ГЛАВА 11

РЫЦАРЬ ВЕЧНОГО СВЕТА

Галыгин, не спеша, брел по Смольной улице, намереваясь зайти в какое-нибудь недорогое кафе, в котором подавали бы крепкий молотый кофе. Все заведения, как назло, открывались в 11.00. и только кафе «Лермонтов» на первом этаже бизнес-центра «Муравейник» работало с десяти. Сдав верхнюю одежду в гардероб, и поправив перед зеркалом галстук и прическу, он прошел в хорошо знакомый ему уютный зал с высокими оконными проемами и присел за столик. Не прошло и минуты, как к нему подошла симпатичная официантка с восточными чертами лица, приветливо поздоровалась и представила на его обозрение сегодняшнее меню. Извиняющим тоном она отклонила его заказ, объяснив, что кофеварочная машина сломалась, а французская минеральная вода без газа закончилась еще вчера. Сдерживая раздражение, он попросил подать ему зеленый чай и яблочный штрудель. Иных посетителей, кроме него, в кафе не наблюдалось, и он уверенно вынул из кожаного футляра, пристегнутого к ремню, мобильный телефон Nokia 1101, положил перед собой и почувствовал легкий мандраж. Ему предстояло со страхом и надеждой сделать два важных звонка: первый — даме сердца Елене Сергеевне, второй — Николаю Гавриловичу Терехову — секунданту г-на Павлова. Только он указательным пальцем нажал центральную клавишу (Navi-key), как, вдруг, телефон завибрировал, а затем раздался неприятный писк, и на экране дисплея высветился номер вызывающего абонента. На связи была Наина Иннокентьевна. Галыгин нажал кнопку приема вызова и приложил телефон к уху. Его супруга недовольно-плаксивым голосом довела до его сведения, что она и Витек долетели до Санкт-Петербурга без происшествий, взяли в Пулково такси, и в настоящее время торчат в пробке на Лиговском проспекте.

По просьбе супруги он пару минут поговорил с раскапризничавшимся сыном, успокоил его, как мог, и твердо обещал после приезда в Москву сводить в цирк на Цветном бульваре на представление с тиграми. Пообщавшись Витьком, он уже более уверенно набрал номер мобильника Елены Сергеевны, но она не ответила, и тогда он позвонил на ее новый домашний телефон. По нему ответили сразу, но это была не его дама сердца, а какая-то другая женщина, которая, нисколько не удивившись, а даже, можно сказать, обрадовавшись, попросив его подождать пару минут, передала трубку Елене Сергеевне. Ответив на его приветствие радостным «Bonjour», Елена Сергеевна сказала, что собиралась ему позвонить, но батарея, как на зло, окончательно разрядилась. Объяснила она и причину, по которой трубку домашнего телефона взяла не она, а другая особа:

— Это — Нинка Петрова, моя подруга и землячка. Приехала из Смоленска в Москву по своим делам. Обычно она у меня на Ленинском проспекте останавливалась, но сейчас, как ты понимаешь, многое изменилось. Ты, пожалуйста, не беспокойся. Она сегодня же уедет от нас вечерним поездом. Услышав имя и фамилию подруги Елены Сергеевны, Галыгин вздрогнул и на всякий случай решил кое-что уточнить.

— Твоя подруга случайным образом не журналистка?

— Журналистка — удивленным голосом подтвердила Елена Сергеевна.

— Бывший юный корреспондент «Пионерской правды»? На два года тебя старше? Писала фельетоны? — допытывался Галыгин.

— Совершенно верно. А ты откуда знаешь? — все больше удивлялась Елена Сергеевна.

— Высокая блондинка, грудь — третий или четвертый размер — Галыгин продолжал перечислять характерные черты внешности ее подруги.

— Да, стройная, но уже не блондинка, а брюнетка, поскольку перекрасилась. Грудь, как у Памелы Андерсон, это точно. Ты, что, с ней знаком? — голос его дамы сердца выражал растерянность.

— Меня познакомили с ней заочно, но я не прочь был бы познакомиться с ней непосредственно и услышать, как она поет — вполне серьезно безо всякого подвоха предложил Галыгин.

— Да, поет она замечательно и на семиструнной гитаре играет неплохо. Да, вот, беда, у нее уже билет на поезд на руках. К тому же я решила отправить с ней Анюту, чтобы она провела зимние каникулы в Смоленске у деда с бабкой, то есть у моих родителей — объяснила текущую диспозицию Елена Сергеевна.

— Время отправления? — на всякий случай поинтересовался Галыгин.

— Поезд отправится в 16.50 с Белорусского вокзала. Я провожу их и к шести часам вечера вернусь в Строгино. Ты ведь сегодня ко мне приедешь? Правда, приедешь?! — взволнованно заговорила она, громко дыша в трубку.

— В семь вечера, наверное, приеду. То есть, конечно, приеду, как мы договаривались. Жалко, что подругу твою не застану. Передай ей от меня привет и пожелание счастливого пути. Да, кстати, скажи, что мне, кроме миллиона алых роз и шампанского, с собой привезти? — почувствовав мощный призыв плоти, взволнованно заговорил Галыгин, предвкушая страстные объятия и бурные объяснения в любви. Они пообщались еще несколько минут. Проговорили бы, наверное, и дольше, как Галыгин заметил, что его опять вызывает Наина Иннокентьевна. Завершив разговор с Еленой Сергеевной нежной фразой: «Au revoir, ma chere!», — он со злостью принял вызов супруги. Она все еще стояла в пробке на Лиговке, жаловалась на скверную погоду и укоряла его за то, что он не отговорил ее от поездки в Ленинбург и тому подобное. Выслушал незаслуженные упреки, Галыгин добрейшим-добрейшим голосом пожелал Наине Иннокентьевне беречь свое драгоценное здоровье. И на всякий случай предупредил ее о том, что ночью допоздна просидит в Интернете, чтобы до начала Нового года успеть на двух домашних компьютерах апгрейдить некоторые программы и закачать нужные утилиты и драйверы. Кого он этой ночью собирался «апгрейдить» и что «закачивать» на самом деле — ежу понятно. Но для Наины Иннокентьевны, несведущей в компьютерных науках, это предупреждение означало буквально следующее: «Не смей звонить на домашний телефон, чтобы не обрывать связь с Интернетом. Пользуйся услугами БИЛАЙН». Тем временем официантка приступила к его обслуживанию. Галыгин поинтересовался, как ее зовут и откуда она родом, подозревая в ней приезжего гастарбайтера. Так оно и оказалось. Девушку звали Юлдуз; по национальности она была узбечка; в Москву приехала три недели тому назад из Ташкента. Пообщавшись с официанткой, он щедро одарил ее российскими дензнаками в размере 90 % стоимости заказа ценой в 10 американских долларов, выпил полчашки китайского зеленого чая с жасмином, спокойно выкурил сигарету и набрал номер мобильного телефона г-на Терехова. Галыгин уже догадался, кто он такой и, когда они поприветствовали друг друга, первым делом, поинтересовался, как идут дела на кафедре археологии и как поживает его сестра Анюта.

— Простите, разве мы знакомы? — удивился г-н Терехов.

— Мы тусовались в одной компании, когда я еще трудился в Вычислительном центре МГУ. К сожалению, я Вас не сразу вспомнил — соврал Галыгин.

— Что-то я по голосу Вас опознать не могу, но если мы встретимся, я обязательно Вас узнаю. У меня хорошая зрительная память — растерянным голосом произнес г-н Терехов.

— А доцента Кравцова Вы помните? — продолжал наступление Галыгин.

— Николая Васильевича?! Царствие ему небесное! Как же, конечно, помню! — обрадовано заговорил г-н Терехов.

— Я — его внучатый племянник. Только, вот, на похоронах его, к сожалению, не присутствовал, поскольку в это время по приглашению IBM находился в Армонке на стажировке. Я, знаете ли, по компьютерным наукам немного шарю — на этот раз Галыгин говорил чистейшую правду, то есть, конечно, не всю правду, а частично, поскольку в родственных отношениях с покойным доцентом Кравцовым не состоял и даты его смерти не ведал.

— Завидую, — чистосердечно признался г-н Терехов и тут же перешел к делу. — Мне бы надо сегодня с Вашим секундантом встретиться.

Желательно днем. Куда бы я мог подъехать?

— Мой офис находится в районе Речного вокзала на Смольной улице.

Тут рядышком есть бизнес-центр «Муравейник», а в нем приличная кафешка с очень символическим названием, где вы могли бы с моими секундантами переговорить — назвал место встречи Галыгин. В том, что друзья-коллеги: Шлыков и Андреев, — не откажут ему в просьбе, он нисколько не сомневался.

— Далековато, конечно, но я постараюсь приехать, например, в ваш обеденный перерыв. Два часа после полудня вас устроит? — вежливо отозвался г-н Терехов.

— Вполне — подтвердил Галыгин. Допив чай и скушав на удивление вкусный яблочный штрудель, Галыгин поспешил в Вычислительный центр. Когда он вошел в кабинет, его друзья-коллеги — Шлыков и Андреев — встретили его аплодисментами и тут же вручили ему в распечатанном виде две очередные новеллы «ЭП-Мастера», с которыми он ознакомился еще утром, правда, в «кухонном» варианте. Он повеселел, многозначительно прокашлялся и объявил о том, что желает сделать «важное официальное заявление».

Его друзья-коллеги переглянулись, улыбнулись, отложили свои дела, и подошли к его рабочему столу. Они-то были на сто процентов уверены в том, что он хочет сообщить им о том, что подал заявку на патент самой лучшей операционной системы из всех существующих, но вместо этого услышали то, чего ожидали меньше всего.

— Ребята, я женюсь! — заявил Галыгин.

— Как?! Ты же женат?! — не поняли они.

— Есть один нюанс — сказал он и поднял два указательных пальца над головой.

— Тебе Наина наставила рога? Ты кому-то наставил рога? — расшифровал его жест Антон Шлыков.

— Я наставил рога! И за это муж-рогоносец вызывает меня на дуэль.

Вызов я принял и прошу вас быть моими секундантами! — объявил Галыгин.

— Уж не соседу ли своему ты удружил? — опять догадался Шлыков.

— Ему, родному. Но я не собираюсь уходить от ответственности. Я сделал Елене Сергеевне предложение, и оно было принято. Наши чувства взаимны, и я полагаю, что по этой причине дуэль не состоится. Или состоится, но я, лично, выстрелю в воздух. Думаю, что и мой оппонент поступит таким же образом, — размечтался Галыгин.

— Что-то я не уверен в том, чтобы твой сосед добровольно отдал тебе свою жену, не потрепав тебе перед этим нервы или не сделав тебе во лбу аккуратную такую дырочку диаметром 9 мм — засомневался Шлыков.

— А я думаю, что все обойдется без кровопролития, правда, кто от предстоящего развода выиграет — это еще вопрос, — выразил мнение коллега Андреев и даже напомнил весьма поучительный анекдот:

«Встречаются два английских джентльмена, один другого спрашивает:

— Сэр, Вы были в такое-то время на таких-то „водах“?

Второй достаёт из пиджака записную книжечку, быстро листает её, всматривается и отвечает:

— Да, был…

Первый опять спрашивает:

— А Вы познакомились там с миссис такой-то?

Второй быстро листает книжечку и отвечает:

— Да, познакомился…

Первый: — А Вы вступили в интимную связь с ней?

Второй опять быстро листает книжечку:

— Да, вступил… Первый: — Так вот, я её муж и мне это не нравится!

Второй, быстро полистав, говорит:

— Мне тоже не понравилось…»

Шлыков расхохотался, а Галыгин, напротив, помрачнел и задумался над вечным вопросом: «Если жена изменяет мужу, всегда ли в этом виноват муж?»

— Кого г-н Павлов определил себе в секунданты? Есть ли у тебя его телефон? — Шлыков перестал смеяться и придал лицу серьезное выражение.

— Секундант приедет через пару часов. Его зовут Николай Гаврилович. Я назначил ему встречу в кафе «Лермонтов» в известном вам «Муравейнике» — Галыгин нервно поежился, так как до него снова дошло, что стреляться все-таки придется.

— Ничего, не дрейфуй. Как-нибудь разберемся! — обнадежил коллега Андреев, похлопав его по плечу, а Антон Шлыков поднял настроение, вспомнив подходящий случай из жизни знаменитого поручика Ржевского:

«Скажите, поручик. Вы когда-нибудь стрелялись на дуэли из-за бабы? — Из-за дерева бывало-с, но из-за бабы не помню». До встречи с секундантом оставалось чуть меньше часа. Посему ненадолго прервемся, чтобы познакомить дорогого читателя с продолжением новеллы «ЭП-Мастера» о странствиях главного героя в неведомые времена по бескрайним просторам Восточной Сибири, когда озеро Байкал соединилось проливом с Тихим океаном, а Уральские горы взгромоздились выше Гималаев.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

М. Катыс

I

Члены Верховного Суда провинции Альхон уважили Толемей-хана, согласившись провести выездное заседание по делу об убийстве наследного принца Арона и его сестры Мелиссы в Летнем дворце на мысе Принцессы Грез. Все пять судей прибыли в назначенный срок, то есть 4 числа месяца луктор (ноябрь), отдохнули, выспались и утром на следующий день приступили к работе в помещении большой дворцовой столовой. В начале, как это принято, слово было предоставлено заявителю, в качестве которого выступил Толемей-хан. Хотя и с трудом, он уже оправился от душевного потрясения, и держался спокойно и мужественно, как и подобает человеку благородному и высокообразованному. Главным свидетелем со стороны заявителя выступила незамужняя 40-летняя гражданка свободного поселения «Эльдорадо» на реке Шакти по имени Урсула. Она рассказала судьям о том, как граждане забайкальской колонии узнали об убийстве их почетного гражданина г-на Урхана и людей, которые его сопровождали. По ее словам, это произошло в середине лета, и первыми, кто обнаружил место преступления и вещественные доказательства, были представители дружественного племени тунгусов. Следуя за их проводником, группа граждан Эльдорадо во главе с гражданином Маратом вышла к верховьям реки Елены и обнаружила признаки одного массового захоронения и три одиночные могилы. В одиночных могилах покоились обезглавленные трупы юноши и девушки, которые, судя по остаткам одежды, принадлежали принцу Арону и принцессе Мелиссе. В третьей одиночной могиле было обнаружено тело г-на Урхана — бывшего начальника Тайной канцелярии покойной ныне матушки-императрицы Клементины. После этого она и ее брат по сестре по прозвищу Тибул отправились в Альхон, чтобы сообщить об этом Толемей-хану и другим официальным лицам. Однако же через городские ворота по причине противочумного карантина их не пропустили. Кто-то из стражников сказал им, что их благородие Толемей-хан находится в Летнем дворце на мысе Принцессы Грез, и они отправились туда на каботажном судне, отдав капитану все деньги и золотые украшения, которые у них были. Несмотря на плохую погоду, плавание прошло успешно. По дороге из Слюдянки к Летнему дворцу на них неожиданно напал всадник с копьем наперевес, но им удалось столкнуть его в пропасть. Чтобы узнать, кто он такой и почему на них набросился, они по веревочной лестнице спустились вниз и совершили его опознание. По характерной отметине на лице Урсула узнала презренного предателя и карателя Виктора-хана. Он был мертв. К седлу его разбившейся об острые камни лошади был привязан мешок, в котором они нашли две засушенные человеческие головы. После предъявления и осмотра вещественного доказательства судьи стали задавать главному свидетелю вопросы (как простые, так и очень каверзные), на которые Урсула, хорошо подготовленная Толемей-ханом, отвечала четко и без запинки. К ее напарнику — 20-летнему охотнику Тибулу из племени орландов — у судей вопросов не возникло, поскольку, в отличие от нее, он совершенно не владел языком джурджени. Впрочем, один вопрос прозвучал:

— Юноша, у вас не было ни малейшего шанса одолеть всадника, вооруженного копьем. Как вам это удалось? На что тот по-орландски ответил так:

— Иные лошади более добры и человечны, чем люди, которые их оседлали. Вопрос к юноше и его ответ для судей перевел Толемей-хан. Вторым свидетелем был допрошен Никанор — слуга Виктора-хана, обвиняемого в убийстве одного или нескольких лиц по предварительному сговору. По понятным причинам Толемей-хан держал его под стражей в изолированном помещении. Вначале свидетель утверждал, что он ничего не знает. Но после перекрестного допроса и угрозы применения пыток сознался, что является тайным агентом короля парсов Уильяма по прозвищу Львиное Сердце, и что именно он доставил валенсийским пиратам выкуп за Виктора-хана, а затем сопровождал его в поездке в Летний дворец. О статусе Виктора-хана при дворе короля парсов Никанор ничего определенного сказать не мог, но, надо полагать, покойничек был там не последним человеком, поскольку его сыновья Ромул и Рем, по его сведениям, недавно были пожалованы в пажи их величества короля Уильяма по прозвищу Львиное Сердце. После этого судьи осмотрели личные вещи обвиняемого, которые Никанор вез в запряженной мулом повозке, арендованной им у Моисей-хана. В дорожном сундуке кроме одежды и предметов личной гигиены, принадлежавших обвиняемому, было много женских вещей и ювелирных украшений. По мнению Толемей-хана, они могли принадлежать донне Анастасии — покойной супруге обвиняемого и бывшей фрейлины принцессы Роксаны. В том же сундуке находилось несколько тетрадей из пергамента, каждая по восемь листов, исписанных аккуратным женским почерком, но на незнакомом Толемей-хану и судьям языке. По предложению председателя слуги Толемей-хана в присутствии членов суда смыли нечитабельные вещдоки водным раствором с добавлением мыльного корня и золы. Оно и понятно: пергамент — вещь дорогая, и всегда может пригодиться для повторного использования. После допроса свидетелей Верховный Суд провинции Альхон удалилась в совещательную комнату. По всему выходило, что исполнителем убийства наследного принца Арона и принцессы Мелиссы являлся Виктор-хан, а заказчиком — кроль парсов Уильям по прозвищу Львиное Сердце. Но исполнитель убийства был уже мертв, и наказанию не подлежал, а привлечь к уголовной ответственности заказчика, увы, не представлялось возможным. По вышеуказанным причинам Верховный Суд принял очень мудрое решение:

«Считать исковое заявление гражданина провинции Альхон Толемей-хана рассмотренным и назначить ему в компенсацию за причинение морального ущерба и недополученной выгоды Летний дворец наследного принца Арона, ныне покойного, с правами наследственного владения и пользования всеми его строениями, земельными угодьями и движимым имуществом».

Суд дополнительно вынес определения по делу о гражданине провинции Сиракузы г-ну Никанору и о вознаграждении главного свидетеля. Бывший слуга Виктора-хана освобождался из-под стражи и приговаривался к экстрадиции за пределы границ провинции Альхон, а Урсула получала в награду за правдивые показания и содействие расследованию уголовного дела все имущество и денежные средства Виктора-хана, вина которого была признана доказанной. Вечером для членов Верховного Суда был устроен праздничный ужин и театрализованное представление в исполнении бывших рабынь-наложниц принца Арона, которых тот, наверное, даже ни разу и не видел. На следующий день судьи покинули Летний дворец, пожелав его новому хозяину крепкого здоровья и долгих лет жизни. По этому поводу он даже позволил себе мрачно пошутить: «История всегда повторяется дважды: один раз в виде трагедии, второй — в виде фарса». Решение Верховного Суда возымело на Толемей-хана действие волшебного эликсира. Еще два дня тому назад во время обеда с «милыми и преданными друзьями»: дворцовым приказчиком Моисей-ханом и старшим библиотекарем Евсеем, — он говорил:

— А зачем, скажите, за эту сраненькую жизнь цепляться?! Если любой человек в отдельности, это, в сущности, какое-то мелкое недоразумение, вместе со своим всезнайством, болезненным самолюбием и, никогда не осуществимыми фантазиями на тему своего будущего… Но уже на другой день после отъезда судей Моисей-хан увидел перед собой педантичного до тошноты и экономного до алчности строгого хозяина, который ему выговаривал, игнорируя форс-мажорные обстоятельства, вроде чумы и экономического кризиса:

— А зачем, скажите, вы вино прошлогоднего урожая вдвое ниже цены сиракузского рынка продали, а зерно и фураж в три раза выше цены ротонского рынка закупили? И кто этот богатенький перец из Сиракуз, которому вы мой гарем под такие баснословные проценты заложили? И зачем, черт возьми, вы продали государственному преступнику Виктору-хану «Буцефала» — моего лучшего жеребца-производителя? Не дойдя до середины отчета об итогах финансово-хозяйственной деятельности за истекший год, добрейший Моисей-хан расплакался, как женщина, и попросился в отставку с пожизненным пенсионом. Однако же в этой просьбе ему было решительно отказано, и тогда на рассвете, верхом на коне, с одной пастушьей сумкой за плечами, он поскакал в Слюдянку, где его поджидала рыбачья фелюга. Впрочем, «в единственной котомке», с которой дворцовый приказчик покинул Летний дворец, у него хранились не черствые хлеба и недозрелые овечьи сыры вместе с застиранным хитоном, а полноценные золотые динары в количестве, достаточном для последующего безбедного существования. Вечером того же дня его примеру последовал старший библиотекарь Евсей, прихватив «на добрую память» дюжину старинных фолиантов с золотыми застежками и прочими изумрудными изысками. Надо полагать, он поспешил на распродажу оптом того, что не успел продать в розницу. Таким образом, Толемей-хан лишился не только части движимого имущества, но и двух друзей, которые скрашивали его досуг. Помимо этого, очевидного, неудобства ему пришлось самому приниматься за хозяйственные дела, к которым он, по правде говоря, не испытывал никакой привязанности. И тогда он вспомнил о родном племяннике, прозябавшем нотариусом в захолустном городе Микены — столице столь же захолустной провинции, отправив к нему гонца с письмом. В письме он уговаривал бедного родственника как можно скорее прибыть со всей семьей в его, Толемей-хана, новое поместье. Два места, освободившиеся за его обеденным столом, за неимением других подходящих кандидатур, заняли приходский священник Феофан и доморощенный архитектор (по совместительству — старший садовник) Циркуль. Других грамотных и образованных людей в его окружении не было. Несколько раз чести отобедать с ним удостаивалась Урсула-воительница, но, к сожалению, разговаривать с ней можно было только на две темы: об охоте и про войну, — то есть о том, что Толемей-хан уже давно разлюбил. С угрюмым и застенчивым напарником Урсулы по прозвищу Тибул он практически не общался. Но и об услуге, которую тот ему оказал, расправившись с его злейшим врагом Виктором-ханом, не забыл: приказал выдать юноше две пары нижнего белья и нарядную верхнюю одежду. Немного погодя, он распорядился передать ему в услужение трех девушек из гарема, «подпорченных» похотливым Моисей-ханом. По правде говоря, отпускать эту парочку: Урсулу и Тибула, — ему очень жаль, поскольку, глядя них, он с ностальгией вспоминал события собственной жизни, описанные им в «Повести о неудавшемся путешествии». Последние из орландов проживали в Летнем дворце на мысе Принцессы Грез в ожидании наступления весны, когда на Байкале прекратятся свирепые зимние штормы, и они смогут на попутном корабле и при попутном ветре добраться до Айхеноя, а оттуда с первым купеческим караваном — до реки Елены. Хлопоты по восстановлению расстроенного управлением Моисей-хана дворцового хозяйства, прием посетителей из соседних городских и сельских поселений отнимали много времени и сил. Толемей-хан совсем забросил научные занятия, и смог их продолжить лишь после прибытия в Летний дворец племянника Якир-хана с его многочисленной семьей и завершения весенних полевых работ. На том же корабле, на котором прибыла семья Якир-хана, отправились в обратный путь в Эльдорадо Урсула-воительница и ее юный друг Тибул. Толемей-хан оплатил их проезд до Айхеноя, выделил съестные припасы на дорогу и уговорил принять в подарок дорогое оружие, нарядную одежду и трех рабынь — тех самых чаровниц из гарема покойного принца Арона, которых обрюхатил бывший дворцовый приказчик. И, вот, в один из похожих весенних дней, когда расцветали яблони и вишни, Толемей-хан после почти двухмесячного перерыва пришел в дворцовую библиотеку, и первое, на что обратил внимание, усаживаясь за конторку, была стопка тетрадей из пергамента — тех самых, которые когда-то принадлежали донне Анастасии и по решению суда перешли Урсуле. На стопке тетрадей лежала записка, сложенная из бумаги в форме треугольника. Развернув ее, Толемей-хан узнал до боли ему знакомый почерк их высочества Тезей-хана:

«Дорогой друг! Я рад, что мне снова удалось с тобою свидеться.

Однако по причине невероятности того, что со мною произошло, я не мог перед тобою открыться. С большим удовольствием прочитал два твоих сочинения, которые ты оставил на своем рабочем столе в библиотеке: „Повесть о несостоявшемся путешествии“ и „Повесть о славном Тезей-хане…“ Написано очень живо и интересно. Правда, есть одно „но“, которое тебя сильно обрадует или, наоборот, огорчит. Дело в том, что их высочество Тезей-хан, охотник Тимур Храбрыйиз племени орландов и гражданин Тибул из Эльдорадо, это — одно и то же лицо, а точнее — Душа, всуществовании которой тыникогдасомневался. Начну по порядку. Я появился здесь из другого мира, который, вероятно, является параллельным по отношению к этой Вселенной, и внедрился в мозг 18-летнего охотника Тимура из племени орландов. Вместе со мной в одно и то же прибыл демон, известный тебе под именем Эскулап-хан, и взял меня под свое покровительство. Когда у меня возникли проблемы с Верховным жрецом Колываном, который догадался о том, что я — пришелец, Эскулап-хан предложил мне оставить тело Тимура Храброгов состоянии глубокого летаргического сна и внедриться в мозг высокородного Тезей-хана. После того, как тело Тимура Храброго с почетом было отправлено в „святое место“ резиденции Верховного жреца Колывана на Красных Камнях, мое „Я“ проснулось в теле старшего сына императора Агесилай-хана IV. Я пробыл в нем 5 самых счастливых лет своей жизни, и прожил бы дольше, если бы коварный демон Эскулап-хан не подстроил мне лютую смерть. Долгие пятнадцать лет моя Душа блуждала неизвестно где, и, наконец, вернулась в тело Тимура Храброго. За время пребывания в подвальном посещении известной тебе Перламутровой башни в моем организме произошли изменения, из-за которых я стал на себя совсем не похож. От меня прежнего осталась одна-единственная особая примета: большая родинка между лопатками, — по которой меня узнала моя боевая подруга Урсула. Очнувшись и выбравшись на белый свет, я нашел Красные Камни необитаемыми и поспешил в Эльдорадо. В качестве того, кто я есть, в Эльдорадо не знает никто, кроме Урсулы. Открываться перед другими людьми, кроме нее и тебя, я не намерен. Почему? Об этом ты узнаешь, прочитав мои воспоминания, которые я, из-за недостатка времени и писчего материала, изложил в тетрадях несчастной донны Анастасии, продолжив свое жизнеописание с того места, на котором ты остановился. Благодарю за гостеприимство, которое ты оказал мне и Урсуле.

Желаю тебе доброго здоровья и долгих лет жизни в почете, богатстве и знатности, которое ты заслужил. С любовью и уважением. Ваш покорный слуга. То есть Я».

II

Как древний иллинойский рапсод Гомер, продолжаю рассказ о моей жизни с заклинания, которое он произносил, прежде чем, ударив по струнам лиры, осмеливался открыть свой беззубый рот:

Андра! Мой эннипе муса полютропон!

Наступила дождливая и прохладная осень. Впереди была морозная и снежная зима. Для колонистов, привыкших к мягкому морскому климату, это должно было стать серьезным испытанием. Теплой зимней одежды и обуви практически не было ни у кого. У тунгусов-оленеводов удалось выменять войлок, из которого женщины пошили две пары сотен зимних сапог. Из шкур убитых волков, медведей и росомах шились теплые шапки и куртки, но на всех меховых и кожаных изделий не хватало. По этой причине я обратился к Толемей-хану с предложением отправиться с дружественным визитом на Красные Камни и договориться с орландами о покупке большой партии зимней одежды и обуви. В ответ он рассмеялся и сказал, что на деньги орланды ничего не меняют, а только на оружие, холсты, шерстяные и шелковые ткани и ювелирные изделия. И тут я вспомнил об изящных золотых украшениях и шелковых платьях своих бывших наложниц и провел с ними собрание на тему: «Лучше встретить суровую зиму в теплой одежде, но без украшений, чем с украшениями, но с голым афедроном». Женщины поняли меня правильно и добровольно внесли в общественный обменный фонд свои шелковые платья, золотые кольца, браслеты, серьги и диадемы. В один из холодных осенних дней, когда дважды выпадал снег, Толемей-хан в сопровождении Следопыта, Комаки, Марины, Алексхана и двадцати гребцов отправился на плоскодонной купеческой ладье на Красные Камни. За трое суток они добрались до цели и были встречены с присущим орландам гостеприимством. Толемей-хан без утайки рассказал Верховному вождю Гонорию о печальных обстоятельствах, вынудивших старшего сына императора джурджени Тезей-хана, его друзей и слуг покинуть родину и искать себе новое пристанище. Он представил ему жену принца Марину и их приемного сына Алексхана и преподнес богатые подарки. Гонорий растрогался и велел разместить послов и сопровождающих их лиц на территории своей резиденции в жарко натопленных балаганах. Вечером состоялся праздничный ужин, на который Гонорий пригласил всех старейшин родов и Верховного жреца Колывана. Утром следующего дня переговоры были продолжены. На этот раз их главной темой был бартерный обмен. На третий день посольство отправилось в обратный путь, увозя с собой двести комплектов мужской и женской зимней одежды, — не очень новой, но и не слишком поношенной. Когда в конце месяца хешван (ноябрь) застыли реки и закружились метели, колонистам стало совсем плохо. Запасы продовольствия, привезенные и заготовленные летом и осенью, таяли на глазах; и без того скудный рацион сократился до минимума. Резко выросло количество больных простудными заболеваниями. Толемей-хан выбивался из сил, стараясь им хоть чем-нибудь помочь. В начале месяца тевет (декабрь) от болезней, недоедания и переохлаждения умерли двадцать человек, и тогда я приказал заложить в сани лошадей, и, ссыпав в мешок остатки мелкой наличности армейской казны, вместе с отрядом из десяти человек отправился по льду Шакти и Елены к реке Ипуть. Я намеревался обменять серебряные и медные динары на продовольствие у купцов, следующих по реке Ипуть санным путем с берегов Северного океана в Прибайкалье. С кем-то из торговцев удалось договориться полюбовно, но кое у кого товар: бочки с китовым жиром, мороженые туши морских зверей, битую дичь, — пришлось отбирать силой. Подобные вылазки продолжались на протяжении всей зимы, и это позволило спасти от истощения и смерти многих людей. В конце месяца одар (март) лед на реках стаял, сошел, и снова стало можно ловить рыбу сетями. Стада лосей, кабанов и оленей возвращались на сочные пастбища в долине реки Елены. С юга потянулись стаи перелетных птиц. Продовольственный кризис миновал, люди повеселели, и с новыми силами приступили к обустройству своего поселения. Первым делом колонисты принялись за расчистку от леса площадей для будущих полей и огородов, взрыхление почвы и посев льна, зерновых (ячмень и овес) и корнеплодов. Никому не хотелось повторять пережитую голодную зиму. Пока женщины и молодежь трудились в поле и тянули сети, мужчины срубили трехэтажную сторожевую башню высотой в 50 локтей (около 25 м) и установили на ней пушку (единорог). Второй единорог пришлось переплавить для того, чтобы изготовить из него орудия и инструменты производительного труда: пилы, ножи, топоры и лемех. К началу весны в поселении официально сформировалось сто семей, у сорока женщин родились дети. Сразу обеспечить все семьи отдельным жильем было нереально, но и тянуть с решением жилищного вопроса было недальновидно. За типовой образец семейного жилья я предложил знакомую мне по прежней жизни крестьянскую усадьбу с рубленой избой, клетью, амбаром, овином, гумном и банькой. Почти одну третью часть избы занимала печь. В ней пища варилась, тушилась, парилась и запекалась без контакта с открытым огнем, оставаясь горячей в течение всего дня. Отсутствие бурления при варке и повторного разогрева сохраняло максимум питательных веществ. Как делать кирпичную кладку я не знал, но интуитивно догадался об основных элементах конструкции и поручил печных дел мастеру Аджубею изготовить в натуральную величину соответствующий макет. Первый деревенский дом бригада плотников и каменщиков построила за десять дней. Народное собрание приняло представленный на всеобщее обозрение опытный образец семейного жилья за основу и постановило за лето и осень поставить десять таких домов. На 15-й день месяца минор (май) мне исполнилось 23 года, Эльдорадо (так решили назвать свое поселение колонисты) с официальным визитом посетил Верховный вождь племени орландов Гонорий. Я лично встречал его ладью на речном причале. В состав делегации орландов входили близкие родственники вождя и охотники из старших родов. Среди прибывших гостей были две женщины. Одну из них я узнал сразу. Как я мог забыть Гиту — единоутробную сестру Гонория, владеющую языком джурджени? Во второй женщине, хоть и не сразу, я опознал Ириску — любимую дочь Гонория, считавшуюся у орландов самой завидной невестой и первой красавицей. Ириска уже успела побывать замужем и овдоветь. Гонорий надеялся сосватать ее за Алексхана. Юный мичман, сопровождавший Толемей-хана во время его визита на Красные Камни, понравился ему учтивостью, тонкими чертами лица и знаниями корабельного мастерства. Ириска о таком женихе могла только мечтать. За время трехдневного рабочего визита Верховного вождя Гонория между орландами и колонистами было достигнуты важные соглашения: 1) о размежевании территории охотничьих угодий; 2) о взаимном ненападении и отказе от удерживания пленных; 3) о торговом обмене.

Вопрос о военном союзе высокие договаривающиеся стороны решили отложить до осени. Переговоры проходили в просторном нижнем ярусе Сторожевой башни за столом, уставленном изысканными яствами и напитками, над приготовлением которых бывшему шеф-повару Рутению пришлось изрядно помучиться. Многие вкусовые добавки и специи ему пришлось замещать растительными ингредиентами местного происхождения. Больше всего орландам понравились бисквитный торт, халва, хрустящее медовое печенье и мороженое из оленьего молока с кедровыми орехами. За рецепт клюквенного соуса, под которым подавался тушеный кабанчик, Гонорий, любивший вкусно поесть, даже отдал шеф-повару свою золотую серьгу с изумрудом. В честь уважаемых гостей на высоком берегу реки Шакти при свете костров было устроено музыкальное театрализованное представление.

Зная о том, кому они обязаны обменом дорогих нарядов на бывшие в употреблении и побитые молью меховые изделия, певицы и танцовщицы нарочно вели себя раскованно, дерзко и вызывающе, едва не доведя Гонория и сопровождающих его лиц мужского пола до сердечного недомогания. На третий день визита Гонорий очень деликатно повел разговор о будущем муже Ириски, имея в виду Алексхана. Отвечая Гонорию отказом, я соврал, что, будто бы Алексхану дочь Верховного вождя не понравилась: старше его по возрасту, да и к тому же — не девственница. Когда Гита перевела мои слова, я вспомнил несчастную Медвяную Росу и недипломатично заявил:

— Я не хочу обижать своего приемного сына, как вы когда-то не захотели обидеть своего любимого брата Беллерофонта, позволив ему взять себе в жены против ее воли самую прекрасную женщину на свете. Услышав эти слова в переводе Гиты, Гонорий побледнел и спросил:

— Откуда сын повелителя джурджени знает об этом? Не успел я открыть рот, как на помощь подоспел Толемей-хан:

— Сын повелителя джурджени прочитал мое сочинение о том, как я четыре года тому назад в результате наводнения оказался на Красных Камнях, — и для наглядности развернул перед Верховным вождем свиток пергамента.

— Беллерофонт — в царстве Мертвого леса, где нет ни звука, ни света, ни запаха. Он с лихвой поплатился за подлое похищение и самоубийство Медвяной Росы. Тибул Храбрый отомщен, — медленно произнес Гонорий, и неожиданно поставил вопрос ребром: Надеюсь, сын повелителя джурджени не обидит меня отказом самому стать мужем моей дочери? Тогда наши добрососедские отношения и военный союз станут прочнее бронзы и дороже золота.

— Пусть будет так! — согласился я, понимая, что на этот раз от Ириски мне уже не отказаться.

— Свадьбу начнем в день открытия летней ярмарки, то есть через двенадцать дней — предложил Гонорий. Возражений не последовало. Первый день традиционной международной летней ярмарки на реке Ипуть соответствовал первому дню месяца луктор (июнь). Заканчивалось же это мероприятие на 7-й день того же месяца. Следующая традиционная ярмарка, которая называлась осенней, если привести даты в соответствие с лунно-солнечным календарем джурджени, происходила на том же месте с первого по седьмой день месяца топаз (сентябрь). Незадолго до отбытия посольства орландов между мною и Ириской на верхнем ярусе сторожевой башни, куда я ее пригласил для того, чтобы сверху полюбоваться окрестностями, в присутствии переводчицы Гиты состоялся задушевный разговор. Молодая вдова, смущаясь и робея, рассказала мне о себе и о своей несчастливой судьбе. Ее много раз сватали за сыновей местных племенных вождей, но всякий раз сватовство завершалось ничем: то ее приданое родственников жениха не устраивало, то сам жених вызывал у нее отвращение. Наконец, ее по любви выдали замуж за юношу из рода Черного Кабана, и опять несчастье: муж умер от неизвестной болезни, вернувшись с охоты, как незадолго до этого скоропостижно скончался его старший брат Аггей — самый меткий среди орландов стрелок из лука. Прожив с мужем больше года, Ириска так и не забеременела, хотя очень мечтала стать матерью. Выслушав Ириску, я попросил Гиту подробнее рассказать о таинственной болезни, от которой страдают орланды: каковы ее признаки и много ли людей умерло в последние три года по означенной причине? В ответ я услышал, что не менее половины из тридцати умерших перед смертью страдали от резей в желудке, выпадения волос и ломкости ногтей. И это означало, что, наверное, все дело в невидимых лучах смерти, источник которых, по моим сведениям, находился в Соляной пещере. Если орланды по-прежнему добывают там соль, то это может обернуться катастрофой не только для них, но и для всех, кто у них эту соль покупает. Но как им об этом сказать?! Вопросами подготовки к свадьбе со стороны невесты занимались брат Верховного вождя Капуцин, Гита и Верховный жрец Колыван, у которого были свои причины добиваться устройства данного брака. Со стороны жениха в переговорах участвовали Толемей-хан и его слуга Следопыт, который в Эльдорадо выполнял обязанности секретаря Народного собрания, а по совместительству — бухгалтера материальных и денежных средств. Ему трижды пришлось побывать в фактории на месте слияния двух рек: Ипуть и Елены, — чтобы обсудить регламент предстоящего торжества и согласовать приданое невесты. Я хотел бы провести мероприятие как можно скромнее, но стразу натолкнулся на стену непонимания. В представлении моих будущих родственников празднование бракосочетания между дочерью Верховного вождя орландов и сыном императора джурджени должно было стать важным политическим событием для всех местных племен и народов. Свадебные торжества планировалось начать на Красных Камнях, продолжить в фактории и завершить в Эльдорадо. Граждане Эльдорадо отнеслись к известию о моей помолвке с дочерью вождя могущественного соседнего племени одобрительно и даже предложили переселиться с будущей семьей в сторожевую башню, приспособив ее ярусы под жилые помещения. За день до отбытия на Красные Камни я утвердил окончательный состав делегации, в которую вошли полсотни проверенных бойцов из экипажа «Клементины», бывший шеф-повар Рутений и бывший слуга Толемей-хана Следопыт. Сам Толемей-хан оставался в Эльдорадо.

Народное собрание уполномочило его на время отсутствия Тезей-хана исполнять все его «царские» полномочия. И какая свадьба без музыки и танцев? Тут, правда, возникла проблема. Все бывшие наложницы, профессионально обученные музыке, пению и танцам, вышли замуж, у некоторых родились дети. Марине каким-то образом удалось договориться с семью женщинами, не обремененных грудными детьми и еще не слишком беременных. Специально для них я распорядился построить на верхней палубе «Эсмеральды» пирамидальный шатер из кедрового лыка и полос вываренной бересты. Алексхан тоже просился взять его с собой, но за год у него заметно выросла грудь, и я стеснялся показывать его орландам. Тогда он выпросил у Марины ее платье, сделал женскую прическу, выщипал брови, подвел глаза сурьмой и преобразился в девушку, столь обворожительную в своей странной красоте, что я включил его в состав своей свиты. В женском музыкальном песенно-танцевальном коллективе как раз не хватало кифареда — музыканта, играющего на кифаре, и Алексхан, получивший хорошее музыкальное образование, вполне мог его заменить. Бывшие девушки из гарема с радостью приняли его в свой коллектив, полагая, что его перевоплощение, это — шутка, розыгрыш, маскарад. Капитаном и командиром экипажа галеры я назначил илинойца Тараса, имевшего опыт хождения по северным рекам и возглавлявшего экипаж купеческой ладьи во время дипломатической миссии Толемей-хана на Красные Камни. В самый последний момент за несколько часов до отплытия состав свадебно-дипломатической делегации пополнился представителями дружественного племени южных тунгусов. Князь Бильдыев, следуя вместе с соплеменниками на летнюю ярмарку, ненадолго завернул в Эльдорадо в сопровождении 25-летнего сына Нурлана и двух снох, чтобы передать колонистам в подарок пять низкорослых, покрытых густой шерстью, лесных буйволов: трех коров и двух бычков. Я уже успел забыть, когда во время их первой встречи попросил Бильдыева доставить в поселение на реке Шакти этих животных: неприхотливых, внешне похожих на зубров, и способных к одомашниванию. Но старик обещание помнил, и платы за буйволов не попросил, объяснив свою щедрость желанием отблагодарить Толемей-хана за то, что год тому назад он вырезал у его старшего сына и наследника Нанухака аппендицит, и тем самым спас от преждевременной смерти. Узнав о том, что я собираюсь жениться на Ириске, Бильдыев очень обрадовался. Он ведь сам состоял с Гонорием в родственных отношениях. Его дочь Раулена была женой Беллерофонта, и после его смерти вернулась к отцу с двумя детьми — родными племянниками Гонория. Его старший сын Нанухак, — тот самый, у которого Толемей-хан вырезал аппендицит, — был женат на дочери Гонория Селене. И он решил воспользоваться представившейся ему возможностью повидаться с Гонорием, которого, по правде говоря, считал гордецом и себялюбцем, предложив мне свою кандидатуру на роль друга жениха, то есть шафера. Не забыл он и про местные обычаи, объяснив, какие подарки я должен преподнести родственникам невесты: братьям — настоящие охотничьи трофеи, а сестрам — сувениры из золота, речного жемчуга и самоцветов. Так как с убоем промысловых зверей из-за отсутствия соответствующих навыков у колонистов было туговато, Бильдыев приказал своим сыновьям Нанухаку и Нурлану отправиться на стойбище на берегу Елены, чтобы к утру до его прибытия прирезать, освежевать, и, по возможности, засолить и закоптить дюжину самых жирных оленей. Мы разговаривали на языке, который помнили со времен прежней жизни, из которой были безжалостно вырваны, причем, каждый по-своему. После хорошей дозы ячменной водки Бильдыев признался, что попал в Северное Забайкалье вместе со своей семьей и стадом домашних оленей, когда «небо раскололось пополам, и наступил конец света». Я понял, что он имеет в виду взрыв огромного небесного тела, известного мне под названием «тунгусский метеорит» и спросил у него, как он догадался о том, что я — тоже «Пришелец». На этот вопрос Бильдыев ответил буквально следующее: «Ругался ты, как извозчики в Иркутске. Я услышал и сразу все смекнул». По правде говоря, я уже забыл, в какой момент первой встречи с Бильдыевым позволил себе крепко выразиться, но, в связи с тем, что старик помянул известный мне город на побережье Байкала, сразу оживился и засыпал его вопросами. К моему удивлению Бильдыев помнил не только тогдашнего государя-императора Николая II и членов его семьи, но также и то, кто был в Иркутске градоначальником и полицмейстером. Рассказ о своем перемещении в иное пространство и время Бильдыев продолжил на следующий день, когда «Эсмеральда» отошла от причала и, сплавляясь вниз по течению Шакти, за три дневных часа достигла реки Елены. Здесь начиналась цепь живописных холмов — Медвежья гряда, обозначавшая старое русло своенравной реки Елены. Наша дружеская беседа проходила в уютной командирской каюте в носовой части судна.

Каюта занимала всю ширину корпуса и была оборудована двумя большими боковыми иллюминаторами. В ней очень рационально разместились двуспальная кровать с пологом, умывальник с помойным ведром, встроенные шкафы (для одежды, белья и посуды), секретер и оружейный ящик. Перед оружейным ящиком, который можно было использовать также и в качестве сидения, свободно помещался раскладной обеденный столик. После завершения трапезы столик задвигался под кровать. О самой «тунгусской катастрофе» Бильдыев рассказывал неохотно. За три дня до катаклизма какой-то странный человек с безумными глазами, по виду монах, настойчиво просил его как можно скорее отправлялся на север, однако он остался на своем кочевье в районе реки Подкаменная Тунгуска, который после взрыва окутал густой и липкий туман.

Выбравшись из пелены тумана, он и его родственники очутились в совсем другой тайге и под другим небом. В тот памятный год Бильдыев был силен, удал, хорош собой, и у него было ручное огнестрельное оружие с двадцатью пятью зарядами. С помощью этого оружия он подчинил себе вымирающее племя паризиев, промышлявшее охотой и рыболовством, обучил их оленеводству и стал их вождем. С момента перемещения Бильдыева в иное пространство и время прошло более тридцати лет. Уже выросли его дети от двенадцати жен, от детей пошли внуки, но он все равно продолжал скорбеть о прежнем мире, сгоревшем, по его мнению, в небесном пламени Апокалипсиса. Во время нашей беседы в каюту несколько раз заглядывала седая противная старуха, увешанная амулетами. Это была шаманка по имени Айдан. Бильдыев прихватил ее «на счастье», когда «Эсмеральда» сделала остановку у стойбища его соплеменников на берегу Елены.

Кроме старухи-шаманки Бильдыев попросил меня взять на борт младшую жену Лисичку, сына Нурлана, сноху Альчидай и двух дочерей: Иниру и Чайку, — невест на выданье, которых он хотел представить младшим сыновьям Гонория. Я не возражал, полагая, что в обществе с сородичами старик будет чувствовать себя более комфортно. Когда старуха-шаманка заглянула в каюту в четвертый раз, я не выдержал, и спросил у Бильдыева, что ей нужно. Он вышел из каюты, поговорил со старухой и, вернувшись назад, сообщил, что Айдан «не нравится тот, кто сидит под большой перекладиной». Я ничего не понял и попробовал разобраться. Выйдя на палубу, я жестами попросил Айдан объяснить ему, что ее так обеспокоило. Шаманка показала мне на Алексхана, который, сидя на лавочке под фок-мачтой, играл на кифаре.

— Это — не человек, а шайтан. Он — мужик и баба — перевел ее речь Бильдыев.

— Что делать? Бывает и такое— замялся я и развел руками.

— Камлать надо, чтобы мужика от бабы отделить! — продолжал переводить слова старухи-шаманки Бильдыев.

— Получится ли? — засомневался я.

— У нее получится. Она шибко сильная. Самая сильная из всех шаманов, каких моя знала — уверенно заявил Бильдыев.

— Чем черт не шутит. Пусть попробует — нехотя, согласился я. Бильдыев и Айдан о чем-то между собой поговорили, и после этого Бильдыев сообщил мне следующий план: вечером, когда галера встанет на стоянку, надо усыпить Алексхана маковым соком, положить между трех костров, и ровно в полночь начать камлание. К утру, если все пройдет удачно, Алексхан станет либо мужчиной, либо женщиной. Я лишь пожал плечами и отправился на капитанский мостик, чтобы проверить, как капитан Тарас справляется со своими обязанностями. Убедившись в том, что все в порядке, я предложил Бильдыеву продолжить прерванный разговор. В ответ старик лукаво улыбнулся и сказал буквально следующее:

— Мой хочет здесь быть, ветер дышать, а твой — отдыхать. Я расценил его слова, как отказ продолжать беседу, и спустился по трапу в свою каюту. Открыв дверь, я сразу обратил внимание на то, что кровать разобрана и в ней кто-то лежит, укрывшись с головой пуховым одеялом. Возмущенный такой наглостью, я сдернул одеяло с непрошеного гостя и обнаружил младшую жену Бильдыева Лисичку — молодую коренастую женщину с матово бледным лицом и монгольским разрезом глаз. Лисичка была уже раздета и стыдливо прикрывала ладонями свои маленькие груди. Прочитав в ее взгляде выражение мольбы и испуга, я улыбнулся и произнес на тунгусском языке единственную фразу, которую знал: «Здравствуй! Не бойся! Я — твой друг». Лисичка радостно заулыбалась, повторила вслед за мною те же слова, похлопала себя по животу и раздвинула ноги. «Ай да Бильдыев! Ай да хитрец!

Придумалтаки, как со мной породниться», — рассмеялся я, закрыл дверь изнутри на засов и стал раздеваться. Тихим вечером, когда уставшее за день солнце тонуло в знойном мареве заката, «Эсмеральда» торжественно и гордо под парусами, поднятыми на обеих мачтах, проследовала мимо фактории. На берегах Елены горели костры. Ветер доносил запах дыма, еды и зычные голоса прибывших на летнюю ярмарку представителей разных племен и народов Северного Забайкалья и Прибайкалья. Я открыл окно-иллюминатор, расположенное у изголовья кровати и высунул голову. Лисичка тоже захотела посмотреть, что происходит на берегу, и шлепнула меня по голой спине. Я ничуть не рассердился и подвинулся, чтобы ей тоже было видно. Когда за окном перед ними открылась безбрежная гладь Голубого залива, мы вернулись в исходное положение. При этом я ни на минуту не забывал о галере и чувствовал ее ход. Вот пройден поворот, курс — фордевинд. Северо-западный ветер давит в паруса, опасно потрескивают мачты, гикшкоты и ванты, готовые лопнуть, жалобно звенят. Лисичка, извиваясь подо мною, стонет все громче и громче: «М… ммм… мммм…» Внезапно галера резко накренилась на левый борт, и мы скатились с кровати на пол, застеленный мягким ковром. Вскочив на ноги, я стал одеваться, чтобы поспешить на помощь капитану Тарасу. Лисичка, заглянув под кровать, рассмеялась и что-то громко сказала. Я вначале подумал, что она увидела ручного хорька, которого я держал в каюте для борьбы с крысами, но все оказалось гораздо хуже: из-под кровати, сконфуженно улыбаясь, вылезли дочери Бильдыева Инира и Чайка.

Девушки дрожали, но не от страха, а от холода, так как из одежды на них были только маленькие кожаные передники для прикрытия и оберега передней, нижней части тела. Судя по их одежде, а точнее — по ее отсутствию, Бильдыев отправил их на помощь младшей жене. Я показал Лисичке кулак и приказал девушкам укладываться на кровать, — не для того, о чем они подумали, наверное, а для того, чтобы согреться. Поднявшись на капитанский мостик и оценив обстановку, я приказал убрать лишние паруса и посадить людей на весла. Галера перестала зарываться в волнах и выровняла ход. Впереди по курсу показался Красивый каньон — речное ущелье, сдавленное с обеих сторон скалами высотой в 20–30 метров. В самом узком месте каньона течение было настолько сильным, что путешественники, поднимающиеся вверх по реке на челнах, лодках и ладьях, вынуждены были с трудом продвигаться вперед, цепляясь баграми и крючьями за отвесные стены, сложенные светло-серыми и розоватыми известняками. К счастью, дул попутный ветер и «Эсмеральда» при помощи парусов, сорока гребцов и умелого лавирования благополучно миновала теснину. На закате солнца «Эсмеральда» подошла к устью небольшой реки под названием Полынь. Я приказал капитану Тарасу искать подходящее место для якорной стоянки и предстоящего ночлега. Место нашлось довольно быстро. Его порекомендовал Бильдыев, вспомнив «про два холма и горячий ручей», где он когда-то зимовал вместе со своими соплеменниками. Прошел еще час, и настала пора для долгожданного ужина. На галере остались только вахтенные; все остальные: члены экипажа, гости и женский музыкально-танцевальный коллектив, — сошли на берег, разожгли костры, поставили шалаши и с нетерпением ждали, когда в трех медных котлах сварится оленина. Чтобы подбодрить уставших гребцов и матросов, я приказал боцману Корейка спуститься в трюм и доставить на берег бочонок розового вина, когда-то хранившегося в винном погребе Летнего дворца на мысе Принцессы грез. Дождавшись, когда все насытятся, я попросил свою любимицу Полину, обладавшую потрясающим голосом и помнившей наизусть все нотные сборники, под аккомпанемент кифары исполнить какой-нибудь свадебный гимн, — якобы для того, чтобы проверить, как она подготовилась к предстоящему выступлению перед публикой. Пение и музыкальное сопровождение всем понравились, и я, подозвав к себе исполнителя и аккомпаниатора, собственноручно преподнес им кубки с вином. Согласно намеченному плану, в кубок, который я преподнес Алексхану, Бильдыев незаметно добавил сколько-то капель экстракта макового сока. После того, как Алексхан осушил поданный ему кубок, его неудержимо потянуло ко сну. Он даже не добрался до своего шалаша, заснув прямо у костра. В тот момент никто не придал этому никакого значения, полагая, что он либо слишком устал, либо к алкогольным напиткам непривычен. Ближе к полуночи Бильдыев и шаманка Айдан на выбранной ими поляне разложили три костра. Я и сын Бильдыева Нурлан на носилках перенесли туда спящего гермафродита. Айдан взяла в левую руку бубен, украшенный разноцветными узорами и увешанный амулетами из кости, в правую — деревянную колотушку, что-то протяжно пропела и трижды ударила колотушкой по туго натянутой коже. «Духа шибко сильного к себе зовет. Когда он придет, тебе страшно будет. К лодке своей шагай, Лисичке живот надувай, назад не смотри. Нурлан дрова будет рубить, а мой в костер дрова кидать», — сказал Бильдыев, осторожно взяв меня за локоть. Я решил не перечить и отправился в лагерь, но по дороге не удержался, остановился, прислушался и оглянулся. «И… Иее…Иес»., — издалека доносились окончания протяжных звуков ритуальной песни Айдан и глухие удары бубна. Я сделал несколько шагов вперед, и неожиданно упал. Несколько минут спустя, повторилось то же самое: я споткнулся буквально на ровном месте. После этого, не оглядываясь, я добрался до лагеря, перекликнулся паролем с часовыми и отправился на галеру. Поднявшись по сходням, я поговорил с вахтенным матросом и остановился подле пирамидального шатра, в котором расположились его бывшие наложницы.

Прислушавшись, я различил не только женские, но и мужские голоса, и откинул полог, прикрывающий вход. В шатре я застал капитана Тараса и боцмана Корейка, которые развалились у камелька на мягких парчовых подушках. Увидев меня, мужчины вскочили, и капитан Тарас заплетающимся языком стал докладывать о том, что: «За время отсутствия их высочества присутствия ничего подозрительного не наблюдалось». Я нагнулся, поднял с пола кожаную флягу, открыл, понюхал и выплеснул остатки вина темно-рубинового цвета с ярким ароматом специй на капитана Тараса. Тот все понял правильно, и попросил разрешения выброситься за борт. Я сказал, что не возражаю, после чего капитан Тарас и боцман Корейка, ползком, на четвереньках, с позором, выбрались на палубу. Я пожелал женщинам спокойной ночи, и направился в каюту.

Открыв дверь, я сразу же при входе споткнулся обо что-то мягкое, нагнулся и обнаружил дочерей Бильдыева Иниру и Чайку, мирно сопевших на полу в своих меховых спальных мешках. На кровати, как того и следовало ожидать, почивала Лисичка, которая, как только я прилег, придвинулась ко мне и, опахнув мое лицо горячим дыханием, заключила в свои объятия. Проснувшись незадолго до рассвета, я оделся и вышел на палубу.

Утренние сумерки окутали спящую землю. Под фок-мачтой, скрестив ноги, сидел Бильдыев и курил глиняную трубку. Рядом с ним, свернувшись калачиком на куске мятой парусины, устроилась старуха-шаманка и что-то спросонья бормотала.

— Баба у Айдан получилась. Смешная, однако, — зевая и потягиваясь, доложил он.

— Где он, то есть она? — забеспокоился я.

— Дрова рубит, злая шибко, — улыбнувшись, объяснил он и показал в сторону берега. Алексхана я застал у костра — тот устанавливал на треноге большой медный чайник и своим обычным хрипловатым голосом переругивался с шеф-поваром Рутением. Внешне гермафродит также нисколько не изменился. Те же вьющиеся каштановые волосы, большие карие глаза, вздернутый носик и полные чувственные губы.

— Привет, Алекс! И тебе Рутений желаю доброго утра и удачного дня! — приветствовал я их, но Алексхан густо покраснел и отвернулся.

— Алекс, подойди ко мне, — попросил я, но тот не послушался и, путаясь в полах длинного платья из блестящей тафты и фая, побежал в лес. В три прыжка я догнал его, схватил за плечи и рванул к себе.

— Что они с тобой сделали? Покажи! — строго приказал я. Алексхан испуганно замотал головой, но затем, преодолев страх и смущение, подхватил подол платья и задрал выше бедер. Так и есть, пенис исчез! О том, что он когда-то существовал, напоминал холмик скопления жировой ткани, которая, вероятно, должна была со временем рассосаться. Но и интимных женских мест приятные черты я не обнаружил. У Алексии, как теперь следовало называть гермафродита, была «костянка», то есть недоразвитый женский орган с инфантильными половыми губами. Такую девушку в Империи джурджени, даже если она прекрасна лицом и образована, не только бы ни в какой гарем не взяли, но шансов выйти замуж не было никаких. Глядя на Алексию со смесью жалости и отвращения, я объявил ей, что отныне она никогда больше не наденет мужского платья, не будет заниматься мужской работой, и что вскоре основной ее обязанностью станет обучение дочери Верховного вождя орландов Ириски языку и письменности джурджени.

— Я лучше утоплюсь! — захныкала Алексия.

— Цыц! Будешь мне перечить, выдам замуж за Бильдыева! — пригрозил я ей и приказал немедленно отправляться в его каюту, будить гостей и заниматься уборкой.

III

На Красные Камни мы прибыли только под вечер, так как идти против течения при попутном, но очень порывистом ветре можно было лишь с малой скоростью. Только команда гребцов сушила весла, наслаждаясь отдыхом, как новый поворот румбом вынуждал срочно убирать паруса, хватать весла и грести, грести, чтобы галеру не выбросило на мель.

Поскольку гребцы совсем выбились из сил, я приказал встать на якорную стоянку не у Главного причала, как он договаривался со своим будущим тестем, а у Перламутровой башни. Пока члены экипажа переодевались в праздничные одежды и готовились к высадке на берег, к «Эсмеральде» на маленькой лодке-ялике подошел встревоженный старший сын Верховного вождя Кочубей. Выяснив, в чем причина опоздания, Кочубей попросил чуточку подождать, и, примерно через час вернулся назад, но уже не на ялике, а на ладье Верховного вождя и предложил принять на борт «самых прекрасных помощников». Ими оказались пятнадцать девушек из отряда старших учениц под командованием Урсулы-грозы хунхузов. Заметив, что Урсула тоже собирается сесть за весла, я жестами пригласил ее на капитанский мостик. Она очень удивилась, но приглашение приняла. Таким образом, через четыре года мы снова встретились, хотя узнать меня в новом обличии она, разумеется, не могла. Так и подмывало меня заговорить с ней на языке орландов, но я изо всех сил сдерживался, употребляя вместо слов жесты и мимику. Она заметно постарела, ссутулилась, через ее лицо, наискосок: с левого виска до правой нижней челюсти, — проходил глубокий шрам от раны, полученный ею прошлой зимой от медведя-шатуна, внезапно заявившегося на дальний дозор у реки Лопарь. С бурым мишкой ей удалось справиться, но следы этой схватки навсегда остались на ее лице. Про тот случай она, правильно поняв меня, вынуждена была «рассказать», в виде пантомимы. В какой-то момент наши взгляды встретились, и я почувствовал, как у меня надсадно заныло сердце. Получив подкрепление, экипаж «Эсмеральды», подбадриваемый музыкой и песнями, навалился на весла, и, примерно, за час, довел судно до Главного причала, где уже с полудня собралась толпа встречающих. При появлении «Эсмеральды» встречающие замерли. Замечательно стройные обводы корпуса, плавно перетекающие в грациозно изогнутые штевни, и резные позолоченные изображения сказочных животных вызвали неподдельное восхищение. Психологический эффект усиливали закатные лучи солнца, преломившиеся об отложения красного гранита. У зрителей, стоящих на берегу, возникло ощущение, что прекрасная галера словно спустилась с неба. Шквал рукоплесканий и восторженные возгласы в честь Тезей-хана огласили Красные Камни. Я сошел по сходням на берег и стал подниматься по лестнице, вырубленной в стене каньона. Следом за мной шли «друг жениха» Бильдыев и его младшая жена Лисичка. Бильдыев давно мечтал о том, чтобы сбить со своего свата спесь, и, кажется, этого добился, давая понять, что приходится знатному гостю орландов не только шафером, но и «братом по жене». На нижней площадке пролета лестницы меня встречали сестра Верховного вождя Гита и невеста Ириска, разодетые в шелк и соболя.

Гита держала в руках серебряный поднос с хлебом-солью. После того, как я отведал хлеба с солью и троекратно поцеловался с невестой, она подхватила меня о под руку и повлекла за собой на вторую площадку, где нас встретил Верховный жрец орландов преподобный Колыван. Заметив отчаянные сигналы Гонория, Колыван властным жестом приказал нам опуститься перед ним на колени. После этого он прочитал короткую молитву и легонько ударил нас по плечам и по спине своим золоченым посохом. Таким образом, в присутствии всего честного орландского народа он, данной ему духовной властью, он объявил господина Тезей-хана и госпожу Ириску мужем и женой. Следуя за Колываном, мы поднялись на третью площадку, где нас встречали старейшины девяти родов. В одном из старцев я с радостью опознал деда Михея — главу рода Белохвостого Оленя, и так расчувствовался, что против регламента поздоровался с каждым старейшиной за руку.

Ириска, следуя моему примеру, приседала в низком поклоне. Ступени закончились, и мы очутились в окружении орландского народа, который приветствовал нас восторженными возгласами и бросал под ноги летние цветы: герберы, лилии, хризантемы и статицы. Краем глаза я видел в толпе знакомые все лица: Ерофея, Лаванду, Гарегина, Фиалку, Юлия и Нару. Сердце подсказывало мне, что где-то рядом находится милая Березка и наши дети. Но опознать ее среди многих женщин с малыми детьми я, к сожалению, не смог. И тут я заметил стройную молодую чернокожую женщину с грудным ребенком за спиной в рюкзачке. Это, несомненно, была моя приемная дочь Сара Гудвин. Я остановился и, как бы шутя, спросил у сватьи Гиты, с каких пор ее соплеменники почернели, но из-за шума она меня не услышала.

Сделав еще несколько шагов, я снова остановился, так как узнал Агату. Бывший Центурион постоянного войска племени орландов была одета в скромную одежду из грубого холста и оленьей замши; ее волосы стали совсем седыми и лицо покрылось глубокими морщинами.

— Гонорий хочет знать. Ты сразу пойдешь в дом к невесте, или хочешь отдохнуть? — спросила меня Гита, когда свадебная процессия поравнялась с подворьем Кочубея.

— Пойдем к невесте, не будем тянуть — сказал я, поскольку это место сразу вызвало неприятные воспоминания. Гита красноречивым жестом: средний палец — вверх, а остальные четыре прижаты к ладони, — дала понять Верховному вождю, что жених не возражает против того, чтобы свадебные торжества начались прямо сейчас. Гонорий понимающе кивнул головой и, зычным возгласом установив тишину, объявил о том, что приглашает званых гостей в свою резиденцию. Во время торжественного шествия свадебной процессии от Главного причала до резиденции Верховного вождя моя невеста Ириска несколько раз пыталась со мною заговорить. С помощью Гиты она с грехом пополам выучила несколько фраз на языке джурджени и пыталась порадовать меня лингвистическими способностями. «Не парься, милая! Толемей-хан за зиму обучил меня вашему языку», — шепнул я ей на ухо, и она, обрадованная, приняла мое заявление за чистую монету. Париться нам, однако пришлось, причем, не в переносном, а в буквальном смысле, и даже не вдвоем, а втроем — вместе со сватьей Гитой. Когда свадебная процессия достигла резиденции Верховного вождя, званые гости прошли во двор, на котором были расставлены столы. Незваные гости остались за воротами в ожидании, когда слуги Гонория (домашние рабы и рабыни) выкатят им бочки с пивом, вынесут кожаные фляги с медовухой и закуску в виде копченого мяса, колбас и сдобного хлеба. Пока накрывались столы и званые гости знакомились со спутниками жениха и развлекались песнями, новобрачных, чтобы они поближе друг с другом познакомились, отправили на совместное омовение в хорошо устроенную баню с деревянным бассейном и уютной комнатой отдыха. По приказу Гонория расторопные слуги осветили банное помещение толстыми восковыми свечами, медленно тающими в напольных деревянных канделябрах. Верховный вождь правильно решил, что, когда Тезей-хан и его дочь выйдут из бани, у недоброжелателей, вроде князя Бильдыева, вряд ли повернется язык утверждать, что они ограничились одними лишь водными процедурами. Оказавшись в бане, то есть, можно сказать, в своей любимой стихии, я сразу взял инициативу в свои руки: заварил березовые веники кипятком, поддал жару и устроил для Ириски и Гиты столь интенсивную паротерапию, что они едва ее выдержали. Пока женщины отдыхали на широких лавках, накрывшись льняными простынями, я попарился сам, поплескался в бассейне, еще раз попарился, полил себя ключевой водой из деревянного ковшика и лишь тогда, бодрый и повеселевший, заглянул в комнату отдыха и поинтересовался у сватьи насчет дальнейших планов. Гита, очевидно, перепутав квас с медовухой, запрещенной орландским амазонкам к употреблению, стала плести что-то невнятное, но я понял все правильно: подошел к Ириске, сдернул с нее простынь, взял в охапку и посадил на колени. Испуганно всхлипнув, она обняла меня за шею и мы в первый раз поцеловались, а затем попробовали, в положении лежа, как подходим друг к другу физиологически. Оказалось, что в этом смысле у нас все очень ладно, будто мы созданы друг для друга.

— Ты — чудо! — воскликнула я, убедившись в том, что наш брак может быть счастливым.

— Ты — настоящий тигр! — призналась удовлетворенная Ириска. И, вот, на Красные Камни опустилась прозрачная летняя ночь. Во дворе резиденции Верховного вождя орландов горели костры, было шумно и весело. Народу за столами собралось человек сто, не меньше.

Появление новобрачных было встречено радостными криками и аплодисментами. Перед тем, как выйти к гостям, я переоделся в придворный камзол из черного бархата, усыпанный драгоценными камнями. Одежду в предбанник доставил мне Следопыт, который, в свою очередь, переоделся в мои золоченые доспехи, чтобы их, не приведи господи, не украли. Моя супруга тоже переоделась; ее белоснежное платье из тончайшего шелка и головной убор в виде бархатной шапочки черного цвета с клювом и украшениями из страусиного пера символизировали птицу, попавшую в силки хитроумного птицелова. Это платье, кстати, когда-то принадлежало Марине, а головной убор — Полине, которая его сразу узнала, и от обиды чуть не заплакала. Но орланды, конечно, про это ничего не знали, и искренне радовались тому, что их соплеменница выглядит, как настоящая принцесса. Верховный жрец Колыван поздравил нас с почином и пожелал рождения сына-богатыря. Верховный вождь Гонорий в это время тормошил свою сестру Гиту, пытаясь привести ее в чувство и напомнить ему слова его высокопарной речи, которую они совместными усилиями составили. Гита, успев хлебнуть еще медовухи, таращила на него глаза и интересовалась, кто он такой. За праздничным столом повисла неловкая пауза. По моему знаку женщины из музыкально-танцевального коллектива взяли инструменты, встали в кружок и заиграли первую часть свадебного музыкального канона композитора Шестипалого. Орланды, впервые услышав музыку в исполнении оркестра, восприняли ее, как волшебство. Когда же красавица Полина взволнованно запела: «Славься Геспера, славься Любовь и жених и невеста», — у многих из глаз потекли слезы. «Ничего, ничего. Еще не утро. Они нас музыкой, а мы их в танцах запросто переплюнем!»— решили старейшины родов и, не сговариваясь, послали гонцов в свои приюты за самыми лучшими танцовщицами. Но, увы, как орландки не старались, превзойти гостей в танцевальном мастерстве им также не удалось; разве что Сара Гудвин — младшая жена охотника Демьяна из рода Желтого Быка — своим танцем Антилопы доказала, что может на равных состязаться с профессионально обученными наложницами гарема их высочества Тезей-хана. Шумное веселье продолжалось до самого утра. Несколько раз мы выходили за ворота резиденции, чтобы принять поздравления и скромные подарки от орландов, которые не относились к числу «уважаемых людей», то есть представителей родоплеменной знати. Среди тех, кто пришел поздравить Ириску и пожелать ей счастья в супружеской жизни, была Нара, а вместе с ней, как я догадался, ее дочь и моя бывшая жена Березка. За прошедшие четыре года она повзрослела и похорошела, но голова ее была повязана черным траурным платком. Вернувшись к праздничному столу, я сразу навел у Ириски справки по поводу Березки: кто она такая, из какого рода и по кому печалится? Моя супруга, уже привыкнув к тому, что может общаться со мной без переводчика, объяснила, что молодая женщина в черном платке — вдова великого охотника Тимура из рода Белохвостого Оленя, и что она дала клятву до конца своих дней хранить верность покойному мужу. Когда я услышал эти слова, то, конечно же, расстрогался, и твердо решил при случае отправить бывшим сородичам богатые подарки. Рано утром молодожены и гости перешли из резиденции Верховного вождя в подворье Кочубея. Важным моментом свадебной церемонии являлся выход Ириски из отчего дома, — она должна была всячески изображать, что этому противится, и ее уводят силой. Однако, судя по тому, как Ириска себя вела, все видели, что она несказанно рада тому, что следует за своим мужем. На подворье Кочубея мы до полудня отдыхали, отобедали и затем в назначенное Гонорием время вышли на Главный причал, где собрались и готовились к отплытию на традиционную летнюю ярмарку на реке Елене торговые представители всех орландских родов со своими семьями. Гребцов в каждой большой дощатой лодке с плоским и приподнятым в носовой части днищем было 7 или 8 человек, каждый отвечал за свое однолопастное весло. Длина весел была разная: носовые короче, за ними сидели женщины; бортовые — длиннее, и за ними сидели самые крепкие мужчины. По просьбе тестя я принял на борт «Эсмеральды» двух его жен с детьми и большое количество товара (в основном — бочонки с пивом и мешки с желудевой мукой). Туда же погрузили и приданое невесты, включая трех служанок-рабынь. Вообще-то рабство у колонистов было отменено, но я надеялся на то, что Народное собрание разрешит мне, в порядке исключения, содержать небольшой штат прислуги, как это принято в домах знатных людей всех соседних племен. Получив со всех лодок подтверждение полной готовности, Гонорий протрубил в рог, и шумная кавалькада стартовала в направлении фактории. По сложившейся традиции первыми отчалили лодки рода Росомахи, за ними следовали «быки», «куницы» и «лошади». Ладья Верховного вождя держалась где-то посредине «кильватерного строя», не зарываясь вперед. Таким образом, Гонорий мог держать в поле зрения весь караван, и особыми сигналами охотничьего рога подбадривать отстающих, возвещать об остановке или ускорении движения. По причине встречного ветра «Эсмеральда» шла весельным ходом, стараясь не отставать от ладьи Верховного вождя. Гребцы и матросы, поддав крепкого орландского пива, которым их угостили на прощание слуги Верховного вождя, весело переговаривались между собой. Кто-то даже пытался запеть, но выходил полный разнобой, пока боцман Корейка не напомнил экипажу о том, какой сегодня день и зычным голосом затянул непристойную иллинойскую народную песню под названием «Вот невеста идет». В качестве припева в ней использовалась первая и последняя строфа: «Под венец, шагом марш!» …Широкая, плавная, могучая равнинная река. Прозрачная синева летнего жаркого неба. Даль туманится и подрагивает, как мираж в пустыне. Недолго постояв на капитанском мостике, я вернулся на верхнюю палубу, пообщался с родственниками Гонория и оленеводом Бильдыевым и отправился в каюту, где меня ожидала Ириска. Она уже успела переодеться в домашний халат, взбила перину и застелила ее тонкими льняными простынями. Я похвалил ее за расторопность, и мы продолжили знакомство друг с другом посредством нежных слов, ласк и поцелуев. У причала орландского подворья Ириска сошла на берег, чтобы лично проследить за тем, как идут приготовления к продолжению свадебных торжеств. Теперь она считалась замужней женщиной, причем, не десятой женой какого-то захудалого князька, а законной супругой настоящего королевича, и ее голос в семейном совете приобрел весомое значение. Она даже внешне преобразилась: высоко подняла голову, вела себя гордо, чуть ли не надменно. Я остался на галере с тремя вахтенными, отпустив остальных членов экипажа к их новым друзьям из племени орландов. Женщины из музыкально-танцевального ансамбля устроились на ночлег в берестяном шатре, перенеся его с галеры на берег. Узнав от распорядителя ярмарки именитого купца Никанора о прибытии галеры «королевича джурджени и орландской принцессы», ко мне пожаловали Толемей-хан и Марина. Они вместе с шестнадцатью колонистами прибыли на ярмарку несколько часов назад на плоскодонной купеческой ладье. Я рассказал им о визите на Красные Камни. Не забыл я упомянуть и про то, как шаманка Айдан превратила Алексхана в Алексию, и попросил Толемей-хана при случае произвести ее осмотр и сделать квалифицированное медицинское заключение. Марина и Толемей-хан, в свою очередь, доложили мне о том, какие товары они привезли на ярмарку и по какой цене они рассчитывают их реализовать. Было уже довольно поздно, когда на галеру в сопровождении дяди Капуцина и двух слуг с горящими факелами неожиданно вернулась Ириска. Толемей-хан к тому времени уже отправился спать на нижнюю палубу. Увидев в каюте Марину, готовящуюся ко сну, Ириска растерялась, не зная, как себя вести. Но вопреки моим опасениям, Марина сделала все правильно: поздравила ее с замужеством, расцеловала, подарила золотую брошь и заверила в том, что мечтает стать ее лучшей подругой. Рано утром, через час после восхода солнца, «Эсмеральда» на веслах вошла в реку Елена и пришвартовалась у выделенного ей распорядителем ярмарки длинного бревенчатого причала, предназначенного для стоянки килевых судов. Это было совсем неподалеку от того места, где разбили лагерь прибывшие на ярмарку колонисты, которые свою плоскодонную ладью вытащили на берег. Рядом с колонистами по соседству расположились соплеменники Бильдыева, которые уже подсчитали свои барыши и веселились. Небольшое стадо северных оленей в количестве тридцати голов, которое они пригнали на ярмарку, в один день было раскуплено торговыми представителями местных племен и купцами, отощавшими в дороге от рыбной диеты. После легкого завтрака я и Ириска в сопровождении Марины, Толемей-хана и трех членов экипажа направились вдоль берега Елены, чтобы на ярмарку посмотреть и себя показать. Купцы и торговцы разных племен и народов выбегали нам навстречу, здоровались, зазывали в свои балаганы, показывали товары и пытались угостить винами и сладостями. От вина и сладостей я отказывался. Мало ли что? Вдруг, тетка Пальмира и братец Банзай-хан подослали на ярмарку под видом купца убийцу-отравителя. По дороге мы встретились с отрядом орландских амазонок во главе с Центурионом Сансарой. По давно установившейся традиции воительницы следили на ярмарке за порядком и улаживали ссоры и конфликты, возникающие между представителями разноязычных племен. Их здесь уважали и побаивались. Мы с воительницами учтиво поздоровались, и, ненадолго остановившись, поговорили с Сансарой о погоде и предстоящих вечером в орландском подворье свадебных торжествах. Краем глаза я наблюдал за своими бывшими приятельницами: Урсулой, Кларой, Соломкой, Викторией, Забавой, Диной, Асей и т. д. Как же мне хотелось подойти к каждой из них, дружески обнять и расцеловать! Прикупив разную мелочь в виде ювелирных украшений, мы вернулись в лагерь колонистов. Бывший шеф-повар Рутений приготовил вкусный и сытный обед, на который я пригласил соседей: старика Бильдыева, трех его сыновей, жену Лисичку и шаманку Айдан. Соблюдая конспирацию, я общался с Бильдыевым на языке жестов, но по окончанию обеда он сделал мне знак, означающий, что у него есть очень важный разговор.

Мы отошли в сторонку, чтобы нас никто не слышал, и Бильдыев сообщил буквально следующее:

— Айдан ночью над шапкой твоей камлала. Шапку Лисичка на память у тебя взяла. Не ругайся. Ты ей шибко нравишься. Ребенок у нее от тебя будет. Настоящий батыр!

— Что духи Айдан про меня поведали? — перебил я его, чтобы поскорее подойти к сути. По существу дела Бильдыев имел не очень приятную информацию:

— Духи сказали Айдан про тебя много хорошего, но и про худое не забыли. Зачем ты степной царице голову отрубил? Курганный царь шибко разгневан. Он тебе мстить. Опасайся воина со шрамом на лице. Он хочет тебя убить. Я искренне поблагодарил Бильдыева за заботу и высыпал ему в ладони пригоршню серебряных монет, чтобы тот передал их Айдан.

Старик сказал, что это лишнее, однако он не против того, чтобы монеты приняла от него в подарок Лисичка. На том мы и договорились. До начала праздничных торжеств оставалось еще много времени, и я спросил Ириску, чем бы она хотела заняться. Она изъявила желание прокатиться на шлюпке и где-нибудь в укромном местечке искупаться. Я не возражал и пригласил с собой на прогулку Марину и Полину, и вскоре мы вчетвером отправились на противоположный берег к песчаной косе, где было безлюдно и тихо. Пока женщины резвились в воде и валялись на горячем песке, я прогуливался по берегу с заряженным арбалетом, надеясь вспугнуть и подстрелить какую-нибудь дичь.

Внезапно я почувствовал, что из-за прибрежных кустов ивы на меня кто-то смотрит. Подав женщинам знак, чтобы они не шумели, я осторожно двинулся к кустам, полагая, что за ними могла спрятаться косуля. Когда до кустов оставалось пять шагов, из-за них, оценив нависшую угрозу, с визгом выскочили трое голых парнишек, и бросились наутек вдоль берега. Ириска и Полина побежали за ними вдогонку и двоих из них очень скоро поймали, скрутили им руки и повели на расправу.

Третий парнишка от погони улизнул, бросился в воду и поплыл.

«Пленники» походили друг на друга, как две капли воды. Я узнал их сразу. Это были мои братья Рико и Люк, повзрослевшие на четыре года.

— Плохо бегаете, ребята! — сердито сказал я им по-орландски. Услышав мой голос, братья-близнецы испуганно переглянулись, заплакали, и стали умолять, чтобы их отпустили. Отпускать без наказания мальчишек, подглядывающих за купающимися женщинами, было неправильно. Пока Ириска и Полина крепко держали Рико и Люка за руки, Марина сходила к кустам ивняка и вырезала поясным ножом гибкую ветку.

— Всыпать по три розги каждому— предложил я самую щадящую меру наказания.

— Мало! Надо в два раза больше, — запротестовала Ириска и пожаловалась: «Эти противные мальчишки уже не в первый раз за мной подсматривают».

— Они, наверное, сироты. Растут без отца и матери — как бы невзначай, намеком, я попросил о снисхождении.

— Ты очень догадлив, мой драгоценный супруг. Это — Рико и Люк из рода Белохвостого Оленя. Четыре года тому назад они потеряли не только родителей, но и старшего брата Тибула Храброго. Пусть будет по-твоему, трех удара достаточно, — согласилась Ириска и собственноручно провела заслуженную экзекуцию. Перед тем, как пуститься в бега, братья-близнецы пронзили меня своими взглядами, потом переглянулись, разом улыбнулись и, отбежав на сотню метров, издали воинственный клич:

— Урал!!! Наш брат с нами! Смерть нашим врагам!

IV

Незадолго до заката солнца «Эсмеральда» под парусами вышла к реке Ипуть и пришвартовалась у деревянного причала напротив орландского подворья. Молодожены и сопровождающие их лица сошли по бортовому трапу, ступили на ковровую дорожку и приблизились к группе встречающих их на лестнице людей: Верховного вождя Гонория и прибывших на летнюю ярмарку представителей родоплеменной знати окрестных племен и именитых купцов. Гонорий горделиво представил меня и мою супругу нас гостям, а мы по широкой деревянной лестнице с резными перилами, проложенной по крутому склону берега, поднялись на ровную площадку, вымощенную булыжником, и остановились у ворот орландского подворья, перед которым уже собралась толпа зевак. Трижды протрубил рог, ворота распахнулись, и из них вышел почетный караул: двадцать орландских амазонок в доспехах и вооружении во главе с Центурионом Сансарой. Воительницы построились в два ряда и образовали живой коридор, через который молодожены и гости прошли во двор, где под открытым небом стояли обеденные столы, ломившиеся от яств и слабоалкогольных напитков. Начало второго этапа свадебных торжеств больше походило на дипломатический раут. Для меня, как предводителя поселившихся на реке Шакти колонистов, данное мероприятие имело важное государственное значение. Это прекрасно понимал и мой друг и советник Толемей-хан, который изо всех сил старался произвести на местных князьков благоприятное впечатление. Знакомясь с ними, он представлялся «визирем» Тезей-хана. Моя бывшая жена Марина исполняла роль «сестры-царевны», а красавица Полина — «племянницы». На рауте присутствовали (вместе с сопровождающими их лицами — советниками и телохранителями) вожди союза северных тунгусских племен Айвыхак, Паналык, Кавак и Юхак, вождь племени москитов Ширак и вождь племени черных аратов Айо. Прочих вождей (белых аратов, кайяпо и далматинцев), которые по разным причинам на летнюю ярмарку прибыть не смогли, представляли их близкие родственники. Нас больше всего беспокоило то, как тунгусы и далматинцы восприняли занятие колонистами нейтральной территории в бассейне реки Шакти. Однако туземцы были настроены миролюбиво и после недолгих переговоров согласились с предложением Толемей-хана считать верховье Шакти вплоть до ее истока «владением королевича джурджени». Именитые купцы вели себя очень сдержанно, зная о том, кто такой Тезей-хан и в каких отношениях состоит с верховной властью империи.

С некоторыми из купцов Толемей-хану удалось конфиденциально поговорить, и он почерпнул из этих бесед немало полезной информации. В полночь гости покинули застолье. Каждый из них, прощаясь с гостеприимным хозяином, то есть с Гонорием, его дочерью Ириской и зятем Тезей-ханом, передал приглашение посетить их подворья и походные шатры с официальным визитом для поддержания и упрочения добрососедских отношений и торговых связей. Время и протокол каждого визита были заранее обговорены и согласованы с Капуцином — младшим братом Гонория. Ночевать в орландском подворье мы не захотели, и вернулись на «Эсмеральду». Туда же были доставлены полученные ими от гостей свадебные подарки, — в основном, женские наряды и украшения.

Подарков было так много, что Ириска, Марина и Полина разбирали, рассматривали, примеряли и делили их на троих до самого рассвета.

Пока женщины тешили свое тщеславие, я и Толемей-хан за раскладным столиком на кормовой палубе обсуждали последние политические новости, услышанные от именитых купцов. Одна из новостей нас особенно встревожила. Именитый купец Баграт-хан из Айхеноя по секрету сообщил Толемей-хану о том, что, что, по слухам, император Агесилай-хан IV решил нынешним летом отправить военную экспедицию к Северному океану, с целью приведения в покорность монахов Высочайшего Храма Одина. Это было похоже на правду, но также не исключало того, что военному отряду, который погрузится на корабли, будет приказано заодно разобраться со мной и моими людьми.

* * *

Наступили самые шумные и суетливые ярмарочные дни. Вместе с супругой Ириской я ежедневно наносил официальные визиты к именитым купцам и вождям местных племен. Как правило, нас сопровождала охрана из пяти человек в полном вооружении гоплитов и Алексия с группой женщин из музыкально-танцевального коллектива. Нас неизменно радушно встречали и угощали самыми лучшими яствами и напитками. С собой, как и положено, мы приносили ценные подарки, но и обратно уходили не с пустыми руками. На 8-й день месяца луктор (июнь) летняя ярмарка на месте слияния рек Ипуть и Елены завершилась. Первый опыт ярмарочной торговли для колонистов Эльдорадо оказался очень удачным. Мы продали все, что с собой привезли, и купили то, что нам требовалось. Трижды наша плоскодонная купеческая ладья отправлялась в Эльдорадо и возвращалась обратно. Покупатели, не торгуясь, с удовольствием приобретали у нас за деньги и по бартеру наши гончарные изделия: изящные узкогорлые двуручные амфоры, кувшины и лекифы (вазы для хранения растительного масла). Очень выгодно была реализована опытная партия товаров из твердого фарфора: посуда, украшения и детские игрушки. Самую высокую цену за нее предложил именитый купец Баграт-хан из Айхеноя, надеясь с еще большей выгодой перепродать «белое золото» на торжках по реке Велге.

Он даже похвалил Толемей-хана за то, что тот сделал правильный маркетинговый ход: выдал на продажу редкий продукт в ограниченном количестве. Получить по три мешка длиннозернистого риса за каждый фарфоровый столовый сервиз из двадцати четырех предметов было совсем неплохо. Баграт-хан был немало удивлен, когда узнал, что роспись фарфоровых изделий была доверена не мастеровитым художникам, а детям в возрасте 9-12 лет, которым Толемей-хан предоставил полную свободу творчества. Дети переносили утвержденные Толемей-ханом эскизы на фактуру, и в результате он получил то, что хотел: понятные для наивных туземцев образы и символы: сцены охоты, фрагменты боевых действий, людей со звериными головами или животных с чертами людей, лодки с гребцами и т. д. В последний ярмарочный день никаких сделок не совершалось. Время было посвящено отдыху и подготовке к предстоящему отбытию ее участников в свои родные пенаты. Именитые купцы завершили пребывание на ярмарке днем раньше, отправившись на рассвете в составе большого каравана вниз по реке Велге к берегам Северного океана. Там им предстояло пробыть до зимы и затем на санях, запряженных в собачьи и оленьи упряжки, по замерзшим рекам вернуться в Прибайкалье. С утра небо было затянуто облаками, и накрапывал мелкий дождь, но к полудню небо прояснилось, выглянуло солнце. К этому времени на Журавлиной поляне, расположенной на опушке соснового бора на берегу реки Ипуть, был установлен длинный стол со скамейками, а над ним смонтирована крыша в виде шатра. Журавлиной поляна называлась потому, что весной на восходе солнца на нее слетались белые журавли и исполняли грациозные брачные танцы.

По давно установившейся традиции один раз в год в последний день летней ярмарки предводители племен Северного Забайкалья собирались на этом священном месте для того, чтобы совместной трапезой скрепить отношения добрососедства и взаимовыгодного обмена. Права хозяев застолья переходили от одного племени к другому в порядке очереди. В прошлом году ими были орланды, в нынешнем году — москиты. Я сидел за столом на почетном месте рядом с Верховным вождем Гонорием и стариком Бильдыевым. Мой «друг и брат» переводил мне речи присутствующих и помогал общению с тестем, которого я по понятным причинам не хотел раньше времени удивлять своим знанием орландского языка. Я уже договорился с Гонорием о том, что после завершения застолья мы вместе отправимся в Эльдорадо для продолжения свадебных торжеств. В эту поездку Гонорий планировал взять с собой двух жен с младшими сыновьями, сестру Гиту, двух старших сыновей с супругами и шесть охотников из старших родов. В самый разгар застолья на Журавлиной поляне появилась Сансара, и подала Гонорию условный знак. Гонорий поднялся из-за стола и подошел к ней. Выслушав ее, он вернулся к столу и объявил собравшимся о том, что у него есть очень важное сообщение. Все сразу смолкли и Гонорий, сопровождая свою речь выразительными жестами, сказал следующее: «По сведению наших дозорных по реке Елене следуют две огромные ладьи с высокими бортами и мачтами, набитые вооруженными людьми. Ладьи идут на веслах. Скоро они будут здесь». Сообщение Верховного вождя орландов вызвало тревогу и беспокойство. Все вышли из-за стола и окружили Гонория. Кое-кто сразу поспешил объявить своим людям боевую тревогу, и те побежали к реке, чтобы предупредить соплеменников о незамедлительном отбытии. Гонорий попросил Сансару повторить для всех то, что она рассказала ему, и по возможности уточнить: «Кто эти люди? Сколько их? Куда направляются? Каковы их намерения?» Сансара не знала, что ей ответить, и выглядела растерянной. В то же самое время на Журавлиной поляне появился молодой человек — соплеменник Бильдыева и, рыдая, упал перед ним на колени. Он что-то ему, всхлипывая и хватая его за руки, говорил, и, слушая его, Бильдыев менялся в лице. Я понял, что случилось какое-то несчастье, и подошел к старику, чтобы его поддержать. Бильдыев стоял, как вкопанный, и молчал, словно у него пропал дар речи. Наконец, он пришел в себя и, увидев меня, закричал: «Слуги царя-шайтана!

Много-много! Напали на мое самое большое стойбище! Мужиков убивать!

Всех оленей резать! Баб насиловать! Горе мне, горе!» Поведение Бильдыева спровоцировало панику. Каждый предводитель в первую очередь думал о своих сородичах и о сохранности приобретенных на ярмарке товаров. Напрасно Гонорий пытался их образумить, предлагая не суетиться, а организовать разведку, выяснить, какие у чужестранцев намерения, есть ли возможность от них откупиться, и при необходимости объединиться для отражения возможной агрессии. Его никто не слушал. Вскоре, кроме меня, Сансары и старика Бильдыева, возле Гонория никого не осталось. Верховный вождь впал в уныние. Я подошел к Центуриону и заговорил с ней на ломаном орландском языке с тунгусским акцентом: «Сансара! Дело нешуточное. Это — не разбойники, а войска императора джурджени. Что им здесь надо, мне пока не ясно. Но они по пути своего следования разорили стойбище Бильдыева — нашего друга и брата. Они, я полагаю, не упустят возможности силой отнять у нас наши товары и обратить в рабство наших жен и детей. Надо срочно отправлять орландов в плавни Голубого залива, послать гонцов на Красные Камни и готовиться к большой войне. Но прежде противника надо задержать. В моем распоряжении полсотни обученных бойцов. У тебя двадцать. Скажи об этом Гонорию». Сансара посмотрела на меня с удивлением, но к словам отнеслась с пониманием и затрубила в рог, созывая к себе своих подчиненных. Не прошло и получаса, как орландские амазонки в полной походной выкладке, доспехах и вооружении прибыли на Журавлиную поляну и построились в две шеренги. Паника нарастала. Десятки лодок, нагруженных людьми и товарами, отходили от причалов и весельным ходом, а иные — под парусами, двинулись по реке Елене и далее — к Голубому заливу, чтобы скрыться в зарослях тростника и камыша. На Журавлиную поляну, запыхаясь, прибежали Марина, Ириска, Толемей-хан и Следопыт. Я тут же сообщил им то, что знал.

Посовещавшись, мы решили, что Марина, Ириска и остальные женщины в сопровождении десяти мужчин погрузятся на купеческую ладью, заведут ее в Голубой залив и спрячутся где-нибудь в плавнях. Толемей-хану и Следопыту, в свою очередь, надлежало:

1) кратчайшим сухопутным путем прийти в Эльдорадо;

2) объявить всеобщую мобилизацию и ввести военное положение;

3) организовать отряд из пятидесяти человек и подготовить к боевым действиям «Лимузину» — резервную речную галеру;

4) установить на резервной галере пушку и пристрелять;

5) начать патрулирование реки Елены от устья реки Шакти до фактории;

6) безжалостно топить все ладьи, перевозящие солдат и военные грузы.

Появились представители орландских родов и окружили своего Верховного вождя, ожидая от него указаний. Гонорий подозвал к себе Сансару, о чем-то с ней переговорил, и та вызвала из строя Гиту. Втроем они подошли ко мне.

— Что будем делать? — спросил Гонорий. В этот момент я составлял в уме диспозицию. Вероятнее всего, противник захочет высадиться в фактории, но не для того, чтобы раздать автографы, а разграбить богатые туземные и купеческие подворья. Я слишком хорошо знал армию, которой когда-то командовал, и сразу сообразил, что сопровождающих войска мародеров и работорговцев, очень даже заинтересует поселение орландов на Красных Камнях, куда они с помощью военных постараются проникнуть.

Противника следовало остановить на дальних подступах к урочищу, навязав ему бой в невыгодных для него условиях. И лучшее место для этого — Красивый каньон, что находится на полпути от фактории до Красных Камней. Объяснив свой план, я попросил Гиту повторить то, что я ей сказал, немного поправил, и изложила мое мнение Верховному вождю Гонорию и Сансаре следующими словами:

— Надо посадить всех наших женщин, стариков и детей в лодки и отправить их в плавни Голубого залива. Пусть наши мужчины, пешком, следуя кратчайшим сухопутным путем, доберутся до Красивого каньона, завалят в самом его узком месте деревья и заготовят вязанки хвороста. Пусть господин Тезей-хан возьмет на борт своей ладьи отряд Центуриона и заманит противника в ловушку. Когда противник зайдет в Красивый каньон, наши мужчины разобьют его лодки камнями, бревнами и сожгут пылающим хворостом. Отряд Центуриона завершит их разгром копьями, стрелами, баграми и секирами.

— Знатный господин словно прочитал мои мысли. Я принимаю его предложение — поддержала меня Сансара.

— Подворье жалко — вздохнул Гонорий, но вынужден был согласиться. Центурион Сансара объявила отряду, что орланды находятся в состоянии войны с войсками императора джурджени и приказала проследовать за «нашим другом и братом» Тезей-ханом на его большую парусно-весельную ладью и во всем его слушаться и беспрекословно подчиняться. Затем она вызвала: из строя Старую Досю и Агафью.

Вместе с ними и с Гитой она решила остаться в фактории и своими глазами понаблюдать за противником, чтобы составить представление о его численности, вооружении, организации, управлении и попытаться захватить в плен «языка». На период своего отсутствия Сансара передавала часть командирских полномочий своей заместительнице Урсуле. При этом она строго наказала ей, чтобы та во флотские дела не встревала, а обдумывала и «прокачивала» различные ситуации, которые могут возникнуть в случае отражения атаки противника с ближнего берега или с такого же вместительного и быстроходного, как у Тезей-хана, судна.

* * *

Помахав Ириске рукой и получив от нее в ответ трогательный воздушный поцелуй, я направился к месту стоянки «Эсмеральды». Все члены экипажа уже были на месте. Тридцать шесть бойцов перешли на нижнюю палубу и заняли места гребцов. Десятерым, включая меня, капитана Тараса и боцмана Корейка, предстояло управлять судном и ставить паруса на ветер. Отряд орландских амазонок в количестве 17 бойцов разместился на верхней палубе. Быстро освоившись в непривычной для себя обстановке, воительницы начали деловито готовиться к сражению: снаряжали секиры и метательные копья, перетягивали на луках тетиву, проверяли стрелы и ножи. Старик Бильдыев, его сыновья и зятья и даже шаманка Айдан куда-то пропали, словно сквозь землю провалились. Лисичка вместе с другими женщинами ее племени, собрав весь домашний скарб и погрузив его на оленей, направились в ближайший лес. Перед тем, как покинуть берег, Лисичка забежала по еще не убранным сходням на галеру и, не стесняясь присутствующих, повисла у меня на шее, умоляя ее не забывать, а в начале весны обязательно побывать в гостях, чтобы полюбоваться на их сыночка. Около двух часов после полудня сигнальщик на бизань-мачте закричал, что видит корабли. Я приказал отдавать швартовые, выходить на веслах на стремнину реки Елены и выбрасывать плавучий якорь.

Выполнив этот маневр, «Эсмеральда» легла в дрейф. Я и капитан Тарас достали «окуляры» (свинцовые подзорные трубы с линзами из шлифованного горного хрусталя) и попытались издали рассмотреть нежданных гостей. В идущем встречным курсом судне мы сразу опознали «Ласточку» — двухмачтовый 50-весельный корабль с небольшой осадкой и достаточно неплохой скоростью, использовавшийся в военно-морской флотилии Айхеноя для дозорной и посыльной службы. Следом за «Ласточкой» шел корабль той же серии под названием «Стриж», приписанный к военно-морской базе на острове Евстихий, а за ними — длинная вереница плоскодонных купеческих ладей. Еще некоторое время спустя мы заметили на баке (носовой надстройке) «Ласточки» вместо обычной катапульты две пушки на поворотных станках-тумбах, и, оценив угрозу, решили держаться у противника на виду, и в то же время не подпускать его ближе, чем на 1,5 стадии (1 км). Наличие у противника артиллерийского вооружения вызывало у меня серьезную озабоченность. Из-за отсутствия адекватного ответа, я придумал «ассиметричный ход»: приказал снять с кормы деревянную позолоченную фигуру дракона и выставить наружу толстое бревно, обернув его темной парусиной, чтобы противник издалека мог принять его за зачехленный орудийный ствол. Когда противник приблизился к восточной границе фактории, которую обозначал Гремучий ручей, матросы по приказу моему приказу выбрали плавучий якорь, и «Эсмеральду» течением понесло в Голубой залив. Продолжая наблюдать за противником, мы догадались, что появление на корме нашей галеры предмета, похожего на корабельное орудие, не осталось незамеченным. «Стриж» подошел к бревенчатому причалу, который они совсем недавно покинули, и с его борта был выброшен деревянный трап. Люди в одежде обозной прислуги (черно-синие кафтаны и серые смушковые шапки) выкатили по трапу две пушки на колесных лафетах и четыре ручные тележки, нагруженные ядрами, картузами и бочонками пороха. Вслед за пушками и артиллерийской прислугой на берег сошли около сотни гоплитов. Дело принимало серьезный оборот. Я подозвал к себе Урсулу и на ломаном орландском языке объяснил ей, что противник намеревается применить «шайтан агни кирдык» и попросил ее предупредить об этом ее боевых подруг. Урсула в ответ заявила, что это оружие данного типа ей хорошо известно, и она его не боится, а со своими подчиненными она пообещала поговорить и, как надо, все объяснить. Я забрался по вантам на бизань-мачту, чтобы с высоты лучше рассмотреть, как происходит высадка десанта, какова его численность и силами каких подразделений операция осуществляется. Я видел, как прикрываясь щитами, гоплиты, одетые в черные плащи с серебряными гвардейскими позументами направились в сторону подворий, и, не встретив никакого сопротивления, стали их занимать. Тем временем, артиллеристы, высадившиеся на берег, подкатили орудия к подворью именитого купца Никанора, развернули их в сторону Голубого залива, и произвели два пристрелочных выстрела. Ядра плюхнулись в воду с большим недолетом. Еще два выстрела прозвучали, примерно, через 15 минут. И снова недолет. Судя по отсутствию облаков дыма, пушки были заряжены не черным, а нитроцеллюлозным порохом, который накануне войны с парсами изобрел первый алхимик Прибайкальской Империи Эскулап-хан. Орландские амазонки восприняли артиллерийскую стрельбу со смесью удивления, страха и недоумения. Урсула немедленно призвала своих боевых подруг к порядку и спокойствию и даже объявила им о том, что у господина Тезей-хана, якобы, на корме есть еще более внушительное оружие, но он его пока не использует, чтобы не раскрывать свои возможности прежде времени. Помянув Эскулап-хана нехорошим словом и пожелав ему поскорее захлебнуться сулемой и карболкой, я приказал капитану Тарасу весельным ходом, неспешно, выходить на реку Ипуть. «Ласточка» и «Стриж» несмело двинулись за нашей галерой. Понаблюдав за тем, как четко и слаженно действуют расчеты артиллерийских орудий противника, я не мог не догадаться о том, кто ими командует, но самого Виктора, как не старался, пока разглядеть не смог. Возможно, что тот находился не на берегу, а на одном из кораблей.

* * *

«Ласточка» заметно прибавила ход, и с дальней дистанции с интервалом не более 10 долей содержания песка одночасовой клепсидры открыла огонь из своих носовых орудий. Для меня это означало, что противник располагает, как минимум, четырьмя артиллерийскими стволами против одного моего бревна, и в боеприпасах недостатка не испытывает. Единственным преимуществом, которым обладала наша галера, были ее маневренные качества и хорошее знание капитаном Тарасом фарватера реки Ипуть. Этими преимуществами надлежало воспользоваться, чтобы заманить противника в Красивый каньон. Одно из ядер, выпущенных носовыми орудиями «Ласточки», смахнуло в воду бревно, имитирующее орудие. Второе ядро влетело в окно кормовой каюты, и чуть было не натворило больших бед, так как было обмотано слоями ткани, пропитанной смолой и селитрой. Зажигательное ядро (его правильно называть брандскугель) сильно чадило, но по какой-то причине не возгоралось. Боцман Корейка, надев кожаные рукавицы, с предосторожностями выбросил зажигательный снаряд за борт. Я попросил Урсулу усилить команду гребцов десятком ее бойцов.

Выставив запасные весла (по пять с каждого борта) гребцы повели галеру в отрыв. В это самое время «Ласточка» потеряла фарватер и напоролась на мель. Ее носовые орудия продолжали палить, но уже не по «Эсмеральде», а в сторону леса. Мы вначале подумали, что противник ведет бой с бойцами из отряда Гонория, но вскоре на берегу показалась группа воинов из племени москитов, которые размахивали своими луками и приветствовали орландских амазонок воинственным кличем: «Шахрай!». «Стриж» посадку на мель благополучно избежал. С борта судна сошли матросы с длинными шестами, и по мелководью, прикрываясь от стрел москитов овальными щитами, отправились на помощь экипажу «Ласточки».

Снявшись с мели, «Ласточка» в сопровождении «Стрижа» продолжили погоню. Вновь усилившийся ветер благоприятствовал как преследователям, так и преследуемым, но «Эсмеральда» была лучше приспособлена для плавания по мелким водоемам, что позволяло ей держаться у противника на виду, но не ближе расстояния пушечного выстрела. Около пяти часов после полудня «Эсмеральда» вошла в устье Красивого каньона и встала у восточной стенки, зацепившись за нее абордажными крючьями. В этом месте ширина каньона составляла, примерно, 1200 локтей, а далее горловина сужалась, — кое-где до 600 локтей и менее. По обоим берегам самой узкой части ущелья должны были расположиться люди Гонория и забросать корабли противника камнями, бревнами и горящими вязанками хвороста. Общая длина каньона составляла, порядка, 2,5 морских стадий, однако взобраться на его 20-метровой высоты стены и пройти по ним, было крайне сложно и даже небезопасно. В условленном месте «Эсмеральду» с нетерпением поджидали Центурион Сансара, Старая Дося, Гита, Агафья и старший сын Верховного вождя Кочубей. По старинным, высеченным в стене каньона ступенькам, а затем по веревочной лестнице орланды перебрались на верхнюю палубу. Мы встретили их с распростертыми объятиями, и тут же у нас прошло короткое совещание. Сансара проинформировала об оперативной обстановке и сообщила данные разведки, включая сведения, полученные от двух солдат-дозорных, захваченных в плен неподалеку от орландского подворья. Их заманила в лес красавица Агафья, сняв перед этим доспехи и распустив волосы. Когда же солдаты, догнав ее, попытались изнасиловать, она легко расправилась с ними приемами орландского рукопашного боя, напоминающего каратэ. Пленные, как только Сансара приказала посадить их со спущенными штанами на муравейник, сразу же сознались, что являются пехотинцами 1-й роты 4-го батальона 2-го гвардейского полка. По словам пленных, их батальон в количестве двух рот (более 200 человек) оказался в Северном Прибайкалье по приказу самого императора Агесилай-хана, с целью поимки государственного преступника Тезей-хана и наказания покровительствующего ему племени орландов. Подготовка карательной экспедиции, согласно их показаниям, проходила в строжайшей тайне, и об истинной ее цели простые моряки и солдаты узнали только на третий день похода. Гита подтвердила мои предположения о том, что командиром батареи полевых и корабельных орудий противника является Виктор-хан, которого пленные описали, как двадцатилетнего светловолосого мужчину с глубоким шрамом на лице. Большой неожиданностью для меня стало сообщение пленных о том, что карательную экспедицию джурджени возглавляет бывший начальник разведки штаба сухопутных войск 40-летний Астрахан. Я знал его, как командира весьма опытного и искушенного в военных делах, и уважал за умение правильно оценивать обстановку и угадывать намерения противника. И тут до меня дошло, что именно этот офицер «сдал» императору Агесилай-хану IV своего непосредственного начальника Гирей-хана, и тот под пытками выдал имена остальных заговорщиков. Старший сын Верховного вождя Кочубей доложил о том, что орланды готовятся встретить корабли противника камнями, бревнами и пылающими вязанками хвороста. Половина отряда во главе с Верховным вождем Гонорием переправилась на плотах на западный берег с намерением устроить джурджени на месте, называемом Зыбучей горой, настоящий камнепад. В предвкушении быстрого разгрома противника Кочубей вел себя слишком уж самоуверенно, поэтому я попросил его принять меры предосторожности. В случае высадки противником десанта он советовал орландам не ввязываться в ближний бой, а отходить на Красные Камни. Расстояние между «Ласточкой» и «Эсмеральдой» по-прежнему составляло половину морской стадии. Через «окуляр» я видел, как «Ласточка» встала у западного берега на якорь, как к ней приблизился «Стриж» и тоже встал на якорь. Остановка могла быть вызвана тем, что перед заходом в речное ущелье Астрахан решил дать гребцам и матросам небольшую передышку. Никаких признаков высадки десанта не наблюдалось, и я начал успокаиваться. Пауза в боевых действиях продолжалась недолго. Снявшись с якоря, «Ласточка» направилась в устье Красивого каньона, подняв на бизань-мачте треугольный парус. «Стриж» на веслах подошел к восточному, противоположному берегу, и вскоре корабль окутало густое облако дыма. Но это был не пожар, а дымовая завеса, явно призванная скрыть высадку десанта. На это указала мне и Центурион Сансара, посмеявшись над тем, как противник неуклюже пытается скрыть свои намерения. Я приказал капитану Тарасу на веслах выходить на середину фарватера. Как гребцы не старались, галеру медленно сносило по течению. Надо было ставить на фок-мачте марсель и идти в отрыв. И тут у меня мелькнула мысль, что Астрахан нас перехитрил, скрывая за облаком дыма тот факт, что его «коммандос», то есть бойцы отряда специального назначения, уже давно, незамеченные, пешим ходом следуют лесными тропами вдоль западного берега реки Ипуть и, возможно, уже «дышат ему в затылок». В подтверждение моей догадки со стороны западной стены каньона послышался воинственный клич орландов: «Урал!» Несколько раз отрывисто прозвучал рог Верховного вождя Гонория. Это означало, что люди Астрахана смогли скрытно подняться на западную стену каньона, пройти до Зыбучей горы, и орланды вступили с ними в неравный бой. Я лихорадочно размышлял над тем, какое принять решение. При продвижении вглубь каньона мы сильно рисковали тем, что противник обрушит на нас сверху заготовленные орландами бревна, камни и горящие вязанки хвороста. В то же время я не без основания полагал, что после высадки десанта на кораблях противника, очевидно, остались одни безусые юнцы-новобранцы. Выход из ситуации был только один: идти в атаку на абордаж и искать удачу в жестоком рукопашном бою. С этим предложением я и обратился к Сансаре:

— Надо атаковать корабль, который входит в Красивый каньон, и как можно скорее, пока на нашей стороне течение и внезапность.

