Глава 1

Птенцы становятся на крыло

Мария отмякала душой и телом у сестер Алексия – Юлианы и Евпраксиньи в обители по ее наученью построенной. Сестры были девки бойкие и шустрые, намного моложе брата своего набожного, но пошедшие по его стезе. Обитель они заложили на широких заливных лугах между Москвой-рекой и рекой Сивкой, на берегах Лебяжьего и Красного озер. Место выбрали красивое. Раньше здесь капище было, где волхвы суды правили. Да еще в этих лугах молодые девки, да парни на Ивана Купалу собирались, через костры прыгали, просили урожая обильного. Вкруг озер рощи березовые были, у Красного озера дубрава старая, Ромове древнее со зничем. С легкой руки Марии прямо на Ромове срубили церкву первую, с ее же легкой руки нарекли ее церковью Зачатья, по тому святому действу, что здесь на Купалу происходило, а по ней и всю обитель Зачатьевской. Мария расположилась вроде бы, как и в обители, а вроде, как и не в ней. Стен вкруг келий сестринских не ставили, и потому небольшая изба ее, юркнувшая в зелень березовой рощи, была как бы продолжением келий монашеских, но в то же время стояла немного в стороне от них, отдаляясь от их общежития и их послушания.

Марию на службе видели не часто, но в церкви она бывала, правда в основном в неурочный час. С сестрами же старшими шушукалась часто. И то ли по ее совету, то ли по велению свыше, обнесли вдруг обитель высокой бревенчатой стеной из вековых дубов, чем нимало подивили народ местный. Стен здесь, более чем палисад или тын прутяной, никто не ставил, не к чему было. От кого хорониться в этой глуши лесной? Сперва Зачатьевскую обитель обнесли стенами бревенчатыми, как в далеком Иерусалимском королевстве, в Заморских землях принято было, да на западных землях Ордой завоеванных, потом и на Боровицком холме, там, где вырос приземистый Чудов монастырь на месте ханского стана Туйдулы, Алексеем излеченной, появился мастер, каменные храмы по Симонову поясу ставивший. Только в этот раз принялся он измерять все вкруг монастыря.

Алексий за это время свозил молодого князя в Орду, представил. Еле ноги унесли. В Орде после смерти Чанибека, мужа Тауйдулы, ханы предводители медвежьих родов грызлись, как настоящие медведи. Кто там замутил эту воду, разбирались Посвященные посильнее Марии, и то до сути не добрались. Бердибек, сын Тайдулы, зарезал отца и двенадцать братьев, пришел к власти, но зарвался, выслал «царев запрос» о сборе чрезвычайной дани, что не по рангу ему хану было, а позволялось только Пресвитеру Иоанну. Зарвался. Расплата не заставила себя ждать. Посыльные царя-священника устроили в Орде кровавую баню, вырезав всех загордившихся воинских ханов и посадив во главе теперь уже Золотой Орды Навруса. Во главе Золотой Орды – Навруса, Великим князем Залеской земли Дмитрия Суздальского. Однако дознались, что и один и второй на звонкую монету новгородских купцов, сурожан, гостей и жидов позарившись, начали им помогать темные делишки обделывать и вновь пошла потеха. Хидырь – ордынский волхв из старой ордынской сотни Багаз, самим Чигирем воспитанный, вызверился и Навруса и саму Тайдулу в Ирий спровадил. Дмитрий Суздальский затаился. Золотая Орда развалилась на две – Сарайскую во главе с Амуратом и Волжскую во главе с Абдуллой. Наконец Посвященные докопались до того, кто всю эту заварушку устроил, и с удивлением поняли, что кашу варит темник Мамай, тридцать лет верой и правдой отслуживший воеводой в главном ордынском стане – Сарае. Что там на уме у него было в самом начале, кто ж его знает, но своего он добился – Орду развалил, расколол на десятки малых осколков, где в каждом сидел и Правь править решил свой хан.

Какие там ярлыки и защита ордынская, какой там ясак и общая калита, порешил Алексий. Сами с усами. Поспешил на Остожьи луга к Лебяжьему пруду, нырнул в рощу березовую в неприметную избушку на опушке.

– Здрава будь, Лучезарная! – Вошел, кивнул приветливо, – За советом.

– Садись, в ногах правды нет, – Мария встала навстречу указала на лавицу под окном, – За совет денег не беру.

– Кругом развал, разлом. Орда в шайку разбойников превращается. От Новогорода ушкуйники толпами валят по всем рекам, что саранча по полям. В Нижнем Новогороде Борис голову поднял, кричит что, мол, они медвежьи роды и всяким там безродным Ангелам задницу лизать не будут. Как породнился с отпрысками Гедемина, так совсем нос задрал. Мы, мол, по старым обрядам живем, на Ромовах зничи жгем…Мишка Тверской задружил с ханским воеводой Сараходжой, да какой он воевода, мыт собирали, он от разбойников телеги хранил. Так вот они тут начали посады под себя мять. Во Владимире по зубам получили, аж закрутились все от злобы. Кругом хуже, чем в Нави все закручено, ничего не понять. Нет порядка, некому Правь править. Некого на Красное крыльцо посадить.

– Успокойся брат, – Она протянула ему берестяной ковшик с чистой, как слеза родниковой водой, – Водички попей. Значит, время пришло, горькой полыни из земли вырастать, хлебную ниву спорынью да половой портить. Не всегда нивы тучным зерном колышутся, иногда и саранчой или градом выбиваются. Но ведь на том жизнь не кончается. Подзатянем пояса потуже и на мякине да водичке родниковой до нового урожая, дай Бог, дотянем. Так ведь брат?

– Так, – Удивленно вскинул на нее глаза Алексий, не понимая, куда она клонит, – Так. Не всегда годы урожайные, но ведь в том не конец света. Урожай-то тут причем? Мир рушится. Империя шатается. А ты урожай. Поясни сестра.

– Жизнь она ведь не мной, не тобой делается. И мы уйдем, она ведь не сгинет, – Она задумчиво посмотрела в оконце на кроны берез, – Вот смотри, малый князь подрастает, пора ему о продолжении рода думать. Стены я вкруг обители своей поставила, то же ведь не от зайцев капусту на огороде охранять. На холме мастер трудится, меры меряет, камень белый возит из далеких сел. Сергий из обители своей в гости ко мне едет. Что у него дел своих нет? Жизнь она своим чередом идет.

– Жизнь идет, только мы вот мимо едем, – Сварливо проскрипел Алексий, – Как на телеге не смазанной, только скрип по всей округе. Поясни. Что нам с той жизни? Куда выпрет-то? Али мы, сложа руки, с нашей телеги скрипучей смотреть будем, как ханские всадники обозы грабят и по городам гарцуют, друг перед другом бахвалясь. Кто больше награбил. Мы-то что без рук, без головы, али как?

– Ты чего брат, – Голос ее лился так же ровно и спокойно, будто они обсуждали не судьбы земли, а действительно урожай в их селе, – Это еще цветочки, ягодки впереди. Скоро старый Ольгерд мир этот покинет, тогда все совсем в раздрай пойдет. Готовь сани зимой, а телегу летом – так ведь мудрость народная говорит. Вот и мы пока сани готовить будем, что бы, когда за этой распутицей грязной, где телеги наши по уши в глине завязли, снег выпадет, запрячь тройки лихие и полететь в снежной заверти, да с колокольчиком. Кстати, я тебе Бориса Римлянина присылала – колокольных дел мастера. Как он у тебя?

– Борис-то. Нормально Борис. Ты ж кажный день колокольный звон слышишь, чего ж спрашиваешь? Да вот на Валдае ученики его, малые колокольцы льют. Под дугой у коней лихих звенят, аж дрожь по телу. Но что ж мне-то делать, Лучезарная?

– К свадьбе готовиться! К свадьбе. В новом доме. – Она встала, давая понять, что разговор окончен, – Готовь сватов. Сам во главе их поедешь.

– Куда? – Опешил Алексий.

– В Суздаль! – Коротко ответила Мария, – Ты в Суздаль, а Сергий приедет я его в Нижний пошлю. Пусть объяснит Бориске, что теперь время не Орды, а Орденов наступает. Сможет мирно объяснить, поклон ему в ноги, не сможет, будет, где орденским братьям выучку показать.

– Круто берешь, Лучезарная. Узел затягиваешь крепко, как бы вервию не порваться.

– Не порвется. Рвется там, где тонко, а не там где крепко. Собирай послов в Суздаль, я тебе помогу. С тобой в свите поеду. Свахой. А вкруг Чудова монастыря мы к приезду молодой стены поставим. Из камня.

– Из камня! – Алексий аж задохнулся. – Стены из камня! Отродясь такого не было. Кто ж спроворит? Храм и то из камня годами ставят, а ты стены. Кишка тонка!

– Мастера каменных дел, что еще с Андреем Боголюбским в Залесье пришли, они поставят.

– Для чего?

– Для красоты. Из камня белого, да на горе. Под солнцем сиять будут. А серьезно. Скоро увидим, как дубовые стены горят. Пусть попробуют на зуб каменные. Собирайся брат – время бежит не удержать. Завтра я с утра у тебя на холме. Жди.

Утром в сторону Суздаля направилось свадебное посольство во главе с самим митрополитом Алексием и боярыней Марией Нагой. Евдокия дочь Димитрия Суздальского, конечно была еще сопливая девчонка, но не более сопливая, чем была Малка, когда поехала в свите Андрея Боголюбского в Заморские земли. Пятнадцатилетнему Дмитрию Ивановичу, уже заслужившему славу жестокого и целеустремленного властолюбца, не стеснявшегося в выборе средств для достижения цели, необходим был противовес. Противовес, которым могла стать эта юная княгиня из рода Великих Залеских князей. Эта малышка, в крови которой текла кровь старых мудрых правителей Руси.

Сватовской поезд видом своим напоминал скорее монашеское шествие паломников по святым местам. Среди белых сугробов он протянулся странной серо-черной змеей. Только в самом начале, как яркий драконий гребень сочной зеленью будущего лета, искрился на солнце наряд боярыни Марии. Однако и он тускнел от иссиня черного одеяния митрополита Алексия, ехавшего рядом. Остальная свита состояла из черных монахов Алексия и серых орденских братьев Марии. Четыре ее личных гридня даже среди дюжих рыцарей и монахов выделялись своим могучим и зверским видом. Затянутые в волчьи дохи и в таких же волчьих малахаях на голове, они издали сами казались волками.

Суздаль встречал гостей колокольным перезвоном, больше похожим на набат, чем на радостный звон. Чуяли суздальцы, что это не княжну их Евдокию сватать едут, а свободу суздальскую за эти черные рясы замуж выдают. Белые стены суздальских церквей, еще по указу Андрея Боголюбского и его брата Всеволода поставленные, совсем слились с белыми сугробами, нанесенными в эту снежную зиму почти в рост человека. Только синие купола с золотыми звездами, рассыпанными по ним, как по закатному небу, расцветили картину. Сватовская змея вползла в город и свернулась клубком среди этих синих куполов, как бы стянув своими кольцами горло и колокольному звону, и этому пряничному городу, и самой Залесской Руси. Навстречу посольству выехал князь Димитрий Суздальский в окружении князей Владимирских и Белозерских.

– Милости просим, гости дорогие. Пожалуйте в терем, – Он широко раскрыл объятья, а в глазах его прыгал испуг и немой вопрос, – С чем пожаловали, кроме сватовства?

– У вас товар, у нас купец…, – По обычаю начала Мария, стараясь снять общее напряжение.

– В терем, в терем! – Настойчиво пригласил князь, с опаской косясь на черных всадников, – Как войско нежити какой, – Буркнул он про себя, но, поймав быстрый взгляд боярыни, понял, – Услышала.

Княжну просватали споро и без большой гульбы. Мария накоротке перебросилась парой слов с князьями Белозерскими и Владимирскими. Те снялись, как ветром сдуло и, свистнув свою челядь, умчались в свои уделы. Димитрий не ломался, все отписал зятю и удалился в свои хоромы, вроде бы еще князь, а вроде бы и не у дел. Евдокия собрала пожитки, села в возок, закутав нос в теплые собольи меха и устремилась навстречу судьбе в господин Великий Владимир, к своему суженому, ряженому, Великому князю Владимирскому Дмитрию Ивановичу. Мария проехала по улочкам города, вспомнила. Вот здесь она с горки на салазках каталась. Вот здесь они на проводы к князю Юрию ехали тогда, когда тоже со сватовским поездом уезжали. Только в далекие Заморские земли за невестой для самого князя Долгие Руки. Вон там за рекой, в дубраве, стояла ее избушка волховская, куда пришел к ней юный князь Андрей. Давно это было, кроме ее и не помнит никто. Она вздохнула, повернула коня и поскакала, нагоняя сватовской поезд уже втянувшийся в темную полосу, обступившего город, соснового бора.

На Оке, вылетевший на берег дозор, лоб в лоб столкнулся с ушкуйниками из Новгорода. Дозорные, как впрочем, и ушкуйники, от неожиданности чуть с коней не попадали. Ну ладно летом, по большой воде, прилетали струги и стружки с изогнутыми лебяжьими шеями на носу, а тут по ледяной дорожке да на саночках. Разбойники же просто остолбенели. Не купецкий обоз, не крестьяне с ярмарки, а боевые дружинники, да братская ватага. Все! Прощай молодецкая голова! Со свистом вылетели из ножен сабли, звякнули о кольчуги тяжелые шестоперы, переброшенные с руки на руку. Всхрапнули кони под ушкуйниками. Видать кончилась лихая жизнь, подумал каждый из них, когда выскочили из леса, рассыпаясь по белому полю черные фигуры всадников. И отступать некуда, сзади крутой обрыв, да ледяная полынья, впереди острая сталь клинков, и холодные глаза, как у первых четырех дружинников, с отблеском крови и пожаров в волчьих зрачках. Покрепче сжали рукояти ушкуйники, становясь спиной к спине. Но вдруг, как божья посланница явилась им сама Марья-искусница в зеленой меховой шубейке для верховой езды, в высокой боярской шапке с оторочкой соболями. Глянула на них своими бездонными, синими глазами, и опустились руки с зажатыми в них шестоперами и мечами. Одним взмахом руки остановила она накатившийся вал черного воинства, и поманила атамана к себе.

– Ну, иди сюда внучок Васьки Буслаева! – Звонко рассмеялась она и, кажется, солнце из-за туч выскочило и ударило прямо в глаза атаману, – Чего тебе в Новогороде не сидится? Чего в стужу носы морозите?

– Нужда погнала, Лучезарная! – Неожиданно даже для себя вспомнил, как надо величать ее атаман, – Нужда! Задавили Садки да сурожане.

– Ступайте, с Богом, по домам! И что б я вашу компанию ушкуйную боле ни зимой в морозы трескучие, ни летом в жару душную в Залесской земле, да и по всей Руси нюхом не нюхивала, глазом не зыркала.

– Благодарствуем, заступница!!! – Ушкуйники рванули так, что только морозная пыль вихрем закружилась.

Алексий подъехал к Марии.

– Так ли надо, Сиятельная?

– Так, отче. Боле не будет ушкуйников на земле нашей. Сами не пойдут и внукам накажут.

Помолвку отыграли во Владимирском тереме тихо без большой гульбы. Дмитрий все делал тихо. Невеста была диво как хороша, но тиха и глаз не поднимала. Мария со свадьбы пропала как тень, только Алексий и заметил. Сергия на свадьбе не было, да и братьев не было. Встретились они на Бору над Москвой рекой. Без уговору. Посмотрели друг на друга, как будто, так и надо. Подошли вдвоем к мастеру, что стену каменную вкруг Чудова монастыря ладил, посмотрели. Она со знанием дела – дала совет дельный, он посмотрел – на ус намотал. Подивился – эка невидаль стена камена, но виду не подал. Стена вознеслась уже выше роста конного дружинника. Из белого камня, как церква. Вдоль стены шел ров, из речного русла копанный, с подъемным мостом. Да по склону поставили засеки из острых кольев. Точь-в-точь замок речной. Только от кого тут замок на реку вешать. Ни варяги, ни ушкуйники к Дому Богородицы нос не совали. Да и нечего было здесь искать. Кош ордынский? Так он общий. За него башку снесут, где бы ни прятался. А так ни кола, ни двора. Одни комтуры, да монастыри, вкруг холма.

Через год Ольгерд литовский, науськанный тверскими князьями, дождался, когда малолетние князья Дмитрий да Владимир с Алексием в Чудов на моление приехали, и двинул дружины. Попугать хотел юнцов. Больно голову гордо держали под опекой митрополита черного. Попугать хотел, да сам опешил. Выскочили они на холм из дубравы, стремя в стремя с братом Кейстутом и племянником Витовтом, посмотреть на развалюхи эти Залесские, в забытом медвежьем краю и опешили. Белыми сугробами в зелени бора на холме сияли невиданные стены, как град небесный Иерусалим. У подножья холма грозно темнели дубовые накаты монастырей Зачатьевского и Богоявленского, а по склонам, как еж, ощетинились острые колья. От широкой глади реки до глубокого рва, обегавшего белые стены. Ольгерд в растерянности почесал затылок. Ну ладно, то, что стены издаля не пожжешь, было ясно. Что с налету на холм не взлетишь, только дружину на колья наденешь – тоже. Но ведь там, в бору, еще и плащи братских дружин, белые, давно забытых храмовников, черные, как крылья воронов, хорошо всем известных тевтонов, мелькали. А нарываться на их мечи желания у Ольгерда не было. Резко поворотил коня и махнул рукой. Попугали, вот тебе раз. Домой!

Неудача только разозлила старого ханского наместника. Сопляки, на братские дружины оперлись, стенки выстроили и за ними отсиделись. Он зло кусал ус, сидя в тереме на горе Вильно. Гонец принес еще одну недобрую весть. Владимир Андреевич – младший из этих выскочек, заключил вечный мир с ливонцами, перетянув их на свою сторону. Другой гонец доложил, что Михаила, его союзника и приятеля, из Твери поперли и он, отсидевшись в его землях, подался в Орду к ханам, жаловаться на этих наглых мальчишек, ясак не платящих и ханскую волю не выполнявших.

Терпенье лопнуло. Орда объединилась под рукой Мамая, ловко поставившего во главе ее Маманта-Салтана, покорного ему во всем. Послы от ханов подзуживали старого Ольгерда, дать укорот соседям. У того взыграла воинская кровь, он пошел к Волоку Ламскому. Неожиданно для себя встретил там старого товарища – воеводу Березуйского, который встал на сторону молодых князей Залесских. В жестокой сече тот отбил войска нападавших, и Волок сдержал. Сам голову сложил, но новой присяге не изменил. Ольгерд, как норовистый конь, закусил удила. Да еще братец поддержал. Встал станом под так ему опостылевшими белыми стенами Чудова, решив в этот раз взять их, во что бы то ни стало. Однако и близок локоть, но не укусишь. Склоны, облитые водой и превратившиеся в ледяную горку, сдержали первый натиск, а разведчики донесли, что неуловимый Владимир, теперь прозванный Храбрым, собрал дружину и едет от Перемышля. Кейстаут повернул часть войск ему навстречу, но от Рязани двинул ему в тыл бывший союзник воевода Пронский с дружинами старых медвежьих родов и новыми воями. Ольгерд понял, что он теперь не просто медведь, а медведь в берлоге, обложенный волкодавами. Путь был один. Старый лис предложил руку своей дочери Елены Владимиру Храброму. Дмитрий подумал и за брата согласие дал. Будущий родственник, сграбастав своего неумного братца, свернул весь поход и подался в Вильно готовить свадьбу и подарки новой родне. Михаил, оставшись один на один с братьями, рванул в Орду, и с ордынской дружиной во Владимир, но получил полный отлуп. Ордынский посол, грозно насупив брови, вошел в терем к Дмитрию.

– Пошто ханских указов не слушаешь, малец? – Проревел Сароходжа, – К ярлыку почему не идешь? Кто тебе стол отцов отписал?

– К ярлыку не иду. Мишку в столицу не пущу. Пошел он вон! Пес приблудный! Тебе послу даю путь свободный, – Спокойно ответил Великий князь.

– Что?! – Ханский воевода, аж задохнулся, – Мне путь свободный?!! Рука его дернулась к ногайке, но взгляд его столкнулся с тяжелыми взорами закованных в броню рыцарей, стоявших вкруг Мономахова трона, на котором сидел новый государь Залесской Руси.

– Уймись воевода, – Ласково прозвучало с соседнего трона, где сидела молодая княжья жена.

Сароходжа повернулся в ту сторону и обомлел. На троне сидела молодая царевна из старых медвежьих родов. Таких старых, что и его род, и род Мамая был мальцами по сравнению с ее родом. Но рядом с ней, почти вровень сидела сама Дева Ариев. В золотой диадеме на огненных волосах с зеленым изумрудом светящимся даже в полутьме терема.

– Не с нами боги, – Подумал старый мудрый воин, – Оставайтесь с миром! – Он поклонился поясно, вышел и приказал гнать коней не в сторону Орды, а в сторону Вильно, где еще молились старым богам.

Тихо справили две свадьбы в селе у широкого речного плеса. Тихо породнились с Ольгердом, оперевшись на литовские роды. Тихо подмяли под себя Залесскую Русь. Также тихо упразднили, после смерти тысяцкого Василия Вельяминова, догляд за ордынским кошем, что в темных подвалах боровицких монастырей лежал. Тысяцкого нового не назначали, а братьев храмовников пригрели и ливонских братьев пригрели, и тевтонских. Свой орден кромешный выпестовали. Сын Василия Вельяминова – Иван бежал в Орду. Злобу затаил. Тихо жили братья – внуки князя Данилы. Из далекого Владимира, чаще стали на Москву наведываться. Даже терем гостевой срубили, на берегу реки, в излучине, рядом с тем сельцом, где свадьбу праздновали. Братья тевтоны колонну Ролланову поставили на Красном дворе, что бы суд править. По той колонне и месту название дали – Коломенское. Так что почитай все лето братья здесь проводили с юными женами своими.

В других местах все так тихо, как у них делалось, не слишком получалось. Не та выучка, не та порода, да и наставник, не в пример Алексию, видать, не тот был.

Старого Ольгерда призвали Боги в Навь. Брат его бесшабашный Кейстут все из рук выпустил. Да и до этого правила в замке над Вильно красавица Улька Тверская, а теперь еще и подросшего сынка к делу пристроила. Кейстут, по простоте своей, старший стол уступил сыну ее Ягайло, а сам подался в Троки, где ордынские казначеи – караимы были ему ближе, чем вся эта новая знать. Однако Улькин выкормыш дядю в покое не оставил и, пригласив его на пир в лесной замок свой, скрутил. Морил в подвале долго. Ждал, как кто посмотрит на все это. Понял, что все дозволено и удавил старого вояку золотым шнурком.

Братья его – старшие сыновья Ольгерда: Андрей Полоцкий, Дмитрий Брянский и Дмитрий Трубачевский тетенькаться с ним не стали, а били челом Великому Князю на защиту и вечный мир. Предложение на крутой берег в Коломенский терем привез воевода верный Дмитрий Боброк из князей Волынских. Великий князь его обласкал, приблизил и оженил на сестре своей Анне. Боброк хохотнул в сивые усы, увидев невесту, с которой еще в куклы играть, но промолчал. Понял – для дела надо, а невеста подрастет, в сок войдет. Пока ж девок сенных много. Откуда взялся тот воевода – так никто и не понял. Как из ларца сказочного выскочил. Однако, боярыня Мария Нагая, силу при дворе имевшая ни малую, обняла его, как родного, принародно. Расцеловав в сивые усы, шепнула тихо.

– Здрав буде, дядько Данила, вот пришел и твой черед. Помнишь сон вещий, что в Храме Артемиды видел. Скоро!

За Дунаем, как стали теперь называть Ярдан, тоже все шло в распыл. Болгарское царство развалилось на Тырновское, где осели потомки тех, кто в Троянской войне выстоял и Видинское. Остирию разорвали наместники. Альбрехт взял один кусок, Леопольд второй. Крепость Бранибор затаилась. Медвежьи роды стягивались туда со всей земли. Дошли слухи из далекой Шотландии. Там за Адриановым валом закатилась звезда Брюсов. На смену им пришли Стюарды, тоже из Ангельского рода. Везде, везде ханская власть старых воинских родов отходила в прошлое, уступая место новым властителям.

