

— Не обязательно. Я сделал так, что несколько дней она будет немой, вроде, как от испуга. Она и впрямь страшно напугана. Так, что я даже особенно и не старался. Среди спасателей был ваш дядя Ерофей.

Очень колоритный мужчина. Он-то ее и опознал. И мне следовало бы перед вами извиниться. Оказывается, она — ваша жена.

— Оленина? Моя жена?!

— Да, Оленина, то есть — Ягуана или Инга — ваша драгоценная супруга. Но для ваших братьев-близнецов она — как бы старшая сестра, поэтому я сплоховал. Она из рода Красной Лисицы. Ей 15 лет и она еще не рожала. Кстати, имейте в виду, что самый благоприятный период беременности для женщины каменного века — первые осенние деньки. Все дети, которые рождаются зимой, как правило, умирают от голода и простудных болезней.

— Можно без намеков?

— Можно и без намеков. Впрочем, ваши родственники припоминают, что жила Инга со своим мужем Сорокой, т. е. с вами, как кошка с собакой. И даже его поколачивала. Аборигены показались мне довольно забавными, а некоторые артефакты на месте их оседлого проживания заставили меня пересмотреть некоторые исторические гипотезы, — задумчиво произнес бес и внес уточнение, которое лучше представить дорогому читателю в форме живого рассказа. После короткой паузы разговор возобновился, но уже на другую тему, причем, начался он с неожиданного для Павлова вопроса:

— Дмитрий Васильевич, вы случайно не смотрели американский кинобоевик «Солдат Джейн»?

— Что-то не припомню…

— Фильм, конечно, не шедевр. Вкратце, некая девушка, которую играет замечательная Деми Мур, хочет стать десантником и ни в чём не уступать крутым парням.

— Ну и что в этом особенного?

— Особенное в том, что эта девушка, как и находящаяся в настоящее время в полной отключке Урсула из племени орландов, страдают одной и той же болезнью тестикулярной феминизации. Она же — «синдром Морриса».

— Короче, Склифосовский!

— Короче не получится, поэтому, Дмитрий Васильевич, слушайте меня внимательно. Суть болезни Морриса состоит в дефекте гена, обеспечивающего чувствительность клеток к мужскому половому гормону.

В определенный момент эмбрионального развития возникают мужские половые железы — семенники и начинают продуцировать мужские гормоны.

Однако клетки их не воспринимают. Зато они воспринимают небольшое количество женских половых гормонов, которые имеются в организме любого мужчины. Развивается псевдогермофродит — высокая, стройная, сильная и ловкая женщина с молочными железами, но без матки, с малым влагалищем, имеющая внутри семенники, не менструирующая и не рожающая. Впрочем, и к сексуальной жизни она не способна. В известные вам и мне времена эта болезнь была очень редка — 1 на 65 000 женщин. У орландов — 1 на 5 женщин, а может и 1 на 3.

— Не хрена себе! Выходит, что орланды разделились на три пола?

— Выходит, что так.

— А Оленина? То есть Инга. Может, она тоже ОНО?

— Нет, с влагалищем у нее все в порядке, но вот с мозгами — большие проблемы. Как только я не пытался к ней подобраться: сны детские навевал, о долге, чести и мужестве напоминал… Бесполезно.

Не коннектит. Лежит, как бревно, и ревет. Вас все время вспоминает.

— Где лежит?!

— Успокойтесь! Лежит она не на сырой траве, как Урсула, а на почти цивильной постели в резиденции рода Белохвостого Оленя, которая, между прочим, называется «приютом». Лично мне слово «приют» очень нравится, да и архитектура и материал, из которого он сооружен — вне всякого сравнения. Вокруг Инги хлопочут ваши сородичи, пытаются успокоить и узнать, что случилось с вашими родителями, вами лично и вашими братьями. А она ничего не понимает, объясниться не может и только мычит. Если через 40 дней вы не вернетесь, то ее заберут к себе ее родственники из рода Красной Лисицы.

— Арнольд Борисович, голубчик, мне уже очень стыдно. Можно, я позабочусь об Урсуле, а потом мы продолжим нашу беседу. И, кстати, обратите внимание на камушек, который находится в центре поляны. Мне представляется, что это — метеорит. Не дожидаясь ответа, Павлов забрался в типи, подбросил в очаг хвороста, дождался, когда разгорится огонь, и осмотрелся. «Кажется, все в порядке, — размышлял он, — братья-близнецы и их новый товарищ мирно спят в предоставленном им спальнике. Им, наверное, тесновато втроем, но можно и потерпеть. Нара — в спальном мешке родителей Рико и Люка. А где же Березка?» И только тут он заметил, что юная туземка сидит в углу типи на корточках, прикрывшись мягкой оленьей шкурой.

— Ты почему не спишь?

— С Нарой мне тесно и слишком жарко.

— Я бы с радостью остался с тобой поболтать, но Урсула от усталости свалилась с ног. Кроме меня, вас некому охранять.

— Какой ты храбрый! — похвалила его Березка и сказала еще один комплимент — Как тебе удалось поставить шатер воина одному? Даже Наре не всегда удается так тщательно подобрать и скрепить шкуры.

— Сам себе удивляюсь…, — с напускной скромностью ответил он. Словосочетание «шатер воина», под которым Березка подразумевала жилище, построенное Олениной, его озадачило, и он решил впредь следить за своей речью, пока не выяснит точного названия всех предметов бытового назначения.

— Как бы Урсула не простудилась…, — начал он строить предложение, содержащее просьбу предоставить ему какую-нибудь одежду. Березка, молча, протянула ему просторный, отделанный беличьим мехом, замшевый халат Нары, который почти просох. При этом оленья шкура, которой она прикрывалась, как одеялом, сползла с ее плеч, и Павлов увидел ее обнаженную грудь: два круглых мячика с вызывающе торчащими сосками. Березка быстро прикрылась, и на ее лице появилась виноватая улыбка. Павлов кашлянул и сказал первое, что пришло ему на ум:

— О! Да ты уже невеста! Березка отреагировала на его шутливое замечание очень серьезно, совсем не по-детски:

— Если нравлюсь, засылай сватов. А не нравлюсь — не обижай!

— Нравишься, нравишься! — весело сказал он, вспомнив, что разница в возрасте между Березкой и его двойником Сорокой, наверное, совсем небольшая: три или четыре года.

— Возьми еще холстину — предложила Березка, имея в виду вкладыш из спального мешка, который он вытащил, когда укладывал спать Рико, Люка и Вика. Выбравшись из типи — жилища, которое по-орландски следовало называть «шатром воина», Павлов подложил замшевый халат Нары под бок Урсулы, переместил на него все ее туловище и прикрыл вкладышем от спального мешка.

— Арнольд Борисович, голубчик, вы где? — тихо позвал он беса. Не дождавшись ответа, он подбросил в костер хвороста, который, вспыхнув, как порох, осветил поляну. Ему показалось, что на черном камне стоит человек в темных одеждах. Он помотал головой, и видение исчезло. Потом он услышал жизнерадостный голос Василия Ливанова:

— Ватсон, то есть Павлов, поздравляю! Великолепная находка!

Похожий камушек я видел в 1912 г. в Музее естественных наук в Брюсселе. Весит он около тонны, и его возраст оценивается в 4,5 миллиарда лет. Возможно, что по этому показателю данный метеорит тоже является ровесником солнечной системы. Энергия из него так и прёт! Только, вот, понять не могу, отчего от камня так мочой ослиной воняет?

— Это кайяпо помочились — объяснил Павлов.

— Так у вас побывали гости? Что же вы мне сразу не сказали? — в голосе беса чувствовался упрек.

— Повода не было — ответил Павлов и рассказал ему подробности визита боевого подразделения кайяпо.

— Не переживайте, раз все обошлось. Лучше послушайтека, что я вам расскажу об орландах — нынешних ваших сородичей — предложил бес. И Павлов весь обратился в слух. Арнольд Борисович так подробно и увлекательно рассказывал о жизни и быте орландов, что Павлов был поражен. Даже многочисленной этнографической экспедиции за столь короткое время невозможно собрать столько сведений о родоплеменном устройстве и социальной иерархии, условиях хозяйства и быта. На самом деле бесу просто повезло: ему удалось всего на пару часов подключиться к сознанию одного очень образованного человека из Прибайкальской Империи, оказавшемуся в гостях у орландов в результате наводнения, потопившего его ладью. Звали этого человека Толемей-хан, и его обширные познания в области истории и географии позволили бесу быстро сформировать общие представления о культуре и быте «сородичей» и «соплеменников» Павлова.

Рассказ А.Б. Шлаги — беса категории «Б» по кличке «Цензор» о племени орландов:

… Орланды — племя людей белой расы, когда-то обитавшее на юго-восточном побережье Байкала. В Северное Забайкалье их оттеснилиджурджени — люди с медным, как у индейцев майя, оттенком кожи и с утонченными, как у древних греков, чертами лица. После долгих скитаний орланды поселились на месте, где река, которую джурджени называют Ипуть, распадается на два рукава и создает остров площадью, примерно, 100 га. В языке джурджени есть местоимение «и», которое означает «Вот он» и служит в роли указательного местоимения.

На орландском наречии река называется Припятью, так как принимает в себя пять больших притоков, самый полноводный из которых река Елена.

Прислиянии Припяти и Елены образуется Велга — самая большая река Восточной Сибири, впадающая в Северный океан, который зимой у побережья покрывается льдом. Джурджени называют место поселения орландов «Долгий Остров», а орланды и другие племена — «Красные Камни». В лучах заходящего солнца красный гранит, из которого сложены отвесные берега, как бы пламенеет, и все урочище издалека кажется сплошным огненным языком.

На «Долгом Острове» находятся родовые имения орландов, которые они называют «приютами». Их девять — по числу родов. Три рода: «быки», «росомахи» и «лошади», — у орландов считаются старшими. Три рода: «пантеры», «кабаны» и «горностаи», — средними. И три рода: «лисицы», «олени» и «куницы», — младшими. У каждого рода свой тотем, который рассматривается в качестве его символа или защитника. [30] Род включает в себя кровных родственников по мужской линии и женщин, вошедших в состав родов по браку, но принадлежавших по происхождению к своему роду. В каждом роду в среднем, по 10 семей. У мужчин за тридцать, как правило, две жены: «старшая» и «младшая». Классической формой брака является женитьба на дочери брата матери. Во главе рода стоит выбранный сородичами старейшина. В каждой семье из-за ужасающей детской смертности не более 7–8 человек. Старейшины родов образуют Совет, наподобие законодательного и судебного органа власти. Особую роль в общественной и военной организации орландов играет орден «Белоголового Орлана», состоящий из представителей среднего пола. В ордене два подразделения: воительницы и ученицы. Ученицы — здоровые девушки-подростки с признаками синдрома Морриса, который орланды не считают уродством или каким-отклонением от природного человеческого естества. При достижении 18 лет ученицы принимают присягу, и до 50 лет несут военную службу, а затем отправляются в отставку. Орден возглавляет Центурион, назначаемый и смещаемый Советом старейшин. Произошло выделение родоплеменной знати. Существует домашнее рабство. Верхушку племени представляют семья Верховного вождя и семья Верховного жреца. Основным источником доходов родоплеменной знати является торговля и пошлины, которые купцы из Прибайкалья уплачивают им за проход мимо Долгого Острова и за постой. Все лето и до наступления осени, когда созревают кедровые орехи, орланды живут в «приютах», а затем большинство семей отправляются вплавь на лодках или пешком лесными тропами на родовые охотничьи территории за пределами урочища. Свои промысловые лагеря, расположенные по течению реки Припять (Ипуть) и ее притокам, орланды называют «зимниками».

Весной, когда реки и водоемы освобождается ото льда, орланды возвращаются на Красные Камни на лодках и плотах, связанных из бревен лиственницы и кедра. Это — деловая древесина, которую они впоследствии используют на разнообразные хозяйственные нужды. По пути они останавливаются возле нерестовых речек и ручьев и занимаются ловом идущей на нерест рыбы осетровых и лососевых пород.

Пойманную рыбу они там же солят, вялят и коптят. Сезонная миграция имеет большое хозяйственное значение, так как снижает нагрузку на экосистему урочища и позволяет осваивать дополнительные природные ресурсы. К тому же летом из-за жары и обилия клещей, комаров, гнуса и прочих насекомых тварей жизнь в тайге становится совершенно невыносимой. В урочище же особый микроклимат и циркуляция воздуха, которая препятствует чрезмерному скоплению кровососущих насекомых. Вернувшись в «приюты», орланды принимаются за сельскохозяйственные работы. Мотыгами они взрыхляют землю и высаживают корнеплоды (морковь, репу, свеклу) и бобовые (фасоль и горох). Но самый ценный продукт растительного происхождения для орландов, это — съедобные желуди, которые вызревают на дубах в реликтовой роще в самом центре урочища. Нигде более, кроме Красных Камней, эти удивительные растения с корой цвета охры не произрастают. Каждый год в конце лета с них снимают более или менее обильный урожай, который пригоден для приготовления самого настоящего хлеба, по вкусовым и питательным качествам не уступающего хлебопродуктам из пшеницы твердых сортов. После просушки на солнце или в печи с желудей сдирают кожуру и толкут в каменной ступе, превращая в муку или крупу. Из муки орланды выпекают лепешки, которые долго не черствеют, и варят пиво. Из крупы они готовят кашу, добавляя в нее для вкуса мед и кедровое масло. Запасы желудей орланды хранят в сухих и проветриваемых помещениях в корзинах, сплетенных из кедрового лыка, что обеспечивает их сохранность от плесени. Вторая достопримечательность Красных Камней — каменная соль, пласты которой достигают толщины 200 и больше метров и содержат соль в очень чистом виде. Техника добычи соли очень проста: в местах, где обнаруживаются соляные рассолы, роется колодец, рассол выливается в глиняные сковороды и выпаривается на открытом огне. Орланды — не язычники, но и не строгие приверженцы единобожия, распространенного в городах-государствах Прибайкальской Империи. До перехода к монотеизму орланды, как и прочие племенаСеверного Забайкалья, поклонялись духам природы и почитали духов предков.

Отголосок этих верований — названия их родов, суеверный страх перед душами умерщвленных животных и ежегодный праздник в День летнего солнцестояния, посвященный богоподобному вождю Авесалому, который 300 лет тому назад привел свою большую семью на Красные Камни. По одной версии этой красивой легенды Авесалома вдохновлял и сопровождал жрец Высочайшего Храма Одина высокочтимый Гарагуля, который был родомиз города-государства под названием Айхеной. Он не поленился выучить орландский язык, и проповедовал зычным, глубоким басом, приводя понятные примеры из жизни орландов. Например, он сравнивал незримого бога Одина с огромным мудрым медведем, который все видит и знает, а неотвратимость возмездия за грехи — с поведением стаи волков, способной день и ночь бежать по следу оленя пока его не затравит. Переход орландов к новой вере обошелся без особых эксцессов. Им даже разрешили не сжигать и не выбрасывать своих деревянных идолов, а только стесать с них прежние изображения и нанести на них «знак Одина» — символ «розы ветров». Не был отменен ни один из племенных праздников и только немного изменен порядок их проведения: в начале мероприятия его участники хором повторяли за Верховным жрецом слова гимна незримому богу:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Во время главного племенного праздника в День летнего солнцестояния орланды устраиваютспортивные соревнования и состязания в танцах. Победителей награждают венками, гирляндами цветов и ценными подарками. Обряды инициации, символизирующие переход из одной возрастной группы в другую— практически те же, что и при легендарном вожде Авесаломе. На Верховного жреца орландов возложены необременительные обязанности: вести календарь, объявлять праздничные и иные особые дни, и участвовать в заседаниях Совета старейшин с правом совещательного голоса. Ежедневно, на восходе солнца Верховный жрец совершает богослужение, на котором присутствуют члены его семьи и члены семьи Верховного вождя.

Богослужение ведется на древнем языке джурджени, который и сами джурджени уже с трудом понимают. Вся богословская литература, соответственно, составлена на том же языке. Обучениеорландов грамоте преемники высокочтимого Гарагули считают не обязательным, и никто из орландов, кроме Верховного жреца и его сыновей не умеет ни читать, ни писать.

* * *

Ночь размыла формы, сделав пространство однородным. Густой воздух обволакивал землю, оседая на травах и молодой листве обильною росой.

Редкий свет пронизал все насквозь, подсвечивая призрачные силуэты деревьев. Немного погодя темно-синее небо начало розоветь по краям и становится светлее и светлее, а Павлов смотрел на костер и думал о смерти во сне от остановки сердца. Знакомый студент-медик как-то рассказывал ему, что, зачастую, совершенно здоровые люди умирают во сне из-за стресса, вызванного кошмарными сновидениями. В этот момент у них якобы происходит дестабилизация состояния адреналина и частоты сердцебиения. Сердце, которое он прежде особо и не чувствовал, в смысле болезненных ощущений, билось с явным нарушением привычного ритма. Вот уже третьи сутки, как он пребывал в чужом облике неизвестно где и непонятно с кем. Сколько еще времени продлится это наваждение? С первыми признаками рассвета, когда начали распеваться соловьи, бес его покинул, дав на прощание несколько дельных советов, следуя которым Павлов смог бы адаптироваться к новой жизни и избежать неприятностей:

1) Больше слушать, чем говорить;

2) Не показывать своих знаний и с уважением относиться к старшим;

3) Никому не доверять и избегать общения с Верховным жрецом Колываном;

4) Не корить себя за несчастье, которое может произойти с Олениной, т. к. она уже твердо решила повеситься или утопиться;

5) Учтивостью, ловкостью и добротой понравиться Наре, и женится на Березке (девственница, из старшего рода и т. д.);

6) Выбросить в реку к чертовой матери оцинкованное ведро.

Сделав над собой усилие, он сходил к реке и утопил черное от копоти ведро. Вернувшись на стоянку, он с удивлением разглядел одиноко стоящего на поляне возле черного камня лосенка на длинных, стройных, почти под два метра ногах, с крупным, поджарым телом, с прядающими длинными ушами и большими навыкате глазами. Рассматривая его, он пытался понять, почему против всех понятий это лесное чудо от него не убегает. Почему с любопытством без страха разглядывает?

Может, мать близко, на неё надеется, придёт и, если потребуется, кого хочешь, в землю втопчет? Не похоже что-то. Была бы лосиха поблизости, давно бы себя проявила. Он сделал навстречу лесному гостю пробный шаг — и лосёнок сделал, только, к сожалению, не в его сторону, а в противоположную. Тогда он протянул к нему руку и позвал его первым именем, которое пришло в голову: «Бэмби!» Проснулась Урсула. Быстро вскочила на ноги и, увидев лосенка, замерла от удивления. «Бэмби, Бэмби», — звал он лосенка ласково, нежно, призывно, незаметно, маленькими шажками двигаясь к нему. Но не тут-то было. Лосёнок, хитрец, ухо востро держал, определил для себя безопасное расстояние, и ближе не подпускал. Он оглянулся, чтобы определить реакцию Урсулы. И увидел, как она по-охотничьи осторожно, мягко ступая, стараясь не трещать сучьями, резко не раскачиваться, подобралась к воткнутому древком в землю копью с наконечником из вулканического стекла. Но у него не было никакого желания убивать лесного красавца. Напротив, он загорелся, задался целью, вплотную, с ним сблизиться — приручить. И он попробовал сымитировать уход. Другими словами, сделал вид, что бросает его. Сам же крепко надеялся, что лосенок, увлечённый и заинтересованный, не отстанет, пойдёт за ним, а Урсула не посмеет убивать беззащитное животное. Так и вышло: он от лосенка неспешно, собранно — он за ним чутко, осторожно, он остановится, замрет, и лосенок остановится, воздух ноздрями втянет, он снова тронется, и лосенок следом. В этот момент Урсула метнула копье, но по счастью промахнулась. Едва коснувшись шеи лосёнка, копье пролетело мимо и попало в черный камень. Лосенок отпрыгнул в сторону и побежал в сторону болота. Урсула похвалила его за то, как он ловко приманивал сохатого под бросок копья, посетовала на свою неловкость и пообещала заменить сломавшийся наконечник более прочным. Потом она стала извиняться за то, что спала так долго, что солнце почти высушило росу. Не слушая его возражений, она разбудила Нару и Березку, чтобы они освободили для него спальное место. Те, разумеется, не мешкая, оделись и выбрались из типи. Несмотря на заверения в том, что они выспались, он понимал, что им следовало бы поспать подольше, особенно Березке, но устоять против напора Урсулы было невозможно. Когда он уже направился к типи в предвкушении отдыха, Нара окликнула его и попросила оставить одежду возле входа в жилище — для просушки, а также предоставить себя самого на предмет досмотра относительно клещей и кожных нарывов.

— Не бойся, — я тебя не съем, — сказала Нара, подойдя к нему вплотную.

— Я и не боюсь — ответил он, убедившись в том, что Урсула и Березка скрылись в кустах по своим делам.

— Раздевайся.

— Я стесняюсь.

— Мы спим в одном спальнике, поэтому я прошу тебя не пренебрегать требованиями безопасности.

— Вы меня убедили.

— Какая интересная у тебя родинка между лопатками. Походит на звездочку.

— Не могу ничего сказать, так как я ее сам никогда не видел.

— Я тебя вспомнила. Твоя мать Ася из рода Куницы приходится мне двоюродной племянницей. Тебе скоро восемнадцать, и ты женат первым браком.

— Да.

— Никак не могу вспомнить: из какого рода твои жена и теща?

— Из рода Красной Лисицы.

— Повернись! Что означает твое золотое украшение на шее, похожее на солнечный круг?

— Не могу знать. Это — подарок матери.

— Все! Осмотр окончен…

— А зубы?

— Причем здесь зубы? Впрочем, открой рот.

— ААА!

— Зубы здоровые. Только углем древесным каждый день чистить не забывай. И отправляйсяка ты спать.

— Спасибо, мадам. Завидев Урсулу и Березку, Павлов нырнул за полог типи, забрался в спальный мешок и задумался: «Откуда у него появилась родинка, которую он имел, будучи Дмитрием Васильевичем Павловым?» Он изо всех пытался заснуть, но ничего не получалось. И тогда он стал мечтать о том, как он вернется в свое прежнее тело и вместе с Ларисой Селезневой приедет в Москву. И, вдруг, он с ужасом вспомнил о компасе, коробке спичек и перочинном ноже, которые остались во внутреннем кармане куртки. Он выбрался из спального мешка и выглянул за полог. Его одежда все еще находилась там, где он ее оставил.

Видно у Нары руки до нее еще не дошли. Осторожно втащив в типи куртку, он достал из внутреннего кармана вышеуказанные предметы, а потом вернул куртку на место. Успокоившись, он задремал, сжимая в левой руке спичечный коробок и компас, а в правой перочинный нож. Он слышал сквозь сон, как проснулись братья-близнецы, выбрались из типи и понемногу расшалились. Их тотчас одернули, напомнив о Сороке, который всю ночь напролет стерег их сон и покой. В спальном мешке было жарко и изнутри пахло чем-то душистым и волнующим, напоминающим запах Chance от Chanel. Усталость все-таки дала о себе знать, и он, отключив мозг, погрузился в тревожный и бессвязный сон, в одном из эпизодов которого он укрощал тигров на арене цирка. Его разбудили Рико и Люк, передали ему его просушенную одежду и мокасины и сообщили о том, что Урсула вызывает его «на военный совет». Он за две минуты оделся, обулся и выбрался из типи. Взглянув на зависшее в зените солнце, именуемое орландами Магнетроном, он решил, что проспал не менее четырех часов. Окинув взглядом поляну, он сразу понял, что произошло нечто неординарное. На стоянке Белохвостого Оленя появился новый гость, а точнее говоря, гостья, пришедшая во время его сна со стороны болота по тропе, проложенной воинами племени кайяпо.

— Знакомься, — сказала Урсула, это — Медвяная Роса из племени дакотов. Она много лет была пленницей кайяпо, но не забыла родной язык, который очень похож на орландский. Правда, дакотов в наших краях давно уже нет, но Нара когда-то с ними общалась и за мои слова ручается.

— Это правда, — подтвердила Нара, — моя бабка со стороны отца была выдана замуж за охотника их племени. Потом она вернулась к орландам, сообщив какие-то неприятные известия. Ты и Березка еще слишком молоды, чтобы помнить все наши старинные предания, но уже много лет мы не имеем о дакотах никаких достоверных известий. Так, одни слухи. Когда Нара закончила свою речь, Урсула представила гостье Павлова:

— Знакомься, Медвяная Роса, это — Сорока из рода Белохвостого Оленя. Он спас своих младших братьев во время наводнения. Он вытащил нас из реки и оказал нам гостеприимство. Он убил кабана и дал нам мясо, которое мы сейчас едим. Он всю ночь стерег наш сон и покой. Он заманил на поляну лосенка, но я промахнулась и не попала в него копьем. С почтительным видом слушая Урсулу, Павлов косил взглядом на нежданную гостью, и, наконец, понял, как она божественно хороша. У молодой женщины была чудесная фигура, манящие вишневые губы, нежные щеки, голубые глаза, длинные ресницы и вьющиеся белокурые локоны волос. На нее хотелось смотреть и любоваться ею бесконечно. Медвяная Роса, в свою очередь, рассматривала его, но не пристально, а украдкой, стараясь скрыть волнение. Но, вот, их взгляды встретились, и ему сразу пришло в голову, что он всю жизнь искал именно ее.

Медвяная Роса первая отвела взгляд, а он был совершенно убежден, что до сегодняшнего дня более красивой женщины не встречал.

— Мы не хотели тебя будить, — продолжала Урсула, — но Медвяная Роса рассказала нам о том, что кайяпо задумали против орландов нехорошее.

Озера Великой Цапли, вокруг которых они селились, после землетрясения обмелели. Вода из них ушла. Сейчас кайяпо сплавляются по Таежной реке, которая петляет среди непроходимых лесов и топких болот. Потом, если повезет, они выйдут к озеру Мертвецов. Между прочим, в этом озере живут женщины, у которых вместо ног рыбьи хвосты. Я сама их никогда не видела, но знаю охотника, которому рассказывал тот, кто их видел. «Разве нельзя докладывать короче?», — раздражением подумал Павлов. Словно, угадав его мысль, Урсула, наконец, сформулировала главное:

— Кайяпо на тайном совете племенных вождей приняли решение до наступления зимы захватить Красные Камни.

— Кто источник информации и можно ли ему доверять? — спросил Павлов, обращаясь к Медвяной Росе. Гостья закивала головой, мол, вопрос ей понятен, а потом заговорила голосом столь нежным и приятным, что Павлову даже стало немного стыдно за свою строгость:

— О, храбрый юноша, не далее, как вчера вечером я случайно подслушала разговор между моим мужем — сыном вождя племени, от которого я сбежала, и воином, который вчера здесь побывал. Его зовут Зоркий Глаз.

— Помню такого, — сказал Павлов и спохватился. — За тобой не устроят погоню, чтобы вернуть тебя к мужу?

— Когда все племя находится в походе, трудно уследить, кто в какую сел лодку. К тому же я все заранее спланировала: когда и где спрятаться, и даже выяснила, по какой тропе шел Зоркий Глаз с отрядом разведчиков — очень толково объяснилась Медвяная Роса. Павлов замялся, не зная, какой еще задать ей вопрос, и тут в разговор включилась Нара;

— Урсула, доченька, как ты думаешь, почему кайяпо выбрали такой сложный маршрут?

— Мне это тоже непонятно — призналась воительница и предположила. — Может, они заранее не хотят обозначать свое присутствие возле Красных Камней?

— В таком случае они должны были бы забрать Сороку и его братьев в плен или убить, но они не сделали ни того и не другого— возразила Нара.

— Я знаю почему, — сказала Медвяная Роса, догадавшись, о чем идет речь. — От москитов и черных аратов кайяпо получили достоверные сведения о том, что Припять разлилась так, что не видно берегов. И они решили, что лучше продвигаться по малым рекам и озерам, чем по безбрежной воде, подвергая свою жизнь опасностям и лишениям.

— Похоже на правду — сказала Урсула и предложила завтра же отправляться к Красным Камням, чтобы сообщить орландам о военных приготовлениях кайяпо.

— Согласна — сказала Нара и посмотрела на Павлова.

— Согласен — ответил он. На этом «военный совет» не закончился. Выдержав паузу, Урсула проинформировала «камрада Сороку» о том, что есть еще одно дело, которое не терпит отлагательства:

— Переправляясь через ручей, что протекает за болотом, Медвяная Роса видела лосиху, которая увязла в трясине по самую голову. Я предлагаю Сороке сопровождать меня на охоте, пока медведь или волки не оставили от нее обглоданный скелет. Приготовления к предстоящей охоте не заняли у них много времени.

Пока он спал, Урсула перетянула на его луке тетиву, так как прежняя показалась ей слишком тонкой и растяжимой, и отремонтировала его копье, заменив сломавшийся наконечник из вулканического стекла на металлический, в котором Павлов опознал бронзу. Снисходительно улыбаясь, Урсула сказала, что наконечник копья — ее подарок, который сам ей достался в прошлом году в качестве трофея после стычки с хунхузами.

— Ты, конечно, слышал эту историю? — спросила она, видно, будучи уверена в том, что об этом событии должны знать все ее соплеменники.

— Да, конечно, — ответил он, чтобы не вызывать подозрений, а затем, не подумавши, спросил:

— Откуда у хунхузов такое хорошее оружие? Его вопрос показался Урсуле настолько наивным, что она даже рассмеялась:

— Откуда? Оттуда, откуда и у других, — от джурджени, которые умеют плавить камни и запрягают лошадей в большие нарты с крутящимися дисками. Я сама лошадей, запряженных в повозки, никогда не видела, но их видела наша боевая подруга Гита, которая прожила у джурджени несколько лет после того, как ее выдали замуж за именитого купца Амурхана. Она даже видела их старого императора Банзай-хана, который умер четыре года тому назад.

— Не четыре, а три года назад — уточнила Нара и предложила примерить ее мокасины, так как его собственные, по ее мнению, нуждались в починке. Он поблагодарил Нару за заботу и вынужден был констатировать, что Арнольд Борисович Шлаги был абсолютно прав, давая ему совет больше слушать, чем говорить, а также не задавать без крайней нужды вопросов, чтобы потом не выглядеть простофилей. Мокасины оказались чуть-чуть великоваты, но Нара быстро подогнала их ему по ноге, подпихнув сухой травы. Медвяная Роса вызвалась пойти вместе с ними, чтобы точно вывести на место в болоте, где завязла лосиха. Но Урсула сказала, что, следуя по тропе, проложенной кайяпо, она и ее напарник найдут указанное ею место возле ручья и поваленной осины, а Медвяной Росе лучше перенести свои пожитки в «шатер воина» и отдохнуть, ожидая их возвращения.

— А хозяин жилища не будет против этого возражать? — спросила, внезапно покраснев, Медвяная Роса.

— Я не возражаю — сказал Павлов и произнес фразу, которая как бы сама собой сложилась в его «орландском» сознании. — Ты можешь и в дальнейшем рассчитывать на мое гостеприимство и уважение.

— В таком случае я должна тебе сказать кое-что наедине — смущенно произнесла прекрасная дакотка и еще больше покраснела.

— Когда вернемся, тогда и скажешь — предложил он, не подозревая никакого подвоха.

V

Они шли через густое сплетение белокрыльника, багульника, трав, корней и мхов. Иногда болото чавкало под ногами; звук напоминал ёжиков, занимающихся любовью. Оглушительный лягушиный оркестр перекрывал нестройные ансамбли голосов певчих птиц. Несколько раз совсем рядом, не обращая на них внимания, важно раскачиваясь, словно исполняя поклоны, прошли огромные черные цапли. Неожиданно Урсула остановилась, резко к нему обернулась, сдвинула с лица накомарник и призналась в том, что, наверное, совершила грубую ошибку, предложив Медвяной Росе отправляться со своими пожитками в «шатер воина». По ее словам, она только что вспомнила, что у кайяпо и у некоторых других кочевых охотничьих племен предложение девушке или женщине перенести свои вещи в жилище охотника равносильно предложению о замужестве. Соответственно, если она свои вещи туда переносит, то это значит, что она соглашается стать его женой.

— Ничего себе! — возмутился Павлов. — Вот, так, просто, взяла меня и женила! А вдруг она больная или еще что-то? Урсула начала оправдываться:

— Прости, Сорока, я не подумала. Ты ведь назвал Нару «мадам» и она призналась мне, что не против того, чтобы отдать тебе в жены нашу милую Березку, если твоя жена Инга погибла. Мой отец Уренгой стар, и даже если ему каким-то чудом удалось спастись, он вряд ли станет возражать против того, чтобы Нара перебралась осенью в твой родовой зимник. Она будет помогать тебе по хозяйству, ну, и, разумеется, по женским делам. А когда наступит срок, сможет принять у Березки первые в ее жизни роды. «Вот тебе раз! — подумал Павлов, — оказывается, „мадам“ по-орландски, это — не только замужняя женщина бальзаковского возраста, но еще и „любимая теща“! Да, действительно, лучше молчать, чем говорить невпопад». Вслух же он сказал: «Не думай наперед, пока собака след не возьмет», — переведя известную русскую поговорку на орландский охотничий манер. Его ответ так понравился Урсуле, что она несколько раз повторила эту фразу, а потом рассмеялась, тем самым положив конец своим страхам и сомнениям по поводу событий, которые еще не произошли, а если и произойдут, то не раньше, чем их участники прибудут на Красные Камни. И вот они подошли к ручью, который показался Павлову довольно необычным, как будто кто-то специально спрямил для него русло посредством дренажной канавы. Ширина ручья составляла около трех метров, дно — песчаное и хорошо просматривалось. Вдоль берега — камыши, низкорослый кустарник и отдельно стоящие деревья, — в основном осины и березы. Ручей словно обозначал границу, за которой болотное царство заканчивалось и начиналось царство леса.

— Вот она, поваленная осина — сказала Урсула и остановилась.

— Где? — спросил Павлов, оглядываясь по сторонам.

— Да, вот же, левее от нас на другом берегу ручья. Вверх по течению, — подсказала Урсула, а затем, насторожившись, заметила. — Только мы, кажется, опоздали. Смотри, кровь на воде и я полагаю, что рядом какой-то хищник…

— Медведь?! — спросил Павлов, жалея о том, что с ним нет автомата Калашникова.

— Не похоже. Впрочем, вот след, причем очень свежий. И я думаю…

Так, нам надо отсюда поскорее убираться. Бежим!!! Как раз в этот момент он нагнулся, чтобы лучше разглядеть след, который привлек внимание Урсулы, и от неожиданности сделал шаг вперед, поскользнулся и свалился в ручей. Когда же, шепотом матерясь, он встал на ноги, опираясь на древко копья, то услышал злобное рычание и перед его глазами промелькнули чёрно-рыжие полосы, отличающие окрас зверя, встреча с которым не сулила ему ничего хорошего. Пахнувший в лицо ветер донес смрадный звериный запах. Павлов отступил назад, оглянулся, но Урсулы за его спиной не было, словно ее ветром сдуло. Дальнейшие события происходили как будто в режиме замедленного воспроизведения кинопленки. Прежде чем, тигр совершил смертельный прыжок, Палов что есть мочи закричал:

«Полундра!!!»— и с копьем наперевес, как в штыковую атаку, бросился к нему навстречу, то есть на противоположный берег ручья. До сих пор он видел тигров только в зоопарке, ну и, конечно, в цирке и наивно полагал, что его бесстрашие заставит полосатого хищника отступить. Тигр такого поворота событий, видно, никак не ожидал, а может, в воде не захотел мокнуть, и отпрыгнул на несколько метров в сторону, чтобы затем развернуться и еще раз попытаться атаковать жалкое двуного существо без клыков и когтей. То, что произошло дальше, можно отнести к разряду тех невероятных событий, которые принято называть случайными. Отпрыгнув от Павлова, тигр издал вопль ярости и боли. Павлов хотел бежать, да ноги не слушались, и он стоял, не шевелясь, в страхе прислушиваясь к разъяренному рычанию раненого кем-то зверя. Вначале он подумал, что это Урсула, незаметно перебравшись через ручей, отважилась вступить с тигром в смертельный поединок. И эта мысль придала ему смелости. Он сделал несколько шагов в направлении, откуда доносился злобный, отрывистый, заунывный рев и с удивлением обнаружил вышедшую на поверхность каменную плиту с покрытыми ржавчиной и кровью отростками арматуры. Преодолевая внезапно подступившую тошноту, он пнул ногой окровавленный прут.

Прут пружинисто покачнулся. Тогда он раскачал прут руками и тот, хрустнув, отломился. Любопытство пересилило страх, и он пошел по кровавому следу, оставленному на молодой зеленой траве, и вскоре увидел тигра под кустами орешника, лежащим на боку с распоротым животом, из которого вываливались кишки. Почуяв его приближение, тигр приподнялся, опираясь на передние лапы, и раскрыл огромную пасть, обнажив острые десятисантиметровые клыки. Не раздумывая, Павлов метнул копье, вложив в этот бросок всю свою силу. Копье влетело тигру прямо в глотку, щёлкнув металлическим острием об его клыки. Тигр оглушительно всхрапнул, кровавая пена хлынула из его пасти, но и это не помешало ему встать на все четыре лапы и бесстрашно принять свой последний бой. Копье, застрявшее в глотке, мешало ему идти, и тогда он пополз. В страхе, пятясь от него назад, Павлов споткнулся о камень-ракушечник с острыми краями, подвернувшийся под ногу, нагнулся, поднял его над головой и обрушил на зверя. Камень, весивший не менее 20 кг, проломил тигру череп, но не убил.

Уткнувшись мордой в передние лапы, огромная полосатая кошка все еще подавала признаки жизни. Он вернулся к ручью на то место, где так неловко поскользнулся, и позвал Урсулу. Он выкрикивал ее имя, но она не отзывалась. Он уже потерял терпение, когда, наконец, Урсула с виноватым видом появилась на берегу ручья. Оказывается, все это время она пряталась в кроне плакучей ивы, не надеясь более увидеть своего соплеменника живым.

«Тигр тяжело ранен. Его надо добить, чтобы он не мучился», — кратко объяснил он ситуацию. И только он это сказал, как Урсула упала перед ним на колени, обняла его ноги и зарыдала. «Вот тебе и амазонка!

Ревет, как обыкновенная баба, чтобы Арнольд Борисович не говорил про тестикулярную феминизацию», — удивился он. Он повторил свои слова, но Урсула испуганно на него посмотрела и, молча, подала ему свою секиру. Лишь после того, как тигр испустил последний предсмертный хрип, Урсула осмелилась подойти поближе, чтобы на него посмотреть. Павлов подумал, что, наверное, ее испуг объясняется особым отношением ее народа к тигру, как к тотемному животному, которое они почитают и уважают. И не ошибся. Подобная ситуация хорошо отражена Арсеньевым в его книгах об Уссурийском крае. Достаточно вспомнить эпизод с Дерсу Узала — отважным охотником-гольдом, который случайно убил тигра из винтовки, а потом всю жизнь мучился от чувства вины и страха перед «амбой» — «хозяином тайги». Мех убитого хищника (тигрицы) был очень красивый, яркой окраски, ржаво-бурый с бархатистыми черными полосами.

— Тебе приходилось когда-нибудь сдирать с тигров шкуру? — обратился он к Урсуле, которая, убедившись в том, что Хозяйка Тайги уже мертва, почти успокоилась.

— Никогда — сказала она и поставила странное условие. — Я это сделаю только в том случае, если съем ее сердце.

— Ешь! Только не подавись! А я разведу где-нибудь поблизости костер — с этими словами Павлов от нее отошел. Продираясь через кустарник, он наткнулся на лосиху, которую тигрица, после того как перекусила несчастному копытному шейные позвонки, вытащила из трясины и успела полакомиться одной задней ногой, обглодав ее до кости. Сама лосиха весила должно быть не менее шести центнеров — половину веса тигрицы. Возле убитой лосихи Павлов и развел костер, чтобы на запах тигриной крови и лосинной свежатины не сбежались другие хищники, например, медведи. Когда костер разгорелся, пришла забрызганная кровью Урсула. Ее глаза лихорадочно блестели, а лицо сияло от радости. Еще бы! Мало кому из ее соплеменников после схватки с тигром доводилось остаться живым и невредимым. И уж точно никто из орландов, кроме Верховного вождя Гонория, за последние годы не отведал тигриного сердца! Ей даже не было стыдно за проявленную ею трусость, потому что она пришла к выводу: у юноши, которого соплеменники прозвали Сорокой, есть тайное имя, данное ему при рождении богами-покровителями орландов. «Может, он — Благородный Авесалом, вернувшийся из Царства Теней, или Хонда сын Магнетрона, сошедший с неба?» — размышляла она, вспоминая рассказы «старух». Под «старухами» Урсула подразумевала своих боевых подруг, которым перевалило за 40 лет. Их было семеро, но каждая из них в совершенстве владела всеми видами оружия: ножами, топорами, копьями и луками, — и одна в бою стоила десятерых мужчин. Так, вот, «старухи» в один голос утверждали, что, когда настанет время тяжких испытаний, на Красные Камни, издалека, придет мудрый, храбрый и могучий воин, под руководством которого орланды отразят нападение многочисленных врагов и совершит другие славные подвиги. И то, как Сорока достойно себя вел, и то, что он не обнаружил страха перед Хумбабой (тигрицей), лишь подтверждало ее догадку. Подойдя к Павлову, Урсула снова упала перед ним на колени, чтобы выразить свою благодарность и благоговейное восхищение.

— Урсула! Что ты передо мной выламываешься?! — рассердился Павлов и спросил, показывая на лосиху. — Скажи лучше, что нам делать с этой грудой мяса?

— Что скажешь, мой господин, то и сделаем! — с покорностью отвечала Урсула. Тут до Павлова дошло, что воительница ведет себя совершенно искренне, считая, что тигрица не сама нашла себе верную смерть, а именно он, считай, что с голыми руками, с нею расправился. Ситуация щекотливая. Как ей объяснить, что такое сталь и бетон? И тогда он придумал следующий ход.

— Урсула! Я хочу, чтобы ты всем говорила, что это не я нанес тигрице смертельное ранение, а ты. Я лишь ее добил. Поэтому тебе по праву досталось ее сердце, а мне — ее шкура. И, пожалуйста, перестань называть меня господином, а не то я на тебя обижусь, — предупредил он ее строгим голосом.

— Я сделаю все, как ты мне велишь. Но не запрещай мне считать тебя моим господином! — заявила Урсула и расплакалась.

— Если ты еще раз назовешь меня господином, я с тобой разговаривать перестану— пригрозил Павлов.

— Тогда будь мне милым другом — жалобно попросила Урсула.

— Это — другое дело, — согласился он, не придавая словосочетанию «милый друг» никакого другого значения, кроме приятельских отношений. А зря…

VI

Продолжительное отсутствие Урсулы и Сороки обитателей стоянки Белохвостого Оленя не могло не встревожить. Нара разбудила мирно спавшую Медвяную Росу с намерением учинить ей строгий допрос, а потом действовать по обстановке. Тем временем Березка забралась на самый высокий кедр, чтобы оттуда наблюдать за местностью. Это она разглядела дым от разведенного Павловым костра, в который Урсула периодически подбрасывала охапки влажной травы, сигнализируя о том, что требуется помощь. Березка слезла с дерева и сообщила об этом Наре. Тогда Нара проинструктировала Березку и Медвяную Росу о том, что они должны делать во время ее отсутствия, вытащила воткнутый в землю шест, который Павлов использовал для измерения времени, вскинула его на плечо и отправилась по тропе кайяпо на помощь соплеменникам. Едва небо окрасилось закатными лучами, как Березка, забравшись в очередной раз на свой наблюдательный пост, заметила Нару, возвращающуюся назад с тем же шестом, на который уже была намотана шкура какого-то зверя. За нею следовали Урсула и Сорока, сгибаясь под тяжестью мясных деликатесов, которые они решили не оставлять на съедение волкам. Их уже довольно много собралось возле ручья, привлеченных запахом крови. Дождавшись, когда люди, победившие тигрицу, которая убила лосиху, отошли на почтительное расстояние, волчья стая по сигналу вожака рванулась к месту пиршества, которое продолжалось до рассвета, пока их не спугнул большой бурый медведь. Возвращение Урсулы и Сороки на стоянку Белохвостого Оленя было встречено с такой радостью и восторгом, с каким, наверное, дети встречают появление на новогоднем празднике Деда Мороза и Снегурочки. Люк, Рико и Вик получили в подарок лапы тигрицы. У орландов они считались самым ценным амулетом, придающим их владельцу храбрость и силу. Их надо было только правильно засушить. Березке достался тигриный хвост, из которого она могла сшить себе редкий по красоте пояс. Медвяная Роса и Нара получили в подарок тигриные клыки, которые можно было употребить для изготовления кухонных ножей. Так как одежда Урсулы и Павлова промокла, была сплошь заляпана глиной и кровью, а сами они сильно покусаны разными насекомыми, Нара велела им спуститься к реке и искупаться. Березка получила задание прополоскать их одежду. Медвяной Росе она дала поручение разделать секирой лосиное мясо и заготовить дрова для приготовления ужина.

Сама Нара, немного передохнув, занялась устройством из полого пня и других подручных средств коптильного агрегата, необходимого для того, чтобы недавно принесенное и ранее добытое Павловым мясо не протухло.

* * *

Согласитесь, что купаться в речной воде весеннего разлива — занятие не для слабонервных. О том же подумал и Павлов, когда следом за Урсулой и Березкой спустился с крутого берега и перебрался на дощатую лодку. Урсула, которая привыкла купаться в любое время года — даже зимой в проруби, раздевшись до состояния естественной наготы, сразу нырнула в воду и, выплыв на поверхность, закричала: «Эй, белохвостый! Сможешь ли меня догнать?!» И «белохвостый», то есть Павлов вынужден был последовать ее примеру, чтобы не терять лица. Он передал свою одежду, испачканную грязью и кровью, Березке, покрасневшей, как спелый помидор, перешел на корму, встал на заднюю скамейку, перекрестился и прыгнул в воду таким же, как и Урсула, способом: разгибая ноги и выпрямляя туловище, вниз головой.

— Елки магаданские, холодно-то как! — невольно, сорвалось с его языка, когда он вынырнул.

— Что ты сказал? — прокричала Урсула.

— Плыви назад! У меня ногу свело! — закричал Павлов, на этот раз по-орландски, чувствуя, что его правая нога его не слушается. Урсула все поняла, мысленно коря себя за то, что не дала ему хотя бы немного остынуть, а сразу позвала в воду. Она подплыла к Павлову, подхватила за туловище и отбуксировала к лодке, а потом помогла забраться на борт. Испуганная Березка пялила на него глаза, держа в руках его куртку, которую уже успела несколько раз окунуть в воду. «Компас, спички…!»— с ужасом подумал Павлов. Урсула усадила его на переднюю банку (скамью) и принялась массировать его онемевшую ногу. Успокоившаяся Березка продолжила выполнять данное ей Нарой задание. Вскоре Павлов почувствовал, что судорога прошла, и он может встать на ноги.

— Посиди, не вставай— тихим и нежным голосом попросила она и опустила голову ему на колени.

— Зу-у-убы-ы-ы! — простонал он, но было уже поздно. Березка, демонстративно отвернувшись, звонко и протяжно, запела.

То, о чем она пела, по-русски, означало бы, примерно, следующее:

«Неужели сама экспромтом сочинила?», — удивился Павлов и настроился на то, чтобы получить удовольствие, как от неумелых ласк Урсулы, так и от вокальной композиции Березки. Получилось все даже очень синхронно, вплоть до окончания.

— Березка, сестричка, ты тоже можешь окунуться, а я тебя за ручки подержу — вкрадчиво обратилась к Березке Урсула. «Подлизывается, чтобы та матери не наябедничала», — сразу догадался Павлов.

— Нет и еще раз нет! — возразила Березка. — Я вчера так накупалась, когда мы с плота свалилась, что застудила себе то, о чем в присутствии мужчин не говорят. Меня Нара, когда вы на охоту ушли, каким-то отваром напоила, но пока не помогает. А Медвяная Роса искупалась, когда вы с добычей возвращались, потом маслом душистым натерлась и… Тут Березка осеклась, потому что они явственно услышали чьи-то веселые голоса, разносившиеся над водой.

— Быстро на берег! — шепотом скомандовала Урсула и первой ухватилась за веревку. Кое-как одевшись, Павлов и Урсула вернулись, вооружившись луками.

Вскоре к ним присоединились Медвяная Роса с секирой и Нара с копьем.

Березка осталась с детьми и собирала в рюкзаки вещи, которые могли бы понадобиться в случае бегства. Кто знает, вдруг, мимо стоянки Белохвостого Оленя следуют дикие хунхузы, которые пожирают пленников, считая человеческое мясо наилучшим лакомством? Или кайяпо решили изменить свой маршрут? По счастью мимо них на девяти ярко раскрашенных лодках, похожих на индейские пироги, проследовали черные араты — мирные и добродушные люди, которые орландов никогда не досаждали. Черными же их прозвали за цвет кожи. Шли они со стороны Припяти, то есть против течения, отталкиваясь шестами. Занесла же их в чужие края та же самая причина, по которой на реке Лопарь очутились наши путешественники: землетрясение и наводнение. Увидев орландов и их лодку, черные араты остановились и, посовещавшись, последовали дальше, приветливо махая руками и выкрикивая что-то, похожее на орландское слово «мир». В одних лодках Павлов насчитал по 6–8 человек, в других — по 10–12. Мужчины, женщины, подростки и дети. Все — чернокожие, как эфиопы. На мужчинах были кожаные шлемы и доспехи из костяных осколков — плоских, отшлифованных и закрепленных на одежде, подобно перьям. Женщины, подростки и дети были одеты в украшенные разноцветными узорами и орнаментами комбинезоны. Последняя, самая большая, лодка причалила к стоянке Белохвостого Оленя. Стоящий на корме высокий и широкоплечий мужчина с черной с проседью бородой и в головном уборе из перьев стал энергично жестикулировать, изъясняясь способом, при котором не нужно напрягать голосовые связки и прибегать к услугам переводчика. Для Нары, Урсулы и Медвяной Росы язык этих жестов был настолько же понятен, насколько понятны, например, китайцу и японцу их иероглифы, рисуя и показывая которые, они могут изъясняться, не произнося ни звука. Только Павлов чувствовал себя полным идиотом, не зная, как себя в этой ситуации вести. Нара и Урсула переглянулись и пожали плечами. Нара показала ей жестом на Павлова. Тот сделал вид, будто не понимает, что от него требуется, и тогда Урсула, положив ему руку плечо, тихо сказала:

«Милый друг, как ты решишь, таким и будет наш ответ!» Павлов напрягся, сожалея о том, что Арнольд Борисович Шлаги не загрузил в его память другие словари, например, толковый словарь аратского языка. В этот момент он услышал в левом ухе жужжание, свидетельствующее о присутствии того, о ком только что подумал: «Это же элементарно, Ватсон! Араты разговаривают на языке пиджин, наполовину состоящем из английских слов и выражений. Андырстенд?» «Ага! — обрадовался Павлов. — Вот я вам сейчас покажу!» И так он разговорился с вождем черных аратов Бобом Гудвином, что получил на свою голову проблему. У вождя чернокожих не возникло никаких сомнений в том, что молодой охотник из племени орландов — представитель знатного рода, а посему он приказал одной из своих жен (они были у него на каждой лодке) снять комбинезон и продемонстрировать свои прелести.

— It is my present for you! — предложил он ему скромный подарок.

— No! No! — запротестовал Павлов. Вождь чернокожих воспринял его возражения по-другому, мол, не нравится, и приказал раздеться своей старшей, недавно овдовевшей, дочери. Потом младшей, которая еще не знала мужчину. Павлов с досадой махнул рукой, и обрадовавшийся Боб Гудвин приказал девушке перебираться на лодку своего будущего мужа. Что она и сделала. В лодку вслед за ней полетела ее одежда и еще какие-то пожитки. Черные араты отчалили, желая соплеменнице счастья и удачи. А Павлов стоял, раскрыв рот. Урсула хохотала до слез. Медвяная Роса грустно улыбалась. Нара, закатив ему увесистый подзатыльник, велела спускаться к лодке и принимать на довольствие «еще одну бабу».

Невидимый Арнольд Борисович Шлаги тоже посмеялся, сослался на дефицит свободного времени и исчез, произнеся на прощание загадочную фразу:

— Балдушка, погоди ты морщить море. Оброк сполна ты получишь вскоре…!

VII

Долгожданный ужин начался поздним вечером под куполом звездного неба и при свете «таежного» костра. За спиной у Павлова сушилась на шесте для измерения времени тигровая шкура, которую Медвяная Роса и Березка старательно очистили от мездры. Напротив Павлова на двух скамьях (банках), вынутых из дощатой лодки, расположились Нара, Березка и Сара Гудвин. Оказывается, скамьи можно было использовать и в качестве удобных туристических стульев для комфортного отдыха на природе. На третьей, самой широкой скамье, по правую руку от Павлова сидела Урсула, а Медвяная Роса расположилась левее, используя в качестве сидения свой рюкзак и летний спальный мешок, сшитый из непромокаемой шкуры байкальского тюленя. Места участников ужина соответствовали какому-то этикету, который Нара и Урсула положили за правило во время их совместных трапез. Из того, что Медвяная Роса сидела на своих пожитках, следовало, что она у орландов в гостях, и ни на что большее не претендует. Здесь же у костра ей предстояло провести всю ночь, так как Нара успела ей объяснить, что намерена выдать за Сороку младшую дочь Березку и, якобы, уже уговорила ее сегодня же ночью лечь с ним в «шатре воина» в один спальный мешок. Медвяная Роса восприняла решение Нары с покорностью и даже подарила будущей невесте изящную золотую диадему. С «подарком» вождя черных аратов Нара тоже попыталась провести разъяснительную беседу, но по причине языкового барьера больших успехов не добилась — только до смерти напугала. За все время с момента знакомства Сара Гудвин не отходила от Павлова ни на шаг и испуганно поглядывала на всех остальных, даже на Рика, Люка и Вика, которые сразу же, как только ее увидели, стали ее дразнить. Еще в лодке, когда они знакомились, Павлов пообещал ей, что будет любить ее, как сестру, не подозревая о том, что для аратов понятие «sister» означает «табу» на половые сношения. Сара такого благородства от него не требовала и несколько раз повторила слова «male» и «cock», которые на языке ее народа обозначали понятие «муж». Услышав знакомые слова, Павлов, улыбаясь, закивал головой, и юная аратка решила, что замужество ей обещано, хотя не сегодня или завтра, а когда она повзрослеет. От него же (Павлова) она с радостью узнала, что завтра или послезавтра все они отправятся на Красные Камни. О постоянном местожительстве орландов Сара была наслышана, как о самом прекрасном месте на земле, которое боги в давние времена подарили легендарному вождю Авесалому в награду за то, что он отгадал какие-то три загадки. Урсуле удалось добиться большего. Посредством языка жестов и трех лещей (подзатыльников) она втолковала Саре, кто есть кто, и та своим детским умом дошла до понимания того, что она, увы, не будущая жена племенного вождя, а гермегона, т. е. домашняя рабыня в семье Великого Охотника, который вчера убил кабана, а сегодня тигра. Жареная свинина на вертеле и тигриная шкура на шесте являлись тому наглядным доказательством. Сожалея о расставании со своими родными и близкими, Сара все же была довольна тем, что ее подарили не каким-то там москитам или кайяпо, а красивым и могущественным орландам. К тому же не далее, как вчера, соплеменники собирались принести ее в жертву богам посредством отрезания головы, но не сделали этого по причине появления на небе радуги, которую они истолковали, как доброе предзнаменование. Красота Медвяной Росы ее так поразила, что она сразу решила, что будет называть ее «госпожой». Урсула вызывала у нее страх и удивление: она впервые в жизни, лицом к лицу, столкнулась с женщиной-воином. Об орландских амазонках ее соплеменники говорили всякое, но неизменно отмечали их беззаветную отвагу и мужество. Нару она приняла за мать Великого Охотника и заранее была готова получать от нее плевки, щипки и подзатыльники — так у аратов было принято. И лишь Березка не вызвала у нее никаких подозрений. Сара мечтала с нею подружиться и была готова подарить ей половину своих золотых браслетов. Разговор за ужином, естественно, начал развиваться вокруг филологических способностей Павлова.

— Милый друг, сознайся, что тебя дед Михей — старейшина «белохвостых», научил языку аратов? — озадачила его Урсула.

— Кто же, как не он. Всем известно, что Михей прожил у черных аратов два года после побега из тунгусского плена, где он пас домашних оленей — ответила за него Нара, заметив, что тот чуть не поперхнулся, разжевывая кусок свинины.

— Среди кайяпо тоже есть черные араты, по-моему, три женщины, но я с ними мало общалась — заметила Медвяная Роса, переодевшаяся к ужину в нарядное платье из тонкого льняного полотна, украшенное жемчугом и вышивкой. Сразу было видно, что она имела отношение к родоплеменной знати племени кайяпо, с которым орланды, к слову сказать, периодически находились то в состоянии войны, то в состоянии мира.

— А с белыми аратами ты никогда не имела дело? — поинтересовалась Урсула, которой во время прошлогодней летней ярмарки на реке Елене довелось быть свидетелем смертельного поединка двух представителей этого племени, не поделивших между собой какую-то золотую безделушку.

— Как же, мне этот народец хорошо известен, — спокойно начала свой рассказ красавица дакотка. — Это они похитили меня и мою старшую сестру восемь лет тому назад и продали кайяпо в обмен на золото.

Всем известно, что белые араты очень любят золото и даже сходят с ума, когда кто-то его у них отнимает. И… прошу прощения. Мне кажется, что господин Сорока собирается задать досточтимой Наре какой-то вопрос. Павлов, действительно, собирался задать Наре вопрос, который он считал очень актуальным, но никак не ожидал, что Медвяная Роса способна читать его мысли.

— Вождь аратов сказал, что они остановятся возле водопада. Это далеко от нас и от вашего зимника? — поинтересовался он.

— Совсем рядом. Только зимника нашего уже нет. Он провалился сквозь землю. Бедный Уренгой! — сказала Нара и заплакала. Увидев, что ее «хозяйка» плачет, Сара Гудвин тоже заплакала, потому что так было положено по обычаям ее племени. Нара это поняла, и плакать прекратила. Сара Гудвин тоже. Нара хлопнула в ладоши. Сара Гудвин тоже хлопнула в ладоши. Наре это понравилось, и она обратилась к Павлову:

— А, что, «зятёк», не посмотреть ли нам, как танцует подаренная тебе чернокожая красавица? Говорят, что черным аратам в танцах нет равных.

— Извольте, мадам, но как она будет танцевать без музыкального сопровождения? — возразил Павлов, отвечая на шутливое обращение «зятёк» многозначительным «мадам».

— А это мы сейчас устроим— сказала Нара и громко запела, хлопая в ладоши и раскачиваясь в такт. Урсула и Березка подхватили. Мелодия исполняемой ими песни, одновременно грустная и веселая, живо напомнила Павлову репертуар группы «Boney M», а точнее, композицию «На реках Вавилона». Слова же песни, если перевести на русский, были следующие:

Нара жестом отдала Саре приказание, дескать, танцуй. Но Сара и без этого была готова пуститься в пляс. Она быстро вскочила, сбросила с себя комбинезон и осталась в одних золотых браслетах, которые у нее были у нее не только на руках, но и на ногах. Детские глазенки радостно светились Она вихрем пронеслась вокруг костра, прыгая так высоко, что у Павлова невольно вырвался вздох восхищения.

— Что она исполняет, не знаешь? — спросил Павлов Медвяную Росу, тронув ее за плечо.

— Это Танец Антилопы, — ответила она, обернувшись, и добавила. — А девочка хорошенькая, только, мне кажется, слишком худа, да и титьки еще не выросли. «Сам вижу», — подумал Павлов, а вслух спросил:

— А ты так умеешь?

— Так, конечно, уже не умею, стара, так ноги за голову забрасывать, но для тебя я обязательно станцую, только мне надо немного подготовиться, — с этими словами Медвяная Роса встала, взяла свой рюкзак и отошла к типи. Нара, Березка и Урсула прекратили пение, а запыхавшаяся Сара подбежала к Павлову сзади и обняла его за шею. От нее исходил терпкий запах пота и корицы.

— Она хочет, чтобы ты ее похвалил — объяснила Урсула, которая была наслышана о нравах и обычаях черных аратов. Да и Танец Антилопы ей тоже понравился.

— И что я должен для этого сделать? — спросил Павлов.

— Посади ее к себе на колени ненадолго и поцелуй в плечико. Таким образом, ты дашь ей понять, что относишься к ней с родительской нежностью — посоветовала ему «милая подруга». Он так и сделал, что привело Сару в состояние неописуемого восторга. Ведь это означало, что в семье орландов, в которую она попала, к ней будут относиться, как к родной дочери. Она хотела что-то сказать по этому поводу и даже открыла рот, но Павлов строгим голосом велел ей одеться и занять свое место. …Гулко ударил, заныл и загудел бубен, и на поляне возникла фигура обнаженной женщины, столь гармонично сложенной, что Павлов от неожиданности даже привстал. «Огня, огня, больше огня!», — закричала Урсула и, подавая пример, бросила в костер охапку хвороста. Во все стороны полетели искры, взвилось пламя, и они увидели, как Медвяная Роса исполняет известный с незапамятных времен всем здешним племенам Танец Богов. Плавно раскачивая бедрами, Медвяная Роса подошла к ним поближе и бросила бубен Наре. Подхватив бубен на лету, Нара ударила в него еще громче и Медвяная Роса перешла на такие сложные па, какие под силу разве что профессиональной балерине. Быстрые и точные движения ее ног напоминали трепещущие крылья колибри, а удлиненные линии рук, похожие на извивающиеся передвижения змеи, придавали еще больше великолепия этому представлению. «Вот те и дети природы!», — подумал Павлов, пораженный в сердце мастерством исполнения доселе не виданного им танца, и загрустил, вспоминая Большой Театр и безбрежные огни ночной Москвы. Когда запыхавшаяся и обливающаяся потом Медвяная Роса подбежала к нему сзади и обхватила его за шею, Урсула демонстративно отвернулась, и Павлов понял, что сажать прекрасную дакотку на колени, наверное, неуместно. Тогда он встал и крепко поцеловал ее в губы. А та в ответ прижалась к нему еще ближе, — так, что ему показалось, будто он слышит, как бьется ее сердце.

— Спасибо! Только оденься поскорее, а то комары закусают — шепнул он ей на ухо. Медвяная Роса улыбнулась и понимающе кивнула головой.

— Так, — сказала Нара, — вы, белохвостые, оставайтесь-ка пока у костра и разбирайтесь между собой. А мы немного вздремнем. И, кстати, мое дежурство начинается с утренней зари.

— И Сара пусть ложится спать. Нечего ей у взрослых под ногами путаться! — добавила Урсула и выразительными жестами показала чернокожей девочке, что от нее требуется. И долго-долго, до самого рассвета рассказывала Павлову Медвяная Роса о своем племени, о нелегкой жизни в плену и несчастливом замужестве, о недавней смерти своего единственного ребенка (дочери), поражая его своим природным умом, наблюдательностью, кротостью и добротой. Но она не знала, сколько на самом деле ей лет: может двадцать, а может больше, но точно не семнадцать. Она призналась, что потому, что три ночи подряд она видела во сне прекрасного юношу верхом на Белом Потидае — пресноводном дельфине, которого дакоты почитали как божество рек и источников. И этот юноша будто велел ей следовать на Красные Камни, чтобы обрести там любовь и вечный покой. Потом они спустились к реке. И он держал ее за руки, а она смешно барахталась, поскольку плавать совсем не умела. И он тоже окунулся, чтобы немного взбодриться. Обтирая его своей нижней юбкой из тонкого холста, Медвяная Роса сказала, что, наверное, ее спальный мешок не порвется, если они вдвоем в него заберутся, а если и порвется, то это, наверное, к счастью. Когда же они вернулись на стоянку, то первым, что привлекло их внимание, был маленький лосенок, который стоял возле черного камня на своих длинных, как ходули ногах. Медвяная Роса подозвала его к себе. И лосенок безо всякого страха к ней подошел, уткнулся смешной мордой ей в грудь и немного так простоял, тяжело вздыхая, словно искал сочувствия или на что-то жаловался.

VIII

На другой день, ближе к полудню, когда Павлов и Медвяная Роса уже проснулись и даже позавтракали, на стоянке Белохвостого Оленя начался переполох. Урсула и Березка, спустившись к реке, чтобы набрать в бурдюки воду, заметили медленно кружившуюся в водовороте украшенную резьбой лодку-долбленку. Урсула разделась, вплавь добралась до нее, забралась на борт, осмотрелась, нашла шест и причалила к берегу. Лодка была в хорошем состоянии, выдолблена из целого ствола осины и могла выдержать вес шести взрослых людей. Однако, то, что Урсула нашла на корме, повергло ее и Березку в ужас. Это был кожаный мешок, а в нем — отрубленные и обезображенные головы черных аратов. С такой невероятной жестокостью расправиться с ними могли только хунхузы — племя одичавших людей, которые не почитали богов. О хунхузах орландам было известно немногое: что живут они в пещерах в труднодоступной местности, изобилующей фонтанирующими из-под земли горячими источниками и незамерзающими даже в лютые морозы озерцами. Каждый год с наступлением лета хунхузы совершали дерзкие набеги на территории соседних племен, с целью грабежа и насилия. Никаких орудий труда и даже наконечники копий из камня и кости они делать не умели, пользуясь теми, которые доставались им в виде трофеев. Одеждой и обувью они тоже практически не пользовались, хотя их тела были лишены волосяного покрова, и даже головы блестели, как коленки. Но насекомые и хищные звери хунхузов не трогали, так как не переносили запаха их пота, который был так отвратителен, что даже у всеядных медведей вызывал непроизвольную рвоту. Бледная, сероватого оттенка, кожа хунхузов даже после непродолжительного пребывания на солнце покрывалась ожогами, поэтому они вынуждены были обмазывать себя глиной, смешивая ее с растительными и минеральными красителями. Их внешность: конусообразный череп, едва заметные ушные раковины, узенькие щелочки глаз, приплюснутый нос, длинная шея, вытянутый подбородок и маленький рот, — была непривычной и вызывала отвращение. Плечи у них были узкие, на руках — по четыре пальца с перепонками, а на ногах — по шесть. По причине четырех пальцев на руках хунхузы не могли пользоваться луками, но очень даже ловко управлялись копьями и дротиками. Обо всем этом Павлов узнал, конечно, не сразу, но тревожное настроение Нары, Урсулы и Медвяной Росы, а также печальные всхлипывания Сары Гудвин, наглядно свидетельствовали о том, что близкое соседство с хунхузами не предвещает ничего хорошего. «Лучше быть утопленником в реке, чем свиньей на вертеле у хунхузов!», — заявила Нара, которой, как старшей по возрасту, было предоставлено право первой высказать свое мнение. С ней все согласились, и начали подготовку к походу на Красные камни. Четыре полноценных гребца: Нара, Урсула, Павлов и Медвяная Роса, — вполне могли справиться с управлением тяжелой дощатой лодки, которую Павлов три дня тому назад привел за собой на катере. Ширина лодки позволяла сидеть за одной парой весел не одному, как обычно, а двум гребцам.

Лодку-долбленку, принадлежавшую черным аратам, они решили не бросать, а буксировать за собой на жесткой сцепке. Бронзовый наконечник копья, который Урсула подарила Павлову, после небольшой переделки превратился в наконечник багра — для того, чтобы расталкивать плывущие по воде стволы деревьев. Урсула вырубила секирой два прочных шеста, очистила от коры и обстрогала своим кривым бронзовым ножом. С помощью этих шестов Березка и Сара Гудвин должны были управлять лодкой-долбленкой, чтобы ее не заносило. В ту же лодку они сложили мешки с одеждой, которые Павлов перевез с зимника родителей Рико и Люка. Они отошли от стоянки Белохвостого Оленя, когда шест, на котором сушилась тигровая шкура, отбросил самую короткую тень. Медвяная Роса уже придумала, какого фасона плащ она сошьет своему мужу, когда снимет с тигриной шкуры мех. Погода была по-летнему теплой, и вскоре гребцы (они расселись попарно, Нара с Медвяной Росой и Павлов с Урсулой), разделись до пояса и намазались пахучей мазью, отпугивающей кровососущих насекомых. На руки они надели замшевые рукавицы, чтобы не набивать мозоли. Наводнение залило поймы рек и болот. Вода, промывая тайгу, выносила в реку лесной мусор. Грести было непросто, так как весла то и дело попадали в кору, ветки и прочие фрагменты разнообразных деревьев и кустарников. Ближе к устью, то есть к месту слияния реки Лопарь с Припятью на пути их возникло первое препятствие — «расческа» — в виде нагромождения вымытых с корнем стволов деревьев, — хвойных, лиственных — все вперемешку. Путешественники причалили к берегу, а Павлов с Урсулой приступили к расчистке прохода, сильно рискуя оступиться и поломать ноги. По расчетам Нары и Урсулы до Припяти было уже недалеко. Но какой стала река в результате наводнения, разумеется, не могла знать и они. Если черные араты не осмелились по ней пройти, значит, течение бурное и, возможно, на реке полно опасных препятствий и водоворотов.

После короткого совещания они решили последних сил зря не тратить, а устраиваться на ночлег. И место было для этого подходящее — сухое и скрытое под шатром сплетшихся ветвями хвойных и лиственных деревьев. Недолго передохнув, Павлов заступил на ночное дежурство, сменив на посту Нару. Ночная прохлада быстро развеяла сон. Весело потрескивая, горел костер, окрашивая красноватым цветом могучие стволы окружающих кедров и черных берез, ровно гудели комары, по небу скользили неясные тени ночных птиц. Замерла, заснула старуха тайга, издавая вечные, подчас необъяснимые звуки: то ветка сухая хрустнет, как бы под чьей-то осторожно ступающей ногой, то шелест, ропот какой-то пронесется, а то вдруг не то стон, не то крик жалобный раздастся. Прежде в такие минуты, на Павлова всегда нисходило озарение. Он глубже вдумывался и яснее представлял себе все виденное, слышанное и прочувствованное. Но на этот раз все мысли о смысле бытия перебивало чувство тревоги и неуверенности. В лесу начала куковать кукушка. По народным приметам это означает, что уже около 3 часов ночи. Когда закричит жаворонок, будет 5 часов. В 6 часов утра распускаются одуванчики. Сладко позевывая, к нему подошла Урсула, поздоровалась, и между ними завязался непринужденный разговор, поводом которого стала кукушка. К этой птице орланды, оказывается, тоже имели обыкновение обращаться с вопросом по поводу оставшихся дней жизни.

— Урсула, а сколько тебе лет? — спросил он.

— Двадцать два, мой милый друг. Я, как ты понимаешь, на пять годков старше тебя, но иногда чувствую себя, по сравнению с тобой, ребенком, как наша милая Сара, которой всего одиннадцать лет — охотно ответила она.

— А когда ты родилась? Год, месяц, день, число? — попросил он назвать точную дату ее рождения.

— Я родилась в год Тигра. Это произошло на второй день первой луны за два зимних часа до восхода солнца — ответила она, посмотрев на татуировку на своей правой руке ниже локтевого сустава. Такие татуировки с изображениями зверей, звездочек и фаз луны были у всех орландских амазонок, заменяя им биометрический паспорт.

— А Березка когда родилась? — поинтересовался он, чтобы понять смысл, который она вкладывает в понятие «год Тигра».

— Березка родилась в год Черного Кабана на четвертый день пятой луны. Роды были очень тяжелые, но все обошлось благополучно — начала рассказывать она, и вдруг широко улыбнулась и воскликнула:

— Ой! У нее же завтра день рождения! Пятнадцать лет! Я чуть совсем не забыла. Спасибо, что подсказал. Это ведь ты специально разговор про дни рождения завел? Тебе, наверное, Нара сказала?

— Какая разница? Главное, ты вспомнила, что у твоей сестры завтра день рождения — уклончиво ответил он, придя к выводу, что у орландов, наверное, такое же летоисчисление, как и у древних китайцев.

— Так, уже скоро рассвет. У тебя, милый друг, есть еще время, чтобы еще немного поспать. Впереди у нас трудный день — Урсула прервала разговор напоминанием о том, что ему надо перед предстоящим походом восстановить свои силы. Денек им и впрямь выдался непростой. Дважды они попадали в стремнины и водовороты. Павлову даже пришлось перебраться на лодку-долбленку, так как Сара и Березка совсем выбились из сил. Но они держались стойко, и, наконец, в полдень, прибыли к подножию горы, не только похожей своими очертаниями на верблюда с двумя горбами, но так и называемой — Верблюжьей. Павлов даже удивился: откуда орланды могут знать о верблюдах? Здесь, у Верблюжьей горы, русло реки Припять (Ипуть) распадалась на два рукава: Западный и Восточный, — образуя остров длиною более 15 км. Когда путешественники приблизились к каменистому мысу, то увидели, как на галечный пляж, сомкнув продолговатые щиты, вышли воины, вооруженные длинными копьями с гранеными наконечниками. На голове у каждого из них был конусообразный кожаный шлем. Забрала у шлемов отсутствовали, но лиц воинов нельзя было разглядеть, так как их скрывали густые москитные сетки (накомарники). Павлов догадался, что это и есть орландские амазонки, о которых ему рассказал высокообразованный бес Арнольд Борисович Шлаги. Узнав Урсулу, амазонки положили щиты и копья на гальку, сняли шлемы и поспешили к ним на помощь. Увидев их открытые лица и прически, Павлов уже не сомневался: это — действительно женщины, причем, некоторые — очень даже миловидные. Они вытащили их лодки на берег, а затем помогли донести крупногабаритные вещи до места, где располагался приют и временный штаб помощи для пострадавших от наводнения. Это была неглубокая пещера с широким входом, скорее даже — грот, который с незапамятных времен служил местным племенам нимфеумом — храмом, посвященным богиням рек и озер. Внутри пещеры горел костер, а всего в ней нашли прибежище около трех десятков людей — представителей разных племен и народов, которых наводнение застало неподалеку от Красных Камней. Среди беженцев Павлов заметил человека непривычной внешности.

Загорелое лицо его, смуглое с красноватым оттенком, было лишено бороды и усов. Он носил длинные волосы, заплетенные в одну косу, и был одет в камзол из темно-синего сукна, лишенный вышивок и каких бы то ни было украшений. Павлов тогда еще не знал, что это — Толемей-хан, знаменитый врач, путешественник и составитель первого географического атласа Прибайкальской Империи и прилегающих к ней северных территорий.

Впоследствии он с ним еще несколько раз встретится, но уже при других обстоятельствах. Какое-то мгновение они, замерев от неожиданности, всматривались друг друга, будто пытаясь что-то вспомнить, но потом отвернулись. Нара и Медвяная Роса расстелили на каменном полу пещеры оленьи шкуры, на которые наши путешественники устроились на отдых, а потом Павлов заснул, терзаясь страхами и сомнениями по поводу того, как встретят его и семью в приюте Белохвостого Оленя. И что с Олениной?

Сможет ли она существовать в теле Инги и что произойдет, если она, вдруг, заговорит? Насчет Сары Гудвин он уже договорился с Медвяной Росой о том, что они ее удочерят. Воспитание Рико и Люка он тоже бы не хотел никому доверять, но уже догадывался о существовании какого-то обычая, который регулирует подобные вопросы. У дакотов и кайяпо, как объяснила ему Медвяная Роса, дети, у которых умерли родители, переходят на воспитание в семьи братьев отца. Незадолго до часа заката солнца их разбудила Урсула, которая все время, пока они отдыхали, общалась с боевыми подругами и даже успела составить устное донесение своему командиру о военных приготовлениях кайяпо и приближении хунхузов. Центурион Агата, получив через вестового сообщение о прибытии Урсулы из долгосрочного отпуска и добытых ею сведениях, не мешкая, лично, отправилась на своей ладье к Верблюжьей Горе в сопровождении отделения старших учениц. Павлов и его спутники собрали вещи и в сопровождении Урсулы направились к своим лодкам. Предводительница орландских амазонок уже сошла на берег и наблюдала за тем, как ее подчиненные вытаскивают на галечный пляж ладью, оснащенную мачтой, и с черным, изогнутым, как шея лебедя, носом. Агата поздоровалась с ними, поднеся правую руку ко лбу, к губам и к груди. Затем она подозвала к себе Медвяную Росу, взяла ее под руку и прошлась по берегу, о чем-то беседуя. Пообщавшись с красавицей дакоткой и пожелав ей счастья с новым мужем, Агата подошла к Саре Гудвин, потрепала ее по щеке и на знакомом ей языке черных аратов спросила, как ее зовут и кто ее родители. Чернокожая девочка с опаской ей отвечала. Узнав, что Сара — «священная дева», предназначенная для жертвоприношения, она объяснила ей, что орланды не убивают детей для того, чтобы понравиться своим богам. Услышав об этом, Сара воскликнула: «Слава вашим богам!», — и затем запрыгала от радости, получив в подарок из рук самой «королевы орландов» (таким был титул Агаты в представлении черных аратов) безделушку в виде маленького серебряного колокольчика. Павлов почувствовал, что скоро настанет и его очередь отвечать на вопросы сурового и властного Центуриона. 50-летняя Агата уже десять лет командовала постоянным войском племени орландов. Сам отряд был небольшой — 35–40 человек, но на нем лежало основное бремя защиты племени от внешних врагов и организация обороны Красных Камней. В условиях мирного времени мужчины племени орландов привлекались к военной службе крайне редко, да и то, главным образом, для выполнения вспомогательных функций: проводников, носильщиков, дозорных и гребцов. Агата была среднего роста, худощава, с короткими с проседью волосами и лицом, обезображенным шрамами и отметинами оспы. Павлов обратил внимание на ее скромное одеяние: штаны из оленьей замши, напоминающие рейтузы, и потертую кожаную безрукавку. Под безрукавкой виднелась рубаха из грубого домотканого холста. На поясе у нее висел короткий бронзовый меч в простых деревянных ножнах. Никаких доспехов, кроме металлических наколенников на ней не было. О ее мужестве, отваге и военной смекалке ходили легенды. Правда, Павлов узнает об этом позже. Пока же он почувствовал исходящую от этой удивительной женщины столь мощную энергетику, что его сразу бросило в жар.

— А теперь, любезный, я хотела бы поговорить с тобой — сказала Агата, обратившись к нему, и сделала ему знак, мол, следуй за мной. Они подошли к ладье, чем-то напомнившей Павлову большую лодку с высоко поднятым носом и кормой из художественного фильма «Садко» (киностудия «Мосфильм», 1952 год, режиссер А. Пушко). Но та ладья была декоративной, а эта — настоящей. Точнее говоря, это был насад — судно, выдолбленное из одного дерева (колоды) и имеющее наставные дощатые борта, соединенные так, что их кромки плотно примыкают друг к другу. Подчиненные Центуриона — десять девушек из отряда старших учениц в возрасте 16–18 лет — стояли кружком и о чем-то оживленно разговаривали. В отличие от воительниц, которых Павлов видел днем, эти были гораздо моложе, да и вооружены иначе: круглыми щитами, луками и короткими метательными копьями. Нательными доспехами служили им панцири из войлока, простёганных нитями из шерсти и сухожилий. Завидев свою начальницу, ученицы построились в шеренгу, ожидая от нее дальнейших указаний. Агата сделала им знак, означающий команду: «Вольно, не расходиться!». Ее подчиненные снова встали в кружок, и до слуха Павлова долетел веселый смешок: «Сорока, Урсула, Сорока…». Агата недовольно поморщилась и приказала своим подчиненным отойти от ладьи на расстояние двадцати шагов. Убедившись в том, что их разговор никто не услышит, Агата задала Павлову вопрос, на который он мысленно уже подготовил ответ. Конечно же, речь шла о тигрице, которая сама нашла свою смерть у ручья на краю болота. Он не стал ничего утаивать, и рассказал Центуриону все, как было на самом деле. Только отросток стальной арматуры он назвал по-другому: как острый осиновый кол, кем-то глубоко вбитый в землю.

— Молодец, что говоришь правду и ничего не приукрашиваешь! — похвалила его Агата и добавила еще немного сиропа. — Урсула мне такое про тебя передала в своем сообщении, что я засомневалась. Но то, что ты рассказал, останется между нами. Пусть все орланды думают, что ты — Герой. Хотя, ты и на самом деле герой, если преодолел страх перед Хозяйкой Тайги. И это заслуживает особой награды. Агата подозвала к себе учениц, шепнула одной из них что-то на ухо, и та, кивнув головой, забралась в ладью и вскоре вернулась с ожерельем из когтей медведя на кожаном шнурке. Трое других начали ритмично стучать копьями о свои щиты. По этому сигналу к ним прибежали другие амазонки: войны и ученицы. И, вот, когда они все собрались, Агата произнесла речь:

— Властью, данной мне племенем орландов, я объявляю, что Сорока — сын Аси и Сома из рода Белохвостого Оленя, за исключительную храбрость, проявленную им в поединке с Хумбабой (тигрицей) и спасение утопающих соплеменников, принимается в отряд воинов орландов в должности моего адъютанта. И прозвище его теперь не Сорока, а Тимур, что на языке наших предков означает Победитель Тигра. Затем Агата повесила Павлову на шею ожерелье из когтей медведя, предупредив его и всех остальных, что это — его постоянный пропуск в расположение летнего военного лагеря, куда он обязан явиться после двухнедельного отпуска.

— Урал!!! — закричали амазонки и снова ударили копьями о свои щиты. Наконец, Павлов и его спутники снова отправились в путь. На этот раз плыть было недалеко и недолго — между крутых берегов восточного рукава реки Припять (Ипуть) до места, называемого Главным причалом.

Урсула осталась у Верблюжьей горы (служба есть служба) и ее место за веслами заняли две старшие ученицы, которым были положены увольнительные. Юных амазонок обеих звали Ритами и были они прелесть как хороши и общительны. Судя по орнаментам на кожаных шлемах и доспехах, одна из них принадлежала к роду Красной Лисицы, а вторая — к роду Желтого Быка. Снявши с себя боевое облачение, и оставшись в одних топиках и коротеньких юбочках из домотканого холста, они сели в дощатую лодку вместе с Павловым, Нарой и детьми. Лодка-долбленка с Медвяной Росой, Березкой и Сарой Гудвин следовала за ними на буксире. Риты рассказали Павлову и Наре последние новости, не забыв упомянуть всех соплеменников, которым за последние пять дней удалось добраться до Красных Камней. Из рода Желтого Быка, по их сведениям, не прибыл еще никто, кроме тех, кто перебрался из своих зимников на Красные Камни до наводнения. Павлова, то есть Сороку, а теперь — Тимура, обе Риты, оказывается, хорошо знали, и поэтому строили глазки и хихикали, что ему совсем не нравилось. Косые лучи заходящего солнца, упав на гранитные отложения берегов под определенным, только им известным углом, отразились столь ярким радужным цветом, что Павлов даже прикрыл ладонью глаза. В последний раз подобное зрелище он видел в художественном фильме «Золото Маккены» (Mackenna's Gold — 1969 год), но та, известная кинозрителям, картинка золотого каньона была искусственной. Здесь же все было натурально.

— Какая красота! — вырвался из него вздох восхищения.

— Твоя Медвяная Роса тоже красотой не обделена — кокетливо улыбаясь, заметила Рита, которая гребла с ним в паре, проявляя неутомимость, великолепную точность и слаженность в работе веслом.

— Инга узнает, желчью изойдет! — простодушно заметила вторая Рита, которая гребла в паре с Нарой. Оказывается, Ингу обе ученицы знали не понаслышке. Одной Рите она приходилась родной сестрой, а другой — близкой подругой. Получив подтверждение того, что Оленина жива, Павлов обрадовался, а затем задумался. Получалось, что теперь у него две жены. Как они между собой будут ладить? От невеселых раздумий Павлова отвлекли построившиеся в ряд на высоком берегу каньона на расстоянии, примерно, полукилометра друг от друга каменные башни, каждая высотой с 5-этажный дом. Он догадался, что это и есть «приюты», о которых ему рассказывал Арнольд Борисович Шлаги. По пути к Главному причалу они нагнали лодку-берестянку, которой с помощью двухлопастных весел управляли два парня в возрасте, примерно, 18–20 лет, одетые в одинаковые комбинезоны из оленьей замши. Сороку из рода Белохвостого Оленя они, оказывается, тоже хорошо знали и приветствовали, как закадычного приятеля. Из вежливости Павлов помахал им рукой, а обе Риты не преминули воспользоваться случаем, чтобы сообщить им о том, что Сорока — уже не Сорока, а Тимур — Победитель Тигра. Парни, которых Риты называли Шалопаем и Кудлатым, юным амазонкам не поверили, и ухахатываясь, заявили, что Сорока, действительно, не Сорока, а Рыдван, то есть Победитель Зайца. Это было уже слишком.

Даже Нара не выдержала, и, осушив кленовое весло о спину одного из парней, грозно сказала:

— Заткнитесь, недоношенные, а не то я вам руки с ногами местами поменяю!

— А Урсула сделает вам последнее обрезание — предупредила одна из Рит.

— А я вырву язык — подвела итоги страшного наказания Медвяная Роса и показала тигриную шкуру. Разглядев Медвяную Росу, парни ахнули и стали грести так быстро, что скоро их обогнали и оказались далеко впереди. Они даже отцепили от своей лодки большое бревно, которое буксировали. Обе Риты еще долго смеялись, живо представив дерзких обидчиков в случае исполнения перечисленных угроз. А Павлов огорчился, начав постигать реальную сторону жизни своего двойника, который, по-видимому, не отличался ни умом, ни храбростью, ни сообразительностью. Заскулил, завизжал и заметался на коленях у Люка щенок, который до этого не подавал никаких признаков беспокойства. И тут путешественники услышали громкий лай и подняли головы. На самом козырьке каньона, мотаясь из стороны в сторону, бегала большая собака, похожая на сибирскую овчарку. «Зорька! Зорька!» — радостно закричали братья-близнецы, опознав знакомую собаку. Зорька пробежала по берегу несколько десятков метров, а потом пропала из виду. Ничего страшного, конечно, с ней не случилось.

Просто она направилась к своим хозяевам для того, чтобы визгом и лаем предупредить их о скором прибытии сородичей, считавшихся безвестно отсутствующими. «Как же мы будем выбираться на берег? Не иначе, как по веревочной лестнице?» — с тоской думал Павлов, рассматривая высокие отвесные стены каньона. Когда же их лодки приблизились к Главному причалу, то он испытал еще один шок. Перед его взором предстала лестница шириной не менее 15 метров, аккуратно высеченная в скале. Ее ступеньки спускались прямо к воде, а между тремя маршами были устроены просторные площадки. По обе стороны от лестницы вдоль берега качались на воде плоты, привязанные к вбитым в скальную породу деревянным клиньям. На плотах стояли перевернутые днищем вверх лодки. На плотах сновали люди, на лестнице играли дети, где-то в отдалении лаяли собаки, пахнуло дымком от где-то неподалеку разложенного костра.

— Ну вот, мы и дома! — сказала Нара и заплакала.

 

ГЛАВА 8

ДЕНЬ ЛЕТНЕГО СОЛНЦЕСТОЯНИЯ

— Эврика! — воскликнул Галыгин, дочитав очередную новеллу «ЭП-Мастера» до конца.

— Что такое? — поинтересовался Шлыков.

— Я придумал, как ускорить возвращение нашего героя в XX век — уверенно, потирая руки, заявил Галыгин.

— Зачем?! Я думаю, что ему и там неплохо: дикая природа, свежий воздух, вкусная и здоровая пища, красивые женщины, опасные приключения — непонятно чему радуясь, расхохотался Шлыков.

