Отгуляли, отпели суздальцы. Весело веселье, да тяжело похмелье. Утром сборы, сопли и вопли по дворам.

Вспомнил Андрей, как с раннего утра, только солнышко из-за края земли лучиком пробежало, он уже был в старой дубраве, в урочище у Велесова капища. Велесовых волхвов он как-то больше всех любил, от матери, наверное, от любви конского народа к скотскому Богу. Два старых кудесника, все уже знающих и далеко наперед видевших всю его жизнь, одетые в белые, как снег одежды, только с красной повязкой на таких же белых, как снег, длинных до плеч волосах, поджидали его на поляне, около каменного идола.

– Проходи княже, дело пытаешь, али от дела лытаешь?

– За умом пришел, за разумом, – покорно склонил выю Андрей, – поведайте мудрые: какому я роду, племени, какие обереги в путь брать, каких защитников в дороге искать, каким Богам молится, каких путей искать?

– Ну, пойдем княже, будем беседу долгую беседовать, в дорогу тебе заговоры плести и тропки судьбы распутывать. А более всего, будем тебе прошлое рода твово открывать, потому как, если нет у кого прошлого, то не будет и будущего. Кто старое помянет – тому глаз вон, а кто старое забудет – тому оба-два. Можно и наперед загадывать, но тот, кто свою судьбу сам кует, как булатный меч, тому посох поводырский, словно он слепец безглазый, в жизни не нужен. Он сам себе и судьба, и власть, и Бог, и судья. А нужна ему токмо звезда путеводная. Вот ее и будем для тебя искать, ибо у каждого она в этой жизни своя. Не даром народ говорит, мол, под счастливой звездой или под несчастной мать его родила. Кому доля, а кому недоля.

Андрей подошел к старцам, они поманили его за собой, куда-то туда в самый сумрак дубравы, под развесистые ветви вековых исполинов, окружавших поляну плотным строем Велесовой дружины. Раздвинули ветви, нырнули в полутьму леса, ступив на мягкий моховой ковер, и пошли в этой таинственной полутьме. Через какое-то время княжич почувствовал, каким-то своим, одному ему ведомым, звериным чутьем, сосущую глубину болот, прикрытую только тонкой скатеркой мхов и ряски, мягко пружинящей под ногами, но вида не показал. Наконец, волхвы вывели его на маленький остров, на котором стоял шалаш самой Великой пряхи Макоши – Богини судьбы. Он согнулся и протиснулся внутрь, где, присмотревшись, различил смутные очертания то ли самой Макоши, то ли какой-то из ее весталок – колдуний судьбы, о которых много говорилось в народе, но которых никто не видел и не знал, хотя может и жил с ними в соседних избах.

Глаза после лесного полумрака, быстро привыкли к темноте шалаша, и он почти уже ясно различил ту, кого он принял за саму Макошь. Перед ним сидела на мягких медвежьих шкурах девушка-подросток, почти его ровесница, с мягкими чертами лица и льняными волосами, распущенными по плечам, и потому почти полностью скрывающими под этим золотистым водопадом одеяние предсказательницы-ведуньи с вышитыми на нем рунами судьбы и ожерельем из когтей медведя. Княжич, по малолетству, не смог скрыть в глазах удивления и растерянности, чем вызвал едва заметную усмешку в уголках рта кудесницы, которая перебежала двумя хитринками в ее голубые, даже скорее лазоревые глаза, и утонула в их глубине, как в синей глубине Плещеева озера, на берегу которого стоял его удельный город Плещеевск.

– Садись Андрей, – Раздался тихий и ласковый голос, – Удивлен? Вижу, удивлен. Ожидал здесь старца встретить или древнюю кудесницу согбенную от груза лет. Неисповедимы пути, которыми нас Боги избирают. Это тебе первый урок. А первый совет такой – что бы ни узрел необычного, неожиданного, незнамого – держи удивление и интерес внутри, в глаза его не пускай. Глаза твои – это двери в душу твою. Держи их всегда на запоре. Вокруг тебя не только други, но и недруги и не всем знать, что у тебя в душе творится.

– Будь здрава кудесница, не знаю, как тебя звать величать, – Оправившись от первой оторопи, поклонился в пояс Андрей.

– Малкой зови, по малости лет, или по росту малому, а может в честь пращурки нашей Малки, что с волхвами дары святому младенцу относила, ну, да об этом позже. Как больше на сердце ложится, так и думай, и зови Малкой здесь. В поле ли, в Суздале встретишь, мы с тобой не знались и не величались, там меня по другому прозывают, так, как батюшка с матушкой нарекли, но того тебе знать не к чему, и кликать меня там незачем, а впрочем, у тебя долгий и быстрый путь впереди, когда еще встретимся.

– А скажи Малка, щуры и пращуры завещали нам многое, что забыто ныне, или в темных лесах по капищам хранится, как знания мудрые, не всем ведомые, только вами кудесниками знаемые. А вот еще мне ведомо, были вои древние, что знали заговоры всякие… или…, – Княжич аж захлебнулся от спешки, – Слышал я, книги есть толстые рукописные не нашим письмом написанные…

– Остановись Андрей, охолони. Будет тебе белка, будет и свисток, – Малка сделала рукой останавливающий жест, – Присядь рядком, поговорим ладком. Вот отпей, – Она протянула старый потрескавшийся ковш от времени ставший почти черным, – Это взвар медовый с травами волшебными. Пей, не бойся, будешь сам с пращурами говорить, им и вопросы задашь. А от меня тебе второй совет – язык вперед головы бежать не должен, его голова ведет, а она всегда быть холодной должна и знать, что ты хочешь, от кого, и когда. Ну да ладно, пей. До встречи, когда из Ирия вернешься.

Андрей взял из ее рук ковш, который на поверку оказался куда легче, чем казалось с первого взгляда, отпил осторожно первый глоток. Волчья его суть, при всем преклонении перед кудесницей, как бы шепнула в ухо – доверяй, но проверяй. Отвар был сладковато-терпким со знакомыми запахами полевых и лесных трав, из которых угадывался хмель и душица. Было в нем, что-то до боли знакомое с детства, но никак не узнаваемое, и еще какая-то горчинка, сразу пробудившая воспоминания о матери. Он залпом допил остатки варева. Потом в ушах зазвенели половецкие колокольчики, фигура Малки поплыла и растворилась в невесть откуда взявшемся серебряном тумане. Стенки шалаша начали отдаляться и растаяли в зелени леса, и он очутился на поляне, вроде бы той, на которою его привели старцы, а вроде бы и другой. Поляна стала побольше и покруглее, да и шалаша не было видно, а на месте его стоял Родовой столб с головой медведя и шкурой князя леса огромных размеров, он и представить себе не мог такого зверя, расстеленной на изумрудно-зеленой траве. Шкура была темно-бурого, почти черного, цвета на фоне, которого ярко горели желто-медовым светом почти живые глаза великана. Пока он рассматривал это чудо, он и не заметил, как рядом с ним очутился некто, постоянно меняющий свой образ, как бы переливающийся разными лицами, звериными мордами и личинами. Некое такое, не менее чем лежащая перед ним шкура, чудо-юдо дивное и непонятное, из древних сказов и былин вышедшее и на землю живую еще не ступившее. Наконец, Андрей заметил его присутствие, но виду не показал, помня наставления Малки, и всем своим поведением подчеркивая, как он занят разглядыванием столба и поляны. Краем глаза же княжич отметил, на крутых плечах воя медвежью морду, превращавшуюся в грубо вырубленное, как бы каменное, лицо дружинника, и шкуру на плечах, каким-то неуловимым движением тумана, поменявшуюся на пурпурный шелковый плащ витязя. Чудо-юдо еще немного поиграло разными цветами и, наконец, превратилось в былинного богатыря, коего часто рисовало ему его воображение в детских снах про битвы и славу. Одно отличало его от сказочного Святогора или Микулы Селяниновича, из-за правого плеча его словно облако легкое выплывал орел или сокол, а из-за левого морда зверя, княжичем никогда не ведомого, но по сказаниям, им слышанным, напоминавшего дивного зверя льва или барса. Притом, и тот и другой были настолько неуловимы, вместе с хозяином своим переливчатым, что понять, есть они или нет, никакой возможности не было. А может это вообще помрак туманный, сон предутренний, али заморок отварный Малкин ему такие штуки выворачивал.

Княжич понял, что ступил он за хрупкую границу, отделявшую Явь, в которой жил он, его отец, отроки, да и все люди на земле, от Нави. Мира, в котором правят Белобог и Чернобог и живут то ли Боги то ли образы их, нами придуманные, и духи тех, кто до нас жил, и коих мы в песнях, сказах и былинах поминаем.

Стоявший рядом, с ним был, по всей видимости, из этого мира, и Андрей постарался найти наиболее уважительное обращение к нему.

– Учитель, – Более высокого звания он не мог придумать, – Учитель, я не знаю, как я тут очутился, но видно это было угодно Богам, я ищу знаний, знаний древних предков и знаний о древних предках, – Он вспомнил недавний урок, и закончил с жаром, – Кто не знает прошлого, не имеет будущего.

– Спасибо сынок за высокое звание, но скорее я покровитель, а не учитель, я покровитель поэтов и волхвов, а может я сторож, страж между Явью и Навью, и все-таки ты обратился по адресу, я дам тебе знания, так как я дал их всем людям. Идем.

Андрея как будто обухом по голове ударило, он понял, кто был пред ним. Велес, конечно Велес, Бог мудрости и богатства, любви, искусства, Бог лесов и животных. Сын Всемогущего Рода. Ходила молва, что второе его имя Святобор, но это имя говорили шепотом только древние волхвы в сумрачных дубравах и темных ельниках, куда даже солнечный луч не проникал, и имя этим местам было соответствующее – бор. Там, в вечно влажном мраке дремучей чащи леса, где тропинки поросли мхом и поляны завалило буреломом, жили не то лешаки, не то древлянники, знающие и понимающие язык деревьев и зверья лесного. Кликали их кто берендеями, кто борусинами, в других весях звали их друидами и борисфенами. Редко кто видел их в лесу или на опушке с птицей филин на плече, а некоторые говорили, что и не филин это вовсе, а Сирин – птица волшебная Навью рожденная.

Так вот, этот лесной народ называл Велеса своим, ему одному ведомым именем – «Бор», «Бер», от него и «оберег» – защита от напасти и сглаза, от него и князь тайги – медведь бером прозывается в тайном языке кудесников и колдунов лесных. Много каких слов от него пошло. Но более всех известными стали: «бердыш», секира страшная берсерковская, да «берегиня», защитница рода. Понятно стало, князю Андрею, почему он переливался весь и обличие менял, это его медвежий лик людскому место уступал, чтобы ненароком мальца не испугать образом своим зверским.

В одну секунду пролетело это все в его голове. Ноги же послушно поспешали за широким шагом проводника, стараясь угнаться за ним, спотыкаясь и цепляясь за корявые корни, то здесь, то там не к месту выскакивающие из-под земли, как бы пытающиеся остановить непрошеного гостя из другого мира, явившегося сюда в этот сказочный лес. Дорогу то и дело перебегали вековые сосны и дубы, по лицу хлестали тяжелые ветви елового лапника.

– Странный лес, – отметил на ходу Андрей, – Не растут дубы с елками и соснами вперемешку.

Но размышлять было некогда, мелькавший впереди красный плащ то и дело терялся среди густого лапника или растворялся в невесть откуда взявшемся густом можжевеловом кустарнике, или малиннике, осыпанном ярко красными ягодами, любимым медвежьим лакомством.

Княжичу изо всех сил удавалось не потерять из вида широкую спину, с накинутым на нее красным плащом, и горящий ярким солнечным светом шелом, уж не подарок ли самого Дажьбога, так в нем играл солнечный зайчик даже в темени этого таинственного леса.

Наконец бор расступился, будто отбегая в разные стороны, и они вышли, даже скорее вылетели, на берег широкой темно-синей реки.

– Садись, – Святобор приветливо показал на лужайку, что расположилась над крутым яром реки, – Садись и слушай. Я расскажу тебе не о славянских Богах, а о самих славянах – венах, о том, как и где они жили, откуда пришли, какого ты сам рода, и какую силу в себе хранит мудрость пращуров твоих, тебе передаваемая. А самое главное, с чего я начну свой рассказ – это Вера. Ибо Вера – это не волхвы и не капища, не бубны и барабаны, не колдовской шепот над костром и не истуканы, стоящие на высоких холмах. Вера – это не храмы, сияющие куполами в летний день, как небесные факелы, и не белые, как снег, с высокими колоннами Дома, где стоят как живые образы разных Богов. Вера – это то, что в тебе самом, от предков твоих, сидит внутри, от самого первого на Земле-Матери человека, от отцов, дедов и прадедов. А верования, они от волхвов, от старцев, от жрецов, от князей, от тех, кому Правь править, они, как и Правда, у каждого свои, те кои им сейчас надобны. Что бы и смердам, и дружинникам, и боярам по сердцу, а более всего, тому, кто на старшем столе сидит, кому всех под рукой держать. Тому, такие волхвы и такие веры нужны, что бы все его чтили, все его почти, что за бога почитали, и слово его, как закон, от Бога единого – Всемогущего идущий, было незыблемо и неоспоримо, а отступникам смерть.

– Так это что ж, значит у чуди белоглазой, у руси, у греков, у фрязев, у… у всех, всех на земле Вера одна? И Бог один? – Андрей не сдержался и перебил рассказчика, – А вот новая Вера идет из Царьграда, она как же? А отец ездил в Святую Землю? А…

– Остановись сынок. Вера у всех та, какая им отцами и дедами завещана. Бог на небе для всех един, только служат и чтят его по-разному, как у кого в уложениях и Правдах записано. Да и кличут его разные люди по-разному, но Бог един. Княжьи помощники, боговы люди тот уклад веры рассказывают, какой сейчас им для дела нужен. Что Добро? Что Зло? Кто вправе это мерить, кроме самого Бога. Потому и дал он Чернобога и Белобога, как одно целое, два лица, в одном себе. Что одним хорошо – то другим не в лад. Правда и Кривда – близнецы сестры. У кого сила – у того и Правь, право, значит, правым быть. Главное, что бы силу эту и право это, ты на божье дело пользовал, помни малыш, за не правое дело спросится и воздастся, если не там у вас, то здесь в Нави, в Ирии. Потому смотри, что тебе для дела великого, для людей, для пользы роду и отечеству надобно, то бери и пользуй. Надо будет другим именем Богов чтить – чти, надо будет самому божьим сыном назваться – назовись. Главное, чтобы от дел твоих люди благо видели, благоверным будешь, и Веру твои правоверной будут звать. Нас же правильно славить, и чтить будешь, и веру твою православной назовут. Но то, токмо от тебя, и от дел твоих зависеть будет, да от Великой Пряхи – Макоши, ей нить твоей судьбы прясть, ей и время, и долю тебе определять. Да что-то я не о том разговорился, разболтал ты меня. Вернемся все-таки к предкам твоим.

– А о Вере, о Вере? – попросил Андрей, – Какая Вера правильная, праведная? Какие Боги главные? Какие храмы и капища оборонять от злого недруга? Кто более богам мил? Какие роды и племена ими любимы?

– Нет! – жестко ответствовал Святобор, – Только о предках. О Вере у тебя еще будет разговор, не со мной, у тебя еще будет время подумать и разобраться. О Вере, сердце и голову свою спрашивай. Сердце – о Вере для себя, а голову – о Вере для дела. Все! Закончили на эту тему. Научись слышать и слушать. Надобен не тот, у кого язык, а тот, у кого уши. Запомни княжич, только пустая бочка громко гремит.

Андрей, получив отповедь, сразу прикусил язык, огладил длинные волнистые кудри и со смирением сложил руки на коленях. Второй раз повторять ему не надобно, он и так понял, что осердил собеседника, и добром это могло, не кончиться. Всем своим видом, выражая внимание, и готовность слушать и понимать, он повернулся к Велесу, широко раскрыв голубые глаза, и в последнюю секунду прикусив готовые сорваться с языка вопросы.

Однако тот уловил, скрытое нетерпение и жажду знаний, по-видимому, все сущность отрока кричала.

– Говори! Говори, ну что же ты молчишь, у нас так мало времени, а встретимся ли мы когда еще, того не ведает ни кто.

Он улыбнулся в полу плаща, стер с лица улыбку и размеренно начал рассказ.

В ушах, во всем воздухе, как будто зазвучали, зазвенели переливистые струны гуслей, голос полился свободно и размеренно. Княжич уже не перебивал, он как будто видел те картины, о которых рассказывал Баян, слышал шум деревьев и журчание воды за бортами боевых лодей с головами драконов и лебедей на носу. Собственной кожей ощущал холод полярной ночи и жар пустынь. Сам взлетал на стены крепостей и городищ, в грозных звуках сечи и лязге мечей. В ушах у него раздавался храп диких коней и стоны раненных, вопли наступающих врагов и похоронное пение на курганах за поминальными столами. Кровавый туман застилал ему глаза и тут же рассеивался, превращаясь в розовую утреннюю зорьку на берегу звонкого лесного ручья. Он видел внуков Дажьбожьих, входящих в покоренные города, и червленый щит, прибиваемый ими на врата, в знак покорности поверженного города. Водил хороводы на высоком утесе над далеким теплым морем вместе с девушками в венках, из каких-то ярких цветов, ему не знаемых и неведомых. Суровые лики воинов в медвежьих шкурах с секирами в руках сменялись почти прозрачными девичьими образами, но в таких же шкурах. Только виделись они не на поле брани, а в тени белоснежного храма, с не узнанной им Богиней на троне. Видения мелькали один за другим, а струны играли то тише, то звонче, и голос то крепчал и рычал как грозовой ветер, то шелестел и обволакивал, как вечерняя прохлада. Андрей пролетал в небе в колеснице запряженной не то драконами, не то дикими конями, и видел далеко внизу города, названия которых он ранее не слышал и не знал. А чей-то голос шептал ему в самое ухо, так, что от дуновения шевелился локон: Липск, Дроздяны Бранибор, Берестенье… Он видел незнакомые для себя земли, реки, моря. В густых лесах, далеко внизу, курились волховские костры, но это были костры в честь неведомых ему Богов. На скалах и курганах стояли идолы, и храмы тем, кого он не знал и о существовании которых не ведал. Но все это – была славянская земля, как бы не называли себя ее жители, каким бы Богам не молились, каких бы предков не поминали, и каких бы героев не чтили. Они говорили на одном языке и пращуры у них были общие, пришедшие с далекой и неведомой страны и чтившие единого Бога-Солнца, как бы они его не прозывали в своих землях, но обозначенного одним солнечным символом распластанной в полете птицей – крестом.

И еще, были они двух родов-племени, от двух братьев родных, от одного отца, одной матери. Никогда не усобились эти роды, и в том была их сила великая, всегда вместе и всегда друг за друга. Племена бились, силу мерили, полем и Божьим судом правду решали. Боем и сечей землю и воду делили. То племена, а два Великих рода не сшибались между собой в кровавых схватках, от стародавних дней по сию пору, так было им праотцами завещано, так мать всей земли – Лада, Богородица, Богиня любви и покровительница Родов им завещала, все дела ладом ладить, и на том стояла славянская Земля.

На двух родах стояла земля от океана до океана, на двух родах – Медведей и Ангелов.

Медведи – Род воинов, витязей, венов с горячей кровью в сердце и горячей головой на плечах. Вся сила этого рода была в булатных мечах-кладенцах, тайну которых знали только их родовые кузнецы любомудры, но зато не было равных этим мечам в подлунном мире по крепости, а хозяевам их по знанию рукопашного боя. Да еще держалась их сила на заговорах, прозываемых Спасом Нерукотворным, позволяли те заговоры из сечи любой выйти целыми и невредимыми, ибо не меч, не стрела заговоренного не брала, а погибших этот заговор спасал, воскрешал в тайных местах и в волшебных котлах, коими владели колдуны этого рода. Прозывали они себя медвежьим народом, а соседи и вороги прозывали их оборотнями, берсерками, то есть, то же медвежьими людьми, и не было им удержу и поединщиков в битвах и сечах. Дружины этого рода получили от пращуров своих знания тайные, как им в бою победу обрести, щиты червленые, и знаки тайные, рунами прозываемые. От самого Бога Перуна, их покровителя, унаследовали они отвагу и доблесть, а еще птицу Перунову – сороку, от нее и цвета воинские черно-белые. Племена этого рода по всему миру ходили: по морям и рекам летали их легкие струги и стружки, по степям и полям проносились неудержимые кони, и тяжелым шагом шагали по пыльным дорогам суровые дружинники. В самых тайных местах в чащобах лесных, охраняемых лесными их побратимами медведями, ставили они свои капища, разводили колдовские свои костры, прятали скиты ведунов своих. В скитах писали книги волшебные, по Богу своему Велесовыми прозываемые, на медвежьей бумаге лесной писанные, от того и бумага та прозывалась – берестой, а дерево ее дающее – березой.

Ангелы – Род правителей, служителей Богов, хранителей знаний и знания эти множащие. Род словенов, славян, слово в мир несущие, и с холодной головой от имени Богов говорящие. Сила этого Рода была в знаниях тайных о лесах и реках, о зверях и рыбах, говорят, знали они язык птиц и зверей, тайну трав и деревьев. Знали, как города строить и крепостные стены возводить, потому прозвали их страну Гардарикой – страной городов. А, зная, как строить знали и как разрушать, не было таких стен, что бы ни взяли Ангелы. Знали они от пращуров тайну камня и тайны пророчества, но более всего знали они тайну огня и ветра, тайну как от земли-матери добро получить, то ли зерном, то ли рудой, то ли ключом холодным живой воды, то ли травой целебной. Умели Ангелы скотину выводить с пользой для рода, хоть птиц певчих или ловчих, хоть коней боевых или пахотных, хоть псов сторожевых или охотничьих, видимо знали слово заветное. А еще умели люди этого рода над людьми других племен и родов власть держать. Под рукой их, процветали народы и множились, от того и название пошло народы, то есть много родов под одной рукой. Волхвы их умели со звездами далекими разговаривать и от звезд колдовскую силу получать, при помощи же той силы открывать двери в будущее и с самими Богами договариваться. В светлых своих капищах, и обителях старцы этого рода записывали на шкурах выделанных знания, ими полученные, в колдовские книги: «Молниянника», «Громника», «Колядника», «Лунника», а вожди этого рода давали всем народам правила – Правды по которым жить и уклад вести.

Вот такие были два рода-племени от Ариев древних свое начало ведущие, подлунный мир покорившие и в руках своих крепко держащие. А символом единства этих родов, символом общего корня и общего дела стал орел о двух головах. На едином теле две головы в разные стороны смотрящие, дабы не скрылось в этом мире ничего от их ока всевидящего.

Звук гуслей становился все тише и тише и, наконец, замолк. Андрей стряхнул оцепенение, оглянулся, он даже с начала не заметил ни каких изменений, но вдруг понял, что он на берегу не той реки, сзади нет темного бора, а рядом не сидит витязь в красном плаще и золоченых латах. Княжич закрутил головой, даже не боясь показаться смешным, место было ему незнакомое и не то что бы опасное, наоборот чувствовалась какая-то надежа во всем, а скорее неуловимое. Хотя во всем было что-то знакомое, узнаваемо доброе и чудилось сейчас должно открыться ему такое хорошее, хорошее, и он аж привстал на своем пригорке, поросшем зеленой шелковистой травой. По полянке со стороны березовой рощи к нему шла знакомая фигура.

– Мать, матушка, – с теплом подумал Андрей, но, приглядевшись, понял что ошибся, хотя от приближавшейся женщины в бело-голубом сарафане и высокой кичке на русых волосах веяло теплом дома, материнским молоком, и хлебным духом.

– Добрый день, тебе молодец, – голос был мягким, теплым и обнимал, как ласковые руки матери, – Зовут меня Лада, я Рода вашего мать и наставница. Я тебя долго не задержу, скажу тебе наставление материнское и отпущу туда в Явь земную.

– Здрава будь, покровительница, – Андрей поясно поклонился ей в ноги, – Видеть тебя и так большое счастье, а уж говорить с тобой, о том и мечтать не дадено.

– Слушай меня, князь. Да, да князь, пройдет время, и быть тебе Великим князем, и не только земли Суздальской, а всей Славянской Земли и других земель. Возлагаю руки свои на главу твою, и даю тебе свое благословение. Каким Богам не прикажет судьба служить, помни одно, всегда и везде чти Богородицу, во всех Верах она одна, как и бог единый, но он в каждой Вере свое имя имеет, а я везде и всегда Божья Мать – Богородица. Потому, клянись и дай обет, в любой земле, в любой Вере главный храм будешь мне посвящать, моим именем клятвы давать, и моим слугам молитвы возносить. Тогда пребудут с тобой моя материнская благодать и покровительство. И еще, слабых не обижай. Огнем и мечом Веру пусть твои дружинники несут, а ты неси словом мудрым и любовью чистой. Из самых лучших, самых преданных сделай малую дружину, назови моими слугами и приблизь к себе. Им нести обеты бедности и безбрачия. Для них я и мать, и жена. Они тебе первые други и первые помощники, потому им от тебя, именем моим, на старости лет или по немощи, отцовская забота и заступничество, им у тебя – тихая гавань. И последнее, жены ваши – дочери мои, продолжение рода вашего, им почитание от вас, как мне, в них мой дух и дух предков ваших и пращуров. Чтите его и умножайте, преклоняйтесь перед ним в образе матерей, жен и сестер ваших.

Ну, все, иди князь, помни, я с тобой, где бы ты ни был, что бы ты ни делал, пока в силе порука наша, в силе и заступничество мое. Ступай с Богом, пусть скатертью ляжет твоя дорога, по ухабам да оврагам жизненным. Счастья тебе и удачи. Прощай.

Андрей успел только поцеловать край бело-голубого узорчатого платка таявшего прямо в его руке. Фигура Лады пропала и вместе с ней начала затягиваться туманом березовая роща, поляна и берег реки, на котором он стоял. В ушах опять зазвенели колокольчики, он провалился куда-то в серебряное облако, и почти тотчас же туман рассеялся, и он различил перед собой ведунью Малку, волшебную чашу в руке, и стены старого шалаша.

