Глава 1

Таинственный посланец

Изысканный, утонченный, галантный, грациозный, куртуазный, жеманный – все эти эпитеты подходили кавалеру д. Эону, буквально обворожившему весь двор императрицы Елизаветы с первых дней своего пребывания в Сарской мызе. Он явился с письмом от французского короля Людовика и с еще одним зашитым в подкладку камзола от маркизы де Помпадур. Но по своей молодости и ветрености обо всем этом разболтал в салонах и мало кто не знал, что молодой посол больше представляет здесь при российском дворе фаворитку короля, чем самого короля. Он обаял сразу же не только весь двор, но и саму императрицу. Правда, глядя на юного графа, все удивлялись, чем он вообще мог приковать к себе всеобщее внимание. Издалека он более походил на юную даму, чем на куртуазного кавалера. Всегда затянутый в облегающие шелковые камзолы, расшитые золотом и серебром, причем он предпочитал зеленые оттенки молодой травы, в длинном и пышном напудренном парике, в шелковых чулках, плотно облегающих стройные, почти дамские ноги, он был похож скорее на утонченную кокетку в маскарадном мужском костюме. К нему сразу приклеилась прозвище, кем-то очень метко пущенное в первые дни его появления. Теперь за глаза его звали везде не иначе как кавалер-мадемуазель. При этом многие придворные кавалеры и не только кавалеры, но и дамы мечтали проверить, кто ж он этот загадочный посланец. Кавалер… или мадемуазель.

Он появился внезапно, так внезапно, что его проморгали и Тайная канцелярия, и шпионы иезуитов, и даже личная охрана императрицы. Он просто появился во дворце. В суматохе стройки новых апартаментов, никто и не заметил, как подъехал верхами в сопровождении двух слуг, какой-то молодой человек, спрыгнул на землю и, уверенно войдя в двери, пошел по коридорам к опочивальне самой императрицы. Он шел так уверенно, а слуги его так уверенно распахивали двери, что остановить его, или хотя бы спросить по какому праву он ходит здесь, никому не пришло в голову. Он дошел до самых дверей спальни Елизаветы, где ему заступили дорогу верные стражи государыни – Угрюмы. Заступили и тут же отошли в сторону, почтительно согнувшись в поклоне. Только этого никто не видел. Гость вошел в опочивальню, подошел к кровати, на которой вольготно раскинулась, разметав по подушкам рыжие косы, Елизавета Петровна и спокойно сказал:

– Ну, что пора вставать. Не заспалась? Крестница!

– Ты кто? – удивленно открыла глаза владычица Руси, протерла их спросонья и пружиной взвилась с кровати с радостным криком, – Малка!!!

– Угомонись, весь дворец перебудишь, – улыбнулся приезжий, снял парик и по плечам рассыпались такие же рыжие, только больше в огонь, косы Малка умело собрала их в пучок и уложила короной на голове. Елизавета, почти в то же время, сделала то же самое. Со стороны они смотрелись как сестры или как мать и дочь.

– Вот я и приехала, – просто сказала Малка, – Пора и делом заняться. Делу время – потехе час. Чем занимаемся властительница?

– Да вот, решила перестроить дворец здесь в Сарской мызе, совсем обветшал, – она встала, одевалась сама, не приглашая фрейлин. Разговор не для чужих ушей.

– Слышала я, что у тебя мысли шальные появились, – Малка пододвинула столик с кувшином, налила себе вина в бокал.

– Что за мысли? – притворно удивилась Елизавета.

– Да ты вроде бы надумала в монастырь податься, Елизавета? – Ведунья потянулась всем телом как хищная кошка.

– Ну, как бы тебе сказать? Наследник трона приехал…

– Как есть, так и говори. С чего это ты там, где когда-то смоляной заводик стоял и твой старый дворец еще батюшкой твоим Петром тебе построенный, пожар устроила? Да так, что там одни головешки. Чего это ты, туда Варфоломея Растрелли снарядила? Там кроме обители Спаса нет ничего, да и не было испокон веку.

– Да ведь, Сиятельная…, – Малка остановила ее движением руки.

– И в Синод прошение подавала, что желаешь на месте смольного завода обитель величественную возвести на полторы сотни сестер. Так ли? – голос ее стал строже.

– Так! – обреченно выдохнула Елизавета, – Значит, я виновата.

– Да нет тут твоей вины. Ты у нас просто сама не знаешь, куды тебя ветер несет, – резко сменила тему разговора, – Архитектор твой где? Ах, да, ты ж сказала – Смольный монастырь строит. Хватит вам ерундой заниматься. Пусть там ученики его обитель достроят, для девиц благородных, а он пусть делом займется, начнет город строить на берегах Невы. Я сама с ним побеседую. Так. Для тебя я посол госпожи Помпадур граф д. Эон, вроде бы как любовник твой. Угрюмов я забираю себе. Тебе уже бояться нечего. Разум пусть готовиться в Европу ехать. Мы с ним вместе поедем, искать будем Чистую, твоему Петру. Кровь будем искать Боголюбского, черенок, что к вашей лозе прививать, дабы от нее хорошие плоды пошли. Все, пожалуй. Отдай приказ разместить меня, и делам моим не мешать. Все!

– Люди!!! – хлопнула в ладоши императрица, – Посла – кавалера д. Эона разместить согласно его титулу и званию, как моего лучшего гостя! Оказывать помощь ему во всем, и в делах ему не перечить!!! Слуг своих отдаю ему в услужение!!! – она увидела, наверно впервые в своей жизни, как загорелись радостью глаза Угрюмов, подумала про себя, – Меня так никто не любит. Ко мне позвать Алексея Разума! – опять громко приказала она. Повернулась к послу, – А вас, граф, рада буду видеть вечером на балу, впрочем, как и каждый день у себя в апартаментах, а вечерами на машкерадах.

Вот так появился при дворе загадочный кавалер-мадемуазель.

Спустя несколько дней его видели на стройке Смольного монастыря. Он стоял, грациозно отставив ногу, и беседовал с архитектором Бартоломео Франческо Растрелли. Случайный слушатель был бы весьма озадачен их разговором.

– Я очень рад познакомиться с достопочтенным братом ордена Святого Иоанна Латеранского, если не ошибаюсь, Растрелли Флоренским, – галантно взмахнув шляпой, начал гость, – Разрешите представиться – граф д. Эон.

– Чем обязан такому визиту? – повернулся к нему архитектор, – И откуда вы знаете мой второй титул?

– Я знал вашего отца Карло, когда он работал в Риме и Париже. Если я не ошибаюсь, его ведь там встречал мой старый приятель Лефорт. А он был в достаточной большой чести среди орденской братии.

– Да господин граф, мой отец работал в Париже, и там встречался с Великим Магистром Лефортом. Буду рад помочь вам, если моя помощь понадобится.

– Уважаемый Варфоломей, так вас, кажется, называют в этой стране, не сочтите за труд покажите мне свою работу.

– Извольте, – архитектор повел гостя по двору, – Это будущий Воскресенский монастырь. Мы зовем его просто – Смольный. Жить здесь должно более чем ста сестрам. Для каждой свой апартамент, с комнатой для служки, кладовой для припасов и кухней. Рыцарская такая архитектура, как когда-то у сестер вравроний была. Двор крестообразный, а по контуру кельи и в каждом венце по домовой церкви, дабы сестра и в стужу и в зной могла бы из-под крыши не выходить. В центре креста – Собор и колокольня. Собор буду ставить не по ромскому маниру в один купол, а по старым обрядам на пять куполов, как в Святом граде Володимире стоял. Да колокольню вознесу метров на полтораста над водами реки сей – Навы. Стиль будет вычурный, парадный, богатством все будет блистать. Для великой императрицы в великой стране строю. Стиль свой называю барокко, буквально значит «вычурный». В Европах такое тоже строят, но бледно. У нас злато, колер дивный лазоревый и бирюзовый. Европам за нами не угнаться, не в укор маркизе де Помпадур. Их Версаль, как это у русских говорят, нам в подметки не годится. Так то вот!

– Хороша задумка! Кроме тебя каменщик, кто сможет дело довести?

– Мастер каменщиков вольных. А что?

– Будешь дворец ставить в сердце города нового. Здесь, супротив крепостницы, что на Веселом острове стоит.

– Супротив Павла и Петра, – уточнил Мастер.

– Супротив Петра и Павла, – поправила его Малка.

– Так ли?

– Так, архитектор. Так. Завтра поедем место смотреть.

Долгое время выдели прохожие на берегу реки Невы две фигуры, ходящие у кромки воды и что-то оживленно обсуждавшие. Высший свет Елизаветинского двора, особенно молодые офицеры и дамы, тоже полюбил прогуливаться по берегу. Это было так романтично, не обычно и совершенно по-новому.

Бартоломео объяснял кавалеру-мадемуазель, показывая рукой на невысокие деревянные домики вдоль реки, что и как здесь появилось, не забывая диктовать слуге письма в Сенат и другие государевы службы.

– Первый Зимний дом был построен для царя Петра, еще в те года, когда его сюда из Москвы послали. Летний дом у него был в Летнем саду. Хотя какой он летний? Шведы строили на славу и мерзкий климат этот гнилой знали, как свои пять пальцев. Тот летний домик стоял среди деревьев и от ветров с реки был защищен. Да еще печь голландская там была, так что все было сделано по уму. Тут старый вояка жил, знающий толк в биваках и на покое себе гнездо свивший по всем правилам, чтобы и тепло и сухо и глазу приятно. Он и сад вокруг разбил. Но у государя своего ума было с избытком, и он решил дом свой выстроить на берегу, под всеми ветрами. В трубе, то есть, что б дуло знатно. До этого стояли здесь казармы преображенцев, что от Ромодановского и за рекой смотрели, и за Петром приглядывали. Вот, почитай в эти казармы он и переселился, токмо малость комнатки переделал, – архитектор знал, что говорил. Видать выучил все досконально.

– Это где? – повертел головой любознательный собеседник.

– Это вот, – рукой показал Бартоломео, – Видишь, Зимняя канавка, вон такой ручей в Неву впадает. Вот там фасадом на этот ручей тот Зимний дом и стоял. Ноне его сдвинули чуть к реке поближе и от ручья убрали. Матушка императрицы нашей, Екатерина малость подкрасила его, а то облупился больно, а Анна Иоанновна и вообще забросила.

– Так она, что в нем не жила? В Летнем, что ль обосновалась, когда из Москвы наезжала?

– Нет, она у Апраксиных обосновалась. Там в ряд домишки стояли. Апраксина, Рагузинского, Крюйса, Олсуфьева, – он потер лоб, – Да черт его знает кого еще. Развалюшки такие вдоль всей реки. Вот у Апраксина она и столовалась. Затем в благодарность, все посносить велела, и построить себе дом. Фасадом на три стороны. На Неву, на Адмиралтейство, куда, кстати, от нее Апраксин и перебрался, по званию своему адмиральскому и на луг, что ты и сейчас видишь.

– Это какой луг? Тот, что весь какими-то сараюшками, конюшнями да землянками застроен?

– Он, он. Его скоро вообще за всеми этими хибарками и видно не станет. Вид пестрый, грязный, недостойный места им занимаемого, – с сожалением покачал головой архитектор.

– Так, где ж Петр Великий, – Малка произнесла слово «Великий» с нескрываемым сарказмом, – хотел центр своего Парадиза ставить?

– А он сам не знал. Как его ниеншанцы с Охты попросили, так он и заметался. То хотел на Заячьем острове Собор ставить, но кто-то из умных подсказал, что остров, центром града быть не могет. То на Княжьем, то есть Васильевском острове, задумал торговый центр и порт морской соорудить. Но туда окромя плоскодонок не подходит никто, по причине мелкости той Невы, а с земли большой так и вовсе токмо по льду зимой. Наконец решил Адмиралтейство построить и вкруг него расти, …но видать не успел. Только три дороги протоптал веером, как в Ниеншаце подсмотрел, да и все. Потому центра у его Парадиза так и не случилось. Нема у него центра. Одни центришки.

– Что ж, будем, значит, здесь этот центр ставить, – уверено сказала Малка, – В камне!

– В камне! – с сомнением спросил Растрелли, – Не сдюжим!

– Сдюжим! В камне. И на камне буду Веру свою ставить, – как бы вспоминая, произнесла она, – Эй слуга, пиши, – Начала уверенно диктовать, – Строение каменного зимнего дворца строится для одной славы всероссийской и потому следует правительствующему Сенату во всех случаях неотменно стараться, чтобы оное безостановочно приведено было к окончанию. Подпиши «Императрица Елизавета Петровна» и гони в Сенат. Не забудь к государыне заскочить, подписать.

Строительство началось. Вслед за запиской от Елизаветы в Сенат полетел Указ. «Понеже наш Зимний Дворец не токмо для приему иностранных министров и отправления при Дворе во уреченные дни праздничных обрядов, по великости нашего императорского достоинства, но и для умещения нам с потребными служительми и вещьми доволен быть не может, для чего мы вознамерились оный наш Зимний Дворец с большим пространством в длине, ширине и вышине перестроить, на которую перестройку по смете потребно до 900.000 рублев, какой суммы, расположа оную на два года, из наших соляных денег взять невозможно. Того для повелеваем нашему Сенату сыскать и нам представить, из каких доходов такую сумму по 430 или 450 тысяч рублев на год взять к тому делу возможно, считая с начала сей год и будущий годы, и чтобы сие учинено было немедленно, дабы не упустить нынешнего зимнего пути для приготовления припасов к тому строению».

По весне Сенат понимая, что стройка тормозится и, услышав, что императрица гневается, дал распоряжение: «Реки, впадающие в Волхов и в Ладожский канал, також и в Неву реку, Тосну, Мию и другие реки, по которым, что можно достать, – отдать в ведомство канцелярии от строений на три года, чтоб никто ни лесов, ни дров, ни камня там на иные работы не заготовлял кроме оной канцелярии. Выслать по наряду в Петербург на постройку каменщиков, плотников, столяров, литейщиков и прочих мастеров. Командировать для той же цели 3.000 солдат».

Вскоре Нева от Смольного монастыря и до места постройки была запружена судами и барками со строительными материалами, а вокруг дворца возник целый рабочий городок. Организацией работ ведала специальная контора строения, под руководством самого императорского архитектора Бартоломео Растрелли.

В один из летних дней, когда ясно светило солнышко и даже воды Невы манили в них окунуться, на берег приехала императрица в сопровождении Алексея Разума. Увидела издалека зеленый камзол д. Эона и, поманив за собой свиту, подошла к французскому посланцу.

– Прижились у нас, граф? Надолго ли? – милостиво протянув ему руку, спросила она.

– Да вот задержало сие грандиозное мероприятие, – кивнул на стройку гость, – Грех не посмотреть, как Великий Мастер Бартоломео из камня сказку делает.

– Льстите, граф, – подходя с поклоном, усмехнулся архитектор.

– Ничуть. Мастер, он всегда Мастер и во всем, – многозначительно ответил француз и повел императрицу в сторонку, нисколько не смущаясь взглядов свиты.

– Елизавета, я тут не токмо дворцами интересуюсь. Папенька твой конницу ордынскую не держал по причине того, что она его, ну мягко скажем, не любила и не признавала. Казаки да татары тогда Ромодановскому служили. Про предшественниц твоих я и говорить не хочу. Их не то чтоб за властительниц, за княжон худородных ордынцы не держали. У тебя другой колер. С тобой вон Разум и старшины казацкие. Это я к тому говорю, что смотрела конные полки ваши.

– И что? – заинтересовалась Елизавета.

– Дрянь! И не просто дрянь, а дрянная дрянь! Кони массивны, рослы, но медлительны и не сноровисты. Седла глубокие с большими луками. В таких спать на ходу хорошо, а не саблей рубиться. Удила с мундштуками, сапоги со шпорами. Это не конница. Это пехота на лошадях!

– А что делать Сиятельная? Подскажи!

– У тебя теперь с ордынцами все по любви, по согласию. Набирай из них свежие конные полки. Как у венгров. Гусаров набирай легких. Венгры всегда были для всех бичом божьим, потому как ордынский бой знали. Позови-ка Алексея.

– Алексей! – кликнула императрица, – Слушай гостя нашего.

– Гостью, – басом поправил казак.

– Тихо ты труба! – цыкнула на него Малка, – Слушайте оба. Запоминайте. Конница легкая должна быть такова. Кони маленькие, холощенные, но неприхотливые. Можно их даже не ковать. Узда легкая. Седла такие, что бы всадник мог безо всякого труда поворачиваться в нем во все стороны. Так и рубиться и стрелять с седла сподручно. Конем править надобно не шпорой острой, а плетью. Плеть та, иногда ногайкой прозываемая, свободно висит на мизинце правой руки и в бою не мешает, а как надо коня подогнать то достается легко. Оружием у конника должно быть: лук или пистоль, сабля, кинжал и пика. Гусар набирайте с окраин, где еще ордынскую выучку не забыли.

– Откель? – опять ударил бас Разума.

– С Венгрии, Сербии, Грузии, Молдавии, одним словом с Украйных земель. На казаков пока опоры не делай. Они вас еще не признали и присяги вам не дали. Впрочем, и не дадут, пока своего гетмана иметь не будут. Поэтому бери с тех краев, где чужой доли хлебнули и свою волю почти потеряли. Эти в ордынскую шкуру назад с радостью залезут. Хлебнули чужого ярма. За легкой конницей победа во всех войнах скорых. Все, Елизавета, я совет тебе дала. Скоро покину тебя, – повернулась к казаку, – Ты, Олекса готовься со мной поедешь.

– Куда?

– По Европам скакать! – со смехом закончила шуткой, – Галопом по Европам!

Галантный кавалер-мадемуазель, определить принадлежность которого к мужскому полу или к женскому так никому и не удалось, все последующие дни неотрывно строительство посещал. Правда досужие слухи приписывали ему, что он и свободное время даром не проводит, став любовником самой императрицы, и что по весне она ждет от него прибавления семейства, потому и не разводят они, ни он, ни государыня, амуры ни с кем. Так вот фаворит Елизаветы последний раз вышел на прогулку вместе с главным строителем нового града на реке Неве. Окинул взглядом ее серые воды, лениво несущие свои свинцовые волны почти у самых строительных лесов, повернулся к Мастеру.

– Ладноть, Маэстро, я свое дело сделал или сделала, как тебе больше угодно. Пора и честь знать. Город мы для нового семени царского заложили. Все на свои круги возвращаем. Пора мне семечко искать, что в эту землю сажать. Прощай!

– Свидимся еще Лучезарная, – он увидел, как мелькнула хитринка в ее лазоревых глазах, – Узнал я, узнал тебя Сиятельная. По глазам твоим синим-синим, по волосам огненно-рыжим. Все сделаю, будет стоять дворец, отражаться в водах этих лазурными стенами, как твои глаза, цветом братьев иоаннитов. Будут вкруг дворца стоять Боги старые, а более всего твоя любимая Артемида. Все выполню. Тебе ж, ни пуха, ни пера, как любят говорить здесь остатки старых ордынских родов. Дождусь. Еще твоей избраннице новый дворец поставлю краше этого. И город поставлю. Был когда-то в незапамятные времена, город такой Пальмира, в песках пустынь спрятанный, в котором избранные жили. Легенды ходят, что был он зело хорош и красотой своей затмевал Небесный град Иерусалим. Здесь поставлю город – Северной Пальмирой назовут.

– Спасибо тебе брат, – она обняла его, – Я Лизе сказала, что б город именем отца нарекла… – она приложила палец к губам, – Надо так. Именем Петра будет город назван этот. Жди!

 

Глава 2

Галопам по Европам

Почти одновременно от временного деревянного дворца, выстроенного Растрелли у моста через Мойку на Большой перспективе, где до окончания строительства Зимнего дворца поселилась Елизавета Петровна, в сторону западных земель отправились две кавалькады. В центре одной богатой украшенной и охраняемой рослыми гвардейцами ехала императорская карета, увозящая Алексея Разума. Любимец и советник императрицы отправлялся в длительную поездку в родные Запорожские земли, а далее по Европам. Он, по указу властительницы Российских земель должен был договориться с ордынскими казаками о признании ими ее власти над собой, в обмен на гетманскую булаву и старшинские вольные бунчуки. В случае поддержки с их стороны и заручившись их присягой, Алексей собирался посетит Италийские княжества, в особенности Тироль и Этруссию, Париж и земли Штирии и Карантании. Официально посол России должен был иметь беседу с королем Прусским и императрицей Австрийской. Посольский поезд был ярок и щедро уснащен лакеями и слугами. В придачу к царевой челяди вкруг кареты гарцевали посланцы казаков, взявшиеся на берегах Невы невесть каким образом.