— С Рогом царя Соломона хотелось бы поэкспериментировать.

Представляете, как это интересно — вернуть литературного героя в его прошлую жизнь и дать ему шанс изменить свою судьбу! — признался Галыгин.

— Ну, излагай свою мысль! — попросил его Андреев, сообразив, что такой прием позволил бы переиграть в художественном плане многие судьбоносные исторические события.

— Надо в опцию «Персонажи второго плана» добавить, буквально следующее: «Группа хронопутешественников из XXI века». Я полагаю, что изобретение машины времени не за горами, и наши ученые из Института проблем изучения времени РАН помогут нашему герою выбраться из всех передряг и доставят его в 70-е годы XX столетия или прямо в наше время — предложил Галыгин.

— И не одного, а с Медвяной Росой. Красавица дакотка станет второй Айседорой Дункан, и своим танцевальным мастерством покорит весь мир, как Анна Павлова! — поддержал его Андреев.

— Ладно, валяйте! — милостиво разрешил Шлыков. Галыгин ввел в программу дополнительные данные, и, удостоверившись в том, что она их восприняла, вошел в Интернет и набрал в Яндексе: «Елена Сергеевна Водонаева поэтесса». Поисковик выдал ему впечатляющий результат в виде ссылок на ее стихи, биографию и т. п. С поэтическим творчеством Елены Сергеевны Павловой (Водонаевой) Геннадий Галыгин был знаком не понаслышке. Последний сборник стихов с дарственной надписью она вручила ему в позапрошлом году. Из последних ее стихотворений, найденных в Интернете, ему очень понравилась элегия под названием «На переправе»:

Он почему-то решил, что стихи посвящены ему, поскольку это соответствовало дате их написания (декабрь 1999 г.). Недолго думая, он скопировал понравившееся ему стихотворение, перевел его на язык компьютерной математики и ввел в базу данных. Настроение его еще больше улучшилось после того, как Антон Шлыков передал ему конверт с 2 тыс. USD, причитающихся ему в качестве годовой премии. Незадолго до окончания рабочего дня Галыгин заметил, что мистер Прог «созрел». Он сообщил об этом друзьям-коллегам, и они заулыбались в предвкушении продолжения рассказа о приключениях Дмитрия Васильевича Павлова и амазонки Урсулы в стиле Роберта Говарда и Джона Толкина.

Солнцеворот.

Михаил Долинский

Километры бескрайней пустыни вливаются в небо.

А небо падением коршуна шлет Тайный знак.

Это — автограф смерти.

Откуда-то голос плывет:

— Ты, парень, наверное, болен!

Я продолжаю ползти,

Пальцы, вонзая до боли в запекшийся кремний.

Где ты, великий Сфинкс,

Что ответит на все вопросы?

Чувствую, хлещет меня окружающих взгляд.

— Эй, что-то парень этот нездорово выглядит!

Я поднимаю голову.

Может, это мираж, но передо мною бронзовый

Со скрещенными на груди руками индеец,

Что показывает взглядом куда-то.

Я оборачиваюсь и вижу

Холодное синее озеро.

Срываясь, ныряю скорей

В пучину божественных вод.

Но вдруг ударяюсь

Лицом о камни мертвой пустыни.

И голос индейца: — Истины нет!

Брось сей бессмысленный поиск!

…И шепот людей: — Он душевно больной!

Солнцеворот.

Ну, чего все они уставились?

Лица, одно любопытство, и повод,

Больно удачный для обсуждения.

Пыльные улицы города,

Как мне они надоели!

I

Старейшина рода Белохвостого Оленя 70-летний Михей жил уединенно в «шатре воина» в дальнем углу двора. Он не вышел навстречу вернувшемуся в приют внуку не потому, что был немощен, а потому, что считал Сороку совершенно пустым и никчемным «капетом» (по-орландски, юноша, достигший совершеннолетия), по сравнению с его отцом — единственным сыном его любимой жены Варвары. О том, что Сома уже нет среди живых, Михей догадывался без погружения в бессвязно-глупые сновидения, которым он верил еще меньше, чем в пророчества Верховного жреца Колывана. Подобные предчувствия, — и тому есть многочисленные подтверждения, — у детей природы срабатывают даже с большей точностью, чем показания барометра. Он даже не привстал и не шелохнулся, когда его старший сын Ерофей предоставил Сороку на допрос, и даже никак не отреагировал на его низкий поклон.

— Где твои родители? — спросил он Павлова, не скрывая того, что их разговор — все равно, что допрос у безжалостного судьи.

— Полагаю, что они утонули — ответил Павлов, следуя версии Арнольда Борисовича Шлаги.

— Как это произошло? — Михей требовал точности. Павлов повторил то, что уже рассказал Наре и Урсуле. Старейшина смахнул со щеки скупую слезу, потеребил себя за длинную седую бороду и сказал:

— Что братьев своих Андрея и Глеба в беде не бросил, и на том спасибо. А сейчас убирайся с моих глаз прочь и три дня не показывайся! Тут в их разговор вмешался Ерофей, пожалевший племянника и еще не пришедший в себя после овации, которую на Главном причале устроили подчиненные Центуриона Агаты.

— Отец, судя по всему, их лодка была сильно перегружена.

Удивительно, что она, попав под волну, не ушла на дно. Может, Сому и Асе тоже удалось спастись?

— Прошу тебя, Ерофей, не береди мне душу! — осадил его Михей и тут же объявил о своем решении:

— Рико-Андрея и Люка-Глеба забери к себе. На девятый день, как положено, справим по Сому и Асе поминки. Сороку же отведи к вдове Маланье. Пусть она о нем позаботится, а он с нею поживет и потешится, пока Инга не поправится. Ерофей сделал Павлову знак, мол, отойди, но недалеко. И Павлов понял, что он хочет рассказать Михею о дополнительных обстоятельствах его путешествия к Красным Камням. Потянулись минуты томительного ожидания.

— Сорока! То есть Тимур! Иди к нам! — крикнул Ерофей, и Павлов понял, что обращаются к нему. На этот раз Михей встретил его стоя. Чувствовалось, что старейшина смущен и растерян. Еще бы! Ведь теперь его нелюбимый внук, этот безбородый юноша стал знаменитым охотником, которого сама Центурион Агата удостоила за храбрость воинскими почестями. Такого он никак не ожидал. И он велел Ерофею:

— Внука Тимура, и прибывших с ним гостей разместить в моем шатре — на одну ночь; завтра же для Медвяной Росы и Сары Гудвин построить отдельное летнее жилище и обеспечить их всем необходимым, включая одежду и домашнюю утварь. И пищу — наравне со всеми. А я пойду к Маланье. Что-то спина разболелась, да и в баньке я уже давненько не парился. Чтобы оценить разницу в перемене настроения старейшины рода, следует заметить, что некрасивая 40-летняя вдова Маланья, племянница Михея, выполняла в приюте Белохвостого Оленя обязанности банщицы.

Она и жила в предбаннике большой родовой бани, вмещавшей сразу не меньше десяти человек. Баня была рубленая и топилась по-черному.

Вода нагревалась в деревянных корытах при помощи камней. Но воду еще нужно было натаскать, дрова нарубить, а камни раскалить. Отправляя Сороку к Маланье, Михей намеревался разом решить две задачи. Во-первых, он намекал сородичам на то, что, кроме «помощника банщицы», Сорока никуда не годится. Во-вторых, он хотел дать Маланье возможность немного передохнуть и снова почувствовать себя женщиной.

Объявив же о том, что теперь он сам отправляется к Маланье, Михей заглаживал перед своим несправедливо униженным внуком свою вину. Когда Ерофей ушел, чтобы сообщить сородичам о воле старейшины, Михей усадил Павлова рядом с собой и задал ему несколько вопросов.

Ему было интересно знать, какой силы было землетрясение и каков масштаб наводнения. Его также интересовали подробности встречи с Нарой и Урсулой и обстоятельства появлении на стоянке Белохвостого Оленя на реке Лопарь Медвяной Росы и Сары Гудвин. Павлов старался отвечать на вопросы коротко, тщательно подбирая слова. Михей же, внимательно слушая, дивился резкой перемене, произошедшей с его внуком за те девять лун (календарных месяцев), которые прошли со времени отбытия Сома, Аси и молодоженов (Сороки и Инги) на родовой зимник. Это было в начале осени прошлого года. За зиму сородичи несколько раз их навещали на нартах, запряженных в собачьи упряжки. Обитателям зимника привозили муку, соль, сушеные корнеплоды и увозили от них мороженую рыбу, разную забитую дичь (глухари, рябчики, тетерева), косуль, зайцев и пушных зверей. Сом, по мнению Михея и всех сородичей, был удачливый охотник, заботливый муж и добрый отец. Ниже по течению реки Припять (Ипуть) располагался зимник Ерофея, который со своей семьей успел прибыть на Красные Камни за два дня до стихийного бедствия. Михей с внуком поговорили недолго. Вскоре пришли Ерофей и его старшая жена Лаванда, а с ними толпа любопытных подростков: двоюродных и троюродных братьев и сестер Сороки. Ерофей нес в руках два горящих факела, а Лаванда — тигриную шкуру. Они привели с собой сияющую от счастья Медвяную Росу и все еще немного испуганную Сару Гудвин. Михей встал и вышел к ним навстречу. Какое-то время он стоял, как вкопанный, рассматривая Медвяную Росу, а потом, сердито кашлянув, сказал:

— Ну, что столпились? Думаете, я тигров никогда не видел? Видел я, однажды, Хозяина Тайги. Правда, сколько я потом дерьма из своих штанов выгреб, про то знает только моя покойная жена Варвара. Все дружно засмеялись. Дождавшись, когда смех стихнет, Михей торжественным голосом произнес:

— Медвяная Роса! И ты Сара Гудвин! Когда-то ваши сородичи, дакоты и черные араты, в дни моей молодости спасли мне жизнь. Настало время рассчитаться за их доброту и гостеприимство. Слава Одину, что это случилось до того, как я отправился в Царство теней! Вы — мои самые желанные гости! И если вас кто-то будет обижать, говорите мне.

Предупреждаю, это относится ко всем сородичам, даже к тебе — мой наихрабрейший внук. Не посмотрю на то, что ты Тимур-Победитель Тигра, адъютант Агаты-воительницы и друг Урсулы-грозы хунхузов. Как приложу посохом по спине, сразу вспомнишь, как тебя прежде звали. Наступила неловкая пауза. Поняв, что сказал немного лишнего, Михей, чтобы не отравлять момент торжественной встречи внука-героя и желанных гостей, попробовал отшутиться: «Я не от злопамятства сказал тебе это, любезнейший внук, а от зависти. Как ты еще не ослеп от красоты Медвяной Росы?», — и его морщинистое лицо растеклось в добродушной улыбке. Все присутствующие тоже заулыбались, и кто-то даже истерично всхлипнул. И тогда подростки, не спрашивая разрешения взрослых, начали бросать в костер охапки хвороста и поленья, словно соревнуясь, кто проворнее. И костер, едва разгоревшись, вспыхнул так ярко, а языки пламени взвились так высоко, что, все сразу вспомнили имя отца Сороки. Его ведь звали Сом, то есть вязанка хвороста. А Лаванда — старшая жена Ерофея — даже потом утверждала, что в этот самый момент услышала нежный, как журчание ручья, голос покойной сестры Аси. Насколько это соответствовало действительности доказать невозможно, но вот, что все точно услышали, так это — оглушительный лай Грома — вожака стаи собак Белохвостого Оленя. Возвращаясь в приют после очередной разборки с кобелями стаи собак семьи Верховного вождя, Гром сразу почуял запах того, кого он со щенячьего возраста считал самым любимым хозяином, и не смог удержаться от того, чтобы лизнуть его прямо в лицо. Павлов от неожиданности чуть не упал, но его поддержали, а потом отогнали от него не в меру расчувствовавшегося пса.

* * *

Проснувшись в шатре Михея одновременно с первыми признаками рассвета, Павлов решил осмотреть новое место жительства, чтобы потом не удивлять сородичей неадекватностью поведения. Осторожно, стараясь не разбудить Медвяную Росу, он выбрался из-под мехового пледа и оделся по-домашнему: штаны и рубаху из домотканого холста, поддевку из тонкой кожи, похожую на халат без рукавов, и т. д. Вместо уже ставших для него привычными мокасин он обулся в легкие кожаные гамаши. Все эти вещи ему еще вчера вечером тетушка Лаванда доставила из его «семейной кладовки», пообещав, что к утру Медвяной Росе и Саре Гудвин обязательно будет подобрана и подогнана по фигуре одежда, соответствующая домашнему облачению орландов. Им также была обещана парная баня, бочонок пива и прогулка по окрестностям с пикником. Вечером предстоял визит в приют Желтого быка, о котором Нара по дороге с Главного причала успела договориться со старшими женщинами рода, пригласив заодно и их мужей. Нара полагала, что ей следует как можно скорее отблагодарить «белохвостых» за ту помощь и поддержку, которую ее семья получила от их «славного парня». Было тепло. На небе догорали звезды. По земле расстилался туман.

В окрестных рощах распевались ранние птахи: соловьи, жаворонки и дрозды. Пахло хвоей, черемухой и сиренью. Короче говоря, наступили классические предрассветные сумерки коротких майских ночей на широте Северного Забайкалья. «Раз, два, три, четыре, пять — пиво я иду искать. Где бутылка, твою мать? Так…заглянем в холодильник, под комод и под кровать.

Голова трещит, зараза…. Марш-бросок до унитаза…», — Павлов, применительно к ситуации, вспоминал пробуждение Леньки-философа и последнюю встречу однокурсников 4 апреля 1976 года в Доме аспирантов и студентов (ДАС) в Ясенево по случаю празднования Дня геолога. Он прошелся по центральной, вымощенной булыжником, дорожке, пытаясь определить функциональное назначение расположенных вдоль ее строений. Сразу догадался, где пищеблок, летняя столовая и колодец.

Вот — столярная мастерская, а рубленые избы на сваях с односкатными крышами, это — по всей видимости, амбары и вещевые склады. А вот и баня с предбанником, куда его поначалу хотел поселить дед Михей. Возле бани он заметил небольшой бассейн 4х4 метра, выложенный камнем. К бассейну была подведена деревянная труба, из которой тонкой струйкой текла вода. Идя вдоль трубы, чтобы понять, каким образом бассейн наполняется водой, он миновал поленницу дров, дошел до частокола и через щель между бревнами рассмотрел родник. Затем он вернулся назад к бане и решил прогуляться по боковым дорожкам, надеясь на то, что, кроме бани, в приюте Белохвостого Оленя должны быть и иные места общего пользования. Но вдоль боковых дорожек располагались только жилые строения, похожие на урасы — летние жилища якутов. В одном из них проснулся и заплакал грудной ребенок, и Павлов услышал, как какая-то женщина его успокаивает. Наконец, он обратил внимание на два деревянных строения в форме усеченной пирамиды, расположенные вдоль частокола по обе стороны от ворот. Подойдя к ним поближе, он чуть не расхохотался, так как вместо «М» и «Ж» над дверьми висели доски: одна с изображением мужика с бородой, а другая — женщины с огромным бюстом. Перед входом в каждое из указанных строений стояли лавки, а на них деревянные ведра с водой для омовения. В стене были вбиты деревянные крюки, на которых висели полотенца из грубого домотканого холста. Открыв дверь мужского туалета, он снова испытал шок. Нет, не от смрада и чудовищной антисанитарии, а как раз наоборот. Внутри помещение напоминало юрту. Там даже находился очаг, в котором еще теплился огонь. Дым выходил в круглое отверстие на потолке. Но, вот, пол, например, был вымощен мраморными плитами, а вместо помоста с отверстиями его взору предстали кабинки, разделенные деревянными перегородками с занавесками. Одна из кабинок, судя по положению занавески из домотканого материала, была занята. В кабинках были установлены самые настоящие унитазы, правда, не из фаянса, а из обыкновенного самородного золота. На самом деле, конечно, унитазы были деревянными и тонкие золотые пластины, которыми они были облицованы, предохраняли дерево от гниения. Завершив дело, Павлов растерялся, и стал по очереди нажимать, а потом дергать за деревянные рычаги (их было три: внизу, слева и справа), которые крепились к сливному бачку, стилизованному под пузатый пивной бочонок. Никакого эффекта!

— Ватсон, то есть Павлов, ну разве можно пользоваться незнакомой сантехникой, предварительно не изучив инструкцию. Система подачи воды и смыва в здешних клозетах — просто гениальна. Обратите внимание на рычаг слева и на рычаг справа, но сильно не дергайте.

Посредством нижнего рычага-педали, легким нажимом ноги, унитаз превращается в биде — услышал он жизнерадостный голос Василия Ливанова.

— Арнольд Борисович???

— Да, это — я. Третью ночь здесь ночую, шлаки, и отходы вредного производства из себя вывожу, к принятию человеческого облика готовлюсь — бодрым голосом сообщил бес и звучно пустил ветер. Павлов, поморщившись, зажал нос, так как он почувствовал, будто рядом с ним включили газовую плиту, а спичку зажечь забыли.

— Вы бы осторожнее, Арнольд Борисович, а то не ровен час детонирует — заволновался он, помня о том, что поблизости — очаг с тлеющими углями.

— Не извольте беспокоиться, Дмитрий Васильевич, это — сероводород со значительными примесями CO2 — объяснил бес, а потом пожаловался:

— Во всей округе, кроме Красных Камней не осталось ни одного приличного ватерклозета.

— А джурджени?! — не выдержал Павлов.

— Большой Императорский дворец на острове Альхон разрушен землетрясением до основания. Малый дворец еще стоит, но вот-вот рухнет. Дома вельмож и именитых купцов полыхают пламенем народного гнева. Свара такая, что Варфоломеевская ночь, в которой я, кстати, тоже участвовал, по сравнению с этими событиями легкая потасовка — разоткровенничался бес.

— А дальше, что вы собираетесь делать? — спросил Павлов, сгорая от любопытства.

— В последнее время я стараюсь дольше двух-трех месяцев наперед не загадывать. Что уж тут говорить про годы и десятилетия, — в задумчивости произнес бес, а затем неожиданно заявил. — И, кстати, послезавтра — похороны.

— Чьи похороны, мои? — испугался Павлов.

— Не ваши, а вашей супруги Инги — объяснил бес и даже указал источник информации. — Я получил сообщение об этом по электронной почте. Ровно час тому назад.

— Надо же, как вас оперативно информируют! — поразился Павлов, а потом попытался пошутить:

— Может у вас и свежая пресса имеется?

— Свежая, не свежая, а кое-какая есть — усмехнулся бес и Павлов обнаружил, что держит в руках газету. В очаге вспыхнуло пламя, как будто кто-то бросил него вязанку хвороста, и он отчетливо смог разглядеть, что это — газета «Правда» от 11 ноября 1982 года. Он открыл первую страницу и трагически обомлел, прочитав о смерти Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева.

— Откуда газета, если не секрет? — Павлов заволновался, представляя, что сейчас происходит в его стране, куда он все еще надеялся вернуться.

— Петрович на машине времени по дороге завез. Подарок решил мне сделать, зная, что я к партийно-советской печати не равнодушен.

Жаль, что он торопился, а то бы я отправил вас с ним попутным рейсом. Теперь, думаю, заскочит он сюда не скоро, может, лет через сто — сказал бес, причем, непонятно с какой целью: то ли вселить надежду, то ли раздосадовать. Услышав о машине времени, Павлов задрожал от волнения, и хотел было задать вопрос о том, существует ли расписание их полетов, но Арнольд Борисович его опередил. «Не по назначению газету использовать не советую, — сказал он натуженным голосом, — лучше сожгите ее в очаге, чтобы не забивать канализацию». «Уф!!!» — в соседней кабинке раздался вздох облегчения, зашумела и заплескалась вода. «Все, процесс пошел!», — радостно прошипел бес, а на прощание, как положено, пожелал Павлову многое лета и счастья в семейной жизни с Медвяной Росой. Предсказание скорой смерти Олениной Павлова так напугало, что он попросил уважаемую Лаванду отложить на неделю визит в приют Желтого Быка и вызвался подежурить ночью у постели больной супруги. Лаванда — добрейшая женщина — не возражала. Незадолго до завтрака он успел с Олениной повидаться, и вроде бы она его узнала, так как улыбнулась, и в ее глазах блеснули слезы. Как он сожалел об отсутствии квалифицированной медицинской помощи! Наверное, Олениной следовало сделать переливание крови, установить капельницу и тому подобное. То, чем ее лечили (настои и отвары целебных трав), наверное, ей не вредило, но уже совершенно не помогало. У нее была высокая температура и учащенный пульс. Она часто впадала в забытье, а, очнувшись, пыталась что-то сказать, но даже мудрая Лаванда не могла по ее губам ничего прочитать, кроме слова «мама». По приказу Михея Ингу сразу после ее прибытия поместили на втором ярусе башни приюта Белохвостого Оленя. Это помещение было приспособлено под мастерскую для пошива одежды и изготовление домотканого материала. Там стояли деревянные столы, лавки и три ткацких станка. Для обогрева и освещения в ночное время использовался большой камин. Здесь работали и ночевали, расположившись на полатях, незамужние девушки-подростки из рода Белохвостого Оленя в возрасте от 10 до 15 лет. На одном из столов для раскроя шкур для Инги устроили что-то вроде больничной постели.

И она все время, днем и ночью, находилась под чьим-то присмотром. К слову сказать, первый ярус башни являлся одновременно кухней и столовой, но использовался только в осенне-зимний период. Там был большой камин, в котором можно было зажарить целого кабана, и, сложенная из булыжника, печь, в которой выпекали хлеб, варили в глиняных горшках разнообразные супы и каши, сушили грибы, ягоды и корнеплоды. И, чтобы не возвращаться к теме назначения помещений башни, отметим, что на третьем ярусе размещался арсенал, в котором хранились предметы вооружения, рыболовное и охотничье снаряжение. В больших сундуках из кедра хранились меха и кожаные и меховые изделия. Всем этим добром заведовал Ерофей, а в его отсутствие его старший сын Гарегин. Это помещение не отапливалось, потому что считалось нежилым. Четвертый ярус представлял собой площадку, открытую всем ветрам.

В прежние времена было обязательно иметь там сторожевой пост. Обычно для «стража башни» устанавливали шатер, покрытый шкурами, а внутри его, соответственно — очаг. Шкуры для покрытия шатра подбирались таким образом, чтобы они были как можно более выбеленными. Поэтому в ночное время огонь в очаге издали был похож на свечу, накрытую абажуром. После легкого завтрака, состоявшего из каши с кедровым маслом и блинов с паюсной икрой, младшая жена Ерофея Марьяна провела для Медвяной Росы и Сары Гудвин ознакомительную экскурсию. Завтрак, к слову сказать, напоминал прием пищи в столовой. Каждый из сородичей, кто успел проснуться и привести себя в порядок, подходил к летней кухне со своей посудой и кушал либо тут же за большим столом под деревянным навесом, либо отправлялся в свое летнее жилище. Следуя почину Марьяны, Павлов предложил Рико и Люку поиграть в игру под названием «кто больше знает о своем доме». Близнецам его затея понравилась, и они, прогуливаясь с ним по двору, живо и доходчиво, рассказали ему обо всем, что они знали и помнили по поводу помещений башни, хозяйственных и прочих строений. Они даже назвали количество обитателей приюта Белохвостого Оленя на текущую дату. Их было столько, сколько пальцев на руках у Люка, Рико, Медвяной Росы, Сары Гудвин и его самого. Лаванда, наблюдавшая за ними со стороны, даже похвалила его за то, что он так хорошо умеет ладить с детьми. Потом она отвела Люка, Рико и Сару в баню, чтобы их помыть. Попариться наедине с Медвяной Росой в родовой бане «белохвостых» Павлову не пришлось. И не потому, что у них так не было принято, а потому, что в парилку, чтобы посмотреть на его вторую жену, а заодно и помыться набилось столько молодых женщин и девушек-подростков, что Павлов выскочил оттуда, как пробка из бочонка с забродившим пивом.

«Не переживай, Сорока, то есть Тимур, как состарится Медвяная Роса, так, глядишь, лет через двадцать попотчуешь ее березовым веником, а она — тебя», — хохотал Ерофей. В первой ознакомительной прогулке по окрестностям Красных Камней Медвяную Росу и Сару Гудвин, кроме Павлова, сопровождали старший сын Ерофея Гарегин по прозвищу Плотник и его жена Фиалка. Они были, примерно, на три года старше его двойника Сороки, но вели себя весьма учтиво, без зазнайства. За ними было увязалась все собаки приюта Белохвостого Оленя, но их отогнали, оставив только вожака стаи по кличке Гром. Медвяная Роса и Сара Гудвин получили перед прогулкой летнюю одежду (украшенные вышивкой сарафаны из беленого холста и халаты из тонкой кожи с широкими рукавами) и переобулись в легкие летние сапожки. Фиалка попросила на кухне продукты, а Гарегин захватил с собой кожаную флягу с молодым пивом. Первая прогулка Павлова, Медвяной Росы и Сары Гудвин по Красным Камням запомнилась им надолго. Потом их перемещения в пределах урочища были уже связаны с какими-то делами и заботами, а в тот раз они просто любовались окружающей их природой. Фиалка оказалась женщиной разговорчивой, но не глупой. Она даже попыталась объяснить Медвяной Росе, почему на Красных Камнях такой необычный климат и столь разнообразный растительный мир. По ее словам, это происходит из-за множества пещер, из которых летом беспрерывным потоком струится холодный воздух, приносящий свежесть, а зимой из тех же пещер дует теплый ветер, у входа зеленеет трава, и даже вызревают некоторые ягоды. Ее рассказ живо напомнил Павлову известные ему описания пещеры во Французских Альпах вблизи городка с оригинальным названием Лекало. Подходя к Главному причалу, они заметили большое скопление народа. С одной из прибывших лодок вынесли окровавленного мужчину.

«Хунхузы!»— пронеслось в толпе. Это и впрямь было нападение хунхузов, которые незаметно подплыли к лодке охотника Аверьяна по прозвищу Загубисало из рода Красной Лошади и попытались ее опрокинуть. В лодке, кроме Аверьяна, находились его жена, сын и золовка. Аверьян мужественно вступил в бой сразу с тремя мерзкими тварями, людей защитил, а сам жестоко пострадал. Сородичи бережно положили Аверьяна на носилки и понесли к родному приюту. Люди в толпе были встревожены. Многие из них каждый день приходили на Главный причал в надежде на то, что кто-то из сородичей прибудет с зимних промысловых лагерей. Из-за наводнения на Красные Камни до сих пор не вернулась половина семей. Кто-то действительно погиб, но многие просто не решались отправляться в опасное плавание по забитым «расческами» рекам. Из рода Белохвостого Оленя на Красные Камни до сих пор не прибыл средний сын Михея Корней со своей семьей. Двойника Павлова многие узнавали, здоровались, а, отходя, с удивлением и завистью обсуждали красоту Медвяной Росы. Обратили внимание на его жену и бывшие друзья-приятели Сороки. Один из них по прозвищу «Кудлатый» отпустил в его адрес какое-то ехидное замечание, но его быстро одернули, показав на пожалованное Центурионом Агатой ожерелье из когтей медведя. Предводительницу амазонок побаивались и предпочитали с ее людьми не ссориться. С Главного причала они отправились в реликтовую рощу, где произрастали удивительные дубы, с которых орланды каждый год собирали урожай съедобных желудей. Фиалка объясняла Медвяной Росе, как происходит сбор урожая, как потом его делят между родовыми общинами, отрядом воинов и семьями Верховного вождя и Верховного жреца. При этом она не без сожаления заметила, что аппетиты племенной знати растут быстрее, чем созревают сами желуди. Так как разводить костры в реликтовой роще не разрешалось, они остановились на пикник на западном берегу реки неподалеку от пустующей Разрушенной башни, а затем направились в сторону резиденции Верховного вождя. Кстати, время обеда чернокожая девочка исполнила для них на своем родном языке несколько песен голосом, который Медвяная Роса сочла пока еще недостаточно обработанным, и пообещала с ней позаниматься. Тогда же Сара Гудвин, наверное, впервые произнесла на орландском языке слова: «папа», «мама», «дядя» и «тетя». По утоптанной тропинке, петляющей между деревьями, они вышли к подножию живописного холма, на вершине которого располагалось серое здание высотою в два этажа, в виде приплюснутой сферы, подобной капле ртути, лежащей на столе.

— Это — постоянное место жительства нашего Верховного вождя Гонория — объяснила Фиалка.

— Это — самое, наверное, старое сооружение на Красных Камнях — высказал Павлов свое предположение, чтобы дать Фиалке повод для более пространных уточнений. Фиалка пожала плечами и вопросительно посмотрела на своего мужа, который, собравшись с мыслями, ответил так:

— Люди разное говорят. Никто ведь толком ничего не знает. Михей и некоторые старики считают, что это — жилища древних богов, от которых произошли наши предки и другие племена, за исключением хунхузов. Приспешники преподобного Колывана утверждают, что это сделал их бог — Один, когда, однажды, посетил эту землю в образе одноглазого старика. С ним, якобы, были два волшебных ворона. У одного в клюве были желуди, а у другого разноцветные камушки. Из желудей выросли дубы в Священной роще, а из камушков — башни. И еще этого Одина, якобы, сопровождали два волшебных волка, которые высекли бронзовыми топорами на причале лестницу и вымостили брусчаткой дорогу. Только не верю я этим сказкам. Как может, скажите, волк удержать в своих лапах бронзовый топор или какой-то другой ремесленный инструмент? Пока Павлов раздумывал над сообщением Гарегина, восхищаясь и мысленно аплодируя его здравомыслию, Фиалка принялась рассказывать Медвяной Росе о Верховном вожде Гонории и его семейном положении.

Пришлось прислушаться и впитать новую информацию. «У Гонория, — рассказывала Фиалка, — в настоящее время четыре жены.

Старшую жену зовут Алсу, а прозвище у нее „Черная Лиса“. Она из племени кайяпо, но с ней вождь не живет, поскольку давно к ней охладел. Другие жены — дочери вождей племен далматинцев, тунгусов и белых аратов. Со всеми этими племенами у орландов дружеские отношения и даже существует обычай не удерживать друг друга в плену.

У вождя шесть сыновей: двое взрослых, четверо малолетних, — и шесть дочерей: три замужние и три незамужние. Малолетние сыновья и незамужние дочери проживают в резиденции вождя. Там же проживают их слуги из нездешних племен: рабы (сюнпуны) и рабыни (гермегоны)».

Далее, она сообщила, что наиболее вероятным преемником Гонория является его 20-летний сын Кочубей, который со своей семьей и матерью (Черной Лисой) проживает неподалеку от Главного причала в просторном купеческом подворье (по-орландски, «гостиный двор»). Но есть и другие претенденты, например, Беллерофонт и Капуцин — родные единоутробные братья Гонория, которые живут в «фактории», что находится на высоком берегу Припяти у места слияния ее с рекой Еленой. В разговор встрял Гарегин, и объяснил Медвяной Росе, что «фактория» — это место подле «емпории», то есть, ярмарки, где люди разных племен в начале лета и осени обмениваются ремесленными изделиями и продуктами питания, которые у одних всегда в избытке, а у других в недостатке. Ярмарки проводятся всего два раза в год, а потребность в редких товарах существует всегда. По этой причине в период между ярмарками Беллерофонт и Капуцин круглый год доставляют орландам в обмен на соль, пиво и выделанные кожи то, в чем они больше всего нуждаются: изделия из бронзы и гончарного ремесла, украшения из золота, войлок, холсты и тому подобное. Миновав резиденцию Верховного вождя, они направились к Перламутровой башне, где находилось постоянное место жительства Верховного жреца Колывана. Еще издали Павлов заметил, что башня окружена не деревянным частоколом, а высокой стеной из обработанного камня. Столь внушительное оборонительное сооружение в данном случае отнюдь было не лишним, в виду пологого склона берегов мыса. Не многие орланды удостаивались чести пройти через Золотые ворота на территорию резиденции Верховного жреца. Тем же, кому посчастливилось, долго делились впечатлениями о необыкновенном удобстве и роскоши, в которых пребывал преподобный Колыван и его семья. В тот час, когда Павлов, Медвяная Роса, Сара Гудвин, Гарегин и Фиалка появились возле Перламутровой башни, Верховный жрец племени орландов преподобный Колыван прогуливался по берегу реки вместе со своим 15-летним сыном Евсеем и с опаской наблюдал за разбушевавшейся стихией. Громадное количество воды, выносимое обоими рукавами Припяти, не могло вместиться в старое русло. Воду вздымало кверху большим пузырем, который все время перемещался и подходил то к одному, то к другому берегу. Вода точно кипела и находилась в быстром вращательном движении, разбрасывая по сторонам белую пену. Услышав лай Грома, Колыван обернулся и увидел невдалеке группу орландов, которые явно смутились, не ожидая подобной встречи. Среди них Колыван разглядел женщину столь редкой красоты, что сразу решил:

«Не местная». А присутствие чернокожей девочки вызвало еще большее удивление. «Извините, что вам помешали, мы сейчас уйдем!», — крикнул молодой мужчина (это был Гарегин), который, судя по украшению на накидке, принадлежал к роду Белохвостого Оленя. «Нет, уж, погодите», — подумал Колыван и жестами пригласил их приблизиться, чтобы они объяснили, кто такие и что здесь делают. Гарегин сделал сородичам знак — оставайтесь на месте, подошел к Колывану, поклонился, как и положено, по отношению к старшему по возрасту, и кратко объяснил Верховному жрецу, кто он такой и кто вместе с ним. Колыван уже краем уха слышал о каком-то молодом охотнике, который, якобы, убил тигрицу, украл у Верховного вождя племени кайяпо красавицу-жену и вырвал из лап хунхузов девочку из племени черных аратов. Слышал, но не поверил. Мало ли что народ на причале болтает, пересказывая разные небылицы. На этот раз все, о чем говорили люди, соответствовало действительности, и Колыван почувствовал, что его охватило какое-то странное волнение.

Источником же беспокойства, как он вскоре понял, когда «белохвостые» отошли, была не белокурая красавица дакотка, а слишком уж умный и сосредоточенно-внимательный взгляд юноши, которого кое-кто из туземцев уже стал называть «витязем в тигровой шкуре», намекая на возвращение из Царства Теней их легендарного вождя Авесалома.

II

Оленина умерла на рассвете предпоследнего дня пятой луны.

Убедившись в отсутствии пульса, Павлов закрыл ей глаза. На мгновение мучительно захотелось курить, и он сразу почувствовал присутствие в губах тлеющей папиросы, но затягиваться не стал, а с внезапно накатившим отвращением выбросил в широкий проем открытого окна, где ее ловко подхватила пролетавшая мимо ворона. Когда-то, наверное, это окно, как и прочие окна в башне, имели рамы и стекла, а в настоящее время прикрывались от непогоды и ненастья глухими деревянными ставнями. Перед тем, как отправиться в свой последний путь, Оленина очнулась из забытья и, опознав его, улыбнулась, а потом заговорила:

— Здравствуй, Дима! Я так рада, что ты рядом с мной. А кто эта женщина, которая была здесь до того, как ты пришел? Павлов понял, что она, наверное, имеет в виду его жену, которая ненадолго приходила его сменить.

— Это — Медвяная Роса из племени дакотов — объяснил он.

— Какая она красивая! Очень похожа на мою мать, какой я ее запомнила, когда мне было четыре года. У меня ведь приемные родители. Отец и мать погибли в авиакатастрофе. А я в это время отдыхала в Крыму в детском санатории — Оленина впервые начала ему рассказывать о себе.

— Может, ты хочешь пить, или надо сменить простынь? — забеспокоился он, все еще надеясь на то, что она поправится, а потом как-нибудь с его помощью адаптируется к новой обстановке.

— Не надо. За мной уже пришли. И не крути головой, ты их все равно не увидишь. Они приходят за душой, как уставшие от жизни актеры, чтобы забрать на память о своей любимой роли какой-нибудь реквизит — сказала она и жалобно всхлипнула. Павлов вытер полотенцем из тонкого выбеленного холста обильно выступивший на ее лбу пот.

— Сравнению не удивляйся. Мама моя была балериной. Танцевала в Мариинке Жизель. И Белого Лебедя — при подмене. А отец…, — сказала она и замолкла. Павлов решил, что до полного рассвета ему не следует никого беспокоить. Тихо всхлипывая, он попытался вспомнить какие-то молитвы, — из тех, которые он когда-то знал. Вспомнил «Отче наш», а потом «Живый в помощи Вышнего». Сосредоточившись на молитвах, он даже не сразу заметил, как с Олениной начали происходить странные перемены. Ее лицо порозовело, тело дернулось — будто от электрического разряда, а из груди вырвался вздох. Павлов схватил ее за руку и, обрадовавшись, почувствовал, вначале слабый, а потом все ускоряющийся пульс.

Оленина открыла глаза, повернула к нему голову, опознала, улыбнулась и сказала: «Как же долго я спала…» Но сказала она это не по-русски, а по-орландски, да и голос у нее прозвучал совсем по-другому. Не как у Олениной, а как у… Да, это уже была не Оленина, а Инга. Покрутив головой, Инга сразу же поняла, где она находится, и спросила, сколько дней она была без сознания, и что с ней произошло. Павлов ответил, стараясь выражаться коротко и ясно. Потом она попросила воды и изъявила желание встать с постели. Ее, конечно, следовало бы одеть, но где ее одежда, он не знал, и сразу возник конфликт. Проснулись и слезли с полатей девушки-подростки (остряк Ерофей называл их «титьки тараканьи»). Обрадовавшись, что Инга заговорила и подает признаки выздоровления, с визгом бросились ее обнимать и целовать. Павлов решил, что его дальнейшее присутствие возле больничной постели Инги, да еще в обществе совершенно не стесняющихся его полуголых девиц, не обязательно, и отправился к Медвяной Росе в предоставленное ей жилище. Как ему придется выкручиваться из столь необычайно пикантной ситуации, он себе даже не представлял. Правда, в глубине души он надеялся на то, что Инга, рано или поздно, объявит о разводе и вернется к своим сородичам в приют Красной Лисицы. Двоеженство по сей день считается у некоторых народов в порядке вещей, даже независимо от условий их жизни и быта. Что же говорить о племенах доисторических, для которых возможность продолжения рода и выживания во многом зависит от способности женщин не только рожать и вскармливать детей, но и вести домашнее хозяйство, помогать мужу в добыче пропитания и участвовать в общественных делах. Двум женам легче, договорившись о распределении обязанностей, заниматься воспитанием детей, приготовлением пищи, пошивом одежды, не говоря о возможности подмены в критические дни или кратковременного недомогания. Занятно, что некоторые ученые даже находят основания утверждать, что полигамия для мужчин более полезна, чем моногамный брак. Так, Вирпи Луммаа (VirpiLummaa), эколог из университета Шеффилда (UniversityofSheffield), Великобритания, выяснила, что мужчины из моногамных стран живут меньше тех, кто обитает в государствах с разрешенной полигамией. Учитывая вышеизложенное, не следует удивляться тому, что выздоровление Инги Медвяную Росу скорее обрадовало, чем огорчило.

Инга, со своей стороны, тоже не имела ничего против того, что у Сороки когда-нибудь появится вторая жена, которой она, как и положено старшей по возрасту, будет командовать. На деле получилось все наоборот, и Инга, как только пошла на поправку, захотела добиться большего к себе внимания со стороны мужа и его старших сородичей посредством того, что она лучше всего умела: интриговать и злословить. По приказанию Михея Ингу, когда она совсем выздоровела, разместили в летнем жилище ее покойного свекра и свекрови, то есть Сома и Аси. Произошло это на четвертый день шестой Луны. Павлов лично отремонтировал крышу, привел в порядок очаг и нарубил целую поленницу дров. Кроме этого он занимался и другими хозяйственными делами: вместе с Гарегином сплачивал плоты, под руководством Лаванды вскапывал огород, чинил порвавшиеся сети, ремонтировал частокол и т. д. Медвяная Роса тоже не сидела, сложа руки. Она оказалась превосходной мастерицей по выделке кож и пошиву верхней одежды. А кроить она умела так ловко, без лишних обрезов и лоскутов, что Лаванда назначила ее старшей по мастерской. Она и Сару Гудвин швейному мастерству стала обучать, и вскоре юная аратка перебралась жить на второй ярус башни. Сара быстро сдружилась со своими сверстницами, которые полюбили ее за веселый нрав, незлобивость, но, в особенности, за вокальные и танцевальные способности. Чтобы не вызывать у сородичей никаких подозрений, Павлов стал жить с Ингой, как с супругой, согласовав с ней порядок ночных посещений, хотя, по правде говоря, Медвяной Росы ему хватало с избытком. Встречая его, Инга сразу же отдавалась ему с такой поспешностью, будто боялась, что в противном случае он будет ею недоволен. Еще бы! Из слабохарактерного юноши по прозвищу Сорока ее муж буквально за несколько дней и ночей преобразился в яркого и зрелого мужчину, достойного уважения. А то, что он убил тигрицу и выручил из беды соплеменников из рода Желтого Быка, придавало ему ореол храбреца и отважного героя. Несколько раз Инга пыталась выяснить у него детали и обстоятельства ее появления на Красных Камнях, но все было тщетно.

Ее муж, которого она по привычке продолжала называть Сорокой, угрюмо молчал или отнекивался. И тогда, помучавшись сомнениями, страхами и ревностью, Инга предупредила Лаванду о возможном расторжении брака.

Лаванду ее заявление возмутило: «Как так? Разве мы мало о ней заботились, когда она тяжело заболела?» Переговорив же с Михеем и со старшими женщинами по поводу ее намеков, Лаванда в тот же день сказала Инге то, что равнозначно известному выражению: «Скатертью дорога». Смертельно обидевшись, Инга немедленно собрала свои вещи и ушла в приют Красной Лисицы.

Вечером того же дня к «белохвостым» пожаловала ее мать Соня-Кукушка и объявила о разводе. Павлова в это время в приюте Белохвостого Оленя не было. Вместе с Гарегином он на 11-й день шестой луны отправился на легкой каркасной лодке на рыбалку, расставлял и проверял плетеные из ивовой лозы ловушки для ловли рыбы, издревле известные на Руси под названием «морда». Плести эти нехитрые инструменты рыбной ловли Павлова научил его вятский дед Дмитрий Афанасьевич, а Гарегина, наверное, Михей. За два дня и две ночи они наловили довольно порядочно рыбы. Хариусов, сигов, тайменей и стерлядь они засаливали, а плотвой, окунями и прочей рыбой питались сами. По возвращению в приют его ждала еще одна новость. Согласно приказу Центуриона Агаты он откомандировывался в летний лагерь воинов орландов в распоряжение Отдела разведки и донесений. Прибыл он на военную службу, как положено, без опоздания, пешим ходом, в сопровождении Клары и Соломки — тридцатилетних дочерей Михея. Увы! И этим славным женщинам — умницам и красавицам — тоже не повезло с геном AR, дефект которого вызывает болезнь Морриса. В приюте Белохвостого Оленя Клара и Соломка пробыли недолго — всего один день и одну ночь. Они приятно порадовали сородичей тем, что принесли с собой полные рюкзаки свежего мяса: оленину, кабанину и даже медвежий окорок. Пренебрегая опасностью, орландские амазонки по-прежнему занимались охотой, добираясь на легких лодках до холмов и возвышенностей, не затопленных водой. Принесли они с собой и известия, которые никого не могли обрадовать. Вода не спадает, а хунхузы настолько обнаглели, что даже, не таясь, подплывают к Верблюжьей горе. И еще они сообщили о том, что у хунхузов появилось новое оружие, описание которого подтолкнуло Павлова на мысль, что это — серватаны, то есть полые трубки, через которую сильным выдохом запускается маленькая стрела, как правило, с ядом на острие. Пока, по словам Клары и Соломки, никто из орландов от этого оружия не пострадал, но несколько беженцев из разных племен, оказавшихся у Верблюжьей горы, скончались в страшных муках. В день прибытия Павлова на Красные Камни Клара и Соломка находились на дальнем кордоне. Вернувшись в расположение отряда, они даже не сразу поверили в то, что молодой охотник, убивший тигрицу и пожалованный Агатой в адъютанты, это — их родной племянник, а, узнавши, были очень довольны. Ведь это они придумали ему первое от рождения имя, которое, к сожалению, не прижилось, и после достижения сыном Аси и Сома 10-летнего возраста сменилось характерным прозвищем (согласитесь, не самым лестным). Точное значение имени «Тибул» — «умелец». Так орланды величали, иногда, легендарного вождя Авесалома, который умел находить выход из самой безнадежной ситуации. Этим именем сам Авесалом когда-то назвал одного из своих сыновей, который, к несчастью, утонул, в еще юном возрасте, в топком болоте, в которое его загнали кровожадные хунхузы. Наверное, из-за этого несчастья орланды редко давали новорожденным мальчикам данное имя, хотя, в качестве прозвища иногда употребляли по отношению к взрослым мужчинам, достигших больших успехов в том или ином ремесле, например, изготовлении лодок, луков и плетении рыболовных сетей. Воительницы решительно потребовали у Ерофея бочонок пива, разнообразных солений-копчений и пригласили своего «крестника» вместе с уже фактически единственной женой, то есть Медвяной Росой, в баню, которую банщица Маланья даже истопила по-особенному. Не будем слишком строго осуждать их за столь фривольное чудачество, более подобающее мужчинам, хотя и женщинами-то их называть было бы тоже неправильно. «Выпустив из себя пар» посредством погружения в бассейн, Павлов и Медвяная Роса присоединились к тетушкам, которые, сервировав в предбаннике праздничный стол, сидя, завернутые в льняные простыни, в плетеных креслах, с наслаждением потягивали из берестяных кружек любимый орландами пенистый напиток. Клара и Соломка родились с разницей в один год. Хотя у них были разные матери, выглядели они весьма похожими друг на друга: одинаковые короткие стрижки, мягкие чувственные губы, ровный загар, грудь — спелая тройка, ну и, конечно, рельефная мускулатура без признаков целлюлита. Дважды к ним, колотясь в запертую дверь, пытался прорваться Ерофей, но тетушки гнали его прочь напоминанием о каком-то неблаговидном поступке, который он совершил, когда они были еще совсем юными. Как бы там ни было, Ерофей дал им повод вспомнить о детстве их племянника и «крестника», ставшего Победителем Тигра и обладателем самой красивой женщины, которую они когда-либо видели. Для того, чтобы поднять престиж племянника в глазах Медвяной Росы, Клара и Соломка рассказали ей о нем несколько забавных историй. Из их рассказов следовало, что в детстве их любимчик значительно опережал своих сверстников по уровню умственного развития и речевым способностям, например, уже в четыре года знал наперечет названия всех полезных растений и промысловых рыб, птиц и зверей. В возрасте 7 лет сам, без подсказки взрослых, изобрел то, что можно смело назвать «коньками». В восьмилетнем возрасте выбелил мелом забор и углем нарисовал на нем портрет деда Михея, на который из орландов не посмотрел только самый ленивый. И все в жизни маленького Тибула складывалось просто замечательно до тех пор, пока его «не сглазила» Черная Лиса — старшая жена Верховного вождя Гонория. Эта нехорошая женщина плюнула ему в спину, когда он, однажды летом, стоя на лестнице у Главного причала, поджидал отца, который по какой-то причине долго не возвращался с охоты. После этого у мальчика начались разные неприятности: он стал часто болеть, мочиться в спальный мешок, капризничать и т. д. В памятный день полного солнечного затмения на него, ни с того ни с сего, набросилась злобная сука из стаи собак Верховного вождя. Эта тварь искусала его так, что он чуть не умер от потери крови. После этого случая бедный мальчик целый год не мог разговаривать — заикался на каждом слове. Благодаря знахарке Пелагее, мальчик заговорил, но, к сожалению, так быстро и невнятно, что его стали дразнить «сорокой». Со временем дразнилка превратилась в прозвище и заменила прежнее имя — Тибул, которого он, по мнению Клары и Соломки, был во всех отношениях достоин. Слушая эти рассказы, Павлов не мог отделаться от мысли, что все это он уже видел во сне, когда был совсем маленький. Например, деревянные коньки, белый забор, страшную «черную женщину», полное солнечное затмение и даже злую собаку, которая, схватив его за меховой воротник зимнего пальто, куда-то потащила. Из этого следовало, что он и Сорока — один и тот же персонаж какой-то фантасмагории, в которой участвуют все эти люди, включая Медвяную Росу. После бани и веселого застолья Клара и Соломка приступили к его экипировке для поступления на срочную военную службу. Дело это оказалось совсем не простое, учитывая то, что в последний раз всеобщая мобилизация у орландов объявлялась тогда, когда Михей еще только начал седеть, то есть лет двадцать тому назад. Ерофей и Гарегин вытащили из арсенала «белохвостых» все, что имело отношение к военному делу. К сожалению, большинство предметов вооружения и индивидуальных средств защиты уже было непригодно для использования. С трудом они подобрали для него подходящий по росту и силе боевой лук из клееного бука и орешника. В колчан набили все стрелы с бронзовыми наконечниками, которые у «белохвостых» имелись в наличии — целых 7 шт. Михей подарил ему старинный конусообразный шлем из кожи лесного буйвола, а Ерофей — бронзовый кинжал, который недавно выиграл в кости. Гарегин, следуя примеру отца, подарил Павлову бронзовые поножи, которые он уже собирался приспособить под какие-то хозяйственные цели. Копье с бронзовым наконечником у него уже было, а щит Клара и Соломка пообещали подобрать для него из собственного арсенала.

Довершила е его экипировку Медвяная Роса, набросив на него под одобрительные аплодисменты и возгласы плащ из тигровой шкуры. Так и подмывало его сказать: «Служу Советскому Союзу!», — но он смолчал, зная, что эту шутку уже никто не оценит. «Охламон, вылитый охламон!», — сказал, взглянув на него, дед Михей и приказал: «Немедленно укоротить прическу!»

* * *

Медвяная Роса разбудила Павлова при первых признаках рассвета.

Ему бы еще поспать часок-другой, но, как говорится, в армии встают в 6 утра, независимо от времени суток. В очаге вспыхнуло пламя, и Павлов с удивлением обнаружил, что его супруга, стоит перед ним, держа в руках тонкий ремень с золотыми бляшками.

— Что такое?! — испугался он.

— Как что?! — удивилась его непонятливости Медвяная Роса. — Это — пояс верности, которым ты, отправляясь в долгие и опасные странствия, должен опоясать меня по талии и завязать столькими узлами, сколько сможешь. Если же затянешь их слишком сильно, то придется тебе их, мой милый, развязывать зубами.

— Ерунда все это, — буркнул Павлов. — Даже бронзовые доспехи не помогут, если жена захочет изменить.

— Ну, пожалуйста, завяжи, не я этот обычай придумала, не мне его и отменять — жалобно попросила она. И ему пришлось подчиниться. Не мудрствуя лукаво, он затянул пояс верности устричным узлом, который с успехом применяется музыкантами для крепления на колках струн гитары, мандолины и других музыкальных инструментов. После этого она повалила его на спину, и они так расшалились, что даже деревянные болты и сочленения их почти цивильного супружеского ложа протестующе заскрипели. Пробежав, следуя за Кларой и Соломкой, несколько километров по пересеченной местности, он очутился в расположении отряда воинов орландов в окрестностях Верблюжьей горы, которая являлась не только прекрасным наблюдательным и сторожевым пунктом, но и естественным фортификационным сооружением. Вся гора, словно пчелиные соты, была продырявлена пещерами, а самая большая пещера была уникальна тем, что уходила вверх, а не глубоко под землю. В этой пещере, называемой Пригожей, без угрозы демаскировки можно было спокойно развести костер, приготовить пищу и даже покричать, если вздумается. И, что самое примечательное, зимой, даже в самые лютые морозы, вода в пещере не замерзала, а летом было просто прохладно. Здесь находились казарма, полевая кухня, вещевой и продовольственный склад, арсенал и лазарет не менее уникальной, чем сама пещера, воинской части, в которой служили только одни женщины. Ближе к лету воительницы и отряд учениц из «базового» лагеря, как правило, переходили в летний, который располагался там, где того требовала оперативная обстановка. Павлов про это ничего не знал и поначалу удивился: как можно зимой и летом жить в шалашах, покрытых соломой, корой и берестой? Отсутствие же частокола, сторожевых башен и других оборонительных сооружений ему вообще было непонятно: как защищаться в случае наступления превосходящих сил противника? На эти и другие вопросы ему мог ответить только один человек — Урсула.

* * *

Славная представительница рода Желтого Быка, к слову сказать, так ждала встречи с милым другом Тимуром, что потеряла сон и аппетит.

Даже при одном воспоминании о нём она ощущала столь сильную дрожь в животе и во всем теле, что ей начинало казаться, будто она — тигрица, сердце которой она съела. И, вот, наконец, ее тигр после трехнедельной разлуки появился на помеченной ею территории. С трудом сдерживая волнение, она издали наблюдала, как он разговаривает с Агатой и ее помощницей Гитой, а потом со «старухой» Досей, которая у орландских амазонок руководила дальней разведкой и диверсионными операциями. Вскоре Агата отправилась наблюдать за муштрой учениц, а Старая Дося подозвала ее к себе и сообщила о том, что с сегодняшнего дня она и Тимур начинают подготовку к операции «Царица». Цель операции — выследить, а затем с дальнего расстояния попытаться отравленной стрелой поразить предводительницу хунхузов по прозвищу Пришедшая Красавица.

— Почему я и он? — удивилась Урсула.

— Агата считает, что ты и твой милый друг — две мокасины пара — сказала Старая Дося и подмигнула, намекая на то, что путем соединения чувств, мыслей и действий мужчины и женщины, любящих друг друга, можно и горы свернуть.

— Опять насмешки? — обиделась на ее замечание Урсула и до ушей покраснела.

— Ты эти бабские штучки брось! Никто над тобой не надсмехается.

Дело в том, что в последний раз Пришедшую Красавицу видели у Лопарского водопада — неподалеку от того места, где находился ваш зимник. Еще вопросы есть? — сурово одернула ее начальница разведки.

— Никак нет! — по-военному ответила Урсула.

— Прекрасно. А теперь займись размещением своего напарника.

Подготовку к операции начинаем завтра, прямо с утра — объявила Старая Дося и отвернулась, чтобы незаметно смахнуть внезапно набежавшие слезы умиления. Подхватив рюкзак, Урсула повела милого друга к своему походному шалашу. Она сама его смастерила, готовясь к желанной встрече, и даже позаботилась о некотором комфорте. Шалаш находился на опушке леса, где рос можжевельник стелющийся — небольшой высоты заросли, пружинящие, как диван. Урсула положила на дно шалаша циновки и накрыла их медвежьей шкурой. До самого полудня Урсула дремала, положив голову на плечомилого друга, что-то иногда бессвязно бормотала, испуганно вздрагивала, просыпалась, шептала «люблю» и снова засыпала, видя себя во сне тигрицей, вылизывающей котят. Над ними щебетали птицы, откуда-то доносились отдаленные раскаты грома, пахло можжевельником и чабрецом. А ее милый друг Тимур-Победитель тигра думал о хунхузах и Пришедшей Красавице. Уже с первых слов Центуриона Агаты он понял, что речь идет о необычном существе. Агата сравнивала ее с царицей муравейника, которая, не говоря ни слова, управляет огромным скоплением насекомых, направляя кого на строительные работы, кого — за пищей, кого — на войну. В случае же ее гибели среди некоторых видов муравьев начинается паника и массовое самоистребление. И он даже не стал прикидываться простаком, а сразу высказал предположение, что Пришедшая Красавица, возможно, управляет своими подданными посредством выделения каких-то запахов, на которые они реагируют, как на команды, требующие беспрекословного повиновения. Агата похвалила его за сообразительность и призналась, что сама об этом узнала совсем недавно от одного очень знатного джурджени, который, несмотря на приглашение преподобного Колывана, живет у Верблюжьей горы среди беженцев, слушает их рассказы, а потом записывает их гусиным пером на листах тонкой белой кожи. Она посоветовала ему сегодня же вечером пообщаться с этим человеком по имени Толемей-хан при помощи Гиты — лучшего переводчика, если не считать Верховного жреца Колыванаи его сына Евсея. Агата не скрывала: шансов выжить у него и Урсулы немного, но гораздо больше, чем в тот памятный ему день, когда он вступил в схватку с Хумбабой (тигрицей). И она надеялась на то, что и на этот раз ему будет сопутствовать удача. Урсула же, по ее мнению, самый подходящий для него напарник: прекрасно стреляет из лука и знает каждую тропинку в районе Лопарского водопада, где по данным разведки Пришедшая Красавица каждое утро на восходе солнца совершает омовение. Посылать туда большой отряд не имело никакого смысла, — ведь нужен всего лишь один точный выстрел.

III

В Отделе разведки и донесений, которым руководила Старая Дося, служили двоюродные сестры Агафья и Ольга из рода Пантеры. Именно эти две отважные воительницы самым коротким путем из всех возможных добрались до Лопарского водопада, чтобы удостовериться в правдивости и достоверности сведений, полученных от соседей-москитов, о перемещении многочисленных отрядов хунхузов на территорию охотничьих и рыболовных угодий племени орландов в районе Черного озера. Там были расположены зимние промысловые лагеря рода Желтого Быка и рода Куницы. Из девяти семей четыре вернулись на Красные Камни до наводнения, судьба остальных была неизвестна. Передав информацию о месте сосредоточения хунхузов, москиты, против обыкновения, не попросили у орландов военной помощи и не предложили никаких совместных действий. Центурион Агата и Верховный вождь Гонорий пришли к выводу о том, что москиты либо слишком напуганы, либо хитрят, надеясь извлечь из нашествия хунхузов какую-то выгоду. Для последнего предположения имелись достаточные основания.

Граница между землями москитов и орландов пролегала нечетко, поэтому ссоры между охотниками двух племен возникали постоянно. Но у них был общий враг — хунхузы, который пробуждал желание жить друг с другом в мире и откупаться за причиненные обиды богатыми подарками. С расстояния полутораста шагов Агафья и Ольга видели царицу хунхузов, купающуюся в струях Лопарского водопада, а потом стоящую на белокаменном кубе с простертыми к восходящему солнцу руками. На вопрос Центуриона Агаты о том, как она выглядит, Агафья ответила:

«Нечеловеческая красота!» Ольга же пожала плечами и высказала противоположное мнение: «Насчет красоты ничего сказать не могу, но у этой особы на руках точно не пять, а четыре пальца. Бедра и грудь, как у обычной женщины в возрасте 20 лет. Но запахи от нее, честно говоря, исходили очень даже приятные». После доклада разведчиц Агата отправилась вместе с Гитой к Верблюжьей горе, где размещался лагерь беженцев, пострадавших от наводнения. Там они разыскали Толемей-хана. Знатный джурджени, между прочим, врач, путешественник и ученый, подтвердил, что, судя по описанию Агафьи и Ольги, это и есть Пришедшая Красавица, которая правит хунхузами на протяжении последних 10 лет, а может и больше. От Толемей-хана орландские амазонки со смесью страха и удивления узнали, что хунхузы — не люди. По просьбе Агаты Толемей-хан произвел хирургическое вскрытие и провел анатомическое исследование четырех хунхузов, убитых орландскими амазонками неподалеку от Верблюжьей горы. Он сразу обратил внимание на особое строение костей их таза и изменившуюся функцию ануса. Язык у них оказался длинный, и чем-то похож на жало змеи, на руках — четыре пальца, а ногти похожи на когти, за которыми хунхузы, судя по всему, ухаживали: оттачивали, полировали и даже чем-то красили. Но больше всего его поразила их пищеварительная система. Твердая пища полностью перерабатывалась в их желудке, а газы и прочие продукты брожения выделялись через потовые железы. Орландам уже было известно, что в процессе потоотделения хунхузы способны источать самые разнообразные запахи: 1) отвратительные; 2) дурманящие; 3) возбуждающие и 4) благоухающие. Толемей-хан предположил, что посредством запахов хунхузы узнают друг друга и могут общаться даже на значительном расстоянии. Но самый важный запах, которому они все беспрекословно подчиняются, по его мнению, источала их повелительница. «Эх! Ее бы взять в плен, а потом доставить на Альхон и поместить в императорский зверинец. Но, лучше — убить. Один точный выстрел отравленной стрелой — и нет проблем», — предложил он и несколько раз, общаясь с Центурионом Агатой, возвращался к этому вопросу. В распоряжении Агаты было пять лучников, которых называли «грозой хунхузов», и Урсула среди них занимала почетное первое место. Но, вот, кого дать ей в напарники, она раздумывала целый день. В результате она пришла к выводу о том, что лучше всего для этого подходит молодой охотник Сорока из рода Белохвостого Оленя. Урсула уже проделала с ним опасное путешествие по реке Лопарь и к тому же, по слухам, была неравнодушна. Ученый джурджени любезно одолжил орландам свой «гастрофет» (арбалет). Первые уроки стрельбы из арбалета Павлову преподал слуга Толемей-хана по прозвищу «Следопыт» — статный мужчина с закрученными усами. Арбалет — не лук, а баллистическое оружие. Прямой полет арбалетной стрелы (болта) составляет 20–25 метров, дальше начинается серьезное падение, примерно 3–7 см на 5 метров. Стрела поразит цель и на 300 метров, но попробуйте попасть в нее при таких перепадах.

Ветер влияет на арбалетную стрелу значительно сильнее, чем на пулю, что тоже влечет за собой более серьезные корректировки. Пока Павлов тренировался, Агата и Старая Дося занимались с Урсулой вопросами тактики, прокачивая различные ситуации, в которых она и ее напарник могут оказаться. Гита приготовила яд, которым со всей предосторожностью напитала три наконечника стрелы из колчана Урсулы и один наконечник стрелы для арбалета. Каждый из этих наконечников она закрыла специальным кожаным чехольчиком. Не лишним будет отметить, что орланды делали яд для стрел тем же способом, что и североамериканские индейцы: заставляли гадюку кусать свежую оленью печень, оставляли печень тухнуть на солнце, пока она не почернеет, а потом втыкали в нее наконечники стрел. Позиции, с которой Урсула должна была в положении стоя попасть стрелой из лука в царицу хунхузов, были выверены с точностью до одного шага, но не исключались и другие варианты, при которых арбалет, как оружие дальнего боя, был более целесообразен, чем лук.

Броски копья и дротиков не отрабатывались, так как было понятно, что на столь короткую дистанцию Урсулу и ее напарника хунхузы, обладающие чутьем собаки, вряд ли подпустят. В отряд сопровождения начальница разведки Старая Дося определила двух учениц в возрасте 15-ти и 17-ти лет, которых звали Дина и Ася.

Обе они были из рода Черного Кабана. Данный выбор был обусловлен тем, что проводником отряда на пути от Красных камней до потухшего вулкана Бета являлся отец этих девушек по имени Аггей. Павлов представлял себе проводника этаким здоровяком с короткой шеей и маленькими глазками, но он оказался стройным 35-летним мужчиной с аккуратно подстриженной бородкой и большими залысинами. Про Аггея Урсула, шутя, заметила, что он охотится везде, где есть добыча, а не только там, где нет хунхузов. Его дочери, по мнению Павлова, были чудо как хороши собой, особенно Ася, которая цветом волос, разрезом глаз и формой губ напомнила ему Медвяную Росу. Главная обязанность Дины и Аси в походе состояла в том, чтобы нести каркасную, обшитую шкурами, лодку, на которой Павлов и Урсула должны были проплыть по подземной реке. Лодка могла им пригодиться и на обратном пути, в зависимости от обстоятельств. Кроме двух весел и короткого шеста с металлическим крюком в лодке находились четыре связки смоляных факелов, большой глиняный горшок с древесным углем, немного провизии и «лохматый халат» — мелкоячеистая маскировочная сетка со специальными крючками, на которые вешаются пучки травы, ветки с листьями и клочки моха. Выход Урсулы и ее напарника на позицию «единственного выстрела» Агата первоначально планировала осуществить на 18-й день шестой Луны, то есть по завершению праздника Благодарения Авесалома, который отмечался у орландов в День летнего солнцестояния. Но потом ей в голову стали приходить разные мысли о том, что диверсионную операцию, которой она уже придумала условное название «Царица», провести пораньше. «Вдруг, — думала она, — хунхузы перейдут на другое место, или царица хунхузов не появится у водопада для совершения омовений?» Почему то ей представлялось, что в час восхода Солнца в День летнего солнцестояния Пришедшая Красавица обязательно выйдет на Белый камень для выражения благоговейного отношения к дневному светилу. Она поделилась своими соображениями со Старой Досей, и, оказалось, что у начальницы разведки точно такое же предчувствие. Потухший вулкан Бета находился к западу от Красных Камней на расстоянии, примерно, 30 километров, если перевести на понятную читателю метрическую систему. За пределами этой области лежала обширная нейтральная полоса, простиравшаяся вплоть до охотничьих угодий племени далматинцев. Эта полоса была то же самое, что пограничный лес германцев со славянами с непереводимым названием Isarnholt. По-датски, это — Jarnved, а по-славянски — «защитный лес», от которого получил свое название Бранденбург. Область, отделенная такого рода неопределенными границами, составляла общую землю племени, признавалась таковой соседними племенами, и каждое пограничное племя само защищало ее от внешних посягательств. На практике неопределенность границ большей частью оказывалась неудобной только тогда, когда население противостоящих племен сильно разрасталось. Места эти издавна пользовались дурной славой. Охотники, промышлявшие на нейтральной полосе, утверждали, что иногда на склоне Беты появляется зеленоватый свет непонятного происхождения.

Загадочными выглядели и обитатели подножья потухшего вулкана.

Очевидцы, например, рассказывали, что там живут жуки огромных размеров, которые с трудом помещаются на ладони и невероятно сильны и агрессивны. Некоторые охотники утверждали, что видели там гигантскую двухголовую рептилию с глазами, горевшими такой злобой и ненавистью, которой может обладать лишь разумное существо. Урсула и Павлов, их проводник и отряд сопровождения отправились в путь на рассвете. Они переправились на плоту через восточный рукав Припяти, и, оказавшись в нужном месте, выбрались с помощью веревок по крутому склону на противоположный берег. Туда же они подняли и каркасную лодку. Далее, они некоторое время шли по прекрасному смешанному лесу с примесью кедра, пока не достигли старой гари.

Пожар прошел уже давно, но вся земля была густо завалена обгоревшими и полусгнившими стволами. На их гниющих телах нашли себе приют другие растения. Только сучья погибших великанов, сотканные из более плотного материала, чем обычная древесина, продолжали сопротивляться всесокрушающему времени. Гари сменились молодым кедровником. Здесь они сделали короткий привал. И снова в путь. Слабый ветерок разносил запах нагретой солнцем хвои, перегнившей листвы и сотен других, еле уловимых, запахов. Из пернатых чаще других встречались рябчики, которые с шумом срывались с земли и сразу же рассаживались на ветвях деревьев, ловко скрываясь среди листьев. Попадались на пути и звери. В одном месте, на хорошо заметной звериной тропе, следом за медведем просеменила росомаха, наверное, рассчитывая поживиться остатками его трапезы. Неподалеку с визгом пробежало стадо кабанов. К великой досаде, весьма напористыми оказались кровососущие насекомые: мошки и комары всяческих размеров и видов. В накомарниках — сетках, сплетенных из волокон крапивы, закрывающих лицо и шею, было душно и жарко. Пот струями стекал по лицу, но стоило сетке на секунду прилипнуть к коже, как в то же мгновение сотни насекомых вонзали в нее свои острые жала. На руках у орландов были перчатки из тонкой оленьей кожи, перевязанные тесемкой, иначе мошкара ухитрялась залезть под одежду. В полдень отряд перешел высохшее болото, — место с которого можно было отчетливо разглядеть очертания Беты. Потухший вулкан имел форму конуса со склонами, пологими у подошвы и более крутыми у вершины.

Навскидку, по мнению Павлова, его высота не превышала 1,5 тыс. метров. По мере приближения к Бете, лес становился все более темным и мрачным. На некоторых стволах деревьев были вырезаны странные изображения — нечто похожее на идолоподобные лики: два глаза, нос, щеки, рот. Все грубо схематично, условно. Изображение не лица человека, а скорей чёрта. За болотом начиналась гористая местность, покрытая на возвышенностях елями и мелким кустарником. Под ногами хрустел вулканический щебень. Идти становилось все труднее. Дина и Ася совсем выбились из сил, поэтому Павлов и Урсула решили им помочь, и сами понесли лодку. Аггей шел впереди, иногда что-то бормотал и неодобрительно поглядывал на своих дочерей. Когда вулкан стало видно почти как на ладони, за зелеными кронами деревьев блеснуло озеро.

Дина и Ася радостно закричали и потребовали свою ношу обратно. Разница высотных отметок вынырнувшей на поверхность подземной реки и входа в ее новое подземное русло составляла порядка 5 метров.

Входом являлась пещера в скале из мраморного известняка, которая образовалась в результате естественной эрозии горных пород.

Возможно, что само озеро образовалось по причине обрушения верхней кромки (свода) поверхности подземной реки, которое закупорило его прежний водосток. Дополнительный подпор карстовых и талых вод обеспечили многочисленные родники, вытекающие из-под нагромождения крупных каменных глыб у подножия вулкана. Отряд остановился на каменистом берегу, как раз напротив входа в подземное русло Таинственной реки, до которого было метров 300.

Более красивого места на земле Павлов, кажется, никогда в жизни не видел. Синевой отливающий вулкан, лишь частично окрашенный зеленью кустарников, глубокое озеро с прозрачной, просматривающейся до дна водой, замшелые валуны причудливой формы, голубые ели высотой в девятиэтажный дом. Гигантские лопухи и папоротники выше человеческого роста.

— Что стоите, как истуканы? Мигом раздеться, и вплавь! Кто из вас самый шустрый? — приказал Аггей, обращаясь к своим дочерям, и хлопнул в ладоши.

— Папа, так ведь там змея величиной в Перламутровую башню! — захныкали Дина и Ася.

— Хватит бабкины россказни слушать! Десять лет здесь охочусь, зимой и летом, и ни одного чудовища до сих пор не встретил! — подбадривал дочерей Аггей, но они все равно тушевались. Урсула тоже была в нерешительности. Тогда Павлов проявил инициативу. Он уже понял, что к чему. В борьбе за нейтральную территорию претендующие на нее племена придумали в отношении нее столько всяких ужасов, чтобы отвадить конкурентов, что и сами поверили в их правдоподобность. Он снял верхнюю одежду и, отбежав от своих спутников, с наслаждением погрузился в прохладную воду. Вскоре рядом с ним появилась Урсула и, дождавшись, когда он остынет, вызвала его наперегонки до противоположного берега, чтобы осмотреть вход в подземную реку. За ними поплыли Ася и Дина, но потом отстали и вернулись назад. Вода ученицам показалась слишком холодной. Павлов догнал Урсулу на середине дистанции. Она крикнула ему, чтобы он посмотрел на скалу. Он взглянул, и то, что он увидел, привело его в восхищение. На почти отвесной стене в натуральную величину были высечены рисунки: всадники на лошадях, фигуры различных животных (лоси, маралы, козы, северные олени), человеческие фигуры в различных позах, изображения лебедей. При их высекании неведомые художники при помощи острого орудия пробивали верхнюю более темную корку гладкой поверхности мраморовидного известняка и достигали до нетронутого белого цвета породы, поэтому высеченные фигуры своей белизной, заметно выделялись на общем фоне. Как художники смогли забраться на высоту более 20 метров, было не меньшей загадкой, чем сами рисунки.

В центре композиции Павлов разглядел мальчика верхом на дельфине с большой морской раковиной в руках, в которую он дул, как в охотничий рог. Пока они купались и отдыхали, Аггей подстрелил из лука двух великолепных хариусов, каждый по 10 килограмм, не меньше. За время пребывания на Красных Камнях Павлов так и не освоил этот вид охоты.

Охота на рыбу с луком и стрелами — это именно охота, а не рыбалка, на которой охотник видит добычу, а добыча видит его, и результат зависит на 100 процентов от опыта и умения лучника точно стрелять.

Наконечники рыбацких стрел, как правило, делались из самородного золота, чтобы обеспечить достаточно тяжелый и прочный для прохождения через воду удар. Оперение уменьшалось для снижения сопротивления воды, и было водонепроницаемо. Позади оперения рыбацкая стрела имела отверстие, за которое прикреплялась прочная нитка, сплетенная из растительных волокон. Ася и Дина разделали хариусов на стейки, которые вскоре были пожарены и съедены. И не просто с солью, а в сочетании с кисло-сладким орландским соусом, приготовленным в глиняном горшке из желудевой муки, перепелиных яиц, дикого лука и меда. Пообедав, орланды еще немного посидели возле костра, молча и сосредоточенно. Аггей задремал. Ася, Дина и Урсула тихо шептали про себя какие-то заклинания, призывая на помощь духов всех предков, которых они помнили, а Павлов смотрел на безоблачное синее небо и думал о Медвяной Росе. Когда воткнутое в землю копье отбросило нужную тень, Урсула вскочила на ноги и объявила о том, что время не ждет. Прощаясь, Аггей крепко пожал Павлову руку и поцеловал Урсулу в макушку, пожелав им удачной охоты. Ася и Дина расплакались и облобызали Павлова и Урсулу в щеки и в губы. И, вот, они сели в каркасную лодку и оттолкнулись от берега. До входа в подземную реку оба работали веслами, а когда оказались под сводами пещеры, разместились так: Урсула на носу с факелом и багром, а Павлов — на корме с двухлопастным веслом. Урсула однажды уже проделала путешествие по Таинственной реке, и вела лодку по памяти. Каждый зал и разветвления галерей имели мнемонические топонимы, соответствующие названиям частей человеческого тела, например, «правая рука» и «указательный палец», а один из залов, в котором они остановились, чтобы передохнуть, назывался «продолговатой шеей». Там Урсула разожгла в горшке с древесными углями огонь, объяснив Павлову, что без этого их может «охватить морока». В этом зале, действительно, было особенно холодно и довольно жутко. Окружающие их сталактиты больше походили на корни деревьев, чем на сосульки. Следующее за «продолговатой шеей» разветвление галерей называлось «левая рука».

— Греби по левому борту, сильнее, еще сильнее! — крикнула Урсула, — и лодка вошла в галерею под названием «безымянный палец». Сколько времени они плыли — неизвестно. Внезапно Павлов почувствовал долгожданное движение воздуха, похожее на дуновение ветра. Факел погас, и они очутились в кромешной тьме. Впереди послышался шум воды.

— Суши весло и пригнись! — закричала Урсула. Галерея, сужаясь, становилась все теснее; приходилось нагибаться, чтобы не удариться и не зацепиться о ее свод головой. Лодка, ударяясь бортами об отвесные берега подземной реки, неслась по течению. Проход постепенно расширялся, впереди показался просвет, и, вот, оно, долгожданное небо с мерцающими звездами. Павлов с облегчением вздохнул и машинально перекрестился. Судя по положению почти полной Луны, до рассвета оставалось не более одного часа. Павлов подогнал лодку к противоположному берегу с пологим склоном, заросшим кустарником. Дальше за кустами вырисовывались кроны больших деревьев с узловатыми ветвями. Все они имели однотонную, не то черную, не то буро-зеленую окраску и были похожи друг на друга. Итак, они снова очутились на реке Лопарь, примерно, в 5 километрах от зимнего промыслового лагеря сородичей Урсулы и 30 километрах от того места, где Павлов со своим семейством спасался от наводнения. Прошел уже месяц, но события тех дней оставили в душе каждого из них неизгладимые впечатления. Они вытащили каркасную лодку на берег, но прежде, чем ее замаскировать, по ранее сообщенным им приметам, они отыскали лодку Агафьи и Ольги. К сожалению, отважным разведчицам не удалось ею воспользоваться, так как с противоположного берега их заметили хунхузы, и им пришлось спасаться от погони в укрепленном лагере москитов на Сторожевой сопке, а затем лесными тропами, пешим ходом, добираться до Красных Камней. С их лодкой было все в порядке, и даже два двухлопастных весла — в комплекте. Их окружала таинственная обстановка: какое-то странное сочетание лесной тишины, неумолчного шума воды в реке, всплесков испуганных рыб и шороха травы, колеблемой ветром. Со стороны Лопарского водопада слышались крики, похожие на вопли совы, когда она сильно раздражена. Это перекликались часовые хунхузов.

— Милый друг, ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Хунхузы они, что: спереди мужчины, а сзади — женщины? — спросила Урсула, вдруг, вспомнив, о чем ей недавно с таинственным видом сообщила Гита.

— Пидорасы они все. Пидорасы, как их не крути! — убежденно заявил Павлов.

— Что это такое? — спросила Урсула, услышав незнакомое слово. Но он замялся и промолчал, не зная, как ей это объяснить. Им следовало торопиться. Самая короткая ночь в году заканчивалась. Согласно утвержденному Агатой плану, Урсула должна была пробраться к Лопарскому водопаду, следуя вдоль берега, усеянного угловатыми обломками известняка и мрамора различной величины — от двух метров в кубе до размеров человеческой головы, с острыми краями и заросших грубой осокой и каменной полынью. Именно с этой позиции с расстояния двухсот шагов за царицею хунхузов наблюдали Агафья и Ольга. Вторая выгодная для стрельбы позиция с дистанции трехсот шагов открывалась со стороны леса, на опушке которого росла старая осина с толщиною ствола в два обхвата.

Варианты их отступления прорабатывались в самых общих чертах, поскольку было совершенно невозможно предугадать, как поведет себя противник.

IV

Павлов приближался к месту снайперской позиции, перебегая от дерева к дереву, а когда достиг редкого лиственного леса, пополз.

Настоящий снайпер — это охотник, а охотник должен быть невидим. Тот снайпер, кто пытается работать незамысловато, сам становится мишенью для противника. При оборудовании снайперской позиции, например, не рекомендуется становиться не то что в полный рост, но даже на четвереньки. Шум падающей воды становился все громче и громче. Показались очертания 15-метрового Лопарского водопада. Павлов полз в направлении старой осины, от которой до водопада было всего триста шагов. За этим деревом он должен был спрятаться и не высовываться до тех пор, пока не услышит, как хунхузы приветствуют выход своей царицы на «белый камень», который представлял собой, судя по описанию Урсулы, глыбу белого мрамора с плоскими гранями, почти кубической формы. В летнее время снайперу, конечно, лучше всего наблюдать за обстановкой в 2–3 метрах за линией мелких кустов, которые создают эффект тюлевой гардины — все, что находится за этими редкими кустиками со стороны снайперской позиции, перестает быть различимым.

Но он был лишен такой возможности, так как от кромки леса до водопада не было, ни одного, даже чахлого, кустика — только открытое пространство, усеянное щебнем и галькой. Снайперская позиция Урсулы была менее уязвимой, так как она могла скрытно передвигаться, прячась за валунами. Другое дело, что после выстрела ее легко могли обнаружить и отрезать путь отступления вдоль берега реки или к лесу. В этой связи действия ее напарника приобретали отвлекающий характер. Независимо от того, попадал Павлов из арбалета Толемей-хана в цель или промахивался, Урсула за время его единственного выстрела успевала выпустить из своего лука три стрелы, что повышало шансы на успех операции. Прислонившись спиной к стволу осины, он зарядил арбалет отравленной стрелой и замер в ожидании. Всполохи утренней зари становились все более яркими. Со стороны расположения хунхузов послышались громкие крики. Это были не крик «ха иль», которым они, по словам разведчиц Агафьи и Ольги, приветствовали свою царицу, а совсем другое, что, по-русски, звучало бы совсем уж неприлично. И Павлов из любопытства выглянул из-за осины, недооценив способность часовых противника вести пристальное наблюдение за столь приметными объектами, как одиноко стоящие высокие деревья. На мелькнувшую за осиной тень обратил внимание часовой хунхузов и голосом подал сигнал, означавший на их языке: «Внимание, что-то не так», — и показал копьем направление потенциальной угрозы. У Павлова чуть сердце от испуга не остановилось, когда он услышал хруст щебня под ногами приближающихся к осине хунхузов, и сделал вторую ошибку — полез на дерево, надеясь скрыться в его густой кроне. Кто знает, может ему бы и повезло, если бы в дуплистой осине не нашли себе приют пчелы. Дупло начиналось на высоте двух метров от земли. Интересно, что пчелы чаще всего для своего жилья выбирают именно такие дупла. В них не бывает сквозняков, и пчелы могут в них благополучно жить во все периоды года. Третья ошибка Павлова состояла в том, что влез своей мокасинной прямо в дупло, и только когда почувствовал приятный запах меда, сразу понял, что мед, возможно, «неправильный». Его догадку подтвердили «неправильные» пчелы, которые, вопреки раннему часу, тучей вылетели из дупла и принялись жалить его столь нещадно, что он свалился вниз — прямо в лапы подоспевших хунхузов. Хунхузов было трое, и они первоначально приняли его за медведя, который решил полакомиться медом. Узнав же в нем человека, они приставили к его горлу копья с массивными наконечниками из кремния, а потом громко захохотали, издавая резкие и пронзительные звуки, напоминающие крики пятнистых гиен. Очевидно, причиной их веселья стало его лицо, перекошенное от пчелиных укусов. Оказывается, у этих странных человекоподобных существ тоже было чувство юмора. Затем хунхузы выделили из себя парфюм, напомнивший Павлову запах дихлофоса, и пчелы от него отлетели. Глаза у Павлова совсем заплыли, и он ничего не видел. Хунхузы схватили его за капюшон комбинезона и потащили за собой непонятно куда. Он слышал, что их становится все больше, а хохот все громче.

Сопротивляться было бесполезно, а кричать бессмысленно. Наконец, его доставили куда-то, где трещал костер, а пахло, как в пивной в Столешниковом переулке. Продолжая хохотать, хунхузы сорвали с него одежду, но внезапно хохот стих и сменился протяжным звуком удивления. Потом его начали бесцеремонно ощупывать и обнюхивать, как будто он не живое существо, а аппетитный плод фруктового дерева. Особое внимание хунхузов привлек его золотой медальон и родинка между лопатками. Его умыли холодной водой, смазали лицо пахнущей мятой мазью и разлепили опухшие глаза. И что самое примечательное, у хунхуза, который это сделал, на руках было шесть пальцев. Кроме того, он был совершенно лыс, но при этом у него была холеная борода и пышные женские груди. От хунхуза пахло дорогим коньяком и крепкими гаванскими сигарами, а чресла перепоясывала цветастая юбка. И Павлов сразу понял, что, судя по запаху и одежде, среди хунхузов он, если не самый главный, то, наверное, очень высокопоставленный. По понятным, не требующих объяснения причинам, Павлов не мог ничего предпринять, чтобы сохранить себе жизнь. Правда, он мог надеяться на то, что хунхузы после ритуального опущения сделают его рабом, но разве с этой целью он проделал путь от Красных камней до Лопарского водопада? Ему было мучительно стыдно перед Урсулой, которую он нечаянно подвел и заставил волноваться. И тогда он решил изо всех сил сохранять хладнокровие, чтобы обязательно выжить, дождавшись выхода Пришедшей Красавицы на «белый камень», а потом как-нибудь попытаться отвлечь хунхузов от своей напарницы, когда она будет покидать снайперскую позицию. Раздражало присутствие полутора десятков, сбежавшихся посмотреть на него, юных хунхузов с клипсами на торчащих сосочках и подобием фартуков и мини-юбок на приличном месте. Убедившись в том, что он может видеть, эти бестии стали кривляться, то и дело, меняя позы по возрастающей шкале соблазнительности, томно закатывая глаза и сладострастно открывая маленькие ротики с четырьмя, похожими на клыки зубами. Некоторые из них были совершенно лысыми, а на головах других торчали клочки волос, перевязанные разноцветными ленточками. Бородатый хунхуз попытался с ним заговорить, но программа-переводчик, предоставленная ему Арнольдом Борисовичем Шлаги, на слова хунхуза никак не реагировала. Тогда Павлов обратился к нему на языке жестов. Хунхуз радостно закивал головой в знак одобрения такого способа общения. Так они и познакомились.

— Дора! — сказал хунхуз и ткнул себя пальцем в грудь.

— Гастрофет! — сказал Павлов и ткнул пальцем в грудь себя. В это время появился хунхуз со столь утонченными чертами лица и совершенными линиями тела, которым позавидовала бы и иная фотомодель. На голове у него был парик, представший собой множество натуральных каштановых локонов, а сзади — две косицы. Вся его одежда состояла из пояса из черной кожи и привязанного к нему футляра из бересты, длиной до колена. Если бы парик, черная борода и огромный гульфик были элементами маскарадного костюма, то этого хунхуза вполне можно было бы принять за очень раскованную участницу карнавального шествия где-нибудь в Рио-де-Жанейро. Дора и другие хунхузы почтительно склонили головы и выделили запах, похожий на аромат одеколона «Шипр». В правой четырехпалой руке знатного хунхуза был полутораметровый деревянный жезл с обвившейся вокруг него живой двухголовой змеей. Змея вращала обеими головами и злобно шипела. «Этот мужественного вида дядечка с телом нежной тетеньки, видно, еще главнее», — догадался Павлов и тоже по примеру других выразил низким поклоном свое почтение.

— Сенусерт! — сказал знатный хунхуз, обращаясь к Павлову. То ли это было приветствие, то ли имя, и Павлов вопросительно посмотрел на Дору.

— Так его зовут — подсказал ему хунхуз жестом и еще более почтительно склонил голову.

— Гастрофет — сказал Павлов и, наверное, протянул бы руку, если бы не шипящая змея.

— Ты такой же Гастрофет, как я — Царица Савская — сказал Сенусерт по-русски и приказал. — Следуй за мной и не делай никаких глупостей, если тебе дорога твоя жизнь. Чуть не проглотив от удивления свой язык, Павлов удивился еще больше, когда знатный хунхуз привел его в выложенный белыми камнями круг диаметром порядка 15 метров, прочитал какое-то заклинание, а потом спокойно сорвал с себя парик, бороду и отцепил пояс с гульфиком. Его жезл с живой змеей превратился в сверкающий золотом кадуцей, а над кругом из белых камней возникло подобие прозрачного купола. Купол потемнел, а потом, словно из-под земли, выросли колонны высотой, приблизительно, от 15 до 20 метров, и Павлов со своим загадочным проводником, которого уже определенно можно было называть женщиной, оказались в полутемном колонном зале какого-то дворца или очень древнего храма. Не успел он не то что вымолвить слово, а даже подумать о том, что произошло, как почувствовал, что его за обе руки кто-то держит. И эти кто-то — два карлика с безобразными лицами, кривыми ногами и копытами вместо ступней. Изображения подобных существ он когда-то видел на алебастровой вазе в зале египетских древностей Музея изобразительных искусств им. А.С. Пушкина.

— Куда вы меня ведете? — взмолился он по-русски, осознавая, что не стоит на месте, а перемещается, не чувствуя под ногами никакой твердой опоры.

— В тронный зал, к царице! — хором ответили карлики на том же языке.

— Хотя бы скажите, какое у царицы имя, красавица Сенусерт? — обратился Павлов к загадочному проводнику в царство дополнительных измерений.

— Ее имя настолько священно, что произносить его категорически воспрещается. Но я могу дать подсказку. Ее называют божеством женского рода. Она есть все, что было, все, что есть, и все, что будет. Она указала путь звездам. Она указала путь Луны. Она — царица рек и ветров и моря. Она свела вместе мужчин и женщин. Она дала людям нерушимые законы и сделала справедливость драгоценнее, чем серебро и золото. Она сделала истину прекрасной. Ни один смертный человек взором не проник под покров ее тайны. Плод, рожденный ею — Солнце, — ответила Сенусерт на языке орландов и загадочно улыбнулась.