– Здравствуй княже, – с чуть заметной улыбкой мягко сказала она, – С возвращением. Где побывал, с кем совет держал, чего видывал – то не пытаю. Это твоя тайна заветная, это начало твоего Посвящения, одному тебе даденного, и про то ни мне, ни родным, ни кому от тебя не должно быть ведомо. Садись, отдышись, попей кваску медового, не волшебного, – в глубине ее лазоревых глаз опять промелькнула хитринка, – А я тебя покину на времечко, что бы и тебе перед глазами не мелькать, и свои дела сделать. Не ты один советы и наказы получал, не ты один в Нави тропы топтал, – опять в глазах ее мелькнул, уже знакомая ему искорка.

Андрей не успел и глазом моргнуть, как перед ним очутилась ендова с квасом, пирожки на блюде и корчага с моченой клюквой, а сама хозяйка растаяла, как Снегурочка из сказки, рассказанной ему нянькой в далеком детстве. Он расслабился на шкурах, отхлебнул кваса и похоже задремал.

Вернул его из дремы обратно в шалаш тихий шелест легких шагов и совсем незаметное дуновение ветерка, которого он бы и не услышал, и не почувствовал, если бы не звериное его чутье. Он не стал раскрывать глаза, а из-под прикрытых ресниц обвел взглядом пространство вокруг себя. Рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки, тихо крался какой-то отрок, в светло-зеленом кафтане, такой же шапке и темно-зеленых щегольских сафьяновых сапожках. Княжич напрягся, подождал, пока он приблизится, и резким движением схватил его за руку, отработанным боевым приемом, загибая ее за спину. Сделал он это мгновенно, почти не приподнимаясь, стараясь, при этом, не причинять боли незнакомцу, во-первых, потому что тот не делал ему ни чего дурного, а во-вторых – это был чужой дом, и может отрок этот, был гостем хозяйки.

Шапка упала с головы незнакомца, и по плечам рассыпались золотые волосы, а в глаза ему полыхнул, уже хорошо знакомый лазоревый взгляд, с запрятанными в его глубине хитринками. Все промелькнуло в мгновение, Андрей был пойман на какое-то неуловимое движение и сам оказался на шкуре, а отрок на ногах рядом. Да не отрок, теперь княжич ясно видел, что перед ним Малка, только в мужском платье, кольчужной рубашке под кафтаном и с половецкой саблей, в таких же, как сапожки сафьяновых ножнах, сбоку.

– Ты чего это? – Спросонья, недоуменно спросил он.

– Извини княже, что разбудила, и извини, что на шкуру сбросила. Ну, да и ты не промах. Ишь узрел и схватил сразу же. Не удивляйся и не возражай, не нам с тобой судить рядить, что надобно. Велено мне с тобой в дружине идти, в платье отроческом. Назовешь меня сыном боярским Малком из Плещеевска, и сделаешь хоть стольником, хоть спальником, хоть стремянным, но при себе. Волосы я подрежу по-мальчишески, хотя жаль, – Она искренне вздохнула и тут же рукой, как бы отмахнулась от этой мысли, – Встретимся завтра с утра, я к тебе подъеду с челядью. Все. Пора и честь знать. Мне собираться в дальний путь, тебе отдохнуть от сего дня, небось, полна голова видениями. Да на дворе уже солнышко за гору почти спряталось, а тебе еще из лесу до города добираться. До встречи, княже, – она опять улыбнулась и почти вытолкнула его из шалаша навстречу старцам, что привели его сюда утром.

Волхвы обступили Андрея и тем же путем через болота вывели его на опушку дубравы, где поцеловали его в лоб, повесили ему на шею оберег из медвежьих когтей, отступили в чащу и, как будто сами превратились в вековые дубы. Вечерело, с каждой минутой солнце скрывалось за горкой все больше и больше, и он направился скорым шагом к воротам терема, пока совсем не стемнело, и его не хватился дядька Данила. А то, того и гляди, начнется переполох.

Пора к трапезе, да на боковую, подумал он, завтра новый день и новые встречи, вспомнил Малку и улыбнулся, от души, от сердца. Затем уверенно твердой рукой стукнул в закрытые ворота. Хозяин пришел! Открывай!

 

Суета на дворе началась с раннего утра, с уверенного стука в тесовые ворота. Не знамо, откуда и по какой надобности на двор явился боярский сын Малк, аж из удельного Андреева Плещеевска. Встречать его вышел сам дядька Данила, как будто что-то толкнуло старика изнутри, пойти поглядеть. Отрок лет четырнадцати, правда, щупленький и тоненький, а посему выглядящий моложе, сидел на вороном коне, впору царскому конюшему на таком гарцевать, в окружении четырех слуг. Таких же отроков, как и он, может на год, на два постарше, закованных в брони с накинутыми на них плащами. Бархатный светло-зеленый кафтан на всаднике был туго перетянут темно-зеленым наборным поясом с золотыми нитями, на котором в сафьяновых ножнах висела кривая половецкая сабля. Такого же цвета сафьяновые сапоги крепко стояли в золоченых стременах. Из-под лихо заломленной шапки с перышком неизвестной пестрой птицы выбивались непокорные золотые кудри, вольно падавшие на изумрудный шелковый плащ. Конь под хозяином нервно перебирал точеными ногами, но уверенная рука жестко натягивала поводья, не давая ему пуститься в пляс.

– Ну, прям Сивка-Бурка Вещая Каурка, – усмехнулся Данила. Он отметил, что слуги были подстать своему господину. Рослые бравые парни, с налитыми шеями и сажеными плечами, покрытыми грубыми суконными плащами, в тон хозяйскому, зеленого цвета, скрывавшими брони и короткие мечи. Волосы, какого-то серо-пепельного цвета, были коротко подстрижены под горшок и перетянуты лентами с древними знаками оберегов, и все они были какие-то дремучие и кряжистые.

Данила неспешно подошел к гостю, придержал стремя и протянул руку, помогая спрыгнуть на землю. Тот легко вылетел из черкасского седла, слегка прикоснувшись к плечу Данилы, повернулся в его сторону и лицо воина обжег взгляд двух синих бездонных омутов.

– Ба! Да это ж девка, – пронзила догадка Данилу, – Утонет Андрейка в этой сини, утонет. Что ж за птицу к нам в терем занесло. Не простую гостью. Видать саму вещую птицу Гамаюн, – подумал он, разглядев среди узоров на кафтане искусно вышитые руны судьбы и власти.

Но рот закрыло как бы мягкой медвежьей лапой, не дав сорваться с уст лишним словам, а в голове раздался голос.

– Береги ее Данила, она воспитанница моя, твоему Андрею первый помощник и советчик.

– Святобор, – сразу узнал старый воин, – Ох не простую птицу занесло в наш терем, – Но виду не показал, – Проходите гости дорогие, не красна изба углами, красна пирогами. Умойтесь с дороги, откушайте. А там и хозяин вернется, он у отца Нестора в соборе гостюет. Но вас приказал приветить и обласкать.

Гости прошли в сени, слуги шли в шаге сзади от своего хозяина или хозяйки, за все время не проронив ни слова. Данила присмотрелся к ним. Даже его, старого воина, как холодной водой окатило.

– Волкодлаки, порази меня гром волкодлаки, оборотни, – Он покачал головой, тяжело вздохнул, – Ох не простую птицу занесло в наш терем. Но видать такова судьба и не мне с ней тягаться.

Он опять тяжело вздохнул, пригладил усы и пошел размещать гостей по горницам, дать распоряжения накрыть столы, покормить и напоить коней, да мало ли, что еще. Сам не проверишь, кто ж ответ потом держать перед княжичем будет? А гости, видать, не простые, но ясно видно, жданные и желанные. Да и делать ему сегодня вроде бы, по большому счету, было нечего. Все распоряжения о походе он давно отдал и проверил, как они выполнены. Андрея же сегодня, как и вчера ждать надо было к вечерней трапезе, не ранее, потому, как быстро от отца Нестора он не воротится, долгий у них сегодня разговор будет, и не простой. Данила крякнул, повернулся на каблуках, и направился в оружейную. Любил он это дело – мечи и шестоперы на руку мерить, щиты и шеломы перебирать. От них может жизнь в сече зависеть или на божьем суде тонкая нить судьбы порваться.

Андрей же, не дождавшись обещанного приезда гостьи, с раннего утра отправился к своему детскому наставнику – отцу Нестору, греку ученому и много чего в старых книгах вычитавшему. Сегодня договорились они, что тот расскажет ему о том, что случилось там, в Царьграде, когда зажглась на небе колдовская звезда, и откуда и от кого пошла новая Вера.

Собор Бориса и Глеба, где служил службу отец Нестор, был небольшой церковью, представляющей собой белокаменный скит с узкими, похожими на бойницы окнами. Скит этот украшали маленькие арочки, опоясавшие его по фасаду, и темный купол с крестом на таком же, как и сам скит, белокаменном барабане. Построил его князь Юрий после возвращения из Святой Земли, когда поставил в пяти километрах от Суздаля на слиянии Нерли и Каменки деревянный замок. В этом замке он и жил с тех пор, обнеся его, вдобавок, земляными валами с крепкими дубовыми стенами. Замок этот отличался от кремлей и детинцев каким-то неродным чужеземным видом, и дружинники с боярами не любили там бывать. Жил там Юрий затворником, а для пиров и гульбищ своих ездил в Суздаль, на главное дворище в княжеские палаты. Однако Нестор службы свои служил в этом отдаленном соборе, хотя в центре у княжеских палат гордо взметнул в небо пять своих голубых глав новый Собор Рождества Богородицы. Почему? Одному Богу ведомо. Оттого Андрей, вскочив на жеребца, направил его по утру в сторону «немецкого» замка, как называли его суздальцы.

Подъехав, он передал повод княжескому гридню, узнавшему его и выбежавшему навстречу, и вошел, широко перекрестясь, под каменные своды.

Полумрак сразу обрушился на него, и пока глаза привыкали к слабому свету восковой свечи, освещавшей сегодня все пространство церкви, княжич постоял прислонясь к прохладной стене собора. Наконец он стал различать иконостас с тусклыми ликами святых, княжье место, в виде высокого кресла с затейливой резьбой, и в углу, рядом со свечой, фигуру Нестора, молившегося сумрачно и истово.

– Здрав буде, отец Нестор.

– Благослови тебя Боже, – раздался треснутый голос черноризца.

Нестор был еще не стар, можно даже сказать, он был в самом расцвете сил, лет ему было от силы тридцать– тридцать пять, но посты и молитвы превратили его в ссохшегося схимника, хотя глаза выдавали силу и здоровье. Только лихорадочный блеска фанатизма в глубине зрачков, заставлял насторожиться того, кто раскрывал перед ним свою душу. Но княжич любил его, тот был ему наставником с детства, и вся его суровость для Андрея была напускной, потому, как любовь их была взаимной. Нестор просто души не чаял в своем питомце и мечтал, что, возмужав тот, станет проводником его дела в эти дикие северные земли, в эту Залесскую Русь.

– Я пришел, как договаривались, – Тихо сказал княжич, – Ты обещал рассказать мне перед дорогой…

– Проходи, проходи брат, – впервые назвав его так, Нестор обнял его за плечи и повел в глубину собора в келью, – Нам есть, о чем поговорить, а тебе есть, что спросить, и на что услышать ответ. Однако присядь, я, пожалуй, начну рассказ, а ты потом задашь вопросы. Потому как, несть сомнения – не имея знания. Устраивайся поудобней, сказ мой будет не быстрым.

Андрей примостился на каменную скамью, предварительно подложив под себя свернутый плащ, сказывалась школа Данилы. Камень тепло крадет. Откинулся на стенку кельи и прикрыл глаза. Он привык представлять себе образы, которые возникали у него, когда он слушал рассказчика. Нестор откашлялся и повел речь неторопливо и монотонно, как пономарь читает молитву. Голос лился спокойно, без всплесков и провалов, без эмоций и срывов, как тихое течение большой реки, несущей свои воды синему морю. Перед Андреем нескончаемой чередой понеслись картины, складывающиеся в длинную вереницу красочных страниц чужой книги жизни.

– В тот год, когда умер твой предок Великий Князь Ярослав Мудрый, в тот год, когда у берегов Русского моря появились, те, кого вы называете половцами, а ромеи полянами, в этот год странные вещи произошли в нашем мире.

Перед глазами Андрея выросли высокие стены Царьграда, во рту появился горький вкус полыни, а в ушах раздался топот коней степных табунов, угоняемых туда к Хволынскому морю, откуда нет возврата.

– В жаркое и засушливое лето в небе вспыхнула, волшебная звезда, задрожала земля. Реки, и даже сама кормилица Волга, потекли вспять, и текли так пять ден. Семь дней горела в небе эта звезда, и свет ее был настолько ярок, что солнце утратило свой блеск и всходило наподобие месяца. Семь дней горела эта звезда, и было ночью светло, как днем, а точнее сказать не было ночи семь дней. Два дня горела она лучами кровавого цвета на шесть концов, на шесть искупительных молитв. Два дня горела эта звезда священным арийским знаком – свастикой, говоря о том, что прибудет в этот мир счастье и искупление. И еще три дня пылал в небе над миром огненный крест, сначала в круге огненном, потом как бы размножился, и стало вокруг большого креста четыре малых его собрата, но так же пылающих. А затем посыпались с неба камни, закипела вода в реках, и поскакали по свету, по городам и весям, всадники небесные, принося смерть всем тем, кто грехом свою душу отяготил и не верил ни в Бога, ни в Дьявола. Только следы от копыт их страшных коней находили люди поутру.

Голос Нестора тек размеренно и плавно, подхватывая Андрея мягкой волной и унося куда-то туда, в неведомые ему дали.

– Люди говорили, что не просто так вспыхнула эта звезда, а известила она народы и все земли, что родился на земле новый Бог, и принесет он всем: и слабым и сильным, и бедным и богатым, счастье и благодать. А еще, рассказывают мудрецы, будто бы в далеких землях, прозываемых Индиями, увидев эту звезду, собрались в путь три волхва или короля, или царя из этих земель и пошли поклониться новому богу. Звезду же ту нарекли они звездой Вифлеемскою, и ведомые ей отправились в дальний путь. Взяли они в дар новорожденному ладан и смирну, да еще…золото. Другие мудрецы говорят, что шли эти волхвы отсюда с Руси, и были они не просто волхвами, а царями-волхвами, а один из них и вообще царицей Малкой…

– Ах, вот о чем мне Малка…,– Андрей вовремя осекся под быстро метнувшимся к нему взглядом Нестора, – Так вот о Малке хотел я спросить, – быстро поправился он, – Правда ли, то, что она из наших земель?

– Да сказ это все, былина, миф по-ромейски. Слушай дальше, – продолжил Нестор.

– Многие люди поверили в то, что придет новый бог и поможет всем, кто верит в него, и стали ждать его, называя Мессией, то есть Царем царей, сыном Божьим. Люди эти сплотились в братство, прозываемое хранителями веры “сепулькриерами» на моем языке, ессеями – «молчаливыми» агнцами божьими. Сами же себя, называли они «Сыновья света». Они ушли в пустыни и горы, вырыли в скалах скиты и пещеры, и стали готовить людей к приходу пророка. «Бог сотворил человека для владычества над миром и положил ему два духа, что бы руководится ими. Это духи Правды и Кривды», – так учили ессеи. Самым известным из них был Иоанн, прозванный Крестителем, Купальщиком, Купалой, по-вашему, по-словенски. Он учил пророков и волхвов своего учения, а еще он посвящал в братию самых знающих и верных, крестил их, купал в святой воде. Смывал с них скверну земную и мысли греховные, говоря, что, мол, горел в небе огненный крест, в том есть божья воля сим крестом избранных отмечать. Те же, кто тому кресту поклонялся и сейчас поклоняется – то божьи люди, и дорога им в царство божье не здесь на земле, а там, на небе в райском саду.

Старец перевел дыхание и продолжил.

– Через тридцать же лет с небольшим появился в Святом Городе человек – именем Иисус. Говорили про которого, что у тех ессеев он знаний набирался, и крещение по их обрядам принимал. Пришел он не один, а с учениками и сподвижниками своими, прозываемыми «апостолами», в основном из тех же самых ессеев, и стал пророчествовать, что он и есть тот самый Мессия, коего все эти годы люди ждали с нетерпением. А ромеи же прозвали его на свой греческий лад Христом, так на их языке звучит Мессия. Стал он Веру новую рассказывать и людей вокруг себя собирать, обещать им долю новую, вольную. Схватили его стражники, и казнили казнью лютой и страшную, а ученики его разошлись по миру, понесли Веру эту по разным землям и городам. Объявили цари и стражники последователей того Иисуса и учителей его – ессев, людьми неправедными и травить их начали. С того ушли они в земли дальние, кто на юг подался, кто на север, кто в другие земли неведомые.

Он опять перевел дыхание.

– В вашу землю пришли его ученики Андрей, Первозванным называемый, да Святой Фома, да Иосиф Аримафейский, что пророка этого, после казни, земле придал. А другие их одноверцы и ессеи во множестве ушли в горную страну на берегу моря Средиземного и основали Новый Израиль с городом Иерусалимом в центре, где и стали Богу своему поклоняться, – Он откашлялся. Продолжил.

– Стекался к ним народ измученный, в доброго бога поверивший: и крестиане – огнепоклонники, и ариане, и арийцы – солнцепоклонники, да многие те, кто вообще в богов не веровал, но, увидев знамение божье, верой в сына его казненного проникся неистово. В миру же, ходил рассказ, что после смерти вознесся Иисус к отцу своему на небо, потому как тела его в могиле было не найдено. А еще известно, что в таинственный Бергород, что, по-вашему, означает Медведьград привезли в это время из Мира Ликийского мощи Чудотворца, Николаем нареченного.

– Так скажи отче, – прервал плавную речь Нестора, Андрей, – к какому Гробу Господню ездил отец, если вознесся пророк, и нет его в гробу. И еще скажи, если на Соборах над куполами видим мы ту звезду волшебную и виде звезды и креста, и солнца угасшего – месяца, то почему так чтим только крест один.

– Чтим мы крест потому, что последним он в небе пылал. А отец твой ездил в Святую Землю, у него и спросишь, чем и как он там Господу нашему служил. Но вот, что еще я тебя скажу. Некие «архонты» – князья небесные, создали семь сил, пятой из них является Саваоф с обличьем дракона. Господа нашего иногда именем этим называют в церквах ваших. Все семь сил получили надел. Первая – благо, вторая – провидение, третья – божественность, четвертая – господство, пятая (ваш Саваоф) – царство, шестая – ревность, седьмая – мудрость. А еще, говорят мудрецы, были у Адама два сына: первый Элохим с медвежьей мордой, а второй Яхве с ангельским лицом. Первого он поставил над водой и землей, отсюда и право «Земли и воды», а второго над огнем и ветром. Это рассказал нам любимый ученик Иисуса – Иоанн в книге своей. В наших землях потомков первого звали эллины – славящие Элохима, а потомков второго звали иудеями – славящими Яхве. Я открыл тебе эту тайну, воспитанник мой, что бы ты понял, что имен у Бога может быть множество, но все равно он один, он твои альфа и омега, как говорят на моей Родине, он все – от аз до ять, говоря твоим языком. И когда пришел пророк Иисус, в проповедях своих сказал он, что перед лицом Всемогущего несть ни эллина, ни иудея, что жить надо одной семьей, и в том сила и слабость наша, в том, Правда, Кривду побеждающая, в том Закон Богом даденный.

– Но ведь, книжники не признали Иисуса Царем царей и казнили его. А его последователей разогнали по миру, – отважился перебить княжич, – Как же получилось, что Вера его теперь во всех землях главная, и все ей служат, и Соборы ее стоят во всех городах, и слуги ее службы служат при всех правителях, может только за малым исключением в землях дальних и диких. Да и там уже волхвы и маги склоняют непокорные головы, кто сам, а кто под мечами дружинников.

– Ну что ж верный вопрос и правильный, – насупил брови Нестор, – Несть пророка в своем отечестве, и не лечит лекарь в родной стороне. Когда ушли апостолы: Иосиф со святым Граалем в земли лесные, Андрей к вам сюда на север, а ессеи в пустыни дикие, то спохватился народ и правители, по какой Вере жить, какие законы на земле блюсти, и затопила весь мир усобица. Брат на брата идет, сын на родителя. Вспомнили все, как били челом три волхва-царя младенцу невинному, под звездой Вифлеемской рожденному, и послали опять послов в земли дикие, на поклон к его ученикам. Призвали их перед очи свои и просили крестить народы и роды их, да и местные волхвы не противились.

– Почему же местные волхвы поклоняться новому Богу удумали, если сами они другим богам молитвы и клятвы давали, костры возжигали в своих капищах?

– Потому, что Вера эта была правильной, и для всех единой и символом ее был Божий знак в небесах выписанный. Огневой крест с полумесяцем, и колдовская звезда, – Нестор хитро прищурился, – А более того, потому, что надо было всех в один кулак сплотить. Прекратить рознь между родичами, чтоб у всех, кто у власти стоит, один бог, одна вера, один обряд и кара одна. Но я тебе этого не говорил и ты от меня не слышал.

– Во как жизнь выкручивает, – изумился Андрей, – Надо тем, кто у кормила, так и Вера меняется.

– Не вера глупец меняется, а верования. Как нужно для того, что бы власть укрепить, немирных помирить, строптивых застращать, смердов и дружинников в покорность привести, меж соседями раздор убрать, так любые верования хороши, которые это с собой несут. А Вера – это дело твое и твоей души, ты ее на лобное место не выпячивай. Обряд соблюдай, посты и традиции блюди, то, что всем знакомо и любо чти, а веру свою сам холь и лелей.

– Это что ж так на два лица и жить?

– А Род, Верховный Бог ваш, Янус Ромейский… да и многие другие живут так, и ничего, никакой хулы не имут.

– Ладно, понял, – задумчиво сказал Андрей, – Но мне то в какую сторону путь держать, кому выю гнуть.

– Это ты сам решать будешь, я тебе не указ. Пути свои с Богом согласовывай, не со мной, – Нестор помягчел и даже его губы искривило подобие улыбки, – Дам я тебе в провожатые, али в сотоварищи, дружка твоего старинного Микулицу, с коим ты еще без порток бегал. Он ныне крепко учен, и книжником слывет, а по мне, так чернокнижником. Но то между нас разговор. Не смотри, что он годами с тобой одинаков, он по учености многих не только здесь, но и в Святой Земле за пояс заткнет. Кроме всего, знает он книги странные, к учению запрещенные, и стремится еще больше знать. Он тебе дельный совет, когда нужда придет, даст. Ты ему верь, он черного дела за пазухой не держит. А главное любит он тебя, как брата кровного.

– Микулицу я и сам за брата кровного держу, может даже сверх того, – улыбнулся впервые за весь разговор княжич, – Так что, это не обуза, а подарок мне. Спаси тя Бог за это, батюшка.

Нестор встал, показывая, что разговор окончен. Перекрестил Андрея широким двуперстным крестом и мягко сказал:

– Нагнись, экая оглобля вымахала.

Княжич пригнулся, и черноризец повесил ему на грудь образок Богоматери.

– На дорогу тебе и на будущее, оберегет тебя спасительница.

– Богоматерь – это Богородица?

Нестор уловил двойной смысл в вопросе крестника и коротко ответил:

– Богоматерь – это Дева Пречистая, Божья мать. Она тебе заступница. Ступай. Микулица уже в людской заждался, а вам еще по буеракам до городка скакать, – он еще раз перекрестил ему лоб и поцеловал троекратно, – Жду тебя, возвращайся…крестник, – голос его дрогнул Андрей перекрестился на образа, вышел из Собора. К нему подскакал Микулица, ведя в поводу княжеского жеребца. Он был в светском, такого Андрей еще не видел, потому, как чернокнижник всегда ходил в монашеской рясе, с тех пор, как сменил детскую рубаху на порты.

– Ладный парень, – отметил он про себя, разглядывая разворот плеч инока и пудовые кулаки, лежащие на луке седла.

Кивнув ему, он вскочил в седло, резко поднял коня на дыбы и, гикнув, бросил его в проем ворот. Сзади раздался звон копыт по булыжному двору.

– И всадник, хоть куда, – опять отметил Андрей, – Да что это я, брата, что ли названного плохо знаю. Домой, на сегодня все.

– Домой! – крикнул он, не оборачиваясь, и хлестнул коня.

 

Наступил последний день, отпущенный князем Юрием на сборы и проводы.

К утренней трапезе за столом Андрея собрались ближние, палатные отроки, будущая малая дружина, и Микулица с Малком. Дядьки Данилы за столом не было, он готовил коней и платье для поездки к князю. Андрей обвел столы взглядом, сидевшие за ними други были как на подбор, с такими не боязно хоть в сечу, хоть к царским дворам со сватовством. Дружинники были одного с ним возраста, знакомые с пеленок, с ними он носы на салазках разбивал, катаясь с крутых гор на берегу Нерли, с ними грамоту учил, с ними осваивал науку воинскую. Отобрались лучшие, ладные и оборотистые, кому хоть в огонь, хоть в воду, хоть медные трубы слушать все в охотку, все не в напряг.

Малк и Микулица затерялись среди них, как братья кровные, потому как, и по возрасту, и по обличию, и по платью, мало, чем отличались от дружинников. И еще роднило всех то, что по Правде все они были изгоями, не по роду и по рождению, по судьбе. Все были четвертыми сыновьями в роду или детьми вдов. А посему, полагался им в жизни этой: конь, доспех да покрут, то есть служба Отечеству. Ни двора, ни кола, ни добра им было не положено, кроме того, что на меч да на кончик собственного копья возьмут. Поэтому не было у них сомнения – то ли с княжичем в чужие, незнакомые земли идти, долю пытать, то ли на теплой печи отлеживаться. Может там им Судьба Макошь дорогу добрую укажет, может там их счастье ждет такое, что и в родной стороне не стыд показать и побахвалится будет.

Это еще только утренняя трапеза, днем они с родичами попрощаются, поплачутся, а вечером княжеский пир, проводы, на большом дворе в тереме. Там на площади накрывают столы, и бочонки выкатывают с медами да взварами, режут быков, да баранов, пекут пироги. Главный пир там, вечером, а сегодня с утра последние наставления, последняя приглядка княжича к тем, кто с ним в дорогу пойдет, на кого ему в пути опираться, и с кем ему совет держать, а придется, не дай Бог, и в бою спина к спине стоять. Андрей опять поднял взгляд от блюда с бараниной.