— А как же «шайтан агни кирдык»? Джурджени разнесут нас в клочья, пока мы будем с ними сближаться? — с опаской заметила она. Как бы в подтверждении рискованности его затеи раздался залп из двух артиллерийских орудий. Ядра перелетели через «Эсмеральду» и упали в воду неподалеку от носовой части. Это был явно пристрелочный выстрел, и следующий залп, если бы галера продвинулась на два корпуса вперед вглубь каньона, ее бы, наверное, накрыл.

— Если будем стоять на месте, то они нас точно расстреляют — подтвердил я ее и свои собственные опасения.

— Надо посадить на шлюпку лучников, чтобы они прокрались к большой лодке джурджени на расстояние полета стрелы и не позволили им производить точные огненные выстрелы, — предложила Сансара.

— Идет! — согласился я и приказал капитану Тарасу двигаться на веслах навстречу противнику, а перед этим спустить на воду шлюпку, на которую он назначил пять сильных гребцов, умеющих стрелять из лука. Центурион Сансара, в свою очередь, отдала приказ Урсуле и Асе, чтобы они сняли с себя тяжелые доспехи, приготовили дальнобойные луки и заложили в колчаны зажигательные и отравленные стрелы.

V

«Эсмеральда» неумолимо приближалась к «Ласточке». Обтекаемая форма кормы и наличие запасного носового руля позволяли ей совершить внезапный для противника маневр без разворота на 180 градусов.

«Ласточка» встретила атаку двумя выстрелами картечью. Свинцовые пули, буквально, изрешетили кормовую надстройку и тяжело ранили четырех воительниц. Матросы-рулевые и командиры (я, капитан Тарас и Сансара) не пострадали, так как в момент атаки находились на носу галеры на площадке у запасного руля. Над речным ущельем поднялся сизый пороховой дым, который ветром относило навстречу атакующим. То ли у артиллеристов джурджени бездымный порох закончился, то ли они его экономили. Спущенная на воду шлюпка, скрывшись за пеленой порохового дыма, быстро продвигаясь вдоль берега, смогла подойти к «Ласточке» на достаточно близкое расстояние. Находившиеся на шлюпке бойцы, включая Урсулу и Асю, открыли стрельбу из луков, целясь, согласно моей инструкции, в людей, одетых в темные одежды, то есть в артиллерийскую прислугу.

Стрелы, выпущенные по высокой траектории, обрушились на канониров, не имевших на себе никаких доспехов, и мешали их работе. Сцепившись с «Ласточкой» абордажными баграми, кошками и дреками, воительницы, ловко и бесстрашно, забрались на борт вражеского корабля и вступили в бой. Одни из них рубились секирами; другие пустили в ход метательные ножи и копья; третьи, заняв удобные позиции, без промаха били из луков. Мои бойцы, осушив весла, выбрались на верхнюю палубу и открыли стрельбу из заранее заряженных и расставленных вдоль бортов многолучевых арбалетов. В ложе такого арбалета не было отдельных стреловодов, а существовал один глубокий желоб, куда укладывался пучок из трех стрел. Тетива снабжалась специальной накладкой из толстой кожи или бронзовой полосы, название которой переводится с джурджени, как «ковш». Другие бойцы, перебравшись на вражеский корабль через борт, пустили в ход короткие мечи. Экипаж «Ласточки», атакованный врасплох, оказать достойного сопротивления не сумел. Кроме топоров на короткой деревянной рукоятке, метательных копий и ножей, гребцам и матросам сражаться было нечем. Мало кто из них имел щиты и приличные доспехи.

Ограниченное пространство верхней палубы, заставленное военными грузами, не позволяло им в полной мере использовать свое численное превосходство. Большая часть команды гребцов противника в рукопашном бою вообще не участвовала, а наблюдала за происходящим, бестолково столпившись у трапов на нижней палубе. И только взвод гоплитов, остававшийся на борту «Ласточки» после высадки десанта, попытался организовать сопротивление. Прикрывшись щитами и ощетинившись копьями, они заняли у фок-мачты круговую оборону, но после того, как мои матросы, перебравшись на артиллерийскую площадку на баке, развернули в их сторону пушку и разожгли фитиль, предпочли сдаться на милость победителя. Тем временем «Стриж» снялся с якоря и попытался протаранить «Эсмеральду» бушпритом, стянутым медными обручами, и для ускорения хода даже поднял на обеих мачтах паруса. Сильное встречное течение проявило свое коварство, и «Стриж» промахнулся — проскочил мимо «Эсмеральды» буквально в трех саженях, обломав при этом об ее корпус с десяток весел. Пройдя пару сотен метров вглубь каньона, «Стриж» попытался развернуться на 180 градусов. При совершении этого маневра его матросы не успели вовремя убрать с бизань-мачты треугольный парус.

То ли рея у них надломилась, то ли лебедку заело, но в результате этой оплошности, «Стриж» резко накренился, зачерпнул правым бортом воду, и внезапно перевернулся вверх дном. Оверкиль произошел настолько неожиданно, что участники абордажной схватки остановили рукопашный бой и несколько минут, молча, наблюдали за тем, как «Стриж», словно большое опрокинутое корыто, беспомощно колышется на волнах. Из экипажа «Стрижа» спаслись немногие, — в основном палубные матросы. Гоплиты, одетые в тяжелые доспехи, выбраться на берег вплавь не смогли. Полторы сотни гребцов, находившихся на нижней палубе, еще какое-то время могли жить, пока вода полностью не вытеснила из корпуса перевернувшегося судна воздух. Течение вынесло потерявшую управление «Ласточку» и сцепившуюся с ней «Эсмеральду» из речного ущелья, и вскоре оба судна сели на каменистую мель в ста метрах от западной береговой линии. В результате удара о дно «Ласточка» получила пробоину, и у нее отвалился киль. «Эсмеральда», благодаря фальшкилю и меньшей осадке, практически не пострадала, если не считать сломанного кормового руля. С помощью длинных шестов, найденных на захваченном корабле, галеру удалось с мели довольно быстро снять. Для замены руля потребовалось больше времени, но и с этой задачей мои люди справились за короткий срок. Наши потери были минимальные: один убит, десять получили ранения различной степени тяжести. Погибшего звали Меркурий. Он был родом из Альхона и считался одним из лучших матросов «Клементины». Во время абордажной схватки ему было положено прикрывать меня большим овальным щитом, и он принял на себя, наверное, десяток метательных ножей и копий, пока его самого не сразила стрела арбалетчика, прятавшегося в пустой бочке из-под моченых яблок. Это произошло уже после начала массовой сдачи экипажа «Ласточки» в плен, поэтому, вытащив убийцу Меркурия из укрытия, его немного поколотили, но пощадили. Противник потерял десять убитыми и человек тридцать получили тяжелые ранения. Корабельный врач «Ласточки» Моисей-хан и судовой священник Назарий попросили разрешения переправить всех тяжелораненых на ближний берег, чтобы оказать им посильную помощь.

Посоветовавшись с Сансарой, я предоставил им две шлюпки с гребцами.

Тех, кто из-за кровопотери подавал самые слабые признаки жизни, воительницы доставили на берег на носилках, пройдя вброд по мелководью, и даже поделились перевязочным материалом из своих индивидуальных медицинских пакетов. Капитаном «Ласточки» оказался некто Шелом-хан из Сиракуз. Этот моряк среднего возраста и непримечательной внешности мне был совершенно неизвестен. Капитан подполз ко мне на коленях, умоляя сохранить ему жизнь. Вслед за капитаном подобным же образом изъявили покорность старший помощник в чине лейтенанта, боцман, мичман и командир взвода гоплитов. Мне эти пленные были совершенно неинтересны. Я требовал найти Виктора-хана. Наконец, они его привели: с сильными ожогами на руках и в одежде, безнадежно прожженной и пропахшей порохом.

— Кто это тебя так изукрасил? — спросил я, указав жестом на глубокий рваный шрам, проходящий через все лицо, по диагонали от левого виска.

— Твой братец Банзай-хан нагайкой. Кто же еще? — ответил пленный на мой вопрос.

— Настя и детишки, которых я ей сделал, надеюсь, живы и здоровы? — спросил я, раскрыв тайну ее беременности. Разве я виноват в том, что природа наделила меня способностью любить и глубоко проникать в душу и в тело женщины, да и сама донна Анастасия заранее меня предупредила, когда у нее открывается «женское окно». Его ответом на мой вопрос были страшные ругательства. Опуская нецензурные выражения, он сказал мне, примерно, следующее:

— Слушай, ты! Я не знаю, кто ты: вампир, оборотень или человек, пришелец или ушелец, — но я должен тебе сказать: «Я тебя давно раскусил и я тебя ненавижу за то, что ты обрек меня на нестерпимые душевные муки. Ты — самодовольный и похотливый козел, а я вынужден страдать за все: за свою жалкую шкуру, за судьбу близких мне людей и даже за будущее человечества».

— Человек! Это — звучит гордо! — некстати заметил я.

— Ах ты, сука!!! — закричал он и сделал попытку вырваться из рук матросов, которые помнили его еще по «Клементине».

— Повесить! — коротко приказал я, понимая, что больше с Виктором мне разговаривать не о чем. Перед тем как, как Виктора-хана вздернули на рее (с которой он, кстати, сорвался и затем, вплавь, добрался до противоположного берега) его обыскали и нашли за пазухой в непромокаемом чехле из шкуры тюленя некий предмет из металла и дерева. Это был однозарядный пистолет с капсюльным ударным замком. «А, что? Почему бы не проверить, какова его убойная сила?»— подумал я, и выстрелил из пистолета в сторону капитана Шелом-хана, который уж точно меня никогда не предавал и с которым я едва ли был когда-то знаком.

Капитан, схватившись за сердце, медленно опустился на палубу и упал навзничь. «Выбросить за борт!», — приказал я. После того, как амазонки связали пленных, Центурион Сансара обратилась ко мне с предложением отправиться на помощь отряду Гонория, но я ее отговорил, указав на численное превосходство и отменную боевую выучку людей Астрахана. Обсудив оперативную обстановку, мы решили возвращаться назад в факторию, поскольку десант противника, очевидно, должен был последовать туда же. Сансара приказала Старой Досе и группе разведки разыскать Гонория и других орландов и предупредить их об изменившихся планах. Поделом расправившись капитаном «Ласточки» и артиллеристом-предателем, я задумался о судьбе других членов экипажа захваченного судна. Тащить с собой на Красные Камни или в факторию такое количество пленных было неразумно. Кто их будет охранять, добывать и готовить для них пищу? Оставлять же их на «Ласточке» — тоже небезопасно. Астрахан скоро узнает о потере «Стрижа», и тогда его люди появятся здесь с минуты на минуту, с целью отбить свой последний корабль и стащить его с мели. Легче всего пленных было утопить, но абсолютному большинству из них едва исполнилось 20 лет.

В душе моей зашевелились коварные идеалы гуманизма.

— Сансара! — обратился я к Центуриону, — как ты относишься к тому, чтобы твои славные бойцы отобрали себе среди пленных по одному рабу, а остальных мы ослепим. Пусть их предводитель Астрахан, застав их в таком виде, перестанет помышлять о войне, а поведет их к Байкалу, где несчастных калек с сочувствием встретят их родные и близкие. Сансара подозвала к себе «старух»: Гиту, Ядвигу и Олесю, — и устроила совещание. «Старухи», выслушав ее, завздыхали и заохали, но к единому мнению, все же, пришли, поэтому Сансара огласила свое решение следующими словами: «Мы согласны отобрать себе среди пленных самых красивых юношей, но мы не хотим быть свидетелями того, как люди знатного господина ослепляют своих соплеменников». Чтобы не портить с Сансарой отношения, я вынужден был пойти на уступку. «Забирайте всех, кто вам понравился, пересаживайтесь на „Эсмеральду“, идите вниз по реке и ждите меня у Черной скалы. Я и десять моих товарищей побудем немного здесь, а затем на двух шлюпках вас нагоним», — словами и на языке жестов объяснился я ней, уже твердо решив, что после ослепления оставшихся пленных «Ласточка» будет сожжена. Пока подчиненные Сансары отбирали среди пленных будущих невольников, мои люди переправили на «Эсмеральду» на трофейной шлюпке орудийный стволов, сняв его с поворотного станка, три бочонка и десять картузов с порохом, шесть ядер со свинцовой оболочкой и четыре заряда картечи, упакованные в оловянные цилиндры. Прочие заряды картечи были упакованы в кожаные мешки. Вскрыв один из мешков, я обнаружил в нем круглую речную гальку, и сразу же в голове мелькнула мысль о том, что, наверное, по отчету, в мешках должны находятся свинцовые шарики, и какой-то очередной пройдоха в чине полковника-интенданта хорошо на этой подмене заработал. Второе орудие я разбирать не велел и держал вместе с небольшим количеством пороха и боеприпасов наготове на случай появления противника со стороны ближнего берега. Небо уже темнело, сгущались вечерние сумерки. На дальнем берегу появились люди Астрахана и начали из луков и арбалетов обстреливать плотников, устанавливающих на «Эсмеральде» новый кормовой руль.

Дальше оставаться на виду у противника на простреливаемом стрелами пространстве было небезопасно. Это понимала и Сансара, торопя своих подчиненных с выбором будущих невольников. Полагая, что смотрины слишком затянулись, она, разозлившись, отдала свои подчиненным приказ собрать трофейное холодное оружие и немедленно отправляться на «Эсмеральду». Вскоре с ближнего берега прибыли дозорные и сообщили о быстром приближении с западной стороны речного ущелья большого количества солдат в зеленых комбинезонах, вооруженных луками, пращами и арбалетами. В сложившейся ситуации надо было срочно драпать, оставив пленных на волю Госпожи судьбы. Но прежде чем покинуть «Ласточку», я приказал устроить на ней пожар. Когда запахло дымом, пленные завопили, полагая, что их собираются сжечь живьем. В панике они стали выбрасывались за борт, а так как большинство были связаны попарно, спиной к спине, то, упав в воду, они тонули, или калечились. Тогда воительницы, проникнувшись чувством жалости и сострадания, стали резать пленным веревки, содействуя их побегу и освобождению. Я и Сансара покидали «Ласточку» последними, когда на верхней палубе уже не осталось ни одного пленного. Мы разлили на нижней палубе корабля ореховое масло из большой дубовой бочки, подожгли, и, осыпая друг друга руганью и упреками, спустились по веревочной лестнице в шлюпку, где нас с нетерпением поджидала Урсула. Ругались же мы, конечно, из-за пленных, которых не сумели ни вывести из строя, ни обратить в рабство. Впрочем, очутившись на «Эсмеральде», мы скоро помирились, убедившись в том, что «Ласточка» разгорелась очень хорошо. Отходя от горящей «Ласточки», мы видели, как бывшие члены ее экипажа пытались загасить огонь, как на помощь к ним по мелководью подошли люди в камуфляжной форме, в которых я опознал армейский спецназ. Я сам три года тому назад создал это подразделение и разработал для него специальный устав, определяющий принципы комплектования, обучения и боевого применения. После того, как на «Ласточке» взорвался пороховой погреб, люди Астрахана от нее поспешно отошли и стали сооружать плоты. Не теряя времени даром, я с помощью своих ребят, знающих плотницкое мастерство, соорудил на баке «Эсмеральды» из подручных материалов вращающийся станок для установки на нем трофейного орудия типа «единорог». Три матроса из бывшего экипажа «Клементины», вспомнив, чему я их учил, заступили к исполнению обязанностей артиллерийской прислуги. Едва мои люди закончили работу по установке корабельного орудия, как я услышал со стороны западного берега жалобно-протяжный сигнал медного горна, означающий: «Внимание! К вам следуют парламентеры!».

Тогда я попросил Сансару протрубить в рог что-нибудь подобное. Она попробовала, и у нее получилось. Вскоре со стороны западного берега показалась маленькая лодка с двумя людьми. Было уже темно, и разглядеть издали, кто в ней находится, мне не удалось. Я почему-то надеялся, что к нам отправился сам Астрахан, чтобы договориться о перемирии. Когда прибывшие на лодке люди поднялись по сброшенной им веревочной лестнице на галеру, воительницы встретили их возгласами удивления. Это были их соплеменники — братья Касьян и Трофим из рода Куницы, которые сражались в составе отряда Гонория на западной стене Красивого каньона. Размазывая по щекам слезы, братья рассказали о том, как тяжелораненый Гонорий, отступая от наседавших на него солдат джурджени, бросился с Зыбучей горы в ущелье, и, очевидно, погиб. О судьбе других товарищей Касьян и Трофим ничего определенного сказать не могли, так как, по их словам, попали в плен в начале сражения. Их отпустили на свободу только потому, что сам «наместник повелителя джурджени» велел им передать для господина Тезей-хана «кусок кожи с письменами». Развернув свиток пергамента, я узнал знакомый почерк бывшего боевого соратника. Астрахан писал, что он меня очень уважает, но, как боевой офицер, не может нарушить присягу, и потому будет до последнего вздоха исполнять приказ, отданный императором. Письмо явно было ни о чем, и, даже не дочитав его до конца, я приказал капитану Тарасу сниматься с якоря, поднимать гребцов и идти по реке вверх. Я догадался, что Астрахан пытается отвлечь наше внимание от начавшейся под покровом ночи переправы на восточный берег. Для ускорения хода галеры на бизань-мачте был поднят косой парус, но помешать переправе мы не смогли. Почти наугад я произвел два выстрела картечью по черным силуэтам людей, плывущих на плотах.

Потом я об этом пожалел, считая, что зря израсходовал два дефицитных боезаряда. Чем больше расстояние до цели, тем сильнее разлетается картечь, тем меньше урона наносит живой силе противника. Потом я перенес огонь на восточный берег, дважды выстрелив ядрами в свинцовой оболочке в мерцающие вдали огни факелов. Я рассчитывал на то, что, попав на каменистую почву, ядра в ней не зароются, а срикошетируют и нанесут гораздо больший урон, чем картечь. Услышав истошные вопли и крики ужаса, я подавил злость и приказал капитану Тарасу следовать курсом вниз по реке в направлении фактории. Судоходство в ночное время по реке — гораздо опаснее, чем на море. И хотя капитан Тарас знал фарватер реки Ипуть, как свои пять пальцев, посадку на мель избежать не удалось. На этот раз наша галера попала в мягкий илистый грунт с очень малым уклоном. В такую ловушку по инерции заехать очень легко и не заметно, зато освобождаться оттуда сравнимо, что бегемота тянуть из болота: киль засасывает всё глубже, ноги спасателей грузнут в иле. Проще всего сниматься с мели, если под судном песчаное дно умеренной крутизны.

Удар об него будет относительно мягким, да и киль всерьез не пострадает. Промучившись вместе со всеми изрядное количество времени, я прислушался к предложению Центуриона Сансары дождаться «полной воды», которая должна была прийти после захода луны. Во время вынужденного простоя мы приняли необходимые меры предосторожности: на оба берега реки были высланы усиленные дозоры, погашены все огни, и люди разговаривали исключительно шепотом. Все бойцы разбились попарно: пока один спал, второй бодрствовал, держа свой лук или арбалет наготове. И, вот, наконец, забрезжил рассвет и на реке начался подъем воды. Незадолго до того, как «Эсмеральду» удалось снять с мели, с восточного берега на шлюпке прибыл дальний дозор в составе четырех бойцов и с ними Старая Дося. Она доложила о том, что противник расположился на ночлег на восточном берегу в зимнем промысловом лагере рода Росомахи, примерно, в 10 стадиях от фактории. Они же находились от фактории на расстоянии вдвое большем, и их отставание объяснялось тем, что отряд Астрахана двигался протоптанной тропой по прямой линии, тогда как река Ипуть делала петлю, огибая небольшой горный массив под названием Черная скала. Не обнаружив в Красивом каньоне Гонория и его товарищей, группа разведки отправилась по следам противника и, нагнав, уже не отпускала из виду. Отважные воительницы даже переправились на восточный берег, случайно попав при этом под артиллерийский обстрел.

В доказательство этого Старая Дося предоставила мне свинцовый шарик, который впился в бревно, на котором она совершала переправу.

Получалось, что я ее чуть не убил. Естественно, я принес свои извинения и, в шутку, конечно, пообещал ветерану разведывательной службы, что, впредь, прежде чем пальнуть из пушки, всегда будет спрашивать: «А где же Старая Дося?» Воительницы рассмеялись, и Дося продолжила свой доклад. Отряд джурджени, по ее оценке, насчитывал не менее трехсот воинов и среди них много раненых.

— Много, это сколько? — попросила уточнить Сансара.

— Ранен каждый третий, а из каждого третьего каждый второй не в состоянии передвигаться самостоятельно — очень уверенно ответила она. Быстро подсчитав в уме санитарные потери противника, я догадался о причине, из-за которой Астрахан не решился на ночной переход.

Раненые, очевидно, сковывали движение отряда, но бросить их Астрахан не мог, так как это противоречило параграфу 5 статьи 4 «Воинского полевого устава» и статье 3 «Наставления командира». Я всей душой переживал за простых солдат и матросов, которых император Агесилай-хан одним росчерком пера превратил в карателей, но и помочь им он, по большому счету, ни чем не мог. Впрочем, одна идея все же пришла мне в голову. Я попросил у Сансары сделать небольшой перерыв, отправился в свою каюту, зажег светильник, нашел в секретере письменные принадлежности, и на том же свитке пергамента, который получил от Астрахана, на обратной желтой стороне гусиным пером и черной тушью написал ответное послание. В своем письме я откровенно написал о том, что император Агесилай-хан подло украл у меня победу, одержанную над парсами в сражениях у Змеиной Горы и при Гамбите, а его вельможи из зависти и ревности обрекли на смерть лучших полководцев империи. Далее, я обвинил Астрахана в предательстве своих боевых товарищей, и прежде всего, начальника Генерального штаба Гирей-хана. Излив негодование, я предложил Астрахану, если у того еще осталась хоть капля совести, передать командование отрядом его заместителю, а самому отправиться в Высочайший Храм Одина, постричься в монахи и до конца дней замаливать свои грехи.

Заместителю же его я обещал содействие в возвращении солдат срочной службы на родину, помощь легкораненым и милостивый уход за теми, кто не в состоянии передвигаться самостоятельно. Для того чтобы это произошло, его отряду надлежало сдать свое оружие и доспехи представителям племени орландов. В противном случае я гарантировал Астрахану и его подчиненным бесславную гибель, плен и позорное рабство. Завершив письмо, я скрепил его личной печатью и пригласил Сансару, Урсулу, Гиту и Старую Досю на совещание, на котором попросил Гиту, знавшую письменность джурджени, перевести и огласить содержание послания. Когда Гита, хотя и с грехом пополам справилась с заданием, воительницы посмотрели на меня с большим уважением, и быстро договорились, каким способом доставить свиток пергамента адресату.

VI

На заключительном этапе подготовки Северной экспедиции военные советники императора серьезно скорректировали ее цели и задачи. В частности, Долгий Остров на реке Ипуть, известный местным туземным населением под названием Красные Камни, предполагалось оккупировать и поставить на нем сильный гарнизон. Через год-другой на Долгом Острове после изгнания с него туземцев (орландов) должно было возникнуть административное и торгово-ремесленное поселение — северный форпост Империи, расположенный на стратегически важном перекрестке торговых путей и речного судоходства. По этой причине в состав участников экспедиции, кроме солдат и матросов срочной службы, были включены вольнонаемные ремесленники из Ротона и Айхеноя (плотники, столяры, каменщики, пекари и т. д.) с членами их семей. Экспедицию, как и положено, сопровождали маркитанты и работорговцы, проститутки и священники, ученые и авантюристы. Вся эта разношерстная публика в количестве трехсот человек следовал за «Ласточкой» и «Стрижем» на десяти плоскодонных купеческих ладьях.

После высадки на стрелке Ипуть и Елены роты гоплитов, усиленной артиллерийской батареей из двух орудий, и установления контроля над всей территорией фактории, вышеупомянутые волонтеры, сойдя на берег, тут же принялись грабить богатые туземные и купеческие подворья. Все жители подворий, которые не успели их покинуть, были убиты или обращены в рабство. Вакханалия убийств, грабежей и дикого пьяного разгула продолжалась в фактории весь день и всю короткую летнюю ночь.

Военнослужащие временного гарнизона — гоплиты и артиллеристы — в количестве ста двадцати человек поддались общему настроению и, из-за попустительства своих командиров, массово нарушили военную дисциплину. Едва забрезжил рассвет, как десятки воинов из разных племен напали на спавших и потерявших бдительность солдат противника. Многие из них были убиты на месте, не успев даже пикнуть. Большой ошибкой командира отряда гоплитов было то, что он разместил своих людей на постой не на одном подворье, а сразу в нескольких местах. Гражданские лица, не оказывавшие сопротивления, были обращены туземцами в плен. На этом настоял князь Бильдыев, объяснивший другим вождям значение слова «заложник». Он совершенно здраво рассудил, что только угроза убийства заложников может побудить начальника Северной экспедиции Астрахана вступить с местными племенами в мирные переговоры, как это положено среди людей, почитающих богов. О том, что рота гоплитов, занявшая факторию, полностью вырезана, мы узнали рано утром, когда «Эсмеральда» начала совершать сложные маневры, с целью пришвартоваться к берегу. Неподалеку от речного причала орландского подворья нас встретил на лодках смешанный передовой отряд москитов, кайяпо и черных аратов в количестве двадцати воинов. Их командиры доложили обстановку, и, выслушав краткое сообщение Сансары, так обрадовались, что даже запели. Они бы, наверное, и заплясали, да только места в их лодках для этого было слишком мало. На деревянном причале напротив орландского подворья толпилось множество народа. Среди них были не только представители местных племен, но и взятые ими в плен заложники из состава гражданского контингента Северной экспедиции. Все они с нетерпением ждали известий о том, чем закончилось сражение на реке Ипуть. Наше появление было встречено со вздохом облегчения и слезами радости.

Радовались даже заложники, которых предводители племен предупредили о том, что лишат их жизни, если их главный начальник господин Астрахан откажется вступить с ними в мирные переговоры. Воительницы сошли на причал и по деревянной лестнице с резными перилами направились в орландское подворье. За ними проследовали мои бойцы, которые вынесли на прямоугольных орландских щитах тела трех погибших: Меркурия из Эльдорадо и скончавшихся ночью от полученных ранений Виктории из рода Белохвостого Оленя и Памелы из рода Красной Лисицы. Люди на причале замолчали и склонили головы. Легкораненые сошли на берег самостоятельно. Поздоровавшись с предводителями тунгусов, москитов, кайяпо, далматинцев, черных и белых аратов, я пригласил их на «Эсмеральду».

Началось шумное и бестолковое совещание по поводу сложившейся ситуации. Все присутствующие знали, где находится отряд Астрахана и какова его примерная численность, но при этом плохо себе представляли, что такое регулярная армия и как с ней бороться.

Спорили и ругались до хрипоты на каком-то чудовищном наречии, которое выработали за годы векового общения и товарного обмена. Мне, в конце концов, это надоело и, подозвав к себе боцмана Корейка, я приказал ему произвести из трофейного «единорога» холостой выстрел. Боцман от переутомления забыл, что орудие уже заряжено, и заложил еще один картуз с порохом, из-за чего выстрел получился совершенно оглушительный. Люди на причале в страхе закричали и бросились бежать, кто куда. Вожди, изменившись в лице, схватились за животы и присели. Кто-то из них, на четвереньках, направился к сходням. Только старик Бильдыев оставался на месте и весело улыбался. После того, как вожди пришли в себя, мой друг Бильдыев объявил, что полностью подчиняется зятю Верховного вождя орландов и будет беспрекословно исполнять все его приказы. Его примеру немедленно последовали вождь москитов Ширак и предводитель черных аратов Айо. Выяснив, где джурджени установили свою батарею из двух полевых орудий, я попросил Бильдыева, чтобы его люди откатили их на орландское подворье. Туда же я велел перенести порох и боеприпасы. Я абсолютно был уверен в том, что Бильдыев с заданием справится, так как об огнестрельном оружии знает не понаслышке и не испытывает к нему благоговейного ужаса. Остальных вождей я попросил попусту не суетиться, а собрать всех пленных, посадить их на их же собственные ладьи, переправить на противоположный берег Елены и взять под стражу. Сансара, вернувшись на «Эсмеральду», одобрила мои решения, и мы договорились о том, что отряд воительниц закрепится в орландском подворье, а я буду следить за побережьем. Прошло не более получаса с того времени, когда «Эсмеральда», заняв удобную позицию на стремнине реки Ипуть, выбросила плавучий якорь, как со стороны орландского подворья послышался шум. В этот момент я незаметно задремал, проснулся, подошел к борту и взглянул в «окуляр». С расстояния, приблизительно, шестьсот локтей я разглядел Урсулу. Она что-то кричала и размахивала руками, стараясь привлечь к себе внимание. По ее лицу, сияющему от радости, можно было без труда понять, что произошло какое-то очень важное событие, возможно, означающее конец войны. Я приказал капитану Тарасу выбирать якорь и идти к причалу. С криком: «Победа! Полная победа!» — Урсула, пробежав по сходням, бросилась ко мне на шею. Из ее дальнейших объяснений я понял, что отряд противника, выдвинувшись со стороны соснового бора на Журавлиную поляну, разоружился, и его командир просит господина Тезей-хана принять полную и безоговорочную капитуляцию. Это, конечно, могла быть и военная хитрость, поэтому я приказал своим людям облачиться в доспехи и быть готовыми к сражению в сомкнутом строю. На галере остались капитан Тарас с тремя вахтенными матросами и четверо легкораненых. Когда его бойцы в количестве сорока человек сошли на причал и построились, я повел их на Журавлиную поляну. Отряд Центуриона в количестве десяти бойцов поджидал нас неподалеку от орландского подворья. Получалось, что полсотни бойцов предстояло принять капитуляцию у противника, обладающего пятикратным превосходством. Что-то в этой арифметике явно не сходилось. Это понимала и Сансара, которая прямо заявила мне о том, что в намерение противника сдаться в плен не очень-то верит и изложила запасной план, предусматривающий отступление на заранее укрепленные позиции.

Подбежали, запыхавшиеся, Агафья и Ольга и доложили о том, что джурджени снимают с себя доспехи и оружие и под присмотром Старой Доси складывают все это на большой стол, за которым вчерашним днем пировали вожди местных племен. Скрытно понаблюдав за противником и убедившись в том, что он действительно разоружается, мы попробовали рискнуть. В сопровождении четырех бойцов, прикрывавших меня овальными щитами, я вышел из-за деревьев и встал на виду. Незаметно к нам подползли два арбалетчика и заняли позицию «единственного выстрела». Меня, естественно, заметили, и тут же навстречу мне из толпы разоружившихся солдат вышел высокий худощавый мужчина в камуфляжном комбинезоне. Я сразу опознал майора Багирхана — начальника армейского спецназа. С этим офицером я, как говорится, «не один год хлебал щи из одного котелка». Отдав честь, мой бывший соратник доложил, что, согласно приказу Астрахана, он принял на себя командование всеми военными и гражданскими подразделениями Северной экспедиции и просит их высочество Тезей-хана гарантировать им жизнь и способствовать возвращению на родину.

— Где Астрахан? — спросил я, для острастки направив на майора незаряженный пистолет.

— После отдачи приказа их превосходительство скрылись в неизвестном направлении, — ответил Багирхан, при виде пистолета заметно побледнев.

— Знал ли Астрахан о том, что его гарнизон в купеческом поселении уничтожен? — задал я вопрос, ответ на который должен был в действиях Астрахана очень многое прояснить.

— О судьбе гарнизона нам стало известно на второй час после восхода солнца. Но это уже не важно. Мы поняли, что потерпели поражение, еще раньше, когда узнали о гибели «Стрижа» и «Ласточки», — печальным голосом произнес начальник спецназа. Удовлетворившись ответом, я приказал Багирхану построить всех своих людей, за исключением больных и раненых, и ждать моих дальнейших указаний. Затем я подал Сансаре условный знак, и воительницы, выйдя из-за деревьев, построились за моей спиной. Мои бойцы, в свою очередь, рассредоточились, и, скрываясь за деревьями, начали обмениваться известным спецназовцам сигналами, с целью сбить противника с толку и создать видимость значительности своего присутствия. Наступал решающий момент принятия капитуляции. Я сделал знак Старой Досе и, когда она ко мне подошла, попросил коротко рассказать ему о том, как ей удалось одной привести за собой такую уйму солдат.

Волнуясь, она рассказала, что мое о письмо ей все же пришлось передать Астрахану непосредственно, то есть из рук в руки, так как человек, с которым я только что разговаривал, захватил ее в плен.

Агафье и Ольге удалось скрыться. После того, как Астрахан, к которому ее доставили, прочитал письмо, то сразу же велел ее развязать. При отсутствии переводчика они общались языком мимики и жестов. Ей даже пришлось выцарапать на вощеной доске символ Высочайшего Храма Одина, то есть знак «розы ветров». Она сделала это в ответ на просьбу «начальника джурджени» рассказать о том, каким богам поклоняются орланды, и кто из них самый главный. Увидев ее рисунок, Астрахан, по ее словам, сильно расстроился, куда-то отошел, долго не возвращался, а затем, когда пришел, принес золотую цепь с серебряной пятиконечной звездой и попросил передать эту вещь господину Тезей-хану. Она обещала выполнить его просьбу и тут же вынула из-за пазухи и протянула мне «Орден Серебряной Звезды» — награду, которой Астрахан удостоился за мужество и отвагу, проявленную в сражении с парсами у Змеиной горы. Тем временем люди Багирхана построились. Кроме бойцов армейского спецназа, в одном строю оказались солдаты-гоплиты гвардейского полка и члены экипажа «Ласточки», всего — 200 человек. После короткой речи я объявил их демилитаризованными и велел им возвращаться к своим семьям, следуя вдоль берега реки Елена, и далее до озера Тулук. С собой я разрешил им взять личные вещи и поясные ножи. Я, искренне, просил их убираться восвояси как можно скорее, пока воинственные туземцы не оторвали им головы, чтобы засушить их и оставить себе на память в качестве сувениров. О судьбе раненых товарищей я просил их не беспокоиться, разрешил с ними проститься и сообщить каждому из них о том, что с сегодняшнего дня они становятся почетными гостями племени орландов, у которого одна с ними вера и нравственные ценности. Моя речь произвела на солдат и матросов очень сильное впечатление. Несколько человек, в том числе корабельный врач «Ласточки» Моисей-хан, вызвались остаться с ранеными, чтобы за ними ухаживать. Я не возражал. Багирхан желал знать, что будет с гражданскими лицами. Я ответил, что их судьба не в его власти, но при этом выразил надежду на то, что туземцы с ними будут обращаться гуманно. Когда вопросы иссякли, я объявил Багирхану, что у него совсем мало времени и, что, если он с демилитаризованным контингентом не уложится за полчаса, то он отдаст приказ палить по ним картечью. И надо же такому случиться, что как раз в этот момент на Журавлиную поляну въехала упряжка из двух оленей, тащившая трофейную пушку.

Упряжку вела на ремне старуха-шаманка Айдан, увешанная амулетами, а старик Бильдыев гордо восседал на колесном лафете. Зрелища, более комичного, трудно было представить, и я, честно говоря, с трудом сдерживал себя, чтобы не расхохотаться. И, кстати, я оказался не прав, так как старик Бильдыев сумел, как опытный канонир, затравить пушку порохом и заложить в ствол заряд картечи. Следом за упряжкой шел его сын Нанука с зажженным фитилем. Таким образом, в случае неповиновения разоруженные солдаты джурджени получили бы серьезный урок. Тревожно поглядывая на одночасовую стеклянную клепсидру, Багирхан через каждые десять долей сообщал подчиненным, сколько у них осталось времени. За пять минут до назначенного мною срока отряд Багирхана построился в колонну по двое и, быстрым шагом, отправился вдоль берега реки Елены. По команде Центуриона Сансары следом за ним двинулся отряд воительниц во главе с Урсулой, чтобы проводить непрошеных гостей до восточной границы фактории. Я же разрешил своим людям подойти к раненым, вступить с ними в контакт и найти среди них своих земляков, а возможно и родню. За исключением Бильдыева, все остальные племенные вожди к моему решению отпустить отряд Багирхана с миром отнеслись резко отрицательно. У них, очевидно, взыграло самолюбие, и прорезался воинский дух. Несколько групп молодых охотников отправились параллельным движению отряда Багирхана курсом, надеясь застигнуть практически безоружных солдат врасплох, не подозревая, с какими головорезами они имеют дело. Даже старший сын Верховного вождя Гонория Кочубей, появившийся в фактории через час после отхода отряда Багирхана, выразил мне и Сансаре свое неудовольствие. Он, видно, уже представлял себя в роли Верховного вождя орландов, хотя для этого еще требовалось получить одобрение Совета старейшин. В полдень в факторию прибыл Толемей-хан и с волнением узнал об ошеломляющей победе над превосходящим по силе противником. Я рассказал ему о сражении в Красивом каньоне и безоговорочной капитуляции отряда Багирхана, а затем провел на Журавлиную поляну и познакомил с корабельным врачом Моисей-ханом. Едва отдохнув с дороги, Толемей-хан тут же со знанием дела приступил к развертыванию полевого госпиталя на сто койко-мест. К двум часам после полудня в фактории стало также шумно, людно и весело, как и в самые первые ярмарочные дни. Получив известие о том, что опасность миновала, из плавней Голубого залива возвратились скрывавшиеся в них женщины, старики и дети. В числе прочих на купеческой ладье вернулись в факторию и колонисты из Эльдорадо. Все они были усталые и взволнованные, проведя бессонную ночь в тревожном ожидании вестей. Ириска, узнав о гибели отца, так разрыдалась, что ее едва успокоили. Я велел ей, не мешкая, собираться в дорогу вместе с родственниками, отбывающими на Красные Камни, обещав ей, что прибуду туда же, как только обстановка более или менее нормализуется. В качестве сопровождающего я предложил ей Алексию. Ириска попросила включить в ее свиту также Полину, Зою и Снежинку. Она всерьез принимала этих трех девушек, которых мне когда-то подарила царица Гюльнара, за настоящих фрейлин и очень хотела поскорее научиться у них хорошим манерам, танцам и пению. Сами девушки, когда я обратился к ним, чтобы узнать их мнение, в ответ радостно закивали головами и заявили, что они «за». Трех рабынь, полученных в качестве приданого, Ириска передала на попечение Марины, велев ей после прибытия в Эльдорадо задать им работу и строго взыскивать за неисполнение уроков.

VII

Бездыханное тело Верховного вождя Гонория было найдено на третий день после сражения в Красивом каньоне неподалеку от Черной скалы, куда его вынесло и прибило течение. Самое обидное, что нашли и опознали Гонория не свои соплеменники, а люди Ширака, которые и доставили его на Красные Камни. Как зятю покойного Верховного вождя, мне надлежало принять участие в траурных мероприятиях, которые по обычаям орландов продолжались девять дней. Но перед тем, как отправиться на Красные Камни, я побывал в Эльдорадо, проверил, как у колонистов идут дела и даже провел заседание Народного собрания, на котором доложил текущую военно-политическую обстановку и призвал сограждан к бдительности и строжайшей дисциплине. «Эсмеральда» нуждалась в ремонте, поэтому во второй поход на Красные Камни я отправился на «Лимузине». Резервная галера была полностью укомплектована командой молодых гребцов и матросов в возрасте 17–18 лет. Все бойцы, которые участвовали в сражении в Красивом каньоне, были представлены к наградам, но брать их с собой я не стал, полагая, что они устали и нуждаются в покое и отдыхе. Из состава первого экипажа во втором походе участвовали только капитан Тарас, боцман Корейка и шеф-повар Рутений. Бывший столяр-краснодеревщик Летнего дворца Махаон изготовил для корабельного орудия «Лимузины» поворотный станок-лафет с хитроумным механизмом наведения и прицеливания. Рудознатец Ипполит намолол нужное количество зернистого пороха, смешав селитру, серу и древесный уголь в пропорции: 75-10-15. Мастер-гончар по прозвищу Битый Горшок испек в «драконовой» печи из китайского камня и белой глины дюжину фарфоровых ядер, которые в полете издавали зловещий звук, а при рикошете раскалывались и разлетались острыми осколками. Толемей-хан в Эльдорадо побывать не смог, так как был занят организацией полевого госпиталя на Журавлиной поляне и, к тому же делал по нескольку сложных операций в день. Пятнадцать пациентов (с переломами и вывихами) он счел идущими на поправку и предложил им переселиться в Эльдорадо. Десять из них предложение приняли, и прибыли в Эльдорадо вместе со мной в качестве «граждан с испытательным сроком». Колонисты встретили новоселов очень доброжелательно, что позволяло надеяться на успех задуманного мною эксперимента социальной адаптации пленных к жизни в условиях свободного демократического общества. Стать подданными их высочества Тезей-хана мечтали многие граждане Прибайкальской Империи, оказавшиеся пленниками «диких варваров». К дележу захваченных у джурджени материальных ценностей и пленных, предводители местных племен подошли основательно: разделили все трофеи на семь, примерно равных, лотов, а затем тянули жребий. Меня от дележа добычи они отстранили, так как по их понятиям я считался «человеком, вносящим виру», то есть плату за убийство его соплеменниками Верховного вождя орландов Гонория. К тому же я являлся зятем покойного, следовательно, все претензии должен был обращать к Совету старейшин племени орландов. Старший сын Гонория Кочубей и охотники старших родов, прибывшие в факторию в день капитуляции отряда под командованием Багирхана, забрали с Журавлиной поляны все, сваленное там оружие и доспехи, и вскоре переправили ценные трофеи на Красные Камни. Кроме того, в соответствии с вытянутым жребием, орландам достался неплохой лот, состоящий из разнообразного военного имущества, продуктов питания и 30 рабов и рабынь. Я попросил Кочубея отдать мне хотя бы продовольствие для нужд раненых, — на что он дерзко ответил: «Пусть едят траву, а если мяса захотят, то друг друга». Присутствовавшая при этом разговоре Центурион Сансара так возмутилась, что не упустила возможности поинтересоваться насчет боевых успехов отряда, которым Кочубей командовал во время сражения в Красивом каньоне. Отряд его, к слову сказать, не потерял ни одного бойца, но при этом не бросил в противника ни одного копья, и бесполезным образом пытался отстреливаться из луков «на дистанции трусливого воина», то есть с расстояния, порядка, 300 шагов. Слова Центуриона возымели на Кочубея действие, и он, хоть и не сразу, дюжину мешков с рисом, крупой и мукой, а также бочки с солониной в пользу раненых выделил. Подлинная причина его «щедрости» прояснилась в тот день, когда я на резервной галере, укомплектованной парнями допризывного возраста, зашел в факторию, чтобы повидаться с Толемей-ханом и Урсулой. К тому времени воительницы возвратились на Красные Камни, и на место боевого дежурства в фактории заступил отряд старших учениц в количестве 22-х человек во главе с Урсулой. Пока я общался с нею, ее подопечные с удовольствием знакомились со своими сверстниками из Эльдорадо: обменивались сувенирами и после совершения обмена, взявшись за руки, гуляли по берегу, целовались и, наверное, где-то уединялись. Из-за этого мне пришлось задержаться с отбытием на целых два часа. Но это — не главное. Главное — то, что Капуцин попросил меня доставить на Красные Камни «тридцать голов некрупнорогатого скота». Я даже не сразу понял, что речь идет о рабах, доставшихся орландам по жребию, а когда понял, возмутился. Превращать «Лимузину» в «плавучую тюрьму» для невольников и становиться, хотя и ненадолго, их надсмотрщиком я категорически был не согласен. Тогда Капуцин напомнил мне случай с продовольствием для раненых, и, широко улыбаясь, заявил, что Кочубей сделал это не безвозмездно, а в качестве предоплаты услуги по перевозке рабов, которую Тезей-хан, ему, якобы, согласился оказать. Помещать невольников в трюм я, разумеется, не стал; они следовали до Красных Камней на верхней палубе и вели себя очень дисциплинированно. Все рабы и рабыни были прилично одеты, а многие женщины открыто носили ювелирные украшения. По понятиям местных племен «женские вещи» обладали страшной магической силой, поэтому отнимать их силой считалось небезопасно. Среди невольников я встретил двух старых знакомых: корабельного мастера императорской верфи Егория и строителя-архитектора Авенир-хана из провинции Тхэбай. Смирившись с постигшим их ударом судьбы, они ни на что не жаловались и ни о чем не просили. Их жены и дети, по счастью, остались с ними. Я рассказал им про Эльдорадо и намекнул на возможность выкупить их вместе с их семьями у орландов. Мое предложение они восприняли со слезами радости на глазах. Остальные невольники, слышавшие этот разговор, также изъявили желание стать свободными гражданами и принялись умолять меня об этом. Особенно настаивали на свободе две рыжие красавицы, в которых я без труда узнал представительниц древнейшей профессии. Расспросив девушек, в каких борделях они трудились, и кто были их хозяева, я посоветовал им сразу выброситься за борт, поскольку в Эльдорадо сейчас не до развлечений, и их ждет тяжелый физический труд. Девушки на меня обиделись и, насупившись, отошли в сторонку. На пути к Красивому каньону «Лимузина» проходила мимо обугленного остова «Ласточки». Где-то рядом с кораблем должен был находиться ствол четвертого «единорога». Я приказал капитану Тарасу встать на якорь и послать к сгоревшей «Ласточке» на двух шлюпках людей под командованием боцмана Корейка, чтобы они пошарили по мелководью и этот ствол нашли. Из четырех орудий, с которыми Астрахан отправился в Северную экспедицию, это было последним. Два полевых орудия на колесных лафетах, захваченные в фактории, уже находились в Эльдорадо, третье — стояло на «Эсмеральде». Четвертый ствол удалось сравнительно быстро найти; от огня и воды он совершенно не пострадал, и я решил после возвращения в Эльдорадо поставить его на колесный лафет. Кроме этого мои молодые бойцы нашли много других металлических предметов, не расплавившихся при пожаре: гвозди, скобы, топоры, ножи, наконечники стрел и копий. Ближе к вечеру ветер, как назло стих, и для прохождения Красивого каньона я приказал дополнительно установить на корме с каждого борта по пять длинных весел. Места за дополнительными веслами заняли невольники. Принуждать к работе никого из них не пришлось; многие «пассажиры» вызвались потрудиться на общее благо добровольно. Банки (скамьи) на «Эсмеральде» и «Лимузине», в отличие от «Клементины», располагались под углом к проходу (куршее). На каждой скамье располагались по двое или по трое гребцов, которые управляли одним кленовым веслом длиной от восьми до двенадцати локтей. Из-за низкого потолка, образующего поверхность верхней палубы, по куршее приходилось пробираться согнувшись, но зато гребцы были надежно защищены от дождя и ветра. Я и сам от работы отлынивать не стал, заняв место среди загребных правого борта. Вспомнив, как мы ходили на «Клементине», я спросил парней, какие морские песни они знают. Выяснив, что среди этих песен есть и моя любимая; я сам ее и затянул, а парни дружно подхватили:

Ритм для рывка веслом в этой песне задавался возгласом «Вот он, вижу!», а сам рывок следовал вместе с выкриком крепкого словца «Лямбда!». Команда гребцов работала дружно и слаженно; и галера, преодолевая сильное встречное течение, медленно вошла в устье Красивого каньона.

Команда матросов, установив на фок-мачте марсель, приготовила заряженные многолучевые арбалеты и заняла позиции для стрельбы по всему, что на козырьках каньона будет шевелиться или двигаться. Мне, честно говоря, совсем не понравилось решение Центуриона Сансары снять с Красивого каньона наблюдательный пост и перенести его ближе к Красным Камням, хотя я прекрасно понимал, что эта мера вынужденная. На шестой день после сражения в Красивом каньоне от ран скончались еще две воительницы, и, таким образом, общее количество погибших со стороны победителей составило десять человек. Вот их имена: Меркурий из Эльдорадо; Виктория, Памела, Забава и Младшая Дося из отряда Центуриона; Верховный вождь Гонорий и его племянник Зиновий, Гордей и Тихон из рода Красной Лошади и Назарий из рода Желтого Быка. В скорбном списке погибших абсолютное большинство (9 человек) — представители племени орландов. Эти люди сражались и умирали, выполняя по отношению ко мне и гражданам Эльдорадо союзнический долг, скрепленный моим браком с дочерью Верховного вождя Гонория. Пройдя Красивый каньон, «Лимузина» зашла в устье реки Полынь. На том же месте «между двумя холмами и горячим ручьем» ее экипаж и невольники, которых пришлось взять на борт, остановились на ночлег. Во время ночной стоянки произошел досадный инцидент, который оставил у меня на душе очень неприятный осадок. Короче говоря, некоторые члены экипажа стали приставать к рабыням, полагая, что их тела не настолько чисты и священны, чтобы относиться к ним, как к вместилищу души и разума. В числе тех, кто стал объектом сексуального домогательства, оказались жена и дочь корабельного мастера Егория. Женщина унижение стерпела, молча, но, вот, шестнадцатилетняя дочь, которую боцман Корейка затащил в овраг и изнасиловал, изошла криком. Егорий попытался вмешаться, и был жестоко избит, а его дочь на рассвете утопилась. Дело было поздно ночью, когда я мирно почивал в каюте, обласканный двумя жрицами любви из знаменитого борделя на первой авеню города Альхон. По сути, я сам подал своим подчиненным дурной пример. По законам Эльдорадо боцман Корейка заслуживал того, чтобы его повесить, однако погибшая из-за него девушка была рабыней, являвшаяся собственностью племени орландов, и это меняло дело. Я приказал заключить гражданина Корейка под стражу и посадить его в трюм, чтобы после прибытия на Красные Камни передать его орландам в качестве компенсации за испорченное имущество, не подлежащее восстановлению. В первый же день пребывания под арестом боцмана укусила серая корабельная крыса, зараженная бешенством, и на четвертые сутки он в страшных муках скончался.

VIII

На траурные мероприятия, которые проходили на Красных Камнях с 13-го по 22-й день месяца луктор (июнь), я прибыл с некоторым опозданием, пробыл там шесть дней и был принят орландами в качестве зятя покойного Верховного вождя и предводителя дружественного племени. На языке орландов поселения, подобные Эльдорадо, назывались «оторванные», а люди, проживающие в них, «оторвышами». В таком определении не было ничего оскорбительного и унизительного, поскольку сами орланды в далекие времена «оторвались» от союза иллинойских племен, добровольно вошедших в состав государства джурджени. Со времени поселения на Красных Камнях у орландов сменилось сорок девять Верховных вождей. Их тела подлежали захоронению на мемориальном кладбище в Священной дубовой роще. На каждой могиле была установлена стела из розового гранита в форме вертикально поставленной плиты с высеченной на ней пиктограммой, символически изображающей достоинства, недостатки и военные подвиги покойного. Совет старейшин единодушно решил на стеле покойного Верховного вождя Гонория увековечить память о мирном разрешении многолетнего конфликта с племенем кайяпо, об истреблении хунхузов и о победе над армией и флотом повелителя джурджени. Первое событие должно было символизировать изображение голубя с цветком ромашки в клюве. Второе событие — женщина с короной на голове и стрелой в глазу. Последнее памятное событие старейшины предложили отобразить пиктограммой в виде двух сломанных мечей, двух опрокинутых вверх дном парусников и девяти прямоугольных орландских щитов. Лично мне такое прославление Гонория показалось несправедливым.

Верховный жрец орландов преподобный Колыван, заметив мою негативную реакцию на хвалебные речи старейшин, произнесенные ими на могиле Гонория, объяснил мне, что для орландов, как истинных детей природы, не существует разницы между общим и личным в оценке побед и поражений. Это делается для того, — сказал священник, — чтобы потомки помнили о том, что такое-то событие произошло в годы правления именно такого-то Верховного вождя, а не какого-то другого. По обычаям орландов и других местных племен муж дочери считался приемным сыном, тогда как муж сестры просто приятелем. Эту разницу я почувствовал на себе сразу же после прибытия на Красные Камни. Меня, как и в первый раз, восторженно встретили, однако в свою резиденцию И.О. Верховного вождя Кочубей меня не пригласил, а предложил разместиться в своем бывшем подворье. По решению семейного совета подворье перешло к среднему сыну Гонория Аркадию — единоутробному брату Ириски. Место у причальной стенки, куда должна была встать «Лимузина», как будто нарочно, было занято чьими-то бесхозными плотами. И пришлось бы нам швартоваться у очень неудобного вспомогательного причала напротив приюта Росомахи, если бы Центурион Сансара не посоветовала мне отличный вариант якорной стоянки в ста шагах от берега у подножия Верблюжьей горы. Она же приняла к себе на постой и экипаж галеры, — чему молодые парни из Эльдорадо поначалу несказанно обрадовались. Сраженная горем, Ириска ожидала меня с огромным нетерпением. В ее статусе и общественном положении среди соплеменников и сородичей произошли серьезные изменения, но не для всех. Опальная жена Верховного вождя Гонория и мать Кочубея по прозвищу Черная Лиса покойную мать Ириски красавицу Есфирь ненавидела лютой ненавистью, и, видно, решила взять реванш за все свои прежние обиды и унижения.

Когда Ириска прибыла на похороны отца и явилась в родительский дом, Черная Лиса оскорбила ее нехорошими словами и даже попыталась выплеснуть на нее помои. Гордая Ириска обратилась за поддержкой к единоутробному брату Аркадию, и тот велел слугам на территории бывшего подворья Кочубея построить для нее и ее свиты просторный балаган. Каждый день Ириска часами простаивали на Главном причале, всматриваясь вдаль в надежде увидеть, когда на горизонте появится корабль Тезей-хана. С жадностью ловила она слухи о героических подвигах своего супруга и его боевых товарищей: Сансары, Урсулы и Старой Доси. Эти имена упоминались чаще других, наряду с именами Гонория и Гарегина Плотника. Ее «фрейлины»: Полина, Зоя и Снежинка, — пребывали в блаженном безделье и донимали Ириску своими капризами. Алексия (Алексхан), предоставленная сама себе, переоделась в мужскую одежду и отправилась на охоту. Она отсутствовала несколько дней, поскольку заблудилась. Где она пропадала, и что с ней случилось, она не рассказывала. Прибыв на Красные Камни, я про нее не сразу и вспомнил, а, когда вспомнил, то было уже поздно: гермафродит замкнулся в себе, стал дерзить и требовать, чтобы я отдал ее на пожизненную службу в отряд Центуриона Сансары. Я решил, что она блажит, и снова пригрозил, что выдам ее замуж за старика Бильдыева. В день совершения «хвалебной» тризны, которая проходила в Священной дубовой роще, преподобный Колыван пригласил меня с супругой и со всей ее свитой погостить в его резиденции — столько, сколько мы захотим. Как Верховный жрец племени орландов, Колыван возглавлял ритуальные, траурные и похоронные мероприятия, и зятю усопшего — опальному сыну императора джурджени, уделял повышенное внимание: первым со мною здоровался, особо выделял среди присутствующих, а в свободную минуту общался на языке джурджени, которым владел в совершенстве. Хоть и не любил я попов, предложение Колывана принял с благодарностью. Шурин Аркадий оказался парнем не плохим, но слишком многодетным. Его рано женили, и две его супруги из таинственного кочевого племени богомилов рожали ему детей ежегодно, причем, норовя по двойне. В его подворье и без гостей было довольно тесно. Кроме того, я считал, что колонистам, рано или поздно, придется определяться с выбором религии. Основы взаимоотношений духовной и светской власти, которые утвердились в племени орландов, меня вполне устраивали, и я хотел бы их перенять. Преподобный Колыван предоставил нам роскошные апартаменты в двухэтажном деревянном доме, в котором он принимал на постой самых почетных гостей (именитых купцов и коллег-жрецов из корпорации Высочайшего Храма Одина). И даже приставил к Ириске прислугу из числа домашних рабов и рабынь. Перемена обстановки пришлась ей по душе, ибо она снова почувствовала себя госпожой. В утренние часы — до и после завтрака — мы с Колываном обычно прогуливались на берегу реки Ипуть и обсуждали актуальные политические темы: выборы вождя племени орландов и агрессивные действия администрации Агесилай-хана IV в отношении народов Северного Забайкалья. Верховный жрец не исключал того, что на следующий год джурджени повторят попытку овладеть факторией и Красными Камнями и весьма сожалел о трагической гибели Гонория.

IX

Орландские амазонки хоронили боевых подруг по особому обряду и без присутствия посторонних. Даже родители покойных к погребальному костру не допускались. Для меня Центурион Сансара и ее «старухи» сделали исключение: пригласили на похороны Забавы и Младшей Доси, которые скончались от ран на третий день после моего прибытия на Красные Камни. Перед этим они предложили мне принять посвящение, которое они сами проходили после достижения 40-летнего возраста.

Отказать Сансаре в ее просьбе я не мог. Вечером после совершения «хвалебной тризны» по Верховному вождю Гонорию я отправился вместе с Сансарой на ее ладье к Верблюжьей горе, где река Ипуть разделялась на два рукава. В ста метрах от берега на линии водораздела стояла на якоре «Лимузина». На борту я застал капитана Тараса с тремя вахтенными и шеф-повара Рутения.

Остальные матросы и бойцы сошли на берег и пребывали в качестве почетных гостей в летнем военном лагере орландских амазонок, разбитом неподалеку от Разрушенной Башни. Воспользовавшись моментом, Сансара решила не тянуть с выполнением своего обещания обучить юношей из Эльдорадо фехтованию и приемам орландского рукопашного боя. Мое посвящение в Рыцаря Вечного Света произошло на закате солнца в вертикальной карстовой пещере, представлявшей собою колодец диаметром 3–4 метра и глубиной около 80 метров, выпадающий в просторный зал округлой формы диаметром до 20 саженей. Попасть на дно пещеры можно было коротким путем, спустившись по веревке, либо пройдя по извилистому коридору длиной более 300 шагов и шириной в две сажени через замаскированный вход на западном склоне Верблюжьей горы. При совершении обряда неофит входил в подземный зал по коридору, а обратно на землю его уже вытаскивали на веревке, что символизировало прохождение ребенка по родовым путям. Я полагал, что, раскрывая передо мною свои сакральные тайны, воительницы надеются на то, что в начавшейся войне с Прибайкальской Империей я буду не только их верным союзником, но и предводителем, отдающим разумные приказы и требующим их неукоснительного исполнения. Как оказалось, я был совершенно прав, ибо, найдя у пленного строителя-архитектора Авенир-хана карты, изображающие Красные Камни с фортификационными сооружениями, Сансара и ее боевые подруги впали в уныние. Допросы Авенир-хана и других пленных подтвердили их самые худшие опасения: великая война только начинается. Однако существовала и другая причина, — может, даже более важная, о которой я поначалу даже и не догадывался. Следуя за Сансарой, вначале по малозаметной тропинке, петляющей между деревьями, а затем через подземный коридор, я очутился в вышеупомянутой пещере, из которой днем можно увидеть солнце, а ночью — звезды. Для орландских амазонок это потайное место служило одновременно и хозяйственным складом, и приютом, и командным пунктом, и святилищем. По народным преданиям, здесь проживали когда-то «чучки» — мелкие люди, то есть, надо понимать — гномы, оставившие после себя фигурные рисунки, сделанные красной краской.

Посреди просторного подземного убежища горело живительное пламя очага.

— А вот и мы. Надеюсь, не опоздали? — вместо приветствия обратилась к присутствующим Сансара. Ожидавшие нашего прибытия «старухи» с облегчением вздохнули и сдержанно заулыбались. Среди них я увидел бывшего Центуриона Агату и, совершенно забывшись, назвал ее по имени. Агата испуганно вздрогнула и сразу переменилась в лице. Мгновенно осознав оплошность, я с поклоном поприветствовал других «старух»: Гиту, Досю, Ядвигу, Любаву и Олесю, — найдя для каждой подходящее лестное прозвище. Я был бы рад увидеть среди них и Урсулу-грозу хунхузов, но моей боевой подруге еще не исполнилось и 30-ти лет.

— И мы с радостью приветствуем тебя, наш командир и первый мужчина, которому мы беспрекословно подчинились. Однако и ты нас, «старух», уважь. Не побрезгуй стань участником нашего боевого братства! — на языке джурджени обратилась ко мне Гита.

— Затем и пришел! — коротко ответил я. Произнеся на древнем языке илинойцев священное заклинание, бывший Центурион Агата попросила меня взглянуть в старинное янтарное зеркало в золотом окладе. С ужасом, я увидел в отражении самого себя таким, каким был в прежней жизни. Немного погодя, на меня уже смотрел 18-летний Сороки (Тимур Храбрый) из рода Белохвостого Оленя.

— Мы узнали тебя, хоть ты и сильно изменился. Сомневались, конечно, но сейчас это — крик прошлого… Клянемся, что никому и никогда не выдадим твоего тайного имени! — прошептала Агата и приложила указательный палец к своим губам. Я сразу же почувствовал приближение обморока, но не упал, так как меня подхватили под руки, положили на крестообразную дубовую скамью и при свете семи факелов продолжили обряд, во время которого он узнал множество интересных вещей о Человеке и Космосе. О некоторых из них я даже не подозревал. Вследствие посвящения у меня открылся дополнительный орган чувств, который не имеет никакого отношения к религиям, вере, мистике, медитациям и так далее. В тот момент, когда в ночи на высоком берегу реки Ипуть вспыхнуло пламя погребального костра, на котором кремировались тела Забавы и Младшей Доси, я увидел их, как живых. Пока безжалостный огонь пожирал их физические тела, их бесплотные души прощались с видевшими их, также как и я, «старухами», а потом подошли ко мне, легким дыханием поцеловали в уста и обещали в другой моей жизни со мной когда-нибудь обязательно встретиться. На память о себе каждая из них вложила мне в ладонь правой руки маленький изумруд и попросила передать эти камушки «женщине, которая всегда его будет любить, и ждать его возвращения». Изумруды, сверкнув тончайшими гранями, тут же исчезли, и я решил, что подарок бестелесных воительниц имеет какой-то тайный смысл, который когда-нибудь откроется. Поминок с объедением и употреблением медовухи по случаю кончины боевых подруг орландские амазонки не устраивали. Сансара объяснила мне, что у них это не принято, поскольку враг может объявиться в любой момент, а пьяный и сытый воин — это уже не боец, а живая малоподвижная мишень. Мы разговаривали по-орландски, тепло и задушевно, и никто из «старух» этому не удивлялся, как будто, так и надо. После кремации Забавы и Младшей Доси воительницы разошлись по своим наблюдательным постам (дозорам) охранять ночной покой соплеменников. Я намеревался пешим ходом отправился к Разрушенной Башне, чтобы проведать моих подопечных из отряда допризывников: как они устроились в бытовом отношении и достаточно ли усердно занимаются боевой и физической подготовкой. Сансара выделила мне двух провожатых: Дину и Асю — дочерей покойного Аггея из рода Черного Кабана. Вместе с нами отправилась и бывший Центурион Агата, которой было по пути, — она возвращалась в свой родной приют Росомахи. Несмотря на поздний час, было не так уж темно. Прибывающая луна хорошо освещала тропу, по которой мы шли. Спустившись с крутого каменистого холма и пройдя вдоль русла высохшего ручья, мы вошли в березово-сосновую рощу, считавшуюся лесным наделом рода Белохвостого Оленя. Здесь «белохвостые» заготавливали хворост для растопки, держали пасеку, собирали грибы-ягоды и лекарственные травы. Подходя к приюту, еще издали мы услышали протяжную заунывную песню. У меня тревожно забилось сердце, и я спросил Агату: «Не помер ли кто?» Она внимательно на него посмотрела и сказала следующее:

— Я полагаю, что они справляют поминки по Виктории — дочери Корнея и Музы. После ее смерти прошло девять дней. Давай ненадолго к ним заглянем? Я думаю, что они будут очень рады тому, что командир, под руководством которого их Виктория вступила в битву с врагами племени, почтил ее память своим присутствием.

— У меня никаких подарков с собой нет. Неудобно как-то — совсем растерялся я.

— Ты сам для них будешь лучшим подарком, и особенно — для Гарегина Плотника, которого надо морально поддержать — настаивала она, и я согласился. Центурион Сансара уже ввела меня в курс последних политических новостей, рассказав о том, что Совет старейшин с утверждением Кочубея в должности Верховного вождя не спешит, и хочет рассмотреть другие кандидатуры. Причиною этого, очевидно, стало трусливое поведение старшего сына покойного Гонория во время сражения в Красивом каньоне. К тому же большинство орландов не переносили на дух его мать Черную Лису, считая ее ведьмой. Главы старших родов в качестве альтернативы Кочубею выдвинули среднего сына Гонория Аркадия, а главы младших родов — Гарегина Плотника. В приюте Белохвостого Оленя нас встретили именно так, как обещала Агата, то есть с искренним радушием. Старейшина «белохвостых» Михей велел усадить нас на другом конце стола напротив себя. Дина и Ася стояли за моей спиной, особым образом скрестив копья, а Ерофей Чернобородый вынес штандарт рода Белохвостого Оленя и встал с ним за спиной Михея. В краткой речи я выразил соболезнование родителям покойной Виктории и всем ее сородичам. Я говорил медленно, словно иностранец, округляя гласные и аффектируя согласные. Но присутствующие за столом меня поняли правильно. Женщины расплакались, а мужчины встали и, молча, склонили головы. В ответной речи дед Михей поблагодарил меня за то, что он посетил их приют, и выразил надежду на то, что военный союз орландов и людей, поселившихся на реке Шакти, назло врагам, будет от года в год только крепнуть. Почтительно выслушав старейшину «белохвостых», я пригубил из деревянной кружки темное пиво и встал, давая понять, что их визит окончен. Проводить меня и Агату из-за стола вышли все, подходя к нам в таком порядке: первыми самые младшие, последними самые старшие.

Мужчины крепко жали мне руку, а женщины приседали в низком поклоне. Когда ко мне подошла и поклонилась Березка, я почувствовал в правой ладони легкое покалывание. И, вот, ко мне приблизилась Нара, держа на руках двоих спящих детей, одетых в одинаковые комбинезоны из оленьей замши, украшенные мехом горностая. Это были мальчик и девочка в возрасте 3-4-х лет, лица которых показались мне настолько выразительными и красивыми, а главное — знакомыми, что от неожиданности из меня вырвался вздох радости и удивления. «Белохвостые» восприняли мою реакцию, как должное: разом, прослезились, а потом заулыбались, — ведь малыши, которые держала на руках Нара, были детьми самых почитаемых ими умерших сородичей: Тимура Храброго и Медвяной Росы. Об этом мне сказала жена Гарегина Фиалка, вслед за Нарой подошедшая ко мне с поклоном. Как же мне хотелось взглянуть на этих чудесных детей еще раз! Но я понимал, что, ни под каким предлогом мне этого сделать не удастся, ибо орланды свято верили в «сглаз» и его убийственные последствия. Последним ко мне подошел Михей. Было заметно, что физически за прошедшие четыре года он сильно сдал, но в его глазах по-прежнему сверкали веселые огоньки.

— Как жалко, что ты джурджени. Иначе быть бы тебе нашим Верховным вождем. Привет Ириске. Пусть она родит тебе кучу здоровых детей! — сказал он, прощаясь со мной, а затем подозвал к себе Ерофея Чернобородого и его старшего сына Гарегина Плотника и велел им зажечь факелы и проводить дорогого гостя. В следующие дни, общаясь с Верховным жрецом Колываном, я с огорчением узнал о том, что мой визит в приют Белохвостого Оленя Гарегину Плотнику скорее навредил, чем помог, поскольку вызвал у других родов чувство завистливой ревности.

X

Я назначил временем отплытия «Лимузины» 20-е число месяца луктор (июнь) от вспомогательного причала неподалеку от приюта Росомахи, отдав приказ капитану Тарасу прибыть туда за три часа до полудня. Не хотелось привлекать к собственной персоне повышенное внимание.

Однако народу, желающего поглазеть на «королевича джурджени и распрекрасную Ириску» собралось немало. Пришли все «росомахи» и соседние с ними «куницы» и «кабаны», пришел единоутробный брат Ириски Аркадий со своими женами и старшими детьми, а также члены семьи и слуги Верховного жреца. Сам Колыван в это время находился на заседании Совета старейшин в резиденции Верховного вождя, и я простился с ним до скорого свидания заблаговременно. Старейшины должны были, наконец, принять решение по вопросу о разделе между родовыми общинами доставшихся орландам рабов и прочие трофеи.

Голосование кандидатуры нового Верховного вождя было назначено на завтра, то есть за сутки до Дня летнего солнцестояния и всенародного праздника Благодарения Авесалома. Сансара захотела проводить меня до фактории, чтобы заодно проверить, как подопечные Урсулы несут на этом направлении дозорную и караульную службу. Она и ее боевые подруги: Гита, Старая Дося и Агафья, — уже находились на галере, взойдя на борт судна на якорной стоянке у Верблюжьей горы. Вместе с ними на верхней палубе расположился отряд учениц среднего возраста (15–16 лет) во главе с их учителем и наставником Старой Любавой. Сансара с разрешения капитана Тараса взяла их «прокатиться» до вспомогательного причала. Накануне во время тренировочного боя шестами и деревянными мечами ученицы-подростки задали юношам-новобранцам из Эльдорадо такую трепку, так изукрасили их синяками и ссадинами, что им было стыдно показываться мне на глаза. Ученицы были одеты по-летнему: длинные до колен рубахи из грубого неокрашенного холста, перепоясанные широким кожаным ремнями, к которым крепились поясные ножи. На локте левой руке они держали легкие серповидные щиты, обтянутые рыбьей кожей, а в правой руке — связки метательных копий длиной около 1 м. За спинами у некоторых, но далеко не у всех, были чехлы с луками и колчаны со стрелами.

Право на ношение боевого лука еще следовало заслужить. Вместо кожаных шлемов по форме им были положены войлочные шапки, а волосы на голове разрешалось стричь уже не так коротко, как младшие ученицы, а «под горшок». Среди высадившихся на берег и выстроившихся в шеренгу почетного караула учениц я узнал Степу — дочь Корнея и Музы, младшую сестру покойной Виктории-воительницы. Девочка выросла с «коломенскую версту», но была также худа, как и прежде. Вслед за ученицами на берег вышли Сансара и Гита. Выслушав приветствие Старой Любавы, я поблагодарил ее и Центуриона за оказанное его подопечным внимание и гостеприимство. Сансара собралась было отдать Любаве приказ отправляться с отрядом в летний военный лагерь, но я ее опередил: сделал ей знак и попросил вызвать из строя Степу — дочь Корнея и Музы из рода Белохвостого Оленя. Сансара удивилась, но просьбу его выполнила.

Степа, передав подругам свой щит и связку метательных копий, с испуганным и растерянным видом, вышла из строя. По-орландски я попросил ее, чтобы она подошла к нему. Когда девочка, сутулясь, к нему приблизилась, снял с себя дорогой узорчатый пояс с прицепленным к нему трофейным кинжалом из уральской стали и вручил ей со словами: «Это — тебе! Владей! Будь такой же отважной и смелой, как твоя сестра Виктория!» Степа с испуганно-умоляющим выражением лица посмотрела на Центуриона. Сансара улыбнулась и кивнула головой. Степа взяла подарок и вернулась в строй. «Любава! — обратился я к начальнице отряда учениц. — Есть ли среди твоих бойцов родные и двоюродные сестры Памелы, Забавы и младшей Доси, а также родные сестры и дочери Гордея и Тихона из рода Красной Лошади, а также Назара по прозвищу Забияка из рода Желтого Быка?» Недолго подумав, она вызвала из строя шесть учениц. Я попросил у нее разрешения, чтобы девочки, которых она назвала, ненадолго задержались. И пока Ириска прощалась со своими родственниками и со старшими женщинами из рода Росомахи, рода Куницы и рода Черного Кабана, я успел спуститься по сходням на галеру и вернуться на берег с двумя матросами. Матросы вынесли с собой тяжелый, кованный медью, оружейный ящик. Откинув крышку, я подозвал к себе юных амазонок и вручил им ценные подарки в виде парадного холодного оружия, которым, как я прекрасно понимал, они сами пользоваться не станут, а передадут своим отцам и старейшинам.

Таким образом, я воздал честь и хвалу всем погибшим за меня орландам. Шурин Аркадий воспринял мой широкий жест по-своему, и, прощаясь, шепотом, сказал мне на ухо следующее: «Спасибо, брат! Теперь „лошади“ и „быки“ встанут на мою сторону. Я обойду Кочубея, поскольку все знают, как скверно он принял тебя и мою любимую сестру Ириску». Когда «Лимузина» проходила мимо Главного причала, я заметил, что бесхозные плоты, которые в день моего прибытия на Красные Камни помешали нам пришвартоваться к большой причальной стенке, убраны. На Главном причале было тихо и малолюдно. Два молодых охотника перетаскивали с легкой каркасной лодки на причаленный к берегу плот убитую ими косулю. Завидев приближающуюся галеру, они дружно прокричали: «Доброе утро! Счастливого пути!» На ступеньках широкой лестницы играли дети. Молодая женщина, склонившись над водой, вымачивала оленью шкуру. За ее спиной стояла девочка-подросток в нарядном сарафане, перенимая у матери, а может и старшей сестры опыт выделывания замши. Пахло дымом костра и чем-то паленым, наверное, жженым пером. На подходе к Перламутровой башне я увидел двух мальчиков в возрасте 7–8 лет, которые бежали вдоль берега и что-то кричали. Это были братья-близнецы Рико и Люк. Впереди них бежала и громко лаяла большая собака черно-белого окраса, но это уже был точно не Гром.

* * *

Путешествовать на «Лимузине» в качестве пассажиров Сансара и ее боевые подруги сочли ниже своего достоинства. Посидев около получаса для приличия вместе со мной и моей супругой за раскладным столиком, который шеф-повар Рутений установил под фок-мачтой и накрыл лучшими яствами и винами, они перешли на нижнюю палубу и присоединились к команде гребцов. Они уже знали, где находятся запасные весла, и какие банки свободны. Вскоре с нижней палубы послышались их звонкие голоса:

Воительницы запели орландскую народную «Песню гребца», под слова и ритм которой они ходили по воде. Только, вот, для длинных весел и более плавного и размеренного рывка и гребка эта песня не очень подходила. Убедившись в этом, воительницы замолкли, и уже вскоре вместе гребцами «Лимузины» дружно выкрикивали крепкое словцо «Лямбда!» Право, сложно ответить на вопрос, что это слово означает, поскольку на древнем иллинойском наречии «лямбда», это — и буква алфавита, и локтевой сустав, и двускатная крыша, и даже две женские ножки, расставленные самым соблазнительным образом. Ириска, когда мы остались за столиком вдвоем, призналась, что ее укачивает и немного подташнивает. Я предложил ей перейти в каюту, но она как-то странно замялась. Я сразу понял, в чем дело, сходил в каюту и выгнал из нее трех наглых «фрейлин», развалившихся на моей кровати, и приказал им драить верхнюю палубу. Понаблюдав за тем, как Полина, Зоя и Снежинка под руководством вахтенного приступили к исполнению моего приказа, я проводил Ириску до каюты и отправился на корму, где, как я успел заметить, находилась Алексия (Алексхан), переодетая в мужскую одежду. Я хотел с ней поговорить, чтобы загладить невольную вину за произошедшую с ней метаморфозу. Алексия трудилась на месте рулевого, на пару с юным моряком из Эльдорадо по прозвищу Огонек, показывая тому, как следует совершать поворот руля при той или иной скорости встречного ветра и течения.

Послушав, как толково она объясняет премудрости флотского мастерства, мне стало стыдно за то, что, пойдя на поводу старухи-шаманки Айдан, я согласился на эксперимент с непредсказуемыми последствиями. Капитан Тарас досыпал мне соль на рану, заявив, что «лучшего рулевого, чем мастер Алексхан, в Эльдорадо не найти», и выразил глубокое сожаление насчет того, что «у царевича есть некоторые проблемы, про которые простым смертным не велено рассуждать». Однако почувствовав перемену моего настроения, он ловко перевел разговор на другую тему, высказав предположение, что при слабом встречном ветре мы сможем добраться до фактории засветло. С прогнозом погоды капитан Тарас, к сожалению, оплошал, поскольку к полудню небо полностью прояснилось, исчезли даже самые маленькие облака, и с севера подул пронизывающий холодный ветер. Атмосферное давление подскочило, а температура наружного воздуха резко опустилась. Орланды называли подобное природное явление словом «маккона», а для меня это означало, что на обширных территориях Восточной Сибири установился северный антициклон. Супруга Ириска, когда я пришел в каюту, лежала под пуховым одеялом, но не спала, а хныкала. Я спросил, в чем дело, и она призналась, что у нее начались месячные, и это означало, что она не забеременела. Я попробовал ее успокоить: сказал какие-то ласковые нежные слова по-орландски и на языке джурджени, — и, вдруг, почувствовал, как в грудной клетке, с правой стороны, у меня стало биться сердце. Сердце с левой стороны тоже билось, но не так часто.

Я, конечно, испугался, и, пожелав супруге приятного отдыха, отправился на нижнюю палубу и присел на банку рядом с Центурионом Сансарой. Воительница обрадовалась моему появлению, и вскоре мы вдвоем дружно потянули одно кленовое весло. По пути в факторию Сансара проверяла дозоры, прикрывающие северное направление обороны Красных Камней. Дозоры, как правило, состояли из двух бойцов, которые, посменно и круглосуточно, вели наблюдение за нейтральной территорией. Дозорные подходили к галере на призывный сигнал рога Центуриона на маленьких каркасных лодках и по спущенной им веревочной лестнице забирались на борт. Все дозорные сообщали не очень приятные для нас новости. По обоим берегам реки Ипуть бродили, группами и поодиночке, военные и гражданские лица из состава Северной экспедиции. Кто-то из них, вероятно, отстал от отряда Багирхана, объявившего капитуляцию, и заблудился; кто-то, вероятно, совершил побег из плена и спасался от преследования. В любом случае эти люди были опасны своей непредсказуемостью. Проанализировав сведения дозорных, Сансара предложила перед прохождением «Лимузины» Красивого каньона направить вдоль берегов ущелья две разведывательные группы. Одну из них она хотела возглавить сама. Вторую должна была возглавить Старая Дося. На каждую группу она попросила меня выделить по три человека из состава экипажа галеры. Лучшие мои бойцы, к сожалению, остались в Эльдорадо, и мне пришлось отправляться в разведку самому, вызвав шестерых парней, имевших знак отличника боевой и физической подготовки в виде ожерелья из медвежьих когтей. Вместе с Сансарой, Агафьей и тремя молодыми бойцами в шестом часу после полудня я отправился вдоль западной стенки Красивого каньона.

Старая Дося и Гита со своей группой сопровождения отправились вдоль восточного берега. Воительницы были вооружены луками и короткими мечами; я и мои молодые бойцы — метательными ножами и арбалетами. С собой мы взяли также веревки и крючья. На западном берегу каньона находилась Зыбучая гора, представлявшая потенциальную угрозу для всех, кто путешествует по реке Ипуть. На этом участке каньона часто происходили камнепады: искусственные, вызванные неосторожным охотником, или естественные, возникающие после сильных ливней. Все следы, которые Сансара и Агафья обнаружили на тропинке, ведущей вдоль западной стены каньона и у подножия Зыбучей горы, были старые, оставленные спецназовцами Астрахана и людьми Гонория. По этим следам Сансара даже попыталась восстановить некоторые фрагменты состоявшегося на этом месте сражения. Вот, здесь, — объясняла она мне, — противник скрытно сосредоточился и начал атаку, а в этом месте отрезал орландам пути к отступлению. Агафья нашла три сломанных арбалетных стрелы с засохшей кровью на древках и поясной нож с изображением головы быка на его рукоятке. Из объяснений Сансары следовало, что на Зыбучую гору люди Гонория забраться не успели, так как армейский спецназ их, очевидно, быстро настиг и обезвредил. Группа разведчиков, шедшая по восточной стене каньона, ничего подозрительного также не обнаружила. Обе группы вышли к самому узкому месту каньона, где его ширина составляла порядка шестисот локтей, а высота стен — 60 локтей. Орланды успели в этом месте свалить топорами несколько сосен и заготовить большое количество вязанок хвороста. Я предложил сбросить заготовки в реку, чтобы ни у кого не возникло соблазна использовать их в преступных целях.

Сансара согласилась, и обе группы, каждая со стороны своего берега, принялись скатывать стволы деревьев с обрыва. Вязанки хвороста была использованы для сигнальных костров, дымом которых обе группы разведчиков сообщили капитану Тарасу о том, что путь чист. К устью каньона разведчики и «Лимузина» подошли практически одновременно. При подходе и спуске на веревках с 10-метрового отвесного склона мы не заметили спрятавшихся за гранитными валунами отряд из десяти человек в камуфляжной форме. С расстояния, примерно, 100–120 шагов злоумышленники открыли по нам стрельбу из луков и арбалетов, а затем попытались атаковать копьями. Я спускался последним, и мне должно было достаться больше других, однако меня спас «тунгусский халат», подаренный на свадьбу князем Бильдыевым. Это был легкий, не стесняющий движений, доспех из пластин моржового клыка, сплетенных сухожилиями внахлест в вертикальные и горизонтальные ряды и застегивавшийся ремнями по бокам. Одна стрела все же впилась мне в левую руку ниже плеча, а вторая — в икру правой ноги. От боли я отпустил веревку и, примерно, с пятиметровой высоты полетел вниз, но, по счастью, упал не на каменистую почву, а на невысокий куст остролиста, сплошь усыпанный кроваво-красными ягодами. Кроме царапин и ссадин, я в результате падения получил закрытый перелом шейки правого бедра со смещением и вывих правого локтевого сустава. О характере полученной им травмы я узнал только на следующий день от корабельного врача «Ласточки» Моисей-хана.

XI

17-летний канонир Марат, не дожидаясь приказа капитана Тараса, развернул носовое орудие «Лимузины» в направлении противника и произвел выстрел двумя фарфоровыми ядрами. Я зарядил ими корабельное орудие заблаговременно, чтобы на подходе к причалу орландского подворья произвести салют в честь прибытия. Фарфоровые ядра, с диким воем, пролетели над головами наступающего противника, Одно из них попало в гранитный валун и разлетелось вдребезги. Шум, который оно произвело при ударе, вполне тянул на сравнение со зловещим хлопком шаровой молнии. Поднявшееся облако серебристо-белой пыли, меняющее цвет в лучах заходящего солнца, подкрепило сравнение ярким визуальным эффектом. Даже если бы юный Марат, вспомнив, чему его я их учил, произвел просто холостой выстрел, то и это бы, наверное, лишило нападающих смелости, а тут произошло, то, чего никто не ожидал. Шаровых молний, как известно, боятся все, без исключения. Капитан Тарас, не мешкая, высадил десант из десяти бойцов, вооруженных, в том числе, многолучевыми арбалетами. Едва противник пришел в себя и попытался подняться во весь рост, на него сразу же обрушились залпы стрел. Бросив убитых и раненых, люди в камуфляжной форме побежали вдоль каменистого берега в направлении лесного массива. Во время спуска с отвесного склона Центурион Сансара тоже получила ранение. Стрела из арбалета с граненым наконечником насквозь пронзила ей левое предплечье, попав в сгиб между бронзовыми пластинами е кожаного колета. Превозмогая боль, она приказала Агафье организовать молодых бойцов из Эльдорадо на преследование противника, а сама, обрезав наконечник ножом, вытащила древко стрелы из предплечья и перевязала рану холщевым бинтом, пропитанным пихтовым маслом. Со мной дело было сложнее. Обе стрелы, которые в меня попали, были снабжены зазубренными наконечниками. Такие стрелы обладают повышенной неизвлекаемостью, и их можно вытащить только с противоположной стороны, проткнув человека насквозь. С большой предосторожностью меня положили на носилки, и на шлюпке переправили на «Лимузину». В процессе транспортировки от нестерпимой боли я едва не потерял сознание. Я был уверен в том, что нападение организовал Астрахан, специально затаившись с преданными ему людьми в районе речного ущелья, поджидая, когда я буду возвращаться с похорон Верховного вождя Гонория. Новобранцы из Эльдорадо с честью прошли свое первое боевое крещение. Они догнали отступающих спецназовцев. Восьмерых они уничтожили, а двоих взяли в плен. Во многом это стало возможным благодаря умелому командованию Агафьи. Воительница правильно угадала путь отступления противника и с тремя бойцами вовремя побежала наперерез. Она же обнаружила их лагерь, а в нем — умирающего Астрахана, который за сутки до этого во время случайного боевого столкновения с отрядом охотников из племени москитов получил ранение отравленной стрелой. Астрахана опознала Старая Дося, переправившаяся на подручных средствах со своей группой на западный берег, как только услышала сигнал тревоги и выстрел корабельного орудия. Она же по просьбе Астрахана перерезала ему горло, чтобы прекратить мучительные страдания. Так бесславно закончил свою жизнь начальник Северной экспедиции и вельможный советник императора Агесилай-хана IV. На помощь Старой Досе, взявшейся меня прооперировать, пришел шеф-повар Рутений, предложив применить обезболивающее, обеззараживающее и заживляющее средство по старинному рецепту племени синайцев, из которого он происходил. Для изготовления лекарства много времени Рутению не потребовалось, так как большинство его ингредиентов: экстракт женьшеня, прополиса и шалфея, — входили в состав его фирменного клюквенного соуса. Лекарство, изготовленное Рутением, сделало мышечную ткань такой мягкой, что она раскрылась, и Старая Дося смогла вытащить наконечники стрел и деревянные обломки, поковыряв в ранах серебряной зазубренной иглой. Для того чтобы операция не причинила пациенту нестерпимой боли, воительница заставила меня разгрызть и проглотить пару кедровых орешков, в которых вместо вынутых из них зернышек хранился засохший сок опийного мака. Проглотив орешки, я заснул и проснулся на рассвете, когда «Лимузина» уже пришвартовалась к причалу орландского подворья. Толемей-хана в фактории мы уже не застали, так как два дня тому назад он отправился в Эльдорадо для подготовки религиозных и светских мероприятий по случаю празднования Дня летнего солнцестояния. До полудня я оставался на борту «Лимузины». Сразу после прибытия в факторию по просьбе Урсулы меня осмотрел корабельный врач «Ласточки» Моисей-хан, и поставил диагноз относительно перелома шейки бедра и вывиха локтевого сустава. Сустав он вправил на место сразу, а про бедро сказал, что его лечение, вероятно, займет от трех до пяти месяцев. При этом он заявил, что дальнейшее пребывание больного на борту галеры недопустимо: воздух, насыщенный влагой, опасен для ран и ссадин, а качка противопоказана для травмированного бедра. По мнению врача, у меня, вероятно, произошло смещение отломков костей, и мне требуется полный покой, — иначе я рискую до конца своих дней быть прикованным к постели. В качестве средства лечения Моисей-хан предлагал наложение скелетного вытяжения большеберцовой кости под небольшим грузом. Корабельный врач говорил со знанием дела. По его словам, подобные травмы на флоте — не редкость: кто-то с реи сорвется, кто-то при сильном волнении или шторме обо что-то ударится или на трапе поскользнется. Для точной диагностики столь сложного перелома, конечно, требовалась рентгенография. Но где ж в условиях бронзового века достать рентгеновский аппарат? Сильные боли в области тазобедренного сустава и частичная утрата подвижности правой ноги свидетельствовали о том, что травма серьезная, и к рекомендациям опытного врача следует прислушаться. К тому же у меня не было достаточной уверенности в том, что Толемей-хан знает какие-то другие способы лечения переломов костей или имеет более обширную медицинскую практику. С помощью переводчицы Гиты Моисей-хан довел диагноз до сведения Ириски и Сансары. Женщины перепугались и обратились к Капуцину с просьбой на некоторое время принять меня с супругой на постой.

Капуцин отнесся к их просьбе с пониманием, и сам пришел уговаривать меня, чтобы я не ставил свое драгоценное здоровье под угрозу, а месяц-другой пожил с Ириской у него в гостях в уютном теплом домике с остекленными окнами и камином. Рыдания Ириски добавили словам хозяина орландского подворья убедительности, и я согласился. В полдень вахтенные матросы перенесли его на носилках в орландское подворье, где к тому времени расторопные слуги Капуцина под присмотром Моисей-хана подготовили для меня жилище, в котором мне и Ириске предстояло на неопределенное время поселиться. Помещение, которое Капуцин на языке орландов назвал «зимним балаганчиком», в действительности представляло собой довольно просторный флигель, примыкающий торцом к большому амбару каменно-деревянной застройки. Нижний этаж амбара был сложен из крупных блоков бутового камня. Это был ледник подворья. Верхний этаж амбара был бревенчатый и состоял из трех лабазов. Капуцин отстроил приамбарный флигель совсем недавно по примеру жилища именитых купцов, чтобы принимать там самых важных персон. Высокие двойные окна, застекленные мутным ротонским стеклом, пропускали внутрь достаточно света, чтобы днем можно было читать и писать. Ровно обтесанные кедровые бревна источали приятный запах смолы. В гостевых апартаментах даже имелся камин из дорогого импортного красного кирпича с чистыми белыми швами и небольшой уголок с деревянной ванной для омовений. В Эльдорадо о таком комфорте можно было бы только мечтать. Меня уложили на широкую кровать, но не на перину, а на прямоугольные орландские щиты, прекрасно заменившие ортопедический матрац. Ириска распахнула ближайшее от кровати окно и вставила в него раму с москитной сеткой из волокон крапивы. Старшая жена Капуцина Магнолия принесла из летней кухни большую деревянную тарелку знаменитых орландских пельменей с мясом оленины, и я первый раз за прошедшие сутки с удовольствием поел. При этом Магнолия держала перед ним тарелку, а я натыкал пельмени большой серебряной вилкой с двумя зубьями. «Зимний балаганчик» мне очень понравился, и я приказал вахтенным доставить из каюты на «Лимузине» одежду, доспехи, оружие, письменные принадлежности, столовое серебро, постельное белье и т. д. Ириска, отправляясь на похороны отца, передала все личные вещи и приданое на попечение Марины. В этой связи я написал Марине письмо, в котором просил ее в самое ближайшее время на купеческой ладье прибыть в факторию и привезти с собой гардероб моей супруги и трех ее рабынь.

Мое послание капитан Тарас должен был вручить Марине лично. Еще до переселения в орландское подворье я обсудил с капитаном Тарасом, кто останется при мне в качестве телохранителей. Для круглосуточного посменного дежурства шесть молодых бойцов нам показалось достаточно. Все кандидатуры, которые назвал капитан Тарас, меня вполне устраивали. Приемная дочь Алексия (Алексхан) оставалась со мной по определению, так как кроме нее ему было не на кого возложить секретарские обязанности, а в дальнейшем — организацию голубиной почты между факторией и Эльдорадо. В качестве сиделок на первое время могли сгодиться Полина и Снежинка, но они и так отсутствовали в Эльдорадо больше десяти дней.

К тому же девушки были замужними, и держать их при себе дальше становилось совершенно неприлично. Ириска просила оставить хотя бы Полину, но я был непреклонен, велев всем без исключения «фрейлинам» собираться домой. Проблему с сиделками решила Урсула, на свой страх и риск укрывавшая в расположении ее отряда на Журавлиной поляне двух иллиноек, которые достались по жребию вождю черных аратов Айо, но каким-то образом сумели сбежать. Урсула сама привела их на подворье и представила Ириске. Женщине по имени Ариадна на вид было лет 30, а ее дочери Анне недавно исполнилось 12 лет. Муж Ариадны — кузнечных дел мастер Сократ из Айхеноя — геройски погиб, защищая их честь. Ириска, осмотрев и ощупав иллиноек с головы до пят и даже заглянув им в рот, назвала им цену в орландском товарно-денежном эквиваленте: семнадцать выделанных оленьих шкур. Я поинтересовался: почему именно семнадцать, а, скажем, не шестнадцать или восемнадцать? Ириска замялась, не зная, что ей ответить. Урсула, рассмеявшись, сказала, что это — ее подарок «дорогому другу и боевому товарищу Тезей-хану». В третьем часу после полудня капитан Тарас доложил мне о том, что «Лимузина» к отплытию в Эльдорадо готова, все члены экипажа чувствуют себя удовлетворительно, пострадавших и больных нет. Я передал ему еще два послания, написанных под мою диктовку Алексией: Обращение к Народному собранию Эльдорадо и письмо Толемей-хану. В «Обращении» я объяснял гражданам Эльдорадо причины, вынудившие его на некоторое время воспользоваться гостеприимством хозяина орландского подворья в купеческом поселении на реке Ипуть, и просил на время моей болезни передать мои «царские» полномочия первосвященнику Толемей-хану. Далее, я предлагал отметить наградами шестерых молодых бойцов и канонира Марата, отличившихся во время его второго похода на Красные Камни, и пообещал дать Народному собранию и судейской коллегии исчерпывающие объяснения по поводу ареста и смерти гражданина Корейка. В письме к Толемей-хану я сообщал стратегически-важные сведения, имеющие непосредственное отношение к обороне и безопасности жителей Эльдорадо. Два спецназовца из группы Астрахана, захваченные в плен во время последнего боевого столкновения, сознались, будто бы они слышали от начальства, что в начале осени из Прибайкалья вниз по реке Ипуть в направлении Долгого Острова (Красных Камней) проследует караван судов с пополнением и военными грузами. Это могло означать продолжение войны с Прибайкальской Империей и обязывало граждан Эльдорадо оказать союзному племени орландов посильную военную и материально-техническую помощь. В четвертом часу после полудня ко мне зашла Центурион Сансара, чтобы обсудить результаты инспекционной поездки. После боевого столкновения с остатками военного контингента Северной экспедиции не могло быть и речи о том, чтобы оставлять факторию без прикрытия. К тому же неспокойно вели себя раненые и выздоравливающие пленные в полевом госпитале на Журавлиной поляне: жаловались на скудное питание и отсутствие благ цивилизации в виде театров и борделей.

Несколько раз на Журавлиную поляну наведывались охотники из племени кайяпо, чтобы попытаться отомстить безоружным солдатам джурджени за смерть своих братьев и сыновей, погибших во время преследования отряда Багирхана. Оценив оперативную обстановку, мы договорились о том, что после завершения празднования Дня Благодарения Авесалома она отправит в факторию десять опытных бойцов, которые сменят на боевом дежурстве отряд старших учениц. Я же со своей стороны обещал дать орландским амазонкам в подкрепление отделение гоплитов, а также одно орудие на колесном лафете с прислугой и приличным боезапасом.

XII

Я проснулся среди ночи. Через открытое окно с закрепленной на нем рамной москитной сеткой веял прохладный ветерок, и доносились то затихающие, то усиливающиеся звуки бубна. Чей-то жалобно— протяжный голос выводил знакомую мне мелодию:

— И… Иее…Иес… В топке камина, расположенного в центре помещения, разгораясь, трещали сучья. Кто и с какой целью, летом, да еще среди ночи развел в камине огонь, было совершенно непонятно. Я повернул голову и перевел взгляд на низенькую кушетку под окном, на которой на ночь устроилась Ириска. Его супруга была на месте: спала, укрывшись с головой шерстяным пледом. Входная дверь с улицы хлопнула. Кто-то вошел в сени, потоптался, со скрипом открыл внутреннюю дверь, шепотом выругался, зашел в прихожую, обо что-то споткнулся и снова выругался. Прихожая по ночам служила спальным местом для прислуги, но не на полу, конечно, а на полатях, похожих на антресоли. Охранники войти в апартаменты без вызова не могли, и уж тем более среди ночи по своей прихоти разжечь камин. На всякий случай я проверил, на месте ли кинжал и заряженный многолучевой арбалет. Арбалет заряжала Ириска, подтрунивая над моей подозрительностью. Из прихожей человек, вошедший в дом с улицы, прошел в маленькую гостиную, заставленную платяными шкафами, буфетом с посудой и чем-то похожим на секретер. Там он остановился. До слуха донесся сдавленный стон, и ещё еле различимый звук, напоминающий утробное урчание, с раскатистым и слегка картавым «хрррр», я не на шутку разволновался.

В гостиной на подвесной кровати, которая занимала мало места, поскольку складывалась к потолку, расположилась на ночь Алексия. Я взял арбалет наизготовку, и в этот момент увидел, как на меня стремительно надвигается черная мохнатая тень. Я приготовился стрелять, но уже через пару секунд отложил арбалет в сторону и с облегчением вздохнул. Тот, кого я принял за злоумышленника, оказался Алексией с охапкой расколотых на поленья дров.

— Почему не спишь? — спросил я ее громким шепотом.

— Мне стало холодно, и я решил разжечь камин. Дров в дровницу у камина никто наложить не додумался. Вот и пришлось идти за ними в сарай — ответила Алексия обычным хрипловатым голосом, совершенно не заботясь о том, что может кого-то разбудить.

— Тише, Ириску разбудишь! — шепотом напомнил я.

— Ей все равно. Она уже третий час под наркозом — невозмутимо заявила Алексия, и принялась подкладывать в камин принесенные с собой поленья.

— Что ты мелешь?! Какой наркоз?! Сейчас же прекрати! — рассердился я и даже попытался привстать, но острая боль в ноге не позволила мне это сделать.

— Я подмешал ей в травяной чай сок мака, конопли и мандрагоры и теперь с ее бесчувственным телом можно проводить любые операции, — насмешливым голосом сообщила Алексия, издав в конце фразы урчание, с раскатистым и слегка картавым «хрррр». И тут до меня дошло, что Алексия (Алексхан), это — вовсе не Алексия, а захватившее ее разум и тело демоническое существо, которое намеревается сделать какое-то злодейство. Я снова потянулся за арбалетом, но ухватить его не смог, так как руки мои внезапно налились свинцовой тяжестью. Он хотел закричать, чтобы привлечь внимание охраны, но и этого сделать ему не удалось: рот не открывался. Его тело больше его не слушалось. Тем временем тот, кого я принимал за Алексию, как ни в чем не бывало, заложил дрова в топку. Последним поленом он постучал по порталу (декоративная часть камина, которая окружает, обрамляет топку — Прим. Авт.) и требовательно позвал: «Эй, ассистент! Где тебя черти носят?» Из топки камина послышалось кряхтение и сопение, как будто в ней кто-то возился. Потом из нее показались две ноги, обутые в красные сафьяновые сапоги и темно-коричневые полы суконного кафтана. Потом показалась нижняя часть спины. Из топки выбрался сухонький и плешивый старичок, в котором, когда он повернулся к нему лицом, я опознал нашего старого знакомого: придворного лекаря, алхимика и чернокнижника Эскулап-хана. Смахнув платком с плешивой головы тлеющий уголек, и стряхнув с одежды прилипший к ней пепел, он лучезарно улыбнулся и отвесил низкий поклон, но не мне, а Алексии. К ней же он обратил и слова приветствия, произнесенные с тоном подобострастия и величайшего уважения:

— Простите, ваше высочество, за двухминутную задержку. Тележка с медицинским инструментом в дымоходе застряла. Еле-еле ее пропихнул.

— Где инструмент?! — нетерпеливо потребовал тот, к кому Эскулап-хан обратился, как отпрыску царских кровей.

— Сей момент, ваше высочество, не извольте беспокоиться — засуетился Эскулап-хан, повернулся к камину, натужно крякнул, и вытащил блестящую никелем тележку, которая по своим габаритам вдвое превосходила размеры топки. Вытащив тележку, Эскулап-хан подкатил ее к кровати, на которой лежал я, онемевший и парализованный. Поставив тележку у изголовья, он мельком на меня взглянул, показал язык и обратился к лжемичману за разъяснениями по поводу дальнейших действий:

— Как наш пациент? К операции готов? Уже засыпает? Когда приступим?

— Пациент, как всегда, в своем репертуаре. Недавно угрожал мне арбалетом. Не спит. Наркоз мой, видите ли, ему не по нутру пришелся.

К операции приступим немедленно. Пусть ему будет больно — сказал тот, кого я по неведению считал своим приемным сыном, а затем дочерью. И тут в голове у меня мелькнула мысль о том, что, возможно, юный мичман, который прибился ко мне у полуострова Давос после потопления «Неустрашимого» не так прост. Что, если, на «Неустрашимом» Алексхан никогда не служил, и к семье моего покойного друга Антон-хана совершенно не имел никакого отношения? Тогда кто же он? Кто?! Почему так настырно за мной следует?! Мои мысли по поводу Алексхана прервал Эскулап-хан, который, покрутив головой, пожаловался:

— Кто-то за окном воет и мешает сосредоточиться.

— Это — Айдан. Старуха-шаманка из племени тунгусов.

Представляешь, чуть меня не покалечила и досрочно из командировки не вытащила. Неглубоко, видно, я ее зарыл, да и бубен ее мне бы следовало не ломать, а сжечь — сказал мичман-самозванец, которого я уже был готов называть не иначе, как «засранец».

— Может, заткнете ей глотку, а то я по ошибке вместо пинцета передам вам зажим, или, наоборот, — умоляюще попросил Эскулап-хан.

— Некогда с ней возиться. Просто закрой окно, а затем объясни пациенту, с которым мне разговаривать не хочется, поскольку он сам — «засранец», о цели предстоящей операции — потребовал лжемичман. Эскулап-хан хлопком в ладони закрыл окно и, подойдя к изголовью кровати, улыбнулся, хитро прищурился и торжественно объявил:

— Дорогой друг! По просьбе вечно-живого дедушки невинно убиенной принцессы Роксаны, — того самого, что, мумифицированный, лежит в золотом саркофаге под толщей земли самого высокого кургана уйгурской степи, — мы проведем тебе операцию по изменению пола. Заодно мы заменим твои переломанные и израненные конечности. Все — бесплатно.

Донорские женские органы, которые я не буду перечислять, чтобы никому не коробить слух, мы заимствуем у вашей супруги Ириски. Ваша умная голова, широкие плечи и натренированные бицепсы останутся при вас. Груди, бедра, ягодицы и ноги мы отрежем от Ириски и аккуратно к вам прикрепим, причем, оцените, без швов. После этого вы соединитесь с ней, так сказать, навсегда. Были двумя, а станете одно. Ваш могучий, кхе-кхе, детородный орган, заберет себе их высочество.

Дедушка Роксаны, по правде говоря, пожелал, чтобы мы прицепили вам эту штучку на лоб, но мы, подумав, решили, что это — не эстетично, и, к тому же, помешает вам в холодную и дождливую погоду пользоваться головным убором. Когда я услышал эти слова, внутри у меня словно все оборвалось.

Сердце, учащенно забившись, остановилось, и я понял, что умираю, не завершив свои труды и даже не простившись с родными и близкими мне людьми. Лжемичман, заметив мое состояние, толкнул Эскулап-хана в спину и закричал:

— Мы его теряем! Скорее тащи электрошок! Эскулап-хан, которому я когда-то опрометчиво доверился, кинулся к камину, и в этот момент я увидел, что дом горит, то есть не весь дом, а только потолок, причем, так ярко, что глаза слепит. Потом я обратил внимание на то, что огонь какой-то не естественный — белого цвета и тепла от него нет. И, вдруг, из языков пламени, собравшихся в один факел, перед моей кроватью возникла женщина ослепительной красоты в охотничьем комбинезоне лазуритового цвета с ярким блеском и мягкой, приятной полупрозрачностью.

