По возвращении в Москву, Никита Сергеевич занялся текущими вопросами, накопившимися за время поездки, и одновременно готовился к визиту во Францию. Личный врач, Владимир Григорьевич Беззубик, беспокоясь, чтобы Первый секретарь после возвращения из тропиков в холодную, промозглую мартовскую Москву, не простудился или не подхватил грипп, ещё перед отлётом рекомендовал ему для профилактики за неделю до возвращения принимать небольшими дозами новое, только что прошедшее клинические испытания, противовирусное средство — ремантадин. Хрущёв врача послушался, и начал принимать препарат ещё в Индонезии, перед визитом в далеко не тёплый в марте Афганистан. Новое лекарство подействовало, гриппом Никита Сергеевич не заболел. (АИ, в реальной истории Хрущёв по возвращении из поездки заболел гриппом, из-за чего визит во Францию был перенесён на неделю).

8 марта страна отпраздновала Международный женский день. С 1960 г решением правительства он был объявлен нерабочим днём. (АИ, в реальной истории — с 1966 г) 7 марта женщин в большинстве организаций отпустили домой сразу после обеда, чтобы дать им возможность подготовиться к празднику. Цветочные магазины сделали 7 марта полуторный годовой план, теперь можно было расслабиться до 31 августа, когда придут за букетами для учителей родители первоклассников.

9 марта Никита Сергеевич приехал в Кремль как обычно, к 9.00, и занялся решением накопившихся вопросов: прочёл десятка два различных докладных записок, проектов, и прочих документов, требовавших его решения или резолюции, ответил на десяток телефонных звонков, сам переговорил с несколькими министрами и председателями Госкомитетов, решая различные вопросы.

Время уже близилось к обеду, когда звонок телефона оторвал его от очередной бумаги. Никита Сергеевич взял трубку:

— Слушаю, Хрущёв.

Звонил Серов:

— Никита Сергеич, беда! Умер Игорь Васильевич Курчатов…

В первый момент Хрущёв даже не понял:

— Как — умер? Когда, где?

— Утром. На работе. Провёл с утра сложное совещание, потом позвонил в Дубну, Векслеру, и заперся в кабинете, приказал его не беспокоить. Через час, примерно, ему позвонил Дмитрий Васильевич Ефремов, с которым они в последнее время вместе работали над документами. Товарищ Ефремов звонил по срочному делу, но Курчатов не ответил. Ефремову это показалось странным, он пришёл лично, заглянул в кабинет, и увидел, что Игорь Васильевич сидит за столом «в неживой позе» — так с его слов записано, — доложил Серов. — Товарищ Ефремов тут же вызвал группу врачей, которым было приказано сопровождать Игоря Васильевича. Врачи прибежали меньше, чем через минуту, но было уже поздно, смерть наступила около часа назад.

(АИ, в реальной истории И.В. Курчатов скончался 7 февраля 1960 г во время прогулки в санатории «Барвиха», посещая лечившегося там Ю.Б. Харитона)

Хрущёв слушал объяснения Серова, но не слышал, не воспринимал их. Тяжело оперевшись лбом на руку, он произнёс:

— Не понимаю… Как так могло случиться? Его же лечили, он, вроде бы, хорошо себя чувствовал… Не понимаю…

— Я сейчас приеду, — сказал Серов. — Объясню всё подробнее.

— Приезжай, — услышав гудки в трубке, Никита Сергеевич положил её на рычаг, затем нажал клавишу вызова:

— Григорий Трофимыч, — сказал он по громкой связи. — Курашова и Маркова ко мне, срочно. Хоть из-под земли.

— Будет сделано, — ответил Шуйский. — Никита Сергеич, с вами всё хорошо? Может, товарища Беззубика вызвать?

— Нет, Владимир Григорьич тут не поможет, — тусклым, безжизненным голосом ответил Первый секретарь. — Умер Курчатов. Серов только что доложил…

Он отпустил клавишу и невидящим взглядом уставился в стену. На душе было тяжело и пусто. Никита Сергеевич не понимал, что могло случиться. Да, Курчатов был болен, перенёс два инсульта, сердце было порядком изношено, но в прошлом году его активно лечили, прежде всего — от тромбоза, заодно новыми, синтезированными по данным из посылки препаратами поддержали сердце. Александр Михайлович Марков, начальник «кремлёвского» 4 Главного управления Минздрава, клялся, что врачи сделали всё возможное, да и сам Курчатов после лечения выглядел заметно лучше, чем последние пару лет.

— Как? Как, чёрт подери? Почему? Ведь всё сделали, чтобы это предотвратить! — едва не простонал Хрущёв. — Где не доглядели? Что могло случиться?

Он снова придавил клавишу:

— Григорий Трофимыч, вызови ещё академика Келдыша. Больше ни для кого меня нет.

— Будет сделано.

Хрущёв отпустил клавишу и ещё несколько минут сидел неподвижно, глядя на молчащий телефон. Смерть Курчатова стала для него полной неожиданностью, ещё и потому, что, казалось бы, были приняты все мыслимые меры. И всё же судьба как будто решила показать человечишкам свою непреклонную силу.

«Нет, костлявая, Королёва я тебе так запросто не отдам», — подумал Никита Сергеевич: «Во всяком случае, не отдам без боя».

Первым приехал Серов. Пока он снова, теперь уже лично, и со всеми подробностями, докладывал Первому секретарю обстоятельства смерти академика, подъехали министр здравоохранения Сергей Владимирович Курашов и начальник 4 ГУ Марков. Подробности, доложенные Серовым, ситуацию не прояснили. Хрущёв обрушился на Курашова и Маркова:

— Вы куда смотрели? Я вам что поручал? «Не отходить ни на шаг, ни на минуту не оставлять без присмотра!» Где были ваши врачи? Почему оставили его одного? Почему лечение не дало результатов?

Появившийся «в разгар шторма» академик Келдыш молча остановился в дверях. Хрущёв сделал ему приглашающий жест рукой:

— Проходите, проходите, Мстислав Всеволодович, садитесь. Беда у нас.

— Да, мне уже сообщили, — Келдыш выглядел не лучше Хрущёва.

— Итак, я жду объяснений! — Первый секретарь говорил внешне спокойно, но это было спокойствие заряженного конденсатора.

Александр Михайлович Марков доложил:

— Бригада врачей находилась в соседнем помещении. Игорь Васильевич с утра проводил совещание, вопросы обсуждались, как обычно, секретные. Врачей на совещание не допускали.

После совещания дежурный врач осмотрел Игоря Васильевича, замерил давление, пульс. Показатели были выше обычных, но ненамного. По требованию врача Игорь Васильевич принял препарат от давления, но от рекомендации немного полежать отказался категорически. В этот момент ему из Дубны позвонил товарищ Векслер, они начали обсуждать очередной секретный вопрос, и товарищ Курчатов попросил врача выйти из кабинета.

Затем он работал один, врач дважды заглядывал в кабинет, но Игорь Васильевич попросил не беспокоить, сказал, что хочет сосредоточиться на важной проблеме.

— Ясно! — буркнул Хрущёв. — Теперь — конкретно, просто и внятно: почему он умер? Причина?

— Вероятнее всего — обширное кровоизлияние в мозг, — ответил Марков. — Точнее можно будет сказать после вскрытия. Пока не провели экспертизу, можно только предполагать.

— М-да… — проворчал Никита Сергеевич. — Как обычно. Никто вроде и не виноват, а человека потеряли. И какого человека!

Первый секретарь в сердцах хватил кулаком об стол, так, что подпрыгнули стоявший на нём стакан с карандашами и записные книжки, только папки с документами не шелохнулись.

— Идите… — он раздражённо махнул рукой в сторону двери, и вполголоса добавил: … с глаз долой…

Курашов и Марков поспешили покинуть кабинет. Хрущёв угрюмо молчал. Академик Келдыш и Иван Александрович Серов, также молча, ждали, понимая, насколько силён оказался этот удар для Первого секретаря.

— Так, товарищи… Первая потеря у нас… — глухим, надтреснутым голосом произнёс Никита Сергеевич. — Кто следующий?

— Сергей Палыч Королёв, в 66-м, — мрачно ответил Мстислав Всеволодович. — За ним — товарищ Соколовский, в 1968.

— Да, это помню, — медленно кивнул Хрущёв.

— Потом… потом вы, Никита Сергеич… Затем, в октябре 1972-го — Иван Антонович Ефремов. Дальше — товарищ Лебедев, в июле 1974-го, за ним — товарищи Кузнецов и Бартини. В 1974-м, 6 декабря, день в день.

— Что, оба? — изумился Никита Сергеевич.

— Да, по документам так, — подтвердил Серов. — Но на документы я бы в этом случае не рассчитывал. Курчатов прожил на месяц дольше, то есть, документы Веденеева в его случае уже не сработали. Чем дальше, тем больше должно накапливаться расхождений. Мы же каждый свою дату знаем, не станем сидеть, сложа руки.

— М-да… Возможно, возможно… Кто дальше?

— Товарищ Гречко, в 1976-м, — продолжал академик. — Потом — я, в 1978-м, но это под большим вопросом. Обстоятельства мне известны, остерегусь. Остальные — позже. А вообще, в этом вопросе я согласен с Иваном Александровичем, к тому времени всё может очень сильно измениться, не исключено, что кто-то может… — академик запнулся, — … может уйти и раньше. Нагрузки и ответственность своё дело сделают.

— Ты, Никита Сергеич, преемника себе выбрал? — строго спросил Серов. — А то, неровён час…

Хрущёв тяжело встал, подошёл к сейфу, скрытому за дубовой панелью отделки кабинета, открыл, достал два конверта, вернулся к столу и протянул конверты Серову и Келдышу. Обычные, белые почтовые конверты, с напечатанной маркой, но непрозрачные на просвет. На обоих рукой Никиты Сергеевича было написано: «Вскрыть, если вдруг помру, не раньше».

— Третий Косыгину отдам, — проворчал Первый секретарь. — Если передумаю — эти заберу, дам другие. Там несколько кандидатов, по номерам. Вы, товарищи, тоже себе смену готовьте заранее.

Я до смерти на посту сидеть не собираюсь. Когда придёт время — подам в отставку и своего кандидата представлю на Президиуме. А там — как решит партия и народ. Всё должно быть по закону.

— Никита Сергеич, ты что, тебе ж на пенсии скучно будет! — удивился Серов. — Нельзя же так сразу, резко, бросать работать, смена образа жизни в твоём возрасте больше навредит, чем поможет.

— А кто сказал, что я вот так, сразу, на пенсию уйду? — через силу усмехнулся Хрущёв. — Это «там» меня Брежнев с Шелепиным выперли. На менее ответственную работу попрошусь сначала. Я даже и место себе уже присмотрел. Но никому раньше времени не скажу.

Ладно, хватит об этом. Я хочу знать, почему умер товарищ Курчатов. Не заключение врачей, а причину, которая привела к такому исходу, — строго пояснил Первый секретарь.

— В последнее время выявились неожиданные проблемы с реактором-ускорителем, — ответил академик. — Игорь Васильевич о них упоминал, но я не атомщик, могу в чём-то ошибиться. Думаю, надо собирать совещание по атомной энергетике и товарища Векслера заслушать.

— Заслушаем, — многозначительно ответил Хрущёв. — Ещё один вопрос решить надо. Игоря Васильевича надо кем-то заменить. И на посту директора Института атомной энергии, и … в нашей честной компании. Мстислав Всеволодович, что скажете?

— У меня только одна кандидатура, — ответил Келдыш. — Анатолий Петрович Александров. Он — заместитель директора ИАЭ. В «той» истории он заменил Курчатова на посту директора, а затем — меня на посту президента Академии Наук. Такое решение будет логичным со всех точек зрения и не вызовет никаких подозрений.

— Товарищ Александров оборонной тематикой занимается давно, и заслуживает полного доверия, — поддержал кандидатуру Иван Александрович. — К тому же, — он покопался в своих бумагах, — проживёт достаточно долго.

— М-да… что тоже немаловажно, как сегодня выяснилось, — проворчал Никита Сергеевич. — Хорошо. Надо его проинформировать заранее, примерно за неделю до совещания.

— Да можно хоть сегодня, — ответил Серов. — Бланки подписки у меня с собой, начальная подборка информации в ИАЦ подготовлена давно. Ждать нечего, тем более, у тебя визит во Францию скоро, а по атомным проблемам дело не терпит отлагательств.

— Хорошо, — Хрущёв повернулся к телефону и нажал клавишу:

— Григорий Трофимыч, академика Александрова вызови, пожалуйста. Если он в Москве — то на сегодня, а если в Северодвинске или в Обнинске, то как можно скорее, — распорядился Первый секретарь.

