Новый год встретили шумно и весело. Компания была заводная и веселая. Дружно подняли бокалы с шампанским под звон кремлевских курантов. С хохотом загадали желания и успели выпить до окончания двенадцатого удара. Затем высыпали на улицу и с визгом и хохотом выкатились на лед водохранилища, где уже взлетали к небу огненные полосы фейерверков. Выставили свою батарею, привезенную Саньком, и в черное небо взлетели сказочные стрелы, распускавшиеся там, в черноте ночи, диковинными цветами. Умел телемагнат выбирать такие штучки, которых не было еще ни у кого. Даже видавшая все публика поселка «Дзержинец» и та ахнула, увидев это зрелище. Вслед колдовским букетам к далеким мерцающим звездам полетели магические стрелы, как бы выпущенные из луков бога Аполлона и его сестры Артемиды. Они прорезали черноту ночи огненными полосами, визжали, гудели и пищали в ночной тишине и там, в далеком и высоком поднебесье, начинали кувыркаться и рассыпаться мириады новых звездочек, пляшущих свою новогоднюю пляску. Зрелище было на зависть богам. Вдоволь натешившись рукотворным салютом, замерзнув на слабом, но пронзительном ветерке, дующем вдоль реки, и, залепив друг друга снежками с ног до головы, компания вернулась в теплый дом генерала к трещавшей печке, уютно разливавшей тепло и негу. Маша с Люсей жестом фокусника достали из недр печи огромную аппетитную кулебяку с золотистой корочкой, сделанную, как они и обещали, по старинному рецепту. В одном ее углу была запечена капуста с яйцом, в другом – ливер с травами, в третьем – гречневая каша, а в четвертом – осетровые молоки и щеки. Под кулебяку и с мороза лихо пошла холодная монастырская настойка на травах и ягодах, оказавшаяся не только ароматной и вкусной, но и на удивление крепкой. Все расселись вокруг стола и, готовясь перейти к горячему столу, решили возобновить беседу, на тему, начатую еще в прошлом году. Тон задал Пилигрим.

– Стоя там, на берегу и смотря на это волшебное зрелище, что устроил нам Саня, я подумал. А ведь мы с вами блуждаем во тьме наших заблуждений, – он отпил большой глоток горячего чаю, – И вот как эти сияющие стрелы, что летели в темноту и разгоняли вокруг себя мрак, вот так в голове моей вспыхнула мысль и разогнала тьму заблуждений.

– Пилигрима понесло на лирику, – крякнул Борисыч.

– Да нет, – откликнулся писатель, – Все гораздо проще. Матушка Александра в отличие от нас просвещенных гуманитариев с высшим образованием, точно понимала, что она мистически связана с какой-то святыней, оставшейся с тех времен, когда еще никаких подземных монастырей в центральной Руси не было.

– Смотри-ка, а он ведь прав, – поддержал его генерал, – Продолжай.

– Кроме того, в этой истории есть один период, который постоянно прослеживается во всех рассказах, – отхлебывая чай, продолжил Пилигрим.

– И что это за период? – спросила любопытная Марина.

– Это период…как бы это сказать, – Пилигрим искал формулировку, – Ага! Это период Дмитрия Донского. Заката Орды. Скорее даже так, это период Сергия Радонежского и чего-то, что связано с этим временем и этим именем. Поэтому надо подумать, куда могла пойти матушка Александра кроме Оптиной пустыни, но связанного с этими тремя опорными понятиями. Орда. Донской и Радонежский. Но однозначно и с именем Богородицы. Потому как ходила Александра по Святым местам Богородицы. Такая вот мысль. Подумайте.

– А что хорошая мысль, – поддержал генерал, – А ты что скажешь Владимир?

– Тогда это совершенно точно: Звенигород, Николо-Утрешский монастырь, Лавра и, конечно же, Донской монастырь, – уверенно ответил монах.

– Вот, не спеша, и начни со Звенигорода. А вы девочки несите стерлядок, – умиротворенно согласился Борисыч.

– Ну, тогда не о самом Звенигороде, а о Савво-Сторожевском монастыре, – уточнил Владимир.

– Это тот, что на горке, если с Рублевки ехать, километрах в полутора к западу от самого Звенигорода? – уточнила Марина.

– Он, – коротко согласился Пилигрим.