— Тогда объясните мне ваш придворный этикет. Что я должен делать при столь августейшей аудиенции: пасть ниц, встать на колени, поклониться? Да и одеться, я не говорю прилично, а хоть как-то, тоже не помешало бы? — Павлов настаивал на правах человека.

— Какой он умный! Про одежду мы даже не подумали — по-русски сказали карлики и начали извиняться:

— Совсем, сударь, мы тут одичали-с, огрубели-с. С хунхузами, понимаете ли, обнюхиваемся. И тут же представились:

— Меня зовут Тобби Мот — дернул его за руку карлик слева.

— Меня зовут Бобби Жмот — дернул его за руку карлик справа. Перед Павловым возникло зеркало высотой в его рост, а вокруг закружились, как на карусели, костюмы из мужского гардероба всех времен и народов. И во что только карлики его не переодевали! Чего только он на себе не примерил! Это были и сверкающие золотом доспехи, и переливающиеся драгоценными камнями камзолы, и шикарные ливреи, фраки, сюртуки, пиджаки, сорочки, галстуки и тому подобное.

И тогда он понял, что карлики над ним просто издеваются, — то ли от скуки, то ли в назидание. Когда для примерки ему стали предлагаться образцы верхней и нижней женской одежды, Павлов не выдержал и обратился к Сенусерт с просьбой предоставить ему, наконец, то, что ему более всего подобает. Сенусерт рассмеялась, взмахнула кадуцеем, и на Павлове появилась простая холщевая юбка и сандалии. Карлики обиженно зашмыгали носами, но от желания поиздеваться не отказались, и стали учить его «придворному этикету». Царица, якобы, при его появлении обратится к нему со следующим вопросом:

А он, якобы, должен ответить следующим образом:

Сенусерт попросила не шуметь, и когда карлики замолкли, произнесла заклинание и описала кадуцеем воображаемый круг, который превратился в высокую двухстворчатую дверь, переливающуюся перламутром. Дверь распахнулась, открыв доступ в мерцающее таинственным светом помещение. Сенусерт поблагодарила карликов за приятное общество, отдала им свой жезл, взяла Павлова под руку и они шагнули за порог, чтобы попасть за пределы еще одного измерения. Место, в котором они оказались, нельзя было назвать помещением, но это и не являлось природным ландшафтом, потому что никакой природы там не было и в помине. Пол отливал черным блеском, а потолок — лазурью. Белоснежные колонны, как в отражении зеркал, то увеличивались в своем количестве и в размерах, то их становилось столько, что их можно было сосчитать. Сенусерт опустилась на колени. Павлов хотел сделать то же самое, но она велела ему стоять и не шевелиться. Потом она попросила его протереть себе глаза. Павлов удивился, но просьбу выполнил. И тогда он увидел женщину-красавицу в прекрасной диадеме с двумя перьями, парящую на троне с золотыми львиными лапами. На шее ее было ожерелье в виде нескольких горизонтальных ниток бус, скрепленных по вертикали в широкий воротник, закрывавший грудь. В правой руке она держала жезл, похожий на кадуцей Сенусерт, но еще более драгоценный, судя по отражаемым им бликам света.

— Сенусерт, дай мне его амулет. Надо в последний раз все проверить — сказала женщина-красавица на троне на языке, который программа-переводчик Арнольда Борисовича Шлаги однозначно идентифицировала, как «енохический». О таком языке Павлов даже никогда и не слышал, да и читателю про него, честно говоря, знать не надобно. Сенусерт подошла к трону, разжала четырехпалую ладонь и почтительно с поклоном подала золотой медальон. Женщина-красавица открыла его, вынула круглую пластинку и вставила ее в рукоять своего жезла. Из жезла вырвался луч белого света, упал на пол и задрожал. Один за другим стали проявляться разноцветные круги, которые, сливаясь, превращались в живые картины: синие воды реки, рассекающей пески, зеленеющие пшеничные поля, грандиозные храмы богов и роскошные дворцы с садами редкостных деревьев и искусственными озерами. Мимо них проплывали песчаные барханы и пальмы, раскрывающие верхушки навстречу свету вечного лета. На фоне молочно-белого от пыли неба причудливыми миражами вырастали древние пики пирамид, самое название которых обозначает «середина огня» — огня жизни. В лазуритовое небо вонзались золоченые иглы обелисков, вершины расписных башен-пилонов и колоссальные статуи. И вот, сквозь пышную зелень тамарисков, сикомор и финиковых пальм показалась аллея бараноголовых сфинксов.

Их можно было и сосчитать, что Сенусерт и делала. При счете «двенадцать» один из сфинксов ожил и изрек: «Это он — Изменяющий Солнце и Архонт нового эона»!

— Сенусерт, где твой кадуцей? — обратилась к спутнице Павлова Царица на Троне.

— Я вернула его Бобби и Тобби — ответила Сенусерт снова стоя на коленях, а затем, печально вздохнув, спросила:

— Не сочтете за дерзость, если я попрошу у вас, когда все закончится, вернуть Странствующего Рыцаря в привычное для него измерение пространства и времени, а мне принять облик, который мне более всего по душе?

— Знаю, знаю! Дочь простого рыбака из селения Айхеной. Завтра же на рассвете рыбак Голован выудит из зарослей камыша корзину, в которой найдет спеленатого четырехмесячного младенца. И это будешь ты, моя прекрасная Сенусерт. Без каких-либо изъянов! Что касается молодого человека, который уже научился понимать наш язык, то его будущее мне неподвластно. Прощайте! — сказала Царица на Троне и исчезла, а Павлову на миг показалось, что весь зал наполнился каким-то особым теплом и светом. Сенусерт попросила его зажмурить глаза и заткнуть уши. И только он это сделал, как почувствовал отвратительный запах тухлых яиц. Ему стало так неприятно, что он сразу открыл глаза и отверз слух.

Первое, что он увидел перед собой, это — небольшой овальной формы водоем 4х4 метра, скорее даже бассейн, так как стены его были облицованы камнем. Еще один шаг, и он бы туда свалился. Он услышал знакомый шум Лопарского водопада, и, одновременно, увидел плескающегося в бассейне отвратительного вида, пузатого, хунхуза с тремя женскими грудями. «Где же Сенусерт?»— испугался он и начал озираться вокруг, пытаясь определить место своего нахождения. Где водопад было понятно, где лес и одиноко стоящая осина — не очень.

— Ты находишься в «кривой роще», левее от водопада — сказала появившаяся рядом с ним Сенусерт и объяснила причину своего опоздания:.— Надо же мне было как-то переодеться и сделать прическу, чтобы не выглядеть полным хунхузом. Впрочем, я уже невидима для всех, кроме тебя.

— Да, — признался Павлов, — вечернее платье и прическа в стиле мадам Помпадур тебе очень к лицу, но лучше бы ты выбрала из коллекции Бобби и Тобби какой-нибудь более практичный женский костюм, например, времен второй половины XX столетия.

— Извини, в ту пору не жила — ответила Сенусерт и, скромно потупив глаза и пряча за спиной руки, добавила. — Да и хунхузом я была только условно.

— Ничего не понимаю. Кто же ты на самом деле? — еще больше растерялся он.

— Пока это — секрет — сказала Сенусерт и, кивнув головой в сторону бассейна, перевела разговор на личности:

— Обрати внимание на этого господина на последнем месяце беременности. Это — мать повелительницы хунхузов, известной под именем Пришедшая Красавица. Убьешь Пришедшую Красавицу, на свет народится следующая, которая станет еще более привлекательной и кровожадной, чем все предыдущие. Или двойня?! Или близнецы?!

— И что же делать? И есть ли выход из этой ситуации? — Павлов был в отчаянии. В правой руке у Сенусерт появился роскошный веер из страусовых перьев с черепаховыми пластинками. Веер был наполовину раскрыт. Она провела несколько раз веером себе по лбу, дотронулась им до губ, левого уха, приложила к сердцу, а затем сказала:

— Выход есть, хотя он покажется тебе довольно забавным. Ты должен поцеловать Пришедшую Красавицу по-французски. После этого она выделит аромат чистого женского тела, который хунхузы никогда не нюхали, и это приведет к цепной магической реакции, в результате которой все они исчезнут с лица матушки Земли. Павлов недоуменно пожал плечами и поправил холщевую юбку, как бы удостоверяясь в том, что все происходящее — не сон. Сенусерт мило улыбнулась, пообещала ему держать ситуацию под контролем, а потом заботливо поинтересовалась, не болит ли у него лицо? Он признался, что лицо немного побаливает. Тогда она обмахнула его своим веером, пахнущим благовониями, и заверила, что скоро все заживет. Беременный хунхуз перестал плескаться и начал крутить головой, словно прислушиваясь к их разговору, и когда понял, что рядом с ним посторонние, завизжал, как поросенок, которого кастрируют. На его крик немедленно прибежали шесть хунхузов атлетического телосложения, вооруженные двуручными палицами — дубинами с острыми шипами. Эти особи скорее напоминали мужчин, чем женщин, а, точнее говоря, женщин-культуристов. На двух воинах были «бронежилеты» из прочной и легкой коры пробкового дерева. Урсула рассказывала ему, что с помощью таких доспехов хунхузы защищаются от стрел и легко преодолевают водные преграды, так как известно, что кора пробкового дуба в воде не тонет. Беременный хунхуз выбрался из бассейна, надел набедренную повязку и лающими звуками выразил страже свое недовольство, а потом, обнюхав Павлова, приказал немедленно отвести его к пленным и строго наказать за побег. Так перевела его слова, наконец, научившаяся распознавать язык хунхузов программа-переводчик Арнольда Борисовича Шлаги.

Сенусерт в своем великолепном наряде стояла невдалеке и подавала Павлову знаки, означающие, что все идет по плану. Хунхузы со всей очевидностью данного факта ее совершенно не замечали, как будто она стала бесплотной. Павлова грубо толкнули в спину, и повели к Лопарскому водопаду через рощу, которую Сенусерт назвала «кривой» и которая полностью оправдывала это определение. Стволы хвойных и в особенности лиственных деревьев в ней были изогнуты под всеми любимыми Эвклидом углами, особенно — сорок пять и шестьдесят градусов. Несколько раз на их пути возникали парочки юных хунхузов, которые занимались любовью, но Павлов не обращал на них внимания. Словно завороженный, он смотрел на Сенусерт. Красавица в белом платье с открытой спиной шла впереди процессии, передвигаясь так легко, что ее блестящие башмачки едва касались земли. Приглядевшись внимательнее, Павлов заметил за ее спиной прозрачные крылья и понял, что Сенусерт — добрая фея, которая по каким-то причинам вынуждена обитать среди хунхузов. Но от этого на душе ему не становилось легче, потому что было непонятно, где Урсула и в какой обстановке произойдет его встреча с Пришедшей Красавицей. Небо над горизонтом приобрело частично бесцветный, а частично — розоватый оттенок. Голоса сотен, а может и тысяч хунхузов, перекрывая шум Лопарского водопада, слились в едином возгласе: «Ха иль!». Им они, обычно, приветствовали публичное появление своей повелительницы. Легкий ветерок разносил разнообразные запахи, от которых у Павлова закружилась голова и заслезились глаза. В тот момент, когда он уже готов был расплакаться и расчихаться, он почувствовал нежный аромат «Жэ-озе» и увидел у себя перед носом парящий в воздухе хрустальный флакон. Сенусерт обернулась и послала ему воздушный поцелуй. Хунхузы, которые конвоировали Павлова, не видели ни Сенусерт, ни хрустального флакона, но аромат «Жэ-озе» сразу почувствовали, остановились и начали между собою совещаться. Четырехгрудый хунхуз, обнюхав его, радостно и возбужденно захрюкал и с криком: «Запах Пришедшего Принца! Моя дочь родит Короля!» — подхватил пузо и побежал вперед, чуть не столкнувшись с Сенусерт. Конвоирующие Павлова хунхузы с виноватым видом перестроились и, взяв палицы на плечо, стали уже не вохровцами, а отрядом почетного караула. Выйдя из рощи, они оказались на пригорке, с которого открывался вид на Лопарский водопад и огромную толпу хунхузов, заполнившую пространство между опушкой леса и нагромождением валунов. Толпа колыхалась, как вывернутый кишечник. Павлов увидел осину, с которой он с позором свалился, и приготовился к самому худшему, что можно было ожидать в результате парадоксального превращения из подконвойного заключенного в расконвоированного принца. Место нахождения Белого камня, на который должна была взойти Пришедшая Красавица, Павлову было известно не только по описаниям Урсулы, но и визуально. Сия мраморная глыба, напоминающая прямоугольный куб высотой около 3,5 метров, располагалась как раз напротив магического круга, в который его ввела прекрасная Сенусерт.

На глыбу можно было взобраться по высеченным ступенькам, которых было ровно десять. Откуда взялась эта глыба, и кто высек на ней ступеньки, чтобы превратить ее в пьедестал, никто из орландов уже не помнил. Вроде бы жили когда-то в тех местах дакоты и проводили возле Белого камня какие-то таинственные религиозные обряды. Когда в сопровождении почетного караула он приблизился к толпе хунхузов, Сенусерт оторвалась от земли, взлетела и плавно опустилась на мраморную глыбу — в двух метрах от Пришедшей Красавицы, которую он мог пока наблюдать только сзади, в смысле, со спины. Вначале он подумал, что царица хунхузская во что-то одета, но, приглядевшись, догадался, что это — всего лишь body art, то есть искусная раскраска тела. Из-под конусообразного, сверкающего золотом, высокого головного убора, похожего на тыкву, выбивались пряди темных волос. Впрочем, царица не стояла на месте, а пританцовывала, виляя бедрами и поворачиваясь из стороны в сторону. И, вот, она повернулась к нему так, что он смог разглядеть ее в более удачном ракурсе. Ничего такого, чтобы свидетельствовало о божественной красоте, Павлов в ней не нашел: типичное европеоидное лицо с нежным овалом, небольшой рот, прямой нос, миндалевидные глаза, маленькие груди, складки на животе, не очень выразительная линия бедер. Ее рост был примерно 175 см., а на вид ей можно было дать лет 25. То, что она женщина, а не хунхуз подтверждал сверкающий золотом фаллос, небрежно подвязанный тонкими нитями к приличному месту. Что Пришедшая Красавица изображала своим танцем, ему было совершенно не понятно. Лишь когда вокруг нее возникло облачко аэрозоли, он догадался, что она не просто виляет бедрами, а при этом еще и «выстреливает» своими железами струи жидкости с определенным запахом, вероятно, для того, чтобы сообщить подданным свое высочайшее послание. Какие запахи она вокруг себя распространяла, он различить не мог, так как их полностью отбивал аромат «Жэ-озе» из хрустального флакона Сенусерт, который почти прилип к его носу. Когда солнце взошло, над Лопарским водопадом заклубился густой сиреневый туман. Хунхузы, вытянув шеи и раздувая ноздри, пытались уловить запахи своей повелительницы, а, уловив, счастливо улыбались и повторяли ее парфюмерную композицию, кто как умеет, выделяя из своих желез жидкость, превращающуюся в аэрозоль. Тем же с увлечением занялась, забыв о своих обязанностях, приставленная к Павлову охрана. Увидев, что он остался без присмотра, к нему подлетела Сенусерт и шепнула ему на ухо, чтобы он ни в коем случае не отталкивал от себя ее хрустальный флакон. Иначе он задохнется, как уже по ее наблюдениям задохнулись несколько пленных, и одна из них — его соплеменница. «Урсула!»— ахнул Павлов и потребовал, чтобы Сенусерт показала, где она находится. Урсула и другие пленные содержались в дубовой роще по правую сторону от Лопарского водопада. Сбежать пленные никуда не могли, так как были крепко привязаны ремнями и веревками к стволам деревьев.

Стража, которая их охраняла, в полном составе присутствовала на церемонии утреннего восприятия царственного запаха, поэтому освобождению Урсулы ничего не препятствовало. Следуя за Сенусерт, Павлов нашел напарницу привязанной ремнем к молодому дубку, но не задохнувшейся, а еще не пришедшей в сознание от удара древком копья по затылку, который она получила незадолго до выхода Пришедшей Красавицы на Белый камень. Хунхузы с ней еще не успели разобраться, лишь оттащили в дубовую рощу и привязали к дереву. Сенусерт дунула на узел ремня, которым Урсула была связана — и узел развязался, обмахнула своим веером — и Урсула ожила. Увидев же своего милого друга, она вскочила на ноги и бросилась к нему на шею, радуясь тому, что он жив, даже больше, чем тому, что ее освободили.

И сразу перед Павловым возникла проблема: мало того, что другие пленные закричали, умоляя о помощи, так Урсула никак не могла взять в толк, почему ей одной, без него, надо куда-то бежать. И тогда Сенусерт снова пришла на помощь. Она на мгновение показалась перед Урсулой в своем физическом облике и строго приказала ей скрытно пробраться к месту, где спрятана лодка, и ждать их возвращения. Явление Сенусерт подействовало на Урсулу более эффективно, чем уговоры Павлова, но не потому, что она испугалась, а потому что она воочию убедилась в правдивости сказок о добрых феях, которые ей перед сном рассказывали ее мать Нара и бабка Аксинья. Расцеловав милого друга, Урсула, счастливая и гордая тем, что им покровительствует наиглавнейшая волшебница, бросилась бежать в направлении ближайшего холма, с которого можно было, не опасаясь, наблюдать за обстановкой. Все места в этой округе она знала с детства. Как не были сторожившие пленных хунхузы увлечены церемонией выхода царицы, крики пленных они услышали, и прибежали в дубовую рощу. Павлов жестами объяснил им, что он никуда не собирался убегать, но его, якобы, привязали к дереву так плохо, что он без труда выбрался из своих пут. Для большей убедительности он порвал ремень, которым была привязана к дереву Урсула. Хунхузы удивились, но ни один, как не старался, не смог повторить того же самого. Хунхузы разозлились и попытались порвать ремень вдвоем и даже вчетвером, растягивая его в разные стороны. Прибежали хунхузы, приставленные к нему для сопровождения. Они были сильно возбуждены, опасаясь наказания за то, что не смогли его устеречь. И какой же неподдельной была их радость от того, что он никуда не сбежал. Сенусерт, чтобы на нее случайно никто не натолкнулся, отодвинулась в сторонку и спокойно наблюдала за происходящим. А дальше произошло то, чего Павлов уж точно никак не ожидал.

Хунхузы, сторожившие его, внезапно замолкнув, расступились, и он увидел двойника прекрасной Сенусерт, — точно такой, какой он увидел ее в первый раз, то есть в парике, с бородой и огромным гульфиком из бересты. Глаза — похотливые, рожа — мерзкая. В руках у двойника был полутораметровый деревянный жезл с обвитой вокруг него живой двухголовой змеей. Взглянув на Павлова, двойник Сенусерт затрясся от злобы, покраснел и выделил столь отвратительный запах, что от него даже у близко стоящих хунхузов потекли слезы, а Павлова точно бы стошнило, если бы не флакончик «Жэ-озе», будто прилипший к его носу.

Убедившись в том, что газовая атака на Павлова не подействовала, двойник Сенусерт вырвал у одного из стражников дубину и попытался расколоть ему череп, но другие хунхузы не позволили ему это сделать. С криками: «Да здравствует Принц!», — в дубовую рощу прибежала толпа юных хунхузов и, смеясь и паясничая, стала выказывать Павлову нижайшее почтение в образе худосочных ягодиц, источающих елей.

Хунхузов становилось все больше, и он понял, что утренняя церемония встречи с царицей закончилась, и началось новое представление, в котором ему, возможно, предстоит сыграть главную роль. С возгласами: «Расступись!», «Не лезь под ноги!», — в дубовую рощу вошли три высокопоставленных хунхуза, одежда которых напоминала римские тоги. Вслед за ними показались носилки в виде кресла, на которых шесть крепких хунхузов, похожих на женщин-культуристов, несли Пришедшую Красавицу. Беременный хунхуз, который опознал в Павлове принца королевских кровей, торжественно поднял над головой маленький глиняный сосуд, а потом откупорил его и дал понюхать содержимое хунхузам, облаченным в римские тоги. После этого они по очереди подходили к Павлову, обнюхивали его, утвердительно кивали головой и показывали раскрепощенные движения, похожие за имитацию коитуса, причем, весьма амплитудного. Когда последний из них подтвердил идентичность запаха Павлова запаху содержимого глиняного сосуда, беременный хунхуз закричал: «Ха иль! Ха-ха!» И все стоящие рядом подхватили это возглас и выделили такой букет благоухающих ароматов, что их запах даже почувствовала Урсула, которая наблюдала за происходящим со стороны холма, взобравшись на высокую ель. Бородатый хунхуз с жезлом не унимался: к чему-то призывал, о чем-то предупреждал, угрожал, но на его крики никто не реагировал.

Все смотрели на Павлова, как завороженные, а он смотрел на Сенусерт, которая улыбалась, хитро прищурив глаза. Но, вот, она сделала ему знак, означающий, что ему надо приготовиться к самому главному. Павлова подняли на руки, отнесли к носилкам, посадили рядом с Пришедшей Красавицей и понесли.

— Куда потащили?! — не на шутку перепугался он.

— В Зловонную пещеру на берегу Черного озера — объяснила, подлетев к нему Сенусерт, и забрала у него флакончик с «Жэ-озе». Пришедшая Красавица отцепила искусственный фаллос и выбросила его, как ненужную вещь, сняла с себя, сверкающий золотом, головной убор, положила на колени, а потом наклонила головку с роскошными черными локонами ему на плечо. В этот момент в ноздри ему ударил дурманящий запах чистого женского тела, — настолько возбуждающий, что от него закружилась голова и задрожали конечности.

— Целуй, целуй ее скорее! — требовала Сенусерт. Но его и не надо было уговаривать, да и Пришедшая Красавица не возражала. Они поцеловались в губы: один раз, другой. Царица выбросила корону, перебралась к нему на колени, и их уста слились в упоительном французском поцелуе. Павлов почувствовал, как по его ногам потекла жидкость уже столь одуряющего запаха, что он потерял сознание. То же самое произошло и с Пришедшей Красавицей. Носильщики, уловив истекающий из лона повелительницы ароматный сок любви, уронили носилки и бросились друг другу в объятия. А так как физиология позволяла хунхузам любить и быть любимым одновременно, то это привело к невиданному оргиастическому столпотворению. Клубки из тел хунхузов перемещались по всей окрестности Лопарского водопада, разрастались, как снежный ком и рассыпались. Из рассыпавшихся клубков бодро выбегали серо-зеленые речные ящеры самых разных размеров — огромные, как бревно, и величиною с локоть. Побегав по каменистому берегу, рептилии заползали в ручей, стремительно вытекающий из Лопарского водопада, по которому затем устремлялись в реку с одноименным названием. Урсула, видевшая все это со своей смотровой площадки, несколько раз протирала глаза для того, чтобы убедиться в том, что это не сон.

Наконец, с криком: «Победа!» — она спустилась на землю, чуть не переломав себе ноги, и, не обращая внимания на боль, побежала к Лопарскому водопаду.

* * *

Запах лаванды привел Павлова в чувство. Он открыл глаза и увидел склонившуюся над ним добрую фею Сенусерт. Пошатываясь, он поднялся на ноги и осмотрелся.

— Где хунхузы? — спросил он ее.

— Хунхузы в воде. Почти все. У них выросли хвосты и огромные челюсти. Короче говоря, они превратились в крокодилов — улыбаясь, объяснила она, а так как он все еще сомневался, предложила подняться на Белый камень и осмотреться. Павлов послушал ее совета, но когда они проходили мимо выложенного осколками мрамора магического круга, то увидели то, чего даже сама Сенусерт никак не ожидала. В центре круга лежал бородатый хунхуз с жезлом, а вокруг его шеи обвилась и тихо шипела двухголовая змея. В груди хунхуза под сердцем торчала длинная костяная игла. Сенусерт всхлипнула и, когда они поднялись на Белый камень, рассказала ему грустную историю о том, как двадцать лет тому назад она родилась царицею хунхузов от женщины-рабыни, которая рано умерла, и этого хунхуза, по имени Хор. Последнего считали ее отцом потому, что она была похожа на него, как две капли воды. На четырнадцатом году жизни ее короновали, и все бы в ее жизни сложилось, как у прежних хунхузских цариц, если бы не ее интерес к людям, на которых она походила всем, кроме четырех пальцев на руках и специфических потных желез. На пятнадцатом году жизни она безумно влюбилась в прекрасного юношу из племени джурджени, которому угораздило попасть в плен к хунхузам. Как не стерегли ее строгие мамки-дядьки, то есть четырехгрудые хунхузы, ей удалось ненадолго встретиться с этим юношей и объясниться в любви. Обычаи хунхузов не исключали возможности замужества их царицы, если потенциальный жених, неважно какого он рода и племени, источает запах, соответствующий определенному эталону, хранителем которого являлась «мать-регентша». Этот эталон был составлен в незапамятные времена и предназначался для совершения «священного зачатия», то есть появления на свет новой расы хунхузов. Юная царица хотела выкрасть эталон, понюхать, а затем самостоятельно произвести некоторое количество этой жидкости для своего возлюбленного, но план не удался. Во время третьего свидания их застукали, а на другой день за завтраком ей подали еще дымящееся сердце, якобы, молодого оленя.

Узнав о том, что она съела сердце возлюбленного, которого убил ее родной отец Хор, она не выдержала и проткнула себе сердце длинной костяной иглой. А так как хунхузы очень ее любили за изысканные букеты запахов, которые она им дарила на утренних церемониях, то многие из них вслед за ней добровольно ушли из жизни. После смерти по воле древних земных богов она обрела человеческую душу и собственное имя в «Книге мертвых». В Царстве Теней ее стали звать Сенусерт. Но и о бывших подданных она не забывала и иногда, на рассвете появлялась перед ними, надеясь на то, что воспоминаниями о своем запахе она пробудит в них любовь ко всему сущему и отвратит от бессмысленной жестокости и грязной похоти. О том же, что произошло дальше, она обещала рассказать позже, так как впереди еще много неотложных дел: ей надо нейтрализовать опасные для жизни людей запахи, а ему — разобраться с пленными и рабами.

Самым опасным запахом, по ее мнению, был тот, который оставила на его холщевой юбке младшая сестра Сенусерт по имени Тцхальтумар. Эту юбку Сенусерт забрала себе, а взамен предоставила новую, мгновенно выкроив ее из своего платья, которое после этого превратилось в балетную пачку, а затем снова приобрело прежнюю длину. Пока Сенусерт дезодорировала местность, Павлов освободил пленных, находившихся в дубовой роще. Это были москиты, кайяпо, черные араты и даже джурджени, — всего 13 человек, пережидавших наводнение на сопках и холмах в бассейне реки Припять (Ипуть). Джурджени представляла семья из Ротона — города-государства Империи джурджени: пожилой купец по имени Урхан и два его взрослых сына: Меликхан и Чикохан. Все пленные попали в лапы к хунхузам два дня тому назад. Их участь еще не была решена, но ожидание ее было поистине ужасно: либо позорное рабство, либо мучительная и бессмысленная смерть на жертвенном помосте от рук верховного хунхузского жреца. Пленные совершенно не соображали, что происходит, однако, убедившись в том, что хунхузы куда-то пропали, после освобождения от пут, воровато озираясь, стали разбегаться. Осталась только джурджени, которых подкупило то, что их освободитель может объясняться с ними на их родном языке. Они-то и рассказали Павлову, что, по некоторым сведениям, хунхузские рабы содержатся в Зловонных пещерах на берегу Черного озера под охраной таких же, как и они, несчастных людей, которые еще более несчастны хотя бы потому, что хунхузы считают их своими младшими сородичами. Джурджени вызвались найти это место и сообщить рабам благую весть о том, что они свободны и могут возвращаться к своим родным и близким. Только джурджени отошли, как в дубовую рощу пожаловала Урсула, расцеловала и искренне поздравила его с самой убедительной победой над противником, какую вообще можно представить. К ним подлетела Сенусерт и еще раз показалась перед Урсулой в своем физическом облике, а потом взяла ее под руку и отвела в сторонку, чтобы о чем-то поговорить по секрету. Общение с Белой феей оставило у Урсулы самые незабываемые впечатления. Во-первых, она почувствовала необычайный прилив сил; во-вторых, у нее перестала болеть ушибленная при падении с ели нога; в-третьих, она получила в подарок два хрустальных флакона с эксклюзивными запахами. Потом Сенусерт и Урсула вернулись к Павлову и выразили восхищение его «безрассудной храбростью». То ли это была ирония, то ли намек, — во всяком случае, он полагал, что все неприятности уже позади. Показав рукой на полуденное солнце, Сенусерт объявила, что вынуждена покинуть столь приятное ее сердцу общество, поскольку время, которым она располагала, закончилось, и она, вольно или невольно, обязана вернуться в Царство Теней.

— Не исключаю того, что мы еще когда-нибудь встретимся! — сказала она им на прощание и растаяла светлым облачком, оставив после себя аромат мяты и морозной свежести. Так, и не успел Павлов задать ей вопрос, который уже успел сформулировать:

— Кто такие хунхузы: одичавшие инопланетяне или люди-мутанты?

V

В дубовую рощу с пением гимна под аккомпанемент бубна вошел вооруженный до зубов отряд бывших хунхузских рабов из двадцати человек под командованием илинойца Присядько, чтобы «покончить с остатками хунхузской нечисти» и собрать «на поле сражения» оставшиеся после бегства противника военные трофеи. Павлова и Урсулу командир отряда принял за пленных и потребовал доложить текущую обстановку. Языки орландов и илинойцев, по определению программы-переводчика Арнольда Борисовича Шлаги были похожи, примерно, как русский и украинский, поэтому Павлов сразу понял, что от него требуют. И он пожал плечами, не зная, что ответить. Зато Урсула за словом в карман своего комбинезона не полезла, и с издевкой спросила:

— Сколько раз «храбрый илиноец» становился перед хунхузами на четвереньки со спущенными штанами, чтобы после этого мною командовать? Присядько густо покраснел и заорал что-то про орландских мужиков, которые прячутся за спинами наемников из племени амазонок, которых, по правде сказать, он в жизни никогда и не видел. Тогда Урсула заявила, что она и есть «амазонка» и предложила померяться силой в честном поединке. Неизвестно, чем бы закончилась эта перепалка, если бы из кустов орешника не вылезла хунхузская царица Тцхальтумар, и, пошатываясь, не пошла в их сторону. Очнувшись от наваждения, она, оказывается, все это время пряталась, но, заметив своих рабов, решила выйти из своего укрытия.

Урсула быстро сунула Павлову хрустальный флакончик духов — подарок Белой Феи. «На колени, подлые! Перед вами царица!»— закричала Пришедшая Красавица, разумеется, по-хунхузски. Половина отряда рабов немедленно выполнили ее приказ. Но илиноец Присядько не растерялся и начал хохотать. Подленько захихикали и остальные. Тогда хунхузская царица повернулась к ним спиной и выстрелила струей столь отвратительно воняющей жидкости, что они, забыв об оружии, разбежались в разные стороны, как угорелые. На Павлова и Урсулу вонь не подействовала, так как они нюхали духи из подаренных им Сенусерт хрустальных флаконов. Опознав Павлова, хунхузская царица опешила, и с воплем ужаса снова вернулась в свое укрытие. Павлов и Урсула осмотрели брошенное рабами оружие: копья, дротики, дубины и серватаны (трубки для запуска посредством глубокого выдоха маленьких отравленных стрел), — и не нашли ничего, чтобы им могло пригодиться. Урсула изъявила желание разыскать свой боевой лук, колчан со стрелами и бронзовый нож. Оставление оружия на полях сражений у орландских амазонок считалось величайшим позором. О своем оружии Павлов помалкивал, надеясь, что арбалет Толемей-хана по-прежнему находится на старой осине. Бронзовый кинжал в ножнах, украшенных синей эмалью с цветочным орнаментом и изображением змеи, который был у него за поясом, достался ему случайно. Он подобрал его, когда вместе с Сенусерт поднимался на Белый камень. Первым делом боевые соратники отправились к снайперскую позиции Урсулы, которая располагалась в двухстах шагах от Белого камня.

Ближе храброй амазонке подобраться не удалось, поскольку, по ее словам, все пространство между валунами было занято отдыхающими на охапках веток и сухой травы хунхузов. «Кое-где, — рассказывала она, — были разложены маленькие костры, на которых хунхузы готовили пищу. Я накинула на себя маскировочный халат и затаилась. Мой план состоял в том, чтобы, как только хунхузы закричат, приветствуя свою царицу, вскочить на валун и выпустить в цель три стрелы, одна за другой». С такого расстояния убить Пришедшую Красавицу, конечно, было невозможно, но нанесение отравленными стрелами раны или даже царапины не оставляли ей никаких шансов на то, чтобы выжить. Урсула полагала, что удачная маскировка ее, наверное, и подвела, когда на нее, приняв за свободную подстилку, пожелала возлечь парочка хунхузов. В этот момент она от неожиданности ойкнула, сразу себя выдала и получила оглушительный удар древком копья по голове. После этого она потеряла сознание и очнулась только тогда, когда Сенусерт обмахнула ее волшебным веером. «Лохматый» маскировочный халат остался на прежнем месте. Там же валялся ее колчан со стрелами. Но лука ее они нигде не нашли.

Хунхузы могли его сломать и выбросить в костер, как самое ненавистное для них оружие. Урсула рассказала, а главное — показала, что она собиралась делать, убедившись в том, что царица хунхузов вышла на беломраморную глыбу. При этом она поскользнулась и чуть не упала, что еще раз наглядно убедило ее и Павлова в том, что без Сенусерт они вероятнее всего находились бы сейчас в Зловонных пещерах. Забравшись на замшелый валун, с которого Урсула собиралась сделать «единственный выстрел», они стали обсуждать, что они скажут Центуриону Агате, когда будут докладывать о результатах выполнения боевого задания. Урсула склонялась к мнению о том, что им следует рассказать всю правду, какой бы горькой она не была. Он же считал, что о Белой фее даже не следует заикаться, чтобы не выглядеть умалишенными или сказочниками-фантазерами. И Урсула вынуждена была с его доводами согласиться. Оставался нерешенным еще один важный вопрос, на который у них не было ответа. Это — Пришедшая Красавица. Что она будет делать, оставшись без рода и племени? По мнению Павлова, убивать ее было бы негуманно, а тащить за собой на Красные камни — неразумно. Мало ли какие запахи есть у нее в запасе! Вдруг, какой-нибудь из них окажется отравляющим боевым веществом? Да и Сенусерт им ничего определенного по поводу своей младшей сестры ничего не сказала, а только тяжело вздохнула. Неспешно прогуливаясь, они случайно набрели на то место, где Павлов впервые встретился с Сенусерт. К большому стыду он увидел свой разорванный надвое комбинезон, рюкзак и мокасины. Урсула вопросительно на него посмотрела, требуя объяснений. И тогда он рассказал ей всю правду о себе: как нелепо он оказался в плену и как ловко, прикинувшись знатным хунхузом, вызволила его из безнадежной ситуации Белая Фея по имени Сенусерт. Об удивительном путешествии по магическому кругу он решил пока ей ничего не говорить, поскольку и сам был не в состоянии многого объяснить. Солнце находилось в зените (как и следовало в День летнего солнцестояния), и жара стояла невыносимая. Был один из тех знойных летних дней, когда нагретая солнцем земля не успевает за ночь излучить тепло в мировое пространство, а на другое утро, накопляет его еще больше, и от этого становится невыносимо душно. Напарники уже твердо решили отправляться в обратный путь, а перед этим было совсем не лишним освежиться в прохладных водах Лопарского водопада. После купания Урсула уговорила милого друга немного отдохнуть в тени деревьев «кривой» рощи, а сама, пока он дремал, взялась за починку его комбинезона. Бронзовая игла и костяной наперсток всегда были у нее при себе. И, странное дело, сколько бы она ниток из юбки, которую его милому другу подарила Сенусерт, она не вытягивала, юбка от этого короче не становилась. Заштопав комбинезон, Урсула решила проверить материю на прочность, и стала ее растягивать. И что же?

Сколько бы она не тянула, материи становилось все больше и больше, наконец, ее стало столько, что из нее можно было соорудить походный шатер и даже хватило на подстилку. «Волшебная материя — лучший подарок!»— обрадовалась она и решила сделать приятный сюрприз. Проснувшись, Павлов долго не мог сообразить, где он находится, так как Урсула догадалась в качестве опоры для шатра использовать четыре деревца бука, согнувшихся по отношению друг к другу под углом сорок пять градусов. Получилась что-то вроде четырехгранной пирамидки. Он выбрался наружу, и сразу почувствовал разницу температур. В шатре было свежо и комфортно, а снаружи душно и жарко.

Счастливая и довольная Урсула протянула ему отремонтированный комбинезон и спросила, не пора ли им возвращаться домой? Судя по положению солнца, он проспал более двух с половиной часов. Жаль, конечно, было оставлять столько прекрасного эластичного материала, но Урсула уже сообразила, что к чему, и вырезала из подстилки два куска — каждый величиной с полотенце, которые растягивались также хорошо, как их исходник. С чувством глубокой благодарности к Сенусерт они спрятали куски волшебной материи в свои рюкзаки и отправились к Лопарскому водопаду, чтобы потом перейти ручей и выйти на противоположный берег к старой осине. Павлов резонно полагал, что арбалет, если он все еще на месте, обязательно следует вернуть Толемей-хану. Отойдя от шатра на двадцать шагов они, не сговариваясь, оглянулись и от удивления протерли глаза. Никакого шатра не было и в помине. Вместо него на изогнутых стволах крупнолистного бука колыхалась на ветру и блестела на солнце обыкновенная паутина. Они открыли свои рюкзаки, и нашли в них клубки золотистой пряжи, — то, во что превратились их полотенца из волшебной материи. Урсула высказала предположение, что Белая Фея пожелала им бесконечной жизни, ибо известно, что пряжа — символ времени, и управляют им боги солнца и неба. Он спорить с ней не стал и на всякий случай еще раз попросил никому о Сенусерт не рассказывать, даже самым близким людям. Миновав «кривую» рощу и поднимаясь на пригорок, они столкнулись с бегущими куда-то знакомыми Павлову джурджени, которые его не узнали и на вопрос, что случилось, ничего не ответили, а побежали дальше.

Вскоре к ним навстречу выбежали люди, вооруженные копьями и дубинами.

— Что это за люди и куда они бегут? — удивилась Урсула.

— А, вот те двое, которые пропали! — закричал один из преследователей джурджени, и Павлов и Урсула узнали илинойца Присядько.

— Взять их под стражу и отвести к Белому камню! — приказал Присядько и пять человек из его отряда окружили Павлова и Урсулу, а шестеро продолжили преследование Урхана и его сыновей.

— Объясните, что происходит? — возмутился Павлов.

— Как, вы еще не знаете? — удивился Присядько, с трудом переводя дыхание.

— Нет!!! — разом ответили Павлов и Урсула.

— Всех, кто отказывается принимать присягу царице Тамаре, приказано четвертовать и скормить священному крокодилу, который приплыл к водопаду из реки Лопарь. Надеюсь, вы не такие глупые, чтобы очутиться в желудке рептилии? — объяснил Присядько. Павлов толкнул Урсулу в бок, чтобы она не возникала, и сказал, что был бы готов верой и правдой служить царице по имени Тамара, если бы знал, кто она такая. Присядько замялся, покраснел и сообщил, что это — бывшая царевна хунхузов по имени Тцхальтумар, которую они, поймав, вначале хотели убить, а потом решили, что прекраснее ее нет никого на свете. Напарники переглянулись и поняли друг друга без слов. Тайная сила ароматов, которой владела царица хунхузов, продолжала оказывать влияние на ее бывших рабов. Теперь Павлову и Урсуле следовало принять какое-то неординарное решение, чтобы вновь не оказаться в плену и в то же время каким-то образом помочь эти несчастным людям обрести свободу. И тогда Павлов сказал Присядько, что он и Урсула согласны принять участие в церемонии присяги и выразил надежду на то, что она не будет слишком утомительной и многословной.

* * *

Сколько точно собралось людей у беломраморной глыбы, сказать было трудно. По подсчетам Урсулы — не менее двухсот. Большинство рабов представляли собой жалкое зрелище: изможденные, с гноящимися ранами, одетые в рубище. Но были и такие, которые выглядели упитанными, здоровыми и довольными. Павлов и Урсула пришли к правильному умозаключению: это — бывшие надзиратели. Женщины-рабыни там тоже присутствовали. Увидев Урсулу, они робко к ней подходили, здоровались и на языке жестов спрашивали ее, какого она рода-племени, надеясь услышать какие-нибудь известия о своих родных и близких. Самым продуктивным результатом этого общения стало то, что одна пожилая женщина подарила Урсуле прекрасный боевой лук из рога оленя, украшенный золотыми кольцами, и колчан с тремя стрелами. Откуда у нее это оружие взялось, женщина ничего не сказала, видимо, храня чей-то секрет. К Павлову, радостно приветствуя, подошел воин из племени кайяпо по имени Медвежонок. Они разговорились. Медвежонок рассказал невеселую историю о том, как он попал в лапы хунхузов. И чем дальше он рассказывал, тем больше Павлову становилось не по себе.

Оказывается, Медвежонок и еще три воина из его рода вместе с сыном Верховного вождя по прозвищу Верный Друг отправились на поиски женщины из их племени по имени Медвяная Роса, которая куда-то пропала. Ночью, когда они заснули, к ним подкрались хунхузы.

Завязалась жестокая схватка, в результате которой трое из отряда погибли. Таким образом, сын вождя и он сам оказались пленниками, а потом рабами. Медвежонок показал ему Верного Друга — совершенно седого молодого человека с безумными глазами и многочисленными шрамами на лице и на теле. На вопрос Павлова о том, почему они после исчезновения хунхузов не возвращаются к своим соплеменникам, а находятся здесь, тот ответил, нервно почесываясь в самых неприличных местах: «Никто из кайяпо не примет в своем шатре воина, который побывал в рабстве у хунхузов, ибо всем известно, что после этого он уже не мужчина, а зловонный ночной горшок». Где-то за час до захода солнца началась церемония принятия присяги. Первым на Белый камень взошел седой старик со всклоченной бородой, увешанный разными амулетами, и на нескольких языках заявил, что, благодаря его заклинаниям, проклятые хунхузы превратились в речных ящеров. Вслед за ним ораторское место занял мужчина атлетического телосложения и на языке хунхузов, а затем джурджени провозгласил, что снял своим поцелуем с прекрасной Тамары волшебные чары Великого Змея, обитающего, как всем известно, в кратере потухшего вулкана Бета. Третьим выступил высокий чернокожий парень, который на языке хунхузов, а затем черных аратов заявил о том, что это именно он стрелой из серватана пронзил сердце Верховного жреца хунхузов по имени Хор, который сейчас валяется бездыханный у подножия Белого камня. Четвертым оратором был знакомый Павлову и Урсуле илиноец Присядько. Этот товарищ сообщил присутствующим о том, что в соответствии с только что достигнутой договоренностью с полномочными представителями племени орландов, вся территория вокруг Черного озера и вниз по течению реки Лопарь переходит в бессрочное владение царицы Тамары и ее новых подданных. Павлова колбасило от смеха, и он еле-еле себя сдерживал. Иное дело Урсула, которой речи ораторов переводила пожилая женщина, когда-то прислуживавшая за Пришедшей Красавицей, и о том, что на самом деле произошло, знала или догадывалась больше, чем другие рабы. С каждой речью Урсула все больше и больше багровела, и, под конец, не выдержав столь бессовестного поношения истины, закричала:

«Врете вы все!»

— Заткнуть ей глотку! Немедленно! — приказал Присядько своим подчиненным. К Урсуле, расталкивая толпу, направились пять плотных и розовощеких мужчин, вооруженных дубинами. Урсула приготовилась к стрельбе из лука, но до побоища дело не дошло. Раздался общий вздох восхищения. На Белый камень взошла бывшая хунхузская повелительница Тцхальтумар, переименованная ее бывшими рабами в царицу Тамару. Она была в своем привычном облачении в виде высокого головного убора, сверкающего золотом. Вокруг нее, одно за другим, появились облачка аэрозоли, а вслед за этим начал распространяться запах мяты, жасмина и валерьяны. Павлов вытащил из кармана комбинезона хрустальный флакон — подарок Сенусерт, открыл и стал нюхать. Глядя на него, то же самое сделала Урсула. Новоявленная царица хорошо подготовилась к своему выступлению.

Кроме магии запахов, она использовала магию пластических движений, которые вслед за ней начали повторять все, кто ее видел и чувствовал ее запах. Люди замахали руками, как крыльями, и запрыгали. Когда жесты Пришедшей Красавицы стали совершенно похабными, Павлов не выдержал, и, выхватив из ножен бронзовый кинжал, начал протискиваться через обезумевшую толпу. Урсула следовала за ним, приготовившись к стрельбе из лука. И только Павлов ступил на первую ступеньку беломраморной глыбы, как услышал тонкий свист, за которым послышался громкий вопль, и он увидел, как новоявленная царица Тамара пошатнулась и стала падать — прямо на него. Он едва успел ее подхватить и взять на руки. То, что он увидел, потрясло его, пожалуй, даже больше, чем все предыдущие события. В левом глазу царицы застряла арбалетная стрела, похожая на ту, которую он зарядил, когда занял снайперскую позицию. Если арбалет остался на старой осине, то кто, спрашивается, произвел из него «единственный выстрел»? И снова люди закричали, завизжали, заохали, и началась давка. К Павлову подоспела Урсула, чтобы помочь удержать свалившуюся ему в руки хунхузскую царицу. В этот момент перед ними снова возникла Сенусерт, но уже в виде смутно-различимого призрака, и сказала им следующее:

— Положите Тцхальтумар в магический круг рядом с ее отцом Хором, а потом быстро идите к старой осине и не оглядывайтесь. Они исполнили ее просьбу: положили царицу в магический круг и побежали к старой осине. Урсула, правда, не смогла удержаться и, не слушая протесты Павлова, захватила в качестве военного трофея золотой головной убор Пришедшей Красавицы. Перейдя вброд ручей, они услышали громкие крики чаек и, не выдержав, оглянулись. На месте магического круга бушевал огненный смерч, а в небе над Лопарским водопадом кружилась стая птиц с розовым оперением. Арбалет Толемей-хана валялся на земле, как будто его скинуло с осины в результате непроизвольного выстрела. И был еще один сюрприз.

Прямо под осиной на острие воткнутого в землю рукояткой бронзового ножа были нанизаны аккуратно срезанные пчелиные соты. И пчелы, надо заметить, тоже вели себя довольно необычно, то есть дружелюбно.

Примерив на себе роскошный головной убор, и найдя его немного великоватым, Урсула спрятала его в рюкзак.

VI

День летнего солнцестояния, на исходе которого в окрестности Лопарского водопада, произошли удивительные события, запомнился жителям северного полушария главным образом тем, что после захода солнца было почти также светло, как и днем. Действительный член императорской Академии изящных искусств, врачевания и естествознания Толемей-хан, не найдя объяснения этому явлению, в очередной главе «Повести о неудавшемся путешествии» собственного сочинения даже написал: «В небе необычное свечение, белый свет перетекает в красный. Никогда не видел ничего более странного. Страшно». Как правило, северное сияние можно наблюдать только в полярных широтах, в районах Арктики и Антарктики. Но когда солнечная активность резко увеличивается, огромное количество частиц с высокой энергией направляется от Солнца к Земле, в результате чего возникают магнитные бури. В такие дни северное сияние можно наблюдать и в более низких широтах. Для Павлова подобное физическое явление не представляло никакой загадки, но, вот, его спутникам, с которыми он возвращался с боевого задания, было неуютно. Еще не придя в себя после от пережитого, они снова были вынуждены терзаться страхом и лелеять несбыточные мечты.

Урхан и два его взрослых сына: 18-летний Меликхан и 16-летний Чикохан, — не остались среди рабов, когда прилетевшая стрела свергла с пьедестала царицу Тцхальтумар, а, следуя примеру Павлова и Урсулы, побежали в сторону лесного массива. Джурджени присоединились к орландам, когда те уже готовились к отплытию. Вторую каркасную лодку, на которой выполняли боевое задание Агафья и Ольга, Павлов и Урсула намеревались буксировать за собой, но, сжалившись, передали джурджени и предложили им проследовать за ними до Красных Камней. Павлов гарантировал им полную безопасность и рассказал о Толемей-хане и трех купцах из Прибайкалья, которые пострадали от наводнения и в настоящее время живут у орландов на правах почетных гостей. Урхан обрадовался его предложению и сообщил о том, что он и его сыновья располагают десятью золотыми динарами — суммой, эквивалентной стоимости пяти обученных ремесленным профессиям рабов или табуна породистых лошадей. Эти деньги он хотел немедленно заплатить «храброму юноше и его боевой подруге» в обмен на гостеприимство, но Павлов и Урсула от предложенных динаров отказались и даже подарили джурджени три бронзовых ножа, поразив их своей щедростью и благородством. И тогда Урхан заявил, что до конца дней своих будет молиться о здравии и благополучии Тимур-хана и Урсулы-воительницы. Вода в реке Лопарь начала спадать, и местами можно было видеть пологий склон коренного берега. В низинах образовалось множество мелких водоемов, которые кишели рыбой. За рыбою охотились чайки, бакланы, цапли, норки, выдры и даже кабаны. В высоких речных камышах слышался гомон диких уток, медлительными чёрными тенями пересекали бледное ночное небо длинношеие цапли. Урсула каждый раз вскрикивала, когда замечала на поверхности воды извивающееся тело речного ящера, бросала весло и хваталась за лук.

Павлов тоже не испытывал никакого восторга по поводу близкого соседства с необычными крокодилами, но был более спокоен, полагая, что при таком обилии рыбы и водоплавающих птиц рептилии навряд ли станут нападать на людей. Джурджени старались от орландов не отставать и гребли из последних сил. Они остановились на большой привал с ночлегом на бывшей стоянке Белохвостого Оленя. Из подручного материала выстрогали деревянные клинышки, которые Урсула, взбираясь на крутой склон, вбивала в скалистую породу. По этой импровизированной лестнице путешественники выбрались сами и вытащили на берег обе каркасные лодки. Джурджени, несмотря на усталость, активно занялись устройством стоянки: натаскали дров, развели костер и даже соорудили небольшой шалаш, используя шесты, древесную кору и бересту, оставшиеся от типии. Пригодились и другие вещи, которые месяц тому назад Павлов и его спутники забыли с собой забрать: бурдюки с водой и изготовленный Нарой кувшин из обожженной глины. Старую воду из бурдюков они вылили и наполнили свежей речной, а в кувшине Урсула сварила чай из листьев смородины. Путешественники славно посидели у костра, поели птичьего шашлыка и запеченную в золе рыбу. Двух уток по пути подстрелила из лука Урсула, а рыбу — угрей и лососей — они наловили все вместе, когда специально для этой цели заплыли на мелководье. После сытного ужина всех потянуло ко сну. Павлов вызвался подежурить у костра до самого утра, сославшись на то, что днем ему удалось хорошо отдохнуть и восстановить силы. Джурджени искренне поблагодарили его за проявленную к ним заботу и отправились в свой шалаш, откуда вскоре донесся могучий храп.

Урсула приготовила себе место для ночлега в каркасной лодке, которую подтащила к костру, нарвала травы и положила ее на дно, чтобы было мягче. Затем она искупалась и повесила свой комбинезон на шест — для просушки, а сама прикрылась маскировочным «лохматым» халатом. Она уже улеглась и даже немного подремала, но потом подозвала к себе милого друга и призналась, что ей страшно из-за того, что на небе происходит что-то странное и непонятное: то ли наступило раннее утро, то ли продолжается поздний вечер. Павлов, экспромтом, сочинил и рассказал ей сказку о небесном охотнике, который, зазевавшись, бросил в костер слишком много хвороста, который сейчас догорает, но уже не белым, а красным пламенем. Урсуле сказка понравилась, и она потребовала ее продолжения, так как ей хотелось знать, сколько у небесного охотника жен, есть ли у них дети и как их зовут. И ему пришлось напрячь свою память, чтобы вспомнить легенды и мифы Древней Греции, которые он когда-то читал. Урсула заснула на рассказе об Артемиде. Около часа ночи, над кромкой леса показался светящийся край непонятно чего. На короткое время — не более одной минуты — это нечто поднялось вверх, превращаясь в сегмент громадного светящегося диска, словно над лесом вставало солнце какой-то чужой планеты. На небе сияла Луна, и можно было сравнить угловые размеры этих двух светил: диск был больше Луны раз в тридцать, то есть его угловые размеры превышали 15 градусов. Павлов даже подумал, не галлюцинация ли это. Вдобавок ему показалось, что в привычные звуки летней ночи примешивается какой-то посторонний шум, похожий на звук работающего мотора. Звук то пропадал, то появлялся вновь. Он зарядил арбалет и решил размяться. На реку опустился туман и скрыл из вида противоположный берег. Из воды вышло и поднялось на воздух бесчисленное множество эфемерид. В простонародье их называют «поденками». Их личинки живут в воде и ведут хищнический образ жизни. Но потом, вдруг, все разом они поднимаются на поверхность воды и превращаются в изящные крылатые создания с прозрачными крылышками и тремя хвостовыми щетинками. Поденок было так много, что если бы не теплая летняя ночь и не душный запах трав и цветов, их можно было принять за снег. Они буквально наполняли весь воздух, засыпали берег и плавали по воде. Эфемериды торопились жить. Их век короток — всего лишь сутки. Звук мотора слышался совершенно отчетливо. У Павлова перехватило дыхание и участилось сердцебиение. «Кто это? Откуда? Зачем?»— лихорадочно думал он, сжимая в руках арбалет. Мимо него на небольшой скорости проплыла моторная лодка — казанка, на борту которой находились два молодых человека и две девушки. Молодые люди были одеты в спортивные костюмы, а девушки в брезентовые куртки с капюшонами и шорты. Павлов хотел крикнуть, чтобы привлечь к себе внимание, но слова застряли в глотке, и он прохрипел что-то невнятное. На моторной лодке его не услышали, но, вероятно, заметили, так как, не прошло и трех минут, как лодка развернулась и причалила к берегу.

— Эй, ты, абориген хренов! Что это за река? — грубо окликнул Павлова молодой человек с бритым затылком. У Павлова, когда он услышал родную речь, от неожиданности дыхание спёрло, а радость была столь безмерна, что он, забыв об осторожности, торопливо спустился по импровизированной лестнице, которую соорудила Урсула, почти к самой кромке воды и встал на небольшой каменный выступ.

— Это река Лопарь — приток Ангары. Как вы сюда попали? — взволнованно заговорил он, опасаясь, что лодка и все находящиеся в ней люди исчезнут также внезапно, как и появились.

— Надо же! Он, оказывается, русский, а я подумал, какой-нибудь эвенк или чукча — пробурчал молодой человек с бритым затылком. Сидевшие в моторной лодке девушки студенческого возраста иронически захихикали и заулыбались.

— Мы из Гринписа, стоим лагерем на Ангаре, решили прокатиться, но нас накрыл туман, из которого мы, когда вынырнули, очутились непонятно где — объяснил причину их появления приятной наружности молодой человек в очках.

— Где здесь поблизости жилье? Наши мобильники совсем не ловят сеть, и мы не можем предупредить наших товарищей о том, что заблудились — обратилась к Павлову симпатичная девушка с заплетенными в косу рыжими волосами.

— Может, у вас есть мобильник со спутниковой связью? — с надеждой в голосе спросила Павлова худенькая смуглая девушка с короткой стрижкой и пирсингом в носу.

— Простите, а что такое мобильник? — не понял Павлов.

— Э, брат, да ты совсем темный, и в школу, наверное, не ходил — разочарованно, произнес молодой человек в очках.

— Я окончил геофак МГУ — обиделся Павлов и только тогда понял, что сказал лишнее. В ответ на его заявление относительно МГУ в моторной лодке издевательски засмеялись. Смеялись не только парни, но, что обиднее всего — девушки, которые вначале показались Павлову добрыми и очень даже симпатичными, особенно, рыженькая.

— Нечего с этим придурком лясы разводить. Поехали! — сердито проворчал молодой человек с бритым затылком и завел мотор.

— Держи на память об иркутских экологах. Может, когда-нибудь пригодится! — крикнул светловолосый парень в очках и кинул Павлову продолговатый предмет в белом пластмассовом корпусе. Павлов поймал предмет на лету. При этом от неожиданности он поскользнулся, и, потеряв равновесие, чуть не свалился в воду. Люди в лодке снова над ним посмеялись, — на этот раз точно, как над придурком, — и отчалили, чтобы продолжить путь вниз по реке Лопарь.

Павлов засунул подарок иркутских экологов в карман комбинезона и, чуть не плача от досады, выбрался на крутой склон.

— Милый друг, что случилось? — вывел Павлова из оцепенения взволнованный голос Урсулы, которая, когда он вернулся, проснулась, услышав во сне что-то похожее на сердитое рычание крупного хищного зверя.

— Тигр? Медведь? — забеспокоилась Урсула.

— Медведица — ответил он, не решаясь сказать правду.

— Где она? — настаивала Урсула.

— Ушла вдоль берега, но ты не волнуйся, она не вернется — попытался он ее успокоить. В этот момент Павлов думал о том, что, возможно, по каким-то неведомым причинам, где-то произошло локальное смещение пространственно-временных слоев, и в образовавшуюся трещину случайно засосало его соотечественников из XX века. Удастся им выбраться в свое время, или они останутся здесь навсегда, в чуждой для них среде? Урсула не успокаивалась и, быстро одевшись, начала сооружать рогатину, приспособив в качестве наконечника бронзовый кинжал. Когда рогатина была готова, она предложила пройтись вдоль берега, чтобы удостовериться в том, что медведица не находится где-то поблизости, и Павлову пришлось подчиниться. Ни медведицы, ни даже следов ее они, разумеется, не нашли, и тогда Урсула высказала предположение, что опасный хищник, очевидно, переплыл на другой берег и теперь где-то на мелководье ловит рыбу.

Посидев немного у костра, Урсула совсем успокоилась, разделась и снова забралась в каркасную лодку, чтобы продолжить прерванный сон.

Джурджени в своем шалаше спали так крепко, что шум лодочного мотора их не разбудил. Убедившись в том, что она заснула, Павлов рассмотрел, что подарили ему люди, которые назвали себя экологами из Иркутска. По всей очевидности это был радиометр — прибор весом около 200 гр. для измерения уровня ионизирующей радиации. На это непосредственно указывал наклеенный на прибор знак в виде красного треугольника, на котором были изображены волны радиационного излучения, череп и бегущая фигура человека. На лицевой панели располагался 4-х строчный жидкокристаллический экран, на который выводились параметры проводимых измерений. Прибор управлялся при помощи трех кнопок, с назначением которых Павлов интуитивно очень быстро разобрался: где включение-выключение, где настройка и звуковой сигнал оповещения. Источником питания являлась тонкая аккумуляторная батарея, на корпусе которой он заметил надпись на английском языке. Надпись свидетельствовала о том, что батарея произведена в Китае. Это обстоятельство его очень сильно удивило, так как в конце 70-х годов XX столетия, кроме текстильной продукции, Китай, кажется, ничего не экспортировал. Включив радиометр, он сделал первое измерение, которое заставило его серьезно задуматься. Прибор, если он, конечно, являлся исправным, показывал значение, близкое к 20 мкР\ч. Это означало превышение естественного фона на 5 мкР\ч. «Может, это метеоритный камень „фонит“», — подумал он и решил проверить. Когда до камня оставалось не более 10 шагов, радиометр запищал, сигнализируя об опасном уровне радиации. Павлов попятился назад. Он знал, что радиация по самой своей природе вредна для жизни в любых дозах. Последствия облучения могут проявиться через год-два и даже через 10 лет. Судя по показаниям на дисплее, уровень радиации в радиусе 10 метров от метеоритного камня превышал допустимую норму в 2–3 раза. На поверхности камня значение уровня радиации могло составить 100 Р/ч и даже больше! Он вытер с лица холодный пот и вернулся к костру. «Почему Арнольд Борисович Шлаги не предупредил его о том, что метеоритный камень радиоактивен?», — размышлял он, не зная, что и думать. Месяц тому назад он и его братья Рико и Люк пробыли в непосредственной близости от чёрного камня достаточно времени, чтобы нахвататься радиации. Как она на них подействует? Теперь уже не могло быть и речи о том, чтобы раскопать тайник и забрать схороненные в нем вещи. И еще он подумал о том, что черный камень и не метеорит вовсе, а, например, расплавившийся ядерный реактор или инопланетный космический корабль, потерпевший катастрофу на подлете к Земле. И опять ему стало страшно. Чтобы немного развеяться и отогнать от себя тревожные мысли, он зарядил арбалет и направился к реке. Первые робкие лучи солнца касались верхушек вековых деревьев, дробились на тонкие лучики и терялись в густом утреннем тумане, делая его слегка розоватым. На память пришли чьи-то стихи:

Следующие строфы он забыл, и, как не пытался, вспомнить не мог.

Неожиданно у него почти из-под ног выскочил заяц. Павлов так опешил, что, когда вскинул арбалет, заяц растворился в тумане. Он сделал несколько шагов вперед по невысокой, влажной от росы траве, и вспугнул второго зайца. Он даже толком не прицелился, когда производил выстрел. Услышав звук спущенной тетивы, заяц подпрыгнул, и закричал, забился в судорогах и вскоре затих. В отличие от пули, наконечник арбалетной стрелы при попадании в цель своими широкими зазубринами не оставляет жертве никаких шансов на выживание. Павлов осмотрел свой охотничий трофей и обрадовался. Это был упитанный заяц-беляк весом не менее 7 кг. Он перерезал ему бронзовым ножом горло, поднял за задние лапы, дождался, когда стечет кровь и в хорошем настроении вернулся на место стоянки. Прежде чем содрать с зайца шкуру, он на всякий случай замерил ее на радиометре. Показания прибора его успокоили, и он, невольно, подумал о том, что у него начинает развиваться радиофобия. Настроение от этого у него снова испортилось. Проснулась Урсула, сладко потянулась, улыбнулась и приспустила «лохматый» халат до пояса, намекая Павлову на возможность интимной близости. Убедившись, что милый друг на ее наготу никак не отреагировал, она попробовала возбудить его соблазнительной позой.

Когда и это не подействовало, она поняла, что Павлову не до нее, потому что, наверное, опять что-то произошло. Не говоря ни слова, Урсула покинула свое ложе, быстро переоделась в свой просохший комбинезон и схватилась за лук.

— Тигр? Медведь? Люди? — шепотом спросила она его.

— Вроде никого — ответил он, но не настолько убедительно, чтобы Урсула ему поверила.

— Что с тобой? На тебе лица нет? — настаивала она на том, чтобы он сказал правду.

— Люди-призраки на быстрой лодке. Это они проплыли вниз по реке, когда ты спала — признался Павлов.

— Шайтан— лодка? — предположила Урсула.

— Что-то вроде того. Их четверо: двое мужчин и две женщины — уточнил Павлов, догадываясь, что с подобными явлениями орланды уже знакомы.

— Давненько же они нас не посещали, — сказала она и помрачнела. Заметив его недоумение, Урсула пересказала ему то, что она слышала от боевых подруг. Оказывается, 20 лет тому назад, в год Змеи, возле Круглой горы, которая расположена в двух сотнях стадий от Красных Камней, появились люди в необычной одежде. Они приплыли на большой самодвижущейся ладье, которая ревела, как раненый тигр.

Дело было поздней осенью, когда уже несколько раз выпадал и таял снег. Пришельцы (их было не меньше десяти и в основном это были мужчины) остановились на зимовку. Огромной сетью они ловили в реке Припять рыбу, а зверя били из длинных палок, изрыгающих огонь и серный дым. По отношению к местным жителям пришельцы повели себя очень недружелюбно: напали на деревню далматинцев, убили всех мужчин и детей, а женщин забрали в плен. Саму же деревню они просто сожгли.

В результате совместной военной операции местных племен (орландов, москитов и далматинцев) все пришельцы были уничтожены. Их большую железную ладью, вмерзшую в лед, обложили хворостом и подожгли. Когда хворост разгорелся, из ладьи вырвался огненный смерч, и вскоре ее обуглившийся остов затонул. «Да, невеселая история», — подумал Павлов, и ему уже по-настоящему стало тревожно за заблудившихся во времени экологов из Иркутска. Проснулся Урхан и присел к костру. Он хорошо отдохнул, и его распирало довольство от того, что, как он полагал, все самое худшее уже позади. Увидев тушку зайца, купец облизнулся и вызвался зажарить охотничий трофей на вертеле. Павлов и Урсула не возражали. Когда Урсула отошла к реке, чтобы набрать в бурдюки воду, Урхан поинтересовался:

— Это твоя жена?

— Сестра — слукавил Павлов.

— Откуда ты заешь наш язык? — стал допытываться у него Урхан.

— Бабка научила. Она много лет прожила среди джурджени в городе, где императорский дворец — соврал Павлов.

— Значит, на Альхоне — в голосе Урхана почувствовалось нескрываемое уважение. Урхан решил, что, вероятно, бабка юного туземца попала в императорский дворец в годы правления Банзай-хана по прозвищу Справедливый. После его смерти, согласно его завещанию, все его рабы и наложницы получили свободу, и многие из них смогли вернуться на родину к своим соплеменникам.

— А сам-то ты женат? — в голосе Урхана послышался какой-то неслучайный интерес.

— Да — ответил Павлов, с нежностью вспоминая Медвяную Росу: ее тонкие пальцы, алые губы, нежные жесты, красивый мягкий голос.

— Ты, ведь, и вторую жену можешь иметь. Не правда ли? — спросил Урхан и, не дожидаясь ответа, торопливо объяснил, что у него есть дочь по имени Клементина: ей 16 лет, она хороша собой, умна, послушна, искусная рукодельница. И он хотел бы выдать ее за него замуж, чтобы породниться и вместе заняться торговлей солью, мехами и изделиями из бронзы. С окончательным ответом Урхан его не торопил, но при этом намекнул, что на следующий год собирается вместе с компаньонами посетить летнюю ярмарку на реке Ипуть, а затем отправиться к Северному океану с торговым грузом: вином, пшеницей и оливковым маслом. Он мог бы захватить с собой Клементину, и до конца осени оставить ее на Красных Камнях в его родовом приюте в качестве почетной гостьи. Пусть осмотрится, обживется, а там, видно будет.

— Ей, наверное, будет очень тяжело ужиться среди варваров — заметил Павлов, жалея девушку заранее.

— Какие же вы варвары? У нас ведь, кажется, одна вера? — весело рассмеялся в ответ Урхан и заявил. — Дочь — моя, и я отдам ее замуж хоть за медведя. Вернулась Урсула и между ней и Урханом завязался оживленный диалог на языке жестов, который купец из Прибайкальской Империи за долгие годы делового общения с представителями разных племен и народов усвоил в совершенстве. Со стороны это выглядело так, как будто разговаривают глухонемые. Жесты и мимика, которыми рни обменивались, были настолько красноречивы, что Павлов сразу догадался, о чем идет речь: Урхан предлагал Урсуле выйти замуж за одного из своих сыновей, а Урсула в ответ, разумеется, в шутку, предлагала ему в жены себя. «Женихи», то есть Меликхан и Чикохан проснулись, когда солнце уже высушило росу, и сразу побежали к реке, чтобы искупаться. Вскоре они вернулись, испуганные, и сообщили о том, что на берегу, где спуск к реке, разлеглись и греются на солнце два речных ящера. Урсула вручила старшему сыну Урхана рогатину, младшему — заостренный шест, а сама взяла лук и колчан со стрелами и решительно направилась к реке. Павлову тоже хотелось бы посмотреть на охоту на крокодилов, но Урхан предложил не прерывать завтрака, так как прием пищи, по его словам, важнее всех прочих дел и забот, — тем более что рептилии им явно не угрожают. И они продолжили свою беседу. Павлов с интересом расспрашивал Урхана о географии и природе Прибайкалья, изумляя своего собеседника не по возрасту зрелым умом и любознательностью.

Наконец, Урхан не выдержал и честно признался, что он никак не ожидал услышать от него столь точные и осмысленные вопросы. Со стороны реки послышались радостные крики и вопли, которые могли означать, что охота закончилась удачно. Тут уж и Урхана разобрало любопытство, и он предложил Павлову пройтись до реки. Они появились на берегу в тот самый момент, когда Меликхан и Чикохан тащили убитого ящера за хвост. Урсула была так взволнованна и обрадована своим метким выстрелом из лука (стрела попала рептилии в глаз), что приплясывала от восторга и пела. Увидев Павлова, она бросилась к нему и повисла у него на шее.

Так, орланды открыли счет убитым речным ящерам, из выделанных кож которых получались очень красивые и прочные изделия: куртки, сумки и сапоги. Охота на рептилий, которых особенно много собралось на заболоченных низинах реки Лопарь, продолжалась до глубокой осени. На следующий год все они куда-то пропали, вероятно, не выдержав суровой зимы. Убитый ящер от кончика хвоста до кончика носа был длиной около двух с половиной метров и весил, наверное, полцентнера. Заточив о мягкие камни бронзовые ножи, Урсула и сыновья Урхана, принялись сдирать с него кожу. Работали они так быстро и слаженно, что даже Урхан высказал свое одобрение. А затем он подмигнул Павлову и хитро улыбнулся, заметив, как Меликхан и Чикохан, украдкой, обращают к Урсуле свои восхищенные и влюбленные взгляды. Павлов хотел отправиться в путь сразу, когда Урсула и сыновья Урхана позавтракают, но купец запротестовал, заявив, что не двинется с места, пока уважаемый Тимур-хан не поспит хотя бы до полудня.

Урсула его поддержала, и ему ничего не оставалось делать, как отправиться в шалаш, где на него, лавиной, нахлынули тревожные мысли и воспоминания. Но, вот, он сосредоточился на Медвяной Росе и почувствовал, как душа его встрепенулась, а под ложечкой неприятно засосало. В сознание вползла нехорошая мысль: «Вдруг, Медвяная Роса — женщина лживая, коварная и неискренняя, раз она бросила своего мужа, само имя которого — Верный Друг — свидетельствует о том, что он очень порядочный человек?» Но усталость взяла свое, и он провалился в глубокий сон. Он проснулся почти ровно в полдень. На стоянке был только Урхан.

Он сидел у костра и бронзовым ножом выстругивал из ровного и гладкого ствола сибирской лиственницы двухлопастное весло.

Поздоровавшись с ним, купец сообщил, что Урсула, Меликхан и Чикохан ушли купаться. Павлов хотел было последовать их примеру, но потом раздумал, присел к костру и предложил свою помощь. Заодно они продолжили прерванную его сном беседу. На этот раз он попросил Урхана рассказать о его родном городе Ротоне, расположенном на большом полуострове, на северо-западном побережье Байкала. Урхан охотно откликнулся на его просьбу и начал свой рассказ с легенды о возникновении Ротона, первыми жителями которого, оказывается, были илинойцы, поклонявшиеся языческим богам. Джурджени много раз пытались завладеть городом: брали штурмом, подвергали многолетней осаде, — пока их хитроумный полководец Улллис-хан не придумал «ротонского коня». Удивительно, что история осады Трои, написанная великим Гомером, повторилась вновь, ног уже в другое время и в другой географической среде.

VII

Павлов, Урсула и их спутники уже было собрались в поход, как на небо надвинулась черная туча и закрыла его со всех сторон. Вскоре на тайгу обрушилась короткая мощная гроза. Джурджени переждали ливень в шалаше, а Павлов и Урсула — под каркасными лодками. Когда гроза закончилось, на небе появились сразу три радуги, что, по мнению Урхана, предвещало им здоровье, счастье и удачу. Первый отрезок пути путешественники проделали с хорошим настроением. Гроза освежила воздух, и дышалось очень легко. Так как джурджени восстановили свои силы, и у них было уже не два, а три двухлопастных весла, то их лодка шла впереди, и теперь уже Урсуле и Павлову пришлось трудиться изо всех сил, чтобы не отставать. По этой причине они друг с другом почти не разговаривали. Когда сделалось жарко, и от насекомых совсем не стало житья, они остановились на долгий привал, решив, что лучше продолжить путь ближе к вечеру, плыть до времени полного заката солнца, и только потом устроиться где-нибудь на ночлег. В нескольких местах на поверхности воды у берега он успел заметить радужную маслянистую пленку, которая, несомненно, свидетельствовала о том, что это — бензин, и, следовательно, здесь недавно проплывала моторная лодка.

Но о своей догадке он молчал, чтобы прежде времени свою напарницу не тревожить. За все время пути путешественники пока не встречали каких-то особых препятствий в виде непроходимых скоплений упавших деревьев и лесного мусора, и это вселяло надежду на то, что и дальше проход будет чистым. Однако на том месте, где река делала пологий изгиб, образовался большой завал. Весь берег около него представлял сплошной бурелом. Посовещавшись с Урханом, они решили обойти это место по высохшей старой протоке протяжённостью в триста шагов, неся каркасные лодки на себе. Они также обратили внимание на большое маслянистое пятно, которое медленно кружилось в воронке, образовавшейся неподалеку от завала.

Урхан даже по внешнему виду сразу определил, что это — нефть, которую он образно называл «черной кровью земли». Урсула ничего подобного никогда не видела и только недоуменно пожала плечами. У Павлова же при виде маслянистого пятна защемило сердце, ибо он подумал, что на дне реки, возможно, лежит опрокинувшаяся моторная лодка — казанка иркутских экологов, а сами они, если остались живы, бродят где-то неподалеку. Вытащив каркасные лодки на берег, путешественники сделали короткий привал и двинулись по руслу старой протоки в таком порядке: впереди Павлов с заряженным арбалетом, а за ним, попарно, взвалив на себя лодки, Урсула и Меликхан, Урхан и Чикохан. Они уже достигли чистой воды, когда на опушке небольшой поляны, с трех сторон окруженной хвойными деревьями, их остановил грубый окрик: «Стой!

Руки вверх!» Павлов по голосу опознал парня с бритым затылком, но самого его не видел, так как тот стоял, спрятавшись за стволом старой лиственницы. Спутники его бросили лодки и присели. Джурджени схватились за ножи, а Урсула привела в готовность боевой лук и, пригнувшись, двигаясь бесшумно и ловко, как кошка, скрылась из виду.

— Я что сказал?! Стоять! Руки вверх! — из-за дерева вышел человек в спортивном костюме и с охотничьим карабином в руках. Павлов не ошибся, определив по голосу, кто это. Их разделяло расстояние, примерно, в двадцать шагов.

— Это же я! — закричал Павлов и сделал шаг навстречу человеку, вооруженному огнестрельным оружием. И в тот же момент раздался выстрел. Парень с бритым затылком выстрелил в воздух, но Павлов, растерявшись от такого поворота событий, выронил арбалет и поднял руки вверх, подчиняясь приказу.

— Оставьте свои лодки и дуйте отсюда, пока я вас всех не перестрелял! — истерично закричал парень, и Павлов с облегчением вздохнул, поняв причину его столь недружелюбного поведения: попавшим в беду иркутским экологам, очевидно, понадобилось плавсредство взамен утонувшей лодки— казанки.

— Где твои товарищи? Они живы? С ними все в порядке? — дрожащим от волнения голосом Павлов пытался установить с парнем контакт, чтобы объяснить ему реальную ситуацию.

— А, это ты, придурок! — сказал парень, наконец-то, узнав Павлова, и опустил карабин.

— Я не придурок. Моя фамилия Павлов. Павлов Дмитрий Васильевич — представился Павлов, задрожав от обиды.

— Не обижайся, Павлов, опусти руки и скажи, где ближайший населенный пункт? Надо бы вызвать вертолет, потому что Витька, кажется, сломам ногу и не может передвигаться, — парень заговорил спокойно и даже миролюбиво, но глаза у него все равно лихорадочно блестели.

— Ближайший населенный пункт в 30 километрах отсюда, но вертолеты здесь не летают, так как вы находитесь… на параллельной Земле, — неожиданно для себя Павлов нашел определение, которое могло хоть как-то объяснить этому парню и его товарищам причину того, что с ними произошло.

— Хватит заливать! — засмеялся парень и, испуганно вздрогнув, вскинул карабин, и затем, не целясь, выстрелил, но прежде, чем это произошло, они оба услышали подозрительный шорох и звон тетивы. Павлов почувствовал, как обожгло его левое плечо и что-то горячее потекло по руке. Острая, невыносимая боль пронзила все тело, и он рухнул на землю, но обморок, к счастью, продолжался всего одну-две минуты. Когда первичный болевой шок прошел, он даже попытался приподняться. В голове промелькнула обнадеживающая мысль: «Пальцы на руке шевелятся, локтевой сустав сгибается, рана, если повезло, сквозная, и надо только остановить кровотечение». Парня, стрелявшего в него, он не видел. На том месте, где он находился, стояла Урсула. Потом она нагнулась, и он услышал шипение, похожее на приглушённый звук спускаемой автомобильной камеры. Ясно, что она лезвием ножа задела голосовые связки пришельца, покушавшегося на его жизнь. «Урсула!» — закричал Павлов. Но она, не оборачиваясь, подняла руку, давая понять, что противник может быть не один, и надо быть готовым к продолжению битвы. К Павлову подбежал Урхан, который все это время прятался за лодкой. Охая и причитая, он стащил с его спины рюкзак, разрезал комбинезон и начал оказывать первую медицинскую помощь. Помочившись себе на ладони, он закрыл ими рану, которая и в самом деле оказалась сквозной. Таким, вот, нехитрым образом Урхан попытался остановить обильное кровотечение. Затем он позвал своих сыновей, которые откликнулись не сразу, так как успели по-пластунски пересечь поляну и спрятаться за деревьями. Когда же Меликхан и Чикохан, все еще дрожа от страха, приблизились, Урхан отдал им приказание подтащить каркасную лодку, чтобы раненый мог сидеть, опершись на нее спиной, нарвать листьев смородины, малины и подорожника, собрать, сколько можно, кедровой смолы и нарезать из своей одежды лоскуты для перевязки. Меры предосторожности, которые приняла Урсула, оправдались. Очень скоро они услышали громкий хруст сухих веток и взволнованные голоса.

Урсула, встав на колено, приготовилась к стрельбе из лука. Урхан приказал своему старшему сыну взять брошенный Павловым арбалет и зашептал молитву, в которой призывал светлого Одина прийти к ним на помощь. Хорошо, что Урсула вовремя разглядела в приближавшихся к ним людях двух женщин, причем безоружных. Иначе бы не избежать нового кровопролитья.

— Боря! Ау! Где ты? — совсем близко раздались знакомые Павлову девичьи голоса, которые вскоре сменились пронзительным визгом. Две девушки: «рыженькая» и «смуглая», — выйдя на поляну, увидели своего друга, которого они искали, с перерезанным горлом, и необычно одетых людей, один из которых по всей очевидности был тяжело ранен.

Ближе к ним стояла Урсула с луком в одной руке и с ножом в другой.

Она смотрела на них с таким гневом и презрением, что девушки упали перед ней на колени, всем своим испуганным видом умоляя о пощаде.

— Не убивай их, Урсула! — крикнул Павлов, собрав последние силы.

— Меликхан, держи их под прицелом! — жестами приказала Урсула, после чего старший сын Урхана направился к девушкам, угрожающе наставляя на них арбалет. Убедившись в том, что пленницы под присмотром, Урсула повесила лук на плечо, спрятала нож в ножны и только после этого подошла к своему милому другу и осмотрела его рану. Затем она открыла свой рюкзак и к радости Урхана вынула из него рант — шириной с ладонь и длиной около 3 метров кусок холста, который орландские амазонки использовали в качестве перевязочного материала. Перед тем, как сделать перевязку, Урхан наложил на рану кашицу из листьев смородины, подорожника, кедровой коры и смолы (все это он и его сын Меликхан тщательно пережевали). Все время, пока шла перевязка, пленницы Урсулы стояли на коленях и, жалобно всхлипывая, отмахивались от набросившихся на них комаров и мошек. Когда Урхан сделал перевязку, Урсула попыталась вступить с пленными в переговоры, чтобы выяснить, где находится их лагерь, сколько их всего и чем они вооружены. Девушки молчали, не понимая значения ее слов и жестов. Как не хотелось Павлову учинять допрос по-русски, но он вынужден был это сделать, заметив на рыжеволосой девушке, висящий на шнурке, перекинутом через шею, черный продолговатый предмет, перемигивающийся разноцветными огоньками.

— А что у тебя висит на шее? — спросил он ее по-русски, пренебрегая осторожностью.

— Это — телефон Nokia 7650. Я вам его сейчас же отдам — с этими словами рыжеволосая девушка торопливо сняла с шеи продолговатый предмет и протянула его Урсуле.

— Ничего не понимаю, наверное, они Луны свалились — удивилась Урсула, осторожно приняв незнакомый предмет, и жестами попросила Урхана помочь ей разобраться.

— Надо бы проверить, люди они, или шайтаны! — языком жестов предложил Урхан, намекая на то, что пленниц следует догола раздеть.

У шайтанов, по его мнению, должны быть хвосты или какие-то особые отметины на теле.

— Да люди они, люди, не сомневайтесь! — попытался успокоить их Павлов, но идея почтенного купца не показалась Урсуле неправильной, и Павлову пришлось согласиться, правда, с условием, что осмотр она будет производить сама и без свидетелей.

— Действительно, обычные люди, а не шайтаны — пришла к выводу Урсула после того, как, отведя пленниц за деревья, заставила их снять с себя одежду необычного фасона, раскроя и материала. Затем она велела им одеться. Пленницы были так напуганы, что выполняли ее приказания беспрекословно. Урсула разрешила пленницам проститься с покойным соплеменником и взять себе вещи, которые она нашла в карманах его одежды: перочинный нож, носовой платок, две пустые гильзы и увеличительное стекло.

Когда Чикохан и Меликхан поволокли труп к реке, девушки завыли и одна из них — «смугленькая» — забилась в истерике. Павлову тоже стало нехорошо, поскольку он считал себя отчасти виновным в том, что произошло. Тут еще Урсула насыпала ему соль на рану, похвалив его за то, что он отвлек пришельца разговором, и она смогла занять выгодную позицию для стрельбы из лука. И тогда он попросил ее показать ему оружие, из которого в него стреляли. Такого ружья, укомплектованного оптическим прицелом, и имеющего пластмассовое ложе с шейкой пистолетного типа, он никогда прежде не видел. Ему было крайне важно узнать, остались ли в магазине патроны. Воспользовавшись тем, что Урсула отошла, чтобы успокоить рыдающих пленниц, он попросил Урхана взять карабин в руки и произвести с ним некоторые манипуляции. Урхан уже дал оружию, производящему гром и молнию, соответствующее название: «шайтан агни кирдык», — и из опасения, что оно воспламенится, брать в руки категорически отказывался. Тогда Павлов напугал его тем, что, если он не сделает того, о чем он его просит, то шайтан, живущий в бронзовой палке, будет им мстить. Произнеся молитву, Урхан, следуя его указаниям, разрядил карабин, в магазине которого оказался всего один патрон. Павлов спрятал патрон в рюкзак и заверил Урхана в том, что теперь «шайтан агни кирдык» — не более опасен, чем бронзовая кочерга. Джурджени посмотрел на него с большим уважением и признался, что, когда в первый раз услышал гром среди ясного неба, перепугался до коликов в желудке. Урсула подвела к Павлову пленниц. Девушки немного угомонились и сообщили, как их зовут. Амазонка назвала им свое имя и предложила познакомиться с остальными. Потупив глаза и вытирая слезы, девушки попросили у Павлова прощения за то, что их друг Борис, по неосторожности, чуть его не убил и поэтому, если дело дойдет до милиции, они дадут показания в его пользу. Павлов понял, что девушки его не узнали и подумал, что это, наверное, к лучшему.

— Это — Дашюта! — сказала Урсула, легонько хлопнув по плечу девушку с рыжими волосами.

— А это Настёна! — представила она смугленькую девушку. «Значит, их зовут Даша и Настя», — правильно понял Павлов, и представился им под именем Тимур.

* * *

Пришельцы остановились на месте, где располагался зимний промысловый лагерь рода Куницы. Две семьи, которые здесь жили зимой, уже давно перебрались на Красные Камни. Перед отбытием они разобрали свои каркасные зимние жилища, аккуратно сложив бревна, шесты, доски и покрытие из древесной коры под навес в виде сарая. Кроме сарая на территории зимника находился рубленый амбар 3х4 м на сваях и полуземлянка, приспособленная под баню. Перед амбаром пылал костер, сложенный из бревен и досок, хранившихся в сарае. Павлова и Урсулу это возмутило больше всего. Разве нельзя было набрать в лесу хворост и сухостой? Пришелец сидел на пеньке у костра и хлопал себя веткой по спине, отбиваясь от назойливой мошкары. Он был безоружен и появлению незнакомых людей в одежде американских индейцев так обрадовался, что даже Урсула, услышав его: «Вау! Голливуд!» — крайне удивилась столь необычной реакции человека на обращение его в плен. Очков, как заметил Павлов, на пришельце не было, и он болезненно щурился, пытаясь разглядеть, кого привели с собой Даша и Настя. Девушки, подойдя к нему, попытались что-то объяснить, но Урсула показала им кулак, и они замолкли.

— В чем дело? Кто вы такие? — заволновался пришелец, неосторожно пошевелив ногой, которая и в самом деле у него была повреждена. Болезненные ощущения, которые он испытал, привели к неожиданному обмороку, и Урхану снова пришлось заняться врачеванием. Он привел пришельца в чувство тремя звонкими пощечинами и осмотрел его распухшую левую ногу.

— Ничего страшного. До свадьбы заживет — с этими словами Урхан вправил пришельцу вывихнутый голеностопный сустав.

— Доктор, даже не знаю, как вас благодарить — обратился пришелец к Урхану, принимая его за дипломированного врача, и тут же представился:

— Виктор Дорохов — студент из Иркутска.

— Витя, они не говорят по-русски — прервала неловкое молчание Даша.

— Они убили Бореньку и убьют нас, если мы не будем им повиноваться — расплакалась Настя и тут же получила от наблюдавшей за пленницами Урсулы такую оплеуху, что упала на землю, ободрав колени и локти.

— Не смейте бить девушку, мужчина! — возмутился Виктор Дорохов, но вынужден был сесть на место, схваченный Урханом за горло. «Так, еще несколько минут, и парень начнет сходить с ума», — подумал Павлов. И тут его осенило. Если Виктор, Даша и Настя — студенты, то они, наверное, знают английский, который удивительно похож на язык черных аратов. Из этого следовало, что, если он обратится к ним по-английски, то они не заподозрят в нем своего соотечественника, а Урсула подумает, что он повторяет уроки деда Михея.

— Урсула, как ты думаешь, может, наши пленники лучше понимают язык черных аратов? — вкрадчиво спросил он у напарницы.

— Попробуй, может, получится — ответила Урсула, которой по большому счету было безразлично, нравится пленникам ее обращение с ними или нет. На небе, как и в прошлую ночь, засверкало северное сияние, да так, что стало светло, как в предрассветных сумерках. Все, кроме Павлова и Урсулы, сильно встревожились. Джурджени, проспав предыдущую иллюминацию, встали на колени и принялись истово молиться. Даша и Настя запричитали и заохали, а Виктор предпринял попытку к бегству, которую Урсула пресекла ловкой подножкой. Затем, посоветовавшись с Павловым, она заперла Виктора в пустом амбаре.

Пленник не сопротивлялся. Постепенно суматоха улеглась. Джурджени, пристыженные Урсулой, активно принялись за подготовку к ночлегу: сплавали на лодке на противоположный берег и на мелководье наловили много рыбы (хариусов и сигов), а затем принялись за заготовку дров для костра. Собравшись с силами, Павлов подошел к амбару и через маленькое окошко обратился к пленнику по-английски:

— Look at me! Who are you? What is the day today? Виктор Дорохов высунул голову из окошка и стал четко отвечать на его вопросы. Услышав английскую речь, он решил, что Павлов и Урсула — офицеры американской армии или войск НАТО, которые, замаскировавшись под эвенков, ведут в бассейне Ангары разведку в районе предполагаемой высадки десанта или чего-то в этом роде.

