Счастье по ошибке

Симонова Наталья

Алик – невероятный красавец, талантливый, воспитанный, из хорошей семьи… В общем, мечта всех девушек. Он женился на умнице и красавице Лине, искренне преданной ему всем сердцем (и никакие интриги подруг не могут поколебать верность Алика). Но идут годы, Алик все тот же и все там же на карьерной лестнице, а Лина превратилась в знаменитость… Рассказы Натальи Симоновой – о нашей жизни, о странных поворотах, которые готовит нам судьба, о том, что все хотят как лучше, но получается совсем по-другому, что друг, бывает, оборачивается врагом, а враг – другом. И, конечно, эта книга – о любви, к которой все мы стремимся.

 

© Симонова Н., 2017

© ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

 

На одной волне

Телефонная трубка хрипло вздохнула. Маруся узнала этот полный скорби вздох своей соседки. Они дружили много лет, и Наташа всегда так вздыхала, когда предавалась отчаянию.

Опыт долгой дружбы подсказывал Марусе, что сердце Наташи в очередной раз разбито каким-то не оправдавшим надежд вероломным возлюбленным. Но сегодня она и сама чувствовала себя неважно и решила попробовать притвориться мертвой, а потому молчала.

– Алло-о… – нетерпеливо взывала Наташа. – Что случилось, Марусенька, ало!

– День был трудный, – призналась подруга, почти не надеясь на понимание. – Хочу лечь пораньше… У тебя-то что? – смирившись, поинтересовалась наконец.

– Сейчас поднимусь и все тебе расскажу, – взрыднула соседка.

Через минуту она появилась в дверях, прижимая к худенькой груди бутылку водки и глядя в самую душу Маруси огромными несчастными глазами.

– Вот и все, – сообщила с порога, не обращая внимания на созданный ею сквозняк. – Все! Он улетел. В Англию свою долбаную.

– Кто? Почему в Англию… Закрой дверь-то, дует!

– Кто-кто?.. – проворчала Наташа, проходя на кухню. – Дэвид улетел.

– Так он ведь и собирался… Ты ж говорила…

– Мало ли что говорила! Как он мог?!

Наташа работала учителем английского языка в одной очень приличной гимназии. И теперь в сто пятый и, вероятно, не последний раз рассказала Марусе историю своего знакомства с англичанином Дэвидом. Про то, как привезла учеников в Сочи на международный юношеский семинар, а он там был инструктором английской группы.

– Что теперь делать? – жалобно заскулила она тоненьким голоском. – Такой был лапочка… Давай, что ль, выпьем, Марусенька! Ведь не первого проводила – дай бог и не последний.

– Вот это другое дело, Натик! – согласилась подружка, взмахивая рюмкой. – А то плакать! Сколько их уже отвалило, а ты все как в первый раз.

– Да-а, знаешь, как оби-и-идно… – всплакнула все же Наташа.

– Зайка моя бедная, – посочувствовала наконец Маруся. И это немножко утешило подружку.

– И не говори… – сказала она. – Ну, а у тебя-то что? Как дела на работе? Как семья?

Марусе неудобно было признаваться, что все хорошо, когда у Наташки такое горе.

– Миш, – жалобно закричала она в комнату, ища поддержки у мужа. – Поди сюда!

– Ой, Наташа! – обрадовался сынок Маруси и Миши, показываясь с папой в кухне. – Давай ты как будто на пожарной машине едешь.

Но Наташа не хотела разъезжать на пожарной машине, а хотела жаловаться на Дэвида, надеясь обрести в лице Миши нового отзывчивого слушателя.

– Мишань, у меня все плохо, – сообщила горестно.

– Ты прям как маленькая, – добродушно укорил Миша, предупреждая начинающийся поток новых всхлипов, и не совсем уверенно добавил: – Не горюй, все ведь, в сущности, к лучшему.

– А такие маленькие не бывают, – строго пресек непорядок пятилетний Коля.

Наташа улыбнулась сквозь слезы – она любила детей, и Маруськин мальчик всегда ее смешил и умилял.

– Что же я, по-твоему, – не маленькая, что ли?

– Не маленькая! – решительно подтвердил ребенок.

– А сколько же мне лет?

Коля озадаченно склонил голову набок и, чуть подумав, без всякого снисхождения вывел кокетку на чистую воду.

– Точно не знаю, – сощурился подозрительно, – но шесть тебе уже было!

Наташа так и покатилась со смеху, однако, вспомнив о свежей потере, опять начала поскуливать.

– Миш, а от меня любовник сбежал, – поведала печально, накручивая на пальцы скатерть. – Такой свинюга!

– Любовник? – заинтересовался Коля.

– Ай-ай-ай, надо же! – бегло посочувствовал Миша, торопливо уводя сына с кухни.

– Ну кто он после этого? – не успокаивалась Наташа. – Разве можно так с человеком?

– Да… Но с другой стороны, он ведь тебе ничего не обещал, – кротко напомнила Маруся.

– Что значит – не обещал! – возмутилась подружка. – А ухаживания? Какие слова говорил! А секс – не обещание? Не мог же он не знать, чего я жду от этих отношений!

– Господи! Откуда? – воскликнула Маруся.

– Но это же понятно! – всплеснула руками Наташа.

– Совсем не обязательно, – возразила Маруся. – У тебя свое – у него свое. Он, скорее всего, и не задумывался, чего ты там ждешь.

– Да как ты можешь такое говорить! – опять задохнулась от возмущения оскорбленная соседка. – Ты что – на его стороне?!

– Конечно нет! Но ты бы и сама могла уже заметить, что мужчины гораздо реже имеют какие-то перспективные планы на девушек, за которыми ухаживают и с которыми спят. Просто потому, что часто постель и есть цель их ухаживания.

– А почему тогда не сказать сразу: так, мол, и так, мне только переспать?

– Да потому что тогда у него ничего не получится. Ты бы вот согласилась просто спать с Дэвидом, если бы он тебя сразу предупредил?

– Естественно, нет!

– Ну почему же – естественно? – пробормотала Маруся. – Постель вполне может быть и целью девушки тоже… Но не в твоем случае! Ты ведь хочешь серьезных отношений и со всеми своими мужчинами сходишься как раз для этого. И если тебя предупредить, что серьез не планируется, ты сразу соскочишь. То есть его цель не будет достигнута.

– Но это же обман! – изумленно округлила глаза Наташа. – Сама говоришь, он скрывает правду, исключительно чтобы добиться секса.

– Обман, – согласилась Маруся.

– И это, по-твоему, нормально?!

– По-моему – нет. А для многих мужчин – нормально.

– И как же мне тогда быть?! – вскрикнула Наташа, брызгая слезами.

– Нат, ну что ты… Ну хрен с ним, с этим Дэвидом. Получше найдешь.

– Да где?! Видишь, ничего у меня не получается. А тут еще ты с твоими разъяснениями…

– Ну не плачь. Все. Будет с него. Много чести – плакать по какому-то английскому проходимцу… Он еще сам пожалеет. Сто раз еще пожалеет!

Она гладила Наташу по голове, утешая. Подружка вздохнула, успокаиваясь.

– Ну давай тогда выпьем за женскую долю, – предложила, хозяйственно осматривая стол и приглядываясь к закуске.

– Давай, – одобрила Маруся.

– Хотя она у нас с тобой разная, – добавила Наташа, строго взглянув.

– Разная, – не стала спорить Маруся.

– Тебе хорошо… – вздохнула Наташа.

И они выпили за долю. Потом за мужчин. Потом за женщин… Потом Маруся достала еще бутылку.

В общем, когда в кухню заглянул Миша, только что уложивший Колю, девочки уже напились как дураки на поминках. Миша только присвистнул и предложил расходиться по постелям. Но они зашикали на него и прогнали, чтоб не мешал душевной вечеринке. К этому моменту обе обливались пьяными слезами под сентиментальную музыку…

А утром, как водится, явилось похмельное пробуждение. «Силы небесные, – слабо взвизгнула первая же едва оформившаяся мысль в больной голове Маруси, – это ж надо так набраться!» Она с чувством стыда и раскаяния покосилась на спящего рядом мужа, так и не принявшего участия во вчерашней попойке, вспомнила, как он пытался вмешаться, и дала себе слово почаще прислушиваться к Мишкиному мнению…

– Ужас кошмарный, – кряхтела вечером в телефонную трубку явно больная Наташа. – Видела бы ты, как я утром ногой в колготку попадала! Пришлось во всех классах контрольные дать, хоть подремала немного…

Совсем скоро Наташа ушла из школы. Одна из ее взрослых учениц, к которой она ходила на дом давать уроки продвинутого английского, рекомендовала свою учительницу в фармакологическую компанию, где работала сама. Так что Наташа стала секретарем-референтом и очень выиграла в зарплате. Кроме того, вокруг нее теперь было много мужчин, и она снова воспрянула духом, надеясь на большую любовь и серьезные отношения.

– Натка, ну ты будь хоть немного реалисткой, – пыталась охладить ее восторги подруга, с сомнением выслушивая рассказы о нереально замечательных коллегах-мужчинах.

– А как это? – интересовалась Наташа.

– Ну… не слишком доверчивой… – подбирала слова Маруся. – Не исключай, что у человека могут быть неизвестные тебе цели, которые он старается скрыть или выдать за другие. Понимаешь?

– Нет.

– Не стоит верить всему, что слышишь от новых знакомых.

– Но почему?! – опять не понимала Натка.

– Господи! – терялась Маруся. – И когда уже к тебе прирастет хоть какой-нибудь жизненный опыт! Сколько раз ты рыдала из-за мужчин, попадала в неприятности! Опять хочешь?

– Не хочу, конечно, – смущалась Наташа. – Но вообще-то человек может и правду говорить. Или ты это исключаешь? А если ему не верят без всякого основания, он обидится и будет прав.

– Нат, – вздохнув, начинала заново Маруся, – ну послушай меня, просто лучше сначала поближе узнать человека – а потом уже втянуться в роман и начинать строить на его счет грандиозные планы.

– То есть все-таки нужно никому не верить? – недоверчиво уточняла Наташа.

– Не совсем. Просто спустись с небес и живи на земле, в реальной жизни, – отделывалась метафорой все больше терявшаяся Маруся.

– Да какая это жизнь! – легкомысленно отмахивалась романтичная подружка. – Что я не видела на вашей земле!

– Так ведь лучше уж с небес спуститься, чем свалиться, – пугала Маруся.

– А по-твоему, я обязательно свалюсь, – напрягалась Наташа.

– Слушай, – сердилась уже и Маруся, – у тебя столько мужиков перебывало – неужели не заметила, что вначале они все хорошие и все похожи друг на друга, как близнецы?

– Не надо преувеличивать, – действительно обижалась Наташа. – Ничего и не столько! И ничего я такого не замечала.

– Ну смотри: все вначале во всем с тобой соглашаются.

– И что плохого?

– А то, что это просто тактика такая. Они мимикрируют, они временно меняют окраску, чтобы тебя подцепить.

– А чего меня подцеплять, если я сама хочу их подцепить?

– Да, но цели у вас разные! И мужчина старается замаскировать эту разницу, чтобы получить то, что ему нужно. Главное – внушить тебе, что вы родственные души и хотите одного и того же. Вот он и начинает под тебя подстраиваться. И музыку-то любит такую же, как ты, и фильмы, и время года, и все что хочешь.

– Ну и что? – упрямо не понимала Наташа.

– А то, что вообще-то вкусы у людей редко совпадают. А тут – ну прямо все буквально. Ты, скажем, попсу любишь – так и он ее с тобой слушать станет, да еще пританцовывать. Если классику предпочитаешь – сразу окажется завсегдатаем консерватории. Ему без разницы! И так во всем. Ты на выставки ходишь – он объявит себя страстным любителем живописи. Скажешь, «Мишки в лесу» – твоя любимая картина, выяснится, что он как раз обожает Шишкина, авангард тебя интересует – расскажет, будто с трех лет от этого авангарда прется. Да, и еще мужчины при этом любят повторять: ой, ну мы прямо на одной волне…

– А что – разве так не бывает?

– А у тебя так часто было?

Наташа задумалась.

– Пожалуй, действительно только вначале, – признала она.

– Вот! – воскликнула Маруся. – То есть понимаешь? Ему на самом деле по фигу, что ты там любишь и о чем думаешь! Он не станет настаивать на своем – в этот период! – ни в каком вопросе. Потому что сейчас это не главное. В момент ухаживания существует только одна цель: привлечь тебя к близким отношениям. И ты для него дичь. Он на тебя охотится. Он тебя подманивает. И он лжет и фальшивит как дышит, совершенно беззастенчиво – иногда даже и ненамеренно, на одном мужском инстинкте, – потому что ложь и фальшь для него – орудия завоевания!

– Вот умеешь ты всяких ужасов наговорить, – огорченно промямлила Наташа. – Не хочу я быть дичью.

– Так не будь! Я ж и говорю: включай голову, анализируй.

– Ну да, то есть не верь никому! – завернула опять на свое Наташа. – А почему я должна заранее не верить, а? Могут, конечно, и обмануть. Но есть ведь и честные люди! А я так вот буду всем не верить, всех сразу обижать, да? Но сказано же, Марусечка: поступай с другими так, как хочешь, чтобы с тобой поступали! А я-то не хочу, чтобы мне не доверяли.

– Блин! А не хочется тебе понять наконец, почему ты постоянно оказываешься в плачевном положении? Все тобой пользуются, все тебя бросают! – раздражилась Маруся.

Наташа погрустнела и молча отвернулась.

– Ну просто не нужно всем безоговорочно верить, – смягчилась подруга, – человек может оказаться не таким, каким хочет выглядеть, только и всего.

– Вообще-то женщины, когда хотят понравиться, тоже пыль в глаза пускают, – справедливости ради заметила Наташа.

– И это лишний раз доказывает, что люди врут. И что нужно это учитывать. Но, кстати, женщины какие-то более декоративные существа, может, поэтому у них та же ложь выглядит несколько органичнее. И потом, она у нас все-таки не такая беспардонная.

Наташка пообещала Марусе быть осмотрительнее и, в восторге от произошедших в ее жизни перемен, с головой нырнула в манящий мир отношений с новыми мужчинами, а с подругой теперь общалась урывками.

Однако и Марусе не скучалось: ее повысили в должности на работе, Кольку записали в подготовительный класс гимназии, у мужа Миши обнаружился панкреатит… Забот было много, но нет-нет да звонила Наташке, иногда, если та оказывалась дома – забегала.

– …Ну да, ну да… – рассеянно мямлила подружка, делая вид, что внимательно слушает сообщение о Мишкином панкреатите. – У нас вот тоже один мужик ест что попало… все всухомятку…

– Наташ, при чем тут сухомятка? – обиделась Маруся. – Я что, по-твоему, плохо Мишку кормлю? Ты что, не знаешь, как я готовлю?

– Да нет, – смутилась соседка, – это я так… Просто в голову пришло. Я не про тебя! Ну, понимаешь… – И она наконец принялась рассказывать о том, что ее действительно занимало: – В общем, начальник мой, боюсь, желудок испортит. Говорю ему: пойдем в столовую, а он – некогда. И точит что попало. Думаю, он просто стесняется со мной ходить, вот и отсиживается в кабинете. Мань, почему меня нужно стесняться? Разве со мной что-то не так?

Маруся вздохнула, смирившись, что подруга не настроена сегодня обсуждать ее проблемы, а хочет поговорить о своих, и спросила:

– Тебя что больше огорчает – что у него здоровье испортится или что в столовую с тобой не хочет?

– Ну, я не знаю, – задумалась Наташа. – Наверное, здоровье важнее, – предположила неуверенно.

– Тогда напоминай, чтобы сходил, когда сама уже пообедаешь.

– Попробую… А почему со мной не ходит, как думаешь?

– Ну да, – согласилась Маруся, – это вопрос. Возможно, не хочет афишировать ваши отношения в коллективе.

– Да, но почему?

– Вообще-то это не принято. Говорят ведь: не спи, где работаешь, и не работай, где спишь. Народная мудрость! Я правильно поняла, что это твой новый друг?

– Правильно, – смущенно согласилась Наташа. – Но мне обидно, что он наши отношения скрывает.

– Он-то грамотно поступает, а ты? Подумай сама, неизвестно ведь, как у вас сложится. Зачем тебе нужно, чтобы твое имя обсасывали коллеги? Есть еще одна народная мудрость: спать с начальником – лучший способ испортить карьеру.

– А не наоборот? – усомнилась Наташка. – Вроде бы некоторые только так карьеру и делают.

– Возможно… – уклонилась Маруся. – Но тебе по-любому лучше избежать сплетен. Особенно если у вас не получится.

– Почему именно мне?

– Потому что ты беззащитная, – отрезала подруга.

Наташка задумалась и наконец сказала:

– Я не хочу, чтобы они думали, что я одинокая. Мне это неприятно. Все сразу считают, что, значит, никому не нужна.

– Вся беда в том, что так считаешь ты сама, – не согласилась Маруся. – А в действительности ведь, может быть, женщина просто не нашла еще себе достойного партнера. И не хочет размениваться на пустяки.

– Если бы все думали так, как ты, Марусечка, – обняла ее подружка. – Но, знаешь, дело не только в этом. Он мне просто действительно очень нравится. Смотри, какого медвежонка подарил на день рождения. Правда ляпа меховая? – Она вся растеклась умилением, глядя на своего медведя и играя с ним перед Марусиным носом. Та покачала головой и, улыбаясь, отняла игрушку, прижала к себе.

– Холёсенький, – признала, любуясь.

Соседки еще повозились с медведем, потормошили его, и, воодушевленная одобрением Маруси, Наташа рассказала, как все начиналось у них с шефом, какие это были захватывающие переживания, потому что она видела, что нравится своему начальнику и что он сильно ее хочет.

– Это так заводит! – верещала, тиская медвежонка. – Теперь все по-другому, – Наташа расстроенно махнула рукой. – Стал какой-то нервный… То говорил комплименты, а теперь словно выискивает во мне недостатки, сплошная критика. Так обидно. И о будущем, по-моему, вообще не думает.

– А ты?

– Я как раз думаю. Мне замуж пора. Я детей хочу.

Неопределенность со стороны начальника (по мнению Маруси – так полная определенность!) очень огорчала Наташу. Но ни на какие новые мысли ее не наводила. Как всегда, она готова была влипнуть по самые уши и уже почти чувствовала себя без памяти влюбленной в переменчивого шефа. Однако и привычный эгоизм одинокой женщины ее не покидал. Желание выйти замуж вполне уживалось с нежеланием подстраиваться под партнера. Вроде бы Наташка всей душой стремилась создать с ускользающим другом крепкую семью, но Маруся не сомневалась: засуетись он в ожидаемом направлении – так подруга еще станет капризничать да отношения портить! Все-таки одиночество – оно же независимость от привычек и вкусов другого – очень затягивает.

Вообще-то, Маруся догадывалась, что не только роман с душкой начальником будоражил Наткино воображение. Был еще какой-то менеджер среднего звена – «такой прикольщик, совершенно не вариант… да и женат… но заба-авный!»; был кто-то из крупных клиентов, или, может, партнеров компании – «офигенный мужик, но…». Этот последний, кажется, особенно занимал Наташу. И она сама себя осаживала, заговаривая о нем. Может, сглазить боялась, может, расчувствоваться себе не давала.

С некоторых пор Марусе казалось, что лучше бы Наташке вообще просто родить поскорее, а то допорхается до безнадежного одиночества. И кстати сказать, думалось ей, ребенок вовсе не помешал бы потом заниматься тем же самым поиском мужа. Ищи себе уже с маленьким – слава богу, родители живы и внуков заждались! – ищи с уже готовым и неотменимым смыслом жизни. Что ни говори, считала Маруся, а с какого-то возраста наличие у женщины ребенка более естественно, чем его отсутствие.

– Допустим, что так, – вяло соглашалась Наташа, – но не выйдешь же на улицу с плакатом: «Кто хочет стать биологическим отцом?» Ха-ха-ха! Представляю эту давку! – Настроение у нее было смешливое, все вроде бы складывалось неплохо. – Нет, ну не пойдешь же, правда? Нужно сначала с папой определиться. А если он против?

– А ты?

– Ой… Марусенька, ну как тебе объяснить? В общем-то я, конечно же, хочу, но… Господи, да не поймешь ты – сытый голодного не понимает! У тебя вот все хорошо, у тебя Мишаня, Колик растет, ты в порядке, хочешь – рожай второго, третьего, не хочешь – не рожай. А у меня сейчас такие дела – не знаю, что дальше получится… Ну, ты уже все забыла, как это бывает, когда ни до чего, когда только об одном, да? – Ее лихорадило, она кусала ногти и тут же отдергивала руку, жалея маникюр. – В общем, влипла я, Марусь, влюбилась насмерть, как давно уже не влюблялась… Если бы ты только видела его, если б видела! Какой мужчина! Бог! Какой шикарный… Ты понимаешь, в офис входит – ну хозяин идет! Одет – картинка! Такой, знаешь, сильный… как бы это… ну альфа-самец – представляешь себе? Такой вожак, победитель!

– Твой начальник? – кивнула Маруся.

– Тьфу! Начальник… – скривилась Наташа. – Тюфяк этот… Да нет! Ну я ж тебе говорила, есть у нас один партнер, из самых-самых… ну ты помнишь?

– Вроде бы. А начальник-то?

– Марусь, – принялась объяснять Наташа скучным голосом, – ну, я долго с ним билась, толку же никакого. Эгоист отпетый и маменькин сынок, хочет, чтоб только самому было хорошо, а как мне – плевать ему. Да я о нем сейчас и думать не могу, – легкомысленно смеясь, отмахнулась она.

– А тот, другой – он-то заботливый?

– Ой, – счастливо вздохнула подружка, – боюсь, еще хуже. Но, ты понимаешь, этому просто невозможно противиться! Он мой бог, понимаешь? Он с ума меня сводит… Ой, у нас с ним почти всё происходит в машине, все свидания, все дела!

– М-м… Не слишком шикарно, – усомнилась Маруся.

– Так ему же часа лишнего выкроить неоткуда! Это такой человек! Он такими делами ворочает! В общем – не знаю… Что будет? Не знаю… – бормотала Наташа, светясь несомненным и совершенно бездумным счастьем.

– Он не женат?

– Как же! Женат, естественно…

И она опять надолго пропала. А потом позвонила как-то ближе к ночи.

– Мишка дома? – спросила тускло.

– Да.

– Тогда давай ты ко мне.

Она еще похудела, стала совсем прозрачной, смотрела печальными, больными глазами.

– Захворала? – обеспокоилась Маруся. – Ты какая-то бледненькая, Натусь, бескровная… Что обмываем-то?

– А поминки у нас, Мась. Аборт я сделала, – бесцветно уронила подружка. И потекла слезами.

Соседки молча выпили. Марусе не пилось, а Натка здорово хватила. «Не берет, – жаловалась, – ни в одном глазу». Наконец стала рассказывать.

Как узнала про беременность – сердце забилось: рожу, решила, что бы там ни было. А может, еще и он обрадуется… Ну, позвонила своему «богу», свиделись, как всегда, в машине. Слушал он недолго, перебил на попытке эмоционального описания чувств, пережитых в женской консультации.

– Так, девочка, – оборвал сбивчивый от волнения рассказ, – тебе сколько лет? Ведь не шестнадцать, нет? Ну и слава богу! Обо мне ты тоже все знаешь, да? У меня что, по-твоему, других проблем нет? Ты меня еще грузить будешь?

– Да я не собираюсь тебя так уж грузить, – постаралась исправить положение Наташа. – И ничего особенного не прошу, только маленькую помощь, хотя бы на первое время. Но это будет мой ребенок, только мой…

– Помощь в чем? Знаешь, давай определимся сразу: меня это все не касается, это ваши женские дела!

– Но тебе не придется ничего менять, просто помочь, совсем немного…

– Наталья! Еще раз повторяю: меня все это не касается! Допустим, ты хочешь рожать, кормить, растить… и что там еще – твое дело. Главное, я ничего не хочу знать! Лично я ребенка не планировал. Поймешь ты наконец, что непорядочно решать свои проблемы за чужой счет?

– Я и не решаю! – горячо возразила Наташа. – То есть я… Ну ты тоже пойми: мне пора родить… возраст. А без средств – как я смогу? Придется ведь не работать какое-то время. Мне же только нужно…

Он опять перебил ее:

– Твои проблемы. Как сможет без средств! Залетала – не думала о средствах? А теперь начинается: сначала помощь на первое время, потом на второе, а потом – в суд на отцовство. Отлично знаю эти штучки!

Наташа молчала, сдерживая судорогу вздоха. Где-то за ребрами обжигал, неровно пульсируя, большой черный клубок безысходности и тоски.

– Ты меня хорошо поняла? – очень внятно повторил Наташин кумир. – Запомни: я в твои дела не лезу, делай что хочешь. Но и ты в мои не суйся. И чтобы обо всем этом я больше не слышал, меня оно не ка-са-ет-ся! Тебе ясно?..

– Наташк, но почему сразу аборт, – не выдержав, крикнула Маруся. – Ну и пошел бы он на хрен, эта скотина партнер! Зато родителям радость, они б малыша на даче нянчили, ты бы на работу вышла через полгодика. А там – ну что вперед загадывать…

– А что назад загадывать! – зло выхрипнула пьяная Наташка.

– Да, да… права, конечно… Дура я, что говорю все это… просто досадно… был шанс…

Наташка смотрела на Марусю почти с ненавистью. Ей уже противно было разговаривать с подружкой, оказавшейся такой одномерной тупицей, которая ничего не поняла, не посочувствовала, а только добила глупыми сожалениями. Но и носить в себе свое беспросветное горе, ни на кого его не выплескивая, не могла она больше, а рядом была только Маруська, и водка кончалась.

– Слушай дальше, – процедила холодно. – Через неделю приезжает с дачи моя маман. Наготовила, как на свадьбу, жрачки всякой – я не ем, противно даже от запахов этих. Она завелась в своей манере, мол, капризная, и ног от истощения таскать не смогу, и здоровье испорчу… Ну, еще материнский труд не ценю и бла-бла-бла… Затянула про поганый характер, что замуж не берут, а они с отцом так внуков и не дождутся. Я тут ей говорю: а не родить ли мне, мамуля, этих вот вам внуков без всякого там мужа, раз уж такая охота понянчить? Нет, говорит, спасибо, дорогая, таких внучков не надо, чтобы все соседи глаза кололи, что дочка – шлюха подзаборная. И на другой день укатила опять на дачу.

– Но она ж всегда хотела! Сколько раз тебя при мне корила…

– Понимаешь, моя мама – женщина очень противоречивая, она сама не знает, чего хочет, но я у нее просто вечно виноватая – и все… Ладно, слушай дальше. Уехала она. А еще через два дня у меня кровотечение жуткое. Пошла к своей врачихе – та говорит: угроза выкидыша, на сохранение немедленно, а то не доносишь. Или на чистку. Спрашиваю: долго сохраняться? (Ты ж понимаешь, у нас на фирме больных не любят, особо не поваляешься.) Она объясняет, что точно никто знать не может, но по опыту при таком хреновом положении не меньше месяца с задранными ногами, и это в лучшем случае. А то и всю беременность в больнице провести! Но и тогда гарантий, что выношу, никаких. Я мозгами-то пораскинула – ну всё, ведь просто всё на свете против этого ребенка, никому-то он не нужен, и даже природа его не хочет! Короче, поревела там же, в приемном, – и на чистку легла. Нет, так что ты думаешь? В выходные прилетает с дачи маман, жизнерадостная такая, и как ни в чем не бывало щебечет: посмотри, Натуля, что я нашему бутузу купила! Достает, значит, мисочку эмалированную и кружечку с рисуночками – медвежонок там, что ли, какой-то, или зайчик… Ну, я ей говорю: капец, говорю, мутер, нашему бутузу, пролетели мы с ним как фанерка над Парижем. Вам бы пораньше, говорю, с вашими медведями выступить… Так что… Такие вот дела, Марусь… Выпьем давай, а то я выть начну.

Маруся все пыталась нащупать слова утешения, но ее сносило на сожаления о непоправимом:

– Нет, Нат, ну почему ж ты не легла на сохранение!

– Да!! А кто бы меня содержал, пока я лежала бы да рожала?! – пьяно кричала Наташка, вскидывая мокрое, красное лицо. – Мама с папой?! На пенсию свою, да? Это нищета! Ты не понимаешь? Я ж говорю, не понять тебе! Если бы еще не угроза! А то всё против меня! Ведь я могла так проваляться месяца три, потерять работу – и остаться в результате ни с чем: и без работы, и без ребенка! Мне ж сказали: гарантий никаких! Ну, если бы мама уговорила… Или он хоть чуточку обрадовался, а так…

– А почему ты толком не объяснила маме про беременность?!

– Да сказала я… Ну, намекнула. Все она поняла, не сомневайся. Просто у нее тогда настроение было ругательное. А маман таких случаев не пропускает: сразу спешит моим воспитанием заняться… Ты не представляешь, как это страшно – быть совсем одной!

– Это я как раз представляю.

– Да не представляешь ты! У тебя Колечка от мужа родился – желанный, жданный!.. А тут одна-одинешенька, перед стеной проблем! Кругом виноватая, без средств, без сил… Да я жить не хотела!..

– А мне почему не позвонила? – рявкнула Маруся, тоже смахивая слезы.

– А! – зло отмахнулась Наташа. – У тебя свое – у меня свое…

Маруся с трудом уговорила отчаявшуюся пьяную подругу покинуть кухню и лечь спать. Наташа скулила, отбиваясь. Потом, рыдая, обнимала Марусю. Потом всхлипывала и тряслась с закрытыми глазами, пока Маруся кутала ее в три одеяла…

Вечером другого дня, наспех приготовив еду, Маруся кинулась звонить Наташе, чтобы позвать на ужин. Наташка отвечала хмуро и скупо.

– Не хочу я, – бубнила она. – Что ты, как моя маман, пристаешь… Оставьте уже меня все в покое. Дайте хоть сдохнуть, что ли, без вашего участия.

– Наташ, я сейчас приду! – крикнула Маруся и, бросив трубку, рванула к подруге, захватив запасные ключи от ее квартиры, хранившиеся у нее на всякий случай.

Растрепанная Наташка угрюмо бродила по дому в старой пижаме.

– Как ты меня пугаешь! – бросилась к ней Маруся. – У тебя что-то болит?

– Я вся болю, – недружелюбно отозвалась та. – Ну чего приперлась? Помощь не нужна. И вообще я спать ложусь.

– Рано спать-то, – напомнила подруга. – Почему сказала, что сдохнешь?

– Да не сдохну я, не сдохну! – поморщилась Наташа. – Иди уже к семье, дай мне отдохнуть спокойно.

– Ну, Натусь, – села рядом Маруся, – я же волнуюсь.

– Есть у тебя за кого волноваться. И мне не до тебя. Правда, иди домой. Не хочу я никого. И свет погаси. Ложиться буду.

– Ты правда спать?

– Правда. Да не бойся, если уж тогда руки на себя не наложила, сейчас точно не сделаю.

Маруся ушла. А Наташа, лежа в темноте без сна, пыталась представить себя мертвой, в гробу. Ее немного огорчали рыдающие родственники, которых она воображала вокруг. Они портили всю картину избавления от проблем и мучений, рисовавшуюся в мечтах о смерти. Плачущая мама была положительно невыносима. «Да никогда я этого не сделаю, – мрачно убеждалась Наташа. – Ясно же. Уж если тогда не стала…» Потихоньку она заснула. Она привыкла теперь засыпать под такие мысли. Спала без снов. А проснувшись, почти сразу вспоминала, как током ударенная, что все плохо. И что жить совсем не хочется. И до чего же противно встречать очередной бесконечный черный день – и делать вид, что все нормально. А все было ненормально. Холодно, пусто, одиноко и безнадежно. И все потому, что не получилась она у родителей, вышла вот такой уродиной и дурой, которая никому не нужна, которую никто не любит и, разумеется, не полюбит никогда, потому что не за что…

Депрессия Наташки тянулась уже которую неделю и казалась безнадежной, пока не сбылась ее великая мечта.

Еще маясь собственной никчемностью, Наташа поняла, что у нее есть одно могучее желание. Впрочем, оно было и раньше, но никогда не вырывалось так властно на первый план и не становилось такой навязчивой идеей. Наташе страстно захотелось иметь шубу! И не просто шубу – а брендовую, норковую и до пят. Эта запредельно дорогая для нее вещь сулила совершенно новую жизнь. Только такая шуба могла компенсировать ее чудовищные недостатки, из-за которых всё складывалось настолько по-дурацки. Теперь в беспросветной черноте постылой жизни замаячила светлая крапина – где-то существующая шуба ее мечты. Образ долгополой норочки появился именно сейчас, когда она дошла до края тоски. И Наташа начала копить деньги. Во многом себе отказывая, собирая рубль к рублю и постоянно бродя по меховым салонам. На работе ей выдали небольшой кредит – все позитивное, что в ней осталось, сосредоточилось на мечте.

Наконец, в один из субботних дней, ей позвонила возбужденная Маруся, которая прокричала в телефонную трубку:

– Натка, бросай все и приезжай «на горку»! Помнишь этот магазин, где мы с тобой…

– Помню, – перебила Наташа.

– Ну, короче, здесь есть то, что нам нужно, маленького размера! Итальянская! И главное – по очень пристойной цене.

– А сколько? – замирая, откликнулась Наташа.

– Бери все! Я еще добавлю…

Они бодро шагали домой с вытаращенными от распиравшей их радости глазами, размахивая пакетом с вожделенной шубой, бурно обсуждали покупку. Это было просто чудо! Шуба сидела так, будто Наташа родилась в ней. Она никогда в жизни не видела подобной красоты. Светлый, нежный, струящийся мех – в нем Наташа выглядела волшебно. Лицо казалось особенно юным и романтичным, глаза сияли. Она счастливо плюхнулась на диван рядом с любующейся ею Марусей и сказала:

– Мась, ну познакомь уже меня с кем-нибудь…

Наступил Новый год. Светлая крапина мечты в некогда беспросветной Наташиной жизни, превратившись в роскошную обнову, вытеснила депрессию и вернула надежду и деятельностный энтузиазм. Правда, пока про ее «новую» жизнь, вроде бы обещанную чудо-шубой, больше сказать было нечего. Как бы то ни было, норочку свою Наташа обожала. Даже на празднование к Марусе поднялась в ней, хотя подруг разделяли всего несколько этажей. Зашла в квартиру и пробежалась по комнатам, не раздеваясь. Никого не встретив, она зашла к Марусе, на кухню.

– А что, гостей нет? – спросила разочарованно.

– Будут, – пообещала хозяйка. – Давай помогай мне, а то зашиваюсь.

– А Коля где?

– Мишка к бабушке повез.

– А… Так будут гости? – не успокаивалась Наташа.

– Будут тебе гости мужского пола, не волнуйся. Я ж обещала.

– Ага… Тогда я потом еще к себе спущусь… Забыла кое-что…

Наташа собиралась вновь триумфально пробежаться в шубе по Марусиной квартире, когда все соберутся и будет кому ее демонстрировать. Наконец раздевшись, она поцеловала любимую шубку, утопив лицо в нежнейшем меху, и, радостно напевая, принялась помогать на кухне.

Гости повалили как-то сразу, толпой. Это были однокурсники Мишки, все врачи, две девчонки и шестеро парней. Наташа ликовала. Огорчало одно: момент был упущен – продефилировать в норке уже не удастся.

Маруся сто лет знала всю компанию, а для Наташки это был настоящий клондайк. Она надела новое струящееся вечернее платье, которое ей очень нравилось. Маруся, правда, считала, что платье подчеркивает Наткину худобу, но Наташа, в свою очередь, думала, что у Маруськи просто пунктик такой, с тех пор как та набрала несколько килограмм лишнего веса. В общем, сегодня был явно Наташин день. И она смотрела в будущее с надеждой и радостным сердечным замиранием.

Среди прибывших мужчин двое были настоящие обаяшки. Правда, первый оказался мужем одной из девушек, тоже однокурсницы, пришедшей вместе с ним. А второй еще в пору студенчества, и даже еще до Мишкиного жениховства, был Марусиным поклонником. Тогда они все тусовались в одном туристическом клубе – и сейчас этот давнишний претендент на Марусину любовь активно принялся ухаживать за своей бывшей пассией. Так что Наташа, вздохнув, отступилась и обратила внимание на прочих гостей.

Вообще-то и оставшиеся четверо парней казались ей в целом очень даже ничего. Однако постепенно выяснилось, что один работал гинекологом, еще один – маммологом. Это почему-то сразу отвратило от них Наташу, и, в общем, выбирать приходилось уже из двоих. Их специальности – окулист и эндокринолог – ничем ее не смущали.

Эндокринолог Володя сразу понравился больше окулиста. К тому же он гадал всем желающим по руке, что было необычно и выглядело интригующе, добавляя доктору очков. Но, присматриваясь к нему, Наташа с недоумением отметила, что еще до начала общего застолья Володя опрокинул в себя фужер водки – за здоровье хозяйки. И потом, пренебрегая шампанским и другими «пустяками», даже не дожидаясь тостов, увлеченно глотал водку, причем по-прежнему презирал рюмки как неподобающую тару.

– Ну что, – подскочила к Наташе Маруська, в очередной раз сбегав на кухню за сменой блюд. – Выбрала кого?

– Кажется да, – неуверенно кивнула подружка. – Мне Володя нравится.

– Слушай, – замялась Маруся, – я тебя не предупредила, думала, сама заметишь…

– Что? – испугалась подружка. – Женат?

– Да какое, – отмахнулась Маруся. – Развелся давно. В том-то и дело! Володька же из них самый пьющий, из-за этого и жена ушла. Он еще в институте такой был. Алкоголик, в общем. Или что-то около.

– Не может быть, – прошептала огорченная Наташа. – А погадать-то он сможет?

– Сможет, – пообещала Маруся. – Давай только быстрее.

Но когда они подбежали к гадателю, было поздно. Тот лишь посмотрел на них мутно и, произнеся: «Девчонки, люблю…», – упал головой на стол, отключившись. Так что у Наташи теперь остался только один кандидат.

Между тем кремлевские часы добили последние удары. Под бой курантов старый год отвалил в небытие. Зазвенели бокалы, и все кинулись целоваться. И поздравлять друг друга, и обниматься, и надеяться на лучшее. А лица были такие счастливые, словно все задуманное уже сбылось. Такие иррационально счастливые лица Маруся замечала у людей только в Новый год.

И уж конечно, новогодними иллюзиями, как никто, была полна самая наивная гостья в доме Маруси и Миши – непоправимо доверчивая Наташа. Преданными глазами она смотрела на последнего из прибывших на праздник «женихов» – Алешу. Наблюдая эту парочку из другого угла комнаты, Маруся видела, как уютно они шепчутся в уголке дивана, – и удивлялась. Алешка вообще-то считался неловким валенком, ботаником и занудой. Он до сих пор не был женат, никто никогда не видел его вдвоем с девушкой – и в принципе, она давно уже готова была озаботиться его одиноким положением. Но свести их с Наташкой специально не приходило Марусе в голову – очень уж безнадежным недотепой и маменькиным сынком слыл Алексей в компании, чтобы она могла рекомендовать его лучшей подруге. И вот сейчас этот нескладный увалень интимно что-то нашептывал Наташе, а та, распахнув глаза, кивала, приоткрыв в изумлении рот. «Ишь ты», – подивилась и порадовалась Маруся. Проходя мимо них, она с любопытством прислушалась, замешкавшись возле буфета… И с разочарованием обнаружила, что Наташка благоговейно внемлет всего лишь рассказу о каких-то глазных болезнях.

– В принципе, дальтонизм встречается не так уж редко, – с профессиональным бесстрастием просветительствовал ее собеседник. – Вообще, цветовыми аномалиями страдает примерно пять процентов человечества. И на каждый миллион приходится двадцать пять субъектов, совсем не различающих цветов. Ни-ка-ких. Полное выпадение функций цветовых рецепторов всех типов.

– Ну надо же! – Наташа с преувеличенным вниманием качала головой, и все говорило о ее горячей готовности влипнуть в очередной раз.

«Ладно, чего уж там, – подумала Маруся, – и то хорошо для нашего бирюка, что так долго развлекает девушку…»

Тем временем Марусин поклонник, пользуясь увлеченностью Мишки ученым спором с друзьями-коллегами, потянул Марусю в кухню, где они, поддавшись все тем же новогодним иллюзиям, принялись ностальгически целоваться. Так что Маруся упустила какой-то этап развития событий в отношениях Натки и Алеши. А когда вернулась в гостиную, обнаружила, что Алексей, явившийся на праздник прямо с двенадцатичасового дежурства, мирно спал, прижавшись щекой к спинке дивана, тихо улыбаясь во сне. А Наташа, сидя за столом, болтала с педиатром Настей, время от времени стреляя глазами в спорящих мужчин и прислушиваясь к их разговорам.

– Парни, хорош полемизировать! – закричала Маруся на всю комнату. – О девушках забыли!

Это, конечно, не могло пробудить алкоголика Володю, но бодрствующих спорщиков встряхнуло и заставило вернуться к застолью. От того же Марусиного вскрика проснулся окулист Алеша и улыбнулся Наташе через стол кривой, но явно лично ей предназначенной улыбкой. Да и новая порция шампанского, только что выпитого махом, подействовала – так что Наташа почувствовала себя счастливой. И даже закричала «ура!»…

– Ну как тебе Алексей? – Маруся прямо приступила к делу, позвонив подруге на другой день.

– Ну… так… ничего, – неуверенно отозвалась Наташа.

– А чем у вас кончилось?

– Ничем.

– Он что – ничего не предложил? Никуда не пригласил?

– Нет.

– Знаешь, меня это вообще-то не удивляет. Он у нас всегда был не по женской части. Но ты ему понравилась, это точно. Уж поверь мне. Обычно он с девушками рта не раскрывает. А тебе вон целую лекцию прочел. Так что давай действовать.

– Давай, – вяло согласилась Наташа.

– А что? Интеллигентный холостяк, тридцати еще даже нет. Врач. Живет с мамой в двушке. Тоже, я думаю, давно уже замуж хочет.

– Жениться, – поправила Наташа.

– Даже не знаю, что в его случае точнее. Он у нас совсем как красная девица. Инициативы вон малейшей не проявил. Ладно. Я ему позвоню, наведу на мысль, чтобы пригласил тебя куда-нибудь.

– Ну попробуй.

– Так. Ты куда хочешь?

– Ну, не знаю. Может, в театр?

– В театре придется три часа сидеть молча и смотреть на сцену. А вам толком познакомиться нужно. Лучше в ресторан, может быть?

– Ой, нет, в ресторан с ним я как-то пока стесняюсь… Может, в галерею? Там тихонько поговорить можно.

– Идет. Пойдете в Третьяковку.

Через десять минут она опять позвонила.

– Все готово, – отрапортовала. – Лешка в наших руках. Ты ему понравилась. Сегодня он тебе позвонит и пригласит на свидание…

И по дороге в Третьяковку, и в самом музее Алеша приступообразно заходился долгими рассказами, наводившими на Наташу тяжелую дремоту. Это был удивительный человек: казалось бы, по уши напичканный самыми разнообразными сведениями, словно энциклопедия, он почему-то совершенно невольно заставлял девушек изнывать от скуки. Трудно было понять, в чем тут дело. Что она ему действительно нравится, Наташа почувствовала сразу, что и сам он хочет понравиться, было очевидно, но время свидания с Алешей тянулось как резиновый клей, превращаясь в тоскливое ощущение бесконечности каждой минуты.

– Жаль, что сейчас не лето, – сказал он, провожая ее домой. После этого в речи его возникла долгая пауза. Он вообще так говорил: торопливый, сбивчивый поток – потом внезапно тишина. И опять лавина слов, за которой воцарялась угрюмая пауза. Наташа не перебивала, только слабо улыбалась из вежливости. Алеша в очередной раз отмолчался и, сверху вниз заглядывая ей в глаза, продолжил свою мысль: – А то бы на речном трамвайчике покатались. Кстати, речной трамвай появился в Москве в тысяча девятьсот двадцать третьем году…

Домой она явилась совершенно изнуренная и сразу побежала к Марусе.

– Слушай, – сказала, – он такой умный…

– Ага, – удовлетворенно кивнула подруга, – значит, понравился?

– Нет, – помотала головой Наташа.

– А что не так?

– Он… я не знаю… Он как попугай, все время говорит… Мне с ним скучно… Не знаю почему…

Она вернулась к себе, и тут же зазвонил телефон.

– Алло, – сказал Леша в трубке, – Наташа? Извини, что сразу звоню… Я хотел сказать – мама приглашает тебя завтра к нам на обед. Только не забудь купить цветы для мамы…

«Мог бы и сам подарить. И мне, кстати, тоже, пентюх», – зло подумала Наташа и вслух произнесла:

– Завтра не смогу. Я уже договорилась.

– Как это? – опешил Алеша. – А что ж я маме скажу?

– Что я завтра не могу.

– Ну хорошо. А когда ты можешь?

– Скажи маме, что я тебе не понравилась.

– Я уже сказал, что понравилась.

– Скажи, что пошутил, – почти рявкнула Наташа, борясь с подступающими слезами, и отключила связь.

До весны у нее прокрутился еще один полноценный, но ураганный роман. Они познакомились в метро, он был весельчаком и красавчиком, моложе на три года. Наташа ехала на каток – и он увязался за ней. Несмотря на почти повсюду сопровождавшую ее робость, каталась на коньках и плавала она очень смело и хорошо. Так что в тот день Виталику смогла показаться во всей красе. Сначала они вместе покатались, не переставая смеяться, потом пошли в кафе и там тоже хохотали до слез. И нельзя было даже сказать, что у Виталика были какие-то особо смешные шутки. Но просто весь его настрой был такой – легкомысленный и смешливый, и при этом ужасно заразительный. И еще он все время повторял, что они с Наташкой буквально во всем на одной волне. Прям во всем во всем!

После кафе гуляли по улицам и целовались. Виталик грел руки под ее курткой, гладя грудь, не переставал смеяться и тоже распахивал свою куртку, чтобы Наташа погрелась. Она обнимала его, сцепляя руки у него за спиной, и прижималась крепко. Потом он пригласил ее к себе. И она испугалась. Ей показалось, что это как-то уж слишком быстро, она замотала головой и предложила встретиться завтра. Но он тоже страшно испугался и перестал хохотать, а схватился за сердце, сказал, что ему плохо и чтобы она отвела его вон на ту скамейку под фонарем и посмотрела, не побелело ли лицо. Потому что, если побелело, значит, опять сердечный приступ. Она обомлела и, усадив Виталика на скамейку, вглядывалась в его лицо со скорбно закрытыми глазами и замечала несомненное побледнение. Виталик открыл глаза и сказал, что это результат сердечного приступа, что он сразу в нее влюбился, но раз она его не полюбила, то он лучше наложит на себя руки. Или даже не станет этого делать – все равно с таким сердцем и с безответной любовью долго ему не протянуть и он без нее умрет, обязательно и точно умрет. На что Наташа уже так испугалась, что на все, что он хочет, согласилась, и они поехали к нему домой и провели бурную ночь. А утром отправились опять на каток. А потом ей пришлось ехать к себе, потому что было воскресенье и завтра нужно было на работу. Но договорились, что теперь он приедет вечером к ней…

И так протянулись в любовном и веселом чаду три недели, причем все дни были похожи друг на друга. Они хохотали, трахались, пили пиво, резались в компьютерные игры, дрались подушками, катались на коньках. Наташка едва успевала ходить на работу, и то брала отгул за отгулом. Она так устала от этого непривычного режима, от недосыпа, от многолитрового пивного марафона, что почти не огорчилась, когда Виталик сказал, что их роман окончен. Она все же спросила, что так вдруг. И он объяснил, что вообще-то сейчас учится пикапу и, если бы тренер узнал, сколько времени он потратил на одну девчонку, он бы поднял его на смех. Что пикаперу вообще довольно одной встречи с одной девушкой. Но так как Наташка ему понравилась, он не смог ее сразу оставить и давно уже грубо нарушает все святейшие заповеди пикаперской науки.

Наташка отоспалась и автоматически погрузилась в новую микродепрессию. Это было все то же уныние и отсутствие желаний, только, как говорится, труба пониже и дым пожиже, да и прошло само собой и довольно быстро, оставив по себе сниженное настроение да тяжелую лень. И только с пробуждением природы, с первыми шагами настоящей отчетливой весны, Наташке снова захотелось, чтобы кто-то был рядом. Снова захотелось любви.

Она стояла перед распахнутыми дверцами гардероба и, застыв, созерцала его содержимое. Волновалась и никак не могла сосредоточиться на выборе. А выбор наряда сегодня был особенно ответственным: ей предстояло свидание «вслепую»! Тетя Катя устроила Наташе знакомство с племянником своей приятельницы. Женщины вместе работали, тетя Катя как-то разговорилась о Наташе, чудесная, дескать, девочка, хозяйственная, уютная, симпатичная – а все одна да одна. И та, вторая тетушка, всполошилась, все, мол, то же самое с ее племянником – и солидный, и серьезный, и разумный, а тоже никак вот не найдет себе хорошую девушку. Тетушки подхватились – ой да ой, так что ж мы сидим, давай сосватаем…

Наташа, в общем-то, благодарна была тете Кате, но и боязно было знакомиться таким непривычным образом. Этот Андрей ей позвонил вчера, сказал, что он от тети Оли, что тетя Катя должна была ее предупредить. Она подтвердила, да, мол, говорила, сказала, что не против встретиться и познакомиться. Потом в разговоре вышла заминка. Наташа так поняла, что и ее собеседник, наверное, подумал о том же: а вдруг это совсем не то, а вдруг эта встреча – только потеря времени… Ей хотелось спросить: а ты какой? И он, должно быть, думал о том, какая она. Наконец Андрей сказал:

– Тетка говорила, ты симпатичная…

– Моя тоже говорила, ты симпатичный…

– Я-то нормальный… – согласился Андрей.

– Ну и я нормальная, – успокоила Наташа.

– Мне вообще-то брюнетки нравятся, – признался Андрей. – Такие… яркие…

– Я скорее блондинка. Светло-русая. Зеленые глаза, пухлые губы.

– Губы – это хорошо, – одобрил «жених». – Мне вообще такие видные девчонки нравятся, – добавил он подробностей.

Наташа не считала себя «невидной» и потому дала понять, что и с этим у нее все нормально.

– Ну а ты-то какой? – тоже осмелела она, раз он получил уже о ней так много информации. – Мне нравятся… такие, ну… не мелкие…

– Да никто вроде не жаловался, – усмехнулся Андрей.

Потом они договорились о встрече назавтра. Определили место и время. Для простоты опознания друг друга она обещала прийти в белом плаще, он – в черном пальто и полосатом шарфе.

И теперь Наташа застыла у шкафа, пытаясь выбрать наряд, в котором бы выглядела особенно выигрышно. Заставила себя сосредоточиться на задаче, попробовав сделать выбор методом исключения. Метод принес результаты – она отбирала уже из трех вариантов, когда позвонила Маруся.

– Не могу, не могу, – возбужденно объявила Наташа. – У меня сегодня свидание!

– Да ну? – обрадовалась подруга. – С кем?

– Потом расскажу. Нас познакомили… Ну потом, в общем, все потом.

– Хорошо. Давай там только поосторожнее, – напутствовала Маруся. – И смотри в постель сразу не прыгай. Кому-то это, может, не повредит, а тебе ни к чему.

– А кому не повредит? – залюбопытствовала Наташа, не обидевшись.

– Ладно, не отвлекайся. У тебя сегодня свидание, – напомнила подруга. – Потом поговорим.

– Угу, угу, – закивала Наташа. – Завтра позвоню и все-все расскажу.

На выходе из метро, где условлена была встреча с незнакомцем, Наташа уже довольно долго всматривалась в прохожих. Но все проходили мимо. Наконец ей пришлось признаться себе, что никуда не уходит и продолжает топтаться неподалеку только один неприятного вида невысокий толстый парень с быковатыми повадками и сонным круглым лицом, которого она автоматически окрестила «кабаном». И на нем – увы – несомненно было надето черное короткое пальто, на котором красовался завязанный мягкой петлей полосатый шарф. Видно было, что толстяк пытается выглядеть плейбоем. Но в результате лук у него был, скорее, приблатненный. Он тоже косил на нее, но, похоже, тоже рассчитывал на что-то другое. Наконец «кабан» развернулся к ней и вразвалочку пошел на сближение.

– Ты Наташа? – уточнил он, бесцеремонно осматривая ее с головы до ног.

– Да… А ты Андрей? – не в силах скрыть разочарования, на всякий случай спросила она. Хотя и так уже все было ясно.

– Ну я тетю Олю убью, – пробормотал себе под нос толстяк. – Дык… это, – брезгливо обратился он к Наташе, – а че худая такая?

Наташа оскорбилась. Как ни была она полна сомнений на свой счет, а не ожидала, что получит настолько низкую оценку от подобного ничтожного, на ее взгляд, субъекта.

– А ты чего такой маленький и толстый? – не удержалась она.

– Х-ха, – ядовито усмехнулся парень. – Ты еще чем-то недовольна? – Видно было, что он уязвлен, возмущен и разочарован.

– Да всем буквально! – взъярилась Наташа. И вспомнила некстати, как Маруся заклинала ее не прыгать в постель к новому знакомому прямо на первом свидании. «Да с этим – только по приговору суда, – с отвращением подумала. – И то только, если таким образом можно будет избежать смертного приговора». Эта мысль показалась Наташе достаточной местью, и она уже спокойнее сказала: – Ну, в общем, ты тоже не мой вариант.

– Та же фигня, – презрительно выдавил парень, с брезгливостью снова ее осматривая. – Я ж тебе сказал, что мне видные девчонки нравятся, яркие, с формами… – упрекнул он досадливо.

– Да я тоже говорила, что предпочитаю крупных… – не осталась в долгу Наташа.

– Я что, по-твоему, – мелкий? Во мне весу восемьдесят пять…

– Честно говоря, не имела в виду вес.