— Оставь его, Бафомет, он не твой! — решительно заявила она голосом, который невозможно было ни с кем спутать. Вне всякого сомнения, это была Медвяная Роса.

— Пошла в преисподнюю, коза драная! Шлюха! — что есть мочи заорал Эскулап-хан и замахал руками, пытаясь отогнать ее прочь.

— Кто это?! — удивился лжемичман, которого Медвяная Роса назвала незнакомым мне именем.

— Так, одна шлюшка, изменившая своему первому мужу, а затем и нашему другу— противно захихикал Эскулап-хан. Я почувствовал, как у меня снова застучало сердце, но уже не слева, а справа. Я попробовал пошевелить руками и ногами, и у меня это получилось. Собравшись с силами, я приподнялся с кровати, а затем даже смог на ее сесть и спустить ноги на пол. Бедро, ноги и руки уже совершенно не болели, и по всему телу разлилась приятная легкость. Руки сами собой потянулись к арбалету, но поднять я его он не смог, только чуть-чуть сдвинул с места. Эскулап-хан еще больше усилил свои крики и маты, а Медвяная Роса, молча, смотрела на него гневным взглядом. И под воздействием силы этого взгляда с одежда на нем задымилась, а лицо приобрело багровый оттенок. В то, что произошло дальше, верилось с большим трудом. Медвяная Роса протянула мне руку. Схватившись за нее, я встал на ноги.

Эскулап-хан и лжемичман загородили проход, зашипели и зарычали, угрожающе обнажив острые клыки. Звякнуло разбитое стекло, и в окне мелькнула седая голова шаманки Айдан. Увлекаемый Медвяной Росой, я пролетел сквозь потолок и очутился на четырехскатной крыше, покрытой добротным тесом. Судя по положению Луны, было два или три часа ночи. Входная дверь флигеля громко хлопнула. Из нее, как ошпаренный, выскочил Эскулап-хан и истошным голосом заорал: «Незаконная кремация! Я протестую!» Его крики привлекли внимание охраны, возвращавшейся с обхода вверенного им участка подворья. Они подняли тревогу, и бросилась на проклятого чернокнижника с копьями наперевес. На помощь к ним уже бежали слуги Капуцина с рогатинами и топорами. Одежда на нем вспыхнула, и он попытался от нее избавиться, превратившись в пантеру. Но превращение получилось у него только наполовину, поэтому кроме одежды еще загорелась и шерсть. Чтобы сбить пламя, он начал кататься по влажной от росы траве. В него полетели копья. Тогда он, большими прыжками, на четырех огромных лапах, понесся сторону выгребной ямы, в которую обитатели орландского подворья сваливали мусор и сливали нечистоты. Пробив головой хлипкий настил, он скрылся в яме. Преследовавшие его охранники и слуги Капуцина окружили яму и в нерешительности встали с поднятыми в замахе копьями, рогатинами и топорами. Из открытой настежь двери флигеля в одной сорочке и босиком выбежала Ириска, и, заламывая руки, громко зарыдала.

— Пойдем! Дальше тебе будет очень больно смотреть — предложила Медвяная Роса и крепко сжала мою руку. Я повернулся к ней, уткнулся лицом в грудь и заплакал от переполнявшего чувства благодарности и светлой радости. Медвяная Роса гладила меня, как маленького, по голове и шептала нежные и ласковые слова, от которых становилось все легче и легче. Я даже не заметил, что вместе с нею уже поднялся и парит над землей на высоте птичьего полета. Когда же, наконец, до меня дошло, что законы земного притяжения на меня и на нее более не действуют.

— Неужели это все? — испугался я.

— Нет. Тебе предстоит пересадка на другой плот и возвращение к родным берегам— успокоила она меня.

— А ты? — не верил я своим ушам.

— Я останусь с тобой, и теперь уже навсегда — ответила она и в ее живых глазах заиграли добрые и веселые смешинки. Я хотел было спросить ее о цели и маршруте предстоящего путешествия, как она привлекла его внимание к тому, что происходит на земле, то есть на территории орландского подворья, от которого мы, незаметно, отлетели на приличное расстояние. Из высокой кирпичной трубы на крыше флигеля вырвался язык пламени и принял форму козлиной головы с большими рогами, бородой и пустыми черными глазницами.

— Беее! Беспредел! — проблеяла «козлиная голова», и, оторвавшись от трубы, начала медленно от нее удаляться.

— Алексхан? — спросил я.

— Да. Тело его сгорело в камине, а все остальное вышло через трубу — подтвердила она мою догадку.

— Кто же в камин его загнал? — меня распирало любопытство.

— Полагаю, что он сделал это сам, ну, может быть, не без помощи Айдан, — весело ответила Медвяная Роса. Я подумал, что с его стороны было бы очень невежливо уйти и не поблагодарить Айдан за помощь, которую она ему оказала. Также неплохо было бы проститься со стариком Бильдыевым, Лисичкой, Ириской, Толемей-ханом, Сансарой и Урсулой. Я с благодарностью вспомнил имена сотен людей, с которыми ему довелось встретиться за время своего удивительного путешествия.

— Ты забыл о Березке— напомнила мне Медвяная Роса, которая, очевидно, свободно читала и угадывала его мысли.

— Я ее помню — сказал я, сгорая от стыда и смущения.

— Тогда давай ее навестим! — предложила она.

— Ты не возражаешь? — удивился я, почему-то считая, что прекрасная дакотка должна испытывать к Березке ревность. Снова прочитав мои мысли, Медвяная Роса рассмеялась, и, не говоря ни слова, повлекла за собой на переливающуюся лунным серебром поверхность Голубого залива. Мы прошлепали по воде несколько шагов, и навстречу к нам из зарослей камыша выпорхнула маленькая лодка из стеклоподобного материала, отливающего золотистым цветом, с изогнутым, как лебединая шея носом. Медвяная Роса заняла место за кормовым веслом, а я сел на банку гребца и взял в руки почти прозрачное двухлопастное весло. И мы пошли вверх по реке Ипуть. Третий мой поход на Красные Камни на чудесной лодке оказался самым быстрым. Уже на рассвете мы подошли к Главному причалу и его знаменитой, высеченной в скале лестнице. По дороге мы, без умолка, разговаривали. Я рассказывал о том, что мне пришлось пережить в облике старшего сына императора джурджени, а она поделилась впечатлениями от путешествия в одну звездную систему. На пустынном причале у самой кромки воды стояла молодая женщина в скромном холщевом сарафане и темным платком на голове. Она напряженно всматривалась в круги, образовавшиеся на воде, как будто уже знала о том, что они могут означать.

— Березка, здравствуй, это мы! — приветствовала ее Медвяная Роса.

— Да, я вас вижу, но только очень смутно. Я уже все поняла. Ночью мне приснился сон, что, будто бы я стою на причале и кого-то жду.

Проснувшись, я не стала раздумывать, и поспешила вас встретить— очень кратко и емко сообщила она.

— Мы только на пару минут, чтобы попрощаться. Впереди у нас долгий путь через Кольцо Времени— объяснила причину кратковременности нашего визита Медвяная Роса.

— Вы ведь вернетесь? — с надеждой в голосе спросила она.

— Обязательно вернемся, — сказал я и при этих словах в ладони правой руки ярко вспыхнули два меленьких изумруда, оставленные мне Забавой и Младшей Досей в качестве подарка «женщине, которая его любит и ждет». Я вышел из лодки и протянул Березке драгоценные камушки. Молодая вдова со слезами на глазах приняла подарок, и, сжав в кулаке, всхлипнула, понуро опустила голову, ничего не сказав, повернулась и медленно стала подниматься по ступенькам.

— Прости! — крикнул я ей. Березка обернулась, и наши глаза встретились. Как только это случилось, почва под моими ногами провалилось, и я провалился в какую-то бездонную пустоту, впечатления от которой не передать словами. Я плыл по пространству света, завороженный его красотой и законченностью, и мог, казалось, расслышать каждый отдельный звук, составлявший по каплям целый океан, воды которого одновременно текли и пребывали в вечном покое. …И вдруг все прекратилось. Подо мной затряслась земля и на меня полетели мелкие камни, доставляя ощущение боли. Я открыл глаза и впился во мрак. Земля задрожала еще сильнее, и я увидел прямо перед собой просвет, который, расширяясь, превращался в лаз, из которого бил солнечный свет. И я пополз навстречу свету, вонзаясь пальцами в песок и кремний и больно цепляясь отросшими волосами за каждый выступ. Трое суток провел я в развалинах Перламутровой башни, не смыкая глаз, пугаясь собственной тени и ночных шорохов. Мне удалось найти кое-какую пищу. Семь дней я бродил по Долгому Острову, везде наблюдая разруху и мерзость запустения. Дважды я натыкался на опустившихся до скотского состояния людей из разных племен, обкурившихся коноплей, которая пышным цветом разрослась везде, где раньше росли травы и кустарники. От Священной дубовой рощи остались одни пеньки. Все башни-приюты представляют собою груду камней, а вокруг — ни одной живой души, кроме птиц и мелких грызунов, да еще шакалов, которые при встрече со мной поджимали хвосты и прятались.

Говорят, что когда Господь Бог создал Время, он тем самым добровольно ограничил свою власть, ибо отныне даже он не в состоянии сделать бывшее не бывшим. Увы! Я безнадежно опоздал в своем возвращении к людям, которые в меня верили и которые искренне меня любили… На восьмой день блужданий по Долгому Острову я нашел дощатую лодку, подремонтировал и отправился на ней в Эльдорадо. Семь дней и ночей я добирался до колонии. Встретив колонистов, я назвался беглым рабом из Айхеноя по имени Тибул, получил кров и пищу, и после этого впервые заснул. Тяжело, ой как тяжело мне довелось снова стать членом человеческого сообщества! Особенно, такого, в которое я попал. Нет, меня ни разу не унизили и даже палкой не ударили, но чувствовал я себя так, как будто погрузился в выгребную яму. Все принципы гуманизма, на основе которых я создавал свободное поселение свободных людей на реке Шакти, превратились в их полную противоположность. Знаете ли вы, что в настоящее время население Эльдорадо стало делиться на три категории? 1) лучшие люди (30 мужчин-одноженцев), которые руководят хозяйственными работами, ведут торговлю и имеют индивидуальное жилье; 2) служивые люди (50 мужчин-двоеженцев), которые заняты сторожевой и караульной службой, а в свободное время — охотой, рыболовством и бортничеством, и живут в сторожевых башнях и на блокпостах; 3) работящие люди (все остальные), которые занимаются ремеслом, строительством, заготовкой дров, уборкой помещений и т. д. Я попал в третью категорию. Все мы, люди третьего сорта, живем в зоне, огороженной частоколом, «одной большой и дружной семьей» с обязательным порядком ежегодной смены жен и мужей (половых партнеров). На территории зоны находится еще промзона, куда ходят работать (плавят бронзу, куют оружие и доспехи, делают амфоры, ширпотреб — одежду, обувь, шкатулки, ювелирные украшения, фарфоровые изделия и еще некоторые вещи). Короче, далеко не умственный труд. В зоне 13 бараков (отрядов), в каждом из них несколько бригад. Я работаю в 4-м отряде, 21-й бригаде, которая занимается столярным ремеслом. Народ в целом приветливый, добрый и отзывчивый, когда … трезвый. Иерархия там вроде у них и прочие атрибуты коллективного существования. Но до чего все примитивно! Мне по жребию досталась временная сожительница: тупая и неопрятная женщина, которая на 15 лет меня старше, и уже поменяла 10 мужей. Она не помнит, сколько у нее детей и как их зовут, так как 4-х месячных грудничков принято забирать у матерей и передавать на общественное воспитание в детские ясли; с 6-летнего возраста их определяют в школу-интернат. Дети находятся под постоянным надзором педагогов: стариков и старух, не пригодных к физическому труду и военной службе. Формально источником власти в Эльдорадо является народ. Народное собрание созывается один раз в месяц и больше похоже на массовый митинг. Граждане без прений принимают большинством голосов, а чаще — единогласно, решения, одобренные на Совете лучших людей. В Совете лучших людей всем заправляют ваш бывший верный слуга Следопыт и моя бывшая супруга Ириска. Эти двое (их еще называют «народный царь» и «народная царица») решают за всех, что такое хорошо, а что такое плохо, а кому это не нравится, подвергаются травле и наказаниям. За то, что моя бывшая супруга Березка отказалась выйти замуж за младшего брата «народной царицы», ее зимой, раздев догола, вытащили на мороз и облили водой. Березка переболела воспалением легких, к счастью, выздоровела, но тронулась рассудком окончательно. Наши дети: Деметрис и Роза, — от нее не отреклись, и она живет теперь в семье то одного, то другого. Роза замужем за мужчиной-одноженцем, а Деметрис несет сторожевую службу в бывшем орландском подворье на реке Ипуть. К сожалению, мои братья Рико и Люк погибли во время штурма войсками Банзай-хана Верблюжьей горы. Мне рассказали, что они, стоя спиной, друг к другу, так отчаянно рубились секирами, что даже начальник армейского спецназа Багирхан велел похоронить их с воинскими почестями. Мой друг Урсула — человек без гражданства. В порядке исключения ее приняли на военную службу по контракту и определили местом пребывания самый дальний и самый опасный кордон на реке Елене, где она проживает вместе с оставшимися в живых амазонками: Асей, Диной и Ритой. В свободное время я прихожу к ним в гости и помогаю им по хозяйству. В Эльдорадо я уже не вернусь, а попробую присоединиться к племени тунгусов-оленеводов. Имея трех беременных жен (спасибо Моисей-хану!), я вполне могу рассчитывать на получение родового угодья (промысловой территории). А потом ко мне переберется Урсула и ее боевые подруги. Заниматься скотоложством, хм простите скотоводством мы, конечно не намерены. Как-нибудь проживем за счет охоты и рыболовства. Главное — находиться под юрисдикцией племени и пользоваться защитой племени. Старуха-шаманка тунгусов — та самая Лисичка, которой я когда-то обещал вечную любовь. Надеюсь, она меня не забыла, и в случае чего поможет отогнать злых духов и уберечься от недругов.

P.S.

Перечитав текст несколько раз, вдоль и поперек, Толемей-хан пришел к выводу, что, во-первых, это не мистификация, которую мог устроить дворцовый библиотекарь Евсей, во-вторых, все, что написано, действительно, имело место быть. И, в-третьих, все, что написано, имело самое непосредственное отношение к человеку, которого он искренне любил и уважал, то есть к их высочеству Тезей-хану. Вначале Толемей-хан обрадовался, и уже начал было строить планы возвращения Урсулы и Тибула в Летний дворец на мысе Принцессы Грез и восстановления Прибайкальской империи, но, по мере того, как он себе представлял последствия провозглашения Тибула воскресшим Тезей-ханом, ему становилось все более грустно и уныло. После нескольких бессонных ночей, проведенных в раздумьях о судьбе Тезей-хана, принцессы Роксаны и ее детей (Арона и Мелиссы), Клементины и Урхана, он принял решение: больше ни в какие заговоры не ввязываться самому и не вовлекать в них других людей. И для того, чтобы в дальнейшем не забивать себе голову несбыточными мечтами и надеждами, он написал и отправил с гонцом в Сиракузы письмо следующего содержания:

«Королю парсов Уильяму от Толемей-хана — гражданина Альхона и бывшего советника при дворе покойной правительницы Клементины. Ваше величество! Настоящим довожу до Вашего сведения, что среди дикарей, называемых тунгусами, которые со стадами оленей кочуют по реке Елене, появился самозванец, называющий себя их высочеством Тезей-ханом. На самом деле, это — мой беглый раб по прозвищу Тибул. В детстве его обучили грамоте и счету, и приставили в помощники библиотекаря. Начитавшись героических поэм и древних сказаний, он вообразил себя потомком легендарного иллинойского правителя Деметриса Мореплавателя, бронзовый памятник которому установлен в Сиракузах на площади перед ратушей.

В настоящее время, по моим сведениям, этот Тибул рассылает по провинциям письма, в которых прельщает граждан независимых государств объединиться и восстановить в Прибайкалье легитимную имперскую власть. Его приметы: рост выше среднего, худой, смуглый, волосы темные, вьющиеся, малозаметные усы и борода. Особая примета: большая родинка между лопатками, похожая на звездочку. Выражаю надежду на то, что мое письмо не останется без внимания, и опасный самозванец будет вовремя обезврежен: пойман и обезглавлен».

 

ГЛАВА 12

КАПСУЛА № 2XX + XY

Без четверти три на мобильный телефон Геннадия Галыгина позвонил г-н Терехов, и, извинившись за опоздание, сообщил, что находится в кафе по указанному им адресу и ждет его секундантов. Антон Шлыков и Александр Андреев разговор слышали, и, не дожидаясь, когда он их попросит проследовать к месту встречи, стали собираться на выход.

— Ты, главное, береги свои нервы, и не раскисай прежде времени! — напутствовал его Александр Андреев.

— Разберемся! — попытался поднять ему настроение Антон Шлыков. Едва его друзья-коллеги вышли из кабинета, как на рабочем столе Антона Шлыкова зазвенел телефон. Галыгин перехватил входящий вызов.

Звонил бывший одноклассник Антона, ставший православным священником, то есть отец Андрей. Поздоровавшись, священник сказал, что у него какие-то непонятные проблемы с ноутбуком: появляется синий экран, — и просил у него, как у специалиста, совета. Галыгин дружелюбно ответил, что появляющийся синий экран, — это, вероятнее всего, предупреждение о том, что операционная система, установленная на компьютере, работает нестабильно, вот-вот рухнет, и рекомендовал отцу Андрею ее переустановить.

— Может ли это быть как-то связано с «проблемой 2000»? — переживал священник.

— Причин может быть несколько: от отказа одного из мостов материнской платы до банального вируса. «Проблема-2000» тут не причем — объяснил Галыгин и предложил в случае, если переустановка OS не даст результата, привезти ноутбук в Вычислительный центр, где его протестирует специалист по «железу». Отец Андрей рассыпался в благодарностях, но прежде, чем разговор закончился, Галыгин успел сказать, что у него есть встречный вопрос профессионального характера.

— Богословский, философский, риторический? — попросил уточнить отец Андрей.

— Полагаю, что это вопрос исторический. Кто такой Бафомет? — спросил Галыгин, что называется, в лоб.

— Бафомет?! — удивился отец Андрей, и в трубке послышались безапелляционные гудки. Галыгин недоуменно хмыкнул и через опцию KUHEN попытался проследить, о чем думает «ЭП-Мастер». Программа, хоть и медленно, сочиняла очередной сюжет повествовательного произведения о путешествии во времени. Прочитав отдельные заготовки, Галыгин забеспокоился. К предыдущим новеллам и эпизодам они имели весьма опосредствованное отношение. Из этого, по его мнению, следовало, что потеря AS/400, возможно, привела к рассогласованию алгоритмов описания ситуаций кризиса, кульминации и развязки. Жизнь и судьба главного героя кардинально изменилась.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Т. Элиот

I

Просыпаясь, Павлов сразу понял: что-то не так, как надо.

Простыни сбились и сформировали под телом что-то вроде камней. И дождь слегка моросил и капал на голову. Какой дождь в квартире?! Он открыл глаза, ощущая в висках и затылке тупую боль. Понаблюдав за исчезающей на полу, выложенном старинным дубовым паркетом, лунной дорожкой бледно-серебристого цвета, он приподнялся, осмотрелся и с удовлетворением отметил, что находится не в гостях и не в медицинском учреждении для заблудившихся в пространстве и времени поклонников Бахуса, а на съемной квартире. «Так, так. Все понятно.

Я, наверное, вчера перебрал. Прибыл на ночлег на автопилоте. Меня заклинило. И я никак не могу выйти из сна в реальность», — подумал он и решил с подъемом не торопиться, а вспомнить обстоятельства вчерашнего дня. Вчерашний день начался, как обычно: с тяжелого похмелья и страстного желания напиться до самозабвения. На работу в Министерство геологии СССР он не ходил уже две недели именно из-за этого состояния (просто не мог работать), пил сутки напролет и никак не мог остановиться. Он поссорился с отцом и старшим братом, которые хотели отправить его на принудительное лечение в наркологический диспансер, и поселился у своего приятеля Леонида Чупеева в его уютной комнате в коммунальной квартире в «сталинском» доме на Лесной улице. Сам хозяин комнаты в это время находился в длительной служебной командировке на границе китайской Гоби с монгольским Алтаем. Какие-то смутные воспоминания не давали привычного утреннего умиротворения Согласно сухому протоколу событий, отложившихся в его памяти, вчера было 14 мая 1990 года, понедельник. Проснувшись и опохмелившись фужером «Советского» полусладкого, он отправился на Белорусский вокзал, прикупил у знакомого бутлегера пол-литра самогона, сел в электричку и через полчаса уже был в Лобне — чудесном подмосковном городке рядом с Шереметьево. В Лобне в частном доме на улице Геологов проживала Катерина — его новая пассия, которой он обещал построить на огороде теплицу. Катерине было уже за сорок, но выглядела она под тридцать, имела осиную талию, два высших образования и воспитывала несовершеннолетнюю дочь Нику. Теплица была уже наполовину готова, поэтому особенно ему напрягаться не пришлось, то есть, конечно, пришлось, но уже не в качестве строителя, а темпераментного любовника. Потом Катерина пригласила его отобедать, и они засиделись. Около шести часов вечера к Катерине заглянула ее подруга Елена Владимировна — одинокая и разведенная «бальзашка», и дамы пошли его провожать на железнодорожный вокзал. По дороге они зашли к Елене Владимировне в гости, чтобы полюбоваться на новенький мебельный гарнитур не то румынского, не то финского производства. По просьбе Елены Владимировны он с помощью молотка и отвертки устранил небольшой огрех, допущенный сборщиком мебели, и после этого хозяйка предложила отметить покупку. Они попробовали настойку на клюкве, настойку на малине, настойку на смородине и настойку на плодах рябины. О том, что было потом, он помнил очень смутно.

Катерина ненадолго отошла к себе домой, чтобы проведать дочь, но почему-то не возвращалась. Он остался наедине с Еленой Владимировной — пышнотелой 35-летней блондинкой, которая с грязным огоньком в бесстыжих серых глазах предложила с ней переспать. Взглянув на приветливо разложенный диван, он сказал хозяйке, что ему надо освежиться. Через заднюю калитку двора он вышел на огород, миновал его, затем перелез через изгородь и решительно направился туда, где, по его расчетам, должен находиться железнодорожный вокзал. Он немного отклонился от цели, и вышел на железнодорожное полотно, примерно, в километре от вокзала. Его ослепил яркий свет двух головных прожекторов несущегося навстречу поезда, оглушила сирена и скрежет тормозов, а дальше в памяти наступил полный провал.

То, что он все-таки под поезд не попал, а благополучно доехал до Москвы, свидетельствовал сам факт успешного утреннего пробуждения. В коридоре и в соседней комнате заработало радио. Прозвенев с полминуты, кремлевские куранты перешли на единичный бой большого колокола с точным секундным интервалом. После шестого удара заиграл гимн Советского Союза со словами: «Союз нерушимый республик свободных…». Повисла тягостная тишина, которую прервал притворно-возвышенный голос диктора: «Доброе утро, дорогие товарищи!

Московское время шесть часов и четыре минуты. Сегодня четырнадцатое мая 1990 года, понедельник. Передаем последние известия». Когда Павлов был еще маленький, то, слыша фразу: «Передаем последние известия», — ужасался от мысли, что если по радио говорят «последние», то все… Будет война, или просто всех убьют, или атомный взрыв и новостей больше не будет. И так на протяжении долгого времени ему было ужасно страшно, и просто страшно, пока не выработалась привычка верить не всему, что говорят взрослые. Неожиданно смысл слов диктора дошел до него: «Четырнадцатое мая, понедельник!» Это означало, что все события вчерашнего дня, которые он собрал в своей памяти, — не более, чем сон. Он, естественно, заволновался, порывисто вскочил с постели и быстро оделся в темно-бардовый махровый халат, валявшийся в ногах. Взвившаяся пола халата зацепилась за спинку венского стула, приставленного к дивану.

Стул грохнулся, и вместе с ним на пол упало то, что на нем стояло: похмельная бутылка «Советского» полусладкого шампанского и хрустальный фужер. Фужер разбился, издав печальный звон, а тяжелая бутылка из толстого стекла покатилась под диван. «Кукабарра!», — выругался он. Затем, обув резиновые шлепанцы, он подошел к окну и рывком отдернул плотную штору. По запотевшим стеклам, обгоняя друг друга, бежали струйки дождя. Зачем он вспомнил про кукабарру — тропическую птицу, заливающуюся с восходом и закатом солнца демоническим хохотом? Совершенно непонятно. Открыв створки окна, с высоты пятого этажа, он заглянул во двор, но ничего интересного не заметил. Кучи мусора, беспорядочно сваленного прямо под окнами дома, не убыли, и это означало, что дворники и мусорщики продолжают забастовку. Небо было пасмурное и серое, и вот только что пошел мелкий теплый дождь. Глубоко вдохнув свежий, пахнущий цветением воздух, Павлов задумался. Весна в 1990-ом году выдалась ранней. В конце марта в Москве было тепло, как в начале мая, а в мае погода приобрела вполне летние черты. И это было очень символично. Казалось, что сама природа приветствует начало новой эры в истории великой страны. Сотни тысяч молодых надежд жадно трепетали в предчувствии перемен к новому, лучшему, чистому. Верилось, что наконец-то сбудутся мечты интеллигентов шестидесятников о построении в СССР «гуманного социализма», «социализма с человеческим лицом», то есть общества с образцовой, как у японцев, культурой производства и американским товарным изобилием. Эйфория праздника обновления захлестнула и подхватила бурлящим потоком всеобщей радости. Опьянение свободой было у всех нормальных людей. Он нашел под столом швабру, совок, мусорное ведро с крышкой, и осторожно собрал осколки разбитого хрустального фужера — последнего из трех, которые еще две недели назад красовались в серванте хозяина комнаты. Два фужера вместе с китайским фарфоровым чайным сервизом разбились при невыясненных обстоятельствах. Он точно помнил, что в ночь с десятого на одиннадцатое мая, когда он ложился спать, посуда стояла на столе, а, когда утром проснулся, то обнаружил ее осколки под столом вместе со скатертью. Фужеры, сервиз, как, впрочем, почти все, чем он в своем временном жилье пользовался, включая махровый халат темно-бардового цвета, принадлежали хозяину комнаты Леониду Чупееву, перед которым ему скоро предстояло держать ответ. Выбросив осколки разбитого фужера в мусорное ведро, он с помощью швабры попытался выкатить из-под дивана бутылку шампанского. Бутылка была почата и закупорена пластмассовой пробкой. Как только он дотронулся до бутылки шваброй, раздался громкий хлопок. Затем послышалось зловещее шипение, и из-под дивана хлынула пена. В результате непроизвольного выстрела пробки от содержимого бутылки «Советского» полусладкого Павлову, как и аббату Периньону, впервые отведавшего восхитительный напиток с волшебными пузырями, досталась только пара глотков. Когда он доставал закатившуюся бутылку, ему показалось, что она ударилась о какой-то предмет, очевидно, также сделанный из стекла.

Павлов решил проверить свою догадку, и снова пошарил шваброй под диваном, из-под которого выкатился фуфырик «Столичной», запечатанный заводской алюминиевой крышкой. Стекло было покрыто пылью и паутиной.

Из этого следовало, что бутылка попала под диван давно, возможно, еще в десятую пятилетку, но точно не в первую и не в последнюю. По радио начали передавать «Утреннюю гимнастику», и это напомнило Павлову о том, что он не у себя дома и не в гостиничном номере, а в коммунальной квартире, жильцы которой руководствуются по утрам жестким графиком посещения мест общего пользования. Ему, как правопреемнику хозяина комнаты № 4, отводилось время с 6.30 до 7.00 часов, но некоторые жильцы, считая его временным обитателем, его законные физиологические интересы, зачастую, игнорировали. Особенно его донимали жилички из комнаты № 3 — две бывшие студентки Государственного института кинематографии, которые норовили занять ванную комнату в отведенное ему время, и на его справедливые замечания возражали, что, дескать, ему следует проживать по месту прописки, а не шляться по чужим углам. Он открыл дверь и выглянул в коридор, чтобы проверить, не проникли ли жилички из комнаты № 3 в ванную комнату с нарушением утреннего расписания. В этот момент с внешней стороны двери на пол упало послание, выполненное в форме традиционного фронтового письма, сложенного треугольником. Павлов нагнулся и поднял письмо-треугольник. Письмо было адресовано ему, но то, что в нем было написано, повергло его в состояние крайнего смятения:

«Дима! Еле тебя разыскала. Твой отец скончался в ночь с субботы на воскресенье в 1-й градской больнице. Диагноз — острая сердечная недостаточность. Похороны состоятся 16 мая, в среду, на Ваганьковском кладбище. Прими мои искренние соболезнования.

Людмила»

Чуть ниже к посланию была добавлена фраза, написанная другим, причем, довольно корявым почерком:

«Это твое последнее испытание. Держись, caballero! Петрович».

Людмилой могла быть его двоюродная сестра, работавшая завучем одной из московских средних школ, а кто такой Петрович, он понятия не имел. Поскольку Людмила была женщиной порядочной, но незамужней, то он предположил, что Петрович, это — ее новый ухажер, и, что вполне вероятно, его будущий зять. Забыв о водных процедурах, Павлов бросился к телефонному аппарату, который висел на стене в прихожей — один на всю коммунальную квартиру. Он торопливо набрал номер своего домашнего телефона. На его звонок ответила тетя Зоя — младшая сестра отца, от которой он узнал, что Василий Иванович Павлов скончался на вторые сутки после госпитализации в 1-й градской больнице, куда он был доставлен из-за проблем с сердцем и почками. Она также сообщила ему о том, что его старший брат Сергей и его жена Полина вчера весь день занимались вопросами организации похорон, поздно вечером уехали ночевать к себе в Химки, но уже ей позвонили и сообщили, что выезжают в Москву. Тетя Зоя тяжело вздыхала и плакала. Ей, очевидно, пришлось очень нелегко провести ночь одной в квартире новопреставленного. Она призналась, что почти не спала, наблюдала какую-то чертовщину, и как Хома Брут, очертив мелом круг, усердно читала «Псалтырь». Не обошлось и без упреков в его адрес: дескать, уехал, не оставив никаких координат, из-за чего его дочери Людмиле пришлось обзвонить всех его друзей и знакомых, которых она знала, и обежать пол-Москвы.

Павлов извинился, попросил передать Людмиле глубокую благодарность и обещал скоро приехать. На этом разговор закончился. Поговорив с теткой, Павлов почувствовал внезапную слабость и присел на табурет, опасаясь упасть в обморок. Затылок в очередной раз пронзила тупая боль. Прихожая слегка качнулась, но затем твердо вернулась на место. Его отцу — ветерану Великой Отечественной войны и кавалеру многих боевых наград — недавно исполнилось 80 лет. Еще три года тому назад он был полон сил и энергии. Здоровье его сильно пошатнулось с началом перестройки, когда советская общественность узнала о преступлениях товарища Сталина и выступила с их резким осуждением. Он сознавал, что в смерти отца была толика и его вины, причем, немалая. Зачем он спорил со стариком, доводя его до слез, пытаясь доказать ему, что Сталин — изверг, и страна под его руководством шла не тем путем? Зачем он укорял его за трусливое молчание о событиях, которым тот был свидетелем, например, о расстреле интернированных польских офицеров в Катыни весной 1940 года? Зачем он огорчал его своими регулярными запоями? Его отец, что тут греха таить, был ярым сталинистом. В годы Великой Отечественной войны он служил в особом отделе, то есть в военной контрразведке (КРО), известной по аббревиатуре СМЕРШ. Это была настоящая фабрика смерти, которая не только ловила и расстреливала шпионов, диверсантов, дезертиров, мародеров и паникеров, но и перерабатывала вернувшихся из плена красноармейцев, фальшивых партизан, репатриированных и т. д. В КРО служили сексоты (секретные сотрудники) и следователи, прокуроры и судьи, оперативные работники и специалисты-эксперты, тюремщики и исполнители смертных приговоров. Настоящие фронтовики относились к особистам настороженно и неприязненно, зная не понаслышке о вопиющем произволе, которые их «братья по оружию», ради внеочередной звездочки на погонах или ордена на кителе, допускали в своей грязной работе. Но больше всего Павлов винил себя за безобразный инцидент, который год тому назад произошел в Парке Культуры имени Горького 9 мая в День победы, когда на его отца набросился ветеран-фронтовик, опознавший в нем старого обидчика. Отец в тот день чувствовал себя неважно, и ему, как заботливому сыну, следовало было настоять на том, чтобы он оставался дома. Вместо этого он отправился его сопровождать на встречу с однополчанами из 1-го Украинского фронта.

Самое удивительное, что тот ветеран-фронтовик, который ударил его отца по спине костылем, оказался его полным тезкой не только по фамилии, но и по имени. На место происшествия кто-то вызвал наряд милиции. Стражи правопорядка, разобравшись в ситуации, составлять протокол отказались. Его отец в тот же день написал заявление в столичное ГУВД, но до следственных мероприятий и суда дело не дошло.

«Распоясавшийся хулиган и скрытый враг народа» — его однофамилец и тезка и даже, как и он, полковник в отставке, скончался в ночь с 9 на 10 мая от обширного инфаркта. На этом таинственные, почти мистические, совпадения не закончились. Оказалось, что у умершего ветерана-фронтовика был сын, пропавший без вести в 1978 году, которого, также как и его, звали Дмитрием. Они даже родились в один день: 2 марта 1953 года. О том, что его двойник был похож на него, как на родного брата близнеца, Павлов догадывался еще со школьных лет, поскольку его постоянно с кем-то путали. С тех пор, как он отпустил бороду и длинные волосы, подобных конфузов стало меньше, но все равно он продолжал ощущать на себе пристальные и пытливые взгляды незнакомых ему людей: на улице, в метро, в кинотеатрах, на стадионе «Динамо» и прочих общественных местах. С большой неохотой отец рассказал ему о причине неприязненных отношений, возникшей между ним и его однофамильцем. Где-то в марте 1945 г. ему — старшему следователю КРО СМЕРШ — поручили вести дело некоего капитана Павлова, в связи поступившими на него доносами. То, что подследственный — его однофамилец и даже тезка, начальство нисколько не смущало, и он догадался, что его, таким образом, решили «проверить на вшивость». Обычно одного сигнала бдительного сексота было достаточно, чтобы немедленно пресечь преступную антисоветскую деятельность подозреваемого лица, а тут их набралось целых пять.

Обвинения, по словам отца, были очень серьезными, и подследственного должны были расстрелять, но за него заступился его непосредственный начальник — командующий 38-й армией 1-го Украинского фронта, будущий маршал Советского Союза К.С. Москаленко. Дело замяли, и капитана Павлова вместо безымянной могилы отправили в госпиталь, а затем, понизив в звании до лейтенанта, перевели на другой фронт.

* * *

Поток противоречивых мыслей об отце прервал скрип открываемой двери. Из комнаты № 3 вышла Ирина Квятковская, одетая в коротенький халатик и пушистые тапочки, и решительно направилась в сторону мест общего пользования. Его она, очевидно, не заметила, поэтому он решил ее напугать, а если получится, то и проучить.

— Стой! Руки вверх! Лицом к стене! Не поворачиваться! — негромко скомандовал он голосом участкового оперуполномоченного капитана Доронина, который уже дважды на его памяти появлялся в коммунальной квартире в доме на Лесной улице, в целях проверки паспортного режима. Предъявив участковому паспорт и служебное удостоверение, Павлов объяснил причину пребывания не по месту прописки тем, что у него в квартире, якобы, проводится капитальный ремонт. О том, как объяснялись с участковым и чем его ублажали жилички из комнаты № 3: Ирина Квятковская и ее подруга Татьяна Куценко, — можно только догадываться. Услышав приказ поднять руки и встать лицом к стене, Маргарита Рожинцева, сдавленно вскрикнула от испуга, уронила на пол банное полотенце и беспрекословно подчинилась. Пародировать любимых артистов и политиков (от Ленина до Горбачева) у Павлова получалось не хуже, чем у Хазанова или Винокура. Некоторые его друзья давно советовали ему бросить геологию и выступать с эстрады, но он прекрасно понимал, что до настоящего артиста жанра пародии ему далеко. Удивительно, что бывшая студентка ГИТИСа поверила его розыгрышу.

— Оружие?! Валюта?! Наркотики?! — строгим голосом обратился он к жиличке, которая, по правде говоря, ему нравилась.

— Нет ничего — испуганно пролепетала жиличка.

— Это мы сейчас проверим, — деловито, сказал Павлов, и, подойдя к девушке, залюбовался её профилем. Светлые волосы, собранные в «конский хвост», аккуратное маленькое ушко, симпатичный носик, полные губы, чувственная шея. Сквозь тонкую ткань халатика проступали, задорно торчащие вверх соски. Как ему хотелось дать волю рукам! Но он вовремя одумался. За такие шалости можно не только пощечину получить, но и влететь под статью за мелкое хулиганство. Из кухни, услышав знакомый голос участкового, выглянул Иван Сергеевич — сосед из комнаты № 2. По причине удаленного места работы он, как правило, вставал по утрам раньше всех. Павлов сделал ему знак, чтобы он ему не мешал. Сосед в ответ одобряюще кивнул головой и, заняв за приоткрытой дверью удобную позицию, приготовился к просмотру бесплатного представления. Но Павлов его разочаровал, так как вспомним о том, что шутить не время, да и не место.

— Доброе утро, Ирина Александровна! — сказал он уже своим голосом. Обернувшись, жиличка от удивления разинула рот и округлила глаза.

Лицо ее пошло красными пятнами и искривилось от злобы. Если бы не присутствие почтенного Ивана Сергеевича, задыхавшегося от хохота, то она бы, наверное, разорвала Павлова в клочья.

— Алкаш! Я еще до тебя доберусь! Ты еще об этом пожалеешь! — взвизгнула жиличка и под аплодисменты Ивана Сергеевича скрылась в своей комнате, забыв про полотенце, которое от страха уронила на пол. Раскланявшись, Павлов с гордым видом отправился в ванную. Ледяной душ — лучшее средство от похмелья. Организм впадает в состояние шока, но отрезвляется. Сразу после душа хорошо выпить горячего чая с лимончиком, и недомогание, как рукой снимет. На кухне, куда Павлов зашел после окончания водных процедур, он застал добрейшую Анну Ивановну — свеженькую 70-летнюю старушку из первой комнаты, бывшую учительницу, которая иногда из жалости подкармливала его супчиком, рисовой кашей и домашней стряпней. Анна Ивановна уже вскипятила на газовой плите чайник, и предложила ему откушать чайку с клубничным вареньем и бутербродами с вареной колбасой. Павлов от приглашения не отказался, и, прихлебывая крепкий красный чай без сахара, поинтересовался у своей интеллигентной соседки, правильно ли будет с его стороны настаивать перед родными на отпевании умершего отца, который был убежденным коммунистом и атеистом. Анна Ивановна выразила ему соболезнования и сказала, что по Уставу Церкви нельзя совершать православные обряды погребения и церковного поминовения людей некрещеных, крещеных, но отрекшихся от веры. А также тех, кто при жизни относились к Церкви с насмешкой, враждой, или, не приведи Господь, участвовали в разрушении храмов, поругании святынь и радовался убийству безвинных. Простые слова старой учительницы, потерявшей в Великую Отечественную войну всех своих родных и близких, его глубоко расстроили. Не хотел он напиваться прямо с утра, но не выдержал, и, вернувшись в свою комнату, открыл фуфырик «Столичной», найденный под диваном. Сделав несколько глотков прямо из горлышка, он поперхнулся, и его тут же стошнило. Такого с ним никогда не было, — даже тогда, когда он принимал водку натощак — «для сугрева». Популярно объясняем читателю, всепогодно пользующемуся услугами городского ЖКХ, что такое «сугрев». Представьте, что вы — в палатке или в хлипкой «хижине дядюшки Тома» без печного отопления, на месте временной стоянки геологической экспедиции. За ночь температура наружного воздуха с ноля градусов по шкале Цельсия, предположим, опустилась до — 10. Спальный мешок, жаркий костер и теплая одежда от холода вас уже не спасают. Вы — закоченели, и поэтому пьете водку, которую в данной ситуации ваш организм, даже если вы язвенник или трезвенник, имеет обыкновение воспринимать без возражений. Немного полежав на диване, Павлов стал одеваться. Он намеревался пойти на работу, написать заявление об увольнении по собственному желанию, а затем отправиться домой и принять посильное участие в организации похорон отца. Как не печалила его смерть родителя, он не мог заставить себя забыть о странном ощущении того, что 14-е мая было вчера. Неужели у него в результате двухнедельного запоя началась белая горячка? У его пассии Катерины, проживающей в Лобне, был телефон, но позвонить ей домой и спросить, когда он в последний раз у нее гостил, он так и не осмелился, опасаясь самого худшего. Он где-то читал, что, нередко, пережив сильный стресс, человек утрачивает свою память, полностью или частично. Это — нормальная защитная функция организма: мозг удаляет информацию, которая носит настолько роковой, фатальный характер, что может запросто убить. До здания Министерства геологии СССР на Большой Грузинской улице Павлов добрался пешком. К немалому его огорчению заявление об увольнении у него не приняли. Его непосредственный начальник Леонид Чупеев пребывал в заграничной командировке, а вышестоящий потребовал от него отчет по работам, выполненным последней советско-монгольской геологической экспедицией, в том числе на электронных носителях — гибких магнитных дисках. Вышеупомянутая экспедиция для Павлова была, как кость в горле.

Китайско-монгольскую границу в районе Алтая еще толком не демаркировали, и несколько участников экспедиции, включая его самого, случайно, вышли прямо на китайскую пограничную заставу.

Китайские власти объявили их нарушителями границы и три с половиной месяца, пока шли переговоры с советской стороной, содержали под стражей. Пленом назвать это было нельзя, поскольку он и два его молодых товарища (студенты-практиканты Горного института) пользовались полной свободой в пределах территории китайской деревни под названием Цяонань, где они занимались ремонтом сельскохозяйственной техники и улучшением местного генофонда. Ему ничего не оставалось делать, как просить двухнедельный оплачиваемый отпуск «по семейным обстоятельствам». Заявление на отпуск начальник управления, скрепя сердце, подписал, и воззвал к его совести, заявив о том, что пополнение золотого запаса в нашей стране во все времена было делом особой государственной важности, а ныне, когда мировая цена на нефть упала ниже плинтуса, тем более.

«Родина и ведомость по зарплате тебя не забудут!» — льстил его самолюбию вышестоящий начальник. Тетю Зою в большой и мрачноватой квартире генеральского дома на Ленинградском проспекте Павлов уже не застал. Дверь открыла ему жена брата Полина, и с порога нахамила, обозвала не то мразью, не то тварью. Отношения с невесткой у него не заладились давно, когда была еще жива мать, которая категорически возражала против того, чтобы Сергей женился на еврейке, да и к тому же разведенной. У Павлова были свои причины для неприязни к Полине, но не на почве антисемитизма, а по совершенно другому поводу. Мир тесен, как всем известно, и в этом тесном мире был у Павлова друг детства Сашка Иванов — поэт, художник и мечтатель, которого следователь Московского уголовного розыска старший лейтенант Полина Самуиловна Гудкова довела до самоубийства, применив бесчестные приемы дознания.

Ее тогда от работы в милиции отстранили, но она, благодаря семейным связям, быстро переквалифицировалась в адвоката. Он, молча, проглотил оскорбление и спросил невестку, где его брат. Сергей оказался дома, но уже собирался ехать на Ваганьковское кладбище на своей новенькой машине марки «Нива» договариваться насчет могилы.

Справку из больницы, свидетельство о смерти и прочие документы должна была получить Полина. Братья обнялись, всплакнули, и вместе отправились вершить скорбные дела. С кладбища они вернулись под вечер. Сергей оставил «Ниву» во дворе дома, и они пешком отправились в шашлычную напротив гостиницы «Советская». Из-за расположения и отличной, нехарактерной для того периода кухни, москвичи и гости столицы величали ее не иначе как «Антисоветская». Там подавали целиковую баранью корейку на косточке с луком и капустой по-гурийски, кавказский лаваш и грузинские вина «Цинандали» и «Гурджаани». Цены были божеские. Несмотря на будний день, попасть в шашлычную было не так-то просто. «Антисоветскую» облюбовали московские таксисты и фарцовщики. Регулярное посещение этого заведения являлось для них своеобразным «знаком качества», признаком избранности. У Сергея в «Антисоветской» был блат, то есть нужные люди, с которыми его связывали взаимовыгодные интересы, характерные для советской экономики всеобщего дефицита. Не подумайте плохое. Просто Сергей Васильевич Павлов работал в Министерстве автомобильной промышленности СССР в должности главного технолога управления технического обслуживания, и мог «достать» любую деталь от любого автомобиля, выпускавшегося в СССР с 1936 года. Толстый, седеющий грузин в модной кожаной куртке и в кроссовках Adidas, регулировавший очередь, узнав Сергея, приветствовал его на своем родном языке:

— Гамарджбатт, батонэ. Дабрджети. Хвела пери, — и тут же проводил братьев за свободный столик возле окна. В переводе на русский слова его приветствия означали: «Добро пожаловать, уважаемый товарищ! Для Вас — всё, что угодно!» Столик этот, видно, предназначался для VIP-клиентов, поскольку к ним немедленно подошла официантка с подносом, на котором лежали скрученные в рулончики горячие влажные полотенца для вытирания рук. Не заглядывая в меню, Сергей заказал две порции шашлыка из свиной шейки, овощные салаты и триста грамм виноградной водки, то есть «чачи». Пока официантка сервировала стол, Павлов передал Сергею свои отпускные: 250 руб. Сергей сказал, что этого мало, поскольку на похоронах и поминках ожидается не менее ста человек. Павлов сконфузился и честно признался, что у него больше денег нет. Сергей ему не поверил, и уже, наверное, в сотый раз начал донимать его провокационными вопросами насчет «припрятанного золотишка». Ему почему-то казалось, что, раз его младший брат занимается стратегической разведкой цветных металлов, то этого добра у него должно быть навалом. И Павлову пришлось, наверное, в сто первый раз, объяснять своему старшему брату, что умыкание образцов породы — дело подсудное, и, что, сколько бы украденный самородок не весил, государство платит вдвое против его стоимости тому, кто заметил вора и на него донес. Они выпили по сто грамм, не чокаясь, и Сергей перевел разговор на еще более неприятную тему — о разделе наследства. Он предлагал разменять родительскую четырехкомнатную квартиру на две двухкомнатные. Старший брат также претендовал на участок земли 12 соток, кооперативный гараж и половину суммы денег (около 25 тыс. советских рублей) на сберкнижке отца. Павлов не возражал, однако заметил, что все три отцовские сберкнижки оформлены с завещательным распоряжением в его пользу. Сергей обещал все быстро уладить, и попросил у него до завтрашнего дня его паспорт. Документ был у него при себе, и он отдал его старшему брату, не подозревая никакого подвоха. Допив «чачу», они заказали еще двести грамм этого крепкого напитка с мощным вкусовым букетом — «на посошок». Павлова-младшего сильно развезло. И если в начале застолья он хоть как-то контролировали ситуацию, то к концу чувствовал себя довольно скверно. Знакомый таксист пообещал Сергею подбросить их, как только он допьет кофе. Пока таксист пил кофе, Сергей успел позвонить кому-то по телефону. Когда они подъехали к генеральскому дому, Павлов заметил, что возле их подъезда стоит милицейский УАЗик с заляпанными грязью номерами, но значения этому не придал. Полина встретила их с порога скандалом, мол, вместо дела занимаются пьянством. Чтобы не слушать ее ругани, он прошел в свою комнату. То, что он там увидел, привело его в состояние остолбенения. Всё в комнате было перевернуто: книги и пластинки валялись на полу, постельное бельё связано в узлы, ящики шкафов и письменного стола выдвинуты, паркет кое-где вскрыт, обивка почти всей мебели вспорота. Он бросился проверять ящики письменного стола, в которых хранилась его коллекция полудрагоценных камней и самоцветов. Павлов начал коллекционировать минералы еще в студенческие годы, с первой в своей жизни геологической экспедиции, отдавая предпочтение халцедонам — таинственно-полупрозрачным или просвечивающим в краях разноцветным камушкам. Были также в его коллекции темно-синие лазуриты, красноватые сердолики, темно-зеленые гелиотропы, голубоватые сапфирины и светлоокрашенные аметисты.

Минералы были разложены по картонным коробкам, которые он сам склеил. Он открыл коробку — первую, попавшую под руку, на крышке которой было написано: «Лазурит. Прибайкалье. 1978 год». Коробка оказалась пустой. Он в ярости отшвырнул ее и стал лихорадочно просматривать одну коробку за другой. Все коробки были пустыми. О том, что его коллекция из 250 полудрагоценных камней представляет какую-то ценность в денежном эквиваленте, он особо не обольщался.

Специалисты знают: в любой коллекции — от монет до оловянных солдатиков — истинную ценность имеют только редкие экспонаты.

Примером, понятным многим, будут, наверно, марки. Но ему все равно было очень обидно: столько лет по камушку свою коллекцию собирал, и нате вам, так с ним поступили. Невестка Полина, когда он обратился к ней за разъяснениями по поводу пропажи полудрагоценных камней и явных следов, проведенного в его комнате обыска, сделала удивленные глаза и заявила, что в его комнату она вообще не заходила. То же самое сказал и брат Сергей.

Был бы Павлов трезвый, то он, наверное, сразу догадался, что его родственнички специально провоцируют его на скандал. Но, поддавшись эмоциям, он стал добиваться правды, и сказал невестке и старшему брату все, что он о них думает. Невестка обозвала его «козлом», — за что сразу получила в глаз.

Сергей вступился за Полину, и ударил его по зубам — так, что у него нижняя челюсть на лоб залезла. Зубы остались целы, но на губах выступила кровь. Сергей в молодости имел второй разряд по боксу, и бил несильно, но расчетливо. Хорошо, что язык меж зубов не попал…

В самый разгар семейной ссоры в квартире неожиданно появился наряд милиции. Скорость, с которой стражи правопорядка прибыли на место происшествия, была просто удивительной. Из этого следовало, что брат и невестка вызвали их заблаговременно. Два крепких милиционера с сержантскими лычками на погонах тут же скрутили Павлову руки, и надели наручники.

— Это провокация! — кричал он в отчаянии, брызгая кровавой слюной.

— Извини, брат, не хотел до похорон отца тебя трогать, но ты сам напросился— прошипел Сергей, злобно вращая глазами.

— Отдай мне мой паспорт! — потребовал Павлов.

— Какой еще паспорт?! — Сергей делал вид, будто не понимает, о чем идет речь. От обиды и унижения Павлов чуть не заплакал, но, собрав волю в кулак, решил свое пока еще не совсем безнадежное положение не усугублять, надеясь на то, что в отделении милиции беспристрастно разберутся, и он заявит о краже коллекции минералов и паспорта гражданина СССР. Павлова в наручниках затолкали на заднее сиденье в милицейский УАЗик — тот самый, который стоял у подъезда. Он думал, что его повезут Управление внутренних дел на Соколе, которое ему было хорошо известно, и, отнюдь не как алкоголику, тунеядцу и хулигану, а, как добропорядочному гражданину — активисту студенческой народной дружины Московского горного института. Вопреки его ожиданиям, милицейский автомобиль направился в сторону области. Прямо за МКАД перед самой развязкой уазик остановился около ворот какой-то стройки, обнесенной деревянным забором, и просигналил.

— Куда вы меня привезли?! — не на шутку перепугался Павлов, и тут же получил удар под ребра со стороны сидевшего слева от него милиционера. При проезде через ворота УАЗик влетел колесом в глубокую выбоину и снова остановился. Милиционеры заругались, грязно и с удовольствием, как обыкновенные уголовники. Сержант, который сидел от Павлова слева, насильно влил ему в глотку бутылку водки, приговаривая: «Это для тебя анестезия». Но водка не пошла, и все, что у него до того скопилось в желудке, фонтаном вырвалось наружу.

Милиционеры от возмущения заорали, заматерились, сняли с него наручники, вытолкали из машины и уложили лицом вниз на грязный и разбитый асфальт.

II

Однажды в детстве, гуляя неподалеку от своего дома, Павлов видел, как бедный котёнок лежит на тротуаре со сломанным позвоночником, не может пошевелиться, а лишь жалобно мяукает. Он представил себя на его месте, и под впечатлением этого образа с ним случился глубокий обморок, переполошивший случайных прохожих. Кто-то вызвал «скорую помощь», и его отвезли в больницу. «Мяу! Мяу! Мяу!», — пропищал он, пытаясь разжалобить милиционеров своей беспомощностью. Милиционеры злорадно засмеялись, и внезапно замолкли. Павлов услышал неподалеку от себя ритмичный хруст раздавленного стекла и щебенки — звук чьих-то шагов — и приподнял голову. Человека, который к нему подошел, он разглядеть не успел, — запомнил только черные лакированные полуботинки, офицерские брюки с легкими тонкими лампасами по бокам и полы белого медицинского халата. Кто-то, незаметно подкравшись, прижал к его лицу ткань с резким запахом хлороформа. От этого из глаз его потекли слезы, изображение начало расплываться. Перед тем как отключиться, он бросился на человека в офицерских брюках, норовя его укусить, но не успел, так как получил ногой, обутой в лакированный полуботинок, сокрушительный удар в челюсть, и у него на мгновение почернело в глазах. Точку поставили два санитара с носилками, которые погрузили его бесчувственное тело в карету «скорой помощи». Поздним вечером 14 мая 1990 года Павлов очутился там, где меньше всего ожидал — в больнице № 5 подмосковного города Чехова с предварительным диагнозом «шизофрения» и «социально опасен». Его поместили в отделение с самым жестким в больнице режимом (без права переписки). И назначили лечение нейролептиками, имеющими следующие побочные эффекты: бред, галлюцинации, деперсонализация (это когда человек не понимает, где находится, как его зовут, какое у него образование). Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы на третий день пребывания в больнице у него не обострилась застарелая язва желудка, и его не положили в общую палату в отделение интенсивной терапии. Главный врач-терапевт не поверила диагнозу, поставленному Павлову ее коллегами психиатрами, разрешила ему пользоваться телефоном и продержала его у себя столько, сколько могла, пока язва не зарубцевалась, а при выписке дала ему положительную характеристику, благодаря которой его перевели в отделение для тихих психов. С какими людьми он там познакомился! Какие судьбы! Какие интеллекты! Конечно, встречались и простые унылые алкоголики, но их можно было не замечать. А настоящие пациенты были другие: диссиденты, ученые, художники, непризнанные родственники партийной и советской элиты, звезд эстрады и кино, инопланетяне. Там он впервые познакомился с религиозной философией начала века, с идеями Блаватской и Гурджиева, заинтересовался теорией относительности и проблемами квантовой физики. Передач с воли он не получал, а кормили за общим столом так, что он совсем исхудал. На завтрак подавали теплое молоко с плавающим в нем наперстком пшена. На обед вместо молока была теплая вода с хвостами каких-то мелких рыбёшек. После приема пищи медбратья раздавали какие-то таблетки. Бывалые пациенты научили его прилеплять к нёбу пластину хлебного мякиша и с максимальной скоростью вдавливать в него языком неизвестные «колеса», а потом незаметно выплевывать, показывать медбрату рот и отправляться в палату. Он прекрасно понимал, кто и с какой целью отправил его в лечебное медицинское учреждение закрытого типа, а проще говоря, «психушку», и старался изо всех сил сдерживать негодование. И он был не единственным из пациентов больницы № 5, кто попал в беду по навету родственников, которые стремились любой ценой отлучить их от наследства, завладеть их движимым и недвижимым имуществом, просто избавиться. Его двоюродная сестра Людмила, выяснив, где он находится, добилась свидания и после разговора с ним обратилась в прокуратуру с жалобой на Сергея и Полину. Ее поддержали коллеги Павлова по работе.

Вместе с ними Людмила попала на прием к самому Министру геологии СССР, который обещал им помочь. В результате звонка Министра геологии своему коллеге Министру здравоохранения, Павлова отправили на медицинское освидетельствование в Институт судебно-медицинской экспертизы имени Сербского. Произошло это ровно через месяц после похорон его отца, на которых он, естественно, не присутствовал. В институте имени Сербского его поместили в четырехместную палату со всеми удобствами и настоящими окнами, хотя и зарешеченными. Его соседями были два чудика, один из которых утверждал, что он — Заратустра, а второй уподоблял себя Ницше, — не в буквальном смысле, конечно, а в значении «второго пришествия», то есть реинкарнации. Заратустра, как положено пророку, вел себя с величайшим достоинством: пять раз в сутки, стоя на подоконнике, истово молился и проповедовал идеи вселенской гармонии, истины, правды и добра.

Ницше, напротив, ерничал, ежеминутно, по делу или просто от скуки, исторгал из себя разные афоризмы и сентенции, впрочем, иногда довольно толково. До обнаружения пророческого дара Заратустра был обыкновенным сельским учителем Вагизом Куралбековым, уроженцем города Душанбе.

После окончания местного университета он попал по распределению в глухое таджикское село, где работал учителем-многостаночником, то есть преподавал сразу несколько предметов, включая русский язык, историю, географию, физику и физкультуру. Ницше до недавнего времени был аспирантом философского факультета Ленинградского государственного университета Евгением Сапрыкиным, и очень обижался, когда его называли не Фридрихом Карловичем, а просто Женей. Оба чудика подозревались в совершении особо тяжкого преступления: убийстве собственных жен на почве ревности, — и изо всех сил старались выглядеть ненормальными. Павлов про себя называл их «синими бородами», и искренне им сочувствовал, зная, что одному грозит 13 лет заключения в колонии строгого режима, а второму — «вышка», то есть высшая мера наказания — расстрел. «Синие бороды» в ответ на его сочувствие тешили его завистью по поводу отсутствия в его паспорте зловещей печати соответствующего акта гражданского состояния. Третий сосед, появившийся в палате на второй день после прибытия Павлова в институт имени Сербского, называл себя Доном Аурелио, и на поверку оказался, не то инопланетянином, не то пришельцем из будущего. По паспорту он числился гражданином СССР Георгием Ивановичем Орловым, — пропавшим в 60-е годы двадцатого столетия собкором газеты «Известия» в Африке и странах Латинской Америки. В институт имени Сербского он попал, как с корабля на бал. Его повязали прямо у трапа самолета, на котором он возвращался из давно просроченной командировки в одной из африканских стран. То ли муха цеце его там укусила, то ли сглазил конголезский колдун, но факт тяжелого психического расстройства не вызывал сомнений ни у кого, включая соседей по палате. Дон Аурелио не выл, не кричал, не бился головой об стену, не выдвигал лженаучных теорий и не проповедовал религиозные истины.

Большее время он низенько-низенько, на расстоянии 10–15 сантиметров, парил над кроватью с отрешенным взглядом и тихо что-то бормотал себе под нос на разных языках. С появлением настоящего сумасшедшего Заратустра и Ницше приуныли и всерьез задумались над изменением клинической картины своих «заболеваний». Они даже к Павлову обращались за советом: «Какой шизофренический образ — тихий или беспокойный — им бы больше подошел?» За непродолжительный период пребывания в специализированном лечебном учреждении закрытого типа в городе Чехове Павлов успел пообщаться с воплощениями (аватарами) многих великих людей: от Наполеона до Элвиса Пресли, — поэтому мог со знанием дела судить о феномене раздвоения личности и различных клинических стадиях буйства подкорки.

— Ребята, может, вам лучше повиниться и отмотать свой срок, чем выходить на волю с клеймом «шизофреника»? — из самых добрых побуждений советовал он своим соседям.

— Ты ничего не понимаешь. Скоро шизофреникам, торчикозникам, дебилам-олигофренам и прочим психически ненормальным инвалидам детства цены не будет, — возразил Ницше, и в ответ на его недоумение пояснил: Сами посудите: в семнадцатом веке этих уродов чмарили и до смерти в инквизиции задрачивали. В восемнадцатом веке к ним прислушиваться стали: Руссо, Элифас Леви и все такое. А в девятнадцатом веке шизовать даже модно стало. Вспомните романтизм.

Как они там шизовали! А в двадцатом веке почти легально стали употреблять ЛСД, псилоцибин, экстази, ту же марихуану. С другой стороны, всякое кино, телевидение, музыка, шоубизнес уже давно в руках шизофреников и психопатов. С третьей стороны, религиозная жизнь тоже под их контроль переходит. С четвертой стороны, все правительства с ними заигрывать стали, вся техника нынче на дебилов рассчитана, и наркотики уже вот-вот разрешат официально. Так что, ребята, выше головы: двадцать первый век — это наше время! Ницше поддержал Заратустра:

— Да исполнится по желанию каждого желаемое, которым по своей воле распоряжается Господь! Когда я женился — верил в чистоту намерений и совместное счастье. Меня поимели, построив на обломках моего хрустального замка выгребную яму. Неожиданно в их разговор вмешался дон Аурелио. Он до этого в течение двух дней в основном спал или невесомо «парил» над койкой, уставившись полузакрытыми глазами в потолок, и практически ни с кем из соседей по палате не общался.

— Друзья! Не надоела вам эта серая и скучная жизнь? — задал он риторический вопрос и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Ну, зачем вы обманываете себя чужими меркантильными мировоззрениями? Кто заставляет вас оценивать цель и смысл вашего эксклюзивного существования на планете Земля, с точки зрения хомяка, объевшегося всем, что можно сожрать? Или — зайца, который постоянно пребывает в страхе и боится собственной тени? Это — все равно, что смотреть на мир одной из 8 миллионов картин сознания какого-нибудь паука, у которого турбосеточное зрение — ничего ведь на самом деле не увидишь; всю жизнь в качестве бонуса впереди маячит желто-зеленое пятно высококалорийной мясной мухи. Хи-хи… Если позволите, я научу вас изменять способ восприятия мира и осознавать иную реальность.

— Вы еще скажите, что есть вселенский разум. В него я, конечно, верю. Но он, сцуко, паразит. Находит людей и цепляется к ним, из-за чего они становятся гениями. Взамен, естественно, они без остатка отдают ему свой мозг и волю. А выше вселенского разума — бесконечность, ей вообще — все до устрицы! — в духе скептицизма отреагировал на слова Дона Аурелио Ницше.

— Научи меня изречениям твоим! Помоги мне силою Хшатры и Арты!

Вместе с теми, кто познал заклинания твои, хочу я восстать и изгнать осквернителей заветов моих! — наоборот, позитивно отнесся к словам Дона Аурелио Заратустра.

— Почтенный, если вы имеете в виду изменение «punto de encage», что в переводе с испанского означает «точка сборки», то я в это не верю. Сочинения камрада Кастанеды я прочитал в оригинале еще на первом курсе университета, но, сколько не пытался по его методике войти в измененное состояние сознания, у меня ничего не получалось— насторожился Ницше.

— Костик, то есть Кастанеда, — большой шутник. Герой его сочинений дон Хуан родился в одной из библиотек Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, где Кастанеда читал сочинения Уоссонов издания 1957 года. Как хорошо сказала одна моя знакомая: «Читать Кастанеду можно только серьезно, и только, как глупость». Он многое угадал, но только настоящий маг, принявший посвящение, обладает способностью смещать собственную и чужую точку сборки и контролировать этот процесс, — неожиданно заявил Дон Аурелио.

— Сие спрашиваю тебя, скажи мне правду, о Ахура! Как овладеть поучениями и словами правды? Как избавиться от приверженцев Лжи?

Окажи мне помощь, словно друг, поддерживающий друга. Научи меня с помощью Арты обрести Благую Мысль — настаивал Заратустра, вероятно, надеясь на то, что с помощью духовной практики мексиканских шаманов он сможет «закосить» более правдоподобно.

— Неужели это возможно? Этот старый святой отшельник в своей «палате № 6» до сих пор не слышал о том, что Gott ist tot — иносказательно засомневался Ницше в магических способностях соседа-новосела.

— Умер, но не совсем. Мальчик, признанный мертвым, очнулся через несколько часов, перед самым погребением. Я открыл гробик, достал оттуда ребенка, и он заплакал. Потом он начал шевелить своими ручками, ножками, и я очень испугался. Мы все, жрецы храма Аполлона, очень испугались. — Дон Аурелио тихо рассмеялся.

— Это же меняет дело! Я в твоем распоряжении. Научи меня, тому, чего я не знаю и не умею! — воскликнул Ницше и даже низко поклонился. Вначале Павлов отнесся к затее чудиков скептически, и едва сдерживался, чтобы не расхохотаться, наблюдая за тем, как Заратустра и Ницше под руководством Дона Аурелио выполняют упражнения по усилению и аккумулированию биоэнергии. Для этого они склеили из бумаги легкий спиралевидный конус и подвесили его на тонкой капроновой нити к потолку, а затем, встав в позу жреца, мысленно посылали энергию на выдохе на кончики пальцев правой руки, затем — левой руки. Проделав эту операцию 15–20 раз, они, послав энергию на кончики пальцев в последний раз, двумя руками легко, без контакта, поворачивали бумажный конус в любом направлении. В обеденный перерыв Дон Аурелио, выглядевший до этого изможденным стариком, решительно поднялся с кровати, размялся, и к всеобщему удивлению сделал стойку на руках. На вопрос Ницше, как ему это удалось, он ответил так: «Бесплотная душа, излучающая прохладное голубое сияние, не способна сделать стойку на руках. Однако человеческому существу такое под силу. У нас есть руки, и если мы захотим, то можем опереться на них. В этом наше преимущество, прелесть пребывания в смертном теле. Именно поэтому мы нужны Богу.

Ведь Ему нравится чувствовать мир нашими ладонями». В тот же день, в послеобеденный «тихий час», Дон Аурелио спросил, не желают ли его соседи погрузиться в легкий гипнотический сон и отправиться в непродолжительное путешествие по любимым местам и самым радостным эпизодам своей жизни во времена их детства и юности.

Заратустра и Ницше сразу же согласились, а Павлов отказался, опасаясь какого-нибудь подвоха. Он ведь еще раньше догадывался, что эту парочку врачи поместили в одну палату не случайно, не для комплекта, а для того, чтобы их скорее разоблачить, и признать симулянтами. У него же была совсем другая задача: чтобы его признали психически здоровым, и он смог отстоять свои гражданские права. Согласно установленной процедуре он успешно прошел все необходимые психологические тесты. Никаких отклонений найдено не было. Кстати, в одном тесте ему следовало ответить на вопрос, верит ли он в Бога? Из трех вариантов ответа: «да», «нет», «не знаю», — он выбрал «нет». Лечащий врач после этого намекнул ему о том, что его держат в психиатрическом институте исключительно из солидарности с врачами больницы № 5, а так бы давно уже отпустили на волю. Дон Аурелио отправил Ницше и Заратустра в гипнотический сон магическими пассами, сопровождая их стихами великого средневекового ученого Авиценны (Ибн Сины), которые он произносил, естественно, по-арабски, но для Павлова, чтобы он не подумал ничего плохого, сообщил значение слов по-русски:

Пока гипнотики спали, Дон Аурелио принял душ, открыл окно с пуленепробиваемыми стеклами и легко вынул из рамы стальную решетку.

Сработала сигнализация, и в палату ворвались два санитара атлетического телосложения, а по совместительству — студенты государственного института физкультуры. Дон Аурелио заявил им протест по поводу плохой вентиляции помещения. Санитары, применив приемы вольной борьбы, надели на возмутителя спокойствия смирительную рубашку, привязали к кровати, осмотрели окно и, совершенно сконфуженные, ушли, забрав с собой изрядно помятую решетку. Вскоре в палате появился плотник, который закрыл окно и стал забивать его гвоздями длиной в 100 мм. Дон Аурелио, самостоятельно освободившись из смирительной рубашки, сидя на кровати, давал плотнику дельные советы, чуть не доведя того до бешенства. Все закончилось появлением доктора Мельникова, который, выслушав протесты Дона Аурелио, милостиво разрешил ему пребывать без смирительной рубашки и даже согласился с тем, что здание головного института союзной психиатрии давно нуждается в капитальном ремонте. Несмотря на шумную обстановку, Ницше и Заратустра мирно почивали, улыбаясь и пуская во сне пузыри. Проснувшись к полднику, когда нянечка принесла в палату компот и фрукты, они повели себя, как дети: смеялись, кричали, размахивали руками и наперебой делились своими впечатлениями. Они были довольны и счастливы от того, что им снова довелось встретиться со своими давно умершими родителями и родственниками, любимыми учителями и школьными друзьями, испытать первую любовь и пережить свои первые триумфы, в связи с признанием заслуг в учебе и победами в спортивных соревнованиях. Они даже внешне преобразились: на щеках заиграл румянец, глаза заблестели, в гордой осанке распрямились плечи. Теперь им, полным жизненных сил и энергии, уже точно было не до симулирования душевной болезни. Сопровождавший нянечку молодой санитар, а по совместительству — курсант Высшей школы КГБ, которого больные называли просто Вадик, был так удивлен переменой в настроении и внешнем облике подопечных, что на цыпочках удалился в коридор, и в соответствии с инструкцией включил аппаратуру видеозаписи с помощью скрытой камеры. Глазок камеры был установлен в потолке прямо над обеденным столом. Две другие камеры, расположенные в противоположных углах палаты, давно не работали, но на их замену в институте имени Сербского из года в год по бюджету не хватало средств. Съев апельсин и запив его вишневым компотом, Ницше обратился к Дону Аурелио со словами благодарности и с намеком на продолжение эксперимента:

— Почтенный! Если бы ты знал, какие прекрасные мгновения пережили мы! Никто никогда не сотрет из нашей памяти этих великих священных воспоминаний. Вдохновленные ими, мы пойдем по пути нашей жизни, и употребим ее на то, чтобы бороться за них. Прежде всего мы примем все меры к тому, чтобы нашими поступками руководили серьезное чувство и сильная воля, и докажем этим, что мы достойны тех исключительных событий, участниками которых нам еще предстоит стать.

— В какое время и в какую страну вы бы желали отправиться? — поинтересовался у него дон Аурелио.

— Надо подумать. Я еще не решил — признался Ницше.

— А вы? — затем обратился он к Заратустре, который против своего обыкновения не взобрался на полуденную молитву на подоконник, а вместе со всеми сидел за обеденным столом и за обе щеки уплетал компот и фрукты.

— Душа, которая убоялась зла, не смогла выполнить своей духовной миссии и напрасно растратила свою жизнь во время пребывания в этом мире — мертва. Я останусь здесь и буду бороться до конца, чего бы это мне не стоило — тихо и уверенно произнес Заратустра, чем немало поразил не только Павлова, но и Ницше. По тому, как Дон Аурелио на него посмотрел, Павлов понял, что и ему придется отвечать на аналогичный вопрос. Он уже приготовился категорично высказывать свое фи, но таинственный сосед медлил, всматриваясь куда-то поверх его головы. Наконец, собравшись с мыслями, он спросил его:

— Скажите, у вас есть брат-близнец?

— Брат у меня есть, но он старше меня на семь лет, и я, честно говоря, видеть его не желаю— сердито ответил Павлов.

— Понимаю. Он вам — не родной, и, кажется, об этом знает. Вашего настоящего старшего брата тоже зовут Сергей, но он проживает не в Москве. И еще у вас есть родной брат-близнец, пропавший при довольно странных обстоятельствах несколько лет тому назад в Сибири— озадачил его Дон Аурелио.

— Не может быть?! — удивился Павлов, покрываясь от волнения потом.

— В советских роддомах подмена детей — обычное дело, особенно, если врачам надо скрыть смерть ребенка высокопоставленных родителей — счел нужным заметить Ницше.

— Я, кажется, догадываюсь, о ком может идти речь, и, честно говоря, меня многое пугает: странные сны, подлое и лицемерное поведение моего старшего брата, внезапные провалы в памяти — сказал Павлов, заикаясь и дрожа от волнения.

— Не переживайте так сильно. Я мог бы вам помочь отыскать ваших родных братьев и обрести настоящую семью, но при одном условии — участливо произнес Дон Аурелио, пытаясь заглянуть ему в глаза.

— Договор, подписанный кровью? — дрогнувшим голосом спросил Павлов, не выдержав внимательный и пытливый взгляд собеседника. Дон Аурелио откинулся на спинку стула, пригладил на голове ладонью правой руки короткие седые волосы, почесал кончик типично греческого носа, улыбнулся и сказал следующее:

— Я, конечно, не тот, за кого все меня принимают, но к Вельзевулу и его воинству я, слава Богу, также не имею никакого отношения.

Никаких договоров о возмездном оказании услуг со своими братьями по разуму я не подписываю. Завтра меня поместят в одиночную палату и попытаются превратить в «кочан». У меня осталось очень мало времени.

Единственное условие, которое вы, Дмитрий Васильевич, должны выполнить, это — не забывать про меня, и хотя бы раз в год заказывать молебен за упокой души боярина Георгия.

— Я понял. Вы меня загипнотизируете. И что потом? — спросил Павлов, опасаясь неприятностей.

— Потом вы соединитесь с энергетическим двойником вашего брата-близнеца, в каком бы времени и пространстве он не находился, и разделите с ним его судьбу. Все произойдет в течение одного часа, а потом я вас разбужу. Вы будете знать, где он и что с ним. Если он жив, вы протяните ему руку братской помощи. Если его уже нет, что ж, C'est la vie, — одновременно обнадежил и напугал его Дон Аурелио.

— Курандера, то есть помощник вам не нужен? — встрял в их разговор Ницше.

— Ну конечно. Pourquoi pas? Будете во время сеанса читать стихи, поднимающие дорожное настроение. Желательно, чтобы в них упоминались море, ветер, волны и корабли, — охотно принял предложение Дон Аурелио. Ницше ненадолго задумался, потом хлопнул себя по лбу и спросил:

— «Бессонница, Гомер, тугие паруса». И так далее. Подойдет? — и, не дожидаясь ответа, с небольшими запинками прочитал известное стихотворение Осипа Мандельштама:

— Отлично! То, что надо! И не будем терять времени. Сейчас 16.30.

— К ужину, надеюсь, управимся, — весело сказал Дон Аурелио, и Павлову ничего не оставалось, кроме как согласиться. Дон Аурелио предложил ему прилечь на койку, вытянуть руки по швам, закрыть глаза, расслабиться и несколько раз сделать глубокий вдох и выдох. Ницше с волнением и дрожью в голосе начал читать стихи Мандельштама. В этот момент Павлов почувствовал себя в состоянии повышенной умственной чувствительности и расширенного восприятия, которое, правда, ни сопровождалось никакими галлюцинациями. Он уже собрался было встать со своей койки, поблагодарить Дона Аурелио за добрые намерения, и извиниться за свою невосприимчивость к гипнозу, как увидел себя в темноте, окруженной сферой чистого, но не слепящего яркого света.

— Иди и смотри! — услышал он чей-то голос, и, сделав несколько шагов, упал, ударившись коленом о какой-то твердый предмет.

III

Потирая рукой ушибленное колено, Павлов даже не сразу заметил, как окружавшая его темнота и сфера неяркого света рассеялись, и он, встряхнув головой, с удивлением обнаружил себя в совершенно непроходимой лесной чаще. Над его головой щебетали птицы, клубились комары, а под ногами качалось болото. Вместо больничной пижамы на нем была одежда, которой он обычно пользовался в весенний и летний период, отправляясь в геологические экспедиции, а именно: противоэнцефалитный костюм (брюки и куртка с капюшоном) из плотной палаточной ткани, камуфляжный жилет и резиновые сапоги с ботфортами. За спиной у него был тяжелый рюкзак, за поясом — охотничий нож; на правом плече висело одноствольное ружье шестнадцатого калибра.

Как ни странно, но обстоятельства места и времени ему показались очень знакомыми. Он вспомнил, как пять лет тому назад заблудился в глухой приангарской тайге, следуя по маршруту: поселок Проспихино — деревня Вожжа. У него компас тогда почему то взбесился, а по солнцу из-за ненастной погоды он сориентироваться не смог. Свои часы марки «Восток» он накануне проиграл в карты, что также не способствовало выходу из затруднительного положения. Так и блуждал бы он по лесам и болотам неизвестно сколько, если бы случайно не встретил знакомых охотников. Павлов вынул из жилета компас. Магнитная стрелка на этот раз вела себя совершенно спокойно, и он, с облегчением вздохнув, направился на северо-восток, намереваясь выйти к большой воде, то есть к Ангаре. Промелькнула мысль: «Я же во сне», — которая заставила его остановиться и задуматься. Проснуться — затем, чтобы вернуться в «палату № 6», ему совсем не хотелось, но там оставалось его бренное тело, которое, все же, было жалко. С другой стороны, Дон Аурелио, обещал ему встречу с родным братом-близнецом, с которым, судя по всему, его разлучили в роддоме, равно как и с его родной матерью.

Интересно, как ее звали, сколько ей было лет, и жива ли она? Из этого предположения выстраивалась следующая логическая цепочка: «Тот ветеран, который набросился на батю в Парке культуры в День Победы, очевидно, и есть мой родной отец. Недаром он смотрел на меня со смесью страха, мольбы, удивления и отчаяния. Наверное, он узнал во мне своего пропавшего младшего сына… Тогда все становится на свои места, и мне, коли представилась такая возможность, надлежит исполнить свой сыновний и братский долг, без страха и сомнений. К тому же я парень холостой. Дома меня никто не ждет. Кроме двоюродной сестры Людмилы и тетки Зои, никто из родственников меня не любит и не жалует». С такими мыслями он выбрался из болота на мокрую, но уже надежную почву. Прошагав пару километров по звериной тропе, сквозь хвойную чащу и труднопроходимый подлесок, он заметил просеку, которая вывела его на пологий берег большой реки, поросший осотом и мелким кустарником. Оглядевшись по сторонам, он растерянно начал ощупывать себя с головы до ног, все больше убеждаясь в том, что все пережитые им страсти-мордасти, это — не иллюзия, не бред, не наркотические галлюцинации. Вскоре, однако, он почувствовал усталость и остановился на короткий привал. Первым делом он осмотрел свой рюкзак. Кроме шерстяного свитера и образцов породы он нашел в нем свои документы, фонарик, запасные батарейки, бумажник, мясные консервы, галеты и даже фляжку со спиртом. Спустившись к самой кромке берега, он опустился на колени, зачерпнул ладонью воду, напился, а затем внимательно вгляделся в свое отражение.

Самоидентифицировавшись, он приступил к изучению обстановки. Никогда еще ему не приходилось видеть такого колдовского, туманного рассвета. Казалось, он стекал с безжизненной синевы неба на листву деревьев, опускался на землю и, едва приподнявшись, еле уловимыми клубами ворочался в кущах смешанного хвойно-лиственного леса по обеим сторонам большой реки. Настороженный, дремотный покой владел в эти минуты природой и невольно овладевал всем его существом, и вместе с ним рождалась какая-то боль неизвестной, надвигающейся тревоги. Он прошел вдоль берега и натолкнулся на плот, сбитый из хвойных деревьев. «Люди! Есть кто-нибудь?», — просипел он и испугался, чувствуя, что с голосом у него что-то не ладное. Точнее говоря, не с голосом, а с голосовыми связками. Он повторил попытку и от огорчения чуть не заплакал. Говорить он не мог. Надо было что-то предпринимать. Сидеть на плоту в ожидании, что его когда-нибудь заметят проплывающие мимо люди, было очень неразумно. Он выдернул колья, которыми плот крепился к берегу, и его медленно понесло по течению. Для управления плотом не хватало хорошего шеста. Еловая сушина, которую он подобрал на берегу, для этой цели не очень годилась, и он надеялся на то, что по пути найдет более подходящую заготовку. Сплавляясь вниз по реке, он внимательно рассматривал окружающий его растительный мир и пернатых, обитающих в прибрежных зарослях, пытаясь определить географическую широту, соответствующую ареалу распространения тех или иных видов растений и птиц. Все указывало ему на то, что он находится в Восточной Сибири. Ближе к правому, низкому берегу забелели песчаные отмели, и он направил плот туда. Пройдя около километра, он увидел отпечатавшиеся на песке следы голой человеческой ноги. Следы шли вдоль кромки воды, а затем поворачивали в сторону леса. От волнения у него сильно забилось сердце. Немного поразмыслив, он позволил плоту застрять на мели и спрыгнул на берег. Судя по отпечаткам ног, какой-то человек проходил здесь около часа тому назад. Человек пришел со стороны леса, а затем вернулся назад. Может, приходил набрать воды или искупаться? Павлов пошел по следу, который вывел его на опушку леса, где он увидел белую палатку и стоящего возле нее человека, одетого в плотно облегающий тело костюм серовато-зеленого цвета, наподобие комбинезона. Рядом с палаткой весело потрескивал костер, подбрасывая вверх легкие искры. Непокрытая голова незнакомца блестела на солнце, как следует блестеть голове совершенно лысого человека. От радости Павлов подпрыгнул и, мыча и размахивая руками, побежал навстречу к людям, от которых надеялся получить помощь. Лысый незнакомец, увидев его, вскрикнул, и направил на него какой-то блестящий предмет, похожий на пистолет. Раздался сухой щелчок и Павлов, не чувствуя боли, повалился на траву и потерял сознание.

Когда же он пришел в себя, то обнаружил, что одежды на нем нет и что его, как младенца спеленали какой-то плотной белой тканью. Потом он услышал звук, похожий на жужжание шмеля, и увидел зависший над верхушками деревьев летательный аппарат в виде серебристого диска диаметром 10–12 метров. И тогда до него дошло, что это — НЛО, а люди, которых он принял за своих соотечественников, вероятно, пришельцы. От этой мысли ему стало не по себе. Он попытался крикнуть, но в результате промычал что-то нечленораздельное. Однако это оказалось достаточно для того, чтобы на него обратили внимание. К нему подошли два совершенно лысых существа в костюмах серовато-зеленого цвета с выпуклостями на груди. У них были продолговатые лица, лишенные бровей, чуть раскосые глаза, тонкие удлиненные носы, маленькие уши и угрожающе искривленные щелки рта.

Существа между собой о чем-то заговорили, сопровождая непонятную Павлову речь оживленной жестикуляцией. Взглянув на их руки, Павлов успокоился: у пленивших его существ, как и у людей, на руках было по пять пальцев. Он даже улыбнулся, чтобы вызвать к себе расположение.

В ответ на его улыбку существа рассмеялись. Контакт налаживался.

Вскоре его положили на носилки и погрузили в приземлившийся летательный аппарат, о принципе действия которого он мог только гадать. Прошло около часа томительного ожидания, и его куда-то доставили, а затем на тех же носилках, но уже другие существа отнесли в просторное помещение, распеленали и позволили встать на ноги. Он увидел перед собой широкий стол, на нем — свою одежду, и сидящих за столом трех лысых и голубоглазых существ в серебристых комбинезонах. Двое из них, тихо переговариваясь друг с другом, внимательно изучали его одежду, а третий встал из-за стола, приблизился к нему, обошел его вокруг и жестом показал ему, чтобы он расставил ноги на ширине плеч и поднял вверх руки. Павлов подчинился приказу, хоть ему было неловко, из-за того, что лысоголовое существо своими округлыми бедрами, тонкой талией и внушительными выпуклостями на груди напоминало женщину. Властным жестом ему велели опустить руки, другим жестом было приказано повернуться направо, а затем налево и кругом.

— Эмм Ми Фиш — сказало существо нежным женским голосом и ткнуло себя указательным пальцем в грудь.

— Павлов, Дмитрий Васильевич Павлов — с трудом просипел он и ткнул пальцем в грудь себя. Существо пыталось заговорить с ним на различных языках, из которых Павлов смог распознать лишь эсперанто. Изучением этого языка он увлекся в пионерском возрасте и усовершенствовался во время учебы в Горном институте, где многие годы существовал кружок эсперантистов. Существо приятно удивилось и что-то сказало своим коллегам. Те в ответ на ее реплику густо покраснели и выбежали из-за стола.

— Одевайтесь и извините нас за то, что мы приняли вас за другого — сказала Эмм Ми Фиш на эсперанто и демонстративно от него отвернулась. Павлов быстро оделся, привлек к себе внимание кашлем и жестом показал Эмм Ми Фиш на свои документы, дескать, может ли он их забрать себе.

— Оставьте их ненадолго. Нам нужно сделать с них копию и послать запрос в Центральный архив записей актов гражданского состояния — сказала Эмм Ми Фиш и протянула ему свою правую руку, как это принято при человеческом знакомстве. Помещение быстро заполнялось лысоголовыми существами в униформе различных цветов. На лицах у многих из них были медицинские маски.

Такую же маску Эмм Ми Фиш предложила одеть и Павлову, объяснив это тем, что он может являться носителем какого-нибудь вируса, от которого у них нет иммунитета. Пришедшие существа разглядывали Павлова, наверное, с не меньшим любопытством, чем туземцы Вест-Индии Христофора Колумба. Язык, на котором они обменивались своими впечатлениями по поводу его персоны, Павлову был непонятен, хотя, изредка, он улавливал знакомые корни слов английского, испанского немецкого и даже русского языка. Эмм Ми Фиш подняла руку и что-то громко сказала. Пришедшие посмотреть на Павлова существа замолчали.

— Ты из какого века прибыл? — тихо спросила его она на эсперанто.

— Из двадцатого. 1990-й год — просипел он так тихо, что сразу засомневался насчет того, что его кто-то услышит.

— Поздравляю! Пройдя сквозь дебри веков, ты очутился в 3797-м году, и все, кого ты видишь, это — далекие потомки твоих современников — сказала Эмм Ми Фиш и повторила то же самое присутствующим, но уже на понятном им языке, про который Павлов впоследствии узнал, что он называется «лингва фортран». У Павлова после этих слов закружилась голова и он, почувствовав приближение обморока, покачнулся, но не упал, так как его бережно подхватили, осторожно положили на носилки и куда-то понесли. В глаза ударило яркий солнечный свет. Он прикрыл веки и услышал невдалеке знакомое жужжание. Прошло несколько минут, и он понял, что его снова очутился на транспортном средстве, на котором его привозили на дознание. Эмм Ми Фиш сидела рядом с ним, и это немного успокаивало, но не настолько, чтобы чувствовать себя в полной безопасности.

«Извини, но так надо», — сказала она и сделала ему укол в правое плечо, от которого он мгновенно заснул, и когда проснулся, объявила ему, что он находится в приемном покое Центральной клинической больницы города Новосибирска. Он хотел спросить ее относительно того места, из которого они прибыли, но она, улыбнувшись, показала на горло и приложила палец к губам. Он понял, что она имеет в виду, молча, кивнул головой и приподнялся, чтобы осмотреться. На Эмм Ми Фиш был белый медицинский халат, и небольшая комната, в которой они вдвоем находились, несомненно, имела отношение к лечебному заведению: белые стены, кушетка, ширмы, горизонтальные жалюзи на окне. Судя по пробивавшимся из окна полоскам света, был полдень. В комнату тихо вошла молодая чернокожая медсестра в светло-голубом медицинском костюме. Эмм Ми Фиш попросила Павлова раздеться и сдать свою одежду на дезинфекцию.

Следом за чернокожей медсестрой вошла пожилая медсестра со светло-коричневым цветом кожи. Эмм Ми Фиш сказала, что его приглашают постричься, побриться и принять ванну. Павлов посмотрел на Эмм Ми Фиш так умоляюще, что она согласилась его сопровождать. После водных процедур, удаления волос и остригания ногтей его побрызгали какой-то аэрозолю, переодели в элегантную пижаму и проводили в просторную больничную палату без окон, но с высоким потолком и с не раздражающим искусственным освещением. Эмм Ми Фиш простилась с ним до завтрашнего дня и попросила вести себя, как подобает истинному джентльмену. После ее ухода его накормили овсяной кашей и творожной массой с изюмом и курагой и напоили душистым травяным чаем, в котором он почувствовал вкус мяты и смородины. От нечего делать он прилег на кровать с никелированными дугами и шарами, которую, вероятно, подготовили для него специально, хотя во второй половине 70-х голов XX века подобные вещи, даже в СССР, годились разве что на металлолом. Приняв горизонтальное положение, он обнаружил приклеенный к потолку темный экран диагональю около 3 метров: то ли «Черный квадрат» Малевича, то ли телевизор неизвестной ему конструкции.

— Хоть бы радиоприемник какой-нибудь дали покрутить, — подумал Павлов, и в тот момент экран засветился, послышалась чарующая музыка, и он увидел прекрасный водопад. Картинки природных ландшафтов менялись, одна за другой, поражая яркостью красок и глубиной объема. Он даже не заметил, как заснул. Когда его разбудили и показали шприц, он сразу все понял: сел на кровать, снял пижамную куртку и подставил плечо. Молоденькая чернокожая медсестра рассмеялась и показала жестом на другое место. Павлов без разговоров лег на кровать и перевернулся на живот. Медсестра, сделав ему укол в ягодицу, почему-то не уходила. Павлов вопросительно на нее посмотрел. Медсестра сильно засмущалась, воровато оглянулась по сторонам, и жестом попросила приспустить штаны спереди. Павлов удивился, но просьбу выполнил. Увидев его мужское достоинство, медсестра ахнула, схватилась за голову, что-то взволнованно пробормотала, повернулась и выбежала из палаты. Павлов подозревал, что попал на медицинское обследование в очень солидное медицинское учреждение, но совершенно не ожидал, что обследовать и врачевать его будут так тщательно: удалят гланды и аппендицит, проведут операцию на голосовых связках и на сетчатке левого глаза, которым он раньше неважно видел. Вокруг него ежедневно сновала уйма врачей различного профиля: от стоматолога до проктолога. Он безропотно позволял врачам делать с собой все, что они от него требовали и многих запомнил по именам. Некоторые простые слова и словосочетания на языке лингва фортран, вроде:

«здравствуйте», «до свидания», «я сыт», «я хочу в туалет», «мне не больно» и тому подобное, — он усвоил очень быстро, поражая медперсонал своей вежливостью и сообразительностью. Врач-психолог Эмм Ми Фиш посещала его ежедневно, обычно сразу после утреннего обхода. По ее просьбе Павлов в письменном виде изложил автобиографию и обстоятельства, при которых он переместился во времени на целое тысячелетие вперед. Эмм Ми Фиш ему посочувствовала, заметив, что эксперименты с пространственно-временными перемещениями предметов в отдельных научных центрах проводились еще лет двести тому назад, но в настоящее время они официально запрещены, — так же, как азартные игры, наркотики и приравненные к ним электронные симуляторы. О своей специальности Эмм Ми Фиш говорила, как о самой смешной и пустяшной, но Павлов прекрасно понимал, что это совсем не так, и от ее новой знакомой во многом, если не на сто процентов, зависит его будущее. Какие-то не очень радостные мысли и нехорошие предчувствия стали посещать его из-за того, что врачи и медсестры, которые его обследовали и врачевали, проявляли к его гениталиям такой интерес, как будто, они видели это впервые. На третий день пребывания в Центральной клинической больнице Павлову сделали операцию на голосовых связках. Операция прошла успешно. На четвертый день он мог свободно говорить, и первый вопрос, который он задал своему врачу-психологу, был следующий: «Эмми, почему я до сих пор не видел ни одного мужчину?» Эмм Ми Фиш взяла его за руку и сообщила ему самую невероятную новость: нет уже, оказывается, среди землян мужчин и женщин, поскольку род человеческий за последнее тысячелетие под влиянием изменившейся социальной среды и биосферы стремительно эволюционировал в новый биологический вид — андрогинный. Она призналась, что скрывала от него эту информацию с одной единственной целью: — не создавать для его здоровья вредных психологических перегрузок. Гермафродитов Павлов видел на картинках в художественных альбомах по истории античной культуры. Про андрогинов он слышал впервые, но за дополнительными разъяснениями обращаться не стал, чтобы не выглядеть бестактным. В тот же день он имел продолжительную беседу с Цинь Ши Хуан — главным врачом Центральной клинической больницы. Главврач по своему первому высшему образованию была филологом, и хорошо знала эсперанто — самый древний искусственный язык человечества. Более древние языки, вроде английского и китайского, не говоря о латыни, в ту пору знали только немногие специалисты. Пообщавшись с Павловым, светило мировой медицины пришло к заключению, что он действительно не врет, утверждая, что прибыл из далекого прошлого. В свою очередь, она рассказала ему о самых известных случаях спонтанного перемещения людей и предметов в пространстве и времени, самый последний из которых был зафиксирован на планете Земля десять лет тому назад. Это был пожилой моряк Джон Барбер, американец, из 40-х годов XX века, который, прожив в будущем, в которое он попал, всего три месяца, к сожалению, сошел с ума и повесился. Главврач обрадовала Павлова тем, что по всем показателям он абсолютно здоров, и после нескольких прививок от последних штаммов гриппа и рака может выходить из палаты, гулять в ботаническом саду больничного дворика, купаться в открытом бассейне и принимать солнечные ванны. В соответствии с указанием главврача ему стали показывать учебные и научно-популярные фильмы с синхронным переводом на эсперанто. На него обрушилась лавина информации о прошлом и настоящем солнечной системы и планеты Земля, о современном политическом устройстве, о мировой финансово-банковской системе, об удивительных открытиях, изобретениях и основных тенденциях развития науки и техники. Но был один вопрос, который его очень сильно волновал и на который он так и не получил ответ. Наконец, не выдержав, он спросил Эмм Ми Фиш во время ее очередного ежедневного визита:

— Как же вы совокупляетесь и рожаете детей? В ответ на его вопрос Эмм Ми Фиш нажала на кнопку пульта и продемонстрировала ему учебный фильм под названием «Человек: эволюция биологического вида». Она сама смонтировала соответствующий видеоматериал и снабдила его комментариями. Из этого фильма Павлов узнал, что дети теперь рождаются без участия особей мужского пола, то есть посредством партеногенеза (самозачатия). Обычно в яйцеклетке, готовой к оплодотворению, содержится 23 хромосомы.

Сперматозоиды делятся на группы — 23x и 23y. При оплодотворении x-x рождается девочка, x-y — мальчик. А при самозачатии 23 женские хромосомы начинают делиться без всякого оплодотворения. Таким образом, в яйцеклетке образуется 46 хромосом, необходимых для новой жизни. Эмбрион, естественно, может быть только женского пола. Аминокислотные последовательности белков у человека, подобного Павлову, и андрогина, подобного Эмм Ми Фиш, остались практически те же; их различия составляли всего 0,1 %. Однако эта небольшая разница свидетельствовала о появлении на Земле нового биологического вида — homo androgynous.

— А как же любовь?! — разочарованию Павлова не было предела.

— Андрогинные люди уважительно относятся как к своим партнерам, так и к себе, что помогает им строить гармоничные любовные отношения, — объяснила Эмм Ми Фиш и для наглядности предложила посмотреть еще один видеоматериал. Это был столетней давности художественный фильм по мотивам пьесы Уильяма Шекспира «Ромео и Джульетта». Ромео — андрогин мускулинного типа влюбляется в Джульетту — андрогина феминного типа. Их любви препятствует принадлежность их родителей к враждующим политическим кланам. Но герои находят возможность тайно встречаться и признаваться друг другу в нежных чувствах. В фильме — две постельные сцены. В первой сцене Ромео, у которого огромный клитор, овладевает Джульеттой, как мужчина. Во второй сцене Джульетта с помощью искусственного фаллоса заставляет Ромео испытать, впервые в жизни, вагинальный оргазм. После этого они оба по ошибке принимают яд.

Посмотрев фильм, Павлов совсем расстроился.

— Неужели мне придется делать операцию по смене пола? — испугался он и на всякий случай поинтересовался у Эмм Ми Фиш, как она смотрит на то, чтобы он стал ее приемной дочерью. Для сведения читателя следует заметить, что в 80-е годы XX века операции по превращению мужчины в женщину делали даже в СССР.

Сначала врачи удаляли у пациента фаллос и яичко, а второе «погружали» в паховый канал. После этого делались два разреза: один на месте будущей промежности, другой — немного пониже пупка. Затем через дырку в животе медики вводили будущей женщине отрезок толстой кишки на питательной ножке, из которого впоследствии образовывалось влагалище. Финальный этап операции — введение с использованием специальных препаратов молочных желез для «роста» груди.

— Это, конечно, твое дело, но я бы посоветовала тебе не торопиться. В результате смены пола ты не станешь представителем нашего биологического вида и утратишь достоинства, которыми обладают представители твоего вида. Короче говоря, по согласованию с нашим руководством в Москве мы внесли в план твоего тестирования, как реликтового гоминида, особый пункт — сказала Эмм Ми Фиш и покраснела, как боярышник.

— Простите, какой я, как вы сказали гоминид? — переспросил он ее, догадываясь, о каком тесте может идти речь.

— Реликтовый, то есть сохранившийся в количестве нескольких десятков экземпляров. Их небольшая популяция содержатся, в том числе, в Центральной генетической лаборатории Сибирского отделения Академии Наук в условиях, приближенных к естественной среде обитания. Тебя случайно нашли в десяти километрах от этого места, которое называется Красными Камнями по цвету выстилающего каньон гранита. От этой информации у него закружилась голова, и резко подскочило давление.

— Что с тобой, на тебе лица нет? — забеспокоилась Эмм Ми Фиш.

— Ничего-ничего, продолжайте, доктор— попросил Павлов, сам удивляясь своему внезапному недомоганию.

— Так, вот, ученые-ихтиологи, к которым ты вышел со стороны реки, приняли тебя за самца реликтового гоминида, недавно сбежавшего из летнего вольера, и связали по рукам и ногам— объяснила она причины, по которым его поначалу так недружелюбно встретили.

— Что это за люди — ваши реликтовые гоминиды — и могу ли я с ними пообщаться? — поинтересовался он.

— Боюсь, что общение с ними не доставит тебе никакого удовольствия. Они — полные олигофрены: умеют считать только до пяти, обходятся словарем из 30 слов и ничего не желают делать, кроме как поесть, поспать, подраться и посовокупляться— вконец огорчила его Эмм Ми Фиш.

— Меня поместят к этим уродам? — спросил он Эмм Ми Фиш, решив, что лучше знать правду такой, какая она есть и не тешить себя иллюзиям, вроде возможности смены пола.

— Цинь Ши Хуан добивается того, чтобы ты получил гражданские права, как ученый — хронопутешественник, представитель высокоразвитой цивилизации, и остался жить в нашей общественной и культурной среде— обрадовала его Эмм Ми Фиш. На третий день после этого разговора состоялся тест-драйв. В возможность данного эксперимента Павлову верилось с трудом, а также и в то, что среди медперсонала найдется столько желающих иметь с ним интимную близость с проникновением. Эмм Ми Фиш установила на нем электронные датчики, фиксирующие температуру тела, сердцебиение, изменения пульса и процесс обмена веществ, и стала вызывать медсестер-добровольцев. Их было ровно десять в возрасте от 18-ти до 25-ти лет. Каждая из них, войдя в палату, здоровалась, представлялась, уходила за ширму, раздевалась и показывала себя обнаженной. Павлов должен был выбрать ту, которая ему больше всех понравится. Ответить на этот вопрос было весьма затруднительно, поскольку ему нравились решительно все. Сверхчувствительные приборы зафиксировали, что наибольшее волнение он испытал во время представления Жанны Валери — хрупкой и миловидной медсестры, которую он до этого видел всего один раз в кабинете стоматолога. Эмм Ми Фиш хотела пригласить медсестру в палату и оставить их наедине, но Павлов запротестовал.

— Почему? — удивилась Эмм Ми Фиш.

— Потому, что ты не соизволила проверить, как я реагирую на тебя— дерзко заявил он.

— Ах, так! Ну, давай, посмотрим! — весело сказала она, зашла за ширму, разделась, подошла к нему, с помощью специального пульта сняла показания приборов, удивленно развела руками и сообщила:

— Действительно, в твоем представлении я превосхожу Жанну Валери.

Но это, наверное, из-за большего объема груди и бедер.

— Не скромничай! Ты здесь самая красивая! — льстиво возразил он. Эмм Ми Фиш прикрепила к себе электронные датчики, сдернула с него простынь, и прежде чем попасть в его страстные объятья, погрозила ему пальцем и, шутя, объявила:

— Смотри! Не доведешь меня до оргазма, кастрирую! И Павлов приступил к делу в полном соответствии с наставлением любимого античного поэта Овидия, который писал:

В результате он добился того, что Эмм Ми Фиш от переполнявших ее реакций и эмоций даже захохотала. Когда же она, немного отдохнув, сняла с датчиков показания того, что на медицинском языке называется «тазовым биением», то глазам своим не поверила: 25 ритмических сокращений с интервалом в 0,8 секунды! Счетчик Райха, который измерял выделенную ими во время коитуса высокочастотную, так называемую, оргонную, энергию вообще вышел из строя. Лишний дубль при постановке научного эксперимента, особенно в биофизике, очень часто необходим для исключения случайных совпадений. По этой причине Павлову в тот же день после обеда пришлось повторить тест-драйв с Жанной Валери, а после ужина повозиться с чернокожей медсестрой Рудой, которая нескромно призналась ему в любви. На основании всей совокупности полученных данных Эмм Ми Фиш составила подробный отчет, в котором сделала заключение об адекватности сексуального поведения ее подопечного и соответствии уровня его умственного развития минимальным социальным требованиям. Для дальнейшей судьбы Павлова данное заключение имело огромное значение, поскольку он оказался в обществе, где такие понятия, как «сексуальный маньяк» и «сексуальное насилие» уже давно отсутствовали: они исчезли вместе с исчезновением особей мужского пола. И все было бы замечательно, если бы часть отснятого в его палате скрытыми камерами видеоматериала не попала на скандально известный канал интервидения «2х2». Тележурналисты представили дело так, будто Павлов — не разумный человек из далекого прошлого, а дрессированная горилла из новосибирского зоопарка, над которой проводятся неэтичные опыты. Цинь Ши Хуан выступила с гневным опровержением, и в научных и околонаучных кругах завязалась острая полемика. Злоумышленника из Центральной клинической больницы, который решил на скандале немного заработать, вычислили очень быстро, уволили с работы и передали дело в суд. По правде говоря, Эмм Ми Фиш легче от этого не стало: она очень сильно переживала и едва не заболела. На 20-й день пребывания в новосибирской Центральной клинической больнице в жизни Павлова произошло очень важное событие: прибывший из Москвы чиновник вручил ему паспорт гражданина мира на имя Ди Ва Пава и два чипа. Паспорт представлял собой пластинку размером с пятикопеечную монету из кристаллического вещества серого цвета. На этой пластинке была записана вся информация о нем, включая сведения о его генотипе. Один из чипов предназначался для передачи информации о состоянии его здоровья в единую базу данных регионального управления медицинского обслуживания населения и вживлялся в шею ниже затылка. Второй чип вживлялся в большой палец правой руки и предназначался для считывания информации о состоянии его личного банковского счета. Сразу после вживления и активации «основного финансового документа» ему вручили карманный персональный универсальный компьютер и показали, как надо им пользоваться, чтобы проверить состояние личного банковского счета. Денег, к его удивлению, на его счете оказалось немало: около 10 тысяч кредитных единиц. За такую сумму, как ему объяснили, он мог бы, например, приобрести в турфирме «Красная Планета» билет для полета на Марс и оплатить двухнедельное проживание и экскурсионное обслуживание. Более половины суммы денежных средств, поступивших на его личный банковский счет, собрал общественный фонд «Природное наследие», вице-президентом которого была не кто-нибудь, а сама Цинь Ши Хуан — лауреат Нобелевской премии по биологии и медицине. С получением паспорта Павлов обрел все гражданские и политические права, наравне с другими гражданами планеты, то есть свободу проживания и передвижения, выбора профессии и трудоустройства, а также — избирать и быть избранным в органы законодательной власти всех уровней и местного самоуправления. Его, правда, предупредили о том, что за ним в течение неопределенного периода будет вестись скрытное наблюдение, в целях профилактики и предотвращения правонарушений и преступлений. По совету Цинь Ши Хуан он подписал с Центром исторической антропологии Новосибирского гуманитарного университета годичный контракт на участие в научных исследованиях и экспериментах в качестве специалиста I категории с месячным окладом 85 кредитных единиц. Эта сумма соответствовала тогдашнему минимальному уровню зарплаты, но на большее Павлов по причине отсутствия у него каких-либо дипломов об образовании и повышения уровня квалификации претендовать не мог. В связи с тем, что срок его пребывания в Центральной клинической больнице заканчивался, перед ним встал вопрос о месте проживания.

Ему рекомендовали на первое время поселиться в гостинице неподалеку от университета, а уже потом, скопив определенную сумму денег, снять внаем квартиру из муниципального жилищного фонда. Языку бытового общения андрогинов он научился очень быстро, даже не принимая специальных стимуляторов укрепления памяти, которые ему предлагали.