В Дании, после чумы, Вальдемар – младший сын королевского наместника пытался вернуть себе власть. Выкупом, обменом, силой возвращал он земли из-под власти нахлынувших мародеров, именуемых себя спасителями. Притянул на свою сторону Ливонский орден. Прижал хвост обнаглевшим купцам из Ганзейского союза. Но в войне с сурожанами и жидами, надорвался. А может траванули его торговые людишки по своей излюбленной привычке. Однако мудрый Вальдемар, понимая, что близок закат старых ханских родов, просватал десятилетнею дочь свою – Маргарет за соседа Норвежского Хакана с наказом, что бы мечту его осуществили. Скинули чтобы ярмо Навинского войска, и возродили славу северных земель Империи. С чем и отошел в Ирий, считая, что все что мог, исполнил.

Но не там за Ярданом, на опустошенных Черной смертью и Великим Мором землях, решалась судьба мира. Здесь у высоких берегов маленькой лесной речушки зрело недовольство против воинских родов. Время завоеваний кончилось. А бездействие, так же как и безделье разрушает армию, и армия разлагалась на глазах, превращаясь в шайки разбойников с большой дороги. Орда уже была не нужна. Ей не было дела в этом завоеванном и укрощенном мире. В этом мире без войны не нужны были воины, но они этого не знали. Им нужна была война, как птице воздух, или рыбе вода. Это была их среда обитания. После Великого Мора и избавления земли от Черной смерти им не было дела, и они начали его искать сами. Кто-то подбрасывал хворост в этот, то и дело потухающий костер самолюбия и эмоций. Ордынские дружины искали себе применения везде. Посвященные и Ангелы отсылали их на окраины Ойкумены. В самой Ойкумене все уделы, все феоды, все лены платили единый ясак, верили в одну Веру и говорили на одном языке. Здесь была Вселенная земля, где ленники царя-священника исправно платили положенную десятину. Орда выполнила свое дело, ей не было место под солнцем Вселенной, но смириться с этим она не хотела.

На берегу неспешной реки, у подножья холма, по склонам которого разбежались рослые мачтовые сосны, белым лебяжьим крылом отражалась в водах синего озера березовая роща. Прямо на опушке, там, где извилистая тропинка взбегала на горбатый мосток, приткнулся маленький терем. Терем, не терем – так теремок. От соседнего монастыря отделяли его крепкие дубовые стены, не раз мечом рубленные и огнем жженные, но так ни разу и не преодоленные. А вот теремок стоял, как заговоренный. Ни Ольгердовая рать, ни ханские баскаки так его и не тронули, будто березки прятали его в своей листве от лихих людей. Вот к резному крыльцу этого теремка и направил коня залетный гость – воевода Боброк.

Конь осторожно ступал по узкой тропе, косясь с опаской на придорожные кусты, как будто там прятался какой-то страшный и опасный зверь. Боброк нетерпеливо ткнул ему в бок шенкелями. Конь всхрапнул и вместо того, что бы ускорить шаг, попятился назад. На дорожку выехал всадник, при появлении которого только опытная рука воеводы удержала коня от того, что бы он, сломя голову, не бросился прочь. Поверх серого жупана у всадника была наброшена волчья шкура, да и сам он с серым, как мышь конем, казался какой-то серой тенью. Такие же тени мелькнули сзади и с двух сторон тропинки, там, где кусты подошли к ней вплотную.

– Здрасте, здрасте, братцы Угрюмы, – Нисколько не оторопев, с распевом пробасил воевода, – Сколько лет, сколько зим…

– Здрав будь, дядька Данила. Почитай второй век меняем, – Подъезжая к нему и обнимая в седле, в тон ему, ответил старший Угрюм, – Проходи, ждет хозяйка. Стол накрыла для дорогих гостей.

– Да вижу, как ждет, коли вы в дозоре.

– Береженого, бог бережет….поспешай. У крыльца девка сенная, поможет спешиться, коня отведет, накормит.

Боброк пригнулся от тяжелой сосновой ветки, перегораживающей тропу, и, вынырнув из ее зеленой тени, оказался на полянке пред теремком. К нему подошла девка в цветастом сарафане, одна из тех, что сновали по полянке. Данила без труда различил под ярким ситчиком каленые брони и понял, что это вравронии, девы-воительницы.

– Ну, прими коня, что ли, красавица, – Хохотнув, сказал он, – Амазонки, валькирии, бисовы девки, – Он спрыгнул сам, не ставя ногу в стремя.

С другой стороны поляны выехал всадник в темном плаще Магистра с белыми крестами по отвороту. Сзади его сопровождали два рослых витязя в братских схимах. К ним тоже подбежали дворовые девки, взяли коней под уздцы. Боброк не стал ждать незнакомца. Уверенно взбежал на крыльцо, уверенно толкнул тугую дубовую дверь и вошел в сени. В лицо ударил запах трапезы. Терпкий дух запеченной с травами дичи, и неуловимый запашок свежих ягод, густой вкус солений и валяной рыбы, распаренный влажный чад каких-то варевов и сквозь все это, до боли знакомый аромат меда и медовухи. Он толкнул следующую дверь и попал в светлую широкую светлицу. Посреди которой стоял высокий стул, скорее похожий на трон. С этого трона на встречу ему поднималась столбовая боярыня в парадном платье, горящем яхонтами и лалами. Он пригляделся и выдохнул, уже никого не таясь:

– Малка! Малка! Солнышко ты наше!!!

– Здравствуй дядька седоусый. Какой был – такой и остался. Как тебе там, в Вальхалле, среди гурий и валькирий? Жуешь яблоки и щиплешь жриц забвения.

– Умолкни балаболка! Я там от скуки чуть челюсть не свернул, зевая. Тишь, гладь, Божья благодать. Только, что и мечтал, что надобность обо мне в этом мире возникнет, и призовут меня из Нави в Явь. Вот и дождался. Открывай свои тайны, Лучезарная. Так ведь тебя ноне в народе зовут.

– Так нет никаких тайн, старинушка. Все что нам Андрюша…Андрей Боголюбский, Великий Мастер наш завещал, все под гору катится. Пора нам все на свои места ставить. Да еще попытаться отыскать, кто этот воз в сторону свернул с проторенной дороги?

– А ты, Малка считаешь, что есть тут кто-то?

– Считаю. Считаю, что просто так и прыщ не вскочит! Так что надо искать, кто тут старается. Кто нам палки в колеса норовит вставить. Впрочем, это дело не твое, а мое. Твое дело привычное. Будем мы городские дружины и братских воев супротив Орды поднимать…

– Супротив Орды?! Не согласный я с тобой!

– Супротив Орды, – Голос Марии стал похож на шипение змеи, даже Данила отпрянул, – Потому как не та Орда, что мы с тобой знали, и не те внуки Дажьбожьи. А меня ты больше Малкой прилюдно не клич. Зови Марией, в край Марьей. Надо так. Много чего не так, много воды утекло. Ладно, сам скумекаешь, старинушка. Время нет. Гости в сенях – садись за стол. Слушай и на ус мотай. Тебе, на поле бранном, грудь под меч подставлять. Тебе битвы выигрывать. Все. Не лупай глазами, – Она опять села на свою лавицу, более похожую на трон.

Раздался стук в дверь. Не то что бы осторожный, скорее вежливый, но по звуку принадлежащий руке, привыкшей повелевать.

– Входи Сергий, открыто. – Нараспев сказала Малка, глазами показывая Даниле место рядом с собой.

– Мир этому дому, – С чуть заметным наклоном головы, смиренно сказал вошедший. Данила узнал в нем того Мастера, что встретил на поляне. – Поклон тебе боярыня от обители нашей.

– Входи, входи Мастер. Будь ласка, – Она повернулась к Даниле, представила, – Преподобный Сергий Радонежский, настоятель Троицкой обители…

– Ага, – Отметил про себя Данила, – Значит или Посвященный или Просветленный.

– Великий Мастер кромешного ордена, – Малка повернулась в другую сторону, притом сделала это так, что создалось впечатление, что это не она поворачивается, а мир вертится вкруг нее, – Воевода Дмитрий Борок Волынский, – Как бы оговорилась она, но оба поняли смысл оговорки. Значит верный слуга Святобора, – Прошу жить дружно и ладить крепко. Вам еще вместях много чего делать.

Гости раскланялись между собой и протянули друг, другу руки, сомкнув их в крепком рукопожатии. Волна какого-то нечеловеческого холода на мгновение окатила Сергия, и он понял – это житель Нави, призванный в Явь для больших дел. Однако рука его не дрогнула, только рукопожатие стало крепче. Данила отметил это и зауважал Мастера еще больше. Глаза их встретились, и он одним только взглядом успокоил его, мол, будем вместе и никакая нам сила не страшна. Тот ответил ему прямым взглядом темных, строгих глаз, в которых теплота настоятеля и стальной холод воителя смешались в странном сочетании. Они еще раз пристально посмотрели друг на друга и поняли – быть им вместе в самые тяжелые минуты их жизни, их дела, и каждый из них друга не подведет и за жалкие сребреники не предаст. Мария смотрела на этот безмолвный диалог и утверждалась в мысли, что да, она была права, когда настояла, что бы Данила был здесь. Здесь, рядом с малыми Дмитрием и Владимиром, с благочестивым Алексием и с неистовым Сергием. Он им был нужен, как ковш холодной воды на их разгоряченные головы в жаркий полдень, что бы, ни дай Бог, удар не хватил. От мыслей их отвлек новый стук в дверь. Осторожный и вкрадчивый.

– Ну, вот и Алексий с князьями, – Сказала Мария, – Входи отче.

– Долгие лета всем, – Вошел митрополит.

– Всем поклон до земли, – В унисон звонкими голосами добавили два юных витязя, стоявших чуть сзади.

– Проходите, нечего порог обивать, – Радушно сказала хозяйка, но вдруг сурово спросила, – А Евдокия где?

– Дома, мала еще…, – Запальчиво ответил Дмитрий.

– Тебе Великий князь, вопрос не задавали, – Резко оборвала его Мария, от чего он опешил и, кажется, растерялся, – Ну? – Она повернулась к Алексию.

– Виноват, Лучезарная, – Горделивый митрополит, как-то обмяк, – Виноват, сейчас гонца пошлю.

– Мои слетают, – Мария махнула рукой Угрюмам, – Ваши пока еще только о корни и пеньки спотыкаться могут. Евдокия опора ваша и надега. Я ее вам из Суздаля не детей рожать сватала, а власть вашу поддержать ненадежную супротив ханских родов. Смотри Алексий, будешь свою игру играть, враз скручу. При всех говорю, потому, как глазки строить боле некогда, и по полу рукавами месть негоже. Все. К столу гости дорогие. Разделим хлеб да вино. О деле поговорим, как княгиню вашу дождемся. Мои гридни ее вмиг примчат.

Гости расселись. Сенные девки разнесли меды по кубкам. Через короткое время дверь без стука распахнулась. Угрюмы не спрашивали у хозяйки позволения войти, ее желание они угадывали чутьем. На крыльце стояла, порозовевшая от морозного ветра и быстрой скачки, Евдокия в накинутом на парчовое платье меховом волчьем плаще. От этого она еще больше казалась похожей на лесную ведунью, берегиню рода или посланницу старых лесных Богов.

– Входи, входи, душа моя, – Ласково позвала ее Мария, – Ты на этих мужиков внимания не обращай. Они кроме своего меча, да коня уже и видеть все вокруг разучились. Входи и ко мне сюда во главу стола. Ты ж у нас рода продолжатель, на тебе земля стоит, а не на этих рубаках. Забыли чай все вокруг, что на Руси Богородица всех выше.

– Так, – Крякнул Сергий, подавившись крылом перепела. Он понял – камень в его огород. Это он в обители первую церковь Троице поставил.

Угрюм, ловким движением, снял с княгини плащ, незаметно подтолкнув ее в сторону стола. Навстречу уже шла Мария, приветливо взяла юную княгиню под локоток и усадила рядом с собой на такой же высокий трон. Теперь уже крякнули Дмитрий с Владимиром, сидевшие ниже. Данила просто хохотал внутри себя, огромным усилием воли сдерживая растягивавшую губы улыбку. Вот так Малка, как она всех под Богородицу согнула. Как она всем новую хозяйку земли Русской навязала. Попробуй тут взбрыкни, в ее колдовском теремке.

– Ну, ладно гости дорогие. Все в сборе. Трапезничайте. Хлеб, да соль! Я вам слово пока молвить буду, – Мария отставила кубок с медом, заботливо подложила еду в тарелку Евдокии и продолжила, – Известно мне доподлинно, что темник князь Мамай, хана Магомета советник, а точнее негласный глава Орды Сарайской, направил сотню, ясак собирать на Владимирские земли. Ведет эту сотню Бегич. Он воевода хоть куда, во всем, что воинской доблести не касается. Он тебе и ясак собирать, и села и городки жечь, и девок и баб насильничать. Токмо в битве ни разу не бывал. Пора ханам, разгулявшимся укорот дать, а то они и главу своего начали царем величать. Кого пошлем?

– Супротив Орды? – Гости опешили. Вопрос сам вырвался из уст Владимира.

– Во-первых, Мамай не вся Орда. Да и не Орда вовсе, а отбившийся от рук князек. Во-вторых, Орде место на землях новых, да в боях. В-третьих, Орд множится, как зайцев в полях. На все их чихи не наздравствуешься. И последнее, пора своим умом жить.

– Это ты так считаешь…? – Задумчиво вставил Алексий.

– Это мы так считаем, – Сделав ударение на слове «мы», коротко ответила Мария.

– Тогда пусть окольничий Тимофей их встретит, с малой дружиной, – Подал голос Сергий.

– Мало пугануть, надоть в пыл разнести, для острастки, – Неожиданно бросил Дмитрий, вызвав удивленный взгляд Марии.

– Пусть князь Пронский, дядя Данила пособит, – Тихим голоском добавила Евдокия.

– А поведешь всех – ты! – Палец Марии указывал на Дмитрия, – Ты Великий князь, тебе и показать: Кто в доме хозяин!

– А я? – Подал голос Боброк.

– А ты обожди, – Голос Марии стал жестче, – Не по Сеньке шапка. Придет и твой черед. И твой! – Она повернулась к Сергию. – Братские дружины не выпускать! Токмо городские. Тимошка пусть помаячит у Бегича пред носом, подразнит его, и за первую речку уходит. Ладно, чего мне вас рубак учить. Готовьтесь! А пока ешьте, пейте гости дорогие. Время есть. Ты мне расскажи голубка, как тебе здесь в Коломенском, лучше, чем во Владимире? – Она придвинулась к княгине, и они зашептались, склонив головы, и как бы забыв обо всех вокруг.

Мужчины тоже нашли общую тему – войну и битвы и заговорили о них.

 

Глава 2

Сила силу ломит

Тем временем в Сарае Мамай нашептывал в ухо Мамант-Салтану, среди своих воинов называемому Мухаммедом Беляком, что на Залесской Руси Ангелы совсем медвежьи роды подмяли, никого в грош не ставят.

– Ясак не платят, – Шипел он с хрипом, – Смотри хан, по все Закатной Ойкумене Ангелы медвежьи роды подвинули и у нас начнется, если дадим слабину.

– Уймись князь, – Устало отвечал Салтан, – Ангелы нам ближайшая родня. Не было такого, чтобы роды наши ссорились. Мы всегда воевали, они всегда правили. Не наше дело десятину собирать.

– Да ты ж почти царь, – Опять хрипел Мамай, – Тебя же царем-пророком все воинство величает, это выше, чем царь-священник.

– Уймись темник, – Не поддавался Салтан, – За Ангелами Ордена. Они порядок в Ойкумене блюдут.

– А за нами Орда! – Вскричал Мамай, – Она, сколько голов согнула? Даже западных наместников, когда Черная Смерть пришла, и то истребила. А там робяты были не робкого десятка, из Дажьбожьих внуков.

– Так ведь не одна Орда была, – Резонно возражал хан, – Там и нежить и герои из Нави и…говорят Посвященные и Стражи были, – Понизив голос, добавил он с оглядкой.

– Брехня!! – Мамай гнул свое, – Орда одна порядок навела. Это так народ, ради красного словца бает. Надо пугануть Русь и Великого князя, пока малолеток и силу не взял. А то глядишь, начнет с западников пример брать, нам тогда полный карачун.

– Пугани, – Салтану надоело спорить, он хотел в гарем к горячим женам и сладким винам. Ему наскучил этот, вечно рвавшийся в бой, воевода, – Пугани и назад. Смотри, там тоже дружина не за бабьими юбками прячется.

– Дружина, – Фыркнул темник, – Какая там дружина?! Прихвостни княжеские, да городские оболтусы. Они только стяги наши увидят – поминай, как звали. Сам даже не пойду – Бегича пошлю.

– Да Бегич твой, – Уже совсем заскучав от разговора, все-таки протянул хан, – Бегич твой, пес не боевой. А дворовый. Только из-за хозяйской спины за забором тявкать.

– А нам боевой и не нужен. Их любая шавка за Можай загонит. Да разрешить ему еще Рязань пограбить, он горы свернет.

– Бегич, так Бегич, – Мамант зевнул и жестом отправил его от себя. Про себя подумал, – Да хоть бы ты и сам ехал. Может тебе кто из Суздальцев голову свернет. Мне бы полегчало.

– Тварь жирная, – Ругался про себя Мамай, – Погоди, придет время, удушу собственным поясом. Как ты мне надоел. Тоже мне хан. Бурдюк с прокисшим молоком. Даже жены твои и то со мной спят, – Он зло хлестнул себя по сапогу и вышел на крыльцо. Свистом подозвал коня. Кинул ожидавшим нукерам, – К Бегичу! – Стегнул лошадь и помчался, расстелившись над землей.

Бегич стоял отдельным станом, даже не в Сарае, а около на берегу реки. Вкруг его стана любили селиться крысы войны: всякие маркитанты, мародеры, гулящие девки и прочая грязь. За собой они тянули тех, с кем имели дело, то есть купеческую братию – жидов и сурожан. Поэтому Мамай, подлетая к стану Бегича, первым делом врезался в кочевое городище, состоящее из разнокалиберных палаток и кибиток, в которых привыкло жить это кочевое племя. Он зло выругался, мол, развел здесь караван-сарай, тоже мне полководец, сбил грудью коня, стоящую поперек пути, кибитку, вывалив весь ее хлам в пыль, под копыта следующей за ним охраны. Нукеры разметали ногайками визжащих шлюх и жирных торгашей. Мамай влетел в терем Бегича, отшвырнув ногой бросившегося на него пса. По визгу, перешедшему в хрип, он понял, нукер прирезал зверя, осмелившегося оскалится на хозяина.

– Вот так он любого человека прирежет, – Подумал Мамай, – И правильно. Псы. Все псы. Сначала руку лижут, а потом в горло вцепиться норовят. Где этот полуевнух? – Гаркнул он прямо в лицо выбежавшему телохранителю, – Где?!!

– Тут Великий, – Посерев лицом, залепетал тот.

– Веди! Смерд! – И не дожидаясь, вошел в горницу.

Бегич нежился на высоких шелковых подушках, взирая на танец обнаженных наложниц, и хлестал их бычьей плетью, получая от этого массу удовольствия. Мамай перехватил плеть и резко хлестнул ей по лицу баскака, оставляя на нем кровавый рубец.

– Ты свинья! Сейчас соберешь свою разбойную ватагу и пойдешь на Владимир. Пуганешь там эту шушеру, что в Москве ордынский кош хранит. На обратном пути разрешаю тебе пограбить Рязань. Глядишь, новых танцовщиц себе привезешь. Хотя тебе зачем, ты и с этими не справляешься. Тебе одной твоей обозной потаскухи на всю жизнь с избытком. Этих, – Он мотнул плетью в сторону сбившихся в кучку девушек, – Мне пришлешь. Я, да моя сотня, найдем им применение получше, чем перед твоим сытым брюхом танцевать. Все, седлай коней. С собой возьми молодых княжичей вашего рода. Неча им тут засиживаться, пусть хлебнут степного ветра. Почуют запах крови. Попробуют молодую полонянку на седле. Глядишь, вырастут не такими как ты жирными боровами. Все, – Он повернулся и пошел вон. Его нукеры, согнав девчонок в стайку, даже не дав им одеться, погнали их следом. Бегич оторопело смотрел вслед грозному темнику.

– Надеюсь, к твоему возвращению рубец еще не сойдет с твоей самодовольной рожи, – Ехидно заметил Мамай, обернувшись на пороге. – Поторопись!

Уже в седле он услышал какой-то бабий визг, преходящий в звериный вой, это Бегич вызверился на всех вокруг. Ладно, темник забрал его лучший гарем, еще не тронутых им наложниц, ладно он пересек его холеное лицо кровавым рубцом, но он отправлял его на Русь. На Русь, не за законным ясаком, который бы заплатили без нажима, а за грабежом. И не в пограничные села, а на самого Великого князя, на которого и сам Мамай не ходил. Это было не просто. Бегич решил, соберу княжичей с их ближними нукерами, волком туда, обратно. Нос чуть за Оку высуну, на Владимирские земли, в Залесскую Русь, и назад. Кругом Рязань обойдем. Сельца малые пограбим и домой. Мамаю наплетем, что там все от страху обделались. Княжичам дадим над народом потешиться, пожечь, понасильничать. Они молчать будут. Этого даже сам Мамант не простит. Он успокоился и велел кликать: Хазибея, Ковергу, Карабулука, Кострова, Бегичку и других княжичей золотых родов, вошедших в воинскую пору, но еще в бою не бывавших и жаждавших славы и добычи.

Наутро экспедиционный отряд сотен из трех стоял на берегу реки и по сигналу пошел на переправу. Бегич, следуя придуманной им тактике, воинов брал в основном на ногу легких, на быстрых конях. Тяжелой конницы и пехоты в этот раз с собой не брал, хотя обоз собрал не малый. Да еще его прихлебаи к нему прицепились, чуя легкую и большую поживу. В последний момент к ним прискакал Мамаев ближний волхв, отозвал Бегича.

– С тобой в обозе пойдет кибитка. Беречь, как зеницу ока. Близко к Коломенскому подойдете, дашь тем людям провожатых верных и охрану сильную, поможешь незаметно на сторону Боровицкую переметнуться. Понял?

– Понял, – Ответил Бегич, с опаской косясь на странную телегу с черным шатром.

На козлах сидел свирепого вида детина, а из шатра не слышно было, ни шороха.

Войско, если эту ватагу можно было назвать войском, двинулось в путь. Никто и не заметил, в этой круговерти чужих дружин, обозов, кибиток, заводных коней, боковых дозоров и высылаемых каждым князем гонцов и разведчиков, как отделились после переправы, и нагоняя коней понеслись в сторону Рязани двое неброских всадников в рыжих малахаях и коротких верховых жупанах.

Данила Пронский, князь Муромский, вместе со своим сыном Владимиром, приехал к тестю своему Олегу Рязанскому. От брата своего родного Ивана, сидящего на уделе Пронском, получил он подарок нечаянный. Из селища Пушкарское, что под Пронском, пришли три телеги с тюфяками, да при них знатные пушкари, мастера железного огненного боя. Олег с интересом рассматривал тюфяки и единороги, Пищали он видел у заезжих стрельцов и своих ими оснастил, а дробовики таких размеров хранили в глубокой тайне ото всех. Да и были они только у Владимирских князей, да у Пронских и то видать от тех же Владимирских к ним секрет попал. Ходила молва, что этим тот секрет то ли заезжий волхв передал, то ли от старых Богов какой посланец принес. Однако кто бы ни пытался такое сотворить – не выходило. Так же как и колокола звона малинового, только у них на Валдае делали. Тоже говорят, сама Дева Ариев им этот секрет подарила по доброте своей.

К вечеру появился окольничий Тимофей с тяжелыми латниками из боярской дружины. Дружинники муромские, рязанские и владимирские приветливо хлопали друг друга по плечу и крепко обнимались. Многие знали приятелей долгие годы еще по службе в Орде. Совсем затемно прискакал сам Великий князь с малой дружиной. Однако опытный глаз сразу распознал, что дружина особая, непривычная. Пожалуй, такую не видали с тех пор, как особая сотня Богаз ушла с Иваном Добрым в Навь, вместе с командиром своим удалым волхвом Чигирем. Дружина была невелика – человек тридцать не более. Особо выделялись: тезка Великого князя монастырский брат Димитрий, так и прозванный Монастырским, да второй брат Назарей из Свято-Данилова монастыря, за злобные нрав и немереную силу прозванный Кусаков, Они вроде бы как состояли при юном князе, оберегая его. Еще отметили все, в дружине княжеской, молодого витязя в затейливых восточных бронях с зеленым наметом на золоченом шеломе, в сопровождении четырех оруженосцев звериной наружности.