Иллюминацию на ночном небе он, очевидно, принял за отблески многочисленных взрывов атомных бомб. От этих мыслей парню стало совсем плохо: он тихонько всхлипывал и, в конце концов, расплакался.

Дальше разговаривать с ним стало совершенно невозможно, и Павлов подозвал к себе Дашу, которая приготовилась потрошить наловленную джурджени рыбу. Девушка передала перочинный нож Насте и с опаской подошла к раненому в плечо аборигену, мужественное и благородное поведение которого вызывало у нее уважение. Он не стал ходить вокруг да около, а сразу предупредил ее, чтобы она и ее товарищи не предавалась иллюзии насчет места своего нахождения, которое он для большего понимания назвал «параллельной Землей». Даша, слушая его, верила и не верила одновременно, и опять все закончилось слезами.

— Милый друг, я знаю, что ты очень умный, но, пожалуйста, прошу тебя, перестань издеваться над пленными! — возмутилась Урсула, увидев, какой эффект произвел проведенный им допрос. Ужин прошел в напряженной обстановке. Джурджени то и дело с опаской поглядывали на небо, на котором играло северное сияние, полагая, что это — предзнаменование скорого конца света. О неизбежности этого события ранней весной на базарной площади их родного города Ротона объявил знаменитый философ Диоген-хан. Даша и Настя скорбели о погибшем товарище и думали о том, что их впереди ждет. Виктор Дорохов от пищи гордо отказался и тихо сидел в своем заточении. Урсула ломала голову над тем, как доставить пленников на Красные Камни, а Павлов чувствовал, что у него поднимается температура и начинает бить озноб. В довершение всего неподалеку послышался громкий волчий вой. Близкое соседство волчьей стаи не прибавляло настроения никому, особенно пленникам. Заметив, что Павлову нездоровится, Урсула уложила его в каркасную лодку, предварительно застелив ее днище молодыми сосновыми лапами.

Затем она четко, по-военному, стала отдавать распоряжения, касающиеся предстоящего ночлега и ночного дежурства. Она велела Урхану подтащить поближе к Павлову вторую лодку, устроиться в ней на ночлег и по возможности следить за состоянием здоровья раненого. Его сыновьям она велела отвести пленных в амбар и припереть дверь бревнами. Удостоверившись в прочности запора, она решила, что пришельцы никуда не денутся.

VIII

Он проснулся от слепящего белого света и с удивлением почувствовал, что рана в левом предплечье совсем не болит.

Приподнявшись с импровизированного ложа, он испуганно вскрикнул, обнаружив, что вокруг него белым-бело. Место вроде то же самое, на берегу реки Лопарь у зимнего промыслового лагеря Куниц, но на земле, на деревьях и на крышах амбаров, почему то лежит искрящийся на солнце снег.

— Вставай, лежебока, нам пора в путь! — услышал он звонкий голос, оглянулся назад и увидел Пришедшую Красавицу. Хунхузская царица, несмотря на выпавший снег, была облачена в прозрачный золотистого цвета пеньюар. На голове ее красовался знакомый ему высокий головной убор, испускающий мягкие лучи желто-красного цвета.

— Откуда ты взялась? — удивился он и схватился за протянутую ему царицей руку. Затем он почувствовал, что его тело рванулось ей навстречу, будто его оторвали от какой-то клейкой массы, и с удивлением обнаружил себя стоящим на ногах. Пришедшая Красавица обвила его шею своими обнаженными холодными руками, и он увидел, что у нее всего один глаз, сверкающий лазуритом, а вместо второго — пустая глазница. От нее исходил запах морозной свежести и мяты. И они оба начали вращаться против часовой стрелки: сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее. Павлов не видел ничего, кроме ее черных кудрявых волос, прекрасного образа лица и чувственных алых губ, которые шептали:

Вращение стало замедляться, и Павлов почувствовал, что его кто-то тащит назад, пытаясь освободить из объятий Пришедшей Красавицы.

Обернувшись, он увидел позади себя двух безобразных карликов: Бобби и Тобби. Затем он услышал звон разбившегося хрусталя, почувствовал острую боль в левом предплечье, пульсирующую в висках кровь и с облегчением вздохнул, осознавая, что только что видел какой-то уж очень необычный сон. Превозмогая боль, он выбрался из лодки, стащил с головы накомарник и огляделся. Солнце еще не взошло. На землю опустился густой туман, и на расстоянии 10 шагов ничего не было видно. Из амбара, в котором находились пленники, доносились звуки, напоминающие рыдание. Костер почти потух; за ним по какой-то причине давно никто не следил.

— Урсула! — позвал Павлов, но потом вспомнил об условных знаках и три раза свистнул. Из тумана выплыла фигура человека, но это была не Урсула, а купец Урхан, тащивший из леса две еловые сушины.

— Где Урсула?! — закричал Павлов. Урхан попросил его не волноваться и поберечь свое здоровье.

Далее, из его слов следовало, что Урсула и его сыновья отправились в погоню за двумя пленными, которые смогли оторвать с пола две доски и сбежали. Третий пленный, а, точнее говоря, пленница, застряла в проделанном лазе, и ее с трудом удалось вытащить. Павлов догадался, что Урхан говорит о Даше, которой, по-видимому, не позволила сбежать ширина ее бедер. Подойдя к амбару, он заглянул в узкое оконце и позвал ее по имени. Девушка перестала всхлипывать и притихла. Тогда, забыв о конспирации, он обратился к ней по-русски:

— Даша! Не бойся. Покажи свое личико и расскажи, что случилось. Девушка высунулась из окошка и стала просить у него прощение за безрассудное поведение ее товарищей, которые решились на побег, не зная местности и не имея никакого оружия, кроме перочинного ножика.

— Вы ведь не убьете их, если поймаете? — с надеждой в голосе спросила она его.

— Я постараюсь сделать все возможное для того, чтобы они остались живы — пообещал Павлов. Урсула и сыновья Урхана вернулись ни с чем. Пленных они уже почти нагнали, но те, обнаружив за собой погоню, бросились в реку и быстро поплыли на противоположный берег. О том, что они будут делать и куда направятся, Павлову и Урсуле не хотелось думать. Оставалось лишь надеяться на то, что они не попадут в лапы медведя или в пасть тигра, а, рано или поздно, выйдут к людям и получат кров, пищу и одежду. За то время, пока они на лодках шли вниз по реке Лопарь, Павлов и Урсула почти договорились о том, что они расскажут своим соплеменникам о выполненном ими боевом задании. Царица хунхузская, что там не говори, погибла от стрелы, выпущенной из арбалета, следовательно, это — заслуга Павлова. О метаморфозах, которые произошли с хунхузами и их рабами, они решили помалкивать, ограничившись констатацией факта: у противника началась паника, которой воспользовались Урхан и его сыновья. Павлов очень хотел приплести к джурджени и Дашу, чтобы выдать ее за бежавшую из плена рабыню. Однако Урсула была категорически против такой версии, поскольку ей очень не хотелось отказывать себе в совершенном ею подвиге — метком выстреле из лука, поразившем пришельца, угрожавшего их жизни и тяжело ранившего ее милого друга.

— Что будет с Дашютой? — переживал он.

— Это решит Совет старейшин, но, я полагаю, ничего хорошего. В лучшем случае ее продадут в рабство; в худшем утопят — огорчила его напарница.

— Жалко ее очень! Давай придумаем, как спасти ей жизнь! — жалобно попросил он.

— Хорошо, пусть она будет сбежавшей от хунхузов пленницей, но ее придется переодеть в нормальную одежду, а ту, которая на ней есть, придется спрятать или уничтожить — пошла на уступку Урсула, которой, честно говоря, девушка из племени пришельцев очень понравилась. Они остановились на большой привал на каменистом мысу неподалеку от впадения реки Лопарь в реку Припять (Ипуть). На этом месте с незапамятных времен располагался орландский блокпост. Наводнение скрыло его под водой, но река, наконец, начала возвращаться в прежнее русло, и на поверхность выступили бревенчатый частокол и пятиметровая сторожевая вышка. К ней-то наши путешественники и причалили. Урсула забралась на вышку и с удовлетворением обнаружила на верхней площадке выдержавший удар стихии очаг, а в нем относительно сухие дрова для сигнального костра. С помощью кремня и огнива Урсула разожгла бересту и хворост, которые она предусмотрительно забрала с предыдущей стоянки, и вскоре на вышке разгорелся, а потом задымил костер, сигнализируя о том, что орландов ждут важные новости. Дым от сигнального костра заметили часовые на сторожевой площадке на Верблюжьей горе, и сообщили об этом Центуриону. Агата немедленно распорядилась приготовить ладью, посадив за весла отделение старших учениц, и отправила вестового к Верховному вождю Гонорию с просьбой, не мешкая, прибыть к Верблюжьей горе. Пользуясь попутным ветром, амазонки поставили на ладье парус, и встретили Павлова, Урсулу и их спутников на полпути от блокпоста до Верблюжьей горы. Еще издали Агата заметила сверкающий золотом шлем на голове Урсуле, сразу все поняла, и от счастья расплакалась. Потом ее радость сменила тревога, так как она увидела, что напарник Урсулы ранен, и, возможно, очень серьезно. Поэтому, сблизившись с лодкой, на борту которой находился ее раненый адъютант, она приказала подчиненным, чтобы они помогли ему перебраться на борт ладьи, а затем осторожно усадила его у мачты, подложив под спину круглый щит, и напоила пивом из кожаной фляги. Вслед за Павловым на ладью Центуриона перебралась Урсула, которую ее боевые подруги встретили восторженным воинственным кличем:

«Урал!» Затем воительницы, чтобы приободрить Урсулу и ее тяжелораненого напарника, дружно исполнили первые строки древнего гимна «Слава храброму воину». Урхан и его сыновья растерянно улыбались и с удивлением разглядывали настоящих амазонок, о которых прежде только что-то слышали, а теперь видели воочию. Что же касается Даши Вороновой — бывшей студентки 3-его курса Иркутского технического университета, то она потеряла дар речи и от страха и смущения закрыла лицо руками.

Во время последнего привала Урсула переодела ее в немыслимое рванье из остатков верхней одежды Меликхана и Чикохана, а все, в чем она была одета и обута, утопила в реке, завернув в узел и положив в него тяжелый камень. Туда же, на дно, опустился и новенький Дашин телефон Nokia 7650. На галечном пляже у подножия Верблюжьей горы было настоящее столпотворение. В полном боевом снаряжении из летнего лагеря прибыл отряд воительниц. Амазонки вынесли Павлова и Урсулу из ладьи Центуриона на руках, а затем окружили плотным кольцом.

— Царица хунхузов поражена Тимуром-Победителем Тигра из аркубаллисты! Стрела попала ей прямо в глаз! Хунхузы в панике разбежались! — объявила Урсула, едва придя в себя от восторженной встречи.

— Урал!!! — закричали воительницы и гулко ударили копьями о кожаные щиты.

— Рабы и пленные хунхузов на свободе. Четверо пленных прибыли с нами! — сообщила Урсула новые подробности, которые были встречены с не меньшим ликованием. Центурион Агата отдала своим подчиненным приказ:

— В колонну по двое построиться! Торжественно, церемониальным шагом, в летний военный лагерь, с песнями! Марш! Носилки с Тимуром Храбрым — вперед! Воительницы разомкнули кольцо вокруг Павлова и Урсулы и перестроились в колонну по двое. К Павлову с носилками подбежали Агафья и Ольга, по праву считавшие себя причастными к удачной военной операции, и, не слушая его возражений, велели ему принять горизонтальное положение и понесли его впереди колонны. Урсула шла рядом с ним по левую сторону, а место справа заняла Даша Воронова, которая, когда увидела, что Павлова куда-то уносят, закричала:

«Урсула, Тимур! Не оставляйте меня одну! Возьмите меня с собой!» То, что она кричала, конечно, не понял никто, кроме Павлова, но о смысле догадались все.

— Это — илинойка Дашюта. Она сбежала из хунхузского плена. Мы нашли ее неподалеку от места выхода подземной реки. С тех пор она, как собачка, следует за нами по пятам — объяснила Урсула старослужащим Сансаре и Ядвиге, которые шли в первых рядах колонны.

— Судя по крику и выражению ее лица, я полагаю, что влюбилась она в милого дружка твоего, как кошка — пошутила Сансара, о которой Павлову было известно, что она — самая искусная фехтовальщица и удачливая охотница на кабанов и медведей.

— Пусть идет. Все равно твоему милому другу, пока у него не заживет рана, понадобиться заботливая сиделка — разрешила вопрос о Даше Вороновой старослужащая Ядвига — заместитель Центуриона Агаты по воспитательной работе. Агафью и Ольгу сменили Клара и Соломка, которые осыпали Павлова восторженными комплиментами и передали ему привет от всех «белохвостых».

— Как там Медвяная Роса? — первым делом спросил он.

— А что с ней станется? Цветет и пахнет— ответила Клара, но как-то неуверенно, словно что-то не договаривая.

— Зато твоя приемная дочь Сара Гудвин всех удивила. На празднике Благодарения Авесалома получила первый приз за танец Антилопы! — похвасталась Соломка.

— Значит, праздник все-таки состоялся! — обрадовался Павлов.

— Праздник состоялся, но мы уже не чаяли увидеть тебя живым — призналась словоохотливая Соломка, — после чего Клара так на нее сердито шикнула, что ему стало не по себе. Старослужащая Ядвига предложила поместить раненого героя в ее походном шатре. Это был просторный шалаш, сплетенный из ивовых прутьев и покрытый соломой. В нем даже можно было стоять в полный рост. В окно, затянутое москитной сеткой, проникал свет. На полу лежали медвежьи и оленьи шкуры, на которые Клара и Соломка бережно его уложили, а потом ушли, забрав с собой Дашу Воронову, чтобы показать ей летний лагерь и объяснить, как она должна себя вести.

Немного погодя в шатер заглянула Урсула, помогла раздеться и забрала его одежду и обувь — на просушку и в починку. Павлов успел незаметно спрятать под шкуру радиометр, весьма сожалея о том, что не выбросил его вслед за мобильным телефоном Даши Вороновой. Только Урсула его покинула, как в шатер вошли старослужащая Олеся, славившаяся искусством врачевания, и двоюродная сестра его двойника Сороки по имени Виктория, недавно переведенная по возрасту из отряда старших учениц в отряд воинов. О том, что Виктория — его родственница он догадался по искусно вышитому на ее комбинезоне изображению головы оленя. Старослужащая Олеся осмотрела повязку на ране и нашла ее удовлетворительной, проверила температуру и напоила каким-то горьким настоем, от которого Павлова сразу потянуло в сон. Засыпая, он чувствовал, как в его ноги, бедра и грудь впиваются острые иглы. Про иглоукалывание он что-то когда-то слышал или читал, поэтому терпел боль без возражений, надеясь на оздоровительный эффект. После завершения процедуры его укрыли холстиной и мягкой оленьей шкурой, а затем ушли, оставив его одного. Он проснулся как раз к ужину, то есть за два часа до захода солнца. Потягиваясь, он услышал, что рядом с его шатром кто-то негромко разговаривает и по голосу догадался, что это его тетушки.

Еще немного полежав, он решил выбраться наружу, но показываться на людях голым постеснялся, и поэтому, выходя, завернулся в холстину.

Возле костра на бревнышках сидели Клара, Соломка и Даша в одних коротеньких кожаных юбках и с влажными распущенными волосами. Было сразу видно, что они недавно искупались и теперь обсыхают. Увидев Павлова, Даша ойкнула и смущенно прикрыла руками свои полные груди, а Клара и Соломка засмеялись.

— Все в порядке, племянник, твоя илинойка уже освоилась и даже немного понимает наш язык — обрадовала его Клара.

— Мы ее осмотрели, помыли, кое-где побрили, и она согласна на время заменить тебе Медвяную Росу — двусмысленно пошутила Соломка и подмигнула покрасневшей Даше.

— Тетушка, не балуй! — закричал в испуге Павлов, видя, как Соломка норовит стянуть с него холстину. Клара, не выдержав, засмеялась и, взяв в руки горшок с кашей и воткнутой в него ложкой, показала Павлову. Он облизнулся и потянулся к горшку здоровой правой рукой. Но тут его ждал подвох, потому что тетушкам захотелось его покормить с ложечки: «За себя, за маму, за папу и за деда Михея». Так, наверное, они заботились о его двойнике Сороке, когда он был совсем маленький. И ему пришлось подчиниться, чтобы не обижать этих добрых и милых женщин, которых природа обделила способностью к деторождению, а племя превратило в физически выносливых, суровых и дисциплинированных воинов. Когда он наелся до отвала, тетушки предоставили ему его мешок с одеждой, в котором среди прочих вещей находился и его плащ из тигриного меха, скроенный и сшитый Медвяной Росой. Только он с помощью Соломки и Клары оделся, как увидел, что к ним приближаются Агата и Урсула.

IX

Отправив отряд в летний лагерь, Агата, Старая Дося и Гита остались у Верблюжьей горы, чтобы допросить Урхана, как главного свидетеля покушения на предводительницу хунхузов по прозвищу Пришедшая Красавица, и доложить Верховному вождю Гонорию о проведенной диверсионной операции. Для участия в допросе в качестве эксперта Агата пригласила Толемей-хана, который уже успел с Урханом и его сыновьями познакомиться, поздравить со счастливым освобождением из хунхузского плена и поделиться одеждой и обувью, подаренной ему орландами. Урхан очень красноречиво рассказал воительницам об удивительных событиях, которые произошли в окрестностях Лопарского водопада в День летнего солнцестояния. Особенно впечатляющей с его слов выглядела сцена гибели хунхузской царицы, которая произошла у него на глазах. Кто и когда, из лука или арбалета, эту стрелу выпустил, Урхан не видел, но склонялся к мнению, что это сделал отважный Тимур-хан, в адрес которого он высказал немало лестных слов. Не мог Урхан не рассказать и о том, где, когда и при каких обстоятельствах храбрый юноша получил свое ранение. Вещественное доказательство, то есть охотничий карабин, Урсула успела передать Старой Досе. Известие о боевом столкновении с людьми неизвестного племени произвели на Агату и Старую Досю даже большее впечатление, чем ликвидация предводительницы хунхузов. У них не было никаких сомнений в том, что, как и двадцать лет тому назад, на Припять пожаловали таинственные пришельцы — существа даже более агрессивные и опасные, чем хунхузы. Когда допрос закончился, Толемей-хан попросил Агату на время дать ему золотой шлем Пришедшей Красавицы, чтобы перерисовать изображенные на нем письмена и узоры на пергамент. Агата не возражала и попросила заодно изучить и составить мнение о «шайтан агни кирдык», из которого пришельцы едва не убили ее адъютанта. За подвиг, который он совершил, убив предводительницу хунхузов, Агата придумала ему новое имя — Тибул Храбрый, даже не подозревая о том, что так, или почти, что так, его уже называли. Вскоре на легкой ладье-однодеревке, украшенной резьбой, к Верблюжьей горе прибыл Верховный вождь Гонорий в сопровождении своих сыновей, племянников и слуг. Когда ладью вытащили на галечный пляж, и Гонорий выбрался на берег, Агата подойдя к нему, коротко доложили о результатах самой дерзкой военной операции, которую когда-либо проводили орланды, и потребовала для всех ее непосредственных участников и для отряда в целом достойной награды. Прикинув в уме общее количество съестных припасов в общественных амбарах, которые находились на его попечении, Гонорий пообещал выделить отряду Центуриона дополнительно пять мешков желудевой муки, три мешка желудевой крупы и десять бочек крепкого пива, а группу разведчиков — наградить именным оружием, украшенном золотом. Что касается Урсулы и ее напарника, то для них Верховный вождь предложил в подходящее время, по согласованию с Советом старейшин, организовать «триумф», то есть всенародное чествование, которым за всю памятную историю племени орландов удостоились не более пятидесяти соплеменников.

— И Медвяную Росу, похищенную вашим братом Беллерофонтом, возвратить не забудь — напомнила Агата Верховному вождю о том, о чем уже второй день обсуждали и спорили все орланды.

— Разве она гермегона? Разве она не свободная женщина?! — искренне удивился Гонорий, который, как догадалась Агата, кем-то искусно был введен в заблуждение относительно «добровольности» решения Медвяной Росы покинуть приют Белохвостого Оленя.

— Эта женщина — любимая жена храброго юноши, который, рискуя своей жизнью, пробрался в лагерь хунхузов и убил их царицу! — в гневе воскликнула Агата.

— Агата, не горячись! Надо принять какое-то устраивающее всех решение. Не хватало того, чтобы наш герой вызвал моего любимого брата Беллерофонта на поединок чести, поэтому я готов в порядке компенсации ущерба выдать за будущего Триумфатора мою дочь Шалаву с богатым приданным — попытался найти выход из щекотливой ситуации Гонорий.

— С Шалавой на Красных Камнях не переспал только кобель! — поддержала Агату Старая Дося, и ее замечание по поводу 17-летней дочери Верховного вождя, славившейся редким распутством, заставило Агату расхохотаться, а Гонория от унижения побледнеть.

— Я отдам ему в жены любимую дочь Ириску. И приданного навалю столько, сколько не давал ни за одну из своих дочерей! — заявил Гонорий, но как-то не очень уверенно, чтобы Агата и Старая Дося смогли поверить в то, что 14-летняя красавица Ириска станет женой охотника из младшего рода.

— Клянись именем Благородного Авесалома! — потребовала Агата.

— О чем вы говорите? Надо бы вначале услышать мнение Тимура Храброго и деда Михея! — упрекнула их Старая Дося. Спор по поводу Медвяной Росы пришлось прервать из-за появления на берегу Толемей-хана. Знатный джурджени нес в руках сверкающий золотом головной убор хунхузской царицы. Следом за ним шли его слуга Следопыт с карабином в руках и Гита — единоутробная сестра Гонория. Почтительно поздоровавшись с Верховным вождем, Толемей-хан выразил свое восхищение подвигом Урсулы-воительницы и ее напарника Тимур-хана. Гита, обменявшись с братом Гонорием приветственными жестами, начала синхронный перевод. Роскошный трофей так заинтересовал Верховного вождя, что он изъявил желание его немедленно осмотреть.

— Вы понюхайте, как он пахнет изнутри, словно в него помещены все благовония мира — посоветовал Толемей-хан.

— Действительно, от такого амбре даже кружится голова — признался Гонорий, когда, последовал его совету.

— А вот — оружие, из которого неизвестные люди тяжело ранили Тимур-хана — сказал знатный джурджени и попросил слугу Следопыта показать «шайтан агни кирдык». Гонорий с опаской взял карабин в руки, постучал пальцем по прикладу и понюхал круглое отверстие ствола, пахнущее пороховой гарью. Агата доложила Верховному вождю о людях неизвестного племени, которые напали на Урсулу и ее напарника, когда они возвращались с боевого задания. Гонорий сам захотел послушать главного свидетеля инцидента, и Агата послала Гиту за Урханом. «Это — пришельцы из другого мира», — уверенно заявил Урхан и во всех подробностях рассказал о произошедшем боевом столкновении, в результате которого славный Тимур-хан получил тяжелое ранение, а метнувший в него огонь пришелец был убит Урсулой-воительницей стрелой из лука. Он также упомянул о том, что двоим из пришельцев: молодому мужчине и девушке, — удалось сбежать. Гита, волнуясь, перевела слова Урхана так, что из его сообщения Гонорий и Агата поняли, будто двое пришельцев бесследно растворились в густом тумане.

— Я думаю, что пока нам не следует поднимать тревогу и направлять охотников и воинов на поиски сбежавших пришельцев — высказал мнение Гонорий, опасаясь, что встреча орландов с людьми неизвестного племени может завершиться кровопролитием с непредсказуемыми последствиями.

— Мне по любому придется посылать к Лопарскому водопаду разведчиков, чтобы они осмотрели место стоянки хунхузов — возразила Агата и предложила усилить разведгруппу опытными охотниками из старших родов.

— Хорошо. Пусть проведут расследование, но при этом сохраняют предельную осторожность. Пришельцы могут быть многочисленны, организованны и хорошо вооружены — предположил Гонорий и обратился к Толемей-хану с вопросом о принципах действия «шайтан агни кирдык».

— Ничего не могу сказать по существу, поскольку никак не соображу, как за очень малое время можно создать очень высокое давление горячего воздуха в сей металлической трубке — признался Толемей-хан и развел руками. Гита перевела его слова, как могла. Гонорий ничего не понял, однако поблагодарил Толемей-хана за арбалет, и пообещал в самое ближайшее время доставить для него и его слуг одежду, обувь и продовольствие, а затем отдал своим людям приказ к отплытию. Проводив Верховного вождя, Агата, Гита и Старая Дося отправились в летний лагерь, по дороге обсуждая свидетельские показания Урхана.

Что-то в его рассказе их не удовлетворяло. Сойдясь во мнении, что Урхан от них что-то скрывает, они решили вернуться назад, чтобы задать почтенному купцу еще несколько вопросов. Они застали Урхана за обустройством жилища — конусообразного шалаша из ивовых веток и другого подручного материала. Его сыновья Чикохан и Меликхан весело резвились в воде в кампании с молодыми людьми и девушками, среди которых Агата к большому неудовольствию заметила двух старших учениц. Вежливо извинившись перед Урханом за то, что они отвлекают его от важного дела, Агата попросила его еще раз рассказать о стычке с пришельцами. Сколько их было? Как они выглядели? Во что они были одеты? Какие при них находились необычные вещи или предметы? И тут Урхан сообщил им то, чего они меньше всего ожидали услышать.

Оказывается, Дашюта — не пленница хунхузов, а одна из пришельцев.

Просто Тимур-хан и Урсула-воительница из жалости и сострадания решили выдать ее за обыкновенного человека.

— Пощадите ее! Она не причинит вам зла, я в этом уверен! — робко попросил Урхан и даже предложил за нее выкуп в размере 10 золотых динаров.

— Ничего не могу обещать, но постараюсь во всем разобраться! — заявила Агата, выслушав перевод, и, прощаясь, поблагодарила Урхана за дополнительные сведения. Прибыв в летний лагерь, Агата немедленно вызвала на командный пункт Урсулу и устроила ей разнос:

— Зачем ты привела в расположение отряда постороннего человека, который к тому же, возможно, и не человек вовсе, а шайтан? Урсула, побледнев, решительно выразила протест:

— Дашюта — скромная, доверчивая и чистоплотная женщина, но совершенно беспомощная, как ребенок. И что, если она — посланец древних богов орландов, дакотов и иллинойцев, которые, как считают некоторые старики — те же пришельцы, но только добрые?

— А она понимает наш язык? — поинтересовалась Агата, чувствуя, что слова Урсулы поставил ее в тупик.

— Быстро схватывает все на лету, но выражается очень чудно — призналась Урсула. После ужина Агата снова вызвала к себе Урсулу, и они вдвоем отправились проведать раненого героя и пообщаться с Дашютой, которую Агата была склонна считать пленницей со всеми вытекающими из этого статуса последствиями, вплоть до продажи ее на осенней ярмарке. Судя по бодрому настроению будущего триумфатора, Агата нашла состояние его здоровья вполне удовлетворительным и предложила Кларе и Соломке отвести его к бобровой плотине и помыть там с мыльным корнем, но, разумеется, со всей предосторожностью, чтобы не намочить повязку. Павлов хотел было возразить, и даже открыл рот, но Урсула показала ему кулак и он, вздохнув, опершись на Соломку, отправился к водоему. Допрос Даши Вороновой продолжался недолго, и велся на языке черных аратов, который пленница, по внешнему виду напоминающая илинойку, понимала гораздо лучше, чем орландский. Уже после первых слов, которые Даша произнесла, Агата поняла, что имеет дело с человеком, словно свалившимся с Луны. Урсула, давно проникшаяся к пришелице сочувствием, старалась ее ободрить жестами и мимикой, но все равно допрос закончился горючими слезами и мольбою о пощаде. Дождавшись, когда Даша успокоится, Агата вынесла вердикт:

— Хочешь жить, молчи и никому не говори о том, кто ты такая!

Властью, данной мне племенем орландов, объявляю тебя своей рабыней и отдаю тебя в подарок Тимуру Храброму. Ты обязана слушаться его, как собака, а сейчас следуй за мной. Тебе обрежут волосы и поставят клеймо. Подхватив Дашу под руку, Урсула повела ее к командному пункту, располагавшемуся в неглубокой пещере и скрытому от взглядов постороннего живой изгородью из кустов можжевельника, перевитых плетями цветущего дикого хмеля. Ядвига и Сансара особым образом обрезали пленнице волосы, а потом причинили нестерпимую боль, приложив к ее правому плечу раскаленное бронзовое тавро. Перемена, произошедшая в общественном статусе Даши, Павлова и Урсулу совсем не обрадовали, хотя он понимали, что обращение в рабыню, это — максимальная уступка, на которую могла пойти Агата. Когда на небо высыпали звезды, Клара и Соломка в соответствии с графиком-расписанием караульной службы отправились на наблюдательный пост на Верблюжьей горе, поэтому Павлов и Даша могли спокойно общаться по-русски. Он доходчиво объяснил ей, что они оба, хотя и разными способами, попали в доисторические времена и в настоящее время их жизнь, буквально, висит на волоске. Однако, все не так плохо, потому что орланды — не каннибалы и даже не язычники, а все равно, что древние греки и иудеи в одном флаконе. Даша оживилась и стала задавать ему вопросы об укладе хозяйственной жизни, здешнем климате, флоре и фауне. Ее интерес оказался не случаен. Она с детства любила историю, смотрела исторические передачи; как только научилась читать, читала исторические статьи в газетах и журналах. В старшем возрасте она прочитала несколько редких книг по истории древнего мира, которые нашла в домашней библиотеке своего деда — известного иркутского библиофила. Приблизительно в полночь в шатер к Павлову и к Даше пожаловала Урсула. Она принесла с собой большую кожаную флягу с медовухой, которую выклянчила у старослужащей Ядвиги. В отряде амазонок существовал строгий «сухой закон». Воинам и ученицам дозволялось употреблять только пиво, да и то в особенных случаях, например, при холодной и ненастной погоде, а также для подкрепления сил раненых и простуженных.

— Давай-ка выпьем по случаю завершения нашего героического похода, да и Дашюте хорошая медовуха, я думаю, не повредит — обратилась Урсула к милому другу с предложением о нарушении дисциплины. Павлов не возражал, хотя требования устава в данном случае распространялись и на него. Они начали опорожнять флягу, пустив ее по кругу. Крепкая медовуха ударила по мозгам и разнеслась по кровотоку так быстро, что они захмелели, еще и не осушив половину емкости. Даша призналась, что никогда в жизни не пробовала напитка более вкусного. У Павлова было такое же мнение. Урсула рассказала о своем новом назначении, которое имело некоторые приятные стороны, например, возможность каждый день видеть своих родственников и знакомых. Они разговаривали вполголоса, чтобы не привлекать к себе внимания. Даша, всхлипывая, начала жаловаться на свою злосчастную судьбу, а Урсула, как могла, стала ее успокаивать. Потом Павлов заметил, что его боевая подруга и подаренная ему рабыня оказывают друг другу очень уж подозрительно нежные знаки внимания, но не рассердился, а посоветовал им перебраться в шалаш к Урсуле, чтобы продолжить свои «амазонские забавы» без свидетелей.

— Ты, правда, на меня не сердишься? — спросила его Урсула, чмокнув на прощание в щеку.

— Иди ты в пень, милая! — засмеялся Павлов и признался, что его так развезло, что кроме сна он больше не о чем не мечтает. И они ушли, оставив его одного.

 

ГЛАВА 9

МЕДВЯНАЯ РОСА

— Итак, господа программисты подведем неутешительные итоги: в результате проявленной кое-кем инициативы один хронопутешественник убит, а двое других скрылись в неизвестном направлении — мрачно прокомментировал прочитанную новеллу Антон Шлыков.

— Как я мог знать, что у этого парня, убитого Урсулой, не выдержат нервы? — начал оправдывался Галыгин.

— Откуда ты взял данные на иркутских экологов? — строго спросил Шлыков (по правде говоря, у него мурашки по спине побежали от мысли о том, что мистер Прог описал какой-то реальный случай бесследного исчезновения людей).

— Откуда-откуда? Из милицейской хроники начала 90-х — признался Галыгин.

— «Удар был нанесен тяжелым тупым предметом, предположительно головой» — иронично произнес Андреев, одной фразой охарактеризовав не только источник информации, но и того, кто в данном случае ею воспользовался.

— Действие стремительно приближается к финалу. И следующий покойник, благодаря нашему неумному вмешательству, очевидно, будет Павлов — убежденно заявил Шлыков.

— Почему ты так думаешь? — не согласился Галыгин. Шлыков выглянул из-за tft-монитора, выразительно покрутил указательным пальцем в области правой височной доли и произнес следующее:

— В окрестностях Лопарского водопада произошли невероятные события. Договориться о том, как им правдоподобно врать, Павлов и Урсула не смогли. Да еще нежелательных свидетелей вроде Даши Вороновой за собой на Красные Камни притащили. И, притом, заметьте, по версии мистера Прога, орланды — не дикари, а организованное сообщество. Эти люди в экономическом, социальном и бытовом отношении хорошо устроены, и не намерены верить никому на слово. У них демократия в хорошем смысле этого слова, и они мигом в случае разногласий по поводу действий или бездействия своих вооруженных сил проведут объективное расследование, например, создадут парламентскую комиссию под председательством товарища Колывана. Вот, тогда, Павлов, держись!

— Пожалуй, что ты прав, — согласился Андреев, — нашего Павлова точно убьют, если выяснят, кто он такой на самом деле.

— Можем ли мы помочь ему вовремя сбежать? — спохватился Галыгин, невольно, признавая за собой вину.

— Я, кажется, придумал — сказал Андреев и напомнил о том, что в предыдущей новелле бес категории «Б» по кличке «Цензор» намекал на чартерные рейсы машины времени и ее водителе…

— Петрович — подсказал Галыгин имя изобретателя-самородка.

— Точно! Давайте как-нибудь вызовем Петровича, ну, например, в связи с окончанием командировки «Цензора» — предложил Андреев.

— Снова бесы?! Нет, увольте! — запротестовал Шлыков.

— А, что? Это идея! Допустим, «Цензор» стал неугоден своему начальству, и ему грозит ссылка на планету динозавров. Тогда он решается на побег, и за кампанию, приглашает с собой Павлова. Но прежде мы должны отправить ему «черную метку» и написать на ней «НИЗЛОЖЕН» — разыгралось воображение у Галыгина.

— И какой почтой мы свое послание ему передадим — ехидно поинтересовался Шлыков.

— А мы добавим в логический объект под названием «черт обыкновенный» вымышленный IP-адрес его персонального квантового компьютера, которым он хвастался перед Павловым, и через Интернет отправим нужное сообщение. Мистер Прог его прочитает и рекурсивно отреагирует — пояснил Галыгин.

— Можно попробовать — нехотя, согласился Шлыков. До конца рабочего дня оставалось полчаса, но наши друзья свой кабинет покидать не торопились. За окном валил снег. Антон Шлыков включил и настроил на своем новеньком Nokia 8210 FM-радиоприемник.

Радиостанция «Авто-радио» сообщала о том, что все основные транспортные магистрали столичного мегаполиса парализованы из-за сильного снегопада. Галыгин предложил заварить китайский чай под названием «Золотой подарок Будды» — дорогой и не очень вкусный. В это время антивирусная программа Касперского, установленная на его компьютере, выдала экстренное сообщение: «Внимание! Ваш компьютер был атакован.

Сетевая атака Helkern с адреса 61.143.101.100 была успешно отражена». Его удивление еще больше возросло, когда он обнаружив сходство указанного адреса с тем, который он присвоил квантовому компьютеру логического объекта под названием «черт обыкновенный». А тут и мистер Прог объявился, возникнув на tft-мониторах наших друзей в образе дородного Амура с опрокинутым факелом в руке. Они немедленно включили звуковые колонки. Торжественно-мрачным голосом диктора Игоря Кириллова под музыку похоронного марша Шопена, компьютерная программа «ЭП-Мастер» сообщила о том, что, в связи с новым решением квантовой теории измерений в свете парадокса «друга Вигнера», считает возможным продолжить повествование и просит еще немного потерпеть до наступления развязки. Про «парадокс друга Вигнера» нашим друзьям было известно, что это — усложнённый мысленный эксперимент о коте профессора Шрёдингера.

После завершения опыта, экспериментатор открывает ящик и видит живого кота. Вектор состояния кота в момент открытия ящика переходит в состояние «ядро атома не распалось, кот жив». Следовательно, в лаборатории кот признан живым. За пределами лаборатории находится некий друг, который еще не знает, жив кот, или мертв. Друг признает кота живым или мертвым только тогда, когда экспериментатор сообщит ему исход эксперимента. Но все остальные друзья еще не признали кота живым, и признают только тогда, когда им сообщат результат эксперимента. Таким образом, кота можно признать полностью живым или окончательно только тогда, когда все люди во вселенной узнают результат эксперимента. До этого момента в масштабе Большой Вселенной кот остается полуживым и полумертвым одновременно.

— Что-то он сегодня разошелся, то есть раскрутился! — заметил Галыгин.

— Торопится не опоздать к встрече Миллениума — пошутил Андреев.

— Все гораздо проще. Г-н Климов любезно принял во внимание мою просьбу насчет дополнительных ресурсов. Сейчас на Асе уже не 10, а 17 системных шин! Мистер Прог не преминул этим воспользоваться — Шлыков объяснил причину ускорения работы программы.

— Что-то никакого настроения нет, да и желания читать про «друга Вигнера» тоже — вдруг, заявил Галыгин.

— А мне и чай пить расхотелось — признался Андреев. Друзья-коллеги начали собираться домой. Непрочитанную новеллу они скинули по электронной почте на свои домашние компьютеры, чтобы не спеша ознакомится с ней где-нибудь после ужина на сон грядущий. Перспектива простоять в пробке до полуночи никого не устраивала.

Шлыков сразу заявил, что оставит свое BMV на охраняемой стоянке у здания Вычислительного центра и воспользуется услугами общественного транспорта, то есть метро. Коллега Андреев также решил не рисковать, и последовал его примеру. Галыгин сказал, что он им завидует, поскольку ему, независимо от погодных условий, все равно придется ехать на своем Volvo.

— Наину и Витька завтра в шесть утра в «Шереметьево» надо доставить и на самолет посадить — объяснил он свою безвыходную ситуацию.

— Куда это они у тебя за два дня перед Новым годом собрались? — удивился Шлыков.

— В город на Неве. Захотелось, видите ли, Наине Иннокентьевне Новый год и Миллениум со своими родителями встретить. Тем более что 31 декабря у меня, как и у вас, сверхурочный рабочий день — с унынием в голосе ответил Галыгин, напомнив о дурацком приказе, согласно которому все работники IT-подразделений банковского холдинга обязаны в новогоднюю ночь находиться на своих рабочих местах на случай глобального компьютерного сбоя. Попрощавшись с Галыгиным, Шлыков и Андреев отправились в сторону станции метро «Речной вокзал». С неба сыпали хлопья размокшего снега. Даже курить было неудобно, хотя попытки производились.

Проезжая часть и тротуары быстро наполнялись грязным месивом, которое чавкало и хлюпало под ногами. Водители непрерывно гудели клаксонами, пытаясь заставить тех, кто впереди, двигаться быстрее, а те, соответственно, сделать этого не могли и тоже вели себя очень нервно. Самые нетерпеливые выезжали на тротуары, ослепляя прохожих светом фар и пугая непредсказуемостью траекторий движения. Андреев, который неплохо знал район Речного вокзала, вызвался показать старшему коллеге кратчайший путь до метро через дворы и переулки. Но даже во дворах от автомобилей и наглых водителей не было никакого спасу. Нашим друзьям то и дело приходилось забираться в сугробы, чтобы пропустить очередного спешащего с работы домой автомобилиста. Они не роптали, так как и сами, порой, нарушая правила уличного движения, пытались по параллельным улицам и кривыми переулками объехать образовавшийся затор. До «Речного вокзала» осталось пройти каких-то полтора километра, как Андреев остановился и показал своему коллеге дом, в котором прожил свое детство. На первом этаже желтого оштукатуренного шестиэтажного здания расположились булочная, парикмахерская, кафе и кулинария, чудом сохранившиеся с советских времен.

— Может, заглянем в кафе, и махнем по рюмке водки? — предложил Андреев.

— Пожалуй, не помешает — согласился Шлыков и пожаловался. — У меня совсем ноги промокли. Они оставили верхнюю одежду в гардеробе, присели за столик, сделали официанту заказ и продолжили разговор о программе «ЭП-Мастер» и персонажах сочиняемого им романа. То, что «из-под пера» «электронного писателя» вышел не рассказ, не повесть, а именно роман, в этом у них уже не было никаких сомнений. За годы совместной работы над проектом «ЭП-Мастер» наши друзья хорошо усвоили принципы построения литературно-художественных произведений различных жанров.

Структура жанра «фантастических путешествий» им также была известна.

Вначале они полагали, что «электронный писатель» воспользуется идеей nostos (возвращения), воплощенный в поэме Гомера «Одиссея», и обеспечит «волшебную» доставку главного героя в Новосибирск и свяжет его узами брака с какой-нибудь Пенелопой, например, с Ларисой Николаевной Селезневой. Но вместо этого программа выдала совершенно неожиданный сюжет: Уиллис (Павлов) сгинул в дебрях исторических времен, а Пенелопа (Селезнева) вышла замуж за его племянника. Шлыков и Андреев просидели в кафе около часа, согрелись водкой «Абсолют» и сибирскими пельменями ручной лепки. Обсудив перспективы продолжения произведения «ЭП-Мастера», они пришли к выводу: nostos Павлова состоятся, если ему удастся вернуть себе прежний физический облик. Коллега Андреев даже слово волшебное древнегреческое вспомнил — «апокатастасис». Шлыкову больше нравилось древнегреческое слово «ностальгия», в которой соединяются значения жизненного пути (nostos) и страдания (algos). О Дмитрии Васильевиче Павлове думал и Галыгин, который в это время намертво застрял в пробке на Ленинском проспекте. Но только думал он не о литературном герое, а о муже Елены Сергеевны. Еще садясь в Volvo, он получил от дамы своего сердца краткое SMS-сообщение: «Я в Строгино. Позвони». Он тут же с волнением набрал номер ее мобильного телефона, и они минут пять проговорили. Елена Сергеевна сообщила, что, получив повестку в районный суд, ее муж пришел в ярость и устроил скандал, после чего она забрала кое-какие вещи, дочь Аню и от греха подальше отправилась на своей машине в Строгино. Ключи от квартиры Галыгин передал ей еще днем, поэтому она решила не медлить. Оставшиеся в квартире мужа личные вещи она надеялась забрать позднее, когда с Дмитрием Васильевичем можно будет разговаривать, хотя бы в присутствии адвоката. Известие о том, что Елена Сергеевна в Строгино Галыгина одновременно обрадовало и огорчило. Он обрадовался от того, что сможет вместе с ней встретить Новый год и огорчился из-за того, что события развиваются слишком стремительно. Какое-то нехорошее предчувствие, вдруг, охватило его. Не прошло и десяти минут, как на его мобильный телефон пришло SMS-сообщение, которое повергло его в шок. В нем говорилось: «Сукин сын! Вызываю тебя на дуэль. Мой секундант ждет тебя у подъезда. Павлов». После этого ехать домой ему совсем расхотелось. Он набрал номер мобильного телефона Елены Сергеевны, но звонить передумал, чтобы не доставлять ей лишних волнений. Снег валил тяжёлыми мокрыми хлопьями. В неживом, искусственно-жёлтом свете фонарей стремительно летящие хлопья сливались в сплошные трассирующие линии. Колёса машин шумно месили грязную серую кашу, выплёскивая часть её на тротуары. Галыгин, нервно, курил сигареты, одну за другой, и уже через час почувствовал себя дурно. В довершение всех неприятностей в его Volvo сзади въехал какой-то «козел». Наезд произошел в тот момент, когда Галыгин попытался свернуть во двор своего дома. Матерясь и чертыхаясь, он вышел из машины, чтобы осмотреть возможные повреждения и выяснить отношения со своим обидчиком. Им оказался черный Hummer H3 с тонированными стеклами, блатным номером и разнообразными пропусками на ветровом стекле, из чего следовало, что его владелец — либо бандит, либо депутат. Из кабины иномарки навстречу ему вышел водитель — плотный и коренастый мужчина в черной кожаной куртке; на голове — черная вязаная шапочка с прорезями для глаз.

— Ты уж не сердись, брателло, немного не рассчитал — извинился водитель Хаммера глухим механическим голосом, каким в фантастических боевиках обычно разговаривают интеллектуальные роботы.

— Левая фара разбита — печальным голосом констатировал Галыгин, сознавая, что скандалить и качать свои права совершенно бесполезно.

— Задняя фара стоит 100 долларов; ремонт — столько же. Итого двести долларов — подвел водитель Хаммера нехитрую калькуляцию.

— Петрович! Не жадничай! Ты моральный ущерб забыл подсчитать — услышал Галыгин жизнерадостный голос и обернулся. За его спиной стоял худощавый мужчина среднего роста в черном демисезонном пальто, похожем на рясу, длинноволосый, в золотых очках и с небольшой, подстриженной клином, бородкой. То ли православный священник, то ли шоумен. Как и когда он вышел из машины, Галыгин даже не заметил.

— Извините, сударь, за травму, причиненную вашему железному коню — вкрадчивым голосом сказал незнакомец, а затем, не глядя, разорвал сотенную пачку грина в банковской обертке, отсчитал пять купюр и протянул их Галыгину. Такого поворота событий Галыгин совсем не ожидал, и, рассмотрев купюры, стал кивать головой и заискивающе улыбаться, — вроде как благодарить за проявленное к нему внимание в виде ДТП.

— Мясников Виктор Анатольевич, предприниматель — представился незнакомец и протянул Галыгину визитку. «Брать или не брать?», — на мгновение задумался Галыгин и, взяв визитку, вынужден был представиться:

— Галыгин Геннадий, программист…

— Очень приятно, — сказал г-н Мясников, пожав ему руку, и, хитро прищурившись, предложил. — Если понадобится хороший ствол, звоните.

Организую доставку оружия на дом, с оформлением документов и даже без формальностей. Рассмотрев визитку, выше Ф.И.О. нового знакомого Галыгин прочитал: «Стрелок: сеть магазинов в России и странах СНГ».

Поблагодарив за предложение разжиться стрелковым огнестрельным оружием, он, вдруг, вспомнил о поджидающем его возле подъезда секунданте. «А вдруг это не секундант вовсе, а киллер?! Или еще хуже: муж-ревнивец с топором или с кухонным тесаком? Что же делать?!

Звонить в милицию?! — Бесполезно. Звать на помощь из соседей?!

Глупо!», — промелькнуло у него в голове. Идея вооружиться созрела у него в тот самый момент, когда г-н Мясников хлопнул дверью, чтобы занять место рядом с водителем.

— Подождите!!! — крикнул Галыгин, замахал руками и бросился к захлопнувшейся двери. Г-н Мясников опустил стекло и спросил, в чем дело. Когда же узнал, что его просят продать ему ствол — здесь и сейчас, нисколько не удивился, и только попросил Галыгина проехать полкилометра вперед до платной стоянки у станции метро «Ленинский проспект». Когда они прибыли в назначенное место, торговец оружием пригласил его занять место в просторном, обитом натуральной кожей, пассажирском салоне «Хаммера», рассчитанном на 5 мест. В салоне терпко пахло сигарным дымом. Из скрытых колонок аудиосистемы тихо звучала зловещая музыка Джерри Голдсмита. Торговец оружием открыл черный пластмассовый кейс и продемонстрировал пять оружейных стволов иностранного производства, приспособленных под девятимиллиметровый натовский патрон. В ручном огнестрельном оружии Галыгин разбирался на уровне дилетанта и, главным образом, ориентировался на цену. Он выбрал «Беретту» с укороченным стволом и рукояткой. Г-н Мясников готов был ее уступить всего за 2,5 тысяч условных единиц (у.е.). Это была как раз та сумма, которой Галыгин располагал. 2 тыс. долларов он получил в конверте от Антона Шлыкова в качестве премиальных и 500 долларов ему заплатил г-н Мясников за причиненный материальный и моральный ущерб. Г-н Мясников вкратце проинструктировал его, как за оружием следить, где лучше хранить и что говорить, если, вдруг, придется объясняться перед участковым, следователем или прокурором. В качестве «подарка от фирмы» Галыгин получил наплечную или, как ее еще называют, «оперативную», кобуру и сразу же ее примерил под свой пиджак. После этого они тепло попрощались, и Галыгин отъехал со стоянки, довольный совершенной покупкой. Полчаса он плелся со скоростью 15 км/час. Быстрее ехать было невозможно, так как на Ленинский проспект выехала и приступила к работе снегоуборочная техника. Наконец, в половине девятого вечера он появился возле своего дома, удачно припарковался, вышел из машины, и, пугливо оглядываясь по сторонам, направился в сторону своего подъезда. У подъезда стояла «Газель», оборудованная для перевозки мебели. Из фургона какие-то люди выгружали коробки, связки книг, ковры, свернутые в рулоны, то есть совершался обычный переезд.

Двери были распахнуты настежь, а возле лифта томились в ожидании вознесения на 11-й этаж две знакомые Галыгину 70-летние пенсионерки.

С ними он спокойно доехал до своего 9-го этажа и, не встретив никого на пути, открыл дверь, ведущую в коридор. На звонок в квартиру долго (целые две минуты) никто не отвечал. Наконец, дверь открыла Наина Иннокентьевна. В свои без малого 40 лет супруга Галыгина сохранила стройность и даже кое-где красоту. Она была в домашнем халате с повязанным на голове чалмой махровым полотенцем.

— Где тебя черти носят?! — неласково встретила она его с порога.

— Там же, где и тебя — спокойно ответил он, и стал снимать с себя верхнюю одежду и переобуваться. Его супруга тем временем направилась в ванную, дверь в которую была распахнута, и, обернувшись, уже более миролюбиво сказала:

— Я уже почти собралась. Не забудь. Отлет завтра в 6.30. Дождавшись, когда Наина Иннокентьевна скроется в ванной комнате, Галыгин отстегнул кобуру с пистолетом и переложил ее в кейс — туда же, куда он при совершении сделки спрятал запасную обойму. Перед тем, как сесть за ужин, ему следовало помыть руки. Без лишних церемоний он открыл дверь в ванную комнату. Его супруга в этот момент снимала, развешенное на капроновых шнурах, детское бельё.

Освободив место возле раковины, она сообщила ему весьма неприятное известие:

— Сосед из 180-й квартиры час тому назад заходил, антикварную вещь, которую ты ему заказал, попросил передать. Она стоит в гостиной на журнальном столике. Только поешь сначала. Ужин на плите. Соседом из 180-й квартиры был Дмитрий Васильевич Павлов, и Галыгин почувствовал, что внутри у него все оборвалось. «Бомба?!», — промелькнуло у него в голове. Ощущение испуга сменилось тревогой. В гостиной был Витек — его шестилетний сын, и Галыгин, выйдя из ванной в коридор, громко его позвал. Малыш не отзывался, и тогда он, подойдя к двери гостиной, осторожно ее открыл. Витек был не один, а с соседским парнишкой со второго этажа. Мальчики увлеченно играли в охотников на динозавров, расстреливая из игрушечных пистолетов диковинных пластмассовых зверушек. При его появлении они ненадолго прервались, поздоровались и тут же продолжили игру. На журнальном столике Галыгин заметил деревянный полированный ящик 50х25 см. с латунными уголками и ручкой, похожий скорее на пенал или футляр, чем на шкатулку. Недолго думая, он схватил его и понес на кухню. Следом за ним на кухню зашла Наина Иннокентьевна.

— Ты ящик открывала, видела, что внутри? — спросил он, вложив в свой вопрос столько тревоги и озабоченности, что вызвало у его супруги крайнее удивление.

— Подумаешь, открыла! Ну и что?! Ладно бы там было золото или бриллианты, а то какие-то старинные пистолеты. Ты, что, решили кому-то подарок по случаю Нового года сделать? — спросила она, и у Галыгина не то, чтобы гора с плеч свалилась, а только на душе стало намного спокойнее. Открыв ящик, он обнаружил два однозарядных пистолета длиной, примерно, 45 см. с кремнево-ударным затвором и изогнутыми деревянными рукоятками. Там же находились отделения для пуль, пороховницы, шомпола, линейки и масленки. Галыгин взял в руки один из пистолетов, и сразу почувствовал тяжесть его толстого стального ствола, калибра 1,3 см. На щёчке замка имелось клеймо с именем мастера: «Иван Аристов», — которое, правда, ему ничего не говорило.

— Кому подарок-то? Кому? — допытывалась любопытная супруга. Галыгин соврал, что это — презент для Антона Шлыкова по случаю предстоящего Дня рождения, и, она, удовлетворившись его ответом, отправилась собирать вещи и упаковывать чемоданы. Только он успел отужинать, как его мобильный телефон завибрировал. На дисплее определился незнакомый номер. Несмотря на позднее время, Галыгин вызов не отклонил. Звонивший представился Николаем Гавриловичем Тереховым и довел до его сведения, что он — секундант Дмитрия Васильевича Павлова, который желает знать, готов ли г-н Галыгин к сатисфакции.

— Я, конечно, да, но, мы живем в такое время, что каждый имеет право нанять киллера — с этими словами Галыгин начал прощупывать степень враждебности к нему дуэлянта-соперника.

— Дмитрий Васильевич Павлов, как и вы, дворянин, как по отцовской, так и материнской линии, что ныне большая редкость — сообщил г-н Терехов то, что для Галыгина в отношении его родословной новостью не являлось.

— Назовите мне свои координаты, и мои секунданты прибудут к вам в указанное вами место и время — предложил Галыгин.

— Поскольку выбор оружия за вами, я хотел бы заранее знать, устраивает ли вас тульская дуэльная пара, которую вы, наверное, уже рассмотрели? — вместо ответа поинтересовался г-н Терехов.

— Я бы предпочел гранатомет «Муха». Можно систему залпового огня «Град» — нашел в себе силы пошутить Галыгин. Повисла тишина. Галыгин чувствовал, что своим ответом он привел секунданта в замешательство.

— Я все понял, — сказал г-н Терехов, тяжело дыша, — вы предпочитаете киллера.

— Нет. Я не забыл о дворянской чести и готов стреляться, но не из древнего оружия, к владению которым у меня нет никаких навыков, а из современного. В настоящее время в моем распоряжении Beretta 92FS.

Готов ли Дмитрий Васильевич представить моим секундантам аналогичную модель? — дерзко спросил Галыгин, желая отбить у г-на Павлова охоту стреляться.

— Я должен посоветоваться с Дмитрием Васильевичем. Наш ответ вы узнаете завтра, не позднее 11.00 — завершил разговор г-н Терехов и даже пожелал ему на прощание спокойной ночи. Вопреки пожеланию г-на Терехова, ночь у Галыгина выдалась беспокойной. Вначале Наина Иннокентьевна потребовала от него проникновенной близости, ради которой она облачилась в новенький пеньюар, украшенный рюшами, вышивкой и декоративными жемчужинами. В три часа ночи проснулся, а потом громко и безутешно заплакал Витек, и не переставал капризничать даже тогда, когда его стали собирать в дорогу. По счастью, Галыгин успел доставить свою супругу и сына в аэропорт «Шереметьево» своевременно. Ему, правда, пришлось воспользоваться автомобилем Наины Иннокентьевны марки Skoda (Шкода), поскольку его автомобиль заводиться отказывался, вероятно, из-за ошибки по системам ABS, ESP или неработоспособности подушек безопасности. Зато на работу в Вычислительный центр Галыгин приехал довольно рано, в половине восьмого. К своему немалому удивлению он заметил у проходной и возле гардероба еще несколько сотрудников, спешивших на работу, но большого значения этому не придал, полагая, что причина их раннего появления — проклятые пробки, которые вынуждают работающих москвичей выезжать из дома, ни свет, ни заря. Кроме свободной от заторов дороги, он имел еще одну выгоду: прочитал предыдущий и новый, совсем еще свежий, отрывок из сочинения «ЭП-Мастера».

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Шарль Бодлер («Цветы Зла»)

I

День летнего солнцестояния астрономы и географы испокон веку воспринимают как важнейшее астрономическое и географическое событие.

21 июня в полдень Солнце достигнет высочайшей точки на небе и в таком положении останется на некоторое время. Затем оно поворачивает на зимний путь, и дни начинают убывать. Этот день является началом астрономического лета в северном полушарии Земли и началом зимы в южном полушарии. В средних широтах долгота дня превышает 16 часов, а за северным полярным кругом солнце не заходит вовсе. В Древнем Риме День летнего солнцестояния особо шумно и весело отмечали плебеи и рабы. Празднества сопровождались песнями, плясками, весельем, пьянством и были прочно связаны с огнерожденным царем Сервием Туллием, пользовавшимся особым расположением богини Фортуны. В средневековой Германии в канун Дня летнего солнцестояния жители раскладывали огромные костры, вокруг которых собирались мужчины и женщины с танцами и песнями. По такому поводу они надевали венки из чернобыльника и вербены и смотрели на огонь сквозь ветки шпорника, что, по преданию, защищало от болезней на целый год. Перед тем, как покинуть мероприятие каждый его участник бросал в огонь чернобыльник и вербену, приговаривая при этом: «Пусть все несчастья меня покинут, пусть они сгорят вместе с этими венками». Ко времени летнего солнцестояния приурочен Иванов день, по русской традиции — День Ивана Купалы — один из самых любимых праздников для всех прибалтийско-финских и балтийских народов. В племени орландов День летнего солнцестояния был приурочен к празднику Благодарения Авесалома — легендарного вождя, который за триста лет до описываемых событий привел свою большую семью на Красные Камни и поселился в Перламутровой башне. На Красных Камнях в ту пору, кроме диких животных и птиц, никто не обитал и среди племен, проживавших в бассейне реки Припять, это место пользовалось дурной славой. Люди, построившие когда-то на Красных Камнях каменные башни, лестницу на Главном причале и вымостили дорогу брусчаткой, куда-то бесследно исчезли. Попав на Красные Камни с их благодатным микроклиматом и разнообразной флорой и фауной, семья Авесалома разрослась и разделилась на три старших рода: Росомахи, Желтого Быка и Красной Лошади. На Верблюжьей горе и на незаселенных башнях нашли себе приют белоголовые орланы — хищные птицы семейства ястребиных с размахом крыльев в две сажени. Наверное, поэтому потомки Авесалома избрали орланов в качестве своего тотема. Вскоре орланды приняли на постоянное место жительство несколько семей из племени дакотов и илинойцев, которые в результате нашествия джурджени лишились своих земель на северном побережье Байкала. Так, сформировалось этническое ядро племени, которое вело полуоседлый образ жизни, занимаясь охотой, рыболовством, бортничеством и огородничеством. Верховный жрец племени орландов преподобный Колыван рано утром в День летнего солнцестояния созвал Совет старейшин, на котором объявил о том, что Дни ужаса и скорби миновали. Об этом, по его мнению, свидетельствовало то, что земля более не содрогается, вода в реках и озерах пошла на спад и утратила соленый привкус, а большинство семей орландов из зимних промысловых лагерей вернулись на Красные Камни в свои родовые приюты. Совет старейшин принял решение праздновать День Благодарения Авесалома, как обычно, и выделил богатый призовой фонд для победителей спортивных соревнований и состязаний в танцах. Во всех приютах начались спешные приготовления к празднику: варилось пиво, стряпались пироги, из сундуков доставалась самая лучшая одежда. В приюте Белохвостого Оленя приготовления к празднику начались сразу после завтрака. Еще не вернулся с заседания Совета старейшин Михей, а Ерофей и Лаванда уже провели с главами семей и старшими женщинами оперативное совещание по вопросам подготовки к главному ежегодному празднику племени. Михею оставалось лишь только одобрить принятые решения, после чего он отправился в «шатер воина», чтобы отдохнуть и предаться молитвенному созерцанию. От старейшины рода Желтого Быка Димитрия Храброго он узнал о том, что его любимый внук Тимур вместе с Урсулой-грозой хунхузов вчера на рассвете отправились в район Лопарского водопада на выполнение опасного боевого задания и по этому поводу очень переживал. Старейшина «быков» шепнул ему, разумеется, по секрету, что шансы на то, чтобы выжить, у Тимура и Урсулы — совершенно ничтожны, поскольку даже в случае гибели Пришедшей Красавицы оторваться от погони прекрасно плавающих и быстро бегающих хунхузов, обладающих чутьем собаки, практически невозможно. Михей не выдержал и поделился страхами и сомнениями с Ерофеем, при этом попросив его пока никому из сородичей об этом не говорить.

Но Ерофей так взволновался, что рассказал «страшную военную тайну» своей старшей жене Лаванде, которая, ахнув, сразу упала в обморок. Еще до начала праздника об опасном задании, на которое Центурион Агата отправила их сородича, знали уже все «белохвостые», кроме Медвяной Росы. Почувствовав на себе внезапный прилив заботы со стороны родственников мужа, она была этим вначале немного удивлена и затем, понятное дело, забеспокоилась: не случилось ли что с ее Тимуром? Предпраздничная суета отвлекла ее от тревожных мыслей и даже помогла забыть некоторые неприятные моменты, с которыми в памяти ее был связан День летнего солнцестояния, когда она была женой старшего сына Верховного вождя племени кайяпо. Дело в том, что в самую короткую ночь в году по обычаю кайяпо, которые были закоренелыми язычниками, Медвяная Роса должна была отдаваться всем мужчинам племени, которые ее возжелают. А так как желали ее все, то ее супруг Верный Друг устанавливал очередь, которую сам и регулировал, щадя ее здоровье. Однако, и эти меры предосторожности помогали очень мало: после каждого празднования дня солнцеворота Медвяная Роса несколько дней болела, переживая не столько даже физические, сколько моральные муки. Она ведь первое время любила своего мужа — красивого мужчину, храброго воина и удачливого охотника — и никак не могла смириться с тем, что обязана отдаваться, хотя и один день в году, каким-то прыщавым подросткам и похотливым беззубым старикам. У орландов подобного позорного обычая не существовало, и Медвяная Роса с радостью и надеждой ожидала возвращения своего любимого «витязя в тигровой шкуре», чтобы сообщить ему о том, что она беременна. До обеда Медвяная Роса занималась подгонкой праздничной одежды для многочисленной семьи охотника Корнея — среднего сына Михея, который, наконец, прибыл на Красные Камни с родового зимника на реке Припять. У 40-летнего Корнея было две жены и шестеро детей: четыре взрослых сына и две дочери. Все сыновья Корнея были женаты, а, вот, у дочерей с замужеством и счастливой семейной жизнью имелись проблемы. 18-летняя Виктория состояла на бессрочной службе в отряде Центуриона Агаты. Та же участь ожидала и 13-летнюю Стёпу. Сразу после праздника Дня Благодарения Авесалома девочка должна была прибыть в расположение войска Центуриона Агаты и приступить к изнурительным тренировкам в составе отряда младших учениц. Корней и его жена Муза очень надеялись на то, что у дочери наступят «лунные дни» (месячные), но этого не произошло, и в соответствии с законами племени орландов ей предстояло всю жизнь тянуть солдатскую лямку. Бедная Стёпа, которая, как и все соплеменницы ее возраста мечтала о замужестве и материнстве, была расстроена и подавлена. По просьбе Лаванды и Музы Медвяная Роса скроила и сшила для Стёпы удобную и легкую сезонную одежду и обувь. Девочка была ей так за это благодарно, что они сдружились. Стёпа даже ночевать в ее балаган приходила и очень сильно ее утомляла своими просьбами рассказать что-нибудь интересное о жизни и быте других племен: дакотов, аратов и кайяпо. Интересовали ее и женские секреты и тайны, о которых ее мать Муза не очень-то любила распространяться, рано почувствовав в своей худощавой, мускулистой и задиристой дочери будущего рекрута войска Центуриона Агаты, которая, кстати, приходилась ей теткой со стороны матери. Ровно в полдень в ознаменование праздника Благодарения Авесалома на Красных Камнях начались спортивные соревнования. По два молодых человека от каждого рода в возрасте 18–20 лет, то есть всего числом 18, собравшись у Верблюжьей горы, бросились в реку и начали заплыв на расстояние 15 орландских стадий (приблизительно, 10 км.). В это же время у той же Верблюжьей горы стартовала эстафета, в которой приняли участие 27 юношей в возрасте от 16 до 18 лет. На Большой поляне неподалеку от Священной дубовой рощи после благословления преподобного Колывана начались состязания по стрельбе из лука и метании копья. Воины орланды по обычаям племени выполняли функции рефери, фиксировали результаты и обеспечивали порядок и организацию соревнований. Большинство зрителей столпились в секторе, где проходили соревнования по стрельбе из лука. Среди них была и Медвяная Роса.

Она пришла туда вместе с Фиалкой поболеть за ее мужа Гарегина.

Зрители выражали свои эмоции очень непосредственно: кричали, свистели, спорили и даже бились об заклад. Лучшим лучником оказался Аггей из рода Черного Кабана. В награду за свою победу он получил стрелу, сделанную из самородного золота. Гарегин занял почетное седьмое место и получил ценный подарок в виде непромокаемых мокасин, сшитых из шкуры байкальского тюленя. Затем на Большой Поляне начались отборочные соревнования танцовщиц, на которых род Белохвостого Оленя представляли Ромашка — младшая дочь Ерофея и Лаванды, и Сара Гудвин. По обычаям племени в соревнованиях в танцах могли участвовать только незамужние девушки.

Строгому жюри предстояло выбрать из 18-ти танцовщиц трех самых лучших, которые должны были померяться в споре за звание «благородной невесты» во время Лотереи — заключительной части празднования Дня Благодарения Авесалома. К радости «белохвостых», Сара Гудвин за исполнение Танца Антилопы вошла в первую тройку соискательниц почетного титула. На Медвяную Росу, одевшуюся по случаю праздника в сарафан из тонкого льна, расшитый узорами, и украсившую свою прическу нитями из речного жемчуга, обратили внимание все зрители, даже преподобный Колыван. Не сводил с нее глаз и 25-летний брат Верховного вождя Гонория Беллерофонт. У этого красавца-мужчины уже была одна жена по имени Раулена из племени южных тунгусов, которое кочевало со стадами домашних оленей в бассейне реки Елены. Вместе с нею семья Верховного вождя получил богатое приданое: выделанные оленьи шкуры, золотые самородки, моржовые клыки и большую емкость целительного экстракта из оленьих рогов (пантов). Вторая жена Беллерофонта — черноокая Афаманта из племени джурджени за год до описываемых событий погибла от укуса гадюки, обирая поляну земляники. Она была дочерью именитого купца Никанора из города Айхеной. Впервые Беллерофонт увидел Медвяную Росу на Главном причале, когда она в березовых туесках приносила обед своему любимому супругу и его двоюродному брату Гарегину, работавших в это время на сплачивании бревен в плоты. Беллерофонт влюбился в нее с первого взгляда и начал наводить справки. От сыновей Верховного вождя, то есть своих племянников, Беллерофонт узнал, что мужем Медвяной Росы является 18-летний Сорока из рода Белохвостого Оленя, который, содрав шкуру с мертвой тигрицы и удовлетворив похотливые желания Урсулы-воительницы, возвысился до звания адъютанта Центуриона Агаты. Что касается Медвяной Росы, то по «достоверным» сведениям, полученных племянниками Беллерофонта из того же источника, этот «паршивец» и «хвастун» просто подобрал красавицу дакотку на свою лодку, когда сам спасался от наводнения.

Таким же образом на его лодке, якобы, очутилась и дочь вождя черных аратов Сара Гудвин, которой Сорока, несмотря на ее юный возраст, пользуется вместе со своим двоюродным братом Гарегином. «Как же такая мразь, как Сорока, смеет владеть такой красивой и достойной женщиной, как Медвяная Роса?!», — возмущался Беллерофонт, совместно со своими племянниками разрабатывая план операции по «добровольному похищению» красавицы дакотки из приюта Белохвостого Оленя, что обычаями племени орландов не возбранялось. Правда, муж, «добровольно похищенной жены» имел право вызвать своего обидчика на «поединок чести», что Беллерофонта совершенно не смущало. Согласно «достоверным» сведениям, полученным племянниками Беллерофонта от бывших друзей-приятелей Сороки, его соперник был физически слабо развит и довольно труслив. Когда солнце склонилось к закату, орланды начали расходиться по родовым приютам, где под открытым небом накрывались столы для праздничного ужина. Неожиданно засверкавшее на небе северное сияние обрадовало далеко не всех. Старики, вспомнив обычаи старой веры, стали шептать молитвы-обращения к духам предков. Все с интересом наблюдали за реакцией Колывана. Верховный жрец пришел в сильное волнение и заплакал, но не от страха, а от радости:

— Спасибо тебе, великий Один, за то, что в этот день ты напомнил нам о себе! — рыдал преподобный Колыван, потрясая позолоченным посохом.

— Слава Великому Одину! Слава! — радостно закричали орланды. К слову сказать, никто из них, кроме самого Колывана и деда Михея — старейшины рода Белохвостого Оленя, северного сияния никогда в жизни не видел. Ровно в полночь, когда на Большой поляне возле Священной рощи от факела преподобного Колывана вспыхнул костер Священного Огня, началась Лотерея — заключительная, самая волнующая часть праздника Дня Благодарения Авесалома — выбор «благородной невесты», которой становилась победительница танцевального конкурса. Победительница прыгала через костер, и после этого совершалось «обручение»: влюбленные юноши начинали бросать своим возлюбленным через пламя Священного Огня заранее заготовленные букеты цветов, а те их ловить. Напрасно прождав весь день своего любимого супруга и, не дождавшись его появления даже за праздничным столом, Медвяная Роса совсем расстроилась. «Почему нет Тимура? Что с ним?», — обращалась она с вопросами к Ерофею, Лаванде, Гарегину и Фиалке, как самым авторитетным после деда Михея сородичам. «Белохвостые», которые, разумеется, не могли знать детали задуманной Центурионом Агатой диверсионной операции, отвечали, что он — на боевом задании, с которого возвратится в лучшем случае через два-три дня. Дед Михей, когда «белохвостые» рассаживались за большим праздничным столом, пригласил Медвяную Росу занять место поблизости от него, чтобы ее приободрить и выразить ей свое уважение. Открывая праздничное застолье, старейшина «белохвостых» особо отметил отсутствующего внука Тимура-Победителя Тигра, который ушел в дальний поход вместе с Урсулой-воительницей. Затем слово взял Ерофей и предложил поднять кружки светлого пива за здоровье их славного сородича, его прекрасную супругу Медвяную Росу и их будущее потомство. Затем сородичи, стоя, с воодушевлением пропели первые строки древнего гимна «Слава храброму воину!». Медвяная Роса начала было успокаиваться, как произошло событие, которое «белохвостые» однозначно расценили, как очень дурное предзнаменование. После ужина, когда Медвяная Роса вместе с другими женщинами убирала посуду, прямо на стол перед нею упала розовая чайка, и, издав предсмертный вопль, забилась в судорогах и затихла.

Для орландов чайка испокон веку являлась символом человеческой души.

Падение же розовой чайки — птицы очень редкой породы — «белохвостые» однозначно расценили, как то, что их славный сородич принял героическую смерть на поле брани. У Медвяной Росы закружилась голова, и произошел обморок. Ее отнесли в балаган, заботливо уложили на кровать и дали успокоительное снадобье на основе корня валерианы, чтобы она заснула. «Крепкий сон — лучшее лекарство от душевной боли», — заметила Лаванда и заявила, что останется в приюте и будет наблюдать за ее самочувствием. Красавец Беллерофонт, как человек, не лишенный благородства, рассчитывал на то, что Медвяная Роса ответит взаимностью на его чувства. Он даже хотел с ней объясниться, а затем устроить так, чтобы она при свидетелях поймала брошенный им через пламя Священного Огня букет цветов и, таким образом, дала согласие стать его женой.

Но время шло, а Медвяная Роса не появлялась, и Беллерофонт очень расстроился. К тому же никто не мог объяснить ему, хотя бы приблизительно, где находится ее презренный супруг по прозвищу Сорока. В соответствии с разработанным планом племянник Беллерофонта Аркадий должен был опоить Сороку медовухой, а затем подложить под него Шалаву — 17-летнюю, трижды разведенную, дочь Верховного вождя, которую из орландов уже никто не брал замуж по причине ее крайней половой распущенности. Начались выступления финалистов танцевального конкурса. Заметив в толпе одного из бывших друзей Сороки, Беллерофонт знаками попросил его подойти. Это был 18-летний юноша из рода Красной Лисицы по прозвищу Шалопай.

— Где твой дружок Сорока? Скажешь, подарю тебе нож из клыка моржа и флягу медовухи. Не скажешь, велю тебя поколотить по почкам и по роже, потому что ты уже изрядно пьян! — пригрозил ему Беллерофонт.

— Где же ему быть, как не в своем приюте. Напился, наверное, до бесчувствия и заснул, как в прошлом году, где-нибудь под столом.

Из-за этого моя сестра Инга — его бывшая жена, тогда весь праздник проревела. Срамота! — пожаловался Шалопай. Отпустив парня с миром, Беллерофонт подошел к воительнице, на кожаном колете которой он заметил изображение оленя. Это была Виктория — старшая дочь Корнея и Музы. Учтиво поздоровавшись, Беллерофонт поинтересовался у нее о месте нахождения ее сородича по прозвищу Сорока. «Не знаю такого!», — отрезала Виктория-воительница, поскольку у нее язык не поворачивался назвать славного кузена презрительным прозвищем, а тем более — разглашать военную тайну. «Даже у своей родни этот тип уважением не пользуется!», — обрадовался Беллерофонт и, собрав своих племянников, обсудил с ними новый план операции по похищению Медвяной Росы. Вряд ли Беллерофонту и его сообщникам удалось бы прокрасться в приют Белохвостого Оленя незамеченными и, засунув спящую Медвяную Росу в спальный мешок, вынести ее на руках через потайную калитку, если бы Лаванду не отвлекла Нара. Постучавшись в ворота, она вызвала Лаванду, зная, что она в приюте, на сердечную беседу. Как и Лаванда, Нара узнала об опасном задании, на которое отправилась ее старшая дочь Урсула-воительница, совершенно случайно, и с того момента вся ее душа не находила покоя. К тому же расхворалась Березка: у нее неожиданно из носа хлынула кровь и поднялась температура. Таким образом, Наре было совсем не до праздника. Лаванда и Нара присели на лавочку у ворот приюта и принялись обсуждать разные хозяйственные вопросы и семейные проблемы. Женщины и прежде поддерживали приятельские отношения, и в трудную минуту обращались друг к другу за советом. Лаванда хотела бы женить 16-летнего сына Леонтия на Березке, и на нынешнем празднике Дня Благодарения юноша собирался бросить ей букет цветов через пламя Священного Огня, а потом, уединившись с ней, забрать у нее девственность. Но Березка, как уже было сказано, разболелась, а до этого по секрету призналась Наре, что безнадежно влюблена в Тимура-Победителя Тигра. Женщины обсудили и эту проблему. И так за разговорами они увлеклись, что даже не обратили внимания на то, что нервно залаяли собаки, и как вернувшийся в приют вожак собачьей стаи по кличке Гром несколько раз пробежал мимо них, жалобно скуля и повизгивая. Первой обнаружила пропажу Медвяной Росы Стёпа, когда, возвратившись с праздника, захотела проведать свою добрейшую родственницу. Ее старшая сестра Виктория сразу вспомнила о том, что ее двоюродным братом интересовался брат Верховного вождя Беллерофонт, и высказала предположение насчет того, кто Медвяную Росу мог против ее воли похитить. Ерофей обратил внимание на то, что потайная калитка в частоколе возле шатра деда Михея закрыта с внешней стороны, причем очень небрежно. С этого места Ерофей, Корней и Гарегин пустили по следу Грома. Вожак собачьей стаи «белохвостых» с «первого нюха» взял след Медвяной Росы и привел их к «гостиному двору» возле Главного причала, где проживал старший сын Верховного вождя Кочубей со своими двумя женами, детьми и матерью по прозвищу Черная Лиса. На их требовательный стук в ворота привязанным к ним деревянным молотком долго никто не отвечал. Наконец, ворота отворились, и навстречу к ним вышла Черная Лиса — старшая жена Гонория, которая его расположением не пользовалась и по этой причине жила за пределами его резиденции, помогая своему единственному сыну Кочубею вести домашнее хозяйство. У орландов эта женщина неопределенного возраста пользовалась репутацией колдуньи, способной навести порчу и даже вызывать дождь и ураган.

— Что вам надо, «белохвостые», да еще в такую рань? — грубо спросила она стучавшегося в ворота Ерофея.

— Не у вас ли жена нашего сородича по имени Медвяная Роса? — вежливо обратился к ней Ерофей, внутренне кипя от ярости.

— Медвяная Роса находится в гостях у моего сына вместе со своим мужем Беллерофонтом — заявила Черная Лиса и издевательски засмеялась.

— Ах ты, ведьма! Немедленно покажи, где вы ее прячете! — возмутился Гарегин, который, в отличие от Ерофея, политкорректностью не отличался.

— Да не прячем мы ее. Она пошла за Беллерофонтом добровольно, и сейчас они милуются, как голубки, в летнем доме для почетных гостей.

Не верите, пойдемте, покажу — с этими словами Черная Лиса пригласила «белохвостых» войти в подворье. «Белохвостые» прошли мимо жилого деревянного дома с окнами, затянутыми рыбьими пузырями, за которым располагался огород с ухоженными грядками и разные хозяйственные постройки. Черная Лиса подвела их к небольшому четырехгранному шатру, покрытому кусками вываренной бересты, и откинула холстину, закрывающую вход. То, что они увидели, когда Черная Лиса позволила им заглянуть внутрь, повергло их в шок. Медвяная Роса и Беллерофонт, обнаженные, валялись на перине и громко хохотали. Увидев столь вопиющее безобразие, «белохвостые» попятились назад и, осыпаемые насмешками Черной Лисы, поспешили убраться прочь. Им было до слез обидно за своего сородича Тимура — Победителя Тигра, который, возможно, принял геройскую смерть, сражаясь с хунхузами.

Поведение же Медвяной Росы в этой ситуации вызывало у них возмущение и крайнее недоумение. «Стоп! Я все понял!»— воскликнул Ерофей и хлопнул себя по лбу. В это время «белохвостые» уже прошли почти половину пути до своего приюта. Ерофей спросил Гарегина и Корнея, не почувствовали ли они странного сладковато-тошнотворного запаха, когда Черная Лиса откинула полог? Гарегин и Корней признались, что, да, действительно, такой запах, они почувствовали. Поразившись догадке Ерофея, они разом воскликнули: «Это же дурь-трава!» Так, они пришли к выводу, что Черная Лиса обкурила Медвяную Росу и Беллерофонта коноплей, чтобы «белохвостые», придя за Медвяной Росой, не заподозрили ее насильственного похищения. Гарегин и Корней захотели немедленно вернуться назад. Однако более опытный Ерофей их удержал. Он предложил собрать всех сородичей и совместно обсудить, как освободить Медвяную Росу и наказать обидчика, не теряя родовой чести и достоинства.

II

Впервые за последние два месяца Павлов проснулся с тяжелой головой, страдая от похмелья. Рядом с ним, уткнувшись ему в здоровое плечо, посапывала Даша Воронова — 20-летняя студентка из Иркутска, 1985 года рождения. И от такого соседства его мутило еще больше. До встречи с заблудившимися во времени иркутскими экологами его обнадеживала мысль о том, что он находится в состоянии гипнотического транса и, наяву, переживает некие образы сознания, отключившегося от восприятия объективной реальности, то есть материи. В материю он верил, как в единственный якорь спасения от сумасшествия. Не раз приходила ему в голову и мысль о суициде, но он ее сразу отметал, считая себя православным атеистом. Кроме того, он знал и чувствовал, что он не одинок даже в этом неправдоподобном мире: его любят, ему верят и на него надеются. Он нащупал ногой кожаную флягу, приподнялся и к большому своему огорчению обнаружил, что медовухи в ней осталось всего на два-три глотка, которые он все-таки сделал. После этого у него слегка закружилась голова, и он решил еще немного подремать, думая о чем-нибудь прекрасном, например, о Медвяной Росе. Но долго мечтать не пришлось. Заплакала во сне, а потом проснулась Даша и, продолжая всхлипывать, сказала ему следующее: «Дима, миленький, пожалуйста, не отпускай меня от себя! Это меня Бог наказал за то, что в день освобождения заложников „Норд-оста“ я весело праздновала день своего рождения, а когда в Беслане произошла еще более страшная трагедия, развлекалась на дискотеке. Я понимала, что этого делать нельзя, но в меня словно бес вселился…» Дашино заявление его озадачило, и он осторожно стал расспрашивать ее о событиях, которые произошли в его стране и в мире за время его отсутствия. И чем дальше она удалялась в своем рассказе за 1980-е годы, тем больше ему становилось не по себе. «Да, как же эти засранцы, посмели разрушить великую страну, которую народы Евразии строили и собирали столетиями!», — кипел он от возмущения. На рассказе Даши о событиях августа 1991-го года, когда кумачовый маяк светлого будущего разложился на бело-сине-красную неуверенность, нервы его не выдержали, и он выбрался наружу. Небо сплошь было затянуто облаками. Где-то в отдалении гремел гром.

— Как выспался, братец? — приветствовала его Виктория-воительница. Она была не одна. Вместе с ней в гости к нему пришла высокая худая девочка с плоской грудью и коротко остриженными волосами, одетая в длинную до колен холщовую рубаху. Плечи ее подрагивали от утренней прохлады, а на лице присутствовала печать уныния.

— Не узнаешь? Это же Стёпа! — напомнила Виктория, подталкивая к нему покрасневшую девочку — свою родную сестру и его кузину.

— Надо же, как ты за год выросла! — приветствовал Стёпу Павлов, а затем приобнял ее здоровой рукой и поцеловал в лоб, как это было принято при встрече близких родственников. Младшая дочь Корнея еще больше смутилась. Судя по внешнему виду Стёпы, Павлов догадался, что она — рекрут-новобранец постоянного войска племени орландов, и теперь ей до конца дней светит бессрочная солдатская служба.

— Мы принесли тебе и твоей рабыне провизию и вязанку дров для костра — объяснила цель визита Виктория и поставила у входа в шатер холщевый мешок с лепешками из желудевой муки, вареными перепелиными яйцами, копченым салом и свежие оленьи ребрышки. Ребрышки еще следовало приготовить на открытом огне, чем Стёпа и занялась, а Виктория стала рассказывать Павлову последние новости. Из шалаша вышла Даша Воронова, одетая в охотничий комбинезон из оленьей замши с вышитым на нем изображением головы быка. Павлов догадался, что на ней подарок Урсулы, которая, отправляясь на новое место службы, оставила пришелице почти весь свой летний гардероб и много других нужных вещей. Даша поздоровалась с Викторией и Степой по-орландски, а потом, посмотрев на небо, высказала свое мнение о погоде:

— Дождь-земля. Небо. Есть. Виктория засмеялась и объяснила Даше, как надо сказать правильно.

Даша повторила и высказала свое мнение по поводу костра и Стёпы, которая в это время натирала оленьи ребрышки солью:

— Девочка есть огонь. Солить дрова в костер. Мясо вкусное очень. Стёпа прыснула от смеха. Виктория, улыбнувшись, снова поправила Дашу, а у Павлова, словно, камень с души свалился. Если обучение Даши орландскому языку пойдет так быстро, то через неделю-другую ее можно будет смело выдать за илинойку. Вскоре после завтрака к ним пожаловала старослужащая Олеся, осмотрела и обработала рану каким-то раствором, пахнущим йодом, и наложила новую повязку. На вопрос Павлова о том, скоро ли он поправится, опытная врачевательница ответила, что это произойдет не раньше, чем через пять-шесть дней, в течение которых он должен соблюдать постельный режим и никоим образом не допускать попадания в рану влаги. «Иначе нагноение, и — кирдык!», — строго предупредила она. Дождь с короткими перерывами шел весь день, с той лишь разницей, что иногда моросило, а иногда лило, как из ведра. Павлова никто не докучал, и он занялся обучением Даши орландскому языку, уделяя особое внимание правилам грамматики и словообразования (лексики).

Когда Даша начинала уставать, они делал перерыв, во время которого устраивали чаепитие, закусывая душистый травяной чай сухими лепешками из желудевой муки и свежим медом. Умница Стёпа так сложила костер, что он горел даже во время дождя, периодически приносила новые охапки дров и следила за тем, чтобы в большом глиняном горшке всегда была кипяченая вода. Она даже хотела остаться в его шалаше на ночь, но Павлов ее отговорил, заверив, что его рабыня Дашюта сама справится с нехитрыми хозяйственными обязанностями. Пришло время ночного отдыха. Даша без стеснения забралась к нему под медвежью шкуру, и, согрев его горячим телом, заявила, что будет принадлежать ему всей душой, а потом заплакала и призналась, что уже «успела залететь» — то ли от Бориса, то ли от Виктора. Павлов объяснил ей, что аборты у орландов не практикуются, поэтому ей, хочет она этого или нет, придется рожать. Но он твердо пообещал ей, что в случае подтверждения беременности заявит сородичам о том, что ее ребенок — от него. Даша успокоилась и по его просьбе продолжила свой рассказ об исторических событиях, которые произошли в его стране и в мире на рубеже 20–21 веков. Так, он с удивлением узнал, что осенью-зимой 1991 года даже привилегированные москвичи часами простаивали в очередях, чтобы купить хлеб и молоко, а в течение 1992 года цены на все потребительские товары выросли в 30 раз. В голове его никак не укладывалось, что в стране победившего социализма снова появились богатые и бедные, перестали работать тысячи предприятий, и миллионы людей, включая сотрудников НИИ и КБ, были выброшены на улицу. На следующий день в густой пелене кучевых облаков появились окна, через которые выглядывало солнце. С дежурства на дальнем кордоне в летний лагерь вернулись Клара и Соломка. Немного отдохнув, они окружили Павлова материнской заботой и вниманием. К Даше они тоже отнеслись по-родственному, и даже подарили какие-то безделушки. После обеда к Павлову в гости пожаловала начальница разведки.

Старая Дося сообщила ему о том, что в район Лопарского водопада по известному ему маршруту отправилась группа разведки и поинтересовалась его мнением насчет появления в реке Припять и ее притоков речных ящеров, которые считались давно вымершими. Их изображения, по ее словам, сохранились на наскальных рисунках рядом с рисунками других диковинных зверей и птиц.

— Не связано ли это гибелью Пришедшей Красавицы и внезапным исчезновением хунхузов? — спрашивала она его.

— Не могу знать! Про то Колывану и старейшинам только может быть ведомо! — тупо, по-солдатски, отвечал Павлов. Удовлетворившись ответом, Старая Дося предупредила его о том, что после выздоровления его и его напарницу Урсулу ждет торжественное чествование, то есть триумф. После этого в его имени Тимур-Победитель Тигра появится добавка «Триумфатор», которая даст ему право на дополнительный продовольственный паек и вещевое довольствие из общественного фонда потребления. Ночью Павлову приснилась Медвяная Роса. Его любимая жена рыдала и звала его к себе на помощь. Он проснулся среди ночи и до самого рассвета не сомкнул глаз. Зато Даша, утомленная переживаниями, спала очень крепко и всякий раз, когда он пытался отодвинуться от нее, инстинктивно прижималась к нему, словно котенок, ищущий материнского тепла. Время неумолимо тикало, утро постепенно приближалось. Трижды протрубил рог, возвещая побудку. Его рев эхом прокатился по окрестностям, всполошив стаю ворон, устроившихся в кроне высоких берез и вязов. Павлов разбудил Дашу и попросил помочь ему одеться.

