Глава 1

Великое посольство и малые дела

Его царское величество решил предпринять большое путешествие. При этом отправиться в дорогу с большою свитою. Сие Великое московское посольство должно было показать всему миру величие и образованность царя Руси, не в пример его недавно усопшему братцу Ивану и ныне здравствующей сестрице Софье, которая хотя на трон и не претендовала, но и его не пускала. Сам государь в посольстве сем занял место волонтера Петра Михайлова, целью самого того путешествия объявил тягу к учебе, особливо к кораблестроению. А для большей продвинутости в области сей, наметил Петр Алексеевич посетить: Вену, королей английского и датского, папу римского, голландские штаты, курфюстра бранденбургского и город-остров Венецию. Двусмысленность всех его тайн была понятна всем, и любой теперь отъезжающий по делам братским, громогласно заявлял, что едет учиться корабельному делу, даже если после возвращения не знал где корма, а где нос у этого самого корабля.

Маршрут же Великого посольства был выбран Лефортом, который и возглавлял то посольство умело и грамотно. В Вене они должны были определиться, кого, куда в службу отправлять, а далее все работало на эту цель. В Англии их ждал Великий Магистр братства Сионского – Исаак Ньютон, в Дании – остатки Рюриковичей, в Ватикане – иезуиты, в Голландии – глава Гильдии вольных каменщиков Вильгельм Оранский, в Бранденбурге – медвежьи рода, и в Венеции – Левантские рыцари Тевтонского ордена. Таким образом, Лефорт с Брюсом должны были представить Петра почти всем братствам, и заручиться их поддержкой в деле строительства нового Дома на этом камне.

Выезд наметили на весну, на то время пока еще не совсем распутица и кое-где лежит серый ноздреватый снег, но холода уже спали и в воздухе пахнет весной и проталинами. Да к тому же, чтобы успеть через речки по последнему льду перескочить.

Подготовка шла с шумом, с криком, с суетой. Внутри этой матрешки прятались другие. Без пыли и шума готовились не великие посольства, не великие ни по размеру, ни по грому.

Первое возглавлял сродственник царей Борис Шереметев. Старый прожженный дипломат вел свой род от ордынских воевод, прозванных за удаль людьми львиной храбрости или шереметами. По храбрости он не уступал своим далеким предкам. С тринадцати лет, как только вышел из валетов-оруженосцев и был опоясан мечом, так сразу и стал царским стольником. Не уступая по малолетству старшим товарищам в таком сложном деле, что свое время было по плечу и почету и Борису Годунову и Федору Басманову. А когда стала нужда в умном человеке, чтобы в Речи Посполитой хитрые хитрости со шляхами крутить при дворе самой королевы польской, выбор пал на него, так и стал Борис Шеремет высоким дипломатом, получив в награду вотчину в Коломенском уезде. Боярин Шереметев получил с гонцом тайное письмо в котором кроме всего прочего было написано «…ради видения окрестных стран и государств, которые обретаются во Италии и до Мальтийского острова, где пребывают славные в воинстве кавалеры…». Но многомудрый дипломат умел читать неписанное. Объявив всем, что его позвала в путь благодарность к апостолам Петру и Павлу, он начал укладывать подарки мальтийским кавалерам.

Вторым домом, в котором началась суета и сборы, был дом боярина Петра Толстого, сподвижника Голицына и друга Софьи. Однако в этот раз Толстой ехал по чьему-то другому повелению. Путь его лежал на юг Италии в бывшие земли республики Амальфи и в ее старую столицу Бари, а далее в Венецию к Левантским братьям тевтонам.

Отъезд был намечен для всех в одно и тоже время, в начале весны. Первым, незаметно в сопровождении только слуги и солдата покинул Москву Толстой и, погоняя коней, направился к Днепру, к границе. Следом за ним с долгими проводами, длинными слезами двинулось Великое посольство, возглавляемое Лефортом. Отобрано оно было скрупулезно и со знанием дела. Практически все, кто вошел в Нептуново общество, или готовился к вступлению в оное, или те, на кого положили глаз Лефорт с Брюсом, оказались в его составе. Вторым, после самого Франца, числился Федор Головин – наместник Сибири, тот, что по поручению Софьи мир с китайцами заключил. Воевода ордынский имеющий вес среди войск сибирских. Прочился он в главы Посольского приказа и в братья ордена Андрея Первозванного. Третьим был Прокофий Возницын – Болховский наместник, воевода граничных с вечно непокорной ордынской Воротынью земель, из бывших владимирских родов еще старой Руси. Хитрый лис, язык стесавший в переговорах. Однако Лефорт на него видов не имел и брал его более, для того чтобы оставить в Вене, туркам турусы разводить, пока остальные по делам побегут. Петровских оболтусов, недоучек возглавлял князь Алексей Черкасский, вытащенный для такого дела из Тобола, куда его спровадили Романовы, опасаясь его родовых связей. Потому, как род свой вел он от брата той самой Кученей Темрюковны, что была женою Ивана Грозного и любимицей кромешных братьев, опричников. Вот и держали их Романовы подальше за Урал-камнем. Подальше, подальше. От глаз и от греха подальше. Брюс настоял, чтобы петровскую вольницу в кулаке держал он. Сам Алексей и не противился, а потешников и не спрашивал никто. Среди потешников были, уже теперь им знакомые, Меньшиков и Апраксин и другие, коих надо было к делу определять. Сам Яков Брюс затерялся среди них, отличаясь только статью, да платьем черным. Возки тянулись по дороге на Ригу в окружении почти сотни солдат и слуг. Петр, как он думал, затерялся, также как друг его Яша, среди своих оболтусов под именем волонтера.

На крыльце стоял и смотрел тяжелым взглядом Федор Ромодановский. За его спиной, почти на полголовы возвышаясь над не маленьким князем-кесарем, стояли четыре его новых служки. В волчьих малахаях и коротких зипунах, то ли татары волжские, то ли казаки низовые, кто ж их знает, откуда их Ромодановский взял. Но, глядя в их медовые, не мигающие глаза, дрожь пронимала всякого. Так в них читалась, подкрадывающаяся на мягких лапах, смерть, что просто казалось, дышит в лицо жарким звериным дыханием какой-то хищник. Волк что ли, или рысь. Именно так. Тихий и мягкий в своей поступи, но безжалостный в бою. Они стояли спокойно, не снимая своих малахаев, из-под которых на плечи падали такие же серые, как и шерсть на малахаях, волосы, может только с какой-то рыжей подпалиной, как у матерых волков. С того времени, как они невесть откуда появились у князя-кесаря, ходили они за ним неотлучно, и на всех правежах были с ним рядом. Вся эта компания провожала посольство, с прищуром смотря на их отъезд, и всем видом показывая, что, мол, давайте-ка побыстрей, тут дел невпроворот, а вы время тяните, как кота за хвост.

Последним из посольств отправился Борис Шеремет, сразу направив свои легкие санки в сторону Речи Посполитой.

Ромодановский проводил и его долгим взглядом из окна своего дома. Кто, куда и как едет, обговорено было заранее на Нептуновом обществе, да потом еще и в Третьем круге. Обговорено в мельчайших деталях, во всех подробностях, вплоть до того, кому, когда напиться, кому, какую глупость сказать, и где. Первый круг шутейный и тут должен был собой всех прикрывать и для не посвященных или других, каких чужих глаз, пить и куражится, как он и делал это на земле родной. В составе всех посольств, даже среди трех человек у Толстого, был доглядай Ромодановского, поэтому он большого страха не ведал, зная, что все, чтоб там не приключилось, он-то знать будет доподлинно. Вслед же каждому поезду шарахнулись серые тени, которые и князю-кесарю честно ответили, что у них своя госпожа и она ему не чета. А ей они служат не за страх, а за совесть, и без приказу всякого.

Первый блин естественно получился комом. Комендант рижский, то ли по глупости, то ли по чванливости, то ли по прусскому тугодумию, должного почтения не проявил. Не расшаркался, в Ригу не допустил, укрепления посмотреть не дал и вообще заявил.

– Я посольств не дружественных мне государств вообще не люблю!

– Там государь в возке, – намекнул ему прозрачно Алексашка Меньшиков.

– А коли он государь, чего под личину урядника прячется? Не положено мне простому солдату, такие догадки иметь. Шли бы вы господа хорошие,…покуда я не приказал пушкарям фитили поджечь.

– Как ты там… енто называл? – Петр, сидя в возке, щелкал пальцами, пытаясь вспомнить, что-то умное и смотрел на Брюса, – Вот так…на языке ентом умном… что-то про повод?

– Казус белли, – понял Брюс, – Казус белли. Это по латыни «повод к войне». Он вроде и не повод, но войну объявить можно.

– Во! – радостно вскричал Петр, – Во! Типичный казус… ентот… белли. Давай объявим им войну!

– Ты что государь? Опомнись! Тебя ж нет. А мы тут калики перехожие. Не с того не сего нагрянули. Нас что пирогами встречать должно было? Поворачивай к трактиру и постоялому двору! – крикнул он, высовываясь в окошко возка, – Ты что государь?! Ты ж тайно едешь. По тайным делам. А он. Казус белли, казус белли! Сиди тихо!

– Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были только зрением, – обиженно сказал Петр, – Здесь зело боятся и в город, в иные места, и с караулом не пускают, и мало приятны.

– Да что ты государь…, – начал было Брюс, но вдруг перед глазами его полыхнула картина осады Риги, лет так через десять, и в ушах раздались слова Петра, – «Тако Господь Бог сподобил нам видеть начало отмщения сему проклятому месту». Злопамятный парнишка-то, – подумал Брюс, – Это надо на ус намотать.

Переночевав на постоялом дворе, Великое посольство направилось в курляндские и бранденбургские земли. В Митаве курляндский герцог встретил их как подобает. Пока посольство чистилось, умывалось и готовилось к трапезе. Лефорт накоротке перебросился с потомком тевтонских рыцарей, намекнув, что в Москве осталась дочь малолетняя у отошедшего в мир иной правителя Московии Ивана. Зовут ее Анна, и братское общество настоятельно советует Фридриху, посвататься к ней пока еще его не опередили. На резонный вопрос.

– А это кто? – и палец в сторону Петра, Лефорт ответил.

– Государь, …но он же не вечен? – и поджал губы.

– Понял – понятливо кивнул герцог. Тевтоны всегда отличались понятливостью.

После Митавы посольство направилось к Кенигсбергу, в гости к курфюстру бранденбургскому. Все пошло по заведенному порядку. Опять прием, фейерверки, охота, бал. Опять отдельный разговор Лефорта и Брюса теперь уже с бранденбургским курфюстром Фридрихом Казимиром, давним знакомцем Лефорта по делам братских общин. Разговор о том, что, не пора ли Пруссии стать отдельным королевством и перенести столицу в Берлин в сердце германских земель.

– А поддержка? – недоверчиво спросил Фридрих.

– Фема и Вехм, – коротко ответил Брюс.

– Тевтоны, – эхом отдался голос Лефорта.

– Понял, – теперь кивнул курфюстр, тевтоны всегда отличались понятливостью, – Дозвольте вопрос?

– Ждем, – Лефорт изобразил внимание.

– Дамы из Ганновера, ради любопытства, хотели бы встретиться с вашим воспитанником. Не могли бы вы уговорить государя Московского завернуть в небольшой замок Коппенбрюгге, чуть южнее Ганновера для неофициальной встречи.

– Могли бы, если неофициально их будет сопровождать курфюстр Ганновера Георг. Нам…из любопытства…с братом Францем, очень хочется посмотреть ему в глаза, – ответил Брюс.

– Он никогда не откажет,…сопровождать дам, – уклончиво согласился Фридрих.

– Где это, уточните? – Лефорт смотрел на говорящих, что-то просчитывая в уме.

– Место это расположено на старом торговом пути. Там есть почтовая станция и рядом с ней небольшой замок. Через речку, что отделяет его от дороги, построен мост из бочек – это и есть Копен Брюгге, дословно «мост из бочек». У стены замка растет огромная липа. В ее кроне будет спрятана лестница. Если подниметесь туда, там переход в окно второго этажа. Тот, кто приходит этим путем остается не замеченным. – подробно пояснил курфюстр.

– От кого? – Лефорт понял, что встреча готовилась давно.

– От лишних ушей и глаз.

– Не замеченный кто? Петр?

– Вы и Георг.

– Понял. Мы тоже понятливый народ, – улыбнулся Брюс, а за ним и Лефорт, – На ужин будем.

К вечеру от придорожного постоялого двора в сторону замка Шпигельберг отъехала небольшая группа всадников. Петр в сопровождении самых близких и верных сподвижников ехал на встречу с курфюрстиной бранденбургской, княгиней Софьей, которая везла на встречу с ним свою дочь, родоначальницу Ганноверской династии.

Через три мили быстрой скачки, они действительно увидели почтовую станцию и наплавной мост из бочек. Переехали его и скоро пред ними выросли стены маленького, но достаточно надежного замка, у стен которого росла огромная липа. Из кроны ее свешивалась веревочная лестница.

– Вперед государь. Потом будешь рассказывать, как ты по вантам корабля лазил, – пошутил Лефорт.

– Где лазил? – спросил Петр.

– На мачту взбирался, аки белка, – скривившись, пояснил Брюс, подсаживая Петра на лестницу.

Они взобрались, перешли по веревочному мостику в окно второго этажа серой башни, где их ждали. Слуга повел по коридорам вглубь замка и вывел в ярко освещенную залу, в которой стоял накрытый стол, и сидели в ожидании их дамы и сам Георг. Встретивший их на пороге мажордом, умело развел и рассадил гостей, так что Петр оказался между Софьей и ее дочерью, а Георг между Лефортом и Брюсом. Остальных рассыпали вперемешку с людьми из ганноверской свиты. Софья тут же бойко зачирикала, как будто все у нее было отработано заранее.

– Как вам наш замок? Как вам наш маршалок? – беря из рук слуги салфетку, – Выпалила она.

– Кто? – удивился Петр.

– Ну, камергер, – поняв по глазам, что он не понял, она уточнила, – Слуга, холоп, что вас провел.

– Хорош, – приходя в себя, ответил Петр, вертя в руках салфетку, и не зная, куда ее девать.

– Это руки вытирать, – не смущаясь, пояснила хозяйка, – Вместо умывальниц и рушника.

– А вы табак нюхаете? – с другой стороны спросила ее дочь, вертя в руках маленькую коробочку.

– Да, – быстро ответил государь, вспомнив, что такую же ему положил Лефорт, назвав ее табакеркой, – Вот! – он достал ее из кармана, только теперь заметив на крышке свой вензель. Подумал, протянул, – Дарю!

– Благодарствую, – ганноверская княгиня взяла табакерку, протянула свою, – Взаимно, – разговор завязался и Петр довольный собой, начал плести всякую чушь, благосклонно принимаемую дамами.

На другом краю стола шел свой диалог.

– Род Стюартов подошел к концу своей нити, – тихо говорил Брюс, обращаясь к Георгу, – Звезды говорят, что узор их судьбы соткан.

– Чернокнижник, не прикрывайся звездами. Я достаточно знаю в этом мире. И достаточно Посвящен, чтобы со мной можно было говорить открыто, – Георг говорил, почти не разжимая губ, как учили в тайных школах Вехма.

– Стюардам пора уходить на покой, – жестко с другой стороны сказал Лефорт, – А трон не должен пустовать!

– И кто? – Георг повернулся к новому собеседнику.

– Ты! Анна все подведет и устроит.

– Постой. Вильгельм в рассвете сил. Он действительно готов уступить место принцессе Анне, дочери Якова, последней из рода Стюардов, но это, ой как не скоро, – Георг много что знал, но не все.

– Неисповедимы пути божьи, неисповедимы, – Лефорт закатил глаза, – Кто ж знает свою судьбу, если нет мудрого ведуна или прозорливой чародейки рядом.

– Значит я? – Георг понял, что это намек. – Ну что ж, – он быстро оправился, – Значит, на троне Англии будет новая династия. Ганноверская.

– Англии и Шотландии, – тихо уточнил Брюс.

– Когда-то я назвал ее Великой Британией, – погрузился в воспоминания Лефорт, – Найди записки Джона Ди. Они тебе помогут построить великую империю.

– Новую Империю, – желчно уточнил Георг.

– Новую Империю, – так же желчно ответил Лефорт, подумав про себя, – Как же я не люблю учеников Роллана.

А в зале уже пели певцы, приглашенные дамами. Они выводили рулады звуков по новой моде, пришедшей из Рима, скорее даже из Неаполя.

– Каковы вам мои певцы? – мило спросила Софья.

– Да так. Пищат тихо, – осушая бокал, ответил Петр.

– А охоту вы любите, – перевела тему дочь, сразу поняв, что в пении государь не силен.

– Охоту батюшка любил, – он потянулся и рыгнул, – А я люблю, шутихи запускать, холопов пороть и девок люблю, – Петра начало развозить, – Я скрипачей привез. Позвать сюда скоморохов – вспомнив, рявкнул он, – А пошли танцевать? Я по-нашему научу, – он схватил молодую княгиню, когда заиграли скрипки, сгреб и начал хватать.

Танцы, если это можно было назвать танцами, продолжались до полуночи и далее почти до утра. Петр и его свита напились вдрызг, государь, подав пример, отказался спать в кровати, промямлив что-то насчет того, что ложе больно дорого, и завалился на полу на собственный матрас, заблаговременно расстеленный Брюсом.

– Все-то ты предвидишь чернокнижник, – с удивлением сказал Георг, прощаясь.

– Завесу времени отдергивать умеем, – усмехнулся Яков.

– А со звездами ты это зря, – подколол его ганноверец, – И без звезд все ясно.

– Кому ясно – кому нет. Один вопрос, – Брюс почти приблизил свое лицо к лицу Георга, и так же как он, не разжимая губ, спросил, – Наследники Кудеяра где?

– Здесь! – коротко ответил курфюстр. Продолжения вопроса к его удивлению не было.

На следующий день, московское посольство, встав глубоко после полудня, отправилось далее, так и не попрощавшись с хозяевами по причине отсутствия оных, уехавших из замка с первыми петухами. Далее путь лежал морем в Любек и Гамбург, а затем и в Голландию, где место им определили в Саардаме. Захудалой гавани не далеко от Амстердама.

В Саардаме Петра и других новичков пристроили на учебу в Гильдию кузнецов к Мастеру Кисту, в доме которого государь и поселился.

– Ну что мальцы, – вышел к ним седой Мастер, – Новички еще, профаны в деле нашем. Будем учиться.

– Чему учится? – не стерпел Петр.

– Ковать, – со смехом ответил кузнец, – Счастье свое ковать, характер перековывать, сталь в огне и воде закалять. Кузнечному делу учиться. Так что господа профаны, завтра в кузню, на учебу.

Через неделю Петр стал дергать головой и лицом. Учеба давалась с трудом. Он подошел к Лефорту.

– Слушай колдун. Давай здесь Алексашку оставим. Мне чего свое счастье ковать? Ты сам сказал, что видел меня в зените славы. А других перековывать и в огне закалять, нехай он учится. Не царское дело! – щека его дернулась.

– А мы куда ж? – Лефорт крутанулся на каблуках и оказался за спиной Петра.

– Ты не делай так Франц, у меня башка кругом идет от твоих выкрутасов, – просительно промямлил Петр, – А я в Амстердам к другому Мастеру. А? – в голосе его было столько просьбы, что Лефорт сжалился.

– Хорошо. Оставим здесь Алексашку. Пусть учится у кузнецов государство ковать. Ну, еще пяток неучей к нему приставим. А ты и остальные в Амстердам. Так, – он пытливо смотрел на царя.

– Так!

– А не пожалеешь, что молот судьбы в руках держать не научился. В братских общинах молот первое дело. Он даже на гербе вышит золотом. Ну, решай!

– Едем, – крутанул головой как бык Петр.

Посольство торжественно въехало в Амстердам в разгар жаркого летнего дня, город морских гезов и потомков ордынских наместников державших под рукой землю Лотаря. Петр по договоренности с Лефортом, сидел в глубине последнего экипажа, соблюдая тайну своего приезда, о которой знали даже дворняжки на улицах и прачки на каналах. Тайну он соблюдал ровно день. На завтра он уже был в окружении своей свиты и амстердамских бургомистров сначала в ратуше, а вечером на представлении в театре. Затем его потянуло по лавкам и магазинам и по кварталам красных фонарей. По розовым кварталам, как называли их в городе сотни каналов. Город любил заезжих визитеров с толстой мошной. Он угостил их обильным обедом и фейерверком, который так любил царь, тайком путешествующий по странам, и о чем знали в каждой стране, куда он прибывал под личиной простого волонтера. Город прокатил простого волонтера на корабле и устроил ему потешный парад.

– Любой каприз за ваши деньги! – Недовольно ворчал Лефорт, но, тем не менее, в процессе всех этих шутих выхлопотал у местного приора Визена право Петру учится в Ост-Индийской компании, как называли для всех непонятливых одну из братских общин, нацеленную на восточные земли.

Здесь уже обучение Петра попало в руки Гильдии плотников. Мастер Клаас должен был сделать из ученика прилежного и разумного плотника, умеющего связывать и сплачивать, прилаживать и поднимать, если надо обстругивать и забивать, смолить и подгонять друг к другу все необходимые детали и части, при строительстве большой Лодьи, корабля, который понесет его гребцов.

– Ты понял задачу? – спросил хмурый Мастер.

– Да, здесь в Голландии, в городе Амстердаме, благодатию Божьей и вашими молитвами, при добром состоянии, если останемся живы, и, последуя Божию слову, бывшему к праотцам Адаму, мы должны трудится, – уверенно ответил ученик, – И чиним это не от нужды, но доброго ради приобретения нового пути, дабы, искусясь совершенно, могли, возвратясь, против врагов наших победителями, а христиан, тамо будущих, освободителями благодатию Его быть. Чего до последнего издыхания желать не перестану, – все это он выдал одним духом.

– Пусть так, – Мастер поскреб в затылке, – Будешь учиться строить Неф, как мы ее называем, по-вашему Лодью, по-простому фрегат, под названием «Петр и Павел» от первой щепы до последнего гвоздя. Такое отныне название твоему Нефу. Приступайте, – и начал учить.

Через пять месяцев терпение Петра исчерпалось. Он опять пришел к Лефорту.

– Что в этот раз не так? – учтиво спросил Франц, сидя в компании с Приором Визеном.

– Я просил Мастера Клааса показать мне пропорции всего дела. Все ступени его. Все тонкости. Попросил его рассказать, как Великие архитекторы свои Нефы строили, как от Нефа к строительству Храма прейти, – с обидой в голосе начал Петр, – А он мне сказал, что это вообще не по уму для профана, и что кто по ступеням поднимается, тот и знания имеет. А мне зело противно, что такой дальний путь для сего воспринял, а желаемого конца не достиг, – в голосе его звучала не по годам выстраданная боль, – Да и времени у меня не воз!

– Так ты что ж государь, еще и Храмы возводить собрался? – так же учтиво воспрошал Франц, – И по какому канону?

– По Симонову поясу! – запальчиво почти выкрикнул Петр.

– По Симонову поясу, – шепотом переспросил Лефорт. В голове его сразу возник образ Артемиды, которая объясняла ему его Долю, про Симеона и Петра, – Это ж кто тебе подсказал?

– Сердце! – Петр шел напролом.

– А ум! – отпарировал Франц.

– Невозможно показать меры разным судам, потому что всякий мастер делает по своему рассуждению, как кому покажется, – неожиданно примирительно встрял Визен.

– Я хочу в корень зреть! В суть! Не гоже мне всю жисть в плотниках ходить.

– Да ты и в плотниках ничего не постиг! – осадил его Лефорт, но примирительно добавил, – Завтра поедем в Утрехт, испросим Вильгельма короля английского, дозволения на твою поездку.

– Мне другой государь не указ! – вспылил царь.