– Монастырь был основан по приказу Юрия Дмитриевича, сына Дмитрия Донского, в 1398 году. Место для нового монастыря князь выбрал на холме, издавна носящем название «Сторожи»; в старину здесь находился сторожевой пост. От названия местности и имени первого игумена – монаха Саввы, ученика Сергия Радонежского – произошло название монастыря. Так что как видите, здесь все. И Донской, и Радонежский, да еще Звенигород был сам, как город, улусом ордынских царевичей.

– Это как? – вскинулась всегда спокойная Наташа.

– Это мы вам в следующий раз расскажем, – остановил ее задор Пилигрим.

– Архитектурный ансамбль монастыря состоит из Собора Рождества Богородицы, – невозмутимо продолжил монах, не обращая внимания на перепалку писателя и гостьи.

А Пилигрим уже галантно подкладывал Наташе в тарелку куски разваренной стерлядки, маринованных грибочков, кусочек кулебяки с капустой. И наливал в хрустальную тонкую рюмку брусничного Монастырского ордена. Мир был восстановлен.

– Кроме него в комплекс входят: трапезная со звонницей; Надвратная Троицкая церковь; «Царицыны палаты»; Братский корпус; Жилой корпус Духовные училища; Дворец царя Алексея Михайловича; Смотровая площадка; Ограда с башнями; Кельи XIX века. Это сейчас. Первоначально же монастырь был деревянным и занимал лишь южную часть холма. Первым каменным строением был именно тот самый Рождественский собор. Уже тогда он являлся центром архитектурной композиции, находясь на вершине холма. К первой половине XVI века относится возведение новой крепостной башни, в нижнем этаже которой находились въездные ворота, а в верхнем – надвратная церковь, освященная в честь Сергия Радонежского. Вплотную к башне подходит здание трапезной. Эти здания были разрушены в XVII веке во время перестройки ансамбля.

– Рассказывайте брат, брат рассказывайте, – Пилигрим откинулся на спинку кресла.

Владимир поуютней устроился за столом. Подвинул себе большой бокал с соком и спокойно начал рассказ об истории монастыря.

Большое строительство в монастыре проходит в середине XVII века по указу Алексея Михайловича. Это связано с частыми приездами сюда царской семьи. Монастырь превращается в одну из царских резиденций. До нас дошли имена зодчих Боборыкина, Шарутина и Ладыженского. Рождественский собор главный. Храм имеет много общего с собором «на Городке», но уступает ему в изяществе и стройности. Это вполне понятно: один был придворным княжеским храмом, другой – монастырским. Рождественский собор приземистее, тяжеловеснее, весь как бы раздался вширь, в то время как Успенский устремлен вверх. Исследователи склонны объяснять различие между ними еще и тем, что строили их разные мастера. По их мнению, строители Рождественского собора пытались скопировать собор «на Городке», но «чувствуется неуверенная рука подражателей, не сумевших до конца проникнуть в творческие замыслы оригинала». К тому же время хуже сохранило нам Рождественский собор. Изменениям подверглись не только покрытие храма, окна – поначалу узкие, щелевидные, но и стены собора. Одно время они были оштукатурены, покрыты масляной краской и частично украшены живописью. Резьба белокаменного узорчатого пояса, над которым здесь не было сделано полочки для отлива вод, частично разрушилась и местами заменена терракотовыми плитками. С двух сторон собора появились пристройки. В середине XVII века к нему пристроили придел, ризницу и сводчатые галереи. Лет десять спустя, был устроен крытый воздушный переход из собора на уровне второго этажа в царский дворец, что стоит к западу от него. По этому переходу царь попадал из дворца в свою молельню. Переход впоследствии исчез, но другие пристройки, исказившие первоначальный вид собора, остались. В XIX веке появилось еще каменное крыльцо под шатром у паперти галереи.

– А внутри он действительно расписан Андреем Рублевым? – осторожно спросила Наташа.

– Внутри стены Рождественского собора еще в XV веке были расписаны фресками. Но во время нового большого строительства в монастыре в середине XVII столетия собор был расписан заново, только уже не фресками, – подтвердил Владимир. – Позднее эта роспись несколько раз покрывалась новой, масляной. В наше время мы видим живопись XVII века, выполненную царскими иконописцами. Степаном Григорьевичем Рязанцем и Яковом Тихоновичем Рудаковым. Она расчищена от позднейших наслоений на южной, северной и частично западной стенах собора. В приделе в поздней росписи проделаны маленькие «окна» в живопись XVII века. А на древней белокаменной алтарной преграде за высоким деревянным иконостасом более позднего времени еще в 1913 году были обнаружены фрагменты первоначальных фресок XV века, по-видимому, созданных живописцами из круга Андрея Рублева. Так что вы частично правы, – повернулся он к Наташе.

