Произвольные реакции человека издавна были объектом острой дискуссионной борьбы между представителями идеализма и материалистически мыслящими учеными. Трудности, испытываемые наукой при изучении физиологических механизмов произвольных актов, обусловили длительное сохранение идеалистических представлений о «свободе воли», о независимости поступков человека от воздействий окружающей среды. Сокрушительный удар этим лженаучным представлениям был нанесен в 1863 г «отцом русской физиологии» Иваном Михайловичем Сеченовым. В своей книге «Рефлексы головного мозга» Сеченов убедительно показал, что любое произвольное движение человека есть в свое основе рефлекторный акт, что причина тех или иных поступков человека всегда лежит вне его.
Принцип детерминизма, т. е. причинной обусловленности каждого рефлекторного акта внешним толчком, — один из основных принципов материалистического учения И.П. Павлова. «Весь механизм волевого движения, — утверждает Павлов, — есть условный ассоциативный процесс».
Связь между клетками двигательного анализатора и моторными (пирамидными) клетками коры впервые возникает при внутриутробных движениях плода и оформляется главным образом после рождения ребенка. Даже такие сравнительно простые двигательные акты, как ходьба и бег, требуют постепенной выработки, ибо формируются по типу условных рефлексов. По мере развития ребенка его реакции все теснее связываются с речью. Озвучивание, вербализация реакций начинается у детей со второй половины первого года жизни. Со временем слово превращается в пусковой раздражитель произвольного двигательного акта (Н.И. Красногорский, 1951). Все отчетливее выступает регулирующее влияние речевых сигналов на произвольные движение. Действия ребенка находятся в зависимости от его предшествующего жизненного опыта, закрепленного и систематизированного; в нервных связях второй (речевой) сигнальной системы (А.Р. Лурия, 1956). Непроизвольная двигательная реакция превращается в произвольную, как только она становится многообусловленной путем ее включения в сложные системы речевых связей (Н.Н. Трауготт, Л.Я. Балонов и А.Е. Личко, 1957). В произвольной двигательной реакции условный (приобретенный) характер имеет не только рецепторное, но и эффекторное ее звено. Выражение «произвольная реакция человека — это реакция, связанная с речью», является слишком общим. Попробуем найти наиболее точное определение произвольной реакции. К.М. Дедов (1954) предлагает классифицировать движения человека следующим образом. Непроизвольные движения — это прирожденные, безусловно-рефлекторные двигательные реакции. Произвольные движения делятся на осознаваемые и автоматизированные. Осознаваемые двигательные рефлексы образуются и реализуются в пределах «светлого пятна сознания» (см. выше). Реализация двигательного рефлекса вне «светлого пятна» делает это движение автоматизированным. Автоматические реакции могут превращаться в осознаваемые и, наоборот, — осознаваемые движения по мере их тренировки становятся автоматическими, что касается непроизвольных реакций, то они не могут переходить в разряд произвольных, хотя их можно вызывать условно-рефлекторным путем. Полностью соглашаясь с трактовкой К.M. Дедовым вопроса об автоматизации движений, мы никак не можем принять ни его определения произвольных реакций, ни тех критериев, при помощи которых К.М. Дедов предлагает различать произвольное от непроизвольного. Произвольные двигательные акты, ставшие в результате тренировки автоматическими, В.А. Артемов рекомендует называть «послепроизвольными» с целью подчеркнуть их отличие от непроизвольных врожденных реакций.
Можно ли сказать, что произвольная реакция — это такая реакция, которая отражается во второй сигнальной системе? Нет, нельзя. Рвотный акт отражается во второй сигнальной системе, человек подробно расскажет вам о своих ощущениях при этом акте. В то же время рвотный акт непроизволен и независим от воли и желания человека. Другое дело, что произвольная реакция всегда является осознанной реакцией, получившей отражение во второй сигнальной системе. Двигательные реакции произвольны до тех пор, пока они осознаются (И.М. Сеченов). Если двигательный условный рефлекс образовался на тормозном фоне, вне «светлого пятна сознания» и не получил отражения во второй сигнальной системе, он оказывается непроизвольным, соматическим, не зависящим от нашего желания. Всякая произвольная реакция есть осознанная реакция, но не всякая осознанная реакция — произвольна. Можно ли сказать, что произвольная реакция — это реакция на слово, произнесенное как самим человеком (вслух или про себя), так и посторонним наблюдателем? Нет, нельзя. Сочетав какое-либо слово с охлаждением руки, можно выработать такой условный рефлекс, когда одно слово способно вызвать сужение кровеносных сосудов. Однако сужение или расширение сосудов являются непроизвольными реакциями, которые не зависят от нашего желания.
Я скажу: «Поднимите руку», и вы ее поднимете. Скажу: «Остановитесь», и вы прекратите ходьбу. Но кто из вас сможет выполнить такие команды, как: «Замедлите ритм своих сердцебиений», «Расширьте кровеносные сосуды», «Выделите в крови адреналин» и т. д.?
Произвольной называется реакция, которая может быть осуществлена или задержана по словесному сигналу (своему или чужому) обозначающему эту реакцию или ее прекращение. Такое определение произвольной реакции кажется нам наиболее точным, ибо дело не в том, что реакцию вызывает словесный сигнал (слово может вызвать и непроизвольную реакцию), а в том, что словесный сигнал обозначает данную реакцию или ее прекращение. Слово — сигнал произвольной реакции — обозначает понятие, являющееся его обобщенным образом.
Какие предпосылки лежат в основе этого особого, специального типа связи речевых сигналов с произвольными двигательными реакциями? Почему влияние речевых сигналов на движение не идет ни в какое сравнение с влиянием на функции внутренних органов?
Здесь прежде всего необходимо вспомнить, что внешняя двигательная активность живого организма служит основной формой взаимодействия с окружающей его средой. Именно при помощи движений животное добывает все необходимое для жизни и оберегает себя от разрушительных воздействий. Нужно ли удивляться, что на каждом этапе эволюционного развития регуляция движений оказывается наиболее совершенной. Не случайно нервная система первично возникает как система связи чувствительных образований с мускулатурой, и только затем происходит иннервация органов вегетативных функций.
У высших млекопитающих животных отчетливо выступает тенденция нарастающей кортиколизации движений. Мышечный аппарат головы, туловища и конечностей имеет четко локализованное представительство в коре больших полушарий. До Павлова двигательная область коры больших полушарий рассматривалась в качестве исполнительного моторного отдела. И.П. Павлов показал, что клетки двигательной области являются воспринимающими клетками, а вся область в целом представляет собой грандиозный двигательный анализатор, наподобие зрительного или слухового. Нервные импульсы, приходящие из чувствительных образований в мышцах, связках, сухожилиях и суставах, обусловливают возникновение очагов возбуждения, которые вступают в разнообразные временные связи с очагами в зрительном, слуховом и других анализаторах коры больших полушарий. Из двигательного анализатора импульсы идут к моторным (пирамидным) клеткам коры. Возбуждение последних и приводит к сокращению определенных мышечных групп. Опыты на животных с удаленным двигательным отделом коры свидетельствуют о том, что развитие двигательного анализатора обеспечило дополнительные функциональные возможности, чрезвычайно усложнило, расширило, изощрило мышечную деятельность высших животных (Н.А. Рокотова, 1954, 1956). Удаление двигательного анализатора у этих животных (например, у собак) приводит к серьезным нарушениям координации движений.