Издалека это действительно было внушительное зрелище. Золоченые кареты свиты, среди которых как в матрешке была скрыта сама царская карета с богатырского роста гайдамаками на запятках. Рослые кони с султанами, запряженные цугом, с форейторами в седлах и кучерами на облучках. Гвардейские драгуны в зеленых и белых мундирах, в золотых и серебряных кирасах. Лихие запорожцы с вислыми усами и оселедцами, прикрытыми папахами, в широченных красных шароварах, с длинными пиками у седла и с шашками на боку. Но больше всего поражала новая конная гвардия, впервые созданная Елизаветой и державшаяся чуть в стороне. Они охватывали весь посольский поезд с четырех сторон. Елизаветинские гусары. Четыре стороны – четыре полка. На низкорослых степных лошадях, в легких татарских седлах, в куртках расшитых галунами и отороченных мехом, называемых ментик, в коротких сапогах, больше похожих на казацкие ичиги, и меховых шапках со шлыком, напоминавших татарские малахаи, они воскрешали в памяти старые ордынские войска. Только цветом ментиков различались полки. Васильковые ментики и доломаны (короткие куртки) – у Сербского полка, красные – у Венгерского, синие – у Молдавского, и черные черкески – у Грузинского. Сами названия полков подчеркивали, новая императрица брала на себя тяжелую ношу восприемницы ордынской славы и ордынских порядков от Кавказа и до Европы. Внутри этого цветастого многообразия цвел еще более цветной розарий из придворных дам и фрейлин двора Алексея Разума. Голубые, розовые, золотые, кружевные и изумрудные платья, накидки, шали, сочетались с мехами соболей, горностаев, черно-бурых и огненных лисиц, бурых куниц и серебряных белок. Вся эта пышность мчалась в Европу, чтобы запугать и обаять ее. Запугать призраками страшной Орды и беспощадных Венгров и обаять манящими ароматами гаремов и сералей.

Вторая группка всадников, покинувшая дворец на следующий день, была не в пример скромнее первой и по платью и по количеству разряженного народа. Она состояла всего из пятерых всадников, на великолепных рысаках, каких редко видели в этих болотистых краях. Всех участников этого маленького посольства узнавали на улице сразу, ибо это был так полюбившийся и заинтриговавший всех за последнее время кавалер-мадемуазель д. Эон и четыре ближних императорских хранителя подаренных ему самой государыней. Псов этих волчьего вида знали не только в окружении императрицы, но и далеко, аж до самой Москвы. Ходили сказки, что они подарок чернокнижника Брюса. Чародей этот когда-то, мол, оживил мертвяков, как говорили одни, или оборотил волков лесных в людей и силой своей колдовской заставил хранить Елизавету от черного сглаза и стального кинжала.

– Не пожалела вон императрица, псов своих цепных. Отдала полюбовнику, – шелестело по кабакам и казармам, – Видать крепко на душу запал.

– Так он дитя от него Елизаветой рожденное с собой увозит, потому и отдала ему охрану свою. Не ему, дитятке своему, – осторожно шептали другие.

Народ все знает, и все не так. Однако дитя малое, рожденное Елизаветой Петровной, но не от франтоватого француза, который на самом деле был Малкой, а от своего тайно венчанного супруга Алексея Разума, действительно уезжало на запад. Но не в окружении Угрюмов, а в окружении кормилиц и нянек, спрятанных в глубине поезда фаворита императрицы. На руках одной из них, по прозвищу Дараган, лежал завернутый в розовые кружевные пеленки младенец, укутанный в соболью накидку. Это и была дочь венценосной правительницы по праву носящая имя Августа. Мать отправляла ее с отцом в замки Карантании, подальше от злых языков и завистливых глаз.

Ровно через два дня обе кавалькады встретились. Да и как им не встретится на дороге ведущей в одну сторону. Разум, уже качающийся в седле донского жеребца, с вершины холма увидел догонявших их всадников, впереди которых на вороном иноходце мчался французский граф. Жестом остановив охрану, он сам поскакал навстречу ему.

– Здрава будь Сиятельная, – поклонился он в седле.

– Здоровеньки булы, Олекса, – со смехом ответила Малка, – Пора нам определяться, куда путь держать.

– А что мы разве не в Италийские земли правим? – удивленно вскинул ресницы казак.

– Потом. Потом может и в Италийские. А ноне нам надо с тобой невесту Петру, племяшу твоей Елизаветы отыскать. И сдается мне, что она уж точно не в Италийских землях. Так что ты всю свою команду скоморошью отправь в Тироль на карнавал. Мамок, нянек под охраной гусар в Штирию в замки, чтоб там Августу приветили. Казаков чуток с собой возьми и гони к нам. Мы тебя у порогов Днепровских подождем. Надо нам одну закавыку разогнуть. А для дела такого придется через Карпаты рвануть в горные замки. Чую я разгадка тайны той там за перевалами прячется. Что-то подсказывает мне, что и имя я этой разгадки знаю, хотя не ведаю, как ее сейчас звать величать.

– А как? – заинтересованно спросил Олекса, все остальное восприняв, как должное.

– А звать ее – Брунгильда!

– Как?

– Брунгильда! Да отколь тебе знать. Почитай ее уже два века никто не знает. Упрямицу эту. Но, чую, ведовским своим чутьем чую, не без ее участия я впотьмах столько лет блуждала. Не без ее доброй воли, чуть совсем в Беловодье не вылетела. Надо будет глянуть в ее очи зеленые. Оттрепать за косы рыжие. Скачи Олекса разгоняй свой табор по кустам, а мы помчались. Нам еще на Хортицу к запорожцам заскочить надобно. До встречи. Поторапливайся. У нас кони не чета вашим. Ордынских кровей. – Повернулась в седле. С оборота добавила, – Ты малышке прозвище дай, какое попроще. Княжной Таракановой, что ль назови. И так, имя у нее громкое – Августа. Громкое имя оно к себе недруга манит. Понял что ли?

– Понял!

– Тогда, мы погнали.

Удаляясь от расфуфыренного поезда императорских послов, Малка давно привыкшая к размеренному бегу иноходца, погрузилась в воспоминания.

Перед ее взором предстала та поляна в Нави, где давно, еще два века назад, собрались все жрицы Артемиды. Она опять увидела это как вчера.

Поле тогда заполнилось белыми и зелеными хитонами, всех кто пришел по ее зову. Сестры пришли по старым правилам в одеяниях прислужниц Артемиды. Малка помнила, что большую часть поля заняли берегини, дисы, как называли их полабы, матери рода, охранительницы. Они были терпеливы и добры к своим родам, как матери к детям, и дети любили их, как любые дети любят своих матерей. Они не слушались их, делали по-своему, но тут же бежали к ним и тыкались в их теплые колени, когда их кто-то бил или несправедливо наказывал. Руки берегинь пахли материнским молоком, и они все прощали своим неразумным чадам.

Чуть в стороне на изумрудной траве поля, еще более изумрудным пятном, выделялись одежды ведуний, лесных Жриц Артемиды, весталок, ящериц, знающих будущее и прячущих свои знания внутри себя.

Еще дальше, сторонясь их, да пожалуй, и всех. То ли они сами сторонились других сестер, то ли сестры их. Стояли норны в своих белоснежных хитонах с ярко красными поясами, перетянувшими их точеные талии. Пояс этот подчеркивал родство норн с Ариниями Богинями мщения, и это-то родство и было причиной того, что их немного сторонились. Да впрочем и сами норны, прядущие нити судьбы всем, в том числе и нежити, и сестрам, не вызывали у всех большой любви, но они мало обращали на это внимание. Они делали свою работу спокойно и хладнокровно. Не они выбирают время оборвать нить, а с Богами не спорят.

Рядом с норнами, принимая их как должное, стояли валькирии. Девы-воины, забирающие героев в Вальхаллу, дарующие им вечную жизнь, знали тяжесть Доли, выполнять судьбу, поэтому дружили с норнами. Их серебряные брони ярко сияли в лучах солнца. В этот день они позволили себе скинуть с головы тяжелые шеломы и распустить косы, обычно заплетенные в тугие, похожие на канаты, жгуты, уложенные под шеломом в подобие короны. К валькириям жались, внутренне надеясь на их защиту Жрицы Забвения. Нежные, умелые. Это они уводили воев после битвы от лязга оружия и стона умирающих в изумрудные поля между смертью и жизнью и там собой, своими телами и своими горячими устами, возвращали их в этот мир. Валькирии любили их, за их нежность, за их бескорыстие и за их жажду воскрешения. Они были двумя сторонами войны. Валькирии – обещанием славы. Жрицы Забвения – началом жизни.

Рядом с ними. Да и где они еще могли быть. Сели в кружок, скинув с плеч тяжелые медвежьи шкуры, вравронии. Девы-медведи, верные подруги в бою неустрашимых берсерков, стражницы всех храмов Артемиды, могущие умереть у дверей этого храма, но внутрь его без повеления Богини не пропускавшие никого. Они сидели вперемешку с амазонками, конными воинами Храма, иногда уходящими в поход по велению Богини, но зачем и куда, не говорившими никому, кроме как в молитвах у алтаря. Зеленые луки и колчаны, полные стрел, не знающих промаха, сегодня они оставили дома, накинув поверх коротких туник, зеленые плащи стрелков Артемиды.

А далее по полю рассыпались, как головки полевых цветов: нежно голубые туники хранительниц вод, и сарафаны лесных волховинь, пестрые платьица знахарок, подобранные под платок ухоженные головки ворожеек. Иногда мелькали болотные наряды кикимор и темно-зеленые русалок.

Картина эта навсегда осталась в памяти Малки. Это была последняя встреча всех служительниц Великой Богини Матери Природы.

Вот тогда, когда она объявила всем, что Боги приказывают им уйти из мира людей, и выступила вперед Брунгильда. В ушах Малки, которую тогда величали Сумеречной Девой, до сих пор звучал ее голос.

– Нет, Сумеречная Дева. Мы не можем лишить всех веры в Вальхаллу. Всегда найдутся герои без страха и упрека, и они должны иметь право получить свой приз! – Брунгильда стояла, отставив ногу, как в бою. Она не боялась ничего в этом мире.

Малка вспомнила, что когда-то ее звали Сигрдрива, и она была одной из служанок Святобора. Он приказал ей даровать победу недостойному. Но она встала на сторону того, кто заслужил эту победу. Она пошла против воли Бога, считая его неправым. Даже Святобор оценил тогда ее волю и не наказал ослушницу, погрузив ее только в сон, а, не отняв жизнь. Но и этого было мало непокорной Сигрдриве, очнувшись ото сна, она влюбилась в воина Зигфрида, которого должна была отвести в Вальхаллу и в любви с ним родила ему дочь. Она – дева-воительница, отдала ему девственность. Она – бессмертная, родила, вернув бессмертие назад Богам. Только заступничество Матери Артемиды спасло ее от кары. Боги отняли у нее старое имя и дали ей новое – Брунгильда, вернув бессмертие. Они отняли у нее дочь, которая дала начало новому роду героев, но не отняли непокорность. Малка вспомнила все это, глядя в глаза валькирии, и тихо согласилась с ней.

– Ты права Брунгильда, мы не можем лишить надежды тех героев, которые пойдут правильным путем. Я разрешаю тебе оставить с собой еще тринадцать подруг, по одной на каждый лунный месяц года, – Резким жестом остановила ее, – Хватит! И одну Жрицу Забвения. Она будет под моим крылом. Все!

– Слушаюсь и повинуюсь, – Брунгильда заглянула в бездонный мрак глаз Сумеречной Девы и, как показалось тогда Малке, поняла, что та не потерпит возражения, в отличие от Святобора.

Сейчас качаясь в седле неутомимого иноходца несущего ее к Днепру, она поняла, как ошибалась в своих оценках этой непокорной рыжеволосой бестии. Чутье подсказывало ей, что исток всех ее ошибок и пустых поисков – это Брунгильда. И не по злобе или жажде мщения, это удел Ариний, а исключительно по разумению непокорной валькирии, кого считать героем, достойным Вальхаллы. На беду Малки Брунгильда причислила к таким героям Кудеяра. Против неукротимой ее веры в свое предназначение оказалась бессильной даже она любимица Артемиды, не нашедшая его следов и потерпевшая поражение от фанатичной девы-воины. Теперь задачей Малки было разыскать ее – источник всех своих заблуждений, дабы познать, где она свернула на неверную дорогу? Где тот камень на распутье?

Погостив у запорожцев, обсудив с ними возврат обратно под руку новой государыни, только на тех условиях, что воля их и свобода от нее не зависят и что матушка-царица утвердит им снова гетманство и бунчуки, на которые так зарились московские цари последние годы, она хитро спросила:

– И кого вы атаманы, в гетманы прочите? А, деды вислоусые?

– Ну, уж не твово любимца Олексу Разума, – ответил ей с вызовом старый казак, даже не с оселедцем на бритой голове, а с каким-то витым канатом, росшим прямо из голой башки.

– Пошто?! – делано удивилась Малка.

– Таки не бачишь? Лучезарная? – он закусил ус, сдерживая смех, – Больно изнежился по царицынским пуховикам, Да шиблеты исшаркал по паркетам дворцовым.

– Так то Богами указано, – теперь она притворно нахмурила брови.

– Нехай боги простым людишкам указуют, А мы сами внуки Дажьбожьи, мы вои ордынские, – нахмурился в ответ сивоусый.

– Так, – примирительно сказала Малка, – Олекса вам не по нутру. Так кто ж? Кто ж у вас разумом богат, что с самим Разумом тягаться могет?

– Так младшой Разум! – ехидно ответил старшина, – И разумом богат и по паркетам не истрепался!

– Годиться! – согласилась Малка, – Он ноне со мной тогда поедет, ума разума добирать, а я вам его в гетманы обещаю от имени Матери всех Богов!

– Идет! – согласились запорожцы.

– По рукам! – Малка глянула на них и в глазах ее засверкали хитринки, – А откуда диду ты про внуков Дажьбожьих вспомнил?

– Так прибегала до тебя одна вертихвостка, такая же, как ты рыжая. Она нам все разобъяснила. Песни пела про сады для героев. Сказы про старых воев сказывала. Складно. И на бандуре играла, у нас так никто не могет, – ответил старый казак.

– Брунгильда!!! – ахнула Малка.

– Не, – возразил дед, – как-то ее не так заковыристо кликали. То ли Одарка, то ли Олеся.

– Спасибо диду, – ведунья вскочила и расцеловала его звонко в обе щеки и в седые усы, нимало смутив и старика и всех казаков, – Я свои обещания держу! Смотрите не подведите. Зовите своего младшого Разума. Пора ему в путь дорогу. Слышу вон, кони ржут. Старший братец его на подходе.

К перевалам Карантании подъезжал уже небольшой отряд. К Малке и Угрюмам прибавились Олекса Разум с десятком гусар и младший брат его Кирилл с десятком матерых запорожских сечевиков. Ближе к вечеру, ведунья вдруг резко повернула коня на почти неприметную тропинку, ведущую в глубину сурового соснового бора. Вскоре тропинка совсем потерялась среди высоких стволов, но старший Угрюм волчьим чутьем вывел их сначала в дубраву, а затем и к маленькому замку, стоявшему на круче, над глубоким ущельем. Навстречу им по камням уже цокали подковы скакуна. Малка остановила отряд взмахом руки, дожидаясь встречного. Из-за поворота горной дорожки показался всадник в дорожном плаще с накинутым на голову капюшоном.

– Ну что нашла?! – скинув капюшон, спокойно спросила девушка с распущенными по плечам рыжими косами.

– Кто ищет…, – в тон ей ответила любимица Артемиды, – Поговорим, что ли? Брунгильда!

– В замок не зову. Пусто там у меня, и скучно. Не живу я здесь, по миру болтаюсь. Давай на полянке присядем.

– Давай, – Малка подъехала к высокому пню, спрыгнула на землю, хлопнула коня по крупу отпуская пастись, – Вы там вечеряйте! – крикнула своим.

– Мне винится не в чем! – гордо вскинув голову, сразу начала валькирия.

– А я тебя и не винить приехала, – ведунья достала из торбы хлеб, корчагу вина, расставила ковшики, выложила сало, заботливо положенное в дорогу казаками, – Садись, чего в позу встала. Героиня! Я узнать приехала, как ты меня с Кудеяром провела?

– С Кудеяром? – Брунгильда залилась звонким девичьим смехом, услышать который от девы-воина ну никто просто не ожидал, – С Кудеяром? Так там все просто. Там все на виду. Ты сама себя заморочила, – она испуганно взглянула на Сиятельную, уж не обидела ли, помня со стародавних времен ее тяжелую длань. Увидела, что та не сердится, продолжила, – Когда отряды Девлет-Гирея, что он вел Сенькиным бродом на Москву, твои дружины пощипали и почти всех порубили, стал он со своей ватагой уходить. Куда не сунется, кругом засеки да заставы. Твои вои всех побили да развеяли. Решил он мелкими ватажками по овражкам выскочить. Кто куда пошел, кто на юг, кто на север, а сам Кудеяр подался туда, где его не ждал никто, прямо к Коломенскому дворцу…

– Тьфу ты черт!!! – выругалась Малка, – как же я этого от такого хитреца не додумалась ожидать!

– Тут уж я ему на помощь пришла. Явилась пред ним и повела лихого атамана в Голосовой овраг, в Дьяково урочище, туда, где Гусь-камень, да Девий-камень лежат…

– Во Врата? Кто ж тебе позволил!?

– Я сама валькирия. Я сама знаю, как героев хранить! – гордо вскинула голову Брунгильда, – Оврагом повела. Туману напустила и вывела их всех в Навь!

– Вот так! А я дура обыскалась их в Яви. А она их в Нави сокрыла! Молодец!!! – восхищенно ахнула Малка, – Так ведь я потом в Нави каждый уголок облазила!

– А я их потом, лет через полста, обратно и вывела в Дьяков овраг. Их стрельцы похватали. Но так как Смута кругом, кому они нужны, всех и отпустили с миром. Они в Крым ушли. Вот так-то вот! Сиятельная!!!

– Все! Спасибо тебе голубушка, – Малка вскочила, обняла валькирию и, неожиданно взъерошив ей рыжую копну волос, поцеловала прямо в губы, – Ты у меня с сердце камень сняла. Живи, спасай своих героев. Как подруги твои, остальные валькирии?

– Ушли все. К вам ушли в Беловодье. Разочаровались в людях и жизни этой. Почитай одна я осталась. Да вас Совершенных чуть боле десятка по всему миру вряд ли наскребешь. Вот что тебе скажу, – она вдруг тряхнула головой, решившись, – Знаю я, что ищешь ты в мире этом. Знаю, что дерзаешь кровь Андрееву найти. Ищи в северной Германии, в родных местах Альбрехта Медведя. Последнее чего скажу. Знаю я, везете вы в замках моих укрыть Августу, дочь казацкую. Сменяй одну Августу на другую. Все молчу. Меня теперь подружки мои норны за уши оттреплют. Но долг платежом красен. Ты на меня злобы не держишь, и я на тебя. Спасибо тебе Лучезарная, что тогда меня на земле оставила. Я ж одной половинкой смертная. У меня от смертного дочь была. Спасибо! Встретимся еще! – она озорно свистнула. На ее свист выскочил как из-под земли конь. Уже из седла она обернулась, помахала рукой и крикнула – Меняй одну Августу на другую!!! – подняла коня на дыбы и скрылась в неожиданно упавшем на горы каком-то зелено-золотом тумане.

«Вот в таком тумане она тогда и Кудеяра скрыла», – подумала Малка и помахала ей в след. Она уже знала, что ей делать.

 

Глава 3

Дочь медведей и ангелов

Маленький отряд продвигался по горной дороге, цеплявшейся за корни деревьев и выступы скал, и висящей кажется на отвесных стенах бездонных ущелий. Дорога вела на север. От буковых рощ южных отрогов, туда через снежные перевалы, мимо замков Штирии и Карантании, как теперь называли Стырию и Хорантию. Затем дальше и дальше к землям Штетинского и Цербстского княжеств. Кони, привыкшие ко всему, шли сторожко с отпущенными поводьями. Конь сам знает, куда ему ногу ставить, чтобы камень из-под копыта не выскочил. Чутье звериное. Умелые всадники знали это и вверили свои жизни этому чутью. Впереди цепочки всадников ехали два старших Угрюма, позади два младших брата. В этом тоже понадеялись на звериное чутье. Братья волкодлаки вряд ли пропустят не то что нежданного гостя, но и любую нежить как бы ей не хотелось укрыться в расщелинах и снегах. Уши сторожей прядали, поворачиваясь в сторону непонятных шорохов, ноздри ловили чужие запахи, не привычные лесу. Шерсть на загривках поднялась. Угрюмы сторожили хозяйку. Малка ехала в середине кавалькады, погрузившись в свои мысли. Августу дочь Елизаветы отвезут в замки Штирии, упрячут, воспитают, выкормят. В этом она не сомневалась. А вот, про какую Августу Брунгильда ей кричала? «Августа, Августа, Августа», кажется, стучали копыта коня. Передовые кони ступили на гребень перевала, и уже пошли вниз. Так же сторожко, как и наверх, даже тише. Вверх идти трудно, а вниз еще тяжелей, так и норовят ноги понестись, а там и до обвала недолго. Северная Германия, опять задумалась Малка, да там княжеств как лоскутков на одеяле в бедной избе. Княжество на княжестве и княжеством подгоняет. Одного гонору германского мешок, на всех с избытком, а так – деревни деревнями. Замки, так хуже чем у Брунгильды. И труба пониже и дым пожиже. Пойди там, найди кого. Кони уже ступили на широкую тропу. Вскоре показались зеленые альпийские луга. Гляди-ка Карантания, опять подумала Малка. Вдруг как будто кто-то крикнул ей в ухо. Она вскинула голову. Угрюмы тоже крутили головами, положа руки на эфесы сабель. Малка подскакала к передним.