Когда же все собрались в палатах у Олега Рязанского, и витязь снял с головы золоченый шлем, князья узнали боярыню Марию Нагую.

– Ну что ж, князья, гонцы принесли ту весть, что я и ждала. Бегич у ворот. Как будем встречать дорогого гостя?

– Пирогами. Горячими пирогами, – Хохотнул Данила Пронский, – Они у меня еще пока в обозе не остыли.

– Тогда где? – Мария повернулась к Олегу, – Земля князь твоя, Рязанская, тебе и решать где гостя потчевать.

– На Оке-реке, там речушка есть малая, Вожа кличут или Вожжа, кто их разберет мордву-то. Они так лопочут, что сами себя вряд ли поймут.

– Ну, вожжа, так вожжа. Что б она им под хвост попала, – Весело вставил Тимофей.

– Весело умирать идете, – Вдруг осекла их Мария.

– А на миру и смерть красна, – Задорно встрял молодой Владимир сын Пронского.

– Тебе еще птенец жить, да жить, а ты про смерть. Тебе еще вороненок на крыло вставать, что бы мудрым вороном стать. Муром в великий город вывести, а ты смерть. Молчи, когда старшие совет держат, – С притворной грозностью, насупив брови, сказала Мария. – Говори Тимофей, ты здесь чином низший, а умом и опытом высший.

– Чего долго турусы разводить, выйдем навстречу и вдарим тяжелыми латниками прямо в лоб, а легкие казаки с боков охватят и татарове дорубят.

– Значит, Тимошка, – Задумчиво продолжила за него Мария, – Значит, тебя жизнь так ничему и не выучила, за годы эти. Как был ты царев окольничий, так и остался. Как было у тебя дело – пути и станы царю устраивать в путешествиях его, так и не шагнул ты выше этого. Вот еще послов из стран заморских принимать выучился. А так – сиди, молчи. Тютя. Скажи ты, Олег. Ты землю знаешь, в походы хаживал.

– Нет, Лучезарная, – Вдруг неожиданно для всех и даже для самой Марии, сказал Олег, – Нет, я лучше тебя послушаю. Мне мои волхвы и ведуны много, что про тебя в уши напели…

– Что напели, то в одно ухо влетело, в другое вылетело, – Назидательно сказала Мария, – Ну да ладно. Бегич боя не любит. В драку не полезет, если корысти не увидит. Отойдете за Вожжу эту…, река-то глубока? – Вскинула она глаза на Олега.

– Да так – ручей-переплюйка, но гнилой и болотный.

– Ну ладно, отойдете за ручей. В середину поставьте латников в золоте, в сбруе и обоз на горе, чтоб видно было. Все дорогие шатры туда. По краям Пронский и Тимофей. К тебе Тимошка в пособники молодого Володимира. Больно в бой рвется. В центре, у шатров, ты Дмитрий свой стяг развернешь. А за обозами поставим пушкарей с их пирогами горячими. Гостей за реку пропустить. За обозы отступить… и кормить пока от пуза не наедятся. Тебе Данила Пронский, и тебе Владимир, с легкими татарами гнать их, когда побегут, пока всех не порубаете.

– А побегут? – Вопрос повис в воздухе.

– Побегут, Только догонять успевай. Кто молодец среди овец, тот против молодца – сам овца. Побегут. Меня в битве не прикрывать, за мной на подмогу не гоняться. У меня дружина – всего со мной пятеро, как персты на руке, но персты в кулак сжатые, да в кольчужную перчатку одетые. Мы сами с любым справимся. У нас задачка своя, ведовская. Все поняли, али еще раз повторить?

– На поле повторишь особо тупым, – Смачно ответил Данила Пронский, хлопая сына по плечу.

– Тогда до утра. Утром всех жду в седле на околице. Прощевайте князья, – Она надела шелом и, круто повернувшись, вышла в дверь. Только по ступеням застучали каблуки ее сафьяновых сапог.

– Вот так! – Подытожил Дмитрий, – Спать. До утра.

С утра ополчение под командованием Великого князя Дмитрия выступило к облюбованному месту, где и расположилось, так как было оговорено накануне.

На высоком взгорке, как достойная добыча сверкали и манили дорогие княжеские шатры, прикрытые неповоротливой латной ратью. За ними можно было явственно различить телеги богатого обоза сопровождавшего весь этот городской сброд, пришедший не пустить настоящих воинов получить их добычу. Чуть в стороне сгрудившись в непонятную кучу, стояли легкие конники, судя по цветам и стягам: слева князя Данилы Пронского из дремучего Мурома, где и саблю-то в руках мало кто держать умеет. Справа окольничего Тимофея, что само по себе просто повергло видевших все это разведчиков Бегича в хохот. Какие у окольничего приказа дружинники? Так придворная шушера, иностранных послов встречающая, да шатры для государя ставящая и столы накрывающая. Разведчики еще покрутили головой. Ага, вон на пригорок у шатров выехал сам Дмитрий с дружиной человек в тридцать. По виду воины добрые, но всего-то их ничего. Вот и все, пора в стан Бегичу докладывать. Он вскочили на коней и погнали к воеводе.

Бегич сидел в походном шелковом шатре, окруженный нукерами и княжичами. Пластун вошел в шатер.

– Ну что? – Нетерпеливо спросил Бегич.

– Добра полно. Дружина олухи. Смять только личную гвардию Дмитрия и все, – Коротко доложил разведчик.

– Ты уверен?

– Как в себе.

– Гонцу калиту золота! – Хлопнул в ладоши довольный баскак, – Седлайте коней. Ужинать будем в шатрах князя Владимирского.

Кони вынесли рать, посланную Мамаем на берег какой-то занюханной речушки. На том ее берегу, как на ладони было видно воинство Залесской Руси.

– И это все? – Искренне удивился Бегич, обводя редкие полки за рекой шелковой плетью.

– Все господин, – Уверенно ответил пластун.

– Может там засада за пригорком? – Попытался отрезвить воеводу один из знатных алпаутов, но тот отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

– Да и для колеса боевого, для словенского нашего круга, места там, на той стороне, нет. Топко. – Увидев, как вязнут копыта коня, заметил Бегичка.

– Значит, копья на перевес и пойдете лавой, – Бегич уже закусил удила, – Сомнете центр, там, где латники, а мелочь всякую потом дорубим. Зовите сурожан и походных девок, пусть поближе подходят у них будет сегодня много работы, добро на возы складывать. Да я и сам, пожалуй, сегодня потешусь, а то кровь застоялась, руку надо сабелькой размять.

Княжичи торопливо отдавали приказы сотникам. Ударить в лоб латникам. Расстроить боярский строй. Сделать вид, что бежите, заставляя латников сломать линию, и на копья их. Затем разворот и сабельками с плеча. Конница в обороне долго стоять не может потому рассыплется, как бусы с порванной нити. Потом поворот половина в одну сторону, половина в другую и добить легких конников, их мало. Особо, главной сотне, сбить с холма князя с его охраной и взять шатры и обозы.

– Пройдете, как нож сквозь масло, – Напутствовал их Бегич, – Отдам Рязань на три дня.

Воины взревели. И медленно стали выходить на берег реки, поправляя сбрую, сабли, копья.

Натянутая пружина ожидания боя сжалась до предела, и распрямилась по взмаху цветастого платка ближнего евнуха воеводы. Конная масса, опустив копья, двинулась через реку, убыстряя бег с каждой минутой. Туда к шатрам, навалиться всей массой, смять, рассеять и гнать, гнать, пока хватит сил у коней, и рубить, рубить убегавшие шеи, пока рука поднимает сталь. Все ближе и ближе блестящая стена лат, все ближе и ближе долгожданная победа. Когда это латники сдерживали лаву? Ордынцы даже не доставали луки, все решит один удар копья, который не удержат ни эти кованые брони, ни эти кольчуги сплетенные искусными мастерами. Вперед!

Вдруг стена, закрывавшая им путь к долгожданной добыче, расступилась. Стоящие на холме воины под стягом Спас Нерукотворного также неожиданно повернули коней и скрылись за цветными шатрами. Какие-то серые людишки скинули с телег стоящих в обозе серые рогожи и встали рядом с горящими в руках фитилями. Еще ни кто, ни чего не понял, когда им прямо в лица, прямо в конские морды ударил вихрь мелких камней, дым, огонь и грохот великого бога Перуна, бога войны, о котором они давно забыли. Этот вихрь сломал строй, выкосил первые ряды, и заставил коней в ужасе подняться на дыбы, сваливая их в одну живую кучу. Когда дым рассеялся, воины Мамая увидели на холме витязя в зеленом намете и золоченых бронях, окруженного четырьмя волками, на серых конях. За ним, как небесное воинство, выстраивалась личная дружина князя. Но еще силен был порыв, и лава катилась к вершине холма. Второй выстрел был в упор с двух-трех метров. Умели Пронские пушкари заряжать и стрелять, потому и селище их Пушкарским прозвали. Он разорвал, разметал весь строй. И тут витязь снял шелом, распустив по плечам огненные косы.

– Дева Ариев! – Прозвучал радостный крик со стороны Залесского ополчения.

– Ариния!!! Богиня мщения!!! – В ужасе крикнул кто-то в рати Мамая.

Этого крика хватило для того, чтобы лава распалась на маленькие группы, каждая из которых хотела одного, убраться отсюда. Вот тогда Лучезарная поднесла ко рту рог, и звонкий и чистый звук поплыл по полю, срывая с места полки Владимирцев и Рязанцев. Вся их застоявшаяся масса пришла в движение и ринулась колоть и рубить. Впереди мчалась Дева Ариев, увлекая за собой всех. Тот, кто пытался заступить ей и ее волкам дорогу, или просто попадался на пути, прожил последний миг своей жизни. Она знала куда стремилась. Сжатый кулак ее маленького отряда прошел через лаву и вывернул к обозам. Она поискала взглядом черный шатер, увидев его, привстала на стременах и ее половецкая сабля закрутилась с такой силой, что издали напоминала серебряный круг. Дмитрий с дружиной прорывался к шатру Бегича, куда тот отступал прикрытый телохранителями. Сбоку на помощь к нему вывернул Владимир Пронский. Княжичи золотых родов тоже отступали к своему воеводе. Две силы схлестнулись. Отборные дружинники Мамая бросились на князя, понимая, что если они свалят его, паника сможет помочь унести ноги, но на их пути встали Дмитрий Монастырский и Назарей Кусаков. Такого не видели даже в Орде, Они остановили человек двадцать отборных ордынцев и рубились с ними умело и зло. Их хватило на то чтобы дождаться подмоги от Владимира и рухнуть под градом ударов. Владимир же смял остатки ордынцев и погнал их в степь.

Мария прорубилась к шатру, легким почти незаметным взмахом сабли развалила надвое заступившего ей дорогу дюжего дружинника и вспорола шатер.

– Ведьма!!! – Выкрикнул ей в лицо сморщенный старик сидящий в шатре, а второй схватился за меч.

– И рада этому, – Ответила она, выбивая меч из рук нападавшего, – Здравствуйте други мои драгоценные. Заждались? – Ехидно сказала она, – Взять эту мразь!! – Кивнула она Угрюмам, – И барахло не забудьте.

– Волкодлаки!!! Нежить!!! Руки прочь!!! – Завизжал старикашка, но, получив кованой перчаткой в зубы, обвис.

Второй его напарник в одежде ордынского дружинника покорно выпрыгнул из телеги, но от волчьего взора Угрюмов не укрылось, как он незаметно сбросил в ковыль небольшую торбу. Младший Угрюм нагнулся, что бы ее поднять. С дружинника всю покорность как ветром сдуло. Он резко вырвал из-за голенища сапога узкий и длинный стилет и бросился на волкодлака. Для человека это была бы верная смерть. Для человека, но не для волка, привыкшего всегда быть настороже. Крепкая рука перехватила запястье занесенной руки, в лицо ему дохнул тяжелый волчий дух и нападавший, кажется, увидел пред собой оскаленную волчью пасть с желтыми смертельными клыками. В следующую минуту он корчился на траве со сломанной рукой, а его жертва поднимала с земли брошенный кошель и протягивала его хозяйке.

– Ты паря боле не балуй, – Спокойно сказал старший оруженосец, приглаживая сивые кудри, больше похожие на волчий мех, – Не мельтеши пред глазами, а то и ноги поломаем.

– Волкодлаки, – Вспыхнул в мозгу у дружинника крик старика, – Оборотни они. Кто ж хозяйка?

Мария открыла торбу, глянула, втянула воздух и сказала:

– Кого ж травить собрались, гости дорогие? Кому зелье в подарок несли? Не мне ли? – Подождала и резко добавила, – Я вас спрашиваю! Тебя Некомант Сурожанин и тебя Ванька Вельяминов. Что глаза выпучили? От кого схорониться удумали? Черви земные. На дыбе запоете. – Повернулась к Угрюмам, – Поехали! Мы эту битву закончили. Без нас остальных дорежут.

Владимир прорубился к Бегичу, смахивая на своем пути оставшихся в живых княжичей как пожухлую траву. Встретился с ним лицом к лицу и крикнул:

– Читай молитву, старый лис!

– Пусть меня Великий князь судит по Правде! – Завизжал Бегич.

– Сабля моя тебе судья, как и ватажникам твоим. Перед князем я отвечу, – И лихим ударом снес ему голову с плеч, успев поймать ее за оселедец.

– Ну что ж Владимир Красная Сабля, – Раздалось у него за спиной, – Считай тебе и дальше над разбойными вельможами суд держать. Пусть твоим Красным двором и будет сабля твоя. Жалую тебя этой Правдой.

Владимир обернулся. За спиной его стоял Великий князь Дмитрий. Витязь склонил голову и принял напутствие как приказ.

Дружинники Залесского ополчения гнали ордынцев, пока хватало сил у коней. В захваченном обозе уже командовали люди княжеского двора, сортируя добро. Мария подъехала к ним поманила рукой старшего.

– Поди сюда, дядька. Всех торговых людишек и всю остальную гадость выведи за бугор, и порубайте в капусту. Девок-полонянок и наложниц собери, дай охрану и отошли ко мне в монастырь, что на Лебяжьем озере у холма Боровицкого. Знаешь?

– Как не знать боярыня. Тот, что за стенами дубовыми.

– Туда. Смотри, чтобы среди них шлюх обозных не затесалось. Понял? Дерзай! Вдалеке показался всадник, лупцующий коня плеткой почем зря. Летел он со стороны Рязани.

– Алексий! – Вспыхнуло в мозгу Марии, – Точно Алексий. Значит, не всех перехватили. – С сожалением подумала она, и помчалась навстречу гонцу.

Алексий умирал тяжело. Боролся за жизнь истово, стараясь удержаться до возвращения Великого князя и Марии. У его ложа дневал и ночевал Сергий Радонежский, давно понявший причину его недуга и всячески пытавшийся выгнать из его тела проклятое зелье. Но тело уже одряхлело и старец жил единственно силой духа. Мария и Дмитрий влетели в покой митрополита, даже не сбросив верхнего платья. У его изголовья сидела Евдокия, читая ему псалтырь. Глаза Сергия и Марии встретились, и она даже не стала задавать вопроса вертевшегося у нее на языке. Преподобный одними глазами подтвердил: «Да, отрава, но не поймали. Утек». Дмитрий, едва сдерживая слезы, припал к груди наставника. Тот с трудом поднял сразу постаревшую руку и погладил его по голове, как в детстве, взъерошив волосы на затылке.

– Дождался, – С облегчением выдохнул он, – Не плач соколенок. Нет времени для слез. Дела надоть решить. Для всех надоть…,– Он перевел дыхание, с трудом сглотнул, и продолжил, – В Киеве Киприана на митрополитство положили….не люб он мне…я б Сергия поставил….но он Мастер…он мелочами заниматься не будет…, – Дыхание его стало тяжелее. – Ты Митька, – Он впервые назвал так своего воспитанника, – Любимца своего Михаила, что в миру Митяем звали хошь на место мое поставить… ставь…токмо в монахи его обрати, распутного…, -Голос его стал тише, он рукой подозвал к себе Марию, – При Митяе Пимен вшивается….бойтесь его…сука он, – Мария аж опешила от таких слов из уст Алексия, – Скажи Лучезарная…с миром ли отхожу?

– С миром отче, с миром, – Она взяла его за руку и, поняв все, пригнулась к его губам.

– Найди…, – Почти неслышно прошептал он, – Найди и уничтожь, нечисть эту…не то…, – Он затих.

– Найду отче. Слово даю Аринино. Найду, с живого шкуру спущу. Он услышал, рука его поднялась и осенила всех крестом.

– Благословляю вас, – Собрав последние силы, крепким голосом сказал Алексий, и душа его отлетела в Ирий.

Посольство в Царьград к патриарху собрали быстро и отправили без затей. Не досуг, поклоны бить. Через два дня на взмыленном жеребце примчался гонец с известием, в дороге в одночасье умер Митяй. Посольство пошло под Пименом дальше.

– И этого не уберегли, что ж напасть такая! Что ж они нас на ход вперед опережают! – В сердцах воскликнула Мария, – Эй Угрюмы, тащите в подвалы монастыря, в пыточную башню тех двух прохвостов, что мы обозе взяли. Не гоже их таперича жалеть!

Когда она вошла в подвал, где на дыбе висели старый сурожанин и сын тысяцкого, ее вид произвел на них большее впечатление, чем все инструменты пыточной башни и вид четырех заплечных дел мастеров. Она была в платье Аринии, и ее огненные косы шевелились, как змеи. Пламя чадных факелов просвечивало ее газовую тунику, собранную по старому обычаю на плече, как корзно воина, оголяя левую грудь.

– Будем молчать, – Спокойным тоном спросила она, останавливая жестом готовых приступить к своему делу Угрюмов, – И так что?

– Опустите, говорить буду, – Неожиданно сказал Иван.

– Иуда!!! – Закричал старик.

– Вырвите ему язык, – Так же спокойно сказала Мария, – А впрочем, нет. Скормите ему его мешок.

– Я буду говорить, – С ужасом в глазах промычал старик, – Ты каменная баба!

– Я Золотая Баба. Слышал о такой?! Продажная твоя душа.

Иван говорил сбивчиво. Обо всем, торопливо стараясь порассказать как можно больше. О том, что торговый люд привыкший сидеть за широкой спиной тупых воинов, невзлюбил Ангелов, за порядок. О том, что это они натравливали Орду на Ордена. О том, что надо разорвать Империю, как они разорвали Орду и править в каждом местячке силой денег, а не силой Правды. И о многом другом, что вообще было не интересно. Мария смотрела на старика.

– Ну, а ты, что молчишь?

– Он все уже сказал!

– Нет не все! Кто?

Кого-то напоминал ей этот сморщенный, скользкий, как угорь, Некомант? Кого? Она напрягла память, продираясь, пробиваясь через толщу лет, как гном к подземному кладу. Вспомнила! В ее мозгу отчетливо вспыхнула картина. Дубрава под Суздалем. Капище и она с сестрами Ариниями. Вот Угрюмы бросают к ее ногам такого же, как этот, скрюченного от злобы старика в черном. Вспомнила, как шипел он ей в глаза:

– Скажу напоследок, не выкорчевать вам, посеянных мною плевел. Задушат они вашу пшеницу на корню. Мои ростки на гнилой почве растут быстро. Человек он ведь лжив, завистлив, корыстен без меры. Но более всего, власти он хочет. Власть, как вино. Опьяняет и манит. Дороже денег, пьянее любви. Власть над такими же, как он, червями земными. А она все даст – и деньги и любовь, и жажду еще большей власти. А когда власть тайная, она еще притягательней. Вроде, как простой человек, но шепнул, что надо и полетели головы. Будут с вами бороться везде и всегда, люди той отравы вкусившие. Полетят головы. Кровью захлебнетесь и дымов костров и пожарищ. Смерти страшные выпустят мои ученики из Мареновых пещер. Ради власти все.

И слова свои ответные вспомнила:

– Так есть, и так будет у всех твоих учеников. Всю жизнь им гнаться за призраком. А в конце жизни узнать, что все это у них было. А гнались они за миражом, за помраком тобой придуманным. И последним словом в жизни их будет проклятие тебе. Твоим жрецам и храмам, вере твоей. Сами друг друга жрать и гнобить будут. Сами друг друга на кострах жечь и мучить. Открыть будущее-то, или так поверишь?

Вспомнила и, повернувшись к Некоманту, неожиданно для него улыбнулась и сказала:

– Ну и как тебе жилось в золотой паутине-то? Что молчишь, паук? Как хозяин-то твой? Все еще помраком своим слепит глаза и души ваши? Все еще манит властью, да златом не мерянным? Глянь на себя. Согнуло всего от зависти и злобы. Не надо мне откровений твоих. Сама знаю, откуда ветер дует. Зря надежду пестуете, не быть, по-вашему. Мы гниль по живому отсечем, вместе с головами вашими. Отдайте его братцы на Кучково поле, пусть ему там прилюдно башку срубят. Чтобы другим наука. А ты Ванька? Тебе чего не хватало? – Повернулась она к дружиннику.

– Славы! – Вскинул он голову.

– Славы!? Так она не в черных шатрах ездит. Она на полях воинских, как ковыль растет, под копытами коней только колосится. Вот брат твой Тимоха славы этой полной ложкой хлебнет, так что по всей земле сотни лет отголосочки от звона колокольного в честь славы его разливаться будут, – Она увидела, как передернуло Ивана.

– Тимоха, да слава?! Кишка тонка!!! – Со злобой выкрикнул он.

– А мы ему поясок пошире, чтобы кишку поддержать, да Веру покрепче, чтоб дух не захватывало. Глядишь, и не так страшон черт будет, как его малюют. Понял ты прихлебай чародейский. Отравитель. И этого туда же, – Кивнула Угрюмам, – Надоели оба. Ясно все, как Божий день. Ступайте, готовьте их к смерти лютой. Отдохну, пойду.

– Ты…ведьма…заплатишь… – Попытался чего-то сказать Некомант, но онемел от одного взгляда Марии. Ему как будто медвежьей лапой рот закрыли, – Святобор!

– Мелькнуло у него в мозгу.

Угрюмы увели обоих. Утром на Кучковом поле при стечении народа злодеям срубили голову. Сам брат Ивана – Николай Вельяминов с женой своей – сестрой княгини Евдокии, стоял у плахи. Глянул на Ивана и сплюнул.

– За что ты братуха жизнь свою отдал? За помрак труб медных, за звон динаров золотых. Тьфу! И растереть! – Он обнял молодую жену, махнул рукой и досмотрел казнь до конца, не дрогнув лицом.

Гонцы принесли весть, что Пимен, таки получил митрополитство в Царьграде и едет домой.

– Нехай там, в Цареве граде и живет! – Вскипел Дмитрий Иванович, – Во Владимир не пущу, а в Чудов – Сергий не пустит. Перехитрил сам себя чернец! Пусть уж лучше Киприан, он по крайне мере ручной и служить будет верно. Моя воля, как Великого князя. Пимену дулю поднос, Киприана звать на митрополичий стол. На том все!

На том и порешили.

Лазутчики из Орды принесли еще одну весть. Мамай после разгрома на Воже вызверился окончательно и удавил шелковым поясом Мухаммеда Беляка. Отыгрался на хане. Сам сел на его место. Объявил во всеуслышание, что за Вожу непокорным отомстит. Эту новость приняли с давно ожидаемым пониманием. Знали, что Вожа с рук не сойдет, да сами на это и нарывались.

Однако больше всего приняли новость, принесенную с литовских земель, где после Ольгерда Ягайло вытворял невесть что. Гонца послушать собрались в палатах княжеских. Он поведал, что после того, как Ягайло удавил дядю своего Кейстута в лесном замке, верные его псы притащили туда же и брата его двоюродного – сына Кейстута Витовта. Вот тут и начался роман, старым ордынским сказам под стать.