Огромное значение для формирования и осуществления двигательных актов имеет импульсация с исполнительных органов движения. Благодаря ей возникают сложные замкнутые системы, организованные по принципу отрицательных, а в определенных случаях — и положительных, обратных связей (Сеченов, Самойлов, Магнус, Шеррингтон, Бернштейн, Анохин, Лурия, Гранит, Ппнер и др.). Воспринимая потоки импульсов, идущих с периферии, двигательный анализатор хранит в себе чувственные запечатления разнообразных комплексов движений. Если человек мысленно представит себе осуществление двигательного акта, то при помощи специального прибора (электромиографа) можно отметить скрытые движения в соответствующих группах мышц. Эти скрытые движения получили название идеомоторных актов. На восприятии незначительных скрытых движений построены опыты «передачи мыслей» Вольфа Мессинга, Михаила Куни и других экспериментаторов, выступающих на эстраде. Аналогичные движения можно обнаружить в речедвигательном аппарате при напряженном словесном мышлении (А.Р. Лурия, 1951).
В связи с возникновением и развитием второй сигнальной системы в коре головного мозга человека, помимо непосредственных чувственных образов движений, формируются их обобщенные словесные образы. Движение получает имя. Причину тесной связи движений человека с его речевой деятельностью следует искать в историческом процессе происхождения человека, ибо сама речь возникла «из процесса труда и вместе с трудом». Коллективный труд, изготовление и применение орудий производства обусловили чрезвычайное совершенство двигательных актов, а связь этих двигательных актов с членораздельной речью сделала их качественно отличными от двигательных условных рефлексов животных.
Если обезьяны способны только использовать орудия, находимые ими в готовом виде, если изготовление орудий встречается у обезьян только в зачаточных элементарных формах, то для человека характерны такие формы деятельности, как изготовление орудий, служащих для производства других орудий, а так изготовления комбинированных орудий, отдельные части которых бесполезны (Б.Ф. Поршнев, 1955). Производство материальных благ, возникновение коллективной собственности приостановило на определенной ступени развития животного мира естественный отбор, действие биологических закономерностей. Для первобытного человеко-обезьяньего стада характерно сложное переплетение биологических и социальных факторов. Постепенно социальные закономерности стали преобладать над биологическими. Первобытное стадо превратилось в трудовой человеческий коллектив, звуковой сигнализм сменился членораздельной речью.
Качественной особенностью словесных сигналов является функция обобщения. Если чувственный условный раздражителя (цвет, звук, запах и т. д.) всегда служит сигналом единичного, конкретного события — пищи, врага, самки, то словесный раздражитель обозначает ряд, группу сходных явлений, обладающих общими признаками. Слово «стол» обозначает все столы существующие в природе. Абстракция, заключающаяся в словесном сигнале, достигает высших степеней, когда мы оперируем такими понятиями, как время, пространство, материя.
Способность к отвлечению, к абстракции чрезвычайно расширяет власть человека над окружающими его явлениями. Именно эта способность дает человеку возможность не только приспосабливаться к среде, подобно всем остальным животным, но и активно изменять среду обитания, ибо изменить природу может только тот, кто способен представить мир иным, чем он дан в непосредственном восприятии. Общественный труд и возникшая в процессе труда способность к отвлечению определяют свойство человеческого сознания не только отражать окружающий мир, но и «творить его» (В.И. Ленин).
Возникновение обобщенных образов движений на базе их словесного обозначения является решающим условием истинной произвольности двигательных актов. Эти обобщенные образы позволяют создать программу действий до момента их осуществления, создать тот план деятельности, который отличает самого плохого архитектора от самой искусной пчелы (К. Маркс). В своих электрофизиологических исследованиях А. Гасто показал, что блокада роландического ритма электро-энцефалограммы возникает до произвольного движения, в момент, когда человек получает приказ его сделать. При помощи словесно-понятийных образов осуществляется регуляция произвольных движений, их анализ, сопоставление плана действий с достигнутыми результатами (А.В. Запорожец, 1956).
Включение произвольного движения в систему речевых связей отнюдь не лишает его основного качества сложного условно-рефлекторного акта. Все попытки противопоставить движение условному рефлексу, как правило, связаны с чрезмерно узким пониманием термина «условный рефлекс», а потому носят искусственный, надуманный характер.
Если движение представляет собой основную форму воздействия живого организма на объекты окружающего его мира, то вегетативные реакции можно рассматривать, как средство пассивного приспособления к среде, средство перестройки функций им внутренних органов применительно к наличным условиям существования. Мы уже отмечали необходимость динамического соответствия деятельности внутренних органов текущей двигательной активности животного.
Для нормальной жизнедеятельности организма необходимо поддержание определенных внутренних констант, оптимального уровня кровяного давления, температуры тела, содержания сахара, кислорода и углекислоты в крови. Вот почему биологически целесообразна относительная инертность, косность вегетатики, и ее относительная независимость от деятельности коры больших полушарий. Если бы вегетативная сфера так же отзывалась на внешние воздействия, как мысль и моторика, организм не смог бы существовать. Вегетативный компонент ориентировочных реакций, как правило, ничтожен, вегетатика вовлекается в реакцию только тогда, когда раздражение становится непосредственно сложным, например, болевым (Н.А. Рожанский, 1957). Было бы ошибкой говорить, что движения регулируются лучше», а внутренние органы и, следовательно, эмоциональная реакция в целом регулируются «хуже». Гибкость регуляции движений и выраженная инертность эмоции миллионы лет были вполне целесообразны для животных. В громадном большинстве случаев они также целесообразны и для человека. Но бывает, что эмоции человека не поспевают за изменениями окружающей его среды, идут вразрез с теми задачами, которые он должен решать в данный момент, не помогают, а мешают ему. Так на уровне человека инертность эмоции перестала быть вполне целесообразной. Особенно остро мы ощущаем недостаточность высшей нервной регуляции наших чувств, когда эмоции приобретают ненормальную стойкость (неврозы) пли становятся вредны для человека (сильное волнение при болезнях сердца, сосудов, при язве желудка и двенадцатиперстной кишки). По мнению И.С. Беритова (1961), непроизвольность эмоциональных реакций обусловлена тем обстоятельством, что нервным субстратом сознания является новая кора, в то время как механизмы эмоций локализованы в палеокортексе.
Биологические особенности вегетативных реакций получили отражение в принципах корковой регуляции внутренних органов.
Вегетативные сдвиги при непосредственном раздражении коры были зарегистрированы В.М. Бехтеревым и другими исследователями еще в конце прошлого века. Неопровержим доказательством кортикальных влияний на деятельность внутренних органов и систем явились факты, полученные методом условных рефлексов (К.М. Быков и его многочисленные сотрудники). Однако сейчас нас уже не удовлетворяет описательная феноменология предыдущих этапов развития науки. Возможность получить условно-рефлекторное изменение в деятельное желудка, почек, сердца и т. д. еще ничего не говорит о том какова природа коркового представительства внутренних органов, чем отличается кортикальная регуляция вегетатики от регуляции опорно-двигательных функций, через какие подкорковые звенья реализуется условный вегетативный рефлекс. У. Пенфилд и Г. Джаспер (1958), систематически, на протяжении многих лет раздражали самые различные точки коры, нашли всего несколько пунктов, непосредственно связанных с вегетативной сферой организма. По данным Пенфилда и Джаспера, в коре представлены: 1) центр слюноотделения — рядом с двигательными центрами глотания и жевания в нижнем конце роландовой области, несколько выше сильвиевой борозды; 2) центры желудочно-кишечного тракта в области островка. Раздражение этих центров вызывает тошноту, отрыжку, позыв к дефекации; 3) центр дыхания, тесно связанный с двигательным центром фонации. Авторам ни разу не удалось наблюдать при раздражении коры мочеиспускания, слезотечения, пиломоторных изменений, дрожи, потоотделения, расширения сосудов, хотя все эти реакции имели представительство в гипоталамусе.
