Глава 1

Умри достойно!

Мамай в окружении ближней сотни гнал коня к теплому южному морю. Не на высокий берег Итиля, где раскинулись шатры Сарай-Берке, а туда к городу Кафа. Очень хотел темник узнать, отчего это такие надежные в любых боях арбалетчики храмовников, вели себя в этой битве как гаремные девы, впервые попавшие на богатый пир. Почему это витязи ордена бедных братьев, в уставе которых написано еще Неистовым Бернардом, что отступить с поля боя могут они только тогда, когда на каждого из них приходится более чем по три врага, стыдливо прикрылись копьями сержантов, и всю кровавую сечу простояли в уголке, даже не пытаясь двинуться на помощь порубленной мамаевой рати. Очень хотелось это знать несостоявшемуся хану. Потому и горячил он коня к стенам генуэзского города Кафа, где сидел приор помянутого ордена, что отряжал по его просьбе железнобокую пехоту, так проявившую себя на берегу этой свинцовой реки, похоронившей последние его надежды в своих тягучих медленных водах, так не похожих на светлые воды Итиля или звонкие горные речушки.

Мамай знал, что он соберет под свои знамена новых воинов, готовых всегда откликнуться на зов удачливого темника, годами собиравшего победы и обозы с трофеями. Он знал, что сотни ордынцев маются без дела на необъятных полях Империи и многие из них знают короткую дорогу к его стану. Он корил себя за беспечность и самонадеянность. Надо ж было так, как мальчишка, попасться на уловку этого сопляка Дмитрия и вбухаться всеми четырьмя копытами в заранее расставленную ловушку. Помрак что ли напустила эта огненнокосая Ариния, что рубилась вместе со своими валькириями на стороне Залесского ополчения? Или боги отвернулись от него за то, что начал относится к матерям и сестрам своим, как к наложницам и полонянкам, о чем предупреждали его волхвы, говоря, что добром это не кончится. Еще тогда, когда забрал он гарем у глупого Бегича перед битвой на Воже, да отдал его на потеху свои воинам, а они растерзали девок, как волки, тогда еще старый волхв предупредил его, что не простит ему этого Золотая Баба. Видать ее воительницы и пришли на помощь этому зарвавшемуся Владимирскому князьку. Он хлестнул коня, подумал, что надо будет в Тавриде завернуть к святилищу Артемиды, свезти ей дары и принести жертву на алтаре храма, глядишь, простит Мать Лесов.

Дорога мягко ложилась под копыта коней, пряча в золотистую пыль цокот стальных подков. Давно остались за спиной стволы так нелюбимых им северных лесов, широкие плесы спокойных равнинных рек, несущих свои воды от далеких морей суровых викингов к Сурожскому и Русскому морям, куда и тропили они свой путь. Давно перестал им дуть в лицо сухой ветер степей, и теперь сухость пыльной бури смешивалась с соленым дыханием близкого моря. Дорога петляла между странными, похожими на стол вершинами гор, как бы срезанными острым серпом какого-то неведомого хлебопашца. Чуть отклонившись на встающее солнце, Мамай направил коня в обход ставки южных ханов – Бахчисарая и крепости-монастыря Чуфут-Кале. Мало ли как там отнесутся к бывшему советнику, силой взявшему себе титул хана, и получившего от богов такой удар за свою наглость? Он мог предполагать, что даже если южные ханы безразлично отнесутся к его поражению, то Посвященные, те, что жили в каменных кельях горного гнезда, уж точно доподлинно знают, за что ему такая кара. Потому нет уверенности, что не ждут его там, у подъемного моста с заряженными пищалями в руках воинские дружины монахов-отшельников. Мамай не стал испытывать судьбу, направляя свою ватагу в ущелье, ведущее к Сурожу в обход Качинской долины. Не доезжая Сурожа, они стали станом на склонах горы, напоминающей издалека лежащего медведя. Говорят, ее так и звали местные жители «Медведь-гора», и почитали местом святым. Разбив шатры, Мамай расседлал коня и, упав на услужливо взбитые подушки, приказал подавать питье и еду. Надо было обдумать, куда теперь держать путь? На закат от него стояла Корсунь, раскинувшая свои святые Храмы на подступах к песчаным пляжам. Рядом, чуть за горой, можно было различить серые стены крепости храмовников, издревле стерегущих здесь торговлю по Русскому морю. А еще далее за красно-черным пиком Кара-Дага, даже цветом своим подчеркивающим свою принадлежность ордену, стоял замок приора Братства Бедных Всадников Богородицы на окраине города Кафа. Мамай решил не спешить и все обдумать. Один раз он уже поспешил.

Дружинники сновали по склону, однако все делалось без спешки и вскорости вкруг его шатра вырос целый городок разноцветных кибиток, меж которыми весело полыхал огонь, потрескивая на кривых поленьях вырубленной акации. Над жарким пламенем раскачивались котлы, в которых булькало варево, а на вертелах, аппетитно капая в огонь жиром, жарилось мясо и подстреленные в кустарнике птицы. Стан жил своей кочевой жизнью, жизнью воинов вечно находящихся в походе.

Темник уже утолил голод и теперь в одиночестве, медленно мелкими глотками пил зеленый чай. В походе он не пил хмельного, как и все воины Орды. Это тянулось с незапамятных времен, и было всосано с молоком матери или вбито в бритую голову еще в далеком детстве. Мысли его уже не метались, а лениво ворочались в усталой голове, клонившейся от обволакивающего тепла и сытости к мягким подушкам. Ясно было, что надо выяснить, что стало причиной бездействия пехоты. Ясно было, что надо собирать войско для ответного удара по Залесской Руси. Но еще яснее было, что боги не с ним. И в чем причина этого? Вот главное что сейчас давило его душу! Надо будет скакать не туда, где за неприступными стенами и высокими башнями могла быть оказана ему помощь людьми и мечами. Не туда, где крылась отгадка того, что произошло на поле со странным названием Кулишки. Скакать надо – точно в другую строну. Туда, где в синее небо вознеслись из белого песка такие же белые стройные колонны Храма Артемиды, окруженного Храмами других Богов, создавших Пантеон бессмертных богов Олимпа. Он мотнул головой и, окончательно прогнав сон, утвердился в мысли, что сначала туда… потом все остальное. Потом все станет на свои места. Туда… и один. С дарами и жертвами. Остальное потом может и не будет казаться таким важным и нужным. Приняв решение, он престал бороться со сном и рухнул на подушки, накидывая на голову полу шелкового кафтана.

Только лучи, еще не показавшегося солнца, скользнули по поверхности воды, а Мамай уже был в седле и, взяв под уздцы вьючную лошадь, в седле которой сидела закутанная до глаз наложница, и по бокам свисали полные вьюки, направил коня вдоль кромки моря. Медленно набирая ход, он, неожиданно даже для себя, поднял коня на дыбы и бросил его в бешеный галоп, бросив поводья вьючного жеребца следовавшему за ним телохранителю. Взрывая песок копытами, конь вынес его на выбитую за много лет в каменном утесе дорогу, ведущую вдоль моря. Нахлестывая его ногайкой, темник гнал коня дальше и дальше, не оборачиваясь, нюхом чуя, что верные его псы подхватили брошенную им поклажу и неотступно следуют за ним. Он взлетал на гребни утесов нависавших над голубыми бухтами и нырял в темную прохладу ущелий, заросших колючей акацией, Продирался через отцветающую магнолию и срывал на скаку гроздья спелого винограда. Наконец, бешеная скачка закончилась. С гребня очередного уступа он увидел белоснежный город, состоящий из одних храмов, и понял – это Корсунь. Откинулся в седле, поискал глазами, нашел стоящий прямо над бухтой Храм Артемиды, опоясанный строгими дорическими колоннами, и спрыгнул с седла, решив подождать отставших нукеров.

Шорох листвы и едва слышный стук осыпающихся камешков подсказал его чуткому уху, что кто-то направляется в его сторону. Судя по тому, что подходящий не таился и не спешил, это был не враг и не отставшие нукеры. Мамай всем телом повернулся в сторону, откуда должен быть показаться идущий. Кусты акации, казалось стоящие неприступной монолитной стеной выше роста всадника, раздвинулись, на полянку вышел беловолосый старец в белом хитоне. Колючки акации скользнули по его хитону, как по стальным латам нигде не зацепившись, и пропустили идущего, не прерывая его скользящего размеренного шага.

– Здрав буде, человек залетный, – Тихо сказал старец.

– Мир дому сему, – Ответил темник, сдерживая свой рыкающий бас.

– Нщешь чего? Али как? – Вопросительный взгляд, кажется, сверлил гостя насквозь.

– Ищу! Доли ищу!

– Чего ж ее искать? Она сама найдет. Не доли ищешь….что-то потерял, а что не знаешь! Подсказать? – В глазах старика мелькнула хитринка, уже когда-то виденная Мамаем. Он попытался вспомнить когда, но неуловимое воспоминание пропало.

– Подскажи, старче, коли знаешь, что?

– Как не знать. Совесть ты потерял! А с ней и душу свою! Сюда прискакал за ускользающий кончик словить…

– Совесть говоришь…, – Рука Мамая потянулась к сабле на поясе, – Конец словить…гляди, как бы я твой конец не поймал!

– Чего ж глаза таращишь? Пугать пугалкой удумал, что ли? Пацан сопливый! Тоже мне…Хан Мамай! Из тебя хан, как из прошлогодней репы студень! – Старик крутнулся вкруг себя и оборотился витязем в кованых бронях и золоченом шеломе.

– Волхв! – Мамай опешил и невольно вложил саблю в ножны. Широко открыл глаза, но на поляне уже никого не было. Раздался стук копыт нагнавших его нукеров, – Привидится же такое, с недосыпу, – Плюнул он в сторону кустов акации.

Он дождался отставших уже сидя в седле и, не дав им отдышаться, погнал в сторону храмов.

Окруженные двойными белыми стенами, скорее не от нападения со стороны, а для ограждения своей территории, храмы рассыпались по берегу моря над водами темно-синей бухты, концентрическими кругами разбегаясь от главного храма Артемиды Таврской. Огромные белоснежные колонны опоясали его, как стволы каких-то диковинных растений. Может это были стволы легендарных древ познания, или дерева жизни и смерти. Сорок ступеней вели прямо от морского прибоя к величественной статуе Девы воительницы, застывшей на своем постаменте в порывистом движении погони за ускользающим врагом. Короткий хитон обтянул ее прелестные формы, рука застыла, вскинутая к колчану со стрелами, готовая положить смертоносное жало на грациозно изогнутый лук. Робко прижался к ее ноге маленький олененок, любимец богини, и хищно дыбил спину, готовясь к прыжку, ее верный страж грифон. На развивающихся волосах, уложенных в виде древней арийской короны, угадывался след волшебного обруча с зеленым огнем изумруда. Мамай разглядел жертвенник у ног статуи и направил коня к нему. Вдруг, прямо на его глазах, белый, как снег, камень алтаря налился цветом свежей крови, и она закапала с него на мраморный ступени, обагряя их темно-красной рудой. И в тот же момент на ступенях Храма, на дороге ведущей к нему, на гребне стен и на окружающих склонах сверкнули брони воинов. Мамай резко дернул узду, останавливая коня. Неужто засада, мелькнула шальная мысль. Но нет, везде, куда охватывал его взор, мелькали медвежьи шкуры вравроний, наброшенные на короткие туники розовато-красного цвета, и островерхие колпаки с длинными наушниками.

– Амазонки! Таврические жрицы Артемиды, – Как молнией пронзила его догадка. Он поднял руку, подавая сигнал страже, что он едет с миром.

Над ухом просвистела стрела и хрип, раздавшийся за спиной, заставил его обернуться. Один из его нукеров, схватившийся за лук, сползал с седла, напрасно пытаясь вырвать длинную зеленую стрелу, точно попавшую в середину его бычьей шеи. Мамай дал знак убрать оружие и еще раз вскинул над головой пустые руки, показывая открытые ладони.

– Один! Ты должен быть один! – Выкрикнула одна из амазонок.

– Хорошо! А жертва? – Он дал знак нукерам возвращаться.

– Она? – Стрела просвистела у головы наложницы.

– Да!

– Пусть!

Его уже окружили пять всадниц, перехватив из руки повод вьючного мула и направляя в сторону алтаря. Он разглядел, что у алтаря стоит фигура в длинном плаще зеленого цвета.

– Не враврония. И не Ариния, – Подумал он с облегчением, – Хотя и не Жрица забвения, – Добавил с ухмылкой.

Спешившись у ступеней, он, скинул вьюки, сдернул с наложницы плащ, открывая удивительной красоты девушку, скорее подростка, одетую в наряд танцовщицы и, подтолкнув ее в спину вперед себя, направился вверх. Прямо у алтаря его ждала надменная жрица, горделиво вскинув голову, он кивком позвала его за собой внутрь Храма, у входа в который ярились дикие медведи, едва сдерживаемые амазонками. Мамай был не из слабых духом и боязливых телом. Он был воин ордынец, прошедший не одну битву. Однако даже он вздрогнул, когда в вершке от него лязгнули желтые огромные клыки, ронявшие на мрамор белую пену, и прямо в лицо ему ударило тяжелое дыхание зверя. Наложница отшатнулась и тяжелая лапа второго зверя уже готова была опуститься на ее беззащитно оголенную спину, когда жрица резко повернулась, выдохнула в пасть медведю короткую команду, отбросившую его назад и, ласково улыбнувшись, приобняла девушку за плечо и ввела в Храм.

В полутьме Храма Мамай сразу потерял и свою наложницу и провожатую. Из солнечных лучей, проникавших в храм из под крыши, и соткавших какую-то дивную паутину, на него смотрела Богиня Леса, казалось готовая сойти с пьедестала и уже шагнувшая вниз, поправляя на ходу сползающий с плеча шелковый плащ. Он встряхнул головой и взял себя в руки. Удивительной работы статуя стояла посреди храма, окруженная фигурами амазонок, сражающихся с героями и титанами. На стенах проступали изумительные фрески изображавшие Артемиду с лебедями, символами Ариев. Он залюбовался ими и не заметил, как перед ним опять очутилась та же горделивая жрица, но уже без его наложницы.

– Проходи гость, я хозяйка в этом месте. Зовут меня Ифигения Корсунская. Может ты и слыхал обо мне. Печаль твою я знаю и вопрос твой мне известен, – Она указала рукой на низкие лавицы у ног статуи.

– Здрава будь, ведунья, – Он поклонился, – Кто ж не слышал про тебя. Народ бает, что ты еще с тех пор, когда Трою на меч взяли, здесь в Таврии, Артемиде служишь.

– Народ много чего бает, – Уклончиво ответила жрица, – Дары твои мы брать не будем и жертв твоих Богиня не желает! Девчушку, что ты в тварь дрожащую превратил, Мать под свою защиту взяла, будет из нее или Деву воительницу и Жрицу Забвения делать, когда она от тебя отдохнет, и лапы твои похотливые забудет, – Она жестом остановила его и закончила, – Ответ ты на свой вопрос получишь прямо сейчас.

– Жду, – Коротко ответил Мамай.

– Ты хотел знать, почему Дева Ариев с сестрами нашими валькириями и вравронями бились на стороне князя Дмитрия? Потому, что ты не угоден Богам! И ты, и твоя нынешняя Орда! Жирная, трусливая, похотливая и продажная! Втаптывающая в грязь женщин и девушек, превратившая их в походные подстилки…

– Вот в чем дело…, – Брезгливо протянул Мамай.

– Нет, ты не понял! Вы саму суть своей жизни превратили в вечный жор и грязь. Вы живете, чтобы жрать, а не жрете, чтобы жить. Вас превратили в алчущих псов, готовых за сахарную кость перегрызть глотки друг другу.

– Кто?!

– Те, кого вы считали прахом у своих ног. Те, кто привозил вам сладкие вина и красивых невольниц, те, кто приучил вас спать на мягких пуховиках, а не в седле боевого коня. Те, кто показывал вам беззащитные города и села и командовал: Грабь! Те, кто превратил вас из воинов в ушкуйников и грабителей. В шайку озверевших псов…

– Что! Купцы и сурожане!! Всех на кол!!!

– Поздно! Ты хотел слышать ответ. Ты его услышал. Тебе пора в Кафу. А мне ополоснуться после тебя. Смыть с себя смрад и вонь от такого пса, как ты, – Она резко встала, – Иди. Сестры проводят тебя. Умри достойно!

– Прощай жрица, – Он подавил закипавшую внутри ярость, – Спасибо за откровенность. Прощай.

Мамай вышел на свет из полутьмы храма, повернулся на пороге. Показалось, что статуя Артемида отвернулась от него. Он подошел к алтарю. Тот был опять бел, как только что выпавший снег. У алтаря в одежде послушницы стояла его наложница, а может это ему показалось. Все плыло в каком-то тумане. Он сбежал по ступеням, не касаясь стремени, взлетел в седло. Да он еще поживет. Что там она сказала ему? Умри достойно! Гордячка! Соберу воинов, еще приду сюда. Запомнишь мои похотливые руки, когда я сорву с тебя твой зеленый хитон. Он зло ударил ногайкой по сапогу. Расслюнявился, как баба! Пора в дорогу. Надо разобраться с этим приором Храмовников в Кафе. Вперед! Поднял коня на дыбы, резко крутанул его на одном месте, краем глаза заметил рядом опять ту послушницу, так похожую на его полонянку и неожиданно перетянул ее ногайкой вдоль груди, оставив на белом хитоне кровавую полосу. Дико по-казацки свистнул и помчался в сторону Кафы.

Мельком заметил, как присоединились на ходу ожидавшие его нукеры, и продолжил гонку, не сбавляя темпа. На склоне Медведь-горы в сгущавшихся сумерках, различил костры стана и, вырулив к ним сквозь заросли дикого винограда, бросил поводья взмыленного коня подбежавшим дружинникам. Спрыгнул на землю и тяжело зашагал в свой шатер, на ходу расстегивая кафтан и зло теребя седой ус.

Утром сотня поднялась споро, так же споро свернула стан и напрямик пошла наметом к Сурожу, где за стенами серой крепости, извивающимися как каменный дракон по скалам, застывшим над морскими просторами, сидели известные всей Империи торговые люди – сурожане. Дозорные на башнях Сурожа подняли тревожные прапора, а это ничего хорошего не сулило, говоря только об одном. Сурожане Мамая гостем не сочли, и встречать хлебом-солью не будут. Почесав бритую голову, темник решил, что ну их к бису продажные души, могут ведь и из пищалей и тюфяков погладить. Вон над зубцами плещутся по ветру орденские стяги, значит, еще и братьев позвали. Чего гусей дразнить? Обходя крепостные стены, сотня подалась туда, где вспарывал свинцовые тучи красно-черный зубец Кара-Дага, решив пройти горной тропой прямо в долину ведущую к Кафе.

К Кафе Мамай подходил зло. Затем, поразмыслив, решил укрыть сотню в непроходимых зарослях береговых кустарников, а самому пойти в крепость с тройкой верных телохранителей, переодевшись варяжским гостем. Разогнав гонцов по ордынским землям с наказом собирать дружины у Сурожского моря, куда вскорости придет сам, он собрал небольшой караван и выступил с ним к городским воротам.

