Глава 1

Симеон Бекбулатович

Вороной вынес Малку к Гусь-камню, и тут же по брюхо провалился в снег.

– Ух, ты! – Выдохнула она, – Зима на дворе.

Она вспомнила, как уходила в Портал в средине душного, знойного лета, потянулась к седельному вьюку, собранному в дорогу Мараной, подумала:

– И впрямь у Мараны в Нави, миг за день идет. Вроде и поговорили вскользь и перекусили на один зубок, а гляди то ли полгода, то ли более пролетело, – она нащупала и вытащила дорожную епанчу, подбитую мехом росомахи, – А ведь знала Темная Богиня, что выкачусь прямо в мороз. Все знала, – она пошарила еще и достала меховые рукавицы, горлатную соболью шапку и меховые чулки, – Спасибо! – крикнула она в морозную круговерть.

Теперь в сторону Москвы скакал всадник в дорогом боярском убранстве. Ближе к городу непонятная тревога стала одолевать Малку. Она свернула с большака у переправы и поехала к Остожью, одной ей известными тропками через болото, через Девичьи поля у старого Сенькиного брода. Дождалась налетевшего заряда метели и, слившись со снежным бураном, перекинулась по льду реки в овраг, по которому текла Сивка. Прокралась по оврагу к одному ей известному камню, отвалила его и, взяв лошадь в повод, нырнула в подземный ход, ведущий к ее теремку в Алексеевской обители. Крытая галерея вывела ее в конюшню на берегу Лебяжьего пруда. Она отодвинула тяжелый дубовый ларь, раскидала сено вышла в денник. Сразу обратила внимание, что половина лошадей стояли оседланными, что делалось только в случае ожидания нападения и тревоги. Малка не стала привязывать повод коня, знала, что ее вороной примчится на свист как волшебная Сивка-Бурка. Вышла во двор, слегка отворив дверь конюшни. От всегда прибранного двора обители веяло тревогой и не ухоженностью. Вроде, все как всегда, но в том, как были выметены дорожки, как сгребли в сугробы снег, даже в том, как были сложены поленицы березовых дров, во всем чувствовалось ожидание опасности. Малка уверенно взошла на крыльцо своего теремка, краем глаза отметив, что дозорные сестры уже заметили ее, в обители началось неуловимое движение умелых воинов обкладывающих со всех сторон чужака. Однако она спокойно взяла широкую лопату и уверенными движениями отгребла снег, занесший дверь почти на треть. Отряхнула полы епанчи и по-хозяйски дернула дверь на себя, отворяя вход в сени. Вошла и так же неторопливо, но, отметив про себя, что изба протоплена недавно, зажгла свет в плошках под потолком. Заправила в печь поленья, подпалила растопку, и устало сняла меховую епанчу, шапку и рукавицы.

В дверь уверенно постучали.

– Входи! Кто там рвется? – кинула через плечо, по стуку определив, что свои. Повернулась лицом к двери и села, откинувшись на высокую спинку кресла, – Да входи ты! – поторопила старшую сестру, разглядев ее в полумраке кошачьим зрением, и тут же отметив, – Вот я и в темноте вижу как мои волкодлаки. Это от Мараны, – Входи Арина, на пороги не мнись. Я это. Рассказывай, что тут у вас?

– Мир тебе в твоем дому! – вошла Арина, дева воин, старшая среди вравроний, – Слава Артемиде, ты вернулась. Хотя мы не боялись. Был знак, что ты у Богини в гостях. Но все здесь не так!

– Что случилось? Враг у ворот? Что вы, как в осаде? – скороговоркой выпалила Малка.

– Враг везде! И мы в осаде! – резко резанула Арина.

– Сядь. Спокойно. Что случилось? Медленно и по порядку, – Малка распустила косу, достала гребень и стала расчесываться. Она знала, как это успокаивает всех вокруг. Глянула в зеркало и обомлела. Ее огненно-рыжие волосы как бы припорошило пеплом и гарью. Они не поседели и не почернели. В них просто промелькивала какая-то пепельность и чернота. В глубине ее синих-синих глаз, вместо утопленной там в самой глубине этих омутов льдинки, появилась какая-то черная бездна, всасывающая в себя смотрящего, от чего по коже сразу начинали бегать мурашки. Так что здесь произошло? – мягко повторила она.

– Государь Иван Васильевич Грозный объявил о полном запрещении пожертвований монастырям, – официально и сухо начала враврония, – А еще прогнал ливонских братьев. А еще отослал Малюту и Грязного в Ливонию, – не выдержала и горячего продолжила она, – Вместо них призвал схарьевцев назад: Тулупова, Ваську Умного, Юрьевых…

– Постой, постой. Колычего Филиппа родню. Того Колычего, что митрополитом был и его новгородцы удавили? – уточнила Малка, сразу посерьезнев.

– Тех, тех. Бомелия арестовали…

– Кого?! – вскочила Малка.

– Елисея Бомелия. Царского лекаря.

– И где он? – голос волховини был спокоен, но когда Арина вскинула на нее глаза, мурашки побежали по телу несгибаемой воительницы. В глазах Малки разрасталась могильная чернота.

– В Пыточном дворе, что на старом подворье Малюты Скуратова, – взяв себя в руки, уточнила враврония, – Сам государь ездит с ним говорить.

– На Малютином подворье? – Малка успокоилась, вспомнив, что к нему вел тайный ход из обители, – А Угрюмы где?

– При государе караул держат.

– Это хорошо, – Малка задумалась, – Продолжай.

– Епископа новгородского Леонида и архимандритов Чудова и Симонова монастыря показнили.

– А этих-то за что? Опора государя были они. Два кромешных главных монастыря, две опричные братские обители, что всегда под рукой. А Леонид догляд вел за торговыми людьми, за садками новгородскими, что бы новой бучи не устроили.

– Архимандриты сии, – вравронии передалось спокойствие хозяйки, – Подавали худой пример братии, так царь рассудил. Иван Васильевич им сказал, мол, не хотите быти в архимандритах и умыслили, через беса в патрихели. Не бывать тому! А еще больше гневался он, что они за боярами тянуться. В старые времена, обвинил их государь святии мнози не гонялися за бояры, – отчеканила она как по писаному.

– В старые времена? – протяжно переспросила Малка, – В старые времена! Он времена старые помянул, а к трону схарьевцев призвал! Так! А Леонида за что?

– А Леонида за колдовство и чародейство. А еще за то, что содержал в Новгороде ведьм. Ведьм сожгли, – голос ее дрогнул, но она взяла себя в руки и твердо закончила, – Ведьм и волхвов в Новгороде сожгли на костре, а Леонида за возврат к старым верам и поддержку родов старых зашили в шкуру медвежью и затравили волкодавами. Говорят царь приговаривал, что, мол, раз ты медвежьего рода – отмахнись от псов.

– Все? – ледяным тоном уточнила Малка.

– Все – облегченно ответила враврония, добавила, – Мы живем как в крепости. За стены выходим, хоть и в монашеском одеянии, но в кольчуге под рясой и с мечом за поясом. Всю ночь дозоры держим.

– Спасибо сестра. Иди. Не тревожь никого. Завтра все будьте готовы. Все, как одна. Добром не решу…мечом и огнем, как Боги завещали лечить будем,…но думаю, обойдется все. Дашь мне знак, когда государь в Пыточный двор поедет,…а впрочем, это дело не твое. Иди сестра. Спасибо. И всем сестрам спасибо, что не согнулись и не потерялись тут одни. Значит, сердечному согласию нашему Иван пришел конец, – размышляя о своем, вслух сказала она. Но услышать это было некому. Арина уже ушла.

Малка откинулась на спинку кресла, сжала кулаки до боли в суставах и стиснула зубы, так что скулы свело. Значит, решил сам царствовать. Надо было Кудеяра на его место ставить, да видно не судьба. Пора укорот дать самодержцу, больно разгулялся. Прости меня Мать Артемида и Марана прости, но я гадам этим такого простить не смогу, я им шеи поскручиваю. Не знаю, так ли надо, не так. Вы Боги вам и знать. Она разжала кулаки и тяжело вздохнула.

– Делай, как знаешь! – раздалось в ушах.

– Артемида, – подумала Малка, но голос был незнаком, – Марана, – догадалась она и захотела крикнуть в полный голос, – Спасибо!!! Спасибо тебе Темная Богиня за этот подарок!!!

Иван тяжело спускался в подвал сложенный еще Малютой Скуратовым. Малюта давно уже воевал в Ливонии. Воевал успешно. За освобождение Пайды ливонцы и стрельцы дали ему прозвище Богдан. Богом данный освободитель. Он с радостью взял его, забыв про Малюту Скуратова. Теперь по всей Ливонии знали Богдана Бельского неистового воеводу водящего свои полки от Сусса до Сокола, и от Касьянова до Красной. Все крепости с запада на восток, и с севера на юг, и Туровля и Ситна и даже Нарва и Ревель трубами встречали его знамена. Но, как говориться, «С глаз долой – из сердца вон». Иван уже забыл своего любимца. Забыл, что дал ему наказ изловить неуловимого Кудеяра. Только сейчас, ступая по ступеням его бывшего подворья, вспомнил, что так и не отловил Малюта старшего его брата Георгия Васильевича, буйного атамана Кудеяра, сгинувшего где-то в болотах близ Касимова. Однако не давала ему покоя мысль, что не сгинул бесследно Георгий. Не даром ватажились татары около Касимова и не уходил оттуда Касимовский царь Саин-Булат. Да еще доходили слухи, что в свейских землях отстроил некий князь неприступный замок, назвав его Замок Слез. Оттуда ведет свое начало род Гольштинский, корнями уходящий и к медведям и к ангелам, а по почестям оказываемым тому князю, мнится, что он и есть пропавший Георгий, старший Рюрикович.

Иван вошел в подвал. Там при чаде факелов в железной клетке дожидался его Бомелий. Лютый волхв, как называли его в народе, готовил ему измену, но верный человек Васька Умный, что теперь вместо Скуратова на дознаниях сидит, разгадал его черную душу. Хотел этот волхв извести государя зельями чародейскими, а еще упрятал он от очей царевых книги, собранные им, и никак не дает указа, где их искать. Пытать надобно чернокнижника, но что-то внутри Ивана останавливало его от этого и противилось наущению новых ближних дворовых людей.

Угрюмы при входе поймали вопросительный взгляд Микулицы, в котором читалось, что там, не вернулась ли ваша хозяйка? Одними глаза они ответили, что нет.

Иван сел на высокий табурет, задумался, не пора ли пытать сидельца, а то что-то затянулся у него с ним разговор. Сегодня он пришел не один. Взял сына Ивана. Пусть видит, как измену выжигать надо, даже из самых близких и доверенных.

Микулица сидел спокойно. Ждал, что еще скажет этот обезумевший царь. Он оставался здесь только в ожидании Малки, так бы давно ушел, известными только ему пролазами и схоронами. Посмотрел на Ивана сочувственно. Неожиданно глаза его широко распахнулись, и в них засветилась несдерживаемая радость. Угрюмы стоявшие к нему лицом, а спиной к тому, что он видел, волчьим свои чутьем угадали. Хозяйка дома. Она здесь! Она вернулась!! Действительно за спиной Ивана и Угрюмов тихо распахнулась потайная дверца и в темноту подвала юркнула Малка, вставшая в угол, куда не падал свет факела.

– Пришла, что ли? – встретил ее шепот пустоты. Малка опешила. Но звериное зрение ее теперь разглядело слившуюся с каменной стеной серую тень.

– Пришла. Привет, – таким же шелестом ответила она. Тень с удивлением посмотрела на нее, отметив, что теперь она явно выше в иерархии Совершенных их старого хозяина Роллана.

– Я тебе нужна? – прошелестела тень.

– Вы мне все нужны. Будьте готовы! – тень пропала, но Малка чуяла, что она здесь.

Иван тоже всей кожей почувствовал, что в подвале, что-то изменилось, он только не мог понять – что. Он откашлялся и собрался задать последний раз вопрос этому колдуну, почему тот изменил ему. И, если не получит ответа, дать приказ пытать его, а потом живьем зажарить в этой клетке. В этот момент в ухо влился шепот.

– Звезды говорят, Грозный царь, – он узнал голос своей ключницы, пропавшей еще летом прошлого года. Иван вскинул голову. Никого не было, а шепот лился в ухо, – Звезды говорят, что в году этом московскому царю придет смерть!

– Кто это? – вскочил Иван, – Кто говорит?!

– Я говорю! – сквозь подвал от стены до стены проследовала фигура женщины в черно-сером платье со стальной косой на плече.

– Смерть!!! – в ужасе выдохнул Иван.

– Спасибо сестрица, – шепнула Малка.

– Малка, Малка!!! Здесь ли ты? – как за соломинку ухватился Иван за знакомый шепот.

– Я тебе не нужна, – шепот стал громче, – У тебя советников вокруг, как мух вокруг навоза.

– Ты мне всегда нужна! – вскричал царь.

– Клянись делать то, что я скажу!

– Клянусь! Всеми Богами клянусь. Пусть не иметь мне потом прощения и покоя! – он обернулся. За спиной его стояла Малка в платье ключницы. Только взгляд ее стал пронзительным и всепоглощающим, да под рыжей косой в темноте подвала светился молодой месяц.

Наутро невесть откуда взявшиеся опричники во главе с Годуновым, Щелкаловым и Сабуровым вязали Колычевых и всю их родню. Ломали руки Умному и Тулупову, гнули шею Юрьеву. Очередной заговор схарьевцев вместях с новгородской торговой братией рухнул. Второе новгородское изменное дело разрасталось, собирая кровавую жатву.

Царь вышел на красное крыльцо Кремлевского двора, всмотрелся в лица опальных и коротко бросил:

– На кол! – еще раз обернулся, – А Юрьеву голову долой! Это мой последний приказ как самодержца. Остальное дьяк зачтет.

– Я Великий князь…, – громко начал читать дьяк, о том, что Иван Васильевич Грозный снимает с себя заботу о земле Русской и возлагает ее на плечи Ордынского хана Саин-Булата, Чингизова потомка и судьи дел неправедных, потому, как честию он всех бояр выше, – …Иван Васильевич прозванием Грозный отрекаются, – закончил дьяк.

На троне государевом Саин-Булат, прозванный так среди ордынцев за разящую как булат мысль и остроту ума, имя носил мирское, а не ханское и прозывался Симеоном Бекбулатовичем. На престол Симеон сел с титулом Великого князя всея Руси. Иван же остался при нем князем Московским, Псковским и Ростовским. В его уделе были Ростов, Псков, Двинский уезд, новгородская Шелонская пятина, Дмитров, Ржев и Зубцов. Своей княжеской резиденцией он выбрал Старицу, куда и отослал сыновей под охраной Сабурова.

Вскорости из Старицы в Кремль гонец принес челобитье.

– Государю великому князю Симиону Бекбулатовичу всеа Руси Иванец Васильев с своими детишками, с Ыванцом, да с Федорцом челом бьют, – начиналось оно так. Далее Иван просил, – Милость показать и разрешить ему перебрать людишек, бояр и дворян, и детей боярских, и дворовых людишек, дабы себе в удел взять.

Удельная армия, создаваемая в Старице Иваном, как две капли воды повторяла кромешников старого, первого порядка, еще Басмановских. Сформированная в Старице, он спешным маршем пришла и рассыпалась по старым же опричным слободам Заниглинья. Затем и сам Иван со всеми своими удельными дворянами перебрался из Старицы на старый Опричный двор супротив Кремля. Послу аглицкому сказал, садясь на трон:

– Посмотри семь венцов еще в нашем владении со скипетром, – но осекся под грозным оком Малки.

– Гордыню в себе усмири, государь. Не то смотри, я усмирю.

Мудрый Саин-Булат смотрел на все это через прищуренные веки, зная все делается не без присмотра Богов.

За год, что сидел татарский хан в Кремле, Иван вычистил из своего окружения всю скверну и отправил на кол всех, кто готовил измену.

Через год, сидя за столом на утренней трапезе, он, как бы невзначай, спросил у Малки:

– Помнишь Лучезарная, – он называл ее по старому, – Ивашка Пересвет писал как-то?

– Пересвет много чего писал, – уклончиво ответила Малка.

– Да нет, я про это, – Иван задумался и заучено выдал, – Надобно возвести правителя высоко, да и пхнуть его в зашею на дол.

– Это ты никак про Саин-Булата? – Малка глянула в затылок Ивана, – Смотри, он ордынский царь. Всколыхнешь всех казаков, да татар, потом эту волну назад не осадишь. Да пора Симеону на покой. Он порядок придержал, бунту воли не дал. Отошли его в Тверь. Он, заодно, и за тверскими присмотрит, – про себя подумала, – Надо бы касимовского царя с его ордой поближе к Кудеяру передвинуть, что-то мне ноне Иван совсем не нравиться. Не тот он, ой не тот, – еще подумала, – Или я не та.

Вечером пришла в подвал к Бомелию, который после клетки железной на свет дневной и не выбирался. Лету свою отослал куда-то, так, что даже службы тайные найти не смогли, сколь не искали.

– Что Микулица, друг сердешный? Что делать будем?

– Будешь! – уточнил чернокнижник, – Ты будешь. Я боле в эти игры не играю. Вот библиотеку до конца соберу, упрячу в тайный схорон. И, прощевай Русь!

– Как так? – опешила Малка.

– Так сестричка дорогая. Я в клетке уже насиделся. Меня в ней еще и зажарить обещались. Ведьм эти выродки в Новгороде пожгли, чего им было и меня не пожечь? Легко! Так что не держи зла на сердце, подаюсь вслед за Жанной. А ты тут одна управляйся.

– Так я ж одна не сдюжу! – плаксиво протянула Малка.

– Сдюжишь. За тобой теперь, почитай, все Боги. Надо будет. Прижмет нужда – сдюжишь. Совсем прижмет, мы все подмогнем. Но в эту игру с паутиной золотой я играть не буду! Все! Отрезал!!! Прощевай! – миролюбиво добавил, – Меня Лета ждет, я ее сто лет не видел.

– Врешь! Сто лет не видел. Ну, лет пять не более, – постаралась свести к шутке волховиня, – Ладно, зла не держу, хотя очень жаль.

– Не держи зла на сердце, – еще раз повторил Микулица, – Сил нет! Прости меня Сумеречная Дева, – он первый раз назвал ее так, – Помни, мы все всегда рядом, – он обнял ее, расцеловал, отвернулся и начал усиленно рыться в своих книгах, так что пыль полетела столбом.

– Микулица, а, Микулица, – голос ее звучал как в детстве в березовой рощице у Суздаля, на старом капище Макоши, – Ты зачем меня бросаешь?

– Я не бросаю, – повернулся к ней монах, – Я передыху прошу. Ты ж сама говорила, что бессмертные не умирают, но болеют тяжко. Так вот, сестренка, сердце жмет и болит…нестерпимо…

– От чего ж так?

– От всего. От жизни этой…от людей, что хуже псов…твои волкодлаки среди них самые человечные…от тебя…

– От меня то что? – она искренне удивилась.

– От того, как ты на глазах преображаешься. Была солнышко в окошке, стала сумрак лесной. Еще чуть-чуть и помраком станешь ночным…

– Не бывать тому! Не бывать тому Микулица!!! Ты ж сам знаешь. Лучше на костер взойду!!!

– Не дай Боги, – он замолчал. Тяжело подумал, – Отпусти. Дай отдышаться. Я с тобой дольше всех держусь. Но ломит в груди. Не стальное там… живое. Извини, если что не так сказал, – он махнул рукой, – Приходи вечером простимся. Ночью уйду.

– Приду, – она повернулась и пошла. С прямой спиной, по которой, казалось, градом катились слезы.

 

Глава 2

На страже портала

В ясный февральский день в Отрантском проливе при попутном северном ветре, по направлению к Ионическим островам показалась небольшая флотилия под флагами светлейшей Венецианской республики. Капитан, человек бывалый, повиновался старику лет шестидесяти, судя по одеянию и манерам, знатному сеньору. Старый синьор, в свою очередь, повиновался своей спутнице, молоденькой красавице. Капитан был ведущей рукой, несущегося по гребням волн корабля, синьор Баффо, так звали венецианского сеньора, его сердцем, а красавица с красно-золотыми волосами – душою. Синьор Баффо по повелению светлейшей республики отправлялся губернатором на остров Корфу. Опасность, угрожавшая этому острову требовали назначения губернатором человека храброго, энергичного, решительного, и всеми этими качествами, по мнению венецианской синьории, обладал Баффо.

Старого вояку можно было бы обвинить только в одной слабости – в безмерной любви к единственной дочери… Впрочем, она была не то, чтобы бы его дочь. Известный в Венеции холостяк и женоненавистник, удочерил ее буквально за год до этого путешествия, чем произвел большой переполох в республике купцов и мореходов. Все знали, что у него в молодости была какая-то романтическая история, после чего он избегал женщин. Как случилось, что этот закаленный в морских сражениях боец, просоленный забортной водой флотоводец, и прожженный в закулисных играх дипломат, принял в свой дом эту прекрасную рыжеволосую нимфу, осталось для всех загадкой. Так же осталось загадкой, откуда она появилась в доме у Большого канала, стоявшего напротив Золотого Дворца. Только сам старик Баффо знал, что в течение десяти лет не было дня, чтобы он не вспоминал об одном странном предсказании.

Десять лет назад, возвращаясь домой с карнавала, он повстречал старуху, которая предрекла, что синьор погибнет в море, а его дочь станет царицей. Он, тогда бездетный холостяк, из всех женщин имевший в своем доме только ключницу, не отличавшуюся ни молодостью, ни красотой, не обратил на ее слова внимания.

