Вечером компания собралась на очередные посиделки. Генерал листал толстую книгу с картинками на языческие и сказочные сюжеты. Листал, похоже, давно – рядом лежала пачка листов, исписанных мелким почерком. Пилигрим целый день провел на водохранилище. Работал над новой книгой.

Леша и Маша пришли на место сбора и с удивлением увидели, как хозяева горячо спорят о старинной гравюре и помещенном рядом фото, на которых изображен кинжал тонкой восточной работы.

– Присаживайтесь, молодежь, – кивнул им генерал, – сейчас мы решим наш спор и начнем очередные посиделки.

– Присаживайтесь, – поддакнул Пилигрим и повернулся к генералу. – И все же, Борисыч, я сомневаюсь, что это именно тот кинжал, или один из тех.

– В чем твои сомнения? В чем? – горячился генерал. – Смотри, вот тамга хана Тохты, вот змеиный глаз на ручке.

– Согласен, отличительный знак ханский и глаз присутствуют, но доля сомнения есть. Давай прервемся, а то юные наши друзья нас не понимают.

– Давай, но сегодня история за мной.

– Согласен, – Пилигрим повернулся к гостям – Сегодня вашей Шахрезадой будет Борисыч, а я послушаю со стороны.

Генерал еще раз полистал альбом, отложил его в сторону и неторопливо начал…

На севере от Москвы на берегу реки Яхромы стоит город Дмитров. Основал его Андрей Боголюбский в 1154 году и назвал в честь своего младшего брата Дмитрия. Это в честь того брата, кому во Владимире стоит Дмитровский собор и который потом станет великим князем Всеволодом Большое Гнездо и объединит вокруг своего княжеского стола всю Залескую Русь. Но это другая история.

Новый городок-крепость стоял на окраине Владимиро-Суздальской земли, гордо демонстрируя башни своего деревянного кремля и радушно распахнув гостям двое ворот. Одни к реке Яхроме, другие – к Борисовоглебскому монастырю.

В наше время ничего не осталось в городке от тех лет: от былой его славы воинской и радушия торгового, кроме городского герба. А герб тот знаменит. Каким он был в стародавние времена, уж и не помнит никто. А вот когда делали новый гербовник в 1781 году, утвержден он был августейшим повелением такими словами: «В верхнем поле герб Московский, в нижнем поле «в горностаевом поле четыре княжеские короны, в память бывшего в этом городе знаменитого четырех Российских князей съезда». И пояснение дано. Мол, в основе герба лежат исторические события.

В 1281 году возле Дмитрова сошлись на битву князья Дмитрий Переславский, Святослав Тверской, Даниил Московский. Пять дней стояли друг против друга, но, договорившись о мире, разошлись. А в 1301 году уже четыре князя соперничающих княжеств – Даниил Московский, Иван Переславский, Михаил Тверской и Андрей Городецкий – специально съехались в Дмитрове и порешили свои дела, как говорит летописец, «дружелюбно». Какие такие дела, того гербовник не объяснял. Однако именно это событие и стало эмблемой города Дмитрова в его гербе. Так это или нет, нам знать не дано, но старожилы рассказывали другую легенду и шепотом добавляли, что и герб у города до повеления матушки императрицы Екатерины Великой был совсем другим. Были на нем четыре сороки и четыре кинжала в красном поле. Что же это за герб? Что за притча такая?

В 1272 году четвертый, самый младший, сын Александра Невского, того, что тевтонских рыцарей на Чудском озере разбил, 11-летний Даниил стал княжить на Москве. Всем нам известна сказка про то, как делил отец наследство. Старшему – мельница, среднему – осел, а младшему – кот. А вот четвертому по законам того времени, что назывались «Русской правдой», вообще ничего не полагалось. Носили четвертые дети звание «изгоев» и полагался им конь, доспех, да покрут, то есть служба отечеству. Потому и досталась Даниилу пограничная Москва как форт-пост на пути врага. Таков был его покрут – границу беречь. Да и то только княженье это ему досталось, потому что был он любимым сыном у сурового князя Александра, а то служил бы просто витязем на дозоре, как Илья Муромец и Алеша Попович, несмотря на княжеское происхождение. Таков был закон в те времена.

Княжество его пограничное было невелико. Если ехать с запада на восток, верст 150 будет, а с севера на юг и того меньше – верст 100. Три городка укрепленных стояло в нем. На западе – Звенигород, на севере – Радонеж, да сама Москва на высоком холме. Спустя 25 лет после начала княжения, на съезде во Владимире, а затем после общего похода на рязанцев отошла к нему еще и Коломна. Вот и все.

А тут ордынские баскаки жизни не дают, все норовят дань взять не по закону, а лишь бы мошну набить. Вот и решили самые могущественные князья пограничных земель собраться на сход. Как дошло до нас из летописных сводов: князь великий Андрей Владимирский, князь Михайло Тверской, Даниил Московский и Иван Переславский обговорили сойтись в граде Дмитрове и о том «бысть молва великая».

Но молва, она как воробей. Вылетела – не поймаешь. Дошла та молва до ханских ушей. Правил в те года в Золотой Орде хан Тохта. Собрал хан своих советников, чародеев и ведунов, спросил, чем может ему грозить единение малых сих. Кто ж его знает, какая сила соберется вокруг непокорных? А сила, она удержу не знает и законов не чтит. На то она и сила.

Прибыли на совет колдуны со всех краев. Та же молва разнесла, что явились в ханский шатер на ханский зов самые древние кудесники. Один из знойной пустыни Гоби, другой с берегов бездонного озера Байкал, третий с высоких гор Тибета, а четвертый из непролазной сибирской тайги. Хотя, наверное, врет молва. Не птицы были те чародеи, чтобы в такой короткий срок перед очами Тохты предстать. Но не в этом дело. Собрались советники. Долго думали и сказали хану такие слова:

– Пусть съезжаются, хан, удельные князья. Пусть едят, пьют, речи ведут непокорные. Невозможно тягу к свободе страхом остановить. Только под мох, как торфяной пожар загонишь. А как там оно подо мхом горит, и не увидишь потом. Не вмешивайся хан. Не пытайся сорвать встречу. Не гони пожар в торфяное болото. Пусть пламя по верху идет, на виду.

Удивился хан, но промолчал. С детства его учили мудрые речи молча слушать.

– Подари им, хан, подарок, – и самый старый протянул ему сверток. – Каждому князю по кинжалу тонкой восточной работы.