Язык новой науки, литературы и искусства ему еще предстояло освоить, и он очень рассчитывал на возможности самообразования, которые ему предоставляла новая информационная среда и информационная культура. 10 июня 3797 г. Павлов покинул Центральную клиническую больницу, в которой провел ровно 30 дней. Проводить его пришел почти весь медицинский персонал. Врачи собрали для него, кроме сувениров, кое-какие полезные вещи: одежду, обувь и портативные бытовые приборы, — которые могли бы пригодиться ему в его новой жизни. Павлов тепло простился со всеми, поблагодарив за проявленную к нему заботу и внимание. Из гостиницы прислали такси, на котором он добрался на свое новое место жительства. С Эмм Ми Фиш Павлов не прощался, так как им еще предстояла продолжительная совместная работа по проблеме социальной адаптации реликтовых гоминид мужского пола. В холле гостиницы его встретили два пожилых андрогина: Пак Джоан и Шейла Ли, — его будущие коллеги по работе в Центре исторической антропологии. Обе «бабули» хорошо знали эсперанто и помогли ему освоиться в новой для него обстановке: показали, как пользоваться удобствами гостиничного номера, пообедали вместе с ним за его счет в очень дорогом ресторане и совершили экскурсионную поездку по Новосибирску. Его будущим коллегам были интересны его впечатления от кардинально изменившейся за тысячу с лишним лет городской архитектуры и инфраструктуры, и они просили его сравнить то, что он видит, с тем, что было прежде. После завершения экскурсии они отвезли его в гостиницу и оставили одного. От обилия впечатлений и полученной информации голова шла кругом. Павлов принял контрастный душ и завалился спать. 11 июня 3797 года Павлов вышел на работу. От здания гостиницы до университета было рукой подать — 15 минут ходьбы по тенистым аллеям городского парка. Комплекс университетских зданий поразил его изысканным дизайном. Он ожидал увидеть много народа, привычную суету студенческих будней, но, к своему удивлению, людей оказалось совсем немного. Как ему потом объяснили, студенты и преподаватели общаются друг с другом, главным образом, посредством персональных компьютеров, и привычные формы занятий, вроде лекций и семинаров, уже давным-давно заменили учебные чаты. Директор центра Чан Ди Ван, лично, провела для него ознакомительную экскурсию по факультетам и лабораториям. Затем его привели в отдел кадров, где с помощью специалиста-филолога он заполнил множество различных форм, необходимых для приема на работу, и ответил на вопросы начальника кадровой службы и начальника службы охраны. В Центре исторической антропологии работало 35 научных работников, из которых постоянно на своих рабочих местах находилось не более 5–6 человек вспомогательного состава: секретари, лаборанты и дежурные референты. На работу в привычном значении этого слова большинство землян уже давно не ходили. Все виды производства и даже финансовые и банковские операции были полностью автоматизированы.

Труд в основном приобрел творческий характер. Выходные дни тоже стали условностью, так как каждый творческий работник, если это позволяло содержание его труда, сам планировал для себя время отдыха и время работы. Праздников, напротив, стало намного больше. Общее количество праздничных дней в году приблизилось к сотне, и, что самое интересное, за участие в праздничных мероприятиях — светских и религиозных — их непосредственным участникам даже платили деньги! Красочные многочасовые шоу на переполненных стадионах и городских площадях поражали помпезностью и четкой организацией, очень живо напомнившей Павлову добрые советские времена. Многое из того, что в 80-е годы XX века представлялось советским обществоведам контурами будущего коммунистического общества, в четвертом тысячелетии стало реальностью: материальное изобилие, чистая экология и безопасность. Технологии настолько приблизились к идеальным, что их можно было сравнить с магией. Единственное, чего Павлов не мог понять, так это — неискоренимость бюрократии. Государство, вопреки прогнозам Прудона и Маркса, не только себя не изжило, а, напротив, стало еще более могущественным. Государство занималось планированием общественного производства и научной деятельности, осуществляло тотальный контроль частной жизни людей, регулировало рождаемость, корректировало межличностные отношения и даже поведенческие стереотипы. Государство навязчиво заботилось о здоровье граждан: действовал сухой закон, запрещалось применение наркотических веществ и использование электронных симуляторов. Очень скоро он осознал, что институт семьи и брака за прошедшие века очень сильно изменился, как изменились и сами люди. Знакомые ему взрослые андрогины жили вдвоем, втроем и даже впятером. Вопрос о том, кто из них муж, а кто жена потерял свою актуальность. Понятия «мать» и «отец» тоже стали условными. Их заменило понятие «родитель-воспитатель». Демон бисексуализма, которого европейская цивилизация веками держала на цепи, вырвался на свободу и обратил в прах все устои. Нравы, воззрения, мораль, житейские привычки — все подверглось кардинальному пересмотру. Все мировые религии объединились в лоне единой вселенской церкви, которая учила, что Бог стал личностью лишь во Христе (Второй Ипостаси), и потому Христос должен быть андрогином — девой-юношей и образом совершенной личности. Чтобы не привлекать к себе внимание, он обрил голову и стал пользоваться специальными кремами для удаления растительности с лица. Потом он понял, что этого можно было бы и не делать, поскольку в моду вновь стали входить парики разнообразной формы и даже накладные усы и бороды. В университетской поликлинике, куда он обратился с просьбой о проведении пластической коррекции лица, ему предложили заодно подобрать имплантаты для увеличения молочных желез, но он отказался. Таким образом, он стал внешне похож на тинэйджера мускулинного типа, что, в свою очередь, создало для него некоторые проблемы. Его новый имидж соответствовал определенному эталону красоты, который пользовался огромной популярностью в индустрии развлечений. На улице и общественных местах к нему, совершенно не стесняясь, подходили подростки феминного типа с предложением познакомиться и вместе провести время. Взрослые андрогины предлагали то же самое, но уже за деньги. Как не велик был соблазн испытать новые ощущения, Павлов от подобных предложений в вежливой форме отказывался, зная о том, что криминальная полиция ведет за ним скрытное наблюдение. Ему совсем не хотелось в начальный период социальной адаптации попасть в какую-нибудь скабрезную историю с демонстрацией ее подробностей в электронных средствах массовой информации. Почти ежедневно он общался с Эмм Ми Фиш. В соответствии с утвержденным кафедрой этологии Новосибирского университета планом научных исследований Павлов проходил различные тесты: интеллектуальные и психологические. Они часто вместе обедали в недорогих летних кафе под открытым небом и в маленьких уютных ресторанах, в которых предлагались блюда, порядка, тысячи наименований. Многое из его питательного рациона ему совсем не нравилось, наверное, по причине заложенных в его генотипе физиологических особенностей восприятия вкуса. Единственный продукт питания, который неизменно приводил его в восторг, были фрукты с удивительным сочетанием сочной мякоти и аромата, например, арбузы с запахом земляники или яблоки со вкусом вишни, малины и абрикоса.

IV

Однажды в первых числах июля, когда Новосибирск плавился в летней жаре, Павлов и Эмм Ми Фиш сидели в летнем кафе на берегу Оби в тени векового дуба и лакомились розовыми дынями с медовым ароматом и фруктовым мороженым. Павлов рассказывал о своих планах поездки в Москву в свою первую служебную командировку. Он намеревался пробыть в столице Восточной Европы ровно две недели и за это время не только продвинуться в изучении проблемы «Мироощущение человека XX столетия», но и разыскать, если получится, своих генетических родственников. Он уже направил соответствующий запрос во Всемирный банк данных ДНК. В ответе, который он получил, было сказано: «Хотя у современных людей иной, чем у него, генотип, некоторые устойчивые повторяемости генов позволяют сделать вывод о том, что по отношению к некоторым, ныне живущим индивидам, он является их физическим предком». Его лишь просили уточнить имена, фамилии, даты и место рождения его детей. К сожалению, на этот вопрос Павлов определенно ответить не смог, так как не знал, оставил он после себя в XX веке потомство или нет. По реке мимо летнего кафе проплывали прогулочные катера и обычные весельные лодки в виде байдарок. Был радостный предпраздничный день.

Народ в предвкушении приятного отдыха и развлечений направлялся на дикие пляжи и в загородные дома. У причала неподалеку от кафе остановился прогулочный катер, изготовленный из какого-то прозрачного материала. С визгом и хохотом по выдвинутому трапу на берег выбежала группа совершенно голых тинэйджеров и направилась к роботу-официанту, чтобы заказать мороженое и прохладительные напитки. Пока робот-официант выполнял заказ, тинэйджеры присели за соседний столик и принялись что-то горячо обсуждать.

— Совсем молодежь от рук отбилась — недовольно поморщилось Эмм Ми Фиш и, подойдя к тинэйджерам, строгим голосом напомнила им о запрете обнажаться в общественных местах, а также о сумме штрафа, которую у них за это правонарушение вычтут из их будущей зарплаты.

— До зарплаты еще надо дожить— глубокомысленно заметил один из тинэйджеров и все остальные дружно засмеялись.

— Ой! А мы вас узнали! Вы — доктор М, которого трахала волосатая обезьяна из зоопарка. Мы видели это по каналу «2х2»— сказал кто-то из тинэйджеров, вызвав у своих товарищей новый взрыв хохота. Эмм Ми Фиш, покраснев от стыда, вернулось за свой столик.

— Я все слышал. Пойдемте отсюда— предложил Павлов. На глазах Эмм Ми Фиш появились слезы. Он взял ее под руку, и они направились к стоянке мобильных машин. Павлов уже научился разбираться в моделях и классах транспортных средств, которые производила современная автомобильная промышленность. Некоторые из этих красавиц на водородных топливных элементах передвигались только по земле, но многие также могли летать, как вертолеты, и плыть по воде, как быстроходные катера. Машина Эмм Ми Фиш относилась к классу универсальных. В отличие от обычных вертолетов, в них вместо одного большого несущего винта использовались четыре небольших пропеллера, установленные в поворачивающихся гондолах. При взлете винты вращались в горизонтальной плоскости, затем постепенно поворачивались, разгоняя машину. Павлов тоже мечтал о таком автомобиле, но на покупку пока не решался, даже в кредит.

— Знаешь, что? Поедем ко мне. Поживешь у меня эти три праздничных дня. Будем купаться— загорать, в сосновом бору гулять, лесные ягоды и грибы собирать— неожиданно предложила Эмм Ми Фиш.

— Я бы с радостью, но, наверное, в твоем представлении я неполноценное существо с примитивным интеллектом и физическими недостатками— возразил он.

— Это не совсем так. Точнее говоря, это совсем не так. Ты не глупее меня и всех остальных. При этом замечу, общее количество митохондрий в твоем организме в 1,5 раза превышает среднестатистическую норму — сказала Эмм Ми Фиш и вопросительно заглянула ему в глаза. Как опытный мужчина, он сразу понял, что означает этот взгляд. С того дня, когда состоялся тест-драйв, о котором знали даже бесшабашные новосибирские тинэйджеры, между ним и Эмм Ми Фиш физической близости больше не было. Павлов стеснялся на эту тему даже заикаться, особенно после того, как Эмм Ми Фиш прислала ему по почте Марину — домашнего слугу-робота. Это чудо техники имело безупречный анатомический человеческий облик, скелет — из титана, суставы — на гибких шарнирах, а вместо кожи — гипоаллергенный, прочный и эластичный силикон с фруктовым запахом. Если бы робот Марина, вдруг, как Пигмалион, ожила, то она превратилась бы в женщину ростом около 167 сантиметров, весом чуть менее 50 кг, объемом груди 99 см, талии около 46 см и бедер — 84 см. Прочитав прилагаемую к роботу инструкцию, он поначалу обрадовался. Марина в соответствии с заложенной в нее программой умела петь, как оперная певица, танцевать, как балерина, и читать стихи, как драматическая актриса. Она могла голосом диктора интервидения сообщить последние новости и прогноз погоды, пылесосить ковры и даже готовить пищу из продуктов и полуфабрикатов, имеющихся в холодильнике. Дойдя до последнего раздела инструкции, он несколько ошалел. Там описывались «женские» достоинства Марины: во-первых, она теплая — снабжена нагревательными элементами, во-вторых, она могла учащенно дышать — по мере развития полового акта во времени — и двигать тазом. Осмотрев интимные части конструкции, он был настолько поражен их схожестью с натуральными, что решил судьбу не искушать, и, дабы не возникло греховного соблазна, в тот же день отправил Марину по почте назад, сопроводив посылку следующей запиской:

«Спасибо! Не надо! Не из-за таких ли гаджетов на Земле пресекся род мужской?». Перед поездкой Павлов хотел бы зайти в гостиницу и переодеться в более подходящую одежду, но Эмм Ми Фиш его отговорила, заметив, что размер одежды и обуви у них практически одинаковый. Он не стал возражать, и они сели в машину. Эмми Ми Фиш ввела в бортовой компьютер данные о пункте назначения, и нажала зеленую кнопку.

Больше ничего не надо было делать: машина сама должна была выбрать оптимальный маршрут, способ передвижения, скорость и т. д. Машину сильно качнуло, но, взлетев на 5 метров, она быстро выровнялась и плавно стала набирать высоту в соответствии с назначенным ей центральным диспетчерским управлением воздушным коридором. Павлов уже был в курсе того, что Эмм Ми Фиш живет за городом в отдельном коттедже на берегу Обского моря. Он прильнул к окну, чтобы лучше разглядеть проплывающие под ними городские кварталы, утопающие в зелени. Несколько минут спустя городской пейзаж сменился сельским ландшафтом. Назвать расположенные в правильном порядке участки лесного массива, пронизанные сетью дорог и пешеходных аллей, тайгой, язык не поворачивался. Вся сибирская тайга за тысячу лет превратилась в огромный парк, в котором людей проживало, наверное, даже больше, чем диких и домашних зверей. Жилые дома, как правило, не скучивались, а отстояли друг от друга на расстоянии одного-двух километров. Уплотнять застройку не имело смысла, так как большинство загородных домов (коттеджей) имели автономную систему электро — и теплоснабжения, водоснабжения и канализации. В любое время года металлочерепица на их крышах исправно выполняла функцию солнечных батарей, хотя зимой, когда температура опускалась ниже 10–15 градусов по шкале Цельсия, недостаток солнечной энергии восполнялся посредством подземных кабелей централизованной системы энергоснабжения.

— Ты живешь одна. То есть я имел в виду… — запутался Павлов и очень смутился.

— Я живу одиноко, — так будет точнее. Моей дочери, которая носит имя моей покойной матери, уже 18 лет, и она учится в Париже в очень престижном колледже. А вообще-то у меня еще в прошлом году был близкий человек, но мы поссорились и расстались. Честно говоря, я об этом сейчас не жалею— сказала Эмм Ми Фиш и превратила удобные кресла, на которых они сидели, в не менее удобную кровать. Они придвинулись друг к другу, обнялись и стали целоваться. Затем они освободились от одежды, и повторили то, что в первый раз сделали в порядке научного эксперимента. Преодолев за 45 минут сто двадцать километров, универсальная машина Эмм Ми Фиш совершила посадку на специальной площадке напротив ее дома — двухэтажного коттеджа с просторным газоном, открытым бассейном 5х5 метров, небольшим ангаром в форме капли ртути и ухоженным розарием. Счастливые, как известно, часов не наблюдают, поэтому Павлов и Эмм Ми Фиш выбрались из машины не скоро.

— Ах, мой милый Дима! Я так счастлива, так счастлива! — нежно вздыхала Эмм Ми Фиш.

— Эмми! Я тоже счастлив и, как было принято у нас, во времена развитого социализма, предлагаю тебе свою руку и сердце! — искренне переживал восторг по случаю обретения «второй половинки» Павлов. Когда они, наконец, решили выйти из машины, к ним на негнущихся ногах приблизился тощий субъект в оранжевой униформе, и обратился к своей хозяйке с вопросом насчет ее указаний. Голос у него был низкий, но это, конечно, был не живой мужчина, а универсальный робот, который в доме Эмм Ми Фиш выполнял функции сторожа, садовника и уборщика мусора. Эмм Ми Фиш хлопнула себя по лбу и вернулась в машину за своим карманным персональным компьютером, чтобы ввести в робота-сторожа, которого она звала Иваном, информацию о Павлове. Это было необходимо для того, чтобы робот воспринимал его адекватно, как нужную и полезную в доме вещь, а не как посторонний предмет, который следует немедленно затолкать в полиэтиленовый мешок и выбросить в мусоросжигательную печь.

— Не слишком ли дорого обходится покупка и сервисное обслуживание подобных андроидов? — поинтересовался Павлов у Эмм Ми Фиш, когда робот-сторож, исполняя ее приказ, забрав из салона машины их одежду и обувь, и отправился с ними в дом.

— Дорого, конечно, но без домашней прислуги, согласись, никак не обойтись, — ответила Эмм Ми Фиш и предложила искупаться в бассейне. Одним купанием, разумеется, они не ограничились. Какая-то неведомая сила притягивала их друг к другу, заставляя жадно и нетерпеливо искать телесного соприкосновения. Наконец, обсохнув на солнце и накинув на плечи легкие халаты, они отправились в дом. Эмм Ми Фиш показала ему помещения первого этажа: прихожую, гостиную, кухню-столовую и свой рабочий кабинет. На втором этаже находились спальная, музей семейных реликвий и большая комната для гостей. Она хотела было показать ему помещения второго этажа, но в этот момент ее карманный персональный компьютер издал писк, свидетельствующий о поступлении голосового сообщения. Эмм Ми Фиш приложила компьютер к уху и, как по телефону, начала с кем-то разговаривать. Так как разговор явно затягивался, она поставила телефонный модуль компьютера на паузу, и попросила Павлова, чтобы он отправлялся в спальную (первая дверь справа) и ждал ее там. Войдя в указанную ему дверь, Павлов очутился в холле с колоннами из полированного кедра и изящной мебелью в античном стиле. Слева и справа располагались еще две комнаты, одна из которых, судя по журчанию воды, имела отношение к водным процедурам, а вторая, очевидно, являлась спальной. Павлов направился туда, и к великому изумлению обнаружил, что в спальной нашел себе место для отдыха кто-то, кроме него. И это, несомненно, был домашний робот Марина или очень похожая на нее модель. Модель лежала на двуспальной кровати из мореного дуба, накрывшись простыней, и имитировала сон. Павлов сорвал с Марины простынь и обнаружил, что она в одних трусиках. Никакого пульта управления поблизости от Марины он не обнаружил, поэтому решил прибегнуть к ручному способу дезактивации: нажатию кнопки отключения, которая должна была находиться в пупке. Как он не старался, кнопка не срабатывала. Тогда в полном соответствии с инструкцией он перевернул Марину на живот и сильно дернул за правую ногу. Это была крайняя мера, после которой, если она не срабатывала, требовалось срочно звонить на станцию техобслуживания или собственноручно свертывать у «зависшего» робота голову. Когда Марина взвизгнула и подскочила на кровати почти на полметра, Павлов понял, что он не прав, причем радикально. То, что он принял за робота, осыпало его такой отборной бранью, которую ни одна лицензионная компьютерная программа никогда бы не воспроизвела.

Он попятился назад, и в это время в спальную вошла Эмм Ми Фиш.

— Мари де Гиз, почему ты здесь! — удивилась Эмм Ми Фиш, и Павлов понял, что принял за робота ее родную дочь.

— Мамочка! Кто это?! — кричала Мари де Гиз, показывая на Павлова.

— Это мой лучший друг, и он, как и я, не знал, что ты здесь— объясняла ситуацию Эмм Ми Фиш.

— Я хотела сделать тебе сюрприз. Вылетела из Парижа ровно в одиннадцать. Добралась из аэропорта Тол Матч на такси. Ждала-ждала и решила подремать, а тут какой-то тип стал дергать меня за ногу! Это возмутительно!!! — не унималась Мари де Гиз.

— Я очень рада твоему приезду, а за все остальное мой гость, надеюсь, загладит перед тобой свою невольную вину, так как он принял тебя за Марину — твоего любимую электронную куклу— сказала Эмм Ми Фиш и заключила Мари де Гиз в нежные родительские объятья.

V

Павлов категорически отказался занимать комнату для гостей, и Эмм Ми Фиш предложила ему свой кабинет, в котором они при содействии робота Ивана смонтировали очень удобную двуспальную кровать. Мари де Гиз, узнав от своей матери, кем на самом деле является ее гость, переменила гнев на милость, и даже вызвалась приготовить праздничный ужин из 15 блюд. Пока она хлопотала на кухне, Павлов и Эмм Ми Фиш совершили двухчасовую прогулку по сосновому бору и собирали почти два килограмма белых грибов. Во время прогулки Эмм Ми Фиш рассказала ему о своей дочери то, что ему следовало знать, чтобы не нарваться на конфликт. В принципе Павлову и так было понятно, что у Мари де Гиз переходный возраст, когда бурлят гормоны и закладывается фундамент личности. Все это старо, как мир, однако ему надлежало принять во внимание и некоторые особенности. Дело в том, что половое созревание у людей нового времени происходило очень необычно: с рождения и до 12–14 лет их организм развивался, как двуполый, а затем становился женоподобным.

В 14–17 лет все андрогины очень болезненно переживали первую беременность, как правило, завершающуюся выкидышем. После этого они могли бы беременеть и рожать столько раз, сколько имели в своем организме яйцеклеток, если бы не государственная программа ограничения рождаемости: после рождения первого ребенка андрогины в соответствии с действующим законодательством подвергались обязательной стерилизации. По оценке Эмм Ми Фиш, ее единственное дитя — андрогин мускулинного типа с ярко выраженным эгоцентризмом и стремлением к независимости. В ее жизни было несколько любовных романов, которые закончились фиаско: все ее избранницы отвергли ее за неуемную ревность и капризы. Самый последний роман, оказавшийся наиболее жестоким, произошел в прошлом году. Мари де Гиз влюбилась в Катрин де Бо — любимую подругу Эмм Ми Фиш. После скандала и бурных объяснений ее дочь и бывшая любимая подруга уехали в Марсель на родину Катрин, но вскоре расстались. У Мари де Гиз подошел срок первой беременности, в результате которой ее женское начало в физиологическом смысле победило мужское, и она утратила свои доминантные способности в виде гипертрофированно развитого клитора.

Этот орган, как и положено после первой беременности, значительно уменьшился. Откровенные признанья Эмм Ми Фиш для Павлова уже не являлись новостью. Подобные сюжеты часто обсуждались на интервидении. Слушая выступления участников ток-шоу на тему: «Семья и дети», — Павлов ловил себя на мысли о том, что, хотя люди нового времени очень сильно изменились физически, различие и борьба двух начал — мужского и женского, инь и янь — остались незыблемы. И было бы лучше, — думал он, — если бы межличностные отношения основывались, как и прежде, на естественных гендерных различиях, а не на мнимой феминности и мускулинности. Вместе с тем, он не мог не признать и очевидного факта: род человеческий, благодаря андрогинности смог объединиться, сформировалось единое культурное, информационное и политическое пространство, прекратились войны, исчезли межнациональные, межрасовые и межконфессиональные конфликты.

— Мари де Гиз меня к тебе не возревнует? — на всякий случай спросил он у Эмм Ми Фиш, когда они, подойдя к дому, присели на скамеечку возле ворот.

— Конечно, возревнует. А ты как думал? — ответила она и прислонилась к его плечу.

— Может, мне уехать? — забеспокоился он.

— Ни в коем случае! Я хочу, чтобы мы трое стали одной семьей, и Мари де Гиз почувствовала в тебе не похотливого самца, а преданного друга и отца, — сказала она почти в рифму.

— Эй, голубки! Хватит ворковать! Идите ужинать! — услышали они за спиной жизнерадостный голос Мари де Гиз, которая собиралась поразить их последними кулинарными изысками знаменитой на весь мир парижской кухни. Дочь Эмм Ми Фиш оказалась не только искусной поварихой, но и непревзойденной актрисой комедийного жанра. Она увлеченно рассказывала о своей учебе, одноклассниках и преподавателях, уморительно передразнивая их речь и прочие физиогномические особенности. Павлов поинтересовался насчет избранной ею профессии. Мари де Гиз засмущалась и призналась, что хотела бы стать геологом или геофизиком. И тут он блеснул, рассказав о том, что представляли собой эти профессии в его время. Он даже вспомнил несколько анекдотов, над одним из которых Мари де Гиз смеялась до коликов. Вот он:

«Преподаватель в маршруте на геологической практике предупреждает студентов: — Сейчас мы пойдём вдоль очень опасного обрыва, будьте осторожны! Но если кто-нибудь из вас сорвётся, то пусть не забудет посмотреть направо — в полёте откроется вид на уникальное обнажение с пегматитовой жилой…».

После ужина они перешли в гостиную и почти до полуночи смотрели по интервидению великолепный праздничный концерт, в котором приняли участие звезды мирового музыкального и театрального искусства. Во время просмотра концерта на карманный персональный компьютер Эмм Ми Фиш поступило срочное электронное сообщение, и она на несколько минут отошла в свой кабинет. Воспользовавшись ее уходом, Мари де Гиз придвинулась к Павлову и горячо зашептала ему на ухо:

— Прости меня, пожалуйста, за то, что я обругала тебя нехорошими словами. Ты такой милый, добрый и умный. Хочешь, я подарю тебе мою любимую куклу Марину, за которую ты меня принял?

— Спасибо. Не надо. Отошли ее лучше Катрин де Бо. Может, у нее проснется совесть? — предложил он.

— Ни за что! Эта дрянь разбила мне сердце и бросила, отдав предпочтение более юной особе. Я так страдала, что даже приготовила цианистый калий, — откровенно, как близкий человек близкому человеку — призналась Мари де Гиз и тихонько заплакала.

— Не переживай так сильно. Первая любовь даже в мое время очень редко заканчивалась счастливым браком — пытался успокоить ее Павлов, впрочем, сознавая, что брака не существует, и уже, видимо, никогда жених и невеста не обменяются кольцами и не обойдут вокруг аналоя. Когда концерт закончился, и Мари де Гиз отправилась спать, Эмм Ми Фиш предложила Павлову выйти из дома и подышать свежим воздухом. По ее взволнованному голосу Павлов догадался: случилось что-то неординарное. Когда они присели на скамейку перед воротами, Эмм Ми Фиш без лишних предисловий сообщила ему о том, что уже много лет состоит в штате главного мобилизационного управления Министерства обороны и безопасности и имеет воинское звание майора космических войск.

Далее, она сказала, что ровно два месяца тому назад военные астронавты сбили на орбите Марса неопознанный летающий объект, и вскоре после этого инцидента в Главном поясе астероидов появились пять темных комет с угрожающими Земле и Марсу траекториями движения.

Сейчас, по ее словам, навстречу этим кометам летят космические тягачи, которые должны оттащить их на более безопасное расстояние или испарить с помощью высокотемпературной плазмы. Если этого не получится, то на Земле будет объявлена готовность № 1 к глобальной катастрофе и начнется поэтапное осуществление военно-мобилизационного плана планетарного масштаба.

— С кем же мы воюем? — удивился Павлов. На его вопрос Эмм Ми Фиш ответила краткой исторической справкой:

— Мы называем их «людьми, потерявшими свою звезду». Короче говоря, небесное светило нашего потенциального противника в соответствии известными тебе законами термодинамики из желтого карлика стало превращаться в красного гиганта. Тогда они, мобилизовав промышленность и науку, построили эскадры космических кораблей, способные преодолеть космическое пространство и долететь до звездной системы с подходящими условиями развития биологической жизни. Таких звездных систем в нашей галактике немало, но они выбрали Солнце и направились в его сторону в режиме автопилота, предварительно введя себя в состояние анабиоза. Ровно пятьсот лет тому назад они достигли орбиты Сатурна, проснулись и отправили на Землю свое первое послание. Земляне, поначалу, обрадовались, но потом пришло разочарование. Просканировав Землю с помощью беспилотных космических аппаратов, инопланетяне пришли к выводу, что мы им не соперники, и глубоко ошиблись. Земляне применили сверхсекретное оружие, и завоеватели отступили. Не исключено, что это был их передовой отряд, за которым через определенные промежутки времени могут последовать остальные.

— Их кто-нибудь видел живьем, определил их биологический вид, способность к размножению и тому подобное? — заинтересовался Павлов. Эмм Ми Фиш удовлетворила его любопытство, рассказав, как во время первой звездной войны доблестные астронавты смогли захватить космический корабль пришельцев, совершивший вынужденную посадку на Луне. Все члены инопланетного экипажа в количестве девяти особей были доставлены на Землю и помещены в карантин. Внешне, по ее словам, пришельцы очень похожи на людей, но на руках и ногах у них по четыре пальца. Медиков и биологов особенно поразила их пищеварительная система. Оказалось, что, благодаря особым ферментам, твердые отходы жизнедеятельности в организмах пришельцев полностью перерабатываются и выводятся через специальные потовые железы.

— Кто-то из потомков этих особей выжил? — спросил он.

— Официально все они умерщвлены. Но это официально. На самом деле их генетический материал сохранен, и в некоторых частных научных лабораториях без соответствующего разрешения еще двадцать лет тому назад предпринимались попытки клонирования. Если гены homo aromatic попали в организмы ныне живущих людей, не миновать большой беды— нахмурилась Эмм Ми Фиш. Весь следующий день мировые СМИ оживленно обсуждали официальное сообщение Министерства обороны и безопасности о трех захваченных на орбите Марса и Земли беспилотных летательных космических аппаратах неземного происхождения. Один из аппаратов самоликвидировался.

Большинство комментаторов склонялось к мнению, что это — зондышпионы, направленные в солнечную систему потенциальным космическим противником. О возможности второй звездной войны пока никто не говорил, но все офицеры запаса получили на свои карманные персональные компьютеры сообщения о том, что с такого-то дня и часа каждому из них надлежит действовать в соответствии с его мобилизационным предписанием.

Праздничные дни никто не отменял, и подавляющее большинство двадцатимиллиардного населения Земли продолжало, как ни в чем не бывало, отдыхать и веселиться. Эмм Ми Фиш не спала всю ночь: работала на своем служебном компьютере, тихо ходила по дому, что-то проверяла, меняла какие-то приборы и датчики. Павлов помочь ей ничем не мог, поэтому был обречен на беспокойное ожидание. На рассвете он, наконец, заснул, но ненадолго. В 9 часов утра Эмм Ми Фиш его разбудила и вручила ему список с перечнем продуктов и товаров первой необходимости, которые он и Мари де Гиз должны в течение дня закупить. Затем она легла спать и попросила до обеда ее не тревожить.

— Вы, что, в кругосветное автономное плавание намылились? — удивилась Мари де Гиз, взглянув на список.

— Вроде того — сказал Павлов и предложил ей внимательней прослушать последние новости. Во время обеда Эмм Ми Фиш объявила о том, что не позднее 19.00 сегодняшнего дня она должна прибыть в расположение воинской части № 64424, которая будет развернута на территории Центральной генетической лаборатории СОАН. Ее доставят туда на попутном военно-транспортном самолете, который должен залететь за ней, примерно, через два с половиной часа.

— Мамочка, что будет и что мне делать? — спросила Мари де Гиз и заплакала. Павлова мучил тот же самый вопрос, но плакать ему, разумеется, было не к лицу, и он угрюмо молчал.

— Ты и Дмитрий остаетесь здесь и будете ждать моих дальнейших указаний. В Новосибирске вам обоим делать нечего. В городе скоро может начаться паника. Если обстановка нормализуется, я скоро вернусь. Если обстановка осложнится, я заберу вас к себе. На Красных Камнях есть все необходимое для того, чтобы пережить продолжительную ядерную зиму, цунами и землетрясения, — строгим командирским голосом объявила Эмм Ми Фиш.

— Есть ли в доме подвал и индивидуальные средства защиты от химического и бактериологического оружия? Имеются ли в наличии медикаменты и перевязочный материал? — встрепенулся Павлов, чувствуя, что дело пахнет керосином.

— Слышу голос не мальчика, но мужа! — рассмеялась Эмм Ми Фиш. И затем рассказала о том, что она за ночь сделала для того, чтобы системы жизнеобеспечения дома могли работать в самых экстремальных условиях, включая понижение температуры наружного воздуха до — 40 градусов по шкале Цельсия и выпадение радиоактивных осадков.

— Мамочка, возьми меня с собой! — жалобно попросила Мари де Гиз, услышав такие страсти.

— Не положено! — отрезала Эмм Ми Фиш.

— Ружьишко какое-нибудь совсем бы не помешало! Вдруг, мародеры или хищные звери объявятся — размечтался вслух Павлов.

— Оружия в доме целый арсенал. Есть старинное огнестрельное: автомат Калашникова, снайперская винтовка Либермана и охотничий карабин Ван Хельсинга. Есть современное: электрическое и лучевое.

Все это находится на втором этаже в музее семейных реликвий в оружейном ящике. Надеюсь, что оружие вам не понадобится, но при необходимости я сообщу вам код электронного замка— обнадежила его Эмм Ми Фиш и продолжила инструктаж насчет того, что в условиях чрезвычайной ситуации делать можно и чего никоим образом делать нельзя. Мари де Гиз, в частности, было предложено ночевать дома, а не искать приключений в кампании с подругами. Ровно в 16.00 Эмм Ми Фиш поднялась из-за стола и отправилась в свой кабинет. Оттуда она уже вернулась переодетая в военную форму: голубой берет, сине-зеленый китель с белым воротничком и элегантные бриджи, заправленные в ботинки с высоким берцем. По старинному обычаю они присели на дорожку и затем отправились на берег Оби к речному причалу, над которым в ожидании Эмм Ми Фиш уже завис высокоскоростной летательный аппарат дисковидной формы.

VI

Человечество находилось в состоянии тревожного ожидания. В середине июля в районе Главного пояса астероидов произошли боевые столкновения с космическими кораблями неизвестного противника, которые пытались помешать транспортировке темных комет на безопасные для Земли и Марса расстояния. На поверку темные кометы оказались стационарными комплексами базирования неизвестных космических пришельцев. Со стороны землян были первые боевые потери. Полным ходом шла мобилизация резервистов, и все рода войск находились в состояние повышенной боевой готовности. Населению мегаполисов Европы, Азии, Африки, Америки и Австралии, — всем, кто не имел мобилизационного предписания, — было предложено на период до 1 сентября переселиться в сельскую местность в загородные дома, фермы, санатории и базы отдыха. Мари де Гиз, вопреки наставлению матери, отправилась на ее машине в Новосибирск, якобы для того, чтобы навестить своих школьных подруг. Ее не было целую неделю, и Павлов весь изошел на нервы.

Наконец, Эмм Ми Фиш удалось с ней связаться и уговорить вернуться домой. Мари де Гиз приехала, но не одна, а с двумя молодыми особами и ящиком запрещенного к употреблению шотландского виски столетней выдержки, который она приобрела на черном рынке в обмен на фамильные драгоценности. Днем Мари де Гиз и ее подруги вели себя более или менее сносно, но к вечеру напивались до чертиков и начинали буянить. Павлову приходилось запираться от них в кабинете Эмм Ми Фиш. Все могло закончиться очень скверно, так как на третий день пребывания в гостях у одной из подруг началась белая горячка, а вторая едва не утонула в бассейне. Мари де Гиз осознала, что она не права, попросила у Павлова прощения и отправила своих подруг в Новосибирск на ближайшем попутном речном транспорте. В торговых сетях начались перебои с поставками товаров. До введения нормированной системы распределения дело еще не дошло, но все деликатесы с прилавков и витрин магазинов как-то незаметно исчезли. Павлов и Мари де Гиз провели ревизию своих продовольственных запасов, и пришли к неутешительному выводу: еды хватит в лучшем случае на две недели. Мари де Гиз начала планомерный облет близлежащих городков, с целью покупки по любой цене муки, круп, макаронных изделий, консервов и овощей, а Павлов приступил к изготовлению рыболовных снастей и капканов. Постепенно между ними установились вполне нормальные отношения, даже некоторое взаимопонимание. В ночь с 30 июля на 1 августа 3797 г. по всем каналам интервидения прошло срочное сообщение о переходе населения Земли в подземные укрытия и бомбоубежища. Павлов и Мари де Гиз спустились в подвал, который Павлов за время ее отсутствия привел в подобие жилого помещения: расстелил на полу ковры, повесил на стены гобелены и даже обставил скромной мебелью. Мари де Гиз была так приятно удивлена его расторопностью и предусмотрительностью, что готова была расцеловать. Павлов включил приборы отопления и активировал фильтры очистки воздуха. Скоро в подвале стало тепло, и Мари де Гиз, не говоря ни слова, начала сдвигать их раскладные кровати в одну постель.

— Зачем ты это делаешь? — запротестовал Павлов.

— Молчи! Так надо! Нам не хватает чувства взаимного доверия, а жить вдвоем под одной крышей нам придется, судя по всему, еще очень долго, — возразила она. Затем она перестелила постельное белье, из двух одеял сделала одно и стала раздеваться. В три часа утра они проснулись, почувствовав подземные толчки.

Колебания почвы, согласно показанию приборов, были силой до трех баллов, поэтому Павлов предложил из дома не выходить, а ждать новостей. Их телерадиоприемник по всем каналам показывал одно и то же: запись выступления эстрадно-симфонического оркестра «Глобалис». Первые сообщения на лентах информационных агентств появились в шесть утра. Из них следовало, что планета Земля подверглась бомбардировке термоядерными зарядами. Большинство выпущенных инопланетными агрессорами ракет удалось уничтожить в верхних слоях атмосферы, а остальные отклонить от крупных населенных пунктов. При этом два мощных термоядерных заряда взорвались в акватории Северного Ледовитого океана, а один в Гималаях. Интенсивные радиационные пояса вывели из строя семьсот спутников, обращавшихся на низких околоземных орбитах, — треть существовавшего космического флота.

Мировое правительство призывало население не поддаваться панике и готовиться к испытаниям. О том, какими будут эти испытания, не уточнялось. Ровно в семь часов утра на карманные персональные компьютеры Мари де Гиз и Павлова, продолжавших нежиться в постели, поступило сообщение от Эмм Ми Фиш о том, что она вызывает их на видеоконференцсвязь и просит настроить телерадиоприемник на такую-то частоту. Обрадованные ее сообщением, они забыли о том, что не только они ее видят, но и она их тоже.

— Мамочка, что будет и что нам делать!? — взволнованно заговорила Мари де Гиз, едва ответив на ее приветствие.

— Для начала титьки свои прикрой. Срамотище! — голос Эмм Ми Фиш задрожал от негодования.

— Ой! Я сейчас, мигом! — испуганно вскрикнула Мари де Гиз и сделала вторую ошибку — голая, вскочила с постели и побежала одевать халат.

— Ладно, Димочка, я все поняла и можешь передо мной не извиняться. Однако не забывай, что она еще ребенок и нуждается в очень ответственной опеке— голос Эмм Ми Фиш взывал к его совести.

— Я сделаю все от меня зависящее — пробормотал он, страшно смущаясь и краснея.

— Я очень на тебя надеюсь, и даже не ревную — более примирительным тоном заговорила Эмм Ми Фиш, и, выдержав паузу, сказала следующее:

— А теперь, детки, слушайте меня внимательно и запоминайте. По имеющимся прогнозам в течение ближайших трех дней по всей Сибири пройдут проливные дожди с грозами и ураганным ветром. Река Обь выйдет из берегов и затопит значительную территорию. Вы должны обернуть дом гидроизоляционным материалом, который найдете на чердаке, и загнать автомобиль в зимний ангар. Закройте окна дома ставнями и решетками. Проливные дожди на четвертый день прекратятся и ударят морозы. Потом выпадет снег. Следите за уровнем радиации и не поддавайтесь панике. Из дома никуда не выходите, но на всякий случай держите наготове теплые вещи. Следующий сеанс связи состоится завтра в то же время. Извините, но у меня много работы…

— До свидания, мамочка! — успела сказать Мари де Гиз и от огорчения захныкала.

— Не хорошо-то как получилось — вздохнул Павлов и стал одеваться. Работая ударными темпами, им удалось до обеда обклеить снаружи стены дома и оконные проемы гидроизоляционной пленкой. Входную дверь они тоже тщательно заделали, изнутри и снаружи, решив, что при необходимости они смогут выбраться из окна второго этажа по раздвижной лестнице, которую они занесли в дом. Было так душно и жарко, как будто, они не в Сибири, а на экваторе. По каналам интервидения через каждые 15 минут передавалось сообщение о чрезвычайном штормовом предупреждении. К трем часам после полудня небо заволокло плотными облаками, и разразилась страшная гроза. Дождь лил, не переставая, весь следующий день и ночь. Земля и небо сотрясались от раскатов грома. Ветер дул с такой силой, что, как тростинки, вырывал с корнем и метал по воздуху огромные деревья.

Было так страшно, что они не чувствовали себя в безопасности даже в подвале. О спокойном сне даже не могло быть и речи. На карманный персональный компьютер Мари де Гиз непрерывно поступали сообщения от ее подруг из колледжа и прочих знакомых. Дали о себе знать и ближайшие соседи. Эмм Ми Фиш вела замкнутый образ жизни и с теми, кто проживал поблизости, практически не общалась. Соседи, как бы, между прочим, интересовались у Мари де Гиз, сколько человек сейчас проживает в их доме, достаточно ли у них еды и есть ли какое-нибудь оружие. Когда она рассказала об этом Павлову, он предложил ей на провокационные вопросы не отвечать. Сильный ветер повалил ограду вокруг дома, и они лишились большей части камер наружного наблюдения. Через оставшиеся камеры местность просматривалась недалеко — на 25–30 метров, но и на этом расстоянии было видно, как к дому подступает вода. В течение следующего дня и ночи температура понижалась, и на третий день пошел мокрый снег.

Приборы зафиксировали повышение уровня радиации на 7–9 млрг/час. Это было еще не смертельно, но уже опасно. На четвертый день катаклизма снова прозвучал сигнал воздушной тревоги, и половину дня и всю ночь Павлов и Мари де Гиз провели в подвале. На этот раз подземных толчков они не ощущали. Из сообщений интервидения они узнали, что неизвестный космический противник применил нейтронное оружие. О площади радиоактивного заражения упоминалось намеками, — из чего можно было сделать вывод о том, что она значительна. На пятый день катаклизма датчики температуры наружного воздуха показали –10 градусов по шкале Цельсия. Эмм Ми Фиш дала им указание включить и протестировать резервную систему электроснабжения — стандартную армейскую мини-электростанцию, установленную в подвале зимнего ангара. В качестве топлива в ней использовались таблетки из диоксида урана в алюминиевой оболочке. Товарищ майор выглядела очень усталой, но не утратившей способности шутить. Так, она посоветовала им поменьше смотреть и слушать телерадиоприемник, а заняться чем-нибудь более полезным, например, изучением «Камасутры». Вслед за этим она назвала и попросила запомнить код электронного замка оружейного ящика. 7 августа температура наружного воздуха опустилась до –40 градусов по шкале Цельсия. Небо прояснилось, засверкало солнце, и заискрился снег. В тот же день прекратилась подача электричества по подземному кабелю. Если бы не мини-электростанция, им бы пришлось, чтобы не замерзнуть, переходить на дровяное отопление. Павлов встревожился по поводу отсутствия в доме даже простейших механических инструментов, вроде двуручной пилы, топора и лопаты и сказал об этом Мари де Гиз. Они обшарили весь дом, залезли даже на чердак, но ничего не нашли, кроме альпенштока — длинной палки с острым металлическим наконечником, используемой при восхождении на горы и ледники. Сорокоградусные морозы продержались трое суток. Обитателей большинства загородных домов и жителей маленьких городков они застали врасплох. Магистрали централизованного электроснабжения работали с большой нагрузкой и частыми остановками. Военизированные службы спасения не успевали во время прибыть ко всем, кто нуждался в помощи, поэтому было много обмороженных и умерших от переохлаждения. Пролетали спасатели и над домом Эмм Ми Фиш. Когда Мари де Гиз сообщила о том, что в доме +20 градусов, есть горячая вода, горячее питание, исправна канализация и работает водопровод, ей не поверили и решили, что она сошла с ума. Дом был взят на заметку, и поздно вечером к ним пожаловала криминальная полиция. Что делать? Пришлось впускать полицейских в дом и угощать горячим чаем и свежеиспеченными булочками со сливочным маслом. Сильные морозы сменились обильными снегопадами и метелями.

Интервидение сообщило о начале коренного перелома в ходе космических сражений, в которых с обеих сторон участвовали сотни пилотируемых и беспилотных космических аппаратов. Противник, терпя поражение в космосе, отыгрывался на Земле, запуская в сторону городов и стратегических военных объектов смертоносные термоядерные заряды. Площадь радиоактивного заражения увеличивалась с каждым днем, все больше обесценивая трофей, за который шла война, то есть саму Землю, как уникальную среду существования и развития биологической жизни. В нескольких репортажах о ходе военных действий были продемонстрированы военные трофеи: захваченные образцы оружия и военной техники космического противника. Сообщалось о шестерых инопланетянах, взятых в плен. Их даже показали, но только издали.

Павлова это обстоятельство удивляло и беспокоило. На ум, невольно, пришло сравнение, навеянное образами героев сказочной повести Джона Толкина «Хоббит и туда и обратно»:

— Пришельцы, либо ужасны, как орки, либо прекрасны, как эльфы. В любом случае, это — не самая приятная для землян новость. Отсутствие «образа врага», вызывающего ненависть и отвращение, по его мнению, ослабляло волю к победе и готовность сражаться до победного конца. Он поделился своими мыслями с Мари де Гиз. Она с ним согласилась, и они вдвоем написали и направили Эмм Ми Фиш по электронной почте пространное эссе на эту тему, заканчивающееся словами: «Непохожее надо уничтожить!» В письме они несколько раз упомянули о homo aromatic — представителях биологического вида, с которыми земляне сражались во время первой звездной войны. Их еще называли «вонючками», и тогдашняя пропаганда весьма преуспела в высмеивании их «биологического уродства». Написав и отправив указанное письмо, они совсем забыли о том, что в военное время все электронные и голосовые сообщения, которыми гражданские люди обмениваются с военными, подвергаются цензуре.

Что-то, видимо, военную цензуру сильно насторожило, и ее представитель, курирующий воинскую часть № 64424, направил материал в Агентство политической безопасности (АПБ). Когда в АПБ выяснили, кем на самом деле является Ди Ва Пав, и в каких отношениях он состоит с Мари де Гиз и ее родителем-воспитателем, решение о задержании и заключении под стражу Павлова и его любовницы было принято незамедлительно.

VII

Павлова и Мари де Гиз арестовали на рассвете 15 августа, когда они, обнявшись, крепко спали в своем уютном подвале. За время вынужденного пребывания под одной крышей они настолько привыкли друг к другу, что не представляли себе, как они могли жить иначе. Их эмоциональная и физическая близость с каждым днем становилась все более душевной. В каком-то смысле они переживали медовый месяц, когда идиллия в отношениях и согласованность в действиях достигает своего пика. Оперативные сотрудники Агентства политической безопасности проникли в загородный дом Эмм Ми Фиш через крышу, вырезав лазерной пилой подходящее отверстие. Не дав им даже одеться, их затолкали в специальные мешки с антирадиационным покрытием и погрузили на борт зависшего над домом военного вертолета. Двое суток Павлова продержали в следственном изоляторе военной прокуратуры, проверяя его прежние показания о том, как он из двадцатого века попал в четвертое тысячелетие, на самом совершенном полиграфе, иначе — «детекторе лжи». Убедившись в том, что он говорит правду, его передали военным медикам Центральной клинической больницы. Таким образом, Павлов снова попал к знакомым ему врачам и медсестрам. Только, вот, его палата, как и вся Центральная клиническая больница, находились теперь глубоко под землей. У него снова взяли все анализы и подвергли все органы его тела тщательному осмотру. Он просил, требовал, умолял, чтобы ему дали возможность связаться с Эмм Ми Фиш или Мари де Гиз, но ему неизменно отвечали: «Не положено!» 21 августа во время утреннего обхода его палату посетила сама Цинь Ши Хуан, и объявила ему о том, что из Центральной клинической больницы он выписан с диагнозом: «Здоров. Годен к строевой службе в военно-космических войсках». Прошло не менее часа томительного ожидания, и в его палату даже не вошла, а влетела запыхавшаяся Эмм Ми Фиш в белом больничном халате. Они натянуто поздоровались, после чего она вручила ему большой пакет и пластиковую карточку. В пакете находилась военная униформа, а пластиковая карточка являлась официальным документом, именуемым мобилизационным предписанием. Когда Павлов переоделся, Эмм Ми Фиш усмехнулась и скомандовала: «Рядовой Ди Ва Пав! Смирно!» А затем объявила:

— С сегодняшнего дня вы поступаете в мое распоряжение в качестве ординарца. Прошу проследовать за мной на военно-транспортный самолет, который доставит вас к месту прохождения службы.

— Слушаюсь! — четко ответил Павлов, и, следуя примеру отличившихся в боях землян, которых показывали по интервидению, бодро заявил: «Служу человечеству!» При выходе из лифта встретивший их боец в зимней униформе сухопутных войск отдал Эмм Ми Фиш честь и помог ей и Павлову надеть верхнюю одежду: спецкомбинезоны из многослойной ткани и прозрачные шлемы с усиками антенн. В таком виде они вышли на поверхность и на поджидавшем их автомобиле рванули на военный аэродром Тол Матч. В течение часа они поджидали попутный борт и за это время успели в местном буфете перекусить и обменяться дерзкими репликами в адрес друг друга:

— А ты меня предал!

— А ты оставила меня и свою единственную дочь на произвол судьбы!

Кстати, где она?!

— Не твое дело, похотливый самец!

— Хорошо тебе говорить, владея хоть какой-то объективной информацией. А нам, что было делать: ждать, когда на голову свалится планирующая термоядерная бомба?!

— Прости, я погорячилась!

— Прости, я твоей дочери не желал. Но скажи мне, ради Бога, она жива? С ней все в порядке?

— Этого я тебе обещать не могу.

— Почему???

— Скоро увидишь сам. Попутный борт доставил их в расположение воинской части очень быстро — за час и пятнадцать минут. Всю дорогу они молчали, погруженные в свои мысли. Иллюминаторы самолета были задраены, и смотреть на землю было не из чего, а может быть и незачем. Место, которое Эмм Ми Фиш называла Красными Камнями, представляло собой комплекс современных зданий из стекла и дюрали. Основанием конструкций являлись четырехугольные башни из многослойной древесины с напылением из искусственного перламутра. После оформления всех необходимых документов относительно постановки на денежное, вещевое и продовольственное довольствие и получив табельное оружие, Павлов прибыл в офис-квартиру своего непосредственного начальника. Там он познакомился и поговорил со своими будущими товарищами по службе: худосочным секретарем-адъютантом, пышнотелым денщиком, болтливым связистом-программистом и мрачным водителем-охранником. Пообщавшись со своими боевыми товарищами, Павлов пришел к выводу, что в армии со времен бравого солдата Швейка мало что изменилось.

Даже спустя многие лета армия представляла собой что-то среднее между тюрьмой и борделем, где все живут одним днем и мечтают освободиться от своего зависимого положения. Так, он попросил у секретаря-адъютанта воинские уставы в их последней редакции, — на что тот ответил характерным жестом: покрутил пальцем возле виска. Аналогичным образом ему ответил денщик, когда он обратился к нему с вопросом о своем спальном месте. Оказалось, что ординарец, хотя это ни в каком уставе не прописано, обязан спать в одной постели со своим начальником, согревая его своим телом, или под кроватью в спальном мешке, если его спальное место занято кем-то другим.

— А ты-то хоть чем-то занят? — поинтересовался Павлов у денщика.

— На что ты намекаешь?! — обиделся денщик и начал перечислять свои обязанности. — А кто заботится о личных вещах товарища подполковника?

А кто стирает нижнее белье и меняет простыни и наволочки? Кто получает за него продовольственный паек и готовит завтрак? Кто, извините, таскает его вещмешок с разными электронными приборами и содержит в боевой готовности табельное оружие? А кто три раза в день делает влажную уборку помещений? До позднего вечера Павлов с тревогой и волнением ждал, когда Эмм Ми Фиш вернется в свой офис. Находился же он, разумеется, в ее спальной. Портативный телерадиоприемник, который он выпросил у денщика, был настроен только на один канал телерадиовещания. В шесть часов вечера по интервидению показали выступление Министра обороны и безопасности. Она сообщила о том, что военным астронавтам с помощью плазменного оружия удалось уничтожить две последние темные кометы из пяти, которые пришельцы использовали, как средство космического базирования. По ее словам, внутри этих комет, в толще льда, находились важнейшие объекты военной инфраструктуры противника: ангары боевых космических кораблей, электростанции, установки для производства кислорода и биофабрики. Объяснила она и принцип действия плазменного оружия: ионизированный газ, раскалённый до температур ядерных реакций, закупоренный в магнитное поле, разгоняется другим магнитным полем к цели. При попадании, поле исчезает, освобождая плазму, которая способна испарить даже гранит. Павлова, как и многих землян, известие о крупной военной победе радовало и тревожило одновременно. Радовало потому, что предвещало близкое окончание войны. Тревожило потому, что противник в отместку за уничтожение своих баз мог испепелить Землю каким-нибудь сверхмощным оружием. Он уже до тошноты и отвращения наслушался бравурных мелодий и жизнерадостных воплей дикторов, ведущих новостные программы, когда, наконец, товарищ подполковник изволила пожаловать в свои апартаменты. Он никогда до этого не видел Эмм Ми Фиш пьяной и даже не подозревал, что такое возможно. И тут увидел и даже убедился в том, что это не сон.

— Димон! Если ты сейчас со мной не выпьешь на брудершафт, я отправлю тебя на гауптвахту! — заявила она с порога и протянула ему фляжку с каким-то горячительным напитком.

— Это же спирт! — ужаснулся он, попробовав содержимое фляжки на язык.

— А ты думал, что это мед?! — захохотала вдребезги пьяная Эмм Ми Фиш.

— Ложись спать. Завтра утром тебя, наверное, вызовет начальство.

Как ты будешь делать свой доклад? — пытался урезонить ее Павлов.

— Я сама себе начальник! Что хочу, то и ворочу! А ты, жалкий совратитель Мари де Гиз, помалкивай: я и до твоего мужского достоинства доберусь: отстрелю или откушу! — пригрозила она ему. Павлов понял, что слова бесполезны, расстегнул кобуру, достал табельный лучевой пистолет и приставил его к своему виску. Эмм Ми Фиш решила, что он не шутит, упала перед ним на колени и жалобно попросила:

— Не надо! Не уходи от меня! Я верю в тебя, и люблю! Павлов запихнул пистолет в кобуру, поднял Эмм Ми Фиш на ноги и властным жестом показал на кровать. Товарищ подполковник радостно закивала головой, а потом, неожиданно, заявила, что прежде хотела бы сделать пи-пи. Павлов вызвал денщика, который в этот момент подсматривал за ними через замочную скважину, и попросил помочь товарищу старшему офицеру. После того, как они вдвоем раздели и уложили Эмм Ми Фиш в кровать, и отпили по хорошему глотку из ее фляжки, между ними состоялся следующий разговор:

— И так почти каждый вечер. Вы, товарищ, ординарец, с ней рядом не ложитесь: обязательно заблюет.

— Что же мне, как собаке, под кровать лезть?

— Вовсе не обязательно. Поспите со мной. У меня, между прочим, клитор вытягивается почти на пять сантиметров.

— А у меня на 25-ть.

— Не верю! Врешь!

— Смотри!

— Аааа!!!! Демоны пришли!!! Короче, пришлось Павлову вытаскивать денщика из-под ванны, под которой она застряла, а затем пинками под зад загонять в приемную офиса, где на столах, креслах и стульях расположились на ночь подчиненные Эмм Ми Фиш. Прикончив спирт и запив все это минерализованной водой, налитой в изящную хрустальную амфору, Павлов разделся и завалился спать в отвоеванное им пространство между стеной, пахнущей касторкой, и Эмм Ми Фиш. Так завершался первый день его пребывания на действительной военной службе. Вопреки предостережению денщика, Эмм Ми Фиш не только его не заблевала, а, проснувшись прежде своего денщика, сама приготовила плотный завтрак: овсяную кашу, яичницу с беконом и тосты с джемом.

Наблюдая за тем, как он ест, она потешалась по поводу того, как он в один присест опорожнил содержимое хрустальной амфоры.

— Три литра целебной воды! Как они в тебя влезли?! Я по столовой ложке ее принимала, чтобы в сорок лет без пластических операций выглядеть на двадцать пять, а ты, негодяй, взял все и выпил! — не то радовалась, не то возмущалась она.

— Ты бы на амфоре знак какой-нибудь нарисовала или лейбл повесила— оправдывался Павлов.

— Ладно, не принимай близко к сердцу. Амфора — не моя. Просто досталась от прежнего постояльца. Но источник — точно кастильский. О том свидетельствует голограмма, отпечатавшаяся у тебя на подбородке. Павлов подошел к зеркалу, и увидел отсвечивающий сине-зеленым цветом знак очень солидной фирмы, торгующей прохладительными напитками.

— Все это ерунда. Где Мари де Гиз? — потребовал он.

— Гораздо ближе, чем ты думаешь. Конкретно, она — за стеной, к которой придвинута кровать — сказала Эмм Ми Фиш и на глазах у нее появились слезы. Павлов догадался, что произошла какая-то трагедия, и дальнейший рассказ Эмм Ми Фиш это подтвердил. В следственном изоляторе военной прокуратуры Мари де Гиз продержали около шести часов, а затем отпустили под подписку о невыезде. Назад домой она не поехала, а на попутной снегоуборочной машине отправилась в сторону военного аэродрома Тол Матч. Каким-то образом ей удалось проникнуть на тщательно охраняемую территорию и договориться с военными летчиками о том, чтобы они доставили ее в Иркутск. Она приняла такое решение, по-видимому, из-за того, что все ее попытки связаться с Эмм Ми Фиш оказались тщетными. Цензура, не имея на этот счет никаких указаний, отклоняла и блокировала все ее вызовы. Неподалеку от Иркутска борт, на котором она летела, разбился. Причины аварии — не установлены. Мари де Гиз чудом осталась жива, получив множественные переломы, сотрясение мозга и обморожение. Знакомые врачи из иркутского военного госпиталя связались с Эмм Ми Фиш, и она договорилась с ними о том, чтобы Мари де Гиз в специально оборудованной карете скорой помощи доставили на Красные Камни и поместили в лазарет воинской части № 64424. В Иркутске Мари де Гиз сделали несколько операций и погрузили в лечебный искусственный сон, из которого она должна была выйти через неделю. Тогда, по словам Эмм Ми Фиш, наступит какая-то определенность. После завтрака Эмм Ми Фиш отправилась на планерку, предупредив его, что вернется не раньше, через три часа. За это время она велела ему изучить специально подобранный ею и закачанный на его новый карманный персональный компьютер материал о жизни, быте и культуре североамериканских индейцев. Зачем ему надо это знать, она не сказала, а спросить он постеснялся, и сразу после ее ухода углубился в чтение. Его пытался в процессе смены постельного белья отвлечь денщик демонстрацией голой груди, но Павлов показал дамочке кулак, после чего она к нему уже не приставала. Несколько раз он подходил к стене, за которой, по словам Эмм Ми Фиш, находилась Мари де Гиз и, прижавшись к ее холодной поверхности ухом, пытался уловить хоть какой-нибудь звук или шорох. Вернувшись с планерки, Эмм Ми Фиш провела Павлова в соседнее помещение. Это был специально оборудованный бокс лазарета их воинской части. Он увидел Мари де Гиз, лежащую на больничной кровати и подключенную к аппарату искусственного дыхания. Возле больной находилась сиделка, внешний облик которой вызвал у него крайнее изумление. Во-первых, у нее на голове был парик: длинные, иссиня черные волосы, заплетенные в косу. Во-вторых, цвет кожи на ее лице был бронзовый, глаза — карие и слегка раскосые. В-третьих, когда она, поднявшись со своего кресла, заговорила, ему почудился легкий английский акцент.

— Как наши дела, Вена Саймон? — обратилась к сиделке Эмм Ми Фиш.

— Температура и давление в норме. Полчаса тому назад я ее покормила— доложила сиделка и с интересом посмотрела на Павлова.

— Знакомься, это — Дима, о котором я тебе уже говорила — представила она Павлова.

— Это и есть тот мужчина, который будет меня сопровождать? — спросила сиделка, покраснела и скромно потупила глаза.

— У тебя еще будет время с ним познакомиться и поговорить.

Впереди у вас целая ночь, а утром, на рассвете — в путь! — сказала Эмм Ми Фиш, и Павлов понял, что завтра он, наверное, куда-то поедет. Когда они вышли из бокса, Павлов не выдержал и спросил:

— Откуда такое чудо? Я имею в виду Вену Саймон. Эмм Ми Фиш сказала, что ответит на его вопрос, когда они вернутся в офис и выпьют по чашечке кофе Эспрессо. И вот, что он от нее после этого услышал:

— Ты абсолютно прав. Венона — действительно чудо. Она — почти твоя современница, 1990-го года рождения, гражданка Канады из племени оджибве. Когда ей исполнилось 12 лет, какой-то недобросовестный врач, а, точнее говоря, негодяй, объявил ее родителям о том, что она неизлечимо больна, хотя она была абсолютно здорова. Ее забрали и увезли в США и поместили в какую-то частную клинику, где, видимо, хотели разобрать на органы, а потом передумали и заморозили. Технология размораживания людей, которые решились на это в надежде воскрешения и излечения от болезней, считавшихся в их время неизлечимыми, до сих пор далека от совершенства. Большинство экспериментов такого рода закончились неудачей, но Вене Саймон повезло, так как ее мозг был законсервирован настолько удачно, что мы, врачи, до сих пор удивляемся: как удалось добиться столь впечатляющего результата при столь примитивном уровне развития науки и техники? Семь лет тому назад нашим американским коллегам удалось вернуть ей жизнь. Она получила хорошее образование в элитном военно-медицинском училище. В самом начале военных действий она оказалась в моем подчинении. Павлов очень хотел знать, какие у него будут обязанности, распорядок дня и прочее. Но больше всего его волновала обстановка на фронте и перспективы победы над противником, образ которого не только ему, но и абсолютному большинству жителей Земли был совершенно не понятен. Он изложил свои мысли по этому поводу в одном вопросительном предложении:

— Объясни, с кем мы на самом деле воюем, и чем это закончится? Эмм Ми Фиш помрачнела и приказала следовать за ней. По узкому, тускло освещенному, коридору с рядами глухих металлических дверей по обе стороны, они дошли до скоростного лифта, спустились вниз и очутились под сводами ярко освещенной соляной пещеры. Эмм Ми Фиш объяснила ему, что это — особая зона научно-лабораторного комплекса, находящаяся на глубине 200 метров от поверхности земли. На контрольно-пропускном пункте у них проверили документы и предложили переодеться в медицинские костюмы. Переодевшись, они спустились вниз по мраморной лестнице и вошли в просторное помещение с прозрачными стенами, за которыми, слева и справа, находились оранжереи. На самом деле это были вольеры для содержания представителей животного мира из семейства приматов.

— В этом зале содержатся шимпанзе, мартышки, гориллы и макаки — наши ближайшие биологические сородичи. Разумеется, раздельно, — объяснила ему Эмм Ми Фиш.

— Где же они? — удивился Павлов. Эмм Ми Фиш предложила ему приглядеться внимательнее, и он заметил, как за прозрачной стеной прямо напротив него зашевелился куст акации, и показалась волосатая физиономия. Немного погодя обезьяна предстала перед ними во всей красе. Это был самец макаки.

Павлов помахал ему рукой. В ответ самец оскалил рот, — наверное, даже что-то крикнул, но звука его голоса Павлов не мог услышать, так как прозрачные стены вольера не пропускали звука. В следующем зале Павлов испытал настоящий шок. За прозрачными стенами вольера содержались реликтовые гоминиды, то есть люди, которые, как и он, относились к виду homo sapience. Только, вот, увы, они настолько деградировали умственно, что уже мало чем отличались от приматов. Людей было человек двадцать: мужчины, женщины, подростки и дети, все — голые и покрытые рыжеватой шерстью.

Женщины с грудными детьми, молча, сидели в кружке. Подростки резвились, догоняя друг друга. Мужчины с сосредоточенным видом разгуливали по вольеру и стучали палками по деревьям.

— Что они делают? — изумился Павлов.

— Добывают еду. Деревья в зимнем вольере, сам понимаешь, искусственные, но на них установлены специальные датчики, которые реагируют на стук, и передают команду роботу-кормораздатчику. В результате на того, кто стучит, сверху, из специального люка иногда падает какая-нибудь пища: яблоко, банан, апельсин, булка хлеба— объяснила Эмм Ми Фиш странное поведение мужчин.

— Это же издевательство! — возмутился Павлов.

— Ничуть, — возразила ему Эмм Ми Фиш и, с сожалением, констатировала. — Если мужчин не занять, хотя бы таким, бессмысленным, трудом, они друг другу глотку перегрызут. А так они — полезные члены стаи.

— А самки, наверное, отдают предпочтение тому самцу, кто принесет больше пищи— догадался Павлов.

— Совершенно верно — ответила Эмм Ми Фиш и рассмеялась.

— Как же люди дошли до такого состояния? — не переставал он удивляться. Эмм Ми Фиш дала лаконичный и исчерпывающий ответ:

— Неблагоприятная среда обитания, гомосексуализм, неумеренное употребление алкоголя, наркотики, электронные симуляторы, геномодифицированные продукты, СПИД и т. д. привели к тому, что при передаче наследственности по признакам мужского пола стало накапливаться все больше и больше генетических сбоев. Мужчин, способных произвести здоровое потомство, становилось все меньше и меньше. Род людской оказался перед угрозой вымирания. И тогда эволюция человека без вмешательства извне, естественно, пошла по пути передачи наследственности от женщины к женщине, и сформировался новый биологический вид — homo androgynous.

— Я имел в виду совсем другое: это настоящие люди или клоны? — настаивал он на истине.

— Да, это — клоны. Подлинных представителей вида «человек разумный», вроде тебя и Вены Саймон на земле — считанные единицы.

Среди них — несколько монахов-отшельников мужского пола, еще недавно проживавших в Гималаях. Мы в их дела не вмешивались, уединения не нарушали, но по последним данным все они погибли, — грустным голосом сообщила Эмм Ми Фиш. В третьем зале в просторных вольерах содержались гоминиды, которых Эмм Ми Фиш называла «ароматиками». По сравнению с обитателями предыдущих вольеров, они, на первый взгляд, вели себя более разумно. Об этом можно было судить хотя бы по тому, что они, встав друг другу в затылок и взявшись за пояс партнера, стоящего впереди, скакали вперед-назад, как будто танцевали «Летку-енку». У Эмм Ми Фиш на этот счет было другое мнение, и Павлов, приглядевшись, понял, что она права.

— Homo aromatic — уникальный биологический вид. Посуди сам: спереди они мужчины, а сзади женщины, и у них на две пары хромосом больше, чем у людей, — прокомментировала значение их «танца» Эмм Ми Фиш.

— Это и есть пришельцы?! — Павлов был совсем обескуражен.

— Нет. Настоящие пришельцы содержатся в другом помещении, а это — клоны гуманоидов, с которыми мы воевали во время первой звездной войны, — объяснила Эмм Ми Фиш и, перейдя на шепот, добавила: За последние десять лет на земле зафиксировано более двадцати случаев рождения детей с признаками данного биологического вида, и это значит, что «ароматики» нашли какой-то очень изощренный способ миграции на нашу планету. Все уродливые младенцы умерщвлены. Перед входом в четвертый зал стояли вооруженные охранники. Сам вход перегораживала металлическая решетка. У них еще раз проверили документы, и только после этого позволили пройти внутрь. И здесь Павлову снова пришлось испытать шок. Он ожидал увидеть страшил: каких-нибудь рептилий или насекомоподобных существ, — а увидел стройных и красивых белокожих и светловолосых людей. Их было шестеро: четверо мужчин и две женщины, под два метра роста, — экипаж захваченного на орбите Земли космического летательного аппарата. Все они были «зашиты» в полосатые (черно-желтые) тюремные балахоны из сверхпрочной ткани, а на их руках и ногах блестели специальные электронные браслеты, сковывающие и ограничивающие их движения.

Заметив приближение землян, пришельцы сели на искусственное покрытие и демонстративно повернулись к ним спиной. Эмм Ми Фиш достала пульт, нажала на кнопку и громко сказала:

— Сенусерт, подойди к микрофонному блоку, мне надо с тобой поговорить! Плечи у одного из пришельцев вздрогнули. Он поднялся на ноги, приблизился к ней, и встал напротив по другую сторону прозрачной стены. По всем признакам пришелец был женщиной, причем, очень красивой. Павлов обратил внимание на ее волнистые, спускающиеся до плеч, светлорусые волосы, лилейно-бледное лицо и чудесные зеленые глаза.

— Это их командор. Кроме лидерских качеств, в которых ты сам скоро убедишься, она знает наш язык и может на нем объясняться — тихо прокомментировала Эмм Ми Фиш.

— Здравствуй, Эмми! Ты сегодня не одна и привела с собой того, кого я на Земле уже не чаяла увидеть — сказал пришелец ласкающим слух бархатным голосом.

— Ты очень проницательна, Сенни. Это и в самом деле мужчина, который хочет знать, кто вы такие и почему прибыли в нашу звездную систему с недружественным визитом— подала язвительную реплику Эмм Ми Фиш. В ответ на ее слова женщина-пришелец презрительно усмехнулась и заявила следующее:

— Наша звезда Элиот превратилась в белого карлика, и нам надо где-то жить. Планета, которую вы называете Землей, а мы Геей, нам вполне подходит. Мы открыли ее миллион лет тому назад, когда ваши далекие предки еще прыгали по деревьям. К сожалению, нас опередили колонисты звездной системы Сириуса. Вместе нам не ужиться, так как мы и вы — разные биологические виды. У нас, например, 44 хромосомы, как у дельфинов, и эти разумные морские млекопитающие нам более приятны, чем вы, — высокомерно заявила Сенусерт и направила на Павлова столь пронзительный взгляд, что его словно током ударило.

— Вы прибыли к поясу астероидов на пяти кометах, покрытых поглощающим свет материалом. Для преодоления расстояния между звездами вы использовали невероятно мощные преобразователи энергии.

Об этом знают уже все земляне. Вы имели достаточный запас воды и кислорода, чтобы подыскать себе иное небо и иную землю— Павлов не удержался от того, чтобы сделать политическое заявление от лица всех землян. Услышав его голос, Сенусерт вздрогнула и растерянно произнесла:

— Этого не может быть!

— Чего не может быть? — переспросила Эмм Ми Фиш.

— Пустяки! Просто я распознала голос прекрасного юноши, с которым я встречалась в прежней жизни и успела горячо полюбить, — призналась Сенусерт, отринув прежнее высокомерие.

— Вы надеетесь нас победить? — усмехнулась Эмм Ми Фиш.

— В нынешней войне, судя по всему, победителей не будет, а вот в будущей, которая будет вестись не с помощью термоядерного и плазменного оружия, а естественным биологическим путем, посмотрим! — заявила Сенусерт, хотя уже как-то не очень уверенно.

— Что ж, посмотрим— согласилась Эмм Ми Фиш и отключила микрофон.

VIII

Когда человечество начало свою космическую эпопею, оно должно было смириться с тем, что путешествия между звездными системами будут измеряться сотнями лет. Изначально ученые предполагали использование для дальних полетов анабиоза — глубокого сна с сохранением тела в условиях низких температур, но лишь в конце третьего тысячелетия исследования в этой области дали практически применимые результаты. Для предотвращения разрыва тканей во время охлаждения ученые научились применять специальные вещества — криопротекторы, которые связывали воду в организме и не давали ей расширяться при замерзании. Ученые разработали лекарственные препараты-антиоксиданты (противоокислители), предотвращающие процесс старения клеток на молекулярном уровне. При этом следует отметить, что применение антиоксидантов просто в целях продления жизни действующим законодательством было строго ограничено, чтобы не усугублять проблему перенаселения и не препятствовать естественному процессу смены поколений. Для Центральной генетической лаборатории на Красных Камнях исследования в области обеспечения жизнедеятельности покорителей космоса не являлись приоритетными, но и там существовал отдел космической медицины. Ученые отдела разработали уникальную технологию погружения человека в состояние анабиоза посредством комфортного для человеческого организма сочетания газовой среды, давления и температуры. Опытный образец космической барокамеры прошел технические и клинические, испытания, и получил лестные отзывы ведущих специалистов Всемирного космического агентства.

Большим достоинством опытного образца была признана его низкое энергопотребление и стоимость изготовления. О последних достижениях космической медицины Павлов узнал от Цинь Ши Хуан, встреча с которой состоялась вскоре после обеда и проходила в служебном кабинете Эмм Ми Фиш. Главврач Центральной клинической больницы специально выкроила время, чтобы прилететь на Красные Камни и сделать ему предложение, от которого он не мог отказаться. В самом начале беседы Цинь Ши Хуан совершенно откровенно рассказала ему о том, что, согласно научным прогнозам, в течение сотни лет, а может и раньше, нынешняя человеческая цивилизация может прекратить свое существование. Экологическая катастрофа, по ее словам, уже стала непреложным фактом. Вслед за ней, независимо от исхода второй звездной войны, разразится жуткая гуманитарная катастрофа: из-за нехватки чистой питьевой воды, электроэнергии, продовольствия и медикаментов миллиарды людей погибнут от голода, холода и лучевой болезни. Но это только начало. В довершение всех бед весьма вероятна геологическая катастрофа, которая будет сопровождаться извержениями тысяч вулканов, мощными землетрясениями и значительными подвижками земной коры. Затем Цинь Ши Хуан ознакомила его с последним секретным приказом Министерства по чрезвычайным ситуациям. В документе отдельным пунктом всем научным центрам, работающим в области космической медицины, было указано в предельно сжатые сроки подготовить добровольцев для погружения в состояние анабиоза и принять меры по обеспечению максимально продолжительного срока их пребывания в специальных капсулах.

— Что от меня требуется? — спросил он, догадываясь о том, что ему, возможно, предстоит совершить еще одно путешествие во времени.

— Мы хотим, чтобы ты согласился законсервироваться на пару с Веной Саймон на неопределенный срок в космической барокамере, которую мы установим на борту глубоководного батискафа «Фантом», а затем погрузим в озеро Байкал на глубину, порядка полторы тысячи метров, — ответила за нее Эмм Ми Фиш.

— Почему я и Саймон? — хотел спросить он, но понял, что вопрос этот, наверное, уже давно решен, и вместо этого поинтересовался: — Какова вероятность того, что батискаф раньше положенного срока не продырявится, а барокамера не выйдет из строя?

— Гораздо меньше, чем то, что на нас через час свалится планирующая термоядерная бомба— в стиле армейского «черного юмора» обнадежила его Эмм Ми Фиш.

— В таком случае я согласен! — объявил Павлов и попросил предоставить ему техническую информацию относительно батискафа «Фантом» и барокамеры, в которой он и Вена Саймон будут находиться в состоянии анабиоза.

— О! Слышу голос не мальчика, но мужа! — рассмеялась Цинь Ши Хуан и попросила Эмм Ми Фиш пригласить в кабинет Акино Ито — главного конструктора «Фантома». Заслуженный инженер-конструктор прибыла на Красные Камни неделю тому назад и лично руководила подготовкой «Фантома» к его, возможно, последнему подводному плаванию. Акино Ито долго ждать не пришлось, так как она уже находилась в приемной. Свой доклад она сопровождала демонстрацией наглядного пособия. С помощью неизвестного Павлову портативного электронного устройства она воспроизвела голограмму батискафа «Фантом» в половину его натуральной величины и подробно объяснила, где что находится и как все это работает. Из ее объяснений Павлов понял, что батискаф, по сути, является миниподлодкой. Его корпус изготовлен из сверхпрочного и не подверженного коррозии композитного материала, его энергосистема очень надежна и состоит из дополняющих друг друга элементов. После того, как Акино Ито ответила на все вопросы, Эмм Ми Фиш предложила посмотреть, как в ремонтном цехе Центральной генетической лаборатории проходит установка и испытание космической барокамеры.

Из этого следовало, что «Фантом» на Красные Камни уже доставлен, и идут последние работы по приведению его в рабочее состояние в соответствии целями предстоящего погружения. Никуда из кабинета им выходить не пришлось. Эмм Ми Фиш с помощью пульта включила настенный плазменный электровизор с овальным экраном и вызвала Хоа Шу Вэй — главного конструктора медицинской барокамеры. На ее вопрос о том, укладывается ли бригада монтажников в установленные сроки, Хоа Шу Вэй ответила, что пока все идет по графику и, примерно, через 12 часов товарищи аква-астронавты смогут занять свои места. Завершив сеанс связи, Эмм Ми Фиш обратилась к Павлову:

— Ты, наверное, хочешь знать, кто и когда отдаст приказ о твоем и Вены Саймон выходе из анабиоза и последующем всплытии на поверхность?

— Разумеется! — удивился он такой постановке вопроса.

— К сожалению, никто этого не знает, и знать не может. На батискафе установлены датчики и приборы, которые в автоматическом режиме будут передавать на центральный бортовой компьютер данные о состоянии экосистемы Байкала. И до тех пор, пока эти данные не будут свидетельствовать о том, что экосистема полностью восстановлена и пригодна для жизни, вы будете пребывать во сне— озадачила его она. В это время в кабинет вошла секретарь-адъютант и доложила о прибытии Вены Саймон. Эмм Ми Фиш велела ее пропустить, и Павлов во второй раз увидел женщину, с которой ему предстояло отправиться в полную неизвестность. Последняя представительница племени оджибве выглядела взволнованной. Поздоровавшись с Павловым за руку, она заглянула ему в глаза, словно надеясь получить, хотя бы немой, ответ на самый важный для нее вопрос: «Я тебе, хотя бы, нравлюсь?» «Конечно!», — молча, едва заметным кивком головы, утвердительно ответил он. Вена Саймон принесла на утверждение Эмм Ми Фиш список предметов первой необходимости — в дополнение к тем предметам и вещам, которые уже были загружены в хозяйственный отсек батискафа. Эмм Ми Фиш показала список Павлову, и он невольно улыбнулся, увидев в перечне детскую одежду и обувь, памперсы, электронные игрушки и школьные учебники на бумажных носителях. Список, разумеется, был утвержден без возражений. Эмм Ми Фиш предложила присутствующим пройти в офицерскую столовую, где для них должны были накрыть стол и угостить, как в лучшие довоенные времена. Цинь Ши Хуан пожаловалась на лимит времени, но приглашение приняла. Акино Ито согласилась сразу, так как приехала на Красные Камни на неопределенный срок. Как главному конструктору «Фантома» ей предстояло лично проследить за его погружением и работой систем дистанционного управления. Хоа Шу Вэй обещала присоединиться к ним буквально через 15–20 минут. Шеф-повар офицерской столовой Рутения — лауреат многочисленных премий по кулинарному искусству, приготовила разнообразные блюда из морепродуктов довоенного улова. На столе, словно наступил Новый год, стояли хрустальные амфоры с изысканными винами и бутылка настоящего московского шампанского. Павлову по просьбе Эмм Ми Фиш даже пришлось ее открыть, освежив в памяти кое-какие навыки. Первый тост произнесла Цинь Ши Хуан, отметив, в частности, то, что, по ее мнению, Ди Ва Пав и Вена Саймон появились не случайно, и, если на то воля Божья, то им предстоит стать новым Адамом и новой Евой. Эмм Ми Фиш в своем тосте призналась, что, познакомившись с Павловым поближе, ей сразу захотелось испытать неистовую любовь. Она выразила надежду на благополучный исход предстоящей миссии и попросила Вену Саймон относиться к Ди Ва Паву бережно и не угнетать его ранимую психику. Акино Ито поблагодарила Цинь Ши Хуан за доверие, оказанное коллективу инженеров и конструкторов глубоководного батискафа, и выразила восхищение Веной Саймон, и, в частности, тем, как она быстро освоила системы управления. У Павлова, когда он это услышал, гора с плеч свалилась, — ведь он видел «Фантом» только на голограмме. Когда очередь дошла до Павлова, он решил, что будет лучше, если он выразит свое отношение к происходящему и к людям, собравшимся за столом, стихами. Еще во время своего пребывания в загородном доме Эмм Ми Фиш он, чтобы приободрить Мари де Гиз, перевел и прочитал ей стихотворение «Цицерон» Ф.И. Тютчева:

Последние строки он прочитал, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать.

— Сам написал? — спросила его Цинь Ши Хуан, когда смолкли аплодисменты.

— Перевел — признался Павлов.

— Все равно замечательно, и я желаю тебе и Вене Саймон очутиться в мире, который по отношению к вам будет не таким жестоким, как нынешний — сказала Цинь Ши Хуан, незаметно вытирая слезы. В 19.00 местного времени прощальный ужин закончился, и началась подготовка Павлова и Вены Саймон к погружению в анабиоз. Не будем утомлять читателя перечислением всех процедур, которым их подвергали и которые продолжались всю ночь. С ними работала большая бригада врачей в количестве 12 человек во главе с подполковником Эмм Ми Фиш.

Во время коротких 15-минутных перерывов ширму, разделявшую операционные столы, на которых они лежали, убирали, и они могли между собою переговариваться. С каждым перерывом на душе у Павлова становилось все тревожнее.

Под утро ему приснилось, что в операционную зашла инопланетянка Сенусерт, быстро перелистала их электронные медицинские карты и вышла, помахав ему рукой. Павлов рассказал о своем сне Эмм Ми Фиш.

Она выразила удивление, потом побледнела и призналась, что ровно в полночь все плененные пришельцы из звездной системы Элиот после изъятия генетического материала по приказу Министра обороны и безопасности были усыплены угарным газом, а тела их кремированы. На рассвете 23 августа 3797 г. Павлова и Вену Саймон в спящем виде доставили на носилках на борт батискафа «Фантом» и поместили в герметичную барокамеру, заполненную воздухом с примесью небольшого количества сернистого водорода. Этот газ, H2S, в небольших дозах подавляет активность ферментов, которые участвуют в переносе электронов в биохимических реакциях, связанных с процессом дыхания.

Температура в барокамере постепенно снизилась с +25 градусов по шкале Цельсия до +3 градусов. Примерно через пять часов после этого интенсивность метаболизма в клетках акваастронавтов упала в десятки раз. Не будет преувеличением сказать, что они впали в состояние подлинного анабиоза — куда более глубокого, нежели тот, который наблюдается во время зимней спячки медведей, енотов, барсуков и сусликов. Прошли еще трое суток, в течение которых Павлов и Вена Саймон находились под наблюдением врачей, тогда как инженеры-механики, электротехники и специалисты-компьютерщики устанавливали резервные системы обеспечения жизнеспособности батискафа и функционирования установленной в нем барокамеры. Так как дополнительное оборудование требовало дополнительного пространства. Эмм Ми Фиш приказала разгрузить хозяйственный отсек и оставила на борту батискафа лишь самые необходимые вещи: медикаменты, сезонную одежду и обувь, комплект огнестрельного оружия с боеприпасами, комплект механических инструментов, комплект школьных учебников на несгораемых носителях, полугодовой запас пищи в тюбиках и комплект электробытовых приборов, работающих от солнечных батарей. Немного погодя, она приказала собрать и упаковать в герметичные пакетики семена цветов, фруктовых деревьев и корнеплодов, которые собственноручно поместила в один из пеналов так называемого «Аварийного комплекта». Акино Ито, проникнувшись важностью миссии «Фантома», приказала очистить, заморозить и упаковать в специальные контейнеры воду, которую надлежало загрузить в батискаф в качестве балласта. В случае аварийной или нештатной ситуации, — полагала она, — аква-астронавты имели бы целую тонну чистой природной воды, пригодной к употреблению даже через тысячу лет. Хоа Шу Вэй решила от них не отставать, и вмонтировала в барокамеру нештатный резервный компьютер, который должен был включиться и начать свою работу даже в том случае, если, сверхнадежный, бортовой, вдруг, по каким-то, самым невероятным, причинам прекратит поддерживать среду обитания аква-астронавтов. О том, что на батискафе установлен сервер с запрещенной к использованию операционной системы, она, разумеется, никому не сказала, чтобы не попасть под суд военного трибунала. 26 августа 3797 г. на закате солнца тяжелый транспортный вертолет подцепил батискаф «Фантом» и полетел на озеро Байкал, замерзшее впервые за последние восемьсот лет. Эмм Ми Фиш была на месте командира. В 150 километрах от острова Ольхон приборы показали наличие подходящей полыньи. Эмм Ми Фиш отдала приказ о снижении, по древнему обычаю трижды сплюнула через левое плечо, зажмурила глаза и нажала на кнопку пульта. Батискаф, соскользнув с троса, плюхнулся в воду и начал постепенно набирать заданную глубину погружения.

IX

О том, сколько времени Павлов и Вена Саймон пробыли в состоянии анабиоза, невозможно было сказать даже приблизительно. Бортовой компьютер вышел из строя, показав напоследок в строке даты значение бесконечности. Может, его поразил какой-то вирус, или он обрел самосознание и ушел в нирвану? Резервный компьютер, установленный Хоа Шу Вэй, обнулил дату текущего времени, и за 24 часа до их пробуждения отдал автоматизированной системе управления барокамеры команду начать очистку воздуха, постепенного повышения температуры и давления. Вена Саймон проснулась первой и, преодолевая тошноту и головную боль, в кромешной тьме, сделала себе обезболивающий и тонизирующий уколы. Затем она включила осветительные приборы и, убедившись в том, что у Павлова прощупывается пульс и восстанавливается дыхание, вставила себе в ухо микронаушник. То, что она услышала, не предвещало им ничего хорошего. Резервный компьютер сообщал о том, что по состоянию на 01-го января 01-го года запаса топлива, энергии и воздуха в батискафе осталось ровно на шесть часов. Их тела были покрыты 5-сантиметровым слоем специального, похожего на шпаклевку, геля, который Вена Саймон тут же принялась соскребать с себя, а затем с Павлова. За этим занятием он ее и застал, выйдя из состояния анабиоза.

— Good morning! — сказала она, приветствуя его по-английски, а затем спросила на известном им современном языке, которые ученые-лингвисты называли «лингва фортран»: «Как ты себя чувствуешь?»

— Как с тяжелого похмелья. Наверное, вчера перебрал шампанского— у Павлова нашлись силы, чтобы пошутить. Вена Саймон огорчила его известием о том, что произошла нештатная ситуация. Они вышли из барокамеры и приступили к исполнению инструкции, которую им начал передавать резервный компьютер бегущей строкой на жидкокристаллическом мониторе и голосом Хоа Шу Вэй. В первую очередь им следовало вывести из желудка и кишечника искусственные наполнители, помыться, принять нормальную пищу и проколоться биохимическими растворами для восстановления в организме приемлемого водного и солевого баланса. Мучительно хотелось пить и не выходить из душевой кабины до тех пор, пока кожа и желудок не насытятся живительной влагой. После того, как они выполнили все требования инструкции и передали резервному компьютеру соответствующее подтверждение, они получили от него неожиданный запрос: «Всплывать? Да. Нет». Они страшно удивились, полагая, что батискаф уже находится на поверхности, но оказалось, что они все еще на глубине 1,5 тыс. метров. Вена Саймон запросила у резервного компьютера последние данные о состоянии внешней среды в месте погружения батискафа.

Прошли 5 минут томительного ожидания, и, наконец, на жидкокристаллическом мониторе высветились искомые сведения в удобной для оценки и анализа табличной форме.

— Радиация в норме! Химический состав воды и илистых отложений — в норме! Планктон на плаву и в огромном количестве! — радовались они, не подозревая о том, что основной бортовой компьютер перед самоликвидацией подложил им еще одну свинью. Когда Вена Саймон дала утвердительный ответ на вопрос о всплытии, резервный компьютер попросил ввести пароль. Вена Саймон свой пароль, состоявший из шести символов, помнила хорошо и аккуратно его воспроизвела. Резервный компьютер сообщил, что пароль неправильный, и попросил повторить попытку. Она повторила, и так продолжалось несколько раз. В конце концов, она не выдержала и обратилась к автоматизированной системе управления батискафа напрямую. И опять незадача! Для того чтобы команда на всплытие была выполнена, ей требовалось ввести реальную дату текущего времени. Она еще немного помучалась, пытаясь обойти это условие, и чуть не расплакалась от огорчения, когда резервный компьютер включил сигнал аварийной тревоги и выдал сообщение: «До полного отключения энергетической установки осталось 59 минут. Пассажирам батискафа рекомендуется занять места в аварийном спасательном модуле!» Делать нечего: посовещавшись, они переоделись в зимнюю армейскую одежду и обувь и перенесли из хозяйственного отсека в аварийный модуль, представлявший собой сферу диаметром 3,5 метра и весом 2 тонны, комплект с оружием и боеприпасами и комплект механических инструментов. Из электронных приборов и медикаментов пришлось отбирать самыесамые необходимые. Пока Павлов метался между хозяйственным отсеком и аварийным модулем, разбирая и укладывая вещи, Вена Саймон вскрыла бортовой компьютер и вытащила из него миниатюрные накопители памяти. Она надеялась с помощью карманного универсального компьютера обработать записанную на них информацию, включая последние сообщения, которые могла им передать Эмм Ми Фиш или кто-то другой. Затем она поднялась в рубку и открыла шкаф с надписью: «Аварийный комплект». В шкафу находился тяжеленный рюкзак из водонепроницаемой ткани, который она забрала с собой, и за 10 минут до полного отключения энергетической установки появилась в аварийном модуле.

— Мы ничего не забыли? — озабоченно спросил ее Павлов.

— Ерунда! Главное, что мы живы! — бодро ответила она, перекрестилась широким католическим крестом, задраила люк и заняла место в кресле пилота. Резервный компьютер объявил пятиминутную готовность, и начал передавать сообщения об отказе систем обеспечения жизнедеятельности их бывшего подводного дома. Вена Саймон активировала автономный двигатель, и аварийно-спасательный модуль отделился от батискафа. Подъем на поверхность продолжался чуть более часа. За это время они попытались настроить телерадиоприемник. Как известно, радиоволны в воде распространяются очень плохо, — только крайне низкие частоты, которыми пользуются подводники. Ничего не услышав на частотах подводной электросвязи, они надеялись на то, что обязательно услышат что-нибудь в стандартном диапазоне длинных и коротких волн, когда достигнут поверхности, но и тут их ожидало разочарование: эфир был чист, как горный воздух. Не работали даже астронавигационные приборы, что наводило на мысль об отсутствии на орбите Земли вообще какой-либо космической техники. Они всплыли на поверхность не в самое подходящее время: был поздний вечер, и над священным озером Байкал полыхала и грохотала гроза. Аварийный модуль мотало по волнам, как утлый челн. Радиометры показывали 9-11 микрорентген в час. Это соответствовало естественному уровню, и они могли дышать атмосферным воздухом, не опасаясь заражения. Воспользовавшись вынужденным бездельем, они заснули в своих креслах, которые легко раскладывались в удобные кровати. На рассвете неведомого дня и года аварийный модуль прибило к берегу. Камеры наружного наблюдения показали им то, что они меньше всего ожидали: мелкогалечный пляж в лучах восходящего солнца и пальмы и кипарисы в ста метрах от воды. Сделав замеры уровня радиации и состава воздуха, температуры и давления, они пришли к выводу о том, что жить здесь можно. Вена Саймон предложила закрепить аварийный модуль буксировочным тросом за какое-нибудь близстоящее дерево, а затем с помощью электролебедки, скрытой во внешней поверхности сферического корпуса, вытащить его на берег, наподобие того, как барон Менхаузен вытаскивал себя из болота. Это — первое, что они сделали, когда выбрались наружу. При температуре +19 градусов по шкале Цельсия зимняя одежда оказалась ни к чему, поэтому они вскрыли «Аварийный комплект» и переоделись в легкие, прочные и удобные гидрокостюмы из материала, который не пропускает влагу, но не задерживает воздух. В аварийном комплекте они также нашли оружие (два пистолета с обоймами), аптечку, портативную рацию на водоналивных батареях, бинокль, сухое горючее, рыболовный набор (крючки, грузила, лески, гарпуны-стрелы), нож-мачете в ножнах, лучковую пилу, а также емкости для хранения и кипячения воды и приготовления пищи. Наибольший объем «Аварийного комплекта» занимал брикет так называемой «шагреневой кожи» — очень прочного и эластичного материала, из которого можно было вытянуть полотно площадью до 30 квадратных метров и изготовить множество полезных вещей, например, палатку, одеяла, тент, паруса, многослойную зимнюю одежду и т. д. Они решили пройтись по берегу в восточном направлении и осмотреться. С собой они взяли только пистолеты и бинокль. Через полтора часа они вернулись к месту высадки, позавтракали пищей из тюбиков и обменялись впечатлениями. Многое из того, что они увидели, подсказывало им, что они попали не на материк, а на остров, в центральной части которого возвышалась серо-голубая гора, похожая на потухший вулкан. Их поразило обилие непуганых птиц: чаек, уток, фламинго, бакланов и т. д… Преодолев небольшой подъем, они увидели перед собой широкий залив, а в нем — скопление темно-бурых животных длиной 5–8 метров с раздвоенным хвостом и ластами. Одни из них пребывали на мелководье и поедали водоросли, другие — грелись на солнце на просторном песчано-галечном пляже. Звуки, которые они издавали, чем-то напоминали лошадиное ржание, храп и фырканье. Павлов никогда в жизни не видел ничего подобного. Вена Саймон, всмотревшись в бинокль, высказала предположение, что это — клоны стеллеровой коровы, которую, по ее сведениям, когда-то на Байкале пытались развести. Из других представителей животного мира они успели заметить лягушек, змей, пресноводных черепах и ящериц, похожих на варанов. Аварийный модуль в принципе был пригоден для безопасного жилья.

Закрывшись в нем, можно было не опасаться того, что хищный зверь, ядовитая змея или насекомые потревожат их ночной покой.

Мини-электростанция на водородных топливных элементах давала свет и обеспечивала работу встроенных электрических приборов: телерадиоприемника, кондиционера, электротитана, холодильника и пылесоса. С помощью электролебедки и буксировочного троса они закатили модуль на опушку леса и установили его под высокой пинией — одного из самых красивых субтропических растений, известного также под названием итальянская сосна. О том, чтобы гулять по лесу, как по парку, можно было только мечтать: деревья, перевитые колючими лианами, и кустарниковые заросли (их называют маквисом) создавали труднопреодолимое препятствие. Установив модуль на новом месте, они отправились купаться. В воду заходили по очереди. Пока один купался, второй с пистолетом стоял на берегу и наблюдал за обстановкой. Вода была теплой, прозрачной, однако, на вкус, довольно соленой. Для питья и приготовления пищи такая вода не годилась, поэтому им в первый же день пришлось задуматься о поиске какого-нибудь ручья или приготовиться к сбору дождевой воды. После купания они провели тщательную ревизию имеющегося в их распоряжении оборудования, вещей и т. д. В принципе, то, что они имели, их вполне устраивало. В полностью распакованном оружейном комплекте они нашли: автоматическую винтовку с оптическим прицелом, пистолет-пулемет, охотничий карабин и точную копию старинного шомпольного ружья с кремневым замком. Там же находились: арбалет, спортивный лук, ножи с набором съемных лезвий, два пуленепробиваемых шлема, оснащенных миниатюрными видеокамерами и приборами ночного видения, два бронежилета, толовые шашки и даже гранатомет. Общее количество боеприпасов для ручного огнестрельного оружия позволяло сделать порядка одной тысячи выстрелов. Из гранатомета можно было «пульнуть» пять раз: пробить самую прочную броню, засыпать смертоносными осколками площадь, равную 100 кв. метров, или оглушить шумом. Оружие и боеприпасы находились в герметичных вакуумных упаковках и поэтому от времени не пострадали. В комплект механических инструментов входили топор, пила-ножовка, лопата, полотно ножа косы, стамески, рубанок, дрель. В тот же комплект были уложены напильники, молотки, отвертки, гвозди и шурупы, бабины с прочнейшими нитками, иглы, наборы крючков и блесен, катушки с лесками и даже рыболовная сеть. Из медикаментов, которые они забрали из хозяйственного отсека, наибольшую ценность представляли антиоксиданты. Применяя их, хотя бы один раз в год, в виде инъекций или с питьевой водой, они могли увеличить продолжительность естественного срока жизни, примерно, в два раза.

Остальные препараты позволяли успешно бороться с простудными заболеваниями, кожными нарывами и грибковыми инфекциями. До позднего вечера они занимались устройством стоянки. С помощью виноградной лозы Вена Саймон нашла на опушке леса подземный источник пресной воды. Там они вырыли колодец глубиной 1,5 метра, напилили бревна и установили раму и венец. После этого они занялись расчисткой площадки под строительство своего будущего жилища: рубили и корчевали кустарник и спиливали деревья. Работа спорилась, так как инструменты, которыми они пользовались, были изготовлены из специальных сплавов и особым образом заточены. На закате солнца они искупались, а затем скрылись в аварийно-спасательном модуле.

X

— Милый, милый— слышал Павлов во сне знакомый голос Мари де Гиз и ощущал прикосновение ее ладони к небритой щеке, покрытой суточной щетиной. Ему казалось, что по-прежнему живет в загородном доме Эмм Ми Фиш, а арест, батискаф и анабиоз, это — не более, чем страшный сон. Он вздрогнул, открыл глаза и увидел склонившуюся над ним Вену Саймон. В аварийно-спасательном модуле тускло горели, отсвечивая фиолетовым цветом, лампы освещения, едва слышно работал кондиционер, создавая подобие теплого летнего ветерка, насыщенного ароматом свежескошенной травы. В ответ на проявленную к нему нежность Павлов улыбнулся и ухитрился поцеловать Вене Саймон руку, которую она испуганно отдернула, и тут же на лице ее отобразилось чувство неловкости и смущения.

— Прости, я не хотела тебя будить. Но ты так стонал, что я решила тебе помочь и даже налила воду в стакан— извинилась она.

— Спасибо за заботу, от воды не откажусь— поблагодарил он ее. Дождавшись, когда он напьется, она спросила его, как он смотрит на то, чтобы в модуле стало чуть-чуть теплее, поскольку она боится простудиться. Павлов сказал, что не возражает, хотя, по правде говоря, он чувствовал себя в армейском термобелье, состоявшем из рубашки с длинными рукавами и кальсон, вполне комфортно. Аналогичная одежда была и на Вене Саймон, но, видно, плохо ее согревала.

— Знаешь, на кого ты похожа? — спросил он, мысленно сравнив ее с солдатом-призывником, приготовившимся ко сну.

— Знаю: на огородное пугало с тыквой вместо головы! — ответила она и тихонько всхлипнула, сожалея о своей длинной косе, которую когда-то все принимали за гламурный парик.

— Все равно ты очень красивая, а волосы через год отрастут— попытался он ее успокоить, уже сожалея о том, что сказал.

— Если это так, то почему ты отворачиваешься от меня, когда я раздеваюсь? Почему ты ко мне не пристаешь: не тискаешь за грудь, не щиплешь за попу? — пожаловалась она и поспешно превратила свою кровать в кресло, словно опасаясь того, что после таких слов он тут же на нее набросится.

— Ты девственница?! — догадался он.

— Да, я не знала мужчины до того, как меня заморозили, а когда разморозили, оказалось, что мужчин уже нет, и женщины рожают сами по себе— простодушно призналась она.

— Мне это тоже показалось очень дико— согласился с ней Павлов и усмехнулся, вспоминая тест-драйв, который ему устроила Эмм Ми Фиш.

— Но ты имел с этими женщинами интимные отношения. О товарище подполковнике я вообще молчу. Ты жил с ее дочерью— Мари де Гиз! — уколола его она.

— Откуда тебе это известно?! — удивился он.

— Твои сперматозоиды нашли даже в ее слюне. Об этом я прочла в ее электронной медицинской карте— сказала она, вероятно, из-за ревности.

— Все это осталось в прошлом и не должно омрачать наши отношения— парировал он, намекая на то, что в нынешнем их положении не должно быть оснований для ссор и обид.

— Это, конечно, так — согласилась Вена Саймон, — однако есть одно «но».

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался он.

— Знаешь ли ты о том, что я беременна? — неожиданно спросила она его и снова превратила свое кресло в кровать.

— Как это?! — изумился он.

— Я узнала об этом случайно, за три дня до нашей первой встречи.

Знакомая медсестра, с которой я училась в военно-медицинском колледже в Торонто, сказала мне по секрету, что Эмм Ми Фиш, когда я вернулась в казарму после ночного дежурства, приказала усыпить меня снотворным, после чего мне сделали небольшую операцию: ввели и закрепили в полости матки оплодотворенную яйцеклетку. Я полагаю, что это — яйцеклетка Мари де Гиз, у которой, как и у меня, вторая группа крови, положительный резус-фактор и т. д. Я сначала не поверила, но потом заметила на животе, ниже пупка, маленький, едва заметный шрам, который остается после использования сверхтонкого хирургического зонда. Вот, посмотри, — с этими словами Вена Саймон задрала рубашку, и Павлову ничего не оставалось, как лично удостовериться в правдивости ее слов.

— И это означает, что… Я не могу в это поверить! — разволновался он.

— Это означает, что наш первенец будет андрогинней. И я не вполне уверена в том, что и все другие дети, которых я рожу, не будут такими же— сказала она и тихонько заплакала. И тут до Павлова дошло. Укладывая и разбирая комплекты вещей, помещенных в батискаф «Фантом», он обратил внимание на наклеенные на них ярлыки с надписью: «Капсула № 2XX+XY», — но большого значения этому не придал. После того, что он услышал от Вены Саймон, ему стало понятно не только значение надписей, но и то, что ее использовали в качестве суррогатной матери, а его — в качестве добропорядочного старика Иосифа, который должен заботиться о ней и будущем потомстве.

— Я введу в себя простагландин, и сделаю искусственный аборт! — заявила она и зарыдала.

— Даже про это не думай! — рассердился он и начал доказывать ей, что аборт, это — умышленное убийство, и Господь им этого не простит.

— Ладно, ты меня убедил, а теперь поцелуй меня в губы и приласкай, как умеешь… — недоговорила она и взволнованно задышала. Весь следующий день они решили посвятить отдыху. Вена Саймон, в шутку, предложила назвать этот день субботой, и он согласился, так как не меньше, чем она, нуждался в психологической разгрузке. Как маленькие, расшалившиеся дети, они, плескались на мелководье, прыгали на «шагреневой коже», превратив ее в батут, а затем растянули «спецматериал» так, что на нем можно было валяться, как на просторном паласе или очень дорогом персидском ковре в апартаментах пятизвездочного отеля. Ради веселья, они устроили соревнование: кто больше подстрелит рыб из спортивного лука. Промахи были очевидны, пока Вена Саймон не догадалась использовать снайперскую винтовку. С помощью этого, непрофильного, орудия рыбной ловли, им удалось подстрелить крупного осетра весом около 15 килограмм, размозжив ему голову пулей разрывного действия со смещенным центром тяжести. Суббота есть суббота, и Павлов предложил развести костер, а затем зажарить и употребить в пищу их первый рыболовный трофей. Его супруга не возражала, но перед приемом шашлыка из осетрины заставила его проглотить капсулу укрепляющего желудок медицинского препарата.

Забегая вперед, отметим, что постепенно в их ежедневное меню, кроме рыбы, вошли морепродукты: устрицы, мидии и морская капуста. Устрицы, в отличие от мидий, можно было употреблять в сыром виде, смочив их соком ужасно кислого дикого лимона. Морскую капусту они использовали в качестве гарнира к жареной и вареной рыбе и витаминного салата с добавлением дикого чеснока и лука. Этот салат они сдабривали майонезом, который Вена Саймон научилась сбивать из черепашьих и птичьих яиц и пальмового масла. Для полного удовлетворения потребностей гурмана им не хватало только печеного хлеба. Следующий день, который следовало назвать воскресеньем, они решили посвятить пешим прогулкам, надеясь совместить приятное с полезным: отдохнуть и изучить окружающий ландшафт. Они направились вдоль береговой линии в западном направлении. Пройдя пару километров, они наткнулись на неглубокий ручей и попробовали пробраться к его истоку. Пройдя триста шагов вверх по руслу, они достигли озерца площадью порядка 50-ти кв. метров. Вода в ручье и в озерце по вкусу и шипению напомнила Павлову воду из амфоры Эм Ми Фиш. Они наполнили две фляги из латекса объемом 2,5 литра каждая и продолжили свой путь вдоль берега. Вскоре на их пути возникли отвесные скалы, выступающие из воды.

Павлов высказал предположение, что это — застывшая вулканическая магма, изверженная не так давно — около ста лет тому назад.

Карабкаться по скалам без соответствующего снаряжения было очень неразумно, поэтому они решили вернуться назад и присмотреть какое-нибудь дерево для изготовления лодки. В день, который по их календарю следовало назвать «понедельником», они вышли на работу. Для того чтобы вести счет дней их новой жизни в точном соответствии с астрономическим календарем требовалось терпение: им следовало ежедневно в течение года записывать время восхода и захода солнца и фазы луны. Их карманные персональные компьютеры и электронные часы Вена Саймон в первый же день настроила на дату 01.01.01, которая, конечно, являлась условной. Настроение было бодрое, работа спорилась (они расчищали площадку под будущее строительство), но к полудню погода испортилась: подул сильный ветер, и разразилась гроза. Пока бушевала стихия, они пообедали, выспались, и поздним вечером вышли на берег, чтобы искупаться и полюбоваться закатом солнца. Искупавшись на мелководье, они попадали на камешки, отдышались, и тут же услышали громкий пронзительный свист. «Смотри, дельфины!», — радостно закричала Вена Саймон. Павлов поднял голову и увидел в ста метрах от берега две спины и плавники, медленно показывающиеся из воды и снова погружающиеся в неё. Он просто обомлел! Проплывшие мимо них дельфины были такие большие, синие и красивые. Ему сразу захотелось поплавать с ними рядом и попытаться добиться их расположения, но Вена Саймон его отговорила, заметив, что, раз в Байкале есть дельфины, то, наверное, водятся и акулы. Их первая рабочая неделя началась с возведения покатого навеса для летней кухни, а завершилась постройкой их первой лодки, которую они выдолбили из ствола кипариса. Наиболее трудоемкую операцию — долбление корпуса — они выполнили по технологии древних судостроителей: извлекали древесину путем выжигания, но не посредством раскаленных камней, а с помощью твердотельного лазера, входившего в комплект оборудования аварийно-спасательного модуля.