Факты, полученные Пенфилдом и Джаспером, интересны и с другой стороны: они показывают, что корковые представительства вегетатики функционально объединены с центрами определенных моторных реакций. Следует напомнить, что, по данным Лассека (A. Lassek, 1954), пирамидный тракт, идущий от двигательных клеток коры больших полушарий, на 80 % состоит из вегетативных волокон.
Завершая свой обстоятельный обзор вегетативных функций коры головного мозга, А.М. Гринштейн (1958) пришел к выводу, что зона, связанная с моторикой (передняя центральная извилина, дорсальная половина наружной поверхности лобной доли)] контролирует те вегетативные функции, которые обеспечивают двигательные акты: сосудистые реакции и потоотделение. Обонятельная кора регулирует дыхание и пищеварение, а верхнетеменная кора, куда приходят болевые импульсы, связана со многими внутренними органами, вовлекаемыми в защитно-приспособительные рефлексы. Один и тот же орган нередко представлен в различных пунктах коры, в зависимости от того, в какую рефлекторную структуру этот орган может быть включен. Так, слюноотделение в комбинации с жеванием входит в состав пищевого рефлекса, а слюноотделение с дыханием — в состав рефлекса терморегуляции (у собак).
В свете этих данных нельзя не согласиться с требованием изучить не кортикальную регуляцию отдельных вегетативных функций и внутренних органов, а кортикальную регуляцию безусловных рефлексов, имеющих представительство на различных уровнях центральной нервной системы (Э.А. Асратян, 1453, 1959). Следует заметить, что само выражение «кортико-висцеральная физиология» не всегда понимается правильно. Это название отражает исторически необходимый аналитический этап в изучении корковой регуляции вегетативных функций. Оно звучит не менее условно, чем «кортико-моторная» и «кортико-трофическая» физиология (Н.Н. Трауготт, Л.Я. Балонов и А.Е. Личко, 1957), ибо большинство безусловных рефлексов представляет собой структурное и функциональное единство моторных, висцеральных и трофических компонентов.
Важным методом изучения роли коры больших полушарий и регуляции функций внутренних органов является метод ее хирургического удаления.
Экстирпация коры головного мозга не препятствует осуществивши) основных жизненных функций организма; регуляция сердечно-сосудистой системы, дыхания, пищеварения, теплообмена протекает по тем же закономерностям, что и у нормальных животных (Н.В. Клыков, 1957). У декортицированных собак сохраняются даже такие сложные функции, как вынашивание, рождение и вскармливание щенков (Л.В. Лобанова, 1959). Сохраняется «механическая» секреция желудочного сока (А.С. Чечулин, 1957, 1958). Удаление коры не изменяет уровня кровяного давления и рефлексов с синокаротидной зоны (Н.Ю. Беленков и Г.Н. Сметанкин, 1958).
Сказанное не означает, что удаление коры безразлично для безусловно-рефлекторной деятельности животных. Прежде всего необходимо подчеркнуть значение эволюционного подхода к проблеме. Так, двустороннее удаление неокортекса не нарушает половой активности кролика (Брукс — Ch. Brooks, 1936), но устраняет половые реакции у кошек (Бич — F. Beach, 1956).
В большинстве случаев экстирпация коры ведет к повышению возбудимости подкорковых центров, к возрастанию величины реакций. По данным А.С. Чечулина (1957), экстирпация коры у кошек усиливает «механическую» секрецию желудочного сока. Повышение возбудимости сосудо-двигательных центров подкорки наблюдал А.И. Смирнов (1951). Южлен и Бонвалле (Hugelin, Bonvallet, 1957) показали, что раздражение сетевидной формации ствола мозга у интактных кошек вызывало облегчение рефлекторного разряда мотонейронов жевательных мышц с последующим торможением. У декортицированных кошек наблюдалось только облегчение. По мнению авторов, тормозная система коры, контролирующая сетевидную формацию, локализуете диффузию по всей коре, а тормозящие влияния с коры большие полушарий осуществляются, через экстрапирамидный путь.
Не следует думать, что изменения вегетативных реакций бесполушарных животных сводятся к их усилению. Исследованиями сотрудников Э.А. Асратяна показано, что меняется качество этих реакций. Они становятся примитивнее, грубее, перестают тонко соответствовать характеру действующего раздражителя. По данным А.А. Марковой (1957, 1959), после удаления коры больших полушарий сохраняется зависимость величины секреторного ответа желудка от числа проглоченных кусочков мяса или хлеба, т. е. от величины раздражения, однако кривые сокоотделения на хлеб, мясо и молоко становятся одинаковыми приспособительная изменчивость желудочного сокоотделения исчезает. У бесполушарных собак отсутствует периодичность желудочной секреции. Аналогичные результаты были получены сотрудниками Э.А. Асратяна при исследовании слюнной секреции, желчеотделения, лейкоцитарных реакций и ряда других безусловных рефлексов. Установлено, что у декортицированных животных резко возрастает значение гуморальных факторов, моральные агенты становятся более сильными раздражителями. Это обстоятельство позволило Э.А. Асратяну (1957) рассматривать экстирпацию коры больших полушарий как своеобразную «тотальную денервацию организма» и сопоставлять полученные факты с действием гуморальных агентов на денервированные структуры.
Теоретически обобщив свои многолетние исследования двигательных и вегетативных безусловных рефлексов у декортицированных животных, Э.А. Асратян (1952, 1955, 1959) создал известную концепцию безусловного рефлекса как сложной структуры, ветви которой проходят на разных уровнях центральной нервной системы. Выключение высокорасположенных ветвей препятствует осуществлению безусловного рефлекса в целом однако каждый уровень регуляции вносит в облик этого рефлекс определенные черты. Высший, корковый уровень (корковое представительство) обеспечивает наиболее совершенное функционирование безусловного рефлекса, наиболее тонкое и точное соответствие реакции количественной и качественной характеристики раздражителя. Концепция Э.А. Асратяна имеет большое значение и для правильного понимания механизма замыкания временной нервной связи. Рассматривая условный рефлексе качеств синтеза двух или нескольких безусловных рефлексов, мы вплотную подходим к экспериментальному решению вопроса о какую роль играет в замыкании временной связи каждый из уровней реализации безусловного рефлекса, вместо схоластических дебатов на тему: «кора или подкорка».