– Что за честь своевольникам? – возмутился хан Тохта.

– Это кинжалы раздора, – пряча улыбку в усы, пояснил чародей. – Клинки их выкованы в Хаджи-Тархане и закалены с приговорами. Ни один смертный слов этих слышать не может, потому как сердце его от них разрывается. Потом держат эти клинки семь дней и семь ночей в крови врагов. Потом еще семь дней в кувшине, где сидят разные гады степные: змеи да каракурты, от которых те кинжалы насыщаются ненавистью.

– Сказки все это! – выдохнул хан. – Сказки для малых детей да слабых жен из гарема!

– Ты, хан, возьми кинжалы раздора и вручи каждому князю в тайне от других, – невозмутимо продолжал старейший из советников. – Убеди их всегда держать подарок твой при себе, в левом рукаве к сердцу ближе. Скажи, пока будет кинжал при нем, никакой враг не страшен и все мысли потаенные раскроются ему через тот кинжал.

Улыбнулся хан Тохта. Понял, в чем сила кинжалов и принял сверток из рук чародеев. Вызвал скорых гонцов и послал их к каждому князю с отдельными дарами и собственным ярлыком. Птицами прилетели гонцы в Тверь, Владимир, Переславль-Залесский и Москву, с поклоном вручили в тайных горницах князьям секретный ханский подарок, уложенный в драгоценный ларец с самоцветами на крышке. К подарку приложили ханскую грамоту с золотой тамгой и красным ярлыком. А на словах передали слова заветные, только самому князю в ухо сказанные, всегда носить сей подарок, у сердца схоронив. Не расставаться с ним ни на миг. Тогда будет, по ханским словам, удача всегда в кулаке зажата. Шепнули, взлетели в седла вороных коней, и как не было никого на княжеских дворах, будто вороны разлетелись, спугнутые кем-то.

Только скрылся вороной конь с московского двора, как вошел в него, опираясь на сучковатый посох, лесной кудесник Крив. Звали его птичьим владыкой за то, что, как говорил народ, птичий язык понимал. Был тот Крив советником Данилы и его наставником с младых лет. Поведал ему Данило о сходе и о ханских дарах. Выслушал князя чародей, задумался и сказал:

– Дам я тебе, Данилушка, четырех сорок – Перуновых птиц. Сорока, она бога-громовика птица, ничего не боится и все знает. Возьми их и держи при себе.

– На что они мне? – удивился князь.

А про себя подумал: «Выжил старик из ума. Ему про важное дело толкуешь, а он токмо о своих птичках думает».

– Возьми. Это только сейчас сороку балаболкой кличут. А она птица вещая. Коли чего узнает – не сдержать, всех оповестит.

– Но мне-то зачем твои сороки? – не выдержал князь. – Я ведь гадать не умею. Да и не за гадалками в Дмитров еду.

– А тебе и не надобно гадать. Верши свое дело, князь, – Крив укоризненно вздохнул. – Вот только не забудь: как съедутся князья и начнут речи держать, выпусти моих вещих балаболок. А я по их стрекоту все мысли твоих дружков узнаю. Может, этим и помогу тебе. Кто распознал будущее – силен в настоящем.

Данила молча сунул клетку в руку конюшему. Слуга фыркнул, вот мол, старый хрыч, нет бы советом хозяину помочь, а он всякую гадость в дорогу сует. Да и были бы птицы заморские, сладкоголосые или пестроперые, а то так, тьфу, нашенские… Правда старики говорят, птицы эти воинского бога Перуна пташки, да все это дедовы байки ненужные. Подумал так дружинник, да и сунул чародейскую клетку в дальний воз. А в Дмитрове и не до сорок стало. Напрасно ждал Крив своих питомцев. Так и не увидел он их в небе. Забыл о них Данило князь. А когда вернулся и укорил его чародей, отмахнулся: не до птах твоих. Мол, я и так все грядущее познал. Усмехнулся Крив. Понял, он, что приехали князья на сход, пряча у сердца, каждый в тайне от друзей, острые кинжалы.

Вздохнул старый любомудр и сказал, глядя прямо князю в глаза:

– Умны и величавы были ваши речи. Да в прах вы обратили их кинжалами вашими. Потому как каждый из вас другому не верил, а за пазухой зло держал. Таковы вы князья. Эх! – и выпустил своих сорок на волю. Глянул еще раз на князя пристально: – Недолог ваш век, прости князь.

– Сороки что ли такую весть принесли? – горько улыбнулся Данило.

– Да хошь и они, – уклончиво ответил Крив, вышел за дверь, и как ветром его сдуло. Больше никто и не видел.

Может и правда сороки на хвосте принесли ему такие вести, но вскоре не стало князя Ивана. Лишь на год пережил племянника князь Даниил Александрович. Через год пришла пора Андрея Владимирского. А в 1312 году в гостях у хана Узбека закололи Михаила Тверского. Та же досужая молва говорит, что в руках у убийцы был кинжал раздора, а над ханским шатром стрекотали с утра черно-белые сороки.

До сих пор старики в Дмитрове сказывают, будто помнили люди ту байку, мол, были до государыни Екатерины Великой на гербе города четыре сороки и четыре кинжала, как память о том, чтобы никогда не держал никто зла у сердца, коли пришел на открытый сход. Да видать, не пришлась та правда государыне по сердцу. И замолкают на этом старики. – Генерал помолчал, затем протянул Маше альбом. – Вот на этой картинке и на фото рядом Кинжал раздора. Я так думаю. Хотя у некоторых, – он кивнул на Пилигрима, – другое мнение.

– Сдаюсь, – вскинул ладоши Пилигрим, – это вполне может быть Кинжал раздора.

– А скажите, Евгений Борисович, – Маша осторожно держала на коленях толстый фолиант. – Вы почему заинтересовались всеми этими легендами и сказками, чародеями и кудесниками?

– Видишь ли, дорогая соседушка, чародеями и кудесниками, а также ведьмами и ведьмаками я интересовался в силу профессионального долга. Так как, и это уже не секрет, долгое время возглавлял оккультный отдел КГБ. А отдел этот, опять же в силу своей специфики, занимается в том числе всякой нечистью и другой потусторонней силой. А с кинжалами нам пришлось столкнуться в том самом городе Дмитрове, что стоит на реке Яхроме, когда мы расследовали убийство одного из старейших жителей этого города. Фамилию, с вашего позволения, я упущу.