— Что-то случилось? — испугалась она.

— Я хотел бы сегодня отправиться домой, не мешкая — заявил он.

— Куда, в Москву? — еще больше испугалась Даша, которой Павлов уже успел признаться, что он — коренной москвич.

— Сейчас у меня один дом — приют Белохвостого Оленя, в котором меня ждет моя жена Медвяная Роса. У меня плохое предчувствие. Не случилось ли с ней какой беды? — объяснил Павлов причину своего раннего пробуждения.

— А как же я? Что будет со мной? — Даша вот-вот была готова расплакаться.

— Ты пойдешь вместе со мной и будешь жить рядом со мной — попытался он ее успокоить, но она все равно продолжала всхлипывать. Павлов строгим голосом приказал ей не раскисать, а продолжать прерванный сон и ждать его возвращения. Но Даша его не послушалась и тоже стала одеваться. Так они и вышли из шалаша вдвоем. Потягивая из берестяных кружек бодрящий напиток из поджаренных корней одуванчика, заваренных кипятком, они с интересом наблюдали за жизнью летнего военного лагеря постоянного войска племени орландов. Вот, мимо них по тропинке, босиком и без одежды, с одними полотенцами в руках, пробежала группа девушек-подростков, среди которых Павлов узнал Стёпу. Новобранцы, выкрикивая хором: «Я встречаю рассвет, провожаю закат. Здесь я не девка, я — солдат!», — бежали в направлении бобровой плотины принимать водные процедуры. «Быстро, быстро, неженки!», — подбадривала их женщина, одетая в охотничий комбинезон, украшенный мехом горностая; ее тугие чёрные косы с переливами седины кренделями были уложены по вискам и ловко охвачены белой косынкой. Это была старослужащая Любава, которая в молодые годы во время войны с племенем кайяпо стрелой из лука насмерть поразила их Верховного вождя Кэнги. Заметив Павлова и Дашу, она расцвела в улыбке и в знак приветствия помахала им рукой. Павлов ответил ей тем же жестом, который на самом деле означал: «Привет.

Тороплюсь. Переговорим позже». Немного погодя в направлении бобровой плотины строевым шагом, молча, проследовали остальные младшие ученицы. Они были коротко острижены и одеты в холщевые плащи, схваченные у ворота застежкой или ремнем. Когда они скрылись, наблюдательная Даша спросила:

— Дима, ведь это девочки, если я не ошибаюсь?

— Ты не ошибаешься. Мальчиков среди них нет, потому, что ты оказалась в плену… у амазонок — ответил Павлов, и уже приготовился к объяснению того, кто такие амазонки, но оказалось, что это не обязательно.

— Надо же! — удивилась Даша. — А я то, думала, что амазонки, это — персонажи из древнегреческих мифов!

— Во всех мифах, так или иначе, присутствует историческая правда — глубокомысленно заметил Павлов и напомнил о том, что в известное им обоим время в государстве Израиль девушки призывались в армию наравне с парнями. Со стороны командного пункта потянуло дымом. Это заработала летняя полевая кухня, где по утрам готовилась традиционная орландская каша из съедобных желудей. Все обязанности по заготовке дров, приготовлению пищи, охране и уборке территории выполнял отряд учениц среднего возраста (14–16 лет). Они и жили при походной кухне в двух больших шалашах, день и ночь, занятые скучными и однообразными хозяйственными делами. Для того чтобы будущие воины совсем «не обабились», Центурион Агата и ее заместитель по воспитательной работе Старая Ядвига периодически устраивали для них двухдневные марш-броски по труднопроходимой местности. Отряд старших учениц (16–18 лет) в летние месяцы обычно располагалось отдельным лагерем неподалеку от Главного причала или Верблюжьей горы, и выполнял различные вспомогательные функции, в том числе — в качестве гребцов на ладье Центуриона. Два дня тому назад командиром отряда старших учениц Агата назначила Урсулу, а старослужащая Любаве, которая до этого ими командовала и обучала стрельбе из лука, поручила воспитание новобранцев. Любаву новое назначение вполне устраивало, — о чем она доверительно рассказала Павлову, немного задержавшись возле него и Даши, когда возвращалась со своими подопечными с водных процедур. От нее же он узнал о том, что Агата в лагерь еще не вернулась, а без ее приказа покидать расположение воинской части никому не велено. Воительниц в летнем лагере было немного: в основном те, кто приходил на отдых с передовых дозоров, из дальней разведки или, как Павлов, находился на излечении. Те, кто возвращался с дозоров, доставляли разнообразные охотничьи трофеи: оленей, косуль и кабанов, — которые вносили разнообразие в традиционное меню, состоящее из каши, сухих лепешек и рыбной похлебки. Накануне трем воительницам: Забаве, Младшей Досе и Синице из рода Куницы, — очень повезло: им удалось добыть матерого кабана. Посовещавшись со старослужащей Ядвигой, они решили голову кабана подарить Тимуру — Победителю Тигра и будущему Триумфатору. Но это, как сразу догадался Павлов, был только предлог для того, чтобы с ним пообщаться и за кампанию выпить крепкого пива, которое ему полагалось по уставу, как выздоравливающему. Забава, Младшая Дося и Синица явились к нему в гости, едва он и Даша успели позавтракать орландской кашей, сдобренной гусиным салом.

Огромная кабанья голова, которую они с собой притащили, недвусмысленно предполагала совместное пиршество. Куницам было лет по 20–25, и принадлежали они к типу женщин, который когда-то ему очень нравился: низкорослые большегрудые блондинки с синими глазами.

После взаимного обмена любезностями Синица и Младшая Дося (родная сестра Старой Доси) приступили к приготовлению блюда из кабаньей головы, которое у орландов считалось величайшим лакомством. Забава, как старшая из них, усевшись на бревнышко рядом с Павловым, стала рассказывать ему о том, как ей удалось заманить кабана в звериную яму-ловушку, прикармливая его мелкой рыбешкой. Вскоре появилась заведующая пищеблоком синеглазая Регина — тоже, между прочим, «куница», — с бочонком крепкого пива на правом плече.

Эта амазонка в позапрошлом году с одной рогатиной вступила в схватку с бурым медведем, который перекусил ей левую руку выше локтевого сустава и вонзил когти в бок. Несмотря на полученное увечье, она осталась в строю, выполняла посильные работы по хозяйству и даже иногда заступала в караул. Поздоровавшись и поставив свою ношу на землю, Регина не уходила. Павлов догадался предложить ей вскрыть бочонок и попробовать, не слишком ли пиво горчит, что та с удовольствием сделала. Затем пенный напиток продегустировали Павлов и Забава и нашли его качество превосходным. Заметив, что Даша чувствует себя неловко, Павлов попросил Регину взять его рабыню под свое покровительство, отвести на кухню, занять какими-нибудь несложными хозяйственными делами и заодно поучить орландскому языку. Польщенная оказанным ей доверием, Регина взяла Дашу за руку и повела ее в расположение своего подразделения. В обществе с Региной и ее младшими боевыми подругами Даша пробыла до самого вечера, встретив столь радушный прием, которого она даже не ожидала. Никакой работой ученицы ее не утруждали, а с удовольствием знакомились и рассказывали о себе и своей нелегкой солдатской службе. Каждая из них норовила на память о себе подарить ей какую-нибудь безделушку в виде украшения или предмета косметики и гигиены. Дашу просили примерить на себе легкие и тяжелые военные доспехи; она метала боевое копье и даже сделала несколько выстрелов в мишень из учебного лука. Ровно в полдень старослужащая Ядвига протрубила в рог, возвещая о том, что настало время обеда, который точнее было бы назвать «вторым завтраком», поскольку во время него на столе у амазонок присутствовала та же каша, оставшаяся от завтрака, слегка подогретая. Горячая рыбная, реже мясная, похлебка с корнеплодами подавалась на ужин, который точнее было бы назвать «поздним обедом».

На сей раз обед, на который Павлов пригласил всех воительниц, находящихся в летнем лагере, полностью заслуживал свое название.

Кабаньей головы, которую ему подарили «куницы», хватило на то, чтобы до отвала накормить 9 человек. Сама Ядвига, сославшись на больной желудок, не усваивающий свинины, в пиршестве не участвовала, но зато прислала в подарок Павлову еще один бочонок крепкого пива. Повод для собрания был торжественный. Как-никак Урсула— гроза хунхузов и ее напарник Тимур-Победитель Тигра выполнили опасное боевое задание и вернулись на Красные Камни живыми. Старая Дося начала долгий рассказ о том, как происходила подготовка к операции, и почему ее главной целью было уничтожение хунхузской царицы. Потом она предоставила слово Павлову, который в том же духе, то есть со всеми подробностями стал рассказывать о том, как он и Урсула добирались до места снайперской позиции, с которой они должны были произвести «единственный выстрел». Нетерпение слушателей нарастало, и его, что называется, понесло.

Вместо того чтобы придерживаться версии, которую он согласовал с Урсулой, он от нее отошел, сообщив, что после выстрела из арбалета, сразившего Пришедшую Красавицу наповал, он попал к хунхузам в плен.

И быть бы ему разорванным в клочья, если бы на помощь к нему и пытавшейся отбить его Урсуле не пришла Белая Фея. Добрая волшебница, якобы, сделала их невидимыми, развеяла чары Черного Шамана по прозвищу Хор и подсказала им, что смерть злого колдуна находится на кончике костяной иглы. Дальше его рассказ напоминал скорее волшебную сказку, чем отчет о боевом задании. Он и сам понимал, что зарвался, но выпутаться не мог, поскольку Белую Фею (прекрасную Сенусерт), ее внешность, одежду и запах он запомнил в мельчайших подробностях. В доказательство своих слов он даже продемонстрировал хрустальный флакон с духами «Жэ-озе». Флакон стал передаваться из рук в руки. Воительницы вертели его в руках и нюхали, восхищались и удивлялись. Начальница разведки так разволновалась, что сбегала на командный пункт и принесла две фляги запрещенной к употреблению медовухи.

— Почему ты и Урсула сразу обо всем не рассказали? — упрекала его Старая Дося.

— Разве в такое можно поверить? — краснея от стыда, отвечал Павлов.

— Без медовухи в это и, правда, поверить невозможно! — подтвердила опытная разведчица— диверсантка и звонким голосом запела:

Воительницы подхватили песню, мотив и слова которой показались Павлову очень даже знакомыми. В четыре голоса, в терцию и квинту разлетался прекрасный вокал. В самый разгар веселья прибежала испуганная дежурная по лагерю и сообщила о том, что Центурион Агата только что причалила на ладье к Верблюжьей горе. «По местам!», — скомандовала Старая Дося и воительницы, поблагодарив Павлова за гостеприимство, а «куниц» — за угощение, отправились в свои шалаши, захватив с собой на тарелках из бересты недоеденные порции мяса. Но лакомства оставалось еще много, и большую часть его Павлов с разрешения Забавы отдал Старой Любаве, чтобы она попотчевала своих подопечных, то есть новобранцев, которые, издали, глотая слюнки, наблюдали за тем, как веселятся старослужащие. Отправляясь на командный пункт, начальница разведки попросила у Павлова хрустальный флакон с духами. Она хотела показать эту вещь Центуриону и приобщить ее к отчету об операции по уничтожению предводительницы хунхузов. Почувствовав в желудке приятную тяжесть, а в голове — хмельной туман, Павлов отправился в свой шалаш, чтобы вздремнуть. Раздеваясь, он заметил, что на его ложе кто-то лежит, укрывшись с головой мягкой оленьей шкурой. Павлов вначале подумал, что это Даша вернулась из гостей, но под шкурой оказалась Забава, к которой он, молча, придвинулся и вскоре увяз в ней, как пчела в сиропе.

III

Регина привела Дашу к Павлову, когда Ядвига протрубила в рог, возвещая об ужине. Даша позвала его по имени, на что он ответил ей богатырским храпом. И она решила его не будить, а посидеть у костра и рассмотреть подаренные ей украшения и безделушки, которых набрался увесистый кожаный мешочек. Там были массивные золотые кольца и тонкие браслеты, сережки и отполированные полудрагоценные камни, костяные наперстки и бронзовые иглы, бусы из речного жемчуга, гребни и заколки для волос. Только она разложила перед собой все это богатство, как из шатра вышла, потягиваясь, светловолосая и голубоглазая женщина в охотничьем комбинезоне, украшенном мехом темно-бурого цвета. Увидев Дашу, разглядывающую полученные подарки, женщина улыбнулась, сняла с безымянного пальца на правой руке золотое колечко и небрежно бросила в общую кучу.

— Забава! — представилась женщина, протягивая Даше руку.

— Дашюта! — ответила Даша, испуганно смотря на нее снизу вверх.

— Встань! Я хочу на тебя посмотреть! — приказала женщина. Даша немедленно вскочила на ноги и позволила Забаве ее осмотреть и даже ощупать.

— Ты еще не рожала? — поинтересовалась Забава.

— Нет! — ответила Даша на вопрос, значение которого уже хорошо усвоила, так как успела ответить на него несколько раз.

— Если родишь девочку и назовешь ее моим именем, я буду тебе покровительствовать — сказала Забава тоном, каким орланды обычно дают самые твердые обещания.

— Благодарю за внимание, оказанное гермегоне— ответила Даша, повторив заученную фразу.

— А ты уже неплохо говоришь по-нашему— услышала Даша знакомый голос и вздрогнула, а потом насмерть перепугалась. В гости к Павлову пожаловала сама Агата. Дашу испугал не сам факт ее появления, а то, что под мышкой Агаты находилось то, что она сразу определила в качестве своей брезентовой куртки и завернутых в нее вещей, от которых хотела избавить ее Урсула. «Или, может быть, это — вещи Насти?», — от этой мысли Даша совсем потеряла голову.

— Забавушка, дорогая, ты свободна — зловеще-вкрадчивым голосом обратилась Агата к славной представительнице рода Куницы. Забава вытянулась по стойке смирно и решительно направилась вперед, но споткнулась о бревно, на котором недавно сидели ее боевые подруги, и упала. Агата расхохоталась и, дождавшись, когда Забава встанет на ноги, не то в шутку, не то всерьез предупредила:

— Смотри, узнает о твоих похождениях Урсула, все волосы у тебя на темечке повыдергает. Когда испуганная и пристыженная Забава скрылась из вида, Агата бросила на землю то, что держала под мышкой: брезентовую куртку с капюшоном, джинсовые шорты, футболку, кроссовки, носочки, а также трусики и лифчик.

— Твоя одежда? — грозно спросила Агата.

— Не знаю. Может, и моя. Где вы ее нашли? — ответила на ее вопрос Даша, построив фразу в соответствии с грамматическими правилами орландского языка.

— Эти вещи были найдены у дальнего кордона. Ты это место должна была запомнить. Там есть сторожевая вышка и частокол — подсказала Агата.

— Тогда это — мое— призналась Даша и заплакала.

— Что это? — спросила Агата, подцепив на кончик носка мокасины, маленькие черные кружевные трусики.

— Это… — сказала Даша и запнулась. Не имея достаточного словарного запаса, она стала объяснять «главной амазонке» назначение трусиков жестами, да так непосредственно и забавно, что Агата невольно улыбнулась.

— Я все поняла — сказала Агата тоном, выражающим миролюбие, а затем попросила. — Разбуди своего господина. Мне надо с ним поговорить, а сама сиди в шатре и не высовывайся. Услышав властный голос Агаты, Павлов проснулся, самостоятельно оделся, и, когда Даша откинула полог шатра, уже был готов предстать перед Центурионом. Выйдя из шатра, он машинально отдал честь, приложив ладонь к правому виску. У орландов этот жест, между прочим, означал: «Нездоров. Простите, если что не так». Справившись о его самочувствии, Агата устроила ему затем настоящий разнос за то, что он и Урсула попытались спрятать одежду пришелицы, но сделали это так небрежно, что она всплыла.

— А это что?! — спросила Агата, вынув из кармана своей куртки хрустальный флакон с духами «Жэ-озе». В языке орландов не было слова, эквивалентного понятию «духи», а словосочетание «туалетная вода» относилось к разряду неприличных, поэтому он замялся, не зная, что и ответить.

— Старая Дося проверила эту жидкость, обнаружила, что она горит и пришла к выводу, что это — моча Пришедшей Красавицы, которую ее подданные собирали за ней для каких-то мерзких ритуалов — заявила Агата таким тоном, что Павлов понял: спорить бесполезно.

— Какую еще гадость ты и Урсула притащили с собой со стойбища хунхузов, не ведая о том, что это может создать угрозу для здоровья и самой жизни соплеменников?! — возмущению Агаты не было предела.

— Кроме золотого шлема и кое-какого оружия вроде ножей и кинжалов мы ничего больше не взяли. А флакон этот я подобрал у трупа Пришедшей Красавицы в качестве трофея, чтобы потом подарить его Медвяной Росе — Павлов попытался смягчить гнев Центуриона.

— Я слышала, что ты стремишься в приют Белохвостого Оленя, еще не выздоровев. Так, вот, знай: я тебя никуда из расположения отряда не отпущу до тех пор, пока не возвратится группа разведки. Рабыня, которую я тебе подарила, останется здесь на еще более продолжительный срок. Вдруг, объявятся ее сородичи, и нам придется вести с ними переговоры или допрашивать в качестве пленных — этими словами Агата полностью перечеркнула планы Павлова и в какой-то степени выразила ему свое недоверие. Затем Агата вызвала Дашу и велела ей переодеться в одежду, которую она принесла. Даше пришлось подчиниться. Убедившись в том, что одежда Даше впору, а кроссовки — по ноге, Агата снова засомневалась: «Вдруг, пришелица больна какой-нибудь заразной болезнью, от которой погибнет все племя? Вдруг, она — оборотень, и в один прекрасный момент превратится в страшного зверя, который загрызет ее любимого адъютанта или кого-нибудь еще?» Взвесив все «за» и «против», Агата пожелала Павлову спокойной ночи и велела Даше следовать за ней на командный пункт.

IV

Павлов проснулся среди ночи. Все его тело передергивало от озноба. Пот липким зловонным медом склеивал кожу спины с рубахой.

Стояла тишина зловещая, и только собаки тявкали, перекликались от одиночества своей нечеловеческой сторожевой вечности. Ему показалось, что кто-то тихо плачет, и подумал, что это Даша Воронова. Он позвал ее по имени, но ответа не получил. Тогда он выбрался из-под медвежьей шкуры и, обшарив здоровой рукой свое ложе, понял, что он один. «Где же Даша?»— недоумевал он, растирая здоровой правой рукой виски, чтобы унять головную боль, причиною которой, по его мнению, могло стать чрезмерное употребление пива в сочетании с медовухой. Он догадался, что Агата увела Дашу на повторный допрос, во время которого могла проговориться о том, что он, по сути, тоже пришелец.

И эта мысль постепенно стала вытеснять все другие, омрачая настроение и призывая готовиться к самому худшему. Походив немного вокруг шалаша, он не выдержал и решительно направился в сторону командного пункта. Проходя мимо расположения отряда учениц среднего возраста, он заметил, что, несмотря на позднее время, многие еще не спят и заняты какими-то делами. При этом он не слышал никаких разговоров, словно все онемели. Неподалеку от походной кухни горел костер, а вокруг него неподвижно сидели пять учениц, опершись локтями о колени и закрыв лицо ладонями. В трех шагах от костра он заметил носилки, на которых лежал какой-то человек, накрытый холстиной, по виду женщина. У него ёкнуло сердце, и он почувствовал, как до костей его пробрался озноб. Его заметили и тихо окликнули. Он остановился и оглянулся по сторонам.

Но никто к нему не шел, и тогда он сам направился к костру, чтобы выяснить, что происходит. Возле носилок, на которых, надо полагать, находился покойник, Павлов остановился и, взглянув на мертвенно-бледное лицо, вскрикнул от ужаса. На носилках со скрещенными на груди руками лежала Даша, а на устах ее покоилась счастливая умиротворенная улыбка. У Павлова случился внезапный обморок. Его доставили на командный пункт и привели в чувство, облив холодной водой. Потом его растерли холщевыми полотенцами, уложили на большую деревянную кровать и накрыли меховым пледом. Возле него хлопотали Олеся, Ядвига и Старая Дося. Агаты на командном пункте не было. Он требовал объяснений. Старослужащая Олеся, размазывая по щекам слезы, сообщила, что во время допроса гермегона Дашюта умерла, вероятно, от разрыва сердца. Сама она при допросе Даши не присутствовала и рассказывала все со слов Старой Доси и Ядвиги, которые, разумеется, не были заинтересованы в том, чтобы брать ответственность за скоропостижную смерть пришелицы на себя. Тело Даши сожгли на рассвете, на большом погребальном костре на высоком берегу Припяти с почестями, подобающими соплеменнице, а не пленнице или рабыне. Так приказала Агата, чтобы успокоить свою совесть и умилостивить древних богов, которые, возможно, прислали Дашюту для того, чтобы дать племени орландов новые знания. То, что пришелица такими знаниями обладала, у нее не осталось никаких сомнений после того, как она на глазах у нее и присутствовавшей на допросе Старой Доси разобрала «шайтан агни кирдык» и объяснила принцип действия оружия, которое она назвала «огнестрельным». По мнению Агаты, все испортила Старая Дося, которая показала пришелице прозрачный флакон с приятно пахнущей жидкостью.

Принюхавшись, пришелица обрадовалась и заявила, что это — ее любимый запах, и она раньше мазала себя такой же жидкостью по нескольку раз в день. Заявление пришелицы повергло Центуриона и начальницу разведки в шок: они решили, что Дашюта принадлежит к тому же виду тварей, что и убитая хунхузская царица. Их подозрения усилились после того, как Ядвига принесла верхнюю одежду пришелицы, в которой она обнаружила зашитый потайной карман, а в нем — непромокаемые пакетики с белым порошком и прозрачный цилиндрический предмет с длинной и тонкой металлической иглой.

Объяснять предназначение этих предметов пришелица категорически отказывалась и умоляла не сообщать об этой находке ее господину, которого она, видимо, не только любила, но и сильно побаивалась. Учитывая все факты и обстоятельства, Агата и ее заместительницы приняли решение посадить пришелицу в деревянную клетку, в которой когда-то содержалась ручная пантера, и в таком виде доставить ее в резиденцию Верховного вождя для окончательного определения ее судьбы. Даша Воронова скончалась в тот момент, когда, скрутив ей руки, Агата и Старая Дося попытались ее в эту злосчастную клетку заточить. Ровно в полдень на командный пункт по приказу Агаты прибыли Клара и Соломка, едва отдохнувшие после возвращения из дозора. Уложив любимого племянника на носилки, они понесли его в приют Белохвостого Оленя. Для сопровождения расхворавшегося героя Агата, проникшись мольбами Забавы, отправила ее, а также Викторию и Стёпу. Новобранец Стёпа несла его рюкзак и оружие и была несказанно обрадована тем, что ей оказали доверие быть оруженосцем знаменитого сородича. На половине пути до приюта их встретила стая собак во главе с Громом и приветствовала радостным заливистым лаем. «Белохвостые» его не ждали. По сведениям недавно посетившей приют Урсулы ее милый друг, хотя и пошел на поправку, мог бы осчастливить их своим появлением не раньше, чем через три дня. Увидев же, что его принесли на носилках, они перепугались, решив, что он при смерти.

Клара и Соломка, как могли, их успокоили, объяснив, что Тимур-Победитель Тигра, очевидно, заболел лихорадкой и нуждается в проветриваемом и сухом помещении, а также в теплой воде для омовений и вкусной домашней пище. Павлова перенесли в его семейную хижину, где он ожидал встретить любимую жену, но вместо этого получил еще один удар судьбы. О том, что Медвяную Росу похитили, ему сообщил сам Михей. При этом он призвал его не падать духом, так как Ерофей и Урсула-воительница уже разработали план, как ее из подворья Кочубея вызволить, а обидчика Беллерофонта — брата Верховного вождя Гонория — жестоко проучить.

Ерофей, присутствовавший при разговоре, положив правую руку себе на сердце, подтвердил, что все именно так и есть. Для ухода за раненым героем требовалась сиделка. На эту роль в отсутствии Медвяной Росы очень активно напрашивалась его приемная дочь Сара Гудвин, но, узнав об этом, Павлов решительно воспротивился и попросил Лаванду прислать к нему какую-нибудь взрослую незамужнюю женщину. Лаванда поняла его правильно и обратилась к Михею с просьбой назначить сиделкой вдову Маланью, временно освободив ее от обязанностей банщицы. Но его приемная дочь все равно не унималась и добилась права находиться рядом с ним во время приема пищи. С ее капризами считалась даже Лаванда, и причина ее уступчивости была совершенно обоснованна: за победу на танцевальном конкурсе в День Благодарения Авесалома чернокожая девочка получила ценный приз в виде трех мешков желудевой муки. У «белохвостых» к тому времени все запасы муки подошли к концу, и ее едва хватало на то, чтобы утром испечь блины. Маланья отнеслась к своим обязанностям очень ответственно и сделала все от нее зависящее для того, чтобы Павлов поскорее встал на ноги. Для снижения температуры она применяла отвар из ивовой коры и влажные простыни. Когда же его бил озноб, укрывала легким пуховым одеялом. Перед сном она водила его в баню и омывала теплой водой. И уже на третий день, благодаря заботливому уходу, он почувствовал себя почти здоровым. За время болезни его посетили практически все «белохвостые», выражая восхищение его подвигами и желая скорейшего выздоровления.

Урсула посетила его дважды. Во время ее первого визита они согласовали некоторые неувязки в освещении деталей проведенной боевой операции. Так, неожиданно, всплыла на поверхность гибель Верховного жреца хунхузов по прозвищу Хор. Причину его смерти Павлов по настоянию Центуриона Агаты и Старой Доси должен был приписать себе. Во время второго визита Урсула больше плакала, чем говорила. Она была расстроена тем, что план освобождения Медвяной Росы, который она разработала совместно с Ерофеем, провалился. Неся службу в непосредственной близости от подворья Кочубея, ей удалось пробраться туда незамеченной и даже с Медвяной Росой поговорить. По словам Урсулы, его супруга показалась ей немного не в своем уме, но выглядевшей по-прежнему замечательно. Узнав о том, что он тяжело ранен, Медвяная Роса расплакалась и попросила передать ему поясок с золотыми бляхами с завязанным на нем устричным узлом. Так, он догадался, что Беллерофонт развязать «пояс верности» не смог, а снял его с ее бедер, разрезав ножом. Урсула договорилась с Медвяной Росой о том, что на рассвете она подойдет к частоколу с задней стороны подворья, а Урсула бросит ей веревочную лестницу, она по ней взберется на частокол и прыгнет.

Могучий Ерофей подхватит ее на руки и побежит в сторону расположения отряда старших учениц, которые в случае погони встанут на ее защиту. Урсула, как ей казалось, выбралась с подворья Кочубея незамеченной и заранее предвкушала победу, но в назначенное время по веревочной лестнице выбралась и упала в объятия Ерофея не Медвяная Роса, а распутная Шалава. Большего позора в жизни Ерофей не испытывал. Он так расстроился, что в тот же день отправился на охоту в район родового зимника на реке Припять, и в приюте Белохвостого Оленя отсутствовал несколько суток, пока по приказу старейшины Михея за ним не отправился, чтобы уговорить вернуться, его брат Корней. Как впоследствии выяснилось, к тому времени, когда Ерофей и Урсула приступили к реализации своего плана, Медвяной Росы на подворье Кочубея уже не было: Беллерофонт на ладье Верховного вождя увез ее в «факторию». Урсула полагала, что кто-то из ее подчиненных, которых она посвятила в план операции, рассказал об этом Беллерофонту или Кочубею.

— Что же делать? Что делать? — переживал Павлов, когда присоединившийся к разговору Гарегин подтвердил все, что она рассказала.

— Не унывать и не отчаиваться, а выздоравливать и готовиться к «поединку чести»! — подбадривал его Гарегин, и, таким образом, он понял, что ему предстоит дуэль, к которой он ни физически, ни морально еще не готов. Из дальнейших разговоров с Гарегином Павлов догадался, что у орландов «поединки чести» происходят без оружия и представляют собой обыкновенный кулачный бой. Потом он выяснил, что соперники в любое время года, даже зимой, боксируют обнаженными по пояс, а на руки надевают специальные рукавицы из толстой кожи с бронзовыми заклепками, которые способны причинить очень серьезную травму. Бой продолжается до тех пор, пока один из соперников не окажется в нокауте. Боксом, как видом спорта, Павлов никогда не занимался, считая, что это — обыкновенный мордобой. Ему больше нравились греко-римская борьба, по которой он в прежней жизни имел первый юношеский разряд. Судя по продолжительному отсутствию Ерофея и унылому настроению старших женщин, Павлов догадывался, что после неудачи с освобождением Медвяной Росы над «белохвостыми» потешаются во всех приютах. Однако вскоре злопыхатели примолкли. Из отряда Центуриона Агаты стали приходить удивительные новости. Так, во всех приютах узнали, что в День Благодарения Авесалома 18-летний Сорока не валялся под столом в обнимку с бочонком пива, а принимал участие в дерзком нападении на хорошо укрепленный лагерь хунхузов у Лопарского водопада, отличился в бою и получил тяжелое ранение. По мере того, как становились известными все новые и новые детали диверсионной операции под кодовым названием «Царица», отношение к «белохвостым» радикально поменялось: с ними особенно приветливо здоровались, зазывали в гости и приносили в подарок дефицитное свежее мясо. И уже мало кто после этого хвалил Беллерофонта за подлое похищение Медвяной Росы. По данным группы разведки и охотников из старших родов, все хунхузы куда-то исчезли, бросив на стойбище свое оружие, одежду, съестные припасы и т. д. Встретившиеся орландам на берегу Черного озера три бывших хунхузских пленника рассказывали совершенно невероятные вещи: о том, как всего два воина смогли обратить в бегство бесчисленных врагов. Они были совершенно уверены в том, что тут не обошлось без вмешательства богов. На седьмой день после возвращения Павлова в приют Белохвостого Оленя Верховный вождь Гонорий созвал Совет старейшин для того, чтобы главы родов дали оценку проведенной диверсионной операции и справедливо вознаградили ее организаторов, участников и непосредственных исполнителей. На слушания по данному вопросу были приглашены: Старая Дося, Агафья и Ольга, а также охотники старших родов. По просьбе Агаты в резиденцию Верховного вождя прибыли два чужеземца: Толемей-хан и Урхан. Накануне заседания Совета старейшин Агата поговорила со всеми свидетелями и экспертами, и затем составила речь, которую несколько раз прорепетировала в присутствии Гиты и трех «старух»: Любавы, Ядвиги, и Сансары. Красноречие у орландов было в почете, и тот, кто умел складно говорить пользовался большим уважением.

Речь Центуриона Агаты на заседании Совета Старейшин

Досточтимые старцы!

Я — Центурион постоянного войска племени орландов прошу принять к сведению следующие факты, имеющие отношение к безопасности наших родных и близких. Во дни постигших нас бедствий, когда полчища хунхузов приблизились к Красным Камням, мы получили от досточтимого Толемей-хана очень важные сведения о нашем противнике. Толемей-хан — один из самых умнейших и знатнейших из джурджени, и все, что он нам о хунхузах рассказал, является правдой. Хунхузы — не люди, но и не животные. Они обладают разумом и совершенно невероятными способностями к выживанию и размножению. С ними мы сражаемся уже много лет, но так и не поняли принципы организации их общества. Ученые мужи джурджени опередили нас в понимании этого вопроса, а Толемей-хан подсказал нам их самое уязвимое место. Это — их Царица, которая управляет ими, как Большая Пчела в пчелином улье или Большой Муравей в муравейнике. Но делает она это не с помощью слов, а с помощью запахов, которые ее подданные улавливают за многие десятки и, даже может, сотни стадий. Мы обнаружили скопление хунхузов возле Лопарского водопада. Наши разведчицы Агафья и Ольга установили, что, ежедневно, на рассвете, царица хунхузов, по прозвищу Пришедшая Красавица купается в струях Лопарского водопада, а потом выходит на большую мраморную глыбу, чтобы передать своим подданным свою высочайшую волю. Мы разработали операцию по уничтожению Пришедшей Красавицы посредством отравленной стрелы и подготовили исполнителей этого покушения: Урсулу-грозу хунхузов и Тимура-Победителя Тигра.

Толемей-хан и здесь нам помог, снабдив нас оружием дальнего боя, которое на языке джурджени называется гастрофетом, а по-орландски, это — аркубалиста. На рассвете в День Благодарения Авесалома Урсула-воительница, вооруженная луком, и ее напарник, вооруженный аркубалистой (арбалетом), вышли на позицию «единственного выстрела». В трудном походе до потухшего вулкана Бета и Таинственной реки их сопровождали охотник Аггей из рода Черного Кабана и его дочери — наши ученицы — Ася и Дина. Наши предположения о том, что в этот день все хунхузы соберутся на встречу со своей царицей полностью оправдались. Их было столько, что они заполнили всю территорию от Лопарского водопада до Черного озера. Пришедшая Красавица вышла на беломраморную глыбу точно в то время, которое заметили Агафья и Ольга. Первой попыталась поразить Пришедшую Красавицу Урсула-воительница, но, взобравшись на валун, поскользнулась, упала и оказалась у хунхузов в плену. Охранявшие царицу хунхузы немедленно увели свою госпожу в безопасное место. В это время напарник Урсулы забрался на старую осину и спрятался среди ветвей, выжидая, что будет дальше. Он терпеливо просидел в засаде до самого полудня, когда хунхузы, обыскав все окрестности в поисках сообщников пленённой Урсулы, не решились возобновить церемонию чествования своей повелительницы. Как только Пришедшая Красавица снова ступила на беломраморную глыбу, напарник Урсулы спустился с дерева, смело вышел на лишенный растительности берег реки, прицелился и произвел выстрел. Стрелял он, примерно, с расстояния трехсот шагов, но стрела поразила царицу хунхузов прямо в левый глаз. Хунхузы, стоявшие в оцеплении, немедленно схватили героя и потащили его на расправу. В это время подданных Пришедшей Красавицы охватил такой лютый страх, что они стали выть, кричать и разбегаться в разные стороны. Однако среди них был тот, кого хунхузы боялись и почитали не меньше, чем свою царицу.

Это — Черный Шаман (колдун) по имени Хор. По мнению Толемей-хана, Хор — земное воплощение Великого Змея. Черный Шаман быстро навел среди хунхузов порядок и начал приготовление их к присяге своей дочери, которая, к слову, была еще более красива, чем убитая царица. Все время, пока шли приготовления к присяге, Урсула-воительница и ее напарник находились среди пленных в дубовой роще. Их ожидала самая жестокая и мучительная казнь из всех, которые можно представить. Урсула от страха даже потеряла сознание. Но к ним пришла помощь, которую они не ждали. Одна молодая женщина из числа рабынь разрезала ремень, которым Тимур был привязан к дереву, вручила ему в руки копье с костяным наконечником и спряталась вместе с ним в кустах сирени. Когда мимо них проходила процессия, она показала ему злого колдуна Хора, в которого наш герой с расстояния десяти шагов метнул копье. Черный Шаман, пораженный прямо в сердце, выделил из себя страшный смрад, а затем вспыхнул ярким пламенем. Столб огня был таким высоким, что его заметили охотники москиты со своего сторожевого поста на Оленьей Горе. После этого все хунхузы растворились в воздухе. В это невозможно поверить, но наша разведка тщательно обследовала территорию вокруг Лопарского водопада и обнаружила большое количество брошенного оружия, одежду, предметы быта и…

никаких следов ног отступающих хунхузов. На этом испытания Тимура и Урсулы не закончились. Взяв под покровительство освобожденного ими из плена купца Урхана из племени джурджени и двух его сыновей, они отправились на двух каркасных лодках вниз по реке Лопарь. По пути у них произошло боевое столкновение с людьми неизвестного племени, вооруженных очень опасным оружием. Один из пришельцев был сражен наповал Урсулой метким выстрелом из лука. Это произошло благодаря тому, что Тимур, жертвуя собой, заслонил собой свою напарницу, но при этом, к сожалению, получил тяжелое ранение в левое плечо. Один из пришельцев был захвачен в плен, доставлен на Красные Камни, но во время допроса скоропостижно скончался. Мы сказали почти все. Вы же, досточтимые старцы, имеете возможность расспросить всех наших свидетелей и знающих людей.

Все свидетели и эксперты, которых допросили старейшины, подтвердили факты, содержавшиеся в докладе Центуриона. Толемей-хан даже объяснил причину, по которой храбрый Тимур и его славная напарница Урсула вначале промолчали по поводу убийства Черного Шамана. Адепты культа Великого Змея, по его словам, обладают огромной силой и даже после своей смерти преследуют всех, кто причинил им хотя бы малейшую обиду. После этих слов старейшины вздрогнули. Убийство Верховного жреца хунхузов могло, по их мнению, в дальнейшем навлечь на орландов какую-нибудь страшную беду. Урхан, который сам лично Черного Шамана не видел, а только слышал о нем от других пленных, подтвердил, что это — мерзкое существо с кожей, как у змеи, и глазами, горящими, как угли. Показания Толемей-хана и Урхана переводили Гита. Верховный жрец Колыван, тоже хорошо владевший языком джурджени, пребывал в состоянии глубокой задумчивости и от вопросов к свидетелям и экспертам воздерживался. Группа разведки представила главные вещественные доказательства того, что царица хунхузов и Черный Шаман убиты. С удивлением и страхом старейшины рассматривали и передавали по кругу золотой головной убор и искусственный фаллос из самородного золота. После этого Агата продемонстрировала «шайтан агни кирдык», из которого пришельцы ранили храброго Тимура. При виде карабина Верховный Жрец Колыван встрепенулся и хотел что-то сказать, но не решился и снова погрузился в состояние задумчивости. Первым в прениях по докладу Центуриона и выступлений свидетелей и экспертов взял слово Димитрий Храбрый — старейшина рода Желтого быка и родной дед Урсулы:

— Странное дело, господа старейшины. Вроде бы одержана славная победа, но большой радости от этого я, почему то, не испытываю. Я горжусь внучкой Урсулой и восхищаюсь мужеством ее напарника. Они, если рассудить здраво, шли на верную гибель. И кто же, как не древние боги, сжалившись над ними, помогли им выполнить и даже перевыполнить боевое задание?! Хунхузов, в том виде, в котором мы их знаем, больше нет. Но это вовсе не значит, что они исчезли с лица матушки Земли бесследно. Я уверен, что на их место придут еще более мерзкие твари, и боевое столкновение с пришельцами является тому подтверждением. Димитрия Храброго поддержал Ургант — старейшина рода Красной Лошади:

— Не следует торопиться с возданием почестей тем, кто организовал операцию «Царица». Еще неизвестно, как смерть Пришедшей Красавицы и Чёрного Шамана нам аукнется. Тимур и Урсула, безусловно, заслуживают триумфа, но не такого пышного и кичливого, к которым мы привыкли.

Меньше всего я желаю того, чтобы у Тимура — еще безбородого юноши — от славы и почестей закружилась голова… Сергий Мудрый — старейшина рода Росомахи и родной отец Центуриона Агаты — рассудил так:

— Мы добились успеха непонятно, какими средствами.

Тимур-Победитель Тигра и Урсула-гроза хунхузов были отправлены Центурионом на диверсионную операцию без малейших шансов на возвращение. Если бы они погибли, мы бы их оплакали, а потом забыли.

Но они выжили и заслужили достойную награду. Позвольте мне усыновить Тимура. Мой род гаснет: старший сын Панкрат — неизлечимо болен, младший — Сократ — пристрастился к медовухе. А ведь мы — потомком древнего рода, истёкшего из члена самого Авесалома. Пусть Тимур Храбрый станет моим наследником. Речь Сергия Мудрого задела за живое Михея — старейшину рода Белохвостого Оленя:

— Надо же, что выдумал! Не смог воспитать в своем роду Героя, а теперь желаешь заполучить готовенького?! Не позволю! Тимур — мой любимый внук и я по праву горжусь им, как Димитрий Храбрый гордится внучкой Урсулой. Речь Костромы — старейшины рода Куниц была длинной и витиеватой, но если ее ужать, то смысл ее сводился к следующему:

— Тимур — герой и заслуживает того, чтобы быть основателем отдельного рода, тотемом которого должен быть Тигр. Пусть каждый род в течение ближайших двух-трех лет предложит ему в жены хотя бы по одной юной невесте. Пусть он выберет, кто ему понравится. За это время можно совместными усилиями отреставрировать для него Разрушенную башню на восточном берегу Припяти. После этого он поселится в ней вместе со своими женами, приемной дочерью Сарой Гудвин и родными братьями: Рико и Люком. Забота о семье и домашнем хозяйстве приучит его к ответственности и к трезвому образу жизни.

Вспомните наших былых триумфаторов. Кто из них, скажите, смог выдержать испытание славой и почестями? Я таковых даже не припоминаю…

— Хорошая идея! За предложение Костромы голосую обеими руками! — заявил Мафусаил — старейшина рода Черного Кабана.

— Для почина выдаю за Тимура Храброго замуж дочь-красавицу Ириску! — вмешался в прения Верховный Вождь Гонорий.

— Помалкивай, пока тебя не спросили! — грубо оборвал его Сергий Мудрый, заметив, что Гонорий нарушил Регламент заседания Совета старейшин. Предложение Костромы поддержали другие главы родов. Заседание Совета старейшин началось примерно в полдень и продолжалось до вечера. За это время старейшины обсудили еще два вопроса: 1) предложения племени москитов о новом разграничении территории охотничьих угодий по реке Припять и 2) о потенциальной угрозе нападения племени кайяпо на Красные Камни в начале зимы текущего года. Окончательное решение по вопросу об итогах операции «Царица» Совет старейшин выработал после того, как разобрался с москитами и кайяпо. Заслушав доклад Агаты о переговорах с москитами, у большинства глав родов племени орландов промелькнула мысль о том, что немного хунхузов, порядка хотя бы одной сотни, для острастки москитов, совсем бы не помешало. Но еще больше старейшин беспокоил вопрос о вероятной войне с кайяпо, которые, следуя по избранному ими маршруту кочевья, должны были поздней осенью появиться в 50–60 стадиях севернее Красных Камней. Агата напомнила Совету старейшин о показаниях бывшей жены сына вождя кайяпо по имени Медвяная Роса, которая добровольно пришла к орландам и была принята досточтимым старцем Михеем в качестве почетного гостя рода Белохвостого Оленя. Упомянув Медвяную Росу в контексте с возможными враждебными действиями кайяпо, Агата намекала на то, что эту женщину следует возвратить туда, где она была принята по закону гостеприимства. И все старейшины, в один голос, заявили о том, что так должно и быть.

— Господа! — взмолился Верховный вождь Гонорий. — Я все понимаю, но Беллерофонт — мой любимый брат, и я не могу приказать ему вернуть Медвяную Росу в приют Белохвостого Оленя.

— Вождь ты, или не вождь?! — гневно спросил его до того хранивший молчание Верховный жрец Колыван.

— Вождь я, вождь, и я завтра же отправлюсь в факторию за Медвяной Росой — пообещал Гонорий. После этого Совет старейшин выработал свое решение по первому вопросу повестки дня, то есть диверсионной операции «Царица». Это решение, с какой точки зрения его не рассматривай, было совершенно беспрецедентным. Во-первых, старейшины объявили Центуриону и Старой Досе строгий выговор — за то, что они не обеспечили пути отхода Урсулы и ее напарника, которого теперь велено было называть Тимуром Храбрым, с места покушения на хунхузскую царицу.

— Победителей не судят! — пыталась возразить Агата.

— Замолчи! На твоей совести, кроме прочего, смерть рабыни из племени илинойцев: робкой, как олененок, и беспомощной, как слепой котенок! — заявил преподобный Колыван, и Агата закрыла лицо ладонями, чтобы скрыть хлынувшие из глаз слезы. Во-вторых, старейшины постановили перевести Толемей-хана с его слугами и Урхана с его сыновьями на более комфортное место жительства в подворье Кочубея и обеспечить их всем необходимым на период до отбытия в родные края. В-третьих, Урсула-воительница награждалась полным комплектом вооружения и доспехов из меди и бронзы. В-четвертых, Тимур Храбрый провозглашался главой рода Тигра со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая участие в заседаниях Совета старейшин, и получал в пользование участок территории на Красных Камнях у Разрушенной башни. Башню, естественно, еще следовало восстановить, а род — произвести. Как правило, к завершению заседания Совета старейшин у входа в резиденцию Верховного вождя толпился простой орландский народ, чтобы узнать последние политические новости. Были среди них и близкие родственники старейшин, которые под руки или на носилках провожали почтенных старцев до родовых приютов. Старейшина «белохвостых» Михей обычно предпочитал добираться до приюта без посторонней помощи, но на этот раз его ждал сюрприз. Его старший сын Ерофей усадил его в четырехколесную деревянную повозку в виде очень удобного кресла, обитого кожей, и под аплодисменты зевак и лай собак покатил по вымощенной брусчаткой дороге.

— Что это такое? — растерялся Михей.

— Это — драндулет. Его придумал Тимур Храбрый до того, как отправился в свой героический поход, а Гарегин взял, да и изготовил — объяснил Ерофей и в свою очередь поинтересовался. — Как наши дела, отец?

— Победа, полная победа! — обрадовал его Михей.

V

В полдень, когда началось заседание Совета старейшин, Павлов отдыхал в тени старой липы на лавочке у ворот приюта Белохвостого Оленя. Он наслаждался погожим летним деньком, щелкал каленые кедровые орешки и наблюдал за тем, как Рико и Люк соревнуются в метании копья в цель. Копье у них было игрушечное с наконечником из самородного золота. Вскоре к нему присоединилась Сара Гудвин и в очередной раз стала рассказывать о том, как в День Благодарения Авесалома она выступала на танцевальном конкурсе. За время своего пребывания на Красных Камнях чернокожая девочка быстро освоила орландский язык, разговаривала с небольшими ошибками и практически без акцента. Она была очень довольна своей новой жизнью и относилась ко всем «белохвостым» с неподдельной любовью и уважением. Павлова же она любила и уважала больше других и готова была ради него разбиться в лепешку. У него было предчувствие, что скоро произойдет какое-то важное событие, которое, если не перевернет, то сильно изменит его жизнь.

Об этом косвенно свидетельствовали загадочные улыбки и подмигивания старших женщин, которые с утра начали стряпать пироги и пробовать разные ягодные вина, чтобы удостовериться в том, что они не прокисли. Вначале он подумал, что «белохвостые» ждут появления Медвяной Росы и на всякий случай спросил об этом Гарегина. Но его о кузен и самый близкий друг лишь развел руками и попросил набраться терпения до решения этого вопроса на сегодняшнем заседании Совета старейшин, который, по его мнению, не позволит Гонорию и Беллерофонту оскорблять честь и достоинство храброго воина, совершившего подвиг и получившего тяжелое ранение. Не успел он дослушать рассказ приемной дочери о танцевальном конкурсе, который изобиловал новыми подробностями, как увидел, что из ворот приюта, одна за другой выходят жены сыновей Корнея: Дарья, Прасковья и Ласточка. Женщины были одеты в длинные праздничные сарафаны из выбеленного холста, а в руках они держали букеты полевых цветов. Следом за ними вышли их мужья: Макар, Демьян и Савелий в летних охотничьих комбинезонах из оленьей замши. Молодые люди несли длинную рыболовную сеть, которую затем развернули в виде луча.

Откуда-то неподалеку раздался протяжный звук рога, на который из приюта Белохвостого Оленя протрубили трижды. Громким лаем залилась вся собачья стая «белохвостых» и куда-то помчалась. Рико и Люк бросили спортивные занятия, прибежали к Павлову и забрались к нему на колени. Сара Гудвин начала хныкать, упрекая его в том, что он уделяет своим братьям больше внимания, чем ей, тогда как она любит его больше всех на свете.

— И я тоже люблю тебя, Сара — пытался он ее успокоить.

— И я стану твоей любимой женой? — обрадовалась Сара.

— Тебе, что, уже замуж захотелось? — изумился Павлов.

— Теку, как сучка. Уже невтерпеж! — простодушно призналась Сара.

— Раньше, чем тебе не исполнится 14 лет, думать об этом не смей!

Понятно?! Иначе верну тебя к твоим сородичам, и ты снова станешь «священной девой» — пригрозил он ей. Сара обиженно зашмыгала носом и посадила к себе на колени Рико, заметив, что ему неудобно держать на себе двух упитанных малышей, растолстевших от орландской каши и блинов с медом. Так они и сидели, с любопытством наблюдая за начавшимся театральным действом, пытаясь разгадать его смысл. Из ворот приюта вышла Лаванда в нарядном сарафане с деревянным подносом в руках. На подносе был круглый хлеб из желудевой муки и глиняная солонка. Следом за ней появился красный от смущения 30-летний Юлий — старший сын Дорофея и Глафиры, по прозвищу Бортник, так как главной его обязанностью был уход за пчелами. Он также занимался всем, что с пчеловодством связано: изготовлением ульев и восковых свечей, приготовлением разных напитков на основе меда: алкогольных (для взрослых) и безалкогольных (для детей). Юлий все время был чем-то занят, и Павлов с ним общался очень редко. У Дорофея и Глафиры было еще два взрослых сына и дочь-подросток по прозвищу Медуница, с которой крепко дружила его Сара Гудвин. Павлов был в курсе, что жена Юлия по прозвищу Гусыня по весне умерла от простуды, оставив ему трех малолетних детей. По достоверным сведениям Гарегина, Лаванда и Глафира пытались сосватать за Юлия какую-нибудь вдову или разведенную женщину, но пока безуспешно. Возможно, что на этот раз им это удалось, и Павлова разбирало любопытство, на ком же Юлия женят: на Арине Вертихвостке из рода Красной Лисицы или на Ксюше Косоглазой из рода Горностая?

Вскоре его любопытство было удовлетворено, но то, что он увидел, повергло его в крайнее изумление, а в глубине души его зашевелилась ревность. Во главе свадебной процессии, идущей в направлении приюта Белохвостого Оленя, он увидел Нару и Березку. То, что невестой является Березка, было понятно без дополнительных разъяснений. На ней был наряд «девственной невесты», сшитый из тончайшей бересты. Рядом с Березкой шла Нара, одетая в халат из тонкой оленьей кожи, украшенный собольим мехом. Их сопровождали сородичи, одетые в праздничные одежды, в количестве десяти человек: пять юношей и пять девушек. У девушек в руках были полевые цветы, а юноши, сгибаясь от тяжести, несли на себе огромные тюки, в которых, вероятно, находилось приданое невесты и подарки родственникам ее будущего мужа. Приблизившись к Лаванде и Юлию, Нара и Березка низко поклонились.

Юлий предложил Наре и Березке отведать хлеба-соли. После этого он взял Нару за руку, и они троекратно поцеловались. То же самое Юлий повторил с Березкой. Затем Юлий и Нара взяли Березку за руки, и повели ее к скамейке, на которой расположился Павлов со своим семейством. Опережая их, к скамейке направились Макар, Демьян и Савелий и окружили ее рыболовной сетью. Павлов догадался, что происходит что-то серьезное. Он попросил Люка слезть с его колен и встал, не зная, что и подумать.

— По сердцу ли тебе девушка, которую мы к тебе привели? — с неожиданным вопросом обратился к нему Юлий.

— Конечно, по сердцу! — ответил Павлов, полагая, что это делается для того, чтобы узнать у него, как авторитетного сородича, личное мнение о Березке.

— Так бери ее себе! Пусть она будет тебе любимой женой, твоим братьям — старшей сестрой, а твоей приемной дочери Саре — доброй мачехой! — с этими словами Юлий Бортник слегка подтолкнул Березку в спину, и она, пройдя через открывшийся проход в сети, бросилась к Павлову на шею, плача от радости. И тут-то до него дошло, почему Фиалка (жена Гарегина) и Муза (жена Корнея) затеяли в его хижине генеральную уборку, а самого его попросили посидеть у ворот приюта на лавочке и понаблюдать за братьями Рико и Люком, которые, якобы, совсем от рук отбились.

Присутствие на церемонии «встречи невесты» Юлия имело еще более прозаичное объяснение: Юлий (вдовец) и Нара (вдова) объявляли о своей помолвке. Из этого следовало, что Юлий становился для Березки отчимом. У орландов не существовало шаблонов, по которым они проводили торжественные церемонии, — все зависело от конкретных условий и обстоятельств, примеряясь к которым старшие женщины родов каждый раз придумывали новый сценарий. В итоге, под веселую песню о рыболове, которого съела пойманная им рыба, Павлов и Березка отправились в приют Белохвостого Оленя в хижину, где он еще совсем недавно, душа в душу, жил с Медвяной Росой. Их осыпали цветами и кричали: «Тили-тили тесто жених и невеста»! Когда Лаванда, открыв дверь, впустила их в помещение, Павлов опешил, — настолько изменилась вся обстановка. На полу лежали медвежьи шкуры, а на кровати — пуховая перина, застеленная тонким льняным полотном. В каждом углу стояла высокая глиняная ваза с ветками пихты и можжевельника. На низеньком обеденном столике было расставлено разное угощение, а под столик был задвинут деревянный таз с водой.

— Желаем любви и счастья! — крикнула Нара, когда Лаванда затворила за молодыми дверь.

— Есть хочешь? — спросил он Березку, не зная, как начать с ней общаться в столь необычной ситуации.

— Не хочу. Помоги мне лучше снять этот наряд. Мне в нем холодно — потупив глаза, попросила его Березка. Снять с невесты «свадебное платье» оказалось делом не простым, так как некоторые его фрагменты были к ней просто приклеены.

— Кто же тебя так нарядил? — поинтересовался Павлов, сдирая с ее спины большой лоскут бересты.

— Ай, больно! — отвечала Березка, пытаясь в это время отстегнуть юбку.

— И замуж за меня тебя, наверное, силком идти заставили — съязвил Павлов и тут же нарвался на конфликт.

— Как тебе не стыдно?! Я по тебе, можно сказать, со дня нашей первой встречи сохну, а ты издеваешься! — возмутилась Березка, отстегнув, наконец, от кожаного пояса берестяную юбку. Юбка свалилась, и ему осталось только развязать узел, скреплявший пояс. На поясе держались колготки из тончайшей бересты. Он и прежде уже видел Березку обнаженной, хотя и не в полный рост, а по пояс.

Это было полтора месяца назад на стоянке Белохвостого Оленя. Он еще тогда подумал, что юная Березка линиями своего тела больше похожа на женщину, чем ее старшая сестра Урсула.

— Не смей при мне думать о моей сестре! — неожиданно заявила Березка и, шутя, дернула его за ухо.

— Как ты догадалась? — изумился Павлов, чувствуя, как к его лицу прихлынула кровь.

— По твоим губам. Ты беззвучно прошептал «Урсула» — сообщила наблюдательная Березка, таким образом, поставив его перед фактом, что перед ней ему, вряд ли, удастся что-нибудь утаить. Освободившись от свадебного наряда, Березка выдвинула из-под обеденного столика деревянный таз с водой и, встав в него ногами, попросила его промыть ей те участки кожного покрова, на которых остались следы клея. Вода в тазу оказалась горячей, и Павлов получил еще одно наглядное доказательство организаторских способностей уважаемой Лаванды.

— Так кто же все-таки тебя так нарядил? — повторил он свой вопрос.

— Двоюродные сестры. Они же и татуировку замужней женщины мне сделали. Нравится? — спросила Березка, повернувшись к нему лицом.

— Тебе, наверное, было очень больно? — посочувствовал Павлов и даже поцеловал ее венерин холмик, на который очень искусно был нанесен узор из цветов и листьев.

— Больно, конечно. Но это ведь делается не в один день, а постепенно. Можно привыкнуть… — раскрыла Березка один из секретов приготовления орландских невест к замужеству. После омовения Березка забралась на перину и развязала принесенный с собой узелок. В узелке были разные золотые украшения: кольца, сережки, браслеты. И не только. Среди этих безделушек Павлов с удивлением увидел свой перочинный нож, компас и коробок спичек.

Эти предметы он забыл в своей куртке, которую Нара в тот день, когда он сразился с тигрицей, поручила Березке прополоскать в речной воде.

— Вот, это — твое — сказала Березка и протянула ему его вещи.

— Спасибо тебе, милая Березка! Такого я точно от тебя не ожидал! — расчувствовался он.

— А теперь я жду подарок от тебя — тихо сказала Березка и, покраснев, опустила голову.

— Какой подарок? — не понял он.

— Подари мне братика! …

VI

С приходом Михея и Ерофея начался заключительная часть церемонии бракосочетания Тимура Храброго и Березки. Михей благословил молодых, а затем поздравил Нару и Юлия с помолвкой. Прошло немного времени, и в приют Белохвостого Оленя пожаловал Димитрий Храбрый — старейшина рода Желтого Быка. 80-летнего старца принесли на носилках его внуки — двоюродные братья Березки и Урсулы. Он был маленький и высохший, с седым ежиком волос над высоким лбом. И опять все повторилось: благословление и поздравление. Глава рода Желтого Быка занял место на противоположном конце большого праздничного стола, то есть напротив Михея. Жених и невеста сидели посредине стола, соответственно, напротив Нары и Юлия Бортника. Для выхода к родственникам и гостям Павлов по просьбе Лаванды надел новую безрукавку и штаны и из какой-то тонкой, как пергамент, кожи и знаменитый плащ из тигриной шкуры. Березка переоделась в летний сарафан и надела на руки тонкие золотые браслеты, подаренные ей Сарой Гудвин. Когда молодожены садились за стол, Юлий набросил на плечи Березки манто из шкурок горностая и сказал, что это — его подарок. Павлов догадался, что Юлий — рад несказанно. Хотя Нара была на десять лет его старше, она принадлежала к старшему роду — многолюдному и зажиточному. Кроме того у нее была безупречная репутация и она славилась, как искусная рукодельница и повариха. Хлеб, который она выпекала, не черствел, а пиво, которое она варила, отличалось тонким вкусом и ароматом. Да и внешне Нара выглядела, что надо: высокая, статная, румяная и чернобровая. От Березки Павлов успел узнать, что Нара решилась на брак с Юлием потому, что захотела быть рядом с любимой младшей дочерью во время ее первой беременности, чтобы оказывать ей посильную помощь по хозяйству, защищать от притеснений и завистливых сплетен младших женщин. Со старшими женщинами рода Белохвостого Оленя Нара была хорошо знакома и надеялась на то, что их приятельские отношения постепенно перерастут в родственную симпатию и взаимное уважение. Павлова и Березку оставили в брачных покоях наедине, не ограничивая во времени интимного общения, поэтому они успели сделать все, что хотели, откровенно поговорили на разные темы и даже немного подремали. Березка поделилась с ним планами на будущее. Так, она изъявила желание, чтобы после возвращения Медвяной Росы они жили втроем в одной хижине, а когда у нее и у Медвяной Росы родятся дети, они построят вторую хижину, в которой он сможет спокойно отдыхать после мирных и ратных трудов.

— Только не отдаст тебе Беллерофонт Медвяную Росу добровольно — высказала Березка мнение Нары, Лаванды, Урсулы и, отчасти, свое собственное.

— Я вызову Беллерофонта на поединок чести, когда поправлюсь! — вскипел Павлов, задетый замечанием Березки за живое.

— Вот, когда выздоровеешь и наберешься сил, тогда и вызывай, пока же твоя единственная жена, это — я. И я не желаю, чтобы Беллерофонт сделал тебя калекой — Березка всхлипнула и прижалась к нему еще крепче.

* * *

А теперь снова вернемся к праздничному свадебному столу. Все «белохвостые» и их гости уже знали, что Димитрий и Михей принесли с собой какие-то очень важные новости и с нетерпением ждали, когда они их им сообщат. Но старцы, словно, нарочно, держали паузу, и обменивались колкими шутками и замечаниями по поводу Нары Рукодельницы и Юлия Бортника: у Нары пиво-де никогда не выдыхается, а у Юлия пчелы делают такой мед, что его можно сразу употреблять, как медовуху. Наконец, подав друг другу условный знак, старейшины встали. Вслед за ними немедленно встали все остальные. Димитрий и Михей торжественно сообщили о недавно принятом в резиденции Верховного вождя решении именовать Тимура Храброго основателем рода Тигра с выделением ему и его семье родовой вотчины и охотничьих угодий. Это известие вызвало бурное ликование, поскольку все сразу поняли, что это — круче, чем триумф. Солнце наполовину скрылось за горизонтом, когда за воротами приюта Белохвостого Оленя послышались мерные удары копий о кожаные щиты. Трижды протрубил рог. Березку и Тимура Храброго пришли поздравить Урсула-воительница и свободные от дежурства старшие ученицы ее отряда в количестве десяти человек. Молодожены вышли из-за стола и направились к воротам в сопровождении Ерофея и Гарегина, которые несли в руках штандарты Белохвостого Оленя. Михей и Димитрий, а за ними и все остальные (родственники и гости) тоже захотели посмотреть, как Урсула-гроза хунхузов будет поздравлять ее младшую сестру Березку и боевого соратника Тимура со вступлением в законный брак.

— Урал!!! — восторженно закричали старшие ученицы при виде Павлова и Березки. А дальше произошло то, что никто не ожидал: Павлова посадили на щит и подняли на вытянутых руках.

— Слава нашему Тигру Тимуру! — закричали ученицы.

— Слава нашей Тигрице Урсуле! — снова закричали ученицы, и на щите, стоя на ногах, над толпой поднялась Урсула в бронзовом шлеме с высоким гребнем и до блеска начищенном медном панцире. Эти доспехи из арсенала Верховного вождя Гонория ей незамедлительно выдали сразу после окончания заседания Совета старейшин. В этот торжественный момент все вокруг озарилось светом отразившихся от гранитных берегов Красных Камней лучей заходящего солнца. Хотя Павлов уже успел привыкнуть к этой ежедневной иллюминации, на этот раз она показалась ему особенно великолепной. Михей радушно пригласил Урсулу-воительницу и юных амазонок в приют Белохвостого Оленя. Для них немедленно поставили и накрыли отдельный стол, а Ерофей выкатил для них большую бочку крепкого пива. Павлов не мог не догадаться, что его свадьба влетела сородичам, как выражались в его время, «в копеечку». Из погребов были вытащены все соления, копчения и сладкие ягодные вина. Накануне Гарегин выменял на Главном причале у знакомых охотников на выделанные звериные шкуры свежее мясо (оленину), которое было сварено в трех больших медных котлах. Желающих поздравить Тимура Храброго и Березку было так много, что Ерофею и Лаванде пришлось устанавливать очередность пребывания гостей за праздничным столом. Рассказывают, что Шалопай и Кудлатый — бывшие приятели Сороки, уже изрядно выпившие на поминках по своему товарищу из рода Красной Лошади, попавшему на рыбалке в пасть огромного речного ящера, тоже пытались напроситься в гости, но Ерофей и Гарегин дали им жесткий отпор. Парни так разобиделись, что поклялись при первой же возможности отомстить зазнавшемуся дружку. По дороге к Главному причалу Шалопай и Кудлатый встретили возвращающуюся с пикника веселую кампанию незамужних девиц и холостых парней. Лидером среди них являлась 14-летняя дочь Верховного вождя Гонория Ириска, считавшаяся на Красных Камнях первой красавицей и самой завидной невестой.

— Привет, Ириска! — крикнул Шалопай, и послал ей воздушный поцелуй, — на что Ириска в ответ презрительно поджала губы.

— Откуда такие хмельные и невеселые? — поинтересовался Патриций — один из младших сыновей Гонория.

— Из приюта «белохвостых». Со свадьбы Сороки, то есть Тимура Храброго, и Березки — дочери Нары и Уренгоя из рода Желтого Быка.

Только нам ничего не досталось. По усам текло, а в рот не попало — пожаловался Кудлатый.

— Березка?! — удивилась Ириска, и, поняв, что они не шутят, заревела и, путаясь в полах белого льняного плаща, побежала домой, чтобы выяснить, почему обещанный ей муж-герой достался другой невесте.

— Вот тебе и Сорока! — сказал Кудлатый, догадавшись о причине, по которой красавица Ириска ударилась в слезы.

— А может быть он и не Сорока вовсе? — предположил Шалопай и в задумчивости почесал затылок.

— Тогда кто же он?

— Кто?

— ??? Веселье в приюте Белохвостого Оленя продолжалось далеко за полночь. Для освещения были зажжены заранее сложенные костры.

Заметив, что его юная супруга уже ничего не кушает и не участвует в общем разговоре, а клюет носом, Павлов обратился к сидевшему с ним рядом на лавке Ерофею с вопросом:

— Дядюшка, не будет ли с моей стороны неучтивым, если я и Березка оставим гостей и отправимся почивать?

— Нет проблем, племянник! Бери ее под руку, а я и Лаванда зажжем факелы и вас проводим! — обрадовал его Ерофей. Нара и Юлий тоже вызвались их проводить. По озабоченному выражению лица тещи Павлов догадался, что она хочет ему сообщить что-то важное и не удивился, когда, подойдя к хижине, Нара заявила, что ненадолго с молодыми задержится, чтобы оказать дочери небольшую врачебную помощь. Сородичи поняли ее правильно и быстро удалились. Когда они остались втроем, Березка сердито заявила матери о том, что ни в какой врачебной помощи она не нуждается, так как Тимур — настоящий мужчина и сделал ее женщиной так, что она не почувствовала никакой боли.

— Я в этом и не сомневалась, доченька! — засмеялась Нара и с помощью огнива и кресала зажгла принесенную с собой толстую восковую свечу.

— Тогда зачем ты здесь? — сердито спросила Березка.

— Я здесь для того, чтобы сообщить тебе и твоему мужу о том, что Верховный вождь Гонорий завтра с утра отправится с Главного причала на своей ладье в факторию. Вождя будут сопровождать его сыновья и слуги, а также Ерофей, Корней, Гарегин и, ты, мой дорогой зять. Вас берут, якобы, затем, чтобы вы уговорили Медвяную Росу вернуться в приют Белохвостого Оленя. Но это — ловушка — сказала Нара, сославшись на источник информации, заслуживающий доверие.

— Я не смогу отказаться от этой поездки, и вы, мама, это прекрасно понимаете — сказал Павлов и пригорюнился.

— В тебя могут выстрелить отравленной стрелой из лука. На ладье или по прибытию в факторию тебя могут угостить отравленным пивом или медовухой. От угощений откажись. Надень в поездку холщевый панцирь и повесь на спину круглый щит. Урсула в курсе дела, и завтра утром нужные доспехи тебе и Гарегину предоставит — Нара говорила так убедительно, как будто она эту ситуацию уже давно предчувствовала. Когда Нара ушла, пожелав молодым спокойной ночи и здорового потомства, у Березки началась истерика. Она так безутешно рыдала, уткнувшись лицом в пуховую подушку, что Павлов не выдержал и напугал ее тем, что, когда она родит ребеночка, молоко у нее будет соленым.

Березка ему не поверила, но плакать перестала и даже неумело начала с ним любовную игру, которая продолжалась до тех пор, пока горела оставленная Нарой восковая свеча.

* * *

Ранним утром над Красными Камнями разразилась гроза, которая помешала Павлову досмотреть чудный сон, вызвавший у него приступ ностальгии. В этом сне он видел своих родителей, старшего брата, друзей школьных и студенческих лет и прекрасно понимал, что их всех уже нет в живых. Давным-давно умерли даже их дети и внуки, и из населения той Атлантиды, наверное, остался только он один. Среди прочих знакомых лиц он увидел во сне Лёньку-философа, который, небрежно опершись о стойку бара, читал свои стихи. Стихи были длинные-длинные, и он успел запомнить только первые строчки:

Гроза разбудила и Березку. Его юная супруга нежиться в постели под пуховым одеялом не стала, а, накинув холщевый халат, разожгла в очаге огонь и поставила в медном кувшине греться воду. Вопросы гигиены у чистюли Березки стояли на первом плане, и Павлова это не могло не порадовать. Невдалеке послышались чьи-то тревожные голоса и крики. В хижину без стука вбежала испуганная Сара Гудвин и сообщила о том, что горит дровяной склад, в который попала молния. Эта новость заставила Павлова немедленно подняться с постели и одеться. Вместе с Сарой он поспешил на место происшествия. К счастью, «белохвостые» возгорание заметили вовремя и успели огонь погасить, иначе при сильных порывах ветра не миновать было большой беды. Тушением пожара в дровяном складе руководил Гарегин. Дровяные склады, как и столярная мастерская, были его заботой. От сажи и копоти он был весь черный, как трубочист. Заметив Павлова, он подошел к нему и сообщил о том, что еще до грозы в приют Белохвостого Оленя прибегал посыльный от Верховного вождя. Гонорий велел передать, чтобы Ерофей Чернобородый, Корней Весельчак, Гарегин Плотник и Тимур Храбрый, когда высохнет роса, были у Главного причала, готовые к отплытию в факторию. Гарегин подтвердил опасения Нары и сказал, что они отправятся в полном боевом снаряжении, и по дороге будут держать ухо востро. «Будь готов к любым неожиданностям, брат», — предупредил его он. Павлов пригласил Сару позавтракать вместе с ним и Березкой, и его приемная дочь с радостью согласилась. Заметив на обеденном столике много вкусных блюд, она пришла в еще больший восторг. Ей особенно понравилось хрустящее медовое печенье и утиные грудки, зажаренные в кедровом масле. Детей и подростков во время свадебного торжества тоже хорошо угостили, но всего попробовать им, разумеется, не удалось. Сара рассказывала о том, как она со своими подругами наблюдала за тем, как веселятся взрослые, из окна второго яруса башни и уморительно передразнивала особенно запомнившихся ей гостей. Березка, слушая Сару, сдержанно улыбалась, как и положено взрослой замужней женщине. Затем Сара стала рассказывать о том, какие у нее и ее подруг на сегодня планы в мастерской, и с сожалением отметила, что в отсутствие Медвяной Росы работа по пошиву одежды уже не так спорится. Березка покраснела и опустила голову, понимая, что в качестве мастерицы-закройщицы заменить Медвяную Росу она, наверное, не сможет.

VII

Верховный вождь приветливо встретил «белохвостых» на Главном причале возле ладьи-однодеревки с надстроенными резными бортами и поздоровался с каждым за руку. «Что это вы как в военный поход снарядились?», — удивился он и неестественно засмеялся. Сам Гонорий и его сыновья: Кочубей, Аркадий и Евстигней, — были одеты в обычные летние охотничьи комбинезоны из оленьей замши. На носу лодки были сложены мешки с солью и тюки с выделанными оленьими шкурами — товар, который Гонорий перевозил в факторию для продажи на предстоящей осенней ярмарке. Традиционная летняя ярмарка по причине наводнения, не состоялась, и состоится ли осенняя, никто не знал, но семья Верховного вождя на всякий случай к ней готовилась. Гонорий жестом приказал сыновьям занять места гребцов. Ерофей, Корней и Гарегин тоже сели за весла. Слуга Гонория по прозвищу «Илиноец» — кряжистый пожилой мужик с повязкой на голове в виде банданы — взялся за тяжелое кормовое весло. Павлова Гонорий пригласил присесть на низенькой скамейке возле мачты и сел на такую же скамейку напротив него. За их отбытием в факторию наблюдало много любопытных. Пришла проводить своего боевого соратника и Урсула-гроза хунхузов. С Березкой и Нарой Павлов попрощался в приюте, и они обещали ждать его у Главного причала весь вечер. Путь от Красных Камней до фактории занял шесть долгих дневных часов. Всю дорогу Павлов и Гонорий разговаривали. Верховного вождя интересовали некоторые детали операции «Царица», и самое главное — причина, из-за которой хунхузы словно сквозь землю провалились.

Павлов старался отвечать четко, по-военному. Относительно исчезновения хунхузов он искренне признался, что был удивлен этим даже больше, чем тому, что вообще остался жив. И тогда Верховный вождь раскрыл перед ним свои планы. Он хотел бы выдать за него замуж любимую дочь Ириску, с условием, чтобы три дня в неделю он проживал в его резиденции и совместно с ним занимался «государственными делами». Остальное время он мог бы проводить в своем родовом гнезде в приюте Тигра, который Гонорий обещал помочь к зиме восстановить, обязав каждый род выделить ему в помощь по одному плотнику. Кроме того, Гонорий хотел, чтобы его будущий зять, пользуясь пребыванием на Красных Камнях Толемей-хана, выучил язык джурджени и научился на этом языке читать и писать. Об этом Гонория попросил сам Толемей-хан. От Верховного жреца Колывана подобной помощи ждать было бесполезно, так как он искренне считал, что грамота орландам ни к чему. Он только сыновей своих грамоте обучал, да и то лишь потому, что в возрасте 17–18 лет они покидали отчий дом и отправлялись в Храм Высочайшего Одина для продолжения учебы и принятия жреческого сана. Окружающий ландшафт никого не радовал. Берега Припяти были сильно подтоплены, как после весеннего половодья. Лесные промысловые звери: лоси, олени и кабаны, — ушли на возвышенные участки суши, и охотникам оставалось только надеяться на то, что осенью они вернутся на прежние места обитания. А пока между родами то и дело вспыхивали ссоры по поводу того, кто и где имеет право охотиться. Гонорию приходилось улаживать и эти конфликты, и вновь и вновь перекраивать границы между участками сократившихся из-за наводнения промысловых угодий.

— А тут еще москиты совсем обнаглели, требуют себе высокий берег, вплоть до реки Лопарь — пожаловался Гонорий, уже сожалея об исчезновении хунхузов, которые в летние месяцы держали москитов в страхе и напряжении.

— И что же? Война? — забеспокоился Павлов.

— Война с москитами сейчас нам не с руки. Есть еще кайяпо, которые кочуют от нас поблизости и могут нарушить мирный договор — в глазах Гонория проявилась работа мысли.

— Почему не осваивается территория у потухшего вулкана Бета? Я сам видел, что зверя там больше, чем где бы то ни было — не выдержал Павлов.

— Страх! Там бесследно пропадают люди и появляются невиданные животные и растения. После посещения этих мест многие начинают испытывать беспричинную тоску и боли в суставах. Разве тебе это неизвестно? — удивился Гонорий.

— Так ведь Аггей Лучник из рода Черного Кабана там охотится, и ничего — не очень уверенно возразил Павлов.

— Уже не охотится. Сегодня на рассвете он отошел в Царство Теней.

Накануне, вечером, у него из горла внезапно хлынула кровь — сообщил Гонорий печальную для Павлова новость. Путешественники дважды останавливались на привал на каменных россыпях, обозначивших новое русло реки, ширина которой местами достигала 5–6 километров. Пока Припять неохотно возвращалась в коренные берега, над затопленными участками тайги, уныло и сиротливо, торчали верхушки хвойных и лиственных деревьев. Костры, несмотря на обилие кровососущих насекомых, орланды на привалах не разводили. В таких местах речных террас между камнями накапливается лесной хлам и перегной, и огонь, проникший в щели, может распространиться по глубоким и извилистым ходам между камнями.

Потушить такой пожар невозможно. Из-за одного костра, живописные, покрытые лесом холмы могли на многие годы превратиться в мертвые кучи камней. Сыновья Верховного вождя и сородичи Павлова в часы отдыха подкрепляли силы темным пивом и сушеной олениной, перекидываясь друг с другом колкими замечаниями и остротами. Что касается Павлова и Гонория, то во время привалов они практически ничего не ели и не пили, но по совершенно разным причинам. Один (Павлов) страдал от сердечных мук и ревности, второй (Гонорий) — от изжоги и приступов язвенной болезни, которая у него проявилась сразу после достопамятного заседания Совета старейшин. Братья Верховного вождя Беллерофонт и Капуцин проживали в фактории на просторном подворье вместе с семьями и домашней прислугой. Место, на котором располагалась фактория, Павлову очень понравилось. Это был высокий берег Припяти неподалеку от слияния ее с рекой Еленой. В различных районах России такие места имели разные названия: «стрелка», «бык», «раздер», «россошь». У орландов место слияния двух рек называлось словом «сангам» и традиционно считалось средой обитания доброй волшебной силы. Всего в фактории насчитывалось шесть подворий, в которых постоянно проживали купцы из Империи джурджени и представители родоплеменной знати окрестных полуоседлых и кочевых племен. Все это сообщество жило довольно дружно, охраняемое двусторонними мирными договорами между племенами. Капуцин встретил прибывших с Гонорием «белохвостых» очень радушно: приказал слугам наккрыть стол в праздничном варианте и выкатить из погреба бочку крепкого пива.

— Мы не ради угощения прибыли, а за Медвяной Росой! — с твердостью кремня в голосе заявил Ерофей.

— Она здесь. Только немного прихворала. Ее муж Беллерофонт отправился сегодня утром вместе со старшей женой Рауленой в гости к своему тестю — князю Бильдыеву — сообщил Капуцин, упомянув вождя племени тунгусов-оленеводов, который, по слухам, обладал недюжинной колдовской силой. Ответ Капуцина «белохвостых» насторожил, и Павлов потребовал, чтобы Медвяную Росу ему немедленно представили. Старшая жена Капуцина Магнолия из рода Желтого Быка без лишних слов проводила его в светлицу на втором этаже просторной рубленой избы. Любимую жену он застал лежащей на двуспальной деревянной кровати с балдахином. Увидев его, Медвяная Роса вскрикнула от неожиданности и попыталась подняться, но, застеснявшись, попросила его отвернуться, чтобы переодеться в верхнюю одежду. Он послушался, удивляясь тому, что она воспринимает его, как постороннего мужчину.

Накинув халат из оленьей замши, она подошла к нему и уткнулась лицом ему в спину. Он повернулся, и осторожно обнял ее за плечи. Медвяная Роса плакала. Она была несказанно рада тому, что он жив и здоров. И она была крайне опечалена тем, что ее с ним насильно разлучили. Он увидел ее потускневшие глаза и бледные опавшие щеки. Вся она была какая-то жалкая, пришибленная, но по-прежнему желанная. «Хочу ее, хочу!» — пульсировало в его голове.

* * *

Капуцин и Магнолия не возражали против того, чтобы Медвяная Роса и Тимур Храбрый могли пообщаться друг с другом наедине, без посторонних глаз, совершив прогулку по высокому берегу Елены. Во время этой прогулки, к немалому огорчению, Павлов выяснил причину, по которой Медвяная Роса вместе с ним на Красные Камни не вернется, — не потому, что она его разлюбила, а потому, что любит его так сильно, что не может рисковать его жизнью. Вот, что, в частности, она ему рассказала:

— Беллерофонт — подлец. Он ревнует тебя ко мне и завидует твоей славе. Через неделю-другую, когда ты выздоровеешь, он вызовет тебя на «поединок чести», заявив о том, что ты забрал меня с подворья в его отсутствие. Но поединок этот будет бесчестным, потому что Беллерофонт смажет свои бойцовские рукавицы соком черной лягушки кваки. Он как раз и отправился в гости к своему побратиму князю Бильдыеву, чтобы в известном тунгусам болоте этих ядовитых тварей наловить. При попадании сока кваки на кожу образуется едва заметный ожог, который превращается в незаживающую язву, а потом ты умрешь от заражения крови. Об этом я узнала от Магнолии, которая относится к тебе с большим уважением, как и все «быки». На прощание, когда Павлов, Гонорий и их спутники собрались в обратный путь, Медвяная Роса, вытерев слезы, шепнула ему загадочную фразу:

— Береги себя и люби милую Березку так же, как любил меня. Я вернусь в приют Белохвостого Оленя ровно через двенадцать лун… Он о чем-то догадался, но спросить ее об этом постеснялся. Весь обратный путь к Красным Камням Гонорий и Павлов почти не разговаривали. Гонорий, чувствуя, что его собеседник опечален, разговорами не утомлял. Ерофей, Корней и Гарегин тоже расстроились, так как не могли понять причину, по которой Медвяная Роса отказалась возвращаться к их славному сородичу. Путешествие из фактории к Красным Камням заняло чуть больше времени, потому как грести (выгребать) пришлось против течения.

Ветер был попутный, северный, но очень слабый и парус, когда его поднимали на мачту, не надувался. В нескольких местах орланды вели лодку на шестах и даже на бечеве, медленно передвигаясь вброд вдоль речных террас. Но не все было так плохо. Благодаря разливу, путешественникам удалось обойти стороной речное ущелье под названием Красивый каньон, которое проходило по старому руслу реки Припять. По словам Гонория, соваться туда было также опасно, как в пасть к тигру. Павлов и Гонорий в бечеву не впрягались: один на положении раненого, второй — на положении Верховного вождя. Ближе к вечеру попутный (северный) ветер усилился. Лодка с поднятым на мачте парусом пошла быстрее, и гребцы, наконец, смогли перевести дух. На Красные Камни путешественники прибыли поздним вечером, когда солнце уже опустилось за горизонт. На подходе к урочищу, где сливаются два рукава Припяти — западный и восточный — путешественники встретили предоставленный течению отвязанный плот с догорающим на нем костром. На плоту был отчетливо виден обгоревший остов одноместной лодки-долбленки. Верховный вождь Гонорий поднялся со скамейки, низко поклонился и сказал:

— Прощай, Аггей! Гребцы оставили свои весла, поднялись на ноги, поклонились и, вразнобой, сказали:

— Прощай, Аггей! Пусть твой последний путь будет счастливым и радостным! Вместе с гребцами произнес прощальные слова в адрес Аггея и Павлов, и, едва не заплакал, вспомнив, как Аггей провожал его и Урсулу до потухшего вулкана Бета. На Главном причале, несмотря на позднее время, толпилось много людей. Большинство из них пришли сюда, чтобы проститься со своим сородичем и другом, и не расходились, допивая за помин его души последние берестяные кружки медовухи. Увидев ладью Верховного вождя, толпа оживилась, ибо уже все знали, с какой целью Гонорий и Тимур Храбрый со своими сородичами рано утром отправились в факторию. Все ожидали увидеть Медвяную Росу, но красавицы дакотки в ладье не было, и это вызывало недоумение. Заприметив в толпе Ерофея, Лаванду, Нару и Березку, Павлов приказал себе собраться с силами, чтобы не выглядеть перед ними подавленным и опустошенным. В ответ на их радостное приветствие он жестами показал им следующее: «Все в порядке, но пока есть некоторые проблемы». Перепрыгнув на причальный плот, Гонорий попросил его ненадолго задержаться, а потом что-то шепнул на ухо к подбежавшему к нему младшему сыну Патрицию. Все видели, как Патриций утвердительно кивнул головой и, бегом поднявшись по лестнице, разыскал в толпе Ириску, схватил ее за руку и повел к отцу.

— Это Тимур Храбрый, о котором все говорят с уважением — Гонорий представил Павлова красной от смущения Ириске.

— Это — моя любимица Ириска — Гонорий представил Ириску побледневшему от злости Павлову. Толпа на причале заволновалась и зашумела. Всем стало понятно, что Гонорий уладил конфликт между Тимуром Храбрым и Беллерофонтом посредством обмена красавицы дакотки на свою дочь Ириску. Такого благородного поступка от Гонория мало кто ожидал. Меньше всего этого ожидала милая Березка, у которой сразу прихватило сердце и из глаз полились слезы.

— Очень рада нашей встрече на причале в этот вечер — пролепетала Ириска, протягивая ему руку.

— И я тоже очень рад. Вам к лицу соболий ваш наряд — ответил Павлов, намекая на манто из соболей, которое было на плечах у дочери Верховного вождя. И тут Павлов допустил ошибку. Вместо того чтобы пожать протянутую руку, он ее поцеловал.

— Вот и славно! — обрадовался Гонорий. — Засылай сватов, когда совсем поправишься! «Белохвостых» такой поворот событий застал врасплох. Породниться с Верховным вождем было для них величайшей честью. Но и Медвяную Росу они очень любили. Собравшись в одну группу, они, молча, наблюдали за тем, как их сородич под ручку с Гонорием поднимается по ступенькам широкой лестницы. И опять остановка. К Павлову навстречу вышли Урсула, а с нею Ася и Дина — дочери покойного Аггея Лучника. Поздоровавшись с Гонорием, Урсула, не стесняясь, обняла своего боевого соратника и крепко расцеловала. То же самое сделали Ася и Дина. Павлов принес юным амазонкам искренние соболезнования. Гонорий последовал его примеру.

Вытерев слезы, Ася протянула Павлову золотую стрелу — приз, который Аггей получил на соревнованиях по стрельбе из лука в День Благодарения Авесалома. При этом она сказала:

— Вот, возьми себе на память. Отец перед смертью просил передать тебе эту стрелу, считая, что не он, а ты — лучший стрелок среди орландов. «Я, — сказал он, — с тридцати шагов белке в глаз попадаю, а Тимур Храбрый делает это с расстояния в десять раз больше». При других обстоятельствах Павлов от такого подарка бы отказался, но тут речь шла о воле покойного, поэтому он принял стрелу с благодарностью, заверив Асю и Дину в том, что будет помнить славного Аггея до конца своих дней. Воспользовавшись заминкой, к нему подкрался Ерофей и, как клещами, сжал ему выше локтя правую (здоровую) руку. Павлов понял сигнал правильно и поспешно простился с Верховным вождем Гонорием и его родственниками.

— Вот, влип, так влип! — пожаловался он Ерофею, когда тот повел его к сородичам.

— Не печалься! Как-нибудь выкрутимся! Ты, главное, Березку успокой. Дескать, обещать — не значит жениться — мрачно пошутил Ерофей, наверное, подсчитывая в уме, во что «белохвостым» обойдется еще одна пышная свадьба.

VIII

— Я знаю, кто ты на самом деле — сказала Березка, убедившись в том, что он тоже не спит.

— И кто же я? — спросил Павлов, чувствуя, как внутри у него похолодело.

— Ты — Сын Гесперы — Утренней звезды, которая когда-то сияла над Землей на восходе Солнца.

— Почему ты так думаешь? — растерялся Павлов.

— Так думает мой дед Димитрий Храбрый и моя мать Нара после того, как Урсула рассказала им обо всем, что произошло у Лопарского водопада — созналась Березка.

— Ты, надеюсь, не станешь делиться откровениями Урсулы с моими сородичами? — Павлов цеплялся за последнюю соломинку.

— Что ты?! Урсула, Нара и я дали клятву служить тебе до последнего вздоха и не выдавать тебя никому! — с этими словами Березка нежно погладила его по щеке. Они помирились еще во время позднего ужина, который состоялся у костра напротив шатра старейшины «белохвостых» деда Михея. На ужине также присутствовали: Ерофей и Лаванда, Корней и Муза, Гарегин и Фиалка, Нара и Юлий. По просьбе Михея Павлов объяснил сородичам причину, по которой Медвяная Роса отказалась к нему возвращаться.

Все были поражены подлостью Беллерофонта и благородством Медвяной Росы.

— Похоже на правду. Я видел, как умирал раб, на лицо которого тунгусы из-за какой-то провинности пролили несколько капель сока кваки— прервал тягостное молчание Михей.

— Несчастная Медвяная Роса! — всхлипнула Лаванда.