– А он и не государь. Он член конвента братьев храмовников. И до тела Великого Магистра Приоров Сиона только он допустить может, – уже устало огрызнулся старый дьяк.

– А потом я его в Гаагу возьму, – подал голос Визен, – Ишь зубки резаться стали, Надо осмотреть, не гнилые ли. Только спать будешь в лакейской на полу, – повернулся он к Петру. Не услышав возражений, добавил, – Там я его еще раз с Вильгельмом сведу. Мне он не откажет. Считайте вы уже в Англии.

В холодный и мокрый зимний день царь отправился в путь в Англию. Лефорт остался в Голландии, поручив все Брюсу. Силы даже у двужильного дьяка Гуляя иссякли. Король Вильгельм приказал предоставить в распоряжение царя два военных судна и две яхты для проезда в Англию. Через неделю он прибыл в Лондон, где для него, Брюса и их свиты, состоявшей из десяти человек, было приготовлено помещение на берегу Темзы.

Через три дня после приезда Петра король Вильгельм пришел к нему. Царь принял короля в небольшой комнате, служившей ему и некоторым лицам его свиты спальней. Дух в ней стоял такой, что хоть топор вешай. Вильгельм, всегда отличавшийся нравом военного, резко палкой выбил окно.

– Вы тут, что коней выгуливаете, или козлов выращиваете!? – он не дал Петру возразить, продолжил, – Тебя ждет Великий Мастер Исаак на Монетном дворе. Вернее не тебя, а великого храмовника Якова Брюса, но и на тебя из интереса готов посмотреть. Понял ты? Завтра. И окна не закрывайте. Пусть смрад выйдет.

– Завтра, завтра, завтра, – Петр заходил из угла в угол, – Кликнете Якова!

– Якова нет, – ответили из коридора.

– А где он? Найдите.

– Его уже с обеда нет. И где он, кто ж его знает.

Брюс был у Исаака Ньютона.

 

Глава 2

Великое посольство и великое завтра

Если бы посторонний наблюдатель смог заглянуть в лабораторию мэтра Исаака Ньютона, смотрителя монетного двора, он был бы весьма удивлен. Великий мэтр вел оживленную беседу со странным шотландцем из свиты не менее странного Московского царя. Странный этот шотландец, носивший фамилию Брюс и являвшийся потомком Шотландских королей, в то же время носил русский кафтан угольно-черного цвета с серебряными разговорами, длинные волосы до плеч цвета вороного крыла и кривую половецкую саблю. Правда, никто не удивлялся гостям Мастера Исаака, продавшего, как шептались во всех углах, душу самому дьяволу. Тот же наблюдатель был бы нимало удивлен, если бы услышал язык, на котором общались собеседники. В нем было что-то от арабского, сарацинского, а может скифского и словенского. Более просвещенный слушатель угадал бы в нем давно забытый арамейский, который был, говорят, в далекие времена языком воинов по всей Ойкумене. Прислушавшись, случайный очевидец их разговора, долго бы старался понять, к кому обращаются собеседники, так как Яков Брюс называл мэтра странным именем граф Сент-Омар и братом, а тот, в свою очередь, именовал шотландца странным именем Микулица и так же обращался к нему, как к брату. Но наблюдателей и посторонних слушателей данной беседы не было, по причине ее скрытности и великого умения обоих не разглашать свои мысли, даже в присутствии надежных слуг.

Друзья предавались воспоминаниям юности.

– Помнишь Микулица нашу первую встречу на Храмовой горе? – потянулся Исаак.

– Нет граф, первая встреча была на горе Сион, в Матери всех церквей, когда мы всей дружиной приехали. А к вам, в конюшни Соломоновы, мы потом пришли, – возразил Брюс.

– Так. Точно так, – согласился мэтр, – Память подводить стала. Ну, да ты и помоложе. Я тогда уже знатным рыцарем был, а ты только в иноках обретался. Это теперь ты чернокнижник, о котором легенды без малого уже лет пятьсот ходят, – Мэтр подвинул себе кубок с вином.

– Лет шестьсот, – поправил гость, – Так ведь, и о тебе тоже земля слухом полнится. Я по книгам твоим учеников учу. И по Книге судей и по Божественной комедии и по многим другим.

– Так это все, баловство. Разминка ума, – с довольным видом отмахнулся тот, кого называли графом.

– А пошто ты Мэтр вдруг к Приорам шатнулся? У храмовников с ними дружбы сильной с того времени, как те уехали из Святой Земли, не было. Войны не было, но и любви я уж такой не наблюдал, – Микулица тоже потянулся к кубку.

– Так ведь на все воля Богов. Нет у них ноне достойного, чтобы святую кровь блюсти, опосля того, как ее по всему миру ведрами пролили. Нет достойных, чтобы кровь блюсти, нет достойных, чтобы золотую паутину плести. Нет достойных и знающих. Потому меня сюда с благословенного Беловодья и выдернули. Дело возродить и на путь правильный поставить, – он пояснял терпеливо, как настырному ученику.

– Так ты ж еще в бытность, когда божественным Данте в Навь уходил, зарекался в Яви с людьми знаться! – не удержался, подковырнул гость.

– Мы предполагаем, а жизнь располагает, – назидательно ответил Исаак, – Потому и сижу здесь Великим Магистром ордена Сионского. Ты-то, каким ветром? Ты ж у нас книжная душа?

– С посольством Великим московского царя Петра, – с издевкой сказал Микулица, – Надо его в братство принимать, а из него брат, как из дерьма пуля. В Гильдии кузнецов, ковать он не хочет, в Гильдии плотников, строгать не желает, корабли возводить не по нему. Ему подавай сразу мастерок. Храм строить. Вот привезли в Гильдию каменщиков, за знаниями, за умом.

– Пусть. Пусть пробует. Не отведывав куска – не спеши порочить блюдо. Завтра ты его к главному архитектору нашему отведи к Христофору Рену. Он тут у нас за Главного мастера по строительству Храма. И строит кстати храм. Собор святого Павла…после пожара, – он хитро зыркнул на Микулицу и тот сразу узнал старого Сент-Омара, всегда говорящего загадками.

– Кстати. Что за пожар такой? Вся Ойкумена только о нем и говорит, – Микулице действительно было интересно.

– Да так. Лет тридцать тому назад полыхнул вдруг Лондон…и сгорел весь. А куда прикажешь девать все эти храмы древние. Театры нашим дружком Гуляем, когда он здесь под именем Джона Ди подвизался, построенные, а они были суть новыми храмами Артемиде. Куда? Не знаешь? Забыл? Отвечу истиной старой. Огнем и мечом. Вы-то что Дом Богородицы так в первозданном виде и держите? Жгли и не раз жгли. Сказки всякие рассказывали про то, что, мол, чародейки на сердцах человечьих воду настаивают и той водой дома брызжут, и они горят, – он сделал страшные глаза и надул щеки, – Жгли. Это вам сейчас, пока еще не к спеху. А тут веры новые. Боги новые, правители новые,…а храмы старые. Да и весь город видом свои так и прет, так и выворачивает старые обряды и старые обычаи. Начиная с Жидовской слободы и кончая Тамплем. А теперь все в порядке. Там где красный петух пролетел, там одна зола осталась. Строй себе теперь вместо слободы Жидовской, квартал торговый, назови Сити. Вместо храмов Артемиде – Собор Павлу. Вместо театра Глобус – театр Друри-Лейн. Придумывай новые были, и новые сказы и все пойдет своим путем. Одно вот жалеют правители нынешние, что старый замок Тауэр устоял и что собор Богородицы – церковь Святой Марии братьев храмовников от огня спаслась. Но ничего обстроят, где подмажут, где подлепят и приведут в должный по внешним меркам вид. Не печалься Микулица, сдюжим. Скоро и вам старые города придется огню предавать, чтоб не торчали из-под короны уши ослиные, как в байке про царя Мидаса. Тому, у кого злато на голове, тому ослиных ушей не надобно, – он закончил, и откинулся на спинку резного кресла, – Еще чего спросить хочешь?

– Хочу. Давно хочу. Книг я старых ворох перерыл. Все про веру новую знаю. Одно понять не могу… – он задумался.

– Что? – поощрил его вопрос Великий Мастер, – Спроси. У меня спроси. Я не отвечу – никто не ответит.

– Вот ты упомянул Христофора Рена. Имя у него интересное Христофор, значит христоносец. Сейчас и нас, тех, кто в Заморье были, тех, кто в Новом Израиле учебу проходили и потом земли в кулак собирали, то же христоносцами называть стали. Даже не так. Крестоносцами – он зло ухмыльнулся, – Мы то вот об этом не ведали, что крест несем. Ни ухом, ни рылом. Да, не о том. Откуда имя такое. Только не говори мне, что от Иисуса Христа!

– И не скажу, – спокойно остановил готовое сорваться с уст собеседника возражение Исаак Ньютон, – Хочешь узнать, слушай. Тяга к знаниям похвальна. Тяга к тайным знаниям наказуема, но похвальна вдвойне. Дай-ка мне вина, промочить горло, давненько я не говорил перед учениками. Да и нет их давно, – улыбаясь на свои слова, он отхлебнул вина и начал, – А те, что в университете – не ученики, а слушатели, – продолжая мысль, пробубнил под нос и вдруг громким голосом произнес, – Хрестос! Хрестос, так его звали. Того, кто за полвека до нашего прихода в Новый Израиль, в Старом Израиле начал проповедовать свою веру. Хрестос от хрестерион, так называлась жертва ведуну или ведунье. Пророку если хочешь, пифии, вещему чародею. Хрестес – это пророк и предсказатель. Ты меня понял? – увидел кивок Микулицы, продолжил, – Те же, кто служили этому предсказателю, назывались на языке того места, где ходил тот Иисус – хрестериос, но об этом уже никто не помнит. Они служили в Храме Артемиды у треножника, где сидела вещая Жрица. Они учились у нее искусству видеть через завесу времени. Когда ученик проходил все испытания и страдания духа и тела, его Посвящали в первую степень или ставили на первую ступень лестницы ведущей к знаниям, в знак чего мазали ему лоб священным маслом из треножника Жрицы. Тогда он становился Хрестосом, то есть очищенным, помазанным. Перед ним открывался Путь, в начале которого он стоял, поэтому второе понятие имени Хрестос – это Путь, – он опять отхлебнул вина, потому что в голосе появилась хрипота.

– Но ведь он, Иисус Христос, начал учить других? – воспользовался паузой, чтобы задать вопрос чернокнижник.

– Ты прав и в этом. Тот Христос, что называл себя Иисусом, то есть Спасителем, считал, что его тропа уже пройдена и цель достигнута, что плоды его ревностного труда созрели и ими можно кормить других. Он считал, что по его Пути могут идти его ученики, а он встретит их в конце тропы. Тот же Павел, один из его последователей, которому Христофор строит сейчас Собор, говорил, – он потер лоб, вспоминая, вспомнил, – «Идите, – говорил он ученикам, – до тех пор, пока вы не создадите Христа в вас самих». То есть пока не научитесь тому, что знал Учитель. Но те не поняли его и начали придумывать себе веру в этого Учителя. Тем более что самого их пророка казнили, распяли, как возмутителя спокойствия. Хрестос было именем, относимым к божествам, великим царям и героям. Он и был таким. Потом мы понесли его веру в Единство дальше. Веру в Единство, а не в единого Бога, как говорят сейчас. Мы были христоносцами – несущими веру в Единство, несущими знания будущего. Учениками вещих волхвов. А сейчас они все переделали так, как им надо. Развалили единую веру в единство всех и всего, на сотни маленьких религий. Назвав их по-разному. Одних из них они назвали христиане. Но к тому Христосу, это не имеет никакого отношения. Так же как наша вера не имеет отношения ни к одной из их религий. Хотя каждый из них может: христианин, мусульманин, иудей, индус, протестант, как они себя называют нынче, может создать Христа в себе, если будет упрям и смышлен, – он замолчал, и, подумав, закончил, – О чем они даже не догадываются. Я ответил на твой вопрос?

– Да граф, ответил. Что ж мне делать с моим волонтером?

– Веди его ко мне. Я посмотрю. Потом к Христофору. Один Христофор, по-моему, его звали Колумб, открыл пути в новые земли на закат. Пусть второй откроет пути на восход. Они ж носители будущего. – он звонко засмеялся, – Веди Микулица. Вдруг неожиданно схватил его за рукав, – А как там Малка?

– В Беловодье, и к нам в Явь ни ногой!

– Жаль. Ах, как жаль. Ее то нам и не хватает. Жаль. До встречи, – Исаак махнул рукой.

На следующий день Брюс привел Петра на Монетный двор на встречу с Исааком Ньютоном. Тот встретил их во дворе, прогуливаясь вдоль низких домов, где чеканили новую звонкую монету. Петр увидел его издалека. Суровый высокий человек без парика с волосами до плеч, с тяжелой палкой в руках шел к ним размашистым шагом. Подошел, глянул ему прямо в глаза, кажется, видя его насквозь, и проникнув в его мысли буравящим проницательным взглядом стальных глаз. Палка его уперлась в грудь Петру.

– Меня тут все считают выжившим из ума, – громко сказал Ньютон, – За то, что я им тут пророчества пишу и про старые годы рассказываю, не так, как они слышать привыкли, – он рассмеялся, – Но я-то знаю! Так вот, меня тут все считают старым дураком! Однако доверяют учить их недоумков в Кембриджском университете и быть смотрителем Монетного двора. Глядишь, скоро изберут президентом Королевского научного общества и посвятят в рыцари. Достойно для идиота!!! А? Что молчишь?

– Да, – выдавил Петр, но неожиданно громко добавил, – Если все глупее его!

– Достойно! Достойно! Если идиот правит ими, значит они его глупей! Ты не прав, милый друг. Глупость людей определяется не умом их правителей, а умением управлять этими правителями, даже если те идиоты! Ты понял? – Мэтр хитро смотрел на этого долговязого царя, которого прочили в носители второй ипостаси Симона – волхва.

– Да, если идиот на троне, он всем свом видом должен показывать, что управляет он, а не им! – ответил Петр.

– И…?

– И…, – Петр напрягся и выдавил испуганно, – И позволить править под его именем, тем, кто умней!

– Сынок! – Ньютон обнял его, – Ты именно тот, кто нужен! Знаешь ли ты, что когда-то были такие рыцари храмовники? Да не в этом дело. Знаешь ли ты что они ушли в Шотландию от такого вот идиота на троне, про которых мы говорили. И здесь в Шотландии создали Орден. Братство Святого Андрея и Шотландского Чертополоха?

– Я слышал, – не очень уверенно ответил царь.

– Уже хорошо, – Ньютон обнял его за плечо и ходил с ним по двору, – Очень хорошо, что слышал. Я постараюсь, чтобы тебя приняли в братство Святого Андрея, но при одном условии…

– При каком! – Петр был весь внимание.

– Обещай мне сынок, что у себя в Московии ты откроешь его Приоратство.

Даже не откроешь, а восстановишь…

– А что такой Орден был на Руси? – не сдержался гость.

– Был. Мы ведь не знаем, почему он Орден Святого Андрея. А у вас был свой Святой Андрей. Андрей Боголюбский. Так обещаешь? – пытливо глядя в лицо собеседнику своими проницательными глазами, спросил мэтр.

– Клянусь! – запальчиво отрезал Петр.

– Ну что ж хорошо. А наставник у тебя уже есть, – Исаак поманил рукой Брюса, – Яков верный человек и брат высоких степеней. Слушай его. Как ты там сказал? Очень умно. Сейчас вспомню, – он пощелкал пальцами и кажется голосом самого Петра, повторил его слова, – И позволить править под его именем, тем, кто умней! Прекрасно сказано! Просто прекрасно сынок! Большому кораблю – большое плаванье. Я слышал, ты строишь корабль с названием «Петр и Павел». Дай тебе силы Боги, сынок, построить свой Неф Дай тебе силы…и хороших друзей. Надеюсь, еще встретимся, когда ты будешь…, – он опять подбирал слово, нашел, – Императором. Да, да не царем, а императором. Дай Боги, встретимся. Удачи тебе, сынок, – Великий Магистр выпустил его плечо и, размахивая палкой, пошел в сторону шума от машин, делающих монету, так ни разу и, не обернувшись в сторону своих гостей.

Далее жизнь потекла по проторенному руслу, как будто этой встречи и не было. Петр посетил театр, был в маскараде, в музее ученого Королевского общества, в Тауэре, опять на монетном дворе и в астрономической обсерватории. Несколько раз он обедал у разных английских вельмож, а также угощал их у себя. Вокруг Петра крутились шустрые епископы и архиепископ Кентерберийский, пробуя его на зуб, для использования в своих целях. Брюс терпеливо ждал приглашения от Христофора Рена. Ждал пока серая тень, пробегая мимо него в толпе, не сунула ему в руку исписанные мелким подчерком листочки. Он открыл. Это был донос епископа Салисберийского генералу ордена иезуитов в Рим. «Вот старый шакал», подумал Брюс и стал читать. «Царь человек весьма горячего нрава, – писал шпион, – между всего к вспышкам, страстный и крутой. Он еще более возбуждает свою горячность употреблением водки, которую сам приготовляет с необычайным знанием дела. В нем нет недостатка в способностях, он даже обладает более обширными сведениями, нежели можно ожидать при его недостаточном воспитании; зато в нем нет меткости суждения и постоянства в нраве, что обнаруживается весьма часто и бросается в глаза. Природа, кажется, скорее, создала его для деятельности плотника, чем для управления великим государством; корабельные постройки были главным предметом его занятий и упражнений во время его пребывания здесь в Англии. Он очень много работал собственными руками и заставлял всех лиц, окружавших его, заниматься составлением корабельных моделей. Однако он не кажется, мне способным стать во главе великого предприятия, хотя, впрочем, может в нем обнаружатся большие способности, чем кажется. Он не обнаруживает желания исправить положение Московского государства: он, пожалуй, хочет возбудить в своем народе охоту к учению и дать ему внешний лоск, отправив некоторых из своих подданных в другие страны и пригласив иностранцев в Россию. В нем странная смесь страсти и строгости. Он отличается решимостью, но в делах не знает толку и кажется вовсе не любознательным в этом отношении. Видевшись с ним часто, и беседуя с ним довольно много, я не могу не удивляться глубине Божественного промысла, который вверил такому свирепому человеку неограниченную власть над весьма значительной частью мира».

– Все, – дочитав, подумал Брюс, – Все, не хватало еще, чтобы эти лисы раскусили за нашими пьянками наши настоящие дела. «Он еще более возбуждает свою горячность употреблением водки, которую сам приготовляет с необычайным знанием дела», – пробурчал он, – Ишь как излагает. Делает. Сам бы научился.

Не хватало, что б эти шакалы обратили внимание на меня. Все, хватит глазки строить.

Ранним утром Петр и Брюс, завернувшись в темные плащи, вышли на крыльцо и растворились в плотном тумане, набежавшем с Темзы. Проскользнув проходным двором, они нырнули в улочки Сити и вскоре вышли у строительства огромного Собора Святого Павла. Над собором уже возвышался гигантский купол и рядом с ним возводились два минарета.

– Как у нас в Москве, – заметил Петр, – Как у старых мечетей.

– Единство, – вспомнил слова Мэтра Исаака Брюс, ныряя в боковую дверку, ведущую в Собор.

– Их шаги гулко отдались в пустоте Храма, где в такую рань еще не сновали по лесам мастера и каменщики.

– Ищите кого? – поинтересовался незаметный человек в рясе.

– Ищем Мастера Христофора, – ответил Брюс.

– По какой надобности, позвольте узнать?

– По братской. От Маэстро Ньютона к нему весточка, – нетерпеливо поторопил Яков.

– Вам нужен Христофор Рен? – занудливо переспросил незаметный человек.

– Да, мне нужен глава Гильдии каменщиков Христофор Рен, – теряя терпение, но, сдерживая себя, пояснил храмовник.

– Глава Гильдии…

– Вольных каменщиков. – поправился Яков.

– Как вы назвали его имя? – человек или тянул время или ждал от них чего-то.

– Я назвал его Христоносцем, а Рен это всего лишь телесная сущность его имени перед лицом Артемиды Матери-Природы, – поняв, что от него ждут, выпалил Брюс.

– Идемте. Вас ждут, – человек пошел вглубь Храма.

– Вы, уважаемый командор, привели неофита? – раздался голос из ниши.

– Да, уважаемый Великий Мастер, – Яков преклонил колено.

– Завяжите ему глаза и следуйте за тем, кто вас привел сюда. Вам брат можно следовать с открытым взглядом. Все это вы уже прошли, не раз видели и сами можете Посвящать меня, – голос начал удаляться.

Брюс вынул из кармана шелковый платок, завязал глаза Петру. Взял его руку положил себе на плечо, чтобы царь мог чувствовать, куда ему идти.

– Веди что ли?! – сказал он грубо, обращаясь к человеку в рясе.

– Извините командор. Меч при вас? – тихо спросил серый брат.

– Да. Он при мне шестое столетие, – сорвался Яков, – Веди!… Брат, – осадив голос, закончил он.

 

Глава 3

Посвящение

Они вошли в маленькую комнатку сбоку от левого нефа, открыли дверь и стали спускаться по ступеням ведущим вниз.

– Мы спускаемся на первый этаж Храма Соломона, как когда-то называли конюшни Соломона на Храмовой горе, – пояснял Брюс, шепча в ухо Петру, – С тех пор так и повелось новичок приходит на первый этаж Храма.

Они спустились в нижнюю залу. Вернее в прихожую перед этой залой. Монах кивнул Якову. Тот задал ритуальный вопрос.

– По своей ли доброй воле и согласию, без принуждения пришел ты сюда?

– Да, – ответил заранее наученный Петр, – По своей доброй воле и согласию, без принуждения пришел я сюда.

– Знаешь ли ты, куда пришел? – продолжил Брюс.

– Я пришел к товарищам по братству, избранному и посвященному святому Иоанну, – заучено отвечал неофит.

– Нет ли в желании твоем корысти или злого умысла?

– Нет. Токмо жажда новых знаний и самоусовершенствования, а также желание принести пользу своим товарищам и братьям.

– Тогда скинь с себя одежду верхнюю, как снял бы грехи с себя. Оставь исподнее одно. С ноги левой сними башмак и носок. Оголил ногу? – Брюс продолжал готовить ученика, – Все предметы из металла разного здесь оставь.

– И крест нательный?

– И крест. Наклонись. – Яков надел Петру на шею веревку, конец которой волочился по земле. Сверху повязки надел еще колпак. Сказал кому-то невидимому, – Готов.

– Они двинулись в сторону залы. Дорогу им заступил страж с мечом в руке.

– Это тайлер, – шепнул Брюс, – Страж стоящий у ворот.

– Понял. Как у нас мытарь, – также шепнул Петр.

– Пожалуй, – усмехнулся Брюс и тут же вспомнил, – «У ворот увидел он сидящего на мытнице одного из сборщиков податей, мытаря, именем Левия, сына Алфеева». – еще раз усмехнулся, – Тоже через тайлера проходил Иисус-то их.

– Готовы ли? – громкий вопрос мастера перекрыл их шепот.

– Тайлим ваше преподобие, – голос младшего дьяка был услужлив.

– Займитесь своим делом и сообщите тайлеру, что мы открыты перед учеником.

– Дверь затайлена, – опять подал голос младший дьяк.

– Кто тайлер?

– Мастер с мечом.

– Его обязанности?

– Отгонять непосвященных и любопытных, следить, чтобы никто не входил или не выходил без ведома, – младший дьяк кивнул Брюсу, и тот, взяв Петра за руку, повел его в залу.

– Чего они там делали? Чего это – тайлить? – зашептал Петр.

– Это они вроде с нас мыт у ворот брали, – понятно объяснил Яков.