Пригласил меня тогда к себе один член политбюро Коммунистической партии Советского Союза, хорошо всем известной КПСС. Пригласил просто так, без официальных звонков и курьеров. Я, как сейчас помню, даже не поехал, а просто прошелся пешком от Лубянской площади до здания Центрального Комитета. Это там, где сейчас Администрация Президента. Погода стояла роскошная. Такое теплое бабье лето, как часто бывает в наших краях. Потому вот и прошелся пешочком, мимо памятника Феликсу Дзержинскому, тогда еще стоявшему посреди Лубянки. Мимо Политехнического музея. Мимо памятника героям Плевны.

В кабинете мы присели у огромного стола, взяли по стаканчику крепкого чая с лимоном, и партийный товарищ больших высот поведал мне, что в городе Дмитрове погиб его старый, еще по довоенным партийным делам, товарищ. Даже не товарищ, а скорее учитель и старший наставник, потому как по возрасту годился ему в отцы, а по нынешним временам был почти ровесник века. Погиб трагически. Даже как-то странно трагически.

Нашли его в собственном частном доме сидящим в кресле с книгой в руках и с кинжалом старинной работы в груди. Ничего из дома не пропало. Так что версию кражи можно было исключить сразу. А главное, кинжал. Больно уж орудие убийства выглядело театрально, ведь по оценкам экспертов (экспертизу сделали сразу) было весьма древним, вернее, антиквариатом и экспонатом музейного хранения. Вот эта-то деталь и заставила большого партийного товарища обратиться в нашу епархию, а там уже посоветовали меня. Однако делу не хотели давать официальный поворот, пока я не смогу обрисовать, хотя бы в общих чертах, вероятный мотив преступления. На мой прямой вопрос, есть ли причины считать убийство его старого учителя связанным с чем-то мистическим, старый партиец не удивился и неожиданно твердо ответил: «Да»! С этого и началось мое знакомство с кинжалами раздора.

Мы выехали на место преступления немедленно. В отличие от сегодняшнего времени, машин на дороге было немного, и служебная «Волга» домчала нас до Дмитрова часа за полтора. Городок и тогда отличался чистотой и… какой-то аккуратностью, что ли. На главной площади стоял в то время только памятник Ленину да напротив него на каменном постаменте танк Т-34. Это сейчас там перед местным кремлем стоят два памятника: основателю города Юрию Долгорукому и вождю мирового пролетариата Владимиру Ильичу. Они метрах в ста друг от друга, на разных сторонах площади. Стоят практически в одинаковых позах – правая рука направлена вперед и вниз – и смотрят друг на друга. Нелепое зрелище, хотя привычное для России.

Я люблю современный Дмитров. По количеству памятников я бы его назвал городком «бронзового века». Самым трогательным памятником считаю скульптуру другому известному князю – Петру Алексеевичу Кропоткину, революционеру и анархисту. Сидит такой старый дедок в обрезанных валенках на скамеечке, заросшей бронзовыми лопухами. Сидит перед собственным домом-музеем и лукаво щурится на сегодняшних дмитровчан. Словно хочет спросить, мол, что вам дала революция? Мне вот ничего, кроме валенок, которые я получил от предсовнаркома товарища Ленина…

У меня так и стоит перед глазами картина, как пятилетняя девчушка лезет на колени к бронзовому князю-анархисту, чтобы папа ее сфотографировал, с криком: «Это мой любимый дедушка!».

Любит русская история такие метаморфозы: от грозных идей «мирового пожара» к «любимому дедушке». Поучительно. Хотя надо отдать должное: князь, как истинно интеллигентный человек и аристократ, был все-таки теоретиком революции. Теоретиком. Жгли и кости ломали другие. Его главный вклад в русскую жизнь совсем иной: Петр Алексеевич был выдающимся географом и геологом, но это как-то не запомнилось, а вот князь-анархист – совсем другое дело, русская экзотика.

Памятник этот в заповедной пешеходной части Дмитрова, расположенной на месте исторического кремля. Здесь все настолько пронизано любовью к городу, что остается только позавидовать дмитровчанам. В вольных позах стоят бронзовые обитатели старинного уездного города – купцы, дворяне, мещане, городские учительницы. В этом месте любят фотографироваться туристы и отдыхающие. А перед Успенским собором о чем-то своем «беседуют» ученые монахи Кирилл и Мефодий, а их бронзовый постамент опоясывают буквы Его Величества русского алфавита – АБВГД. Чем бы мы были без этих букв? И куда бы вывела русских история, пишись она не «кириллицей», а «латиницей»?

Центр Дмитрова сегодня мало чем отличается от сложившегося в прошлом облика города. Даже новые торговые ряды не отличишь от старых.

Да и современные офисные здания возводятся не более двух-трех этажей. Зелени много.

Фонтаны Дмитрова – отдельная тема. Два из них – «Ожидание» и «Дмитровские лилии» – сделаны Александром Рукавишниковым. И это искусство. Сидят по кругу царевны-лягушки и тоскуют: не туда стрелы летят… Каждая лягушка – свое настроение и своя страсть, и в каждой угадывается своя царевна. Это и есть «Ожидание». Вокруг – скамейки для парочек, деревья, прохлада. «Лилии» – дань модерну, это фонтан из разноцветных каскадов, компьютер программирует игру мощных струй воды. В общем, парадный городской фонтан.

Дмитров своим современным обликом во многом обязан скульптору Рукавишникову. Он поставил на площади перед Борисоглебским мужским монастырем памятник святым великомученикам князьям Борису и Глебу.

Тогда я получил его приглашение на открытие, а приехать не сумел. Потом поехал, посмотрел. Но так получилось даже лучше – без суеты и толкотни постоял у двух бронзовых всадников с поднятыми пиками, в который раз восхитился работой скульптора. Ведь каждый конский волос, каждая клепка на стремени, узор сабельных ножен, складки одежды – все у него детализировано и вылеплено с любовью и мастерством.

Монастырь этот, по местным легендам, заложен в XII веке, сохранившиеся постройки датируются XVI веком. Кто они такие, Борис и Глеб? Что мы знаем о них? Двое из сыновей святого благоверного князя Владимира, павшие от руки своего брата Святополка, за это злодеяние именованного в русских летописях «окаянным». А сами Борис и Глеб объявлены церковью страстотерпцами и мучениками. Народ наш любит мучеников, поэтому Борис и Глеб вскоре стали самыми любимыми и почитаемыми на Руси святыми. Сколько Борисоглебсков и Борисоглебских монастырей стояло на Руси – и не сосчитаешь.