— Тут такой момент, Никита Сергеич, — сказал Серов. — По-моему, зря вы с Косыгиным товарища Курашова вместо Марии Дмитриевны Ковригиной министром здравоохранения поставили. Она, всё же, крупный специалист, и проживёт ещё долго, а Курашов курортными делами да детским отдыхом занимался, и в «той» истории умер в 1965-м.

— Мне доложили, что Мария Дмитриевна не проявила понимания по вопросу ядерных испытаний, — припомнил Хрущёв. — Вопрос решался на Совете министров, ко мне, помнится, обращался Суслов, незадолго до ареста — его и прочей кодлы, предлагал рассмотреть персональное дело Ковригиной, я ему отказал, так как не видел для этого оснований…

(В реальной истории персональное дело таки рассматривали http://museumdom.narod.ru/bio10/kovrigina.html)

— Тогда слушай, как оно на самом деле было, — сказал Серов. — Мария Дмитриевна против ядерных испытаний действительно возражала, и правильно — взрывы в атмосфере устраивать — идиотизм и преступление, взрывать надо под землёй. Её ошибка — она пошла с этим вопросом к Суслову. А параллельно ещё предложила сократить аппарат 4-го управления Минздрава. Суслов засуетился, приказал перекрыть Ковригиной доступ к данным Госкомстата — министру здравоохранения перекрыть доступ к медицинской статистике — это надо было додуматься?!

С персональным делом ты его обломал, тогда он зашёл с другой стороны — среди прочего подсунул Косыгину свою докладную записку, где вопрос был представлен, скажем так, сильно однобоко, с идеологической точки зрения. Алексей Николаич дал резолюцию «Разобраться и доложить». Суслов подключил к делу военных. Вот и разобрались… Тебе тогда не до того было, ты к визиту де Голля и сессии КС ВЭС готовился.

— Почему прямо на меня не вышли? Ты куда смотрел? — возмутился Хрущёв.

— Ты, Никита Сергеич, удивишься, если узнаешь, сколько важных вопросов без твоего ведома вообще решается, в аппарате ЦК, на уровне отделов, — ответил Серов. — Мне ведь тоже об этом никто не докладывал в тот момент, это я уже потом нарыл.

— Херня какая-то с Ковригиной получилась, — Хрущёв озадаченно почесал лысину.

— Да уж, лучше не скажешь, — согласился академик Келдыш. — Вообще, я считаю, это — наше упущение, и большое, что мы до сих пор не дали полной информации по «Тайне» никому из медиков, а только ограничились передачей технологий, справочников и учебников из ИАЦ в профильные институты.

— Пожалуй. Но по фармацевтике и медтехнике результат и без того вышел впечатляющий, а посвящать в «Тайну» лишних людей в общем-то опасно, — пояснил Серов.

— Но и оставлять такую важную отрасль, как медицина, без куратора, с нашей стороны было неразумно, — возразил академик. — Увлеклись каждый своей тематикой, а оценить картину в целом — компетенции не хватило. На мой взгляд, Мария Дмитриевна — как раз тот человек, которому можно было бы поручить деятельность куратора медицины и биологии.

— М-да… С Косыгиным я поговорю, — решил Хрущёв. — Вопрос о возвращении Ковригиной на должность министра поставлю на Президиуме и в Совете министров. Иван Александрович, проверь её по своей линии. Хоть я и уверен, что доверять ей можно, но порядок есть порядок.

— Проверю, конечно, — подтвердил Серов, — но у меня тоже в её отношении сомнений нет.

Анатолий Петрович Александров, по счастью, оказался в Москве, и приехал в Кремль уже через час.

— Здравствуйте, Анатолий Петрович, проходите, — пригласил Хрущёв. — Хотелось бы, конечно, побеседовать с вами при более приятных обстоятельствах, но выбирать, извините, не нам.

— Мне сообщил Григорий Трофимыч, когда вызвал, — ответил Александров. — Всё так неожиданно случилось…

— Да уж… — Первый секретарь лишь мрачно кивнул. — Поскольку вы — заместитель товарища Курчатова в Институте атомной энергии — вам и дела принимать. С Академией Наук, — он кивнул на сидящего молча Келдыша, — вопрос согласован.

— Понял, — коротко ответил Александров.

— Разговор у нас, вообще-то, будет не об этом, — продолжал Никита Сергеевич. — Игорь Васильевич был не только руководителем нашего атомного проекта. Он умел мыслить, как настоящий государственный деятель. Имел допуск к самой важной для страны информации. Руководству страны необходим человек, который смог бы заменить его и в этом качестве тоже.

— Если вы считаете меня кандидатом, подходящим под ваши требования, я сделаю всё возможное, всё, что в моих силах, — заверил академик.

Иван Александрович Серов положил перед ним красный бланк:

— Прочтите внимательно, мера ответственности — наивысшая. Степень секретности — тоже.

Александров слегка удивлённо приподнял бровь, внимательно изучил бланк, расписался и поставил дату.

— Теперь вам пора узнать самое главное, — сказал Хрущёв. — В начале октября 1953 года я получил посылку. Она содержала образцы электронной техники и информацию, которая изменила очень многое. С того момента, фактически, история страны пошла другим курсом. Вот, прочтите, — Первый секретарь протянул академику планшет, где было открыто письмо Веденеева.

— Что это? — академик озадаченно вертел в руках планшет с прикрученным снаружи изолентой никель-металлгидридным аккумулятором местного производства, заменившим вышедший из строя литий-ионный аккумулятор

— Это — планшетная ЭВМ, — пояснил Хрущёв. — Аккумулятор мы сами прикрутили, родной вышел из строя.

— Ничего себе! Это у нас делают? Где такое купить можно? И что это за экран такой?

— Вы читайте, читайте, сами поймёте, — ответил Никита Сергеевич.

Александров пробежал глазами первый абзац и изумлённо посмотрел на Хрущёва.

— Это что, шутка такая? Или проверка?

— К сожалению, не шутка и не проверка, — покачал головой Хрущёв. — Нам пришлось принимать срочные меры, по всем отраслям народного хозяйства, во внутренней и внешней политике.

— Так это… Погодите… Эта вот штука… Это что, «оттуда» прислано?

— Да, именно «оттуда», — ответил Келдыш. — Нашим электронщикам до этого уровня пока что дальше, чем до Луны.

Александров молча дочитал письмо до конца, затем вернул планшет Первому секретарю:

— Знаете, а мне приходило в голову нечто подобное, — признался академик. — В 56-м, когда мы обсуждали те, якобы гипотетические, аварии на АЭС. Уж слишком правдоподобные были приведены подробности… То есть…

Александров вдруг осознал правду и почувствовал холодок, пробежавший по спине. Его передёрнуло:

— Так это были… не гипотетические аварии?

— К сожалению, нет, — мрачно ответил Хрущёв. — США, Три-Майл Айленд, 28 марта 1979 года, СССР, Чернобыльская АЭС, 26 апреля 1986 года, Япония, АЭС Фукусима-1, 11 марта 2011 года. Кроме того, есть подборка информации по радиационным авариям на атомных подводных лодках, к сожалению, все случились у нас.

— Так… поэтому вы тогда распорядились сразу ставить на 627-м проекте титановые парогенераторы? — догадался Александров.

— Да, нержавеющие постоянно текли, не стоит нержавеющая сталь в таких условиях, — пояснил Хрущёв. — Вы с Николаем Герасимовичем Кузнецовым поговорите, ему тоже всё известно. Он полную информацию по авариям на лодках получил.

— Он — тоже? А…. кто ещё…. в курсе?

— Сейчас вас Иван Александрович проинструктирует, с кем и о чём можно говорить, потом вас отвезут в Информационно-Аналитический Центр, там ознакомитесь с информацией общего характера, и конкретно по вашему профилю деятельности, — ответил Никита Сергеевич. — У меня к вам просьба: мне нужно понять, что случилось, почему умер Игорь Васильевич, несмотря на все принятые врачами меры. Через неделю будет совещание по атомной тематике, я жду вашего доклада о положении дел в отрасли, и по последним работам Игоря Васильевича. Мне докладывали, что он говорил незадолго до смерти с товарищем Векслером, подозреваю, что у них возникли какие-то сложности с проектом «РУНА-Т». Вот этот момент и надо выяснить.

— С Векслером поговорю сегодня же, возможно, придётся съездить в Северск, посмотреть всё на месте, — предупредил Александров.

Доклад о проблеме с промышленным образцом реактора-ускорителя, строившемся в Северске, Анатолий Петрович сделал перед совещанием, так как в ходе доклада ему пришлось ссылаться на документы из ИАЦ.

— Со строительством «РУНА-Т2» в Северске действительно плохо. Думаю, это и стало основной причиной…

— Что случилось? — обеспокоенно спросил Хрущёв.

— Проект реактора в нынешнем виде не отвечает промышленным требованиям, — ответил Александров. — Его доработка сорвёт все сроки строительства.

— Но почему так случилось? — удивился Никита Сергеевич. — Реактор в Дубне построили за год? В Челябинске-40 — тоже за год управились?

— Верно. Но в Дубне строили совершенно другой реактор. Исследовательский, — пояснил академик.

Он достал из папки распечатанную статью с цветными картинками.

— То, что построено в Дубне — это, фактически, экспериментальная установка. «Там» это называется GUINEVERE.

Хрущёв недоверчиво разглядывал иллюстрации:

— Что-то на плакаты по «РУНА-Т» совсем не похоже… Тут вертикальное расположение, и труба сверху подходит, а у «РУНЫ» труба горизонтальная, и стержни горизонтально лежат, как я помню…

— Да не суть, конструктивное оформление не важно, важен принцип работы, — ответил Александров. — В Дубне изначально строился синхрофазотрон, ускоритель элементарных частиц. По сути — труба с электромагнитами, в которой ускоряется поток протонов. Курчатов и Векслер переделали его в нуклотрон, увеличив энергетику, а затем пристроили к нему маленький экспериментальный реактор, конструкции Александра Ильича Лейпунского. Провели серию экспериментов, и получили из тория уран-233. Это и есть экспериментальная дубненская «РУНА».

Но она работает как исследовательский реактор. То есть — провели сеанс облучения, подождали неделю, пока реактор остынет и к нему можно будет хотя бы подойти в защитном костюме, за это время обработали результаты предыдущих экспериментов. Вынули манипулятором облучённые сборки, отправили на анализ, заложили следующую партию, облучили на других параметрах, и опять неделю ждём, обрабатываем результаты прошлого эксперимента. Нормальная исследовательская работа.

Промышленный реактор для выработки оружейного урана или плутония должен работать непрерывно. Просто смасштабировать дубненскую «РУНУ» не получится. Первоначально Векслер взял за образец проект реактора MYRRHA. Но с инженерной точки зрения это ужас нерождённого, как выразился Гашек.

(Устройство установок GUINEVERЕ и MYRRHA — http://tnenergy.livejournal.com/63810.html)

— Это почему? — уточнил Никита Сергеевич.

— Прежде всего — эвтектика свинец-висмут в качестве теплоносителя, — пояснил академик. — То есть образование опасного изотопа полония-210 там гарантировано. Мы с этим уже столкнулись при эксплуатации в Обнинске экспериментального реактора с жидкометаллическим теплоносителем, и удовлетворительного решения пока не нашли. В документах указывается, что при нормальных условиях эксплуатации и герметичном контуре проблема полония-210 не слишком актуальна. Он опасен при межконтурных течах, разгерметизации первого контура во время плановых ремонтов, перегрузке ядерного топлива или нештатных проливах радиоактивного теплоносителя в обслуживаемое помещение.

Практически весь полоний-210 содержится в теплоносителе в виде полонида свинца. Менее 1 процента полония переходит в газовую фазу, в виде аэрозоля. В принципе его возможно удалять из контура при помощи фильтров, но следует учитывать, что накопление полония в фильтре будет сопровождаться выделением тепла, то есть фильтр тоже надо охлаждать.

(источник — http://www.atominfo.ru/archive_leadbismuth.htm)

Хуже другое. В проекте MYRRHA облучаемые стержни расположены вертикально, поток протонов к мишени подводится сверху, то есть выгружать стержни получится только снизу. Для этого в проекте предусматриваются дистанционно управляемые манипуляторы, которые должны работать в объёме, заполненном горячим радиоактивным теплоносителем. Отработка манипуляторов, способных работать в таких условиях, займёт лет пять, если не все десять, по самым благостным оценкам.

— Так о чём они думали, когда такой проект принимали за основу? — удивился Хрущёв.

— Игорь Васильевич и Владимир Иосифович — не конструкторы, а учёные. Теоретики и экспериментаторы. Опыт конструирования у них, безусловно, есть, но, вероятно, недостаточный, — развёл руками Александров. — Когда они показали проект Лейпунскому, вот тут-то Александр Ильич за голову и схватился.

— И что делать будем? — спросил Никита Сергеевич.