В большой зале Брюс увидел знакомые ему с тех древних пор атрибуты братского Посвящения, который еще придумывали первые девять братьев-храмовников, у одного из которых начинал он свою немереную жизнь простым оруженосцем. В центре зала он увидел круг, как и у них там, в Куполе на Скале, как и во всех их круглых Храмах и Тамплях. В центре круга точку, означающую каждого брата, как центр единства всех. Слева посох Иоанна Крестителя, справа Иоанна Богослова.

– Так все правильно, тогда каждый из нас был и воин и ученый. Нес разум огнем и мечом. Как там говорил-то Гог Поганый, – он непроизвольно потер лоб, – Ах да, – вспомнил Микулица, – «Не мир я вам принес, но меч». Два посоха две стороны познания.

Рядом с кругом в полумраке отблесков от факелов он различил Босеан – боевой флаг тамплиеров, выложенный из двух каменных плиток. Белой и черной.

– «Бог есть любовь» – опять вспомнил боевой клич храмовников, с которым он ходил под этим стягом в бой.

Обратил внимание, что стоящие у стен были в перчатках. Это вызвало у него улыбку, которую он постарался скрыть. Тогда металлическая сетчатая рукавица была просто обычной одеждой каждого из них, сейчас это казалось маскарадом.

– Небось, ведь и не помнит никто, откуда повелось, – опять взгрустнул он и тут заметил, что на алтаре лежат циркуль и угольник.

Он напряг зрение, пытаясь понять, зачем они здесь. Ярко вспыхнувший факел, неожиданно осветил алтарь и Яков понял, что это просто Печать Соломона, составленная из строительных инструментов. Шестиугольная звезда, когда-то олицетворявшая для них взаимопроникновение сил света и тьмы друг в друга. Единство всего в этом мире. Добра и зла, Солнца и Луны. Дня и ночи.

– Хитро придумано, – опять одобрил он, – Молодцы.

В этот момент, взяв с алтаря циркуль, навстречу ему уже выступил старший дьяк, держа этот циркуль в руке. Жестом, приказывая им остановиться. Прижав одну ножку к обнаженной груди царя, он торжественно сказал.

– Брат Петр, при твоем первом вступлении в залу эту, в братство наше я встречаю тебя острием, направленным в левую грудь, чтобы показать тебе брат, что память об этом уколе должна вечно храниться в памяти и совести твоей, дабы не выдать тайн нашего братства. Память эта должна вечно биться в твоем сердце. Любой брат напомнит ее тебе словами «Мое сердце», сказанными на любом языке.

Брюс в качестве поводыря новичка, взял Петра за плечо и повел его вдоль стен залы. При первых же шагах ученика раздался удар молота.

– Молот начал ковать твою судьбу, – пояснил поводырь. Не удержался, подковырнул, – А ты, «Пусть Алексашка кует!».

– Веруешь ли? – громкий вопрос заставил вздрогнуть.

– Да!

– В кого?

– В Высшую силу, – как учил Яков, дал ответ Петр.

– Кто идет, – рука младшего дьяка уперлась в грудь.

– Я Петр Алексеевич Романов, царь Московский, долго пребывавший в потемках и теперь ищущий выход к свету и благу, как поступали раньше все братья, – Петр повторял слова, льющиеся ему в ухо со стороны Якова.

– Иди, – они пошли дальше по кругу, пока не подошли к Мастеру Христофору.

– Откуда ты пришел и куда направляешься? – теперь вопрос задал сам Мастер.

– Иду с Запада и направляюсь на Восток, – за Петра громко ответил Брюс.

– Почему ты покинул Запад и идешь на Восток?

– В поисках света! – голос храмовника был крепок. Он вспомнил свою клятву там, у стен Иерусалима. Он до сих пор искал свет.

Получив кивок Мастера, он подвел ученика к алтарю.

– Клянись неофит. Твоя клятва не будет мешать твоему долгу и обязанностям перед страной, семьей и друзьями. Даже перед твоим Богом. Клянись! – после этих слов, поводырь помог Петру опуститься на левое колено, положил его левую руку на алтарь ладонью вверх, а правую на фигуру из циркуля и угольника ладонью вниз.

– Я Петр царь Московский по своей воле и согласию с сего момента и впредь всем сердцем клянусь и обещаю, всегда и везде хранить в тайне, никогда и никому не открывать уменья, части или стороны тайной вести древнего братства, которая мне известна, или станет известна, сейчас или в другой момент, собеседнику или любому другому, кроме истинного и верного брата, – голос его дрожал, но он дочитал до конца выученную заранее клятву, – Если я сознательно нарушу это обязательство ученика, то пусть постигнет меня суровая кара, пусть мне перережут горло, вырвут с корнем язык, а тело зароют в сырой песок на самом низком уровне отлива, где море наступает и отступает дважды в сутки. Клянусь выполнить все до конца и полностью, – он закончил, и в воздухе повисла гнетущая тишина. В тот момент, когда нервы уже готовы были лопнуть, как натянутая струна, голос Мастера разорвал тишину.

– Твое желание!

– Видеть свет!!! – почти выкрикнул Петр. В этот момент Брюс сорвал с его головы колпак и повязку. В глаза ударил свет ярко горящих факелов, и Петр увидел стоящих вкруг себя людей в монашеских рясах и с откинутыми капюшонами, – Братья! И я Брат!!! – кричало все внутри него, но он оставался, внешне спокоен.

Великий Мастер Христофор подошел к нему, неся на вытянутых руках кусок овечьей кожи. Простой, необрезанный и не подшитый кусок кожи. Подошел и обвязал им его по талии.

– Когда-то мы обвязывали себя по талии овечьей шкурой в знак обета целомудрия, – подумал Микулица, – Все мы, первые храмовники, там, в Тампле на Храмовой горе. А теперь я, Яков Брюс, обвязываю своего ученика, наверное, золотым руном, – он криво ухмыльнулся своим мыслям. Поймал испытующий взгляд Великого Мастера, но выдержал его спокойно. Он был выше его не просто на целую голову, и не просто на ступень познания, на вечность.

– Дай мне что-нибудь из металла – протянул руку Петру Христофор.

– Что? – Петр растерялся. Все металлическое даже нательный крест он оставил в прихожей по приказу тайлера.

– Дай! – настаивал Мастер.

– Так нет же ничего! – Петра начал дергать тик. Брюс сжал ему предплечье, как учил Лефорт и снял приступ.

– Теперь ты такой же бедняк, как и все мы. Здравствуй брат, – Христофор Рен обнял его. Посвящение закончилось.

– Иди Петр, – сказал Брюс, – Иди, младший дьяк тебя проводит. Посиди там, в большой зале. Братья должны передать тебе секреты тайных жестов и знаков. Секреты тайнописи и получения знаний. Я подойду потом. При этом действе мне присутствовать нельзя, может братья хотят тебе открыть какую-то специальную тайну, – он улыбнулся, скрыв улыбку под каменной маской лица, и про себя добавил, – А мы тут с Мастером потолкуем о завтрашнем дне.

– Потолкуем, храмовник, – вспыхнуло в его мозгу согласие Мастера.

– Потолкуем Посвященный, коли ты так продвинут в нашем ремесле, – мысленно ответил Яков, – Среди Совершенных меня зовут Микулица. А чей ты?

– Я служил Великому Мастеру Жаку.

– Жаку де Моле?

– Да Мастеру Жаку. Я из тех, кто ушел в Шотландию к твоим предкам. Вернее к предкам того, чье имя ты носишь. Я из тех, кто создал на их землях укрытие для воинов Храма, – он поманил его за собой и пошел в дальний угол подземной залы, – Присядем брат. Я многое умею, но отдергивать завесу времени, так далеко, как ты, судя по рассказам Посвященных, нет. Ты великий чернокнижник и провидец. Ведун и чародей. Мне выпала великая честь, помочь тебе и другим Совершенным в их Доле. Ты хочешь открыть мне будущее. Я жду! – они дошли до скамьи в темноте скрытого среди колонн нефа и сели.

– Ты же сам христоносец. Ты должен знать, что знание будущего опасно. Оно будет распирать тебя, и сбивать с пути. Оно будет манить тебя призрачной возможностью изменить его. Ты готов? – Микулица поправил кафтан, в котором он ходил вместе с Петром.

– Я готов, – коротко согласился Христофор.

– Ответь мне для начала на один вопрос. От него не зависит мой рассказ. Просто гложет любопытство.

– Какой? Я всегда готов услужить Совершенному.

– Почему ты строишь на месте сожженного Лондона, впрочем, и сожженного Эдинбурга, что-то напоминающее старые Храмы воинов Орды?

– Это моя молодость, – просто сказал Рен, – А потом я хочу, чтобы осталась память об единстве нашего братства, когда-то построившего в камне все эти города, замки и храмы. Скоро красный петух пролетит и по вашим землям. Не смотри на меня удивленно храмовник, я не пророк. Для этого и не надо быть пророком, для этого надо просто понимать ход развития событий. А я научился этому за столько лет. Так вот, красный петух склюет остатки всего, что наши братья из Гильдии каменщиков возвели до этого времени. Я хочу, чтобы эхо их умения осталось в моих творениях и моих учеников. Я хочу строить Храмы, в которых будет скрыт смысл того, что знали вы и мы, но который будет не доступен понятию простого люда. Я назову это «Теорией Сарацин», для понятливых это будет Теория царственных, для недалеких – Теория мавров.

– Спасибо архитектор. Ты ответил на мой вопрос. Теперь закрой глаза и постарайся увидеть то, что я тебе покажу. Вопросы задашь потом, – Совершенный и Мастер закрыли глаза, и занавес времени упал перед их взором.

Первая картина, представшая перед ними, открыла им заседание шотландских братьев, на котором гонец из Лондона рассказывал им, что по старым обычаям, еще от тех братьев храмовников, которые считали себя братьями корсаров и пиратов, от тех братьев, что бороздили волны синих морей юга и свинцовых морей севера. От тех, кто пересек океан Атланта под парусами христоносца Колумба. Так вот, с тех самых пор, тесная община братьев носила имя «Лодья», или по-нашему островному «Лоджа», так как каждая община плыла на своей галере, где все были и гребцами и воинами, под водительством своего командора, навигатора, знающего путь среди этих вечно скачущих волн. Знающего путь к далеким берегам. И эту тайну, тайну волшебных рисунков и тайну волшебной стрелки, называемых сейчас картами и компасом он не выдал бы и под страхом самых страшных пыток. Гонец призывал всех братьев возродить эти общины – Лоджии с командором во главе, дабы опять плыть к светлому Острову Аваллон – Острову яблок, Острову Знаний, как это делали их старшие братья.

Вторая картина предстала перед их взором в туманном Лондоне. В саду Ковент-Гарден, в таверне с поэтическим названием «Под яблоней», хотя никакой яблони там не было и в помине, собирались братья из лондонских общин, к которым уже прижилось название Лоджа или Ложа. Их было много разбросано по городу над Темзой, уже вставшему из пожарища и руин, во многом благодаря им, и их главному покровителю – Великому архитектору Христофору Рену.

Наученные им, они прятались под личиной разбитных и разгульных компаний, основу которых составляли мастера отстраивавшие новый город. Шумные и веселые компании каменщиков, плотников, кузнецов часто собирались в тавернах и пабах туманного города над Темзой, чтобы после трудового дня поесть и выпить, покурить и поболтать в дружеской компании. Жители городских кварталов, отстроенных в основном по профессиональному принципу, настолько привыкли к ним, что считали нормальным, то, что строители Лондона сидели в кварталах оружейников и ткачей, врачей и торговцев. Их можно было встретить везде. На Квадратной миле в Сити, и в еврейском квартале Уайтчепеля, в Сохо – центре веселья и Вестминстере – центре политики. Они стали обыденностью города. Кто же обращает внимание на веселые пьяные компании. Известно же, что шутовство государству не помеха.

Из четырех таких Лож и собирались сегодня «Под яблоню» члены этих веселых дружеских кругов. Из паба «Корона», что возле театра Друри-Лейн, почти на Оксфорт-стрит в самом центре Лондона, пришли строители нового Королевского театра. Из таверны «Гусь и противень», что расположилась во дворе собора Святого Павла, уже поднявшего свой величественный купол и два минарета по бокам от него над серыми крышами домов и трубами каминов, пришли отделочники, украшавшие фасады домов вокруг собора. Из таверны «Виноградная кисть» в Вестминстере были те, кто восстанавливал после пожара усыпальницу королей – Вестминстерское аббатство и дворец, который, говорят, построил еще Вильгельм Завоеватель.

Все они собрались здесь в Ковен-Гардене шумной и дружелюбной компанией, потягивающей крепкое темное пиво и старый эль.

Христофор присмотрелся к картине, ясно стоявшей перед его глазами, и увидел себя сидящего в темном углу и дающего советы незаметному серому человеку, который через некоторое время объявил, что, мол, настала пора братья выйти из тени и объединить усилия всех в строительстве общего Храма. Храма свободы, равенства и братства, а для этого надо слить все наши Ложи в одну Великую Ложу, потому как Великая цель требует и великих сил.

Картина начала меркнуть и скоро закрылась туманом и моросящим дождем.

– Надо ли все это делать брат? Надо ли общину подставлять под удар судьбы? – задумчиво спросил Рен.

– Тот, кто увидел завтра, не в силах изменить его сегодня. Открытие следующих дней дает тебе силы и возможности подготовится к ним достойно, а не право изменить их, – назидательно ответил Брюс, вставая, – Извини брат, я пойду заберу своего ученика. Он слаб умом и телом, и надо отвести его домой.

– Удачи тебе храмовник. Я не завидую твоей Доле. Она тяжелей моей. Я хотя бы созидаю, а ты разрушаешь? Дай тебе Высший силы все это вытерпеть, – он склонил голову, как перед старшим.

– Дай тебе силы выдержать тоже, – Брюс обнял Рена крепким объятием, – Может, свидимся. Наш путь длинен, а век долог.

После Посвящения Петр простился с королем и вместе со свитой отбыл в Голландию, где их ждал Лефорт.

Три недели он приходил в себя и наверстывал упущенное. В Гильдии кузнецов и Гильдии плотников. Три недели Петр гонял, оставленных здесь своих потешников по всем областям тех знаний, что они здесь получали в его отсутствие. Остался недоволен, за исключением Алексашки Меньшикова, да, пожалуй, Апраксина. Разобравшись со всеми, приказал ехать в Вену, однако, переговорив с Лефортом и Брюсом, изменил решение и повернул к Лейпцигу. Два друга, два Совершенных искали следы Кудеяра, по слухам они были в Саксонии, туда они и держали путь. Однако след оказался ложным. Хотя так манил город Галич, называемый германцами Галле,…но обознались. Кудеяровы следы здесь не обозначились. Отдохнули за ужином у местного графа, где Петр дал волю своей свите и себе самому. Опрокинув в глотку добрый кубок вина, почитай с полведра, он развеселился окончательно и, увидев рослого барабанщика из графских ополченцев, выдернул у него из рук барабан, и, вспомнив любимое занятие свое в Преображенском и Измайлове, ударил в него. Государь барабанил, так искусно, что ловкостью своей привел в восторг не только графа и его гостей, но и самих графских барабанщиков. Под грохот барабана он построил всю свиту и, промаршировав с ней по плацу, вышиб весь хмель из буйных голов. Саксонский граф вздохнул с облегчением.

– Я благодарю Бога, – Шепнул он жене, – Что все кончилось благополучно, ибо опасался, что не вполне можно будет угодить этому немного странному господину.

Из Дрездена Великое посольство направило свои стопы через Прагу в Вену, где их уже ждали, подготовленные заранее посольством боярина Шереметева, делающего свое дело тихо, но с достоинством.

Все было спланировано и подготовлено, все, включая въезд государя и его размещение. Все было подготовлено, проплачено и отрепетировано, и этикет и все церемонии. Шереметев знал свое дело. Он вдохнул надежду в сердца иезуитов и всех других, оставив право ее развеять самому государю и его окружению.

Сам же он при появлении посольства ушел в тень. Пора было, и отдохнуть, он и так сделал немало.

 

Глава 4

Малые посольства и великие дела

Борис Петрович Шереметев выехал после отправки Великого посольства спустя три месяца. Выехал, не спеша по летней пыльной дороге, выехал без приключений и направился в свою коломенскую вотчину, как будто ему было некуда спешить. Старый дипломат, старый лис. А, как известно, старый конь борозды не портит. Тихо провел три дня среди родни, тихо отбыл в свою кромскую вотчину. Неделю провел в Кромах. Отдыхал, бродил по полям, удил рыбу, охотился на перепелов в полях. Так же тихо имел встречу с братьями иоаннитами, чей кром стоял рядом на берегу Оки, в старой крепости. Получив от них подорожную, он осторожно пошел домой. Слуги его, вышколенные и умелые, аккуратно опекали хозяина, чтобы рядом не крутился никто посторонний. Опекали слуги, опекал человек Ромодановского, опекала серая тень, присутствие которой чувствовалось в воздухе, но схватить за хвост которую было равносильно тому, чтобы схватить свою тень. И все же в какой-то момент боярин пропал. Он просто пропал из глаз, повернув за угол тропинки. Слуги опешили. Человек князя-кесаря остолбенел. Серая тень пошла кругами, как ищейка, принюхиваясь к воздуху, и первая спокойно села посреди полянки на пенек. Своим собачьим нюхом она учуяла запах хозяйки, неуловимый, но родной. Не ее самой, а кого из тех, что стоял рядом с ней, или был в ее компании хотя бы раз, но недавно, и впитал ее лесной аромат. Унюхала и успокоилась, значит все идет по плану.

Боярина умыкнул Лефорт, чем нимало изумил его.

– Так ты Франц уже три месяца как в пути. Ты ж уже Курляндию проехал! – изумился Шереметев.

– Не жужжи Борис, – закрыл ему рот рукой Лефорт, – Тут уши кругом и глаза как на Лобном месте. Слушай Борис, я знаю, что братья Святого Иоанна послали тебя на Мальту. Я знаю, – с нажимом повторил Лефорт и боярин понял, что он действительно знает, – Ты поедешь именно туда, куда они тебя послали. С давних лет, после того как на Жидовском острове сожгли Великого Магистра храмовников Жака де Моле, и тамплиеры подались из Галлии на все четыре стороны, часть из них ушла на остров туманного Альбиона. Но и там их преследовали, и они ушли дальше, в Шотландию к Брюсу. Имущество их досталось братьям иоаннитам.

– Я все это знаю, – кивнул Шереметев.

– Слушай дальше. После этого Уотт Тайлер – страж ордена, поднял тайных братьев Великого общества, как они стали называть себя, прячась в укрытиях. Все пошло немного не так, как должно было пойти. Восставшие должны были сделать только одно. Ворваться в Лондон и сжечь Тампль. Сжечь Тампль со всеми тайнами и манускриптами храмовников. Они сделали это, но простые братья не смогли удержать толпу и сами поддались ее порыву. Кто-то направил их на комтуры госпитальеров. Они убили Великого Магистра и разграбили их храмы.

– И это я знаю.

– С тех пор единство между орденами дало трещину. Грубо говоря, между храмовниками и госпитальерами пробежала черная кошка. Теперь этому надо положить конец, – Лефорт взял его за руку.

– Кому надо? Храмовникам?

– Совершенным! – коротко и властно сказал Лефорт, – Это надо Совершенным, храмовникам, госпитальерам, тевтонам, иезуитам. Всем! Так что, поспеши. Скажи там на Мальте. Наша сила – в единстве, и дай им вот это. Он протянул ему Печать Соломона.

– Последний вопрос, посланник, – боярин спокойно смотрел в глаза этому посланнику неземных сил.

– Да.

– Приорам…

– Приорам Сиона это надо тоже!

– Хорошо. Я сделаю как надо, Франц Лефорт, советник царя Петра. Теперь я знаю, кто ты, – он подумал и закончил, – И знаю, с кем мне надо быть!

Через неделю посольство Шереметева пересекло русско-польскую границу. У последнего верстового столба на своей земле боярин остановился, набрать в мешочек пригоршню земли, и услышал шепот.

– В Речи Посполитой очередной рокош, очередная волна мятежей и убийств. Продолжай путь с великим опасением.

– Кто ты? – вскинул голову Шереметев.

– Друг, – ответило что-то, мелькнувшее как тень, – Переоденься в простое платье. Возьми имя простое, например Роман, так легче проскочить будет.

Проскочить не удалось. Кто-то донес. Конные шляхтичи скрутили посольство и кинули в подвалы замка. Однако вечером в замок проскользнул человек в бурой рясе, подпоясанной вервием с тремя узлами на конце. Разговор был бурным, в основном со стороны гордой шляхты, но закончился к общему удовольствию. Из бездонного кармана нищенствующего монаха в бескорыстные руки благородного панства перекочевал объемистый кошель, издававший мелодичный звон талеров, и на утро посольство продолжило свой путь.

Посольство держало путь к саксонскому курфюстру Фридриху Августу. Саксонский правитель послал на встречу послу из далеких земель карету зело богато позолоченную. После встречи вышел сам проводить до самых дверей. О чем они там толковали за закрытыми дверями, осталось для всех тайной, больно скрытен был боярин Московский. Потому и было для всех, как гром среди ясного неба, когда гордая польская шляхта и высокородные саксонские графы выбрали, спустя короткий срок, новым королем Речи Посполитой под именем Август, радушного хозяина. Видно не только у нищенствующих монахов были бездонные карманы. И не только опоясанные вервием имели дар убеждения, или так, и они тоже наравне с другими имели дар убеждения. Поэтому до самых дверей Шереметева провожал без пяти минут новый король Польши.

Далее путь посланника, то ли Московского царя, то ли каких-то никому неизвестных сил, пролег в столицу бывшей Остирии Вену, где властитель Леопольд отчаянно боролся с Османской империей. Сначала за саму Вену, и отстоял ее в боях, а теперь за контроль над Угорскими землями. Зажатый меж двух огней. Ордынскими войсками янычар с юга и, помнившими ордынскую вольницу конниками угров с севера, еще не выбравших, на чью сторону стать, он готов был принять помощь хоть из рук восставшего из гроба Дракулы и его побратима Стефана Волчий Клык. Поэтому принял Австрийский король император Священной Римской империи, по сути никакой еще империи не имеющий, принял посла с радушием. Призрачная надежда, скорой победы и долгожданного мира, после визита странного гостя, оформилась в жесткие пункты договора, который гость этот обещал согласовать с Османской стороной. Обещания, что Венгрия останется за Леопольдом, принятое с достаточной долей скептицизма, после ряда коротких встреч с послом, оформилось у императора в твердое убеждение, и потому ждал он визита странного царя Петра с уверенностью в завтрашнем дне.

А Шереметев поспешал в Венецию. Начала окончательно оформляться Священная Лига, задачей которой, как казалось Борису, был последний передел мира. А главным в этом деле, опять же, как считал он, было выдавливание остатков ордынских воинских родов с берегов Средиземного моря, дабы избавить политику Ойкумены от их взрывного непредсказуемого поведения. Учитывая, что от осколков Орды остались здесь в западных землях, только армии турок, да небольшие отряды угров и трансильванцев, большого труда это не составит. Испанский осколок этих родов уже вошел в общую систему безболезненно, и теперь приручали этого медведя в основном лаской, хотя изредка и таской. Русь же со своими татарами и казаками всегда умела ладить. Да и истреблять их не гоже. Без такого пугала и саму Русь скоро начнут приручать. Думая так, он качался в своем возке, приближаясь к городу на островах с давних пор названному по первым ее хозяевам венетам – Венецией. Опоре старых братских общин. Одному из звеньев золотой паутины. Пожалуй, даже одному из главных домов, где сидели золотые пауки, ткущие эту золотую паутину. На самом подъезде, в придорожной таверне, где он решил перекусить перед последним броском, опять шатнувшаяся от пламени свечи тень на стене, шепнула ему в ухо.

– В городе Карнавал. На руку вашему боярству. Под маской шутейной многие серьезные дела кроются, – тень пропала сдутая порывом ветра из распахнутой двери. На столе лежала торба с маскарадным костюмом Арлекина.

