Нет смысла отрицать, что, родившись в этом мире, все мы находимся в руках судьбы. Не зря же мудрецы советуют ценить каждое мгновение подаренного нам нового дня, как если бы он был последним. Даже люди, выбравшие своим уделом опасные и рискованные профессии, балансируют на грани гибели в стремлении ощутить всю остроту и прелесть жизни, а вовсе не из желания ее лишиться. Последнее, кстати, не является для человека – существа достаточно уязвимого – большой проблемой.

Представьте на мгновение, что вам подарили редкую возможность оставаться невредимым при любых обстоятельствах. Что вашей единственной и бесспорно уникальной жизни дали надежную гарантию сохранности, какие бы каверзы ни готовила вам злодейка-судьба, вне зависимости от того, насколько опасному делу вы себя посвятили. Наверное, это вряд ли огорчило бы кого-нибудь из нас. Скорее, напротив. «Гип-гип ура!!!» – вскричали бы мы. И, возможно, пустились бы во все тяжкие.

«Увы мне, несчастному!..» – думал единственный смертный, получивший такую гарантию от вечной машины, также лишенной, несмотря на жгучее желание и бремя шестисоттысячелетнего возраста, возможности выключиться. «Облагодетельствованный» ею, Степан Ладынин горько сожалел о том, что не последовал тогда заложенной в память гибельной инструкции и что потом галактические спасатели так быстро исключили его из своих рядов, не сочтя возможным нагрузить еще какой-нибудь смертоубийственной работенкой. И им была бы польза (опять же Экс, бедняга, остался бы жив), и Степану какое ни на есть, а применение.

Итак, жизнь продолжалась, и, сколь бы тяжким ни мнилось Степану земное существование, не в его силах было сложить этот груз со своих многострадальных, но, увы, отныне неуязвимых плеч. Следует признать, что мудрейший в галактике кибернетический мозг не ошибся в выборе себе собрата по несчастью.

Однако брезжила еще в Степане призрачная надежда, что виной всему лишь временное помутнение рассудка: ну не бывает такого в реальном мире, чтобы обычного человека берегла сверхъестественная сила! Мистика и паранойя, сказал бы, выслушав его историю, кто угодно – от первого встречного прохожего до ученого профессора. Впрочем, профессор, пожалуй, пришел бы от его повествования в восторг, а потом заговорщически сообщил бы, что у него за городом имеется замечательная клиника и не желает ли, мол, товарищ ее посетить с целью поделиться более подробно своими занимательными приключениями с другими крупными специалистами по межгалактическим контактам. Нет уж, увольте.

– Степушка, да что с тобой? Что же ты все лежишь да лежишь? Хоть бы покушал, – дребезжала на кухне престарелая тетушка, гремя в унисон себе посудой.

Степан, валявшийся на кровати, почти не вставая, в течение вот уже двух дней, прошедших с момента его возвращения из космоса, придушенно застонал.

– Встал бы да побрился, – не унималась глуховатая старушка. – Вытер бы, что ли, пыль да вон помойку вынес. Чай, мы с тобой не козы, не овцы – чего ж нам жить-то, как в хлеву?

Это была уже не первая ее попытка расшевелить племянника, их был предпринят ею целый ряд, как то: смерив ему температуру и давление, подключив его к просмотру своего любимого телесериала и пригласив к вечернему чаепитию с соседкой Зинаидой Петровной. Сейчас у Степана возникло стойкое ощущение, что полоса совпадений, оберегающих его здоровье, еще не кончилась и шибанет инфарктом единственного родного человека в тот момент, когда она доведет его до мигрени. Гадай тогда, кто виноват: его нелинейный бред или ее гипертония.

Степан с трудом, словно чугунный Командор, оторвался от своего лежачего постамента, то бишь от кровати, издавшей всеми пружинами облегченный стон, и тяжелой поступью, наверняка заставившей трепетать дух донны Анны, отправился выносить помойное ведро.

– Степа, может, лучше завтра – на ночь-то примета плохая!.. – запоздало спохватилась тетушка, вспомнив, должно быть, о его небритой физиономии («Не ровен час, соседи увидят, решат, что запил»). Но Степан уже хлопнул дверью в сопровождении зловещего громового раската – «гром небесный» прозвучал в исполнении теткиного алюминиевого таза, сорвавшегося со стены в прихожей.

Было что-то между девятью и десятью вечера – время перехода красок к легким полутонам, когда солнце уже скрылось и все же мир на пару минут призрачно светлеет, становясь словно бы немножко иным – чуть зыбким, изменчивым. Осиянным – вот самое подходящее слово. Степан очень любил такие мгновения, зная, как редко выпадает возможность их уловить. Но сегодня нечто – почему бы не назвать это мирозданием? – словно специально, поджидало его выхода на улицу, чтобы окутать загадочным светом, нашептать теплым ветерком в щелочки воздвигнутого им внутреннего бастиона: «Признай – ведь я по-прежнему прекрасно. Может быть, не так уж все во мне безнадежно, а?..»

Степан, целенаправленно пересекающий подъездную дорогу, и впрямь было встрепенулся в душе, растревожился – так промерзшая ледяная глыба начинает таять под воздействием солнечных лучей. Но процесс размораживания, как известно, сопровождается болью. И хотя физической боли он с некоторых пор перестал бояться, но этой… Как раз этой боли он бежал больше всего на свете. В качестве спасения от новых мук ему припомнилось, что предвечернее очарование мира – не более чем обман зрения: вроде бы эффект колбочек и палочек, совершающих в этот момент дружную перестройку на ночное видение. Кстати, приближение к баку с отбросами весьма способствовало восстановлению реалистичного взгляда на мир.

Но, видно, судьба, так жестоко отдубасившая Степана, решила сегодня во что бы то ни стало изобразить из себя пряник: окидывая рассеянным взглядом окрестности, Ладынин увидел, что по дорожке, проложенной через двор, идет Леночка. Как всегда, немножко отрешенная, в узком бежевом костюмчике, неловко-изящная, головокружительно-легкая – почти как этот овладевший миром чудесный свет. То ли девочка, а то ли виденье – из разряда тех, что встречаются хоть раз на жизненном пути каждого мужчины. Он знал о ней только то, что она живет у них в доме на первом этаже. Сейчас, направляясь к подъезду, она должна была непременно пройти мимо Степана.

Раньше ему и в голову не пришло бы подойти к ней, чтобы не нарушать иллюзию, именуемую «прекрасный мираж», существующий где-то рядом и все же за гранью его досягаемости. Но что такое иллюзии для человека, уже ступившего за другую грань – постигшего всю тщету этой пошлой игры, именуемой жизнью? Ясно же, что живая девушка, состоящая из плоти и крови, не может считаться недоступной.

И Степан внезапно решил, что почему бы ему с ней не познакомиться? Он даже двинулся ей навстречу, но остановился, вспомнив про помойное ведро: будь ты хоть сам Казакова или даже неотразимый Джеймс Бонд, но с таким довеском ты вряд ли рискнул бы заводить знакомство с феями.

Степан заколебался, тем временем момент был упущен: Леночка прошла мимо, как мимолетное виденье, как ангел чистой красоты, даже не найдя нужным с ним по-соседски поздороваться, и уже стучала каблучками по ступенькам подъезда. Ну что ж, прошла и прошла, не в первый раз, наверное – эх-эх!.. – и не в последний.