— Ну… ЖМТ-теплоноситель они уже заменили водой, сообразили, что с проблемой полония на реакторе, который постоянно придётся разгерметизировать, им так просто не справиться. То, что годится для ампулизированного лодочного реактора, для промышленного не пригодно. Эффективность по нейтронному потоку будет похуже, но зато проблем поменьше.

Манипулятору в горячей воде тоже несладко пришлось бы, поэтому мы с Александром Ильичём подумали, и предложили сделать реактор по принципу барабана револьвера, — улыбнулся академик.

— То есть? — удивился Никита Сергеевич

— В нижней части трубы протонного канала ставим вакуумный затвор, чтобы не вакуумировать весь канал каждый раз при перезагрузке, — продолжал Александров. — Ставим не один бланкет с облучаемыми сборками, как в проекте MYRRHA, по центру, а несколько, во вращающейся конструкции внутри бака реактора. Количество будет зависеть от длительности цикла облучения и остывания облучённых сборок.

Внешняя оболочка бланкета стальная, двойная, внутри неё между стенок ставим свинцовую гильзу, которая будет оставаться в твёрдом состоянии. Похожая гильза использовалась и в установке GUINEVERE, и в нашей «РУНА-Т». Тот же эффект по части нейтронов, как от свинцового теплоносителя, но геморроя меньше. Протонный канал подходит к барабану не по центру, а ближе к краю, как ствол у револьвера. Манипулятор перегрузки при этом ставится сверху, над реактором, и работает в воздухе, а не в горячем теплоносителе.

Пока один бланкет облучается, остальные остывают. После цикла облучения конструкция внутри бака поворачивается, к каналу подводится следующий бланкет, а облучённый постепенно остывает. К тому моменту, когда он подходит к манипулятору для извлечения, он уже остынет. Манипулятор вынимает сборку из реактора и ставит на её место следующую, при очередном повороте она попадает под канал излучателя.

— Чёрт возьми! Умеете вы понятно объяснять, Анатолий Петрович, — улыбнулся Хрущёв. — Даже мне понятно. Спасибо. Так что мешает такую конструкцию начать делать уже сейчас?

— Мы пока не знаем, какой высоты её надо делать, — ответил Александров. — Нужно определиться, какую высоту бланкета выбрать, чтобы при заданной мощности излучателя облучить все сборки сверху донизу. Расчётных моделей для этого процесса пока что нет, требуются эксперименты, а это не быстро, учитывая, что облучённая сборка потом неделю остывает, теряя активность, прежде, чем с ней можно начинать работать. То есть, больше 50 экспериментов в год провести будет затруднительно. Или делать серии опытов, ежедневно облучая по одной сборке, и ставить анализы на поток. Так можно довести количество опытов до 250 в год, но это уже очень сложно организовать.

А от высоты конструкции будет зависеть высота всего реактора. Мы планируем сделать корпус и вращающуюся часть реактора с запасом по высоте, как говорится, больше — не меньше. Одно ясно — между опытной установкой и промышленным реактором дистанция огромного размера, и пробежать её за год-два нам не удастся.

— М-да… Это — проблема, — констатировал Никита Сергеевич. — То есть, на массовую переработку тория в уран-233 в ближайшее время можно не рассчитывать. И на скорое достижение ядерного паритета с США — тоже.

— Не совсем так, — покачал головой Александров. — Фактически, нам понадобятся три типа реакторов:

1. Реактор БН. Промышленный энергетический бридер, «сжигающий» и перерабатывающий уран-238, в плутоний-239 оружейного качества и вырабатывающий электроэнергию в паровом цикле, аналогичном таковому для лучших ТЭС, работающих на органическом топливе. Основной энергетический реактор, работающий на природном уране.

2. Реактор ВВЭР. Промышленный энергетический реактор с глубоким выжиганием топлива и длительной кампанией на одной загрузке топлива, он будет использовать торий-урановый топливный цикл.

Тут нужно немного пояснить. Торий весьма хорош для получения ядерного топлива в реакторах на тепловых нейтронах, например, как топливо для реактора ВВЭР. Хотя коэффициент воспроизводства тория будет всего лишь близок к 1 или чуть превосходить её при отличной компоновке реактора, исключающего «паразитные» потери нейтронов. Но тем не менее, и это хорошо, это позволяет достигать намного большего выгорания тория, при изначальной загрузке тория обогащённого ураном-233 на 5 процентов, в отличие от уранового топлива, обогащённого ураном-235. Таким образом, возможна более длительная кампания реактора ВВЭР без перезагрузки топлива — не 18 месяцев как предполагалось, а лет 5, а то и 10, если мы сумеем создать достаточно надёжные оболочки ТВЭЛ. Проблема с ураном-232 в реакторе на тепловых нейтронах также обстоит гораздо менее остро, чем в БН.

3. Реактор РУНА-Т. Основной бридер. Предназначен для расширенного воспроизводства урана-233 из тория в «водяной версии», где теплоноситель, он же замедлитель нейтронов — вода, и плутония-239 из урана-238 в «газовой версии» с гелиевым теплоносителем. Отказываться от РУНЫ, безусловно, не следует, слишком много преимуществ она имеет, и много даёт возможностей.

— Погодите-ка, так, помнится, Игорь Васильевич говорил, что РУНА в Челябинске-40 уже выдала первые небольшие партии урана-233 ещё в прошлом году? — припомнил Хрущёв.

— Верно, но тот уран-233 был не оружейного, а топливного качества, загрязнённый ураном-232, — пояснил Александров. — С Челябинской «РУНОЙ» всё несколько проще оказалось, там в качестве теплоносителя используется гелий, и производительность реактора изначально закладывалась меньше, лишь немногим больше, чем у экспериментальной дубненской машины. То есть, там, как и в Дубне, один облучаемый бланкет, расположенный горизонтально, и весь реактор значительно проще, чем в Северске. Но чистый, оружейный уран-233 на ней получать не удаётся. Зато на ней можно получать из урана-238 оружейный плутоний, причем достаточно чистый по примесям.

Сейчас именно плутоний челябинская «РУНА» и производит. В Дубне в основном ставим эксперименты. То есть, мы не сможем быстро обеспечить страну оружейным ураном-233, но сможем дать оружейный плутоний, — успокоил Первого секретаря Александров.

— Ясно, — покивал Хрущёв. — Ну, и, теперь — почему же всё-таки умер Игорь Васильевич?

— А врачи что сказали?

— Обширный инсульт.

— Понятно, — помрачнел Александров. — Северская «РУНА». Проблемы с ней решать приходилось. Работали они с Векслером и Лейпунским с утра до ночи. А здоровье уже не то, что в молодости, видимо, организм не выдержал…

Совещание НТС СССР по атомной тематике начали, как обычно, с отчёта. Хрущёв вновь отметил присутствие нескольких человек, которых он раньше не видел. Их привёл Мстислав Всеволодович Келдыш. Перед совещанием Келдыш что-то обсуждал со вновь прибывшими, когда Никита Сергевич вошёл в зал, эта беседа тут же прекратилась.

Академик Александров рассказал подробнее обо всём, что удалось сделать за год.

— Нами организовано обучение специалистов по эксплуатации реакторов советского производства в университетах Александрии в Египте и штата Керала в Индии, а также — для нужд нашего народного хозяйства — в нескольких институтах СССР. Также налажена подготовка специалистов по проектированию реакторов. По окончании обучения наши специалисты отправляются на стажировку сначала в Обнинск, а затем, после получения сертификата и допуска к самостоятельной работе 1 уровня распределяются по объектам.

Иностранные специалисты обучаются и проходят практику на контейнерной ПАЭС в Александрии, в дальнейшем, по завершении строительства АЭС в Индии будут практиковаться там. Договорённость об этом с индийским руководством достигнута.

Начата сборка модульной АЭС с реактором ВВЭР-М в Индии. Контейнерную передвижную АЭС с реактором малой мощности доставили в Индию, сейчас идёт её сборка и стыковка отдельных агрегатов. Физический пуск состоится до конца этого года, энергетический планируется на весну следующего.

Совместно с индийскими специалистами ведётся разработка тяжеловодного реактора по концепции CANDU, который будет использовать три различных типа ТВС — с ураном-235, природным ураном-238 и торием-232. Эта работа пока в стадии проекта.

Начата подготовка к строительству Волгодонского завода тяжёлого машиностроения. В настоящий момент строится окружающая инфраструктура, и готовится технический проект предприятия. Начало строительства цехов планируется в 1-м квартале 1962 года. Проектная мощность первой очереди — 10 корпусов реакторов ВВЭР в год. (АИ, в реальной истории — 1974 г, проектная мощность — 8 корпусов в год)

Продолжается строительство Нововоронежской и Белоярской АЭС, а также реактора на быстрых нейтронах на полуострове Мангышлак. Первые энергоблоки с реакторами ВВЭР на обеих станциях сдаём в конце этого года, берём год на окончательную доводку и устранение всех недостатков, и в конце 1961 года планируем энергетический пуск. Одновременно начинаем строительство второй очереди на обеих станциях — модернизированные реакторы ВВЭР-365.

Тут нам удалось заметно ускорить работы за счёт применения новейших автоматизированных технологий расчёта и планирования, распараллеливания работ, и, разумеется, за счёт информации, добытой компетентными органами. Благодаря этому реакторы ВВЭР первых энергоблоков не только были изготовлены на 4 года раньше первоначального срока, но и оснащены более совершенными системами безопасности, а также адаптированы к работе по уран-ториевому топливному циклу.

Также на строящихся ВВЭР заранее предусмотрена система откачки летучего сульфида протактиния-233 и аппаратура для выделения урана-233 вне реактора.

На опытном реакторе проводятся исследовательские работы по изучению топливного цикла с использованием МОКС- и нитридного топлива.

— Так у вас получилось освоить технологию откачки сульфида протактиния из реактора? — спросил Первый секретарь.

— Да, об этом Александр Ильич после меня расскажет подробнее, — Александров кивнул на сидящего напротив Лейпунского.

— Хорошо, об этом поговорим чуть позже, меня сейчас больше волнует обозначившаяся проблема с реактором-ускорителем в Снежинске, — сказал Хрущёв. — Мы с Анатолием Петровичем перед совещанием этот вопрос немного обсудили, его вариант решения я знаю, но, может быть, будут и другие предложения?

— Проблема со снежинской «РУНОЙ» решаема проще, чем кажется, — ответил академик Доллежаль. — Я тоже поучаствовал в изучении вопроса. Для получения «чистого» урана-233 можно прокачивать через активную зону «РУНЫ» раствор тетрахлорида тория, и оставлять облучённый торий в баке превращаться в протактиний и далее — в уран-233. Можно извлекать протактиний и уран сорбентами и снова направлять тетрахлорид тория на облучение. Нужно лишь облучать его тепловыми нейтронами, и не позволять облучение протактиния. Тогда накопление урана-232 будет подавлено.

Ториевый бридер на ускорителе надо делать так: стержни из тория облучаются быстрыми частицами из ускорителя. Создают мощный нейтронный поток, и одновременно являются генераторами тепла для работы установки, для выработки пара.

Нейтроны, полученные в ториевых ТВЭЛ, замедляются водой и облучают тетрахлорид тория, нарабатывая торий-233. Этот изотоп при прокачке раствора попадает в бак выдержки, где превращается в протактиний-233. Этот изотоп уже можно извлечь — он химически весьма отличен от тория. Извлечь можно при помощи, например, сорбента. Очищенный раствор тетрахлорида тория снова поступает в активную зону реактора на облучение. Таким образом, получаем установку непрерывного действия, и не надо городить револьверную конструкцию внутри бака реактора.

— А вопрос с сорбентом вы уже решили? — спросил Александров.

— Да, подходящий сорбент нашли, — подтвердил академик Лейпунский. — Это обработанный цеолит. Мы эту технологию как раз и отрабатывали на дубненской экспериментальной «РУНЕ». Цеолит промывали соляной кислотой, далее при помощи ртутного катода удаляли металлический протактиний из установки, и, выпаривая в вакууме ртуть, получили чистый металлический протактиний. Он «выстаивается» около года или двух, в результате получаем чистый металлический уран-233.

Это ещё одна, альтернативная технология получения, менее опасная, чем образование в реакторе летучего сульфида протактиния. Всё-таки жидкость легче удержать, чем газ.

— Ну вот, видите, Анатолий Петрович, кажется, проблему можно решить, и даже попроще, — облегчённо вздохнул Хрущёв. — Вы там, товарищи, ещё раз всё между собой обсудите, проверьте, и принимайте взвешенное решение. А что у нас с мобильными и передвижными контейнерными АЭС?