– Достойных отроков здесь человек двадцать, значит вместе с челядью и старшей дружиной, до Царьграда, через немирные земли, пойдет сотни две воев. Это хорошо, спокойно. Да и с царевной, назад в Киев, можно будет легко человек сто старшей дружины отпустить, да еще Базилевс своих столько же даст, а то и поболее – дары сторожить. Дойдут, знать. Значит со мной, в Святой Град, считай на круг, человек сто и отправится. Нормально, и в дороге спокой, и на покое не в тягость, так и порешим, – Он еще раз обвел всех взглядом, и только уверился в своем решении.

– С этими, сам черт не брат, – мысленно трижды плюнул через левое плечо, чтобы не сглазить. – А с такой ведуньей, как Малка, да с таким книжником, как Микулица, с добрым словом и советом Данилы, глядишь, любая дорога скатертью покатится, – Улыбнулся, вспомнив о самых близких, – Ну, пора к отцу в терем.

Он незаметно встал, что бы не мешать остальным, и боковым проходом, волчьим своим шагом, выбрался в коридор, ведущий к двери в конюшню, где его ждал Данила с жеребцом в поводу. Накинув праздничный кафтан, и пристегнув к поясу меч, Андрей вскинулся в седло и выехал со двора. Стремя в стремя к нему следовал Данила.

– Как тень, – отметил про себя княжич, – Как три, – поправился он, заметив отъезжающих от коновязи Малку и Микулицу.

– Вот бисовы дети. Когда ж они коней успели взнуздать? – чертыхнулся про себя Данила, заметив отроков, при этом одобрительно усмехнулся в сивые усы, – И коней взнуздать и парадные кафтаны с бронями приготовить, – Уже удивленно отметил он. Наметанным глазом, различив под жупанами кольчужные рубахи, у одного и у другого, – Ну ладно, эта колдунья все насквозь видит, но ведь и этот книжный червь туда же, – Опять одобрительно подумал, – Ладно детки, молодцы, мне подмога, есть на кого в долгом пути опереться.

Хотя и остальных старый воин знал не хуже и верил им, как себе, небось сам учил последние пять лет, можно сказать из соски выкормил.

Выехав за ворота, все четверо пустили коней галопом, разгоняя в узких улочках кур и гусей, и разбрасывая грязь по заборам. Ни княжич, ни попутчики его, челядь с собой не брали. Для куражу она была не нужна, а опаски от родного батюшки он не имел. Поэтому, пронесшись по низовому городу, они малым числом на себя внимания не обратили, и минут через десять были у ворот верхнего княжьего терема, где Данила, не слезая с коня, ткнул гулко шестопером в ворота, которые отворились тотчас. Старого вояку не знал в Суздале почитай только новорожденный, и то первый месяц, пока глаза не разлиплись.

Андрей со спутниками, пригнувшись, въехали во двор, более напоминавший огороженное поле, отметив про себя, что приготовления к вечернему пиру были в полном разгаре. Любил князь Юрий Владимирович гульнуть, так чтобы небу жарко было, не отнять это было у князя Ростовского. У коновязи поводья перехватили княжьи стремянные, помогли сойти с коней и проводили: княжича в горницу, в парадные палаты, а остальных, на гостевую половину, меду отпробовать и отдохнуть с дороги. Хотя чего им отдыхать Данила взять в толк не мог, но понял, не хочет князь при разговоре с сыном лишних ушей.

Андрей вошел в княжескую палату вслед за саженным гриднею, затем тот отступил назад, и закрыл за ним дверь. Посреди палаты в высоком кресле сидел князь Юрий, погруженный в какую-то свою, ни кому не ведомую думу. Андрей замялся, но отец, уже очнувшись, повелительным жестом указал ему на лавку подле себя.

В горнице было сумрачно, свет едва пробивался через окна, затянутые слюдяными листами, пахло чем-то вкусным, на ладан не похожим. В красном углу различалась икона Богородицы, потемневшая от лака, с лампадкой тускло освещавшей золотой оклад. Все это княжич выхватил одним взглядом и тут же перевел его на отца.

– Ну что, сынок, – отец ни когда не называл его так ранее, – Пора пришла поговорить о деле. Знаю, знаю, дни ты ненароком не терял, не с девками их провел на сеновале, и не с дружиной за гулливым столом. Не смотри на меня удивленным взглядом. Тебя уже учили чувства в глаза не пускать, – Он засмеялся в голос, наслаждаясь произведенным эффектом, чем еще больше смутил сына.

– И не греши на друзей, даже в мыслях, у меня свои способы все знать. Ты еще в начале пути, а я уже перевал жизни перешел, много видел, много каких знаний получил, много с кем знался и ведался. О том наш с тобой разговор ноне. Это только присказка – сказка впереди. Все тебе и волхвы, и схимники поведали, пришла моя пора. Ты знаешь, что был я в Святой Земле, служил там Деве Богородице без корысти, в храме Святая Святых и за годы эти премногия мудрости набравшись. Часть того, что знаю, постараюсь тебе открыть.

Юрий задумался, ушел в себя будто вспомнил все, тяжело вздохнул, огладил бороду и повел рассказ.

Рассказ я свой начну с того времени, как прибыл я со своими дружинниками в Святую Землю, куда в то время направились многие достойные мужи от лучших дворов. Все мы родственники, те, кто правит в этом мире. Все мы дети одного рода. Когда-то, в далеком прошлом, праотца нашего – Мазадана заманила в свой замок «Лесная Гора» волшебница Моргана. После этого родились у нее два сына: Ангел и Артур. И пошли от них два рода – Ангелов и Артуров – медведей, которые и правят сейчас во всем подлунном мире. Мы, сынок, из рода Ангелов, а воеводы наши и правители других земель из рода Артуров. Впрочем, и мать твоя… – Он задумался. Видимо опять провалившись в воспоминания, – Красавица степная… из медвежьего рода была…. Поэтому на их щитах медведи и соколы, а на наших щитах львы и орлы. Помни это, сынок, не враги кругом тебя, а родня. Но не мирно жили родичи, забывать стали заветы пращуров, все больше полем, враждой споры решать начали. То дядя племянников ущемит, то брат на брата войной пойдет.

Тогда решили все, на время отложить усобицы и собрались в городе Любече, на большой Собор. Все княжеские роды прислали старших своих на Собор, все правители земель Ойкумены, то есть земли обетованной, обитаемой и потому так прозываемой. На том Соборе постановили всем встать под руку того, кто на старшем столе, на отца место сидит, и слушаться его беспрекословно, а надобно ему будет, по первому его зову присылать ему дружину свою или самому являться с воями. А буде ослушается кто, править его по Правде, кою утвердили для всех обязательным законом, и наказывать так, чтоб другим неповадно было.

Для того же, чтобы все под одним Богом ходили, что бы клятвы одни давались, вспомнили все про Веру пророка Иисуса, Веру жесткую, Веру меча и огня, и порешили, быть ей единой для всех Верой. Так решив, присягнули все, на этой теперь для всех единой Вере, в верности уложениям Собора Любеческого. Послали за ессеями и учениками того Иисуса, и просили их крестить страны наши по законам у них принятым. А в землях, где создали они государство свое – Новый Израиль, то есть Новый Богоборец прозываемое, порешили создать место для обучения новых дружин. Подвести их под руку старшего на столе, остальным признать закон нарекаемый «вассалитет», закон главенства старшего над младшим над вассалом то бишь. В Землю же Святую послать лучших отпрысков из лучших родов, чтобы служили после отечеству Словом и Делом.

Всего за два года, после того как государи призвали к себе учеников Иисуса, называемого с тех пор по-ромейски Христом, построили они в своих землях столицу государства своего, и дали имя ему Иерусалим, как бы показывая, что Вера их на других верах стоит, и центр ее именем Святого Града наречен. Ходит у них некая быль, что посланец Всевышнего, единого для всех времен и народов, царь-священник Мелхиседек преломил хлеб и поделил вино с основателем города сего – праотцем всех пуленов, так себя они стали называть с того времени. Звали, мол, того основателя Авраам, хотя имя его на языке местных племен и означает «праотец». Авраам же сей, от имени всех жителей той страны и последователей новой Веры, дал обет о службе верной и единой не царям и королям земным, а самому Господу нашему. С тех пор носит Вера эта имя Авраамовой Веры, одной для всех народов. Все ее исповедующие обязались служить ей по Вере и Правде и десятину Богову платить хабаром, то есть десятой частью добра, в святых войнах завоеванного и душами, то есть каждым десятым воином на службу Господу отданным.

– Я слышал батюшка, что некий Авраам вместе с неким Исаией принес веру Иисусову в наши места, – смиренно спросил Андрей.

– Веру Христову, так там ее называют, но чаще – вера Авраамова, но я не слышал этого. Может это былина, может это был другой человек, а может и так, как люди бают. Все может быть. Продолжим. Мой рассказ только начат. Так вот, я отправился в эти земли – себя показать, людей посмотреть, а более того набраться ума-разума. Я пропущу рассказ о дороге, ты сам ее увидишь, не далее чем завтра, хочу только предупредить, она опасна. Впрочем, у тебя надежная дружина и хорошие советчики, так что все в твоих руках.

Прибыл я в Святой Град с ближней дружиной весной, когда цветут холмы, окружающие город, и к вечеру расположился в госпитале Иоанна Милостивого, что у Новых ворот, иногда называемых Иудейскими.

Постоялый двор этот, по-местному госпиталь, основал, как говорят, некий мавр звали которого за его происхождение Маврикий, для помощи путникам и больным. К тому же времени, как мы разместились там, обслуживали его братья госпитальеры. При нас купец Пантелеймон, прибывший с нами, построил новый странноприимный дом, который передал братству и монахам, и лепрозорий в котором разместились братья Лазаря. Так вот, по этому новому дому, Братство госпитальеров стало тогда носить имя «Братство всадников госпиталя Святого Иоанна Иерусалимского».

Ладно, хватить об этом, ты все увидишь своими глазами, продолжим о моем путешествии.

Утром следующего дня, взяв с собой двух гридней, и провожатого из людей, что город этот знали, направился я на гору Сион, где стояла Мать всех церквей – Усыпальница Пресвятой Богородицы. С недавних пор, лет за десять до меня, а то и меньше возвели рядом с ней мастера наши суздальские, да ростовские, обитель для дружин княжеских из наших земель, по повелению Даниила Игумена земли Русской и с согласия первого короля Иерусалимского королевства Балдуина Булонского.

– Это тот игумен, что короля этого Балдуина из поганского плена выкупил? – Уточнил княжич, – А тот с черниговской дружиной разгромил потом поганцев, за что и пожалованы были Даниилу земли под обители, и право над Гробом Господним лампаду зажечь неугасимую.

– Тот, тот. Вижу, не просто мечом вас дядька Данила учил махать, – Удовлетворенно прогудел Юрий, – Видать много он вам про свое хождение в Иерусалим поведал. Он ведь, тоже в той сече отличился, считай, самого воеводу поганского в полон взял, хорош вой. Он и сейчас любому кузькину мать покажет.

Значит так, поехали мы в обитель Сионскую, где жили дружинники братства, основанного Яковом Младшим, одним из ближних Христовых апостолов, иногда они их лигами, иногда религиями называют, так что ты не путайся. Основал тот Яков, брат Господень, вместе с первым воеводой сей земли Готфридом и братьями родными его Евстафием и Болдуином, это братство Святого Гроба для защиты строящегося храма Гроба Господня, где святыня пребывает. Пещера, в которой дух пророка того – Иисуса Христа, обретается. В той пещере старшие братья, новиками прозываемые, перед Посвящением обет службы дают. И я там давал.

– Это тот Готфрид с братьями своими, что нам по франкским королям родня? – задал вопрос Андрей.

– Да те, а король Балдуин муж твоей тетки, дочки бабки твоей Анны, королевы франкской. Ты там, в родичах сам разберешься, я вот так и не смог понять, кто из нас кому сват, кому брат. Старшего в роду Собор укажет, а до того времени все мы равны, все мы его вассалы. Так то вот.

Вот в эту обитель мы и направились, ибо слышали, что самые лучшие витязи, богатыри, защитники Веры и Бога в братстве этом состоят, и всему они опора и надега.

Первые четыре года служил я верой и правдой в братстве том. В их плаще белом с золотым зверем грифоном ты меня на празднике Ивана Купалы видел. Означает тот зверь власть над зверями и птицами землю населяющими, а власть над людьми, братство само возьмет, если воля Божья на то будет. Состояли в нашем братстве почитай все правители тех земель, что нового Бога приняли, и управляло братство всеми путями торговыми, всеми союзами военными, всей казной – калитой, что по государевым дворам, по сокровищницам запрятана.

Не было от них тайн и заговоров, и стоял над всей этой казной, кошем, кошелем, брат Евстафий, один из тех, кто братство основал. Евстафий по прозвищу Собака, полученному им за службу братству верную, за неусыпную свою стражу общего коша и дела. Правда, недобрые языки называли его Пес, ну, так они всех братьев называли Псами Господними. Не в обиду, а в заслугу им.

За годы сии ширился край тот, страна Заморской званная. Королевство Иерусалимское приросло землями новыми, пуленами отстроенными: Королевством Антиохийским, графствами Эдесским и Триполи, Малой Арманией. Окреп Новый Израиль от Царьграда на севере, до Петры и Айлата на юге. Мощные крепости встали по границам и гостеприимные госпитали на дорогах, удобные порты, защищаемые от пиратов грозными бастионами и радушные караван-сараи на кочевых путях. Крепли дружины, и встал вопрос о создании новых братств, тех Псов Господних, коих боялись враги.

За шесть лет до моего возвращения приехали к нам в обитель достойные витязи из франкских земель. Были они вассалами Гога Шампанского из южной Галлии и относились в основном к роду Артурову – Гогов и Готов. Ватажник этой малой дружины по имени Гог Поганый, из кочевников, попросился на обучение в обитель нашу со товарищи, и, думаю я, по сей день служит там Пречистой Деве. Дам тебе я грамотку, к нему писанную и вторую к Евстафию Собаке. Выберешь путь славы воинской, бить тебе челом Гогу Поганому и его подельщикам, лучшей школы воинской нету там, в Святой Земле. Выберешь дорожку торговую, казну сберегающую, иди на выучку к Евстафию, он эту науку сам обмозговывает и других ей учит, только вот надо ему на душу лечь. А то крут, так развернет у порога, что домой долетишь, за счастье считай. Науку свою передает он только родичам, да ты ему напомни про бабку, что у вас общая.

– Ну да что мне тебя учить, я, почитай, там уже как год не был, – Он опять провалился в думу тяжелую, потом стряхнул ее с себя тем же бычьим движением и продолжил, – Все делай так, как сердце вещун подскажет. Всем земной поклон и привет с Севера, от Залесской земли. Гробу Господнему кланяйся. Чти Мать Пресвятую Богородицу. Чести рода не роняй ни в бою, ни за пиршественным столом. Все что тебе в Царьграде делать, то дьяки тебе расскажут и в подорожную впишут. Сватом с тобой приказной дьяк Беда поедет, его при дворе Иоанна Комнина – Базилевса Ромейского привечают и знают хорошо. Даже кличут Беда Достопочтенный. Да и он там, как в собственной горнице. Что тебе еще сказать? Спрашивай.

– Скажи батюшка, если Вера эта Авраамова всем по сердцу, если знаки ее от пращуров наших нам и так все ведомы, если волхвы наши ее не корят, то почему не кончаются усобицы? Почему в мире не живем раз все мы родичи?

Почему всяк на своем столе норовит старшего не слушать, и по своему путь топтать?

– А потому, Андрей, что нет жесткой руки, чтобы взнуздала княжескую вольницу, чтобы заплясали жеребцы голубых кровей под суровой рукой воина, не так как они хотят, а куда хозяину скок нужен. И хоть есть и Правда одна, и Вера одна, но нет силы, чтобы правду и веру ту огнем и мечом нести.

– А что ж отец, без крови и пламени не можно землю объединить, людям всем на благо? На Добро общее, на Лад для всех.

– Может ты и сможешь, но пока ни кто не смог. А дурашливому, да бахвальному, да жадному им один указ – стальная перчатка воина. Хочешь миру Добро нести, облеки руки свои в железные рукавицы, только пусть их сначала скуют умелые кузнецы. И еще помни, что тебе Добро, то может другим Зло. На всех не угодишь. Зри только то, что тебе Господь подскажет, а остальное на твоей совести. Все. Жду тебя с дружиной вечером на пиру, на проводах. Проси Данилу тебя Спасу Нерукотворному учить, и я попрошу. Но то, только его воля, через колено тут не согнешь и не сломаешь. Ну, будь. До вечера.

Он сурово махнул рукой, как бы смахивая слезу, но княжич понял поблазилось, не плакал никогда князь Юрий, не имел он слез.

Андрей вышел в сени, он только сейчас заметил, что на дворе полдень, и у него времени осталось только заскочить домой в терем, переодеться в праздничный убор. Кликнуть отроков и челядь, и уже парадным поездом двинуться опять сюда ко двору Князя Ростовского и Суздальского Юрия Владимировича, дающего сегодня пир по поводу отъезда сватов в славный город Царьград за невестой, будущей княгиней края Залесского.

На дворе кони уже грызли удила и рыли копытами землю, краем глаза он успел рассмотреть столы, покрытые белыми рушниками и бочонки с напитками стоящие вдоль стен. Выхватил из-за голенища шелковый арапник, стеганул коня и, не оборачиваясь, вылетел за ворота по направлению к дому. За ним метнулись три тени, как бы пытаясь его догнать.

– Вот так и будут они меня сопровождать всю жизнь, как духи прошлого, нынешнего и будущего, – Мелькнула шальная мысль.

 

Суздальцы, ростовцы и зеваки, приехавшие на праздник, высыпали на улицы, как только гости начали съезжаться на верхний княжеский двор. Зрелище было достойно внимания, еще с утра по улицам и площадям крутились скоморохи, да на удобных местах устроились гусляры. Потеха шла, почитай, весь день. Седые старцы рассказывали о Святогоре и Микуле Селяниновиче, о Ваське Буслаеве и Вещем Олеге. Переливы гуслей сливались в один хор, перебиваемые резкими звуками рожков и бубнов, под которые скоморохи весело разыгрывали сценки про Петрушку и Бабу-Ягу, про Ивана Царевича и Серого Волка.

Сейчас же, к полудню, центр действия переместился к улицам, ведущим к терему, по которым двигались боярские поезда, и неторопливым шагом ехали дружинники. Кто-то горячил коня, желая показать его стать, кто-то наоборот сдерживал не в меру ретивого жеребца, чтобы зеваки могли рассмотреть убранство всадника и сбрую его коня. За каждым витязем, каждым боярином, гарцевала его челядь, пестро разукрашенная в цвета боярских домов или в окрас щита витязя, чем придавала неповторимое разнообразие празднику. Вместе с боярами и старшей дружиной к празднику были приглашена и ближняя их родня – жены и дети. И они расфуфыренные и расцвеченные вливались в общий яркий поток. Еще бы, не каждый день выдается такой праздник, да еще на княжеском дворе самого князя Юрия, да со всеми его сыновьями. Вот знатные женихи, только смотри, не опростоволосься и, глядишь, может счастье выпадет.

Знатные дочки, считай невесты на выданье, надели лучшие свои наряды, когда еще придется блеснуть богатством и знатностью, а главное собственной красой и пригожестью. Многие поспешали верхами, умело держась в седле, и ни сколь не боясь запачкать парадные сарафаны, чем приводили в восторг иноземных гостей, которых в этот раз было великое множество.

Но как-то разом зеваки отхлынули со всех концов и оборотились в сторону улиц идущих от нижнего города к верхнему, на конце которого показались процессии княжьих сыновей Ростислава и Андрея, каждого со своей отроческой дружинной.

Всем было, страсть, как интересно посмотреть и на Ростислава, будущего защитника земли Ростовской с его воями, и на Андрея, теперь пилигрима Ерушалимского с его попутчиками.

Ростислав выбрал цвета герба Ростовского – красный и золотой и вся его дружина сияла червонным золотом, как бы рассекая наступающую тьму. Золоченые кафтаны с червонными отворотами и червлеными щитами по бокам коней, напоминали собравшимся о старых обычаях, о волховских капищах в Ярилиной долине. Воины вдруг вспомнили, что они внуки Дажьбожьи, и сидели гордо подбоченясь в своих высоких седлах, крепко упершись в золоченые стремена.

Сам Ростислав заставил своего буланого, почти золотого жеребца выступать шагом, высоко поднимая ноги, задавая темп всем ехавшим за ним. Суровые черты его лица, напоминавшие князя Юрия в детстве, разгладились. На голове была лихо заломлена красная шапка с пером, и такой же красный кафтан был расшит золотыми разговорами. На попоне коня сияло Солнце-Ярило, испепеляя все вокруг пылающими лучами червонного золота. Даже подковки коней были вызолочены, казалось, что это не искры летят из-под них по булыжной мостовой, а лучи солнца рассыпаются под ногами небесных коней, несущих небесное воинство.

Зеваки остолбенели, скоморохи и гусляры примолкли в оторопи, и в такой тишине Ростиславов поезд прогарцевал, на удивление всем, в сторону теремных ворот и плавно втянулся в их темную пасть, озаряя своим сиянием терем и прилегающие к нему улицы.

Не успели горожане, народ, наехавший со всех сторон земли Славянской, и соседи из земель мирных и немирных оправиться от видения воинства Ярилова, как звон копыт известил всех о появлении дружины Андрея.

Толпа ахнула и еще ближе придвинулась к поезду, чуть не подавив стоящих впереди, и почти выпихнув их под копыта горячих коней. Дружина княжича была немногочисленна, но всем своим видом она подчеркивала, что это боевая дружина, собравшаяся в дальнюю дорогу, в Святую Землю.

Княжич выбрал цвет своего родового удела Плещеевского княжества – лазоревый, и цвет чистоты помыслов, цвет невинности отроков – белый. Вот эта бело-голубая река вливалась сейчас в теснину улицы, стесненную бревенчатыми берегами домов и плавно заструилась к месту праздника.

Отроки ехали по двое в ряд. Во главе процессии плыли, будто по воздуху, на двух конях саврасового окраса сам Андрей и Данила. Юность и мудрость, ведущие за собой дружину. Оба в лазоревых кафтанах, притом Данилу в таком виде без брони и шелома горожане, пожалуй, видели впервые. Оба в шапках набекрень, с выбившимися из-под них у одного темно-рыжими кудрями до плеч, у другого седыми лохмами, уже белыми как лунь. Они сидели, как влитые. Младший едва дотягивал до плеча старшему. Однако, по повадке, по повороту головы, даже по походке коня, сразу было видно – кто здесь княжич, а кто дядька.

За ними, будто их тени, танцевали, именно танцевали, два арабских иноходца, перебирая точеными ногами булыжники мостовой, как струны гуслей. В черкасском седле вороного иноходца, покрытого зеленой попоной цвета весенней травы, как лесной дух, сидел молодой отрок в зеленом кафтане. Сосед же его на белом, как снег, скакуне был в черном кафтане, который, если бы не серебряные разговоры, с трудом можно было бы отличить от рясы инока, а шапку его от скуфьи, если бы не такая же серебряная пряжка сбоку. Они, пожалуй, единственные отличались от этого бело-голубого потока. Внешне же, это были две стороны одной медали. Один стройный с золотыми кудрями, с пронзительным взглядом лазоревых глаз. Второй – вырубленный из скалы с коротко подстриженными под горшок волосами, цвета воронового крыла, и с такими же жгуче-черными глазами. Но руки у обоих спокойно лежали на луке седла, и только движением пальцев они заставляли своих степных коней идти в темпе заданном передними, не давая им сорваться в дикую пляску.

Далее, также по два в ряд, двигались остальные, как на подбор одного роста одной комплекции, как братья близнецы. Видимо земля ростовская специально родила их для этого дела. На лазоревых попонах их лошадей был вышит герб Плещеевска – две рыбы серебряного цвета, смотрящие в разные стороны. Голубые кафтаны с серебряными разговорами и серебряные пояса дополняли картину этого Святого воинства. Два гридня дремучего вида несли стяги – один с изображением Богородицы, второй просто черно-белый.

– Как у Всемогущего Рода, – пронеслось в толпе, – Чернобог и Белобог вместе, – прошелестело и тут же смолкло под волчьими, метнувшимися взглядами гридней.

Два других несли серебряные щиты, с пустым полем, как бы говорящие.

– У нас еще все впереди вся слава, все трубы медные. Нам еще будет, что на эти щиты поместить, будь на то воля Божья.

Поезд двигался, казалось, бесшумно, не касаясь земли. Как этого добивались всадники, никому было не ведомо. И эта загадка прибавила восхищения у стоявших вокруг и теснящихся из всех переулков людей и людишек.

– Это воины Пречистой Божьей Матери, – Истово закричал кто-то, сидевший на высоком дубе, и ответом ему был, вырвавшийся из сотен глоток крик, – Ура!!! – И шапки, взлетевшие вверх.

Но кони не шарахнулись, и всадники не шелохнулись, даже это не смогло сбить размеренного течения лазоревой реки, так плавно и влившейся под своды теремных ворот.

Во дворе проворные стольники и стремянные быстро всех разводили по своим местам, кого в палаты, кого в главную горницу, кого в людскую, а кому здесь, во дворе оставаться за накрытыми столами.

Сыновей и их дружины, как главных виновников нынешнего праздника, князь пригласил в хоромы, в главный зал, к своему столу. Быть в тех же палатах сегодня, пожаловано, было только ближним боярам, да старшей дружине.

За старшим столом, где сидел сам князь, расположились близкие ему воеводы Ростовский и Суздальский, земские бояре первой руки, да сыновья. Столы, по правую руку от князя, заняла дружина Ростислава, по левую – Андрея. Супротив, за дальним столом, расположилась старшая дружина княжеская, закаленная в сечах и по праву место свое знающая.

Князь поднялся, кравчий поднес ему золотой кубок, наполненный ромейским сладким вином. Гости тотчас встали вслед за князем.