– Что? Что учуяли?

– Странное что-то, – ответил тихо старший, – Это не люди, хозяйка. Я, было, подумал уж не знакомец ли наш, граф Дракула, балует, благо, что замок его в этих краях. Но это не вурдалак. Своих я бы почуял. Не нежить это, хозяйка. Одно могу сказать. Тут кто-то есть. И этот кто-то либо из сонма Богов, либо тебе под стать!

Малка напряглась. Нет, не было никого видно. Дух ее ведовской говорил, здесь этот неизвестный, здесь, а глаз, даже не глаз зрение ее чародейское не брало его, как туманом все подернуло. Зеленым таким туманом с золотыми проблесками.

– Туманом!!! – вдруг ударило как молнией Малку, – Туманом!!! – и она крикнула прямо в небо, – Брунгильда, выходи!!! Хватит в прятки играть!

– Все-таки ты Совершенная, – раздалось совсем близко, и почти у них на дороге показалась конная фигура, – Как же ты меня узрела?

– Так вот! Я ж Совершенная. А ты собиралась куда-то по делам? – Малка расслабилась.

– Так вы без меня и не найдете никого, – как о чем то давно решенном сказала валькирия становясь стремя в стремя с ведуньей, – Там ведь тоже, те кто ее хранят, не лыком шиты. А потом, нет в мире героев. Нет. Что ж без дела шляться по свету, а в хорошей компании и дорога веселей. Потом, глядишь, за тобой ведь, по сказам войны тянутся и переделы мира. Значит, быть там героям. Быть героям, значит и место мое там. Ты не против, коли я вам компанию составлю?

– Незваный гость, он конечно…, но все ж в дороге путника не гонят. Присоединяйся. И раз уж мы в одной упряжке, подскажи, куда нам путь держать?

– Правьте к Штеттину.

– Скажи Брунгильда, ты давно в Карантании?

– Все корень Андрея Боголюбского ищешь? Потому и вопрос задаешь. Не задирала бы нос от гордыни непомерной, любимица Артемиды, я б тебе давно про Георгия сына Андрея рассказала. Это ж я его сюда от царицы Тамары привела.

– Ты?!! – опешила Малка.

– Я. Что ж я своего героя бросать должна? Привела и здесь его на земли посадила. А ты не ахай, коли, слушать будешь.

– Говори, говори. Молчу я.

– Ладно. Слушай, – валькирия откинула капюшон, привязала поводья к луке седла, села по-татарски боком, поджав под себя ногу и повернувшись к слушательнице, и повела рассказ, – Это было давным-давно, – Малка сразу вспомнила запорожского деда и то, как он говорил про рыжую рассказчицу. Но сказ уже потек.

Все уже забыли, откуда название такое Карантания взялось, а в те далекие дальние годы каждый помнил, что воины князя Георгия по прозванию Рус, что был царем на троне рядом с царицей золоторуной Колхиды Тамарой, звались Солнцеподобными. Прозвание они такое имели по своим красным щитам с ликом солнца на них, да по мечам хоролужным-солнечным. Потому и звались его воины по-словенски – хорутане, что значит воины Хороса. Когда пришли они сюда в эти долины среди неприступных гор, вела их огненноволосая валькирия, покровительница битв и героев. Местный князь сын огненнобородого витязя, увидев косы ее цвета пожара, не стал спорить с пришельцами, а даровал им земли в этих местах названные с той поры Хорантией, как ты поняла на языке пришельцев Солнечной. Широко раскинул свои владения Георгий Рус: от града Триеста на Андреевом море, где обосновались беглецы из Трои, до Тироля, где жили рутены. От широкой реки Дунай и до Болото-озера, захватывая, и Хорантию и Стырию и кусок Остырии. В центре ее стоял Крнски Град на Госпосветском поле. На поле том высился Княжий камень, у которого горел знич, и стояла Ромова. Вкруг этого камня и той Ромовы собирался воинский круг из лучших воев хорутан. Местный князь дал им в жены дев из народа своего, и зажили они мирно с соседями. Врагов же разили беспощадно и рады были те, кто дал им пристанище на своих землях. Крепко стояли на землях эти хорутане, растили сыновей своих и дочерей. Красивых и смелых. На смену Георгию, что доживал свое век в замке на скале, так и названом в его честь Замком Святого Георгия, пришел сын его Борут, а на смену ему его сын Хотимир. Давно уже носили они титул герцогов, то есть правителей, герцогов Рустовых, и считались властителями сильными и справедливыми. В краях тех жили в основном семьи воинов, что происходили из рода Медведей и пришли сюда еще с Альбрехтом Медведем, под прапорами с изображением властителя леса. Поклонялись они одному Святобору, да еще чтили Перуна – бога громовержца.

Дочери великих князей, что сидели наместниками в городах Империи, считали честью идти в шатер воинских воевод. Ангелы всегда были не прочь породниться с Медведями. Вот тогда Мария-Доброгнева дочь князя Киевского и вышла замуж за воеводу тех мест. От них и пошла ветвь Ангелов Цербского дома, звавшихся так по главному дому своему в городке Цербск. Вот из их рода и взял себе новую жену твой подопечный Георгий, сын Андрея Боголюбского. От нее и пошел новый побег на дереве Рюриковичей. Она ведь тоже была из рода властителей.

Много воды утекло, много веков пролетело над горами и перевалами, какие-то ветки отсохли и погибли, какие-то завяли и отпали. Ветка же Ангелов Цербских оказалась на редкость живучей. Так бывает, там, где тонкие и нежные розы вянут и умирают, там чертополох живет и цветет. В кровь властителей Империи вливалась новая кровь воевод рода Вильгельма Завоевателя и наместников рода Плантагенетов, так не любимых подругой твоей Жанной, но она позволила ветке зазеленеет вновь. В кровь эту подмешали свою кровь герои Вальхаллы, мои герои. Это Олав Святой и Харальд Прекрасноволосый. Ты не знаешь их. Я отвела их в чертоги вечной жизни, когда тебя еще не было на свете. Это были дети Бога Одина, который изобрел Спас Нерукотворный. Это были мифические Инглинги, которые пели Песню Всевышнего перед боем и ушли учить других воев в Навь. В жилах нового рода текла кровь великих воевод таких, как Альфред Великий и Генрих Птицелов, Карл Великий и Вильгельм Завоеватель, наконец, Альфред Медведь. Все они относятся к самым легендарным из рода Медведей. Но кроме них, капли своей крови добавили в этот род великие из рода Ангелов. Владимир Мономах и Ярослав Мудрый и многие другие. Но главное в побегах этого дерева пульсирует руда Андрея Боголюбского. Род этот жив до сих пор, и мы едем туда.

– Куда? И что это за род? – не выдержала Малка.

– Ты плохо слышишь любимица Артемиды? Это род Рюриковичей, княжеский Ангел-Цербский род, – тихо сказала Брунгильда, – Он почти что засох, этот последний отросток, некогда великого и пышного дерева, но…на нем есть дивная почка и имя этой почке – Софья-Августа-Фредерика принцесса Анхель-Цербсткая. Пока еще почка, но может расцвести дивным цветком.

– Так едем туда!

– Куда?

– В ее княжество.

– Едем. Но не в ее княжество, а в город Штеттин, где ее батюшка служит комендантом. Едем. Ну что, как тебе моя сказка?

– Я понимаю теперь, почему старый казак назвал тебя лучшим Баяном и бандуристом в его краях.

– Ты еще не слышала, как я играю на бандуре, впрочем, и на гуслях тоже, и на органе, и …да, честно говоря, на всех инструментах на которых можно играть, – засмеялась Брунгильда, – я ведь создала Гильдию скальдов, учила менестрелей и бардов. Я пела в Вальхалле на пирах героические песни. О да, я хороший сказитель и трубадур.

– Ты прекрасный сказитель и миннезингер. Ты просто сама ходячая баллада, – восторженно сказала Малка.

– А я и есть ходячая баллада, – просто ответила валькирия, – Я для этого и хожу по этому свету, что бы напоминать людям о подвигах. Поехали. Кстати принцесса эта чудо как хороша. Вашему подопечному повезло. Хотя мне он не нравиться.

– Почему? – в глазах Малки мелькнули знакомые хитринки.

– Мужчина должен уметь держать оружие, а не скрипку, – жестко отрезала рассказчица, быстро повернулась в седле и уже сидела как влитая посадкой умелого всадника.

– Поехали, – поддержала ее Малка, – Куда?

– Туда! – махнула рукой в сторону перевала валькирия.

– И мне он тоже не нравиться, – как бы себе под нос буркнула Малка.

Отряд перевалил горы Гарц, оставил за спиной самые северные виноградники на склонах гор у речек Заале и Унструт. Въехал в плодородную равнину Медведьграда, названного сегодня на новый манер Магдебургом. В этих краях вообще все напоминало о медвежьих родах: и герб этих земель со спокойно идущим медведем и названия городов, в которых все время вылезал этот не укрощаемый «Бер». Он рычал во всех именах и прозвищах, мохнатый лесной великан, на землях странного княжества с Ангельским именем. Сам городок Цербст лежал почти у истоков великой реки Альбы. Но они миновали его, держа свой путь к Штеттину, где комендантом города правил отец той, которую искала Жрица Артемиды.

– Это все вотчина древних Асканийских князей, – рассказывала, качаясь в седле Брунгильда, – У Энея героя Троянской войны был сын по имени Асканий, который с ним бежал из горящей Трои. Эней, как известно, дал начало всем вендским и рутенским родам и начал создавать первую Империю в Ойкумене. Ты меня слушаешь, Малка?

– Говори, говори. Мне интересно знать то, что было задолго до меня.

– Так вот, все властители, кто правил в Ойкумене и твой Андрей тоже, ведут род свой от Энея, который заложил главные города по всей земле и направил в них своих сыновей править, а сам тропою троянскою ушел на восток и основал Орду. Асканий же сын его построил град Альбу-Лонгу. Белгород по-словенски и создал Латный союз – союз воевод на реке Альбе. От него и пошли Асканийские князья. Было это давно, но все они были героями, – в голосе валькирии слышалось сожаление о прошедших временах.

– Значит, говоришь, от тех князей и ведет род нынешняя принцесса? – Малка повернулась к ней в седле.

– От тех, – кивнула головой воительница.

– Поехали в гости к потомкам Аскания.

Губернатор Штеттина был весьма озадачен, когда к его резиденции подъехали незваные гости. Однако его супруга моментально признала в них знатных господ, судя по платью и свите. Генерал был хоть из знатного рода, но, как и все теперь на германских землях, скажем так, не слишком богат и амбициозен. Жена его Иоанна-Елизавета, напротив, все еще в душе считала себя наследницей датского трона, поэтому ждала любой оказии с замирающим сердцем. Гостей выбежала встречать вся губернаторская прислуга. Старый генерал вышел на крыльцо сам, приглашая всех во дворец.

За столом хозяйка щебетала без устали, что единственная дочь у них и красавица и скромница, что они воспитали ее без излишеств и баловства, но дочка выросла, тем не менее, резвой, шаловливой и даже бедовой девочкой, иногда любила попроказничать, щегольнуть своей отвагой перед мальчишками, с которыми запросто играла на штетинских улицах. Мы – родители, продолжала она тараторить за столом, не отягощали ее особыми заботами. Отец ее был и есть усердный служака, а мать, то бишь она, неспокойная и непоседливая женщина, и часто находится в отъезде. Софья Августа Фредерика, так зовут их дочь, частенько получает за всякий промах затрещины и приучена ждать материнских пощечин за леность и непослушание. Но так и должно быть в порядочной семье. Назойливая болтовня начала уже надоедать даже Брунгильде, но добрая мамаша продолжала излагать, что уже в семь лет маленькая принцесса мечтала о короне, а когда ее троюродный брат принц Петр Гольштинский был объявлен наследником русского престола, она в глубине души предназначила себя ему, потому что считала, что это ее судьба. И только когда словоохотливая губернаторша рассказала что однажды во двор их дома зашел странствующий монах и предсказал маленькой девочке, подавшей ему ковшик воды, что ее ждут в будущем три короны, Малка вскинула глаза на говорящую.

– Так показала бы, что ли свою дочь! – грубо оборвала она хозяйку.

Та было хотела возразить или возмутиться тоном гостьи, но, глянув в ее синие глаза с какой-то бездонной темнотой в глубине их, сразу сбросила гонор и приказала слуге позвать Софию.

В столовую вошла молоденькая девушка, в скромном платье.

– Она! – коротко сказала Малка.

– Она! – подтвердила Брунгильда.

– Собирайтесь, поедите в Россию к императрице Елизавете. Невестой к наследнику! Все! Разум, дай им письмо, – странная гостья резко встала из-за стола, кивнула хозяевам, – Спасибо за хлеб за соль! Алексей, Кирилл. Оставьте им свиту в Москву сопроводить, и денег дайте тысяч десять золотом, а нам надо еще в гости заскочить к тем, кто нас ждет! – встала и оставив хозяев с открытым ртом пошла к двери.

На ходу потрепала по щеке девушку в простеньком платье, задала вопрос:

– Как говоришь, зовут? Августа?

– Августа, – тихо ответила та.

– Правильно! Ты-то мне и нужна…Чистая, – глядя в ее голубые глаза, закончила Малка.

Утром в доме губернатора был переполох. Хлопотливая Иоанна-Елизавета собирала дочку в далекую северную Россию, укладывая в дорожные кофры пуховые подушки и перины. Малка отозвала ее в сторону, посоветовала не суетиться и двигаться в путь после праздников Нового Года. Напоить же и накормить гостей остающихся у них в доме, да и самим отпраздновать достойно денег теперь хватит. В путь двигаться после этого без лишнего шума и суеты. Пока на землю матушки императрицы Елизаветы Петровны не ступят, имен своих и цели путешествия никому не открывать. Протянула ей подорожную на имя графини Рейнбек.

– И по меньше звени ботало пустое, – пригрозила ей пальцем, как девчонке несмышленышу, – Запомни, мы еще встретимся. Будешь языком по пустому тренькать, я тебе его отрежу! – сделала страшные глаза, чем испугала германскую комендантшу до последней капли, – У пограничного столба встретят и проводят, как следует. Скатертью вам дорога.

– А вы ж куда? Перед Рождеством-то? – не вытерпела хозяйка.

– Дела у нас, – неопределенно ответила странная гостья.

На следующий день две удивительные гостьи в сопровождении двух не менее загадочных и молчаливых господ и четырех слуг зверского вида вскинулись в седла коней и умчались в круговерть пурги, растворившись в налетевшем снежном заряде. Мать будущей невесты перекрестилась им вслед и трижды сплюнула через левое плечо, как от слуг сатаны избавилась.

Путники направили коней в сторону Альпийских гор. За перевалами, увертываясь от хлопьев мокрого снега и пронизывающего ветра, они резко свернули к побережью, отыскали придорожную таверну и оставив коней слуге, вошли присев поближе к огню в очаге. Пока бойкие хозяйские дочки расставляли на столе нехитрый ужин и вино в плетеных бутылях, Малка отошла в сторонку, краем глаза различив метнувшуюся серую тень. Незаметный посланец передал ей свернутый в трубку пергамент и пропал.

– Как ты с этой мразью дело имеешь? – встретила ее неожиданным вопросом Брунгильда.

– Ты о чем? – удивилась Малка.

– Да о них, – кивнула в сторону зала валькирия, – о тенях серых.

– Ишь ты, узрела!

– Да я ведь, как никак почти богиня, Чего ж не узреть. И знаю их почитай больше твоего раза в два. Так чего ты с ними якшаешься?

– Видишь ли, бесстрашная. Мир он ведь стоит не только на героях, без страха и упрека. Не только на тех, кого ты опекаешь и хранишь. Мир он многолик. Кроме воителей, есть и правители. А они не всегда…без упрека. А главное не всегда видны. Однажды кардинал Ришелье. Ты знаешь такого?

– О да, красная лиса, – кивнула Брунгильда, но в голосе ее не было уважения.

– Да, как ты сказала красная лиса, вот именно он, сказал, что многие удивились бы, узнав, кто на самом деле правит Францией. И он имел в виду не себя!

– Так кого же? – валькирия нарезала мясо и хлеб, ловко орудуя кривым кинжалом.

– При нем был капуцин – отец Иосиф. Его звали «серым кардиналом». Именно он и правил страной, – Жрица Артемиды не менее ловко подхватила из рук служанки большую бутыль и разлила вино в глиняные стаканы.

– Значит у красной лисы была в друзьях серая лиса. Вернее серая крыса. Они напоминают мне крыс. Все эти люди твоего любимчика Роллана, – она сделала гримасу, как будто увидела что-то омерзительное. – Все эти серые незаметные людишки. Крысы!!! Фи! – и передернула плечами, – Они и нападают как крысы, стаей, никогда в открытую, никогда лицом к лицу. Закончим эту тему. Эй вы! Мужчины. Ужин подан!

Пока все сосредоточенно жевали, Малка развернула пергамент и быстро пробежала глазами по строчкам.

– Алекса и ты Кирилл. Пришла грамота вам. Отныне вы носите титул графов Римских. Вот в патенте, вам выданном, сказано, что род свой ведете от Романа Роже.

– Это кто? – бойко спросил Кирилл.

– Это рыцарь такой был в дальние времена. Герой был и умница, – уточнила Брунгильда.

– Так что вы теперь Романовым ровня, потому как тоже Романовы, – ведунья хитро улыбнулась, – Почитай, вровень с Ромодановскими встали или им на замену. Величать вас будут отныне графами Римскими Разумовскими. Доля ваша помогать нам во всем.

– Я хотел бы знать, что и во имя чего мы будем исполнять? – оторвал голову от тарелки младший Разум.

– Ты не можешь понять Великого замысла, великих Богов, в интересах которого ты будешь служить, сам того не подозревая, поскольку ты не знаешь всего, – торжественно ответила валькирия, – Быть может, позже ты займешь достойное высокое положение, может, потом ты попытаешься осознать весь план с его ясностью, четкостью и полной гармонией…потом.

– Человечество развивается согласно закону циклов, – подхватила Малка, – Оно описывает сначала нисходящую, а затем восходящую спираль. Вы видели это в старых символах рода. Вы называете это свастикой. Во время спуска накапливаются лживые слова и обман. Это время серых теней и серых замыслов. Когда будет достигнут самый низ, начнется подъем. Начнется путь Правды и красоты, начнется путь мудрости. Понимаете? Начнется путь тех, кого любит Брунгильда, путь героев.

– Ускоряя спуск, мы тем самым приближаем подъем, который обязательно последует за ним. Я видела это не раз. Я это знаю, – Брунгильда смотрела в стену, но, кажется, она смотрела через толщу веков и ведала все эти спуски и подъемы.

– Как только хаос заполнит все, словно новый рассвет на смену ночи придет новый порядок. Мы все в наше время должны довести до нижнего предела существующее зло.

– Зло?!!! – хором переспросили братья.

– Зло. Есть такое золотое правило. Мы должны поддержать зло, что бы оно само позвало добро. Маятник качается. Вправо – влево. Человек шагает то одной ногой, то другой. Нельзя шагать только одной. Нарушается сам принцип ходьбы. Начинаешь ходить по кругу. Вот так-то братья Разумы. Пришла пора оправдать вам свое имя и подтвердить, что вы разумом богаты. Пора домой. Невеста наверно уже к Москве подъезжает.

 

Глава 4

Чистая

Уже к середине января сборы были окончены, мать и дочь отправились в неведомое. Январь в тот год был не то чтобы холодным, скорее слякотным и промозглым. Иоанна-Елизавета не удержалась и завернула все-таки в Берлин, где остановилась на несколько дней, более не для того чтобы прикупить что-либо дочке в дорогу, а для куражу. Покрасоваться, что ныне она при деньгах и помотать в пустую языком среди таких же, как она нищих княжон, что вот едет по приглашению самой императрицы российской женихаться к ее племяннику и будущему наследнику Великой Руси. Через день ее пригласил к себе король Пруссии Фридрих. Фридриха и так били елизаветинские полки по всем направлениям, а после того как усилиями маркизы Помпадур он остался без поддержки Франции и Австрии, ему совсем стало туго. Великий стратег, каким он себя мнил, решил посмотреть на эту новую нижнюю юбку, что возомнила себя сидящей на московском троне через несколько лет. После аудиенции, осмотрев со всех сторон эту пигалицу, именующую себя маленькой принцессой, он окончательно утвердился в мысли, что Ангел-цербская династия выродилась. Мамаша, будущей повелительницы мира всегда слыла сумасшедшей, папаша тупым солдафоном, а дочь, судя по ее глупой мордашке, унаследовала все от них сторицей, да к тому же еще и страдала романтическими бреднями и завышенной самооценкой. Он приказал спровадить их со двора побыстрее и в дорогу им людей и припасов не давать. Одно его удивило, чего это посланцы Елизаветы Петровны дали им столько золота и свиту из рослых казаков и ордыноподобных гусар. Но подумал и решил, что это просто бабьи капризы и взбрыкивания, как и у всех нижних юбок. Петрушу же Гольштинского он знал, и то, что он этим бредням не поверит, нисколько не сомневался.