— Модульную АЭС в Индии начали собирать, — ответил Александров. — На осень запланирован физический пуск реактора, следующим летом, если не выявится серьёзных проблем в конструкции, можно выйти на энергетический пуск. Контейнерную малогабаритную перекупил махараджа Варма. Её компоненты в Индию поставлены, сейчас идёт монтаж соединительных магистралей. Физический пуск планируем на лето. Тут на нас работает то обстоятельство, что прототипом реактора ПАЭС является уже неплохо отработанный лодочный реактор.

ПАЭС на барже будет достроена к концу года, затем её следующим летом переведём в Билибино, и уже там запустим. Атомная многоцелевая лодка К-8 31 декабря прошлого года сдана флоту, сейчас на ней проводятся последние доработки, весной планируется поход к Северному полюсу. Сейчас у нас другая важнейшая задача — сдать флоту подводный крейсер с баллистическими ракетами.

График работ по программе сдачи лодки выдерживаем. Трудности и проблемы, безусловно, есть, и их полно, но пока что все они решаемые. К-3 стала хорошим полигоном для отработки технологий, в процессе её постройки мы накопили определённый опыт, плюс преемственность проектов тоже немаловажный фактор, всё-таки почти все системы одни и те же. В июле планируем подъём флага, и осенью, видимо — не раньше ноября — сдачу корабля флоту.

— Хорошо, — одобрил Первый секретарь. — Проверьте все системы, особенно — систему аварийной проливки реактора.

— Она у нас сделана с тройным резервированием, — вставил Доллежаль.

— Это правильно. Вы ещё на обеих лодках проверьте, нет ли где в трубопроводах технологических заглушек или ещё какого мусора, — строго предупредил Хрущёв. — Если такой факт обнаружится в море, я эту заглушку виновному в жопу засуну, плашмя! Сам, лично!

(Во время радиационной аварии на К-8 13 октября 1960 года в аварийной магистрали проливки реактора оказалась вставлена обнаруженная позднее технологическая заглушка)

— Проверим, обязательно, — заверил Александров. — Также сейчас строится подводная лодка К-27 проекта 645, на которой будут установлены реакторы с жидкометаллическим теплоносителем. (упоминавшийся ранее в гл. 02–08 проект 627С переобозначили)

Лодка строится на базе проекта 627, при этом меняется, по сути, только реакторный отсек, в остальном все доработки, сделанные на 627-м проекте, лодка с ЖМТ-реактором унаследует. Компоновку кормовой части мы не меняли, реакторы оставили на том же месте.

(АИ, в реальной истории на К-27 реакторы были смещены вперёд, это улучшило центровку, но ухудшило биологическую защиту центрального поста. В АИ лодка полностью перепроектирована, имеет больший диаметр и «китообразную» форму корпуса с меньшим относительным удлинением — 7,9 вместо 12, см. гл. 01–11).

Первоначально планировалось ввести её в строй в конце 1960 года, но сейчас уже ясно, что ЖМТ-реактор требует более тщательной отработки, несмотря на принятую ампулизированную баковую конструкцию. Промышленность на данный момент не может обеспечить поставку в срок всех систем, механизмов и конструкций реактора и двигательной установки, опоздание по поставкам в среднем составляет около полугода. (В реальной истории поставки запаздывали на 6-10 месяцев)

Поэтому считаю необходимым перенести срок сдачи лодки на 1962 год, точнее можно будет сказать, когда корабль будет спущен на воду. Форсирование работ по совершенно новой, неотработанной толком технике чревато тяжёлыми авариями.

— Согласен, — ответил Хрущёв. — Не торопитесь. Все проблемы и непонятные моменты отрабатывайте на стенде в Обнинске. Одна лодка погоды не сделает, пусть остаётся опытовой. Промышленность мы немного подгоним, товарищу Устинову я такое поручение дам. Но у них, скорее всего, объективные трудности с освоением новых материалов и технологий. Тут у меня просьба к Академии Наук в целом — всесторонне помочь промышленности в этой работе.

— Промышленности мы, безусловно, помогаем, — ответил академик Келдыш. — Задержка с поставками имеет целый комплекс причин, и не все из них могут быть устранены только научными или организационными мероприятиями. Людям на предприятиях часто не хватает образования в целом, основная масса рабочих сейчас имеет семь классов образования, а то и четыре. Это часто мешает в работе. Вообще-то эта проблема — тема отдельного обсуждения.

— Хорошо, обсудим это позже, — кивнул Первый секретарь. — Анатолий Петрович, продолжайте.

— По этому проекту построены и работают исследовательские стенды малой мощности ВТ/1 и ВТ/2, — продолжил Александров. — У ВТ/1 в первом контуре натрий, во втором свинец, в третьем — вода. У ВТ/2 несколько другая конструкция. В первом контуре натрий, во втором — эвтектика свинец-висмут, и в третьем вода. Первый и второй контуры в обоих случаях представляют собой герметичную ампулу, которая по мере выработки топлива будет заменяться целиком.

(примерно так утилизировались ЖМТ-реакторы АПЛ проекта 705)

В качестве основного решения проблемы коррозии в реакторах с тяжелометаллическим теплоносителем принята коррозионностойкая хромо-кремниевая сталь ферритно-мартенситного класса для топливных оболочек в комбинации с системой контроля и поддержания концентрации кислорода в теплоносителе первого контура.

(По. И.Н.Бекман. Ядерная индустрия. Лекция 13. Современные ядерные реакторы России)

Сейчас рассматривается возможность работы такого реактора в уран-ториевом цикле, чтобы по максимуму удлинить кампанию, то есть — промежутки между перезарядками. Это заметно удешевит эксплуатацию, отпадает необходимость в береговой котельной для постоянного разогрева теплоносителя, при этом образование радиоактивных изотопов полония в герметичном втором контуре значительно менее опасно. Вообще полоний, как показала практика эксплуатации стенда, опасен лишь когда он вырывается наружу. Так как реакторы строятся ампулизированными, их разгерметизация для перегрузки топлива не предусматривается, и риск подобной радиационной аварии можно считать минимальным.

— Это хорошо. Посмотрим, что у вас получится по итогам эксплуатации стенда и примем решение. Вот бы ещё ампулы первого и второго контура для обоих типов реакторов с ЖМТ у вас получились взаимозаменяемыми, — подбросил идею Первый секретарь.

— Вообще-то с самого начала так и планируется, — ответил Лейпунский. — Внутреннее устройство и высота у них немного различается, но диаметр и посадочные места специально сделаны одинаковыми.

— Мы общее направление на стандартизацию оборудования и его двойное применение уже давно уловили, и стараемся этой тенденции придерживаться с самого начала проектирования, — улыбнулся Александров. — Чтобы не лепить кто во что горазд.

— Молодцы. Годится, — одобрил Хрущёв. — Вот что ещё надо заранее предусмотреть и продумать. Мы сейчас атомных лодок настроим, они лет 20–30 походят, а потом их придётся утилизировать и заменять новыми. А как утилизировать?

— Можно вырезать реакторные отсеки и ставить на долговременное хранение где-нибудь в сухой местности, — предложил академик Доллежаль. — Всё остальное не опасно — разбирать и в переплавку.

— Вот! — Никита Сергеевич многозначительно поднял вверх палец. — А в какой местности? На Кольском — сыро и холодно. Ржаветь будет. В пустыню везти вырезанные отсеки через всю страну по густонаселённым районам не хотелось бы.

Надо изучить зарубежный опыт, что американцы по этой части планируют. Я такое поручение соответствующим структурам дам. Адмирал Риковер — мужик умный, наверняка всё предусмотрел, и этот вопрос тоже.

(В американской программе строительства АПЛ изначально предусматривалось долговременное хранение вырезанных реакторных отсеков в пустынной местности, была арендована земля в индейской резервации)

В общем, этот вопрос необходимо всесторонне продумать и проработать, чтобы лодки в очереди на утилизацию десятилетиями не ржавели на плаву, чтобы исключить или снизить до предела возможность попадания всякой радиоактивной пакости в окружающую среду. Чтобы нам с вами и нашим детям потом перед внуками стыдно не было. Сроку вам даю год, на следующем годовом отчёте спрошу.

— Всё подготовим, Никита Сергеич, — заверил Александров.

— Теперь давайте по опытным работам на ближнюю и дальнюю перспективу пробежимся. Что нового? Чем порадуете? — улыбнулся Хрущёв.

— Про отработку технологии получения урана-233 с окончательным превращением вне корпуса реактора я уже упоминал. Также ведутся эксперименты на малом прототипе промышленного реактора со свинцовым теплоносителем БРЕСТ, — ответил Лейпунский. — Пока о строительстве полноразмерного образца говорить рано, проблем хватает. Надо поднакопить опыт эксплуатации, понять особенности поведения такого реактора на разных режимах, отработать технологию удержания концентрации кислорода в заданных пределах, чтобы не загаживать оксидами теплоноситель. В связи с этим хотелось бы предложить одну идею.

— Слушаю вас, — заинтересованно взглянул на него Первый секретарь.

— Мне представляется желательным построить отдельный, не подключенный к Единой энергосистеме ВЭС исследовательский центр в относительно малонаселённом районе, где-нибудь на Севере, — начал академик. — Там можно было бы строить реакторы, так сказать, промежуточного размера. Не совсем малые опытные, но и не полноразмерные. От масштаба в нашем деле многое зависит. Расположение тщательно выбрать, исходя из направления господствующих ветров, но в целом я бы предложил Северо-Восточную Сибирь. Там можно было бы проводить эксперименты, которые мы не рискуем устраивать в более населённых районах.

Строить там по одному реактору разных типов, а вырабатываемую электроэнергию можно использовать для питания, например, Норильска, Тикси, Игарки, если до этих городов ЛЭП дотянуть. А также для снабжения энергией военных объектов. РЛС дальнего обнаружения, например.

— Идея интересная, — задумался Хрущёв. — Анатолий Петрович, думаю, надо этот вопрос всесторонне проработать. Сначала, конечно, напрашивается ещё одну площадку в Озёрске построить, но там военное производство, а вы хотите эксперименты проводить. Лучше рисковать не будем.

— Никита Сергеич, давайте, мы ещё сами подумаем, и, если такое строительство будет признано целесообразным, выйдем с эскизным проектом на НТС СССР, — предложил Александров.

— Годится. Ещё у вас какие новости?

— Построен малый прототип высокотемпературного газоохлаждаемого реактора для выработки водорода, — ответил Лейпунский. — Промышленный реактор планируем строить в районе Байконура, для получения больших количеств водорода. В ближайшем будущем ракетчикам водорода много понадобится.

(Имеется в виду аналог проекта МГР-Т)

— Газоохлаждаемого? Не реактора-ускорителя, а обычного, критического? — уточнил Хрущёв.

— Да, это новая, весьма перспективная концепция, — пояснил Лейпунский.

— Ну, не такая уж и новая, использовать в реакторе гелий в качестве теплоносителя ещё в 1947 году предлагали Фейнберг и Фурсов, — заметил Александров. — В Англии используются газоохлаждаемые реакторы Magnox, и строится более совершенный реактор AGR. Реакторы Magnox, конечно, пока далеки от совершенства…

— А ваш? Поподробнее расскажите, — попросил Первый секретарь.

— Прежде всего, это графитовый реактор, но у него совершенно другая конструкция, обеспечивающая повышенную безопасность. Он работает на микрочастицах топлива — оксида и карбида урана, либо оксида плутония, «закатанных» в графитовую оболочку и «замешанных» внутри графитовой матрицы — небольших графитовых стерженьков, которые уже собираются в тепловыделяющие сборки, — пояснил Лейпунский. — Такой реактор имеет малую плотность энергии, что исключает плавление активной зоны в случае тяжелых аварий реактивностного типа и при потере теплоносителя. Свойства безопасности и конструкционные характеристики делают реактор устойчивым к ошибкам оператора.

— Александр Ильич имеет в виду, что если обычный графитовый реактор имеет свойство разгоняться при повышении температуры, при появлении в активной зоне пара, при снижении плотности теплоносителя, например, от высокой температуры, что и делает его крайне опасным в эксплуатации, то газовый реактор, работающий на микрочастицах топлива, от этих недостатков свободен, — растолковал Александров, видя, как нахмурился было Хрущёв, услышав про графит в реакторе. — По безопасности такой реактор, пожалуй, даже превосходит реакторы ВВЭР.

— Как это? — удивился Никита Сергеевич.

— ВВЭР «глохнет» при появлении пара в активной зоне, при повышении температуры теплоносителя, и при снижении его плотности, обычно — тоже в результате повышения температуры, — пояснил Доллежаль. — Но если подача теплоносителя нарушилась, активная зона реактора ВВЭР может расплавиться из-за большого количества остаточного тепла. Остывает она медленно, и всё это время реактор нужно охлаждать водой. К тому же в случае перегрева водяной пар при температуре 861 градус Цельсия вступает в реакцию с циркониевой оболочкой ТВЭЛов. При этом выделяется водород. Он скапливается под бетонным колпаком, и может неплохо так бабахнуть.