Женой молодого Витовта была княжна смоленская Анна. Умом она не блистала, но служанку имела из лесных берегинь по имени Елена. Та ей подсказала план, то ли самой придуманный, то ли со старыми волхвами обговоренный. Так вот, Анна та умом не блистала, однако была прехорошенькой девицей, знающей цену своим прелестям. Как она там улещивала Ягайло, что она там свистела в уши Ульке Тверской, загадка и тайна, покрытая мраком. Но самодовольный Улькин сынок Витовта сразу не прикончил, а напротив разрешил женушке его в замке ублажать и дни ему последние в мире этом скрашивать. Анна опять же из себя боярыню столбовую состроила. Мол, негоже это княжескому роду самой корзины с яствами таскать, да перины пуховые сбивать. Надо, мол, ей разрешить девок дворовых с собой в замок водить. Да одну вроде как в помощницы себе, а вторую в забаву сторожу, коего Ягайло к замку приставил. Ягайло и на то возражать не стал, даже сам повадился в дни такие замок посещать. Больно сладки и медовы были девки у Анны в услужении. Откуда их ее советчица главная Елена брала, то кроме Марии и не ведал никто. А Мария доподлинно знала, что дала их Елене мать Артемида из жриц своих и нимф лесных. Кто ж против их красоты и искусства устоит? И Ягайло не устоял. Забывал он в объятиях служанок Анновых и себя и причуды свои. Вот в один из таких дней, переодели они молодого Витовта в платье служаночье, накинули ему на миловидное личико его плат узорчатый и вывели в сарафане расшитом через стражу неузнанным. Вскинулись на коней Анна, Витовт и служанка и унеслись под защиту тевтонских братьев. Елена же притворилась больным узником, напустила помрак на стражу, и три дня им голову морочила. Когда ж потеряв терпение, ворвались они в палаты, где лежа в постели пряталась она. Обернулась вдруг берегиня голубем и вылетела в открытое окно. Улька, узнав это, сказала сыну, что видать без старых Богов дело не обошлось и надо мирится с Витовтом, кабы чего плохого совсем не вышло.

Витовт же сдружился с Приором орденским из Ливонского Дома Тевтонского ордена. Стал свои привычки медвежьи обуздывать, к Вере новой склоняться. Но сорвался, пошел на дружбу с Ягайло, опять взыграла горячая кровь воинских родов. После примирения, отвел собравшиеся вкруг него остатки ордынских дружин на земли ему отошедшие: Брест, Дрогочин, Гродно. Захотел и Троки с казначеями-караимами получить, но Ягайло наместническую казну не отдал. За спиной же брата по наущению той же Ульки, и откуда у бабы этой было столько ума, начал наведываться ко двору Угорского короля из рода Ангелов, положа глаз на сестру того Ядвигу. Мать ему просто все руки выкрутила, что надо с Ангелами роднится. Они ныне власть по Империи держат, а не ханы старые. Простоватый же Витовт, после того, как Елена покинула их с Анной, возомнил себя главой всех воинских родов на Литовской земле, да и вкруг нее, и решил все к старой жизни повернуть.

Эту новость обсуждали долго и решили, что пусть они там сами пока разбираются, тут своих забот полон рот. А так пока у них каша они в наши дела нос совать не будут, хотя и родня. Да и, слава Богу.

– Баба с возу – кобыле легче, – Подвела итог Мария на замечание, что, мол, у соседей не спокойно, и они нам подмоги не окажут, – А Елена – молодец! Лесная ворожейка. И историйка интересная, на былины и сказки похожа.

В один из таких дней, когда Великий князь Дмитрий собирал у себя ближних советников своих обдумать, как и что на землях ему подвластных, и каково у соседей деется, в дубовые ворота Коломенского посада постучали гонцы из Орды.

– Да впустите, чего они там, у порога маяться будут, – Махнул рукой князь. Старший посол вошел горделиво, малахай с головы не сдернул, сапоги об ковер не обтер. Чего тут пред этими горожанами выю гнуть. Они уже и запах степного ветра забыли, и с какой стороны к коню подходить. Порубили Бегича, жирного евнуха, с его разбойной шайкой, и решили, что они теперь сильнее родов воинских. Он сплюнул прямо под ноги малолетке князю и неторопливо повел речь:

– Великий хан Мамай…

– Кто? – Перебил его сивоусый воевода, стоящий сбоку от князя, – Хан Мамай?

– Царь-пророк Золотой Орды и главный воевода воинских родов, – Продолжил, как бы не слыша этого хама, посол, – Велит тебе, князь.

– Чего делает? Велит? – Опять брякнул воевода.

– Великий князь, – Поправили с боку.

– Велит тебе князь, – Невозмутимо продолжил ордынец, – Собрать выход, дань, по-вашему, как при хане Узбеке собирали, и отправить к нему.

– Так при хане Узбеке дань собирали для войска Нави, что бы остановить Великий Мор и Черную Смерть, – Спокойно возразил Сергий, – А сейчас с кем великий хан воевать собрался?

– Тебя извещать не будем старик! – Ответил один из посольских.

– А кто тебя щенок, так научил с Мастерами разговаривать? – Входя в боковую дверь, хлестнула, как плетью Мария.

– Молчи женщина! – Резко повернулся к ней, обиженный воин.

– Вот как! – Возглас удивления вырвался из груди боярыни, – Вот как вы заговорили в Орде. Толпы наложниц и полонянок заставили вас забыть, что всему вы обязаны женщине, матери, что вас родила и выкормила, но как видно не дала ума. По крайне мере одну из вас. Выйди вон, – Она пальцем указала на дверь. – Выйди вон и скачи в поле к каменной бабе. Встань там на колени и молись, что бы мать Артемида простила тебе глупость твою. Вон!

– Что?! – Рука воина дернулась к висящей на боку сабле, но что-то или кто-то невидимый скрутил его и вышвырнул за дверь.

– А ты! – теперь палец боярыни упирался в грудь старшего посла, – Поедешь к своему хозяину и скажешь. Великий князь Дмитрий, сидящий на старшем столе по уговору родов и по воле Богов, уважая Правду и законы предков, даст выход по законам мирного времени. В орду ясак не повезет, как и предки его не возили и потомки не будут. Молчи пес! – Жестом остановила она хотевшего возразить баскака, – Ясак сложат за Кромы в Ордынский кош, под охрану Кромешного ордена. Так было и так будет! Хана твоего принимаем, коли так ордынский круг решил. Дары ему от земель наших боярин Захар Тютчев отвезет и благословение Киприана митрополита нашего, Царьградом поставленного, – Ненавязчиво подчеркнула она.

– Премного благодарен боярыня, – Поклонился ей посол, про себя добавил, – Придем на земли ваши я с твоей спины ремней нарежу онучи обматывать. Тоже мне жрица Артемиды.

– Догадался, кажись! – Вдруг громко вспыхнуло в его мозгу, как будто кто-то крикнул это ему в самое ухо, – Открылись глаза и у слепца!

– Солнечная Дева! – Посол рухнул на колени и ударил лбом в пол.

– Встань воин! Это в Орде ноне такие порядки землю жрать и прах целовать! Не было такого при государях наших ни в одних родах. Вы ж медвежьи роды. А не шакальи! – Посол поднялся и только теперь разглядел на челе боярыни золотой обруч с темно-зеленым изумрудом – знак богини леса, – Ступай, передай мои слова всем, кому сочтешь нужным предать. Тот, кто еще чтит нашу лесную мать, кто встречает солнце поклоном, но знает, что и его рожала Богородица, того ждем в краю нашем. Тот же, кто женщину превратил в подстилку для услады плоти своей, кто землю топчет родную, как чужой край, кто злато и власть ставит выше служения отечеству своему, тот пусть готовится в землю лечь. Таково мое слово! Скачи!

 

Глава 3

Путь в бессмертие

Посольство уехало, увозя дары, сопровождаемые Захаром Тютчевым.

Весточки первые, полученные от него, говорили, Мамай взъярился совсем, собирает войско великое. Вошел в дружбу с Ягайлой, просит помощи у него. Тот с Витовтом решили, что пришел их час, готовят войско Мамаю в подмогу. Олег Рязанский тоже послов прислал, ведет свою игру тонкую, ему Тютчеву неизвестную. Захар упреждал, что старый лис всегда так хвостом мел, что ни одни гончие и борзые его след не брали. Ближний круг, что часто теперь сидел в тереме Вельяминовых, весточку выслушал, гонца отпустил.

– Олег, брат наш Рязанский, действительно лис хитрый. Да еще и след петляет, как заяц на гоне, – Пояснила Мария, – Люди его, в ближних самых у нового хана Мамая ходят. Они его дружины и на переправы поведут. А это уж их дело, на какие, – Она сделала паузу, – Они и Ягайле место встречи укажут….если им встретится, будет суждено. Там ребята по лезвию ножа ходят, и дай им Бог удачи. У Мамая ведь не все Бегичи, есть и умный народ. Потому пожелаем удачи Олегу. Он ведь край свой под удар подставляет. Споткнется где, кровью его города и городки умоются.

– Так веришь ты Олегу-то? – Спросил Сергий, – Не продаст?

– Совершенные не продают! Нет такой цены, что бы их купить! – Резанула Мария.

– Все ж таки, я б дозоры послал. Для догляду, – Из угла пробасил Боброк.

– Пошлем. Я так думаю, что ты Боброк, сгоняй-ка на Литву. Выставь супротив Ягайлы братьев его. Глядишь, он с Витовтом разбежится. Надо ж кого и на хозяйстве оставить. Да и здесь будет у него свербеть, как бы чего не вышло. Витовт – парень себе на уме. Пока Ягайло здесь гарцевать будет, он удел-то легко к рукам приберет, и Ягайло это дело чует. Потому будет здесь, как на игле сидеть, назад шею выкручивать. Что там у него за спиной дома твориться?

– Понял Лучезарная, слетаю хворосту там, в костерок литовский, подброшу, – Боброк кивнул.

– Ты дядька Пронский, скачи в земли свои Рязанские да Муромские. Сбирай ватагу по городам. Заскочи, будь ласка, к князьям Белозерским, шепни им слово соловьиное, пусть подмогут нам, – Боярыня ласково посмотрела на старого воина.

– Сделаю, – Коротко ответил тот.

– Тебе Никола, – Повернулась она к Вельяминову, – Надо народец собрать по посадам, но в основном казну беречь и стены здесь на Боровицком укрепить и подправить.

– Братьев в монастырях оставим? – Задал вопрос Сергий.

– Братьев здесь оставим. У них доля своя. Дружину общую из них соберем. Кулак боевой, да и все.

– Первый дозор: Родьки Ржевского, Андрея Волосатого и Васьки Тупика вернулся. Под самый Сарай ходили. Там Мамай войско собирает. Бахвалится, что огнем и мечом землю нашу под старые роды согнет, под Орду подведет как встарь, – Владимир Храбрый отвечал за лазутчиков, – С собой сотню ордынцев привели во главе с тем послом, что к нам за данью приезжал.

– Отколь сотня-то? Пошто к нам переметнулась? – Спросил Дмитрий.

– Так посол говорит, что токмо тот, у кого башка пуста, супротив Девы Ариев коня поворотит. Говорит, скоро много ордынцев к нам привалят.

– Надоть половцев к ним послать, – Вдруг из угла, под божницей раздался тихий голос Евдокии, – Там верные поляне есть. Климент Полянин, Ваня Свяслов и Гриша Суд. Они со своими дружинами и вес в Диком поле имеют, и на круге казачьем не последние. Пусть в ковыли сбегают. Половецкие роды предупредят, что Мамай Богам не угоден.

– Умница ты наша, – Мария не удержалась, расцеловала зардевшуюся княгиню в обе щеки, – Право сказала. Поляне и половцы, не разобравшись, могли бы Мамая поддержать. Так свои им глаза откроют. Последнее. Знаю, что Мамай через братьев храмовников, вышел на пехоту генуэзскую, на арбалетчиков. Ты Сергий снаряди к ним брата достойного. Пусть едет и скажет им, что Совершенные дела сего не одобряют. Однако пусть хану отворот не дают. В нужное время мы им весточку пошлем. Ну, все, други мои. Будем готовиться сами к битве великой. Разбежались. Встретимся здесь, у Коломенского, у терема княжеского. Сергий, – Она повернулась к Радонежскому, – Жди нас к себе в обители. Отдельно гутарить будем, – Встала, показывая всем, что разговор окончен.

Разъезжались все молча. Знали больше турусы разводить времени нет. Следующая встреча под прапорами во главе дружин воинских и назад пути заказаны. Ведомо ли дело, супротив Орды голову поднять. Родам Ангельским да Медвежьим в смертельной схватке схлестнуться. Не бывало такого в мире этом. Чем-то все закончится?

Пока гонцы и посыльные великого князя горохом рассыпались по Руси, Захарий Тютчев вязал словесные узлы перед ханским кругом и тянул время. Мамай и так ждал, когда с полей соберут урожай, потому как, хоть и был он верховным ханом, но оторвать от нивы ополченца даже ему было не под силу. Вот и балансировал Захарий на грани. Раньше, пока Дмитрий городские дружины не соберет, нельзя дать выйти Мамаю. Дождаться пока урожай за Кромы сложат тоже нельзя, тогда, народ руки развязав, в ополчение с радостью пойдет. За лихим делом да за премиальным добром, чего в свободное время не сбегать. Ушкуйное дело – дело знакомое. Крутился Захар, как уж под вилами. Поторопишься – своим силы не дашь набраться, промедлишь – враг окрепнет. Потому и петлял Захар как лис, выгадывал. Урожай собрать должны были успеть, что бы шел враг не по тучным нивам, а по стерне, коя в корм коням не шла. Но урожай тот на хранение засыпать не должны были успеть, что бы землепашцу кормильцу руки для похода не развязать. Что бы завяз он на молотилках и токах, что бы веял и греб, чтоб не до налетов лихих и походов грабительских дело было. День в страду – год кормит. Какой тут Мамай со всеми его ханскими баскаками? Тут воин не указ. В страду землепашец-кормилец – Бог и Царь!

Все началось с первого дня, как только Захар ступил на ханский двор. Караван его, тяжело груженный дарами от Великого князя, встал в караван-сарае, а он направился к теремному дворцу.

– Государь наш Великий князь Димитрий Иванович всея Руси в отчествии своем здравствует и твоего государского здравия прислал мя спросить и сия дары прислал тебе царския, ради почести, – С поклоном обратился он к Мамаю.

Нечестивый же хан вскинулся в гневе и раздиравшей его гордости скинул с ноги своей правой башмак и лениво молвил:

– Захар, се дарую от великой славы своей тебе, пришедшему от ноги моей отпадшее, такова есть наша царская почесть.

Захар, тогда сразу принял игру, отдал честь хану и целовал пол перед ним, и башмак.

– Да живет великий царь Мамай в долгие лета царствует. – Радостно воскликнул он, как будто был безмерно рад такому подарку.

Мамай был человеком умным, сам проходил в советниках, без малого тридцать лет, сменив на своем веку ханов десять, потому должное хитрости и мудрости ответа отдал. Повелел принять дары присланные из Залесской Руси однако подковырнул:

– Возьмите себе сие, – Он повернулся к нукерам, – Купите уздечки на коней, злато же и сребро князя Димитрия все будет в руках моих. Землю и панство его разделю слугам моим, а самого учиню пастухом стада верблюжого. Вот тогда Захар и выдал, прямо глядя в глаза Мамаю, и не сколько не страшась его дворни:

– Что говоришь-то, хан. Оба вы государи. Не слушает великий царь наш никого. Пастухом говоришь сделаешь? То не от тебя зависит, а от того захочет этого Бог, али нет!

Нукеры рванулись тогда к Захарию. Порвать хотели нечестивца на части, но грозный окрик Мамая остановил. Темник сам выю гнуть не любил. Горд был. И в других качество это и бесстрашие ценил.

– А что, Захар, смоляной чуб, пойдешь ко мне в Орду? Я тебя воеводой над Русью сделаю. Мне такие прямые ребяты страсть как нужны, а то вкруг одни лизоблюды и псы собрались.

– А что хан, пойду! Токмо не дело, царь, если посол посольства, своему пану не отдавши, до иного пана пристанет, Правильно я гутарю?

– Пожалуй, продолжай, – Заинтересованно сказал Мамай, подивившись мудрости его слов.

– Перво наперво, скажи Величайший царь чтобы грамоту мне дали от тебя к моему государю. Вот тогда я, посольство выполнивши и честь сохранивши, до тебе снова повернуся, да и тобе верен буду. Первому моему пану не солгу и не предам и тебе тож.

– Проводите в лучшие покои мои, – Хлопнул в ладони Мамай, – Учитесь шакалы, львиному рыку и львиной поступи. За одного такого слугу, я б десять таких как вы отдал. Глазом не моргнул. В любой день и час, даже если я с женами развлекаюсь, путь ему ко мне открыт. С мудрым человеком поговорить, что в жаркий день из родника испить. Грамоту готовьте.

Захар тянул время умело. В разговорах, тихих спорах и беседах. Себя контролировал, и когда пришло время, сказал, что, мол, пора бы и грамоту везти. Мамай призвал писцов и советников. Кивнул. Читайте! Евнух развернул ярлык с затейливой тамгой, личным знаком Мамая, вдохновенно начал читать на распев:

– От восточного царя, от Большой Орды, от широких поль, от мощных татар. Царь царей Мамай и многим ордам пан и государь. Рука моя многими царствами обладает и Правь моя на многие царства возложена. Глаголю нашему Димитрию Московскому, – Захар отметил, что Мамай намерянно принизил Дмитрия с Великих князей Владимирских до Московского, но ухом не повел.

– Ведомо что ты, уделом нашим обладаешь, – Продолжал также нараспев евнух, – А вот нашему царству не приидешь поклониться; нехай тебе будет ведомо, что теперь рука моя хочет тебя карать. Зная что ты молод еще, разрешаю чтобы ты пришел ко мне и поклонился. Глядишь, тогда смилуюсь над тобою и пошлю тебе знову в место твое царствовать, а если так не учинишь, скоро все места твои попалю, и самого тебя вельми буду карать, – Евнух перевел дух, благоговейно свернул ярлык и протянул Мамаю.

Тот глазами показал на Захара. Евнух отдал грамоту ему. Тютчев взял поклонившись.

– С тобой посылаю четырех князей своих. Честных и любимых. Постельничего, писаря, конюшего да ключника своего. Пусть тебе в дороге компанию составят. Сделаешь дело, и не медли, поспешай назад, друг сердешный. Скучать без тебя буду.

Как только кони вынесли их через брод, на западный берег Оки, Тютчев шепнул верному человеку, что бы тот коня не жалел, сам же придержал жеребца, развлекая незваных гостей разговором. К вечеру навстречу им вылетела сотня, посланная Великим князем. Посол облегченно вздохнул, когда стража окружила ордынский поезд. Он вынул из-за пазухи ханскую грамоту, разорвал ее пополам и протянул писарю Мамая со словами:

– Скажи своему безумному царю, что нема меж людьми безумнее его, а грамоту его безумную пред пресветлые очи царя моего не понесу. Сам ее прочитав, вижу что над ханом вашим посмеяться токмо впору.

Он повернул коня и, хлестнув его ногайкой, понесся в сторону Коломенского. На Коломенском по повелению великого князя Димитрия собирались руские князья и воеводы и многое воинство на назначеный день Успения Пресвятой Богородицы. Уже приехали князья Белоозерские со старой дружиную, прошедшей ни один поход. Князь Глеб Каргопольский и князья Ярославские со своими берсерками. А также иные многие князья и с ними многие бояре и дети боярские. Захарий вошел во двор, где на Красном крыльце под Роллановой колонной сидел на престоле царском Великий князь и ныне царь Дмитрий Иванович в окружении князей и бояр. Поклонился на три стороны.

– Проходи, проходи, дорогой мой человек, – Радостно поманил его Дмитрий, – Все знаю, Поклон тебе от нас всех. Помог, так помог. Тик, в тик успели. Осталось токмо к Сергию под благословение сбегать и можно ждать Мамая. И хлеб убрали и людей собрали. Уважил Тютчев, успел вовремя Захарий – Он встал, обнял посла и усадил его рядом с собой на высокий стул.

На следующий день все двинули к Сергию в обитель. Сам чародей принял их на своем широком дворе. Фиолетовый плащ, накинутый поверх рясы, показывал его ранг Посвященного. Вкруг его стояли братья в черных плащах с нашитыми белыми крестами. Черные клобуки были откинуты и головы смиренно склонены, приветствуя князей. Дмитрий, его брат Владимир и ближний круг подошли к Сергию под благословение. Сергий осенил их широким крестом.

– В трапезную гости дорогие, – Позвал он.

– Не время трапезничать отче. После сядем за честной стол, победу отмечать или тризну справлять, – Буркнул Дмитрий.

– Это твое промедление двойным для тебя послушанием обернется. Ибо не сейчас еще, господин мой, смертный венец носить тебе, но через несколько лет, а для многих других теперь уж венцы плетутся, – Назидательно заметил Сергий, – Пойди, бог тебе будет помощником на враги твоя, – Он преломил хлеб, протянул его Великому князю, наклонился, тихо шепнул в ухо, – Победиши супостаты твоя.

Неожиданно на глаза Дмитирия навернулась слеза.

– Благослови отче святыми дарами.

– Что ж ты хочешь, Великий князь?

– Дай дружину братскую.

– Нет! Не велено! – Резко ответил преподобный, – Однако двух воинов дам тебе из полку моего иноческого. Двух лучших, – Он поманил. К нему подошли два его телохранителя, – Се тебе мои оруженосцы, которых хотелось тебе имети.

– Брат Пересвет, – Склонил голову старший.

– Брат Ослябя, – Представился второй.

– Первый настоятель обители Симоновой, где братья каменыцики вольные тайны „пояса Симонова" хранят, – Пояснил Сергий, – Брат Александр бывший боярин Брянский, ни мало в боях врагов спешивал. Второй настоятель новой обители Свято-Даниловой. Брат Родион тоже не простых кровей и не последний в бою рукопашном. Пойдите дети мои, – Он подозвал служку, взял с его рук два плаща, накинул им на плечи, – Пусть бережет вас Божье благословение и мое слово чародейское. Ступайте с Богом на дело ратное, дело благое.

– Спасибо Мастер, – Преклонили колено оба рыцаря. Черные плащи с белыми крестами сделали их почти близнецами, – Постоим за дело правое. Жизни не пожалеем.

– Ступай князь. Все что мог, я тебе сказал, – Сергий повернулся и пошел в другую горницу, где его ждала Мария.

– Ну что, братка, – Дмитрий хлопнул по плечу Владимира, – Поехали в стольный град Владимир, с могилами предков простимся. Жен дорогих обнимем и на сечу.

– Поехали, – Владимир Храбрый встал и пошел к двери.

Сергий вошел в горницу, где его ожидала Мария. Боярыня сидела у окна, погрузившись в только ей ведомые думы. Сергий залюбовался ее точеным профилем и светом падавшим из узкого оконца, как бы образвавшим нимб вкруг ее головы.

– И впрям Богородица, – Подумал он. Отряхнул эту мысль и сказал, – Пошто звала, Лучезарная.

– Да вот в голову мысль пришла, – Она повернулась к нему, – Три рода на земле правили. От одного отца одной матери. Медвежьи роды, Ангельские и Русь-кормильцы. Ныне, после того как рать Навина прошла, по-другому делят. Вроде, как здесь, где Великий Мор не прошел и Черная Смерть крылом не задела, потомки старых родов – сыновья Сима живут. Там где спасители Навина прошли и новым родам корни дали – сыновья Афета, а там, куда и рати Навинские не дошли, там сыновья Хама. Не так все это, – не по старому.

– Что ж поделать Мария. Время идет, все меняется. Скоро старых Богов забудут и будут новой Вере поклоны бить. Скоро ни Мастеров, ни Совершенных не вспомнит никто. Все течет – все изменяется. Уже никто и не помнит, кто от какого рода корень ведет. Жрецы древние перемерли, ведьмы, и ведуньи в леса схоронились. Те ж кто под рать попал, те на костер взошли сами, очистились от греха людского. Вспомни, как горели братья старой Веры. Как их только не прозывали и альбигойцы, и богомилы и стригольники. Все на костер ушли. Все кто белую рясу свою кровью мазать не хотел. Храмовников вот за ними пожгли. Гляди, скоро и за твоих жриц возьмутся. Тьфу, тьфу, – Он трижды сплюнул, – Не дай Бог.

– Взялись уже. В Закатной Ойкумене. Мои сестры на кострах полыхают ярким пламенем. Прав ты, скоро совсем на нет сойдут. Страшное время. Страшное! Да ладно, не о том я. Значит все, в распыл роды старые. Будем жизнь по новой строить. Хотя может, и роем мы себе могилу сами. Ты то может и нет, а я, точно. Придет такой сморчок, как Киприан, так по одному намеку всех на костер возведет, да еще и книг волховских в огонь подкинет, чтоб горел лучше.