Дорога была ужасной. Европейские дороги и так-то заросли грязью по самые кюветы, с тех пор как их перестала поддерживать ямская служба, а уж во время войны и совсем расползлись и потерялись в чавкающей глине. Придорожные ямские дворы и заезжие дома, развалились или опустели, даже перекусить путнику было негде. Принцесса вынуждена была ночевать в крестьянских избах, пока ее свита храпела на сеновалах. От грубой еды и плохого пива желудок у малышки расстроился, однако это не портило ее радужного настроения и ожидания перемен к лучшему. Морской холодный ветер продувал их кибитку насквозь, шерстяной капор не грел, как она не обкладывалась подушками. Наконец один из казаков увидел, как зябко кутается девушка в перину, и накинул ей на плечи тяжелый, но теплый овчинный тулуп. Теперь под ним мать и дочь сидели вместе, согреваясь в пути. Наконец сватовской поезд достиг Риги, и, как по мановению волшебной палочки, все изменилось. У околицы их уже встречал отряд кирасир, повернувший головных коней к дворцу магистра. Целый сонм вельмож, офицеров и придворных дам окружили приехавших, препроводили в отведенные им комнаты. Услужливые сенные девки повели иноземных дам в баню, где отогрели и отмыли их наверно впервые в жизни, очень им сострадая и жалея их бедняжек совсем закоченевших в этих огромных каменных мешках, кои они домами называют, а печей ставить не научились. Разгоряченные и розовые от страшных русских веников и пара, чистые и разомлевшие мать и дочь с восхищением смотрели на разбросанные по лавкам и сундукам шикарные платья и наряды. После ужина и приятного сна их ненавязчиво поторопили, мол, императрица ждет. Споро одели, накинули на плечи собольи шубы и, усадив в новые ковровые санки, помчали в сторону Новой столицы названной именем Петра.

К казакам и гусарам присоединились эскадрон кирасир в коротких белых полушубках и отряд Лифляндского полка. Процессия растянулась теперь на добрую версту. На подъезде к Петербургу, еще не доезжая Ораниенбаума, их встретил гонец, который передал повеление императрицы, поворачивать на Москву, размещаться там и готовиться к обручению. Все свалилось сразу, неожиданно и разом. В повелении было перечислено много чего, что должно быть выполнено, но главное, повеление заключалось в том, что говорить с невестой Елизавета Петровна желает по-русски. И все!

Поезд повернул на дорогу к Москве и почти на самом подъезде к первопрестольной их нагнали на храпевших конях старые знакомцы братья Разумы с двумя своими спутницами и четырьмя слугами. Встретивший их посланец московских дворян, поклонился поясно Алексею Разуму и передал, что императрица приказали их просить в Кремль, а госпожу иноземную принцессу в свой дворец в Лефортово. Алексей подозвал старшего офицера, передал ему слова предводителя дворянства и, пожелав добраться к ночи, стегнул ногайкой жеребца и вместе со своими спутниками унесся в сторону Боровицкого холма. Сватовская процессия медленно потянулась к берегам Яузы.

Графья Разумовские оказались первыми, кто начал обживать новый дворец, поставленный Растрелли близ Благовещенского собора. Архитектор вознес каменную громаду в четыре этажа, выполняя пожелания государыни сохранить из старого что можно. Теперь творение его стояло, прочно вписывая в свой облик Грановитую палату и старые царские терема.

Гостей же повезли в главную резиденцию императрицы в Лефортово. Здесь она в тамошнем дворцовом городке приказала построить оперный дом, где устраивались нередко представления ее любимыми скоморохами, получившими этот дар при ее коронации. Когда же по неосторожности сгорели зимние хоромы Анненгофа, она приказала выстроить их в прежнем деревянном виде, но с удивительной быстротой. Сады и оранжереи Лефортова при Елизавете Петровне содержались в поразительной роскоши. Здесь именно устраивались для развлечения государыни разные придворные празднества: обеды, балы, маскарады, куртаги. Любимое ею всегда Лефортово было отправным пунктом царицы на охоту соколиную или псовую еще с тех пор, когда баловалось она ею в девичестве.

Сюда и был вызван будущий наследник престола, племянник Елизаветы Петровны, сын ее сестры Анны Петровны, герцогини Гольштинской – Петр. Сюда и везли его невесту принцессу Ангельт-Цербстскую, Софию-Августу-Фредерику.

Императрица, как бы передавала им свое любимое детище в Москве, построив себе новый дворец в селе Покровском, отделанный в китайском вкусе.

В Лефортово новою хозяйку уже встречали учителя и наставники. Им надо было готовить ее к предназначенному ей делу. Одному – учить всему русскому, другому – учить новой Вере. Откуда они взялись, было тайной, но привез их сам Алексей новый граф Разумовский, фаворит императрицы, а с ним спорить не решался никто. К июню пятнадцатилетнюю претендентку на титул великой княжны отвезли в кремлевские соборы и там под перезвон колоколов крестили по старому православному обряду. Батюшка, читавший молитву, вознес голос свой под купол:

– Крестится раба божия…, – он замешкался, в ухо кто-то шепнул ему «Екатерина», – Екатерина!!! – звонко ударило в унисон колоколам.

– Чистая значит, – тихо, но явственно сказал кто-то в дальнем углу.

На следующий день, в тезоименитство племянника государева Петра, состоялось обручение Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны. Перед самым обручением приехавшая властительница Елизавета подошла к невесте спросила тихо:

– Как звать величать?

– Екатериной, матушка, – ответила, приседая, невеста.

– А по батюшке?

– Алексеевна.

– В какой церкви ты венчаться бы желала? Коли будет венчание, – Елизавета хитро смотрела на девушку подростка, стоявшую перед ней.

– В церкви Рождества Богородицы.

– А почему не в Соборе Петра и Павла?

– Богородица мать всех Богов, – тихо прошептала девушка.

– Будь по твоему, – резко повернулась и пошла прочь Елизавета, на ходу шепнула гостье удивительно похожей на нее саму, – А что Малка, она мне нравиться и по-русски говорит, как на родном и Веру старую усвоила. Готовьте свадьбу.

– В Петербурге?! – то ли спросила, то ли утвердила собеседница.

– В Петербурге, – подтвердила государыня, – Зайдите ко мне вечером. Ты и Кирилл. Подругу свою возьми. Алексей встретит, проводит.

Вечером во дворце у открытого окна, выходящего на сад и село Покровское сидели две так похожие друг на друга дамы. Одна из них императрица Елизавета Петровна, вторая Жрица Артемиды хранительница Руси – Малка. За высокими спинками кресел стояли двое придворных – братья Алексей и Кирилл Разумовские. Чуть в сторонке сидела третья дама, неуютно чувствовавшая себя в шелковом женском платье. Это была валькирия Брунгильда.

– Пора выполнять обещания, – начала разговор Малка, – Ты, Елизавета, готовь Указ о восстановлении гетманства на Украйнах и гетманом назначь вот его, – она указала на Кирилла, – не смотри, что молод, он многим фору даст. Да кроме того, граф Римский от самого Романа Роже род ведет.

– Хорошо, – кивнула дщерь Петрова.

– Еще одно, пора тебе готовить людей, что вкруг Екатерины встанут. Потому открыть здесь, в Москве, университет и две гимнасии.

– Зачем две? – спросил Кирилл.

– Одну для дворян, вторую для людей из народа. Кровь новую всегда надо из низов вливать. Отдашь их тоже под его руку. Все должно как при Ромодановских в одних руках быть. Новых тебе людей от святой Ромовы даю. Поняла?

– Хорошо, – опять кивнула Елизавета.

– Университет поставишь на Красной площади у Иверских ворот, что б всем было видно – новый народ грамотный с судной площади идет. Он и судить старые роды за измену будет.

– Хорошо, – теперь кивнул Кирилл.

– Откроешь три направления в учебе, – повернулась Малка к нему, – Одно для тех, кто законы будет писать и трактовать. Новые законы нам нужны. Второе – для тех, кто людей лечить будут телесно, и для тех, кто людей будет лечить духовно. Все, на этом, мы с подругой пока пропадаем. Оставляем все в руках ваших. Готовьте свадьбу. Помните главная тут Екатерина, а не Петр. Прощай Елизавета. В конце лета Екатерина стала женой великого князя. Торжества по случаю бракосочетания были устроены в Петербурге и длились десять дней. Церемониал бракосочетания готовился тщательно и продуманно, как будто кто-то умело ставил большой спектакль. Ранним жарким августовским утром со стен Петропавловской крепости и валов Адмиралтейства пушечные выстрелы возвестили немногочисленным жителям Петербурга о предстоящем бракосочетании. Свадебная процессия направилась из Зимнего дворца к церкви Рождества Богородицы на Большой перспективе, где должно было происходить венчание.

В начале процессии ехал отряд конной гвардии, за ним тянулась длинная вереница карет с придворными. Перед каждой каретой шло по четырнадцать ливрейных лакеев по два в ряд, а по сторонам дворцовые гайдуки, скороходы и пажи.

Карета императрицы была запряжена восьмью белыми лошадьми в золотой упряжи и с пучком белых страусовых перьев над их головами. Конюхи вели лошадей, рядом шли арапы и гайдуки, далее ехали верхом четыре камер-пажа. Вместе с императрицей в карете ехали и новобрачные.

После окончания брачной церемонии кортеж двинулся к Зимнему дворцу, где в галерее были накрыты праздничные столы. Оформление залов было поручено архитектору Бартолемео Растрелли. В записке, чтобы ничего не забыть Растрелли записал: «Императрица Елизавета Петровна повелела по случаю свадьбы их императорских высочеств декорировать Большой зал Зимнего дворца, а также большую галерею, чтобы отпраздновать со всем великолепием торжества, назначенные по этому поводу. С этой целью сделать фигурные столы, украшенные фонтанами и каскадами и установить по четырем углам названного зала, окружить вазами и аллегорическими статуэтками, все богато орнаментировать золоченой скульптурой; по каждой стороне названных каскадов расставить померанцевые и миртовые деревья, образовавшие прекрасный сад». Запечатал и отправил своим подмастерьям. Все было исполнено качественно и в срок.

Императрица и новобрачные, войдя в залу, расположились за особым столом на возвышении под балдахином. Здесь же сидели мать Екатерины Иоганна-Елизавета, принц Август Гольштинский и принцесса Гессен-Гамбургская. Ужин завершился праздничным балом, после которого императрица повела молодых в их покои. Утром музыканты и барабанщики, присланные от военных полков, стоя перед окнами новобрачных у Зимнего дворца поздравляли молодых музыкой с барабанным боем.

На следующий день Елизавета Петровна устроила торжественный ужин в Летнем дворце, который завершился танцевальным вечером в галерее Зимнего дворца. Для простого же народа перед Зимним дворцом были поставлены на амвонах жареные быки и другие припасы.

Праздничные дни продолжились в Зимнем дворце бал-маскарадом. Наряду с балами, ужинами, маскарадами среди праздничных торжеств не забыли и скоморохов. В «Оперном доме» шла опера «Сципион».

В завершение праздничных торжеств новобрачные посетили Александро-Невской монастырь. Елизавета Петровна с молодыми и кавалерами ордена Александра, нового Ордена защитника новых правителей, отстояли в монастыре на торжественном богослужении. А вечером как завершение всего спектакля был устроен великолепный фейерверк, состоявший из множества увеселительных огней и вензелей с аллегорическим изображением. Праздник удался на славу.

В течение десяти дней на свинцовой глади Невы качались корабли, разукрашенные флагами и разноцветными фонарями, повсюду играла музыка, палили из пушек, звонили колокола.

На трон возвращалась кровь Андрея Боголюбского.

У окна дворца выходящего на реку и низкие валы Петропавловской крепости стояла девушка с гладко зачесанными черными волосами, от природы наделенная какой-то манящей к ней красотой. Восхитительную белизну ее кожи не смогли испортить ни пронизывающий морской ветер, ни болотные испарения, ни даже русский мороз, обычно накладывающий ровный румянец на обе щеки. Большие синие глаза немного на выкате, много говорившие, длинные черные ресницы, острый носик, зовущий к поцелую. Шелковое платье плотно облегало руки и плечи совершенной формы, свободно ниспадая от талии к полу. Гордо посаженная голова на точеной шее делал ее высокой, не смотря на средний рост. Она прошла вдоль окон легкой походкой и неожиданно засмеялась веселым и игривым смехом. Перед ней лежал город Петра, не ее мужа, а уже легендарного Петра первого императора этой странной страны Россия. Города этого еще не было, он только сейчас начал вырастать из болот и чахлых кустарников, но она уже видела его. Великий город Великого Петра и править в нем будет она. Императрица Екатерина Великая! Она видела это, глядя из своего окна на пустынные берега странной реки, со странным названием Нева.

Впрочем, отношения у них с великим князем были приятельскими. Она еще невестой знала обо всех его шашнях с фрейлинами, о которых он рассказывал ей, видя в ней в первую очередь двоюродную сестру, а не свою супругу. Она задумалась, глядя на медленное течение реки. Нет, муж ее – наследник российского трона Петр не вызывал у нее опасений и неприязни. В своих мечтах она даже не отводила ему какого-нибудь места, мало понимая почему. Гораздо больше неприятностей уже сейчас доставляла Екатерине ее собственная мать. Она беспрестанно интриговала и сплетничала, завидовала ей своей дочери и вечно бранила ее. Вскоре она перессорилась из-за пустяков почти со всеми, начиная с самой императрицы Елизаветы и кончая великим князем, ни с кем не водилась и обедала одна, сидя у себя в комнатах.

Сама же Екатерина, обладавшая от природы веселым и уживчивым характером, с удовольствием замечала, как с каждым днем росло расположение к ней двора и особенно гвардейских офицеров, которые смотрели на нее сначала, как на замечательного умного ребенка, а теперь как на восхитительную и обворожительную княжну. Она прислушалась к себе. Сердце не предвещало ей счастья, однако честолюбие поддерживало ее. В глубине ее души было что-то, чему она не находила определения, но это что-то не на минуту не оставляло в ней сомнения, что рано или поздно она добьется того, что ей предназначала Судьба, которая обещала сделать ее самодержавною русскою императрицею.

Свадьба прошла. Жизнь потекла своим чередом, нимало не приближая ее к тому, что ей грезилось у окна.

Страстная и горячая от природы Екатерина пристрастилась к охоте и верховой езде. По утрам она вставала в три часа и без прислуги с ног до головы одевалась в мужское платье. Старый егерь, приставленный к ней Алексеем Разумовским, дожидался ее, чтобы идти на морской берег к рыбачьей лодке. Пешком с ружьем на плече, она пробирались садом и, взяв с собой легавую собаку, садилась в лодку, которою правил рыбак. Великая княжна стреляла уток в тростнике на берегу моря, не боясь даже тогда, когда сильный ветер уносил лодку в открытое море. Она училась бороться со стихией и страхом.

Однако верховая езда нравилась ей больше, чем охота. Она страстно любила верховую езду, и чем больше было в ней опасности, тем она была милее Екатерине. Случалось иногда, что она до тринадцати раз в день садилась на лошадь. Это бурлила в ее жилах кровь Медведей. Танцы и маскарады также занимали ее. Но все эти забавы не могли заполнить пустоты ее жизни, особенно в долгие зимние дни. Но маленькая княжна училась ждать.

Надежными союзниками в борьбе со скукой стали для Екатерины книги. После свадьбы она, только и делала, что читала. «Никогда без книги, и никогда без горя, но всегда без развлечений» – шептала она себе под нос раскрывая очередную книгу. Она без разбора читала рыцарские романы, мечтая встретить таких рыцарей, что смотрели на нее с пожелтевших страниц и сесть с ними за Круглый стол. Она училась верности и бескорыстию.

В один из дней в руки ей попалась книга Вольтера. Разве могла ищущая истины оторваться от познания истины. Собравшись с духом, она написала автору и вскорости получила ответ. Великий Вольтер, Совершенный из Совершенных повел свою новую ученицу по пути которым ходили многие Просветленные.

Екатерина, бывшая принцесса Ангел-Цербская, становилась действительно Чистой. Она очищалась от всего для выполнения своей Доли, предназначенной ей Макошью-Судьбой. Между тем тягостные раздумья все-таки не раз посещали великую княгиню. Императрица Елизавета слабела с каждым днем. Петр должен был очень скоро сделаться императором, и какая судьба ожидала тогда ее, его нелюбимую жену?

Будущий государь российский Петр Федорович, в тоже время относился и к городу на Неве весьма прохладно. Окружив себя фрейлинами и лизоблюдами он отбыл в свой любимый Ораниенбаум. Там в Померанцевом городке он чувствовал себя уютнее. На морском берегу по далее от императрицы в компании со своими инкрустированными клинками и пистолетами, под звуки дорогих его сердцу скрипок, великий князь занимался любимым делом – потешным воительстовом. Рядом с дворцом выросла сначала первая крепость Екатеринбург, а затем и вторая – крепость Святого Петра. На берегу реки Коросты и пруда с веселым названием Увеселительное море развернулись нешуточные морские и сухопутные баталии, отнимавшие все время у наследника. Вечерами их сменяли музыкальные вечера в Картинном доме в обществе неожиданно появившейся новой фаворитки княжеского двора графини Воронцовой. Третьему Петру был совершенно безразличен город на Неве, страна Россия и вообще его предназначение, и его место в этой жизни. А уж тем более ему была безразлична, эта маленькая принцесса, которую ему навязали в жены, и которую он даже в постели не желал и не трогал, по причине ее неопытности и плаксивости. Екатерине казалось, что он как огромный валун лежит на ее пути, предначертанном судьбою. Видение этого валуна, огромного, серого, неподвижного начало преследовать ее постоянно. Однажды ночью ей приснился древний волхв с седыми, как лунь волосами и с посохом в руке. Он сказал ей, что сей валун это Велесов камень. Гром-камень, что лежит в краях этих с незапамятной поры и хранит Врата в Навь, потому, мол, и река прозывается Навой, что скрыт здесь переход из мира людей в мир нежити. Доля ее найти камень сей и поставить его там, где Боги укажут. Сказал волхв эти слова, ударила молния Перунова и расколола камень надвое, от грохота тогда Екатерина и проснулась, но помнила слова того кудесника. «Тебе камень тот с дороги убрать!»

Елизавета умерла под новый год на исходе декабря, и Петр поспешил подтвердить самые мрачные предчувствия Екатерины. Последней каплей было письмо, перехваченное тайной службой и принесенное не понятно почему ей. Французский посол писал: «В день поздравления с восшествием на престол на лице императрицы была написана глубокая печаль; ясно, что она не будет иметь никакого значения, и я знаю, что она старается вооружиться философией, но это противно ее характеру… Императрица находится в самом жестоком положении, с нею обходятся с явным презрением…».

– Ну, уж нет! Такой радости я вам не доставлю! С презрением! Я еще на престол вместе с Петром не взошла, а вы уже про меня сказы сочиняете! Всему быть по-другому!!! Помоги мне Богородица!!! – не успела у нее вырваться этот крик отчаяния, как сзади раздался голос.

– Звала что ли?

 

Глава 5

Душа заговора

В комнате, где только что никого не было, стояла девушка в зеленом ниспадавшем платье. Екатерина пригляделась и узнала в ней ту прекрасную гостью, что была у них в Штеттине, и с приезда которой началось это ее путешествие в далекую и загадочную Русь.

– Звала что ли? – повторила девушка.

– Ты кто? – удивилась великая княжна.

– Я то? – девушка задумалась, как бы решая, что ей отвечать на такой простой вопрос.

Она стояла посреди комнаты, легко опираясь на спинку кресла. На вид ей можно было бы дать лет восемнадцать, но в отличие от придворных дам, на ней не было пышного платья с кринолином, талия не была затянута в корсет, шлейф не волочился сзади, а рукава и ворот не были украшены оборками и тонкими кружевами. На голове ее не было сооружено, как у всех дам, подобие башни или корабля из напудренных и намазанных медом волос. Волосы ее были заплетены в две толстые огненно-рыжие косы, свободно свисающие по плечам до пояса и придерживаемые тонкой золотой диадемой с зеленым изумрудом. Платье из светло-зеленого бархата с темно-зелеными шелковыми вставками свободно падало от завышенной талии мягкими складками. Из-под платья выглядывали элегантные сафьяновые башмачки, а осиную талию перехватывал поясок в виде змейки. В своем наряде она напоминала то ли девочку подростка, то ли совсем юную девушку провинциалку не старше лет шестнадцати.

– Я то? Я вот хранительница земли Русской. Берегиня. Было когда-то слово такое, теперь забыто давно. Зовут меня Малка…

– Колдунья что ли? – удивилась Екатерина.

– Что ж ты так ласково. Говори уж прямо. Ведьма! – улыбнулась гостья, – Да ведьма. Потому как ведаю, что с тобой будет и как вся эта свистопляска развернется. Ты ж никак камень искать должна? Валун Велесов. Гром-камень? Что ж молчишь? Али я не права?