Та благодарно улыбнулась, а страж Голгофы продолжал дальше.

Еще большие изменения, чем Рождественский собор, претерпела Троицкая церковь, в которой сейчас располагается один из отделов музея. Первоначально она имела не три апсиды, как сейчас, а одну. Исчезла галерея, бывшая с двух сторон. К церкви были пристроены позднее небольшая трапезная, придел, а под ним родовой склеп графов Шереметевых. Царский дворец в монастыре для своего времени был огромным. Почти на 100 метров вытянулся он в длину. По фасаду дворец двухэтажный, а с южной стороны, где был скат горы, имеет три этажа. Прежде наличники окон и входы во дворец были богато декорированы. Известно, что упомянутый выше зодчий – каменных дел подмастерье Васько Лыко – для отделки их использовал западноевропейские барочные мотивы. К входам вели четыре широких крыльца. Возможно, они поднимались до второго этажа, где и сейчас среди окон фасада сохранились двери. А может быть, эти двери выходили на гульбище. После пожара в 1742 года дворец был сильно перестроен, а второй этаж вообще сделан заново. В нижнем этаже и сегодня можно видеть сводчатые перекрытия бывших здесь некогда одиннадцати комнат, расположенных анфиладой по обе стороны трехмаршевой лестницы, ведущей наверх. С северной стороны к дворцу примыкал сад в 40 саженей, на месте которого позднее была построена еще одна церковь. Против дворца, по другую сторону Рождественского собора, стоят невысокие Царицыны палаты. Сейчас в них размещается музей, и среди экспонатов есть портрет той, для кого были построены эти палаты, – царицы Марии Милославской. Как бы впереди Царицыных палат выступает шатровое крыльцо на толстых кувшинообразных колонках. В нем, пожалуй, лучше, чем в каком-либо другом монастырском строении, чувствуется живописная красота и нарядность русской архитектуры середины XVII столетия, любовь к сказочной изукрашенности. Перекинутые меж колонками арочки с висячими гирьками напоминают подвесные украшения старинных женских головных уборов. За три с лишним века палаты тоже подверглись немалым изменениям. Когда-то над ними были деревянные хоромы с опочивальнями. Сейчас одноэтажное по фасаду здание имеет как бы два этажа со стороны монастырской стены – там оно стоит на высоком подклете. Восстановлены сводчатые потолки Царицыных палат, расположенных анфиладой – здесь и сени, и присенник, и приемная комната царицы, и узкий, длинный сводчатый коридор позади них. Одним из самых больших сооружений монастыря было ничем не приметное ныне здание трапезной. В верхнем этаже размещалась богатая монастырская казна с тайниками для золота, серебра и иных драгоценностей. Его пришлось разобрать 150 лет спустя после постройки здания, когда обрушились перекрытия четвертого этажа. Третий этаж трапезной занимала столовая палата громадных по тем временам размеров. Площадь пола ее была такой же, как и в Грановитой палате Московского Кремля, – около 500 квадратных метров. Трапезная освещалась «кругом» окнами, причем не со слюдой, а со стеклами. Отапливалась палата проходившими в ее стенах трубами кухонных печей. Непосредственно к южной стене трапезной примыкает четырехъярусная колокольня-звонница. Поначалу это была простая двухъярусная звонница. Знаменитый колокол, мелодичным звоном которого славился Звенигород. Кстати он был изображен и на гербе города. Колокол этот был отлит здесь же в монастыре в 1667 году, о чем говорила надпись на нем, в которой было указано и имя литейщика: «Александр Григор…» Весил колокол 2125 пудов и висел в центральном проеме колокольни. На внутренних стенках его имелись какие-то наклепки, сделанные, по мнению специалистов, для настройки колокола на определенный лад. Колокол разбился в дни Великой Отечественной войны, когда его стали снимать. При падении он пробил все своды. Были расшатаны и стены колокольни. Разбирать их, и перекладывать заново было бы сложно, и реставраторы с успехом применили новый способ – нагнетание с помощью компрессора цементного раствора в трещины старой кладки. Восстановлены и все шесть сводов колокольни, и южное крыльцо с небольшой крытой галереей на уровне второго яруса звонницы, где находились маленькая церковь и вход в трапезную. С восточной стороны к трапезной примыкает Преображенская церковь, построенная на средства царевны Софьи в память пребывания ее в монастыре во время стрелецкого бунта. Интересны пестрые изразцовые наличники окон этой церкви, увенчанные орлами.