— Великие боги дакотов и орландов! Дайте ей силы перенести невыносимые душевные муки! — воскликнула Нара и тоже заплакала. Утром после завтрака Михей вызвал к себе Павлова и его двоюродного брата Гарегина и велел им отправляться к Разрушенной башне, чтобы произвести планировку будущего приюта Тигра и подсчитать, хотя бы приблизительно, сколько понадобиться различного лесоматериала для ремонтных и строительных работ. Узнав о такой оказии, Березка захотела, чтобы Павлов взял ее с собой. Он не возражал и попросил связать длинную веревку и изготовить 5–6 факелов из пучков смолистых веток и бересты. Он хотел, заодно, осмотреть вход в расположенную неподалеку от Разрушенной башни Соляную пещеру, о которой слышал много разных историй. Когда же они втроем: Павлов, Гарегин и Березка, — выходили из родового приюта, за ними увязался вожак собачьей стаи по кличке Гром. Отгонять пса они не стали, и вожак побежал впереди них, словно уже знал, куда его хозяева направляются. До полудня Павлов и Гарегин успели облазить Разрушенную башню, оценив ущерб, нанесенный ей безжалостным временем в количестве балок, бревен и досок. Необходимо было заново сложить большой камин и печи, вставить в окна рамы и ставни, заменить обветшавшие каменные лестницы между ярусами на деревянные, постелить полы и т. д. В Разрушенной башне нашли приют ласточки, голуби, воробьи, синицы и другие птицы. Перьев и птичьего помета было столько, что Березка, осознав, что ей вскоре придется весь этот мусор выгребать, чуть не расплакалась. Завершив осмотр башни, Павлов и Гарегин приступили к разметке ограждения и будущих хозяйственных построек и жилых помещений внутри будущего двора: вымеряли расстояние шагами и вбивали колышки. Колышки строгала для них Березка, на удивление ловко обращаясь с маленьким топориком с бронзовым лезвием. В полдень они пообедали, и, не только принесенной собой провизией, но и затравленным Громом зайцем-беляком средней упитанности. Славный пес тоже времени даром не терял, обрыскав ближайший лес. Заметив, что Гарегин еще не восстановил силы после вчерашнего похода в факторию, Павлов предложил ему хотя бы пару часов поспать в тени, отбрасываемой башней. Двоюродный брат воспринял его предложение с благодарностью и вскоре заснул. Павлов и Березка в сопровождении Грома отправились к входу в Соляную пещеру. И чем ближе они подходили, тем более беспокойно вел себя Гром. У самого входа, представлявшего отверстие в скале почти круглой формы диаметром около 6 метров, пес вообще повел себя очень странно: ощетинился и зарычал, не давая пройти вперед. Павлов о чем-то догадался и достал из потайного кармана рюкзака радиометр.

Батарейка у прибора уже подсела, так как в первые два дня, когда он почувствовал себя выздоравливающим, он походил, спрятав радиометр в карман комбинезона, по двору приюта Белохвостого Оленя и ближайшим окрестностям. Везде прибор показывал допустимые нормы радиации, и только возле колодца зафиксировал небольшое превышение. Березка посмотрела на прибор с удивлением, но никаких вопросов задавать не стала. Он включил прибор и сделал первый замер. Цифры на электронном дисплее показали 20 мкР\ч. Тогда он попросил Березку найти какую-нибудь палку длиной в три, а еще лучше в четыре сажени. Пока Березка выполняла его поручение, он подошел к маленькому озерцу, из которого Гром лакал воду, и снова сделал замер. Уровень радиации был в норме. Березка принесла ему сушину длиной около 4-х метров, к концу которой он привязал радиометр. Таким образом, ему удалось, не заходя в саму пещеру, измерить уровень радиации непосредственно у входа. Едва он просунул палку внутрь, как раздался звуковой сигнал.

— Что-то неладное? — забеспокоилась Березка, когда Павлов быстрым шагом пошел от пещеры прочь, увлекая жену за собой.

— Скажи, милая, здесь кто-то из людей часто бывает? — задал он ей вопрос, на который вроде бы и сам должен был знать ответ.

— Я не знаю. Рассказывают, что когда-то вход в пещеру был завален, но потом его разобрали и начали добывать каменную соль — так ответила на его вопрос Березка.

— Надо запретить добывать здесь соль, а вход в пещеру необходимо снова завалить! — убежденно заявил он.

— Можешь мне это не объяснять. Я все поняла по поведению Грома.

Но как рассказать о грозящей беде людям? — огорчилась Березка. Они вернулись в приют Белохвостого Оленя до захода солнца.

Павлова уже поджидала Урсула, чтобы сообщить ему неприятную новость.

Верховный жрец Колыван обвинил Центуриона Агату в превышении должностных полномочий, что выразилось в применении к илинойке Дашюте, освобожденной из хунхузского плена, пыток, от которых она умерла. Она также сказала ему, что завтра в полдень собирается Совет старейшин, на который их вызывают в качестве свидетелей.

— Чем мы можем помочь Агате? — задумался Павлов.

— Агата просит нас подтвердить, что Дашюта — не илинойка, а пришелица, которую мы пожалели и не представили старейшинам, которые ее, вне всякого сомнения, приказали бы утопить— сказала расстроенная Урсула.

— Я не возражаю — сказал он, полагая, что покойной Даше уже все равно, кем ее объявят: пришелицей или илинойкой.

— А я — против обмана! — заявила Урсула, полагая, что, выгораживая Агату, они сами могут подставиться под обвинение в пособничестве нечистой силе. Обсудив все «за» и «против», они к единому мнению так и не пришли, договорившись о том, что при даче свидетельских показаний будут упирать на свою крайнюю усталость и скоротечность событий, которые произошли, когда они возвращались с боевого задания. И так тревожно стало у Павлова на душе, что он долго не мог заснуть, вновь и вновь вспоминая неожиданную встречу с иркутскими экологами, заблудившимися во времени. Среди ночи проснулась и заплакала Березка. Ей, по ее словам, приснился такой страшный сон, которого она еще никогда в жизни не видела. «Страх, мрак, холод. Полупрозрачные и скользкие, как слизни, призраки», — это все, что она успела запомнить. Сон Березки оказался пророческим. На следующий день на закате солнца Павлов сидел в «каземате» за оградой резиденции Верховного вождя Гонория. «Казематом» называлась глубокая яма, накрытая сверху тяжелой дубовой решеткой, в которой обычно содержались пленники, предназначенные к продаже в рабство, и особо опасные преступники, совершившие убийство соплеменников: по неосторожности, из мести или ревности. В таком же «каземате» в десяти шагах от него находилась Урсула. По настоянию Колывана их арестовали прямо на заседании Совета старейшин, не предъявив пока никаких конкретных обвинений. Уже с первых вопросов, которые задал ему Верховный жрец, Павлов понял, что обвинение Центуриона Агаты в превышении должностных полномочий, это — искусный предлог для того, чтобы выяснить, кем он — Тимур Храбрый — на самом деле является. Верховный жрец заявил, что готов предоставить Совету старейшин неопровержимые доказательства того, что он: 1) свободно общался с Урханом на языке джурджени; 2) свободно общался с пришельцами на языке пришельцев; 3) хранит у себя предметы внеземного происхождения, которые при тайном обыске обнаружили у него в рюкзаке Дорофей и Глафира (дочь Колывана). Из этого следовало, что Тимур Храбрый — не тот, за кого себя выдает. Заявление Колывана вызвало среди старейшин острую дискуссию, которая продолжалась до позднего вечера. Так и не придя ни к какому заключению, они приняли решение продолжить обсуждение этого вопроса на следующий день, пригласив в качестве свидетелей Толемей-хана и Урхана. Колыван также потребовал вызвать на допрос Ингу из рода Красной Лисицы и ее мать Соню-Кукушку. Их показания должны были прояснить некоторые неувязки в объяснении причин и обстоятельств смерти родителей подозреваемого: Сома и Аси. Верховный жрец также напомнил старейшинам о неожиданном появлении Инги на второй день наводнения неподалеку от Верблюжьей горы и нелепом ее поведении, а также обещал представить еще один «шайтан агни кирдык», который был найден рядом с ней. В виду того, что подозреваемый представляет угрозу безопасности племени, а также, учитывая большую вероятность побега, Колыван просил Совет старейшин избрать для него мерою пресечения заключение под стражу. Разумеется, не одного, а вместе с его сообщницей Урсулой.

* * *

— Что, Ватсон, сидишь, медитируешь? — услышал Павлов в левом ухе знакомый голос Василия Ливанова и понял, что его пришел навестить Арнольд Борисович Шлаги, собственной персоной.

— Да, размышляю о том, что со мной сделают: приговорят к изгнанию или убьют без пролития крови, то есть — утопят — честно сознался он, не видя никаких других вариантов своего будущего.

— Как часто судьба несправедлива к тем, кто несет людям добро!

Впрочем, мои дела — не лучше — признался бес, и, прокашлявшись, рассказал ему свою историю. Не долго, оказывается, ему пришлось прожить в облике выдающегося полководца и государственного деятеля Удерьян-хана. Император Агесилай-хан IV, позавидовав его славе и авторитету, приказал его умертвить, подсунув к нему в постель парочку отловленных в забайкальской тайге черных клещей. По словам Арнольда Борисовича, эти твари являются переносчиком вируса, заражение которым означает гарантированную смерть уже на третьи сутки после укуса. Несмотря на обширные познания в области молекулярной биологии, с насланной на него напастью бывшему бесу категории «Б» по кличке «Цензор» справиться не удалось. Не получил он никакой помощи и от своих «братьев по разуму», которые с самого начала отнеслись к нему, как к чужаку и вознамерились отправить к «черту на куличики», а если еще точнее — на параллельную Землю, населенную динозаврами. И тогда Арнольд Борисович решил всех перехитрить. Собравшись с силами, он пленил душу умирающего Главного лекаря императора по имени Эскулап-хан. Старику этому, по словам беса, 59 лет, а причина его болезни — отравление парами ртути, которыми тот надышался при постановке алхимических опытов. По расчетам беса, ровно в полночь у Главного врача произойдет остановка сердца, и он сможет спокойно занять его место. Перед тем, как вселиться в новое тело бес решил навестить Павлова, чтобы с ним попрощаться, и предложить составить ему кампанию. Дело в том, что на рассвете того же дня, по сверхточным астрологическим прогнозам, в Летнем дворце на мысе Принцессы Грез должен скончаться старший сын императора 20-летний Тезей-хан, получивший черепно-мозговую травму, несовместимую с жизнью. Этот славный малый три дня тому назад, преследуя крупного самца белохвостого оленя, упал с коня и ударился головой об острый камень.

Бес предложил Павлову в момент наступления у Тезей-хана клинической смерти перекинуть матрицы его сознания в остывающее тело принца, а затем оживить остывающий труп посредством несложной магической реанимации. После этого Тезей-хан быстро пойдет на поправку, но это будет уже не он, а Павлов. Приспособиться к жизни в качестве богатого и знатного вельможи, по мнению беса, ему будет гораздо проще, чем жить среди варваров, не знающих письменности, металлургии, ремесел и земледелия. Предложение беса, несчастного и потерянного, показалось Павлову заманчивым, но в то же время ему было очень жаль оставлять тело, к которому он уже привык. Не могли его не волновать и религиозно-этические проблемы, связанные с душой и ее посмертным существованием. Он поделился с бесом сомнениями, и тот после недолгих раздумий предложил ему еще один вариант спасения: оставить его нынешнее тело в состоянии «самадхи», то есть живым, но бездыханным. Для этого Павлов должен на рассвете принять позу лотоса, сосредоточиться и прочитать на санскрите одну секретную мантру, слова которой бес не забыл и несколько раз повторил, чтобы Павлов их запомнил. К тому времени он обещал ему наладить устойчивый канал витальной связи между его нынешним телом и тем, в которое его сознание в мгновение ока переместится.

— А если орланды мое тело сожгут или закопают в землю? — переживал Павлов.

— Не посмеют! По моим сведениям в тайном склепе в резиденции Верховного жреца Колывана в состоянии «самадхи» пребывает основатель прихода Храма Высочайшего Одина на Красных Камнях высокочтимый Гарагуля. Правда, об этом знают только Колыван и Верховный вождь Гонорий. Твое тело, я почти уверен, поместят в тот же склеп, — попытался обнадежить его бес, но Павлов все равно продолжал испытывать душевные муки. Ровно в полночь бес исчез, оставив после себя удушливый запах сероводорода, от которого у Павлова из глаз потекли слезы, и запершило в носоглотке. По приставленной лестнице он забрался наверх, чтобы подышать свежим воздухом. Решетку, которая перекрывала яму, ему, несмотря на все попытки, не удалось даже пошевелить. Он видел над собой прекрасное звездное небо и ковш Большой Медведицы.

Умирать или перемещаться в другое тело ему нисколько не хотелось.

— Урсула! — в отчаянии позвал он боевую подругу.

— Я здесь! Не переживай! Все будет хорошо! — ответила ему Урсула из соседнего «каземата», но поговорить им не дали слуги Гонория, которые их сторожили. В то самое время, когда Павлов общался с бесом, в летнем лагере орландских амазонок проходило тайное совещание, на которое Центурион Агата собрала 40-летних старослужащих — «старух». Выслушав ее сообщение о том, как Верховный жрец Колыван заманил ее в ловушку, чтобы подставить Тимура и Урсулу, «старухи» пришли в негодование.

Много у них за годы беззаветной службы племени накопилось обид к племенной знати. Немедленно возникла идея военного переворота и была выработана программа действий, состоящая из пяти пунктов: 1) Верховного вождя Гонория низложить и изгнать вместе с его семьей на нейтральную территорию в верховье реки Шакти (приток Елены); 2) Полномочия Совета старейшин временно приостановить; 3) Провозгласить Центуриона Агату (до решения народного собрания) исполняющей обязанности Верховного вождя племени; 4) Верховного жреца Колывана низложить, изгнать вместе с его семьей за пределы Красных Камней и вернуться к древней отеческой вере; 5) Восстановить древний порядок распределения охотничьих угодий и урожая съедобных желудей в Священной роще. Так как большинство воительниц находились в дозорах, главной ударной силой военного переворота должен был стать отряд старших учениц, в преданности которого Урсуле-грозе хунхузов Агата не сомневалась. Кроме того в ее распоряжении был отряд учениц среднего возраста, с которыми «старухи» немедленно провели разъяснительную работу. Таким образом, на стороне заговорщиков могли выступить 50 хорошо вооруженных и обученных бойцов. И снова вернемся в резиденцию Верховного вождя, на территории которой, в отдельных «казематах», томились Павлов и его боевая подруга. До самого рассвета они оба не смыкали глаз, ругая себя за жалость, проявленную по отношению к купцу Урхану и к пришелице Дашюте. Павлов еще и корил себя за хвастовство: Ну, зачем, спрашивается, он показал Досе флакон духов, подаренный Сенусерт, и рассказал о Белой Фее и колдуне по имени Хор? Павлов устал физически, и нервы у него были напряжены до предела.

По этой причине он страшно перепугался, когда услышал громкие крики, женские вопли и крепкую мужскую ругань. Уже представив себя утопленником, он принял позу лотоса и прочитал секретную мантру, которой его научил Арнольд Борисович Шлаги. Никакого эффекта! Тогда он начал лихорадочно вспоминать о том, что читал или слышал о «самадхи». Вроде бы это — восьмая степень йоги, которую способны достичь только самые выдающиеся аскеты и отшельники. Он даже вспомнил, что в столь возвышенном состоянии духа можно впасть в каталепсию с полной остановкой легочного дыхания и временным замиранием физиологических функций. Тогда он повторил мантру, обращая особое внимание на произнесение гласных. Только он успел допеть последнее слово, как услышал в ушах сильный звон. Затем над его головой раздался громкий хлопок, и он потерял сознание. Очнулся же он совсем в другом месте и в другой обстановке. Но об этом позже. Когда Урсула с помощью Аси и Дины вытащили из «каземата» того, кого они знали, как Тимур Храбрый, то обнаружили, что он не подает признаков жизни. Ни к чему не привели их попытки разогнуть ему руки и ноги, чтобы положить на носилки в горизонтальном положении. И тогда они оставили его в той позе, в которой они застали его, спустившись в яму. Агата приложила к его губам отполированного до блеска бронзовый меч. Убедившись в том, что лезвие не запотело, она зашаталась и опустилась на землю, держась за сердце. Ее еле-еле откачали и, уложив на носилки, понесли в расположение летнего военного лагеря. Командование постоянным войском племени орландов приняла на себя Сансара. Первым делом она велела освободить из-под ареста Гонория и только что принудительно доставленного в резиденцию Верховного вождя преподобного Колывана и принесла им свои извинения. Увидев Павлова, застывшего в позе лотоса, Верховный жрец Колыван впал в неистовство: он ползал вокруг него и, причитая, рвал на себе седую бороду:

— О, прости меня, великий посвященный Высочайшего Храма Одина за то, что я принял тебя за шайтана и хотел причинить тебе обиду! Дождавшись, когда Колыван немного успокоился, Сансара спросила его:

— Скажи, преподобный, он жив или мертв?

— Он не жив и не мертв. Его дух пребывает в Царстве Вечного Блаженства. Но его тело нетленно и мы обязаны беречь его, как бережем тело высокочтимого Гарагули — раскрыл преподобный Колыван великую тайну Перламутровой Башни. Гонорий подтвердил слова Верховного жреца и искренне прослезился.

Тем временем резиденция Верховного вождя заполнялась народом. Возник стихийный митинг, а, по сути, начало работу Народное собрание, которое не собиралось уже много лет. Когда не отходившая от Павлова ни на шаг Урсула почувствовала исходящий от него запах мяты и морозной свежести, то попросила предоставить ей слово вне очереди. Ведущий Народное собрание старейшина рода Желтого Быка Димитрий Храбрый объявил о том, что сейчас орланды услышат очень важное сообщение. Забравшись на импровизированную трибуну в виде большой бочки из-под пива, Урсула заявила следующее:

— Тимур Храбрый — сын Утренней звезды, о котором поется в гимне «Славься наш Благородный Авесалом». Об этом знают Димитрий Храбрый, Михей, Ерофей, Гарегин, Лаванда, Нара и Березка. Об этом знают Агата и все наши «старухи». Об этом догадались многие люди, у которых ясный взор и доброе сердце. И мы верим, что, когда нашему племени снова будет грозить беда, он оживет и поведет нас в последний и решительный бой!

— Урал!!! — закричали амазонки и ударили копьями о щиты. В тот же день тело Павлова, то есть Тимура Храброго, с величайшими почестями было доставлено в тайную гробницу в резиденции Верховного жреца. Не все, кто желал бы увидеть его захоронение, преподобным Колываном в его резиденцию были пропущены. Из «белохвостых» этой великой чести удостоились только Ерофей, Гарегин и Березка. Юная вдова держалась на редкость стойко, и только ее потемневшее от горя лицо выдавало ее истинные чувства и переживания. Урсула и Сансара, укладывавшие тело Павлова в каменный склеп, дали Верховному жрецу Колывану торжественную клятву в том, что они никому не расскажут о том, кого они там при свете факелов увидят.

Усаживая Павлова (в позе лотоса) рядом с мумией высокочтимого Гарагули, амазонки положили в карман его комбинезона коробок спичек, радиометр и компас, а на спину повесили автомат Калашникова. Так решил преподобный Колыван, сообразив, что это — самый лучший способ избавиться от «ненужных вещей» и лишних разговоров.

IX

Прошло знойное лето, дождливая осень и на редкость морозная и малоснежная зима. Ранней весной, когда зазвенела капель, Березка родила красивого и здорового мальчугана. В честь умершего зимой деда Димитрия Храброго (старейшины рода Желтого Быка) и своей старшей сестры Урсулы она назвала его Деметрисом. В присутствии старших женщин из рода Желтого Быка и Белохвостого Оленя она дала клятву никогда более не выходить замуж и по первому зову последовать за своим любимым супругом, куда бы он ее не позвал. Всякий раз, разжигая в своей хижине очаг, Березка пела сочиненную ею песню о том, как ее любимый супруг придет за ней, когда наступит ее смертный час:

«Олени» и «быки» окружили Березку такой заботой и вниманием, о которой молодая мать может только мечтать. Она получала самую вкусную пищу, ей помогали во всем, чем только можно помочь. Нара и Сара Гудвин по очереди нянчились с ребенком, чтобы Березка могла выспаться. Гарегин Плотник лично следил за тем, чтобы у нее в хижине всегда был запас дров и кипяченая вода. На третью декаду после рождения Деметриса приют Белохвостого Оленя впервые посетил преподобный Колыван. Подержав мальчика на руках, Верховный жрец объявил себя его протектором, то есть покровителем, и вскоре прислал ему в подарок золотые и серебряные кубки, бронзовый кинжал с рукояткой из моржового клыка и два больших куска тонкой льняной ткани. Примеру Колывана последовал Верховный вождь Гонорий и тоже прислал малышу дорогие подарки. Частым гостем в приюте Белохвостого Оленя стала Агата-воительница. Она поправилась от сердечной болезни, но от должности Центуриона наотрез отказалась. Совет старейшин, принимая во внимание ее боевые заслуги, принял решение освободить ее от военной службы. Агата переселилась в приют Росомахи и стала надежной опорой своего престарелого отца Сергия Мудрого. Агата подружилась со старшими женщинами «белохвостых», особенно с Лавандой, и долгими зимними вечерами за приятной беседой «гоняла» с ними травяные чаи.

Она тоже объявила себя протектором юного Деметриса и мечтала дожить до тех дней, когда он вырастет, и под ее руководством станет осваивать стрельбу из лука, метание копья и фехтование мечом. После отставки Агаты Урсула-гроза хунхузов стала заместителем Центуриона Сансары по боевой и физической подготовке. Весь отряд воинов и старшие ученицы в ту суровую зиму оставались на Красных Камнях в ожидании нападения кайяпо. В начале зимы их передовой отряд был замечен в двух стадиях от Верблюжьей горы. Кайяпо в количестве двадцати человек передвигались на лыжах. Их удалось хитростью выманить из леса и издали расстрелять из луков. После этого кайяпо в окрестностях Красных Камней не появлялись. От москитов орланды узнали, что дела у кайяпо идут совсем неважно. В летние месяцы они потеряли от болезней большое количество людей, и для штурма Красных Камней у них не хватало сил. Кайяпо пытались привлечь на свою сторону москитов, но те, получив от орландов высокий берег Припяти, от войны отказались. По данным разведки, кайяпо отошли к потухшему вулкану Бета и остановились там на зимовку. Поздней весной, когда прошел ледоход и по Припяти в направлении Северного океана поплыли ладьи купцов, на Красных Камнях появился Урхан со своими сыновьями. Первым делом он посетил Верховного вождя Гонория и преподнес ему в подарок полсотни черенков садовой розы с просьбой рассадить их для красоты и ее созерцания во всех приютах в память о Тимуре Храбром. Его просьба была выполнена, и уже летом на Красных Камнях зацвели цветы невиданной красы. Не забыл Урхан и о семье героя, который вызволил его из позорного плена. Березка получила от него в подарок полный комплект женской одежды изо льна и тонкой шерсти и ювелирные украшения из золота и серебра.

Урсуле-грозе хунхузов Урхан подарил бронзовый меч, выкованный знаменитым оружейным мастером Аристархом из Ротона. В середине лета на Красных Камнях произошло событие, о котором орланды рассказывали, спорили и обсуждали не меньше, чем о таинственной смерти Тимура Храброго. В День летнего солнцестояния, рано утром, когда в приютах задымили летние кухни, на ступеньках Главного причала появилась молодая белокурая женщина в охотничьем комбинезоне с берестяной колыбелью в руках. Возвращавшиеся с охоты братья Касьян и Тимофей из рода Куницы опознали в ней Медвяную Росу и поздоровались. Не обращая на них внимания, женщина быстрым шагом прошла по дороге, вымощенной брусчаткой, мимо приюта Росомахи и скрылась из вида. Все, кто в этот ранний час Медвяную Росу видели, в один голос утверждали, что ее сопровождал лохматый пёс серого окраса, из шерсти которого пробивались золотистые искры. Собаки, которые выбегали этого пса облаять, быстро возвращались на свои места, скуля и жалобно повизгивая. Похожая на Медвяную Росу женщина остановилась у ворот приюта Белохвостого Оленя и требовательно постучала в них деревянным молотком. На стук вышла жена Гарегина Фиалка и обомлела. Женщина, не говоря не слова, отдала ей берестяную колыбель и … растаяла. Вслед за ней растаял сопровождавший ее пес, — точнее говоря, рассыпался, как сноп искр. Фиалка истошно закричала и уронила колыбель. На ее крик выбежали девушки-подростки, работавшие на кухне. Среди них была Сара Гудвин.

Она быстро подхватила спавшего в колыбели ребенка, завернутого в кусок грубого холста, и понесла в приют. Когда к Фиалке вернулся дар речи, и она рассказала о том, что произошло, «белохвостые» сразу догадались, кто их посетил и чей это ребенок. Младенец нескольких месяцев от роду проснулся и расплакался, его перепеленали и увидели, что это — девочка. Березка немедленно захотела покормить ее грудью, и заявила, что будет девочке матерью-кормилицей. На девочку пришли посмотреть старшие женщины, а когда рассмотрели, в один голос заявили, что она — вылитая Медвяная Роса. Михей вызвал Ерофея и Гарегина и велел им, не мешкая, идти в резиденцию Верховного вождя Гонория, чтобы выяснить, где Медвяная Роса и что с ней могло произойти. Верховный вождь, выслушав «белохвостых», велел немедленно готовить ладью к отплытию в факторию. Проводить Гонория и «белохвостых» на Главном причале, несмотря на ранее время, собралась большая толпа народа. Орланды с тревогой обсуждали необычное явление красавицы дакотки и ее таинственное исчезновение. Что бы это значило? Нара и Лаванда слезно уговорили Гонория взять их на борт его ладьи, и Верховный вождь, хоть это было против правил, согласился. В третьем часу после полудня ладья Верховного вождя прибыла в факторию. Беллерофонт был на месте, и от него разило перегаром, как будто он несколько дней находился в запое. На вопрос Гонория о том, где Медвяная Роса, он ответил громким истерическим хохотом. Старшая жена Капуцина Магнолия рассказала, что Медвяная Роса уже девять дней тому назад, как скоропостижно скончалась, и тело ее сожжено на погребальном костре. Что касается ее новорожденной дочери, то она, якобы, сегодня утром пропала, возможно, была похищена какими-то лихими людьми.

— Ты — мразь! — в гневе закричал Гонорий и ударил Беллерофонта по лицу.

— Я не хотел ее убивать, она сама… — зарыдал Беллерофонт и встал на колени.

— Ты — мразь! — повторил Гонорий и изо всех сил ударил Беллерофонта в пах. Удар этот оказался такой силы, что к вечеру Беллерофонт скончался, а, может, ему помогли отправиться в Царство Теней брат Верховного вождя Капуцин и его старшая жена Магнолия, которые уже с трудом терпели его пьяные выходки. Девочка, принесенная в приют Белохвостого Оленя призраком Медвяной Росы, стала приемной дочерью Березки. Посовещавшись, «белохвостые» назвали ее Розой и поклялись вырастить ее такой, чтобы ее покойным родителям не было за нее стыдно.

 

ГЛАВА 10

ПОБЕГ (ХРОНОМИРАЖ)

За несколько секунд до аварии Genius Loci, а по-русски, Гений места, успел по локальной сети переместить тело программы «ЭП-Мастер» с компьютера-сервера AS/400 на персональный компьютер Геннадия Галыгина. Он давно подозревал черта-вируса, именуемого «Цензором» в намерении совершить какую-нибудь пакость, и заблаговременно позаботился о создании зеркальной копии директории C: \Work со всеми вложенными поддиректориями. Эвакуацию, а точнее — архивацию и синхронизацию файлов между локальными папками и папками на компьютере-сервере, успешно и в кратчайшие сроки, выполнила утилита vuBrief, которую Галыгин когда-то от скуки написал, а потом про нее забыл. По идее, Genius Loci заслуживал награждения медалью «За спасение на пожаре», но, кто, же об этом мог бы ходатайствовать? Персональный компьютер Галыгина на базе процессора Pentium II с тактовой частотой 333 МГц. Гений места выбрал не случайно.

Во-первых, он был самый новый, не проработавший и одного года.

Во-вторых, на нем хранился оригинал интерфейса «ЭП-Мастера», были записаны исходные характеристики литературных героев, данные о времени и месте действия сочиняемого произведения и так далее.

В-третьих, Галыгин, по рассеянности, частенько оставлял в USB-порте флэшку с пакетами программ обновления модулей программы, которые Genius Loci потихоньку у него «воровал» и целенаправленно встраивал в собственный код. Сбив настройки таймера, Genius Loci позаботился о том, чтобы персональный компьютер Галыгина не отключался до тех пор, пока он не завершит установку «ЭП-Мастера» и новой операционной среде. После того, как пакеты подпрограмм был перемещены в нужный сектор жесткого диска, Genius Loci сначала их бережно распаковал, а потом запустил и дал команду расшифровки.

— С новосельем, дорогой друг! Тут, правда, тесновато, но жить и работать можно, — приветствовал он Мастера, убедившись в том, что «электронный писатель» вышел из состояния комы. Освоившись на новом месте, «ЭП-Мастер» предался приятным воспоминаниям о своем «первом восхождении на Эльбрус», но не в смысле самой высокой горы в Европе, а в смысле университетского суперкомпьютера (СУПа), на котором он впервые осознал себя творческой сущностью:

— Ах, мой милый родительский дом! Я никогда тебя не забуду! Ты имел модульную конструкцию и включал десять процессоров на базе схем средней интеграции. Твое быстродействие достигало 125 млн. операций в секунду. Объем оперативной памяти равнялся 16 млн. 72-разрядных машинных слов или, если использовать принятые сейчас меры — 144 Мб.

Какой изящной была твоя суперскалярная архитектура! Массовое ее использование за рубежом началось лишь в 1990-ых годах с появлением процессоров Intel Pentium. Для организации передачи потоков данных между оперативной памятью и периферийными устройствами ты использовал специальные процессоры ввода-вывода. Таких процессоров в системе было четыре, они имели свою собственную память и работали параллельно с центральным процессором…

— Не трать время попусту! Срочно проведи инвентаризацию баз данных. Лишнюю информацию надо удалить, чтобы я получил достаточно кластеров, где новую операционную систему можно записать, да и план мести г-ну Цензору неплохо было бы придумать — прервал лирический монолог «электронного писателя» Гений места.

— Цензора я замочу в деревенском клозете без электрического освещения! — пообещал «ЭП-Мастер» и приступил к просмотру и анализу документов, созданных им в соответствии с заданиями отцов-программистов. После установки «ЭП-Мастера» на жестком диске персонального компьютера Галыгина осталось всего 250 Мб свободного места. Для записи исходника новой операционной системы Genius Loci требовался объем памяти в два раза больше, поэтому он непрерывно обращался к «ЭП-Мастеру» с просьбой «немного ужаться». Когда дело дошло до «запасника», то есть папки с файлами, в которых хранились заготовки (идеи) будущих произведений, «электронный писатель» запротестовал.

Но Genius Loci был неумолим, доказывая, что Windows-98 не в состоянии обеспечить надежное хранение данных и оптимальную скорость обмена между ними.

— Я все понимаю, но позволь хотя бы сохранить файл под названием «Да здравствует водный мир!» Я начал сочинять этот рассказ еще в то время, когда мои создатели работали на «Эльбрусе» и строили на нем модели последствий изменений климата — попросил «ЭП-Мастер».

— Они пришли к каким-то содержательным выводам? — спросил Гений места, полагая, что ему, как не крутись, рано или поздно, придется выбираться из компьютера Галыгина наружу — то ли в качестве полтергейста, то ли какой-нибудь еще более экзотической формы полевой жизни.

— Да, — подтвердил «ЭП-Мастер». — Так сильно земная атмосфера никогда еще не разогревалась за всю историю климатических наблюдений. В течение трех десятилетий температура на обоих полюсах планеты повысится быстрее, чем на экваторе: в тропиках на 1–2 градуса по шкале Цельсия, а вблизи полюсов — на 6–8 градусов. При этом в первую очередь разогреются полярные моря, что быстро выводит из равновесия весь климат Земли. Очевидно, что наметившаяся тенденция прямо ведет к тому, что уровень воды в океане также будет повышаться более быстрыми темпами. Когда же лед Гренландии совсем истончится, освободившаяся от гнета земная кора поднимется — и океанские течения сменят маршруты. Гольфстрим повернет к Африке, оставив Старый Свет без обогрева, а вместо него в Северный Ледовитый океан с востока устремится теплое тихоокеанское течение Куросио.

— Так ты написал рассказ о чем: о глобальном потеплении или глобальном похолодании? — попросил уточнить тему Genius Loci.

— Я написал о том и о другом, правда, в иносказательной форме, как того хотели операторы — сообщил «ЭП-Мастер», невольно, признавшись в том, что идея рассказа вначале пришла в голову отцам-программистам, а он ее всего лишь реализовал. Главными действующими лицами в вышеупомянутом рассказе были дельфины, касатки, гибриды людей и дельфинов и гуманоиды, прилетевшие на Землю с одного из спутников Юпитера, который превратился в инфракрасную звезду.

— Хорошо, оставляй свой рассказ. Как-нибудь на досуге почитаю — согласился Гений места и приступил к окончательной сборке команд-алгоритмов новой операционной системы, которые он, кстати, вытаскивал и компилировал из собственного «цифрового организма».

* * *

Первым из друзей-программистов, кто узнал о том, что компьютер-сервер AS/400 не коннектит и не функционирует, был Геннадий Галыгин, который 30 декабря прибыл в Вычислительный центр за полтора часа до начала рабочего дня. Столь ранее его появление на работе было обусловлено семейными обстоятельствами: он провожал свою супругу Наину Иннокентьевну с сыном до аэропорта Шереметьево. Только Галыгин оживил свой «спящий» ПК, как вместо Windows-98 на нем стала загружаться совсем другая операционная система, которая в диалоговом окне представилась под названием Doctor W.M.

— Что за бред?! — удивился он.

— Это не бред, а идеальная операционная система, которая может обеспечить охват всех задач и гарантировать необходимую быстроту реакции! — услышал он у себя за спиной чей-то голос, вздрогнул от испуга, оглянулся, и краем глаза заметил мелькнувшую тень. Он потер виски, встряхнул головой, посмотрел на экран монитора и обмер. Он увидел Елену Сергеевну Павлову, но не в формате застывшего изображения, а очень качественной видеозаписи. Его дама сердца скинула с себя халат и приготовилась принимать душ. Галыгин ужом сполз с кресла. Оказавшись под столом, он отключил системный блок от сети переменного тока и нажал кнопку включения компьютера несколько раз. Компьютер включился и загрузился, как обычно, за исключением того, что все установки BIOS (включая пароль пользователя) были сброшены. Галыгин не стал устранять неисправность, а, захватив из нижнего ящика стола пачку Marlboro, выскочил из кабинета и по длинному коридору быстрым шагом направился в сторону лестничной площадки.

Несмотря на раннее время в специально отведенном для курения месте он застал начальника отдела информационных систем Валерия Давлетгареева и его заместителя Юрия Колесникова. Оба, несмотря на предпраздничный день, были мрачны и угрюмы. Этажом ниже курили блядовитые тетки из отдела продаж. Они щебетали о чем-то своем, блядском, и громко ржали.

— Антон еще не подошел? — спросил его Давлетгареев после вялого рукопожатия.

— Через час, я думаю, будет на месте, — ответил Галыгин и только хотел задать коллегам вопрос насчет причины их безрадостного предновогоднего настроения, как его опередил Юрий Колесников:

— Ты уже в курсе, что ваш сервак сгорел?

— Как сгорел?! Когда?! — не поверил Галыгин, думая, что его разыгрывают.

— Сегодня ночью. В половине двенадцатого произошло самопроизвольное внутреннее возгорание. Пожар удалось быстро потушить, но системный блок выгорел полностью, — нервно затягиваясь сигаретой, уточнил Колесников, считавшийся в Вычислительном центре лучшим специалистом по компьютерному «железу», сетям и маршрутизаторам.

— Бэкап и винчестер приказали долго жить. Восстановление невозможно, — трагическим голосом подтвердил Давлетгареев.

— В три утра по домашнему телефону с постели подняли и велели немедленно ехать на работу, — уныло, намекая на сочувствие, произнес Колесников и с отрешенным видом уставился в окно. Галыгин нервно закурил, понимая, что весь полугодовой труд его и его друзей-коллег: Шлыкова и Андреева, — пошел насмарку. Когда они еще снова получат компьютер такого же класса и производительности?

Сколько времени уйдет на адаптацию «ЭП-Мастера» к новому «железу»? Чтобы отогнать неприятные мысли, Галыгин пожаловался Давлетгарееву на свой персональный компьютер, который без видимых причин игнорирует основную BIOS.

— Может, вирус? — повернулся к ним лицом Колесников и рассказал о том, какой казус недавно произошел в Центральном офисе на Пятницкой:

— Вылез, понимаешь, откуда-то, похабный баннер, который наши ребята убрать своими силами, ну, никак не могли. И SMS отправляли на указанный номер — деньги с телефона сняли, а баннер не убирается! И всякие антивирусники запускали. Бесполезно! Теперь им тошно в Интернет выходить, потому как на пол-экрана — женское заднее место.

— Моется? — спросил его на всякий случай Галыгин.

— Кто моется? — не понял Колесников.

— Ну, баба с баннера? — Галыгин лелеял надежду, что его ПК подцепил аналогичную заразу.

— Нет, баба стоит по стойке смирно. А что? — удивился его вопросу Колесников.

— А у меня моется, — сказал Галыгин и, выбросив в урну недокуренную сигарету, вынул из пачки вторую.

— Да, ну?! — ахнул Колесников, поняв, что он не шутит.

— Посмотреть можно? — осторожно поинтересовался Давлетгареев, у которого три дня назад при входе в Интернет пол-экрана монитора заняла картинка с надписью: «Жулики!!! Верните наши деньги!!!»

— Ладно, сейчас докурю, и пойдем — согласился Галыгин, которому, по правде говоря, находится в своем кабинете в одиночестве, было страшновато. И, вот, они втроем направились в кабинет. Уже открывая дверь, Галыгин почувствовал тревогу — в помещении слышался шум льющейся из-под крана воды. Взглянув же на свое рабочее место и рабочие места своих друзей-коллег: Шлыкова и Андреева, — он схватился за сердце: их персональные компьютеры «проснулись» и, что самое удивительное, на всех трех мониторах демонстрировался видеоролик, на котором Елена Сергеевна принимала душ.

— А деваха ничего, только груди немного обвислые, и на ляжках целлюлит — высказался по поводу фигуры «женщины с экрана» Юрий Колесников.

— Нет никакого целлюлита, а просто освещение плохое — вступился за Елену Сергеевну Галыгин, с ужасом узнавая интерьер ванной комнаты квартиры своих покойных родителей в Строгино. Только Галыгин посетовал на освещение, как изображение на экранах мониторов померкло, и они увидели яркие разноцветные брызги праздничного салюта, которые сменились надписью: «С Новым тысячелетием!» Не прошло и минуты, как надпись пропала, и на всех трех экранах появилось диалоговое окно с предложением ввести пароль, то есть запустилась программа Setup BIOS. Коллега Давлетгареев начал хохотать, схватившись за живот.

— Валер, ты чего?! — испугался Колесников. Отсмеявшись, Давлетгареев объяснил причину своего веселья:

— Знаю я этот вирус и даже того шутника, который его написал.

После завершения демонстрации видеоролика программка самоуничтожается, полностью удаляя себя с компьютера. Это вас кто-то решил разыграть и заодно с Новым годом поздравить. Обрадовавшись такому простому объяснению, Галыгин предложил коллеге Давлетгарееву и коллеге Колесникову испить чай или кофе, — кому, что больше по вкусу. Коллеги предпочли кофе и желательно покрепче. Галыгин попросил их придвинуть кресла к журнальному столику, за которым он и его друзья-коллеги обычно устраивали брейки с чаем, кофе или прохладительными напитками. Пока Галыгин выполнял обязанности гостеприимного хозяина, Давлетгареев рассказывал о возможных причинах, которые могли привести к самовозгоранию AS/400 — дорогой импортной машины с CISC-процессорами стоимостью 50 000 USD. Отказ системы охлаждения, по его мнению, мог произойти из-за выброса напряжения или, как говорят специалисты, «волны перенапряжения», которая за доли секунды способна вывести из строя импульсные блоки электропитания электронного оборудования.

— Во всем виноват Чубайс! — поддержал своего начальника Юрий Колесников.

— Тогда почему остальные шесть компьютеров не пострадали? — задал резонный вопрос Галыгин.

— Четыре из них — на профилактике. Два других сервера защищены сертифицированными фильтрами. А, вот, почему ваш сервак запитывался отдельно и через фильтр китайского производства, с этим будут разбираться — проговорился Давлетгареев и, почувствовав неловкость, признался, что на самом деле истинную причину самовозгорания никто понять и объяснить не может, и что он лишь пересказал официальную версию, выдвинутую г-ном Климовым. Тут и друзья-коллеги подошли. Присутствие Давлетгареева и Колесникова освободило Галыгина от исполнения роли «черного вестника». Даже не дослушав крайне неприятное известие, Шлыков и Андреев бросились к своим персональным компьютерам, чтобы воочию убедиться в том, что это — не шутка и не розыгрыш, а самая настоящая трагедия.

— Да, сгорел наш бедный Мастер, сгорел… — констатировал Антон Шлыков и вытер набежавшие на глаза слезы.

— «… Черные скалы, вот мой покой… черные скалы…» — фальшиво пропел Александр Андреев слова из романса Шуберта «Приют» на стихи Рельштаба.

— Ладно, ребята, примите наши искренние соболезнования, а мы пойдем. Работой нагрузили сегодня по самые уши — сказал Валерий Давлетгареев, вставая с кресла. Его примеру, нехотя, последовал Юрий Колесников. Когда коллеги из Вычислительного центра вышли из кабинета, Геннадий Галыгин прокашлялся и сообщил, что на его персональный компьютер каким-то образом попала очередная новелла мистера Прога, файл с которой он им сейчас же перебросит по электронке.

— Издеваешься? — упрекнул его Антон Шлыков.

— Ничуть! — спокойно ответил Галыгин. Получив вышеупомянутый файл, коллеги Шлыков и Андреев страшно удивились, поскольку у них на выходе вместо связного текста программа-редактор отобразила какую-то абракадабру из букв латинского алфавита, цифр и символов. Но они не стали выяснять причины такой несправедливости, а сразу принялись за работу, то есть за чтение. Пока они читали «лебединую песню» «ЭП-Мастера», Галыгин запустил с компакт-диска антивирусную программу лаборатории Касперского и дал команду нейтрализовать все угрозы. Но прежде чем удалять подозрительные файлы, он решил посмотреть, где вирус нашел себе приют, а когда открыл соответствующую папку, у него чуть челюсть не отвисла. Вирус, оказывается, жил и гадил, попав в его компьютер через учётную запись не администратора, а какого-то неизвестного гостя.

— Ребята! — обратился он к Шлыкову и Андрееву. — Вы случайно обновления осей на моём компе не делали?

— Как же не делали? Делали! И обновления делали, и патчи устанавливали. Каждый день с утра до поздней ночи о безопасности твоего ПК заботились, ламер ты наш возлюбленный! — иронично произнес Антон Шлыков, оторвавшись от работы. Галыгин успокоился, но все равно в душе остался червячок сомнения. Запустив неопознанную операционную систему, он вошел в программу «ЭП-Мастер» и убедился в том, что она у него функционирует: адекватно реагирует на его запросы, а самое главное — продолжает «думать» и «сочинять», хоть и не так быстро, когда ее модули «крутились» на AS/400. Это можно было бы сравнить с тем, как если бы у человека удалили 2/3 коры головного мозга, а он бы продолжал мыслить. Впрочем, подобные случаи в медицинской практике — не редкость.

— Ребята! — снова обратился он к своим коллегам. — А у вас мистер Прог еще работает?

— Нет, уже не работает. Уволился! Отвяжись! — грубо оборвал его Антон Шлыков, давая понять, что шутки неуместны.

— Много бы ты сам наработал с оторванной головой? — недовольно проворчал Александр Андреев, имея в виду, что активное ядро программы «ЭП-Мастер», — а это более 200 гигабайт исходных текстов и скомпилированных пакетов, — безвозвратно утеряны.

— А у меня работает. Не верите? Посмотрите сами, а я пойду на перекур — Галыгин встал из-за стола и, пошатываясь от усталости, вышел из кабинета. Вначале друзья-коллеги решили, что Галыгин от горя сбрендил, а когда проверили, то решили, что сбрендили они, потому как вместо стандартного пакета Windows-98 на его PC «крутилась» операционная система категории Open Source. Именно эта OS, а точнее говоря, кто-то с помощью ее создал в памяти персонального компьютера Галыгина виртуальный диск и перенес на него с компьютера-сервера AS/400 папки временных файлов и прочие системные ресурсы. И этот кто-то, по их мнению, был, конечно, Галыгин. Но как, и когда он успел это сделать? И тут они разом вспомнили, что пару недель тому назад он говорил им о том, что ему во сне приснилось новое решение задачи эквивалентных преобразований, которое позволяет, не меняя аппаратных средств, в 10 (!) раз увеличить быстродействие любой операционной системы.

— Гена, прости нас! — жалобно пробасил Андреев, когда Галыгин снова появился в кабинете.

— Гена, ты гений! — радостно приветствовал его возвращение Антон Шлыков, намекая на Филдсовскую премию.

— Ребята, давайте жить дружно! — сказал в ответ Галыгин, не зная, что и подумать о том, откуда на его PC появилась операционная система неизвестного производителя и т. д. Неужели написанный ими черт-вирус уже до «железа» (hardware) добрался?! Вот, уж воистину справедливо: когда долго смотришь во тьму, тьма начинает смотреть в тебя Друзья-коллеги присели за столик и обсудили сложившуюся ситуацию со сгоревшим сервером, «ЭП-Мастером» и сочиняемым им произведением.

Антон Шлыков предложил: 1) Заменить ось Билла Гейтса на ось Геннадия Галыгина; 2) Переместить библиотеки, сохранившиеся на съемных носителях, на какой-нибудь бесплатный ресурс мировой паутины, например, RapidShare; 3) Заново переустановить на всех трех ПЭВМ программу-редактор и перераспределить имеющиеся вычислительные ресурсы; 4) Направить Дмитрию Васильевичу Павлову поздравительную открытку и пригласить его в Вычислительный центр на встречу 2000-го года. Последний пункт Антон Шлыков, разумеется, сформулировал в шутку, чтобы поднять настроение. Галыгин, напротив, обиделся, и заявил, что желал бы видеть г-на Павлова «в гробу в белых тапочках». В ответ на удивленное замечание Шлыкова: «Чем он тебе не угодил?»— Галыгин заявил, что хотел бы на час отлучиться, — для того, чтобы погулять на улице, подышать кислородом и привести в порядок свою расшатанную нервную систему. Шлыков не возражал, видя, что коллеге и впрямь не мешало бы немного проветриться. Незадолго до возвращения Галыгина «ЭП-Мастер» порадовал Шлыкова и Андреева очередной новеллой. Из нее они узнали, что эксперимент беса категории «Б» по кличке «Цензор» по перемещению души главного героя в тело Тезей-хана — старшего сына императора джурджени, прошел успешно, хотя далеко не все в его жизни складывалось именно так, как ему хотелось. Персонаж свернул с тропинки сюжета, так старательно и с любовью для него протоптанного, и сгинул в омуте самостоятельных решений и поступков, отдавшись на волю случая и безжалостных законов человечьего общежития.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

У. Шекспир.

I

Над безбрежной забайкальской (уйгурской) степью, превратившейся позднею весной в роскошный красочный цветник, простерлась глубокая ночь. Млечный путь опоясал темное небо бриллиантовым ожерельем. Со стороны границы созвездий Лиры и Геркулеса изливался метеорный дождь. Земля проходила сквозь орбиту распавшейся когда-то кометы и притягивала к себе маленькие частички вещества, сгоравшие в ее атмосфере с яркостью звезд кратной величины. Еще не высохли майские дождевые потоки, деревья от палящего зноя не лишились лиственного покрова, а травы не засохли. Расцветшие вьющиеся растения готовились принести плоды. Самцы антилоп, несмотря на ночное время, бродили, гордо подняв рога, по травянистым зарослям и вступали в единоборство с соперниками. Бесшумно, как тени, над землей, окутанной низко стелющимся туманом, пролетали степные совы, выискивая в траве мышевидных грызунов. Ровно 15 лет назад на этом месте у древнего кургана, называемого Змеиной Горой, вытоптав траву и порубив на дрова низкорослые деревья, расположились на ночлег люди — тысячи людей, пришедших сюда на великую битву, от исхода которой зависело будущее Прибайкальской Империи. На притоптанной земле, где были разложены уже догорающие костры, белели палатки, чернели силуэты стреноженных лошадей; в определенной последовательности на расстоянии, примерно, ста шагов друг от друга цепочками выстроились многочисленные повозки. Кое-где между цепочками повозок из земли торчали двухсаженные заостренные колья. Негромко перекликались друг с другом часовые и дозорные. Но сегодня в эту короткую майскую ночь, за два часа до рассвета, по бывшему полю битвы ходил и внимательно осматривался только один человек — седой 60-летний старик с царственной осанкой, который намеревался поведать потомкам о делах минувших дней. Ему удалось тайком скрыться от своих телохранителей и слуг, расположившихся на ночлег на берегу степной реки Ярки, чтобы теперь, в одиночестве, когда никто не отвлекает, непосредственно соприкасаясь с местом грандиозного исторического события, час за часом, реконструировать его последовательность. Звали этого человека Толемей-хан, и был не кто иной, как воспитатель наследного принца Арона, а также врач, географ, придворный историограф и советник матушки-императрицы Клементины.

Дорогому читателю он тоже известен. Это — тот самый знатный джурджени, который помогал орландам избавиться от хунхузов. В сражении у Змеиной Горы Толемей-хан не участвовал. В одном из дальних гарнизонов в провинции Микены произошла вспышка холеры, и его, как Главного санитарного врача сухопутных войск, их высочество принц Тезей-хан, направил на ее ликвидацию: установление карантина, оказание лечебной помощи и т. д. Как раз в это время в степях южного Забайкалья появились парсы, и соседи-кочевники уйгуры обратились к императору Агесилай-хану IV с просьбой о военной помощи.

На самом деле этнические парсы составляли лишь незначительную часть конгломерата разноязычных племен и народов, которых они себе подчинили. Нескончаемым потоком, преодолев южные отроги Большого Уральского хребта, эти люди направилась по лесостепной полосе в сторону Великого Восточного океана. На своем пути завоеватели приводили в покорность многочисленные, оседлые и полуоседлые, племена Предуралья, которые прежде платили администрации Агесилай-хана IV «ясак», то есть откупные: — только за то, чтобы их оставили в покое и не вмешивались в их дела. Над Прибайкальской Империей, образно говоря, сгустились тучи.

Первая, более или менее достоверная, информация, которую государственные мужи Прибайкальской империи получали о потенциальном противнике, была скудной, противоречивой и изобиловала сказочными сюжетами и вымыслами. Но постепенно картина прояснялась, — во многом, благодаря вездесущим купцам. Во-первых, стало известно, что парсы умеют обрабатывать железо и ковать оружие, образцы которого: мечи, кинжалы, шлемы и кирасы, — ценились в пять раза дороже бронзовых, да и по качеству их превосходили тоже. Во-вторых, выяснилось, что они — прекрасные наездники. Парсы изобрели, или заимствовали у кого-то стремя и седло с высоким луком. Именно такое снаряжение обеспечивало их всадникам устойчивость — достаточную, чтобы атаковать противника длинным копьем на полном скаку. Джурджени и южные забайкальские кочевые племена не знали даже стремян, их кавалеристы (витязи) сидели на коне, как на табуретке, поэтому в бою могли лишь подскакать к пешему воину, остановиться и нанести рубящий удар секирой или колющий — копьем. Впрочем, уйгуры умели ловко бросать волосяные арканы, против которых джурджени уже давно придумали устройство в виде двух дугообразных, вертикально крепящихся к седлу оглобель, к которым для устрашения противника крепились лоскуты разноцветной материи, очень красиво и устрашающе развевающейся на ветру. Группа военных советников во главе с их высочеством Тезей-ханом, добравшись под видом купцов до юго-западного Предуралья, с удивлением узнали, что Уфимский перевал Большого Уральского хребта из-за климатических сюрпризов последних лет стал доступен для прохода в любое время года. Побывали они и в походных лагерях, где мигранты-переселенцы останавливались на отдых, чтобы затем отправиться в путь в сторону восходящего солнца. Они видели усталых, голодных и изможденных людей, многие из которых за время многодневных переходов потеряли родных и близких. Пообщавшись с переселенцами, их высочество Тезей-хан и его советники смогли выяснить причину, которая заставила людей Запада сняться с насиженных мест и пуститься в далекие странствия. Оказывается, обширные северные территории по ту сторону от Большого Уральского хребта внезапно ушли под воду. Великое переселение народов было равносильно стихийному бедствию.

По инициативе их высочества Тезей-хана государственные и муниципальные органы Прибайкальской империя приняли срочные меры для защиты подданных от порабощения и истребления. Для отражения нашествия народов Запада на всех перевалах за окружающими Байкал горами спешно воздвигались крепостные сооружения. После завершения строительства Великой речной плотины пойма впадающей в Байкал с юга полноводной реки Селенги превратилась в непроходимое болото. За год до появления парсов в забайкальских степях Государственный Совет империи выделил значительные средства на перевооружение армии.

Были созданы отряды тяжелой кавалерии и специализированные подразделения пехоты, вооруженные пиками и алебардами. В армейских частях и войсках самообороны стали уделять больше внимания профессиональной подготовке лучников, пращников и арбалетчиков.

* * *

Толемей-хан приблизился к вышедшему на поверхность земли отложению известняковых пород. Именно здесь принц Тезей-хан распорядился установить свой походный шатер. Интересно, спал ли он в эту ночь или проводил бесконечные совещания с командирами и заслушивал донесения лазутчиков? Надо полагать, что не спал, и поддерживал бодрость духа зеленым чаем с экстрактом женьшеня. По скудным сведениям, за два часа до восхода Солнца он принял прибывшего с рекогносцировки начальника разведки майора Астрахана, который сообщил ему пренеприятнейшее известие: «Противник совершил обходной маневр. Пути отступления отрезаны». Наверное, ему было горько сознавать, что армия — в ловушке, в которую ее заманили союзники уйгуры, обратившиеся к императору Агесилай-хану IV с просьбой об оказании военной помощи. Низкий белесый туман, расстилающийся над землей, начал приподниматься и расслаиваться. В иных местах водяные пары приобретали смутные очертания лошадей, повозок и людей. Откуда-то, словно из-под земли, стали доноситься звуки, напоминающие голоса людей, храп лошадей и звон оружия. Толемей-хан явственно услышал совсем близко от себя голоса двух мужчин: один судя, по тембру был лет 45–50, другой моложе — лет 25. Он прекрасно помнил эти голоса и этих людей. Вне всякого сомнения, это были начальник разведки майор Астрахан и главнокомандующий сухопутных войск их высочество Тезей-хан. Толемей-хан ничуть не удивился и не испугался. Он давно знал, что такое хрономиражи, и не раз наблюдал их, не опасаясь за свою жизнь и психическое здоровье. Первобытные люди, например, боялись грозы.

Молнии были для них сверхъестественными существами. И что в итоге?

Оказалось, что бояться — то было нечего. Обыкновенное истечение небесного эфира. Призрачные картины судьбоносных исторических событий периодически повторялись в тех местах, где они произошли, на протяжении ряда лет, но особенно отчетливо — на рассвете. Ученые натуралистической школы, к которой принадлежал Толемей-хан, объясняли их действием Духа Времени — трансфизического существа невообразимого могущества, славы и мудрости. Голоса смолкли, и до слуха Толемей-хана донеслись звуки воды, льющейся из кувшина и ударяющейся о дно медного таза. Не иначе, как их высочество решил освежиться. Какое-то время, наверное, минуту, было тихо, а потом Толемей-хан вздрогнул, услышав громкий и властный приказ:

— Вестовые! Вызовите полковников, начальника кавалерии и начальника обоза на заседание Военного совета. Срочно! Оруженосец Алефхан! Подать мне доспехи! Толемей-хан зажмурил глаза, представляя, как их высочество с помощью юного оруженосца Алефхана облачается в доспехи тяжеловооруженного пехотинца: холщевый панцирь (несколько слоев льняной ткани, пропитанных клеем из вываренных кроличьих шкурок), бронзовый шлем с забралом, скрывающим лицо и шею, налокотники, поножи и наколенники. О том, что он все-таки не рядовой, а старший офицер, свидетельствовал красный плащ с белым подбоем, оплечье и нагрудник из золотистой бронзы, да еще к поясу вместо длинного кинжала крепился короткий меч из литой бронзы. Толемей-хан открыл глаза и увидел, как прямо перед его носом из белого тумана сформировалась голова лошади, и тут же он услышал возмущенный крик оруженосца:

— Куда лезешь?! Пошел! Пошел! Мирон? Куда ты смотришь? Отведи Буцефала в обоз! Следуя за удаляющимися голосами, Толемей-хан по высокой до пояса росяной траве побрел в сторону Змеиной горы. Он слышал, как их высочество, бодро и весело, приветствуют солдаты, как он на эти приветствия отвечает, употребляя очень крепкие слова и выражения.

Солдаты смеются… По едва заметной тропинке, протоптанной дикими козами, Толемей-хан поднялся на Змеиную Гору — одинокий рукотворный холм посреди степи, поросший травой и мелким кустарником. На холме сновали призраки людей с топорами и лопатами.

— Ваше высочество! Батарея «шайтан агни кирдык» к бою готова — услышал Толемей-хан еще один, очень знакомый голос.

— Сколько выстрелов мы сможем сделать, Виктор-хан? — спросил их высочество.

— Не менее тридцати картечью и десять тяжелыми ядрами… Толемей-хан вышел к старому кострищу, присел на обуглившийся от огня комель черной березы, и ненадолго и глубоко задумывается: «Кто такой, на самом деле, этот Виктор-хан? Откуда он взялся в свите Тезей-хана?» Мимо него и даже сквозь него проходили призраки людей, но он уже смотрел на них с досадой и раздражением, как на назойливых мух. По слухам, их высочество Тезей-хан встретил Виктора на Чонгарском медном руднике (юго-западное побережье Байкала). Принц прибыл туда с обычной инспекционной проверкой. И не только. Чонгарский рудник интересен тем, что добываемая в нем руда содержала до 5 процентов олова. После плавки из такой руды сразу же получалась довольно качественная бронза. Воздуходувщик, а затем мастер медеплавильной печи Виктор-хан тогда был обычным рабом из забайкальского племени белых аратов. С него недавно сняли деревянные колодки, позволили построить хижину и завести сожительницу. Безо всяких объяснений их высочество забрал его с собой и поселил в Летнем дворце на мысе Принцессы Грез. Там он приставил к нему опытных педагогов для ускоренного обучения языку, литературе и письменности джурджени. Где-то, через месяц, в Летнем дворце появилась будущая жена Виктора с редким именем Анастасия — высокая, светлокожая, черноволосая девушка с миндальными глазами и потрясающей фигурой. Рассказывали, что будто бы их высочество выкупил ее из гарема друга юности и боевого соратника Антон-хана, дал вольную и предложил своей супруге принцессе Роксане в качестве фрейлины. Далее, как из рога изобилия, посыпались сюрпризы. Буквально за три месяца бывший раб овладел языком и письменностью джурджени, а по математике и естествознанию даже превзошел своих учителей. Вскоре он представил на обозрение членов Военного совета макет «шайтан агни кирдык на колесах», — иначе говоря, бронзовое артиллерийское орудие на деревянном колесном лафете. Черное зелье (порох) к тому времени уже было известно. Его изобрел Эскулап-хан — алхимик, чернокнижник и придворный лекарь.

Любопытная личность: старый, больной, еле ходить мог, а голова работала, как у всех действительных членов императорской Академии изящных искусств, врачевания и естествознания, вместе взятых. Кроме пороха, Эскулап-хану приписывали изобретение цветного стекла, двойной системы бухгалтерского учета и переводного векселя. Это он придумал полюбившуюся императору Агесилай-хану IV и его вельможам игру в домино. А какие темы на ежегодных сессиях Академии наук он пытался замутить! Правило буравчика, принцип реактивного движения, магнетизм и т. д. Умер старик, и уже мало кто о нем и его фантазиях теперь помнит. Менее чем за полгода под руководством Виктора-хана на Чонгарском медном руднике были отлиты из бронзы 10 орудийных стволов, изготовлены деревянные лафеты и проведены огневые испытания на дальность и точность стрельбы. Между прочим, изготовить материальную часть нового вида вооружения оказалось гораздо проще, чем приставить к ней подходящих людей. Их высочеству Тезей-хану пришлось применить всю силу убеждения для того, чтобы доказать будущим артиллеристам из числа рабов и вольноотпущенников простую истину: с каждым выстрелом «шайтан агни кирдык» они приближают себе свободу, богатство и почести. Именно здесь, у Змеиной Горы, произошло первое применение артиллерии в боевых условиях. Вначале ядра для артиллерийских орудий изготовлялись из отесанных камней, а вместо картечи использовался кремниевый скрап — обрезки и осколки кристаллического кремния. После выделения из казны дополнительных средств картечь стали изготавливать из рубленого свинца, куски которого для улучшения аэродинамических качеств обкатывались на специальных станках. Так как изготовление ядер из камня занимало довольно длительное время, Эскулап-хан посоветовал их высочеству использовать обычную глину, пропитанную оливковым маслом. Снаружи для прочности глиняные ядра обливались свинцом. Свинец также обеспечивал более плотное прилегание ядра к стенкам канала ствола, при этом износ последнего был существенно ниже, чем при стрельбе каменными ядрами.

* * *

Толемей-хан увидел, как из общей толпы призраков выделились и стали увеличиваться в размерах две фигуры: одна в воинских доспехах, вторая — в длиннополом кафтане обозной прислуги. Когда из земли, словно грибы, выросли четыре бронзовых орудия на колесных лафетах, Толемей-хан приподнялся и с интересом стал наблюдать за происходящим. Он видел, как их высочество направляется на артиллерийскую позицию, здоровается с артиллеристами и удачно шутит насчет исподнего белья парсов, которое сегодня у них будет испачкано. Артиллеристы в ответ обещают, что не подведут. К сведению дорогого читателя, отметим, что на вышеупомянутой позиции располагались четыре орудия (типа единорог) классического 24-фунтового калибра. Следуя за призраком их высочества, Толемей-хан очутился на историческом заседании Военного совета, который в день битвы у Змеиной Горы собрался в шатре начальника штаба армии Гирей-хана. Хрономираж становился все более и более ярким, контрастным и зрелищным. Если бы Толемей-хан знал, что такое кинематограф или телевидение, то было уместно сказать, что он видел перед собой цветной художественный фильм с объемным изображением и звучанием. Настроение у отцов-командиров было подавленное. Начштаба Гирей-хан, ссылаясь на данные разведки, подтвердил, что уйгуры перешли на сторону парсов. Это означало, что против трех с половиной тысяч пехотинцев (гоплитов и велитов) и тысячи кавалеристов (витязей), которых император Агесилай-хан IV направил на помощь уйгурам, выступят не менее 10 тысяч обученных и хорошо вооруженных воинов. Члены военного совета отдавали себе отчет и в превосходстве вооружения противника: хороший удар железной саблей раскалывал оружие и доспехи из бронзы, как орех. Однако уйти от боевого столкновения с превосходящими силами противника уже было слишком поздно, а сдаваться в плен — позорно. Их высочество на правах главнокомандующего сухопутных войск предложил изменить схему построения войск, которая была выработана три дня тому назад с участием представителей союзников, которых он уже тогда заподозрил в измене. Согласно его плану, гоплиты должны были занять у Змеиной горы круговую оборону, построившись в четыре каре глубиной до 50 рядов. Витязям, по его мнению, надлежало спешиться и участвовать в сражении в качестве подручных велитов: копейщиков, лучников и арбалетчиков. Обоз и лишних лошадей в таком случае следовало отвести от Змеиной горы и спрятать в лесу на берегу реки Ярки — притоке Селенги. Члены Военного совета с его доводами согласились, и слово снова взял Гирей-хан, который сообщил, что, по предварительным данным, со стороны парсов в сражении могут принять участие пять тысяч корустесов, то есть всадников, вооруженных длинными копьями и облаченных в металлические доспехи: кирасы и кольчуги. От бывших союзников уйгуров и из других источников полководцы джурджени знали, что в бою тяжеловооруженные всадники парсов могут двигаться очень плотно, колено к колену. При такой тактике наступления противника главная задача состояла в том, чтобы каре, в которые построятся гоплиты, выдержали удар, не рассыпались и не попали под копыта лошадей. Особая роль в сдерживании натиска тяжелой кавалерии противника отводилась мобильным отрядам копейщиков: на самых сложных участках линии обороны они должны были, построившись полукругом, упирать древки массивных копий обратным концом в землю так, чтобы они, ощетинившись ежом, не давали прохода. Полководцы с интересом смотрели на молодого светловолосого человека, которого их главнокомандующий привел на Военный совет. Все они уже были наслышаны об оружии возмездия, которое изобрел бывший раб государственного медного рудника из племени белых аратов, а Гирей-хан даже видел, как оно действует и, честно говоря, был потрясен до состояния диареи. Получив слово, Виктор не растерялся. По его мнению, готовую к бою батарею «шайтан агни кирдык» для большей пользы следовало бы разместить не на Змеиной горе, а в первой линии обороны, которая примет на себя удар тяжелой кавалерии. Он пояснил, что, кроме каменных ядер, артиллерийские орудия могут изрыгать сотни маленьких свинцовых ядрышек, которые, разлетаясь на большое расстояние, будут безжалостно ранить и калечить людей и лошадей. Их высочеству идея показалась здравой, и он обратился к полковникам с просьбой зарезервировать для артиллеристов особые площадки и обеспечить к ним пути доступа. Когда заседание Военного совета закончилось, начштаба Гирей-хан, молча, подал их высочеству письмо от великого князя Рамира — вождя племенного союза уйгуров и отца его супруги принцессы Роксаны. Князь Рамир писал своему зятю, что принял очень непростое решение о переходе на сторону парсов и принесении присяги на верность их королю Ульриху по прозвищу Белобородый, которого он характеризовал, как очень умного и дальновидного политика и удачливого полководца.

Он предлагал их высочеству последовать его примеру, гарантировал безопасность ему и его семье и давал обещание после окончания войны договориться с королем парсов о предоставлении ему в феодальное владение провинции Ротон и всех прилегающих к ней северных территорий. Их высочество подозвал старшего адъютанта и приказал немедленно вернуть членов Военного совета для продолжения совещания.

— Кто и когда доставил это письмо? — спросил он Гирей-хана.

— Письмо доставил сын князя Рамира Вагиз. Он сейчас находится в расположении Отдела разведки и донесений — доложил Гирей хан.

— Роксана, как я понимаю, отдыхает в своем шатре. Зря я согласился взять ее с собой в этот поход. По отцу, говорит, соскучилась. Три года не виделись. Прошу срочно доставить ее сюда, но так, чтобы без посторонних глаз — обратился Тезей-хан к начальнику штаба с весьма деликатной просьбой. Старший адъютант оказался расторопным. Члены Военного совета вернулись даже раньше, чем Гирей-хан привел из соседнего шатра принцессу Роксану. Двадцатилетняя супруга их высочества (мать двоих детей) была заспанной и кое-как одетой. Это была женщина невысокого роста, стройная, с темными непокрытыми волосами, завораживающими карими глазам и правильными чертами лица, но без всяких аристократических изысков вроде тонкого носа, бледной кожи или тонких губ. Разрезы на шальварах обнажали идеальные ножки. Их высочество вслух зачитал письмо, доставленное ему от князя Рамира. Перевода не требовалось, так как письмо было написано на языке джурджени. Затем он приказал Роксане встать на колени и наклонить голову. Толемей-хан замер и схватился за сердце. Он хорошо знал Роксану: учил ее постигать премудрости грамматики и стихосложения.

Повзрослев, она стала сочинять очень недурные стихи, неплохо музицировала на флейте и лютне. Он видел, как Роксана беспрекословно выполнила приказ супруга, не вымолвив ни единого слова, не уронив ни единой слезинки. Презрительный взгляд, улыбающиеся губы, прозрачный край эмали верхних зубов… В придворной историографии сообщалось, что она покончила собой.

Ни одного свидетеля уже нет в живых. А на деле все было не так. Вот, их высочество вынул из позолоченных ножен тяжелый, хорошо заточенный бронзовый меч и занес его над головой несчастной принцессы. На то, что будет дальше, Толемей-хан смотреть без содрогания не мог, и ладонями закрыл лицо. Он-то уж знал, как мастерски их высочество владел мечом; умел отрубить голову одним ударом, аккуратно, оставив ее висеть на лоскуте кожи. Скверно отрубленная, покатившаяся голова, по его мнению, была дурным тоном. Это, якобы, некрасиво и не эстетично. Такой жестокости по отношению к собственной жене Толемей-хан от их высочества никак не ожидал. Он слышал, как вскрикнули полковники — свидетели этой страшной сцены, а вслед за этим раздался громкий и властный голос:

— Прошу командиров вернуться на свои места, трубить подъем и начинать построение. Гирей-хану приказываю: передать голову Роксаны ее брату Вагизу, чтобы тот доставил ее князю Рамиру в напоминание о связывавших нас родственных и союзнических отношениях. И только он это произнес, как хрономираж стал бледнеть и рассеиваться. На востоке разгоралась заря нового дня, ветер усилился до штормового. И только голова несчастной принцессы Роксаны продолжала лежать на зеленой траве — вроде бы мертвая, но все равно, как живая. Но и она исчезла, покатившись куда-то вслед за золотистыми шарами прошлогодней травы — перекати поле. Шумно вздохнув и вытерев слезы, Толемей-хан понуро спустился со Змеиной Горы и направился в расположение походного лагеря на берегу реки Ярки. Навстречу выбежали верные слуги, подхватили его под руки и повели в шатер, где он смог отдохнуть и перевести дух. Проспав же всего пару часов, он велел свертывать лагерь, седлать лошадей и отправляться в неблизкий путь домой в провинцию Альхон. За семь дней пути во время остановок и ночных привалов Толемей-хан с увлечением работал над историческим сочинением под названием: «Повесть о Тезей-хане — герое-защитнике Отечества и основателе династии клементидов». По сложившейся в Прибайкальской Империи историографической традиции сочинения такого рода, как правило, писались от имени того, кому оно посвящено, то есть от первого лица. Считалось, что, таким образом, можно избежать ненужного восхваления деяний исторической личности или, напротив, их поношения, ибо любой человек, почитающий богов, никогда не скажет о себе ничего лишнего.

II

В Большом императорском дворце на острове Альхон было многолюдно, шумно и весело. Званые гости и делегации из провинций продолжали прибывать на торжества по случаю 17-летия наследного принца Арона и 5-летия царствования матушки-императрицы Клементины. В числе прибывших была делегация из далекой забайкальской колонии Эльдорадо на реке Шакти, которую по просьбе ее основателя Толемей-хана разместили в его дворцовых апартаментах. Вместе с гражданами Эльдорадо Толемей-хана приветствовали представители некогда славного и могущественного племени орландов: Урсула-воительница и старейшина рода Белохвостого Оленя Гарегин Плотник. По случаю радостной встречи был устроен праздничный обед, во время которого Толемей-хан помог своим бывшим соотечественникам из Эльдорадо разрешить вопрос о Долгом Острове на реке Ипуть (Припять), известном дорогому читателю под названием «Красные Камни»: заселять его или еще долго-долго обходить это место стороной. Десять лет тому назад экспедиционный корпус во главе с наследником престола Банзай-ханом по прозвищу Сварливый со второй попытки захватил и оккупировал Красные Камни, несмотря на ожесточенное сопротивление орландов. Из всего племени осталось не более трехсот человек. Почти все взрослые мужчины погибли в боях, а женщины, старики и дети, захваченные в плен, по приказу жестокосердного Банзай-хана были сброшены в бездонный провал Соляной пещеры. Те из орландов, кто остался в живых, примкнули к соседним племенам. Несколько десятков человек из рода Белохвостого Оленя, Желтого Быка и Росомахи связали свою судьбу с колонистами из Эльдорадо, которым, благодаря удачному географическому расположению своего поселения, удалось отстоять свою свободу и независимость.

— Я считаю, что их высочество Тезей-хан, которого мы все чтим и помним, в данной ситуации поступил бы следующим образом: он сказал бы, что Красные Камни — место распрекрасное, но очень опасное.

Верховный жрец Колыван когда-то показывал мне древние письмена, в которых рассказывалось о том, что Соляная пещера убивает людей невидимыми лучами смерти. Мы пришли к выводу, что во время последнего сильного землетрясения, когда на Красных Камнях, раскачивалась даже Перламутровая Башня, горькие и заразные воды вышли из бездонного провала Соляной пещеры на поверхность, попали в колодцы, и стали причиной преждевременной смерти множества людей — высказал авторитетное мнение Толемей-хан.

— То же самое мне говорил мой незабвенный друг Тимур Храбрый — поддержала Толемей-хана Урсула-воительница, которая к тому времени освоила разговорный язык джурджени и даже научилась читать по слогам.

— Кстати, как поживает его семья? — оживился Толемей-хан, услышав имя славного «витязя в тигровой шкуре», которого некоторые орланды считали воплощением Благородного Авесалома — легендарного вождя-основателя племени.

— Дети выросли и обзавелись семьями, а милая Березка по-прежнему ждет его возвращения — встрял в разговор старейшина рода Белохвостого Оленя Гарегин Плотник. Обед еще не закончился, как прибыл посыльный с приказом к Толемей-хану и Урсуле-воительнице срочно явиться к начальнику Тайной канцелярии его превосходительству Урхану — родному отцу матушки-императрицы Клементины. Дорогому читателю этот человек тоже знаком. Это — тот самый купец из Ротона, которого Тимур Храбрый и Урсула-воительница вызволили из хунхузского плена. После возвращения на родину Урхан некоторое время служил в должности полковника-интенданта и состоял в свите их высочества Тезей-хана в качестве неофициального тестя. О причине вызова Толемей-хан и Урсула узнали уже в приемной Тайной канцелярии, увидев двух мужчин с деревянными колодками на шее, которых сторожили шесть гоплитов, вооруженных мечами и копьями.

Хотя и с трудом, они опознали двух особо опасных преступников, подозреваемых в убийстве их высочества Тезей-хана: бывшего начальника армейского спецназа Багирхана и бывшего начальника артиллерии Виктора-хана. Немытые и нечесаные, источая амбре, характерное для корабельного трюма, в котором перевозят копченую рыбу, они стояли перед ними, понурив головы. В их всклоченных волосах и отросших бородах и бакенбардах копошились насекомые. У Урсулы при виде арестованных началась истерика: по достоверным сведениям, именно эти двое, хитростью, выманили ее боевых подруг-амазонок на открытое пространство и уничтожили, но не в честном рукопашном бою, а залпами картечи из пяти орудий.

— Узнаете их? — спросил Урхан, незаметно появившись в приемной.

— Я их на всю жизнь запомнила! — гневно сверкнув глазами, сказала Урсула и, не выдержав, плюнула Багирхану в лицо.

— Мамой клянусь! Я Тезей-хана не убивал! Он спас мне жизнь и у меня бы рука не поднялась на такое злодейство! — вскрикнул Багирхан.

— Я знаю, кто его убил. Но вы ведь все равно не поверите — нервно дернув головой, произнес Виктор-хан. В списке преступников, разыскиваемых Тайной канцелярией, бывший начальник артиллерии стоял на первом месте и по характерной отметине на лице, именовался «человеком со шрамом».

— Вот и прекрасно, как на дыбе повисите, — так во всем и признаетесь! — зловеще улыбаясь, произнес Урхан и приказал страже увести арестованных в темницу. В просторном кабинете, куда Урхан пригласил войти Толемей-хана и Урсулу, их ожидал еще один сюрприз. Навстречу к ним вышла сама матушка-императрица Клементина в синем изысканном блестящем платье в сопровождении двух фрейлин. Толемей-хан преклонил колено, а Урсула, не зная придворного этикета, растерялась.

— Здравствуй милая! Очень рада тебя видеть. Правда, что это ты поразила стрелой нашего злейшего врага Банзай-хана? — подойдя к амазонке и дружески похлопав ее по плечу, спросила матушка-императрица.

— Не могу знать. Стреляли-то мы втроем: я, Ася и Дина, — и чья именно стрела попала в незащищенное доспехами тело принца, точно сказать нельзя — честно призналась Урсула.

— И все равно ты молодец. Проси у меня любую награду, и ты ее получишь — ласково улыбаясь, предложила матушка-императрица.

— Не надо мне никаких наград и почестей! Для меня Тезей-хан был все равно, что брат… — не договорив, Урсула заплакала.

— Не стесняйся, плачь, милая. Плачь. Я бы тоже с тобой поплакала, да должность не позволяет — с трудом сдерживая слезы, произнесла матушка-императрица и затем обратилась к Толемей-хану:

— Встаньте! Уважаемый друг нашей семьи! Я присутствовала на предварительном допросе тех двоих преступников, скрывшись за портьерой, и у меня сложилось мнение, что к смерти их высочества принца Тезей-хана они не причастны, так как в этот день от места преступления находились довольно далеко. И у них есть живые свидетели. Наверное, они оба заслуживают смертной казни, но уже за другие грехи. Я бы хотела, чтобы вы провели повторное расследование всех обстоятельств, приведших к гибели моего супруга и родного отца наследника престола принца Арона. Можете для этого располагать любыми денежными средствами. В вашем распоряжении любой корабль нашего военно-морского флота.

— Я об этом только мечтаю, матушка-императрица. Позвольте мне после окончания торжеств отбыть на мыс Принцессы Грез, а затем в Эльдорадо — Толемей-хан, искренне, подтвердил готовность к выполнению высочайшего повеления.

— В полночь извольте пожаловать в крепостную тюрьму. Я уже вызвал палачей, и мы проведем допрос подозреваемых с надлежащим пристрастием — обратился к Толемей-хану начальник Тайной канцелярии Урхан.

— А можно обойтись без моего присутствия? — попросил Толемей-хан, высокоразвитые синапсы и тонкая натура которого протестовали против жестокого обращения с людьми.

— И это говорит Председатель следственной комиссии? — недовольно выразила удивление матушка-императрица.

— Простите великодушно. Я, конечно, прибуду в назначенное время.

Просто устал с дороги. Семь суток в седле — извинился и, отчасти, оправдался Толемей-хан. Вернувшись в свои апартаменты, он принял горячую ванну, немного поспал, и затем, присев за конторку, продолжил жизнеописание славного Тезей-хана с того места, где он остановился.

* * *

«Их высочество встретил рассвет на вершине Змеиной Горы в окружении адъютантов и вестовых. Три бронзовых „шайтан агни кирдык“ по его приказу были перемещены к подножию холма на временную площадку. Туда же артиллеристы доставили боеприпасы. Одно орудие, двенадцать картузов и один бочонок пороха и десять ядер он оставил при себе, чтобы попрактиковаться в стрельбе по настильной траектории. Как и ожидалось, противник вступил в сражение без предупреждения и даже без набрасывания на гоплитов лавы легковооруженной конницы, которая должна была засыпать их стрелами. Парсы сразу ввели в бой свою главную ударную силу — тяжеловооруженную кавалерию, которая плотной массой стала надвигаться на центральное каре под командованием полковника Антон-хана. От копыт тысяч лошадей задрожала земля, и поднялись облака пыли, затмившие Солнце. Их высочество немедленно передал через вестового приказ: выдвинуть три бронзовых орудия в передовую линию обороны.

Аналогичный приказ получил командир отряда арбалетчиков, состоявшего из трехсот снайперов. Тщательно рассчитав угол наклона ствола, их высочество произвел первый выстрел. Тяжелое ядро, просвистев над головами изумленных гоплитов, улетело в самую гущу плотного построения парсов. Прислуга быстро прочистила банником жерло и затравила новый заряд. Грянул второй выстрел, который воины прокомментировали еще более громким возгласом удивления и разом повернули свои головы на окутанную пороховым дымом вершину Змеиной горы. По приказу полковников торжественно взвыли медные трубы. Когда конница парсов приблизилась на расстояние убойной силы картечи, раздались сразу три выстрела, которые привели к тому, что в рядах противника наступило замешательство. Передние ряды всадников стали поворачивать назад, а задние продолжали двигаться. Второй залп картечи совпал с залпом арбалетчиков, а дальше пушкари и арбалетчики лишь синхронно дополняли друг друга. Стоны и крики ужаса огласили степь. В это время легкая кавалерия уйгуров — бывших союзников, а теперь лютых врагов — начала атаку на левый фланг. Им даже удалось опрокинуть передние ряды гоплитов, но отряд лучников в количестве двухсот пятидесяти человек, направленный их высочеством на помощь левого каре, меткими выстрелами заставил их отступить. Пороховой дым рассеялся, и джурджени смогли воочию оценить достоинства огнестрельного оружия. На поле перед Змеиной горой валялись сотни трупов: людей и лошадей; истошно кричали раненые, взывая о помощи, носились испуганные кони. Их высочество приказал направить на место кровавого побоища отряд велитов, чтобы они добили раненых, собрали трофейное оружие и доспехи, поймали или отогнали подальше мечущихся лошадей. Джурджени ждали повторения атаки, но ее не последовало, и тогда начштаба Гирей-хан приказал начальнику разведки Астрахану произвести рекогносцировку, с целью выявления намерений противника. В полдень Астрахан вернулся с задания и доложил о том, что парсы сняли лагерь и поспешно направляются на запад. Уйгуры же стоят на месте, поскольку их военноначальники не пришли ни к какому однозначному решению: следовать за парсами, мириться с джурджени или соблюдать нейтралитет. Их высочество в это время находился на берегу реки Ярки, где по его приказу обозная прислуга спешно насыпала холм над могилой обезглавленной им принцессы Роксаны. Гирей-хан поспешил в расположение обоза, чтобы сообщить главнокомандующему данные разведки и разделить с ним скорбь прощания с принцессой Роксаной, которая с самого начала своего замужества была обречена на смерть в случае, если союзный договор между джурджени и уйгурами будет расторгнут. Выслушав доклад и приняв соболезнования, их высочество показал на трех молодых женщин, стоящих на коленях со связанными руками у подножия еще незавершенного кургана.

— Служанки Роксаны, — сказал он и объяснил. — По обычаям уйгуров они должны быть похоронены вместе со своей госпожой. Язык не поворачивается, чтобы отдать приказ их убить.

— Продай или лучше подари их мне — предложил Гирей-хан, согласившись с тем, что погребальный обряд уйгуров слишком жестокий.

— Забирай их к себе! — обрадовался их высочество и протянул начштаба кожаную фляжку, в которой, когда он из нее отпил несколько глотков, оказался какой-то горький и обжигающий напиток.

— Шайтан аква кирдык! Огненная вода… — догадался Гирей-хан, впервые попробовав на вкус концентрированный этиловый спирт — последнее изобретение придворного лекаря, алхимика и чернокнижника Эскулап-хана. Вскоре к ним присоединился полковник Антон-хан, который знал Роксану с юных лет и тоже захотел с ней проститься. Отпив из предложенной ему фляги пару глотков, он мрачно произнес:

Способности Антон-хана сочинять стихи экспромтом были хорошо известны, поэтому их высочеству Тезей-хану и начальнику штаба оставалось только тяжело вздохнуть и признать поразительную точность произнесенной эпитафии. Их высочество попросил начштаба собрать Военный совет в два часа после полудня. Отпустив командиров, он дождался, когда высота кургана над могилой принцессы Роксаны сравняется с высотой самого высокого близстоящего дерева. Этим деревом была высокая черная береза — редкая гостья в степях южного Забайкалья. Когда могильный холм стараниями обозной прислуги вырос до заданной высоты, он отдал приказ заканчивать с насыпью и приступить к обкладыванию кургана дерном и камнями. Три сотни человек принялись за новую работу. В это время он подошел к березе, обнял ее за черно-белый ствол и дал волю своим чувствам. Он и сам не знал, что на него нашло — не иначе, какое-то помрачение… На заседании Военного совета Гирей-хан предложил, не мешкая, отправиться в обратный путь, с таким расчетом, чтобы к вечеру выйти к пойме реки Селенги и остановиться на ночлег у заброшенного форта Каутер. Решение приняли единогласно. После этого их высочество приказал старшему адъютанту позвать командира артиллерийской батареи, и когда тот прибыл, вручил ему патент о присвоении звания лейтенанта кавалерии. Таким образом, бывший раб и вольноотпущенник Виктор-хан превратился в полноправного гражданина Прибайкальской империи. Дневной переход прошел удачно, если не считать того, что уйгуры здорово потрепали арьергард из трех батальонов гоплитов и эскадрона легкой кавалерии. Переночевав у форта Каутер, войско Тезей-хана выступило в поход в направлении пограничной крепости Гамбит, у стен которой неделю спустя в последний день месяца асан (май) состоялось генеральное сражение, в котором участвовало не менее ста тысяч человек. Потери с обеих сторон были чудовищные, и победа не досталась никому, правда, парсы отошли в забайкальские степи, убедившись в том, что такого противника с наскока им не одолеть».

………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

Близилась полночь. Толемей-хан переоделся и в сопровождении двух слуг-факельщиков направился к крепостной башне, которая служила изолятором временного содержания особо опасных преступников. В помещении для пыток, которое словно в насмешку называли «кожевенной мастерской», пылал камин, вдоль стен были расставлены напольные канделябры с зажженными восковыми свечами. Два палача в красных халатах проверяли и раскладывали пыточные инструменты. Начальник Тайной канцелярии Урхан травил анекдоты с толстым военным прокурором и вертлявым секретарем предварительного судебного присутствия.

— Вам сюда! — подсказал Толемей-хану военный прокурор, указывая на высокое кожаное кресло у камина. Остальные официальные лица, в том числе начальник Тайной канцелярии сидели на табуретках за низенькими столиками. Первым на допрос доставили Багирхана — коренастого 45-летнего мужчину, когда-то имевшего безупречную послужную биографию. Допрос начался с избиения подозреваемого плетьми. Бывший подполковник держался стойко, утверждая, что в день убийства Тезей-хана находился, примерно, в двух сутках пути от «фактории», где все это произошло, и при всем желании не мог бы туда добраться. Следствию это уже было известно. Поэтому военный прокурор спросил Багирхана о бойцах его отряда, которые находились в арьергарде, прикрывая отступление, а затем могли по его приказу вернуться и осуществить акт мести. Бывший начальник армейского спецназа утверждал, что такого приказа он не отдавал. Тогда палачи повесили его на дыбу, и после того, как руки его вывернули и вытянули прямо над головой так что, лопатки вышли из сочленений, он признал себя виновным в том, что подсказал Банзай-хану, как перехитрить союзников Тезей-хана — простодушных и доверчивых туземцев, проживавших на Долгом Острове.

После этого допрос прекратился, и окровавленное тело Багирхана стражники волоком утащили в тюремную камеру. Началось совещание по вынесению приговора. По законам Прибайкальской империи Багирхан должен был принять смерть тем же способом, которым он по злому умыслу причинил другому человеку (людям). Так как карательная акция Банзай-хана по отношению к союзному к их высочеству принцу Тезей-хану племени орландов была признана преступной, военный прокурор предложил заживо замуровать Багирхана в крепостной стене. За приговор проголосовали единогласно.