Баффо снова увидел старуху через три года, когда в Венеции свирепствовала чума. Болезнь не пощадила жену его близкого друга и он отправился на кладбище высказать ему слова соболезнования. В день похорон Баффо услышал знакомый голос: «Будет царицей». Предсказание старухи в столь скорбный час показалось ему насмешкой. Он приказал схватить колдунью, и сжечь, но та уже исчезла.

А еще через пять лет Баффо получил назначение отправиться губернатором на остров Корфу, в этот день в дверь его дома постучало это прелестное создание, которое он теперь называет своей дочерью. Она имела с собой письмо от старого его друга из Парижа. В этом письме тот писал, что посылает в Венецию свою племянницу, круглую сироту, родителей которой прибрала Черная Смерть. Он бы сам присмотрел за ней, но долг орденского брата зовет его в долгое морское путешествие в Новые Индии. А потому он просит его старого морского волка, известного своим отеческим отношениям к молодым женщинам, присмотреть за бедняжкой, и, коли случится оказия, устроить ее судьбу. Хотя венецианский затворник, долго думал, с чего это старый его орденский друг решил поручить судьбу этого создания в его холостяцкие руки, но выгнать ее на улицу он, конечно же, не решился. Так в его доме появилась Жанна, как представилась ему его новая подопечная. Вскоре он настолько привязался к ней, что сделал ее своей дочерью, уже позабыв про пророчество. День его отплытия вместе с дочерью и всем имуществом из родной Венеции был ознаменован еще одной встречей с колдуньей. Уже ступив на трап фрегата, Баффо заметил в толпе старуху. Низко кланяясь проходившему мимо ее синьору, она прошамкала тем же голосом, как и шесть лет тому назад: «Будет царицей!». Будущий губернатор оторопел, а Жанна хитро подмигнула колдунье, узнав в ней Жрицу Артемиды, что когда-то открывала ей тайны Богини.

Часу во втором пополудни губернатор с дочерью вышел из каюты на палубу подышать свежим воздухом и полюбоваться великолепной картиной взморья. Рядом со старым воином Жанна, опиравшаяся на его руку, казалась еще прелестнее. Личико девушки дышало детской веселостью, серебристым колокольчиком заливался ее звонкий смех, и щебетала она, как весенняя птичка. Старик, глядя на нее, улыбался, но улыбался как-то растерянно… Какая-то тяжелая дума не давала ему покоя. Он вспоминал пророчество. В его ушах звучало: «Она станет царицей, а ты погибнешь в море». Он уже пожил свое, и ничего не ждал от жизни впереди. Погибнуть в море. Именно о таком конце мечтает каждый моряк. В море, а не в теплой постели, немощной развалиной, в окружении лекарей и нянек. В море, в битве с корсарами. Он был готов к такому концу. И пусть его заберут морские русалки. Да он согласен, но…он посмотрел на свою воспитанницу, только, если и вторая часть предсказания свершится. Пусть она будет царицей. Он крякнул, приложил руку ко лбу, на горизонте мелькнул белый парус и тут же пропал.

За час до рассвета несколько оружейных выстрелов сверкнули на галере, выскочившей из-за мыса наперерез фрегату. Затем послышались вопли корсаров, настигавших свою добычу. Кажется, Боги услышали молитву просмоленного морского волка, легенды Венеции, близился его последний час. Услышат ли они его вторую просьбу?

Еще две галеры ринулись к огрызнувшемуся пушечным огнем фрегату, поднявшему на мачте флаг Левантийского ордена тевтонской Богоматери. Корсары уже праздновали победу. Один фрегат против трех галер, набитых до отказа головорезами со всех островов Средиземного моря. Капитан фрегата отдал приказ, и команда изготовилась к бою. Старый синьор заскочил в свою каюту и вышел в полном облачении рыцаря.

Бой начался жестким абордажем сразу с двух бортов. На палубу сжатого между галерами фрегата хлынули волны жадных до добычи джентльменов удачи. Венецианцы встретили их выстрелами в упор и обнаженными палашами. Казалось, что порыв псов моря не удержать, но в этот момент распахнулась дверь каюты дочери губернатора и из нее на помощь обороняющимся поспешили три воина в серебряных бронях, с зелеными наметами на шеломах.

– Будет царицей! – Мелькнуло в голове воеводы, отбивающем умелым ударом разящий ятаган. Он узнал в подмоге свою приемную дочь и ее двух служанок.

Вступление в схватку вновь прибывших сразу изменило ход сражения, как будто на помощь венецианцам пришел отряд рыцарей. Три новых воина веером рассыпались по фрегату, и там, где засверкали их кривые половецкие сабли, превосходство сразу обозначилось на стороне оборонявшихся. Даже умелый воинский глаз Баффо не успевал поймать мелькавшие сабли воительниц, он узнал легендарный веерный бой амазонок, которые ушли из этого мира еще в древние годы. Нападавшие бросили в бой свежие силы, и в этот миг над синими волнами моря разнесся боевой клич вравроний. Даже тот, кто не слышал его никогда, понял, это клич смерти для тех, кто против них. Лучи вставшего солнца засверкали на бронях и шеломах амазонок, отскакивая от стали их сабель, и, кажется, увеличивая их десятикратно. Удар палицы сбил шелом с Жанны и по ее плечам рассыпались длинные темно-рыжие косы. Она отбросила щит и выхватила вторую саблю, превратившись для корсаров в символ судьбы, несущей им смерть.

Венецианцы воодушевленные этой картиной бросились в атаку и выбили корсаров с фрегата. Но воительницы одним прыжком очутились на их галерах, неся смерть с собой. Баффо, капитан и команда последовали за ними. Навстречу Жанне ринулся огромный мавр, капитан той галеры, куда попала она.

– Убей ее, Мустафа! – Раздался визг от штурвала.

– Ты покойник мавр, – спокойно сказала Жанна, отбивая его ятаган, – Ты покойник, я так хочу! Я! – ее голос перекрыл шум боя, вой ветра, и грохот волн, – Я! Царица этого моря, хранительница Портала, говорю, ты покойник мавр!!! – с этими словами одним ударом она снесла ему голову с плеч.

Пираты на это галере сложили оружие тут же. На другой галере в вязком бое рубилась ее служанка. Тоненькая, как тростинка, с черными волосам заплетенными в десятки косичек и уложенных в виде шлема на голове, она умело отбивала удары, разила сама, но все равно ее теснили на корму. Жанна огромным прыжком пришла ей на помощь. Старый воин последовал за ней. Они врубились в гущу пиратов, прорубая дорогу к амазонке, оставшейся почти одной, не считая трех раненных моряков, жавшихся к ее ногам и мешавших ей рубиться. Жанна валила пиратов, как лесоруб деревья. Баффо прикрывал ей спину. Удар кинжала был предательским и неожиданным, нанесенным из-за бочки, стоявшей у них на дороге.

– Будет царицей! – успел подумать ветеран.

– Тебя ждут русалки – пронеслось в его мозгу.

– Моя дочь Богиня…и будет царицей, – выдохнул он с последними остатками жизни и рухнул через борт в морскую пучину. Первая часть предсказания сбылась.

Последние пираты сложили оружие. Кривой корсар, нанесший предательский удар кинжалом корчился на палубе с распоротым животом. Жанна запретила его добивать.

– Выкиньте эту падаль за борт. Рыбы завершат дело, – она вложила саблю в ножны, – А вы все, кто присягнет мне, останется жить. Но помните, за измену я взрезаю живот и скармливаю рыбам… живого. Остальные получат быструю и легкую смерть. Выбирайте. Служба у меня будет тяжелее пиратской доли и цепей галерных гребцов. Мои сестры скажут, что я читаю мысли, знаю завтрашний день и неуязвима для стрел и сабель.

– И серебряных пуль, – буркнул кто-то.

– И серебряных пуль! – громко повторила его слова Жанна, – Я Богиня моря, ведьма, если хотите, но серебряных пуль и осиновых кольев я тоже не боюсь! Кто со мной, шагай на мою сторону.

Команда и пираты шагнули к ней в едином порыве.

– Поднять флаги Левантийцев и Венецианской республики, – отдала приказ Жанна, – Курс на Стамбул. Идем в гости к султану.

– Слава божественной Баффо!!! – крикнул кто-то.

– Слава Богине исполнения желаний!!!

– Хорошо! С этого дня я – Баффо, в память о великом и щедром моем приемном отце, отдавшего жизнь за свою дочь!

Месяца через четыре после этого рокового дня синьорина Баффо, облаченная в богатейший восточный наряд, осыпанный бриллиантами и жемчугами, сияющая своей чарующей красотой, была представлена турецкому султану Амурату. В бухте Золотой Рог качались на волнах ее корабли. Вся Блистательная Порта знала ее, непобедимую и неустрашимую владычицу Средиземного моря. Ее флагманский фрегат не знал поражений и за это время оброс галерами и боевыми кораблями, над которыми развевался ее флаг зеленого цвета с молодым месяцем.

– Почему ты бороздишь море под моим флагом? – заинтересованно глядя на легендарную амазонку моря, как ее называли в народе, закутанную в газовое облако ткани, спросил султан.

– Почему ты поднял мой флаг на своих башнях? – вопросом на вопрос ответила гостья.

– Этот флаг поднял еще пророк Мухаммад. Под ним Великий Баязед покорил мир. Разве ты не знаешь этого женщина? – грозно ответил Амурат.

– А ты знаешь, что означает этот флаг? – опять уклонилась от ответа загадочная воительница.

– Конечно. На зеленом знамени – знамени цвета надежды, изображен священный знак, который подал Аллах султану Осману, который осадил этот город, когда он еще не был Стамбулом. Знак этот был полумесяц со звездой над ним. На следующий день город пал. Поэтому этот знамение теперь на моем флаге. А еще это символ богатства, денег и власти, которые дает божественная богиня плодородия.

– Пусть так, но мой флаг означает другое. Зеленое поле флага это цвет Матери-Природы Артемиды. Зеленый – цвет весны, созревания, нового роста, плодородия, свободы, радости, надежды. Зеленый символизирует непрерывность и бессмертие. Это мой цвет, – она объясняла ему все, как ребенку, – Молодой месяц на нем символ Жриц Артемиды, Жриц Забвения. Это ладья Царевны-Лебедя. Недаром гербом второго сына в семье, посвященного служить Богородице, служит полумесяц, а третьего – служителя любви – звезда. Так что мы оба имеем право на этот флаг, – спокойно сказала она, – Поэтому должны быть вместе.

– Вместе, – султан опешил, – Женщина! Я сам выбираю тех, кому быть в моем гареме. И они мне нужны покуда у них молодое тело и красивая мордашка. Мне не нужна женщина для советов. Для этого у меня есть мать! Для меня и ее много! – он хлопнул в ладоши, – Позовите султаншу! Покажи мне ее, – кивнул он вошедшей матери, – Не гоже марать мне руки об иноземку.

Султанша сняла с прелестной венецианки покрывавшую ее с головы до ног кисейную чадру, повелитель правоверных онемел от удивления, не веря глазам. Перед ним стояла гурия из рая Магомета. Даже повидавшая много на своем веку и помнившая еще легендарную Роксалану, мать Амурата и та онемела от удивления. Она много знала из искусства обольщения, много выучила разных женских уловок, чтобы очаровать мужчину, но в представшей перед их глазами посланнице будущих наслаждений все дышало страстью. Вся она была совершенство: от распущенных медно-рыжих, струящихся водопадом роскошных волос, до маленькой белой ножки слегка высовывавшейся из-под почти прозрачного, но, в тоже время, все скрывающего платья. Знающая толк в женской игре, султанша поняла, что ее сын проиграл этой колдунье с этого первого мгновения и навсегда. Она оказалась права, султан ради Баффо забыл весь свой гарем с десятками одалисок из всех стран земного шара. Это волшебная чаровница подчинила себе внука Солимана навечно. Выросшая в гареме и с детства приученная к рабству, старуха не могла объяснить себе, каким образом женщина может вот так, сразу подчинить себе мужчину вообще и султана в особенности? Предания о Роксолане были еще живы в ее памяти… Но Роксолана, по словам верных людей, была колдунья, с помощью злых духов очаровавшая Солимана Справедливого. А что, если и эта гостья – ведьма?

Султанша-правительница вызвала своих евнухов и чародеев.

– У меня есть подозрения, что новая одалиска ведьма. Мой приказ узнать это! – она махнула рукой.

Весть облетела Сераль с быстротой молнии. К зависти и ненависти, которую питали к Баффо обитательницы султанского дворца, присоединился страх, который нарастал с каждым днем. Когда он разросся до размеров султанского дворца, султанша пошла к сыну. Она тоже знала толк в дворцовых интригах.

– Амурат, – начала старуха, – Любимый мой сын, Блистательный султан и опора правоверных. Ты околдован этой венецианкой.

– Ты выжила из ума на старости лет! – со смехом принял ее султан, – Ее колдовство заключается в ее бездонных глазах, в персиковой коже и алых губах. В ее походке, и в ее руках умеющих делать то, о чем вы все и не слышали никогда. Она не ведьма – она Жрица любви. А вы все завистливые гиены, жрущие падаль жизни!

– Оглянись вокруг, сын мой, – настаивала старая интриганка, – Все кроме тебя видят, что она ведьма. От нее бегут не только люди, но и собаки. При ее появлении смолкают птицы и звереют ласковые кошки. Ни одна женщина не может иметь такой власти над мужчиной как она…

– А Роксолана? Она была больше чем богиня для деда. Он слушал ее во всем…

– Роксолана была Богиня…и это знает каждый, – возразила султанша.

– Значит Баффо богиня тоже, – отпарировал Амурат.

– Роксолана была светлая Богиня, – делая ударение на слове «светлая» настаивала мать, – А потом посмотри, красота твоей новой наложницы, – она упорно не называла Баффо царицей, – Ее красота не вянет и не дурнеет, как будто ей вечные шестнадцать. Даже утром она встает с постели, как будто вышла из горного ручья.

– Хорошо, – задумался Амурат, – Хорошо я займусь этим. Спасибо мать. Но смотри, если ты оговорила ее…. Эй, позвать ко мне начальника тайной стражи!

– Слушаю и повинуюсь, – в покои султана вошел визирь, отвечавший за все тайные дела Великолепной Порты.

– Арестуй служанок венецианки. Пытай. Огнем, водой, клещами. Отдай их янычарам. Скорми медведям из Храма Артемиды, но вырви из них одно. Кто их хозяйка?

– Слушаю и повинуюсь, – визирь ушел.

Служанок Жанны схватили на базаре. Скрутили, потеряв десятка три отборных янычар. Отволокли в пыточную башню и начали пытать огнем. Жанна, узнав об этом сразу, пошла к Амурату. Стражники, заступившие ей дорогу, больше не поднялись с персидского ковра.

– Ты что-то хочешь узнать, султан? – с порога бросила она в лицо Амурату.

– Я хочу узнать кто ты!

– А причем тут мои служанки!? Они будут молчать под любыми пытками! Они мои служанки!! Они Жрицы Артемиды и не бояться боли и истязаний!!!

– Жрицы Артемиды?! – султан хлопнул в ладоши, – Прекратите пытки, – Приказал он вошедшему гонцу, – прекратите пытки и выведите их на арену цирка. Посмотрим, какие они жрицы и как их любит Артемида.

Жанна сидела в ложе рядом с султаном. Вокруг нее стоял десяток янычар из телохранителей самого Амурата. Он опасался ее. Внизу желтела свежим песком арена цирка. В самой середине ее выделялись белоснежными туниками две ее сестры. Едва прикрытые лоскутами ткани их тела резко отличались друг от друга. Смуглое тонкое почти детское тело черноволосой восточной гурии, а рядом белое пышное, но упругое златовласой ее подруги. Они стояли спина к спине и спокойно ждали, что будет дальше. Жанна успокаивала их мысленно, мол, я с вами, все в порядке, дорогие мои подружки.

По знаку султана распахнулись решетки и на арену вальяжно и медленно вышли пять огромных бурых медведей. По их красным глазам и пене падающей с желтых клыков, видно было, что они в ярости. Толпа на трибунах замерла. Звери присели на минуту, увидели белые пятна, под которыми нюхом угадывались живые тела, еда, мясо и огромными скачками двинулись к ним, охватывая добычу со всех сторон, чтобы не дать ей убежать.

– Медведи из Храма Артемиды! – ахнул кто-то.

– Священные медведи Богородицы!!! – прошелестело по трибунам.

Кровавая развязка приближалась с каждым скачком мохнатых великанов.

Еще один прыжок и треск ломаемых костей, и предсмертный крик этих прекрасных жертв закончит страшный спектакль. В этот момент и разнесся над ареной боевой клич вравроний. Он взлетел от желтого песка из двух уст одновременно, слился в победную песнь и остановил храмовых убийц в прыжке. Лохматые чудища, услышали, то, чему их учили с детства. Это был клич хозяек. Клич тех, кто выкормил их молоком из соски, клич тех, кого они должны были защищать даже ценой собственной жизни. Это был зов самой Матери-Природы, против которого бессильна злоба и голод, пинки и науськивание. Медведи сели у ног маленьких хозяек, прикрыв их от врагов своей широкой спиной и оскалив клыки на всех тех вокруг, против которых был подан боевой клич.

Над цирком повисла гробовая тишина.

– Ты говорила, что они Жрицы Артемиды?! – с ужасом переспросил Амурат у венецианки, – Я вижу это! Но кто тогда ты?!

– Я хранительница Портала и послана к тебе Богами! Освободи моих сестер,…если не хочешь, чтобы вслед за медведями сюда пришли вравронии и амазонки!!!

– Слава Жрицам Артемиды!!! Слава враврониям!!! Слава медвежьим родам!!! – на трибунах взорвались криками янычары, причислявшие себя к потомкам берсерков неуязвимого учителя Челубея.

– Еще минута промедления…и янычары прейдут на их сторону! А это бунт! Бунт, который тебе будет некем подавить, потому что против Жриц Богородицы не пойдет никто!!! – подхлестнула султана Жанна.

– Народ! Воины! И все поданные Блистательной Порты! Я султан Амурат – внук Солимана Справедливого и Великолепного объявляю!!! Эти две амазонки доказали свою непричастность к черному чародейству. Они великие Жрицы! – он сделал паузу, – Своей преданностью и бесстрашием они доказали, что хозяйка их, венецианка Баффо, великая Богиня, посланная нам Аллахом для спокойствия нашего!!! Я объявляю ее царицей!!! А впредь она имеет на подвластных нам землях такие же права, что имела Непревзойденная Роксолана – Великая царица и верная подруга деда нашего Солимана Великолепного!!!

Никто не осмелился возразить.

Таким образом, предсказание старой венецианской колдуньи сбылось.

Баффо сделалась царицей и встала на страже Портала, на страже Великих Врат, сменив на этом посту Сибиллу. Ее вознесению на высоту, недостижимую для женщины гарема, кроме красоты, и искусства любви, о которых ходили легенды, но которые так ни разу и не удалось испытать султану, помогали знания Жрицы. В спальне же султана, ее заменили две верных служанки, чем нисколько не разочаровали пресыщенного и сластолюбивого Амурата. Они потакали всем его слабостям, и показали ему в искусстве любви много того, о чем он даже не догадывался. Сама же Жанна была непревзойденной в школе платонического обольщения, предоставив плотские утехи телам своих верных спутниц. Сластолюбие и скупость были главными страстями Амурата. Баффо, неутомимая в нежных своих ласках, при каждом удобном случае стремилась угодить Амурату во второй его страсти – скупости, сокращением каких-нибудь дворцовых расходов, или предложением новых податей, или, наконец, указанием на новый источник казенного дохода. По ее советам количество гаремных одалисок было сокращено на две трети, подарки и денежные награды чиновникам были заменены милостивыми словами и похвальными отзывами из уст повелителя правоверных. Многие должности были упразднены, жалованье войскам – уменьшено. Так до самой смерти Амурат и не познал своей самой прекрасной и самой желанной обитательницы Сераля, надеясь, что в райском саду она заменит ему всех пятьдесят девственниц, обещанных за праведную жизнь. И то, что она сохраняла свою девственность для райских наслаждений там, за чертой этой жизни, исключительно для него Амурата льстило самолюбию султана. Он умирал с мыслью, что всем предназначены там, в Ирии, просто гурии, а ему вечно девственное тело Богини.

С его смертью могущество султанши Баффо не уменьшилось, более того, в лице сына ее Магомета она стала государыней и правительницей империи. Правда досужие базарные языки трепали о том, что султаншу на сносях не видел никто, и что откуда взялся этот юный правитель, взявший себе имя пророка, не знает ни одна живая душа. Но очень скоро досужие языки замолчали, после того как многих нашли с вырезанным орудием сплетен и слухов на груди.

По совету Жанны Магомет ознаменовал восшествие свое на престол удавлением девятнадцати своих сводных братьев и утоплением десяти одалисок, оставшихся после Амурата в интересном положении. Это зверство, по мнению Баффо, было необходимо. Оно устраняло возможность свержения нового султана.

Усыпляя в своем сыне всякое стремление к государственной деятельности пирами, праздниками и ласками его многочисленных наложниц, Баффо управляла империей с умом и тактом, которым мог бы позавидовать любой талантливейший государственный деятель. Она правила. Душила заговоры, казнила непокорных, топила в крови бунты. Она стояла на страже Портала до конца века, пока ее не позвали Боги.

Жанна ушла тихо, так, что никто не заметил. Осмелевшие трепачи на базарах, говорили, что султан сослал свою колдунью в далекий замок в горах, и она умерла в заточении, состарившись и одряхлев. Значит, она не была никакой богиней и Жрицей любви.