Он свирепо зыркнул на нее, но промолчал.

– Так что будем делать? – спросила она.

– Ну, можем сходить куда-нибудь, – лениво высказался он.

– Спасибо, что предлагаешь, – оценила она. – У меня другое предложение: я ведь тебе не понравилась? Ты тоже – не мой человек… Может, не будем время терять?

– Как хочешь, – процедил он, развернулся и пошел восвояси.

– Ну?! – рявкнула Маруся, когда уже тем же вечером услышала в трубке Наташин голос.

– Все просто ужасно, – уныло сообщила подруга.

– Что еще случилось? – испугалась Маруся. – Что он тебе сделал?

– Ничего… Просто я уродина и дура.

– Здрасте приехали. Давай рассказывай.

– Тебя не удивляет, что я уже сегодня звоню?

– Не тяни, рассказывай.

– Просто наше свидание длилось всего минут пятнадцать, – с горьким сарказмом сообщила подружка.

– Почему?

– Я ему совсем не понравилась.

– Да? А он тебе? – осторожно спросила Маруся.

– Да ужас. В том-то и дело. Это хуже всего. Он такой урод – а на меня смотрел как на… как на… – Наташа силилась и не могла подобрать слова, которое вполне отражало бы степень брезгливости, померещившуюся ей во взгляде этого противного Андрея.

Маруся бросила трубку и бегом спустилась к подруге.

– Слушай, – кинулась она утешать с ходу, не понимая, впрочем, в чем проблема. – Ну и наплюй! Наплюй – и все.

– Наплюй… Просто когда даже такой… и тот смотрит на тебя как на… Значит, я вообще… Значит, я еще хуже, чем сама о себе думаю. А я и так о себе думаю совсем плохо. – Наташа заплакала очень горько. И Марусе стало ее ужасно жалко.

– Глупенькая ты моя! – сказала она, прижимая подружку к себе. – Да ты просто прелесть. А этот, судя по твоему описанию, такое мурло, что тебе оно и с доплатой не сдалось!

– Мне – да! – прорыдала Наташа. – Но и я ему, получается, тоже даром не нужна. Даже такому не нужна, понимаешь? Я хуже всех…

Маруся гладила ее по волосам и шептала опровержения. А сама думала, что, может, в Наташке и правда что-то не так. Все-таки капля точит камень не силой, но частым падением. А Наташка уже столько лет точила капля за каплей камень Марусиной веры в нее. Слова утешения и поддержки у Маруси были на исходе…

– А кому все-таки с первого свидания можно соглашаться на секс? – вспомнила вдруг Наташа.

– Ну вот уже из вопроса понятно, что не тебе! «Соглашаться»! – воскликнула Маруся. – Это годится для тех девушек, которые в себе уверены. Кто этим занимается для собственного удовольствия, а не «соглашаются», чтобы угодить мужчине. Да мужчины такие «подарки» и не ценят. Хотя охотно пользуются.

– Понятно, – грустно кивнула Наташа. – С Виталиком у нас прямо в день знакомства вышло. Началось на катке, а закончилось в постели. И всего на три недели хватило. Так он говорил, что для него и это-то слишком долго.

– Ой, твой Виталик! – возмущенно отвернулась Маруся. – Видела я этого клоуна. Как ты вообще с таким могла, а тем более – в первый день, совершенно не зная человека?

– Да нормальный он парень! Веселый, – улыбнулась Наташа. – Слушай, а ты бы как поступила, если бы тебе человек сказал, что он без тебя умрет, а? Вот как бы ты…

Она не успела договорить – Маруська откинулась на диванную подушку и захохотала ей в лицо как сумасшедшая.

– Ой, не могу, – твердила она.

– А что ты заходишься-то? – хмуро смотрела на нее Наташа.

– Ой, Наташка, ну ты ж так уморишь, – говорила Маруся, досмеиваясь. – Ну как можно верить такой белиберде?! Как?!

– То есть ты всегда видишь только циничный вариант развития событий, да? – перешла Наташа в наступление. – То есть никакого другого и быть не может, так?

– Да может. Но всему же есть границы. Ну верить, что парень умрет из-за отказа едва знакомой девушки…

– Да у него же сердечный приступ был! Настоящий! Он побледнел! – закричала Наташа.

– Слушай, сейчас я сама умру, потому что ты мне мозг выносишь! Наташ, – взмолилась Маруся, – ну подумай, может ли мужчина стремиться трахаться, если у него сердечный приступ?! Ну подумай своей головой, когда мы этим занимаемся, пульс вдвое увеличивается! То есть нагрузка на сердце – вдвое! Понимаешь? По-твоему, реально, что мужчина, у которого сердце прихватило, кинется в постель с женщиной?

Наташа угрюмо молчала.

– Он сказал, убьет себя, – наконец буркнула, отводя глаза.

– О господи! – вздохнула Маруся.

– Да! Сказал! И я поверила! – заорала Наташа. – А что я должна была думать? Вот он говорит: умру без тебя. И что? Не верить? Но почему? А вдруг правда умрет? Вдруг что-то с собой сделает? Нет, ну почему, почему я должна быть уверена, что это просто слова? Откуда взять такую уверенность? Да лучше что угодно, лучше выглядеть дурой, чем стать причиной смерти человека!

– Наташ, – испугалась ее одержимости Маруся, – ну ладно, ну, может, правда, может, каждому свое. Вот у тебя, допустим, судьба быть доверчивой. Ну и ладно. Ну что я тебя сужу… Сама не понимаю.

Наташа молчала, наклонив голову. Лицо у нее было совсем детским и несчастным.

– Я не знаю, – опять стала оправдываться Маруся, – просто хочу, чтобы ты была счастливой. Вот и пытаюсь настроить тебя… быть более… реалистичной…

– Марусь, но вот если я такая вот доверчивая, как тебе не нравится, и если это реалистично – почему другие не могут быть такими же? Не может же быть, что я такая одна-единственная.

Маруся подумала, что, в конце концов, у каждого своя правда. И что Наташина правда в общем-то довольна убедительна. По крайней мере, она могла сейчас посмотреть на все происходящее Наташкиными глазами.

– А давай выпьем, – как всегда в трудную минуту, предложила она. – За любовь и дружбу!

Подруги выпили вина и обнялись. Они любили друг друга и дружили много лет. Чему не мешало даже то, что Маруся имела замечательных мужа и сына. А у Наташи семьи не было, и ей катастрофически не везло в любви…

– Слушай, – вспомнила Маруся, – мне тут Лешка звонил. Помнишь – окулист? Спрашивал про тебя.

– Лешка? – удивилась Наташа. – Да что ты!

– Ну да. Видать, запала ты ему в душу. Да и жениться пора. Скоро тридцатник, как ни крути – а пора.

– Да… Я вот тоже – заневестилась.

– Нет, но ты не волнуйся, я ему сказала, что у тебя совсем нет времени и что ты вообще никаких отношений не хочешь. Ну чтоб его не обижать.

– Ну и зря, – шевельнула бровью Наташа. – Я вообще-то не против. – Она прямо посмотрела на Марусю.

– Ты серьезно?

– Знаешь, я тут подумала… Я всех своих мужчин перебирала, и так у меня получилось… Понимаешь, это мой вариант.

– Не поняла… – Маруся замотала головой и поправилась: – Не говорю, что это не так, просто не понимаю ход мысли. Поясни.

– Я когда думала обо всем, у меня вот что вышло: он единственный, кто не тянул меня сразу в постель. И не вешал мне на уши никакой лапши. И при этом действительно во мне заинтересован. Я не знаю, может, доля у меня такая, что мужчины мной только пользоваться хотят. А этот… Как брешь в приговоре, понимаешь? Вдруг появляется тот, кто не хочет пользоваться, а хочет… не знаю, чего-то другого. Это как недогляд судьбы – проскочил такой один-единственный. А я его отсекла. И зря, наверное. Вот пропущу – и все дальше так же и пойдет, как всегда было. Выходит, только с ним у меня может какой-то новый вариант получиться. Вот… Как-то так.

– Ну ты завернула! – искренне восхитилась Маруся. – А какой вариант? Да вдруг зануда и маменькин сынок – еще хуже?

– Ты меня так не настраивай. Это самое простое – смотреть по поверхности, – сказала Наташа. – С ним хоть детей рожать можно, он, по крайней мере, никуда не денется.

– Ну попробуй. По расчету, так сказать. По нестандартному. Все, типа, одинаковые, и только один, самый нелюбимый, предлагает что-то новенькое, самое неинтересное. – Она рассмеялась, чтобы подружка подумала, что это шутка.

– Попробовать надо, – пожала плечами Наташа.

Подруги опять обнялись и снова выпили.

 

Все с начала…

Папа всегда смотрел на меня любуясь. Говорил:

– Лапа моя – самая красивая, самая умная!

Он говорил:

– Лапа – лучшая девочка на свете.

И восклицал недоверчиво:

– И где же это, интересно знать, родился тот принц наследный, которому лапа в жены достанется?!

Подчиненные отца и курсанты, конечно, представить не могли своего сурового полковника таким сентиментальным. Я же не могла представить его другим.

Мама не разделяла папиных восторгов, она предпочитала мне моего брата. Но я-то выросла под папиным крылышком. И потому тоже очень сомневалась в реальности существования того счастливчика, которому со мной так неслыханно повезет.

В общем, когда он появился на институтском вечере, когда склонился ко мне в приглашении – то ничем и не поразил меня, кроме роста. Принц – не принц, но потанцевать-то ведь можно… В танце выяснилось, что родители у него дипломаты и сам он заканчивает наш институт и отбывает в трехмесячную командировку в Англию. Мы стали встречаться. Георгий был действительно влюблен, так что я по прошествии времени, уже не задумываясь, вполне ли он соответствует моим высоким достоинствам, тоже влюбилась в Геру, и все. Так и поженились.

Первое время муж настолько со мной носился, что я почти не замечала разницы между ним и папой. В предвкушении больших барышей от командировки Георгий радостно потирал руки:

– Вернусь, – говорил, – на половину квартирку обставим, а другую – лапе на шмотки.

Ничего не жалел. Да и я растворилась в семье. И поначалу была с ним счастлива.

К сожалению, Гера оказался не слишком прилежным отцом. Но ведь многие мужчины не проявляют особых чувств к младенцам! Зато муж много зарабатывал. И в конце-то концов, я же любила его! К тому же, как ни была опекаема, а с детства и сама привыкла работать как лошадь. Без того в наш институт было не поступить, никакой папа не помог бы, а я еще и музыкалку закончила. Так что одинокие хлопоты о маленьком Грише не могли меня, привычную к нагрузкам, сломать.

Самой большой проблемой тогда казалась свекровь – очень оригинальная женщина. На свадьбе, помню, увидев меня в белом атласе и с прической принцессы, ликующе воскликнула:

– Наша Светочка в этом наряде еще больше похожа на кролика, правда, сынуля?

– Мама! Ну какого кролика! – возмутился влюбленный Гера.

– Да как же! Смотри, зубы – о… – Свекровь моя как могла изобразила кроличью морду с торчащими зубами. – Вот какого, – рассмеялась весело своим фирменным икающим смехом. – И щечки как у…

– Мама! – рявкнул сын, и она, глупо улыбаясь, примолкла.

Вообще, ее суждения и поступки часто отдавали безуминкой. Не сказать еще, абсолютным умопомешательством.

Приезжая к нам в гости, свекровь в первую очередь кидалась инспектировать шкафы. Яростно двинув дверцей бельевого отделения, словно готовясь застать там врасплох прячущегося гостя, хищно набрасывалась на Герино белье, проверяла, правильно ли и ровно ли разложены стопки трусов, носков и маек. Потом распахивала другие дверцы, где ее интересовали костюмы и рубашки. Убедившись, что все не так, сокрушенно качала головой, охала, точно стряслась беда, и бурно делилась впечатлениями.

– В конце концов, – огрызалась я раздраженно, – это наш с Герой шкаф. И наше дело, как в нем и что должно лежать.

– Ошибаешься, деточка, – она злобно размахивала перед моим носом указательным пальцем. – Эту квартиру Герочке подарили мы с Валентином Георгиевичем, и тебе бы следовало быть благодарной! – Но тут же, приобняв меня, расплющивала лицо улыбочкой: – Делай, детка, все как надо, – внушала сладким голоском. – Больше ничего! Уж кажется, не трудно запомнить, что носочки не должны лежать на одной полке с маечками, да? Светочка-а, – умильно прижималась ко мне непредсказуемая женщина, – девочка моя, ну неужели мы с тобой станем ссориться из-за такой ерунды!..

Настроение моей свекрови менялось, как форма облаков в ветреный день. Но мое собственное она успевала испортить всегда.

Я быстро перестала с ней спорить. Во-первых, это бесполезно. А во-вторых – очень вредно. Потому что, если не споришь, она немного пошумит и скоро уедет. А если оплошаешь и втянешься в перепалку – ее визит может растянуться до вечера: в семейных схватках свекровь была неутомима и азартна. Именно поэтому, я думаю, ее муж, видный дипломат и у себя на службе, как говорили, ценнейший кадр, уважаемый начальством и подчиненными, в семье был только беззвучной тенью своей жены.

Когда родился Гриша, мой папа приезжал к нам чуть не каждый день. И если они с Гериной мамой пересекались, я внутренне ликовала. Папа умел воздействовать на нее таким образом, что она забывала о контроле над шкафами и о прочих своих воспитательно-репрессивных задачах, много смеялась, кокетничала и становилась даже обаятельной.

Мама к нам почти не ездила. Ко мне она была равнодушна и внуком не заинтересовалась. У нее был мой брат – как ей виделось, бесконечно нуждавшийся в ее заботливом присутствии и после своих двадцати, и после тридцати лет. Он долго не женился, что, в общем, понятно. И не пытался вывернуться из-под маминой опеки. Видимо, его все устраивало.

Я же по маме не скучала. У меня ведь имелся маленький Гриша, Гера и, наконец – мой любимый папа… Со временем я поняла, что невольно сравниваю Георгия с отцом – и, увы, не в пользу мужа. Папа безусловно оставался моим идеалом. Он всегда был самым умным, самым значительным, самым благородным мужчиной. А кроме того, с ним и себя я чувствовала самой талантливой, самой красивой – да просто самой-самой. Его любовь поддерживала и поднимала меня в собственных глазах.

Только когда мы прожили с Герой уже несколько лет и я вполне осознала, что не все мужчины такие, как мой отец (точнее, все мужчины – совсем не такие, как он!), стало ясно, что ожидания благодаря отцу у меня завышенные и удовлетворить их вряд ли кто-то сможет. Это открытие помогло мне принимать мужа таким, какой он есть. Ведь бессмысленно было пытаться поменять Геру на другого – все равно это не был бы мой папа!

Довольно скоро муж утратил ту заботливость, которой покорил меня в период ухаживания и в первый год брака. Он никогда не отказывал себе в походах с друзьями в баню, ездил с ночевкой на рыбалку, да и дома отчетливо предпочитал отдыхать у телевизора, а не помогать мне с ребенком и по хозяйству. В тесном семейном общении Гера явно не нуждался, иногда за весь вечер я не слышала от него более нескольких отрывочных слов. Ничем важным для себя со мной не делился, а важным для меня не интересовался. Вроде бы у нас оставался нечастый ночной секс. Но, во-первых, со временем муж почти перестал учитывать в нем мои потребности, а во-вторых, стремился все проделать по-быстрому и как-то уж очень функционально, что ли. Естественно, я переживала. Но он ведь был всего лишь Гера. Он не был мой папа! А потому и не приходилось ожидать от него многого.

Гришка рос непослушным. В детском саду считался разболтанным и своевольным. В школе сразу попал в «трудные». Учиться не хотел, а от плейстейшна, бывало, не оттащишь. Муж хмурился, но воспитательного усердия не проявлял. А если шалости сына зашкаливали, действовал без затей, то есть кричал и пугал ремнем. Зато его родители баловали внука совершенно безоглядно, и после выходных парень возвращался от бабушки с дедушкой окончательно неуправляемым.

Но у нас еще оставался мой папа! Гриша его обожал, и все хорошее в характере сына, все мужественное в его повадках, думаю, пришло к нему от дедушки. Может, поэтому я и не ждала от Геры ничего особенного. Какой есть – такой и есть, и без него все как-то устраивалось.

Но некоторые границы допустимого все же и у меня имелись, поэтому, когда мне позвонила та «доброжелательница» с исключительно нудным голосом, я ей не поверила. Зачем верить постороннему человеку и плохо думать о собственном муже?

Доброхотка сообщила, что у Геры другая женщина. Представиться отказалась, заявив, что речь не о ней, а обо мне, зато поведала, что муж мой в своей конторе давным-давно известен в качестве завзятого бабника и сейчас у него постоянная любовница. И нужен ли мне, дескать, такой муж… Недослушав, я отключила связь, Гере ничего не рассказала, однако невольно с тех пор стала присматриваться к нему по-новому.

Вообще-то его поздние возвращения с работы были у нас нормой. Но моя влюбленность давно прошла, а горячей семейной привязанности так и не возникло – не те были отношения. Да и помощи от Геры никакой не было, и ребенком он занимался от случая к случаю, а чуть что – раздражался на сына и орал. Так что его задержки не вызывали огорчений и протестов. Как-то так сложилось, что Герина функция в семье сводилась практически к одному только материальному содержанию.

Однако теперь, когда анонимная информаторша сообщила столько неожиданного, я, признаться, испытала очень неприятное беспокойство. Ну жили мы как-то с Георгием – так и жили бы себе! Не хочу ничего знать… Между тем она позвонила снова.

– И что, – поинтересовалась нахально, – не выцарапала еще Жорику глаза?

Я бросила трубку. Сердце металось по грудной клетке.

Снова раздался звонок, и опять, и опять… Я не отвечала.

Но через день настойчивая правдолюбка все-таки меня достала.

– Подожди, подожди, – зачастил все тот же гадостный нудный голос. – Интересное скажу, вот увидишь.

– Ты кто? – спросила я.

– Такая же дура, которую муж тоже обманывал, а потом бросил. А я верила. Потому и говорю, что дура.

– Мне-то зачем ваши проблемы? – перебила я раздраженно.

– Не о моих проблемах речь, а о твоих. Твой муж любит другую!

– А тебе что за дело до нашей жизни?

– Женская солидарность, – проныл мерзкий голос. И она сама отключилась.

Вернулся Гера. Накормив его и чуть поколебавшись, я все-таки не вынесла собственного молчания.

– Сегодня был странный звонок… – Глядя пристально, я пыталась оценить реакцию мужа. – Уже не первый. Какая-то тетка сказала, что у тебя есть любовница.

Признаться, Герин вид совсем не говорил о растерянности или панике, муж не выглядел ни испуганным, ни смущенным.

– Вот как? – удивился он, сыто откидываясь на диване. – А еще что сказала?

– Что ты всем известный бабник. И теперь у тебя постоянная женщина.

– А что я американский шпион и латентный гей – не говорила?

– Нет.

Я все так же внимательно смотрела на мужа. Гера уставился на меня. Лицо его в эту минуту было насмешливым и, я бы сказала, довольно наглым. Признаться, это показалось убедительным…

– И что? Будем теперь верить всякому, кто бы что ни наплел? – поинтересовался он язвительно. – Какая-то дура, у которой, видимо, нет никакой личной жизни, вмешивается в чужую, только чтобы развлечься, а моя жена будет все это слушать и всему верить? Очень хорошо!

– Так она наврала?

– Господи, ну конечно же! – воскликнул Гера.

– А зачем? – спросила я обескураженно.

– Да кто ж ее знает?! Мало ли безумных людей! Может, зависть, может, скука… Может, просто разыграли тебя, дурочку, а ты повелась…

– Ну ладно, – вздохнула я. – Неприятно просто как-то.

– Да конечно, неприятно, лапа! Конечно, неприятно! – Гера поднялся с дивана и обнял меня. – Вот поэтому я и говорю: не вступай ни в какие переговоры с незнакомыми! Просто сразу клади трубку – и все. Договорились?

Все-таки человеку больше нужно утешение, чем правда. А мне утешительно было слышать Герины слова, которые показались полным и безоговорочным отрицанием его виновности. Вот и слава богу, подумала я, успокаиваясь.

Однако как утешение важнее правды, так ясность важнее даже и утешения. А ясность исчезла очень скоро, ибо гнусные звонки не прекратились. Я снова пожаловалась мужу, попросила купить телефон с определителем. И, будучи обычно не слишком-то внимательным к моим просьбам, на этот раз Гера быстро поставил новый аппарат. Но с непривычки я взглядывала на дисплей только после схватывания трубки и произнесения призывного «алё!». Так что правдолюбица снова меня подловила.

– Привет, – проныла жалобно. – Подожди! Ну послушай! Честное слово, добра тебе желаю. И кое-что скажу про твоего, что тебе пригодится.

– Говори, – сказала я. – Только быстро и по делу.

– В общем, Герка в последнее время постоянную себе завел, – залопотала она без промедления. – И подарки ей делает. И вечера с ней проводит. И смотри, дождешься, что и отдыхать с ней уедет, а ты тут останешься! Лучше сейчас меры принимай, пока еще, может, не поздно.

У меня так ныло в груди, как будто в ней сверлили больной зуб. Но хотелось верить хотя бы в относительную невиновность Геры.

– Ну а ты-то за что бьешься? – спросила я с глупой надеждой, что злыдня как-нибудь сама себя разоблачит в качестве обманщицы. – Что тебе за дело, если мой муж с ней уедет?

– Грешок на мне, – покаялась эта ненормальная, – у нас с твоим тоже романчик был. Не думала, что он так скоро со мной закончит и к моей подруге переметнется. Да еще носиться с ней станет как с писаной торбой.

– Ну… в общем, – выдавила я, – так тебе и надо.

– Мне?! – закричала она. – А тебе?!

Но я уже бросила трубку. И безвольным кулем рухнула на диван без сил и мыслей. Только стучало в висках: плохо, плохо, плохо…

– Ма-ам! – затянул из своей комнаты сын. – Не могу задачку реши-ить!..

Было далеко за полночь, когда наконец явился Георгий. В тот момент я не думала об абсолютной своей зависимости от мужа, вообще не могла ни о чем думать. Мне нужна была только ясность, только определенность. Последние капли надежды на относительное семейное благополучие боролись с кошмаром полученной информации.

– Зачем ты брала трубку? – рявкнул муж посреди моего путаного монолога. – Какого черта!

– Машинально, – отмахнулась я и, чуть не плача, потребовала: – Ты просто обязан мне все объяснить!

– А что тут объяснять? – нахально пошел в наступление Гера. – Можно подумать, твой муж – первый мужчина, который изменяет жене! Ха!

Такой поворот заставил задохнуться, как от удара. Я же думала, он начнет оправдываться, оставит мне хоть какую-то лазейку для сохранения последних крох самоуважения…

– Значит, ты считаешь это нормальным? – выговорила с трудом.

– А что, интересно знать, тут ненормального! Что ты всполошилась, как глупая курица! Я тебя разве не содержу? Тебе неизвестно, что мужчины по природе своей полигамны? Может быть, это для тебя новость?! – заорал муж. В голосе его слышались насмешка и ярость, как будто не он был виноват, а я. – Ты сидишь дома, пока я упахиваюсь на работе, – и у тебя еще ко мне какие-то претензии?! – разорялся Гера. – Ты еще чем-то недовольна?!

Признаться, я настолько была ошеломлена этим наездом, что буквально лишилась дара речи. Муж наорался и тоже замолк. Так и легли спать. Утром он угрюмо собрался на работу. Я отводила Гришу в школу, приводила из школы, хлопотала по хозяйству – все как всегда, – но не могла побороть отчаяния. Жизнь моя рушилась! Открывшиеся измены угнетали. Но еще страшнее были Герины цинизм и хамство во время нашего объяснения. Даже чудовищная, бесстыдная ложь после первого сообщения о звонках не казалась столь для меня унизительной, как наглое, бессовестное вчерашнее признание, когда Гера, в сущности, объявил, что изменял и будет изменять.

Если бы он каялся, просил прощения – я бы простила! Профессия у меня – переводчик, знаю четыре языка. Но перед самым дипломом вышла замуж, почти сразу беременность – и десять лет домохозяйкой. Работать не пришлось ни дня – куда я пойду? На что нам жить с сыном?.. А может, все, что Гера наболтал вчера, сказано сгоряча? Вдруг он и сам уже сожалеет?

С работы мужа встретила как ни в чем не бывало. И только накормив, завела речь о мучительном. Осторожно, с запинками приступила к разговору, который, я надеялась, должен был принести нам желанное примирение.

– Мы оба вчера были раздражены, – заметила робко, – но ведь нужно жить дальше.

Гера молчал.

– Давай попробуем поговорить спокойно… И как-то понять друг друга…

– Ну давай, давай, – подбодрил он. – Я тебя внимательно слушаю. Что же ты хотела мне сказать?

Он смотрел слегка насмешливо, ожидая, что будет дальше. Это сбивало с толку, мне в голову словно ваты набили.

– Гер, ну как же мы жить-то будем? – пробормотала я наконец.

– А в чем вопрос? – удивился он. – Жили же как-то – так, видимо, и будем. А ты не хочешь извиниться?

– Я?!

– Ну не я же! – всплеснул он руками.

– Да за что?! За что мне извиняться?!

– За что? По-моему, следовало бы извиниться за то, что ты мне здесь вчера устроила.

– Устроила я? – У меня даже мысль мелькнула: а не тронулся ли мой Гера умом.

– А по-твоему, это устроил я? – Он тоже в жутком изумлении ткнул себя пальцем в грудь.

– Да что я устроила? Ты, вообще, о чем? – Я действительно совершенно ничего не понимала, мысль о его помешательстве в ритме пульса чередовалась у меня с мыслью о моем собственном слабоумии.

– Так… – сказал он, задумчиво глядя в пол. – Кажется, я в тебе слишком долго ошибался… Так о чем ты хотела поговорить?

– Я?!

– О господи! Ну не я же!

– Но ведь…

– Послушай, – сказал он слишком внятно и так, словно терял терпение с тупым и упрямым ребенком. – Я пришел с работы. Усталый. И тут ты объявляешь, что хочешь поговорить. Ну так я тебя слушаю.

– Но… Мне кажется, что-то у нас изменилось… Не могу же я жить с тобой как раньше, если ты будешь встречаться с другими девушками.

– А что, у тебя есть какие-то варианты? – поинтересовался он глумливо. – Есть варианты не жить как раньше, когда я встречаюсь с девушками?

– В смысле? – не поняла я.

– Что тебя, наконец, не устраивает? – повысил голос Гера. – Я тебя плохо содержу? Мало даю тебе денег?

– Гер, но разве дело в деньгах?! – воскликнула я с отчаянием. – Мне просто ужасно тяжело было узнать, что ты… что у тебя…

– А что, собственно, тебя смущает? – ухмыльнулся муж. – Я зарабатываю для семьи. Почему мне не иметь маленьких радостей?

– Но… эти маленькие радости делают мне больно! – выкрикнула я.

– Больно?! – еще громче меня завопил он. – А что тут такого, от чего тебе должно быть больно? Я что, что-то от тебя отнимаю?! Не нравится ей! – Он словно включил самовзвод и распалялся все больше и больше. – Вот не нравится! Скажи еще спасибо, что муж живет с тобой и тебя обеспечивает! Не нравится ей! Да ты благодарить меня должна, дура! Вон, все мои друзья давно ушли от старых жен и обзавелись новыми! Или кайфуют в свободном полете! А я все тут, все при тебе! Да еще и сплю с тобой, с клушей! И ты же еще жалуешься! На что ты жалуешься? Десять лет живешь как у Христа за пазухой! Нет, она еще права качает! Не нравится! Больно ей! – орал совершенно взбесившийся Гера. – Тысячи женщин были бы счастливы! А этой не нравится!..

Вся сцена выглядела, на мой взгляд, абсолютно сюрреалистичной. Я не представляла, что тут можно было возразить по существу, и только воздух ртом хватала.

– Мозгами-то пораскинь! – не унимался Гера. – Ты благодарить меня должна за все, что я для тебя делаю! Тебе же, дуре, повезло! А ей, видишь ли, больно! Места своего не знаешь? Нормальная жена – Должна! Знать! Свое! Место! – Эти слова он просто прохрипел уже от ярости, рубя ладонью воздух.

Я закрыла рот – все равно не удавалось произнести ничего стоящего. Что можно ответить психопату?.. Я просто вышла из комнаты. Пошла и легла в детской на раскладном кресле. И не думала ни о чем. Перестала воспринимать что-либо и даже, как это ни странно, крепко заснула.

А утром кинулась к папе на работу.

Он выслушал меня молча. И так же молча принялся ходить по кабинету, чуть гримасничая. Наконец сказал:

– Ты, лапа, пойми: ничего я с твоим мужем поделать не могу.

Внезапным громом прозвучали эти слова. Почему-то я была уверена: если случится беда и приду к папе за помощью, он как лев кинется на обидчиков и лишь мокрое место от них оставит. Конечно, я не хотела, чтобы от отца моего ребенка осталось мокрое место! Но думала, что отец сумеет дать понять моему внезапно свихнувшемуся мужу, что я не беззащитна.

– Геркин-то батя посильнее меня будет, – продолжал между тем сам с собой рассуждать папа, не прекращая ходить и хмуриться. Наконец провел рукой по лицу, словно паутину снимая, сел за стол и посмотрел на меня. – Кто я теперь твоему Герке? Тесть, больше никто. Это когда он курсантом был, а я преподавателем и старшим по званию… А теперь нет у меня на него управы. Понимаешь, доча?

– Да, – кивнула я и заплакала, не в силах сдержаться после этого нового потрясения. – Но что мне делать? Он изменяет мне! И меня же оскорбляет! За что?! Деньгами попрекал… И вообще… – Я тихо плакала, а папа смотрел с мучительной жалостью.

– Отец его мужик нормальный, – молвил задумчиво. – Но в семье абсолютный ноль. Я-то, грешным делом, думал, Герка такой же будет. Еще опасался, не тяжело ли тебе потом придется с подкаблучником. Ты ж у меня девочка домашняя, привыкла, чтобы все решения за тебя принимали. М-да… А вот оно как вышло.

– Пап, а может, мне к его отцу обратиться? – спросила я с последней надеждой.

– Тогда уж сразу к матери. Говорю же, отец там ничего не решает. Это на работе он начальник, а дома – последний человек.

– Ну нет, – сказала я, вытирая слезы. – К свекрови не пойду.

– Тоже правильно, – согласился папа. И пояснил свое одобрение неожиданным образом: – Ты пойми, доча, муж твой засранец, конечно, но такова, уж извини, жизнь. Он тебе правду сказал. Именно так себя мужчины и ведут, ты уж прости за откровенность, лап. Это просто понимать и принимать нужно. – Он вздохнул сострадательно, словно не ожидал на самом деле от меня понимания, а тем более принятия.

– Папа! – воскликнула я, потрясенная догадкой. – Так что ж получается – и ты? Ты тоже?!

– Ну-у, – протянул он уклончиво, – о присутствующих, разумеется, не говорим… Только знаешь, Светуль, так мир устроен. Не нами заведено… – он развел руками. – Мужчины созданы сеятелями своего генетического материала – что тут поделаешь, лапа? Как говорится, ничего личного, только биологическая программа.

– Ага. Ничего личного. И ты тоже выполняешь программу.

Я встала, собираясь с силами. Я опять не могла говорить. За последнее время мое сознание не первый раз атаковали настолько для меня новые и разрушительные сведения, что ураганно поступающую информацию некуда было складывать. Мой мозг до сих пор не создал системы, в которую можно было бы без потерь для психики встроить все, что я узнала о муже, о мире, о папе…

Папа! Я всегда его идеализировала. Казалось, нет человека чище, умнее, благороднее… В этот образ не укладывалось, что он всю жизнь обманывал маму. Чего же тогда ждать от Геры?.. Значит, моя мама, которой вроде бы в жизни так повезло… Стоп! Вот оно – смягчающее папину вину обстоятельство: мама! Гера гулял от меня, что было, конечно, чудовищным. Папа изменял маме – и это можно считать вынужденной мерой. Я никогда не понимала, что именно папа нашел в маме – холодной, самовлюбленной, недалекой, без признаков чувства юмора и женской мягкости. Считала это нелепой ошибкой. И теперь мне проще было понять отца, объяснив его неверность инстинктом самосохранения. Исправить свою ошибку, как порядочный человек и любящий отец, он уже не мог. Но мог зато ее компенсировать!

А вот Гере не было прощения.

– Светуль, сядь, – прервав молчание, распорядился отец. – Послушай меня еще. Я понимаю, на тебя сразу много всего навалилось, но пойми главное: в такие дела, как ваши с Георгием отношения, посторонним лезть вообще не нужно. Лучше будет, если ты как-то с ним договоришься. Но в любом случае решение только за тобой. И совсем плохо, если ты подключишь к личным проблемам каких-то третьих лиц. Поверь мне, лапа, просто поверь. Ты же знаешь, у меня дороже тебя никого нет на свете. Именно поэтому я говорю с тобой откровенно, хоть, может быть, тебе сейчас и неприятно это слышать: не нужно выносить сор из избы.

Я кивала, что-то, кажется, начиная понимать. Мне уже перевалило за тридцать, сыну почти десять – но я все еще оставалась ребенком, привыкшим к опеке взрослых. И вот впервые смутно почувствовала, что, оказывается, в какие-то моменты человек неизбежно оказывается одинок, кто бы ни окружал его и как бы о нем ни заботились. Потому что так он задуман, и ничего с этим сделать невозможно. Но нужно что-то делать с собой, чтобы это непреодолимое бытийное одиночество в тупик тебя не ставило и рассудка не лишало.

Из всех размышлений над взорвавшими мою жизнь событиями я вынесла главное: с Герой больше жить невозможно.

– Ну, раз ты так ставишь вопрос, – неожиданно согласился муж, – может, оно и к лучшему. Тем более что нас с тобой давно уже ничего не связывает.

– А сын? – удивилась я.

Он пожал плечами.

– Если уж на то пошло, – сказал, – я вообще хотел дочку.

Так запросто отрекся от Гриши в пользу какой-то мифической дочки. Я окончательно убедилась, что муж мой – урод конченый, и пережила развод почти спокойно.

Квартиру Герка нам оставил в обмен на отказ от притязаний на прочее имущество. Для раздумий, как супруги, имеющие несовершеннолетнего ребенка, мы получили от суда два месяца, но это уже ничего не меняло.

Я долго скрывала происходящее от свекрови, смутно опасаясь ее непредсказуемого характера. Гера, видимо, тоже не спешил оповещать мать с отцом о разводе, но в конце концов раскололся, не потрудившись посвятить родителей в детали. Отчего они вломились в мой дом настолько растревоженные, что свекровь даже белье инспектировать не стала. Под унылое молчание бессловесного супруга она бурно потребовала объяснений. Я усадила родственников пить чай с тортом, которым заедала стресс, и, смягчив некоторые подробности, поведала о причинах разрыва. Слушая меня, свекровь нервно поглощала угощения, кивая и вскрикивая, а потом вдруг перестала жевать, ошеломленно откинувшись на стуле с куском надкусанного торта в руке.

– Пакостник, – еле вымолвила почти без всякого выражения, так как всегда начинала свои эмоциональные выбросы несколько обессиленно. При этом умела очень быстро взвинтить себя и, постепенно самовозбуждаясь, легко добиралась до нужного градуса истерики. – Ах ты, пакостник… паразит… урод… Да неужто это я родила тебя, дрянь ты эдакая! – Она энергично взмахивала тортом. – Да тебя… Да я тебя… Поросенок грязный! Гадина! Говнюк! – верещала уже в полный голос.

Продолжая выкрикивать ругательства, она кинулась в супружескую спальню, так и не выпустив из пальцев торта, распахнула платяной шкаф и принялась мстительно мазать кремом пока еще висевшие в нем костюмы сына, в пылу негодования задевая и мои платья… Не сказать, что ее визит как-то меня умиротворил. Но это моя родня, бабушка и дедушка Гриши – разбрасываться родственниками совсем не хотелось.

Вообще я теперь часто задумывалась о будущем. Паники не было. У меня ведь оставались квартира, алименты, Гришины родители и главное – мой папа. Я знала: папа – это надежно. Он не бросит, не предаст. Упускала из виду только то, что отец – просто человек, не очень молодой, уставший, любящий, измученный тревогой за любимую дочь и внука. Я знала его сильным, непобедимым – и не представляла другим.

Мама позвонила в субботу в восемь утра, когда мы с Гришей еще отсыпались за рабочую неделю.

– Света! – в отчаянии кричала она в телефонную трубку. – У отца, кажется, удар!

Я испуганно закудахтала невнятными вопросами.

– Он плохо говорит… – объяснила мама плачущим голосом. – И, кажется, плохо понимает. Лицо так… словно перекосилось…

…Папа лежал молчаливо, беспомощно глядя на нас. Это было совершенно непривычно и как-то так неправильно, что мое сердце перевернулось от тоскливой жалости и окончательной растерянности перед жизнью. Отец – всегда уверенный, самый сильный, самый умный! Надежда и опора!.. Теперь он сам нуждался в опоре и, наверное, надеялся на нас.

Я каждый день ездила в госпиталь, мы с мамой подменяли друг друга, пока Гриша безвылазно пасся у бабушки с дедушкой. В палате для тяжелых больных папа пролежал две недели. Потом его перевели в «легкую» неврологию. Он быстро шел на поправку. Лицо постепенно выравнивалось, подвижность рук и ног восстанавливалась. Говорил он тихим медленным голосом. Тщательно выполнял предписания врачей. Но это был уже не тот мой папа, который внушал такую уверенность в завтрашнем дне. Казалось, инсульт открыл ему какую-то новую для него сторону жизни, о существовании которой он не ведал: видимо, отец осознал, что он обыкновенный человек, видимо, почувствовал, как преувеличенно иногда сильные мужчины оценивают свою неуязвимость и самостоятельность в этом мире.

Папа не просто понял, что смертен, к чему, как профессиональный военный, и так всегда был готов. Он словно узнал впервые с полной очевидностью, что может, как и всякий, в любой момент оказаться игрушкой судьбы, которая готова изломать, искалечить, лишить способности к элементарному уходу за собой, поставить под большой вопрос человеческое достоинство, когда ты лежишь беспомощный и зависишь от воли любого, но только не себя самого. Папа смирился. Его растерянный взгляд сменился задумчивым. Таким он и вернулся домой – с инвалидностью, ограниченной подвижностью и большой надеждой на маму, на которую теперь смотрел немножко снизу вверх.

Так я осталась без мужа, без работы и без привычной отцовской помощи. И вот тут уже действительно задумалась. Слава богу, отец остался с нами. Но теперь, когда он почти во всем зависел от мамы, я потеряла твердую опору в жизни, еще недавно казавшуюся вечной. Я поняла, что семейная жизнь, какая бы она ни была у меня, создавала чувство устроенности, когда вроде бы все уже состоялось и не нужно ничего добиваться, а следует только добросовестно выполнять свои обязанности… Теперь приходилось начинать все с самого начала.

На первых порах я еще надеялась, что папа воспрянет и вернется к своему привычному состоянию главы семейства. Но он смотрел куда-то в глубь себя, смотрел в окно на облака – и в основном бездействовал.

Мама ухаживала за ним неожиданно терпеливо и, как могла, вела хозяйство. В очередной раз я поняла, что, вынося свои категоричные суждения о жизни, почти ничего об этой жизни не знаю. Вот и мама удивила меня… Однако, кроме моего брата, она не любила никого. И когда нашу семью перестала согревать любовная, деятельностная энергетика папы, в ней совсем не осталось тепла. Вместе с практической помощью папина болезнь отняла у меня душевное пристанище, где я всегда находила утешение и поддержку. Дом, в котором я выросла, стал пустым и холодным.

Гришка учился все хуже. Его дневник пестрел двойками и призывами к родителям немедленно явиться в школу. Я, как могла, пыталась на него воздействовать, и он всякий раз обещал исправиться. Однако все оставалось по-прежнему.

А бабушка с дедом продолжали баловать внука, ни в чем ему не отказывая. И в ответ на мои робкие упреки свекровь скорбно напоминала, что ребенок переживает губительный стресс из-за разрыва родителей и что только любовь и мягкость обращения способны вылечить последствия тяжелой душевной травмы. Она не упускала случая для убедительности напомнить мне, что, слава тебе господи, в отличие от меня, сама вырастила прекрасного сына – с чем я не была вполне согласна – и, уж кажется, умеет воспитывать детей. Как бы то ни было, другой помощи мне было ждать неоткуда. Так что свекровь все позволяла Грише, а я все прощала свекрови.

Но однажды они пришли к нам в дом какие-то особенно торжественные. Сели на диван и попросили меня тоже сесть для серьезного разговора.

– Светочка, мы долго наблюдали, как ты, бедняжка, бьешься одна с мальчиком, – вкрадчиво начала мать бывшего мужа. – И вот что мы с Валентином Георгиевичем хотим тебе предложить. Только выслушай нас спокойно и прояви рассудительность. Женщина ты молодая, у тебя вся жизнь впереди. А Гриша – он тебя сковывает по рукам и ногам. И ты ничего сыну дать не можешь, потому что нужно свою судьбу устраивать, с работой определяться – а ребенок внимания требует. Так вот мы тебе и предлагаем: отдай Гришу нам, Светочка, и занимайся собой.

Свекровь замолчала и смотрела на меня с сострадательной улыбкой, как на тяжелобольную. Я помотала головой, пытаясь сосредоточиться.

– В каком смысле – отдай? – спросила.

– В полном смысле, – убежденно кивнула свекровь. – Отдай насовсем.

– То есть как это? Как я могу его отдать – своего сына?

– Очень просто! – воскликнула она. – Напишешь отказ. Мы оформим опекунство. Женщина ты молодая… симпатичная, – добавила, чуть запнувшись, – еще выйдешь замуж и новых себе нарожаешь. А этого – мы заберем. Ну!

Она смотрела на меня так ясно и дружелюбно, как будто ничего естественнее и приятнее для меня, чем ее план, и быть не могло. А я так растерялась, что на время утратила способность соображать. Сидела словно в оцепенении. Наконец смогла вымолвить:

– Да как такое возможно – отдать своего сына?! Какой еще отказ…

– А что тут удивительного? – нахмурилась свекровь. – Ты с ним все равно не справляешься. В конце концов, мы ему не чужие, как-никак родные бабка с дедом. И он, можно сказать, вырос на наших руках! – Она всегда любила преувеличивать собственные заслуги. – И тебе еще об отце нужно подумать, за ним ухаживать. А у нас ребенок будет обеспечен всем необходимым. Поверь мне, Светочка, нам он нужнее. А ты себе еще родишь. Вот увидишь, так для всех только лучше будет.

– Послушайте… Послушайте, – волновалась я, с трудом нащупывая слова. – Как я – мать – могу отдать вам сына? Это невозможно!

– Да какая ты мать! – вдруг воскликнула свекровь. – У ребенка одни двойки! Мать! До развода довела! Мать она, видите ли! Ребенка отца лишила…

– Хватит! – заорала я. – Я вам Гришу не отдам – и кончено!

Но кончить так легко не получилось. Они всё сидели, то увещевая меня, то браня, то запугивая. Потом еще долго свекровь звонила каждый день, взывая к моей ответственности, состраданию и благоразумию. А то вдруг уговаривала подумать о себе, подумать о сыне, наконец о них, для которых мой сын остался «последней радостью» – и все это означало одно: отказаться от ребенка и заняться устройством личной жизни «с чистого листа», как они выражались.

В конце концов родственники совсем истрепали мне нервы. Что было очень некстати, потому что я почти каждый день ездила по собеседованиям, пытаясь понравиться работодателям. Мне требовались сосредоточенность и контактность – а после схваток с родителями мужа я чувствовала себя наголову разбитой неудачницей, и меня никуда не брали. Так что я уже была близка к отчаянию, когда пришла неожиданная помощь: старый друг отца рекомендовал меня своему товарищу, директору большого холдинга, и я наконец устроилась менеджером отдела сбыта в его компании.

– Коллектив у нас хороший, молодой, – в первый рабочий день бодро информировала моя начальница. – Надеюсь, вам у нас понравится.

Сразу после этого теплого приема она обо мне забыла, напоследок поручив своей сотруднице Илоне. И у меня началась «трудовая жизнь». Я приходила в офис, садилась за стол и весь день сидела без каких-либо занятий, в то время как Илона меня игнорировала. В обеденный перерыв сломя голову неслась домой, чтобы проконтролировать Гришу. Толку от этой меры было столько же, как от сидения на работе, где все на меня косились как на совершенно никчемное, безнадежно ленивое, взятое в отдел по блату существо. Может быть, я как-то неправильно себя вела. Но у меня не было никакого опыта, и эта работа должна была стать моим стартом…

Я пыталась привлечь внимание Илоны, получить хоть какие-то инструкции. С выражением крайнего презрения на лице она усаживалась рядом и, вооружившись компьютерной мышью, стремительно проносилась по незнакомому виртуальному пути на моем компьютере, в конце которого спрашивала: «Это понятно?» – «Не понятно», – признавалась я. Она обреченно отворачивалась к окну, как бы желая восстановить истощившиеся в заботах обо мне душевные силы. Затем, изнывая от моей тупости, снова бегала стрелкой мыши от опции к опции, что-то проделывала с клиентской базой. «Это понятно?» – роняла безжизненно. «Нет», – только и могла я ответить. «Ну естественно, – скептически комментировала Илона. – Думать мы, похоже, не любим…»

Так протянулся мучительный месяц. «Наставница» привычно бурчала себе под нос: «Ну что же мы хотим от нашей тупой головки! Ну откуда ж в ней взяться хоть каким-то мыслишкам…» – и все в таком роде. Наконец меня пробрало.

– Спасибо, достаточно, – прервала я поток ее тихих оскорблений. – Вы отлично объясняете.

– Не за что, – хмыкнула она. – Обращайтесь, если что.

С того дня дела мои пошли в гору. Отказавшись от навязанной «помощи» Илоны, я стала обращаться за разъяснениями к другим коллегам и очень скоро овладела необходимым минимумом знаний. Не сказать, что в отделе мне симпатизировали. Наверное, я сама была какой-то неконтактной в тот период. Зато, как только стряхнула оцепенение жертвы, сразу почувствовала себя человеком и увлеченно принялась осваивать новую профессию.

Метаться к Грише в обеденные перерывы тоже перестала. Все равно этот беглый контроль не приносил пользы. Я влетала в квартиру, где из комнаты сына слышались характерные звуки компьютерных «стрелялок». Кричала с порога, чтобы быстрее шел ко мне.

– Сейчас! – тянул мой мальчик, совершенно не желавший отрываться от очередного шутера.

– Гришань, времени нет! – взывала я, спешно переобуваясь в тапочки и кидаясь на кухню разогревать обед…

Его мы потом съедали вместе вечером, предварительно заново разогрев. И уроки начинали делать тоже вечером. И голова Гриши была уже непоправимо изнурена многочасовой виртуальной войнушкой.

Бесполезные забеги домой больше не отвлекали меня от работы. Я быстро втянулась в новую деятельность, искренне считая, что именно реализация продукции приносит реальные деньги. Господи, как же мне хотелось преуспеть в этой компании! Подняться в собственных глазах, получить уважение окружающих, доказать, в конце концов, Георгию, что я без него не пропаду… У меня так мало было в жизни достижений, я словно проспала всю свою молодость.

Но мой быстрый профессиональный рост и готовность брать на себя ответственность почему-то не привлекали внимания начальницы, так же как раньше ее ничуть не занимала моя вынужденная бездеятельность. И за направлением на обучение я отправилась прямо к руководителю отдела.

– А почему не к непосредственному начальнику? – бегло поинтересовался Бахметьев, не отрываясь от бумаг.

– Она в отпуске, – рапортовала я. А сама подумала: да хоть бы и нет, эта коала не прервала бы ради меня своей спячки.

Бахметьев наконец мазнул по мне цепким взглядом.

– Пишите заявление, – сказал, – на имя начальника отдела развития.

Вскоре я стала посещать семинары и тренинги, поневоле выбывая из рабочих процессов. Коллеги роптали: новенькая обеспечила себе рост за счет переадресовки нагрузки на других сотрудников. А Бахметьев ни с того ни с сего назначил меня руководителем одной из групп в отделе. Его неожиданное покровительство не прибавило мне популярности, зато новая работа радовала карьерными перспективами и помогала хоть иногда забывать о растерянности, которую я почти постоянно теперь испытывала – с тех пор как случилась беда с папой.

Часто застывала у окна, глядя на деревья и небо, пытаясь унять смятение духа. Папа, думала, с детства приучал добиваться результатов. И что? Была я заботливой женой и хозяйкой – а муж все равно нас с сыном бросил, и Гришка отбивается от рук. Что я делала не так?.. А сам отец? Он был отличным профессионалом и сильным мужчиной – но инсульт превратил его в тихого инвалида. Чего он не учел?.. Или мама – жила себе женщина без забот, кругом опекаемая мужем. Но все изменилось – и вот она сама безропотная нянька при бывшем главе семейства! Из капризной и ленивой эгоистки мама поневоле сделалась молчаливой работящей терпеливицей. И выходит, обстоятельства, которые нам не проконтролировать и не отменить, вовсю распоряжаются нашими жизнями. А мы еще воображаем себя созидателями собственной судьбы! Как бы не так…

Бахметьев – в прошлом из военных – человеком был нестарым, неглупым, незлым и не лишенным чувства юмора. Правда, особенно широкую известность в компании снискали ему не эти качества, а неукротимое женолюбие. Но мне-то что до того! Он в меня поверил, он увидел во мне профессионала… Так я, во всяком случае, думала.

Иногда мы обедали вместе, если одновременно оказывались в столовой. Сотрудники тонко улыбались, принимая наши отношения за начавшийся роман, но мне и это было безразлично. Между тем симпатия Бахметьева потихоньку стала проявляться довольно-таки назойливым вниманием. В обеденный перерыв он уже специально вызванивал меня, и, если я почему-либо отказывалась пообедать, дулся и сетовал на ненадежность «личного состава».

Как-то вечером вызвал звонком. Я поспешила в кабинет, Николай Петрович поднялся навстречу, кивнул на стул, достал из шкафа бутылку коньяка и конфеты, расставил бокалы, уселся рядом.

– Мы ведь так и не обмыли твое назначение, – объяснил приподнято.

Я вежливо улыбнулась. Перед мысленным взором замелькали недоделанные дела и одинокий Гришка за компьютером.

– А если назначение не обмоешь, – продолжил Бахметьев, неторопливо отстукивая каждое слово ладонью, – то ничего у тебя не получится, сколько ни старайся.

Он разлил коньяк. Я сидела как на иголках.

– Может, в другой раз? – попыталась уклониться. – У меня еще работы недоделанной… И сын дома один, не хотелось бы сильно задерживаться.

– Да мы не сильно, – успокоил шеф, положив руку на спинку моего стула. – Давай за твои успехи!.. Хоп! – Он удовлетворенно проводил взглядом отпитый мною глоток и тоже опрокинул в рот рюмку. – И сразу вдогоночку за укрепление воинской дисциплины. А то, смотрю, разговорчики в строю: в другой раз, в другой раз… В другой само собой будет.

«Надо же, – подумала я со смутной неприязнью, – ловко подползает… Неужели мой папа так же домогался подчиненных женщин? Он говорил, все устроено как раз таким образом… Неужели?»

Бахметьев затянул какой-то мутный разговор о премиях, рука его плавно перекочевала со спинки стула ко мне на плечо. Он легонько встряхнул меня, прижав к себе, и приблизил свое лицо к моему. «Папа не мог быть так навязчив!» – подумала я и решительно встала.

– Николай Петрович, – спросила, – чего вы от меня хотите?

Надо признать, что опыта общения с мужчинами у меня было маловато. Я не представляла, как можно было бы элегантно выпутаться из этой ситуации. Однако не сомневалась, что решиться на легкую, необременительную связь с шефом в интересах карьеры вряд ли смогу. Хотя бы потому, что для меня секс с первым встречным уж никак не может быть легким и необременительным.

– Ничего особенного, – невинным тоном отвечал Николай Петрович. – Посидим, поговорим. Отметим. Да садись, Свет. Чего вскочила-то?

– Но разве вы не собираетесь меня соблазнить? – уточнила я простодушно.

– С чего ты взяла?! – испугался шеф. – Господи! Ты прям как маленькая, – добавил он и снова осторожно меня приобнял. – Ну что ж, придется выпить за взаимопонимание по новой. Раз оно у нас пока не достигнуто…

Как мне ни было тошно, я попыталась-таки рассмотреть неожиданный для себя вариант со всех сторон. Гришка в самом деле уже не малыш, мужчины у меня нет… Говорят, надо расслабиться – и получать удовольствие. Вообще – уметь расслабляться… Я не умею. А может, все дело в том, что Николай Петрович мне ну ни капельки не нравится, вот ни столечко. Он не похож на моего папу, хотя и тоже из военных. Вот смеется тут, журчит над ухом, лапает меня осторожненько… А я думаю, как бы скорее домой, от него подальше. Даже ухаживать не пытался, сразу спаивать принялся. Разве не свинство? Никогда бы папа так не поступил! Интересно, есть у этого дочь?..

– Ну? Что? – воскликнул Бахметьев оптимистично, крепче обхватив меня за плечо и качнув к себе. – Что нахохлилась, Светлана? Расслабься! – Игриво чмокнул в щеку мокрыми губами.

– Мне пора, – сказала я, вставая, – у меня там сын один.

– Свет, ну твой сын взрослый парень, без мамки уж как-нибудь посидит часок, – завразумлял было шеф.

– Ему только одиннадцать! – возмутилась я. – Его покормить нужно, уроки проверять, а я тут с вами…

– Ой! Ой! – воскликнул он. – Занудила. Свет! Ты что, обидеть меня хочешь?

– Да при чем тут ваши обиды! – рассердилась я окончательно. – Ребенок дома один, вы понимаете? Я мать! У меня душа не на месте!