– А что любезный, – обратился Шереметев к трактирщику, – В городе карнавал?

– О да, почтеннейший. В городе Венецианский карнавал, – охотно ответил толстый парень, подававший вино.

– А что у тебя и костюмы есть?

– За вашу монету – любая прихоть, – парень наклонился и извлек из-за стойки ворох костюмов.

– И лодки есть?

– Обижаете господин. Вы же сами сказали, что в городе карнавал. Как же попасть на него, как не в лодке?

– Гуляем народ! – отдал приказ посол. На следующее утро в вереницу карнавальных масок влились новые, приехавшие с рассветом на лодках, но на это не обратил внимание никто.

После карнавала, от пристани Венецианского порта отвалила фелюга, несущая пассажиров к Италийскому берегу. Без молчаливого согласия францисканцев, Шереметев не отваживался напрямую идти на поклон к мальтийским братьям.

В Риме он сразу же деловито направился в монастырь Святого Франциска, ни мало не смущаясь, что монастырь предназначался для девиц. Оставив свиту он решительно постучал, сказал условные слова и проскользнул в приоткрытую калитку, закрывая которую, чуть не прищемил нос папскому соглядатаю из ватиканских шпионов. Встреча с властителями из Собора святого Петра на Ватиканском холме в его планы не входила. Выйдя через короткое время из той же калитки, он удовлетворенно крякал и ухмылялся в воротник камзола. Подскочившему слуге, коротко приказал снаряжаться в Неаполь, а там взять два корабля с направлением на Мальту. По дороге он заскочил в мальтийский Оберег в Риме и известил мальтийского командора, что они едут на встречу с братьями.

– Ждут! – коротко ответил приор.

В море фелюгу Шереметева встретили аж семь мальтийских галер. Поэтому четыре османских корабля, невесть кем извещенные и ждущие его в засаде в узких бухтах, откатились в синие морские просторы, не желая испытывать умение мальтийских рыцарей, сходится в абордажной схватке, или знание их пушкарей расчетам стрельбы на волне. Задавать вопрос, а откуда добродушные хозяева прознали о прибытие гостя, Шереметев тоже не стал, отложив все до встречи с Великим Магистром.

Гроссмейстер Ордена Раймонд де Перейлос принял Шереметева радушно. Устроил в его честь обед, и произнес тост за вечную дружбу. На закрытом Капитуле Борис предъявил Печать Соломона, данную ему Лефортом, и сказал только одно слово «Единство». Старшие братья, прошедшие Посвящение, понятливо кивнули и попросили посланника обождать в голубой гостиной. Шереметев прождал час, устал и вышел во внутренний дворик дворца размять затекшие ноги. Среди кустов роз и акаций он увидел стоящую в глубине двора статую. Подошел поближе. На постаменте стоял бог морей Нептун, сжимая в руке грозный трезубец и опираясь на щит орденских братьев. «Надо будет по возвращению в Нептуново общество вступить!», – буркнул себе под нос и быстро вернулся назад в гостиную. Братья позвали назад еще через час.

– Ответ завтра в соборе Святого Иоанна! – возвестил глашатай.

На завтра в присутствии всех рыцарей Ордена Святого Иоанна Иерусалимского рыцарей Кипра, Родоса и Мальты на боярина Шереметева была возложена цепь с крестом Ордена, усыпанным бриллиантами.

– Мы даем свой ответ, – в полной тишине Гроссмейстер произнес одно слово, – Единство!!! – слово это взлетело под купол Собора и, отразившись от него, рассыпалось по всем нефам и нишам.

Обратно в Вену, на встречу с Петром, спешил теперь не просто Борис Петрович Шереметев – столбовой боярин, а Магистр Приората мальтийских рыцарей на Руси. И вез он с собой Святую Лигу. Союз Австрии, Саксонии, Польши, Венеции и Мальты. Союз тех, кто понял, что сила в Единстве. Союз с Русью.

Тем же путем, чуть опережая боярина, катилась дорожка совсем крошечного посольства во главе с Петром Толстым. Посол и два его верных спутника, гнали коней по тем же местам. Польша, Рим, Венеция, Неаполь, Мальта, Вена. По тем же местам и в то же время. Он танцевал под маской на том же венецианском карнавале, смотрел извержения Везувия в том же Неаполе, шел на абордаж турецких галер, с теми же мальтийскими рыцарями, ступал по тем же каменным плитам Ватикана и пришпоривал скакуна на той же дороге в Вену, что и посольство Шереметева. В то же время, в тех же местах, но не с теми братьями. В Риме он имел долгую беседу с генералом Ордена иезуитов. В Венеции с Магистром Рыцарского Тевтонского Левантинского Ордена наследником объединенного флота тевтонцев и тамплиеров. В Бари его ждали странные люди, именующие себя гражданами несуществующей республики Амальфи, и, наконец, на Мальте он разделил трапезу с рыцарями Арагонского и Прованского языков. Толстой замкнул внешний круг Святой Лиги, поддержкой тайных механизмов двигающих колесики огромных часов истории.

В Вене его ждали. Всех теперь ждали в Вене. В этот раз можно было перефразировать знаменитый девиз. Все дороги вели в Вену.

Торжественный въезд русских послов Великого посольства в Вену происходил вечером летнего теплого месяца июня. Русские были не довольны отсутствием роскоши и пышности, в противоположность расточительности и великолепию их встречи в Кенигсберге. Официальную аудиенцию отложили под предлогом ожидания прибытия подарков царя императору Леопольду, что, впрочем, не помешало свиданию Петра с Леопольдом в «галерее» дворца «Favorite». Встреча эта имела совершенно частный характер. До нее было определено, что ни царь, ни император не заговорят о делах, но среди дипломатов шли разные слухи о том, что оба государя все-таки в своей беседе затронули главный вопрос. Но что это за вопрос не знал никто.

Город полнился слухами. Рассказывали, что царь сильными жестами, большой подвижностью старается скрывать судороги, бывшие действием яда, данного ему будто еще в детстве.

– Страсть царя работать на верфях, – писал папский шпион, выуживающий крупицы информации из слухов, – также объясняется его болезненностью, так как он вследствие действующего в теле яда вынужден искать некоторые облегчения в сильных телодвижениях.

После свидания с императором Леопольдом «измученный ядами» Петр был в театре. Затем посетил арсенал, библиотеку, кунсткамеру, побывал с визитами у императрицы и у римского короля Иосифа. Отношения царя к австрийскому двору были весьма дружеские и непринужденные.

Между тем происходили разные празднества. В день тезоименитства царя у него собралось более тысячи гостей. Были музыка, танцы и фейерверк. В самый разгар праздника встал посланец Братства Иисуса. Скрестив руки на груди и воздев очи долу, хитрый Вольф, как бы ненароком восхваляя царя, сказал.

– Молимся, все мы братья, дабы Господь Бог, яко апостолу Петру дал ключи, так бы дал Великому Государю Петру, Его Царскому Величеству, право взять ключи и отверсть тайную область и… ею обладать!

Даже в шуме праздника было слышно, как хлопнул по плечу Лефорт, сидящего рядом Брюса, и выдохнул, не сдерживая эмоций.

– Баста!!!

Три дня спустя Леопольд сам посетил царя, соблюдая при этом строгое инкогнито.

Союз был закреплен. Император и Петр открылись друг другу, как братья. Затем, прошла орденская аудиенция у императора. При этой церемонии сам царь находился в свите посольства, как простой брат. Император спросил, запамятовав, по обычаю, о здоровье российского государя. Послы ответили, что как они с Москвы поехали, так его царское величество остался там, в желаемом здоровье. За обедом, последовавшим за аудиенцией, Лефорту поднесли несколько сортов вина; он попробовал каждого сорта, нашел все вина равно вкусными и на французском языке просил дозволения дать отведать их своему доброму другу, стоявшему за его стулом, то был сам царь. Ритуал введения ученика в общество старших братьев был соблюден. И Петр выдержал его полностью, несмотря на свою несдержанность и вспыльчивый норов. Уж так хотелось ключей, как своему именитому тезке, да еще от тайных областей. Круг замкнулся. Согласие или хотя бы молчаливое одобрение было получено у всех. Со всеми будущими правителями Ойкумены встречи состоялись. На пиру к Брюсу и Лефорту, уединившимся у окна, выходящего на парадную площадь Вены, присоседился расфуфыренный франт, более похожий на скомороха, чем на важного царедворца. Они о чем-то бойко болтали втроем, вертя и пробуя на вкус и цвет содержимое разных бутылок. Посторонний наблюдатель сразу понял, что местный прожигатель жизни оценил знания вин, проявленные Лефортом, и теперь у них идет серьезный разговор знатоков. Тот же посторонний наблюдатель был бы нимало удивлен, если бы его ушей коснулось содержимое этого разговора.

– Достопочтимый Командор, – с милой улыбкой обратился франт к Лефорту, – Позволит дать ему совет?

– Мои уши всегда открыты к советам братьев, – оценив обращение, сразу откликнулся Франц.

– Братья ни в коей мере не берут на себя смелость указывать такому высокому лицу, как Совершенный дьяк Гуляй, – ни один мускул не дрогнул на лице Лефорта, – Просто дружеский совет. Вам уважаемый и вашему неизменному напарнику Микулице, – говоривший галантно раскланялся с Брюсом.

– Взаимно, рад, – так же галантно раскланялся Яков, внутренне подобравшись и нащупав кинжал за поясом.

– Мой совет вам короток и прост, – советчик посмотрел бокал на свет свечи, – Красное вино напоминает мне кровь…Святого Грааля, – он понизил голос. Пора домой и пора на север. Объявите войну Швеции и подружитесь с королем Карлом. Он почти такой же, как ваш Петр, но у него другая Доля. Он умрет, не мешая вам, и умрет в нужный момент. Шальная пуля. Пуля дура…, -он опять посмотрел бокал на свет, – Нет в этом вине чистоты происхождения, не тот урожай. Жидковатый цвет какой-то. Нет в нем сочности благородной крови. Вы не считаете?

– Да, – поддержал Лефорт со знанием профессионала, – Да и соседнее вино, то же, по-моему, жидковато. Нет ли в ваших подвалах, чего-то из более старых марок, чего-то с хорошей родословной.

– Мне кажется, виноград на новых полях не набрал силу, – теперь заговорил Брюс, – Со старыми лозами нет никакого сравнения.

– Надо просто прививать новые черенки на старую лозу, – отхлебывая глоток и катая его во рту, посоветовал франт.

– Вопрос в том, где найти хорошую лозу из старых виноградников? – в голосе Лефорта звучала заинтересованность.

– Можно и по другому. Привить черенок от старых сортов, на новую лозу. Главное в этом, что бы лоза была сильной и выдержала прививку. Обычно они умирают,…но иногда старый черенок, набравшись сил, дает неплохие побеги. Есть достойный садоводы и виноградари в наших землях, – он подумал, – Но я думаю достопочтимые братья и сами доки в таких делах.

– Если нам надо будет получить консультацию…насчет селекции. К кому мы можем обратиться? – Брюс ждал ответа.

– В обществе виноделов, особенно по красным винам, вам дадут совет садоводы Вехма и Фемы. Приятно было пообщаться со знатоками. Разрешите откланяться? – расфуфыренный вельможа откланялся и собрался уходить, – Последний совет. Ныне в Италийских землях нет ничего достойно вашего внимания и вообще на юге неурожай и засуха. Обратите внимание на север.

– Рады были знакомству со знающим человеком. Милости просим к нам…на Север, – Брюс и Лефорт, шаркнули ножкой.

– Непременно, непременно забегу. Честь имею, – собеседник отошел, продолжая вертеть бокал в руках.

Великое посольство спешно собралось и направилось в сторону Москвы, неожиданно оставив мысль о посещении Италии, чем нимало смутили и папу Римского и господ иезуитов.

В местечке Рав произошло свидание между Петром и польским королем. Здесь оба государя решили сделать нападение на Швецию. Опять неожиданно для всех изменилась, так сказать, система всей политики Руси. До этого все ждали движения Святой Лиги на юг. Восточный вопрос, вопрос Орды как всем казалось, стоял на первом плане у этого непредсказуемого царя. Теперь же он двинул на Север. Три дня, проведенные царем в Раве, представляли собой целый ряд тайных сборищ, шумных увеселений и военных маневров. Петр и Август, тот Август корону которому они предрекали еще на первом пути, понравились друг другу. Новые властители обменялись оружием.

Папские шпионы были в растерянности. Все их попытки прознать, что изменилось в планах Великого посольства, натыкались на глухую стену секретности. Иезуит Вота, считавший себя не только знатоком этих варваров, но и личным другом царя и всего его окружения, растерялся. Он приложил огромные усилия и не мерянное количество золота и на приеме у пани Подскарбинной оказался за столом сидел между Петром и Лефортом. Хитрый иезуит старался, беседуя с ними, проникнуть в планы странного царя или хотя бы понять, что у них за душой. Считая себя знатоком московитов, и умельцем в тайных делах Вота выразил надежду, что Петр вместе с королем польским покончит с Турцией, в ближайшее время. Царь, шутя, возразил.

– Дележ медвежьей шкуры происходит обыкновенно не ранее, как после убиения зверя, – чем заслужил благосклонный кивок Лефорта, – А мы при том и на охоту вроде не собирались, – со смехом добавил он, чем вверг в полную растерянность брата Иисусова.

– Поляки делом своим во всем подобятся скотам, понеже не могут никакого государственного дела сделать без боя и без драки, – поддержав государя и оттянув иезуита на себя, встрял Толстой.

– Поляки всюду и во всем ищут прибыли, – думая, что нашел поддержку в среде приближенных к Петру, тут же согласился Вота.

– А бабы их разъезжают в открытых возках и в зазор себе того не ставят, – резко свернул тему будущий глава Тайного приказа, и тихо шепнул, – Уймись брат. Общество и сам Генерал Ордена иезуитов Тирсус Гонцалес – Петра поддержали.

Великое посольство, более не задерживаясь, пошло к Москве скорым маршем и к середине лета царь и его спутники прибыли в Москву. Проводив Лефорта и Брюса до их квартир, царь отправился в Преображенское. Лефорт и Брюс рванули к Ромодановскому. Пора было кардинально менять курс корабля несущегося теперь под всеми парусами, поймавшими попутный ветер.

 

Глава 5

В раздумье

Малка сидела в своей беседке у эоловой арфы. Она теперь почти целыми днями сидела здесь. В Беловодье Совершенных становилось все меньше и меньше. Почти совсем пропали дядька Гуляй и Микулица. Гуляй появился с этой белобрысой Анной, упросил Малку выучить эту дурочку разным хитрым штучкам, что знала только она и опять пропал, утащив ее ученицу с собой. Микулица не навещал даже Лету, которая скучала без него, но занималась своими делами. Старец готовил какое-то новое убежище для всех, с его точки зрения совсем недоступное простым смертным. Раймон часто пропадал подолгу. Граф Сент-Омар и Роллан, отскочили на минутку, посмотреть все ли без них вертится, как надо и не вернулись. Растянулась минутка на десятки лет. Сибилла несколько раз проходила через Врата. И с последнего раза только и было разговоров о галантном веке, о том, что женщина начинает крутить миром, что правление пустых солдафонов закончилось и вся Ойкумена теперь в будуарах прелестниц. Даже малютка Жанна и та нашла себе какое-то дело в Яви и стала там пропадать все дольше и дольше.

Малка отгородилась от них какой-то прозрачной стеной, не слушая их ахов и вздохов, пустого щебетания или громких и высокопарных речей. Здесь, почти у самых облаков, низко бегущих над заснеженными вершинами гор, она была свободна и спокойна. Иногда она по старой привычке ходила к Мосту Грани. Однако Угрюмов там не было. После того как она отослала их в помощь Ромодановскому, как и обещала, они сюда ни разу не приходили, видно работы было по горло. Фреина кошка, терлась о ее сапожки, когда она садилась и разжигала маленький костерок, да еще как всегда выныривала из темноты леса серая тень и рассказывала ей всей новости. Так что знала Малка все, даже больше чем все те, кто покинул Беловодье и варился в этой каше под названием «жизнь в Яви». Знала она что по всей Ойкумене подготовлены новые правители, знала, что Гуляй с Микулицей гонят Петра на север, к устам речки Нави. Туда где мировой стержень упирается в воды холодного Варяжского моря. Мировой стержень – мировое веретено, на которое наматывались теперь ниточки всех судеб, всех, что соткала им Пряха Макошь. Веретено это пухло и молчаливые норны ждали только сигнала, что бы им начать вышивать этими нитями новые узоры.

Малка знала, что следы Кудеяра ни Гуляй, ни Микулица не нашли. Она решила послать туда на берега Лабы и Шпрее Жанну. Но слегка колебалась, не хотела втравливать в свою игру воинственную деву. Уж больно пряма и честна она была. Не было Кудеяра, и пропала, зачахла веточка, последний росточек от священного древа Рюрикова, что выросло когда-то на Суздальской земле от побега Андрея Боголюбского. А другое дерево она и беречь не умела, не умела, да и не хотела.

Малка сидела и слушала заунывное пение эоловой арфы, как пение степняков, как пение девок в хороводе. Тягучее и безрадостное.

Артемида подошла как всегда неслышно, но ее лесной запах Малка различила сразу же.

– Здравствуй Великая, – девушка встала.

– Сиди, сиди. Все раны свои бередишь? Все травишь сама себя? – спросила Богиня.

– Да нет, уже сгладилось все. Быльем поросло. Так сижу, на облака гляжу, ветер слушаю.

– Можно я с тобой посижу?

– Отчего ж нельзя? Сиди.

– А можно я тебе про себя расскажу или помолчать.

– Отчего молчать? Расскажи. Да я про тебя наверно все и так знаю.

– А вот и нет! – озорно засмеялась Богиня, – Я ж не всегда была Богиней Матерью. Когда было мне годика три, попросила я у отца кучу всего. Вечную девственность, имен не меряно – на кажный день свое, лук и стрелы, как у брата старшего, – она загибала пальцы, перечисляя, – Обязанность после тьмы приносить свет, охотничью тунику зеленого цвета с красной каймой, шестьдесят юных Нимф, в качестве своих Жриц, и двадцать, в качестве вравроний, – Артемида улыбнулась далеким воспоминаниям, – А так же, все горы на земле и тридцать городов, посвященных мне. Отец выполнил все мои прихоти, а кроме всего прочего назначил меня Хранительницей дорог и бухт. У меня был добрый папа, который выполнял капризы даже трехлетнего карапуза. Он отправил меня к океану, где я отобрала себе таких же карапузов нимф, чтобы сделать из них Жриц. Затем я вприпрыжку отправилась к дяде Гефесту в его кузню, где он ковал доспехи для богов, потащив за собой всех этих маленьких плакс. Увидев огромных циклопов, у наковальни и услышав грохот их молотов, они расплакались и сбились в испуганную стайку. Но дядя выковал Жрицам их пояса, а враврониям их мечи и они стали бесстрашными и великими. Он выковал мне серебряный лук и целый колчан серебряных стрел с зеленым оперением. Получив все это и расцеловав хромого кузнеца, я в окружении свои маленьких воительниц и маленьких любовниц пошла в священную рощу, где нашла своего кузена Бога лесных чащоб и трав, который кормил своих щенков. Увидев нашу уморительную процессию во главе с крошкой богиней с луком в руках и шествующих за ней таких же крошек с мечами, и не менее уморительных Жриц дарующих наслаждение в поясах страсти, ростом чуть выше его колена, он чуть не упал с пенька от смеха. Но сдержался и с серьезным видом, внемля моей просьбе, подарил мне трех лопоухих гончих: двух пестрых и одну пятнистую, способных загнать даже львов в их логова. А еще добавил семь быстроногих борзых. Щенки только-только раскрыли глаза и были под стать всей нашей компании, – Малка слушала Богиню с интересом, ожидая, куда она клонит со своими воспоминаниями детства, а та продолжала, – Затем мой старший брат Солнечный Бог подарил мне колесницу с впряженными в нее ланями. Мы уселись в нее и поехали в священный бор. Там Святобор срубил мне заповедную сосну и сделал из нее факел знаний. Вот так мы готовились выполнить свою Долю. Теперь на земле нет моих Храмов, нет священных рощ. Мои воительницы. Девы вравронии ушли в укрытие на Волшебный остров. Мои Жрицы живут здесь в Беловодье. Там, стоя рядом с отцом на горе, которая возвышалась над всем миром, я, натягивая своими маленькими ручками серебряный лук, выпустила четыре стрелы. Что бы узнать, кого я буду защищать в этом мире. Две из них попали в деревья. Одно из моих имен Богиня Леса. Я Мать-Природа. Третья попала в дичь. Меня так же называют Богиня-охотница. Я Мать всех диких и домашних зверей. Четвертая же стрела, видно дрогнула детская рука, попала в город. В обитель несправедливых и хитрых людей. Мое имя Богородица. Это я распростерла свой Покров над миром этих созданий. Я вижу, ты ждешь ответа на вопрос. Зачем я тебе все это рассказала? Отвечу. Если даже дрогнула рука и выбрана тебе Доля не та, что так хотелось получить, все равно надо ее выполнять.

– Нести свой крест. Так говорят теперь, – вскинула голову Малка.

– Да. Нести свой крест. Но не тупо и с отчаянием, а с радостью и гордо поднятой головой. А еще я расскажу тебе, если ты, конечно, хочешь, про мою сестру Марану.

– Хочу, – от любопытства Малка даже присела поближе, – Расскажи. Про нее ведь толком и не знает никто.

– Как только не зовут ее сейчас. Кто Марой, кто Мареной, Мараной. В западных землях Маржаной, Марцаной. Друиды называли ее Марриган или Марригу. При дворе короля Артура ее знали под именем феи Марганы. От ее имени пошли имена ее детей: Мор и морок, мрак и марево, марь, наконец, страшное имя ее дочери Смерть. Ее именем названо растение на символическом языке Посвященных, означающее смерть – Мирт. Даже холм, на котором стоял в Новом Израиле ваш Храм, назван был в ее честь. Он носил имя Мория. Теперь это кануло в Лету. И все говорят просто – Купол на Скале. Но тогда все помнили, кто дал ему свое имя.

– Ты хочешь сказать, что первый Тампль стоял на горе посвященной Маране?

– Да, ты права. Но не только холм под Храмом был посвящен Маране. Само название – море. Да то самое синее море. Варяжское море и Русское море. Произошло от ее имени. Поэтому и цвет морской волны по-другому называется аквамарин. И Морская Богиня носит имя – Марина.

– Так ты хочешь сказать, – Опять перебила Малка, – Что и имя Мария…

– Ты почти поняла меня. Когда-то имя ее означало одно Мать Ариев. Маара. Затем оно превратилось в Маариам, что значит Мать всех Ариев. Когда все стали забывать свои корни, имя ее разделили на два, как и все в этом мире.

Одна ее сторона стала Марой – темной марью, другая Марией – просветленной. Прошли века, и Мара стала Богиней Мараной – черной силой, а Мария – Пресвятой Девой Марией, Светлой Марией. Еще прошли годы. И Марана – Маргана превратилась в олицетворение темного зла, но и Мария поменяла свое светлое имя на имя «горечь», «горестная», изменив свое первоначальное значение. Потом образ ее слился с моим образом, хотя мы всегда были вместе, мы же почти сестры близнецы. Богиня ночи и Богиня Луны. И везде появилась Пресвятая Богородица Дева Мария, взявши от меня непорочность и рождение Бога, а от Мараны охрану рода и заботу о людях. Потом люди, преклонявшие колени перед нашими иконами и образами, стали забывать нас, а жрецы отодвигать в сторону, меняя на других Богов. Потом, протестные религии постарались вообще забыть образ Великой Богини Матери. Ей не совершают молитв, не отмечают праздников, связанных с именем Девы Марии. Не упоминают о ней в поучениях своих – проповедях. Но это все ты знаешь не хуже меня. А вместе с уходом от людей образа Мараны-Марии, потерялась и Душа Мира. Ушли все берегини – защитницы арийских родов, Марии – матери Ариев, попрятались в лесах нимфы и в водах наяды. Перестали хранить края свои лешачихи и кикиморы. Не стало рощ и боров священных, погасли на Ромовах-капищах костры-зничи. Вернулись к людям в города и посады, забыли свои обряды волшебные волховини и ведуньи лесные, перестали травы целебные собирать ворожейки и знахарки, растворились все они в толпе людской. Теперь нет защитницы Рода общего. А осталась одна тьма, да марево, да горечь на губах после поцелуя ее смертельного.