Однако на тех же базарах, певцы и поэты рассказывали красивую сказку, про то, как после пропажи из султанского дворца вечно юной венецианки Баффо, в далеком Эфесе к ступеням белоснежного Храма Артемида, что ведут прямо в синие волны ласкового моря, подскакали три всадника. Они спешились и взбежали на ступени Храма. Там, на самом верху, у входа в обитель Богини, они скинули с головы золоченные шлемы и по плечам рассыпались тир водопада великолепных волос: медно-рыжий, черный, как вороново крыло, и золотой, как пшеница в полях. Прохожий крестьянин узнал в них царицу Баффо и ее верных служанок. А храмовые медведи, говорил он, терлись о их ноги как ласковые собачонки. И еще говорил тот крестьянин, что на пороге Храма их встречала сама Артемида в дорогом зеленом хитоне и в золотой диадеме на голове с сияющим изумрудом. Но это были песни и стихи поэтов. Кто ж в них поверит.

 

Глава 3

Годунов

После ухода Микулицы, Малка замкнулась в себе. Ее не интересовали ни поиски библиотеки, устроенные Иваном, к которым он подключил всех своих сыскарей, ни Ливонская война, пока победоносно ведомая воеводой Богданом Бельским и заставившая полностью забыть прошлые подвиги Малюты Скуратова. В народе даже появилась байка про его доблестную гибель под крепостью Пайда. Малка знала, что все эти сплетни и слухи рождаются и разносятся по земле не без помощи скоморохов и серых теней, но не придавала этому значения и не останавливала своих новых слуг. Управление страной и всеми уделами взяла в руки Удельная дума, во главе которой встали Годуновы, заочно Бельский, да новые бояре Нагие. Старый постельничий царя Дмитрий Годунов стал подвизаться на поприще сыска. Постельный приказ расследовал заговоры против особы царя. Ему царь поручал и поиск Бомелиевской библиотеки, пропавшей вместе с лекарем и его толстушкой женой, но безрезультатно. Книги, как в воду канули, вместе с планами подземного Кремля. А псы годуновские тыкались только в завалы, которые как не разбирали, упирались за ними в глухие кирпичные стены или земляную насыпь. Малка прыскала от смеха, смотря на эти жалкие потуги новоявленного государева заступника, проходя после его людей через эти стены и насыпи, нажав секретный рычаг или сдвинув потайной камень. Однако заслуги Дмитрия Годунова были оценены, и он получил боярский чин, не полагавшийся ему по худородству. Его племянник Борис вошел в Удельную думу с чином кравчего, а свояк Бориса Богдан Бельский стал оружничим. Афанасий же Нагой оказывал царю важные услуги, будучи послом в Крыму. Под влиянием Афанасия Нагого царь ввел в Удельную думу и брата его – Федца, пожаловав ему чин окольничего, того у которого подрастала красавица дочь Мария Нагая. Именно это имя, когда его услышала Малка, и заставило ее очнуться и выйти из сонного состояния, в котором она пребывала последнее время.

В одно морозное утро в ворота подворья Нагих раздался повелительный стук. Стучали служки ключницы царевой. Да и сама она дожидалась хозяев, сидя в убранном дорогими мехами возке.

– Открывай тетери! – звонкий молодой голос разбудил сонных слуг боярских, – Гостью встречайте!

– Открывайте тетехи! – засуетился Федор Нагой, – Сама ведьма пожаловала!

– Мир дому сему! – в горницу уже входила боярыня, отряхивая снег с дорогой собольей шубы.

– Милости просим, милости просим, – залебезил хозяин, – За что честь такая?

– Да чести здесь нет, – отрезала Малка, – Я с вопросом к тебе.

– Рады будем услужить, – хозяин подвинул резной стул и сам помог гостье снять тяжелый опашень.

– С дороги взваром побалуй, – садясь, уколола Малка.

– Сей минут. Девки! Взвару горячего на меду и с грушами! – рявкнул Федор, – Может меду крепкого желаете?

– Не откажусь с мороза. Да пусть мне его дочка твоя подаст.

– Машка! – еще громче рявкнул Нагой, – Гостье дорогой меду крепкого, да яблочка сахарного!!!

– Нет! – вздрогнула ключница, – Яблочка сахарного не надо!!! – а в мозгу вертелось припевом, – Кандарелла, кандарелла.

– Не побрезгуйте, – в горницу вошла девица необычайной красоты и стати, неся на подносе серебряный кубок тонкой работы и фрукты.

– Хорошо живете, свежими фруктами посередь зимы балуйтесь, – беря кубок и с подозрением смотря на фрукты, сказала гостья, – Откель невидаль такая.

– У нас бабулька в доме живет, она мастерица на такие дела, – бойко ответила девица.

– Позови сюда, – попросила боярыня, про себя отметив, – Не токмо красива, но и бойка девка-то. А ты красавица присядь. Да расскажи, от каких пор вы род ведете? Пошто у вас имя такое смешное – Нагие, не от нагайских ли мурз, али от нагайских орд?

– Да нет! – охотно ответила молодица, – Когда в стародавние времена, еще при Иване Добром, – Малка отметила, что для нее Иван Добрый стародавние времена, – Жил злобный тысяцкий на Москве, Бесоволк прозывался, потому что служил бесам, – она рассказывала страшную историю, так, как ей рассказывала в детстве нянька, – Вот этот тысяцкий всех губил, обирал и мучил со своими разбойниками. А в то время в Москву еще приезжали ведуньи, волховини из старых мест и со старых капищ, – она понизила голос и огляделась.

– Так, так, – подбодрила ее Малка.

– Вот приехала одна ведунья из дремучего леса и столкнулась с тысяцким тем на дороге. Не уступила ему тропы, и невзлюбил ее Бесоволк. Поклялся он отомстить весталке. Вечером как-то нагнал на площади гостью, что жила в Спасе на Бору у монахов на постое, рванул ее за ворот парчового платья. Кликнул холопов, чтобы потешились. Она сама скинула платье и осталась в ослепительной наготе под светом полной луны, – молодица зарделась от своего рассказа, но продолжила так же увлеченно, – Когда же тысяцкий соскочил с коня и пошел к ней на призыв ее, поманив холопов своих, волосы огненные на голове ее превратились в змей медных, а пред холопами предстали волки в человеческий рост и завыли на полную луну. А была та гостья самой Девой Ариев, Ариной – Богиней мщения и лопнуло сердце у злодея по прозвище Бесоволк, потому, как никакому волку против самой Марьи-кудесницы не устоять. Да и псам опричным, супротив волкодлаков кишка тонка. Вот и сгинул ненавидимый Бесоволк, жадный во всем и неудержимый даже в смерти своей. Встреча та посеребрила головы холопов его сединой от ужаса, как напоминание всем, что придет час расплаты, к тем, кто не чтит устоев старых, – она перевела дух и выпалила, – А звали ту ворожейку Марья… и прозвали ее за тот случай Марья Нагая…за наготу ее в которой она перед злодеями предстала…с нее мы и род свой ведем. И я Мария Нагая! – гордо закончила она.

– Хороша байка, – улыбнулась Малка, вспомнив все, как будто это было вчера.

– Однако не было ни в каком монастыре никакой гостьи со слугами. А после похорон боярина пропала та ведьма из города, – старческий голос из угла закончил рассказ по-другому.

– Ой, это нянька моя, – вскочила девица, – Это она фрукты свежими сохраняет. Вы боярыня сами ее звали.

– А что бабушка, ты другую байку знаешь? – Малка подошла к древней старухе и села рядом.

– Знаю, девонька, – старушка с удивлением посмотрела на гостью, в ее глазах мелькнул огонек страха, – Знаю, что Нагой ту ведьму не за наготу прозвали.

– А за что же, бабушка? Не таи, расскажи, – Малка подперла голову рукой и приготовилась слушать.

– Живут в Нави, мире, где нежить живет, драконы-демоны. Огромную мудрость хранят, огромные знания имеют. Самые мудрые мудрецы эти Наги, – старушка еще раз с интересом посмотрела на гостью, – Говорят люди, они боги, хранители пяти сфер волшебных, четырех сторон света и центра мира. Они плавают в пяти озерах и четырех морях-океянах. Они Мудрые и Сильные. Но есть среди них Нагайны. Это бабы драконы. Они, как все бабы, падки до людских мужиков, – Малка не сдержалась, улыбнулась, а старушка опять бросила на нее быстрый взгляд, – Потому Нагайны те превращаются в красавиц людских и в обличие энтом приходят в Явь, к нам, значится, в земные наши веси.

– За мужиками, значит? – уточнила Малка, – Свои драконы им не в новинку, им людских утешителей подавай.

– А ты как думала. Нельзя ж все время щи, да щи хлебать, супчику хочется, – здраво возразила старушка, – Вот так, касатки мои, Нагайны энти, приходя в Явь к мужикам людским. А что бы их не пугать видом свом, оборачиваются девками писанными. Так и ведьма та, что Бесоволка вывела, была Нагайной, а как он ее обидеть захотел, супротив ее воли, да еще на растерзание своим разбойникам отдать грозился, обернулась она драконом, да с того у него сердце злобное и лопнуло. Так-то вот, – она, кряхтя, поджала губы, Пошамкала ими и закончила, – Вот с того она и Марья Нагая. Просто люди неправильно говорят. Марья Нагайна она! А народ в Нагую превратил.

– А род-то, откуда пошел? Бабушка, род откуда? – гнула свое Малка.

– Так слюбилась она с добрым молодцем из дружины отроческой и родила от него сына. Молодец тот сложил голову буйну в сече, а сынка воспитали сродственники и дали имя ему Нагой, как отец завещал, уходя на рать. Вот с того Нагие и пошли. Драконово семя! – старушка замолчала, пытливо глядя на гостью.

– Хороша байка! – восхитилась Малка, – Значит вы драконово семя, от Мудрой Нагайны, хранительницы пяти сфер? Это ты бабушка хранительница мудрости. Вечные тебе годы, – она поклонилась ей в ноги, чем нимало удивила и Федора и его дочь, – Сколь живешь, не знаю, но столько же тебе еще прожить.

– Спасибо девонька, – хитро сощурилась сказительница, – Только мне за твоими годами не угнаться, – ответ еще больше изумил хозяев, смотрящих на молодую ключницу, едва разменявшую второй десяток лет, – Возьми ее Марью Нагую под руку свою, возьми чадо мной выкормленное.

– Возьму бабушка. Пусть драконово семя дальше растет, только шепни мне на ушко. От кого тот молодец сына принес, – она наклонилась к старушке.

– От монашки из обители Алексеевской, что потом голову на Кулишках сложила вместях с ним, – тихо шепнула нянька.

– Прощевайте хозяева. Берегите няньку вашу. Ей цены нет, – она расцеловала старушку в обе щеки, повернулась и, выходя, бросила Федору, – Готовь дочь. Быть ей царицей на Москве! – хлопнула дверью, на оглядываясь на обалдевших хозяев, – К Годуновым! – ткнула в спину возницу.

Покачиваясь в легких санках, Малка вспоминала, что она знает о Борисе Годунове, которого сама же и рекомендовала Ивану Грозному.

Еще при Иване Калите дружинами сборщиков дани – басурманов командовал у него Четь мурза. Направляясь из Сарая в Москву, на службу к Калите, ордынский князь Четь заехал в Кострому и основал Ипатьевский монастырь, как это было у всех ордынских ханов и князей принято. Монастырь этот принимал уходящих на покой воинов его дружин, и уходящих на вечный покой членов его рода. Сам Четь, ушедший в мир с воинской службы упокоился здесь под мирским именем своим Захарий, да и все потомки его после этого ложились в эту монастырскую землю. Внуки его Сабур, Зерно и Годун, дали начало трем боярским родам. Первый, из которых Сабуровы породнился с Рюриковичами еще при отце Ивана – Василии, дав жизнь, так не любимому царем старшему брату Георгию Васильевичу, лихому атаману Кудеяру, второй род разросся пышной кроной Вельяминовых-Зерновых, а к потомку третьего рода Годуновых и держали путь ее легкие санки.

После правления Саин-Булата, Иван Грозный построил в Москве особый двор для сыновей своих Ивана и Федора. В службу им были определены думные люди, дьяки и другой народ. В свите царевича Ивана до недавнего времени и служил Борис Годунов. Малка не любила этот двор люто. По многим причинам, но в основном из-за того, что главным боярином и дворецким царевичей был Василий Петрович Яковлев-Захарьин. Соответственно старшим рындой был Протасий Юрьев-Захарьин, троюродный брат царевичей и один из самых ярых схарьевцев. Вторым боярином при наследнике был князь Василий Сицкий. Вторым рындой в свите наследника числился его сын князь Федор Васильевич Сицкий. Он шел с копьем. Оба тоже из схарьевцев.

Борис же занимал совсем невысокую должность. На его долю досталась рогатина, поэтому в нелюбви к схарьевцам он даже опережал Малку.

Совсем недавно Борис Годунов был принят на дворовую службу к государю и получил думный чин кравчего. То была важная придворная должность. Ее занимали молодые люди из числа самых верных и преданных дворовых. За царским столом кравчий ставил кушанья пред государем, предварительно отведав от каждого блюда. Ритуал был древним, но правильным, уж больно много развелось желающих решить проблемы крепкой дозой яда.

В период кромешников должность кравчего исполнял Федор Басманов. Для Жанны за версту знающей о том, что лежит в тарелке с осетром, или чего подлили в пахучую мадеру, должность эта была не в тягость. С этого времени кравчие стали думными людьми наряду с думными дворянами. До Бориса кравчим был сын главы Земской думы князя Ивана Мстиславского. Но не сдюжил, больно страх задавил. Борис же нес службу справно. То ли злоба на Захарьиных и Ситцких была сильнее страха, то ли он действительно страха не ведал, исправно отправляя в рот куски мяса царской трапезы и запивая их добрым глотком вина из царского кубка. Пока Боги его хранили или отравители не отваживались царя на тот свет спровадить.

– Подойдет, этот подойдет, – думала Малка, мерно покачиваясь в такт бегу лошадей.

– Открывай! – теперь стук раздался в дубовые ворота подворья Годуновых.

– Кого там принесло? Хозяева трапезничают! – недружелюбно ответили со двора, даже не приоткрыв вьюшку.

– Значит, придется угощения удвоить, – ехидно заметили с улицы, – Открывай, царский посланец ждет!

– Чего ж раньше молчал? – мигом распахнув тяжелые створки ворот, пробасил сторож, – Милости просим боярыня, – придерживая дверку возка, он протянул руку гостье.

– Где хозяин?

– В трапезной.

– Беги, доложи. Царева ключница приехала. Одна нога здесь, другая там, – она уже всходила на высокое крыльцо.

– Рады, рады лицезреть, – сам Борис встречал ее у порога.

– Веди, угощай, раз от трапезы оторвался. Время к обеду, я с утра по гостям, а во рту ни маковой росинки, – она так и шла не останавливаясь.

– Сей момент, – Борис успевал распахивать двери в последний момент, но все-таки успевал.

– Услужливый черт, и расторопный. Этот и зарежет также расторопно, – подумала Малка, уже входя в трапезную. За столом сидели одни мужики, – Расторопная семейка, – опять подумала она, – Уже успели баб попрятать, – Чегой-то я Малютину сестру не вижу? Да, говорят у тебя и сестра красавица? – она повернулась к Борису, – Али вы, как турки, девок на бабью половину загнали?

– Да нет, они просто душегреи на парадные меняют, раз гостья такая знатная к нам залетела. Сама боярыня Малка, ключница царская. Как тут в грязь лицом ударить?

– Вывернулся угорь скользкий, – с одобрением хмыкнула про себя, – Так угощай тогда! Али без хозяек не знаешь, где что лежит?

– Хлеб да соль! – Борис отодвинул кресло на почетном месте во главе стола, мигнул слугам, мигом подавшим лохань с водой, руки обмыть.

– Дай бог столу этому мир, да изобилие, – Малка села, отломила большой ломоть хлеба, подвинула разваренного осетра, – А вот и хозяйки, – увидев входящих жену и сестру Годунова, сказала она, улыбнувшись, – Садитесь без вас кусок в рот не лезет.

– Здрава будь боярыня, – поздоровалась, давно с ней знакомая, сестра Малюты Скуратова, ныне жена Годунова.

– Здрава будь, – тихо не поднимая глаз, эхом поддержала Ирина Годунова.

– Тиха, тиха, но увертлива и оборотиста, как брат, – заметив живую искру в глазах, прикрытых густыми ресницами, отметила ведунья, – Пошто сестру взаперти держишь? В четырех стенах гноишь?

– Кто ж ее держит! За ней почитай, как за сучкой пол города кобелей бегает, – неожиданно зло ответил Борис. Спохватился, – Так она каждый день, то на Торгу, то в Занеглинье в Охотном Ряду. Любит она места торговые.

– Не любит сестру-то? – отметила Малка. Оглядела повнимательней молодицу, опять отметила, – Все при ней. Статью вышла не хуже Марьи Нагой, а умом так гляди еще и фору даст родному брату. То, что глаз не поднимает, так прячет глаза. И правильно. Глаза они зеркало души, нечего их всем нараспашку держать! А подай-ка ты мне девица меду крепкого, с мороза, что-то застыла малость. Знатен мороз! – громко попросила девушку.

– На здоровьечко, – Ирина как пава проплыла вдоль стола и с поклоном подала ендову с медом, – Ничего идет, справно, – Малка выпила мед, вытерла губы платочком, – Благодарствую хозяева. Пора и честь знать. Да! – хлопнула себя по лбу.

– Я ж по делу к вам. Ты Борис готовься. Государь женится. Жена твоя завтра поедет сватать невесту в дом бояр Нагих…

– Марью что ль? – ахнула Мария Скуратова.

– Ее, так что готовься. А ты сам будешь дружкой от нее. От невесты, то бишь. Понял все? Чего сидишь столбом?

– Не по чину жене моей царской свахой быть, а мне дружкой царевым! – честно выпалил Годунов.

– А первой свахой я сама поеду, – ухмыльнулась Малка, – Она второй. Да и ты вторым служкой. Первым Бельский Богдан, брат ее, – она кивнула на жену Годунова, – Ему по чину он Рюрикович. А третьим Шуйский Васька,…а посаженным отцом у государя – сын его Федор – она задумалась о том, что она увидела, про себя добавила, – Все цари престола русского пред одним алтарем. Тут тебе и Иван Васильевич Грозный, и сын его Федор Иванович – будущий царь и его жена Ирина – царица, и даже Борис Годунов и Васька Шуйский – смутные цари. Более такого не будет, – вслух спросила, – Поняли все?

– Да боярыня. За тобой завтра заехать или тебя ждать?

– Сама приеду! – пошла к выходу. Опять остановилась, вспомнив что-то.

– Послезавтра невесту в баню поведу осмотреть, ты сваха со мной. Да еще Ирину прихвати, хочу ее тоже осмотреть, что за невеста у царевича Федора будет, – она сказала об этом, как о давно обсужденном и решенном вопросе.

– Ах! – раздался тихий вскрик, и Ирина упала, обомлев.

– Поднимите и скажите. Это последний скомороший спектакль при мне! Впредь буду по щекам хлестам, не в чувство приводя, а дабы дурь отбить. Невесту царевича, – повернулась она к Скуратовой-Годуновой, – С собой, ко мне в баню! Все! Радуйтесь! Мне медку твоего пахучего пришли и бок осетровый. Понравились, – она повернулась, кивнула своим, что бы взяли опашень, и, не одеваясь, вышла на двор и, прыгнув в возок, погнала к себе в терем.

В бане Малка сама парила обеих молодок: Марью Нагую и Ирину Годунову. Рассмотрела со всех сторон, осталась довольна. Потом послала Жриц Забвения, те вышли, одобрили, подтвердили, что обе еще курочки не топтаные, хотя и не бутоны уже. Пошептались, сказали, что Ирина годится для куражу, а Марья токмо детей рожать.

Обе свадьбы отпраздновали вместе. Точнее одна за другой. В первый день – Ивана да Марьи. Во второй – Федора и Ирины. Гулял весь двор.

– Вот и породнили опять Сабуровых и Годуновых с Рюриковичами, – сидела в дальнем углу свадебного стола Малка, – Вот будет теперь у государя венчанная жена. Пусть родит ему маленького наследника. Знаю я почему, да не хочу праздник себе портить. Гарем пора гнать в шею. Кого куда, – она покосилась на скомороха трущегося рядом, – Чего сказать хочешь?

– Да нет госпожа, гуляй. Нет пока новостей ни хороших, ни плохих, – он ударил в бубен и покатился в центр палат.

– И то хорошо, – Малка опять обвела всех взглядом, – Все цари здесь…и царица, – встретилась глазами с Ириной, улыбнулась одобряюще, – Для куражу, – вспомнила слова жриц, – Вот и заберу потом в монастырь, будет Жрицей Забвения.

Пир шел своим чередом. Последний пир последних Рюриковичей на Мономаховом троне. Дальше будут одни тризны.

– Уйдут потомки Андрея Боголюбского и я, берегиня рода их, свободна! – неожиданно с радостью подумала Малка. Встала, выйдя из тени, подняла бокал красного, как кровь, вина, – Долгие лета государю нашему Ивану Васильевичу и царице его Марье!!!

 

Глава 4

Стефан Баторий

Анна Ягеллонка, последняя из рода Ягеллонов, правящих на землях Полонии еще со времен Дмитрия Донского, ехала в Краков в тяжелом раздумье. Земли Литовские и Полонские слились в одно королевство – речь Посполитую, но все равно пропитались насквозь гнилью протеста и реформации. Генрих Ангел, Анжуйский, как зовут его галлы, сидевший на троне ее предков по новым законам, выбранный этой расфуфыренной шляхтой, бежал к себе в Париж, под юбку своей мамки Екатерины Медичи. Да и чего ждать от отпрыска торгашей из Флоренции. Только одно и мог, что кричать тосты за столом вместе с избравшими его воеводами. Королевство трещало по швам. Она понимала, что не старой тетке, разменявшей полвека жизни, наводить порядок в стране разобщенной драками между шляхтой, разграбляемой разбойничьими шайками, молящейся неизвестно каким богам и неизвестно в каких соборах, и живущей по неизвестно каким законам. Дума ее была тяжкой. Она готова была завернуть к старым капищам и молится старым богам, но она давно забыла даже их имена. Помнила только, что самой ей дали имя «благодать», в честь Матери-Земли, но об этом забыли уже все. На подъезде к Кракову она все-таки приказала вознице повернуть на старую лесную дорогу, когда-то ведущую к старой Ромове, где горел знич в честь самой Богородицы.