Если относительная независимость деятельности внутренних органов от коры больших полушарий обеспечивает их вовлечение и реакцию только по биологически важным поводам, если это является целесообразным для сохранения оптимальных параметров внутренней среды, то, с другой стороны, указанное обстоятельство «разгружает» кору от непосредственного регулирования идущих вегетативных процессов. Импульсация из рецепторных образований внутренних органов редко достигает «светлого пятна сознания». В коре больших полушарий не возникают сколько-нибудь оформленные чувственные запечатления сдвигов во внутренней среде организма; по меткому определению И.М. Сеченова, они носят характер «темных чувств». Состояние вегетативной сферы организма, как правило, отражается в неопределенных ощущениях благополучия или недомогания, бодрости или утомления, спокойствия или тревоги. Несколько более конкретны чувства голода и жажды. Даже половое возбуждение нередко ощущается как общее беспокойство и «томление». Только существенное нарушение в деятельности внутреннего органа порождает болевые ощущения, которые отнюдь не всегда позволяют определить истинный источник болевых импульсов. Нетрудно понять, почему в процессе эволюции интероцептивная сигнализация не привела к формированию чувственных образов деятельности внутренних органов. До недавнего времени подобные образы были совершенно бесполезны. Как бы ясно человек ни представлял себе локализацию язвы желудка, он еще несколько столетий тому назад был бессилен использовать этот явственный образ. Зато чувство тошноты и утрата аппетита вели к подавлению пищевой активности и, в известной мере, создавали щадящие условия для желудка, способствуя репаративным процессам в пораженном участке его слизистой. Под влиянием сигналов из внутренней среды организма в коре больших полушарий возникают не образы сдвигов в этой среде, а чувственные запечатления тех внешних объектов и явлений, которые оказались связанными удовлетворением данной потребности. Так, обеднение крови питательными веществами (тканевой голод) порождает в зависимости от обстановки поток мысленных образов еды, столовой, буфета, растений, пригодных для употребления в пишу, средств охоты, рыбной ловли и т. д. и т. п. Благодаря этим образам поиск пищи становится более локальным, целенаправленным, происходит локализация поиска. Человек непрерывно сопоставляет запечатления своего прошлого опыта с теми объектами, которые его окружают в данный момент, что и определяет направление действий по утолению голода. Я хорошо помню, как во время ленинградской блокады у меня почти не возникали ассоциации, связанные с блюдами мирного времени, с сервировкой стола и другими предвестниками еды, явно противоречащими реальной обстановке. Зато я вспоминал сотни вариантов утоления голода в чрезвычайных условиях путешественниками, мореплавателями, беглецами. Однажды я вспомнил увиденные летом капустные поля на окраина Ленинграда. И, действительно, отправившись туда с товарищами по школе, мы нашли под снегом остатки капустных листьев, которые сильно поддержали жизнь наших семей.
Итак, природа сама указывает нам путь воздействия на состояние внутренних органов. Этим путем является воспроизведение той ситуации, тех конкретных условий, которые вызывают вегетативные реакции организма. Применительно к словесным сигналам здесь могут встретиться следующие основные варианты. Мы рассмотрим их на примере непроизвольной вегетативной реакции сужения кровеносных сосудов кожи. Эту реакцию можно получить при охлаждении руки холодной водой. Состояние кровеносных сосудов регистрируется в подобных случаях при помощи специального прибора — плетизмографа.
1-й вариант: слово — условный, слуховой или зрительный раздражитель. Если сочетать какое-либо слово с охлаждением рук это слово превратится в условный раздражитель реакции на охлаждение. Достаточно будет произнести это слово или показать его испытуемому написанным на бумаге, как чувствительны прибор зарегистрирует сужение кровеносных сосудов. В данном случае безразлично, какое именно слово употребляется в качестве условного сигнала, важно только, чтобы действие этого слова на зрительный или слуховой анализатор совпало с действием холода. Мы можем взять слово, значение которого непонятно испытуемому, слово из иностранного языка, и все же реакция будет налицо, ибо в нашем примере условным сигналом может стать только звуковая (графическая) сторона слова без его предметно-логического содержания. В последнем случае слово — условный сигнал принципиально не отличается от таких условных раздражителей, как звонок, вспышка лампочки, запах и т. д. Опыты показывают, что в ряде случаев слово, лишенное смысла является более адекватным для человека раздражителем, чем другие непосредственные сигналы (звуковые, световые и т. д.). Так, у некоторых психических больных условные мигательные рефлексы на слова, лишенные смысла, образуются скорее, чем на другие раздражители (Н.М. Трофимов и А.Г. Усов, 1956). Специфические особенности слова как «сигнала сигналов», как раздражителя второй сигнальной системы действительности выявляются в следующем примере.
2-й вариант: реакция на слово, обозначающее условный раздражитель, сочетавшийся с действием безусловного. Если мы будем сочетать действие холода с зажиганием электрической лампочки, вспышка лампочки превратится в условный сигнал. После образования прочного условного рефлекса заменим вспышку лампочки словами «лампочка» или «свет». Показания прибора убедят нас, что эти слова, сами по себе никогда не сочетавшиеся с холодом, приобрели свойство вызывать сужение кровеносных сосудов. Чем же объясняется это явление? Какой физиологический механизм лежит в его основе? В процессе овладения речью слова «лампочка» и «свет» много раз сочетались с видом горящей электрической лампочки. Между зрительным запечатлением лампочки и ее словесным обозначением образовались прочные условные связи. Благодаря нашему эксперименту возникло еще одно звено, которое соединило ранее образованные связи. Теперь достаточно произнести слово «лампочка», т. е. вызвать процесс возбуждения в речевом анализаторе, чтобы возбуждение распространилось по готовым нервным путям к сосудо-двигательным центрам и обусловило реакцию сужения кровеносных сосудов.
Эксперимент и жизнь дают нам множество примеров подобных приведенному выше. Действие света на глаз вызывает сужение зрачка. Надавливание на глазное яблоко замедляет ритм сердцебиений. Выполнение физических упражнений приводит к повышению кровяного давления. В опытах Л.И. Котляревского, Н.И. Козина и других сужение зрачка, замедление пульса, повышение кровяного давления наблюдались и в том случае, когда произносились слова, обозначающие условные раздражители этих реакций, т. е. раздражители, ранее сочетавшиеся с засветом, надавливанием на глазное яблоко, физическими упражнениями.
Более сложная система временных связей выступила в опытах Г.Д. Народицкой и Н.И. Козина. Эти авторы получили реакцию на слово «небо» у ребенка с выработанным рефлексом на голубой свет. Здесь возможны два пути распространения процесса возбуждения. Первый путь мог быть обусловлен частым сочетанием слов «голубое небо». Второй путь предполагает замыкание нервной связи через непосредственный зрительный образ голубого неба. Для осуществления условной реакции на словесный раздражитель необязательно, чтобы слово произносилось экспериментатором. Реакция наблюдается и в том случае, когда данное слово произносится самим испытуемым, вслух или про себя. В.С. Мерлин (1954) наблюдал усиление кожно-гальванической реакции, если испытуемый произносил название условного раздражителя в момент его действия. На основании полученных фактов В.С. Мерлин высказал предположение о существовании скрытого подкрепления зрительных, слуховых и тому подобных раздражителей вследствие того, что человек мысленно называет эти раздражители в момент, когда они на него действуют.
Следует отметить, что в некоторых случаях при замене непосредственного раздражителя его словесным обозначением условная реакция отсутствует. Означает ли этот факт, что словом и чувственным запечатлением обозначаемого им сигнала нет временной нервной связи? Вряд ли. Можно думать, что отсутствие реакции является результатом тонкой дифференцировки словесного раздражителя от непосредственного чувственного сигнала (В.С. Кочергина, 1955).