«А не напиться ли мне сегодня?» – с привычной тоскою подумал Степан, провожая Леночку взглядом и замечая, кстати, что вместе с ней, догнав ее в последнюю секунду, в подъезд входят трое неизвестных ему граждан, вышедших только что из припаркованного рядом с подъездом «Лендкрузера».

Машина была незнакомая – вполне вероятно, что подозрительного вида троица приехала к кому-то в гости. Но уж больно долго они стояли, не спеша выходить, словно поджидали кого-то. Возможно – Леночку?.. Вернее – первую же одинокую девушку, входящую в подъезд, чтобы настигнуть ее там… Зачем? – Для совершения насилия, конечно. Наверняка существовали и другие объяснения их действиям, не пришедшие Степану в голову по причине, видимо, полного отсутствия воображения. Да и некогда было размышлять. Он бросил ведро (нет чтобы догадаться сделать это раньше, в целях знакомства) и ринулся к двери, по пути вырывая из кармана магнитный ключ. Второпях он даже не подумал о том, как собирается защищать девушку, будучи один против троих—к его чести, скажем только, что о своей неуязвимости он в это время забыл напрочь.

Парадное их старого дома, куда Степан влетел наподобие порыва ураганного ветра, было пусто и по обыкновению гулко, словно фойе театра, уже покинутого публикой. Леночкина дверь, расположенная справа от лестницы, оказалась закрытой. Степан миновал ее и в замешательстве остановился напротив лифта.

Разумнее всего было предположить, что ничего страшного здесь не произошло – Леночка просто ушла домой, и криминального вида троица, зашедшая вместе с ней, тоже скрылась в какой-то из квартир. А ему следует со спокойной совестью возвращаться на улицу за ведром, потерю которого тетка наверняка отнесет за счет его съехавшей крыши – и окажется недалека от истины.

Но Степана посетила и другая мысль: что, если те трое вынудили Леночку впустить их к себе в квартиру? Страшно представить в таком случае ее теперешнее положение! И как быть ему, терзаемому подобными сомнениями – может, стоит позвонить ей в дверь и удостовериться, что все в порядке?.. Он отдавал себе отчет, что его страхи скорее всего бредовые, тем не менее принял решение поступить именно так, рискуя даже глупо выглядеть в ее глазах – главное, увидеть ее лицо, и пусть она хоть покрутит пальцем у виска. Зато он будет за нее спокоен.

Осуществить задуманный план Степану помешало внезапное происшествие: лифт неожиданно распахнулся – причем сам собой, поскольку стоял все время на первом этаже и по идее должен был пустовать. Но не это якобы произвольное открытие заставило Степана замереть на месте, временно позабыв о Леночке. И даже не то, что вместо ожидаемой привычной кабины там внутри оказалось какое-то новое помещение, явно превосходящее по размерам габариты лифтовой коробки.

Все дело было в трех фигурах, застывших «на пороге»: в центре, прямо перед Степаном, находился во плоти не кто иной, как персонаж его недавней развернутой галлюцинации – Грабстрихт Семьдесят Пятый, а проще Грабе – космический спасатель, отправивший Степана на Землю в нарушение всех инструкций, даже без процедуры стирания памяти. В руке у Грабса был зажат тот самый несерьезный с виду, но наверняка смертоубийственный прибор, каким он пытался уничтожить Степана в модуле. Однако, несмотря на наличие оружия, вся фигура недавнего коллеги дышала обреченностью, в глазах, обращенных на неубиваемого смертника, отчетливо читался ужас узнавания. Двое спутников придерживали Грабса за локти, будто опасаясь, что он может не устоять на ногах или, того паче, вырваться и улизнуть.

Сопоставив сие аномальное явление, возникшее в лифте, с сюжетной линией предыдущего бреда, Степан моментально предположил, что Грабса в принудительном порядке обязали выполнить инструкцию – то есть ликвидировать бывшего вольнонаемного сотрудника Галактической Службы Спасения Степана Ладынина. Что Грабе сейчас и попытается сделать. Степан, со своей стороны, от всей души готов был пожелать ему удачи, хотя сам в нее, увы, уже не верил. Что его действительно в данной ситуации ужаснуло – так это мысль об окончательном расстройстве собственной психики. В надежде развеять навязчивый морок либо убедиться в его реальности, он не нашел ничего лучшего, как ущипнуть себя за запястье.

Все вышеизложенное произошло очень быстро, буквально на счет раз-два: раз – перед Степаном распахивается дверь лифта, два – глазея внутрь, он щиплет себя за руку. На счет «три» Грабе поднимает бластер. Поскольку щипок, хоть и получился чертовски болезненным, никак не изменил обстановки – «видение» прочно занимало свою позицию в лифте, – то на «четыре», само собой разумеется, должен был последовать выстрел-вспышка, может быть, в сопровождении звука – Степан до сих пор не имел возможности увидеть, как работает инопланетное оружие.

Не пришлось ему узнать этого и теперь. Иначе впечатление было бы чересчур коротким и не таким для него зрелищным: нечто подобное выстрелу действительно произошло, и звук был соответствующий, потому что в этот момент лифт, вроде бы надежно стоявший на первом этаже, внезапно провалился. Буквально – грянулся еще метра на полтора вниз, то есть не полностью, а так, что верхняя часть кабины осталась видна над уровнем пола. Сверху заскользил оборванный трос, свиваясь кольцами на крыше кабины, а спустя секунду, как раз на счет «пять», гулкая тишина парадного взорвалась еще одним мощным ударом – рядом в клети рухнул противовес. Все. На этом отсчет времени, отпущенного неведомым режиссером на данное событие, закончился – всего пять секунд, – и воцарилась уже новая, особая, оглушительная тишина – такая сопровождает только что свершившиеся катастрофы. Как правило, она не затягивается, являясь как бы преддверием следующего этапа – стонов и плача, если под руинами остались живые.

И на сей раз затишье продлилось недолго – не успела улечься пыль, как из недр рухнувшей коробки грянул отборный русский мат.

Степан по-прежнему стоял столбом напротив, оторопело взирая на результаты акции Галактической Службы Спасения по его уничтожению (вот ведь каламбур). Он и не предполагал, что старый надежный лифт способен провалиться на то самое пыльное дно, таящееся в щели под ногами, куда порой бесследно улетает всяческая мелочь – чаще всего, как правило, ключи. «Возможно, – размышлял он, – что виной всему это их перемещение или совмещение пространств – ну с помощью чего они втиснули свое крупногабаритное помещение в нашу маленькую коробочку? Найти ответ на этот вопрос не легче, чем Карлсону понять устройство телевизора, однако ясно, что лифт – достаточно неустойчивый объект для подобного рода экспериментов: какой-нибудь там структуральный сдвиг, мелкая гипертрансляционная флуктуация, пространство подплывает, смещается, и – трах-бабах!..»

Наклонив голову, Степан посмотрел в кабину – там сейчас было темно и ничего толком не видно, но похоже, что инопланетян тоже здорово коротнуло флуктуацией, судя по доносящимся оттуда междометиям. Необычно было то, что они в стрессовой ситуации воспользовались нашим Великим и Могучим.

Тут заколдобистый поток на время прервался, и на свет высунулась голова, стриженная под бобрик, а следом за ней наружу, цепляясь руками, полезло туловище – довольно крупное, заметим. Для начала Степан понял только, что все это не принадлежало ни одному из находившихся ранее в лифте.