– Права, – опешила хозяйка, – Снится мне тот Гром-камень. И волхв снится седой.

– То Симон-волхв, все со своей половиной Петром объединиться хочет. Значит, действительно ты та, кого я искала столько лет. Что ж тогда кричишь. Что Богородицу кличешь?

– Тошно мне Малка. Вот и кличу. Хотя не услышит она, кому нужна малая такая, как я?

– Как это, не услышит? Чтоб Мать-Природа да чадо свое не услышала. Вот я здесь. А коли ты себя малой мнишь, то и послали тебе Малку в помочь, – без пяти минут императрица поняла, что гостья подсмеивается над ней, но не зло, – Так что вот, Доля моя тебе помочь в деле твоем. Град здесь поставить и камень Гром отыскать. Остальное сами мы сделаем…

– Кто сами? – не сдержалась Екатерина.

– Сами мы? Те, кто в мире Правду сторожит. Введет меня к тебе Сибилла, – как о чем-то давно решенном, обыденным тоном начала говорить посланница Богородицы, – подруга моя, ты ее знаешь прекрасно под именем Елизаветы Воронцовой, полюбовницы твоего мужа. Представит младшей сестрой своей Екатериной. Тебе быть Екатериной Великой, а мне при тебе Екатериной Малой. Мне не в обиду, я и есть Малка, все время, что на свете этом живу. Примешь меня, и к себе в подружки определишь. Будем тебе трон готовить. Не тупь глаза, тот трон, о котором ты у окна стоячи, мечтаешь. Трон императрицы самодержавной на Руси.

На следующий день ближе к вечеру во дворец наследника потянулись кареты придворных. Петр Федорович, несмотря на траур, давал у себя в Померанцевом городке бал. На балу, фаворитка короля Елизавета, сама появившаяся как чертик из коробочки с секретом, к ужасу всей придворной камарильи, уже от одной Воронцовой, надоевшей всем до одури, уставшей, представила будущему государю и государыне свою сестру Екатерину Романовну Дашкову, в девичестве тоже Воронцову. На вопрос, где ж она прятала такую прелесть, львица дворцовых будуаров, потягиваясь, как огромная хищная кошка всем своим прекрасным телом, ответила грубо и коротко:

– В деревне! Как ее корь скрутила, так мы решили, что это либо оспа, либо чума и отправили от греха подальше к селянским пасторалям! А она гляди-ка выжила! – и засмеялась громким смехом, подтолкнув неуклюжую девушку на середину залы.

Сестра обворожительной фаворитки и впрямь выглядела смешно. Сама Елизавета Воронцова более походила на Афродиту или Венеру, сошедшую с картин великих живописцев, и телом дебелым, и лицом белым, и обхождением ленивым. А уж нарядами и гонором превосходила богинь это точно. В постели она, по слухам сплетников, вытворяла такое, что Петр променял бы на нее всю доставшуюся ему Российскую империю, с Данией и Гольштинией в придачу. Сестра же ее была, не в пример своей старшей родственнице, гадким утенком, еще и испорченным в глуши сельских идиллий куртуазных романов чтением. На ней было какое-то несуразное платье зеленовато-изумрудного цвета, ярко выделяющееся на фоне модных нарядов пастельных тонов: розовых, голубых серых. Непонятно зачем надетый корсет, в котором тончайшая талия ее болталась, как пешня в прорубе, к тому же он не подчеркивал, а наоборот прятал высокую и развитую грудь. Непомерно растянутая в стороны и сплюснутая сзади и спереди юбка, мешала ее хозяйке проходить по залу. Вместо воротника точеную шею скрывал ворох кружев, такие же кружева скрывали точеные холеные руки. На голове взамен, принятой по этикету, высокой, уложенной в замысловатую фигуру, прически лежали аккуратно причесанные и заплетенные косы, составившие корону, скорее напоминавшую древний воинский шлем. При этом пудра куафюра не коснулась их, и они поражали всех своей вызывающей рыжиной. Новая придворная дама держалась угловато и сконфужено, чем вызывала неприкрытый смех среди придворной публики. Екатерина грозно глянула на всех, подошла к новой фрейлине и, взяв ее за руку, сочувственно спросила:

– Как тебя звать милая?

– Екатерина Романовна Дашкова, государыня, – присев в поклоне отвечала девушка.

При слове «государыня» Петр дернулся как от удара хлыстом, но сдержал себя. Это все-таки была родственница его фаворитки.

– Так ты к нам из деревни? – опять спросила Екатерина.

– Из поместья матушка.

– И что ты там, в пасторалях делала?

– Так Вольтера читала и переписывалась с ним, – глаза ее озорно блеснули, и государыня заметила, что глаза у ее новой подруги синие-синие, а в глубине их бездонная чернота.

– С Вольтером? На каком же языке? – язвительно заметила фрейлина справа.

– На французском, – потупившись, ответила селянка.

– А какой еще знаешь? – подлила масла в огонь Екатерина Алексеевна.

– Да почитай почти все! – чуть повысила голос новая гостья и глаза ее блеснули ведьмовским огнем.

– Будешь фрейлиной при мне, – быстро свернула разговор Екатерина, – В моей свите.

С тех пор Екатерину Дашкову видели постоянно при императрице. Их так и прозвали: Екатерина Большая и Екатерина маленькая. Они весь траур по почившей императрице Елизавете провели вместе.

Шесть недель было выставлено в Зимнем дворце набальзамированное тело императрицы Елизаветы, одетое в платье, тканное серебром, с бесстрастным лицом, с золотой короной на голове и сложенными на груди руками. Придворные дамы и гвардейские офицеры охраняли ее покой, стоя в почетном карауле. Затем тело перевезли на Большую першпективу, в церковь Рождества Богородицы, где оставили еще на десять дней. Народ проходил мимо гроба со слезами на глазах. Хоронили дочь Петра Великого. Кто пустил в оборот слова эти «Петр Великий», загадка. Но полетело по городу Дщерь Петра Великого, Петра Великого. Вокруг гроба ярко горели свечи, отражаясь в золоте и драгоценных камнях, последнего одеяния могущественной государыни. Собирательницы земель русских.

Но вот наступило время и, согласно обычаю, дворяне, духовенство, армия, представители горожан и ремесленных гильдий пошли на целование креста и клятву верности новому императору. Но как помрак ударил по новому государю, как опьянение свалившейся на него вместе с полученной свободой. Петр резко встал и так же резко отказался проводить ночь у гроба. Малка глянула на него, в глазах ее сверкнул тот же ведьмин огонь, что видела уже Екатерина. Государь заговорил громко, отпуская шутки, гримасничая и насмехаясь над служащими службу монахами. Затем встал и словно пьяный, шатаясь, пошел прочь, на ходу бросив:

– Траурный цвет черный носить… запрещаю! Все должны быть в праздничных одеждах! Я тут нынче царь!!! Всем пить, смеяться и петь. А ты, Екатерина чтоб была на балу…в бальном платье!

– Государь умом тронулся!!! – сделал вывод народ.

– Государь умом тронулся! – понесли скоморохи по ярмаркам и балаганам.

– Государь умом тронулся, – зашептали придворные по дворцовым паркетам.

– Государь умом тронулся, – зашелестели серые тени по дворам и кабакам.

Все десять дней, что тело императрицы находилось в церкви, жена убогого государя Екатерина Алексеевна приезжала сюда и часами, коленопреклоненная перед гробом, вся в черных одеждах, плакала и усердно молилась. Все десять дней рядом с ней стояла перед образами подруга ее Екатерина маленькая. И уже по дворам и площадям полетело, что вот она нашлась – наследница Петру Великому. Она Катерина Великая и подруга ее Катерина Малка. Приходящий проститься с императрицей народ – горожане, мастеровые, крестьяне, купцы, солдаты, священники, нищие – все смотри. Вот она живая императрица, согбенная под тяжестью горя, среди свечей и икон, без короны, без драгоценностей. Крестное знамение и коленопреклонения сближают ее с нами, она своя!

В день похорон наглые кривлянья Петра начали выводить из себя даже его собственную свиту. Длинный трен его траурного плаща несомый гренадерами все время вырывался из рук. Государь время от времени убегал вперед, отрываясь от них, и им приходилось отпускать шлейф. Полы черного одеяния развевались за ним по ветру, как полы плаща Сатаны.

Затем он останавливался, как будто вспомнив что-то, старики сановники догоняли его, но он снова убегал, потом застывал на месте, нарушая весь порядок движения кортежа. Екатерина с ужасом смотрела, как Малка не отводила взгляда от Петра. В глазах ее пропала синева, и они стали напоминать бездонные омуты, в которых жила адская темнота. Ноздри ее раздувались, казалось, огненные косы шевелились как змеи. Во время панихиды император неожиданно залился смехом, показал язык, и громко заявил, священникам, что он прерывает службу. Затем на губах его выступила пена, и он затих на короткое время.

Екатерина поняла, что на него нашла одержимость, и вдруг появилась тяга к пропасти, к краю которой его подвела эта необычная женщина называющая себя Малкой. Все эти траурные дни и день похорон эта какая-то непреодолимая сила, толкала его каждый день все ближе к бездне, которая должна была поглотить его, в конце концов. Каждое слово Петра Третьего, каждый жест – все способствовало гибели. Екатерина ужаснулась той власти, что имела над людьми, эта хрупкая рыжая девчушка, уверенно ведущая ее к вершинам славы и трону Руси.

Народ уже открыто шептался на улицах, что император юродивый, бесами одержим и головой слаб. К концу зимы в этом не сомневался никто, и в головы всех тихо заползала мысль, что может быть у руля великого государства надобно поставить другого рулевого. Государыня хоть и молода, но после двух выкидышей все ж таки разрешилась от бремени наследником еще при усопшей императрице Елизавете, коя все ж таки будущего государя Руси – Павлушу, понянчила. Правда злые языки шептали, что Павлуша вовсе и не от убого императора, а от красавца князя Салтыкова. Так и это лыко не в строку. Сергей Салтыков был из старых боярских родов, ведущих имя свое от Михаила Кривого, что при Федоре Иоанновиче состоял и от Михаила Пруссака из тевтонских рыцарей по прозвищу Солтык, известного еще с незапамятных времен. Так что ничего плохого в том не было, что в жилы природной Рюриковны влилась старая боярская кровь, а не кровь этих выскочек Романовых-Схарьевых. Однако шепот этот полз тихо, как будто серыми тенями нашептанный. Даже в балаганах на торжищах пока еще не кричали и не скоморошничали по поводу сему. Так что, судачили бабы и мужики, мол, наследник есть, а иметь при юном царе, молодую мамку, что б за него правила, так к этому на Руси не привыкать. Не все ж под сумасшедшими ходить! Пора и честь знать!

Екатерина опять была на сносях и опять не от Петра. Однако теперь это могло боком выйти. Одно дело нагулять на стороне в великих княжнах, да еще и с согласия самой императрицы, ждущей наследника здорового, а другое сидючи на троне в короне императрицы, да еще при живом муже.

Петр же окончательно потерял голову. Потерял голову из-за Воронцовой, от которой не потерять ее было просто невозможно. Да и кто устоит перед самой Богиней Любви Афродитой. Потерял голову от жуткого вечного помрака, напущенного на него Малкой. В один из темных вьюжных вечеров холодного февраля, восседая во главе стола на очередной пирушке в своем дворце, он неожиданно приказал государыне снять орден Святой Екатерины и отдать его Воронцовой. Жест сей означал, что матерью наследника и женой своей он ее более считать не хочет! С животом, затянутым, чтобы скрыть беременность, Екатерина побледнела как мел, потом овладела собою и молча выполнила приказ. Спокойствие и благородство, с каким она сделал все, завоевывали сердца гвардейских офицеров и так в ней души не чаявших.

– Твоя главная забота теперь суметь родить во дворце, не вызывая подозрений всей этой расфуфыренной шайки, – раздался в ушах шепот и она узнала голос Малки, – Тут достаточно суеты пустой, крика твоего или плача младенца, болтливости девки сенной али ведуньи-акушерки – и все потеряно. Вот твоя забота. Родишь, тогда и думать будем, – зло добавила, – Нашла время рожать. Рожает как кошка ото всех. Скоро от воздуха рожать начнет!

Фатальный день приближался, Екатерина Малка от имени императрицы объявила, что государыня подвернули ногу и не могут покидать спальню. Опытная и преданная она одна будет ухаживать за ней. Вызвала старшего Угрюма.

– Когда Екатерина почувствует приближение родов, – спокойно втолковала ему Жрица Артемиды, – кинешься к домам, что находятся подальше от Зимнего, и подожжешь. Чего глазами лупаешь? Не в первой. Москву жег, Новгород жег, теперь Петербург пожжешь. Император, у нас большой любитель пожаров, наверняка побежит туда вместе с Сибиллой, как он всегда делает. А там держи его как можно дольше. Дай нам Богородица, глядишь, управимся к этому времени. Не первого чай рожает.

Все обернулось так, как и замыслила Малка. Разрешившись от бремени, ее избранница была готова к тому, для чего ее предназначала судьба. Однако искорка страха в ней еще тлела. Ее ли это Судьба или нет?

– Ну что ж, – подумала про себя Малка, – Я тебе спектакль устрою. Не хуже чем в театрах кажут!

Накатывало знойное лето. Государь праздновал очередной праздник. В этот раз мир с Пруссией и дядей Фрицем, спасенным этим миром от неминуемого поражения приближаемого летучей елизаветинской конницей ордынских гусар, что крошили его неповоротливые конные полки в мелкую капусту.

Малка глянула на императора своими синими глазами, поглотившими весь мрак бездны в которую толкала весь его род. Петр, сам не ожидая этого, поднялся и неуверенным голосом произнес:

– Тост за здоровье императорской семьи!

Гости разом встали, отодвинув стулья.

– Сиди!!! – грозно шепнула ведунья на ухо Екатерине и та осталась сидеть.

Едва она поставила бокал, император ехидно спросил:

– Почему это Екатерина Алексеевна вы встать не изволили как все остальные?

– А не следовало мне вставать, – гордо ответила Екатерина, – Я и есть императорская семья. Я тут кровь Рюрикова!!!

– Пойди-ка братец, – в раздражении Петр громко послал адъютанта, – скажи императрице, что она дура! – подумал, и неожиданно выкрикнул громко через весь стол, – Дура!!! – и вперил в нее сумасшедший, не мигающий взгляд.

В полной тишине слово прозвучало как пощечина. Все его слышали. Петр же уже добавлял ледяным тоном:

– Единственными членами императорской семьи в этом зале являюсь. Я сам – Император Российский и два дяди мои, принцы Гольштейнские. А ты приблуда!!!

– Молчи! – опять шепнула в ухо Екатерине Малка.

Та не сдерживая слез, повернулась к соседу по столу графу Строганову, и тихо попросила:

– Граф расскажите какую-нибудь забавную историю, посмешней, чем Петр Федорович сказывают.

А по знаку Малки к ней уже подошли братья Разумовские, всем показав, на чьей они стороне. Подняв на них глаза и овладев собой, будущая самодержавная властительница поняла, срок пришел, колебания прочь… и улыбнулась.

Последний ход в кровавой драме сделала Сибилла. По ее наущению, через четыре дня после этой ссоры Петр приказывает заточить Екатерину в Шлиссельбургскую крепость. Об этом его намерении Екатерина узнала сразу. И хотя, придя в себя, император отказался от очередной бредовой затеи, теперь ей стало окончательно ясно, что ее судьба поставлена на карту. Или она, или он. Или престол, или тюрьма. В ушах навязчиво застучала, неизвестно откуда взявшаяся, фраза:

– С Богами не спорят! С Богами не спорят! С Богами не спорят!

 

Глава 6

Симон-волхв

В Беловодье все пришло в движение. Прошел слух, что из Яви вернулась Малка. Но и это не все. Поговаривали, что она ищет Симона-волхва, которого не видели уже почитай лет тысячу, кабы не более. Мало того она не просто вернулась и ищет Симона, но и собирает всех Совершенных. А такого не было уже два века, с того момента как все Жрицы Артемиды Явь покинули и людей оставили. Беловодье замерло в ожидании. Впервые в этой обители Посвященных среди белых одежд замелькали черные плащи детей Мараны, и красные хитоны Ариний – Богинь мщения. Но больше всего поразило обитателей Беловодья, что говорят, кто-то видел здесь золотое платье Фреи. А в это было трудно поверить, потому что по негласной договоренности Боги не приходили в обитель любомудров.

Дремучие леса и неприступные горы, отделявшие место, где раскинулось среди заснеженных вершин и горячих озер Беловодье, последнее время шатались и отступали под натиском людей. Давно уже готовил Старец последнее убежище, давно уже помогал обустроить его Раймон, часто пропадая там, среди неприступных вершин и перевалов в поднебесье, упрятанном за ледниками и высокогорными снегами. За низвергавшимися водопадами и зеленью лугов, казавшимися такими ласковыми и манящими, крылись расщелины и лавины, стерегущие подходы и тропы к новому месту укрытия героев и чародеев.

Общий сбор, задуманный Малкой, не входил в планы Старейших, но они знали, что Боги благоволят к ней, особенно Артемида. Кроме того, за последние сотни лет она собирала всех три раза и все три раза этот сбор был оправдан и принес самые неожиданные результаты, но всегда именно такие, которые были необходимы Богам. Но такого, что бы собрать вместе всех. Посвященных и детей Мараны, Ариний и Жриц Артемиды, и даже позвать на Собор Богиню Фрею, такого не было никогда. Старец долго думал, наверно призывал весь свой опыт, накопленный им за тысячи лет жизни. Думал, смотрел в глаза Раймону, советуясь с ним не открывая рта. Потом резко встал и громко сказал:

– Наверно она права. Мы подошли к той грани, когда следующий неосторожный шаг может привести нас в пропасть. Мир сошел с оси Ойкумены. Мы знаем, какими неимоверными усильями она, Микулица, Жанна, да и многие другие Совершенные возвращают его назад. Но это не значит, что он опять закрутится вокруг оси мирового веретена, продолжая прясть нить судьбы всех нас.

– Но даже если он закрутится, – с сомнением вступил в разговор Раймон, – это ведь не значит, что все вернется на свои круги?

– Не значит, – Старец опять задумался, – Однако я напомню тебе Великий Раймон, что мы прошли грань, когда Эра Рыб пошла на убыль и теперь мы неукоснительно приближаемся к Эре Водолея. Мне кажется, настала пора готовиться к ней. Я согласен с Малкой, настал час собрать всех.

– Всех!? – в голосе Раймона слышалось сомнение.

– Всех! Я понял твой вопрос. Всех вместе. Детей света и тьмы, служительниц природы и помощниц Судьбы Макоши. Всех вместе!!! – Старец замолчал, и Раймон понял, что он принял решение. То решение, которое сам он принял давно. Быть с Малкой рядом.

Общий сбор – Вселенский Собор разместился по склонам курганов и на полянах вокруг священного огня. На высоком утесе, там, где стояла Эолова арфа, издалека был виден зеленый наряд любимой Жрицы Артемиды Малки. Сиятельной, Лучезарной, как ее называли здесь в Беловодье. Она стояла на краю пропасти, так же легко, как стоят у жертвенника или святой чаши пифии, или у алтаря в Храме. Ветер шевелил ее огненно-рыжие волосы, распущенные по плечам и перехваченные золотым обручем с зеленым изумрудом надо лбом. Сзади, из-под развевающихся волос, выглядывали рога гребня Мараны, в виде полумесяца. Тонкую талию перехватывал зеленый поясок, напоминающий змейку, ухватившую себя зубами за хвост. Она вскинула руку, призывая всех к тишине:

– Дорогие братья и сестры! – голос ее разнесся над головами всех.

– Как она так умеет? – тихо шепнул Старец Раймону.

– Не знаю, я ее этот секрет так и не смог раскрыть, – ответил тот, – Самое удивительно, что она голосом говорит, а не в голову нам вкладывает, как все делают. Вот это-то и поражает всех. Потому она и любимица Артемиды.

– Любомудры и весталки! – продолжал звучать голос в поднебесной сини, – Чародеи и ведуньи, кудесники и ворожейки, колдуны и берегини. Дети Мараны. Ты – Черная смерть, и ты – Великий Мор, и ваши слуги, – она повернулась к ущелью, где в тени скал мелькали черные плащи, – Вы, помощницы Макоши-Судьбы, искусные вышивальщицы норны и неутомимые преследователи Аринии, – она раскланялась в сторону поляны, на которой алыми маками рдели хитоны Богинь Мщения, – Вы воительницы валькирии, амазонки и вравронии. Ко всем вам мое слово! – она замолчала перевести дух, и над убежищем Посвященных разлилась звенящая тишина.

Тишина заполняла все, проникала во все щели и норы, давила на уши, выворачивала душу наизнанку, разрывала голову изнутри. От нее хотелось плакать и выть. В последний миг, когда кажется струна терпения должна была лопнуть ее разорвал голос Малки:

– Грань! Грань эпохи осталась позади!

– Она действительно Великая, – облегченно выдохнул Старец, – Как она это умеет?