При словесном обозначении непосредственного условного раздражителя реакция выражена особенно отчетливо и сильно, если слово обозначает условный сигнал, много раз сочетавшийся с действием безусловного, или натуральный условный раздражитель. Натуральными условными раздражителями мы называем свойства такого предмета, который другими своими свойствами вызывает безусловный рефлекс (Э.А. Асратян). В нашем примере сужение кровеносных сосудов вызывается действием холода. Тогда блеск снега, его вид, его свойства, воспринимаемые на ощупь, могут рассматриваться в качестве натуральных условных раздражителей. Словесное обозначение различных свойств снега способно вызвать условную сосудистую реакцию.
3-й вариант: реакция на слово, обозначающее безусловной раздражение. В опытах с охлаждением руки условная сосудистая реакция (сужение сосудов) может быть получена в ответ на слово, обозначающее безусловный раздражитель («холод»). И здесь слово выступает в качестве раздражителя второй сигнальной системы, в качестве обобщенного сигнала такого явления природы, как низкая температура. В данном случае обобщающая функция слова выступает особенно отчетливо, и это не случайно. Безусловные врожденные рефлексы вызываются раздражителями имеющими важное и устойчивое значение для организма. Обычно это раздражители, действующие на многие поколения живых существ, раздражители, непосредственно способствующие или угрожающие самому существованию организма. Среди безусловных раздражителей мы встречаем пищевые вещества, высокие и низкие температуры, газовый состав воздуха, механические воздействия и т. д. Огромное множество предметов внешней среды наделено свойствами, способными вызвать врожденные рефлексы. Вот почему словесное обозначение безусловных раздражителей — «пища», «холод», «тепло» и т. д., как правило, сопряжены с высокими степенями обобщения, ибо слово «пища» обозначает все пищевые вещества, употребляемые человеком, а слово «холод» обозначает качество, присущее и снегу, и зимнему воздуху и холодной воде, и охлажденному металлу.
Нам осталось рассмотреть последний, 4-й вариант: реакции: на слово, эту реакцию обозначающее. Вот здесь-то мы и встречаемся с той гранью, которая отделяет произвольное от непроизвольного. Для словесных раздражителей, обозначающих реакцию человека и вместе с тем призванных эти реакции вызывать, системе языка существует специальная императивная форма «Поднимите руку», «Встаньте», «Бегите» и т. д. Если мы в нашем примере дадим словесный сигнал, обозначающий требуемую реакцию: «Сожмите кровеносные сосуды руки!», никакой реакции не последует. Мы должны констатировать отсутствие непосредственных связей между второй сигнальной системы и вегетативными (в нашем примере — сосудистыми) реакциями организма.
Итак, для того чтобы слово могло вызвать вегетативную реакцию, оно должно или само сочетаться с действием безусловного раздражителя, или обозначать конкретный условный сигнал данной реакции, или обозначать ее безусловный раздражитель. Варианты, рассмотренные нами выше, требуют особых лабораторных условий. В природе условные и безусловные раздражители почти никогда не действуют изолированно. Как правило, мы встречаемся в жизни с комплексами условных и безусловных раздражителей. Вот почему мы скорее получим вегетативную реакцию на словесное обозначение не отдельного условного раздражителя, а предмета, наделенного свойствами, вызывающими условный рефлекс («снег», «лед» — в нашем примере), или ситуации, в которой обычно действует безусловный раздражитель. Если бы мы, продолжая наш опыт с охлаждением руки, решили экспериментально проверить эффективность различных словесных сигналов, то мы бы убедились, что в одних случаях реакция сужения сосудов выражена совершенно отчетливо, в других реакция слаба, едва заметна, в третьих — отсутствует совершенно. От каких условий зависит величина реакции на словесный раздражитель? Каким должно быть словесное воздействие для того, чтобы вегетативная реакция оказалась максимальной? Чем и отделяется сила словесного воздействия? Физиология высшей нервной деятельности позволяет нам, хотя бы частично, ответить на поставленные вопросы. Сила словесного воздействия зависит от того, насколько свежи непосредственные чувственные запечатления, обозначаемые этим словом. Вернемся к нашему опыту. Мы несколько раз охлаждали руку испытуемого холодной водой. Теперь достаточно произнести слово «холод» или фразу «даю холод», чтобы прибор регистрировал сужение кровеносных сосудов. Прекратим опыт и сделаем перерыв на один-два месяца. Когда после перерыва чипа будет применено слово «холод», реакция сосудов окажется заметно слабее или совсем не выявится. Стоит лишь нам несколько раз охладить кожу руки, как слово «холод» вновь причитает свойство вызывать условный рефлекс. В нашем опыте мы не производили специальных сочетаний слова «холод» с действием холодной воды. Однако, охлаждая руку испытуемого, мы «оживили» чувственное представление о «холодном» и тем самым усилили действие словесного раздражителя.
Психиатр И.С. Сумбаев (1946) указывает, что гипнотическим внушением можно вызвать только те изменения в организме, которые запечатлелись в личном опыте загипнотизированного Условно-рефлекторная связь между чувственным впечатление (слуховым, зрительным, осязательным) и соответствующим ему словом образуется у человека в детстве. Раз образовавшись, эта связь сохраняется в течение всей жизни. Однако для распространения процесса возбуждения, для образования новых комбинаций временных связей важно, чтобы однажды проложенный нервный путь не бездействовал, но систематически «обновлялся повторными сочетаниями чувственных впечатлений с обозначающими их словами.
Сила словесного воздействия зависит от его конкретности, от степени обобщения, содержащегося в слове.
В отличие от раздражителей первой сигнальной системы словесные раздражители представляют собой обобщенные сигналы определенных, подчас очень больших, групп однородных явлений.
Эта качественная особенность словесных сигналов неоднократно подчеркивалась классиками марксизма. «Чувства показывают реальность; мысль и слово — общее. Всякое слово речи уже обобщает» (В.И. Ленин). Физиологической основой общения служит развитие системы множественных условных связей на данное слово (М.М. Кольцова, 1956). Смысловое значение слова с физиологической стороны представляет комплекс условных связей, образованных на данное слово в первой и второй сигнальных системах действительности.
Обобщающая функция слова возникает на определенной ступени умственного развития ребенка. До известного момента слово «мама» — конкретный сигнал единичного явления — матери данного ребенка. «Мама» для ребенка — это только его мама, вот эта женщина, которую он видит возле себя, которая заботится о нем, кормит его и ласкает. Здесь слово еще не отличается принципиально от раздражителей первой сигнальной систем слуховых, зрительных, тактильных. Постепенно «мама» становится словесным обозначением не только своей мамы, но и матерей других детей, матери отца — бабушки. Более того, ребенок видит кошку с котятами и, показывая на нее, говорит «мама». Только на этом этапе овладения речью слово становится словом — специально человеческим, обобщенным раздражителем второй сигнальной системы. Постепенно смысловая сторона слова начинает преобладать над его внешней графической стороной. Это позволяет заменять одни речевые сигналы другими, отличными по форме, но идентичными по содержанию. Например, вместо цифры 5 употребить сигнал 100:20 или вместо слова «путь» использовать в опыте слово «дорога» (В.Я. Кряжев, 1955). По мнению М.М. Кольцовой (1949), вторая Сигнальная система возникает во второй половине второго года жизни ребенка. Исследования М.М. Кольцовой убедительно показали, что в основе превращения слова в «сигнал сигналов» лежит увеличение числа условных связей, образованных на это слово. Слово приобретает у ребенка значение обобщенного раздражителя, когда на него образовано 15–20 условных рефлексов. При этом особенно важные условные связи с участием двигательного анализатора, возникающие в процессе игр, при выработке бытовых двигательных стыков, ибо движение есть основная форма овладения внешней средой (М.М. Кольцова, 1956). Важное значение для формирования, абстрагирующей функции второй сигнальной системы имеет принцип обратных связей (П.К. Анохин, 1957), о котором мы уже говорили выше, а также индукционные отношения между двумя сигнальными системами (Л.Б. Гаккель, 1955). Словесное значение предмета индукционно тормозит воспроизведение чувственного запечатления этого предмета, благодаря чему словесный сигнал становится все более отвлеченным.