Кафа разбросала свои домики на берегу залива. Возводившаяся братьями храмовниками после их ухода из Галлии, она являлась центром торговли генуэзского морского братства не только в Тавриде, но и во всех городах по Русскому и Сурожскому морям. Над самим городом с его храмами, караван-сараями, базарами и банями возвышался Карантинный холм, на котором во времена Черной Смерти и Великого Мора отсиделись под прикрытием братских мечей и склянок знахарок и ворожеек знатные люди торговых цехов и гильдий. Ныне на нем четко были видны с моря грозные стены и башни цитадели ордена Бедных Братьев Храма.

Вот это собственно и был город Кафа. Попасть в него можно было только через шесть ворот. Крепостные стены одиннадцатиметровой высоты, укреплённые четырнадцатью башнями, отбивали охоту пробовать этот орешек на зуб даже у самых лихих дружин этого не мирного края. Внутри крепости разместились замок консула и резиденция приора ордена, здания суда Вехма и торгового суда, казна ордена и калита ордынских ханов Тавриды, склады и сараи ценных товаров. Прямо у ее стен притулилось приземистое здание морской сороки и цепной гильдии – таможен берегущих интересы Империи.

Мамай направил свой небольшой караван к воротам восточной стены между башнями Христа и Клемента. Расплатившись с мытарями у ворот, за въезд в город под охрану стен, и за постой в гостевом дворе, он остановил свои телеги в тени собора Святого Сергия. Накинул на голову капюшон плаща и отправился во двор церкви, заранее отрядив гонца к приору ордена известить того о встрече.

Темник присел в тени растущей во дворе смоковницы и чуть придремал под журчание небольшого фонтанчика или родничка бьющего из каменной плиты в крохотный бассейн у его ног. Шум шагов вернул его к действительности. По двору к нему спешил сам Армирио Мондини – Великий приор ордена тамплиеров в Скифии и Боспории. Мамай встал навстречу рыцарю и сдержано поклонился.

– Мир дому сему. Да умножаться его лета, – Он протянул руки для приветствия.

– Мир тебе странник, – Приор не сделал ответного жеста, что очень не понравилось темнику.

– Что случилось с твоими воинами? – Резко перешел к делу Мамай.

– Когда? – Увернулся от ответа монах.

– В битве! Я не узнал хваленых храмовников, и не услышал звон тетивы их арбалетов и лязг их прославленных мечей!

– В битве? А разве это был не грабительский поход самозванца? Или мои черно-белые сороки что-то не то на хвосте принесли? – Это был открытый намек на то, что приор все знал от своих гонцов.

– Это была битва ордынцев супротив непокорных городских дружин, отказавшихся платить положенный ясак, – Растягивая слова, сквозь зубы процедил Мамай.

– И непокорная городская чернь порубила в капусту хваленые ордынские дружины? – С издевкой отпарировал приор, – И ты хотел, что бы мои братья вымостили тебе победу или дорогу к отступлению своими костями?

– Твои братья не пошли бы в сечу, даже если бы их секли плетью! – Сорвался Мамай.

– Как ты сек беззащитную жрицу в Храме? – Как бы плюнул ему в лицо упрек храмовник, – Так мои братья не жрицы! Да и там тебя простили вравронии и дали уйти, только из сострадания, а то бы твои кости уже давно обгладывали псы и вороны! Да ты и сам пес! Пошел вон отсюда, недостойный! Ты перехитрил сам себя. Не дергай губой, не щурь глаза. Сейчас твои князья, сошедши с коней, бьют челом царевым людям и принимают присягу на верность новому хану Орды. Законному хану из рода медведей, а не такому бастарду как ты! – Он повернулся на каблуках и пошел прочь не оборачиваясь.

Мамай набычил голову, понял, все проиграно. Войска нет. Места ему в Орде нет. Да и самой старой Орды нет. Ангелы подмяли все. Вот через таких, как этот приор и подмяли. Он рванул из ножен кривую саблю и ринулся вслед за уходящим монахом. Напоследок хоть этого положить. Метнувшуюся из-за стены церкви тень он просто не заметил, поэтому нож, полоснувший его по горлу, он почувствовал кожей. Последним его воспоминанием в этой жизни был шепот ассасина прошелестевший ему в ухо «Умри достойно!».

 

Глава 2

Зализывая раны

Русь Залеская зализывала раны. После Кулишек, надеясь, на то, что сил уже отбиваться от очередных налетчиков в городах и посадах Владимирского удела не осталось, на Залесье накатился очередной Тохтамыш. Пожег окраины Рязани, помотался у монастырей Москвы, пограбил, чего мог, услышал, что Дмитрий идет с Костромы с дружиной, а Владимир с Волока Ламского убрался восвояси. С самой Сарайской Ордой Залесье худо-бедно отношения наладило. Донской с сыном Василием съездили на поклон, десятину отвезли, как положено золотом. Оставив Василия на выучке в ордынских валетах, и получив от ханов ярлык на правление, чем они подтвердили мировую, Дмитрий вдруг почувствовал себя на коне. Горделиво заявил своему другу и союзнику Олегу Рязанскому, что Коломну и другие земли, на коих стояли его дружины для прокорму, в удел рязанский не вернет. Олег тихо и незлобиво напомнил, что обчее дело они завершили и боле кормить воинов князя Владимирского он не намерен. Брата поддержал Владимир Храбрый во главе своей рати попытавшийся надавить на Олега, но отброшенный назад, потерял множество воевод и бояр. Притом не в сече доброй, а токмо тем, что они вообще отошли в сторону посмотреть, куда жисть выпрет, а многие так и вообще ушли в Орду.

Дело зашло в тупик, и к Олегу направился вечный примиритель и ноне судья края Залесского Сергий Радонежский. В Переславле Рязанском Великий Магистр кромешников и князь земли рязанской имели долгую беседу.

– Мудр ли, разумен кто из вас? – Увещевал Олега Ивановича преподобный, – Докажи это на самом деле добрым поведением своим и мудрой кротостью. Тот зарвался, загордился после Мамаева побоища. Ответит еще за гордыню-то. Ты ж умен, мудр, годами старше и умом зорче.

– Отче. – Ответствовал Олег, – Ему ж укорот сейчас не дать – нового Мамая воспитать. Я готов на мировую идти, но не с уступками и поклонами. Все земли: муромские, пронские, козельские, друцкие, смоленские сейчас за нами смотрят. Князья Литовские Ольгердовичи наблюдают, усмирим ли мы запросы не мерянные нового государя. За круглым ли мы столом сидим, как Мастера завещали или опять он норовит на отца место сесть, как Мономах сидел. Я готов на вечный мир, но пусть он дочь свою Софью за моего Феодора выдаст.

– За Федора…, это который от второй твоей жены Ефросиньи дочки Ольгерда?

– Не хитри, отче. У тебя память мне позавидовать. Это не Фросин сын, а от старшей жены – ордынской царевны. Ты ж это точно помнишь! Не щурься. Так что Дмитрий и с ордынцами породнится, а с литовцами он и так в родне. Да, еще пока не забыл. Ты преподобный напомнил бы Владимиру, что он не токмо Донской, а еще и князь Боровский.

– Ты Олег, намекаешь, на то чтоб он медвежьи законы не забывал…

– А главное что б не нарушал…боком выйдет. Старые роды могут и шею свернуть, не посмотрят, что Храбрым прозывается. Свою волю ущемить не дадут. Не гоже ему вкруг себя врагов плодить. Не плюй в колодец…. Так что ли?

– Мудер ты князь, – Сергий обнял его, – За то люблю. Быть по сему! Приеду вскорости в ранг Совершенных тебя принимать. Братья заслуги твои ценят и сан тебе по праву дают за заслуги твои перед Богородицей. На сем месте, где мы с тобой разговоры ведем обитель, поставишь, наречешь Солочинской. В ней в Храме Рождества Богородицы и схиму примешь. Быть тебе князем-монахом с того времени под именем братским Иоаким.

Вечный мир между Дмитрием и Олегом, развязал руки обоим.

Мария из своего теремка под стенами Зачатьевского монастыря с неодобрением смотрела на все, что вытворяли Дмитрий и Владимир. Не раз запиралась она келейно с княгиней Евдокией, и вела долгие вечерние разговоры. Князь и брат его давно забыли тропинку к ее крыльцу. Но то нимало не заботило Деву Ариев. Пролетом заносило сюда Сергия, когда мотался он, собирая земли вкруг Москвы, да навещал комтуры и к ромы братские. Но Мария сидела в своем углу тихо, как мышь в овине, зачастую даже забывая навещать так любимых ею сестер в обителях, обильно разбросанных по московским холмам над Смородиной-Дон-рекой.

Так бы и забыли про нее и ее дев воинов, но не было покою на базарах и торжищах Великого Новогорода. Не могли спокойно его садки, гости да жиды, смотреть, как растут и богатеют города по Волге-матушке. Напрочь забыли на его ярмарках и широких площадях слово Лучезарной даденное, что не будут, впредь летать по синим волнам широкой реки юркие ушкуи. Забыли внуки Васьки Буслаева, как отпустила тогда она их на берегу заснеженной реки, слово взяв заветное, не трепать города по ее берегам ни зимой на санках легких, ни летом на стружках вертких. Опять собрался ушкуйный Новгород, науськанный ненасытным людом торговым, под вечевой колокол. Опять закричали голоса, о богатстве Костромы и Твери, о сундуках, добром забитых, о девках подросших, ушкуйниками не мятых, о силе и ловкости ватаг новгородских, и о лени и неповоротливости дружин городских. Потонули в бахвальстве и крикливости трезвые голоса, о том, что теперь порядок на реке братские дружины чтут, что у кажного городка и посада стоит обитель отроческая, где мечи остры, а братья быстры. Нет, не услыхали этих голосов на большом торгу, да и колокол вечевой, кем-то раскаченный, заглушил слова трезвые. Полетели по широкой груди волжских просторов ушкуи новгородские. По Волге, по Ветлуге, по Каме. Пожгли Кострому, да Вятку, разграбили Тверь да Торжок. Подлетели к Нижнему Новогороду, взяли город на меч, да сожгли. Крутнулись – взяли Казань и Ярославль, наплевав на ордынский запрет, и пошли по Волге вниз, к Сараю, разбивая и грабя гостей-купцов. Вылетели к Астрахани. Астраханский хан – хитрая лиса. Гостей принял, вином хлебом потчевал. Ночью пьяных избил. Из черепов вкруг стен загородку сделал, пообещал, еще раз ордынский запрет нарушат, колокольню из черепов сложит. Мало будет, сам в Новгород наведается – остаток добрать.

Ушкуйники переждали зиму и стали набирать новую ватагу. Мария не выдержала. Собрала ополчение со всех городков и посадов, взяла малую братскую дружину, посадила на коней сестер вравроний. И, геть к Новогроду. Вспомнили тогда на торжище, кому челом били о прощении своем, кому слово давали. А слово не воробей – вылетит, не поймаешь. Стали мира просить у Лучезарной. Поздно!

Озлобились новгородцы, опять же подзуженные с торговых слобод, предместья свои пожгли, в запале более двух десятков монастырей, что вкруг стояли, подпалили. В осаде отсидимся, не такое видывали, пусть своих баб учит! Шелестело по улицам неизвестно кем пущенное слово. Но утром когда увидели рати на холмах у города, да черные жерла тюфяков и пищалей поняли, что пощады не будет. Сами оторвали головы зачинщикам и закоперщикам, сами поклали в мешки и повезли Аринии с поклоном. Мария крови не жаждала, страшный дар приняла, приказала похоронить по обычаям. Наложила на город оброк золотом и черный бор, в откуп медвежьим родам, что в Орде крови жаждали. Знала, по алчному люду торговому оброк сильнее ударит, клюнет хуже, чем красный петух. Задушила земское своеволие. За счет земских родов отстроила назад все обители, обложив своенравный и разбойный город со всех сторон кромами и комтурами. Опутав его мытнями и сороками.

Пока разбиралась с отступниками, митрополит московский, киприянов выкормыш, направил своих псов в городок Псков и северные земли, где еще теплилась Вера старая волховская. Псы его прискакали, не разобравшись, всех в Волхов пошвыряли. Мария такое стерпеть не могла. Сколько раз говорила, дорога волхвам на костер, что бы души в Прий улетали. А эти в воду. Приехала митрополита собственной саблей распластала. Псов его вравронии порвали. Только успокоилось все. Так нет Дмитрию шлея под хвост. Что они там с Владимиром не поделили, кто ж его знает? Но видимо не по душе пришлось своевольному князю, что стал Владимир старые обряды помнить и старые законы блюсти, вспомнив, по указу Сергия, что он еще и князь Боровский. Пока ездил Владимир Храбрый в Белозерские земли на древние капища, Дмитриевы дружинники похватали именитых бояр и воевод медвежьих родов, кого в поруб заточили, кого прибили сильно, кого сослали невесть куда. Князь Боровский вернулся с дружиной и мало что столицу, Великий Владимир на меч не взял. Мария примирила. Усадила за стол заставила грамотку обоих подписать, в коей братья клянутся в верности и дружбе друг-другу, и в коей Владимир Храбрый на трон отцов на старшего место корысти не имеет. Чаша терпения ее была переполнена. Утром гонец в волчьем малахае полетел в сторону обители преподобного Сергия.

Вечером в теремок в глубине березовой рощицы юркнули трудно различимые в сумерках тени.

– Мир дому сему, – Откидывая капюшон серого неприметного плаща, сказал гость. И перекреститься-то не на что, – Поискав глазами образа, про себя добавил он.

– На меня перекрестись, – Вышла на свет Мария, – Перед кем Ваньку валяешь преподобный? Передо мной или сестрами моими? Али перед Ослябей и братьями своими?

– Перед собой, – Примирительно сказал Сергий, – Почто звала?

– По делам скорбным. Садись, в ногах правды нет.

– Говорят, что ноги волка кормят!

– Так то волк, а ты почитай даже не медведь, – Сразу укоротила Мария, – Садись. Сестры дайте взвару горячего. Вроде май на дворе, а холодок тянет как осенью. К смерти видать холодом повеяло.

– К какой смерти? Ты говори Сиятельная. Ты у нас завесу времени рукой отодвигаешь, – Нетерпеливо подогнал Ослябя.

– К смерти человека великого. Чую я разболеется скоро Великий князь и прискорбен будет вельми. Надоть душу ему подготовить, – Прикрыв глаза, как бы глядя сквозь пелену, сказала Мария.

– Какая смерть, да болезнь. Князю и сорока еще не стукнуло. Да и крепок он, аки дуб под солнцем, – Возразил ей Сергий.

– Снаружи крепок, а внутри гнил, – Отрезала хозяйка, – На груди его жаба сидит. Жаба корысти, сребролюбия и гордыни непомерной, – Повернулась к Евдокии, сидящей с огромным брюхом в тени, – Али я не права, крестница? Ответь, ты его сыном брюхата, тебе за него слово молвить.

– Права. Ты всегда права Мать Заступница, – Тихо ответила княгиня, – Тот, кто во мне соврать мне не даст. Да и ты у нас берегиня не рода нашего, а единственно Земли русской. Тебе лучше знать, как ее беречь.

– Значит, болен князь… – Нараспев как бы про себя повторил Сергий, – Смертельно болен. Тогда надоть нам решить в чьи руки будем власть передавать? Диктуй Мать Ариев.

– Пишите. Так князь сказал, – Она начала диктовать, – «Послушайте меня все. Вот и отхожу я к господу моему. Ты же, дорогая моя княгиня, будь детям своим за отца и мать, укрепляя дух их и наставляя все делать по заповедям господним: послушными и покорными быть, бога бояться и родителей своих почитать, и страх пред ними хранить в сердце своем во все дни жизни своей». А сыновьям своим сказал: «Вы же, сыны мои, плод мой, бога бойтесь, помните сказанное в Писании: «Чти отца и мать, и благо тебе будет». Мир и любовь между собой храните. Я же вручаю вас богу и матери вашей, и в страхе перед нею пребудьте всегда. Повяжите заветы мои на шею себе и вложите слова мои в сердце ваше. Если же не послушаете родителей своих, то вспомните потом написанное: «Проклятие отца дом детей его разрушит, а вздохи матери до конца искоренят». Если же послушаете – будете долго жить на земле, и в благоденствии пребудет душа ваша, и умножится слава дома вашего, враги ваши падут под ногами вашими, и иноплеменники побегут пред лицом вашим, избавится от невзгод земля ваша, и будут нивы ваши изобильны. Бояр своих любите, честь им воздавайте по достоинству и по службе их, без согласия их ничего не делайте. Приветливы будьте ко всем и во всем поступайте по воле родителя своего», – Она перевела дух и продолжила, как бы читая с листа, – И боярам своим сказал: «Подойдите ко мне, да поведаю вам, что совершил я в жизни своей. Старцы – что отцы мне были, средних лет мужи – словно братья, молодые же – как дети. Знаете привычки мои и нрав: при вас я родился, на глазах у вас вырос, с вами и царствовал и землю Русскую держал двадцать семь лет, а от рождения мне сорок лет. И воевал с вами против многих стран, и супротивным страшен был в бранях, и поганых попрал божьей помощью, врагов покорил, княжество укрепил, мир и тишину на земле водворил. Отчину свою, которую передал мне бог и родители мои, с вами сберег, чтил вас и любил, под вашим правлением свои города держал и великие волости. И детей ваших любил, никому зла не причинял, ничего силой не отнимал, не досаждал, не укорял, не разорял, не бесчинствовал, но всех любил и в чести держал, и веселился с вами, с вами же и горе переносил. Вы же назывались у меня не боярами, но князьями земли моей. Ныне же вспомните о словах своих, сказанных мне в свое время: «Должны мы, тебе служа и детям твоим, за вас головы свои сложить». Скрепите их правдою, послужите княгине моей и детям моим от всего сердца своего, в часы радости повеселитесь с ними, а в горе не оставьте их: пусть сменится скорбь ваша радостью. Да будет мир между вами». Все. Записали?

– Стой, Лучезарная! Мы что с Ордой вопрос о Великом князе решать не будем!? – Не сдержался Ослябя.

– Нет! – Отрезала Мария, – Хана позовем, что б он у наследника при помазании справа постоял и все! А теперь уделы делить будем. Тебе слово Сергий.

– Так! – Сергий опешил. Он понял, теперь она всех вяжет против Орды, против Земства и против всех, крякнул, но начал размеренно, – Старшего сына Василия благословить "своей отчиной великим княжением" на Великое княжение на стол Владимирский. Кроме того, отписать Василию Коломенское с волостями, что традиционно, принадлежат только наследнику великого княжения и "старейший путь в городе" и половину городских пошлин. Вторую половину передать остальным младшим сыновьям. А также выделить им уделы. Князю Юрию – Звенигород и Галич, князю Андрею – Можайск и Белоозеро, князю Петру – Дмитров и Углич. А так же выделить волости младшим Ивану и Константину и княгине Евдокии.

– Постой отче, – Ослябя сделал возражающий жест, – А как же Правда. Младшие сыновья должны в изгои идти.

– Впредь такого не будет! – Сказал, как отрезал Сергий и закончил, – А по грехом отымет Бог князя Василия, а хто будет под тем сын его, ино сыну княжить Васильев удел…. Без Орды!!