Карета остановилась на поляне. Анна вышла в высокую зеленую траву, оперлась об руку старого слуги и просительно заглянула ему в глаза.

– Госпожа, идите в конец поляны, там заросшая тропинка, она приведет к столетнему дубу. Там и была Ромова, – слуга показал рукой.

Ягеллонка выпрямила спину и пошла, поддерживая рукой тяжелое парчовое платье, так, как она ходила по дворцовым паркетам. Действительно в конце поляны, можно было едва различить тропинку, ведущую в дубраву. Она смело нырнула под низко опущенные ветви деревьев и вышла к дубу. Тишина не нарушалась даже пением птиц, в воздухе стоял какой-то тонкий звон, как будто от натянутой струны вот-вот готовой порваться. Скорее уже порвавшейся, и, в последнее мгновение, издавшей этот звон. Старая принцесса, она до сих пор была принцессой, направилась к дубу и прижалась щекой к его шероховатой коре. Она не ждала милости богов, да и не верила, что кто-то еще обитает на этом давно заброшенном капище.

– Ты что-то ждешь от Богов? Или хочешь им поведать свою печаль? – вопрос застал ее врасплох. Она приоткрыла глаза. Пред ней стояла девушка в зеленом хитоне.

– Да я хочу поделиться своей печалью, – просто сказала она, – А кто ты?

– Я Малка, Жрица Артемиды. Меня к тебе прислали те, кого ты забыла, но кто помнит тебя, – ответила ведунья.

– Видишь ли Малка…

– Я знаю, – прервала ее Жрица, – Тебе нужен совет. Ты готова его принять?

– Да.

– Даже если он будет тебе не по нраву?

– Да.

– Тогда слушай. В Семиградье живет старый княжеский род. Настолько старый, что даже имя его восходит к ханам Великой Орды. Это род Батори…

– Это волчий род! – с испугом прервала Анна, – У них даже на гербе волчьи клыки. Они не люди, они нежить. Волкодлаки они! Я знаю этот род. Сто лет назад воевода этого рода дружил с князем Дракулой, и они вместе водили по полям и лесам свои страшные непобедимые дружины. Не знаю, но может этот Батори, как и его побратим тоже питался кровью. А может он, как и его напарник получил дар превращаться в волка и стал волкодлаком, страшным и бессмертным. Поэтому и нарисовал на гербе волчью пасть. Хорошая парочка вурдалак и волкодлак. Зачем ты вспомнила об этом роде?

– Да, на гербе Батори волчья пасть. Да, может быть он и нежить. Но помнишь ли ты, когда с Западной Ойкумены на ваши земли накатывала волна Черной Смерти и Великого Мора, не нежить ли во главе со Спасителем из Нави пошла им навстречу и грудью заслонила вас? – голос волховини крепчал, – Не они ли, ведомые Иисусом Навином, спасли ваши города и нивы от неминучего истребления. Ты помнишь это?

– Помню! – с вызовом ответила принцесса, – Ягеллоны не забывают ничего!

– Может быть, пришло то время, когда тебе придется позвать на помощь нежить!

– Бесов!! Никогда!!! – во взгляде Анна сверкнула решимость.

– Тогда Боги бессильны, – жрица понизила голос.

– Ты мне предлагаешь позвать бесов? Ты посланница Богов?!

– Ты забыла этих Богов. Ты забыла, что среди нас нет плохих и хороших. Нет святых и бесов! Может, ты и меня назовешь ведьмой! – голос опять окреп.

– Да! Ты ведьма! Ты не от Богов, ты из преисподней!!! Ты хочешь увлечь меня в гиену огненную!!! – Ягеллонка отшатнулась от нее, закрывшись рукой.

– Успокойся, – раздался рядом тихий голос, – Успокойся Анна. Малка это мой посланец, – к ним шла Артемида в красном плаще поверх зеленого хитона, такого же, как у ее посланницы. Сомнений в том, что это Богородица просто быть не могло. Нимб вокруг ее головы и склонившиеся пред ней в поклоне деревья и кусты подтверждали это, – слушай ее. Она не просто моя посланница, она одна из нас, – Богородица пропала.

– Слушаю Сумеречная Дева, – Анна не знала, как у нее вырвалось такое имя той, которая стояла пред ней, но она назвала ее именно так.

– В Семиградье есть род Батори, – спокойно начала Дева сначала, – Один из этого рода Стефан правит Семиградьем. Трансильванией, как называют ее в ваших землях. Он верный слуга султану. Как впрочем, и владыки Остирии, Угорщины и Румелии. Султан пока стоит на своих землях незыблемо и его не коснулись тлен и гниение, несомые новыми ветрами с заката. Ты призовешь его в ваше королевство. Не сама, а через своих напыщенных петухов, зовущих себя сеймом. Призовешь, чтобы обуздать бунт и измену. Помни только одно. Он прольет нимало крови и нимало кого посадит на кол. И еще помни, он приведет за собой нежить. Если ты готова, скажи «да», и в памяти твоей останется наша встреча. Если нет,…ты все забудешь, кроме запаха цветов и шершавой коры святого дуба исполина. Я не тороплю.

– Да! – коротко и резко, ни минуты не колебавшись, ответила Анна, – Да, я Ягеллонка и последний отпрыск великого рода, который несет ответственность за судьбу этой земли! Да!!! – твердо еще раз сказала она.

– До свидания королева речи Посполитой, – жрица отступила в зелень леса, и ее хитон слился с кронами деревьев, – В гербе своем вспомнишь эту встречу, – прошелестел дуб.

В Семиградье полетели послы шляхетского сейма с приглашением трансильванскому князю Стефану Баторию на трон королевства Польши и Литвы.

Он пришел по зову. Пришел во главе своих угорских дружин. Каждый воин в них отличался тем, что на боку его висела кривая сабля, которую ему подарил лично Стефан, и которые ковались в его кузнях, как говорили на адском пламени раздутом самим Дракулой. Сабли эти не знали себе в сече равных, разрубая любые доспехи и брони. Спутать их с чем-то другим было нельзя. По всему клинку вился узорчатый орнамент, резной либо травленый и инкрустированный золотом. На орнаменте были погрудное изображение самого Стефана Батория, герб его рода «Вилче Клык» и надписи. С одной стороны – «Стефан Баторий, Божией милостью Король Польский, князь Прусский». Может, это и задевало честь шляхты, еще не выбравшей его королем, но на другой стороне клинка вилась надпись Genoa, Genova, Frangia, Frigia. И каждый прочитавший тут же вспоминал об несгибаемых дружинах генуэзцев, гвардии швейцарцев, франкских копьеносцах и фригийских всадниках в своих неизменных колпаках, державших в страхе все земли и называвших себя Мешех. А еще говорили, что тот, кто получил баторовку, так называли, по имени вождя, свою саблю воины Батория, давал на ней клятву, лизнув клинок, так что сталь окрашивалась кровью. Давший же эту кровную клятву, получал от своего воеводы неуязвимость. Поэтому и молчали гордые ляхи, даже прочитав на клинках надпись про польского короля.

Рассыпавшись по улицам Кракова, дружина начала готовиться к свадьбе Стефана с Анной и к сейму, где чванливые польские паны должны были прокричать Батория своим королем. Сам же князь семиградский послал скорым скоком гонцов к казакам на Днепр, зная, что без их казачьих орд он с бунтами и изменами не справится. Не с этими ж зажиревшими городскими ополчениями ему гнуть в бараний рог восставшие медвежьи роды.

Гонцы летели к Днепровским порогам, где на острове Хортица, самому Хоросу посвященному, стояли шатры казацких гетманов. В переметных сумах везли они от Стефана золотописную красную хоругвь, знак того, что чтить воевода внуков Дажьбожих, и их солнечного отца, с наказом и уважением войску из народа ассийского, от которого и победы получены трудом гетманским и кровью казацкой.

В тех сумах лежали бунчуки гетманские, жалованные казацким воеводам, о семи прядей конского волоса и двух серебряных кистях, как у султанских янычар. Отдельно в ларце из дорогого дерева красного, везли гонцы булаву, переданную запорожцам Стефаном Баторием. Так признавал он днепровскую вольницу. Булава представляла собой палицу из орехового дерева длиной в локоть с позолоченным шаром на конце, как солнца лик. Рукоять же вся покрыта была бирюзой, изумрудами, жемчугом. Со стародавних времен никто булаву казакам не дарил, только в те времена, когда они сами себя внуками Бога Солнца чтили.

А еще везли гонцы кроме флага, бунчука и булавы, гербовую печать, литавры и духовые трубы, напоминая казакам, как предки их Ярхан брали. На печати той вырезано было рядом с казаком на кургане копье, чтобы те чародеи и волхвы, что на острове живут, поняли, что бережет Стефан древние знания, знает, символом Орды было копье Одина, и возвращает им символ этот, призывая на службу к себе.

Рассмотрели старые волхвы и любомудры дары Баторием присланные и порешили, что надобно казакам новому владетелю Посполитой Речи служить, хотя он и из нежити Навиной, что и видно по всем его дарам. Но и другое видно, рассудили чародеи, что призвали его старые Боги новым верам заслон поставить, дабы не пустить их на земли, где Священную Чашу укрыть Совершенные пытаются. Быть по сему, так решили старейшины, так и прокричали на казацком круге посреди острова, Солнечному богу посвященного.

Стефан Баторий короновался в Кракове на следующий день после свадьбы с Анной Ягеллонкой. Короновался и начал собирать войска для похода в Ливонию. А пока подходили дружины, братья иезуиты, Роллановы братья, выискивали, вынюхивали измену, и на костер.

Послы нового Польского короля поскакали в Москву, повезли письмо государю Руси, о том, что бы жить в вечном мире и что войско Стефана выступает ему на подмогу в Ливонские земли. А еще просил Баторий дать его послам опасную грамоту, дабы на всех землях подлунных, во всех Вселенных уделах, был свободный проезд и проход. За Ивана ответила Удельная дума.

– Мы удивились, что господарь ваш не называет нашего господаря царем и великим князем смоленским и полоцким и отчину нашего господаря, землю Лифляндскую, написал в своем титуле, – писал в ответ думный дьяк, – Господарь ваш пришел на королевство Польское с небольшого места, с воеводства Седмиградского, которое подчинено было Угорскому государству; а нашего государя все его братья, великие господари, главные на своих королевствах, называют царем: так вам бы, паны, пригоже было советовать Стефану-королю, чтоб вперед таких дел не начинал, которые к разлитию крови приводят.

Послов не позвали обедать за то, что они не объявили, на вопрос бояр, о родстве Батория, но опасную грамоту дали. Иван же приказал Бельскому в Ливонии непокорные крепости жечь. На замечание Богдана, что король Речи Посполитой идет к ним с подмогой по доброй воле, Иван повелел послать в Краков еще одно письмо.

– Мы с божиею волею отчину свою, Лифляндскую землю, очистили, и ты бы свою досаду отложил. Тебе было в Лифляндскую землю вступаться непригоже, потому что тебя взяли с Седмиградского княжества на Корону Польскую и на Великое княжество Литовское, а не на Лифляндскую землю. О Лифляндской земле с Польшею и Литвою что велось, то делалось до тебя: и тебе было тех дел, которые делались до тебя, перед себя брать непригоже. От нашего похода в Лифляндскую землю наша опасная грамота не порушилась. Неприязни мы тебе никакой не оказали, искали мы своего, а не твоего, Литовского Великого княжества и литовских людей ничем не зацепили. Так ты бы кручину и досаду отложил и послов своих отправлял к нам, не мешкая.

Новое посольство, опять било челом, Иван Васильевичу от имени короля Польского, что затягивать с решением Ливонского вопроса не гоже, и что уже король Мангус начал смотреть в сторону шведов, опасаясь бунтовщиков и изменщиков. Иван уперся в свое.

– Это князья Гедиминовичи, – говорил он, – Были славные великие государи, наши братья, во всей вселенной ведомые, и по коленству нам братья, поэтому Корона Польская и Великое княжество Литовское – наши вотчины, ибо этого княжеского рода не осталось никого, а сестра королевская государству не отчич. Князья и короли польские были в равенстве, в дружбе и любви с князьями Галицкими и другими в украйне, о Седмиградском же государстве нигде не слыхали. Государю вашему, Стефану, в равном братстве с нами быть непригоже, а захочет с нами братства и любви, так он бы нам почет оказал.

– Царь Давид тоже из пастушьего племени был, – вдруг зло шепнула ему в ухо Малка, – Вы ж его по новой вере высоко вознесли. Даже рода свои от колена его Давидова выводите.

– Давида-царя бог избрал, а не люди. Слышите Соломона, духом святым глаголющего: «Горе дому, им же жена обладает, и горе граду, им же мнози обладают», – вслух возразил ей Иван, чем нимало озадачил и послов и ближних бояр своих. Отмахнулся от нее, как от мухи, и приказал писать, – Тебе, соседу, а не брату нашему, Стефану королю в нашей отчине, Лифляндской и Курляндской земле, в наши города, мызы, пристанища морские, острова и во всякие угодья не вступаться, не воевать, городов не заседать, новых городов не ставить, из Лифляндии и Курляндии людей и городов к себе не принимать.

Малка плюнула зло, круто повернулась и вышла в дверь за троном. Тихо свистнула. Рядом, как будто из стены, вышла серая тень.

– Летите к Баторию. Пусть двигает рати в Ливонию. Настал его час, – остановила за плечо пропадавшую тень, – Там при нем кто?

– Там при нем люди Роллановы, братья ордена Святого Иисуса, – шепнул ветерок.

– Пусть и нашему обормоту пришлют, кого поумней. Мне он поперек горла с гонором своим.

– Все исполним госпожа. Будет ему советник и собеседник, – тень пропала.

Рати Батория вступили в Ливонию. А Малка наведалась к его сестре в неприступный замок над отвесной пропастью среди заснеженных пиков Словакии. Чем-то он напомнил ей замок Дракулы, где она была в незапамятные годы. Шагнув во Врата ведунья очутилась прямо в конюшне, откуда дверь вела на широкий замковый двор. Первый кого она окликнула, спросить про хозяйку, оказался бледный высокий человек, одетый во все черное и закутанный в широкополый плащ.

– Ба, какая встреча, – выдохнула Малка, – Сам граф Дракула собственной персоной. Какими судьбами?

– Я то тут почитай дома, – с интересом глядя на гостью, ответил Дракула, но взгляд его потеплел, он узнал Малку, – А вот Солнечная Дева здесь каким ветром?

Как он мог ее забыть. Он помнил ее с той ночи, когда она была в гостях у него в замке. Помнил каждый изгиб ее тела, так им желанного, но так и не полученного. Помнил даже цвет халата прикрывавшего это роскошное тело. За столько лет у него были сотни женщин, но все были лишь тенью этой одной. Тогда она поставила на место его. Посвященного и Совершенного, живущего вечно. Сотни женщин не заменили ее одну. Желанную, но недосягаемую. Сегодня при нем была эта девушка из Нави, хозяйка замка, прихотливой волей судьбы оставленная здесь среди людей, как и весь ее род, еще с великого похода Иисуса Навина, не понятно с какой целью. Но кто знает, как Макошь прядет нить судьбы. Она совсем не соответствовала своему прозвищу Волчица, данному ей темным народом этих гор.

– Песок плохая замена овсу, когда кони голодны, – вслух сказал он, глядя на Малку, – Здравствуй Солнечная дева, – с удовольствием повторил еще раз, катая ее имя на языке.

– Сумеречная Дева, – поправила Малка, заставив графа сразу подобраться, – Да вот, в гости к хозяйке.

– К Эржабет? К моей поклоннице и ученице? Милости просим. Всегда рады видеть у нас посланницу… самой Мараны, – он галантно поклонился, пропуская ее вперед.

– После вас граф, – она не менее галантно раскланялась в ответ.

– Боитесь, что я вам шею перегрызу, – пошутил Дракула.

– Да нет, просто дороги не знаю, – отбила Малка.

Эржабет Батори была достойная ученица Дракулы. При одном упоминании ее имени кровь стыла в жилах, даже у самых отчаянных жителей этих мест. При ее появлении на балу падали в обморок юные девушки и бледнели отважные рыцари. Легенды и сказки, про ее зверства, могли уже поспорить с балладами о самом графе, но он только ухмылялся в седые усы. Тихо рассказывали, что она принимает ванны из крови девственниц, что служанки в ее замке обслуживают гостей голыми даже в лютые зимние холода, застывая с подносами в руках. Добавляли, что она обмазывает медом любительниц сладкого и ставит их перед пасекой или в муравейник, а еще, что она заманивает в свой замок падких до золота бедных девушек из благородных семейств и отдает их волкам, которые являются ее братьями. Дракуле все это было знакомо, про него и про ее деда тоже ходили страшные байки, даже пострашнее этих. При знакомстве же она оказалась невысокой, малокровной девушкой, отдаленно похожей на своего родственника, короля Стефана Батория, с высоким лбом и волевым подбородком. В глазах ее была какая-то неземная грусть и страдание.

– Все переживает, что ее местный люд не любит, – заметил Дракула за вечерней трапезой.

– А чего ее любить-то? Нежить она нежить и есть, – нисколько не смущаясь присутствия хозяйки, отрезала Малка, – Брата ее тоже не любят. Волкодлак. От моих Угрюмов, так вообще шарахаются.

– Тебя ж любят! – тихо и печально вставила Эржабет.

– Так я ж на грани стою. Я ж не нежить! – обернулась к княжне Сумеречная Дева, – Спасибо за угощение. Посмотрела я на вас. Трудно вам жить. Ой, как трудно, …но надо! Доля такая.

– С Богами не спорят, – хором ответили обитатели замка.

Малка вышла из замка пешком помахала его обитателям, провожавшим ее до ворот, чуть прикрыла глаза, увидела суд, Эржабет, кривляку судью в напудренном парике. Услышала его слова.

– Ты есть дикий зверь, Эржбета. Тебе будет оставлено несколько месяцев жизни для мучительной смерти. Ты недостойна дышать свежим воздухом, и созерцать Свет Божий. Посему ты навеки исчезнешь из этого мира. Тени окутают тебя, и будешь ты оплакивать нечестивую жизнь свою. Замуровать ее в ее же собственной спальне, – отдал он приказ и сорвался в крик, – Ведьма! Упырь! Умрешь в своих нечистотах! Задохнешься в своих зловонных испарениях!!!

– Глупый, – подумала Малка, – До чего глупы и жалки людишки. Эту ведьму ждет ее любимый учитель, сам Дракула, которого ваши суды будут судить вечно и приговаривать к смерти… так же вечно. Он не оставит ее одну. Он заберет ее с собой из любой замурованной комнаты и из любой темницы. Смешные люди и смешные суды.

У нее было еще одно дело, ей надо было на Генеральную хунту инквизиции.

 

Глава 5

Инквизиция

В затерянном в Кастильских лесах горном замке собралась Супрема – Верховный Совет инквизиции. Само слово «инквизиция» на языке Посвященных означало «розыск». Но это была имперская инквизиция, это был розыск врагов Империи. Малка притулилась в темном углу огромной, величественной залы, колонны которой, поддерживающие стрельчатый потолок, казалось, уходили в небеса. Прислонившись к одной из таких колонн, она стояла, надвинув капюшон серого плаща на самый лоб. Мимоходом отметила, что последнее время предпочитает серые плащи зеленому, и опять же мимоходом сделала вывод, что так легче быть незаметной. Зала наполнялась народом, съезжавшимся на Верховный Совет со всех концов Ойкумены. Это истинно была Вселенская Супрема. Малка поплотнее закуталась в плащ и медленно обвела взглядом огромное каменное поле, раскинувшееся меж этих гигантских колонн, как поле соборов меж стволов священной рощи.

Почти рядом с ней у соседней колонны стояли тихой группкой братья в белых шерстяных подрясниках с наплечниками, сверх которых были накинуты черные рясы с длинными широкими рукавами, перетянутые кожаными поясами. Капюшоны у них были надвинуты на глаза.

– Братья августинцы, – про себя отметила Малка, – Соглядатаи за августейшими особами. Следят, кто нарушил волю имперскую. От них голубая кровь не спасет. Жалости не знают. Хотя с виду кротки, как ягнята, но как там у них девиз-то? – она наморщила лоб. Вспомнила. Прошептала про себя, – Мы не вправе роптать на судьбу, ибо все мы злы! Чур. Чур, меня! От такой судьбы, – оторвала взгляд от августинцев, перевела его дальше.

У следующей колонны стояли другие братья. Малка поняла, что колонна это ориентир для тех, кто группируется вокруг своих. Пересчитала. Колонн было двенадцать.

– Опять двенадцать, – мелькнуло у нее в мозгу, – Опять двенадцать колен и двенадцать апостолов, – присмотрелась к следующим соседям.

Вокруг сурового аббата стояли братья в белых рясах с белым капюшоном. Но, как будто стесняясь этой белизны, поверх них были наброшены черные мантии с черными же капюшонами. Они напоминали ей ласточек или сорок. На плаще аббата, который, по всей видимости, был у них за старшего, она своим новым кошачьим зрением рассмотрела герб ордена. Герб, изображающий собаку, которая несет во рту горящий факел, чтобы выразить двойное назначение ордена: охранять мир от ереси и просвещать его проповедью истины. Также она заметила рядом с братьями и сестер в белых рясах с черным плащом и черной вуалью.