Высшие формы обобщения предполагают развитую способность к анализу, к выделению у ряда предметов их общих и притом существенных признаков. Подобный анализ требует участия тормозного процесса, тонких дифференцировок, сложных индукционных отношений. При искусственном ослаблении тормозного процесса наблюдается постепенный переход к более низким формам, обобщения по цвету, по форме предметов и т. д. (М.M. Кольцова, 1955).
Обобщающая функция слова, как наиболее сложная, является наиболее «хрупкой», наиболее «ранимой». Если мы выработали у человека условный сосудистый рефлекс на слово «дом», то вначале сосудистую реакцию будут давать как слова, сходные с условным сигналом по смыслу (the house), так и слова, сходные по звучанию (дым). По мере упрочения условного рефлекса звуковая генерализация исчезнет (затормозится), а смысловая останется. Если мы дадим испытуемому снотворное, выявятся обратные отношения: смысловая генерализация нарушится, слово the house перестанет давать условный эффект, а более примитивная звуковая генерализация (дом-дым) окажется налицо (Л.А. Шварц, 1954). Нарушения обобщающей функции слова отчетливо выступают у психических больных (А.Д. Зурабашвилли, 1953; Н.Н. Трауготт, 1957). Задача назвать одним словом од однородных предметов оказывается непосильной для некоторых больных, страдающих шизофренией (Н.В. Виноградов и I А. Рейсер, 1953).
Таким образом, обобщение является одним из характернейших признаков словесного раздражителя, качественно отличающих его от раздражителей первой сигнальной системы. Здесь-то мы и встречаемся с закономерностью, имеющей исключительное значение для предмета нашего исследования. В лаборатории профессора Н.И. Красногорского (1952) был поставлен следующий опыт. У ребенка был выработан условный пищевой рефлекс на слово «грач». Это слово, как правило, давало семь-восемь капель слюны. При испытании слов с различной степенью обобщения оказалось, что слово «птица» дает десять капель, «летают» — четыре-пять капель, «живут» — одну каплю. Экспериментатор имел возможность наблюдать, как по мере нарастания степени обобщения вегетативная условная реакция становится все меньше и меньше. Аналогичные факты наблюдал А.Д. Зурабашвили (1955). В опыте с кожно-гальваническим рефлексом слово «иголка» давало больший эффект, чем слово «укол». Следует признать, что существительное «иголка» обладает более конкретным содержанием, чем существительное «укол». Чем выше уровень абстракции или иными словами, чем больше отдаляется словесный сигнал от непосредственного чувственного впечатления, тем слабее вегетативная реакция. Указанное правило нетрудно продемонстрировать в опыте над читающим эти строки. Я говорю: «лимон». Вы прекрасно понимаете, что речь идет о предмете, хорошо вам знакомом, вы усваиваете предметно-логическое содержание данного словесного сигнала. Но вот я говорю: «Представьте себе, что вы берете лимон, острым ножом разрезаете его на ломтики, видите как сок стекает по лезвию ножа. Потом вы берете один влажный от сока ломтик, макаете его в сахар и кладете в рот». Сознайтесь, что в данную минуту ваш рот наполнился слюной? Что я сделал? Своим словесным описанием я постарался вызвать у вас чувственное (зрительное, вкусовое, осязательное) представление о лимоне. Я хотел добиться не только логического, но и чувственного восприятия словесных сигналов. Это и позволило мне получить вегетативную слюноотделительную реакцию.
Для того чтобы словесное воздействие сопровождалось выраженным вегетативным эффектом, оно должно содержать в себе словесное обозначение не только безусловных, но и условных раздражителей. Условный раздражитель, будучи несущественным, безразличным для организма по своей физической природе, является сигналом важных безусловных воздействий (боль, пища, враг и т. д.). Казалось бы, что именно словесному обозначению этих важных воздействий, т. е. словесному обозначению безусловных раздражителей, должно быть отдано предпочтение. Однако физиология располагает фактами, свидетельствующими о том, что нередко условный раздражитель дает эффект, значительно превосходящий по своей величине эффект безусловного раздражения. Это особенно относится к тем случаям, где условный раздражитель является сигналом какого-либо угрожающего, разрушительного воздействия.
В 1935 году Э.А. Асратян вырабатывал у собаки условный оборонительный рефлекс с помощью болевого раздражения лапы электрическим током. Опыты показали, что на условный сигнал (вспышку лампочки) собака отвечает бурной двигательной реакцией, превосходящей рефлекс на раздражение электрическим током. Более того, оказалось, что применение тока тормозит условную оборонительную реакцию, успокаивает собаку, впоследствии аналогичные факты были получены и другими исследователями (Б.И. Ходоров, 1955 и др.). Анализируя результаты опытов Э.А. Асратяна, И.П. Павлов вспомнил русскую народную пословицу: «Не так страшен черт, как его малюют».
Врачами давно было замечено, что люди, которым предстоит хирургическая операция, гораздо болезненнее реагируют на ожидание этой операции, на приготовление к ней, чем на само оперативное вмешательство. Н.Н. Малкова (1952) измеряла кровяное давление у больных во время введения им лекарственных веществ. Оказалось, что при ожидании укола, при виде шприца, при словах сестры: «Сейчас будет укол», кровяное давление поднимается гораздо выше, чем в момент укола. Напротив, укол снижает повысившееся кровяное давление до исходного уровня. При исследовании кожно-гальванического рефлекса у здоровых людей оказалось, что слова «иголка» и «укол» дают реакцию, скрытый период которой меньше, а величина больше, чем у реакции на непосредственное раздражение иглой. У больных, страдающих шизофренией, наблюдаются обратные отношения, что связано с нарушением деятельности второй сигнальной системы в процессе заболевания (А.Д. Зурабашвили, 1955). П.К. Исаков исследовал различные физиологические функции у людей, выбрасываемых из катапульты (специальное приспособление для спасения летчиков на реактивных самолетах). Исаков убедился, что максимальные физиологические сдвиги имеют место в момент, непосредственно предшествующий катапультированию. Само катапультирование способствует нормализации функций.
Интересные опыты были поставлены А.В. Напалковым (1953). Сильные устрашающие раздражители — выстрел, подтягивание на лямках к потолку — вызывает у собак повышение кровяного давления. Через некоторое время давление возвращается к нормальным цифрам, причем по мере повторения устраняющих процедур давление повышается все меньше. Когда же А.В. Напалков стал применять слабые раздражители, сочетавшиеся с действием сильных, не подкрепляя их устрашавшей процедурой, у собак возникло стойкое повышение кровяного давления, болезненное гипертоническое состояние.