– Нет, а чего ты шум подымаешь? – надулся он. – Сказала бы сразу. А то вскочила, раскричалась… Я что тебя – наручниками приковал? – Бахметьев с грохотом отодвинул стул, резко вставая.

– Извините, если обидела, – процедила я сквозь зубы, отступая к двери.

– Иди-иди, – пробурчал он хмуро.

На другой день на совещании я почувствовала, как переменилось его отношение. Критики в мой адрес стало больше, произносил ее Бахметьев жестко и почти не смотрел в мою сторону.

Коллектив, похоже, быстро отследил перемены. Я замечала, как разговоры обрывались с моим появлением в комнате – должно быть, говорили обо мне. Посматривали кто с интересом, кто насмешливо. Вокруг сосредоточилась какая-то возня, какое-то новое шевеление, и воздух словно сгустился от ожиданий. Народ почувствовал, что вскочивший, будто прыщ на теле коллектива, новый начальник группы быстро бледнеет, теряя силу, и вот-вот освободит скромное, но желанное для многих руководящее место. Так что теперь нужно только чуточку подковырнуть – и должность снова станет вакантной.

Коллеги гадали, кого назначат, прикидывали собственные шансы. Я тоже невольно думала обо всем этом, с грустью размышляла, куда податься. Но продолжала трудиться все с тем же, если не с бо́льшим усердием. Я не привыкла что-то делать плохо. И мне очень важно было не потерять веру в себя. И в то, что я своей должности соответствую. Что причина неудачи состоит не в моей никчемности, а в человеческом факторе особого рода, на который у меня просто нет возможности повлиять. Ну что же я могу поделать, если, как объяснил мне тогда папа, мужчины «созданы сеятелями своего генетического материала»! Ну а если посевная площадь в моем лице вдруг оказывает сопротивление сеятелю – горе тогда посевной площади…

Расчетная прибыль от нового, еще никому не предъявленного проекта получалась довольно высокой. Но Бахметьев по-прежнему посматривал искоса и недобро и если обращался ко мне на совещаниях, то только чтобы отметить какие-нибудь мои просчеты. Так что подавать проект ему мне совершенно не хотелось.

Между тем в отделе появился новый сотрудник Гия Дадиани – и я сразу поняла, что вот он-то и есть кандидат на мое место. Во-первых, у него было хорошее образование, и вообще бэкграунд впечатлял. А между тем Дадиани зачислили всего лишь менеджером проектов – ну не странно ли? Во-вторых, человеком Гия казался довольно-таки несимпатичным – сумрачным, немногословным, с хищными какими-то глазами. Выглядел лет на тридцать пять, не больше, но представлялся исключительно как Гия Шалвович. Ясно было, что парень точно метит на мою должность и что срок моего руководства группой явно подходит к концу. И я решила предпринять последнюю попытку удержать свои позиции, во второй раз перепрыгнув через голову непосредственного начальства: с готовым наконец-таки проектом отправилась прямо к нашему коммерческому директору Колосову.

В приемной благоухала юная гламурная секретарша, никак не желавшая пускать меня к опекаемому ею шефу. Но день, похоже, был мой – Колосов сам вышел из кабинета, и я бросилась к нему. Кивком головы он пригласил зайти.

– Почему не к начальнику отдела? – поинтересовался, когда я в двух словах объяснила, зачем пришла.

Я замялась.

– У вас ведь Бахметьев? Вы из отдела сбыта?

– Д-да, – подтвердила неохотно. – У нас… н-не очень сложились отношения…

Директор окинул меня насмешливым взглядом:

– Могу себе представить, – сказал он. И, взяв проект, полистал его. – Хотите что-то добавить?

Я кивнула.

– Могу все устно изложить. Коротко.

– Окей, – согласился директор. – Начинайте.

Я перевела дух и довольно складно обрисовала суть своих предложений. Получилось быстро, только самое основное.

– Да, – сказал он задумчиво, – это довольно интересно. Оставьте, потом посмотрю.

Ушла я совершенно обнадеженной. Уверенно ожидала вызова от Колосова и неизбежной для себя перемены к лучшему. Но день прошел, а ничего так и не случилось. Другой настал – и ничего. И еще день. И еще несколько… О спокойном ожидании уже не было речи – я места себе не находила. Теперь казалось, все самое интересное успела рассказать директору буквально за пять минут. А при подробном ознакомлении он убедился в ничтожности моих идей, посмеялся, наверное, над самонадеянностью малоопытной сотрудницы – да и забыл обо мне благополучно… Оставалось только взять себя в руки и ничего больше не ожидать. Просто честно выполнять свои обязанности и смиренно плыть по течению.

Но в конце недели неожиданно столкнулись с Колосовым в коридоре.

– Очень хорошо, что я вас встретил, – кивнул директор. – Вот что. Пойдемте-ка сейчас со мной. Нужно серьезно поговорить. И о вас, и о вашем проекте, – добавил значительно.

Потрясенная радостью, я молча последовала за ним.

– Чем вы занимаетесь в отделе? – сразу же приступил он к сути.

Я объяснила.

– Так, – кивнул Колосов, – очень хорошо. Что касается проекта, Светлана, тут все ясно. Его мы реализуем. Но у меня есть еще предложение: мне нужен личный помощник. И я предлагаю вам стать им.

– Игорь Александрович, – пролепетала я растерянно, – если правильно понимаю, помощник руководителя – это, в общем, секретарь…

– Да неправильно вы понимаете, – отмахнулся он слегка раздраженно. – Секретарь у меня уже есть. Вы видели. Но мне нужен и другой помощник – не столько декоративный, сколько разбирающийся в делах. Мы можем обозвать вашу должность как угодно. Пусть в трудовой книжке будет правильная для вашего резюме запись… Извините, пока не успел справиться в отделе кадров – вы каким-нибудь иностранным языком владеете?

Это, конечно, была минута моего триумфа.

– Я переводчик! – воскликнула возбужденно. – Английский и испанский свободно. Французский, итальянский – чуть хуже, но объясняться и читать вполне могу.

Колосов был впечатлен.

– Так… – пробормотал. – То есть вы еще более ценный для меня человек, чем я думал. Светлана, я серьезно предлагаю вам сотрудничество и надеюсь, оно будет для вас достаточно интересным. А в материальном смысле весьма выгодным. С ответом не тороплю, – добавил, взглянув на часы. – Полчаса на раздумья вам хватит? – Он улыбнулся, давая понять, что в последней реплике есть и доля шутки.

– Да, но вы толком не объяснили, в чем будут заключаться мои обязанности, – заметила я. Хотя была уже согласна. И счастлива, что подвернулась возможность покинуть опротивевший отдел.

– Уверен, вам это по плечу и даже, повторяю, окажется интересным. Кроме того, со мной у вас сразу появится больше полномочий, больше свободы. Вы знаете, какие обороты сейчас набирает наша компания. Мне необходима команда инициативных помощников-профессионалов. И в связи с этим я хочу еще спросить вот о чем: вы ведь имеете по работе контакты с Дадиани?

Я невольно поморщилась, вспомнив холодный взгляд «соперника».

– Как он вам? – продолжал Колосов.

– Он недавно работает. Трудно сказать что-то определенное… Тем более не в моей группе…

– Дадиани ни в чьей группе, – кивнул Колосов. – Вернее – в моей. Дело в том, что он пришел сюда моим заместителем, а покрутиться месячишко в отделе сбыта, присмотреться к обстановке – его идея. Так что работать вам придется вместе.

Я мысленно чертыхнулась – это была ложка дегтя. Вместе с тем стало смешно, что все это время я считала Дадиани главным своим соперником, самым активным претендентом на мое место. Действительно все выглядело так, будто он плетет какие-то интриги, стараясь подсидеть меня на посту руководителя группы. Или мне это только казалось? Да, смешно. Не очень-то я разбираюсь в людях… Но что касается его конкретно – тут ошибки нет. Высокомерный, желчный тип.

Я представила себе сухого жилистого Гию Шалвовича с нервным смуглым, отчетливо восточным лицом и цепким взглядом, с длинными костлявыми пальцами, которыми он так неприятно барабанил иногда по столу, задумчиво сощурившись. В принципе, лицо его не было противным, кому-то, наверное, могло бы показаться даже симпатичным. Но я-то знала, насколько это ложное впечатление! Дадиани был отталкивающим и опасным человеком, в том не стоило сомневаться. Ошибаться я не могла – у меня был очень точный камертон, и камертон этот изобличал абсолютную фальшь: Дадиани совершенно – категорически! – не был похож на моего папу.

Моего нового шефа Колосова в компании уважали, и с ним оказалось совсем не трудно ладить. Была, однако, и у него своя слабость. Игоря Александровича отличало безусловное пристрастие к юным девушкам модельной внешности. И такие девушки всегда при нем состояли. То его видели в кафе с длинноволосой длинноногой красоткой студенческого возраста. То где-то на корпоративе он засветился с другой прелестницей предпочитаемых кондиций… Достаточно было взглянуть на его двадцатилетнюю секретаршу Аллочку, на то, как ревниво она за ним присматривала, – и становилось понятно, что не только этим недоступным для большинства мужчин юным феям было что предложить не очень молодому дядечке, но и сам дядечка их явно чем-то привлекал. Конечно, как коммерческий директор большой компании, Колосов имел солидный высокооплачиваемый статус. Но, судя по частым истерикам Аллочки, зорко выискивающей соперниц, было в нем и еще что-то, вполне неотразимое.

С шефом у меня сразу установился хороший рабочий контакт. Чего не скажешь о Гие Шалвовиче, который заступил на должность зама почти одновременно с моим водворением в штабе Колосова. Удивительное дело – непосредственный начальник меня не контролировал, а только помогал; обещанную с самого начала свободу действий я вроде бы получила. Но этот невыносимый Дадиани лез во все дыры, бесцеремонно совал нос в мои дела, придирался к ошибкам и словно шел по следу. Если раньше мне казалось, что он бьется за место начальника группы, которое тогда занимала я, и, как говорится, в этом не было ничего личного, то теперь в его настойчивом присмотре виделась именно личная неприязнь. Ну не нравилась я ему! Да и сам он меня ужасно раздражал.

Зато с Колосовым общаться было удовольствием. Мы отлично понимали друг друга. И даже слегка друг с другом флиртовали. Перемигивались, перешучивались, слегка кокетничали. При этом иллюзий на его счет я не питала никаких, понимая, что как минимум не в его вкусе. Но меня это совсем не огорчало. Тему мужчин я вообще для себя закрыла. Хотя Колосов по фактуре и по юмору напоминал моего папу, с некоторых пор я боялась мужчин и не верила им. Сам же папа разъяснил, насколько мужская природа отвратительнее, чем я предполагала… И не нужно мне было теперь ничего: ни хорошего начала – ни ужасного конца.

Между тем иногда казалось, что Колосов словно нежней и заинтересованнее со мной, чем с другими. Однажды мы только что закончили деловой разговор, и Аллочка принесла нам по чашке кофе.

– Ну и глазищи у вас, Светлана!.. – пристально глядя мне в лицо, заметил шеф, когда секретарша вышла.

– М-м… – от неожиданности я немного смутилась.

– Сияют, – сказал он, – прям как… – Он помычал и улыбнулся. – Скажу «как звезды» – вы ведь надо мной посмеетесь? Да вон вижу, уже смеетесь.

И правда, я не могла сдержать улыбки – до того этот «комплимент» от него показался ходульным.

– Ну и ладно, – не расстроился Игорь Александрович. – Тогда сразу перейду к делу: давайте сегодня поужинаем вместе. Пообщаемся в приватной обстановке.

– Но… – возразила я неуверенно, – если это попытка соблазнения, то не смущают ли вас, например… мои ноги?

– Ноги? – удивился он.

– Ну, это для примера. Всем известно, с какими параметрами девушек вы предпочитаете, а я…

– Всем известно, с кем я бываю на корпоративных вечеринках, – перебил Игорь Александрович. – А кого я предпочитаю, не знаю даже я сам.

Это прозвучало убедительно. В самом деле, чем мы не пара? У нас много общего. Ну да, ему полтинник – но и мне уже четвертый десяток. И потом, он ведь действительно чем-то похож на моего папу… Последнее соображение решительно подвигло меня принять предложение об ужине.

Вернувшись на рабочее место, я принялась размышлять, зачем НЕвлюбленной женщине может быть нужен мужчина. Ну, во-первых, пришло сразу в голову, одинокая женщина – это в нашем обществе как-то не комильфо. В глазах окружающих очков она явно не добирает. Так что мужчина незаменим для повышения статуса… Но с другой стороны, статус замужней женщины я уже имела и по произволу мужа он был у меня отнят. Пережить такое потрясение заново хуже, чем остаться в статусе разведенки. И выходит, что возможность свой социальный уровень повысить тянет за собой серьезный риск совсем его уронить.

Ну ладно, пусть не это. Есть же много чего другого! Например, мужчина нужен для секса… Я попыталась представить Колосова своим сексуальным партнером. Отвращения такая картинка не вызвала. Но мой реальный опыт не содержал совершенно никакого разнообразия. И потому с готовностью принять мысль о физическом сближении с посторонним, в общем-то, человеком мне довольно трудно. Получалось, что радости от секса выглядели меньшими, чем неизбежный в моем случае дискомфорт от него.

Хорошо. Не буду пока об этом… Что тогда? Подарки, деньги. Допустим. Мужчина нужен как гарант достойного материального положения женщины. Ну или хотя бы в качестве лица, способного это положение сколько-нибудь улучшить… Однако тут мысли сразу утыкаются все в тот же мой внезапно развалившийся брак, в одночасье лишивший меня привычной материальной стабильности. Куда надежнее зарабатывать самой! Нет, попадать в материальную зависимость от шефа совершенно не хотелось.

Окей. Пусть не материальное положение… Но забота? Ведь как хочется, чтобы кто-нибудь о тебе позаботился! А то все одна да одна бьешься как проклятая… Только разве это может быть гарантировано? Кто-то станет печься и о престарелой соседке, а кто-то палец о палец не ударит ради собственной жены! То же и с душевным теплом. И Колосов, скорее, из тех, кто привык сам принимать знаки внимания…

А тогда, не сдавалась я, мужская симпатия все-таки полезна как подтверждение моей женской ценности. То есть раз он выбрал именно меня, то это на мне как бы знак качества ставит!.. Но если не только меня?.. Да на фиг такое подтверждение! Я ведь так и не смогла смириться с папиной наукой. Учесть – учла. А принять не могу. Не принимаю этого мира, который, по его словам, «так вот именно и устроен», где все мужчины такие же кобели, как мой Гера. Ну а Игорь Александрович как раз и есть классический бабник! Совершенно безнадежный в этом смысле человек. Для меня же и одного подобного опыта более чем достаточно…

С таким-то настроением я и отправилась в ресторан на встречу с шефом. И наше первое свидание, как уже понимала, должно было стать последним.

Сам Колосов был настроен умеренно любовно.

– Светочка, ну вы ведь догадываетесь, почему я вас пригласил? – интимно мурлыкнул, когда мы покончили с горячим. – Что это не просто ужин двух коллег – догадываетесь?

– Ну… не исключаю, что не просто ужин, – согласилась я.

– Вот вы меня с ногами подкололи, а я вам так скажу: юность соблазнительна по определению. Но и только. А в моем возрасте мужчина должен бы уже сообразить, к чему дело идет. Ведь не мальчик.

Я и тут не могла не признать очевидного.

– Ну вот я и подумал, – продолжал он доверительно, – мы же симпатичны друг другу, ведь так?

– Пожалуй, – опять кивнула я. – Во всяком случае, вы мне симпатичны.

– Вот. И вы мне, разумеется. Иначе этого свидания не было бы. Так, может, пора уже остепениться и перестать, так сказать… рассеивать внимание?

– Я вас понимаю, – осторожно начала я подбирать слова. – И спасибо за откровенность, за то, что не пытались приукрасить своих мотивов. Извините – отвечу тем же. Еще недавно я была замужем за таким же, простите, как вы, жизнелюбом. И мне этих отношений вот так вот хватило. – Для убедительности провела ребром ладони горизонтально по шее. – В общем, не гожусь я быть снисходительной подругой вечно юного мужчины.

Он помолчал, покачал головой.

– Ну да, ну да, – пробормотал задумчиво. – Ну – может, вы и правы. Жаль, конечно. Жаль, что не удалось начать новую жизнь, – вздохнул, слегка дурашливо, – но… вы правы. Такого, как я, черного кобеля добела не отмоешь.

– Мне тоже жаль, – вздохнула я.

– Правы, правы, – бубнил Колосов, дружески похлопывая меня по руке. – Нечего хорошему человеку голову морочить.

Как ни удивительно, это странное свидание вовсе не ухудшило наших отношений, а даже как-то сделало их короче и дружественнее. Но после него мне еще яснее стало, что моя доля – быть одной, одной растить Гришу и радоваться, что у меня есть сын. На что еще я могла рассчитывать, если даже такой человек, как Колосов, из всех знакомых мужчин имеющий самое наибольшее сходство с моим папой, – совершенно мне не подходит! Ведь это могло означать только одно: мужчин для меня просто не существует.

С Гришей между тем проблем хватало. В классе он считался едва ли не худшим – и вокруг не было никого, кто бы имел на него влияние. Отец самоустранился, а дедушка – выключился. Мой папа, когда мы приезжали, в основном молчал и слабо улыбался. А Гера просто исчез из нашей жизни, словно забыв, что он, собственно, отец. По сотне маленьких признаков я понимала, что для Гриши его безразличие – больная тема.

Тот день не задался с самого утра. Дадиани ходил по пятам и везде подмечал мои мелкие просчеты. Я даже обратилась с вопросом к Колосову, точно ли Гия Шалвович должен контролировать каждый мой шаг, если уж мне была обещана свобода действий. Шеф отшутился в том духе, что свобода, мол, штука относительная и абсолютной свободы в вещном мире нет, а про Дадиани сказал, что для того, дескать, и щука в море, чтобы карась не дремал… Веселого смеха это у меня не вызвало, я просто смирилась, что Гия Шалвович, видимо, мой крест и нужно таскать его, как положено, и не роптать.

Как обычно, я решала сразу несколько рабочих задач, когда мой личный, некорпоративный мобильник вдруг разразился настойчивым звонком. Номер не определился, но какая-то тревога заставила ответить. Звонивший мужчина назвался инспектором Отдела по делам несовершеннолетних.

– Орлова Светлана Владимировна? – уточнил он.

– Да.

– Григорий Орлов ваш сын?

– Да.

– Вам нужно подъехать в отделение. Мальчик находится у нас.

– А что случилось? – пролепетала я, убегая из людного коридора в пустой лифтовый холл, подальше от сослуживцев.

– Ребенок был задержан за хищение товаров в супермаркете.

– Но… этого не может быть… У него же все есть… Это ошибка! – зачастила я глупо. – Да вообще… вы с ума сошли! Он никогда ничего чужого…

– Приезжайте, будем разбираться.

Куда ехать, выясняла как во сне, борясь с подступившими слезами, а как только полицейский отключился, разразилась отчаянным плачем. Беспомощность, одиночество и страх за Гришу навалились неподъемным грузом. И тут прямо передо мной материализовался вездесущий Дадиани. Эта злая тень опять преследовала меня. Едва взглянув, я с отвращением отвернулась.

– Ну, что там у вас еще стряслось? – спросил он хмуро.

– Вам-то что? – огрызнулась, не поворачиваясь.

– Видели бы себя сейчас – не спрашивали бы. Прекратите плакать и объясните, что случилось.

Я хотела вообще ничего не говорить и просто уйти – но куда пойдешь с заплаканным лицом и красным носом? Он все не уходил, ждал ответа. Я обмахивалась руками, в надежде быстро придать себе нейтральный вид.

– Вам будет приятно узнать, Гия Шалвович, – выдавила довольно истерично, – что я не только сотрудник, вызывающий у вас постоянные сомнения в профпригодности, но и неуспешная мать.

Слезы опять засочились, я отчаяннее замахала руками перед лицом.

– Ну знаете, – возмутился он, – такими словами не бросайтесь. Дети не повод для склок и сведения счетов. И потом, я вам ничего не сделал плохого, просто спросил. Так понимаю, у вас форс-мажорная ситуация и вам нужно уйти?

– Да… – прогундосила я, принимаясь сушить лицо бумажной салфеткой, случайно обнаружившейся в кармане, стараясь не повредить остатки макияжа и не ухудшить дела активным трением.

– Возьмите! – воскликнул он, протягивая большой белый платок.

Я поколебалась и взяла.

– Так что случилось-то? – спросил опять Гия.

– Из полиции звонили. Говорят, Гриша что-то утащил из супермаркета.

И опять захлюпала, а он нахмурился и сказал:

– Ребенок в полиции – это серьезно. Я поеду с вами. Знаю, как с ними разговаривать.

– Но… зачем вам…

– И потом, вы ведь не на колесах, – рассудил Гия. – Довезу и сам разберусь.

Первый раз мне не казалась противной его самоуверенность и эта манера жестко распоряжаться по всякому поводу. Я не в силах была отказаться от помощи. Мы спустились к машине, молча сели – он за руль, я рядом, и Дадиани, включив навигатор и уверенно вырулив со двора, помчался на рискованной скорости, как настоящий кавказский водитель.

– А как вы собираетесь с полицией разбираться… с такой внешностью? – пришло мне вдруг в голову. – Вы же сами из этих… из «понаехали»…

– Я с восьми лет в Москве, – холодно возразил он. – Интересно, откуда в вас столько снобизма? Вы что – принцесса крови?

– Во мне?! – изумилась я.

Он молча покосился и ничего не ответил.

– Простите, – залепетала, – это не снобизм, это… В общем, ляпнула не подумавши, у меня бывает… Сейчас все мысли о Грише… Не знаю, что мне с ним делать. Боюсь полиции… – Слезы опять подступили и прорвались. Я прятала лицо в платок, стараясь унять свое отчаяние. Но все равно рыдала уже в голос.

– Твою мать… – тихо проворчал он. – У меня больше нет платка.

Я не унималась.

– Да перестаньте вы плакать! – приказал он. – Соберитесь. Это же никуда не годится. Вспомните, что вы едете выручать сына. Представьте лучше, каково ему сейчас, он и так напуган, а тут еще вы… Хотя… может, в полиции убитая горем мама и уместна… – рассудил вдруг. – Как дополнительный аргумент. Так. Что вам толком сказали по телефону?

– Что его задержали на краже в магазине.

– А на какую сумму?

– Не сказали. В голове не укладывается… Он же добрый мальчик…

– Ну, это совершенно ни при чем. Дети крадут по множеству причин.

– У вас есть дети?

– Нет у меня детей, – буркнул Гия. – Просто я сам был трудным подростком. Когда отец нас бросил.

– А-а… – протянула я, опять уходя в горестные мысли о своем ребенке, тоже брошенном отцом. Что характерно, первым, что пришло в голову во время разговора с инспектором, была мысль позвонить Гере. Но такая глупость оказалась мгновенно отброшенной. Помощи от бывшего мужа ждать не приходилось, а стрессов Грише и глумливых упреков себе – сколько угодно…

На КПП у нас потребовали паспорта. Дежурный припечатал моего спутника пристальным взглядом, видимо, беря на заметку, что пост миновал гражданин неславянской внешности.

– Тяжело быть грузином в Москве? – затянула я снова свое, интуитивно пытаясь отвлечься от жгучей тревоги за Гришку.

Он искоса взглянул и пожал плечами.

– Нормально. – И опять покосился на меня. – Спокойнее, Светлана. По закону вы сейчас не просто мать, а представитель несовершеннолетнего ребенка. И ему больше рассчитывать не на кого.

Эти слова заставили меня собраться. А также посмотреть на Гию Шалвовича с непривычным уважением. «Я мать. Я представитель, – твердила себе. – Главное сейчас… главное… Что же главное?..» Волнение мешало сосредоточиться.

– Наша задача, – тихим голосом продолжал свои наставления Гия, – договориться миром. Чтобы Григория пожурили и отпустили на поруки. Под вашу ответственность. Чтобы не сообщали в школу, не брали на учет и вообще – без последствий. Понимаете?

Я кивнула.

Мой ребенок сидел в каком-то кабинете с совершенно несчастным лицом. Руки он зажал между коленей и весь словно съежился, отчего казался совсем маленьким.

– Гриша, – бросилась я к нему. – Что ты натворил?

Сын не вынес моего отчаяния и беспомощно заплакал. А Гия посмотрел с неодобрением.

– Скажите, – обратился он к полицейскому, – на каком основании задержан этот мальчик?

Полицейский предложил нам сесть и спокойно объяснил, что Григорий Орлов пытался совершить мелкую кражу в супермаркете, что задержали его охранники магазина и сразу же позвонили в полицию. Гриша продолжал тихо плакать. Вид у него был такой жалкий, что мне тоже хотелось залиться слезами. Но я все же попыталась взять себя в руки.

– Ему только одиннадцать лет, – робко напомнила служителю закона.

– Именно поэтому вы здесь, – кивнул тот.

– А позвольте узнать, – вмешался Гия, – что именно пытался вынести из магазина ребенок и на какую сумму.

– А позвольте узнать у вас: вы кем приходитесь Григорию Орлову?

– Я прихожусь начальником его матери, – не смущаясь собственной лжи, важно объявил Гия. – Это моя сотрудница. Я счел необходимым поддержать ее, так как вся эта история Светлану Владимировну очень расстроила.

– Вот как. Расстроила. Здесь речь не о расстройстве, – холодно возразил полицейский. – Здесь приходится говорить о ненадлежащем воспитании. Вот о чем речь.

– Думаю, это преждевременный вывод, – возразил Гия. – Если я правильно понимаю, это первый случай у Григория. И ему только одиннадцать лет. Вполне возможно, мальчик просто оступился. Может, товарищи подбили. Или сам сглупил. Надеюсь, все это станет ему хорошим уроком, – как по писаному произносил свой монолог Дадиани. – Думаю, можно отпустить Гришу на поруки. Если его мать поручится, что ничего подобного больше не произойдет.

– Конечно, конечно, – залепетала я, отчаянно кивая. – Это случайность. Он хороший мальчик…

Полицейский постукивал карандашом по столу.

– Ну а ты что скажешь, Григорий? Зачем пошел воровать из магазина? Ты знаешь, что это противоправное действие?

Гриша сидел красный до синевы и молчал.

– Обещаю, я во всем разберусь и очень серьезно с ним поговорю, – залопотала я снова. – Глаз с него не спущу, он больше никогда… Так ведь, Гриша? Ты понял, что поступил очень плохо?

Сын закивал как китайский болванчик, мелко затряс головой, озарившись надеждой на прощение.

– Смотрите, мама, – раздумчиво реагировал инспектор, – в следующий раз уже поблажки не будет. Придется отвечать за неисполнение обязанностей по воспитанию несовершеннолетнего ребенка.

– Конечно, конечно, – твердила я. – Он больше не будет, поверьте.

– В следующий раз сообщим в школу обязательно, – обратился инспектор к Грише. – Понял, Григорий? И тогда уже хорошей жизни я тебе не обещаю. А с мамы еще и штраф возьмут. До пяти минимальных окладов, между прочим. Хочешь, чтобы с мамы большой штраф взяли, а тебе в школу написали, что ты в магазине воруешь?

Гриша ожесточенно замотал головой, наконец-то убеждая инспектора в том, что он все осознал…

Гия вез нас домой, а я, совершенно изнуренная короткой битвой в полиции, вяло воспитывала сына, пользуясь редким случаем общения не рано утром и не поздно вечером. Гриша сидел ссутулившись и сжавшись и все твердил, что он больше не будет. Никогда-никогда.

– Бросьте, хватит, – сказал Гия. – На нем же лица нет. Поговорите потом, когда успокоится.

Я замолчала. Так раздражавшие меня раньше навязчивые замечания Дадиани казались теперь уместными и чрезвычайно глубокими.

– Да я это все в общем понимаю, – задумчиво изрек он, когда мы уже вдвоем ехали на работу. – Сам рос без отца, могу себе представить, откуда что берется.

– А с чего вы взяли, что Гриша без отца растет?

– Ошибся?

– Вообще-то нет.

– Это видно. И по нему, и по вам.

– А как это? По чему именно видно?

– Беззащитные вы оба, потому, видать, и живете ощетинившись. Чувствуете, что тылы не прикрыты. Сам таким был. А отец Гриши принимает какое-то участие в воспитании?

Я вкратце рассказала свою историю, объяснив, что бывший муж, расставшись со мной, по-видимому, вычеркнул из собственной жизни и сына.

– И с кем же Гриша остается дома после школы, когда вы на работе? Какие-то бабушки, дедушки есть?

– Моя мама не может помочь, у отца был инсульт, с тех пор она к нему привязана. А свекровь иногда берет внука, но… Они хотели его насовсем забрать. Ну а я, естественно, от этого предложения не была в восторге. Отношения очень ухудшились, и она как-то отдалилась.

Гия молчал. Я тоже помолчала и завершила свой отчет:

– В общем, бабушка иногда помогает, но все реже. Соседка пожилая заходит, ведет у меня хозяйство. Но Гриша, конечно, ее в качестве ограничивающей инстанции не воспринимает. Так что присмотра нормального нет.

– А в школе продленка?

– На продленку категорически не хочет.

– Да, дела… А вы-то о чем думаете? У вас реальная проблема с сыном.

– Честно говоря, не знаю, как быть. Я так дорожу этой работой. В последнее время и карьера пошла, и заработки нормальные. Ну что мне делать?

– Я не знаю, может, интернат какой-то, может, частная школа… Какой-то пригляд необходим. Кружки, секции ребенку нужны. Он ведь у вас как трава растет!

– Ну знаете! Видите же, что у меня ситуация, и добиваете… Как трава, главное, – обиделась я. – Если бы с папой этого не случилось, все по-другому было бы. А так нет же никого рядом. – Я вздохнула. Гия смягчился.

– Ну думать нужно. Вопрос серьезный. Нужно решать. И поскорее. На работе ведь вас трудности не смущают. Вы всегда деятельны и продуктивны. Вот и здесь надо что-то придумать. Какой-то выход наверняка есть.

Все-таки он был очень убедителен. И как-то вдруг стало очевидно, что выход какой-нибудь действительно должен быть.

– Вам бы с людьми чуть почеловечнее, – вдруг сказал Гия. – Я вот думал, вы совершенная мегера. Причем зажравшаяся, извините. А у вас, оказывается, проблема на проблеме. Совсем неправильно расценивал эту вашу постоянную надменность.

– Мою надменность?! – выдохнула я в крайнем изумлении.

– Ну да, – пожал он плечами. – Вы как будто всем своим видом подчеркиваете, что никто вам не ровня. Держитесь как королева в изгнании.

– Я так выгляжу?!

– Ну да, – подтвердил он опять удивленно. – А что, имеется в виду что-то другое?

– Ну конечно же! Просто не хочу, чтобы люди думали, будто у меня проблемы и я пытаюсь их кому-то навязать!

– И все?

– Все.

– А со стороны кажетесь высокомерной.

– Странно… Вы поэтому так старались меня выжить из компании?

– Я старался выжить?! – теперь крайне изумился Гия.

– А что – нет? А зачем же вы тогда коллекционируете мои ошибки? Зачем следите за мной?

– Да мне просто жалко вас было! Я же сразу понял, что стержень есть и в деле толк от вас будет. Но люди к вам относятся неважно, и понять их можно. А потому и желающих вас подсидеть или как-то насолить найдется немало. Я просто не хотел, чтобы из-за каких-то мелких просчетов… плюс, извините, ваш характер… Я помочь хочу.

– Но вы же все время выискиваете мои минусы!

– Да я пытаюсь вас подстраховать! Странно даже… Не ожидал, что буду так неправильно понят.

– Я тоже не думала, что выгляжу… высокомерной… Мне-то казалось, ну, может, независимой. Потому что именно так я хотела бы выглядеть.

Он посмотрел на меня пристально и вдруг усмехнулся и потом улыбнулся – кажется, я первый раз видела его улыбку.

– Ну и ну, – сказал Гия. – Никогда бы не подумал, что мои искренние заботы могут быть так восприняты.

Я тоже улыбнулась растерянно.

– А я не ожидала, что мое нежелание вешать на других свои проблемы можно принять за высокомерие.

Он продолжал время от времени усмехаться, и так мы подъехали к офису. А я все думала, как это можно было так долго оставаться настолько слепым кротом, чтобы не разглядеть истинного смысла его постоянного внимания ко мне. Да еще принимать это заботливое внимание за слежку с враждебными намерениями. Теперь складывалось впечатление, что здесь, на работе, у меня неожиданно появился друг, которого никогда прежде не было.

На другой день, едва встретив Гию, почувствовала ту же волну тепла, которая буквально заливала меня вчера, когда я благодарила его за спасительное вмешательство в мои дела. И он смотрел совсем по-другому, дружески, как на старого товарища.

Перед самым обедом Колосов вызвал нас обоих.

– Вот тихушники, – заметил, посматривая искоса. – Никогда бы не подумал…

Я удивленно взглянула на шефа. Гия сидел с совершенно бесстрастным лицом.

– Ладно, ладно, – отмахнулся Игорь Александрович. – Разумеется, не для этого позвал. – И начал совещание.

Когда все вопросы были обговорены и мы с Дадиани собрались покинуть кабинет, шеф удержал нас и, глядя внимательно, сообщил:

– Слухи в компании распространяются быстро. Не собираюсь лезть в ваши дела, но прошу быть все же поаккуратнее. Не нужно, чтобы о вас судачили в коллективе.

– О чем, собственно, речь? – холодно поинтересовался Гия.

– О вашей вчерашней отлучке. Нашлись желающие поставить меня в известность.

Гия дернул щекой. Видно было, что разговор этот его раздражает.

– У Светланы Владимировны произошла серьезная неприятность, – объяснил он сухо. – Я случайно узнал об этом и вызвался помочь. Не ожидал, что это может кого-то заинтересовать, – добавил сквозь зубы.

– Игорь Александрович, – вмешалась я, – от нас-то вы чего хотите? Это было единственный раз, мы действительно отъехали из офиса, не предупредив никого. По очень срочному делу. И Гия Шалвович мне очень помог. О чем еще могли вас «поставить в известность»?

– Еще добрые люди сообщили, что у вас роман, – хмыкнул шеф.

Я только в удивлении помотала головой, а Гия поднялся.

– У нас повесть, – буркнул он раздраженно и вышел из кабинета.

– Ну и фантазии, – прокомментировала я потрясенно.

– Ладно, – закруглил Колосов. – Я должен был вас проинформировать.

Через полчаса как ни в чем не бывало Гия зашел в мой кабинетик, чтобы вместе отправиться обедать.

– А слухи? – неуверенно спросила я.

– Вам не стыдно? – реагировал он.

– Да я за вас переживаю. Вы мне помогли, а теперь из-за этого станете, так сказать, жертвой молвы. – Я улыбнулась.

– Честно говоря, если бы не эта молва, наверное, в голову не пришло бы звать вас на обед. – Он подмигнул. – Ну как?

– Согласна, – обрадовалась я. Потому что снова почувствовала себя не одинокой. А бунтовать вдвоем – это совершенно другое дело. – Ну а Колосов? На него вы тоже в обиде?

– Колосов – нет. – Гия помолчал и усмехнулся: – У нас говорят: сидишь в лодке – с лодочником не дерись.

И мы отправились в кафе.

– Как Гриша? – спросил он, едва сели за столик.

– Ничего. Притихший такой. Думаю, что с ним делать.

– Я тоже думал. Обязательно должен найтись какой-то выход. Не бросать же вам работу! Но сына бросать – самое последнее дело… Я сам с двенадцати лет без отца, – вдруг заговорил Гия с какой-то болезненной интонацией. – Он ушел за женщиной, с которой едва познакомился, которой толком и не знал. Ради нее бросил жену и троих детей. У нас так не принято, – все более горячо рассказывал Дадиани. – В Грузии мужчина не оставит семью. Что бы ни происходило в его жизни, семья – святое. Он знает, что должен нести ответственность.

– В России таких семей без счету, – вставила я. – У меня самой та же история, разве что ребенок один.

– Я не могу этого понять. – Гия мотнул головой, сжав губы. – Моего отца не интересовало, что будет с нами. Мне двенадцать, а сестрам того меньше. Я тогда совсем с катушек слетел, чего только не вытворял. Все хотел что-то доказать отцу… Девчонки все время плакали. А что с матерью было – и вспоминать не хочется.

Я сочувственно покачала головой. У него было такое отчаянное лицо, словно он все еще переживал ту внезапную беду. И мне тоже хотелось плакать – так близки были его переживания. И таким он сам в ту минуту казался мне близким.

– Вот и мой муж ушел – как страницу перевернул, – сказала я. – Словно и не было у него сына. Вообще не интересуется.

– Это не мужчина, – отрезал Гия. – Не человек.

– Почему? Человек. Слабый и дурной – разве мало таких людей?

– Отец потом хотел вернуться, – продолжал Гия после минутного молчания. – Мама не дала. Он пытался. Она не пустила. Не простила.

Я покивала головой. Вообще-то теперь бы я тоже не стала жить с Герой. И не потому, что держала на него зло. Просто, пока мы были вместе, я, как говорится, ничего слаще морковки не ела. В смысле самоощущения, конечно, а не морковки. В смысле осознания себя как человека. А теперь у меня есть карьера, перспектива, я сама зарабатываю на жизнь – и эта моя жизнь полна событий, в ней я независима, и она куда больше обещает мне хорошего и нового, чем та, прежняя, замужняя. Да и чужой мне Гера человек. Ненужный и совсем чужой. Теперь-то я это отлично понимаю.

– В последнее время, – сказал Гия, – мои родители стали общаться. Не знаю, что случилось с мамой. Но она не так уже сурова к отцу.

– Это вас радует?

– Я матери не судья, – отрезал он. – По-хорошему и отца бы не судить. Но я не могу. Он раб. Раб собственного тела. Я так не хочу!

Во все глаза я смотрела на Гию. И думала: а мой папа считает, что таких мужчин не бывает! Я любовалась Гией. Этот тип внешности никогда мне не нравился. Папа мой – крупный, рослый, всегда держался солидно. А Гия небольшой, нервный, быстрый… Длинные тонкие пальцы, узкое смуглое лицо, худоба… Но я любовалась им! И удивлялась себе, потому что более непохожего на папу человека трудно представить. И все же припомнить не могла, чтобы кто-то мне когда-нибудь так нравился, как он.

– Хочу машину купить, – поделилась я после некоторого молчания. – У меня и права есть. Навыки только подрастеряла.

– Хорошее дело, – одобрил Гия.

– Не знаю, какую выбрать.

– Могу помочь, – сказал он.

– Спасибо, – прошептала я радостно.

– Не за что пока, – возразил он. – Уж взялся опекать – что будешь делать. Теперь вы с Григорием вроде как мои крестники.

Что я могла сказать на это? Меня переполняла нежданная радость. Я впервые видела мужчину, который казался мне прекрасным и без сходства с моим отцом. Этому человеку не нужно было походить ни на кого. «Пусть он остается самим собой, – мысленно разрешила я. – И пусть почувствует ко мне то же, что я чувствую теперь к нему. А больше ничего не надо».

– У меня такое впечатление, – после паузы раздумчиво произнес Гия, – что я тут наговорил много лишнего. – Он взглянул вопросительно.

– Ни одного слова! – убежденно мотнула я головой. – И вы можете всегда и во всем на меня рассчитывать.

Он кивнул. Мы поднялись и молча вышли из кафе.

 

Бедный, бедный Сальери

Сказать, что Алик Абуладзе родился счастливчиком, что он нравился женщинам – значило ничего не сказать. Он был так хорош собой, что это выглядело почти неправдоподобным. Грузинская кровь отца, смешавшись с русско-еврейской матушкиной, дала роду Абуладзе удивительного огнеглазого, стройного, с роскошными волосами, нежной кожей и точеными чертами мальчика. Алик был талантлив, как любимец фей. Семья на него молилась, учителя души не чаяли в ребенке, девочки в школе из-за него вечно ссорились. То же продолжилось в университете: студентки и преподавательницы массово сходили по Алику с ума. Но все экзамены, несмотря на вызывающую красоту, одаренный студент сдавал только на заслуженные пятерки.

Он всегда оказывался безусловным победителем, триумфатором, привыкшим к обожанию и легкому успеху как к чему-то естественному. Закончил солидный вуз с двумя дипломами. Получил престижное место в знаменитой торговой компании. Претендентов было много – Алик обошел всех. Сказать по совести, за него хлопотали – для звездного наследника родня подняла важные связи. Но и сам он способен был произвести впечатление, сразу зарекомендовав себя знающим специалистом.

Личная жизнь тоже складывалась блистательно. Его Лина работала в пресс-центре большого нефтегазового холдинга, была честолюбива и успешна. Кроме того, была она прекрасна: гибкие линии тела, грациозная пластика, лицо с идеальной симметрией черт и легкая, почти не различимая улыбка, не обращенная ни к кому конкретно. Ей была свойственна такая невозмутимость, что она казалась холодноватой. Зато, коснувшись Алика, взгляд Лины неизменно струился теплом и восторженной любовью.

Когда на собственном бракосочетании молодые появились из арки новобрачных, сооруженной для них агентством на живописном лугу старинного парка, – оба выглядели абсолютными небожителями. Сотрудница загса держала берущую за душу речь с особенным воодушевлением, и под десятками восхищенных взглядов Алик чувствовал себя как рыба в воде. Рыбка эта – конечно, самая крупная в водоеме – спокойно пошевеливала плавниками, привычно наслаждаясь жизнью. А Лина смотрела перед собой повлажневшими от счастья глазами, и в памяти всплывали картинки их судьбоносного знакомства.

Все произошло на закрытом показе одного элитного фильма. Вернее, сразу после показа. Он стоял в фойе в компании нескольких мужчин кавказской наружности, кажется, это были его родственники. Она медленно спускалась по широкой лестнице, едва касаясь перил рукой и разглядывая публику внизу. Алик заметил ее и подумал: «Какая гордая… Занятно, когда на тебя смотрят сверху вниз, как-то экзотично…» Он усмехнулся, переживая непривычное впечатление. А она просто не могла отвести от него застывшего взгляда. И потом они опять столкнулись в том же киноцентре, в ресторанчике подвального этажа. Она первая улыбнулась ему и кивнула. Тогда он подошел и заговорил с ней и ее подругой…

Свадебное торжество получилось многолюдным, роскошным и раздражающе дорогим. Но не Алику с его сверхуспешной Линой было пугаться чьей-то зависти – этого всегдашнего спутника каждого счастливчика. А между тем угрызающие переживания помучивали иных гостей весьма чувствительно. На сердце приятельницы Лины по фитнес-клубу, например, облик вступающей в счастливое замужество невесты и особенно молодой бог рядом с ней произвели самое разрушительное впечатление. Деятельная Юлиана решила, что счастье досталось Лине по ошибке и что ошибку эту необходимо исправить.

Она слышала о блицсвязях, в которые якобы вступают некоторые женихи с подругами невесты прямо на собственных бракосочетаниях. Но лично у нее такого опыта не было, и ни один жених до сих пор, по ее мнению, не стоил подобной суеты. На сей раз пораженная влюбленностью и охваченная завистью Юлиана была готова на все.

Она представилась Алику лучшей подругой Лины. Прилипнув к новобрачным, щебетала беззаботной птичкой, не обращая внимания на тамаду, начавшего призывать гостей к поочередным тостам. Уже и старший Абуладзе развернулся с витиеватой восточной речью, а Юлиана все не отставала, не замечая никакой неестественности в том, что тост был обращен к молодым и она получалась при них третьей. Наконец Алик, пытавшийся внимательно слушать отца, слегка развернулся к навязчивой гостье:

– Юлечка, – произнес он более чем ласково, вызывая в сердце красавицы бурные волны надежды. – Тебе же здесь неудобно. Вернись к своему столику, мы после поговорим.

Юная жена Алика чуть заметнее улыбнулась уголками губ, опуская глаза. Ее невозмутимость ничем не была нарушена. Подружка тоже разулыбалась, поблагодарила Алика за заботу и, ужалив Лину нежным поцелуем, упорхнула, вполне довольная собой. Во-первых, ей явно удалось привлечь внимание красавчика, во-вторых, он запомнил и даже ласково преобразил ее имя, в-третьих – она умело внушила, что является не просто подругой, а самой ближайшей подругой его жены! И значит, проложила себе верную дорогу к семейному очагу Абуладзе, автоматически становясь желанным другом дома.

Новым заходом стал бросок к новобрачному во время танцевальной паузы, когда Лина куда-то отлучилась. Юлиана устремилась к месту притяжения плавной и быстрой походкой, с удовольствием представляя себя со стороны – точеная фигура, безупречные бедра обтянуты дорогой мягкой кожей платья, роскошные волосы, нереальные ноги, каждый шаг завораживает… Ей казалось, Алик, замерев, любуется ею.

– Чудесная музыка, – выдохнула красотка, подойдя совсем близко. – Потанцевать не хочешь?

Он только улыбнулся, совершенно, впрочем, общей улыбкой.

– Ты молчишь? – Она пронзительно смотрела Алику в глаза.

– Онемел от восторга! – усмехнулся тот, шутливо утрируя акцент. – Не понимаю, как тебя не перехватил какой-нибудь джигит из моей родни?! Куда, вообще, смотрят мужчины!

– Не вижу здесь никаких мужчин… – прошептала Юлиана, касаясь рукой его плеча. – Кроме одного.

– Ты моя сладкая, – ласково-иронично реагировал Алик. – Жена-то вот-вот подойдет.

– Но это еще не секс, а только танец, – многозначительно заметила Юлиана, проводя ноготком по его шее.

– Увы! – воскликнул Алик и, поцеловав ее руку, оставил соблазнительницу в одиночестве, решительно направляясь к своим родителям.

«Увы!..» – Юлиана отошла обескураженная. Что означал этот возглас сожаления?! «Увы – это не секс»? Или: «увы – танца не будет»?.. И все же она предприняла третью попытку сближения, ловко подловив «принца» в мужском туалете. Дождавшись, когда он отправится туда, немного покараулила издали и, осторожно оглядываясь, подалась за ним. Алик стоял возле электросушилки, задумчиво подставляя под струю теплого воздуха точеные кисти. Увидев ее в зеркале, почти не удивился. Ему были так привычны преследования женщин, что явление девушки в столь неподходящем месте ничего не прибавило к обширному опыту отваживания влюбленных красоток.

– Юлечка? – он приподнял брови в притворном изумлении и повернулся к ней. – Женский туалет чуть правее…

Но не успел договорить – Юлиана обняла его, призывно глядя в глаза. Он смотрел чуть насмешливо, не отвечая на объятия. Она кивнула на туалетную кабинку, торопя и не сомневаясь, что делает ему самое заманчивое предложение в его жизни.

– Юлечка, – нежно шепнул Алик, отводя ее руки и крепко их удерживая, – ты такая храбрая. – Как и недавно, когда отказал в танце, он поцеловал ее пальчики, не выпуская запястий, и, как бы приобняв, ласково вытолкал Юлиану из туалета. А сам устремился обратно в зал, на ходу обернувшись и поцеловав кончики собственных пальцев, словно будучи в восторге от нее.

И опять она осталась в недоумении. К которому на этот раз примешалось еще больше неприятных ощущений. Все-таки он отверг ее. Но взгляд! А поцелуи рук! А этот шепот… Да нет, он не мог ее не оценить! В конце концов, она ничем не хуже этой его замороженной Линки. Если не сказать больше. Нет, в том последнем взгляде явно было какое-то обещание. Чего-то… Чего-то в будущем…

Рассудив таким полуутешительным образом, разочарованная, но не потерявшая боевого задора Юлиана отправилась в женский туалет и подошла к зеркалу. Осмотрев себя с головы до ног, она окончательно расстроилась. Брендовое обтягивающее кожаное платьице, за которое была отвалена астрономическая сумма и до сих пор представлявшееся ей таким козырным, показалось дешевой панельной тряпкой. Лицо выглядело злым и напряженным, волосы словно неживыми, румянец искусственным… Она ужасно сама себе не понравилась. «Вот придурок», – процедила зло, сдерживая слезы обиды. Не хватало еще, чтобы из-за этого павлина самооценка у нее понизилась!

Она злилась, но не могла избавиться от Аликовых чар. Ну пара ли такому мужчине холодная, как рыба, Линка? У Юли не было сомнений, что брак этот – всего лишь глупая случайность.

Тем временем Алик вернулся в полумрак зала. Цветные пятна света плавали по потолку и стенам, играла музыка, гости танцевали. Молодая жена сидела за столиком одна – как всегда невозмутимая, с чуть приподнятыми в полуулыбке уголками губ. «Девочка моя… – залюбовался Алик. – Ты у меня настоящая леди. Я выбрал действительно достойную пару». С веселой снисходительностью он кивнул в ответ на полный любви взгляд Лины, в который раз искренне думая, как приятно осчастливить собой именно ее, а не какую-нибудь дурочку-простушку. Вроде этой смешной Юлианы, так нелепо сейчас пытавшейся соблазнить его. И надо же, не нашла ничего лучшего, чем подловить в туалете. Умора… Алик усмехнулся, вспоминая шальной взгляд и суетливую возню глупой девчонки, когда она спешила увлечь его в отхожую кабинку. Он представил неизбежную тесноту над унитазом, если бы они в самом деле уединились там – и не смог удержаться от смеха.

– Ты что? – спросила Лина, ясно улыбаясь.

– Ерунда, – отмахнулся Алик. – Вспомнил забавное. Потом расскажу…

Они зажили совершенно, казалось бы, безоблачной жизнью. Возвращаясь с работы, Алик видел счастье в глазах жены – и радовался, что счастье это досталось именно ей. Ведь кто, как не она, был достоин – если уж вообще кто-то мог быть достоин! – и его красоты, и ослепительного блеска многогранной талантливости. Лина же называла мужа «моя звезда», искренне считая Алика самым удивительным и прекрасным человеком в мире.

В их доме вечно толклись какие-то подруги. Глядя на мужественную и безупречную красоту Алика Абуладзе, девушки, склонные принимать желаемое за действительное, подозревали сумасшедшее либидо. И он не скупился на мимолетные и ничего ему не стоившие знаки внимания. Однако, привыкнув наблюдать вокруг себя женский ажиотаж, на самом деле совершенно не стремился к адюльтеру. Во-первых, действительно предпочитал всем Лину. Во-вторых – не нуждался в бесперебойном и разнообразном сексе, как нуждаются в нем многие более сексуально активные и потому менее разборчивые мужчины. К тому же был брезглив. Так что, вопреки роковой внешности, Алик не был падок на женщин.

Между тем с самой свадьбы прилипшая к молодой семье Юлиана по-прежнему не оставляла своих упований, решительно считая этот брак ошибкой. Ее очень обнадеживало то, что пара не спешила обзаводиться детьми. Эгоцентрику Алику такое в голову не приходило, а жена его уверенно выстраивала успешную карьеру и жертвовать ею пока не собиралась. Юлиана же считала этот факт признаком явного неблагополучия, совершенно не замечая, что пресыщенному эмоциональными выплесками многочисленных почитательниц и не отмеченному ураганным либидо Абуладзе действительно комфортно существовать рядом со сдержанной, невозмутимой Линой. Возле нее он чувствовал себя как в любовном коконе, чего, собственно, и желала его довольно бесстрастная душа нарцисса.

Юлиана мечтала, что Алик обязательно разочаруется в своей «снежной королеве». И влюбится в нее, Юлиану, как пацан. И вместе они начнут обманывать дуру Линку, и это будет острым удовольствием само по себе. И уж конечно, долгожданным наслаждением от обладания предметом столь долгого вожделения… Притом она верила, что если всего этого так и не случится, то подонок Алик еще получит свое, что все у него в жизни будет плохо и никогда-никогда ему не посветит удача… Но так как ее главная мечта все же обязательно сбудется, то очень скоро они с божественным Аликом сыграют самую пышную свадьбу, так что все подружки просто облезут от зависти.

В общем, Юлиана была полна противоречивых и мучительных желаний, для исполнения которых не упускала случая показаться Алику на глаза, быть с ним соблазнительной, заявить о себе любым запоминающимся способом. Но проходило время, а результатов все не было. Конечно, она давно не надеялась привлечь его внимание каким-нибудь вульгарным ходом, вроде того глупого опыта на свадьбе. Ясно было, что уловки на грани фола в случае с Абуладзе ей не помогут. Однако эта долгая осада без каких-либо внятных успехов все больше раздражала. Непонятно почему, Алик оставался каким-то непробиваемым. Его ответы на все ее попытки сближения были столь незначительны, что годами принимать их всерьез можно было лишь при очень-очень большом желании. И наряду с желанным самообманом Юлиана подозревала, что эти любовные крохи – просто имитация, что Алик, похоже, привык бросать такие подачки влюбленным женщинам без каких-либо для себя обязательств. В минуты прозрения ярость ее поднималась такой разрушительной волной, что она была бы рада уничтожить своего кумира.

Между тем в карьере этого завзятого баловня судьбы, как ни странно, почти ничего не происходило. Еще в самом начале трудовой деятельности подающему надежды выпускнику престижного вуза доверили новый проект – и Алик безнадежно провалил презентацию. Начальство недоумевало: вроде бы талантливый, вроде бы знающий… Сложно было сказать, что именно пошло не так. Пока дело не касалось личной ответственности за большую кампанию, молодой специалист проявлял и знания, и понимание трудностей ремесла… Сам Алик считал свою неудачу плодом тайного недоброжелательства окружающих бездарей. Руководство же приписало провал неопытности и недостаточной амбициозности сотрудника. Как бы то ни было, серьезных проектов ему больше не поручали.

Со временем выяснилось: чего другого, а амбиций Алику не занимать. Его способность к схватыванию сути и удержанию в голове больших объемов информации тоже не вызывала сомнений. Но склонности к работе в команде, творческой работоспособности, готовности к решению комплексных задач в условиях большого напряжения сил – этих качеств явно не хватало. Он был одиночкой, к тому же не умел противостоять неудачам и не желал перенапрягаться. Начальник отдела, по первости увлекшийся многообещающим блеском вчерашнего студента, со временем открыто его невзлюбил. И по протекции, устроенной обеспокоенной родней, Алик перешел в отдел логистики, в душе презирая своего бывшего шефа как черного завистника и творческого импотента.