Что же увидел я в Дмитрове? Два молодых князя на боевых конях, два дерзких лица, в руках пики с развевающимся стягом – они готовы к бою. Какие там мученики! Крепкие сильные русичи, защитники своих уделов. такими скульптор увидел героев русского средневековья. И надо сказать, это не расходится с современными историческими оценками того времени и тех людей. Сыновья Владимира-крестителя – Святополк, Борис, Глеб, их сводный брат Ярополк – намертво схватились после смерти Красного Солнышка в борьбе за киевский престол. Кто из них прав, кто виноват – история умалчивает. Но поскольку Святополк привел на Русь для «разборок» с братьями печенегов и поляков, он так и остался в народе «окаянным». И хотя Борис и Глеб погибли в стычках в разное время и в разных местах (один из них был князем Туровским, другой – Муромским), в веках и в историческом сознании они так и остались рядом.

Рядом сидят они на конях и у стен Борисоглебского монастыря. Прекрасная композиция, ничего не скажешь! Великолепное искусство литья! Кстати, льет свои произведения скульптор недалеко, в Солнечногорске. Его литью сегодня завидует вся Европа.

Ну, да я увлекся. Вернемся к нашему рассказу. В то время, когда приехал я в город Дмитров по делам старого партийца, этого великолепия в городе не было. Черная «Волга» со спецномерами остановилась в историческом центре города. На переднем плане, как всегда в России, тюрьма и флигель административного комплекса, справа Успенский собор, слева Елизаветинская церковь.

Дмитровский кремль и тогда, при расцвете коммунизма, выглядел величественно, обнесенный земляными укреплениями, овальными в плане и представляющими собой вал высотой до 15 метров и длиной почти в километр. По летописям до 1610 года по его гребню шли рубленые бревенчатые стены с 10 башнями, из которых две (Егорьевская на юго-востоке и Никольская на северо-западе) были проездными. Третий проход внутрь укреплений появился лишь во второй половине XIX века. Вал когда-то был окружен рвом с подъемными мостами. Что удивительно, до наших дней сохранился небольшой южный участок рва. Во время Смуты деревянные укрепления были сожжены и больше не восстанавливались. Сейчас можно увидеть Никольские ворота, но они являются реконструкцией, созданной в 2004 году по проекту архитектора Коровина.

Вся городская власть располагалась тогда, как, впрочем, и сейчас, в нескольких зданиях XIX века к юго-западу от кремля. Среди них выделялась бывшая гостиница Суходаева, где теперь размещается администрация района. За ней, вдоль по улице со звенящим названием Советская, располагались службы той самой советской власти Дмитровского района. Ютились они в здании бывшей Спасской церкви, перестроенной в большевистское время для нужд новой власти, Одна из этих служб непосредственно была родственна нашей конторе. Я увидел, как от здания бывшей церкви к нашей машине широким шагом двигаются трое. «Хорошо хоть строевым шагом не отбивают», – подумал я.

Местная команда представилась и повела меня вдоль кремлевского вала вглубь старых улочек, застроенных одноэтажными деревянными домиками. По пути старший объяснял, что Дед (он так и сказал «Дед», видно убитого здесь хорошо знали) жил в частном секторе, в доме, доставшемся ему от предков. Еще рассказал, что Дед из бывших. Еще до революции приятельствовал с самим князем Кропоткиным, потому как оба были, хоть и «наши товарищи, но из дворян». За этими россказнями подошли к уютному домику с резными наличниками, крепко стоящему на каменном цоколе и почти скрытому кронами яблоневого сада. Вошли в дом. Внутри все было как в начале XX века. Мощная дубовая мебель, массивная люстра под потолком. Тяжелые гобеленовые шторы на окнах и искрящийся хрусталь в серванте. Ребята из местной службы провели меня в кабинет Деда. Там к письменному столу, покрытому зеленым сукном было придвинуто огромное кожаное кресло.

– Вот здесь его и нашли? – спросил я.

– Здесь, товарищ генерал – четко ответил старший.

«И звание знают, – удивился я, а вслух спросил: – А орудие преступления в конторе»?

– Здесь, – ответил тот же оперативник, протягивая упакованный в полиэтиленовый пакет кинжал.

– Вы рассказывайте, рассказывайте, – я внимательно рассматривал кинжал.

Вот что, по словам Борисыча, случилось дальше. Кинжал был действительно старинный. Тонкой ручной работы. Борисыч, знаток холодного оружия, отметил, что работа персидская или ближневосточная. На Кавказе или в Средней Азии таких узоров не делали. Сам клинок напоминал язык пламени. По его стальному телу то и дело пробегали огненные искры. Так отражался в узоре дамасской стали солнечный свет, падающий из окошка. Рукоять кинжала отличалась простотой и скрытым смыслом. По всей рукояти как бы извивались тела переплетенных змей, слившиеся в смертельной схватке. Ближе к концу рукояти головы этих змей создавали подобие букета. Одна из них держала в зубах загадочную ханскую тамгу. Потом в Москве специалисты определят, что это родовой знак хана Тохты, одного из правителей Золотой Орды. Вторая голова змеи будто кусала себя за хвост. Третья же, служившая окончанием рукояти, казалось, смотрит прямо в лицо своими рубиновыми глазками и смеется во всю пасть, оголяя кривые длинные зубы, пряча за ними смертельное жало. Генерал повернул кинжал к свету. По его клинку то ли пробежал огонь, то ли потекла кровь. Глаза главной змеи засверкали гневом и ненавистью. Спрятанное жало неожиданно вырвалось из-за ядовитых зубов и превратилось в сталь клинка, готовясь ударить прямо в сердце. Генерал быстро спрятал кинжал обратно в пакет.

– Откуда такое чудо? Выясняли? – повернулся он к местным оперативникам.

– По каталогам и реестрам ни в одном музее не числится, – за всех отвечал старший. – Предполагаем, что это личная вещь. Похоже, самого Деда. У него здесь свой маленький краеведческий музей был.

– Пошли, осмотрим. Показывайте, – Борисыч продолжал держать кинжал в руках.

– Сюда, – открыл дверь внешне самый молодой из сопровождающих.