– К чему ты мне все это рассказала Артемида?

– К тому, что не все еще кончено. Когда-то давно. Те, кто считал себя лучше всех на земле, чище и святее, возмутили супротив себя род людской. И накинулись на них люди со всех сторон, как вороны на добычу, как волки на жертву, всей стаей своей. Знаешь ли ты, о чем говорю я?

– Знаю Артемида, знаю. Были такие катары-чистые, которые в гордыне своей, будучи людьми смертными, присвоили себе имя Совершенные. За гордыню свою и поплатились, – в голосе Малки звучала сталь, а в глазах полыхнул пламень костров.

– Вот ты как о них! – удивилась Богиня, впервые увидев свою ученицу такой, – Теперь я поняла, почему Богини Мщения Аринии считают тебя своей сестрой. Ты уверенна, что они поплатились за дело?

– Да. Уверена. Гордыня худший из грехов. Наравне с властолюбием и корыстью! Поделом! – сталь звенела все сильнее в ее голосе, не знающем сомнения.

– Они были потомками великих воинов и великих жрецов. В их жилах текла кровь Ангелов и Медведей. Разве тебе не жалко их?

– Они разделили единство Мира на Отца Величия и Князя Тьмы, на добро и зло. Они посеяли вражду между половинками целого. Они учили, что свет и тьма – это, как король и свинья. Они посеяли вражду между общим, – в глазах своей Жрицы Артемида увидела теперь не просто пламя, а бушующий пожар, очистительные костры, – Они посеяли ветер и пожали бурю. Но самое страшное, зерна их страшной веры упали на благодатную почву. Это они помогли разорвать Мать Ариев на Марану и Марию. Это они помогли Петру изгнать из себя Симона-волхва!

– Давно ли ты сама боролась с темнотой, с ночью?

– Я была глупа!

– Почему ты отказываешь другим в праве заблуждаться? – Артемида повысила голос.

– Потому что я заблуждаюсь сама! Я не тяну за собой других! И не насаждаю свою правоту огнем и мечом!!!

– Они почитали Светлую Деву. Ими правила любовь и вера. Ради них они взошли на очистительный костер, – Богиня внимательно смотрела на свою любимицу.

– Они взошли на костер без содрогания, потому что их жрецы врали им, что они возродятся в других телесных платьях. Лжецы внушили им, что тело это тюрьма духа, а пребывание в нем – кара для духа. Бедняжки. Они рвались вырваться из тюрьмы. Помнишь старую притчу о пастухе-чародее? – и не дожидаясь ответа, Малка увлеченно начала рассказ, – У чародея было много баранов. Бараны боялись, что их прирежут и все время убегали от чародея. Тогда он внушил им, что души их бессмертны, что когда они умрут, одни станут орлами, другие – львами, третьи – людьми, а некоторые – даже чародеями. С того дня все стадо оставалось в сборе, а чародей всегда имел сытный плов и шурпу. Вожди этих несчастных были чародеями, а их рассказы слушали бараны! Верую, ибо это абсурдно! Девиз для баранов. Их незачем жалеть! – и неожиданно даже для себя добавила, – Рабам свобода не нужна!

– А кому нужна? – Богиня слушала, внимательно теребя зеленую тунику.

– Она нужна тем, кто понимает, какой путь он выбрал. Мы бессмертные знаем, что наша жизнь вечна, но продолжаем делать то дело, что определила нам Макошь…

– Ой, ли? – Малка поняла издевку и намек в этом коротком восклицании.

– Род, который я хранила, прервался. Моя Доля завершена.

– Так ли?

– Да. Я искала. Род прервался.

– Не лукавь самой себе. Ты не искала. Ты не хотела искать! Ты обняла себя и плачешь! Я рассказала тебе о катарах потому что, когда в день весеннего равноденствия в замке Монсегюр последние Совершенные, как они себя называли, взошли на огромный костер, один из заезжих трубадуров, что так часто сопровождают войска карателей и убийц, громко сказал. «Через семь веков лавр снова расцветет!». Бросившиеся к нему инквизиторы нашли только лютню, а самого певца и след простыл.

– Опять не пойму, к чему ты это говоришь мне? – упрямо мотнула головой Малка, – Со времени гибели катаров на Поле погибших в Пламени прошло всего пять столетий.

– Лавр до своего цветения растет два века. Пора его сажать!

– Мне? – возглас удивления вырвался из груди Малки.

– Тебе и Фрее. Придется вам стать подругами, не разлей вода. Даю тебе сроку подумать. Навести свой город Богородицы. И начинай искать утраченный Род, – Артемида встала, отряхнула зеленый хитон, – Навести Москву и начинай искать. Если скучно одной, возьми Фрею и Жанну что ли, – она обняла Малку и поцеловала в лоб, – Катары были чистыми, и верили в любовь, а обманщики воспользовались этим,…но сами катары не виноваты, что они были доверчивы. Верь чистым духом.

Три подруги сидели на высоком берегу на Воробьевых горах, на самом крутояре. Чуть ниже их и ближе к граду, за каскадом прудов, почти у кромки воды раскинулся Андреевский монастырь, что в Пленницах. Напротив, на том берегу, на болотистой пойме в Лужках выросли стены Новодевичьего монастыря. В отличие от Девичьего, что заложила еще Великая княгиня Евдокия жена Дмитрия Донского, там вдалеке на Бору, назвав его Вознесенским, этот монастырь разлегся вольготно на заливных лугах. Когда-то при Иване Грозном был он далеко за городом, и в нем любили свой век доживать вдовы царские. Даже царица Ирина Годунова отошла от мирских забот за его крепкие стены и чугунные врата. Говорят, там жила вдали от шума дворцового управительница Софья. Однако сейчас Софья обреталась поближе к Кремлю, в Стародевичьем Алексеевском монастыре, так любимом Малкой.

Дальше за высокими колокольнями новых обителей, коих выросло в Москве множество, лежал пред ними, как на ладони, сам Кремль, разбежавшийся по склонам Боровицкого холма. После того, как отвели реку Неглинку из старого русла в два новых и слили два холма в один, его так и называли, кто Кремлевским по левому холму, кто Боровицким по правому, забывая, что теперь стали он оба одним холмом. Неглинка сначала разбежавшись двумя рукавами: одним по саду между стеной Кремлевской и Опричным двором и Ваганьковским холмом, побежала через старый Лебяжий пруд в Москву-реку, вторым узким по Торгу, площади Красной, тоже вдоль стены Кремлевской, отделяя ее от Храма Покрова, от монастыря Рождества на Рву, теперь текла медленно одним руслом. Разлилась вдоль Охотного ряда, или это он разросся вдоль нее новой торговой слободой, затем ныряла под мост, ведущий из Кремля к старому опричному двору, ныне Преображенскому приказу князя-кесаря Ромодановского, а уж затем встречалась сначала с тихой водой Лебяжьего пруда, а потом, прихватив и его воду, с Москвой-рекой. Второе же русло, Аловизов ров, как называли его, ко времени, когда сели три подружки на крутом откосе, успели засыпать, потому и стрельцы, когда бунт поднимали, зашли в Кремль беспрепятственно и тихо, прямо с Торга.

Малка показывала Жанне и Фрее то, что знала, рассказывая о тех, кто строил и жил в местах этих. О братских обителях и том, как воевали здесь с Дмитрием на поле Куликовом. Об опричных слободах. О монастырях сестринских, девичьих. О том, что город сей, завещан был Богородице, и стерегли его общины братские, еще с запамятых лет. С того времени, как они с Андреем Боголюбским здесь икону Владимирской Божьей матери из Киева во Владимир провозили. Потом когда она на Лобненской горе во время битвы стояла и в день Рождества Богородицы им победу принесла. Потом видно морок напал, перенесли сюда отцов стол, Мономахов трон, и все пошло кувырком. А так все было изначально правильно.

– Вон, – она протянула руку, – Смотрите подружки. Видите. Вон шеи лебединые Храмов наших. На спуске что от Красной площади к реке, на Алатырь-камне Покрова Богородицы Храм стоит. От него чуть правее вдалеке церква в Коломенском, сюда ближе, в обители Алексеевской три шатра соборных… и так по всей Москве.

– Это вот с луковичными головами Храм Покрова? С расписными такими, как цветы дивные? – спросила Фрея.

– Он, он. Раньше на нем не луковички были, а шеломы медные. Теперь решили что у войны не женское лицо, потому шеломы на расписные цветы поменяли. И вместо гульбища открытого, крылечки резные понастроили. Да смотрю, над могилой Васьки Блаженного часовенку возвели, – Малка сама удивлялась переменам.

– А что, это минареты, вон смотри, как у меня в Стамбуле были? – Жанна показала на высокую свечу Ивана Великого.

– Ты смотри, действительно, выше Храма Покрова голову поднял, – удивилась Малка, – И новую Собакину башню рядом поставили, – кивнула, но круглую башню рядом с Иваном, – Да не одну. Растет казна, коли одного Тампля мало. Да еще над Спасской башней шатер возвели, зело красив. Мельницы отнесли далее на болота к реке. Монастырь со Рва убрали, тот, что Рождеству Богородицы ставили. Занеглинье разрослось. Меняется Москва. Кстати Жанна мечети твои в Стамбуле, да и по всей земле, так ведь и называются Москва, по городу этому. Так что, чего ты удивленно ресницами хлопаешь, что здесь минареты такие?

– Велик Кром, велик, – восхищенно сказала Фрея, – Велик и красив.

Они сидели на зеленой траве. Две огненно-рыжие девы, и одна золотоволосая богиня.

– Ну, прямо Вера, Надежда, Любовь, – раздался насмешливый голос, – Вера, естественно, Принцесса Жанна. Она всегда верила в свою Долю истово. Любовь, конечно же, Малка. Она из-за нее, из-за любви этой, и прядь седую заработала. А Надежда – это наша золотоволосая Фрея, – подруги обернулись, к ним подходил граф Сент-Омар.

– А может так! Свобода, равенство, братство, – со смехом ответила Фрея, – Я – Свобода, Малка – равенство между смертными из Яви и бессмертными из Нави, что она всею своей жизнью доказала, а Жанна всегда у нас за братские общины горой стояла, она братство и есть, – Фрея с интересом смотрела на легендарного графа.

– Пусть так. Свобода, равенство братство. Только у тех сестер была еще мать – Софья, то есть Мудрость. А у вас? – теперь Сент-Омар смотрел с ожиданием на Фрею.

– Сдаюсь. Сдаюсь. С Великим и Совершенным спорить, не по силам даже Богине, – она подняла обе руки.

А с двух сторон на шее графа уже висели Малка и Жанна.

– Каким ветром? Какой Судьбой? – визжали они.

– Я к вам по делу, – расцеловав их, и сразу став серьезным, сказал Великий.

 

Глава 6

От старого корня

Малка с Жанной отпрыгнули от величественного графа, и, как послушные ученицы, сели у его ног на траву. Фрея продолжала с интересом разглядывать этого легендарного то ли человека, то ли Бога. Совершенного, ученого, поэта, пророка, основателя ордена храмовников, несгибаемого командора и Великого Магистра братства Сиона. Она слышала о нем из многих уст. Легенды о неустрашимом графе Сент-Омаре, авторе Книги Судей и создателе скриптория на берегах Темзы. Мифы о Божественном Данте Алигьере – авторе Божественной комедии и вожде гвельфов, неустрашимом флорентийском приоре тамплиеров и пророке могущественных Медичи, друге Петрарки и Боккаччо, самых великих сказителей того времени. Страшные россказни о сумасшедшем ученом Исааке Ньютоне, отце английской монеты, вдохновителе Королевского ученого общества, тайном архитекторе нового Лондона, главном пауке, ткущем золотую паутину мира. Все это, о нем – графе Сент-Омаре, стоящем сейчас перед ней на обрыве над Москвой рекой и из-под ладони глядящим на город Богородицы, символично лежащий у его ног. Фрея внимательно смотрела на этого великого человека, друга, как она поняла ее новых товарок Малки и Жанны. Притом старого и доброго друга, судя потому, как эти две девы-воительницы повисли на его шее, и взаимно им любимых, опять же судя по его взгляду на них, светящемуся заботой и лаской.

Граф осмотрел город, повернулся к девушкам.

– Значит, говорите свобода, равенство, братство, – как бы и, не прерываясь, продолжил он, – Пусть так. Свобода – как осознанная необходимость.

Равенство – как первенство среди равных, и братство – как равенство достойных. Так вам подходит?

– Ты велик и мудр как всегда, – восхитилась Жанна.

– Теперь о главном, девочки. Ты меня назвала мудрым, поэтому слова мои будут о тех занозах, что не дают вам спать спокойно. Не делайте круглых глаз. Заноза ваша одна,…и я ее знаю. Девочки, я столько живу на свете, что знаю все. Именно поэтому меня всегда и везде будут числить в сумасшедших. Именно поэтому меня всегда и везде будут звать, для того, чтобы решать не решаемые задачи и грызть не разгрызаемые орехи, – он почесал затылок, сел скрестив ноги, как делали монахи-учителя, и поднял вверх палец. Его точеный профиль на фоне грозового неба был похож на бронзовый памятник самому ему.

– Продолжай граф. Мы все внимание, – за всех ответила Жанна.

– Заноза ваша в том, что вы потеряли опору в мире Яви. Грубо говоря, вы стали не нужны людям. Не ты, – взгляд его уперся в Жанну, – Не ты, Принцесса, со своей всепоглощающей верой в необходимость жертвы во имя спасения кого-то. Не ты, – взгляд его перешел на Малку, – Не ты, Сиятельная, со своей любовью к Роду, который ты хранила. Со своей всеобъемлющей жаждой защиты людей оттого, что тебе казалось злом. Не ты, – его взгляд нашел глаза Фреи, – Не ты, Златовласка, со своей надеждой на то, что людей можно объединить в единое целое, если не верой и не любовью, то надеждой на лучшее. Люди не нуждаются в вас,…но вы нуждаетесь в них. Вы думаете, они заслуживают свободы – как Боги, вы думаете, что они смогут быть равными Богам, и вы думаете, что они в силах жить, как братья. Я не буду вас разочаровывать, а то и вы будете…считать меня сумасшедшим. Я дам вам шанс вырвать эту занозу из ваших нежных девичьих тел. Я дам вам то, что вы потеряли. Цель в вашей немереной жизни…

– Дай!!! – хором вырвалось у всех трех.

– Ты, – он опять обвел взглядом всю троицу, – Ты Жанна займешь место своей в так любимом тобой Париже. Ты выполнишь то, что не мог выполнить ни один мужчина на свете. Ты положишь Париж к ногам женщины. Париж со всеми его королями, кардиналами и галантными кавалерами. Та превратишь этот город, в город кокоток и любовниц, город, где правят обольщение и красота. Мы напомним потом этим гордым галлам, их же слова.

– Какие Божественный? – чуть слышно прошептала Жанна.

– «Негоже лилиям прясть!» – громко сказал он, – Так когда-то ответили они своей принцессе, лишая ее права на трон. Теперь вы заставите лилии в штанах прясть под дудку женщин. Этим ты отомстишь и за предательство по отношению к тебе, как к Орлеанской Деве.

– Я давно им простила, – так же тихо сказала Жанна.

– И зря, – жестко отрезал граф, – Ты отомстишь за себя и за Великого Мастера Жака де Моле. Потому что слова эти принадлежат потомку Филиппа Красивого, отправившему Мастера на костер. Эти слова – слова Проклятых королей. Ты, – теперь он в упор смотрел на Малку, – Тебе пора проснуться и начать искать.

– Что? – удивленно вскинула голову Малка.

– То, что ты ищешь все это время, …но не там! Тебе, пора искать побеги твоего Рода, того Рода, что ты обязалась хранить! – голос его был суров.

– Я искала! Следов Кудеяра нет! Но я ищу, я все время ищу!

– А ты и не ищи Кудеяра.

– А кого? От кого еще могут быть побеги моего рода!?

– От Андрея Боголюбского!

– От Андрея?!!! – она уж задохнулась, – Все его дети умерли, не оставив следов!

– Не все! А Юрий? Георгий Рус! Так его называла царица Тамар? – в глазах графа дрожал смех.

– Но он ведь пропал! Пропал с тех пор, как бросил Тамар и ушел из Картли!

– Так ли? – он видел растерянность в глазах Малки и смех в его глазах разрастался все больше и больше.

– Ты много знаешь! – вставилась в их диалог Фрея.

– Я знаю все!!! – резко ответил граф, вскинув свой точеный профиль, – После того, как две эти милые дамы, – кивнул в сторону Малки и Жанны, – Навестили меня в Равенне. О как давно это было. Я был блистателен в мантии приора тамплиеров, пусть и со споротым крестом? – это был то ли вопрос, то ли утверждение, – После того, как в голове сложилась Божественная комедия, а строки ровно легли под перо. В ожидании вала Черной Смерти и Великого Мора, в предчувствии близкого моего ухода на Волшебный остров Раймона к Совершенным, только что, расставшись с Петраркой, сломленным смертью Лауры, я тогда предавался философским мыслям. И тут две прекраснейшие дамы, мечта всех западных земель. В окружении свиты и верных витязей. Кстати Малка, а где твои верные Угрюмы?

– На страже земли Русской, – коротко ответила берегиня.

– Так вот. Их приезд сразу направил мои мысли в другое русло, отвлекая от философского камня и возвращая на грешную землю. После встречи с ними, я отправился не к гостеприимному Раймону, а в высокогорные замки Гористана или как это принято сейчас называть на латинский манер Карантании. Туда, где меня давно ждал мой почитатель и верный брат, служащий там Патриархом, в замке с прекрасным именем Толмин, стоящим на краю ущелья с таким же именем Толминка. Очаровательное и мрачное место среди вековых дубрав, затерянное меж горных вершин, – граф мечтательно вздохнул, – Там было два удела Штирия и Карантания, живущие еще по старым ордынским законам и подчиняющиеся ордынским дьякам.

– Ты это нам хотел рассказать? – начала сердится Малка.

– Да нет Сиятельная. Не о том я. Бродя по ущельям и замкам того благодатного края, узнал я историю его. Смутило меня то, что на гербе этих уделов вздыбился лев. Такой же лев, как на гербе Святого града Иерусалима, где мы и познакомились с тобой Малка, как на гербе твоего родного Владимира, как на многих имперских гербах. И вот что мне поведали в сердце этого горного края, замке Святого Георгия на Длинном озере, что поднял свои суровые стены на неприступной скале. – он хитро глянул, на уже заинтересованно слушавших его девушек, – Когда-то давным-давно, из неведомых земель прискакал к наместнику этого края витязь в сопровождении дружины. Он прошел прямо в замок дьяка и показал ему секретный знак. Дьяк, которого звали в эти землях – дьяк Батяни, как впрочем, и всех дьяков, что правили от имени старшего на отцовом столе, увидев тамгу самого властителя, выделил ему место для строительства замка. Пришелец построил себе гнездо на горном утесе и назвал замком Святого Георгия по имени своего покровителя, потому что звали его – Георгий Рус.

– Юрий! Сын Андрей Боголюбского!!! – вырвался крик из груди Малки.

– Да. Это был он. Георгий разместился в этом замке, а рядом вырос Замок Волчьей Горы. Я ведь не просто так спросил о твоих волкодлаках. Значит, не только тебя берегли оборотни в волчьих шкурах. Не только тебя и Стефана Батория, но и Георгия Руса. А чуть в стороне вырос и третий замок, оседлавший единственную дорогу, ведущую из Карантании к городцам Штирии, получивший в честь этого название – Дорожный замок или, как говорят сейчас, Штрассбург. А совсем в глухой чащобе, затерявшись в ущельях и водопадах, у самой кромки белых снегов на вершинах гор притаился маленький замок издалека похожий на валун, поросший мхом, он так и назывался Мох-замок. Ходили слухи, что новый правитель поселил в нем нежить, что служила в его дружине. Под руку нового правителя, что поклонялся своему покровителю Георгию Победоносцу, быстро пришли монахи. В основном бернардинцы. Странные воины в рясах, воспитанные Неистовым Бернаром. Георгий Рус выделил им место у себя в уделе и вскоре, как грибы после дождя, выросли их монастыри, могущие поспорить с замками в крепости и высоте стен. Но самыми верными союзниками загадочного властителя гор стали неустрашимые девы-воины, частью пришедшие с ним, частью появившиеся невесть откуда, как только он осел на эти земли. Для них, и только для них, отстроили обитель, укрытие. Так и названное – Укрытие Марии, где поставили статую их покровительницы в серебряной одежде.

– И это все тебе рассказали менестрели, когда ты гостил в этом замке? И ты веришь менестрелям, трубадурам и бардам? – спросила Фрея.

– Да я верю бардам, трубадурам и скоморохам. Если они хотят рассказать что-то тому, кто имеет уши и умеет слушать. А тем, кто слышит в их песнях одну музыку, надо просто слушать соловья. Он и поет тише и песня его естественней и прекрасней. Хотя и в песнях соловья есть скрытый смысл, … если уметь слушать.

– Подожди, но ведь Георгий не имел детей? – отмахнувшись от Фреи как от мухи, уточнила Малка.

– Трубадуры пели, что правил этими землями в те легендарные времена, вернее, что эти земли в те суровые годы, были под рукой внука Алиноры Аквитанской, твоей Малка, между прочим, подружки, еще по Иерусалиму. Потом он подался нашим путем в Новый Израиль, в Святую Землю и стал там королем, после того как ассасины, выполняя волю Старца, зарезали его соперника. Но нам он не интересен. Его племянница Агнесс, вышла замуж за Георгия Руса, и у них были дети.

– У нее были дети!? Ты хочешь сказать, что у Андрея Боголюбского были внуки от Агнессы?! – голос Малки дрожал.

– Я хочу сказать, что ты не там искала побеги от главного ствола. Вот так-то девоньки. Не всегда то, что на виду и есть главное. В этом загадка жизни. А вы все Кудеяра ищите, – он замолчал, задумавшись о чем-то своем.

– Погоди, погоди, погоди. Это значит, у Андрея были внуки, и правнуки и целый Род? Погоди, погоди. А я значит, побочные веточки холила и лелеяла. К трону их выводила. Землю им Русскую под ноги стелила, – Жрица Артемиды сидела, обхватив голову руками, – Погоди, погоди. А в это время Род Андреев на чужой земле вырастал и ветвился? Так что ли?!

– Выходит так.

– Ты ж это все знал столько лет, и молчал!! – на ее голове волосы зашевелились как медные змеи. Фрея с ужасом смотрела, как ее подруга превращается в Богиню мщения Аринию.

– Охолонь, девочка! – жестко сказал граф, – У кого какая Доля, тот такую лямку и тянет. Свою голову на твою шею я не поставлю. А потом, значит так Богам угодно было, что бы ты ветки побочные до полной гибели довела. А с Богами не спорят!

– Ох, дура, дура! – Малка опять обхватила голову руками и села, – Я тут эоловы арфы в Беловодье слушаю. Воздухом горным дышу, в источниках целебных купаюсь. А там Род без берегини мается. Все, – она резко встала, – Пошла я.

– Куда? – строго спросил Сент-Омар.

– В Карантанию. Следы Рода своего искать.