– Без Орды!!! – Эхом повторила Мария, ставя на этом жирную точку, и добавила, – А переменит Бог Орду, князья Русские не имут давати выхода в Орду, и каждый возьмет дань на своем уделе, то тому и есть!

Дмитрий Донской как-то сразу скукожился, захворал и через пять дней повелел всем быть у него в палатах. Все эти пять дней он с кровати широкой не вставал, таял как свеча в храме, на пятые день попросил квасу и переодеть его в чистое. Отходил тихо и без больших мук. Оглядел сыновей и дочерей, что стояли возле него и нежно посмотрел на Евдокию, стоящую у изголовья. Собравшимся у смертного одра боярам и челяди, попросил зачитать свое послание к ним, простился со всеми, прощения попросил. Что-то шепнул Сергию. Поцеловал руку Марии, взглянул в ее бездонные синие глаза с мольбой и вопросом и, не найдя в них ответа и сострадания, тихо отошел в мир иной. Она закрыла ему глаза и незаметно, пока никто не видел, поцеловала в лоб, шепнув «Упокойся с миром». Евдокия припала к телу, но глаза ее были сухи. Двенадцать детей родила она ему. Берегла род как могла. Теперь ей его дальше беречь. Одной.

Жарким летним днем в стольном городе Владимире, что на Клязьме на отчий стол в старшего место был поставлен сын Дмитрия Василий. Как и говорила Мария, от Орды приехал посол Шахмат, постоял у трона с правой стороны. Был нимало удивлен, когда рядом с Великим князем увидел стоящих девять соправителей из высшего боярства и Деву Ариев. Намотал на ус, что ныне в Залеской Руси по старым законам при круглом столе государь сидит. Пусть и мал пока тот стол, но порука в нем нерушимая. Принес ту весть в Орду, чем нимало озадачил ханский совет. Теперь на московские кромы наскок делать, почитай со всей Русью тягаться.

Евдокия же снарядила посольство к Витовту. Во главе поставила Марию. Та посольство довела до Вильненского холма, благословила на сватовство, сама в тень ушла.

Витовт пред посольством гоголем ходил, укорял, что, мол, старых богов забыли, что на Ромовах в Залесье уже и зничи не горят. Кочевряжился, как он дочь свою красавицу в руки чужих людей, веры не чтящих, отдаст. Ночью к нему в опочивальню явилась Мария в одеянии посланницы Матери Лесов, напомнила, кто его из лап Ягайлы выдернул, когда он в лесном замке смерти неминучей дожидался. Витовт сразу узнал среди свиты Марииной, ту берегиню Елену, что считал Ягайлой замученной. Пал на колено, целовал руку ей. Потом целовал край зеленого платья самой Марии, клятву давал, что все выполнит, как Боги велят. Утром дал послам согласие, приказал дочке своей Софье готовится к свадьбе с Великим князем Владимирским, снарядил поезд свадебный.

Мария осмотрела невесту со всех сторон, в баню сводила, осталась довольна. Благословила молодую, в напарницы и наперсницы ей отрядила Елену, чем вызвала благодарный взгляд Витовта, отошла в угол палаты и пропала, как и не было. Более ее в посольстве никто не видал, да и забыли о ней тут же. Умела она такие штуки проделывать.

Свадьбу сыграли лихо и весело. Евдокия всплакнула в уголок платка. Помолилась Богородице. Все на Руси становилось на свои места.

Мария заметила эту рощу давно. Башню старого волхва Кривее-Кривейто было видно из замка Гедемина хорошо. Ходили легенды, что на камнях этой башни есть письмена. Руны говорили посвященным в их тайну, что как только выпадет последний камень башни, пресечется род великих князей Литовских. Правда Мария считала, что это волхвы туману напустили, но зато дружины княжеские башню обходили стороной. Она направила своего иноходца к священному дубу, у корней которого горел священный знич. Спешилась, шагнула к дубу. Шипение змей Богини Артемиды известило ее, что капище не покинуто. Она громко сказала:

– Бирута! Бирута выходи, чего в листве прячешься!

– Это кто? – Раздался удивленный голос, – Это кто знает, что я здесь? Мария ты что ли? Пропащая душа, – Из темноты дубовой рощи вышла жрица-войделотка в старой одежде ведуньи.

– Я, я. Выходи не хоронись. А то всем в уши напела, что тебя Ягайловы дружинники в реке потопили. Думала и я в такие басни поверила. Где ж это видано, что бы Артемидову жрицу и голыми руками взяли! – Мария расцеловала ее в обе щеки, – Ты одна здесь?

– А ты? – Вопросом на вопрос ответила Бирута.

– Я одна. Алена со мной была, та, что сына твоего Витовта из Кревского замка вытащила, так я ее с внучкой твоей Софьей на Русь отправила, невестой к Василию Владимирскому. А Угрюмы мои на капища не ходят. Не любят они этого.

– Да и мы их не любим. Волкодлаков твоих. Одна ты их привечаешь. Аленка значит, Софью теперь бережет. Хорошо. Да я-то не одна. Ко мне вот подружки заскочили. Ты их знаешь. Любимицы твои. Мария Венгерская да сестра ее Ядвига. Ты заходи на полянку-то, чего стоишь.

– Захожу коли, зовешь, – Мария проскользнула в незаметную щель меж деревьев и вышла на зеленую полянку, где сидели вкруг накрытой скатерки две знатные дамы, завизжавшие при ее появлении, как девочки подростки при виде подарков.

– Тихо! Тихо вы шалопутные! – Шутливо отмахнулась от них Мария.

День прошел в разговорах. О том, что Ядвига вышла замуж за Ягайло, а Мария за Сигизмунда и обе тянут долю приручения своих диких мужей к воле богов. О том, что все равно те иногда взбрыкивают, как норовистые лошади и поднимаются на дыбы. И о том, и о сем. И про то, что теперь не осталось ведуний и ведьмочек, что знахарки и знахари престали лечить народ. Что старые волхвы заперлись в башне и отошли от мира суетного. Главное о том, что не сегодня-завтра вырубят ромову и погасят священный знич, потому как все переходит в веру новую. Да и Бог с ним! Подвели итог. Поплакались друг дружке на свою долю, попеняли на мужиков, расцеловались. Мария спросила у Бируты, где здесь Переход, попрощалась и перекинулась в Шотландию, кликнув своих Угрюмов.

Там на вересковых полях должна была ее ждать Жанна.

 

Глава 3

Королева эльфов

Она очутилась в чаще леса у серого мшистого валуна, вокруг которого стояли такие же серые камни. Сразу поняла, что это старое капище. Угрюмы уже стояли рядом. До ее уха донеслись какие-то мелодичные звуки. Судя по тому, как напряглись Угрюмы, они тоже услышали эту волшебную песнь. Прислушавшись, Мария поняла, что где-то поет менестрель, играя на лютне. Знаком она дала понять Угрюмам, что бы они оставались здесь в чаще, а сама направила коня к просвету между деревьями, выехав на едва заметную тропку, ведущую вдоль звонкого чистого ручья. Тропка вывела ее из леса. Выехав из-под навеса ветвей, Мария увидела, что день был солнечный, ясный и свежий. Деревья на опушке покрылись молодой листвой, а земля под деревьями – пышным ковром мхов. Под большим тенистым деревом сидел тот дивный певец, лениво перебиравший струны лютни. Мария направила коня к нему. Она была чудо как хороша сегодня. В охотничьем платье из блестящего шелка цвета молодой травы и в бархатном зеленом плаще. Ее длинные золотисто-огненные волосы рассыпались по спине, а драгоценный венец с зеленым изумрудом горел на солнце. Конь легко ступал между деревьями. Седло на нем было из слоновой кости с ярко-алым чепраком, подпругой из крученого шелка и хрустальными стременами. Золототканые поводья были украшены серебряными бубенчиками, а с каждой пряди конской гривы свешивался серебряный валдайский колокольчик. Менестрель услышал их тихий звон и вскинул голову. Он увидел всадницу и обомлел. Она была так прекрасна, так роскошно одета и держалась, так царственно величаво. Должно быть, она выехала на охоту – через плечо у нее висели охотничий рог, лук и колчан со стрелами. Всадница поднесла рог к губам, и на ее зов из леса выбежали четыре матерых волкодава, даже скорее волка и сели у ног ее коня.

Мария улыбнулась опешившему певцу и протянула руку, что бы он помог ей спешиться. Он растерялся, но, придя в себя, помог ей и привязал поводья коня к терновому кусту. Скинул плащ и постелил ей, предлагая сесть. Зачарованный юноша не отрывал глаз от ее лица.

– Поиграй мне на лютне, Томас, – Сказала Мария, – Хорошо послушать музыку в тени зелени.

Он схватил лютню и заиграл, даже не удивившись, что она знала его имя. Он решил, что это фея или королева эльфов, про которую он поет свои баллады.

– Спасибо юный друг, – Проворковала Мария, – Проси награду.

– Позволь, – Он порывисто схватил ее руки, – Позволь мне поцеловать тебя… в губы, прекрасная фея!

– Смотри, – В ее бездонных синих глазах мелькнула хитринка, – Смотри Томас поцелуешь в губы – потеряешь голову. Будешь мой – пока не отпущу, – Она кокетливо склонила головку, подумала, – Что ж я делаю? Да имею право на своего мужчину хоть раз в сто лет! – Добавила, – Заставлю служить вечно!

– Что такое вечность! – Воскликнул юнец, – Это малая расплата за твой поцелуй! – Он порывисто обнял Марию, и их уста слились.

Ее руки дали ему повод продолжать, и он воспользовался им. Она освободилась от платья как змея от шкуры весной, выползнув из него одним движением и освободив любовника от его одежд. Затем они свились, в какой-то клубок, из которого раздавались только стоны страсти. Она показала ему все, на что способна, еле сдерживая желание сделать то, что она сделала в ту памятную ночь в Иерусалиме, то есть позвать Угрюмов в их любовную игру. Но и так она выжала его до капли, и оттолкнула от себя так, и не насытившись им, уставшего, но уже не могущего сделать ничего, даже поцеловать ее обнаженное тело. Вдруг перед ней мелькнула улыбающееся лицо Артемиды, хитро погрозившей ей пальчиком. Мария сдвинула с себя обессилившего певца, собрав волосы в пучок, и, подставляя свое тело солнцу, пошла к ручью. Омыла с себя пот и жаркие ласки любви и с ужасом увидела в прозрачной воде, как начал меняться ее облик. Ее длинные золотисто-огненные волосы потускнели, потом стали совсем седыми. Ее прекрасное юное лицо увяло, потом покрылось морщинами и стало старым-престарым. Она резко повернулась и пошла взять одежду, что бы прикрыть себя. Ее зеленый плащ и зеленое платье полиняли и стали серыми, как пепел.

– Артемида. Это ее проделки, – Подумала Мария, – Чего ты хочешь! – Крикнула она молча, – Я отслужила свой срок?!

– Нет! – Раздался ответ в ее ушах, – Я хочу посмотреть, полюбит ли он тебя такую! Бери его и скачи в Аваллон, там все вернется на круги своя. Прощай любимица, – И звонкий смех ударил в уши.

– Теперь мной не залюбуешься, правда, Томас? – Повернулась она к ошарашенному юноше, – Но что поделаешь! Ты мой навечно. Ты так обещал! – Насмешливо закончила Мария.

Менестрель рухнул на колени и стал просить пощады.

– Нет, нет. Ты просил у меня поцелуя. Получил гораздо больше. Теперь плати. Не мешкай! – Она подвела коня, – Нам пора в путь!

Быстрее ветра мчал их иноходец все дальше и дальше по зеленым полям, по холмам, покрытым вереском. И вот, наконец, впереди показалась пустыня. Голая, сухая, унылая она простиралась перед ними до самого края земли. А на самом ее краю в тумане таяли руины замка. Мария натянула поводья. Иноходец остановился на всем скаку и стал как вкопанный.

Слезай Томас. Я покажу тебе переход. Приляг на землю, положи голову ко мне на колени. Ты увидишь то, что не могут видеть глаза смертных.

Томас соскочил с коня и прилег на землю. Он посмотрел на пустыню, которая лежала впереди, и увидел, что многое там переменилось. По пустыне теперь тянулись три дороги, и все они были разные.

Одна дорога была широкая, ровная, гладкая. Она вела прямо вперед, через пески пустыни, и тот, кто пошел бы по ней, никогда бы не заблудился.

Другая дорога ничуть не походила на первую. Она была узкая, извилистая, длинная. С одной стороны ее окаймляла живая изгородь из терна, с другой из шиповника. Их ветки так разрослись и так переплелись друг с другом, что превратились в сплошную преграду, усаженную шипами.

Третья дорога вилась по горному склону среди густого вереска, папоротника и золотисто-желтого дрока.

– Не гадай! У меня нет времени пытать тебя какой бы дорогой ты пошел, – Мария подняла его с земли, – Послушай, куда ведут эти дороги. Первая, которую выберут многие и охотно пойдут по ней, ведет ко злу. Это Путь Греха…. Вторая. Среди терний и шипов, не манит к себе, но это Путь Праведности. Через тернии – к звездам…. Третья ведет неведомо куда. Эта дорога для Посвященных. Это дорога на Аваллон. И по ней мы и поедем. А теперь замкни уста и помни что слово серебро, а молчанье – золото.

Конь уже бил копытом и дергал головой, приглашая их к путешествию. Они помчались по дороге на Аваллон. Вскоре она нырнула в узкое ущелье, спускаясь все ниже и ниже, кажется в самое пекло, в самые недра земли. Здесь царил полумрак, и воздух был холодный и тяжелый. С шумом катился поток вдоль дороги и, наконец, перерезал ее. Конь ступил в ледяную воду, какого-то темно-алого цвета.

– Это кровь, которую пролили там, на земле, в неправедных делах, – Зло пошутила Мария.

Томас вздрогнул. Эта шутка прозвучала как бы из уст самой Смерти, такой стала прекрасная фея. Мрак сгущался. И он, несмотря на все свое отвращение к этой старухе вцепился в ее пепельный плащ и прижался к ее костлявому телу, недавно так манившему его свое нежностью и податливостью, и дарящему ему неземные минуты блаженства, каждым своим изгибом, каждым своим движением.

Но вот мрак стал отступать и постепенно рассеиваться, и всадники выехали в сад, залитый лучами яркого солнца.

– Эдем, – Коротко, не поворачивая головы, пояснила всадница, – Ни чего не ешь!

Конь мчал их дальше. Сад из диковинных деревьев и фруктов перешел в гигантский яблоневый сад.

– Аваллон – страна яблок, – Так же коротко пояснила спутница. Вскоре на вершине холма возник замок, озаренный нездешним светом. Мария поднесла к губам свой охотничий рог и громко, пронзительно затрубила. И в тот же миг, что-то произошло. Куда девались серые, как пепел одежды, ее седые космы и морщины! Она опять предстала перед Томасом юная и прекрасная, в зеленом наряде охотницы, с роскошными огненными косами, распущенными по плечам. Опять, такая желанная, но уже недоступная никогда.

В ответ ей затрубили тысячи невидимых труб, распахнулись двери замка на холме и навстречу его спутнице выбежала не менее прекрасная дама в одежде воина с копной еще более огненных волос, ярко горящих на фоне серебряных броней. Она обняла Марию и увлекла ее за собой во дворец. К Томасу подошли четыре рыцаря свирепой наружности и, кивком позвав за собой, повели вслед уходящим дамам.

Он как завороженный смотрел на невиданное зрелище. В одной части зала придворные дамы танцевали с рыцарями, в другой охотники вносили и бросали на пол оленей с ветвистыми рогами, должно быть недавно убитых на охоте. Сюда же приходили повара, свежевали оленей, отрезали от туш куски мяса и уносили на кухню. Все было странно и непривычно. Он смотрел, не отрывая глаз и не говоря ни слова, помня наказ феи. Пред ним мелькали знакомые образы, про которые он не раз пел в своих балладах. Великие рыцари Круглого Стола и их прекрасные дамы. Герои Трои и паладины Нового Израиля. Все смешалось в его голове. Он отпивал из серебряных и хрустальных кубков вина, которых он никогда не пробовал прежде, и они уносили его куда-то вдаль. Он ел диковинные фрукты и яства. Он видел прекрасных дам, и только сейчас понял, что его дама была прекрасней всех, и ему выпало счастье обладать ею. В этот момент к нему подошла его фея в сопровождении огненной дамы и суровых рыцарей.

– Пора уезжать Томас, – Сказала она.

– Я обещал тебе служить вечно, – Нашелся он.

– Вот как! – Засмеялась она, – Что ж не сказал это морщинистой старухе? Маленький лгунишка. Я не считаю ошибкой минуты, проведенные с тобой на мягком мху у звонкого ручья, но…ты такой же, как все. Ты любишь не душу. А оболочку. Красивую обертку, погремушку. Поехали поэт.

Ему подвели теперь своего коня и все шестеро выехали за ворота замка. Обратный путь промелькнул в один миг. Кони остановились на берегу ручья на лесной опушке. Мария посмотрела на полянку, где она предавалась любовным утехам с этим маленьким певцом, впервые за последние сто лет и вздохнула.

– Прощай менестрель!

– Постой фея! Подари мне что-нибудь на память о себе! – Удержал за узду ее коня Томас.

– Еще один поцелуй!? – Со смехом спросила она, – Или поцелуй моей подружки? Ладно, я подарю тебе два дара. Дар Прорицания и Дар Стихосложения. Это тебе подарки от меня и Жанны. Иди поэт неси народу байки и сказы. Помни, я тебя еще позову. Ты обещал мне служить вечно. Она повернула коня и резко стеганула его ногайкой. Стук копыт растаял в зелени леса. Томас присел под деревом и неожиданно для себя заснул. Когда он проснулся, никого не было, и только белые облака плыли по синему, как глаза феи небу.

Дамы увлеченные разговором не замечали дороги. Им было что рассказать друг другу, за то время пока судьба развела их. Сначала Мария поведала Жанне о всех событиях в Залеской Руси, о закате Орды, о новых братствах и обителях выросших на заснеженных просторах далекого края. Потом Жанна повела разговор, о своих приключениях, после смерти Черного Принца.

Рассказ ее был сбивчив и горяч, как и подобает рассказу воина.

Нынешний король Ричард унаследовал трон своего деда едва ему исполнилось десять лет. К этому времени народ бедствовал и был охвачен недовольством, а знать была полна гордыни и мятежных устремлений. Пока король был несовершеннолетним, управление находилось в руках трех его дядей: герцогов Ланкастерского, Йоркского и Глостерского. И, поскольку покойный король вовлек страну во многие трудные, опасные, да к тому же и дорогостоящие войны, которые требовали значительных и постоянных усилий и затрат, то недовольство в народе было сильнее, чем когда-либо. Все началось в Эссексе, где упорно распространялся слух, что крестьяне будут разорены, их дома сожжены, а добро разграблено. Первым, кто призвал к оружию, был хорошо известный в этой местности кузнец по имени Уот Тайлер. Баскаки налетели на него за десятиной, но увидев его дочь предложили расплатиться ей. Известное дело, что слухами земля полнится. О том как за дополнительный ясак в далекой Руси самому темнику Золотой Орды Мамаю по шапке дали, говорили в каждой таверне, и на каждом постоялом дворе. Поэтому кузнец хватил обидчика молотом по голове и тот отправился в гости к предкам.