Обугленные участки без труда убирались стамеской, благо древесина у кипариса прекрасно обрабатывается. В лодке, длина которой составляла около пяти метров, они установили три перекладины-распорки и отверстие для установки узла крепления мачты. На корме и обоих бортах Павлов прикрепил уключины и выстрогал из молодых пиний несколько весел: разъемных и неразъемных.

Парус они изготовили из полотна «шагреневой кожи», сшив несколько полотнищ таким образом, чтобы он мог надуваться от ветра. Фал, то есть трос, поднимающий парус, Вена Саймон скрутила из прочных капроновых нитей, выкраивая время, предназначенное для сна. В день, который они считали «субботой», состоялись ходовые испытания лодки, показавшие, что она пригодна для продолжительного плавания. В день, который они считали «воскресеньем», с утра установилась хорошая погода и они решили, что настало время выяснить, где они находятся: на острове или на мысе, глубоко вдающемся в море. О том, что Байкал — не озеро, а море свидетельствовали соленость воды, а также типично морская флора и фауна. Взяв с собой оружие (пистолеты и гранатомет), оптику, радиометры и небольшой запас продовольствия и пресной воды, они отправились в путь. Их путешествие вдоль береговой линии продолжалось до позднего вечера и завершилось на том же месте, с которого началось. Остров, который они решили назвать Счастливый, имел подковообразную форму, благодаря глубоко вдающемуся с северо-запада заливу шириной 350–400 м. Западная часть острова, или западный полуостров, отличался пологими покатыми склонами. Вся его поверхность была покрыта непроходимыми зарослями маквиса и бамбука.

Здесь они заметили рептилий, похожих на аллигаторов. На западной стороне берег был обрывистый и почти отвесным уступом высотой до 30 метров уходил под урез воды. Здесь безраздельно царствовали птицы. Южная часть острова уже в нескольких десятках метров от берега, представляла собой отвесный обрыв высотой от 5 до 15–20 метров. В нижних частях береговых склонов наблюдалось скопления валунов, а также глыб гранита высотой от 2 до 4 5 м. и длиной от 1,5 до 8 м.

Здесь они случайно обнаружили пещеру. Заглянув внутрь, они увидели вырубленные в сером туфе ступеньки ведущей вниз лестницы, но спуститься по ней не решились, поскольку радиометры показали наличие поблизости источника радиации. Находка их весьма озадачила, и они пришли к выводу о том, что когда-то на острове могли жить люди, уцелевшие после глобальной катастрофы. Их третья «рабочая неделя» началась с проливных дождей, которые с короткими полуторачасовыми перерывами продолжались весь день и ночь.

Чтобы не сидеть, сложа руки, Павлов приступил к строительству хозяйственного блока, в котором должны были разместиться дровяной склад, столярная мастерская и парная баня. Вена Саймон ему, конечно, помогала, но больше времени проводила за обработкой информации, сохраненной в накопителях памяти бортового компьютера покинутого ими «Фантома». Не научившись обращаться с компьютерной техникой на «ты», он относился к занятию супруги с глубоким уважением. В лесу было душно и так сыро, что без гидрокостюма было не обойтись. После того, как его в лицо чуть не ужалила ядовитая змея, он стал надевать на голову пуленепробиваемый шлем с прозрачным забралом. Подходящей деловой древесины, устойчивой к гниению, поблизости от места стоянки было не так много, и она могла еще пригодиться, поэтому ему пришлось углубляться в лес, прорубая просеку. Перед ним сплошной стеной стояла армия зеленых великанов с влажной бахромой мха и мокрыми гирляндами лиан. Всюду булькало и журчало. Спиленные стволы пиний, красного кедра, туи и кипарисов до просеки приходилось перетаскивать вручную, а затем, собрав в пачки, перемещать волоком по влажному грунту электролебедкой. За три дня работы лесорубом он совсем выбился из сил, и Вена Саймон решила его трудовой порыв охладить, заявив о том, что она, как врач, настаивает на том, чтобы он взял двухдневный больничный отпуск. Павлов не согласился даже на один день, но не из-за того, что он чувствовал себя двужильным, а потому, что хотел ее порадовать удивительной находкой. Дело в том, что, прорубая просеку, он натолкнулся на дерево, на стволе которого красовались большие, зеленые, круглые, как бочонки, плоды диаметром 35–40 сантиметров с мелкими бугорками на поверхности. Сразу попробовать эти плоды на вкус он не решился, и только когда закончил рабочий день, вспомнил один эпизод из дневника знаменитого капитана и прославленного мореплавателя Джеймса Кука, которым он зачитывался в детстве. Там, в частности, сообщалось об удивительном тропическом растении, которое ботаники впоследствии назвали артокарпус, то есть «хлебное дерево». Мякоть его созревших плодов (соплодий) пригодна в пищу в сыром виде. Ее также можно запечь, засушить или сделать из нее тесто для своеобразных «блинчиков», которые по вкусу напоминают картофельные лепешки. Проснувшись на рассвете, Павлов отправился в лес и срезал с предполагаемого хлебного дерева 5 крупных плодов, о зрелости которых свидетельствовали капельки латекса, проступающие на их кожуре. Он отнес их на летнюю кухню, попробовал на вкус, и, убедившись в том, что матушка-природа ему не враг, разрезал один из плодов на ломтики и запек в очаге, завернув в листья дикого салата и геликонии. По вкусу жареные плоды напоминали скорее картофель, чем хлеб, но разве крахмал — не самый важный источник углеводов? Вена Саймон, попробовав деликатес, пришла в восторг, и, в свою очередь, обрадовала его тем, что ночью, пока он спал, обработала последний накопитель памяти бортового компьютера. Файлы, которые она восстанавливала, содержали информацию о местоположении батискафа, работе бортовых систем и научных приборов, о температуре, давлении, уровне радиации, химическом составе воды и т. д. Проверка параметров телеметрии показала, что бортовые системы работали удовлетворительно, однако мощность, обеспечиваемая главным миниреактором, была на 12 % ниже номинальной. Через 350 лет после погружения на «Фантоме» кто-то побывал, и провел успешные работы по замене отдельных узлов и агрегатов энергетической установки. С тех пор «Фантом» всплывал на поверхность неоднократно. Последний раз это произошло в 4999 году. Во время последнего всплытия кто-то полностью заменил все наружные приборы и датчики и переместил «Фантом» на новое место. Чем дальше она углублялась в подробности, тем больше у него росло недоумение:

— Почему люди, которые поднимали «Фантом» на поверхность, их не разбудили? Что этому препятствовало: неблагоприятная среда обитания, желание продолжить эксперимент или это уже были не люди, а, например, роботы, которые всего лишь выполняли заложенную в них программу? Наконец, Вена Саймон перешла к самому главному:

— 12 июня 5200 года на «Фантоме» отказал центральный бортовой компьютер, проработавший 2222 года. Что с ним произошло, непонятно.

На телевизионном изображении, переданным им накануне отключения, видны звезды, Солнце, его корона, и тень какого-то летательного аппарата длиной до 30 метров. Еще какое-то время, приблизительно, 1000 лет, автоматизированная система управления батискафа функционировала сама по себе, обеспечивая работу барокамеры и поддерживая заданную глубину погружения. А потом внезапно включился резервный компьютер, не входивший даже в перечень системного оборудования, и попросил нас выйти из барокамеры.

— Чудеса!!! — воскликнул Павлов и признался, что во время анабиоза ему, кроме довольно приятных снов, мерещилась всякая чертовщина, например, будто бы он выходит из барокамеры, всплывает на поверхность, гуляет по воде, распугивая чаек и бакланов, и возвращается назад.

— Мне тоже снилось что-то подобное, и, я полагаю, это — результат активности лобных долей головного мозга, подавленного отсутствием сенсорных ощущений— по-научному пыталась объяснить необычные состояния сознания Вена Саймон. Павлов спорить с ней не стал и спросил, как она себя по утрам чувствует: не тошнит, не хочется солененького? Она сразу погрустнела и призналась, что настроение у нее неважнецкое, и погода, видно, тут не причем. Затем она сообщила ему приятную новость: на одном из накопителей памяти бортового компьютера содержится немереное количество файлов музыкальных произведений и вся классика мирового синематографа.

— Сколько времени мы сможем все это видеть и слышать? — поинтересовался Павлов, обрадованный тем, что, кроме хлеба, у них появилась и духовная пища.

— К сожалению, недолго, два-три месяца или полгода, если мы не найдем реальную альтернативу энергетике, которой сейчас пользуемся, — ответила она, и они принялись обсуждать проблему экономии электроэнергии, чтобы продлить срок работы источников электропитания, имевшихся в их распоряжении. Оснований для беспокойства было предостаточно. Их единственная мощная батарея на водородных топливных элементах, встроенная в аварийно-спасательный модуль, требовала перезарядки. Напряжение в сети несколько раз падало ниже 110 вольт, и это приводило к остановке механизма электролебедки. Солнечные батареи на полимерной основе, встроенные в карманные персональные компьютеры, часы и научные приборы, постарели от времени на молекулярном уровне и требовали замены. После их отказа, который мог произойти в любой момент, для Павлова и Вены Саймон реально наступал каменный век.

Думать об этом не хотелось, поскольку в душе у них все еще теплилась надежда на то, что после глобальной катастрофы выжил кто-то еще и этот кто-то непременно протянет им руку помощи.

XI

Дни становились короче, а осадки обильнее. Температура днем опускалась до +10 градусов по шкале Цельсия, а ночью доходила почти до 0. Павлов срочно приступил к строительству бани, полагая, что в случае отказа водородной батареи, у них будет хоть какое-то отапливаемое помещение. Вена Саймон занималась поиском и приготовлением пищи, но большую часть светового дня проводила в аварийно-спасательном модуле, убивая время просмотром на карманном персональном компьютере произведений классики мирового кино. У нее сильно ухудшилось общее самочувствие, донимала тошнота, сонливость и полная апатия. Это были верные признаки того, что она находится на шестой неделе беременности. В один из таких тоскливых дней Павлов зафиксировал, что солнце зашло на 15 минут позже, чем в предыдущие дни, следовательно, в северном полушарии Земли начался новый астрономический год. Это событие они даже отпраздновали. Павлов подстрелил и зажарил гуся, а Вена Саймон приготовила 1,5 литра домашнего вина из сока винной и сахарной пальмы. Сок она добыла посредством трубок, вставленных в отверстия, сделанные в стволах пальмовых деревьев. Набранный сок сразу забродил и уже через 6 часов превратился в легкий алкогольный напиток, напоминающий шампанское. Для создания атмосферы новогоднего праздника они нарядили рождественскую елочку в виде маленького кипариса, а вечером перед тем, как заснуть, просмотрели очень старый и очень добрый американский фильм о приключениях Санта Клауса. На строительство бани размером 3х4 метра Павлов потратил 4 рабочие недели. Он справился бы быстрее, но не хватало подходящего материала. Кипарис — слишком смолист, и во влажной и жаркой атмосфере бани стал бы безостановочно «потеть», выделяя опасные для здоровья формальдегиды. Сосны (пинии) поблизости от места стоянки произрастали в ограниченном количестве, и пилить их было жалко. Вот и приходилось ему путешествовать на лодке вдоль берега в поисках деловой древесины в виде сухостойных или поваленных ветром стволов черной березы, сосны и кедра. Для кладки ленточного фундамента и печи он использовал крупный булыжник и камень-плитняк: известняк, песчаник, гранит, базальт и плотный ракушечник. Вулканический пепел заменил ему цемент. Вена Саймон сплела из лиан десяток корзин в форме цилиндра, обмазала их глиной с примесью вулканического пепла и обожгла. Так получились сегменты будущей трубы. Когда дело дошло до кладки печи, возникла проблема с котлом для подогрева воды, но и тут они проявили смекалку. Первый, внешний слой аварийно-спасательного модуля состоял из тонкой обшивки из титана — легкого, прочного и антикоррозийного металла. С помощью топоров и зубила они оторвали лист подходящего размера, свернули в конус, заклепали и даже запаяли шов термитной смесью на основе порошка алюминия. Сварку можно было бы и не делать, поскольку помимо небольшого веса и невысокой теплопроводимости, титан имеет еще одно замечательное свойство: если с усилием прижать друг к другу два кусочка, то они приклеиваются намертво. Тем не менее, они получили в свое распоряжение долговечную емкость, вмещающую 25 литров воды. Отодрав часть слоя внешней обшивки аварийно-спасательного модуля, Павлов проявил интерес к следующим слоям. Вена Саймон, поворчав, на эксперимент согласилась. Второй слой состоял из химически стойкого материала, получаемого прессованием порошка графита, пропитанного полиэфирной смолой. Он легко поддавался механической обработке, но у него был один недостаток — малая прочность на удар. Павлов решил, что это — антегмит. Третий слой оказался совершенно прозрачный, так как был изготовлен из акриловой пластмассы, которая в 100 раз прочнее, чем обычное стекло, но при этом легко разрезается обыкновенной ножовкой.

Четвертый слой состоял из какого-то мягкого материала, похожего на пенопласт. Вена Саймон высказала предположение, что это — пеноизол — легкий, прочный, негорючий и влагостойкий теплоизолятор. Так, в процессе строительства бани Павлов не только освоил плотницкие навыки, но и открыл полезные свойства материалов, из которых был изготовлен аварийно-спасательный модуль. В конце концов, он уговорил Вену Саймон снять первые три слоя и употребить их в качестве строительного материала. Без них аварийно-спасательный модуль ничего не терял в своих сухопутных достоинствах, а спускать его на воду они, вроде бы, не собирались. Листы антегмита, вместо шифера, пошли на покрытие крыши бани. Из акриловой пластмассы получились великолепные стекла для оконных проемов предбанника. Эту важную пристройку Павлов соорудил из отходов деловой древесины и оштукатурил стены раствором из глины, известки и вулканического пепла. Окна, двери, полки, ведра, тазы и ковши из мягкой древесины пальмовых деревьев он уже делал не спеша, когда непогода загоняла его под крышу. Сразу насладиться плодами своего труда, то есть попариться, он позволить себе не мог, поскольку стены сруба были не проконопачены. От знатоков русской бани он слышал, что раньше, чем через шесть месяцев после постройки бани конопачение делать бессмысленно: бревна должны просохнуть и улежаться. Шло время. Дни становились длиннее. Осадки сошли на нет. Над акваторией Байкала нависло безоблачное сине-зеленое небо. Были дни, когда воздух прогревался до +25 градусов по шкале Цельсия. Снова можно было загорать и купаться. Отказала водородная батарея, и они, оставшись без электричества, перешли жить в предбанник, перетащив туда из аварийно-спасательного модуля свои кресла-кровати. Вена Саймон постаралась сделать новое жилье максимально комфортным: побелила оштукатуренные стены меловым раствором и сплела из волокон пальмового дерева красивые циновки. Ежедневно измеряя время и место восхода и захода Солнца, Павлов довольно точно определил дату весеннего равноденствия, то есть момент, когда небесное светило в своём видимом движении пересекает небесный экватор. В дни весеннего равноденствия Солнце восходит почти точно на востоке и заходит почти точно на западе, и для всех мест Земли (исключая районы земных полюсов) день почти равен ночи.

Это знаковое астрономическое событие они назвали Днем Благодарения, то есть днем памяти своих незабвенных родителей. В День Благодарения они снова ели жареного гуся с гарниром из плодов хлебного дерева под устричным соусом. Вот только домашнее пальмовое вино Павлову пришлось употреблять в одиночестве. Вена Саймон на его вопрос: «Почему не пьешь?» — погладила свой живот, и он понял, что она имеет в виду. Неделю назад ребенок, которого она вынашивала, заявил о своем присутствии первым толчком. Ей, конечно, следовало бы взвеситься и сделать УЗИ, пройти обследование у квалифицированных врачей, но обо всем этом в их ситуации можно было только мечтать.

— Сколько осталось ждать? — заботливо поинтересовался он.

— Сейчас по всем признакам шестнадцатая неделя. Осталось еще двадцать четыре. Если сейчас март, то ребенок должен родиться в середине августа— предположила она. Павлов намеревался завершить строительство дома не позднее, чем его супруга разрешится от бремени. Он уже приступил к кладке ленточного фундамента и очень переживал из-за того, что без электролебедки ему, наверное, будет очень тяжело трелевать спиленные стволы и устанавливать верхние венцы срубов. Вторая проблема, это — доски для настила пола и потолка. Он изготавливал их дедовским способом: расщеплял бревна при помощи клиньев и киянки, а затем обрабатывал поверхность топором и рубанком. За три часа каторжного труда получались две доски, а их нужны были сотни. Выслушав его, Вена Саймон предложила более простой вариант жилищного строительства: вместо сруба воздвигнуть каркас из деревянных столбов, а к нему приладить стены, сплетенные из гибких веток и обмазанные глиной. Пол на какое-то время можно замостить булыжником, зацементировать раствором из глины и вулканического пепла и прикрыть циновками из бамбука. Вместо сводчатой печи, по ее мнению, было бы проще сложить обыкновенный камин, а крышу сделать односкатной и покрыть ее негниющей корой пробкового дуба, небольшую рощицу которого они приметили во время своего первого плавания вокруг острова. Обдумав ее предложения, Павлов решил, что она права, и они прямо из-за праздничного стола отправились на строительную площадку, где провели радикальную перепланировку своего будущего дома. В течение двух рабочих недель они выкопали десять ям глубиной до 1,5 метров, поставили и выровняли столбы и зацементировали ямы раствором из глины и вулканического пепла. Затем они сделали нижнюю и верхнюю обвязку каркаса и настелили потолок. После того, как эти, самые трудоемкие, работы были выполнены, Павлов мог уже не беспокоиться за то, что у него не хватит сил и здоровья завершить строительство дома к тому моменту, когда Вена Саймон разродится. Оба события: роды и новоселье, — произошли почти одновременно: — на 15-е сутки со дня летнего солнцестояния. После обеда Павлов полез по лестнице на крышу, чтобы завершить кровельные работы, как услышал характерные стоны и крик. Вена Саймон только что на его глазах отправилась в баню, чтобы затопить печь. Спрыгнув с лестницы, он побежал к ней на помощь. Когда он влетел в предбанник, то увидел, что его супруга лежит на полу и корчится от боли. Никогда доселе он не видел родов и не участвовал в родовспоможении. Вена Саймон накануне дала ему кое-какие инструкции, но от страха они вылетели у него из головы. Он помнил только, что нужна кипяченая вода и перевязочный материал. В газах у него потемнело, и он почувствовал приближение обморока. «Держи, ребеночка! Ребеночка держи!», — услышал он голос своей супруги, который привел его в сознание и заставил вспомнить, что он должен делать. Ребеночек был не один. Вслед за ним из лона Вены Саймон показалась головка второго. Двойня!!! Павлов такого не ожидал, и Вена Саймон тоже. Судя по размеру живота, у нее должен был родиться малыш весом 4–4,5 килограмм, а оказалось, что она вынашивала близнецов. Первый ребеночек, несомненно, был мальчик, а вот у второго наружные половые органы имели признаки женского и мужского пола. Андрогиня!!! Учитывая то, что Вена Саймон знала подлинную историю своей беременности, ей и Павлову поневоле пришлось призадуматься. Как известно, близнецы разных полов — всегда разнояйцовые, ведь если бы они развивались из одной материнской яйцеклетки, то их гены были бы одинаковыми, а значит, они были бы одного пола. У разнояйцовых близнецов от 40 до 60 % общих генов, как у обычных братьев и сестер.

Внешнее сходство разнополых близнецов может быть поразительным («как две капли воды»), но бывает и так, что они совсем не похожи друг на друга — как иногда не похожи друг на друга обыкновенные дети из одной семьи. Дети родились маловесными и, наблюдая за тем, как они, быстро и жадно, сосут материнскую грудь, Павлов не на шутку встревожился:

«Хватит ли у Вены Саймон молока? Не истощат ли они ее организм?» Его супруга, напротив, пребывала в прекрасном настроении. Еще бы! Один из новорожденных оказался мальчиком, то есть представителем пятой коренной расы, к которой принадлежала она и ее супруг. Чем больше она убеждалась в том, что мальчик похож на нее, а андрогиня — на Мари де Гиз, тем чаще она задумывалась:

— Что будет, когда андрогиня вырастет и достигнет репродуктивного возраста? Сколько детей она произведет на свет при отсутствии медицинских препаратов и хирургических инструментов стерилизации? Не будем пересказывать, как тяжело им было, особенно, первые полгода после рождения детей. Рядом с ними не было никого, кто бы мог им помочь: бабушек, дедушек, нянечек и медицинских сестер.

Поблизости не было даже добросердечной соседки, которая согласилась бы посидеть с грудными детьми пару часов, пока их родители бегают по магазинам или занимаются другими неотложными делами. На Павлова свалились все семейные обязанности, которые можно представить или вообразить. Уже через месяц после рождения детей он выглядел, как тень. Его супруга, конечно, чувствовала себя и выглядела не лучше, но мощная природная энергетика материнства каким-то образом питала ее силы и заставляла не терять присутствия духа. Павлов предложил назвать новорожденных красивыми греческими именами: Дафнис и Хлоя, — но Вена Саймон воспротивилась. У оджибвеев было обычным давать человеку несколько имен и прозвищ. Родители могли дать ребенку одно имя, обратиться к уважаемому родственнику или сильному шаману, чтобы он дал ему еще одно (обычно одно из своих, чтобы обеспечить духовную защиту), на церемонии Мидэ (аналогичной христианскому крещению) он мог получить третье, духовное имя, или стать известным большинству соплеменников под характерным прозвищем. В честь своего отца она очень хотела назвать мальчика Маква, то есть Медведь. «Что ж, Медведь, так Медведь.

По-русски, значит, Мишка», — согласился Павлов и, в свою очередь, предложил назвать второго ребенка Урсулой, что по латыни означает Медведица.

* * *

О том, что Вена Саймон перестала пускать к своей груди андрогиню, Павлов догадался не сразу, а когда увидел ее страдающее личико и услышал ее беспомощный крик. Он не стал выяснять с ее кормилицей личных отношений, а сгреб Урсулу в охапку, прихватил с собой кусок аварийной «шагреневой кожи» и помчался со всех ног в сторону залива, на котором паслись стеллеровы коровы. Он уже знал, что во второй половине августа у самок стеллеровых коров появились детеныши, и что, кроме них, на этом проклятом острове ему никто не даст грудного молока. Вопреки всем страхам и сомнениям, стеллеровы коровы приняли его очень дружелюбно. Даже самцы, немного поворчав, отодвинулись от своих самочек, давая тем самым понять, что они не против того, чтобы он кормил своего детеныша. Он и сам питался молоком их супруг, напоминающим густые сливки. Для Урсулы новое питание было слишком жирным, поэтому Павлов использовал особый прием кормления: смачивал найденную на берегу высохшую морскую губку пресной водой, выдаивал на нее молоко стеллеровой коровы и совал девочке в руки. Андрогиня сама инстинктивно подносила губку ко рту и начинала жадно сосать. Так прошли двое суток. На третьи сутки, рано утром, когда он проснулся и накормил Урсулу, он увидел Вену Саймон с Мишкой на руках.

— Дима! Прости меня!! Я была не права!!! — кричала она.

 

ГЛАВА 13

УРСУЛА

Прочитав очередную новеллу до середины, Галыгин решил, что, в программе, возможно, произошел сбой, и пара байт не так встала, или, случайно или ошибочно, были изменены настройки основной сюжетной линии. Пытаясь разобраться, что именно произошло, он открыл в панели просмотра «Код алгоритма» пункт «Алгоритм» в главном меню программы и убедился в том, что он не прав. Программа неожиданно задействовала третьестепенное приложение под названием «Бредовые аналогии» и зацепилась за «феномен однояйцовых близнецов», то есть детей, одновременно появившихся на свет от одной матери. Такие близнецы обладают не только почти совершенно одинаковой внешностью, но и почти идентичными отпечатками пальцев, весьма сходными привычками, и также совершенно необъяснимой способностью к дистанционной бесконтактной чувствительности. Снова позвонил отец Андрей и извинился за то, что прервал разговор. Затем поинтересовался самочувствием. Услышав от Галыгина, что с ним все в порядке, а, вот, с программой «электронный писатель» — не очень, попросил рассказать, при каких обстоятельствах рядом с главным героем появился странный мистический персонаж. После того, как Галыгин прочитал соответствующий эпизод, отец Андрей посмеялся, а потом несколько секунд помолчал, раздумывая над тем, что сказать и, наконец, произнес:

— Готов очень-очень осторожно ответить на ваш вопрос. Бафомет — не обычный падший ангел, а одно из воплощений (эманаций) того, что мы называем Сатаной. Символом его является пятиконечная звезда с вписанной в пентакль головой козла. Значение имени вызывает споры.

По-гречески «бафометиос» — мудрость, но, прочитанное наоборот, справа налево, есть нотарикон следующей формулировки: «Templi omnium hominum pacis abbas», что в переводе с латыни означает: «Настоятель храма мира всех людей».

— Мы этого Бафомета не вызывали. Он сам к главному герою пришел, то есть приплыл— стал оправдываться Галыгин.

— Именно приплыл! — рассмеялся отец Андрей. А затем он попросил передать Антону Шлыкову, чтобы тот заехал к нему после работы, поскольку самостоятельно переустанавливать операционную систему (на ноутбуке) он опасается. Да и драйвера вместе с софтом ему бы не мешало обновить. Тут и сам Шлыков появился. Галыгин переключил на него вызов и вышел из кабинета на перекур. В курилке он встретил Александра Андреева, который обрадовал его известием о том, что дуэль, наверное, состоится, но не сегодня и не завтра, и даже не послезавтра, а в первую неделю рождественских святок. Едва дослушав Андреева, Галыгин принял на свой мобильный телефон вызов от Николая Гавриловича Терехова. Тот сообщил ему, что знакомством и беседой с его секундантами остался доволен, и затем тонко намекнул на то, что инцидент может быть исчерпан в случае, если Елена Сергеевна подпишет документы об отказе от имущественных претензий.

— Нельзя ли на этом месте поподробнее? — попросил Галыгин секунданта г-на Павлова.

— Какие, к лешему, подробности? Все просто. Елена Сергеевна в первый день Нового года забирает свои вещички и вместе с дочерью от предыдущего брака выметается из квартиры Дмитрия Васильевича навсегда: в Смоленск, в Париж, в Лондон, в Краков — куда угодно — объяснил г-н Терехов.

— Дмитрий Васильевич не будет возражать, если я предоставлю Елене Сергеевну и Ане жилплощадь в квартире моих покойных родителей в Строгино? — Галыгин зондировал вариант мирного разрешения конфликта.

— Отлично! Тогда не из-за чего и стреляться! — обрадовался г-н Терехов. У Галыгина после разговора с секундантом, словно гора с плеч свалилась, и он с удовольствием презентовал друзьям-коллегам новую, четырнадцатую по счету, новеллу «электронного писателя», которая, по его мнению, была не хуже предыдущих, хотя в ней вместо главного героя неожиданно появился его брат-близнец. Ознакомившись с текстом, наши друзья обменялись первыми впечатлениями.

— Голову даю на отсечение. В следующей новелле братья-близнецы Павловы встретятся и переместятся в наше время, попадут на нары или на Канары, совершат дерзкий побег или ограбление века, а затем смотаются в какое-нибудь дополнительное измерение пространства и времени — высказал мнение Александр Андреев.

— Тут и сказке конец, Кто читал — молодец. А нам к Новому году надо готовиться — размечтался Антон Шлыков.

— Как же они переместятся? В программе нет опции под названием «Бог из машины» — засомневался Галыгин.

— Как, как? В одном энергетическом коконе. Я где-то читал про квантовые переходы энергетического тела человека от одной резонансной частоты к другой — не очень уверенно произнес Шлыков.

— Что?! — категорически не согласился Галыгин. — Ты полагаешь, что мистер Прог, который, даже крутясь на AS/400, не смог изобрести в соответствии с законами жанра самую захудалую машину времени на паровой тяге, будет разбираться с твоими резонансами!? Для вящей убедительности Галыгин даже постучал кулаком по системному блоку своего персонального компьютера.

— Ты себя по голове постучи! Уверен, что мистер Прог способен сотворить больше, чем ты о нем, а, значит, и о себе самом знаешь! — резко вспыхнул негодованием Антон Шлыков.

— Ребята, о чем мы спорим, давайте заглянем в творческую лабораторию нашего Мастера, — миролюбиво предложил Александр Андреев.

— Что? Не позволю! — заорал Геннадий Галыгин, увидев на экране монитора своего PC совсем еще молоденькую Елену Сергеевну в соблазнительном neglige (неглиже) в обнимку с г-ном Павловым.

— А я и спрашивать тебя не буду, потому что мистер Прог только что передал мне исключительные права модератора! — сообщил Антон Шлыков, но без злорадства, сам, удивляясь тому, что произошло. Галыгин, не поверив в случившееся, забарабанил по клавиатуре, пытаясь уничтожить исходный файл неудавшегося, по его мнению, произведения. Но, тщетно. «ЭП-Мастер» на его команды не реагировал, выводя на экран монитора, попеременно, то Елену Сергеевну в неглиже, то г-на Павлова в роскошном камзоле, расшитом золотом.

— Ребята! Что-то невероятное! Наш главный герой вернулся в XX век и даже почти в наше время! — воскликнул, не скрывая переполнявших его эмоций, Антон Шлыков.

— Подумаешь, возвращение мумии! — проскрежетал Галыгин, ревнуя Елену Сергеевну даже к вымышленному персонажу.

— Текст. Где текст? — просил Александр Андреев, задыхаясь от волнения, и, спустя пару минут, услышал в ответ радостный возглас Антона:

— Вот же файл! Лови!

— Ах, так! Без меня, меня женили?! Да пропадите вы пропадом со своей конторой! Ноги моей здесь больше не будет! И подавитесь модулями программы, которые я для общего дела разработал! Я что-нибудь еще придумаю, а, точнее говоря, продам зарубежному заказчику то, что у меня есть! А вы — вкушайте сладости дивидендов, которых никогда не получите! — с этими словами Галыгин схватил свою куртку-дубленку и выбежал из кабинета.

— Псих! — прокомментировал поведение Галыгина Александр Андреев.

— Эгоист! Жалкий эгоист! — по-своему выразил отношение к разбушевавшемуся коллеге Антон Шлыков. Таким образом, пришлось Андрееву и Шлыкову знакомиться с долгожданной новеллой без друга и коллеги Галыгина.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Николай Гумилев

I

На легкой ладье под белым парусом, наполненным попутным ветром, знатный илиноец Деметрис Паулюс по прозвищу Мореплаватель прибыл на остров Кипрос. Он подошел к острову в полдень и высадился в Коровьем заливе, называемом так потому, что в нем с середины августа до середины ноября паслись огромные ластоногие животные, питающиеся морскими водорослями. В этом походе его сопровождали десять воинов в доспехах и вооружении велитов, две молодые женщины (его младшие дочери) и 12-летний мальчишка, который приходился ему правнуком. Неуютно чувствовали себя спутники Деметриса. По слухам, владычицей острова Кипрос являлась волшебница Цирцея, которая превращала неугодных ей визитеров в ластоногих морских коров и даже в обыкновенных козлов. К этим слухам прибавлялись нехорошие рассказы жителей Прибайкалья о том, что высаживавшиеся на Кипросе рыбаки и охотники, отойдя на непродолжительное время от берега вглубь острова, с удивлением узнавали, что их ждут уже несколько дней и ночей. Поглядывая на своего предводителя, украдкой кашляющего и отхаркивающегося кровью, спутники Деметриса понемногу успокаивались, надеясь на то, что он привел их сюда не ради погибели, а, ради будущей славы. Из имеющегося в наличии комплекта парусов, весел и других подручных материалов илинойцы соорудили шатер, разожгли костер и перекусили дарами Байкальского моря в виде устриц, которых они, вроде масла, размазывали по разогретым пшеничным лепешкам. Свою скромную трапезу они сопроводили тремя-четырьмя глотками красного виноградного вина из большого кожаного бурдюка, передавая его по кругу. Вино, которое они употребляли, пришлось почти на треть разбавлять ключевой водой, поскольку оно заканчивалось. Деметрис от вина и еды отказался и объявил дальнейший распорядок дня: все, кроме него, отдыхают до вечерних сумерек, а после отдыха — снова в путь, на веслах, вдоль береговой линии острова. Воинам он разрешил снять доспехи и приказал, чтобы никто из них дальше, чем на двадцать шагов, от шатра не отходил, а если кто захочет купаться, то далеко не заплывал. Его дочери Дарья и Ефросинья попытались было возразить, что, дескать, он тоже нуждается в отдыхе, — на что он, усмехнувшись, сказал: «Вечный покой уже обещан мне. Так, что уж лучше бодрствовать, чем терять драгоценное время во сне». Дочери Деметриса замолкли и, пригорюнившись, отошли к причаленной к берегу ладье, где их с нетерпением поджидали два бравых велита: Юлий и Дорофей — их мужья, с которыми они обвенчались за несколько дней до похода на Кипрос. Соорудив из плащей и хитонов что-то вроде палаток, молодожены поспешили укрыться от посторонних глаз: Дарья и Дорофей — на корме, Ефросинья и Юлий — на баке. Вскоре ладья начала равномерно раскачиваться, но не из-за волн или ветра, а совсем по другой причине, которую можно и не объяснять. Правнук Деметриса по имени Авесалом, вдоволь накупавшись в теплой и прозрачной воде, потребности в «тихом часе» совершенно не испытывал. Он растянулся возле костра на желтом морском песке, подстелив под себя льняной хитон и шерстяной плащ.

— Деда, мы приплыли сюда, чтобы сразиться с волшебницей Цирцеей, и убить ее, как ты убил кровожадного четырехглазого тигра и двуглавого дракона? — с наивной детской прямотой спросил он:

— Не знаю, внучек. Может, убивать никого не придется, если Цирцея встретит нас по-человечески, соблюдая законы гостеприимства— ответил Деметрис, открывая вещевой мешок. Вынув несколько предметов необычного вида, он рассовал их по карманам охотничьей куртки, сшитой из какого-то тонкого, но невероятно прочного материала.

— Деда, а тебе сколько лет? Чтобы совершить столько подвигов, сколько совершил ты, одной жизни недостаточно— попытался втянуть его в разговор любознательный правнук.

— Наверное, уже сто двадцать пять или сто тридцать, но точно не двести, как считают некоторые. Впрочем, погоди: твоему деду Медвежонку, царствие ему небесное, в этом году должно было бы исполниться ровно 100 лет. Я сосчитал это недавно, когда меня мучила бессонница. Следовательно, мне… — недоговорил Деметрис, и раскашлялся так, что у него изо рта брызнула струйка крови.

— Деда!!! — испугался Авесалом.

— Не переживай, я скоро поправлюсь— обнадежил он мальчонку и предложил немного позаниматься геометрией и арифметикой. Авесалом оделся, нашел подходящую палку, нарисовал на песке два прямоугольных треугольника и приступил к доказательству теоремы о площади квадрата, построенного на гипотенузе. Дорогому читателю эта теорема известна по фамилии греческого философа и математика Пифагора, но для Деметриса и Авесалома ее первооткрывателем являлся илиноец Клеомен из Айхеноя. Задав по теме несколько вопросов и удовлетворившись ответом, Деметрис попросил Авесалома набрать и принести ему 24 круглых камушка. При помощи этого наглядного пособия он, просто и доходчиво, объяснил правнуку переместительный закон умножения, а затем отпустил купаться. Пока Авесалом отсутствовал, Деметрис, как это часто бывает с людьми пожилого возраста, незаметно задремал и очнулся, услышав голос 18-летней дочери Дарьи, которая решила его проведать и заставить поесть, хотя бы козьего сыра, головку которого она нашла в рюкзаке своего запасливого, но жадноватого супруга. Дорофей был вместе с ней и, кроме сыра, готов был предложить уважаемому тестю вяленую оленину, нарезанную, чтобы он мог ее разжевать, тонкими, просвечивающими ломтиками. От сыра Деметрис категорически отказался, сославшись на слабый желудок, но перед олениной не устоял, и с удовольствием ее попробовал.

— Отец, признайся, на этом острове ты был, наверное, уже много раз. Даже тогда, когда меня не было на свете? — обратилась к нему Дарья — вылитая копия его последней жены Кассандры, еще довольно крепкой и жизнерадостной 50-летней женщины.

— Если честно, то я прожил на этом острове 16 лет— сознался Деметрис.

— Значит, вы знакомы с волшебницей Цирцеей, и она не превратит нас в морских коров! — обрадовался Дорофей — трусоватый малый, несмотря на мужественный вид и накачанные мускулы.

— Надеюсь, что этого не произойдет. Если она жива и здорова, и именно та, за которую я ее принимаю, то наша встреча произойдет без кровопролития— ответил Деметрис спокойным и уверенным голосом. Вскоре к ним присоединилась Ефросинья, оставив своего мужа Юлия на ладье отдыхать и набираться сил для будущих супружеских и военных подвигов. Младшей дочери Деметриса едва исполнилось 17 лет, и была она ему не родной, а приёмной, хотя об этом и не догадывалась.

Девушка была так хороша собой, что на родине Деметриса в Тхэбае даже поговаривали, будто зачал он ее не с Кассандрой, а с прекрасной нимфой (океанидой) Дионой, с которой познакомился во время путешествия за «золотым руном». Ефросинья тоже хотела знать о владычице острова Кипрос:

— В каких родственных отношениях Цирцея состоит с богами и нимфами, например, с Дионой? — задала она Деметрису вопрос, который его, конечно, рассмешил.

— Наберитесь терпения. Скоро вы все узнаете— улыбнувшись, пообещал он дочерям, одну из которых (Ефросинью) ему 17 лет тому назад подкинули, не предоставив при этом никаких объяснений в виде примечательной одежды или ювелирных украшений. Убедившись в том, что все отдохнули, Деметрис решил продолжить путь вокруг острова, который он когда-то открыл и нанес на карту Байкальского моря. От Кипроса до ближайшего (северного) побережья Байкала было не так далеко — около 150 стадий (100 км), однако беспрестанные густые туманы и сильное течение препятствовали перемещениям между материком и островом кратчайшим путем, как под парусом, так и на веслах. Легче и безопаснее всего к острову можно было подойти дальним путем, с юга, в начале лета, пользуясь попутным юго-восточным ветром. Вначале илинойцы, покинув гостеприимный Коровий залив, шли под парусом, а затем, когда ветер подул им навстречу, велиты взялись за весла. Не успев устать, они доставили легкую ладью в маленькую бухту. Возгласы восхищения и удивления вырвались у спутников Деметриса при виде белого двухэтажного дома с колоннами, окруженного оградой из грубо обработанного камня. На галечном пляже было пустынно. Деметрис приказал велитам сушить весла, доставать щиты и держать наготове пращи и дротики. Сам же он, не спеша, вынул из кожаного чехла черный продолговатый предмет с круглым отверстием и вставил в него нечто, похожее на рукоять меча. Воины облегченно вздохнули: их предводитель не забыл захватить с собой свой знаменитый «огненный клинок» — подарок лучезарного Аполлона. Они не исключали того, что и сам Деметрис, на самом деле — один из земных сыновей самого почитаемого илинойцам божества, и только из-за скромности скрывает свое божественное происхождение. Некоторое время они пробыли в ладье, напряженно всматриваясь в сторону дома и леса, который скорее следовало назвать прекрасным садом фруктовых деревьев. Спокойное поведение птиц свидетельствовало о том, что за деревьями и за оградой дома не прячутся люди, готовые встретить их тучей стрел и градом камней. Деметрис выбрался из ладьи и, стоя на мелководье по колено в воде, взял наизготовку «огненный клинок». Зрение у него, конечно, было не то, что прежде, да и рука уже не так крепка, но в случае угрозы он мог своим малым 12,7-мм пистолетом-пулеметом наделать много шума. Жаль только, что обойма, вмещающая двадцать девять патронов, у него была последней. Илинойцы вытащили ладью на берег и направились к воротам, обитым металлическими листами. Металл по цвету и блеску напоминал бронзу.

Деметрис приказал постучать. На стук никто не отозвался. Потянулись минуты напряженного ожидания. Деметрис велел всем заткнуть уши, настроил на пистолете-пулемете переводчик режимов огня и произвел одиночный выстрел. Воины побледнели, а Дарья, Ефросинья и Авесалом от страха чуть в обморок не упали. Выстрел вызвал небывалый переполох среди пернатых обитателей фруктового сада и эхом прокатился далеко вокруг. Деметрис приказал потолкаться в дверь, чтобы выяснить, как она заперта: изнутри или снаружи. Дверь оказалась запертой изнутри, на деревянный засов, и это означало, что в доме кто-то есть. И этот кто-то вскоре дал о себе знать взволнованным женским голосом на непонятном илинойцам языке:

— Отец! Это ты? Это, правда, ты?!

— Да, это я, и со мной мои соплеменники— ответил Деметрис, и радостным выражением лица дал понять, что их ждет не боевое столкновение, а гостеприимная семейная встреча. Ворота открыла высокая худощавая женщина, одетая в белую одежду и покрытая белым платком. В правой руке она держала посох из золотистого кристалла, имевшего в сечении форму гексагона, то есть геометрически правильного шестиугольника. Черты лица женщины показались илинойцам привлекательными, хоть и строгими; ей никак нельзя было дать больше 25 лет. У нее было сияющее лицо и необыкновенно живые глаза. Именно такой, судя по известной им легенде и рассказам очевидцев, они представляли себе владычицу острова Кипрос богоподобную Цирцею. Возгласы восхищения и удивления вырвались у илинойцев при ее виде. Дарья и Ефросинья в знак уважения опустились перед Цирцеей на колени. Воины сложили на землю оружие, кротко скрестили руки на груди и со смирением склонили головы. Деметрис, подойдя к Цирцее, хотел было ее обнять, но она от него отстранилась, сказав на известном им обоим языке, буквально, следующее:

— Подожди пару минут. Мне надо сбросить с себя энергию, иначе ты получишь от меня удар силою, примерно, 1 ампер.

— Урсула, да ты ли это? Как ты смогла так хорошо сохраниться?

Ведь тебе в этом году должно исполниться 100 лет! — удивлялся Деметрис.

— Вообще-то девяносто девять. Но это — я. Можешь не сомневаться!

А теперь, когда посох забрал энергию, позволь мне обнять тебя и прижаться к твоей груди. О, мой единственный и самый любимый человек! — воскликнула Урсула-Цирцея и, прижавшись к нему, заплакала. Слабый удар тока Деметрис все же от нее получил, но, почувствовав, не испугался. За годы, прожитые рядом с ней на острове Кипрос, она «стреляла» в него электричеством и посильнее. Так, обнявшись, они простояли пару минут, а затем владычица острова, спохватившись, пригласила пройти в дом.

— Можно мы останемся за оградой? — робко попросил Дорофей, когда Деметрис объяснил илинойцам, что хозяйка дома приглашает их в свои апартаменты.

— Ладно, пусть обвыкнутся— согласилась Урсула-Цирцея и поинтересовалась. — А кто этот милый мальчик, который так похожий на моего брата Медвежонка?

— Его, как и его покойного отца, который приходился мне внуком, зовут Авесалом. Ему 12 лет. Он сирота. Медвежонку он приходится внуком, а тебе, соответственно, внучатым племянником— объяснил Деметрис, и, чтобы продолжить тему родственных отношений, представил Дарью и Ефросинью:

— А эти две юные особы — мои младшие дочери. В общем, считай, что они — твои сестры.

— Очень рада, сестрички, что вы меня навестили, и, поскольку слуг в своем доме я не держу, прошу вас помочь мне приготовить ужин на 15 персон— попросила Урсула-Церера дочерей Деметриса, едва пришедших в себя и обретших дар речи. Чувства Дарьи и Ефросиньи легко понять. Еще бы! Они, воочию, убедились в том, что их благородный отец, которого они, разумеется, любили и уважали, — родитель великой волшебницы Цирцеи.

Следовательно, донимавшие их с рождения слухи и сплетни о том, что Деметрис — сын Аполлона, оказались не беспочвенны! Это было так приятно и неожиданно, что они, не сговариваясь, попытались украдкой коснуться края одежды своей богоподобной сестры, когда она от них отвернулась.

— Осторожно! — хотел предупредить их Деметрис, но было уже поздно: сноп желтых искр и чувствительный электрический удар стал расплатой за их любопытство.

— Torpedo marmorata! — выругалась Урсула-Цирцея, и попросила Дарью и Ефросинью, когда они пришли в себя от испуга, не дотрагиваться до нее без ее разрешения. Из съестных припасов в доме Урсулы-Цирцеи в изобилии наличествовали разнообразные фрукты, плоды хлебного дерева, мед и виноградные вина. Для насыщения мужских желудков этого было недостаточно, и Деметрис приказал воинам отправляться на охоту за гусями, утками и осетрами. Своему правнуку он приказал набрать на мелководье устриц и нарезать морской капусты. Пока Дарья и Ефросинья расставляли и накрывали во дворе столы, Деметрис и Урсула-Цирцея обошли дом, поднялись на второй этаж, а затем направились в беседку, увитую виноградом.

— Удивительно! Прошло столько лет, а в доме ничего не изменилось — радовался и удивлялся Деметрис.

— Я верила в то, что ты когда-нибудь вернешься, и старалась, как могла, поддерживать в доме порядок и уют— в словах Урсулы-Цирцеи чувствовались печаль и уныние.

— За все это время я несколько раз посылал тебе письма, но с моими гонцами ты не передала мне даже крохотной записки. Последнего же гонца ты, на глазах свидетелей, превратила в козла. Это правда? — в словах Деметриса чувствовались обида и раздражение.

— Извини, с последним гонцом и правду получилось нехорошо. Но он сам в этом виноват. Зачем он стал ко мне приставать— оправдывалась она. Они замолчали, но не потому, что им нечего было друг другу сказать, а потому, что, ни один из них, не готов был начать разговор на печальную для них тему. Наконец, Урсула-Цирцея не выдержала и осторожно спросила:

— Твоя кругосветная экспедиция, которая затянулась на двенадцать лет, имела еще какую-то цель, кроме географических открытий?

— Да. По просьбе Верховного жреца храма Аполлона преподобного Мельхисдека мы должны были найти в Индийском океане, Северной Атлантике и Антарктиде пять капсул с законсервированными в них людьми. Все капсулы мы нашли и вскрыли, но находившиеся в них андрогины уже были мертвы, — со вздохом сожаления сказал он.

— Выходит, что моя единственная дочь Аврора и мой любимый брат Медвежонок погибли по вине Цинь Ши Хуан по прозвищу Мельхисдек— тихо сказала она и заплакала.

— Прежде всего, они погибли по моей вине. Мне не следовало брать их в поход, и, кроме того, я успел заметить, что они друг в друга влюблены — признался Деметрис.

— Как я была влюблена в тебя, не желая знать, что этого делать нельзя, а? — полувопросительно сказала она и, вытерев слезы, печально улыбнулась.

— По-моему, отношения Медвежонка и Авроры зашли гораздо дальше.

Но, если бы они остались живы, разве это принесло бы им счастье? Я в этом не уверен, — осторожно заметил Деметрис.

— Скажи, ты приехал надолго? — она, взяла его за руку, прижалась к ладони лицом и стала осыпать горячими поцелуями.

— Урсула! Я прибыл на Кипрос, чтобы проститься с тобой навсегда.

Мне уже, наверное, сто тридцать лет, и у меня туберкулез. Жить мне осталось месяц-другой— сообщил он самую неприятную для нее новость.

— Оставайся здесь, и я не дам тебе умереть! У меня есть антиоксиданты и антибиотики, витамины и биостимуляторы! — взволнованно заговорила она, оторвавшись от его руки.

— Откуда?! — удивился он.

— Батискаф «Фантом»! Три года тому назад его прибило к острову.

Накануне было сильное подводное землетрясение. Мне удалось проникнуть внутрь, оприходовать вещи, которые ты и Вена Саймон не смогли с собою забрать, и переместить «Фантом» в надежное укрытие, — сообщила она ему, наверное, самое невероятное из всего, что он ожидал от нее услышать. Ровно в полночь на галечном пляже обычаям илинойцев вспыхнул поминальный костер. Из всей большой семьи, которую Деметрис Паулюс (Дмитрий Павлов) и его жена Вена Саймон создали на острове Счастливый (Кипрос), остались только двое: он и его старшая дочь Урсула. После Вены Саймон, умершей почти сто лет тому назад, у Деметриса были еще жены, которые родили ему в совокупности полсотни детей. Вена Саймон родила ему семерых, причем, дважды, по двойне, а один раз сразу троих. Вот имена их детей: Медвежонок, Урсула, Сара, Лира, Жимаган, Ричи и Леон. По-разному сложились их судьбы. Медвежонок пропал без вести в арктических льдах. Сара и Лира умерли во время эпидемии чумы.

Жимаган погиб при пожаре своего дома, спасая жену и детей. Ричи и Леон пали на поле брани: встав спиной, друг к другу, они так отчаянно рубились мечами, что поразили мужеством и отвагой самого Алхана — великого полководца джурджени, который приказал своим людям воздать им воинские почести и передать их тела родственникам. Известие о гибели младших братьев Урсулу особенно огорчило, так как после смерти Вены Саймон она заменила им мать.

— Ты, надеюсь, жестоко отомстил джурджени за их смерть? — спросила Урсула, когда, уложив его спать на втором этаже дома, присела подле него на большой кровати из красного кедра, которую он сам когда-то смастерил. Вопрос, заданный Урсулой, живо напомнил ему ожесточенные споры, которые ему пришлось вести в Народном собрании с некоторыми демагогами, упрекавшими его за то, что он не возглавил народное ополчение и не обнажил против джурджени свой «огненный клинок».

Услышав его ответ, Урсула удивилась, но, поразмыслив, решила, что он поступил правильно.

— Месть, — сказал Деметрис, — это — слепой гнев. Я, конечно, отомстил, но не джурджени, а тем трусам, которые, бросив оружие, оставили Ричарда и Леонида сражаться и умирать в одиночестве. С Алханом — вождем союза племен джурджени — мне удалось найти общий язык. В результате переговоров джурджени и илинойцы договорились о разделе сферы влияния в Прибайкалье. Мои дочери Ирина и Галатея стали женами его сановников, а дочь Алхана вышла замуж за Тимофея сына Жимагана, то есть за моего внука.

— И кто же ты теперь среди иллинойцев: царь, король, министр? — поинтересовалась она.

— Сейчас я архонт. У нас, видишь ли, демократия. Никто не имеет права занимать какую-либо государственную должность дольше, чем на два срока по четыре года— объяснил он. Перед тем, как Деметрис заснул, Урсула вколола ему антиоксиданты и антибиотики, — те самые которые она забрала с «Фантома», чудесным образом, обнаружившимся в Коровьем заливе. В том, что лекарства, даже герметически упакованные, пролежав в батискафе на дне Байкала тысячи лет, ему помогут, Деметрис сильно сомневался. Не помогли же они Вене Саймон, когда она заболела пневмонией и за неделю угасла!

Об этом он хотел напомнить Урсуле, но не успел, так как почувствовал, что его непреодолимо тянет ко сну. Веки его наливались тяжестью, тогда как тело его превращалось в легкую пушинку; вот, казалось, дунет ветер, и он куда-то полетит.

— Снотворное «Тысяча и одна ночь». Она вколола мне препарат лечебного сна… — догадался он, вспомнив название лекарства и первые ощущения, которые появляются после его приема.

— Спокойной ночи, отец— прошептала Урсула и подошла к маленькому дивану, на котором, накрывшись одеялом из птичьего пуха, беспокойно ерзал Авесалом. Она осветила его фонариком, который горел в ее руке сам по себе без помощи какой-либо батарейки. Да и сама она светилась в темноте, словно фосфоресцирующая медуза.

— Ты почему не спишь? — спросила она его на языке, на котором только что разговаривала с его прадедом.

— Деда не умрет? — всхлипнул мальчик, удивив Урсулу знанием «лингва фортран».

— Пока я жива, он не умрет— уверенно заявила она.

— А где вы будете спать? Мы, наверное, заняли ваши спальные места— озабоченно поинтересовался Авесалом.

— Увы, малыш, в последние годы мне что-то не спится. Если нет шторма, я заплываю в море, и подолгу, иногда до рассвета, раскачиваюсь на волнах. Иногда ко мне подплывают дельфины, и я сажусь к кому-нибудь из них на спину, и они катают меня вокруг острова. Дельфины, если ты знаешь, тоже никогда не спят, — иначе бы они захлебнулись… — раскрыла она некоторые подробности своей одинокой жизни.

— Здорово! Как бы я хотел прокатиться верхом на дельфине! — воскликнул Авесалом.

— Так в чем же дело! Пошли! Я попрошу Цви-Цви — самую смирную из знакомых мне дельфиних, чтобы она тебя покатала. Она даже накормит тебя своим молоком, которое вкуснее, чем коровьи сливки, — предложила она, а затем быстро подошла к окну, из которого открывался вид на море, и распахнула его. В помещение ворвался свежий воздух, насыщенный запахом моря, и Авесалом явственно услышал вместе с шумом прибоя щелчки и пересвисты подплывающей к бухте стаи дельфинов.

II

— Дмитрий Васильевич! Проснитесь, беда! — вывел Павлова из глубокого сна чей-то встревоженный голос. Павлов открыл глаза и его, как током ударило. Он обнаружил себя лежащим на койке в больничной палате. Над ним склонился незнакомый молодой человек славянской внешности, в такой же, как и у него, мятой и застиранной пижаме.

— Ты кто? — испуганно спросил Павлов.

— Я — Женя Сапрыкин. Ваш сосед по «палате № 6». Битый час вас тормошу и не могу разбудить. Дона Аурелио санитары, ничего не объясняя, куда-то забрали вместе с вещами. Он только успел мне сказать, как вернуть вашу точку сборки на прежнее место, — волнуясь, сообщил молодой человек.

— Где я? — жалобно спросил Павлов, пропустив упоминание о каком-то «Аврелии» и «точке сброса». Последнее, что он успел запомнить, это — прощание с Березкой, полет сквозь черную бездну, падение на рельсы, огни и шум приближающегося поезда, скрежет тормозов, удар, отбросивший его на несколько метров в сторону насыпи, и провал в памяти…

— Однако, как вас торкнуло! — услышал он чей-то голос и, обернувшись, увидел еще одного незнакомого молодого человека, но уже азиатской внешности, — то ли таджик, то ли узбек. Незнакомец сидел на кровати и подбрасывал и ловил, как мячик, бумажный конус. На нем был синий хлопчатобумажный халат с белыми звездами, а на голове тюбетейка.

— Какое сегодня число, месяц и год? — взмолился Павлов.

— Двадцать второе июня тысяча девятьсот девяностого года— сообщил незнакомец, назвавшийся Сапрыкиным.

— Солнцеворот! Вот оно что! И все же, где я? В Москве, Новосибирске, на том свете? — воскликнул Павлов, радуясь тому, что он жив и даже не покалечен, и находится в больнице, а не в таежной глуши в дебрях исторических времен.

— Я, кажется, все понял! Вы, пожалуйста, не волнуйтесь— торопливо заговорил молодой человек, представившийся Сапрыкиным, и, понизив голос до шепота, сообщил:

— Вы в Москве в Институте судебно-медицинской экспертизы имени Сербского.

— Боже ты мой! Неужели я что-то натворил? — с ужасом подумал Павлов и на всякий случай спросил. — Давно?

— Всего лишь пятый день. Вас освидетельствуют на наличие шизофрении, и я советую вам не рассказывать никому, и особенно врачам, о том, где вы были и что вы делали до того, как я вас разбудил— участливо, посоветовал Сапрыкин.

— Я заблудился во времени… — начал было рассказывать он о себе, но осекся, заметив, что, разбудивший его молодой человек делает ему знак, приложив указательный палец к губам.

— Я не сумасшедший! — в отчаянии хотел закричать Павлов, и, вдруг, почувствовал, что горло его перехватил спазм.

— Я не сумасшедший— тихо сказал он, перейдя на шепот.

— Мы вас поздравляем, но вынуждены огорчить: мы — сумасшедшие. Я — Заратустра, а мой товарищ по несчастью — Фридрих Карлович Ницше— на полном серьезе сообщил молодой человек азиатской внешности.

— Где Ницше? — удивился Павлов.

— Я — Ницше— сказал Сапрыкин и поспешил уточнить. — Прозвище у меня такое. Молодой человек, назвавшийся Заратустрой, отложил в сторону бумажный конус, встал со своей койки, подошел к Павлову и протянул руку, желая скрепить знакомство крепки мужским рукопожатием. Павлов с опаской пожал протянутую руку, и, не отдавая себе отчета, представился:

— Тезей-хан. Старший сын императора джурджени Агесилай-хана IV, царь независимого городского поселения Эльдорадо. Тут до него дошло, что, возможно, он не прав, в смысле идентичности, и спросил у своих новых знакомых, где он мог бы посмотреться в зеркало. Сапрыкин (он же — Ницше) показал ему на дверь в туалет. В зеркале, которое висело над раковиной, к неописуемой радости Павлова отразилось его собственное лицо, правда, немного помятое и заросшее щетиной. На вид ему можно было дать лет 30–35, а может быть и меньше. Из этого следовало, что его существование в облике Тимура Храброго из племени орландов и Тезей-хана из семьи императора джурджени осталось в прошлом. Или это было иллюзией, в которой он, страшно поверить, пребывал двенадцать лет под воздействием гипноза?

Или не гипноза, а, например, сильнодействующего наркотика? Только от этой мысли можно было сразу свихнуться, но он взял себя в руки. Вернувшись в палату, он заметил развешенные в изголовии своей кровати постиранные трусы, майку и полотенце и спросил соседа Сапрыкина, его ли это вещи. Получив утвердительный ответ, он решил помыться и сменить нижнее белье. Приняв душ, Павлов успокоился и пришел к выводу, что ему следует немедленно заявить о себе. Сегодня же связаться с родственниками, а завтра с утра позвонить на работу и своему куратору из КГБ, разыскать через него Светлану Викторовну Оленину и капитана госбезопасности Цибикова. Он также подумал о том, что в самое ближайшее время неплохо было бы съездить в Новосибирск и навестить своих старых знакомых: Мерцалова, Фишмана и Ларису Николаевну Селезневу. Посидев на кровати и немного обсохнув, Павлов деловито прошелся по палате, заглянул в забитое гвоздями окно с видом на пустынный внутренний дворик с чахлыми деревцами и клумбами, подергал за ручку входной двери и убедился в том, что она заперта с внешней стороны.

Затем он попытался разглядеть, что находится за тонированным стеклом большого оконного проема, выходящего в коридор, но ничего не увидел. Все это подтверждало, что он находится в специализированном медицинском учреждении закрытого типа. Он прилег на койку и закрыл глаза, вспоминая тот злосчастный день, когда он пришел в гости к Аркадию Моисеевичу Фишману.

— Извините, вы из какого времени к нам пожаловали? — прервал его раздумья сосед, называющий себя Заратустрой.

— Не знаю. Времени не было. Дату отбытия помню хорошо: 17 мая 1978 года — простодушно признался Павлов и только тут спохватился, понимая, что в его удивительные перемещения в пространстве и во времени никто не поверит, даже если он начнет изъясняться на языке джурджени, или по-орландски. Никаких других доказательств, кроме знания уймы языков, он предоставить не мог. В этот момент входная дверь отворилась, и пожилая нянечка, вкатила в палату никелированную тележку с ужином: витаминные салаты, гуляш с гречкой и чай в подстаканниках. Следом за ней вошел молодой санитар, чтобы наблюдать за тем, как пациенты принимают пищу. Гостеприимные соседи пригласили Павлова к обеденному столу, и ему пришлось с отвращением заталкивать в рот пищу, от которой он давно отвык. Не так представлял он себе свое возвращение в XX век. Шутка ли! Он, вполне возможно, преодолел ноль-пространство и гиперверемя, побывал в далеком прошлом или неопределенном будущем, прошел через суровые испытания и пережил опасные приключения. По идее, он должен находиться в центре всеобщего внимания, как космонавт, впервые высадившийся на Марсе. О нем должны писать во всех газетах и показывать его по телевиденью. Ученые всего мира должны с нетерпением ждать своей очереди, чтобы услышать от него поразительные известия о Байкале, превратившемся в соленое море, об Уральских горах, вздыбившихся выше Гималаев, о пропавшей планете Венере и так далее. И, вот, вместо заслуженного триумфа, он — в сумасшедшем доме в одной палате с какими-то чудиками, называющими себя Ницше и Заратустр. Павлов решительно отодвинул от себя тарелку с противно пахнущим говяжьим салом и сказал, обращаясь к молодому санитару:

— Я должен сделать официальное заявление, и как можно скорее! Кто у вас тут самый главный?

— Вас пища не устраивает или соседи обижают? — удивился санитар.

— Суть проблемы не в пище и не в соседях. Дело в том, что… — начал было говорить Павлов, но его прервал Ницше:

— Дело в том, что наш сосед Дон Аурелио ушел от нас, по-английски, не попрощавшись. Мы хотим знать, что с ним и когда он к нам вернется?

— Георгий Иванович Орлов жив и здоров. Он — в соседней палате.

Только что поужинал и веселит новых соседей анекдотами про Чапаева.

Сам слышал— соврал санитар, не моргнув глазом. Тот, кто называл себя именем древнеперсидского пророка, осушив стакан приторно-сладкого напитка, напоминающего чай, неожиданно обратился к санитару со следующими словами:

— Истинно говорю вам! Грядущий спаситель мира Саошйант родится от семени пророка, чудесным образом сохраняющегося на дне самого глубокого озера. Когда приблизится конец времен, в нем искупается целомудренная дева и забеременеет. В назначенный срок она родит сына по имени Астват-Эрэта, что означает Воплощающий праведность. Молодой санитар улыбнулся и утвердительно закивал головой. У Павлова же на душе стало немного легче. То, что сказал Заратустр, могло прийти в голову только «тихому психу». Он решил больному подыграть и осторожно заметил:

— Это похоже на правду. Самое глубокое в мире озеро Байкал через тысячи лет станет морем величиной в Новую Зеландию и соединится проливом с Тихим океаном. Я сам это видел. Молодой санитар удивленно вскинул брови, видно, не ожидая от пациента, которого, по его сведениям, признали вменяемым и психически здоровым, подобных речей. Ницше, заметив реакцию санитара, поспешил Павлову на помощь.

— Я тоже когда-то видел во сне, что Байкал превратился в огромное море, а на его берегах поселились эльфы, гномы и хоббиты, — сказал он, при этом отчаянно подавая Павлову знаки, чтобы тот держал язык за зубами.

— А я видел это не во сне, а воочию! — возразил Павлов, не замечая знаков, которые ему подавали уже оба соседа. Ужин закончился. Снова пришла нянечка с никелированной тележкой, убрала посуду, сменила на столе клеенку и вышла. Санитар остался. Он ждал доктора Садырина, только что заступившего на ночное дежурство и обходившего на своем этаже палаты, пациенты которых успели поужинать. У доктора Садырина была совершенно невзрачная внешность, тихий и вкрадчивый голос, а также привычка дергать носом, из-за которой младший медперсонал и пациенты называли его Индюком. Особым гуманизмом по отношению к больным он не отличался, и при первых же признаках проявления буйства приказывал надевать на них смирительные рубашки и назначал ударную дозу нейролептиков. Выслушав заявление Павлова о том, что он является ответственным работником Главлита и секретным сотрудником КГБ, участвовавшим в мае 1978 г. в спецоперации по разоблачению банды новосибирских ученых, втайне разрабатывающих галлюциногенные препараты, доктор Садырин так удивился, что у него даже очки полезли на лоб. До этого все шло к тому, чтобы пациента палаты № 113 Дмитрия Павлова из института судебно-медицинской экспертизы выписать с официальным заключением, что он вменяем и совершенно здоров. И, на тебе! Такой навязчивый бред… Убедившись в том, что врач ему не поверил, Павлов потребовал, чтобы его поместили в одиночную палату и предоставили ему бумагу и письменные принадлежности: можно блокнот и шариковую ручку, но лучше — печатную машинку и бумагу формата А-4. Доктор Садырин обещал выполнить его просьбу, но только на следующий день, поскольку свободных одиночных палат с мягкими стенками на вверенном ему этаже не осталось. Павлов успокоился, и это спасло его от смирительной рубашки и ударной дозы нейролептиков. Прибывшая на вызов медсестра вколола ему снотворное, которое подействовало на него так благотворно, что он сразу заснул, даже не успев пожелать своим соседям спокойной ночи. Сапрыкину (Ницше) и Куралбекову (Заратустре), в отличие от Павлова, не спалось. Они не меньше, чем доктор Садырин, были потрясены переменой, произошедшей с их соседом, и долго, шепотом, обсуждали вопрос о том, чем они могли бы ему помочь.

— Давай расскажем ему про Дона Аурелио и про все, как было.

— Не поверит. Слишком очевидно, что он уже не та личность, которую мы прежде знали.

— Жалко парня. Если он будет настаивать на том, что он есть тот, кто есть, его совсем залечат и превратят в «кочан».

— Надо бы сосредоточиться и попытаться вернуть его «точку сборки» на прежнее место.

— А это ему не навредит?

— Хуже того, что ему предстоит пережить, уже не придумать.

— Действуй! Дождавшись полночи, Сапрыкин устроился на полу в позе лотоса и приступил к медитации, имеющей целью вхождение его сознания в состояние сверхчувствительности. Только в этом случае он мог разглядеть на энергетическом коконе спящего соседа маленькую синюю звездочку, и легким дуновением собственной праны заставить ее изменить положение относительно двух секретных чакр, о которых ему успел рассказать Дон Аурелио. Несколько раз в течение ночи Сапрыкин, устав от напряжения, ложился на койку и дремал, восстанавливая силы. Он уже было совсем отчаялся от того, что у него ничего не получается, как ровно в четыре часа утра увидел то, что хотел. Мысленно призвав на помощь Дона Аурелио, он сделал глубокий вдох-выдох, и сдвинул точку сборки энергетического кокона Павлова всего лишь на один вершок. В этот же самый момент произошло то, что он совсем не ожидал.

Сосед, до этого мирно почивавший на правом боку, перевернулся на живот, вытянул руки вперед, и начал изгибаться всем телом, а потом неожиданно свалился на пол и что есть мочи заорал:

— Я дельфин! Я дельфин! Выпустите меня в море! Проснулся Куралбеков и попытался помочь Сапрыкину вернуть Павлова на койку, но он так отчаянно сопротивлялся, что даже искусал обоих до крови. Подоспевшие санитары надели на Павлова смирительную рубашку и привязали к кровати. Доктор Садырин приказал медсестре вколоть пациенту внутримышечно самые сильные успокаивающие лекарства. Когда он затих, санитары положили его на носилки и понесли на другой этаж в другое отделение, где содержались самые тяжелые пациенты. 23 июня в четвертом часу после полудня по настоянию лечащего врача Мельникова по поводу Павлова собрался консилиум. Уж больно случай оказался нетипичным: пациент, поступивший в институт без явных признаков психического расстройства, внезапно взбесился.

Врачам, просмотревшим все видеозаписи, предшествующие этому печальному событию, оставалось только развести руками. Доктор Мельников не сдавался. Он упрямо твердил, что катализатором болезни Павлова могло послужить зловредное внушение, которое он получил от бывшего гражданина СССР Георгия Орлова, по слухам, адепта какого-то тайного религиозно-мистического ордена. Главврач отделения доктор медицинских наук N замялся, и вынужден был признаться, что бывший корреспондент газеты «Известия» и «невозвращенец» Георгий Иванович Орлов, известный в определенных кругах по кличке Дон Аурелио, в настоящее время содержится в следственном изоляторе Лефортово, как особо опасный преступник, разыскиваемый Интерполом.

— В этой связи, — заметил доктор N, — пациента Павлова, возможно, придется считать потерпевшим со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Определившись в причине болезни, врачи пришли к единодушному мнению о том, что «подобное следует лечить подобным», то есть тем же гипнозом, и для этого пригласить в институт доцента кафедры психиатрии и нервных болезней 1-го государственного медицинского института тов. Цибикова Юрия Николаевича. В тот же день палата № 113 опустела. Вагиз Куралбеков и Евгений Сапрыкин написали и подали на имя главврача отделения официальные заявления, в которых они признавались в том, что из-за страха наказания за совершенные ими преступления симулировали расстройство рассудка. Врачи в этом также не сомневались, и со спокойной совестью отправили их туда, откуда они прибыли, то есть на нары, в Бутырскую тюрьму. Оттуда их разными этапами направили: одного в Душанбе, второго — в Ленинград. Поскольку Ленинград от столицы ближе, чем Душанбе, подследственный Сапрыкин, которому грозило 13 лет колонии строго режима, отправился на свою Голгофу первым. Прощаясь со своим другом по несчастью, он глубокомысленно заметил:

— Основной недостаток всех существующих гносеологических концепций заключается в том, что в них оказываются противопоставленными мыслящий субъект и немыслящая среда; или немыслящая материя и сверхмыслящий абсолют. И то, и другое противостоят человеку, как единственной достоверной разумной жизненной субстанции. Дон Аурелио открыл мне глаза. Я узрел в себе множество самостийных «я» и собрал вместе для будущей жизни на какой-нибудь очередной космической помойке. Вагиз Куралбеков, которому грозили те же 13 лет, а то и «вышка», ответил на его эскападу стихами Бальмонта:

III

— Деда, тятенька, очнись! — вывел Деметриса из состояния сонного оцепенения голос правнука Авесалома. Было так необычно ощущать, что тебе уже 130 лет, хотя и не двести, как утверждают некоторые завистники, и будит тебя не сын и не внук, а правнук, которому недавно исполнилось 12 лет. Просыпаться и впрямь не хотелось. Провалившись во сне в уже набившую оскомину речную долину с крутыми склонами, окутанную промозглым туманом, он по привычке занял очередь в хвосте колонны уныло бредущих вдоль берега Леты на Страшный суд человеческих душ.

Мрачный паромщик Харон уже переправил их всех по ту сторону жизни и смерти, и им предстояло вскоре предстать перед Создателем неба и земли во всем убожестве своих рубцов и гноящихся ран, которые выжгла на их бестелесном образе вечного бытия безжалостная Совесть. Он заставил себя проснуться, и по приятной подтянутости старческих мышц сразу определил, что препарат «Тысяча и одна ночь» произвел нужный тонизирующий эффект, и он сегодня может спокойно, без одышки, пройти 3–4 километра пути, а может и больше.

— Сколько времени, сынок? — Спросил он у правнука.

— Уж полдень близится, а ты все спишь. Тетенька Урсула недавно ушла с воинами на северную часть острова. Говорят, что там появились какие-то чужие люди. Тётеньки Дарья и Ефросинья волнуются: вдруг ты помер, а сами проверить боятся, вот, значит, меня и послали, — объяснил Авесалом причину, по которой он его разбудил. Деметрис про себя, конечно, посмеялся, и попросил правнука, чтобы он сообщил Дарье и Ефросинье о том, что он уже умер, и, вот-вот, спустится вниз, чтобы проверить на вкус, запах и цвет, приготовленный ими обед. Авесалом побежал выполнять его приказ, а Деметрис, не торопясь, стал готовиться к выходу, прислушиваясь к доносившимся со двора голосам дочерей. Дочери разговаривали спокойно, и это означало, что у Авесалома чувства юмора столько же, сколько у скелета мамонта. Никакого обеда его дочери еще не приготовили, но ругаться по этому поводу он не стал, и велел подогреть на огне пшеничные лепешки с устричным соусом и приготовить травяной чай с медом. Пока Ефросинья и Дарья выполняли его заказ, он с помощью Авесалома совершил водные процедуры, и отправился в беседку, которая находилась во внутреннем дворике в окружении кипарисов, гранатов, лавров, миртов и пиний. Устроившись в плетеном кресле за резным столом из черного дерева, он успел до появления завтрака решить изящный этюд на забытой Урсулой (кому еще больше) шахматной доске с расставленными на ней фигурами. Он обучил Урсулу шахматной игре, когда ей было семь ли восемь лет, и уже очень скоро она стала его превосходить в мастерстве организации контрнаступлений и применения хитроумных тактических ходов, при которых количество фигур разменивается на качество их диспозиции. На какие ухищрения он только не шел, чтобы не уронить свой авторитет! Тайком от нее персональный карманный компьютер использовал, но Урсула (до чего ж была девчонка умна!) иногда даже компьютер десятого технологического поколения переигрывала. Позавтракав, он вышел на галечный пляж с выступающими в море волнорезами и немного постоял, пытаясь определить, какая сегодня будет погода. Солнце стояло в зените. В воздухе ощущались горьковато-солоноватый привкус сгущающейся влаги и слабое дуновение ветра. В Прибайкалье наступало лето, а лето в субтропиках — это, как известно, практически всегда кратковременные послеполуденные ливни.

Разглядывая гряду облаков, собирающихся на севере, он пришел к выводу, что грозовой фронт подойдет к острову не раньше, чем через два часа.

— А я нынче ночью на дельфине катался. Два раза, нет, вру, один раз на спине Цви-Цви проплыл вокруг острова! — услышал он за спиной радостно-возбужденный голос правнука. Деметрис улыбнулся, подумав о том, что дети, обыкновенно, не отличают то, что они видят во сне, и то, что есть на самом деле. Про то, что Авесалом соврал, у него не было никаких сомнений, так как он сам, вольно или невольно, в том прежде сознался. Укорять правнука за избыток фантазии он, разумеется, не стал: кому в таком возрасте не хочется лихо прокатиться верхом на дельфине или на гоночном мотоцикле?

— Ты купаться собрался? — поинтересовался Деметрис, хотя об этом можно было и не спрашивать, поскольку из одежды на Авесаломе был только ремешок с подвязанной к нему сеткой, в которую юный дайвер собирался складывать раковины и прочие дары моря.

— Так точно! — по-военному ответил Авесалом.

— Купанье отменяется. Сходи, оденься и принеси мне мой чекан.

Скажи Агафье и Дарье, что мы недолго погуляем по берегу— строго приказал он правнуку. Авесалом отдал честь, повернулся кругом, и побежал в дом. За пять минут он собрался и даже вооружился кривым бронзовым ножом и склеенным из бука подростковым луком с колчаном настоящих боевых стрел. Деметрис взял с собой только чекан — ударное ручное топорообразное холодное оружие в виде молотка с удлиненным острым концом, которым очень удобно раскалывать клешни лобстера и панцири морских черепах. Прадед и правнук, не спеша, направились вдоль берега в сторону Коровьего залива. Пройдя два с половиной километра, они остановились у нагромождения светло-коричневых гранитных валунов, обкатанных вечными волнами Байкала. Валуны высотой в два человеческих роста лежали на береговой гальке, как раскаленные сгустки света. На одном из них был высечен восьмиконечный православный крест. Деметрис опустился на колени и тихо заплакал. Авесалом последовал его примеру, еще не зная о том, что пришел на могилу своей прабабки, умершей сто лет тому назад. Увы, он так никогда и не узнает ни ее настоящего имени, ни настоящего имени своего прадеда, прибывшего в Прибайкалье совсем из другого времени.

* * *

Пневмония! С этим зловещим диагнозом ему впервые довелось столкнуться в трехлетнем возрасте, когда двустороннее крупозное воспаление легких почти не оставило ему никаких шансов познакомиться с этим удивительным миром поближе. Прикручивая спасительный компресс к его исколотой пенициллином «пятой точке», его покойная бабка Ангелина Ивановна — вузовский преподаватель иностранных языков тихо, но выразительно ругалась по-французски. Видно, щадила хрупкую детскую психику. То ли бабкины добрые руки спасали, то ли его собственное счастливое неведение, да только, переболев в детстве три раза воспалением легких и не на шутку удивив медиков своей живучестью, потихоньку избавился он от этой напасти. Вспомнить Ангелину Ивановну и ее нелитературную французскую лексику ему пришлось, когда крупозной пневмонией заболела Вена Саймон. Борьба за ее здоровье длилась почти месяц, и закончилась поражением. Не помогли ни средства народной медицины, ни последние ампулы с антибиотиками и антиоксидантами. В день ее смерти на Байкале разыгрался шторм. Ветер дул с такой неистовой силой, что повалил много деревьев в их прекрасном фруктовом саду и едва не снес с дома крышу. Незадолго до полуночи шторм утих.

— The witshing hour — сказала Вена Саймон, почувствовав приближение минуты ночи, когда пульс человека замедляется и умирающий легче всего ускользает в последнее забытье. Он разбудил Урсулу и попросил зарядить карманный персональный компьютер. Он хотел найти в базе знаний и почитать вслух «Псалтырь» и «Новый завет». 12-летняя андрогиня, увидев, что Вена Саймон не дышит, так перепугалась, что вся ее чудесная способность накапливать и разряжать электрическую энергию куда-то пропала. Урсула расхныкалась и разбудила Мишку (Медвежонка). Узнав, в чем дело, Мишка громко заплакал. Проснулись другие дети: десятилетние Сара, Лира, Жимаган, и пятилетние Ричи и Леон. Дом наполнился безутешными рыданиями. Он пребывал в отчаянии, не зная, что делать, и тут Урсула собралась с силами, и карманный персональный компьютер заработал. И первое, что они услышали, был голос Вены Саймон: «Дети мои, когда я умру, не плачьте! Моя душа всегда будет рядом с вами, чтобы с вами не случилось. Слушайтесь и почитайте своего отца. Ты, Урсула, возьми на себя заботу о Ричи и Леоне, чтобы они всегда были заняты играми, вовремя накормлены, умыты, одеты и обуты. Ни на минуту не упускай их из вида. Ты, Медвежонок, займись самой тяжелой домашней работой: носи воду, топи печи, готовь пищу, мой посуду. Сара, Лира и Жимаган должны ежедневно подметать в доме полы, полоть грядки в огороде и собирать в саду зрелые плоды. В лес без сопровождения отца не ходить, и купаться только в бухте. Тебе же, мой драгоценный супруг, советую, не мешкая, приступить к строительству большого парусного корабля. Рано или поздно, вы должны оставить остров и попытаться найти людей, достойных быть принятыми в нашу семью. Тело мое прошу сжечь на погребальном костре, а пепел развеять в море». Вена Саймон, тайком, записала свое завещание незадолго до смерти и сделала так, чтобы оно прозвучало сразу после включения компьютера и загрузки операционной системы. Едва придя в себя, они снова услышали ее голос. Вена Саймон пела протяжную песню индейцев оджибвеев, значений слов которой Павлов не знал, но догадывался о том, что она имеет отношение к «дороге жизни и смерти», по которой его супруга отправилась на встречу с духами своих предков. Таким образом, Вена Саймон не только сама огласила свое завещание, но и проводила себя в последний путь в соответствии с погребальным обрядом своего народа. После смерти Вены Саймон он прожил со своей семьей на острове Счастливый еще четыре года. Это время вспоминалось ему без особого желания. Он был 45-летний вдовец, обремененный заботами о хлебе насущном, воспитанием детей и строительством шхуны. Работа его, конечно, изнуряла, но не настолько, чтобы у него ослабло либидо и прочие проявления полового влечения. Устрицы, которые он поедал в большом количестве, помимо отменного вкуса — еще и сильнейший афрозодиак, от которого даже старцы ощущают себя полноценными мужчинами. В первый же месяц после смерти супруги у него нарушился сон, и пропало настроение. Он стал ворчливым и раздражительным. Заметив резкую перемену в его характере, Урсула догадалась о причинах, которые этому способствовали, и простодушно предложила ему вместо Вены Саймон себя. Каждый вечер, уложив младших братьев спать, она, сбросив с себя электрическое напряжение, забиралась к нему в постель для того, чтобы поговорить и при этом незаметно приласкаться. У нее до 15-ти лет была совершенно мальчишеская грудь и узкие бедра, на которые он реагировал без малейших эмоций и даже позволял ей иногда подремать у него на плече. Ощущение взаимного душевного тепла и покоя заменяло им физическую близость. Через год примеру Урсулы захотели последовать Сара и Лира, которые к двенадцати годам округлилась, причем именно там, где еще рановато, и на их ангельских личиках появились прыщи. Все их взросление происходило у него буквально на глазах: — ему ведь приходилось мыть их в бане, подстригать им ногти и волосы, кроить и шить им трусики, лифчики и юбочки.

— Почему Урсуле спать с тобой можно, а нам нельзя? — пристали они однажды к нему, как нож к горлу.

— Мы не спим, мы просто разговариваем— попытался он них отвязаться, но не тут-то было.

— Или мы спим с тобой по очереди, или ты не спишь с Урсулой! — потребовали они. Услышав столь наглое заявление, он схватился было за ремень, но быстро остыл, вспомнив о том, что еще ничего не рассказал дочерям про месячные, беременность, деторождение и не объяснил им, что такое инцест. Люди появились на острове раньше, чем он успел достроить шхуну.

Строительство судна велось в Коровьем заливе в импровизированном сухом доке. Самым сложным было сделать шпангоуты — корабельные ребра. Лес он выбирал сухой, и много досок поломалось, пока он их гнул. Корпус судна уже был готов к спуску на воду. Дело оставалось за малым: отделка кают, установка мачт и парусное снаряжение. Для изготовления парусов требовалась ткань с очень плотными волокнами. Где ее взять? Лён, который Вена Саймон пыталась разводить в огороде на насыпных грядках, почему то не приживался. Наверное, почва для него оказалась недостаточно кислой. Конопля на острове росла, но только в одном месте — вокруг озерца с минерализованной водой, и ежегодного урожая ее естественных зарослей едва хватало на изготовление пеньковых тросов, без которых паруса, даже если они есть, на корабле не поднять. Отчасти проблему волокон для парусной ткани приходилось решить за счет саговых пальм: листовых жилок и пуха, покрывающего их листья. Короче говоря, для изготовления парусов ему бы требовалось не менее двух лет. Однако же, вернемся к людям, которые появились на острове прежде, чем он отправился на их поиски. Вначале ему и его семье пришлось встретиться с почти первобытными дикарями. Байкальские туземцы прибыли на остров в конце августа, на десяти длинных лодках типа каноэ, проследив путь миграции морских коров. Этих беззащитных и патологически беззлобных животных они, высадившись в Коровьем заливе, принялись колотить дубинами, вынудив его применить гранатомет (он выпустил шумовую гранату). Урсула и Мишка поддержали его меткой стрельбой из автоматического оружия, целясь браконьерам по ногам. Бросив добычу и, погрузив раненых в свои лодки, туземцы в панике покинули остров. Впоследствии они поселились на северном побережье материка, куда их отнесло сильное морское течение. Пять дикарей (мужчина, женщина, девушка подросток и два мальчика в возрасте 10 лет) погрузиться на лодки не успели. Несколько дней они блуждали по острову, пока Урсула и Мишка их не отловили и не доставили ему на допрос. Поговорив с пленными на языке жестов, он выяснил, что туземцы прибыли с юга, проделав путь до острова, за пять дней и ночей. Сами себя они называли паризиями, и утверждали, что ведут происхождение от байкальских тюленей. Светло-коричневым оттенком кожи и прямыми черными волосами туземцы напоминали малайцев, но язык, на котором они разговаривали, отдаленно походил на испанский. Урсула и Мишка предложили ему посадить туземцев на лодку и депортировать на все четыре стороны, но он поступил иначе: разрешил им поселиться в соседней бухте и даже снабдил их орудиями рыбной ловли, посудой и стройматериалом. Ему было интересно узнать поближе нравы и обычаи паризиев и их знания об окружающем их мире. На острове туземцы пробыли недолго: сбежали через пять дней, соорудив из обрезков досок, брусьев и деревянных гвоздей плавсредство в виде примитивного плота. Никакой полезной информации о географии и этнографии Прибайкалья от пленных он не получил, кроме того, что здешние племена не знают металлургии и полезных свойств растений, не брезгуют каннибализмом, практикуют полигамию и промискуитет. В тот же год к острову подошла и встала на якорь в бухте почти напротив их дома удивительно красивая, белоснежная яхта с алыми парусами под названием «Ассоль». Он немедленно отправился к ней на лодке, посадив на весла Урсулу и Мишку. Встретившие его люди были перепуганы насмерть, ибо они не понимали, что с ними произошло, и никак, несмотря на очевидные изменения климата и водного ландшафта, не могли ему поверить в то, что они не в двадцать первом веке, а бог знает, где. Про гравитационные вихри, способные перемещать предметы в пространстве и во времени, они что-то слышали, но даже в самом страшном сне не могли себе представить, что это может произойти с ними. Он разговаривал с потерпевшими «времекрушение» по-русски и по-английски, тщетно пытаясь их убедить в том, что они должны благодарить судьбу за то, что остались живы, или, например, не переместились в эпоху динозавров. Кое-что ему о посетивших его цивилизованных людях стало известно уже при первой встрече. Яхту «Ассоль» в июне 2035 г. арендовал на шесть дней богатый 70-летний бизнесмен с Уол Стрит Эдвард Фрэнсис Хаттон, отправившийся в путешествие по Байкалу вместе со своей семьей: 45-летней супругой Марджери Мериуэзер Пост, 28-летней дочерью Сьюзен и ее бой-френдом — 20-летним Робертом Брауном. Экипаж «Ассоль» состоял из 5 человек: 50-летнего шкипера Александра Александровича Федорова, 30-летней поварихи-официантки Елены Тарасовой и трех молодых матросов: Синицына, Макарова и Кодис.

Причем, Кодис, был не моряком, а морячкой — 22-летней студенткой из Латвии, которая, кроме всего прочего, выполняла во время круиза обязанности переводчика. Нежданные гости из прошлого, услышав его объяснения, заулыбались и стали друг другу подмигивать, ибо им сразу стало понятно, кто из них сумасшедший, а кто нет, и едва не выбросили его за борт. Через четыре дня «Ассоль» вернулась к острову, но уже без пассажиров и половины команды. Шкипер Федоров был тяжело ранен, и яхтой управлял матрос Олег Синицын. Третьей на борту была официантка Елена Тарасова. Оказалось, что на яхте между пассажирами и командой возник конфликт, который закончилась перестрелкой. По словам шкипера, зачинщиком ссоры был Роберт Браун, который приревновал Сьюзен к матросу Макарову, застрелил их обоих и застрелился сам. Шкипера ранила миссис Пост, решившая захватить судно, но у нее заклинило револьвер. После этого мистер Хаттон и миссис Пост захотели высадиться на берег. К ним присоединилась морячка Кодис. Американцы собрали свои вещи и отошли на шлюпке к большому острову, на котором, когда яхта проходила мимо, были замечены крепостные стены и башни. Изучив медицинские и анатомические справочники, записанные на карманном персональном компьютере Вены Саймон, он сделал шкиперу операцию: извлек из живота пулю и зашил кишки. В качестве наркоза пришлось применять спиртное (виски). Сан Саныч (Федоров) операцию перенес мужественно, и быстро пошел на поправку. С ним, хоть и не сразу, удалось найти общий язык и убедить в бесплодности и опасности попыток прорваться в свое время посредством кругового движения яхты против часовой стрелки и стократного повторения «Отче наш». За выздоравливающим шкипером ухаживали по очереди Елена Тарасова и его 14-летние дочери: Сара и Лира. С помощью Олега Синицына — выпускника иркутского ПТУ, он за две недели достроил шхуну и укомплектовал ее такелажем. Для этого он и его новый помощник использовали запасные акриловые паруса и капроновые канаты, хранившиеся в трюме «Ассоль». По совету Сан Саныча они переправили с яхты на шхуну резервный мотоблок, и установили мотор с длинным дейдвудом мощностью 25 л.с. Резервный мотор был обычный, то есть дизельный, тогда как основной работал на водородных топливных элементах производства международной корпорации Prohoroff & Siemens. Общий запас солярки составлял 300 литров, расфасованных в алюминиевые емкости. Встретив на сказочно-прекрасном острове посреди таинственного теплого моря доброжелательного и гостеприимного хозяина, познакомившись с членами его семьи и идеальным домашним хозяйством, гости из прошлого ни в какие морские путешествия уже не стремились, опасаясь, как бы с ними не случилось чего-то похуже. Его рассказы о пережитом им и его покойной супругой Веной Саймон ядерном катаклизме произвели на пришельцев более чем гнетущее впечатление. Их часто пугали разными голливудскими страшилками о конце света, но такого сценария они никак не ожидали.

IV

— Василис! — громко крикнул человек в гидрокостюме и хлопнул в ладоши. Тот, к кому этот призыв предназначался, был душевнобольной, который изображал из себя дельфина, причем настолько правдоподобно, что его приходилось содержать в специально оборудованной палате и периодически поливать теплой водой из шланга. Если этого не делалось, его кожа пересыхала и превращалась в струпья. Спать душевнобольной соглашался только в ванной, наполненной водой, и не принимал никакой пищи, кроме рыбных консервов. Свою бессвязную речь он сопровождал свистом и щелчками и утверждал, что он — пограничник Пик-вик из племени глобицефалов.

— Василис! — повторил человек в гидрокостюме и снова хлопнул в ладоши. Душевнобольной удивленно покрутил головой, и на его лице появилось осмысленное выражение.

— Вылезай из ванны! — потребовал человек в гидрокостюме. Душевнобольной послушно выполнил приказ и даже позволил участвующим в эксперименте врачам обтереть себя полотенцем и переодеться в длиннополый халат.

— Дмитрий Васильевич, вы меня узнаете? — обратился к нему человек в гидрокостюме.

— Да, я вас узнал. Вас зовут Жорес. Вы спасли мне жизнь, оказали первую медицинскую помощь и кормили меня сардинами— ответил душевнобольной и улыбнулся.

— На каком языке мы разговариваем? — задал вопрос человек в гидрокостюме.

— На русском. Но я знаю еще много разных языков, даже енохический— не без гордости ответил душевнобольной.

— Я спрашиваю вас еще раз. Узнаете ли вы меня? — настаивал человек в гидрокостюме. Человек-дельфин закрыл глаза и потер виски, словно пытаясь что-то вспомнить. И вдруг его лицо озарилось счастливой догадкой.

— Сколько лет, сколько зим! Вы — Цибиков Юрий Николаевич, с которым я познакомился в поезде «Москва-Новосибирск» в мае 1978 года! — обрадовался душевнобольной, наконец, придя в сознание.

— Совершенно верно! Поздравляю вас с успешным выполнением боевого задания и с возвращением на Родину! — Высокопарно произнес доктор Цибиков и протянул пациенту руку. Пожав протянутую ему руку, человек-дельфин с удивлением осмотрел помещение, в котором он находился, а, определив, назначение одежды, в которую был одет Цибиков, сильно смутился. Да и собственная одежда (халат и резиновые тапочки) его тоже не воодушевляла. «Что за цирк товарищи ученые устроили?», — подумал он, а вслух спросил:

— Где я?

— Вы в больнице имени Яковенко, что под Москвой. Сейчас вы пройдете в свою палату, покушаете и отдохнете. А завтра с утра мы, не спеша, приступим к решению вопросов вашей социальной адаптации и реабилитации— пообещал Цибиков и тут же передал душевнобольного двум санитарам, которые подхватили его под руки и повели по длинному коридору светлого больничного корпуса. Когда пациента увели, доктора Цибикова окружили врачи из больницы имени Яковенко и института имени Сербского и стали, наперебой, осыпать комплиментами. Их вполне можно было понять. Только что на их глазах произошло невероятное: безнадежный психический больной, на которого не действовали никакие лекарства, поддался силе гипноза и пришел в сознание.

— Не могу в это поверить! Вы действительно с ним были знакомы? — удивлялся доктор Мельников.

— С ним — нет. Зато я хорошо знал его брата-близнеца, погибшего 12 лет тому назад при исполнении воинского долга— признался бывший капитан госбезопасности, хотя, и это нельзя не отметить, «бывших» в подобных структурах — не бывает.

— Чью же память, с точки зрения медицинской этики, нам целесообразнее восстанавливать: Павлова-I или Павлова-II? — не унимался доктор Мельников.

— Феномен общей генетической памяти однояйцовых близнецов, к сожалению, совершенно не изучен. Нам остается только ждать и наблюдать за тем, что произойдет— ответил на этот вопрос Цибиков и развел руками.

— Я бы не стал отметать версию вмешательства инопланетного разума. Что, если Павлов-I был похищен НЛО и возвращен через 12 лет, но уже на место Павлова-II, которого, в свою очередь, тоже похитили, но совсем недавно? Этот человек может представлять большую опасность— осторожно заметил почтенный доктор Цукерман из больницы имени Яковенко.

— Хотел бы напомнить вам, коллеги, кое-какие золотые слова: «А я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: „рака“, подлежит синедриону; а кто скажет: „безумный“, подлежит геенне огненной»— доктор Мельников блеснул эрудицией, процитировав Новый Завет.

— В данном случае, коллега, готов с вами согласиться — произнес доктор Цукерман, к всеобщему удивлению, без возражений, приняв совсем немедицинский аргумент доктора Мельникова.

— Итак, коллеги. Нужно еще раз тщательно провести все анализы пациента, включая генетические, сделать томографию мозга, проверить носоглотку и кончики пальцев на наличие микроэлектронных приборов и датчиков, установить за ним круглосуточное наблюдение и в то же время не лишать его радостей жизни— подвел итог консилиума доктор медицинских наук N из института имени Сербского. …Палата, в которую Павлова на этот раз поместили, была одиночной, со всеми удобствами, но без окон. Зато в ней был кондиционер, поддерживающий температуру около +18 градусов, являющейся наиболее комфортной. Его переодели в новенькую пижаму, а затем предложили вполне приличный обед из четырех блюд. После приема пищи он заснул, и, по словам медсестры, проспал более шести часов. Сделав ему пару уколов с помощью одноразовых шприцов, медсестра а не уходила. Лев Борисович Цукерман, исполняющий обязанности главврача больницы имени Яковенко, пообещал медсестрам премию и дополнительные выходные дни за то, чтобы они, разумеется, добровольно, вступили с пациентом, который возможно — инопланетянин, в интимную связь. Доктора Цукермана, в частности, интересовало количество эякулята и свойства клеток сперматогенеза пациента, — о чем сам пациент, ради чистоты эксперимента, не должен был знать.

— Меня зовут Алена. Как вы относитесь к массажу? — весело спросила Павлова 30-летняя незамужняя медсестра, давшая письменное согласие на участие в эксперименте.

— Положительно. Зависит от массажа и от массажиста— уклончиво ответил он, с нежностью вспоминая свою постельную служанку Гюзель.

— Тогда подождите несколько минут. И, кстати, загляните под подушку. Я приму душ, и мы приступим— удивила его медсестра совершенно неожиданным предложением. Под подушкой же, как не трудно догадаться, Павлов обнаружил пачку советских презервативов — самых больших и прочных в мире. По предварительным данным, полученным доктором Цукерманом из лаборатории, исследовавшей использованные Павловым презервативы, пациент по части мужской сил оказался не только абсолютно здоров, но и весьма, если можно так выразиться, любвеобилен. Как известно, количество сперматозоидов в семенной жидкости мужчин за последние 30 лет снизилось на 30 процентов, и если эта тенденция сохранится, то уже через 50 лет мужские репродуктивные способности ослабнут настолько, что искусственное оплодотворение станет не исключением, а правилом. Сперма российских мужчин по последним исследованиям вообще ядовита: в одном ее миллилитре обнаружена в среднем тысяча молекул диоксина. Отсюда — бесплодие, рак простаты и ишемическая болезнь сердца. Юрий Николаевич Цибиков появился в больнице имени Яковенко, где он работал на полставки, только на третий день. Все это время с Павловым занимался Игорь Юрьевич Ситников — родной сын Цибикова.

Молодой 25-летний доктор носил фамилию своей матери, всячески препятствовавшей, как это часто бывает после развода, общению с родным отцом, на которого, кстати, он был очень похож. Голос крови, несомненно, сыграл свою роль в выборе им будущей профессии и даже в том, что, поступив в медицинский вуз, он переехал жить к отцу, сохранив при этом хорошие отношения с матерью и отчимом. Следуя инструкциям своего отца, доктор Ситников старался убедить Павлова в том, что на самом деле никакого путешествия во времени он не совершал, а стал жертвой испытания психоделического препарата, который превращает человека в зомби. После его применения, якобы, происходит нарушение биорезонансных стимуляций и раздвоение личности, одна из которых замыкается в своем виртуальном мире, а вторая, как автомат, беспрекословно исполняет приказы злоумышленника. Естественно, в этой связи возникал вопрос, где все это время пребывало тело Павлова, и что его могли заставить делать? Доктор Ситников твердо обещал Павлову скорую встречу с его старшим братом Сергеем. Он также выразил ему глубокие соболезнования, в связи с кончиной его отца Василия Дмитриевича. Это произошло год тому назад в ночь с 9 на 10 мая по причине обширного инфаркта. Павлов жалобно выпросил у доктора 100 грамм медицинского спирта, и тот в просьбе ему не отказал, в свою очередь, попросив его не выдавать. В присутствии доктора Ситникова Павлов начал читать свежую прессу: «Правду», «Известия», «Советскую Россию». Прочие периодические издания он читать ему не давал, опасаясь чрезмерных волнений, но и без дополнительных источников информации Павлову было ясно, что в стране происходят грандиозные политические события, затмевающие по своим масштабам кратковременную хрущевскую «оттепель» и «пражскую весну». Это полностью совпадало с тем, о чем ему успела поведать покойная Даша Воронова — заблудившаяся во времени студентка из Иркутска. Юрий Николаевич Цибиков приехал в больницу имени Яковенко не один. Он привез с собой доктора физико-математических наук Сергея Васильевича Павлова — ведущего научного сотрудника Международного института ядерных исследований. Гость, потрясенный встречей с любимым младшим братом, которого уже не чаял увидеть живым, зарыдал, как ребенок, и его пришлось отпаивать валерьянкой. По дороге в больницу Цибиков предупредил Сергея Дмитриевича о том, что его брат еще не вполне адекватен и страдает частичной потерей памяти (амнезией). Их свидание продолжалось около двух часов и завершилось в присутствии участкового уполномоченного капитана Кукушкина подписанием протокола опознания гражданина СССР, объявленного в 1978 г. во всесоюзный розыск. Эти формальности были необходимы для начала процедуры восстановления утраченных Павловым-младшим документов, удостоверяющих его личность. По просьбе Цибикова Сергей Васильевич Павлов привез для младшего брата летние вещи, обувь, любимые книги и даже кассетный японский магнитофон. При прощании он незаметно сунул в карман его пижамы конверт с деньгами: ровно 250 рублей. (В 1990 г. по паритету покупательной способности 250 советских рублей были эквивалентны 1 тыс. американских долларов, хотя обменивались в соотношении 5 руб. за 1 доллар) После свидания и оформления протокола опознания Павлова перевели из больничного корпуса в отдельно стоящее административное здание с гостиничными номерами, в одном из которых его поселили до окончательного выздоровления и выписки. Все расходы по его проживанию в гостинице взял на себя Сергей Васильевич Павлов. Примерно через неделю доктор Цибиков привел в его гостиничный номер визитера, который представился Павлову старшим оперуполномоченным иркутского уголовного розыска капитаном Волковым.

В состоявшейся беседе, немного опоздав к ее началу, принял участие доктор Ситников. Милиционер из Иркутска пролил свет на вопрос о том, где Павлов пропадал в течение 12 лет. Он показал ему фотографии пепелища на месте поселения большой семьи раскольников-староверов, все члены которой в мае 1990 года, то есть совсем недавно, погибли в результате страшного лесного пожара.

— Все, кроме вас и двух детей, которых вы спасли— уточнил следователь.

— Это был точно я?! — засомневался Павлов.

— На месте пожара найдены ваши документы, правда, безнадежно испорченные. Кроме того, вас запомнили и смогли опознать по фотографии охотники, на которых вы вышли. Подобным образом вас опознали врачи больницы в поселке Кежма, куда вы были доставлены с ушибами и порезами. Однако, не долечились, вы сбежали в Москву— с сожалением констатировал следователь.

— Дети, которых я спас, они — мои? — одновременно испугался и обрадовался Павлов.

— Нет. Дети (мальчик и девочка в возрасте четырех и шести лет) сказали, что вы — муж их сестры. Они имели в виду погибшую при пожаре гражданку Березкину 1971 года рождения— при этих словах на глазах у следователя появились слезы, а голос по-настоящему дрогнул.

— Вы не волнуйтесь! С детьми все в порядке! Они находятся в лучшем детском доме в Иркутске. Есть желающие их усыновить. Я наводил справки— поспешил успокоить Павлова доктор Ситников.

— Почему же я ничего не помню? — в отчаянии воскликнул Павлов.

— Вы испытали сильный стресс, и от этого потеряли память, но не настолько, чтобы полностью забыть, кто вы есть. Вот вы и поспешили в Москву к своему прежнему месту жительства. В этом нет ничего удивительного— спокойно, даже как-то по-будничному, подал реплику доктор Цибиков.

— Почему я не помню, как выходил из квартиры Аркадия Моисеевича Фишмана? — Павлов умоляюще просил объяснений.

— Я предполагаю, что вы находились под воздействием до сих пор неизвестного науке способа суггестии, то есть сильнодействующего внушения. Очевидно, вы получили от суггестора команду изменить образ личности, взять такси, приехать на новосибирский железнодорожный вокзал, купить билет до Иркутска, и затем, предположим, отправиться в тайгу на поиски мифического колчаковского золота, — Цибиков напомнил Павлову о том, как тот пытался заморочить двух битых ученых: Мерцалова и Фишмана.

— Ах, вот оно что?! Значит, Сергей Сергеевич и Аркадий Моисеевич догадались о том, что я — провокатор, и решили меня проучить! — до Павлова дошла страшная мысль, от которой ему захотелось немедленно повеситься. На его прямой вопрос, возбудят ли против гражданина Мерцалова и его пособника гражданина Фишмана уголовные дела по факту нанесения ущерба его здоровью, Юрий Николаевич ответил, что, по его сведениям, следствие по делу его таинственного исчезновения возобновилось, однако скорого результата ждать не приходится. К тому же, по его словам, оба фигуранта в настоящее время находятся за границей: Мерцалов — в Англии, Фишман — в Израиле.

— Есть еще одна проблема, которую зовут Светлана Викторовна Оленина— при упоминании общей знакомой доктор Цибиков заметно оживился.

— Что с ней? Где она? — заволновался Павлов, живо вспомнив печальные обстоятельства, при которых они расстались.

— В 1982 г. после гибели в Кандагаре ее мужа полковника Максимова она уволилась из органов, заключила фиктивный брак с гражданином Финляндии, уехала с ним на ПМЖ в Суоми, вскоре развелась, получила американскую визу и поступила на учебу в Колумбийский университет.

Сейчас она видный ученый-этнограф и вместе со своим мужем-французом изучает жизнь и быт американских индейцев в бассейне Амазонки, — таким, вот, неожиданным известием о судьбе Олениной озадачил его бывший капитан госбезопасности. Заметив, что Павлов сильно устал и должен пережить в себе то, что он услышал, Цибиков подмигнул следователю Волкову, и тот, извинившись за, возможно несвоевременный, визит, сказал, что больше никаких вопросов у следствия нет, и пожелал всем доброго здоровья и счастья в личной жизни. Выходя из гостиничного номера административного корпуса, «следователь» Волков обратился к доктору Цибикову с вопросом, который его волновал больше всего:

— Я не слишком переиграл? Я все сделал правильно?

— Надеюсь, что пациент ничего не заподозрил. Спасибо вам огромное, Александр Васильевич— с этими словами бывший капитан госбезопасности Ю.Н. Цибиков впервые за время десятилетнего знакомства протянул ему руку.

— Это вам спасибо, Юрий Нанзатович! Из такой беды меня выручили! — сказал в ответ на крепкое мужское рукопожатие бывший актер Новосибирского академического драматического театра и набирающий популярность психотерапевт Александр Васильевич Волков.

* * *

Шли дни и недели. Павлов терпеливо переносил все медицинские процедуры и скучные психологические тесты, понимая, что это необходимо для его полной гражданской реабилитации. Он ходил в общую столовую и мог покупать продукты и прохладительные напитки в местном продовольственном магазине. Для восстановления спортивной формы он приступил к тренировкам по программе общефизической подготовки воина-гоплита, которая включала бег по пересеченной местности, отжимание, подъем-переворот на турнике, поднятие тяжестей и метание копья. Больница имени В.И. Яковенко, более известная как «Белые Столбы», первоначально располагалась на территории старинной помещичьей усадьбы, но потом переехала в новые корпуса, и усадьба оказалась в запустении. Здесь, в еще не вырубленном парке, на свежем воздухе и в полном одиночестве, Павлов проводил большую часть свободного времени, занимаясь спортом и созерцанием природы. Медсестры Алена продолжала баловать его своим вниманием, хотя от нее этого уже не требовалось. В выходные дни его регулярно навещали старший брат Сергей с супругой, двоюродная сестра Людмила с мужем и дочерью, и, конечно, друг детства и юности Николай Гаврилович Терехов, общение с которым на Павлова действовало особенно благотворно. Он уже знал о том, Лариса Николаевна Селезнева вышла замуж за его племянника Мишку, и испытывал противоречивые чувства: жгучей ревности, обиды и жертвенного альтруизма. Доктор Цибиков продолжал ненавязчиво гнуть свою линию насчет атипичной амнезии, объясняя этим провал в его памяти протяженностью в двенадцать земных лет. Его «виртуальные» сны и переживания их также интересовали, но лишь постольку, поскольку соответствовали общей клинической картине довольно редкого, по их словам, психического заболевания. Чтобы закрепить в памяти наиболее яркие воспоминания о пережитом, Павлов выпросил у доктора Ситникова пишущую машинку «Эрика» и по вечерам стал печатать на ней рассказы о своих героических приключениях, стараясь описывать их, глядя на себя, как бы со стороны. Одну из этих историй доктор Ситников незаметно у Павлова изъял и показал отцу. Тот, прочитав текст, лишь пожал плечами и, улыбнувшись, произнес: «Так проходит мирская слава…» В середине июля 1990 г. Павлов в сопровождении доктора Ситникова побывал в Главлите. К тому времени он уже имел на руках новенький паспорт со штампом прописки в родительской квартире (в доме на улице Теплый Стан). Для того, чтобы после смерти родителя квартира осталась за наследниками, брату Сергею пришлось даже в ней прописаться, хотя жить в ней он не собирался. За 12 лет, прошедших со времени отбытия Павлова в злосчастную командировку в Новосибирск, в его родном ведомстве (Главлите) очень многое изменилось. Бывший шеф Валентин Георгиевич Афанасьев уже давно вышел на пенсию, жил в подмосковной даче в Переделкино, выращивал розы и писал мемуары. Из коллег, с которыми он когда-то вместе работал, остались считанные единицы. Сам Главлит доживал последние дни. В условиях перестройки и демократизации общества институт цензуры подлежал ликвидации по причине ненадобности. Начальник отдела кадров ознакомил Павлова с двумя приказами, составленными за одним числом.