– Псы господни – доминиканцы. Эти порвут по одному взмаху руки, – про себя вздохнула она, – От кромешников только тем и отличаются, что еще и сестер завели.

У следующей колонны кучка гостей распалась, расползлась, как бы стараясь распасться на несколько, но братская дисциплина удерживала. Они даже внешне отличались друг от друга. Одна группка стояла в рясах без рукавов серого и черного цвета подпоясанной веревкой с тремя узлами, в честь трех обетов данных ими.

– Это армия Франциска, защитника Иерусалимских Ассизов. Босоногие. Веревочники. Самые ярые защитники старых законов – Ассизов. Верные последователи свобод братских общин. Францисканцы. Удушат этой веревкой и даже пикнуть не дадут, – она незаметно сплюнула под колонну.

Рядом с ними в каких-то бурых, даже скорее цвета дорожной грязи, плащах, подпоясанных веревкой, с огромным капюшоном, закрывавшим все лицо, на котором можно было ясно разглядеть огромные бороды, скорее всего накладные и фальшивые, стояла другая группка братьев веревочников.

– Капуцины, – узнала их Малка и неожиданно расплылась в улыбке, – Это их так за их капюшоны огромные прозвали. Да какие они братья? Только рядятся под братьев веревочников, а так скоморохи просто, – она вдруг поймала себя на мысли, что скоморохи – это не просто, вспомнив своих тайных агентов. Продолжила вспоминать, – И проповеди у них скоморошьи. Их так народ и называет – капуцинады. За шутки и прибаутки, которыми их капуцины разбавляют. Вот тебе и шуты. И они ведь тоже здесь. Значит и мои скоморохи – ищейки. А что? Ты еще сомневалась? – задала сама себе вопрос. Сама и ответила коротко, – Дура!

У следующей колонны стояли братья в черных рясах и белых плащах накинутых на них, как вызов всем вокруг.

– Братья-сороки. Кармелиты. Братья Ильи пророка. Всегда выделиться готовы. Но они воины. Перуновы слуги. Всю жизнь на сороках, на таможнях. И имя им дали «кармелиты» от свободной зоны – Кармель, где торговля разрешена под их присмотром. Не подкупные и не сгибаемые. – с уважением оценила их белое пятно в темноте зала Малка.

По другой стороне зала напротив белого пятна братьев-сорок стояли как их отражение в белых плащах с золотым грифоном на нем, сияющем, как луч солнца в полумраке замка Приоры Сиона.

– Смешное сочетание неподкупная таможня и продажное золото, – ухмыльнулась Малка, но тоже оценила белые плащи Приоров в этом царстве темноты и сумрака, – Что там мне говорил про их грифона в свое время Сент-Омар? – она опять напрягла память. Вспомнила. – Правильно. Так он и говорил. «Лев – царь зверей, орел – царь птиц, а над людьми будем царствовать мы при помощи золота!», – она как будто опять услышала спокойный чуть с хрипотцой голос Сент-Омара, Данте, Великого Учителя, – «Через меня царствуют цари!» Наглый девиз, но жизнь показывает, что правильный. – Малке взгрустнулось от воспоминаний, – Ладно эти здесь. Впрочем, где им быть, как не здесь? Кто ж там еще? – она напряглась, вглядываясь в плотный, серый туман, разлившийся по залу.

Наконец напрягшись, она своим кошачьим зрением различила серые плащи иезуитов, почти слившихся с колонной.

– Ишь льнут, как к колоннам Роллановым. Сразу видно детки его, – ехидно пробурчала она, – А кто там дальше-то? Ага. Это Фема и Вехм. У меня сегодня вечер воспоминаний. Так, так, – она потерла лоб, – Что ж я о них-то знаю?

– Не утруждай себя госпожа, – серая тень, так хороша ей знакомая по последним годам, отделилась от колонны, – Раз ты здесь, ты имеешь право знать. Запоминай, – шепот полился, как будто зашелестели по стене лапками сотни пауков, – Когда начали наступать новые веры. Когда измена стала сочиться из каждого разговора, а мятеж стал тлеть в каждом сердце, пораженном алчностью и властолюбием. Тогда Великий Роллан, создал Общество Спасителя Иисуса или иезуитов. Ты видишь их у колонны в сером. Но ни одно общество, ни один орден, ни одно войско не может бороться с врагом, если он не подорван изнутри, если в нем не посеяно недоверие друг к другу и подозрительность, если общество едино и, если у него есть цель – победить его нельзя. Враг должен быть расколот, и в его рядах должно посеять ненависть к себе подобным. Для этого Великий Роллан создал Фему и Вехм. Когда новые пастыри забыли о том, что у Макоши-Судьбы есть три дочери – норны, и младшую, которая отвечает за то, что впереди, за будущее, зовут Скальда, они совершили первую ошибку. Когда они забыли, что у нее есть верные слуги скальды– певцы, те которые напоминают людям, о том что их судьба делает завтрашний день, они подписали себе вечный бой. Ты слушаешь госпожа?

– О да, – горячо ответила Малка, – Продолжай!

– Скальда сжала в кулак пять пальцев. Пять – фема!

– Вот почему Фема! – чуть не крикнула Малка.

– Не все то, что лежит сверху – так! – резко ответила тень, – Если бы все было просто, Посвящений бы не было совсем. Фема – это женское начало во всем. И судить впредь будет женщина. Сумеречная Дева. Ты!!! Поэтому мы и служим тебе. Потому что Фема – это Ты!!! Но слушай дальше. Пять пальцев сжались в кулак. Пять – это: Братство Скальдов, Братство Миннезингеров, Братство Вольных Каменщиков, Братство Герольдов и Валькирии. Объединились те, кто видит будущее, поет о нем, строит его, может его объяснить и те, кто ведет к нему героев. Мы лишь их жалкие тени. Пять – фема. Фема готова служить тебе!

– А Вехм. Ты сказал, что там стоит Вехм?

– Хорошо. Ты имеешь право получить ответ и на этот вопрос. Вехм или точнее Святой Вехм – это карающий меч правосудия. Само название означает справедливость. Есть правоверие, есть православие, но есть и правосудие. Так вот правосудие – это карающий Вехм-меч, на лезвии которого выгравирован Вехм-крест. Там, где ты увидишь крест в виде колеса…

– Свастику? – уточнила весталка.

– Крест в виде колеса, – невозмутимо продолжила тень, – Там Вехм. Запомни это. И еще запомни. Там, где равносторонний крест заключен в круг, а в четвертях воинские руны. Две руны «зиг» и две руны «дар». Там творится правосудие.

– А почему такие руны? – Сумеречная Дева уже поняла, что она получит ответы на все вопросы.

– Это означает «Справедливые дела защищены тайной и законом». Потому что два «зиг» и два «дар», – был ответ.

– А мне кажется, что это означает. «Солнце придет к победе, даруя смерть!». Два «зиг» и два «дар», – отпарировала она.

– Ты Богиня, тебе виднее, – поклонилась тень, – Но помни. Там где Вехм, там уже смерть, там правосудие. И…они тебе не подвластны. Это не мы. Но…ты всегда можешь их позвать, если уверена, что ты…права, – серый человек, или не человек, замолчал.

– Спасибо. Но я не вижу бежевых братьев милосердия и белых братьев бернардинцев…

– И не увидишь! – голос показался Малке знакомым, и этот голос не принадлежал серой тени, – Не увидишь, потому что их нет, – Малка резко повернулась туда, откуда шел голос. Перед ней стоял величественный монах.

– Неистовый Бернард! Какими судьбами?

– Пришел поддержать тебя в твой граничный час, – так же сурово ответил монах и положил ей руку на плечо. Тень пропала при его приближении, как ее и не было.

– Здравствуй, здравствуй старый друг, – Малка потерлась щекой о заскорузлую руку монаха.

– Здравствуй, здравствуй девочка, здравствуй маленькая. А впрочем, – монах улыбнулся, – И не девочка, и не маленькая. Здравствуй Богиня. Сумеречная Дева. Избранная. Совершенная. Хотя…, – он сделал паузу, – Может и я старый поучу тебя чуть, чуть. Что странного заметила ты в зале этой?

– В зале? – Малка удивленно вскинула ресницы, – Да тут все странно. Но…, – она уже поняла, что это экзамен, – Но вот…одеяния на братьях сменились. Белых ряс почти нет. А если и есть, то черный плащ покрывает, – она задумалась, – Милосердных братьев нет…из воинских братьев одни Приоры,…хотя вроде бы и тевтонам место здесь,…но их нет. Сестер старых не позвали. Ни валькирий, ни вравроний. Жриц нет…, но им здесь и не место, – она как бы размышляла сама собой, уже забыв о присутствии Бернарда.

– Ну-ну, – подтолкнул он ее, – Свет – это всем, а тьма – это только тем, кто знания имеет. Тот, кто находится во тьме, видит и то, что во тьме, и то, что на свету, а тот, кто на свету, видит только то, что на свету…

– Не так! – резко ответила как будто самой себе Малка, – Тот, кто во тьме тоже не видит то, что на свету. Солнце слепит! Видит и во тьме и на свету, только тот, кто на грани. Тот, кто между светом и тенью, тот, кто в сумерках. То есть, только Я!!! И я вижу. Ни светлым силам не победить, ни темным! Да и нет этой борьбы! Лжа это все!!! Лжа огромная!!! Мы сильны единством!!!

– Так девочка! Так! – Бернард заговорил в полный голос. Вокруг стали собираться братья, но Малка уже не видела их, она видела судьбу!

– В каждом из нас свет и тьма. Каждый из нас Святобор и Велес в одном лице. Артемида и Марана. Вон братья рясы свои не красят. Почему? Что бы обманом себя не пятнать. Какая шерсть на агнце такая и ряса. Был агнец черный – пряди черную нить. Был белый – белую. Чародеи, волхвы старые сколь лет нас всех учили. Нет чародейства, колдовства, ведовства черного, нет и белого. От дурных голов и умов пошли все байки эти. Не бывало издревле кудесников белых и черных, и в полосочку не бывало. Была вода живая и мертвая. Не потому что одна оживляла, а другая убивала. А потому, что одна душу возрождала а другая тело! Но в одном человеке! В одном!!! А мы войну меж ними устроили. Рать! Право себе взяли судить. Что добро, что зло!!! Право взяли судить, кто правее!!! Идите все, гоните овец на бойню. Едино всех!!! Потому как, эти овцы порчены все!!!

– А коли он, правоверен во всем? А мы его на закланье? – вкрадчиво спросил маленький лысый брат в сером.

– В Ирии разберутся, кто заслужил похвалы, кто нет! – резко повернувшись к нему, ответила Малка, отметив про себя, – Иезуит. Цель оправдывает средства. Запомни брат!

– Запомнил, – задумчиво кивнул он, – Вот книга, что ревнители новой веры раздают своим пастырям, – он протянул ей тяжелый фолиант, на котором было замысловатой вязью выведено «Молот ведьм».

– Это что ж они нас собираются в горниле огненном перековывать? И на кого? – она одним вопросом поставила себя вровень со всеми ведьмами мира.

– На покойников! – резко ответил Бернар, – Они собираются устроить охоту на ведьм. Они собираются объявить их вне закона и отправить на костры.

– Тебе Неистовый, негоже не знать, что сестры мои в мир Нави с дымом и жаром костра уходят, чтобы бессмертие получить. Пусть жгут легче жрицам будет домой добраться. В Яви им места больше нет!

– Ты хочешь увести всех жриц Артемиды, всех валькирий…

– Всех! Всех!!! Всех!!! – голос ее взлетел под своды залы.

– Но кто будет беречь рода? Кто будет предсказывать будущее, и хранить законы? Кто будет прясть нити судьбы, и лечить народы? Кто будет пестовать лоно Матери-Природы? Кто будет защищать ее детей: зверей и деревья? – опешил даже плешивый инквизитор.

– Никто! Новые Веры выдумали понятие «грех». Грех – это когда зарождается новая жизнь! Грех – это когда двое любят друг друга! И носителем этого греха сделали женщину. Мать Артемида дарила всем золотые яблоки, как продолжение рода и символ любви, а они обвинили нас женщин, что мы совратили этим плодом мужчину! Новые веры сказали, что сей грех надо искупить своей жизнью! Пусть искупают!!! Когда поймут, что грех в том чтобы женщину скинуть с предназначенного ей Богами пьедестала, тогда мы вернемся! Это я говорю, Сумеречная Дева!

– Но мир расползется под нашими пальцами, как гнилой лоскут! – опять выдохнул маленький инквизитор.

– Стяните его паутиной! Сетью!

– Какой!?

– Золотой! Он, этот мир, любит золото и власть! А золото дает власть! Поэтому он любит золото вдвойне. Стяните его золотой паутиной! А в качестве пауков возьмите их, – ее палец уперся в белые плащи Приоров Сиона, – Они умеют ее плести. Я знаю!

– Так ты говоришь, цель оправдывает средства?! – сквозь зубы спросил плешивый.

– Да! – так же тихо ответила Малка.

– Я понял! Запомни, меня зовут Торквемада.

– Я знаю. И даже знаю твою судьбу.

– Не надо мне ее открывать. Хотя я придерживаюсь другой истины.

– Какой?

– Движение все – конечная цель ничто! Но ты правильно сказала, что мы две стороны одной монеты. Мы – единое целое в своем противоречии. Я преклоняюсь перед тобой Сумеречная Дева. Ты Великая и Ужасная. Ты все! В этом мире. Ты все! Это сказал я, Торквемада генерал Ордена иезуитов.

– И еще, – Малка не заметила, как скинула серый плащ. Она стояла в одеянии жрицы Артемиды с рассыпавшимися по плечам огненно рыжими косами, напоминая всем ту самую ведьму, о которых написано было в этой толстенной книге, – Еще хочу вам напомнить, что на этом пути в будущее наших народов, наших краев и уделов, на этом пути мы все вместе. И, если дети Мараны, делают что-то, то они делают это для общего блага, будь то болезни или мор, – за ее плечом мелькнула неуловимая тень девушки в платье цвета ночного мрака, – Я знаю, что многие из вас не любят маранов и марисков, этих прислужников ночного мрака, но если будет надо, вы поможете им поднять восстания и мятежи против новых вер. И если будет надо по полям наших врагов проскачет Великий Мор и Черная смерть, – при этих словах даже на лице Неистового Бернарда промелькнула легкая тень испуга.

– Ты призываешь нас к войне на истребление, – чуть побледнев, уточнил он, – С кем?

– С самими собой. С собственной совестью и собственной душой. Я хочу, что бы вы не воевали внутри себя, а примерили свои тень и свет, что бы внутри себя вы стали едиными. Только тогда вы сможете противостоять тем, кто делит всех на черных и белых, на добрых и злых. Тем, кто хочет разорвать надвое этот единый, до последнего времени, мир и натравить его друг на друга. Идите и уничтожьте их всех. Если жалость проникнет в ваши сердца, она убьет этот мир. Огнем и мечом!

– Огнем и мечом! – повторил Бернард.

– Огнем и мечом! – эхом поддержал Торквемада.

– Огнем и мечом! – отскочило от серых стен и рассыпалось по зале.

– Огнем и мечом!!! – понесли по дорогам Вселенной серые тени, бурые капуцины, разноцветные скоморохи, черно-белые нищенствующие монахи и гордые, закованные в броню рыцари.

– Огнем и мечом, – шелестели приговоры Вехма.

 

Глава 6

Уход

Малка сидела в своей светелке, обхватив голову руками. Перед ней на дубовом ларе лежал, затянутый в свиную кожу с серебряными застежками, фолиант. По толстой коже замысловатой вязью нового языка было выведено золотыми буквами «Malleus Maleficarum».

– Молот ведьм, молот ведьм, молот ведьм, – монотонно повторяла Малка, глядя на эти тускло мерцающие в ровном свете горящих плошек, буквы, – И буквицы золотом. Это мне послание и намек. И язык какой-то противный. Как они его назвали? А вспомнила. Латынь. Почему так? И народов таких и племен не было. Латины? Может от лат? Мол, латы такие языковые надеть. От нас, старых вер и старых родов. Латынь? То есть броня, латы…. Тьфу ты, сам черт ногу сломит, что там у них в головах творится! И слов наплодили на языке этом. Что не слово, то перевертыш. Не рождение, а перерождение – ренессанс. Не создание, пересоздание – реформация. Не братство, а перебратство – религия. Даже не война, а перевойна – реконкиста, – она опять сплюнула, – Сами, что ничего: не родить, не создать, не собрать, даже воевать, не могут что ли? Все надо переиначить, перелицевать, наизнанку вывернуть, – она взяла книгу, взвесила ее на руке, молча полистала и вдруг зло швырнула в угол, – Все! Это мне весточка. Пора, – звонко свистнула. Появившейся на пороге сестре, коротко сказала, – Собирай всех сестер и жриц. Всех!

– Всех!? – оторопело переспросила монашка.

– Всех наших! Здесь место не хватит, в Нави соберемся!

– В Нави? – еще больше растерявшись, опять переспросила монашка.

– Собирай!!! – не сдержавшись, рявкнула Малка и в глазах ее разлилась могильная чернота.

Монашка была права. Малка даже не представляла, сколько сестер было рассеяно по белу свету. Теперь все они, даже не все, а те, кто был на Руси, собирались по ее призыву. Она вовремя поняла свою ошибку и открыла Врата в Навь, превратив свою маленькую зеленую полянку на берегу Лебяжьего пруда в огромное изумрудное поле.

Сама она в одеянии Царевны-Лебедя расположилась на кургане посреди него, воссев на величественный трон, с высоты которого обозревала своих подруг.

– Пожалуй, наш Собор почище их Супремы будет, – с удовлетворением подумала она, но тут же отдернула себя, – Чего это меня гордыня гложет.

Поле заполнялось белыми и зелеными хитонами. Сестры пришли по старым правилам в одеяниях прислужниц Артемиды. Они, как и монахи на сборище инквизиторов кучковались меж своих. Малка различала, что большую часть поля заняли берегини, дисы, как называли их полабы, матери рода, охранительницы. Они были терпеливы и добры к своим родам, как матери к детям, и дети любили их, как любые дети любят своих матерей. Они не слушались их, делали по-своему, но тут же бежали к ним и тыкались в их теплые колени, когда их кто-то бил или несправедливо наказывал. Руки берегинь пахли материнским молоком, и они все прощали своим неразумным чадам. Среди них Малка уверенно узнавала личных берегинь, какой она когда-то была у Андрея Боголюбского. Защитниц героев и воинов. Ангелов-хранителей, как называют их теперь, в белоснежных одеждах. Все берегини были в белых одеждах, но у этих они просто сияли белизной. Берегини о чем-то шептались меж собой, наверно решали, зачем их оторвали от их детей, которые без догляду могут натворить много разных шалостей. Поэтому их нельзя оставлять одних, драчливых и плаксивых, гордых и жадных, но своих, тех, кто чтит своих праматерей и отмечет праздники в их честь, тех, кто просит их заступиться за своих детей перед Богами, когда нашкодят по глупости.

Чуть в стороне на изумрудной траве поля, еще более изумрудным пятном, выделялись одежды ведуний, лесных Жриц Артемиды, весталок, ящериц, знающих будущее и прячущих свои знания внутри себя. Они стояли спокойно, зная все заранее и давно ожидая этот день. Малка мысленно поблагодарила их за молчание и получила в ответ удивленно вскинутые ресницы.

– А как же иначе! – кажется говорил этот жест, – Мы же весталки, мы же клятву давали на алтаре!

– Зачтется, – так же мысленно ответила Сумеречная Дева, – Милые вы мои девы-предвестницы, – она помнила, что весталка могла отдергивать завесу времени, только пока оставалась девой. Родив, она теряла дар.

Чуть в стороне от них, да пожалуй, и ото всех. То ли они сами сторонились других сестер, то ли сестры их. Стояли норны в своих белоснежных хитонах с ярко красными поясами, перетянувшими их точеные талии. Пояс этот подчеркивал родство норн с Ариниями Богинями мщения, и это-то родство и было причиной того, что их немного сторонились. Да впрочем и сами норны, прядущие нити судьбы всем, в том числе и нежити, и сестрам, не вызывали у всех большой любви, но они мало обращали на это внимание. Они делали свою работу спокойно и хладнокровно. Не они выбирают время оборвать нить, а с Богами не спорят.

Рядом с норнами, принимая их как должное, стояли валькирии. Девы-воины, забирающие героев в Вальхаллу, дарующие им вечную жизнь, знали тяжесть Доли, выполнять судьбу, поэтому дружили с норнами. Их серебряные брони ярко сияли в лучах солнца. В этот день они позволили себе скинуть с головы тяжелые шеломы и распустить косы, обычно заплетенные в тугие, похожие на канаты, жгуты, уложенные под шеломом в подобие короны. К валькириям жались, внутренне надеясь на их защиту Жрицы Забвения. Нежные, умелые. Это они уводили воев после битвы от лязга оружия и стона умирающих в изумрудные поля жизни и там собой, своими телами и своими горячими устами, возвращали их к жизни. Валькирии любили их, за их нежность, за их бескорыстие и за их жажду жизни. Они были двумя сторонами войны. Валькирии – обещанием славы. Жрицы Забвения – началом жизни.

Рядом с ними. Да и где они еще могли быть. Сели в кружок, скинув с плеч тяжелые медвежьи шкуры, вравронии. Девы-медведи, верные подруги в бою неустрашимых берсерков, стражницы всех храмов Артемиды, могущие умереть у дверей этого храма, но внутрь его без повеления Богини не пропускавшие никого. Они сидели вперемешку с амазонками, конными воинами Храма, иногда уходящими в поход по велению Богини, но зачем и куда, не говорившими никому, кроме как в молитвах у алтаря. Зеленые луки и колчаны, полные стрел, не знающих промаха, сегодня они оставили дома, накинув поверх коротких туник, зеленые плащи стрелков Артемиды.