Вскорости наспех собранные дружины ополченцев, возглавляемые воинственным кузнецом явились пред светлые очи короля, который пригласил предводителя к себе. Тут один из его прихвостней и долбанул простодушного коваля по башке булавой, а второй храбрец воткнул ему меч в спину.

– Я тебя не утомила? – Вопросительно вскинула глаза Жанна.

– Продолжай. Ну не любишь ты Плантагенетов, – Насмешливо одобрила Мария.

– Ненавижу. Шакалы. Так вот, – Рассказ плавно потек дальше. Ополченцы, видя, что их вожак убит, натянули луки. Даже тени сомнения не пробежало по их лицам. Они приготовились мстить за него. Тогда Ричард, надо отдать должное его присутствию духа, закричал: "Ну что, мои верные люди, уж не хотите ли вы убить своего короля? Не печальтесь о своем атамане; я сам буду вашим командующим! Следуйте за мной и вы получите все, чего требуете!" Лопухи пошли в расставленную ловушку и этот козел привел своих баранов на бойню.

– Вот так в отличие от Руси закончилась у нас попытка скинуть всю эту жадную ордынскую свору, – Жанна опять увлеклась, – Ну все это в духе Ангельских вождей.

– А дальше?

– Что дальше? Что может сделать ничтожный человек, когда у него развязаны руки? Он как услышал, что там, на Руси Дмитрий Донской отправился к праотцам, собрал Собор, заявил, что отныне он ханских послов не слушает и имперских тоже и править будет самолично. Племянника своего сына герцога Ланкастера в двенадцать лет возвел в рыцари. Вообще страсть как обожал блестящие и парадные, но пустые побрякушки. Хвостом вилял перед людьми низшими, но никогда не мог внушить им почтения к своему уму или характеру. Был случай когда герцог Херефорд, явившись во дворец, обвинил герцога Норфолка в том, что тот позволил себе оскорбительные слова в адрес короля. Норфолк отверг это обвинение, назвал Херефорда лжецом и, чтобы доказать свою невиновность, вызвал его на поединок. Поскольку для мирского суда улик не хватало их приговорили к Божьему Суду. Наконец, настал день и час, когда все должно было решиться. Вот противники уже, пришпорив коней, помчались навстречу друг другу, как вдруг этот недотепа – король остановил поединок и приказал обоим поединщикам покинуть страну.

– Он боялся всего. Новой веры и старых обычаев. Старых друзей и новых фаворитов. Недоносок! – Жанна сплюнула по-мужски.

– Так чем все закончилось?

Херефорд ушел в Венецию, вступил там в Тевтонский орден и попросил защиты братьев. Получил в помощь шестьдесят рыцарей и выступил с ними против этого выскочки короля Ричарда. Разбил его в пух и прах. Заточил в Тауэр и уморил голодом.

– А говорят его заключили в замок Помфрет, куда приехали наемные убийцы ворвались в его апартаменты, но король, догадавшись, что они пришли с целью лишить его жизни, решил не отдавать ее даром, но продать по возможности подороже. Выхватив у одного из убийц секиру, он уложил четырех из них мертвыми к своим ногам, но в конце концов был убит также ударом секиры. Почти как Андрей Боголюбский, – Задумчиво спросила Мария.

– Да нет, его просто уморили голодом. Он тяжелее кубка и в руках то ничего держать не мог. Да и Херефорд не таков, он тишину любит. Теперь правит под именем короля Генриха. Правда, корону наместника с головы потерял. Но не очень переживает. Закончился век Плантагенетов, – Удовлетворенно подытожила Жанна.

– Говорят в свите Херефорда Ланкастера был премиленький оруженосец, являвшийся, кроме того, и главным советником герцога, – Вопросительно посмотрела на подружку Мария, – И даже говорят она…,то есть он приколол на щит герцога красную розу, с тех пор ставшую гербом нового короля.

– Не встречала, не знаю, – Уклончиво ответила Жанна, – Теперь надо этих английских собак с большой земли обратно на их остров выгнать!

– Вот ты какая! Ну что ж поехали в Галлию, пришла твоя пора!

Их прервал голос певца, поющего балладу о том, как поэт полюбил Королеву Эльфов, а она подарила ему бессмертие и свою любовь.

– Кто это сочинил? – Свесившись седла, спросила певца Мария.

– Великий менестрель Томас Лермонт! – Последовал ответ.

 

Глава 4

Великий раскол

Кони несли маленький отряд по безжизненной земле на границе Галлии и Фландрии. За годы кровопролитной войны края эти пришли в запустение и полностью превратились, если не в пустыню, то в местность, где не видно было заботливой руки хозяина. Малолетний король Карл, ставший королем в двенадцать лет, после смерти своего отца Карла прозванного Мудрым до этих земель еще свою длань не простер. Мудрый король был достаточно здравым наместником. Создал регулярную армию из остатков необузданного войска Нави и сотен Ивана Доброго, слонявшихся по полям Империи. Остальных сбагрил на завоевание новых уделов. Собрал вкруг себя Круглый стол из воевод и знатных родов и практически начал возрождение Галлии после усобицы, но не выдержал и умер. Перед смертью узнал он радостную весть, что в далекой Руси, то же возрождаются традиции Круглого стола, и ордынские банды получили достойный отпор. С этим и отошел в мир иной, завещая сыну продолжить начатое и более Орде не кланяться.

Младший Карл по совету отца собрал у Круглого стола все достойные роды старых ордынцев. От медведей: воевод Беррийских, Бурбонских и Бургундских, а от ангелов – Анжуйских. Женился на Изабелле Баварской, но не достиг того, что хотел. Распря между родами зашла далеко. Да и горожане и торговые гильдии мутили воду.

Узнав, что там, на Руси, откуда отец получил свою последнюю новость и умер с улыбкой на устах, власть крепко взяли городские дружины и Великого князя ставят сами без Орды, он тоже собрал своих советников и взашей прогнал ордынскую знать. Вот с этого и пошел Великий Раскол. Часть старой гвардии, в основном дружин Иоанна Доброго из арманов, стала под знамена Карла, а часть старых медвежьих ордынцев – под знамена Ивана Бесстрашного воеводы Бургундского, опиравшегося на городское ополчение. Страна треснула на Арманьяков и Бургиньонов, как их насмешливо называли в народе, то есть на Арман и Городских Беров. Объявив короля Безумным, воеводы начали рвать удел на части.

Но не только среди наместников, но и среди монашеской братии, зрела смута, вызревшая еще со времен Карла Мудрого. Оставленный без присмотра дом всегда пожива для воров. С тех пор как Филипп Красивый сжег на Жидовском острове Великого Магистра Храмовников Жака де Моле, да еще завел карманного попа в Авиньоне, который все его мятежные действа поддерживал, не было покоя в уделе Галльском. Не было покоя и не было присмотра. Вот тогда и потянулись к лакомому куску сотни рук. Давно уж мятежников ордынские каратели в гроб уложили, а все не было спокойствия на землях Галльских наместников.

Ладно, на стол наместника не слишком рот открывался, потому, как на него надо было ярлык в Орде выправить, с имперскими властями согласовать, да и другой головной боли хватало. А вот на патриарший стол, на стол папы в Святом Дому в приходе главном, чего не замахнуться. Должность выборная. Ее на общем круге кричат, на Соборной площади, а крикунов хватает. Тем более что б наместнику ордынскому угодить.

Кто уж там шепнул, что Карлу Мудрому охота, что бы Святой отец сидел в Галлии и был из медвежьего рода, то тайна никому не ведомая, но малый Собор избрал папой Роберта Женевского. Известного бандита из старой ордынской столицы воинов и окрестил его Климентом УЛ. С этого пошел Великий Раскол и по Вере, потому как на Большом Соборе, на круге, прокричали папой Бартоломео с именем Урбан. Все бы ничего, но и этот папа был из медвежьего удела Бар. И пошло. Урбан наотрез отказался садиться в Галлии и решил себе новое место обустроить. Галльские дружины и бретонские берсерки, его не признавшие, встали станом на этом месте, не пуская его в волость, а некоторые осатанели вовсю и ринулись грабить Тоскану – имперскую провинцию, подчинявшуюся токмо императору и его прямым послам. Вот этого уже не стерпели регулярные дружины Орды. На помощь Урбану двинули свои рати наместник Венгрии Лайош и наместники Португалии и Англии. Они отбросили галльские и шотландские дружины. Восстановили власть Большого папы. Тот повязал мятежников и отправился под защиту рыцарей Храма в Геную. По дороге велел мятежников зашить в мешки и сбросить в море. Прост был как алтын. Все вставало на свои места, и галльский папа уже заказывал себе отходную молитву, увидев, как развернулись прапора и знамена ордынских карателей, напомнив времена Филиппа Мятежника. Но в этот момент и докатилась весть о новых временах на Руси, и о восшествии на старший стол Великого князя, что в Орду дань не платит. Урбана быстро траванули собственные холуи, и Великий Раскол зашагал по Ойкумене.

Одно успел Урбан пред смертью. Откуда он узнал, кто стоит за всем, что произошло на Руси, но учредил он новый праздник Посещения Девы Марии. В честь какого посещения, то только у усопшего можно было спросить. Но случилось это в тот год, когда Василия на отчий стол во Владимире посадили, и Мария покинула Русь, направляясь к Жанне.

Вот по этому краю опустошенному, расколотому гражданской войной, делившему Веру и обряды, жгущему зничи на капищах и ведьм на кострах, скакал маленький отряд. Они ехали той же дорогой, что и сто лет назад. Такие же молодые и красивые, в окружении таких же невозмутимых Угрюмов. Мария правила к крепости Шателье, что раскинулась на острове Сите посреди медленной Сены.

Наконец впереди показались колокольни Храма Богородицы и башни Шатерного Замка. Жанна узнавала те места, по которым она ходила в видениях. Вон через мост Комтур братьев храмовников – Лувр. Оставив за спиной Булонский лес, всадники разбили стан на полях, называемых в честь святого Елисея.

– Обитель блаженных, мир праведников! В честь чего они их так назвали? – Спросила Жанна, расседлывая коня.

– Видишь ли, Жанна. Там через речку Марсово поле, где все посвящено Аресу богу войны, а на этой стороне поля посвящены Елисею просветителю Посвященных, альбигойцев, истинных праведников. Говорят, у них здесь капище было, еще до того как их на костры послали. Все течет в этом мире, – Мария тоже отпустила коня пастись, сняв с него тяжелое казацкое седло.

– Значит все здесь пронизано духом чистоты и святости?

– Да. Поэтому я и Угрюмов там, на опушке оставила. Не гоже нечисти, хоть и верной нам, святую землю топтать. Мы ведь с тобой сюда не просто так приехали. Настала твоя пора сестренка. Завтра мы разъедемся. Ты в Домреми, откуда проляжет твой жертвенный, тернистый путь к легенде и к острову Раймона. Я дальше, как вечный странник скитаться по этим выжженным, обезлюдевшим полям, напоенным кровью и злобой. Встретимся там, на волшебном острове. Ну, да я все не о том. Сегодня ты увидишь свое будущее. Одна ты. Это ж Елисейские поля, мир праведников. А я хоть и Дева Ариев…,но не праведница…к сожалению. Поэтому тебе одной сквозь пелену времени смотреть. Мой тебе совет. Отдергивай занавес уже за…, – Она тяжело вздохнула и, собравшись с духом, закончила, – За костром. Если там чего есть. Ну, ни пуха тебе, ни пера. Будь мужественной, что бы там не увидела. Помни, ты бессмертна, и…я с тобой рядом, – Она обняла Жанну, подвела к середине поляны, на которой угадывались остатки капища, то ли кромлехов друидов, то ли алтаря альбигойцев, в виде каменного круга, ввела в центр святилища и отошла к коням. Села и стала ждать.

Жанна произнесла заклинания, которым ее учили Мария и Сибилла и туман времени начал таять.

Серые стены подземелья обступили ее. Она сидела на тяжелой деревянной скамье и с напряжением ждала чего-то. Вот дверь заскрипела и в камеру или келью юркнул человек с факелом в руке. Он приложил палец к губам и жестом приказал ей следовать за ним. Жанна встала. Тело болело от побоев и в боку ныло, по всей видимости, от старой раны, но она довольно легко последовала за посыльным. В свете факела она ясно различила в нем монаха, причем по только ей известным признакам она поняла, что он служитель Фема – тайной полиции Роллана, самый гончий Пес Господа. Он неслышно потек по коридору, как призрак или тень. Она старалась не отстать от него. Вот он что-то нажал или сдвинул в нише у колонны и в коридоре открылся боковой проход. Монах поманил ее, передал ей факел и так же молча показал вдоль прохода. Жанна взяла факел, пожала его холодную руку и протиснулась в проход, какой-то голос в ее голове подсказывал ей, что он не предаст и все идет как надо. Проход за ее спиной закрылся, и путь был только вперед. Она долго шла, стукаясь о низкие своды и цепляясь о стены. Факел почти догорел, когда, наконец, ее рука почувствовала шершавые доски двери ведущей наружу. Пошарив, она нашла рычаг, повернула его и дверь отворилась, дав свежему воздуху ударить ей в лицо. Глотнув его, так что закружилась голова, узница чуть не упала, от чего Жанна поняла, что она долгое время была взаперти. Теперь, собрав все силы и отбросив ненужный факел, она карабкалась вверх по склону к едва видимым в сумерках деревьям. К ветке одного из них был привязан повод коня, на седле которого лежал плащ. Она набросила его на свою одежду, надвинув на лицо коричневый капюшон, вскочила в седло, ощутила у ноги меч в ножнах и секиру, и только тогда позволила себе оглядеться. Вдалеке на холме, чуть выше шпиля собора она различила контуры замка, пригляделась и легко узнала Руанский замок. Прокрутилась на месте, как бы выбирая куда ехать, и в совсем уже накатившейся темноте различила серый силуэт волка, сидевшего невдалеке и с нескрываемым нетерпением смотрящего на нее желтыми глазами. «Угрюм!» – радостно почти выкрикнула она и, дождавшись, когда он вскочил, послала коня за ним вдогонку.

После дикой ночной скачки, через лес, поля, какие-то буераки, плетни и засеки, конь вынес ее к покосившейся церквушке, кажется давно заброшенной с заколоченными окнами и дверью. Она соскочила с коня, и влекомая какой-то неведомой силой, уверенно подошла к двери и толкнула гнилую доску, висевшую поперек входа. Доска упала с глухим стуком, освобождая проход, и Жанна, пригнув голову, нырнула в тишину святого места, покрепче перехватив рукоять непривычного ей меча и плечом ощущая тяжесть секиры подвязанной к спине. В лицо ударил свет факелов воткнутых в стены давно заброшенного храма. В дрожащих сполохах она различила надвинутые капюшоны таких же коричневых как у нее плащей. Как хорошо знала она эти плащи, плащи воинов Вехма. Жанна слегка оторопела и даже инстинктивно сделал шаг назад, налетев спиной на вошедшего за ней. Отскочила в сторону, резко повернувшись, и узнала желтые волчьи глаза, бывшие ей такими родными. Ждавшие ее в церкви откинули капюшоны, и она узнала многих из них. Вон на том месте, где раньше стоял алтарь, возвышается могучая фигура Жиля де Ре, прославленного маршала, ее правой руки. Чуть дальше у стены, опираясь на нее могучим плечом, повернулся к ней мало знакомый ей, но хорошо известный своей отвагой, Роберт де Тимон – Навигатор братьев Сиона. У двери в качестве стражи застыли двое Угрюмов. Третий стоял чуть поодаль, то ли охраняя, то ли сдерживая монаха Псов Господня Жана Нидера, известного как лучшая ищейка Роллана. Четвертый Угрюм прикрывал ей спину, что вдохнуло в нее уверенность и силу. В темном углу Жанна различила еще одну знакомую ей фигуру, знакомую даже не смотря на то, что стоящий там не откинул капюшона. Это был ее следователь Кашон. Сейчас не была времени разбираться, что к чему. Роберт подошел к ней и, наклонившись, тихо сказал.

– Мы с тобой Орлеанская Дева. А ты сейчас должна ехать с нами. Эти верные рыцари, – Он показал рукой в сторону Угрюмов, и у нее отлегло от сердца, – Эти рыцари нас проводят в надежное и безопасное место.

– Хорошо, – Она сама удивилась хрипоте своего голоса, – Куда мы едем, Навигатор?

– В Руан, – Он тоже удивился, что она назвала его титулом, о котором знали только Посвященные, но виду не подал, – Завтра у нас тяжелый день.

Они разместились в Руане, в доме рядом с рыночной площадью, из окон которого был виден приготовляемый к казне костер. Жанна попросила воды и свежую одежду. Она долго терла себя мочалом и щелоком, жалея, что нет тут у них хорошей парной бани. Посмотрела в зеркало, уже безразлично отметила коротко остриженные рыжие волосы «под горшок» как у парней в городских слободах, потерявшие свой огненный блеск. Вышла в опочивальню, нашла на сундуке одежду, так же безразлично отметила, что это одежда знатного оруженосца, однако подивилась предусмотрительности служителей Вехма. С короткими волосами и в женском платье она бы вызвала подозрение у всех ищеек Ойкумены. Накинула что-то на себя и рухнула в теплую мягкую постель, всей своей кожей ощутив, что это впервые за долгие месяцы. Последнее что донеслось до ее уха, как кто-то перечислял имена ее судей, начиная от следователя Лафонтейна и до фискала Жана д, Эстиве. Голос не забыл никого и добавил, что бы в течение месяца всех их настигла карающая рука правосудия великих братьев.

Утром ее разбудил шум толпы. Она выглянула в окно. На площади гудела чернь и солдаты. К высокому столбу была привязана фигура в надвинутом по самые плечи колпаке. Жанна чутьем поняла, что это уже бездыханное тело. Пламя лизнуло поленья, сложенные у столба и весело заплясало по ним. Слезы навернулись на глаза девушки, она вытерла их кулаком и вместе с ними стерла видение.

Оглядевшись, она поняла, что теперь уже в другом месте. Гобелены на стенах залы, кровать под балдахином, масса женских принадлежностей на туалетном столике рядом с высоким венецианским зеркалом в дорогой оправе и небрежно брошенный парчовый халат на низкой кушетке говорили, что она в комнате дамы из высшего света и, по всей видимости, в своей. Жанна встала. Набросила халат и подошла к зеркалу. Оттуда на нее смотрела высокомерная юная герцогиня с льющимся по плечам водопадом огненно-рыжих волос, падающих на светлую зелень халата. Серебряный колокольчик на столике, намекал на то, что в него надо позвонить, что она и не замедлила сделать. В комнату тут же вошла молодая девушка, присевшая в поклоне.

– Что будет угодно госпоже?

– Какие планы у меня на сегодня? – Лениво спросила Жанна.

– Сегодня вы со свитой едите в Орлеан, на празднества в вашу честь, – Ответила девушка, – Готовить дорожный костюм?

– Да, и ванну.

– Хорошо госпожа. Господин Роберт ждет вас к столу в зале.