– Не допущу, пока жив. Монастырей настрою. Всю братию там схороню, до времени.

– Моих сестер береги, уведи их Мастер в обители. Зачтется тебе потом.

– Уберегу Лучезарная, слово даю. Мое слово – кремень.

– Спасибо преподобный на слове добром. Поеду я с князьями, в стольный Владимир град. Заскочу на Нерль в церкву свою, поговорю с Андреем. Веру в князей вдохну, да в дружины их. Ты ж здесь на Коломенском сбирай сбор большой. Будем к битве готовиться.

Она догнала дружины на пути к Владимиру. Поманила к себе ордынского посла, что переметнулся к ним.

– Поди сюда, вой. Как зовут, величают?

– Да не то чтобы величают, боярыня, а зовут Федором Сабуром.

– Так вот, найди-ка мне, Федор, человек пять верных нукеров своих. Таких, в которых ты как в себе уверен. Таких, что на верную смерть с поднятой головой пойдут. Даже на самую лютую и бесславную.

– Найду, – Он свистнул, и к нему подскочило трое воев, – Вот они, двух они сами прибавят.

– Слушайте сюда, – Понизила голос Мария, – Сейчас в лесу отобьетесь в сторону и аллюром к Мамаю. Что там врать будете, ваше дело. Донесите одно. Дмитрий с малым войском, потому как большого не собрал, отползает на Москву, за каменные стены Чудова укрыться.

– А поверит Мамай-то? – С сомнением покачал головой Федор, – Больно хитер.

– Поверит, сам не раз так попадал. Шел на Владимир стольный, а Дмитрий с Евдокией и боярами на Боровицком хоронился. Да и Ольгерд уже зубы об те стены ломал. Поверит. Не поверит, будет вас огнем жечь. Тогда что ж горите, но кричите, что так оно и есть. В том спасение ваше. А мы уж хана на Москве встретим. С пирогами горячими, – Что-то вспомнив, улыбнулась она, – Скачите, дай вам Боги сил и терпения. Удачи вам!

– Скажи боярыня, победим хана-то?

– Кто ж его знает. Победа она в ваших руках. У кого кишка тонка, тот и зайца боится. Победим! Смотри, как дружинники соколом глядят, – Она обвела рукой ехавших всадников, незаметно отскочила в сторону и пропала среди сосен.

– Эй ты, торговая твоя душа, – Позвала она, – Иди сюда.

– Тут я, – Вышел из-за древа щуплый жид.

– Пойдешь в Орду. Скажешь, что сам видел как Дмитрий и Владимир с малым ополчением, погрузив скарб и жен на телеги, двинулись в Чудов монастырь. Скажешь, что Сергий дружины братские им не дал, а Киприан, так из Киева и не приехал. Оно так и есть. А чтоб ты чего лишнего не сболтнул, десяток из вашего кагала я в заложники возьму. Коли что у тебя на уме – забудь. Лютой смерти их придам.

– Чур, чур, тебя, ворожейка. Сама видишь, нет за душой измены у меня.

– Потому и говорю, что чую камень за пазухой. На две березки привяжу и отпущу, враз располовинят родню твою. Понял?

– Понял! Все выполню, как наказываешь. Товару только дай, своего больно мало для дело-то.

– Вон три телеги со скарбом стоят, – Она показала на дорогу, – Бери жидовская твоя душа. Помрешь, а выгоды не упустишь. Смотри, я ведь ворожейка, да еще и ведунья. Мне все мысли твои, как на ладони ясны. Да и человек с тобой мой будет. Случись, что его нож тебя найдет. Езжай!

Во Владимире дружина рассыпалась по теремам и харчевням. А братья князья направились в монастырь Рождества к могиле князя Александра и к иконе Владимирской Божьей Матери – покровительнице Залесской Руси. Князья преклонили колено, и начали истово молится.

– О чудотворная госпожа Богородица, всего создания человеческого заступница, – ибо благодаря тебе познали мы истинного бога нашего, воплотившегося и рожденного тобою. Не отдай же, госпожа, городов наших в разорение поганым половцам. Умоли, госпожа Богородица, сына своего, бога нашего, чтобы смирил он сердца врагам нашим, да не будет рука их над нами. И ты, госпожа наша пресвятая Богородица, пошли нам свою помощь и нетленною своею ризою покрой нас, чтобы не страшились мы ран, на тебя ведь надеемся, ибо твои мы рабы. Знаю же я, госпожа, если захочешь – поможешь нам против злобных врагов, этих поганых половцев, которые не призывают твоего имени; мы же, госпожа пречистая Богородица, на тебя надеемся и на твою помощь. Ныне выступаем против безбожных агарян, – Ударив лбом в пол, они повернулись к могилам предков, – Истинные охранители, русские князья, православной веры поборники, родители наши! Если имеете дерзновение помолитесь теперь о нашем горе, ибо великое нашествие грозит нам, детям вашим, и ныне помогите нам, – И, сказав это, вышли из церкви.

– Поспешаем Дмитрий на Нерль, – Сказал Владимир, осаживая норовистого жеребца, – Там нас Мария Нагая ждать будет.

Мария действительно сидела на пригорке рядом с церковью Покрова, у ступеней которой плескала тихая голубая волна реки. Она издали увидела всадников горячивших коней. Значит отмолились у святой иконы, значит пора в дорогу, подумала она. Отдернула короткий кафтан и пошла к пасущемуся на полянке иноходцу. Поставила ногу в стремя, повернулась в сторону узорчатого дома Богородицы, поклонилась.

– Спасибо мать Артемида за то, что Веру во мне укрепила, – Поклонилась в сторону Боголюбова, – Скоро может Андрюша встретимся. Чую подходит моя доля к краю самому. Загостилась я на земле, в Яви этой не своей. Пора мне к вам в Навь, в Ирий, – Она вздохнула, приложила ладонь ко лбу. Прямо на закат летели лебеди. Белая пара уходила, кажется в середину солнечного диска.

– Что доля не воля, что воля не доля! – Резко прозвучал в ее ушах голос Богини, – Не кляни долю, не буди лихо. Не спорь с Богами! Тебе Совершенная еще не один век куковать, не одно горе горевать! Скачи!

Мария влетела в седло, подтянула стремена. Устроилась в половецкую посадку, как кошка на заборе и, лихо свистнув, понеслась навстречу княжьему поезду.

Дружина князя, прихватив княгинь и близких посадских людей, втягивалась в ворота Коломенского терема, где их уже заждались остальные побратимы. Царицынские возки и возки княгинь, не задерживаясь у терема на берегу, пошли далее в сопровождении малой дружины. Туда на Бор, за каменные стены Чудова монастыря, под охрану храмовников и кромешников, под бок к ордынскому кошу, к заветной калите. Ушли в вечерний туман и растворились в нем, как и не было, даже колеса не скрипнули, салом смазанные.

Дмитрий выслал в сторону Орды лазутчиков из старых ордынцев. И своих знают и неприметны издаля. В старшие дал им Семку Мелика. Наказал, что б в драку не лезли, а токмо смотрели, что бы Мамай на эту сторону реки на заливные луга не перешел. Пусть там по Кузьминой гати до самого Швивой горки катится.

Своим наказал:

– Ты братка, Владимир бери своих и топай на Брашево, тропками там всякими. Ты, князь Белозерский, с уделами северными через лес ступайте, вам медведям чащобным не привыкать, да и все дружины наши конны и сильны. Я ж пойду по-над речкой на Котлы. Меня с той стороны хорошо видать будет. Нехай Мамаевы пластуны прилягут там, на кромочке у воды и сочтут меня и рать мою. Вас же им доглядывать незачем. Потому ступайте, пока солнышко из-за горки не выскочило, а я с первыми лучами отправлюсь. Встренимся у речки Чуры, где она с Михайловкой сливается. И потом вниз к большой воде бежит. Скатертью дорожка вам.

Дождался, пока все оправятся в путь, и с первыми лучами солнца, развернув по ветру прапора напоказ, дружина Великого князя двинула вдоль берега на Котлы.

У речки Чуры встретились с ушедшими затемно дружинами Владимира и других подельников и повернули вверх на холмы. У Чуры оставил Дмитрий разбойного своего человека Фому с пластунами, шепнул:

– Двигай ужом по ерику вдоль речонки этой к большой воде сиди там тише воды ниже травы. Брод там есть. Смотри в оба, что бы Мамай, не дай Бог, здесь Дон-реку не перешел, тогда все у нас кувырком пойдет. Да сердце мне вещун подсказывает, не нашлось среди наших души продажной, не показал ему никто места этого. Но, как Лучезарная говорит: Береженного Бог бережет. Увидишь, что прошел хан с ордынцами заставу оставь, а сам волком ко мне, я об том знать должен. Иди хитрован, ушкуйный.

– Князь, – По склону к нему ссыпался головной дозор, – За дубравой на холмушке, прямь по дороге, конные ордынцы. По виду казаки или татары волжские.

– Откуда? Откуда взялись? Чего квохчете как куры на насесте? Отвечайте! – Дмитрий поднял коня на дыбы.

– Откуда! Кто ж их знает!

– Чего делают?

– Станом стоят. Коня в коновязи. Сами в шатрах.

– А бунчуки какие? – Вынырнул, невесть откуда взявшийся, Боброк.

– Бунчуки?! – Дозорный почесал затылок нагайкой.

– Это свои ордынцы, – Раздался сверху с холма голос Марии. В окружении Угрюмов стоявшей прямо на его вершине, – Это свои, те, кто от Мамая откололся. Нас ждут. Хотят Великого князя приветствовать. Церкву там походную раскинули. С ними братья отца Сергия. Едем князь. Надо!

Волжские казаки и сибирские татары раскинули лагерь вольготно на высоком берегу над Чурой. Палатки их разноцветными пятнами выделялись среди дубов и сосен, а там где деревья разбежались, освободив поляну на вершине холма, стояла походная церковь-скиния по старому обычаю. Только в отличие от старых лет рядом с ней мелькали черные рясы братьев преподобного Сергия Радонежского.

Рядом со скинией стоящей в походном шатре, на высоком древке, в окружении бунчуков, с развивающимися конскими хвостами, стоял список с покровительницы Залесской Руси иконы Богородицы Владимирской. А чуть пониже вторая хоругвь гребневских казаков – Богородица Одигитрия.

Мария и Дмитрий во главе дружинников осадили коней возле шатра, спешились. Навстречу им шел войсковой атаман. Оселедец, завернутый за ухо и длинные вислые усы, говорили о том, что он из старых ордынцев.

– Милости прошу к нашему шалашу. Не побрезгуйте нашим хлебом солью, – Он кивнул. Подбежал оруженосец, неся на расшитом рушнике каравай и солонку.

– Хлеб, да соль, – Дмитрий отломил ломоть, макнул в солонку, отправил в рот.

– Едим, да свой! – Атаман плеснул из корчаги в широкую ендову, тягучего южного вина.

– Со свиданьицем, – Великий князь отпил из ендовы, протянул атаману. Обряд был соблюден. Они разделили вино и хлеб.

– Вот решили тебе послужить. – Спокойно как о чем-то давно обсуждаемом сказал атаман, – Не ндравится нам новый хан. Вот не надравится, и все!

– Что не любо, так не любо, – Поддержал его Великий князь. Остальные молчали. Говорят старшие в роду.

– Не любо! – Подвел черту атаман. Сам же все время незаметно поглядывал на спутницу князя, – Кто ж такая? – Мысли его ворочались тяжело, – Вот брони, как у жриц Богини Леса, а на голове вроде даже не мисюрка, а шелом восточный и намет зеленый…сабля половецкая…и лук…стрелы зеленые…вон прядка из-под шелома выбилась…огненная. Стоп! – Он неожиданно хлопнул себя по лбу, так что кажется, тот загудел, как колокол. Резко повернулся и преклонил колено, – Мать Артемида, Мать Ариев, Лучезарная! Я думал, ты уже давно ушла в Навь и более не приходишь к сынам своим!

– Встань витязь! – Она назвала его старым еще доордынским званием, – Встань не гоже воину колени и выю гнуть. Не по старой Правде. Ты ж внук Дажьбожий, значит мне брат.

– Точно Марья-кудесница, – Вставая, утвердился в своей мысли атаман, – Мы вам дар принесли, – Он протянул руку к иконе, – Не гоже Мать заступницу в сече трепать. Вот богомаз наш с нее список сделал. Тебе князь хоругвь эту дарим, от самого Сиротина городка сюда везли, – Он звонко щелкнул пальцами. Два рыцаря поднесли хоругвь и поставили рядом с Дмитрием.

– У себя оставьте заступницу, – Попытался возразить Дмитрий.

– Это тебе! Мы под Гребневской Богородицей пойдем. Она наша казацкая Путеводительница, она нам в сече путь к победе укажет. А кто сложит головы под острой сабелькой, того утешит.

– Там дружины чьи-то из леса вываливаются и справа с боровицого шляха и слева с лесной тропы, – Подскочил боковой дозор.

– Ну, вот и князья с братом Владимиром поспели. Теперь вместе пойдем до Березуя до Девичьих полей. Становись атаман в общий поток!

– Позволь князь, мы с татарами своими и казачками, боковым дозором пойдем, да с хвоста вашу рать прикроем. Кони у нас легкие, да и дело свое знаем, – Возразил атаман.

– Пускай, – Поддержала его Мария.

– Ладно. Держи дозор, – Вставляя ногу в стремя, согласился Дмитрий.

Теперь войска шли широким шляхом, прорубленным в сосновом бору, пока впереди не заструилась серо-голубым потоком гладь реки. Конная масса выкатилась на широкие заливные луга, прозванные еще со старых времен Девичьими полями.

– Стой! – Звонко раздалось над головами дружинников, и, вторя этому звонкому голосу, разлился над лугами чистый звук рогов.

Смотр назначали с утра, а пока мастера рубили часовенку из толстых сосновых бревен для иконы Иоанна Воина, на образе которого и принесут присягу дружинники княжеские. Ибо по праву Земли и Воды, кто мечом опоясан, тому хозяев нет, окромя его слова и его воли. А в крепости слова данного перед сечей жаркой один Иоанн Воин порука. Слово пред ним данное ни один дружинник, ни один ушкуйник, али боярин не уронит, потому, как отвечать, потом в Ирии перед самим Иоанном придется.

На поле полки выехали во всей красе. Величественное зрелище представляли они. Оружие и доспехи блистали на утреннем солнце. Кольчатые железные брони или стальные панцири из блях, рыцарские латы и кольчужные рубахи. Шлемы с остроконечными верхушками, каплевидные щиты пехоты и старых дружинников и круглые бойцовые щиты монастырской братии. Тугие луки и колчаны со стрелами, острые копья, кривые булатные сабли, и тяжелые шестоперы. Над рядами во множестве развивались знамена и стяги на высоких древках, бунчуки и хоругви. Князья и воеводы отличались нарядами позолоченными, с накинутыми поверх яркими плащами.

Дмитрий выехал на небольшой взгорок у пологого берега реки, оглядел воинство. Поле как бы разделилось на четыре части. Прямо перед ним стоял главный или Великий полк. В середине его развивались стяги князей Белозерских – две рыбины на лазоревом поле. Мария, увидев это, вздрогнула, помнилось, что стоят воины Андрея Боголюбского под его знаменами. Потом поняла рыбки не те. Да в придачу к ним притулилось московское ополчение из дворовых и посадских под командованием Тимошки Вельяминова, уже на Воже отличившегося и считающего себя просто героем полей воинских. Над ними Дмитрий различил стяги дворцовой стражи: Коломенской, Владимирской, Юрьевской, Костромской и Переяславской.

– Хороши псы, что двор стерегут. Посмотрим, как в бою покажутся, – Подумал он про себя. С горечью добавил, – Ворота стеречь – не ордынцев рубить, – Но отметил, что у дворцовой стражи вид был боевой, даже у костромских, тех, что царские пекарни и мукомольни стерегли, – Даже вон Иван Квашня – главный стряпчий, издалека на богатыря похож, – Улыбнулся ему Дмитрий.

По правую руку от Главного полка стал Владимир Храбрый. Бок о бок с ним стоял воевода ярославских берсерков, развернув по ветру свой стяг с медведем и Спас Нерукотворный. Владимир собрал вкруг себя полки елецкие, мещерские и муромские.

По левую руку стояли брянские полки.

Чуть ближе к реке встали князья Друцкие – Дмитрий и Владимир.

Отдельно кучковались казаки и татары, пришедшие с Волги и из Сибири. Так же, не сливаясь с общей массой, стояли переметнувшиеся ордынцы и, как бы доглядывая за ними, лазутчики Семки Мелика с местными пластунами, знающими лесные тропы и броды в этой болотной местности.

Дмитрий окинул взглядом стоящие дружины. По настрою понял. Верят в победу. Дал отмашку. С голов слетели малахаи, шеломы, мисюрки, шапки. Воинство дало присягу. Только стоящие рядом с Марией, даже не шелохнулись. Ее Угрюмы и вравронии присягу свою дали давно и навсегда. Богов не обманывают. Да они обмана и не прощают. Поэтому ее дружина, закованная в броню, так и смотрела на все в узкие прорези шлемов, надвинутых на лицо. Дмитрий посмотрел на них с опаской. Такие не предадут, но и не поклонятся. Рядом с ними, так же не сдвигая клобуков, как посланцы небес, стояла братская малая дружина во главе с Пересветом и Ослябей. Эти тоже обетов не давали. Служили только Богу и Ордену.

Дмитрий махнул рукой, все пришло в движение и двинулось к Сенькину Броду, что у четырех церквей. Церкви были хорошо видны с этого берега. Две в Зачатьевской обители и две в Чудовом монастыре.

Владимир отряжал отряды на берег реки, смотреть в оба за Мамаем, охранять сестер милосердных, что раскинули лазарет в лесу на поляне. Стрелков по кустам прибрежным рассыпал, наказал до поры нос не высовывать. Затем поехал на переправу сам. На той стороне уже обнимались с Дмитрием подъехавшие Андрей и Дмитрий сыновья старого Ольгерда. Андрей Полоцкий и Дмитрий Брянский со смехом рассказывали, про то, как они собирали войско.

– Первым значит, к тебе Андрюха решил откинуться, – Рассказывал Дмитрий Брянский, – Он старший, он завсегда вперед лезет. Прислал мне грамотку, тайным письмом написанную. Про то что, мол, батя наш Ольгерд отошел в мир иной, Улькин выкормыш, дядю Кейстута удавил и сына его Витовта, чуть не сгубил. Да тот сопляк ради славы все ему простил, а мы, мол, у них под ногами болтаемся. Не долго, мол, ждать, когда им в голову мысль придет и нас удавить. Не ровен час, подвернемся под руку одному, али другому, удавят, не поморщатся. А то и рук марать не будут, траванут.

– Значит, написал я ему, – Перебил Андрей младшего брата, – Смотри, грю, куда не кинь – всюду клин. Надоть нам к Залесской Руси прибиваться. Не то останемся на бобах. Митька он парень проворный, – Андрей хитро посмотрел на брата, – Он понял все сразу. Брянцев своих с воеводой вперед направил, а сам на Дунай к татарам пограничным, что еще от Орды на рубеже остались. Свистнул там. Чего это вы братцы всяким Мамаям да Ягайлам служить будете? Вас и так ни в грош не ставят, пошли подмогнем Великому князю, дикому хану голову свернуть.

– Так те татары, да казаки дунайские к вам и побегли? – Недоверчиво спросила подъехавшая Мария, – Рубеж бросили и за трофеями рванули?

– Да нет, – С удивлением глядя на странного витязя, почти мальчишку ответил Брянский, – Они круг собрали. Меня не звали. Решать удумали, куды бечь? Говорят, к ним на круге Дева Ариев явилась. Сам не видел. Может байки то все. Явилась, и дала наказ Великому князю служить, как Святобору и Артемиде их пращуры служили. Вот с того казачьего круга и решили дунайцы с нами идти. Да вот они и стоят, – Он показал рукой на плотный строй всадников в широких шароварах и ярких зипунах, накинутых поверх голых торсов.

– Сбирайте всех на наш круг. Будем думу думать. Совет держать. Вижу я, Семка Мелик скачет, значит, Мамай недалече. Глядишь завтра встренимся с ним, – Дмитрий Великий князь всея Руси направил коня к дубраве у Зачатьевской обители.

Собрались все. Военный совет в тайне держать дело гиблое. Каждый дружинник свой маневр знать должен, а о воеводах и вообще говорить нечего. Это он там потом, в поле, в бою будет свою игру играть, но главный замысел нарушать не моги. Наоборот. Все сделай. Но цель общую соблюди.

Воеводы расселись на поляне посреди дубравы. Как-то так вышло, намеренно или нет. Кто ж скажет? Но на соседней полянке горел знич – у старого капища, у старой Ромовы, еще с пращурных времен здесь обретающейся. И казалось, что выйдут из леса древние волхвы-чародеи в сопровождении ворожеек-берегинь и бросят в волшебное пламя жертву на победу внуков Дажьбожьих. Но никто не вышел, только знич горел ровно в тихом воздухе теплого осеннего вечера.

Вкруг костра пустили чашу с крепким медом и Дмитрий сидящий на высоком месте начал:

– Поклон вам князья, воеводы и бояре. Поклон вам атаманы казачьи и ханы татарские. Поклон вам рыцари и братья орденские. Поклон вам дружинники и ополченцы. Поклон всем, кто на зов мой откликнулся и сюда явился. Пришло ли время, не пришло – то не нам судить. Богам лучше знать. Но терпеть более мочи нет! Орда, мало того, что развалилась на шайки разбойные. Мало того, что ханами в ней всякий-який сесть норовит, кто и прав-то таких по роду не имеет. Так еще этот всякий-який хочет ясак сам брать, и в общий ордынский кош, в калиту общую руку запустить. Нельзя такое допустить. Иначе, как в Закатной Ойкумене после Навина, пойдет полный разброд. Там эту скверну вычищают помаленьку роды Ангельские, и нам пора, коли и нам такая беда приключилась.

– Поклон тебе Великий князь, ото всех нас, – За всех ответил старший по роду князь Белозерский, – Тебе поклон, брату твоему Владимиру, Храбрым прозываемому, и всем заединщикам, от Земли русской, – Он отпил из круговой чаши и предал ее Дмитрию, – Не время сейчас речи рассусоливать. Все потом. Говори, царь наш, как биться будем? Каково предназначение наше на день тутошний мы знали. Скажи, что нам грядущий день готовит.

– Други мои, окромя меня есть здесь витязи знатные, воины великие, богатыри русские. Хочу вас послушать.

– Нет, князь! Теперь не слушать всех, теперь указ всем давать пора, – Раздался голос воеводы Боброка Волынского, – Сам сказать чего не хочешь, пусть тот говорит, кто пред Богами на себя ношу эту взвалить не боится. Я боюсь! – Сурово закончил он.

В воздухе повисла зловещая тишина. Еще бы. Сам Боброк Волынский, про которого ходила слава, что, нет ему равного ни в деле бранном, ни в деле воеводском, сказать, как биться завтра, не захотел. Тишина стала почти ощутимой на вкус и цвет, как надвигающиеся сумерки. Она становилось такой плотной, что от нее было трудно дышать. Только потрескивали поленья в горящем на соседней полянке зниче, да гудело пламя кругового воинского костра. Вдруг хрустнула ветка, там, на Ромове, где никого не должно было быть, так как плотно стоял дозор в три кольца вкруг дубравы, да и дружинники прочесали ее перед советом, как шкуру собаки частым гребешком, даже блохи и те бы вычесались. Все с ожиданием повернулись к темнеющему колдовским пятном священному вековому дубу. И вот, когда ожидание и тишина, кажется, готовы были разорвать натянутые, как струны на гуслях, нервы, в пятно, отбрасываемое пламенем двух костров, шагнула Богиня. Она удивительно напоминала боярыню Марию Нагую, но то, что это Богиня сомнений не вызывало ни у кого. Поверх зеленой газовой туники, было накинуто такое же зеленое бархатное платье, струящееся за ее спиной и превращающееся в зелень увядающей осеней травы. В ее огненные косы, рассыпанные по плечам, на короне которых сиял золотой венец с огромным темно-зеленым изумрудом, были вплетены желтые и красные цветы осенней природы. Стан ее перехватывал тонкий сафьяновый пояс с пряжкой в виде двух дерущихся медведей. С двух сторон от нее стояли стражи, с накинутыми на плечи шкурами волков, головы которых с оскаленными пастями были откинуты, как клобуки у монахов. Стражи сложили руки на поясах, даже не кладя их на рукояти коротких мечей висящих сбоку. Какой-то неуловимой тенью ли помраком угадывался за спиной Богини еще один гость воинского круга, в золотом шеломе и красном плаще. Многие витязи и берсерки узнали в нем покровителя бранных людей – Святобора-Велеса. Богиня, кажется, даже не шла по поляне, а плыла к своему месту, быстро освобожденному ей Боброком и Дмитрием.