(Сравнение водно-графитовых и водо-водяных реакторов по. И.Н.Бекман. Ядерная индустрия. Лекция 13. Современные ядерные реакторы России)

— Эксплуатация атомного реактора — вообще дело достаточно опасное, требует высокой степени подготовки и строжайшей дисциплины, как говорил капитан, — усмехнулся Александров.

— Какой капитан? — удивился Хрущёв.

— Я вам потом расскажу, — академик улыбнулся. — Александр Ильич, про «всеядность» по топливу ещё не забудьте.

Да! — кивнул Лейпунский. — В реакторе можно использовать различные варианты ядерного топливного цикла — уран, плутоний, торий. Эффективное использование топлива обеспечивается в цикле с его однократным прохождением через реактор без необходимости переработки и повторного использования.

Есть ещё один вариант оформления тепловыделяющих сборок — в виде графитовых шаров диаметром около 60 миллиметров, внутри которых находятся таблетки из расщепляющегося материала. В этом случае шары подаются в реактор непрерывно, проходят через активную зону, охлаждаются, проходят неразрушающую диагностику и снова подаются в реактор. В этом случае предполагается использование до 10 циклов прохода.

— Рабочим телом для турбины и теплоносителем для охлаждения реактора является гелий. Он подвергается двухступенчатому сжатию в компрессоре и промежуточному охлаждению, — рассказал Лейпунский. — Предварительный нагрев гелия высокого давления перед входом в реактор происходит в рекуператоре, который использует энергию гелия на выходе из турбины. В реакторе осуществляется ввод тепловой энергии в цикл и нагрев гелия до рабочей температуры. Горячий гелий высокого давления затем расширяется в турбине, которая приводит в действие компрессор и электрогенератор. Гелий низкого давления с выхода турбины направляется в рекуператор, где подогревает гелий высокого давления после компрессора. Сбросное тепло из цикла отводится в концевом холодильнике контуром оборотной воды.

Станция получается значительно проще по конструкции, чем обычная АЭС, и за счёт этого дешевле. В ней используется авиационная газовая турбина, как рассчитанная на высокие температуры, и прямотрубные теплообменники с пластинчатым оребрением. Нет никаких промежуточных межфазных переходов теплоносителя, из пара в воду, на которых теряется тепло и снижается коэффициент полезного действия. Гелий разогревается до 850 градусов, при этом в активной зоне нет металлических деталей, то есть, плавиться там нечему. Вся установка полностью располагается под землёй, всё капсулировано. При этом даже отказ системы управления не ведёт к расплавлению топлива. Всё автоматически затухает и медленно остывает за счёт рассеивания тепла в грунт, окружающий станцию.

Никита Сергеевич озабоченно почесал нос:

— Товарищи, я не специалист, конечно, но вы ранее сами упоминали в разговорах, что графит при облучении и высокой температуре ещё и распухает со временем? А тут вы собираетесь в реакторе какие-то шарики катать? А ну как графит у вас распухнет, канал сузится, и застрянет ваш шарик внутри реактора? Оно, конечно, может, и не ё#нет, раз воды нет, но и работоспособность дорогостоящей установки нарушится. А как её под землёй чинить?

Вы поймите, я не против важных научных экспериментов. Я вам специально мои дилетантские сомнения высказываю, потому что сталкивался уже с ситуациями, когда разработчики углубляются в решение узкоспециальных проблем, и не замечают других трудностей, которые им кажутся несущественными именно потому, что «лежат на поверхности».

— Тут, Никита Сергеич, есть объективная трудность, — пояснил Александров. — Дешёвых и доступных материалов — замедлителей нейтронов не так много, я бы сказал — раз-два и обчёлся. В прямом смысле раз-два. Графит и вода. Лёгкая или тяжёлая. Всё остальное сильно дороже. Тут или на быстрые нейтроны переходить, но это — совсем другое, более дорогое топливо высокого обогащения, или графит, без вариантов.

— Понимаю. Эксперимент, безусловно, провести надо, это вы правильную работу затеяли, — одобрил Первый секретарь. — Но вот строительство полноразмерного реактора, да ещё и на космодроме, как мне представляется, надо затевать тогда, когда основные проблемы будут решены, и будет полная уверенность, что установка проработает достаточно долго, чтобы окупить расходы. А для получения водорода что нужно?

— Нужен будет трубопровод от Каспия, для подачи воды, — ответил Лейпунский. — Сейчас на опытном образце проводятся плановые эксперименты для изучения особенностей его конструкции и поведения под нагрузкой. Также необходимо отработать критически важную технологию изготовления электромагнитных подшипников для компрессора турбины, это поможет значительно продлить срок её эксплуатации. Технология совершенно новая, непростая, и востребованная также для гироскопов.

— Вот это правильно, — похвалил Никита Сергеевич. — Сразу думаете о всех возможных применениях.

— Именно так, — подтвердил Лейпунский. — В этой работе ещё одно важно — постепенно поднимая температуру газового теплоносителя, теоретически можно выйти на температуры плавления некоторых металлов. Я не говорю, что это будет просто, так как всё упирается в высокотемпературные конструкционные материалы для самого реактора и ТВЭЛов, но в принципе, если в активную зону не поступает кислород, то графит вполне будет держать такие температуры.

— Это вы к чему ведёте? — недоверчиво осведомился Никита Сергеевич.

— К тому, что в некоторых отдельных случаях такой реактор может даже использоваться в металлургии, — пояснил академик. — Я не имею в виду, что мы в ближайшие годы сможем перевести всю металлургию на атомную энергетику, но в перспективе, возможно, какая-то её часть могла бы использовать в качестве высокотемпературного источника энергии не кокс или электричество, а непосредственно поток горячего гелия из реактора.

Сейчас у нас вокруг металлургических заводов располагаются обширные отравленные зоны, где даже растительность погибла. Это — результат выбросов газа из доменных печей и труб. При этом при сгорании угля в атмосферу выбрасывается значительно больше радиоактивных изотопов, чем при нормальной работе обычной АЭС.

И посмотрите, для сравнения, на окрестности любой атомной станции. Абсолютно нормальная природа, трава, деревья, в пруде-охладителе ценную промысловую рыбу разводят…

— Вот теперь понимаю! — широко улыбнулся Никита Сергеевич. — Понятно, что вы в этом вопросе только в самом начале пути, так?

— Именно, — согласился Лейпунский. — Там ещё пилить и пилить, но если удастся добиться результата, то оно того стоит. 1 тонна обогащенного урана по тепловыделяющей способности равна 1350 тыс. тонн нефти или природного газа. Если процесс деления идет на быстрых нейтронах, следовательно, реакция захватывает основной изотоп урана-238, то исходя из соотношения теплотворных способностей и цен на уголь и уран, стоимость калории из основного изотопа урана оказывается примерно в 4000 раз дешевле, чем из угля. Это, конечно, если процессы «сжигания» и теплосъема не окажутся в случае урана значительно дороже, чем в случае угля. В случае медленных нейтронов стоимость «урановой» калории, если исходить из вышеприведенных цифр, будет, учитывая заметно меньшую распространенность изотопа урана-235, уже лишь в 30 раз дешевле «угольной» калории при прочих равных условиях, но это всё равно выгодно, учитывая значительно меньшее загрязнение окружающей среды, чем при сжигании угля или нефти. Конечно, если на АЭС не происходит аварий.

(источник — http://elementy.ru/nauchno-populyarnaya_biblioteka/432441/Uran_fakty_i_faktiki)

— Да, но в результате работы АЭС образуется очень много радиоактивных отходов, — возразил Хрущёв. — Хранить их дорого и опасно, перерабатывать — ещё дороже и ещё опаснее.

— Здесь, Никита Сергеич, многое будет зависеть от того, какой будет выбран основной топливный цикл, — ответил академик Доллежаль. — Для реактора мощностью 1000 мегаватт, работающего с нагрузкой в 80 процентов, и вырабатывающего 7000 гигаватт-часов в год, в течение года требуется 20 тонн уранового топлива с содержанием 3,5 процента урана-235, который получают после обогащения примерно 153 тонн природного урана.

При этом для выработки энергии используется только 1 процент урана, 3 процента переходит в высокоактивные отходы, подлежащие захоронению в любом случае. Небольшая часть, менее процента, преобразуется в плутоний и другие актиноиды, теплоту и газообразные продукты распада. Около 96 процентов урана-238 остаётся в отработанном ядерном топливе.

В случае открытого топливного цикла, который у нас используется сейчас, всё это топливо считается отходами и после периода выдержки идёт на захоронение.

Его можно перерабатывать, так как в нём, например, содержится около 1 процента высококачественного плутония. Один процент от 20 тонн, это, как вы понимаете, 200 килограммов, то есть от 20 до 38 ядерных боеприпасов, в зависимости от конструкции, если считать чисто по критической массе. Либо его можно смешивать с обеднённым ураном, получая МОКС-топливо, и использовать затем в реакторах-размножителях.

Восстановленный уран может возвращаться на дополнительное обогащение, или поставляться в виде свежего топлива для действующих реакторов. Это получается так называемый закрытый топливный цикл. Он является эффективной системой максимального использования урана без его дополнительной добычи на рудниках. По энергетике экономия составляет примерно 30 процентов.

При этом количество отходов, подлежащих захоронению, снижается примерно до 3–4 процентов от общей массы находящегося в обращении урана, тогда как при открытом цикле в отходы уходит 96 процентов урана.

— Вас, Николай Петрович, послушать, так у закрытого цикла одни только плюсы, и никаких минусов? Что-то не верится, — проворчал Никита Сергеевич.

— Минусы есть, и существенные, — ответил академик Александров. — Закрытый топливный цикл — дорогое удовольствие. При открытом цикле отсутствует основной источник загрязнения окружающей среды радионуклидами — радиохимический завод. Радиоактивные вещества постоянно находятся в твёрдом состоянии в герметичной упаковке (в ОТВС), не происходит их «размазывание» по огромным площадям в виде растворов, газов при «штатных» и нештатных выбросах.

Исчезают все проблемы, связанные со строительством и будущим выводом из эксплуатации радиохимического завода: финансовые и материальные затраты на строительство и эксплуатацию завода, в том числе на зарплату, электро-, тепло-, водоснабжение, на огромное количество защитного оборудования и техники, химических реагентов, агрессивных, ядовитых, горючих и взрывоопасных веществ — кислот, щелочей, органических жидкостей. и т. д. Исчезает необходимость закачивания под землю трития, устраняются проблемы с утилизацией йода, жидких и газообразных отходов и выбросов.

Сроки контролируемого хранения отработанного ядерного топлива составляют 50–60 лет — почти такие же, как и суммарные сроки контролируемого хранения отработанных ТВС и отверждённых высокоактивных отходов при замкнутом цикле. Но требуется сооружение множества дополнительных хранилищ для контролируемого хранения отработанного топлива.

При этом «вечное» захоронение отработанных ТВС не означает полное и вечное исключение из оборота содержащихся в них ядерных материалов. «Могильник» для отработанного топлива — это искусственное компактное месторождение урана и плутония, к «разработке» которого всегда можно вернуться в случае крайней необходимости. Например, когда появятся новые принципы подхода к использованию ядерных материалов, новые, возможно — более дешёвые технологии по переработке отработанного топлива, снизится активность осколочных радионуклидов.

Недостатки открытого цикла — большая стоимость долговременных хранилищ и полигонов для захоронения, трудности обеспечения долговременной изоляции ТВС от окружающей среды. Всё-таки по 20 тонн отработанного топлива в год с каждого 1000-мегаваттного реактора — это очень немало. При этом существует реальная опасность освобождения радионуклидов в случае разрушения ТВЭЛов при их длительном хранении. Также необходима постоянная вооруженная охрана захоронений.

— Понятно, — медленно покивал Первый секретарь. — А что скажете относительно ториевого цикла?

— То же самое. Преимуществ у него много, но и недостатки имеются, — ответил Александров. — Прежде всего, тория в 4–5 раз больше, чем урана. Его добыча менее опасна в части радиоактивности. Торий — тугоплавкий металл. При температуре 1405 градусов уран уже плавится, а в кристаллической решётке тория только-только начинаются фазовые превращения, плавится же он лишь при 2028 градусах. То есть, ториевый реактор может работать при более высоких температурах.

Ториевый реактор более безопасен. Он не обладает запасом реактивности. В случае отказа систем управления урановый реактор превращается в атомную бомбу огромной мощности, а в ториевом реакторе просто прекратится реакция.