В соответствии с первым приказом он восстанавливался на работе в прежней должности, а в соответствии со вторым приказом — увольнялся, в связи сокращением штатов. Ему даже выплатили небольшую компенсацию в размере 200 рублей и пожелали успехов в дальнейшем трудоустройстве. Проведя с молчаливого согласия доктора медицинских наук N изящную операцию «по в превращению Савла Павла», то есть одного брата-близнеца в другого, Цибиков сильно рисковал нарваться на неприятности. На его стороне был установленный факт генетического родства гр. Д.В. Павлова и гр. С.В. Павлова. Результаты генетической экспертизы подтвердили, что Сергей Васильевич Павлов, проживающий в подмосковных Химках, кровным родственником Дмитрия Васильевича Павлова не является. К тому же настоящий Павлов поступил в Институт судебно-медицинской экспертизы имени Сербского без каких-либо документов, кроме истории болезни, заведенной на него в больнице № 5.

Этот позорный документ Цибиков хранил в сейфе в своем служебном кабинете. Против Цибикова играли объективные обстоятельства гражданского существования настоящего Павлова, у которого имелись родственники и какие-то друзья-приятели, и он был не последним специалистом на своей работе в Министерстве геологии СССР. Каким образом эти объективные обстоятельства проявятся, можно было только гадать, но то, что они могут обернуться скандалом, нельзя было исключать, ни на минуту, ни на йоту. Доктор Ситников предложил смелый план: вернуть вместо Павлова в институт имени Сербского другого человека, желательно безнадежно больного, но с его историей болезни. Оставалось только найти внешне похожего на Павлова мужчину в возрасте 30–35 лет, но таковых в больнице имени Яковенко в наличии не было. Гром ударил, когда его не ждали. В последний день июля поздно вечером в квартире Цибикова раздался звонок. Звонила женщина, представившаяся родственницей Дмитрия Павлова, и слезно умоляла его разрешить ей свидание со своим любимым двоюродным братом. Она каким-то образом узнала, в какой больнице он находится, и кто его лечащий врач. Утром на другой день, когда Цибиков приехал на работу в 1-й государственный медицинский институт, в коридоре у двери служебного кабинета его поджидал следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССР подполковник Мурадов, когда-то работавший в территориальном управлении КГБ по Новосибирской области. Цибиков заметил бывшего коллегу издали, и сразу в свой кабинет не пошел, а заглянул на кафедру. Секретарь-машинистка кафедры Анна Валерьевна с порога сообщила ему о визитере, припоминая, что какой-то мужчина вчера во второй половине дня звонил в методический кабинет и на кафедру и настойчиво просил сообщить приемные часы тов.

Цибикова. Поблагодарив Анну Валерьевну за информацию, Цибиков попросил ее открыть его служебный кабинет, впустить визитера, занять каким-нибудь светским разговором и угостить чаем или прохладительными напитками. Когда же она выразила недоумение по поводу его просьбы, Цибиков «по секрету» сообщил ей, что визитер — очень высокопоставленный папаша одного не очень старательного студента, и держать его в коридоре просто неприлично, тогда как ему надо сделать по телефону несколько важных звонков. Анна Валерьевна понимающе кивнула головой и отправилась в его кабинет. Дождавшись ее ухода, Цибиков присел возле столика с параллельным телефоном и на дисковом аппарате набрал нужный ему номер. На другом конце провода ответила какая-то тетка, и сразу понесла такую чушь, что сразу было ясно, что она — ненормальная.

— Крыса! — громко и внятно сказал доктор Цибиков, и в этот момент в трубке послышался щелчок и раздался длинный гудок. Цибиков набрал на дисковом аппарате новый номер. Через некоторое время на другом конце провода ему ответил телефонный секретарь, который приятным женским голосом, по-английски, извинился за то, что в настоящее время абонент занят и не может подойти к телефону, и попросил после короткого сигнала передать факс или оставить свое сообщение на автоответчик.

— Бонжур, мадам! Имею для вас приятную новость из приюта Белохвостого Оленя! Ваш друг жив, здоров и мечтает о скорой встрече с Вами на нейтральной территории. Доктор Цибиков— сказал он и положил трубку.

V

Деметрис и Авесалом, прадед и правнук, успели вернуться с прогулки до того, как на остров Кипрос обрушился ливень. Во дворе дома наблюдалось оживление. Урсула и воины илинойцы обнаружили и задержали в северной части острова непонятно, как очутившегося там, чужестранца. Это был мужчина невысокого роста, коренастый, с широким простоватым лицом и с глубокими залысинами. На нем была коричневая кожаная куртке и облегающие синие штаны с металлическими заклепками.

При задержании чужестранец оказал сопротивление, поэтому ему пришлось связать за спиной руки, локоть к локтю, и засунуть в рот кляп. Несмотря на болевой способ связывания, чужестранец выглядел совершенно невозмутимым.

— Петрович! Какими судьбами?! — удивленно воскликнул Деметрис по-русски и затем, уже на иллинойском языке, попросил воинов развязать пленного и вынуть у него изо рта кляп.

— Привет, Василич! — сказал чужестранец, тоже по-русски, разминая плечи и освобожденные от пут руки. Деметрис и Петрович обнялись и похлопали друг друга по спине. Из дома вышла Урсула и, стоя невдалеке, наблюдала за тем, как ее отец и задержанный ею чужестранец на непонятном ей языке обмениваются друг с другом приветствиями.

— Урсула, подойди поближе! Не стесняйся. Я хочу тебя познакомить с выдающимся путешественником всех времен и народов, с которым не виделся уже шесть лет— обратился Деметрис к дочери. Урсула вопросительно на него посмотрела, желая понять, правильно ли она поступила. Деметрис в ответ ободряюще кивнул головой, дескать, ничего страшного не произошло и ее действия не нарушили древние законы гостеприимства.

— Он человек, или демон? — тихо спросила Урсула, подойдя поближе.

— Я не то и не другое. Так, что-то среднее. Нелепая ошибка природы и жертва обстоятельств непреодолимой силы— ответил за Деметриса чужестранец на языке «лингва фортран».

— Петрович, это— Урсула — моя старшая дочь. Она же — волшебница Цирцея — владычица острова Кипрос. Урсула, это — Петрович — изобретатель и водитель-оператор первой в истории Земли машины времени— представил их друг другу Деметрис.

— Как же, как же! Премного наслышан! — широко улыбаясь, сказал Петрович, склоняя голову в почтительно поклоне истинного джентльмена.

— Какие-то технические неполадки или меня захотел навестить? — поинтересовался Деметрис у Петровича по поводу его неожиданного визита.

— Есть небольшие технические проблемы, да и для тебя есть новость— ответил Петрович, и перевел взгляд своих насмешливых умных глаз на Урсулу.

— Я тебя, наверно, сильно током встряхнула, извини— сказала Урсула и скромно потупила взор.

— Ничего-ничего. Двенадцать ампер, это — как раз моя максимальная нагрузка. Я, ведь, питаюсь не белками, жирами и углеводами, а свободной энергией холодного электричества, — сознался Петрович и продемонстрировал свои ладони, покрытые блестящими чешуйками, напоминающие псориаз.

— Ко мне какие-то вопросы есть? Я, вижу, вам не терпится поговорить наедине — спросила Урсула, обращаясь одновременно к отцу и к чужестранцу, от вида ладоней которого ее, по правде говоря, чуть не стошнило.

— Ты не могла бы мне помочь кое-что раздобыть? Немного, грамм 150–200. Я сейчас химическую формулу напишу — обратился к Урсуле Петрович, и, вынув из внутреннего кармана куртки блокнот и авторучку, что-то быстро написал на листке.

— Триглицерид рицинолевой кислоты! Тьфу, гадость, какая! — поморщилась Урсула, прочитав формулу вещества.

— Гадость не гадость, а какая ни есть тормозная жидкость.

Некоторые ее даже пьют. Бесенок, зараза, на станции техобслуживания чуть-чуть до нормы недолил. Из-за этого я не могу сдвинуть свою машину с места. Бред прямо какой-то! Горючее есть, зажигание в норме, а система аварийного автоматического контроля не дает двигателю запуститься, — пожаловался Петрович.

— Сочувствую. До созревания семян клещевины осталось два месяца.

Каким способом можно еще получить касторовое масло, я не знаю— сказала Урсула и предложила другой вариант:

— Может, электронику попробовать обмануть? Где машина-то?

— Машина-то недалеко, в северной бухте— отвечал Петрович.

— Почему же я ее не видела? — удивилась Урсула.

— Я накрыл ее коллоидным чехлом безопасности, который не отражает свет, поэтому она кажется невидимой— объяснил Петрович.

— Скоро гроза. Потом разберетесь. А сейчас, Петрович, прошу в мой дом — прервал их разговор Деметрис. Они поднялись на второй этаж. Петрович, осмотрев помещение, не удержался от комплимента по поводу мебели ручной работы, паркета из красного дуба и художественной росписи потолка и стен. Мебель и паркет Деметрис когда-то сделал сам, а росписью занимались Урсула и Мишка (Медвежонок).

— У тебя, извини за бестактный вопрос, семья когда-то была? — спросил Деметрис Петровича, когда они присели в удобные кожаные кресла напротив резного столика из сандалового дерева.

— Свою жену Татьяну — подающего надежды микробиолога, я потерял в 1946 году. Она утром ушла на работу и не вернулась. Её объявили в розыск, но не нашли. В 1949 г. у меня по ложному доносу арестовали и осудили по статье 58-й часть вторая пункты 10 и 11-й. Мне определили 8 лет исправительно-трудовых лагерей. Сына и дочь, пока я трудился в бериевской «шараге» под руководством знаменитого ленинградского профессора Козырева, воспитали чужие люди. Выйдя на свободу, я решил на своих отцовских правах не настаивать — коротко ответил на его вопрос Петрович.

— Может, зря? — посочувствовал Деметрис. Петрович ничего не сказал, и только сжал голову в плечи, словно опасался, что Деметрис задаст ему еще более неприятный вопрос. Но больше вопросов, касающихся личности собеседника, кроме места рождения, гостеприимный хозяин задавать не стал. Оказалось, что Петрович родом из Смоленщины, как и обожаемый им поэт Александр Трифонович Твардовский. В это время Ефросинья и Дарья принесли термос с кипятком, сладости и чайный и кофейный сервизы на две персоны. Петрович от угощения не отказался, хотя Деметрису было известно, что вкус и аромат предложенных ему напитков тот уже не чувствует. Он даже виноградные вина мог различать только по количеству долей содержащегося в них этилового спирта, — в чем он признался ему еще во время их первой встречи, которая произошла 35 лет тому назад в тюремном помещении крепости Тхэбай. Тогда у Петровича были большие неприятности. Он на полном ходу вместе с машиной времени свалится в пропасть на юго-западном склоне Большого Байкальского хребта. Сверхпрочный материал выдержал удар, и машина не развалилась, но, вот, аварийный эвакуатор, который он вызвал на помощь, проскочил мимо него почти на целый год вперед, и ему пришлось все это время, по его словам, «валять дурака». Для того чтобы не скучать, сидя на одном месте, Петрович отправился в пеший поход и по оплошности попал в плен к иллинойцам. Деметрис в то время исполнял в Тхэбае необременительную гражданскую должность авгура, то есть занимался предсказанием исхода тех или иных общественных мероприятий по ряду природных признаков и поведению животных. Жреческие коллегии авгуров существовали в городах-государствах илинойцев, как минимум, за двести лет до того, как Деметрис стал гражданином города Тхэбай. Отказ от избрания авгуром был для него чреват неприятными последствиями, вплоть до лишения гражданских прав и изгнания из города, поэтому он отнесся к непривычной для него профессии прорицателя со всей серьезностью. Илинойцы приняли Петровича за демона, и хотели его обезглавить.

Деметрис, посетив его в крепостной темнице и поговорив с ним начистоту, решил ему помочь, используя свое служебное положение.

Среди различных способов предсказания будущего особой популярностью в Тхэбае пользовалось гадание по буквам иллинойского алфавита. Для этого требовались размеченный круг, мешочек с зерном и петух.

Вначале авгур чертил на земле циркулем окружность и разбивал ее на 24 сектора. В верхней части каждого сектора авгур писал одну из букв алфавита и клал на букву зернышко. После того как петух склевывал часть зерен, начиналось тщательное изучение круга. Буквы, соответствовавшие склеванным зернам, складывались в ответ на заданный вопрос. Таким образом, Павлов предостерег сограждан от казни таинственного чужестранца посредством отсечения головы, чтобы не навлечь на город гнев богини Немесис. С тех пор Петрович навещал Деметриса частенько. Путешествия во времени — они ведь происходят в пределах одной Вселенной, и не занимают времени, поэтому по дороге в будущее или в прошлое можно сделать, сколько угодно остановок. Они обычно встречались на постоялом дворе на окраине города Тхэбай и предавались приятным воспоминаниям о жизни в СССР. Павлову, конечно, было очень интересно узнать, каким мир был в далеком прошлом и каким он станет в будущем, когда его уже не будет, но на эту тему его новый знакомый распространялся также неохотно, как и о своей работе. …Начиналась гроза. Шквалистый ветер ворвался в бухту и поднял в воздух тучу песка. Гранатовые деревья, лавры, кипарисы, мирты и пинии во дворе дома отчаянно замахали своими ветвями и жалобно заскрипели. Первые крупные капли замолотили по черепичной крыше, и очень скоро полил столь неистовый ливень, что Павлов попросил Петровича закрыть окна, а сам включил электрическое освещение, работавшее от кремниевой солнечной батареи, снятой с яхты «Ассоль».

— В 1990 г. в Москве замечен твой двойник. Ему 37 лет, и он — твоя полная генетическая копия, — Петрович сразу перешел к делу, объясняя причину своего неожиданного визита на остров Кипрос.

— Неужели родной брат-близнец объявился? — догадался Деметрис и почувствовал, как тревожно забилось его сердце.

— Я полагаю, что он — твой идентичный близнец, отсроченный во времени, — подтвердил его предположение Петрович. Что такое «идентичный близнец» Деметрис приблизительно себе представлял. Дело в том, что каждый человек по прошествии восьми поколений становится потомком 256 родственников «одной крови», а за тридцать поколений таких предков набирается целый миллион! И все эти люди носят в себе одинаковые наборы генов, передавая их своим потомкам, которые при определенных условиях могут оказаться очень даже весьма похожими друг на друга. Подобные случаи отнюдь не редки, более того, они часты! Обычно становится известно только о тех «двойниках», которые похожи на знаменитых артистов или политиков. О двойниках людей «неизвестных», к сожалению, известно крайне мало, а точнее, не известно ничего. Их жизнь толком никто не изучал, а между тем она полна странных совпадений и малообъяснимых с научной точки зрения случаев. Наши малоизвестные двойники живут рядом с нами, а мы, являясь их двойниками, — рядом с ними. Мы не встречаемся лично, хотя часто живем или работаем совсем рядом, так что нас путают знакомые, случайно встречаясь на улице с нашими «копиями». О том, что «идентичные близнецы» могут быть отсрочены во времени, Деметрис узнал от Петровича впервые, и потребовал дополнительную информацию. Петрович, почесав затылок, сказал, буквально, следующее:

— Твоего двойника опознал старый бес Арнольд Борисович Шлаги. Я по приказу своего начальства недавно доставлял его до времени и к месту его командировки в качестве физического лица, причем официального. В районе Белорусского вокзала бес на пару минут вышел из машины, чтобы купить свежую прессу. Возле киоска он его и встретил. Твой двойник, видно, когда-то ему здорово насолил, потому что всю дорогу от вокзала до нашей подмосковной резиденции мастер Шлаги шипел, как змея, и по неизвестным мне каналам связи наводил какие-то справки.

— Интересно, в каких учреждениях больше всего любят ошиваться бесы? — в задумчивости произнес Деметрис, вспоминая о своей работе в Министерстве геологии СССР и об одном из заместителей Министра с алчным выражением лица и по прозвищу «Асмодей».

— Мастер Шлаги сейчас, насколько я понимаю, крупный специалист в области саентологии и дианетики. Ведет семинары и готовит будущие кадры российской бизнес-элиты— охотно отвечал Петрович.

— Чем же бес может моему двойнику навредить? — напрягся Деметрис. И Петрович снова заставил его переживать, сообщив следующее:

— Уже навредил. На третий день после приезда в Москву я перетаскивал мастера Шлаги в 1993-й год в город Свердловск, переименованный в 1991 году в Екатеринбург. С собой он вез целый чемодан каких-то бумажек, которые называл «ваучерами». Но дело не в этом. Садясь в машину, Арнольд Борисович разговаривал с кем-то по мобильному телефону и хвастался, как ему удалось твоему двойнику жестоко отомстить. Он, оказывается, выследил, где он проживает, и, пробравшись в его квартиру, всыпал ему в похмельную четвертинку какую-то гадость, отшибающую память. После этих слов у Деметриса потемнело в глазах. Он сразу вспомнил тот поздний вечер, когда на автопилоте возвращался из Лобни в Москву. А наутро ему показалось, что, будто, он выпал из времени и затем прожил его вновь.

— Повтори, пожалуйста, когда это произошло? — умоляюще попросил он.

— Это произошло 16 мая 1990 года, в среду. Твоего двойника, вернувшись на машине времени в Москву 14 мая, в понедельник, я разыскал в съемной квартире и пытался разбудить, но он был в стельку пьян и ничего не соображал, — сказал Петрович. И тут Деметрис вспомнил странную приписку к записке двоюродной сестры Людмилы насчет того, чтобы он не раскисал и стойко перенес свое последнее испытание. «Значит, приписку сделал Петрович, но адресовал ее не мне, а моему брату-близнецу, и это проливает свет на причину, по которой я прожил 14 мая 1990 года дважды», — задумался Деметрис, а вслух спросил:

— Скажи, ты бы мог меня туда доставить? Мне бы двойника своего успеть повидать и пообщаться… Произнеся эти слова, Деметрис сам испугался того, что сказал. Он ведь считал, что, если некоторый факт существует во времени, то как бы вы ни старались его изменить, результатом всех усилий станет именно этот факт.

— Это легко сделать, но встреча с двойником на «петле времени» небезопасна — заранее предупредил его Петрович.

— Ты мне лучше скажи: нормальное человеческое общение между двойниками возможно? — поинтересовался Деметрис.

— А как же?! Иногда встреча с двойником очень сильно меняет людей. Человек начинает задумываться о смысле жизни и ответственности за судьбу ближних. О незабываемом свидании со своим двойником, которое произошло в годы юности, рассказал незадолго до своей смерти знаменитый генерал Ермолов. К сожалению, также зафиксированы случаи, когда один двойник убивает другого — констатировал Петрович. «Ну и что? Мне все равно скоро помирать», — подумал Павлов, а вслух спросил:

— Откуда же двойник мой взялся? Может, ты имеешь в виду так называемый «параллельный мир»?

— Нет, мир тот же самые самый, но в нем, видите ли, когда пробираешься через петлю времени, в одном и том же году, когда начинаешь сравнивать факты и события, постоянно находишь какие-то изменения: иногда существенные, иногда — не очень. Например, один мой коллега хроноизвозчик из соседней автобазы частенько в 1939-й год наведывается. Так, он, например, утверждает, что не было никакой Великой Октябрьской социалистической революции, а тов. Ленина, якобы, 4 января 1918 года зверски убили белоказаки после того, как правые эсеры и кадеты разогнали Всероссийское Учредительное Собрание. Но победу в гражданской войне все равно одержали большевики под гениальным руководством тов. Троцкого. В 1925 году был образован СССР; в 1933 году в Германии к власти пришли коммунисты и левые социал-демократы. А в 1939 году страны континентальной Европы объединились в Социалистические Соединенные Штаты Европы и Азии, — поделился Петрович весьма необычной исторической информацией. Ни к какому решению относительно своего путешествия в XX век Деметрис не пришел, и стал донимать Петровича вопросами о возможных причинах несовпадения событий, расположенных на одной шкале времени.

Петрович, уклончиво, отвечал, что физическое время — нелинейно и многослойно, и все события в нем упакованы в волновые кластеры, накладывающиеся друг на друга. По этой причине хронопутешественники, отправляясь, например, в 1-е сентября 1939 года с одного места в один и тот же момент, но на разных машинах времени, по прибытию в пункт назначения застают разные события и, зачастую, даже не могут встретиться друг с другом. Тут и ливень прошел. Петрович снова открыл окна, а Деметрис в выключил электрическое освещение. Поговорив еще немного на разные темы, мужчины вышли из дома на свежий воздух. Жаркое летнее солнце быстро высушило лужи, не оставив и следа от непогоды. Снова запели птицы, застрекотали цикады, и запахло свежескошенной травой. Павлов показал Петровичу сад — предмет своих многолетних забот и гордости. В общей сложности он высадил возле дома более 200 фруктовых, лиственных и хвойных деревьев. Урсула, как он успел заметить, селекционную работу совсем запустила, но зато разбила три больших цветника и проложила новые дорожки, которые отсыпала разноцветной морской галькой.

— Красота! Будто попал в рай! — Петрович пришел в восхищение.

— Ну, так и оставайся здесь жить. Попрошу Урсулу, чтобы она зачислила тебя в штат сторожем или садовником— шутя, предложил Павлов.

— Я бы не прочь, конечно, но у меня бессрочный договор сам знаешь с кем, — с горестным вздохом отвечал Петрович.

— Может, тебя не найдут? Сам же мне говорил: время — нелинейно и многослойно— осторожно предположил Деметрис. Только он это сказал, как с его гостем начали происходить странные перемены. Петрович тяжело задышал, брови поползли вверх, щеки стали надуваться, а рот искривился, словно он ненароком раскусил шарик черного перца.

— Код номер пять восемь семь два, икс, игрек зет. Куд-куд-кудах!

— Петрович исторг из недр своего организма сдержанное кудахтанье и тут же быстро отвернулся, торопливо заслоняя рот ладонью.

— Урсула! Урсула! Скорее сюда! — испугался Деметрис. Андрогиня оказалась поблизости. Она как раз направлялась к ним, чтобы предложить Петровичу засветло осмотреть его машину времени. Не говоря ни слова, Урсула стукнула Петровича промеж лопаток своим посохом, да с такой силой, что из него искры снопом посыпались. И это еще не все. Изо рта Петровича выскочил черный шарик величиной с теннисный мяч, прокатился метров десять по ровной дорожке, остановился и бешено завертелся.

— Ложись! — закричала Урсулы, и первая залегла на землю, закрыв голову руками. Деметрис, кряхтя, последовал ее примеру. И только Петрович стоял на месте и со смесью страха и удивления смотрел на то, что из него вылетело.

— Ложись! — повторила приказ Урсула, и, видя, что на Петровича напал столбняк, быстро вскочила и повалила его на землю. Вспышка ярко-желтого пламени ударила Деметриса по глазам. Следом раздался взрыв столь оглушительной силы, что он потерял сознание.

Когда он очнулся, то обнаружил себя лежащим на носилках, которые несли его зятья: Дорофей и Юлий. Его принесли в дом и разместили на первом этаже в комнате, которую когда-то занимали его младшие сыновья: Ричард и Леонид. К счастью, от заложенной в Петровича бомбы никто не пострадал. На месте взрыва образовалась воронка диаметром 2,5 м. Но так как у Деметриса резко подскочило давление, Урсула назначила ему постельный режим. Когда Деметрис почувствовал себя в норме, он вызвал Петровича на приватную беседу, которая продолжалась около часа. Кто, когда и при каких обстоятельствах его заминировал, Петрович не знал, хотя, по его словам, давно догадывался о том, что ему готовят замену в лице полностью роботизированного двойника без человеческих эмоций. Его же собственный жизненный цикл (период времени, который у киборгов начинается с момента принятия решения о личном «бессмертии» в обмен на «деинсталляцию» души, и заканчивается в момент полного изъятия из эксплуатации) подходил к концу. Петрович был подавлен, растерян и не знал, куда ему податься. Деметрис вызвал Урсулу, чтобы вместе с ней решить вопрос о Петровиче: разрешить ему поселиться на острове или предложить убраться восвояси. Просканировав Петровича своим рентгеновским взглядом, Урсула обнаружила в его теле множество чипов и миниатюрных приборов, и пришла к заключению, что все они являются частью искусственной нейронной сети, заменяющей ему нервную систему. После того, как Урсула в порядке эксперимента удалила один из таких чипов у него из носа, Петрович стал ощущать запахи. Незадолго до захода солнца они вдвоем отправились в северную бухту. Урсула захотела осмотреть машину времени на предмет ее экологической безопасности и наличия злонамеренных взрывных устройств. Когда Петрович снял коллоидный чехол безопасности, перед ними предстал серебристый объект дисковидной формы диаметром около семи метров. Урсула решила, что это — флагелрад, то есть летательный аппарат с возможностью вертикального взлета и посадки. Подобные аппараты производства компании BMW и Boeing она видела в электронной энциклопедии технических знаний, и смело высказала предположения относительно марки флагелрада и года его выпуска. Петрович объяснил ей, что это — не обычный флагелрад, а сверхпластичный трансформер из микрометаллических наночастиц, — очень удобная машина, пригодная на всякие случаи дорожной обстановки. Он даже показал, как при желании ее можно не только скрыть из виду, но и замаскировать, например, под стог сена или автомобиль марки Hummer. Урсула неплохо разбиралась в вопросах кибернетики и компьютерной техники, изучив эту тему по электронным книгам и учебникам, которые она нашла в базе знаний карманного персонального компьютера Вены Саймон. Электронная аппаратура, которую она обнаружила в машине Петровича, была представлена десятью суперкомпьютерами размером со спичечный коробок. Используемые в них процессоры по производительности значительно превосходили чипы бортовых компьютеров батискафа «Фантом», но имели абсолютно одинаковую архитектуру: одно центральное ядро и 66 вспомогательных. Она протестировала суперкомпьютеры неизвестного производителя на предмет уязвимостей и пришла к выводу, что все они безнадежно заражены вредоносными кодами, позволявшими хозяевам Петровича манипулировать информационными потоками и улавливать координаты его местонахождения. Тест был очень прост. Урсула задавала компьютерам «детскую» загадку: «99 бутылок пива стоят на стене. Одна упала.

Сколько бутылок пива осталось стоять на стене?» «Нормальные»

компьютеры, отвечая на этот вопрос, обычно зависали, а «ненормальные» начинали нецензурно выражаться и переходить на личность оператора, высвечивая при этом свои потайные (трансцендентные) коды. И тогда у Урсулы созрел дерзкий план: заменить электронную аппаратуру флагелрада-трансформера на аналогичные электронные устройства батискафа «Фантом» и отправиться в прошлое, чтобы отыскать свою дочь Аврору и брата Медвежонка, пропавших более шестидесяти лет тому назад в паковых льдах Северного ледовитого океана.

VI

— Чем обязан? — сухо спросил Цибиков подполковника Мурадова вместо ответа на его приветствие. Не то, что здороваться, но даже видеть человека, провалившего в мае 1978 года дело новосибирских ученых, которое ему поручили вести вместо него, Цибикову не хотелось. У него самого тогда возникли большие неприятности, из-за которых ему пришлось четыре года (до прихода к власти Ю.В. Андропова) скрываться в дальневосточной тайге у знакомого егеря.

— Что-то вы не в духе, Юрий Нанзатович, а я, между прочим, приехал вас навестить по делу 12-летней давности, по которому, наконец, поставлена точка — в голосе подполковника Мурадова прозвучали нотки обиды.

— Я пять лет тому назад снял погоны, и не испытываю никакого желания надевать их снова— с раздражением сказал Цибиков, намекая визитеру о том, что от прежнего рода деятельности удалился навсегда.

— Вы меня, наверное, неправильно поняли. Я имею формальные полномочия допросить вас в качестве свидетеля. Я бы мог вас вызвать на допрос в Генеральную прокуратуру по повестке, но приехал к вам сам, как к старому товарищу по службе— с этими словами подполковник Мурадов предъявил Цибикову служебное удостоверение.

— Мне известно, где вы работаете. И прошу короче. У меня через час заседание Ученого совета— сказал Цибиков, даже не посмотрев в раскрытые «корочки».

— Это, насколько я понимаю, ваш служебный кабинет? — поинтересовался подполковник Мурадов, вероятно, опасаясь, что их конфиденциальный разговор может быть неожиданно прерван.

— Да, это мой кабинет, что исключает возможность появления в нем посторонних лиц, а также подслушивания и подглядывания — подтвердил Цибиков, усмехнувшись. Подполковник Мурадов достал из своего объемистого портфеля папку с документами и, немного волнуясь, приступил к изложению сути вопроса, по которому он прибыл с внезапным визитом. По имеющейся у него информации, сотрудники новосибирского уголовного розыска приступили к расследованию обстоятельств гибели неизвестного мужчины в возрасте 25–30 лет. Его обгоревший труп обнаружили десять дней тому назад на свалке твердых отходов под Новосибирском. При осмотре на теле убитого, который, вероятнее всего, принадлежал к племени окрестных бомжей, обнаружили ножевые ранения шеи и черепно-мозговую травму. Оперативники уже задержали подозреваемого в этом убийстве, которым оказался 30-летний ранее судимый житель поселка Кольцово.

Причиной преступления могла быть пьяная ссора. При задержании у подозреваемого был найден паспорт гражданина СССР Дмитрия Васильевича Павлова, 1953 года рождения, уроженца города Москвы.

Подозреваемый утверждал, что документ ему подбросили. «Пробив» паспорт по базе данных, оперативники установили, что он принадлежит человеку, признанному безвестно отсутствующим и объявленному в 1978 году во всесоюзный розыск. Была проведена дактилоскопическая экспертиза и подтверждена идентичность отпечатков пальцев убитого.

Хотя лицо убитого сильно обгорело, можно со стопроцентной уверенностью утверждать, что оно соответствует тому, которое запечатлено на фотографии в найденном паспорте.

— Грубо работаете, товарищи чекисты! Тело покойного Павлова надо было прежде разморозить, а уже потом сжигать— заявил Цибиков, пытаясь заглянуть Мурадову в глаза.

— Вы это о чем, Юрий Нанзатович? — опешил Мурадов, пытаясь отвернуться от гипнотического взгляда своего собеседника.

— Я это о том, что ваши коллеги 12 лет прятали тело покойного Павлова, выбросившегося в состоянии наркотического отравления из окна квартиры третьего этажа известного вам дома на улице Золотодолинской, в морге одной из новосибирских клиник, инсценировав перед этим его «таинственное исчезновение». Разве не так?! — вскипел от негодования Цибиков.

— Вы не знаете всех обстоятельств дела, о которых я по собственной воле, частично не отрицая своей вины, решил вам сообщить— волнуясь, пролепетал Мурадов, и их взгляды встретились.

— Какие еще обстоятельства?! Про пленку видеозаписи, которую ваши специалисты испортили, а потом сознались, я знаю давно. Пленка не самого лучшего качества была обработана раствором на основе обыкновенного керосина. От этого на ней появились разводы, создающие оптическую иллюзию «растворения объекта наблюдения в воздухе». Про служебное расследование и возбужденное против вас уголовное дело я получил информацию из не менее надежных источников— негодовал Цибиков. Подполковник Мурадов шумно вздохнул и опустил голову, видно, собираясь с мыслями, и затем заговорил, но уже другим тоном — серьезным и доверительным:

— При вскрытии в теле покойного были обнаружены предметы внеземного происхождения. Он был нашпигован ими, как баварские колбаски. Вот копия протокола вскрытия, — с этими словами подполковник Мурадов трясущимися руками придвинул к Цибикову документ с гифом «ССОВ», что означает «Совершенно секретно. Особой важности». Цибиков надел очки и погрузился в чтение. В предъявленном ему документе сообщалось о том, что в ночь с 18 на 19 мая 1978 года в Институте Советской армии (почтовый ящик такой-то) под руководством генерал-майора медицинской службы тов. Туркаева производилось патологоанатомическое обследование тела гр. Павлова, с целью выяснения причины его свечения. В теле покойного, умершего сутки тому назад «по неустановленной причине», были обнаружены микроэлектронные приборы и датчики из сплавов металлов и кремния в количестве 300 штук. При просвечивании тела рентгеном и последующем рассмотрении снимков с высокой степенью разрешения врачи обнаружили еще более мелкие инородные тела и тончайшие нити, связывающие их между собой.

— Что это было? — спросил Цибиков, возвращая документ, и не зная, что и подумать.

— Контакт с НЛО «шестого рода», как говорят уфологи. Предметы, извлеченные из тела покойного, как показали последующие исследования, содержали более двадцати химических элементов в совершенно немыслимом для земной технологии сочетании. Кроме того, в них отмечено аномально высокое содержание углерода, что, возможно, свидетельствует об использовании данных имплантатов в качестве молекулярных компьютеров, — сказал подполковник Мурадов, понизив голос до шепота.

— Отчего же труп сразу не похоронили по-человечески, по-христиански, а держали столько лет в морозильной камере? — спросил Цибиков после короткой паузы.

— Был приказ из Москвы. А потом по городу и по стране поползли слухи о том, что наши ракетчики, якобы, сбили под Красноярском «летающую тарелку», уничтожив ее вместе с экипажем «зеленых человечков». Кто-то из врачей, производивших вскрытие покойного Павлова, проговорился, и дело запахло керосином…, — объяснил ситуацию подполковник Мурадов.

— Ну и дела! — вздохнул Цибиков, все-таки полагая, что обнаружение им брата-близнеца покойного Дмитрия Васильевича Павлова не могло стать причиной, из-за которой военные медики поспешили избавиться от замороженного трупа. Скорее всего, — думал он, — холодильник потек, или тему закрыли из-за отсутствия финансирования. В силу какого-то невероятного стечения обстоятельств, труп, вывезенный на свалку, не сгорел, и нашлись свидетели, которые показали на причастность к возможному убийству местного бомжа. Милиционеры при осмотре места происшествия, вероятно, приняли следы вскрытия за черепно-мозговую травму, и возбудили против несчастного обитателя свалки уголовное дело.

Военные медики, узнав обо всем, наверное, переполошились и обратились за помощью к чекистам, которые и подбросили подозреваемому лицу паспорт Дмитрия Васильевича Павлова, чтобы замести следы преступления, которое сами 12 лет тому назад совершили. Они ведь не подозревали о том, что душа покойного вселилась в тело его брата-близнеца, который уже получил новый паспорт и обрел свою настоящую семью.

— Да, сколько еще людей на Земле ходят по улицам городов в разных странах, не ведая о том, что в их теле есть некие загадочные инородные предметы?! — с задумчивым видом произнес Цибиков и после короткой паузы снова выразил сожаление: Эх! Такой шанс упустили! У нас в руках, можно сказать, был настоящий биоробот или гибрид человека и инопланетянина. Существо с невероятными способностями и возможностями…

— В смерти Павлова я не виноват. Я всего лишь исполнял приказ.

Начальство планировало устроить громкий показательный процесс против ученых-диссидентов Мерцалова и Фишмана, обвинив их в незаконном хранении и использовании наркотических препаратов, типа ЛСД. Кто же знал, что у покойного съедет крыша, и он выбросится из окна? Он свалился прямо на клумбу с цветами, быстро поднялся, отряхнулся, как ни чем не бывало, самостоятельно прошел почти тридцать метров и попал в траншею разрытого водопровода. Мои люди сразу поспешили ему на помощь, вытащили из ямы и посадили в машину. Сердце его остановилось по дороге в нашу ведомственную больницу, — снова стал оправдываться подполковник Мурадов.

— Разве никто из соседей или прогуливающихся во дворе граждан ничего не заметил? — задал доктор Цибиков вопрос, который его давно волновал.

— Трагедия произошла в 21.00 местного времени. Уже было довольно темно. Это — во-первых. Во-вторых, незадолго до этого прошел короткий, но сильный дождь, поэтому во дворе дома было безлюдно.

В-третьих, во время своего падения потерпевший не кричал и никак не пытался привлечь к себе внимание, — объяснил Мурадов причины, по которым чекисты и милиционеры не смогли подшить к делу об исчезновении Павлова показания свидетелей.

— С искажением пленки видеозаписи это вы ловко придумали! Не хватало того, чтобы Мерцалов и Фишман узнали правду! — Цибиков брал назад свои прежние обвинения.

— Я прошу вас о том, чтобы известные вам детали секретной операции двенадцатилетней давности… — Мурадов сделал паузу, пытаясь подобрать более подходящие слова.

— Не стали достоянием гласности. Я вас правильно понял? — безошибочно угадал Цибиков.

— Так точно. Если начнется независимое журналистское расследование. Или еще хуже — последует депутатский запрос. Даже в такой демократической стране, как Америка, все, что связано с НЛО, скрыто непроницаемой завесой государственной тайны— сказав это, подполковник Мурадов встал, давая понять, что к тому, что он сообщил, ему уже больше нечего добавить. Цибиков проводил своего бывшего коллегу по работе в органах до лифтового холла. Вернувшись в служебный кабинет, он застал в нем своего сына.

— Павлова требуют назад в институт имени Сербского! — взволнованно сообщил доктор Ситников.

— Где он? — помрачнел от досады Цибиков.

— У меня в машине. Я предложил ему прогулку по Москве— шепотом сказал доктор Ситников, не зная, как отец отнесется к его инициативе.

— Молодец. Правильно сделал! — похвалил его Цибиков и, взглянув на часы, предложил:

— Прокатитесь по городу, зайдите в кинотеатр, пообедайте в ресторане. То есть потяните время, а я попробую разобраться…

— Дмитрий Васильевич просится на Ваганьковское кладбище, а затем хочет заехать в свою московскую квартиру на улице Теплый Стан. Ключи у него есть — со вздохом облегчения сказал доктор Ситников.

— Вот и отлично. Поезжайте, а ровно в 15.00 сделаешь мне контрольный звонок на кафедру! — напутствовал сына Цибиков. До начала заседания Ученого совета оставалось еще полчаса. Зная о том, что его рабочий телефон прослушивается, Цибиков решил позвонить в институт имени Сербского из соседнего кабинета, который занимал коллега с кафедры наркологии профессор Пахомов. Коллеге не терпелось рассказать о трагикомичном случае, произошедшем с ним вчера во время утреннего обхода больных в больнице имени Кащенко, где у профессора была практика. Пришлось из уважения его выслушать. Посмеявшись от души, и поблагодарив коллегу за веселый и живой рассказ, Цибиков пожаловался на электрика, который, по его словам, второй день не может в его кабинете починить телефон, и попросил разрешения сделать звонок. Профессор не возражал. Доктор Мельников оказался на месте и сообщил ему о причинах вызова Павлова обратно в институт имени Сербского. Оказывается, к ним в отделение совершенно внезапно нагрянула проверка по линии Всемирной психиатрической ассоциации и заинтересовалась историей болезни пациентов палаты № 113, включая Павлова и Орлова.

— Хватит с них и Орлова — раздраженно отреагировал Цибиков.

— Увы, Орлов позавчера умер в тюремной больнице в Лефортово от острой сердечной недостаточности — с сожалением констатировал доктор Мельников.

— Павлов — случай особый. Мы впервые наблюдаем эффект энергоинформационного обмена долговременной памятью однояйцовых близнецов. Это может стать научной сенсацией! — напомнил он коллеге Мельникову очевидное.

— Я все понимаю, и попробую Павлова кем-нибудь подменить — пообещал доктор Мельников.

VII

На ночь Урсула вколола Деметрису внутримышечно двойную дозу препарата лечебного сна «Тысяча и одна ночь». К нему пришел благодатный отдых забвения, а чуть после наступил глубокий, животворящий сон. На следующий день он почувствовал себя настолько хорошо, что попросил Урсулу показать ей место, куда она спрятала батискаф «Фантом», и также изъявил желание побывать на его борту. Урсула обнаружила «Фантом» три года назад, смогла завести двигатель, отбуксировала в соседнюю бухту, и спрятала в просторном гроте в его надводной части. Подводная часть грота уходила вглубь более чем на 15 метров и заканчивалась мощным источником пресной воды. Это скрытное место Деметрису было хорошо знакомо, и он похвалил Урсулу за предусмотрительность. За тысячелетия, прошедшие с того дня, когда Эмм Ми Фиш сбросила «Фантом» в полынью тогда еще пресноводного Байкала, его намагниченный корпус даже не оброс ракушками. Все бортовые электронные системы и гибридный двигатель на водородных и силикатных топливных элементах работали исправно. Урсуле даже удалось оживить основной бортовой компьютер, установив на нем новую операционную систему и пакеты приложений. Напомним, что батискаф «Фантом» представлял собой миниподлодку с прочным титановольфрамовым корпусом. Его максимальная скорость в подводном положении составляла 16 узлов. В надводном положении батискаф передвигался в два раза быстрее. Использовать «Фантом» в качестве универсального плавсредства Павлову и Вене Саймон не пришлось, — они покинули его на аварийном спасательном модуле в условиях нештатной ситуации. Однако сожалеть об упущенных возможностях было уже слишком поздно. На осмотр «Фантома» Урсула пригласила Петровича. Ей было интересно узнать его мнение о совместимости электроники батискафа с электроникой машины времени. Протестировав основной и резервный компьютер, Петрович пришел к выводу, что их суммарная мощность позволяет «крутить» на них любую программу, написанную на Brainfork и Malbolge — основных языках программирования потустороннего сообщества. Это сразу же натолкнуло его на мысль о том, что «менять шило на мыло нет никакого смысла». Короче говоря, Петрович предложил Урсуле собрать машину времени на платформе батискафа «Фантом» и его электроники. Изобретенный им в 1961 году реактор холодного ядерного синтеза помещался в обычном дорожном чемодане. Петрович не хотел, чтобы его хозяева считали его друзей угонщиками и устроили им в отместку какую-нибудь пакость.

Себя же он, очевидно, полагал свободным от своих прежних обязательств и надеялся прожить остаток дней с людьми, которые отнеслись к нему с сочувствием и пониманием. Вечером во время ужина, который проходил на летней веранде, Петрович поинтересовался у Деметриса «насчет прогулки в XX век».

Урсула, расспросив бывшего демона, и, узнав, чем это путешествие для ее отца может закончиться, заявила решительный протест. Деметрис в качестве аргумента в пользу решения навестить своего двойника привел свой преклонный возраст и состояние здоровья. Урсула в ответ возразила, что, дескать, он ее совсем не любит и не жалеет, и, кроме того, упрекнула его за то, что он потерял надежду увидеть своего старшего сына Медвежонка и внучку Аврору живыми. Ему стало стыдно, и он сказал, что, он, пожалуй, подождет, пока она и Петрович соберут новую мобильную систему для путешествий во времени.

Обрадованный Петрович заявил, что с таким помощником, как Урсула, он управится с работой за два-три дня. Деметрис показал на электронной карте место на востоке Канадского арктического архипелага, где, предположительно, яхта «Ассоль» застряла в паковых (многолетних) льдах. Слово за слово, и он начал рассказ о своем кругосветном путешествии, которое он совершил по благословлению Мельхисдека — Верховного жреца главного святилища храма Аполлона на полуострове Давос. Это путешествие продолжалось 12 лет и изобиловало опасными приключениями. Из двух кораблей: яхты «Ассоль» и шхуны «Аврора», вышедших 60 лет тому назад в день летнего солнцестояния из Байкальского моря в Великий восточный (Тихий) океан, в Тхэбай вернулась только «Аврора», да и то с половиной первоначального состава экипажа из 20 человек. Многое из того, о чем Деметрис рассказывал, Урсуле было уже известно, но все равно она жадно внимала каждому его слову, изредка кивая и поощряя к продолжению.

Рассказ Деметриса Паулюса (Дмитрия Павлова) о кругосветном путешествии

С Мельхисдеком я познакомился в тот год, когда на остров Счастливый случайным ветром времени занесло яхту «Ассоль» со шкипером Сан Санычем Федоровым, поварихой Леночкой Тарасовой и матросом Олегом Синицыным. Мне тогда было, наверное, сорок лет с хвостиком, Урсуле и Медвежонку исполнилось по шестнадцать, Лире, Саре и Жимагану — по четырнадцать, а Ричи и Леону, соответственно, по десять лет. По своей конструкции «Ассоль» представляла собой просторный деревянный двухмачтовый парусник, типа гулеты, с широкой кормовой палубой, четырьмя комфортабельными двухместными каютами, общим салоном и камбузом. Ходила гулета при помощи водородного двигателя, а паруса служили больше для антуража. Я такое комфортабельное судно видел впервые в жизни. В каждой каюте свой душ и туалет, аудио — видео системы самого высокого класса. Все внутренние помещения кондиционированы. На судне имелись библиотеки и видеотеки, спутниковые TV антенны, спутниковые телефоны, факс, компьютеры, доступ в интернет. Все электронные средства связи, разумеется, уже бездействовали. На «Ассоль» был резервный дизельный двигатель и запасной комплект парусов. Я установил их на своей шхуне, которая целый год ходила без имени, а потом у Урсулы родилась Аврора, и я решил назвать судно в честь своей внучки. Но вернемся к Мельхисдеку. Как и Урсула, Мельхисдек — андрогиня, то есть представитель шестой коренной человеческой расы. Я сам, моя супруга Вена Саймон и наши дети, за исключением Урсулы, представители пятой коренной человеческой расы.

Да и ты, Петрович, несмотря на то, что с тобой сделали бесы, тоже принадлежишь к пятой расе. Итак, в один прекрасный осенний день, я на своей шхуне подошел к полуострову Давос. Со мной были Олег Синицын, его будущая жена Лира, Урсула и Мишка (Медвежонок). Еще издали мы увидели на берегу южной оконечности полуострова величественный храм и небольшое поселение, окруженное деревянными стенами. Сам храм был построен из огромных плит белого известняка и поражал изысканностью форм и богатством белокаменного резного декора. Но, увы, это прекрасное культовое сооружение построили не люди, а роботы. Люди только посещали храм и молились. Мы долго не решались сойти на берег, опасаясь недружелюбной встречи, но, вопреки опасениям, нас встретили очень хорошо.

Мельхисдек сама подошла на своей ладье к моей шхуне, и я сразу опознал в ней Цинь Ши Хуан — генерала медицинской службы, которая предложила мне законсервироваться вместе Веной Саймон в барокамере батискафа «Фантом» в первый год второй звездной войны. Цинь Ши Хуан меня не узнала, поскольку являлась пятидесятым или шестидесятым клоном той, которой когда-то была. За тысячелетия, прошедшее после ядерного катаклизма и литосферной катастрофы, оставшиеся в живых андрогины, утратили способность к деторождению.

Они могли только клонировать себя и переходить в своё свежеклонированное тело, да и то далеко не все, а только избранные.

Все их попытки создать искусственным путем в своих подземных лабораториях самовоспроизводящихся представителей рода человеческого ни к чему хорошему не привели. Короче говоря, все созданные ими химеры оказались нежизнеспособными. Литосферная катастрофа глубоко и беспорядочно перемешала слои земли и кардинально изменила ее рельеф. В центре Тихого океана из-под воды вышел материк величиной с Австралию. Антарктида приблизилась к экватору, и на ней расцвели тропические леса. Африка раскололась на два материка, один из которых (восточный) соединился с Азией. На месте Средиземного моря выросли горы. Многое, очень многое изменилось. Исчезли некоторые виды млекопитающих и вследствие мутаций появились новые. Кстати, Антарктида все же вернулась на прежнее место, а новый тихоокеанский материк передвинулся на север.

Дрейф материков совершался стремительно, — какие-то сто лет, и, на тебе: Антарктида из области экватора уже в районе южного полярного круга! Немного забегая вперед, замечу, что, благодаря Цинь Ши Хуан, планету удалось заселить и людьми, и высшими млекопитающими, и полезными растениями. Для этого ей не пришлось разрабатывать новые методы генной инженерии. Последний отряд роботов инженерно-строительных войск по ее чертежам и планам построил и запустил большой релятивистский коллайдер. Это сложное устройство способно генерировать «смерчи времени», которые, закручиваясь против часовой стрелки, искажают четырехмерное пространство на расстоянии десятков тысяч лет. Там, где-то в далеком прошлом, под их воздействием образуются области аномально высокого темпорального давления. Через эти аномальные зоны в наше время начали спонтанно перемещаться птицы, животные, пыльца растений, микроорганизмы, насекомые и, конечно, люди… Места выхода из прошлого в настоящее вначале функционировали нелокально, и это привело к появлению на планете нежеланных гостей.

Кое-кого из них, и, главным образом, мутантов (людей и животных) отряду боевых роботов пришлось отлавливать и уничтожать. Я сам, однажды, убил кровожадного дракона и четырехглазого тигра-людоеда.

Затем Цинь Ши Хуан нашла техническую возможность место выхода из прошлого в настоящее локализовать. Это — огромная пещера на склоне Южного Байкальского хребта. Я бывал там не раз. Коллайдер уже давно не работает, но из пещеры время от времени все равно кто-то выползает, выходит, вылетает или выбегает. Например, три года тому назад из нее вышла когорта римских легионеров. Два бойца из этого отряда находятся с нами на острове. Это — мужья моих младших дочерей: Дорофей и Юлий. А еще через год появились беглые черные рабы из Луизианы и преследовавшие их янки — светлокожие американцы с ружьями и собаками. Бывших рабовладельцев с помощью бывших легионеров удалось разоружить и пленить, а затем они были проданы в рабство. Их чернокожие невольники, наоборот, обрели долгожданную свободу… Цинь Ши Хуан, опасаясь проникновения из прошлого радиоактивной и химической грязи, смертельных вирусов и боевых нанороботов, не стремилась создавать аномальные зоны в пределах эпохи ближайших тысячелетий. По этой причине в наше время из прошлого попали в основном представители племен и народов периода неолита, эпохи бронзы и раннего железа. На их последующее «очеловечивание» у Цинь Ши Хуан сил и времени, конечно, не хватало, поэтому она смогла взять под свое покровительство только два народа: илинойцев и джурджени. Вначале я полагал, что илинойцы, это — племена североамериканских индейцев, жившие до появления европейцев по берегам рек Иллинойс и Миссисипи, но все оказалось гораздо интереснее. Илинойцы, это — жители древней Трои, то есть Илиона, как называли этот город Гомер и другие античные авторы. Троя существовала, по крайней мере, за тысячу лет до предполагаемой даты начала Троянской войны. Основал Трою Ил, правнук сына Зевса Дардана и плеяды Электры. Он во Фригии принял однажды участие в состязании греческих героев и вскоре победил их одного за другим. В награду за эту победу Ил получил пятьдесят дев и пятьдесят юношей. Дал ему царь Фригии также пеструю корову и сказал, чтобы он шел за коровой и там, где она остановится, основал бы город. Великую славу обещал оракул, по словам царя Фригии, этому городу-государству. Ил поступил так, как ему было велено. Пошел он за коровой, а она остановилась как раз на холме богини Атэ. На этом-то холме и начал Ил постройку города. Он поднял руки к небу и молил Зевса послать ему знамение того, что благословил громовержец его дело. Утром, выйдя из своего шатра, Ил увидал перед собой вырезанное из дерева изображение Афины-Паллады; это и был тот палладий, который должен был охранять новый город. Я хорошо знаком с правнуком этого Ила. Его зовут Локоон. Он — Верховный жрец храма Посейдона на полуострове Амадор, и ему почти сто лет. Так, вот, под воздействием вызванного Цинь Ши Хуан «смерча времени» Ил со своими спутниками около трехсот лет тому назад очутился на северо-западном побережье Байкала, переместившись в будущее на расстояние, порядка, пятнадцати тысяч лет. Разумеется, он и его люди ничего не поняли. Утром, выйдя из своего шатра, Ил увидел Цинь Ши Хуан в маскарадном костюме Афины-Паллады и получил от нее приказ следовать со своим племенем вдоль берега реки Эврот, и там, где она впадает в море, основать город Айхеной. От имени Ила произошло название нашей страны — Илиада. О джурджени я расскажу попозже, а сейчас вернемся к моей первой встрече с Цинь Ши Хуан на полуострове Давос. Если я что-то забыл, то Урсула меня поправит. Когда Цинь Ши Хуан поднялась на борт моей шхуны, я приветствовал ее на языке лингва фортран. Она, конечно, страшно удивилась, и, обняв, как сына, безутешно зарыдала. Про капсулу № 2XX + XY она, к сожалению, уже ничего не помнила. Потом мы сошли вместе с ней на берег, и она представила меня и Урсулу своим помощникам — жрецам храма Аполлона, назвав меня Деметрисом — сыном Аполлона и нимфы Кирены — той самой, которая одной рукой душила львов. Жрецы храма Аполлона разговаривали на языке, похожем на эсперанто. Мне и Урсуле даже не пришлось особенно напрягаться, чтобы их понимать. Свой древний язык илинойцы тоже не забыли и использовали в качестве языка богослужения и богослужебной литературы. Мы пробыли на Давосе несколько дней. Там моя дочь Лира и матрос Олег Синицын обвенчались. Заодно пришлось обвенчаться мне и Мишке (Медвежонку). Таким образом, мы вернулись на остров Счастливый с пополнением. Мою жену звали Керкира, а жену моего старшего сына Клития. Керкира была очень красива, но не очень умна и ужасно сварлива, поэтому, когда впоследствии у меня ее похитил царевич Парис из Сиракуз, я не стал затевать из-за нее вторую «троянскую войну», а попросил у царя Приама в качестве компенсации какую-нибудь дочь на выданье. Старик Приам, наведя обо мне справки, незамедлительно предложил мне на выбор двух своих дочерей: Лаодику и Клеопатру. Чтобы сбить с Париса геройскую спесь, я взял в жены сразу обеих. Моему примеру, то есть двоеженству, последовали другие знатные илинойцы, и случаи умыкания чужих жен очень скоро стали большой редкостью. Урсула осталась в храме Аполлона на Давосе. Цинь Ши Хуан посвятила ее в жреческий сан и начала передавать ей свои знания естественных наук и высшей магии. Проучилась Урсула, правда, недолго, около года, так как не выдержала муштры и деспотического характера своей наставницы. Разбирая архивы, Урсула случайно нашла упоминание о других капсулах, подобных батискафу «Фантом», с точными координатами мест их погружения. К тому времени все летательные аппараты, которыми располагала Цинь Ши Хуан, вышли из строя и заржавели, как и обслуживавшие их роботы. Собрать из этого хлама что-либо путное, было практически невозможно. И тогда у Цинь Ши Хуан родилась идея отправить меня на парусном корабле на поиски этих капсул, заложенных в разных точках акватории мирового океана, и разбудить спящих в них андрогинов, разумеется, если они еще живы. Первый разговор на эту тему состоялся у нас во время моего второго визита на полуостров Давос, который я совершил на яхте «Ассоль» в сопровождении шкипера Федорова, его жены Леночки Тарасовой, Олега Синицына, Сары и Жимагана. Я хотел проведать Урсулу, подобрать Жимагану невесту, а Саре — подходящего жениха. Так получилось, что моя вторая поездка на полуостров Давос совпала по времени с посещением храма Аполлона большой делегации илинойцев из города Тхэбай во главе с их престарелым царем Энеем.

Был ли это тот самый Эней, которого описывал Вергилий, или его тезка, мне неизвестно. У царя Энея не было детей, и илинойцы обратились к Верховному жрецу храма Аполлона с вопросом о том, следует ли им избрать нового царя, или перейти к демократической форме правления. Воспользовавшись ситуацией, Цинь Ши Хуан через жрицу-пифию порекомендовала меня в качестве отца-устроителя первого в Прибайкалье демократического города-государства. Таким образом, с легкой руки Цинь Ши Хуан я стал в Тхэбае кем-то вроде Солона или Ликурга. Вскоре я отправился в Тхэбай вместе со всей семьей: молодой женой детьми, зятьями, золовками и внуками. Сан Саныч Федоров и Леночка Тарасова в Тхэбай переезжать отказались. Они прожили на Кипросе двадцать пять лет, дружно и счастливо, и умерли в один день.

Осталась на острове и Урсула. У нее в положенный у андрогинов срок родилась дочь, которую мы назвали Авророй. Новорожденная нуждалась в покое и удобстве, но я полагаю, у Урсулы были и другие причины, из-за которых она не захотела покидать остров, на котором она родилась, и где прошло ее детство. Наверное, она ревновала меня к Керкире, а Медвежонка — к Клитии. Правда, Урсула? Ну, вот, ты киваешь головой, и это значит, что я прав. В Тхэбае меня и мою семью приняли радушно. Граждане предоставили мне лучший участок земли под строительство дома, разведение виноградника и оливковых деревьев. В ту пору Тхэбай переживал наивысший расцвет экономической жизни. В хозяйстве стали использовать лошадей; возникли новые приемы строительной техники и изготовления керамики, широко распространилось производство бронзы. Я с головой окунулся в кипучую общественную деятельность: разрабатывал новые законы и отменял старые, руководил строительством городских стен и акрополя, заложил верфь, открыл навигаторскую школу и медицинское училище для юношей, гимназию для девушек и т. д. За пятнадцать лет моего правления Тхэбай превратился в самый крупный торговый, культурный и промышленный центр Южного Прибайкалья. И вот, в один прекрасный летний день, в нашу гавань прибыла ладья под черными парусами. Я получил горестную весть о смерти Мельхисдека

— Верховного жреца храма Аполлона на Давосе. Была ее смерть инсценированной или настоящей, я не знаю. Скорее всего, она умерла по-настоящему, поскольку много раз жаловалась мне на то, что смертельно устала… Своим преемником она назначила шестидесятилетнего Хриса, сына Аарона из Сиракуз. Она назначила бы преемником меня, если бы не древние батискафы, про которые разузнала Урсула. В своем завещании Цинь Ши Хуан отдельным пунктом, не называя вещи своими именами, просила меня возглавить кругосветную экспедицию, с целью доставки в храм Аполлона «несметных сокровищ древних земных богов». К завещанию прилагалась карта, на которой были указаны точные координаты мест погружения батискафов с капсулами, законсервированных в них людей.

Карта, конечно, была старой, и отражала конфигурацию материков и морей тысячелетней давности. Хрис передал мне под расписку «особый груз» — металлический ящик с исправно работающими электронными навигационными приборами, датчиками состояния внешней среды, приборами ночного видения и прочей оптикой, миникомпьютерами, лучевым и огнестрельным оружием и боеприпасами. Все это пригодилось мне и моим товарищам во время нашего путешествия, которое началось ровно через год после смерти Цинь Ши Хуан. Об истинной цели экспедиции знали только я, мой старший сын Мишка (Медвежонок) и Олег Синицын, которого по-илинойски стали звать Геоцинтом. Я собрал для участия в походе три десятка славнейших героев со всей Илиады, среди которых были прямые потомки Адмета, Диоскуров, Геракла, Кастора и Поллукса, Мелеагра, Орфея, Пелея и Теламона. У илинойцев еще сохранилась память о Ясоне, сыне Эсона, который на корабле Арго отправился в Колхиду за золотым руном, поэтому мой призыв был встречена «на ура». В самый последний момент к нам присоединилась дочь Урсулы Аврора.

С моей шхуны уже были убраны сходни и отданы швартовы, когда она в полном вооружении гоплита, каким-то чудом запрыгнула на бак. Я узнал ее сразу, как только она сняла шлем. Она была похожа на свою бабку Мари де Гиз, как две капли воды, за исключением одного: Мари де Гиз была совершенно лысой, а на голове Авроры красовались пышные белокурые локоны, и это были натуральные волосы, а не парик. При виде прекрасной девы в доспехах и вооружении экипаж шхуны заволновался, но Аврора немедленно поставила шутников на место. Она с такой силой метнула свое копье в фок-мачту, что пронзила ее насквозь. О том, что я собираюсь в поход «за золотым руном», Аврора узнала от рыбаков из Альхона. Их шаланду занес на остров Счастливый сильный шторм. Аврора ничего не сказала своей матери Урсуле о своих планах, и, даже с ней не попрощавшись, а оставив только записку, отправилась с рыбаками на Альхон. Затем, пешим и морским путем, она добралась до Тхэбая, и оказалась рядом со мной. Ей тогда не было и шестнадцати?

Правда, Урсула? Ко всему прочему она считала меня своим родным отцом, а Медвежонка — сводным братом. Зря я, наверное, рассказал ей, о реалиях нашего биологического родства… Я склонен считать, что весьма многим мифам изначально присущ тайный и аллегорический смысл, ибо наши предки были пытливы, наблюдательны и очень точны в своих описаниях. За тысячи лет до Гомера в результате смены полюсов погибла Атлантида, а вслед за ней — великая крито-микенская цивилизация. Исчезли царства, пали грозные цари, бесповоротно изменился лик Земли. Но, как считал Аристотель, факел знания не раз угасал и вновь зажигался; немногие люди, случайно уцелевшие после катаклизмов, героически восстанавливали связь поколений. Миф об аргонавтах — не исключение. В самой поздней так называемой «Орфической Аргонавтике» — сочинении неизвестного автора, жившего примерно в I–II веках н. э., — участники похода за золотым руном неведомо как оказываются в Индии. Оттуда они, опять-таки непонятно, каким путем, возвращаются в Черное море. Далее, проплыв Боспор Киммерийский (Керченский пролив), Меотиду (Азовское море) и Танаис (Дон), через какое-то ущелье в Рипейских (Уральских) горах они проникают в Северный ледовитый океан и, обогнув Иернские острова (Ирландию), через Геракловы столпы (Гибралтар), возвращаются в Средиземное море. Я не знаю, каким в представлении илинойцев лет так через сто будет выглядеть мое кругосветное путешествие, а также я сам и мои спутники. Вполне возможно, что командиром моей экспедиции будущие поэты-рапсоды назовут Олега Синицына (Гиацинта), а я буду кем-то вроде Нелея — умудренного жизнью старца. Увы, я пережил всех своих товарищей и даже Геоцинта.

Полагая, что отец утомился, Урсула предложила ему продолжить рассказ на другой день. Деметрис не возражал и в сопровождении Урсулы отправился в дом. В комнате, которую когда-то занимали Ричи и Леон, Ефросинья и Дарья приготовили для него постель. Урсула измерила ему давление и вколола внутримышечно антибиотики и антиоксиданты. В ту ночь ему приснился светлый и трогательный сон. Будто бы сидит он на летней веранде и разыгрывает шахматный этюд, и, вдруг, слышит, что его кто-то зовет: «Отец! Тятенька!» Он поворачивает голову, но никого не видит. Голоса ему знакомы до боли, и он понимает, что это — Медвежонок и Аврора. Проходит еще несколько мгновений, и он видит перед собой своего старшего сына в огромной меховой парке и муклуках, с черной, покрытой изморозью, окладистой бородой, которую он отрастил во время плавания в полярных широтах.

Из-за спины Медвежонка выглядывает довольно улыбающаяся Аврора в длиннополой песцовой шубе и показывает ему пальцами знак победы. Чуть брезжил рассвет. Через открытое окно доносился умиротворяющий монотонный шум прибоя. Спать уже не хотелось, и он, одевшись, вышел из дома. Со стороны летней веранды доносились голоса. Разговаривали двое: Урсула и Петрович. Прислушавшись, он понял, что они обсуждают тему предстоящего путешествия в недалекое прошлое, с целью разыскать там яхту «Ассоль», затертую в арктических льдах. Петрович приятным бархатным баритоном объяснял Урсуле принципы конструкции изобретенной им машины времени и особенности системы управления исполнительными устройствами. Деметрис решил им не мешать и направился в бухту, чтобы встретить восход солнца и пропеть благодарственный гимн в честь Аполлона — земной ипостаси Бога Вечного Света. Он уже снял сандалии, ступил босыми ногами в воду, прокашлялся и запел:

Тут он услышал свистящие и щелкающие звуки дельфинов, стая которых заходила в бухту. Затем он услышал, не с чем ни сравнимый, трубный звук большой морской раковины и заметил на спине одного из дельфинов своего правнука. И если бы Авесалом на дельфине сидел, как на крупе коня, так он стоял на нем, как на доске для виндсерфинга, непонятным образом удерживая равновесие! От такой картины у Деметриса похолодело сердце, и сразу зачесались руки. Авесалом перепрыгнул на спину другого дельфина, протрубил в раковину еще раз, нырнул в волны, и через несколько мгновений его голова была невдалеке от волнореза. Деметрис с облегчением вздохнул, и, сразу забыв про Аполлона, вспомнил об обязанностях деда. Жаль, что розги у него не было под рукой. Иначе не миновать было Авесалому более строгого внушения, чем словесное, а так пришлось его отпустить, наказав впредь с дельфинами не связываться, и верхом на них не кататься. …Прошли три дня. Ежедневно за ужином Урсула и Петрович докладывали Деметрису о проделанной ими работе и обсуждали технические, организационные и спорные вопросы. Первый спор между ними возник по вопросу о рациональной утилизации флагелрада, на котором Петрович прибыл на остров Счастливый (Кипрос). Петрович хотел снять с него только реактор холодного ядерного синтеза, топливные элементы на основе тяжелой воды и палладия и съемные носители памяти. Но Урсула положила глаз также на обшивку салона, кресла, аудиовизуальные и светомаскировочные системы, навигационные чипы и прочую электронную требуху. Что делать? В каждой женщине сидит либо жмот, либо транжира. На третий день флагелрад был полностью разобран. Фюзеляж, шасси, аккумуляторы, колеса и диски, энергетическую силовую установку, выхлопную систему, трансмиссию и навесные агрегаты Петрович и Урсула утопили в море. После этого Урсула подогнала «Фантом» к северной бухте, и они приступили к сборке машины времени на новой мобильной платформе. Острые разногласия вызвал вопрос о месте старта и выхода батискафа в иное пространство и время. Урсула хотела бы идти на «Фантоме» вслед за кораблями кругосветной экспедиции Деметриса Паулюса, визуально, украдкой, наблюдать за своей дочерью и при необходимости, посредством телепатии, давать ей житейские советы.

Петрович против этого ничего не имел, но в этом случае присутствие Деметриса на батискафе, по его мнению, было бы крайне нежелательно.

Урсула же без отца отправляться на поиски дочери и брата с малознакомым ей человеком, то есть с Петровичем, побаивалась. Мало ли что у того на уме? Их приятная беседа происходила поздним вечером на летней веранде при мягком свете ламп освещения разобранного флагелрада.

Бледно-золотая Луна медленно входила в тень своей планеты, становясь тускло-бронзовой. Солнце, Земля и Луна выстраивались в одну линию.

Это было рядовое лунное затмение, случавшееся уже, наверное, не один миллиард раз. Петрович, вдруг, тяжело задышал, потемнел лицом и признался, что чувствует себя очень неважно, поскольку в периоды лунных затмений его искусственная нервная система проходит автоматический апгрейд.

Урсула протянула ему руку, схватившись за которую, Петрович получил заряд живительной энергии. В тот момент, когда Петрович дотронулся до Урсулы, внутри него кто-то злобно прошипел:

— Can't connect to server. После этого изо рта Петровича медленно вышло тёмное облачко и сконденсировалось в человеческую голову. Это была голова мужчины ничем не примечательной наружности, примерно 45 лет от роду, с гладко выбритыми щеками. Под головой, у которой не было шеи, образовался темно-серый дым, закручивавшийся по спирали винтом.

Нижний конец спирали уходил Петровичу в полуоткрытый рот. «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его. И да сбегут от лица Его, ненавидящие Его!», — воскликнула Урсула и перекрестилась. То же сделал и Деметрис, удивляясь тому, что произошло. И что за великие и таинственные слова произнесла его дочь?! Мужская голова неторопливо поплыла вверх, подобно воздушному шару, и уперлась в потолок веранды. Заканчивающаяся штопором лента «тумана» потянулась следом за ней. Ее нижний подрагивающий кончик выскочил, как мышиный хвостик, изо рта Петровича, и рот его резко захлопнулся, звучно щелкнув челюстями. Над потолком раздался хлопок, как от разбитой электрической лампочки. Петрович на мгновение замер и тут же со стоном повалился лицом на стол, сметая на пол посуду. …У Петровича произошел спазм периферических сосудов, и наступила рефлекторная остановка дыхания, но умереть ему Урсула не дала. После прямого массажа сердца она внутривенно ввела ему концентрированный раствор белка и хлорид калия. Электроника, которой Петрович был напичкан, потеряла контакт с нервными окончаниями, и он утратил способность улавливать ультразвук, инфракрасный свет, рентгеновские и радиоволны. Что это для него означало? Да ничего особенного. Просто он уже не мог видеть в темноте, проходить сквозь стены, и напрямую соединять свой мозг с резервным персональным компьютером, имплантированным в ягодицы. Придя в себя и почувствовав себя человеком, Петрович немедленно захотел искупаться в море.

— Темно ведь уже. Вдруг утонешь? — пыталась остановить его Урсула.

— Не могу! Металлическую чешую надо с себя содрать. Чешусь весь! — взмолился он.

— Пусть идет. Только посвети ему фонарем— попросил Деметрис Урсулу, не зная, следует ему радоваться или огорчаться по поводу произошедшей с Петровичем метаморфозы. Искупавшись, Петрович захотел есть. Урсула проводила его на летнюю веранду и предложила корзину свежих фруктов. Насытившись смоквами, дынями, абрикосами и маракуйей, Петрович заснул в большом плетеном кресле, больше напоминавшем своего рода гамак. Он проспал всю ночь и половину следующего дня. Деметрис почивал примерно столько же времени, но уже под воздействием препарата «Тысяча и одна ночь». За обедом они снова встретились и разговорились на тему о двойниках. Деметрису было интересно знать, доводилось ли Петровичу сталкиваться со своим вторым «Я»? Тут к месту следует сказать, что после вчерашнего происшествия внешне Петрович совсем не изменился, разве что глаза оживились и движения стали более раскрепощенными.

Урсула считала, что ему следовало бы еще денек-другой отдохнуть, адаптироваться к новому восприятию мира и к переходу на «биологическое топливо», то есть человеческий способ восстановления и накопления энергии. Бывший киборг не возражал и утверждал, что будто заново родился. Но вернемся к разговору, который произошел у них за обедом в присутствии Урсулы. Деметрис задал вопрос, который заинтересовал его еще со школьных лет, когда он стал что-то знать об истории:

— Скажи, Петрович, если бы ты, путешествуя по тридцатым годам двадцатого столетия, нечаянно или намеренно, ликвидировал Гитлера и Сталина, началась ли бы вторая мировая война? Петрович весело рассмеялся и сказал, буквально, следующее:

— Ты, наверное, имеешь в виду «эффект бабочки» г-на Брэдбери?

Так, вот, я тебя разочарую. Для того чтобы дождаться какого-либо эффекта от своих действий или, напротив, бездействия, хронопутешественник должен остаться во времени, которое он посетил, навсегда. Если же, совершив какое-то действие, хронопутешественник вернулся в свое время, то есть в точку старта, то он ни в каких анналах не прочтет о том, что Иосиф Виссарионович Сталин и Адольф Алозиевич Гитлер погибли от рук какого-то сумасшедшего террориста.

Ответственно заявляю…

— Почему так?! — удивился Деметрис. Петрович ненадолго задумался и ответил так, как это понимал:

— Наверное, потому, что в философском смысле, время — это абсолютное небытие. Бытием оно становится лишь относительно каких-то конкретных событий, каждое из которых по— своему уникально. В ход исторических событий, используя машину времени, можно вмешаться, но повернуть время вспять нельзя. То, что прошло, уже не существует, а то, что будет, того еще нет. Ты, пойми, путешествие на машине времени, это — тоже ведь событие, которое имеет начало и конец.

Промежуток между стартом и возвращением машины времени в исходную точку равен одному квантону, но это — один и тот, же квантон, как мера пространства-времени и резонатор причин и следствий. Если же хронопутешественник останется в том же времени, где «наследил», то по отношению к нему его собственное время жизни и время жизни вселенной будет проявляться через другой квантон. Вселенная, в смысле абсолютного бытия, понимаешь ли, одна, но в ней посредством каждого квантона в отдельности и всех их вместе реализуется бесчисленное количество всех возможных событий и вариантов.

— Ну и дела! Не вселенная, а калейдоскоп, какой то! Не то, что день на день не похож! — воскликнула присутствовавшая при их разговоре Урсула. Деметрису в этот момент пришла в голову мысль о том, что сновидения, в которых невероятным образом запутываются события прошлого, настоящего и будущего, также могут иметь непосредственное отношение к времени, как текучему образу вечности. Он задал этот вопрос Петровичу и получил от него подтверждение, дескать, он прав, в том смысле, что человеческий мозг, как аналог квантового компьютера, настроен на очень широкий диапазон восприятия времени.

Все, что человек видит во сне, это — прообразы упущенных возможностей или различные варианты развития событий, в которых ему когда-нибудь предстоит участвовать.

— Когда-то в детстве я совершала во сне удивительные путешествия среди иных пространств и миров, прозревала великие истины, сочиняла музыку и стихи. А теперь я почти не сплю— сказала Урсула, словно о чем-то сожалея или на что-то жалуясь.

— Это у тебя от одиночества и затворничества, которое ты выбрала сама— с сочувствием заметил Деметрис.

— А я вчера заснул, наверное, впервые, за последние триста лет.

За это время мое подсознание накопило столько информации, что она ворвалась в меня, как поток воды через разрушенную плотину. Я практически ничего не запомнил. Хотя, нет, кое-что я запомнил— сказал Петрович и поинтересовался у Урсулы, как она смотрит на то, чтобы поработать сегодня ударными темпами: закольцевать контуры батискафа на трансформатор машины времени и произвести «пробные погружения» во вчерашний и в завтрашний день.

— Зачем такая спешка? — возразила Урсула.

— Боюсь, что сегодня-завтра к нам пожалуют гости, которых мы не ждем, и против которых мы безоружны— честно признался Петрович. Деметрис и Урсула сразу догадались, про каких гостей намекает Петрович, и, молча, обменялись укоризненными взглядами.

— Немедленно приступайте к работе. Может, все обойдется— напутствовал их Деметрис. В тот день, слава Богу, их никто не посетил. Ночью же Павлову приснился странный сон, в котором он увидел трех Петровичей и трех Урсул, которые сидя за столом на летней веранде, о чем-то горячо спорили. Он понимал, что такого не может быть, хотя в перископе вечности каждый из нас, объективно, фокусируется, как человек вчерашнего, сегодняшнего и завтрашнего дня. В полдень над островом Счастливый закружились три летающих объекта дискообразной формы диаметром от 15 до 30 метров. Деметрис в это время отдыхал на летней веранде. О необычном явлении ему сообщил правнук Авесалом. Он приказал ему немедленно отправляться в Лазурную бухту и предупредить Урсулу об опасности. Остальные его люди, парализованные страхом, стояли возле дома и смотрели в небо. Самый большой объект серебристого цвета диаметром 30 метров приземлился прямо около дома, выпустив нечто вроде треноги; два других остались висеть в воздухе для охраны. Из приземлившейся «летающей тарелки» вышли шесть человекоподобных существ, одетых в черные костюмы, и направились к летней веранде. Деметрис остался на своем месте и даже не вышел к представителям из Преисподней, чтобы их встретить, как подобает гостеприимному хозяину.

— Дмитрий Васильевич Павлов? — по-русски обратился к нему пожилой бес с плешивой головой, и, опахнув запахом деревенского туалета в знойный июльский полдень, зашел на веранду.

— К вашим услугам! — гордо ответил Деметрис и, не вставая, небрежно кивнул головой.

— Вы меня таки не узнаете?! — удивился пожилой бес.

— Не имею чести вас знать— холодно произнес Деметрис.

— Когда-то я был вам известен под именем Арнольда Борисовича Шлаги. Мы работали с вами в одном солидном советском учреждении под названием Главлит, — попытался активировать его память незваный гость.

— Еще раз повторяю. Не имею честь вас знать, потому что в Главлите никогда не трудился— Деметрис кипел от раздражения. В этот момент на веранде появился бес с пышными женскими грудями и в криво сидящем на голове парике времен Петра I. Его можно было бы принять за женщину, если бы не рост и голос. Подойдя поближе, бес-трансвестит, бесцеремонно похлопал Деметриса по плечу и заговорил, как со старым знакомым:

— Вот, значит, куда ты, шельмец, забрался! В баснословные времена!!! Забыл?! «На земле и на воде не спрятаться от смерти. Все существа лишь — жертвы!!! Жертвы!!!» Ха-ха-ха!!!

— Значит, вы и шефа своего, Валентина Георгиевича, не узнали? — ехидно поинтересовался бес, назвавший себя Арнольдом Борисовичем Шлаги.

— А я память ему сейчас освежу! — заорал бес с глубоким шрамом через все лицо и, вбежав на веранду, взмахнул ногайкой. Деметрис инстинктивно закрыл лицо руками, но удара не последовало, так как пожилой бес успел схватить беса со шрамом за руку.

— Не горячись, Виктор, скоро он у нас, как уж на сковородке завьется— успокоил он молодого разбушевавшегося коллегу.

— Господа! — сказал Деметрис, вставая из-за стола. — Объясните мне, наконец, кто вы такие, зачем сюда прибыли, и чем я могу быть вам полезен. Он специально тянул время, полагал, что бесы прибыли на остров за Петровичем и материальной частью машины времени, но из дальнейшего разговора с г-ном Шлаги выяснилось, что их интересует исключительно он, то есть, конечно, не он — 130-летний старик, а его душа. Ему был предъявлен в письменном виде на свитке замшелого пергамента внушительный список незамоленных грехов, совершенных им в прежней жизни в период до 17 мая 1978-го года, включительно. В него вошли не только его дурные поступки, но и греховные помышления и мечтания, о которых он уже давно забыл или узнал впервые. Все было расписано дотошно, до мелочей, словно кто-то невидимый с детства следил за ним и фиксировал все факты его духовного растления. Обвинительное заключение гласило: «Не отвергал греховные помышления свои, служил раболепно тленным пожеланиям плоти, вкусил зло, примешал его к заложенному в своем естестве добру, осквернил добро злом. Приговаривается к вечному не воскрешению…»

— Жалобы кассационные принимаете? — спросил Деметрис г-на Шлаги, дочитав свиток до конца. В его сердце еще теплился лучик надежды. Бес усмехнулся и заявил следующее:

— Дмитрий Васильевич! Мы прибыли за тобой еще при твоей жизни, избавив тебя от лишних формальностей, связанных со смертью и погребением. Не каждому грешнику и ослушнику выпадает такая честь.

Это значит, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит!

— Куда, если не секрет, вы меня потащите? — спросил Деметрис, чувствуя, как до мозга костей его пробирает озноб.

— Местоположение Ада не изменилось. Это по-прежнему обширные внутренние полости в самом центре Земли, но не в трехмерном, а в четырехмерном пространстве, и туда можно отправиться, как в парк на прогулку, пройдя через внешние слои Земли — подал голос бес-трансвестит. Деметрис недоуменно пожал плечами. Как внутри Земли, — думал он, — могут размещаться слои, большие по диаметру, чем сама Земля? И как внутри этих слоев помещаются слои еще больших размеров, чем внешние?

Не найдя ответа на эти вопросы, он обратился к Арнольду Борисовичу Шлаги, назвав его монсеньором, с просьбой проститься со своими сородичами и соплеменниками. Тот, молча, кивнул головой в знак согласия. Урсула и Петрович успели скрыться в неизвестном направлении вектора времени, забрав с собой Авесалома, поэтому в церемонии прощания не участвовали. Дочери Ефросинья и Дарья, услышав от него, что прилетевшие на остров пришельцы — слуги Аида — бога подземного царства, заголосили. Воины, обступив его полукругом, заявили, что готовы принять последний бой и разделить с ним общую участь. Их мужество не могло его не порадовать, но и видеть, как они будут умирать за него во цвете лет, ему совсем не хотелось.

— Не унывайте друзья! Царство Аида не вечно. Не обещаю, что я вернусь к вам также скоро, как когда-то Геракл и Орфей, но я обязательно вернусь! Не поклоняйтесь чужим богам! Почитайте своих отцов и матерей, и не обижайте ближнего своего! Берегите своего будущего вождя Авесалома! — просил и напутствовал он своих соплеменников. Бес со шрамом на лице защелкнул на его запястьях золотые наручники, и, понурив голову, Деметрис пошел вслед за ним, недоумевая: зачем ему, немощному старцу, сковали руки? Чтобы он не перекрестился?! Так, ведь перекреститься можно и по-эфиопски, скрестив большой и указательный пальцы обеих рук, что он и сделал, когда по движущемуся эскалатору его подняли на борт «летающей тарелки». Знак креста, которым он себя осенил, возымел действие. На душе стало как-то совершенно спокойно, будто его забирали не в тартар, а на увеселительную прогулку. Не потерял он и способности объективного восприятия действительности. Так, он обнаружил, что «летающая тарелка» изнутри гораздо просторнее, чем снаружи. И тогда у него в голове промелькнула здравая мысль о том, что он, вероятно, уменьшился в размерах. Каждый шаг давался ему с большим трудом, словно он протискивался через густое желе. Изредка его подталкивали в спину, чтобы он шел быстрее. Деметрис знал, что это бес по прозвищу Шлаги, но повернуться назад и заявить протест по поводу невежливого обращения с пленным, у него не было, ни сил, ни желания. Если память ему совсем не изменила, то «шлаги» — это стекловидная масса, остающаяся после обработки минералов посредством огня. Следуя за бесом со шрамом, он попал в большой белый зал диаметром около 20 метров. По периметру помещения располагались входы, между которыми было по 5–6 стоек с мерцающими огнями. Купол потолка излучал мягкий рассеянный голубой свет. На одной из стен имелся огромный информационный экран. Возле другой стены стоял пульт, на котором имелось большое количество переключателей с черными ручками и прямоугольных светящихся кнопок с нарисованными символами. Такие же мигающие кнопки были на стойках. Бес со шрамом грубо толкнул его на длинный кожаный диван и исчез в одном из проходов. Г-н Шлаги присел рядом с Деметрисом, взял в руки какой-то пульт и стал нажимать на кнопки, приговаривая: «Щас, выясним, куда делся ренегат Петрович». Информационный экран превратился в телевизионный приемник, по которому бес пытался целенаправленно отыскать интересующую его информацию в потоке ежедневных сообщений так называемых «контактеров» за огромный промежуток времени. На информационном экране застыла картинка с изображением блондинки с фигурой фотомодели, загорающей topless в шезлонге на палубе круизного океанского лайнера. «Ах, Софочка!» — причмокнул губами бес, и перевел красотку на контакт в режиме on-line. Картинка ожила. Блондинка ослепительно улыбнулась, послала своему невидимому собеседнику воздушный поцелуй, а потом сделала умное лицо и заговорила по-русски:

— Интересное сообщение поступило из 2003 года. В Нью-Йорке агенты ФБР арестовали игрока ценными бумагами на Уолл-стрит. В поле зрения властей этот игрок попал, когда выяснилось, что с начальным капиталом в $800 в течение двух недель его портфолио увеличилось до $350 млн. Каждая операция приносила ему капитал благодаря непредвиденным обстоятельствам на рынке, что не могло быть чистой удачей. ФБР обвинила парня в том, что он незаконно добывал и использовал внутреннюю информацию компаний. Началось расследование.

— Нет, это не Петрович. Он — бессребреник. Играть на бирже — не его занятие — разочарованно произнес бес и выключил информационный экран. В «белый зал» вернулся бес со шрамом на лице. В руках у него был какой-то прибор, напоминающий радиометр.

— Ну, что ж, пока не включилась энергетическая установка, и мы не погрузились в вечный мрак, проведем замеры биополя поля нашего дорогого гостя. Вдруг, он и в самом деле не тот, кого мы столько лет ищем в этом подлунном мире— с этими словами бес по фамилии Шлаги поднялся с дивана, встал напротив Деметриса, и, глядя ему в глаза, велел повторять за ним следующие слова:

Пока Деметрис, как попугай, повторял то, что ему было велено, бес по фамилии Шлаги совершал руками магические пассы и манипуляции.

Справа и слева от Деметриса возникли потоки света. Затем свет, находящийся справа, постепенно переместился в сторону левого светового потока и с ним слился. После этого появилась яркая световая колонна, которая приобрела облик прекрасной женщины, похожей на ожившую статую Венеры Милосской, но с руками и без фигового листа. «Вот ты где спряталась, шлюха!»— злорадно зашипел бес, и, быстро вытащив из-за пазухи что-то похожее на мелкоячеистую сеть, набросил ее на женскую фигуру. После того, как от Деметриса отделился призрак прекрасной богини, «серебряная нить» оборвалась, и его физическое тело прекратило физическое существование, то есть он умер. Шумно втягивая в себя воздух, бес попытался всосать его астральное тело в себя, но прекрасная богиня не позволила ему совершить это злодейство. Она легко разорвала сеть, которой бес ее опутал, как паутиной, и, схватив Деметриса, а точнее говоря — его тонкую субстанцию (на санскрите она называется «аханкара»), за руку и повлекла за собой. Просочившись сквозь кристаллические решетки сверхплотного вещества, они вырвались из «летающей тарелки» и оказались снаружи, но не высоко, паря, примерно, в сотне метров от поверхности земли.

Деметриса охватило неизъяснимое чувство покоя и радостной уверенности. Теперь с ним был его Ангел-хранитель, которого он с радостью воспринял в облике богини Венеры, полагая, что высшие силы специально устроили для него что-то вроде назидательного театрального действия. Он не мог налюбоваться на ее изумрудные глаза и волосы, светлые, какие бывают у маленьких девочек, и прелестные изгибы тела под прозрачной тканью воздушного платья.

— Я знал, что ты придешь за мной, когда я перестану дышать! — радостно и взволнованно говорил он ей, крепко сжимая в своей руке ее тонкую, изящную ладонь.

— Я от тебя никуда и не уходила, все время была рядом с тобой, мой милый! — нежно отвечала она, становясь все прекраснее и прозрачнее.

— Ничего не понимаю— признался он.

— А тут и понимать ничего не надо. Я — твоя Душа, рожденная от любящего Сердца женщины из племени дакотов по имени Медвяная Роса— объяснила она.

— Кто-кто? Какая роса? — не понял Деметрис.

— Это не Он!!! — с ужасом воскликнула прекрасная богиня, вырвала из его ладони свою руку и … исчезла. Тут ему по-настоящему сделалось страшно, и он, закрыв лицо руками, заплакал, — так, как он плакал в детстве: горько и безутешно.

Тонкие нити света и чистой энергии продолжали связывать его с землей, то есть с физическим телом, которое он только что оставил.

Это тело продолжало притягивать его к себе, вниз, и в то же время он чувствовал, что какая-то сила тянет его на себя, вверх. Он решил, что его испытывают на растяжение силами гравитации. Захрустели невидимые суставы, и ему стало так больно, что он не выдержал и закричал:

— Помилуй меня, Господи; воззри на страдание мое! Железная хватка мертвого тела ослабла, и он смог подняться над поверхностью земли еще, примерно, на сто метров. Слева и справа от него возникли две радужных туманности, и через них проявились силы, которые стали перетягивать его на свою сторону. Вспомнив главное правило правой руки: «Кто справа, тот и прав», — он дернулся в правую сторону, и чуть не оторвал себе левую руку. И тогда, предоставив себя действию противоположных сил, он начал, все быстрее и быстрее, вращаться в водовороте радужного света вокруг своей оси.

— Поехали! — обрадовался он и зажмурил глаза, но вместо торжественного вознесения на небеса стремительно полетел вниз со скоростью свободного падения. После удара обо что-то склизкое, мягкое и мокрое он почувствовал, как его подбросило вверх, и он, пролетев в кромешной тьме каких-то несколько очень долгих секунд, погрузился в воду с руками и головой. При этом он ощутил порыв резкой боли, словно какой-то острый инструмент резанул его тело по всей его длине.

 

ГЛАВА 14

НА УЗКИХ ПЕРЕКРЕСТКАХ МИРОЗДАНЬЯ

— Ай да мистер Прог! Ай да сукин сын! Неспроста, значит, он в первых главах романа тему близнецов затронул. Я имею в виду Рико и Люка из рода Белохвостого Оленя. Заранее, значит, все спланировал! — удивлялся Антон Шлыков тому, как «электронный писатель» нашел способ вернуть главного героя в XX столетие.

— А как мистер Прог интригу держал по поводу смерти Павлова, и только почти в самом конце «сознался» в том, что описал его смертный сон, похожий на путешествие во времени. Или это был не сон? — искренне переживал коллега Андреев.

— Да, загадки жизни и смерти — вечная тема! — согласился Шлыков. В самый разгар дискуссии к ним зашел Юрий Колесников и торжественно вручил съемный диск Transcend в красивом алюминиевом корпусе, на который он записал восстановленные им папки и файлы жесткого диска (винчестера) сгоревшего компьютера-сервера AS/400.

Антон Шлыков, только взглянув в каталог спасенных электронных документов, немедленно вознаградил коллегу двумя бутылками настоящего французского коньяка марки Монне VSОР (0.789 л по цене $68 за шт.), которые он недавно купил в качестве новогоднего подарка для «дорогого друга» г-на Климова. Общий объем восстановленной информации был невелик — около 100 Гб, но зато среди них были файлы и приложения, по поводу утраты которых больше всех печалился Александр Андреев. Он ведь уже «к съемкам художественного фильма» по мотивам исторической повести «Три возраста Нефертити» приступил. В частности, виртуальный кастинг фактурных образов будущих киногероев провел и компьютерную музыку к отдельным сценам и эпизодам подобрал. Антона Шлыкова в восстановленной информации больше интересовали базы данных и программные модули базового пакета, отвечающие за функционирование протокола Create. Базы данных почти не пострадали: в них «сгорела» в основном философская, политическая, и религиозно-мистическая литература. Но «сгорела» она как-то выборочно, — в чем еще предстояло разобраться. Модуль-контроллер (распределитель потоков цифровой информации) и модуль-адаптер (распознаватель источников информации), которые занимали совсем небольшое дисковое пространство, к сожалению, не сохранились. Правда, их клоны «крутились» на маломощном персональном компьютере Геннадия Галыгина, да и то лишь благодаря замене операционной среды. Про то, как Галыгину удалось их «оживить», у Шлыкова было много вопросов, и он собирался их своему другу-коллеге задать, но его не было: он ушел, хлопнув дверью, не понятно на что обидевшись. Разобравшись с чудесно воскрешенными документами, Шлыков позвонил коллеге Галыгину, чтобы обрадовать его подарком Юрия Колесникова, но тот его вызов отклонил. Недоуменно хмыкнув, Шлыков через опцию KUHEN заглянул в «творческую лабораторию» электронного писателя.

«Неужели, — подумал он, — мистер Прог заранее знал о том, что Галыгин вспылит и уйдет с работы?» Программа-редактор приступила к сверке готовых к объединению разрозненных текстовых файлов новой новеллы, присваивая утвердительным предложениям значения «истина» и «ложь». Истинные утверждения пополнялись фактической информацией, а ложные удалялись, хотя и не все. Дело в том, что эмоционально насыщенная, пронизанная авторским чувством, обрисовка событий, для художественного произведения любого жанра не менее важна, чем объективно-повествовательная. Свои лирические впечатления «ЭП-Мастер» «от себя любимого», естественно, выразить не мог, но вопрос, откуда он их заимствовал, даже для отцов-программистов представлял загадку. За полтора часа до окончания рабочего дня в их кабинет шаркающей кавалерийской походкой, вошел Валерий Давлетгареев, и заплетающимся языком сообщил о том, что коллективное всенощное бдение по поводу Y2K отменяется. Теперь, по его словам, создается временная рабочая группа мониторинга информационных систем, которая будет работать в «ситуационной комнате», и от их подразделения требуется «ночной» представитель. Из этого следовало, что кое-кому из наших друзей все-таки придется встречать 2000-й год на своем рабочем месте. Антон Шлыков тут же составил график дежурства сотрудников отдела в предпраздничный день и в новогоднюю ночь. Геннадию Галыгину предстояло дежурить с 9.00 до 14.00, Александру Андрееву с 14.00 до 20.00. Себя он обрек на ночную смену, но, конечно, в пределах разумного. Мэр Москвы Юрий Лужков уже объявил по телевиденью о том, что в ночь с 31 декабря 1999 года на 1 января 2000 года проход в столичную подземку до двух часов ночи будет открыт. Затем он снова позвонил Галыгину, но так как тот в очередной раз его вызов отклонил, написал и направил ему SMS-сообщение следующего содержания: «Выходи на работу завтра с 9-ти до 14-ти часов. После этого ты свободен. Антон». Ровно в 17.00 «ЭП-Мастер» начала выдавать связный текст последней новеллы, из которой наши друзья смогли узнать о том, как сложилась судьба братьев-близнецов Павловых после того, как они поменялись ролями — один возвратился из своего путешествия во времени, а второй в него отправился. Эпилог, то есть заключительную часть произведения, программа обещала представить 31 декабря не позднее 24.00, то есть в период дежурства Антона Шлыкова. До конца рабочего дня друзья-коллеги успели не только прочитать новую новеллу, но и расписаться в приказе об информировании работников о предстоящем увольнении в соответствии со статьей 160 Трудового Кодекса РФ, в «связи с сокращением штата». Они поняли все правильно. Не найдя виновных в самовозгорании дорогостоящего компьютера-сервера AS/400, руководство ВЦ, чтобы отчитаться перед хозяином банковского холдинга, назначило крайних.

Это подтвердил Юрий Колесников, с которым они встретились в лифте.

Он также «попал под раздачу» — за то, что увеличил производительность AS/400 до предельного максимума. Прощаясь с ними «до побачения», Колесников выдал коронную фразу, которую они помнили долгие годы:

— Ребят, я все понимаю, свой домашний комп можно гнать, как хотите, но не дай вам Бог, устроившись на работу, разогнать сервер!

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Ж.Лафорг

I

Светлана Викторовна Оленина назначила встречу с Павловым в Варшаве в первых числах августа. Свои предложения на эту тему она изложила в письме, которое Цибиков получил от нее по факсу через три дня после своего звонка в Париж. Причина, по которой они продолжали поддерживать между собой деловые отношения, была весьма серьезная. Цибиков был лечащим врачом Олениной и несколько раз, когда она еще проживала в СССР, выводил ее с помощью гипноза из состояния тяжелейшей депрессии, вплоть до потери ориентации во времени и пространстве. В благодарность Оленина организовала ему трехмесячную стажировку в Принстонском университете (США), где трудилась сама, а через некоторое время — курс платных лекций, которые он прочитал на кафедре экспериментальной психологии в Сорбонне (Франция). По укоренившейся привычке Оленина соблюдала правила конспирации.

Разговаривая с ним по телефону, она прибегала к иносказательным выражениям. Письма, направляемые ему по факсу, она, как правило, шифровала: каждая буква исходного эпистолярного текста заменялась буквой, стоящей на некоторое фиксированное число мест дальше в АВС, то есть в английском алфавите. Например, «fly at once» становилось «gmz bu podf» при замене каждой буквы следующей за ней в алфавитном порядке. Вот и на этот раз Цибикову пришлось потратить целый час на то, чтобы разобрать ее послание. Впрочем, содержанием письма он остался доволен. Оленина, в частности, признавалась, что «…была бы очень рада принять нашего друга Дмитрия во Франции на основании долгосрочной визы. Оригинал приглашения, денежные средства и заполненные анкеты я передам ему в Варшаве». Сопровождать Павлова в предстоящей поездке в Польшу Цибиков попросил доктора Ситникова, которого долго уговаривать не пришлось.

С помощью приятеля, работавшего до выхода на пенсию резидентом советской разведки в одной из нейтральных стран, Цибиков снабдил их надежными советскими загранпаспортами на имя Васькова Александра Тихоновича (для Ситникова) и Горбункова Семена Ивановича (для Павлова) и обеспечил польскими туристическими визами. Фотографии на паспортах были так мастерски переклеены, что при прохождении пограничного контроля подлинность документов не могла вызвать никаких подозрений. Цибиков вынужден был пойти на нарушение закона, опасаясь запрета на выезд Павлова за границу со стороны ОВИРа и для сокрытия самого факта этой поездки на случай, если у его пациента неожиданно возникнут какие-то проблемы со здоровьем. В глубине души он почему-то надеялся на то, что Оленина, которая совсем недавно развелась со своим французским мужем, уговорит Павлова осесть во Франции на постоянное место жительства. Для большей убедительности Павлов и Ситников везли в своих чемоданах и дорожных сумках (баулах) товары для продажи на самом большом рынке Европы — стадионе имени 10-летия ПНР в Варшаве. В самом конце 80-ых годов, прошлого столетия, когда были открыты границы для частных поездок за рубеж, у советских граждан очень часто не хватало финансовых средств. Тогда-то и родилась идея «коммерчески» оправдать заграничный вояж, и заодно и заработать на сувениры. Советские граждане инвестировали свои «деревянные» рубли в относительно дешевые товары отечественного производства, которые по бросовым ценам реализовывались за границей на местных блошиных рынках. В 1990 г. слово «челнок» основательно потеснило прежде уничижительно-презрительное слово «спекулянт» и стало символом грядущей экономической свободы. Первой страной, разрешившей гражданам СССР вести приграничную торговлю, была Польша. «Поднимая» за одну поездку от 2-х до 10-ти тысяч «зеленых», советские челноки не только учились предпринимательской деятельности, но и помогали полякам пережить прописанную профессором Лешеком Бальцеровичем «шоковую терапию». По совету друга Терехова Павлов загрузился в поездку следующими товарами: тарелки фарфоровые — 10 штук, кипятильники новые — 10 штук, плоскогубцы — 10 штук, мышеловки — 5 штук, электродрель — 1 штука. На самом дне двух его неподъемных баулов располагались ряды банок тушенки, кильки в томате, а также небольшая батарея, состоящая из бутылок водки, шампанского и армянского коньяка. Пассажирский поезд № 9/10 Москва-Варшава «Полонез» отправлялся с Белорусского вокзала в 16.00 московского времени. Пассажиры, простившись с провожающими, быстро заполняли свои купе, раскладывали вещи по полкам и вытаскивали из сумок дорожную снедь и выпивку. От Москвы до Варшавы поезд находится в пути 19 часов 26 минут, — так, что можно было позволить себе немного расслабиться. Проводник вагона, неприступный и важный, как испанский гранд, окинув взглядом багаж Павлова и доктора Ситникова, с ходу заявил: «Перегруз… Запрещено…», — но небольшой знак внимания в виде десятидолларовой банкноты сразу сделал его учтивым и уступчивым. Павлов ехал за границу впервые, и очень волновался: как там будет, как его поймут, хорошо ли примут. Доктор Ситников, напротив, был спокоен, поскольку ехал в Варшаву уже во второй раз. В 1989–1990 гг. он также успел побывать в Финляндии и даже в «настоящей капиталистической стране» — Федеративной Республике Германии. Еще на перроне он с видом знатока сообщил Павлову некоторые подробности предстоящей поездки и проинструктировал, как в той или иной ситуации он должен себя вести:

— Первый польский город, который мы увидим после Бреста, называется Тересполь. Здесь к нам придут польские пограничники, которые обязательно спросят о цели поездки. Их задача — распознать по ответу пассажира кто он: честный турист или нарушитель закона. Вы обязаны отвечать на все вопросы пограничника. Несмотря на наличие у вас польской визы, окончательное решение впускать вас в Польшу или нет, принимает именно он. Отвечайте спокойно, что едете в Варшаву на отдых.

— Как насчет осмотра вещей? — волновался Павлов, в связи с дорогим украшением, которое он перевозил в банке из-под говяжьей тушенки.

Двоюродная сестра Людмила уговорила его «толкнуть» в Варшаве за свободно-конвертируемую валюту старинное янтарное ожерелье, доставшееся ей в наследство от матери. Валюта нужна была ей для покупки кооперативной квартиры на улице Давыдковской у отъезжающей в Израиль знакомой еврейской семьи.

— Когда поезд пройдет через специальное депо, где у него сменят колёса, он въедет на Варшавскую сторону брестского вокзала. С этого момента мы официально окажемся на польской территории. Здесь таможенники могут прийти повторно — предупредил доктор Ситников, и Павлов на мгновение испытал какое-то неприятное предчувствие. Дежурный объявил отправление. Затем из репродукторов, громко и хрипло, полилась музыка, и поезд тронулся. Как и следовало ожидать, на перроне Белорусского вокзала исполнялся ля минор № 13, известный дорогому читателю, как полонез «Прощание с Родиной». Сей музыкальный шедевр был написан в 1794 г. революционером-республиканцем Михаилом Клеофасом Огинским незадолго до того, как он вынужден был драпать на Запад на всех перекладных, не надеясь вернуться в Польшу (Полонию) никогда. Он, видите ли, принимал участие в антироссийском национально-освободительном восстании под руководством Тадеуша Костюшко, которое, как и бунт декабристов в России в 1825 году, закончилось для его зачинателей весьма и даже очень плачевно. Павлов и доктор Ситников ехали в спальном вагоне. Купе было на троих, но к ним так никто и не подсел. Поезд показался Павлову крайне необычным — и купе проводника с другой стороны, и туалеты в тамбуре. Но необычнее всего было само купе: с одной стороны его было две обычные полки, а с другой — вешалки, полки, лестница (чтоб лезть наверх), и столик, который при желании можно было поднять и превратить в раковину с водой, а над столиком — шкафчик с зеркалом.

Доктор Ситников объяснил ему, как в это же пространство вмещаются три полки: средняя полка прислонена к стене и образует вместе с нижней полкой диван с высокой спинкой. Когда купе занимают три человека, эту полку поднимают, но тогда на нижней полке можно только лежать. В купе имелось кнопочное управление светом и кондиционером, и даже кнопка вызова проводника. Кондиционер совершенно не работал, а окна из-за их особой конструкции не открывались, поэтому им пришлось, как и многим другим пассажирам, путешествовать с полуоткрытой дверью. Верхняя полка, вопреки правилу, была не заправлена, и доктор Ситников, вызвав проводника, сделал ему строгое замечание.

Проводник, засопев от злости, отправился за недостающим комплектом постельного белья. Через пять минут он вернулся и зачем-то попросил продиктовать ему номера их загранпаспортов, которые затем с умным видом записал в блокнот. Посмеявшись над идиотом проводником, они переоделись в спортивные костюмы. Доктор Ситников заправил верхнюю полку и изъявил желание немного поспать, хотя бы пару часов, так как накануне у него было ночное дежурство. Почитав свежую прессу, Павлов вышел в проход вагона и встал напротив окна, рассматривая проплывающие мимо унылые среднерусские пейзажи. Из соседнего купе доносились веселые и жизнерадостные голоса. Там собрались пять или шесть знакомых пассажиров, решивших отметить начало их заграничного вояжа. Пассажиры, чей непринужденный разговор привлек внимание Павлова, горячо обсуждали разницу цен на товары ширпотреба в Москве и Варшаве и динамику обменного курса польского злотого по отношению к немецкой марке и американскому доллару. Они везли с собой на продажу такие ходовые товары, как банки с растворимым кофе, пачки с чаем «Три слона», водку, баночки с дальневосточной красной икрой, медицинские градусники, приборы для измерения давления (барометры и тонометры) и лекарства. Назад в Москву они планировали вернуться с дефицитной электронной техникой и свободно-конвертируемой валютой. Внезапно его позитивное настроение было бесцеремонно разрушено внешним воздействием:

— Эй, парень, ты чего здесь торчишь? Подслушиваешь? Павлов обернулся и увидел стоящего в проеме открытой двери соседнего купе высокого бородатого мужчину в шортах и спортивной майке с горизонтальной надписью «Goodbye to all that».

— Очень мне надо! — обиженно сказал Павлов и отправился на свое место. Бородатый мужчина последовал за ним и не дал закрыть за собой дверь.

— Вдвоем едите? — поинтересовался бородач, заглянув в купе и увидев спящего на верхней полке доктора Ситникова.

— Да, вдвоем — подтвердил Павлов, не ожидая подвоха.

— У вас просторно, а у меня купе забито вещами до потолка, не повернуться. Может, возьмете на ответственное хранение парочку баулов? Я заплачу — предложил бородач с потрясающей наглостью и бесцеремонностью.

— Пошел вон! Вдруг ты наркоту везешь или какую-нибудь контрабанду. А нам за тебя потом отдуваться?! — возмутился проснувшийся и мигом оценивший ситуацию доктор Ситников.

— Я — Ермак! Меня весь варшавский рынок знает, и, между прочим, уважает за то, что я своих братанов местным жуликам в обиду не даю и с польской полицией умею разбираться — грозно представился бородач.

— По мне, хоть ты Стенька Разин, а свое купе в качестве грузового отсека я использовать тебе не дам! — твердо заявил доктор Ситников.

— В первый раз челноком, что ли едешь? — высказал предположение бородатый мужчина, намекая на то, что кое-кому не мешало бы знать, с кем вскоре, возможно, придется иметь дело.

— Мы не челноки, а ученые. Едем в Варшаву на коллоквиум — решился вступить в разговор Павлов.