В большой комнате с четырьмя окнами стояли у стены разные старинные вещи: прялки, люльки, чугунные утюги, самовары. Меж окон висели фотографии в резных рамках и картины в золоченом багете. В красном углу, что особо отметил генерал, висела старинная, почти почерневшая икона. Горела лампадка. Рядом с глухой стеной комнаты располагались, как в музее, несколько стендов с разложенными в них экспонатами. Какими-то орденами, табакерками, брошками. У другой глухой стены возвышался старинный книжный шкаф, забитый не менее старинными книгами. Рядом с ним, что очень удивило генерала, стоял в полном воинском облачении манекен. Тускло отливали металлом кольчуга и шелом. На плечи накинут плащ. «Корзно» – вспомнил генерал его старинное название. Так вот, это самое корзно, синее с красным подбоем, застегнутое на правом плече красною запоною с золотыми дерущимися львами, было накинуто поверх зеленого кафтана и кольчуги, надетых на манекен. На наборном поясе висел короткий меч, а рядом стоял овальный щит. Над золотым навершием шелома на гнутой ветке сидело чучело сороки.

– Да, занятный был ваш дедушка. Краевед, – задумчиво произнес генерал.

– Много чего знал по истории края, – поддержал его старший сопровождающий. – Говорят, он из рода князей Дмитровских.

– То есть от самого Юрия Долгорукого? – принял это как шутку Борисыч.

– Ну, от Долгорукого ли, не знаю, но от Всеволода Большое Гнездо точно, – упрямо гнул свое старший.

– Вы серьезно?

– Так вы, товарищ генерал, в его личном деле посмотрите. Он как никак шесть чисток прошел, еще при ВЧК и ОГПУ, – серьезно ответил представитель местных служб. – А здесь, между прочим, Дмитровлаг был, Беломорский канал строили, – многозначительно закончил он.

– Подготовьте, – коротко приказал гость, уже начиная что-то понимать.

– Так все в Москве, – ответил местный. – Не нашего полета птица.

Генерал походил по дому, подошел к иконе. С почерневшей доски на него смотрел чей-то лик. В грустных глазах таились тоска и понимание смысла жизни.

– Все по описи сдайте в краеведческий музей, – велел генерал. – Не забудьте указать, что это дар, – он повертел в руках кинжал. – Его с собой заберу. Вещдок. Спасибо за помощь, товарищи. Все, что вы мне тут наговорили, в письменном виде ко мне в Москву. Сроку два дня. До скорого!

– Приезжайте. У нас тут рыбалка на Яхроме знатная. Или на Волгу можем съездить, – расслабился местный старший. – Приезжайте, – и облегченно вздохнул.

Вернувшись в контору, Борисыч запросил все документы по Деду. Тот действительно по родословной оказался потомком Юрия Долгорукого, то есть прямым князем Дмитровским. Кинжал Борисыч отдал в лабораторию. Ничего сверхъестественного они в нем не нашли. Хотя кто ж находил что-то магическое в волшебных вещах? Разве только Гарри Потер.

Определили возраст. Где-то время Золотой Орды. Место изготовления определить не сумели, но предположили, что Дамаск. Затем откопали легенду про Кинжалы раздора и птичек, которые сороки. Борисыч сразу вспомнил про чучело сороки над витязем в доме Деда. Да еще в родословной его нашли много загадочных мест про то, как предки его по мужской линии погибали от колотой раны. Последнюю информацию генералу принесли из РГАДО, то есть государственного архива старинных документов. Там девушки перелопатили всю документацию по данной фамилии и нашли завещание, датированное XVII веком. В нем-то и была запись про старинный кинжал, что появлялся на их пути из рода в род.

Кинжал тот, согласно завещанию, достался им от Ивана Переславского, коему в давние времена принадлежал город Дмитров. Когда уезжал он со съезда князей в далеком 1301 году, то отдал его сыну и приказал выбросить в реку Яхрому. А тот по молодости отцовский наказ не выполнил и, польстившись на такую красоту, кинжал спрятал у себя. Спрятал и забыл. Нашел кинжал его праправнук, когда сокровищницу княжескую разбирал, уже после того, как Дмитров в состав Московского княжества вошел. Достал его молодой княжич и носил на поясе. Но, как гласит молва, оступился и накололся на тот кинжал, отчего и помер.

Затем судьба цацки этой опять затерялась во времени. Следующее его появление связано с легендой о казни князя Дмитровского Владимира Андреевича и передаче города в опричнину. Говорят, ходил с этим кинжалом на поясе молодой опричник княжеского рода, отошедший в дружину царя Ивана Грозного и проклятый своей семьей. Много от него натерпелись в Дмитрове, да и в самой Москве, потому как был он правой рукой самого Малюты Скуратова. Но недолгая ему выпала доля. В пьяной драке кто-то его же собственным кинжалом и заколол.

И опять пропал кинжал, как в воду канул. Напомнил о себе, когда стояли в Смутное время в городе войска донских казаков, союзников польского воеводы Яна Сапеги. Будто бы видели его за поясом у того отступника из местных дворян, что побежал с факелом по приказу польского воеводы деревянные стены кремля поджигать, да поскользнулся на высоком валу, упал и напоролся на острый клинок. Бросили подельника поляки при отступлении умирающего, а выхаживать было некому. На весь город оставалось 127 жителей на 100 дворов. Помер он или нет, о том в завещании не говорилось, потому как его рукой, может, и написана та бумага на старости лет. В конце же завещания большими буквами неизвестный написал: «КИНЖАЛ СЕЙ СПРЯТАЛ Я ОТ НАПАСТИ ПОДАЛЕЕ, ПОТОМУ КАК ТЯНЕТСЯ ЗА НИМ СЛЕД КРОВАВ, И ПРОКЛЯТИЕ ОРДЫНСКИХ ХАНОВ». Ниже была приписка: «Кто найдет его из рода нашего княжьего, выполни волю предка Ивана, выкинь его в реку Яхрому, у меня рука не поднялась…».

– Вот и вся история, – закончил рассказ генерал. – Доложил я о своем расследовании большому партийному начальству. Сказал, что есть такая мистическая версия, будто за кинжалом проклятие рода тянется. Потом тихо шепнул ему на ушко, мол, еще и знал много чего ваш Дед. Много чего, еще со времен князя Кропоткина, а на старости лет решил мемуарами побаловаться, но это так, догадки.

Посмотрел на меня внимательно партийный вождь и сказал медленно и внятно, что мистическая версия более правдива. На этом и закрыли дело. Кинжал тот сдали в какие-то хранилища, но упоминаний я о нем более не встречал. Вот только в альбоме этом увидел его фото.

– И откуда фото в альбоме? – спросила Маша. – Если не секрет…

– Да какой секрет. Там же написано. Из частной коллекции, – улыбнулся Пилигрим.