– Гости дорогие, братья дружинники, бояре и люд земли Ростовской, поднимаю свою первую здравницу за старшего сына Ростислава. Пусть сидит на отцовском столе крепко. Пусть блюдет Правду в землях Ростовских и Суздальских. Пусть карает его меч всех неверных и неправедных, и множится под его рукой благо всем во всей нашей земле. Слава!

Князь поднял кубок и залпом осушил. Слова его были приняты с одобрением, и по залу пролетело:

– Слава! Слава! Слава…

Пир пошел своим чередом: забегали служки, разнося блюда и кувшины с медами и вином. Стольники и кравчие зорко следили, чтобы столы не пустели и не испытывали недостатка в питие.

Князь поднялся вдругорядь:

– Второй свой кубок поднимаю за второго сына своего Андрея. Пусть будет легка его дорога в стольный Цареград, и легко его дело там, на честь и хвалу нашей земле. Пусть будет легка его дорога в Святой Град Иерусалим и служба там его пусть будет, не то что бы легка, а полезна и нужна роду нашему и всей земле Славянской. Пусть вернется он в землю Залесскую, как деды говаривали, со щитом или на щите. Слава!

По залу опять пролетело:

– Слава! Слава! Слава…

Третий кубок князь поднял за дружину, ветеранов, и земских бояр, на плечах коих держится процветание и слава Залесской Земли. А после пир покатился по давно известному накатанному пути. Заплясали скоморохи, запели гусляры, загудели гудки. Несколько бардов, певцов славы медвежьего рода, спели про походы ушкуйников, про то, как князь Бранислав на меч Севилью брал, как с полабским Рюриком побратался. Про самого Рюрика, про Олега Вещего, про княгиню Ольху.

Общий шум распался на отдельные разговоры.

В дальнем краю палат ветераны вспоминали былые сечи и походы, перемежая их здравницами в честь князя, старых воевод и витязей. Поминали другов, сложивших головы в походах и поединках. Задирали незлобиво друг друга, подначивали тех, кто еще в дальних походах не бывал, и в сечах грозных силой не мерялся. Что взять с них? Вои. Народ простой, манерам тонким не обученный. Могут и слово грубое сказать, могут и стукнуть ненароком, так что глаза на лоб.

За княжеским столом разговоры вертелись вокруг скорой женитьбы князя на ромейской принцессе Елене. Мол, девка молода, хороша собой, и отец ее нам родня, да и союзник добрый, хоть и хитрость ромейскую не забыли помянуть, не ласковым словом. Про сватовскую свиту и княжича Андрея, обгутарили, что там ему в новинку будет и город стеной великою обнесенный с грозными башнями, и Собор Святой Софии, равному которому в целом мире не сыскать. Хохотнули с прищуром, о том, что девки там, в услужении у принцессы, огненные, но свои залесские лучше. Но молчанием все обошли куда дальше княжичу путь держать. Ведомо всем было, что не хотел тех разговоров Юрий Владимирович. Нарушать же, пусть и негласный, княжий указ, мало кто в Ростовской земле мог осмелиться, крут был князь, а уж в подпитии и жизни мог лишить, как ковш меду выпить.

В дружине же Андрея, наоборот, все разговоры были о хождении в Иерусалим. О том, каким путем поведет их княжич через немирные земли до Царьграда. На ушкуях-то не добежишь по воде. Пороги не пустят, да и волгары с печенегами от рук отбились, норовят потрясти струги на волоках или на ночевках. Так что, видимо, придется идти конно, хотя б до Киева, и, в общем-то, это правильно. Дружина сплотится, обомнется в пути, и все заусенцы, соринки вылезут наружу. К Царьграду можно будет все убрать, зачистить, и подойти сватовским поездом во всей красе. А уж далее, отроческой малой дружиной, как одним сжатым кулаком, что бы не соринки ни зазоринки, до самого Святого Града скатертью дорожка. В разговорах не участвовало человек шесть не более. Микулица с Малком, да братья Угрюмы, но это ни у кого вопросов и удивления не вызывало, так как они и всегда-то особняком держались, а здесь на пиру, как-то в себя ушли, растворились в праздничном перезвоне. Поэтому никто и не заметил, как пропали они из-за пиршественного стола, как и не было их здесь, только служки успели за ними места прибрать.

На дворе под звездным небом, гульба была в полном разгаре, по кругу ходили ведерные чаши и ковши, на вертелах дымились мясным испаром полу обглоданные бычьи туши. Отроки вздохнули полной грудью свежий ночной воздух и распрямили плечи. Двор озарялся светом разложенных костров и факелов воткнутых в стены домов, окружавших место пиршества. Обманчивое пламя отбрасывало колдовские тени, которые преломлялись, таяли, и вновь возрождались, меняя свой образ. Служка, пробегавший с факелом мимо братьев Угрюмов, в ужасе отпрыгнул от стены, так отчетливо проступила перед ним оскалившаяся морда волка, но сам же расхохотался, поняв, что это только тень, причудливым образом легшая от смоляного факела.

– Поехали что ли? Завтра в дорогу, а путь не близкий, – Пробасил инок, – Выспаться надобно и поклажу проверить.

– Езжай Микулица. Мы вот в дубраву сбегаем, и то же на боковую, – Ответил ему Малк, – Нас не жди. За утренней трапезой встретимся, – И, повернувшись к братьям, махнул рукой, – Догоняйте.

Соскочил с крыльца, и как змея шмыгнул в толпу, тут же растворившись в скоморохах, дружинниках и прочем пришлом люде, гуляющем на халяву, на всю катушку. Стараясь не выпустить из виду его зеленый кафтан, Угрюмы двинулись через людское море, клином рассекая его надвое. Попытка остановить их, либо сбить с пути, была обречена на провал изначально, ибо напоминала попытку плечом подвинуть воротный столб. Микулица, наблюдая все это с высоты крыльца, подумал:

– Ох, и Малк, угорь, просто угорь. А гридни его. Им палец в рот не клади, руку по плечо оттяпают и еще попросят, – Он про себя ухмыльнулся, – Надо будет к Нестору заскочить, взять кое-что, да благословение дорожное получить. Пора. Неча рассиживаться, – И он тоже нырнул с крыльца в народ, направляясь в сторону коновязей.

Как не таились Малк с Микулицей, их уход не прошел бесследно, Андрей моментально заметил, что его любимцы покинули палаты. Он дал тихий знак Даниле, чуть сдвинул брови и повел головой в сторону двери, затем сам так же незаметно провалился в круговерть скоморошьего танца и вынырнул из него уже за дверями. Почти неуловимым движением протиснулся между двумя дружинниками, обнявшими друг друга, и облегченно потянулся стоя на крыльце терема.

Почти тут же раздались тяжелые шаги Данилы, потом возня в дверях, где дядька, обхватив тех двух неразлучников, легко оторвал их от земли и в каком-то легком танце, развернувшись вокруг себя, поставил их за своей спиной, сам оказавшись на крыльце. Осоловелые витязи даже понять ничего не успели, и радостно хлопнув его по спине, отправились добирать свою могучую дозу, видимо еще не выбранную сегодня. Проделав этот, почти шаманский, ритуал Данила очутился рядом с княжичем. Знакомым своим движением потрепал себя за усы и, стараясь говорить скрытно, пробасил, так что стоящие рядом бояре аж отшатнулись.

– Куда княже?

– На Нерль. На бережку хочу посидеть с Родиной поговорить. Солнышко встретить. Выспаться в седле успею. Поехали. Впрочем, я тебя не неволю. Можешь здесь оставаться. Можешь соснуть перед дорогой. Я пошел.

– Постой, постой Андрейка. Я с тобой, рядышком на взгорке полежу, подышу. Тебе не в тягость и мне в удовольствие, – Про себя добавил, – Уж больно ночь хмельная, разбойная, мало ли что. Народ собрался со всех сторон. Кто ж за него поруку даст? Надо приглядеть за мальцом. Береженного Бог бережет.

Тем не менее, от пытливых глаз скрылось движение в глубине двора, почти у самых коновязей, где две тени сдвинули головы, мгновенно обменялись какими-то знаками, мало различимыми в темноте и понятными только им одним. После этого одна тень метнулась за княжичем, а вторая, поколебавшись, все-таки выбрала объектом своего внимания зеленый кафтан уже галопом, вылетавший из ворот терема. И уж совсем точно никто не заметил, как метнулись за каждой этой тенью две большие серые собаки, издалека почти не различимые в темноте и слившиеся с серыми стенами домов, серой пылью дороги, в серых сумерках ночи кажущиеся призраками предков. Только случайно блеснувший в свете луны волчий недобрый взгляд и мог бы их выдать постороннему наблюдателю, если бы такой нашелся в эту веселую прощальную ночь.

Много людей не спали в эту ночь.

Нестор готовился дать наказ Микулице, хотя все уже было говорено, переговорено, но все равно, что-то наверно всегда остается недосказанным, если сердце прикипело к отъезжающему, и отрывать его надо с кровью.

Князь Юрий видел свои взором, хоть и залитым ромейским вином, как прощался с Залесской Землей его любимый сын, как вынюхивали его какие-то тени, но понять, кто они мешала странная пелена. Князь понял не простые соглядатаи, одного с ним поля ягоды, выучка одна. Но что-то подсказывало, утешало его, не томись, мол, князь есть и за подглядывающим подглядывающий. И это даже тебе не видимо и не ведомо. Голос этот утешил и успокоил князя.

Не спали духи лесные и речные, с которыми беседовала Малка. Не спали дубы в дубраве за рекой, что давали ей последние советы от Святобора и Лады, тихим шелестов листьев и скрипом веток.

Не спали два волхва, что третьи сутки шли из северной древней страны, что называли когда-то Гиперборея по имени того же Бора. Они несли в эту дубраву завернутый в кружевную накидку меч-кладенец, по былинам принадлежавший самому Бору. Было им видение взять его под Алатырь-камнем, нести сюда в дубраву на берегу Нерли и отдать тому, кто в зеленом плаще со святыми рунами на нем вышитыми, на рассвете к ним из дубравы выйдет.

Не спали соглядатаи, но уже полз на них заговоренный туман, и скоро сомкнут они свои недреманные очи. Только серые призраки сядут рядом с ними, толи сторожить их от напасти лихих людей, то ли чтобы сами не проснулись, и не бросились, кого еще искать.

Вот такая была ночь проводов. Но кончалась уже она, и из-за леса блеснула первым розовым лучом юная заря. Коротки летние ночи на Ивана Купалу.

 

Новая заря вставала над Славянской землей.

Не успел первый луч солнца коснуться золотых крестов Собора Рождества Богородицы, как уже вся дружина с челядью была на ногах. Но вот, под его лучами, полыхнули огнем золотые звезды по голубому небу всех пяти куполов, и уже кони были оседланы и люди накормлены. Дружина и обоз, готовые в дальнюю дорогу, ждали сигнала. Наконец, на крыльце показался князь Юрий в сопровождении сыновей и старого дядьки, кормильца Юрия Симоновича.

Братья обнялись, отец перекрестил Андрея, троекратно облобызал и сказал:

– Давай, сынок. С Богом, – хлопнул его по плечу, так что кольчуга отдалась малиновым звоном, – Еще раз, с Богом. Пусть катится дорога под копыта ваших коней расстеленной скатертью. Будет оказия – весточку пришли. И помни, ты дома на Руси нужен более чем там в Заморье. Двигайте!

– Княжич, – Осторожно тронув его за рукав, сказал древний дядька его отца, – Будешь в славном Киеве, кланяйся могиле моего батюшки Симона. Скажи по его меркам, по его поясу ставим мы храмы в Словенской земле, Веру новую ставим. И еще скажи, что сын его Георгий наказ выполняет и Вера та, не на дереве, на камне стоит. Как он ставил лавру в Киеве, так и мы соборы в белом камне закладываем, на века. В общем, земной ему поклон и благодарность.

– На конь! – Раздался зычный приказ Данилы, – Становись!

Дружина и челядь одним махом взлетела в седла и выстроилась посреди двора.

Отроки в первом ряду, челядь за ними, держа в поводу заводных и вьючных коней. Князь оглядел дружину.

– Соколы! – Подумал он, – С такими, хоть сам в путь-дорожку.

Глаз непроизвольно искал, что-то, на чем должен был остановиться и не находил.

Чего-то не хватало в этом монолитном строю. Какого-то диссонанса не было, к которому уже привыкло наметанное око воина. Услужливая память подсказала:

– Инока и зеленого отрока с его слугами в строю нет!

Князь только хотел осерчать, но уже увидел эту компанию чуть в сторонке в тени Собора, как бы прикрытую от чужого взгляда и сглаза тенью пяти крестов.

– Уф, вот колдовское племя, – с облегчением вздохнул князь, – Ступайте, вои. Возвращайтесь со славою. Судьбу вашу не ведаю, да то и дело не мое. Но от всей души желаю увидеть вас всех живыми и здоровыми на родной стороне. Храни вас Богородица!

Повернулся к сыну и уже буднично пояснил:

– Значится так, старшая дружина тебя за городом ждет. Старшие там – приказной дьяк Беда, да воевода Чубар. Они тебя слушать будут, конечно, но дело свое знают и забота у них у каждого своя. Ты к ним часто не лезь с указами, а лучше советуйся и учись. По пути всем привет и почтение, родне во всех землях поклон. Да что это я, все говорено, обговорено, чего в пустую лясы точить, Бога гневить. Поди сюда, поцелуемся. Может, и не свидимся уже, не дай Бог.

Они обнялись, Юрий почти оттолкнул Андрея.

– Иди. Иди. Не рви сердце.

Андрей сбежал с крыльца и взлетел в седло своего саврасого. Почти тут же князь дал знак, и дружина тронулась к теремным воротам.

Вдруг тишину утра разорвал звон колоколов. Это был не набат, это был звон торжественный, звон крестного хода. Знатный был звонарь в Суздале, умелый и понятливый, а может, кто ему в уши нашептал, что это не просто проводы, а уход старой Руси за новой долей.

Отъезжающие осенили себя широким крестом на купола Собора и хлестнули коней. Долгие проводы – лишние слезы. В путь!

За околицей, на развилке поджидала их старшая дружина, видимая из далека по ярким бликам, играющим на бронях и шеломах. К Андрею подскакали старшие Беда и Чубар.

– Утро доброе князь, – с седла крикнул ему Беда, – Привыкай, с этой минуты, ты для нас и всех вокруг князь Ростовский. В походе, кто старший по роду, тот и князь.

– С почином, – Вслед ему пробасил Чубар, поручкался с Данилой, как с равным, и встал бок о бок с ним. Чуть сзади Андрея и Беды, который занял место рядом с князем.

– Здравствуйте, бояре, – Андрей широко улыбнулся, – От души рад, что у меня в попутчиках люди, о коих гусляры песни слагают. Что ж впереди дорога, сзади дом родной. Запевай Малк путевую. Поехали.

– Дозор правь напрямую через Брынские леса, боковые поглядывай! – Данила, кивнул Чубарю, и тот, прихватив десяток своих воев, выехал вперед, прикрыв старших живым щитом, – На Владимир не пойдем, крюк давать. С такой силой, в чащобе нам не только лихих людей, тура или Михайло Потапыча, самого Соловья бояться не с руки, – Хохотнул он оборотясь к князю.

– Знаешь ли ты князь, байку про Брынские леса, – Как будто продолжая давно начатый разговор, подъехал поближе Беда, – Про Илью Муромца и Соловья-Разбойника.

Андрей придержал коня и позволил дьяку поравняться с собой, благо, широкий шлях позволял ехать в ряд. Он оглядел попутчика. Беда был сорокалетним мужчиной, про таких говорят, в самом соку. Родом, по слухам, он происходил из лапландских волхвов, и искусство это ему передалось по наследству от дедов и прадедов. К своим сорока, выше его в ростовском княжестве никто не взлетал, кроме, считай, Юрия Симоновича. Ну, так тот нянькал нынешнего князя с детства еще на Мономаховом дворе. Дьяк вершил все дела с дальней родней, что в ромейских, франкских, полабских и других дальних землях проживала. Бывал при королевских дворах и в Норвегии, и в Дании, и мало ли где еще. На ближних соседей, рязанцев, да смолян, не разменивался, даже в стольный Киев, и то заглядывал проездом по пути в земли не близкие. Говорят, бывал и у половцев, и у печенегов и ото всюду ворачивался. За посольства свои набрался лоску иноземного, хитрости ромейской и невозмутимости половецкой. Много чего видел, много чего знал, мало чего говорил и показывал. Одет был, так, что с первого взгляду и не поймешь, то ли купец, то ли боец, то ли боярин знатный, то ли изгой пролетный. Однако во всем чувствовалась какая-то сила и уверенность в себе. Сидел он на коне, как влитой, кольчуга была скрыта под дорожным жупаном, на голове сидела плотно войлочная шапка, из-под которой до плеч спадали волосы, уже тронутые сединой. Соль с перцем, образно охарактеризовал его локоны Андрей. Он еще раз пригляделся к дьяку.

– Лев. Спящий лев. Нет, не спящий, а лев в засаде. Мимо такого не пройдешь незаметно, если он на охоте, – Стремя дьяка коснулось его стремени, – Слыхивал, нянька рассказывала, да еще гусляры на пирах пели. Но еще с охотой послушаю.

Сзади в рассветное небо взлетела песня. Звонкий голос Малка сразу взял такую высоту, что в соседних рощах тут же откликнулись лесные птахи, приняв его за какую-то свою, им одним ведомую голосистую птицу. Песня была про родную сторону, про дружинника ее покидающего и прощавшегося с красной девицей. Припев подхватили все, и грубые голоса ветеранов смешались с еще неокрепшими голосами отроков, создавая удивительную картину единства и согласия.

Беда повел рассказ про то, как Илья родом из Мурома тридцать три года на печи лежал, про волхвов, что его живой водой напоили, и про то, как он в Киев, ко двору Владимира Красно Солнышко, поехал напрямую через Брынские леса.

Рассказ лился размерено, дорога ровно ложилась под копыта коней, вокруг пока еще были родные суздальские леса и князь расслабился и вздремнул, не закрывая глаз, что бы не обидеть рассказчика. Такой дреме его тоже научил Данила, вот и пригодилось первый раз.

Очнулся он на берегу Колокши у брода, за рекой начинались былинные леса, о которых только что рассказал ему Беда. Часть дружины уже переправилась и ожидала остальных. Выбравшись на другой берег, князь отряхнул воду с боков коня и дорожных сапог и вгляделся в темноту ожидавшего их леса.

Суровый бор подходил прямо к поляне, он начинался вдруг, без опушек и подлеска. Мачтовые сосны встали плотным строем, прикрыв собой небольшой ельник. На душе стало как-то не спокойно, всплыли воспоминания о страшных сказках про лешаков и вурдалаков.

– Чего князь пригорюнился, – Раздался насмешливый голос рядом, – Али леса испугался? Лес – он и есть лес, сосны да елки, вся не долга.

– Малка, – На душе оттаяло, – Вот чертовка, колдунья лесная. Ей лес, что дом родной. А уж ее Угрюмам…, – Андрей поворотился в седле, встретился взглядом с лазоревыми глазами и помягчел, – Да нет, вот думаю, дорожка узковата, придется след в след ехать. Да надо кого на сторож пустить.

– Ты Угрюмов вперед пошли. От старой дружины, берендеев по бокам, а Данила пусть сзади обоз стережет, – она почти шепнула, не размыкая губ, – Извини за подсказку, – И тут же пропала, как и не было.

– Вот колдовская девка, – Опять подумал князь, но уже отдавал приказы, чем не мало удивил и Данилу и Чубара, потому как добавить к сказанному было нечего. Все было грамотно, правильно и точно.

Посольство втянулось в темноту чащи, под зеленый полог соснового лапника. Когда за последним воем, разогнулись колючие ветки, на полянке появился заяц, сделал стойку и дал стрекача в сторону опушки. Теперь даже пролетающая сорока вряд ли на своем хвосте смогла бы отнести, кому-то весточку о тех, кто прошел здесь пять минут назад, такая тишина разливалась на берегу не быстрой реки.

Отряд двигался в полутьме леса. Солнце почти не пробивалось сквозь зелень ветвей, и даже в полуденную жару здесь было прохладно и дышалось легко. Лето в этот год выдалось на редкость жарким и засушливым, дождей почти не было. Пшеница и ячмень, бодро пошедшие в рост весной, как-то пожухли и сморщились, поэтому на урожай никто не надеялся, и с тревогой ожидали голодной зимы. Но здесь, в лесу, даже этот летний зной почти не ощущался, и ехать было приятно.

Только вот, какая-то зловещая тишина давила на путников. Колдовской лес не шумел, птицы в нем не пели, и звери не шмыгали под ногами. И опять, всем вспомнились разные россказни про вурдалаков да лешаков лесных и кикимор болотных. Виду конечно ни кто не подавал.

Лихие же люди лесные за пару верст чуяли, кто в их лес нагрянул, и проворно убирались прочь с дороги. Испытывать свою судьбу и крепость булатных клинков дружинников охотников не было.

К вечеру лесная дорога вывела всех на лесную прогалину, посреди которой возвышался вековой дуб.

– Вот это чудо, – увидев исполина, выдохнул Беда, – Вот на нем Соловей Разбойник и сидел, – Уже со смехом добавил он.

Его замечание было встречено общим хохотом, тут же снявшим напряжение колдовской чащи.

– Стой! – Раздался голос Данилы, – С коня!

– Пора подкрепится, да и сбрую подправить, самим оправиться, – разъяснил он князю.

– Будя, будя. Делай, как знаешь. В походе вы с Чубарем князья, – Остановил его Андрей, – Мы вон с дьяком под дубом расположимся. Это диво надобно поближе рассмотреть, может там, русалки в ветвях прячутся, али Кот-Баюн в дупле живет, – В тон дьяку закончил он.

Дружинники спешились и расположились на ночевку, доставая из торб припасенную на дорогу еду. Лошадям ослабили подпруги, и пустили на свежую травку, еще не пожелтевшую в прохладе леса.

Князь устало потянулся и с удовольствием растянулся на плаще, заботливо постеленном незнамо как очутившейся рядом Малкой. Одними глазами он поблагодарил ее за заботу и поискал глазами старших.

Данила с Чубаром деловито обходили стан, расспрашивая дружинников, и оглядывая снаряжение и вьюки.

Беда, вот только что сидел рядом и покусывал травинку, а глядь, уже нет ни где. Андрей отметил, что несколько ветеранов пропало вместе с ним, ну да это их дело.

Микулица пристроился вроде бы и не рядом и в то же время руку протяни, и он тут.

– Значит и Малка тут же, – поискал взглядом Андрей, – Ты смотри, нету. Вот лесная бестия, пошла с деревьями, да зверушками совет держать.

Он достал из сумки кусок холодной говядины и краюху черного хлеба. Круто посолил и, запивая свой обед квасом из дорожной корчаги, выкинул из головы все страхи и опасения. Все на своих местах и дело знают, вспомнились слова отца.

– Хлеб да соль, – Подошел Данила, – Считай, сегодня полпути проехали. Повечеряем в Звенигороде. Все в порядке? Никаких указов нам не будет?

– Садись, дядька, в порядке все, – Князь указал на расстеленный плащ, – Не суетись, вот хлебца с мясом пожуй, меду хлебни.

– Я хмельное в дороге в рот не беру, а пожевать чего, не откажусь. Шустрик наш, Малк, куда подевался, не видал?

– Беспокоишься старинушка?

– А чего за него беспокоится. С такими бугаями, как Угрюмы, в любой лес полночь за полночь. А потом мы ж с тобой князь знаем ему лес, что дом родной, а уж гридням его…, – Данила замялся.

– Договаривай, договаривай старый, – надавил Андрей, – Чего замолк, язык проглотил, – Он поднял глаза и чуть сам не проглотил язык от удивления.

Прямо перед ним стояла Малка с лукошком лесной земляники, а не далее вытянутой руки, рядом с Микулицей, широко развалясь, лежали братцы Угрюмы, угощая того собранными ягодами. Он готов был побожиться, что вот только что их не было. Но вот они, и лукошко почти касается его руки, и лазоревые омуты смотрят прямо в душу. А открытая улыбка говорит:

– Чего княже, искал, али думал обо мне.

Он взял протянутое угощение и жестом пригласил к столу Данилу и Малку. Тот, придя в себя, все же не удержался и буркнул в усы:

– Вот бисова девка, – Но от угощения отказываться не стал. И князя негоже обижать, и ягода была такая свежая, такая аппетитная, такой он давно не видел. Рука сама нырнула в лукошко, набирая полную горсть.

Утром на опушке показались Беда и Чубар, и теперь уже старший воевода скомандовал.

– Готовсь! Через пять минут в дорогу!

И выдержав паузу, что бы дать не расторопным подтянуть подпругу или подправить стремя, уже жестко скомандовал.

– На конь! Вперед!

– Угрюмы в дозор, вторая десятка ко мне, третья десятка в хвост, берендеи в сторожа, – Приказы ссыпались с губы, как шелуха от семечек.

И опять цепочка всадников втянулась в лес, приятной прохладой принявший разморенные и разгоряченные тела. Темп заданные Чубаром позволял лошадям не уставать, и в то же время был достаточно быстр, что бы до ночи добраться до города. Чаща помаленьку отступила, сменившись на березняк с полосами ельника, а затем и вовсе, перейдя в сплошную березовую рощу, по которой они выехали на берег Клязьмы, где их поджидал дозор, показывая им путь к разведанному броду.

Многие, отыскав пологий берег, бросали коней в плавь – и самим освежиться и их ополоснуть от дорожной пыли. На другом берегу расстилалось огромное поле, поросшее луговой травой, и, пройдя с полчаса шагом, чтобы кони пощипали травки, Чубар пустил дружину галопом, обсыхая на ходу.

К вечеру, еще солнце не упало за пригорки, кони вынесли их на холмы над рекой, на берегу которой в лучах заката малиновым цветом светились купола Собора, и также малиново встречал их переливчатый колокольный звон.

– Звенигород! – И взвилась песня как выпущенный из клетки стриж, свечой в закатное небо. Это опять Малк, завел что-то веселое и озорное.

– Звенигород! Доехали. Там ждут. Там свой город – Залесский, там вятичи – родной народ. Звенигород! – и эхом отозвались колокола, как бы подтверждая.

– Да, я Звенигород! Заходите гости дорогие! Ждем! Ждем!! Ждем!!!