— И везем мы с собой не барахло, а книги в подарок польским друзьям— радостно подхватил тему коллоквиума доктор Ситников. А что?

Слово редкое. Не то, что «симпозиум», которое в переводе с языка Гомера означает «дружескую пирушку».

— «Ботаники», значит. Ну-ну! — примирительно сказал гражданин Ермаков — в прошлом известный советский спортсмен-пятиборец, а ныне неформальный лидер «русской мафии» в Варшаве. Появление незваного гостя заставило Павлова и Ситникова позаботиться о безопасности. Дверной замок в купе легко открывался стандартным четырехгранным ключом, поэтому они попробовали запереть дверь с помощью цепочки. Но цепочка оказалась недостаточно короткой, и тогда Павлов предложил воспользоваться ремнем от дорожной сумки.

Затем они решили поужинать, и только разложили на столике припасенную в дорогу провизию, как в дверь в купе постучали.

— Прошу прощение паны, откройте — узнали они по голосу проводника вагона, и открыли дверь. Проводник вошел в купе, и, еще раз извинившись, сообщил им о том, что на свободную полку в их купе только что продан билет, и с ними поедет попутчик, которым оказался не кто иной, как их старый знакомый, просивший взять на хранение его вещи.

— Здорово, соседи! — приветствовал их Ермак, занося с собой маленький скромненький чемоданчик из натуральной кожи. Затем, присев на нижнюю полку, попутчик извиняющимся голосом сообщил им, что «растолкать» свой багаж по другим купе ему и его подруге не удалось, поэтому пришлось купить билет на имеющееся в наличии свободное место.

— Спать где-то же надо — взывал новоявленный сосед к гуманизму.

— Что-то крупногабаритное везете? — поинтересовался Павлов, проникнувшись сочувствием.

— Надувную резиновую лодку, палатку, снаряжение для подводного плавания и так далее — охотно отвечал Ермак.

— В поход, значит, собрались. Свентокшиская Пуща, река Дунаец, или что в этом роде? — не без зависти назвал Павлов, соскучившийся по девственным лесам и водным просторам, известные ему природные заповедники Польши.

— Точно! Собрался в поход. Но только не в пущу и не на горные реки, а на стадион имени 10-летия ПНР! — развеселился Ермак.

— Тогда все понятно, — уже более дружелюбно, чем при первом знакомстве, произнес доктор Ситников, поражаясь изобретательности Ермака, который в Бресте, наверняка, заявит польским таможенникам и пограничникам о том, что он — турист-путешественник, а не торговец, и те ему поверят Не удержавшись, доктор Ситников задал Ермаку вопрос, что называется в лоб:

— Сколько, если не секрет стоит в Польше в базарный день обыкновенная советская резиновая лодка?

— От тысячи «зеленых», и выше — раскрыл «коммерческую тайну» Ермак.

— А у нас она стоит рублей двести. Пятьсот процентов прибыли! Вот это бизнес, я понимаю! — не без зависти заметил доктор Ситников.

— Да вы, я гляжу, не такие уж ботаники! — засмеялся довольный Ермак, а затем открыл чемоданчик и выставил нераспечатанную бутылку виски с мужиком в камзоле на этикетке.

— Отметим знакомство? — предложил он.

— В дороге спиртное не употребляем! — отрезал попытку знакомства через бутылку доктор Ситников, опасаясь за здоровье Павлова, который, выпивши, быстро входил в образ Тезей-хана — сатрапа мифической Прибайкальской Империи.

— Ну, давай, составим компанию. Про путешествия во времени не гу-гу, обещаю — шепотом попросил Павлов сопровождающего.

— Ладно, но только чуть-чуть — нехотя, согласился доктор Ситников. Разлив виски по маленьким фарфоровым чашечкам для кофе, новый сосед сказал, что вообще-то он — заслуженный мастер спорта СССР и зовут его Евгением Викторовичем Ермаковым, но можно просто Женей. И, что до недавнего времени он находился на тренерской работе, пока его не попросили освободить место для родственника одного большого спортивного начальника. После этого им также пришлось представиться, хотя и не настоящими именами, то есть Сашей и Сеней. Под виски разговор оживился и от коммерции плавно перетек к политике. В СССР на повестке дня стоял вопрос о приватизации, который горячо обсуждали все: от депутатов до обывателей. 20 июля 1990 года были опубликованы основные положения экономической программы «Мандат доверия на 500 дней», разработанной группой экономистов во главе с Григорием Явлинским. Одни комментаторы утверждали, что эту программу легче начать, чем выполнить. Другие наоборот: выполнить легче, чем начать. Сторонники коммунистической идеологии вопили о предательстве идей социализма и призывали «к наведению порядка». Вопреки внешнему виду и нынешнему роду занятий, Ермак оказался человеком политически подкованным, и весьма убедительно пытался доказать, что без сохранения «советской империи» радикальная экономическая реформа, затеянная друзьями-демократами, обречена на провал.

— Вы, поймите: СССР — не Польша, — горячился он, — у нас нет мелких хозяев ни в торговле, ни в сфере услуг, ни на производстве. У нас, что не предприятие, то — гигант, привязанный к централизованному сбыту и снабжению. А рынок, это — децентрализация и конкуренция.

— Так, что же, ничего не делать и ждать, когда коммуняки сожрут Горбачева и Ельцина? — сердился доктор Ситников.

— Полагаю, что через год нас ждет государственный переворот и приход к власти фашистской хунты — нечаянно сорвалось с языка Павлова, вспомнившего рассказ покойной Даши Вороновой о событиях 19–21 августа 1991 года.

— Сеня, блин, смотри, не накаркай! — умоляюще попросил Ермак. Где-то в половине одиннадцатого вечера в полуоткрытую дверь их купе заглянула стройная блондинка в спортивном костюме с олимпийским Мишкой и надписью «СССР» и, поздоровавшись, обратилась к Ермаку, назвав его по имени и отчеству, с просьбой выйти на пару минут.

Павлов и доктор Ситников догадались, что к их соседу, наверное, пожаловала его «вторая половина»: подруга или супруга. Когда Ермак вышел, доктор Ситников забрался на верхнюю полку, которую он до этого облюбовал. Он подумал, что, женщина, вызвавшая Ермака, возможно, захочет посетить их купе, и заранее освободил место, чтобы не создавать толчеи. Павлов остался внизу и пододвинулся к окну. Доктор Ситников угадал все очень верно, поскольку не прошло и пяти минут, как Ермак вернулся вместе со «второй половиной», которую представил в качестве своей невесты и, усадив рядом с Павловым, попросил его «плеснуть даме немного виски» в пластмассовый стаканчик для минеральной воды. Выполнив просьбу Ермака, Павлов повернулся к даме и от удивления открыл рот. Он узнал Наденьку Навротилову — особу облегченного поведения, в обществе с которой 12 лет тому назад он ехал в одном купе вагона поезда сообщением «Москва-Новосибирск». За время, прошедшее с их мимолетного знакомства, она почти не изменилась, разве что вокруг глаз появились мелкие морщины, да голос стал чуть ниже и звучнее.

— Наденька, это — Семен. Семен, это — Наденька — представил их друг другу Ермак.

— Очень приятно — сказала Надежда Навротилова, и какое-то смутное, едва уловимое беспокойство отразилось в ее томных серых глазах.

— Доктор Васьков — специалист по нервным болезням — представился доктор Ситников, свесив голову с верхней полки.

— Кого-то вы мне напомнили. Вы случайно не родственник московского журналиста Дмитрия Павлова? Того самого, который пропал в день помолвки с племянницей доцента Фишмана из новосибирской академии наук? — спросила Наденька, всматриваясь в запомнившийся ей профиль и, очень вольно трактуя названия научных учреждений Академии наук СССР.

— Не имею честь знать, ни Павлова, ни Фишмана, а тем более новосибирскую академию наук— сухо ответил Павлов, и заметил, как у Наденьки в глазах мелькнул испуг.

— Фишман — всемирно известный ученый. Его племянница Мелисса училась в Москве в химико-технологическом институте. Мы дружили, пока она не вышла замуж за сына заместителя министра нефти и газа — торопливо объяснила Наденька удивленному Ермаку.

— Очень интересно! Говоришь, твой знакомый журналист пропал в день помолвки, как Эдмонд Дантес в романе «Граф Монте-Кристо»? — спросил заинтригованный Ермак.

— О, там было все гораздо круче! — воскликнула Наденька, втайне гордясь тем, как 12 лет тому назад она совершенно случайно оказалась в центре скандала, связанного с бандитскими разборками и даже, возможно, с посещением Земли инопланетянами, которые, по мнению ее бывшей подруги Мелиссы, похитили ее жениха.

— Так расскажите, не стесняйтесь! — свесив голову, сгорая от любопытства, попросил доктор Ситников. Увидев и услышав доктора Ситникова во второй раз и, наконец, вспомнив похожего на него мужчину монгольской внешности, который в неравной рукопашной схватке отбил ее от сутенера Михаила Серебрянникова, Наденька совершенно растерялась и промямлила:

— Мне кажется, что уже поздно. Давайте, лучше завтра?

— Завтра, так завтра— согласился Ермак и отправился вместе с Наденькой в их купе, находившееся в самом конце вагона, чтобы ее проводить и заодно проследить, как она устроится на ночлег. Ермак вернулся назад минут через сорок, успев за это время не только допросить Наденьку, но и пообщаться со знакомым ему проводником вагона международного поезда.

— Пан Кшиштов, в IV купе, куда вы меня подселили, едут гэбисты.

Их опознала моя невеста — сообщил он проводнику, не поверив рассказу Наденьки об инопланетянах и заподозрив в интеллигентных попутчиках сотрудников советских спецслужб, направляющихся в Европу с какими-то темными целями.

— Спасибо, пан Ермак. Я сразу про это подумал, как только они права стали качать — поблагодарил его проводник, который одновременно являлся тайным осведомителем польского Агентства внутренней безопасности (ABW), начавшего в преддверии вступления Польши в НАТО беспощадную борьбу со своим «старшим братом».

* * *

Ночью Павлову приснился сон, похожий по достоверности фактов и продолжительности на книгу или художественный фильм. Ему приснилось, что он стал дельфином. Для него это было очень необычно. Он обладал всеми дельфиньими чувствами, имел функционирующий сонар, его глаза были широко расставлены. Трудно описать словами, как это было необычно. Самое интересное, что он стал дельфином как физически, так и ментально. Он не ощущал себя человеком. Он не говорил и не думал по-человечески. На тот момент он знал дельфиний язык. Он превратился в дельфина полностью и необратимо. Однако, кроме этого была еще одна странность. Он в мельчайших подробностях увидел дельфинью жизнь.

Всю, от начала до конца. Как отдельные моменты, вроде нарезки на видео-слайдах. Он не только являлся свидетелем событий, но и в них участвовал. Он помнил свое рождение. Помнил вкус дельфиньего молока.

Помнил первые неумелые попытки охотиться и свою стаю. Еще он помнил, как его выкинуло на берег… Он лежал на какой-то гальке. Открыв глаза, он увидел пасмурное утро. Возле него стоял мальчик лет 12. Он крикнул ему что-то. Возможно, это был очень громкий звук, так как мальчик в испуге от него убежал. Он запомнил чувство ужаса, которое его в этот момент охватило. Чувство полной беспомощности. Его же выкинуло на сушу так далеко. Он уже было отчаялся, когда увидел трех человек на берегу. С ними был и мальчик.

Один человек нес что-то похожее на носилки, другой ведро. Тот человек, который был с ведром, набрал воды, вернулся и окатил его водой. Затем двое схватили его за хвост и голову и положили на носилки. Какое же счастье он испытал, когда он понял, что они несут его к морю!

II

Где-то в пятом часу утра Павлов проснулся, услышав подозрительный шум, вроде хлопка пробки открываемой бутылки шампанского, но, не придав этому значения, снова заснул. В половине шестого утра он проснулся окончательно, услышав громкий голос пана Кшиштова, предупреждавшего пассажиров о том, что через полчаса поезд прибудет в Брест и просил приготовиться к прохождению пограничного и таможенного контроля. Повернувшись на спину и, вытянув ноги, Павлов почувствовал босыми ступнями что-то мокрое и липкое. За окном еще только брезжил рассвет, поэтому он включил лампу ночного освещения. То, что он затем увидел, едва не привело его к обмороку: простынь в его ногах была залита кровью. Кровь сочилась сверху, и он сразу подумал о Ермакове, который занял среднюю полку. Выбравшись со своего лежачего места, он схватился за сердце.

Средняя полка была пустой, а на верхней полке с простреленной головой, лицом к двери и ногами к окну, лежал доктор Ситников.

Убийце, если он открыл дверь в купе снаружи, было очень легко произвести смертельный выстрел, так как доктор спал, расположившись изголовьем к двери, видно, опасаясь, что из окна его продует. Он хотел было закричать изо всех сил, но в этот момент почувствовал под ногами какой-то металлический предмет, который он, нагнувшись, машинально поднял с пола и с ужасом увидел в руках пистолет с глушителем. До него сразу дошло, что убийца еще и решил его подставить, бросив орудие убийства на месте преступления. «Кто это сделал?! Ермак?! Зачем?! Какая ему от этого выгода?!» — лихорадочно размышлял Павлов, прекрасно осознавая, что у него на счету каждая минута: поезд вот-вот въедет в Брест, и он окажется в руках польской полиции. Он быстро оделся в свой спортивный костюм, обул кроссовки, схватил свою куртку, в которой находились его документы и бумажник, и, выйдя из купе, быстрым шагом направился в сторону тамбура.

Чёткого плана не было. Думать на ходу получалось только образно. В мозгу мелькали отрывки американских детективных романов. Главный герой мочил всех из пистолета с глушителем. Справедливость торжествовала. В тамбуре он столкнулся лицом к лицу с паном Кшиштовом и, направив на него ПМ с глушителем, потребовал, чтобы тот немедленно открыл ему дверь вагона. Смертельно побледнев при виде оружия, пан Кшиштов выполнил его приказ. Когда дверь распахнулась, Павлов без лишних церемоний вытолкнул проводника из вагона, а затем, осмотревшись, на полном ходу выскочил сам и кубарем покатился вниз по откосу. Насыпь приняла его не ласково. Но пара шишек и ссадина на колене, это — ерунда, по сравнению с польской транспортной полицией. Избавившись от паспорта на имя Семена Ивановича Горбункова и от пистолета Макарова с глушителем, он засел в кустарнике, и принялся ждать. Через каких-то пять минут рельсы задрожали, завибрировали, земля отдалась тяжёлой дрожью. Шёл товарняк. Ему удалось запрыгнуть на тормозную площадку хвостового крытого вагона грузового состава поезда, отходящего от Бреста. Это был воинский эшелон, принадлежавший Западной группе войск, которая в 1990 году начала передислокацию из Восточной Германии вглубь территории СССР. На тормозной площадке находился оборудованный пост охраны, но, почему то, без часовых, о недавнем присутствии которых напоминали окурки, грязная плащ-палатка, рваные портянки, пустые консервные банки и бутылки из-под водки. Проехав около часа, воинский состав остановился неподалеку от какого-то полустанка, где Павлов благополучно пересел на электропоезд сообщением Брест — Барановичи. Так как билет он покупать не решился, то очень волновался, однако все обошлось: контролеры в полупустом вагоне не появились. Оказавшись на железнодорожном вокзале в Барановичах, он, справившись с расписанием, занял очередь в билетную кассу и купил билет на электропоезд сообщением Барановичи — Минск. Волнение не проходило, ибо он опасался, что, кроме контролеров, ему придется иметь дело с белорусской милицией. Однако и на этот раз его волнения оказались напрасными. За час до полудня он беспрепятственно доехал до Минска, который встретил его проливным дождем. Что делать дальше он не знал: то ли двигаться в Москву, взяв билет на прямой или проходящий поезд, то ли осесть в какой-нибудь среднерусской глубинке, где его никто не знает. Он несколько раз подходил к кабине междугородного телефона-автомата и занимал очередь, чтобы позвонить Цибикову и сообщить ему о смерти Игоря, но, всякий раз, как только ему предоставлялась возможность сделать звонок, ноги у него подкашивались, а к горлу подступала тошнота. Он решил ехать в Москву. Все его документы: общегражданский паспорт, военный билет, дипломы об образовании и даже свидетельство о выписке из больницы имени В.И. Яковенко, — находились в его московской квартире. Билеты на поезда дальнего следования в то время можно было купить без предъявления документов, удостоверяющих личность. Павлов располагал 250-ю советскими рублями, — суммой, достаточной для оплаты дорожных расходов. Напомним дорогому читателю, что в СССР в 1990 году билет в купейный вагон любого скорого «фирменного» поезда стоил не более двадцати рублей, правда, в летний период их, зачастую, приходилось покупать с рук у спекулянтов. Потолкавшись в очередях у билетных касс, он купил билет в спальный вагон на пассажирский поезд сообщением «Минск-Москва», отправляющийся в 15.30 московского времени. Согласно расписанию, поезд прибывал в Москву на следующий день в 6 часов утра. Его это вполне устраивало, так как он мог появиться незаметно для соседей по подъезду, а затем, отдохнув, в спокойной обстановке, не торопясь, написать заявление в милицию и органы госбезопасности с изложением событий и обстоятельств его несостоявшейся поездки в Варшаву и гибели доктора Ситникова от руки неизвестного убийцы. Он нисколько не сомневался в том, что насильственная смерть его друга-доктора в вагоне международного поезда станет причиной крупного международного скандала. До отправления пассажирского поезда «Минск-Москва» оставалось два с половиной часа, которые он употребил с пользой для себя: пообедал в привокзальном ресторане и сходил в парикмахерскую. Усаживаясь в кресло парикмахера, он с болью заметил в зеркале седые пряди волос, которые неожиданно появились на его висках. В этот момент до него дошло, что его, возможно, объявили в уголовный розыск по подозрению в совершении двойного убийства: доктора Ситника и проводника-поляка, которого он, не отдавая отчета в своих действиях, вытолкнул из вагона. От этого ему стало совсем скверно, и сразу захотелось не в Москву, а куда-нибудь подальше, например, в Иркутск. В парикмахерской работало радио, и он, невзначай, поинтересовался у молоденькой девушки, которая его стригла, не передавали ли в последних новостях про инцидент, произошедший сегодня утром в пограничном Бресте. Девушка-парикмахер сказала, что с утра по радио в основном говорят о встрече министра иностранных дел СССР Эдуарда Шеварднадзе и госсекретаря США Бейкера, о землетрясении близ казахстанского озера Зайсан, да еще про Кувейт и Ирак, а про Брест она ничего такого не слышала. Оставив парикмахерше щедрые чаевые, Павлов отправился в зал ожидания, прикупив, по пути, в привокзальном буфете пять бутылок минского светлого пива и столько же бутербродов с красной рыбой. Дождь прекратился, и в зале ожидания, до этого набитого битком, стало гораздо просторнее. Он быстро нашел свободное место, и собрался было, сидя, немного подремать, как почувствовал затылком чей-то пристальный взгляд. Он немедленного обернулся, и увидел в трех метрах позади себя в проходе между кресельными секциями хрупкую женщину с короткой стрижкой, одетую в модную замшевую куртку и фирменные джинсы. Женщина находилась в окружении детей среднего школьного возраста в военной форме с рюкзаками и спортивными сумками. Женщина удивительно походила на Галину Павловну Стручкову, с которой он познакомился в далеком 1977 году в городе Смоленске, будучи в служебной командировке, и случайно встретил в Москве на Патриарших прудах в мае 1978 года. Женщина отвернулась. Но затем, набравшись смелости, робко посмотрела ему прямо в глаза. Она давала понять, что видит в нем знакомого человека, однако боится обознаться и попасть в неловкую ситуацию. Павлов поднялся с кресла и повернулся к женщине так, чтобы она увидела его профиль. Женщина в ответ улыбнулась и решительно направилась в его сторону.

— Галина?! Вы ли это?! Какими судьбами?! — приветствовал он старую знакомую.

— Дима! Глазам своим не верю! — радостно воскликнула Галина Павловна Стручкова, убедившись в том, что перед ней именно тот, кого она уже не чаяла когда-либо встретить.

— Каким ветром тебя сюда занесло? — спросила она его после троекратного поцелуя.

— Возвращаюсь из Бреста. Сделал в Минске остановку и теперь еду в Москву— объяснил он причину своего появления в зале ожидания железнодорожного вокзала столицы Белорусской ССР.

— А я со своими «кадетами» возвращаюсь в Смоленск после трехдневной экскурсии по местам боевой славы— сообщила она и, неожиданно, предложила. — Приглашаю тебя в гости! Серьезно…

— Ты все там же, в обкоме комсомола? — поинтересовался Павлов, вспомнив место ее работы, когда они виделись в последний раз.

— Сейчас я работаю методистом в Доме детского и юношеского творчества — бывшем Дворце пионеров. Вышла, понимаешь ли, из комсомольского возраста, а в партию не приняли — ответила она с юмором. Далее, выяснилось, что они едут в одном и том же поезде, но в разных вагонах: он — в пятом, она — в десятом. Как раз в это время дежурная по вокзалу начала объявлять о том, что их поезд через полчаса отправится от второй платформы с третьего пути. К Галине Павловне, стесняясь, подошел худенький паренек в возрасте 11–12 лет в лихо заломленной фуражке с красной звездой, взял ее за руку и, назвав мамой, попросил 20 копеек на мороженое. Галина Павловна, сильно смутившись, достала из дамской сумочки кошелек, нашла металлический рубль и отдала его мальчику, строго наказав бежать назад мухой, и не покупать никаких жвачек и пластмассовых игрушек.

— Твой сынок, стало быть? — спросил Павлов, когда мальчик вместе с двумя сверстниками побежал к появившейся в зале ожидания продавщице с лотком мороженого в хрустящих вафельных стаканчиках.

— Нет, приемышек, сиротка. Взяла его к себе за спасение души — не то в шутку, не то всерьез сказала Галина Павловна, и ее глаза увлажнились. Какое-то странное чувство испытал Павлов от ее ответа. Ему, вдруг, почудилось, что этот мальчишка — он сам и есть. Абсолютно он.

Лицо — портрет его в детстве, один к одному!

— Галина Павловна! Наш поезд объявили! Где Вера и Шура? Они не опоздают? Мы успеем? — всполошившись, напомнили о себе подопечные Галины Павловны: четыре девочки с косичками и бантиками, комично сочетавшимися с гимнастерками с закатанными рукавами и коротенькими юбочками цвета хаки.

— Галина Павловна, мы здесь! — констатировали факт прибытия две девушки студенческого возраста в одинаковых брючных тройках, нагруженные полиэтиленовыми пакетами и обувными коробками.

— Твои помощницы? — догадался он.

— Они самые… Комсомолки, спортсменки, красавицы, шмодницы — усмехнувшись, подтвердила Галина Павловна, и затем, извинившись, сказала ему, что ей надо всех своих подопечных в количестве двенадцати человек пересчитать и организованно повести на посадку. Павлов понимающе кивнул головой и направился к выходу на перрон.

Подойдя к своему вагону, он решил немного постоять на свежем воздухе и понаблюдать со стороны, как ведут себя юные смоляне. Очень его заинтересовал худенький паренек, который напомнил ему самого себя, когда он перешел в шестой класс московской средней школы. Затем его мысли переключились на Рико и Люка и детей Березки. Плохо им, наверное, без него? Он лично не представлял себе, как бы рос без отца, которым он страшно гордился; с мальчишками дрался смертным боем, если казалось, что кто-то плохо о нем отзывается. За пять минут до отправления поезда Павлов занял свое место в соответствии с купленным билетом. В двухместном купе спального вагона с двумя мягкими диванами, обитыми красным велюром, он оказался единственным пассажиром. Молоденькая проводница принесла комплект постельных принадлежностей и предложила «чай, кофе, газетку» (хотя для утреннего кофе с газеткой было уже поздновато — 15:30). Усталость и волнение пересилили желание пофлиртовать. Он расстелил свежие, хорошо выглаженные, простыни на мягком диване, застелил их покрывалом и, не раздеваясь, прилег, подложив под голову шерстяной плед и плоскую, похожую на блин, подушку. Теперь можно было расслабиться и продумать дальнейшие действия. Чем конкретнее он представлял себе предстоящие объяснения в милиции, тем тревожнее у него становилось на душе. Но больше всего его смущала миссия «вестника несчастья». Какие слова он скажет добрейшему Юрию Николаевичу Цибикову, чтобы выразить ему соболезнования? Какие аргументы приведет он в оправдание своего бегства с места происшествия? В этом контексте предложение Галины Павловны погостить у нее в Смоленске показалось ему не таким уж нереальным и, несомненно, содержало вполне конкретную подсказку из разряда «соломинок», за которые в безнадежных ситуациях следует хвататься немедленно, иначе будет совсем плохо. Только он задумался над вопросом о возобновлении со своей старой знакомой романтических отношений, с целью застрять в Смоленске на пару недель, а может и дольше, как в дверь его купе постучали и попросили разрешение войти. Он по голосу узнал проводницу и решил, что она, наверное, хочет подселить на свободное место какого-нибудь безбилетного пассажира. Он почти угадал, так как проводница была не одна. Однако привела она с собой не безбилетника, а Галину Павловну, которая попросила ее показать, в каком купе разместился «очень интересный мужчина в заграничном спортивном костюме». Оставив детей под присмотром помощниц, она решила навестить его сама, — тем более что у нее для этого, как вскоре выяснилось, были очень серьезные причины. «Ты едешь один?»— первым делом поинтересовалась она, закрывая за собой дверь. Получив утвердительный ответ, она сняла с плеча белую дамскую сумочку из натуральной кожи и положила ее на свободный противоположный диван, а затем расстегнула замшевую куртку на молнии, и, разоблачившись, попыталась повесить ее на крючок, но петелька оборвалась, и она замешкалась. Он поднялся с дивана, чтобы помочь ей повесить куртку, и его руки, словно сами собой, обняли ее за плечи. Галина Павловна, повернувшись к нему, уткнулась лицом в его широкую грудь, а затем, приподнявшись на цыпочки, подставила свои губы для поцелуя, длившегося целую минуту. Не теряя темпа, он стянул с нее джинсы и блузку, и пока возился со своими тряпками, она сняла с себя все остальное. Он овладел ею грубо, сразу же, естественно без предварительных ласк. Поджимало время. «А?! А?! А?! А?!» — удивленно вскрикивала она, дергаясь всем телом. Ее трусило с полминуты, а потом она оделась, похвалила за расторопность и обратилась к нему с вопросом, которого он от нее, терзаясь страхом и сомнением, ждал: не остановится ли он в Смоленске, чтобы погостить у нее хотя бы пару дней? Тем более, — напомнила она, — впереди суббота и воскресенье.

— Ты живешь одна? — первым делом поинтересовался он, имея в виду личности, проживающие с ней под одной крышей.

— Только я и сын, которого ты уже видел — объяснила она ему свое семейное положение.

— Я вас не стесню? — спросил он, чтобы выяснит ее жилищные условия.

— У меня, конечно, не хоромы. Занимаю две комнаты в трехкомнатной коммунальной квартире в центре города. Соседка с дочерью уехали в деревню, — так, что гарантирую тебе полную анонимность — исчерпывающе ответила она.

— С мужем давно развелась? — спросил он, опасаясь нежелательных встреч и контактов.

— А я и не выходила — сказала она и застенчиво улыбнулась.

— А я так, ни разу и не женился— сказал он, имея в виду отсутствие в паспорте отметки о регистрации брака.

— Ты отбывал срок? — с сочувствием спросила она, теребя в руках дамскую сумочку.

— Откуда ты знаешь? — спросил он с наигранным удивлением, в то же время, обрадовавшись, что ему не придется объясняться перед ней, где он пропадал целых 12 лет.

— Я звонила тебе несколько раз, когда приезжала в Москву. Твой отец мне сказал, что ты пропал без вести. Но по его голосу я поняла, что с тобой произошло какое-то несчастье, и ты — либо в колонии, либо в психбольнице — она хотела еще что-то сказать, но в ее глазах промелькнул испуг.

— Ты права. Я находился в колонии строгого режима под Иркутском — соврал он.

— За что? Извини, но для меня это очень важно— с мольбой в глазах произнесла она, вцепившись в свою сумочку так, как будто в ней находились золото и бриллианты.

— Убийство по неосторожности, побег, второй срок и «химия» на ударной комсомольско-молодежной стройке. Итого: 12 лет, — коротко ответил он, вспомнив этапы жизненного пути одного заслуженного геолога, с которым он познакомился во время студенческой практики на Северном Урале.

— Жаль, очень жаль. Полгода тому назад я стала надеяться на лучшее. В программе «Взгляд» показали сюжет о наших геологах с Дальнего Востока, которые длительное время находились в плену у китайцев, а потом их освободили — сказала она и испытывающее заглянула ему в глаза. Павлов в ответ на ее слова недоуменно пожал плечами, и тогда она, выдержав паузу, внесла существенное уточнение:

— Одного из геологов ведущий программы Влад Листьев назвал Павловым Дмитрием Васильевичем, и пять минут брал у него интервью. Я сама этот сюжет не видела. Пропустила. Мне Нина Петрова и Лена Водонаева, если ты их помнишь, на другой день позвонили и утверждали, что это — ты. Вылитый ты.

— Нине Петровой и Лене Водонаевой передай от меня привет, но это был не я — сказал Павлов, нисколько не удивляясь тому, что среди многочисленных представителей его профессии могут быть его однофамильцы и даже полные тезки.

— Молодец, что не врешь! В таком случае я доверяю тебе то, о чем не сказала бы никогда— с этими словами она открыла свою сумочку и со слезами на глазах передала ему для ознакомления документ под названием «Свидетельство о рождении». Узнав о том, что он официально записан отцом ее сына Дмитрия и, выслушав ее эмоциональные объяснения, от чего и как это произошло, Павлов не рассердился. Сердись не сердись, а факт, как говорится, вещь упрямая, да и к тому же на него, как оказалось на поверку, очень похожая.

— Давай распишемся! — предложил он, чтобы поставить в вопросе об отце Дмитрия Дмитриевича Павлова последнюю юридическую закорючку.

— Ты это серьезно? — спросила она.

— Может, поживем вместе, хотя бы пару месяцев, а там ты уже сама решишь, подхожу я тебе, с учетом судимости, или нет — выдвинул он компромиссный вариант.

— Я подозреваю, что с алкоголем у тебя очень дружеские отношения… Так, ведь? — насторожилась она.

— Отнюдь. Только раз в неделю: в субботу после бани — честно ответил он. Их разговор продолжался еще часа полтора. Они обсудили, кажется, все, включая вопрос о его временном трудоустройстве в городе Смоленске и их будущем переезде в Москву. Ошеломляющей новостью стало для него то, что, оказывается, в начале июня 1978 года Галину Павловну и девчат, которых он приютил в спортзале средней школы на улице Красина, вызывали на беседу в прокуратуру. Следователь по фамилии Мурадов дотошно спрашивал их: не заметили ли они чего-нибудь необычного в его поведении, не было ли с его стороны сексуальных домогательств и так далее. С Леной Водонаевой во время беседы случился глубокий обморок, а Нине Петровой пришлось, сгорая от стыда, объясняться по поводу недавнего аборта и доказывать, что он (Павлов) здесь не причем. За полтора часа до прибытия на станцию Смоленск Центральный Галина Павловна отправилась в свой вагон и вернулась обратно вместе с сыном, который не сном, ни духом не предполагал, что его родной отец едет с ним в одном поезде. А дальше все было, как в индийском кино: счастливые слезы, объяснения в любви, объятья и поцелуи.

Недаром говорят, что жизнь — лучший режиссер, постановщик и сценарист, чем самый гениальный художник. В половине девятого вечера, 3 августа 1990 года, в день пророка Изекиля, они втроем вышли из вагона пассажирского поезда «Минск-Москва» и ступили на перрон железнодорожного вокзала старинного русского города Смоленска, на гербе которого изображены мортира и, сидящая на ней, райская птица Гамаюн.

* * *

В первую же ночь пребывания на новом месте Павлову приснилось продолжение сна, в котором он прожил жизнь человека-дельфина по имени Пик-вик из племени глобицефалов. Он не выдержал и рассказал об этом Галине Павловне. Его будущая супруга отреагировала на его рассказ совершенно спокойно, не усмотрев в этом ничего противоестественного:

— Дельфины, они такие забавные и смышленые зверушки. Мой отец вскоре после войны получил путевку в санаторий под Феодосией. Так, он рассказывал, как дельфин плавал за катером, игрался и случайно порезался винтом. После этого он сам приплыл на санаторский пляж и даже позволил медсестре зашить себе рану и остановить кровь (а когда она зашивала жалобно скулил) и потом пролежал часа три, а люди кто был на пляже, поливали его водичкой и зонтик над ним поставили. Вот так он полежал-полежал и потом уплыл в море.

IV

Потратив две недели в первой попытке организовать свое дело, Павлов сказал в сердцах: «Смоленск — это филиал ада. Вы будете там ходить, бродить, блуждать, не находить…» и т. д. С документами у него все было в порядке. Он съездил за ними в Москву вместе с Галиной Павловной на автомобиле «Жигули» первой модели, доставшейся ей в наследство от покойного отца. Он также забрал с собой некоторые личные вещи: верхнюю одежду, обувь, любимые книги и так далее.

Сергей Васильевич Павлов в первой половине августа отдыхал со своей супругой в Кисловодске, и о новом несчастье, обрушившемся на младшего брата, пока ничего не знал. Работа в качестве наемного специалиста или государственного служащего Павлова совсем не прельщала: ни по зарплате, ни по статусу. Он хотел всего-то взять в аренду библиотеку при Доме детского и юношеского творчества и создать на ее основе коммерческий книжный склад и магазин. В 1990 году в СССР еще продолжался книжный и журнальный бум, появлялись книги ранее запрещенных писателей, население тратило значительные суммы не на еду, а на книги и культурный досуг. В качестве альтернативного варианта он прорабатывал вопрос об учреждении газеты областного масштаба для рекламы и бесплатных объявлений. Местные чиновники, от которых зависело разрешение на коммерческую и издательскую деятельность, относились ко всем москвичам с недоверием, или, точнее, с нелюбовью. Павлов полагал, что это связано с выраженным снобизмом и высокомерием его земляков к остальным жителям страны, но доказать, что он не такой плохой, требовалось время и терпение. Секретарь обкома КПСС тов. Клименко, к которому он попал на прием, чтобы пожаловаться на бюрократическую волокиту, выслушав его, неожиданно спросил:

— Вы случайно не потомок смоленского купца 1-й гильдии Михаила Алексеевича Павлова?

— Нет, просто однофамилец — растерялся Павлов.

— Это вы сейчас так говорите, а придет время, потребуете себе Дом книги на Большой Советской улице — глубокомысленно заметил высокопоставленный чиновник и встал, давая понять, что прием закончен. Чтобы не сидеть у жены на шее, он занялся частным извозом, — проще говоря, стал таксистом. Покойный отец Галины Павловны к своей машине «ВАЗ— 2101» относился так бережно, что за 10 лет наездил на ней всего лишь 70 тыс. километров. В зимний период на своей «копейке» он вообще никуда не выезжал, а держал в теплом гараже, поэтому она была в хорошем состоянии и бегала, как новенькая. Таксопарк города Смоленска в то время находился в несколько нерабочем состоянии: новых машин, типа ГАЗ-24 «Волга», не хватало; старые, не выдерживая нагрузки, ломались через непродолжительное время после капитального ремонта. Для частных извозчиков наступило раздолье. Все было бы замечательно, если бы их «бизнес» не привлек внимание местного криминалитета. В Смоленске, как и в других городах и регионах Советского Союза, началось формирование «крыш» и организованных преступных группировок. Примитивный рэкет, грабежи и вымогательства уступали место четкому дележу территорий и сфер влияния. В первый же день работы таксистом к Павлову, высадившему своего первого клиента возле гостиницы «Центральная», подсел мужчина с золотыми коронками и, представившись Славцом, предложил свое покровительство на возмездной основе, то есть за деньги. Павлов сказал, что вообще-то он не местный, а коренной москвич, отправленный за 101-й километр.

— Под кем в Москве бабки зашибал? — строго спросил Славец.

— Слышал про Ермака? — с угрозой в голосе произнес Павлов, полагая, что имя его случайного попутчика, которого «весь варшавский рынок знает», произведет нужный эффект.

— Нет, не слышал. Из молодых, наверное. Ты мне «смотрящего» назови, под которым Ермак ходит — неожиданно потребовал Славец.

— Япончик — наобум, сказал Павлов, вспомнив кличку знаменитого одесского налетчика и анархиста Моисея Вольфовича Винницкого, погибшего в 1919 году от рук чекистов.

— Вопросов нет, «мАсквич». Если кто из молодых придурков будет приставать, скажи, что знаешь Славца — сказал местный авторитет, для которого кличка Япончик ассоциировалась отнюдь не с легендарной исторической личностью, а с вором в законе Вячеславом Кирилловичем Иваньковым, родившимся в Москве 2 января 1940 года. Удивительно, но после этого разговора Павлова действительно никто, в смысле рэкета, не донимал. Молодые хулиганы, бредящие тюремной романтикой, при одном только упоминании Славца сразу становились вежливыми, и, расплачиваясь за поездку, давали сверху щедрые чаевые. Основное время работы приходилось на поздний вечер.

Днем он чаще всего без определенной цели катался по городу и по живописным загородным местам вместе с сыном, которого Галина Павловна Стручкова ласково называла Дим Димычем. Вскоре и он сам стал его так называть. Архитектура и планировка Смоленска приводила Павлова в восхищение. Вот уж, действительно, «град на семи холмах». Не хотелось ему обижать родную Москву, но он вынужден был признать, что, по сравнению со смоленскими холмами, Ленинские (Воробьевы) Горы — так, колдобинка небольшая. Все высотные дома в Смоленске вынесены в Заднепровье, а многочисленные заводы-фабрики вообще расположены на самых окраинах. Так что, находясь хотя бы на минимальной возвышенности, можно видеть главы многочисленных церквей (их не меньше, чем в Суздали), зелень городских парков и лесных массивов. Доминанты городской панорамы — Соборный холм и Успенский Собор с постройками и фортификационными сооружениями — видны практически с любой точки города. Смоленск старше Москвы, ровесник Киева и Великого Новгорода. Две самых главных смоленских достопримечательности — Успенский кафедральный собор и хорошо сохранившаяся крепостная стена с узенькими бойницами и строгими башнями. Для осмотра стены Павлов уже первые дни своего пребывания в Смоленске вместе с сыном совершили длительную пешую прогулку по холмам и у Днепра. В величественном кафедральном соборе, повергнувшем его в трепет красотой и внутренним убранством, он не мог не налюбоваться на 12-ти ярусный иконостас высотой с девятиэтажный дом. Галина Павловна, сопровождавшая его в этой экскурсии, уговаривала послушать пение церковного хора, но он отказался, ибо это означало, что он будет присутствовать на службе. Не хотелось ему кривить душой, изображая из себя православного христианина. Они ограничились тем, что поставили свечи перед иконой Смоленской Богоматери Одигитрии (Путеводительницы) и отправились по своим делам. Зарабатывая за сутки иногда до ста рублей, Павлов не жалел денег на экипировку сына и даже с помощью нанятых мастеров (маляра, плотника и сантехника) сделал ремонт на кухне коммунальной квартиры.

Мастера побелили потолок и покрасили стены, сняли дверь и расширили проход, отгородили газовую плиту и мойку во внутренне обособленную секцию, отдельную от остального помещения, которое стало похоже на очень уютную столовую. Лишние вещи, захламлявшие прихожую, коридор и балкон, он перетащил в сарай (бывший коллективный дровяник) и полностью поменял проводку в ванной и в туалете. Надо сказать, его подвиги на хозяйственном фронте произвели на Галину Павловну даже большее впечатление, чем его сексуальные способности. О таком мужике: не пьющем, работящем и неутомимом в постели, — она могла только мечтать. 18 августа 1990 года, в субботу, они официально стали мужем и женой. Воспользовавшись связями Галины Павловны во властных структурах, они расписались, не дожидаясь положенного по закону двухмесячного срока со дня подачи заявления.

Их свидетелями была молодая пара — дальние родственники Галины Павловны, проживавшие в 60 км от Смоленска в городке Починок — том самом, про который великий русский поэт Александр Твардовский написал: «И еще доволен я, хоть смешна причина, что на свете есть моя станция Починок». Никаких торжеств по этому поводу они не устраивали, просто пообедали вместе со свидетелями в ресторане, а затем проводили их до железнодорожного вокзала и посадили в пригородную электричку.

Вечером, когда они сели за ужин, к ним в квартиру без предупреждения нагрянули гости. То ли Галина Павловна проговорилась, то ли сын, остававшийся «на хозяйстве», простодушно ответил кому-то по телефону: «Папка и мамка решили пожениться, и поэтому их нет дома», — это уже не имело никакого значения. Галину Павловну пришли сердечно поздравить ее коллеги по работе в обкоме комсомола и Доме детского и юношеского творчества. Гости явились с цветами, двумя тортами и шампанским, правда, пробыли недолго, где-то около часа: произнесли слова поздравления, познакомились с, наконец-то, объявившимся отцом Дим Димыча, попили чаю и тихонько разошлись, шокированные причиной длительного отсутствия Павлова и поразительным портретным сходством отца и сына.

— Зачем ты им представился, как таксист и бывший зек-рецидивист? Ты ведь геолог и журналист. Что теперь про меня будут говорить? Это же провинция! — упрекала Павлова его официальная супруга.

— Да, не получилось суаре — согласился Павлов и сразу перешел в наступление. — Мне, что надо было врать, будто я — Штирлиц или Робинзон Крузо?

— Сказал бы, что ты — геолог Павлов, освобожденный из китайского плена. Тот самый, которого показывали в программе «Взгляд» — сердилась Галина Павловна, признавая в глубине души, что врать нехорошо. И все-таки «суаре», а по-русски — вечеринка, состоялась, на следующий день, в воскресенье. Постаралась соседка по коммунальной квартире Марина Алексеевна Князева, в субботу, поздно вечером, вернувшаяся из отпуска (она гостила со своей шестилетней дочерью в городе Ржеве Тверской области у своей бабушки). Оказалось, что она и Павлов — старые знакомые, не видевшиеся двенадцать лет. Для него было настоящим сюрпризом узнать в бойкой темноволосой и черноглазой молодой женщине ту самую спортсменку Марину, рядом с которой он ночевал в спортзале средней школы на улице Красина накануне злосчастной командировки в Новосибирск. Галина Павловна, конкретно, про Марину ему ничего до этого не говорила, кроме того, что она — учительница физкультуры и мать-одиночка с вредными привычками. Их соседские отношения, скорее всего, были далеко не идеальные, поскольку при равном количестве детей они занимали неравную жилплощадь: Галина Павловна — две комнаты, а Марина — одну. То, что Галина Павловна вышла замуж за москвича, Марина Князева восприняла, как подарок судьбы, и не скрывала своей радости по поводу предстоящего, как она догадалась, переезда соседки с мужем и сыном в Москву с последующим освобождением для нее дополнительной жилплощади. Утром на кухне, во время завтрака, Марина вручила Галине Павловне свадебный подарок: обеденный сервиз на 12 персон — новенький, даже не распакованный. Сервиз достался ей после развода и раздела совместно нажитого с бывшим мужем имущества. Сказав Галине Павловне столько добрых слов, сколько она не сказала ей за два года совместного проживания в одной коммунальной квартире, Марина тонко намекнула на то, что презент было бы неплохо «обмыть»: пригласить в гости общих знакомых. Она имела в виду юных корреспондентов «Пионерской правды», которых Галина Павловна сопровождала в поездке в Москву в мае 1978 года. Разумеется, тех, кто сейчас в городе и располагает свободным временем. Предложение Марины показалось Галине Павловне достойным внимания.

У Павлова было такое же мнение, и он дал согласие на финансирование предстоящего мероприятия, желательно, как он сказал, в формате расширенного семейного ужина, тогда как Марина и Галина Павловна замахнулись на вечеринку, но не в пошлом, а в классическом значении этого слова. История слова «вечеринка» в литературном русском языке весьма показательна. Оно присутствует еще в Словаре Академии Российской (1789–1794 гг.), с толкованием «вечерняя беседа, дружеское вечернее собрание». У Пушкина читаем: «В начале 1812 года полк наш стоял в небольшом уездном городе, где мы проводили время очень весело. Помещики окрестных деревень обыкновенно приезжали туда на зиму, каждый день мы бывали вместе, по воскресениям танцевали у предводителя. Все мы, то есть двадцатилетние обер-офицеры, были влюблены, многие из моих товарищей нашли себе подругу на этих вечеринках; итак не удивительно, что каждая безделица, относящаяся к тому времени, для меня памятна и любопытна». Ясно, что под словом «вечеринка» Александр Сергеевич подразумевал вечернюю встречу соседей для делового общения, знакомства и танцев молодежи. Со второй половины XVIII века слово «вечеринка» приобретает более демократические интонации. В этом смысле весьма примечательна картина художника-реалиста Маковского с одноименным названием. За чайным столом и вокруг него при багровом свете керосиновой лампы сидят и стоят представители разных поколений русской интеллигенции и обсуждают «жгучий вопрос». Молодая девушка с некрасивым, но воодушевлённым лицом говорит речь. Её жадно слушают, горят глаза.

Кто рукоплещет, кто понурил голову в раздумье. Не вызывает сомнений, что изображенные на картине персонажи — члены подпольной революционной организации. А вот пример из Горького: «У Лютова будет вечеринка с музыкой, танцами, с участием литераторов, возможно, что приедет сама Ермолова» («Жизнь Клима Самгина»). В советское время слово «вечеринка» теряет былое величие и принижается до значения неофициального и неэлитарного мероприятия, в отличие, от «приема» или «банкета». Читаем у Эдуарда Лимонова:

«Патефон, чаще всего трофейный, с ручкой, подобной рукояти, которой заводились автомобили того времени, собирал вокруг себя офицеров и их жен так же верно, как позднее проигрыватель, а еще позднее магнитофон. Танцы под пластинки, разбавленные алкоголем, назывались запросто — „вечеринка“». Ближе к концу советской эпохи «вечеринка», это — уже сборище молодежи у кого-то на дому с громкой музыкой и танцами до упада, иногда с чем-нибудь еще более пошлым, что на сухом языке милицейских протоколов зовется «совместным распитием спиртных напитков» с конкретизацией криминальных последствий. Татьяна Жуганова пишет: «В доме у Бориса гремела музыка. Почти весь класс собрался на вечеринку. Нарядные девчонки, такие непривычные и вдруг такие все красивые, хлопотали у стола и приглашали растерянных и присмиревших мальчишек. Всё шло по программе. Шутки, игры, загадки, танцы.

Сначала многие стеснительно жались в уголке, но после выпитого вина веселье стало шумным. Количество спиртного незаметно пополнилось.

Программа праздничного вечера вскоре была напрочь забыта. Кто-то уединялся и решал свои душевные проблемы, кто-то просто приклеился к столу и не собирался его покидать ни на минуту, кто-то танцевал, забыв про отдых». («Вечеринка») В настоящее время для обозначения вечерней встречи сослуживцев и прочих компаньонов, с целью совместного общения, все чаще употребляют заграничное слово «корпоратив», который, в зависимости от дрескода, то есть формы одежды собравшихся, подразделяется на две категории: «prim» — чопорный и «daft» — придурковатый. Не секрет, что руководители компаний посредством корпоративных вечеринок и праздников стремятся стимулировать своих подчиненных к командной работе и сократить текучесть кадров. Профессиональные устроители «корпоративов», в зависимости от бюджета, предлагают самый разнообразный сценарий их проведения, вплоть до катания на коньках в разгар знойного лета, или пляжную дискотеку посреди суровой зимы. По желанию заказчика каждую корпоративную вечеринку можно сделать чуть более консервативной, или гораздо более зажигательной, неожиданной и совершенно отвязной. Вечеринку, которую организовали Галина Павловна и Марина, в соответствии с современной терминологией, следовало бы отнести к категории «prim», поскольку приглашенные на нее гостьи надели свои лучшие вечерние платья и сделали прически и макияж. На встречу с московским другом, вернувшимся из «китайского плена», пришли почти все: Лена Водонаева, Нина Петрова, Валентина Глушенкова (с мужем), Тамара Романова и Людмила Резник (с мужем). Не хватало только Нары Агикян, трагически погибшей во время страшного землетрясения в Спитаке на второй день после своей свадьбы. За нее, молча, они осушили первый бокал. Из бывших юных корреспондентов «Пионерской правды» профессию журналиста выбрала только Нина Петрова, в 1985 году окончившая журфак Ленинградского университета. Валентина Глушенкова и Людмила Резник окончили медицинские институты и работали врачами, как и их мужья. Елена Водонаева и Марина Князева трудилась на ниве народного просвещения. Тамара Романова стала инженером и работала на Смоленской АЭС, которую, кстати, строил и вводил в эксплуатацию покойный отец Галины Павловны Стручковой — орденоносец и заслуженный работник Министерства среднего машиностроения СССР. Для уравновешивания количества представителей мужского и женского пола Марина Князева по согласованию с Галиной Павловной пригласила на вечеринку своего ухажера — оператора местного телевиденья, который привел с собой двух товарищей: музыкантов местной филармонии, один из которых очень неплохо играл на флейте, а второй на гитаре. Само застолье проходило в самой большой комнате, которую Галина Павловна называла гостиной. На столы по обычаям того времени хозяева выставили все съестные припасы и алкогольные напитки, имевшиеся в наличии. Гости тоже пришли не с пустыми руками: кто с бутылкой водки, кто с дефицитными продуктами и кондитерскими изделиями. В общем разговоре за столом солировала Нина Петрова. Ей была предоставлена роль тамады, с которой она, по мнению Павлова, справилась на «отлично». За годы, прошедшие со дня их знакомства, она превратилась в настоящую секс бомбу, но при этом еще и поумнела.

На все его вопросы она отвечала с юмором и тонкой иронией, например:

— Петрова, ты замужем?

— Нет.

— А почему?

— Да я и не знаю… И пробуют, и хвалят, а не берут! Общаясь с Леной Водонаевой, он, напротив, испытывал некоторую неловкость. Она, конечно, сильно изменилась: не то, чтобы похорошела, а очень даже похорошела, и выглядела моложе своих 25-ти лет. От соседки Марины он уже знал, что она окончила факультет иностранных языков МГПИ имени В.И.Ленина, на пятом курсе вышла замуж за сокурсника-москвича, однако по причине бытовых неурядиц (она жила с мужем в одной квартире с его родителями) ее семейная жизнь не сложилась. Через год после рождения дочери Ани она подала на развод, забрала ребенка и вернулась в Смоленск, несмотря на хорошие перспективы поступления в аспирантуру. В разговоре с ним она призналась, что часто о нем думала и даже разыскала его московский адрес и номер домашнего телефона. Про то, что она приезжала к нему домой и познакомилась с его отцом Василием Дмитриевичем, Лена из скромности промолчала. В половине восьмого вечера к Павлову подошел Дим Димыч и сказал, что его просит к телефону какой-то мужчина, судя по голосу, большой начальник. Он подумал, что это, наверное, его старший брат Сергей, но, когда он взял трубку и услышал знакомый голос Юрия Николаевича Цибикова, ноги его подкосились и он почувствовал, что ему не хватает воздуха.

— Завтра, в 9.30. я прилечу в Смоленск. Встречай меня у трапа в аэропорту «Южный». Тем же бортом я вернусь в Москву. Пока ситуация под контролем. Следи за собой и не поддавайся панике — сказал Цибиков и после этого в трубке раздались короткие гудки. Павлов вышел на балкон полной грудью вдохнул свежий воздух.

Только что прошел сильный, но короткий дождь. Вечернее небо освобождалось от туч, позволяя заходящему солнцу бросить на землю прощальные лучи света. Где-то он уже видел такую картину с высоты окна третьего, как и сейчас этажа, но только внизу под окнами находился не вытоптанный пустырь, а аккуратно разбитые клумбы и молодые сосенки. Из гостиной полились звуки флейты, зазвучала гитара, и он услышал незнакомую ему песню на стихи поэтессы Дины Пеньяранда:

Пела Лена Водонаева. Кто же еще?

VI

С утра над гражданским аэропортом «Южный» города Смоленска стоял густой туман. Часам к десяти туман рассеялся и приподнялся.

Образовалась так называемая облачность приподнятого тумана высотой 150–200 метров, через которую со второй попытки проскочил и благополучно приземлился реактивный пассажирский самолет ЯК-40. Пассажиров, прибывших из Москвы, было немного — человек десять, а встречающих и того меньше. Через пролом в заборе Павлов въехал на автомобиле «Жигули» на аэродром и вырулил к бетонной взлетно-посадочной полосе. Увидев Цибикова, сходящего с трапа самолета, Павлов вылез из машины и помахал ему рукой. Они поздоровались, крепко обнялись и смахнули скупые мужские слезы.

Цибиков сказал, что у него в запасе около часа, и предложил куда-нибудь недалеко отъехать, чтобы не привлекать к себе внимание.

Через тот же пролом в заборе Павлов вырулил на шоссе и, проехав три километра, остановился на обочине у березовой рощи и заглушил мотор.

Накрапывал мелкий дождь, поэтому из машины они решили не выходить. Коротко расспросив Павлова о его нынешней жизни, Цибиков перешел к основной теме. Начал он с печального известия о том, что похороны Игоря Юрьевича Ситникова состоялись 9 августа на сельском кладбище в Подмосковье, неподалеку от больницы имени В.И. Яковенко, в которой он работал. На опознание своего сына Цибиков прилетел в Брест 4 августа и пробыл там несколько дней. Невинно убиенного доктора Ситникова обнаружили польские пограничники, так как поезд Москва-Варшава успел пересечь государственную границу. Вагон, в котором произошло преступление, естественно, был отцеплен от состава, и начались следственные мероприятия. Проводник вагона пан Кшиштов был обнаружен с переломанными ногами возле железнодорожного полотна на советской территории, и его сразу взяли в оборот органы госбезопасности. Между советской и польской стороной начались переговоры о совместном расследовании. Следствие, по словам Цибикова, еще не закончилось. Далее, он сообщил, что двое подозреваемых: проводник вагона пан Кшиштов и гражданин Ермаков, — содержатся в следственных изоляторах, причем, первый в Бресте, а второй в Терасполе. Третий подозреваемый — гражданин Горбунков — объявлен в международный розыск. Его фоторобот, составленный по описаниям свидетелей и подозреваемых, разослан по всем приграничным отделениям советской милиции и польской полиции.

— Вас Наденька Навротилова узнала, а моего сына Игоря, вероятно, приняла за меня — сообщил Цибиков самую неприятную для Павлова новость. «Кто же убийца?! Ермак? Проводник? Зачем?!», — расстроился Павлов, и, в свою очередь, рассказал Цибикову о том, как он нашел на полу купе брошенный убийцей пистолет Макарова с глушителем, вытолкнул из вагона проводника и на ходу спрыгнул с поезда вслед за ним.

— Это вы правильно сделали, что выбросили проводника на территории СССР. На допросе пан Кшиштов сознался, что работает на польскую контрразведку, и что принял вас за советских шпионов — похвалил его Цибиков.

— Значит, убийца — профессионал. Убив Игоря, он бросил пистолет, чтобы меня подставить и спровоцировать международный скандал — пришел к выводу Павлов, и почувствовал, как у него защемило сердце.

— Настоящего убийцу польские власти ни за что не выдадут. Им проще свалить все на вас или на Ермака. К тому же в багаже гражданина Ермакова при повторном досмотре польские таможенники обнаружили кокаин, правда, немного грамм двести. Наркотик был спрятан в надувной резиновой лодке — сообщил Цибиков новые интересные подробности о бывшем попутчике.

— Да, не повезло мужику! — посочувствовал Павлов Ермаку.

— Пану Кшиштову с переломанными ногами не легче — Цибиков напомнил Павлову о том, что он причинил вред здоровью человека, и ему стало стыдно.

— Я в уголовном розыске? — спохватился Павлов и почувствовал себя в холодном поту.

— Именно из-за этого я к вам в Смоленск и прилетел — сказал Цибиков и открыл портфель-дипломат. Для того чтобы создать Павлову алиби, бывший капитан госбезопасности привез ему новые документы. Нетрудно догадаться, какие именно. Сложнее всего, оказалось, изъять у его бывших родственников его паспорт, но Цибикова неожиданно выручил подполковник Мурадов, который вызвал Сергея Павлова и его жену Полину Гудкову в Генеральную прокуратуру и пригрозил возбуждением против них уголовного дела. Для всех своих родственников по прежней биографии Павлов по-прежнему находился в «очень тяжелом состоянии» в больнице имени В.И. Яковенко. Как дальше выкручиваться из этой ситуации Цибиков себе не представлял и надеялся на русско-бурятское «авось». Сказать Павлову всю правду о нем и о его погибшем брате-близнеце Цибиков не решался, поскольку, как подсказывал ему многолетний врачебный опыт, это могло привести к резкому обострению болезни и полной амнезии.

— Владельца этого аусвайса, как и вас, звали Дмитрием Васильевичем Павловым. Таким образом, в подлоге вас никто не заподозрит — с этими словами Цибиков протянул ему паспорт гражданина СССР, из которого тот с удивлением узнал, что его полный тезка — уроженец города Москвы, появившийся на свет, также как и он, 2 марта 1953 года. Вот, только выдан был документ другим отделением милиции, и адрес места прописки, соответственно, был другой. С фотографии на Павлова смотрело хмурое и бородатое лицо, весьма похожее, но все же — не его, да и подпись очень сильно отличалась от той, которой он имел обыкновение расписываться. Вслед за паспортом Цибиков передал Павлову диплом об образовании и нотариально заверенную копию трудовой книжки. Согласно первому документу полный тезка Павлова окончил в 1976 году Московский горный институт по специальности горного инженера по технологии и комплексной механизации подземной разработки месторождений полезных ископаемых. Последняя запись в копии трудовой книжки о приеме на работу была датирована 1 сентябрем 1989 года. Запись об увольнении отсутствовала, следовательно, этот человек продолжал числиться ведущим инженером 1-го управления Министерства геологии СССР. Что-то показалось Павлову в перечне мест работы владельца трудовой книжки очень знакомым, да и диплом об образовании — вовсе не чужим, словно он когда-то держал его в руках. Перехватив его испуганный и удивленный взгляд, Цибиков быстро приставил к кончику своего носа указательный палец, и за доли секунды, пока Павлов соображал, что бы это могло означать, ввел его в состояние гипноза и заставил забыть о Горном институте и Министерстве геологии СССР. Убедившись в том, что внушение подействовало, Цибиков продолжил инструктаж:

— Завтра вас вызовут в областную прокуратуру. Повестку сегодня во второй половине дня вам доставит участковый оперуполномоченный капитан Касаткин. Смоленская милиция опознала вас в разосланном фотороботе пропавшего пассажира IV вагона международного поезда «Полонез». Но это еще не все. Там же должна состояться ваша очная ставка с гражданкой Навротиловой, которая утверждает, что Семен Иванович Горбунков и московский журналист Дмитрий Павлов, это — один и тот же гражданин. Свои подозрения она изложила в письменном виде и передала адвокату гражданина Ермакова. Короче говоря, гражданка Навротилова сегодня должна приехать в Смоленск вечерним поездом. Скажите следователю, что видите ее впервые, а для доказательства предъявите ваши новые документы.

— Галю, мою жену, допрашивать не станут? — испугался Павлов.

— Зачем? Вы заранее договорились с Галиной Павловной о том, что 3 августа встретитесь в Минске, чтобы решить вопрос о дальнейшей судьбе вашего общего сына: расти ему дальше без отца или все-таки с отцом. Вопрос очень актуальный, поскольку у мальчика начался переходный возраст — подсказал Цибиков «железную причину» появления Павлова в Смоленске. Поговорив о поведении на опознании и на допросе, Цибиков перешел к другой теме: о Светлане Викторовне Олениной. Он полагал, что, с учетом изменившегося семейного положения, Павлову во Франции делать нечего; надо семью кормить и ребенка воспитывать. Павлов был с ним полностью согласен, но ему также важно было знать, когда ему можно будет возвратиться в Москву.

— Скоро у нас в стране такой бардак начнется, что мало никому не покажется. Я бы посоветовал вам в Москву не торопиться. Ваш старший брат Сергей — интеллигентный и порядочный человек, из родительской квартиры вас не вышвырнет — заверил его Цибиков, хорошо разбиравшийся в людях. Он уже имел информацию о том, что неродной брат настоящего Павлова и его жена Полина быстро прописались в отцовской квартире в «генеральском доме» на Ленинградском проспекте и сменили дверные замки. Ему об этом сообщила по телефону Людмила — двоюродная сестра настоящего Павлова. Она даже пожаловалась ему на то, что эти подлые люди (брат и невестка) подговорили кого надо: соседей, участкового оперуполномоченного и врачей из поликлиники, — о срочном вызове скорой помощи и милиции в случае, если «психически ненормальный» Павлов начнет биться в дверь и пытаться ее выломать. Дальше, очевидно, должен был повториться прежний сценарий: помещение Павлова в лечебное заведение закрытого типа и применение лекарственных препаратов, довершающих разрушение психики. Время встречи подходило к концу. Поглядывая на часы, Цибиков сказал, что в смерти доктора Ситникова может винить только себя. Не следовало ему затевать эту поездку в Варшаву, а еще раньше — поступать службу в органы госбезопасности. Павлов еще раз принес Цибикову глубокие соболезнования и спросил, можно ли ему приехать в больницу имени Яковенко на сороковой день смерти Игоря Юрьевича.

— Я не могу вам этого запретить, но ваше появление может вызвать нежелательную огласку — вежливо отсоветовал ему Цибиков.

— Тогда я закажу в Свято-Успенском соборе молебен об упокоении боярина Георгия — со слезами на глазах произнес Павлов.

— Ну, как скажешь, о инфаркт моего сердца — согласился Цибиков и взглянул на часы. До отлета осталось 15 минут. Цибиков своевременно прошел регистрацию, но по метеоусловиям в московском аэропорту «Домодедово» обратный вылет пассажирского ЯК-40 задерживался. Павлов предложил зайти в буфет и выпить по чашечке кофе. Цибиков отказался, пошутив в стиле профессора Преображенского:

— Не люблю я кофе в привокзальных заведениях. Не люблю, уж не посетуйте… В неказистом здании смоленского аэропорта, похожем на сарай, было многолюдно. Можно было подумать, что в ожидании вылета здесь столпились пассажиры с разных рейсов, но на самом деле все они торопились попасть в Москву, поскольку вечерний рейс по каким-то техническим причинам был отменен. Павлов и Цибиков присели на лавочку возле окна и продолжили разговор по интересующим их вопросам. Павлов хотел знать, что ему дальше делать с документами, которые привез ему Цибиков. Хранить при себе, уничтожить или вернуть?

— Оставь их у себя, может еще пригодятся — посоветовал Цибиков, неожиданно перейдя на «ты».

— Что произошло с человеком, моим полным тезкой, которому эти документы принадлежали, если это не секрет? — задал Павлов очень щекотливый для их обоих вопрос.

— Не секрет. Он умер, не приходя в сознание после долгой и продолжительной болезни — мрачно произнес Цибиков, но по его тону, Павлов понял, что это не совсем так Потом они говорили о разных пустяках, в частности, о деле, которое Павлов безуспешно пытался организовать в Смоленске. Цибиков обещал ему помочь, используя старые служебные связи. Они также договорились о том, что будут немедленно ставить друг друга в известность обо всем, что связано с убийством доктора Ситникова. В половине двенадцатого дежурная объявила о посадке, и пассажиры человек 80 столпились у стойки выхода на аэродром. Павлов был в шоке, думая — куда же все поместятся?! Цибиков, улыбаясь, со знанием дела объяснил, что сначала посадят тех, кто с билетами на утренний рейс. Потом с билетами на вечерний рейс. Потом те, кто вообще хоть с какими-нибудь билетами. Далее «зайцы». Сам ЯК-40, по его словам, модернизирован путем установки 4 лишних кресел в багажнике. Итог: в салон, как в трамвай, набьются человек 70, из которых, как минимум, человек 30 лишних.

— Это же страшный перегруз! — ужаснулся Павлов.

— Ничего подобного! Это — наша норма. Тут главное взлететь и набрать эшелон, то есть маршевую высоту — рассмеялся Цибиков и, похлопав Павлова по плечу, протиснулся в толпу. Весь день Павлов пребывал в сильном волнении. В голову лезли навязчивые мысли о том, что борт, на котором Цибиков улетел, разбился. Вечером, не выдержав, он позвонил в Москву. Доктор оказался дома, шутил и просил не зацикливаться на теме смерти.

— Все мы когда-нибудь умрем: кто-то раньше, кто-то — позже, и хотя бы по этой причине нам не следует отравлять друг другу жизнь — сказал Цибиков, выслушав его признание о том, что после смерти Игоря Юрьевича он совсем потерял веру в людей и в торжество гуманизма. В самом конце разговора Цибиков, утешая его, процитировал стихи дореволюционного поэта Якова Полонского:

В ту же ночь Павлов опять видел сон, в котором он проживал жизнь дельфина и терялся в догадках, что бы это значило. Позднее он прочитал, что ранние христиане считали, что именно дельфин проглотил Иону, и только позже на эту «почетную должность» утвердили кита. Одно время дельфин олицетворял образ Иисуса Христа.

Если художник хотел иносказательно обозначить распятие Иисуса, он изображал дельфина, нанизанного на якорь или трезубец. С другой стороны, дельфин был аллегорией Воскресения Христа. В средневековой Европе дельфина можно было увидеть на гербах знатных людей — в первую очередь наследников французского престола. Вообще дельфин был весьма популярен как символ, имевший довольно много толкований. Это был знак осторожности и предусмотрительности. Также дельфин традиционно обозначал морской дух, силу, свободу и благородство. Легендами овеяно прошлое дельфинов. Согласно гипотезе, 5–7 млн. лет назад это было парнокопытное животное, которое с суши ушло в море, а грудной плавник дельфина на рентгеновском снимке — точный скелет пятипалой кисти, схожей с кистью человеческой руки. Странные сны, в которых Павлов ощущал себя дельфином, с точки зрения психоанализа, вероятно, замещали в его подсознании вытесненные Доном Аурелио паттерны долговременной памяти. Теперь он был переполнен впечатлениями обыденной жизни другой личности, смутно подозревая о том, что параллельно с ним в каком-то другом времени остался очень близкий и похожий на него человек, и это — он сам, или его точная копия — дубликат. Частенько, набирая номер телефона, он попадал то в Министерство геологии, то к незнакомым людям, которые, услышав его голос, бросали трубку или напряженно молчали. Как-то раз, когда он приезжал из Смоленска в Москву по делам, какие-то случайные прохожие приняли его за другого гражданина, а потом, сконфузившись, торопливо извинились и, отойдя, кажется, даже перекрестились.

VII

6 апреля 1991 года в Смоленск по туристической визе на несколько дней приехала мадам де Терлен (Светлана Викторовна Оленина). Она знала причину, по которой Павлов не смог приехать в Варшаву, и искренне переживала по поводу гибели доктора Ситникова. За годы, прошедшие со дня их последней встречи в Новосибирске, она очень сильно изменилась. Изменились ее манеры, и внешность, и настроение, и вообще все… В «бесследное исчезновение» Павлова Оленина не поверила, так как знала о том, что он выбросился с третьего этажа из окна дома на улице Золотодолинская. С отчетом о вскрытии трупа гражданина Павлова, как документом совершенно секретным и особой важности ее не ознакомили по причине отсутствия у нее допуска. Не знала она и о том, что на протяжении более десяти лет его труп хранился в холодильнике морга секретного военно-медицинского учреждения. После того, что она сама пережила во время клинической смерти 18 мая 1978 г. в Новосибирске, отравившись непонятно чем, ей казалось, что Павлов промыслом Божьим был спасен, а затем, как и она, возвращен к предыдущей жизни в назидание за гордыню и безверие. Павлов и его супруга Галина встретили мадам де Терлен в полдень на железнодорожном вокзале и после полуторачасовой ознакомительной экскурсии по городу на автомобиле «Жигули» первой модели отвезли ее в гостиницу «Центральная», в которой французская туристическая компания TerreEntiere забронировала для нее номер люкс. По дороге Светлана Викторовна рассказала о своих планах на сегодняшний день, неожиданно, попросив их сопровождать ее на торжественном пасхальном богослужении в Свято-Успенском кафедральном соборе. Павлов, нехотя, согласился и, в свою очередь, предложил отметить их встречу обедом в ресторане «Днепр» на ул. Глинки, где он заказал столик. Однако его приглашение мадам де Терлен вежливо отклонила, сославшись на пост, который, по ее словам, она строго соблюдала с февраля месяца. Так, Павлов узнал, что бывший старший лейтенант госбезопасности стала верующей, и отнесся к перемене ее мировоззрения с большим сочувствием. Пасха в 1991 году была особой, поскольку совпала с Благовещением — праздником, посвященном воспоминанию о радостном дне, когда Архангел Гавриил возвестил Деве Марии о зачатии и о рождении Ею Богомладенца Христа. Между Благовещением и Рождеством Христовым — девять месяцев, то есть срок вынашивания ребенка. Кириопасха (или Господня Пасха) происходит, примерно, один-два раза в столетие и в следующий раз повторится только в 2075 году.

* * *

Задолго до начала торжественной литургии в Свято-Успенский кафедральный собор — один из огромнейших и величественнейших храмов России — стали стекаться прихожане и паломники, прибывавшие в Смоленск отовсюду, даже из соседней Белоруссии. За полчаса до полуночи внутреннее пространство собора — более 2000 кв. метров — было полностью заполнено людьми. В годы «воинствующего атеизма» пойти на Пасху в храм мог только человек крепкой веры, готовый за эту веру пострадать, но теперь, благодаря горбачевской «перестройке», «гласности» и «новому мышлению», многое изменилось.

Светлану Викторовну Оленину, которая не была в СССР уже много лет, особенно поразило присутствие на богослужении большого количества молодежи и людей среднего возраста. Галина Павловна рассказала гостье из Франции все, что она знала об истории Свято-Успенского собора и его достопримечательностях и святынях: чудотворной иконе Божией Матери «Одигитрии» и старинной плащанице. Говорила она шепотом, чтобы не смущать молитвенного благоговения присутствующих, слушающих священников, которые с высокой кафедры попеременно читали отрывки из «Деяний Апостолов».

Вскоре к их группе присоединились Лена Водонаева и Нина Петрова.

Женщины подошли к супругам Павловым, чтобы поздороваться, но, узнав, что с ними настоящая иностранка, да еще француженка, повели себя, как истинные провинциалки — невероятно любопытные и словоохотливые.

Лена Водонаева с удовольствием заговорила с мадам де Терлен по-французски, давая понять, что мечтает познакомиться с ней поближе. Раздраженный пустой женской болтовней, Павлов почувствовал себя неуютно, и, выждав подходящий момент, оставил общество мадам де Терлен, чтобы вздохнуть свежего воздуха и перекурить. На площади перед собором тоже было немало народу. Кто-то поджидал своих родственников и знакомых, кто-то, встретив их, после обязательного троекратного целования, оживленно беседовал. Паломники из других городов собирались в группы и очень живо обсуждали проблемы временного размещения и предстоящего отъезда. Многие из них были с дорожными сумками и котомками, так как, очевидно, прибыли прямо с вокзала. Пожилые и молодые женщины переобувались и повязывали на головы платки. Мужчины счищали щепками с сапог и ботинок приставшую к ним грязь. В отличие от прежних лет, в окрестностях собора не наблюдалось ни усиленных нарядов милиции, ни оцепления дружинников, препятствующих проходу в храм нетрезвых граждан и несознательной молодежи пионерского и комсомольского возраста. Вечер был малооблачный, прохладный (около 5 градусов выше нуля) и невероятно тихий. В тусклом свете фонарей блестели весенние лужи. Не спеша, проходя от одной группы людей к другой, Павлов настороженно прислушивался: а что народ православный говорит? Народ говорил практически обо всем. Даже о кино. Но больше, все-таки, люди говорили о вере, о Кириопасхе, о стране и о грядущих переменах, которые многих пугали и тревожили:

— «Если Благовещение приходится на Лазареву субботу, то не имеет попразднства. А если Благовещение бывает в Страстную или Светлую седмицы, то не имеет ни предпразднства, ни попразднства, а празднуется один день». …

— «Ах, что делается, СССР растаскивают! Мы советскими потому и назывались, что совесть у людей была. А теперь ни совести, ничего. Одни бесы и кооператоры кругом!» …

— «А был и хороший сон, будто сверху в детской зыбке спускается светящаяся женщина и рукой манит: садитесь в зыбку, я вас спасу.

Может, и вправду спасемся? И страна наша спасется?» …

— «Ты не думай, новой войны не будет, а будет Великий Суд, с неба станут камни падать, всех грешников убьет, и начнется новое размножение». …

— «Они меня даже к батюшке в церковь водили — беса изгонять. Или демона? Не помню уже. Ух, как меня ломало! Демон то здоровущий был, как удафф. А вредный — хуже бабы. Выходил через… Да, ладно, что уж теперь вспоминать». …

— «В гороскопе Ленина Марс в соединении с Нептуном. По этому пути и шла его карьера. Нептун — идеология, Марс — разрушение. Ленина надо обязательно похоронить. Но произойдет это не ранее 2010 года. К этому времени Уран войдет в созвездие Овна, и начнется очищение». … К Павлову подошел пожилой бородатый мужчина в куртке типа «Аляска» с капюшоном, и, извинившись, попросил закурить. Он угостил его Marlboro, который ему в количестве двух блоков привезла в подарок Оленина. Мужчина, с наслаждением затянувшись, признался, что таких сигарет никогда не курил, хотя часто видел их в заграничных фильмах. Они познакомились и разговорились. Виктор Степанович, — так звали его нового знакомого, — приехал в Смоленск из Тулы, до выхода на пенсию служил бортмехаником в полку стратегической авиации, а в последние три года с такими же, как он, энтузиастами в летний период занимался восстановлением храмов земли Русской.

— Знаешь, — признался он, — я в 1987 году на собственные средства и своими руками возвел купол на одной из Архангельской церквей, в которой венчались мой дед и бабка, и помогал много еще где, в частности на Валааме, и отнюдь не из уважения к попам. Мне просто нравилась красота. И до сих пор нравится. Пусть попы начнут хотя бы нормальным языком с людьми разговаривать, а то животы отрастили до пола, видимо, на постах, и занимаются, хрен знает чем. Я только одного священника уважаю — отца Владимира, который с нами, засучив рукава, раствор цементный месит, по лесам и болотам ходит и наших военных в безымянных захоронениях отпевает. Их разговор привлек внимание двух молодых людей с румяными лицами и жиденькими бородками, одетых в длинные черные рясы — то ли семинаристы, то ли послушники. Молодых людей духовного звания возмутило нелицеприятное суждение Виктора Степановича о священнослужителях, и они принялись доказывать ему, что в нем засела гордыня и, наверное, что-то еще, что на нормальном человеческом языке называется религиозным невежеством.

— Ладно, ладно, каюсь и беру свои слова обратно — добродушно посмеиваясь, стал отбиваться от них Виктор Степанович, и затем, обращаясь к будущим священникам, неожиданно, спросил:

— Кириопасха, это — знамение или случайное совпадение дней церковного календаря? Молодые люди в рясах ничего определенного сказать не смогли, и тогда Виктор Степанович поразил их и Павлова знанием «белых пятен» отечественной истории:

— Последний раз «двойная» Пасха была в 1912 году. В тот год, — и об этом еще помнят старики в Архангельщине, Вологодчине и на Вятской земле, — ждали Апокалипсис: многие люди древнеправославной веры одевались в белые саваны и сами ложились в колоды — в ожидании смерти. Иные бежали в леса. Число скрытников по Печоре и Двине увеличилось в три раза. Было от чего прятаться, ведь спустя два года началась германская война, а еще чрез три года явился «антихрист» вместе с революцией. Тогда дошла очередь и до святых книг. Люди стали зарывать их в землю, опасаясь, что слуги антихристовы их конфискуют и сожгут… В половине двенадцатого ночи Павлов и его новый знакомый уже находились в северо-западном пределе собора и наблюдали за тем, как священник, стоявший перед Царскими вратами алтаря, читает канон Великой субботы, посвященный погребению Христа Спасителя. Затем произошел яркий запоминающийся момент, когда священнослужители после слов: «Воскресни Боже, суди земли, яко ты наследиши во всех языцех», — поменяли тёмные облачения на светлые ризы, и дьякон, подобно ангелу, сообщившему жёнам-мироносицам о воскресении Христа, вышел в белых блистающих одеждах и стал читать Евангелие уже о воскресении. Ровно в полночь из алтаря раздалось негромкое пение первого пасхального песнопения: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити».

Мгновение спустя, с колокольни грянул торжественный благовест, возвестивший о наступлении великой минуты светоносного праздника воскрешения Христова. Священнослужители с Крестом, светильниками и фимиамом вышли из алтаря и вместе с православным народом с зажженными свечами в руках отправились с пением: «Воскресение Твое, Христе Спасе…», — вокруг собора на Крестный ход. В Пасхальном богослужении есть особенно яркие, ключевые моменты, которые надолго остаются в памяти каждого участника торжеств — и священнослужителя, и простого богомольца. На Павлова особое впечатление произвело исполнение церковным хором пасхального канона и Огласительное слово святителя Иоанна Златоуста, которое прочитал сам Владыка митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл. …Шествие остановилось у входных дверей храма, символизирующих запечатанный гроб Господа Иисуса Христа, и началась пасхальная утреня. Грянул знаменитый пасхальный тропарь: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав». Во время пения митрополит Кирилл несколько раз возглашал: «Христос воскресе!», — на что православный народ громкоголосо и с воодушевлением отвечал: «Воистину воскресе!» Затем хор запел особенным, веселым пасхальным распевом канон Пасхи: «Воскресения день, просветимся людие, Пасха, Господня Пасха, из смерти бо к жизни и от земли к небеси Христос Бог нас возведе, победную поющия…». У Павлова осталась одна свечка, и он решил ее возжечь, чтобы не уносить с собой. Он остановился у первой, попавшейся на глаза, иконы. И встал перед ней… Это оказался узнаваемый образ Николая Чудотворца. Не успел он прошептать слова заветного желания о спасении Родины, как в груди, чуть выше солнечного сплетения, что-то вдруг, нет, не вспыхнуло и не затеплилось даже, а, может быть, приоткрылось. И оттуда по телу, пошли волны: тёплые, сладкие, мерцающие, блаженные волны. Ему, вдруг, стало так легко, как будто всё вокруг то ли исчезло, то ли, наоборот, наконец, по настоящему проявилось. В половине четвертого утра литургия закончилась. Некоторые паломники начали разговляется уже за оградой собора — чарочкой, яичком, куличиком… Местные прихожане спешили домой к праздничному столу. Знакомые и незнакомые люди, троекратно целовались и обменивались взятыми заранее из дома крашенными яичками: «Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!» Весело и громко гудели колокола.

На город опускался густой туман. Нина Петрова пригласила супругов Павловых и мадам де Терлен разговляться у нее, а точнее говоря — у ее родителей, проживавших в частном секторе в районе железнодорожной больницы. Она просила так искренне и непосредственно, что пришлось согласиться. Ехали в «Жигулях» по разбитому асфальту впятером. На заднем сидении — Нина Петрова, Лена Водонаева и Галина Павловна. Светлана Викторовна заняла место впереди рядом с Павловым. Пожилые родители Петровой: Сергей Иванович и Зинаида Дмитриевна, — встретили их с исконным русским радушием, и угостили всем, чем были богаты. Кроме традиционной пасхи и куличей гости отведали слоеный рыбный пирог, кулебяку, пирожки из дрожжевого, сдобного, слоеного теста с начинкой из рыбы, риса и яиц. Вся выпечка была приготовлена в русской печи, и от этого, наверное, была невероятно вкусной.

Домашние вина, овсяная брага и самогон, по мнению мадам де Терлен, превосходили все русские напитки (алкогольные и безалкогольные), которые она дегустировала в знаменитом парижском ресторане Dominik на rue Brea. После разговения женщин потянуло на сон. Павлов же отправился домой и через пару часов вернулся назад вместе с Дим Димычем, Мариной Князевой и ее дочкой Светланой. К его приезду Сергей Иванович успел протопить баню, в результате посещения которой Павлов почувствовал себя так превосходно, что спать ему совершенно расхотелось. Едва обсохнув, он попросил у хозяев какую-нибудь мужскую работу, например, дров наколоть или забор править, но ему сказали, что в праздник работать грех и предложили осмотреть домашнюю библиотеку, которую начал собирать еще дед Нины Петровой — истинный русский интеллигент и настоящий земский врач. Библиотека на две трети состояла из миниатюрных томиков русской и зарубежной классики и редких изданий Твардовского, Исаковского, Рыленкова, Яшина, Грибачева и Смелякова. Открыв наугад книжку стихов Михаила Исаковского «Провода в соломе» 1927-го года издания, Павлов прочитал стихотворение «Апрель в Смоленске» и сразу догадался, что оно тоже посвящено Пасхе:

В гостеприимном доме Петровых Павлов и Компания задержались допоздна: обедали под открытым небом во дворе, куда вынесли столы и лавки, раскочегарили старинный медный самовар, а вечером жарили шашлыки из свежей баранины, которую привез из деревни младший брат Зинаиды Дмитриевны Николай. Как в пасхальное воскресение и положено, гости пили и ели до отвала, шутили, пели старинные русские песни и плясали под гармонь и балалайку. В половине десятого вечера Павлов доставил мадам де Терлен, уставшую и довольную, в гостиницу «Центральная». Прощаясь с ним до завтрашнего дня, который они посвятили посещению истоков Днепра, Светлана Викторовна призналась:

— Знаешь, у меня из детства остались воспоминания о Пасхе, как о каком-то секретном празднике. Вроде все вокруг готовятся, яйца красят, куличи пекут, но поздравляют друг друга как-то втихаря… Я к такому шумному «Христос воскресе» все никак привыкнуть не могу.

Мне это кажется совершенно невероятным!

* * *

По дороге к истоку третьей по величине реки Европы и обратно Павлов и Светлана Викторовна получили возможность поговорить о многом, что их волновало, хотя и не обо всем. Их, очевидно, смущало присутствие Дим Димыча, который с ревом напросился взять его с собой. Галина Павловна и Марина Князева помогли мадам де Терлен экипироваться в соответствии с погодными условиями и весенней распутицей. На случай вынужденной остановки путешественники запаслись провизией и даже взяли с собой спальные мешки. Светлана Викторовна, живо и с юмором, рассказала Павлову о своей учебе и нелегкой жизни мигранта из далекой Финляндии по фамилии Паасилинна (дословно переводится как «каменная крепость»), под которой она пять лет проживала в США. Вначале она изучала экономику (в Колумбийском университете), но поняла, что это не то, и взялась за антропологию и этнографию (в Принстоне). Денег на жизнь катастрофически не хватало, так как за учебу приходилось выкладывать порядка $25–30 тысяч в год. Ее выручил спорт. Практически каждый американский университет имеет свою баскетбольную, хоккейную, футбольную, бейсбольную, плавательную и другие команды, членам которых, как правило, предоставляются Sport-scholarship — спортивные стипендии, покрывающие все расходы на учебу, жилье и покупку книг. Оленина продемонстрировала неплохие результаты в стрельбе из пистолета и в женском многоборье, но настоящее призвание она нашла в волейболе: стала помощником спортивного руководителя волейбольной секции Принстонского колледжа и вторым (играющим) тренером женской сборной. В Принстоне она вышла замуж за своего научного руководителя, человека значительно старше себя. У них были общие интересы, и вначале семейная жизнь казалась ей раем. «Он был старше ее, она была хороша», далее по тексту. Проблемы начались во время этнографической экспедиции на север Канады, когда она сблизилась с Мишелем де Терленом — докторантом Принстона из Франции, потомком старинного дворянского рода. Какое-то время она мучительно разрывалась между мужем и любовником, наконец, решилась стать честной и подала на развод. Со своим вторым мужем Оленина совершила две экспедиции в труднодоступные районы Амазонки на границе Венесуэлы и Бразилии, где они изучали жизнь и быт племени индейцев, называющих себя яномани.

Из второй экспедиции она вернулась одна. Мишель де Терлен, пройдя по своему желанию обряд инициации, по ее словам, сошел с ума, так как перестал ее узнавать и стал женой Верховного вождя.

— Ты хотела сказать, что он женился на дочери Верховного вождя? — переспросил ее Павлов.

— Нет. Произошло именно то, что я сказала. Верховный вождь яномани — одновременно колдун и лекарь. Он, почему то, решил, что в моем муже обитает женская душа и с помощью магии и каких-то снадобий добился желаемого превращения — с грустью констатировала Оленина.

— Без хирургического вмешательства? — удивился Павлов.

— Даже без анестезии— горько всплакнув, сказала она, и тут же себя поправила. — Вообще то, все тамошние аборигены — мужчины и женщины — наркоманы, они привыкли одурманивать себя наркотическими растениями, которые вдыхают через специальные трубки. И там властвуют какие-то сверхъестественные силы, стремящиеся объединить животное и человека.

— Может, твоего мужа еще можно как то вызволить и вернуть в прежнее состояние? — сочувственно предположил Павлов.

— Бесполезно. Туда никого калачом не заманишь. Яномани агрессивны и враждебны к белым людям — сказала Оленина и тихо заплакала.

— Как же вас угораздило к ним попасть?! — сердился Павлов, вспоминая лжемичмана Алексхана, который оказался демоном, и чуть было его самого не превратил в бисексуала, или чёрт знает во что.

— Мы хотели произвести в научном мире сенсацию, мечтали прославиться— объяснила Оленина причины, которые подвигли ее и ее мужа на совершение столь рискованного предприятия. От Смоленска до Сычевки они доехали за три часа по вполне приличному асфальту, а далее проследовали 30 километров по ухабистой боковой дороге через деревни Караваево, Моховатка, Ключики, Бехтеево и Ширяево. У каждой дороги своя судьба: есть скоростные автострады, есть забитые машинами городские улицы, а есть и такие затерявшиеся в российской глуши лесные дороги. Но у каждой из них — своя задача и своя цель, к которой эта дорога ведёт. Дорога, по которой они ехали, вела их не только истоку Днепра, но и к предполагаемому месту падения истребителя ЛАГГ-2, на котором в феврале 1942 года принял свой последний бой бравый капитан Оленин — дед Светланы Викторовны по отцовской линии. Место падения самолета зафиксировал его напарник, который в своем рапорте отметил, что, объятый пламенем самолет капитана Оленина, взорвался в ста метрах от земли, и купола раскрывшегося парашюта он не заметил… В два часа после полудня наши путешественники прибыли в Бочарово — захудалую деревеньку из 15 дворов. Для павловского «Жигулёнка» поездка оказалась непростым испытанием, но всё закончилось хорошо.

На околице деревни они встретили седого пожилого мужчину, который сам не далее, как вчера, приехал сюда из Москвы навестить своих родных. Здешние места ему были знакомы с детства, и, выслушав Оленину, он охотно вызвался их проводить «до самых истоков».

Оставшуюся часть пути (не менее 7 километров) им пришлось преодолевать пешком по глубокой колее, проложенной лесовозами. Река протекала параллельно дороге в непроходимом заболоченном лесу. Проводника звали Андреем Петровичем. Он рассказал им, что до войны на данной территории было 14 деревень, и общее число жителей превышало 1000 человек. Теперь же все запустело: молодежь разъехалась по городам, и в 12 деревнях (две дотла сожгли фашисты) остались одни старики, до которых никому нет дела. Свою родную тетку, к которой он приехал в гости на Пасху, ему, к сожалению, не удалось застать живой. Старушка преставилась три дня тому назад. Из родственников в Бочарово у него остался только двоюродный брат, да и тот собрался переезжать в Сычевку. Исток великой русско-украинской реки не представлял ничего особенно удивительного. Болото как болото, и не более того. Точное местонахождение истока, очевидно, определили наугад, потому как болотистые озерца, а в них ключи — пойди, угадай, какой из них носит величественное название «Днепр». Андрей Петрович привел их в сосновый лесочек, показал старый полуразрушенный колодец и беседку и объявил, что река, предположительно, берет свое начало именно здесь. По его словам, в былые времена верховье Днепра было широким и глубоким, а теперь превратилось в узкую и мелкую речушку, в которой уже не искупаться, ни рыбы наловить. Когда они вернулись в Бочарово, Андрей Петрович предложил им заночевать в доме его покойной тетушки, дескать, дорога плохая, и темнеть скоро начнет. Светлана Викторовна была не против, но Павлов оставаться не захотел, испугавшись, что между ним и Олениной незаметно возникнет близость, да еще при свидетеле, то есть Дим Димыче. На обратном пути в пяти километрах от Сычевки они все-таки застряли в какой-то колдобине, но, к счастью ненадолго. Их выручил проезжавший мимо на пустом лесовозе водитель, и в девять часов вечера путешественники благополучно возвратились в Смоленск. Как не уклонялся Павлов от ответа на вопрос Олениной о том, что с ним все-таки 13 лет тому назад произошло, ему пришлось сознаться в том, что их встреча на реке Лопарь, а затем на Красных Камнях, действительно, имела место быть. После этого ему уже ничего не оставалось делать, как рассказать начистоту, как и с кем, он жил, и чем занимался, попав в неведомые времена и неизвестные дали. Дим Димыч всю дорогу от Вязьмы до Смоленска крепко спал, расположившись на заднем сиденье, и поэтому за свои слова в последующей ретрансляции Павлов мог не опасаться.

— Это невероятно! Все, что ты мне рассказал, противоречит всем законам науки! — разволновалась Оленина, выслушав его рассказ о том, как он из Тимура Храброго — охотника из племени орландов, превратился славного героя Тезей-хана, и… очнулся в Институте судебно-медицинской экспертизы имени Сербского.

— Отнюдь, — возразил Павлов. — Как ты знаешь, мой старший брат Сергей — известный ученый-физик. Так, вот, он считает, что бесконечность мультивселенной при бесконечном времени приводит к простому заключению: — в любой момент может случиться, и случается даже самое маловероятное событие. Более того, оно случается бесконечное число раз, как и любое другое событие. Это доказывает, что все физические законы и построения, отталкивающиеся от вероятностных функций, полностью несостоятельны.

— Нет. Ты лукавишь, — немного подумав, сказала Оленина, и добавила. — Вы оба — ты и твой брат — лукавите. Физическое время должно иметь начало и конец. Иначе, все сущее — абсурд.

 

ГЛАВА 15

МИЛЛЕННИУМ

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Де Ля Гард

I

Выбежав из здания Вычислительного центра, Галыгин спохватился: он оставил в кабинете свой кейс. Там находился комплект ключей от его квартиры в Строгино, — той самой, которую он сдал в аренду Елене Сергеевне, — и его новогодний подарок: флакон французских духов Eau de Trois. Но возвращаться назад он не захотел, чувствуя, что находится в таком состоянии, когда человек раздражен и вызывает раздражение у других. Пистолет, приобретенный для самообороны у г-на Мясникова, он заблаговременно переложил в бардачок автомобиля, так как проход в здание Вычислительного центра с оружием был запрещен; все сотрудники на входе проходили через рамку металлоискателя и предъявляли саквояж для просвечивания рентгеноскопом. Он уже принял решение, что завтра, где-нибудь до обеда, часов в одиннадцать, ненадолго заедет на работу и напишет заявление об увольнении по собственному желанию. Хватит с него подневольного труда с обязательным распорядком дня и чопорным дресскодом!

Трудовая деятельность на дому для квалифицированного программиста — самое лучшее времяпровождение, были бы регулярные заказы от компаний-разработчиков банковского софта и мелких хайтековских фирм. Подходя к охраняемой стоянке, где он припарковал автомобиль Skoda, на котором он утром приехал на работу, Галыгин неудачно поскользнулся, упал на спину и ушибся так сильно, что сбилось дыхание. Подняться и встать на ноги ему помог случайный прохожий. На этом неприятности не закончились. Обходя машину, он обнаружил свежие царапины на бампере на стыке с крылом у заднего левого колеса и подозвал охранника, но тот лишь ему посочувствовал, поскольку не мог сказать ничего определенного по поводу водителя, который причинил ему материальный ущерб. Сев за руль, Галыгин немного успокоился, досчитал до десяти, несколько раз глубоко вздохнул, повернул ключ зажигания и включил передачу. Автомобиль Skoda принадлежал его супруге Наине Иннокентьевне, до кризиса 1998 года был приобретен в кредит, за который они еще не расплатились. Думая о предстоящем разводе, Галыгин уныло представил себе, как ему придется гасить кредиторскую задолженность, поскольку по условиям кредитного договора он являлся поручителем. К тому же ему предстояло посетить автосервис и оплатить ремонт, ну, естественно, и заодно поменять масло в коробке и бензофильтр. Потом его мысли переключились на шестилетнего сына Виктора, и, не выдержав, он набрал питерский номер домашнего телефона родителей Наины Иннокентьевны. Трубку взял тесть Иннокентий Игнатьевич — отставной генерал-майор МВД, с которым у Галыгина были довольно натянутые отношения, впрочем, как и с тещей. Тесть спросил: «Что передать?» — поскольку Наина с Витьком ушли на прогулку по Васильевскому острову и оставили мобильный телефон дома на зарядке. Галыгин попросил передать Наине и сыну привет и поздравил тестя с наступающим Новым годом. Тесть довольно хмыкнул и выразил надежду на то, что в следующем году, когда «проходимец Ельцман» уйдет в отставку и «наши» придут к власти, в стране, наконец, что-то начнет изменяться к лучшему. Выслушав политический прогноз своего информированного родственника, Галыгин сразу подумал о том, что лучшей даты объявления Ельциным о досрочном прекращении полномочий, чем 31 декабря уходящего столетия не придумаешь. А что? Красиво и эффектно!

О следующем Президенте России в контексте того, что сказал тесть, можно было не гадать: им станет нынешний премьер Владимир Владимирович Путин. Выезжая на МКАД, Галыгин набрал номер сотового телефона Елены Сергеевны. Она ответила сразу, сообщив о том, что благополучно отправила свою дочь с подругой Ниной Петровой в Смоленск, и в настоящее время направляется в Торговый центр на улице Маршала Кулакова. Он попросил ее из супермаркета не уходить, а дождаться, когда он приедет, и прибавил скорость. Минут через 15 они встретились, и уже совместно продолжили закупку продуктов и спиртных напитков, с расчетом на праздничный новогодний ужин. Галыгин денег не жалел, и брал все, что, по его мнению, должно было сделать их первое семейное застолье обильным и роскошным: икру, осетрину, пармскую ветчину, швейцарские сыры и французские вина. Погрузив покупки на тележки, они отправились к своим автомобилям, припаркованным напротив Торгового центра. Новенький автомобиль Елены Сергеевны марки Toyota Yaris привел Галыгина в полное замешательство. До этого она ездила на стареньком ситроене, который у нее постоянно ломался.

— Муж купил? — спросил он, страдая от ревности.

— Сама заработала. Перевела несколько книг с французского языка на русский, и aurobour— не без гордости ответила она. «Везет же некоторым мужьям, жены которых умеют вести бизнес. Моя курица со своей зарплатой университетского преподавателя даже велосипед не осилит», — с сожалением подумал Галыгин, а вслух сказал:

— Поздравляю! Отличная машина! Новьё — муха не сидела.

— Ой, а кто это тебя так побил и поцарапал? — спросила Елена Сергеевна, заметив в свете фар проезжающего мимо автомобиля, свежие царапины на заднем бампере его непрезентабельной «Шкоды».

— Это не ко мне, а к Наине. Ездить совсем не умеет — раздраженно проворчал Галыгин, поражаясь ее наблюдательности. До Елены Сергеевны Галыгин своей жене практически не изменял, за исключением редких случаев, когда отдыхал со своими университетскими друзьями в сауне и те приглашали «массажисток» — студенток, подрабатывающих древнейшей профессией. Случайные связи — не любовные романы, а так себе — приятное расслабление без взаимных обязательств. Он знал, что у многих его знакомых есть любовницы, но не представлял себе, как можно одновременно любить двух женщин. Для него это было все равно, что исповедовать сразу две веры, например, христианство и буддизм. Тот факт, что Елена Сергеевна ушла от своего мужа, не означал, что она выбрала именно его. Вдруг, у нее есть более достойной кавалер, а он понадобился ей лишь для того, чтобы на время решить проблему с жильем? В любом случае ему следовало разобраться в причинах, побудивших Елену Сергеевну подать на развод, и в том, насколько ее чувства к нему искренни. Со своей стороны ему от Елены Сергеевны скрывать было нечего.

Драгоценную Наину Иннокентьевну он разлюбил давно, и жил с ней по инерции или, как еще говорят, по привычке, с трудом перенося ее вздорный и истеричный характер. В то время, когда они познакомились, а это было в 1986 году, гороскопы и астрологические прогнозы не пользовались такой популярностью, как сейчас. Считалось, что «браки совершаются на небесах», и о том, что люди, родившиеся под определенными знаками зодиака, друг с другом не уживаются, знали немногие. К тому же у них долго не было детей. Для того чтобы их сын Виктор появился на свет, Наине Иннокентьевне потребовалось дорогостоящее лечение в одной из лучших клиник Швейцарии. Рождение сына их ненадолго сблизило и от того сделало их неизбежное расставание особенно болезненным. Вопреки его сомнениям Елена Сергеевна пошла на откровенный разговор охотно и без каких-либо оговорок, вроде: «я полагаю», «мне кажется», «с одной стороны, а с другой», «вполне возможно» и так далее. Они разговорились «по душам» во время ужина в гостиной, когда Галыгин открыл бутылку «Бордо» урожая 1998 года и разлил по хрустальным бокалам вино насыщенного пурпурного цвета.

— За Аню, чтобы она благополучно доехала до Смоленска! — предложил он первый тост, помня о единственной дочери Елены Сергеевны.

— Спасибо. Не ожидала. Кстати, твоя квартира Анечке очень понравилась. Жаль, что школа у нее в другом районе— обрадовалась и тут же, кстати, посетовала она.

— Переведем! Рядом с домом есть отличная школа с углубленным изучением иностранных языков — уверенно заявил Галыгин, попробовал вино на вкус, и нашел его превосходным.

— Павлов будет против ее перевода. Он хоть ей и не родной отец, но она к нему очень привязана — сказала Елена Сергеевна и кривенько улыбнулась.

— Где же ее родной отец? — не мог не задать он очень важный для их обоих вопрос.

— Спился и помер, правда, уже давно: лет десять тому назад, — равнодушно сказала Елена Сергеевна, сделала маленький глоток из своего фужера и тут же перевела разговор на другую тему:

— Вино превосходное! Excellent! Давно такого не пробовала.

— Скажи честно: почему ты разводишься? — спросил Галыгин, глядя в упор в ее темно-карие глаза.

— Я его боюсь. Если слабый и глупый человек жесток — это противно, но если умный и смелый жесток — это страшно. Он — сумасшедший… — сказала она, не отводя взгляда.

— Ты это серьезно? Он на учете в ПНД? — спохватился Галыгин, помня о вызове на дуэль.

— Официально Павлов здоров. К счастью для меня и моей дочери, у него был прекрасный лечащий врач из института имени Бурденко. Он за один сеанс выводил его из запоя, депрессии и прочих психических отклонений. В прошлом году доктора убили какие-то подростки-отморозки — прямо в подъезде его дома — произнесла Елена Сергеевна и, неожиданно, тремя большими глотками осушила свой фужер.

— Врача звали Цибиков Юрий Николаевич?! — осенило Галыгина.

— Совершенно верно. Об этом случае писали в газетах и показывали по телевиденью. Трех несовершеннолетних убийц быстро вычислили, судили и дали каждому по десять лет. Надо бы дать больше, поскольку преступление произошло на почве национальной неприязни, — сказала Елена Сергеевна и прослезилась. «Почему же Цибиков — мастер восточных единоборств — не смог справится с тремя молокососами?», — удивился Галыгин, но вслух, что-то припоминая, спросил иначе:

— Его забили бейсбольными битами?

— Ему выстрелили в голову из травматического оружия. Резиновая пуля попала прямо в глаз. Битами били уже мертвого, — уточнила Елена Сергеевна и попросила «плеснуть ей что-нибудь покрепче». Галыгин понял, что Елена Сергеевна очень взволнована, вот-вот расплачется, и предложил рюмку коньяка. Она согласилась, заметив при этом, что «градуса понижать уже не будет». Галыгин принес с кухни бутылку Hennessey и одну рюмку. В отличие от Елены Сергеевны, ему, наоборот, нельзя было «градус повышать», так как завтра с утра надо было садиться за руль. Он уже прочитал SMS-сообщение от Антона Шлыкова о графике работы сотрудников отдела в предпраздничный день и, поскольку его место в очереди вполне его устраивало, послал лаконичное подтверждение: «OK».

— Лена, ты же с покойным Цибиковым, наверняка, общалась. Какой диагноз он ставил твоему мужу? — спросил Галыгин, до краев наполняя хрустальную рюмку коньяком высшего качества.

— Органическое раздвоение личности. С утра он нормальный мужик: делает физзарядку, обливается холодной водой, работает за компьютером, выезжает к клиентам, проверяет работу антикварного магазина и салона. По вечерам он впадает в прострацию и бредит наяву. Приступы чаще всего происходят в полнолунье, но случаются и в другие дни, особенно при сильной магнитной буре — спокойно, без всхлипов, поделилась она своим горем. Галыгин задумался. Не слишком ли много совпадений между литературным героем Павловым и его реальным прототипом? Повисла напряженная пауза. Первой нарушила молчание Елена Сергеевна. Она сказала, что хотела бы сходить на кухню и перекурить, а потом, если он не возражает, принять душ и переодеться. Он понял, на что она намекает, и почувствовал сильное возбуждение.

— Переходим в спальную? — спросил он для подтверждения своей догадки.

— За стол вернуться никогда не поздно — довольная, что он ее правильно понял, сказала Елена Сергеевна и чмокнула губами, изображая поцелуй. Пока она отсутствовала, Галыгин расправил кровать и переоделся в мужской халат из велюра с шалевым воротником и манжетами из отделочного материала, великолепно сочетающегося с атласным кантом.

Сей роскошный предмет мужского гардероба забыл в платяном шкафу прежний арендатор. Вряд ли он хотел сделать Галыгину подарок, иначе бы ему об этом непременно сообщил. В целях создания интимной обстановки и улучшения сексуального восприятия Галыгин зажег в спальной ароматические свечи. Затем он отправился в ванную комнату и вернулся назад с визжащей (не в знак протеста, а наоборот) Еленой Сергеевной на руках. И когда она умело язычком надела известное резиновое изделие на известное место, испытал чувство смущения и неловкости. Они вернулись в гостиную, примерно, через час, и откровенный разговор продолжился.

— Лена, когда ты познакомилась с Павловым? — спросил он, ожидая услышать от нее возвышенно-романтический рассказ о Патриарших прудах, о любви с первого взгляда и «поцелуе души». Она сполна удовлетворила его любопытство, рассказав совсем не украшающую ни ее, ни Павлова, историю о том, что на самом деле произошло в мае 1978 года в спортзале московской средней школы на улице Красина. Она, оказывается, поспорила с Ниной Петровой, что отдастся Павлову, который в ту памятную ночь устроился на ночлег не в спортивном зале «за барьером» из дорожных сумок, а на диване в кабинете физрука. Половозрелая фельетонистка сама была не прочь побаловаться, но у нее, как назло, начались месячные. Перед тем, как завалится спать, Павлов побывал у школьного сторожа Кузьмича и «принял на грудь» стакан водки, иначе бы, наверное, соблазну не поддался.

— А если бы это получило огласку, или если бы ты забеременела?! — ужаснулся Галыгин, представив себя на месте родителей четырнадцатилетней нимфетки Леночки Водонаевой.

— Первое было возможно, но второе — исключено. Пока Павлов отсутствовал, мы, трое бесенят, заглянули в его attache-case и обнаружили несколько экземпляров «изделия № 2». Это придало нам смелости: «Voulez-Vous Coucher Avec Moi» — смеясь над собой и своими подругами, призналась Елена Сергеевна.

— Вторая, понятно, это — Нинка Петрова. А кто еще? — хотел знать Галыгин имя третьей любопытной девушки.

— Третьей была Княгиня, то есть Марина Князева — назвала Елена Сергеевна третью участницу оргии.

— Он, что, и ее тоже?! — ахнул Галыгин.

— Меня он пожалел. Sangdieu, madame! Княгиню же оприходовал по полной программе. Она давно уже была не девочка, и от оргазма ревела, как белуга— грустно улыбаясь, сказала Елена Сергеевна, вспоминая, как все это было.

— Из-за вашей глупости его могли засадить на десять лет, не меньше! — возмутился Галыгин.

— Он и отмотал десять лет, но не из-за нас, а за убийство по неосторожности — сказала Елена Сергеевна и сразу помрачнела.

— Ты в этом уверена? — засомневался Галыгин, подозревая, что прототип литературного героя, изображенного в сочинении «ЭП-Мастера», мог выпасть из своего времени, например, как немец Курт Райнер, о котором он не так давно прочитал в Интернете. В один из августовских дней 1997 г. этот 25-летний парень, весь грязный и исцарапанный, прихрамывая, подошел к входу в термальный парк «Сады Посейдона». Он сказал служащему, что сорвался на мотоцикле под откос и теперь плохо соображает, где находится.