Окончательно выбравшись, пострадавший подсобил второму, также не имевшему ничего общего с предыдущей компанией. Эти двое были из другой троицы – той самой, что на его глазах покинула «Лендкрузер», а потом увязалась за Леночкой. Кстати, к месту происшествия успел подоспеть и третий, спустившийся только что по лестнице – нельзя сказать, чтобы бесшумно.

– Блин, что у вас тут за… (разновидности половых игр)? – обратился он к товарищам, убедившись, что они живы, а не взорваны этими… (коварными беспринципными врагами, регулярно любящими друг друга противоестественным методом), как он скорее всего поначалу предположил.

В ответ последовала фраза, привести которую в оригинале нет никакой возможности, поскольку печатными в ней были только предлоги и местоимения. В переводе с Могучего она означала примерно следующее: это немало потрудившееся в половой сфере, покрытое фекалиями средство для удовлетворения самых грязных садомазохистских наклонностей упало в извращенной форме, за что его следует принудить к насильственному сожительству всеми известными способами, на всех этажах, поочередно.

Степану было очевидно, что оба потерпевших не имеют отношения к загадочному явлению Грабса иже с ним, а являются только случайными жертвами, оказавшимися в этот момент в бедном лифте. У Степана, что и понятно, не возникло желания о чем-либо их расспрашивать, тем паче делиться с ними собственными впечатлениями о случившемся. К тому же аудитория грозила увеличиться – из ближайших квартир уже начали высовываться потревоженные грохотом жильцы. Может, и Леночка – прекрасный мираж – высунет носик полюбопытствовать, ну да бог с ней, пусть живет невинной, главное, что у Степана отпала причина за нее волноваться.

Он собрался было идти домой – к заждавшейся тетушке, но вспомнил о брошенном ведре, за которым она его все равно отправит, и поспешил покинуть подъезд.

Дивный предвечерний свет к этому времени уже померк: мир перестал притворяться Землей обетованной и все плотнее драпировался тьмой, как бы давая понять Степану, что мрак вновь прочно занимает позиции в его жизни и собирается взяться за него вплотную – дай только срок. Ждать пришлось недолго: на приступочке за дверью его догнали, подперли с двух сторон и, не сбавляя темпа, завернули к тому самому «Лендкрузеру».

– Что вам от меня нужно? – возопил Степан, одновременно пытаясь сопротивляться, но безрезультатно: двое «пострадавших» – а это были они – жестко прихватили его под локти и, не давая опомниться, запихнули в машину.

«И где же моя-хваленая защита? Налицо ж насилие!» – мысленно и совершенно безответно возмущался Степан, в то время как один из напавших влез следом, а второй, обежав тачку, уселся с другой стороны. Третий, устроившийся за рулем, уронил через плечо:

– Поедешь с нами. Один человек хочет с тобой поговорить.

«Кто, Грабе?» – чуть не ляпнул Степан, но тут машина тронулась, резким толчком вырывая его из мира фантастических страшилок, целиком завладевших его бедной головой под впечатлением последних событий: если та троица инопланетни-ков ему не привиделась – а в их пользу свидетельствовал не только красный след, оставшийся от щипка на запястье, но и сам внезапный обрыв лифта, – то по всему выходило, что судьба, или, скажем, его особая защита, в общем, то самое, чего он заглотнул у Верлрока, можно назвать это зВер (защита Верлрока), или, проще, «зверь» – словом, этот гипотетический охранный «зверь» вновь избавил его от неминуемой гибели. И выходит, что, появившись раз на его горизонте, ГСС действительно вознамерилась его спасти, как это ни парадоксально звучит – от жизни. На сей раз у них опять не вышло. Интересно, это была последняя попытка? Или будут предприняты еще? Тогда бластер им в руки.

Но пора было возвращаться к окружающим реалиям: стало быть, вот кого пасла в наших пенатах эта троица – тебя, любезный друг Степан Ладынин. И скорее всего если бы не Леночка, то взяли бы они Степана по возвращении к подъезду тепленьким, с пустым ведром, что, кстати, являлось бы для них отвратительной приметой. Но тут появилась возможность заломать клиента без шума и лишних свидетелей, припугнув его в лифте, где двое из них и засели, а один ждал на лестнице на случай, если тому придет в голову подниматься пешком. Такое объяснение выглядело более или менее приемлемым, по крайней мере лучшего не имелось. Оставалось неясным, куда подевались бандиты, когда перед Степаном явились Грабе со товарищи? Вероятно, произошло какое-то замещение либо совмещение, технически для темного землянина непредставимое (все та же проблема Карлсона и телевизора), однако не исключено, что именно наличие этой парочки в месте перехода и стало причиной аварии у иноп-ланетников, повлекшей падение лифта.

Но в данный момент все это было уже не важно, и Степан вновь вернулся к своим баранам – тем паче что далеко за ними ходить не приходилось, они были вокруг: чужая тачка с тремя отмо-розками, только что его похитившими и увозящими от родного дома в неизвестном направлении.

Поглазев какое-то время в окно, Степан примерно определил это направление – юго-запад столицы. Он, похоже, начинал догадываться, кто этот «один человек», так ненавязчиво пригласивший его для беседы. К сожалению, сей господин не был заинтересован в его смерти. Ему нужны были деньги, вложенные им с полгода назад в очень перспективный проект. В самом деле – в очень и очень перспективный, но, увы, развалившийся, и не по вине Степана. Но Валентина Холь-ца не интересовало, кто виноват, он хотел вернуть свои деньги. С процентами. И для этого ему требовался живой Степан. Стоп, вот мысль! Оттого-то «зверь» и бездействовал при похищении, что не учуял в данном случае непосредственной угрозы для жизни «хозяина»!

Такая постановка вопроса всерьез заинтересовала Степана. А что, если спровоцировать похитителей на подобную угрозу? Благо, случай подвернулся отменный, вон у левого соседа рукоятка ствола видна за отворотом куртки. Почему бы не рискнуть? Может, и удастся скинуть это ветхое рубище, как говорил дружище Верлрок, подразумевая бремя жизни, а если нет, то хоть убедиться окончательно в существовании дареного им «зверя». Правда, Степан, в отличие от железного наставника, не воспринимал свою жизнь как рубище – она, скорее, напоминала ему больного удава, сдавившего его кольцами серых, однообразно шуршавших дней. Но ключевое слово здесь было – скинуть. Встряхнуться еще разок, для проверки – чем черт не шутит, а вдруг на сей раз получится!

Что, по-вашему, он сделал бы в первую очередь, приняв такое решение? «Простой вопрос! – возможно, скажете вы. Одним движением он выхватил у соседа ствол из-за пазухи, взял на мушку свежевыбритый затылок водителя и приказал:

– Тормози! – Нет, лучше так: – А теперь поворачивай, и едем назад!

Не сомневаюсь, что вы на его месте так бы и поступили, да и мы, чего греха таить, с превеликим удовольствием, имейся у каждого из нас собственный охранный «зверь». У Степана он вроде бы имелся, тем не менее он отчаянно вздохнул и со словами:

– Можно, я закурю? – сунул руку не за пазуху к соседу, а в собственный внутренний карман за сигаретами. При этом его как бы невзначай оттопыренный локоть заехал во что-то жесткое и упругое, явно накачанное, скорее всего в живот попутчика. Раздавшийся рев:

– Ты что, р-рыпаться, сука?! – сопровождался захватом Степана сразу с двух сторон, и ему в скулу больно стукнулось нагретое возле тела дуло пистолета. Чего он, собственно, и добивался: угроза жизни была налицо. Однако «зверь» не спешил проявляться, что можно было объяснить двояко – либо полным отсутствием опасности (то есть пленника просто запугивали), либо все-таки отсутствием самого «зверя».