– Звенигород, к вечере звонят. Не набат. Узнали нас, – Беда облегченно вздохнул, – И хитро прищурившись, продолжил. Князь уже заметил у него эту привычку, щурится, перед тем, как кого подначить.

– Узнали, или сторожей хороших держат, или сорока на хвосте принесла. Хвала да хула впереди любого бегут, только замечай, – Он опять хохотнул коротким смешком, – И князь догадался, что дьяк посылал кого-то из своих вперед, упредить горожан о приезде молодого князя.

– Ветром надуло, – Поддержал он веселый тон, заданный дьяком, – Нехорошо ждать заставлять. Да гляди, угощение остынет, – И пришпорил застоявшегося коня, – Догоняй!

Вслед за князем рванулась вся дружина, лавой разворачиваясь по склону холма. С гиканьем его обогнали ближние отроки. Челядь приотстала с лошадьми в поводу. Но буквально через минуту, в этот казалось бы дикий порыв, вплелись нити дисциплины и порядка воинского. К подножью холма во всем разбеге уже спускалась хорошо отлаженная военная машина. Старшие в середине, прикрытые со всех сторон ближней охраной, дозор и сторожевые на отлете, обоз прикрыт ветеранской дружиной. Все произошла как бы само собой, но именно в этом и скрывалась выучка и автоматизм воинского братства. Отработанные и действующие, как часовой механизм, уже не на уровне приказов, а на уровне чутья.

Даже Чубар, Данила и Беда оценили слаженность их маленького войска, глядя на этот незапланированный маневр, получившийся неожиданно для всех и в первую очередь для самих участников.

Навстречу им уже скакал воевода звенигородский окруженный дружинниками и земскими боярами.

Звенигород не только ждал, но и звал.

А колокола продолжали в сгущавшихся сумерках свою песню:

– Ждем! Зовем! Ждем!

 

Отстояв вечерю в Соборе Рождества Богородицы, под звон, так их зазывавших колоколов, дружина повечеряла у гостеприимных хозяев, и, поправив кое-что разболтавшееся в пути, отправилась ночевать. Правда челядь еще до глубокой ночи перековывала коней, ладила сбрую и вьюки, так чтобы с первыми лучами, в седло и в путь.

Уютный маленький Звенигород встретил их радушно. Не по доле, а по воле, потому, как действительно был рад гостям из самого Суздаля. Рад был угодить молодому князю, в землях которого нашли они, пришельцы с южных земель, защиту и благоденствие. Под рукой которого, не боязно было и хлеб сеять и скот пасти. Степные соседи обходили стороной земли Залесские по причине их дикости и отдаленности, а еще потому, что княжной здесь долгое время была дочь хана Алепы, да и сам молодой князь был его внуком. А главное наверно из-за умелости и злобности дружины ростовской. Соседние же князья, мало того, что знали крутой нрав Юрия, были ему сродственники. Впрочем, сам Звенигород достойной добычи собой не представлял. Не тот это был кус, что бы ради него копья с неистовым князем Ростовским ломать.

По всему этому, жилось звенигородцам, впрочем, как и стародубцам, и галичанам, и многим другим беженцам с южных земель, на новом месте не плохо. Поэтому и старались они угодить своим защитникам, от всего сердца, не по долгу, а по душе.

Утром, когда старшие вышли на крыльцо, ватага была уже обласкана, ухожена и накормлена. Даже кони лоснились почищенными боками и трясли расчесанной гривой. По лентам, вплетенным в хвосты, видно было, что не обошлось тут без девичьих рук, а по довольным лицам храбров, что и их не обошли те руки вниманием.

Князь поблагодарил воеводу и горожан, поясно поклонился старейшинам, перекрестился на Собор и дал знак.

Не успел он ступить в стремя, как все уже были конно и перебирали поводья, ожидая команды двинуться вперед. Первые дни прибавил всем уверенности, что хождение идет гладко и над князем пребывает благословение Высших сил. Ватаге не терпелось двинуться дальше, пока удача с ними и князем.

– Вперед! – команда даже не подхлестнула коней, а просто убрала тот барьер, который им мешал.

Отряд парадным маршем, разворачиваясь в полной красе, вступил на улицы этого пряничного городка, даже последним своим проходом, выражая им благодарность за радушный прием.

И как всегда, теперь уже ожидаемая, воздух расколола песня Малка.

– До свидания Звенигород! Жди нас со славою! Жди нас! Жди Нас!

– Будем ждать! Ждем! Ждем! – Ответили колокола.

Прямо за городом через реку был перекинут добротный дубовый мост.

– Богато живут, – Заметил Андрей, – А что за река?

– А Бог ее знает. Забыл спросить, – Ответил Данила, – Узнать?

– Да ладно, – остановил его князь, – Куда? На Смоленск?

– На Смоленск. К Днепру-Батюшке, – дядька подхлестнул коня арапником, – В галоп!

Шлях примяли стальные подковы, и над холмами поднялась дорожная пыль, взбитая копытами боевых коней. По широкой пойме ватага пролетела до села Можайского, чуть подворотила на запад, и, вызвав переполох у местных вятичей, не заскакивая в него, скорым аллюром, пока позволяла дорога, продолжила свой гон далее.

К полудню, когда жаркое солнце подошло к зениту, продравшись через осиновые и ольховые перелески, дозорные вывели походников к Вязьме, затерявшейся в глубине лесов на границе Ростовского и Смоленского княжеств. Небольшой городок, обнесенный бревенчатым забором, стеной это было назвать трудно, стоял в стороне от княжеских усобиц, и давал приют в основном заплутавшему путнику, да забредшим сюда, не надолго, караванам купцов, следующим из Залесской в Галицкую или Киевскую Русь.

– В город не пойдем. Здесь на бережку передохнем, перекусим. Недосуг, – Подумал князь, но, тем не менее, повернулся к Беде, – Где дневку ставить будем?

– На бережку, чего в городе то переполох устраивать, да и у нас не воз времени, с местными боярами турусы распускать, – будто читая его мысли, ответил дьяк.

И сам, дождавшись согласного кивка в ответ, сделал знак Чубарю.

– Стой! Дневка, – Мгновенно среагировал воевода.

Все пошло своим чередом, отработанного походного стана.

Отдохнув, дружина взлетела в седла и так же скорым шагом, оставляя за спиной еще ничего не понявшую, сонную от жары Вязьму, нырнув в перелески, вынырнула уже на берегу Днепра. Днепр здесь был не шире их родной Клязьмы, пока еще малютка, но уже набирающий силу, будущий могучий Днепр.

Повернув вместе с рекой резко на юг, и выбрав для пути пологий берег, воеводы не сбавляя темпа, и дав только коням напиться, а дружине набрать воды и ополоснуть разгоряченные головы, пустили своих жеребцов в галоп. К Смоленску надо было быть засветло, там князь нашему чета. Там надо приличия соблюдать, и, за княжеским столом, в грязь лицом не ударить. Да перед въездом почиститься, пригладиться. Встречают по одежке.

В Смоленске, на княжеском столе, сидел двоюродный брат Андрея – Ростислав Мстиславович, за богобоязненность и миролюбие свое прозванный Набожным, хотя воем был знатным и соседи, зная это, на земли его не зарились. По знатности и родовитости были они ровня – оба внуки Владимира Мономаха, оба удельные князья, только Ростислав по старшинству лет и Лестничному своду уже получил большой удел, а Андрей еще в отроках обретался. Но, это все дело времени, дело времени.

Как и задумывали, перед Смоленском сделали короткий привал, почистились, привели себя в порядок, стряхнули пыль с конской сбруи, и в гости к князю, во всей красе вылетели на взгорок перед городом.

Смоленск раскинулся перед ними белокаменным кремлем на холме и рублеными стенами посада. Голубая лента Днепра плавно несла свои воды под самыми стенами и отражала непреступные башни, как бы удваивая их количество и мощь.

– Силен, – Не сдержался Андрей, – Пожалуй, помощнее и Ростова и Суздаля будет.

– Страж. Страж земель радомических и смолянских, – Уточнил Беда, – Почитай лет на сто старше Ростова Великого. Первый город на волоке, на пути из Северной Руси в Южную. Лакомый кусок, кто только на него рот не открывал. Но ныне, Ростислав любому хребет согнет. Вот только что не переломит, набожен больно. Считай, к вечере поспели, а то и ранее…

Слова его перекрыл звон колоколов.

– Рановато еще для вечери, – Удивился дьяк, – Если только, это они не нас встречают? – И знакомый прищур подтвердил, что именно так оно и есть.

– Ну, ты дьяк ведун, – Поддакнул ему, подъехавший Данила, – Вон хозяева с хлебом, солью едут, – Указывая рукой на выехавших из ворот бояр, продолжил он, – Эй, десяток хлопцев по краше и по статнее, скачи сюда. Будем с хозяевами лобызаться, – Крикнул он назад.

Из плотного ряда выскочили пять храбров старшей дружины и пять отроков. Действительно парни были кровь с молоком, а ветераны – просто былинные витязи. Дьяк с князем быстро оглядели свиту, придраться было не к чему. Они свое дело знают, опять вспомнились слова отца. Действительно воеводы свое дело знали, видать заранее присмотрели свиту и оговорили, кто и где будет надобен.

Быстро собрали посольство и дьяк, не княжеское это дело хлебы у стен ломать, выехал вперед навстречу смолянам в сопровождении дружинников.

– Их смолянами кличут издавна, – Пока раскланивались дьяк с боярами, рассказывал князю Данила, – С тех пор, как по Днепру торговля пошла, и по волокам струги и лодьи таскать стали с Волги на Днепр. Вот они бока-то пообдирают на волоках, чуть по Днепру сплавятся, тут вода-то и начинает сочиться. Стоп. Куда ж дале плыть, так и к водяному не долго в гости отправиться. Глядь, а на берегу смоловарни курятся – это радимичи приспособились лодьи смолить, конопатить. Так-то их смолянами с тех пор и прозвали. А на месте том, город стал, Смоленском звать. Вот он перед нами. Давно это было, с тех пор воды много утекло, и город – вон какой красавец вырос, прямо брат родной Киеву.

– Ну-ка Данила присмотрись. Никак наш дьяк с боярами хлебы поломал, пора и нам в гости к князю снаряжаться, – Как бы в ответ на его вопрос Беда поднялся на стремена и махнул шапкой.

– Знаменщики, стяги развернуть! Рожечники и запевалы вперед! Выезжать будем как в Царьград, что б небу жарко стало, – Отдал приказ Андрей.

– Отец, вылитый отец. Для того тоже гром важнее молнии, – Ехидно сделал замечание Данила.

Андрей все услышал и на ус намотал.

Дружина выстроилась к парадному маршу и двинулась вниз по холму к широко открытым воротам города.

Чем ближе подъезжал Андрей к городу, тем больше было его восхищение и удивление. За посадом, огороженным бревенчатой стеной, из сосняка обхвата в два толщиной, показалась белокаменная стена самого детинца. По углам возвышались приземистые башни с узкими бойницами, одним своим видом, остужая не в меру горячие головы. Стены, такие же основательные и крепко стоящие на земле, были как мужики смоляне, с виду добродушны, но тараном не возьмешь, и с налету не вскочишь. Проезжая под поднятой решеткой в ворота въездной башни, князь отметил толщину стен и крепость дубовых ворот.

Дружина смоленская, подстать своему кремлю, была такая же приземистая, кряжистая, но в глазах у воев читалась такая вера в себя и в своего князя, что только совсем одуревший степняк или варяг мог отважится померяться с ней силами.

На княжеском дворе ждал их сам князь смоленский Ростислав Набожный в красном княжеском плаще. Гридни держали удельный щит с изображенным на нем львом и вещей птицей Гамаюн. Рядом развивался боевой стяг смолян с медведем, мирно опустившимся на лапы.

– Значит, спокоен князь. Сам из рода Ангелов и с Артурами в дружбе, с медвежьим народом, – Отметил Андрей, – А еще под покровительством больших волхвов, коли, птицу Гамаюн на гербе имеет, – Он обернулся, поискал глазами Малку. Нашел, встретился с ней взглядом и как бы спросил:

– На щите видела? Это что?

– Это, то, – ответила она одними глазами, – Молодец глазастый, – В глазах ее мелькнули две хитринки, тут же прикрытые густыми ресницами.

Ростислав сбежал с крыльца, широко раскрыв объятия, он искренне был рад приезду младшего родственника.

– Проходи, проходи Андрюха, – Он в обращении был прост, – Дай, обниму братуху, эвон какой здоровяк стал, Скоро батьку моего Мстислава и своего Юрия догонишь, а они Буй туры не последнего десятка.

– Здрав будь, брат Ростислав, – Обнимая, ответил Андрей, – Да ты и сам вроде в ските не ссохся, хотя ходит молва, что совсем черноризцем заделался.

– Ищу. Ищу божью долю, да о том потом. Соловья баснями не кормят. Шагайте в хоромы, ополоснитесь с дороги и к столу. Люблю себя за столом потешить, здесь я старцам не товарищ, здесь я в батьку твоего – дядьку Юрия. Идите не томите. Перепела остынут и осетра разварятся.

Вечером в палатах Ростислава в смоленском детинце, на пиру, данном в их честь, разговоры велись об урожае на этот год, о том, что Днепр обмелел, в виду сильной засухи, и потому струги с трудом доходят до волока и торговля хуже, чем в году прошлом. Говорили о Мономаховых законах, и о том, что нет твердой руки ни здесь на Руси, ни там, в Свейских землях, откуда родом мать Ростислава королева Христина, а потому множатся усобицы, и всяк прыщ себя горой мнит. О ценах на скот и на коней степных, на хлеб и мед. О том, что в Переславле, у дяди Ярополка, рухнул храм Архангела Михаила, а это не к добру. А еще, говорили, что Ярило обиделся на то, что забывать стали его в землях киевских, и ударил солнечными стрелами по стольному граду. Сначала выгорел весь посад Подолом прозываемый. Но не поняли поляне предупреждения и не поднесли положенных даров. И вот, неделю спустя, погорел верхний город, все монастыри и церкви огнем смело – и было их числом под сотню. И еще, сгорела жидовская слобода, но то и понятно. Они жиды – торговый люд, мытари, мало чтили старых словенских Богов, поклоняясь каким-то своим. Видать не уберегли их новые Боги. Все это обговорили за широким столом, сытным и яствами богатым. Попенял Ростислав, что не часто его дядька Юрий жалует, но сам же оговорился, что и он не подарок, и к любимому дядьке Вячеславу, который ему Смоленский стол оставил, то же в Туров, почитай, год не заглядывал. Не преминул укорить, незлобиво, что ты княжич тоже на его дворе учебу в валетах проходил, а вот заглянуть к старику оказии не нашел. Сам же потом и успокоил, что дело важнее, тем более, если для всей родни нужное, и конечно поймут и простят старшие, но все равно не хорошо это. Забываем мы, что нам пращурами завещано. Поохали о смерти родичей. Этот год многих прибрал. Ростислав пообещал грамотки к родне Заморской отписать. Но к ночи угомонились, и разошлись по опочивальням набираться сил на завтрашний путь.

Добр и умен был князь смоленский. Видел он в Андрее то, чего ему самому не хватало – устремленность и железную волю. Пусть пока еще юнца, отрока. Но были бы кости, а мясо нарастет. А коли пойдет в отца – вот замена Владимиру Мономаху, деду великому. Плох тот, плох ныне, и не держат уже руки его бразды Руси, как прежде держали, а земле хозяин нужен мудрый и строгий. Дай Бог, из Андрея такой получится. Ростислав вздохнул и отправился в домовую церкву.

Андрей прошел в горницу, отведенную ему на ночлег, у двери сидел храбр из старой дружины.

– Значит, Данила стражу поставил. Вот старый хмырь он даже себе не доверяет. И правильно. Береженного Бог бережет.

– Вечер добрый. Как звать величать?

– Ахматом батька нарек, – Ответил вой, – Доброй ночи княже, отдыхай. Путь не близкий был и не малый впереди.

– Где старшие? Не видал?

– Воеводы караулы расставили и пошли в конюшни коней проведать и челяди указы дать. А других не видал, спят наверно, кроме тех, кто на стороже.

– Ладно, спокойного тебе караула, Ахмат, – Князь вошел в горницу.

Он скинул плащ, сапоги, праздничный жупан и стянул через голову кольчужную рубаху. Подошел к лавке ополоснул лицо в принесенном ушате ключевой воды и утерся рушником, с любовью вышитым где-нибудь в девичьем тереме. Повернулся к лежанке и остолбенел. Посреди горницы на лавке сидела Малка, в вышитой косоворотке с распущенными волосами, перехваченными кожаным ремешком.

– Тсс, – Она приложила палец к губам, – Тихо князь, я с делом к тебе.

– Ты откуда? Там же сторож у дверей.

– Ветром надуло, – Опять мелькнули хитринки, – Ладно к делу, ночь коротка, а надо еще и поспать успеть. Принесла я тебе дар от земли словенской, от Алатырь-камня, – Она развязала кружевную накидку и извлекла меч, блеснувший в лунном свете, каким-то неземным огнем, – Это меч-кладенец. Слыхал о таком в сказах да былинах. Вот это он и есть. Посылает его тебе сам Святобор. Боров это меч. Он тебе и оберег, и защита, и заговор. Что тебе еще сказать? Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай.

– Погоди, погоди Малка, поговори со мной. Расскажи про птицу Гамаюн. Почему смоляне ее на гербе имеют? Почему Ростислав и старую и новую Веру чтит?

– Наговоримся еще княжич. Вот скоро Любеч проедем, в Киеве погостим, а там понесемся по Днепровскому раздолью на лодьях под парусом, до самого Царьграда, там и поговорим. Там делать будет не чего, только бока отлеживать. А сейчас спать, спать.

Веки князя отяжелели, сами собой сомкнулись, и через минуту он уже спокойно дышал лежа на широком лежаке, на пуховых перинах. Малка поправила ему подушку, отступила в темный угол под божницей, и растворилась в отблеске лампады, горящей под темной иконой Богородицы.

Появилась она под кремлевской стеной, на крутом яру по-над Днепром. Рядом стояли неразлучные Угрюмы.

– Ну что, – Сурово спросила Малка, – Кто это был? Откуда взялись? Чего надобно? Кто послал? Одни вопросы! Ответы где?

Угрюмы переминались с ноги на ногу, не осмелясь поднять взгляд на хозяйку. Такой они видели ее впервые. Да и предположить, что это нежное создание может так вот рубить наотмашь, мало кто мог.

– Не знаем мы Малка, кто они. На шаг от себя не отпустили. Но как заснули они, так и не проснулись. И не заговоренный туман виноват, видно хозяин их слежку почуял и убил холопов своих, что б мы по ним след не взяли, – Они опять помялись. И отважились продолжить. – Знамо дело силен он в колдовском деле. Ты уж прости нас, за совет, но ухо надо востро держать. Не простой волхв с нами в игру вступил.

– Знаю, знаю братцы, – Успокоила их Малка, – Может и не враг он нам, но силен и могуществен. Надо Старшим челом бить, не стыдно и за подмогой обратиться. Вы тут не причем. Пока ж спите в полглаза, дремлите в пол-уха, но чтоб мимо вас и мышь не прошмыгнула. Идет кто-то по следу нашему. А зачем? То моя доля узнать.

– Не кручинься хозяйка, чем сможем, поможем. Что выше наших сил – не обессудь.

– Ступайте братцы. Извините, что на вас свое зло срываю, – Малка движением руки отпустила Угрюмов, и про себя продолжила, – Птицу Гамаюн позвать, или к домовым обратиться. Так не хочется Старших беспокоить.

– Ты Малка, – Раздался вдруг голос, – Княжича береги и холь, учи его заговорам нашим и обрядам старым, а в это дело не суйся, извини за грубость, то дело серьезных ведунов, ты им, пока, не чета. А сейчас иди, поспи, отдохни, устала ты, не девичье дело по сто верст в день на коне скакать, да еще и врага в чаще высматривать. Твое дело впереди, не для того тебя в путь отправили.

Голос был до боли знакомый. Он успокоил, и все поставил на свои места. Малка завернулась в плащ и отправилась в свою горницу, соседствующую с княжеской. Караульные даже глазом не моргнули, когда она прошмыгнула между ними и направилась к своей двери, на ходу расстегивая плащ и снимая зеленую шапку. Бисова девка, как говаривал Данила.

А за Днепром, огромным серебряным блюдом с пиршественного стола качалась полная луна. И вдруг, ночную тишину разорвал волчий вой, заставивший поежится не одного караульного, и покрепче прижаться в кроватке к младенцу почти уже заснувшую мать. Вой был не волчий, оборотни вышли в эту ночь силы от полной луны набраться, с берегинями хороводы поводить, попить живой водицы из холодных лесных ключей.

Полнолуние. Колдовская ночь. Ведьмино время.

Только один Ростислав был спокоен в эту ночь, он говорил с Богом. Он знал, что пути Господни неисповедимы, и кто ж может встать на пути тому, что предначертано Роком, и кто ж может повернуть колесо судьбы вспять, и перепрясть нить Макоши. Он знал, что тетива спущена и стрела летит. Стрела может лететь только прямо. И помешать ей не может ни кто, в том числе и он. Пусть это судьба Андрея, но она судьба всей земли Славянской, и несть в ней отдельной судьбы Смоленска и Киева, Галича и Царьграда, Виндебожа и Межибора. И он в этой нити только один маленький волосок уже вплетенный в нее Великой Пряхой. Так тому и быть и не ему искать другой доли.

 

Андрей, проснувшись утром, сладко потянулся и подумал:

– Снятся разные сказки. Видно сильно Малка на сердце легла, если по ночам ее образ приходит. Ладно, пора вставать. Это ж надо, скоро змей-горыныч начнет сниться и сапоги скороходы.

Он бодро вскочил с лежака, сделал несколько упражнений, что бы кости размять, жилы растянуть, и поворотился к лавке, где стоял ушат с водой.

Лучик солнца проскочил в горницу сквозь прикрытые ставни, пробежал по полу, по лавке, метнулся в угол под божницу, и вдруг, отразившись от чего-то веселым солнечным зайчиком, ударил ему прямо в глаза. Андрей прикрыл глаза рукой, стараясь защитится от этого раннего гостя, и посмотрел в угол. Под божницей, на старом, еще дедовском сундуке, лежал меч. Лучик уже убежал дальше и меч теперь не сверкал, а тускло светился в полутьме, каким-то лунным светом.

Князь подошел к сундуку, взял меч в руку. Приятная тяжесть булата ощутилась сразу. И еще, будто какая-то сила перелилась в князя и наполнила его до краев. Меч удобно лег в руку, будто ковался специально для него, рукоять была древней, с какими-то непонятными узорами и незнакомыми камнями, кроваво-красного и изумрудно-зеленого цвета. Сам клинок был не короток и не длинен, в самый раз по его росту и умело отцентрирован, так, что тяжести его не чуялось, и работать мечом было приятно и легко. Мастерский меч, такие только в былинах бывают и в сказках про Ивана-Царевича. Ножны лежали рядом. Кожаная перевязь была такого же древнего вида с узорами не понятными ему, но среди которых различались знаки свастики и креста. На самих ножнах он увидел две руны «Зиг», означающие победу и руну священного служения.

Андрей покрутил головой, потрогал клинок острый как бритва. Холод стали не оставлял сомнения, что это не сон.

– Откуда такое чудо, – Вслух сам с собой начал разговор, – Может вчера не заметил, хозяйскую утварь? А это что? – Он увидел узорчатый плат, лежавший рядом с мечом.

В памяти отчетливо всплыла ночная сцена.

– Тю! Так то не сон был! Это, значит, и есть меч-кладенец, что мне ночью Малка принесла. Это значит дар от Богов словенских. Наказ от пращуров и земли праматери, – Он взял в руки плат.

От него пахло лесом, луговыми травами, лесной земляникой и чем еще знакомым и родным. Да и сам он был, как кусочек лесной полянки – зеленый и воздушный, весь какой-то сотканный из утреннего тумана и росы.

Князь аккуратно сложил его и упрятал под нательную рубаху, ближе к сердцу. Пусть Родина душу греет.

Затем умылся, собрался по-походному, надел перевязь с мечом и, пригладив рыжие кудри, уверенно толкнул дверь. Храбр Ахмат стоял, бодро улыбаясь, как будто и не было бессонной ночи.

– Утро доброе, княже. Солнышко уже с пригорка скатывается, пора в путь-дорожку.

– Доброе, доброе, Ахмат. Беги, скажи воеводам, через час отъезд, пусть седлаются.

– Да заседлано уже, княже. Еще солнышко не вставало, как Данила с Чубарем дружину подняли, собрали, покормили и подготовили.

– А чего ж меня не толкнули?

– Тебя князь будить было не велено. Дьяк Беда сказал, что у тебя впереди не нам ровня. Толковище в Любече с князем Черниговским. Должен, мол, ты быть свеж и здоров, как никогда, – И с улыбкой добавил, – Больно хитер князь Всеволод, чистый лис.

– Ладно, Ахмат, спасибо за новости. Беги, к Беде, скажи, через полчаса буду на теремном дворе.

Он удовлетворенно хмыкнул, дело свое знают воеводы отцовские. Пора и в путь, нечего рассиживать.

В палатах его встретил Ростислав, принявший, как само собой разумеющееся, скорый отъезд гостя. Ясно дело, спешить надо, проскочить по-над Днепром до Любеча не скорое дело, да еще там разместится и с Черниговским князем совет держать. И не захочешь, а поторопишься.

– Собирайся, собирайся Андрюха, – Поощрил он младшего, – Кто рано встает, тому Бог дает. Эка у тебя знатная цацка, – Заметил он меч, – Дай-ка поближе поглядеть.

Он взял в руки ножны, со знанием дела рассмотрел узор, и камни на рукоятке, выдвинул клинок, поймал луч солнца и поиграл им на булате. Вложил клинок в ножны, поцокал языком.