– Когда мы входили в нее в Эпоху Рыб, покидая Эру шумного прямого, упрямого Овна, мы знали, что она не проста новая Эпоха, молчащая и дышащая тайной воды, – голос Малки заполнял все пространство, выдавливая тишину, – На ее заре явился в этот мир Симеон, ставший потом великим волхвом и Великим Учителем. Это он ввел нас в эру молчания и милосердия, эру любви и сострадания. Он создал время тайн, войн, и обмана. Мы все дети этой Эпохи Рыб. Но кто же из нас знал, – голос ее взлетел еще выше, кажется наполненный ветром, – Что править в этом мире будут такие боги как Нептун и Меркурий. Нептун – покровитель тайн, лжи и заговоров и Меркурий – отец торговли, хитрости и ловких трюков. Мы все Герои и Чародеи были лишь пешками в их игре! Но … с Богами не спорят!!! Значит, так было нужно!!! В дверь стучится новая Эра – Эпоха Водолея! Эпоха живой и мертвой воды!

– До нее еще, добрая четверть пути! – подала голос Черная смерть, единственная не боящаяся прервать Лучезарную.

– Ты еще успеешь собрать свою жатву, предназначенную тебе в этой Эпохе! – резко ответила Малка, – Мы должны готовиться загодя, чтобы не произошло так, как нынче, когда мы вынуждены выполнять волю Богов в слепую. Я ведунья! Я ведаю, что знаком новой Эпохи будут Лев. Символ власти, жесткой власти! Я ведаю, что править будут старые Боги – Солнце и Уран. Все сжигающее Солнце-Ярило и свободолюбивый Уран, которого мы с вами больше знаем и любим как его женское воплощение Богиню Фрею. Я набралась храбрости и призвала ее к нам на Собор. Она пришла! – из-за спины Малки вышла Фрея в золотом платье, – Впервые, нарушив договоренность, на наш сбор пришла Богиня. Но так надо! Наступает Эра Свободы, Равенства, Братства. Но чтобы они был окроплены Живой водой Водолея, мы с вами должны провести их сейчас, сегодня через Мертвую воду. Эпоху Рыб начал Симеон. Он благословил своего ученика, которого назвали Христос. Он разорвался в споре своем на две половины: Симона-волхва, несущего в себе знания старых вер и Петра-ключника, несущего в себе ярость новой веры. Он разодрал пополам все это время. Ему его и соединять на исходе. Где Симон-волхв!!?

– Зачем он тебе? – раздался звонкий голос.

– Я хочу, чтобы он первый сделал глоток Живой воды и возродился, в слиянии со своей второй половиной!

– Не поперхнется? – ехидно спросил тот же голос.

– Почему? – удивилась Фрея.

– Потому что в два горла жрет! Глядишь, не в то горло попадет!

– Брунгильда! – взвилась Малка, – Почему ты так его не любишь?!

– Потому что он, когда Петром стал, присвоил себе право делить на чистых и нечистых! Ему это право никто не давал! Это право валькирий, выбирать Героев! И он предатель изначально! Трижды предавший своего Учителя! А предателей я ненавижу!!!

– Он искупает свой грех. Искупает, тем, что его предают те, на кого он надеялся. Так же трижды. Подожди! Скоро придет искупление ему.

– Все равно ненавижу! – валькирия замолчала.

– Я хочу, – опять громко вознесла голос Малка, – найти Симона-волхва, дать ему Живой воды и заставить, – слово «заставить» она произнесла четко, – его опять объединится с Петром, – набрала воздуху и закончила, – и встать на страже последнего Портала в Навь у оси мира на веретене Ойкумены!!! – опять над Беловодьем повисла тишина.

Было слышно, как переступила с ноги на ногу Брунгильда и скрипнули ее кожаные брони, как звякнула ключами Ариния, как шумно вздохнула Черная Смерть.

– Кто со мной! – резко спросила Лучезарная.

– Я! – так же резко ответили Жанна и Фрея.

– Я! – раскатился бас Микулицы.

– Я!! – звонко выдохнула Брунгильда.

– Я! Я! Я! – послышалось со всех сторон.

– Мы – холодным ветром дохнуло от детей Мараны.

– Я! – раздался скрипучий голос, и все узнали голос Симона-волхва, – И не надо меня ничего «заставлять». Впрочем, этого не смог сделать никто за долгие годы! Хотя может, я бы и уступил такой очаровательной ведьме, как Лучезарная, – Симон шел со стороны дальних пещер и с каждым шагом он становился все моложе и моложе, превращаясь из согбенного старца убеленного сединами в предводителя неистовых бунтарей. В Великого Учителя Сыновей Света, – Я с тобой. Давай твой глоток Живой воды, – он повернулся к Брунгильде, – я не поперхнусь. Давай, я докажу неистовой воительнице, что умею искупать свои грехи.

Он подошел к утесу, легко взбежал на него по вьющейся среди терновника тропинке и встал рядом с Малкой и Фрей. Величественный, в белой рясе, подпоясанной вервием, с откинутым капюшоном, с развивающимися седыми волосами, перетянутыми лентой с написанным на ней заговором. В руке он держал посох Велеса. Действительно он был тем, кто может достойно завершить круг Эпохи. В глазах его светился огонь старых Вер, и взгляд прожигал века и страны, видя путь к Дереву Жизни, Дереву Познания. В нем жили знания всех магов, волхвов и друидов древности. В его глазах рождалась надежда на то, что этот мир излечим.

– Спасибо вам всем! А теперь я хотела бы, что бы мои верные подруги и друзья сказали вам, что мы будем делать. Все вместе! – Малка опять взяла бразды в свои руки, и Симон позволил ей это.

– Все-таки она Великая! – восхищенно толкнул в бок Раймона Старец, – Она Великая во всем. В том, что сам Симон-волхв пришел к ней, в том, что Богиня стоит с ней рядом как простая подружка, в том, что дети Мараны считают ее своей сестрой…

– Во всем! – закончил за него Раймон, – Пойдем старый новую обитель готовить. Потому что эта бисова девка, как говаривал дядька Данила, закрутит мир так, вкруг своего веретена, что Беловодью не простоять долго, а их надо куда-то уводить, – он обвел рукой весь Вселенский Собор, – а это наше с тобой дело. Наше, а не ее. Она, свое сделает, будь спокоен, а вот мы, можем опоздать. Пошли что ли?

– Пошли Раймон. Им сейчас не до нас. А нам…не до них, – и Старец, поглядев с любовью на Малку и ее друзей, повернулся и пропал.

За ним также незаметно исчез Раймон. А разговор о том, что и где должен теперь делать каждый из жителей Беловодья, вернувшись в Явь, продолжался.

Как не больно было Малке, но она жестко отказалась принять помощь своих самых близких товарок – Жриц Артемиды, берегинь и вравроний, оставляя их в Беловодье. Сказала только коротко:

– Не ваше время! – сказала, как отрезала.

Подозвала Брунгильду, тихо шепнула ей на ухо:

– Сама своим сестрам расскажи, что с сей поры, героев опекать только ты будешь. Остальные полетят разжигать пожар войны.

– Поняла, – закусив губу до крови, кивнула воительница и отошла к валькириям.

Фрея стояла в окружении Ариний, чуть отставив ногу и опираясь о плечо Жанны. Малку слегка кольнула игла ревности, но потом она поняла, что пока Принцесса не отомстит за Жака де Моле, она будет с Фреей идти рука об руку. Фрея достала где-то скифский войлочный колпак и надела на свои золотые волосы. Одна из Ариний коснулась его своим факелом, и он стал такого же алого цвета, как и ее туника.

– Что ж подумала про себя Малка, – это даже символично, что Свобода и Месть одного цвета. Будем купать свободу в Мертвой воде настоянной на мести, – вслух сказала, – Тебе идет этот колпак ордынских всадников. Назовите его фригийским колпаком. Колпаком свободы.

– Я попрошу скальдов, чтобы они придумали песни про гордые народы союзников троянцев, которые были слиты со своими конями в стремлении к свободе и неслись навстречу ветру и порывам бури. А имя им было – фригийцы, – мечтательно сказала Фрея.

– А ты можешь поспорить с музой поэзии… – одобрительно отозвалась на ее тираду Малка.

– Скорее с музой истории, – ехидно заметила кто-то из муз, – по крайне мере выдумывает так же.

Но любимица Артемиды уже не слушала их и перешла к обсуждавшим что-то чародеям, среди которых возвышалась голова Микулицы.

– Мир вам, колдуны! – она подошла к ним, и они приветствовали ее наклоном головы, – Тебя, – повернулась к Микулице, – буду просить составить сам заговор в гвардейских полках. Возьми с собой Брунгильду, она найдет достойного героя. Обопрись на Разумовских, они потянут.

– Хорошо Сиятельная, – кивнул чернокнижник.

– Тебя попрошу, – Малка повернулась к Роллану, – поднять все тайные общества, всех своих шпионов и провокаторов и помочь Фрее и Жанне раздуть пожар переворотов и войн в Европе.

– Хорошо, – коротко согласился тот.

– Тебя дядька, – ведунья смотрела прямо в глаза Гуляю, – буду просить всю дипломатию закрутить в такой узел, чтобы мир всегда был на грани войны.

– Так, – Гуляй только крякнул, но не отказал.

– Тебя граф, – она сказала это с поклоном, повернувшись к Сент-Омару, – Прошу поддержать мою ученицу Катерину в нетвердости духа ее.

– Сделаю Сиятельная.

Малка собралась с духом и пошла к расщелине, где, опираясь на косу, стояла Черная Смерть.

– Только не учи нас людей косить – с жуткой улыбкой пошутила она.

– Или грядки полоть, – поддержал сестру Великий Мор.

– Так ученого учить, только портить, – в тон им ответила Малка.

– Что ж, права как всегда, – оглаживая платье, согласилась Великая утешительница, убирая стальную косу под накидку, – Что просить хочешь?

– Нижайше поклон бью об одном, приходить тогда, когда позову и куда позову. Жатва у вас будет обильная, это я вам обещаю!

– Что ж братец уважим сестренку сводную? – Черная Смерть повернулась к Мору.

– Как не уважить, коли челом бьют, – согласился страшный ее брат.

Последний, к кому она подошла, был Симеон-волхв, так и оставшийся стоять на утесе. Он смотрел с вершины на то, как она беседует со всеми. Капли сомнения, что еще были в его сердце, вытекали оттуда с каждым ее шагом в этом водовороте Посвященных, Героев и Жриц. Он понял, что действительно был прав, когда пришел по ее зову, и дважды прав, когда согласился сделать глоток Живой воды. Сомнения в том, что Боги не дадут ей Живой воды, пока не наступила Эра Водолея, рассеялись как туман, над озером. Эта рыжеволосая кроха действительно была Совершенной. Он понял это потому, как разговаривали с ней там внизу, те, к кому она подходила, за советом или за помощью. Он понял, что они не просто уважают ее, они ее любят. Все. Все без исключения. Даже не знающие любви Аринии Богини Мщения. Он ждал, когда она поднимется к нему. Она подошла.

– Послушай меня, девочка. Я очень стар и, говорят, мудр, – Симон сделал паузу, она не перебивала, – Ты хочешь раскрутить мир вокруг оси Ойкумены. Ты хочешь завершить Эпоху, цикл, тем, чтобы опустить мир на дно зла? Я правильно понял?

– Да! – спокойно сказала Совершенная, – Что бы потом…

– Я знаю, – остановил ее он, – Ты хочешь окропить идеалы новой Эпохи Мертвой водой еще в это время, чтобы с первых шагов в новом времени они могли воспринять Живую воду? Я правильно понял?

– Да! Я хочу, чтобы Свобода, Равенство и Братство напились Мертвой воды уже сейчас!

– А чем ты удержишь мир, чтобы он не расползся у тебя под пальцами, как гнилое одеяло, – он чуть повысил голос, – Если ты не держишь его единой властью, и единой верой в одном кулаке?

– Я удержу его золотой сетью!

– Вот как!!! – Симон опешил, – Ты водрузишь золотого тельца!!! Но зачем?

– Затем, что бы ты успел, объединившись с Петром возродить в людях веру в себя, веру в Мать-Природу, в собственные силы, и собственные соки текущие внутри каждого человека. Чтобы не только я и мои жрицы, поклонялись Зеленой Богине. Что бы не только ты знал путь к Дереву Познания, Дереву Добра и Зла. Чтобы….

– Я все понял. Но ты уверена, что у вас хватит сил бороться с этим миром, пока я буду возрождать дух сыновей и внуков божьих в них самих? У вас хватит сил, ходить по колено в крови и отбросах. Натравливать людей друг на друга, вместо того чтобы беречь их?

– Мы постараемся, – тихо ответила она.

– Как это «мы постараемся», – зло сказал волхв, – Взялся за гуж – не говори, что не дюж! А если у вас не хватит сил? Вы что ж выпустите на волю все людские пороки, всю грязь, все войны, все болезни, а потом у вас …не хватит сил!? Ты думаешь, что ты говоришь и что ты делаешь?

– Но ты же Великий Учитель будешь стоять на страже Портала, ты будешь у Врат, и никто никогда не сможет их открыть, чтобы перейти в Навь!

– Значит, если вы не сдюжите, в Яви будет полный Хаос, а я должен спасать Навь? Нет! Девочка. Ты должна победить! Или не начинать этого вообще!

– Если мы будем бояться начать, это произойдет само собой. Ты ведь знаешь это. Ты же пророк! Я ведунья, но ведь и ты пророк! И ты знаешь, что этот путь необратим. Мы только можем его чуть-чуть подправить. И я не боюсь это сделать!

– Хорошо! Я согласен нести этот крест вместе с тобой! Ты все сказала, что им делать? – пальцы его, сжимающие посох, побелели от напряжения.

– Да!

– Последний вопрос. Кто? Кто опутает мир золотой паутиной?

– Фрея и Роллан.

– Взбалмошная богиня, помешанная на свободе во всем, и главный над тайными палачами, – Симон хмыкнул, – Странно устроен мир в Яви. Но пусть будет так! Ты уверена в них?

– Как в самой себе!

– Тогда я готов. Приказывай, Сиятельная! – и он преклонил колено пред ней как перед богиней.

Весь Вселенский Собор увидел это. На фоне грозового неба, озаренного заходящим солнцем в какой-то кроваво-красный цвет, четко выделялась фигурка маленькой богини с распущенными волосами, полыхавшими огнем в последних лучах Солнца и коленопреклоненного перед ней Учителя мудрости. Великий волхв признал своим кумиром эту маленькую хранительницу русской земли с тонкой талией и вздернутым носиком. С синими-синими глазами, как два русских озера, но полыхавшей в их глубине могильной тьмой. И с седой прядкой в огненных волосах, полученной когда-то в юные годы.

 

Глава 7

Заговор

Неожиданно для всех новый император вознамерился жить в Зимнем дворце в Петербурге. Аргументы, что тот еще не достроен, мало убеждали его. Приказ был краток, чтоб к лету было готово сто комнат с отделкой и мебелью. Все делалось в спешке и в суете. В последние дни перед переездом Петра III во дворец луг перед ним был настолько загроможден строительными материалами разбросанными между всяческими шалашами и хибарами, что к дворцу нельзя было подъехать, а между тем луг надо было очистить до переезда императора.

– А вы предложите народу забрать себе все, что тому пожелается, – со смехом подсказала княгиня Дашкова, хитро подмигнув Екатерине.

– Только от имени государя, а то не поверят, – сразу поняв ее задумку поддержала та, – Где ж это видано казенное добро безнаказанно домой тащить.

Анненковские кавалеры Петра, попавшись на удочку, и не видя другого пути угодить государю, отдали приказ огласить императорскую волю, и разрешить всем брать то, что ему по душе из лежащего на луге перед Зимним дворцом. После сей публикации, произошло столпотворение великое. Весь Петербург властно как взбеленился в один миг от этого. Со всех сторон и изо всех улиц бежали и ехали целые толпы народа. Всякий спешил и, желая захватить что-нибудь получше, бежал без ума, без памяти и добежав, кромсал, рвал и тащил, что ни попалось ему прежде всего в руки, и спешил относить или отвозить в дом свой и опять возвращаться скорее. Шум, крик, вопль, всеобщая радость и восклицания наполняли тогда весь воздух. Трудно было разобрать, что там кричал народ, но серые тени шептали в уши Екатерине Малке:

– Народ кричит, что государь совсем с умом расстался. Что только безумные может добро свое в распыл пущать. Что он такоже и государство растащить велит, коли на троне засидится…

Тащили до полудня ни мало не смутясь тем, что приехал вскорости сам император. Сам государь же не мог довольно нахохотаться, смотря на оное. И что же, не успело истинно пройти несколько часов, как от всего несметного множества мусора и токоже хижин, лачужек, хибарок и шалашей, стоявших на лугу, не осталось ни одного бревнышка, ни одного отрубочка и ни единой дощечки, а к вечеру как не бывало и всех щеп, мусора и другого дрязга.

– Эк чисто подмели, канальи. Впредь там, где грязь буду народ звать, пусть чистит, – смеялся властитель земли русской.

– Вот так они и Русь растащат, дай им только волю, – зло сплюнула Малка.

Петр III же, вволю нахохотавшись вошел во дворец. Навстречу ему шагнул Растрелли, поднес большой план дворца. Петр бросил на ходу:

– Я должен подарить что-нибудь Растрелли? Но деньги мне самому теперь нужны. Я знаю, что сделаю, и это будет для него приятнее денег. Я дам ему свой голштинский орден, он не беден и с амбицией, и примет это за особую милость, и я разделаюсь с ним честно, не тратя денег.

К середине лета, однако, дворец и серый грязный Петербург ему наскучили. И подстрекаемый с двух сторон, с одной Воронцовой, а с другой Екатериной, он начал склоняться к мысли, что в Померанцевом городке, не в пример этому серому городу, краше и милей. Государь объявил, что он возвращается в Ораниенбаум к своим пистолям и скрипкам, а по случаю сему дает прощальный обед. Екатерине же тоже негоже оставаться здесь в гнилых болотах, так что пусть собирается в Петергоф.

За обедом под пристальным взглядом Малки Петр опять зачудил. Вдруг вскочил с бокалом и сбивчиво закричал.

– Дядя Фриц дает мне совет венчаться немедля на царство в Москве! Мол, я здесь никто! Мол, меня еще Русь не признала! Я покажу этому сброду бородатых козлов, как себя вести! – он залпом опрокинул в себя бокал вина, – Я прикажу поснимать все иконы в церквах!

– Может, хоть Богородицу оставишь? – тихо спросила Екатерина.

– Деву Марию? – он икнул, – Оставлю, – согласился неожиданно даже для себя, но тут же закричал, – А попы пусть сутаны снимают и бороды бреют! Тех, кто старые веры чтит…, – он задумался, ничего не придумал и вдруг выпалил, – У монастырей земли и имущество отнять!!!

Орденские братья переглянулись. Первыми покинули обед братья Святого Самсона, за ним иоанниты, последними встали опора трона, кавалеры Святой Анны и братья обители Александра Невского. Екатерина поняла, Петр остался один. На утро он в окружении личной гвардии отбыл в свой дворец между двух потешных крепостей на берегу Балтийского моря.

К началу лета, и сама Екатерина перебралась в Петергоф, но по совету Екатерины Малой расположилась не во дворце, а неподалеку, в павильоне «Монплезир», у самого берега. Там она затаилась в ожидании событий готовая либо встретить посланцев от заговорщиков, либо бежать от слуг мужа. Петр передал ей, что он приедет в Петергоф, чтобы отпраздновать свои именины в Петров день, и что она должна быть готова принять его.

– Что кроется за этим желанием? – думала молодая императрица, – Еще раз оскорбить ее публично или заточить в тюрьму, как он сто раз обещал?

А маятник заговора начал отсчитывать последние часы. Сбор был назначен у братьев Орловых.

Когда все вернулись из Беловодья в Явь, Брунгильда вымолила у Малки право самой найти героев этого приключения, и, получив разрешение, с радостным воинственным кличем удалилась. Не успел Микулица приехать в Москву под именем господина Одара, в котором правда весь двор без труда узнавал загадочного графа Сен-Жермена, как она представила ему своих питомцев. Это и были братья Орловы.

В ее выборе не было ничего удивительного, поскольку братья Орловы были, по словам неистовой валькирии, действительно уникальными личностями. Родоначальника их знаменитой династии она знала еще со времен стрелецкого бунта. За храбрость и силу, еще тогда, товарищи прозвали его Орлом. Приговоренный к смерти и возведенный на плаху, он спокойно оттолкнул ногой окровавленную голову казненного товарища, мешавшую ему пройти. Брунгильда, увидев это, сделала все, чтобы царь помиловал Орла. За храбрость свою он был, затем, возведен в чин офицера и получил дворянство, не без покровительства валькирии. У него было девять внуков. Из них пятеро остались в живых. Это и есть пятеро знаменитых братьев: Иван, Григорий, Алексей, Федор и Владимир. Трое из них – Григорий, Алексей и Федор офицеры гвардейских полков, так необходимых для осуществления переворота. Старший из Орловых, Иван, достаточно влиятельный человек, отстаивала тогда перед чернокнижником свой выбор воительница. Он, отказавшись от чинов и орденов, между тем пользуется большим влиянием в Сенате и в гвардии. Владимир, самый младший брат, вице-директор Академии наук, и знает всю ученую братию в стране. И в конце тогда она добавила главный свой аргумент, противовеса которому по ее разумению и быть не могло:

– Все они, атлеты истинные, коим бы и Арес позавидовал и сам Святобор такого бы пожелал. Все здоровьем превосходны, силой и жизнерадостным нравом, а также удальством, храбростью, а, кроме того, отличны склонностью к пиршествам и потехам.