– Сильно там его не калечьте, – донеслось от водилы, поглядывающего на них в зеркало заднего вида. – Белено целым довезти… – Тут он услышал позади кое-что, заставившее его возмущенно обернуться.

– Да я вас сейчас сам всех покалечу! – храбро заявил Степан и, изловчившись, плюнул в лицо левого соседа. Попадание вышло отменным – прямо в налитый яростью глаз. Правда, в собственный глаз Степана при этом ткнулся ствол, но ему ли, поломавшему уже как минимум пару бластеров и один дезинтегратор, было бояться какого-то «ТТ»? «Я от дедушки (Верлрока) ушел и от бабушки (Грабса) ушел, от тебя, волчара, и подавно уйду!» – мог бы спеть Степан в подражание знаменитому Колобку, который, как известно, плохо кончил. Вот и у Степана возникла мысль, что, чем примитивнее оружие, тем оно должно быть надежнее. Так что «ТТ» вполне мог сработать. Но, следуя дальше той же логике, лучше бы уж сосед припас булыжник – универсальное оружие пролетариата, безотказное для всех времен: ни тебе в нем спин-батареи, чтобы садиться, ни пули, чтобы заклинивать.

Мысль оказалась в руку: вместо того чтобы выстрелить, сосед – как был, с плевком в глазу, резко отвел руку со стволом для удара. Этак бы в свое время Грабсу догадаться – не убил бы «везунчика», так, может, хоть память бы ему отшиб. Опять же Экс, бедняга, был бы спасен… «Совсем они там в своем космосе размякли, ушли от корней!..» – подумал Степан, инстинктивно зажмуриваясь и не сомневаясь, что на сей раз его песенка спета. Допрыгался, неуязвимый: в лицо ему летел пистолет одного соседа, клешня другого сжималась на его горле, и он еще успел поймать бешеный взгляд водителя, всей душой готового, несмотря на свое предыдущее замечание, присоединиться к избиению сверхнаглого клиента. Серый корпус «семерки», идущей в тот момент на обгон, всплыл из подсознания несколько позже. Но было очевидно, что именно она да еще их раззява-водитель, не глядевший в тот момент на дорогу, явились причиной того, что произошло дальше.

Вместо ожидаемого удара рукояткой в голову зажмурившийся Степан ощутил другой, более глобальный удар, сорвавший его с дивана. Со страшной силой его швырнуло обо что-то, к счастью, относительно мягкое, перевернуло и вновь приложило – пожестче, но боком, потом опять кинуло – тут он успел закрыть голову руками, – но угодил опять во что-то податливое. Раздался оглушительный хлопок. Степана еще раз кувыркнуло и в довершение бросило задницей на вполне удобную пружинящую поверхность, снабженную к тому же спинкой.

Ощутив по воцарившейся гробовой тишине, что очередное мероприятие «зверя» по его спасению закончилось, Степан осторожно поднял голову. Первое, что он увидел, был руль. Похищенный объект, как выяснилось, сидел теперь на месте водителя. За лобовым стеклом, на самом деле теперь отсутствующим, наблюдалась нижняя часть развязки. Слева шла гора, покрытая травкой, – стелившаяся по ней широкая полоса с вывороченными кусками дерна наглядно указывала тернистый путь, проделанный только что «Лендкрузером» – видимо, акробатическим методом под названием «кувырок через крышу», с приземлением в конце упражнения на все четыре колеса.

Как раз когда Степан поднял взгляд к исходной точке их головокружительного полета, наверху, у самого края, появилась человеческая фигура. Пару секунд любопытный глядел вниз, а потом быстренько исчез из поля зрения. Сверху взрыкнул мотор, послышался звук быстро удаляющегося автомобиля. Понятное дело – какому владельцу «Жигулей» охота связываться с начинкой «Лендкрузеров»? А вот посмотреть, как его там расколдубасило до полной неузнаваемости, – это непременно! Это прямо бальзам на душу простому человеку. Может, и взрыв посчастливится увидеть. Но на сей раз коварного автовладельца постигло разочарование – цел остался чертов мудовоз, и пассажиры его скорее всего живехоньки, так что лучше улепетывать от греха во все лопатки и колеса, пока они там не оклемались и не бросились вдогонку, растопырив пальцы.

Степан убедился, что машина с честью выдержала испытание, оставшись только без стекол и перетасовав заодно экипаж таким образом, чтобы в дальнейшем ей подобных испытаний избегать: управление она вроде как доверила Степану, а что касается криминального элемента, то есть своих непосредственных владельцев, – их она свалила «на галерку» в кучу-малу, как при игре в «дурака» кидают лишние карты в раздел «бито».

Обернувшись, Степан увидел, что побило его похитителей действительно изрядно: из троих, расположившихся, в отличие от Степана, в весьма неудобных позах, признаки жизни подавал только водитель, лежавший более или менее сверху. С его подельниками было что-то совсем худо: тот, кого Ладынин раньше называл про себя «левым» (не по политическим взглядам, а по его расположению на диване), торчал сейчас головой вниз, ногами кверху, правая рука его, неестественно вывернутая, но по-прежнему сжимавшая ствол, вклинилась меж двух передних сидений, словно выцеливая неприятеля из хитрой засады. Второй как бы стоял на коленях, завалившись верхней частью туловища на диван, где его придавил собой водила, на что бывший «правый» (тоже не по убеждениям) совершенно не реагировал.

Очередное доказательство существования «зверя» громоздилось перед Степаном на заднем сиденье и выглядело более чем убедительным. А ведь они вряд ли собирались его убивать, ведь часть требуемой с него суммы наверняка причиталась им за работу – а Степан знал не понаслышке, что такого рода братва процент берет солидный. Чего ему было точно не миновать – так это ТТП, то есть тяжких телесных повреждений.

Итак, наличие «зверя» могло считаться доказанным. Отныне следовало принять как факт то обстоятельство, что «зверь», по сути, заставляет его жить. Это в первую очередь. А во вторую – он бережет от инвалидного кресла, так что Степан по крайней мере может быть спокоен за свое телесное здоровье. И горе тем, кто рискнет на него, здоровье это, посягнуть – посредством ли кулаков, утюгов или тем паче паяльников: той же монетой им воздается, а то, глядишь, и чем похуже.

Но пора была действовать, пока соседи находились в ауте: очухаются ведь и, как пить дать, сразу возьмутся за старое – дай им да подай наглого пассажира, чтобы учинить над ним, безоружным, суд неправедный, с попутным мордобоем и членовредительством. Тогда не миновать новой беды – сковырнется сверху еще какой-нибудь бедолага, аккурат на заднюю часть «Лендкрузера», до кучи. А машина Степану, между прочим, была необходима в целости – не пешком же домой топать, денег-то он с собой не брал, думал дойти до помойки и сразу назад. А оно вон как обернулось. И домой ему теперь лежала не прямая дорога, а с крюком – через кредитора: стоило, пожалуй, Степану с этим делом разобраться, объяснить там все по-хорошему, раз уж выдался такой случай.