– Откуда ж такие вещи? Да о таком не спрашивают, – Оборвал он сам себя, – Вот теперь я вижу, Андрюха, что не просто так тебя судьба водит, знает она твою дорожку. Да и я, наберусь смелости, сказать, что вижу, куда жисть прет. Езжай братуха, помни, есть у тебя родич в землях Смоленских, что поможет тебе мечом и добром, хлебом и солью, а в общем словом и делом – друг и брат твой первый. И не просто брат, а Брат. На обратном пути из Святой Земли мимо меня не пролетай, заскочишь, есть, о чем поговорить. Ты пока сырой еще, зеленый. Это тебе не в укор, а в науку. Лупай глазами, шевели ушами – учись. Это не зазорно. Надо! Большая жизнь у тебя впереди братуха. Может, и я пригожусь, притулюсь к твоей судьбе, гляди ж, и меня помянут потом потомки. Скажут, мол, это тот Ростислав, что брат Андрюхин. Ладно, ладно не красней, как красна девица. Ишь, зарделся. Скачи. Привет деду в Киеве. Грамотки я Беде отдал. Он знает кому, когда и как подать. А ты учись. Еще раз говорю, не зазорно. Надо. Все. Провожать не пойду. Здесь расцелуемся. Храни тебя Боги, Брат.

Он обнял Андрея, троекратно расцеловал в обе щеки и губы, хлопнул по спине и вдруг, вспомнив что-то, торопливо полез в карман длинного княжеского кафтана. Достал что-то и, не разжимая кулака, вложил Андрею в руку. Шепнул в ухо:

– Оберег это заговорный, от ядов всяких, смотри братуха, траванут и други и недруги, и родня и враги, даже не поморщатся. Это ныне, как чихнуть, полюбили это дело, с легкой ромейской руки. Свою ведунью под рукой держи, она яды и всякую гадость за версту чует, – Сделал паузу, быстро метнул взгляд на собеседника, и удовлетворенно хмыкнув, продолжил, – То, что удивления не показал о моем ведовстве, хвалю. Уже вижу школу добрую. Беги братуха, жаль, мало мы с тобой побалакали, да что-то мне говорит, что не последний раз. Беги. Дружина ждет.

Андрей выбежал на крыльцо и, не касаясь стремени, вскочил на коня.

– Вперед!

– Левым берегом идите, он наш смоленский. На правый, полоцкий, не переходите, чем черт не шутит. Левым! Он и удобней – ниже. Так до самого Любеча и докатитесь, – Раздалось им вслед из окна.

– Беспокоится Ростислав. Хорош князь. Всем хорош, любой удел мечтал бы под такой рукой быть, – Дьяк уже оказался рядом, и в своей манере, будто и не прерывал разговора, обратился к князю.

– Расскажи-ка мне Дьяк про Всеволода Черниговского, он какая ни есть, а все нам родня.

– Ну, как тебе сказать. Он, в общем-то, троюродный забор нашему плетню. Женка его, княгиня Черниговская, тебе, так просто – сестра двоюродная, дочка дяди твоего Мстислава и королевы Христины. Ты вникай, не морщи лоб, просто все, как стакан квасу выпить, сестра она родная Ростиславу Набожному. А Всеволод Черниговский ейный муж. Вот это самое близкое родство, а по большому счету – все вы Рюриковичи, все от одного корня. А пока запомни, к куму в гости едем.

– Спасибо дьяк, там разберусь, вникну. Этой родни – пальцев не хватит загибать, это только здесь, в Росских землях, а по миру – так и счета такого нет. Будем учиться, считать, на ус мотать. Но что, погнали левым, как князь наказывал? Эй, дружина! Держи левым! Там берег пониже и лес пореже! – Зычно крикнул он, – Вот, теперь запоминай кто кому кум. Кто, какая седьмая вода на киселе, – Недовольно буркнул он под нос. Но потом весело вскинул голову и махнул рукой.

Дружина взяла левее и, спрямляя путь, помчалась на Мстислав, срезая изгиб Днепра. Оставив городок Мстислав по левую руку, кони вынесли их опять на берег Днепра, уже могучего и полноводного, кипевшего на порогах.

– Ну, вот, земли черниговские начались, – Дьяк говорил ровным тоном, как будто продолжая разговор, прерванный за минуту до того, – Отседа, скорым шагом, до Любеча добредем.

– В этом Любече-то князья собирались?

– В этом, в этом. Ты вон Чубаря спроси. Он помнить должен, правда, отроком тогда был, но на стороже стоял в хоромах, и с самим Владимиром Мономахом на Собор ездил. Эй, воевода, поди сюда. Князь спросить тебя желает.

Чубар подъехал к Андрею.

– День добрый, княже. Не притомились в дороге-то? Может дневку объявить? Али на Днепре привалимся, почистимся.

– День добрый воевода. Почистимся на Днепре, так вижу, хорошим ходом скоро там будем.

– Да мы не о том, старинушка, – Встрял дьяк, – Вот князь интересуется, как ты на Собор сюда с Владимиром Всеволодовичем ездил. Помнишь еще, али забыл все с годами?

– Брось ты Беда подначки свои, – Обиженно прогудел Чубар, – Кто ж свою первую службу забывает. Помню все, как вчера было. Вот этим же путем мы сюда и скакали. Только Мстислава-городка еще не было, и Смоленск так гордо голову не держал. Да и Ростов был, как бы это сказать, не обидеть. Труба пониже, да дым пожиже. Собрались, почитай, все лучшие люди земли Словенской порешать дела неотложные, а, более всего, решить, как жить, что бы друг другу постоянно чубы не драть. В этом Любече и собрались, кремль там над рекой стоит, по другому замок называется, потому, как на замке весь Днепр держит от тех, кто с верховьев к морю Русскому бежит, а с низовьев к морю Варяжскому.

– Вот так понял, – Опять встрял Беда, – Учись у людей, они помнят, то, что мы забыли. Ясно тебе, почему замки замками прозваны. Продолжай воевода, извини, что прервал.

– Собрались старшие князья в этом кремле-замке со всех уделов. От западных краев – фряжских и других свейских уделов прибыли посланцы на их Соборе выбранные. Собирались они в…, тьфу ты черт, – Он перекрестился, – Прости меня Господи, память отбило в этих как его…. Во вспомнил! В Пьянице и Клеверном. Это ж надо, такие названия местечкам давать.

– В Клермоне и Пьяченце, – Поправил дьяк, – Собирались они там, выборных в Любеч определить от своих уделов, не всем же табором к старшему столу тащится. Их там, как мух на навозе: и наместников и огнищаников и всяких других мелких князишек. Вот и выбрали, тех, кто постарше, да породовитей. Ото всех слово держать. Продолжай дядя.

– Ну, ты ж ученая башка, тебе и лучше знать, как там они наши слова переврали, басурмане, – Обиделся Чубар, – Короче, все прибегли, с четырех сторон в хоромы для того дела отстроенные, кажный, вроде как, в гости к другому ехать не желал, гонор свой тятькал и холил. Потому и отстроили новые хоромы в Любече, на перекрестке уделов – Киевского, Черниговского, Смоленского да Новогород-Северского, почитай, к тому времени, если Галицкого не считать, самых свирепых уделов словенских.

– Ты смотри, мудро как, – Удивился Андрей, – Значит, ни кто, ни к кому с поклоном не приехал. А так, выбрали место ничейное, и старший по роду и богатству его обиходил и прибрал к встречи гостей желанных. Мудро. А чего ж его Черниговцы то прихапали, в сей день?

– Это им с княжьего плеча кафтан обломился, – Подал голос Данила, подъехавший в кружок, потому как полюбопытствовал, чего это старшие в кучку сгрудились, – Что б гордыню Черниговскую унять им и пожаловали замок Днепровский – Любеч.

– Не даром, ох не даром деда, иногда, как и Ярослава, Мудрым прозывают, – Отметил Андрей.

За разговором время пролетело незаметно, и пойма Днепра вывела их к излучине реки, где стоял, по словам Чубара и Данилы, замок Днепровский.

Привычным уже действом, только раздалась команда, ватага превратилась в сватовской поезд. Развернулись стяги, бунчуки, загудели барабаны и бубны, и полилась песня былинная про Днепр-Батюшку, про Святогора богатыря.

Князь поворотил коня к Любечу.

За годы, прошедшие с Собора, Любечский замок оброс посадом, разбежался по берегу домами и домишками, сполз к Днепру сараями и баньками. Был замок – стал городок. Под стенами-то кремля, да на берегу такой реки, где и купцы с товаром и волна с рыбой, а за стенами князь или боярин с дружиной – живи. Не хочу.

Суздальцы поворотили к замку, подъемный мост надо рвом был упущен, значит ждут.

– Посмотри князь, поучись, – Обратил внимание дьяк, – По сторонам ворот башни сторожевые. И ворота защищать удобно и страже крыша от непогоды, и первый ряд обороны после моста, еще до кремля.

– И ворота – тройные заслоны, – Вставил голос Данила, – Можно первую волну меж ворот отсечь и из башен просто, тупо, в упор из самострелов расстрелять или варом обварить.

Они проехали ворота и попали во дворик стражи, уткнувшись в приземистую вежу, такой замок в замке. Вежа была высока этажа на четыре, но крепка и добротна, сделана из накатистых бревен, почерневших от древности, еще на корню. Чтобы проехать в княжий двор, пришлось по одному, почти протискиваться между вежей и низкими складами, более похожими на укрепленные лабазы. Такими лабазами был окружен весь замок.

– Двойная польза, – Опять обратил внимание дьяк, – Они тебе и стены, и крыши, они тебе и забарала – площадки, где стражу поставить, или самострелы укрепить, или котлы с варом, смолой выставить. Они тебе и клети. Хочешь склады склади, хочешь дружину или челядь посели, хочешь кузню или винный погреб ставь. Мудро сделано. И тараном бить двойная сила – стены-то две, да внутри перегородочки.

– Дыру градную, ход тайный, где хочешь там и сделай, ни кто в этих клетях во век не разберется, где комната, где склад, а где выход потайной, – Добавил Данила, – Колодец опять же тайный копай не увидит ни кто, а воду выноси с другого края пройдя по клетям. Мотай на ус, Андрейка.

За разговором подъехали к княжьему дворцу, вскинувшему свои три башенки с флажками над замковым двором. По второму этажу его опоясывали просторные сени, а на крыльце стоял сам хозяин в собольей накидке с горностаевой опушкой, не смотря на жаркий летний день.

– Во, гляди-ка, сам Всеволод встречает, – Удивился Данила, – Да еще при полном параде, всю пыль собрал в глаза пускать. Одних холопов-бояр штук двадцать, эвон красных девок, с хлебом солью, в золоченые сарафаны одел. То ли боится он тебя княже, не понятно с чего, прости уж. То ли знает что.

– Хитер князь Черниговский, держи ухо в остро, – Шепнул Беда, – Просто так мать родную не поцелует. Если он сам с хлебом солью на крыльцо выкатился, а не стал в палатах ждать, что-то есть у него за пазухой. И я точно скажу – это не краюха хлеба, – Уже по-своему, с прищуром, закончил он.

– Здравствуйте, здравствуйте гости дорогие, – Широко раскрыв объятия Всеволод спускался с крыльца, – Мне с утра еще сердце подсказывало. Будет в Любече праздник.

– Завиляла лиса хвостом, – Буркнул Данила, – Что-то он знает, чего мы не слыхали.

– А то этот старый пройдоха от женушки не знал, что мы сюда скачем, – В тон ему поддержал дьяк, – Чего ж его из Чернигова в Любеч принесло? Гляди в оба, князь, тут дело не чисто.

Андрей спрыгнул с коня и пошел на встречу хозяину, также радушно улыбаясь. Коня придержала Малка и, не разжимая губ, так как умела только она, быстро выпалила:

– В Киеве Владимир Мономах готовит пир к твоему прибытию, ходят слухи, что на старший стол он будет звать твоего отца. Черниговцам – шиш с маслом. Улещивай хозяина, больше болтай – вроде глуп сильно, что едешь в Святые Земли из-за ссоры с отцом. Остальное скажу, будет время, наедине остаться. Улыбайся по дурней – это тоже оружие. Все. Помни, кто предупрежден – тот вооружен.

Андрей расплылся в улыбке еще шире, в голове прокручивая Малкины новости и советы.

Теперь ясно Черниговский князь хотел выудить из него все, что можно об отце. О дружине, планах, женитьбе, отношениях с дедом и братьями, в общем – обо всем.

– Здравствуй, здравствуй кум, или сват, или …кто ж ты мне будешь-то? Да не в этом дело. Рад-то я как тебя видеть, – Андрей только, что целоваться не лез.

Данила с Бедой переглянулись на странное поведение князя, но, быстро взяв себя в руки, виду не показали. Значит надо.

– Братцем меня называй, – Умильно сказал хозяин, – Мы с тобой почти как братья. Женка-то моя – тебе сестра, значит и мы с тобой братцы.

– Ой, робяты, дайте кваску кисленького хлебнуть, – Вдруг раздался голос Микулицы.

Всеволод зыркнул в его сторону, намек, на то, что его речи текли как патока, был просто явно хамским. Но исходил от человека из ближних гридней, и ссориться было не к месту. Пришлось проглотить. Но князь был человек хоть и не злопамятный, но памятливый, а забыть такую колоритную фигуру, как Микулица было не просто.

– Напою я тебя, еще, придет время, рад не будешь. Полной чашей нахлебаешься, – Зло подумал он, но вида не показал.

– Проходите, проходите. В сенях уже столы накрыты, посидим, перекусим с дороги. Новостями обменяемся, байки новые расскажем. Да что это я, заболтал вас совсем, – Он гостеприимно распахнул двери в терем, – Болтовней сыт не будешь.

Гости вошли в большую палату, где по стенам были развешаны рога оленей, туров, головы свирепых вепрей и волков. Любили черниговцы охотой потешиться. Меж трофеев яркими пятнами разбросаны были майоликовые щиты с гербами удельных городов. Андрей отыскал глазами ростовского оленя на червленном щите, вроде как привет из дома. Затем обвел залу взглядом.

– Это ж надо, сколько тогда князей на Соборе было! – Стены пестрели гербами в основном червленного и лазоревого цвета, иногда мелькали серебро и золото.

– А что, братец, – Он держал предложенную ему игру, – Это все гербы сродственников наших?

– Конечно, конечно, – Охотно ответил хозяин, – Это все наша родня, старших Рюриковичей, – Он сделал ударение на слове «наша».

Андрей вроде, как и не заметил этого, и, по-детски дурашливо, крутя головой и ойкая от удивления, начал осматривать стены, дождавшись, пока его не дернули за рукав, приглашая далее, в сени второго этажа. Там, в широкой открытой галерее, опоясывающей терем почти по кругу, уже стояли накрытые столы, готовые вместить всю дружину обоих князей. Челядь уже расположилась во дворе, что хорошо было видно из окон залы.

– Ишь, сколько разносолов, – Опять подставился Андрей, – Богато живете. Даже вон вино ромейское и фряжское.

– Князь то Ваньку начал валять, – Шепнул Чубар Даниле.

– Да он его уже, почитай с крыльца валяет, – Вступил в разговор дьяк, – Так что робяты, началась большая игра. Скажу честно, наш малец этого старого жулика переигрывает пока, тьфу, тьфу не сглазить. Сдается мне, знает он что-то, что даже мне пока не ведомо, – И про себя добавил, – Хотел бы я знать откуда? Это ж кто меня опередил, а его упредил?

– Садитесь, садитесь, гости дорогие, – Опять полилась патока из хозяйских уст, – Отведайте, что Бог послал. Не побрезгайте. Чем богаты, тем и рады.

– Благодарствуем, – За всех ответил Андрей, – С дороги-то, почему не потешить себя царским угощением, – Польстил он хозяевам, и отметил для себя, что стрела попала в цель. Лица бояр расплылись в довольной улыбке.

Вечер был долгим, игра велась тонко и с переходящим успехом. К полуночи Андрей стал поклевывать носом, и был милостиво отпущен в опочивальню на отдых.

Войдя к себе, он притворил дверь, открыл, еще раз проверил, что знакомый Ахмат на часах, и только тогда немного расслабился.

– Молодец княже, – Он даже не удивился, услышав, а потом и разглядев в полумраке, сидящую на лавке Малку, – Переиграл старого лиса, и наговорил с три короба, и не сказал ничего. Пусть теперь разгребает твой, вроде бы, хмельной треп. Пусть теперь кумекает с боярами и дьяками, в какую сторону грести, к какому берегу пристать.

– Что ведунья, не ударил я сегодня в грязь лицом? Устал я страшно. Лучше мечом пол дня махать, или на коне три дня скакать, чем вот так хвостом мести.

– Это тоже учеба и искусство, турусы разводить, рака за камень заправлять. Нужно это в жизни, не меньше, чем меч и конь. Ты ж сегодня, просто шут гороховый был – чем и молодец. Считай, ты сегодня в Чернигове, если уж друга не приобрел, то врага точно потерял. Владислав супротив тебя не выступит, и козни строить не будет. Он в тебе теперь, по глупости твоей, извини княже, соперника не видит, и окрепнуть тебе даст. С первой победой тебя княже. Такая победа, без крови и звона мечей, трех сечей стоит. Хвалю и люблю. За ум люблю, за хитрость хвалю. А теперь спать, – Остановила она готовые сорваться с его губ слова и вопросы. Завтра в Киев к деду. Спать. Спать.

И опять растаяла в ночной дымке. Видение ночное. Берегиня его, советчица. Андрей с благодарностью подумал о ней, уже засыпая.

– Спасибо тебе! – То ли сказал, то ли подумал он, то ли ему это все приснилось, – День прошел. И, слава Богу. Завтра в Киев.

 

Андрей, проснувшись утром, сладко потянулся и подумал:

– Снятся разные сказки. Видно сильно Малка на сердце легла, если по ночам ее образ приходит. Ладно, пора вставать. Это ж надо, скоро змей-горыныч начнет сниться и сапоги скороходы.

Он бодро вскочил с лежака, сделал несколько упражнений, что бы кости размять, жилы растянуть, и поворотился к лавке, где стоял ушат с водой.

Лучик солнца проскочил в горницу сквозь прикрытые ставни, пробежал по полу, по лавке, метнулся в угол под божницу, и вдруг, отразившись от чего-то веселым солнечным зайчиком, ударил ему прямо в глаза. Андрей прикрыл глаза рукой, стараясь защитится от этого раннего гостя, и посмотрел в угол. Под божницей, на старом, еще дедовском сундуке, лежал меч. Лучик уже убежал дальше и меч теперь не сверкал, а тускло светился в полутьме, каким-то лунным светом.

Князь подошел к сундуку, взял меч в руку. Приятная тяжесть булата ощутилась сразу. И еще, будто какая-то сила перелилась в князя и наполнила его до краев. Меч удобно лег в руку, будто ковался специально для него, рукоять была древней, с какими-то непонятными узорами и незнакомыми камнями, кроваво-красного и изумрудно-зеленого цвета. Сам клинок был не короток и не длинен, в самый раз по его росту и умело отцентрирован, так, что тяжести его не чуялось, и работать мечом было приятно и легко. Мастерский меч, такие только в былинах бывают и в сказках про Ивана-Царевича. Ножны лежали рядом. Кожаная перевязь была такого же древнего вида с узорами не понятными ему, но среди которых различались знаки свастики и креста. На самих ножнах он увидел две руны «Зиг», означающие победу и руну священного служения.

Андрей покрутил головой, потрогал клинок острый как бритва. Холод стали не оставлял сомнения, что это не сон.

– Откуда такое чудо, – Вслух сам с собой начал разговор, – Может вчера не заметил, хозяйскую утварь? А это что? – Он увидел узорчатый плат, лежавший рядом с мечом.

В памяти отчетливо всплыла ночная сцена.

– Тю! Так то не сон был! Это, значит, и есть меч-кладенец, что мне ночью Малка принесла. Это значит дар от Богов словенских. Наказ от пращуров и земли праматери, – Он взял в руки плат.

От него пахло лесом, луговыми травами, лесной земляникой и чем еще знакомым и родным. Да и сам он был, как кусочек лесной полянки – зеленый и воздушный, весь какой-то сотканный из утреннего тумана и росы.

Князь аккуратно сложил его и упрятал под нательную рубаху, ближе к сердцу. Пусть Родина душу греет.

Затем умылся, собрался по-походному, надел перевязь с мечом и, пригладив рыжие кудри, уверенно толкнул дверь. Храбр Ахмат стоял, бодро улыбаясь, как будто и не было бессонной ночи.

– Утро доброе, княже. Солнышко уже с пригорка скатывается, пора в путь-дорожку.

– Доброе, доброе, Ахмат. Беги, скажи воеводам, через час отъезд, пусть седлаются.

– Да заседлано уже, княже. Еще солнышко не вставало, как Данила с Чубарем дружину подняли, собрали, покормили и подготовили.

– А чего ж меня не толкнули?

– Тебя князь будить было не велено. Дьяк Беда сказал, что у тебя впереди не нам ровня. Толковище в Любече с князем Черниговским. Должен, мол, ты быть свеж и здоров, как никогда, – И с улыбкой добавил, – Больно хитер князь Всеволод, чистый лис.

– Ладно, Ахмат, спасибо за новости. Беги, к Беде, скажи, через полчаса буду на теремном дворе.

Он удовлетворенно хмыкнул, дело свое знают воеводы отцовские. Пора и в путь, нечего рассиживать.

В палатах его встретил Ростислав, принявший, как само собой разумеющееся, скорый отъезд гостя. Ясно дело, спешить надо, проскочить по-над Днепром до Любеча не скорое дело, да еще там разместится и с Черниговским князем совет держать. И не захочешь, а поторопишься.

– Собирайся, собирайся Андрюха, – Поощрил он младшего, – Кто рано встает, тому Бог дает. Эка у тебя знатная цацка, – Заметил он меч, – Дай-ка поближе поглядеть.

Он взял в руки ножны, со знанием дела рассмотрел узор, и камни на рукоятке, выдвинул клинок, поймал луч солнца и поиграл им на булате. Вложил клинок в ножны, поцокал языком.

– Откуда ж такие вещи? Да о таком не спрашивают, – Оборвал он сам себя, – Вот теперь я вижу, Андрюха, что не просто так тебя судьба водит, знает она твою дорожку. Да и я, наберусь смелости, сказать, что вижу, куда жисть прет. Езжай братуха, помни, есть у тебя родич в землях Смоленских, что поможет тебе мечом и добром, хлебом и солью, а в общем словом и делом – друг и брат твой первый. И не просто брат, а Брат. На обратном пути из Святой Земли мимо меня не пролетай, заскочишь, есть, о чем поговорить. Ты пока сырой еще, зеленый. Это тебе не в укор, а в науку. Лупай глазами, шевели ушами – учись. Это не зазорно. Надо! Большая жизнь у тебя впереди братуха. Может, и я пригожусь, притулюсь к твоей судьбе, гляди ж, и меня помянут потом потомки. Скажут, мол, это тот Ростислав, что брат Андрюхин. Ладно, ладно не красней, как красна девица. Ишь, зарделся. Скачи. Привет деду в Киеве. Грамотки я Беде отдал. Он знает кому, когда и как подать. А ты учись. Еще раз говорю, не зазорно. Надо. Все. Провожать не пойду. Здесь расцелуемся. Храни тебя Боги, Брат.

Он обнял Андрея, троекратно расцеловал в обе щеки и губы, хлопнул по спине и вдруг, вспомнив что-то, торопливо полез в карман длинного княжеского кафтана. Достал что-то и, не разжимая кулака, вложил Андрею в руку. Шепнул в ухо:

– Оберег это заговорный, от ядов всяких, смотри братуха, траванут и други и недруги, и родня и враги, даже не поморщатся. Это ныне, как чихнуть, полюбили это дело, с легкой ромейской руки. Свою ведунью под рукой держи, она яды и всякую гадость за версту чует, – Сделал паузу, быстро метнул взгляд на собеседника, и удовлетворенно хмыкнув, продолжил, – То, что удивления не показал о моем ведовстве, хвалю. Уже вижу школу добрую. Беги братуха, жаль, мало мы с тобой побалакали, да что-то мне говорит, что не последний раз. Беги. Дружина ждет.

Андрей выбежал на крыльцо и, не касаясь стремени, вскочил на коня.

– Вперед!

– Левым берегом идите, он наш смоленский. На правый, полоцкий, не переходите, чем черт не шутит. Левым! Он и удобней – ниже. Так до самого Любеча и докатитесь, – Раздалось им вслед из окна.

– Беспокоится Ростислав. Хорош князь. Всем хорош, любой удел мечтал бы под такой рукой быть, – Дьяк уже оказался рядом, и в своей манере, будто и не прерывал разговора, обратился к князю.

– Расскажи-ка мне Дьяк про Всеволода Черниговского, он какая ни есть, а все нам родня.

– Ну, как тебе сказать. Он, в общем-то, троюродный забор нашему плетню. Женка его, княгиня Черниговская, тебе, так просто – сестра двоюродная, дочка дяди твоего Мстислава и королевы Христины. Ты вникай, не морщи лоб, просто все, как стакан квасу выпить, сестра она родная Ростиславу Набожному. А Всеволод Черниговский ейный муж. Вот это самое близкое родство, а по большому счету – все вы Рюриковичи, все от одного корня. А пока запомни, к куму в гости едем.

– Спасибо дьяк, там разберусь, вникну. Этой родни – пальцев не хватит загибать, это только здесь, в Росских землях, а по миру – так и счета такого нет. Будем учиться, считать, на ус мотать. Но что, погнали левым, как князь наказывал? Эй, дружина! Держи левым! Там берег пониже и лес пореже! – Зычно крикнул он, – Вот, теперь запоминай кто кому кум. Кто, какая седьмая вода на киселе, – Недовольно буркнул он под нос. Но потом весело вскинул голову и махнул рукой.

Дружина взяла левее и, спрямляя путь, помчалась на Мстислав, срезая изгиб Днепра. Оставив городок Мстислав по левую руку, кони вынесли их опять на берег Днепра, уже могучего и полноводного, кипевшего на порогах.

– Ну, вот, земли черниговские начались, – Дьяк говорил ровным тоном, как будто продолжая разговор, прерванный за минуту до того, – Отседа, скорым шагом, до Любеча добредем.

– В этом Любече-то князья собирались?

– В этом, в этом. Ты вон Чубаря спроси. Он помнить должен, правда, отроком тогда был, но на стороже стоял в хоромах, и с самим Владимиром Мономахом на Собор ездил. Эй, воевода, поди сюда. Князь спросить тебя желает.

Чубар подъехал к Андрею.