– И что с монастырем сегодня? – поняв, что Владимир замолчал, потому что все рассказал, спросил генерал.

– На сегодняшний день монастырь является действующим. На территории работает историко-краеведческий музей. 22–23 августа 1998 года в Саввино-Сторожевском монастыре праздновали 600-летний юбилей. Святейший Патриарх Алексий II после Литургии в Московском Свято-Даниловом монастыре торжественно перевез в Звенигород мощи преподобного Саввы – основателя обители.

– А вот говорят, что звон звенигородских колоколов было в Москве слышно? – спросила Марина.

– Легенда эта родилась не на пустом месте, – повернулся к ней Пилигрим, – Савва построил монастырь на погосте, называемом Сторожи, которое ото всех слывет Сторожевскою горою… В Звенигороде всякий расскажет вам, что на сей горе, в старину находилась стража и висели колокола, и в случае нашествия стерегущие ударяли в оные. Звук сообщался подобной не в дальнем расстоянии второй стороже, от коей – третьей и так далее в самую Москву о приближении неприятельском и несся колокольный звон. Хотя не просто так в гербе городском колокол. Вон спросите Борисыча. Мы когда расследовали дело про пасынка Наполеона, он о колоколах звенигородских много чего собрал.

Борисыч сидел в углу и щурился как кот на масленицу. Он охотно согласился рассказать о колоколах. Однако прежде предложил размяться горячим. Маша и Люся принесли и поставили в центр стола, умело приготовленные Владимиром и Пилигримом, гуся с яблоками и молочного поросенка, запеченного в русской печке. Наташа с Мариной, забыв правила высшего света, закатали рукава бальных платьев и уминали и того и другого, вытирая руки от жира большими махровыми полотенцами, заранее положенными каждому. Посмотрев, как споро расправляются гости с трапезой, хозяин, удовлетворенно крякнул и начал рассказ.

Колокол – символ древнего Звенигорода, само имя которого кажется, вобрало в себя звон. Многочисленные легенды, предания, поверья связаны здесь с колоколами. Когда говорят о звенигородских звонах, имеют в первую очередь в виду ансамбль колоколов звонницы Саввино-Сторожевского монастыря. Начало этим звонам положили три колокола, пожалованные царём Михаилом Фёдоровичем в начале XVII века. Но подлинное богатство звучания обрели они, когда по указу царя Алексея Михайловича монастырь возрождается и заново отстраивается после разрушений Смутного времени. Вот тогда поднялась на соборной площади увенчанная шатрами и прорезанная арками пятиярусная звонница. Её живописный силуэт, свечой взлетевший рядом с сияющими куполами белокаменных соборов, – первое, что видишь, подъезжая к городу. Колокола для звонницы этой отливали лучшие мастера. Пишут, что участвовал в деле колокольном главный пушечный и колокольный мастер Москвы некий немец Ганс Фальк. А вот главный – 16-пудовый колокол в то время отлил на Московском Пушечном дворе двадцатилетний Александр Григорьев о работах которого говорили как о «чуде, превосходящем силы человеческие». После освобождения русскими войсками Смоленска в 1654 году на звоннице появился трофейный колокол. Его вывезли из самой резиденции польского короля Сигизмунда и разместили на специально пристроенной в звоннице часовой башне, названной часозвоном. Этот, единственный сохранившийся до наших дней; колокол с диаметром основания чуть больше метра украшен орнаментом с переплетёнными цветущей ветвью фигурками амуров и «рогами изобилия». Латинская надпись на нём, как это принято в Европе, говорит от имени колокола о его создателе: «Меня отлил в Камписе (город в Голландии) Килиан Вегеварт. Год 1636».

Борисыч рассказывал неторопливо. С чувством. Успевал подливать смородиновый морс в пустые бокалы гостям и подкладывать куски поросятины, тем, у кого тарелки пустели. Тем не менее, рассказ его тек плавно и уверенно. Осмотрев хозяйским взглядом, стол и увидев, что всего хватает, он продолжил.