Для начала он отобрал пистолет у торчавшей поблизости руки – она держалась за оружие, на удивление, цепко, и палец плотно лежал на спусковом крючке, словно вот-вот шмальнет. Так что перед изъятием Степан сдвинул предохранитель, опасаясь не за себя, а за сохранность автомобиля: и без того неясно, заведется ли он после такого сальто-мортале, а уж с пулей в двигателе и подавно далеко не уедешь. Завладев стволом, Степан тут же вернул предохранитель в прежнее положение (чтобы уважали) и обратился к водиле – тот как раз поднял голову, обозревая мутным взглядом прискорбные результаты своего халатного обращения с рулем. Самым плачевным для него последствием аварии было изменившееся положение Степана – не в смысле смены им места, а в смысле пистолета в его руке.

– Оружие сюда, быстро! – велел бывший пленник, направляя ствол в лоб бывшему главарю компании. Водитель молча повиновался с выражением презрительного недоумения на лице: что это, мол, за Рэмбо нам сегодня попался, с самого начала с ним такое лихо, будто не по профилю работаешь, а пашешь каскадером в каком-то гребаном приключенческом кино.

– И у этого пушку забери! Живы они там, что ли? – полная неподвижность двух бывших соседей начинала тревожить Степана, хоть и была ему в какой-то мере на руку: одного легче держать на мушке, втроем они наверняка снова попытались бы с ним справиться – все последствия, естественно, опять на его совести.

Когда водитель сместился, Степану в глаза бросилось сначала обширное темное пятно на дорогой обивке. Спустя секунду стало ясно, что второй парень мертв, для этого даже не требовалось его переворачивать – рубашка на спине ближе к основанию шеи была пробита, открывая полную черной крови дырку. «Пулевое ранение, кажется – навылет…» – подумал Степан, вспомнив хлопок, раздавшийся во время аварии. Похоже, что выстрел был произведен случайно – скорее всего из того самого оружия, которое он сейчас держал в руке.

– А что со вторым? – холодея, спросил Степан, все еще в надежде, что тот просто находится без сознания – в конце концов выстрел-то был один, а кувыркание в машине вряд ли могло угробить такого здорового мужика, наверняка привыкшего к разного рода жестоким месиловам. Разве что… В памяти всплыла строка из популярной в народе песни: «И одною пулей он убил обоих…»

Но нет – как они вскоре убедились, пуля прошила лишь одного братка и покинула салон, продырявив крышу. А у второго, торчавшего сейчас ногами кверху – того самого оплеванного, представлявшего для Степана в этой компании наибольшую опасность – оказалась сломана шея.

Поняв, что оба его подельника мертвы, водитель поднял глаза на неуязвимого пассажира, занявшего к тому же теперь его место. Не вызывало сомнений, кого он считает виновником аварии, а также смерти своих друзей. Волчий, жаждущий крови взгляд наткнулся на дуло пистолета.

– Свали их там на пол, потом иди за руль, – распорядился Степан.

– Все равно тебе, падла, теперь не жить, – глухо отозвался водитель.

– Это ты их угробил, а не я, – заметил Степан справедливости ради. – На дорогу надо было лучше смотреть. Ты не справился с управлением, а мне просто больше повезло в этой свалке.

Водитель, сгружая тела, угрюмо молчал: крыть ему, естественно, было нечем, тем не менее весь вид его говорил: ты, мол, гад, виноват, и ты за все поплатишься – дай только срок. А свой просчет он полностью списывал на ситуацию, спровоцированную позади этим психом – разве нормальный станет рыпаться на братков, сидя между ними, в их тачке, с пушкой у виска? Раньше и без пушки никто на такое не осмеливался.

Закончив кантовать дружков, он пересел на освобожденное ему Степаном водительское место и устало оперся локтями о руль.

– И что теперь?..

– А теперь поехали, – приказал Степан, державший сейчас пистолет у коленей так, чтобы его было не видно снаружи. Он вовсе не желал подключать к этому делу милицию – и без того разбитые окна привлекут к машине лишнее внимание, – но убрать ствол пока не мог, не без основания опасаясь нападения водилы – исключительно из страха потерять последнего.

– Куда? – буркнул тот, включая зажигание. Мотор завелся, что слегка порадовало обоих.

– А к кому мы раньше ехали? – спросил Степан, надеясь получить подтверждение своим первоначальным догадкам.

– К кому надо! – огрызнулся бандит вместо ответа.

– Вот туда и вези.

Водила зловеще хмыкнул, но от замечаний воздержался. Степан понял, почему: таким образом ему могла очень скоро предоставиться возможность отомстить, и он повременил с угрозами, опасаясь, как бы пассажир не передумал насчет маршрута.

Авария произошла на подходе к МКАДу – хорошо, что уже стемнело, да и трасса не принадлежала к числу основных магистралей: помятая машина, лишенная стекол, представляла собой лакомый кусок для гаишников, чье общество сейчас им было вовсе не на руку – как ни странно, – обоим.

Ехали молча. Степана покалывали угрызения совести: водила даже не подозревал, насколько был прав, обвиняя во всем сегодняшнего клиента. Мысль о том, что сваленные позади отмороз-ки получили от него рикошетом заряд собственного зла, почему-то не приносила облегчения. При жизни убитые и сами по себе были злом – не только неизбежным, но и востребованным в нынешних экономических условиях. Однако обращение к подобным структурам часто бывало единственным способом восстановить справедливость – в чем Степан, кстати, не раз имел возможность убедиться. Но с этой точки зрения выходило, что он угробил двух правдоборцев. Ерунда, конечно, но вся беда в том, что сделал-то он это без особой необходимости, а единственно ради эксперимента, для проверки своего дара: ну сидел бы он действительно между ними тихо, не рыпался, и доехали бы они спокойно все живехонькими туда, куда, собственно, все равно теперь едут.

Попутно Степан размышлял и о том, насколько он теперь должен быть осторожен и, главное, сдержан, особенно в мелочах: не имеет он больше права необдуманно тыкать локтями, плевать, в кого захочется, будь это хоть распоследний подонок, и даже посылать куда подальше придется с оглядкой – народ вокруг стал нервный, вспыльчивый, пойди среди него гулять вечерком с этаким даром – пожалуй, штабелей навалишь!..

Вскоре после Кольцевой свернули на дачный проселок – Степан понял только, что его не завезут черт знает куда, за тридевять километров от Москвы, и порадовался хотя бы этому: он все еще не терял надежды вернуться сегодня домой – не с чего ему было тут особо задерживаться. Кстати, вспомнил про тетушку, накликавшую беду на дорожку и сейчас наверняка сходившую с ума от беспокойства – куда это племянничек подевался, выйдя из дому под вечер на пару с помойным ведром.

Наконец остановились напротив капитального вида ворот и посигналили. Тяжелые створки почти сразу стали открываться – очевидно, тут ждали гостей, и, вероятно, с нетерпением: первое же нарисовавшееся за воротами мурло встретило их поначалу отборной бранью – где это, мол, вас носит, когда чай давно простыл. Разглядев состояние «Лендкрузера», оно выразило свое потрясение сакраментальной фразой про мать.

«Ты еще не видел, что у нас тут позади лежит», – подумал Степан, между тем как они миновали ворота и подъехали к двухэтажной вилле, выглядевшей в целом весьма роскошно, если бы не видневшиеся вокруг во множестве следы строительных работ – особняк, видимо, ремонтировали, подгоняя к евростандартам, что, впрочем, мало занимало Степана. Он в эту минуту был занят тем, что тщательно вытирал рукоять пистолета – на всякий случай, чтобы ему потом, чего доброго, не пришили убийства.