– Спасибо милочка, – Жанна взяла костяной гребень и стала расчесывать свои пышные волосы, отметив, что лет пять с последнего видения, где она была со стрижкой мальчика пажа, уж точно пролетело.

В Орлеане Жанну де Армуаз, как ее звали теперь, принимали восторженно и с большим почетом. Она отметила тягу братьев к шкатулкам с секретам. Даже ее новое имя говорило о том, что ее перекроили, перекрасили из жриц Артемиды. Горожане высказали ей благодарность, как своей героине, и Роберт решил заглянуть к маршалу Жилю, что стоял с войсками северней Пуату. Большого энтузиазма это у нее не вызвало. Ей стало все надоедать, в особенности эта кровавая бойня, идущая повсюду, эти вечный раскол и дележка того, что им все равно не принадлежало, и никогда не будет принадлежать. В Пуату маршал хотел дать ей под начало боевые дружины, но она со смехом отказалась, ссылаясь на то, что доспехи остались дома, а за юбкой рыцарям надлежит волочиться на балах, а не на полях сражений. Затем Роберт потащил ее в Париж, от одного вида которого ее тошнило, и у нее болела голова. Жанне все время казалось, что пламя от костра Жака де Моле все-таки перекинется на нее. Опасения подтвердились. Продажный парижский парламент и охочий до зрелища люд, захотели устроить ей судилище как самозванке и выставить у позорного столба. Даже Роберт возмутился, напомнив им, что времена Жидовского острова прошли. Рыцари из свиты Орлеанской Девы во главе с Угрюмами звякнули мечами о щиты, поумерив пыл горожан, и те охладели к этой мысли.

Отряд Жанны повернул в Землю Лотаря, обитель братьев Сиона, в свое новое пристанище с характерным названием Арлон. Ее уже тяготил этот женский наряд, грудь стискивал непривычный корсет, и тело не могло дышать под многочисленными юбками.

– Скорей бы домой, и накинуть легкий восточный халат или тяжелую воинскую кольчугу, продуваемую всеми северными ветрами, – Билась мысль в мозгу Жанны.

Видение стало расплывчатым и далеким. Она почувствовала тяжесть броней на плечах, дуновение прохладного ветерка освежило ее чело. Жанна открыла глаза и поняла, что она на Елисейских полях, вблизи так не любимого ей Парижа. Она встала с примятой травы и пошла в сторону Марии, уже заседлавшей коней.

– Ну что? – Спросила та участливо.

– Все будет хорошо! – Ответила Жанна. Затем порывисто обняла подругу и горячо прошептала ей в ухо, – Спасибо тебе и твоим Угрюмам. Люблю вас всех!

– Ну что ж Орлеанская Дева, – Мария подвела ее к своему иноходцу, – Вот тебе от нас подарок.

Она достала из вьючной сумы завернутый в тряпицу прапор и развернула его. На белом как снег полотнище, горели три багровых кольца, как у Тамерлана с вписанными в них золотыми королевскими лилиями. Затем она достала конский чепрак с алой розой по правому краю и золотые рыцарские шпоры.

– А это от нас! – Неожиданно для себя услышала Жанна голос старшего Угрюма, – Бери, – Он протягивал ей легкую, но смертельно острую секиру на лезвии которой была выгравирована маленькая бука Ж и корона над ней.

– Спасибо! Спасибо! – Неожиданно на глаза неустрашимой воительнице навернулись слезы.

– Не стоит! Мы еще увидимся! Не раз! Скачи! – Мария хлопнула по крупу угольно черного коня Девы, и тот с места рванул в галоп.

Жанна обернулась на ходу. В мареве утра различила четыре фигуры рыцарей и на их фоне маленькую фигурку Королевы эльфов, как ее назвал поэт. Фигурка подняла руку и помахала, прощаясь.

Итак, Жанна отправилась в сторону небольшой деревушки, откуда ей по словам Марии и придется начинать идти своей дорогой славы, которая приведет ее к стенам Орлеана, собору в Реймсе и костру в Руане.

Старшая же подруга направила коня в Париж. Она отметила, что за то время, пока она мутила воду в заснеженной Руси, с легкой руки Карла Мудрого, вокруг Нового Города Храма, построенного еще тамплиерами и известного под именем квартала Маре, выросла городская стена. Там, где когда-то первая община Ордена закрепилась рядом с большим портом на Отмели, что обеспечивало ей доступ к главному торговому пути Парижа, по обе стороны Сены раскинулись мельницы, мясные лавки, дома и монастыри бывших тамплиеров. В одном из них, монастыре Сен-Элуа на острове Сите, проживал епископ Парижский, составитель инструкций для инквизиторов. Так вот теперь этот квартал составлял единое целое с кварталом наместника на острове и кварталом братства госпитальеров на левом берегу с его школами и больницами. Стена пролегла от Сены мимо Лувра – замка Галльского приора храмовников, охватила на севере все их земли до мощных высоких стен и укрепленных врат с подъемным мостом, за которыми расположилась крепость Храма, собственно Тампль. Под защитой Башни Цезаря и пятидесятиметровой Башни Храма находилось все, что нужно было когда-то бедным монахам и обслуживающим их мирянам: церкви, кухни, спальные корпуса, лазарет, мастерские, постоялые дворы для приюта паломников, конюшни, огороды, виноградники, тюрьма. В этом уютном местечке теперь расположенном в безопасной городской зоне, под защитой крепостных стен и вновь построенной неприступной крепости Бастилии Карл, покинувший древний королевский дворец на острове Сите, построил свою резиденцию, дворец Сен-Поль. Итак, после изгнания из Марэ тамплиеров прошло всего пять десятилетий, а квартал уже стал городским, более того – королевским.

Теперь конь нес ее мимо Лувра к Кладбищу Невинных Младенцев и дальше с поворотом направо мимо церкви Сен-Жакделя-Бушери. Свернув на улицу Писарей, ведущую к Храму Богородицы, она придержала иноходца, и он пошел танцующим шагом. Угрюмы следовали за ней неотступно, перегородив все узкую улицу и буквально вжимая прохожих крупами коней в массивные стены старых домов, идущих справа и слева. У дома под Королевскими лилиями Мария невольно сдержала иноходца и подозвала розовощекого крепыша мальчишку.

– Где тут Нотр-Дам де Пари? – Спросила она, свесившись с седла.

– Вот там! – Махнул рукой с зажатой в ней краюхой хлеба нахальный постреленок, – Вон в конце улицы, за мостом налево.

– Спасибо, парижанин, – Всадница потрепала его по розовой щеке, – Беги, а то мамка обыщется.

Действительно в конце улицы выплывал, как гордый корабль, окруженный струями воды, величественный Храм Богородицы, построенный братьями храмовниками, и так и не завершенный ими окончательно. Она поколебалась, но все-таки пришпорила коня, повернув его в сторону Храма. Чавканье грязи сменилось глухим стуком на досках моста и звонким цокотом подков о булыжную мостовую у входа в храм. Привязав коней мордами в сторону храма и хвостами в сторону Шатрового замка, чем ни мало поразили местных зевак, гости вошли под своды украшенные на входе величественными башнями и каменными фигурами всех князей правивших в Ойкумене. В полумраке замка, сделав жест Угрюмам оставаться у входа, но все время держать ее в поле зрения, Мария пошла к алтарю. Угрюмы встали полукругом, зорко осматривая все внутреннее пространство храма. Они тоже не любили этот город и этот храм. Не любили, потому что не любила их хозяйка и ее подружка, обожаемая ими Жанна. Потому что волчьим нюхом чуяли запах измены и предательства, исходящие от стен его домов и камней его мостовых. Волчьим ухом слышали враждебные шорохи и мягкую поступь убийц и ищеек. Их руки лежали на рукоятях коротких мечей, и они не преминули бы пустить их в ход даже в стенах святой обители. Единственной святой для них была хозяйка, да в отблесках ее нимба Жанна и Микулица. Остальные были врагами. Глаза их обшаривали залу вершок за вершком. Свет, проникающий через окно-розу, разукрашивал внутренности храма в цвета вставленных в него витражей, превращая всех и все, что попадало под его лучи в нечто сказочное и неземное. Но волкодлаки сами были нечистью и потому не верили в сказки. Они верили только своим ощущениям. Фигуру, скорее тень, призрак человека они различили в цветных переплетениях света почти одновременно с ее первым движением. Их медовые зрачки сузились и полыхнули кровавым цветом, более уже не выпуская ее из поля зрения. Призрак в черной одежде, мягко льющейся с его плеч, то ли ряса монаха, то ли халат ассасина, неслышно ступая, двинулся за Марией. Так же, не слышно ступая, коротким волчьим шагом за ним направились двое Угрюмов, переложив в правую руку метательные ножи и передвинув меч поближе к левой руке. Двое других отступили в тень и их серые фигуры слились с серыми стенами храма. Волкодлаки вышли на охоту.

Мария уверенно прошла к алтарю. Преклонила колено. Цветные витражи превратили ее тоже в какое-то подобие призрака. Со стороны казалось, что сама Дева Мария сошла к своему мраморному изображению по разноцветным лучам солнца, как Артемида сходит на землю по радуге. Она застыла в каком-то немом диалоге сама с собой, ни чего не видя и ни чего не слыша, уйдя в себя, как гусеница в кокон.

Тень метнулась к ней одним дуновением ветерка, колыханием пламени на свече, горящей у иконы Богородицы. Угрюмы даже не успели вскинуть руки. Кинжал, занесенный тенью, неминуемо достигал своей цели, сердца Марии. Но встречное движение ее руки было таким же дуновение северного ледяного ветра, только более резким и более быстрым. Выбитый из руки кинжал звякнул о камни собора, а два волкодлака молча завернули руки нападавшему, так что хрустнули кости, развеяв наваждение и показав, что это не призрак, а человек из плоти и крови. Мария отдернула с головы черный капюшон, за волосы повернула голову приведения к свету.

– Ты кто? – С леденящим спокойствием спросила она. Не дождавшись ответа, кивнула Угрюмам, – Рот ему закройте. Святые места любят тишину.

Когда широкая лапа Угрюма легла на рот монаха, она нажала на только ей известное место на теле убийцы и острая, не имеющая предела, боль пронзила все его сухое тело, высверливаясь в мозг и выворачивая наружу все его мысли. Такую боль нельзя было вынести. Легче было умереть. Боль прекратилась и тот же ласково-ледяной голос, кажется идущий не из этих нежных уст, а принадлежащий самой богине смерти повторил:

– Ты кто?

Монах молча мотнул головой. Вдруг волосы на голове этой, предназначенной его кинжалу, дамы зашевелились и начали превращаться в змей. Монах вспомнил все легенды и баллады менестрелей и вагантов о древних богинях мщения Ариниях. О том как они по капле выдавливают жизнь из своих жертв, заставляя их мучится веками и… сдался.

– Я посланец Святой инквизиции.

– Поведай посланец, что привело тебя сюда и вложило тебе в руку кинжал? Что заставило тебя в святом месте обнажить его на усердно молящуюся прихожанку? Что!?

– Ты не прихожанка! Ты сила зла! Враг веры! Человек должен искать спасение только в вере! Долг христианина и особенно Пса Господня обращать неверующих на путь спасения. Если проповедь и убеждение оказываются недействительными, если неверующий упорно отказывается принять учение Господа, то этим они создает соблазн для других и угрожает их спасению! Его надо удалить из общества верующих!

– Вот как! Продолжай, – Мария внимательно слушала, не спуская глаз с лица монаха, но и не ослабляя внимания за его поведением.

– Сперва посредством отлучения от церкви, а потом – и посредством тюремного заключения или сожжения на костре. Чем выше духовная власть, тем строже она должна карать.

– Вам было мало чистых!? Альбов, которые были как дети. Служили Матери-Природе и безропотно пошли на костер. Вам было мало храмовников, которые верили, что непротивление злу принесет пользу? Вам было мало богомилов, стригольников, катаров, друидов, волхвов…всех кто чтил старую Веру? Кто теперь мешает вам править и бить поклоны своему Господу?

– Ты! Ты и твои сестры! Ваши орденские братья! Неподкупные и справедливые.

– А я то с моими сестрами, чем вам не угодила? Мои сестры – это воины. Мои сестры – это берегини. Мои сестры – это Жрицы Забвения для воинов.

– Твои сестры дают искупление и защиту на земле! А очищение и прощение может быть только на небе!! Женщины исчадие греха!!!

– Ты помнишь, где ты визжишь, шакал! Это Дом Богородицы. Храм матери родившей Бога. Храм Матери! А ты грех! Очнись монах!

– Истребим вас всех! И храмы ваши порушим! Превратим их из чертогов порока и греха в обители чистоты. Дев твоих воительниц и жриц Забвения на костер!! Жрицы порока!!! Все заковать в пояса целомудрия. Дева – так дева! В келью, в рясу, на пост во всем!!!

– Чего ж вы тихо-то так со мной? Надо было на костер! Под трубы, под крики народа! Под свист и улюлюканье, под комья грязи и плевки.

– Ты сама еще сильна Дева Ариев. Лучезарная. Тебе отравленный кинжал. А твоим потаскухам и нечисти твоей, – Он зло глянул на волкодлаков, – Тем огонь очистительный, а лучше петля или мешок и в воду. Костер это им в подарок будет!

– Так кто послал-то!? – Опять ласково спросила Мария, – Псы Господни что ли? Братья Доминиканцы, прихвостни Роллановы? Им же мать Богородица в своем Доме во Флоренции изобразила на иконе двух собак белую и черную, отгоняющих волков от стада. Волков от стада отгонять надо и добром и злом. А вы? А сам то Роллан знает?

– Нету твоего Роллана! Порубали в ущелье. Некому вас привечать!

– Кончайте, братцы, – Она встала, распрямилась в полный рост и громко позвала, – Есть кто живой?!

Угрюмы умело свернули шею монаху, упаковали его как заплечный мешок и один вынес его из Храма.

– Кого ты ищешь, сестра? – Из глубины собора появился монах.

– Мне нужны или сестры Артемиды или кто-нибудь из братьев храмовников, – Прямо глядя ему в глаза, сказала Мария.

– Сестры Артемиды или тамплиеры?! – Монах удивленно вскинул голову, но, встретившись глазами с Марией, смиренно склонил ее тихо сказал, – Следуй за мной Сиятельная.

Мария жестом позвала за собой Угрюмов и проследовала за провожатым в боковой неф, через неприметную дверь они прошли во внутренний двор Храма, окруженный высокими стенами.

Монах показал гостье на скамью у фонтана и удалился. Мария села, а ее охранники тут же растворились в зелени кустов, окаймляющих лужайку с фонтаном.

– Ты ждешь кого-то? – К ней подходила моложавая аббатиса в сопровождении седого монаха, более похожего на воина на отдыхе.

– Да матушка, – Мария узнала ту жрицу Артемиды, которая когда-то в древние года в белоснежном Храме на берегу синего моря учила ее премудростям любви и посвящала в вравронии, – Да жду. Вас с Мастером.

– Тогда говори, что привело тебя к нам?

– Миссия окончена. Хочу на покой. – Просто сказала Мария, – Хочу стать Малкой. Простой лесной ведуньей. Сопливой ведьмой из березовой рощи.

– Ну, это вряд ли, – По-матерински мягко улыбнулась жрица, – Какая уж ты теперь лесная ведунья. Все прошло. В одну реку нельзя войти дважды, так же как нельзя вернуться в девичество замужней бабе. Вот отдохнуть, пожалуй, ты сможешь.

– Малкой говоришь, – Вступил в разговор седой монах, – А почему бы и нет! Век на исходе. Слава Ариев зашла и вряд ли еще полыхнет на небосклоне этого мира. Как комета. Осветила все, прогромыхала, пролетела с огненным хвостом. Засияла Вифлеемской звездой над головой нового Бога…и погасла. Так и тебе Малка, – Он назвал ее старым именем, – Может тоже престать Девой Ариев быть, Святой Марией по миру бродить. Права ты в этом. Не даром тебя в один ряд с самыми Посвященными ставят, любимица Артемиды! – Он улыбался светло и мягко.

– Мастер говорит дело. Поры тебе личину Марии скидывать и для начала на острове у Раймона отдохнуть. Покупаться, лясы с товарками да старыми друзьями поточить. Подругу свою дождаться. Что вскинулась? Я про Жанну говорю. Вот ее и дождаться.

– Да я так от радости вскинулась, – Малка с благодарностью посмотрела на жрицу.

– А ты что думала? У нее тоже своя миссия. Выполнит и на отдых. Кроме того, и она хочет, что б ты ее там ждала.

– А Угрюмы куда?

– Угрюмы твои не пропадут. Пусть в чащобы, в леса уходят. Малых девчонок, что по малину ходят, пугать. Да еще их от злых лиходеев, душегубов лесных защищать, – Ввернул Мастер.

– Да я им подберу в лесу где-нибудь сиротинку ведунью, что без защиты, без присмотра мыкается. Пусть холят, лелеют. Глядишь, тоже в Лучезарные выведут, – Пошутила аббатиса, – Все прощайтесь. И идем со мной, Там у нас переход есть.

Малка пошла к фонтану, куда навстречу ей уже шли ее Угрюмы. Она обняла их всех по очереди, поцеловала троекратно и шепнула:

– Ждите!

– Будем ждать Малка, – Пробасил старший.

– Ждите, она еще вернется. Ее век еще не вышел, – Успокоила их жрица и, взяв Малку за плечи, увлекла за собой.

Они прошли внутрь Собора, затем спустились вниз, попетляли по каким-то одной жрице ведомым переходам и вышли в подземный грот, сразу напомнивший Малке хорошо ей знакомые Храмы Бога-отца. В разных уделах он назывался по-разному. Юпитер, Зевс, Род, Яхве, Эли, это было только имя, но Храмы его везде были одинаковы, и на капищах его всегда стоял жертвенный алтарь. Сколько лет уже люди не приносили жертвы верховному богу, а алтарь на капище стоял. Вокруг алтаря требище, а затем гульбище. Жрица подвела Малку к алтарю, повернулась и, не оборачиваясь, пошла назад.

– Ну, вот и переход, теперь пора, – Подумала Малка и, не раздумывая, шагнула к алтарю.

Неизвестная сила подняла ее в воздух, и она стремительно перенеслась к Волшебному острову Раймона.

С возвращением Малка, – Раздался в ее ушах знакомый голос Великого Мастера.

 

Глава 5

Порталы

Пока в далекой Руси городские дружины при поддержке орденов и военных братств загоняли разгулявшихся ордынцев в Сараи и Станы, на самом краю Ойкумены у безбрежного океана, на берегах которого по старым сказам жили великие атланты, события развивались бурно. Ордынские старые роды, не битые Великим Мором и Черной Смертью, только слегка потрепанные Псами Господними неистового Роллана, может за счет его костров и остановившие на перевалах Пиренейских гор всякую заразу, изнывали от безделья. Схлестка их с галльскими отрядами воинов Нави закончилась вничью и перевеса ни одна сторона не получила. Педро Справедливый, павший в это схлестке, ценой своей жизни отбросил Навинскую нежить и опившихся крови наемников назад за Наварру. Поэтому Иберийские королевства варились в собственном соку, другим не мешая, но и к себе не пуская.