– Поклон вам честной народ Святой Руси Залесской. Поклон вам витязи литовские и вам вольный народ половецкий. Ждете слово соловьиное, али знамение волховское? Может звезды халдейской ждете, что в небе загорится? Не клоните голову. Буду вам помогать совет держать. Пришла я к вам от старых Богов. От Святобора-богатыря, Артемиды-Лесной Матери да от Макоши-Судьбы.

Воинский круг оправился от первого потрясения. Кто-то начал покашливать, кто-то перевел дух. Все зашевелились.

– Пусть кто-то скажет мне, как он завтра войска ставить решил и где? – Задала вопрос Богиня.

– Я что ли попробую! – Отважился Боброк. – С чего вот начать-то?

– Сначала, – Подбодрила его посланница леса, – С места битвы начни.

– Значит так. Мамай идет по Кузьминой гати и выкатится к Швивой горке. Там он Красную колону поставит, Там он суд над нами править решил. Там у него Красный холм будет. Под холмом тем течет речка, не то что бы речка, речушка. Уза прозывается. Впадает она в Дон-реку, в Смородину. От той речки длинный такой тягун в сторону холма Боровицкого – Брашева и в сторону второго холма, по гребню которого речка течет – то ли Смолка, то ли Неглинка, то ли Неправда. Вот тот тягун зовется Кулишки.

– Ты дядька…, – Странно обратилась Богиня к воеводе, – Ты дядька дальше говори. Место все узнали. Тягун, что промеж Узы и холма Боровицкого. Дальше.

– Вот там, на холме Лобнянском, что как место лобное над тягуном взъярилось надо ставку Великого князя ставить. И главный полк. В помощь ему ополчение московское и те дружины, что на Воже побывали. Да казаков волжских и сибирских татар. Над ними поставить героя нашего Тимоху Вельяминова и Брянского Глеба.

– Так, – Поддержал его Дмитрий.

– Полк правой руки из литовских рыцарей под воеводством Андрея Ольгердовича, сбоку от них пусть упрутся в дубравы, что у холма Боровицкого. За спиной их болота и речка Неглинка топкая. Сбоку их овраг прикроет, что от самой Смородины тянется. Полк левой руки по склону от главного полка аж до самой Узы поставить под рукой князей Белозерских. Лучников старых им отдать и арбалетчиков. Дружины старые и берсерков. Им задача с места не сдвинуться.

– То хорошо, – Теперь поддержал князь Белозерский, понимая всю трудность задачи, – Но берсерков надо в другое место ставить, нам и лучников хватит.

– Ладноть, – Боброк уже разговорился, – Тогда берсерков и братскую дружину сводную поставим в Передовой полк. Им, и твоим казачкам, Семушка, – Повернулся он к Мелику, – Первыми удар держать и голову сложить. Кто устоит, тот пусть не гробится, а отходит в полки левой и правой руки. Вам их надо на тягун заманить. В воронку втянуть меж правой и левой рукой. А тем не дай Бог назад податься. Как только они по тягуну втянутся да спешатся, да в сече увязнут, отходите и тяните их на холм. Тяните их из всех сил туда, где Великого князя хоругвь возвышаться будет.

– А полезут ли? – С сомнением спросил Вельяминов, – На одни грабли дважды не ступают. Мы ж Воже так же их манили. Не все те, кто на Воже был, там и головы сложил. Кто-то ведь и до Мамая добежал. Что ж они опять на тот же крючок, на ту же наживку?

– Постой окольничий, – Тихо вставилась Зеленая Дева, – Здесь на Кулишках оставить надо только пеших воинов, да чуть дружины великокняжеской. Что б видно было, что вас всего ничего. Горстка.

– Остальных куда? – Склонив голову, спросил Владимир.

– Остальных в засаду. Всю кону рать в засаду во главе с тобой и Боброком. Тебе всю дружину молодшу. Ему всю дружину стару. Вам потом все дело завершивать. Совет как закончим, ты Владимир бери дружины все и веди туда за Черную Грязь в Старые Сады. Свою и Волынскую. Воевода тебя потом догонит. Сейчас веди, пока Мамаевы пластуны тут не затаились.

– А кто ж его начнет? Коли нам завершивать, – Так же заинтересованно спросил Храбрый.

– А вот Тимоха про грабли поминал. Так вот, никто ж повторно грабли на старом месте не ожидает. Потому, как и на Воже поставим за Главным полком Пушкарский полк. Как только Мамай всех в воронку втянет, и Главный полк сомнет, порхнем ему в морду из всех порхалок. Да из-за лучников стрельцов с самопалами выпустим, с пищалями. Пусть пискнут ему в бок. А когда назад подадутся, тогда вам слово будет Владимир с Боброком. Тогда ваша потеха.

– Не попадется Мамай второй раз на туже приманку! – Опять покачал головой Тимофей.

– А мы ему другую приманку поставим. Не шатры дорогие, а самого Великого князя и его заступницу Богородицу Владимирскую. Вот приманка, так приманка. Сруби князю голову, Богородице древко и иди, грабь Русь Залесскую. Ни на Земле, ни на Небе защиты нет! Как же тут устоять – одним махом – всех побивахом! Нет! Рванет Мамай! Помяните мое слово, рванет!

– Он рванет– мы не устоим! – Уверенно сказал Андрей Полоцкий, – Не устоим!

– Устоите! Куды ж вам деться. Сзади болота да овраги. Побежали бы – да некуда, – Ехидно сказал Боброк.

– Устоите. Вера поддержит. Да и Мамай не так силен, не то, что в молодые годы, – Уверенно закончила гостья, – Да среди его воинства, измена зреет. Нету тут секрета сильного. Генуэзские стрелки, братья серые храмовники. В каре станут посреди сечи. Дале не пойдут. Вы их тоже сильно не треплите. Да и в арбалетах их, почему-то жилы намокнут. Когда реку Узу вплавь брать будут. Бродов то нет! Все воины мои милые, идите спать. А мы с Боброком да Дмитрием на место, на Кулишки сбегаем. Своим глазом глянем, где вам славу добывать, али головы сложить. Готовьтесь. Утро вечера мудренее.

Уже наступила ночь светлого праздника Рождества Святой Богородицы. Осень ныне затянулась и днями светлыми еще радовала. Потому ночь была теплая, тихая. От росы встали туманы, разлившиеся как парное молоко по всем лугам по-над рекой.

– Ночь не светла для неверных, а для верных она просветленная, – Как бы про себя сказала Мария.

– Хочу примету свою проверить, – Спешиваясь, пояснил Боброк, Он снял шелом и повернулся, прислушиваясь, к стану Мамая.

Старому воину почудилось, будто услышал он стук громкий, и клики, и вопль, будто торжища сходятся, будто город строится, будто гром великий гремит. С тылу же войска Мамая волки воют грозно весьма, по правой стороне войска противного вороны кличут и гомон птичий, громкий очень, а по левой стороне, будто горы, шатаются – гром страшный. По реке же Смородине гуси и лебеди крыльями плещут, небывалую грозу предвещая.

– Вроде, как гроза идет? – Удивился Дмитрий, глядя на темное небо, усыпанное звездами.

– Может гроза, а может Перун по небу скачет, – Как бы невзначай заметила Мария. Боброк же повернулся к своему стану, прислушался. Ничего. Тишина была такая, что аж звон в ушах.

– Что видишь, слышишь, княже? – Спросил он Дмитрия.

– Вижу много огненных зорь поднимается…, – Как бы в полусне ответил тот.

– Это знамение доброе, радуйся государь, огнь есть добрый знак, – Он задумался.

Надо бы еще проверить. Опустился на колено и приник правым ухом к земле. Потом встал, поник головой, задумался и тяжело вздохнул.

– Что там брат? – Спросил Дмитрий. Не получив ответа, дернул воеводу за рукав, – Что!?

– Одна примета тебе на пользу, другая же – к скорби, – Отряхивая с себя видение, ответил Боброк, – Услышал я землю, надвое плачущую. Одна сторона, точено какая-то женщина громко рыдает о детях своих на чужой стороне, другая же сторона, будто какая-то дева вдруг вскрикнула громко печальным голосом, точно в свирель какую, так что горестно слышать очень. Твоего войска много падет, но, однако, твой верх, твоя слава будет.

– Нити судьбы прядет Пряха Макошь, – Великий князь прослезился, – Все в ее руках.

– Не следует тебе, государю, этого войску рассказывать, – Тихо сказала Мария, – Только каждому воину прикажи своему богу молиться и святых его угодников призывать на помощь. А рано утром прикажи им сесть на коней своих, каждому воину, и вооружиться крепко и словом защитным осенить себя: это ведь и есть оружие на врагов видимых и невидимых, которые утром явятся к нам.

Она повернула коня в сторону Чудова монастыря, подождала, пока вскинутся в седло Боброк и Дмитрий, и медленным шагом поехала в сторону Бора, задумавшись о чем-то своем, даже не дождавшись попутчиков.

 

Глава 4

Поле Куликово

Туманное утро накатывалось неотвратимо. В зыбкой пелене все казалось не настоящим и призрачным. Какая-то мгла, посланная, наверное, самой Маранной, мешала видеть дружины и коней. Трубные гласы и звуки рогов неслись неведомо откуда, и невозможно было понять, толи свои подают сигнал, то ли вражья рать голос подает. Дмитрий различил далекие трубы боброкского трубача, пробившиеся из-за плотного тумана. Только он, зная, где должен быть воевода, смог понять, что они прошли за реку и углубились в сады за болотами. Голос же трубы заплутал в тумане и рассыпался на сотни разных голосов, повторяемых лешими и водяными. Нежить что ли тешится, подумалось князю. Он различил рядом с собой всадника в золоченых бронях, скорее угадал, чем увидел – Дева Ариев. Теперь он даже мысленно так называл Марию Нагую.

– Пора Дмитрий, воеводы и князья ждут, – Поторопила она его, – Нежить тешится. Так она наша нежить-то, местная, своя, – Отвечая на его мысли, сказала она.

– Пора так пора, – Он перекинул палицу в правую руку и поехал к ждущим его князьям, – От Сергия-то есть что?

– От Сергия гонец с грамотой, – Вывернулся с боку, невесть откуда взявшийся, дружинник.

– Чти! – Коротко бросил Дмитрий.

– Великому князю, и всем русским князьям, и всему православному войску – мир и благословение! – Прочитал гонец, – И вот хлеб тебе прислал преподобный, – Он протянул краюху.

Дмитрий преломил хлеб, поклонился гонцу. Вынул копье, направив коня в сторону Мамаевой рати.

– Надо хана на поединок вызвать, да решить все как ранее по Правде. За кем верх – за тем и поле, – Сказал он.

– Не следует тебе, Великому князю, прежде всех самому в бою биться, тебе следует в стороне стоять и на нас смотреть, а нам нужно биться и мужество свое и храбрость перед тобой показать, – Осадил его Тимофей Вельяминов, – Если тебя господь спасет милостью своею, то ты будешь знать, кого, чем наградить. Мы же готовы все в этот день головы свои положить за тебя государь, и за отечество свое. Ты же должен, Великий князь, слугам своим, насколько кто заслужит своей головой, в книги соборные записать наши имена, чтобы помнили русские сыны, которые после нас будут. Если же тебя одного погубим, то от кого нам и ждать, что по нас поминание устроит? Если все спасемся, а тебя одного оставим, то какой нам успех? И будем как стадо овечье, не имеющее пастыря: влачится оно по пустыне, а набежавшие дикие волки рассеят его, и разбегутся овцы кто куда. Тебе, следует себя спасти, да и нас.

– Братья мои милые, русские сыны, доброй вашей речи я не могу ответить, а только благодарю вас, ибо вы воистину благие рабы божьи, – Смахнув неожиданно набежавшую слезу, твердо ответил Дмитрий, – Спасибо вам, братья. Кто больше меня из русских сынов почтен был и благое беспрестанно принимал от господа? А ныне зло нашло на меня, неужели не смогу я претерпеть: ведь из-за меня одного это все и воздвиглось. Не могу видеть вас, побеждаемых, и все, что последует, не смогу перенести, потому и хочу с вами ту же общую чашу испить и тою же смертью погибнуть за отечество наше! Если умру – с вами, если спасусь – с вами!

Дмитрий спрыгнул с коня, снял золототканый плащ и золоченый шелом, надел на боярина Бренка. Протянул ему черный стяг Великого князя. Накинул на свои брони плащ простого дружинника и, вскинувшись в седло боярского коня и подавая ему, повод своего жеребца, покрытого попоной в цвета Великого князя, сказал:

– Тебе Бренко под моим бунчуком стоять. Не дай Бог мою смерть принять, – Снял с шеи амулет с частицей иерусалимского креста, повесил на шею боярину. Троекратно его расцеловал, – Ступай с Богом. Пусть хранит тебя, его сила, – Сам поворотил коня к пушкарям.

Бренко развернув княжеские знамена, встал под образом Богородицы на главном стане в центре главного полка.

Казаки Семена Мелика подлетели к ставке.

– Идут, – Выдохнул старший.

Но туман развеялся, будто кто-то отдернул занавеску, и все увидели серый строй, медленно спускавшийся с Швивой горки, плавно перетекающий через Узу по настланной наверно еще ночью гати и медленно разливающийся на Кулишках у подошвы Лобненского холма. В центре этой серой массы более светлым пятном выделялась тяжелая пехота, прячущая в своей сердцевине арбалетчиков храмового ордена. Она и шла спокойно и твердо своим плотным квадратом, квадригой, как они любили себя называть, старой ордынской фалангой, выставив вперед копья. Однако наметанным глазом было видно, что шли они медленней, чем надо, и что фаланга забирает немного влево, как бы освобождая дорогу ордынской коннице, и сама в бой не рвется. Неожиданно Мамаева рать остановилась, и зловещую тишину, стоящую над полем, разорвал звук рога, вызывающего на битву поединщика.

– Смотри-ка, не забыли старых обычаев. На Божий суд зовут, – Толкнул в бок Пересвета, Ослябя, – Глядишь, все и решится по Правде.

Тем временем перед строем ордынцев показался витязь на вороном коне. Он обернулся и помахал в сторону красного шатра на Швивой горке, где, как можно было догадаться, восседал Мамай в окружении ближних князей.

– Это кто ж таков? – Спросил опять Ослябя.

– Это Челубей-учитель, когда-то он у Чигиря учился в сотне «Багаз». Потом сам учил искусству боя рукопашного. Считай, последний мудрец из них остался. Темир-Мурза, Железный хан, как его в роду называют. Этот рыцарь ищет подобного себе, я хочу с ним переведаться! – Пересвет выступил из рядов. Поправил на голове темный шелом, покрытый клобуком, и закинул за плечи черный плащ с белым крестом, – Братья, простите меня, грешного! Брат мой, Ослябя, моли Бога за меня! Чаду моему, Якову – мир и благословение!

Герольды, выехавшие с той и другой стороны, расчистили место и, протрубив в трубы, уступили его рыцарям. Челубей и Пересвет разъехались по краям площадки, развернулись, опустили копья и стали ждать сигнала герольда.

Труба заплакала жалобно. Это был не тот сигнал, который привыкли слышать на ристалищах рыцари и дружинники, это был не та песня, которая зовет к славе и доблести. Труба плакала о несчастной доле, о напрасно загубленной жизни, о тех сотнях и сотнях молодых и здоровых молодых парней, что положат голову свою в кровавой усобице родов. Голос ее поднялся на недосягаемую высоту и сорвался оттуда вниз, как падает сокол за добычей, как падает лебедь, когда погибает его возлюбленная.

Кони, роняя пену с боков и злобный храп с трензелей, рванули навстречу друг другу. Копья несли смерть противнику. Рука не дрогнула ни у кого. Оба встретили удар спокойно. Как удар судьбы. И встретив его, тяжело осели в седлах, продолжая нести свое безжизненное тело по инерции, тогда как души их отлетели в Прий и там, обнявшись, предстали пред Богами. Рати затаили дыхание. Божий поединок закончился ничем. Божий суд не нашел правого. Боги дали понять – в этой кровавой каше, которую заварили роды, они в стороне. Они – Боги тут не причем. Это игры больших детей, а в детские игры Боги не играют, как бы кровавы они не были.

Мария в растерянности смотрела на двух коней скачущих по полю. Оба всадника были мертвы. Там в чем ее доля? Если нет правого и неправого. Кто дал ей-то право судить вместо Богов? Она резко повернула иноходца. Прочь отсюда! Прочь! Это не ее поле, не ее сеча, не ее доля!

– Стой! – Раздался в ушах голос Святобора, – Стой! – Эхом повторила Артемида, – Ты им от нашего имени победу посулила! Тебе и в бою с ними вместе быть! Чаша в руках Ариний. Нити в руках Макоши! А слава в твоих руках! И Удача тоже, – Невидимая рука взяла коня под уздцы и подвела его, поставив рядом с конем Дмитрия.

– Ты с нами, Лучезарная? – Увидев ее, спросил Дмитрий, поглубже надвигая шелом.

– С вами, князь! Вот уже гости наши приблизились и передают друг другу круговую чашу. Вот уж первые испили ее, и возвеселились, и уснули, ибо уже время пришло, и час настал храбрость свою каждому показать, – Ответила она.

Опять запела, заголосила труба, жалобным плачем пронеслась по полю ее песня. И никто не мог понять, откуда голос ее льется, потому, как ни один трубач не подносил ее к губам. То архангел вострубил, мелькнуло в мозгу у Дмитрия, и он махнул платком, давая сигнал к атаке. И тотчас Мамай дал свой сигнал. И стегнул каждый воин своего коня, и воскликнули все единогласно: «С нами Бог!»

И сошлись грозно обе силы великие, твердо сражаясь, жестоко друг друга уничтожая. Не только от оружия, но и от ужасной тесноты под конскими копытами испускали дух, ибо невозможно было вместиться всем на том поле Куликове. Было поле то тесное между Доном-Смородиной и Узою. Передовой полк принял в свои ряды разведчиков Семена Мелика частью отошедших от переправы к ним, частью ушедших в болота вдоль оврага у Боровицкого холма. Полк поднял стяги Спаса Нерукотворного и черно-белые прапора храмовников и грудью встретил наступавшую лаву. Кони ударились о стену его дружинников как о стену града небесного. Серая туча ордынцев столкнулась с черной тучей монастырских братьев под воительством Осляби и черно-коричневым вихрем медвежьих шкур берсерков, отданных сюда ярославцами. В этой грозовой круговерти выступали кровавые зори, а в них трепетали сверкающие молнии от блеска мечей. И был треск и гром великий от преломленных копий и от ударов мечей, так что нельзя было в этот горестный час никак обозреть то свирепое побоище. Ибо в один только час, в мановение ока, сколько тысяч погибло душ человеческих, созданий божьих!

Дмитрий рубился наряду со всеми в первых рядах. Однако напор со стороны ордынцев нарастал, и он дал сигнал к отходу. Тяжелая генуэзская пехота, выполнившая маневр, имитирующий погоню за казаками Мелика, откатилась в сторону болот и там, прикрыв тыл трясиной, встала в боевое каре, не подпуская к себе никого на длину копья, но и не трогая никого, кто не подходил близко. Дмитрий вспомнил слова Марии, про то, что братья храмовники свое дело знают, и мысленно расцеловал ее в обе щеки. Действия латников позволили мощному кулаку, состоящему из орденских братьев Осляби, вравроний Марии и ближних дружинников Дмитрия прорвать круг ордынцев и отойти к полку левой руки под прикрытием града стрел пущенных лучниками.

Ордынские воеводы, тоже быстро собрали свои полки вкруг барабанщиков и тамбуринов. Быстро оценив обстановку и поняв, что передовой полк сбит с позиций, но не истреблен, судя по тому что стяги Спаса Нерукотворного заполоскали на ветру вместе с ярославским медведем сразу в нескольких местах, они сконцентрировали удар на полк правой руки. Удар по литовским рыцарям был сокрушительным. Но то, что отступать было некуда и, то, что рассыпанные среди рыцарей арбалетчики, прикрытые мечами тяжелых латников, спокойно расстреливали всех в упор, позволило ему выстоять и отбросить нападавших.

– Устояли. Прав был Боброк, – Мелькнуло в мозгу Андрея Полоцкого, – И Дева Ариев права. Вера удержала.

Ордынцы, крутанувшись на месте, как ужаленная собака, двинули на главный стан. Копья ломались как солома, стрелы падали дождем, пыль закрывала солнечные лучи, мечи сверкали молниями, а люди падали, как трава под косою, кровь текла по склону ручьями. Кони скользили и падали, задыхались в тесноте и поднимались на дыбы от усталости. Татары и казаки Мамая спешились и рвались из последних сил туда на холм, где развивались стяги Великого князя, и мелькал его золотой плащ. Вот они вырвались на поляну, завалили засеки и острые колья трупами и схлестнулись в жестокой рукопашной с личной дружиной князя. Вот уже упал под ударами Бренко, накрывшись великокняжеским плащом, а рядом легли отборные владимирские и суздальские дружинники. Вот уже чья-то булатная сабля подрубила древко на хоругви Богородицы, но Тимофей Вельяминов подхватил икону и поднял ее высоко над головой, держа двумя руками, как бы благословляя всех. Оставшись без оружия, на неминучую смерть себя обрек, но уберегла его заступница и не одна сабля, ни одна стрела не коснулась удальца. Но уже оправился Андрей и надавил с правой руки, уже Глеб Брянский собрал вокруг себя берсерков и встал как вкопанный рядом с бунчуками. Тогда Мамаевы воеводы решили свалить лучников, стоявших в полку левой руки. Спешившаяся лава и оставшиеся конники ударили по князьям Белозерским. Лучники достали мечи. Старая гвардия решила уйти в Вальхаллу достойно. Стрельцы дали залп, но это не сдержало напора, и они достали бердыши. Пали один за другим все Белозерские князья. Призрак победы замаячил пред наступавшей ратью. Вот тогда и взвился вверх сокол с красной тряпицей на лапе. Взвился, давая понять Владимиру Храброму, Боброку и пушкарям, укрытым за кустами. Пора! Пора!! Пора!!!

А там за Черной Грязью, в садах, где с прошлого вечера укрылись конные полки Владимира Храброго и старая гвардия Боброка Волынского, ожидание петлей сжимало горло каждого, камнем давило на сердце витязей. С ночи болотами, буераками, дикими ериками и оврагами, десятками, маленькими группками стекались они сюда. Чтобы не одна сорока на хвосте, ни один пластун и лазутчик и подумать не могли, что под наливными яблоками, в кустах малинника и ежевики сокрыта главная сила Залесской Руси. На свежих конях в кованых бронях, под рукой тех, кто знает дело в жестокой сече врага одолевать, изводились они ожиданием. Вдруг тогда, когда завязли в тягучей сече с ордынцами полк левой руки и маленький отряд Дмитрия, разверзлось небо над головой засадных полков и вышло из него облако, будто багряная заря разлилась над тем место, где рубился Великий князь. И полетело в их сторону, скользя низко. Облако же то было наполнено руками человеческими, и те руки распростерлись над Лобненским холмом, и над полками там стоящими, как бы проповеднически или пророчески. Облако это много венцов мученических держало и вдруг опустило их на войско, на головы дружинников. Владимир вздрогнул, будто ему это голову терновым венцом сжало.

– Так какая же корысть в стоянии нашем? Какой успех у нас будет? Кому нам пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны, жестоко погибают от поганых, будто трава клонится, – Зло сплюнул он.

– Беда, княже, велика, но еще не пришел наш час: начинающий раньше времени вред себе принесет; ибо колосья пшеничные подавляются, а сорняки растут и буйствуют над благо рожденными. Так что немного потерпим до времени удобного и в тот час воздадим по заслугам противникам нашим. Ныне только повели каждому воину молиться прилежно, и готовится к славе воинской, – Спокойно удержал его воевода.