– Ну, веди, – сказал он водиле и, уже выходя, оставил «ТТ» на сиденье: в дальнейшем оружие ему было ни к чему, ведь он не собирался кого-то убивать. Не хотел и запугивать, а что касается самообороны – на то у него, как теперь уже окончательно выяснилось, имелась собственная охранная система – по прозвищу «зверь».

Водитель молча повел его в дом, игнорируя вопросы двоих встречающих, объявившихся на крылечке – ясно было, что он выжидает минуты, когда сможет предъявить взятому сегодня голубчику счет за многочисленные потери.

Хозяин дачи ожидал их в гостиной, расположившись в кожаном кресле возле бара. Перед ним на столике лежал закрытый «дипломат», рядом стояла початая бутылка запредельно дорогого коньяка.

Вот Степан и убедился в правильности своих догадок – этот спортивного вида блондин, гладко прилизанный, неизменно одетый в белое, действительно был не кто иной, как самый «серьезный» из его кредиторов – Валентин Хольц. долгожданному гостю, появившемуся на пороге в сопровождении одного бандита и двоих из его охраны, Хольц присесть не предложил – будем надеяться, потому, что вся остальная мебель была закрыта чехлами: дом и впрямь находился в состоянии ремонта.

– Добро пожаловать, Степа! – радушно начал Хольц, пребывавший слегка навеселе. Его мнимое добродушие, не таившее под собой на самом деле ни грамма дружеских чувств, ничуть не обмануло Степана. – Сожалею, что для нашего свидания пришлось прибегнуть к таким крайним мерам, – продолжал Хольц, вальяжно разваливаясь в кресле. – Но у меня создалось впечатление, что ты хочешь меня кинуть. А, Степа? Признайся, ведь хочешь? Или ты скажешь, что я слишком мнителен?

– Я не собирался тебя кидать. – Степан вовсе не желал оправдываться, но, увы, любое объяснение это как бы подразумевает. В результате так и вышло: – Просто я пока не могу вернуть тебе деньги. Ты же знаешь, что я на этом деле вообще полностью погорел…

– Меня не интересуют твои проблемы, – сообщил Хольц елейным тоном. – Я, помнится, назначил тебе срок – и он давно вышел.

– Но я же не брал у тебя в долг! – всерьез разозлился Степан. – Ты вложил в наш проект деньги, идя на определенный риск…

– Я так и думал, – перебил Хольц, скроив обиженную мину. – Как быстро мы докопались до истины! Ты не собираешься мне ничего возвращать, верно? Считаешь, что финансовый крах вашей конторы освобождает тебя от ответственности?

– Будь у меня деньги, я бы их тебе отдал, – сказал Степан честно, хотя в этом прогоревшем деле его собеседник являлся таким же ловцом удачи, как остальные трое учредителей, с той только разницей, что Хольца вместе с его капиталом привлек лично Степан. На свою голову. – Но, – продолжал он, – поскольку денег у меня нет и взять их негде, то в какой-то мере да – ты прав, – я так считаю.

– И очень напрасно! – воскликнул Хольц с крокодильей улыбкой, одновременно набульки-вая себе коньяка в рюмку. – Начнем с того, что ты заморочил мне голову, втянул в это провальное дело. Стало быть, с тебя и спрос. А насчет отсутствия финансов – ну зачем же так категорично? У тебя ведь, кажется, есть квартира?

– Квартира не моя, – процедил сквозь зубы Степан, внутренне закипая, но пока еще сдерживаясь. – Она принадлежит моей тете.

– Так неужели тетушка не выручит любимого племянника? Или она предпочтет получить его голову почтой? – тут Хольц резко посуровел. – Запомни, Степа, я не шучу – со мной это кидалово не проходит! Да, и кстати, – вдруг вспомнил он, – не забудь про двойные проценты! – с этими словами он опрокинул в рот коньяк.

Воспользовавшись паузой, в разговор вступил доставивший Степана водила– единственный, о чем Хольц пока не подозревал, оставшийся в живых браток из сегодняшней «группы захвата».

– А ты знаешь, что этот гад, – зловеще начал он, – положил по дороге сюда двух моих ребят и покалечил мне машину. Так что ты уж не обессудь, но условия нашего договора придется изменить: сначала он расплатится с нами по полной программе, а уже все, что от него останется, – твое.

Хольц в недоумении воззрился на братка, потом перевел взгляд на вздыхающего Степана, недоверчиво вздернув белесые брови:

– Два трупа, плюс машина?.. – такого сюрприза он явно не ожидал. – Как же это ты умудрился, Степа, а?..

– Да никак, – Степан усмехнулся, – Валя. Просто этот придурок пялился на меня, вместо того чтобы смотреть на дорогу – вот мы и сковырнулись. И я, конечно, теперь у него во всем виноват. А ты, выходит, внакладе, – подсыпал он перцу в разногласия, наметившиеся во вражеском лагере.

– Ты у меня, гнида, сейчас узнаешь, кто виноват! – рассвирепел браток до такой степени, что людям Хольца пришлось придержать его за локти.

– Я и так знаю, – заверил Степан, подразумевая, между прочим, себя, о чем бандит, естественно, не догадывался. Хольц в своем шикарном кресле только поморщился:

– Да у тебя, как я погляжу, просто дар наживать на свою задницу проблемы!

– На самом деле все это не имеет значения, – решительно заявил Степан и выдал, как припечатал: – Никто из вас ничего не получит. Потому что квартиру моя тетя продавать не будет!

– Почему же? – приторно улыбнулся Хольц, становясь похожим на зверя из породы кошачьих: внешняя леность и хищный огонек в глазах, свидетельствующий о желании сожрать наглую мышь, не брезгуя шкуркой, коготками и хвостиком.

– Я буду последним кретином, если ей это позволю, – сказал Степан. – Так что можешь убить меня прямо сейчас – отсрочка все равно ничего не даст.

– Зачем же убивать? С мертвого тебя и взятки гладки, а? Это всегда успеется, – констатировал Хольц, поселив в Степане опасение, что в данный момент ему не удастся задействовать «зверя», поскольку ни на жизнь его, ни на здоровье здесь пока никто не посягал. Но дальнейшая речь Холь-ца вселила в него надежду на обратное: – А сейчас ребятки немного тебя поучат. Наглотаешься своей кровушки и, глядишь, поумнеешь. А заодно представишь на своем месте бедную тетю – с ней ведь тоже может такое произойти, а? Бандиты распоясались, совсем не уважают старость, сегодня каждый может пострадать, просто выходя на улицу.

Только теперь Степан впервые подумал о том, что под удар может попасть его тетушка – невинное создание, божий одуванчик, не огражденный от внешних бурь никакими таинственными полями, единственно своим преклонным возрастом. При одной только мысли о намерениях этой сволочи Хольца причинить его старушке какой-то вред Степана окатила волна жгучего бешенства.