А далее по полю рассыпались, как головки полевых цветов: нежно голубые туники хранительниц вод, и сарафаны лесных волховинь, пестрые платьица знахарок, подобранные под платок ухоженные головки ворожеек. Иногда мелькали болотные наряды кикимор и темно-зеленые русалок.

Краем глаза Малка отметила на опушке, стального цвета платье и черный кафтан деток Мараны. Но сестра не подошла, а брату сюда было и нельзя. Там же на опушке мелькали медные кудри Ариний, но они тоже сегодня были не званы. Однако Малка, на всякий случай, переколола в волосах гребень Мараны с мерцающим полумесяцем. «Береженого Бог бережет…» хоть и не боялась их, но так спокойней. Сегодняшний день, последний день солнечных сестер.

– Сестрички мои милые! Девочки мои любимые! – Малка говорила тихо, зная, что здесь в Нави свои законы и ее будет слышно всем. Сестры и жрицы удивленно повернулись к ней. Никогда Царевна-Лебедь не обращалась к ним так. А Малка продолжала, – Дорогие мои подружки. Пришел час нам расстаться! Нет больше места в Яви для вас! Нет больше места среди людей ведуньям и берегиням, русалкам и чародейкам. Нет больше места среди людей ведьмам!!! – она намеренно назвала всех тем именем, которое им кидал в лицо сброд, когда тащил их на скорую расправу.

– Нет! – выдохнули одной грудью берегини, – Они ж дети малые! Они ж сгинут без нас. Порвут друг друга в кровавой бойне! Не уйдем!!!

– Уйдете, – спокойно остановила их порыв Сумеречная Дева, – Не просто уйдете. Через огонь. Через костер. Уйдете по старым правилам и законам, как все кудесники уходили с дымом и жаром. Через смерть в бессмертие.

– А кто Храмы хранить будет!!? – теперь разом выдохнули вравронии и амазонки.

– Вы и будете,…когда вновь отстроят их. Пока же уйдете в подземную усыпальницу на Волшебный остров, где Раймон вам место уготовил,…и спите спокойным сном…до тех пор пока не позову, – она сквозь неожиданно навернувшиеся слезы посмотрела на дев-воинов, растерянно вертевших в руках, кто уздечку от боевого коня, кто поводок от медведя. Жестко закончила, – Скоро нечего будет хранить. Разрушат Храмы наши, как и капища в рощах святых. Так что ведуньи и весталки, – она повернулась к ним, – Собирайтесь и вы в дальний путь, – тяжелый вздох был ей ответом. Она повернулась в сторону валькирий.

– Ты хочешь сказать, что не будет более героев? – опередила ее Брунгильда, старшая из валькирий, – Ты хочешь сказать, что нам некого будет отводить в Вальхаллу, а им, – она указала на Жриц Забвения, – Возвращать к жизни?

– Я хочу сказать, что герои нового времени не заслужат места в Вальхалле. А утешения Жриц примут как ласки продажных девок, – ей самой хотелось разрыдаться, – Поэтому ты проводишь их из тех обителей и монастырей, где они живут под вашим присмотром, в Навь.

– Нет, Сумеречная Дева. Мы не можем лишить всех веры в Вальхаллу. Всегда найдутся герои без страха и упрека, и они должны иметь право получить свой приз! – Брунгильда стояла, отставив ногу, как в бою. Она не боялась ничего в этом мире.

Малка вспомнила, что когда-то ее звали Сигрдрива, и она была одной из служанок Святобора. Он приказал ей даровать победу недостойному. Но она встала на сторону того, кто заслужил эту победу. Она пошла против воли Бога, считая его неправым. Даже Святобор оценил тогда ее волю и не наказал ослушницу, погрузив ее только в сон, а, не отняв жизнь. Но и этого было мало непокорной Сигрдриве, очнувшись ото сна, она влюбилась в воина Зигфрида, которого должна была отвести в Вальхаллу и в любви с ним родила ему дочь. Она – дева-воительница, отдала ему девственность. Она – бессмертная, родила, вернув бессмертие Богам. Только заступничество Матери Артемиды спасло ее от кары. Боги отняли у нее старое имя и дали ей новое – Брунгильда, вернув бессмертие. Они отняли у нее дочь, которая дала начало новому роду героев, но не отняли непокорность. Малка вспомнила все это, глядя в глаза валькирии, и тихо сказала.

– Ты права Брунгильда, мы не можем лишить надежды тех героев, которые пойдут правильным путем. Я разрешаю тебе оставить с собой еще тринадцать подруг, по одной на каждый лунный месяц года, – резким жестом остановила ее, – Хватит! И одну Жрицу Забвения. Она будет под моим крылом. Все!

– Слушаюсь и повинуюсь, – Брунгильда заглянула в бездонный мрак глаз Сумеречной Девы и поняла, что та не потерпит возражения, в отличие от Святобора.

Посчитав разговор оконченным, Малка повернулась к норнам. Они стояли спокойно, только вперед выдвинулись три. Она узнала их сразу. Да и как их было не узнать. Чуть ближе к ней, почти покорно и слегка склонив голову, стояла Орда – старшая из норн. Она повелевала прошлым. Это только, кажется, что прошлое ушло и его не вернуть.

– Кто старое помянет тому глаз вон, а кто забудет оба – два, – сразу вспомнила Малка слова учителя своего Данилы, – Что ты хочешь сказать? Хранительница мудрости, – с почтением спросила она у Орды, – Твое имя само дышит древностью.

– Не льсти мне, девочка. Я так стара и так мудра, что лесть просто осыпается с меня, как листья с деревьев осенью. Уж не думаешь ли ты, что я буду спорить с тобой, как нетерпеливая дружинница, – Брунгильда проглотила комок, подступивший к ее горлу, но вовремя затолкала готовые вырваться слова назад. Норн боялся даже Святобор, ибо сам был подвластен им.

– О нет, стражница источника памяти и всего сущего. Я просто жду, что скажешь ты! – Малка замолчала.

– А ты еще и умна. Боги выбрали достойную. Мне будет приятно остаться с тобой в этом мире. Мы останемся трое. Я – Орда, чтобы люди не забывали того, что они совершили, и чтобы пепел прошлого стучал в их сердце. Берданди, – она показала рукой на соседку, – Медвежья норна, отвечающая за настоящее, за Явь. Ей прясть нити тех, кто сейчас творит свои судьбы и Скальд – норна будущего, носительница смерти.

– Почему смерти? – вырвалось у Малки.

– Потому что в будущем у всех смерть! – звонко отрезала Скальд, – Но я открываю будущее в песнях своих слуг – скальдов, и делаю смерть не страшной.

– Хорошо, – согласилась Сумеречная Дева.

– Это не все, – как бы не слыша ее, продолжала Орда, – Каждый лунный месяц будет принадлежать одной из малых норн, также как ты отдала их валькириям. Негоже нам старухам по полям скакать, – она впервые улыбнулась и Малка увидела, что она не так сурова, как показалось.

– Хорошо, – опять согласилась она.

– Тогда мы согласны, девочка. Надо, значит надо. К тебе гости, – неожиданно кивнула она за спину Малке, – К тебе или ко всем нам, – и преклонила колено.

С дальнего края поля к холму приближались четыре Богини. Они, кажется, плыли по воздуху, не касаясь изумрудной зелени травы, но она все равно покорно склоняла перед ними голову. Трех Богинь Малка узнала сразу. Величественную Артемиду в зеленом наряде из трав и цветов, вслед которой маленькие Эросы несли корзины с золотыми молодильными яблоками. Макошь в серебристо-сером парчовом платье, которое она надевала только по торжественным случаям. Пряха-Судьба всегда была скромна, и почти никто не видел ее в таком наряде, привыкнув к ее простому домотканому сарафану. На груди ее парчового платья был вышит серебром паук, прядущий нить. У ноги ее шел кудлатый баран, на плече сидел зоркий скол. Она шла по правую руку от Артемиды. По левую руку от нее шла Марана, резко выделяясь на этой залитой солнечными лучами поляне своим нарядом черного цвета, цвета ночного мрака. Только яркие звезды, рассыпанные по подолу и лифу ее платья, да корона в виде полумесяца, сияли отраженным светом. Ворон сидел на ее плече, как бы шепча ей в ухо мудрые советы. Четвертую Богиню Малка не знала. Она шла вровень с Артемидой, как бы составляя с ней одно целое. На ней был золотое платье. Даже не золотое, а как будто сотканное из солнечных лучей. На волосах цвета спелой пшеницы, сложенных в замысловатую корону, сияла золотая диадема, с вкрапленными в нее сияющими адамасами и со сбегающими от нее во все концы золотыми нитями, так, что казалось, будто на голове у нее солнечный диск. К ногам ее ластились две кошки – белая и серая, успевая в такт ее шагам проскакивать меж ее сандалий. Богини подошли к холму, где Малка ждала их, преклонив колено, так же, как это сделали норны и все сестры и жрицы.

– Мир вам! Мир вам дочки наши! – подняв обе руки над головой, и повернув их ладонями ко всем стоящим на поле, сказала Артемида, и в воздухе разлился аромат цветов и трав, – Мир тебе любимица наша, – Артемида поцеловала в лоб Малку.

На опушке Аринии в своих красных хитонах приблизились ближе к стоявшим. С другой стороны также приблизились серо-стальное платье Черной Смерти и вороной кафтан Великого Мора. Все хотели услышать, что скажет Мать Богородица.

– Слушайте меня, дети мои! Наступает новое время. Новая пора. Пора испытаний. Сумеречная дева уводит вас из Яви. Уводит не навсегда. Она выполняет волю Богов. Нашу волю! И был день, и была ночь! И была ночь, и был день. Но теперь наступает пора между ночью и днем, пора между днем и ночью. Пора на грани. Сумерки. Вы будете идти по этому лезвию бритвы. Между Явью и Навью. Балансируя, как скоморох на канате. Не дай вам Боги упасть. Не дай вам Боги провалиться в Явь, где вас уже ненавидят и в Навь, где вас еще не ждут. Вы должны пройти по грани, сохраняя и охраняя людей, но не управляя ими. Такая ваша Доля! Вы уходите в сумерки, но не в те сумерки, что между днем и ночью, а в те, что между ночью и днем в утренние сумерки. В пору меж волком и собакой. В пору меж нежитью и людьми. Мы привели вам новую Богиню, новую нашу сестру. В это тяжелое время она будет с вами. Научите людей молиться ей. Ее зовут – Свобода.

– За что она отвечает. В чем она может нам помочь? – смело задала вопрос Брунгильда.

– Тебе – в войне! – мгновенно ответила Свобода, – Вам, – она повернулась к Жрицам Забвения, – В страсти. Вам, – теперь она смотрела на берегинь, – В оберегах, – и все увидели у нее на шее ожерелье из разных оберегов, – Вам, – кошки сидящие у ее ног изогнули спину и зашипели на ведуний, – В колдовстве, – А тебе, – она прямо смотрела в глаза Малке, – В любви и выполнении твоей Доли в этих мирах.

– Посмотрим! – так же смело ответила Брунгильда, заставив улыбнуться и Свободу и Артемиду. Даже по губам Мараны пробежала тень улыбки, одобряющая эту всегда непокорную валькирию.

– Будем рады служить – припала на колено Малка.

– Не служить, а дружить, – поднимая ее и ставя рядом с собой, поправила новая Богиня, – Свободе не служат и не прислуживают, ее благосклонность получают, как награду за дружбу и верность. Нельзя заслужить ее любовь, нельзя получить хоть глоток из ее рук, если ты склонил голову в ожидании службы. Рабам Свобода не нужна! Встань подруга. Мы ровны. Мы сестры. Встань!

– А вы? – Малка повернулась к Макоши, Артемиде и Маране.

– Мы тоже уходим для всех. Для всех, но не для тебя. Для тебя мы всегда рядом. Но для остальных мы рядом только в Прави, куда скоро закроются почти все Врата. Мы оставляем вам только несколько Врат, там, где их хранят верные стражи, такие как ты и Жанна. Мы уходим из Храмов и капищ, – голос Артемиды дрогнул.

– Мы уходим из темных пещер, – подхватила Марана, – С тобой остаются мои дети. Они не бояться ничего, Их самих боится все живое в Яви, – ухмыльнулась, – И неживое в Нави.

– Мы уходим из святых рощ. Мы гасим зничи на Ромовах, – продолжила Макошь, – Я оставляю норнам готовые нити судеб мира, пусть плетут свои узоры.

– А Святобор, Святовит…

– Они уже ушли, – жестко оборвала вопрос Марана, – У вас больше не будет живых Богов…

– Пока не будет, – смягчила Артемида.

– Пока я не сплела другую нить ваших судеб, – поддержала сестру Макошь.

На следующее утро Малка вышла во двор Алексеевской обители, обвела его взглядом. Двор заметно опустел. Сестры как бы помельчали, посмирели и стало их заметно меньше. Заметно для ее глаза. Остальные не видели перемен. Богини помрак напустили, догадалась Сумеречная Дева. Вравронии и все жрицы так там, на поле и остались, а это просто смиренные монашки.

– Вот я осталась совсем одна. Видно пришла пора сворачивать скатерть самобранку. Видно пришла пора…как это там? Ага! Меж волка и собаки. Ну что ж…. Пора не пора – иду со двора! – озорно крикнула она в морозное утро. Почувствовала, что кто-то рядом. О ее ногу терлась серая кошка, – Иди сюда, киса. Иди сюда, пушистая. Ходишь сама по себе, где хочешь, – она подхватила ее на руки и нырнула в теремок.

 

Глава 7

Яд аспида

Григорий Бельский просыпался в это утро тяжело. Он уже привык к прозвищу Богдан, как когда-то в опричной молодости привык к прозвищу Малюта Скурат. Потянулся, глянул в окно. Под лучами встающего солнца снег искрился, как осыпанный драгоценными каменьями. Вставать страсть, как не хотелось. Он вспомнил, как вчера при государе его отчитала суровая игуменья Алексеевского монастыря. Да и было бы за что, а то так, съездил по уху, пробегавшему мимо служке, да и то ради того, что бы руку с мороза размять, а она как мальчишку. Только что за уши не оттрепала. Богдан опять потянулся. С тех пор, как пропала царева ключница Малка, вечно веселая хохотушка, с синими бездонными глазами, как его родное Белоозеро, Иван Грозный стал все больше походить на монаха, скрытного и уединенного. Малку все называли ведьмой и за глаза, и в глаза. Называли озорно, с вызовом. Она только смеялась в ответ, топя в своих синих озерах, вспыхивающие в них хитринки. Суровую же игуменью, пришедшую ей на смену, ведьмой называть даже про себя остерегались, сглатывая это слово, готовое сорваться с языка при ее появлении. Она всегда ходила в черном плате, повязанном по самые глаза. Да и в глаза те Богдан, заглянувши один раз, больше смотреть не отваживался. Какая-то могильная чернота, бездонный мрак раскрывался в ее глазах и засасывал в себя, засасывал, так, что терялась и воля и смелость, оставался один ужас и покорность. Это у него-то неустрашимого оружничего Богдана Бельского, бесшабашного Малюты Скуратова, несгибаемого и горделивого Рюриковича, Гедиминовича и Чингизида – Григория Львовича Бельского-Белоозерского. Богдан трижды сплюнул через левое плечо, вспомнив новую советчицу царя, и, вставая с лежанки, зачурался.

– Чур, чур, чур, меня от такой напасти! – сунул ноги в теплые чуни и накинул меховой душегрей, – Эй, есть кто-нибудь!? Кваску кисленького принесите, али меду хмельного. Голова трещит. Точно, сглазила вороново племя. – он пошел к лавке, – Нет, она точно нечисть какая, – вслух подвел итог, – Говорят у нее на плече ворон черный сидит, а у ног все время кошка серая трется. Чур, меня от такой напасти.

– Вот квасок и медок, – влетела в спальню ядреная девка, – Может огурчика солененького, или груздочка ядрененького?

– Беги отседа, – хлопнул ее по заду Бельский, – А то гляди, я тебя саму вместо груздочка завалю.

– Так мы и не против…, – стрельнула глазами девка.

– Кыш! Не до тебя вертихвостка, – он уже не различал их. Знал, дворня подобрана по его вкусу и его нраву.

С тех пор, как он состоял дядькой при царевиче Дмитрии, несмышленыше и сопляке, мысли о том, что трон, вот он под рукой, начали опять роиться в его голове. Мария Нагая была еще в самом соку. Ума не палата, так ему с ней и не в шахматы играть. Государь уже совсем немочен. Правда меж ним и троном стояли еще два царевича – Иван да Федор. Но в том, что бы сбросить с доски шахматной старшего из них заодно с ним был старый его дружок и сродственник Бориска Годунов. Только тот со своей корысти, будучи братом Ирины, и зная, что он ноне приходился родственником Федору Ивановичу, ждал, что бы такое случилось с Иваном Ивановичем, что бы он притулился бы сбоку от трона Федора и его царицы Ирины, своей глупой сестренки.

Мысли эти тяжело копошились в похмельной голове оружничего, затем голова просветлела. Квасок и медок свое дело сделали. Богдан высунулся в дверь и крикнул, чтоб седлали коня и готовили платье парадное. Надо будет наведаться к родственнику Годунову, дочку навестить.

Малка сидела в подземелье, в старой келье Микулицы, где он колдовал над своим философским камнем, пытаясь найти истину. На коленях ее уютно устроилась серая кошка. Прав был Малюта. Всегда она у ее ног трется. Правда вот, ворон на плече не сидит, прилетает иногда от Мараны, вести приносит, но на плече не сидит. Байки это все людские. Она гладила кошку, в темноте подземелья пушистый мех ее искрился каким-то неземным светом. Малка думала тяжелую думу. Для нее теперь не было секретов бытия Яви, завесу времени она отдергивала, даже сама не замечая этого. Поэтому то, как травят Малюта и Борис старшего царевича Ивана, ей было видно, как на ладони. Травят умело смесью живого серебра – ртути и мышьяка. Царевич пока еще был крепок и здоров. Организм его боролся против яда уверенно. Да к тому же Малка знала, что сама поила еще маленького царевича каплями сулемы, поэтому к мышьяку он был готов. От ртути же она его спасала противоядием, что подливала ему во взвар каждый день. Она еще не решила, сворачивать ли ей род Рюриковичей на Руси, или нет. Иван Молодой ей нравился, в отличие от отца, совсем уже выжившего из ума. То, что Ивана Грозного напичкали ядом по самые завязки горностаевой мантии, она тоже знала, но это уже мало волновало ее. Она задумчиво расчесывала распущенные косы, даже в темноте видя в венецианское зеркало, оставленное здесь Микулицей, как припорошило ее огненные волосы, каким-то серым то ли пеплом, то ли прикоптило дымом, отчего появился на них какой-то серый налет. Гребень медленно взрывал пушистую копну, а мысли продолжали крутиться в голове. Федор слаб и немощен, его хоть не изводят, но, если захотят, в могилу определят, в сей момент, больно в нем дух легок. Жена его Ирина, та баба сильная. Малка вспомнила, как сказала тогда Жрица Забвения, что, мол, Мария Нагая для дома хороша, что нет в ней куражу как в Ирине Годуновой. С куражом значит, про себя подытожила она. Эта может, как Елена Глинская, как Мария Стюард многое накрутить, да братец будет под ногами болтаться. Как он про нее тогда зло сказал-то, что, мол, все кобели за этой сучкой бегают. Он ее из злобы этой и сгубит. Дурак. Так что Федор с Ириной тоже не парочка для трона Монамахова. Остаются только Дмитрий, да Малюта. Она расчесала волосы и стала их заплетать в длинную толстую косу. Дмитрий, что от Марии Нагой, еще совсем малец, но если его уберечь и обласкать может в большие государи выйти, но все его нити с нитями судьбы Малюты в один узор сплетаются. Малка заплела косу, поймала себя на мысли, что она теперь как норна узоры судеб начала различать, стряхнула эту мысль, опять задумалась. Дмитрий, конечно, мог бы, но тянет за собой дядьку своего Малюту, а у того на уме одна власть, да золото. Да подольше, да побольше. Да славы во все трубы, да звону во все колокола, да девок полон дом, да еще в баню. Нет! Она уложила косу на челе замысловатой короной, заколола гребнем с месяцем, тихо свистнула.

– Чего госпожа звала? – тут же появилась серая тень.

– Где-то здесь яды у Микулицы хранились? – она провела рукой по пустым полкам.

– Не здесь. В схороне, – тень нажала какой-то рычажок, стена отодвинулась и открыла полку со склянками, – Вот они. Какой надобно?

– Давай змейку серебряную. Яд аспида, – она протянула руку, потом отдернула, – Вообще сам знаешь.

– Кого? – коротко уточнила тень.

– Грозного…и Федора. Беги, – тень пропала, как ее и не было.

Малка накинула на голову плат, плотно повязала его, так что остались одни глаза, сверху надвинула клобук. Вышла потайным ходом через подворье Малюты Скуратова на Остожье и пошла протоптанной тропинкой, хрустя свежим снегом к своей обители. На плечо ей опустился ворон.

– Ну, вот скажут, опять ведьма с вороном своим и кошкой тащится, – заворчала на него Малка.

– Госпожа Марана чует, что ты ей чего сказать хочешь? – каркнул ворон.

– Пусть пошлет сынка. Надо старшего царевича с женой и новорожденным прибрать, а для компании и людишек прихватить, что б не шибко заметно было, – тяжело вздохнув, но, наконец, приняв решение, сказала Сумеречная Дева.

– Передам, – ворон взмахнул крылом и тяжело полетел за реку.