На самой кромке Атлантического океана встали стражи морских ворот в королевстве так и называемом Ворота или Врата. Посвященные называли их Порталом, а простой люд – Портой. Куда вели это врата, то было тайной неведомой и об том ни мало сказывалось в малых портах, в тех тавернах, где сидел лихой морской народ. Куда вели эти врата, тихо говорилось на собраниях Посвященных в братстве Святого Ивана, называемого здесь на новый лад Сантьяго, и Ависском братстве, а также в братстве Христа, именем которого прикрылись гонимые в Ойкумене Храмовники. Но Волшебное королевство о коем говорили в темных тавернах, и кое обсуждали в светлых палатах братьев – это были разные Королевства, ничего общего между собой не имеющие. Однако и те, и другие были далеки от истины, куда ведут эти Врата и для кого открывается Портал, хранимый здесь братствами.

Только что почил в бозе король Фердинанд, последний из неисчислимой родни Бургундских наместников, еще из старых племен, завоевавших Ойкумену. На престоле сидела его дочь Нвонна, просватанная батюшкой за Кастильского принца, чей брак был задуман им еще при жизни для слияния двух королевств. Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Гонцы с его челобитной, посланные к главе Империи, так и затерялись в ее не мерянных пределах, и одобрения этот брак еще не получил, а врагов уже нажил предостаточно. Так что Ивонна пока сидела невестой, окруженная со всех сторон злобой горожан и недовольством князей и воевод. Мать ее, вдовствующая королева, принимала все удары на себя, защищая свою любимую дочь. Однако она начала понимать, что принц не спешит в Лиссабон, а терпение черни на пределе, и путь остается только один – в командорство Ордена Эвора. Великим Магистром Ордена Эвора или Братства Святого Бенедикта Ависского был сводный брат ее мужа Жуан, сын короля Педро Справедливого, рожденный от его четвертой, младшей и любимой жены. Вдовствующая королева отбросила все сомнения и направилась к крепости Святого Георгия, стоявшей недалеко от дворца.

Жуан, так и прозванный Бастардом, потому как его мать к знатным родам не относилась, а была из семьи простого дружинника, правда предки, которого пришли сюда еще в незапамятные времена и носили прозвище богатырей, но все же не князей и даже не воевод. Так вот, Жуан Бастард ждал ее в просторной зале на втором этаже с окнами на синюю даль океана. Молодой, энергичный Магистр стоял, опершись о широкий каменный подоконник, кажется, пытаясь пытливым взором раздвинуть границы мира, открывающегося ему с высоты башни, но горизонт, очерченный Богами, не давал ему сделать это. На его крутые плечи под стальными бронями, практически не снимаемыми им никогда, был накинут белый плащ с зеленым крестом, процветшим на концах лилиями. Королева всегда дивилась этому несовместимому сочетанию новой веры – креста, и старой веры – дерева жизни в виде лилий, соединившихся в символе братства. Да и сам зеленый цвет креста подчеркивал, что служат его члены едино Богородице. Впрочем, и забытое многими старое название братства говорило о многом. Она прошептала про себя «Военное благородное братство Нового Рыцарства», как бы покатала на языке слово «благородное», вспомнила, похвалу, высказанную святым Бернаром Клервосским, когда он еще создавал храмовников, что братья это, мол, новое рыцарство, и, собравшись с духом, шагнула в залу. Жуан продолжал бороться с горизонтом, взглядом раздвигая границы видимого, но уже слышал гостью.

– Заходи Леонора, – Жуан повернулся к королеве, – Проходи ближе к свету, тут лавка у окна.

– Здравствуй, деверь. Так ведь брата мужа у вас в родах зовут?

– Так. Потому как от одного древа мы. Но мы то с Педрой от разных были. Ну да не о том мы. Ты ж по делу?

– По делу Жуан. По делу. Что в Порте творится тебе говорить не надобно, твои братья да соглядатаи тебе уж верно все донесли, – Она присела, подобрав юбки.

– Все знаю. Тебе от меня-то что? Хочешь, что бы я корону у тебя принял? – Он мельком глянул на королеву. Она была младше его лет на пять. Совсем еще девчонка, а взвалила на плечи груз, что и ему не по силам.

– Да, – Коротко выдохнула она, – И меня с детьми приютил.

– Буду думать. Завтра отвечу, – Он потер лоб тонкой холеной рукой.

– А не поздно будет ли?! – Спросила она, подумав про себя, – Такой точеной рукой он и мечом машет?

– Такой и машу, – Неожиданно вслух ответил он, – Не поздно! Но вы с Ивонной, и всеми детьми перебирайтесь в мой замок для надежности. Не ровен час, мятеж рванет. Домой пойдешь под охраной братьев и назад скоком с семейкой. Ивонну в обиду не дам. Все ж племянница она мне, – Он опять отвернулся к окну.

– Спасибо, – Королева присела в поклоне и вышла в низкую дверь.

– Большой капитул собрать сегодня! – Тихо сказал Жуан вошедшему монаху, – И пригласить Магистров всех братств. Большое дело решать будем, кому у Портала стражу нести?

Вечером на капитуле братья и приглашенные Магистры, долго не совещались. Титул «Правителя и Защитника Портала» Посвященные отдали Великому Магистру Братства Ависсо, положив начало правлению в Португалии династии Ависсо. Впервые без согласования с Императором и Ордой. Портал Галлии – Закатной Ойкумены перешел в надежные руки.

А об стены королевского дворца бились волны мятежа, подстрекаемого купцами и горожанами. Распаленная толпа громила таверны и склады с вином, вооружалась, чем попало, и шла на приступ в основном тощих складских перегородок, чем серых неприступных стен крепости. К утру неожиданно для мятежников распахнулись ворота замков братских обителей и на улицы печатным шагом вышли дружины, закованные в брони. Пыл забияк сразу поугас и когда кто-то крикнул «Слава новому королю Жуану!» толпа радостно подхватила клич, разнося его по Лиссабону, по морским портам и, вскорости, по всей Порте, пока он не отскочил от серых камней кастильских замков.

От кастильских замков клич, славящий нового стража Портала, отскочил вместе с тяжелой ордынской конницей, повернувшей коней в сторону океана, навести там порядок в правлении уделами. А то ишь, взяли моду садится на трон без ведома Орды! Лязгнули мечи вынутые из ножен и глухо стукнули щиты, притороченные у седел.

Жуан не стал дожидаться прихода ордынцев за стенами неприступных комтуров и кромов и вывел братские дружины, поддерживаемые городским ополчением навстречу. У местечка Алужбаррота он остановил войска и созвал всех сержантов и маршалов в свой шатер. Потом буду сказывать сказы и петь песни о том, что рядом с ним стояла великолепная посланница самой богини Артемиды или Дева Ариев, всегда стоящая рядом с великими воинами, или Богиня мщения Ариния с огненными косами, сложенными в дивную корону. И будто бы она подсказала ему, как уничтожить непобедимые ордынские рати, страшные своим знаменитым славянским колесом, когда конники закручивают смертельный круг перед стоящим войском противника, поражая его стрелами из луков не слезая с седла, и оставаясь при этом неуязвимыми, а потом добивают оставшихся в смертельной сече неудержимой казацкой лавы. Так ли это было или не так, но утром, вылетевшие на поле ордынские конники, еще не успев достать первую стрелу из-за плечного колчана, провалились в заранее вырытые везде ямы, только слегка прикрытые ветками и хворостом. Горожане добивали их сначала из пищалей, а потом просто изрубили как попавшихся в силки куропаток. Так ли это или не так. Только основал Жуан монастырь, в честь этой победы, в котором жили сестры Артемиды, и выстроил в нем великолепный собор в честь Богородицы Победительницы, в котором завещал похоронить себя и весь род свой.

С тех пор Закатная Порта расцвела. Врата открыли пути туда через океан. Ворота Галлии дали засидевшимся ордынцам выход в новые земли, где они развернулись во всю свою богатырскую силу. Раззудили плечо, раскинули руки широко и просторно. Братья Ависсо, прикрывая собой Храмовников, дали всем веру и надежду, а те дали им знания и силу. И полетели по волнам синего океана, просторы которого так хотел раздвинуть Жуан свои взором, белые паруса каравелл, унося на их белизне красные кресты храмовников, раздвигая пределы уже не токмо взором, но действом. Может в этом и было предназначение Врат, но этого не подтвердит ни кто, потому как Великий Мастер Жуан, выполнив задачу свою, ушел в сонм Посвященных, унося с собой эту тайну. Может эту, а может тайну других Врат, про кои знал только он да малая толика ближних братьев.

А на берегу Русского моря в северной части Нового Израиля, где в дальние годы была малая Армания и графство Эдесское, открывались вторые Врата, второй Портал. Там, на берегу синего океана, Порта Галлии ворота Закатной Ойкумены, а здесь на переломе, на выходе из Русского моря в Средиземное, что посреди Земли Обетованной, супротив Царьграда – Порта Блистательная, Высокая Порта, Атаманская. И на страже их встать должны были, если уж не сами Стражи, то от Орды не менее как атаманы, воеводы главные.

Не успели долететь слухи с далекой Руси о разгроме выскочки Мамая и его странной смерти в гнезде храмовников в Тавриде, как на взмыленных конях в Андрианополь, военный стан туркополов, влетели посланцы Золотой Орды. Осадив коней на главной площади караван-сарая, ордынцы спешились. Теперь под слоем дорожной пыли и забрызганными грязью плащами можно было разобрать затейливую вязь родовых знаков. Воины Османа с ужасом увидели на попонах коней и щитах притороченных к седлам руны сотни Багаз, волховской сотни Чигиря. Сотни, которой уже давно не было в живых и слава, о которой осталась только в песнях бардов, да сказах баянов. Ужас еще больше охватил туркополов, когда они поняли, что это не призраки и не духи предков, а дружинники из плоти и крови, которою они отхаркивали в дорожную пыль. Во главе сотни выделялся одноглазый всадник в дорогих доспехах, так и не оставивший седло и горячивший коня по-прежнему.

– Кто тут старший! – Повелительно кликнул он.

– Брат Якуб, – Без тени подобострастия ответил ближний воин, – Во имя Господа и именем его, – Добавил он.

– Зови! – Высокомерно бросил всадник.

– Я здесь, – Перед гостями стоял обыкновенный туркополье, командир братских дружин из местных всадников, обученных конному бою.

– Ты смерд, понимаешь, что перед тобой воины Золотой Орды. Великие богатыри сами Челубеем взращенные, – Всадник сидел подбочась и наезжал на него свои жеребцом, – А я, так сам Баязид, атаман сотни непобедимых!

– Непобедимых, говоришь? – Якуб с прищуром посмотрел снизу вверх, – А от кого драпаете, так что седла заскорузли от пота? И где Челубей богатырь нами почитаемый? Бросили где? Сотни Багаз знаки нашили, а правил не усвоили, тьфу, – Он повернулся уходить.

– Постой, воевода. Так и уйдешь?

– Так и уйду. А тронешь….проклят будешь во всем!

– Не пужай! – Сказал Баязид, опуская саблю на голову старшего Андрианопольской дружины, – С сего времени я у вас тут старший и атаман и салтан и все…. Дружина становись на постой!

Завладев Андрианополем, Баязид из Челубеевской волховской сотни, последней сотни ордынцев, владеющей знанием Спаса Нерукотворного, неистово стал рваться к праву стать на страже главных Врат. Сотни его обученных конников, принимающих к себе любых ордынцев недовольных новыми правилами, что вносили в их жизнь Ангелы и Ордена, поднимались как квашня на дрожжах.

Он давил вокруг всех: сербских наместников и болгарских, македонских и фессалийских, пнул венгерскую королеву Марию, понял, что не прав, повернул коней на княжество Морея, где разрушил город Аргос, священный город Артемиды, и только тогда осознал, что обречен. Его прозвали Молнией за скорость и точность поражения, но его огненные стрелы разили не туда, куда он хотел, и приносили не те плоды, что он ожидал. Он очень хотел права быть стражем Сиятельной Порты, Великих Врат. Он даже не знал – что это, потому как не успел пройти обряд посвящения. Однако равных ему в искусстве боя и сражения, в этом месте подлунного мира не было. Он поднял свой прапор, и пошел на Угорщину, пытаясь растормошить всех Посвященных, зная, что там калита и орденский кош. Король Сигизмунд, жалкая тень королевы Марии, двинул ему навстречу силы, которые мог собрать, и на Дунае они встретились. Сокрушительное поражение городских дружин и гибель лучших их родов не прибавили славы Молниеносному, но умножили число его врагов. Бывший сотник принес в жертву сотни пленных родовитых воинов, дружинников и витязей, зачастую выше его по знатности. Теперь дорога на Ойкумену ему была закрыта. Командовать Царьградом, который уже ни для кого не представлял святости и ценности, оказалось не так интересно, как он думал. Кроме того, ключей от врат не оказалось и там. Баязид пытался жонглировать цареградскими князьями, меняя Андроника на Мануила, и наоборот, но и это не приблизило его к желанной цели. Град Царев не принял самозванца и не открыл ему своих Золотых ворот. Не то, что Врат, даже окованных медью ворот, на которые прибивал щит еще Вещий Олег не смог завоевать Баязид в этом неприступном городе и, скрежеща зубами, он пошел по землям древней Империи. Той легендарной Империи, где еще помнили скальды и барды великие битвы при Трое и Эфесе, где еще стоял Храм Артемиды Эфесской с усыпальницей Богородицы, спрятанной в глубине его лабиринтов.

А с востока уже накатывался вал карательного похода. Очистительного похода, подобного походу Иисуса Навина. Только Спаситель из Нави шел против Мараны с ее детьми, а новый поход был против остатков разбойной орды, и тех из сподвижников Навина, что отупели от пролитой крови. Во главе новой рати встал почти что бог. Люди говорили, что он кузнец, рожденный в пламени горна, что он то ли брат, то ли земное воплощение Бога Вулкана, Гефеста, Сварога, Велунда, мало ли как называли его на земле. Они дали ему имя Тимур, что значит Железный. Но он не был Богом, он был воином. В одной из схваток он потерял два пальца на правой руке и был тяжело ранен в правую ногу, отчего стал хромым и еще больше похожим на Бога, чье имя давали ему люди в своих землях. Но скоро он стал известен сам под своим именем Тимура Лонга, Аксак Тимура, Тимура Тамерлана. Хромой Тимур шел наводить порядок в Орде. Может он действительно был богом, или боги выковали его специально для этого дела, позвав из Вальхаллы героя. Но девиз, который подняли на прапора его воины грозно прозвучал для наместников Империи, остатков Ордынских ханов и загордившихся князей. «Все пространство Вселенной не стоит того, чтобы иметь двух царей!» Заполоскались на ветру голубые знамена Тамерлана с тремя кольцами на них. Хромой герой показывал всем, что в трех мирах он один предводитель, от имени единого царя-священника помазанного править этим миром единым Богом. Его воины прошли по землям Золотой Орды, посадив на ханское место потомка Чингизова рода, свернули шею многим отступникам, известным под кличкой Тахтамыш, то есть «сын без предела», тем кто показывал, что пределов их жестокости и алчности нет. «Все в мире тленно» – подвел итог Железный Хромец, вытирая от крови саблю и поднимая за чуб голову очередного Тахтомыша – Беспределыцика. Ринулся на юг, обходя города орденских братьев: Кафу, Азов, Сарай, Астрахань, и, сделав крюк, через Железные ворота и хребты Колхиды вышел на прямой контакт с Молниеносным.

С другой стороны Баязид, совсем потеряв голову, грабил всех подряд, уже забыв о своем желании стать на страже Портала. Даже Смирна, опора братьев госпитальеров не избежала своей участи. Пути двух ратей неумолимо сходились в Ангоре.

Гора с горой не сходятся, а человек с человеком… Они сошлись, и это было пересечение путей не двух полководцев, прославленных в песнях, не двух воинов, покрытых славой своих побед. Нет! Это пересеклись пути старой Орды с новой силой. Старой Орды с ее правом Земли и Воды, с ее воинами помнящими, что они внуки Дажьбожьи, с ее вольницей и атаманскими бунчуками, гетманскими булавами и оселедцами на бритых головах, таких буйных, что сложить их в сече ничего не стоило. И новой силы, скованной железной дисциплиной, выкованной наверно вместе с их полководцем в божественных горнилах далеких богов, пришедшей повелевать, но не править, взять на меч земли и оставить их достойным, тем кто умеет править Правь и держать народ в узде и повиновении.

Как повелось исстари, полководцы выехали вперед своего войска, решить, не закончить ли дело миром или божьим судом. Тамерлан и Баязид в окружении своих приближенных подскакали друг к другу, с интересом осматривая противника.

– О Боги какая наглость – вообразить, что тебе принадлежат все три части суши! – Не сдержался Молниеносный, глядя на развивающееся по ветру знамя Тамерлана.

– По-моему, куда большая наглость – вообразить, что тебе принадлежит луна, – Невозмутимо парировал Тимур, плеткой указывая на султанский штандарт с полумесяцем, вознесшийся в окружении бунчуков.

На этом переговоры и окончились. Воеводы повернули коней и те, неприязненно фыркнув в стороны, понесли своих хозяев назад к войскам. Правоту каждого теперь должно было решить поле и стойкость воинов, ждущих сигнала. Трубы зазвучали в унисон, давая сигнал к атаке.

Уже день клонился к вечеру, а войска Тимура, продолжали безуспешно атаковать личную гвардию Баязида – янычар, как их называли в войсках. Ученики Челубея встали в круг, и взять их уже было уделом только богов. Волны конников накатывались на неприступную стену дружинников, прикрытых щитами-сипарами в рост человека, и откатывались назад. Железный Хромец дал приказ переместить направление удара на левый фланг, где также нерушимо стояли дружины сербов, но и там его войска были отброшены. Правда, какой ценой? Почти половина сербских дружинников легла в этой рукопашной схватке. Другая половина, встала в клин и пробилась к янычарам.

– Эти оборвыши дерутся как львы! – С удовлетворением отметил Тимур, – Я бы хотел иметь таких воинов у себя!

– Что будем делать? – Подлетел на взмыленном коне гонец от воевод с поля.

– Хватит играть с ними в чехарду! Пушки на прямую наводку и выкосить всех! А жаль! Они бы могли еще послужить Империи! Но….Кончайте! – Он махнул рукой и этим обрек оставшуюся волховскую сотню и сербов на верную смерть.

Пушки довершили разгром. Когда к Тамерлану подвели плененного Баязида, он устало посмотрел на покрытого кровью, потом и грязью воителя, и с сарказмом сказал:

– И вот мы, два калеки, хромой и одноглазый – могущественнейшие среди всех людей! – Повернулся к слугам, – Окажите почести как достойному. Я хочу его видеть среди своих друзей, а не врагов. Мы сделали свое дело. Теперь к Царьграду! На страже у Портала встали оставшиеся в живых воины Челубея. Тимур Тамерлан никогда не забывал, даже тех, кто воевал против него, но воевал достойно. Только во главе их встал не Баязид Молниеносный, а его приемник Сулейман. На страже Порты встала династия Челубеев. Еще одни Врата открыли дорогу. Куда? Мог бы рассказать божественный кузнец, но и его позвали в сонм Посвященных, а оттуда ответы приходят нам только в виде песен и сказов.