– Только посмей ее тронуть! – рыкнул он и кинулся к Хольцу, собираясь сцапать его за грудки и как следует встряхнуть. Остановить его если и могли, то не успели, поскольку бодигарды Хольца, рыпнувшись одновременно все втроем вперед, помешали при этом друг другу. Так что Степан практически беспрепятственно достиг их хозяина, однако намерение свое осуществить не смог: Хольц, будучи, как уже было отмечено, мужчиной спортивным, успел вскочить на ноги, схватив при этом со стола бутылку коньяку – разумеется, не для того, чтобы предложить гостю выпить мировую, а с другой, сразу выявившейся целью – запаять ему этой дорогой стеклотарой в лоб. Степан вынужден был сдержать свой первоначальный порыв и загородился первым, что попалось под руки – а попался лежавший на столе «дипломат», он и принял на себя осколочный удар. После чего события, абсолютно вроде бы не благоприятствовавшие Степану (кругом враги и их дача, где они властны сотворить над ним любой произвол), внезапно приобрели новый, совершенно неожиданный колорит.

Не успели еще отзвенеть осколки, осыпавшись с металлизированного «дипломата», как боковую дверь гостиной, ведущую, очевидно, во внутренние покои, потряс мощнейший удар. Содрогнулся, кажется, и сам фундамент, а все участники «дружеской разборки» замерли, глядя, как тяжелую итальянскую дверь, словно в замедленной съемке, выбивает с мясом из косяка, и она, пролетев пару метров, верноподцанно падает на пол к ногам Степана. Подняв затем взгляды на осиротевший дверной проем, большинство из присутствующих тихо оторопели: оттуда струился синий призрачный свет, и на его фоне четко, словно в последней серии «Секретных материалов», обрисовались три загадочные фигуры.

Степан был единственным в гостиной, кто при виде этого, невесть откуда взявшегося трио избежал состояния легкого ступора: данный вид открылся перед ним сегодня уже не впервые. Ссутулившийся силуэт в центре фантастической композиции принадлежал, безо всякого сомнения, Грабсу. Очевидно, что Грабе, в отличие от своих коллег, давно уже понял, чем чреваты попытки уничтожить Степана, и панически боялся возложенной на него миссии. Однако не один только страх заставлял его на сей раз горбиться: плечи Грабса оттягивала здоровенная бандура, не оставлявшая сомнений в своем предназначении – это было орудие уничтожения, видимо, крупных формирований врага, чтобы сразу всех скопом.

Примерно догадавшись, что сейчас должно произойти, Степан – убежденный гуманист и, как он понял только что, по отношению к подонкам тоже сделал попытку спасти окружающую его свору от неминуемой смерти:

– Уходите все отсюда! Быстро! – велел он, обозвав при этом себя мысленно великодушным ослом.

На что Валентин Хольц, не представлявший себе грядущей катастрофы даже абстрактно, произнес сипло:

– Какого дьявола?..

Тут Степан перестал заботиться об их спасении, уже ожидая гибельной вспышки – сам он улепетывать не собирался, а всякая доброта, особенно по отношению к вымогателям, имеет свои пределы.

Грабе в проеме пошатнулся, словно теряя сознание. Коллеги подхватили его и выпрямили – эта небольшая заминка дала возможность Хольцу слегка оправиться и высказаться более конкретно:

– Кто вы такие?! – заорал он на троицу внезапно прорезавшимся командным голосом, затем, осмелев, подпустил грозовую ноту: – И кто вам позволил врываться в мой дом?!!

Вместо ответа Грабе поднял ствол своего агрегата и выстрелил.

Все-таки выстрелил!!! Однако Степан и на сей раз не уловил визуального эффекта от действия их инопланетного оружия – все правильно, так и должно было произойти, если бы он оказался в ту же секунду убит. Но вот что поразительно – судя по собственным ощущениям, он по-прежнему оставался жив! А не увидел ничего потому, что непосредственно в момент выстрела по нему шарахнуло чем-то, и только мгновение спустя он понял, что это был не то чтобы снаряд или что-либо на него похожее, а та самая выбитая дверь, в единый миг сорвавшаяся с пола, ударившая плашмя по Степану, подхватившая и понесшая его с собой на волне неведомой силы.

Дальше, по идее, его вместе с дверью должно было бы влепить в стену и расплющить, как таракана, под беспощадной тапкой судьбы. Но – о чудо! Не влепило и не расплющило, потому что стены рухнули, тут же перемешавшись в диком вихре со всем тем, что они до сей поры надежно окружали. Степан ошалело крутил головой, пытаясь разглядеть в ревущем месиве людей, но напрасно – их словно бы пожрало и переварило буйствующей вокруг стихией.

Он не сразу заметил руку, вцепившуюся в край дверной панели – так в бурю тонущий матрос хватается за обломки разбитого корабля. Степан подался вперед, чтобы подсобить гибнущему человеку – все разборки, вся ненависть отошли сейчас на второй план, – и замер, встретившись с безумным взглядом – обладателем руки оказался Валентин Хольц, и он, похоже, спятил.

Другая его рука, вместо того чтобы спасать бренное тело, сжимала пистолет.

– Бросай пушку! – крикнул ему Степан, на что Хольц, по-волчьи ощерясь, прохрипел:

– Ты мне, скотина, сейчас за все заплатишь!

С этими словами он направил оружие на проклятого должника – а тот и не думал уклоняться, лишь мимолетно удивился про себя, как это они угадывают в нем причину своих бедствий – интуитивно, что ли?.. Или по привычке во всем находить козлов отпущения, на которых можно свалить неудачи и потребовать ответа (желательно в финансовом эквиваленте). Хотя у подлецов, как правило, бывает отменно развита интуиция. Но – до определенного предела: рано или поздно неизбежно наступает катарсис, события выходят из-под контроля, и насмешница-судьба отворачивается от своих недавних любимцев.

Иначе бы Хольц не совершил последней и самой большой в своей жизни глупости: он выстрелил.

Именно в этот миг его пальцы соскользнули с края – он дико завизжал, отрываясь от единственного, быть может, спасительного островка среди всеобщей дикой заверти, и провалился куда-то вниз – в бурлящую клоаку, бывшую так недавно его загородной резиденцией.

Пуля, естественно, просвистела мимо, быть может, лишь срезав у Степана клок волос. Ошеломленный происходящим, он не заметил этой мизерной потери.

Между тем его, оседлавшего кусок итальянского дерева, возносило все выше. Глянув за край, он напрасно надеялся увидеть где-то там Хольца. Тот бесследно канул в воронку, похожую на жерло маленького вулкана, разверзшегося, словно сатанинский зев, среди мирных дачных участков: поселок дремал под сенью летней ночи, ничего пока не подозревая о плачевной участи соседа-миллионщика.

«То-то будет наутро шороху! То-то злорадства!» – подумал Степан, уже находившийся вместе со своей дверью в состоянии падения – неизвестно еще, кстати, в удачное ли место.

Оказалось – в то еще «удачное», хотя сама посадка вышла относительно мягкой: он рухнул с темных ночных небес, причем дверью вниз на кучу какой-то ветоши и по запаху, сразу ударившему в нос, безошибочно определил, что приземлился он на местной помойке. Но выбирать не приходилось, да и выбор под ним в последние секунды пронесся не особо богатый – все же свалка была лучше, чем чья-нибудь крыша или, того паче, шипастый стальной забор. Избегнуть двойной гибели – от рук мафии и разрушительного оружия ГСС, чтобы в довершение всех подвигов повиснуть, как какое-то глупое мочало, на заборе? Не самая удачная, согласитесь, получилась бы точка под занавес такой сногсшибательной карьеры.