– Ну, вот и все, – как бы подведя черту своим внутренним спорам, вслух сказала игуменья и по молодому широко зашагала к стенам монастыря, отбросив клюку и уверенно ступая по рыхлому снегу.

Всю весну, лето и начало осени двор был занят всяческими заботами. Тут и приезд иезуитов с Посевино во главе, и мир с Баторием, и то, что молодая царевна Елена, жена царевича Ивана, понесла и всякая всячина, навалившаяся со всех сторон. К осени все разбрелись по своим теремам, засунув носы в теплые перины и подушки.

Малка тоже сидела у растопленной печи и смотрела, приоткрыв дверку на огонь. Он напоминал ей доброго друга, который, обняв, помогал уйти в далекую страну, где не было горя и проклятий. Сколько ее сестер просили его взять их с собой, когда он поднимал к небу свое огненные руки и блестящие искры. Она смотрела на пляшущих в его чреве саламандр и вспоминала Мастера Жака де Моле и Жанну, Чистых и многих, многих, кто принял его объятья в драккарах викингов, на курганах витязей, на кострах инквизиции. Ласковое тепло окутывало ее и расслабляло. Может быть, поэтому она не сразу заметила серую тень в углу на лавке.

– Что? Что ты принесла?

– Слух!

– О чем?

– О драке.

– Это достойно того чтобы отвлекать меня от мыслей?

– Это драка между государем и его сыном.

– Между кем? – Малка сразу стряхнула с себя негу, – Между кем и кем?

– Между Иваном Грозным и сыном его Иваном, – серая тень поняла, что госпожа пришла в себя.

– Говори, – Сумеречная Дева уже полностью взяла себя в руки.

– Вроде бы государь вошел в светелку царевны Елены и застал ее исподнем, вместо положенных ей трех рубах…

– Это в ноябре то в исподней сорочке? Что за чушь? – раздраженно перебила Малка.

– Ну, хорошо, он застал ее распоясавшейся, без опояска на сорочках. Но уже не в светелке, а где-то в теремном переходе, – тень хитро смотрела на госпожу.

– Да его бы туда стража не пустила, хоть он и государь. А потом, где ж все эти сенные девушки– подружки, что постоянно крутятся вокруг этой напыщенной куклы Елены? Впрочем, как вокруг всех Елен. А? – она пытливо смотрела на ищейку.

– Ладно суть не в этом. Он ее прибил, а муженек заступился.

– Так, не верю. За бабу они подраться не могли. Придумай еще что-нибудь, – Малке становилось интересно, что может придумать тень.

– Могу по другому. Царевич не доволен миром с Баторием и потерей Ливонии, – тень задумалась, – А лучше так. Царь разъярился на своего старшего сына, царевича Ивана, за то, что тот оказывал сострадание несчастным, обиженным, угнетенным, ливонцам, боярам. Выбирай по вкусу, – тень опять хитро посмотрела на игуменью, – Сверх того царь опасается за свою власть, полагая, что народ слишком хорошего мнения о его сыне.

– Ладно. Согласна. И как они подрались? – Малке надоела это перетягивание каната.

– Царь дал ему пощечину. Нежно ударил в ухо. В ярости ударил жезлом с железным наконечником в висок. Как больше нравиться? – тень продолжала игру.

– Последнее глупее, потому что Иван Иванович еще жив, насколько я знаю, – приняв все-таки его игру, согласилась Малка.

– Теперь картина прояснилась, – тень добилась своего и уверенно отчеканила, – Заступившись за беременную жену, за всех угнетенных и замученных царем, народный любимец – царевич Иван повздорил с отцом, а тот ударил его в висок посохом Велеса и убил…, но царевич упросил Богов позволить ему съездить на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь и постричься там в братья. Все.

– Так что? Он сейчас едет в монастырь? – Малка вскочила.

– Да. Он и Елена.

– Каким путем?

– Через Александрову Слободу.

– Какие еще новости?

– Елена разрешится от бремени не сегодня-завтра.

– Спасибо. Беги, – тень пропала.

– Братец, – прямо в темное окно выпалила Малка, – Братец теперь твой черед.

– Я помогу тебе – выдохнул морозным паром Великий Мор.

Гонцы принесли через десять дней скорбную весть. Поезд царевича попал в моровое поветрие. Он сам, его жена и новорожденный младенец скончались в Слободе от кровохарканья. Вместе с ними смерть выкосила половину слуг и стрельцов, что ехали на богомолье. Монахи затворили ворота посада, но мор перекинулся в Слободу и покосил там посадских людей и монашескую братию. Малка, выслушав гонцов, прикрыла глаза пушистыми ресницами. Что ж она знала, что так и будет. Теперь очередь за самим Иваном Грозным.

Зимним вечером она зашла к нему в терем, промелькнув, как черная тень, между стрельцами. Стоявшие у двери опочивальни Угрюмы, сначала заступили ей дорогу, но, узнав хозяйку, отступили.

– Идите домой. Больше вы здесь не нужны. Идите домой, и ждите меня, – она увидела, как засветились радостью их медовые глаза.

Черная ряса ее слилась с наступавшим маревом ночи.

– Государь выйди на улицу глянь на небо, – голос ее звучал глухо.

Иван вышел на крыльцо терема. По небу огненной кривой половецкой саблей чертила путь комета предвестница беды. Ее острие, кажется, целило ему в самое сердце.

– Это предвестница смерти, – сказал государь.

– Твоей смерти, – уточнил тот же глухой голос, – Твоей смерти. Готовься.

Через два месяца, играя в шахматы с Богданом Бельским, царь умер. Тело государя распухло и стало дурно пахнуть. Богдан кликнул лекарей и послал за Борисом. Когда он поднял глаза, в углу на лавице сидела черная игуменья.

– Чур, чур, меня, – отмахнулся он от нее.

– Не чурайся Малюта. Отравы перелил сегодня? – спокойно сказала она, не вставая.

– Чур, меня. Ты с ума спрыгнула старая? Какая отрава? – Малюта глазами искал оберег от ведьмы.

– Та, что ты в лекарство Ивану влил. Ты глазами-то не лупай. И пошто ты меня в старухи записал, – при этих словах монашка сдернула с головы плат, рассыпав по плечам огненные косы.

– Чур, меня, чур. Покойница Малка! – совсем оторопел оружничий.

– А теперь и в покойницы, – глаза Малки метнули черные молнии, – Запомни опричник. Нет тебе места на троне Мономаховом. Нет! Собирайся с Дмитрием в Углич. И Марию Нагую, мать его, возьми. И не дай тебе Бог или кого ты там чтишь, пальцем ее тронуть! Понял?!

– Понял, Сиятельная, – он вспомнил, как звали Малку волхвы и ведуньи.

– И рот на замок, а то отсохнет язык-то! Смотри у меня! Кончился род Рюриковичей! Совсем!

Богдан Бельский увозил царевича Дмитрия с матерью в город Углич. Поезд проезжал вдоль стен Кремля. На пути попалась черная игуменья в окружении монашек. Конь вдруг захрапел под опричником и пошел боком. Игуменья метнула на него взгляд из под густых бровей, и он вдруг заплясал послушно, хотя рука всадника висела, безвольно отпустив повод.

Малка смотрела на отъезжавших, но видела уже Смуту и войны. Воеводу Бельского: то во главе похода на крымскую орду, то во главе похода в Ливонию. Приход его с дружинами после смерти Федора на отца место и с позором уход назад на Волгу. Строительство им города Царева-Борисова и горделивые его слова, что там, в Москве Борис – царь, а в Цареве – Борисове – он, Малюта. Дмитрия в окружении мятежных войск в Кремле после смерти Бориса и Бельского рядом с ним. Первый разгром Дмитрия и ссылку теперь уже столбового боярина Бельского в Казань. Вот там его и порвут в клочья татары да казаки, когда он их против Москвы поднять попытается. Не стоять более на Руси Рюриковичам.

Малка смотрела на провожающих и видела, как увянет, сморщится и сгорит, как свеча, царь Федор Иванович. Как возьмет государство в свои крепкие руки царица Ирина. И выдержала бы все, и вырулила, если бы не взбалмошный братец. Всегда все делающий кое-как. Доведший народ до Смуты. На девятый день своего правления, на девятый день отпевания умершего царя Федора, Ирина падет ниц в своей светелке и призовет ее, прося забрать, как обещала, под защиту стен монастырских. А, получив благословение дум своих, вызовет бояр и по-царски бросит в лицо брату своему Борису венец украшенный сапфирами и аметистами.

– Для куражу, – вспомнит потом Малка, приговор Жрицы Забвения, забирая Ирину через пять лет из монастырской обители на изумрудные поля Нави, – Умница, – даже сейчас, отдергивая завесу времени, подумала он.

Игуменья повернула в боковой проулок, уводя за собой своих монашек, и так, и не махнув рукой на прощание последнему Рюриковичу, уезжавшему в свой последний долгий путь, ведущий в никуда. На пути в обитель ей встретился возок так не любимых ей Захарьиных. Зоркий взгляд ее отметил герб на двери возка. Вздыбившийся грифон. И опять память услужливо вернула картину Супремы. Белые плащи Приоров Сиона, золотые грифоны на них, и как бы из пустоты раздались слова:

– А они пусть паутину золотую плетут. Они это умеют.

– Ну и пусть плетут, – зло сказала игуменья, срывая плат с головы, Пусть плетут. Я им не враг и не судья! Я теперь в сторонке постою!

 

Глава 8

Ведающие ведают

По пушистому белому снегу, ломая тонкий хрупкий ледок на лужах, уходила из Царева сада, что в Замоскворечье, в сторону Коломенского терема пятерка всадников. Они выскочили из-под земли, как нежить какая-то, хорошо не видел никто, разметав сугроб, наметенный у стены Собора Софии Премудрости, стоявшего супротив Кремля на бывших болотах на другой стороне Москвы-реки и теперь называвшихся Царевыми садами или Гефсиманским садом. Всадники растворились в морозном тумане, и, свернув с тропы у Донского монастыря, пошли уверенным наметом не на Коломенский терем, а на пруды в урочище Черная Грязь, затерянном среди дремучих дубрав. Обогнув цепь озер, и выскочив на высокий холм, вкруг которого раскинулись семь священных рощ, всадники придержали коней. Теперь их можно было рассмотреть получше. На самом гребне холма, на самой его вершине, свободной от деревьев, там, где в круг стояли старые потемневшие от времени изображения старых богов, ни сколь не боясь соседства с ними, стоял вороной конь. На фоне неба он больше походил на волшебную Сивку-Бурку, разрешившую сесть на нее Ивану Царевичу. Всадник был под стать своему коню. Действительно Иван Царевич. Статный с царственной осанкой, в дорогом походном зипуне подбитом рысьим мехом, в заломленном лихо колпаке, теплых меховых сапогах и с кривой половецкой саблей на боку. Он приложил ладонь ко лбу, защищаясь от ярких лучей солнца, бивших ему прямо в глаза, и что-то высматривал в глубине лесов, хранивших свою тайну. Четыре его сотоварища в кафтанах волчьим мехом наружу и в таких же волчьих малахаях, сдерживали нетерпеливых коней чуть ниже его по склону. Главный этой маленькой ватаги, отчаялся высмотреть в этом белом безмолвии то, что искал и, махнув рукой, полез в дорожную переметную суму. Через минуту он нашел что-то, вынул руку из сумы и, приподняв на солнце, повертел во все стороны, рассматривая его, серебряный колокольчик. Вдоволь налюбовавшись на игрушку и смешно сморщив нос от солнечного зайчика, что скакнул с колокольчика ему в глаза Иван Царевич, чуть подумав и решившись, уверенно потряс рукой. В морозном воздухе громко и заливисто рассыпался малиновый звон. Ватажник потряс рукой еще раз, но уже более уверенно и смело. Звон разнесся над всем заснеженным царством Черногрязской Пустоши.

– Чего трезвонишь! – спокойно спросил его невесть откуда взявшийся молодец в сером зипуне, опиравшийся на рогатину.

– Здрав буде Бесово Стремя. Не признал?

– Отчего не признал. Признал. Ты Солнечная Дева, что к нам со Святобором приходила, – так же спокойно, но глазами ощупав остальных ватажников, ответил атаман, – Чего привело к нам?

– Нужда, – коротко ответила Малка.

– Тогда ступай за мной. И волкодлаки твои пусть тоже идут, – он повернулся и побежал по снежной целине, оставляя за собой ровный лыжный след.

Когда они въехали в рощу и через короткое время выскочили на круглую полянку, их уже ждали стоявшие плечом к плечу ведунья Огда и волхв Вирь.

– Здравствуй Сумеречная дева, – Огда уже все знала, – Дела пытаешь, али от дела лытаешь?

– Дело! – коротко выдохнула Малка.

– Тогда коня оставь и ступай за мной. Волки твои пусть у костра погреются, да перекусят чем, мы не скоро назад. Прогуляемся с тобой до ведовской избушки. Знаешь о такой, чай сама в такой жила, когда Макоши служила.

– Помню, помню кудесница, как вчера все было, – она споро шагала за Огдой, идущей по скользкой тропинке, как по ровной дорожке.

– Сюда, – колдунья нырнула в низкую дверь избушки и поманила Малку рукой.

В полутьме избушки, ударившей в лицо ароматом трав, теплом натопленной печки и духом отваров, Малка разглядела низкий стоик с блюдечком и катящимся по нему яблочком., треногу с котлом, висящим над очагом, метелки разных трав под низкой балкой и много знакомых ей колдовских вещичек, каждой из которых она сама знала применение.

Огда села на шкуру медведя, постеленную на полу, скинув теплые вещи и оставшись в цветном сарафане. Малка знала, что ей делать. Она тоже скинула все дорожное, оставшись в портах и рубахе.

– Что за вопрос пришла ты мне задать? Вопрос, на который у тебя нет ответа. У тебя! А у меня, ты думаешь, он есть. Так что за вопрос? – Огда поджала губы и подперла щеку.

– Я хочу пройти к Беловодью, как простой человек, – Малка смотрела прямо.

– Куда? – оторопела Огда и даже привстала.

– В Беловодье, – упрямо повторила Малка.

– Как простой человек? – гнула свое колдунья.

– Да!

– Ты знаешь, что такое Беловодье? Ты знаешь, что это граница между последним спасением и безбрежной землей. Средина промеж Явью и Правью. Грань меж тенью и светом. Туда простым людям хода нет. Это благословенная сказочная земля, где живут Совершенные. Это сокровенное, ими хранимое место, которое благоговейно зовется Белыми Горами, Белым Островом или, чаще, Белым Источником, Беловодьем. О Белой Горе говорили многие Посвященные, возжигая луч мечты в верующем сердце. Однако место этой чудесной горы они не указывали никогда! – она с интересом смотрела на гостью.

– Я знаю, это самая прекрасная в мире страна, затерянная в снежных вихрях, Острые пики гор окружают чудесные долины с реками и водопадами. Обитатели этих долин Совершенные, они обладают высокой мудростью и живут особой жизнью, – Теперь Малка посмотрела на Огду, замолчав.

– На севере у Молочного моря есть большой остров, известный под именем Белый остров. Там живут мужи и девы, удаленные от всякого зла, дивные видом, преисполненные жизненной силой…, – продолжила хозяйка.

– Остров, лежит в центре озера нектара. Там высятся дворцы и благоухают священные рощи…, – теперь продолжила гостья.

– Достичь его можно на спине божественной золотой птицы, – оборвала Огда затянувшуюся дуэль, – Ты же можешь пройти через Врата. Ты Совершенная тебе этот путь открыт.

– Я хочу пройти путем простого человека, – чуть растягивая слова, уперлась Малка, – Простого. Я должна видеть и ведать, можно ли это совершить?

– Но я не знаю пути туда, – растерялась Огда, – Могу попробовать, послать тебя за ответом…, но ты знаешь, как это опасно.

– Я согласна, – Малка настаивала на своем.

– Это опасно даже для Богов. Велес там лишился глаза, Перун – руки, твоя хозяйка Артемида девственности. Ты можешь совсем сгинуть, – колдунья с испугом и уважением смотрела на Малку.

– Мне нечего терять…даже девственность, – с улыбкой закончила спор Сумеречная Дева, – Только жизнь.

– Хорошо. Раздевайся и готовься, – Огда занялась приготовлениями к колдовству, раздула очаг, начала снимать пучки каких-то трав. Малка скинула с себя всю одежду. К источнику Мимира и Дереву Жизни надо было приходить таким, каким ты явился в этот мир в первый раз. Колдунья бросила на нее быстрый взгляд, отметила ее красоту, – Надеюсь, что ты встретишь того, кто сможет оценить тебя. Пей, – она протянула ей ковш с отваром. Малка выпила и легла на шкуру медведя, сквозь пелену, накрывавшую ее, слыша бормотание Огды.

– Рекут, будто однажды некий радарь, долгие годы искавший Путь в Край Белых Вод, да так и не сумевший отыскать его, вопросил у Старого Волхва, отчего, де, так случилось. И ответствовал ему Вещий Старец: "Как же ты можешь попасть туда, куда не хочешь попасть?.." Древние Сказы рекут о Беловодье, Земле Белых Вод, истой Обители Мудрых, лежащей где-то далеко на Севере. Рекут, будто от Начала Времён живут во Земле той неведомой Старцы Вещие, Волхвы Многомудрые, иже по сию пору вдохновляемы Самими Вещими Богами. Иже НеЖивы в Яви и Не-Мертвы в Нави. Рекут, будто полнятся Чертоги Беловодья и поныне людьми Ведающими, призываемыми в Срок свой Вещими Богами. И рекут, будто Срок тот – не то же, что и Срок Смерти, коий у всего Живого во Яви определен от веку. Бо Беловодье – Обитель Не-Мёртвых… И рекут, будто тот Предел Земли, за коим начинаются Земли Белых Вод, храним-оберегаем зверями рыскучими, птицами клевучими, лесами дремучими, песками зыбучими, реками быстрыми, ветрами чистыми, ветвями цепкими, кореньями крепкими. Так, что случайному либо заплутавшему путнику николи ж не суждено попасть туда. Хотя на то – Воля Вещего…. И рекут, будто тот Предел Духа, за коим открывается Беловодье, сокрыт неведением тёмным, слепотой обморочной, кривдою ложной, да заблуждением порочным. Так, что не отверзнувший своего Духовного Ока николи ж не попадёт туда… И тако ж рекут другие, будто Беловодье не есть какое-либо место. И рекут Ведающие, что вся Мудрость, иже была и есть на Земле Светорусской, изливается из Земли Белых Вод. Но тщетно, не нашедшему Мудрости на Родной Земле, искать её в Беловодье. Бо несть Великого без Малого. И даже самый Великий Путь начинается с маленького шага, и даже самый Великий Огнь возгорается от маленькой искры от кресала. И ведают Ведающие, что отыскать Путь в Беловодье под силу лишь Прозревшим, – Голос укачивал, убаюкивал. Малка проваливалась в пелену все глубже и глубже, но все еще слышала голос Огды, уже певший странную песнь, – Путь в Беловодье не найдёшь, следуя проторенной дорогой… Тебе не попасть в Беловодье Путём, коим туда попал другой… Бо у каждого – свой Путь… Не тому суждено Путь в Беловодье отыскать, кто ищет его, но тому лишь, кого ищет, кого призывает сама Обитель Мудрых…, – Голос почти уже пропал, но она еще слышала его, или другой голос, но тоже поющий песню, – Путь в Беловодье… Путь в Беловодье укажет дым от Обрядового Огня, иже незримо сливается с дымом от Огней Беловодья. Путь в Беловодье укажет ветер над Капищем, иже незримо сливается с Ветрами Беловодья. Путь в Беловодье – путь к Истоку всех рек, бо все они проистекают из Белых Вод. Путь в Беловодье – Путь не в какую-либо сторону. Путь в Беловодье – Путь по Велесовой Спирали – внутрь, – Голос затих.

Малка оправилась ото сна или забытья. Она нагая лежала в высокой траве посреди небольшой полянки. Встала и пошла на опушку, где стояла небольшая избушка. На ходу отряхнула с себя росу, приятно холодившую кожу. На крыльце избушки сидела ведунья, чем-то напоминавшая Огду. Она пряла кудель. Малка, было, подумала, что это норна, или Макошь, но, присмотревшись, поняла, что ошиблась. Ведунья оторвалась от работы, поглядела на гостью, ничуть не удивившись ее наготе, хотя сама была в цветастом сарафане.

– Из Яви к нам? – скорей подтвердила, чем спросила, – Что занесло?

– Ищу пути в Беловодье, – тихо ответила Малка.

– Кто сюда попал, тому в Беловодье попасть – раз плюнуть, – грубо ответила пряха.

– Ищу пути, каким простой человек в Беловодье пройти может.

– Во как!!! – ведьма остановила прялку, – Зачем?

– Хочу узнать. Может пройти тот, кто захочет, аль нет? – Малка стояла, спокойно расплетая и заплетая косу.

– Ладно, садись на крыльцо. Ты девонька Китеж-град видела? Тебя как звать величать?

– Малка. А тебя?

– Просто бабой зови.

– Бабой?

– Да, зови просто бабой. Я тут одна баба. Потому, просто баба, – задумалась, – Остальные мужики. Да ты не смотри, что я в сарафане. Это для вас Он источник познания. Это вы к нему, как родились, так и припадать должны, а мы туточки живем. Для нас он просто – вода. Так видела ты Китеж-град?

– Тот, что на дне Светлоярского озера от чужих глаз хорониться? – сделала паузу, не дождалась ответа, – Тот, чьи колокола из-под воды звонят, и свечи в ночи горят? – опять не дождалась, ответила, – Видела, и на молении в нем была.

– А коли была, Февронью в нем видела? – коротко бросила в ответ Баба.

– Видела.

– Какие три дара сестра моя Богам отдала?