– А из чьей? – не унималась Маша.

– Да одного олигарха.

– Понятно, – разочаровано вздохнула она. – А к нему как попала?

– Ну, девушка, хотите, чтобы мы тут целое расследование устроили, – опять улыбнулся Пилигрим.

– Нет тут никакой тайны, – не выдержал генерал. – Купил он этот кинжал у семьи того самого партийного работника, после того, как тот перерезал себе вены. Кстати, именно этим кинжалом. Вот и вся тайна. Молодежь, который час?

– Без малого три часа ночи, – ответил Леша.

– Тогда в койку! – генерал резко встал.

– А вы сами-то как считаете, есть проклятие кинжала или нет? – не сдавалась Маша.

– Не знаю, соседушка. Не знаю. Но мне было не по себе, когда на меня эта змеюка смотрела красными своими глазами и жалом водила. Это я вам честно скажу. А я, как вам известно, всяческих кошмариков на своем веку повидал несчитано. Спокойной ночи.

– Кстати, молодежь, – добавил, уходя, Пилигрим, – олигарх тот в бегах, и по нему немалое уголовное дело крутится. Спокойной ночи!

Дмитров

Город основан в 1154 году князем Юрием Долгоруким на землях древнего угро-финского племени меря. Назван в честь св. великомученика Димитрия Солунского – небесного покровителя сына Юрия Долгорукого, Всеволода, родившегося в тот год.

Дмитров имел не только стратегическое значение в качестве пограничной крепости, но и экономическое. Отсюда по рекам Яхроме и Сестре шел водный путь в верховья Волги, по суше город был связан с верховьями Клязьмы, откуда товары могли быть доставлены во Владимир. Однако полностью реализовать себя торговый путь по Яхроме и Сестре смог лишь в XV–XVI веках, связав с Волгой уже не Владимир, а Москву, что было обусловлено по большей части политической нестабильностью в регионе, ликвидированной лишь после объединения Руси.

В 1180 году во время войны Святослава Всеволодовича со Всеволодом Большое Гнездо Дмитров был сожжен. Вскоре он оправился от разорения, и к 1214 году это уже был большой город с предместиями. Тогда к нему подошел с набранным в Москве войском сын Всеволода Владимир. Взять город не удалось, более того, во время отступления неприятеля дмитровчане разбили один из его отрядов.

Город неоднократно менял своих хозяев. Во время нападения Владимира он входил в состав Переяславского княжества. Около 1247 года образовалось Галицко-Дмитровское княжество, затем, между 1280 годом, когда в летописи сообщается о смерти князя Галицкого и Дмитровского Давида Константиновича, и 1334 годом, когда упоминаются князья Борис Дмитровский и Федор Галицкий, Галицко-Дмитровское княжество распадается и образуется самостоятельное Дмитровское княжество.

В течение XIII века город дважды (1237, 1293) был разграблен монголо-татарами, последний раз степной набег затронул город в 1408 году. Одним из центральных событий истории всей северо-восточной Руси стал княжеский съезд в Дмитрове 1301 года (Даниил Александрович Московский, Иоанн Дмитриевич Переяславский, Андрей Александрович Владимирский и Михаил Ярославич Тверской).

В 1364 году Дмитровское княжество вошло в состав Московского, и титул князя Дмитровского сохранялся за сыновьями Великого князя. Наивысшего расцвета город достиг в первой половине XVI века при князе Юрии (правил в 1505–1533), втором сыне Ивана III. Именно в это время возводится Успенский собор и начинается каменное строительство в Борисоглебском монастыре. Торговые связи дмитровских купцов достигали Каспия, через Дмитров проходил торговый путь на север, куда поставлялся хлеб и откуда в Москву везли пушнину, соль и ценных охотничьих птиц. Дмитровской торговле покровительствовала высшая княжеская власть. Например, в 1489 году именно здесь селят купцов из завоеванной Вятки.

В 1569 году дмитровский князь Владимир Андреевич казнен, оказавшись последним удельным князем на Руси, а город передается в опричнину. В то время Русь была ввергнута в тяжелейший кризис, сказавшийся и на дмитровской торговле. Генрих Штаден, в 1560–1570 годах описывая путь в Москву по Шексне, Волге и другим рекам через Углич и Дмитров, отмечает, что города эти запустели.

В XVII веке в Дмитрове появляются царские слободы. В мае 1609 года под Дмитровым воевода Скопин-Шуйский разбил войска Лжедмитрия II. 12 января 1610 года в городе укрепились отступившие от стен Троице-Сергиева монастыря отряды Яна Сапеги. В феврале против них выступил Скопин-Шуйский. Он победил Сапегу в полевом сражении и освободил бы Дмитров, но город удержали союзные полякам донские казаки. Сапега, однако, не задержался в Дмитрове. Дождавшись прибытия из-за Волги отрядов с припасами, он отошел к Волоколамску, а Скопин-Шуйский, сняв таким образом блокаду Москвы, торжественно вступил в столицу.

Польское разорение сказывалось еще долго. Уничтоженные Сапегой деревянные укрепления больше не восстанавливались, да и потребность в них отпала. В 1624 году в городе жили 127 человек в более чем 100 дворах. Еще сотня дворов пустовали. Однако уже через 25 лет население возросло в 10 раз, но так и не достигло показателя вековой давности. Возрождение старого речного торгового пути началось только с основанием Санкт-Петербурга, хотя еще в конце XVII века он использовался для доставки к царскому столу в особых судах живой рыбы с Волги.

В 1781 году Дмитров становится центром уезда (куда, помимо территории современного Дмитровского района, входил также Сергиев Посад) и в числе многих русских городов получает герб.

В XVIII–XIX веках Дмитров оставался в основном торговым городом. Доля купечества здесь достигала 10–15 %, в то время как в среднем по стране купцов было около 1,3 % городского населения. К концу XVIII века начинается новое оживление в местной торговле, что сказывается на развитии Дмитрова. Возобновляется каменное строительство, перестраиваются старые деревянные церкви, в 1784 году город получает регулярный план застройки.

Отечественная война 1812 года почти не нанесла городу урона. Дмитров был занят французским отрядом, но узнав о приближении русских войск из Клина, те вскоре оставили город без боя.

Любопытно, что «визитной карточкой» города, как и в Туле, были пряники, а также баранки. В частности, во время визита в 1858 году Александра II вместо традиционных хлеба-соли гостю поднесли печатный пряник.