– День добрый, княже. Не притомились в дороге-то? Может дневку объявить? Али на Днепре привалимся, почистимся.

– День добрый воевода. Почистимся на Днепре, так вижу, хорошим ходом скоро там будем.

– Да мы не о том, старинушка, – Встрял дьяк, – Вот князь интересуется, как ты на Собор сюда с Владимиром Всеволодовичем ездил. Помнишь еще, али забыл все с годами?

– Брось ты Беда подначки свои, – Обиженно прогудел Чубар, – Кто ж свою первую службу забывает. Помню все, как вчера было. Вот этим же путем мы сюда и скакали. Только Мстислава-городка еще не было, и Смоленск так гордо голову не держал. Да и Ростов был, как бы это сказать, не обидеть. Труба пониже, да дым пожиже. Собрались, почитай, все лучшие люди земли Словенской порешать дела неотложные, а, более всего, решить, как жить, что бы друг другу постоянно чубы не драть. В этом Любече и собрались, кремль там над рекой стоит, по другому замок называется, потому, как на замке весь Днепр держит от тех, кто с верховьев к морю Русскому бежит, а с низовьев к морю Варяжскому.

– Вот так понял, – Опять встрял Беда, – Учись у людей, они помнят, то, что мы забыли. Ясно тебе, почему замки замками прозваны. Продолжай воевода, извини, что прервал.

– Собрались старшие князья в этом кремле-замке со всех уделов. От западных краев – фряжских и других свейских уделов прибыли посланцы на их Соборе выбранные. Собирались они в…, тьфу ты черт, – Он перекрестился, – Прости меня Господи, память отбило в этих как его…. Во вспомнил! В Пьянице и Клеверном. Это ж надо, такие названия местечкам давать.

– В Клермоне и Пьяченце, – Поправил дьяк, – Собирались они там, выборных в Любеч определить от своих уделов, не всем же табором к старшему столу тащится. Их там, как мух на навозе: и наместников и огнищаников и всяких других мелких князишек. Вот и выбрали, тех, кто постарше, да породовитей. Ото всех слово держать. Продолжай дядя.

– Ну, ты ж ученая башка, тебе и лучше знать, как там они наши слова переврали, басурмане, – Обиделся Чубар, – Короче, все прибегли, с четырех сторон в хоромы для того дела отстроенные, кажный, вроде как, в гости к другому ехать не желал, гонор свой тятькал и холил. Потому и отстроили новые хоромы в Любече, на перекрестке уделов – Киевского, Черниговского, Смоленского да Новогород-Северского, почитай, к тому времени, если Галицкого не считать, самых свирепых уделов словенских.

– Ты смотри, мудро как, – Удивился Андрей, – Значит, ни кто, ни к кому с поклоном не приехал. А так, выбрали место ничейное, и старший по роду и богатству его обиходил и прибрал к встречи гостей желанных. Мудро. А чего ж его Черниговцы то прихапали, в сей день?

– Это им с княжьего плеча кафтан обломился, – Подал голос Данила, подъехавший в кружок, потому как полюбопытствовал, чего это старшие в кучку сгрудились, – Что б гордыню Черниговскую унять им и пожаловали замок Днепровский – Любеч.

– Не даром, ох не даром деда, иногда, как и Ярослава, Мудрым прозывают, – Отметил Андрей.

За разговором время пролетело незаметно, и пойма Днепра вывела их к излучине реки, где стоял, по словам Чубара и Данилы, замок Днепровский.

Привычным уже действом, только раздалась команда, ватага превратилась в сватовской поезд. Развернулись стяги, бунчуки, загудели барабаны и бубны, и полилась песня былинная про Днепр-Батюшку, про Святогора богатыря.

Князь поворотил коня к Любечу.

За годы, прошедшие с Собора, Любечский замок оброс посадом, разбежался по берегу домами и домишками, сполз к Днепру сараями и баньками. Был замок – стал городок. Под стенами-то кремля, да на берегу такой реки, где и купцы с товаром и волна с рыбой, а за стенами князь или боярин с дружиной – живи. Не хочу.

Суздальцы поворотили к замку, подъемный мост надо рвом был упущен, значит ждут.

– Посмотри князь, поучись, – Обратил внимание дьяк, – По сторонам ворот башни сторожевые. И ворота защищать удобно и страже крыша от непогоды, и первый ряд обороны после моста, еще до кремля.

– И ворота – тройные заслоны, – Вставил голос Данила, – Можно первую волну меж ворот отсечь и из башен просто, тупо, в упор из самострелов расстрелять или варом обварить.

Они проехали ворота и попали во дворик стражи, уткнувшись в приземистую вежу, такой замок в замке. Вежа была высока этажа на четыре, но крепка и добротна, сделана из накатистых бревен, почерневших от древности, еще на корню. Чтобы проехать в княжий двор, пришлось по одному, почти протискиваться между вежей и низкими складами, более похожими на укрепленные лабазы. Такими лабазами был окружен весь замок.

– Двойная польза, – Опять обратил внимание дьяк, – Они тебе и стены, и крыши, они тебе и забарала – площадки, где стражу поставить, или самострелы укрепить, или котлы с варом, смолой выставить. Они тебе и клети. Хочешь склады склади, хочешь дружину или челядь посели, хочешь кузню или винный погреб ставь. Мудро сделано. И тараном бить двойная сила – стены-то две, да внутри перегородочки.

– Дыру градную, ход тайный, где хочешь там и сделай, ни кто в этих клетях во век не разберется, где комната, где склад, а где выход потайной, – Добавил Данила, – Колодец опять же тайный копай не увидит ни кто, а воду выноси с другого края пройдя по клетям. Мотай на ус, Андрейка.

За разговором подъехали к княжьему дворцу, вскинувшему свои три башенки с флажками над замковым двором. По второму этажу его опоясывали просторные сени, а на крыльце стоял сам хозяин в собольей накидке с горностаевой опушкой, не смотря на жаркий летний день.

– Во, гляди-ка, сам Всеволод встречает, – Удивился Данила, – Да еще при полном параде, всю пыль собрал в глаза пускать. Одних холопов-бояр штук двадцать, эвон красных девок, с хлебом солью, в золоченые сарафаны одел. То ли боится он тебя княже, не понятно с чего, прости уж. То ли знает что.

– Хитер князь Черниговский, держи ухо в остро, – Шепнул Беда, – Просто так мать родную не поцелует. Если он сам с хлебом солью на крыльцо выкатился, а не стал в палатах ждать, что-то есть у него за пазухой. И я точно скажу – это не краюха хлеба, – Уже по-своему, с прищуром, закончил он.

– Здравствуйте, здравствуйте гости дорогие, – Широко раскрыв объятия Всеволод спускался с крыльца, – Мне с утра еще сердце подсказывало. Будет в Любече праздник.

– Завиляла лиса хвостом, – Буркнул Данила, – Что-то он знает, чего мы не слыхали.

– А то этот старый пройдоха от женушки не знал, что мы сюда скачем, – В тон ему поддержал дьяк, – Чего ж его из Чернигова в Любеч принесло? Гляди в оба, князь, тут дело не чисто.

Андрей спрыгнул с коня и пошел на встречу хозяину, также радушно улыбаясь. Коня придержала Малка и, не разжимая губ, так как умела только она, быстро выпалила:

– В Киеве Владимир Мономах готовит пир к твоему прибытию, ходят слухи, что на старший стол он будет звать твоего отца. Черниговцам – шиш с маслом. Улещивай хозяина, больше болтай – вроде глуп сильно, что едешь в Святые Земли из-за ссоры с отцом. Остальное скажу, будет время, наедине остаться. Улыбайся по дурней – это тоже оружие. Все. Помни, кто предупрежден – тот вооружен.

Андрей расплылся в улыбке еще шире, в голове прокручивая Малкины новости и советы.

Теперь ясно Черниговский князь хотел выудить из него все, что можно об отце. О дружине, планах, женитьбе, отношениях с дедом и братьями, в общем – обо всем.

– Здравствуй, здравствуй кум, или сват, или …кто ж ты мне будешь-то? Да не в этом дело. Рад-то я как тебя видеть, – Андрей только, что целоваться не лез.

Данила с Бедой переглянулись на странное поведение князя, но, быстро взяв себя в руки, виду не показали. Значит надо.

– Братцем меня называй, – Умильно сказал хозяин, – Мы с тобой почти как братья. Женка-то моя – тебе сестра, значит и мы с тобой братцы.

– Ой, робяты, дайте кваску кисленького хлебнуть, – Вдруг раздался голос Микулицы.

Всеволод зыркнул в его сторону, намек, на то, что его речи текли как патока, был просто явно хамским. Но исходил от человека из ближних гридней, и ссориться было не к месту. Пришлось проглотить. Но князь был человек хоть и не злопамятный, но памятливый, а забыть такую колоритную фигуру, как Микулица было не просто.

– Напою я тебя, еще, придет время, рад не будешь. Полной чашей нахлебаешься, – Зло подумал он, но вида не показал.

– Проходите, проходите. В сенях уже столы накрыты, посидим, перекусим с дороги. Новостями обменяемся, байки новые расскажем. Да что это я, заболтал вас совсем, – Он гостеприимно распахнул двери в терем, – Болтовней сыт не будешь.

Гости вошли в большую палату, где по стенам были развешаны рога оленей, туров, головы свирепых вепрей и волков. Любили черниговцы охотой потешиться. Меж трофеев яркими пятнами разбросаны были майоликовые щиты с гербами удельных городов. Андрей отыскал глазами ростовского оленя на червленном щите, вроде как привет из дома. Затем обвел залу взглядом.

– Это ж надо, сколько тогда князей на Соборе было! – Стены пестрели гербами в основном червленного и лазоревого цвета, иногда мелькали серебро и золото.

– А что, братец, – Он держал предложенную ему игру, – Это все гербы сродственников наших?

– Конечно, конечно, – Охотно ответил хозяин, – Это все наша родня, старших Рюриковичей, – Он сделал ударение на слове «наша».

Андрей вроде, как и не заметил этого, и, по-детски дурашливо, крутя головой и ойкая от удивления, начал осматривать стены, дождавшись, пока его не дернули за рукав, приглашая далее, в сени второго этажа. Там, в широкой открытой галерее, опоясывающей терем почти по кругу, уже стояли накрытые столы, готовые вместить всю дружину обоих князей. Челядь уже расположилась во дворе, что хорошо было видно из окон залы.

– Ишь, сколько разносолов, – Опять подставился Андрей, – Богато живете. Даже вон вино ромейское и фряжское.

– Князь то Ваньку начал валять, – Шепнул Чубар Даниле.

– Да он его уже, почитай с крыльца валяет, – Вступил в разговор дьяк, – Так что робяты, началась большая игра. Скажу честно, наш малец этого старого жулика переигрывает пока, тьфу, тьфу не сглазить. Сдается мне, знает он что-то, что даже мне пока не ведомо, – И про себя добавил, – Хотел бы я знать откуда? Это ж кто меня опередил, а его упредил?

– Садитесь, садитесь, гости дорогие, – Опять полилась патока из хозяйских уст, – Отведайте, что Бог послал. Не побрезгайте. Чем богаты, тем и рады.

– Благодарствуем, – За всех ответил Андрей, – С дороги-то, почему не потешить себя царским угощением, – Польстил он хозяевам, и отметил для себя, что стрела попала в цель. Лица бояр расплылись в довольной улыбке.

Вечер был долгим, игра велась тонко и с переходящим успехом. К полуночи Андрей стал поклевывать носом, и был милостиво отпущен в опочивальню на отдых.

Войдя к себе, он притворил дверь, открыл, еще раз проверил, что знакомый Ахмат на часах, и только тогда немного расслабился.

– Молодец княже, – Он даже не удивился, услышав, а потом и разглядев в полумраке, сидящую на лавке Малку, – Переиграл старого лиса, и наговорил с три короба, и не сказал ничего. Пусть теперь разгребает твой, вроде бы, хмельной треп. Пусть теперь кумекает с боярами и дьяками, в какую сторону грести, к какому берегу пристать.

– Что ведунья, не ударил я сегодня в грязь лицом? Устал я страшно. Лучше мечом пол дня махать, или на коне три дня скакать, чем вот так хвостом мести.

– Это тоже учеба и искусство, турусы разводить, рака за камень заправлять. Нужно это в жизни, не меньше, чем меч и конь. Ты ж сегодня, просто шут гороховый был – чем и молодец. Считай, ты сегодня в Чернигове, если уж друга не приобрел, то врага точно потерял. Владислав супротив тебя не выступит, и козни строить не будет. Он в тебе теперь, по глупости твоей, извини княже, соперника не видит, и окрепнуть тебе даст. С первой победой тебя княже. Такая победа, без крови и звона мечей, трех сечей стоит. Хвалю и люблю. За ум люблю, за хитрость хвалю. А теперь спать, – Остановила она готовые сорваться с его губ слова и вопросы. Завтра в Киев к деду. Спать. Спать.

И опять растаяла в ночной дымке. Видение ночное. Берегиня его, советчица. Андрей с благодарностью подумал о ней, уже засыпая.

– Спасибо тебе! – То ли сказал, то ли подумал он, то ли ему это все приснилось, – День прошел. И, слава Богу. Завтра в Киев.

 

Утро задалось на славу, на небе ни облачка, легкий ветерок с Днепра отгонял жару и надоедливых мух. Еще по рассвету, откушав в Любече, и спешно простившись с князем Черниговским, посольство двинулось на Киев. Проводы не затянулись. Все были удовлетворены вчерашним днем. Владислав решил больше не размениваться на сопливого ростовского княженка, отцом обиженного. Посланного сам не знает куда, принести то, не знает что. Да к тому же видать, умишком большим не наделенного, и в отца к хмельному гораздого. Поэтому выпроводил он его по быстрому и без расшаркивания.

Андрей удивленно лупал глазами, лез целоваться и так надоел всем, что они за счастье посчитали, когда он с раннего утра убрался из замка в сторону Киева, уводя за собой своих дремучих залесских мужиков, считающих себя воями и кучу сопливых отроков. Все это вместе, недалекий дьяк, даденный княженку в провожатые, и два старика воеводы, называли дружиной и надеялись дойти с ней до Царьграда, что б высватать там своему такому же дремучему, и вечно пьяному князю, младшую дочь Иоанна. По слухам страшненькую и никому, кроме этих дикарей из своего северного медвежьего угла, не нужную.

Все разошлись к общему удовольствию. Дружина вяло затрюхала вдоль Днепровского берега, пока из виду не пропал Любеч. Еще немного прокатилась по инерции для надежности и…

– Эй, Малк запевай веселую. Окрутили брательничка, – Раздался голос князя.

И как будто только этого и дожидаясь, тишину днепровского плеса разорвала залихватская песня. Аж лебеди порхнули с озерка, мимо которого, пританцовывая боком, проходил вороной иноходец Малка. Песня была про глупого боярина, что нанял работника за три щелка, и что из этого было.

Дружина держалась за животы. Мало что не выпадала из седел, но припев про то, что не гоняйся, мол, за дешевизной, подхватывала лихо и с посвистом.

Даже Данила и Чубар поддержали песню своими басами, распугав в округе всех зайцев и белок.

– Ишь, раззадорились, – Подскакал дьяк, – Это они напряг, что в Любече был снимают. Молодец твой Малк, знает, чего людям надо, – Одобрительно кивнул он в сторону зеленого отрока.

– Хорошо поют, так бы и ехал с ними под эту песню хоть на край света, – Отозвался Андрей, – Сказать чего хочешь? Кстати дьяк тебя как звать-величать, а то все дьяк да дьяк.

– Гуляем, меня батя нарек. Так что – я Гуляй Беда, – Со знакомым прищуром хохотнул дьяк, – Вот и гуляем, то ли я за бедой, то ли беда за мной. Пока еще, слава те Господи, не встретились. Спросить я тебя ни о чем не хотел, а вот похвалить за смекалку и оборотистость похвалю. Молодец князь, не по годам, молодец. От души без лизоблюдства говорю. Отец твой, знает, лизать не приучен, и не люблю. А тут от души. Молодец.

– Спасибо. От тебя похвалу получить очень даже радостно. Говоришь Гуляй, ой, не прост был твой батя. Скажи Гуляй, правду бают, что мой дед новый закон о старшем столе думает принять?

– Не знаю чего там твой дед, а для меня – Великий князь Владимир Мономах, думает. Но с тех пор, как получил он титул Мономаха, по нашему словенски – «Одного славящий», жестко гнет он новую Веру одного бога на всех землях. И, по моему малому разумению, правильно делает, потому, как не только мое это разумение. Недаром же Константин Ромейский ему этот титул отдал, в честь чего и шапкой его своей венчал и бармами. Видимо видел, что Русью Вера прорастать будет, и земли наши дышат ей полной грудью.

– Ладно, спасибо за грамоту, приеду в Киев буду с дедом беседы беседовать. Если он захочет. Слушай, Гуляй, а поедем со мной в Святую Землю?

– Нет, князь, у тебя своя свадьба, а у меня своя. Да и стар я, в новые игры играть. Это ты со своими сверстниками новое лихое дело поднимать будешь. Для таких дел я уже не гож.

– Брось, Гуляй. Тебе еще жить да жить, а мне советчики надежные да верные, как хлеб нужны.

– Советчики, поверь моему слову, у тебя не хуже меня. Вижу я это, а более нюхом чую. Да не один советчик. А вот помощь от меня в чужих землях жди. К тому времени, когда у тебя крылья вырастут, я уж постараюсь все, что в моих силах сделать, чтобы имя твое в землях этих не пустым звуком было. Это я тебе князь как на духу обещаю.

– Опять же спасибо тебе, за доброе слово, а более за правду, что в лицо сказал.

– Ладно, князь, до Царьграда, путь не близкий, поговорим еще. Пойду, кое-что проверю, кое-кого, кое-куда отправлю, – С прежними своими прибаутками закончил он.

– Скачи, Гуляй Беда, гуляй, пока беды нет, – Махнул ему рукой Андрей.

Они разъехались, и князь пришпорил коня, догоняя, вырвавшихся вперед далеко от дружины, Малка и Микулицу.

– Эй, вы други дорогие, пошто товарища своего бросили? – Окликнул он их.

– Товарищ наш при деле. Вопросы государевы решает, – Откликнулся Микулица, – Куда нам червям книжным с суконным рылом, в калашный ряд.

– Мы тут в стороночке песни поспевали, теперь горлышко промачиваем, другим певцам соловьями рассыпаться не мешаем, – Поддержала его Малка.

– Ну, ну заклевали совсем. Загордились певуны. Носы то за ветки не цепляются? Прикажу сейчас, враз трубачи подъедут славу вам трубить.

– Да ты нас не больно пугай. Мы и от медных труб в обморок не упадем, – Хихикнула Малка, – Подправляй поближе, а то кричим как на майдане, скоро в Киеве слышно будет.

Андрей подъехал к ним почти стремя в стремя.

– Ты Микулица Черниговского князя зело задел. Он злобу затаил, придет время отыграется, остерегись, – Предупредил он.

– Не боись князь, не вспомнит он, кто его обидел, – Спокойно ответил инок.

Князь с Малкой удивленно вскинули на него глаза, в них читался немой вопрос.

Микулица сделал паузу, и нехотя закончил.

– Меня ведь не просто так чернокнижником прозывают, знаю я кое-какие штуки, почитывал. К делу надо будет, найдем, где и что применить. Не боись князь, мы ведь тоже не лаптем щи хлебаем, – И улыбнулся широкой улыбкой, сразу успокоившей всех.

– Слушайте, а дружина то где? Мы так не заплутаем? – Озабочено бросил Андрей.

В ответ раздался взрыв искреннего смеха.

– Ты что князь, где ж здесь в трех соснах плутать-то, чай, не чаща Брынская, не дубравы Суздальские. Оборотись князь, Днепр рядом, он хоть и не язык, как говорят, но до Киева точно доведет, – Малка рассмеялась звонким заливистым смехом.

– А дружина, что ж дружина, за холмом она, так и это не вопрос. Дозоры ж кругом. Вон смотри, на холмике впереди братья Угрюмы, до боли знакомые. Тут потеряться еще постараться надо, – Это уже вступил Микулица.

– Ну, вы, ладно. Ишь расчирикались, – Вроде как с обидой начал Андрей, но, спохватившись, закончил, – А то вот зашлю в боковой дозор, по ветру, пыль глотать, тогда повеселитесь от души.

Они опять звонко от души расхохотались, ни чуть не пряча свое настроение.

Старшие, кучкой ехавшие в стороне, с одобрением посмотрели на их веселую группку.

– Хорошие у князя дружки, – Заметил Беда, – И главное перед ним выю не гнут.

– А они ж не смерды и не бояре, – Уточнил Данила, – Им его хвала не нужна, и хула не страшна. Они ведь любят его по-людски, по-простому, – И добавил вдруг, – Как я.

– Вот всю жизнь мечтал, таких друзей иметь, чтобы в спину нож не вогнали, – Почти с тоской продолжил дьяк, – Эх! Рад, что хоть у кого-то есть. Дай Бог, чтоб так! Дай приказ в галоп, Данила. Не-то припозднимся.

Данила привстал на стременах и гаркнул:

– В галоп, ядрена корень!

Кони взрыли землю. В галоп, так в галоп.

Киев показался издалека. Купола Святой Софии сияли золотом с высокого берега Днепра. Розовые стены Собора плыли в мареве знойного летнего жара, оторвавшись от земли, и издалека казалось, что над Днепром в воздухе висит волшебная Божия обитель. Из этого розово-золотого чуда лился перезвон колоколов, рассыпающийся далеко по окрестностям княжества киевского, а по Днепру, и по соседским – черниговскому и переславскому. Победно звучащие колокола софийские, были подхвачены дробным перебором в Печерском монастыре и раззвучены переливами Собора Богородицы. Звон этот витал над облаками, как бы посылаемый самими ангелами или Архангелом Михаилом покровителем города.

Приблизившись ближе, посольство увидело белокаменные стены, самого киевского кремля и дубовые нового города, разросшегося вокруг княжеской столицы. Рвом уже окружили Подол и Жидовскую слободу, ныне выгоревших напрочь. Широкий шлях, деливший их, прозванный Хрещатиком, начинался подъемным мостом, к которому и вывела их дорога. Другим концом шлях упирался во вновь отстроенные ворота города. Украшенные надвратной церковью Благовещения с золотым куполом, они и прозвание свое получили по ней – Золотые.

– Правь к Золотым! – Приказал Андрей, – Чай мы не челобитчики. Внук к деду едет. Опять же, не на чай с баранками, а по повелению князя Ростовского, по княжей надобности, и с его же Мономахова благословения. Правь к Золотым! А ты, Малк, дай-ка им жару. Песню позвонче! Рожечники и барабанщики не жалей губ и рук. Пусть помнит Киев нас. Еще свидимся.

– Песню так песню. Помнит так помнит, – Малк подозвал к себе десяток парней, и вдруг разом десять глоток выбросили песню про Ваську Буслая. Как он боярам хребет ломал и купцов под себя гнул.

Киевляне, падкие на зрелища, выскочившие поглазеть на новое развлечение, шарахнулись в стороны. А когда припев подхватили в двести глоток, с крыш и деревьев попадала мелюзга сидевшая там. Песня перекрыла даже колокольный звон и заставила выглянуть в окно самого митрополита киевского.

– Это что ж там за переполох? Это ж кто себе позволил в обедню песни орать?

– Молодой князь Ростовский – Андрей с дружиною, проездом в Царьград со сватовством, – Услужливо подсказал юный дьячок, – Управствует без согласия.

– Андрей говоришь Ростовский, Георгиевич который, хана Алепы внучок, с дружиной, – Задумчиво повторил митрополит, – А звон колокольный киевский перекрыли. Не много ведь их, не много…,а перекрыли. Не к добру, – он еще раз задумчиво почесал бороду, – А в Переславле Собор, покровителя Киева Архангела Михаила, рухнул. Нет, не к добру это. Надо будет сплавить молодца по быстрому. Или в Царьград или… – Он в страхе перекрестился, как бы отгоняя собственные мысли, – Уф, чуть черт не попутал. Подавай праздничный наряд, поеду к князю. Надо рядом при встрече быть. Шевелитесь вы, тетери сонные. С этим молодцом не поспишь. Он вон, весь сонный Киев на уши поставил, а это, лет за пять последних, никто не сумел.

У ворот Печерской обители, в церкви Святой Троицы, песню услышал черноризец Николай Святоша, в миру прозываемый князем Святославом Даниловичем. В прошлом рубака грозный, ныне первый в Святой обители.

– Это Киев отпевают, – Тихо сказал он, – Весело отпевают, с бубнами. Надо пойти посмотреть на зачинщика. По голосу слышу – это нам привет от старых Богов, – Он взял посох, накинул клобук, и уверенным шагом направился к Мономахову двору.

На княжеском дворе их ждали, ждали давно. Владимир распорядился истопить бани и подготовить пир, какого давно не видывал стольный Киев.

Дружина въехала на двор. Князя встречал приказной дьяк. Держался он по царски, но быстро скуксился, после пары слов, брошенных ему на ухо Бедой.

– Проходите, проходите гости дорогие. Располагайтесь. Девки да холопы сейчас всех разведут, расположат. Баньку примите с дороги. Платье переоденьте. Князю молодому Ростовскому, Владимир Всеволодович платье со своего плеча жалует – царское. Через тройку часов, будьте ласковы, к столу княжескому. Молодого князя и ближних его, Владимир за свой стол зовет. Остальным в палатах все накрыто. Отдыхайте, не буду под носом крутиться, с дороги мешать. Коли надобно что, только свистните.

– Ступай дьяк, – Беда показал, кто есть кто, – Управимся, а у тебя дел по горло. Отвлекать не будем, – Смягчил он тон, – Ступай, поклон тебе за заботу. Пойдем мы попаримся. Квасок то холодный есть? – Напоследок кольнул он.

– Есть, есть, и квасок есть и медок. Венички березовые, дубовые. Банщики у нас знатные и банщицы тоже, – Заюлил дьяк.

– Все, спасибо, ступай, не отсвечивай, – Кивнул Беда, – Сами разберемся. Прикажи коней перековать, почистить, покормить. Челядь обласкать. Мытарить тебя не будем. Скоро дальше побежим.

Компания бодро отправилась на берег Днепра к царским баням, из труб которых дым не шел, но тянуло свежим жаром, что говорило о том, что бани протоплены со знанием дела.