Этим, а главное искренностью своего увлечения братьями, она сразила и Малку и Микулицу, которые приняли ее предложение безоговорочно. С тех пор братья стали основой заговора.

К ним и собирались сейчас все те, кто был причастен к этому предприятию.

– Дольше ждать нельзя.

– Момент настал.

– Надо немедленно действовать.

Слышалось из всех углов. Разговор шел до глубокой ночи. Наконец Григорий Орлов повернулся к брату Федору.

– Гони, Федюша, к гетману Кириллу Разумовскому. Скажи ему и графу Сен-Жермену, тому, что у него во дворце таится, что все! Не в мочь! Пора выступать!

Микулица, выслушав гонца, повернулся к Кириллу:

– Ну, что гетман, час пробил! Вели будить директора типографии Академии наук, будем печатать манифест, провозглашающий низложение императора Петра III и восшествие на престол Екатерины II.

– Это – безумие, – ахнул Кирилл, – Ни один солдат еще не выступил в поддержку императрицы.

– Вы уже слишком много знаете! – холодно и на «вы», поправляя шпагу, ответил Микулица, – Теперь ваша голова, как и моя, поставлена на карту! Начинайте! – повернулся к гонцу, – Остается предупредить Екатерину. Пусть это берет на себя Алексей Орлов.

На рассвете Алексей Орлов в карете въехал в Петергоф. Парк еще дремал в белом тумане северной летней ночи. Кое-где мелькали призрачные силуэты гольштейнских солдат верных Петру. Оставив карету на дороге, Алексей неслышно двинулся через заросли кустов к боковому входу павильона «Монплезир». Быстро пройдя через гардеробную, где висело придворное платье императрицы для встречи мужа, он столкнулся с Екатериной Малой.

– Буди! – коротко бросил он.

– Вставай Катя, Алексей приехал! – толкнула Малка спящую Екатерину.

– Какой Алексей, – спросонья спросила та.

– Орлов! – окончательно прогоняя сон, рявкнула ведунья.

– Началось, – вспыхнуло в голове Екатерины, мгновенно собиравшейся с мыслями, – Проси! – сидя еще в ночной рубашке, приказала она, садясь в постели и состроив боевое выражение на лице.

– Пора вставать, – влетел Орлов, – Все готово для провозглашения вас императрицей. Надо уезжать отсюда!

На этот раз у Екатерины уже не было никаких сомнений. Ее почти звериное чутье подсказывало, что нужный момент настал. Через секунду она уже была на ногах и одевалась, спеша. Едва дождавшись, когда она застегнет последнюю пуговицу, Екатерина Малка схватила ее за руку и обе женщины вслед за Алексеем поспешили к карете. Екатерина села в экипаж, отбросив последние сомнения, Малка – рядом, верные Угрюмы, встали на запятки. Алексей вскочил на козлы рядом с кучером, и упряжка с места галопом вылетела на дорогу в Петербург. Время от времени Алексей оглядывался – нет ли погони.

Неожиданное бегство сквозь туман, утренняя свежесть, толчки на ухабах, крики кучера, страх, что догонят, надежда на удачу – все для Екатерины смешалось в какое-то радостное возбуждение. Вдруг она залилась хохотом.

– Ты что Катя? – тоже со смехом спросила Малка.

– Ты посмотри Жрица Артемиды. Ты ж туфлю потеряла! – сгибаясь от смеха, ответила императрица.

– На себя посмотри. Ты бы чепчик с головы то сняла, самодержица, – засмеялась в ответ Малка, – Кружева в глаза не лезут? А то плохая замена шелому!

Лошади, проделавшие уже тридцать верст, начинали уставать. Одна из них споткнулась и упала, с трудом поднялась и опять упала. На дороге появился крестьянин на телеге с двумя лошадьми. Чем-то он очень напоминал Микулицу. Глаза Малки озорно блеснули и в них заплясали давно всем знакомые хитринки. По ее знаку Угрюмы спрыгнули с запяток, остановили телегу и предложили обменять свежую упряжку на их уставших коней. Микулица, сдвинув мужицкую шапку на лоб и сделав вид тяжелого раздумья, согласился, и карета помчалась дальше во весь опор. Вслед ей чернокнижник весело захохотал во все горло, громко сказав сам себе:

– Ну, хоть бы удивилась матушка императрица, отколь у бедного трудяги рысаки каретные? Эх, измельчали девки головой. Не чета Малке и Жанне, – и опять захохотал.

За несколько верст до столицы Екатерину поджидал князь Григорий Орлов с открытой коляской. Она быстро пересела в нее. А он, подняв коня на дыбы, лихо загарцевал вкруг коляски. Екатерину охватил восторг. Она в заговоре! Вокруг гвардейцы! Рядом почти богиня. Вот он, путь к славе! Григорий же по сигналу Малки пришпорил коня и помчался в Измайловский полк сообщать о прибытии императрицы.

В семь часов с минутами коляска остановилась перед казармой, встреченная тревожным барабанным боем. С бьющимся сердцем Екатерина, в траурном платье, уже приведенном в порядок Малкой, стройная и прямая, с гладко зачесанными волосами с горящим взором вышла к солдатам, от которых зависела ее судьба. Поднявшись на стременах, Григорий Орлов, упредивший ее, отдал ей честь саблей. Бояться, похоже, ей больше было нечего. Она обвела взглядом стройный ряд гвардейцев. Судя по горящим глазам и суровым выражениям лиц, солдаты горели желанием защитить ее. Она пошла вдоль ряда. Неожиданно воздух содрогнулся от мощного крика:

– Матушке Екатерине ура!

Полковой батюшка шагнул к ней навстречу с поднятым крестом, благословляя ее.

Екатерина поняла, монастырская братия с ней. Она шагнула далее к офицерам. Первым, стоящим на ее пути был граф Кирилл Разумовский, командир полка. Он преклонил колено, затем встал и поднял руку, требуя тишины. Подождал. Шум не стихал. Тогда перекрывая шум, гетман рявкнул во все казачье горло:

– Ее величество императрицу Екатерину провозглашаю единственной и полновластной государыней всея Руси!!! От имени гвардейцев своих и себя лично графа Римского Романова Разумовского присягаю ей на верность!!!

– Ура!!! – разом гаркнули сотни глоток.

– К казармам Семеновского полка! – шепнула ему в ухо Малка.

Все покатилось как в ныне модных греческих трагедиях. Впереди в торжественном облачении шествовал батюшка с высоко поднятым крестом. За ним императрица в коляске, как в колеснице Аполлона, Вокруг открытой коляски с императрицей горячили рысаков Григорий Орлов, Кирилл Разумовский и другие офицеры. За ними нестройная толпа ликующих солдат. В воздухе висели крики:

– Ура матушке Екатерине! За нее готовы смерть принять!

– Тебе не кажется, что попахивает дешевым балаганом? – подскакал Кирилл к Малке.

– Нынче все дешевым балаганом попахивает, – ответила она, – Мне все кажется, что это уже было, было и не раз. И с Елизаветой и до нее, и в других краях. Дешевая трагикомедия. Ну да ладно. Фарс, так фарс. Давай граф. Толкни барабанщиков и трубачей. Без музыки скука! – и она откинулась на подушки.

Семеновский полк присоседился к Измайловскому, и разросшийся людской поток, заполняя всю Большую першпективу, катился как вышедшая из берегов Нева туда к настоящим водам Невы, к дворцу. Недалеко от церкви Казанской Божьей Матери, церкви Рождества, где венчалась в свое время Екатерина, навстречу этому бурлящему потоку ударил второй поток. Преображенцы. Верные защитники трона. Выпестованные Разумовскими в недрах Преображенского сыскного приказа, они встали плотиной перед катящимся валом бунтовщиков. Малка опять хитро глянула из-под ресниц.

– Ага, и в спектаклях бывают сбои! Что ж к опоре трона, никого не послали на свою сторону перетянуть? Поглядим, какие вы герои? – однако краем глаза уже увидела ввинтившуюся в твердый строй преображенцев Брунгильду, – Спасает своих Орловых валькирия. Молодец!

Сторонников Екатерины было явно больше. Но это была беспорядочная толпа, по большей части своей без оружия, тогда как Преображенский полк стоял как всегда, снаряженным как положено, под командованием офицеров, являя собою стальную колонну, спаянную дисциплиной, выучкой и решимостью. Малка заинтересованно смотрела на поворот дела. На призыв Григория Орлова преображенцы ответили грозным молчанием, сняв ружья с ремней. Роковая минута надвигалась неумолимо. Малка молчала, краем глаза отмечая растерянность Орловых и Разумовского, готовность к решительным действиям Угрюмов и Микулицы, но более всего, незаметное перемещение внутри плотного строя преображенцев Брунгильды, теперь уже стоящей рядом с офицерами, ведущими оживленный спор. Малка ждала, что будет дальше. Сбой в отлаженном спектакле придал ему остроту и интерес. Если преданный Руси полк откроет огонь, в толпе, окружающей Екатерину, начнется паника, и тогда…преследование, аресты, тюрьма, смерть. Вдруг в самой глубине ощетинившихся штыков, там, где только что мелькала голова Брунгильды, родился и вырос крик:

– Ура! Да здравствует императрица!

Секундная пауза, голова с рыжими тугими косами мелькает в строю солдат и крик подхватывает стройный хор гвардейцев. Еще секунда, и вот уже первый выходит из строя, ломая стальную преграду, и бросается к своим товарищам, обнимая их. Ясное летнее утро, воздух свеж, на небе ни облачка. На Невском проспекте – Большой першпективе столько народу, что проехать почти невозможно, несмотря на ширину улицы. Горожане, бегут со всех сторон, смешиваясь с солдатами и восхваляя героиню дня. Над головами ружья и сабли. Тысячи голосов сливаются в крике:

– Катерина! Матушка Екатерина!

Коляска с трудом подъезжает к церкви Рождества Богородицы. Малка, и только она, видит счастливое, покрытое потом и слезами радости милое личико валькирии, настоящей героини сегодняшнего дня и, отдавая ей должное, посылает ей воздушный поцелуй. Спектакль удался! Через три часа после того, как Екатерину, сидящую рядом с ней и ошалевшую от всего, что происходит вокруг, вытащил из постели Алексей Орлов, все свершилось. В окружении священников архиепископ Новгородский, стоя на ступенях церкви, приветствует ее царицу-самодержицу.

– В Зимний! – коротко кинула Екатерина Малая.

И новая царица повернула в Зимний дворец все в той же коляске и с тем же эскортом из братьев Орловых и Кирилла Разумовского и тем же путем, что она ехала почти двадцать лет назад после венчания. На набережной перед дворцом и позади него, на огромной площади, напоминающей полевой лагерь, Микулица умело расставлял шесть гвардейских полков и всю артиллерию крошечного гарнизона. Во дворце Разумовский и Малка протянули Екатерине манифест.

– Подпиши матушка, – ласково сказала Жрица Артемиды, – Ты время не тяни, читать некогда. Подпиши, гонцы ждут.

Екатерина Алексеевна подмахнула текст, не глядя. Через час на площадях уже читали в голос.

«Мы, Екатерина II. Всем прямым сынам отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому государству начиналась самым делом, а именно закон наш православный греческий первее всего восчувствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных, так что церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона. Второе, слава российская, возведенная на высокую степень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие заключением нового мира с самым ее злодеем отдана уж действительно в совершенное порабощение, а между тем внутренние порядки, составляющие целость всего нашего отечества, совсем испровержены. Того ради, убеждены будучи всех наших верноподданных таковою опасностью, принуждены были, приняв Бога и его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех наших верноподданных явное и нелицемерное, вступили на престол наш всероссийский и самодержавный, в чем и все наши верноподданные присягу нам торжественную учинили».

Пока новоявленная защитница Руси и Веры православной приходила в себя, осваиваясь с положением властительницы, Малка время от времени отдавала вполголоса приказы братьям Орловым, Кириллу Разумовскому или Угрюмам.

– Проследите там, чтобы не очень много спиртного гвардейцам и народу раздавали. Перепьются вдрызг. Перекройте все въезды в город, а по дороге Петербург – Ораниенбаум, рогатку поставьте и часовых, чтобы император любезный наш о перевороте узнал… как можно позднее.

Подозвала Микулицу, тихо шепнула:

– Первый успех наш несомненен, но партия, брат, отнюдь не окончена. Если Петр двинет все армии, собранные в Ливонии для ведения войны против Дании, и флот, стоящий у острова-крепости Кронштадта, Санкт-Петербург не продержится и двух часов. Значит, думай, думай, брат. Правильно думаешь. Необходимо любой ценой обогнать императора и обеспечить себе поддержку флота. Немедленно в Кронштадт. Бери указ императрицы, предоставляющим тебе полную свободу действий и лети сизым соколом. Давай братец, давай!

А ничего еще не подозревающий Петр, проснувшийся после полудня, во второй половине того же дня направился из Ораниенбаума в Петергоф, где загодя собирался отпраздновать свои именины, как он до того предписал Екатерине. Кареты остановились у павильона «Монплезир», удивленные странной тишиной.

Действительно вокруг было тихо. Двери и окна закрыты. Посланный гайдук тщетно пытался найти прислугу. Наконец притащил обалдевшего офицера охраны. Увидев государя, вконец напуганный офицерик забормотал:

– На рассвете императрица бежала. Дом пуст.

– Катерина! – заорал взбешенный, Петр, отпихивая офицера, – Катерина! – он закрутил головой, словно не веря в ее отсутствие.

Ноги подкосились, по спине побежал холодок смерти, как бы предвещая приход ее. На вдруг ослабевших ногах Петр пошел из зимнего сада в китайский кабинет. Никого! Из приемной – в музыкальный салон. И здесь, никого! Вдруг он услышал легкие шаги.

– Это она, – забормотал он, уговаривая сам себя и сам себе не веря, – Она пряталась. Разыграла меня. Как во времена нашей юности. Она всегда была мерзкой сестренкой и плаксой, – бормоча себе эти слова, он кинулся вперед и столкнулся носом к носу со странной дамой в черном платье с серебряной вышивкой.

– Скоро встретимся, – сказала дама и улыбнулась страшной холодной улыбкой.

– Смерть!!! – узнав ее, закричал в ужасе Петр, – Уйди смерть!!! Не хочу!!! – но рядом уже никого не было.

В комнату вбежал посыльный. Выдохнул одним махом:

– В Санкт-Петербурге Екатерина провозглашена императрицей!!!

Тут же вся спесь слетела с Петра. Он повис на шее Воронцовой.

– Крепитесь, Ваше величество! Смелее! – искренне пыталась утешить его Сибилла, жалея этого случайно попавшего под колесо Судьбы человечка, – Одного вашего слова, одного властного взгляда достаточно, и народ падет на колени перед царем! Солдаты гольштинского полка готовы выступить. Мы сейчас же пойдем на Петербург!

Но Петр уже не мог решиться на противостояние. Он судорожно пытался искать другие ходы. В голову ничего не приходило. Низвергнутый император бегал по комнате взад и вперед. Неожиданно потерял сознание, пришел в себя и начал пить бургундское большими стаканами. Затем вскочил и начал пьяным голосом диктовать списки людей, подлежащих аресту за участие в заговоре. Затем вдруг решил составлять один за другим два манифеста, обвиняющих Екатерину, заставил придворных переписывать их в нескольких экземплярах. Потом бросил и это, решив ехать в Санкт-Петербург, дабы приказать мятежным полкам подчиниться. Подумал, отмел и этот план. Вдруг велел собрать гольштинских солдат, оставшихся в Ораниенбауме. Сибилле это все начало надоедать, она что-то пошептала ему в ухо и он неожиданно обмяк и, уступая ее уговорам, согласился поехать в Кронштадт, где флот и гарнизон, как он был уверен, его поддержат. Пьяный в дым, шатаясь и плача, Петр пошел на яхту.

В час ночи, при неестественном свете летнего неба над заливом, яхта объявилась на рейде Кронштадта. Когда крепость была уже на расстоянии голоса, Петр, встав на носу, громогласно объявил о прибытии императора, икнул и рухнул у мачты.

– Нет более никакого императора, – рявкнул в ответ вахтенный офицер, – Возвращайтесь в море!

– Я есть император, – неожиданно протрезвев, уперся Петр.

– Флот и гарнизон принесли присягу императрице, – ехидно пояснил офицер, – Если суда тотчас не удалятся, будет дан залп из орудий на уничтожение, – и подмигнул стоящему рядом Микулице.

Петр в страхе забился в каюту, его колотила дрожь, так что клацали зубы.

– Оставьте меня в покое! – закричал он громко и зарыдал.

На рассвете следующего дня судно причалило у летней резиденции в Ораниенбауме. Сибилла сделал последнюю попытку спасти этого заплаканного большого ребенка.

– Петруша, надо пересесть на другой корабль и отправиться в Ревель. Оттуда можно добраться до армии, готовой к походу на Данию. С этими войсками будет нетрудно отвоевать трон, – гладя его по головке как маленького, пыталась втолковать она ему, зная что нарушает договоренность среди Совершенных, – Поступите так, государь, и через полтора месяца Санкт-Петербург и вся Россия будут у ваших ног! Ручаюсь головой!

– Слова утомляют меня, – тихо ответил Петр, и уткнулся головой в колени своей Воронцовой.

Сибилла вздохнула, продолжая гладить его. Хоть она одна его не предаст. Наперекор всем решениям Вселенских Соборов Посвященных и всему миру, она не предаст его, маленького заплаканного и испуганного.

А пока Петр плыл к Кронштадту, Екатерина Малая натягивала на Екатерину Большую мундир офицера Семеновского полка, ругаясь, что он не сходится на груди.

– Для мужского занятия нужна и одежда мужская. А эта смотри, раскормила титьки, аж пуговицы трещат, – затем повернулась начала диктовать писцу: – «Господа сенаторы, я теперь выхожу с войском, чтоб утвердить и обнадежить престол, оставляя вам, яко верховному моему правительству, с полной доверенностью под стражу: отечество, народ и сына моего». Все. Вези в Сенат!

Екатерина уже одетая в мундир сбежала по наружной лестнице, легко вскочила в седло белого породистого рысака.

– Темляк! – вдруг раздался крик, – На сабле вашей темляка нет, – гвардеец из унтер-офицеров сорвал со своей сабли темляк и поднес императрице.

– Как звать? – взяв темляк и улыбаясь, спросила Екатерина.

– Григорий Потемкин.

– Запомню! – и подняла коня на дыбы.

Кони помчали императрицу и ее свиту за город, принимать парад полков. Со шпагой наголо Екатерина, лихо усмирив приплясывающего от нетерпения коня, заставила его идти шагом. На голове ее оказался соболий малахай, по старому ордынскому обычаю ханов с венком из дубовых листьев. Длинные каштановые волосы развевались по ветру. Гвардия застыла, с восхищением смотря на эту женщину в военном мундире, олицетворяющую силу и грацию, хрупкость и решимость. Тишину взорвали звуки флейт и грохот барабанов. Рядом с царицей на вороном иноходце, никогда ранее не виденном в городе даже знатоками конного дела, ее подруга княгиня Дашкова, тоже в военной форме. Только на ней в отличие от императрицы она сидит как влитая. Последняя рота прошла перед ними в десять часов вечера, но было еще светло, как днем. В путь!

Как во сне ехали они в неверном свете северной ночи. Малка смотрела на людей. Не зная точно, куда и зачем идут, что их ждет впереди, они шли. Дух их был высок, она видела, что смешались свет и тьма, долг и бунт, действительность и иллюзия. Во главе медленно движущегося извивающегося вместе с дорогой, ощетинившегося иглами штыков, и брызжущего искрами факелов, дракона войны, ехала она. Маленькая, рыжая женщина, быть может, богиня этой войны. Военный оркестр играл бравурные марши, разрывая тишину белой ночи. А когда на минуту смолкали трубы, солдаты лихо заводили старинные песни с подсвистом и веселыми прибаутками. Время от времени какой-то голос выкрикивал как заклинание: «Да здравствует матушка Екатерина!» И каждый раз, услышав свое имя, вырвавшееся из грубых глоток, Екатерина содрогалась, как от любовной ласки. Вот что ей нужно, поняла Малка. Ей нужен народ, народ как ее многоликий любовник, всегда горячий и всегда покорный.

В три часа ночи царица и окружение встали на бивак в бедном постоялом дворе «Красный Кабачок». Екатерина пристроилась рядом с княгиней Дашковой на узеньком жестком матрасе. Две Екатерины, как говорили солдаты. Екатерина Великая и Екатерина Малка. Сбылось предсказание Жрицы Артемиды. Государыня ворочалась с боку на бок.

– Что не спишь? – шепотом спросила Малка.

– Думаю, что Петр делает? Собрал ли войска, чтобы бросить их на нас?

Утвердился ли в Кронштадте?