 

Глава 6

В круге первом

Вот к ним Посвященным и вернулась Мария. На острове все было как всегда, будто и не пролетел почти век с ее последнего визита. Все те же благоухающие розы, красные, как кровь и белые, как одежды Альбов или помыслы праведников. Все то же синее и бескрайнее море вокруг, куда не кинешь взор. Все те же журчащие фонтаны, рассыпающие брызги, как драгоценные камни, на изумрудно-зеленую траву. И все те же неприступные серые цитадели на вершинах утесов вздымающихся над островами.

Элегантный, как всегда, еще больше помолодевший за пролетевшие годы, ее встречал Раймон. А чуть поодаль стоял Старец Горы, уже мало походивший на старца, а более на полного сил зрелого мужа.

– К столу, к столу, – Даже не сказал, пропел Раймон, – Стол без прекрасной дамы пустой.

– Это без хлеба стол пустой, старый льстец, – Улыбаясь, пошла ему на встречу Малка.

– Льстец я, пожалуй, старый, зато ухажер молодой. Ну не пустой так кривой, – Не сдавался хозяин.

– А кривой он без соли. – Отпарировала гостья.

– Не рядись ты с ней. Она у нас все знает. Не девица, а кладезь знаний, – Поддержал Старец, – Проходи душа моя. Все уже в зале, токмо тебя и ждут.

– А ты все молодеешь. Не то что бы не стареешь, а с годами все краше и краше. Поделись секретом! – Повернулась к нему та, которую он назвал Душа моя.

– Я ж все-таки Волхв Традиций. Много знаю, много жил. Да проходи ты егоза. Там тебя заждались все. Да не в залу, а к фонтану. На поляне накрыто.

Она вышла на так знакомую ей поляну с беседкой, в которой пела эолова арфа и растерялась. Вкруг всей поляны стояли накрытые столы, занятые гостями. Казалось, все Совершенные слетелись сюда. В середине поляны буквой Π стоял стол, где ей было отведено место среди Великих Мастеров и самых Совершенных среди них. Взгляд ее обегал столы и видел много родных и долгожданных лиц. Они улыбались ей и приветливо кивали. Раймон почти силком подвел ее к месту во главе главного стола и усадил.

В перекрестье десятков глаз Малка чувствовала себя какой-то раздетой или золушкой на балу у принца, но в своем обычном кухаркином платье. Она оглядела себя со стороны. Это она тоже научилась делать за долгие годы жизни. Оглядела и поразилась. Во главе стола окруженная самыми почитаемыми Мастерами сидела Богиня. Лучезарная, Сиятельная. Королева эльфов, как ее назвал поэт и менестрель. В переливающемся всеми цветами природы платье, в складках которого проскакивал и зеленый цвет молодой травы, и желтый лист осеннего клена, и розовый бутон распускающейся розы, и даже голубой цвет родника, бьющего из скалы. Корону золотисто-огненных волос, уложенных затейливой башней, со струящимися водопадом по плечам струями огненной реки, венчала золотая диадема со сверкающими изумрудами. На лебединой шее каплями воды источника жизни, что бьет из-под корней дерева Мимира, переливались крупные бриллианты, вобравшие в себя весь свет праведности и чистоты. В ее точеной руке обтянутой просвечивающейся кожей зеленой перчатки горел хрустальный кубок с алым вином.

– За нас! За тех, кто хранит эту землю! За тех, кто стоит на страже Мира! – Она встала и подняла кубок.

– За нашу Деву! За любимицу Природы! И блистательную посланницу Богов! – В унисон поддержал ее Раймон.

– За будущее! – Встал Старец.

Пир потек своим чередом. Раскланивались знакомые. И скоро беседа завязалась о том, как протекали эти годы.

Малка оттаяла, поискала глазами и неожиданно громко спросила:

– Ну а ты дядька, чего вдруг, здесь у Раймона отсиживаешься? – Она повернулась к щеголеватому испанскому идальго в черном бархатном камзоле со шпагой на боку.

– А ты что, про его похождения не слышала? Искренне удивился Раймон, – Тебе звонкое имя Дон Гуана де Тенорио не известно разве?

– Гуляй! – Ахнула Малка, – Так то ты? Ну-ка расскажи! А то по миру эта история у всех на устах. В Андалусии и Севильи, на Сицилии и на Корсике, даже в Англии и Германии каждый балаганщик, актер и скоморох готов за мелкий грош рассказать историю Дона Хуана, Жуана, Джованни, Ивана. Великого любовника, любимца женщин и врага мужчин, дуэлянта и прочая и прочая. А он тут – живехонек, здоровехонек. Красив, как никогда. Сидит, жует рябчиков, запивая крепким хересом, и в ус не дует. А ну колись, бабник! Не то за всех женщин обманутых буду заступницей! – Притворно насупив брови, скрыв под ними свои вечные хитринки, наступала она на Гуляя.

– Охолонь, крестница, – Также притворно испугавшись, оглаживая острую бородку, и подкручивая щегольские усы, остановил ее бывший дьяк, – Ты мне пальцем покажи ту блондинку или брюнетку…, – Он хитро посмотрел в ее сторону, – …Или рыжую какую. Француженку, итальянку, англичанку…одних испанок только мне молва причислила тысячу…и три, – Он хохотнул в кружевной платок, – Так вот, назови мне хоть одну из отмеченных моим пылким вниманием женщин, кто бросил мне в след слова проклятия.

– А как же твои вероломные клятвы, пролитая кровь на дуэлях, разбитые жизни? – Продолжала играть суровость Малка.

– Я искушал, бросал…,но – не разочаровывал, – Гуляй опять подкрутил усы, – Все эти прекрасные дамы были счастливы сгорать в волшебном пламени любви. Как зачарованные летели и летели они на слепящий свет, опаляя свои нежные крылышки – и первая…. и вторая…. Да тебе ли этого не знать?! Жрице Любви!

– Ты на меня не кивай! И не пой мне песен своих старый развратник. Сирена в штанах. Я, когда девчонкой тебя увидела, у тебя уже голова седая была. А он все туда же. Ты нам про себя расскажи. Не от баб же ты сюда на Мальту прискакал? Вот, если бы наоборот – с Мальты к бабам, я бы поверила. И не пуши хвост предо мной. Здесь женщин-то раз, два, и обчелся. И знаем тебя не первую сотню лет. Вот может только за исключением Любаши. Да и она из весталок, ей голову не вскружить.

– Ну да, ладно. Уговорила. Умеешь ты уговаривать Сиятельная. Расскажу, как все на самом деле было. Слушайте. Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок! – Он, отхлебнув немалый глоток хереса, начал.

– Считайте, как обосновался я в Севилье. Неплохой такой городишко и вдалеке от больших политесов. От коих я, признаюсь честно, начал уставать. Распустил слухи, что я сынок почившего в бозе Дона Луиса, вернувшийся из Толедского университета. Прицепил себе слугу, большого пройдоху и жулика, прозываемого Сганарелем, но который откликался на любое имя. Потому решил я его окрестить Лепореллой.

– Но вроде, как ты там не шибко из себя ученого строил? Выпускник университета. Али я не права? – Опять поддела Малка, – Или все врет молва?

– Да погоди ты! Все по порядку. В общем, обжились мы в Севилье. Завели кучу друзей, таких же беспутных балбесов, коими и мы себя выставляли. Все покатилось по колее накатанной: пирушки, гулянки, женщины, вино…. Я имел право на отдых или нет?! – Он с улыбкой повернулся к Раймону.

– Имел, имел, – Благосклонно в усы прогудел тот, – И я б тебе компанию составил. Да не позвали.

– Одного поля ягоды, – Вставил кто-то за столом, – Давай дальше.

– Дальше. Больше. В один вечер упились до одури. И кто-то возьми и брякни, что мол Дон Гуан хорош только среди куртизанок да дам полусвета перья распускать, а вот среди господних невест смазливая морда, да сладкие речи эффекта не производят. Там высокая страсть, только между Богом и его избранницами. Ну, меня ретивое и захлестнуло. Что бы я, Посвященный, знаток женщин, крестный самой Богини Любви, – Он хитро посмотрел на Малку.

– Ври дальше, – Бросила она невозмутимо.

– Красиво не соврать – историю не рассказать, – Отбил удар Гуляй, – Как я оказался в монастыре, не помню, но девочку ту – Эльвиру, уболтал часа за два, да еще и через стену. Она вещички в узелок, по веревке вниз, на седло и ко мне в терем. Поэма! Похищение из монастыря воспитанницы это други мои, обвинение в богохульстве! А друзья наши из Святой инквизиции, коих мы сами, вашими молитвами брат Роллан, – Он раскланялся в сторону соседа, – Взрастили и выпестовали, такого не прощают.

– Так ты ж еще кого-то, если мне память не изменяет, и на шпагу наколол? – Незлобиво поддакнул Роллан.

– Да прав ты брат, как всегда. Тебе ли отцу сыска, патриарху инквизиции, вдохновителю Фемы и Вехма – тайной полиции Империи, тебе ли всего не знать? От тебя тайн нет. Да примчался ко мне защитник этой девы не порочной – Дон Карлос. То ли дядей он ей приходился, то ли опекуном, то ли сам глаз на нее положил. Начал хамить, грозиться. На дуэль вызвал…

– Ну, ты его и приколол, – Утвердительно закончил Роллан.

– Видит Бог, я этого не хотел, – Рассказчик притворно воздел очи к небу, – Но руки…

они ж сами все знают.

– И куда ж ты смылся? – Заинтересованно спросил Роллан.

– А то ты не знаешь? Знаешь, знаешь, но доступа туда твоим гончим не было, – Злорадно продолжил Гуляй. – В Кастилию я подался. К королю Кастилии и Леона – Педро.

– Тьфу! Как тебя с души то не своротило к нему идти? – Сплюнул до сих пор молчавший Сент-Омар, – Педро Жестокий он же убийца и клятвопреступник. Он у своего сводного брата из-за бабы штурмом замок взял. Правда та оказалась дамой стойкой. Лицо себе стилетом изрезала. А кровопийце этому не досталась.

– Известный богохульник, – Пробасили с дальнего конца стола, – Это он на глазах Великого магистра ордена Калатравы собственноручно зарезал аббата. Или я ошибаюсь? А брат Жофруа?

– Именно так, на моих глазах, – Подтвердил тот, – А когда я его от церкви пообещал отлучить, он мне жест непристойный сделал. Зачтется ему дикому ордынцу! – Резко закончил он.

– Вот к нему я и отправился, – Невозмутимо продолжил Гуляй, – Дерзок, предприимчив, бесстрашен, независим. Всегда пригодится в интригах. И я ему нужен. С соседями он во вражде. Что с Педро Португальским, что с Педро Арагонским. Поэтому искал союзника в лице Эдуарда Английского. Вот там у него в его свите встретил я Джефри Чосера. Помните такого?

– Помним, дядька, помним, – Откликнулась Малка, – Врун такой лондонский. Все разные сказы, да байки сочинял. Что он-то там делал при дворе этого ублюдка? Извините за грубые слова, господа.

– Бог простит! Он туда сватать кастильских принцесс за сыновей Эдуарда приехал. Кастилия никак питомник высшей касты, – Пояснил тот же бас.

– Ну тут наш Гуляй, простите Дон Гуан, как раз ко двору! – Ехидно врезала Малка, – Интриган старый, да еще и лучший знаток женских прелестей. Чего ж еще искать? Разумеется, Педро поручил эту миссию ему. Али не так?

– Разумеется так. Нечего тут ехидничать! Я подобрал, при помощи своего Лепорелло художника, который портреты сеньорит слепил, так что закачаешься. Ну, приукрасил немножко, так на то он и художник. В общем, все сложилось. А я за заслуги свои от Эдуарда получил Орден Подвязки.

– Это что еще за орден такой? – Буркнул Роллан, делая вид, что он чего-то не знает.

– Это пусть достопочтенный брат Готфрид нам расскажет, – Кивнул Гуляй в сторону Сент-Омара.

– А что. Забавная история. Расскажу. Тем более что в этом деле я сам замешан, – Сент-Омар сел поудобней, поправляя шикарный парик, – Основал его упоминавшийся здесь Эдуард, во время этой войны дурацкой между Англией и Францией. Был бал после битвы при Креси в Бордо, кажется. Пиршество, как это сейчас принято, сопровождалось танцами. Тут-то и случился некий, так сказать, казус. У графини, удостоенной высокой чести быть партнершей короля, – Он хитро посмотрел в сторону Малки и Жриц Артемиды, – Не без участия некоторых. Но не об этом разговор. Так вот у графини свалилась подвязка. Все уже подогрелись в Бордо, красным бордо, извините за каламбур и джином. Смех, шуточки, советы дурные. Король преклонил колено, поднял ленту и… водрузил на место со словами «Да будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает». Слово короля – золотое слово. Так появился девиз и орден. Ваша победа! – Он опять повернулся к дамам, которые ответили ему улыбками.

– А вы тут причем брат? – Спросила одна из Жриц Артемиды, теперь известная как аббатиса Схоластика, сестра знаменитого Бенедикта.

– Ну, я, – Готфрид замялся, – Придумал версию, что король этой голубой лентой дал сигнал к атаке на врага в битве при Креси.

– Силен! – Гуляй не смог скрыть своего восхищения, – Подвязка она подвязка и есть! А он атака!

– Хотя, все может, было и не так, – Задумчиво себе под нос прошептала Малка и громко добавила, – Да ты сам-то. Заканчивай. Что у тебя там. У меня с крючка не соскочишь!

– Значит так. Стал я кавалером Ордена Подвязки. Окрутил молодых. Однако братья инквизиторы, Псы Господни, на хвост мне все же сели. Обвинили меня в глазах Педро Справедливого, что я обесчестил дочь командора ордена, а самого его, старого хмыря, заколол на дуэли. Педро вспылил. Я тоже. Слово за слово…. Пришлось тикать. Отсидеться у Эльвиры.

– Тоже мне еще заблудшая овечка. Непорочная невеста господня, – Опять буркнул Роллан.

– Ты сестер не тронь, – Неожиданно даже для себя пискнула из угла Любаша, чем рассмешила всех, даже сурового Роллана и Старца.

– Короче, – Закруглился рассказчик, – Для Псов я придумал, что меня францисканцы завлекли в подземелье монастыря и задушили, набросив на шею удавку. А за десять золотых они даже тайный склеп мне сделали и предъявили его ищейкам нашего Роллана. А для всех остальных мы с Лепорелло устроили спектакль с эффектами и мистическими ужасами. Тут тебе и статуя командора, и непорочная вдова, и гром и молния, и клубы дыма и… чего еще изволите. Лепорелло получил гроши и утек. А я сюда…отлежаться.

– «О, тяжело пожатье каменной его десницы…», – Процитировал Раймон, – А что не плохо, не плохо! Ты все-таки Гуляй великий актер…

– И бабник, – Добавила Малка, – Но до чего я люблю тебя дядька. Иди к нам. А то тебя тут все жрицы и женщины боятся.

– К вам! Всегда!

Гуляй действительно встал, и пересел поближе к жрицам Артемиды. Малка приветливо улыбнулась ему и подлила в бокал золотистого вина. Однако он обратил внимание, что она уже заметила кого-то на дальнем крае стола, прячущемся в тени куста жасмина. Чуть прикушенная губа и наклонившаяся на бок головка говорила старому дядьке, что его крестница готовится вылить на кого-то очередной ковш холодной воды. Он проследил за ее взглядом и удовлетворенно хмыкнул. Там, куда упирался ее взгляд, сидел могучий монах. Но Малка уже опередила его.

– Ба, кого я вижу! – В голосе ее была неподдельная радость, – Ты ли это чернец? Тебя-то, каким ветром занесло в это захолустье? Уж, не из-за твоего ли изобретения, которое ты, если мне не изменяет память, назвал «порох», – Она явно подначивала монаха.

– Нашего изобретения, – Приняв правила игры, спокойно уточнил он, – Нашего с тобой. Если забыла, напомню? Назвал «порох» – это точно. Очень хорошо пошло, качественно. Из пушек, что тем порохом пухали, народу за время это положили тьму. Так что штучка эта, как тогда порхнула, так по миру и порхает. Но, нет, не из-за того я тут.

– А из-за чего? Ответь чернокнижник! – Подстегнул его Гуляй.

– Так из-за чего, Микулица? – Поддержала Малка.

– А из-за черной книги. – Микулица сделал паузу. За столом повисла тишина. Заинтригованные гости затаили дыхание, – Из-за книги, – Как бы рассуждая сам с собой, повторил монах. Тряхнул головой, стряхивая наваждение, и продолжил, – После битвы на Кулишках, когда поступь пушек, тюфяков и пищалей уже было не остановить, когда их голос пел решающую песню победы в любой битве, я расстался с немецким монахом Шварцем, пожелав его имени всего доброго, и с легкой руки некоей дамы, присутствующей здесь, – Он улыбнулся Малке, – Выбрал местом своего нового пребывания Париж, где и поселился у Кладбища Невинных Младенцев под именем нотариуса Николя Фламеля.

– А что, тебе там плохо было? И имя неплохое придумала. Николя – тот же Микулица, а Фламель значит «пламенный», – Обиженно надула губы Малка, – Стараешься, стараешься…

– Да, что ты Сиятельная. Я тебе премного благодарен, а уж за мадам Пернель, тебе особо низкий поклон.

– Это что за мадам? – Встрепенулся Гуляй, – Какой такой поклон?

– Это я ему молодую вдовушку спроворила, с забавным именем Лета, что бы он не забывал, сколько на свете живет, – Живо откликнулась хозяйка стола, забыв про обиду.

– И как вдовушка? – Гуляй опять покрутил ус.

– После познакомлю, – Неожиданно ответил Микулица.

– Так она, что здесь? – Поперхнулся дьяк.

– А где ей с таким-то именем быть? – Уже в голос засмеялась Малка, – Она из Валькирий бывших. Да не об этом разговор. Расскажи нам брат, как тебя сюда занесло.

– Вот с этой вдовушкой Летой мы и коротали зимние долгие ночи.

– Так она из Валькирий? – Неожиданно перебил Гуляй. И с серьезным видом закончил, – Это поэтому вы с ней семерых по лавкам наплодили? – Взрыв хохота перекрыл его слова.

– Вот с ней в своем подвале на углу улиц Писарей и Маре, в бывшем приоратстве тамплиеров, – Невозмутимо продолжал алхимик, – Мы и оборудовали лабораторию. Конечно не такую роскошную, как та, из которой меня Малка вытащила, где я порох изобретал, но все-таки не плохую. Мадам моя туману напустила. Насвистела всем в уши, что, мол, муж ее, то есть я, во сне ангела увидел, который мне книгу чудесную показал.

– Первый шаг, что бы тебя сумасшедшим признали, значит, ее заслуга? – Аббатиса грозно посмотрела на пухленькую дамочку, сидевшую с краю стола.

– Так я ж не сама! – Вскинулась та, – Меня ж…

– А ты помолчи пока не спросили, – Оборвала ее Малка. Та сразу же сникла и прикусила болтливый язычок, обиженно поджав губки.