Тут Степан впервые обратил внимание, что левая его рука держит что-то мертвой хваткой: как тут же выяснилось, она продолжала сжимать ручку «дипломата» – единственного, что удалось спасти из погибшего дома. За исключением себя самого. И итальянской двери, разумеется. Степану ничего другого не оставалось, кроме как открыть тот из спасенных предметов, что поддавался открытию – ясное дело, что дверь к этому моменту полностью утратила данную функцию.

Итак, он открыл «дипломат» – делать это пришлось на ощупь и потом шарить в нем рукой, поскольку тьма вокруг стояла кромешная, хоть глаз коли. Степа был почти уверен, что нащупает сейчас нечто металлическое и скорее всего огнестрельное, но внутри оказались пачки. Чтобы понять – чего именно, не требовалось особого света. Неясным оставался лишь цвет самих купюр, в плане выяснения их страны-производителя.

Но при таком количестве это уже не имело принципиального значения.

У Степана в руках оказалось наследство Хольца, целиком, выходит, доставшееся его должнику. И любой другой на его месте пустился бы в пляс от радости, получив вместо гибели, уже стучавшейся у порога, реальный допуск ко всем без исключения мировым соблазнам.

Единственный мощный соблазн, возникший у нашего героя, был – закинуть чемодан куда-нибудь подальше в глубь помойки и отряхнуть после него руки, а потом, придя домой, хорошенько их помыть. Но Степан почему-то не торопился ему уступать, продолжая сидеть неподвижно с распахнутым «дипломатом» на коленях.

Что его останавливало?.. Возможно, мысль о тетушке, получившей в благодарность за жизнь, отданную каторжному труду, нищенскую пенсию, не познавшей из всего многообразия мира ничего краше своей ткацкой фабрики, набитого в часы «пик» муниципального транспорта и тесной кухни. А еще о друге Ромке, оставшемся на нуле после их общего краха и подвизавшемся сейчас за гроши оператором-программистом в трамвайном депо, чтобы хоть как-то кормить семью. И о Светке – совсем еще юном создании, обреченном на горькую долю матери-одиночки: что тут поделаешь, ну не пожелала девчонка после гибели в Чечне их третьего напарника Бориса делать аборт. И о Борькиных стариках, оставшихся на склоне лет без опоры…

Надрывно вздохнув, Степан закрыл «дипломат» и, крепко взяв его за ручку, принялся выбираться со свалки.

Прошло, наверное, больше часа, прежде чем он оказался на шоссе, и еще полчаса ушло на то, чтобы поймать машину. Домой он приехал засветло, расплатившись с водителем стодолларовой купюрой – денег помельче, на счастье «бомбилы», у него попросту не нашлось.

Лифт пребывал все в том же состоянии, являясь для кого-то просто поломанным, а для Степана – наглядным свидетельством существования Галактической Службы Спасения. Сами спасатели больше пока никак себя не проявляли – должно быть, решили, что там, где оказался бессилен бластер, сработала аннигиляционная (или, может, дезинтеграционная) «бандура» – последнее слово их инопланетной техники, обеспечившее стопроцентную ликвидацию чертовски везучего «объекта» заодно с окружавшим его на тот момент строением. В таком случае новые попытки с их стороны Вряд ли предвиделись – эта мысль, что ни говори, сильно огорчила Степана, поднимавшегося по лестнице к себе в квартиру.

Тетя спала – прикорнула, не раздеваясь, на своем хлипком диванчике, сморенная сном, видимо, незадолго до его возвращения. Осторожно укрыв ее одеялом и выключив свет, Степан прошел с «дипломатом» на кухню, где первым делом поставил чайник. Пока он закипал, выложил содержимое «дипломата» на стол и разделил деньги – поровну, на четыре части. Вышло по двадцать пять штук «зеленых». Разложив их по разномастным пакетам, какие нашлись в шкафу, Степан сел пить чай. В процессе чаепития он сунул один пакет в ящик стола поверх лежавшей там сиротливой сторублевки, оставшейся от последней теткиной пенсии, и начеркал короткую записку: мол, эти деньги все для тебя, можешь тратить их по своему усмотрению, иначе тетка к «зелени» и пальцем не прикоснется. Принципиальная она у него «пионерка» – старой закваски. Допив, сложил остальные три пакета в кожаную сумку и, закинув ее на плечо, вышел из дома.

Через два с половиной часа Степан, едущий в тачке, попросил водителя остановиться и высадить его на одной из городских автострад. Захлопнув за собой дверцу «Жигулей», он едва не прищемил сумку – теперь уже, правда, пустую. Своими ранними визитами он разбудил сегодня обитателей трех московских квартир, за что никто из них, он был в этом уверен, не держал на него обиды.

Он подошел к парапету и подождал, пока дорога внизу очистится от снующих транспортных средств. По самой автостраде шли сейчас навстречу друг другу две колонны тяжелых грузовиков, не удостоившихся его внимания – лишь бы внизу в ближайшее время было чисто. Поэтому он встал так, чтобы под ним лежала встречная полоса и он мог видеть машины приближавшимися издалека, а не выскакивающими внезапно из-под моста.

Он по-прежнему не признавал самоубийства – был глубоко убежден, что человек, рожденный в этот мир отнюдь не для счастья, попросту не имеет права на малодушный уход через эту всегда гостеприимно отпертую для него дверь, не подразумевающую обратного хода. Но теперь, когда спасатели умыли руки, ему пришло в голову испытать себя «на смертность», выбрав способ, на пути которого не могло возникнуть препятствий. По крайней мере он таковых не видел.

Солнце плескало в глаза теплым золотом, и ветер, как добрая собака, лизал лицо. «Если существует „тот свет“, пусть он состоит из солнца и ветра», – подумал Степан и с легким сердцем наклонился вперед, чтобы перекинуться через ограждение.

И тогда мост под ним дрогнул, заставив инстиктивно вцепиться в парапет, а в следующий миг стал стремительно проваливаться, под нарастающий гул и доносящийся снизу, подобно выстрелам, треск сминающихся опор. Позади завизжали тормоза, послышался грохот нескольких столкновений, но Степан глядел только вниз, на асфальт, поначалу приближавшийся так неотвратимо, что, казалось, он неминуемо о него грянется. Желанное, но, увы, мимолетное ощущение: потом падение замедлилось, и в конце концов автострада мягко села всей своей многотонной массой, как уставшая под непосильным грузом кариатида, на лежавшую под ней дорогу.

Очнувшись от оцепенения, Степан для начала мысленно поздравил себя с тем, что не попробовал броситься с жилого дома.

Теперь ему ничего не стоило отсюда спрыгнуть – да и не только ему, а кому угодно можно было всласть кидаться с моста, причем с минимальным риском для жизни.

Вместо этого он повернулся и пошел – мимо столкнувшихся грузовиков и водителей, выскочивших на дорогу, чтобы громогласно обложить по матери строителей автострады, а заодно, под горячую руку – друг друга, нерадивое правительство и весь белый свет, пробрался сквозь сбежавшуюся к месту катастрофы толпу и двинулся дальше по улице – мимо машин милиции и «Скорой помощи», мимо прохожих и светофоров. Его никто не задерживал (не могла же такая букашка, как человек, притом не больно-то упитанный, стать причиной падения автострады!) – и он спустился в метро.

Спешащие к эскалатору сосредоточенные граждане не подозревали, что обгоняют, толкая плечами, человека-катастрофу – апостола смерти, незримо бегущей с ним рядом, как верный пес, готовый беречь его от любых покушений – злонамеренных или случайных. И даже от его собственных.