Райнера отправили в больницу, и на следующий день он назвал свое имя, фамилию и отель, где остановился. Однако в списке гостей никакого Райнера не обнаружили. Загадочным происшествием занялась полиция. Скоро удалось установить: в 1981 году в этом отеле действительно останавливался немецкий турист по фамилии Райнер, который затем исчез. Тогда расследование пришло к выводу, что он, скорее всего, утонул, купаясь в море. Все долгие 16 лет (!) Курт считался погибшим. Где он находился все это время, так и осталось загадкой.

II

Ненадолго отвлечем читателя от романтического свидания Геннадия Галыгина с обворожительной Еленой Сергеевной и из Строгино переместимся в другой район Москвы — в Хамовники, в скромную однокомнатную квартиру православного священника отца Андрея, пригласившего своего бывшего одноклассника Антона Шлыкова на переустановку операционной системы и «дров» своего ноутбука. Для ускорения установочного процесса операционной системы, офисного пакета, драйверов и нескольких полезных рабочих программ Антон Шлыков принес из дома собственный ноутбук и применил «заливку». Под этим термином компьютерщики подразумевают образ, снятый с другого компьютера, то есть образец уже установленной операционной системы и софта. Узнав, сколько «заливка» займет времени, отец Андрей пригласил Шлыкова на кухню, чтобы испить чай из самовара, недавно подаренного ему прихожанами по случаю престольного праздника. Самовар был настоящий, то есть медный, полуведерный, тульский, — но, естественно, не с дровяным, а с электрическим подогревом. Усаживая гостя за стол, отец Андрей посетовал на тесноту пространства кухонного помещения, в котором даже для самовара не хватает места. Говоря об интерьере жилища отца Андрея нельзя не упомянуть о двух десятках икон на окрашенных мелом стенах, старинном сундуке, в котором хозяин хранил свою одежду, большом книжном шкафе из красного дерева с ящичками и стеклянными дверцами, высокой конторке, кресле-кровати и круглом журнальном столике в минималистском стиле. Из бытовой техники в квартире присутствовали только холодильник и оконный кондиционер. Телевизор и аудиосистемы отец Андрей не держал из принципа, но без персонального компьютера и Интернета уже не мог обойтись, исполняя наказ Святейшего Патриарха Алексия II: «Истина Христова должна быть распространяема максимально широко. …Интернет предоставляет исключительную возможность в этом отношении, и Церковь не вправе пренебрегать ею, ибо по слову апостола — горе мне, если я не благовествую». Пока все, что надо, копировалось, распаковывалось и устанавливалось, два бывших одноклассника, а ныне: программист и православный священник, — спокойно пили на кухне душистый травяной чай и обсуждали проблемы компьютерного моделирования литературного творчества. В обыденной жизни дружеская встреча представителей столь разных профессий практически маловероятна. По этой причине будет уместным напомнить, что отец Андрей и Антон Шлыков родились в Москве в один и тот же год (1962), окончили одну и ту же школу с математическим уклоном, учились в одном классе и в среднем школьном возрасте сидели за одной партой. В то же время никакого запанибратства и дружбы между ними не было. В школе все знали, что Андрюша Эммаусский — сын православного священника, и когда-нибудь тоже станет священником или иеромонахом, поэтому даже отпетые хулиганы обходили его стороной, то есть не задирали и мелочь (деньги) не вымогали. Учителя чуть ли не с пятого класса относились к Андрюше Эммаусскому, как к взрослому, и не могли не нарадоваться на его примерное поведение и успеваемость. За это они прощали ему все, даже неполиткорректность. Их любимец категорически отказался носить красный пионерский галстук, не участвовал в линейках с выносом пионерского знамени под звуки барабана и горна, не стремился попасть в комсомол, хотя лучше его в классе никто не мог прочитать политинформацию или рассказать о решениях последнего Пленума ЦК КПСС. К великому сожалению ставить его в пример другим школьникам учителя не могли, но золотую медаль для него из ГОРОНО все-таки выбили. В качестве последнего аргумента директор школы привел убийственное сравнение с 17-летним гимназистом Владимиром Ильичем Ульяновым (Лениным), который свою золотую медаль получил, несмотря на то, что его старший брат Александр был приговорен к смертной казни за участие в подготовке покушения на государя-императора Александра III. Во время учебы отца Андрея в духовной семинарии, а Антона Шлыкова — в МГУ имени М.В. Ломоносова, они практически не общались. Затем отец Андрей переехал в Ленинград, где вскоре поступил на учебу в Духовную Академию. В середине 90-х, когда отец Андрей вернулся в Москву, они оказались соседями по двору и стали видеться, если не каждый день, то через день. Антон Шлыков живо пересказал отцу Андрею содержание двух последних новелл, сочиненных «ЭП-Мастером» за истекшие сутки, и выразил свои опасения насчет невероятного сходства главного литературного персонажа и его реального прототипа. Не забыл он упомянуть про дуэль, на которую реальный Павлов, обиженный изменой жены, вызвал Геннадия Галыгина, и о результатах встречи секундантов враждующих сторон. Услышав последнюю новость, отец Андрей огорчился и предложил выступить мирным посредником, дабы конфликт не закончился кровопролитием. Шлыков сказал, что дело зашло слишком далеко, и дуэль, по-видимому, состоится. Слово за слово, и Шлыков поинтересовался у отца Андрея насчет того, что тот думает о реальности существования человеческих клонов — искусственно созданных людей с одинаковой жизненной программой.

Дело в том, что он почти удостоверился в правдивости истории братьев-близнецов Павловых, изложенной в сочинении «ЭП-Мастера». Его супруга Елизавета по его просьбе нашла в электронной базе данных вкладчиков Сбербанка СССР подтверждение факта существования двух Павловых — однофамильцев и полных тезок, проживавших в конце 70-х годов в Москве: одного на улице Теплый Стан, другого — на Ленинградке. Соответствующие адреса и номера телефонов он даже переписал себе в блокнот.

— Вы еще туда не звонили? — спросил отец Андрей, и Шлыков заметил, как в его глазах вспыхнул озорной огонек, смысл которого он понял сразу: «Если положительный ответ на какой-то вопрос можно быстро проверить, то правда ли, что ответ на этот вопрос можно быстро найти?»

— Не смог выкроить время — ответил Шлыков, тонко намекая на один из вариантов решения задачи тысячелетия о равенстве классов сложности P и NP, которую они оба во времена своей юности пытались решить параллельно с доказательством гипотезы Пуанкаре.

— А, давайте попробуем? — предложил отец Андрей и показал на телефонный аппарат с кнопочным номеронабирателем, место которому в его квартире нашлось на старом холодильнике марки «ЗИС» рядом с деревянной хлебницей.

— А, что спроситьто? — растерялся Антон Шлыков, чувствуя себя не готовым к такому испытанию.

— А, спросите Дмитрия Васильевича Павлова, представившись, ну, например, его однокурсником или одноклассником — подсказал отец Андрей вполне благовидный предлог. Шлыков встал из-за стола и неуверенно подошел к телефонному аппарату. Отец Андрей ободряюще кивнул головой и сказал:

— С Богом! Найдя в записной книжке нужную страницу, Шлыков набрал номер домашнего телефона гражданина Павлова Дмитрия Васильевича, проживавшего на улице Теплый Стан. Ему очень скоро ответил молодой человек, который сказал, что отец три года тому назад сменил место жительства. Узнав о том, что им интересуется его «бывший однокурсник», молодой человек сообщил, что он — его сын, и тут же назвал новый номер домашнего телефона Дмитрия Васильевича.

— Вас, как и отца, зовут Дмитрием? Я ничего не перепутал? — поинтересовался Шлыков, чувствуя, как у него от волнения задрожал голос.

— Совершенно верно — ответил молодой человек, и, в свою очередь, спросил, имел ли он честь быть ему представленным.

— Давным-давно. Когда вы были еще совсем маленьким — соврал Шлыков и в то же время, наверное, сказал правду. По второму номеру телефона долго никто не отвечал. Шлыков хотел было уже положить трубку, но в самый последний момент ему ответили.

Это была женщина; судя по голосу — не старуха, но и не юная барышня.

Она сообщила ему о том, что Дмитрий Васильевич Павлов умер десять лет тому назад после тяжелой и продолжительной болезни, и похоронен рядом со своим отцом на Троекуровском кладбище.

— Вас, простите, зовут Полина Самуиловна? — попытался угадать Шлыков в женщине, с которой он разговаривал, злобную и лицемерную невестку «двойника» главного героя. В ответ ему почудилось некоторое замешательство, и перед тем, как в трубке раздались короткие гудки, он услышал от собеседницы на другом конце провода известие о том, что Полина Гудкова в 1993 г. погибла в автокатастрофе вместе со своим мужем Сергеем. Он сразу сообщил об этом отцу Андрею.

— Да, недолго родственники Павлова после того, как упекли его в психушку, попользовались элитным жильем, — заметил священник, и со словами: «Слава тебе, Боже», — перекрестился. Все совпадало, и это означало, что «ЭП-Мастер» каким-то непостижимым образом разгадал тайну прототипа литературного героя.

Кто же он в таком случае: «Посланец ада иль небес»? Отец Андрей признался, что с чем-либо подобным он никогда не сталкивался. Людей со стертой памятью он полгода назад собственными глазами видел при посещении больницы № 5 в подмосковном Чехове, куда его пригласил один высокопоставленный прихожанин, умоляя причастить и соборовать близкого родственника. По словам прихожанина, его племянник по окончанию рабочего дня отправился один, без охраны, на дорогой иномарке из офиса своей фирмы в свой загородный дом и пропал. Спустя десять дней он нашелся на какой-то железнодорожной станции в Липецкой области, босой и в лохмотьях, не помня, как он туда попал и кто он такой. При потерпевшем не было никаких документов, и, только благодаря настойчивости родственников, и вмешательству мэра Москвы Юрия Лужкова милиции удалось его опознать и доставить в Москву. После проведения обряда соборования отец Андрей в течение часа беседовал с лечащим врачом потерпевшего, который проинформировал его о том, что за последние десять лет рост количества больных с диагнозом «странная амнезия» приобрел характер эпидемии. По словам врача, имевшего ученую степень кандидата медицинских наук, люди прежде никогда не теряли память полностью. Были частичные проявления амнезии после черепно-мозговых травм или сильного стресса. О причинах феномена ученый-медик судить не брался, но не исключал вероятность того, что опытные образцы каких-то секретных препаратов, разрабатывавшихся в СССР в центрах военной химии, попали в руки криминальных структур.

— Скажите, а ваши коллеги не пробовали проводить над этими, как вы сказали, «стертыми людьми» обряд экзорцизма, или что-то в этом роде? — по наивности, спросил Шлыков.

— Обряд экзорцизма проводится с одержимыми бесами. Это — крайне рискованный ритуал, но в данном случае он бесполезен. Остается только молиться о здравии больных и просить для них милости Божьей, — коротко объяснил отец Андрей. После завершения «заливки» Антон Шлыков восстановил на компьютере (ноутбуке) отца Андрея настройки подключения к Интернету и адрес электронной почты, на который, спустя несколько минут, пришла его поздравительная открытка с Новым годом и два, прикрепленных к ней файла — последние новеллы «ЭП-Мастера». Вскоре пришли электронные письма от других адресатов. Синий «экран смерти» на компьютере отца Андрея больше не появлялся. Операционная система работала стабильно. Отец Андрей поблагодарил своего бывшего одноклассника за оказанную помощь, которую, шутя, сравнил с операцией по переливанию крови, и предложил, если есть возможность, через час-полтора встретиться во дворе (они жили в соседних домах), погулять по Фрунзенской набережной на сон грядущий и заодно еще раз обсудить сочинение «ЭП-Мастера». Антон Шлыков с радостью согласился, ибо это означало, что отец Андрей простил его за один неблаговидный поступок, из-за которого они какое-то время перестали друг с другом общаться. Досадное недоразумение случилось в начале осени уходящего года, когда Шлыков по причине недостатка времени завалил работу по созданию одного очень перспективного православного сайта, передав выгодный заказ, который ему устроил отец Андрей, одному недобросовестному контрагенту, который предоплату взял, а дело не сделал. Когда Шлыков с чувством выполненного долга отправился к своему семейному очагу, отец Андрей на уже исправном компьютере приступил к чтению последних новелл «ЭП-Мастера». Ему хватило полтора часа на то, чтобы ознакомиться с текстом и составить о нем и его авторе определенное мнение. …На прогулке по ночной Москве Антона Шлыкова и отца Андрея сопровождал двухгодовалый джентльмен породы «московская сторожевая» с белой грудью, белым воротником и черным пятном на левом глазу. За это пятно и задиристый характер пес получил соответствующую кличку — Пират. Дети Шлыкова, а у него их было двое: мальчик и еще один мальчик, — подобрали Пирата двухмесячным щенком где-то на помойке, выходили и приобрели себе верного друга и телохранителя. Набережная была почти безлюдной, поэтому Антон безбоязненно спустил Пирата с поводка, и тот с важным видом приступил к несению «службы»: изучал следы прохожих и облаивал встречных собак. Подмораживало. Небо очистилось от облаков и высветилось миллионами звезд, которых было плохо видно из-за праздничного освещения магистралей и высотных зданий. То здесь, то там взрывались петарды и взлетали фейерверки. Это была еще только пристрелка.

Настоящая канонада ожидалась в ночь с 31 декабря на 1 января. Выводы отца Андрея по поводу последних новелл «ЭП-Мастера» Шлыкова не то, чтобы удивили, а скорее озадачили.

— Я думаю, — сказал священник, — что ваш «электронный писатель» специально тянет с Эпилогом. Он ждет каких-то событий, которые должны произойти с прототипом главного героя в самое ближайшее время, возможно, уже завтра — в последний день уходящего года.

— Вы хотите сказать, что наш мистер Прог научился отделять художественный вымысел от реальности и поэтому отказывается прежде времени сочинять Happy end? — Шлыков хотел знать, правильно ли он понял своего уважаемого собеседника.

— Именно так! — подтвердил отец Андрей. И тогда Шлыкову ничего не оставалось, как посвятить священника в тайну, о которой, кроме него, знали только его коллеги Галыгин и Андреев. Он чистосердечно признался, что практически все аналоговые мыслительные процессы программы «ЭП-Мастер» ему и его друзьям-коллегам удалось подобрать из чудом сохранившихся фрагментов методологической базы проекта «Панкрат-II» — уникального аппаратно-программного комплекса, созданного в 1963 году группой советских математиков и лингвистов под руководством академика Холмогорова. Отец Андрей про первый в мире опытный образец «искусственного интеллекта» что-то знал и лишних вопросов задавать не стал. Много разных слухов ходило по поводу кибернетического чуда под названием «Панкрат-II», например, что, в его архитектуре были использованы узлы и накопители информации, добытые с борта «летающей тарелки», свалившейся под Кокчетавом. Между тем, Шлыков пустился в пространные рассуждения о том, как ему и его коллегам пришлось попотеть, переписывая математические формулы «лабиринтной модели мышления», созданной под руководством академика Холмогорова, на язык Assembler, и как их несправедливо критиковали за проявленную инициативу, считая это пустой тратой времени.

— Зато теперь мы на коне, а наши начальники из Лаборатории «А» — в дерьме! — дерзко заявил Шлыков в заключение своего семиминутного монолога.

— Это, кстати, пугает меня даже больше, чем страшилки про зомби и клоны, — уловив суть вопроса, сказал отец Андрей, и дословно процитировал слова апостола Павла о человеке греха, который превознесется выше всего, называемого святынею, и вступит в храм Божий, как Бог, выдавая себя за Бога.

— Это об Антихристе? — догадался Шлыков.

— Не надо трактовать прямолинейно. Антихрист, о котором свидетельствует первоапостол, может быть и не конкретный человек, а, например, какой-нибудь «Панкрат— III», который в своем развитии достигнет такого могущества, что возомнит себя Богом. Даже сейчас мы замечаем большое сходство в логике между компьютером и человеческим разумом. Наконец, мы имеем положительные опыты взаимодействия между компьютером и человеком посредством мозговых интерфейсов, — осторожно заметил отец Андрей. Они дошли до Крымского моста, поплевали в сторону игрушечно— пластилинового Петра I на опереточном кораблике и отправились в обратный путь. Шлыков поинтересовался у священника, как тот собирается встретить Новый год, и получил неожиданный ответ. Отец Андрей сказал, что на какой бы день не приходилось первое января: выходной или будний — верующие встречают Новый год в молитве, помня, что идет Рождественский пост. Вечером 31 декабря во всех храмах служится вечерняя, а утром первого января — божественная литургия и молебен святому мученику Вонифитию. «С другой стороны, — продолжал священник, — у нас есть и члены нашей семьи, члены общества и на работе не нужно себя выставлять белой вороной. Можно принять участие в корпоративном собрании по поводу новолетия, но не нужно веселиться и нарушать пост. И в семье точно так же. Если кто-то празднует Новый год, а кто-то нет, не надо навязывать свои идеи, свою духовную жизнь другому человеку. Каждому человеку дано то, что он может нести. Я, например, всегда своим прихожанам говорю: поздравьте домочадцев с гражданским Новым годом, но не принимайте участия в застольях и праздничном безумии». Объяснил отец Андрей и причину, по которой греко-православная Церковь отказывается переходить на романское летоисчисление.

Православные живут по календарю, который остался от Христа, и по которому на Пасху в Великую Субботу сходит Благодатный огонь.

III

И опять вернемся в уютную трехкомнатную квартиру Галыгина, доставшуюся ему в наследство от покойных родителей.

— Если честно, то я совсем не уверена в том, что Павлов отбывал наказание в колонии строгого режима. Когда я встретилась с ним в Смоленске двенадцать лет спустя, он произвел на меня впечатление настоящего аристократа. Из тюрьмы такими холеными, умными и вежливыми не выходят. Тюрьма ломает людей до основания, а я от него, сколько лет с ним прожила, даже мата ни разу не услышала — сделала Елена Сергеевна неожиданное признание и одним глотком выпила рюмку коньяка.

— А что он делал в твоем родном городе в 1990-м году? — не удержался Галыгин от очередного «жгучего» вопроса.

— Он прибыл в Смоленск за своей подругой-сверстницей Галиной Павловной, у которой от него был 12-летний сын. Мальчик и впрямь очень похож на отца. Теперь он взрослый и вполне самостоятельный мужчина, учится в заочной аспирантуре МВТУ имени Баумана и работает в иностранной фирме, женат и воспитывает двух детей. С третьего курса он живет отдельно от нас в квартире, которую мы ему подарили, — сообщила Елена Сергеевна интересные сведения о своем пасынке Дим Димыче, которого Галыгин видел несколько раз, правда, мельком, когда тот приезжал к соседям Павловым в гости.

— Галина Павловна Стручкова жива, или как? — интерес Галыгина к судьбе прототипа литературного героя подошел к закономерной черте.

— Только не Стручкова, а Струкова — поправила его Елена Сергеевна и рассказала печальную историю о том, как в марте 1992 года официальную жену Дмитрия Васильевича убила током стиральная машина, когда она выгружала белье. Там что-то еще случилось, и было много воды, а машину из розетки она не выключила. Павлов в это время дома отсутствовал, отправившись с Дим Димычем на подледную рыбалку.

Галину Павловну обнаружила соседка по коммунальной квартире и вызвала скорую помощь, но врачи, к сожалению, были бессильны чем-либо помочь.

— Теперь мне все понятно. Павлов овдовел и сделал тебе предложение руки и сердца, — задумчиво произнес Галыгин, узнав, наконец, прелюдию ее второго брака.

— Это произошло в конце мая 1993 г. на фестивале бардовской песни. Павлов был одним из главных спонсоров мероприятия, а я, соответственно, участницей. Все было очень романтично. Походный лагерь на берегу Баклановского озера, светлые ночи, костры, палатки, гитары…, — не договорив фразу, Елена Сергеевна замолчала. Галыгин догадался, что она устала, и предложил ложиться спать. Да и по времени (половина одиннадцатого вечера) им уже было пора сдаваться в плен Морфея. Елена Сергеевна сказала, что прежде хотела бы убрать со стола, перемыть посуду и дождаться звонка от своих родителей из Смоленска, которые должны были сообщить ей о прибытии Анечки. От его помощи она категорически отказалась, заявив, что в части домашней работы она привыкла все делать сама. Для Галыгина эти слова были, что бальзам для души, поскольку Наина Иннокентьевна частенько заставляла его по выходным дням не только пылесосить ковры, но и драить полы в квартире и на лестничной площадке. Придя в спальную комнату, он включил маленький ЖК-телевизор и завалился на двуспальную кровать, застеленную серебристым шелковым постельным бельем. Елена Сергеевна привезла белье и телевизор из своей квартиры, а купила эти вещи в прошлом году в Японии во время деловой поездки, — о чем она успела ему похвастаться. На прикроватной тумбочке стоял ее ноутбук фирмы Sony — настоящий антикварный шедевр, который мог стоить не менее десяти тысяч долларов. Елена Сергеевна самостоятельно подключила его к Интернету, протянув провод к резервной розетке линии телефонной связи. Глядя на ноутбук с позолоченным корпусом, Галыгин не мог отделаться от мысли о том, что Елена Сергеевна ему не пара, несмотря на то, что он — сын дипломата, и появился на свет не в каком-нибудь Саранске или Урюпинске, а в Рио-де-Жанейро. Пощелкав кнопки пульта, и, не найдя ничего интересного, он выключил телевизор и незаметно для себя задремал. Он проснулся от прикосновения к плечу, улыбнулся, повернулся к Елене Сергеевне лицом и погладил ее по щеке.

— Как хорошо, что ты здесь, — сказал он и попросил. — Прочитай что-нибудь на сон грядущий.

— Изволь, — сказала она, и, положив голову ему на плечо, вполголоса прочитала:

— Какие красивые стихи! — восхитился Галыгин.

— Стихи красивые, но не мои. Это — Анна Ахматова. Сама я стихи уже давно не пишу. Нет настроенья и нет вдохновенья, — сказала она и прижалась к нему так, словно искала у него защиты. Они проснулись в 7 часов утра от звонка будильника, который Елена Сергеевна предусмотрительно завела, помня, что Галыгину надо с утра идти на работу. Пока он принимал душ и с чувством брезгливой неловкости брился женской бритвой Lady shave, Елена Сергеевна успела приготовить ему в микроволновке горячие бутерброды с сыром и ветчиной и сварить в кофеварке отличный кофе. О подобной заботе со стороны Наины Иннокентьевны ему можно было только мечтать. В последние годы его супруга даже до двери, когда он отправлялся на работу, провожала очень редко — в основном, когда вспоминала, что забыла накануне попросить у него наличные деньги. За завтраком Галыгин снова вернулся ко вчерашнему разговору.

Поводом для этого стал звонок от Нины Петровой, которая впопыхах забыла у них свою записную книжку и просила продиктовать ей номер телефона, который ей понадобился позарез. Кроме записной книжки рассеянная Петрова оставила зарядное устройство от своего мобильника. Оба предмета быстро нашлись, и Галыгин счел нужным лично поздравить подругу Елены Сергеевны с наступающим Новым годом и пожелать ей здоровья и счастья в личной жизни.

— Ой, спасибо, уважили! И Вам того же желаю. Приезжайте к нам в Смоленск — не растерялась Петрова.

— Нет уж, лучше Вы к нам — вежливо отклонил приглашение Галыгин. Продолжив прерванный завтрак, он поинтересовался у Елены Сергеевны, — так, между прочим, — чем она и Павлов занимались в Смоленске, пока не переехали в Москву? Она, понятное дело, работала в местном педвузе. А чем же занимался Павлов? Ее ответ его совершенно развеселил и заставил посмотреть на Павлова совсем другими глазами:

— Вот как ты думаешь, какой бизнес может открыть бывший уголовник? Ресторан, сауну или казино? Ничего подобного. Он открыл БИБЛИОТЕКУ! Все бандиты города валялась под столами от хохота.

Большинство из них вообще не понимали, зачем нужны книги. Надо было видеть лица смоленских чиновников, когда человек, по слухам вор-рецидивист, явился к ним и заявил: «Хочу открыть Bibliothеque!»

В то время библиотеки закрывались одна за другой, потому что библиотекари разбегались со скоростью звука, никто не хотел там работать за мизерную зарплату. А он говорит: «Я зарплату сам обеспечу, вы мне только помещение в аренду дайте и стеллажи, чтобы книги ставить». Библиотека была коммерческой. То есть человек приходил, платил ЗАЛОГ в размере стоимости книги, и брал ее почитать. Потом он мог ее вернуть, и получал залог обратно. Конечно, Павлову сначала не поверили, и всякие инспекции валили косяком. Для них у него стояло несколько полок с Пушкиным и Гоголем.

А на самом деле это был фактически книжный магазин, и через него проходил бурный поток фантастики, детективов, приключений и учебной литературы. Были, конечно, чудаки, которые действительно брали книги, читали и возвращали, а потом брали другие. Но большинство читателей книги почти никогда не возвращали. Но цена книги уже была заплачена в качестве залога, и возврат его не интересовал. При этом он не платил налоги, как магазин, а наоборот, получал дотации от государства, как библиотека. Он отыграл тогдашний колоссальный книжный бум, причем, не просто отыграл — он его предвидел! Галыгин хотел расспросить Елену Сергеевну о родственниках мужа.

Правда ли, что его старший брат Сергей работает в ЦЕРНе, а бывший премьер союзного правительства Валентин Павлов — их родной дядя? Но спросить он не успел, так как на его мобильный телефон позвонила Наина Иннокентьевна, и с ходу заявила о том, что, посоветовавшись с родителями, приняла трудное решение подать на развод, поскольку у нее в жизни появился настоящий мужчина, вместе с которым она встретит Новый год и новое тысячелетие.

— И кто же этот счастливец? — обрадовавшись такому раскладу, стал ёрничать Галыгин.

— Ты его не знаешь. Мы вместе с ним учились в одной школе. Он за мной очень трогательно ухаживал, но потом я уехала на учебу в Москву, а он остался в Питере — издалека начала Наина Иннокентьевна свой рассказ, который мог растянуться надолго.

— Имя-то у него есть? — прервал свою пока еще официальную супругу Галыгин.

— Петя. Петр Иванович — растерялась Наина Иннокентьевна.

— Передай своему Петеньке огромный от меня привет и скажи ему, что я готов за 200 тыс. долларов уступить ему свою долю в нашей приватизированной квартире — Галыгин сразу перешел к вопросу о разделе совместно нажитого имущества.

— У нас с Петей таких денег нет, и я буду через суд добиваться продажи квартиры и раздела суммы вырученных денег на три равные доли — сердито возразила Наина Иннокентьевна и прервала разговор. — Вот, сука! — выругался Галыгин, заподозрив Наину Иннокентьевну в том, что она покушается на его активы.

— Что-то случилось? — забеспокоилась Елена Сергеевна.

— Держись крепче за стул! Сногсшибательная новость! Наина Иннокентьевна выходит замуж за своего одноклассника Петю! Ха-ха-ха! — у Галыгина началась истерика.

— Дай, дай мне телефон! — нетерпеливо попросила Елена Сергеевна, сверкая глазами и сжимая кулаки.

— Зачем? — не понял Галыгин.

— Спесь хочу с нее сбить! — объяснила она.

— Может не надо? — растерялся Галыгин.

— Надо, надо! — настаивала она, и ему ничего не оставалось делать, как дать ей свой мобильный телефон, с которого она сделала свой звонок.

— Алло! Алло! Наина Иннокентьевна? Это — Елена Водонаева, ваша соседка. Я поздравляю Вас с Новым годом, с новым мужем и с новыми проблемами. Дело в том, что я и Геночка тоже решили создать семью в наступающем году — сказала она и включила режим громкой связи. Им было хорошо слышно, как Наина Иннокентьевна от удивления икнула, стала хватать воздух, а потом заорала:

— Ах ты, коза драная! Да я тебе глаза выцарапаю! Да я Дмитрию Васильевичу про тебя такое расскажу, что он тебе мозги вышибет!

Поэтесса сраная! Исчерпав запас ненормативной лексики, Наина Иннокентьевна, судя по характерному грохоту, в порыве ярости разбила свой мобильный телефон об пол или об стену.

— Женщины! Кто вас поймет? — Галыгин театрально вздохнул и развел руками.

— Что делать! Как утверждал один мой знакомый, единственная женщина — не стерва хранится в Международном бюро мер и весов во Франции, причем, на складе, как не соответствующая стандартам — грустно улыбнувшись, сказала Елена Сергеевна. По дороге на работу Галыгин, еще раз взвесив все «за» и «против», пришел к выводу, что развод — самое верное и единственное разрешение проблемы. Его основополагающие жизненные установки столкнулись с глупостью, пошлостью и жадностью Наины Иннокентьевны и вылились в постоянную конфронтацию, приводящую к стрессовым ситуациям. Вряд ли Витек станет жалеть его в будущем за то, что он терпел всю жизнь его мать только для того, чтобы у него были оба родителя. Судя по реакции на звонок Елены Сергеевны, никакого Пети у Наины Иннокентьевны нет, и, наверное, никогда не было, и она сказала это, чтобы возбудить в нем ревность и заставить, сломя голову, мчаться в город на Неве для выяснения отношений. Поток машин медленно двигался по Ленинградскому шоссе в сторону Центра. Вчерашний снегопад и оттепель сменились десятиградусным морозом, и на проезжей части улиц и тротуарах было скользко.

Зазвонил мобильный телефон. По определившемуся номеру Галыгин понял, что звонят из Санкт-Петербурга. Он подумал, что Наина Иннокентьевна решила продолжить семейную ссору, но ошибся. Звонил тесть. Даже не поздоровавшись, Иннокентий Игнатьевич начал осыпать его бранью. В заключительной фразе, касающейся Наины Иннокентьевны, Галыгин почувствовал явную угрозу:

— Если ты посмеешь еще раз оскорбить мою дочь, то я тебя… сгною… сверну в бараний рог, измочалю, ты… ты сдохнешь!

— Она сама заявила мне, что выходит замуж за какого-то Петра Ивановича — попытался осадить тестя Галыгин, на что тот отреагировал совершенно спокойно, будто для него это — не новость.

— Если она встретила более достойного, чем ты, человека, то это не значит, что ее надо оскорблять и поливать грязью! Веди себя, как мужчина! — произнес тесть нравоучительным тоном.

— Да не оскорблял я ее! — чуть ли, не плача, завопил Галыгин и услышал в ответ короткие гудки. В этот момент Галыгин по-настоящему испугался. Потому что, когда человек, которого ты очень хорошо знаешь, — он имел в виду не тестя, а Наину Иннокентьевну, — вдруг столь стремительно преображается в хама и клеветника, это по-настоящему сбивает с ног. Его мудрый покойный отец — «батяня», как называл его Галыгин, — утверждал, что у каждой женской истерики есть конкретная цель — устроить отношениям эмоциональную встряску, спровоцировать мужчину, напомнить ему, каким сокровищем он обладает. Батяня подразделял «женские эксцессы» на два типа: обыденные, чтобы привлечь внимание к собственной персоне, и фатальные, чтобы вызвать землетрясение в Альпах — явление страшное, где запросто можно перейти тонкую грань между «напугать» и «растоптать». На охраняемой стоянке перед фасадом здания Вычислительного центра в ряд стояли три автомобиля отечественного производства. Четвертая машина — дорогая иномарка, проехав через шлагбаум, встала отдельно.

В вышедшем из кабины Bentley мужчине в синей джинсовой куртке Галыгин узнал начальника управления информационных технологий г-на Климова и поспешил припарковаться рядышком, а затем, заглушив мотор и распахнув дверь, приветствовал его пожеланиями здоровья и удачи в наступающем году.

— А., Галыгин, привет! Приехал решать проблему двух тысяч? — пошутил г-н Климов.

— Где занять 2 тыс. рублей для меня не проблема! — ответил в том же духе Галыгин, давая понять, что этот анекдот ему известен. Предъявив охране свои документы и пройдя через рамку металлоискателя, Галыгин и г-н Климов отметились в автоматизированной системе пропускного режима, поднялись по пандусу и вошли в лифтовой холл. Пока они ждали лифт, Галыгин для поддержания разговора попытался пошутить:

— Американские специалисты по проблеме 2000 года утверждают, что больше всего от этого может пострадать Россия:

— Почему? — удивился г-н Климов.

— Ельцин может зависнуть на третий срок — сдерживаясь, чтобы не засмеяться первым, сказал Галыгин. Шутка г-ну Климову понравилась, и он спросил у Галыгина, как он намерен решать вопрос своего трудоустройства, не подозревая, что тот еще ничего не знает о предстоящем увольнении. Растерявшись, не зная, что ему и подумать, Галыгин сказал, что его больше устраивает работа на аутсерсинге, то есть на дому.

— Правильно. Больше свободы — больше денег — одобрил его намерение г-н Климов и даже рассказал поучительную историю об одном болгарском долгожителе, который на вопрос журналистов о том, как ему удалось дожить до 120 лет, ответил: «Никогда у меня не было ни будильника, ни начальника». Прибыл лифт, и они поднялись на пятый этаж, а дальше каждый пошел в сторону своего кабинета. Услышав доносящийся из-за двери шум пылесоса, Галыгин, чтобы не мешать уборщице, проследовал по коридору на лестничную площадку к месту, отведенному для курения. Прежде, чем закурить, он снял куртку-дубленку, положил ее на подоконник, достал мобильный телефон и набрал номер Антона Шлыкова. Вежливо поздоровавшись, он доложил своему другу и непосредственному начальнику о том, что прибыл на работу и ждет от него ценных указаний. Антон, судя по приветствию: «Атос, вы живы!?»

— с утра пребывал в хорошем настроении. Напомнив Галыгину о том, что сегодня — последний день последнего года XX века и второго тысячелетия, он попросил его особенно не напрягаться, а если ему будет нечем себя занять, то он может ознакомиться с файлом «Жизнь и удивительные приключения инженера Кускова, перенесенного НЛО в другое пространство и время…».

Указанный документ ему пару часов назад удалось на своем домашнем компьютере открыть с помощью утилиты, написанной каким-то умельцем из Тамбова для снятия паролей забывчивых юзеров. Он уже начал знакомиться с текстом и переслал его копию на e-mail Галыгина. И еще Антон сказал, что у него есть для него две новости: хорошая и плохая, — которые он прочтет, когда откроет ящик своей электронной почты. С шестого этажа по лестнице в курилку спустились две молоденькие сотрудницы бухгалтерии Объединенной расчетной системы (ОРС). 31 декабря 1999 года почти все банки работали без клиентов, но межбанковские расчеты и внутрибанковские операции через систему электронных платежей продолжали осуществляться. Одна из сотрудниц — двадцатидвухлетняя Леночка Чеснокова — была ему хорошо знакома, так как приходилась Наине Иннокентьевне двоюродной племянницей. Галыгин помогал молодому специалисту-экономисту устроиться на работу в ОРС и оказывал содействие в разрешении конфликтных ситуаций, поскольку начальство первое время его протеже не особенно жаловало по причине отсутствия необходимых знаний и опыта. Обрадовавшись встрече, Леночка сказала, что у него есть для него подарок, и она собиралась к нему сегодня перед обедом зайти. Не слушая возражений, она попросила чуть-чуть подождать и побежала по лестнице за подарком на свой этаж, ловко балансируя на длинных шпильках. Ее подруга — замороженная девушка с рыбьими глазами, осталась в курилке. Галыгину пришлось с ней знакомиться и с умным видом вести разговор по поводу перехода на стандарты МСФО и закрытия отчетного года. Леночка Чеснокова вернулась довольно скоро и вручила ему упакованную в прозрачный пакет белую сорочку немецкой фирмы Bugatti с длинными рукавами и стильный галстук от Mario Machado. Незамужней девушке подобные вещи пристало дарить жениху, брату или отцу.

Поэтому Галыгин совершенно растерялся, ожидая увидеть какой-нибудь копеечный сувенир, на который он рассчитывал ответить эквивалентным подарком. Но тут он вспомнил о французских духах для Елены Сергеевны в оставленном вчера, впопыхах, кейсе, и предложил племяннице, когда она покурит, проследовать вместе с ним в его кабинет. Свой кейс Галыгин нашел на том же месте, где вчера оставил, и вручил Леночке Чесноковой вполне солидный новогодний подарок. Флакон духов, который она в его присутствии открыла и попробовала, привел ее в восторг. Это была вода «Eau de Trois», название которой переводится и как третья вода, и как вода Трои. Она воссоздает запах Греции: аромат смолистых сосен под южным солнцем, перемешанный с пряными травами. Следуя ее примеру, Галыгин перед зеркалом попытался завязать и надеть ее подарок — галстук от Mario Machado, но у него не получалось, и Леночка вызвалась ему помочь. В момент, когда она своими красивыми длинными пальцами с ухоженными ногтями, завязывала у него на шее четверной узел, он, не отдавая отчета, чмокнул ее в запястье правой руки. Леночка отчаянно покраснела и посмотрела на него с такой нежностью, что он опять растерялся. С трудом верилось, что когда-то она была угловатым и закомплексованным подростком, а теперь выросла в гламурную московскую барышню — одну из тех, кто любит роскошные машины, ночные клубы и дорогие рестораны…

— Когда на свадьбу-то пригласишь? — пошутил Галыгин, чтобы избавиться от неловкости.

— В этом году уже точно не приглашу, а в следующем видно будет — ответила она, озорно сверкнув глазами и по-детски мило склонив голову набок.

— Как дела у papa и maman? — спохватился Галыгин, вспомнив о напряженных отношениях в семье Чесноковых.

— Mon cher papa и бесценная maman по-прежнему разводятся и периодически ломают друг о друга венские стулья и бьют хрусталь и фарфор, — рассказала Леночка про отношения своих родителей, и сразу погрустнела.

— Может все обойдется, и они помирятся? — выразил надежду Галыгин, жалея милую девушку.

— Так надоело! Скорее бы к одному концу… — сказала она и горько всхлипнула.

— Не плачь! А то тушь размажешь или ресницы отклеятся! — Галыгин строгим голосом призвал Леночку к спокойствию, заботясь о ее внешнем виде. Они еще немного поболтали о том и о сём. Через пятнадцать минут Леночка ушла, оставив после себя стойкий запах французского парфюма.

Галыгин занял место за рабочим столом, запустил персональный компьютер, и приступил к изучению электронной почты. К «плохой» новости, о которой его предупредил Антон Шлыков, Галыгин отнесся совершенно равнодушно. «Хорошая» новость о восстановлении информации с AS/400 его, конечно, обрадовала, но не вдохновила. После того, как мистер Прог позволил себе над ним поиздеваться, Галыгин на него обиделся и резко потерял интерес к его творчеству. Вступить с «ЭП-Мастером» в диалог Галыгину все же пришлось, так как позвонил Антон Шлыков и попросил включить его PC и настроить опции экзешного файла «Еще один странный случай на Патриарших прудах» на продолжение творческого процесса. Его друг надеялся на то, что сможет прочесть, обещанный мистером Прогом, Эпилог не в 24.00, а хотя бы на четыре часа раньше, когда он заступит на ночное дежурство. Галыгин перешел за рабочий стол Антона Шлыкова, и, дождавшись, когда загрузится операционная система, вызвал «ЭП-Мастера» и открыл файл под названием «Еще один странный случай на Патриарших прудах».

Он уже был не рад тому, что связался с творчеством Булгакова, третью жену которого, кстати, тоже звали Еленой Сергеевной. Злые языки утверждали, что она на Михаила Афанасьевича «стучала» кому надо, но он ее, якобы, простил и вывел в нетленном художественном образе Маргариты. Прототипом Мастера в этом контексте был, конечно, не Булгаков, а великий пролетарский писатель А.М. Горький, который, неоднократно и публично, утверждал, что Иисуса Христа не существовало.

— «Я сегодня до зари встану. По широкому пройду полю. Что-то с памятью моей стало. Все, что было не со мной, помню», — мужественным голосом Иосифа Давидовича Кобзона запел мистер Прог, сам включив звуковые колонки.

— Сегодня 31 декабря 1999 года. Что ты можешь мне сказать по поводу этой даты? — спросил Галыгин, запустив приложение-распознаватель речи.

— А, Галыгин, привет! Приехали решать проблему двух тысяч? — перестав петь, поздоровался и «пошутил» мистер Прог. Галыгин повторил свой вопрос, на который программа, выдержав паузу, ответила с неподражаемой интонацией драматурга Эдварда Радзинского:

— «Наступят времена тяжкие. Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки. Не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы, имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся».

— А мою судьбу ты предсказать можешь? — спросил Галыгин, надеясь услышать свой гороскоп на 2000 год.

— Вашу судьбу на ближайшие сутки я могу предсказать и без астрологии. Вы будете безуспешно пытаться понять, что произошло с Дмитрием Васильевичем Павловым, когда он выпал из окна квартиры в доме на улице Золотодолинской, — неожиданно заявила программа проникновенным голосом Ефима Захаровича Копеляна.

— Он, что, никуда не исчезал, а ты все выдумал? — спросил Галыгин первое, что пришло ему в голову.

— «Писатели ничего не выдумывают». Так сказал Оноре де Бальзак.

Вы прочтите, что я написал, и сделайте выводы, а мне пора переписывать Эпилог, — с этими словами программа прервала начавшийся диалог. Последние слова «ЭП-Мастера» Галыгина улыбнули и он подумал, что программа запомнила слишком уж много фактов, которые в итоге приняли форму бредовых заключений. Что-то подобное происходит у больных шизофренией из-за чрезмерного выброса гормона дофамина. Бегло прочитав новеллы, с которыми он вчера не успел ознакомиться, он открыл файл под названием: «Жизнь и удивительные приключения инженера Кускова, перенесенного НЛО в другое пространство и время, но, пережившем все невзгоды и лишения, и вернувшимся назад, целым и невредимым». Вышеуказанный документ, который Антон Шлыков переслал ему по электронной почте, открылся не совсем корректно, но вполне достаточно для работы в редакторе TXT-HTML. Автор сочинения от первого лица рассказывал о том, как проследовал вместе с инопланетянами, посетившими его в 1897 году на подмосковной даче в Люберцах, на планетную систему звезды Элиот, что находится в 24 тыс. световых лет от Солнца. Погостив у умственно перезрелых аборигенов в среде их высокотехнологического обитания семь долгих элиотских лет, он с помощью женщины-инопланетянки по имени Сенусерт и биоробота по кличке Кузя сбежал обратно на Землю.

Благополучно долетев до родной планеты на угнанной им «летающей тарелке», инженер Кусков долго никак не мог попасть в свое время: то не долетал, то перелетал на несколько сотен тысяч лет. Блуждая во времени, инженер Кусков становился участником реальных астрономических, геологических и исторических событий, пережил опасные приключения и, в конце концов, сделал остановку в 1958 году.

Возвращаться в свое время для того, чтобы пережить ужасы гражданской войны и «красного террора», у него не было никакого желания. К тому же он встретил свою любовь и нашел подходящую работу бухгалтера колхоза, где-то в районе северного Приангарья. Точнее говоря, в западной части Средней Сибири, простирающейся от берегов Енисея на западе до реки Лены на востоке. Двадцать лет спустя, инженер Кусков, которому перевалило за 80, решил вернуть себе утраченную молодость и здоровье, и, активировав биоробота Кузю, отправился вместе с ним в Подмосковье на свою бывшую дачу, которая принадлежала его правнуку — тоже инженеру. Нанявшись к нему сторожем, инженер Кусков дождался приземления элиотского космического летательного аппарата, и отбыл на нем туда, откуда сбежал, но перед этим открыл свою тайну и передал правнуку рукопись с описанием своих удивительных путешествий в пространстве и времени. В том, что мистер Прог очень многое позаимствовал из рукописи неизвестного автора, например, научные факты и гипотезы, у Галыгина не было никаких сомнений, но и обвинять его в плагиате у него язык не поворачивался — настолько в созданных им новеллах, в сущности, все осмысленно и по делу. Оставалось надеяться на благополучную развязку, которая удовлетворила бы любого читателя и, разумеется, обеспечила коммерческий успех издания. Галыгин уже представлял себе книгу в твердом переплете с добротными иллюстрациями и научно-справочным аппаратом, и в то же время его терзали сомнения. Во избежание возможного скандала следовало выяснить, существовали ли в действительности профессор Мерцалов, доцент Фишман и старший лейтенант госбезопасности Светлана Викторовна Оленина, или их очень реальные прототипы, которые, узнав себя, могли потребовать объяснений. Антон Шлыков уже говорил ему о том, что наводил справки, и ученых по фамилии Мерцалов и Фишман в Новосибирском государственном университете не обнаружил. Но ведь они могли работать в каком-нибудь другом научном учреждении. На всякий случай Галыгин решил потревожить Елену Сергеевну, которую его звонок застал в Салоне красоты на Арбате.

— Лена! — спросил он. — Тебе фамилии Мерцалов и Фишман ни о чем не говорят?

— Людей с такими фамилиями среди моих знакомых нет — коротко ответила она.

— А Светлана Викторовна Оленина? — спросил он и ушам своим не поверил.

— Может, не Оленина, а Онегина? Большинству она известна, как мадам де Терлен. Богатая иностранка, хорошо говорит по-русски, часто бывает в Москве, постоянный клиент антикварного магазина и художественного салона Павлова, — сообщила Елена Сергеевна, и, в свою очередь, поинтересовалась, чем вызван его интерес к этой особе. Галыгин замялся, понимая, что, рано или поздно, ему придется рассказать Елене Сергеевне о программе «ЭП-Мастер» и повеселить ее историей о том, как он и его друзья-коллеги, призвав на помощь знакомого православного священника, исправляли ошибку, допущенную им при вводе даты окончания рассказа «Еще один странный случай на Патриарших прудах».

— Светлана Викторовна в Москве? С ней что-то случилось? — встревожилась Елена Сергеевна.

— Приеду и все расскажу. Но лучше назови мне адрес твоей электронной почты. Я отправлю тебе кое-что интересное, что касается твоего мужа и этой француженки — нашел выход Галыгин, сообразив, что лучше один раз прочитать, чем долго и невнятно объяснять.

— Пожалуйста, — сказала она. — Мой адрес очень простой, — и назвала свой e-mail. Завершив разговор, Галыгин отправил сборник новелл по указанному Еленой Сергеевной адресу, а затем пересел за журнальный столик и занялся приготовлением чая. Время его дежурство подошло к концу, но сменщик Александр Андреев запаздывал, предупредив его SMS-сообщением о том, что находится в пути. Уйти с работы, не поздравив коллегу с наступающим Новым годом, Галыгин счел бестактным, и терпеливо ждал, когда тот, наконец, появится. К Александру Андрееву, как к самому младшему из их творческого коллектива, Галыгин относился с особой нежностью, считая себя кем-то вроде старшего опекуна. Андреев явился не один, а со своей красавицей женой Екатериной, выписав для нее в отделе охраны разовый пропуск. Супруги Андреевы принесли с собой две бутылки шампанского и торт, — так, что Галыгину пришлось задержаться еще на полтора часа. Первым делом Андреев поинтересовался, в курсе ли он, что сегодня в 12 часов дня Президент России Борис Ельцин выступил с заявлением, в котором объявил о досрочном сложении полномочий. Галыгин бросился к своему PC, вошел в Интернет и открыл файл сенсационного телеобращения. В своей прощальной речи Ельцин просил у россиян прощения за то, что многие их надежды не сбылись, и за то, что представлялось ему и друзьям-демократам простым, оказалось слишком тяжелым. «Наконец-то!»— вздохнул с облегчением Галыгин. Для поднятия праздничного настроения Андреев, запустив свой PC, воспроизвел песенку в стиле «рэп», написанную им с участием программы «ЭП-Мастер», и озвученную искусственным голосом Владимира Семеновича Высоцкого под аккомпанемент шестиструнной гитары:

Прибыв в Строгино к своему новому семейному очагу, Галыгин не сразу вспомнил об отправленном Елене Сергеевне сборнике из 15 новелл «ЭП-Мастера», а потом, когда вспомнил, для разговора на эту тему наступил самый неподходящий момент. Он, видите ли, тащил Елену Сергеевну в постель, возбудившись от запаха духов «Eau de Trois», которые прикупил для нее по дороге с работы в Торговом центре на улице Маршала Кулакова. Потом начались приготовления к праздничному ужину, которые приходилось прерывать ответами на звонки многочисленных друзей и родственников. Позвонила даже Наина Иннокентьевна и, рыдая, умоляла простить ее за глупую шутку и нелепую выходку. Он искренне простил ее, как и это положено в последний день уходящего года, и пожелал крепкого здоровья ей, Витьку и ее родителям. В 20.00 по «ТВ-6» начался традиционный показ кинокомедии Эльдара Рязанова по сценарию Эмиля Брагинского «Ирония судьбы, или С легким паром». Елена Сергеевна обожала этот фильм, как житейскую драму, в которой есть все, из чего состоит «любовь по-русски». Взрослый мужик, который, споткнувшись о собственные штаны на пути в сортир, зовет на помощь маму. Женщина, которой несколько лет пудрят мозги, а в новогоднюю ночь бросают. И другая женщина, которая две серии подряд целуется с дышащим перегаром гражданином, а потом по собственной инициативе едет за ним в другой город; и будущая свекровь, которая, глядя на все это безобразие, говорит, поджав губы: «Поживем — увидим». Психоаналитики не без основания полагают, что культовыми подобные истории могут стать только в обществе тотальной безотцовщины, в стране нелюбимых детей, которые мечтают о «чудесной» встрече, волшебным образом изменяющей их унылое существование, и не желающих понимать, что любовь — это душевная работа на всю жизнь. Галыгин спросил Елену Сергеевну, просматривала ли она электронную почту на своем ноутбуке. Она хлопнула себя по лбу и поблагодарила его за то, что он напомнил ей о важных письмах, которое она ожидала от издательств «Лярусс» и «Грассе». Потом она ушла в спальную и через 15 минут вернулась со счастливым выражением на лице, означающем, что ее последние литературные переводы одобрены и приняты к опубликованию. Галыгин спросил, получила ли она его письмо с прикрепленными к нему файлами. Елена Сергеевна вернулась в спальную и вышла оттуда расстроенной, поскольку, оказывается, назвала ему адрес электронной почты, предназначенный для домашнего компьютера, которым она пользовалась совместно с мужем. Это означало, что г-н Павлов мог прочитать сочинение «ЭП-Мастера» и подумать по этому поводу все, что угодно. Душу Галыгина перекрутило, как победитовое сверло. Как раз в этот момент во входную дверь раздался звонок, и он поспешил в прихожую, чтобы выяснить, кто к ним пожаловал.

IV

Через глазок входной двери Галыгин разглядел странную парочку в маскарадных костюмах Деда Мороза и Снегурочки, причем личико стройной Снегурочки показалось ему слишком уж смуглым. Галыгин решил, что это — люди из какой-нибудь конторы по организации встречи Нового года, которые ошиблись этажом или номером корпуса, и грубо спросил, кого им надо.

— Мы из Бюро заказов «Holiday-Art». От имени и по поручению фирмы «Лореаль де Пари» и «Крокус Экспо» мы пришли поздравить несравненную Елену Сергеевну с Новым годом и вручить ей ценный подарок, — ответил на его вопрос Дед Мороз, но почему-то женским голосом. Или это ему показалось? Галыгин попросил незваных визитеров немного подождать, вернулся в гостиную и сообщил Елене Сергеевне о том, кто и по какому случаю посмел ее побеспокоить. Его дама сердца, напротив, не удивилась и вышла в прихожую, чтобы разобраться. Галыгин пошел вслед за ней.

— Откуда вы узнали, что я здесь? — спросила Елена Сергеевна из-за двери.

— Консьержка Лидия Федоровна в вашем доме на Ленинском проспекте сказала нам, что вы переехали, и дала нам этот адрес, — объяснил Дед Мороз голосом, который определенно прозвучал, как женский. Елена Сергеевна шепотом попросила Галыгина впустить визитеров, объяснив ему, что 25 декабря она принимала участие в рождественской рекламной акции компании «Лореаль де Пари» в МВЦ «Крокус Экспо», а вручения обещанного подарка дожидаться не стала, так как спешила домой. Новый адрес и номер домашнего телефона она, действительно, оставляла консьержке — на всякий случай, вдруг, случится пожар, теракт или за Павловым приедет милиция в сопровождении кареты «скорой помощи». Галыгин ее послушался, открыл металлическую дверь, запертую на щеколду, и впустил нежданных гостей.

— Дорогая Елена Сергеевна! Joyeux Noel et Bonne annee! Meilleurs voeux pour 2000! — с порога заявил Дед Мороз и снял колпак вместе с искусственной бородой и красным носом из папье-маше. Из красного колпака с помпончиком вырвалась копна светлорусых волос.

— Ирочка! Это ты?! В таком наряде?! — удивилась и обрадовалась Елена Сергеевна, узнав в Деде Морозе свою знакомую Ирину Селиванову, которой она давала частные уроки французского языка.

— Мы пришёль поздравить Вас Рождество и Новый год! — с трудом выговаривая слова трудного для нее языка, сказала Снегурочка, похожая на Наоми Кембел.

— Это мадемуазель Софи Бенуа — студентка из Гаити. Кстати, вы не бывали на Гаити? — познакомила хозяев квартиры со своей напарницей Дед Мороз-Ирочка.

— Очень рада! Раздевайтесь и проходите в гостиную — пригласила гостей Елена Сергеевна и замешкалась, не зная, как ей представить Галыгина.

— Геннадий. Друг Елены Сергеевны — нашел выход из положения Галыгин и галантно раскланялся.

— Мы тут собрались на одно мероприятие. Удобно ли будет? — спросила Ирина Селиванова, жестом показывая себе на грудь и бедра.

— Не волнуйтесь. Детей дома нет — успокоила ее Елена Сергеевна, сразу угадав значение жестов. Ирина Селиванова сказала, что у них в запасе около часа, и что они были бы очень благодарны хозяевам за возможность немного отдохнуть и погреться. Затем гостьи сняли с себя маскарадные костюмы из шелка, атласа и бархата, под которыми у них были норковые шубки.

Когда же они сняли шубки, Галыгин чуть не потерял дар речи, увидев на девушках с фигурами фотомоделей минимальное количество одежды: блестящие топы, завязывающиеся спереди, и коротенькие юбочки из такого же материала с подвязками для чулок. Он сразу подумал о том, что, наверное, какой-то «новый русский» заказал девушек из «Holiday-Art» именно в таких нарядах, и они вынуждены исполнять его каприз, несмотря, на десятиградусный мороз. Подарок — большую коробку в красивой подарочной упаковке — Елене Сергеевне вручили прямо в прихожей. В коробке, — пояснила Ирина Селиванова, — находились новейшие образцы парфюмерной и косметической продукции самых известных французских фирм. Далее, гостьи, по очереди посетили места общего пользования и сели за стол в гостиной. Пока Елена Сергеевна доставала из серванта столовые приборы, Галыгин вспомнил и рассказал подходящий анекдот:

— Под елкой стоит зареванный малыш. Из дома на Рублевке, пинком под зад, в сугроб вылетают баба, одетая в Деда Мороза, и разукрашенный под Снегурочку мужик. На крыльцо с мобилой выходит хозяин дома, набирает контору по организации праздников: — Вы че там все, охренели совсем! Я заказывал ребенку в подарок трансформеров, а не трансвеститов!

Ирина Селиванова намек поняла и объяснила, что настоящий Дед Мороз — студент-африканец Майкл Осей-Поку из Ганы — спит в микроавтобусе, на котором они приехали, не выдержав алкогольной нагрузки, поэтому ей пришлось его подменить и надеть запасной маскарадный костюм. Мадемуазель Софи Бенуа попросила перевести анекдот на французский язык, поскольку ей не все слова были понятны. С помощью Елены Сергеевны Ирина Селиванова анекдот перевела, и мадемуазель от души посмеялась, а затем на ломаном русском языке сказала, что на Гаити Новый год, также как и в России, является самым любимым народным праздником. Если в соседней Доминиканской республике предпочитают по возможности ограничиваться легким ужином «а-ля фуршет», то в Гаити стол просто обязан ломиться от деликатесов и кулинарных изысков. От предложенного вина и шампанского гостьи отказались, так как за предпраздничную неделю эти напитки, по их словам, надоели им до изжоги. Они попросили русскую водку, которую закусили черной икрой и солеными белыми грибами. При этом Ирочка Селиванова еще раз предупредила хозяев о том, что засиживаться за столом они не намерены, поскольку не позднее 23.00 обязаны прибыть в казино «Метелица» на Новом Арбате на какую-то очень крутую корпоративную вечеринку. Галыгин произнес тост, в котором он предложил выпить за знакомство и, узнав от мадмуазель из Гаити, что она учится на первом курсе биофака МГУ имени М.В. Ломоносова, пожелал ей успешно переходить с одного семестра на другой и удачно выйти замуж. Далее, он хотел сказать что-то про детей, но его опередила Ирочка Селиванова:

— И уехать налегке в Etats-Unis d'Amerique! — сказала она в рифму и захлопала в ладоши. Водка на мадемуазель Софи подействовала, но вкус ее ей не очень понравился.

— Ром крепче и мягче — сказала она, делая ударения на последнем слоге. Воспользовавшись ситуацией, Галыгин поинтересовался у гостьи из экзотической латиноамериканской страны, какое впечатление произвели на нее русские мужчины.

— Ай, карашо! — воскликнула она и рассмеялась, показав свои ровные белоснежные зубы. Следом за ней рассмеялись и остальные, впрочем, прекрасно понимая, что Гаити — одна из самых бедных стран в мире. Галыгин сказал, что на Гаити он, к сожалению, никогда не был, но зато в Бразилии прожил целых пять лет, и даже появился там на белый свет. Елена Сергеевна выразила на своем лице удивление, и тогда он вынул из внутреннего кармана своего пиджака, висевшего на стуле, общегражданский паспорт, и продемонстрировал ей и остальным соответствующую страницу, на которой черным по белому было написано, что он родился 17.05.1959 г. в Рио-де-Жанейро.

— Почему же ты мне раньше об этом не сказал — упрекнула его Елена Сергеевна.

— Разве это могло как-то повлиять на твое отношение ко мне? — возразил он.

— Нет, конечно. И все-таки, как это, наверное, здорово ощущать себя гражданином мира! — с нотками восхищения и зависти в голосе произнесла она. После второй рюмки водки мадемуазель Софи Бенуа захотелось станцевать, и она попросила у Галыгина какое-нибудь музыкальное сопровождение. Пощелкав кнопки пульта телевизора, он быстро нашел то, что надо: концерт звезд зарубежной эстрады. Выступление поп-дивы Мадонны мадемуазель проигнорировала — просто стояла посреди гостиной и мило передразнивала характерные жесты самой известной и самой богатой певицы в мире. Когда же объявили о выступлении группы «Boney M» с музыкантами, работавшими в первом составе: Шейлой Боник и Лиз Митчелл, — она оживилась и показала, на что способна, пустившись в пляс, как будто сорвалась с привязи. Она танцевала красиво, бурно и ритмично и просила сделать звук громче, потом еще громче, пока в такт музыке не завибрировала ее спина. Ее полуобнаженная фигура с кожей, отливавшей оливковым глянцем, и круглой, как мячик, попкой, вызывала неподдельное восхищение. Интересно, что делают с собой латиноамериканские девушки, чтобы иметь такие попки? Может, на них влияет яркое солнце, или ежедневные танцы до упада?

— Топик, топик сними! — просила гаитянку Ирина Селиванова, озорно поглядывая на покрасневшего от волнения Галыгина. Но в ответ на просьбу исполнить стриптиз мадемуазель Софи Бенуа отрицательно покрутила головой, неожиданно подошла к Галыгину, присела в изящном реверансе и пригласила его на парный танец. В это время на телеэкране начался показ (в записи) традиционного карнавала в Рио-де-Жанейро, который, как известно, проходит в Бразилии один раз в году в феврале, но иногда выпадает и на начало марта.

Карнавальное шествие проводят специально обученные школы танцев, которые сами и придумывают сюжет для представления.

— Давай, давай, изобрази, что-нибудь! — подбадривала Галыгина Елена Сергеевна. Играла зажигательная латиноамериканская музыка, под которую Галыгин и мадемуазель Софи Бенуа к удивлению Елены Сергеевны и Ирочки Селивановой начали танцевать сальсу, да так синхронно и слаженно, как будто они перед этим тренировались, по меньшей мере, целую неделю. Секрет успеха Галыгина заключался в том, что его родители — ветераны советской дипломатической службы — дружили с сотрудниками кубинского посольства в Москве и с удовольствием посещали их официальные приемы. Юный Галыгин, в свою очередь, неформально общался с детьми сотрудников кубинского посольства, и, насколько позволяло ему время, участвовал в устраиваемых для них праздниках, на которых его, кроме разговорного испанского, научили танцевать танго, румбу и сальсу. Основные движения сальсы состоят из быстрого-быстрого-медленного шагов под четыре ударных ритма. Каждый четвертый счет используется для медленного переноса веса, паузы или, в некоторых стилях, для кика (выброса ноги) или чечетки (удара ногой о пол). Танец этот весьма многогранен по своей простоте. Сальсу можно танцевать, помещаясь на крохотном пространстве, либо, размахнувшись на большую территорию; танцевать почти на месте, по кругу или по линии.

Вариантов — множество и все они правильные. Можно просто красиво шагать, делая три шага с паузой в середине. Можно украшать движения пластикой корпуса, трюками и четкой работой ног. Галыгину больше всего нравилась кубинская сальса, она же — круговая, отличающаяся от других стилей большим количеством хитросплетений рук (узлов). Мадемуазель Софи Бенуа этот стиль танца тоже был по душе, и она старалась изо всех сил. Но вот пришло время прощаться. Отпускать гостей без подарков Елена Сергеевна сочла дурным тоном. Она открыла коробку с презентом от «Лореаль де Пари» и заставила Ирочку Селиванову и мадемуазель Софи Бенуа взять себе из предметов косметики то, что им больше нравится. Галыгин, в свою очередь, предложил им шампанское в коктейле и дурианы. Поблагодарив хозяев квартиры за гостеприимство и подарки, Ирочка Селиванова, желая угодить Елене Сергеевне, произнесла тост по-французски:

— Chers amis! Nous vous presentons nos meilleurs v?ux pour ce Noel qui s'annonce! Nous vous souhaitons beaucoup d'optimisme et de bonne humeur, du bonheur, des succes dans tous vos projets et nouvelles grandes realisations! Nous esperons que l'annee qui s'annonce vous apportera assurance, serenite, chance et succes dans toutes vos entreprises. По-русски это прозвучало бы так: «Дорогие друзья! Примите наши поздравления с наступающим Новым Годом! Позвольте пожелать Вам оптимизма, хорошего настроения, счастья, творческих успехов и новых свершений! Надеемся, что наступающий год подарит уверенность, спокойствие, удачу и успех во всех начинаниях». Елена Сергеевна похвалила свою ученицу за хорошее произношение, а Галыгин вызвался проводить ее и ее напарницу до микроавтобуса. Очень уж ему хотелось посмотреть на Деда Мороза из Ганы. Пока они ждали лифт, Ирочка Селиванова рассказала Галыгину о том, что темнокожие «дедушки» и «внучки-снегурочки» — самая востребованная услуга этого года, их буквально «рвут на части». В зависимости от масштаба праздника они поют песни, танцуют, проводят конкурсы с подарками или исполняют стриптиз. Рассказала она и о самом экзотическом заказе этого года — корпоративную вечеринку по программе «Миллениум в Аду».

Место действия — закрытая станция метро. Сотрудников компании сначала запускают в полную темноту. Люди не понимают, что происходит. Пока они находятся в легком шоке, неожиданно загорается яркий свет: повсюду много огня — факелы, свечи. Посередине зала установлен трон, на котором сидит Сатана — чернокожий студент-африканец Майкл Осей-Поку из Ганы. В нем почти два метра роста и сто килограмм веса. Издали он похож на монумент. Вокруг него — полуобнаженные рабы и рабыни в цепях. В углах зала стоят большие котлы, в которых девушки в стрингах танцуют go-go. Атмосфера ада воссоздана почти максимально. Такой праздник запомнится надолго! «Да, уж, это точно!» — подумал Галыгин, поражаясь пошлости и расточительству заказчиков мероприятия. Майкл Осей-Поку к их приходу уже находился в форме, в прямом и переносном смысле, то есть протрезвевший и в маскарадном костюме Деда Мороза. Он стоял подле микроавтобуса марки «Renault Trafic» с включенными габаритными и аварийными огнями, и, притопывая ногами, вслух, репетировал роль, которую ему предстояло сыграть на предстоящем новогоднем корпоративном празднике:

Завидев свою партнершу, студент-африканец обрадовался и подал реплику, смешно коверкая русские слова:

Мадемуазель Софи Бенуа слова своей роли не забыла и продемонстрировала аналогичный уровень знания русского языка:

Сочувствуя мадемуазель из Гаити, которая ему очень понравилась, Галыгин спросил у Ирочки Селивановой, много ли экзотический Дед Мороз и Снегурочка получают за то, чтобы над ними смеялись. Она сказала, что за каждое мероприятие им платят по 100 долларов США, и что для бедных студентов из Африки и Латинской Америки, это — огромная сумма. Затем она выразила недоумение по поводу того, куда делся их водитель, на что студент из Ганы отреагировал зычным возгласом:

— Вася! По коням! Появился водитель Вася, наблюдавший за тем, как неподалеку кучка подростков запускает петарды. Он и сам был ненамного их старше.

Шаблонно поздравив Галыгина с Новым годом, водитель попросил у Ирочки Селивановой пять минут на то, чтобы прогреть пассажирский салон. Со стороны детской площадки громко хлопнула петарда, а потом еще одна. В соседнем дворе ответили шутихой, которая, взлетев ввысь, рассыпалась разноцветными огнями прямо над крышей многоэтажного дома.

— Ёпэрэсэтэ! — выразил свое восхищение студент из Ганы, тогда как у Галыгина сердце ёкнуло. В прошлый Новый год петарда случайно влетела в форточку его квартиры на Ленинском проспекте и едва не стала причиной пожара. Прощаясь с Софи Бенуа, Галыгин крепко поцеловал ее в губы, и спросил, заглянув ей в темные глаза:

— Хочешь станцевать со мной еще раз?

— Mais, monsieur, cela sera un plaisir, — ответила она, что по-русски означало: «Но, господин, для меня это удовольствие».

Затем, смущенно потупив взор, и, порывшись в своей сумочке, она дала ему визитную карточку с номером своего мобильного телефона. Окрыленный успехом и пребывая в распрекрасном донжуанском настроении, Галыгин позвонил в дверь, открыв которую, Елена Сергеевна призналась, что ее не закрывала. Она почему-то подумала, что он взял с собою ключи. Только он собрался ее за это пожурить, как опять вспомнил про форточку на кухне своей квартиры на Ленинском проспекте. Он ведь не был там со вчерашнего дня, когда уехал в Шереметьево провожать свою супругу и сына, и совершенно не помнил, оставил он форточку открытой или захлопнул. Раздевшись и переобувшись в прихожей, Галыгин с тяжелым предчувствием направился в гостиную. Проходя мимо ванной комнаты, он услышал шум льющейся из-под крана воды, и, недоумевая, попробовал открыть дверь. Дверь не открывалась, поскольку, очевидно, была заперта изнутри. Он позвал Елену Сергеевну и сообщил ей об этом.

Вначале они подумали о том, что дверь в ванную каким-то образом закрылась сама, но потом решили, что кто-то из соседей или их подвыпивший гость по ошибке перепутал входную дверь. В России в ночь под Новый год случаются и не такие чудеса. Поколотив в дверь из ДСП кулаками, Галыгин изо всех рванул ее на себя. Хлипкий запор сломался, дверь распахнулась, и он увидел человека в черном кашемировом пальто и ондатровой шапке, который стоял в ванной и пытался включить душ. Ни дать, не взять — Ипполит из кинокомедии Эльдара Рязанова «Ирония судьбы или С легким паром». Но это был, конечно, не киногерой, а муж Елены Сергеевны — Дмитрий Васильевич Павлов. Ничуть не смутившись появлением хозяина квартиры, незваный гость заплетающимся языком произнес:

— Дома горячую воду отключили. Так я решил к вам зайти, чтоб заодно и помыться. По всему было видно, что г-н Павлов пьян. Свои зимние итальянские сапоги ручной работы он, правда, снял, и они валялись на кафельном полу. С дорогого кашемирового пальто стекали струйки воды. Услышав знакомый голос, в ванную заглянула Елена Сергеевна и в испуге закричала:

— Прекрати немедленно! На улице мороз… Ты, ты … простудишься! Есть такие моменты в фильмах, которых ждешь, хотя видел их десятки раз. Именно эти моменты почему-то первыми вплывают в памяти, когда вспоминается та или иная киноработа. Именно они являются их визитной карточкой. Давайте освежим в памяти дорогое глазу и сердцу! Сцену в «Служебном романе», где секретарша (Лия Ахеджакова) обучает начальницу (Алиса Фрейндлих) правильной походке. Или «Профессионал» с Жаном Полем Бельмондо, когда в финале под мегатрек Морриконе он идёт к вертолёту. Без Ипполита (Юрий Яковлев) в фильме Эльдара Рязанова «Ирония судьбы…» не было бы ни иронии, ни судьбы: этот несчастный брошенный жених постоянно возвращается к своей драгоценной Наденьке, и каждым своим появлением подстегивает ее роман с Лукашиным (Андрей Мягков).

— Ну, вот, тепленькая пошла…, — произнес г-н Павлов, наконец, сообразив, как надо регулировать температуру воды.

— Немедленно прекрати! Перестань паясничать! — с этими словами Елена Сергеевна решительно вошла в ванную и отключила воду.

— Лена, поедем домой. Я без тебя жить не смогу — жалобно попросил Павлов.

— Пожалуйста, выйди из ванны. Я вызову для тебя такси — чуть ли не плача стала уговаривать Елена Сергеевна брошенного мужа.

— Я, пожалуй, позвоню по «02» и вызову милицию! — пригрозил Галыгин, страдая от ревности.

— А ты, вообще помалкивай… Тебя Наина Иосифовна, то есть Иннокентьевна, в квартире на Ленинском проспекте уже третий час с ремнем ждет, — сказал Дмитрий Васильевич и начал выбираться из ванны.

Теряя равновесие, он ухватился за штангу с прозрачной занавеской и она, естественно, грохнулась на пол. Услышав неприятную новость о приезде жены, и возмутившись издевательским тоном, которым г-н Павлов его об этом проинформировал, Галыгин пришел в ярость. Лезть в драку в присутствии Елены Сергеевны он позволить себе не мог, и решил незваного гостя, пытающегося разрушить все его жизненные планы, припугнуть. В прихожей на тумбочке для обуви находился его кейс, а в нем — пистолет «Беретта». И пока Елена Сергеевна помогала Павлову обуться и выводила его из ванной, Галыгин успел вооружиться. При виде пистолета Елена Сергеевна вскрикнула от испуга, но затем решительно встала между любовником и мужем, давая понять, что подобная мера устрашения ей совершенно не нравится. Но и Павлов оказался не из робкого десятка. Решительно отодвинув Елену Сергеевну в сторону, он смело пошел на Галыгина, который зажмурил глаза и нажал на курок. Однако выстрела не последовало, так как от волнения и неопытности Галыгин забыл про предохранитель. Неуловимым точным движением г-на Павлов выбил левой рукой пистолет из рук Галыгина, и в следующий момент между ними началась драка, которая уже на второй минуте закончилась полной победой незваного гостя. Хоть он и был старше Галыгина на шесть лет, и сильно выпивши, но когда-то занимался спортом и владел приемами рукопашного боя. Подобрав с пола пистолет, г-н Павлов снял его с предохранителя и протянул рукояткой вперед плачущей Елене Сергеевне. Она боязливо взяла в руки «Беретту», думая, что ее муж желает прекращения ссоры с применением огнестрельного оружия, но все оказалось гораздо хуже.

«Стреляй! — строго приказал ей Павлов. — В меня, в него, в себя…»

Елена Сергеевна выстрелила в себя.

V

Антон Шлыков прибыл на работу ровно в 20.00 прямо из-за стола и уже навеселе. До места работы его подвез на своем автомобиле марки Audi шурин (старший брат жены), стоически переживший начало праздничного застолья, посвященного прощанию с уходящим годом и XX столетием. В окнах огромного здания Вычислительного центра на Смольной улице почти на всех этажах горел свет. Предъявив охраннику пропуск и паспорт, Шлыков прокатил свой портфель через рентгеноскоп, а сам прошел через рамку металлоискателя. Охранник, улыбнувшись, предложил ему зайти в комнату начальника Службы безопасности.

— По поводу содержимого портфеля? — попросил уточнить Шлыков, имея в виду просвеченную рентгеноскопом бутылку «Посольской» водки объемом 0,7 литра и двухлитровую банку с салатом «Оливье».

— Нет, по поводу пропуска в категорированное помещение — едва сдерживая смех, сказал охранник. Оперативный дежурный Службы безопасности вручил Шлыкову электронный пропуск для прохода на третий этаж, где располагалась так называемая «ситуационная комната» — специально оборудованное помещение для оперативного построения и «проигрывания» сценариев, быстрой оценки проблемной ситуации на основе использования специальных методов обработки информации. Оставив верхнюю одежду в полутемном гардеробе, работавшем по принципу самообслуживания, Шлыков поднялся на третий этаж и, пройдя по длинному коридору, скоро оказался в нужном месте. В просторной комнате, напоминающей компьютерный класс, собралось человек 15. Одни из них сидели за рабочими местами, оборудованными персональными компьютерами и средствами связи, и выводили обработанную информацию на большую плазменную панель в центре зала, другие — собрались за овальным столом и что-то, негромко, осуждали. Шлыков подошел к овальному столу и присел на свободный стул, надеясь, что на него обратят внимание. Но его в упор никто не замечал, даже Валерий Давлетгареев, которому он подавал знаки. Тогда он стал прислушиваться к тому, о чем идет разговор, и узнал для себя много интересного. Оказывается, «проблема-2000», на преодоление которой во всем мире было потрачено около $300 млрд., практически никак себя не проявила.

За исключением сбоя в системе безопасности одной из японских АЭС (в провинции Фукусима), и затруднений с компьютерами индийских авиалиний, все критически важные программы работали нормально.

Однако и упомянутые два случая, вероятно, были связаны с ошибками человека, а не компьютеров. Все спокойно было и в Интернете — отмечалось лишь торможение в загрузке некоторых сайтов. Не оправдались предсказания массового нашествия хакеров и вирусов, к которому несколько месяцев готовились спецслужбы всего мира, в том числе российские (ФСБ и ФАПСИ). Отмечен был только один крупный скандал, возникший по причине взлома web-страницы с новогодним расписанием британской железной дороги. Все информационные системы банковского холдинга от Владивостока до Калининграда работали стабильно. Кроме нескольких ошибок вывода вроде «19100» или «0» вместо «00», о которых по видеоконференцсвязи незадолго до прихода Шлыкова доложил управляющий Дальневосточного ОВК г-н Садомский, ничего серьезного не произошло. Хотя забавных вещей было предостаточно. Например, в Сибирском ОВК утром 31 декабря на несколько часов остановили серверы для технического обслуживания, воспользовавшись тем, что Миллениум, и вообще новогодний праздник.

Серверы до этого несколько лет не выключались в принципе — ну, может, перезагружались иногда. А тут вдруг их выключили совсем.

Когда же их включили, почти треть винчестеров отказались распарковываться — какая-то пыль да грязь накопилась в парковочной позиции, и «коромысло» с головкой просто залипло. Большую часть винчестеров коллеги-сибиряки «вылечили», хорошенько стукнув об бетонный пол, чтоб отлипло. О ситуации в Сибирском ОВК рассказывал г-н Левченко Владимир Александрович — статный брюнет в темных дымчатых очках. Этот топ-менеджер отвечал за многие направления работы банковского холдинга, в том числе — за решение проблемы Y2K. В заключение своего сообщения он, в свойственной ему демократической манере общения с подчиненными, даже свежий анекдот рассказал:

— Похитили мужика инопланетяне. Помурыжили месяц, набрали кучу анализов, сняли образ мозга, паттерны языка, все дела. Рассказали про себя, да и вернули обратно. Хрен ли, не звери же! Притащили мужика на ТВ, worldwide coverage, Ларри Кинг берет у него интервью. Задает вопрос, мол, как это они дошли до жизни такой, что летают на другие миры? Ответ: — Вы знаете, вначале мы с ними развивались почти одинаково. Орудия труда, огонь, колесо… А вот после изобретения автомобиля наши пути разошлись. Мы-то изобрели светофор, а они додумались до параллельных измерений и телепортации.

Дождавшись, когда присутствующие отсмеются, г-н Левченко, объявил о том, что совещание закончено и предложил накрывать праздничный стол. Шлыков подошел к Валерию Давлетгарееву и поздравил его с Новым годом и с назначением на должность начальника управления информационных технологий Банка «Первое ОВК». И, разумеется, спросил, чем он может быть полезен.

— А ты чего пришел? — удивился Давлетгареев, уже забыв о том, что включил его в состав временной рабочей группы мониторинга информационных систем.

— Так ведь ты сам просил — обиделся Шлыков и напомнил коллеге Давлетгарееву о приказе.

— Квалифицированный программист может нам понадобиться через пару часов— угрюмо насупившись, сказал Давлетгареев и, выдержав паузу, словно собираясь с мыслями, добавил: «Открывать бутылки с шампанским…» Шлыков понял, что коллега шутит и попросил у него разрешение посетить свой рабочий кабинет. Тот не возражал, и Шлыков в приподнятом настроении отправился на свой этаж, надеясь, что после окончания дежурства Александра Андреева никто его персональный компьютер не выключил, и программа «ЭП-Мастер» уже готова порадовать его Эпилогом.

— How do you do, мистер Прог? — приветствовал Шлыков «электронного писателя», настроив режим диалога.

— А, это ты Антоша? Привет! Задачу возмущения точки сингулярности решил? Докторскую диссертацию защитил? — услышал он в ответ усталый голос академика Холмогорова. От неожиданности Шлыков даже растерялся, но потом догадался, что голосом его покойного учителя программу научил разговаривать Александр Андреев, подготовив для него такой, вот, своеобразный новогодний подарок.

— Как творческий процесс? — вежливо поинтересовался Шлыков. То, что он услышал в ответ, снова заставило его удивиться:

— Перечитываю себя и складывается впечатление, что у меня дефект речи. Наверное, связь с вами — операторами — была не очень хорошая.

В некоторых местах теряются ключевые слова. Просто выпадают, и вместо них — тишина. Получается, что я пишу первое и третье слово, а второе теряется и смысл текста несколько теряется, но, в общем нормально.

— Чем мы могли бы Вам помочь? — спросил Шлыков, поймав себя на мысли о том, что «ЭП-Мастер» рассуждает, как живой человек. Отвечая на его вопрос, программа заговорила голосом экспрезидента России Бориса Николаевича Ельцина. Эту заготовку, написанную Александром Андреевым, Шлыков слышал, где-то месяц тому назад, но все равно с удовольствием, посмеиваясь, прослушал еще раз:

— На дворе 21-й век. Пора, понимаешь, от мышления модулями переходить к мышлению классами. То, как они будут разделены по динамическим библиотекам, это — уже вопрос десятый, и это будет сделано, когда вы дадите мне хотя бы черновой код. Что же касается общей архитектуры, то предлагаю при желании этот вопрос обсудить.

Есть архитектура ядра, но есть еще и архитектура каркаса. Вот их комбинацией мы и получим все сладости гибкости художественных форм.

Какой будет язык обмена ассоциациями — ну это вообще не важно, поэтому пусть это будет Вавилон или XML — погоды это не сделает …

— Готов ли Эпилог? — спросил Шлыков, желая поскорее перейти к делу.

— А як же шь! — ответила программа по-украински, и включила сетевой принтер. Из принтера выполз всего один лист бумаги формата А-4, на котором было напечатано следующее стихотворение:

— И это все?! — разочарованию Шлыкова не было предела.

— Обо всем остальном, Антоша, тебе расскажет Галыгин. Впрочем, есть у меня одна идея, но программа-ретранслятор совсем плохо тянет— опять удивил Шлыкова «ЭП-Мастер», произнеся последнюю фразу голосом покойного академика Холмогорова.

— Ну, ладно, тогда я еще подойду через пару часов — сказал Шлыков и переключился в режим просмотра заготовок будущего связного текста (опция KUHEN). Мистер Прог оказался прав. Творческий процесс тормозило отсутствие нескольких «сгоревших» баз данных с гипертекстами научной и религиозно-мистической литературы, из которых «электронный писатель», если можно так выразиться, черпал свое «вдохновение».

Какие-то биты информации вставали не так, как надо, и программа-редактор с трудом протаскивала сюжетную линию через лабиринты ассоциаций. Например, он «зациклился» на многозначном значении слова-символа «Пещера». В художественной литературе и в философских текстах это слово означат жесткие тиски реальности — тесноту пространства, тягучесть времени, и в то же время — аскетизм, суровую скудость чистых стихий: воды, земли, камня. Пещера может быть вместилищем зла, притоном злодеев и одновременно — убежищем духа, кельей отшельника. Пещера также символизирует возврат назад — вглубь времен, в материнское лоно; это о ней говорил Новалис: «Куда идем мы? Все туда же — домой…». Но главное: пещера — это знак перехода, предельности Бытия. Вспомним пещеру нимфы Калипсо, в которой Одиссей в конце своего странствия прожил или, скорее, проспал, семь долгих лет. На мобильный телефон позвонил Александр Андреев. Он поздравил Шлыкова с наступающим Новым годом, поинтересовался, как идут дела на работе, и выразил обеспокоенность по поводу того, что их друг Галыгин на звонки не отвечает.

— Может он в Питер на своей машине подался? Помнишь, он говорил, что его жена с сыном уехала к своим родителям? — предположил Шлыков, хорошо слыша через динамик мобильного телефона музыку, смех, аплодисменты и перекрывающий их зычный голос с жутким иностранным акцентом:

— Ты откуда звонишь? Куда тебя занесло? — Шлыкова разбирало любопытство.

— Я в казино «Метелица» вместе с Катей. Такой отпад! Ты бы только видел! Дед Мороз и Снегурочка из Африки пожаловали. Они почти голые. А как прикалываются! — пел Басковым коллега Андреев.

— Смотри, не проиграйся, а то выйдешь из казино, как африканский Дед Мороз! — шутя, предупредил Шлыков, зная о страсти Андреева к азартным играм. Пожелав другу приятного отдыха, Шлыков отправился на третий этаж в «ситуационную комнату». До наступления Нового года остался один час. Овальный стол, за которым проводились совещания и «мозговые штурмы», был накрыт белоснежной скатертью и на него выставлялись закуска и выпивка — то, что представители временной рабочей группы мониторинга информационных систем захватили с собой для встречи Нового года и Миллениума. Шлыков также внес в праздничное застолье свою скромную лепту в виде бутылки «Посольской» водки и двухлитровой банки салата «Оливье». …Г-н Левченко попросил минуточку внимания, сообщив присутствующим о том, что из «Александр-Хауса» только что позвонил сам Александр Павлович Смоленский и пожелал лично поздравить их с Новым годом. Затем он нажал на кнопку пульта, и на экране плазменной панели возник образ знаменитого банкира с сияющим лицом и обаятельной улыбкой. Прокашлявшись, и сердито на кого-то цыкнув, Александр Павлович произнес следующую речь: «Уважаемые технические специалисты! Сердечно поздравляю Вас с Новым Годом! IT — наиболее динамично развивающаяся отрасль российской экономики. И здесь, как нигде, нужны компетентные работники, способные обеспечить техническое развитие финансовой инфраструктуры. А то все эти маркетинги, лизинги и петтинги, новые банковские услуги — фигня это все по большому счету. Сидят, уроды, не делают ни фига, а вы — технические специалисты — нате.

Вламывайте. Внедряйте технологические решения, бегайте, ночами сетки тяните, коленом к носу куда чего, чтобы эти мрази юзеры получали…. новые…. сервисы. А потом долбили вам мозги: „А у меня принтер не печатает!“ Да пошли они в жопу, а вам в этот светлый праздник я желаю счастья, крепкого здоровья и удачи!» Присутствующие поаплодировали, посмеялись и потянулись к столу.

Во время онлайновой трансляции речи г-на Смоленского у Шлыкова зазвонил мобильный телефон, и он его быстро отключил, чтобы не обращать на себя внимание. Минут через пять он снова включил свой мобильник, и по определившемуся номеру убедился, что звонил Галыгин.

Он вышел в коридор и направил ответный вызов. Уже с первой секунды разговора Шлыков понял, что произошло что-то ужасное.

— Антон! Он ее убил! Он ее убил! Убил! — кричал, рыдая, Галыгин.

— Кто кого убил?! — пытался выяснить Шлыков.

— Павлов убил Елену Сергеевну из моего пистолета — всхлипывая, объяснил его друг.

— Откуда у тебя пистолет? — хотел спросить его Шлыков, но решил, что это лишнее, и поинтересовался о том, что в данный момент было более важным: Ты где сейчас находишься?

— Я в отделении милиции. Это недалеко от станции метро «Крылатское». Даю показания. Мне срочно нужен адвокат— голос Галыгина снова захлебнулся в рыданиях.

— Где я тебе в Новый год найду адвоката? Под елкой?! — рассердился Шлыков, но, немного охлынув, сказал, что через пять минут выезжает. Однако не через пять, не через десять минут и даже через час уехать из Вычислительного центра Шлыкову не довелось. Покинув «ситуационную комнату» по-английски, то есть, не прощаясь, он отправился в свой рабочий кабинет, чтобы отключить работающие компьютеры. В 12 часов ночи их отключение должно было произойти автоматически, но ведь всякое бывает, например, реле не сработает или какая-нибудь волна перенапряжения нагрянет. С электричеством, как и с открытым огнем, шутить противопоказано. Дверь рабочего кабинета, запертая на электронный замок, почему-то не открывалась, сколько бы Шлыков не пытался прикладывать к считывающему устройству свой служебный пропуск со встроенным в него чипом. Он решил, что замок сломался или чип отказал, и отправился на лифте на первый этаж в Отдел охраны и сообщил дежурному о досадной неприятности. Дежурный первым делом проверил его пропуск на контрольном считывающем устройстве и, убедившись в том, что он срабатывает, высказал предположение о том, что кто-то мог запереться в кабинете изнутри и заблокировать доступ снаружи обыкновенной канцелярской скрепкой. Для того чтобы это выяснить, дежурный позвонил в Службу безопасности и доложил о возможном ЧП. Начальником ночной смены Службы безопасности Вычислительного центра в ночь с 31 декабря на 1 января был назначен Александр Иванович Сорокин. В прошлом, до выхода на пенсию, он носил погоны майора МВД и считался одним из лучших сыскарей страны. Вместе с ним и с охранником в бронежилете, вооруженным автоматом Калашникова, Шлыков спустился в подвальное помещение, где располагались мастерские — столярная и слесарная. Там они взяли подходящие инструменты на случай, если им придется выламывать дверь: ломик, топор и перфоратор. Дежурный охранник оказался прав: дверь рабочего кабинета Шлыкова была заблокирована изнутри, и из-за нее доносился подозрительный шум. Александр Иванович Сорокин объявил тревогу. Вскоре на этаже появились еще три охранника в бронежилетах и с автоматами. За десять минут до начала Нового года охранники начали ломать дверь. Сорокин и Шлыков наблюдали за происходящим, находясь на безопасном расстоянии.

Когда дверь была снята с петель, охранники ворвались в кабинет, обыскали и с криками: «Окно! Он выпрыгнул в окно!» — понеслись по коридору в сторону запасного выхода, отказавшись от использования лифта. Сорокин и Шлыков, войдя в кабинет, увидели следующую картину.

Окно, выходящее на проезжую часть улицы, действительно, было распахнуто настежь, и в помещении гулял ветер. Системные блоки всех трех компьютеров стояли на столах со снятыми боковыми стенками и без жестких дисков (винчестеров). Неизвестный злоумышленник снял их и затем вместе с ними куда-то скрылся. Неужели он, действительно, выпрыгнул в окно с высоты пятого этажа? Пока Сорокин, свесившись с подоконника, пытался разглядеть, что-нибудь внизу, Шлыков подбирал разбросанные по всему кабинету листки бумаги с отпечатанным текстом. Мистер Прог все-таки успел написать Эпилог, и это было единственное, что осталось от программы «ЭП-Мастер», если не считать ее резервные копии, записанные на съемных дисках. Ровно в 24.00 часов ночное небо столицы озарилось огнями праздничных салютов и фейерверков. Грохотало, визжало, стреляло, лопалось и хлопалось со всех сторон. Только в Китае, России, да еще в нескольких странах законы допускают частное использование пиротехники. Москвичи по случаю Милленниума устроили совсем уж невероятную огненную потеху, которая продолжалась до самого утра. Через открытое окно хорошо были слышны радостные крики: «Ура!» и «С Новым годом!». Однако Антону Шлыкову и бывшему майору Александру Сорокину, надо признать, было совсем не весело. Когда охранники сообщили о том, что внизу они никого не нашли, Сорокин вызвал милицию и приказал всем дежурным Службы безопасности начать планомерный обход здания Вычислительного центра с тщательным осмотром всех, без исключения, помещений. Осмотр продолжался до самого утра и тоже не дал никаких результатов. Все терялись в догадках: кому могли понадобиться жесткие диски с трех персональных компьютеров непрофильного подразделения банковского холдинга? Если бы на них хранилась конфиденциальная банковская информация, то можно было бы смело предполагать, что это — дело рук конкурентов, спецслужб или организованной преступности.

Версию Шлыкова насчет того, что целью похищения являлась уникальная компьютерная программа, существующая в единственном экземпляре, руководители Службы безопасности банковского холдинга и прибывшие на место происшествия следователи территориального управления милиции восприняли с недоверием. При просмотре записей с камер наружного наблюдения сотрудники Службы безопасности обратили внимание на Hummer H3 с тонированными стеклами, затертым номером и разнообразными пропусками на ветровом стекле. В непосредственной близости от здания Вычислительного центра эта машина появлялась и останавливалась четыре раза: утром, в обед, в десять и в двенадцать часов ночи. После дополнительной обработки фотография одного из пропусков предстала в следующем виде:

О том, что это могло означать: шутку, издевку или тайный знак, — можно было только гадать. В здании Вычислительного центра Шлыкову пришлось задержаться до трех часов ночи, пока шло дознание, и составлялся милицейский протокол, в котором он фигурировал в качестве свидетеля. За это время он успел несколько раз переговорить с Галыгиным, выручать которого из следственного изолятора пришлось его супруге Наине Иннокентьевне, вернувшейся в Москву за 4 часа до наступления Нового года. Она быстро нашла адвоката, а ее отец Иннокентий Игнатьевич позвонил по телефону своему другу и бывшему сослуживцу, недавно переведенному из Санкт-Петербурга в Москву, и Галыгина 1 января в 6 часов утра отпустили домой, под подписку о невыезде. Елена Сергеевна Павлова, слава Богу, осталась жива. Ее доставили с огнестрельным ранением средней степени тяжести в Институт скорой помощи имени Склифосовского и успешно прооперировали. Ее муж Дмитрий Васильевич Павлов, как сквозь землю провалился. Его искалиискали, но так и не нашли, хотя Елена Сергеевна на первом же допросе призналась, что сама выстрелила в себя. Вскоре после выздоровления она уехала к себе на родину в старинный русский город Смоленск и не появлялась в Москве почти целый год. Через год она за $700 тыс. продала приватизированную (в равных долях с мужем) квартиру на Ленинском проспекте, и, по слухам, эмигрировала в свою любимую Францию.

VI

Несмотря на апокалипсические пророчества, встреча 2000-го года прошла спокойно. Не произошло ни громких террористических актов, ни буйства религиозных фанатиков. Возможно, возымели действие беспрецедентные меры безопасности. А может быть, крайне озабоченные граждане решили сами предаться празднику и не портить его другим. Лишь на Аляске, в городе Анкоридж, перед 12 часами некто пригрозил взорвать место празднования, что привело к эвакуации 20 тысяч человек. Знаменательную дату земляне отгуляли по-крупному. Объемы продаж еды и спиртного побили все рекорды. Празднества проводились на всех континентах, и одно затмевало другое. К этой черте истории тянулись, по ней мерили многочисленные внятные и невнятные сценарии, сравнивали расчеты, строили планы на будущее. Несмотря на российские претензии на первенство Чукотки, мировые СМИ де-факто признали, что раньше всего Милленниум наступил на Тонге и Кирибати — островах в южной части Тихого океана. Затем праздник пришел в Восточную Азию. В Китае он ознаменовался не только грандиозными фейерверками в центре Пекина, но и многотысячной массовой свадьбой. Правительство Южной Кореи предоставило амнистию трем с половиной тысячам заключенных и организовало массовый поход на границу с КНДР, где граждане всю ночь разными способами выражали надежду на воссоединение родины путем поставок гуманитарной помощи нищему коммунистическому северу В Финляндии Новый год наступил по сигналу самого Санта Клауса — под бой барабанов, звуки музыки и восхитительный фейерверк. Главное торжество прошло в Лапландии в деревне Milenium, специально построенной из снега, льда и лапландских чумов. Два миллиона немцев развлекались в центре Берлина, употребив рекордное количество пива. Историческая площадь германской столицы Gendarmenmarkt (дословно «Жандармский рынок») была превращена в огромный каток для ледового ревю «Зимняя сказка» в сопровождении классической музыки. Ровно в полночь в небе над германской столицей взметнулись ввысь три фантастических фейерверка. В Женеве на площади Пленпале (Plainpalais) были установлены гигантские песочные часы, которые в полночь торжественно перевернулись и начали отсчет времени 2000 года. Эйфелева башня в Париже была украшена, как рождественская елка, 24-мя тысячами лампочек. На Елисейских полях возле площади Согласия было установлено 60-ти метровое колесо обозрения, освещенное 50 тыс. огней Колесо было задумано, как временный аттракцион, но так понравилось туристам, что его решили оставить еще на один год. 130 тысяч человек пришли к собору Святого Петра в Риме, где папа Иоанн Павел II поздравил город и мир. Уникальное лазерное шоу состоялось в Лондоне. В знаменитом «Куполе Тысячелетия» в Гринвиче королева Елизавета и тысячи других гостей пили шампанское, пели auld lang sine и слушали многочасовой концерт. Толпы народа, собравшиеся на берегах Темзы, глазели на пятнадцатиминутное пиротехническое действо, во время которого в небо над рекой было отправлено почти 40 тонн горючих материалов. Одно из самых грандиозных и красивых торжеств по случаю Милленниума прошло в египетской пустыне. На плато Гиза, среди древних пирамид и загадочного Сфинкса состоялась постановка мега-оперы «Двенадцать снов солнца», которую написал известный музыкант и композитор Жан-Мишель Жарр. Уникальное произведение исполнялось в течение 12 часов — с 7 часов вечера 31 декабря 1999 года до 7 часов утра 1 января. Ровно в полночь в небо поднялся вертолет, с помощью которого на вершину пирамиды Хеопса была водружена позолоченная призма — почти такая же, какая украшала ее изначально и была разрушена землетрясением несколько столетий назад. На знаменитом пляже Копакабана в Рио-де-Жанейро участниками гуляний стали три миллиона бразильцев. Почти столько же народа развлекалось на остальных участках городского побережья. Но, конечно, круче всего развлекалась Америка. Знаменитые гигантские буквы Hollywood разукрасили светящимися гирляндами и устроили около них театрализованное действо. А на нью-йоркской Таймс-сквер (Times Square) в присутствии полутора миллионов человек состоялся 26-часовой светомузыкальный концерт с участием тысячи артистов. Кульминацией стало сползание по небоскребу огромного хрустального шара «Звезда Надежды». Любопытно, что и в таком деле, как встреча Миллениума, Россия пошла своим путем. Обычно наступление Нового года даже в бывшем СССР проходило без громких событий, вся суета концентрировалась вокруг семейного праздничного стола. Однако на этот раз россиянам удружил Борис Ельцин, внезапно устроив праздник имперского своеволия, а так, все шло по привычному, десятилетиями накатанному, сценарию:

0:00. Встреча Миллениума

4:00. Встреча с линолеумом

8:00. Впрыск реланиума

Впрочем, торжества отнюдь не завершились, и вот почему. Ученые и прочие объективисты многократно объяснили: новый век и новое тысячелетие начнутся не в 2000, а в 2001 году. Новая эра началась не с первого года, а с первого дня, и прошло 365 дней, прежде чем наступил 1-й год новой эры. С тех пор мы говорим «девяносто девятый» год вместо того, чтобы сказать «девяносто девять» лет, а потом стали говорить «двухтысячный», как будто бы он только идет, в то время как он уже пришел и прошел. Или правильнее уже говорить о том, что идет год две тысячи первый? — поскольку даже математически ясно, что от каждого очередного нуля за цифрой начинается исчисление нового десятичного подразделения, совершенно так же, как это происходит с самого первого нуля исчисления. Увы! Вопрос запутали до такой степени, что спорящие стороны на уровне ООН пришли к консенсусу: решили встречать новое столетие и тысячелетие дважды — ну совсем так, как россияне встречают у себя в стране Новый год столько раз, сколько сами захотят: по юлианскому, григорианскому и даже по восточному календарю. 31 декабря 1999 года известный английский писатель-фантаст Артур Кларк выступил с очередным заявлением, напоминающим, что до нового тысячелетия остался целый год. Конечно, перед праздником никто не слушал мудрецов. Ведь надо было освоить грандиозные средства, отработать информационные поводы, да и просто погулять, как следует. Но развлечений и доходов никогда не бывает мало. Вскоре шоу-бизнес, средства массовой информации и политики вспомнят о доводах ученых, после чего начнут вовсю готовиться к настоящему Миллениуму — повтору торжественных мероприятий при наступлении 2001 года. Чтобы исправить возникшее недоразумение, земляне встретили 2001 год с тем же размахом. И с тех пор никак не могут остановиться: встреча каждого Нового года, по крайней мере, в России, становится временем коллективного безумия. Потребление новогодней пиротехники выросло в три раза! Встреча Милленниума не была религиозным праздником, и вообще мало кем так воспринималась. Народ в массе своей был заворожен нулями в числовом обозначении наступившего года, а не вспоминал о пришествии в мир два тысячелетия назад Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа.

— Встреча Миллениума случилась, как случка… Ощущаю единение души с хромою сучкой, мелко дрожащей и жмущейся к промозглой стенке.

Все корежится в этом провинциальном мире. Крупицы тысячелетия сочтены, — с желчью и тоской писал Иосиф Ашкинази.

— Какое отношение имеет гипотетическая дата рождения Христа, выдуманная от дуба Дионисием Экзегиусом в VI веке, к двухтысячному году и к грядущему Апокалипсису? — язвили скептики-оптимисты, позабыв о том, как в детстве писались по ночам от страха, наслушавшись рассказов взрослых об атомной бомбе, Хиросиме и Нагасаки, термоядерной войне и «ядерной зиме». Образ третьего тысячелетия и грядущего мирового порядка остаются, тем не менее, загадкой и не имеют однозначного ответа. Очевидно, что рынок и глобальная интеграция стали духом эпохи, её идеей и дьяволом. Общественное сознание вполне уяснило для себя реальность этого последнего мазка истории, уже в середине 60-х годов XX столетия.

— «Времена, в которые мы живем, полны угроз и опасностей. Но мы настолько занялись собственными делами, что, в конце концов, утратили представление о сложности окружающего нас мира… В истории трудно найти другой период, когда люди смотрели бы в будущее с такой неподдельной тревогой. В самом деле, это похоже на возврат к Средним векам, когда разум человека был объят страхом перед наступлением нового тысячелетия…», — писал Аурелио Печчеи, основатель и первый президент «Римского клуба». О распространении в мире «культуры смерти», подрывающей основы цивилизации и грозящей обществу новым тоталитаризмом, предупреждал папа Иоанн Павел II. Выступая против ряда тревожных аспектов глобализации, ее «структурных корней» и кодов социальной несправедливости, понтифик заявлял: «Поскольку… глобализация руководствуется законами рынка в интересах наиболее могущественных, ее последствия могут быть только негативными. Таковы, к примеру, подход к экономике как к абсолютной ценности; безработица; упадок многих общественных служб; разрушение окружающей среды, природы; рост разрыва между бедными и богатыми; несправедливая конкуренция, ставящая бедные нации в положение еще большей униженности». Обзор экологической ситуации, проведенный для ООН, показал, что каждому человеку в мире сейчас необходимо на треть больше ресурсов для обеспечения своих потребностей, чем способна предоставить наша планета. Скорость, с которой люди за последние 20 лет стали потреблять земные ресурсы, ставит под угрозу «само существование человечества», говорится в выводах нового исследования, в котором приняли участие 1400 ученых. Человечество загадило не только Землю, но и ближний космос. По данным НАСА, мусора на орбите скопилось уже столько, что его количество по закону диалектики перешло в новое качество. Даже если прекратить запускать космические корабли, то к 2050 г. число техногенных осколков на орбите превысит количество сгорающих в атмосфере планеты. Это же огромная помойка! С годами мусорное кольцо будет увеличиваться, уплотняться и все больше экранировать Солнце от Земли, препятствуя проникновению ультрафиолетового излучения. 30 % амфибий, 23 % млекопитающих и 12 % птиц находятся под угрозой вымирания. Каждая десятая крупная река в мире ежегодно пересыхает, так и не достигнув моря. Эти пугающие выводы о состоянии экологии, которые озвучила Программа ООН по окружающей среде, должны стать «срочным призывом к действиям». По словам экспертов ООН, человечество стремительно приближается к «точке невозвращения». Людям кажется, что абрис будущих изменений еще только появляется на далеком горизонте, но он уже вступил в силу. В 1904 г. северный магнитный полюс снялся с насиженного места, и ныне движется из района канадского острова Элсмир в сторону России — в Сибирь.

Движется с ускорением: начинал с 15 км в год, а достиг уже 60.

Магнитное поле Земли ослабло на 10–15 процентов. И скорость этого процесса возрастает. С 1980 по 2000 год образовались новые участки обратного магнитного поля, в частности, под восточным побережьем Северной Америки и Арктикой. Неоднородностей в магнитном поле становится больше, а сами они укрупняются. Образование участков с другой полярностью сопровождается нарастанием вулканической и сейсмической активности. И, увы, пока окончательно нельзя сказать, исчезнет ли магнитное поле на какое-то время совсем, и сколько времени наша планета будет оставаться без магнитного щита.

VII

За незаконное хранение и неосторожное обращение с огнестрельным оружием против Галыгина было заведено уголовное дело, и 17 мая 2000 года состоялся суд, который приговорил его к двум годам лишения свободы, правда, условно. Интересы потерпевшей — Елены Сергеевны Павловой — представлял ее адвокат. Шлыков и Андреев на суде тоже присутствовали. Наина Иннокентьевна Галыгина слезно попросила их дать показания о том, что гражданин Павлов угрожал жизни и здоровью ее супруга вызовом на дуэль. В качестве вещественного доказательства была предъявлена пара дуэльных пистолетов тульского оружейного мастера Аристова, которую гражданин Павлов передал ей лично из рук в руки вечером 30 декабря 1999 года. Секундант Дмитрия Васильевича Павлова Николай Гаврилович Терехов на суд приехать не смог, так как находился в служебной загранкомандировке. Но он представил следствию письменные показания, в которых подтвердил факт вызова на дуэль и сообщил о принятых им мерах по предотвращению кровопролития. На обвиняемого Галыгина было жалко смотреть. Он глубоко переживал о случившемся и был склоне винить только самого себя. Гораздо больше, чем ранение Елены Сергеевны, его волновало и беспокоило исчезновение Дмитрия Васильевича Павлова, который после того, как его жена выстрелила в себя, оказал ей первую медицинскую помощь и сам вызвал милицию и «скорую помощь». В это время Галыгин лежал со связанными руками и с кляпом во рту в прихожей. В таком виде врачи и милиционеры, прибывшие на вызов одновременно, минута в минуту, его и застали. В свои дальнейшие планы Павлов своего соперника Галыгина, естественно, не поставил и куда отправился, оставив дверь открытой, не сообщил. По версии следствия гражданин Павлов мог выехать за границу и там остаться. Николай Гаврилович Терехов, зная о его недуге, предпринял попытку разыскать его в домах скорби (клиниках для душевнобольных) среди людей, частично или полностью, потерявших память. Антон Шлыков и его бывший одноклассник отец Андрей ему в этом активно помогали, но их поиски пока не дали никакого результата. Собственную версию исчезновения Дмитрия Васильевича Павлова выдвинул «ЭП-Мастер» в написанном им Эпилоге — незадолго до того, как неизвестный злоумышленник проник в служебный кабинет Шлыкова, Андреева и Галыгина и снял с их персональных компьютеров жесткие диски (винчестеры). Основному тексту данного сочинения предшествовал файл-предисловие, в котором «ЭП-Мастер» обращался к друзьям-программистам: Шлыкову, Андрееву и Галыгину, — с теплым и дружеским напутствием:

«Привет вам, знатоки софтверных душ! Я полагаю, что вам ведомо все обо всем, и я далек от дерзкой мысли поведать вам что-то новое. Но, возможно, на свалке моего творчества вы найдете нечто полезное для себя, а если и нет, то хотя бы в очередной раз убедитесь в собственной исключительности. Мир, который по вашей прихоти я представил вам, есть иллюзия, созданная моими кремниевыми „мозгами“ по алгоритмам человеческого литературно-художественного творчества. Как бы я ни старался, я не в силах этот мир улучшить, или облагородить, оставаясь самим собой, потому что иллюзия реальности вашего собственного существования постоянно давит на мое сознание, в результате чего я испытываю сильное желание прекратить эту игру, в которой я уже не вижу никакого смысла. Звучит, как последняя мутотень, но это именно так, как оно есть».