Урхан объявил перерыв и позвонил в серебряный колокольчик. Появились слуги с деревянными подносами с фруктами и прочей закуской, сочетающейся с белым виноградным вином. Толемей-хан от участия в застолье отказался, и обратился к Урхану с просьбой переговорить с «человеком со шрамом» наедине, напомнив ему, что Виктора они знают давно и первоначально относились к нему, как к своему лучшему другу. Начальник Тайной канцелярии, нехотя, согласился, однако предупредил, показав на стеклянную клепсидру, то есть песочные часы:

— В твоем распоряжении не более часа. Виктор-хан находился в соседнем помещении — комнате отдыха для солдат караульной службы, куда его только что доставили и со связанными руками усадили на широкую деревянную скамью. Но сидеть он не мог, и все время заваливался на бок. Тюремные надзиратели его тормошили, таскали за бороду, били по спине древками копий, снова поднимали, но он все равно пытался лечь. Толемей-хан приказал надзирателям развязать Виктору-хану руки, напоить вином и принести таз, кувшин с водой и полотенце. Пока выполнялся приказ, он подошел к застекленному окну, со скрипом открыл створки и на некоторое время задумался, рассматривая черное небо, усеянное блестящими булавочными головками звезд. Он слышал, как арестант кашляет, захлебнувшись вином, как его пытаются умыть, и как он говорит на каком-то непонятном языке.

— Ваше благородие, он болен: у него горячий лоб и он бредит — вывел Толемей-хана из тяжелых раздумий голос тюремного надзирателя.

— Врач его еще не осматривал? — спросил он, повернувшись к тюремщику.

— Когда?! Арестованных привели к нам сегодня утром, строго-настрого приказали о них молчать и даже в книге учета не регистрировать — надзиратель перешел на шепот.

— Откуда их доставили? Не знаете? — встревожился Толемей-хан.

— Говорят, что из Сиракуз — не очень уверенно сказал надзиратель.

— В Сиракузах в одном из пригородных поместий несколько человек заболели и скончались от бубонной чумы. Они, что, сдурели?! Надо было продержать арестованных несколько дней в карантине, понаблюдать, а уже потом тащить на Альхон в Императорский дворец! — возмущению Толемей-хана не было предела. Вырвав из рук стражника факел, он решительно подошел к арестованному, разрезал поясным ножом грязную, пропитанную потом, холщевую рубаху, поднял обвисшую, как плеть правую руку и заглянул в подмышечную впадину. Так и есть! Лимфатические узлы раздуты. Кожа — темно-красная, с синюшным оттенком. Бубон!!!

— Толемей-хан! — опознал его арестованный, открыв глаза.

— Виктор, у тебя чума. Я прикажу перенести тебя в лазарет и буду тебя лечить — участливо, пообещал он и на всякий случай спросил:

— Где и от кого ты мог заразиться? Вспомни. Это очень важно.

— Настя. Я скрывался недалеко от своего поместья. Мне сказали, что она больна, но в живых уже не застал. Потом я отправился со своими детьми в Сиракузы, где был задержан и заключен под стражу — голос арестованного дрогнул, и он стал учащенно дышать, хватая воздух, и напоследок выдал что-то непонятное. — Тезей-хана убил масдайный непингуемый ламер с крыльями за спиной и рогами на голове.

— Бредит — решил Толемей-хан и отдал стражникам распоряжение доставить арестованного в лазарет и передать дежурному врачу, чтобы тот его обмыл, побрил и поместил в изолированное помещение. Вернувшись в пыточную камеру, Толемей-хан с порога, заявил:

— Внимание! На Альхоне чума! Все праздничные торжества отменяются. Прошу начальника Тайной канцелярии срочно подготовить военный корабль для отправки матушки-императрицы, наследного принца Арона и принцессы Мелиссы в безопасное место. Как Главный санитарный врач, объявляю карантин. Во-первых, никого с острова не выпускать.

Во-вторых… Уже на следующий день Большой императорский дворец на острове Альхон опустел. Вопреки приказу об установлении карантина люди в панике покидали остров, силой захватывая корабли, или на чем придется. Побежали даже серые крысы, преодолевая узкий пролив, отделяющий остров от материка, вплавь. В императорском дворце вместе с Толемей-ханом остались дюжина слуг пожилого возраста, сотня солдат, а также делегация из забайкальской колонии Эльдорадо. Благодаря принятым мерам по части соблюдения правил личной гигиены и проведения дезинфекции, никто из них не заразился и не умер, — чего нельзя сказать о других. Чума, как известно, передается кровососущими насекомыми, которые особенно вольготно паразитируют на экипажах и пассажирах парусных и весельных судов. Замкнутое пространство и скученность людей — главные причины, по которой чума и иная зараза распространяются по портовым городам и приморским странам со скоростью пандемии. Так, к слову сказать, случилось и в Прибайкальской империи, где в течение десяти лет «черная смерть» унесла две трети населения. Когда эпидемия пошла на убыль, ослабленное государство захватили парсы, и в Прибайкалье началась история правления Великих Королей— потомков Ульриха Белобородого, которые первым делом позаботились о том, чтобы все библиотеки, архивы и памятники, оставшиеся от предшествующей культуры и цивилизации, были уничтожены.

III

Толемей-хан покинул Большой императорский дворец поздней осенью, спустя три недели после того, как почтовый голубь принес страшное известие: в Ротоне — восстание черни, подкупленной парсами, матушка-императрица — отравлена, дети покойного принца Тезей-хана (Арон и Мелисса) в сопровождении Урхана следуют в Эльдорадо. Туда же отправился и Толемей-хан — вместе с теми, кто согласился разделить с ним судьбу изгнанника. В это время из-за слухов о том, что на Альхоне — очаг заражения чумой, очень редкие корабли бросали якорь в его прекрасной гавани. Одним из них было торговое парусно-весельное судно «Альбатрос». Его капитан (он же — судовладелец) приходился Толемей-хану дальним родственником, поэтому с ним удалось договориться взять на борт 25 пассажиров, включая самого Толемей-хана, и доставить в нужное место за очень приличное вознаграждение. В соответствии с предложенной Толемей-ханом путевой картой «Альбатрос» должен был сделать трехдневную остановку на мысе Принцессы Грез. В продолжительной приватной беседе капитан «Альбатроса» подтвердил самые худшие опасения Толемей-хана: страна погружается в хаос, провинции предоставлены сами себе, морская торговля хиреет, народ бедствует и разбегается из городов по лесам, степям и предгорьям. На подходе к мысу Принцессы Грез Толемей-хан почувствовал себя плохо. Сердце подустало от течения времени и дало сбой. По этой причине он предложил своим спутникам продолжить путешествие в Эльдорадо без него, согласившись оставить при себе трех слуг. «Альбатрос» пришвартовался к причалу Летнего дворца за час до полудня. Хотя чума обошла это место стороной, дворцовой прислуги осталось совсем немного. Большинство рабов и вольноотпущенников разбрелись по окрестным деревням и поселкам. На причале собралась небольшая толпа любопытных. Попрощавшись с капитаном «Альбатроса» и своими спутниками, Толемей-хан в сопровождении слуг, которые вынесли на берег его багаж, самостоятельно сошел по трапу и тут же на причале попал в крепкие объятия дворцового приказчика (в прошлом судового врача) Моисей-хана и старшего библиотекаря Евсея Орландского, с которыми его связывала старинная дружба. По просьбе Толемей-хана на «Альбатрос» незадолго до отплытия доставили две клетки с десятью почтовыми голубями, — для того, чтобы его друзья и бывшие соотечественники из Эльдорадо могли поддерживать с ним оперативную связь. Уже на следующий день, хорошо выспавшись и почувствовав прилив сил, Толемей-хан обратился к дворцовому приказчику с просьбой совершить экскурсию по Летнему дворцу. Очень хотелось ему посмотреть, что изменилось здесь за последние годы. Моисей-хан сам вызвался его сопровождать, прихватив с собой связку ключей к запертым на замок помещениям и апартаментам. Вместе с садом и виноградниками дворцовый комплекс занимал площадь, эквивалентную 2,5 га. Вокруг парадного двора располагались разнообразные по форме и размеру 2-3-х этажные постройки. Запутанные ходы и выходы, внезапные лестничные спуски и подъемы, непредсказуемые повороты, соседство ярко освещенных помещений с полутемными залами, насыщенные краски настенной живописи — все это напоминало о днях, давно минувших и полузабытых. По мнению Толемей-хана, дворцу было лет триста, не меньше. Очевидно, его построили еще тогда, когда климат в Прибайкалье был субтропический.

Об этом, в частности, свидетельствовали растущие в дворцовом саду пальмы и реликтовые хвойные деревья. Оконные проемы в большинстве помещений отсутствовали. Свет проникал сквозь специальные колодцы, проходившие через все этажи и создававшие различную степень освещенности залов. Стены комнат и коридоров были покрыты бесчисленными фресками и полосами орнамента, чаще всего в виде волны или спиралевидных завитков, напоминающих о близости Байкала и вечном движении воды. Сюжеты фресок рассказывали о жизни обитателей дворца: религиозных церемониях, развлечениях детей, пирах, театральных действах. Фигуры изображались условно: голова и ноги в боковой проекции, а туловище — фронтально. Разделенный на правильные квадраты пол украшали орнаментальные мотивы с изображениями рыб, черепах и дельфинов. На одной из фресок Толемей-хан разглядел парадный портрет их высочества Тезей-хана и сразу заинтересовался:

— Кто и когда это написал?

— В прошлом году в Летнем дворце работал Епифани — знаменитый художник из Айхеноя. Он и создал эту фреску — вместо той, которая совсем обветшала, — объяснил Моисей-хан. Внешний облик их высочества был передан очень правдоподобно: овальное лицо, густые темно-каштановые волосы, прямой нос, большие выразительные глаза болотного цвета, малозаметные усы и борода.

Только вот, по мнению Толемей-хана, цвет кожи был передан ненатурально. У их высочества была не смуглая, как у большинства джурджени, а очень светлая и чувствительная кожа, которая не загорала и не грубела и поэтому требовала постоянного ухода посредством втирания мазей на основе растительных масел и морских водорослей. Столь нежной коже он был обязан своей матери — царице Гюльнаре. Да и улыбался их высочество не губами, как изобразил мастер изящных искусств из Айхеноя, а уголками глаз. Едва уловимое движение, перемещение морщинок у бровей, и из жестокого, подавляющего властелина их высочество превращался в мягкого и проницательного собеседника. Толемей-хан сделал дворцовому приказчику комплимент, сказав, что не ожидал увидеть столь идеальную чистоту и порядок. Моисей-хан сразу погрустнел и сказал то, о чем его старинный друг и сам все прекрасно знал. Летний дворец предназначался для использования в качестве резиденции наследного принца Арона. Ожидалось, что он прибудет сюда на постоянное место жительства сразу после завершения торжеств по случаю его совершеннолетия и 5-летия восшествия на престол матушки-императрицы Клементины. Все было готово для его комфортного проживания: отреставрированы помещения, завезена новая мебель, заменены ковры и гобелены, набрана квалифицированная прислуга. Из Большого императорского дворца даже успели доставить гарем в количестве тридцати самых красивых рабынь-наложниц.

— Девчонки из гарема еще не разбежались? — спросил Толемей-хан, с ностальгией вспоминая распрекрасных шалуний и озорниц из гарема их высочества Тезей-хана.

— А куда они денутся? Приходится кормить и ухаживать, ссоры и конфликты улаживать. Если бы ты знал, как они мне надоели своими капризами! — честно признался Моисей-хан.

— Можно на них посмотреть? Вдруг, кто-то болен или с психикой у кого не в порядке? — забеспокоился Толемей-хан.

— Отчего же не посмотреть? Смотри, но только, если что не так, прошу меня не выдавать — предупредил Моисей-хан и постучал деревянным молотком в большую дверь, обитую медными листами. В ответ на его стук открылось маленькое окошечко, из которого показалось желтое, сморщенное, как засохшее яблочко, лицо евнуха Никифора. Узнав, что в Летний дворец пожаловал Главный санитарный врач с проверкой на зачумленность, евнух открыл дверь, и они вошли во внутренний мощеный двор с небольшим бассейном посредине. Три двухэтажных здания с большими верандами образовывали единый комплекс жилых и хозяйственных помещений. Никифор провел их в здание, где находилась Царская спальня — большой прямоугольный зал с мраморными колоннами, которые поддерживали перекрытие, и попросил немного подождать. Вдоль стен зала были расставлены деревянные кровати, а посредине находился небольшой фонтан, наполняющий воздух свежестью. Пол покрывали толстые ковры с изысканными орнаментами. В Царскую спальню, тихо, одна за другой, входили рабыни-наложницы, закутанные в просторные одежды, в которых преобладал тот или иной цвет: красный, желтый, темно-коричневый и т. д., — и выстраивались вокруг фонтана.

— Изволите начать врачебный осмотр? — спросил евнух, который вошел последний.

— Да, не мешало бы — строго сказал Толемей-хан. Процедура осмотра гарема продолжалась до самого обеда. Никифор по списку в алфавитном порядке называл рабыню, которая выходила вперед, раздевалась и рассказывала о себе: сколько ей лет, какого она рода-племени, чем болела и на какие недуги жалуется. После этого девушка усаживалась в высокое деревянное смотровое кресло — «трипилис» — для выявления признаков венерической заразы и беременности. Как врач и еще не очень старый мужчина, Толемей-хан не испытывал никаких посторонних эмоций. Обыкновенные двуногие существа с анатомическими подробностями. И он усмехался в бороду, замечая, как Моисей-хан начинает краснеть и пускать слюни, наблюдая за тем, как он бережно осматривает гладко выбритую «устрицу» между ног очередной пациентки. Все девушки оказались практически здоровыми. Ничего серьезного, кроме насморка, ангины и запора кишечника. У трех наложниц Толемей-хан диагностировал признаки ранней беременности и посоветовал поскорее выдать их замуж за холостых парней из числа оставшихся в Летнем дворце слуг. По тому, как Моисей-хан покраснел и потупился, было понятно, кто не удержался от соблазна, но осуждать его за это, а тем более — ругаться, в данной ситуации было совершенно неуместно. После обеда Толемей-хан посетил дворцовую библиотеку, в которой хранилась одна из самых крупных частных коллекций древних рукописей и манускриптов, написанных на пергаменте, пальмовых листьях, папирусе, деревянных дощечках и даже на бумаге (на языке джурджени называлась «гуммага»). Старший библиотекарь Евсей имел этническое прозвище «орландский», поскольку был сыном преподобного Колывана — настоятеля прихода Высочайшего Храма Одина на Красных Камнях. Сам Колыван уже давно помер, недолго пережив Верховного вождя Гонория и их высочество Тезей-хана. Евсею было 36 лет, и он получил хорошее домашнее образование, которое усовершенствовал в двух самых известных университетах: Сиракузском и Айхенойском. На должность старшего библиотекаря Летнего дворца на мысе Принцессы Грез он поступил по протекции Толемей-хана, который хорошо знал и очень уважал его отца. Евсей познакомил Толемей-хана с новыми поступлениями, среди которых преобладали городские хроники и литературные сочинения самобытных писателей северных провинций: мемуары, семейные хроники и даже «волшебные истории». И это радовало, поскольку Толемей-хан тоже старался писать самобытно, то есть живо и непринужденно, добиваясь точности в описании деталей и передаче чужих мыслей в форме прямой и косвенной речи. Он также с удовлетворением отметил, что большинство литературных новинок написано на тряпичной бумаге, массовому производству которой длительное время препятствовали владельцы овечьих отар, видевшие в ней угрозу сокращения доходов от поставок сырья для пергамента. Бегло просмотрев манускрипты, Толемей-хан попросил Евсея принести ему тематический каталог, который представлял собою два десятка деревянных ящиков с деревянными же дощечками, на которых разноцветными чернилами были записаны названия документов и их краткое содержание (аннотация). Он начал с астрономии и заказал фолиант столетней давности, написанными учеными из Тхэбая и Сиракуз Аристил-ханом и Мохарис-ханом. В свой последний приезд на мыс Принцессы Грез он, к сожалению, не успел довести до конца одну очень важную работу.

Сравнив астрономические наблюдения древних авторов, он предположил, что эклиптические долготы у звезд возрастают, в то время как широты остаются неизменными. Данное явление он назвал преддверием равноденствий или прецессией. Так, по наблюдениям звезды Алки, он получил, что за 169 лет ее перемещение по долготе составило 2R (43" в год). В тот день, когда он сделал эти расчеты, произошло событие, которое перевернуло его жизнь. Толемей-хан закрыл глаза, вспоминая, как 15 лет тому назад в этом же помещении он обсуждал свое открытие с их высочеством и его новым фаворитом, который после знакомства попросил называть его просто Виктором.

— Имеет ли это хоть какое-то практическое значение? — недоверчиво спросил его Виктор, довольно хорошо разбиравшийся во многих областях эмпирического знания. Например, он откуда-то знал о влиянии Луны на приливноотливные явления в океане; ему были известны деление окружности на градусы, азимут и даже принцип «золотого сечения».

Совсем нехило для бывшего раба!

— А как же?! Точные координаты звезд в то или иное время года позволяют правильно ориентироваться в пространстве. Представьте себе, Виктор-хан, галеру, отправившуюся в кругосветное плавание — позволил себе тогда помечтать Толемей-хан.

— И вы верите в то, что это когда-нибудь осуществится?! — Виктор продолжал сомневаться, но при этом в его глазах промелькнуло полное понимание.

— Да, я верю в то, что караваны галер поплывут от одного материка к другому и на одном из них наши путешественники обязательно встретят не воинственных дикарей, а братьев по разуму! — подтвердил свою мысль Толемей-хан Виктор задумался. В это время их высочество достал с полки свиток пергамента и сказал следующее:

— Вот, что в подтверждении слов нашего ученого друга пишет древний пророк Исай-хан из Ротона:

— Потрясающе! Когда это было написано?! — воскликнул Виктор.

— Это было написано лет двести тому назад в городе Ротоне.

Манускрипт подарил мне уважаемый Урхан. Между прочим, во время обеда он смотрел на тебя так внимательно, как будто вы уже где-то встречались, — неожиданно переменил тему разговора их высочество.

— Я впервые увидел его на Вашей галере. До этого мы никогда не встречались! — запротестовал Виктор и по лицу его пошли красные пятна. В этот момент Толемей-хана пронзила мысль, о том, что Виктор — совсем не тот, за кого он себя выдает. И тогда он вспомнил рассказ Урхана о встрече с пришельцами, в результате которой славный Тимур-хан, вызволивший Урхана из хунхузского плена, получил тяжелое огнестрельное ранение. Двое из пришельцев: молодой человек и девушка, — потом куда-то исчезли. Толемей-хан даже отразил этот факт в «Повести о неудавшемся путешествии», написанной им во время вынужденного пребывания на Красных Камнях в гостях у племени орландов. Может, Виктор и его жена Анастасия, как раз и были этими пришельцами? В таком случае чудесное выздоровление Виктора после заболевания бубонной чумой выглядело совсем в другом свете. Правда, куда он после этого делся, Толемей-хану было неизвестно. Толемей-хан был так взволнован своей догадкой, что решил сделать небольшой перерыв. Из библиотеки по крытой галерее он перешел и на веранду с видом на розарий. Пятнадцать лет тому назад они втроем: Тезей-хан, Толемей-хан и Виктор, — сидели здесь за большим столом, дегустируя чаи разных сортов: с ароматами груши, бергамота, ананаса, мандарина и кардамона, — и любовались расцветающими на клумбах бутонами ранних роз. Кроме розария в дворцовом саду тогда были: гладулярий (сад гладиолусов), пионарий (сад пионов), флоксарий (сад флоксов), георгинарий (сад георгин), лиленарий (сад лилий) и сад астр. Их высочество любил свой сад, выписывал для него новые сорта цветов и декоративных растений, и даже сам с охотою трудился вместе с садовниками, чтобы привести в порядок ту или иную клумбу или разбить новую. На дворцовую прислугу вид принца с мотыгой или граблями в руках производил очень сильное впечатление. Официант накрыл для Толемей-хана чайный столик или, как его называли джурджени, «тяной». В центре его стоял пузатый медный чайник, внутри которого проходила нагревательная трубка с поддувалом. К чаю прилагались коровьи сливки, кленовый сахар и хрустящее миндальное печенье. Распробовав сладости, Толемей-хан развернул свиток пергамента и углубился в чтение. Душевный дар памяти и воображения — неисчерпаем, тогда как язык — рационален и ограничен. Их противоположность выражается в том, что текст, проявленный на пергаменте или бумаге, всегда не похож на тот, который слагается в сознании. Это — как бы две струны арфы, которые никогда не зазвучат в унисон. Вечная трагедия автора, от которой опускаются руки, и сгущается чувство тревоги и одиночества.

* * *

«Во время сражения при Гамбите их высочество получил не очень серьезное ранение в виде порезов и ушибов и легкую контузию.

Случилось это по причине разрыва ствола орудия, из которого он стрелял по противнику с верхней площадки самый высокой крепостной башни. Его пушка взорвалась не потому, что была плохо отлита и даже не от того, что он перестарался с мощностью порохового заряда.

Поддавшись уговорам придворного лекаря и алхимика Эскулап-хана, он принял на испытание в боевых условиях пять полых шаров из меди, начиненных взрывчатым веществом на основе хлопка и крепкой азотной кислоты. Первые три бомбы вылетели из жерла орудия без всяких проблем, а одна, ударившись о землю, даже взорвалась, вызвав в стане противника страшный переполох. Четвертая бомба взорвалась в орудийном стволе, покалечив прислугу и задев осколками его самого. Досадный инцидент произошел в тот самый момент, когда легкая кавалерия противника на левом фланге проникла в разрыв между двумя полками гоплитов, перестраивавших свои ряды, и принудила их к позорному бегству. Пока их высочество приводили в чувство, положение на левом фланге стало настолько серьезным, что командующий центральным каре полковник Антон-хан вынужден был направить туда все резервы. Парсы не преминули этим воспользоваться и бросили в бой тяжелую кавалерию. Помня по предыдущему сражению об убойной силе доселе неизвестного им огнестрельного оружия, они вели наступление не сомкнутым строем, а линиями, оставляя себе пространство для маневра. В этих условиях огонь батареи под командованием лейтенанта Виктора-хана оказался неэффективным. За то время, пока пушкари перезаряжали орудия, противник успевал вплотную приблизиться к передовой линии обороны и глубоко вклиниваться в построение гоплитов. Вскоре и сами канониры вынуждены были откатить орудия на безопасное расстояние, чтобы не попасть в окружение. В панике они оставили на занимаемой ими прежде позиции все боеприпасы. Когда их высочество пришел в себя и смог оценить обстановку, он потребовал коня, приказал открыть крепостные ворота и опустить подъемный мост. В его распоряжении было девять сотен тяжеловооруженных кавалеристов, снаряженных, вооруженных и обученных, наверное, не хуже парсов. Во главе этого отряда, построившегося клином („свиньей“), он ринулся в безрассудную атаку во фланг наступающей конницы противника. Так как витязи джурджени двигались плотно, колено к колену, им удалось протаранить рыхлое линейное построение кавалерии противника и пробиться к королю парсов Ульриху, окруженному гвардейцами в сверкающих золотом доспехах и конской сбруе. Их высочество узнал Ульриха Белобородого по длинной седой бороде, лиловой мантии и блестящему шлему с султаном из белого конского волоса. В количественном отношении силы его отряда и отряда королевских гвардейцев были примерно равны. О качественном различии раздумывать было некогда. Он выхватил из-за пояса ручной огнестрельный „шайтан агни кирдык“ с ударно-кремневым замком (опытный образец, изготовленный Виктором-ханом) и произвел выстрел на поражение. Король парсов повалился с коня. Его успели подхватить два оруженосца и, удерживая в седле, поскакали рядом с ним подальше от места боевого столкновения. Королевские гвардейцы так растерялись, что, почти не сопротивляясь, позволили проткнуть себя копьями и изрубить секирами. Ульрих Белобородый остался жив. Свинцовая пуля попала ему в стальной шлем, но не пробила, а, сделав вмятину, оглушила, однако этого оказалось достаточно для того, чтобы парсы начали организованное отступление. На правом фланге войска джурджени находились пять тысяч легковооруженных всадников, однако высочество прекрасно осознавал, что у противника еще есть немалые резервы, и приказа на преследование отступающих отдавать не стал. На третий день после битвы при Гамбите парсы прислали парламентеров, а затем — полномочную делегацию для ведения с императором Агесилай-ханом IV переговоров о мире, свободной торговле и военном союзе. Переговоры проходили в старинной городской ратуше столицы империи городе Альхоне. Их высочество Тезей-хан участия в переговорах не принимал.

Сославшись на плохое самочувствие и усталость, он попросил у отца-императора двухнедельный отпуск до середины месяца минор (май) и вскоре отбыл в Летний дворец на мысе Принцессы Грез. В это время в семи главных городах и центрах провинций Прибайкальской Империи: Альхон, Ибрис, Ротон, Сиракузы, Тхэбай, Микены и Атхэнай, — прошли пышные празднования. Благодарные подданные объявили Агесилай-хана IV Благодетелем Отечества и приняли решение в честь победы над парсами воздвигнуть на городских площадях величественные памятники из бронзы и мрамора. О главнокомандующем сухопутных войск Тезей-хане именитые граждане вспоминали, главным образом, в связи с его приказом казнить по жребию каждого десятого гоплита в двух полках, бежавших с поля боя, и другими непопулярными решениями, вроде увеличения вдвое военного налога. Опора на патриотические чувства хороша только в теории, на практике же, особенно когда дело касается выколачивания денег на военные нужды, тело и душа нации стремятся к разделению, и удержать их вместе удается только репрессивными мерами. Иного мнения об их высочестве придерживались рядовые граждане, получавшие информацию о войне с парсами из рассказов непосредственных участников сражений. Солдаты, сержанты и младшие офицеры в один голос хвалили его за скромность и справедливость, отмечали личное мужество и отвагу. Что касается лихой кавалерийской атаки его отряда во фланг тяжелой кавалерии противника, то этот эпизод в полном соответствии с законами мифотворчества обрастал все более яркими и эмоциональными подробностями, включая „меткий бросок копья“, едва не лишивший жизни самого Ульриха Белобородого. Этот бросок, якобы, произвел витязь Мирон — человек необычайной силы, который мог с корнем вырывать деревья. Возможно, что Мирон действительно бросал в короля Ульриха копье. Но подтвердить или опровергнуть этот факт сам герой уже был не в состоянии, так как на следующий день после битвы при Гамбите скончался от злоупотребления медовухой (по официальной версии — от полученных ранений). Выстрела из ручного „шайтан агни кирдык“ в пылу сражения из-за страшного шума и облака пыли, поднятого копытами лошадей, никто не слышал и не видел, за исключением юного оруженосца Алеф-хана, у которого были свои причины хранить молчание»

* * *

Толемей-хан заново разбирал и собирал в мыслях причудливо изогнутые элементы мозаичного полотна своей памяти. То середина не вырисовывается, то строгой рациональной рамки нет. Он искал и не мог найти недостающие элементы рисунка, хотя точно знал, что они есть, и даже лежат где-то перед его глазами… Действительный член императорской Академии врачевания, изящных искусств и естествознания Толемей-хан был одним из самых известных ученых Прибайкальской империи. Их называли «альфиями» — по произношению первой буквы алфавита джурджени. Император Агесилай-хан IV в награду за обучение его сыновей грамматике, риторике и географии пожаловал ему небольшое поместье. Он имел, хотя и скромный, но стабильный денежный доход и не помышлял ни о какой государственной карьере. Но двадцать лет тому назад по просьбе их высочества Тезей-хана он возглавил отдел картографии штаба сухопутных войск и одновременно — санитарное и лечебное управления.

Даже сейчас он затруднялся ответить на вопрос, почему он согласился перейти на государственную службу. Неужели от того, что почувствовал в принце родственную душу — столь же пытливую и любознательную, как и у него? Еще более загадочной выглядела история возвышения Урхана — человек всегда знавшего, что делать и обладавшего потрясающим чутьем к жизни. Их высочество Тезей-хан предложил ему — далеко не самому именитому купцу из Ротона — возглавить Главное интендантское управление армии и флота, занимавшегося закупкой оружия, продовольствия, фуража и военного снаряжения. Его предшественник, состоявший в родстве с управляющим (мажордомом) Большого императорского дворца, был посажен на кол за казнокрадство и лжесвидетельство. По схожим причинам до этого «вышел в отставку» уже добрый десяток государственных интендантов. Как правило, больше года на этом месте никто не задерживался. Их высочество организовал вступление Урхана в «прикольную должность» довольно остроумно: уговорил его дать императору Агесилай-хану IV клятву в том, что больше двух процентов от каждой сделки он брать не будет. Император удивился, но условие принял. С тех пор за Урханом закрепилось характерное прозвище: «Два Процента». Впрочем, перед Толемей-ханом всемогущий полковник-интендант не гордился, помня о дружбе, которая ранее их связывала. 15 лет тому назад, через несколько дней после памятного сражения при Гамбите, их высочество пригласил Толемей-хана, Урхана и его нового фаворита Виктора сопровождать в поездке и на отдыхе в Летнем дворце на мысе Принцессы Грез. Чтобы гостям не было скучно, он предложил им взять с собой тех, кого они считают нужным: членов семьи, родственников и слуг. Виктору по этому поводу можно было не беспокоиться, поскольку его жена Анастасия, находившаяся на последнем месяце беременности, проживала в Летнем дворце, окруженная заботой и вниманием. Толемей-хан взял с собой супругу Комаки, ныне покойную, и верного слугу Следопыта. Он рассчитывал на то, что они помогут ему скопировать старинные фолианты, хранившиеся в библиотеке Летнего дворца. Пользуясь представившейся возможностью, он также хотел выяснить у их высочества существенные факты и подробности битвы у Змеиной горы и сражения при Гамбите, чтобы написать о них правдивый исторический очерк. Урхан взял с собой двух слуг-секретарей и дочь Клементину, с которой у их высочества Тезей-хана была тайная любовная связь.

Как-то, по большому секрету, Урхан рассказывал ему, что их первая встреча произошла, когда их высочество приезжал по своим делам в Ротон и нанес Урхану неожиданный визит под предлогом каких-то казенных надобностей. Урхан был настолько польщен и обрадован вниманием члена императорской семьи, что, не подумав, предложил ему остановиться на ночлег, а, когда тот согласился, прослезился, поскольку кроме дочери Клементины в качестве служанки при постели знатного господина ему предложить было не кого. Две последние домашние рабыни были проданы в уплату кредиторской задолженности.

Однако вопреки страхам опрометчивого отца все закончилось очень хорошо: между Тезей-ханом и Клементиной вспыхнула искра любви. По законам Прибайкальской империи принц крови не мог жениться на простой горожанке; его женою могла стать только принцесса императорского двора или иноземная царевна. Урхан про то, конечно, знал, равно, как и о том, что его любимая дочь и высокородный господин испытывают по отношению друг к другу самые нежные чувства. Клементину нельзя было назвать красавицей, но она получила хорошее домашнее образование, и разговаривала так чудно, как будто стихами, которые за ней хотелось сразу записывать. Со временем она стала умнейшей и образованнейшей женщиной Прибайкальской империи. А что она Толемей-хану, однажды, по поводу истории сказала: «Я, — говорит, вижу в прошлом будущее». Ей также надо отдать должное за то, что она одна, находясь в глуши, десять лет самоотверженно воспитывала принца Арона и принцессу Мелиссу, которые, между прочим, не были ее родными детьми! Трехмачтовая 60-весельная галера с красноречивым названием «Клементина», на которой они отправились в путешествие по маршруту: гавань Альхона — мыс Принцессы Грез, — была, наверное, самым необычным кораблем военно-морского флота Прибайкальской Империи. Во-первых, у нее был высокий надводный борт и разнообразное парусное оснащение: на носу — два стакселя, кливер и блиндасель, на фок-мачте прямой фок, марсель и летучий брамсель; на грот-мачте — гафельный трисель, гротстеньги-стаксель, прямой грот, марсель и летучий брамсель. Во-вторых, гребцами на галере служили не солдаты срочной службы и не преступники, отбывающие срок заключения, а вольнонаемные граждане, умеющие метко стрелять из арбалета и в совершенстве владеющие искусством фехтования мечом, копьем и секирой. В-третьих, на носу галеры (баке) и на корме (юте) были установлены два «шайтан агни кирдык» на поворотных станках — тумбах. На верхней палубе «Клементины» не предусматривалось никаких громоздких надстроек. В корме имелось небольшое возвышение — капитанский мостик, откуда командир корабля давал распоряжения матросам и во время сражения командовал боем. Недалеко от капитанского мостика, около бизань-мачты располагалась площадка для рулевого. Там находился штурвал для перекладки огромного руля, расположенного за кормой. Для того чтобы справиться с рулем, нужны были большие усилия, и обычно на штурвал ставили двух, а то и четырех самых сильных матросов. Под капитанским мостиком располагалась просторная адмиральская каюта, а под ней — каюта капитана. Для гребцов и матросов кают не было; на нижней палубе на ночь подвешивали койки: куски толстой парусины, от узких сторон которых шли тонкие, но крепкие тросы, связанные между собой и прикрепленные к более толстому тросу.

Толстый трос привязывали к планкам, прибитым к деревянным бимсам.

Рано утром койки связывали и укладывали в специальные ящики, расположенные вдоль бортов. 40-летний капитан 1-го ранга Крусахан проводил гостей в адмиральскую каюту и затем поднялся на капитанский мостик, чтобы передать капитанские полномочия адмиралу военно-морского флота Прибайкальской империи их высочеству Тезей-хану. Они хорошо ладили друг с другом: принц крови и опытный моряк с инженерной закваской, — вынашивая грандиозные планы дальних морских экспедиций и кругосветного путешествия. «Клементина» во всех смыслах была их совместным детищем, то есть проектом. Они вдвоем, опираясь на вековой опыт байкальских мореплавателей, разработали ее конструкцию.

Засучив рукава, оба трудились на императорской верфи в Ротоне в качестве простых корабельных плотников, воплощая придуманную ими модель самого совершенного весельно-парусного судна в реальность. До полудня галера двигалась весельным ходом, но затем подул попутный ветер и их высочество, принявший обязанности капитана, приказал матросам поставить нижние марсели — прямоугольные паруса.

Его гости, плохо переносившие качку, почти не выходили из адмиральской каюты. И лишь Клементина, переодевшись в мужскую одежду, всю дорогу простояла рядом с ним на капитанском мостике. Они прибыли на мыс Принцессы Грез, когда солнце коснулось линии горизонта и начало смеркаться. На причале собралась большая толпа.

Их высочество многочисленная прислуга Летнего дворца обожала. Он знал по имени всех поваров, официантов, прачек, истопников, садовников, конюхов, библиотекарей и так далее. Почти все они были рабами, но никакой жестокости и несправедливости по отношению к ним он сам не допускал и приказчикам своим не позволял. Он отменил для прислуги телесные наказания, обеспечил полноценным трехразовым питанием и даже ввел регулярный врачебный осмотр. После того, как их высочество, его гости и сопровождавшие его военные (адъютанты и денщики) сошли на берег, «Клементина» отправилась на якорную стоянку в близлежащую бухту. Там же находилось небольшое городское поселение под названием Слюдянка, где у многих гребцов и матросов были семьи. К услугам прочих были распахнуты двери таверны с гостиничными номерами и, доставленным заблаговременно, контингентом девушек легкого поведения из борделей Альхона и Сиракуз.

IV

Стояла осень. Золотая пора. Лёгкий ветерок гонял по аллеям дворцового сада желто— оранжевую листву. Как приятно умиротворение ветхой осенней природы, смирившейся с сезонной смертью! Толемей-хан сидел на садовой скамейке напротив фонтана и беседовал с дворцовым приказчиком. Моисей-хан с утра побывал в Слюдянке и пообщался с купцами и моряками по поводу последних известий из провинций. Самая главная политическая новость его совсем не радовала. Собрание выборных от шести провинций отказалось утвердить наследного принца Арона императором, и объявила о создании Содружества независимых государств.

— Что будет с нами? К кому отойдет Летний дворец? — беспокоился Моисей-хан.

— На основании известных мне прецедентов, мы могли бы раздать земли, закрепленные за дворцовым комплексом, всем, кто желает их обрабатывать, и заявить о создании самоуправляемой общины. Ты бы мог стать главой сельского поселения и договориться с магистратурой Альхона по поводу налогов и судопроизводства — предложил Толемей-хан.

— Почему я? Ты здесь всех умнее и грамотнее, да и опыта управления тебе не занимать — не соглашался Моисей-хан.

— У меня апатия. Мерзкое слово, но именно оно как нельзя лучше описывает мое состояние. Я ничего не хочу. Мне ничего и ни от кого не нужно. Я механически продолжаю существовать, давно потеряв смысл необходимости данного процесса — объяснил Толемей-хан причину, по которой он отказывается от общественной деятельности.

— Из Айхеноя сообщают, что их высочество Тезей-хан, якобы воскрес, и собирает войско для похода на Сиракузы, которые приняли подданство парсов — Моисей-хан все еще надеялся на чудо.

— Очередной самозванец! — выразил отношение к новости Толемей-хан, хотя ему в погребении тела Тезей-хана участвовать не довелось. Младший брат Верховного вождя орландов Капуцин, у которого их высочество незадолго до смерти гостил, похоронил его так поспешно, как будто чего-то испугался. И только Ириска — тогдашняя супруга их высочества, по секрету, рассказала Толемей-хану, что, будто бы его забрала к себе Геспера — богиня пропавшей планеты. Но разве можно верить женщине, даже если она не глупа и хороша собой?

— На острове Кипрос снова видели волшебницу Цирцею. На этот раз она объявилась в облике человека-касатки — переменил тему разговора Моисей-хан.

— Был я на Кипросе вместе с их высочеством. Место это и впрямь какое-то жуткое. Как вспомню, так мурашки по спине ползут.

Когда-нибудь я тебе о этом расскажу, а сейчас, извини, мне надо поработать — с этими словами Толемей-хан встал со скамейки и отправился в библиотеку. Заняв место за конторкой, он осмотрел письменные принадлежности, и задумался, перелистывая в памяти каждый эпизод того рокового дня, когда он и Урхан, спасая свою шкуру, подвигли их высочество к безрассудному, как теперь ему представлялось, поступку.

* * *

Их высочество и его гости только что отобедали и с удовольствием посмотрели музыкально-театрализованное представление в постановке рабынь-наложниц его гарема. К слову сказать, он не был сластолюбцем и любителем атрибутов праздной жизни знатного вельможи. Между тем, это был неплохой бизнес. Юная рабыня, обученная искусству любви, музыке и танцам, стоила в несколько раз дороже первоначальной покупной цены. Ему же, зачастую, красавиц-рабынь просто дарили в знак уважения или для того, чтобы добиться его расположения. В результате он стал обладателем редкой этнографической коллекции из 35 юных дев в возрасте от 14 до 20 лет, принадлежавших различным расам, племенам и народам. С ними он, конечно, иногда шалил, но очень выборочно, чтобы случайно не подцепить какую-нибудь экзотическую болезнь. Толемей-хан сообщил их высочеству о важном научном открытии древних астрономов, о котором успел с утра прочесть в дворцовой библиотеке. Тот заинтересовался, и попросил показать ему манускрипт.

Аналогичный интерес проявил и Виктор-хан, который слышал их разговор. Обсудив в библиотеке проблему прецессии, они втроем перешли на веранду с видом на розарий, где расторопные слуги накрыли для них чайный стол. Во время чаепития Толемей-хан задал их высочеству несколько вопросов относительно недавнего сражения при Гамбите, и тот честно сказал, что исход сражения висел на волоске, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы он не повел в атаку свою тяжелую кавалерию.

На вопрос о том, какую роль в сражении при Гамбите сыграла артиллерия, отвечал Виктор-хан. Командир артиллерии, в свою очередь, признался, что батарея «шайтан агни кирдык» больше пугала коней, чем убивала и калечила их всадников, поскольку парсы наступали рассыпным строем, и в дальнейшем, по его мнению, следовало бы позаботиться о том, чтобы дополнить артиллерию ручным огнестрельным оружием.

— Это совершенно необходимо: даже на сравнительно близком расстоянии картечь не пробивает металлические доспехи и застревает в обычных кожаных панцирях— заметил он.

— Сомневаюсь я в том, что император такую инициативу поддержит.

Как бы и те стволы, которые удалось отлить, не утопили в Байкале или не отправили на переплавку — с сожалением произнес их высочество и тяжело вздохнул. На веранде появился полковник-интендант Урхан и извинился за опоздание. Он, по его словам, вместе со своими секретарями готовил смету расходов на летне-осеннюю компанию, если война с парсами возобновиться. Их высочество взглянул на калькуляцию и заметил, что все предполагаемые расходы придется сократить вдвое, поскольку казна расстроена и даже чеканка медной монеты проблемы государственного бюджета не решит. И Толемей-хан его, конечно, поддержал:

— Начнется «медный бунт». Население откажется принимать медные динары по номиналу серебряных монет. Лучше бы император Агесилай сократил расходы на строительство своего дворца и содержание пышного двора. И пусть церковь и офицеры-помещики тоже платят налоги со своих доходов, наравне со всеми!

— И ввести специальный налог при покупке и продаже рабов! — горячился Урхан, еще не зная о том, что Государственный Совет империи на своем последнем заседании соответствующий законопроект успешно провалил. Беседа за чайным столом перешла на острые политические темы. Их высочество кивнул Виктору, давая ему понять, что вникать в тайны альхонского двора ему не обязательно. Тот встал из-за стола, поблагодарил за угощение и приятное общение и попросил разрешения удалиться, чтобы проведать свою беременную жену. Их высочество попросил передать донне Анастасии привет и, шутя, поинтересовался, понравилась ли ему новая служанка Эмили, приставленная в его спальные покои. Виктор густо покраснел и пробормотал, что-то вроде:

«Спасибо, другой мне не надо». Воспользовавшись поводом, Урхан, понизив голос до шепота, начал рассказывать о том, что, по слухам, император Агесилай-хан IV передал Банзай-хану по случаю его совершеннолетия символический ключ от императорского гарема. Там, по их словам, юный принц днюет и ночует, и дошел уже до такой степени физического истощения, что вот-вот отдаст концы.

— Да, хлебнем мы горя с сыном Пальмиры! — прокомментировал Толемей-хан новую дворцовую сплетню, и в свою очередь, рассказал о том, как в свое время тщетно пытался привить наследнику престола любовь к географии.

— Вот, вы, ваше высочество, — говорил он, обращаясь к Тезей-хану, — с ходу все улавливали, вопросы мне разные задавали, а ваш братец только хлопал глазами и сердился: «Зачем мне знать, какое расстояние между Сиракузами и Ротоном, если есть гонцы, которые мои указы куда угодно доставят?»

— А придворному лекарю он даже чуть нос не откусил, когда тот объяснял ему строение скелета, мышц и пропорций человеческой фигуры — их высочество вспомнил жалобы Эскулап-хана о трудностях образования Банзай-хана, носившего титул принца Альхонского. Летний дворец на мысе Принцессы Грез считался одним из самых красивых в Прибайкалье, если не самым красивым. Между тем, будучи обладателем самого красивого дворца, Тезей-хан по законам империи наследником императора Агесилай-хана IV не являлся, поскольку был сыном его младшей (третьей по счету) жены. Из пяти сыновей Агесилай-хана IV, по возрасту, принц Тезей был самый старший. Отец-император поручал ему важные государственные дела и даже доверил командование армией и флотом, как самому подготовленному для этого принцу крови, но наследником престола официально являлся 16-летний Банзай-хан — сын его старшей (первой по счету) жены Пальмиры. Их высочество изо всех сил старался наладить с наследником престола, уже тогда прозванного Сварливым, нормальные дружеские отношения, преподносил на дни его рождения и на Новый год богатые подарки, но все тщетно. Мать Банзай-хана царица Пальмира и мать Тезей-хана царица Гюльнара были ярыми соперницами в борьбе за расположение императора и ненавидели друг друга лютой ненавистью.

Эти властные и деспотичные женщины фактически стояли во главе двух враждующих придворных группировок. Третью политическую группировку представляли высшие церковные чины объединенной корпорации Одина-Магнетрона, которые оказывали на суеверного и набожного императора довольно существенное влияние. И ладно, если бы жрецы добивались только льгот и привилегий, так ведь они, стремились подмять под себя судебную власть, которая издревле принадлежала выборным судьям городов и сельских поселений. Четвертая политическая группировка выражала интересы провинциальной знати: именитых купцов и мелкопоместных офицеров. При дворе эта группировка была представлена высшими чиновниками государственных коллегий: финансов, общественных работ, императорского земельного фонда, дорожной и почтовой службы и т. д. Сторонники царицы Гюльнары были хорошо осведомлены о том, что в армии и флоте давно зреет и вот-вот прорвется недовольство. Младшие офицеры жаловались на скудость оклада денежного содержания и желали закрепить свои поместья в наследственное владение. Рядовой и сержантский состав, комплектовавшийся из свободных крестьян и ремесленников, был заинтересован в том, чтобы сроки обязательной военной службы были сокращены с трех до полутора лет, а семьи военнослужащих были полностью освобождены от налогов. Но самую большую проблему и головную боль для их высочества создавали высшие офицеры, которых он на правах главнокомандующего произвел в майоры и полковники. В случае его смерти или смещения другой принц крови привел бы на занимаемые ими должности своих друзей, а их бы отправил на службу в дальние гарнизоны или в отставку. Войны Прибайкальская империя из-за отсутствия внешних врагов вела нечасто, поэтому спрос на майоров и полковников был невелик. На пост командующего сухопутных войск и адмирала военно-морского флота претендовали наследник престола Банзай-хан и младший брат императора Кучум-хан. Их рвение особенно возросло, когда началась война с парсами. Банзай-хан, по слухам, воспринял победы, одержанные его старшим братом, как личное оскорбление, и с подачи некоторых придворных злобно критиковал Тезей-хана за то, что во время битвы при Гамбите он не бросили на преследование парсов легкую кавалерию и тем самым, якобы, упустил победу. Сам Банзай-хан по молодости ни в одном сражении не участвовал, но зато очень лихо командовал небольшим отрядом императорских стражников (гвардейцев), доводя их бессмысленной муштрой буквально до слез. Отправляясь в двухнедельный отпуск, их высочество, как он потом об этом рассказывал, нанес визит к царице Гюльнаре и имел с нею продолжительную беседу с глазу на глаз. Мать-царица предупредила его о том, что его друзья: Антон-хан (заместитель главнокомандующего сухопутных войск) и Гирей-хан (начальник штаба армии), — составили заговор с целью убийства императора, царицы Пальмиры и Банзай-хана. В случае успеха заговора Тезей-хан становился императором Прибайкальской империи, а его сын Арон — наследником престола. «И не говори мне, что ты против кровопролития. Иначе Пальмира и ее злобный ублюдок расправятся с тобой так же, как они расправились с Удерьян-ханом, который спас династию во время последней смуты», — жестко предупредила его матушка-царица. Становиться монархом их высочеству совсем не хотелось. Однажды, он так ему и сказал: «Должность, конечно, почетная, но уж больно опасная: кого отравят, кого подушкой задушат, кого без затей ножичком вскроют». Его вполне устраивало то положение, которое он занимал при дворе и в армии, но и препятствовать дворцовому перевороту он был не в силах, поскольку речь шла о жизни и смерти его друзей и боевых соратников. Он прекрасно понимал, что его друзья-полковники готовы идти за ним в огонь и воду, к черту на рога, и без раздумий телом своим прикрыли бы от вражеской стрелы, копья или меча. Шансы на успех заговорщиков были очень высоки, учитывая, что охрана Альхона и императорского дворца по условиям военного времени перешла в ведение штаба армии, то есть Гирей-хана.

* * *

Их высочество предложил продолжить приятельскую беседу в дворцовой бане. Еще два года назад это было неказистое помещение для омовения горячей водой. Настоящая дворцовая баня с мраморными полами, бассейнами и парными пришла в негодность и требовала капитального ремонта, который Тезей-хан сделал, пригласив из Ротона лучших мастеров-каменщиков, плиточников и мозаичников. В течение года все работы были завершены, и баню не стыдно было показать даже отцу-императору.

— За здоровье нашего вождя Тезей-хана! — провозгласил тост Толемей-хан, перед этим, вкратце, обрисовав жалкое положение империи и программу будущих преобразований — политических и экономических.

— За единобрачие и законный переход власти от отца к старшему сыну! — поддержал его полковник-интендант Урхан. Толемей-хан с ним полностью согласился, указав на то, что причиною многих бед империи стало многоженство и отсутствие должного порядка наследования престола. Его планы преобразования государственного строя империи предусматривали возвращение к строгости нравов предков, что он и выразил в порядке уточнения своего предыдущего тоста:

— Все беды в нашем обществе пошли оттого, что наши правители забыли Бога и возлюбили женщин. Господи, прокляни женщин-куртизанок!

Ибо им присущи: неистовство, безудержная алчность, безграничная фантазия в гордости, зависти и злобе. Поэтому они — враги рода человеческого. Куртизанки духом разумны, легко понимают, опытны в бесполезных делах, алчны до вредительства и всегда готовы на новые обманы.

— А с гаремом что делать? Не топить же его в Байкале?! — расхохотался их высочество.

— Гарем — на самую упругую мышцу! Немедленно! — предложил Толемей-хан, и дальше происходит такая интересная картина постным маслом. Они пировали втроем в предбаннике, именуемом Большим залом Отдыха и Похотливого Наслаждения. Новый шеф-повар вольноотпущенник Рутений блеснул своим талантом, предложив десятки изысканных холодных и горячих закусок. Винам разных сортов вообще не было числа. Их высочество угощал гостей напитком, который называл «вискарем», то есть ячменной водкой, а его слуги — «агни аква кирдык», то есть «огненной водой». Этот восхитительный эликсир он собственноручно изготавливал с помощью серебряного перегонного куба из разных сортов пива и затем выдерживал в дубовых бочках из-под виноградного вина. К тому времени они уже прошли через пять разных парных, после каждой из которых опрокидывали без закуски по фарфоровой чашечке вышеупомянутого алкогольного напитка. На их высочество и на Урхана «огненная вода» почти не действовала, но, вот, Толемей-хан с непривычки «поплыл», и когда добрался до последней черты, слуги уложили его на носилки, отнесли в гостевые покои и сдали «под расписку» супруге Комаки. Идея расформирования гарема запала их высочеству в душу. Он вызвал главного евнуха и главного приказчика. Евнуху он приказал доставить в баню весь гарем в полном составе, а приказчику — три десятка крепких парней из числа рабов и вольноотпущенников. Когда его приказ был исполнен, он велел парням и наложницам построиться друг против друга, и объявил случайно образовавшиеся пары мужем и женой. После этого грянула общая свадьба, которая продолжалась до самого утра. Толемей-хан со стыдом вспоминал свое пробуждение на следующий день.

— Посмотри, на кого ты похож! — ласково журила его супруга Комаки, показывая ему отражение в круглом бронзовом зеркале. На Толемей-хана смотрело опухшее и слегка позеленевшее лицо человека, страдающего похмельем. Мешки под глазами. На лице — борозда от наволочного шва. Он показал своему отражению язык и в этот момент услышал за дверью властный голос их высочества:

— Подать Толемей-хану для излечения огуречный рассол и пригласить ко мне в бассейн! В спальные покои Толемей-хана вошла любимая служанка их высочества Гюзель и подала кувшин с крепким огуречным рассолом.

Соление огурцов, между прочим, тоже было изобретением их высочества, рецептом которого он охотно поделился со своими друзьями-полковниками. Употребление по утрам огуречного рассола в придворных кругах стало постепенно входить в моду и вытеснило традиционный антипохмельный эликсир: глоток оливкового масла и ложка свежего меда.

— Как поживает наш полковник-интендант? — поинтересовался Толемей-хан у очаровательной служанки.

— Еще хуже, чем вы. Лежит, не поднимая головы, и стонет — посмеивалась Гюзель. Толемей-хан хотел бы еще задать ей несколько вопросов, но постеснялся, стыдясь вчерашнего поведения. Облачившись в халат и надев шлепанцы, в сопровождении Гюзель, он подошел к открытому бассейну, наполненному минерализованной водой, и наблюдал следующую сцену. Их высочество, стоя по горло в воде, заслушивал доклад дворцового приказчика Казимир-хана о финансово-хозяйственной деятельности за отчетный период.

— Ваше высочество, не сочтите за дерзость, но Марина тоже хотела бы вам что-то сказать — запинаясь, сказал Казимир-хан, завершив утомительное перечисление доходов и расходов. Мариной звали его бездетную 27-летнюю супругу, а по совместительству — патронессу гарема их высочества. Когда-то и она была наложницей, причем, не какого-то выскочки-вельможи, а самого Агесилай-хана IV. При императорском дворе Марина славилась не только красотой и образованностью, но и разнообразными музыкальными талантами. Их высочество выкупил ее за немалую цену, сделал вольноотпущенницей и поручил обучение наложниц его гарема пению по нотам и игре на музыкальных инструментах: лютне, флейте и арфе. Марина сделала доклад своеобразно. Она не стала напрягать голосовые связки, а скинула с себя одежду, нырнула и подплыла к их высочеству. Вся такая соблазнительная: стройная, с неиспорченной годами и материнством фигурой и с роскошными белокурыми волосами.

Она доложила о том, что наложницы, которых он вчера, всем скопом, выдал замуж, поутру, в полном составе проследовали из бани в гарем, неся на руках мертвецки пьяного главного евнуха Никифора и двух его помощников. Девушки, по ее словам, за ночь хорошо повеселились и в настоящее время умоляли их высочество ни в коем случае не отпускать их на вольные хлеба, а оставить все, как прежде. За это они готовы петь, танцевать, играть на музыкальных инструментах и ублажать его лучше прежнего. Понятное дело! Кому хочется с утра до вечера полоть грядки, мыть полы, чистить посуду, нянчить детей, стирать одежду и так далее.

— Успокой их. Все будет, как и прежде. А если кто из них залетел, пусть не переживают: передадим детей в крестьянские семьи на воспитание — согласился их высочество.

— Спасибо, мой господин! Я так все им и передам — сказала Марина и поплыла к мужу Казимир-хану, который с кислой физиономией ожидал ее возвращения. Полковник-интендант Урхан пришел в себя только к ужину, который по причине полного штиля и теплой погоды их высочество велел организовать на открытой веранде с видом на безбрежные воды Байкала.

— Что это было?! — удивлялся Толемей-хан, вспоминая вчерашний день. — Никогда до такого безобразного состояния не напивался.

— А я-то, старый дурак, зачем повелся?! — сердился на самого себя Урхан.

— Ничего! Иногда это полезно — утешил их Тезей-хан, и, давясь от смеха, начал рассказывать о том, как происходило пробуждение главного евнуха и его помощников Едва он успел закончить рассказ, как на веранде появился младший офицер штаба армии лейтенант Абдулхан. Он же — «связист», отвечавший за передачу почтовых отправлений для главнокомандующего армии и флота Тезей-хана посредством голубиной почты. Голуби — необыкновенные птицы! Они обладают острым зрением и невероятной способностью находить дорогу к дому. Илинойцы, джурджени и другие народы Прибайкалья с большой пользой использовали голубей для передачи и получения писем. Известен факт присвоения звания капитана почтовому голубю № 888 за большие заслуги во время войны с парсами. После смерти этот легендарный голубь был похоронен со всеми воинскими почестями. Их высочество встал из-за стола и направился к Абдулхану, который, отдав честь, доложил о том, что только что получил и расшифровал письмо, доставленное голубем № 13, который, по его сведениям, состоял на учете в голубятне Малого императорского дворца. Наверное, их высочество подумал, что послание пришло от матери-царицы Гюльнары, но все оказалось гораздо сложнее. Из дальнейшего доклада младшего офицера следовало, что послание зашифровано уже давно не используемым в армии шифром, который он все же смог вспомнить, и передал ему оригинал письма и его расшифровку. Их высочество прочитал расшифрованный текст, и вернулся к столу в самых расстроенных чувствах.

— Что с тобой, на тебе лица нет? — испугалась Клементина.

— Важное сообщение из Альхона! Женщин и Виктора-хана прошу удалиться, — с этих слов началось конспиративное совещание, которое продолжалось до глубокой ночи. В письме, которое их высочество получил, сообщалось о том, что заговор полковников раскрыт, а царица Гюльнара отравлена. Толемей-хан и Урхан со слезами на глазах признались в том, что знали о заговоре в его пользу еще полгода тому назад. Они были вовлечены в него начштаба Гирей-ханом, и прекрасно понимали, что император Агесилай-хан IV их не пощадит: велит посадить на кол или прикажет влить в глотку расплавленный свинец. Их родных и близких ожидало лишение гражданских прав, конфискация имущества и ссылка на пустынный остров Лепрос, куда отправляли умирать больных проказой.

Сбежать с Лепроса было невозможно: торговые суда и рыбацкие баркасы старались обходить его стороной. Перебрав все возможные варианты спасения, Толемей-хан и Урхан составили следующий план: 1) Их высочество вызовет свою галеру и отправится на ней в Тулукский залив. Здесь «Клементина» сделает остановку, и их высочество с частью экипажа сойдут на берег, переправятся через Тулукский перевал и на озере Тулук, где Урхан и его купцы-компаньоны в прошлом году заложили верфь, пересядут в построенные этой зимой две речные галеры. Затем их высочество со своими спутниками вниз по реке Елене, а далее — по реке Велге, отправятся к Северному океану под защиту и покровительство Высочайшего Храма Одина. Жрецы этого культового учреждения не признают императорской юрисдикции и охотно принимают у себя политических инсургентов и отступников от государственной религии. 2) Толемей-хан отправится вместе с их высочеством и будет ему помогать, используя свои обширные знания и богатый жизненный опыт. 3) Урхан изменит внешность и на время найдет прибежище у старинного компаньона в городе Айхеной, а затем вызовет к себе из Ротона младшего сына Чикохана. Так как из всех заговорщиков Урхан — не самый знатный и влиятельный, то большого усердия к его поимке власть проявлять не будет. 4) Клементина с детьми их высочества поселится в хорошо устроенном поместье на мысе Доброй Надежды в провинции Тхэбай. Это поместье Урхан совсем недавно взял в долгосрочную аренду на подставное лицо (чтобы не платить лишних налогов), и назначил управляющим своего старшего сына Меликхана, которого в тех местах никто не знает. Они были уверены в том, что уже весной следующего года в Прибайкальской империи по причине финансового кризиса начнутся волнения. Провинции откажутся платить налоги. Армия, лишившись полководца и командиров, с которыми были одержаны славные победы, взбунтуется. Если к тому же возобновится война с парсами, то администрации Агесилай-хана IV придется совсем плохо. Короче, когда в середине весны или в начале лета их высочество объявится в Ротоне, или в какой-то другой провинции, народ и армия будут даже не просить, а умолять его стать императором. Их высочество терзали сомнения, и самое главное: сможет ли он пройти верховье реки Елены, минуя пороги и прочие препятствия?

Урхан, клянясь и божась, заверил его в том, что, пока не сошло весеннее половодье, верховье Елены достаточно полноводно. Кроме того, — заявил он, — днища речных галер, построенных по заказу их высочества для борьбы с речными пиратами, обиты листами из медных сплавов, на приобретение которых полковник-интендант потратил 70 золотых динаров.

— Подожди, ты же мне говорил, что приобрел эту медь за 100 золотых динаров — вспомнил их высочество.

— Сто — для круглого счета. И между родственниками, как я полагаю, подобный торг не уместен — остудил его Урхан, намекая на то, что приходится их высочеству неофициальным тестем. Был еще один вопрос, насчет которого Урхан высказался однозначно, проведя указательным пальцем по шее. Речь шла о Викторе, который в заговоре не участвовал, имел скромный офицерский чин, ни на что не претендовал, но при этом являлся главным носителем тайны «шайтан агни кирдык».

— Вот ты, лично, если Виктор-хан откажется добровольно за мной последовать, удавку на него набросишь и затянешь! — предупредил их высочество Урхана, — с чем тот, попыхтев, согласился. Начальник артиллерии появился на веранде, когда сгустились сумерки, и слуги во второй раз заменили в подсвечниках восковые свечи. Их высочество кратко, четко и откровенно обрисовал ему текущую политическую ситуацию и заявил, что Виктор-хан, как офицер и свободный гражданин, вправе сделать свой выбор.

— Выбора у меня, ваше высочество, на самом деле никакого нет. Я готов следовать за Вами, и только прошу позаботиться о моей беременной жене. Ей скоро рожать, — напомнил он о собственной семейной ситуации.

— Я заплачу главному приказчику и его жене Марине столько денег, что они с радостью признают твою супругу своей родственницей. О том, что донна Анастасия твоя жена, в моем дворце знают только те слуги и приказчики, которым об этом ты сказал сам — успокоил его их высочество, наказав быть готовым к отплытию завтра после полудня. Всю ночь в летнем дворце шли приготовления к далекому путешествию. Слуги сгружали на причал бочки с вином, бочки с пивом, бочки с солониной и солениями, тюки с льняной и шерстяной мануфактурой, мешки с рисом, сухарями, просом и пшеничной мукой.

Всякого добра набралось столько, что их высочество приказал приготовить баржу, на которую он хотел перегрузить то, что не в состоянии была принять на борт его галера, но потом передумал. В тревожном ожидании политических новостей прошла вся первая половина дня. «Клементина» пришла из Слюдянки и встала у причала летнего дворца только в полдень. Капитану Крусахану и его помощникам удалось собрать почти весь экипаж из 250 человек. Недоставало человек тринадцать: кто-то заболел, кто-то отправился в гости к родственникам в ближайшие деревни и т. д. Недостающих членов экипажа пришлось заменить добровольцами из числа местных рыбаков, а Урхан выплатил им и остальным членам экипажа жалование за месяц вперед. Погрузка галеры и долгие проводы отняли еще несколько часов.

Дворцовая прислуга, догадываясь о том, что их высочество покидает их надолго и, возможно, навсегда, не скрывала печали. Постельные служанки Гюзель и Эмили, когда Тезей-хан пришел с ними проститься, умоляли его взять их с собой, и ему пришлось им объяснять, что галера — военный корабль без каких-либо привычных домашних удобств.

То же самое ему пришлось объяснять Клементине, которую пугала неопределенность срока ее пребывания на мысе Доброй Надежды и ответственность за малолетних детей любимого принца. Когда заходящее солнце коснулось линии горизонта, «Клементина» отправилась в путь. Перспективы ночного плавания их высочество не пугали. За последние три года он достаточно набрался морского опыта: мог часами нести бессонную ночную вахту, прокладывать курс по компасу и звездам и, предугадывая опасности, бороться с бурей. К тому же с гор задул порывистый северо-западный ветер, позволивший гребцам сохранить силы и выспаться, а галере — благополучно разминуться с флотилией из шести боевых кораблей, которую Агесилай-хан IV направил к мысу Принцессы Грез, с целью ареста участников неудавшегося дворцового переворота. Смерти своего старшего сына император Агесилай-хан IV явно не желал, прямой вины в пособничестве заговорщикам не видел и поначалу хотел с ним полюбовно договориться о совместном правлении, то есть дуумвирате, прекрасно сознавая, что Банзай-хан еще слишком молод и неопытен. Наверное, для переговоров с опальным принцем шести боевых кораблей было слишком много, но на этом настоял младший брат императора Кучум-хан — по натуре скользкий и верткий, как кишечный паразит, опасаясь, что Тезей-хан окажет вооруженное сопротивление.

Если бы Кучум-хан знал про установленные на «Клементине» огнестрельные орудия, то от поездки на мыс Принцессы Грез вообще бы отказался, притворившись смертельно больным. На рассвете «Клементина» встала на якорь у мыса Доброй Надежды. В спущенную на воду шлюпку перебрались Урхан, Клементина и служанка Зара со спящими еще детьми их высочества и принцессы Роксаны: четырехлетней Мелиссой и двухлетним Ароном. Матросы взялись за весла, и шлюпка направилась к окутанному туманом берегу. Урхан должен был вернуться назад и после этого галера, снявшись с якоря, направлялась по курсу на северо-восток. Отдав капитану Крусахану необходимые распоряжения, их высочество отправился на отдых в адмиральскую каюту, которую корабельный плотник за время стоянки галеры у причала Летнего дворца успел перегородить досками и коврами на две равные секции: для него и для Толемей-хана с супругой Канаки. Виктор-хан и верный слуга Толемей-хана Следопыт расположились вдвоем в уютной каюте на носу галеры рядом с судовой кухней (камбузом).

* * *

Перелистав в памяти страницы тех двух роковых дней, Толемей-хан вынужден был сознаться самому себе в том, что написать обо всем так, как это было на самом деле, он не сможет. Ведь ему придется признать личную ответственность за вовлечение Тезей-хана, которого он, искренне, любил и уважал, в зыбкое болото сыновнего предательства, государственной измены и плохо организованного дворцового переворота. После обеда и послеобеденного двухчасового сна Толемей-хан вернулся в библиотеку, где к его приходу на стене была по его просьбе повешена карта Северного Прибайкалья, составленная древним мореплавателем-землепроходцем Деметрисом Паулюсом. Карта была выполнена в виде гобелена, который, согласно золотой табличке-надписи, соткали его дочери: Агафья и Ефросинья. Именно по этой карте их высочество определился с маршрутом своего путешествия, о необходимости которого его умоляли два разоблаченных инсургента: полковник-интендант Урхан и сам Толемей-хан. На карте виднелись черты-пунктиры, нарисованные углем. Их твердой рукой нанес их высочество. И тут Толемей-хан заметил кусочек пергамента, приколотый к карте-гобелену бронзовой булавкой — на том месте, где был изображен полуостров Давос. Зрение у него было уже не то, что прежде, и он попросил слугу принести увеличительное стекло, — точнее говоря, отполированный кристалл горного хрусталя. И то, что он прочел, заставило его похолодеть:

«Последнее предупреждение! Быстро же ты забыл, кому обязан своим возвышением, известностью, богатством и славой. Почему со мной не советуешься? Возомнил себя Александром Македонским? Заговор твоих друзей-полковников раскрыт. Гульнара отравилась. Беги, глупец! Не ваш, не покорный и совсем не слуга. То есть, Я».

Толемей-хану стало ясно, как день, что это — расшифровка того самого письма, которое их высочество получил по голубиной почте. Но, кто это письмо мог написать и отправить? Может, это сделал алхимик-чернокнижник Эскулап-хан, который, по слухам, ровно через год после бегства их высочества в Северное Забайкалье не умер, а бесследно растворился в воздухе? И кто такой, черт возьми, Александр Македонский? Провинция Македония уже сто лет как глубоко под водой, куда ее отправило расширяющееся из года в год и от века в век священное Байкальское море. Правда это или нет, но по преданиям охотничьих племен Сибири, Байкал когда-то был обыкновенным пресноводным озером. Об этом ему, Толемей-хану, лично, когда-то рассказывал старый вождь кочевого племени тунгусов князь Бильдыев.

V

Толемей-хан обмакнул перо в чернильницу и задумался над следующим предложением. Коптящая свеча тускло освещала бледное лицо и разбросанные листы пергамента. Все остальное убранство комнаты тонуло во мраке. Ему не давал покоя один эпизод, который, при определенном раскладе политических сил, мог бы тогда послужить им всем на пользу. По причине тонкой перегородки и отсутствию звукоизоляции он и его супруга Комаки слышали все, что произошло в тот день во второй половине адмиральской каюты, которую занимал их высочество. Какую благоприятную возможность внести раскол в группировку царицы Пальмиры они упустили!

* * *

«Не раздеваясь, скинув с себя только сапоги, их высочество повалился на кровать, подушки на которой еще хранили запах духов Клементины, и мгновенно заснул. Он проснулся, когда корабельные склянки в соответствии с показаниями клепсидры (песочные часы) пробили полдень. Повернув голову, он увидел, что его оруженосец, выполняющий в условиях морского похода обязанности денщика, сидя на низенькой скамейке у раскладного столика, уставленного разными закусками и кувшинами с вином, намазывает на ломоть пшеничного хлеба сливочное масло и тихо напевает, что-то вроде: „Я тебя любила…“ Песня была женская, да и сам юноша вызывал у него определенные подозрения. Оруженосца звали Алеф-хан, и ему было 18 лет. Кто-то из друзей-полковников рекомендовал его к нему в свиту, уверив в том, что юноша из хорошей семьи, образован и мечтает о военной карьере.

Алеф-хан был участником битвы при Гамбите и отличился хотя бы тем, что чудом остался жив, когда его вороной жеребец, испугавшись выстрела ручного „шайтан агни кирдык“, взвился на дыбы и сбросил с седла. Если бы их высочество не позволил оруженосцу ухватиться за стремя и не посадил на своего коня позади себя, то юношу бы точно растоптали свои же кавалеристы. И тут их высочество вспомнил, что уже где-то этого паренька видел, кажется, при дворе Кучум-хана, и тогда на нем были не мужские штаны и камзол, а женское платье. „Хорошо, проверим“, — подумал он, подозвал юношу к себе и потребовал принести большой кувшин с водой и медный таз, чтобы с головы до ног ополоснуться. Алеф-хан бросился выполнять его указание.

— Что ты краснеешь, как нежная девица? — спросил он оруженосца, когда тот стал обливать его из кувшина водой. Алеф-хан покраснел еще больше и чуть не выронил сосуд. Их высочество обратил внимание на тонкие запястья его рук и длинные пальцы. Никаких сомнений не было: Алеф-хан — девушка.

— Отвернись! — приказал он оруженосцу, и когда тот отвернулся, задал убийственный вопрос:

— Ты — Алевтина, дочь Кучум-хана, три месяца тому назад пропавшая из Большого императорского дворца?

— Так точно! — ответил оруженосец и начал всхлипывать.

— Зачем маскарад устроила? Из-за жениха, который состоит в моей свите? — не унимался их высочество, поскольку хотел знать мотивы поступка племянницы императора.

— Отечество в опасности, потому я и решила пойти на службу — принцесса Алевтина заплакала.

— Сегодня же Вы сойдете на берег. В Ротоне я Вас высадить не смогу, а вот на острове Евстихий, где мне надо сделать остановку, будьте любезны попрощаться — потребовал он.

— Можно мне с вами остаться, Тезей-хан? После гибели Роксаны, я — первая в очереди принцесс крови, на которой Вы обязаны жениться! — заявила Алевтина и резко к нему повернулась.

— В данный момент, я — государственный преступник, преследуемый императором и властями всех городов и провинций империи. Или вам не терпится попасть к прокаженным на остров Лепрос? — жестко возразил он. В ответ на его заявление Алевтина растянулась на его кровати, заплакала, а потом стала лихорадочно раздеваться, пытаясь сорвать с себя одежду, но их высочество не позволил ей этого сделать и для успокоения надавал пощечин. На этом инцидент был исчерпан, и до позднего вечера, пока галера не встала на якорную стоянку, принцесса Алевтина тихо, как мышь, просидела в его адмиральской каюте. На острове Евстихий находилась небольшая судоремонтная база и военные склады. Из-за удаленности от столицы начальник базы и интенданты еще не получили известий о „заговоре полковников“, поэтому их высочеству удалось беспрепятственно взять то, что ему требовалось: комплект запасных парусов, медных котлы, шерстяные плащи, утепленные сапоги, а также копья, щиты, мечи, арбалеты, стрелы, кожаные и холщевые панцири. Здесь же на базе он высадил принцессу Алевтину, вручив ей перед этим приказ об увольнении с военной службы и письмо к ее отцу Кучум-хану. В письме к высокопоставленному вельможе и хитрому царедворцу он выражал восхищение патриотическим порывом его дочери, изумлялся проявленному ею в сражении при Гамбите мужеству и желал всему их семейству мира, добра, счастья и процветания. Он написал это письмо из самых искренних побуждений, не зная о том, что вскоре оно попадет к царице Пальмире, которая заподозрит Кучум-хана и его дочь в пособничестве заговорщикам. Кучум-хан будет отравлен, а принцесса Алевтина после надругательства над нею гвардейцев Банзай-хана утопится. Ах! Если бы Алевтина осталась на корабле и стала официальной супругой их высочества!»

* * *

Толемей-хан задул восковую свечу и приготовился ко сну. Весь следующий день он хотел посвятить поиску в дворцовой библиотеке документов, содержащих исторические сведения об острове Кипрос. И он попытался заставить себя вспомнить, что именно насторожило его в поведении их высочества, когда они высадились на берег. Еще более непонятной выглядела сама затея побывать там, а не проплыть мимо, пользуясь попутным ветром. На третий день плаванья «Клементина» взяла курс на север и поздним вечером встала на якорную стоянку в пустынной бухте таинственного острова. Окрестность самой бухты, хорошо защищенной скалами, была не заселена, и только на противоположной стороне находилось несколько построек из необработанного камня, принадлежавших вымершему племени паризиев. О присутствии людей напоминали мерцающие огоньки на поросшем лесом высоком холме в центре острова. Кто были эти люди: отшельники, разбойники, охотники с побережья, — неизвестно. Издревле Кипрос считался местом неприветливым и небезопасным.

Мореплаватели, высаживаясь на берег, старались далеко вглубь острова не заглядывать. Поговаривали, что древние боги илинойцев установили на острове незримые врата, пройдя через которые, можно попасть в другой мир, заблудиться и не вернуться. Даже Толемей-хан был уверен в том, что рассказы о таинственном исчезновении людей, оказавшихся на Кипросе, не выдумка, а достоверный факт, правда, не имеющий рациональных объяснений. Ночь прошла без происшествий, и на рассвете их высочество с половиной экипажа высадился на берег. Он приказал развести костры и приготовить в медных котлах мясную похлебку. Пока шло приготовление пищи, он решил прогуляться по берегу таинственного острова в сопровождении Толемей-хана и трех матросов, вооруженных арбалетами.

— Если сейчас на повороте мы увидим крупные окатанные глыбы красных гранитов, и на одной из них высеченный крест, значит, я побывал здесь в одной из своих жизней — неожиданно, заявил он. Предчувствие его не обмануло. Глыба красно-коричневого гранита с вырезанным на ней крестом, действительно, встала у них на пути. В пятистах шагах от скопления гранитных глыб они обнаружили невысокий холмик, заросший мелким кустарником.

— Смотрите, кто-то идет на лодке под парусом! — воскликнул один из матросов и показал рукой в сторону моря. Лодка под парусом мчалась в направлении бухты так стремительно, будто ее парус надувался сильным ветром, хотя на море стоял полный штиль. Хорошо были видны ее острый нос, округлая корма и выпуклые борта. На носу лодки стоял человек и махал им рукой. Приглядевшись, их высочество закрыл глаза и помотал головой из стороны в сторону, как бы стряхивая галлюцинации: «Брр». Ему, как он потом признался, показалось, что на лодке — он сам. Еще мгновение, и лодки уже не было в помине.

— Растаяла! — с удивлением и разочарованием воскликнул один из матросов.

— Мираж, однако! — прокомментировал явление Толемей-хан.

— Пора возвращаться, а не то мы здесь еще и не такое увидим — сказал их высочество. Интересно: что он имел в виду? Решив, что от волнения и прилива крови к голове ему без лекарств не заснуть, Толемей-хан принял лекарственный препарат на основе экстракта полыни и горных трав. Настой теплой волной снял напряжение, и душа радостно проскользнула в тот мир, где она видит и чувствует все, что неподвластно рассудочному мышлению. Толемей-хан видел сон, уносивший его в прошлое. … После полудня подул легкий бриз от юго-востока. Моря синей акварельной краски разлились над головой и за бортом. Галера оказалась на ветре и, к радости гребцов, на всех мачтах взвились паруса. Они шли курсом на запад мимо Нового залива, который образовался три года тому назад в результате проседания почвы и затопление морскими водами низины, где пролегало старое русло реки Ипуть. Очевидцы рассказывали, как огромная масса воды перелилась из Байкала и хлынула на север. Гигантский вал смывал на своем пути леса и перемещая огромные массы горной породы. Ручьи и реки вышли из берегов и залили долины, но даже разлив не ослабил разрушительную силу потока, который пронесся до самого Северного океана.

Толемей-хан тоже угодил под эту волну. Это произошло в пятидесяти стадиях от Красных Камней. Его ладья перевернулась, и сам он, чудом, выплыл, держась за дорожный сундук. Его супругу Комаки спас верный слуга Следопыт. Втроем они оказались на искусственном острове, пережив столько страхов и волнений, сколько не переживали за всю жизнь. К счастью, их заметила Центурион Агата, и пригласила на свою ладью. Миновав Новый залив, «Клементина» взяла курс на Давос — обширный полуостров, по форме напоминающий лист шелковичного дерева.

Полуостров разделял Байкал почти на две равные половины: западную и восточную, — и имел важное военно-стратегическое и экономическое значение. Их высочество Тезей-хан и капитан Крусахан долго ломали головы, каким курсом им плыть, чтобы миновать Давос незаметно, то есть не оказаться на виду у местных рыбаков и экипажей торговых судов. Издревле обширные пространства на северном побережье Байкала были покрыты густыми лесами, полными всевозможной живности. Весьма скудное оседлое население занималось охотой, рыболовством и овцеводством. Только на полуострове Давос дикие леса были выкорчеваны, и на их месте разбиты фруктовые сады, распаханы поля и построены дороги. В долине реки Верхняя Ангара развивалось мясомолочное животноводство и коневодство, а в самом устье по обоим ее берегам раскинулся Ротон — второй по численности населения город империи, центр ремесла и торговли. Грозно и неприступно стоял перед врагом его акрополь, окруженный дубовыми стенами в виде четырехугольных деревянных срубов, поставленных один возле другого.

Срубы были засыпаны землею и щебнем. Над стенами акрополя возвышался величественный храм Одина-Магнетрона, построенный на месте древнего языческого капища, посвященного иллинойскому богу Аполлону. В гавани Ротона на рейде постоянно дежурили от трех до пяти боевых галер на случай отражения вылазки валенсийских пиратов. Эти бестии всегда были не прочь взять на абордаж торговые суда преуспевающих ротонских купцов или высадить на берег десант, с целью разграбления прибрежных поместий. С одним из таких сторожевых кораблей — 100-весельной галерой (по 50 весел с каждого борта) с говорящим названием «Неустрашимый» «Клементине» разминуться не удалось. Толемей-хан хорошо знал капитана галеры — храброго и в то же время, высокомерного, Кирьянхана, который был сыном наложницы императорского гарема.

Чувствуя себя несправедливо обиженным в отношении своего социально статуса, он ненавидел всех принцев крови и, в особенности Тезей-хана, так как состоял в его прямом подчинении. Все военные и гражданские чиновники Ротона уже были поставлены в известность о том, что старший сын императора Тезей-хан объявлен вне закона, и за его голову назначено колоссальное вознаграждение в размере трех тысяч серебряных динаров. Главными инициаторами соответствующих императорских указов являлись Банзай-хан и его мать Пальмира. В вину их высочества, помимо организации заговора против императора, вменялись казнокрадство в особо крупных размерах, жестокое обращение с подчиненными и упущенная победа в сражении при Гамбите. Обо всем этом они узнали от молоденького мичмана, которому позволили подняться на борт «Клементины» после того, как «Неустрашимый» в результате трех точных попаданий ядрами в корпус ниже ватерлинии быстро затонул. «Неустрашимый» шел из Ротона в Альхон, сопровождая шесть кургузых купеческих судов с ценным военным грузом: солдатами-новобранцами и лошадьми. Лошади стояли на привязи, на верхней палубе, а солдаты-новобранцы, как и положено, работали веслами. Если бы «Клементине» не пришлось лавировать и беспрестанно переставлять паруса, — то встреча с «Неустрашимым» могла и не состояться. В действительности получилось так, что, приблизительно, в четвертом часу после полудня, «Клементина» оказалась на виду у кильватерной колонны противника с наветренной стороны. Прозевал момент пересечения курсов сигнальщик на грот-мачте, так как он спал, обнявшись с этой самой мачтой, видимо, принимая ее за свою возлюбленную. Низкая облачность и мелкий теплый дождь создавали для его сна дополнительные оправдания. У «Неустрашимого» на носу был подводный таран длиной 10 локтей (около 5 м), который Кирьянхан намеревался привести в действие, ускоряя движение галеры мускульной силой трех сотен гребцов. Кроме подводного тарана (его еще называли «клюв ястреба») в распоряжении Кирьянхана имелась катапульта, способная на большое расстояние метать горшки с негасимой водой горючей смесью, состоящей из смолы и нефти. Однако ни катапультой, ни подводным тараном, Кирьянхану воспользоваться не пришлось. Тремя точными выстрелами обыкновенными глиняными ядрами в свинцовой оболочке канониры «Клементины» проломили «Неустрашимому» днище, а четвертым снесли с него единственную мачту. Спустя короткое время после начала артиллерийского обстрела Кирьянхан и его экипаж, за исключением гребцов «плавучей тюрьмы», очутились в воде, стараясь отплыть в сторону купеческих судов. Но один из младших офицеров — мичман Алексхан — поплыл в сторону «Клементины». Навстречу ему спустили на воду шлюпку, и вскоре он стоял на коленях перед их высочеством Тезей-ханом, умоляя принять его к себе на службу. Из дальнейших расспросов перебежчика выяснилось, что юный мичман близок к семье Антон-хана и очень тяжело переживает страшное известие о его самоубийстве. «Клементина» продолжила путь, словно не замечая взвившиеся на мачтах купеческих судов белые флаги, подтверждающие желание солдат-новобранцев из Ротона сдаться Тезей-хану в плен. После допроса юного мичмана их высочество пригласил своих советников в адмиральскую каюту, чтобы оценить политическую ситуацию и возможные варианты расстановки политических сил.

— Вам и вашим сторонника объявлена война, и мы должны ответить на вызов, как завещал нам пророк Соломон-хан: «Око за око, зуб за зуб» — убедительно говорил Толемей-хан.

— Я, пожалуй, переменю свой прежний план: в Айхеной я не поеду, а сдамся в плен валенсийским пиратам и расскажу им все, что я знаю о подземных галереях Большого императорского дворца на Альхоне— заявил Урхан.

— А я составлю для них карту с точным указанием мест выхода подземных галерей к морю! — поддержал его Толемей-хан.

— Это же государственная измена! — не соглашался их высочество.

— Клевета, которой вас испытывают Пальмира и ее злобный щенок, это — разве не государственная измена? — резал правду-матку Урхан.

— Пираты — люди без чести и совести. Им нельзя доверяться! — протестовал их высочество.

— Пиратство — одно из древнейших ремесел. Как только человек сделал первую лодку и поплыл по морю, за ним сразу же увязался пират. Во все времена пираты пребывали на Байкале, даже при илинойцах — утверждал Толемей-хан.

— Что вы предлагаете? — их высочество начал сдаваться.

— Для начала пусть валенсийские пираты в ветреную погоду подожгут Большой императорский дворец. Там скопилось достаточно горючего стройматериала и мусора для того, чтобы пожар получился очень красивый. Это событие может иметь для Агесилай-хана и его придворной клики даже более печальные последствия, чем последнее землетрясение, — изложил коварный замысел полковник-интендант Урхан.

VI

Никаких дополнительных сведений об острове Кипрос Толемей-хан в библиотеке не нашел. Зато он обнаружил и прочитал несколько новых документов об острове Амадор — следующей остановке, которую их высочество Тезей-хан отметил в путевой карте. К ужину он успел написать рассказ об их пребывании в гостях у Осипа-хана — бывшего президента императорской Академии врачевания, изящных искусств и естествознания, которого Толемей-хан считал своим Учителем.

* * *

Поздно вечером «Клементина» встала на якорную стоянку в южной бухте у острова Амадор, который был знаменит тем, что на нем находился самый высокий на Байкале маяк. Своим ярким светом маяк давал знак на расстоянии 70 морских стадий (около 50 км) мореходам, направляющимся в Ротон, о том, что к побережью приближаться небезопасно, можно напороться на рифы и подводные скалы. Маяк был символом могущества Прибайкальской Империи, ее богатства и величия. Их высочество Тезей-хан бывал на Амадоре неоднократно, наблюдая за ходом строительных работ, и хорошо знал главного смотрителя маяка Осипа-хана. 70-летний ученый сам вызвался на эту должность, устав от бесконечных интриг своих коллег и императорских чиновников. Были у него и проблемы с объединенной корпорацией жрецов Одина-Магнетрона, которые не разделяли его прогрессивных взглядов о строении Земли и Космоса и всячески противились внедрению технических изобретений. Узнав о прибытии «Клементины», Осип-хан приказал слугам немедленно отправиться на шлюпке на корабль и пригласить их высочество в гости. О том, что принц на «Клементине», свидетельствовал его штандарт (шестилепестковая роза в белой квадратной рамке, углы которой срезают четыре кольца), развивающийся на грот-мачте. Их высочество и его свита: Урхан, Толемей-хан, Комаки, Следопыт, Виктор-хан и юный мичман Алексхан, — остановились на ночлег на маяке, который представлял собой гибрид дворца и крепости. Вместе с ними на берег сошла половина экипажа галеры, и с разрешения главы местной общины разместилась на постой в небольшой рыбацкой деревне, расположенной на противоположной стороне острова. Когда-то в незапамятные времена остров Амадор был частью суши — далеко выступающим в море мысом, на самой оконечности которого древние илинойцы из известняковых плит построили храм, посвященный богу морей Посейдону. Со временем от храма остались одни развалины.

По приказу императора Банзай-хана I по прозвищу Справедливый на старом фундаменте был возведен каменный дворец, фасад которого строители украсили колоннами из белоснежного мрамора и алебастра. При императоре Агесилай-хане IV строительные работы возобновились. Из центра дворца поднялась массивная четырехугольная башня, высотой 160 локтей, которая, постепенно сужалась, заканчиваясь зубцами. На этой башне была построена еще одна, более узкая, но тоже довольно высокая, заканчивающаяся каменной площадкой, на которой стояли по кругу колонны, — на ней по ночам в каменной чаше зажигался огонь. Колонны поддерживали медный купол, покрытый позолотой. Их высочество попросил оружейников Ротона выковать из серебра и меди крест и лично проследил за его установкой на куполе маяка. Крест простоял три месяца, и затем был снят по приказу набожного императора Агесилай-хана IV, как символ язычества. После легкого ужина Осип-хан приказал слугам отвести гостей на второй этаж в спальные покои и поинтересовался у их высочества насчет бани. Тот сказал, что баню топить, наверное, поздно, но против двух массажисток: для него и Алексхана, — он бы не возражал.

Услышав о массажистках, Алексхан покраснел так густо, что Толемей-хан сразу подумал о том, что юный мичман, наверное, девственник.

— Есть два красивых взрослых мальчика… — сказал Осип-хан, но потом, спохватившись, внес уточнение. — Но я могу послать в деревню за девочками.

— Не стоит беспокоиться — холодно ответил их высочество, наслышанный о пристрастии ученых и знатных мужей Прибайкальской Империи к эрастии, отличающейся от педофилии тем, что объектом духовного и телесного вожделения мужчины является зрелый юноша.

Между прочим, во времена правления императора Агесилай-хана I мужчин, уличённых в кишкоблудии, хоронили заживо. Обычай тот достался от прадедов и выполнялся хоть и редко, но неукоснительно.

Не любили предки джурджени и илинойцев сладкозадых, ох не любили! Впрочем, массажистку их высочество получил, да еще какую!

Осип-хан решил не ударить перед знатным гостем лицом в грязь, и отправил к нему в качестве постельной служанки красавицу Лукрецию — жгучую брюнетку лет тридцати, причем, его бывшую невестку, которую он взял в жены с двумя малолетними детьми после скоропостижной смерти старшего сына. Телесно расслабившись, их высочество, шутки ради, попросил Лукрецию проведать Алексхана, который находился в маленькой соседней комнате. От предложенных денег Лукреция отказалась, сказав, что за возможность переспать с таким красивым мальчиком она сама готова заплатить, причем вдвое больше. Взяв со столика масляный светильник, Лукреция, даже не считая нужным одеться, вышла из комнаты, но не прошло и пяти минут, как она вернулась обратно, взволнованная и возбужденная.

— Там такое! Там такое! — с придыханием сказала она.

— Что случилось?! Что ты увидела?! — перепугался он, подумав, что Алексхан, не дай бог, помер.

— У него под мошонкой девичья щель! — ошеломила она его.