Колокол с самой удивительной судьбой, которому суждено было стать символом Звенигорода, отлили русские мастера в 1667–1668 годах на территории самого монастыря. Следы колокольной ямы хорошо сохранились в нескольких метрах от звонницы. Грандиозные работы возглавлял знаменитый «государев пушечный и колокольный мастер» Александр Григорьев, которого я уже упоминал. В работах этих принимали участие восемь его учеников и дружина мастеров Пушкарского приказа – кузнецов, подъёмщиков, молотобойцев. Самые трудоёмкие работы выполняли охранявшие монастырь стрельцы. Были дни, когда участвовало до сотни стрельцов в помощниках мастерам. Тридцатипятитонный колокол отлили за очень короткий срок – всего за 130 дней! Как это было принято в то время, мастеров за хорошую работу наградили сукном. Но вот ведь закавыка. Поднять такую махину на звонницу мог тоже умелец, мастер своего дела. Только через несколько лет в Москве нашли человека, который взялся осуществить сею задумку. Вместе со своими товарищами «московский подъёмщик Мишка Клементьев» водрузил его на площадку среднего яруса звонницы, откуда голос колокола слышали без малого три столетия. С 1671 года по роковой 1941 год разливались переливы колокольные над Москвой рекой. В трагические дни 1941-го года неудачей окончилась попытка спасти колокол. При спуске со звонницы он разбился и был переплавлен на военные нужды. Всё в этом колоколе вызывало восхищение: совершенство формы и гигантские размеры, надпись девятью рядами покрывавшая всю его поверхность и красота звучания. Именно он был изображен на звенигородском гербе. Его загадки волновали и продолжают волновать исследователей. Одна из них – составленная царём Алексеем Михайловичем и включенная в текст колокольной надписи – тайнопись была разгадана лишь в 1822 году археологом Ермолаевым, князем Львовым и штаб-ротмистром Скуридиным. Из расшифрованного текста следовало, что колокол отлит в знак особого расположения к монастырю царя Алексея Михайловича – «от любви своея душевная и от сердечного желания». Среди других замечательных колоколов можно назвать отлитые в 1672 году по царскому указу 500-пудовый Воскресный и 300-пудовый Повседневный. Автором последнего был родоначальник знаменитой династии колокольных мастеров Фёдор Дмитриевич Моторин.

Борисыч опять осмотрел стол, и, грозно насупив брови, сказал:

– Если будете сидеть, открыв рот, то более рассказывать не буду. Ну-ка всем быстро уничтожить остатки этих зверей, – он показал на гуся и поросенка.

Гости охотно принялись выполнять приказ хозяина, а тот продолжил.

– В новое время на звоннице появились богато орнаментированные колокола с изображением основателя монастыря преподобного Саввы и его учителя преподобного Сергия Радонежского, отлитые на заводах Леона Струбовщикова в 1792 году и Николая Самгина в 1831 году. В конце девятнадцатого столетия их было девятнадцать, больших и малых. От крошечного четвёртного колокольчика до 35-тонного гиганта, который энциклопедии называли одним из двух самых замечательных русских колоколов. «Два колокола замечательны по своему певучему звону: Саввино-Сторожевский в Звенигороде и другой – Симоновский в Москве». О голосе большого колокола современники говорили как о певучем, превосходном, глубоком, густом и удивительно гармоничном. Нотные записи его звучания сохранились среди рукописного наследия композитора Василенко и обладавшим удивительным слухом музыканта Константина Сараджева, героя документальной повести Цветаевой «Сказ о звонаре московском». Звенигородские звоны стали источником вдохновения для многих деятелей русской культуры. Их слышали композиторы Глазунов и Танеев. Они произвели неизгладимое впечатление на Левитана и Якунчикову. Загадки их гармоничного звучания привлекали Федора Шаляпина, который писал Горькому в Париж: «Был на днях в Звенигороде, ездил в монастырь преподобного Саввы… два дня лазил на колокольню и звонил во все колокола!». Все, – генерал встал, – Хватит баек на сегодня. А то весь праздник заговорим. Давай девчонки сладкий стол. Мой приказ. Кто сегодня начнет сказки травить, того на мороз!

Со смехом все поддержали тост, и праздник вошел в обыкновенное праздничное русло.