– Ладно вам не собачьтесь, – Примирительно пробасил Микулица, – Потом она стала всем показывать книгу, которую я вроде бы купил у какого-то оборванца за два флорина. Девушка она у меня умная, – Он с нежностью посмотрел на Лету, отчего та зарделась, – Потому книгу взяла на смеси арамейского и латыни, да еще и с иллюстрациями, да с названием таким, что просто обалдеешь.

– Что ж это за название такое? – Оживился Раймон.

– А пусть сама скажет. Она придумала, – Монах еще раз посмотрел на Лету.

– Да ты сам, – Она смутилась под пытливыми взглядами Посвященных и Совершенных, но, набравшись духу выпалила, – Книга Священной Магии, которую Бог даровал Моисею, Аарону, Давиду, Соломону и другим святым патриархам и пророкам, каковая преподаёт истинное божественное знание, переданное Авраамом своему сыну Ламеху.

– Во дает! – Такого от Старца Горы не ожидал никто, да и он сам. Но повторил, – Во дает! Это ты сама придумала?

– Я, – Опять зарделась Лета.

– Береги ее Микулица. Она дороже золота, – Старец опять замолк.

– Ну, так что? – Нетерпеливо подтолкнул рассказ Гуляй.

– Нашлась куча доброхотов, что начали нам ее толковать, – С усмешкой продолжал рассказчик.

– Вот идиоты! – Уже не сдержался Раймон.

– Потом мы с женушкой поехали по миру покататься, а она рассказала в книге «Иероглифические фигуры», что мы в Испании ездили к каббалисту и ребе Каншису, что у гроба святого Иоанна Кампостельского обретался, за разгадкой тайны книги.

– Она у тебя дороже философского камня! – Опять подал голос Старец, – К чему не прикоснется, все превращает в золото. Чего она им еще наплела?

– Короче. Все уже ждали от нас всего, чего угодно.

– То есть решили, что вы оба тронулись окончательно, – Холодно уточнила аббатиса.

– Да! – Не смущаясь продолжил алхимик, – Поэтому когда я купил три десятка домов в Париже и стал там больницы создавать и приют для слепых открыл, никого это не удивило. Потом кладбище облагородил, церкви воздвиг. Чудил вообще-то. Но король Карл Безумный пронюхал что-то. А скорее жиды донесли или мытари.

– Хорошо еще не инквизиция, – Вставил Роллан.

– Погоди. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Мытарь, конечно, тут как тут. Я ему в уши труху сыплю. Мол, изобрел порошок из ртути золото делать. На тебе. Отсыпал в чашечку ему дряни всякой с заговором на золото. Он ее за полу плаща сховал и до дому. Говорят, по сию пору дома золотишко готовит. Да и пусть, не жалко.

– Отстал? – Спросил Гуляй.

– Отстал. Куда ж денется? Но пошли по следу ищейки Роллановы. То один нос сунет, то другой смиренный брат доминиканец или францисканец в гости пожалует. Достали окончательно. Я Лету спровадил в Швейцарию, под защиту Стражей и стрелков. Потом похороны ей устроил по первому разряду. Часовенку построил. В лапу канонику местному дал. Потом сам отошел в мир иной…и вот здесь ноне отлеживаюсь. Думаю, дух переведем, да навострим лыжи на Русь. Я правильно говорю, толстушка? – Повернулся он к вдовушке.

– На Русь, так на Русь, – Смиренно сказала она, неожиданно потупив очи.

– На Русь! – Уже твердо сказал Микулица, – Там пока еще костры не полыхают и за веру в подвалах не гнобят. Да и за чародейство кости не ломают. Хотя кто ж его знает, куда жисть выпрет? – Со вздохом добавил он.

– Совсем плохо станет я приму, – Опять неожиданно добавил Старец, – Отползу в горы по дале, обитель построю, и приму всех.

 

Глава 7

Сеть силы

Гости еще шумели, разливали вино и угощались фруктами из садов Волшебного острова. Еще подначивали Гуляя и Микулицу, намекая на подвиги одного по женской части и алхимию другого, результатом которой стало неисчислимое семейство. А в голове

Малки уже звенел, как натянутая струна, как назойливый писк комара, призыв Старца. Она незаметно выбралась из-за стола и неуловимым движением, доступным только ей, проскользнула, через стену розовых кустов обступивших пиршественную поляну. Очутившись вдали от застолья, она направилась в свое любимое место на этом острове в беседку на скале рядом с эоловой арфой. В беседке ее уже ждал Старец Горы, прекрасно знающий, где он может обнаружить всеобщую любимицу.

Она вошла и присела на раскачивающийся среди зелени гамак, подобрав под себя ноги и распустив волосы.

– Зачем звал Старейший? – Нараспев обратилась он к нему.

– Грядет время, малая, грядет время перемен. Уходит мир старый. Уходит не в Навь или в какое-то другое место. Уходит навсегда из жизни людей, из нашей жизни, из песен и сказов. На смену ему идет что-то другое. Жесткое и сильное. Может лучше. Может хуже. Нам знать не дано…

– Как же не дано?! Мы ж провидцы, прорицатели, ведуны и весталки! Мы ж для того и в мир этот посланы, что бы пути в нем отыскивать, по которым того, кого бережем вести, – Малка поняла, что не для праздного разговора позвал ее Волхв.

– В этот мир. А он уходит… и на смену ему приходит другой мир. В котором нам места нет! – Он вздохнул, – Это наверно мир других богов…и других волхвов.

– Но мы чтили своих Богов и чтим других! – Почти выкрикнула она.

– Но они не чтят нас. Нам надо искать другие пути, пути которыми придется идти отныне. Идти самим и вести тех, кто заслужит увидеть этот путь.

– Ты говоришь про трилистник пути?

– Я говорю про малый круг. Про внутренний круг чародейства и волшебства, который каждый из нас теперь должен хранить в себе. Ни сегодня – завтра погаснет последний знич и обрушится последнее капище. Догорят злые костры инквизиции и рухнут стены белоснежных Храмов. Осядут в огне пожарищ высокие иглы колоколен и свинцовыми слезами закапают оплавившиеся купола. Поблекнет позолота икон и серебро жертвенных чаш, но все мы должны сохранить наши знания в себе.

– Как Учитель?

– Каждый должен найти в себе то, что внутри него побуждает следовать этому пути.

– Как Учитель? – Повторила Малка.

– Ты слышишь, как поет эолова арфа? Никто не играет на ней, а она поет. Поет сама. Прислушайся к себе. Слушай, что у тебя в сердце, а я помолчу, – Старец сомкнул уста и, кажется, растворился в вечерней дымке.

Малка прислушалась. Сначала она слышала только тихий голос поющей арфы бога ветра Эола, но вот…ей пригрезилось нечто. Это нечто было подобно негромкой музыке. Это была прекрасная музыка. В ней слышалась спокойная радость и светлая печаль, шум моря и перезвон колокольцев, и зов в дорогу…. Это была музыка, исполненная чем-то огромным, и потому – негромкая. Музыка смутно знакомая, тревожно зовущая вспомнить нечто. Это была музыка, обещающая многое: шум ветра в верхушках сосен, растущих в далекой родной Руси на холмах над широкой рекой, и запах моря, раскинувшего свои безбрежные воды вокруг Волшебного острова. Рваные полотнища дождя над озерной гладью на зеленых вересковых пустошах и узкие лесные тропы в северных диких краях близ бело-озера и мещеры…. Это была музыка, беспощадно вырывающая сердце из груди и уносящая его вперед, так что тебе остается только следовать за ним. Это была музыка Дороги. Услышав ее, ты оставался с ней навсегда.

Малка прикрыла глаза рукой, пытаясь закрыться от видений мелькавших пред ее глазами…. Вот по синему-синему морю мчался галеон под алыми парусами с прекрасным принцем на борту. Маленькая Ассоль создала его всего лишь силой своей мечты. Великий воин выигрывал битву, одной мечтой о великой победе. А рядом с мечтой в один ряд встали любовь и красота. Но в то же время боль, обида, отчаянье, страх. Все они помогали создать тот круг, который очертил, замкнул в себе всю силу ее чародейства. Она видела, как Орфей ведет за собой Эвридику из страшного подземного царства, открывая Врата Перехода мощью своей любви и отчаяния. Простой смертный против Бога. Простой смертный, выбирающий Дорогу только собственной волей.

Она чувствовала, как проходит время, а она плывет мимо высоких, шумных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня. Время охватывало ее плотным потоком и несло вместе с собой туда вдаль. Он поняла, что мир, в который она уходит – это ее внутренний мир. Мир ее желаний, фантазий, мечты. Ее радостей и горестей. И в этом мире она вершитель судеб. Ее мир мог вырасти до величин вселенной и заполнить всю Ойкумену, а мог сжаться до размеров ее маленького колотящегося от страха сердца. Это был ее внутренний круг, и она была там полновластной хозяйкой, Великим Мастером чародейства, собственной волей, выбирающим свою дорогу и дорогу того, кого он хранит.

Она вернулась назад в беседку, где ее уже ждал, все понявший Старец. Он говорил ей, как будто бы продолжая свой рассказ.

…Где-то есть белая страна, в которой возвышается замок Монсельваш. Благородные и доблестные рыцари хранят там священную чашу Грааля, лишь изредка покидая замок, что бы придти на помощь тем, кто особенно в ней нуждается. Мудрые мужи наблюдают из замка за тем, как живут на Земле люди.

Многие отправлялись искать тот таинственный замок, к которому нет простой и известной дороги, но лишь немногие из них смогли узреть его и войти. Ключ от Монсельваша – в сердце человеческом. Те же, кто нашли замок и сумели войти в него, либо оставались служить Граалю, либо возвращались преображенными…. Ты была в Аваллоне. Артемида провела тебя через преображение, через Возрождение. Теперь в сердце твоем Дорога.

И опять в ушах ее зазвучала музыка. Это опять была музыка, исполненная чем-то огромным, и потому – негромкая, зовущая вспомнить нечто. Вспомнить! Вспомнить Заснеженную ледяную горку в родном Суздале. Вспомнить! Знойные дороги Нового Израиля. Дерево жизни и источник Мимира у его корней. Тропу Троянову, что ведет каждого ария домой. К заснеженной ледяной горке, к Храму над рекой, кажется, встающему из белой пены, к синим озерам родного края, таким же синим как ее бездонные глаза. Память ударила ее в сердце. Память о том, откуда она вышла, память о месте, где чародейство ее внутреннего круга было свободным среди белых берез и чистых звонких ручьев. Память о том, когда она была свободна и не заткана в условности правил и законов чужих земель и вер. Память о сопливой, но такой гордой девчонке, которая считала себя главной ведуньей священной дубовой рощи на берегу маленькой речушки. Память о прекрасной Деве Ариев, которая воздвигла удивительный резной Храм рядом со столицей Великого воина Великой эпохи. И эта память крикнула ей в голос, так как кричат на ее родной стороне, заголосила и позвала домой.

Малка встала, выпрямилась, повернулась к Старцу.

– Пора на Русь! – Коротко сказала она.

– Пора…так пора, – Так же коротко ответил он, – Но подожди. Негоже отпускать гостя без подарка.

– О чем ты Старейший? Ты подарил мне знания. Ты открыл мне мой внутренний мир и вложил в мое сердце песнь о Дороге. Что еще? Ты одарил меня навечно!

– Подожди, – Сказал Старец и пропал.

Он появился через мгновение. Но это был не Учитель. Перед Малкой предстал седовласый воин с гордой осанкой, привыкшего повелевать. Пурпурный плащ с бахромой был накинут на его плечи. Белоснежная косоворотка, расшитая золотыми нитями обтягивала его грудь и крутую шею. Серебряная ветвь с тремя золотыми яблоками лежала на плече его. Малка узнала ту чудесную музыку, что недавно звучала в ее ушах. Сладко и весело было опять услышать ее. Музыка исходила из серебряной ветви. Малка увидела, как там, в людском мире, тяжко раненные воины, женщины, рожавшие в муках, и все болящие впадали в тихий сон, слушая мелодию, издаваемую этой ветвью. В другой руке воин нес чашу. Это не была чаша Грааля. По всему полю золотой чаши разбежались фигуры Богов и Посвященных, тонкая резьба вилась по ножке необычайной чистоты работы и расцветала между фигурами раскинутым Деревом жизни.

– Вот тебе мой дар, – Протянул воин чашу, – Это не чаша Грааля, в которой скрыто все таинство мира. Это нечто другое, но тоже необычайное. Если сказать три слова лжи, она распадется на три части. Если потом сказать три слова правды, части вновь соединяться, и чаша станет такой же, как и прежде. Возьми ее с собой. Ты сможешь различать ложь, которая рядится в разные красивые одежды, от правды, обычно скромной весталки. И ветвь, издающую музыку, останется у тебя на радость тебе. Но в тот день, когда мы призовем тебя к себе навсегда, они обе будут взяты с тобой. Еще есть тайна у этой чаши. Когда ты поднесешь ее к роднику или ручью, или ключу, бьющему из скалы, он тут же превратиться в источник Мимира. Источник с пятью потоками. Потоки его – пять чувств, через которые проникает знание. Никто не может обрести мудрость, если не выпьет хоть глоток воды из этого источника и его потоков. Ты должна поить из этой чаши людей всех искусств и ремесел, а боле того людей, которые будут править в том мире, что бы дать им мудрость правления. Теперь иди, дитя мое. Помни, тебя здесь любят и ждут, – Он поцеловал ее в лоб.

– Спасибо, спасибо Учитель тебе за все, – Он обхватила его за шею и стала целовать в седые усы, – Спасибо. Я скоро вернусь!

– Беги. Долгие проводы – лишние слезы. Микулицу с собой взять не забудь. И с Раймоном да дядькой простись. Любят они тебя, – Старец повернулся и пропал.

Малка вытерла слезы с щек, предательски по детски хлюпая носом. И увидела у своей руки узорчатый платок. Перед ней стояли Раймон и Гуляй. Красивые, элегантные и… грустные.

– До свиданья крестница, – Обнял ее Гуляй, – Учи людей трилистнику Дороги. Береги Врата. И не бойся их захлопнуть пред алчностью и злобой. Платочек мой на память возьми. Он твои слезы еще до того как они появятся высушит. Чародейский платочек, – И с грустью серьезно добавил, – Очень тебе пригодится.

– Я, как галантный кавалер, дарю тебе букет, – Раймон, склонил колено и преподнес Малке букет, – Волшебный букет. Смотри. Лилия – это трилистник дороги. Она поможет тебе найти правильный путь, если сомнения собьют тебя с правильной дороги. Это путь к нам. Лилия – это цветок Богородицы, Матери. Это возрождение и бессмертие. Это цветок твоих сестер Дев-воительниц. Это непорочность и борьба за веру в одном цветке. Рядом с ней клевер-пятилистник, символ Источника жизни, о нем тебе говорил Старец. Это цветок загадка. Как трудно найти источник Мимира, так же трудно найти клевер-пятилистник среди трилистников. Среди тройственной природы жизни не легко найти еще два пути. Путь Правды и путь Веры.

– Спасибо Раймон. – Тихо сказала Малка.

– Подожди торопыга, я еще не закончил. Вот чертополох – символ аскетизма и мщения. Это, что бы ты не забывала, что ты Ариния – Богиня мщения. Ну, да лучше дальше. Ты видишь здесь среди цветов ветку березы. Ну, во-первых, это твое любимое дерево, это твоя тоска по Родине. Во-вторых, это дерево твоего покровителя Велеса-Святобора, медвежье дерево. Даже последняя битва Богов произойдет под березовым деревом. Но у тебя в букете она потому, что это символ плодородия и света. Она хранит от злых духов. Это дерево ведьм – твое дерево. И последний цветок в твоем букете. – Он вытащил из букета алую розу, покрутил ее между двух пальцев понюхал и, вложив в букет, спросил, – Этот цветок тебе знаком?

– Да, это символ любви. Символ Жанны.

– Не все. Слушай! Это очень сложный символ, поскольку она символ и небесного совершенства, и земной страсти, времени и вечности, жизни и смерти, плодородия и девственности. Роза – это совершенство, завершенность, таинство жизни, неведомое, красота, благодать, счастье, но также сладострастие, страстность. Как цветок Артемиды, роза означает любовь, жизнь, творчество, плодородие, красоту, а также девственность. Как цветок Мараны, роза символизирует молчание и тайну. Золотая роза означает совершенство; красная – желание, страсть, радость, красоту; белая роза – это "цветок света", невинность, девственность, духовное раскрытие, очарование. Красная и белая розы символизируют союз огня и воды, соединение противоположностей; голубая роза – символ недостижимого и невозможного. Четырехлепестковая роза олицетворяет людской мир, пятилепестковая – Миромир, а шестилепестковая – то, что даже мы понять не в силах. Это символ Дерева Мимира, Дерева Жизни. Вот теперь все. Дарю. Роза ты наша, – Он расцеловал ее в обе щеки, – Ждем, так же как и Старец добавил он.

Прощание закончилось, и на следующий день Малка и Микулица с его Летой стояли на высоком холме, над синим бездонным озером.

– Места-то узнаешь? – Спросила Малка.

– Так ясно дело, озеро Плещееве. А место это – Ярилина плешь. Да вон и Синь-камень лежит, – Микулица указал на огромный валун, лежащий рядом с ними.

– Точно ведь Синь-камень. Я помню, когда на нем Ярилин алтарь был, а рядом капище, – Согласилась Малка.

– А потом, когда мы городок Клещеевск на другий берег перенесли при Андрее-то Боголюбском, когда город Переяславль-Залесский заложили, тогда-то что здесь стояло?

– Да тогда мы с сестрами здесь обитель обустроили. Вон, гляди еще остатки стен остались и шести башенок по углам. Видать и его время не уберегло, – Она горестно покачала головой.

– Бежит время неумолимо. Однако смотри Малка, – Он показал рукой к подножью холма. Там весело журчал, пробиваясь из-под замшелого камня звонкий ключ, – Источник-то вравроний жив и другим жизнь дает.

Солнце, выскочив из-за верхушек высоких сосен, осветило все утренним дрожащим светом. С высоты холма ясно был виден родник у холма. А с другой стороны отчетливо проступали остатки городища Клещеево на возвышенности у берега озера. Солнце поднялось выше, и, как бы приветствуя его, неожиданно для Малки и Микулицы ударили прямо рядом с ними колокола. Колокола приветствовали первые лучи солнца из-за стен далекого монастыря и рядом с колокольни Храма Богородицы. Услышав их, им в ответ зазвучал перезвон с другого берега озера, из монастырей и соборов Переяславля-Залесского.

– Это Врата! – Уверенно сказал Микулица, – Это место Перехода. Место Силы.

– Да брат ты прав. Это место Силы. Отсюда мы начнем строить их по всей нашей земле или искать их там, где они есть. Ты готов, брат?

– Я готов, Лучезарная. Мы должны опутать сетью Силы наши края и обители, что бы каждый, кто сможет создать свой внутренний круг, получил ключи от Врат. Что бы новые ведуньи и чародеи смогли отличить правду ото лжи…

– И зачерпнуть из источника Мимира, для того чтобы сделать глоток мудрости. Ты прав. Мы начнем отсюда и, будем надеяться, нам удастся наша миссия. Зови Лету. Пойдем. Нас ждет родная земля.