На новом месте все пошло намного лучше. Алика назначили руководителем группы. Низких зарплат в компании не платили, а оклад, положенный ему, благодаря протекции оказался даже выше обычного. Все вроде бы точно устраивалось удачно. Но это «удачно» оставалось тем же самым, почти без перемен в его положении, и год, и два, и три… Проекты, порученные Абуладзе, не приносили ожидаемых результатов, продуктивность Алика не впечатляла руководство. И по прошествии десяти лет работы на одном месте он почти ничего не прибавил к своему послужному списку, оставаясь все в той же должности и не находя другого объяснения карьерному застою, кроме вечных интриг завистливых посредственностей.

Кстати, не только начальники, но и рядовые сотрудники не жаловали Абуладзе. Все же трудно было не заметить, что этот залюбленный с детства парень, словно сошедший с обложки гламурного журнала, – беспросветный и непроходимый нарцисс! Он умел быть живым и остроумным, но быстро утомлял своим детски простодушным эгоцентризмом.

В отличие от мужа, Лина демонстрировала настоящий карьерный взлет. И однажды выступила в какой-то телепередаче в качестве пресс-секретаря знаменитого холдинга, где работала с окончания института, после чего ее стали постоянно приглашать на телевидение. Лину узнавали на улице, у нее не переводились поклонники, домой она приходила уставшая от восхищения, которое расточали ей даже люди весьма известные. Алик видел, как сияет глазами его удачливая жена. И чем больше светилась она, тем отчетливее тускнел ее муж. Когда-то они были божественной парой, обоим не было равных… Теперь он не был равен жене. Она, как комета, уносилась от него все дальше и дальше, полыхая долгим шлейфом жизненных побед. Он, по его собственным ощущениям, тащился сзади, и разрыв между ними рос.

А вокруг семьи неутомимым спутником вращалась обуреваемая противоречивыми мечтами Юлиана. Наблюдая действительно стремительный подъем Лины параллельно с какими-то уж слишком скромными, совсем незаметными успехами ее красавца мужа, неотвязная подруга радовалась и утешалась. К сожалению, приватной информацией осторожная Лина делиться не любила. Но и слухов о должностных прорывах Алика в их общем кругу не ходило, из чего Юлиана делала вывод: Линкиному мужу, слава тебе господи, по службе не везет. И ее меньше мучила зависть к наглому красавчику и к его ничем не заслужившей подобного счастья замороженной жене.

Обеденный перерыв заканчивался, Алик Абуладзе в скверном настроении вернулся на рабочее место в отдел логистики. Коллеги все уже сидели за столами, таращась в мониторы. Он тоже уткнулся в айфон, пытаясь понять, с кем у него назначена ближайшая встреча. «Хорошо этому, – подумал, с недоброй усмешкой покосившись на стеклянный бокс начальника. – Секретарша всегда напомнит. А что он, собственно, делает в отделе? По ушам нам ездит, больше никаких забот…»

Словно почувствовав недружелюбное внимание подчиненного, шеф заозирался по сторонам, откинулся в кресле, попробовал потянуться, потом все-таки встал и вышел из зала.

«О господи! – мысленно взвыл Алик. – Как же мне надоело сюда таскаться! Роста никакого. Кругом одни идиоты. Попробуй продвинься нормальному человеку – затопчут. А этому кексу на все начхать! Начхать ему, что я сижу тут уже почти десять лет пенек пеньком. С моим образованием, с моими способностями! – В душе он истерично рассмеялся, но на лице сохранил маску абсолютной невозмутимости. – Еще опенспейс этот, провались он совсем! Ей-богу, осточертело все…»

Вслух таких мыслей Алик никогда не высказывал. Держался чуть иронично, привычно отшучивался по всякому поводу. Выглядел человеком, которого в общем-то вполне устраивает мироустройство как оно есть. Эдаким жизнелюбом-философом. Хотя в действительности и работу свою ненавидел, и по некоторым другим аспектам бытия у него к судьбе вопросы накопились. И даже новая модель планировки офисного пространства Алика раздражала.

Раньше компания располагалась в старом здании, в каждом кабинете сидело по несколько человек – удобство и простор… В этом офисе, в его огромных, многолюдных, расчерченных полудекоративными низенькими перегородками залах, было шумно и тесно. Не переставая звонили десятки телефонов, разговоры сливались в нудный гул, в каждом углу жаловались кто на духоту, кто на сквозняки, и повсюду вспыхивали свары на тему открывать или закрывать окна, включать или выключать кондиционеры… «Уходить отсюда надо, – в который раз подумал Алик. – Но куда? Везде найду то же самое, везде бездарность и зависть…» Он усмехнулся и подмигнул молодой сотруднице, как раз присевшей на свое рабочее место по диагонали от его стола. Девушка зарделась, и видно было, как затруднилось ее дыхание, вероятно сбитое участившимся пульсом. Алик послал одними губами поцелуй и уставился в экран компа. А осчастливленная сотрудница еще долго не могла справиться с собой – суетливо поправляла юбку, перекидывала волосы то налево, то направо, кусала губы и неудержимо постреливала глазами по направлению уже забывшего про нее молодого человека.

«Линку бы сюда, – неприязненно думал Алик о жене. – Звездулю эту! Интересно, как бы она делала свою карьеру в нашем хлеву. А то сидит у себя в «нефтегазе» как у Христа за пазухой и горя не знает. Очень просто быть успешной, когда тебе созданы все условия. Это не в опенспейсе среди баранов пробиваться…» – Он снова мрачно усмехнулся про себя и с непроницаемым выражением на прекрасном лице принялся обзванивать клиентов.

Алик не помнил, когда все началось. Сначала вроде мелкое неудовольствие. Потом он стал замечать в себе вспышки явной раздражительности по многим поводам, связанным с ней. И наконец почувствовал отчетливо, что дико страдает от зависти к жене. Ее успехи переживал как упрек себе, как источник растущего в нем, точно опухоль, комплекса неполноценности. А из телевизора смотрела на него она же. И телефонные звонки не переставая трезвонили в доме, опять и опять обнаруживая стремительный взлет и растущую популярность жены и неумолимо сокрушая самооценку несчастного мужа.

До чего же это оказалось мучительно!.. Его унижали высоты, которых достигла жена, а с другой стороны – унижала собственная низость от сознания того, что он, Алик Абуладзе – баловень судьбы! – мучим ревностью и завистью, как самый жалкий неудачник. «Нет, я не завидую! – лгал он самому себе. – Завидуют ничтожества. Просто мне не нравится то, что происходит. Жена моя забывает о своем долге! Вот в чем мое недовольство». И действительно, ему немного легчало от таких рассуждений. Но и длительно сопротивляться горькой правде не получалось.

Алик пытался поговорить на работе с начальником о своем продвижении. Начальник ответил уклончиво. Предложил разработать и представить интересный для компании проект. Стало ясно, что уходить нужно немедленно. Но куда? Отец давно не подвизался на государственной службе, тянул собственный небольшой бизнес, хотя некоторые старые связи сохранились. Однако все, что он мог предложить, казалось такой же западней. Алик нервничал, сравнивая варианты…

Дома он теперь чувствовал себя словно не в своей тарелке. Мелькнула даже идейка, не попробовать ли радикально изменить личную жизнь. Однако, перебрав мысленно знакомых девушек – Лининых подруг, своих сослуживиц, соседок, приятельниц, Алик испытал такое отвращение к ним ко всем и к любому тесному взаимодействию с ними, что понял ясно: во всяком случае, не сейчас. А здорово было бы огорошить Линку внезапным сообщением: ухожу, мол, к другой!.. Только где взять другую среди дур, стерв и куриц?! «Господи! Ну зачем, зачем ей это было нужно… эта ее дурацкая карьера?! – с горечью думал Алик, вынужденно признавая незаменимость жены. – Все могло быть иначе…»

В последнее время он почти смирился со своей завистью, рассудив, что «и на солнце есть пятна»… Пытался ослабить боль, рационализируя собственные переживания. «Как могло случиться, что Линка так высоко прыгнула? – томился истерзанный муж. – Она всегда была просто милой девочкой. Нет, понятно, что я не женился бы на ком попало, но… это же просто несправедливо! Это несправедливость – вот и вся так называемая зависть. Тяжело мириться с несправедливостью. Или же вообще наша жизнь – только обман и насмешка?.. – нащупывал он. – Мучительно думать, что судьба так обманывает тебя. Вот в чем самая тоска… А не в том, что моя жена – успешна. Это-то как раз естественно, она ведь моя жена!..»

Бизнес родителей не был особенно прибыльным, но считался достойным и устойчивым. Наблюдая карьерный взлет невестки и подавленное состояние сына, отец и мать решили, что пора привлекать «мальчика» к семейному делу. В принципе идея ему понравилась – необходимо было что-то менять любой ценой. Но поступать в распоряжение отца не очень хотелось. Алик взял время для раздумий. Он рассчитывал на спасительные озарения, которые позволили бы ему войти в компанию, сохранив некоторую независимость от семьи. Просматривая документацию фирмы, присланную отцом, он, как ему казалось, предвидел возможности усовершенствования и по линии логистики, и по сокращению затрат, и по оптимизации бизнес-процессов. Хотелось размаха, Алик обдумывал варианты расширения, бегло просчитывая риски.

Лина была на работе. Где именно – он не знал. Может, в офисе, может, в телестудии… В последнее время Алик старался как можно меньше интересоваться ее делами, чтобы не бередить свои раны. «Хорошо бы поскорее развернуться у отца, – бормотал, всматриваясь в бизнес-схемы. – И почему я раньше не использовал этой возможности? Чего ждал?! Напрасно она считает, что я такое уж ничтожество. У нее очень скоро появится возможность убедиться в обратном…» Уязвленное самолюбие настолько измучило Алика, что собственную пострадавшую самооценку он уверенно проецировал на отношение к себе жены. И в своих мучениях винил именно Лину, чуть ли не считая реальностью ее упреки и насмешки, на самом деле являвшиеся только горьким плодом его больного воображения.

В действительности Лина, как и прежде, старалась угадывать и исполнять желания мужа. Вот только желания не иметь такой успешной женщины рядом не могла бы она выполнить. Хотя бы потому, что никогда не подозревала в Алике никакой мелочности и, узнай о его мучениях, не затруднилась бы объяснить их самыми благородными причинами.

Алик таращился в ноутбук, лихорадочно обдумывая планы быстрого взлета на новом поприще, когда неожиданно явилась неотвязная подруга семьи Юлиана. Он почувствовал прилив резкой неприязни, однако хамить женщине, да и обнаруживать прилюдно свои истинные чувства было не в его правилах.

– Здравствуй, Юлечка, – натянуто-любезно приветствовал посетительницу вынужденно гостеприимный хозяин. – Что же тебя к нам привело?

– Не к вам, – поправила она, – к тебе, любимый. – Присутствие дома Алика и отсутствие Лины показалось ей добрым знаком.

Он только приподнял брови и предложил располагаться поудобнее. А сам уткнулся опять в компьютер. Юлиана устроилась на диване, закинув ногу на ногу, и, глядя исподлобья, обдумывала свое положение… Сегодня Алик был явно менее обходителен, чем всегда. Ну и что? Ну да, он не в духе. Но сколько можно хотеть, ничего не предпринимая!

Абуладзе наконец оторвался от компа, насмешливо взглянув на гостью.

– Душа моя, – произнес озабоченно, – тебя не тяготит эта пауза?

– Ничуть, – возразила она, вставая и подходя к нему. – А ты… в самом деле не понимаешь, зачем я здесь?

– Пока нет. Но ты ведь сейчас объяснишь, правда? – Насмешка в его глазах и голосе обозначилась жестче.

– Все ты понимаешь! – Юлиана с трудом преодолела раздражение от его тона. Опираясь на стол, остановилась в нерешительности. Скованность, которая ее охватывала в его присутствии с той самой свадьбы, так и не удавалось преодолеть.

Он вздохнул.

– Возможно, всему виной моя рассеянность, – пробормотал, откидываясь на стуле и снова переводя взгляд на ноут. – Дело в том, что, как ты, наверное, заметила, я чуточку занят…

– Рано или поздно, – перебила Юлиана, – мы все равно сделаем то, что давно должны были сделать. – Она бочком присела на край стола. – Зачем еще тянуть? Это и так уже длится вечность! Алик, посмотри на меня наконец!

Утомленный собственными неприятностями, он демонстративно вздохнул и взглянул как никогда холодно. Бедняжке Юлиане было ужасно не по себе, но она не хотела сдаваться. Господи, ну что же ему еще надо?! Окинула себя быстрым взглядом – придраться вроде бы не к чему. Действительно красавица. Да так на шею и бросается…

– Алик, милый, – из последних сил стараясь казаться соблазнительной, выдохнула она, осторожно погладив его по щеке. – Разве я тебе не нравлюсь?

– Разве ты можешь не нравиться! – возразил он с совсем уж какой-то издевательской интонацией. Алик привык играть с девушками, держа их словно на коротком поводке, но слишком явные домогательства раздражали, как насилие, особенно сейчас, когда ему и вовсе уж было не до того.

– Тогда в чем дело? – гнула свое Юлиана, настойчиво придвигаясь ближе.

– То есть? – заботливо уточнил он, с видом полного непонимания откинувшись на стуле подальше.

Юлиана не могла припомнить, чтобы когда-либо в подобной ситуации чувствовала себя такой неуклюжей, – только с ним становилась словно деревянной, совершая нелепые ошибки одну за другой. Она неловко обняла своего мучителя, попытавшись пересесть к нему на колени. «Ну зачем, зачем мне все это надо…» – вдруг тоскливо подумалось ей, и в этот момент чертов Абуладзе, лениво поднявшись, с трудом расцепил ее руки.

– Дорогая, – процедил он устало, – я вынужден просить тебя уйти.

– Сволочь! – рявкнула она, наконец совершенно выходя из себя. – Гаденыш! Да что ты о себе вообразил!

Алик довольно сощурился. На губах появилась хищная улыбка, как будто именно этого постыдного, близкого к истерике взрыва он от нее и ждал.

– Подонок! – клокотала бешенством Юлиана. – Свинья! Да ты… Уж не думаешь ли ты, что я такая же тупая корова, как твоя жена, чтобы терпеть все это тонкое хамство!

«Куда тебе, дура, – мысленно усмехнулся Алик, – она же леди!»

– Что морду кривишь? Импотент! Что ты возомнил о себе?! – в исступлении бранилась отвергнутая женщина. – Жалкий приживал! Лузер! Урод! Ничтожество!

«Шавка, – подумал Алик. – Маленькая злобная дворняжка».

– Юлечка, – сказал он. – У тебя, однако, темперамент.

Юлиана на миг замерла, снова сбитая с толку его «комплиментом». Она все еще не могла до конца отличить похвалы от издевки. Но он смотрел так холодно и насмешливо, что снова взъярил ее.

– Неудачник! – прошипела она свирепо. – Бездарность! Думаешь, не знаю, чего ты стоишь? А я не поленилась навести о тебе справки. Ты идиот! Ни на что не годный идиот! – Юлиана выплевывала слова как порции яда, в своей оскорбленности мечтая посильнее задеть его. – Жалкий завистник! Тебе спать не дают Линкины успехи, потому что ты ей совсем не пара!

Он слушал со спокойной улыбкой.

– Прекрасно, Юлечка, – заметил одобрительно, когда она немножко выдохлась. – Я и не сомневался, что ты темпераментна и артистична, но все равно приятно удивлен.

– Клоун, – вздохнула та, теряя задор. – Пустое место возле звездной жены. Пустое место.

– Браво, браво! – продолжал Алик, аплодируя. – Жаль, что я так люблю свою звездную жену, а то бы с восторгом отодрал тебя прямо здесь, моя красавица, как ты мечтаешь, вот на этом ковре! С наслаждением! – добавил полушепотом, снова натягивая короткий поводок. – Но… увы! К сожалению, детка, изменять любимой жене не входило в мои планы, и поэтому…

Приобняв сопротивлявшуюся гостью, Алик уверенно направил ее к двери. Осторожно вытолкал на лестницу, всучивая в руки сумочку, которую прихватил по дороге с дивана.

– Ты, кажется, куда-то спешила! – Он захлопнул дверь и перевел дух. Сердце отчаянно колотилось. Алик закрыл глаза, прислонясь к двери спиной. Минуту назад непроницаемое, лицо его было сейчас злым и изнуренным. Он поплелся в комнату, но за компьютер не сел, а лег на диван. Потом вскочил с чувством гадливости – на диване, перед тем как подползти к нему, сворачивалась кольцами эта змея… Его мутило. Он перебрался в спальню, устроился на кровати. «Черт, – подумал, сглатывая в горле комок тошноты, – притащилась, дура, некстати, и вот у меня, кажется, давление подскочило…»

Вернувшаяся с работы Лина нашла мужа совершенно обессилевшим, печальным и беспомощным. Давление действительно оказалось несколько повышенным. Лина захлопотала с ужином, но Алик не хотел есть, его подташнивало. Она просидела с ним весь вечер, держа за руку и гладя по голове.

– Я ушел с работы, – сообщил он слабым голосом. – Буду отцовскую компанию поднимать.

– Здорово, – обрадовалась Лина. – Уверена, это к лучшему. Твоему папе повезло, что ты согласился.

Алик смотрел недоверчиво, ища в словах насмешку.

– Лин, – прошептал, – а может, нам ребенка родить?

Она растерялась.

– Что? Не хочешь? Семейная жизнь не привлекает? – пошел он в наступление.

– Нет, почему же… – залепетала Лина, собираясь с мыслями. – Мы никогда этого не обсуждали, я думала, ты не хочешь…

– Я-то как раз хочу, – с жаром заявил муж. – А вот ты – ты же звезда! Как же! До детей ли тебе!

– Аличка, ну что ты такое говоришь! Это ты моя звезда. Я тебя люблю, я тобой восхищаюсь.

Он помолчал, переваривая приятное.

– Но ты не хочешь детей! – воскликнул, снова нападая.

– Да нет, не то чтобы… Просто ты никогда об этом не говорил…

– Не говорил, потому что вижу, что тебе не до того, – назидательно возразил Алик. – А нам давно бы следовало серьезно подумать о ребенке.

– Ну хорошо, давай подумаем. – Лина все еще не могла угомонить ворох мыслей, замелькавших от его предложения.

– Я готов хоть сейчас, – уверенно заявил муж и осекся: – То есть не совсем. Сейчас, наверное, не смогу. Но завтра – завтра уж я наверняка поправлюсь и тогда… Коза эта приходила, – буркнул, вдруг вспомнив. – Юлиана.

– Не самый лестный отзыв, – улыбнулась Лина.

– Мне кажется, моя гипертония из-за нее, из-за этого ее блеянья. Верещала над ухом, пока у меня мозг не вскипел. Жуткая женщина! Пришлось попросить на выход.

– Серьезно? Ты ее выставил?

– Определенно, – пожал плечами муж.

Лина прыснула смешком.

– Я думала, она тебе нравится, – сказала. Алик покривился. Лина поправила на нем одеяло. – Давай-ка спать, Аличка. А то как-то тревожно за твою бедную голову. – Она поцеловала его в лоб.

– А ребенок? Когда будем делать?

– Ты же сказал, не сегодня, – улыбнулась жена. – Нам ведь не к спеху, днем позже, днем раньше…

– Да, – вздохнул он. – Но ты согласна? Готова? Это ведь повлияет на твою работу.

– Ну конечно! – Она снова поцеловала его, поправила одеяло. – Спи, моя звезда. Завтра все обсудим.

Однако и завтра еще Алик чувствовал себя плохо. Попытался снова погрузиться в изучение документации, но голова болела и не получалось сосредоточиться. Зато мысль о том, что он добился от жены согласия на ребенка, грела и успокаивала. Конечно, ребенок – нарушение заведенного уклада… Но ведь и так больше жить нельзя!

Алика отчаянно мутило. Он не понимал, как могла эта тупая и похотливая девица настолько повлиять на его самочувствие. Или причина в чем-то другом? Он точно помнил, что первый толчок тошноты и какой-то новой боли ощутил после ухода Юлианы, после всех тех помоев, которые она на него выплеснула в бессильной ярости отвергнутой самки.

По просьбе Лины Алик вызвал врача. Осмотрев больного, доктор выявил вегето-сосудистую дистонию по гипертоническому типу. Выписал рецепты и, к радости Алика, оставил его в покое. Он лежал в кровати и думал о будущем, представляя себе, как добьется невиданных результатов в развитии родительского бизнеса. А жена его в это время будет сидеть дома и растить их мальчика… Или лучше девочку… Он не мог определиться с более желанным для него полом ребенка, потому что ребенка как такового в своих мечтах не видел. Слово «ребенок» означало для него только то, что Лина перестанет звездиться на работе и мелькать в телевизоре, а засядет дома – любить и лелеять своего успешного мужа, свой главный в жизни приз. Об этой «шавке» Юлиане он и не думал. Но слова ее – «приживал», «неудачник» – застряли в сознании и больно ранили. Ведь все вокруг, очевидно, так и считают: жена – звезда, а он – только муж своей жены.

Алик маялся. Мысли о жене не отпускали. Ну да, вроде бы она на все согласилась, за работу, похоже, не держится, готова родить… Но, может, это только на словах? А сама начнет потом мудрить… «Глупо как… – мучился он. – Я лежу дома больной, а она лезет в телевизор. Надо мне, чтобы все глаза кололи такой женой?.. О господи…» Он ворочался, не находя себе места. Слабость не проходила.

Забегали родители, матушка зацеловала чуть не до дыр, любовалась им, как картиной… Оставили кучу еды. Аппетита у Алика не было. Он снова погрузился в меланхолию. «Всегда я у них лучше всех и все хуже меня, – думал о матери с отцом. – Какой смысл в этих вечных сравнениях? Понятно, что я лучше! Но зачем об этом все время говорить… А может, я и сам сравниваю себя с Линкой? Как такое возможно?.. Вот от сравнений вся эта дурацкая зависть и происходит!.. Зачем?.. О господи, зачем?.. А как не сравнивать? Когда видишь вокруг такие рыла – невольно думаешь: спасибо, Господи, что я другой. Но если твоей жене все дается легко, а у тебя, как назло, черная полоса никак не кончается – кто тут лучше, кто хуже?.. Ну это же просто несправедливо!»

Нет, он не находил покоя. Ни мечты о будущих успехах в бизнесе, ни о том, что Лина уйдет с работы и засядет дома, сегодня не лечили. «Приживал» и «неудачник» крутились в голове, не оставляли. «Откуда зависть? К чему? К кому?..» – заводил он по десятому кругу. Открыл ноут, думая все об одном и том же, загуглил запрос. «Зависть – чувство, связанное с желанием обладать чем-либо, чем обладает другой…» – прочел, морщась. – Ну вот, разве это про меня? Чего мне хотеть, что есть у нее, а у меня нет?! Мне что – в телевизор охота? Смешно! Тогда что? Да ничего. Вот и слава богу, и никакой зависти… Но почему ж эта боль все время?..»

Он старался отвлекаться, принимался за работу, пробовал читать, глотал успокоительные – но маета не отпускала. «Все равно не могу думать об этом без боли и печали, – признал Алик. – Разве я хуже ее?! – мысленно вскричал опять. – Какая невероятная… глупость! Просто… Да, я привык быть на первых ролях. Но разве у меня нет для этого оснований?! А теперь все эти дураки будут считать, как та тупая коза с вычурным именем Юлиана, что я номер два при своей жене. Идиоты! Я всегда номер один – по-любому!»

К концу недели ему стало лучше. Лежать дома наскучило, не терпелось начать новое дело в компании отца, все там переустроить, переворошить, добиться настоящего прорыва, предъявить жене оглушительные успехи… «Вот тогда она спокойно засядет дома, чтобы растить уже наконец наших детей, – планировал Алик. – А я буду содержать семью… А то это странное положение, когда я позволил бездарям препятствовать моему нормальному росту, как-то затянулось».

Он вышел на работу в отцовскую фирму, приступив к обязанностям первого заместителя генерального директора. Вскоре отец читал его записку – анализ бизнес-процессов и бизнес-среды, а также соображения по оптимизации работы компании. Собственно анализ выглядел безупречным, выявлял все болевые точки, хорошо, впрочем, известные старшему Абуладзе. А вот предложения сына были уж слишком теоретичными. Чтобы привязать их к реальной ситуации, если это в принципе было возможно, над ними следовало еще трудиться и трудиться.

Алик между тем серьезно был настроен на новую жизнь. И кое-что действительно изменилось. Теперь у него имелся отдельный кабинет и более-менее свободный круг обязанностей. И никто не стоял над душой. Да и цель для него самого была вполне определенная: взлететь выше жены и с полным сознанием законности своих требований сделать ее домохозяйкой и матерью. Но что-то все равно тяготило. Все-таки и здесь, в небольшой компании отца, повседневная деятельность казалась рутиной. Должно быть, мерещилось ему, у Линки там все как-то интереснее, жизнь, наверное, так и кипит, а работа – словно свободный танец – легка и приятна. Потому-то так безмятежна и неуклонно успешна была его жена. Где-то там все равно все казалось лучше, чем здесь… Но разве не самого лучшего заслуживал Алик?

Он трудился, вынашивая планы собственного взлета через преобразование компании. Ему хотелось быстрых изменений, ярких поворотов, стремительных успехов. Однако и на новом месте для такого хода дел оказывалось достаточно препятствий. В общем, настроение продолжало оставаться сниженным. С некоторых пор он как будто потерял вкус к жизни и не чувствовал почвы под ногами. Словно шел-шел через детство в юность, через юность в зрелость уверенным шагом, наслаждался своей одаренностью, принимая ее как должное и ничего, кроме ослепительного счастья, для себя не ожидая, – и вдруг оказался точно в сумерках, и под ногами вязко, и идти трудно, и ослепительного счастья нет как нет. И вроде было оно – да словно перегорело. А теперь вот вместо счастья – разочарование…

В своем кабинете Алик разговаривал с юристом, когда у него внезапно случился обморок. «Скорая» увезла его в больницу.

Лежа на каталке в приемном покое, он ждал результатов первичного обследования. Примчалась Лина. Алика быстро перевезли в коммерческую палату терапевтического отделения. Сказали, ясности с диагнозом пока нет и будут обследовать дальше.

– А нельзя как-то поэнергичнее обследовать?! – слабо возмущался больной. – Сколько я могу у вас валяться без всякой информации! Ставьте быстрее свой диагноз, и дома долечусь.

Доктор хмуро кивал. Вызвал Лину в коридор.

– Пока трудно говорить определенно, но, боюсь, дело серьезнее, чем кажется, – сказал. – Похоже на онкологию.

Лина закусила согнутые в кулак пальцы и расширенными от ужаса глазами молча смотрела на врача.

– Вы сразу не пугайтесь, – буркнул тот. – Может еще, ошибка. Всякое бывает, знаете… Вообще повышение уровня онкомаркеров не всегда означает наличие злокачественной опухоли.

– Да?! – озаряясь надеждой, воскликнула она. – А что это может быть?

– Вообще подобная картина возможна при различных воспалительных заболеваниях… Но готовыми надо быть ко всему.

Готовности ко всему в Лине не было. Она была готова бороться за своего Алика. Платить за его жизнь деньгами, потерей работы, собственным здоровьем, любыми трудами по выхаживанию, без сна и отдыха… Но она не готова была его потерять. Нет! Только не это!

Диагноз тем не менее подтвердился. У Алика обнаружили запущенный рак легкого. Врач сообщил потрясенной Лине, что нужно отправлять пациента в другую больницу. По его глазам, по досадливому кряхтению человека, вынужденного быть вестником горя, по бесцветности интонаций Лина догадывалась, что все плохо. Она и не расспрашивала ни о чем. Сжав зубы, выдернула себя из парализующего страха. Отказалась от онкологического отделения сомнительной больницы. Захлопотала о помещении мужа в известную специализированную клинику. А пока перевезла его домой.

Измученный Алик капризничал. Его самочувствие не улучшалось. Головокружения не позволяли подняться с постели, и слабость не проходила. Он дулся и злился на всех. Лина крепилась. Сказать ему? Но как? Какими словами? Молчала, отгоняя слезы, улыбалась, пряча страх. Но долго скрывать онкологическую природу болезни было невозможно.

Держа его за руку, Лина перебирала длинные бледные пальцы.

– Мы завтра поедем в больницу, – сообщила, изо всех сил стараясь казаться спокойной.

– Ну слава богу! – ядовито воскликнул больной. – Я уж думал, так и помру здесь, не зная от чего.

– Ну зачем ты, Аличка, – вздохнула Лина. – Не так просто сразу попасть в хорошую клинику… – Он надулся и молчал. – Там отличные специалисты-онкологи, – прошептала она. – Начнем серьезно лечиться. – Лина осторожно перевела дух.

– Хочешь сказать, у меня рак? – буркнул Алик и отвернулся.

– Это только первичный диагноз. Но там же не было нужных специалистов! – заговорила она горячо. – Ты лежал в терапевтическом, а нам нужны опытные онкологи. Все будет хорошо, мы справимся…

– Нет, – Алик помотал головой. – Нет. Во-первых, этого не может быть, – сказал спокойно. – А во-вторых… – Он замолчал, словно стараясь что-то вспомнить. – Это было бы так глупо, что… – Он пожал плечами, не в силах выразить, насколько глупо оно было бы.

– Конечно, – закивала Лина. – Вот и поедем… там такие врачи…

– И все-таки странно… – раздумывал Алик. – Как могло в голову прийти… Нелепо… Немыслимо!

– Конечно! – согласилась Лина и обняла его. – Я так люблю тебя, Алик, – зашептала, – ты даже представить не можешь.

Он бегло поцеловал жену в лоб и заметил рассудительно:

– Во-первых, я не курю…

Она отчаянно закивала.

– И потом… я же не кашляю! И вообще у меня ничего не болит!..

– Это хорошо, это хорошо… – бормотала Лина, не сводя глаз с его лица.

– Так что и ехать никуда не придется, – заключил Алик.

– Да… – кивнула она растерянно, прижавшись к нему. – Все будет хорошо, все будет хорошо…

Он чуть отстранился и сказал:

– А сейчас я спать хочу.

– Да, да, – засуетилась она. – Спи, мой хороший. Тебе не холодно, накрыть еще одеялом?

– Даже странно, – хмыкнул Алик, не отвечая и отворачиваясь к стене. – Придумают же… Как будто меня не видят, какие-то странные фантазии… И не курю, и не… Разве так выглядят больные этим?..

– Спи, спи, моя любимая звезда, – сдерживая слезы, гладила его по волосам Лина. – Все будет хорошо, все устроится, не волнуйся, спи.

Он подскочил и сел на кровати.

– Я знаю, почему у меня эта слабость! – воскликнул с радостью первооткрывателя.

– Почему?

– У меня стресс от смены работы! Обычное переутомление, больше ничего!..

Утром Лина вызвала специализированное такси для комфортной перевозки больных. Алик ехать не хотел.

– Куда ты меня тащишь? – спросил строго.

– В больницу, Аличка.

– Опять двадцать пять! – бросил он досадливо. – Зачем?!

– Нам нужны лучшие специалисты.

– Но я здоров!

– Вот и хорошо! Они это подтвердят. И мы будем спокойны. Все будет хорошо, мой милый, не волнуйся.

Алик немного поворчал, но спорить до победы сил у него не было.

Диагноз подтвердился почти сразу. Лина изо всех сил сдерживала истерику. Алик пришел в ярость.

– Все из-за тебя! – кричал он, себя не помня. – Если бы ты не настояла сюда ехать, ничего бы этого не было!

Дальнейшие сведения от обследований только усугубляли картину болезни. Рак был уже неоперабельным, с метастазами в лимфоузлы. Алик гневно реагировал как на исследовательские манипуляции, так и на оглашение печальных результатов, хотя самую травмирующую часть информации – о безнадежности его положения – от него скрывали. Но диагностика рака легких состояла из многих процедур, некоторые из которых были достаточно сложны и неприятны. И это вызывало особенное негодование больного. Он ярился на Лину, на врачей, а главным образом – на жуткую болезнь и отчаянную несправедливость, с которой столкнулся, захворав таким страшным недугом. Хворь свою Алик воспринимал как невероятный, немыслимый обман судьбы, совершенно невообразимый как по степени коварства, так и по масштабу учиненной над ним онтологической подлости. И это неизменно приводило его в бешенство, заставляя на все усилия жены и врачей реагировать ненавистью и отвращением.

– Конечно! – шипел на Лину. – Это ведь не у тебя рак! Как легко быть милой и предупредительной, когда все замечательно…

Лина давила в себе ужас от сознания грядущей катастрофы, которой должна была стать для нее потеря любимого. Его злые выпады ничего не меняли – она хотела, чтобы он оставался с ней, любым, пусть раздраженным и несправедливым, пусть грубым, таким изменившимся. Но прогнозы врачей были крайне неблагоприятными. И Лина дорожила каждой минутой, беспокоясь лишь о том, как уменьшить его страдания.

– За что?! За что?! – метался Алик. Он плакал и роптал на Господа, на судьбу, на людей. – Кого я убил, ограбил? Кого обидел?.. А даже если и обидел, неужели грешнее меня и людей на свете нет?!

– Что ты, что ты… – пыталась успокаивать Лина. – Не думай о плохом. Ты очень хороший. Думай об излечении. Будем бороться…

– Да как?! Как?! – вопил Алик в отчаянии. – Что я могу тут думать? Я же не врач! Господи, за что мне все это?! За что мучительная смерть в тридцать два года…

– Бог с тобой, Аличка, ты жив, жив!

В ответ он только выл от горя и безнадежности.

К счастью, период его ярости длился недолго. Набушевавшийся Алик вдруг затих. Он словно обдумывал что-то. Стал прислушиваться к объяснениям докторов и к просьбам жены, касавшимся его здоровья. Сделался прилежным пациентом, внимательным к рекомендациям медиков. Наконец попросил Лину принести ноутбук и принялся изучать сайты, дающие информацию об онкологических заболеваниях. Взялся читать какие-то книги, пытался самостоятельно разобраться в своей болезни. Теперь он подолгу полусидел в кровати, всматриваясь в экран компьютера. Информация оказывалась неутешительной. Алик переключился на сайты религиозные и мистические. По ночам спал мало, больше лежал с открытыми глазами, уставившись в темноту. И внутри его была такая же темнота. Но ему казалось, он, возможно, вот-вот нащупает что-то важное, что поможет договориться с кем-то всемогущим. Он готов был вступить в какой угодно торг и сговор, лишь бы получить такую желанную помощь.

Лина почти все ночи проводила в больничной палате. Но долго держать пациента в отделении не было необходимости, лечение в его случае было симптоматическим. Ему стало чуть лучше, и он выписался домой. И дома продолжились лихорадочные поиски выхода.

Меж тем у Алика открылся кашель. Он нападал особенно ночами, ничто не помогало его унять, пока не успокаивался сам, почти внезапно, как и начинался. Иногда за кашлем следовал приступ рвоты, бывало, он заканчивался обмороком. Приезжавшие врачи из платной «скорой» констатировали ураганное развитие болезни и почти ничем не помогали.

Алик чувствовал себя все хуже. Приступы совершенно измотали его. Пока Лина судорожно искала целителей, он, согласный, безусловно, на любое лечение, в то же время думал, что бы предложить высшим силам такого ценного, что отменило бы страшный приговор, за что его можно было бы помиловать.

Он слышал, что к болезням приводят грехи. И хотя не был религиозным человеком и обычно в такую «мистику» не верил, теперь проявил интерес к понятию греховности.

Более близкое знакомство с вопросом напугало его. Алик обнаружил, что повинен в многочисленных «смертных грехах», чего никогда не подозревал. Оказалось, в православной традиции в качестве греха смертного рассматривается всякое поведение, «губящее душу» и являющееся источником других преступлений. К чему, как ни странно это было для Алика, относились не только убийство или, скажем, «содомский» грех, но и разные безобидные, на его взгляд, свойства характера, называемые «греховными страстями, или пороками». И даже «греховными помыслами». Получалось, что и мысли, связанные с этими качествами, а не только поступки, являются тяжкой виной и тянут за собой расплату. Смертными грехами, к неприятному изумлению Алика, оказались гордыня, алчность, зависть, гнев, похоть, чревоугодие, лень и даже уныние. Из этих восьми только похоть он не числил за собой, потому что никогда не изменял жене, а сексуальные отношения с ней не отождествлял с похотью. Да еще, пожалуй, алчность не относилась к нему, как рассудил Алик, так как жадным он не был и даже к большим заработкам вроде бы не стремился. Правда, он не мог исключить, что основной причиной сниженных притязаний была лень… Во всяком случае получалось, что остальные шесть – а особенно зависть, в последние годы так мучившая его, – висели на нем гирями и, быть может, сейчас топили в жизненном море…

«Но разве другие не гораздо грешнее меня? – думал Алик. – А где их расплата? Где мучения? Живут себе до старости, не зная горя. Один я…» Эта мысль в который раз причинила жгучую душевную боль. Он чувствовал страшную несправедливость происходящего. И ему не хотелось каяться в грехах, которые, если посравнивать их с делами каких-нибудь настоящих извергов, кому даруется долгая беспечальная жизнь, выглядели столь невинными и несущественными. «За что? За что, Господи? – шептал измученный Алик. – Послушай, но я же ничего такого не совершил. Почему одним все, а другим… такие муки! Но это же мелочи, мои грехи, мелочи… Господи, да я раскаиваюсь, ну конечно же раскаиваюсь! Господи, пошли избавления, прошу тебя! А я больше никогда, никогда…»

Лина искала целителей, а Алик обещал и обещал высшим силам измениться за возможность избавиться от страданий и еще пожить. Но ему становилось только хуже. Иногда казалось, причины страданий заключены где-то совсем рядом, прямо под рукой. И нужно только вычислить «врага» и уничтожить, чтобы болезнь повернула вспять. Лежа в постели, Алик навязчиво рассматривал люстру, представлявшую собой сооружение из пяти изогнутых завитком стеблей, которые заканчивались повернутыми к потолку цветочными чашами. Каждый завиток был украшен дугообразной веткой с затейливым зазубренным трилистником на конце. Алику не давали покоя трилистники. «Зачем эти жуткие клювы? Зачем эти острые перья?» – томился он, не в силах отвести взгляда от ненавистного декора.

– Лина! – хрипло и глухо крикнул в глубину квартиры.

Прибежала жена.

– Нужно убрать этих птиц, – сказал Алик, глядя на потолок.

Лина проследила его взгляд.

– Это не птицы, Аличка, – возразила. – Это листики. Для красоты.

– Все равно птицы, – заупрямился Алик. – Убери их. А то я никогда не поправлюсь.

Отломать хрупкие дуги от толстых завитков оказалось делом нетрудным. Слесарь справился быстро. Алик с удовлетворением рассматривал люстру, лишенную декоративных излишеств.

– Мне гораздо лучше, – прошептал он, прислушиваясь к себе.

Но вскоре начался приступ кашля со рвотой. Надежда на побежденную магию «птиц» пропала. После их бесполезного истребления Алик совсем сник. В «хорошие» минуты, когда приступы не трепали его, он молча лежал, отвернувшись к стене, иногда произносил бесцветно или измученно: «Скорей бы уж…»

Болезнь прогрессировала стремительно. Алику трудно было даже говорить. Он больше не мог пользоваться ноутбуком. Он словно застыл. И только слезы скатывались иногда по заострившимся скулам из-под опущенных дрожащих век. Лина пряталась в ванной комнате и тоже плакала, включив воду, чтобы рыданиями не обеспокоить больного. Она ненавидела себя за потерю надежды, но надеяться было не на что. Алик уходил…

Он часто впадал в забытье. Но порой сознание было достаточно ясным. И перед мысленным взглядом всплывали картинки их жизни. Алик думал о Лине. Зависть к ее здоровью, а тем более к успехам совершенно перестала мучить его. «Не повезло… – вздыхал сочувственно. – Вот как оно все для нее обернулось…» И представляя их свадьбу, беззвучно плакал, жалея жену. Вспоминая свои терзания из-за ее счастливого карьерного взлета, изумлялся: как вообще могла его интересовать такая ерунда! Он просто не понимал теперь, чем именно травмировал его факт Лининой успешности. Собственное намерение догнать и перегнать ее казалось нелепой суетой по самому пустому поводу.

Он наконец чувствовал какое-то странное смирение и непривычное для себя принятие неизбежного. Еще одним новым переживанием стала благодарность неизвестно кому за периоды облегчения, дающие такую желанную передышку между приступами.

– Лин, а ты в Бога веришь? – поинтересовался он вдруг.

– Да… – кивнула Лина.

– А почему?

Она пожала плечами, раздумывая, помотала головой:

– Не знаю.

– А как ты это чувствуешь – что веришь?

– Ну… чувствую поддержку, – неуверенно ответила Лина. – И если представить, что не веришь, то все кажется бессмысленным. Да просто он есть, и все.

– А за меня молишься?

– Конечно.

– За здравие?

– И за здравие тоже.

– Это хорошо… Может, ты мне что-то такое почитаешь? Все-таки интересно…

Каждый день Лина читала Алику что-нибудь из Библии, без особенного выбора, почти что придется.

– «…Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия Своего… – почти без выражения бормотала из Книги Премудрости Соломона. – Но завистью диавола вошла в мир смерть, и испытывают ее принадлежащие к уделу его…»

Алик слушал молча, вздыхал, но не пытался прервать.

– Чего-нибудь хочешь? – беспокоилась она.

– Нет. Читай, – возражал слабо.

Про Екклезиаста сказал:

– Маловер… вроде меня…

Чтения Евангелий, казалось, успокаивали Алика. Иногда он впадал в короткую дрему. Но потом вдруг спрашивал о какой-нибудь детали, привлекшей его внимание.

– А может, с батюшкой хочешь поговорить? – предлагала жена.

– Нет… Зачем беспокоить батюшку…

По его же просьбе Лина заказала энциклопедию буддизма и книгу о жизни Будды Гаутамы. История принца Сиддхартхи умилила Алика. На чтении об отработке кармических долгов в новых воплощениях он задумчиво изрек:

– Это хоть что-то объясняет.

Наконец ему стало словно легче. В тот день он даже сидел в своей постели, опираясь на подушки. Смотрел на Лину почти ясными глазами.

– Я ничтожество, – сказал спокойно. – Я ужасно прожил свою жизнь, – добавил, вздохнув. – И за это, наверное, расплачиваюсь.

– Ты лучше всех, – убежденно мотнула головой Лина, удерживая слезы.

– Ты слепа, – улыбнулся Алик, с трудом раздвигая сухие губы.

– Я люблю тебя. Мне другого не надо.

– Странно, – прошептал он, закрывая глаза.

В эту ночь Алик умер.

Похоронив мужа, молодая вдова целиком погрузилась в работу и карьеру. В то же время Лина «раззнакомилась» со всеми подругами.

Девушки долго злословили на ее счет. Говорилось, она подыскивает теперь мегасупруга и ровней себе их не считает.

Ошибались они и в том и в другом. Лина не планировала нового брака. И подруг вычеркнула не из высокомерия. Просто не могла и не хотела видеть никого из той жизни, где с нею был ее бедный Алик – ее несчастливая звезда, взошедшая и сгоревшая так стремительно и так трагично. Новую ее жизнь заполняли только работа и память о муже.

Она ходила в церковь, службы немножко умиротворяли ее. Но все равно мучил вопрос: почему?

Стала встречаться с местным батюшкой, причащавшим Алика, отцом Василием, – объяснила на исповеди, что покоя нет, что судьба мужа не позволяет смириться и принять волю Господа.

– Так бывает. В молитве ищите утешения. У Господа просите себе покоя и избавления, Линочка, – наставлял ее батюшка в церковном дворике. – Сказано: «Сей же род изгоняется только молитвою и постом». Это бесы нас мучают, их молитвою и изгоняйте.

Лина заплакала и объяснила:

– Знаете, батюшка, я понять не могу. Мне бы понять… За что с ним так жизнь обошлась? За что такая доля?!

Отец Василий гладил ее по руке, как видно, ожидая, что она еще скажет.

– Понимаете, это так мучает… Не могу объяснить… Почему начало прекрасное – а конец ужасный? Алик – он ведь был необыкновенным! – Она всхлипнула. – Он был звезда… Во всем! Все ему давалось легко, красивый, веселый, талантливый… Почему вдруг такой поворот? Сначала самое большое счастье – а потом самые большие несчастья? Что он сделал, что жизнь его так обманула!

– Ну-ну, Линочка, – отец Василий похлопал ее по руке опять. – Кого Бог любит – того испытывает. А пути Его неисповедимы. Ничего, ничего… Господь наш милостив. Молитесь за вашего мужа, и я помолюсь. Там наши молитвы нужны. Сказано Иоанном Златоустом: «Если сыновья Иова были очищены жертвою их отца, то как нам сомневаться в том, что наши молитвы за мертвых приносят им утешение? Будем же без колебаний оказывать помощь отшедшим и возносить молитвы за них».

Лина, напряженно глядя на отца Василия, кивала, стараясь проникнуться сказанным, но не находя в словах священника утешения.

– Это значит, – наставительно пояснял батюшка, – что молитвы наши умершим помощь принесут обязательно. Просите для мужа разрешения от грехов, просите Царствия Небесного…

– Батюшка, а сможем мы встретиться с ним после моей смерти?

– Бог милостив, – повторил отец Василий. – Господь по молитве нашей да простит души, умершие хотя и во грехах, но с верой и надеждой на спасение. И да дарует им Царствие Небесное. Про супругов же сказано: «когда из мертвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить, но будут, как Ангелы на небесах».

– Батюшка, я ведь не о супружеской жизни говорю, – вздохнула Лина. – Просто так хочется верить, что увижу его снова, моего любимого. Мне так его не хватает. – Она заплакала, пытаясь удерживать себя и быстро стирая слезы платком.

– Ничего, милая, – говорил отец Василий. – Бог милостив. Молись по любви своей. Припомни-ка Первое послание святого апостола Павла к Коринфянам: любовь долготерпит, милосердствует, не бесчинствует, не ищет своего… На Бога надейся. По милосердию Его благодати себе надейся.

Дома Лина перечитала послание апостола Павла: «…Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает. Хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится…»

– «…Всего надеется, все переносит…» – задумчиво повторила Лина, отрываясь от Книги. – «…А теперь пребывают сии три… – прошептала, заглядывая опять в священный текст. – …Вера, надежда, любовь; но любовь из них больше»… Господи! Как же мне жить без него? Господи, помоги…» – Она, не сдерживаясь, плакала, зная, что до утра ее никто не увидит, не увидит этих покрасневших глаз, горестно искаженного лица и жгучих слез…

Только, может быть, тот, из-за кого она лила их.

И эта простая мысль принесла ей непонятное облегчение.

– Спасибо, Господи! – всхлипнув, сказала Лина и перекрестилась. Вытерла слезы, закрыла Библию и выключила свет. Она лежала в темноте, в первый раз чувствуя себя странно утешенной. Словно в воздухе разлилось незримое присутствие ее любимого. – Спасибо!.. – бормотала, засыпая. – Аличка мой… ты есть… «Любовь никогда не перестает…»

 

Будь со мной

Дима заваливал сроки сдачи отчета. Он любил свою работу и вообще биологию, но еще больше любил девушек. Даже в науке не самовыражался так безудержно и ярко, как в романах. А сейчас их было целых два. И на биологию оставалось совсем немного времени.

Первый роман – по давности, но не по значению – тянулся четвертый год. Соня была коллегой, вместе они и работали, и жили, что, конечно, давало свои плюсы и минусы. С одной стороны – удобство: подружка всегда под рукой. К тому же на ее счет ни сомнений, ни ревности – полная ясность и абсолютный контроль ситуации. А как волнительно было в начале отношений скрывать все это от коллег, делать вид, что едва знакомы, порознь уходить с работы – и, хохоча всю дорогу, ехать потом вдвоем на их общую с Соней квартиру. Ох, как это Диму заводило!.. Однако совместное проживание неизбежно делало жизнь довольно прозрачной не только для него, но и для Сони, оставляя, таким образом, слишком мало возможностей для его холостяцких радостей.

Зато в пользу романа с ней говорило то обстоятельство, что она была не только красивой и умной, но еще и хозяйственной. Дима не понимал, как можно все это успевать – и приготовить, и погладить, и убрать до блеска, и диссер писать по механизмам устойчивости клеток к принципиально новым антибиотикам… Девушка – золото. Но к хорошему, как известно, быстро привыкаешь. И он, хоть и ценил свое золото, а изредка допускал и другие микророманчики – конечно, не на кафедре, конечно, не в универе, – но, в общем, почему бы и нет?

Вторыми, хотя, пожалуй, первыми по значимости, стали отношения с Наташей, начавшиеся чуть больше месяца назад и украсившие жизнь Димы совсем новыми, сумасшедшими по насыщенности эмоциями. Натка была абсолютной противоположностью Соне. По всему.

Соня высокая, сильная и гибкая, в движениях резкая, решительная – и такая же по характеру. Длинные гладкие волосы, неброский макияж, одежда скорее удобная, чем сексапильная, и главный посыл всего облика – значительность и стильная простота. Очень привлекательный и ко многому обязывающий образ. Рядом с Соней мужчины невольно выпрямлялись и втягивали животы. Совершенно другой была Натка. Миниатюрная, с очаровательной женственной фигуркой, которую она еще подчеркивала разяще сексуальными платьицами, юбочками и топиками. Мягкие кудри, беззащитный взгляд, яркий макияж, усиливающий прелестную кукольность образа…

В результате Дима наслаждался обществом двух красавиц абсолютно разного типа. Но в то же время он словно постоянно участвовал в игре, где приходилось избегать чрезвычайно неприятных ловушек. Ведь каждый миг игрок в ней мог быть пойман на обмане – и дальше события стали бы развиваться непредсказуемо, но, уж конечно, ничего хорошего Диме не сулили.

Скрывать двойную жизнь от проницательной Сони было труднее, чем от легкомысленной Наташи, – его умная подруга способна была сопоставить некоторые факты. Во всяком случае, так Диме казалось. Наташа же аналитическим умом не отличалась. И тем еще больше нравилась ему, уставшему от ученых дам и желавшему иметь рядом как раз вот такую куколку, прелестную игрушку. Такую девочку-девочку, не собеседницу, а милую малышку, глупенькую, восторженную, занятую разными женскими пустяками – косметикой, духами, нарядами… Все это очень возбуждало и поднимало самооценку. С подобной девушкой так просто чувствовать себя мужчиной, ведь разница между ею и тобой очевидна. В то время как Соня все больше казалась Диме одной из тех, о ком Пушкин писал в «Онегине»: «Не дай мне бог сойтись на бале…» А Диме как раз ужасно надоели эти «академики в чепцах», хотелось простоты и гендерной бескомпромиссности.

Конечно, с Соней его многое сближало. Оба любили науку, занимались генетикой, готовились защищаться на одной кафедре. Но к Наташе тянуло непреодолимо. Он все более склонен был признаться себе, что отношения с давней подружкой в общем-то исчерпали себя, а на Наташке чуть ли не жениться готов, несмотря на совсем недавнее знакомство.

Проходили дни. Дима дергался, но в конце концов все для себя решил. Сделавшись невольной помехой его теперь уже до конца осознанному счастью, Соня стала Диму раздражать. И он только ждал момента, чтобы объясниться. Трудно было подобрать слова, трудно сказать еще недавно близкому человеку: ты мне больше не нужна. Но расставание уже казалось неизбежным. Дима не сомневался, что любит свою трогательную Наташку по-настоящему, – Соня стала лишней.

Теперь он чаще, чем раньше, уклонялся от совместных поездок с работы домой. Даже если не было свидания с Наташей, намеренно задерживался на кафедре, общаться лишний раз не хотелось. Тяжело было продолжать имитировать эту затянувшуюся семейственность. Так что и в тот вечер он предупредил, что вернется позже, сказал, чтобы ехала без него. А сам твердо решил сегодня же объясниться, покидать все необходимое в сумку и уйти из ее дома навсегда.

Она встретила Диму хмуро. «Тем лучше», – подумал он.

Сначала хотел все-таки поужинать, так как был голоден. Но потом рассудил, что лучше уж потерпеть, покончить здесь со всем и потом, по дороге к себе, зайти куда-нибудь поесть.

– Нужно поговорить! – приступил он храбро, твердо намереваясь не тянуть и не размазывать, а быстро «снять все вопросы».

– Как торжественно! – заметила Соня. – Мне вообще-то тоже есть что сказать. Хорошо, я тебя слушаю, Дима.

Она оседлала стул, сложив руки на спинке и уткнувшись в них подбородком. Дима кивнул и, отведя глаза, приоткрыл было рот. Он хотел сказать сразу и резко – «Нам нужно расстаться»; но вместо этого, глубоко вдохнув, выговорил с запинкой:

– Сонечка, тебе не кажется, что наши отношения стали какими-то пресными… какими-то натянутыми?

– Кажется, Дима. Хорошо, что ты собрался наконец поговорить об этом. А то я уже думала, тебя все устраивает.

– Сонь, – вклинился он поспешно, – ты меня, наверное, не поняла. Я хотел сказать, что наши отношения СОВСЕМ изменились. И что с этим уже ничего не поделаешь. Нужно их просто прекратить.

– Прекратить? – удивилась Соня.

– Да, – жестко подтвердил Дима, глядя ей в глаза.

Соня растерянно молчала.

– А как их можно прекратить? – спросила глупо, неловко слезая со стула и пересаживаясь на диван рядом с Димой.

– Ясно, что мы не подходим друг другу, – выдавил он, как мог, мягко. Его очень мучил этот разговор, но вопрос был решен. И по-настоящему хотелось только одного: поскорее вырваться от Сони, чтобы целиком принадлежать уже Наташе.

– Но… – начала она да так и застыла с приоткрытым ртом, определенно потрясенная неожиданностью.