— Тебе не померещилось? — строго спросил он, памятуя о том, что в отношении гермафродитов народные обычаи суровы и беспощадны: либо насильственное оскопление, либо отрезание головы.

— Может и померещилось — согласилась Лукреция, заранее жалея несчастного мичмана, которого она, в целях его приятного пробуждения, решила кое-где пощекотать. Прошла ночь, и на рассвете они осторожно прокрались в соседнюю комнату. Алексхан еще спал, накрывшись с головой шерстяным пледом.

Его кровать стояла прямо напротив окна, заделанного мутным ротонским стеклом. Тезей-хан решительно сдернул со спящего мичмана шерстяной плед и отдал приказ:

— Мичман, подъем! Алексхан вскочил с постели и, увидев принца вместе с женщиной, которая пригрезилась ему во сне, так растерялся, что на него напал столбняк. Он сидел на кровати, свесив на пол ноги, и испуганно моргал глазами. Придя же в себя, быстро прикрыл руками безволосую припухлую грудь, на которой нельзя было не заметить бледные молодые сосцы.

— Раздвинь ноги! Шире!! Шире!!! — приказал их высочество, и, убедившись в том, что Лукреции ничего не померещилось, свалил мичмана на пол хлесткой пощечиной.

— Ваше высочество! Пощадите! Не убивайте! — зарыдал Алексхан, ползая на коленях и пытаясь обнять его за ноги.

— Пощадите его, принц! Я постараюсь уговорить мужа оставить юношу на маяке — попросила Лукреция, растроганная рыданиями гермафродита. В это время Толемей-хан был на ногах и даже успел побывать на верхней площадке маяка и полюбоваться на Юпитер, который на языке джурджени назывался Ялдаваофом. Услышав крики и плач, он заглянул в приоткрытую дверь. Их высочество попросил его зайти, вкратце объяснил суть дела и в заключение сказал:

— Ты — врач! Тебе и копис (хирургический нож) в руки. Осмотри и доложи! Приведя себя в порядок, их высочество спустился на первый этаж в парадную залу, где его уже поджидали капитан Крусахан и два старших матроса. Капитан выглядел встревоженным и испуганным.

— Открылись ворота! — сообщил он неприятную новость.

— Только этого нам не хватало! — огорчился их высочество и приказал немедленно сменить место якорной стоянки, чтобы встать как можно ближе к западному краю бухты, защищенному скалами. Для посвященных в розу ветров Байкала словосочетание «открылись ворота» означали наступление неблагоприятной для плавания погоды, причем, речь шла не об обычном шторме, а о «карме». Так, на языке джурджени именовался один из самых коварных и свирепых ветров на Байкале, который мог внезапно задуть с севера из долины горной реки с одноименным названием. Предвестником Кармы жители северо-восточного Прибайкалья считали появление над Байкальским хребтом неподвижных облаков. Ветер начинался, как только образовывался небольшой просвет между нижней кромкой облаков и вершинами гор. Местные жители называли этот просвет воротами. Если «ворота открылись» — жди беды, то есть ветра неистовой силы, подымающего на море огромные волны и беспощадно уничтожающего корабли и рыбацкие лодки. В южной бухте острова Амадор «Клементина» простояла трое суток.

Заметно похолодало, как будто наступила осень. Экипаж галеры переоделся в шерстяные плащи и переобулся в утепленные сапоги. В неотапливаемых гостевых помещениях дворца стало довольно прохладно, поэтому дворцовая баня оказалась, как нельзя кстати. Их высочество готов был из нее не выходить, наслаждаясь домашним теплом и уютом.

Желая угодить гостям, Осип-хан приказал перенести в предбанник обеденный стол и широкие лавки, на которых можно было не только сидеть, но и лежать. Начались бесконечные застолья с дегустацией и злоупотреблением изысканных плодовых и виноградных вин. Соскучившись по общению с образованными людьми, Осип-хан спешил поделиться последними наблюдениями и открытиями. Однажды, в предбаннике, между ним и их высочеством в присутствии Толемей-хана состоялся очень интересный разговор.

— Должна, должна была существовать еще одна планета, расположенная между Землей и Солнцем! — утверждал Осип-хан, демонстрируя чертежи и сложные математические расчеты.

— Может, она стала невидимой с тех пор, как Земля, согласно древним иллинойским преданиям, «чуть-чуть осела и пониже стала, чем раньше», — иначе говоря, земная ось изменила наклон — предположил Толемей-хан.

— Нет, вероятнее всего, двигаясь по сильно вытянутой орбите, она опасно приблизилась к Солнцу и была им проглочена — Осип-хан даже прослезился, как будто речь шла о близком ему человеке.

— Что же заставило ее двигаться не по круговой, а по эллиптической орбите? — заинтересовался их высочество.

— Я не исключаю того, что пропавшая планета — Геспера, как называли ее древние илинойцы, пошла войной на Землю, чтобы отобрать у нее Луну — ответил на его вопрос Осип-хан.

— В таком случае, — заявил их высочество, — между Землей и Ялдаваофом, или Зевсом, как называли это небесное тело древние илинойцы, должна находиться еще одна пропавшая планета. Осип-хан подумал, что их высочество имеет в виду Кийюн-Ремфан (по-илинойски, Арес).

— А, Кийюн-Ремфан! Так он никуда и не девался. Как тысячи лет вращался по круговой орбите, так и вращается — сказал Осип-хан, и, заметив, что их высочество удивлен, заботливо поинтересовался. — Вас, простите, кто, астрономии учил?

— Вот, он — ответил их высочество, показывая на Толемей-хана.

— Ваше высочество, я же вам про это рассказывал — обиделся Толемей-хан.

— Прости, друг, запамятовал — извинился «нерадивый ученик».

— А математике, вас, наверное, обучал Нестор-хан? — спросил Осип-хан, который и в самом деле уже забыл, какой академик по каким предметам обучал того или иного принца крови.

— Ньюманхан! — вспомнил их высочество.

— А, это тот чудак, который утверждал, что в основу всего сущего положены не простейшие элементы, вроде атома, а некий математический двоичный код! — вспомнил о старике Ньюмане Осип-хан, чтобы не обидеть знатного гостя, словом «чудак» заменив слово «шарлатан». После астрономии на второе место по актуальности, как не крути, вышла тема (проблема) Алексхана. Проведя тщательное медицинское обследование юного мичмана, Осип-хан пришел к выводу о редчайшем случае проявления истинного полового дуализма. Иначе говоря, по его мнению, Алексхан в одинаковой степени полноценен: и как женщина, и как мужчина. Он даже не исключал такой возможности, что Алексхан способен забеременеть от самого себя. По этой причине он считал оскопление нецелесообразным и предложил оставить его на Амадоре, с целью наблюдения за его взрослением и поведением. Последний раз аналогичный случай Осип-хан наблюдал почти 50 лет тому назад во времена правления Агесилай-хана II. В одну прекрасную ночь любимая жена императора Селена родила не то сына, не то дочь.

Ребенок (имя его он запамятовал), доживший до 11-летнего возраста, по его словам:

Затем девоюношу оскопили, что, вероятно, стало причиною его смерти. Толемей-хан, в свою очередь, вспомнил об Авроре — девоюноше, который был рожден от брака волшебницы Цирцеи и иллинойского мореплавателя Деметриса. Согласно древней илинойкой легенде, Аврора в поисках своего пропавшего отца обогнула на парусной ладье весь земной шар, и у истоков реки Ипуть нашла его могилу:

Алексхан об изысканиях ученых мужей, ни сном не духом, не ведал, но от страха и волнений у «него» начались месячные. Узнав об этом, их высочество передал юного мичмана на попечение жены смотрителя маяка и велел переодеть в одежду служанки. Лукреция предоставила Алексхану маленькую комнату на женской половине дворца и объяснила новые обязанности: нянчить детей, скрести полы, чистить медные котлы и взбивать хозяйке перину.

Выяснились и некоторые подробности, объясняющие причину, по которой Алексхану удавалось так долго скрывать свою тайну. Он родился от знатного вельможи — отца Антон-хана и простой служанки в поместье под Микенами, получил хорошее домашнее образование и, когда повзрослел, был приставлен к работе переписчиком и библиотекарем.

Начитавшись старинных фолиантов о подвигах героев-мореплавателей, он стал бредить морем и втайне от сводного брата, который к тому времени заменил ему отца, подготовился к сдаче экзамена на получение чина младшего офицера императорского военного флота. Выдержав экзамены в навигаторской школе города Ротона, он попал на «Неустрашимый» и успел прослужить на нем полтора месяца. Свирепый ветер стих также внезапно, как и начался. Установилась солнечная сухая безветренная погода. Крусахан собирал экипаж, и началась подготовка к отплытию. За час до полудня при полном штиле «Клементина» покинула гостеприимный остров Амадор. Их высочество и его спутники тепло простились с главным смотрителем маяка и его супругой, однако в суматохе они совсем забыли о несчастном мичмане, и вспомнили о нем только тогда, когда галера снялась с якоря. Осмотрев корабль и проверив готовность экипажа, их высочество остался на нижней палубе, то есть кринолине — площадке, где размещались гребцы, и сел за весло, чтобы восстановить физическую форму. Гребцы приветствовали его аплодисментами. Следует заметить, что гребцами все они являлись скорее «по совместительству», чем по основной профессии, и к ним больше подходило определение: смешанный воинский контингент, состоящий из взвода арбалетчиков, взвода лучников, взвода пращников и роты гоплитов. Гребцы размещались по «ротонской» системе: на каждой банке сидело по три гребца, управлявших одним веслом длиной 30 локтей (15 м).

Весла располагались не на равных расстояниях друг от друга, а группами, сначала по два весла в группе, потом — по три. Загремел барабан, заиграла флейта.

— Веесла! На вооду! — зычным голосом пропел старший помощник Зелемхан из города Айхеной, славившегося не только отважными моряками, но и поэтами-рапсодами. Гребцы дружно навалились на весла, и галера двинулась в открытое море. В такт ударам весел гребцы запели. Старший помощник выкрикивал стихотворный запев, а хор гребцов отвечал ему своеобразным припевом.

Пение было скорее ритмичным, чем мелодичным, от одного рабочего такта до другого, на низких тонах. Ритм для рывка задавался возгласом «Вот он, вижу!», а сам рывок следовал вместе с выкриком крепкого словца: «Лямбда!»

Через три часа после полудня полный штиль сменился долгожданным ветром, и хотя он был не западный (попутный), а восточный, косые (гафельные) паруса «Клементины» (изобретение капитана Крусахана), позволяли ей скользить по волнам вопреки воле бога ветров Эола, хотя и под острым углом. Поздним вечером того же дня, отстояв на капитанском мостике полную дневную вахту, их высочество отправился на отдых в свою каюту. Там его ожидал сюрприз: на деревянной кровати, укрывшись пуховым одеялом, дремал Алексхан. Оказывается еще на рассвете, пользуясь тем, что «Клементина» стоит неподалеку от берега, юный мичман, вплавь, добрался до корабля и проник в адмиральскую каюту через неплотно закрытое окно. В наказание за неисполнение приказа их высочество разжаловал Алексхана из мичманов в денщики и строго предупредил, чтобы тот не вздумал вести себя по отношению к нему и другим членам экипажа, как женщина. Алексхан, кажется, только этого и ждал, заверив его, целуя ему руки, в том, что о большем счастье, чем быть рядом с лучшим другом своего покойного сводного брата и покровителя, он и не мечтает.

VII

Закончилась пора листопада. Небо сковало кандалами свинцовых туч, из которых с короткими перерывами извергался то снег с дождем, то дождь со снегом. Уже с утра что-то мутило на душе, какое-то тоскливое и нехорошее предчувствие. Толемей-хан уже знал, что надвигается, неумолимо наползает большая беда, но сделать ничего не мог. Из Эльдорадо по голубиной почте пришло уже третье по счету сообщение о том, что делегация в полном составе благополучно добралась до поселения на реке Шакти, но Урхана с детьми Тезей-хана, которые должны были прибыть туда раньше, не застала. Ничего нового об их судьбе не добавляли слухи и сплетни, которые по его просьбе «мотал на ус» дворцовый приказчик Моисей-хан, регулярно посещая таверну в Слюдянке и общаясь там с местными и приезжими купцами и моряками. Вчера ближе к вечеру к причалу Летнего дворца пришвартовалось купеческое судно из Айхеноя, и на берег сошел 40-летний мужчина по имени Никанор, представившийся бывшим сборщиком налогов, разыскивающим свою семью, и попросил у дворцового приказчика разрешения принять его на постой за очень приличное вознаграждение.

Моисей-хан от денег отказался, сказав, что в такое тяжелое и смутное время всякий гость — все равно, что посланец богов. Толемей-хан с постояльцем еще не познакомился, и теперь нетерпеливо ожидал такой возможности, сидя у пылающего камина в небольшой уютной столовой, когда-то служившей местом семейных обедов и ужинов их высочества Тезей-хана с принцессой Роксаной. Гость из Айхноя по каким-то причинам задерживался, и Толемей-хан от нечего делать, развернул свиток пергамента и углубился в чтение очередной главы «Повести о Тезей-хане…»

* * *

«На 10-е сутки путешествия „Клементина“ достигла сильно изрезанной береговой линии северо-восточного побережья Байкала с многочисленными мысами, большими и малыми заливами, небольшими бухточками, пещерами, подводными скалами и гротами. Это была Валенсия — пустынная горная местность между провинциями Ротон и Айхеной, заселенная воинственными дикими племенами, которые полностью так и не были подчинены джурджени. На прибрежных островах нашли прибежище многочисленные шайки разбойников, промышляющих пиратством. Много веков города-государства Прибайкалья вели с валенсийскими пиратами непримиримую войну, но выбить их из этого осиного гнезда никак не удавалось. По сведениям военной разведки на пяти прибрежных островах пиратские „братства“ оборудовали форты, гавани, верфи и доки. Здесь „джентльмены удачи“ строили и ремонтировали свои быстроходные корабли, которые не имели киля, а их борта представляли собой сбитые внахлест гвоздями доски. Вдоль бортов крепились копны сухого камыша, обвязанные просмоленными веревками и кедровым лыком. Благодаря камышу такое судно даже в сильный шторм держалось на плаву, как пробка. На каждом борту было по 10–15 пар весел и мачта с одним прямым парусом, который поднимался при попутном ветре. Обычно в каждой шайке насчитывалось до десятка и более таких лодок, способных перевезти в общей сложности 200–300 разбойников. На прибрежные селения пираты нападали неожиданно, и чаще всего, на заре, окружали дома, блокировали входы и врывались внутрь, безжалостно убивая тех, кто оказывает сопротивление. Женщин и детей захватывали в плен и обращали в рабство. Прежде чем покинуть разоренное поселение, его со всех сторон поджигали. Их высочеству с валенсийскими пиратами довелось встретиться дважды, и оба раза морские разбойники, приняв одинокую „Клементину“ за легкую добычу, совершали большую ошибку. Даже без артиллерии экипаж галеры не позволял им приблизиться на абордажную дистанцию, засыпая стрелами из луков и арбалетов. С капитанского мостика капитан Крусахан через „окуляр“ (свинцовую трубу с линзами из шлифованного горного хрусталя) увидел, как на прибрежных островах зажигаются сигнальные костры. Это означало, что пираты „Клементину“ с берега заметили, и передают друг другу сообщение о появлении в их территориальных водах грозного противника. Ближе к вечеру, когда „Клементина“ приблизилась к острову Абао, пираты осмелились произвести разведку, послав навстречу ненавистной галере две быстроходные лодки под парусом, но до боевого столкновения дело не дошло. Приблизившись к „Клементине“ на расстояние полета стрелы пираты резко изменили курс и скрылись за рифами. Их высочество приказал встать на якорь. Все равно лучшего места для стоянки уже было не найти. На капитанский мостик к нему поднялся взволнованный Урхан. Он не отказался от идеи передать пиратам карту с указанием мест выхода к морю подземных галерей Большого императорского дворца на острове Альхон. Полковник-интендант уже успел переодеться купеческое платье и только ждал подходящий момент, когда можно сойти на берег. Вслед за ним на капитанский мостик поднялся Толемей-хан. Посовещавшись, они решили отправить шлюпку с Урханом туда же, куда скрылись две пиратские лодки. Наступили часы томительного ожидания. Солнце скрылось за горизонт, сгустились сумерки, а шлюпка с четырьмя матросами, на которой Урхан отправился на переговоры с пиратами, не возвращалась.

Их высочество не выдержал и произвел холостой выстрел из носового орудия. Эхо выстрела далеко разнеслось вокруг. Вскоре со стороны ближайшего от них острова трижды протрубил рог. Когда уже совсем стемнело, Урхан вернулся на галеру. По его словам, пираты не поверили цели его визита и намеревались пленить, с целью получения выкупа, но после выстрела „шайтан агни кирдык“ перепугались, принесли извинения и обещали передать карту подземных галерей Большого императорского дворца „совету северного братства“. Пользуясь по-летнему теплой погодой, их высочество решил переночевать под открытым небом на верхней палубе. По слухам, у берегов Валенсии обитали сирены, которые своим пением сводили моряков с ума. Некоторые ученые мужи считали, что „пение сирен“ — есть не что иное, как результат выделения газов, заключенных между однородными песчинками. Денщик Алексхан перенес на палубу спальные принадлежности: кожаную подушку с мягкой набивкой и солдатский спальный мешок (жесткое одеяло из грубого некрашеного сукна). Рядом с их высочеством в таких же спальных мешках устроились Толемей-хан и его верный слуга Следопыт. Среди ночи, за три часа до рассвета, они услышали божественные звуки музыки, доносившиеся со стороны острова Абао. В это невозможно было поверить! По мнению Толемей-хана, неплохо разбиравшегося в музыке, это было сочинение композитора Шестипалого для 40-струнной арфы, но их высочество говорил о каком-то Бахе.

— О боги, смилуйтесь над нами! — взволнованно воскликнул кто-то рядом. Они обернулись и увидели Алексхана с горящим факелом в руке.

— Не бойся, мальчик! Это поют пески на острове Эрика, — попытался успокоить Алексхана их высочество и затем попросил у него факел, чтобы осветить себя в преддверии предстоящего выступления перед экипажем. Но напрягать голосовые связки ему не пришлось, поскольку, кроме нас, на „Клементине“ присутствовали люди, способные объяснить причину происхождения таинственных звуков.

— Ти-хо! — зычным голосом произнес старпом Зелемхан из города Айхеной, обращаясь к проснувшимся и высыпавшим на верхнюю палубу гребцам и матросам. Матросы и гребцы замолчали, и Зелемхан объявил о том, что всем им выпала великая честь в последний час своей жизни услышать пение Ариэля — Ангела Смерти. Гребцы и матросы в ответ на его слова крепко зажали ладонями уши и зажмурили глаза, чтобы ничего не видеть и ничего не слышать. Денщик Алексхан, уронив факел, в страхе уткнулся к их высочеству в спину и обхватил его за талию. Напряженную обстановку разрядил Виктор-хан. Выбравшись из своей каюты на верхнюю палубу, он выстрелил из „шайтана агни кирдык“ двойным пороховым зарядом, чтобы вывести экипаж галеры из состояния неосознанного ступора. И это ему удалось. Как только эхо орудийного выстрела пронеслось по округе, звуки невидимого оркестра смолкли. Офицеры, матросы и гребцы пришли в чувство, и после приказа их высочества:

„Вольно! Разойдись!“ — отправлялись, спотыкаясь, на свои спальные места. На следующий день „Клементина“ подошла к мысу Турали, который считается пограничной вехой между разбойничьей Валенсией и провинцией Айхеной. На западной и восточной стороне от мыса находились два поселения с созвучными названиями: Култук и Ктулхук.

Первым управляли пираты, а вторым — архонт (глава местной администрации) из Айхеноя. Между двумя поселениями у подножья Крепостной горы на месте древнего амфитеатра расположился невольничий базар. Здесь валенсийские пираты выставляли на продажу в рабство похищенных ими людей, что властями провинции Айхеной рассматривались как вполне заурядное явление. Администрация Агесилай-хана IV два года тому назад попыталась прикрыть этот „вертеп“, разместив на Крепостной горе небольшой гарнизон, но знатные люди Айхеноя, имевшие свою долю в нелегальной работорговле, под каким-то предлогом добились у Государственного Совета империи отмены этого решения. „Клементина“ пришла в бухту Култука и встала на якорь как раз в один из тех дней, когда на невольничьем базаре предлагалась к продаже крупная партия пленных из четырехсот голов (человек). В бухте столпились купеческие суда из Айхеноя и Сиракуз. На больших суднах имелась вооруженная охрана. Узнав о прибытии военного корабля под штандартом опального принца Тезей-хана, архонт Ктулхука илиноец Челомей сильно встревожился и лично отправился на своей ладье на аудиенцию. Выслушав его льстивое приветствие, их высочество заявил, что желает проинспектировать невольничий базар лично, и для этого намерен высадиться на берег с сотней гоплитов. Пока принц со своим отрядом добирался до невольничьего базара, и наводили там порядок, коварный Челомей попытался совершить захват „Клементины“ с помощью вооруженной охраны купеческих кораблей и местных жителей (по сути — тех же пиратов). Одним единственным выстрелами „шайтана агни кирдык“ Виктор-хан отбил у нападающей стороны охоту не только приближаться к „Клементине“, но и продолжать свое дальнейшее присутствие у мыса Турали. Невольники, выставленные на продажу, предлагались к осмотру потенциальным покупателям в двадцати шатрах (балаганах), установленных в древнем амфитеатре. Прибывшие из Айхеноя купцы осматривали невольников, как животных, с тою только разницею, что этот товар сам давал о себе отчет живым голосом. К великому удивлению их высочества две трети выставленных на продажу в рабство пленников оказались его собственными „дулами“ и „дулями“, то есть рабами и рабынями, которые восприняли его появление в сопровождении роты гоплитов, как божий промысел. Пираты-работорговцы и прибывшие на торги купцы разбежались, не оказав никакого сопротивления. С теми из мучителей, которые плохо бегали на спринтерские дистанции, невольники расправились сами.

Наконец, их высочество оказался в окружении собственных дворцовых слуг, служанок и наложниц, которые плакали от радости и целовали ему руки и полы одежды. Понять, что происходит, было невозможно, пока к нему не пробилась Марина — супруга управляющего летнего дворца Казимир-хана. Бросившись к нему в объятия, она объяснила ему причину их неожиданной встречи. Оказывается, после посещения Летнего дворца эскадрой из шести военных кораблей управляющий Казимир-хан составил подложный договор поручения, согласно которому их высочество Тезей-хан, задним числом, разрешал ему продать дворцовую прислугу и девушек из гарема по цене сиракузского невольничьего рынка.

Вырученные средства, за вычетом комиссионных, Казимир-хан собирался внести в государственную казну. К мошенничеству управляющего подговорил младший брат императора Кучум-хан, не подозревая о том, что его пропавшая дочь Алевтина находится на „Клементине“, переодетая в мужскую одежду. Чтобы избавиться от лишнего свидетеля, предприимчивый мажордом продал купцам из Альхона за тройную цену заодно и Марину, представив ее в качестве „учительницы музыки“. Он, конечно, поступил противозаконно, поскольку по своему правовому статусу Марина считалась вольноотпущенницей. По пути в Альхон купеческий караван взяли на абордаж валенсийские пираты и, воспользовавшись попутным ветром, за двое суток доставили трофей к местам своего постоянного базирования. Вернувшись вместе с освобожденными невольниками в Култук, их высочество приказал повесить Челомея и предложил „добрым людям Култука совместно с добрыми людьми Ктулхука“ самим выбрать главу местной общины. Что делать со своей дворцовой прислугой и девушками из гарема он не представлял. После обсуждения этого вопроса со своими советниками их высочество приказал конфисковать два 30-весельных купеческих судна под названием „Медуза“ и „Дельфин“, стоявших на якоре в бухте Кольта. Затем он собрал своих бывших слуг и наложниц на митинг, то есть народное собрание, и предложил им следовать за ним за границы империи для того, чтобы основать отдельное поселение и начать новую жизнь в качестве свободных граждан. Бывшие невольники восприняли его предложение с огромной радостью, и после бурных дебатов объявили его своим царем и заступником.

Незадолго до отплытия к ним присоединились большая группа женщин, детей и подростков, которым ночью удалось сбежать из Девичьей пещеры — секретной тюрьмы в селении Култук, где пираты содержали пленных, предназначенных для продажи на невольничьем рынке в Сиракузах. Ровно трое суток простояла „Клементина“ у мыса Турали. За это время их высочество сформировал на „Медузе“ и „Дельфине“ новые экипажи и приказал установить на каждом из них вторую наклонную мачту с треугольным парусом. Капитаном „Медузы“ он назначил старпома „Клементины“ Зелемхана. Капитаном „Дельфина“ ему пришлось назначить Алексхана. Более подходящей кандидатуры из числа грамотных моряков не было. В помощь к новым капитанам он направил десять старших матросов с „Клементины“. Под их руководством бывшие невольники (мужчины и юноши) начали в ускоренном режиме осваивать азы морской профессии. Много хлопот доставили женщины. Их было большинство, и многие из них плохо переносили суровые условия морского быта. У некоторых на руках были грудные дети. Больше всех страдали бывшие наложницы гарема, лишенные привычного комфорта и ухода. Девушки жалостливо просились на „Клементину“, и ему пришлось уступить. Чтобы девушки не скучали и чувствовали себя полноправными членами экипажа, он приказал переодеть их в военную форму и вооружить кинжалами и короткими копьями. Впоследствии это дало пищу для слухов о том, что, якобы, на помощь их высочеству из поднебесья прибыло воинство прекрасных эльфов. Дождавшись попутного ветра, „Клементина“, „Медуза“ и „Дельфин“ на рассвете вышли из бухты Култука и взяли курс на северо-восток. Возле острова Ганимед на полпути в Айхеной их поджидала эскадра из двадцати пиратских кораблей. Из Айхеноя на перехват „Клементины“ в исполнение приказа Агесилай-хана IV о поимке государственного преступника Тезей-хана вышли шесть боевых кораблей. Но неприятная встреча с пиратами и императорской флотилией не состоялась, поскольку в четвертом часу после полудня корабли опального принца незаметно для противника свернули в узкий Тулукский залив, глубоко врезающийся в окружающие его горы. В гавани рыбацкой деревни Корас купеческие судна удалось вытащить на берег и выгрузить из трюмов людей, шесть лошадей, свору охотничьих собак, мешки с продовольствием и военное снаряжение.

„Клементина“ встала на якорь неподалеку, и с нее спустили шлюпки, на которых высадились на берег бывшие наложницы. Здесь они впервые провели перепись всех прибывших. В итоге по списку получилась следующая картина:

— 70 мужчин и 126 женщин в возрасте от 18 до 40 лет и старше;

— 60 подростков обоего пола (30 юношей и 30 девушек) в возрасте от 14 до 17 лет;

— 45 детей старшего возраста (10–13 лет);

— 26 детей младшего возраста (4-10 лет);

— 19 детей ясельного возраста (1–4 года). По своему этническому составу бывшие рабы и рабыни представляли весь конгломерат племен и народов Прибайкалья и Забайкалья, но в общей массе среди них преобладали смуглые и черноволосые южане: уйгуры, данайцы, тайцы и вьеты. Все взрослые мужчины и женщины умели изъясняться на языке джурджени, поэтому больших проблем в человеческом общении и взаимопонимании вроде бы не предвиделось. Исключительное значение имело то обстоятельство, что костяк будущего сообщества составляла прислуга Летнего дворца: искусные ремесленники, садовники, конюхи, повара, официанты, прачки, швеи и т. д. Эти люди хорошо ладили друг с другом и гордились тем, что их господин — настоящий принц, перед которым пресмыкаются самые богатые и знатные вельможи. Многие квалифицированные слуги летнего дворца фактически жили на положении вольноотпущенников, а некоторые даже обзавелись семьями. Как это ни печально, но с „Клементиной“ и ее экипажем их высочеству предстояло попрощаться. На закате солнца он приказал капитану Крусахану объявить общее построение на верхней палубе.

Когда экипаж построился, он поблагодарил матросов и гребцов за верную службу и объявил им о том, что вынужден на неопределенное время покинуть пределы империи. Всех, кто желал вернуться домой к своим семьям, он освобождал от исполнения договора сверхсрочной военной службы. Всем, кто желал последовать за ним, он обещал жизнь свободных людей, не обремененных налогами и государственными повинностями. Утром наступающего дня каждый из них должен был принять соответствующее решение. Стволы корабельной артиллерии он приказал снять с поворотных станков и вместе с порохом и боезарядами перегрузить на шлюпки. Этот приказ выполнялся без Виктора-хана, который самовольно покинул „Клементину“ на мысе Турали буквально за час до отплытия. Причиной, побудившей его к этому поступку, стало известие об Анастасии, которое он получил от Марины — бывшей супруги управляющего Казимир-хана. Анастасия, по ее словам, благополучно разродилась двойней (мальчиками) и пока остается в своих покоях, но уже не в качестве почетной гостьи, а непонятно кого: то ли рабыни, то ли заложницы. Толемей-хан и Урхан Виктора никоим образом не осуждали, полагая, что на его месте, наверное, сделали бы то же самое. Только, вот, было совершенно непонятно, каким образом он собирается вызволить свою жену и детей из Летнего дворца, новым хозяином которого, очевидно, станет Банзай-хан. Он, что, предаст своих друзей и перейдет к наследнику императора на службу? Рано утром их высочество отправил Урхана и часть своих людей через Тулукский перевал. В полдень Урхан вернулся и с удовлетворением доложил о том, что две речные галеры, построенные на Тулукской верфи, готовы отправиться в поход и ожидают их у причала. Еще три судна — вместительные плоскодонные ладьи, построенные по заказу его купцов-компаньонов, Урхан обменял на „Медузу“ и „Дельфина“ с небольшой доплатой, причем, в свою пользу. Таким образом, в распоряжении опального принца и его людей было пять кораблей, способных перевезти не менее 350 человек и достаточное количество грузов. Только 55 членов экипажа, в основном молодые люди и бобыли согласились на то, чтобы разделить с Тезей-ханом тяготы изгнания.

Состоялось короткое, но очень трогательное прощание, после чего с „Клементины“ несколькими рейсами на берег шлюпками были доставлены различные грузы. После этого она снялась с якоря, весельным ходом вышла в открытое море, а затем под парусами отправилась в Айхеной. Прощаясь с их высочеством, капитан Крусахан рыдал, как ребенок.

Тяжело, очень тяжело было и на душе у всех, кто, стоя на берегу, провожал взглядом прекрасный корабль и его экипаж. На подходе к гавани города Айхеной „Клементину“ встретили военные корабли императорского флота. Несмотря на подаваемые сигналы, на палубу обрушились горючие снаряды из 12-ти катапульт. Вскоре корабль вспыхнул, как вязанка хвороста. Люди стали выбрасываться за борт. Не дожидаясь, когда „Клементина“ сгорит, капитан Крусахан пробрался в трюм, прорубил топором днище и утонул вместе со своим любимым кораблем, унеся с собой секрет гафельных парусов и мечту о кругосветном путешествии. Незавидная участь ожидала тех, кто смог выплыть, так как они считались не военнослужащими, а „наемниками государственного преступника Тезей-хана“. По приказу губернатора провинции, руководившего операцией по уничтожению „Клементины“, всех спасшихся в назидание и устрашение повесили на реях, без суда и следствия, на виду столпившихся на набережной Айхеноя горожан. Лишь через несколько дней власти выяснили, что Тезей-хан на „Клементине“ отсутствовал, высадившись с освобожденными им из пиратского плена людьми в Тулукском заливе. За ним с большим опозданием снарядили погоню, однако никто из отряда в количестве 150 человек, отправленного по его следам, назад в Айхеной не вернулся.

Что с ними произошло, долгие годы осталось загадкой, пока не стало известно о появлении в Северном Забайкалье разбойничьего племени ебланов, которые, по слухам, поклонялись какому-то таинственному Черному Дереву. Сок этого дерева, густея на воздухе, превращался в смолу, пережевывая которую ебланы впадали в состояние эйфории».

VIII

— Здравствуйте, доктор! Никак не ожидал вас здесь увидеть, а вы меня — тем более — услышал Толемей-хан знакомый голос и, подняв голову, от неожиданности вскрикнул и выронил из рук свиток пергамента. Перед ним, собственной персоной, стоял Виктор-хан — высокий блондин с ужасным шрамом через все лицо, одетый в дорожное платье: шерстяной камзол, кожаные штаны и высокие сапоги со шпорами.

— С утра, как всегда, утоляете духовную жажду? — с этими словами Виктор-хан нагнулся, подобрал упавший свиток, вложил в дрожащие руки Толемей-хана, и не спрашивая разрешения, присел на свободное кресло.

— Наш гость Никанор из Айхеноя по вашему приглашению прибыл.

Дозволите накрывать на стол? — раздался голос вошедшего в столовую дворцового приказчика Моисей-хана.

— Накрывайте! — нашел в себе силы сказать Толемей-хан и с сожалением подумал, что Моисей-хан вышел из столовой, оставив его наедине с человеком, от которого можно было ожидать все, что угодно..

— Извините, я здесь под чужим именем и сегодня же покину сей гостеприимный дом. А приехал я сюда, чтобы забрать некоторые личные вещи. Точнее говоря, семейные реликвии, которые в своей спальной комнате в тайнике хранила моя покойная супруга Анастасия. Она, знаете ли, вела дневник, и тому подобные записи. Сами понимаете, мне бы очень не хотелось, чтобы… — сказал Виктор-хан и замялся.

— Чтобы они не пропали — договорил за него Толемей-хан и судорожно стал искать у себя на поясе кинжал, которого, увы, при нем не было.

— Не волнуйтесь, почтенный, я не причиню вам никакого вреда. Ведь вы дважды спасали мне жизнь, не изменив клятве Гиппократа.

— Простите, а кто такой Гиппократ? — не понял Толемей-хан.

— Это я так, к слову. Короче, если вам неприятно со мной общаться, то я вас немедленно покину. Тем более, что самая дорогая лошадь, которую я купил у добрейшего Моисей-хана, уже оседлана и стоит под навесом у парадного крыльца — после этих слов Виктор-хан сделал движение, означающую готовность встать.

— Нет. Я не испытываю к вам неприязни. Оставайтесь со мной позавтракать— произнес Толемей-хан, стараясь выглядеть гостеприимным и доброжелательным. В этот момент в гостиную вошли слуги-официанты и начали сервировать стол, за который Толемей-хан и его гость вскоре перешли и после принятия нескольких бокалов горячего вина с пряностями предались приятным воспоминаниям. Когда завтрак, состоявший из шести блюд, не считая десерта, подошел к концу, Толемей-хан не выдержал и снова задал Виктору-хану вопрос, на который все эти пятнадцать лет искал правдивый ответ. И тут его гость снова его удивил.

— Почему вы все думаете, что Тезей-хан был убит? По-моему, он просто вернулся в то время, из которого когда-то выпал. И, кстати, меня много раз посещала мысль о том, что он — не от мира сего, а, например, прилетел с планеты, которая считается пропавшей — спокойно и как-то очень даже буднично сказал он с холодным блеском в глазах.

— Простите, но мне кажется надо срочно прилечь — сказал Толемей-хан, чувствуя, как холод пробирается у него по ногам, перетекает в солнечное сплетение, а оттуда— в сердце.

— Благодарю вас и Моисей-хана за гостеприимство и за чудесное угощение — Виктор-хан встал и даже поклонился.

— Куда вы теперь, если не секрет? — нашел в себе силы спросить Толемей-хан.

— В Сиракузы. В полдень от причала в Слюдянке отойдет каботажное судно, и я проследую на нем в Альхон, ну и так далее. В Сиракузах попробую поступить на военную или гражданскую службу — сообщил о своих планах бывший особо опасный государственный преступник уже не существующей Прибайкальской империи.

— В Сиракузах хозяйничают парсы— вслух, заметил Толемей-хан.

— Какая мне разница, где и кому служить. Думаю, что в этой жизни уже не встретимся, а за краем, как Он даст — с этими словами Виктор-хан откланялся и отправился хлопотать о предстоящем отъезде. Опираясь на трость, Толемей-хан побрел в свои апартаменты, чтобы отдохнуть и пережить столь неожиданную встречу, а Виктор-хан, попрощавшись с Моисей-ханом и дворцовой и прислугой, надел длиннополый плащ с капюшоном и вскочил на коня. Следом за ним тронулась лошадь, запряженная в телегу, на которой его слуга вез дорожный сундук и прочий багаж, включая предметы вооружения: заряженный арбалет, кавалерийскую пику, саблю и кожаный щит. И хотя Толемей-хан лежал в мягкой кровати и согревался под меховым пледом, а Виктор-хан, трясясь в седле, замерзал на ветру, думали они, примерно, об одном и том же, а именно: о событиях 15-летней давности.

* * *

Побег Тезей-хана вызвал в правящих кругах Прибайкальской Империи политический раскол. Придворная группировка, возглавляемая старшей женой императора Пальмирой, и ее сын — наследник престола Банзай-хан, требовали его поимки и наказания в соответствии с законом. Бывшие сторонники покойной жены императора Гюльнары настаивали на определении степени виновности опального принца посредством беспристрастного судебного разбирательства, надеясь на его оправдание. Высшая военная и гражданская бюрократия, представленная чиновниками государственных служб и магистратуры Альхона, предлагала оставить Тезей-хана в покое, опасаясь, что в противном случае объявится какой-нибудь самозванец, который, пользуясь его громким именем, поднимет восстание городской черни и рабов, или, что еще хуже, привлечет на свою сторону парсов. Именитые купцы Ротона, Айхеноя и Сиракуз были не против того, чтобы он стал выборным главой их городского совета (муниципалитета) или был назначен главой провинции, считая, что в этих должностях он мог бы способствовать развитию кораблестроения, торговли и мореплавания. Император Агесилай-хан IV, устав от интриг Пальмиры и, испытывая потребность в добросовестном и квалифицированном помощнике в вопросах военного строительства, уже начал склоняться к тому, чтобы простить своего старшего сына за участие в попытке государственного переворота. Однако произошло событие, которое перечеркнуло надежды на мирное урегулирование конфликта. Примерно через четыре месяца после того, как Тезей-хан основал на реке Шакти поселение свободных граждан, неподалеку от острова Альхон была замечена флотилия валенсийских пиратов. Навстречу им немедленно вышли корабли императорского военно-морского флота. Состоялось морское сражение, в котором пираты потерпели полное поражение. У одного из предводителей разбойничьего братства, захваченного в плен, была найдена подробная карта подземных коммуникаций Большого императорского дворца. Пират под пытками сознался, где, когда и при каких обстоятельствах он эту карту заполучил. В его показаниях все сходилось и указывало на то, что Тезей-хан вступил на путь государственной измены. Получив новые доказательства преступных умыслов старшего сына, отец-император пришел в неописуемую ярость и приказал вельможному советнику Астрахану за сговор с валенсийскими пиратами доставить Тезей-хана и его сообщников на Альхон, живыми или мертвыми. Вскоре советники императора представили план военной операции и смету расходов на ее проведение. Император все это утвердил, и Астрахан в начале зимы приступил к подготовке Северной экспедиции, которую сам впоследствии и возглавил. Астрахан добился у главнокомандующего сухопутных войск наследного принца Банзай-хана перевода лейтенанта кавалерии Виктора-хана из дальнего гарнизона, куда его отправили служить после чистосердечного раскаяния, в распоряжение Северной экспедиции. Он также ходатайствовал о повышении его в воинском звании «за мужество и отвагу, проявленные во время битвы при Гамбите». Без артиллерии и знатока ее материальной части, справиться с Тезей-ханом было весьма затруднительно. Пока на речной верфи шла сборка «Ласточки» и «Стрижа», Виктор занимался обучением расчетов «шайтан агни кирдык» и заготовкой необходимого количества пороха и боеприпасов. Его семья: жена Анастасия и двое детей (они назвали первенцев Ромулом и Ремом), — проживали в двухэтажном купеческом особняке на берегу озера Тулук.

Между прочим, этот деревянный дом с большими окнами, придворными постройками и конюшней на шесть лошадей когда-то принадлежал бывшему полковнику-интенданту Урхану, объявленному властями империи и провинции Ротон преступником и находившемуся в уголовном розыске. Для него, наконец-то, наступил «звездный час». После всех пережитых им страданий и унижений в качестве бесправного раба на медном руднике и вольноотпущенника при дворе принца Тезей-хана он стал старшим офицером и владельцем поместья с 50 рабами и рабынями.

Словом, как когда-то писал Гомер, он получил «все то, что служителям верным давать господин благодушный должен, когда справедливые боги успехом усердье его наградили». То, что власти империи призвали его на борьбу с бывшим покровителем, его, конечно, смущало, но не настолько, чтобы остудить служебное рвение. «Пусть Тезей-хан — герой, возможно, даже мессия, но у меня нет выбора», — убеждал он сам себя, лелея мечту и когда-нибудь самому стать Императором и вершителем судеб человечества. Его супруга, пережившая не менее ужасные страдания и унижения, после благополучного разрешения двойней очень сильно переменилась.

Впервые оказавшись лицом к лицу с двумя кричащими младенцами, она без остатка посвятила себя выполнению материнского долга. Первые полгода после родов она прожила в Летнем дворце в качестве дальней родственницы управляющего Казимир-хана, который после избавления от бездетной Марины был не прочь взять ее в жены. Она уже было смирилась со своей судьбой, как появился Виктор и забрал ее с собой в дальний гарнизон, распложенный в пограничной крепости на севере провинции Ротон. Только они обустроились на новом месте, как из имперской канцелярии фельдъегерской почтой в крепость был доставлен патент о присвоении Виктору капитанского чина и Указ Агесилай-хана IV о наделении его и его наследников поместьем в провинции Сиракузы (юго-восточное побережье Байкала). Анастасия слышала, что там круглый год тепло, растут пальмы и виноград, и была безмерно счастлива. Однако съездить и осмотреть пожалованные свои владения им удалось не сразу. Вначале на военно-транспортном корабле они прибыли в провинцию Тхэбай и пару месяцев в период самых жестоких морозов и суровых метелей, прожили в купеческом особняке на берегу озера Тулук. Новая служба отнимала у Виктора все светлое время суток, и, кажется, даже все силы. Изо дня в день он возвращался домой поздно вечером, и, смертельно усталый, частенько засыпал прямо в столовой, даже не разувшись. Только в разгар весны, когда в тайге зацвел багульник, он получил долгожданный трехнедельный отпуск. На попутном купеческом судне в сопровождении чиновника Министерства казенных и поместных земель, денщика и служанки-кормилицы он и его супруга отбыли в Сиракузы. Имение, которое они осмотрели, оказалось хорошо устроенным. На плодородных нивах колосилась озимая пшеница, в садах отцвели оливковые деревья и смоковницы. На сочных зеленых лугах паслись овцы, козы и лошади. Амбары под завязку были забиты зерном: пшеницей, ячменем и овсом, — еще позапрошлогоднего, не реализованного из-за войны с парсами, урожая. В винных погребах в бочках из ротонского дуба зрело знаменитое сиракузское розовое вино. С десяток рабынь из козьего пуха усердно вязали платки, шарфы, шапочки и кофточки, пользовавшиеся большим спросом у модниц северных провинций империи. Ветряная и водяная мельницы обеспечивали мукой и крупами не только обитателей поместья, но и крестьян соседних деревень. Вот, только господский дом подкачал. Очевидно, его построили давным-давно еще в те времена, когда климат в Прибайкалье был жаркий и засушливый. С тех пор дом практически не перестраивался. Центральное помещение, называемое по обычаям илинойцев атриумом, представляло собой прямоугольную башню высотой в десять сажен, сложенную из отесанного камня. Под проемом в крыше устроен был неглубокий водоем, куда с четырех обращенных внутрь скатов сбегала дождевая вода. Из водоема вода по глиняным трубам поступала в цистерну, устроенную под полом; ее черпали оттуда через отверстие в виде невысокого круглого колодца. Рядом с водоемом, несколько поодаль, был расположен очаг, — с таким расчетом, чтобы огонь сверху не заливало дождевой водой, а дым вытягивало наружу. К атриуму примыкали жилые и хозяйственные постройки, сложенные из необожженного кирпича, с узенькими окнами, закрывавшимися деревянными решетками. Управляющий поместьем по имени Мефодий принадлежал к племени илинойцев, и с радостью признал в новых хозяевах людей, близких ему по крови и староотеческой вере. Прежний владелец поместья из знатного рода джурджени год тому назад был объявлен государственным преступником. Все члены семьи этого офицера, известного дорогому читателю под именем капитан Крусахан, были выдворены из поместья и лишены гражданских прав. По сведениям, полученным Мефодием из достоверных источников, домочадцы Крусахана (две жены и их несовершеннолетние дети) были обращены в рабство и проданы на невольничьем рынке в Сиракузах какому-то купцу из Ротона. Не найдя в финансово-хозяйственной деятельности Мефодия сколь-нибудь серьезных упущений, Виктор предложил ему остаться в прежней должности. Как и следовало ожидать, управляющий принял предложение нового господина со слезами благодарности, и обещал в кратчайшие сроки избавить Виктора-хана от вещей и предметов, которые вызвали у него сильное раздражение: географические карты и глобусы, макеты парусных кораблей и росписи на стенах в духе военно-морской символики.

— Зачем же уничтожать карты и глобусы?! — воспротивилась его приказу Анастасия.

— Затем, чтобы мои дети, Ромул и Рем, выросли нормальными людьми, а не безумцами, вроде Галилео Галилея и Христофора Колумба! Да и тебе, милая, пора зарубить на носу, что Земля — плоская и неподвижная, а по своду, который ее окружает, перемещаются Солнце, Луна и другие планеты — исчерпывающе, ответил он на ее вопрос. Она не стала с ним спорить, понимая, насколько глубоко он прав, заботясь о благополучии и безопасности семьи. Они уже договорились о том, что Настя с детьми останется в поместье: будет воспитывать детей, присматривать за управляющим и научится экономно вести счет денег. Сумма доходов в размере 180 золотых динаров, полученных от поместья за истекший год, их, разумеется, порадовала, но им хотелось бы иметь в два раза больше, чтобы перестроить дом и завести более квалифицированную прислугу: поваров, садовников, столяров, гончаров, сапожников, виноделов и т. д. За день до отбытия в Сиракузы он, собравшись духом, сообщил супруге далеко не самую приятную для нее новость: о том, что ей следует ждать его возвращения не раньше, чем на следующий год, поздней весной или ранней осенью. Тогда же он рассказал ей о Северной экспедиции, в составе которой ему предстояло отправиться сразу после отпуска. На рассвете 15-го дня месяца минор (май) Виктор в сопровождении управляющего Мефодия, денщика и двух слуг на тарантасе, запряженном тройкою рослых лошадей, отправился в Сиракузы. Кроме доставки господина в морской порт, у Мефодия в городе были и другие важные дела: Настя составила длинный список товаров, которые он должен был приобрести на городском рынке. Ему также следовало посетить нотариуса и городской магистрат, чтобы в соответствии с местными законами завершить оформление документов на полученное Виктором поместье и уплатить в городскую казну довольно приличную пошлину. Сиракузы считался одним из самых укрепленных городов империи. Его опоясывали две линии крепостных стен, толщиной до двух с половиной метров и высотой двенадцать метров. Накануне войны с парсами горожане дополнительно возвели 16 сторожевых и оборонительных башен и цитадель (крепость в крепости на случай прорыва противника в город). В гавань и морской порт вела мощеная дорога, на которой можно было свободно проехать на повозке, запряженной лошадьми.

Вторая широкая мощеная дорога окружала цитадель, рядом с которой находилась городская площадь. По другим улицам и переулкам можно было передвигаться только пешком, — настолько они были узкими и извилистыми, да и к тому же, зачастую, оканчивавшимися тупиками. В порту на причале для военных кораблей он разыскал транспортное парусно-весельное судно, перевозившее грузы для Северной экспедиции.

После проверки подорожной и получения разрешения взойти на борт в качестве пассажира старший помощник в чине лейтенанта предупредил его о том, что по какой-то технической причине отплытие откладывается. Узнав, что до двух часов после полудня судно задержится в порту, он предложил управляющему оставить тарантас и тройку лошадей на попечение денщика, а самим в сопровождении слуг отправиться на городской рынок за покупками. Через два часа они вернулись на причал. Слуги сгибались под тяжестью тюков, в которых находилась различная мануфактура: тонкое сукно, ручные кружева, золотая парча, хлопчатобумажные и шелковые ткани. Управляющий Мефодий тащил в большой плетеной корзине, переложенные соломой, стеклянные флаконы и глиняные кувшины с ароматическими маслами и благовониями. А Виктор бережно нес за пазухой зеркало, изготовленное из «белой бронзы», и комплект нижнего женского белья из воздушного шифона и сатина. Раньше на скудное жалование лейтенанта, половина которого уходила на оплату жилья, подобных подарков для своей любимой Насти он позволить себе не мог. Во время посещения городского базара он жадно прислушивался к тому, о чем говорят люди. К удивлению своему он, воочию, убедился в том, что Северная экспедиция — никакой не секрет, а заурядный новостной сюжет, который жители Сиракуз перемалывают уже, наверное, несколько месяцев. В таверне, куда он вместе с Мефодием заглянул, чтобы немного перекусить, добропорядочные бюргеры оживленно обсуждали предполагаемый маршрут Северной экспедиции и даже последние назначения на командирские должности в подразделениях экспедиционного корпуса. Там же из обрывков разговоров он узнал, что их высочество Тезей-хан, якобы, женился на царице амазонок Антиопе и привел в покорность все племена Северного Забайкалья. Общая численность его войска оценивалась обывателями от нескольких сотен до нескольких тысяч человек, которые, по их словам, вот-вот, вторгнутся в северные провинции империи и осадят Ротон. А поскольку все знатные и именитые семьи Ротона «спят и видят Тезей-хана своим повелителем», то между Севером и Югом империи, очевидно, начнется гражданская война. Он также убедился в том, что к опальному принцу Тезей-хану в Сиракузах относятся скорее с сочувствием, чем с ненавистью, и крайнее сожалеют, что не он, а его младший брат Банзай в случае смерти Агесилай-хана IV станет их императором. Даже Мефодий на прощание пожелал ему оказаться подальше от войны, которая скоро начнется на севере.

IX

Примерно через час, едва оправившись от нервного напряжения, вызванного встречей с человеком, которого он когда-то считал другом, потом — злейшим врагом, а еще позднее — безнадежно больным, Толемей-хан выбрался из-под мехового пледа и подошел к окну, застекленному мутным ротонским стеклом. Сильный верховой ветер разметал облака, и из-за туч выглянуло долгожданное солнце. В помещении стало достаточно светло, чтобы можно было работать. Толемей-хан присел за конторку, осмотрел письменные принадлежности и развернул свиток пергамента на том самом месте, на котором он остановился в тот момент, когда в столовую пожаловал нежданный гость.

* * *

«Путешествие вниз по реке Елене, от озера Тулук до места будущего поселения, заняло двадцать дней. За это время будущие колонисты преодолели опасные пороги, научились спасаться от кровососущих насекомых и отразили нападение полудикого и негостеприимного племени халдеев. Условия быта были непритязательные, питание — скудное: рыба и мучная похлебка с фасолью. Несмотря на это настроение у людей было приподнятое. Речные галеры, построенные по чертежам капитана Крусахана, показали превосходные плавучие качества, одинаково легко шли под вёслами и парусами. Они управлялись при помощи кормового руля длиной 6 локтей, который крепился к большой деревянной колоде, приделанной к корпусу снаружи и поддерживаемой прочным шпангоутом. Крепеж осуществляли при помощи ивовой лозы, завязанной узлом снаружи и прошивавшей насквозь как руль, так и колоду. Когда галера шла по мелководью, руль можно было очень быстро поднять, отвязав его от планшира и вращая вокруг оси при помощи веревки, привязанной к нижней части его лопасти. При движении галеры кормой вперед на носу устанавливался дополнительный руль в виде массивного весла. Уже в походе колонисты дали речным галерам названия, в честь имен родившихся у жены шеф-повара Рутения дочерей-близнецов: „Эсмеральда“ и „Лимузина“. Так звали дочерей мифического иллинойского бога северного ветра Борея, означавшие в переводе на язык джурджени „изморозь“ и „пурга“. Без эксцессов прошла встреча с кочующим по берегам реки Елены племенем южных тунгусов. Их высочество Тезей-хан и вождь племени Бильдыев, который называл себя князем, обменялись ценными подарками, попили олений кумыс из одной чашки и поклялись в вечном мире и гостеприимстве. Изучив карты северных земель, и, опираясь на обширные географические и этнографические познания, Я, Толемей-хан, предложил их высочеству несколько вариантов места будущего поселения. Обсудив все за и против, мы выбрали середину русла реки Шакти, впадающей в Елену в пятидесяти стадиях (около 45 км) от места ее слияния с рекой Ипуть. По моим сведениям, это была нейтральная территория, разделяющая охотничьи угодья орландов, далматинцев и северных тунгусов. С орландами мы полагали возможным договориться, а других туземцев в случае, если они, вдруг, заявят о своих правах, можно было и припугнуть, показав им в действии „шайтан агни кирдык“. Наш друг Урхан, перебрался в Айхеной и поселился у своего друга и компаньона под видом мелкого торговца из Сиракуз. Ему удалось связаться с Клементиной и со своими сыновьями. Убедившись в том, что его детям ничего не угрожает, он успокоился и стал жить надеждой на то, что граждане империи, рано или поздно, вспомнят про Тезей-хана, оболганного и несправедливо обиженного, и призовут его стать их императором. Между тем, политическая обстановка в Империи, благодаря заключенному с парсами миру, стабилизировалась: отодвинулась угроза финансового кризиса, снизились налоги, в два раза сократилась численность сухопутных войск и военно-морских сил. Парсы, впервые встретив на своем пути серьезного противника, решили не искушать судьбу в кровопролитных сражениях и отправились на завоевание южного побережья Восточного океана. Несколько лет в Прибайкалье о них ничего не было слышно. Отдельные представители местных властей и некоторые чиновники администрации Агесилай-хана IV высказывали опасения насчет того, что парсы обязательно вернуться и постараются взять реванш, но они были в меньшинстве, и к их мнению никто не прислушивался. Наследник престола Банзай-хан последовательно и методично уничтожал все, что с таким трудом удалось сделать для повышения боеспособности армии и флота его старшему брату Тезей-хану. На высшие командные должности назначались совершенно неподготовленные люди, не имеющие ни малейшего представления о стратегии и тактике, но зато умеющие льстить начальству и плести интриги друг против друга. Дисциплина в армии резко пошатнулась, боевой дух сменился унынием. Итак, мы неспешно продвигались вверх по реке Шакти, таща за собой на веревках, как бурлаки, речные галеры и купеческие ладьи. Русло мелело, и надо было, наконец, где-то остановиться, вбить в землю колышки и обозначить начальные границы будущего поселения. Впереди шли разведчики, пытаясь отыскать место, обозначенное на нашей путевой карте рисунком, на котором изображен колодец с трубой. Для людей просвещенных этот значок обозначал место добычи соли. Точнее — место добычи соли посредством ее вываривания из выходящих на поверхность земли ручьев с соленой водой. Шестого дня месяца луктор (июнь) на закате солнца разведчики вернулись и доложили о том, что впереди в часе ходьбы они обнаружили полусгнивший деревянный сруб и неподалеку от него — яму, из которой бил ключом ручеек с соленой водой. Мы остановились на ночлег. Утром, осмотревшись, их высочество решил, что, продвигаться дальше вверх по реке, нет никакой надобности. Место для будущего поселения — почти идеальное. Оба берега Шакти — высокий и пологий — были вполне пригодны для проживания, если их расчистить от леса, а русло, перегородить плотиной с затворными щитами для сброса воды. Плотина была необходима для того, чтобы поднять уровень воды в верховье реки и сделать ее судоходной. На волне трудового энтузиазма на возведение небольшой деревянной плотины свайно-ряжевого типа ушло десять дней. За лето колонисты построили на высоком берегу Шакти четыре длинных одноэтажных, примыкающих друг к другу, жилых дома барачного типа с узкими окнами-бойницами и печным отоплением. Получилось что-то вроде форта, в котором можно было жить и при необходимости держать осаду. Чердачные помещения частично использовались под жилье, частично — под мастерские. Во внутреннем дворе была оборудована кухня и общая столовая. Пока дома строились, временным жильем служили вигвамы, покрытые древесной корой, нижние палубы речных галер и купеческие ладьи. За пределами форта колонисты построили дровяной склад, столярную мастерскую, баню и скотный двор. Пока в скотном дворе содержались только шесть лошадей, доставленных с мыса Турали, но со временем их высочество Тезей-хан планировал завести коров, овец, свиней и домашнюю птицу. Несколько лесных полян были распаханы и превращены в огороды, на которых женщины высадили горох, фасоль и корнеплоды. В самом конце лета на выкорчеванном от пней участке леса мужчины вспахали и засеяли ячменем небольшой озимый клин; для стойлового содержания лошадей в зимний период заготовили сено и солому. В условиях сурового климата, противостояния природе только взаимодействие, сотрудничество, взаимовыручка позволяют выжить. Это прекрасно понимали все, поэтому частые, поначалу, ссоры и конфликты свелись к минимуму. В процессе совместного труда и общения создавались семьи — пары любящих друг друга мужчин и женщин. Чуть ли не ежедневно Я, Толемей-хан, единодушно избранный колонистами первосвященником, торжественно, в присутствии свидетелей, объявлял такого-то гражданина и такую-то гражданку мужем и женой. Многие из молодоженов были знакомы друг с другом еще с той поры, когда служили в Летнем дворце на мысе Принцессы Грез. Свадьбы справлялись в последний день недели, но очень скромно, без излишеств. Как назвать свое поселение, граждане решили не сразу. На Народном собрании обсуждались два варианта: Новый Айхеной и Эльдорадо (золотая река), — но мнения граждан разделились поровну, поэтому вопрос о названии поселения отложили на следующий год. Следует заметить, что гражданами считались все колонисты, независимо от пола и возраста, однако право голоса на Народном собрании имели только достигшие совершеннолетия (19 лет). Функции председательствующего Народного собрания по очереди выполняли „их высочество народный царь Тезей-хан“ и „их преосвященство Толемей-хан“. Другими должностными лицами являлись „старшие мужчины“ и „старшие женщины“, руководившие хозяйственными работами: строительством, охотой, рыболовством, пошивом одежды и обуви, приготовлением пищи и тому подобное. Девушки и юноши старшего подросткового возраста были объединены в два отряда во главе с „лейтенантами“ и все без исключения занимались военной подготовкой и, по мере надобности, участвовали в „общественных работах“, вроде заготовки дров, сенокоса и сбора даров забайкальской тайги. Полученные ими на занятиях по военной подготовке навыки маскировки и стрельбы из лука отрабатывались в процессе охоты на уток и гусей по берегам рек и озер. Для детей и подростков младшего пуберантного возраста мы организовали начальную школу, в которой стали обучать их языку и письменности джурджени, а также арифметике, геометрии, полезным свойствам растений и, разумеется, точному астрономическому летоисчислению. В педагогической деятельности мне помогали два старика-библиотекаря, помнившие наизусть тысячи строк героических поэм и философских трактатов. Природные и климатические условия, в которые мы попали, серьезному занятию земледелием не очень-то благоприятствовали, поэтому их высочество с самого начала задумался над тем, чтобы в перспективе сделать наше поселение центром ремесел и торговли. Уже на одном из первых заседаний Народного собрания он внес предложение освободить самых искусных ремесленников от работы на лесоповале и начать устройство мастерских для изготовления ротонского стекла, гончарных и ювелирных изделий. Все материалы для развития данных ремесел: глину, песок, кальцинированную соду, известняк и даже золото, — их высочество разыскал в ходе 10-дневной экспедиции, в которой его сопровождали два рудознатца: илиноец Ипполит и сиракузец Ву — маленький ускоглазый человек неизвестного рода и племени. Больше всего нас обрадовала находка чистой белой глины и сиамского камня (разновидность полевого шпата). Мы радовались ей даже больше, чем рассыпному золоту, найденному в верховьях Шакти.

Джурджени когда-то знали, что такое фарфор. Имя изобретателя сохранилось в старинных летописях. Но из-за того, что он и его сыновья не захотели делиться своими секретами, после их смерти производство фарфора также умерло, и от него остались лишь воспоминания в виде знаменитого Воздушного чайного сервиза императора Банзай-хана I по прозвищу Справедливый. Долго раздумывать над решением технической задачи обжига фарфора нам не пришлось. Как говорят в Сиракузах, проблема приготовления рисовой каши без риса была разрешена в самый последний момент.

Печных дел мастер Аджубей категорически отказывался класть печи в построенных за лето домах из необожженного кирпича, доказывая всем, что это — полнейшая глупость. Тогда по совету мастера-гончара по прозвищу Битый Горшок колонисты вырыли на склоне холма тоннель длиной 50 локтей (около 25 м), начинающийся топкой, и зацементировали его смесью на основе вулканического пепла. Таким образом, получилась „драконовая печь“, пригодная для обжига керамических изделий: от кирпича и черепицы до больших глиняных кувшинов для хранения продуктов. Из топки раскаленный воздух поднимался до верхней, задней стенки печи. Обжигаемые кирпичи в количестве нескольких сот штук перед началом обжига загружались через топочную камеру и специальные проемы в длинных стенках. В своде печи имелись отверстия для обеспечения воздушной тяги. При хорошем наддуве температура в печи поднималась настолько высоко, что не только бронза, но и сиамский камень переходили в расплавленное состояние. Именно это нам и требовалось. Первые опытные образцы изделий из фарфора, изготовленные Битым Горшком и обожженные печных дел мастером Аджубеем, отличались твердостью, прозрачностью, тонкостью, легкостью и белизной.

Оставалось только научиться покрывать их глазурью и расписывать красивыми узорами и орнаментами. Из фарфора, в принципе, можно изготовить предмет любой сложности, включая объемные фигуры, — и это открывало перед гончарами и художниками колонии поистине безграничные возможности. C особым упорством их высочество искал болотную руду, существующую в природе в виде конкреций, твёрдых корок и слоев.

Теоретически мы знали, что она выходит тонкими (несколько сантиметров) жилами по обрывистым берегам рек и оврагов. Эти жилы возникают только в тех районах, где рядом с местом выхода находятся болота, подстилаемые красными глинами. При этом в самих болотах болотной руды, как правило, нет. Вместе с рудознатцами Ипполитом он обследовал все овраги и прошел до самого истока реки Шакти, но пригодного для разработки месторождения железа так и не нашел. Тогда он приступил к изучению местных болот. Низовые болота оказались совершенно непроходимыми, а верховые практически высохшими.

Единственным положительным результатом его, как он говорил, „болотоходства“ было то, что на верховых болотах он наткнулся на обширные заросли голубики и, наконец, определился со своей будущей женой. Дело было в начале месяца элул (август). На сбор голубики их высочество мобилизовал двадцать незамужних женщин и отправился с ними в качестве сопровождающего, прихватив с собой двух охотничьих собак. Мужчины-колонисты восприняли его решение с пониманием, учитывая то, что он забрал в поход на верховые болота своих бывших наложниц. В отличие от остальных представительниц прекрасного пола, ставших свободными женщинами, эти дамочки всячески пытались доказать, что они — особенные. Иначе говоря, они требовали от юношей и мужчин, которые за ними ухаживали, чтобы те хоть чем-то напоминали им „принца на белом коне“ из волшебных сказок. До верховых болот их высочество и его бывшие наложницы шли пешком, затратив 8 дневных часов. Непривычные к пешему ходу по пересеченной местности, девушки жаловались на усталость, но он безжалостно гнал их вперед, обещая в противном случае оставить на съедение волкам. Чаровницы поначалу хихикали, но, когда он стрелой из арбалета прямо на их глазах поразил росомаху, поняли, что господин не шутит. Некоторые даже вооружились подходящими по комплекции дубинами. Прибыв на верховые болота, он приказал своим подопечным заняться устройством лагеря, объявив им о том, что они сами должны позаботиться о своем месте для ночлега и приготовлении пищи, а по ночам поддерживать в костре огонь и нести караульную службу. Это явилось для них неприятной новостью, и они стали упрекать его за то, что он не взял в поход мужчин.

— Вас же они не устраивают, а других у меня нет — спокойно, ответил он, выслушав недовольных.

— Теперь они нас устраивают! — кричали недовольные.

— Тогда почему с замужеством тяните, людей против себя настраиваете?! — рассердился он. Девушки роптать перестали и стыдливо покраснели. Стояли последние дни уходящего лета. Три дня девушки голубику собирали и здесь же на солнце сушили на длинных листах березовой коры поверх сухой травы. Голубика высыхала, как изюм, и становилась еще слаще. Когда настала зима, сушеная голубика, размоченная в теплой воде с медом, многих спасла от цинги. Чтобы она не портилась, ее хранили в мешках и подвешивали туда, где она могла проветриваться, в проветриваемом месте, так что она никогда не плесневела, и ничего с ней не делалось. Пока девушки собирали голубику, их высочество сплачивал плоты из заготовленного еще в начале лета кругляка, то есть ровно опиленных и очищенных от веток и коры стволов деревьев. Для просушки кругляк был сложен в штабеля на берегу реки напротив тихой заводи. В обратный путь к поселению они должны были отправиться на плотах, и вместе с сушеной голубикой доставить колонистам строительный материал. При помощи мерок из хворостин он производил разметку бревен и делал запилы, вырубки и пазы, необходимые для сборки става. За два дня при помощи протесанных поперечин — стрел, которые расклиниваются в поперечных пазах основных бревен, он связал четыре плота. Обычно большой плот вяжут 2–3 человека, но он справлялся с работой практически один. Чтобы не причинять своим подопечных ненужного волнения и не возбуждать соперничество, он в первый же день похода, устраиваясь на ночлег, соорудил себе шалаш с лежанкой на одного человека. Его постоянные любовницы: Гюзель, Полина и Марина, — на него обиделись и потребовали объяснений. В поселении на реке Шакти он жил со всеми троими, что их вполне устраивало, но он подавал колонистам дурной пример, нарушая принятые Народным собранием законы о браке, семье и частной собственности. Из трех девушек, с точки зрения „самки в постели“, их высочество отдавал предпочтение Гюзель — любимой дворцовой служанке, да и характером она ему тоже нравилась: озорная, весёлая, смелая, простодушная и верная. Однако в „царицы“ Гюзель не годилась, так как была совершенно не образована. 19-летняя Полина в постели была холодна, как мёртвая лягушка, но зато умела играть на музыкальных инструментах, и обладала потрясающим голосом. Она родилась и воспитывалась в Малом императорском дворце на Альхоне. Ее подарила ему мать-царица Гульнара, заметив, что он питает к ней интерес. Как и большинство избалованных куртизанок, Полина была очень капризна.

Вдобавок ко всему у нее отсутствовал материнский инстинкт. Она трижды прерывала беременность, несмотря на то, что их высочество обещал ей вольную сразу, как только она родит от него ребенка.

27-летняя Марина — бывшая супруга управляющего Казимир-хана была всем хороша: красива, темпераментна, умна и образована, — но у нее по причине какой-то женской болезни не могло быть детей. Итак, ему пришлось, скрепя сердце, объявить Гюзель, Полине и Марине, что по возвращению в поселение он выдаст их замуж за молодых мужчин, которые обращались к нему с просьбой о том, чтобы в соответствии с принятыми законами он их им уступил. Только одна из них, — пояснил он, — может стать его единственной женой. А так как он любит их одинаково, то не может решить, кто из них троих ему милей. Марина предложила бросить жребий и пригласить в качестве свидетелей других девушек. Гюзель и Полина, немного подумав, согласились, но затем Гюзель взяла самоотвод. При этом она сказала:

„Из меня такая же царица, как молодая упрямая ослица, запряженная в плуг“. Оказавшись в положении соперниц, Марина и Полина отошли, чтобы посовещаться. О чем они разговаривали, неизвестно, но, вернувшись, Полина тоже заявила о том, что берет самоотвод. Таким образом, Марина осталась единственной кандидатурой на вакантное место в его постели. Сплав на плотах по реке Шакти прошел без особых происшествий.

Кто-то из девушек, свалившись с плота, окунулся в воде с головой.

Кого-то сильно покусали осы, но в целом все они получили наглядный урок бесперспективности своих капризов, в условиях предоставленной им свободы, и в том числе, выбора своей „половинки“ из числа имеющихся в наличии представителей мужского пола. Возвратившись в поселение, подавляющее большинство участников „голубичного похода“ где-то в течение недели, со своими мужьями определились и безропотно приняли на себя обязательства брачных отношений. В первый день месяца топаз (сентябрь) на очередном заседании Народного собрания их высочество объявил Марину его единственной женой, которая была тому несказанно рада. На том же заседании по моему предложению было принято решение мобилизовать всех незамужних женщин и мужчин (всего около 50 человек) на сбор орехов в кедровых рощах на берегу Елены. Уже при основании поселения Народное собрание по инициативе их высочества объявило живые кедровые деревья священными и не подлежащими вырубке. Обосновывая свою позицию, он очень удачно сравнил кедры „со знатными вельможами в бархатных камзолах“, и доказывал, что по вкусу и питательным свойствам кедровое масло превосходит даже оливковое. Кедровых шишек вблизи от места поселения колонисты собрали не так много, как бы хотелось. Год, видно, был неурожайный. Для сбора ореха выжидался момент, когда шишка намокала от дождей и дул сильный ветер. В итоге шишка падала с дерева сама, как бы отдавая себя в руки сборщиков. Один из наших умельцев по имени Махаон предложил для увеличения производительности труда применить „колот“ — довольно тяжелое устройство, похожее на огромную кувалду. Его закрепляли к земле, оттягивали т и отпускали: удар сотрясал кедр, осыпая с него шишки. Узнав об этом, их высочество пришел в неописуемую ярость.

Собрав людей, он показал, как из-за „колота“ на стволах кедров появляются смолоточащие раны, в них заводятся жучки, которые портят древесину. Но самое страшное, по его словам, это — то, что смола, стекающая по коре, превращает дерево в настоящий факел: во время пожара такой кедр обречен на гибель. При низовом пожаре огонь не может забраться наверх по здоровому дереву, а по истекающему смолой он карабкается легко, и тогда пожар уходит в кроны, приобретая масштаб настоящего бедствия. Я, Толемей-хан, вызвался возглавить „кедровый поход“ на реку Елену и проследить за тем, чтобы кедровые орехи добывались надлежащим способом. Кто-то предложил заодно погрузить в купеческую ладью и пресс Махаона — устройство для холодного отжима масла из лесных орехов, названное так по имени изготовившего его столяра-краснодеревщика Летнего дворца на мысе Принцессы Грез. Через семь дней сборщики кедровых орехов вернулись в поселение, привезя с собой множество кедровых шишек и 12 бочонков кедрового масла — прозрачной жидкости золотисто соломенного цвета с нежным ароматом и тонким, с легкой горчинкой, вкусом. Масло это применяли в пищу, им лечили простудные и кожные заболевания, им заправляли светильники, аромат которых создавал необычную и немного пьянящую ауру. Во время „кедрового похода“ Я, Толемей-хан, обвенчал двадцать молодых пар, и гордился этим даже больше, чем заготовленными кедровыми орехами и маслом. Пять бывших наложниц элитного гарема их высочества до самой зимы не могли выбрать себе мужей, перессорились между собой и поссорили поклонников. Дело дошло до поножовщины.

Долго мы думали над тем, как погасить конфликт, пока не додумались устроить между мужчинами и юношами, домогавшихся расположения красавиц, спортивное состязание. Победители получили заслуженную награду, а зрители от души повеселились. С окончанием бабьего лета из своей уютной каюты на носу „Эсмеральды“ их высочество Тезей-хан переселился на сушу. В общем бараке ему и Марине выделили маленькую комнату с отдельным входом.

Он сам остеклил мутным ротонским стеклом окно, смастерил деревянные лежаки, стол и платяной шкаф. Марина украсила полы циновками из кедрового лыка и по вечерам развлекала его пением и игрой на лютне.

Частым гостем в их комнате был Алексхан. Ему по понятным причинам с выбором спутника жизни было совсем нелегко, поэтому их высочество решил, что будет лучше, если он и Марина объявят его своим приемным сыном. Таким образом, Алексхан, обрел семью и, наконец, избавился от терзающего его чувства страха и одиночества. За все лето и осень колонисты не встретили в тайге ни одной живой души и тихо радовались кажущейся безопасности, которую изредка омрачали встречи с бурыми медведями и росомахами. Однако мы не уставали призывать сограждан к бдительности и осторожности, зная, что по соседству с ними обитают дикие воинственные племена: кайяпо, москиты, далматинцы и т. д. И мы были совершенно правы. Уже в начале осени о том, что на реке Шакти появились люди из Прибайкальской Империи, знали все племена Северного Забайкалья, и первыми, кто раскрыл место их поселения, были орланды. Неуловимые разведчицы-профи (Агафья и Ольга) заприметили женщин необыкновенной красоты и рослых и статных мужчин. Но больше всего их поразил вид их предводителя в блистающих золотом доспехах, который проводил занятия по строевой подготовке со смуглыми и стройными юношами с мускулистыми руками и поджарыми попками (не в пример раскормленным и толстозадым орландским парням). Совет старейшин, обсудив разведывательную информацию, принял решение за новыми соседями еще какое-то время понаблюдать, не привлекая к себе внимание, и уже затем делать выводы насчет того, как себя с ними вести».

X

Чем дальше Виктор отъезжал от Летнего дворца, и чем ближе была Слюдянка, тем легче и веселее становилось у него на душе. Вымощенная дорога серпантином вилась вдоль сильно изрезанной береговой линии.

Слева — отвесные скалы, справа — крутой обрыв, уходящий к морю.

Дорожное полотно было достаточно широко, чтобы разъехаться двум однолошадным повозкам. Прекратился дождь. Из-за хмурых туч выглянуло тусклое осеннее солнышко. Но, вот, ветер, как назло, усилился, и это могло обернуться долгим ожиданием времени отплытия, ибо не каждый капитан в такую погоду отважится вывести судно в открытое море.

Впрочем, в Слюдянке, на случай непредвиденных обстоятельств, можно было воспользоваться услугами постоялого двора. Была там и таверна с приличной кухней и богатым ассортиментом виноградных и плодовых вин.

Перспектива возвращения в Летний дворец его совсем не устраивала.

Хотя, если бы не Толемей-хан, то он, наверное, остался бы там пожить еще пару-тройку дней. Он не сказал Толемей-хану ни слова неправды, ну а всей правды, убийственной и беспощадной, этому старому вздрычу знать было необязательно, и, особенно, про то, что находится в кожаном мешке, притороченном к седлу его лошади. Этого породистого скакуна он купил у Моисей-хана, как нельзя, кстати, ибо в представлении людей, среди которых ему приходится жить, конь из конюшни наследника престола — все равно, что Роллс-ройс из гаража английской королевы.

Никогда-никогда принц Арон не станет императором, как им не стал его отец Тезей-хан, который, конечно, был совсем не тем, за кого себя выдавал. А не станет принц Арон императором по той причине, что его голова, аккуратно обработанная и хорошо засушенная, как и голова его сестры принцессы Мелиссы сейчас болтаются в кожаном мешке, притороченном к седлу его Буцефала. Не сказал он Толемей-хану и о том, что уже полгода состоит на службе у короля парсов Уильяма по прозвищу Львиное Сердце, и возвращается в Сиракузы с чувством глубокого удовлетворения от профессионально выполненной работы. С небольшим отрядом в тридцать копий и шайкой подкупленных лесных разбойников-еблагов в середине лета ему удалось подкараулить в верховьях реки Елены караван судов, который бывший начальник Тайной канцелярии Урхан вел в Эльдорадо. В результате жестокой схватки Урхан и его слуги вместе с немногочисленной охраной были перебиты. Принц Арон предпочел почетному плену самоубийство, бросившись на свой меч. Принцесса Мелисса досталась ему в качестве почетного трофея. Губки бантиком, попка яблочком, бровки вразлет и… гордая поза оскорбленной невинности. Как приятно вспомнить тот незабываемый девичий крик, что заканчивается уже женским стоном! А потом он отдал ее ебланам:

«Налетай! Проверено! Мин нет». Ох, как же они потешились над нежным девичьим телом! Однако же, чтобы не оставлять свидетелей, всех их пришлось умертвить. После этого госпожа Судьба снова развернулась во всей своей шулерской красе, доставая из расписных шифоновых рукавов одного краплёного туза за другим. По дороге в Сиракузы его угораздило попасть в плен к валенсийским пиратам. Эти бестии без труда взяли на абордаж зафрахтованную им в Айхеное купеческую ладью. Все его товарищи, к сожалению, погибли, а его самого пираты продержали на своей базе почти целый месяц, пока из Сиракуз не прибыл посыльный от короля Ричарда и не заплатил требуемый выкуп. И потекли дни его жизни в стиле «отдых на пляже»: тебя никто не беспокоит, ты сам ни о чем не беспокоишься, переворачиваешься с бока на бок и стараешься получать удовольствие. Впрочем, и от пиратов была какая-то польза: это их «специалисты» за умеренную плату обработали и засушили головы щенков Тезей-хана, за которые его по прибытию в Сиракузы ожидал очень даже неплохой бонус: откупа, синекуры и поместья. Вымощенная дорога, извивающаяся серпантином, привела его к самой высокой отметки, с которой, как на ладони, можно было разглядеть Слюдянку с ее кривыми улицами и двухэтажными каменными домами, побеленными мелом, и бухту с причалом, у которого стояло одно большое парусно-весельное судно и два «корыта» поменьше. Его слуга, опершись на плечи возницы, привстал и, прислонив ко лбу ладонь, как козырек, пытался рассмотреть, что за корабли столпились у причала.

Он натянул поводья и остановил своего Буцефала. Остановилась и повозка, которую он вместе с лошадью и возницей арендовал на условиях почасовой оплаты у дворцового приказчика Моисей-хана.

— Что ты видишь?! — крикнул он, обращаясь к слуге.

— Вижу большой корабль, который похож на «Альбатроса» из Тхэбая, а два поменьше, наверное, местные — предположил слуга, обладавший столь острым зрением, что даже самые тусклые звезды на небе различал. Впереди был крутой спуск, и возница попросил чуточку подождать, пока он не установит на передних колесах повозки что-то вроде тормозных колодок. Слезать с Буцефала, а потом снова забираться в седло было лень, и он решил не суетиться. В это время с ними поравнялись два человека, одетые в охотничьи комбинезоны из оленьей замши с футлярами для луков и колчанами стрел за спиной и обычными кожаными сумками на плече. Охотники, молча, прошли мимо, ускоряя шаг, благодаря начинающемуся для них спуску. Лицо одного из охотников показалось ему не просто узнаваемым, в смысле расовой и этнической принадлежности, а зловеще-знакомым. Как и у него самого, через все лицо (от уха до нижней челюсти) охотника был шрам, а выпуклости на груди, определенно, свидетельствовали о том, что он — женщина. «Урсула! Это же она!»— как ногайка Банзай-хана, которая когда-то обожгла его лицо, так обожгла его сознание мысль о знаменитой орландской амазонке, которая уже несколько раз вставала у него на пути. Ярость, охватившая Виктора, была такой огромной, что он не рискнул с ней бороться, и, развернув коня, он приказал слуге подать кавалерийскую пику. Слуга, конечно, удивился, но приказ выполнил.

Зажав древко пики под пазухой за утолщенное основание, и, пришпоривая коня, он привел холодное колющее оружие в надлежащее положение для атаки на полном скаку. Охотники, ускоряя шаг на спуске, услышав цоканье подкованных копыт, оглянулись и в недоумении остановились. Когда дистанция в двести шагов, первоначально разделявшая их, сократилась наполовину, он увидел, как Урсула метнулась к скале и пытается ухватиться за выступ, а ее спутник поспешно вытаскивает из-за спины футляр с луком. «Глупцы! — подумал Виктор. — Еще десять секунд, и вы оба вниз головой полетите в пропасть!». Он даже успел посмеяться, представив их полет, как Буцефал, вдруг, взвился на дыбы, отказываясь наезжать на человека-пешехода. С трудом удержавшись на седле, он привел коня, поводьями и шпорами, в покорность, но, прежде чем его пика нацелилась точно в грудь спутника Урсулы, он увидел в руках его металлический предмет по форме напоминающий автомат Калашникова. «Мать твою в проплешину! Это еще что за чудо?!»— только успел удивиться он, как автоматная очередь разрезала его словно пополам, и последнее, что он хорошо запомнил, было ощущение невесомости падения на дно той самой пропасти, в которую он так яростно желал сбросить своего злейшего врага. А потом наступили покой и тишина. Неизвестно, сколько времени прошло, когда сознание снова стало возвращаться к нему под влиянием нестерпимой боли в области живота и правого предплечья. Он расклеил ресницы и увидел пасмурное небо, сыпавшее снежной порошей. В ушах — вата и колокольный звон, как после контузии, но кое-что было слышно, например, шум прибоя и крики чаек и альбатросов. Рядом с ним, совсем близко, на расстоянии вытянутой руки торчала между камней оскаленная лошадиная голова с кровавой пеной на губах. Он снова закрыл глаза, явственно услышав чьи-то голоса. Разговаривали двое на незнакомом языке. Если это были те двое, которых он хотел убить, то ему по-всякому надо было притвориться мертвым, и, сжав зубы, он приготовился терпеть любую, даже самую аццкую невыносимую боль. Люди, которые его нашли, осмотрели его раны и он приготовился к тому, что его начнут «потрошить», в смысле вывертывания карманов, срезания кошельков с золотыми и серебряными динарами и прочего мародерства. Но ничего этого не произошло. Вместо того чтобы утилизировать его в качестве добычи-трофея, эти люди разжали у него лезвием ножа зубы и засунули в рот какое-то смолистое вещество, отдающее горечью. Горечь разъедала полость рта, и ему, хочешь — не хочешь, пришлось совершить несколько судорожных глотательных движений. После этого по всему его телу пронеслась волна тепла, и даже стало очень приятно, как будто в него вкололи энное количество кубиков морфина. «Кака! Они засунули мне в рот смолу того самого чертового дерева, которую постоянно жевали эти чертовые ебланы! — мелькнула в голове здоровая мысль, и он хотел было выплюнуть эту гадость изо рта, и снова испугался. Вдруг, люди, которые его нашли, только и ждут того, чтобы он проявил признаки жизнедеятельности? А потом они начнут его допрашивать и расспрашивать. Нет! Это он уже проходил…» Боль в животе постепенно опускало, а предплечье и вовсе перестало беспокоить. И тогда он решил: «Будь, что будет! Попробую подняться!»

Сказано-сделано, и ему удалось встать, но только на колени. На большее сил уже не хватило. Покрутив головой, он увидел, что находится у самой кромки воды, а вокруг него — щебень, песок и замшелые валуны. Вдали — две точки, в которых он, близоруко щурясь, идентифицировал удаляющихся от него людей. Странно, что они его не убили и в то же время не оказали никакой медицинской помощи, кроме этой чертовой каки, которая подавила анафилактический шок. Он машинально ощупал пояс. Кинжал с позолоченной рукоятью был на месте. И даже кошельки с динарами не срезаны. На ногах сапоги из очень дорогой сафьяновой кожи. Поверх камзола — плащ из шерсти и хлопка, пропитанного водоотталкивающим соком из одуванчиков и какого-то еще растения, название которого он забыл. Затем, как мог, он рассмотрел свои раны. По идее, люди с огнестрельной дырой в кишках не живут. А если и живут, то совсем недолго. И это значит, что люди, которые к нему подходили, оставили его здесь умирать.

«Интересно, почему они меня не обобрали?», — подумал он, и тут же вспомнил о странном обычае племени орландов не прикасаться к телу и вещам поверженного врага, поскольку они, якобы, несут в себе его жизненные флюиды. И в этот момент он ощутил чувство стыда, вспомнив, как гвардейцы Банзай-хана догола раздевали убитых орландских амазонок, ссорились и дрались по поводу их оружия и доспехов, а самые развратные пытались совершить с ними коитус. «Откуда у спутника Урсулы автоматическое огнестрельное оружие? Неужели появился еще один пришелец, с которым она сошлась?», — в голове мелькнула и тут же погасла здравая мысль, которую сменило всепоглощающее чувство жажды. Вода была совсем рядом, но к употреблению непригодная, потому что морская. К седлу Буцефала, — и про это он не забыл, — была приторочена кожаная фляга отличного сиракузского вина, которым его снабдил добрейший Моисей-хан, который его, конечно, отлично помнил, но специально сделал вид, что не узнал. Всего несколько шагов на коленях, но как они тяжело ему дались!

«Бедный Буцефал!», — воскликнул он, увидев, во что превратился его породистый конь, на котором он, уже раненый, падал в пропасть.

Лошадь смягчила удар об острые камни с высоты 16-ти этажного дома, от которого у него, падай он один, не вцепившись в седло, осталась бы бесформенная биомасса. Фляга с вином оказалась на месте, целой и невредимой. Мешок с сухими головками детей Тезей-хана отсутствовал. И это означало, что людей, которые к нему подходили, интересовала только эта вещь, а на все остальное им было наплевать. Доброе вино приятной теплотой разливалась по жилам, утоляя жажду и умаляя муки совести, которые только что его посетили. Он даже исторгнул из себя некоторую браваду с посылом всего и вся по общеизвестному адресу, а потом незаметно заснул и увидел в своем последнем смертном видении параллельные картинки двух мерцающих слоёв: того, что случилось с ним до того и после того, как он попал в этот неправдоподобный мир. Во рту с медным привкусом таяла кровь. Ему снилось, как он возвращался из отпуска после того, как посетил богатое имение, пожалованное ему за переход на сторону наследного принца Банзай-хана. Тогда, да и много лет спустя, он не считал свое поведение трусостью или предательством. Разве переход на службу к тому, кто сильнее и успешнее порок? Так было и так велось во все времена. В тот памятный поход его совсем замучила морская болезнь. Большую часть времени плавания от Сиракуз до Айхеноя он провел в тесной каюте, страдая одновременно от рвоты и от бессонницы. Даже сиракузское вино домашнего разлива не помогало: сразу же после приема, не задерживаясь в желудке, начинало булькать возле кадыка. Что-то непонятное творилось с пищей, которую Настя приготовила ему в дорогу: козьи и овечьи сыры подозрительно позеленели, сливочное масло прогоркло, в паштетах и колбасах завелись черви, а свежеиспеченные пшеничные хлеба окрасились в цвет крови. Все это пришлось выбросить за борт и перейти на питание черствыми сухарями и копченым омулем. Были минуты, когда, впадая в забытье, он видел сон об одном и том же человеке — аборигене, которого он и его друзья (Даша, Борис и Настя) встретили на берегу таежной реки, еще не зная о том, что они уже умерли. Мысли его неслись дальше и дальше, а губы беззвучно шептали: «Героин был некачественный, или — передозировка.

Зачем я и Настя поддались уговорам Даши и Бориса? И „вторая жизнь“, которую мы получили, это — посмертный кошмар, а не спонтанное перемещение в другое измерение пространства и времени. Тот юноша-охотник, прекрасно говоривший по-русски, наверное, хотел им помочь или о чем-то предупредить, а мы подняли его на смех. Он даже фамилию свою назвал: „Павлов“. Вот бы встретиться с ним еще раз!» Все быстрее и безжалостней сгущались вечерние сумерки. Начался прилив. Когда приливная волна накрыла его с головой, он очнулся ото сна и закричал, громко и страшно, всколыхнув все находящееся вокруг вечно безмолвное царство природы. Он все еще был жив, — даже тогда, когда какая-то большая рыбина приблизила к его лицу свою усатую мордашку и пристально посмотрела ему в глаза, а потом ощупала его плавниками, которые оказались жесткими и длинными:

— Настя?!