С точки зрения экономики ториевая энергетика превышает урановую энергетику не в проценты, а в разы. В ходе модернизации действующих атомных электростанций при переводе их на торий, в тех же габаритах, в корпусе ядерного реактора можно разместить ториевые тепловыделяющие элементы, которые с этого же объема активной зоны дают в 2–3 раза больше энергии. В ходе реконструкции не надо строить новую АЭС, а простой сменой топлива, пусть и с добавлением паровых турбин, теплообменников и электрических машин удваивается мощность старой. Важно так же, что ториевая энергетика позволяет обеспечить непрерывную работу реактора, теоретически — на 30–50 лет, реально мы рассчитываем достичь срока в 5-10 лет между перезагрузками. Сегодня атомная станция раз в год или в полтора года останавливается для перезагрузки.

(источник — И.Н.Бекман. Ядерная индустрия. Лекция 19. Топливные циклы)

— Это за счёт чего? — заинтересованно перебил Хрущёв.

— Торий в реакторе под действием нейтронного излучения от урана-235 превращается в уран-233, который, в свою очередь, тоже является ядерным топливом и участвует в выработке энергии, — пояснил Александров. — Можно часть получаемого в реакторе урана-233 отводить в виде сульфида протактиния-233, а часть оставлять, не вынимая, для продолжения реакции. Пусть превращается в уран-233 прямо в реакторе.

Соответственно, ядерных отходов и отработанного ядерного топлива получается в разы меньше, останавливать реактор для перегрузки придётся реже, КПД станции за счёт этого повышается.

— Гм… — Первый секретарь недоверчиво обвёл взглядом учёных. — И что, одни только плюсы, и никаких недостатков? Так не бывает.

— Недостатки есть, конечно, — согласился Александров. — Считается, что ториевый цикл в целом несколько дороже, чем урановый, но это — смотря как считать. Если брать совокупную стоимость с учётом хранения, переработки и захоронения ядерных отходов, то ториевый цикл выйдет много дешевле уранового. Просто за счёт меньшего количества отходов, которые, в случае с ураном приходится хранить и перерабатывать.

Вторая проблема — если торий превращается в уран-233 в реакторе и потом в нём же используется как ядерное топливо, то в нём образуется некоторый процент урана-232, который при своём распаде даёт очень нехороший изотоп таллий-208, порождающий высокоэнергетическое жёсткое гамма-излучение. То есть, нужна более серьёзная радиационная защита реактора и полная автоматизация всех работ на реакторе, прежде всего перегрузки топлива. Разумеется, она и так проводится дистанционно. Это тоже удорожание, хотя и не слишком большое, так как у нас уже в существующих проектах АЭС закладывается автоматизированная перегрузка топлива.

К счастью, этот изотоп короткоживущий, его период полураспада примерно 3 минуты. То есть, достаточно небольшой выдержки отработанного топлива после извлечения из реактора, чтобы его опасность по гамма-излучению снизилась до допустимых значений.

— Спасибо, товарищи, очень хорошо всё разъяснили. Вижу, работа у вас идёт, — одобрил Хрущёв. — А что по космическим реакторам? Виталий Михалыч? — он нашёл взглядом Иевлева.

— Сейчас нас держит строительство стенда для масштабных экспериментов, — ответил Иевлев. — Стенд будет готов к концу года. Параллельно продолжаем эксперименты на опытном реакторе ИГР, и собираем реактор ИВГ — прототип двигательного реактора. Его конструкция достаточно сложная, многое приходится делать впервые, можно сказать — наощупь. С начала следующего года планируем начать эксперименты с реактором ИВГ, то есть, следующий этап отработки. Параллельно изготовим несколько прототипов двигателя.

Когда эксперименты будут закончены — это, полагаю, может занять года три-четыре, у нас будут несколько образцов двигателя, готовых к запуску. Эта программа нами сейчас согласуется с Главным конструктором, чтобы к моменту окончания наших работ подоспел прототип космического корабля под наш двигатель. В общем, работаем по плану, больших задержек пока не было.

Параллельно ведём вместе с Александром Ильичом исследовательские работы по газофазному реактору для ГФЯРД, но там пока рано говорить о каких-либо результатах. Тематика крайне сложная, раньше ничего подобного никто не делал, поэтому на быстрый успех рассчитывать не приходится, — закончил Иевлев. — Вот наш отчёт о работе.

Он передал Хрущёву несколько листков бумаги — сетевой график, где был изображен ход ведущихся работ.

— Отлично, — одобрил Первый секретарь. — Работаете по плану, график выдерживаете, результаты, как я понимаю, положительные?

— Да, теперь мы знаем куда больше о поведении такого реактора, чем даже год назад, — подтвердил Иевлев.

— Очень хорошо. Михаил Макарович, а у вас как дела? — Хрущёв переключил внимание на Бондарюка.

До того дремавший, по своему обыкновению, Мстислав Всеволодович Келдыш «включился», перевернул несколько листков в лежавшей перед ним папке, и отложил один из них в сторону.

— Реактор ТЭМ изготовлен и сейчас на нём ведётся экспериментальная работа, — ответил Бондарюк. — Систему охлаждения для наземных испытаний мы немного изменили для работы при обычной гравитации. Она тоже работает по принципу градирни. Сейчас мы корректируем техническую документацию на реактор и готовимся делать полётный образец.

Архип Михалыч Люлька сейчас дорабатывает турбогенератор, по его готовности приступаем к совместным испытаниям системы. О двигателях пусть лучше их конструкторы расскажут.

Академик Келдыш кивнул Михаилу Васильевичу Хруничеву, и председатель ГКНТ тут же перехватил нить разговора:

— Сразу после прошлогоднего совещания решением ГКНТ была образована группа разработчиков, занявшихся проблематикой ионных и плазменных двигателей, под общим руководством Льва Андреевича Арцимовича. Финансирование работ пока велось из фондов ГКНТ, сейчас, я считаю, пора принимать принципиальное решение о продолжении работ уже по постановлению ЦК и Совета министров. Лев Андреич, вам слово.

Доклад продолжил один из новоприбывших, академик Арцимович:

— До образования объединённой рабочей группы эту работу вёл в ЦАГИ Георгий Львович Гродзовский. (Гирш Лейбович Гродзовский в период 1947–1953 гг вынужденно указывал в публикациях «русифицированные» данные, см. http://search.rsl.ru/ru/record/01006923437). В течение 1959 года он проводил испытательные запуски разрабатываемого им ионного двигателя малой тяги на переделанных противоракетах В-1000 конструкции Петра Дмитриевича Грушина. С 1953 года Алексей Иванович Морозов занимался теоретическим обоснованием и предварительными экспериментами по созданию плазменного двигателя, а Александр Михайлович Андрианов предложил довольно простой по конструкции плазменно-эрозионный двигатель. Все предложенные конструкции объединяла одна особенность — разгон ионизированного рабочего тела электромагнитным полем.

(источник — http://рустрана. рф/article.php?nid=345751)

Поэтому на общем совещании в Институте атомной энергии 2 июля 1959 года было решено объединить усилия всех разработчиков, обеспечить обмен идеями, научной информацией, совместное обсуждение результатов экспериментов. (АИ)

Для создания рабочей системы я предложил следующие характеристики двигателя: тяга около 10 килограмм-сил, скорость истечения 100 километров в секунду при электрической мощности 10 мегаватт. Сотрудники ИАЭ предложили несколько проектов.

К разработке были приняты плазменный импульсный эрозионный двигатель товарища Андрианова, магнитно-плазменный двигатель с электромагнитным аналогом сопла Лаваля конструкции Алексея Ивановича Морозова и двигатель на основе однощелевого источника ионов, практически такого же, какой применялся для электромагнитного разделения изотопов, его предложил Павел Матвеевич Морозов, однофамилец Алексея Ивановича.

Используя наработанные производственные связи товарища Гродзовского с ОКБ-2, наладили изготовление экспериментальных образцов двигателей. Для их испытания на базе изделия В-1000 была в кратчайшие сроки разработана геофизическая ракета 1Я2ТА.

Работа пошла достаточно быстро, сейчас под руководством товарища Андрианова на геофизических ракетах испытывается плазменно-эрозионный двигатель, и одновременно в ОКБ-301 товарища Лавочкина проектируется тяжёлая АМС с ядерным реактором конструкции товарища Бондарюка, для полёта к Марсу.

— Эк вы лихо завернули, Лев Андреич! — улыбнулся Хрущёв. — Не торопитесь, расскажите поподробнее, что это за зверь такой, ионный двигатель, и почему им вдруг атомщики занимаются?

— Исследования плазмы с самого начала велись у нас в ИАЭ. А ионный двигатель — это, прежде всего, плазма, — пояснил Арцимович. — Александр Михалыч, вам слово.

Александр Михайлович Андрианов, несколько волнуясь, вышел к стойке и повесил на неё плакат, где гуашью в цвете были изображены внешний вид, разрез и схема двигателя.

— Это импульсный плазменный ускоритель, который может быть использован как в качестве эрозионного импульсного плазменного двигателя, для решения задач, требующих малых суммарных импульсов тяги, так и в качестве импульсного плазменного инжектора, например, для активных воздействий на ионосферу. Ускоритель содержит разрядный канал с коаксиальными электродами и расположенное между ними твердое диэлектрическое рабочее вещество, например, фторопласт.

В ходе испытаний для питания двигателя использовалась конденсаторная батарея ёмкостью 100 микроФарад, рабочее напряжение составляло около 1 киловольт. При испытаниях получаемые плазменные сгустки имели температуру около 30 000 Кельвинов и истекали со скоростью до 16 километров в секунду.

(реальные параметры двигателей ориентации, испытывавшихся в 1964 г на АМС «Зонд-2»)

— Это что же, у вас двигатель на фоторопласте работает? — удивился Никита Сергеевич.

— Да, электрический разряд испаряет фторопласт, в результате образуются ионы, которые собираются в плазменные сгустки и разгоняются электромагнитным полем до очень высокой скорости. Отбрасываемая масса невелика, зато импульс такого двигателя очень большой, — ответил Андрианов.

— Следует понимать, что это экспериментальный прототип, — вставил Арцимович. — Проект, на который мы возлагаем основные надежды — плазменный двигатель, разрабатываемый по проекту Алексея Ивановича Морозова. Он будет использовать ксенон в качестве рабочего тела. Алексей Иванович, расскажите, как у вас идут дела.

(Двигатель Морозова по принципу напоминал не так давно разрекламированный VASIMR см. http://extremal-mechanics.org/archives/390 http://galspace.spb.ru/orbita/ximdv.htm http://рустрана. рф/article.php?nid=345751)

— Сам по себе стационарный плазменный двигатель устроен довольно просто, — Морозов сменил Андрианова и повесил на стойку свой плакат. — Хотя его теория весьма сложна.

(устройство двигателя СПД см http://epizodsspace.no-ip.org/bibl/popul-meh/2005/12/potomki.pdf)

— СПД — это кольцевой электромагнит, в зазор которого помещена камера из керамики. В торце камеры расположен анод. Снаружи, возле среза канала двигателя, два катода-нейтрализатора — рабочий и резервный. Рабочее вещество — ксенон — подается в камеру и вблизи анода ионизуется. Ионы ускоряются в электрическом поле и истекают из двигателя, создавая реактивную тягу. Их объемный заряд нейтрализуется электронами, подаваемыми с катода-нейтрализатора. Если этого не сделать, спутник будет приобретать отрицательный электрический заряд.

Сейчас наш двигатель пока существует в виде лабораторного образца с водяным охлаждением. Отработка идёт полным ходом, но проблем там хватает. В ближайшие 2–3 года он вряд ли будет готов к полёту.

(В реальной истории разработка СПД началась в 1962 году, первый полёт — в 1970-м, двигатель был подготовлен к полёту по ТЗ академика Иосифьяна в течение 5 месяцев, включая систему питания ксеноном, пригодную для установки на спутнике, но до этого было 7 лет лабораторной проработки. С 1980 г МКБ «Факел» серийно выпускает двигатели следующего поколения СПД-70, для установки на спутниках)

— Основная проблема этих двигателей — малая тяга и большая потребная электрическая мощность, — добавил Арцимович. — Есть ещё один перспективный вариант, основанный на эффекте поверхностной ионизации цезия при испарении с поверхности вольфрамового катода. Сталь Яковлевич Лебедев предложил трёхэлектродную схему с пористыми вольфрамовыми решётками, к 1965-му году мы рассчитываем получить работоспособный образец.

(Описание устройства двигателя см. в статье доктора физико-математических наук Ю. Стависского http://rufact.org/blog/2011/jul/4/radiotehnicheskaya-razvedka-2/)

— Пока всё упирается в создание источника электрической энергии достаточной мощности. Именно поэтому мы возлагаем особые надежды на реактор товарища Бондарюка и турбогенератор, который делает товарищ Люлька. Надо сказать, что Мстислав Всеволодович нас недавно сильно удивил.

— То есть? — спросил Хрущёв.