Во второй половине XIX века после строительства Николаевской железной дороги Москва – Санкт-Петербург через Клин (1851) и Ярославской железной дороги через Сергиев Посад (1869) Дмитров, оставаясь административным центром, оказывается в относительно невыгодном экономическом положении. Значение старой речной торговли сходит на нет, население сокращается, хотя уезд в целом считался одним из наиболее промышленно развитых в губернии, наряду с Богородским и Московским.

Из этого состояния город отчасти вывела постройка железной дороги Москва – Савелово (1900). Ко времени первой мировой войны начинается рост населения и промышленности. В частности, чугунолитейный завод Галкина получил заказ на изготовление ряда деталей экспериментального Царь-танка, испытанного вскоре на полигоне близ деревни Очево Дмитровского уезда.

Очередной подъем города также связан с возрождением водного пути на север. В 1932–1938 годах в городе существовало подразделение ГУЛАГа – Дмитровлаг, занимавшееся строительством канала имени Москвы. Стройка дала импульс промышленному развитию города, основаны ДЭЗ, ДЗФС, население увеличилось в три раза.

26–27 ноября 1941 года в районе Дмитрова развернулось наступление немецко-фашистских войск. Им удалось форсировать канал и закрепиться на Перемиловской высоте (к югу от Дмитрова), но 29 ноября они были выбиты оттуда, после чего началось контрнаступление Красной армии. К 11 декабря весь Дмитровский район был освобожден от захватчиков.

В 1960–1980 годы город застроен многоквартирными домами и приобрел основные черты современного облика. В 1990-х жилищное строительство замерло, возобновившись в прежних масштабах лишь в начале 2000-х. К 850-летию города (2004) была проведена масштабная кампания по благоустройству и развитию города. В 2005 году Дмитров занял первое место во Всероссийском конкурсе «Самый благоустроенный город России» в категории «До 100 тысяч жителей».

20 декабря 1781 года Дмитров получил герб, разработанный герольдмейстером Волковым. Он был представлен в виде щита, разделенного пополам. В верхней части изображен герб Московской губернии: Георгий Победоносец, поражающий копьем дракона, а в нижней части – четыре короны на горностаевом поле в память о княжеском съезде 1301 года.

16 марта 1883 года был утвержден другой вариант герба Дмитрова, разработанный Б. Кене и просуществовавший до 1917 года. Четыре короны на горностаевом поле заняли весь щит, герб губернии переместился в «вольную часть» – верхний левый угол. Щит увенчан серебряной башенной короною о трех зубцах. За щитом два накрест положенных золотых молотка, соединенных Александровской лентою.

Дмитровский кремль обнесен земляными укреплениями, овальными в плане и представляющими собой вал высотой до 15 м и длиной 960 м. До 1610 года по его гребню шли рубленые бревенчатые стены с 10 башнями, из которых две (Егорьевская на юго-востоке и Никольская на северо-западе) были проездными. Третий проход внутрь укреплений появился лишь во второй половине XIX века. Вал был окружен рвом с подъемными мостами – до наших дней сохранился лишь небольшой южный участок рва. Во время Смуты деревянные укрепления были сожжены и больше не восстанавливались. Существующие сейчас Никольские ворота являются реконструкцией, созданной в 2004 году по проекту архитектора И. Ю. Коровина.

В 1933–1934 годах в результате археологических исследований на городище обнаружены остатки деревянных срубных жилищ XII века, кузница, сыродутный горн, лавка. В 2001–2003 годах на территории кремля проводились раскопки Института археологии РАН под руководством А. В. Энговатовой, в ходе которых было установлено существование там поселения (по-видимому, не укрепленного), начиная с X века.

Архитектурной доминантой кремля является Успенский собор, построенный между 1509 и 1533 годами и неоднократно подвергавшийся переделкам, в результате которых в 1841 году он приобрел девять глав и пирамидальную композицию. В соборе находится пятиярусный иконостас конца XVII века с иконами XV–XIX веков. В систему наружного декора введены три уникальных для древнерусской пластики монументальных изразцовых барельефа XVI века.

Рядом располагается административный комплекс, здания которого (присутственные места, служебные флигели, тюрьма) строились в разное время с 1810 по 1830 годы. Гораздо позже к нему была добавлена тюремная Елизаветинская церковь (1898, архитектор С. К. Родионов, построена на средства фабрикантов Ляминых) в псевдорусском стиле, интерпретирующем формы XVII века.

Также в границах укреплений находится гимназия (1876, перестроена и расширена С. К. Родионовым в 1915), дворянское собрание и церковно-приходская школа. Возле проезда Никольских ворот в 1868 году на средства горожан в ознаменование чудесного спасения Александра II от покушения в 1866 году построена часовня св. Александра Невского в эклектичном «тоновском» стиле. Несколько зданий XIX века находится к юго-западу от кремля. Среди них выделяется гостиница Суходаева (1872), где сейчас размещается администрация района. За ней по улице Советской – бывшая Спасская церковь (построена между 1767 и 1773), перестроенная в советское время и ныне занятая службами администрации Дмитровского района.

Дмитровский монастырь известен с 1472 года. Древнейшим зданием на территории монастыря является собор Бориса и Глеба (построен до 1537). В конце XVII века в монастыре начинается активное строительство: в 1685–1689 годах сооружается четырехметровая ограда с четырьмя угловыми башенками. В стены встроены комплекс Святых ворот с Никольской церковью (1672–1687), братские кельи (конец XVII века) и духовное правление (1902, архитектор П. А. Ушаков), за стенами – настоятельский корпус первой половины XIX века.

C 1926 года в монастыре размещался местный краеведческий музей, позже перевезенный в Успенский собор. С 1932 года в нем расположилось Управление строительства канала Москва – Волга и Дмитровлага. Во время войны монастырь занимала воинская часть, после – различные организации и квартиры. В 1993 году монастырь передан РПЦ и сейчас полностью восстановлен.

Всеволод Большое Гнездо

Славя силу полков этого знаменитого в нашей истории князя, автор «Слова о полку Игореве» подчеркнул, что воины его могли «Волгу веслами раскропить (разбрызгать), а Дон шеломами вычерпать». Впечатляющий образ, свидетельствующий о силе Всеволода Владимирского. Но его путь к власти и могуществу был долог и труден. При нем достигла наивысшего расцвета Владимиро-Суздальская Русь.