– Сядь и думай. Без головы много чего натворить можно. Успокойся. Придет время – пойдешь. Потому я и здесь. Пойдешь не одна. С ней пойдешь, – он кивнул в сторону Фреи, – Так Боги решили. Теперь вы, как ниточка с иголочкой, все время вместе будете. Потому, как нет надежды без любви и любви без надежды. И потому, как нет свободы для тех, кто неровня друг-другу, и нет равным несвободы.

– А она-то мне зачем? Уж лучше бы Жанна со мной пошла, что ей Сибиллу пасти, та и так всех вокруг своей постели соберет. Да еще надо Угрюмов позвать. Да к Старцу за советом сбегать. Да…

– Ты Малка успокойся, – Сент-Омар положил ей руку на плечо, – Жанна пойдет, туда, куда должна пойти. Туда куда ей Макошь-Судьба нить спряла. Угрюмов за собой по замкам горным таскать негоже. Пусть у Ромодановского пока посидят. Фрея пойдет с тобой. Ей в жизнь входить. Ей, Златовласке, миру с этого дня пути определять. У кого ей учится, как не у тебя? За одного битого – двух не битых дают! – граф погладил ее как маленькую по голове, успокаивая ее медных змей.

– Ты сказал, Божественный, что знаешь все, – голос Фреи был тверд, – Укажи нам путь поиска.

– Я старый больной ученый по имени Исаак Ньютон. Все считают меня сумасшедшим. Я открыл людям, почему им падают на голову яблоки, и пишу книгу про начала всего в этом мире. Я так ее и назвал «Начала». Я открыл глаза брату Жану Бодену на тайну цифр, а он решил, что я открыл ему тайну бытия, и он научил этому своих учеников. Они, эти двое, сын и отец в свою очередь создали науку Хронологию. Изучение времени. Как будто можно изучить проходящее и постоянно струящееся как река, как будто можно изучить ту воду, в которую нельзя войти дважды, если она течет. Но посредственность не знает сомнений. Я старый сумасшедший ученый, – хитрые глаза смотрели на золотоволосую богиню, – Сначала ко мне приходят самые галантные кавалеры всех времен и народов и приводят своего долговязого недотепу. Притом самый франтоватый из них, по имени Гуляй…

– У тебя был Гуляй!!!? – подскочила Малка.

– Просит обучить этого переростка секретам мастерства, а самый умный из них, – как ни в чем не бывало, продолжал рассказчик, – Самый что ни наесть чародей и чернокнижник, Микулица…

– У тебя был Микулица!!!? – опять подскочила Малка.

– Чего ты прыгаешь девочка, как будто села на куст терновника? Да были. Я ж говорю, привели ко мне долговязого недотепу, чтобы я подготовил его к встрече с Симоном-волхвом. И не просто к встрече, а к слиянию их обратно в единое целое, – он улыбнулся и, не дав ей встрять с вопросом, продолжил, – Теперь ко мне приходят. Впрочем, тут я не прав, я пришел сам. Но все равно самые обаятельные дамы под луной просят меня подсказать им путь в жизни. Я самый больной и самый выживший из ума старик.

– Ну, милый граф, ну, пожалуйста. Ты самый умный, та самый мудрый, – все три, включая Жанну, повисли на рукавах его камзола.

– Бестии, рыжие бестии, Бисовы девки, как вас называл Данила, светлая ему память. Нет на вас его ногайки. И ты с ними туда же, – притворно нахмурил брови на Фрею, – Ты ж богиня, и …не рыжая. Не иди у них на поводу. Они до добра не доведут. Брысь все на место! Скажу вам так, – девушки тут же смокли, – Андрей был роду не медвежьего, но Медведь, роду не ангельского, но Ангел. Вроде не воин в орде, но витязь, вроде не брат в монастыре, но Мастер.

Новых вер не любил, но на гербе рыб, символ веры Христовой, имел. Волхвам поклонялся, но и Храмы Богородице возносил. Ищите того: кто не Медведь, но воин, не Ангел, но управитель. Ищите того, в ком ветви оливы южной, на Святой Земле в Заморье выросшей, перемешались с ветвями священного дуба Рюриков, с Суздальской Руси, из Залесья своего род ведущих. Перемешались и дали новый ствол. Могучий и кряжистый, тот, что корни глубоко в землю пустил, что б стоять ему веками.

– Загадками, брат, загадками говоришь, – обиженно надула губы Малка, – Одни тайны кругом, одни замки секретные. Дай ключик, – она опять взглянула на него своими синими бездонными глазами.

– Ключик тот я с самого начала вам дал.

– Когда? – не удержалась Жанна.

– Когда спросил, а Мудрость, где? А потом когда напомнил, про галлов с их гнусной мыслью. Не им указывать, кому и как нити судьбы прясть. Лилиям или Орлам. Ищите того, кто нить эту прядет. И пусть в ней сочетаются, чистота души и мудрость сердца, – мудрец внимательно посмотрел на них и закончил, – Я и так много чего сказал, ну да что с сумасшедшего возьмешь? Молотит почем зря всякую ерунду. Очень я был рад увидеть вас девочки. Подружку свою – Малку, крестницу – Жанну и тебя Фрея. Все хотел сам посмотреть, что за богиня такая золотая, чью паутину мои пауки из Братства Сионского плетут. Увидел теперь.

– И как? – что-то женское проскочило в вопросе Фреи. Кокетство что ли?

– Ничего. Да что там ничего, – Сент-Омар вдруг ударил себя по колену, – Хорошо! Такой бы Богине, я б всю жизнь служил. Не за страх, а за совесть. До свидания девочки. Терпения вам и согласия. Друг с дружкой не бранитесь, а втроем вы всех одолеете. Это я вам говорю. Сумасшедший Исаака Ньютон. Божественный и прозорливый Данте Алигьери. Несгибаемый и неустрашимый граф Сент-Омар, основатель Братства тамплиеров, Бедных рыцарей Храма, – он поклонился им до земли и пропал. Только ветер донес, – Терпения вам и согласия, …а еще мудрости. Мудрости вам…

Подруги взглянули друг на друга, в глазах у каждой стояли слезы. То ли слезы радости от встречи с давним другом, то ли слезы горести от новой Доли, что принес им этот неожиданный посланник Богов.

Но самое главное в глазах их разгорался огонек надежды, слабый такой огонек, но упрямый. Разгорался, отгоняя пламя костров и пожаров. А в самой глубине их бездонных глаз, звездочками вспыхивала цель их жизни. Цель, без которой не в радость ни Беловодье, ни Волшебные острова, ни Аваллон. Прав был Сент-Омар. Он вдохнул в них жизнь. В них бессмертных он вдохнул новую жизнь.

 

Глава 7

Общий ропот

Государь по возвращении повелел поставить своему советнику и верному другу Лефорту новый дворец на Кукуе. Поистине царская награда – новый дворец на берегу Яузы, в Немецкой слободе поднялся, как в сказке, одним мановением пальца загадочного Франца. Не напрасно стекались зеваки со всей Москвы поглазеть на это чудо! Такого Москва-матушка еще не видывала! С улицы въезд вел через широкие ворота на обширный двор, окруженный флигелями, в глубине которого вырастал, как град Китеж, сказочный терем из красного кирпича, белым камнем искусно изукрашенный. От трехъярусной главной части расходились в стороны двухэтажные сени и палаты. С галереи открывался чудный вид на парк с прудом и каналами, на Яузу. Венчали дворец высокие крутые черепичные кровли и затейливые железные гребешки.

Поражало воображение внутреннее убранство, отличавшееся роскошью небывалой. Одна зала оклеена кожею, тисненною золотом, другая обшита желтою камкою, в третьей – редкие китайские изделия, в четвертой – картинки с морскими видами и модели галер и кораблей. Главная зала дворца – большая столовая палата – имела десятиметровую высоту, была обита красным сукном, украшена парсунами и зеркалами в резных янтарных рамах. Подвешенный к потолку, двуглавый орел напоминал, что зрит он на запад и восток, кои ему подчиняются.

Кончено же не чародейством Франца Лефорта или друга его Якова Брюса чернокнижника и волхва, был вознесен дворец тот на Яузе. Поставил дворец постельный истопник, каменных дел мастер Дмитрий Аксамитов, прозванный так за тягу к кафтанам из старинного бархата-аксамита шитым. Никто о каменщике том не знал ничего доподлинно. Шептались, что его черт сам прислал своим прислужникам Лефорту и Брюсу. Кафтан его из шелка ручной работы с золотыми и серебряными нитями, в бархат вплетенными, мелькал на стройке, кажется, во всех концах ее стразу. Как только заказчик открыл бутыль с заморским вином, войдя в готовый дворец, сам Мастер дел каменных пропал, как и не было, и не видел его более никто. Такая вот загадка, давшая пищу слухам и сплетням по всей Москве. Кроме того, досужие языки трепались о том, что во дворце этом собираются тайно все прислужники чертей и бесов, что в круг хозяина этого дворца собрались и сам государь среди них. А еще шептались на базарах, что чертовка эта, ведьма Анна Монс, получила за свое колдовство покои золотые, каменьями убранные в этом дворце и принимает там государя, вместе со своими русалками и ворожейками. И еще бы больше плела всяких небылиц досужая молва, если бы видела, как в вечерние и утренние сумерки, с клочьями тумана разбегаются от стен дворца серые тени и мчатся по всем городам и весям необъятной Руси, неся с собой только им ведомые тайны.

На самом же деле, после возвращения из Великого посольства, черная кошка пробежала между Анхен и Петром. Только один Лефорт знал, как отшила обворожительная лунная жрица своего поклонника, так что он даже и не пикнул в ответ, но стал сумрачным и унылым. На замечания Франца, что, не рано ли она от ворот поворот государю дала, он тоже получил свою порцию истерик и скандалов, завершившуюся угрозой, что, мол, от Малки она не только приворотам Мараниным выучилась, но и изводу ночному и мороку лунному, так что ему лучше под ее горячую руку не попадать. Лефорт плюнул, мол, чем черт не шутить, но проверять ее угрозы поостерегся. Знал свою донну Анну не одну сотню лет.

Петр, потерпев крах как великий любовник, и в других делах великих, как-то скукожился и запал свой потерял, потому тянул с походом на север, все больше и больше косясь на Азов и на теплые края, где его дожидался Таганрог, город его юношеских проектов и мечтаний. Поэтому и побежали от дворца серые тени, понесли во все стороны приказы тайные, подниматься супротив власти петровой, гнать недоросля на берега моря Варяжского, в устье речки Нави.

Лефорт торопился. Был ему гонец, что пора оставлять Русь на попечение Якова Брюса, а его, дьяка Гуляя, зовут дела неотложные. Лефорт торопился выполнить то, для чего был сюда прислан, торопился направить Петра туда, где его ждет Симон-волхв.

Он помнил, как сразу по возвращению поднялись стрельцы. Да вроде бы и не поднялись, так побурчали. Да и не поднялись, а подняли для острастки. Петр, приехав и отдохнув в Преображенском под охраной полков князя-кесаря, решил требовать, чтобы русские янычары превратились в настоящих солдат, каких он у западных властителей видел, безусловно, покорных его власти. Среди стрельцов пошел слушок и недовольство, что государь все поблажки отберет, с женами и детками малыми разлучит и вольность отымет. Да еще кто-то в уши начал нашептывать.

– Будучи под Азовом, умышлением иноземца Франца Лефорта, чтобы благочестию великое препятствие учинить, чин их, московских стрельцов, подвел он, Францко, под стену безвременно, и, ставя в самых нужных в крови местах, побито их множество, – шептали умело, – Его же умышлением делан подкоп под шанцы, и тем подкопом он их же побил человек с три сотни и больше.

– Да он хотел всех стрельцов погубить, – похватывали другие.

– Это из-за него мы в степи мертвечину ели и премножество наших пало, – поддерживали третьи, уже забыв, что в степи с ними Лефорта и не было.

– Всему народу чинится наглость, слышно, что идут к Москве немцы, и то знатно последуя брадобритию и табаку во всесовершенное благочестия испровержение, – совсем ополоумев, вещал еще кто-то.

Тогда серые тени сделали все тихо и незаметно, даже стрелецкий полковник Гварнент писал царю: «Влияние Лефорта, внушение царю мысли о поездке за границу и другие такого рода преступные факты вывели из терпения стрельцов. Немцев, проживающих в Московском государстве в большом числе, ненавидят, тем более что царь чтит их, оказывая русским презрение. Поэтому стрельцы решились сжечь Немецкую слободу и перерезать всех иностранцев».

– А вроде на дурака не похож, – думал Лефорт, читая записку полковника, – Обманчива внешность. Солдафон и есть солдафон. Пень в мундире, – протянул записку слуге, – Отдай государю. Пусть читает.

Особо мутили воду тогда четыре стрелецких полка: Чубарова, Колзакова, Черного и Гундертмарка. Те, кто был под Азовом, кого Петр считал своими любимцами и своей защитой. Он их и из Азова назад в Москву призвал, чтоб всегда под рукой у него было его азовское войско. Когда на смену им были посланы другие полки, они и пошли скорым маршем на Москву, однако вдруг им приказали идти в Великие Луки, к литовской границе. Отчего и кто приказ государев переменил, осталось загадкой. Бумагу ту никто не читал, а гонца с кинжалом в груди так и не нашли. Стрельцы повиновались указу вроде бы государеву, но многим стало невыносимо. По весне две сотни выборных самовольно ушли из Великих Лук в Москву бить челом от лица всех товарищей, чтобы их отпустили по домам. Петру донесли, что это бунт.

– Объявлен бунт от стрельцов, – писал он Ромодановскому под диктовку Лефорта, – Вашим правительством и службой солдат должен быть усмирен. Зело радуемся, только зело мне печально и досадно на тебя, для чего ты сего дела в розыск не вступил. Бог тебя судит! Не так было говорено на загородном дворе в сенях. А буде думаете, что мы пропали (для того, что почты задержались) и для того боясь, и в дело не вступаешь. Воистину скорее бы почты весть была, только, слава Богу, ни один не умер! Все живы. Я не знаю, откуда на вас такой страх бабий! Мало ль живет, что почты пропадают? А се в ту пору была и половодь. Неколи ничего ожидать с такой трусостью! Пожалуй, не осердись: воистину от болезни сердца писал.

– Хорошо, хорошо, – подбодрил его Лефорт, – Князь-кесарь вызверится, после того, что ты его в трусости упрекнул, – про себя подумал, – Все силы приложит, чтоб тебя с рук из Москвы спровадить.

– Я, было, надеялся, что ты станешь всем рассуждать бывалостью своей и от мнения отводить, а ты сам предводитель им в яму, – разохотился Петр, и завершил письмо подковыркой.

Стрельцам же, что шли к Москве, не встречая войск на своем пути, доброхоты пели в уши:

– Идти к Москве, разорить Немецкую слободу и побить немцев за то, что от них православие закоснело. Побить и бояр, послать в иные полки, чтобы и они шли к Москве для того, что стрельцы от бояр и от иноземцев погибают. К донским казакам ведомость послать. А если царевна в правительство не вступится и по коих мест возмужает царевич, можно взять и князя Василия Голицына. Он к стрельцам и в Крымских походах, и на Москве милосерд был, а по коих мест Петр здравствует, и нам Москвы не видать. Петра в Москву не пустить и убить за то, что почал веровать в немцев, сложился с немцами.

Тогда жарким летним днем, опосля возврата из Великого посольства, стрельцов тех встретил у Воскресенского монастыря Гордон с пушкарями. Одним залпом из трех десятков орудий он положил их, почитай всех. На сем бунт, если это можно было назвать бунтом, и подавил.

Петр тогда на радостях настрочил князю-кесарю:

– Пишет ваша милость, что семя Ивана Михайловича растет! – видно запало ему, что стрельцы хотели Софье челом бить, – Прошу вас быть крепким, а кроме сего, ничем сей огнь угасить не можно. Хотя зело нам жаль нынешнего полезного дела, однако сей ради причины будем к вам так, как вы не чаете.

– Ни один не ушел, – отвечали из Преображенского приказу, – Пущие из них посланы в путь иной, темной жизни с возвещением своей братье таким же, которые, мною, и в ад посажены в особых местах для того, что, чаю, и сатана боится, чтобы в аде не учинили бунту и его самого не выгнали из державы, – довольный своим слогом Ромодановский тогда хвалился Лефорту, что Петра они запугали донельзя. Однако не ушел он на север. Не бросил Москвы.

Теперь хуже того, стал клониться в сторону Таганрога. Вспомнил молодость в Азовских походах. Да еще и мнить себя стал их победителем.

Поскакали серые тени в Азов. Первым подал голос Черкасск, столица вольная Дона.

– Если великий государь к заговенью к Москве не будет и вестей никаких не будет, то нечего государя и ждать! – понеслось по казачьим куреням, – А боярам мы не будем служить, и царством им не владеть… Москву нам очищать, а как будет то время, что идти нам к Москве, будем и городовых людей с собою брать, и воевод будем рубить или в воду сажать!

– Отцов наших и братьев и сородичей порубили, – на Москве аукнулось, в Азове откликнулось, – А мы в Азове зачтем, начальных людей побьем.

– Дураки вы, что за свои головы не умеете стоять, – подлил масла в огонь, проходящий монах, – Вас и остальных всех немцы порубят, а донские казаки давно готовы.

– Когда бунтовал Разин, и я ходил с ним же, – взревел, какой-то детина, похожий на мясника, – Еще я на старости тряхну.

– Стрельцам ни в Москве, ни в Азове житья нигде нет. На Москве от бояр, что у них жалованье отняли без указу. В Азове от немцев, что их на работе бьют и заставливают работать безвременно, – заливисто рассмеялся невесть откуда взявшийся скоморох, – На Москве бояре, в Азове немцы, в земле черви, в воде черти.

– Ныне нашу братью, стрельцов, прирубили, а остальных посылают в Сибирь! Только нашей братье во всех сторонах и в Сибири осталось много. И в Москве у нас зубы есть, будет в наших руках и тот, кто нас пластал и вешал. Самому ему торчать на коле, – подвел итог, донской атаман Жуков, получив милостивый кивок от Чебачихи стоявшей в сторонке.

Петр понял, что Дон его не ждет. Что об Азове и Таганроге пока надобно забыть и спрятать мысль эту в старый сундук на самое дно. Мечта о великих делах рассеивалась, как утренний туман.

Уже и Софья не мешала ему, уйдя на покой в монастырь. Уже и другая сестра Марфа приняла постриг, а спокойствия в государстве не было. Петр пошел к Ромодановскому в Преображенский сыскной приказ.

– Чего государь. Доносы почитать, как тебя народ жалует? – с усмешкой спросил князь-кесарь.

– Почитай, – сел в углу Петр.

– Не озвереешь, – грубо спросил Федор.

– Пусть чтут.

– Чтите, – кивнул дьякам князь.

– Государь с молодых лет бараны рубил, и ныне ту руку натвердил над стрельцами, – заунывным голос зачел дьяк, – Которого дня государь и князь Федор Юрьевич Ромодановский крови изопьют, того дня в те часы они веселы, а которого дня не изопьют, и того дня им и хлеб не естся.

– Это кто?

– Это женка стрелецкая на базаре трепалась. Чти далее, – Федор кивнул.

– Как его Бог на царство послал, так и светлых дней не видали. Тягота на мир, рубли да полтины, да подводы. Отдыху нашей братье нет.

– Далее, – буркнул Петр.

– Какой-де он государь? Нашу братью всех выволок в службу, а людей наших и крестьян побрал в даточные. Нигде от него не уйдешь, все распропали на плотах, и сам он ходит на службу, нигде его не убьют, как бы убили, так бы и служба минула, и черни бы легче было, – царь темнел лицом, а дьяк продолжал.

– Если он станет долго жить, он и всех нас переведет. Я удивляюсь тому, что его покамест не уходят. Ездит рано и поздно по ночам малолюдством и один, и немцам наше времени не стадо, потому что у него Лефорт скоро умрет. Какой он царь? Враг, сколько ему по Москве ни скакать, быть ему без головы, – Петра начал бить приступ. Лефорт снял припадок, кивнул, чтоб читали дальше.

– Мироед! Весь мир переел, от него, кутилки, переводу нет. Только переводит добрые головы! – слова падали как расплавленный свинец прямо на мозги, прожигая их.

– Оделся по-немецки, других заставлял делать то же, царицу сослал в монастырь, вместо нее взял немку Монсову, – теперь слова шипели, как змеи из-под коряги.

– Видишь, – читал дьяк ровно, – Какое басурманское житье на Москве стало: волосы накладные завели, для государя вывезли из немецкой земли немку Монсову, и живет она в лефортовских палатах, а по воротам на Москве с русского платья берут пошлину от той же немки.

– Он бы, сберегатель мой, повсегда бодр был, а монарх наш, царь Петр, буди проклят трижды, – голова у Петра пошла кругом, сознание оставило его и он рухнул на пол, продолжая слышать в ушах тягучий голос дьяка.

– Крестьяне все измучены, высылают их на службу с подводами, да с них же берут сухари. Все на государя встали и возопияли: какой-де он царь? Родился от немки беззаконной. Он замененный. Как царица Наталья Кирилловна стала отходить от сего света, и в то число говорила: ты-де не сын мой – замененный. Он велит носить немецкое платье – знатно, что родился от немки.

– Ну что Франц? – Ромодановский смотрел на Лефорта и вошедшего Брюса, – Не уморили мы его?

– Оклемается, – спокойно сказал Лефорт, – Теперь мы его уговорим втроем, что из Москвы надо пятки салом мазать, пока голова цела. Уговорим, братцы?

– Уговорим, – хмыкнул Брюс.

– Так я думаю, что и уговаривать не придется, как бы за штаны придерживать не пришлось. Ступайте братцы, собирайтесь в путь, а мне надоть готовиться, …страной управлять, – Ромодановский встал, тяжело зашагал к двери, – Всегда рад буду свидеться, – на ходу обернулся, и его суровое лицо озарила неожиданная и хитрая улыбка.

– Милости прошу ко мне на Яузу. Дня через два буду там новоселье праздновать. Многие будут, – многозначительно сказал Лефорт.

– Буду, – уже от двери кивнул князь-кесарь.

Гости съезжались к всесильному царедворцу со всех сторон. Было их более тысячи, но отдельно получили приглашение сотни две, две с половиной, специально отобранных дворян. Часть из них была знакома друг с другом еще по Нептунову обществу, часть по Всешутейнейшему собору, однако все они понимали, что Лефорт звал их на новоселье не спроста.

В разгар бала, отдельно приглашенных, незаметно для всех остальных, специально обученные слуги отводили в сторону и отводили в дальнее крыло дворца. Гости шли галереями, украшенными гобеленами с изображениями далеких стран и неизвестных земель. В первом зале, обитом шелковыми обоями синего и голубого цвета, слуги не задержались, проведя гостей далее в следующий зал. В этом зале огромного размера и с потолками, уходящими к небу, по стенам обитым красным сукном, разбегались золотые разводы, как лучи солнца. На полу, выложенном белыми и черными квадратами мрамора, стояли золоченые стулья. Часть зала была отделена такой же красной занавесью, за которой пряталась маленькая дверца, ведущая в третий зал, обитый черным бархатом с золотыми звездами, рассыпанными по всему полю. Гости входили и рассаживались, не понимая, зачем их позвал сюда любезный хозяин, но и вопросы задавать загадочному Лефорту все были отучены давно.

В черной зале стояли пятеро. Сам хозяин, Яков Брюс, Петр, Ромодановский и Гордон.