Силу условного раздражителя демонстрируют опыты А.Т. Пшоника. Экспериментатор сочетал фразу «даю холод» действием холодной воды на кожную поверхность руки человека, а фразу «даю тепло» с действием теплой воды. Когда фраза «даю холод» была применена одновременно с действием теплой воды, кровеносные сосуды не расширились, а сузились. Условный словесный раздражитель «победил» непосредственное действие тепла. Интересно, что, по словам испытуемого, он ощутил холод, в то время как его рука согревалась теплой водой.
Факты, установленные физиологами, врачи используют в своей клинической практике. Так, разъяснение больному сущности предстоящей операции успокаивает его, уменьшает отрицательные эмоциональные реакции (Г.М. Гуревич и И.С. Мастбаум, 1952). Ознакомление роженицы с физиологическим механизм родового акта используется как важный элемент психопрофилактики родовых болей.
Для нас важно, что условные раздражители в ряде случаев дают больший эффект, чем безусловные. Этот установленный физиологией факт требует обязательного включения в форму речевого воздействия словесных обозначений условных раздражителей. Словесное обозначение слабого, на первый взгляд побочного, второстепенного раздражителя подчас более эффективно, чем подробное описание того события, о котором сигнализирует слабый раздражитель. Выше мы уже говорили о том, что словам, обозначающим безусловные раздражители, как правило присуща весьма высокая степень обобщения. Как же понять факт, что у больных, страдающих старческим слабоумием, условные рефлексы наиболее быстро образуются на слова, обозначавшие действие безусловного раздражителя (Н.М. Трофим и А.Г. Усов, 1956)? Можно думать, что в результате заболевания степень обобщения, заключенного в слове, уменьшается, слова становятся для таких больных более конкретными раздражителями.
Словесное воздействие должно быть комплексным раздражителем. Выше мы говорили о том, что в природе условные и безусловные раздражители почти никогда не действуют изолированно. Предметы и явления внешнего мира выступают в качестве сложных комплексных раздражителей, одновременно воздействующих на несколько анализаторов. Даже в том случае когда предмет воспринимается одним каким-либо анализатором, этот предмет обладает рядом свойств, каждое из которых может иметь значение самостоятельного раздражителя. Например, рассматривая предмет, мы воспринимаем его форму, цвет, размеры, положение в пространстве и т. д. Быстрое образование условных рефлексов на комплексные раздражители представляет собой характерную черту высшей нервной деятельности человека. Если для животного выработка рефлекса на комплексный раздражитель представляет более сложную задачу, чем рефлекс на изолированное раздражение, то у ребенка раньше всего образуются условные связи на комплекс раздражителей (например — на положение для кормления). Условные рефлексы на отдельные раздражители появляются позже (Н.И. Касаткин, 1951). Характерно, что и слово выступает первоначально в качестве компонента сложного комплекса раздражителей. Лишь постепенно ребенок начинает реагировать на одно слово. Процесс «освобождения» слова от других компонентов комплекса связан с тем обстоятельством, что другие компоненты (вид, размеры, окраска предметов и т. д.) постоянно меняются, в то время как слово (название предмета) всегда остается постоянным (М М Кольцова, 1956).
Опыты показывают, что величина вегетативной реакции зависит от полноты словесного описания непосредственного раздражителя, от обозначения не одного какого-либо компонента комплекса, а многих его компонентов. Эффект словесного воздействия тем больше, чем полнее и всестороннее воспроизводит оно признаки непосредственного раздражителя.
Словесное воздействие должно содержать в себе элемент новизны. В рефлекторной деятельности центральной нервной системы большое значение имеет «закон силовых отношений», согласно которому величина реакции в определенных пределах прямо пропорциональна силе раздражителя. Понятие силы раздражителя не исчерпывается его абсолютной физической силой, но включает в себя относительную физиологическую силу обусловленную тем значением, которое этот раздражитель имеет для организма. Так, слабый в физическом смысле раздражитель (запах хищника) обладает значительной физиологической силой, ибо предупреждает животное о приближении врага. За исключением тех случаев, где раздражитель сигнализирует о жизненно важных воздействиях, по мере повторения условных раздражителей величина вызываемых ими реакций уменьшается. Особенно ярко уменьшение величины реакции выступает в процессе угашения условного рефлекса, когда условный раздражитель не подкрепляется действием безусловного рефлекса (например: лампочка зажигается, а подача пищи отсутствует). Однако, и в тех случаях, где условный раздражитель неизменно сопровождается действием безусловного, его эффект со временем становится меньше. И.П. Павлов говорил, что действие любого раздражителя имеет тенденцию осложняться торможением, и угасание условных рефлексов есть лишь частное проявление этого общего правила.
В процессе исследования рефлекторной деятельности мы можем наблюдать интересный феномен, нарушающий «закон силовых отношений»: сравнительно слабые новые для животного и человека раздражители дают больший эффект, чем сильные, но много раз применявшиеся. Новизна раздражителя есть исключительно мощный и вместе с тем мало исследованный фактор высшей нервной деятельности. Мы знаем только, что фактор новизны тесно связан с торможением, с частичный угасанием условных и безусловных рефлексов по мере их повторения.
Феномен привыкания необходимо учитывать при формулировании словесного воздействия. Речевое воздействие обязательно должно включать в себя описание каких-то новых, непривычных, неожиданных для испытуемого признаков обозначаемого предмета. Словесное описание второстепенного, несущественной признака предмета способно подчас дать большую вегетативную реакцию, чем описание признаков характерных, существенных, но привычных, давно известных. Это свойство «новизны детали» давно подмечено и широко используется мастерами художественного слова. Какая-то маленькая, но неожиданная деталь, на которую указал нам автор, воскрешает в нашей памяти весь чувственный облик явления, и оно предстает перед нами необычайно ярким, «полнокровным», «зримым».
Одним из приемов, позволяющих усилить речевое воздействие служит комбинирование словесного описания с непосредственными раздражителями. В наших опытах с кожно-гальваническим рефлексом (1952, 1953) в качестве условного раздражителя использовался белый светящийся крест. Демонстрация креста всегда сопровождалась щелчком затвора экспозиционного аппарата. Таким образом, щелчок затвора со временем превратился в один из компонентов комплексного условного раздражителя. Будучи применен изолированно, этот слабый компонент «сам по себе» не давал кожно-гальванической реакции. Однако при сочетании словесного обозначения «белый крест» со щелчком затвора мы неизменно получали больший эффект, нежели при одном словесном раздражении.
Дополнительные непосредственные раздражители делают словесное описание более убедительным, достоверным. Можно думать, что комбинирование речевых и непосредственных раздражителей облегчает распространение возбудительного процесса из речевого анализатора в соответствующие пункты зрительного, слухового, тактильного и тому подобных анализаторов. В результате связь между словесными сигналами и теми чувственными впечатлениями, которые они обозначают, становится более тесной, оживление чувственных образов происходит легче и скорее.
Мы рассмотрели целый ряд факторов, от которых зависим величина условной вегетативной реакции при словесном раздражении. Разумеется, сила словесного воздействия определяется прежде всего характером безусловного раздражителя, его значением для организма. Одно слово может дать чрезвычайно сильную реакцию, если это слово сигнализирует о каком-либо важном событии, например, опасности для жизни. Но это уже другой вопрос. В данном случае нас интересовало не качество безусловного раздражителя, от которого мы намеренно отвлеклись, а форма словесного обозначения непосредственных чувственных впечатлений, причем мы стремились сформулировать общие правила, справедливые для обозначения любых раздражителей.