– Спи дуреха. Там все в порядке. Петр нынче как ватой обложен. Спи! Не вертись, – Малка хлопнула ее пониже спины как несмышленыша.

В пять часов утра прибыл парламентер. По поручению императора он имел честь предложить императрице раздел власти. При первых же его словах «имеет честь» Екатерина поняла, что выиграла битву. В ответ на речь парламентера она расхохоталась. Сердце Екатерины бешено заколотилось от радости. Вот оно то, что грезилось ей у окна!

– По коням! – вскочила она.

– Охолонь, – отдернула ее подруга, – Гриша, – обратилась она к Орлову, скачите в Померанцев городок. Пора государю отрекаться. А нам перекусить пора.

Григорий Орлов взлетел в седло и помчался в Ораниенбаум. Когда он исчез из вида, проголодавшаяся Екатерина Малка весело повернулась ко всем:

– А не пора ли садится за стол господа офицеры? День еще не кончен! А у нас во рту ни маковой росинки!

А в Ораниенбауме в эту минуту подавленный Петр собственноручно переписал и подписал документ, привезенный посланцами Екатерины.

– Как ребенок, которого отсылают спать, – подумала Сибилла, с жалостью глядя на него.

Братья Орловы, получив отречение, молча сняли с Петра награды, шпагу и военный мундир, дав взамен гражданскую одежду. Со слезами на глазах он повернулся к Сибилле. Она поняла. Это все. Теперь у него один путь на эшафот, и молча шагнула к нему. Пусть хоть она будет рядом.

 

Глава 8

Гром-камень

В городе на Неве народ и гвардейцы, за исключением тех, что окружили плотным кольцом Зимний дворец под началом загадочного господина Одара, графа Сен Жермена, как шептали знающие, Микулицы, как называла его княгиня Дашкова, гулял. Город гулял. Серые люди в серых армяках и странные балаганные шуты раздавали всем ведерные четверти с водкой. Да не с простой водкой, а с царской монополькой. По толпе сновали лоточники, лихо раскидывая с лотков пироги с зайчатиной и потрошками. «Гуляй народ, сама матушка императрица жалует!». Народ праздновал свободу. Непонятно от кого и не понятно кому. Малка прошлась по пьяному городу, подозвала старшего Угрюма:

– Поди сюда, братец. Орловы собираются в Померанцев городок. Свергнутого Петра охранять. Поди перепьются там с радости. Вы бы слетали с ними туда-сюда наметом. Чтой-то больно зажился опальный император. Скоро петух пропоет, а третий Петр еще…, – она замолчала, но волкодлак все понял.

– Исполним хозяйка, – кивнул он, – Все будет как надо. Как сказано – так и сделано.

– Только мигом братцы. Одна нога здесь – другая там. Пора нам всю эту свистопляску заканчивать.

Екатерина II, именуемая так с первого дня переворота, уже взяла себя в руки и вспомнила про законного мужа Елизаветы Петровны Алексея Разумовского. Она скоро направила к нему брата Кирилла, с указом, в котором ему давался титул высочества, как законному супругу покойной государыни. Негоже было с первых дней в контры с графами Римскими вступать, даже если они и на трон не претендуют. Разумовский старший встретил брата, вынул из потайного ларца брачные документы, прочитал их вслух и тут же бросил в топившийся камин, прибавив:

– Я не был ничем более, как верным рабом ее величества, покойной императрицы Елизаветы Петровны, осыпавшей меня благодеяниями превыше заслуг моих… Теперь вы видите, граф, – обратился он к Кириллу, не как к брату, а как к посланцу новой власти, – что у меня нет никаких документов, – подумал, добавил тихо, – Малке скажи, я свою Долю исполнил, пусть даст мне жизнь дожить спокойно. Устал.

– Скажу брат. Сиятельная позволит, пить дать позволит, – Кирилл обнял Алексея, стиснул в объятиях и вышел.

Екатерина II, когда ей доложили о происшедшем, заметила:

– Мы друг друга понимаем. Тайного брака не существовало, хотя бы и для усыпления боязливой совести. Шепот о сем всегда был для меня неприятен. Почтенный старик предупредил меня, но я ожидала этого от свойственного казачьего самоотвержения, – и забыла о нем тут же.

– Пойди, – поманила Кирилла Малка, – Чего Олекса передать велел?

Младший Разумовский выложил ей все.

– Пусть отдыхает, – кивнула Малка, – Поклон ему от меня в ноги. Будет время забегу, расцелую казака.

На следующий день, в воскресенье Екатерина наметила свой триумфальный въезд в Санкт-Петербург. С утра во всех церквах и соборах перезвон колоколов заглушал артиллерийский салют и крики ликующей толпы. Гвардейцы сипло кричали «Ура!» пропитыми за последний день голосами. Новая властительница земли русской въезжала в город, который она должна была сделать столицей всей земли, и вознести из болот и ериков, как Пальмиру Северную, на удивление всем народам и странам. Ойкумена возвращалась на свою ось, на веретено Судьбы. Все в душе ее пело. Она смотрела на свой, теперь свой, народ, на свой город, которого пока нет, но она знала, будет. Будет здесь город в камне! А посреди города будет стоять Гром-камень и сторожить Врата в Навь.

– Завтра устрою бал и маскарад, – думала Екатерина, – На балу прощу неразумного Петра и пристрою его в Шлиссельбург рядом с царем Иваном. Будут там сидеть два царя, чтоб не скучно было. Я всю Европу на дыбы подниму, стальной уздой. Завтра бал…

В вечер того же дня ей принесли во дворец послание от Алексея Орлова. Она с трудом разобрала каракули, написанные на куске смятой бумаги: «Матушка заступница наша императрица! Как объяснить, как рассказать, что случилось? Не поверишь слуге твоему верному, но, как перед Богом, говорю тебе правду. Матушка, готов умереть, но и сам не знаю, как это несчастье приключилось. Если не простишь, мы пропали. Матушка, он скончался. Никто из нас этого не хотел, да как бы мы осмелились поднять руку на императора? И вот, Ваше величество, горе случилось. Он начал спорить за обедом, и не успели мы их разнять, как он помер! Не помню даже, что мы сделали, но все мы как один виноваты и заслужили смертный приговор. Пожалей меня, хотя бы из любви к брату моему! Я покаялся, и теперь ничего не скажешь. Прости или прикажи поскорее нас прикончить. Белый свет мне не мил. Мы тебя прогневали и прокляты будем навеки».

Екатерина грохнулась в обморок, а, придя в себя, заплакала в голос:

– Слава моя погублена! Потомки мне никогда не простят этого преступления, которого я не совершала, – она поняла, что вся нарисованная в голове картина ее славы летит в пропасть, – Этот удар меня доконает! – закричала она.

– Государыня, эта смерть слишком внезапна для вашей и для моей славы, – в тон ей плаксиво начала Екатерина Малка, но вдруг жестким голосом сказала, – Не ори! Загрызли его волкодлаки так и загрызли. Живой он нам поперек горла стоял. Радоваться должна, что хоть кто-то за тебя грех на душу принял. Прав был Петр. Плакса! Готовь похороны, – ехидно добавила, растягивая слово, – Им-пе-рат-ри-ца!

Сказала, как по щекам отхлестала, сразу высушив слезы и прервав истерику. Вышла в соседний зал, увидела старшего Угрюма. Кивнула и послала воздушный поцелуй.

По дворцу уже полз слух, пущенный неизвестно кем, только мелькали какие-то серые тени из зала в зал, прячась за портьерами. Шепотом передавали, что в Ропшинском дворце, что рядом с Ораниенбаумом, государя то ли отравили вином, то ли удавили ружейным ремнем, то ли удушили периной. Одним словом – убили!!!

По парадной еще недоделанной лестнице широким шагом взбегал Алексей Орлов. На него было страшно смотреть, лицо его было искажено каким-то осознанием низости и бесчеловечности поступка происшедшего на его глазах и мучившими его угрызениями совести. Вечно элегантный и лощеный гвардейский офицер, в этот раз он был взлохмачен, весь в пыли и в поту, в порванной одежде и лицо его дергалось и выражало ужас и поспешность. На середине лестницы он грудь в грудь столкнулся с Малкой.

– Ты что Алеша? – тихо спросила она его.

– Они…Они…Они его порвали! – заикаясь, чуть не выкрикнул он.

– Кто? Алеша. Кто кого порвал? – голос ее был спокоен и ласков.

– Угрюмы, твои. Волки!!! Они порвали Петра, как овцу. Оборотни!! Там все кровью забрызгано…как они ему горло перегрызли…

– Ты Алешенька забудешь все, – так же ласково сказала ведьма, положив ему руки на голову, – Навсегда!

– Это мой герой! – неожиданно рядом с Орловым оказалась Брунгильда. Просительно повторила, – Это мой герой. Оставь его мне. Он все забудет. Все. Я ж ведь и Жрица Забвения. Я знаю как. Оставь.

– Бери! – коротко ответила Малка и толкнула Алексея в объятия валькирии.

– Я там буду в будуаре. Ладно? – примирительно, каким-то оправдывающимся тоном сказала воительница.

– Хорошо, – вдруг подумав о чем-то, улыбнулась Малка.

Она вернулась к Екатерине, что уже беседовала с Григорием Орловым и Кириллом Разумовским. Подошла. Решительно подозвала писаря и начала диктовать: «В седьмой день после принятия нашего престола всероссийского получили мы известие, что бывший император Петр III обыкновенным, прежде часто случавшимся ему припадком геморроидическим впал в прежестокую колику. Чего ради, не презирая долгу нашего христианского и заповеди святой, которою мы одолжены к соблюдению жизни ближнего своего, тотчас повелели отправить к нему все, что потребно было к предупреждению следства из того приключения, опасных в здравии его и к скорому вспоможению врачеванием. Но, к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего дня получили мы другое, что он волею всевышнего Бога скончался. Чего ради мы повелели тело его привезти в монастырь Невский для погребения в том же монастыре, а между тем всех верноподданных возбуждаем и увещеваем нашим императорским и матерним словом, дабы без злопамятства всего прошедшего с телом его последнее учинили прощание и о спасении души его усердные к Богу приносили молитвы. Сие же бы нечаянное в смерти его Божие определение принимали за промысл его божественный, который он судьбами своими неисповедимыми нам, престолу нашему и всему отечеству строит путем, его только святой воле известным».

– Все! Отправьте по городам и весям. Завтра отпевание покойного. А у нас еще дела свои. Вы все, – пальцем сунула во всех трех, – пойдем со мной. Сегодня наш вечер и наша ночь, – и она увлекла за собой Екатерину, Григория и Кирилла в тот будуар, куда ушла Брунгильда.

Это была странная ночь. Валькирия даже не обратила внимания на их приход. На широкой кровати она показывала Алексею все искусство Жриц Забвения. Его разум уже отключился. Он видел только ее такую желанную и такую податливую сегодня. Екатерина, войдя в будуар, раскрыла рот от удивления. Она и представить себе не могла, что эта воинственная девушка способна на такое в постели. Однако, глядя на эту пару, на эту девушку с распущенными волосами и совершенным телом, отдающуюся мужчине прямо у них на глазах, она сама странно начала поглядывать на Григория и вдруг, обхватив его шею руками, впилась в его губы долгим поцелуем.

– Вот так, – про себя подумала Малка, – Хорошо, как тогда в Иерусалиме. Начали всю эту эпоху молчаливых рыб молча, ночью любви и закончим так же, молча и ночью любви.

Она повернулась к Кириллу, и в ее глазах вспыхнул такой огонь, что опалил молодого графа как огонь преисподней.

Малка убедилась, что выбор ее был правилен к середине ночи. Гетман был неистощим. Уже спал Алексей, уткнувшись в грудь Брунгильды, забыв обо всем, что было в этот день и эту ночь, кроме ее горячих поцелуев и огненного тела. Уже сопели Григорий и Екатерина. Выжатые до отказа, и упавшие в углу на диван. А они с Кириллом только начали большую любовную игру на расстеленных посреди комнаты шкурах медведей.

Руки ее бегали по телу казака. Каждый раз, возвращая ему, угасающее желание и он опять накидывался на нее, как первый раз. Затем она сама набросилась на него, как дикая кошка, не давая ему сделать ни одного движения. Кириллу казалось, что он вместе с ней превратился в дикого кота или в рысь. Неутомимую, похотливую рысь. Он догонял ее в комнате везде и они свивались в один клубок, делая такое, что он и представить себе не мог. Так продолжалось до утра, хотя какое утро в белые Невские ночи. И эта белая ночь только прибавляла ей и ему желания. Когда все было видно, как на картинке. И любовник и соседние пары, просыпающиеся и тут же сливавшиеся в страстных объятиях. Но…ночь прошла, и день настал. Новый день. Настало новое время, упрямо отталкивая с дороги старое. И старое уступало ему место, уходя в сторону и освобождая дорогу, последними усилиями стараясь напомнить о себе, как напоминает о себе уже умерший покойник последними почестями отдаваемыми уже мертвому телу.

Тело Петра III перевезли из Ораниенбаума в Александро-Невскую лавру. Так велела императрица. Перевезли как потомка царей. На этом почести закончились. Покойник, хоть и был внуком Петра Великого, однако сам уже был в прошлом времени и не более чем свергнутый император. Тело его, обряженное в светло-голубой мундир гольштинского драгуна, выставили без орденов в простом открытом гробу. Он лежал спокойно с трагическим и каким-то обиженным выражением лица, как будто не мог понять, за что именно ему выпала эта доля. Лицо его было какого-то землистого, почти черного цвета, шея обмотана форменным шарфом, возможно, чтобы скрыть следы клыков Угрюмов, на руках – перчатки, хотя по правилам они должны быть открыты. Но Петр пытался прикрыть шею, и руки его были все в волчьих укусах. Однако ни народ, ни придворные никто не поставил под сомнение версию о том, что император скончался «от колик». Удобнее и осторожнее помалкивать. Во всяком случае – пока. Екатерина не сидела у гроба и на похоронах присутствовать отказалась.

В углу зала, где стоял гроб, сидела одетая в черные траурные одежды Елизавета Воронцова. К ней подошел, так же во всем черном, только с серебряной вышивкой странный господин Одар.

– Грустишь, Сибилла? Что-то я тебя никогда грустной не видал.

– Ты понимаешь Микулица, – подняла на него глаза бывшая фаворитка Петра, – Он ведь как малая дитя был. За что ему Макошь-Судьба, такую нить сплела? За что ему норны такой узор соткали?

– Но, но, ты потише. С Богами не спорят! – Насупил брови чернокнижник.

– Я сама Богиня Любви! Что ж мне его оберечь не дали?

– Доля его такова была. Ты глянь вокруг! Как они его предали-то? Все кто вкруг него хороводы водил. Предали Петра в третий раз! Как он Учителя трижды предал, так и его трижды предали! Прежде, чем пропоет петух…, – не успел он это сказать, как кажется, прямо под куполом Храма раздался петушиный крик. От неожиданности Сибилла и Микулица вздрогнули, но он все-таки закончил, – трижды предадут, прежде чем пропоет петух. Вот он и пропел!

– И град сей предадут! – Сибилла вдруг встала, в глазах ее загорелся пророческий огонь, – И град сей именем Петра названный трижды предадут. Это я говорю, слушай меня колдун. Парадизом его называл Петр Великий, предав имя Ниена. Северной Пальмирой, Новыми Фивами, назовет Екатерина Великая. Будет в нем старые Веры возрождать, предав нонешную веру и имя Петра предав. Потом придут другие. Опять веру порушат и опять ему имя сменят, опять имя Петра предадут. И так три раза будет! Я знаю, я вещая Сибилла, – она закрыла глаза и тихо села, – Прости меня чернокнижник. Я тебя люблю как брата, а может больше, но ты иди сейчас. Не до тебя мне, извини.

Петра похоронили без излишеств, как и положено опальному царю. Похоронили его и… старое время. Последний долг был отдан. Наступало время величественной и просвещенной Екатерины Великой.

Спустя двадцать лет на берегу свинцово-серой Невы, в жаркий и не по Петербуржски ясный летний день, Екатерина Великая императрица Руси открывала памятник своему предшественнику Петру Великому. Для памятника сего найден был валун лежащий на берегу моря Вряжского, прозванный в народе Гром-камень. Девять месяцев больше четырех сотен мужиков тащили его на берег Невы. Затем по воде на барже сплавили его к месту этому. Говорят, три волхва заговор у того камня читали, но он с места не сдвинулся, потому как был камень тот валуном Велеса, а хозяин ему один – Святобор. Потом пришел неизвестный волхв, весь как лунь седой в белой рясе, вервием подпоясанной, с посохом странным в руках. Три волхва переглянулись меж собой, узнав в посохе том, посох Велеса, и поняли, что это сам Симон-волхв. Симон-волхв погладил камень сморщенной рукой, поцеловал его и зашептал ему что-то, как девушке любимой на ушко. Тогда и сдвинулся камень тот и позволил себя в град Петров привезти.

Установили его супротив крепости Петропавловской, рядом с Адмиралтейством. А на камне том возвели фигуру Петра Великого. Петр сидел на вздыбленном коне, голову его украшал лавровый венец, а рука была простерта к глади реки Невы. Под копытом коня корчилась в муках змея.

Екатерина стояла на помосте, что соорудили у камня, и оглядывала дело рук своих – град Петра, что вырос за годы эти на брегах неуютной и неприветливой серой реки, часто называемой местным народом на старый манер – Навь. Отчего веяло чем-то страшным и не живым.

– Хорош Медный всадник, – прозвучало в ее голове.

– Почему Медный? – ответила она не задумываясь, откуда шел голос, – Он же бронзовый!

– Потому что Медный. Это ж всадник Апокалипсиса. Он в этот мир последнее искупление ему принес!

Екатерина закрутила головой, пытаясь понять, откуда голос. Глаза ее встретились с синими-синими озерами, в глубине которых была бездонная могильная чернота. С синими озерами, которых она не видела уже два десятка лет. Ей захотелось кинуться туда в толпу, где мелькнули эти огненно-рыжие косы, но взгляд продолжал скользить по головам. Вот еще одна рыжая головка. Тугие заплетенные косы уложены в подобие шлема. Брунгильда! Узнала Екатерина, и она здесь, А чуть дальше возвышалась гигантская фигура Микулицы, а рядом с ним галантный кавалер в черном камзоле поддерживал под локоть удивительно похожую на Елизавету Воронцову молодую даму. А еще дальше мелькнул в толпе парик Сент-Омара, и спрятанное под вуаль смешливое и гордое личико Жанны. Екатерина поняла. Они – Совершенные, все здесь.

Сквозь толпу, напиравшую на гвардейцев, чтобы получше рассмотреть этот чудесный памятник угрем проскользнул человек в сером камзоле подошел к Малке.

– Сиятельная, – шепнул он ей, – Варево заварилось крутое. Мои люди из общества Спартака, «Красные вольные каменщики», как они называют сами себя, связались с Орденом Иллюминатов, что под рукой названного брата твоего Микулицы и ждут твоего приказа.

– А что говорит подруга наша Фрея? А, брат Роллан?

– Она говорит, что пошила фригийский колпак и что Свобода готова выйти на баррикады.

– Она все еще бредит мировой революцией?

– Да Сиятельная!

– Так помогите ей!!!

– Ты не боишься?

– После того как Петр-ключник, встал на Велесов валун Симона-волхва. После того как они слились вместе, закрыв Врата в Навь, я ничего не боюсь в этом мире! Так то вот, брат Роллан! Пора закручивать его, этот мир, мир лести и обмана, корысти и властолюбия, вокруг мировой оси. Так закручивать, чтоб всем тошно стало!!! – и вдруг звонко и озорно свистнула, так что все головы повернулись в ее сторону, – Слава Екатерине Великой! Слава! – закричала Малка.

– Слава! Слава! Слава! – поддержали со всех сторон.

Она юркнула в толпу и вынырнула около самого камня. Рядом с ней непонятно как оказались Микулица и Жанна.

– Petro Primо Catharina Secunda, – прочитала Малка, – Краеугольному камню от Высшей Просветленной! Умная баба! Хотя и шлюха, – добавила, смеясь, – Пошли наше время кончилось. Здесь нам делать больше нечего. Пошли чего головой крутите?

– Знаешь Малка, – Жанна замялась, – Я бы с Фрей осталась…

– Беги, беги. Пора и тебе долю Аринии Богини Мщения попробовать. Беги Принцесса, – подтолкнула ее Жрица Артемиды, – Одевай свой фригийский колпак, мстительницы за Жака де Моле, – обняла, поцеловала, – Буду нужна, зови.

– Да и я Малка, останусь, пожалуй, – смущенно пробасил Микулица, – Потрусь здесь по тайным обществам разным, с алхимиками покумекаю. Интересно мне…

– Топай медведь неуклюжий. Топай к своим ретортам и колбам. Я вот тоже к Старцу загляну и назад. Раскрутили мы мир, за ним глаз да глаз нужен, а то свалится эта юла набок, потом горя не оберешься, – она привстала на цыпочки, поймала взгляд императрицы Екатерины, помахала рукой, мысленно крикнув ей, – Удачи тебе Катя! Удачи! Чистая!!!