– Послушай Петруша, – неожиданно для всех обратился к царю Лефорт, – У меня предчувствие такое, что это может наша с тобой последняя встреча. Не перебивай и слушай. Сегодня мы с тобой вместо Нептунова обчества учредим обечество Андрея Первозванного, как ты и обещал братьям в Англии. Орден Святого Андрея, – он взял со стола торбу, достал оттуда полотнище, развернул прапор, – Вот тебе знамя этого Ордена. Стяг Андреевский. Мы здесь все, в этой зале, самые близкие к делу этому люди. Федор, – кивнул на Ромодановского, – Свою лямку тянет. Государство блюдет и множит. Ты ему не мешай и не перечь. Гордон – твоя защита и опора среди воев. Брюс – советчик твой и провидец дел земных. Колдун, чародей и чернокнижник. Ну, пока и я. Мы с вами в зале Шотландской. Той, что от первых храмовников. Вход в эту залу, кроме нас пятерых, всем заказан. Здесь у нас третий круг. Я уйду – добавите сюда Алексашку Меньшикова. Он ковать судьбу выучился, глядишь, надо будет, скует.

– А ты куда? – не утерпел Петр.

– Боги скажут. Ты меня сейчас слушай. Там, в зале красной Андреевской, ждут нас будущие братья орденские. Число им три сотни. Из них выберем дюжину командоров. Во главе, пока, встану я. Великим Мастером. Мастером стула. Когда уйду, место мое займет Яков. Поняли?

– Поняли Франц. Поняли, – ответил Брюс.

– Старшим надзирателем – Патрик Гордон, младшим – ты Петр. Пока младшим. Потом поднимешься на ступеньку, глядишь, сам Великим Мастером станешь, – в глазах его мелькнул смех, но он спрятал его внутри, – Первыми кавалерами Андреевскими сделай Головина, Шереметева и Толстого, за их посольства в земли закатные. Впрочем, Толстого не делай, его иезуиты поощрят без нас. Гетмана Мазепу кавалером сделай. Привечай казаков под руку свою. Да вот Якова. Но не более чем двенадцать человек. Остальных, – Он задумался, – Видели залу голубым обитую? Так вот, остальных введи в Нептуново обчество и пусть там своей череды дожидаются. Пожалуй, все. Пошли к гостям. Нечего томить их.

Они вышли в парадные палаты, отдернули занавес. Народ ахнул. У дальней стены стоял алтарь, на котором лежали: серебряный Бафомет в виде черепа, кинжал Вехма, меч Духа, чаша, олицетворяющая Святой Грааль и циркуль с наугольником, сложенные в Печать Соломона. Над алтарем светилась алым светом Пламенеющая звезда Востока. Кажется, внутри ее колебалось пламя пожаров. По стенам от нее разбегались черно-белые Печати Соломона. По бокам от алтаря стояли две колонны и шесть светильников. Тишину, повисшую в зале, разогнал спокойный голос Лефорта.

– Три светильника справа, – он говорил так, как будто уже всем все объяснил и только договаривает последние слова, – Три горящих светильника справа – это Мудрость, Красота и Сила. Это три опоры, на которых будет стоять ваша Вера. Три светильника слева – это три ветви от того ствола, что вырастил Лот из трех черенков, данных ему ангелами. От того ствола, что является верой праотцев, Верой Авраамовой. Каждый может возжечь светильник своей веры и возложить свою святую книгу на алтарь, если она выросла из того ствола.

– Три малых светильника, – продолжил Яков Брюс, – Те, что стоят в стороне от шести главных. Это светочи ваши в этом мире. Солнце – потому что оно управляет днем. Луна – потому что она управляет ночью и Мастер стула. Великий Мастер нашего ордена.

– Что значат две колонны? – неожиданно задал вопрос Меньшиков.

– Как тебе больше нравится. Жизнь и смерть, любовь и ненависть, Каин и Авель, вода и огонь, сила и бессилие. Выбери то, что тебе больше по душе. Но помни, что любое здание не может держаться на одной колонне. Ты понял меня Алексей? – Брюс внимательно смотрел в глаза молодому дворянину.

– Понял Яков. Теперь я начал понимать, почему и пол у нас под ногами выложен разными цветами.

– Это боевой стяг тамплиеров. Прапор храмовников – Босеан. Под этим знаменем они объединяли все земли под рукой сильнейшего. Теперь, это предстоит сделать вам, – опять вступил Лефорт, – Вам всем предстоит, возродит их славу и их силу в этом мире. Тот, кто не готов может уйти, – сделал паузу. Никто не шелохнулся, – Тогда у вас теперь есть один царь – Петр, – он слегка подтолкнул в спину Петра, – Есть один Учитель – это Мастер вашего ордена и есть одна цель – подчиняться им. Если вы согласны, – опять сделал паузу, – Тогда ваш путь на север, – тишина подтвердила, что пришедшие сюда были отобраны правильно, что у них есть хотя бы две составляющие их ордена. Мудрость и Сила. И еще у них есть выдержка и умение подчиняться, – Ваш путь на север, туда, куда вам укажет ваш государь.

После бала, прошедшего на новоселье во дворце на Яузе, Петр отправился в юг, попрощаться с мечтой юности – теплым морем. Чуть позже пропал царский фаворит Франц Лефорт. Молва говорила, что он сгорел в одночасье от лихоманки. Однако больным его никто не видел. А в склепе, где торжественно упокоили его гроб, ни одна живая душа не смогла бы найти его останки.

Микулица провожал своего друга дьяка Гуляя, под покровом ночи у стен Алексеевской обители, там где были Врата, спрятанные еще Малкой, на берегу Лебяжьего озера. Провожал в Беловодье надолго, потому что норны уже выткали ему новый узор судьбы.

 

Глава 8

Ниеншанц

Брюс сидел на земляном валу новой крепости, зябко поеживаясь на промозглом морском ветру. Без малого, второй десяток лет обживали они эти неприветливые болотистые берега, а просвета на их пути так и не было. Так же, как в этом надоевшим ему за эти годы сером и низком небе, вечно сыпавшим на голову мелким моросящим дождем. Он зло сплюнул, окинул взором стальные волны речки Нави, плещущиеся у стен и сливающиеся в пелене дождя с таким же стальным небом и, не увидев ничего, кроме полузатонувшего челна у берега, поплотнее завернулся в черный плащ и спустился вниз в крепость, поскользнувшись на вязкой глине. Вошел в низенькую дверь, то ли мазанки, то ли землянки, гордо называемой здесь равелином, стряхнул прилипшую грязь с высоких сапог и воду с плаща, забористо выругался, теперь не скрывая своего виртуозного владения бранью, и откинув полог, а затем, растворив вторую дверь, вошел в жарко натопленную комнату с низким потолком.

За столом, уставленным четвертями с водкой и нехитрой закуской сидели: сиятельный князь Меньшиков, граф Шереметев и адмирал Апраксин. Такие же злые и грязные, как и он. Алексашка сразу плеснул ему в граненую стопку мутного пойла, отдающего тяжелым запахом похмелья.

– И самогон-то гнать, как следует, не научились, – зло подумал Брюс. Взял стакан со стола и махом вылил его в рот, закинув хрустящим соленым огурцом, – Чего сидите?

– Водку пьем, – коротко ответил Меньшиков, – Скидай Яков плащ, чего грязь к столу тащишь?

– Скину, – кивнул Брюс. Тепло уже обняло его и окутало в мягкое свое покрывало, – О чем байки травите?

– Молодость вспоминаем, – лениво потянулся Шереметев, – Молодость. Баталии. Победы. Поражения. Посольства. Молодость, одним словом.

– Девок сенных. Столы изобильные. Бани жаркие. Уста сладкие, – в тон ему продолжил Апраксин.

– А что? Федор Матвеевич, – по отчеству обратился к нему Яков, подвигая стул и садясь, – Что, генерал-адмирал? Как братцы твои после смерти сестрицы Марфы-то, оправились?

– Да ничего, оправились. Впрочем, Петр и Андрей за бабьей юбкой никогда и не прятались и заслугами своими обязаны не тем, что их сестра в царицах при царе Федоре Алексеевиче ходила, а токмо собственному уму и храбрости, – Апраксин плеснул в стопку.

– Не горячись Федор. Я ж не в укор и не со зла спросил. Вы все братья жизни не жалели, за дело общее. И ты тоже, – Брюс положил ему руку не плечо. Апраксин дернул плечом, но руку не сбросил. Он знал, что подвоха в словах чернокнижника нет, – Значит, молодость вспомнили? Птенцы гнезда Петрова.

Кто ж птенец-то главный в том гнезде был? Уж не сам ли царь? Кукушонок. Яти его мать. Смотри почти всех из гнезда повыпихал…. Так о чем вспоминали-то? Уж, не о том ли как Петруша после смерти Адриана преподобного, патриарха церкви русской – патриарший престол пустым оставил. Этого он не выпихивал, энтот сам упал.

– Нет. Не о том. Нам духовные дела обсуждать не почину, – ехидно съязвил Алексашка.

– Так может, про то, как мы с Османами замирились?

– Нет, мы тут вспомнили, как мы сюда на берега Нави пришли, – Шереметев нарезал каравай огромными, но ровными кругами. – Про Ниеншанц мы вспомнили. Про ту весну, про половодье, про то, как мы по полной воде сюда на лодьях пришли. Ты не маячь Яша. Возьми вот хлебушка, мяса холодного, сядь, чарку опрокинь, – он уложил кусок солонины с салом на краюху ржаного хлеба, подвинул Брюсу. Алексей сверху положил половину луковицы, а Федор поставил рядом чарку. Делали они все это неторопливо, но видно было, что не по холопски, а как равному, притом с любовью, а не по должности. А Шереметев продолжал, нарезая хлеб, – Про первые годы здесь на брегах Нави вспоминали мы. Про время оно.

– Действительно было времечко…, – перед глазами Брюса, да и всех друзей промелькнули те дни.

К Ниеншанцу, как называли этот городок свеи, то есть к крепости Нави, или к Концам как его называли русские, лодьи Петра пришли тогда по большой воде из Нотебурга, из Орешка, прямо ко времени ярмарки. Ярмарка здесь обычно бывала в августе, когда отовсюду съезжались к устью Нави купцы. Из Олонца, Тихвина, Ладоги, аж из самого Новгорода привозили сюда разнообразные товары: мед, пеньку, шкурки, скот и кожи, рожь, воск и поташ. Со стародавних пор на Концы везли по рекам все, что рождалось и делалось в Залеской Руси с одного конца, а по морю, мимо Стрельни, где стояла сорока с лихими сорочинскими мытарями – с другого конца, везли все, что рождали и делали закатные земли. Вот так все обозримое время и возили. С Залесья на Концы, и со Стекольного и Ганзы на Концы. Они и для востока были Концом и для запада – Концом. Городок тогда еще получил собственный герб – льва на задних лапах, символ Империи, с мечом в лапе, охраняющего воды двух потоков. Кто-то говорил, что это он охраняет торговые потоки с восхода солнца на закат, и с заката на восход, но Посвященные тихо шептали, что это он хранит место, где воды Нави, пресекаются с водами Яви и есть там, совершенно точно есть, Врата из одного времени в другое. У ярмарки той, всегда приветливо распахнув ворота, стояли ямской и постоялый дворы. Да еще вскорости вкруг нее обосновался ремесленный народ, как впрочем, и вокруг любой ярмарки. Мало ли кому, надо лошадь подковать, баркас просмолить, упряжь подправить, да, в конце концов, сапог подлатать, или зипун зашить.

Однако в тот год весна была дружной и на редкость теплой и народ начал съезжаться к крепостице Нави по большой майской воде. По которой и прикатилась петрова ватага. Знающий проводник вывел их тогда к устью Охты, прямо к паромной переправе через саму реку Навь. Большие их набойные насады вывернули из-за поворота прямо к пристани, у которой уже стояли поморские кочи и ганзейские галеры, вызвав немалый переполох у портовой стражи. Тут же появились закованные в брони братья ордена Самсона, живущие в монастыре на взгорке и несущие службу по охране морских дорог еще с легендарных дней Нового Израиля. Серьезность их намерений подтверждали черные жерла пушек и мушкетов, глядящие на них с крепостной стены. Но Брюс вышедший тогда навстречу морскому сторожевому отряду быстро нашел с ними общий язык. Больно много чего он знал о легендарных назареях, почти пропавших в волнах времени. Пройдя через город в сопровождении ближней свиты, по разводному деревянному мосту, перекинутому через Охту, прямо напротив главных ворот крепости, Петр тогда попал прямо к ратуше, с интересом осматривая большую торговую площадь, готовящуюся к приезду ярмарочных гостей. У воды, у самого Навского рейда, Яков указал ему на огромные городские весы, шепнув, что вот тут они свою десятину и снимают, с каждого пуда товара.

Брюсу городок Ниен понравился своей уютностью, он напоминал Микулице старый Париж, так же спокойно раскинувшийся на берегу реки. Такой вот городок братских общин рядом с небольшой крепостью, и так же обнесенный шанцами – стенками от случайных незваных гостей, как и комтурства храмовников и госпитальеров там, на берегах Сены. Только здесь на берегах Нави похоже собрались вокруг маленького Ниеншанца, братские обители давно забытых в этом мире орденов и братских общин. Здесь на высоком яру стоял монастырь братьев назареев – великих витязей святого Самсона. Чуть дальше по берегу расположился странноприимный Дом рыцарей иоаннитов, братьев госпитальеров, бескорыстных защитников убогих и больных. Напротив них через реку возвышалась дозорная башня приюта последних воинов Спаса Нерукотворного. Брюс понял, они просто жались к последним Вратам, нанизанным на всемирное веретено. К последнему переходу в Навь. Он помнил их братства всемогущими, великими, несгибаемыми, в зените славы. Поэтому ему так понравилось их последние пристанище в этом мире, перед тем как им раствориться в мифах и сказках. Он вообще был, какой-то сказочный, этот городок Ниен, какой-то придуманный что ли. В соответствии с городским правом в Ниене существовал магистрат – городское самоуправление. Его возглавляли три бургомистра, которые со своими советами дважды в неделю собирались в ратуше и решали городские дела. Первый из них занимался вопросами закона и права. В его ведении находился городской суд, состоявший из ратманов. Второй бургомистр выполнял полицейские функции. В распоряжении третьего была городская застройка. Полноправные граждане составляли привилегированную прослойку общества и имели в городе богатые усадьбы. Первоначально это были торговцы, судовладельцы, судоводители и грузчики. Все напоминало Микулице Святой Град Иерусалим, но как-то не взаправду, как-то понарошку, для игры, что ли в бирюльки, для сказки малой. Тут были и свои Ассизы, и своя Правда, и даже свой Собор и свои пулены – коренные жители, состоящие из пришлых со всех сторон людишек и ремесленников. Но опять же все игрушечное, сделанное понарошку. Действительно Концы. Концы всего старого дорогого его сердцу и его памяти.

Центральная часть города Ниена располагалась на возвышенном правом берегу Охты. Это было даже не название ее, а прозвище, то ли оттого, что была холодна до сжимания всех членов и выдоха «Ох ты!» если броситься в нее с разбега, то ли от того, что открывалась за ней сама река Нава, вызвав это же восклицание, от стоящих на ее рейде купецких судов и суденышек. Эта же река носила еще одно название – Сварте бек – Черная речка, на языке живущих по ее берегам племен. Примерно в четверть версте от устья Охты в нее впадала речка Чернавка, шириной в десяток саженей, текущая меж высокими в два роста берегами. Местные племена называли ее Лилия Свартабекен – Черный ручей. В этом краю все речки были Черными, потому как вода их была коричнево – бурого цвета, протекая по лежащим вкруг города торфяным болотам. Лилий же здесь отродясь не видали, кроме той, что была вышита на знамени орденских братьев, чья башня возвышалась на его берегу. Он то, ручей этот, и разделял основную территорию города на две части – северную и южную. Цитадель крепости, ее сердце, располагалась в северной части города. От нее, стоящей на берегу Охты, веером разбегались три улицы, три першпективы – Королевская, Средняя и Выборгская. Но зажатая меж Навой, Охтой и Чернавкой северная часть города, так и застыла пригородом цитадели, ее передовой частью, грудью, персью, как говорили раньше на Руси, которую так и называли все – Старый Город. Южная же часть была разбита на прямоугольные кварталы, которые и отвоевывали болотистые земли для новых поселенцев и гостей этих Концов всего света. Брюс помнил тот старый Ниеншанц, как будто это было вчера, как будто он знал, что вот подойдет, раскроет двери их убогой землянки здесь на Заячьем острове и в глаза ему ударит майское холодное солнце и опять он увидит перед собой городской рынок. А сразу за рынком, на берегу ручья Чернавки, шпиль городской ратуши. Первоначальная Старая ратуша стояла фасадом к Охте. А вот Новую ратушу, строили, развернув фасадом к новой городской площади. Обе были увенчаны башенкой с часами в центральной части кровли. Пока магистрат заседал в Старой ратуше, но и в Новой уже проводились важнейшие общественные мероприятия, решались вопросы управления городской жизнью. Непосредственно перед этой ратушей располагалась городская площадь, простиравшаяся в северном направлении. Она имела длину около двухсот саженей и ширину около пятидесяти. Именно вокруг нее сгрудились наиболее богатые дома горожан, купеческие лавки и кабаки.

Он хорошо помнил, как с опаской смотрели на их полки, ставшие на бивак на берегу Чернавки, ганзейские купцы, что жили в этой же части города к северо-востоку от ратуши, всего в саженях двадцати от ручья Чернавки, рядом с новой немецкой церковью. Парадные их усадебные дворцы, окружали городскую площадь со всех сторон. Этакая Немецкая слобода, этакий Кукуй на Чернавке тогда весело подумал он. Храм с первого взгляда имел вид базилики с башней-колокольней, но при внимательном рассмотрении можно было отличить колокольню, центральную часть и примыкающий к ней алтарь. Старый катарский крест, ориентированный по сторонам света. Брюс тогда еще отметил, что строили его люди знающие толк в древних Посвящениях и в тайнах храмовников. При храме была школа, где учили уму разуму мальчиков и девочек. Роскошь по нынешним дням несусветная. А уж о том чтобы и учились вместе, такого и не помнил уже никто. Яков тогда опять подумал, что все это придумка, сказка такая, заповедник старых обрядов и законов, дожидающийся их только по воле Богов, и ими для дела какого-то великого укрытый и сохраненный. Эта его мысль стала незыблемой, когда он, подобрав на дороге кусок черепицы, упавшей с крыши, увидел на ней клеймо Святого Петра – буквы SP вписанные в изображение ключа. Для Петра они этот осколок старого мира у Врат Нави берегли. Для Петра. Потому и гнали нас на Север, в болота эти, потому что только здесь и могли еще сохранить что-то, здесь у станового хребта Ойкумены, здесь у веретена мира, на который все нити судеб навились, сложившись в плотный кокон, а нам его, этот кокон, разматывать Доля выпала.

В южной части города, невдалеке от немецкой церкви, брали свое начало две дороги. Первая из них вела на северо-восток в сторону Орешка. За городом на этой дороге стоял трактир, где могли останавливаться путешественники. Далее путь пересекал Охту, следовал по ее обжитому левому берегу и поворачивал на восток к истокам Нави. Вторая дорога к Выборгу и Кексгольму вела вдоль берега Нави на север. Она пересекала городское предместье, где располагался монастырь госпитальеров. Странноприимный дом при нем, где под рукой братьев иоаннитов содержались бедные и больные люди, в том числе и умалишенные, существовал давно с таких времен, что и не помнил никто. Далее, в излучине Нави на ее берегу находились кирпичные заводы, хранящие секреты огненного камня, да и другие секреты вольных каменщиков. От них Выборгская дорога поворачивала на север.

К югу от города находились городские поля, на которых выращивали рожь и хмель, дюже годные для производства пива и браги. Далее, в излучине Охты, осела древняя деревенька Минкино, где жили остатки воинских родов еще со времен Орды. Другое село Спасское вольготно разлеглось на правом берегу Нави. Именно сюда через болота выходила дорога, связывавшая устье Нави с Копорьем, Ямбургом, Нарвой и Ивангородом. Брюса тогда удивил размах этого пряничного городка, при всей его неправдоподобности.

– Слушай, – обратился он к Алексею, подбрасывающему дрова в печь, – А ведь тогда это ты сказал, что городок Ниен не мал или Петр?

– Не я, Петр, – ответил Меньшиков, – Мне чужой славы не надо. Своей хоть отбавляй. Это государь тогда брякнул, – он почесал затылок, сдвинув треуголку, – Ага, вспомнил. «Выведен равно изрядною фортофикациею, только лишь дерном не обложен, а ободом больше Ругодива». Так вот Петр это и сказал, с Нарвою его сравнив. Я вот все гадаю, до сих пор, с какого рожна Карл тогда всю эту Ингерманландию нам уступил? Хоть и гнил край, весь болотами пропах, да мохом порос, а все ж земля не пуста. А Яков?

– Ну, во-первых, неурожай тут был года два подряд. Голод Великий, – Яков подумал, что не обошлось без Малкиной новой родни Великого Мора и Черной Смерти, – Потому народ отседа бег. Земля уже была в запустении. Во-вторых, народ от голода озверел и вымер, почти треть всех в хлебные места подались, – опять про себя отметил, – Всю мразь заранее вымели. Тех, кто только за поживой в местах этих жил перед нашим приходом, как корова языком слизала. Осталась братия монастырская, да народ ремесленный, – вслух сказал, – Карлу земли сии и даром были не нужны, а тут Петр сродственничек просит. Отчего не дать? Возьми боже, что нам не гоже. Потому и пустил.

– Это ты лукавишь Яша, – лениво вступил в разговор Апраксин, – Земли там были обжитые. Вспомни. По берегам Невы, – он уже назвал Наву, так, как стало принято называть сейчас, – Да и Большой Охты стояли вместительные лесные склады и хлебные амбары, так что нам даже места для домов не хватило. Лес, пеньку возили и в Голландию и Англию, а зерно – в Швецию, к тому же Карлуше, который в те времена без хлеба ввозного обойтись вообще не мог. А ты голод, уехали все, возьми боже…. Лукавишь, брат.

– Прав ведь адмирал, согласись Яков, – кивнул Меньшиков на Апраксина, – Ты вспомни, вкруг Ниена места пустого не было. На Березовом острове, что за речкой Карповкой, там, где отшельник Фома жил, стояла усадьба губернатора. Пожалуй, чуть поменьше моего нонешнего дворца, что на Васильевском острове. Вдоль правого берега Безымянной и у Малой речки, той, что солдаты Мойкой прозвали, супротив сада Летнего, усадьба братьев Самсона стояла.

– Точно, точно, – опять вставился Апраксин, – Их командор Конов, еще дом свой в саду Петру уступил, для жилья.

– И сад, – добавил Шереметев хмуро, – Государь наш надежа, задницу по землянкам не морозил, и по болотам не мочил, не в пример доблестному воинству своему. Любил по саду прогуляться.

– А ты фельдмаршал, тоже ведь не в палатке под дождем мок, – ехидно бросил Алексей.

– Но и остров в свою честь не называл, – огрызнулся Борис.

– Кто ж его называл? – вскинулся Меньшиков, – Он как был Васильевским в честь Васьки Селезня, Васьки Казимира и Васьки Губы, что там свои посады держали, так и остался Васильевским, ну еще Лосиным его кличут…

– А Княжьим или Меншиковым – это в честь кого такое имечко ему? – не удержался Брюс.

– Это народ так его кличет. А народ он сам имя выбирает, какое ему по сердцу, – с прищуром пояснил Меньшиков и хитро зыркнул глазом, – А что мой дворец на нем стоит, то в том моей вины нет. Государь указывали, где кому хоромы ставить. Да к тому ж он туда хотел полк Преображенский перевести, да Ромодановский не позволил, гвардию свою от центра города нового отрывать.