Он тоже молчал, чувствуя страшную неловкость и больше всего желая сбежать. Но нужно же было, чтобы хоть что-нибудь случилось такое, что сделало бы бегство уместным. Не мог же он, не обращая внимания на ее ошеломление, просто встать и начать собирать вещи.

– Сонечка, ты прости меня, если можешь. Ну просто так получилось… Ты ведь и сама, наверное, видишь, что мы плохо стали с тобой жить. Все куда-то делось…

– Но ведь это временно, – растерянно перебила Соня. – Любые отношения переживают спады. А потом будет подъем. Это всего лишь кризис.

– Нет, Соня, нет, – досадливо поморщился Дима. – Ну поверь мне, так будет лучше.

– Но ведь этого не может быть! – воскликнула она, хватая его за руки. Ее жест и эта растерянность были так на нее не похожи, что Диме стало совсем не по себе. – Димочка, этого просто не может быть, – залепетала Соня. – Ведь я же… хорошая…

– Хорошая… – кивнул он, морщась от неловкости.

– Я же умная? И… симпатичная? – спрашивала так внезапно свихнувшаяся Соня – точно подаяния просила.

– Конечно… – подтвердил расстроенно Дима, думая только о том, что нужно дать ей выговориться и что скоро это закончится.

Соня заплакала и обняла его.

– Ты ведь пошутил, да? Скажи, что ты пошутил, – твердила она. – Мы же не просто так, мы пара, ну все же говорят, что мы красивая пара…

– Сонь, ну не мучь ты меня, – простонал он, размыкая ее руки. – Не могу я так больше. Ты же умница. Ну! Не раскисай.

Она продолжала плакать, а он стал собирать вещи в дорожную сумку. Ходил по квартире с несчастным лицом, словно у него зуб болел. Такое лицо казалось ему наиболее уместным в сложившейся ситуации. Наконец собрал все основное, подошел к ней, поцеловал в лоб и попытался отступить к двери.

– Нет! – крикнула Соня. – Не уходи, Димочка! Пожалуйста! Я ничего не понимаю. Димочка, это какая-то ошибка, ты совершаешь ошибку… Нет, подожди… Ну если что-то не так, нужно просто все исправить! Ну не уходи, поговори со мной! Дима! Мне плохо, мне ужасно!..

Она выла и хватала его за одежду – он просто не узнавал ее. Наконец Дима вырвался и ушел. А она осталась сидеть на полу, уткнувшись зареванным лицом в диван. Так проплакала до глубокой ночи. Потом, отупев от слез и горя, решила, что не нужно впадать в отчаяние. Что все еще можно исправить. И что утро вечера мудренее. И с этими утешительными мыслями Соня легла спать, и даже уснула ненадолго.

Проснулась она затемно. В первую секунду лежала спокойно, ничего не ощущая, во вторую накрыло ошеломлением: Дима ушел. Она вскочила с сильно бьющимся сердцем. На работу было рано. Ни есть, ни пить Соня не могла – ее тошнило от волнения. Она умылась, причесалась, оделась. Включила телевизор, пощелкала пультом. Ничто не цепляло, все раздражало, как навязчивый шум, и вызывало беспокойство. Соня попробовала убраться в квартире, но все валилось из рук. Наконец ей показалось, что можно уже ехать в институт, – и она выбежала из дома, спеша туда, где ждала ее страшная в своей непредсказуемости встреча с любимым.

На кафедре уже толклось полно народу. Соня, как могла, прятала свое горе от посторонних глаз, изображая трудовую озабоченность. Она пыталась заниматься делами, но ничего не получалось. На самом деле единственным ее делом в это утро было напряженное ожидание Димы. Но тот все не появлялся. Утешала мысль, что он никогда не отличался пунктуальностью и, значит, просто снова опаздывает, но скоро обязательно придет.

Она боялась встречи, однако не могла себе представить, что эта встреча не состоится. Ей необходимо было объясниться с ним. Казалось, от объяснения зависит вся жизнь. Наконец она услышала Димин смех и, мгновенно облившись ужасом дурного предчувствия, осторожно отправилась на звук, как крыса на дудочку Крысолова.

Дима болтал с коллегой в пустой аудитории. Дверь была открыта, его веселый голос разносился по коридору. Соня прислонилась спиной к стене, на мгновение закрыла глаза, призывая мужество, и заглянула в проем двери.

– Дим, – позвала она, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно, – можно тебя на пару минут?

Коллега подмигнул Соне.

– Вот любовь! Только расстались – и уже соскучились, – сказал он. – Ладно, я пошел. Воркуйте, счастливцы.

Соня остановилась и смотрела на Диму молча. «Не уходи! – про себя умоляла она. – Будь со мной, – заклинала беззвучно. – Будь со мной! Ты другой такой не найдешь». Он тоже молчал, надеясь, что разговор у нее сугубо деловой, рабочий какой-нибудь, а о личном они вроде уже все сказали друг другу.

– Дим, – прошептала Соня, подходя, – не может быть, чтобы ты вчера серьезно… Я не верю.

– Соня, – пробормотал он, страдая, – я серьезно. Ну… у меня все прошло. Ну что я могу поделать?

– Дима, – Соня пыталась говорить спокойно, надеясь быть убедительной, – Дима, ну сам подумай, мы четыре года вместе. Мы же не просто так. Все говорят – созданы друг для друга… Дима! Ты же совершаешь ошибку… – Голос срывался из-за спазмов в горле, Соня давила подступающие слезы. Она хотела бороться до конца. – Это ошибка, Дима.

В общем, Соня сама совершала типичную ошибку покидаемой женщины – напрасно теряла лицо, пытаясь поправить непоправимое. Хотя для всякого не замороченного любовью очевидно, что это бессмысленно, что разлюбившему уже ничего не докажешь и не объяснишь. И что сам разлюбленный потом будет жалеть об этих минутах постыдной слабости, но изменить в прошлом ничего уже будет нельзя.

– Соня, – сказал он, собравшись с духом, – это все. Я полюбил другую девушку. Просто отпусти меня. И прости, если можешь.

Все это Дима выпалил залпом и потом еще, после паузы, добавил:

– Если хочешь, останемся друзьями.

Она опустила голову. Трудно было дышать, еще тяжелее видеть его.

– Я поняла, – выдавила Соня и, не поднимая глаз, выбежала из кабинета.

Для нее наступили черные дни. На работе все уже были в курсе – и это приносило ежедневные дополнительные стрессы. Смотрели кто вопросительно, кто соболезнующе. А то и прямо спрашивали, как она, не тяжело ли оттого, что Димка ушел. Пытались утешать, ругали Димку последними словами. Ее тошнило и от сочувствия, и от любопытства, вообще от всякого взгляда в ее сторону, от всякого разговора. Мечтала об одиночестве… В ответ на вопросы делала непонимающее лицо, реагировала пожатием плеч и отворачивалась. Или переводила разговор на другие темы.

Нужно было работать, нужно было общаться. А хотелось одного: оказаться дома и лечь лицом к стене. Но целый день, много часов Соня была на людях и играла мучительную роль, чтобы скрыть от посторонних глаз свой сокрушенный мир. А глаза эти были безжалостны – одним уже тем, что смотрели на нее.

Она понимала: нельзя выходить из дома с таким лицом, какое появлялось у нее, когда она оставалась один на один с собой, – с этим угрюмым, хмурым, отчаявшимся выражением. Приходилось изображать беззаботность. И оттого еще больше хотелось умереть. Она не могла понять, почему уход Димы до такой степени ранил ее, не замечала раньше, как сильно привязана к нему. И теперь тяжелее всего было свыкнуться с мыслью, что его не будет рядом никогда. Это «никогда» терзало ее ужасно, жить с этим словом не хотелось, казалось, жить нет сил, да и как-то вроде незачем было.

Но не жить тоже было невозможно. Так бесчеловечно бросить родителей… Нет, она позволяла себе только мечтать. Ложась в постель, подолгу ворочалась без сна и грезила о том, как бы хорошо было все это прекратить. Смерть казалась желанной, сладкой, заманчивой. Просыпаясь утром, с отвращением думала о необходимости жить: вставать, ходить на работу, улыбаться, стремиться к совершенству, трудиться над диссертацией… А ночью снова мечтала, точно о счастье, о том, как можно было бы это сделать. Скажем, вскрыть вены на запястьях – и лежать себе в ванной… Жизнь потихоньку покидала бы тебя, ласково прощаясь, – ни боли, ни сожаления, одно освобождение от мук. Хорошо…

Но воображение тащило дальше: кто-то из близких приезжает в Сонину квартиру, заходит в ванную. Там красная вода, тяжелое, мокрое тело… Ужас внезапности и ужас смерти. И еще ужас оттого, что она сделала это сама. Общий шок. Похороны. Расходы, извините… И все так непоправимо, так бесповоротно!.. Соня знала, что будет жить и никогда ничего не сделает с собой.

Она совсем запустила диссертацию, хорошо еще, что та была уже почти написана и скоро ожидалась предзащита. Но Соня к ней не готовилась – не было сил. И не было желания. Научный руководитель только вздыхал озабоченно.

Однажды она сидела в лаборатории, бессмысленно глядя в окно. Бумаги на столе валялись в беспорядке. Научрук подошел и сел напротив, через стол посматривая на свою аспирантку.

– Сонечка, – произнес осторожно, – давайте поговорим.

– Да-да, Егор Андреевич, – кивнула Соня. – Конечно.

Она не могла не понимать, что у него накопилась к ней куча претензий.

– Конечно, – повторила, уставившись в угол стола измученным взглядом.

– Сонечка, я все понимаю, – сказал Егор Андреевич. – У вас непростая ситуация. Но поверьте мне, все это пройдет. А наука останется.

Она подняла глаза и опять автоматически кивнула.

– Сонечка, надо работать, – сказал он ласковым голосом, чем вызвал у бедной аспирантки потоки слез. – Ну что вы, что вы, – испугался руководитель. – Соня, – попробовал он говорить строже, – я вас просто не узнаю. Вы же сильная, умная девушка, вы особенная. Нельзя так расклеиваться. Нужно собраться, Сонечка.

Она подняла глаза и попыталась улыбнуться.

– Я сама ничего не понимаю, – всхлипнула наконец. – Не знаю, почему так тяжело. Я соберусь, Егор Андреевич, вы простите меня. Сама не знаю, почему…

– Дима ваш тоже дурака валяет, – сердито буркнул шеф. – Слышал, Полуянов им недоволен.

– У него любовь… – уныло отозвалась Соня. – Говорят, он ее даже сюда приводил. – Она пристально посмотрела на него, словно чего-то ожидая.

– Быть не может! – воскликнул научрук, возмущенно потрясая головой. – Ну это уж, знаете… – Хотел еще что-то сказать, но воспитанность победила. – Ну и… – только и произнес, махнув рукой. – Забейте, Соня, забейте, как мои внуки говорят. И давайте уже как-то настраиваться на защиту. Вы ученый, Соня, вспомните об этом. Наука не предаст. А Дима этот… Вот он пусть как хочет выкручивается, он – другое дело, нет в нем чего-то такого… Знаете, я всегда считал, что биология не для него, – поделился научрук. – Вернее, он не для нашей науки. Вообще не для науки, не тот человек. Скользкий какой-то. – Егор Андреевич с сомнением посмотрел на Соню – не перебрал ли с определениями. И действительно, она взглянула осуждающе.

– Ну ладно, ладно, Сонечка, не скользкий, – поправился руководитель. – Это не то слово. Я не в том смысле, что там фальшивый, неискренний… Нет. Я другое имел в виду. Только то, что он скользит по жизни. Он жаден до жизни, Соня, а наука требует сосредоточенности. Дима разбрасывается. Это в нашем деле не годится. Да и в отношениях очень мешает. Вы когда-нибудь это обязательно поймете и увидите, что все к лучшему… Он по всему скользит и ни за что не цепляется. Вот я что хотел сказать.

– Люди меняются, – возразила Соня. – Дима молод. Он совершил ошибку. Может, еще опомнится.

– Уж конечно, опомнится, – согласился Егор Андреевич. – Расстаться с такой девушкой, как вы, – разумеется, очень глупо. Рано или поздно он это осознает и, возможно, захочет все исправить. Но ведь не факт, что ваше желание быть с ним вместе к тому времени сохранится.

– Да куда оно денется? – уныло откликнулась Соня. – У меня такое чувство, будто кислород перекрыли.

– Перестаньте вы, ей-богу, – рассердился научрук. – Вот не могу я больше этого слышать. Вы что, на помойке себя нашли? Слушайте, вам в отпуск надо. Я готов вас отпустить. А обсуждение на кафедре мы перенесем, я договорюсь. Поменяю с кем-нибудь в плане. Под мою ответственность. Вам отдохнуть нужно. И уехать куда-нибудь. Лучше далеко, куда давно хотели. Есть такое место?

– Париж, – вздохнула Соня.

– Париж! – присвистнул руководитель. – А вот и правильно. Паспорт заграничный имеется?

– Да.

– Отлично. Вот и займитесь поездкой в Париж. Вы там не были?

– Нет. Это мечта.

– Вот. То, что надо. Хватит мечтать – займитесь визой, билетами, поезжайте в турагентство. Вы едете в Париж – и с этого начинается ваша новая жизнь. Всё. Хватит раскисать, в конце концов. Вернитесь к себе. А то вы совсем как-то в последние дни себя потеряли. Знаете что, Соня, доверьтесь моему опыту, не думайте ни о чем, а просто встаньте сейчас и отправляйтесь заниматься поездкой. Считайте это заданием кафедры…

Недельное путешествие действительно принесло ей не только облегчение, но и словно возвращение к себе. Сердце у нее в этом городе щемило постоянно, она так давно мечтала приехать сюда вместе с Димой. И теперь, бродя по улицам, сидя в храмах, проплывая по Сене на Batobus, Соня думала о своем одиночестве – таком горьком в связи с его уходом и таком вожделенном в последние недели, когда она не имела возможности избегать вынужденного общения. У нее менялся взгляд на случившееся с ней несчастье. Может быть, Дима в самом деле совершил ошибку, разорвав их отношения, – но теперь она не была уверена, точно ли это горе для нее. Впервые за эти недели она ощутила не только одиночество и брошенность, но и свободу. Теперь ее тоска и растерянность превратились в печаль, а через печаль все выглядело совсем по-другому. Страх и отчаяние ушли из Сониных дней и ночей, их место заняли новые раздумья, умиление и благодарность перед облегчением, которое пришло наконец, и домой она вернулась обновленная, с тишиной в душе и жаждой деятельности.

Научный руководитель не мог нарадоваться на свою аспирантку, в плановые сроки состоялась предзащита и блестящая защита кандидатской диссертации. Сонечка с головой погрузилась в любимую генетику, и имя ее становилось все более известным в мире науки.

Дима тоже защитился и вскоре ушел из института. Доходили слухи, что биологию он, вопреки общим ожиданиям, не бросил и успешно занимался на новом месте все теми же генами-участниками стресс-реакций. Его интересовали генетические основы суицидального поведения…

Прошло сколько-то лет – может быть, шесть или семь. Дима летел на конференцию генетиков в Сочи. В самолете все пытался сосредоточиться на тезисах доклада, но печальные мысли отвлекали его. Он думал, как трудно стало в последнее время получать гранты на научную работу. И это несмотря на актуальность темы. С раздражением вспоминал, какой живой интерес вызвала когда-то его диссертация у европейских коллег. Как его сразу пригласили в успешную фармакологическую компанию, ведущую исследования с участием венчурных капиталов. Сразу поставили руководить группой наукоемких технологий. На исследования выделили значительный бюджет… Теперь внимание европейцев все больше напоминало вежливое взаимодействие обеспеченного семейства с бедными родственниками. К тому же его руководство хотело невозможного: чтобы он занимался наукой и в то же время сам привлекал в свои проекты бизнес-ангелов. А зачем тогда ему эта компания, спрашивается?!

Диме действительно интересно было заниматься генетикой суицидального поведения. Но как углубиться в научную работу на таком рынке?! «Хорошо еще, – думал он желчно, – что я один и у меня нет необходимости содержать какую-нибудь очередную дуру, которая день и ночь выносила бы мне мозг своими истеричными требованиями».

Все последние любовные связи Димы решительно не задались. Юные подруги слишком многого хотели и слишком мало давали сами. Поначалу такая желанная их красота быстро надоедала, а кроме нее бедняжки ничего не могли предложить стоящего. Всякий раз Дима переживал очередную вспышку восторга – и потом расхлебывал долгие, словно хвост кометы, ее последствия. Тем не менее и теперь, в Сочи, он надеялся не только продуктивно поработать, но и славно отдохнуть. Какой-нибудь летучий романчик наверняка освежил бы его. Главное – не затягивать.

Хотя самым все-таки важным было снова громко заявить о себе, привлечь внимание к своим изысканиям. Он знал, что австралийское агентство по развитию культуры, образования и науки запускает конкурс на получение очень неплохих исследовательских грантов. Дима заранее отправлял заявку на анонимное рецензирование и очень надеялся на положительное решение комиссии. В то же время, вопреки надеждам, настроение его было довольно подавленным.

Аэропорт в Адлере встретил желанной жарой. Дима взял такси и направился в сочинскую гостиницу, где для участников конференции были забронированы номера. Открывавшееся слева по пути его следования море было таким заманчивым под предзакатным солнышком, таким многообещающим, что печальные мысли потихоньку покидали Диму.

Пока он оформился на ресепшен, пока занял номер, принял душ и разложил вещи, совсем стемнело. В баре отеля устраивалась вечеринка для международной научной общественности, и он отправился туда вдвоем с приятелем, представлявшим на конференции питерскую науку. Эти двое не раз пересекались на подобных мероприятиях и всегда неплохо проводили время. Как и Дима, Валера был любителем юных красоток и маленьких приятных приключений. Да и биологом в научном мире слыл не последним. На сейшене он представил своего друга кое-кому из иностранных коллег, аттестовав как надежду отечественной генетики. Дима в долгу не остался и тоже познакомил Валеру с парочкой шведов, дав понять, что они имеют дело со светилом российской биологии.

Настроение исправилось совершенно. Теперь уже жизнь не казалась такой мрачной и тягостной, во всем виделись добрые знаки. Вечеринка текла себе ровненько, как и была задумана, ученые активно общались, встречались, расходились, выпивали, обсуждали программу конференции. Валера куда-то исчез, а умиротворенный Дима плавно перетекал из одной группки в другую, везде улыбался и раздавал комплименты, и ему улыбались, отвечая любезностями. Он обводил глазами просторное помещение бара, наблюдая за знакомыми и незнакомыми, стараясь не упустить ни нужных, ни приятных людей… И вдруг в груди екнуло, сердце шарахнулось и затрепетало – он заметил ее. Это была Соня. Это точно была она. Собственно, он понял это с первой секунды. Но, так как она каким-то неуловимым образом изменилась, во вторую секунду он не поверил своим глазам.

Соня была все так же красива. Только еще более очаровательна, чем прежде. Раньше она одевалась преимущественно в просторные добротные вещи, брюки и блузоны, носила обувь без каблуков, предпочитая удобство. Теперь на ней был элегантный костюм с юбкой выше колена и туфли на шпильке. По-прежнему длинные и прекрасные распущенные волосы, которые когда-то она больше всего любила собирать в хвост, блестели как зеркало. Словом, это была та самая его Соня, только еще восхитительнее, чем раньше, и в новом, непривычном образе. Он рванулся было в угол, где она разговаривала с какими-то людьми, но в этот самый момент перед ним как лист перед травой возник Валера с двумя иностранцами, которым приятель незамедлительно принялся его пафосно рекомендовать. Упускать потенциальные возможности Дима не собирался, он притормозил и проявил интерес. А когда освободился и обернулся в ту часть зала, где еще недавно видел свою Соню, ее уже не было.

Валера тем временем снова спешил к нему с двумя бокалами. Они сели за столик и выпили. Дима поведал о только что представшем перед ним видении из прошлого. Рассказал, что мельком увидел сейчас свою давнишнюю любовь, с которой жил много лет назад, и что она его точно любила, но они не очень хорошо расстались.

– Старая любовь не ржавеет, – понимающе кивал Валера. – Хочешь опять с ней замутить?

Но Дима не был настроен так легкомысленно.

– Ты не представляешь, какая это прелестная женщина! – возбужденно воскликнул он. – Какая нежная, преданная. И… умница! Слушай, ты много знаешь умных и при этом красивых женщин?

– Ну знаю парочку. Только мне лично такие излишества ни к чему, – заметил Валера. – Пусть будет просто красивая.

– Не знаю… – задумчиво протянул Дима. – Сам раньше так же думал. Но и нахлебался же с дурами по самое не балуйся.

– А ты не погружайся, – посоветовал друг.

В этот вечер Диме так и не довелось больше встретить Соню. Позже они с Валерой отправились купаться в ночном море, выпивали на берегу – и Дима немножко отвлекся. А в номере опять стал вспоминать ее и засыпал все с теми же мыслями о ней.

А следующий свой день начал с поисков. Встал пораньше, отправился в ресторан на завтрак, уселся в углу, чтобы видеть весь зал. Его маленькая предприимчивость принесла успех: через некоторое время в дверях появилась Соня. Сегодня она была больше похожа на себя прежнюю. Волосы собраны в низкий небрежный узел, светлые брюки и легкая белая блуза. Она показалась ему ослепительной.

– Соня! – приподнявшись над столом, окликнул Дима. Она не услышала, пошла в другую сторону. – Соня! – чуть не закричал он, срываясь с места и устремляясь за ней. Девушка обернулась, всмотрелась. Похоже, не узнала его – даже не улыбнулась. – Соня! – в третий раз воскликнул Дима, расплываясь в улыбке. – Еще вчера тебя заметил в баре, – сказал, подходя вплотную.

– Здравствуй. Я тебя не видела… Ты с докладом приехал или гость? – спросила она рассеянно, чтобы что-нибудь спросить.

– Мой доклад завтра, – с готовностью отвечал он. – Придешь послушать?

Соня пожала плечами.

– Еще не сориентировалась тут по мероприятиям, – сказала неуверенно.

– А ты выступаешь? – Дима не в силах был отвести от нее взгляда.

– Да. Кажется, послезавтра. Ну… я пойду? Мне торопиться надо, у меня скоро встреча, боюсь, не успею позавтракать.

Он только кивнул, как немой.

– До свидания, Дима, – сказал она, отворачиваясь и высматривая для себя столик.

– Давай вместе позавтракаем, – опомнился он, забегая опять перед ней.

– Ну давай, – нехотя отозвалась она. – Только я спешу, мне рассиживаться некогда.

– Да у меня тоже дела, – закивал он. – Но поесть-то нужно.

Она разговаривала сухо, практически не улыбалась. «Все еще сердится, – догадался Дима. – Каким же я был ослом… А с другой стороны, если не посравниваешь разные варианты, как узнаешь, что тебе нужно?» Он вздохнул, продолжая восхищенно разглядывать Соню: прошедшие годы нисколько ее не состарили, а прибавили только шарма и очарования, и даже, казалось, свежести. «Не может быть, чтобы она не простила, – утешал он себя. – Все совершают ошибки, главное их вовремя признать и исправить».

Она тоже смотрела на него, но как-то без интереса. «Странно, – думала мельком. – Неужели вот из-за этого суетливого человека я так страдала? Очень странно. В нем ничего нет, даже обаяния». Между тем Дима заливался соловьем, стараясь понравиться. «А может, пококетничать с ним, влюбить в себя – да и бросить, как он меня тогда?» Но тотчас же Соня почувствовала такую скуку от этой промелькнувшей было идеи. «Мороки пропасть, – усмехнулась про себя, – а выигрыш настолько сомнительный, что и возиться не стоит». Очень скоро она доела свой завтрак и убежала, почти сразу забыв про Диму. А он остался с надеждой, что она простит его за прошлое и все у них будет хорошо. Потому что «старая любовь не ржавеет» – как вчера заметил Валера. Народная мудрость, как-никак! Наверняка Соня не могла его забыть – ведь она так любила…

Целый день Дима думал почти исключительно о ней, забывая даже про завтрашний доклад. Искрящееся море, и ласкающее нежным теплом весеннее солнце, и будоражащий воздух, перенасыщенный запахами неудержимого южного цветения, – все кружило ему голову, настраивая на романтический лад. Он обязательно расскажет ей, как по-дурацки прожил эти годы, признается, что она была права и он действительно совершил тогда ошибку, возможно самую большую в своей жизни. Но за эту ошибку уже изрядно наказан, так как не имел ни счастья, ни покоя. И Соня, конечно же, простит его, женщины чувствительны к мужскому раскаянию. А здесь, на юге, где так тепло и празднично, и цветут магнолии, женское сердце просто не может не смягчиться.

Решив быть настойчивым, но не навязчивым, Дима принялся караулить везде, где она только могла появиться. Чтобы просто улыбнуться издали, просто кивнуть, бросить пару приятных слов. Ему казалось, после столь скромных напоминаний о себе в течение дня он не будет выглядеть наскучившим преследователем, если вечером предложит посидеть где-нибудь вдвоем…

И вот они уже час сидели в баре, и Соня все мусолила свой единственный коктейль. А Дима заказал виски, но тоже почти не пил, а только говорил, стараясь объяснить про себя все сразу.

– Сплошные непопадания, – жаловался он. – Сплошные мучения! – И добавлял многозначительно: – Но этого и следовало ожидать.

Соня слушала хмуро, вопросов не задавала.

– С той куклой давно расстался, – бубнил Дима, вспоминая Наташу. – После еще намучился с пустышками, – заводил он по второму кругу, сбиваясь из-за ее равнодушного молчания.

Вдруг страшная мысль пронзила влюбленную голову Димы: у Сони кто-то есть! Именно поэтому она так холодна с ним!

Он споткнулся на полуслове и тоскливыми глазами уставился на бывшую подругу.

– Ты… ничего о себе не рассказываешь… – промямлил тускло, страшась и желая расставить все точки над «i». – Ты… как живешь, Сонечка?

– Нормально, – сказала она, ловя губами соломинку в бокале. – Работаю.

– Живешь… все там же? – обмирая, уточнил прозревший, подбираясь к страшной теме.

– Угу, – кивнула она, снова отхлебывая коктейль.

– Одна? – холодея, выдавил Дима.

– С котом, – пожала плечами немногословная Соня.

«С котом!» – облившись радостью, просиял Дима.

И, воспрянув духом, кинулся предлагать ей напитки, закуски, поужинать, погулять, искупаться… Она только мотала головой, отказываясь. Наконец чуть улыбнулась – просто чтобы он не думал, будто она пытается ему что-то доказать и для того сидит тут, застыв немым укором. А он обрадовался ее улыбке как лучику надежды. Он не сомневался теперь, что она его настоящая половинка. И почти уверен был, почти совсем убедил себя, что в конце концов и Соня будет счастлива возобновить отношения.

На другой день Дима читал доклад. И даже в такой ответственный для себя момент думал почти исключительно о ней. В доклад он включил небольшую гуманитарную часть, в которой подчеркивал значимость исследований природы суицидального поведения. Он горячо говорил о ценности жизни. О невозможности оставаться в стороне от проблемы, когда статистика самоубийств демонстрирует ужасающие цифры. О том, что человечество ждет от научного сообщества фармакологических средств, способных остановить эпидемию суицида… Но теперь его речь была обращена не столько к инвесторам и коллегам, сколько к сердцу Сони.

В целом доклад прозвучал. Валера хвалил, и иностранные коллеги задавали весьма заинтересованные вопросы в прениях. Но Соня его не поздравила. Не подошла и только издали кивнула в ресторане, когда он увидел ее обедающей в оживленной компании. Дима с грустью почувствовал себя иноземцем, не знающим языка аборигенов, хотя и старался гнать подобные мысли прочь. Он так и не решился подойти к ее столику.

Сверхуспешный доклад Сони на следующий день, вызвавший заметный отклик у научной общественности, к удивлению Димы, по-настоящему его обрадовал. Конечно, и раньше, когда они еще были вместе, он гордился успехами подруги. Но все же предпочитал, чтобы ее профессиональные удачи не были столь значительными, как его.

Соню по-прежнему интересовал биосинтез микроцинов. Дима помнил, как она только начинала разработку этой темы в пору их аспирантства. Она тогда любила поговорить об этом и охотно втягивала его в обсуждение прикладных задач, которые в будущем решат принципиально новые антибиотики. А он, хоть и поддерживал ее во всем, немного иронизировал, давая понять, что его тема и шире, и перспективнее.

Теперь он пытался припомнить, что чувствовал раньше в подобных случаях. Тогда ему казалось, публичные Сонины успехи ценны особенно тем, что лишний раз подтверждают ее право находиться рядом с ним. И случись этот доклад в те далекие дни, он подошел бы неспешной походкой, произнес что-то ироничное, как вроде бы у них было заведено. И похвалил бы снисходительно и чуть насмешливо. И улыбнулся отечески тепло. И она в очередной раз поняла бы, как ей с ним повезло. Дима силился припомнить эту походку и взгляд, чтобы и сейчас пройтись таким же гоголем. Однако после выступления Соню окружила целая толпа из желающих пообщаться, так что ему не удавалось подобраться к ней не только «гоголем», но вообще никак. «Сбежались, как на собачью свадьбу!» – про себя рычал раздраженный Дима, наблюдая этот ажиотаж возле «своей» девушки. Почему-то все мужчины – молодые и старые, иностранцы и соотечественники – показались страдавшему от любви и ревности Диме стаей взбудораженных самцов. Наконец он кое-как сумел к ней приблизиться и, испытывая почему-то ужасную робость, поздравил с успехом. Она улыбалась, еще не остыв от возбуждения. Это немножко приободрило его, и он предложил:

– Может, пообедаем вместе? – Она молчала. – Мне так хочется поговорить с тобой обо всем… О твоей теме.

– Дим, я занята сегодня, у меня деловой обед, – отвечала, морщась.

– Ну тогда поужинаем, – взмолился он.

– Хорошо, – сдалась Соня. – Только не поздно. И не долго.

Дима еле дождался вечера. Все время удерживал себя от желания ходить за ней по пятам. Пытался отвлечься, то встречаясь с коллегами по рабочим вопросам, то отправляясь на пляж и обсуждая там с Валерой девушек. Приятель был настроен активно, а Дима, как ни старался включиться в обычный командировочный флирт, поминутно выпадал из процесса. Раз уж нельзя было находиться в это время с Соней, он предпочитал плавать в прохладном море или с берега смотреть на его солнечную рябь сквозь черные очки – и все думать, думать о ней.

– Я тебя не узнаю, – волновался Валера. – С таким настроением ты и сам не отдохнешь, и мне отдых испортишь. – Друг его сощуренными хищными глазами следил за фланирующими поблизости девчонками. – Вон, смотри, смотри, какие ляльки пошли. А? Дим! На старт!.. Внимание!.. Да тьфу на тебя! – сердился приятель, вскакивая и устремляясь за девушками.

Валера возвращался, обнимая за плечи двух красоток. И Дима добросовестно пытался вовлечься в привычную игру. Но сам чувствовал, что был неадекватен. И девушки смотрели на него с недоумением.

– Ну ты олень, – злился Валера. – Если болен – пойди ляг?

– Да не болен я, – рассеянно отзывался он.

– Нет, ты все-таки нездоров, – диагностировал обманутый в ожиданиях жизнелюбивый питерец. – Причем на всю голову. Зачем девчонок пугаешь? Девчонки качественные…

Наступил долгожданный вечер. Соня спустилась в ресторан, и сначала все вроде бы шло хорошо. Она полистала меню, что-то выбрала. Была немногословна, но улыбалась и даже снисходительно поддержала какие-то Димины воспоминания о совместной работе на кафедре. Они ужинали и пили вино, и он из кожи лез, чтобы выглядеть веселым собеседником. Шутил с официантом, рассказывал разные истории об общих знакомых, даже припомнил парочку смешных анекдотов к слову. Но потом сам же все испортил: вдруг заговорив горячо-горячо о своих чувствах, о том, что она должна его понять и простить, – и с ужасом заметил, как меняется ее лицо.

Соня томилась с первой минуты этой дурацкой встречи с этим осточертевшим ей Димой. С самого начала она только и ждала, когда их нудный ужин закончится. И с равнодушной улыбкой смотрела на из себя выворачивающегося бывшего возлюбленного. Но когда он понес абсолютную уже ерунду – про любовь, про какое-то там свое раскаяние и что-то вроде того, что «ты должна меня простить», – Соня окончательно потеряла терпение.

– А мне нечего прощать, – отрезала, откладывая вилку. – С тех пор как ты стал мне безразличен, я не держу на тебя зла.

– И когда это случилось? – потерянно спросил Дима.

– Что именно? – холодно уточнила она.

– Стал безразличен… – напомнил он.

– Давно. Какая разница!

Дима молчал. «Этого не может быть, – сказал себе наконец. – Вот и Валерка говорил, что старая любовь не…» Поморщившись от бессмысленности собственной пошлости, он глубоко вздохнул, пытаясь взять себя в руки.

– Я все понимаю, Соня, – начал тихо и медленно. – Я поступил тогда как свинья. Но в тот момент мне казалось… Конечно, это была ошибка, но…

– Не ошибка, – перебила Соня. – Теперь я это очень хорошо понимаю.

– Соня, прости, – забормотал Дима, – прости меня! Если бы ты только знала, как потом у нас там все сложилось, если бы…

– Может быть, – опять перебила она. – Что касается твоего романа, не берусь судить, может, он и был ошибкой. Но не наш разрыв, – закончила безжалостно. – Мы действительно не подходим друг другу, это давно уже ясно и мне.

Ветерок из окна холодил лицо. Дима жадно вдохнул, стараясь собраться. Но слова шли туго и мысли путались. Он еще раз вдохнул поглубже и, словно толкая в гору валун, заговорил:

– Я тебя понимаю. Но если посмотреть на все с другой стороны… Останься я тогда… только из чувства долга… разве ты не заметила бы моей… неискренности?

Соня недобро усмехнулась, но ничего не сказала.

– Сонечка, мне самому противно все это произносить, – залепетал он. – Но… Просто бывают ситуации, которые от нас не зависят… Я ошибался, но у меня было очень твердое убеждение…

– А может быть, – перебила Соня, – если человек не позволяет себе метаться в поисках нового счастья, когда он уже связал себя с другим человеком… – Соня в упор посмотрела на него и внятно продолжила: – Может, тогда у него такой ситуации не возникнет?

– Ты права, – смиренно признал Дима. – Но… можно ведь и не метаться, ничего не искать, быть верным, принципиальным – а все равно не факт, что тебя не накроет тем же самым… Ну бывает же! Какая-нибудь неожиданная встреча… И как быть?

Соня молчала. Дима продолжал, все больше увлекаясь.

– Может, на поверку-то все окажется полной ерундой, как у меня тогда… И даже скорее всего! Но сразу ведь не видно. А когда этот поезд накатывает – не увернешься.

Он ждал, что она ответит. Но Соня смотрела холодно и молчала.

– Ну ты бы как поступила? Осталась или ушла? Если уйдешь – сделаешь несчастным бывшего. Если останешься – будешь сама несчастна, тот второй пострадает, да еще и этот, кого не бросили, обречен все время чувствовать фальшь. Потому что тебе не удастся постоянно имитировать несуществующую любовь.

Опять воцарилась пауза.

– Не знаю, – наконец равнодушно сказала Соня.

– Сонечка, прости меня, – снова взмолился Дима, – поверь, я теперь совершенно другой человек. Мне никто, кроме тебя, не нужен. И оцени: это не какое-то там гормональное сумасшествие, а настоящее чувство опытного человека. Поверь, я очень изменился…

– Вот и я изменилась, – вздохнула Соня. – Все вообще изменилось за эти годы, Дима. Дело не в тебе, а в том, что я тебя не люблю. И с этим уже ничего нельзя поделать.

Он молчал, подавленный этой совершенной определенностью, ясно прозвучавшей в Сониных словах. Наконец сказал.

– Тебе это может просто казаться. Мне же казалось, что я… А теперь видишь, что получается?

– Дим, я действительно ничем не могу помочь. Ты ушел – и любовь превратилась в сплошную горечь. У меня началась депрессия. Я изо всех сил истребляла свои чувства, чтобы их совсем не осталось. И их нет. Все перегорело. И ты со мной просто тратишь время напрасно.

– Если старого чувства нет, может возникнуть новое, – упорствовал Дима. – Как у меня.

– Вряд ли, – поморщилась Соня. – Ты мне даже не нравишься.

Он по-прежнему подлавливал ее везде, где получалось. Он совершенно зациклился на ней. Соню это только злило. И она, не очень-то веря в его любовь, приписывала навязчивость Димы его неделикатности, толстокожести, эгоизму.

Валера тоже считал, что друг себя попросту накручивает, что никакого возврата прежних чувств тут нет, а есть лишь досада из-за несговорчивости старой подружки, и предлагал «верное средство»: познакомиться с покладистыми девочками и с их помощью избавиться от «наваждения».

– Далась тебе твоя бывшая! – вразумлял он Диму. – Слушай, ничто не происходит в жизни просто так: ты ведь недаром ее бросил тогда – не думал об этом? Сам же бросил, а теперь хочешь все вернуть. Бойся, Димочка, своих желаний!

Дима задумывался. Но в результате ни к каким знакомствам оказывался по-прежнему не годен и ходил как отравленный. А в конце концов опять тащился к Соне.

Между тем конференция подошла к концу. То, что именно Соня получила австралийский грант, он почти не заметил. Вернее, не придал этому особого значения, ибо факт этот имел весьма слабое касательство к его отношениям с ней. Предстоял скорый отъезд из Сочи, а значит, он и Соня отправятся в разные стороны. И вот это-то по-настоящему страшило своей совершеннейшей непереносимостью.

Перед отъездом в аэропорт Дима постучал в ее номер. Она откликнулась, и он вошел. На постели стояла распахнутая дорожная сумка – Соня собирала вещи. Хмуро посмотрела на него и, вздохнув, присела на край кровати, словно мирясь с неизбежностью.

– Собираешься? – нелепо спросил он.

– Сам-то как думаешь? – реагировала она.

– Попрощаться пришел…

– Прощай, Дима, – сказала Соня.

Дима смотрел в окно. Оставался последний шанс уговорить ее хоть на что-нибудь. Только бы не эта окончательная разлука.

– Сонь, – сказал он, – не могу я так просто с тобой расстаться.

– Разве? – удивилась она. – А вроде не впервой.

– Что было, то было. Сейчас все по-другому.

– Чего ты от меня хочешь? – устало спросила Соня.

– Будь со мной, – сказал он, глядя ей прямо в глаза. – Больше ничего. Нет? Тогда хотя бы просто общаться. Разговаривать. Может, куда-то ходить вместе… Знаешь, ничто не происходит просто так, – вспомнил Дима аргумент Валеры, поворачивая его с ног на голову. – Если мы когда-то решили жить вместе, то это же что-нибудь да значит! Ну хотя бы то, что, как бы там ни было, мы подходим друг другу.

Соня смотрела в сторону и молчала.

– Ну не просто же так! – снова воззвал Дима, решившись не упускать ни одной самой призрачной возможности зацепить ее внимание.

Она нетерпеливо пожала плечами, даже не повернув головы.

– Я бы хотел звонить тебе иногда…

Соня вздохнула и опять передернула плечами. Видно было, что разговор ее изрядно тяготил.

– Стоит ли продолжать, Дим? – спросила наконец. – Это ведь мучительно. Ну не люблю я тебя! Понимаешь? Зачем нам общаться?

Он скрепился.

– Я верю в свой шанс, – сказал, – пусть небольшой. Диктуй номер, – добавил, доставая телефон.

Дима летел домой и старался не думать о ней. Он листал монографию французского коллеги, тоже занимавшегося исследованием суицидальных генов. «Вот будет прикольно, – усмехнулся мрачно, – если я попробую наложить на себя руки. Кто-нибудь обязательно кинется устанавливать связь между научной работой и этой попыткой. Может, диссер защитит, что-то про повышение резистентности психики к научным исследованиям в области суицида… А какая тут на фиг связь… Просто как-то так вот, как нечего делать – взял и просрал собственную жизнь… Да… Ну не глупо ли?..»

Он вытащил из кармана телефон и, открыв контакты, воззрился на Сонин номер. Сейчас это было единственное, что его с ней связывало. «Все же лучше, чем ничего», – подумал Дима, отворачиваясь к иллюминатору. Он снова взглянул на телефон и неожиданно для себя загадал: «Если сумма всех цифр окажется четной – у нас с ней сложится».

В результате получилось число семьдесят три. Дима задумался. «Код города на фиг, только личный номер». При вычитании семи получилось желанное четное число. «Вот так, – кивнул он ожесточенно. – Еще посмотрим…» И углубился в чтение материалов конференции.

 

Лекарство от тоски

Едва входя в дом, Слава поспешно мыл руки и не мешкая бежал в детскую к Ванечке.

– А что тут мой пельмешик делает? – склонялся над кроваткой сына.

– Черт-те чем его называешь! – возмущалась жена.

Марина не одобряла сентиментального сюсюканья мужа с их годовалым мальчиком и сама разговаривала с ребенком, как казалось Славе, суховато.

– Да как же мне его называть? – улыбался муж, вынимая проснувшегося Ванечку из кроватки. – Как называть нашего пельменьчика? Нашего плюшевого зайку… Ой-ти-бозизь-мой, потигуситьки какие у нас, – умилялся папа, целуя младенца во все подвернувшиеся места.

И в этот раз все было как всегда. Он прижимал к себе сына, обмирая от счастья и нежности.

Зазвонил городской телефон. Жена сняла трубку.

– Тебя. Надя твоя, – мрачно оповестила, выходя из комнаты.

Слава нехотя подошел к столику, крепче прижимая к себе малыша одной рукой.

– Алло! – отозвался в некотором нетерпении. Надя любила звонить домой по разным рабочим вопросам, а Слава любил дома забывать про работу и думать только о сыне и жене.

– Слав, – завела в своем духе Надежда, – я вот все думаю, может, по питерцам сейчас никаких расчетов не делать? Нам же нужна общая картина, а так мы…

– Надь, – перебил ее Слава. – Как ты считаешь, мне это очень интересно, если у меня на руках Ванечка?

– Ой, – смутилась Надя, – прости, но я думала, лучше сразу договориться, а то я завтра утром в центральном офисе и ты без меня начнешь…

Слава поморщился.

– Хорошо, – сказал раздраженно, – я без тебя ничего не начну. Ты удовлетворена? Я могу уже заниматься ребенком?

– Ну извини, – совсем сникла Надежда. – Просто я думала… Извини, – повторила она. – Хорошего вечера.

Слава отключился и принялся энергично покачивать малыша, который уже закряхтел было обиженно у него на руках.

– Ты мой сладкий пончик! Оладушек мой толстый! – приговаривал восторженный папаша, тетешкая сына. – Колобок мой круглый!

– Совсем охренел, – диагностировала вернувшаяся в комнату жена. – Кем, интересно, ты хочешь, чтобы он вырос с таким воспитанием?

– А кем он у нас вырастет? Кем еще может вырасти наше солнышко, как не красавчиком и счастливчиком? – не унимался совсем обессилевший от любви Слава, подбрасывая веселящегося малыша. – Да какими мы еще умненькими будем, какими будем молодцами!

– М-да… Раньше ты его хотя бы зайчиком, птенчиком… – процедила жена с чем-то очень похожим на отвращение в интонации. – А теперь докатился до этого гастрономического идиотизма. Какой-то пельмень! Оладьи какие-то, пончики! Это же мальчик! Ему мужчиной становиться. Ну какой мужчина может вырасти из пончика и булочки?

– Всему свое время, – не смутился муж. – Он же маленький, пока только ласка нужна, правда, сынуля? А сейчас папа подгузничек сменит. А вот мы Ванечку покормим. А вот у нас Ванечка сухенький будет и сытенький.

Он уже переодел малыша и сел с бутылочкой на диване, положив его головку себе на плечо, чтобы удобнее было кормить. Ваня присосался и зачмокал, серьезно напрягая лобик и раздувая щеки. Слава заметил жену, стоявшую в дверном проеме и наблюдавшую за ними. Улыбнулся и подмигнул. Жена все так же хмуро смотрела и молчала.

– Мне нужно с тобой поговорить, – выдохнула, зайдя в комнату и остановившись перед мужем и ребенком.

– Может, потом? – прошептал Слава, любуясь чмокающим сыном. – Сейчас закончу, уложу его и буду весь твой.

– Я ухожу, – выпалила жена, не обратив внимания на слова мужа. – Я развожусь с тобой, – пояснила жестко, словно не давая себе опомниться.

Слава вскинул испуганное лицо и промолчал. Он старался по-прежнему ровно держать бутылочку, но рука задрожала, а Ваня выпустил соску и заплакал.

– Марин, ты поосторожнее со словами, – прошептал Слава, успокаивая Ванечку. – Я чуть бутылку не выронил.

– Ладно, – сказала жена, выходя из комнаты, – потом поговорим.

Он докормил сына и с ним на руках поспешил вслед за ней. Ванечка снова был в благодушном настроении. Его занимали отцовские уши и щеки, которые он озабоченно теребил.

Марина со звоном выгружала посуду из посудомойки. Слава прислонился к холодильнику и замер, не решаясь задать вопрос. Она посмотрела на мужа и сына, опустилась на табуретку и стала раскачиваться как маятник. Так она поступала всегда, когда особенно волновалась.

– Слав, – сказала наконец, – я серьезно. Мне не до шуток. Ну сколько можно так жить?! Ты же видишь, меня все раздражает.

– Мариш, – с облегчением улыбнулся Слава, – ну какая ерунда! Я ничего и не замечаю. Да на первом году у многих матерей вообще депрессия… Вот говорил же: безумие работать, когда ребенок такой маленький…

– Да не в том дело, – отмахнулась Марина. – Просто, Слав, ты не обижайся… Не люблю я тебя.

– Здрасте, приехали! – воскликнул он. – Да ты просто устала, Маришка…

Она опять перебила:

– Слав, – проговорила очень внятно, – я тебя не люблю. – Он ошарашенно молчал, и она продолжила: – И поэтому я ухожу. Просто так жить нельзя. Да и ты вообще-то заслуживаешь лучшего отношения, это даже я понимаю.

– А ты за меня не решай, что для меня лучше, – совсем убито выговорил Слава. – Марин, давай сейчас не будем. Это все у тебя эмоции. Я понимаю: за компьютером сидишь часами, тут ребенок маленький, дом, еще и в офис приходится мотаться… недосыпаешь… Ну я постараюсь с Ванечкой посерьезнее разговаривать, раз уж тебя мои сюсюканья так раздражают. – Он собрался с силами и заговорил более ласковым, успокаивающим тоном: – А ты все-таки подумай, нужно ли тебе сейчас работать, ведь необходимости в этом нет, а оно как-то все на износ получается…

Марина слушала, опустив голову, и едва заметно кивала, отчего Слава приободрился и сказал еще:

– Мариночка, ну не расстраивайся. Ты отдохнешь. Пойди сейчас ляг. А скоро мы в отпуск поедем к морю.

Она вздохнула и подняла глаза. Его умоляющее лицо и играющий на руках отца сын вызвали в ней сомнения – но лишь на миг. На самом деле Марина уже все решила.

– Слава, послушай меня спокойно, – сказала она. – Я действительно ухожу и подаю на развод. Мне не удалось ни полюбить тебя, ни смириться с нелюбовью. Я и сама уже измучилась, и тебя измучила. Ты тоже достоин совсем другой жизни. И она у тебя еще будет. С другой женщиной. Я уверена.

– К черту другую женщину! – взъярился Слава. – Какой развод, когда у нас Ванечка! Как мы его делить станем?!

– Можно подумать, мы первые родители, которые разводятся! – тоже перешла на крик Марина. – Естественно, он останется со мной. А ты будешь с ним общаться, когда захочешь!

– Когда захочешь?! Да я хочу с ним быть круглые сутки! Что ты такое говоришь вообще? С кем будет оставаться ребенок, когда ты, например, в офис едешь, и вообще…

– С няней, с кем же еще! У меня уже есть на примете очень хорошая женщина.

– С няней?! С чужим человеком?! А почему он должен быть с чужой теткой, когда у него родной отец есть?

– Да потому что я тебя НЕ ЛЮБЛЮ! – заорала Марина. И тут давно уже беспокойно кряхтевший ребенок зашелся горестным плачем.

– Ч-ч-ч! – захлопотал отец, прижимая к себе и пытаясь успокоить малыша. Он бросился в спальню, покачивая и уговаривая Ваню. Мальчик стал понемногу затихать. Слава еще долго качал его на руках, убаюкивал, и наконец тот совсем расслабился и уснул. Отец осторожно опустил сына в кроватку, а сам поплелся выяснять отношения с женой. Явился в гостиную, где она хмуро гладила белье возле бубнящего телевизора, и устало рухнул на стул.

Вообще-то они с Мариной никогда не жили, что называется, душа в душу. Она не была ни особо нежной с ним, ни даже просто приветливой, ни веселой. Была холодновата в постели, а если Слава заболевал или оказывался чем-то расстроен, хотя и ухаживала за мужем, но сухо и без сочувствия.

Однако его, в общем-то, все устраивало. Потому что Марина сделала для Славы главное: во-первых, согласилась выйти за него замуж, а во-вторых, родила Ванечку. Он души не чаял в сыне и если не мог быть с ним рядом, то постоянно думал о нем. И вот теперь она хотела сделать ему так плохо, как он даже представить себе не мог. «Нет и еще раз нет, – подумал Слава. – Это временное помутнение. Я уговорю ее».

Не зная, как начать, он подавленно молчал. Марина сама возобновила разговор.

– Слав, – сказала спокойно, – ты пойми: мы живем неправильно. Ну неужели согласиться, что так и пройдет вся наша жизнь? Ведь от этого удавиться хочется.

– Ничего подобного! Я люблю тебя и Ваню, – твердо возразил он. – И мне другой жизни не надо.

– А мне? – в отчаянии воскликнула жена. – Кончится тем, что я или свихнусь, или руки на себя наложу!

– Да чего тебе не хватает?!

– Любви! Ты всем хорош, Слава, и какая-то другая женщина, я уверена, пылинки с тебя сдувать будет! Но я тебя не люблю. Я пыталась. Думала, с рождением ребенка что-то изменится. Но ничего не вышло.

– А я люблю тебя, – грустно сказал Слава. – И не представляю, как жить без Ванечки.

– Но ты же будешь с ним видеться, когда захочешь!

– Это совершенно не то. Зачем ты вообще замуж за меня вышла? Зачем сына родила, если так ко мне относишься?! – снова сорвался он.

– Да я мечтала о ребенке! Просто у меня жизнь так сложилась… несчастливо… С самого начала, еще со школы. В десятом классе я влюбилась в человека намного старше и женатого. И мне казалось, он тоже меня любит. Сначала надеялась, разведется. А он только пользовался мной… – Марина всхлипнула. – Потом вообще стал… невыносимым…

Марина плакала, а Слава, которого так и захлестнуло жалостью, подумал, что за два года, что он знаком со своей женой, они никогда не говорили по душам и он не интересовался ее прошлым.

– А ты так ухаживал, молодой, симпатичный, из хорошей семьи, – скрепившись, продолжила Марина. – Я думала, этого достаточно, думала, рожу, а там стерпится-слюбится. Но я переоценила свои силы.

Она продолжала плакать, вытирая слезы полотенцем, которое только что гладила. А он сидел придавленный этим внезапным бедствием, растерянный, совершенно не зная, что делать. В голове был хаос. И совсем маленькие обрывки надежды на то, что все еще обойдется. Что Марина поплачет и останется, а он постарается сделать все, чтобы теперь уже она была с ним счастлива.

Потом лежал без сна и думал об этом нависшем ужасе – вдруг остаться без семьи, особенно без Ванечки. Пытался рассмотреть всю ситуацию, припоминал, как они с Мариной познакомились, как он сразу влюбился и принялся ухаживать. А она хоть вроде бы и без особых эмоций, но как-то довольно быстро согласилась на брак. И через три месяца они поженились. У Славы никогда не было сомнений, что в личной жизни ему, безусловно, повезло. Неважно, что он ее как будто любил больше – так ведь, говорят, всегда бывает. Но он точно согласен был всю жизнь любить ее и принимать такой, какая есть. И вместе растить их ребенка. А если еще получатся дети – он бы только рад был. И основную нагрузку с ними охотно взял бы на себя. А вот теперь она пугала таким кошмаром, которого он никак не мог понять и вместить. В голове его крутились попеременно две фразы – два мучивших его вопроса: «Как так может быть?» и «Что теперь делать?».

Все валилось у Славы из рук. И, как назло, Надя почему-то не пришла на работу. А она была единственным человеком, с кем ему не терпелось поговорить и посоветоваться. О ее намерении отправиться с утра в центральный офис он совершенно забыл и, когда она показалась в дверях, бросился к ней чуть ли не в панике.

– Где ходишь? Пошли обедать. Мне поговорить с тобой надо, – зачастил, хватая подругу под руку и увлекая обратно в коридор.

– Ну постой, хоть сумки брошу, кошелек возьму, – испугалась его напора Надежда.

Слава едва дождался, пока они отстояли в местной столовой небольшую очередь, пока расплатились и устроились за свободным столиком в углу зала. И сразу же поведал о вчерашней семейной сцене с такой ужасающей перспективой развода.

– Ну как так может быть, а? Надь? Ты мне как женщина объясни, что все это значит? – лихорадочно требовал он.

– Что ж я тебе еще объясню, – тихо и неохотно реагировала Надежда. И если бы ему сейчас было хоть немного до чего-то, кроме нависшей над ним беды, он заметил бы, что ей разговор этот тягостен.

– Ну как женщина ты скажи мне… Я просто ничего не понимаю.

– Не понимаю, чего ты не понимаешь, – с трудом выговорила Надя. – Тебе твоя жена как женщина все вчера разъяснила, если верить твоему же рассказу.

– Да, но что именно? – Видимо, надежда на лучшее, несмотря на очевидность катастрофы, все никак не хотела отпускать Славу. – Что тут можно понять? Все вроде было нормально…

– Для тебя. Но не для нее.

– А ей-то что не так?!