– Кротость голубя, благородство любви и слезы сострадания, – тут же ответила Малка.

– Была, значит, – удовлетворенно хмыкнула Баба, – А в Млевском монастыре и в Городце была?

– Была и старцев видела и знаю, что они дорогу к Беловодью хранят, хотя ее и не ведают.

– Значит, была, – опять хмыкнула пряха, – А куда чудь белоглазая ушла?

– В Белые Горы, в Белые Воды.

– В Беловодье, значит. Что они хранить должны? – последний вопрос был задан так мимоходом.

– Святой Грааль! – поняв, что в этом вопросе вся суть коротко выпалила Малка.

– Помоги-ка мне кудель получше перехватить, – попросила пряха, перекладывая веретено в правую руку, – Половчее так, чтобы тебе нить судьбы прясть.

– Нет, хозяюшка. То веретено я знаю. Уколешься и улетишь в негу навсегда. – улыбнулась гостья.

– Ладноть. Умна кака, – удовлетворенно кивнула пряха, – Вот тебе совет. Иди в рощу, найдешь там полянку. Сорвешь Жарцвет. Спрячешь его в кулак. Пойдешь к Дереву Жизни. Выйдут сначала звездные стражи. Прикажут тебе обряд Черного Змея пройти…

– Это что такое? – удивилась Малка.

– Это то, что каждый из них звезды гонит в небе. Каждый из них в облике богатырском двенадцать звездных зверей сторожит…

– Почему двенадцать? Ведь луна тринадцать раз вкруг солнца бежит? В солнечном круге тринадцать лун?

– Ты не умничай, ты слушай. Вот на этом они таких умных дур и ловят. Они тебе скажут, что они ищут тринадцатую сестру – Черную Змею, что круг замкнет, себя за хвост ухватит. Не слушай их. Они не лунные месяцы. Это слуги Ярилы-Солнца. Это солнечные месяцы и солнечные звери. Так вот, прикажут они тебе обряд Черного Змея пройти, то есть подарить свою любовь каждому из них…, -она остановила жестом Малку готовую что-то сказать, – Ты опять же их не слушай, они любиться к тебе придут в виде тех знаков, что в небе стерегут. Ни одна смертная, ни одна жрица, даже ни одна Богиня, кроме твоей Артемиды, вынести этого густого потока, сиропа этого из их любви не в силах. Даже если ты и подаришь им любовь: скорпиону в виде паучихи, кентавру в облике кобылы, а льву, как большая кошка, – она опять остановила ее жестом, – А в том, что ты это сможешь, я не сомневаюсь. Вижу школу Жриц Артемиды. Все равно Дева, к которой ты придешь последней, удушит тебя своей косой прямо на ложе любви. Прямо в последний момент страсти, когда ты обмякнешь и отдашься ее любви.

– Так что делать?

– Я вижу у тебя в волосах заколку Мараны. Хотя для меня загадка, как она могла оказаться у Жрицы Артемиды. Ну, да ладно. Прикажи им, показав эту заколку, встать на страже Луны в эту ночь. Они не посмеют отказаться той, что говорит от имени царицы мрака. Дети Солнца мрака бояться, а ты иди дальше. Обряд Черного Змея придуман Маранной, и ее служка его и отменить может. Поняла?

– Поняла. Спасибо. Я пошла? – Малка приподнялась с крылечка.

– Сиди! – отдернула ее колдунья, – Пред самым источником, что бьет из-под корней Дерева Жизни, заступит тебе дорогу витязь неземной красоты. Это хранитель Познания. С витязем он бы вышел на бой кровавый. Тебе же – девице, он предложит разделить с ним ложе. Не в уплату, мол, за глоток из источника, а только в награду тебе за упорство и красоту твою. Не верь! – Малка теперь слушала не перебивая, – Он будет льстить тебе. Говорить, что видит, что ты любимая Жрица Артемиды и знаешь толк в любви, что ты можешь подарить вечное блаженство любому воину. Что Жрицы Забвения не годятся тебе в ученицы, зная только сотню видов подарков мужчине. Он предложит научить тебя слиянию с четырьмя стихиями: огнем, водой, землей и воздухом. И он сможет научить тебя этому.

– Правда?! – восторженно выдохнула девушка.

– Да. Но, слившись с воздухом, в порыве страсти ты развеешься в нем, как туман. Поэтому ты отдашь ему цветок Жарцвета и скажешь, что ты дочь пятой стихии.

– Какой?

– Льда. И ищешь путь на Север в дом своего отца, что стоит в Беловодье у Алатырь-камня, – она доткала нить, неуловимым движением набросила ее на девушку и нить превратилась в прозрачное невесомое покрывало, – Прикройся, а то ты так хороша, что боюсь, и мои советы не сдержат этих добрых молодцев. Тем более…, – она улыбнулась, – Что баба я здесь одна.

Все случилось так, как предрекла ведунья. Сначала Малка повстречалась с двенадцатью звездными братьями, и волею Мараны отправила их сторожить ночной месяц. Потом она встретилась со Стражем Источника и, подарив ему огненный цветок, представилась Ледяной внучкой, ищущей путь-дорогу к дому деда.

Наконец она подошла к Источнику Познания и, наклонившись над ним, зачерпнула пригоршню воды.

– Готова ли ты к знаниям? – неожиданно спросила у нее сама вода, – Очистила ли ты свою судьбу, выполнив свой Долг?

– О да, – выдохнула Сумеречная Дева, вспомнив о том, что почти прервался род Боголюбского и хранить ей скоро будет некого.

– Усмирила ли ты свои желания?

– Да…все…, кроме желания узнать путь в Беловодье, – подумав о том, что даже желания мстить у нее не осталось и, почувствовав себя полностью опустошенной, честно ответила она.

– Познала ли ты Законы Жизни?

– Да, – коротко и не задумываясь, ответила девушка.

– Тогда иди туда, не знаю куда, ищи то, не знаю что, – вода замолчала. А Малка одним глотком осушила полные ладошки.

Зажурчал, запел звонкий ручей, падающий маленьким водопадом из-под корней векового Дерева Жизни в крошечное озерко выбитое им. И в этом журчании услышала она.

– За три царства, за тридевять земель, за три Индии, за три мира: медный серебряный и золотой. За три царства, за тридевять земель…

Она уже все поняла. Смело зачерпнула еще пригоршню поющей воды, выпила, утерла губы тыльной стороной ладошки и провалилась в золотой туман.

Приходя в себя, она услышала песню Огды.

– Белая Гора… Где твоё Беловодье? Возьму посох кедра, окручусь белою одеждою, подымусь на Белую Гору, у неё спрошу: откуда пошла белая вода? От Горы, от самой вершины показались сорок сороков вершин. За ними светится Гора Белая! Камень ли горит? Тайна обозначилась. Пойдём, братие, на тот Свет сияющий! Невиданное увидено. Неслыханное услышано. На Белой Горе стоит град. Звон слышен. Петух в срок закричал. Удалимся в город и послушаем Книгу Великую.

– Здравствуй Огда! – потянулась Малка.

– Вернулась!!! – радостно в голос закричала Огда, – Вернулась! Будем жить!!! – Он вскочила, зачерпнула ковшом квасу из кадки и подала Малке.

Через час Огда и Малка вышли на полянку, где их ждали у костра Угрюмы. Девушки обнялись и расцеловались. Малка вскинулась в седло, махнула рукой волкодлакам. Пятерка всадников повернула на север. Вслед им долго махала рукой ведунья и седой волхв. С холма провожал их долгим взглядом атаман Бесово стремя. Только Огда знала, что не раз им еще суждено свидеться.

А вороной иноходец держал путь через Кокуши горы, через Ергор – по особому ходу. Мимо Москвы и Казани, мимо Уральского камня, по берегам озер, по солончакам голодной степи. Через холодные и бурные реки к границе Беловодья – озеру с белыми от соли берегами. Туда куда направляла его твердая, но уверенная рука хозяйки.

 

Глава 9

Беловодье

Всадники скакали навстречу встающему солнцу, забирая на север к виднеющимся в утренней дымке вершинам седых гор. Все ближе и ближе становились скалы, напоминавшие издалека то огромного богатыря, то голову великана, то застывшего в полете дракона, а то окаменевшего волшебного пса, кинувшегося на тех, кто нарушил его священный покой. Дорога бежала, извиваясь между скалами, пересекала ложбины и ныряла в глухие урочища. На пути всадникам попадались человеческие и звериные кости, черепа верблюдов, и сказочных животных, отполированные песчинками диких ветров до зеркального блеска. Дорога круто уходила вверх к заснеженным вершинам, змеей закрутившись по склону гор меж древними дремучими буреломами. Добравшись до обледенелых вершин, она, затерявшись меж голубых льдов, нырнула в отвесные пропасти, потянув всадников за собой. Кони скользили по отвесным склонам, стирая копыта в кровь, давно потеряв кованые подковы. Только серебряные подковы волшебной Сивки-Бурки, вороного иноходца, подарка Святовита продолжали высекать искры из черного камня Уральских гор. На спуске с восточного склона при переправе через ледяную бурную реку утонули кони двух младших Угрюмов. Братья ударились оземь и превратились в волков. Теперь ватагу с двух сторон опекали две серых тени, рыщущих по буеракам. За горами и лесами раскинулись голодные солончаки, устланные скелетами тех, кто шел до них. На скелетах выступила белая соль, а в глинистых такырах потерялась последняя капля воды. Вскоре пали кони старших Угрюмов. Только вороной Малки продолжал свой неутомимый бег, сопровождаемый стаей волков. Так они и влетели в буреломы и чащи темного леса. Волки отгоняли лязгом зубов воровской люд и грозным рыком не успевших вовремя убраться с дороги зверей.

Малка вспомнила предсказание:

– Из недостойного мира, где множится число злых соседей, Святой Грааль обращается к стране, откуда к нам приходит благотворный свет Солнца. Мимо Магнит-Горы. В Лесной стране, к волшебной горе…, – она оглянулась в седле, увидела высокий утес на горизонте и, махнув ногайкой, в его сторону крикнула, – Туда!

Маленький отряд, без устали отсчитывающий версту за верстой, устремился в сторону утеса.

Вдруг на их пути встали два старца в белых одеждах и с сучковатыми клюками в руках.

– Чистые, катары, альбигойцы, богомилы, кудесники, беловодцы-любомудры. Как вас только не зовут в этом мире. Здравствуйте старцы! – она натянула поводья, подняв коня на дыбы, и соскочила на землю, не касаясь стремени.

– Здравствуй девонька. Доли ищешь? – ласково спросил старший старец.

– Дою свою я сама кую, – смело ответила Малка, – Путь в Беловодье ищу.

– Нет туда пути! – нахмурив брови, ответствовал старец, – Тебе нет! А волкодлакам и подавно!!!

– Волкодлаки меня и здесь подождут, коли надо будет, не впервой! А себе путь я сама ищу! Ни кого более спрашивать не буду!!!

– Охолонь! Девка!!! – любомудр замахнулся на нее клюкой, Она узнала сразу посох Велеса. Волкодлаки ощерились и зарычали.

– Место! – резко выдохнула Малка, – Стой старик! Ты на кого руку поднял? Беловодье мой дом! Я здесь хозяйка! А вы все смерды мои!!!

– Кто же ты? – старик опешил. Пригляделся и склонился в поклоне, – Ты Надежда наша. Золотая Баба, – он опять поклонился, – Милости прошу к нашему шалашу. Ты Вода и Земля. Ты Солнце и Луна. Ты Огонь и Лед. Ты то, что прошло и, то, что идет, – бормотал он, ей вслед, махая в спину сморщенной рукой.

Иноходец мчался дальше через темные леса, сопровождаемый волкодлаками, одним ему ведомым чутьем находя дорогу между вывернутыми из земли деревьями и заросшими малинником и боярышником полянами. Малка неожиданно резко повернула в мелькнувший между вековыми соснами просвет. Как только конь ступил на едва заметную среди травы тропу, она сердцем поняла, что это Тропа Мертвых. Сивка-Бурка всхрапнула, но не замедлила своего размеренного бега. В конце тропы деревья расступились, и взору Малки открылся узкий мост, ведущий не то через реку, не то через пустошь. Мост Грани, Мост Лезвия, Мост Края, вспомнила она неизвестно откуда известные ей знания. Волкодлаки завыли и прижались к ногам вороного. Теперь мой черед, догадалась девушка и уверенно направила святовитового коня на мост. Впереди она увидела ехавшего ей на встречу витязя на белом, как молоко, коне.

Малка заученным движением рванула из ножен верную подругу половецкую саблю. Витязь так же. Она присмотрелась к нему, что-то неуловимо знакомое, было в облике противника. Такая же кривая сабля, такой же шелом с наметом, и сияющие брони. Начиная, смутно понимать кто это, она резко наклонилась вправо, и всадник на белом коне повторил ее движение. Это мое отражение, догадалась Малка. Она бросила саблю в ножны и миролюбиво подняла раскрытую ладонь. Страж моста повторил знак. Кони медленно сближались, пока не сошлись на середине моста.

– Стой! – крикнул всадник, – Кто ты?

– Я Ледяная внучка, – неожиданно вспомнив совет Бабы, быстро ответила Малка.

– Я задам тебе один вопрос, – с удивлением вскинул голову всадник, – Что такое четыре башни?

– Первая Башня – Башня Льда, – уверенно начала девушка, сама не понимая, откуда она знает это, – Это Север. Это Беловодье, Алатырь-камень, там, куда я еду сейчас. Там, где Совершенные хранят Святой Грааль. Потому символ ей – Камень. Вторая Башня – Башня Воздуха, – она уже начала понимать, что эти знания от того глотка из Источника Познания, который она смогла отхлебнуть, – Это Восток, край восходящего Солнца. Это родина воинов, это Орда. Символ ей Копье, магия старых волхвов и ведунов. Третья Башня – Башня Огня. Это Юг – хранитель Духа. Символ ему Меч. Меч веры в ножнах из змеиной кожи мудрости, на которых золотом написано «Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай!». Мечом Духа просто так не машут, – витязь на мосту слушал с интересом, а Малка уверенно продолжала, – Четвертая Башня – Башня Воды. Это Запад, куда Солнце западает. Это Братства. Это сама Святая Чаша Грааля. Это Магический котел, который переварит и возродит все, что погибло в этом мире, – она замолчала, но, увидев, как ее отражение потянулось к сабле, набрала воздуха и одним махом выпалила, – Но есть еще одна Башня. Это даже не Башня. Это Престол, – рука витязя застыла на полпути к сабле, – Престол Земли. Центр. Сила Рода. Сила Единства всех Башен. Если во всех Башнях царствует Солнечный круг. Зима, весна, лето и осень, то на Престоле другое время…

– Какое? – вопрос повис в воздухе, и, кажется, этот воздух стал ощутим на ощупь.

– Время Перехода! – не задумываясь, выпалила Малка. Витязь на белом коне растаял в воздухе, открывая ей путь через Мост Грани. Она победила себя, – Вперед! – крикнула девушка.

Гулко застучали под копытами доски моста, одним махом вынес вороной свою хозяйку на берег острова, в Беловодье, обитель Совершенных, место, где сокрыли они от посторонних глаз самое сокровенное, самое святое, что осталось на этой земле.

– Доехала таки! – раздался удивленный возглас и навстречу Малке вышли трое, – А братцев Угрюмов и кошку, что ты в дорожной суме прячешь, придется здесь у Края оставить. Не место нежити в Белых Горах.

– А ты Раймон, – узнав говорящего, с седла наклонилась к нему гостья, – Все такой же зануда.

– А ты крестница, – с другой стороны подошел и поддержал ей стремя Гуляй, – Вся такая же поперечница. Говорят тебе, не место нежити в Белых Водах.

– А ты сестричка, – взял под уздцы Сивку-Бурку Микулица, – Спешивайся и пошли. Ждут уже все давно. А Угрюмов здесь русалки и другие их подружки примут, скучать не дадут.

– Ладно, что ж. Нельзя так нельзя, – Малка спрыгнула с коня, развязала суму, выпуская серого кота Золотой Богини, – Пошли что ли? Притомилась я чуть-чуть.

– Чуть-чуть! – покачал головой Раймон, – Пошли. С дороги умойся, платье смени.

– А что Великий, говорят тут Старец сам, – на ходу Малка сняла шлем.

– Тут.

– Говорят, ты с ним дворцы отстроил, лучше, чем на острове Волшебном, и сады развел с цветами диковинными. И фонтаны и даже пруд с нектаром…

– Говорят, что кур доят, а их щупают, – отшутился Раймон, – Но вот озеро с целебной водой тебя с дороги ждет. Иди, приберись, – он подтолкнул ее к белокаменному чертогу, – Иди мы погодим.

– Я скоро! – она нырнула за газовую занавесь, закрывающую вход.

Внутри чертога плескалось, искрилось, переливаясь всеми цветами радуги, небольшое озерко. Малка поискала глазами, нашла низкое мраморное ложе. Скинула на него грязные пропыленные одежды. Рядом сложила брони. Повесила саблю в сафьяновых ножнах. Скинула пропотевшие рубаху и порты. Потянулась и с разбегу кинулась в воду. Как будто мириады искр ударили в ее тело. Как будто сотни маленьких муравьев укусили ее кожу, но тут же вся она, от головы до кончиков пальцев на ногах, почувствовала необъяснимое облегчение. Вода; то теплая, то нестерпимо горячая, то холодная, как вода горных ледников, окутывала ее, качала, ласкала, гладила, вымывая из нее не только усталость всех ее натруженных мышц, но и усталость души. Малка закрыла глаза и отдалась во власть этой волшебной воды. Потом она почувствовала, как мягкие руки оглаживают ее, смывая дорожную грязь. Она не стала открывать глаз, продолжая наслаждаться этим в темноте. Затем руки подтолкнули ее к брегу, другие руки помогли ей выйти и уложили на нагретый и смазанный ароматными маслами мрамор. Множество рук начали втирать в нее разные снадобья, гладить ее, крутить, переворачивать, мять. Затем ее окатили водой, потом еще чем-то, потом опять опустили в озеро, достали. Она престала контролировать, то, что делают с ней. Пришла она в себя, когда почувствовала, что по ее телу бегут другие руки. То же мягкие, ласковые, но руки, знающие толк в любовной игре. Она приоткрыла глаза, сквозь опущенные ресницы, разглядывая ту, что начала с ней игру Эроса, и уже добилась многого на этом пути. Она узнала ее, конечно же, Сибилла, старая подруга Сибилла – Афродита Киприда, Да и кто еще мог сделать подобное. Она опять опустила ресницы, отдавшись умелым рукам Богини Любви. Но когда к ее рукам прибавилась вторая пара, и они вдвоем довели ее почти до полной потери контроля над собой, до того состояния, когда можно все отдать за продолжение этого незаметного бега рук по твоему телу, она резко открыла глаза и успокоилась. Вторые руки принадлежали Жанне.

– Здравствуй Любимица Артемиды! Мы угодили тебе? – со смехом выпалили они хором.

– Вы чуть не убили меня, – так же со смехом ответила Малка, – Я уже забыла судороги страсти, а вы мне напомнили их.

– Мы просто вернули тебя к нормальной жизни, – мудро ответила Сибилла, – Служение Доле – не есть истощение собственного тела и души!

– Да ты философ, – обняла ее Малка.

– В этом деле, Да! – подняв палец, изрекла Киприда, продолжая бег своих рук по груди Малки.

– Обнимемся, – Малка обняла Жанну, но объятья получились чуть горячее, чем у подруг, – Хватит! Мы плохо кончим! – Малка попыталась остановить игру, отстраняясь от груди Жанны, но Сибилла резким движением скинула их в озерко и прыгнула туда сама.

Три подруги вышли к столу, святясь неземной красотой и счастьем. Даже их тела, просвечивающие сквозь газовые наряды, источали полное удовлетворение своих желаний. Все Совершенные встретили их стоя.

– Сегодня у нас одна именинница. Я назову ее старым именем. Это Малка. Она прошла путь в Беловодье путем простого смертного. Она совершила то, что недоступно никому, – Раймон поднял кубок.

– Она отпила из Источника познания, не поддавшись на уговоры Стражей, – Старец встал рядом с Раймоном.

– Она берегла доверенный ей Род до того момента, когда Макошь соткала ему последнюю нить, а норны сплели последний узор. Она выполнила Долю берегини до конца! – встал Микулица.

– Она сберегла Русскую землю…как могла, – встал Гуляй.

– Она вырастила достойных учениц, – бокал в руках Жанны искрился золотым цветом.

– Она завела верных подруг, – Сибилла подняла свой бокал с любовным напитком, – И завоевала их любовь.

– Она обрела верных друзей и злейших врагов, – голос шел от двери и все обернулись туда, где с бокалом красного, как кровь, вина стояла посланница Мараны, ее дочь Черная Смерть, – Но тот у кого нет достойных врагов…просто серая тень. Я поднимаю свой бокал за нее!

– За Малку!!! – возвысил голос Раймон, – За ее достойное место в сонме Совершенных.

– За Малку!!! Одну из нас!

– Вечная ей жизнь!!! – добавила Смерть, и это было достойным тостом с ее стороны.

С востока над Беловодьем вставало новое солнце. Новое солнце несло новые века, новые судьбы и новые Доли всем тем, кто выполнил все то, что определили ему Боги. Много чего несло новое солнце, много чего отдавала ему уходящая Луна. Среди всех, кто сидел за праздничным столом в белокаменных чертогах Беловодья, только одна Малка видела и знала, сколько всего выжгут, высушат безжалостные лучи этого солнца, пока по-утреннему ласкового и нежного. Но ей не хотелось портить праздник. Праздник, начавшийся с целебного озера и с любви. Праздник, когда отступают все старые заботы, и еще не наступаю новые. Праздника Перехода.