Брюс неожиданно отдалился от спора своих товарищей. На него навалилось другое. Как объезжал он острова эти в устье Нави, осматривал капища старые. На Мишкином острове наткнулся на капище медвежьих родов с горящим зничем, понял, еще чтят здесь старых богов. На Крестовском зашел в часовню старую, от кого оставшуюся трудно было понять. То ли от тевтонов, то ли храмовников, но построенную еще из серого старого камня по поясу Симонову, а может вообще от тех, о ком уже забыли все. Зажег лампаду пред образом Черной Богородицы, протер образ нетленный, поплыл дальше по ерикам и протокам среди лесных островов. В большой протоке называемой Малая Навка чуть в тумане не напоролся на огромный камень, торчащий из воды, вкруг которого бурлили омуты и круговерть речная. Спасибо водяной уберег, нос от камня отвернул. Там среди речек и проток, за болотистыми берегами, заросшими ивой и кустарником колючим, прятался остров Каменный, на коем он среди серых валунов, разглядел камень Велесов. Понял тогда, что все капища, Ромовы все, святые места все, кучкуются окрест места этого, на которое их Макошь-Судьба вывела. Не было только Храма здесь Матери-Артемиде. Не было, но будет, в этом он был уверен.

В Ниен их не пустили. Да и кто захочет обжитые места незваным гостям дарить. На другом берегу Нави, где раскинулся посад бывших воинов Спаса Нерукотворного, ныне промышлявших то ли морским разбоем, то ли делом корабельным, откусили им место рядом со смоляным двором, но Петр, так дело корабельное любивший, дышать парами смоляными не пожелал и откланялся спасовцам. Вот так и прикатились они сюда в самые Уста Нави, к острову Заячьему, на коем и решили ставить свою крепостницу. Лихо ставили весело. Местный люд прозвал место сие Веселая Земля, по их кутежам и загулам, и строго наказал девкам своим нос сюда не совать, от греха подальше. Здесь тогда первый бастион и заложили. А Петр обосновался в Летнем саду, а Алексей на Васильевом острове, а Апраксин – на Адмиралтейском. А он, Яков Брюс, чернокнижник Микулица, у своего сводного брата Романа, обер-коменданта строящегося города и крепости, здесь на Заячьем острове.

– Яша, – оторвал его от мыслей голос Шереметева, – А ведь Карл-то шведский не утерпел тогда, что Ингерманландию Петру отдал, поперся под Полтаву. Чего ему там надобно-то было у Османов под брюхом?

– Так ведь до того, то в Астрахани бурлило, то на Дону. Все решали. Признать Петра царем – али нет. Ведь так и не признали ироды. Да и что с Карла взять. Он все себя с великими мира этого ровнял. Все с султанами породниться мечтал. Думал, его до Портала допустят. Кто-то видать в спину его сильно гнал. Кто-то неумелый и не умный. Вот он супротив Доли, супротив воли Богов и попер. Так ведь и не вышло у него ничего. Закончилась та баталия знатной попойкой меж офицерством доблестным, его и нашим, за одним столом, а он болезный один и сбег с ближними холопами своими. Не берись за гуж, коли, не дюж, – Яков, вспомнив все, удовлетворенно хмыкнул, опять увидев в глубине времени, как они нашли тогда Петру взамен Анхен, эту ядреную бабенку – Марту Скавронскую, ноне получившую имя Екатерины. Чистой значит, – Тоже мне чистюля, – он опять хмыкнул, – А ведь смотри, двух дочек принесла кровь с молоком. Анна и Елизавета, не девки – загляденье, – Он опять погрузился в воспоминания.

Только вот государь уперся тогда, как баран, ни как жениться на ней не хотел, признать ее царицей законной. Видать, после того как Анхен ему на Москве отлуп дала, все отойти не мог. Пришлось его на Прут гнать и в руки туркам сдать. Да тащить туда эту Марту чистюлю, выкупать его из плена. Да в мирный договор включить пункт о венчании. Сколько ж сил положили на дурака! Яков сплюнул на пол, заслужив неодобрительный взгляд Шереметева. Но зато уж и Екатерину подвели под венец, и Указ о единонаследии вырвали, и старые роды отодвинули. Пора бы было и вновь в Закатные края прокатиться, показать воспитанника, других посмотреть, решить, что далее делать, не век же здесь по болотным кочкам прыгать, да жалкую эту крепостишку отстраивать, на смех всем лешакам и кикиморам, болотным. Брюс потянулся и громко сказал:

– А не пора ли нам братцы по Европам проехать! Хватит киснуть тут на островах средь лишайников и валунов серых! – и опрокинул в глотку целый стакан самогонки.

– Ура!!! – дружно грянуло в землянке.

 

Глава 9

Прощальный поклон

Отпраздновав Новый год по Указу его величества государя в январе, собрав все необходимое в дорогу, посольство приготовилось двинуться в путь. Это было уже не Великое посольство, состоящее из недорослей и неучей, впервые высунувших нос из своей дремучей чащи. Это было уже не сборище потешных мальчишек, только ростом великих, а умом несмышленышей, впервые принимавших тайну посвящения и возглавляемых прыщавым бомбардиром, считающим, что ему предназначено покорить весь мир. Нет, в этот раз от берегов смурой и затерянной средь северных лесов реки Невы, от бывших Концов света, от станового хребта нового мира, от веретена судьбы всей этой необъятной Ойкумены, в гости к младшим и равным братьям отправлялось посольство таких же Посвященных. Участие Восточных братьев, как теперь называли их во всем обитаемом мире, на всей Земле Обетованной, становилось все более и более весомым. Кончилась Смута. Прежние понятия о том, что Русь откачнулась от общей братской семьи, о ничтожности людишек, дерущихся на ее просторах за кусок хлеба и золотую монету, за призрак власти и помрак силы, о слабосильности родов, и непокорности остатков ордынских дружин превратились в совершенно другой взгляд на тех, кто вошел в новое посольство. Эти, которые теперь окружали Петра, были великолепной оправой пусть и фальшивому, но сияющему, как бриллиант, камню. Свита делала из Петра Великого царя-преобразователя, как он и мечтал, возвращающего Русь на путь прежней Великой славы.

Вьюжным утром на исходе января, по глубокому снегу, сверкающему под лучами солнца, вышедшего впервые за последний месяц для того, наверно, чтобы проводить их в долгий путь, санки с Государем Петром Алексеевичем и его ближним двором полетели в сторону Риги. В Риге на ходу, между обедом и сменой лошадей, даже не Петр, а Шереметев, дал указание генералам о продолжении военных действий в Померании, и санки полетели дальше к Данцигу, где их ждал король польский Август. Войска российские стояли в Польше, как у себя дома, впрочем, лучше, чем у себя дома, потому как на Руси всем распоряжался князь-кесарь и его Преображенский Приказ, а тут в Польше, Петр чувствовал себя царем. На рейде Данцига покачивались корабли русского флота. Август принимал Петра скорее как вассал, угождавший своему ленному хозяину, нежели как хозяин своего дома, принимавший у себя почетного гостя. Петру это льстило, а Европа, видя с какой надменностью, северный правитель обращается с королем Августом, пришла в ужас. С востока шел новый Гог и Магог и царь Рош. В довершение ко всему этот новый царь Рош заявил, что он недоволен ни Августом, ни Данцигом, ни приемом оказанным ему и что он вообще просто недоволен. Недоволен. Вот и все! Данциг со страху бил челом Голландии и Англии, прося защиты. Обе промолчали.

Посольство же российское двинулось к Гамбургу, где Петр имел встречу с королем датским. Русские войска после каждой встречи шедшие вслед своему государю расползались по Европе, как щупальца спрута, охватывая все новые и новые земли и вызывая у соседей чувство того, что вроде бы и добрые соседи, но как бы их поскорее сбыть с рук. Тайные пружины были приведены в действие и механизмы орденской дипломатии заработали. Одно для всех оставалось тайной за семью печатями. Цель поездки этого неуправляемого и взбалмошного царя. А он как бы нарочно, как бы издеваясь над всеми шпионами и соглядатаями, отправился на воды, подлечить здоровье, где в кутежах и потехах провел две недели, между делом приняв кучу послов, среди которых затерялся неприметный посол Приоров Сиона, ученый червь Лейбниц. После разговора с Петром он нырнул в покои Брюса.

– Здравствуй, душа моя Готфрид, – приветствуя его, встал Яков. Он знал Лейбница давно, еще по старым его жизням в скрытом ото всех глаз Приорате Сиона, – Все тянешь лямку? Все мечешься? Не поря ли на покой? К Раймону в Беловодье или к Старцу, в новый Приют?

– Здравствуй, здравствуй Микулица, колдовская душа. Ты все философский камень ищешь или золото делаешь? – обнял его Лейбниц.

– Нет, золото – это по вашей сионской части. Да и не до философий ныне. Вот нового подопечного на веретено жизни вывели, все на старый хребет мировой вернули, что от Мицраима-Египта к Устам Нави тянется. Ошибки правим. Надо говорят Петра обратно с Симоном-волхвом объединить, чтобы в мире все поправить, – он показал на низкий диван, приглашая садиться.

– Это все земное. Я вот все пытаюсь понять для себя, что есть истина? – ученый замолчал, задумавшись.

– Тебе надо? Боги знают. Совершенные догадываются. Тебе надо? Я вот в такие высоты и летать не хочу, – Брюс с интересом смотрел на Лейбница.

– Понимаешь Микулица, – называя его старым именем, откровенно сказал Готфрид, – Я ж ухожу не сегодня-завтра в Навь, это в Яви мой последний разговор. Подопечного твоего в Голландии встретят и посвятят. Тебя в Великие Мастера назначат. Мирское это все. Я вот когда остров Рюген взяли и Храм Аркон рушили, многое понял. Многое. Ты такое чернокнижник ни в одной книге не читал. Как только статуя Святовита рухнула, тут мне глаза и раскрылись…

– На что? – Брюсу стало интересно.

– На истину. Есть два рода истин: истины разума и истины факта. Истины разума необходимы, и противоположное им невозможно. Истины факта случайны, и противоположное им возможно.

– Так ты хочешь сказать, что Боги знают путь и цель, и противоречить им бесполезно. А то, как мы выполняем их волю, зависит от нас.

– Таким образом, – не слыша его, продолжал сионский брат, – Есть первичное Единство. Все сотворенное или производное, составляет его. Создания и рождаются, так сказать, из беспрерывного Единства. Все мы его целое.

– Все ли? И силы тьмы? И те, кто ушел навсегда?

– Никогда не бывает ни полного рождения, ни совершенной смерти, в строгом смысле. И то, что мы называем рождениями, представляет собой развития и увеличения, а то, что мы зовем смертями, есть свертывания и уменьшения.

– Но это только для Посвященных и Совершенных. Для духов, что ли, для приведений и нежити. Для тех, кто имеет право открыть Врата и уйти в Навь.

– Ты прав, – вскинул на Брюса удивленный взгляд Лейбниц, – Легко вывести заключение, что совокупность всех духов должна составлять Град Божий, то есть самое совершенное, какое только возможно, государство под властью самого Совершенного. Но это же не для всех! Вот в чем ужас!!!

– А что хочешь ты?

– Я хочу, – ученый слегка подумал, но затем, махнув рукой, скороговоркой продолжил, – Под этим совершенным правлением не могут оставаться ни добрые дела без награды, ни злые без возмездия. Все должно выходить к благу добрых, то есть тех, кто в этом великом государстве всем доволен, кто доверяет провидению, исполнив свой долг, и кто любит. Подобает, подражать Творцу всякого блага Матери-Артемиде, радуясь созерцанию ее совершенств, согласно Матери-Природе ее истинной чистой любви, в силу которой мы находим удовольствие в блаженстве того существа, которое мы любим. Это должно понуждать людей мудрых и добродетельных трудиться надо всем, что кажется согласным с волей Богов, предполагаемой или предшествующей, и все-таки быть довольными. Боги посылают нам своей тайной, последующей и решающей волей, признание, что если бы мы могли в достаточной мере понять порядок этого мира, то мы нашли бы, что он превосходит все пожелания наимудрейших и что нельзя сделать его еще лучше, чем он есть, не только, в общем, и в целом. Потому что он Един в добре и зле, в свете и тьме. Конечная причина, которая должна составлять всю цель нашей жизни – Единство мира, и только она одна может составить наше счастье, – он высказал свои сокровенные мысли и Брюс понял, что он облегчил душу, и ему стало легко и радостно.

– Я понял тебя брат. Спасибо за истину. Я буду думать. Легкой тебе дороги в Беловодье, и тишины и покоя там, – Брюс задумался, – Увидишь Малку, передай привет. Скажи…нам без нее грустно. Спасибо еще раз. Удачи, – он обнял Лейбница.

Петр бросил пять тысяч конницы в Данию, заставив всех недовольных замолчать. Встретился с королем Пруссии Фридрихом Вильгельмом и, заключив с ним союз, с легкой душой направился в Голландию, куда его направил Лейбниц, известие, о смерти которого застало его в пути. Здесь по дороге к местам его юности их посольство догнала Екатерина в сопровождении Меньшикова.

Остановившись в Амстердаме, в одну из ночей Петр тайно в сопровождении только Якова Брюса и надежной стражи выехал в замок Флардинген. Там их уже ждали и, миновав подъемный мост и поднятую решетку башни, они въехали в замок. Все повторялось как тогда в юности. Те же приготовления в маленькой комнате, рядом с тем же Брюсом, кажется не состарившимся не на день за эти долгие двадцать лет. Только в этот раз обнажили не левую сторону груди и ногу, а правую, и буксирный канат обмотали вкруг шеи дважды. Опять завязали глаза и сверху надели темный колпак. И опять поводырь, Яков, как и в прошлый раз, повел его в залу. Все повторялось, как во сне, когда действие идет по замкнутому кругу. Те же вопросы тайлеру и те же ответы. Петр возложил правую руку на циркуль и наугольник, лежащие на Святой книге, вытянул вторую руку и начал повторять за Мастером слова клятвы уже не ученика, а товарища по братству.

– Я Петр, сын Алексеев, царь Российский, по своей доброй воле и согласию пред Всемогущим и этой достопочтимой ложей товарищей по братству, посвященной святому Иоанну, здесь и сейчас торжественно клянусь и обещаю сверх ранее принятых обещаний, что не выдам тайн, доступных степени товарища братства никому из младших степеней, а также не одному живому существу в подлунном мире, кроме истинного и верного брата, или брата-товарища по братству, или в кругу настоящей и полноправно собранной ложи таких братьев, – Брюс про себя отметил, что название Ложа прижилось, и что запрет распространяется только на живых существ, то есть нечисти это не касается. А Петр повторял за Мастером дальше, – Далее я обещаю, что ничего не сделаю сознательно во вред ни этой ложе, ни своим братьям, той же степени, никому другому вообще, если только это будет в моих силах, – он перевел дыхание, слышно было как булькает в сухом горле, – Я клянусь далее и обещаю, что буду послушным всем обычным сигналам, врученным, переданным, посланным, брошенным мне рукой товарища по братству. Я клянусь далее, что буду всемерно помогать бедным и безденежным товарищам по братству, их вдовам и сиротам, которые живут на Земле, и будут обращаться ко мне за этой помощью. Если же по своей воле провинюсь или нарушу любую часть своей торжественной клятвы и обещания товарища братства, то заслуживаю не меньшего наказания, как моя левая грудь должна быть рассечена, сердце вырвано и нацеплено на самый высокий шпиль Храма. Да укрепиться во мне решимость!

После этих слов по знаку Мастера, Брюс снял с глаз Петра повязку, и пожал ему руку особым рукопожатием, затем взял его за руку и повел к винтовой лестнице ведущей в средний зал Храма Соломона, по бокам которой стояли два столпа.

– Это Иохим и Боаз, – шепнул он Петру, – Это пилоны, подпирающие Храм. Смотри на правом земная сфера, на левом – небесная. Помни, ты должен знать географию, астрономию и навигацию в этом мире, потому что ты Навигатор. Два учения объединены в знаниях братства. Действенное и умозрительное, Жизнь и мистика, – Яков сразу вспомнил Лейбница, – Истина разума и истина факта, – он подвел его к лестнице и слегка толкнул в спину, – Иди.

– Первые три ступени, – раздался голос, кажется льющийся из-под сводов замка, – Знаменуют собой юность, зрелость и старость. Так же Посвящения знаменуют собой, вступление, возмужание и серьезный труд. Ты пришел в период возмужания. Замыкаются ступени первой площадкой – исходом жизни в степени мастера с верой в бессмертие души. Кроме того, эти три ступени еще означают мудрость, силу и красоту, – Петр поднялся до первой площадки. Голос продолжал, – Следующие пять ступеней – это пять стилей строителей, вольных каменщиков. Тосканский, дорический, ионический, коринфский и сложный. Это восхождение по ступеням прекрасного – от простого к сложному. Эти пять ступеней – пять чувств. Слух, зрение, осязание, обоняние и вкус, данных тебе чтобы познать мир во всем его многообразии. Иди! – Петр поднялся еще выше, но голос вел дальше, – Следующие семь ступеней воплощают в себе многое. Семь голодных лет, семь лет строительства Храма, семь чудес свет, которых ты не видел, семь небесных светил, которых ты не знаешь, семь искусств. Грамматику, риторику, логику, арифметику, музыку, астрономию, и геометрию. Эти искусства ты должен постичь, иначе ты слеп и беспомощен в этом мире. Иди! – Петр поднялся и вышел в освещенную залу верхнего этажа. Посреди залы стоял стул Мастера, больше похожий на трон. Над ним с потолка свисала золотая буква G.

– Это Первая буква искусства Геометрия – указав пальцем на нее, сказал вставая Мастер, – Искусство Геометрия для не посвященных это наука о вычерчивании линий, а для братьев – это искусство измерения Земли. Измерения на ней всего, даже меры добра и зла. Постигай. Ты перешел в следующий зал. Он не последний. Башня мастерства высока.

В сопровождении того же Брюса и тех же стражников Петр под утро вернулся в Амстердам к постели своей Екатерины. Меньшиков с поклоном вручил ему приглашение от короля Франции, незаметно подмигнул Брюсу и, проходя мимо него, бросил, не разжимая губ.

– Тебя ждут в Париже. Быть тебе Великим Магистром.

Царь выехал из Голландии в конце марта. Иезуиты доносили в Рим:

– Полагают, что царь уже более не возвратится сюда, обстоятельство, которое всеми толкуется как признак неудовольствия на штаты. Не подлежит сомнению, что его нынешнее пребывание отличалось от прежнего меньшей к нему предупредительностью и не представляло много приятностей. Вообще, здесь стали теперь отзываться о царе с гораздо меньшим уважением.

Глупые им так этого хотелось. Они не знали, что в Голландию въехал подмастерье, а покидал почти Мастер.

В Париже для Петра были приготовлены два помещения: в Лувре и в доме Ледигнер, принадлежавшем маршалу Виллеруа, верному брату Сионского приората. Петр предпочел поместиться в доме маршала, он теперь верил братьям более чем королям. На другой день после приезда Петра у него был с визитом герцог Орлеанский, царь держал себя гордо. Герцог Орлеанский после разговора, с похвалой отзывался об уме царя, про себя подумав, что за ним немалые силы, и это видно по всему поведению загадочного варвара. Два дня спустя сам король, семилетний Людовик XV, навестил царя и при этом весьма ловко сказал затверженную им речь. Петр в восхищении, целовал короля. Он уже начинал чувствовать себя покровителем Франции. Наконец и он сам отправился с визитом в Тюильрийский дворец. Теперь юный король с министрами и маршалами встретил Петра на нижнем крыльце. Петр взял его на руки и, неся по лестнице, сказал:

– Всю Францию на себе несу!

Брюс понял, что Петра заносит и быстро отправил его осматривать достопримечательности города на Сене, тем более что у него самого были дела поважнее королевских аудиенций. И пока Петр, Екатерина и вся окружавшая их свита таскались по городу и замкам. Затем на монетный двор, где в его честь была выбита медаль, на которой была представлена при восходящем солнце от земли парящая и проповедующая трубным гласом Слава со стихом из Вергилия вокруг: «Vires asquirit eundo». Пока они осматривали королевскую типографию, а затем Академию наук, обсерваторию, анатомический театр, гобеленовую фабрику, смотрели мастерскую, где делались статуи, гуляли в тюильрийском саду, наблюдали за строением моста, были в опере, в «Hotel des invalides», в разных замках, в Мёдоне, в Сент-Клу, в Исси, Люксембургском дворце, в Версале, Трианоне, Марли, Фонтенбло, Сен-Жермене и в Сен-Сире осматривали знаменитую женскую школу, он поехал в Нотр Дам де Пари.

Под сводами старого Храма, под розой святой Екатерины, горящей витражами над входом, его шаги гулко раздавались в тишине. Серый брат, встретивший его у алтаря, знаком показал следовать за ним и направился к боковому нефу. Открыл неприметную дверцу и, так же знаком поманив за собой, шагнул в темноту.

Пройдя знакомый до боли обряд Посвящения, дождавшись, когда достопочтимые братья перейдут ко второй основной его части, повторяющей легенду о смерти строителя Первого Храма Хирама-Абифа, Яков, позволил им произвести весь ритуал. Инсценировать убийство архитектора и его захоронение. Арест убийц и находку тела, воскрешение убитого с помощью «лапы льва», специального захвата известного только мастеру. Он позволил довести церемонию с показом истории гибели легендарного Хирама до конца, и объявить себя Великим Магистром Ордена Тамплиеров. Только когда старый Христофор Рен снял с его головы колпак и с удивлением моргая подслеповатыми глазами, пытался понять, неужели перед ним тот же щеголеватый русский, что двадцать лет назад рассказал ему о том, как он объединит ложи вольных каменщиков Лондона, что и произошло месяц назад в саду у Собора святого Павла. Только тогда, Брюс позволил себе шепнуть ему на ухо.

– Мастер нам надо переброситься парой слов.

– Пойдем за мной брат, – так же тихо сказал ему Христофор.

– Неужели это ты? – удивленно спросил Великий архитектор Лондона, когда они уединились в тиши собора, – Ты действительно Совершенный? Зачем тебе это Посвящение? Ты и так выше нас всех. Ты бессмертный.

– Такова была воля Богов, – ответил Брюс, – Даже я не знаю, правильно ли я выполняю ее. Помоги мне мудрый и знающий Мастер. Я запутался на своем пути.

– Говори, чем я могу помочь Совершенному? Я простой смертный.

– Я веду Петра тем путем, каким мне указали Боги. Я поставил рядом с ним Чистую. Я привел его к веретену мира…

– В чем была твоя Доля? – перебил его Христофор.

– Слить воедино Петра-камня и Симона-волхва. Восстановить единство веры, – запальчиво вывалил наболевшее Брюс.

– Может это только начало? Может слиться должен не Петр, а его семя? Может, настоящая Чистая еще не пришла, и вы поторопились дать ей это имя? Может, может, может…. Истины факта случайны, – сказал он словами Лейбница. Великий Мастер Исаак Ньютон просил передать тебе одно слово – «Терпение». Терпение мой друг. Ты, в отличие от меня имеешь преимущество. Ты можешь ждать. Я не могу. Потому, как мой век ограничен, и я скоро покину этот мир, а ты вечен. Ты можешь ждать. Жди.

– Так дай же совет! Я не могу сидеть, сложа руки или плыть по течению, как мусор! Что мне делать? – на лице Якова было отчаяние.

– Ждать. Великий Мастер храмовник. Ждать.

– Чего?

– Истины факта! – Рен встал, давая понять, что разговор окончен. Пошел к выходу, но на ходу обернулся, – Твоя Доля не в Петре, а в том, что будет от него.

– Спасибо!!! – громко крикнул Брюс, не стесняясь тишины Храма.

– Тихо ты неугомонный колдун, – шикнул на него, улыбнувшись, Рен.

– Артемида простит чернокнижника, – подхватывая его на руки и целуя в щеку, громко ответил тот, – Простит Микулицу, ради своей любимицы Малки, – шепнул в ухо не понявшему его старику и, поставив его на каменный пол, стрелой вылетел из Храма. Теперь его не держало в Париже ничего.

Посольство собралось мгновенно и направилось домой в Россию спорым ходом. Оставляя Францию, Петр заметил:

– Жалею о короле и о Франции: она погибнет от роскоши.

– А короли от свободы, – поддержал его Брюс.