– Слав, – с тяжелыми вздохами, нехотя выдавливала слова Надя, – ну она тебе объяснила: не любит. И поэтому уходит. В общем-то это достаточная причина для многих женщин.

– Нет, – не соглашался Слава, – я не понимаю. При чем здесь какие-то причины, когда есть Ванюша! И у него должны быть папа и мама! Какие еще могут быть причины?! Ну что мне делать, Надь, скажи, что мне делать? – метался несчастный покидаемый муж. – Что сделать, чтобы переубедить ее?

Надя морщилась и мялась.

– Ну?.. – торопил ее задумчивость Слава.

– Ну а в чем ты хочешь ее переубедить? Вот она сказала, что уходит, потому что не любит – ты в этом ее переубедить хочешь?

– А разве у вас, у женщин, это можно считать за серьезное заявление? – растерянно пожал плечами Слава и так же неуверенно продолжил: – Вы вроде сегодня не любите, а завтра…

– Ну и чего ты тогда так всполошился? – перебила его Надя несколько раздраженно. – Подожди до завтра.

Он поник и вздохнул.

– Да потому что… потому что, с одной стороны, вроде бы как-то и так… ну вроде женщины таки да, непостоянны в решениях… А с другой – как что втемяшится… Разве нет? – Он ужасно нервничал. Надя молчала. – Понимаешь, – снова начал объясняться Слава, – я не в том ее переубеждать хочу, что не любит. А в том, что собралась уходить. Как такое возможно?! Если бы она сказала, что уходит одна, бросает Ванюшку – я был бы в шоке. Но мне все же было бы легче. А так! Почему я должен оставаться без сына?! Почему мальчик должен жить без отца?! – воскликнул он в отчаянии.

Надя и сама чуть не плакала, но для нее было совершенно ясно – и давно уже, – что Марина не любит и никогда не любила Славу. Она не знала, чем его утешить. Поэтому так смущала необходимость слушать все это и видеть, как он надеется на ее советы.

– Ну успокойся, Славка. – Надя прикрыла рукой его безвольно лежащую на столе руку. – Не отчаивайся. Может, и правда еще передумает…

– Вот именно! Она же должна понять… – оживился Слава.

– Тут делать нечего, – сказала Надежда. – Ситуация пока неопределенная, и от тебя в ней ничего не зависит. Подождем. – Она ласково смотрела на него. – Поглядим, что будет.

Слава покивал и со вздохом встал из-за стола. Нужно было идти работать.

Дни тянулись томительно. С женой они почти не разговаривали, но в общем все казалось обычным. Однако он не чувствовал покоя в душе. Над ним приговором завис ужас от возможности ухода Марины вместе с мальчиком. С работы Слава постоянно отпрашивался и несся в свой дом, где Ванечка улыбался ему и мелькала на периферии зрительного поля молчаливая тень жены. «Что ей не так, – думал он смятенно, – я же ничего не прошу… Авось одумается».

Прошла неделя. В субботу Марина все-таки ушла. Сказала, что нашла нормальную квартиру, договорилась с няней. Напомнила, что с сыном он может видеться, когда захочет. Ваня всплакнул, будто понимал, что происходит. В конце концов дверь за ними захлопнулась. Слава оцепенел от потрясения и даже не пытался провожать. Сердце его переворачивалось из-за случившегося с ним несчастья. Он наступил на погремушку и, нагнувшись, чтобы поднять, сел вдруг на пол и разрыдался.

Он не понимал, как жить дальше. Все ему казалось нереальным. Невозможно было уложить в голове, что у человека могут вот так просто забрать все, чем он жил, отнять все смыслы и бросить его на произвол отчаяния и пустоты. На работу шел по инерции, домой по инерции. Но если на работе ему еще как-то удавалось отвлекаться от беды, то дома эта беда бессмысленности и оставленности сразу накрывала, как душной мешковиной, и он задыхался в гулкости своей обезлюдевшей квартиры и ощущении собственной никомуненужности.

Надя несколько раз подступалась с душеспасительными разговорами, но он был буйно раздражителен и чуть ли не невменяем. Она успевала только погладить по руке, заглянуть в глаза полными сострадания глазами – и больше ничем ему помочь не могла. Подавляя готовый прорваться тоскливый вопль, Слава звонил Марине, в надежде услышать, что без него жена не справляется и они с Ваней возвращаются домой. Но в жизнерадостных ответах Марины ничего подобного и в помине не было.

Наступил вечер пятницы. Прошла уже целая неделя Славиных мучений. Он с ужасом думал о бесконечных двух выходных без сына, которые ему предстоят. О том, чтобы ехать к предательнице Марине на ее новую съемную квартиру для встречи с ребенком, невозможно было и помыслить. А отдать Ваню на субботу и воскресенье жена отказалась, чтобы не путать и не травмировать ребенка временным возвращением в прежний дом. И Слава не мог не признать, что это справедливо. Но он не в силах был представить, как сейчас поплетется к себе, в это холодное, не согретое ничьим присутствием жилище, и проведет в нем такую бездну времени…

Сотрудники активно собирали вещички, спеша покинуть рабочие места и предаться разнообразию частной жизни. И только Слава бездвижно сидел за рабочим столом, уставясь в одну точку. Надя подсела к нему.

– Ну что, – спросила ласково, – совсем, что ль, хреново?

Он только кивнул, борясь с мгновенно подступившими слезами.

– Вот что, – решительно сказала она, – поедем-ка сейчас ко мне. Я тебя накормлю, напою, в баньке выпарю и спать уложу. – Так говоря, Надя встала, проворно покидала в Славину сумку его очки, органайзер, планшет, продолжая нараспев произносить свои утешалки. И Слава вдруг почувствовал, что ему предлагают спасение – от смертельной тоски пустого дома и от необходимости принятия множества мелких житейских решений, которые Надя так кстати взяла на себя, перечислив в своих сказочных посулах. Испытав облегчение, он с благодарностью взглянул на нее и даже, как мог, улыбнулся половиной рта.

К Наде они добрались быстро, ее дом находился совсем недалеко от офиса. Она сразу принялась что-то стряпать на скорую руку, а он сидел, понурившись, на кухне. Сидел и вздыхал, и бубнил иногда слова благодарности, говорил, что один дома, наверное, просто умер бы сегодня же. Да совершенно точно и обязательно умер бы… Потом они ужинали и выпивали. Слава пил довольно много, хотя вообще-то слыл почти трезвенником. Пил водку не морщась и жаловался на жизнь, на Марину, на эту чертову любовь-нелюбовь, из-за которой можно так обезуметь, что даже лишить ребенка родного отца. Ну не любит она, как оказалось – господи, да откуда вообще это взялось-то?! каким ветром надуло?.. – ну так и ладно! И фиг бы с ним! Ребенок-то главнее… Надя кивала и поддакивала, соглашаясь.

Потом она повела его в душ, он не отбивался, послушно плелся, куда ведут. Она приговаривала, что обещала же, дескать, и в баньке выпарить. Он только мычал.

Она его раздела – Слава не сопротивлялся – и принялась намыливать, ласково гладя, поливала водой и гладила, гладила – то мочалкой, то рукой, – и он размяк, прикрыл глаза и сидел, постанывая от удовольствия.

Потом Славу обтерли полотенцем, укутали в халат и повели в спальню.

– Во-от, – приговаривала Надя, – теперь ложись и спи. И пусть тебе приснится сончик. Такой хоро-оший со-ончик в розовых панталончиках, такой сладкий-сладкий…

– Какой сончик в панталончиках? – вдруг воспрянул помытый и обласканный Слава. – Какой такой еще сончик?! – воскликнул он, сгребая Надю в объятия. – А ну, иди-ка сюда, сейчас я тебе что-то покажу… – И они забарахтались со смехом и кряхтением на постели, в четыре руки неловко избавляя Надю от одежды, а потом смолкли, и только дыхание у обоих отяжелело и участилось…

Проснулись не рано и как-то почти одновременно. Солнце вовсю светило в окно, которое они не потрудились зашторить с вечера.

– О господи, – прикрыв лицо руками, застонал Слава, видимо первым делом вспомнив о Ванечке и Марине.

– Что ты, что ты, что такое? – забеспокоилась рядом Надя. – Ну что ты, милый мой, что ты, мой хороший… – Она поглаживала его по головке, как маленького, приговаривая какую-то ерунду, поправляя на нем одеяло.

– Наденька, – прошептал Слава, закрыв глаза.

– Сейчас позавтракаем, – бормотала Надя, – и ты отдохнешь. Хоть весь день валяйся.

– А ты? – сонно выговорил он.

– Дела поделаю чуть-чуть – и тоже отдыхать буду. А хочешь – пойдем куда-нибудь. Погуляем. Можем на бульварчике. Или куда захочешь. Времени много, – улыбнулась своим мыслям и сладко потянулась Надежда. Ведь была суббота. И так давно молча любимый ею Славочка наконец-то был рядом с ней.

А он, лежа с закрытыми глазами, думал о том, что мог бы сейчас пропадать один в своей жуткой пустой норе, где гуляет ветер брошенности и носит по полу оставленные игрушки отнятого у него сына. «Если бы не Надя!..» – смутно подумал и, повернувшись, поцеловал ее в избытке признательности.

В тот день они не выходили из дому. Смотрели телевизор, сидели обнявшись. Надя между делом готовила то завтрак, то обед, то ужин, как-то где-то прибиралась. И старалась побольше быть с ним, сидеть рядом, прижавшись, обнимать, ласкать. И снова Славу пробило на любовь с ней, теперь уже на трезвую голову – и днем, когда оба разнежились и разомлели у телевизора, и ночью. Он так ясно сознавал избавление от смертельной тоски, был настолько согрет и успокоен, что почти чувствовал себя счастливым.

– Наденька, но как же это, почему ты обо мне так заботишься? – шептал умиленно.

– Глупенький ты мой! Я ж люблю тебя – неужели не видел?

– Девочка моя, – благодарно прижимал ее к груди размякший Слава. – Если бы не ты – я бы умер. Умер бы там. Ты просто как доктор лечишь…

Теперь Слава ехал с работы прямо к Наде. В выходные навещал Ванечку и возвращался с плачущим сердцем. С тоской наблюдая отстраненность и холодность предательницы жены, переживая новый стресс с каждым отрывом от сына, он всякий раз снова оказывался выхолощенным до донышка и кидался в объятия Надежды как в спасение. Ее любовь была ему лекарством. Он будто питался Надиными чувствами, возвращавшими ему и силы, и некоторую веру в себя. «Счастье, что она есть у меня, – думал он. – Невыносимо было бы оказаться одному в такой ужасной ситуации… Какая тоска… – тут же морщился от боли. – Но ведь это пройдет? Надина любовь – верное средство».

Проблема была еще и в том, что Слава никак не мог «отделиться» от семьи. Он не в состоянии был провести границу между собой и Ваней, собой и женой. Поэтому, уезжая от них, чувствовал себя искалеченным, на месте отрыва всегда зияла свежая рана. Совершенно не получалось там быть любящим отцом – а уезжая, становиться свободным мужчиной, чтобы жить собственной полноценной жизнью. И каждый раз он опять нуждался в порции «лекарства» от Нади.

Она встречала в прихожей. Обнимала, тянула в комнату, кормила ужином. Он отмякал, приходил в себя и даже начинал испытывать что-то вроде эйфории оттого, что вызывает такую очевидную и несомненную любовь. С явным облегчением наблюдал, как слабеет депрессия, подавленная частым и бурным сексом и постоянными женскими заботами о нем. Страх душевной близости, появившийся после ухода жены, поглощала близость физическая. И самооценка, упавшая было чуть ли не до нуля, возвращалась почти на прежние позиции.

В собственный дом Славу совсем не тянуло, заезжал туда только по необходимости, взять какие-нибудь вещи. Зато у Нади чувствовал себя как в санатории. И даже блажил иногда совсем по-детски, зная, что она отреагирует на его выкрутасы лишь усилением нежности.

– Господи! – вздыхал Слава, валяясь на Надином диване. – Господи, господи! Ну что ж мне так плохо-то, а? О-хо-хо… Надя!

– Ничего, ничего, все пройдет, – бросалась к нему Наденька. – Все пройдет, мой хороший. – Она измеряла температуру губами и целовала его в лобик, гладя по голове, словно маленького.

– Когда? Когда? – капризничал «больной».

– Когда ты поправишься, – «маминым» голосом внушала она.

– А какая у меня болезнь? – оживлялся Слава.

«Разбитое сердце», – думала Наденька.

– А никакая! – отвечала. – Просто ты устал, у тебя сейчас трудное время. Но все устроится. Все наладится, мой хороший, – баюкала она, гладя Славу по волосам, – все будет хорошо.

Когда же в выходные нужно было ехать к своим, он собирался и становился собой прежним – заботливым альтруистом, стойко несущим ответственность за себя и близких. Но к Наде неизменно возвращался деморализованным, безвольным невротиком, зацикленным на собственных проблемах и не понимающим, чем себе помочь. Как-то он даже обдумывал, не лучше ли совсем прекратить эти визиты к сбежавшей семье. Но на мысли о том, что придется вычеркнуть из своей жизни Ванечку, испытал такую жуть, что раз навсегда решил оставить все как есть.

В будни Слава ходил на работу, вечерами приезжал к Наденьке, где с него сдували пылинки, расслаблялся и начинал чувствовать себя вполне сносно. Подходили выходные – ехал к своим и возвращался оттуда чуть ли не инвалидом. Надя наспех «подлечивала», он, как мог, зализывал раны, чтобы после сокрушительной субботы перейти в сокрушительное воскресенье.

И все яснее для него становилось, что он не «лечится» Наденькой от своей «болезни», а только забивает ее симптомы. Самооценочку подправляли, депрессию маскировали, глушили тоску и боязнь душевной близости – но не лечили «разбитое сердце». И все очевиднее для Славы было, что в близость и искренность он лишь играет. А на самом деле хочет одного: скрыть от всех, в том числе и от Нади, свое истинное лицо маленького измученного мальчика, бессильного перед жизненными невзгодами, выпавшими ему. На первых порах игра в любовь помогала пережить чрезмерный страх одиночества и боль оставленности. Но чем дальше, тем яснее становилось: сердце оставалось «разбитым». Наверное, требовалось время, чтобы осколки срослись и раны затянулись. И может быть, нужны были какие-то жертвы… Возможно, вот эта Надина любовь, которую она с такой щедростью и широтой кидала ему под ноги.

Жена встретила Славу хмуро, казалась взвинченной. Еще из коридора он услышал, как в комнате в плаче заходится Ванечка.

– Что случилось? – тревожно уставился он на Марину, нервно дергая шнурки на ботинках в попытках быстрее развязать их.

– Да не знаю, – сонно отвечала та. – Беспокойный какой-то со вчерашнего вечера.

– Почему мне не позвонила?! – вскричал Слава, бросаясь в ванную и поспешно моя руки.

– Потому что в этом не было необходимости, – чуть раздраженнее отчеканила Марина.

– Ребенок нездоров – и нет необходимости звонить отцу?

– Тогда уж логичнее спросить, почему я не позвонила в поликлинику, – не выходя из своей полуспячки, буркнула жена.

– А ты не вызывала врача?! – задохнулся Слава.

– Нет пока. Ну… у детей ведь бывает. Он с вечера только подхныкивал, а ночью извел меня. Сейчас не знаю… Наша участковая, наверное, в субботу не работает, может, дежурного вызвать?

Слава уже вытащил Ванюшу из кроватки и прижимал его к себе, гладя по спинке. Малыш кряхтел и куксился.

– Температуры вроде нет, – заметил отец, целуя ребенка в лобик. – Может, зубки? – Ванечка всегда умиротворял его. Ему уже не хотелось отчитывать разгильдяйку жену, тем более что вид у той был такой усталый. – Ну что, колобок, зубки режутся? – обратился он к сыну. – Ну-ка, покажи папе, что там у тебя? Вроде ничего такого… И слюнки особо не текут… Ну что может быть? Животик? – Он погладил малыша по животу, тот продолжал все так же покряхтывать на грани плача. – И не животик. Может, он просто на ручки хотел?

– Ага, – скептически хмыкнула жена, – я его ночью с рук не спускала. Не знаю, температуры не было…

– Ладно, что гадать, – нахмурился отец, – звоним в «скорую».

Наблюдая, как Слава хватает телефон, прижимая к себе ребенка, как решительно набирает номер, как четко разговаривает с диспетчером, жена испытала наконец облегчение. Она и правда из сил уже выбилась одна с капризничающим Ваней. У нее накопилась куча несделанных дел и сердце было не на месте от волнения за сына. И теперь, когда заботу о мальчике так активно разделил отец ребенка – Марина была благодарна.

«Скорая» все не ехала. Ваня не успокаивался. Температура повысилась и стала быстро расти. Бедные родители не знали, чем помочь. Слава без конца покачивал ребенка, нежно приговаривая, но тот замирал на краткие мгновения, а потом снова начинал хныкать и кукситься и заходиться плачем, словно не находя себе места на папиных руках.

– Господи, – томилась Марина, сидя на диване и, по своему обыкновению, раскачиваясь маятником. – Ну что с ним такое, как ты думаешь?

– Спокойно, Мариш, спокойно, – призывал муж. – А то твое волнение и ему передается – видишь, он никак не утихнет. Ты мой сладкий… Ты мой зайка… Ну-ну-ну…

– Да что ж они не едут-то никак! – тосковала мать. – Слав, а он не очень горячий?

– Не очень. Постарайся успокоиться, Мариш, скоро приедут. К маленьким приезжают в первую очередь. – На самом деле он не имел таких сведений о работе «Скорой помощи», но предполагал и очень хотел, чтобы это было так. – Сейчас приедет доктор, – приговаривал Слава баюкающим голосом и для Вани, и для вконец растерявшейся Марины, – посмотрит Ванечку… Ну-ну-ну, мой хороший, ну-ну-ну… – Он попробовал пристроиться рядом с женой. Но Ваня тут же раскапризничался пуще, и пришлось опять ходить с ним, покачивая и похлопывая.

«Скорая» не ехала.

– Дай мне его, – вскочила Марина, забирая ребенка из рук отца и принимаясь энергично его укачивать.

Ваня опять раскричался сильнее, выворачиваясь из рук матери, и Слава забрал у нее мальчика.

– Ну что, что с ним может быть? – причитала Марина, снова раскачиваясь на диване.

– Ну, может, все же зубки… – предполагал Слава. – Или простудился.

– А насморк тогда где? У него все простуды с насморка начинаются.

– Ну… может, все-таки зубки…

Так они изнывали в ожидании, часто совещаясь о том, что такое могло приключиться с их сыном, почему никак не едет «скорая» и не заберут ли Ваню в больницу… Они прождали почти час, подбадривая и успокаивая друг друга, поочередно и вместе хлопоча над ребенком и друг в друге находя утешение и поддержку в эти тревожные минуты.

Приехавший наконец-то доктор диагностировал респираторную инфекцию. В легких было чисто, но горло оказалось красноватым и, возможно, причиняло Ване наибольший дискомфорт. Врач сбил Ване температуру, пообещал на завтра вызвать участкового педиатра, а в случае чего велел звонить опять в «скорую».

– А чего в случае? – испуганно уточнила Марина.

– Ну, если ухудшения какие-то. Задыхаться начнет или еще что… – опять напугал доктор. – Температуру измеряйте. Если поднимется до тридцати восьми – дайте жаропонижающее. – Он протянул рецепт и уехал. Слава побежал в аптеку.

Весь день и весь вечер они проносились с Ванечкой, помогая друг другу и ободряя один другого. Слава думал только о сыне и о том, чтобы поддержать его встревоженную мать. Про Надю он даже не вспомнил – и, уж конечно, не позвонил… В одиннадцать от нее пришла эсэмэска. Но Слава этого не заметил – он забыл про телефон. Только в двенадцать, когда Ванечка наконец крепко уснул в своей кроватке, его изнуренные родители побеспокоились о собственном отдыхе. Слава остался ночевать – в первый раз с тех пор, как он стал приезжать в эту квартирку к покинувшей его семье. Устраиваясь на диванчике в комнате сына, достал телефон, вспомнив в конце концов и о Наде. На дисплее обнаружил послание от нее: «Как ты? Когда приедешь? Очень волнуюсь».

Слава задумался. Что ей ответить?.. Он долго хмурился над включенным экраном, то и дело взбадривая потухающую подсветку, не в силах решиться на что-то конкретное. Наконец написал: «Пока не могу. Ваня болен». И, посчитав, что долг его перед Надей выполнен, свернулся под пледом, задремывая.

Несколько раз в эту ночь он вставал, зависая над Ванечкиной кроваткой, раз переодел вспотевшего мальчика. Но в общем все было неплохо. Ребенок спал, практически не просыпаясь.

Утром педиатр подтвердил банальное ОРВИ. Хрипов нет, дыхание в норме… Днем Ваня снова спокойно спал. Родители его сели поесть наконец без особой спешки. Марина поглядывала на мужа с симпатией.

– Спасибо тебе, Славка, – пробормотала, смущенно прикасаясь к его ладони. – Я что-то перенервничала. Вдвоем все же не так страшно.

– О чем ты говоришь! – воскликнул он. – Ты же знаешь, что для меня дороже вас…

– Спасибо, Слав, – перебила она с улыбкой. – И… тебе, наверное, ехать пора… отсыпаться?

Слава молчал. Марина опять смутилась и заговорила быстро, отворачиваясь и делая вид, что что-то ищет в кухне.

– Ну конечно, нужно отдохнуть, ты же ночью почти не спал… Да и все эти волнения… так выматывают. Конечно, поезжай. А я уже и няне позвонила. Она придет, поможет… Я тоже отдохну. Вроде бы переживать теперь особо не из-за чего… Так что не волнуйся. Поедешь домой, поспишь нормально. Или телик посмотришь… отдохнешь…

Марина говорила тепло и дружески, хотя и заметно было, что ей неловко с ним. Но он не слышал ни ее заботливых интонаций, ни добрых пожеланий. Услышал только одно: ты сам по себе – мы сами по себе. Ему опять хотелось кричать от отчаяния. За эти тревожные сутки у Славы появилось чувство, что они трое – снова семья. И теперь она так спокойно гнала его «отдыхать»… Ха-ха! Отдыхать! И пусть он не волнуется… Три ха-ха!.. Чуть начавшие подживать душевные раны снова открылись и закровоточили.

– Ну да… угу… – бормотал Слава, пытаясь прийти в себя после нового удара. – Но как же… А вдруг Ванечке станет хуже?

– Не думаю, – возразила Марина. – Если что – «скорую» вызову. И тебе, конечно, позвоню, – добавила поспешно.

Он растерянно кивал.

– Но все ведь нормально, – опять заговорила Марина. – Ванюша спит. Температура упала. Сейчас придет няня.

– Да, но… Я ведь всегда с ним в воскресенье… Почему ты гонишь меня?

– Да не гоню я! – вздохнула Марина. – Просто ты устал, а завтра на работу. И нужно отдохнуть.

– А ты не думаешь, что отдохнуть я могу и здесь? По крайней мере, пока он спит.

– Слав, мы же уже об этом говорили.

– Да неужели Ванина болезнь не показала тебе, что ребенку нужны оба родителя?! – воскликнул он. – Неужели ты не понимаешь, что, проснувшись, наш сын должен увидеть папу и маму, а не какую-то там дурацкую няню?!

– Но у нас так получилось. Ничего страшного! То, что ты разводишься со мной, вовсе не означает…

– Это ты со мной разводишься! – зашипел Слава, сдерживая бешенство, чтобы не растревожить малыша. – А я не хочу разводиться! Я хочу сохранить семью!

– Семьи уже нет! – жестко парировала Марина.

– Почему ты одна решаешь за нас троих?!

– Потому что я больше не могу! Я не смогу так жить, пробовала, у меня не получилось. Останься мы вместе, я бы тебя извела, я бы поедом тебя съела – что хорошего в такой семье?!

– Ничего, потерплю.

– А я не потерплю! И если бы меня заставили… Это глупо, но чисто гипотетически… Если бы… То я бы просто удавилась от тоски! Уж лучше быть одной!

– За что ты меня ненавидишь?! – закричал Слава.

– Я не ненавижу! По-человечески я тебя ценю и уважаю, у тебя море достоинств. Ты отличный отец, какого только можно пожелать. Но я не могу с тобой жить! Просто не могу! И если бы все оставалось по-прежнему, тогда бы я тебя действительно возненавидела.

Вскочивший было в пылу спора Слава рухнул в изнеможении на стул, закрыв лицо руками. Он был уничтожен явной безнадежностью своего положения – не было никаких шансов убедить Марину.

– Слава, ну пойми ты меня, – жалким голосом взмолилась жена. – Прости и пойми: мне лучше одной. А то, может, еще и счастлива буду, – прибавила тихой скороговоркой, выдающей ее надежду. – И ты, кстати, тоже. Кто же достоин настоящего счастья, если не ты?

– А я не хочу другого счастья! – снова вскочил и закричал Слава. – И пусть это твое счастье катится в жопу! – Он заметался по маленькой кухне, в три шага, меряя ее из угла в угол. – Так нельзя поступать с людьми, неужели ты этого не понимаешь?

Он остановился и прямо посмотрел на нее. Марина насупилась, в ее глазах он увидел ожесточение. Она готова была бороться до конца за свою свободу от него. Слава понурился и, не заходя к Ванечке, наскоро накинув пальто и вставив ноги в ботинки, вывалился из Марининой квартиры.

Он не поехал к Наде – он как-то не думал о ней. Ноги сами понесли его домой, где ждали только тоска, и многодневная пыль, и запустение, и самое безнадежное одиночество. Но это одиночество не требовало от Славы ничего, с Надей же нужно было, по крайней мере, разговаривать. А сил не было. Любая мысль о каких-либо объяснениях вызывала отвращение.

Он лег на кровать – как был, в одежде, не сняв даже пальто и ботинок. Сколько пролежал так – и сам не знал. Из оцепенения его вывел телефонный звонок. Слава с трудом пошевелил рукой и вытащил трубку из кармана брюк. Звонила Надя. Он уронил телефон рядом с собой, не собираясь отвечать. Рингтон, однако, не унимался, Надя, видимо, решила дозвониться во что бы то ни стало. Он не реагировал. Через пару минут она перезвонила снова. Потом опять. Потом это все прекратилось. Слава лежал и ни о чем не думал. Пока мысль о Наде и стыд перед ней не проникли наконец в его сознание. Чуть помучившись, он все-таки взял себя в руки и решил перезвонить с намерением коротко сообщить ей, что не приедет. Он не собирался ничего объяснять. И пусть лучше Надя думает, что он сволочь, чем беспокоится, не имея о нем никаких сведений.

Он вызвал в телефоне ее номер, готовясь на суровые или отчаянные вопросы ответить только, чтобы не ждала.

– Славочка! – раздался встревоженный Надин голос. – Как Ваня?

Он попытался сглотнуть ком, сразу возникший в горле, и вдруг рассказал ей все. Она выслушала молча и спросила только:

– Где ты?

– Дома, – выдавил Слава.

– Сейчас приеду, – сказала Надя и отключилась.

Он не знал, хочет ли этого или нет. Ему было очень плохо одному. Но от мыслей о ней вроде бы тоже было нехорошо. В конце концов он решил ничего не решать и только валялся безвольно на кровати, пытаясь приспособиться к боли. Потому что все симптомы разбитого сердца – мучительная тоска, неуверенность в себе и страх душевной близости – снова накатили на него и топили в чувстве ужаса и безысходности.

Примчавшаяся Надя, войдя в не запертую квартиру, лишь спросила: «Ну что – совсем худо?» – и понеслась по дому с тряпками, затеяв, по ее выражению, блицуборку. Как-то быстро она придала его жилищу пристойный вид и села у него в ногах на кровати. Погладила по брючине, покачала головой. Он со скрипом поднялся и сел, стянул и бросил на пол пальто. Потом все же спустил ноги и разулся. Она вдруг спросила:

– Слав, а может, нам ребенка родить?

Он хмурился, обдумывая.

– Не знаю, – сказал, поморщившись, – я и так-то разрываюсь на части, а с этим еще что будет…

– А что будет? – чуть помолчав, рассудительно заговорила Надя. – Ты же любишь детей. Будет у тебя еще ребенок, помимо Ванечки. Еще один тебя станет любить. И этот уже никуда от тебя не денется.

– Ну не знаю, – пожал плечами Слава, искоса поглядывая на Надежду. – Может, ты и права. – «В конце концов, я люблю детей. Новый маленький… А может, дочка… Но я ведь не люблю Надю. – Он вздохнул, впервые признавшись себе в этом так определенно. – А ведь иначе и быть не может, у меня ж вся душа Маринкой занята – ну какая любовь?.. Вот когда это все кончится, тогда, может быть…»

Он снова взглянул на Наденьку мельком и почувствовал, что вряд ли когда-нибудь… «Когда отболею Маринкой, смогу полюбить, наверное. Но вряд ли Надю. Я уж привыкну тогда, что не люблю ее… Хотя…»

– А что? – заговорила опять Наденька. – Родим девочку… ну или мальчика, мне без разницы, а тебе? – Он пожал плечами. – Родим, будем любить его, он нас… Чем плохо? – «Может, еще и ко мне привяжешься, когда общий малыш появится, – смутно додумала она. – А если нет – так хоть ребенок твой у меня будет…»

– Ну не знаю, – уже определеннее произнес Слава, – может, ты и права. – «В конце концов, Маринке общий ребенок не помешал меня бросить. Только ведь я-то не такой… А что сейчас об этом думать? Все же с Надюшкой не так ужасно, как одному…»

Он повернулся к ней и обнял за плечи, вздохнув, привалился головой к ее голове. И они посидели так немножко. А потом поехали домой.

 

Старые грехи

Если бы Андрея спросили, хочет ли он ехать к Любе, он бы уверенно ответил: нет. И еще много раз – нет!! Но его никто не спрашивал. И он ехал.

Не потому, что Люба этого требовала. Она вообще умела только просить, еще лучше – молчать и ждать; замечательные женские качества, так мало ценимые мужчинами, промелькнувшими в незадавшейся Любиной жизни… Но Андрей не мог не ехать, что-то толкало его, несмотря на отчетливую злость, которую он испытывал и к ней, и к себе.

Ни сама Люба, ни ее кротость, непритязательность и заботливость никогда не вызывали мужского ажиотажа. А Андрей вообще был не из тех, кто в принципе западает на подобные неброские качества. Ему нравились девушки яркие, бойкие, независимые…

Как он влип в эти долгие отношения, теперь и сам не понимал. Собственно, она, конечно, была ему полезна. Но, скорее, раньше, пока не забеременела. И в целом Андрей способен был оценить ее предупредительность, ее услужливость. Покорность в сексе. Пироги и борщи. И молчаливую готовность оставаться просто его женщиной, не претендуя на статус жены. Только ничто из перечисленного, включая и умело создаваемые ею праздники для желудка, не проложило пути к его сердцу. Он совершенно не любил Любу. И совсем-совсем не хотел от нее ребенка. Но, как говорится, поздняк было метаться. Срок подходил уже вплотную к родам, и он плелся к надоевшей любовнице, которой, кроме старого больного отца, помочь было некому.

Даже в самом начале этих отношений не проскочило никакой искры, никакой романтики. Люба была старше, выглядела довольно невзрачно. Как-то случилось ему захотеть ее, вдруг подумалось: а вот такую, как она, скромницу, интересно было б оприходовать, – ну и оприходовал. Оказалось, и не трудно, и не так уж интересно. После увяз в обедах-ужинах, и ее всегдашней готовности обстирать-обгладить, и с полным сочувствием выслушать любые его жалобы, и самой никогда не пожаловаться, никогда и ни на что. Ничем не грузила. Только заботилась. Вот он и втянулся. Года три так встречались, не очень часто, но регулярно. Андрей приходил, когда хотел отдохнуть от всего, когда больше некуда было идти, когда надоедали и друзья, и девки и хотелось забиться в нору. Она принимала. И молча улыбалась, ласково и радостно, счастливая тем, что он есть у нее, пусть и не постоянно, но все равно, в общем, всегда.

О беременности Люба сообщила, когда срок уже был непоправимый. Сначала он даже не поверил, что сделать ничего нельзя. Разозлился дико, но не перестал к ней таскаться. И привычного комфорта не хотелось лишаться, и как-то жалко было дуру эту недолюбленную. Так вот кое-как и продолжали встречаться по накатанной.

Теперь, когда приблизились роды, у Любы распухли ноги, она ковыляла по квартире как слониха, обутая в отцовские тапочки, с трудом садилась, с трудом вставала. Чертыхаясь, Андрей покупал что-то по списку, приезжал, бросал пакеты в кухне, наспех обедал, хмуро целовал ее в щеку и уезжал, пропадал. И только теперь Люба, видимо ободренная собственным материнством, стала обращаться к нему с просьбами – и он выполнял, ворча, деваться было некуда. «Поскорей бы уж, поскорей, – думал, неприязненно косясь на ее живот. – Не баба, а инвалид какой-то». Но при всем своем эгоизме Андрей почему-то чувствовал, что все-таки что-то ей должен. И тащился к нелюбимой женщине, с ее ненужным ему, да просто ненавистным уже каким-то ребенком в животе – она говорила, пацаном, – плелся, сжав зубы и твердя себе, что это не навсегда.

Он вез продукты и вещи, которые она попросила, почти не отступив от озвученного списка. Не купил ни цветка, ни конфетки. Правда, в последний момент швырнул в магазинную тележку пакет красных яблок, не зная, что беременным и кормящим яблоки нужно приносить зеленые, чтобы не было диатеза у ребенка. Бросая эту упаковку в общую кучу, Андрей тоскливо вздыхал, и не оттого, что жалел денег, а потому, что чувствовал: теперь он влип действительно. И когда еще развяжется с Любкой – пока непонятно. Но и то, что приложит все силы, чтобы в конце концов развязаться, было для него несомненным. Без такой уверенности он бы просто всего этого не выдержал, в мыслях о побеге заключалась теперь вся его надежда. Будущее без Любы – о господи, скорее бы…

Она родила мальчишку. Такого же болезненного, какой выглядела сама. Только кротостью его нелюбимой подруги младенец не отличался. Пацан кричал не переставая. У Андрея каждый нерв в мозгу дрожал и напрягался от этого неутомимого писклявого крика. Терпеть его было невозможно. Молодой отец старался как можно реже навещать Любу и сына, которого, если честно, сыном никогда – ни вслух, ни про себя – не называл. Он еще продолжал помогать им немного, привозил деньги и кое-какие продукты. Но, выходя из Любиного подъезда, всегда вдыхал полной грудью, словно вырвавшись из подвала, смотрел на небо, на деревья, на птиц, как будто здесь его наконец окружала жизнь и он радовался этой жизни, а там что-то вроде смерти, или болезни, или какого-то уродства, от которого он мечтал избавиться.

Ребенок неизменно раздражал его. Других чувств – вообще никаких, а тем более каких-то там мифических отцовских – Андрей к нему не испытывал. К Любе же чувствовал что-то вроде жалости, смешанной теперь с некоторой брезгливостью. И на этой смеси возникала иногда какая-то темная болезненная похоть, которую он, почти никогда не встречая сопротивления Любы, изредка поспешно удовлетворял.

А она все терпела, даже его скотские приставания.

Даже когда собиралась купать маленького, или делать ему массаж, или кормить… И шла к нему с бутылочкой, или с пеленкой, шла, что-то приговаривая любовное, нежное своему ребенку, – Андрей мог схватить ее и прижать, пригнуть вдруг, пристроиться быстро сзади – и поехало. Слава богу, скоро кончалось. Но Любе все равно от этого бывало тошно, она словно чувствовала себя испачканной – не такой ей хотелось прикасаться к Тошеньке… И все равно прощала Андрею. Напоминала себе, что, когда носила сына на последних месяцах, он не подступался к ней, жалел, как она думала… Старалась понять: мужчина! Это же другой мир. Ей, допустим, кажется, скотством то, что он так вот, походя, чуть ли не при ребенке… Но у него ведь природа другая – а против природы разве возразишь? Да и натерпелся, бедный, наждался за последние месяцы без женщины.

Надежды Любины заключались в том, что Андрей привыкнет постепенно к сыну, привяжется. Ну как можно не привязаться к этому чуду, к их мальчику, такому крохе, такому беспомощному, зависимому от них и бесконечно родному. Когда ребенок засыпал, наплакавшись, потом наевшись, у нее на руках, она завороженно смотрела на его непереносимо трогательное личико и не могла насмотреться. Она гладила его осторожно по пушистой нежной головке и чувствовала настоящее счастье. Впервые в своей жизни Люба была такой счастливой. Хотя ей и раньше казалось иногда, когда появился Андрей, что счастье женское наконец-то нашло ее. Но все же, как теперь понимала, это еще было не совсем то. А вот рождение Тоши прямо перетряхнуло душу, наполнив ее действительно чистой радостью, не замутненной ни сомнениями, ни усилиями принимать что-то чуждое, что явно не нравилось ей, как иногда бывало с Андреем. В сыне Любе нравилось абсолютно все. И в нем самом, и в том, что нужно было для него делать, и в мечтах о будущем, связанных с ним.

Андрей сидел перед телевизором. Он уже поужинал – сам себе пожарив отбивную с картошкой. И теперь смотрел что-то о каких-то исторических заблуждениях и попивал пиво. Две бутылки жадно опустошил почти сразу, запивая круто перченное мясо, а теперь с наслаждением сыто потягивал третью, и четвертая ждала его. Андрей хотел расслабиться. У него сложился трудный денек на работе. Но в конце концов все получилось. И он был доволен собой, но дьявольски устал. Это слово – «дьявольски» – так и вертелось в голове, когда Андрей из последних, можно сказать, сил готовил ужин, изнемогая от желания сесть, поесть и выпить. И вот он поел, он выпивал, откинувшись в кресле, остро переживая свои телесные радости. И тут зазвонил телефон. «Люба», – с неудовольствием прочел на дисплее Андрей. Поколебавшись, он ответил.

– Андрюша, Тоше плохо! – кричала Люба так, что у Андрея заболел, как ему показалось, мозг. – Вдруг начал задыхаться, – истерила безумная мать, – я вызвала «скорую», обещали приехать быстро, но ты же знаешь, как бывает, эти пробки! Господи, Андрюша! Я с ума сойду! Приезжай поскорее! – Она плакала и кричала, всхлипывала и кашляла. – Скорее, Андрюша, умоляю!

– Лююююююбаааа!!! – взревел Андрей, чтобы прервать этот поток соплей. – Зачем так орать?! У меня от твоих воплей голова отвалится. Ты можешь толком объяснить, что там у вас случилось?

Люба на секунду затихла. Постаралась собраться, судорожно залепетала уже тише:

– Тошенька ел печенечку и вдруг начал задыхаться. Потом закашлялся… Стал весь красный!! – Она снова принялась плакать, пытаясь одновременно рассказывать дальше. – Я… его… попробовала по спинке чуть-чуть похлопать… Наверное, не в то горлышко попало… Но он и до этого кашлял, и даже давился как будто. Хотели завтра доктора… Папа его на руках держит, говорит, головку нужно пониже… А Тошенька все кашляет, не перестает!.. Прошу тебя, приезжай, мне страшно, Андрюша!

– Люба, – сдерживая себя, постарался как можно спокойнее говорить Андрей, – подожди, не пори горячку. Ведь «скорая» вот-вот приедет.

– А ты, Андрюша? А ты? Ты приедешь?

– Люб, ну куда я сейчас поеду? – сорвался он, возвысив голос. – Ну куда? Ты хоть поинтересовалась, как я, что я? Что ты какие-то прямо истерики устраиваешь? – Андрею было тошно от собственной черствости, но представить себя одевающимся, выходящим из дома, ловящим такси… Нет, он не мог. Он просто не мог этого. В конце-то концов, он тоже человек… он же тоже имеет право…

В трубке раздались гудки.

Страдая от непонятной гадости в груди, Андрей сел на прежнее место в кресле, уставился в телевизор. Но ничего не видел и не понимал. Ему было плохо. «Из-за Любкиных воплей, – решил. – Какая ж дура баба! Боже мой, какая ж идиотка! Господи! И когда это все только кончится…» У него заболело сердце. Он потер грудь, помаялся еще, пытаясь понять, что там показывают по телевизору. Потом встал, чертыхнулся и поплелся в прихожую, на ходу натягивая джинсы. С трудом, словно придавленный, сунул ноги в ботинки, нагнулся завязывать шнурки… В голове закружилось все, поплыло, в глазах замелькали мушки. Он разогнулся, откинул голову, задышал судорожно и, сбросив ботинки, вернулся в комнату, рухнул на диван. Так лежал с закрытыми глазами, проклиная убогую истеричку Любку. Наконец отдышался, схватил недопитую бутылку с пивом и рывком опрокинул ее в рот.

Эту ночь он провел просто ужасно. Долго-долго вообще не мог уснуть, то вставая, то перекладываясь по-разному на постели, включая и выключая телевизор, глотая воду… Выпил коньяку. Пососал валидол. Съел ломоть колбасы… Ничто не приносило покоя. Под утро уснул, но видел во сне какую-то тоже дрянь.

А утром, когда, мрачный и злой, собирался на работу, зазвонил телефон.

– НАШ СЫН УМЕР, – четко выговорил Любин голос в трубке. – Я тебя ненавижу.

– Подожди, Любаня, ну подожди ты… – забормотал он совершенно по-дурацки, как будто было еще чего ждать несчастной матери. – Ну что ты, что ты, в самом деле, ну… так уж, видно, на роду… ну судьба, значит, такая… – несло его самым невероятным образом, точно он был в бреду и не мог остановиться. – Ну, может, оно и к лучшему… Так уж… сразу как-то вот, сейчас, а не потом, когда ты к нему намертво… привязалась бы… прикипела… – Он бормотал все тише, почти понимая, какую невероятную, бесчеловечную городит чушь.

– К лучшему?.. Будь ты проклят, подонок! Если увижу тебя еще хоть раз – убью, так и знай!

Андрей еще долго болел, участковый врач не исключал у него сердечного приступа. Он старался не думать о Любе, о том, что надо бы помочь с похоронами и вообще – поддержать. «Ну не хочет видеть меня, оно и понятно. Теперь когда еще в себя придет…» Так думал он. И страдал оттого, что когда-то поддался блажи и связался с этой женщиной – такой ему чужой и далекой. Долго не мог отделаться от черных мыслей, связанных с этим его жизненным эпизодом. Но время шло. И постепенно все забывалось. И сам он старался забыть и никогда не вспоминать больше. Чтобы начать жить с начала.

Прошел год. Андрей уже не возвращался мыслями к Любе. О сыне же забыл почти сразу. Случайный ребенок не затронул его души, и даже недолгое раздражение, испытанное когда-то в связи с ним, в памяти не закрепилось.

И вообще в последнее время совсем другим были заняты думы и чувства Андрея. Он влюбился. Роман вспыхнул почти сразу после знакомства, начались полные счастливого волнения встречи, потом влюбленные подали заявление в загс и наконец сыграли свадьбу.

Каким большим казалось счастье! Его должно было хватить на целую жизнь. Тем более что поначалу Ольга соглашалась с Андреем, что детей заводить рано. «Пожить для себя» – говорится в таких случаях. Она произносила эти слова от души. Им было так хорошо вдвоем, что не хотелось ничего менять. Но прошел первый год брака. Второй. Третий… Оля стала замечать, что у одноклассниц почти у всех уже были дети. У кого один, у кого и двое… Ей становилось не по себе, когда она думала, что они с Андреем почему-то эту тему даже не обсуждают. Острота первых семейных радостей, как и вторых, и третьих, слегка притупилась. Достаток в доме был. Материальное положение супругов выглядело весьма прочным. Но появилось чувство, что жизнь как-то застопорилась. Большой карьеры Ольга не сделала, да и не особо собиралась. И все отчетливее ее тянуло к дому. Захотелось иметь ребенка.

– Андрюш, – начала она разговор как-то вечером, лежа в кровати и задумчиво наматывая длинные волосы на пальцы, – вот я все думаю… – Повернувшись к мужу, Оля лукаво взглянула на него исподлобья. – А вот как ты считаешь, не пора ли нам с тобой… – Она замолчала, улыбаясь загадочно, указательным и средним пальчиком, словно ножками маленького человечка, стала мерить шажки по его груди. – Не пора ли нам с тобой, – каждое слово – шажок пальца по телу, – родить ребеночка, а? – И она рассмеялась, обняла его, прижавшись щекой к груди.

– Нет, не пора, – был ответ.

Андрей вывернулся из-под нее, встал и, ничего не добавив, вышел из комнаты.

– Андрюш, – серьезным уже тоном продолжила Оля, когда он вернулся. – Годы идут. Очень затягивать с этим тоже, знаешь, неправильно. Да и что нам тянуть? Все у нас есть, в свое удовольствие пожили. И хочется наконец…

– Нет, – перебил Андрей резко. – Никаких детей нам не надо. – Лицо его дернулось, словно от отвращения. – Я не хочу.

Оля села на постели, взглянула на мужа испуганно.

– Да что такое, – сказала она. – Ты что – вообще не хочешь? В смысле… никогда? Совсем? Но почему?

– Ни почему. Просто не хочу. И все. Не люблю детей.

На самом деле слова «не хочу» и «не люблю» лишь отдаленно описывали его истинное отношение к детям. В действительности мысль о ребенке внушала Андрею такой ужас, что он совсем не был способен обсуждать эту тему спокойно.

С того дня их жизнь изменилась. Встретившая отпор Ольга застряла на идее ребенка. Она перестала предохраняться, надеясь, что желанная беременность наступит сама собой и деваться им будет уже некуда. А Андрей почувствовал, что никогда еще не был в этом браке в настолько реальной опасности. Теперь он проделывал все, что нужно для предохранения, с такой оскорбительной педантичностью, что Ольге все меньше хотелось заниматься с ним сексом.

– Ты меня сделаешь неврастеничкой! – взрывалась она, взбешенная его усилиями.

– Но ты не хочешь предохраняться сама! Это я с тобой стану импотентом! – зло парировал он.

В конце концов все кончилось разводом. Они почти мирно поделили совместно нажитое имущество и бежали друг от друга без оглядки, уже не понимая, как с этим ненормальным человеком можно было улетать от счастья и планировать долгую совместную жизнь.

Андрей привык к одиночеству. В новый брак его не тянуло. Да и не было никого, с кем хотелось бы не то что жить вместе, а хотя бы долго встречаться. Теперь уже и сами женщины, не только их потенциальные дети, внушали ему страх. Он сделался законченным интимофобом, боящимся любого сближения, и стремился лишь к тому, чтобы партнерши, как бы они ни казались привлекательны, не оставались его партнершами более нескольких раз. Он не позволял себе привязываться к женщинам, не ожидая от подобных привязанностей ничего хорошего.

…Был вечер субботы, Андрей ждал очередную подружку, до назначенного свидания оставался час – он решил пешком прогуляться в аптеку. Туда – обратно, подумал, успею. Май в том году оказался добрым, дружно все расцветало после затянувшихся холодов. Кусты и деревья спешили возместить задержку теплого сезона, стремительным распусканием сережек, листьев и цветов. Вся эта весенняя роскошь, обычно появляющаяся поочередно, в ту припозднившуюся весну выстрелила почти одновременно. Наслаждавшийся прогулкой Андрей любовался обновляющимися кронами, весенние ароматы умиротворяли его. Он шел и почему-то думал о том, что все еще может быть хорошо, что жизнь принесла ему много разочарований, и даже испытаний, но он не сделал в ней ничего такого, чтобы не иметь права рассчитывать на счастье. И счастье, совершенно неопределенное, никак не формализованное в сознании, но мерещившееся в виде неясного яркого ощущения, казалось ему таким возможным.

Он остановился и закурил, что в последнее время, надеясь бросить, позволял себе все реже. Рядом притормозил высокий старик и внимательно в него всматривался. Андрей затянулся сигаретой, поднял голову, сощурился, вглядевшись в лицо незнакомца… Почувствовал укол страха, сменившийся затем желанием бежать, немедленно скрыться. Отвернувшись, он заторопился, чуть изменив направление, пытаясь обойти мужчину подальше. Но тот шагнул к нему, придержал за рукав. Андрей вскинул голову. Старик так же пристально смотрел на него и молчал.

– Простите… – начал было Андрей.

– Неужто не узнаешь? – перебил тот. – Ведь узнал, что глаза прячешь?

– А… Антон Иванович… Не ожидал… Добрый вечер. – Куда было деваться – он вынужден был признать старого знакомого. На него смотрел отец Любы. И узнал его Андрей в первую секунду, как только они встретились взглядами… Но он готов был провалиться, лишь бы не стоять тут перед дедом своего умершего когда-то такого нежеланного сына.

– Ну слава богу, – вздохнул старик.

– А вы… Как тут? А! Ну да, живете-то в общем… почти рядом… Ну а как дочка ваша, Любовь Антоновна? – глупея от неловкости, поинтересовался Андрей. – Здорова она? – брякнул еще нелепее, пытаясь казаться оживленным и надеясь скрыть этим жалким маневром свое мучительное смущение.

– Какое здорова! – грустно отвечал отец. – Умерла два года назад. Ты разве не знал? Погибла она. На перекрестке машиной сбило. Что, неужто и вправду не знал?

– Да нет же! Откуда?.. Господи… Мы с Любой не общались совсем, она сама мне велела не появляться ни под каким видом… – забормотал насмерть перепуганный Андрей. – Как же так? Как же это?

– Да что! Дурак пьяный сбил. Так что нет ее, дочки-то… – Он помолчал, глядя себе под ноги. – Зато внук подрастает, Антошка, – добавил, снова в упор уставившись на несостоявшегося зятя. – Без отца, без матери.

– К-какой Антошка? – обмер Андрей.

– Какой! Твой Антошка. При живом отце сирота. Я-то от него не отказываюсь, но мне недолго осталось. Сердце совсем никуда. Да и другого всякого хватает. И что с парнем будет? А? Что будет с мальчишкой-то? Что ж ему – в детский дом?..

– Да как же… – Андрей во все глаза смотрел на деда, пытаясь понять, точно ли тот в своем уме. – Какой Антошка при живом отце… Люба мне еще когда сказала, что он умер! Умер! Сказала, что меня ненавидит. И чтобы не смел больше ни звонить, ни приходить! Что ж получается…

– Получается, считала, ты сам для них умер, м-да… – задумчиво решил отец. – Но у меня-то выбор невелик – или ты, или детдом. Я просто обязан попробовать. Сам хотел тебя искать, а тут такой случай. Ты пойми, не надеюсь я на свое здоровье. И должен, пока жив, о мальчишке позаботиться.

– Да что же это… как же так… Люба… Господи, почему же она мне про сына… – мямлил потрясенный Андрей. – Почему же сказала, что умер? Как такое… про живого? – все не мог он прийти в себя.

– Как-как… А ты вспомни, сам-то как с ней тогда! Да как с мальцом… Эх, что говорить! – дед махнул рукой. – Дело прошлое. А только я тебе так скажу: не по-человечески ты с ней, не по-человечески, да… Так с тех пор и не говорили, значит, с Любаней? И не виделись, вот как ты тогда пропал-то совсем?

– Н-нет… Она сама сказала…

– Сказала! А ты-то что ж? Сын же он тебе, не кто-нибудь… Ладно. Дело прошлое, говорю. Ты вот что… – Он достал из кармана бумажку, вроде бы рецепт. На обороте бланка написал телефон и адрес.

– Да помню я, – заглядывая, пробормотал Андрей.

– Помнишь? Это хорошо, что помнишь. Вспомни еще, что сын у тебя растет сиротой. Ну ладно, пошел я. Захочешь – найдешь нас.

Старик ушел. В кармане Андрея завелся рингтон.

– Да! – машинально откликнулся он.

– Але! Малыш! Я уже тут, открывай дверь, – пропел веселый голос его временной подружки Ирки.

– Да-да, сейчас… – И он поскакал к своему подъезду.

Свидание прошло ужасно. Они поругались, и Ира уехала разозленная, обозвав его придурком. Андрей с облегчением остался один, но не мог отделаться от тяжелого чувства какой-то гадливости. Несколько дней потом мысли о неожиданной встрече не покидали его. Убедившись, что тревога не отпускает, он разыскал в кармане бумажку с нацарапанным номером и позвонил старику.

– Але, – едва слышно раздалось в трубке. Абонент на том конце явно страдал от удушья. – Слушаю вас… – Раздался слабый, с усилием сдерживаемый кашель. «Сердечный», – подумал Андрей, когда-то ухаживавший за умиравшей матерью.

– Антон Иванович? – воскликнул он. – Что с вами?

Старик еле дышал.

– Слава богу! – выговорил с трудом. – Приезжай, плохо мне. Сердце. Я тогда «скорую» вызываю. А то уж не знал, как и быть. Приезжай, забери мальчика.

Андрея словно водой окатило от этих слов. Как приговоренный стал он собираться, наконец оделся и поехал по некогда знакомому адресу.

Дверь в квартиру оказалась незапертой. Андрей прошел в комнату, где над кряхтящим от боли и слабости дедом уже хлопотала бригада «скорой», видно было, что старику действительно очень плохо. В ногах кровати, касаясь рукой одеяла, стоял пятилетний Антон.

– У вас соседи дома? – на звук Андреевых шагов обернулся врач. – Нам еще двоих, выносить его. Осторожно надо, у него предынфарктное состояние, – шепнул, приблизившись.

– Не шепчи, – вдруг хрипло заговорил дед. – Знаю… что плохи дела.

– Ну-ну, так уж и плохи! – опроверг доктор. – Но могут быть и плохи, если будете разговаривать. Лежите спокойно, готовьтесь к транспортировке.

Старик перевел дух и слабо выговорил, чуть приподняв руку, указывая в сторону внука:

– Видишь… один остается… Ты уж…

– Да не волнуйтесь вы, Антон Иванович, – нахмурился Андрей. – В самом деле, молчите, раз доктор велит. Заберу его.

– Ключи возьми… на тумбочке… Ему там… собери все… с собой… Он поможет… толковый…

Дед замолчал. Лежал с гримасой боли на лице, с заострившимся носом. Едва слышалось его сиплое дыхание.