Кони под дружинниками, чуя нетерпение хозяев, вставали на дыбы и крутились волчком. Даже княжеский конь, рыл копытом землю, как бы говоря хозяину, не пора ли? Владимир приподнялся на стременах, крикнул хрипло:

– Что рветесь, как званные на свадьбу сладкого вина испить! Подождите немного, буйные сыны русские, наступит ваше время, когда вы утешитесь, ибо есть вам с кем повеселиться!

Вот в это время и взвился в грозовое небо свечой сокол с красной тряпицей, Да не один, а стаей соколиной.

– Княже Владимир, наше время настало, и час удобный пришел! – Рыкнул вдруг по медвежьи Боброк, скинул плащ и остался в шкуре матерого князя леса, – Братья моя, друзья, смелее! – Добавил он, поднимая коня на дыбы. Дружинники рванули, опережая его и князя, выскочили из дубравы, из садов, словно сами были соколы, сорвавшиеся с золотых колодок. Стяги их заполоскали на ветру, упал камень и освободил их сердца львиные, точно лютые волки пошли они в рыск, растекаясь по урочищам, отрезая пути отхода к переправам, выходя в бок ордынцам, уже почуявшим вкус победы.

А на самом гребне Лобненского холма, на самом месте Лобном, за зелеными зарослями колючих кустов, росших здесь наверно с сотворения мира, ждали этого сигнала, постоянно раздувая фитили, пушкарские люди князя Пронского. Там на Воже они свое дело сделали и здесь уже руки затекли, все сигнала ждали. И вот они соколы в небе свечой. Прочь загородки колючие! Прочь засеки и затворы! Выкатили телеги с лежащими в них тюфяками и единорогами, что как жирные боровы развалили свои туши черные на желтой соломе. Вот они ордынцы, повернули бок свой и спину свою под огненный вихрь под удар Перунова молота. Увлеклись тем, что с лучниками сцепились. Одна задача у людишек пушкарских, так порскнуть, чтоб своих не повалить. Но на то они и мастера, на то и старшим над ними Великий Мастер дела пушкарского поставлен, что битвы в Закатной Ойкумене прошел, и знание из рук самого Черного Монаха принял. Порскнули пушкари, и смел огненный вихрь ордынцев, как сама Марана метлой промела, как сама Смерть косой прошла. Опешила ордынская рать. Сам древний Бог Перун проскакал по полю в своей громовой колеснице. Проскакал и палицей своей покрошил головы. Сам бог Святобор вселился в тела стоящих пред ними берсерков, ибо не тронули их Перуновы стрелы. Скинули вдруг шеломы, стоящие в центре лучников воины, подняли коней на дыбы, рассыпались у них по плечам огненные косы. Вспомнили ордынцы, что поклонялись их предки враврониям и ждали после смерти своей встречи с Валькириями. Вот они сами – Валькирии, но не на их стороне, а на стороне этих странных Залесских дружин. Разнесся, покрывая шум боя, и прижимая его к земле, воинский клич дев воительниц и засверкали их не знающие жалости клинки.

Ордынцы повернули коней. А сбоку по урочищам вылетели свежие дружинники, будто поднялись все мертвые по зову Валькирий и пришли из Вальхаллы старые богатыри, постоять за дело правое! Пушкари ударили в спину бегущим, выпалывая с поля скверну под самый корень. Справа ударили брянцы, слева, переведшие дух, лучники, а по оврагам и балкам выкатывались все новые и новые дружинники Владимира Храброго, отсекшие переправу через Узу. Мамай собрал тяжелые конные сотни и уже поднял платок, что бы бросить их в сечу и смять эти свежие, наверно последние силы Дмитрия, но вдруг с боку и с тылу вкруг Швивой горки раздался лязг мечей. Он повернул голову туда, откуда накатывался боевой клич волжских казаков и сибирских татар. Впереди на вороном жеребце мчался похоже сам Илья Муромец, а конь под ним напоминал коня Апокалипсиса. Мамай вздрогнул, он понял это не простой воевода, даже не простой смертный! Это герой из Вальхаллы! Правы были его волхвы, когда говорили, что ходит слух, что, простерла над Залесской Русью свой Покров Богородица, и сама Дева Ариев благоволит молодому князю. Он вызверился на стоящего рядом главного волхва. Резко перетянул его ногайкой, зло сцедил сквозь зубы:

– Надо бы пса булатом попотчевать, – Приподнялся на стременах, и зычно крикнул, – Уже нам, братья, в земле своей не бывать, а жен своих не ласкать, а детей своих не видать, ласкать нам сырую землю, целовать нам зеленую мураву, и с дружиной своей уже нам не видеться, ни с князьями, ни с боярами! – Повернул коня и в сопровождении личной гвардии понесся к Кузьминой гати, сбивая по пути заслоны противника.

Остальных дружинники Боброка оттеснили на крутой берег и сбросили в воду. Напрасно рвались к другому берегу ордынцы, ожидая там спасения. Лучники, еще вчера отряженные с Девичьего поля, дождались своего часа и теперь хладнокровно расстреливали плывущих. Мамай проиграл вчистую. Мамай проиграл. Начался закат Орды.

Напрасно вспомнили его рубаки старых Богов, которым пытались молиться. Носились по полю имена Перуна и Салавата, Ираклия и Хорса. Напрасно каялись, что не уберегли Мухаммеда, удавленного Мамаем. Только тех, кого уберегли их боги, и помогли добраться до другого берега, приняли сестры милосердные и защитили от мечей дружинников. Да еще не тронули отходчивые воины раненных. Особо много полегло их на горке Швивой. Здесь, на холме, хотел Мамай царский Красный холм устроить. Здесь он непокорных хотел судить. Тут ему и нукерам его и устроила жизнь Божий суд. Вповалку лежали татары и дружинники, казаки и рыцари. И ходили уже по полю монахи и монашки, разбирали, кто еще дышит, в ком жизнь теплится, а кого уже в Нрий отправили.

Начали возвращаться воины, у кого конь устал, кто почувствовал рану, в пылу боя не замеченную, кто просто гнаться не захотел. Флажковые подняли стяги, бунчуки и прапора, что бы легче мог дружинник свое место отыскать. Под прапора стягивались лекари и ворожейки, стольники и кравчие, надо воина обласкать обиходить. В поле пошли знахари увечных, убогих искать.

На месте Лобном, где лучники стояли, облокотясь на руку оруженосца, в окружении своих дев воительниц, стояла жрица Богородицы. Обтирая саблю от горячей крови, сказала:

– Что ж день хорош. Таков и должен быть, в день Рождения Матери нашей Богородицы. За кем Правда – за тем и поле! Спасибо сестры, – Она поклонилась враврониям, распускавшим тугие ремни кожаных доспехов, – Спасибо братья, – Она поклонилась Ослябе и берсеркам, пустившим по кругу заздравную чашу из черепа медведя, – Спасибо всем!!! А где ж князь наш?!!

– Князь то где?! – Под черным знаменем власти подскакал Владимир в окружении своей дружины, – Эй трубачи трубите сбор!!

– Кого ищем? Сияние победы? – Подъехали братья Ольгердовичи, вытирая со лба кровавый пот, – Конь по колено в крови идет. Вы здесь что, молотилкой всех молотили?

– После князья. Дай вам Бог здоровья. Дмитрия не видели? – Спросил Владимир, – Если пастух погиб – и овцы разбегутся. Для кого эта честь будет, кто победителем сейчас предстанет? Кто видел его?

– Видели его, когда он палицей врагов разил, – Ответил один из дружинников.

– И я видела, когда он от четырех ордынцев отмахивался, – Добавила враврония, – Еще сестры ему в подмогу повернули.

– Так я его вот видал, – Вдруг протиснулся воевода Стефан Новосильский, – Он раненый сильно, пешим в сторонку шел, притулится где хотел. Сам бы ему помог, но на хвосте трое татар висело, только отмахнуться успел.

– Так ищите! – Грозно и тихо сказала Мария.

Все разбрелись по полю. Сначала литовцы наткнулись на тело Бренка в княжьем плаще. Потом нашли убитых князей Белозерских. Наконец два пластуна Федор Сабур, тот который из Орды откинулся и напарник его Гришка Холоп, глянули в сторону молодого дубняка, чудом сохранившегося около того места, где стояли стрельцы. Вот там под срубленной березой и лежал Дмитрий в изрубленных доспехах. Федор поднес ему к губам флягу с крепким медом. Тот отпил, с трудом открыл глаза.

– Чего там. Поведай!

– Победа брат! – Подводя ему коня, сказал Владимир.

Дмитрий, опираясь на руку дружинника, встал, и тяжко вздохнув сел на коня.

– Поехали, посмотрим что ли, – Буднично и устало сказал он, окинул поле взглядом. Увидел Волынца, – Действительно воевода, правы приметы твои, подобает тебе всегда воеводой быть!

– На все воля Богов, – Уклончиво ответил Боброк.

На Лобном месте, прямо у хоругви с иконой Пресвятой Богородицы, они увидели уже обмытых и собранных в последний путь: Бренка, Семена Мелика и князей Белозерских, рядом лежали принесенные сюда Пересвет и Челубей.

– Возьмите всех, сочтите. Кто старых Богов чтил – того по старому обряду в огненную купель. Кто новых чтил, того братья Сергия отпоют. Кто вообще никого не чтил – того земле придайте. Всех святых, кому воины поклонялись никто из нас знать не могет, потому церкву Всем Святым заложите в память воинов сих, – Отдал распоряжение Дмитрий.

– А вы братья, – Из-за его спины повернулась к монахам Мария, – Рубите церкву Пресвятой Богородице и Георгию Победоносцу. Мертвым слава, больным облегчение.

Кончился день Рожества Пресвятой Богородицы.

Поутру, умытый, перевязанный и смазанный разными мазями и зельями, Дмитрий сидел на крыльце трапезной Чудова монастыря. К нему подошел Ослябя.

– Сосчитайте, братья, скольких воевод нет, скольких служилых людей, – Грустно сказал Великий князь.

– Надоть Миху Московского послать, что в казначеях при калите трется, больно горазд по этой части, – Ответил Ослябя, – Не кручинься Донской сделаем.

– Как? Как ты меня назвал!? – Вскинул голову Дмитрий.

– Донской, – Прогудел богатырь, – Ноне все тебя и Владимира Донскими прозывают, за то, что Мамая по-над Доном-Смородиной побили. Вас – Донскими, и казаков, что с нами заодно были, и икону Пресвятой Богородицы, что Тимоха в бою над головой держал – всех теперь Донскими прозывают. И то правильно и верно, – Подытожил он.

– Донскими говоришь? Ну, пусть Донскими. Значит как пращура нашего – Невским, так нас – Донскими. Пусть. А Миха пусть народ побитый сочтет. Тризну справлять надо, – Он опустил руки и задумался, бормоча поднос, – Донской, Донской…

На крутом яру над рекой стояли Мария и Сергий.

– Раньше отче, храмовники город Богородицы по-своему Москвой называли, а теперь и впрямь Москва получается. – Неожиданно повернулась к преподобному боярыня, – Москва на языке тех, кто в Заморской земле, в Небесном Граде Иерусалиме служил то же что по-словенски союз мужской, братство что ли, монастырь одним словом. Так орденские братья обители свои рекут. Так что ныне вроде и имя ей прилипло. Здесь союз мужской родился супротив Орды. Здесь и монастыри ставить.

– Для кого, Лучезарная?

– Для тех, кто после сечи не боец уже – раз. Для вдов и сирот тех, кто голову здесь сложил – два. Для тех, кто душу грехом убийства, али каким другим замарал, и отмолить хочет– три. Для братьев твоих орденских и моих сестер…обещание-то свое помнишь?

– Помню, и сдержу. Значит Москва…, а что неплохо… пусть Москва, пусть звенит как колокол имя ее. Мы тут такую память обо всех оставим. Мы не в книги соборные их запишем. В Соборах их увековечим. В стенах каменных и звонах колокольных. Так ли реку, Лучезарная?

– Только всех Сергий. Вой не виноват, на какой стороне он Правду искал. Доблесть его доблесть, а воля Богов ему долю определять. Похороните и помяните всех по старому. Вот стоим мы с тобой на Бору, на холму Боровицком. А что там за холмы тебе ведомо? – Она обвела рукой стройные ряды сосен и зелень дубрав, разбросанных по берегу реки.

– Так вот, тот, что с нами рядом притулился он вообще безымянный, тот вот Ваганьковский, а там Иванова горка. А что?

– На безымянном – пусть братья Кром поставят, комтур орденский. Утвердятся здесь навсегда твердой рукой. Горку ту Швивую, звать с этого дня будут холмом Красным, ибо там Божий суд был над ханом, что законов Правды не чтил и считал, что у кого сила – тот и пан, – Она задумалась, резко добавила, – Сила-силу ломит!

– А помнишь ли ты пророчество, что храмовникам было дано? – Хитро с прищуром спросил Сергий.

– Про что ты? – Непонятливо повернулась к нему Мария.

– Про Монсельваш. Про замок на семи холмах, где обретет покой Святой Грааль, – Тихо сказал Сергий.

– Что? – Переспросила Мария, – Ты готовишься войти в сонм Посвященных отче, поэтому не тебе таким сказам верить. Святой Грааль сокроют там, где будет угодно Совершенным. И Стражами там станут не храмовники или кромешники. Стражами там встанут Стражи! Но замок Монсельваш стоял по той балладе в Лесной Стране, – Вдруг с улыбкой закончила она, – Так что строй Город-монастырь, отче. Благослови тебя Богородица.

Дмитрий ждал. Он думал о том, что победа пришла нежданно-негаданно, но какой ценой? Стоила ли та победа уплаченного или нет? А дальше что?

– Государь! – Дмитрий отметил про себя, новое обращение, но виду не подал, – Государь дозволь боярина звать, что счет вел?

– Зови, – Дмитрий поудобней устроился на подушках.

– Здрав буде князь, – Поклонился Михаил Московский.

– Счел?

– Счел.

– Тады скажи.

– Нет у нас государь, сорока бояр московских, из тех, что казну берегли и чли. Белозерских князей двенадцати, – Он перекрестился, – Почитай весь род головы сложил, – Да тринадцати посадников новгородских, что с ушкуйниками приходили под нашу руку. Да двадцати бояр коломенских из теремного дворца, тоже почитай вся ближняя дружина голову сложила, – Он повернулся, видя подходящую боярыню Нагую.

– Продолжай, продолжай служилый, – Кивнула она ему.

– Панов литовских, что с Ольгердовичами, пришли три десятка полегло.

– А что городские дружины Земли Залесской? – Не удержался Владимир Храбрый.

– Да сорок бояр серпуховских, да двадцать бояр переяславских, да двадцать пяти бояр костромских, да тридцать пять бояр владимирских, да пятьдесят бояр суздальских, да сорок бояр муромских, да тридцать трех бояр ростовских, да двадцать бояр дмитровских, да семьдесят бояр можайских, да шестьдесят бояр звенигородских, да пятнадцать бояр угличских, да двадцать бояр галичских, – Скороговоркой перечислил Михаил, с шумом вобрал в себя воздух и закончил, – И тех, что Олег Рязанский на подмогу прислал – семьдесят. Все, – Он свернул свиток и подал его Дмитрию.

– Плюс челядь, да дружинники, – Добавил Владимир.

– Плюс малая дружина братская, да казаки с татарами, – Подошел Сергий.

– Плюс те буйны головы, что с нами на поле Куликово пошли, – Подытожил Дмитрий, – Вечная им слава! Преподобный, – Он повернулся к Сергию, – Дашь Мастеров, чтобы каждому святому, что живых уберег, Собор поставить, на месте погоста обители возвести, вдовам и сиротам угол дать поближе к костям кормильцев их…

– Дам! – Коротко ответил Сергий, – Не уговаривай. Мастеров дам, а камень рубить, да лес валить, пусть дружина мечи снимает и топор в руки. Прав я Лучезарная, – Неожиданно повернулся он к Марии.

– Прав отче. Только живые подождут еще. Сегодня дань отдать надо тем, кто головы сложил. Пусть волхвы и монахи тризну готовят. Здесь на Лобненском холме. Здесь и главной церкви стоять в честь Святой Богородицы. Здесь с сего дня ей и быть. Здесь, а не в стольном граде Владимире. Пусть везут. А ты князь, встречу ей готовь Заступнице. А рядом, – Она повернулась к казакам, – Там, где вы врага встретили и шагу назад не отступили, рубите братцы церковь Гребневской Богоматери.

К вечеру всех раненных разнесли по палаткам, по шалашам. Сестры милосердные, монашки и просто бабы местные уход за ними взяли. Все дубравные знахарки, ворожейки, кикиморы и все, кто в зельях и мазях смыслил по тем шалашам и палаткам разбрелся.

Старшие волхвы готовили убитых в последний путь. Кто по старой Вере жил – того сложили на огромные костры. Князей, бояр и добрых дружинников по своему обычаю, на лодьи. Носом повернули на закат, сложили в лодьи всех, белым полотном накрыли, забросали дарами, да под руку им, в путь дорогу дальнюю, то оружие, с которым смерть приняли. Берсерков и вравроний уложили в струги на реке. Черных братьев и всех, кто из опричнины свезли во двор монастыря Симонова. Там Симоновы братья им склеп сделали, обещали над костями их церковь Богородицы поставить. Воинов, что из Литвы и других земель пришли, и рязанских побратимов, вместе с новгородскими ушкуйниками Андронниковские братья свезли на высокий берег Узы, где в нее Золотой Рожок впадает, там обмыли и в последний путь приготовили. Казаки и татары ордынские свой поминальный костер сварганили, всех своих на него сложили. Не было среди победителей свары – как кого хоронить. Всех хоронили вместе: и Мамаевых и своих, потому все одного роду-племени, только вот свела их Марана в страшной смертельной схватке, так это Боги веселятся. А людям негоже души в Ирий не по-людски отправлять, не по Правде. Так порешили все – так и сделали.

Завел причитание тонкий голос, и подхватили, поддержали его со всех сторон девичий и бабьи голоса, слились в один плач. То берегини оплакали души тех, кого не уберегли в этой сече горячей. Поддержал их звон колоколов от Чудова.

Старший волхв по пояс голый взял в руки смоляной факел, пошел к главному костру, увидев его, пошли к своим кострам другие волхвы, скальды и чародеи.

Забормотал старый волхв, уже давно забытые и никем не понимаемые слова, разрыл землю, сложил туда яйца и корчаги с брагой.

– Это он землю кормит, – Шепнула Дмитрию на ухо Мария, – Богов подземных задабривает, что бы приняли тех, кого мы в сыру землю опустим.

– А наши как?

– Наши с огнем, с дымом костров священных в Прий улетят. Те, кто доблестью своей заслужил те – в Вальхаллу. Вон смотри, – Он повернула его в сторону реки, где поплыли уже пылающие струги, – Вон видишь берсерки и мои вравронии, медвежьих людей на воде хоронят, чтобы даже пепел их вода унесла.

В ночи полыхнули погребальные костры, загудели колокола, забили бубны и барабаны, загудели рожки и трубы – началась поминальная тризна.

Воины пустили поминальную чашу по кругу. В этот раз пленные враги не сидели в общем кругу. Слишком смертельная была сеча. Не тронули только тех, кого сестры милосердные от меча телом прикрыли, да и то только потому, думали, что от ран помрут. Те, кто с Мамаем утек, только тот в живых и остался.

Помянули воинов, кто голову сложил, бандуристы и гусляры настроили свои инструменты и полились сказы про прошлые дела, про былинных богатырей. К утру побросали на кострища оружие и скарб всякий насыпали курганы. Симоновские братья похоронили своих в склепе. Над могилою Пересвета поставили церковь Пресвятой Богородицы. Адронниковские братья поставили на погосте церковь Спаса. И те, и другие приняли в обитель свою тех, кто после битвы в Веру их перешли, а также приютили тех увечных, кто в обителях у них утешения искал.

 

Глава 5

По поясу Симонову

Мария опять назначила встречу Сергию у себя в дубраве Зачатьевской, у обители сестер Алексеевских.

– Мир тебе преподобный, – Приветствовала она его, – Заходи гостем будешь.

– Мир тебе Лучезарная, – Сергий поклонился Марии как старшей, – О чем совет держать будем?

– Ты сразу с порога и за советом. Присядь, кваску попей. За умным разговором, глядишь, чего и выплывет, – Хитро прищурилась она, а в глазах ее полыхнули озорные искорки.

– За разговором. Да некогда нам лясы точить, дел кругом невпроворот, – Недовольно буркнул преподобный.

– А ты вспомни, как Дмитрия в обители перед битвой укоротил, когда тот трапезничать не пожелал, а?!

– Так не было тебя там Мария! – Опешил Сергий, – Да и кроме меня и его не слышал никто!!

– Таки и ни кто?! – И опять в ее синих бездонных глазах промелькнула искорка смеха, – Садись рядком – поговорим ладком.

– Ладнодь, уговорила, речивая, – Сергий сел за покрытый вышитым рушником стол.

– Об Москве говорить хочу, – Наливая в широкую ендову кваса и подвигая к нему блюдо с пирогами, повела разговор Мария, – Москва она как известно Дом Пресвятой Богородицы. Это еще Андрей Боголюбский решил, и так ее и ставил. Что Иван Калита сюда кош ордынский сложил, калиту Имперскую, на то его воля была.

– А куда ж еще? – Вскинул голову Мастер, – Где ж еще монастырская братия такую силу имела. Куда ж святыни свои храмовники, да тевтоны сложили, где ж вкруг одни к ромы…

– Не горячись отче, я ж не супротив воли Ивановой, на то он и Иван, что бы свою волю иметь. Я про то, что вкруг города кромы стоят крепкие, обители твердые…а надо, что б еще крепче, еще тверже стали. Надо чтоб ни одному Мамаю, Темиру и кому еще там и в голову мысль, что на Москву идти можно, даже прийти не могла. А если у кого и мелькнет шальная думка, что бы вид один Кромов да стен каменных отбивал ее напрочь. Много ли у тебя братьев верных? Таких верных – что как себе?

– Как и должно быть – двенадцать, – С обидой ответил Сергий.

– Я ведь так к слову спросила. А ты обиду таишь. Грех это Мастер. Двенадцать – это хорошо. Да считай, почитателей человек с двадцать наберешь?

– Наберу, – Заинтересованно ответил собеседник.

– Будем ставить обители по уставу Бернардову, по общему житию, по братским Ассизам!

– Где?

– Здесь на Москве и вкруг ее. И в северных землях, да по Волге матушке. Сдюжишь? Ты, да твои двенадцать?

– Господь терпел и нам велел, – Ответил он.

– Зови своих учеников. Будем с ними тайную вечерю трапезничать. Постой…, -Она положила ему руку на плечо, – Церкву-то на Кулишках заложили?

– Заложили, Как ты и сказала – Всем Святым.

– Придел к ней сделайте, часовенку малу таку, в сторонке чуть. Я туда Боголюбскую икону, в честь Благоверного князя нашего Андрея поставлю. И свечу зажгу. Пусть народ помнит.

– Сделаем, Мария. Завтра к вечеру жди меня с учениками и близкими. Будем у тебя вечерять.

К вечеру следующего дня широкий стол был накрыт в трапезной Зачатьевской обители у Алексеевских сестер. Сергий сначала удивился размаху на него-то с его учениками, но, войдя в трапезную, понял, не для них одних. В горницах уже сидели, вели беседы братья храмовники, из числа тех, что двойные братья, на гербе которых два всадника на одном коне. Чуть в сторонке от них он заметил Мариинских сестер-вравроний и ведуний из дубравы. В темном углу сидело трое старых волхвов из дубравы под присмотром Марииных берегинь. Только воевод и княжьих людей не было сегодня. Богу богово, а кесарю кесарево. Вот так Мария, подумал Мастер.

Она вошла, когда уже готов был сорваться с губ вопрос, мол, Хозяйка-то где? Она вошла в одеянии жрицы. Но не Богини Мщения Аринии, не лесной весталки, не воинственной Девы, не Богини забвения – валькирии. Она вошла в одеянии, по которому трудно было понять, какому Богу служит жрица. Изумрудная диадема на огненных волосах – говорила о ее службе Артемиде, так же как и зеленый цвет ее жреческого наряда, но красный подбой плаща и пряжка с дерущимися медведями напоминали о том, что покровителем ее стал сам Святобор-Велес. Золотая цепь на шее со спиралью времени и прялка в руке не оставляли сомнения, что пред вами дочь Макоши – богини Судьбы. Все присутствующие в зале склонились в поклоне, даже древние волхвы встали со своей лавицы и склонили головы.