Всеволод Юрьевич Большое Гнездо родился 22 октября 1154 года. В крещении получил имя Дмитрий. Отец его Юрий Долгорукий узнал о рождении сына во время большой охоты на Яхроме. Обрадованный князь повелел заложить на этом месте город, назвав его Дмитров в честь христианского имени новорожденного. Спустя год Всеволод стал ростовским князем, но в 1161 году его жизнь резко изменилась. Старший сын покойного Юрия Долгорукого Андрей Боголюбский (сводный брат нашего героя), унаследовавший после смерти отца власть над Ростово-Суздальской землей, древним Залесским краем, изгнал семилетнего Всеволода вместе с матерью, «грекыней», византийской принцессой Ольгой и братом Михалком (Михаилом) Суздальским. Тогда же изгнан был и епископ Леон. По-видимому, бояре и духовные лица из окружения младших Юрьевичей стали претендовать на участие в управлении страной, что не понравилось хотевшему быть «самовластцем» Андрею. До самой смерти Андрея Боголюбского в 1174 году дорога на родину Всеволоду Юрьевичу была заказана.

В изгнании юный князь жил первоначально в Константинополе у византийского императора Мануила, затем в принадлежащих империи ромеев славянских городах на Дунае, потом у другого брата, великого киевского князя Глеба Юрьевича. В эти годы он владел небольшой крепостицей Городцом Остерским, участвовал в междоусобной войне суздальских и черниговских князей с укрепившимися в Киевской земле Рюриком, Давыдом и Мстиславом Ростиславичами. Действия и самого Всеволода, и других союзных князей оказались неудачными. Лишь однажды, в 1173 году, всего на пять недель Всеволоду удалось овладеть золотым киевским «столом», но затем он вновь был выбит оттуда Ростиславичами. На этот раз ему пришлось постичь и горечь поражения, и даже плена. Потеряв свои города, Всеволод и Михалк отъехали в Чернигов к Святославу Всеволодовичу. Здесь тогда жили и их племянники Ярополк и Мстислав, также не имевшие своих волостей. Горек хлеб изгнанника, живущего из милости у чужого князя, но иного выхода у Всеволода тогда не было. Ситуация изменилась только после мученической кончины Андрея Боголюбского и начавшейся смуты в Суздальской земле.

В 1175 году власть в Залесском крае взяли в свои руки Мстислав и Ярополк Ростиславичи, племянники Всеволода и Михалка, сыновья старшего сына Юрия Долгорукого Ростислава. Они были приглашены на княжение ростовскими и суздальским боярами. Их правление оказалось недолгим, ибо неспособны они были вершить дела государственные. Летописец объясняет это молодостью князей, к тому же совершивших по совету своих приближенных неправедный поступок – ограбление ризницы Успенского собора во Владимире. Тогда, собравшись на вече, наиболее решительные владимирцы объявили: «Мы добровольно приняли князя (Ярополка Ростиславича – авт.) к себе, и крест целовали на всем, но он как не своей волостью управляет, будто не собирается оставаться здесь, грабит не только всю волость, но и церкви, подумайте об этом братья».

Признав правоту этих слов, горожане единодушно присягнули Михалку Юрьевичу и послали за ним в Чернигов, повелев своим послам сказать князю: «Ты старший в своей братии, пойди во Владимир, если же что задумают против нас из-за этого ростовцы и суздальцы, то как нам с ними даст Бог и святая Богородица».

Собрав с помощью Святослава Черниговского полки, Михалк и Всеволод вступили в родной Залесский край, который покинули почти 15 лет назад. Однако Ростиславичи не собирались поступаться властью и двинулись навстречу. 15 июля 1176 года недалеко от Владимира произошла битва. Суздальской ратью командовал Мстислав Ростиславич, черниговскими полками – Всеволод Юрьевич, так как его брат Михалк разболелся и не мог встать с носилок. Всеволод наголову разбил суздальские дружины. Вся земля владимирская немедленно признала Михаила Юрьевича государем.

Так Всеволод помог старшему брату Михалку овладеть Владимиро-Суздальским княжеством, получив от него за помощь город Переяславль-Залесский. Но вскоре, так и не оправившись от болезни, Михалк умер. Произошло это 20 июня 1177 года. После кончины брата Всевололод унаследовал все Великое владимирское княжение и был принят владимирцами, давшими новому государю и детям его клятву верности перед Золотыми воротами.

Так Всеволод стал править обширной страной, расположенной в междуречье Оки и Волги. Территория его государства на севере достигала Белоозера и реки Сухоны. На западе и севере Владимиро-Суздальская земля граничила с Новгородской, на юге – с Черниговским княжеством, на востоке – с народами Поволжья, в том числе с Волжской Булгарией. Здесь, в относительной безопасности от набегов степняков, под твердой рукой Всеволода сложился очаг будущей российской государственности. Сюда и в прежнее время направлялся поток переселенцев из южнорусских земель, теперь же он стал полноводной рекой.

Русичи уходили все дальше, быстро осваивая даже заволжские края, обращая в свою веру живущие там народы и племена. Созидательный труд приходилось подкреплять как силой оружия, так и искусной дипломатией. Следует признать, что князей, равных в этом деле Всеволоду, тогда на Руси не было. Гнева его боялись враги, помощи искали друзья. На годы правления владимирского князя приходится время наивысшего расцвета Суздальской земли. Пика своего могущества держава Всеволода достигла в середине 90-х годов XII века, когда он был признан на Руси «старейшим в племени» Владимира Мономаха, оставшись к тому времени его единственным внуком. Именно Всеволод стал титуловаться Великим князем владимирским. Нередко одной лишь волей своей он сажал на другие «столы» князей, слушавших его мудрые советы. В то же время в жестоких и кровопролитных войнах с волжско-камскими булгарами и мордвой он последовательно расширял границы своего государства, превратившегося в крупнейшее русское княжество того времени.

Повелением Всеволода были воздвигнуты многие памятники древнерусского зодчества: Дмитриевский собор во Владимире, владимирский Детинец, Рождественский собор, значительно расширен Успенский собор во Владимире, удивительные по красоте храмы построены в Переславле-Залесском и Суздале. Им были заложены города Гледен (Великий Устюг), Унжа, Твердь (Тверь) и Зубцов. Запечатленные в белом камне дела Всеволода – лучшая память об этом правителе северо-восточной Руси, которая в будущем стала основой российской государственности.

Современники величали князя Всеволода Большим Гнездом. Получил он это прозвище за многодетность – у него было восемь сыновей и четыре дочери, которых он воспитал, по словам летописца, «в строгости, истинном образе мыслей». И в этом он также остается примером для подражания.