– Так что с соседями? – вернулся к прежнему врач.

Андрей пожал плечами и пошел к двери.

– Дедушка, – прошептал мальчик, – мы уезжаем?

Дед не шевелился. Андрей обернулся.

– Уезжаем, Антон, – сказал, вздохнув. – Дедушка в больницу, а мы с тобой в гости.

– В гости? – заинтересовался мальчик. – К тете Кате?

– Нет. Ко мне. Хорошо?

– С ним… поедешь… Антоша… Я поболею чуток… – опять напрягся дед и замолчал, совсем обессиленный.

Андрей вернулся от дверей.

– Антон, – он старался говорить по возможности спокойнее, – дедушка заболел. Его нужно в больницу, понимаешь? Чтобы он поправился.

Мальчик кивнул.

– А ты пока у меня поживешь. – И снова невольно вздохнул, говоря эти слова, и опять поспешил к двери.

Больного выносили долго, осторожно спускали по ступеням, неловко разворачиваясь на площадках. У Андрея от тяжести затекли плечи и руки. Но он был бы рад весь вечер таскать эти носилки вверх-вниз по лестнице вместо предстоящего ему кошмара – остаться вдвоем с незнакомым пацаном. На душе скребли кошки. Вообразить себе ребенка в своей квартире он не мог. И перспективы старика были неясны – черт знает, насколько это могло растянуться.

Записал номер больницы и адрес. Попрощался с дедом, скрепя сердце снова заверил, что все будет нормально.

– А вы там тоже, Антон Иванович, старайтесь… – судорожно заклинал старика. – Врачей слушайтесь… И поправляйтесь. Поправляйтесь! Вам болеть нельзя… Зарядку к мобильнику не забыли? Буду на связи, если что. На связи буду…

– Да не бойся ты его, – вдруг пробубнил дед. – Он мальчишка хороший. Таких поискать.

«Какой ужас, – подумал Андрей, взглянув на ребенка, которого держал за руку. – Что я с ним буду делать…»

Наконец они оказались дома. Собирая пацаненку вещи в квартире деда, он все удивлялся какой-то вовсе не детской расторопности Антона. Пятилетний мальчик точно знал, где что лежит, одежду складывал аккуратными стопками, а уходя, выключил в комнате свет.

– Ну ты даешь, – одобрил Андрей. – Молодец. Все знаешь.

– Само собой, – солидно подтвердил Антоша. – Ведь мама улетела на небо, и, кроме меня, помогать дедушке некому.

Андрей, вздохнув, потрепал мальчика по голове.

– Ну, ничего, – сказал, – вот дедушка поправится – заживете с ним лучше прежнего.

Пока же стали они жить вдвоем. Сначала он долго не мог отойти от чувства беды и тревоги перед этой внезапной переменой участи. Первые дни таскал Антона на работу, кое-как объяснив сослуживцам, что мальчик – его родственник, что дед у него заболел, а родителей нет. И каждый час ожидал каких-нибудь неприятностей. Однако парень оказался необычайно рассудительным и послушным, так что он стал оставлять его дома.

Ребенок умел определять время по часам. Ровно в час садился за стол в кухне, ел, что оставлял ему Андрей – печенье, шоколадные батончики, сладкие хлопья, яблоки, мандарины… Запивал свой сухой паек соком – и это был его обед. К плите, как было оговорено, не подходил, дверь никому не открывал, в холодильник и шкафы не лазил. Краны, попользовавшись водой, неизменно заворачивал до конца. Любил листать книжки, возиться с конструктором, пускать в ванной кораблики.

Андрей только диву давался, когда, вернувшись с работы, обнаруживал квартиру почти такой же прибранной, какой оставлял, а кухонный стол протертым от крошек. Ему хотелось плакать от неведомых чувств. «У него мои гены!» – думал он. И самому становилось неловко от такой нескладной попытки как-то примазаться к добродетелям Антона.

Несколько раз звонила Ирка, норовила помириться и напроситься в гости. Но Андрею было не до нее. А поговорить про Антошку хотелось. Но та быстро пресекала ничуть не интересные ей восторги папаши-неофита:

– Я не поняла, этот мелкий теперь вечно у тебя жить будет?

– Нет! Зачем вечно! Пока…

– Ну и чудненько, – решала бессердечная Ирка. – Освободишься – звони.

– Вот коза, – беззлобно ругался Андрей, отбрасывая телефонную трубку. И даже радовался, что отстала.

Ездили в больницу к деду. Угроза инфаркта миновала, тот долечивался и снова был похож на самого себя. Андрей иногда задумывался, как сложатся отношения дальше. Сам не почуяв как, он втянулся в свое нечаемое отцовство и уже с трудом представлял себе жизнь совсем без Антона. То есть как вот он будет жить – и не знать никакого мальчика пяти лет. Но и представить себе, как бы можно было устроить жизнь вместе с мальчиком – тоже не мог.

Однажды они вдвоем возились с «Лего», и папаша раздувался от непривычной отцовской гордости, наблюдая интерес и сообразительность Антона.

– Ну ты крут, – хвалил он его. – Молодец! Настоящий строитель! Будешь строителем, когда вырастешь?

– Не знаю. Сперва еще надо у дедушки спросить, – рассудительно отвечал ребенок. – Я ведь у него только один. И у меня дедушка один.

– М-да, это верно, – без энтузиазма мямлил застыдившийся Андрей.

– А ты, что ли, мой папа? – неожиданно вскинул на него ясные глаза мальчишка.

– Дык… э-э… я… вообще-то… – заюлил было разоблаченный родитель. Но спохватился и кивнул: – В общем-то, да. Да. Так и есть. Я твой папа.

– А ты меня, что ли, нашел?

– Вот именно, нашел, – подтвердил отец уже уверенней. – Потерял и нашел.

Мальчик рассиялся, обнял его, восторженно глядя снизу вверх. Слово было произнесено. Очевидность собственного отцовства явилась перед Андреем с самой полной определенностью. «Что ж, похоже, назад дороги нет», – смирился он.

– А дедушка разве не говорил, что я твой папа? – уточнил, потихоньку осваиваясь в новом статусе.

– Нет, – помотал головой Антоша. – Но я сам догадался, – похвастался радостно. – И что ты меня искал и нашел тоже.

– Ну да, – смущенно подтвердил отец. – Так все и было.

Подошло время перевозить подлечившегося деда домой. Андрей завел было с сыном туманную речь о том, что есть дедушка, но есть у него и отец, и что имеются, стало быть, два дома…

– Ты не придешь жить к нам с дедушкой? – удивился Антоша.

– Нет… Я не могу переехать к вам. Но ты можешь остаться здесь.

Ребенок молчал, понурившись.

Они поехали в больницу, забрали старика. Дома тот все хлопотал, суетился, словно уходил от тяжелого разговора.

– Пойду чайник поставлю, – пробормотал, направляясь в кухню и пряча глаза.

– Ну а ты что такой тихий? – с фальшивой оживленностью подкатил Андрей к сыну.

– Буду с дедушкой жить, – прошептал мальчик. – Я же у него только один.

В общем, все более или менее вернулось на круги своя. Андрей снова жил в одиночестве. Опять появились женщины. С каждой он невольно заговаривал о сыне. Хотя было очевидно, что разговоры эти в разной степени его девушек не интересуют. Андрей сделал вывод, что женщин он подбирал себе каких-то одинаковых. Все они были легкомысленны, эгоистичны и неумны.

Пожив некоторое время «по-старому» и заскучав, стал он навещать сына. Мальчик встречал его с радостью. Старик – с плохо скрываемым удовольствием. «Теперь хоть помереть могу спокойно, – говорил. – Все-таки ты оказался не таким еще прохвостом, как я думал». Иногда приходилось брать Антошу к себе, когда дед похварывал, а то и самому ночевать у них, чтобы присматривать за больным стариком. Андрей сам себе удивлялся: когда и как убежденный эгоист, холостяк, одиночка, вдруг перестал держаться за свое одиночество? Почему его не особенно тяготили ни смена привычек, ни нарушение заведенного порядка жизни, ни новые хлопоты?

Он прикипел к сыну, но не понимал, как из детоненавистника буквально ни с того ни с сего получился чадолюбец?.. Довольно быстро привязался и к старику. Между ними сложилось что-то вроде взаимно насмешливой дружбы. С другой стороны, постоянные хвори деда требовали от Андрея новых усилий, заставляя задумываться о том, что теперь в его жизни почти не осталось места безотчетному досугу, ленивой беззаботности. Совершенно неожиданно он оказался чрезмерно вовлеченным в жизнь других. И, даже оставаясь вроде бы предоставленным самому себе, все равно пребывал словно в постоянной готовности соответствовать положению «семейного» человека.

А что в этой новой жизни было для него более существенно – потери или приобретения, – не мог понять. Иногда казалось, приобретения – сына, семьи, нового, ответственного, себя… Но порой чувство потери независимости и того мира, где ему никто не был нужен и он не был нужен никому, становилось болезненным. Андрею не хватало личной свободы.

Дед опять хворал, к проблемам с сердцем добавилась простуда. Чихал и кашлял, температурил, заразившись каким-то нудным вирусом. Андрей забрал Антошку к себе. И нужно было еще навещать больного. Аптеки, магазины, квартира деда, собственный дом, наполненный заботами о мальчике и хозяйстве, работа… Он все больше хмурился.

«Это потому, что у нас ненормальная семья, – сообразил однажды. – В нормальной семье значительная часть семейных забот лежит на женщине. А у нас ее нет. То есть нужно, чтобы в доме поселилась женщина», – уперся в неожиданный вывод. Нельзя сказать, чтобы такое открытие его обрадовало. Девушки, с которыми он привык иметь дело, совершенно не годились ни в спутницы жизни, ни в матери. У них напрочь отсутствовало желание о ком-то заботиться, это было очевидно. Но где берут других девушек?

Быть может, впервые за все эти годы Андрей толком вспомнил Любу. Словно что-то ущипнуло его за сердце. Вспомнил, какой скотиной был тогда, когда Антон только родился и Люба одиноко сражалась с его ранними болезнями. «Как это странно все. Не хотел быть отцом – и вот я отец. И ношусь со своим чадом как курица с яйцом. Не понимал никакого долга своего перед Любой и ребенком… И вот… Ничего не поправишь больше в Любиной жизни – и я мучаюсь. Да, это похоже на раскаяние. Откуда? Вспомнить меня пять лет назад – безнадежен! Ничего не видел. А сейчас – хоть плачь, но там уже ничего не изменишь. Только здесь… Только здесь».

Он смотрел на сына, строившего на ковре дом. Антоша в очередной раз изумлял его, как изумляет человека чудо. «Но почему я не видел этого всего тогда, когда видела Люба? И почему так ясно все для меня сейчас? Ничего нельзя понять в этой дурацкой жизни…»

Антошка казался вялым. Улегся вдруг посреди кубиков, махнул рукой по постройке, дом развалился – мальчик заплакал.

– Что это ты? – удивленный Андрей присел рядом. – Что с тобой?

– Попить хочу, – попросил сын.

– Ну пойдем на кухню, чаю, что ли… давай?

– Компотика, – захныкал Антон.

– Да где же я тебе возьму? – удивился отец. А тронув лоб мальчика, потащил того в постель.

Ночью давал парацетамол, но хорошенько сбить температуру не удавалось. Утром вызвал врача из детской поликлиники. «Господи, что за бабы пошли, – думал он, в тревоге расхаживая из угла в угол по комнате и с раздражением перебирая в памяти знакомых девушек. – Хоть кто-то из них разве может быть нормальной, полноценной матерью? Боже мой! Дура на дуре! Не то что компотику сварить… их вообще к детям подпускать нельзя. А вот где эти все правильные женщины, где сильные, добрые, самоотверженные? Ну, Люба была, ладно. Ну, царствие ей небесное. А еще-то кто? Всё! И кого мы реально видим? Какие-то уродищи. Им только денег да трахаться. Пустые, как барабаны! А нормальные девки – где они?..»

Наконец в дверь позвонили. Андрей кинулся открывать, словно рванулся к спасению своему, и, едва поздоровавшись с вошедшей, взволнованно залопотал:

– Вы посмотрите его, доктор, повнимательнее, он без матери растет, мать умерла.

– Не волнуйтесь, папа, сейчас посмотрим вашего мальчика, – певучим голосом откликнулась девушка. Под плащом у нее оказался белый халат, что очень понравилось Андрею и несколько примирило его с ее молодостью, почему-то внушив надежду на профессионализм участковой врачихи. Вообще-то он надеялся, что придет доктор пожилой и опытный… возможно, дедушка. Седые усы, деревянная трубка в руке…

У девушки на груди болтался стетоскоп. Она была ласковой, темноглазой и спокойной. Почему-то Андрей сразу понял, что такая смогла бы сварить компот.

Девушка подошла к Антошиной кровати.

– Ну, кто у нас тут разболелся? – спрашивала нараспев, точно детскую книжку читала. – Кто тут у нас? Антоша? Давай-ка, Антоша, я тебя посмотрю. Вот, молодец, садись, вот так, – хлопотала она, приподнимая мальчика. – Рубашечку снимем, вот, хорошо. Температуру давно измеряли? – с мягкостью в голосе обратилась к Андрею. Тот смотрел с умилением и молчал. Девушка, не раздражаясь и не отвлекаясь, так же ласково спросила снова: – Температура у мальчика сейчас какая?

– А! – спохватился Андрей. – Тридцать восемь утром. Я сбивал… Вот, парацетамолом! – воскликнул, хватая коробку со столика.

– Угу, – кивнула доктор, прослушивая грудь ребенка. Она сосредоточенно задерживалась то слева, то справа, просила дышать глубоко, с открытым ртом, будто зевая, потом совсем не дышать, чутко вникала во внутренние шумы больного организма. Наконец надела на Антона рубашку, вытащила из ушей оливы стетоскопа. – В легких чисто, – сказала. – Но дыхание жестковато…

Достав из чемоданчика бланки рецептов, девушка села за стол.

– Вам больничный нужен? – спросила.

– Вообще-то нужен, – неуверенно предположил Андрей. – А только мне разве положено? Официально ведь я ему никто.

– Как это? – озадачилась врач. – А с кем же мальчик живет?

– Обычно с дедом. Но сейчас дед сам болен.

– Ясно. Нет, больничный я вам, конечно, выпишу. Достаточно того, что вы ему родственник и ухаживаете за ним.

– А как вас зовут? – спросил Андрей, самого себя удивляя робостью голоса.

– Светлана Алексеевна. Я ваш участковый педиатр. Антон здесь часто бывает?

– Бывает. В последнее время чаще. Дед у нас совсем расклеился.

Она внимательно посмотрела на него.

– Официальный опекун Антоши – дедушка?

– Да. Это отец его покойной матери.

– Ясно. – Светлана отвернулась и продолжила писать.

– А чем вы его кормите? – спросила, снова повернувшись к Андрею.

– Да всем… Что сам ем…

– Ну, надеюсь, пива с воблой вы ему не предлагаете? – уточнила она без улыбки.

– Н-нет, ну что вы! – Андрей не понял шутки, отчаянно затряс головой.

– Да ладно вам, – отмахнулась Светлана. – Просто быт у вас, сразу видно, холостяцкий. А такому маленькому, сами понимаете, нужны условия особые.

– Ему компоту хочется, – поделился вдруг Андрей. – Вы меня не научите его варить?

– Господи! Что там варить! У вас фрукты какие-нибудь есть? Или сухофрукты?

– Н-нет. Но могу сбегать.

– Вот что. У меня пока обход не закончен. Потом пересменок не очень большой, и нужно еще успеть пообедать перед приемом в поликлинике. Давайте так сделаем: я после приема, вечером, зайду в магазин, куплю яблок – и мы с вами быстренько сварим ему компот.

– Вы так нас выручите, Светлана Алексеевна! Просто не знаю, как благодарить, – залепетал Андрей. – А за яблоками я схожу, у нас же магазин в трех минутах. Сбегаю, когда заснет.

– Прекрасно, – одобрила поправку докторша. – Только покупайте наши, сезонные, не импортные. Они дешевые, и пусть это вас не смущает, – добавила, насмешливо разглядывая родителя.

– Спасибо вам, – прочувствованно сказал Андрей.

– Пока не за что.

Андрея распирало от впечатлений. У него много лет не было на душе так ясно и радостно. Они варили вместе компот. Потом она помогла приготовить ужин. Сидела с Тошкой, читала книжку. Смешливая оказалась, веселая… Андрей никак не мог справиться с этим ворохом положительных эмоций, которые переполняли его после ее ухода. Метался по дому с глупым от счастья лицом, обдумывая всякую мелочь, сказанную и сделанную Светланой.

Он жалел, что не смог оставить Антошку, чтобы проводить ее до дома. Но Света сказала, ей не привыкать возвращаться одной, бывает, и поздно, потому что при обходе больных чего только не случается. Зато Андрей очень ловко выпросил у нее номер мобильного – дескать, мало ли что может поставить в тупик одинокого отца, к кому тогда обратиться, как не к участковому доктору!

– Ну ты это, – сел он на Антошину постель, – как тебе наша врачица? Понравилась?

– Добрая тетя, – признал мальчик. – Пап, а ты мне почитаешь? Про рассеянный-с-улицы-бассейной.

– Ну давай, – согласился отец. – А тетя Света хорошо книжки читает?

– Хорошо, – кивнул Антоша. – Но ты еще больше хорошо.

– Ну уж! – возразил Андрей. – Тетя Света точно лучше. А она красивая?

– Не знаю, наверное, – сказал Антон, пожимая плечами. Но угадав, чего ждет папа, подтвердил: – Красивая.

– А вот если бы тетя Света жила с нами… – не унимался отец.

– А дедушка? – удивился мальчик.

– Ну ладно. Давай читать, – смирился Андрей.

На другой день он впал в уныние. Не находил убедительной причины, чтобы позвонить ей. Он не узнавал себя. Не мог припомнить, чтобы общение с женщинами или решение любых вопросов, связанных с ними, вызывали в нем хоть какие-то затруднения. А тут – просто ступор какой-то. Несколько раз хватал трубку, таращился на экранчик. Но, так и не решившись, телефон откладывал. Наконец взял себя в руки, сказал сам себе, что дело не стоит выеденного яйца и, хотя совершенно в это не поверил, все-таки позвонил. Причем так ничего и не придумав путного для оправдания звонка.

– Света, здравствуйте, это Андрей… Андрей, у которого сын… – заговорил сбивчиво, но решив действовать напрямик. – Сын Антон… Света, вы простите меня, я не знаю толком, что вам сказать…

– Что-то не так с Антошей?

– Тьфу-тьфу, с ним нормально. Выполняем все, как вы написали. Если бы что – я б давно позвонил, – признался он. – А так… Ну не знаю, Свет, я просто очень хотел вам позвонить. И очень хочу вас видеть. – Его сердце колотилось с бешеной скоростью, голос срывался.

– Я вас понимаю, – спокойно сказала девушка. – Вы извините, у меня прием. Если хотите, позвоните вечером, после восьми.

– Да, да! Конечно! В восемь! Спасибо, Света, спасибо! Извините меня.

Он отключился, радость лавиной обрушилась на него. Только что изнывал от отчаяния и страха перед неизвестностью – и вот, здрасте вам, эйфория! «Неужели я влюбился? – подумал Андрей со счастливым ужасом. – Неужели такое еще могло случиться со мной?! Боже мой! В восемь! Это невероятно. Какое счастье…»

Они стали встречаться. Их общение совершенно не содержало того смысла, который Андрей привык вкладывать в слово «встречаться». Вместе гуляли по улицам. Иногда она заходила помочь по хозяйству и с Антоном. Причем с ребенком была неизменно нежна, а с Андреем почти всегда насмешлива… Вот, собственно, и все, что их связывало. Но он был счастлив и этим. А внимание к мальчику просто вызывало в нем восторг и умиление.

Когда и дед, и внук выздоровели, Андрей перевез Антошу на прежнюю квартиру и стал навещать почти каждый вечер. Ему уже казалось, так было всегда. Иначе и быть не могло – он отец, у него сын… Позже отправлялся на свидания со Светой. Теперь они могли сходить и в театр, и в ресторан. И так много говорили, как никогда он не говорил с женщинами.

– Почему ты одна? – спрашивал Андрей.

– Ты лучше голодай, чем что попало есть. И лучше будь один, чем вместе с кем попало, – цитировала Хайяма ироничная девушка.

– Свет, ну а я хоть что-нибудь значу в твоей жизни?

Она усмехнулась. И ничего не ответила.

– Вот когда ты говорила про кого попало, – подождав, продолжил Андрей, – я подумал: может, это и ко мне относится.

Света и тут промолчала, только взглянула искоса.

– Но мне очень бы хотелось, чтобы рано или поздно мы были вместе, – мужественно продолжил он, чуть сбитый с толку. – Ты так мне нравишься, как никто и никогда… Да что там! Я… Ну не хочется просто трепать слова. Все равно этого точно не выскажешь, не получится.

– Вот и прекрасно, – согласилась Светлана опять с усмешкой. – И не надо лишних слов. Я так много их в жизни слышала, что давно уже научилась относиться к словам просто как к шуму.

Андрей так расстроился, что ей стало его жалко.

– Ну не обижайся. У всего же есть свои причины, да? Понимаешь, я далеко уже не так доверчива, как в юности. Научили. Нашлись учителя… Так что теперь привыкла больше ориентироваться на поступки. А то, бывает, слов много – а с делами они будто не знакомы. И как доходит до ответственности, человек прямо на глазах меняется. Так что лучше уж одной… Вот ты знаешь, что мне в тебе понравилось?

– Что?

– Твое отношение к Антошке. Знаешь, сколько отцов своих детей или прямо бросают, или такие им отцы, что просто выкрасить – и выбросить? Я педиатр и, поверь, всякого насмотрелась, наслушалась. А ты другой, ты ему как мать, – довольно заметила Света, погладив присмиревшего Андрея по волосам.

– Да я не всегда таким был, – болезненно морщась, признался он.

– Ну стал ведь, – легко возразила она. – А мне такие мужчины попадались, на которых совсем положиться нельзя. Вообще как-то ужасно не везло. Но я все думала, ведь есть же нормальные, ну не может быть, чтобы вовсе не было.

– А какие нормальные? – осторожно уточнил Андрей.

– Такие, которые не сводят отношения с женщиной исключительно к сексу… Тех, что мне попадались, только постель интересовала.

Он мысленно сжал кулаки. Как бы ему хотелось сейчас дать в рожу всякому, кто когда-либо посмел смотреть на эту девушку как на свою сексуальную игрушку. «Себе и дай, – вдруг мысленно посоветовал. – Твоя рожа как раз для этого подходит».

– Ты не такой, я же вижу, – продолжала между тем Света. – Ты меня не торопишь. С тобой и поговорить интересно, и…

Андрей поморщился опять. Незаслуженные похвалы угнетали его.

– А ты знаешь, что не такой я первый раз в жизни? – спросил сквозь зубы. – И к женщинам относился в основном именно так, как ты сейчас говорила. А может, мне попадались какие-то неправильные женщины?

– Я не знаю.

– А я знаю. Не в этом даже дело. Если взять Любу, Антошкину мать, так нормальная была. Даже хорошая. Но я не любил ее. И относился потребительски. Просто скотски, как сейчас понимаю. Все ты правильно говоришь, Светочка. Мы часто бываем животными. Но это же наша природа, ты так не думаешь?

– Нет, не думаю, – необычно жестко отрезала она. – У нас двойственная природа, и у мужчин, и у женщин. Если мы и вышли из животного мира, так ведь вышли же давным-давно! И собственно человеческое в человеке – совсем не животного происхождения. – По тому, как Света чеканила слова, ясно было, насколько эта тема действительно ее задевает. – У нас есть интеллект. У нас душа, между прочим. И в конце концов, социального в людях уж никак не меньше, чем животного. А кивать все время на свою животную природу для оправдания собственного низменного поведения глупо и пошло. Да если хочешь знать, у меня тоже бывают очень даже сильные желания. Разные… Но я не стану их удовлетворять любой ценой. Потому что я не зверь, а человек. И у меня есть достоинство. И совесть.

– Светочка, ну не сердись… Конечно, ты права. Но я долго этого не понимал. Если бы понимал, никогда бы не сошелся с Любой. Да и, наверное, со всеми почти женщинами, которые у меня были.

– О романе с Любой тебе жалеть нечего, – заявила Света. – У вас ведь сын. Не будь романа – не было бы и Антоши.

– И опять ты права. А не было бы Антоши – и тебя бы в моей жизни не случилось. Знаешь, я думаю, если действительно есть тот свет, то Любка, конечно, в раю. И она там, наверное, ухохатывается.

– Почему?

– Ну, ты меня не видела, каким я раньше был. Ты не видела, каким я был отцом, когда Тошка родился, какой, собственно, скотиной. Я вообще его не помню, сына своего. Помню только свое раздражение и вечный крик ребенка, и эту вокруг него суету… А теперь сам ношусь с ним, – он усмехнулся, – как с писаной торбой.

– Ну и чего Любе ухохатываться? – насмешливо, в своей манере, уточнила Света.

– Ну… типа… какой я стал послушный, смирный, – объяснил смущенно Андрей. – Все-таки пробило оно меня.

– Это главное, – снисходительно кивнула Светлана. – Знаешь, все в жизни грешат, все совершают ошибки. Но не все их исправляют. Пусть у тебя это и несколько поздно получилось – все равно лучше, чем никогда.

Находясь у отца, Антоша целыми днями оставался один. Света бралась помочь с местом в детском саду.

– Но тогда придется насовсем забирать его у деда, – пугался Андрей.

– Это необходимо, я тебе как педиатр говорю. И в саду, кстати, более последовательно займутся его развитием.

– Да он и так… ты не представляешь, какой он умный! – с готовностью восторгался сыном Андрей.

– Представляю, – мигом соглашалась Светлана. – Антоша молодец. Но нужно же систематическое обучение, сейчас без этого в хорошую школу не поступишь. А с ним мало занимаются, он ведь у нас еще даже не читает.

Андрей замолкал, боясь спугнуть счастье, услышав это «у нас»…

А дед болел почти не переставая, много лежал, глухо кашлял. Андрей приносил продукты, покупал лекарства, оплачивал коммунальные счета. Мерил старику давление и делал уколы… И чувствовал уже себя совсем себе не принадлежащим. И часто думал о том, как при других обстоятельствах мог бы все это время проводить со Светой.

– Ты вот что, – заговорил однажды дед, – ты не тяни, оформляй давай опекунство над парнем, пока я жив. Видишь, плох совсем, и лучше уже не станет. Тебе насовсем забирать его нужно. А я хоть умру спокойно.

– Вы только со смертью не горячитесь, Антон Иванович, не лишайте внука любимого дедушки.

– Если честно, сам не хочу, – вздохнул тот. – Но здоровье, видишь, со мной не советуется. Ты уж поторопись, оформляй там бумаги… Чтобы его потом в детский дом не уволокли… пока разберутся. А то у нас долго разбираются.

– Займусь. И правда, пора уже отцовство как-то официально…

– И вот что, – перебил дед. – Забирай-ка его к себе сегодня же.

– Угу… – только и кивнул Андрей. «Права была Светланка-то, – подумал он. – Как всегда, права».

– Вы ведь с Антошкой навестите же меня когда ни то?

– Да уж как-нибудь!

– А ему с тобой лучше, точно говорю. И не получится хотя бы, что мальчонка тут один… когда я вдруг… Ну, в общем, не тяни, прямо сейчас давай собирай вещи – и поезжайте. Только не бросайте навовсе. Привык я к мальчонке. Да и к тебе уж притерпелся, чего там… Навещайте иногда.

– Ладно вам причитать-то, Антон Иванович, – не выдержал Андрей. – Куда мы от вас денемся?

– Я так понимаю, – по-деловому переключился дед, – у тебя женщина хорошая появилась.

– А с чего взяли?

– Думаешь, не видно? Ты переменился. Мне что! Мне лишь бы вон Антону хорошо было.

– Света детский врач, – помявшись, сообщил Андрей.

Дед уважительно поднял брови.

– Это лучше и не надо, – одобрил кандидатуру.

– Детей любит, – опять похвалился Андрей. – К нашему привязалась как к родному.

– Ну это хорошо, – довольно кивнул старик. – А и то сказать, чего ж нашего парнишку не любить? Уж, кажется, всем хорош… Антоша! – крикнул, глядя в проем смежной комнаты. – Иди вещи собирать! Поедешь к папе.

– Сейчас! – откликнулся внук. – Дом дострою.

– Ну строй, строй, – грустно пробубнил дед. – Ох, Андрюша, вот жизнь и прошла. И скоро отвечать мне за свои грехи перед тем, кто все это затевал.

– Да какие у вас грехи, Антон Иванович, – отмахнулся Андрей.

– Такие, – возразил дед. – Ты вот этаким образцовым отцом не всегда был…

– Антон Иванович, ну опять вы!

– Да не к тому я! Не о том. Просто пример привел. Вот, значит, грех на тебе – перед женщиной и перед дитем. Ну вот и я тоже.

– Какой на вас грех, бросьте! Если бы не вы… – Вновь пристыженный Андрей сокрушенно махнул рукой. – Да Люба только на вас и надеялась.

– Это теперь, – опять возразил дед. – Это когда моя Люба уже взрослой стала, а жена, царствие ей небесное, давно отмучилась. А как росла Любаша, так я знаешь какой был? Кобелина похуже тебя. Дочка меня и не видела. И пил, и гулял, как… – Старик махнул рукой и помолчал, как видно вспоминая. – Потом жену похоронил. Потом сам болеть начал, а дочка подросшая за мной ухаживать. Ну тут уже не до баб мне было и не до пьянок. Вот только тогда моя Люба отца и получила. Я вдруг заметил, что она у меня тихая, кроткая и не такой она доли заслуживает. А что замуж не выходит – так, может, мою вину отбывает. Робкая была… Что тебе рассказывать, сам знаешь, даже попользовался.

– Антон Иванович! – взмолился Андрей. – Душу не травите.

– Да чем раньше ее отравишь, тем быстрее человеком сделаешься. Твой хоть мальчонка вон отца получил, спасибо тебе.

– Да что! – отмахнулся Андрей. – Если бы мы тогда на улице не столкнулись – никого бы он не получил. Но уж поверьте, я с тех пор много о чем подумать успел.

– Да знаю я, вижу. И со спокойным сердцем на тебя своего внука оставляю. Я ж думал, ты тот еще проходимец. Но не мне осуждать. Так что готов был примириться и с худшим. А ты ничего, вполне даже на человека стал похож.

– Ну спасибо. Только давайте об этом просто больше не говорить… В общем, мне мои грехи еще отрабатывать, а вы свои уже отработали.

– В смысле горя – да, отработал. А вот дочке и жене никто тех лет не вернет. Тут уже отработать не получится. С этим живу, с этим и помру. Антоша! – кликнул снова внука.

– Что, деда?

– Иди собираться.

– Иду, иду, – кивал мальчик, появляясь в комнате.

– К отцу поедешь.

– Хорошо, – улыбнулся Антон. – А ты один будешь?

– Ничего. Мне главное знать, что у тебя там все нормально. Так что отца слушайся.

– Буду слушаться, – согласился внук.

Лучше деду не становилось. Ездили к нему каждый день. Познакомили со Светланой.

– Эта распрекрасная девица человека из тебя быстро сделает, – обнадежил Андрея старик.

– Говорили, вроде я и так уже похож на человека, – усмехнулся Андрей.

– Ошибался. На нее вот посмотрел – и вижу: над тобой еще работать и работать.

Дед в основном лежал на прикрытой пледом постели, облачившись в старые треники и вылинявшую рубашку. Дышал с трудом и покашливал.

– Мог ли я помыслить хоть когда, что ты меня будешь провожать на тот свет… – говорил он раздумчиво. – Как Люба-то моя совсем одна с малым осталась – ненавидел тебя. А теперь вот гляди-ка… Да-а… Вот она, жизнь… А вот она тебе и смерть, – бормотал, опять переключаясь на другое. – И как это так устроено – что она вот так вдруг проходит – жизнь-то, а? Что скажешь, Андрюша?

– Что вы еще живы, слава богу, – хмурился Андрей. – А даст Бог и поправитесь, и поживете еще. Не надо смерть подзывать.

– А-а, – отмахивался дед. – Это я раньше не мог представить, как мне помереть, когда у меня малец на руках. А теперь-то что ж, пусть уж как идет, так идет. Я же знаю, чувствую. Что поделаешь? Пожил. И погрешил. И покаялся…

Андрею тяжело было все это слушать. Дедов психологический прессинг с постоянным поминанием грехов и расплат угнетал его.

– Ну бросьте, Антон Иванович, – урезонивал он. – Ну в самом деле! Хватит о смерти, о грехах… Прямо роздыху не даете! Грехи вам ваши за Антошку простятся. А когда кому умирать – без нас разберутся.

– С грехами тоже разберутся, не боись… Есть у меня к тебе дело. Посмотри там, в секретере, документы на захоронение. Я Любу к матери покойной подхоранивал. Там должны быть все бумаги… Ты сделай, чтоб меня туда же… к ним…

– Сделаю, сделаю, – обещал Андрей. – А вы не торопитесь, и вообще, завязывайте о смерти думать. Авось не помрете, – бодрил он неловко.

Но дед все же умер.

Очень скоро и тихо умер он. Вернее, умер в тихо и кротко претерпеваемых страданиях.

Антоше сказали, ушел на небо, к маме. Как дед ему когда-то объяснял о матери его.

– Обратно не придет? – обронил мальчик, вскидывая огромные глаза.

– Нет, – взялась объяснять Света, – но ты сам к нему пойдешь. Потом. Не сейчас. Тебе сначала еще нужно вырасти, прожить долгую-долгую жизнь, – степенно, как сказку, рассказывала она, – жениться, детишек воспитать. Потом и внуки появятся, сам дедушкой станешь – таким же умным, добрым, таким же хорошим, как твой.

– А дедушка как же?

– А дедушка будет ждать тебя на небе, в одном очень хорошем месте, – подключился Андрей, подхватывая сына на руки. «Ну а у меня уже, слава богу, последние хлопоты – похоронить нормально», – думал он, по-деловому перебирая неизбежные свои окончательные заботы о старике.

Приехал агент из ритуальной службы. Андрей заказал полный пакет услуг. Не мелочился. Выбирал только дорогое… Место на кладбище устроил то самое, по завещанию деда, возле жены и дочери. Сразу стал хлопотать и о памятнике – чтоб уж и Любе, и матери ее новый, солидный. Поминки в ресторане оплатил с размахом…

На другой день после похорон он не пошел на работу. Отвел Антона в детский сад, а сам вернулся домой. Сил не было. Он сел на диване и так сидел, безвольно, тяжело, погрузившись в тупую тоску. Сначала совсем без мыслей. Потом с одной мыслью – «что со мной?..», долбившей мозг. Потом со многими смутными мыслями, гулко толпившимися в сознании в виде каких-то обрывков? – и словно с могильной плитой на душе. Он попробовал заняться самовнушением. «Дед умер, – сказал себе. – Это нормально. Старый, больной… Тяжело было жить… Умер – хорошо. Умер – освободился… И освободил… Всегда есть что-то хорошее…»

Андрей вздохнул, пытаясь сосредоточиться.

«Хорошо, что освободился… – снова попробовал упорядочить мутный хаос в голове. – Навсегда. Никогда… никогда больше не будет. Я плохо знал его. Недавно узнал… В шашки играли… Никогда больше… – Он зажмурился, невольно выдавливая из глаз едкую влагу – скудная капля размазалась по ресницам. – Мужчины не плачут… В детстве научили: мальчикам нельзя… А французам, говорят, можно… говорят… Хорошо, что отмаялся… Дает хоть какое-то утешение… Ничего не дает… Смерть ничего не дает. Только отнимает… Люба не узнает, что я мог быть человеком. Господи!.. Никогда… Никогда… – Он заметил, что горячая капля поползла по щеке. В горле словно булькнуло, он сморщился, сжал челюсти и тихо взвыл. – Ничего нельзя поправить… Не предугадаешь ничего и никогда… Почему все так?..»

Зазвонил телефон. «Светик» – высветил дисплей. Он ответил.

– Что с тобой? – встревоженно спросила она. – У тебя такой голос… Ты не заболел?

– Не знаю, – вздохнул он, вытирая глаза и щеки.

– Ты на работе?

– Дома.

– Температура есть?

– Н-нет. Не думаю. Мне просто как-то… жутко…

– А что болит?

– Может, сердце. А может, еще что-то. Или ничего. Да нет, Светка, это не болезнь. Может, позднее раскаяние, – он криво усмехнулся.

– Андрюш, ты ляг, раз дома остался, попробуй уснуть, – посоветовала Света. – Надо отдохнуть. Я тебя вечером посмотрю, и мы обо всем поговорим.

– Приходи скорее.

– Буду торопиться. Держись. И лучше всего – поспи.

Она отключилась. Он снова погрузился в свою полупрострацию. «Умер в муках… – думал о старике. – Сам себя считал грешником… До того Люба… Как сына хотела – а вырастить не довелось… Кто там все это делает?.. А еще раньше моя мать… тоже страдала… И все умерли… И все умрут… Я… и Светка… и даже Антоша… Зачем? Что за жизнь? Что мы за люди? Разве был я человеком с Любой?.. Господи! Почему раньше не надоумил! Все было бы иначе…» – Андрей снова зажмурился от едких слез, подвывая горьким своим мыслям.

Он просидел и пролежал так до вечера, не позаботившись об обеде. К шести заставил себя пойти в сад за сыном. Антоша что-то солнечно лопотал, рассказывая о событиях дня, – Андрей старался улыбаться, качал головой. Пришла Света, приготовила ужин. Уложили Антона спать. Выйдя из комнаты сына, Андрей снова лег на диван. Света села рядом.

– Ну что, совсем плохо? – спросила.

– Просто не знаю, как дальше, – выдавил Андрей.

– Что-то еще случилось?

– Все уже случилось раньше. Я не знаю, зачем жить такому человеку, как я. Что я могу дать сыну?

– Ну какому такому?

– Такой я… никчемный… страшный человек…

– Это неправда.

– Это правда. Я радовался смерти деда, потому что… потому что устал ездить… Я чуть не уморил сына, когда он был грудной… Любу изводил, – бесстрастно перечислял свои грехи Андрей. – Я ее использовал – и ничто даже не шевелилось, никакая совесть, ничего…

– Все совершают ошибки, – убежденно произнесла Света. Андрей смотрел в одну точку и молчал. – Послушай, – вздохнула она, – у меня было три аборта… по молодости… Мне сейчас ужасно об этом вспомнить. А тогда… Я думала только о том, чтобы избавиться от токсикоза и вернуться к прежней веселой жизни. Я тогда ничего не понимала. И просто не хотела рожать от тех мужчин… А теперь я все понимаю. Теперь, когда вспоминаю об этом, мне кричать хочется от непоправимости. Я представляю этих маленьких, как они пытались защищаться у меня внутри… – Света запнулась. Потом продолжила хрипло: – Я их всех убила. И тоже ничего не поправишь… Но мы ведь только люди. Мы ошибаемся, грешим. Мы не ангелы… Но мы стараемся. Ну надо, наверное, принять себя и с этим. С нашими грехами принять, потому что в прошлом уже ничего не изменишь, а для будущего нужно себя как-то сохранить. И посмотри, какой ты теперь отец. Ведь Антошке повезло с тобой, повезло!

– Не-ет, нет, – замотал головой Андрей. – Другой отец его с самого первого дня любил бы, он бы о нем заботился, парень не ведал бы страха, одиночества. А мой Антошка жил без отца. Потом и без матери, а я знать о нем не хотел. – Он подскочил на диване и, сев, уставился на Светлану. – Я детей ненавидел! Жил свинской жизнью и ничего менять не желал.

– Это было раньше. А теперь ты другой. Ну сказано же: пришел призвать не праведников, но грешников. Твое раскаяние дорого стоит. Если человек родился добрым, чутким, заботливым – здо́рово, конечно, но какая в том его заслуга? Это благословение божие, ну… как талант любой. А который сам себя осудил и потом себя перекроил – вот этот поднялся. Это шаг, это заслуга. И деду ты был утешением, ну как бы он без тебя? И он утешенный умер – в хороших руках внука оставил. А то, что тебе словно легче стало поначалу, так это очень человеческое! Ну ты же устал! Ты просто устал. Смерть вызывает шок, ты ее в первый момент просто не понял, не признал. Но зато успел почувствовать, что так мотаться туда-сюда больше не надо. Вот и все. А теперь шок прошел, тебя догнало то, что случилось, – и ты надломился. Но это пройдет. Ты очень хороший, поверь, я не стану просто так говорить.

– Ты правда так думаешь?

– Конечно, – горячо подтвердила Света.

– Даже странно, что с другим человеком может быть так легко, как мне с тобой, – сказал Андрей. – Я, Светка, не знаю, что бы без тебя делал. Я уже не смогу без тебя. Свет, давай поженимся. Я понимаю, не так все это надо, женщины любят, чтобы романтично…

– Ой, да не парься, – отмахнулась Света. – Конечно, поженимся. Сама давно хотела предложить, Антошке же нашему нормальная мама нужна, – добавила деловито. – Так сказать, на постоянной основе.

Андрей посмотрел на нее внимательно.

– Свет, я люблю тебя. Ты хоть это понимаешь?

– Ну а как же! – реагировала она легкомысленно.

– Свет, я не просто так. Ты сейчас говорила про аборты… Потом – что Антошке мать нужна. Ну, я сопоставил. Так понимаю, детей у нас больше не будет. Это ничего не меняет! – добавил поспешно. – Но я тебя правильно понял?

– Неправильно. – Она помотала головой.

– Это значит, у нас еще могут быть дети?

Света, кивнув, пожала плечами.

– Если, конечно, ты захочешь, – добавила.

– Ты знаешь, если я чего-то сейчас хочу отчетливо, так это быть тебе мужем и иметь с тобой еще детей. Хочу менять подгузники, вскакивать ночью и бегать на молочную кухню.

– Ну, – кивнула Светлана, – я тебя за язык не тянула.

– Чего уж там, – признал Андрей, – сам виноват.

Они, улыбаясь, молча смотрели друг на друга, понимая, что, неизвестно за какие заслуги, им в этой жизни точно повезло.

 

Зигзаги судьбы

Больных опять было пропасть. Стояли вдоль стен рядами и чуть не в два слоя сидели на банкетках возле процедурного кабинета. Лариса, как всегда, приняла всех, не считаясь с графиком работы. Другие медсестры ругали ее за дурацкий идеализм: зачем распускать пациентов, потом на голову сядут… «А мы что – не люди? – обижались они. – У нас что, своих дел нет? Вон у каждой ворох подработок и дома проблем выше крыши! Нас не нужно пожалеть?» Лариса жалела, но и пациентам не сочувствовать не могла. «Ну не сердись, Нинок, просто их-то тоже жалко… – оправдывалась перед коллегой. – Очередь какую отстояли! Ты иди, Нинок, иди, я сама тут все закончу».

Не успев ни перекусить, ни хоть немного отдохнуть, Лара кинулась в недавно открывшийся в их поликлинике кабинет гирудотерапии, куда, окончив специальные курсы, устроилась процедурной медсестрой. Здесь она ставила пациентам пиявки, и это давало дополнительно неплохой заработок. А деньги были нужны. Очень нужны! Дочь выросла, училась в институте – и чего только не хотелось девчонке. Лариса из кожи вон лезла, чтобы дочка, которую она поднимала одна, ни в чем не нуждалась и не чувствовала себя замарашкой среди более обеспеченных подруг.

Отработав и эту смену, Лара помчалась по домам с уколами. По дороге забежала в магазин, на ходу сжевала булку… «Боже, как питаюсь, как питаюсь! – сокрушалась про себя. – Ох и разнесет меня с этих булок, и желудок испорчу». Но делать было нечего, есть хотелось, а обедать некогда. «Хорошо, что все на бегу, хоть сколько-то калорий отработаю…» – оптимистично додумывала она, врываясь в подъезд очередного пациента. Толстеть Ларисе совсем не хотелось, а мечталось выглядеть красоткой. Ведь только-только, после многих лет одиночества и неудачных попыток познакомиться и сойтись, налаживалась наконец-то личная жизнь. Появился жених, отличный мужик, Ларисин ровесник, между прочим, не какой-нибудь непристроенный старичок – Алеше не было и сорока. Работал механиком по обслуживанию кассового оборудования, а человек был – ну очень хороший. Добрый, покладистый, непьющий, Ларису любил, с дочкой ее ладил… И что еще нужно истомившейся одиночеством женщине?.. Нет, толстеть не хотелось.

Была она в общем плотненькой, но никак не толстой. Была женственной, как говорят, аппетитной, мягкой и на вид, и на ощупь, миловидной такой блондиночкой, и в принципе мужчинам всегда нравилась. Но как-то все время не складывалось. И вот наконец – Алеша…

Дочка Оксанка его одобряла. Не по душе ей был лишь скромный материальный статус Алексея, но ведь не ее жених, а материн, так что ничего, сойдет. Для себя Оксана мечтала только о богатом муже. Об этом грезила с замиранием сердца, как многие девушки грезят, засыпая, о красивой любви. В мечтах о таком браке заключались все ее надежды, вся радость жизни для Оксаны воплотилась в будущем чаемом материальном благополучии. Она говорила, что никогда не выйдет за нищеброда, не сделает такой глупости.

Лариса позвонила в квартиру. Открыл хозяин, милый человек, можно сказать, любимый пациент. Это был еще не старый мужчина, достаточно крепкий на вид, представительный, даже красивый, очень обеспеченный и очень нежадный. Он жил один и Ларису вызывал, даже если требовалось всего лишь поставить горчичники. С оплатой никогда не мелочился, а к праздникам еще подкидывал на подарок. К тому же был из тех, кто всегда не прочь пофлиртовать, и Ларису как женщину это очень бодрило. Она охотно поддерживала легкую порхающую игру и всегда уходила от Анатолия Сергеевича с хорошим настроением. Сейчас он лечился от радикулита, и заметно было, что уколы помогли, подвижность практически восстановилась, на боли пациент больше не жаловался. Но курс прерывать не хотел, говорил, врачу, предписавшему лечение, виднее.

– Ларочка! – игриво приветствовал он медсестру своим красивым, звучным голосом. – Вы точно фея в моей берлоге.

Лариса покосилась на его «берлогу» – это была ухоженная и богатая квартира с дорогим ремонтом и стильной мебелью.

– Я тут как в темной норе без вас, – продолжал мужчина, – а вы впорхнете – и сразу словно солнце включаете.

– Ой-ой, – покачала головой Лариса, переобуваясь в специально для нее приготовленные тапочки. – Какой вы умелый обольститель, Анатолий Сергеевич! Женщины, наверное, от вас просто тают.

– А зачем мне подтаявшие женщины? – улыбался хозяин, следуя за Ларой в комнату. – Зачем эта слякоть, Ларочка? Вот вы никогда не растаете, у вас, должно быть, иммунитет к мужскому вниманию. Уж конечно, прохода не дают, где мне привлечь такую красавицу! А то бы я уж… уж я бы, Ларисочка…

– Ну какой же вы кокет, Анатолий Сергеевич, – посмеивалась она, открывая чемоданчик и раскладывая на блюдце ампулы, шприц, пилку, вату, доставая пузырек со спиртом. – Это же просто бесчеловечно, так играть женскими сердцами, – улыбалась, сверкая ямочками на щеках.

– Лучше просто Анатолий, – уговаривал он. – Сто раз уж вас просил, мое сокровище! Даже этой малости мне не уступаете, Ларочка. И меня же называете бесчеловечным.

Она улыбалась и ловко вводила иглу в ягодицу пациента.

– Не больно? – спрашивала.

– Господи! Когда у вас больно-то было? Это сердцу больно, что вы меня совсем не замечаете.

– Уж вас не заметишь, Анатолий Сергеевич, пожалуй! Представляю, скольких женщин вы с пути сбили своими подходцами! Ох и ловелас! – Лара качала головой. – Вы и сейчас красавец, а в молодости – представляю себе…

– А я ведь молод, Ларочка, вот поверьте мне, молод и душой и телом.

– Да что вы говорите, – смеялась она.

– Не верите? – усмехался он. – А вы проверьте.

– Ха-ха-ха!

Она уходила очень довольная визитом, пряча в сумочку щедрое вознаграждение. Он оставался и из дверного проема посылал ей, ожидающей лифта, воздушные поцелуи, и вздохи, и затуманенный влюбленностью взгляд.

Поздно вечером Лариса оказалась наконец дома. Навстречу вышла зареванная дочь.

– Что случилось? – так и осела в коридоре усталая мама.

Дочь зарыдала.

– Ну хватит плакать, – приказала мать, – давай соберись и расскажи, что произошло.

Оксана попыталась успокоиться и сквозь всхлипывания объяснила:

– Нас с Виталькой кинули. А мы под это дело деньги взяли. Большие. А теперь нас на счетчик поставят, если через неделю им пол-лимона не забашляем…

– Оксан, – со вздохом перебила Лариса, – брось эту феню. Я и так сейчас мало что понимаю, вымотанная как тряпка. Давай нормально и по порядку: что там у вас с Виталькой приключилось?

С Виталькой дочь вместе училась в институте, он числился ее другом и, как подозревала мать, был заодно ее любовником.

– Ну понимаешь, Виталька сказал, что мы нормально заработаем, нужно только денег добыть. И сказал мне, чтобы у ребят попросила. Ну я и попросила. А потом те ребята, ну которые другие, с нашими деньгами исчезли. А эти, которые мне денег дали, говорят, не наши проблемы, гони пол-лимона, это заем плюс комиссионные, – и в расчете. А где я возьму-то?

Лариса всегда знала, что дочка ее, несмотря на хорошую успеваемость в школе и успешное поступление в институт, несмотря на исключительно практичные взгляды на жизнь, – совершенная дурочка.

– Оксана, – сказала она со вздохом, – я опять почти ничего не поняла. Почему платить должна именно ты?

– Да потому что я деньги занимала! А Витальку они даже и не знают. А Виталька же нищий! Ему тоже взять неоткуда.

– А кому ты должна? Кто эти люди?

– Это серьезные люди. Блатные. Ну не блатные – а так, приблатненные. Но если я не отдам – то мало мне не будет, – скривившись, зарыдала опять Оксана.

– Да зачем ты брала-то?! – закричала, не выдержав, Лариса. – О чем ты думала?

– Ну говорю же, Виталька сказал, заработаем! – тоже заорала дочь.

– Так пусть Виталька твой теперь и крутится!

– Он сказал, подумает! Но я же знаю, что ничего он не придумает, чертов нищеброд! – зло выкрикивала Оксана, глотая слезы. – А неделя пройдет быстро! Меня поуродуют, если не убьют, а ему что!

– Стоп! – рявкнула Лариса. – Давай успокойся и ложись спать. А то институт проспишь. И у меня сил нет, думала, отдохну, а тут… – Лариса тоже заплакала. – Ладно… Завтра будем соображать, что делать.

– А ты у Леши попроси, а? – жалобно пропищала дочь.

– У Леши! Полмиллиона! Откуда?! Господи, ну что ж ты у меня дурында такая, а? Да еще жадная!

– Ага, жадная! – взвизгнула Оксана. – Что я – хуже всех? Хожу как лохушка последняя, ничего у меня не-ет!! – завыла она.

Лариса всхлипнула и вытерла лицо рукой.

– Даже и аппетит пропал, – вздохнула обреченно. – Хоть одна хорошая новость. Ладно, давай спать.

Завтрашний вечер был заранее запланирован как семейный. После работы пришел жених. Лариса едва успела приготовить ужин – так, не ужин, название одно. Но это она считала, что «не ужин», как всегда предъявляя к себе повышенные требования. Алеша же ел и похваливал. Он вообще всегда был благодушным и непритязательным.

– Золото ты у меня, – вздохнула Лариса, печалясь, что не может до конца наслаждаться своим счастьем: дурочка дочурка на сей раз попала в действительно серьезный переплет. – И за что ты мне такой достался, – сказала она, нежно обвивая рукой Алешину шею.

– Ты сама у меня золото, – улыбнулся жених, тоже обняв свою невесту. – Уж кто тут счастливчик – так это я! – Не разжимая рук, он всмотрелся в лицо Ларисы. – Что-то ты, Ларка, невеселая. И если учесть, что тебе досталось такое сокровище, как я, это довольно странно.

– Проблема у меня, – снова вздохнула Лара, принимаясь от волнения бестолково передвигать предметы на столе. – Вернее, не у меня, а у Оксанки. Но от этого, как ты понимаешь, не легче.

– Так, – кивнул он. – Рассказывай. Что наша девушка опять натворила?

– Да даже язык не поворачивается…

– Давай, давай, выкладывай. Вместе как-нибудь подумаем.

– Ну… в общем… Виталька, мальчик Оксанкин, подбил ее деньги занять… Ну, чтобы вложить потом куда-то якобы очень выгодно… – Лариса говорила с трудом – ей было тяжело и неловко за дочь. – И Оксана, в общем, заняла у каких-то знакомых. А эти знакомые… ну я толком не поняла, то ли урки какие-то… Она говорит, приблатненные… Ну, в общем, короче, там, где они заработать собирались, ничего не вышло, и деньги улетели. А Оксанке теперь нужно долг отдавать в течение недели… Полмиллиона.

Леша только присвистнул, не веря ушам своим.

– Да. Вот так-то. Пятьсот тысяч. А не то, говорит, плохо будет. Слушай, я так за нее боюсь! Я даже помыслить не могу, чтоб не достать этих денег и не отдать этим… Чтобы дочку мою они в покое оставили! А только ума не приложу пока, где добывать. – Она опять тяжело вздохнула: – Ох, Лешенька, так мне из-за этого тошно!

Алексей молчал. Наконец выдавил:

– Дела, однако. Но… в самом деле, как же такие деньги достать? Где? Мы их вдвоем за год не соберем! А тут – неделя. Лар, а может, в полицию?

– Да какая полиция! – отмахнулась Лариса.