— Дело в том, что двигатель СПД несколько не укладывается в теорию, — пояснил Арцимович. — Он показывает наибольшую тягу при конфигурации электромагнитных полей, явно неоптимальной для этого. При этом расходимость плазменного пучка получается около 45 градусов, а КПД не более 50 процентов. Мы сейчас пытаемся понять, почему так происходит, это необходимо для расчёта параметров двигателя.

Мстислав Всеволодович посмотрел на наши муки творчества, проанализировал тенденции по результатам лабораторных измерений, и предложил изменить конфигурации анода, плазменного канала и магнитного поля, чтобы формировать именно «неоптимальную» по расчёту геометрию поля. Мы сначала спорили, но потом решили попробовать. И неожиданно получили КПД около 70 процентов и расходимость пучка менее 10 градусов. Сейчас работаем, чтобы найти этому объяснение…

(В реальной истории этот факт имел место уже после 1992 года, на этой модернизации основано производство двигателей СПД 2-го поколения. См. Статью Д. О. Волков, А. П. Ганущенко «Применение плазменных двигателей в ракетно-космической технике»)

— То есть, практика у вас опередила теорию? — слегка усмехнулся Хрущёв.

— Да, в науке иногда и так случается, — развёл руками Арцимович.

— Так вы говорите, что АМС у вас уже проектируется, а двигателей для неё у вас, выходит, ещё нет? — спросил Первый секретарь.

— Видите ли, Никита Сергеич, АМС — не ракета-носитель, — заметил академик Келдыш. — Если один двигатель не поспеет, всегда можно поставить другой и отыграть временем запуска, продолжительностью полёта, коррекциями орбиты.

— Да-а… Большую работу проводите, Лев Андреевич, — заключил Хрущёв. — Спасибо, товарищи, вижу, что науку советский народ кормит своим трудом не зря.

— Никита Сергеич, а не желаете лично на наши разработки посмотреть? — предложил Александров.

— Приеду обязательно, только скажите, когда и куда, — тут же ответил Первый секретарь. — Надо только время согласовать

— В любой день, к нам в институт, мы вам плазменные двигатели покажем, — пригласил Александров, — Если у вас время позволяет, конечно.

— Времени всегда не хватает, — посетовал Никита Сергеевич. — Но на такую интересную разработку постараюсь найти. С товарищем Шуйским расписание согласуйте, моим временем он распоряжается. Мне тут надо с нашим здравоохранением вопрос решить, а потом к вам приеду.

Вопрос со здравоохранением оказался не таким простым, как ожидал Никита Сергеевич. В соответствии с его указанием Серов проверил Марию Дмитриевну Ковригину «по всем статьям», никаких зацепок по линии спецслужб, разумеется, не нашёл.

— Человек она, конечно, несколько неудобный, но только потому, что искренне болеет за своё дело, — заключил Иван Александрович, представив Первому секретарю свой отчёт. — Но на посту «посвящённого» министра нам именно такой человек и нужен. Моё мнение — доверить ей «Тайну» можно. Хотя приглядеть на первых порах не помешает.

Сейчас она — директор Института усовершенствования врачей. Эта должность для неё, прямо скажем, «мала». Мария Дмитриевна может сделать много больше.

Григорий Трофимович Шуйский пригласил Ковригину в Кремль для разговора с Первым секретарём. На встрече присутствовали Косыгин, академик Келдыш как президент Академии Наук и Иван Александрович Серов.

Никита Сергеевич на правах хозяина кабинета пригласил Марию Дмитриевну присесть к столу:

— Мария Дмитриевна! — начал Хрущёв. — В отношении вас руководством страны было принято неправильное решение. Мы с Алексеем Николаичем в ситуации вовремя не разобрались. Вас не снимать с должности министра надо было, а поддержать. Так, Алексей Николаич?

— Да, — подтвердил Косыгин. — Промашка вышла.

— Что ещё хуже, промашка эта уже обошлась нам очень дорого, — продолжал Никита Сергеевич. — От лица партии и правительства, от Центрального Комитета, приношу вам, Мария Дмитриевна, свои извинения. Думаю, Алексей Николаич тоже присоединится, от лица Совета министров, так сказать?

— Совершенно верно, — подтвердил Косыгин. — Виноваты мы с Никитой Сергеевичем, но прежде всего я, как председатель Совета министров.

— Так что, Мария Дмитриевна, мы с товарищем Косыгиным осознали, что обошлись мы с вами непорядочно, и теперь просим: простите нас великодушно.

Ковригина такого поворота событий явно не ожидала:

— Ну, что ж с вами сделаешь, прощаю, конечно, — Мария Дмитриевна только развела руками и вдруг улыбнулась. — Не каждый день передо мной Первый секретарь ЦК и Председатель Совета министров стоят, как мыши перед котом Леопольдом…

— Жаль только, что для осознания этого потребовалась смерть Игоря Васильевича Курчатова, — продолжал Хрущёв.

— Насколько я помню его случай, там уже всё было достаточно плохо, — ответила Ковригина. — Не берёг себя Игорь Васильевич, и что хуже, не он один у нас вот так вот, на износ работает.

— Да, это — проблема, и её надо как-то решать, — согласился Никита Сергеевич. — И не только эту проблему. Проблем у нас в здравоохранении, честно сказать хватает, и за первыми успехами они как-то даже забылись. В общем, Мария Дмитриевна, просим вас вернуться на должность министра здравоохранения. Без вас мы с этой сферой не справляемся.

— Вот, значит, как? Не справился, выходит, Курашов? — Ковригина на несколько секунд задумалась. — Нет, Никита Сергеич. Извините. Не пойду. Сейчас я на своём месте, там, где партия определила, занимаюсь важной работой — переподготовкой врачей по новейшим методикам. Зачем мне опять на себя взваливать министерскую должность? Хлопот много, работа нервная, сплошные совещания, разбирательства, да ещё, того и гляди, опять попрут. Нет, не пойду.

Хрущёв с Косыгиным озадаченно переглянулись.

— Мария Дмитриевна, я понимаю, что вы чувствуете, — начал Косыгин. — Но стране необходим ваш опыт по внедрению новейших медицинских технологий…

— Внедрение технологий уже идёт полным ходом, процесс налажен, товарищ Лебединский в ИКБМ вполне справляется, — ответила Ковригина. — Большего я при всём желании по этой части уже не сделаю. Может, вам кого-нибудь помоложе и поэнергичнее порекомендовать?

— Мария Дмитриевна, тут не только и не столько в медицинских технологиях дело, — сказал академик Келдыш. — Ситуация, скажем так, более серьёзная, чем вам представляется.

— То есть? Вы о чём, Мстислав Всеволодович?

— Мы столкнулись с ситуацией, угрожающей всему нашему обществу, и самому существованию страны, — ответил вместо Келдыша Хрущёв. — Дело это совершенно секретное…

— Какая-то эпидемия? — забеспокоилась Ковригина. — Биологическое оружие? Диверсия?

— Даже хуже. Я вам объясню всё подробно, но сначала Иван Александрович должен взять с вас подписку о неразглашении.

Серов молча положил перед ней красный бланк. Мария Дмитриевна удивилась:

— Никогда такого не видела… Не слышала даже. Это что же, выше, чем «Особой важности»?

— Да. Атомные секреты по сравнению с этой информацией — общеизвестная мелочь, — проворчал Никита Сергеевич. — О том, что я должен вам сообщить, в стране знают несколько десятков человек. Два десятка в руководстве страны, остальные — в аппарате Комитета Госбезопасности.

Ковригина медлила. Хрущёв понимал, что она ещё чувствует обиду и переживает происшедшее, но ситуация требовала решения, и он надеялся, что долг перевесит остальные чувства.

— Я… могу отказаться? — спросила Мария Дмитриевна.

Никита Сергеевич медленно кивнул:

— Заставить вас мы не можем. Конечно, ваш отказ поставит нас в сложное положение. Я понимаю, что с вами обошлись несправедливо, и мы с Алексеем Николаичем делаем всё, чтобы эту несправедливость исправить. Рассчитываю на ваше чувство долга и ответственности перед советским народом.

— Всё действительно так серьёзно? — спросила Ковригина. — Или это отговорка? Чтобы я подписала эту вашу бумагу?

— Всё значительно серьёзнее, чем вы сейчас вообще можете представить, — покачал головой Хрущёв. — Это, в том числе, напрямую связано с теми новыми лекарствами и медицинскими технологиями, которые внедрялись у нас в последние годы.

— С ними что-то не так? — забеспокоилась Мария Дмитриевна.

Она подписала бланк, поставила дату:

— Так что случилось?

— Мы получили очень важное предупреждение, — ответил Первый секретарь. — Вместе с ним был передан очень большой объём политической, научной и культурной информации, на электронных носителях, аналогов которых мировая промышленность пока не выпускает. Эта посылка была получена 3 октября 1953 года. С этого дня история страны пошла совершенно другим путём.

— Посылка? Предупреждение? — удивилась Ковригина. — Какое ещё предупреждение?

Вместо ответа Никита Сергеевич передал ей включённый планшет:

— Это — ЭВМ. Так называемый «планшетный компьютер». Читайте.

Мария Дмитриевна с интересом вертела в руках планшет:

— Не похоже что-то на ЭВМ… Я их в ИКБМ видела, это целая комната со шкафами… — она начала читать, затем её глаза вдруг расширились, она подняла голову и изумлённо переводила взгляд с Хрущёва на Косыгина, затем — на Келдыша, и на Серова.

— Это правда, — тихо произнёс Мстислав Всеволодович.

— Не может быть… Это что же… путешествие во времени?

— Не путешествие. Скорее, пересылка материального предмета. Наша наука на такое пока не способна, — ответил академик. — Вы сами видите, какой технический уровень у этой ЭВМ. Мы такое сделать пока не можем. И ещё долго не сможем.

— С ума сойти… А это? Насчёт… про реставрацию капитализма, контрреволюцию и развал Советского Союза — это что, тоже правда? Разве такое возможно? Куда органы смотрели?

— Как выяснилось, возможно, если предательство распространяется в высших эшелонах власти, — проворчал Хрущёв. — Комитету была дана команда «не вмешиваться». Его руководство оказалось в числе предателей. Вражеские агенты влияния взяли под контроль прессу и телевидение. Народу попросту заморочили голову, затем устроили искусственный дефицит продуктов и товаров первой необходимости, сформировали у населения устойчивый стереотип: «социализм — это голод и нищета». Когда народ опомнился, было уже поздно что-то менять. И настала настоящая нищета и голод. Все сбережения населения сожрала искусственно спровоцированная гиперинфляция. Народ в очередной раз ограбили. Положение начало выправляться только лет через 15, но уже были потеряны все союзные республики, погибли или стали беженцами миллионы людей.

Сейчас мы делаем всё возможное, чтобы этого избежать. Недавно наша, так сказать, «команда» потеряла очень-очень важного игрока. Мы нашли, кем его заменить, но нуждаемся в доверенном человеке, которому могли бы поручить курировать медицинское и биологическое направление. При обсуждении сошлись на вашей кандидатуре.

— Понимаю… — озадаченно покивала Ковригина. — А почему не дать эту информацию, к примеру, всем министрам?

— Это не лучшее решение, — покачал головой Серов. — Мы подбираем не просто людей компетентных, но, прежде всего тех, кто безусловно верен делу коммунизма, искренне переживает за общее дело, и при этом проживёт достаточно долго. Чем меньше расходится столь важная политическая информация, тем безопаснее. Техническая информация — это дело другое, но её приходится сначала подготавливать.

— Так… Игорь Васильевич… он был одним из вас?

— Да. Одним из «посвящённых», как мы говорим, — подтвердил Хрущёв.

— Невероятно… Правда… Как обухом по голове… Союз развалился! Без войны, без вражеской интервенции, сам собой… — Мария Дмитриевна ошарашенно потрясла головой, словно отгоняя наваждение.

— Нашу страну только так и можно было развалить, — ответил Серов. — Русский человек — он такой, что если опасность угрожает всей стране, он готов всё личное отбросить и пахать без сна и отдыха…

— Точно, — согласился Никита Сергеевич. — Как там в песне поётся: «… жила бы страна родная, и нету других забот…». А вот когда всё мирно и хорошо, тут и начинают поднимать голову всякие отщепенцы. Дерьмо, сами знаете, имеет свойство всплывать вверх. В политике, к сожалению, даже быстрее, чем в воде.

— Да-а… — протянула Мария Дмитриевна, — Вот оно как оказалось… А знаете, среди медиков, особенно в Центральном аптечном научно-исследовательском институте, где исследуются новые препараты, такие легенды ходят! Вы не поверите! Когда новые лекарства пошли на клинические испытания, да ещё таким валом, десятками, потом сотнями, появилась аппаратура УЗИ и прочая медтехника, мне чего только не рассказывали. Особенно после 1957 года, когда книга Ефремова «Туманность Андромеды» вышла.