– Мир вашему дому, гости дорогие. Не побрезгуйте отведать мое угощение. Сестры так старались, – Она гостеприимно обвела стол рукой, а сама, по праву хозяйки, села во главе стола, – Отведайте, чем Бог послал. Подождем чуток, гость к нам спешит.

– Мир вашему дому Дева Ариев, – Ответил за всех Сергий, – Пошто собрала всех?

– Поспешишь – людей насмешишь. Не торопись отче, как голый в баню. Отведай пирогов с требухой, стерлядки разваренной. Кваску возьми, меда пенного, – Она улыбнулась доброй улыбкой, – У нас вечеря, чай?

– Благодарствую за приглашение, за слово ласковое, – Вспомнив, как осадила его Мария воспоминанием о трапезе в Троицкой обители пред сечей, помягчел Сергий, – Отведаем. Знаем мы твоих сестер, не только в сече саблей махать и раненных обихаживать. Много чего они могут. Вот и яства, разносолы всякие у них дар готовить.

– Так все ж от Артемиды-Матери. Ей служим. Она Мать Лесов она нам и припасы и знания сокровенные, – Ответила, пробегая одна из сестер.

– Много чему она вас учит. Однако саблю в руках держать не ее школа.

– Сабельку в руках держать, – С края стола ответила враврония, – Нас брат ее Святобор выучил, что бы люду залетному было неповадно храмы ее грабить и людей честных обижать. Он нам и шкуры медвежьи на плечи накинул, как побратимам нашим берсеркам. С ними мы в Вальхалле и время коротать будем.

– То, правда! – Поддержала свою ученицу Мария, – Им место в Вальхалле от Богов дадено.

– Пошто нас-то позвала? – Спросил Симонов брат, Мы окромя как с камнем работать. По поясу Симонову, по Петровой заповеди, храмы ставить боле и не умеем ничего. Ну, еще когда – не когда, Кром какой в месте нужном возвести. Мы не волхвы.

– Вы Мастера, каменщики вольные. Вам тут место! – Коротко ответила Мария, – Вам да братьям черным, что опричь общего круга живут. Храмовники и тевтоны здесь?

– Здесь, Мария! – Откликнулись братья.

– Ну и сестрички мои милосердные, вам за этим столом самое главное место, на ваших плечах сейчас вся скорбь наша. Вы сейчас у двери в Нрий стоите и кому ее открыть, кому нет, все в руках ваших натруженных и ласковых.

– Здесь, здесь мы сестра, хотя место наше не у стола накрытого, а у ложа страдающего, у изголовья умирающего…

– А вот то не вам судить! – Раздался голос, который мог принадлежать только Совершенному или Богу.

В залу вошли двое. Один чуть по старше, другой помоложе, но в младшем чувствовалась не дюжинная сила и напор. Мария встала и пошла им навстречу, широко раскрыв объятия. Они встретились посреди залы, и будто солнечный свет вспыхнул в вечернем полумраке, осветив все углы трапезной. Пробегавшая мимо сестра невольно приложила руку ко лбу, закрываясь от этого света. Только теперь все присутствовавшие разглядели гостей внимательно. Старший был одет в синюю длинную тунику с наброшенным на плечи плащом красного цвета. Братья госпитальеры признали в нем легендарного мастера Раймона – основателя Ордена. Младший был в тунике красного цвета, но не просто красного, а какого-то кроваво-красного цвета, скорее даже бурого оттенка красного. Поверх туники был небрежно наброшен синий плащ. Теперь все разглядели, что на Марии была туника такого же цвета, что и на старшем. Цвет ее синих бездонных глаз как бы тонул в цвете этой туники. До поры до времени прикрытая зеленым плащом Богини Леса она не бросалась в глаза, и только сейчас в компании гостей открылась всем, как синее небо после грозы.

Гости и хозяйка направились к отдельно стоящему столику, необычным образом появившемуся в дальнем кольце трапезной и сели вкруг него на высокие стулья, почти троны. Мария сделала какое-то неуловимое движение и посреди столика очутилась чаша, при виде которой вздрогнули старые волхвы и Мастера.

– Ну, вот и дождались дорогих гостей! – Спокойно сказала Мария, – Великий Мастер Раймон, – Она показала в сторону старшего гостя, наклонившего голову при этих словах, – Как многие догадались по его наряду, Магистр братьев госпитальеров и Высший Совершенный в этом мире, – Раймон раскланялся еще раз.

– Великий мастер Роллан – Она показала рукой на младшего, продолжая представление, – Генерал Вехма и Святой инквизиции, – При этом многие вздрогнули, – Великий Судья и Высший из сонма Совершенных, – Роллан раскланялся, внимательно обводя взглядом трапезную.

– Великая Совершенная, – Показывая на Марию, продолжил Раймон, – Любимая жрица Артемиды, Лучезарная или Сиятельная. Мы зовем ее Малка, вы – Мария. Берегиня Вашей Земли. На сегодняшнем Совете она будет вас защищать.

– Вы правы, – Раздался глухой голос Роллана, – Вы правы Мастера, те, кто узнал чашу. Это Святой Грааль. Он будет порукой тому, что все решения наши угодны Богам. И то, что мы являемся их посланцами к Вам. Среди вас есть Посвященные и они знают, что лжи в его присутствии быть не может. Святой Грааль не терпит лжи!

– Вот и все наши гости прибыли, прошу любить и жаловать, – Мария встала, – Пора приступить к делам земным и праведным. Собрала я вас здесь братья и сестры, что бы поговорить о делах горестных. О том куда дальше пути тропить? Как жить, как долю искать? Говорите! – Она опять присела у столика, и все трое застыли в ожидании.

Краем глаза Мария увидела, черного инока во все глаза глядящего на них из дальнего угла трапезной, и как бы впитывающего их образы.

– Это кто? – Мысленно спросила она у Сергия.

– Где? – От неожиданности вздрогнул преподобный.

– Вон в углу. Так и буравит взглядом.

– Это богомаз, Андрюха Рублев. Их тут двое сегодня. Рядом с ним Данила Черный. А что?

– Пусть останутся потом, – Ответила Мария.

– О чем Лучезарная ты от нас услышать хочешь? – Подал голос Ослябя.

– О будущем Земли Русской! Об отношениях с Ордой. О коше ордынском. О том, что в душе наболело! – Ответила она, ловя краем глаза, нетерпение во взгляде Роллана, – Уймись, Неистовый! – Мысленно придержала она его.

– Только ради тебя Малка, – Ответил он.

– Братья и сестры! Да сядь ты! – Она взглядом посадила суетящуюся с подносом сестру, – Братья и сестры. На поле Куликовом сломали мы хребет вольнице Ордынской, укорот зарвавшимся ханам дали, что в безрассудстве своем совсем границы власти своей потеряли…

– И голову свою тоже, – Глухим голосом добавил Роллан, – Не по Сеньке шапка, в красные одежды рядится, на Красных холмах, красный шатры ставить.

– Не делили мы меж родами ни главный стол, ни медные трубы, – Невозмутимо продолжила Мария, – У кого, что на роду написано, тот ту долю и тянул, – И вдруг, будто за спинами всех трех посланцев появился гусляр с седой бородой, поддерживаемый самим Святобором и полилась музыка и плавно потек рассказ Бояна, – На двух родах стояла земля от океана до океана, на двух родах – Медведей и Ангелов. Медведи – Род воинов, витязей, венов с горячей кровью в сердце и горячей головой на плечах. Вся сила этого рода была в булатных мечах-кладенцах, тайну которых знали только их родовые кузнецы любомудры, но зато не было равных этим мечам в подлунном мире по крепости, а хозяевам их по знанию рукопашного боя. Да еще держалась их сила на заговорах, прозываемых Спасом Нерукотворным, позволяли те заговоры из сечи любой выйти целыми и невредимыми, ибо не меч, не стрела заговоренного не брала, а погибших этот заговор спасал, воскрешал в тайных местах и в волшебных котлах, коими владели колдуны этого рода. Прозывали они себя медвежьим народом, а соседи и вороги прозывали их оборотнями, берсерками, то есть, то же медвежьими людьми, и не было им удержу и поединщиков в битвах и сечах. Дружины этого рода получили от пращуров своих знания тайные, как им в бою победу обрести, щиты червленые, и знаки тайные, рунами прозываемые. От самого Бога Перуна, их покровителя, унаследовали они отвагу и доблесть, а еще птицу Перунову – сороку, от нее и цвета воинские черно-белые. Племена этого рода по всему миру ходили: по морям и рекам летали их легкие струги и стружки, по степям и полям проносились неудержимые кони, и тяжелым шагом шагали по пыльным дорогам суровые дружинники. В самых тайных местах в чащобах лесных, охраняемых лесными их побратимами медведями, ставили они свои капища, разводили колдовские свои костры, прятали скиты ведунов своих. В скитах писали книги волшебные, по Богу своему Велесовыми прозываемые, на медвежьей бумаге лесной писанные, от того и бумага та прозывалась – берестой, а дерево ее дающее – березой. Ангелы – Род правителей, служителей Богов, хранителей знаний и знания эти множащие. Род словенов, славян, слово в мир несущие, и с холодной головой от имени Богов говорящие. Сила этого Рода была в знаниях тайных о лесах и реках, о зверях и рыбах, говорят, знали они язык птиц и зверей, тайну трав и деревьев. Знали, как города строить и крепостные стены возводить, потому прозвали их страну Гардарикой – страной городов. А, зная, как строить знали и как разрушать, не было таких стен, что бы ни взяли Ангелы. Знали они от пращуров тайну камня и тайны пророчества, но более всего знали они тайну огня и ветра, тайну как от земли-матери добро получить, то ли зерном, то ли рудой, то ли ключом холодным живой воды, то ли травой целебной. Умели Ангелы скотину выводить с пользой для рода, хоть птиц певчих или ловчих, хоть коней боевых или пахотных, хоть псов сторожевых или охотничьих, видимо знали слово заветное. А еще умели люди этого рода над людьми других племен и родов власть держать. Под рукой их, процветали народы и множились, от того и название пошло народы, то есть много родов под одной рукой. Волхвы их умели со звездами далекими разговаривать и от звезд колдовскую силу получать, при помощи же той силы открывать двери в будущее и с самими Богами договариваться. В светлых своих капищах, и обителях старцы этого рода записывали на шкурах выделанных знания, ими полученные, в колдовские книги: «Молниянника», «Громника», «Колядника», «Лунника», а вожди этого рода давали всем народам правила – Правды по которым жить и уклад вести. Вот такие были два рода-племени от Ариев древних свое начало ведущие, подлунный мир покорившие и в руках своих крепко держащие. А символом единства этих родов, символом общего корня и общего дела стал орел о двух головах. На едином теле две головы в разные стороны смотрящие, дабы не скрылось в этом мире ничего от их ока всевидящего, – Звук гуслей становился все тише и тише и, наконец, замолк. Все стряхнули с себя оцепенение. – А третий род. Русь-кормильцы всегда особняком стоял. В свары не лез, но и слово за общим столом имел не последнее, – Добавил Раймон, – Все теперь не так.

– Услышали вы рассказ про старые века, про древние годы, – Опять зажурчал, как ручей голос Марии, – Прав Великий Мастер. Все ноне не так. И кто, какого роду, племени не поймешь уже. Перемешалось все с годами, пересваталось. Марана многих выкосила, при помощи детей своих Черной Смерти и Великого Мора. Войско Навина, что по Закатной Ойкумене прошло в общую калиту смертей добавило. Может по Правде то, а может по Кривде. Вот Совершенный брат наш Роллан, – Она посмотрела в сторону младшего гостя, – Свой суд вершит. Правым его считает. Я в этом деле ему не судья. Да и кто ему судья? Боги там, в Прии определят. Раз он в сонме Совершенных – значит прав. Большая идет по миру свара. Мы же здесь сидящие должны в ней место свое определить. Вы, Посвященные, Просветленные и просто братья и сестры общин и обителей наших, вместях решить должны, каким путем Землям Русским идти и какую долю им определить? Говорите, кому есть чего сказать!

– Веру старую не правит никто, – Из угла проскрипел древний волхв, – Ох, ох. Не в укор, а токмо что б понятно было. Зничи погасли на Ромовах. А там где правят, у Ягейлы, да Витовта, лучше б не правили. Не так все. Злобы много. Гордыни. Гонору медвежьего через край. И так они, медведи, нос верх задирали, пусть меня простят братья берсерки и сестры вравронии, а тут совсем загордились…да отчего? И не понять. Старая Вера ушла, – Он горестно вздохнул, – Ушла, как мы уходим. А без нас и совсем пропадет. Друиды и скальды пропали, почти все. И мы уйдем. Ведуньи и берегини в Закатной Ойкумене на костры пошли, – Он сурово глянул в сторону Роллана, – Хорошо хоть на костер. С дымом в Прий улетят. У нас в леса подались, в чащобы. Знахарки, как кикиморы в болотах сидят. Ох, забыли, кто Марану прогонял…да не о том я. Все теперича не так…может так надо…Богам. Устал я…, уйду в Навь…последний знич здесь погашу. Капище только не рушьте…, – Он замолчал.

– Вера старая ушла, прав ты старче. Капище сберечь надо, – Ответил Роллан, – Костры пылают по всему Закату – то отблески огня очищающего, что на пути у детей Мараны встал. Знахарок жгут, да берегинь – то темные силы и мракобесы буйствуют. Знахарок, за то, что от Мора не уберегли, берегинь, что от войска Нави не прикрыли. Заставь дурака богу молится – он лоб расшибет. Самим еще этой ложкой в полную нахлебаться придется! – Все вздрогнули при этих словах, – Веру новую ставить надо. Веру жесткую, злую, но единую, – Он сложил руки на груди и тоже замолчал.

– Какую веру вы такой считаете? – Осторожно спросил Сергий.

– А ту Веру преподобный, что єдину власть поддержит. Ту веру, что всех под одну руку подведет. Ты, отче, Храм о трех Верах поставил, то правильно, но людям непонятно. Отчего мол, Веры три? Не можно много толковища про Веру иметь. Одна она, и Бог един. А ты отче – Троица. Смотри, не так поймут, – Слова Раймона падали как увесистые камни, – Нам мученики не нужны. Они народу нужны. Народ их делает. На костры сам отправляет. Так ведь брат Роллан? Не отвечай, и так все знают. Потому брат наш Сергий, чтобы всех не обидеть, и всех примерить делать будем, как в свое время Андрей Боголюбский делал, когда Империю под одну руку подводил. Главный поклон будем бить Богородице. Она мать всех богов, коих в разных землях почитают. Это мы знаем, что Бог един, только под разным именем чтится, а народу еще время не пришло глаза открытыми держать. Но у каждого Бога есть Мать, которая его родила. Имя ей везде и всюду Богородица. Ее и чтить будем. Потому и город сей, – Он показал в сторону окна, – Андреем Боголюбским Богородице завещанный, и прозываемый Домом Пресвятой Богородицы будет расти и хорошеть. Быть ему отныне главным столом в Святой Земле. Иван Калита мудро здесь ордынский кош сложил, как будто через года энтот день сегодняшний видел, а может, кто ему в уши нашептал из тех ворожеек, что вперед пелену отдергивают, – Он сверкнул взглядом на Марию, – Братья храмовники, да братья тевтоны святыни свои сюда привезли от гонений земных, тоже не просто так. Там Великих Мастеров хватает. – Он неожиданно поднял над головой стоявшую пред ним чашу, – Святой Грааль в ваших Кромах скрыт! Почему? Значит так Богам угодно! Отныне быть Дому Богородицы главным Храмом в Ойкумене!! И Вере быть единой – Вере в Богородицу!!!

– Веру пусть по землям Киприан несет, надо его с Киева звать, – Добавил Роллан.

– Киприан! – Сергий аж вскочил, – Ты ж сам Роллан про дураков с разбитым лбом нам говорил! Киприан он же мать родную не пожалеет всех на костер пустит. Вся земля наша Верой овдовеет!

– Пусть Киприан по земле идет огнем и мечом, – Твердо сказал Роллан, – Киприан родов старых троянских, сам из города Тырнова, потому злобен и хитер. А ты преподобный схоронишь верных за стенами своих монастырей. Братьев своих и сестер Марииных, как у вас уговор был. Не удивляйся знанию моему. Имеющий уши да услышит, имеющий глаза да увидит. Так по сему быть! Звать Киприана!

– Будь, по-вашему, – Хором ответили Сергий и старый волхв, – Книги только древние сховать надо, – Подумал старый волхв вслух, – Больно ретив Киприанушка, пожгет все, упырь цареградский.

– По Руси Залесской первый круг очертим, – Мария повернулась к Сергию, – Где отче твоих двенадцать апостолов?

– Здесь Лучезарная, – Сергий вздрогнул от сравнения, – Здесь, как звала.

– Кажи!

– Да вот они отдельным столом сидят под божницей, – Указал он.

– Слушайте сюда! Вы верные ученики преподобного Сергия, Великого Мастера кромешного. Идти вам в двенадцать сторон ставить к ромы по Земле Залеской, создавать первый круг братств.

– Знакомь Мастер, – Сказал Раймон.

– Изволь Совершенный, – Сергий начал с правого краю, – Мефодий Яхромский.

– Тебе Мефодий путь к граду Дмитрову держать, что поставил Андрей Боголюбский в честь рождения брата своего Всеволода, Димитрием крещенного. Там обитель обоснуешь в честь Бориса и Глеба, братьев храмовников северных. Они жизнью своей доказали, что в братстве два рода: северных медведей – бореев, и кормильцев-Руси – хлеба в одной связке живут. Ставить тебе там монастырь Борисоглебский. Да возьми под руку обитель, где спокон веку, еще от хана Дюденя, воины увечные и на покой ушедшие живут. Спасская обитель там, так ты ее тоже под руку нашу подведи, – Напутствовал Раймон.

– Стефан Махрищский. Сей брат к нам с Киева пришел, – Продолжил Сергий, – На речке Махре скит себе обосновал, хотел от мира отойти, да мир к нему сам с мечом пришел. Братья Юрцевские из ордынцев оседлых его в оборот взяли. Своей земли им мало показалось. Вот он.

– Что ж Стефан, видать жизнь за тебя сама рассудила, что в ските от нее не отсидишься, – Теперь говорила Мария, – Ступай к городу Вологда, на реке Анвеже став обитель сестрам моим. Там твоя доля.

– Пусть с ним вместях и сосед его Дмитрий Прилуцкий идет. Там же на Вологде и мужскую обитель ставит Спаса, – Посоветовал Сергий, – А его общину в Переславле-Залесском мы без присмотра не оставим.

– То дело, – Кивнула Мария.

– Вот рядом с ним, чадо мое возлюбленное Роман сидит, – Опять подал голос преподобный, – Мы с ним обитель в Киржаче Благовещенскую основали. В запустении она сейчас. Пусть туда идет.

– Пусть. С собой возьмешь всех неофитов, что без покровительства Святого заступничества были и после битвы в Веру перешли. Пусть ставят там как и на поле Куликовом Храм Всех Святых и обосновывают братство новое.

– Со стороны земель Западных в светлом городе Звенигороде надо обитель ставить. Форпостом передовым. Кому поручить? – Роллан повернулся к ученикам.

– Мне. Зовут меня Савва, я, что надо, выполню.

– Быть по сему, – Закончил Роллан, – Остальным надо Чудскую землю и Пермскую под руку подвести, на Нижегородской догляд поставить, но более меня второй круг заботит. Кто здесь Дом Богородицы беречь будет?

– Андроник, что убиенных хоронил и убогих лечил. Тут он и обитель Спасскую поставил, да Антонин, что на Узе еще одну Спасскую обитель ставит, да Симоновы братья, да Голутвин монастырь, – Неспешно перечислял Сергий.

– Ну что ж пусть так. – Раймон окинул всех взглядом, – Да к ним мы свои комтуры поставим, да Роллан добавит, и Мария в стороне не останется. Быть на Москве сорока сорокам. Сорока заставам братским, засекам. Замкам на двери калиты ордынской.

– Хочу добавить только, – Взял слово Роллан, – Что поставим мы с братьями храмовниками еще с пяток Тамплей на землях ваших, чтобы было, где казну хранить. В Ростове, Костроме и на Кубенском озере, да пожалуй, где-нибудь в глуши лесной, вот мне тут брат шепнул на речке Обноре в Лесной стране.

Мария уже не слышала всех речей сказанных. Перед взором ее встала Москва на семи холмах. Не город, Даже не Дом Богородицы. Огромный монастырь. Братская община, готовая выдержать удар не одной Орды. По завету Петрову, по поясу Симонову ставили веру новую на камне. Из камня стены поднимали у Храмов белокаменных, золотые купола несущих, и из камня вкруг них стены поднимали, от врагов хранящие. На Кремлевском и Боровицком холмах, рядом со старым капищем Яриловым, к Чудову монастырю да Спасу на Бору Девичий монастырь прибавился, попечением княгини Евдокии возведенный для Дев Воительниц, что князя на поле своими щитами прикрыли.

От Бора побежали лучами три улицы: Сретенская, Дмитровка да Великая. Побежали туда к полю Куликову. На Сретенке рядом со старым Боголюбским монастырем, обителью еще иерусалимской братии, встали в ряд: Николаевский, что у Крестного целования в честь обета перед боем данного Полком Правой руки, Сретенский, там, где икону Богородицы Владимирской встретили, да Георгиевский в честь победы враврониями заложенный, и поставленный вечными их побратимами берсерками – Старый Спас в Песках. На Дмитровке, что побежала от Бора к Ильинским воротам: первым отстроили Богородицкий на Рву для сирот и вдов, воинов на поле Куликовом голову сложивших, а потом Ильинский. На Великой – Знаменский, там, где свои знамена не склонили, и все полегли казаки Семена Мелика.

Вкруг Лобного места, Лобненского холма, ставки Великого князя Дмитрия, где самая сеча была, где кони в крови скользили и падали, где рубка была до хруста, до усталости душевной, там монастыри встали стена к стене. И те, которые братьев приютили: Златоустовский, Высоцкий, да Покровский и те, которые вдовам и сиротам угол и обогрев дали: Вознесенский на Рву, Страстной, Ивановский да Моисеевский.

А по Царицынской дороге, под рукой государыни Евдокии, Никитинский да Никольский сестер воительниц приютили. И отдельно на Острове рядом с теремком Марии воздвигли обитель Жриц Забвения – Валькирий.

Обложилась Москва монастырями, как каменными засеками. За высокими башнями, за толстыми стенами. За мечами братскими процветать начала, никому ответ держать более не хотела. Ни с кем калиту орденскую, общий кош имперский делить не собиралась. Где-то там, Мария знала это доподлинно, в сырых подвалах комтуров и тамплей, схоронили от глаз посторонних Святой Грааль. Схоронили Хранители и поставили Стражей Святыню эту от посягательств злых, и глаз недобрых холить и лелеять. Где-то там, где сама она точно не знала, но знала, что здесь.

В майский солнечный день, в день праздника Вознесения Господня, прибыл званный в Москву Киприан. Мария заглянула через плечо летописца, прочитала что он пишет, "…и прибыл преосвященный Киприан митрополит из Киева в Москву, в свою митрополию, в четверг на шестой неделе после Пасхи, в самый праздник Вознесения Господня. И громко звонили колокола, и множество народа стеклось встречать его, словно весь город двинулся… Князь же Великий Дмитрий Иванович принял его с высокими почестями и с большою верою и любовью. И был в тот день у князя Великого пир большой в честь митрополита, и радовалися светло". Успокоительно положила руку на плечо.

– Пиши, пиши Никон, красиво не соврать – историю не рассказать. Андрея-то с Данилой позвал?

– Да вон в сенях.

– Зови.

– Здрава будь, боярыня, – Богомазы вошли, сдергивая шапки.

– Бог в помочь трудяги, – Ответила она. – Принесли доски-то?

– Вот, – Андрей Рублев развернул полотняную тряпицу, и пред Марией предстала Троица: Она, Раймон и Роллан, сидящие вкруг стола у Грааля.

– Польстил богомаз. А нас то зачем?

– Так вы и есть Троица – заступница Земли Русской, – Он разворачивал и показывал другие доски, с которых смотрели суровые глаза братьев, Мастеров и Посвященных.

– Хорошо брат. Надо Храм у Андроника расписать. Смогешь?

– А то! – Хором ответили Андрей с Данилой.

– На века!?

– Ато!!

– Ступайте с Богом! – Она откинулась на лежанку, подумала, – Все что ли? Конец Орде али как?

– А то!!! – Почудилось ей.