– А что? Лучше будет, если с Оксанкой что случится?

– Леш, ну какая полиция! Ну что мы скажем? На кого жалуемся? На что? Над нами только посмеются! В конце концов, она ведь действительно брала деньги.

– Ну не знаю… Я просто представить не могу, как можно достать за здорово живешь полмиллиона, – пожал плечами Алексей. Вид у него был такой огорченный, что Ларисе стало его ужасно жалко.

– Ну не горюй, Леш, – подмигнула она. – Ну как-нибудь… Утро вечера мудренее. Что-то придумаю, куда я денусь!

На самом деле она тоже не представляла, что тут можно придумать. Но ей не хотелось портить любимому вечер. В конце концов они отправились в спальню, и Леша постепенно успокоился и обнимал Лару с обычным воодушевлением…

На следующий день у Лары снова были две смены в разных кабинетах, потом беготня по уколам. И с утра до вечера она все думала об одном и том же: где достать деньги? Уже вторые сутки заканчиваются с объявленного Оксане ультиматума… Лара была сама не своя, она безумно тревожилась за дочь.

Анатолий Сергеевич внимательно наблюдал, как подавленно Лариса распаковывает свой инструментарий. Лицо у нее было напряженным, меж бровей собралась хмурая складочка.

– А что это сегодня с моей Ларисочкой? – осторожно осведомился пациент. – Что происходит с моей любимой медсестрой?

– Ничего страшного, Анатолий Сергеевич, – мрачно отвечала Лара. – Поворачивайтесь-ка. Я очень спешу.

Она закусила губу.

– Ай-ай, – покачал головой внимательный больной. – Что-то происходит, что-то происходит. Что-то не то. Ай-ай-ай…

Лариса сделала инъекцию. Принялась торопливо собираться.

– Ларочка, а не хотите рассказать доброму старому дяде, что у вас случилось?

– Да нет, Анатолий Сергеевич, все нормально. С чего вы взяли?

– С чего взял! На вас же лица нет, радость вы моя!

Лара тяжело опустилась на стул. И вдруг заплакала, беспомощно закрываясь руками.

– Лара, Ларочка, – увещевал Анатолий. – Ну что такое? Ну что случилось? Ну кто обидел мою Ларисочку, а? Давайте-ка я чайку поставлю. Или кофейку. Ну пошли, пошли, там расскажешь, а я тебе капелек наведу… – Приобняв, он повел ее в кухню. – Ну-ну-ну, – утешал отзывчивый пациент. – Давай, давай, рассказывай.

«Прямо как Леша вчера, – мельком подумалось Ларе. – Прямо даже странно…»

Она довсхлипывала, послушно выпила валокордин, потом водички и села у окна на диванчик. Анатолий ловко накрывал на стол к чаю и все приговаривал что-то утешительное да расспрашивал.

– Ну что там у тебя случилось, а? Что, с дочкой что-то?

– Угу, – кивнула Лара и всхлипнула.

– Что? Заболела?

– Да нет…

И Лариса рассказала ему все. Почему-то сегодня ей не было так стыдно за алчную и глупую свою Ксюху, как вчера с Лешей. Она пожаловалась, что положение ее выглядит безвыходным. Что вчера как-то еще не почувствовала всего ужаса, а сегодня до нее, кажется, дошло, что, действительно – ну негде взять таких денег. Если кредит – так и половины не дадут. К тому же проваландаются с оформлением.

– Ну вот что, Ларочка, – сказал Анатолий, ласково коснувшись ладонью ее коленки, – беда твоя поправима. Прекращай плакать. Я тебе помогу.

– Как? – Лара вскинула озарившиеся надеждой мокрые глаза.

– Очень просто, – сказал он и улыбнулся. – Я дам тебе пятьсот тысяч.

– Как?! – еще отчаянней воскликнула Лариса.

Он пожал плечами, продолжая улыбаться.

– Вы дадите мне пятьсот тысяч? Полмиллиона?! Мне? Наличными деньгами?

– Ну да.

– Но… Вы серьезно? Это правда? – Она не могла поверить.

– Чистая правда, – важно кивнул он.

– Господи, Анатолий Сергеевич… Вы не шутите? Я… Я просто не знаю, что сказать. – Она совершенно растерялась. – Да я все-все вам отдам! Только не сразу… Господи! Милый вы мой… Человек вы мой дорогой! Я еще подработок возьму! И все отдам до копейки!.. Но вы это… взаправду?..

– Ларочка, ну хватит, детка. Ну конечно взаправду! И отдавать-то ничего не придется! Во всяком случае, не придется отдавать деньги.

– Да что вы! – возмутилась было Лариса. – Да я все вам отработаю…

– Вот! Вот, моя лапочка! Именно! Отработай, Лара. И мы в расчете.

Она примолкла, закусив губу от напряжения. Пыталась понять.

– То есть…

– Ну, Ларисочка, тебе же деньги нужны?

Она кивнула.

– И большие деньги! – серьезно добавил Анатолий. – Я готов дать. А от тебя мне нужно только немножко тепла. Женского тепла и ласки. Понимаешь? И будем в расчете. Выручишь дочь – и мне ничего больше должна не будешь. Как – идет?

– Да как вы… – Она встала с места. Смотрела на него во все глаза. В ее взгляде было даже меньше гнева, чем удивления. – Зачем же вы такое предлагаете, Анатолий Сергеевич? Разве я похожа на проститутку? Странный вы человек…

Она выбежала в прихожую, сдернула с вешалки плащ, запуталась с дверными замками. Анатолий вышел за ней.

– Ну что вы, дорогая моя! Замочек не сломайте. Подумайте, Лара, подумайте над моими словами. Вы меня давно знаете, я, можно сказать, не чужой. И предложение вам сделал хорошее, ничего оскорбительного в нем нет, если посмотреть с другой стороны. С моей, например.

Она обернулась в отчаянии, хотела что-то ответить, но только рукой махнула и, не дожидаясь лифта, бросилась вниз по лестнице.

Оксанка снова встретила мать в слезах. Рассказала, что кредиторы приходили сегодня в институт напомнить про долг, стали пугать ее. Тыкала себя в распухшую, красную от рыданий щеку, сказала, что один из них ударил ее по лицу. Лариса похолодела. Она обняла свою девочку, задыхаясь от ненависти к этим подонкам.

Позвонила Леше. Он выслушал молча, потом сказал:

– Лара, надо в полицию идти. Это уже не игрушки. Это побои. С этим можно и нужно обращаться.

– Да как она докажет, что ей угрожают. Следов нет. Свидетелей нет. А эти узнают – только хуже будет!

– В конце концов, зай, Ксюха уже большая девочка, – заметил Алексей. – Должна она отвечать за свои поступки?

– Да ты что говоришь-то! – вспыхнула Лариса. – Это что ж, пусть мою дочь убивают – она большая девочка?! Так, да?

– Да нет, Ларик, ну не о том я… Пусть в полицию идет! Там найдет что сказать. Просто она должна идти, а не ты. Ну проводи ее, если надо.

– Ладно, – сухо реагировала Лара. – Мы подумаем.

Положив трубку, она проплакала полночи. А днем позвонила Анатолию Сергеевичу.

Тот обрадовался, пригласил Ларису срочно пожаловать в гости.

Она приехала. Вошла хмурая, привычно переобулась в тапочки. Еле волоча ноги, прошла в комнату. На столике между кресел нагло выпятились бутылка шампанского и открытая коробка шикарных каких-то конфет. Рядом лежал пакет из плотного пластика – видно было, что с деньгами, – несколько листов бумаги и ручка.

Она растерянно посмотрела на кредитора. Он же предложил устроиться в кресле и, явно пребывая в отличном расположении духа, уселся сам.

– Давайте, Ларочка, все по порядку, – начал по-деловому. – Сначала составим договорчик, и я передам вам денежки. А потом – перейдем к моей части выигрыша от нашей сделочки.

Он безудержно улыбался. Она поежилась. Снова взглянула на столик. Тут до ее сознания дошли его слова.

– А какой договор? – спросила словно во сне.

– Ну это будет документ, в котором мы пропишем порядок нашего взаимодействия. То есть о том, что я вам деньги в качестве кредита, а вы, со своей стороны, в уплату долга будете приезжать ко мне… ну, скажем, раза… раза… ну, пусть даже один раз в неделю. Да-да, вот именно раз в неделю будет достаточно и для вас необременительно. Да, и пожалуйста, давайте так: фиксированного дня назначать не станем, все-таки я уже не мальчик, за себя ручаться не могу… – Он закряхтел, захихикал. – М-да… Так, значит, раз в неделю по желанию кредитора, меня то есть… М-м… Скажем, в течение года.

– То есть как? – вышла из оцепенения Лариса. – Целый год?!

– А как же, ласточка моя? Пятьсот тысяч – деньги не маленькие. А годик – пролетит, и не заметишь.

– Но… я думала… мы только сегодня… – подавленно выговорила Лариса. – Разве так можно – год! Это же просто рабство какое-то, как хотите.

– Как я хочу, миленькая моя, – подхватил весельчак. – Именно так будет, это справедливо. Ну давай, Ларочка, я диктую, а ты пиши.

Он надиктовал текст обязательства, она неловкими, дрожащими пальцами кое-как записала, по его указанию поставила подпись и число и, отложив ручку, замерла, уставившись в стол.

– Ну все, Ларисочка, деньги твои. А бумага моя. Теперь – расслабься, моя ласточка. Откинься на кресле, не сиди на краешке. Все равно же ты уже у меня на службе. Так не лучше ли превратить эту службу в удовольствие? Тем более что я все готов для тебя сделать.

Он открыл бутылку, шампанское с шипением побежало через край бокала. Лариса тупо смотрела на расползающуюся на столике лужу.

– Съешь конфетку, – предложил невозмутимый хозяин. – Волнуюсь немножко.

Она машинально отправила конфету в рот.

– Умница ты моя, – одобрил довольный пациент. – Да, Ларочка, совсем мы забыли! Денежки так у тебя на коленках и лежат. Не дело. Давай их в твою сумочку немедля переложим. Где она у тебя? В прихожей оставила?

Он вышел и вернулся с ее сумкой.

– Вот, видишь, кладу сюда пакет. Закрываю на молнию. Все. Теперь твоя часть обязательств пошла. У меня тост. Выпьем за наше продуктивное сотрудничество! И за то, чтобы ты избавилась от всех твоих проблем!..

Лариса брела домой совершенно раздавленная случившимся. А особенно предстоящим ей в будущем. Год сексуального рабства! Целый год. Она, невеста, любящая своего жениха, обречена еженедельно, по первому требованию этого маньяка таскаться к нему в дом, делить с ним постель… А если он вызовет ее, когда она будет с Алешей?! Что тогда? Ларису охватила паника. Она гнала страшные мысли, но те все равно лезли в голову. Ей было так плохо, как не было даже вчера, когда она обнимала насмерть перепуганную дочь и не имела средств помочь ей…

Вдруг Лара облилась ужасом. Схватилась за сумку, рывком расстегнула молнию… Пакет с деньгами оказался на месте. Она чиркнула молнией, поплотнее прижала сумку к боку локтем и припустилась домой почти бегом. От созерцания денег ей как-то все же полегчало.

Ворвавшись в квартиру, Лара закричала еще с порога:

– Оксана! Ты дома? Оксанка, у меня новость!

Приземлилась на банкеточку в прихожей, оглушенная стуком собственного сердца. Из комнаты выползла дочь.

– Вот, – выдохнула Лариса, распахивая сумку. – Добыла деньги.

– Где? – выпучилась на нее Оксана.

– Тебе этого лучше не знать, – буркнула мать.

Оксанка испуганно молчала, на откровенности не настаивала. Подошла, робко взяла пакет.

– Пол-лимона? – спросила шепотом.

– Кажется, да.

– Ой, мамочка! – взвизгнула дочь. – Слава богу! Отдам – и с плеч долой. Ой, – радостно заплясала она на месте, прижимая к себе деньги. – Спасибо, мамочка! Счастье-то какое! Отдам – и забудем все как страшный сон!

Лариса вздохнула и подумала, что ей-то теперь долго не удастся забыть.

Оксана села рядом, нежно лаская на груди денежный пакет.

– Холёсенький мой, – проворковала умильно. Потом помолчала, что-то обдумывая. Нахмурилась. – Мам, как же жалко столько денег отдавать! Вот если бы они были мои…

Мать посмотрела на нее тяжелым взглядом. Оксана поежилась.

– Чего-то ты какая-то не такая, – заметила опасливо.

– Это ты в самую точку попала, – кивнула Лариса. – Я изменилась. И все у меня изменилось. – Она вздохнула и серьезно взглянула на дочь. – Послушай, Оксан, вся эта история поставила меня в очень трудное положение. Мне еще долго его расхлебывать. И я тебя прошу: во-первых, не ввязывайся ты больше ни во что! Забудь об этом! Бизнес – не твое. Вон лучше мужа ищи богатого, как собиралась, меньше убытков. – Она перевела дух и, нахмурившись, закончила: – И потом, дочка, как именно ты должна передать тем парням деньги?

– Да как? Просто отдам – и пойду.

– Они, когда давали, расписку брали с тебя какую-нибудь?

– Ха, – усмехнулась дочь, – им расписки не нужно! Под ними весь район ходит. Если что – достанут!

– Ладно. Понятно. Тогда пойдешь отдавать с Алексеем.

– Это еще зачем?

– На всякий случай. Он хоть посмотрит на них. Мне эти деньги так достались, что не дай тебе бог. Так что пойдете вдвоем. Для страховки. И пусть Леша снимет все на телефон, незаметно, конечно.

– Да я с Виталькой пойду! – заупрямилась дочь.

– А про Витальку твоего я слышать больше не хочу. И тебе не советую с ним дело иметь, когда он так с тобой поступил.

– Да-а! – заныла Оксана. – А с кем мне дело иметь? Думаешь, много у нас в универе нормальных парней?

– Не знаю. Только если этот нормальный, тогда лучше вообще ни с кем не водись.

– Да-а… – продолжала хныкать дочь, точно малолетка. – Что ж мне – одной, что ли…

– Да уж лучше одной, чем с ублюдками, которые тебя предадут, если что, или обманут, или покалечат. В общем, Ксюш, давай-ка поосторожнее со знакомствами. Твой Виталька тебя подставил не хуже тех кидал, которые у вас деньги увели. Извлеки из этого хотя бы какой-нибудь жизненный урок.

Оксана с уважением посмотрела на мать и кивнула. Ее последние слова неизвестно почему и чем задели невежественную душу дочери. Лара давно замечала: предсказать Ксюшину реакцию на материнские увещевания было невозможно. Большая их часть, конечно, просвистывала у нее из одного уха в другое и оттуда наружу, куда-то, должно быть, в открытый космос, не оставив никакого следа. Но какая-нибудь фраза, в общем-то, как казалось Ларе, случайная в потоке речи, вдруг цепляла неразвитое сознание Оксаны, заставляя ее задуматься.

Лариса набрала номер Леши. Рассказала, что достала деньги. «Откуда?» – коротко поинтересовался жених. «Кредит», – соврала невеста. Расписала, что проценты большие, зато оформили сразу, без волокиты. Леша согласился съездить с Оксанкой для возврата денег – чтобы лично увидеть людей, которым передавалась такая сумма, постараться заснять все на телефон и тем самым хоть как-то подстраховаться. Лара так ему была благодарна! Ну что бы она делала без своего милого Леши? В общем, совсем скоро весь этот ужас как будто закончился. По крайней мере так оно выглядело в глазах Оксаны и Алексея. А вот для Ларисы…

– …Но я не могу сейчас, – шептала она в телефонную трубку, отбиваясь от притязаний Анатолия.

Тот настаивал.

– Ну поймите, я же семейная женщина, у меня дочь, у меня жених. Я же скоро замуж выйду! Неужели вы не можете…

Анатолий не сдавался, гнул свою линию. Лара заплакала.

– Да не могу я срываться к вам по всякому вашему зову.

Он уговаривал, утешал. И тут же напомнил, что заплатил большие деньги за ее услуги.

– Я не проститутка, – вскипела Лариса, – чтобы оказывать такие услуги! Тем более по первому вашему требованию! Это вы меня вынудили расплачиваться сексом, у меня просто не было другого выхода, я должна была спасать дочь! – закрываясь от Оксанки в кухне, скороговоркой выкрикивала она, разбрызгивая злые слезы.

Кредитор поднажал еще, взывая к ее благоразумию и порядочности. У меня, мол, Ларисочка, и расписочка есть. Да и не требую же ничего такого особенного, не извращенец, не урод, не грязнуля… Лариса притихла, всхлипывая и вытирая слезы со щек.

– Я постараюсь, – сказала она, нажимая отбой.

– Ну ты, мам, даешь, – хитро улыбнулась Оксана, внезапно прошмыгивая в кухню и лукаво глядя на мать. – Честно… не ожидала от тебя! Молоде-ец, молоде-ец, – задумчиво выпевала она, качая головой. – И что, он очень богат, этот твой… Такие деньги отдать за такие пустяки! – воскликнула ее тупая девочка, окидывая мать недоуменным взглядом. – А молодые девушки его не интересуют? Я б за пол-лимончика не отказалась!

– Оксан, ну почему ж ты у меня такая дура, а? – устало спросила вымотанная разговором Лариса.

– Че сразу дура! – надула губы дочка. – Я ж наоборот, я только горжусь тобой. Не ожидала, что ты способна на такое. Да и не думала, что за тебя кто-то может столько денег заплатить, – добавила, радостно глядя на мать, точно они с ней могли бы сейчас дружно и весело посмеяться над этим забавным эпизодом из маминой жизни и над этим лохом, так переплатившим за секс с ней.

Лариса тяжело вздохнула, чувствуя всю безнадежность своего положения. Дочь была неисправима, это ясно. Бог знает, что еще она могла натворить в будущем.

Через неделю, в которую, согласно договору, Лариса снова посетила своего кредитора, изрядно потрепав себе нервную систему, дочь явилась домой в загадочном настроении. Вся она так и светилась интригой. Но, не утерпев и пяти минут, принялась рассказывать матери их с Виталькой новый план обогащения.

– …Там эти чайники стоят баснословных денег! Огромных! Понимаешь? А здесь – копейки! – вещала Оксана, рассчитывая поразить мать коммерческой сметкой.

– Господи, дочь, опять во что-то вляпываешься! И опять с Виталькой! Ну когда же тебя жизнь научит?

– А вот и нет! Ничего не вляпываюсь. Это совершенно надежное дело. И тут мы ни от кого не зависим, от начала до конца все сами. Да-а… – сияя преждевременным торжеством, мечтательно произнесла Оксана. – Мне теперь только нужно денег добыть на первую партию! Круто будет.

– Ксюш, я надеюсь, ты не собираешься опять брать деньги у тех парней? – в ужасе воскликнула Лара.

– Мам, я что, по-твоему, – идиотка?! – возмутилась дочь. – Они меня, можно сказать, чуть не убили, а я к ним попрусь?

– А я, Ксюш, уж и не знаю. Вон с Виталиком же ты снова дела затеваешь! А он тебя тогда, считай, предал!

– Ничего не предал. Просто у него денег-то нет. А тех ребят он вообще не знал. Откуда у Вита могли бы взяться такие крутые знакомые? Это только у меня, – похвасталась она простодушно.

– Ну вот. Теперь еще и хвалишься. Ты забыла, как рыдала тут, что они тебя покалечат, а то и убьют, эти крутые знакомые?

– Ма! – взвилась Оксанка. – Сказала же – не пойду! Я с теми уродами вообще больше никаких дел не имею.

– Ну слава богу, доча. Надеюсь на тебя, на твое благоразумие.

– Уж конечно, мамочка. Все-таки это называется жизненный опыт, – важно пояснила Ксюша. – Пойду я к ним, как же!.. Тем более что мне без надобности, когда у тебя такой богатый друг, мамочка.

– Какой богатый друг? – опешила Лара.

– Да тот, твой. Который тебе просто так пол-лимона отвалил.

– Просто так?! – взвилась Лариса. – Нет, дорогая дочка, не просто так! Я эти денежки ему еще отработать должна!

– Ой-ой! Тоже мне работа… – насмешливо протянула Оксана.

– Господи, ну что ж мне с тобой делать-то?! – простонала Лариса, в ужасе глядя на дочь. – Ты хоть можешь понять, что я из-за всего этого оказалась в жутком положении!

– Нет, а че такого-то! – воскликнула Оксанка. – Раз встречается с тобой – пусть опять даст. Я же все верну. Нам только раскрутиться. Нам вложить в первую партию, ну и на поездку. А потом сразу такие деньжищи потекут, что вам и не снилось! Отдам я ему его паршивые миллионы…

– Ксюша! – застонала потрясенная Лариса. – Ты в своем уме! Себя-то слышишь? Ты в этих твоих фантазиях уже миллионами ворочаешь! А сама таблицы умножения без калькулятора не вспомнишь!

Оксанка принялась орать, что ей и не нужна никакая таблица, когда есть калькулятор и компьютер. В это время зазвонил телефон, и Лара со страхом, с которым она все последнее время бралась за трубку, ответила на звонок.

– Привет, Ларик, – донесся веселый голос Алеши. – Ты дома? Я уже еду. Соскучился ужасно!

Лара бросилась срочно готовить ужин.

– Вот, кстати, мамочка, – вплыла на кухню коммерсантка дочь, – Лешик-то твой уже знает, как ты денежки добыла? Ты ему сказала?

Лара так и рухнула на табурет, лишившись на миг дара речи. А Оксана, ободренная произведенным эффектом, продолжала:

– Надеюсь, он в курсе? Ты ведь не обманываешь этого доверчивого человека?

– Что ты хочешь этим сказать? – выдавила мать.

– Только то, что если ты ему еще не сказала, так я скажу. Ты же не хочешь мне помочь! – внезапно перешла она на слезливый крик.

– Ну ты и мерзавка! – тихо выдохнула Лариса.

– Я не мерзавка, – плача прокричала дочь, убегая из кухни, – просто мне деньги очень нужны! А ты помочь не хочешь!

Лара сглотнула комок в горле, поморщилась и, взяв себя в руки, продолжила стряпню.

Теперь Оксана каждый день терзала мать требованиями добыть ей еще денег. Умоляла, плакала, заискивала и грозилась все рассказать Алексею. Мать места себе не находила, пребывала в постоянной тревоге, в страхе разоблачения, в паническом ожидании вызова на постылое свидание, в тоске за будущее дурынды дочери…

Однажды вечером, когда они вдвоем с Алексеем заканчивали ужинать и он уже игриво посматривал на свою милую невесту, то и дело прикасаясь к ней и нежно целуя в предвкушении счастливой ночи, – вдруг раздался телефонный звонок. Лара подскочила, дрожащей рукой схватила трубку. Конечно, это был Анатолий.

– Ларочка, – прошептал он, – я соскучился.

– Да, – сухо откликнулась Лариса, – да, Иван Андреевич… Это главный, – отстранившись от трубки и прикрыв ее рукой, прошептала Алеше. – Извините, Иван Андреевич, я вас плохо слышу!

– Молодец, Ларисочка, с фантазией у тебя все хорошо, – одобрил Анатолий Сергеевич. – Так я тебя жду, моя красавица.

– Позвольте, – попыталась строго реагировать Лара, – но сейчас уже почти ночь! Это мое личное время! Я не могу работать круглые сутки.

– Лара, вспомни наш договор, – спокойно заметил кредитор.

– Я все помню. Но и вы вспомните КЗОТ! Я ведь не обязана работать ночами.

Она закрыла трубку рукой и пояснила Алексею:

– Говорит, тройной тариф за уколы и массаж. Какой-то важный пациент. Говорит, очень нужно. – Она снова обратилась к трубке: – Я схожу, но буквально на полчаса. И имейте в виду, в следующий раз ищите кого-нибудь другого! Вот так! – добавила Лара особенно строго и уверенно, потому что Анатолий Сергеевич на том конце связи уже отключился.

– Лара! – изумился Алексей. – Ты что, вот сейчас, ночью, должна ходить по квартирам?

– Ну еще не ночь, только восемь часов… – пробормотала она, совершенно подавленная собственной ложью. – Я очень быстро. Буквально туда и обратно. Это рядом. В соседнем доме. Ты и соскучиться не успеешь, – бубнила, стремительно собираясь, не забыв и чемоданчик-укладку с медицинским оборудованием.

Через некоторое время она, в крайней степени озлобления, звонила в квартиру своего мучителя.

– Я пришла, – заявила с порога. – Но не думайте, что так будет продолжаться и дальше! Всему есть предел. В конце концов…

– В конце концов, у нас договор, – перебил он ее.

– Договор? Это просто бумажка! Разве мы подписывали этот договор у нотариуса?

– Мне кажется, я расплатился довольно крупной суммой… Вообще-то я не собирался нести наш договорчик в суд. Конечно. Но я думал, если вы не захотите добросовестно выполнять его условия, то он заинтересует вашего жениха, не так ли? И разве я не внес достойную предоплату за ваше… м-м… нечастое расположение?

– Да! Вы выручили меня! Но теперь делаете мою жизнь… невыносимой! Как будто нарочно издеваетесь надо мной, вызывая в такой поздний час. Я, между прочим, когда вы позвонили, была со своим женихом! Вам недостаточно, что вы получили от меня секс за деньги? Вам еще нужно меня раздавить? Уничтожить мою жизнь окончательно? – Лариса была просто вне себя. Она кричала, и лицо ее кривилось от боли.

– Я не думал, что все так плохо, – растерянно пробормотал Анатолий Сергеевич. – Вы и меня поймите, Ларочка, я не мальчик. У меня, извините физиология… Когда, так сказать, пришло время… тогда вам и звоню…

– Хорошо, – заявила вдруг Лариса, развязно садясь в кресло и закидывая ногу на ногу так размашисто, что задралась юбка. – Допустим. Давайте не тратить время, которое, как вы уверяете, пришло!

– Да я уж и не знаю… – промямлил кредитор, в этой схватке, похоже, совершенно утративший сексуальный кураж.

– Что – уже все? Время ушло? – поинтересовалась Лара. – И что дальше? Если через час вам снова приспичит – мне опять сюда срываться? Ну уж нет! Раз я здесь, я сейчас же приведу в движение эту вашу ржавую машинку. Ну-ка, что там у нас?!

Она вскочила и бесцеремонно схватила его за ремень брюк, дергая во все стороны в попытках справиться с застежкой.

– Да вы что, Лара, ну что же вы делаете, господи! – отбивался напуганный Анатолий. – Ну… ну перестаньте же, отцепитесь вы от меня, Лариса! Я не узнаю вас, что с вами происходит?!

– То, на что вы рассчитывали! Приступ любовной страсти! – рычала Лара, пытаясь расстегнуть своему пациенту брюки. – Давайте, давайте, ну же!

– Да если бы я знал, что вы превратитесь в такую мегеру, никогда бы с вами не связался! – кричал пациент. – Да отцепитесь вы! – рявкнул он наконец со злостью, резко толкая ее.

Лара не удержалась на ногах и упала в кресло. Что-то сразу словно перещелкнуло в ней, она притихла на миг и заплакала.

– Да уж, – ворчал тем временем Анатолий, заправляя выбившуюся рубашку в брюки, поправляя истерзанный ремень. – Удивили вы меня, Ларочка. Такая всегда женственная, нежная. Мне вот именно ваша эта мягкость и женственность очень нравились. И вдруг – здрасте пожалуйста! Набрасывается на мужчину, как разъяренная кошка.

– Женственность, да? – всхлипывала Лариса. – По-вашему, топчи ее ногами, эту женственность, – а ей ничего не сделается, да? Ботинки вытираете об нее – и удивляетесь, куда это она подевалась. Ха-ха! – истерически рассмеялась она сквозь рыдания.

Он сел рядом, в соседнее кресло, вздохнул.

– Ну ты меня тоже пойми, Лара, – сказал смущенно. – У меня так ничего же не получится. Когда ты такая – я не смогу… Ничего у меня не выйдет… Ну не нравятся мне такие. Я же от тебя другого ожидал…

– Чего?! – вскричала Лара. – Чего ожидал, когда звонил мне поздно вечером и высвистывал, не считаясь ни с чем?

– Ну… у нас все-таки договор… – вяло промямлил кредитор.

Лара заплакала еще безнадежнее.

– Господи, – причитала она, – что вам всем от меня надо. Эта шантажирует – расскажу, расскажу… Ты тут еще – покажу расписку, покажу! Что вы обложили меня, как волка… Куда мне деваться от вас… Этой денег давай, тебе секса, когда душа пожелает…

Анатолий совсем поник. Сидел огорченный и подавленный. Он помолчал, пожевал губами. Сказал раздумчиво:

– Со мной все понятно, Ларочка. Мне то есть понятно. А эта кто такая, которая шантажирует?

– Дочка, – прогундосила зареванная Лариса, – Оксанка. Слышала, как я с тобой по телефону сговариваюсь – и теперь угрожает все Леше рассказать, если ей еще денег не дам.

– Вот так дочка! – присвистнул Анатолий.

– Да уж… Дурочка она у меня. Сама не ведает, что творит. А запросы – мама не горюй! Уже в своих фантазиях миллионную прибыль подсчитывает, – объяснила Лариса и замолчала.

Сидели тихо, оба печальные, помятые, совсем расстроенные. Анатолий на глазах словно постарел, утратил свой обычный лоск, сгорбился и как-то растекся, потеряв форму.

Наконец он встал, достал из сейфа Ларину расписку и положил рядом с ней на подлокотник кресла.

– Что это ты? – недоверчиво взглянула Лариса.

– Раз так, Лара, ничего мне от тебя не нужно, – вздохнул и тоскливо уставился в угол.

Возникла пауза. Лариса хмурилась, пытаясь понять. Анатолий гримасничал, вытягивал губы, играл бровями и пожимал плечами, как бы подбирая слова.

– Я ведь, – заговорил с трудом, – я думал… Знаешь, все время один, доживаю тут… без ласки, без доброго слова. – Он дурашливо вздохнул, вдруг устыдившись пафоса прорвавшейся жалобы. – Думал, если тебе помогу, ты благодарна будешь и все это дашь мне охотно – и нежность, и ласку…

– Странно ты рассудил. Шантажируешь – и ожидаешь какой-то нежности. Тут ведь или – или. Или я тебе должна и делаю все по обязанности, или ты ничего от меня не требуешь и надеешься, что я сама тебе все дам… как ты сказал, из чувства благодарности.

– А ты б дала? Если б я тебя не шантажировал? – оживился он.

– Ну нет, конечно! Я ж почти замужняя женщина.

– Ну вот, – опять сник Анатолий. – Должно быть, я хоть и надеялся, а чувствовал, что ничего не получится. Решил подстраховаться. Думал, если честно, что ты ко мне быстро привяжешься. Я ж и в самом деле… Ты мне нравилась. Надеялся, ты увидишь, как тебе со мной хорошо, – и влюбишься.

– Как же! Я только про эту подлую расписку и думала. Говорю тебе, тут или – или.

– Ну вот… Не поймешь вас, женщин.

– Что ж непонятного? Сам на мои чувства наплевал – и еще какой-то любви дожидается.

– Чего уж теперь… В общем, забирай бумажку свою дурацкую. Зачем она мне! Я ж не навредить тебе хотел, я думал, нам обоим только польза будет… Не вышло. Так что, считай – долг ты уже отработала. Все. Забыли.

Она посмотрела на него с недоумением.

– За бумагу спасибо, – сказала, – но долг пусть за мной останется. Я тебе буду частями отдавать. Ты ж мне дочь спас!

– А-а! – отмахнулся он. – Куда мне их? Чай, не последние. В гроб с собой не положишь.

– Да какой гроб! Поживешь еще.

– Ну на жизнь мне хватит. Все. Я за тобой ничего не числю.

– Господи, да не могу я так!

– Лар, ну что ты, а? Зачем этот цирк? Серьезно тебе говорю: больше нет у тебя никакого долга. Ты эти деньги уже отработала. Ну? Лады?

– Ну спасибо тебе, – выдавила Лариса, глядя в пол. – Я думала ты… А ты… Как-то все быстро… Так я побегу тогда?

– Ага. Беги, – с усмешкой благословил Анатолий.

Она встала, ополоснула в ванной лицо и поспешно выскочила из квартиры. Бежала домой совсем огорошенная, не знала, что и думать.

Анатолий Сергеевич обмяк в кресле, включил телевизор и уставился в экран, не замечая изображения…

Между тем Оксанка не собиралась отступать. Идея закупки и последующей выгодной продажи партии чайников совершенно задурила ее слабенькую голову. Каждый день она атаковала мать уговорами, нытьем и угрозами. Лариса пробовала объяснить дочке ситуацию – но все бесполезно. Дочь совершенно не в состоянии была переварить информацию о том, что она не только не собирается больше доить богатого любовника, но и отказывается с ним встречаться. Оксанка пыталась вразумить непутевую мать, все втолковывала, что умные люди так не поступают. Всякий раз кончалось тем, что она со слезами и криками обещала «сдать» ее жениху. «Раз ты помочь мне не хочешь – пусть он узнает, как ты те деньги добыла!» – истерила, хлопая дверьми. Но намерение свое пока не выполняла, надеялась, как видно, что Лариса образумится и сделает так, как ей умные люди советуют.

Очередная ссора разразилась, когда Лара, как обычно, готовила ужин, ожидая Алешу. Дочь была в ярости. Упрямство матери ей осточертело.

– Сколько можно ломаться! – орала она. – Ах, я не такая, я жду трамвая! Все! Достала ты меня! Сегодня же расскажу твоему Алексею, откуда ты взяла денежки! Он должен знать, какая у него невеста!

– Что я должен знать?

Лариса вздрогнула и обернулась. В дверях кухни стоял с напряженным лицом ее жених.

– Что я должен знать? И какая у меня невеста?

– Верная! – тоненько пропела Оксана с издевательской улыбкой.

– Мы не слышали, как ты вошел… – растерялась Лара и опустилась на табуретку.

– Ах-ах, мы ничего не слышали, – кривлялась Оксана.

– В чем дело? – рявкнул Алексей.

– Вон, – указала та на мать, – на нее ори. Я тебе не жена и с богатеньким пациентом тебе не изменяла, – заметила, усмехаясь, и, похоже очень довольная собой, скрылась в комнате.

– Это что значит? – Алексей перевел холодный взгляд на невесту.

– Не обращай внимания, – пролепетала Лариса. – Она стала такой невыносимой… – Но сама почувствовала безнадежность взятого тона.

– Меня сейчас не Оксанка интересует, – с каменным лицом возразил Алексей. – Так откуда деньги?

– Я ведь тебе говорила…

Он молчал.

– Кредит…

– Что ты говорила, я уже слышал. Меня интересует как раз то, чего ты не сказала.

– Слушай, – взмолилась Лариса, закрывая лицо руками, – я устала. Не могу сейчас об этом.

– Ты, как я теперь понимаю, очень многое можешь, – усмехнулся жених. – Итак: ты спала с пациентом?

– Ты помнишь, как я боялась за Оксанку? – вскинулась Лара. – Те отморозки что угодно могли с ней сделать.

– Еще раз повторяю: сейчас речь не об Оксанке.

– Да нет, как раз о ней! – рассердилась Лариса. – Где мне было взять такие деньги, где? Ты, между прочим, ничего не предлагал, кроме полиции.

– То есть это я виноват, что моя невеста – потаскуха?! – изумился жених.

– Я не потаскуха! – вскочив, закричала Лара. Слезы брызнули из глаз. – У меня не было других вариантов!

– Скажи лучше, что желания не было искать! – тоже перешел на крик Алексей.

Лара сникла и опять села.

– Что ты от меня хочешь? – спросила устало.

– Я? Ну, возможно, интересно было бы послушать, как это все у вас произошло. Ты же не захотела быть честной со мной с самого начала, про кредиты врала. То есть моя невеста еще и лгунья! Оч-чень хорошо!

– Я просто берегла твои нервы.

– Спасибо за заботу! – Алексей издевательски поклонился.

– И твое самолюбие… – домямлила Лара, уже не надеясь оправдаться. – Мне было так тяжело. Мне и сейчас тяжело, когда вспоминаю. Думаешь, легко такое женщине? Это же как изнасилование…

– Это смотря какая женщина, – перебил жених.

– Я, по-моему, никогда не давала тебе повода… – вяло отбивалась Лариса. – Почему ты так жесток со мной?

– Не более, чем ты со мной, – отрезал он. – Ну так рассказывай. Откуда твой пациент узнал, что тебе деньги нужны?

– По лицу догадался, что у меня горе. Ну и спросил. Потом предложил. Я сначала отказалась. А домой пришла – тут Оксанка вся в соплях, на нее те уроды надавили…

– И ты?.. – словно ликуя, воскликнул Алексей.

Лара горше заплакала.

– Я позвонила ему и сказала, что согласна. А что было делать?

– Значит, переспала… – задумчиво произнес жених.

– И не один раз! – раздался из-за двери тоненький голосок дочки.

Лариса растерянно посмотрела на дверь, потом на Алексея.

– Это тоже правда? – уточнил жених.

– Это было его условие.

– Вот как… – с мазохистским наслаждением протянул Алексей. – Так-так… То есть невесте моей все это еще и понравилось.

Лара слабо помотала головой. Вид у нее был беспомощный, слезы бежали из глаз без остановки.

– Ну, радует тут одно, – заметил жених: – Понравилось это все моей бывшей невесте. Слава богу – до свадьбы не дошло!

Он вознес руки в благодарственном жесте и быстро покинул квартиру.

Лариса поплелась в спальню и легла, не имея сил ни закончить стряпню, ни, собственно, поужинать. Лежала, съежившись, тупо глядя перед собой. Слезы после Лешкиного ухода почти сразу иссякли. В голове с трудом ворочались обрывки мыслей. А в груди жгло смутным чувством беды. Она попыталась сосредоточиться и поняла, что, думая об Алексее, испытывает скорее облегчение. В последнее время ей тяжело было с ним – она не привыкла и не хотела его обманывать, а не обманывать не могла. Но когда сознания касался образ дочери, Лариса пугалась не на шутку. Оксанка внушала ей ужас. И острое ощущение собственного одиночества.

Не заметив как, она заснула. А проснулась рано утром и почти сразу вспомнила все, что с ней случилось. «Я больше не невеста, – подумала довольно спокойно. – И дочь у меня не просто дура, а совершенно непроходимая», – заключила с тоской и пониманием непоправимости такого диагноза.

Утром была долгая и хлопотная смена в процедурном кабинете. Потом – в гирудотерапии. Как всегда, без обеда, Лара понеслась по вызовам – колоть, ставить капельницы, делать массажи. Пробегая мимо магазина, как обычно, купила булочку и питьевой йогурт. Глотая на ходу, ответила на телефонный звонок.

– Ну наконец-то! – воскликнул в трубке Анатолий Сергеевич. – Восьмой раз звоню.

– А-а… извините, у меня телефон в сумке, не слышала.

– Ну это ладно. У меня к вам, Ларочка, дело. Я вот тут подумал, не стоит, наверное, из-за денег с дочерью ссориться. И я готов, со своей стороны, дать вам их снова. Не пугайтесь! Исключительно на благотворительных началах. Безвозмездно! То есть даром.

– Ну уж вы, Анатолий Сергеевич, как-то уж слишком, – перебила его Лара. – Уж совсем как-то чересчур.

– А куда мне их, сами подумайте? – скучным голосом стал рассуждать Анатолий. – Человек я одинокий, немолодой, детей нет, особых желаний не имею, а средства есть. Куда их?

– Кто знает, как жизнь обернется! Деньги могут пригодиться внезапно, – вздохнула Лариса.

– Так я ж не последнее предлагаю. Просто, можно сказать, лишнее. Что, разве не могу я сделать приятное понравившейся мне девушке?

– Я не знаю… – бесцветно откликнулась Лариса. – Ничего вообще уже не понимаю… У меня такие проблемы! Не знаю, как мне с Оксанкой быть. Как будто это не моя дочь, никакого взаимопонимания, с тех пор как она выросла. Деньги ей давать – но это же прорва! Она же без денег у меня хоть более-менее безвредная. А с деньгами может такого наворотить по глупости… Хотя и без денег наворотила, дурища, о господи, – вздохнула Лара, припоминая вчерашние дочкины выступления и ее роль в развале нарождавшейся семьи. – С другой стороны, не представляю, как еще до нее можно достучаться, – неожиданно заметила Лариса. – Кажется, ничего ее больше не интересует.

– Ну, в общем, Ларочка, давайте для начала встретимся.

– Да я…

– Не пугайтесь. Не у меня дома. Просто погуляем, в кафе зайдем.

– Я не против, – неуверенно сказала Лариса. – Только у меня еще три вызова. Но это ненадолго, там только уколы…

– Давайте встретимся на бульваре. Например, у памятника. Вы позвоните, когда освободитесь. Мне туда пять минут идти.

– Хорошо.

– Я, конечно, с радостью пригласил бы вас к себе, но… в свете последних событий… А так мы просто встретимся, и я передам вам деньги.

– Хорошо. Все хорошо, кроме денег, – тут же испугалась Лариса. – Вы их лучше не берите, оставьте дома.

– Ну ладно, как скажете. Оставлю, но мы это еще обсудим, да?

– Да. Если вы хотите.

Она увидела его издалека. И подумала, что раньше он казался ей как-то помоложе и поимпозантнее, что ли. У нее даже сердце сжалось, таким бесприютным и неустроенным выглядел Анатолий. Он поднял воротник плаща, закрываясь от ветра, и вертел головой, по-видимому высматривая ее.

Лара подошла и заметила, что плащ, и ботинки, и шарф на нем, и все у него дорогое и новое. А в глазах – одиночество. Она вздохнула и подумала, что жизнь – чем ты дальше живешь, тем очевиднее – никого не балует.

Он заметил у нее в руках чемоданчик-укладку, забрал, выразив удивление. Чемоданчик оказался тяжелым.

– Я же с вызовов, – пояснила она. – Домой не заходила.

– Бедняжка, – посочувствовал он. – Может, сразу зайдем куда-нибудь посидеть? Вы устали очень.

– Погуляем немножко и тогда уж, – кивнула Лариса. – Я рада погулять. Так ведь все бегаешь, бегаешь целый день – осмотреться некогда. – Она улыбнулась и взяла его под руку. Они пошли потихоньку по бульвару. – А я вот шла сейчас и думала про вас. Да, я думала, почему бы вам, вообще-то, не жениться?

– Почему! – удивился Анатолий. – Как будто это так просто!

– Не просто, конечно. Но и не так сложно, как женщине в том же возрасте. Будь мужчине хоть сто лет – все равно невесты найдутся. Еще и молодые!

– Да это только так говорится. А на самом деле проблема брака ужасно трудная. И чем дальше – тем труднее. Ну смотрите: многие партнерши просто заняты. А из остальных большинство мне совершенно не подходят. Это же тонкая вещь, Ларочка, даже если только встречаться. А уж жить вместе!..

– И все же у мужчин возможностей больше. И двадцатилетняя девушка может выйти замуж за человека, скажем, вашего возраста. Если мужчина обеспечен, то даже юные невесты готовы рассматривать его как потенциального жениха. Скажете, нет?

– Ну, что касается меня, то я в своем случае такой союз совершенно исключаю! – воскликнул Анатолий. – Брак! Он в моем возрасте только для того и нужен, чтобы не быть одиноким. А что меня ожидает с двадцатилетней? Скука и беспросветное взаимное непонимание. Совершенно разные интересы, разные взгляды на жизнь… сплошные стрессы. Ведь одиночество вдвоем еще тоскливее! Так что, даже если бы я захотел иметь такую девушку сексуальной партнершей – а я совершенно этого не хочу, у меня другие вкусы, – но допустим… Так с ней ведь, кроме секса, еще и жить придется, с ней придется разговаривать, делить, в общем, дни и ночи! А она чужая! У этих молодых все, все другое… И зачем оно мне? Одна обуза.

– Хорошо. Но сколько одиноких женщин среднего возраста! И все, ну почти все, хотят замуж. Или хотя бы иметь постоянного мужчину. Хотят хоть какого-то тепла. Да и помощи. Нет, все-таки, что ни говорите, а у вас огромный выбор. А у женщин – огромная конкуренция.

– У мужчин тоже конкуренция. И вообще, где познакомиться? Бывает, даже и понравилась женщина – а она замужем. Или вон… жених имеется, – он кивнул в сторону Лары. – И что мне делать? А все свободные, которые в поле зрения попадают, допустим, даром не нужны. А то еще может быть, что она и свободна, и тебе понравилась, а вот понравишься ли ты ей…

– Ну вам-то жаловаться! Вы мужчина видный, красивый. Богатый. У вас отбоя не будет, захоти вы только жениться.

Он остановился и во все глаза смотрел на Лару.

– Вы что, – сказал наконец, – в самом деле так думаете? Вы это все, вот что сейчас говорили, вы это серьезно?

Лара пожала плечами, растерянно улыбаясь.

– Ну а что, если бы я вас, вот лично вас, спросил: а не выйдете ли за меня, Лара, замуж? Знаю, знаю, у вас жених, но чисто гипотетически… Допустим, его бы не было и я вам вот это предложил – вы бы согласились? Просто потому, что вы одинокая женщина, а я красивый и богатый старец?

Лара было совсем растерялась, вытащив руку свою из-под его локтя, отвернулась, сделала вид, что ищет что-то в сумочке. Но за последнее слово зацепилась:

– Ну уж вы скажете тоже, Анатолий, старец! Господи! – пробормотала смущенно.

– А по существу, Ларочка, по существу. Вот вы, допустим, одиноки, а я богат и привлекателен, но древен, как какаду. Вы бы согласились, будь вы свободны?

– Да я и свободна, – пожала плечами Лара. – Алеша ушел, узнал про нас с вами – и ушел.

– Как так? – опешил Анатолий. – Откуда?

– Оксанка все выложила. От досады, что я не хочу у вас для нее денег взять.

– Господи… – смутился он. – Ну… Насчет денег… Я уже вам говорил: готов соответствовать.

– Ну что ж теперь? Вы видите, уже далеко не в деньгах дело. Я вообще не понимаю, как с дочерью общаться. Как мне с ней быть. Как жить, если хотите, не знаю. А не жить с ней нельзя. Дура она. Злая и жадная дура. И кому такая, кроме меня, нужна? Останется без матери – что с ней будет?

– Господи!.. – опять воскликнул потрясенный Анатолий. – А может, она просто инфантильная? Будь ей лет четырнадцать – такой поступок был бы более-менее естественен, да? Может, перерастет еще Оксана.

– Ну, может быть, – невесело согласилась Лариса. – Посмотрим. Знаете… Я хочу вам сказать… насчет денег… Нет, нет, не этих, новых, которые вы мне предлагаете, эти незачем… Я насчет тех. Простите меня, что все так вышло. Я вам верну. Все верну. Я ж не ленивая. Могу и побольше покрутиться.

– Я за те деньги, Лара, извините, все уже получил, – сухо реагировал Анатолий. – И, повторяю, долга за вами никакого не числю. То, что потребовал с вас тогда расписку – так это я вам объяснял, надеялся просто, что, пока суд да дело, привяжетесь ко мне и, может, получится у нас что-то путное.

Лара покривилась. Хотела снова сказать, что таким насилием он мог только отбить у нее всю симпатию, которая возникла раньше, и вызвать отвращение. Но не стала повторяться.

– Не шутя прошу вас, Лариса, больше со мной о тех деньгах не заговаривать. В конце концов, у вас их тоже нет. А то, что они помогли вашу дочь избавить от опасности, так это лучшее им применение.

– Спасибо, – сердечно сказал Лара, дотрагиваясь до его рукава.

– Пожалуйста. И покончим с этим.

– Не сердитесь, – попросила Лара.

– И в мыслях не имел, – возразил он.

– Я ведь тоже хороша. Раз подписалась на все это, взяла, так сказать, обязательства – что ж, нужно было выполнять.

– Ай, бросьте. Теперь-то мне неловко из-за той глупости. И так как план мой с треском провалился, жалею, что затеял такую ерунду. И понимаю, конечно, как это все для вас… неприятно было. Так что вы уж меня простите великодушно.

– Я не сержусь, – искренне сказала Лара, снова дотрагиваясь до его рукава, и взяла Анатолия под руку. – Знаете, так странно получилось. Вот мы с вами встретились, и я понимаю, что больше-то мне идти вроде и некуда. Домой не хочу. Леша меня бросил. Даже слушать не стал. Обозвал шлюхой и ушел. Сказал, слава богу, вовремя выяснил, какая у него невеста, до свадьбы не дошло… И Оксанку видеть тяжело. Все же растишь детей – думаешь, это близкие люди… А у меня-то вон как получается. Что-то я не так сделала, не вышло у меня хорошую дочь вырастить.

– Не кори себя, – сказал он, накрывая ее ладонь своей. – Во-первых, многое еще может измениться. А во-вторых, все родители хотят только лучшего, а получается по-разному. Не все зависит от наших желаний. И даже от наших стараний. Бог знает, какие тут силы вмешиваются. Бывает и хуже твоего. Не горюй, это все еще может наладиться.

– Хорошо бы, – вздохнула она.

– Так что ты думаешь про деньги-то? Не дать ли ей на эти чайники? Ну, может, пусть попробует?

– Это что ж? Награждать ее за то, что так с матерью поступила?

– Тоже верно. Вроде бы не за что.

– Да и боюсь я за нее. Это как ребенку спички давать.

– Но поговорить с ней все равно нужно, чем скорее – тем лучше. Дочь ведь, не выбросишь.

Лара кивнула, соглашаясь. И спросила:

– А что сказать-то, как думаешь? Ну что – не хорошо, дочка, ябедничать? Да? Глупо ведь.

– Скажи, что она тебе причинила боль. Ведь это правда.

Лара кивнула.

– Скажи, что не ожидала такого от близкого человека. Хотя, если она глупенькая, как ты считаешь…

– То-то и оно.

Они шли некоторое время молча.

– Не знаю, – задумчиво протянула Лара, – может, не буду пока с ней ни о чем говорить. Насколько я ее знаю, она сама долго не удержится, что-то да скажет про вчерашнее. Посмотрю, как дальше получится. Там уж как-то и стану действовать.

Они опять помолчали.

– Все-таки странно вышло, – заметила Лариса. – Еще совсем недавно я тебя ненавидела. А теперь так получается, что мне, кроме тебя, и поговорить не с кем. Странно, да…

– А мне странно, что я рассчитывал получить любовь, а делал, оказывается, все не то, и меня только ненавидели. Это как с воспитанием: хочешь самого хорошего, а выходит то, что выходит. Вообще-то известно, что слишком сильная мотивация успеху вредит – может, поэтому я не в прибыли? – усмехнулся он.

Лара кивала. И не особенно слушала. Ей просто очень полегчало, и она наслаждалась покоем. Обеими руками уцепилась за его локоть и в эту минуту чувствовала себя защищенной.

– А почему ты раньше не женился, в молодости? – спросила.

– Почему не женился? Я был женат. Я вдовец.

– Ой, извини, – испугалась она. – Я думала, ты такой вечный мальчик, который никогда не женится, потому что любит много-много женщин и мало ответственности.

– Да нет, я был женат двадцать лет. Детей у нас не получилось. Потом жена заболела, мы долго боролись. Потом она умерла.

– Господи, бедный!

– Да это давно уже было. Сколько уж я один.

– Прости. Я же не знала, что у тебя такая трагедия. В самом деле, ты так похож был на бабника!

– Это потому что я с тобой такой игривый? А почему ты не приписала мое поведение себе лично?

– Ну не знаю. А разве ты не со всеми такой?

– Вовсе нет, – засмеялся Анатолий. – Я иногда очень угрюмый. Просто ты меня вдохновляешь. И потом, я всегда надеялся тебе понравиться.

– Тогда почему же не попытался за мной нормально поухаживать?

– Да я как-то отвык. Мне это в голову не приходило. Мне казалось, достаточно показать женщине, что она тебя интересует, а там уж она сама должна дать понять, нужно ей это или нет.

– И что я дала понять?

– А вот твои сигналы мне, видимо, не удалось расшифровать. Мне казалось, ты будешь не против, если что. Но на всякий случай решил подстраховаться и тебя еще страхом привязать.

– Тьфу! Вот дурак! – рассердилась опять Лара, вспомнив на мгновение свои муки в те дни, когда она должна была отрабатывать денежный долг сексуальной зависимостью. – Ну как так можно! Ты же вроде бы умный мужик – и такой дурачина!

– Дурак, каюсь, – вздохнул Анатолий.

– Ладно, – смутилась Лара, прижимаясь к нему. – Вообще-то, конечно, дело прошлое.

– Ну что? Зайдем куда-то? Смотри, у нас тут даже выбор есть. Туда или сюда? – Он указал рукой – по обеим сторонам улицы приглашающе расположились рестораны и кафе.

– Да мне все равно, – она улыбнулась.

Лара очень устала и проголодалась. С аппетитом ела, смущенно посматривая на своего неожиданного друга. Голова ее была полна смутных мыслей, на которых не хотелось сосредотачиваться. Но чувствовала себя сейчас Лариса совсем неплохо. И если бы у нее было желание и силы задержаться на собственных раздумьях, то, наверное, она отметила бы особенно то, что в очередной раз переменчивая жизнь преподнесла сюрпризы. И что нельзя сказать, будто все они приятные. Но и не скажешь, что ничего приятного вообще не было. Конечно, много ли хорошего, если твой бедный, но благородный жених в конце концов поступает как черствый эгоист, не способный прощать и не желающий даже выслушать? Зато никак уж нельзя считать плохим то, что подлый и беспринципный богатей, казалось бы, собиравшийся только использовать тебя самым циничным образом, вдруг оборачивается милым, отзывчивым другом, готовым понять, поддержать и помочь.

Лара улыбалась и кивала сама себе. А незадачливый Анатолий Сергеевич, вдумчиво ужиная, размышлял, будет ли этот его новый путь к сердцу Ларисы – путь кроткого и нетребовательного друга – более успешным, чем предыдущий. Или он опять делает что-то не так и она неожиданно снова окажется от него настолько же далеко, как при прошлой попытке сближения…