— И что же вам рассказывали? — спросил Серов.

— Такие невероятные вещи! — начала Ковригина. — Якобы, наши учёные приняли радиопередачу этого, как там, «Великого кольца», как у товарища Ефремова описано. И якобы теперь в Крыму, возле Симферополя и под Евпаторией строятся огромные антенны, как тарелки, направленные в небо, чтобы принимать эти передачи. И что построены несколько кораблей с такими антеннами, они всё время дежурят в океане, чтобы ни одной передачи не пропустить.

И что наши учёные эти передачи расшифровали, а в них — формулы всех новых лекарств, и техническая информация, благодаря которой мы спутник в космос запустили. А ещё говорят, что скоро учёные запустят в космос человека, и он полетит на ту планету, откуда нам информацию передают…

— Угу… ящик коньяка повезёт, надо ж проставиться, — хрюкнул, едва сдерживая смех, Хрущёв.

Мстислав Всеволодович Келдыш беззвучно хохотал, из вежливости прикрывая лицо руками, Серов, посмеиваясь, по привычке конспектировал рассказ Марии Дмитриевны в блокнот, и даже обычно невозмутимый Косыгин по-доброму улыбался.

— А руководите всеми этими исследованиями якобы вы, Мстислав Всеволодович, и потому вас президентом Академии Наук выбрали, — закончила Ковригина. — Главкосмос этот, как говорят, организован для отвода глаз, чтобы американцев обмануть, а все научные открытия и изобретения, что в последние годы появились, нам прислали инопланетяне, с этого, как там его… Эридана…

Президент Академии Наук уже не просто ржал, а трясся и всхлипывал, колотя ладонями по полированной столешнице, Косыгин сдержанно посмеивался, Никита Сергеевич хохотал во весь голос, колыхаясь в кресле, Серов, не выдержав, уронил карандаш и простонал, корчась от хохота:

— Это шедевр!!! Я даже знаю, через кого я эту байку на Запад солью!!!

— В точности по анекдоту, — произнёс Косыгин. — Есть два способа навести порядок в стране: реалистический и фантастический. Реалистический — прилетят инопланетяне и всё сделают за нас, а фантастический — мы сами всё сделаем.

— О-ох!.. Ну, насмешили, Мария Дмитриевна! — с трудом сдерживая смех, произнёс Хрущёв.

— Я так и знала, что глупости болтают… — Ковригина и сама улыбалась.

— Сказка — ложь, да в ней намёк, — припомнил поговорку Никита Сергеевич. — Антенны в Крыму и на кораблях — это управление нашими спутниками. Мстислав Всеволодович действительно научный руководитель нашей космической программы, а академик Королёв — технический руководитель. Человека в космос мы запускать планируем, так же, как и американцы, конечно, пока только на орбиту Земли. Но вот никаких передач с Эридана мы не принимали… к сожалению. А было бы интересно.

— Но американцам знать об этом не обязательно, — посмеиваясь, закончил Серов.

— Так что, Мария Дмитриевна, я всё-таки рассчитываю видеть вас министром здравоохранения? — спросил Хрущёв.

— Ну, раз такая ситуация сложилась… тогда, конечно, — кивнула Ковригина, соглашаясь.

— Вот и хорошо. Иван Александрович, твои ребята для Марии Дмитриевны информационную подборку сделали?

— Само собой, — степенно кивнул Серов. — Сейчас, Мария Дмитриевна, мы с вами съездим в Информационно-Аналитический Центр, где обрабатывается полученная нами информация. Заодно я вас должен проинструктировать по соблюдению мер безопасности. Сами понимаете, информация о предупреждении из 2012 года — это такая бомба, которая может разнести всю мировую политическую систему и привести к третьей мировой войне. Поэтому меры безопасности мы принимаем беспрецедентные…

15 марта 1960 г Сергей Владимирович Курашов был снят с должности министра здравоохранения СССР, и направлен руководить санаторно-курортными лечебными учреждениями. Министром здравоохранения была назначена Ковригина Мария Дмитриевна (АИ).

Пока готовились перестановки в Минздраве, Хрущёв успел посетить Институт атомной энергии. Там ему показали образцы ионных и плазменных двигателей, о которых говорилось на совещании, предметно и подробно рассказали о ведущихся в институте работах по созданию перспективных реакторов, об исследованиях физики плазмы, как чисто теоретических, так и прикладных.

— У нас ещё одна работа проводится, Никита Сергеич, — сказал академик Арцимович, когда экскурсия подходила к концу. — И там наметился прогресс. Готов работающий экспериментальный образец, который мы хотели бы вам показать. Изделие небольшое, его можно посмотреть в действии, но уже не в лаборатории, а в опытовом ангаре. Чтобы на полигон не ездить…

— Это какой образец? — заинтересовался Первый секретарь.

— Рельсотрон.

— Ого! Экспериментальный, говорите? Вообще-то экспериментальный образец мне Мстислав Всеволодович ещё в 55-м году показывал.

— Это уже другой уровень эксперимента, Никита Сергеич, — пояснил академик Александров. — В 55-м вы видели лабораторную установку. Сейчас это далеко ещё не готовый образец оружия, но значительно ближе к нему.

— Ведите! — решительно повернулся к выходу Хрущёв.

Его провели на нижние этажи, долго водили по коридорам, наконец, открылась дверь, и Первый секретарь оказался в большом ангаре. Вдоль стен выстроилось мигающее сотнями разноцветных огоньков научное оборудование, а в центре ангара, ближе к внутренней двери стоял БТР-152.

— Бронетранспортёр? — удивился Хрущёв.

Лев Андреевич Арцимович показал на пулемётную турель. На ней был укреплён агрегат, который Никита Сергеевич вначале принял за необычный, прямоугольного вида пулемёт.

(В дальнейшем описании нет ничего фантастического, описывается рабочий образец малой мощности, приблизительно аналогичный этому: https://geektimes.ru/post/266128/ В статье указана мощность 27000 Дж, на канале https://www.youtube.com/channel/UCCyJF66176hT8hIt0x0RWKw/videos сообщается, что мощность увеличена до 35000 Дж.)

— Это — экспериментальный образец небольшой мощности, — пояснил Арцимович. — Когда мы столкнулись с очень быстрым износом рельсов на лабораторной установке, много времени ушло на подбор наиболее подходящих пар материалов — для рельсов и для поддона снаряда. Рельсы, понятное дело, пришлось делать медные, там важна проводимость, а вот поддон снаряда сделали из алюминия, и это оказалось решающим фактором для успеха.

— Это почему? — тут же заинтересовался Первый секретарь.

— Алюминий при выстреле подплавляется и служит очень хорошей смазкой, защищающей медные рельсы от износа, — пояснил академик. — Сейчас мы произведём выстрел, и вы сами всё увидите.

— Погодите, погодите… А как же мне говорили, что нужна огромная мощность, как у атомной электростанции, какой-то там уни… генератор…

— Униполярный генератор? Это один из возможных вариантов. Для мощных образцов мы рассматриваем использование взрывомагнитного генератора конструкции товарища Сахарова, или твердотопливного МГД-генератора, а здесь используется обычная батарея конденсаторов, заряжаемая от бензинового генератора внутри кузова бронетранспортёра, — ответил Лев Андреевич.

Он показал Первому секретарю батарею из нескольких десятков мощных конденсаторов, каждый был чуть меньше гранёного стакана. Конденсаторы были скреплены простой и прочной алюминиевой конструкцией, установленной на изоляторах в кузове БТР.

— Мы постепенно добавляем к батарее всё больше конденсаторов, чтобы понять предел работоспособности этой схемы, — пояснил Арцимович. — Пока дошли до 35 тысяч джоулей. Это слишком мало для настоящего оружия, но для исследовательских целей годится.

— А чем эта штуковина стреляет? — поинтересовался Хрущёв.

Арцимович показал Первому секретарю «снаряд» — U-образный брусок алюминия, к которому был прикреплён стальной оперённый стреловидный сердечник.

— Если просто вставить снаряд между рельсами и дать ток, снаряд расплавится и никуда не полетит, — пояснил академик. — Чтобы он полетел, мы при выстреле предварительно разгоняем снаряд сжатым воздухом примерно до 80 километров в час. После этого он влетает между рельсами, и тут подаётся электричество из батареи конденсаторов. Снаряд зажат между рельсами очень плотно, чтобы обеспечить хороший контакт. При прохождении тока алюминий плавится, ток идёт такой силы, что кабели к контактам рельсов пришлось крепить легко соскальзывающими зажимами, иначе их обрывало. Так их хотя бы обратно прицепить можно. Сейчас всё сами увидите.

(В роликах хорошо видно, как при выстреле мотает питающие кабели https://www.youtube.com/channel/UCCyJF66176hT8hIt0x0RWKw/videos)

Арцимович вручил Хрущёву защитные наушники, и сам надел такие же:

— Наденьте, это не пушка Гаусса, бабахает не хуже обычного орудия.

Мишенью служил большой брикет вещества, напоминающего желтовато-коричневый желатин.

— Химики постарались, сделали для баллистических экспериментов мягкий желатиновый композит, соответствующий по механическим свойствам человеческому телу, — пояснил академик. — Это чтобы по свиным тушам не стрелять, как раньше делали.

Он поднялся по обычной приставной лестнице, вложил снарядик в приёмную камеру рельсотрона, затем спустился и проверил наводку. Прицеливание осуществлялось телекамерой, объектив которой был укреплён на оружии, а основная электронная часть, соединённая с ним кабелем, располагалась в забронированном объёме. Изображение выводилось на телевизор, стоявший рядом с БТР на столике. На экране телевизора Никита Сергеевич видел кусок баллистического геля, рельсотрон был нацелен примерно в его центр.

— Готовы? — спросил Лев Андреевич. — Тогда смотрите.

Хрущёв поправил наушники, надвинув их поплотнее на уши. Арцимович нажал кнопку на выносном пульте.

Ангар осветила ослепительная вспышка, из «ствола» рельсотрона вылетело сияющее пламя и сноп искр от расплавленного алюминия, заклубилось облако светло-серого дыма, тяжёлый удар хлестнул по ушам, быстро остывающие капельки металла, жёлто-оранжевым светящимся ливнем пролетели далеко вперёд и весело запрыгали по полу. Кабели, присоединённые к рельсотрону, сорвало, они чёрными щупальцами взметнулись в воздух, а затем упали на переднюю броневую заслонку бронетранспортёра. Никита Сергеевич увидел, как заколыхался коричневый желатин мишени.

— Пойдёмте смотреть, — пригласил академик, сняв наушники.

Хрущёв и Арцимович подошли к мишени. Академик подобрал оплавленные части алюминиевого поддона.

— Видите, как оплавились? Внутри пришлось вставлять разрезную керамическую втулку, чтобы при выстреле стальная стрелка не сплавлялась с алюминием. Видите, в толще геля сквозной канал?

Брикет желатина был пробит насквозь, канал с рваными краями проходил по всей его толщине, края выходного отверстия вывернулись наружу.

— А где стрелка? — спросил Никита Сергеевич.

— Вот, — Арцимович показал на толстую доску, поставленную позади брикета геля.

Стальной заострённый сердечник почти пробил её и застрял, зацепившись стабилизаторами. Они тоже глубоко ушли в дерево, наконечник стрелки торчал с другой стороны доски.

— Если стрелять только алюминиевым снарядом, он из-за своей необтекаемой формы быстро теряет скорость. Дальность получается маленькая. Стрелка имеет минимальное сопротивление воздуха, поэтому летит заметно дальше, — пояснил Лев Андреевич.

— Впечатляет! — одобрил Хрущёв. — Теперь ясно, куда народные деньги ушли. До боевого образца, конечно, ещё далеко. Заряжать надо не вручную, да и с кабелями что-то решить нужно. Если их после каждого выстрела надо вручную на контакты цеплять, это явно не боевой образец. Ну, и дальность, конечно, маловата…

— Нет, она и дальше стрелять может, просто ангар не такой большой, — ответил Арцимович. — Но в целом — да, тут ещё много работы предстоит.

— А на сколько выстрелов хватает рельсов? — спросил Никита Сергеевич.

— Они не изнашиваются практически, но на них постепенно налипает расплав алюминия, — пояснил академик. — Следующим снарядом часть алюминия снимается, но не весь. Блок рельсов сделан быстросъёмным, после примерно 50 выстрелов мы его снимаем и прошлифовываем, удаляя алюминий, а в это время ставим запасной. Понятно, что полсотни выстрелов до замены ствола для боевого оружия — слишком мало. Будем работать.

— Дела у вас идут, как я вижу, — похвалил Хрущёв. — Держите меня в курсе, очень интересную работу вы проводите, Лев Андреич. Спасибо вам за интереснейшую экскурсию.