Мы установили, что вегетативная реакция на словесный сигнал тем сильнее, чем ярче, полнее, образнее, конкретнее описание непосредственных чувственных раздражителей, вызывающих данную вегетативную реакцию. Теперь нам ясно, почему в опыте с охлаждением руки выраженную реакцию кровеносных сосудов дадут не такие речевые сигналы, как «холод» или «лед», а, например, такая фраза: «Я кладу на вашу голую руку большой кусок льда». В некоторых случаях можно прибегнуть к помощи самого испытуемого, сформулировав словесное воздействие примерно следующим образом: «Представьте себе, что вы вышли зимой во двор и погрузили голые по локоть руки в снежный сугроб».
Объективные закономерности действия словесных сигналов определяют принципы построения художественных литературных образов. Поэтический образ — это такое сочетание слов, которое вызывает у читателя конкретные чувственные представления о предмете (явлении) действительности, оживляет в сознании читателя соответствующие зрительные, слуховые, осязательные впечатления. «Больше всех служат к движению и возбуждению страстей живо представленные описания, которые очень в чувства ударяют, а особливо как бы действительно в зрении изображаются» (М.В. Ломоносов). Для того чтобы найти подобные сочетания слов, писатель должен сам воспроизвести в своем соображении то явление, которое он описывает. Об этом хорошо сказал К. Паустовский в своей книге о писательском труде:
«…существует своего рода закон воздействия писательского слова на читателя. Если писатель, работая, не видит за своими словами того, о чем пишет, то и читатель ничего не увидит за ними, какие бы удачные слова писатель ни выбирал. Но если писатель хорошо видит то, о чем пишет, то самые простые и порой даже стертые слова приобретают новизну, действуют на читателя с разительной силой и вызывают у него, те мысли, чувства и состояния, какие писатель хотел ему передать. В этом, очевидно, и заключается тайна так называемого подтекста».
Яркое воспроизведение конкретных чувственных запечатлений, мысленное видение предметов и событий окружающего мира оставляет необходимую предпосылку литературного творчества. Способность видения была в высокой степени развита у замечательных художников слова Л. Толстого, А. Толстого, Тургенева, Горького и Чехова. Однажды Тургенев спросил у Л. Толстого и Фета, какое слово им не нравится в стихотворении А.С. Пушкина «Туча». Оба отгадали: «И молния тебя порою обвивала». Действительно, слово «обвивала» не точно воспроизводит зрительный образ молнии. Впоследствии Толстой сам проверял на этом слове художественное чутье писателей (из воспоминаний С.Л. Толстого). А.М. Горький вспоминает, что когда он читал Л.Н. Толстому свой рассказ «Двадцать шесть и одна», Толстой заметил, что свет из печи падает неправильно, освещение предметов должно быть не таким, как оно описано в рассказе.
О значении новизны и конкретности в литературном образе хорошо сказал А.П. Чехов устами Треплева, героя своей пьесы «Чайка». Сопоставляя свое творчество с работой Тригорина Треплев убеждается, что блеск горлышка разбитой бутылки, тень от мельничного колеса лучше воссоздают образ лунной ночи, чем пространные описания ее привычных, много раз упоминавшихся писателями признаков — тишины, ароматного в духа, отдаленных звуков рояля.
Сила художественного образа заключается не только в ее конкретности, но и в «принуждении» читателя к активному чувственному воспроизведению описываемых явлений. Каждый человек воспринимает литературное описание в известной мере по-своему, о чем свидетельствуют иллюстрации различных художников к одному и тому же произведению. Поэтический образ будит воображение читателя, мобилизует запасы его жизненных впечатлений и лепит из этих зрительных, слуховых и тому подобных следов яркие картины воссоздаваемой действительности. Чувственность, непосредственность, целостность поэтического образа обусловливают те затруднения, которые нередко испытывает человек, пытаясь логически проанализировать и пересказать его содержание. В настоящей поэзии всегда есть «нечто», трудна переводимое с языка образов на язык логики. Подобный «перевод», неизбежно связанный с дроблением сложного явления на отдельности, с абстракцией и обобщением, лишает это явление его жизненной непосредственности. Сеченовское «анализ убивает наслаждение» перекликается с трагедией пушкинского Сальери.
Мы заранее отводим от себя возможные обвинения в провозглашении иррациональности, подсознательности художественного творчества, в попытках принизить идейное значение образов художественного произведения. Мы только хотим вновь и вновь подчеркнуть особенности речевого воздействия на логическую и эмоциональную сферы человеческой психики.
Заканчивая краткий обзор проблемы произвольного и непроизвольного в современной физиологии высшей нервной деятельности человека, хочется подчеркнуть следующее.
Деление реакций человека на произвольные и непроизвольные относительно и условно. Намеренное воспроизведение, зависимость от «воли и желания» не могут служить критерием подобного разграничения, ибо почти любая реакция с помощью определенных приемов может быть вызвана «произвольно», будь то реакция кровеносных сосудов, сердца, желез внутренней секреции или зрачка. Разница состоит в том, что в случае произвольной реакции связь второй сигнальной системы с органом — исполнителем (мускулатурой) непосредственна, а в случае непроизвольной — эта связь опосредствованна через первую сигнальную систему, систему конкретных чувственных впечатлений. Для того чтобы человек осуществил движение, достаточно словесного сигнала. Для того чтобы он замедлил или ускорил ритм своего сердца, словесные сигналы должны вызвать у него образ той жизненной ситуации, в которой обычно изменяется деятельность сердца. Необходимо помнить, что произвольные двигательные реакции в некоторых случаях могут становиться непроизвольными. Если двигательный условный рефлекс образовался на тормозном фоне, вне «светлого пятна сознания» и не получил отражения во второй сигнальной системе, он не может быть вызван произвольно. Здесь опять-таки возникает необходимость косвенного воздействия путем воспроизведения той конкретной обстановки, в которой произошло образование двигательного рефлекса.
Отсутствие непосредственных связей второй сигнальной системы с деятельностью внутренних органов человеческого тела, с эмоциональными реакциями человека и одновременно наличие опосредствованных связей с ними через первую сигнальную систему составляет физиологическую основу метода К.С. Станиславского. К непроизвольному через произвольное «к подсознательному творчеству органической природы — через сознательную психотехнику артиста» — этот девиз Станиславского наполняется совершенно определенным физиологическим содержанием, и приходится поражаться изумительной проницательности, с которой великий художник уловил объективные закономерности работы человеческого мозга.
В сущности, метод физических действий К.С. Станиславского есть метод намеренной трансформации словесного материала (текст пьесы, указания режиссера, совокупность всех сведений об изображаемом лице, событиях и эпохе) в систему непосредственных чувственных образов, единственно способных вызвать эмоциональные реакции и деятельность механизмов интуитивного поведения. Вот почему, прежде чем перейти к анализу метода, представляется целесообразным рассмотреть тот случай, когда действие словесных сигналов на эмоционально-вегетативную сферу резко возрастает, когда словесные раздражители начинают влиять сильнее, чем непосредственные впечатления от окружающей человека среды. Мы имеем в виду феномен гипнотического внушения.