После медового парка, с распаренным веничком. После костоправов, знающих свое дело, и делающих его от души. Захода, этак, через три, растянувшись в предбаннике на чистых рушниках, и попивая холодный квасок, все окончательно разомлели.

– А кто Малка видел? Он что, париться не ходил? – Расслаблено спросил Чубар.

– Так его и в бане, вроде как, не было, – Отозвался Данила, залпом осушая ковш с квасом, – Али я не разглядел?

– Может он с дружиной в боярских банях, – С сомнением предположил Беда.

– Да что вы ему косточки перебираете, без него – его парите, – Вступился за друга Андрей.

– Чего ты его защищаешь. Может, он девку банщицу сгреб, и…, – Чубар мечтательно присвистнул.

– Да он еще с полдороги отвернул в сторону Подола, – Уточнил Данила, – И его постоянные Угрюмы с ним.

– Ладно, Бог с ним, на пиру встретимся. Данила предай ковшик, холодненького хлебнуть, – Перевел разговор князь, – Давай-ка еще раз в топку сунемся, остывать начали. Пора дубовыми с можжевельничком пройтись. И скажи, пусть пару с бражкой поддадут, с хлебным духом. Ну, други, вперед! И пусть враг бежит! – И он с разбегу взлетел на верхний полок.

После баньки, переодев свежее платье, и приведя себя в полный порядок, ватага почувствовала себя наново рожденной.

Андрей вышел к ним из своей горницы в новом царском платье, жалованном ему с великокняжеского плеча. Кафтан из золотой парчи, с широкими боярскими рукавами, был накинут поверх жупана, такой же золотой парчи. Сафьяновые красные сапоги с золочеными каблуками и золотой пояс с кистями дополняли платье. На пояс Андрей хотел повесить свой меч, но, пораздумав, спрятал его в дорожный ларь, и прицепил кривую половецкую саблю с золотой рукоятью в виде дракона, в раззолоченных ножнах, усыпанных ярко-красными яхонтами.

– Сокол, – Воскликнул Данила, – Венца только не хватает, – Но во время прикусил язык.

Однако, не смотря на старость, схлопотал от дьяка тяжелую затрещину.

– У стен тоже уши, – Пояснил дьяк.

– Дурак я старый, – Все понял воевода, – Но князь наш, все равно сокол.

Андрей оглядел ближних и отроческую дружину. Оценил. Хоть самих сватай.

Малк в своем традиционно зеленом был хорош, как всегда, только добавил немного больше узоров в вышивку, да на ножнах, такой же, как у Андрея половецкой сабли, заиграли лесным огнем изумруды. Золотые кудри были перетянуты тонким зеленым ремешком, напоминающим то ли змейку, то ли ящерицу с загадочным золотым узором по тонкой коже.

Микулица весь в черном: черном жупане с серебряными разговорами и такой же серебряной пряжкой на ремне, с коротким кинжалом на боку, производил впечатление черноризца. Черные, как смоль, волосы были прикрыты скуфейкой.

В таком же черном был и дьяк Беда, только его кафтан был какого-то необычного покроя, вроде бы и знакомого, но с неуловимой чужинкой. Скорее фряжского, чем ромейского вида, с зауженными рукавами и отворотами на них. С чуть выпущенными из ворота кружевами розоватого цвета, и с загадочным перстнем на пальце он походил на какого-то заморского чародея.

Данила и Чубар, как два былинных витязя, седоусые и суровые, сегодня отмякли и одели давно залежавшиеся парадные свои одежды.

Чубар – красный жупан с широкими шароварами, перепоясанный шелковым поясом, обмотанным вокруг него раза четыре, с кистями, свисающими рядом с широким восточным мечом, напоминающим полумесяц. Оселедец он лихо завернул за ухо и стоял, покусывая седой ус.

Данила – короткий боярский кафтан лазоревого цвета, темно-синие шаровары и темно-синие, высокие сапоги, короткий меч в темных ножнах безо всяких украшений. Он ждал приказа, оглаживая расчесанную надвое бороду.

Чувствовалось, что ему не привычно без брони, или хотя бы кольчужной рубашки и шелома.

– Хороши! – Подвел итог своего осмотра Андрей, – Хороши, пора за вас девок сватать, да не просто девок. Княжон. Пошли что ли, женихи.

Он повернулся и направился в палаты Великого Киевского князя, князя Всея Руси, старшего на княжеском столе, что в отца место не только для земель Славянских, но для всех Рюриковичей. В палаты к своему деду, Владимиру Всеволодовичу Мономаху, составителю и охранителю Русской Правды. В палаты опоры и надежы новой Веры пришедшей в Словенские земли, Веры в нового Бога.

Он направился в палаты, где в честь него молодого отрока, младшего князя Залесской Руси, в стольном городе Киеве, в княжеских платах Владимира Красно Солнышко, за столами Ильи Муромца и Добрыни Никитича сегодня будет дан пир.

Ноги подгибались от такого груза, сердце готово было выпрыгнуть из груди, голова шла кругом, но он шел, чувствуя, что все его друзья собрали силы и кричали во весь голос, криком который слышал только он.

– Держись князь! Держись! Жизнь начинается сегодня! Отрочество закончилось. Мы с тобой! Держись!

Он вздохнул полной грудью, собрал всю волю в кулак, и шагнул в дверь центральной залы, навстречу гулу голосов, шуму пира. Навстречу судьбе.

 

– Ласково просимо! – Перекрывая звон бубнов и скоморошьи прибаутки, раздался спокойный голос Великого князя, – Ласково просимо, князя Ростовского с приближенными. Проходи внучок, садись рядышком, расскажи как там, в Залесской земле.

– Земной поклон тебе Мономах от Ростовской земли, – Андрей поклонился до земли, – От Смоленской, от Черниговской. Земной поклон и здравия, вам бояре и дружина киевская, – он поклонился направо, – Многия лета вам благоденствия торговый и посадский люд светлого города Михаила Архангела, – Он отдал поклон налево.

Краем глаза он заметил рядом с Владимиром митрополита киевского и черного игумена.

– Волхвов рядом нет, и, похоже, в зале тоже, – Подумал он, – Дед точно на новую Веру повернул, и назад, к старой, поворота не будет.

– Подходи ближе, дай, взгляну на тебя, половчанин. Я ж тебя с тех лет, когда ты за мамкин подол держался, и не видел более. Смотри, какой молодец вымахал! Иван-Царевич!

– Вот только, где волк его серый? – Про себя прошипел митрополит, – Краше, краше Иван царевича, прям Иосиф Прекрасный, – Елейно подхватил он, осеняя Андрея огромным золотым крестом, висящим у него на шее.

– Благодарствую за слова добрые, за похвалу незаслуженную. То не меня вы хвалите, а платье красное. За него тебе Великий князь, с твоего плеча жалованное, отдельный поклон, – Андрей еще раз поклонился до земли.

– Ну, буде, буде, – Удовлетворенно остановил его дед, – Поди сюда, обниму.

Гости расселись по чину. Андрей между дедом и митрополитом, воеводы за дружинным столом, откуда тут же посыпались шуточки и здравницы. Дьяк, как-то ненавязчиво, затесался среди иноземных послов, слившись с ними в единую массу.

Княжич поискал глазами Малку и Микулицу. Ага, Микулицу приютил около себя тот суровый игумен, что стоял рядом с Мономахом, и уже о чем-то оживленно с ним беседовал. Малки сначала он найти не мог, но вот мелькнула знакомая лесная зелень, и с ним встретился лазоревый ободряющий взгляд. За киевским отроческим столом среди молодых бояр, служащих городу Словом и Делом, она смотрелась почти своей, и в глаза не бросалась, если бы не ее лесной вид.

Пир пошел своим чередом.

– Расскажи инок, от каких мест полет держишь? Меня вот Николаем Святошей в Киеве зовут, – Начал разговор с Микулицей суровый игумен.

– Тебе князь поклон земной от старца Нестора, – Ответил ему Микулица, – Я его ученик и инок Суздальской обители, что в честь Благоверных Бориса и Глеба. Путь держу в Святую землю, ближним дружкой князя Андрея.

– Эка ж ты грамотен, и разумен. Даже про то, что я в былые годы князем Святославом обретался тебе ведомо. Про то уже и в Киеве-то забыли. За Несторовы здравницы, благодарствую. Бориса твово с Глебом, ты уж меня прости, благоверными не держу. Языческие святые. Но то не нам судить. Не судите и не судимы… На все воля Божья. Что ж там, в Святой Земле князю Андрею и ватаге вашей надобно?

– Отмолимся и отчизне послужим. Уму разуму наберемся. Я вот, книги кое-какие хотел пролистать, с ессеями пообщаться, много, по слухам знаний у них в тайне держится. Со старцами поговорить, с волхвами заморскими…

– Жажду знаний имеешь, инок. Похвально это, и Богоугодно. На что знания применять собрался? На благо, али как?

– На благо, отче на благо. Нет ведь белых книг и черных. Книга, она и есть книга. Это мысли в голове человечьей и посулы – они рознятся. А в знаниях и Вере все вместях, все перепутано, что кому чисто, кому нечисто. Кто разберет? Или не прав я?

– Прав, прав. Что Богу угодно, что ему чисто, то только сам Господь и отличить может. Он укажет. Ты, главное, инок не прослушай голос его. Уши хвалой и гордыней не затыкай. Глаза чванством и многоверием не завешивай. Тогда все и сложится, – Он помолчал, и как бы ненароком спросил, – А что у вас за певун такой голосистый?

– Запевала. – Мгновенно ответил Микулица, почуявший в вопросе подвох, – Запевала дружинный, из княжьих отроков. И моментально встала стена недоверия между ним и старцем.

– Хорошо поет, – Почувствовав это, не стал давить игумен, – Как птица лесная, – Он понял, что певец был из ближних дружков Андрея, а значит, находится в этой зале. А что Микулица не указал на него, то ему заслуга, не выдал сотоварища, даже ненароком.

Святоша перевел разговор на здоровье Нестора, на Залесский край, на житие в обители, и разговор потек тихо и гладко.

Митрополит киевский, сидевший рядом с молодым князем, в разговор его с Мономахом не встревал, удовлетворенно кивал головой, как бы соглашаясь со всем тем, о чем толковали между собой князья. Тем не менее, в голове его лихорадочно крутились жернова, перемалывая ту информацию, что поступала к нему во время пира. Соглядатаи его и черные людишки сновали около столов, по крупицам выхватывая обрывки разговоров, сносили ему, как птица сносит в гнездо подобранные на дворе веточки и пух. А он свивал и свивал из этих веточек основу будущего дома.

Подскочил виночерпий, шепнул:

– Воеводы бахвалятся, что шли через Брынский лес.

Из соседних палат забежал скоморох.

– Отроки промеж себя разговор ведут, про то, как дальше побегут до Царьграда? Водно, али конно?

Со двора, пробегая, сенная девка принесла.

– Челядь бает, что младшая дружина разницы между дружинником и челядью не делает, и они за них готовы головы сложить.

И один и тот же вопрос задавал всем митрополит.

– Кто песню пел?

И один и тот же ответ приносили людишки.

– Дружина!

Митрополит начал звереть лицом и супить брови. Одно он не мог понять.

– Кто? Кто серый волк у этого только что вылупившегося Иван-Царевича?

И вдруг с двух сторон зала, как два хлыста стегнули по нему острые взгляды.

Невидимые нити перехлестнулись под потолком и сцепились в мертвой хватке, старец упорно сопротивлялся, но их было двое, и что поразительно, они были сильнее. Даже не то чтобы сильнее, они были необычнее, он не знал тех сил, которые стояли за ними. Он многое знал и умел. Он подчинил себе Киев, правда, не весь Киев. Печерская обитель стояла особняком, но это до поры до времени, он все равно подмял бы ее вместе с ее непокорным черноризцем. Не смотря на то, что тот когда-то княжил в этих краях. Он считал себя великим, он не боялся Владимира и ждал только момента, когда тот умрет, и приближал этот момент, как мог, чтобы окончательно взять в руки этот славянский городишко. Но этих сил и этих ведунов он не знал. Он даже не мог понять, где они черпали силы, становясь, все сильнее и сильнее с каждым моментом схватки. Он попытался понять, откуда они, но уже кто-то залезал в его мозг и сурово приказывал.

– Хватить совать свой нос, куда не просят. Забудь свои злые мысли! Бойся отче! Подумай, жизнь коротка.

– Кто вы? – Взмолился после тяжелой схватки, митрополит, – Кто? Пошто приказы мне отдаете? Чьим именем?

– Именем Господа нашего, – С двух сторон раздался ответ, – И он обмяк и смирился.

За это схваткой внимательно наблюдало двое. Дьяк Беда и черный игумен. Они не видели противников, не видели самого боя, но противостояние отразилось на лице старца, такой не выносимой мукой, что все было видно по нему.

Дьяк давно понял, что митрополит, мягко скажем, не очень доволен их прибытием в Киев, и уж совсем не доволен приемом, оказанным им Великим князем, и главная его цель спровадить их отсюда. Но что-то еще не давало святому отцу покоя, и он старался это вынюхать при помощи своих проныр. Дьяку все это было видно, как на ладони, но вот то, что кто-то начал глушить старца, даже для него стало неожиданностью, а то, что его сломали, и сломали быстро, было просто шоком. Беда знал, что митрополит славен был в определенных кругах бесовскими своими знаниями и дружбой с силой потусторонней.

– Вот это ловко! – Подумал Беда, – Это его видать компанейски обломали. Кто ж это такие?

Черный же игумен тоже распознал, во всей этой беззвучной схватке, схлестнувшиеся чародейские силы, и быстрым взглядом из-под клобука пробегал по залу, стараясь ухватить того, кто боролся со старцем.

– Ускользает как угорь, меж пальцев проходит, – Бормотал он себе под нос, – Вот бестия. Да где ж ты? – Он столкнулся с таким же внимательным взглядом с посольского стола, подумал, – Вот, поймал! – Но тут же разобрался, – Этот тоже, как и я, все понял, и то же, зацепить не может. Это кто ж такой догадливый? А – это дьяк ростовский. Бедой его вроде кличут. Известная личность. Умен, пронырлив, и ведун видать еще ко всему. Надо будет дружбу с ним свести.

Хотя предан своим князьям, и верен, но мужик хороший грамотный. Надо дружбу свести, – Он опять попытался схватить взгляд того, кто смирил митрополита, и опять не смог, – Силен! Силен и знающ! Кто?

Если бы игумен оглянулся на своего соседа, он бы увидел, как Микулица, с бледным лицом, почти прокусив губу от напряжения, пытается оправиться от только что полученных ответных ударов с княжеского стола. Кровь начала приливать к его щекам, и он отхлебнул из чаши ромейского вина, приходя в себя. Но в этом-то и заключается вся шутка жизни, что никто не ищет рядом.

На другом конце зала два киевских отрока, посмеиваясь, обмахивали рушником залееского неженку, которому стало плохо от ковша с медом. Видать в своей жизни ничего крепче мамкиного молока и березового кваса не пивал сосунок суздальский. Зато щеголь хоть куда, кафтанчик зеленый надел, волосы подвил. Но шутили беззлобно и очень обрадовались, когда зеленый отрок открыл глаза и улыбнулся.

– Спасибо братцы, видать перепарился с дороги, да и здесь силенок не рассчитал. Крепко вы меды варите, – Обидчиво сказал он, чем вызвал взрыв смеха.

Два этих эпизода были таким обыденным делом на пиру, что на них внимания не обратил никто, кроме, пожалуй, князя Андрея. Он все время держал своих любимцев в поле зрения, и от него не ускользнуло, что в один и то же момент обоим стало плохо. Он было подумал.

– От жары видать. Загнал я ребятишек. Куда спешу? Спешка хороша при ловле блох. А мы, чай, не блох ловим, а невесту сватаем. Ладно, далее водно побежим, хватит дружину гробить, – Он уже почти закончил думать на это тему, когда вдруг, сидящий рядом с ним митрополит, внимательно прислушивающийся к их беседе с дедом, разом обмяк, потерял блеск в глазах и интерес к происходящему, – Будто воздух выпустили, – Про себя определил князь. И тут его осенило, – Их рук дело. Снюхались колдовские отродья, По одиночке свалить его не смогли и снюхались. Как же это они сумели? Правду говорят, волхвы они волхвы и есть, каким бы Богам не служили. Ну, с меня причитается. Это ж они меня оберегали.

Разговор же его с Великим князем вертелся вокруг дел Залесских. Люба была Владимиру сторона, в которой прошли его детство и молодость. Это чванливый Киев считал Залесье северной окраиной, а Великий князь знал доподлинно, чьи струги и лодьи по морям без согласия со всеми бегают. Знал кто Шпанские земли, и города по поморью и рекам великим, на мечи брал, кто викингам, варягам, норманнам и другой ушлой братии первые побратимы, так, что и не отличишь, кто из них кто. Те же щиты червленые, те же драконы, да лебеди на носу ушкуев гордо воды резали. Киев, да Чернигов могли считать мужика залесского дремучим медведем, таким увальнем лесным. Только Владимир знал – им, Ангелам без Артуров не с руки будет в этом мире неустроенном. Кто ж им из огня пряники таскать будет кроме рода медвежьего? Ушкуйники – разбойная братия. Никому неподвластная, и чтящая только своих, таких же дремучих и страшных волхвов, что в сече бывают страшнее любого воина. Их и Верой новой и страхом не возьмешь. Да, и его, кто мог взять. Вот отец, попытался пальцем погрозить, так он ему тогда, по младости, тот палец чуть и не отгрыз, и чем бы все это кончилось, кто знает? Так что, знал Владимир, что за ватага мимо его пробегает. И князя Юрия знал. Непокорен, шумлив, горделив, но прост и спокоен. Как медведь будет в берлоге лежать, токмо дрын туда не суй. Вот только, вернулся из Заморской земли, и мысли начал какие-то новые вынашивать. Набрался там чего, кто ж его знает? Но главное научился мысли с губ не пускать.

Присмотрелся Владимир сейчас и к молодому князю. Внучок Андрей, зелен еще, но, если его к делу пристроить, то любому очков сто вперед даст и отыграет играючи. Умен, смекалист, и с простыми людьми добр, а главное гонора нет.

– Послушай Андрюша. Я стар, и здоровье стало не то, что в былые годы. Вижу, скоро придет мой час, – Он повелительно остановил внука, готового возразить, – Не перебивай. Сам знаю, что говорю. Скоро приберут мою душу Боги. Не знаю, честно говоря, какие, но надеюсь… зачтутся мне там мои дела земные.

– Брось, дед, – Все-таки встрял Андрей, – Ты еще хоть сейчас на тура или на медведя.

– Ходил, ходил в этом году. Так тур меня на рога поднял, чуть раньше времени с этого света не спровадил. Ладно, вернемся к делу. Думаю я, не свидимся мы более. Ты беги, учись там, в Заморье всему. Пригодится. Я как помру, князья начнут землю рвать. Каждый по куску хапнет, такому, что подавится. Отец твой, мужик хороший, но не далек. Даже учение в Святой Земле ему большого прибытку не дало. Он конечно по хорохорится, перья по распускает, но проку от него мало. Вся надежда, вижу я теперь, на тебя, – Он тяжело вздохнул, – Но я не доживу. Больно зелен ты еще. Не доживу. Пока ты там науку всю обмозгуешь. Пока соратников выкормишь и назад на Русь вернешься, много воды утечет. Однако надеюсь, дело мое продолжишь.

– Дед, я скорехонько. Бегом туда и назад. Обернуться не успеешь – я тут. Дождешься.

– Да нет малец. Скор мой черед. Обкручу Юрия с ромейкой – считай, дело важное сделал. С Царьградом вас породнил. Можно и на покой. Хотя вы и так родня. Ох, забывать все начал. Жаль, не до конца дело довел, не всех под одну руку поставил.

– Чему учиться дед? Какую науку вперед брать?

– Вот этому и учись. Как всех под одну руку поставить. А более друзьями обрастай. Недруги сами набегут. Они, как мухоморы после дождя, невесть откуда берутся. Обрастай друзьями, братами, кровниками. Они тебе подмога. Возвращайся только тогда, когда силу почуешь. Таким, – Он кивнул на обмякшего митрополита, – Не доверяй. Слугой Божьим своего человека ставь, из славян. А не такую вот мразь ромейскую. И ведь думает, что Бога за бороду держит. Упился что ль сегодня? Тихий какой сидит, не похоже это на него. И тих не бывает, и медов, да вин не пьет, все норовит в рукав слить. Мразь и вор. Видать Бог покарал сегодня, да и за дело, – Он перекрестился, – Прости меня Господи, за мысли греховные. И спасибо, что покарал, давно пора.

– Похоже, Андрюша, – Продолжил он, – Тебе эту ношу вытягивать. Один не поднимешь. На наших князей опоры нет. Ошибся я, когда на них опереться хотел. Кажный себя Богом чтит, Амператором видит на золоченом троне, – Он криво усмехнулся, – Ты держись младшей ветки, что по Заморью раскидана, что от младших Рюриковичей, Владимировичей пошла. У них гонору поменьше и любви друг к другу побольше. Их в кучку собери. Гуртом и батьку легше бить. Вот тебе все мои наказы. Давай выпьем: за твой отъезд, за Юркину свадьбу, за мои поминки, – Он опять жестом остановил Андрея, готового что-то сказать, – За мои поминки, за твою судьбу. За судьбу Великого князя в Великой Славянской Земле. Дай Бог! – Он поднялся и громко на весь зал сказал, – За моего внука, Ростовского князя Андрея Георгиевича, поднимаю чашу сею, и благословляю его на дела богоугодные – в миру и в ратных делах. Пусть прибудет с ним воля Божья и отеческая забота! Слава!!

Он толкнул еле живого митрополита, и тот как во сне поднялся, держа в руках свой золотой крест, и треснувшим голосом сказал:

– Благословен будь. Многие лета.

– Многие лета! – Громыхнули басы с дружинного стола.

– Многие лета!! – Подхватили Микулица и, неожиданно для себя, черный игумен.

– Многие лета!!! – Вдруг взвилось аж под потолок с отроческого стола. И вздрогнули митрополит и игумен.

– Вот он этот голос! Вот он! – Но у митрополита не было сил даже поднять глаза. Он проиграл сегодня. Проиграл все. Проиграл Русь и свое место в ней.

– Многие лета!!! – Поддержал зал в едином порыве. Черный игумен надвинул клобук на лицо.

– Этого держаться надо. За ним сила и власть. За ним новое время, – Он повернулся к соседу, – Нагнись, сынок. Вернешься со Святой Земли, брось мне на могилку горсть земли оттуда, я уж не доживу. Тебе тоже многие лета. Вон, еще над верхней губой пушок только появился, – Он любовно потрепал Микулицу по щеке, – Быть тебе когда-нибудь митрополитом или игуменом. Вспомни тогда мои слова и поставь мне свечу. Только не в Борисе и Глебе, а в Соборе Спаса. Возведи такой Собор в честь этого дня. Пусть напоминает тот Собор вам всем на закате лет, этот пир и наш общий наказ хранить и множить Славянские земли.

– Слово даю. Как перед Богом, слово даю. Возведу в Залесской Земле Собор Спаса, чего бы мне это не стоило. И зажгу в том Соборе неугасимую лампаду в честь этого дня, – Микулица склонил голову.

После здравницы пир уже перешел в ту стадию, когда всем весело и хорошо. В залу вкатились скоморохи, и начался пляс и прибаутки.

От дружинного столы на центр палат вылетели два лихих витязя, в одном из которых Андрей сразу узнал Чубара, и пустились в присядку.

– Во, старый хрен, дает, – изумился Андрей.

Чубар выделывал такие коленца, что и молодым было не под силу. Уже третий партнер сменился в этом переплясе, а старый воевода даже не вспотел. Наконец он прошел колесом по центру палат, высоко подпрыгнул, выхватил из ножен свой страшный восточный меч, и, крутя его над головой, вприсядку пошел к княжескому столу. Скоморохи, да и просто гости, открыв рот от изумления, кидали в воздух над ним яблоки, и он умело половинил их, когда они пролетали около него. Давясь от смеха, Данила кинул высоко в воздух огромный арбуз. И Чубар, резко встав на ноги, каким-то неуловимым движением меча, рассек его на четыре части, перехватил их воздухе и, усмехаясь, поставил перед князем.

– Угощайтесь князья, это вам от дружинного стола, – Хитро щуря глаза и покусывая ус, поклонился Чубар.

– Иди сюда, дидо. Дай кож я тебя расцелую, – Не выдержал Владимир, он аж прослезился от смеха, когда знатные бояре чуть под стол не шмыгнули от падавшего на них арбуза.

– Спасибо князь, – расчувствовался Чубар, – Это не мой подарок. Это от всей дружины подарок. А я что. Я только на стол поставил. Они кинули, а я поставил.

Его слова заглушил смех оправившихся бояр.

– Просьба у меня к тебе внучок, – Вдруг повернулся к Андрею Мономах, – Вы, когда в Киев въезжали песню знатную пели. Спойте.

– Рад бы услужить, князь. Но песня эта дружинная, в пять голосов в ней ни силы, ни грома нет. Да и посвист лихой – воли требует, – Осторожно отказал Андрей, – Вот будем город покидать, тогда споем.

– Город покидать будете на стругах. Я распорядился, завтра на пристани ждать вас будут ушкуйники. Коней на большие струги погрузите, дружину на стружки. Подарки и посулы на лодьи. И бегите Днепром до Русского моря, а там корабельщики дорожку знают.

– Спасибо князь. Я только собрался тебе челом бить по этому делу, а ты меня упредил.

– На то я и Великий князь, а ты еще княженок. Я мудер и хитер. Я ворон, а ты пока еще вороненок, – Наслаждаясь произведенным эффектом, назидательно гудел Владимир, – Да ладно, что уж там. Мы об этом еще днем с Бедой все обгутарили.

– Отдыхай, веселись, – Он встал, – Пойду-ка я, однако, притомился. А ты сиди, твое дело молодое, гулевань. Завтра на зорьке свидимся. Выйду, провожу. Гуляй во всю Ивановскую, – И, наклонившись к уху, сказал, – Птаху свою певчую показать мне не захотел, и прав. Уж кто только мне в уши не жужжал, что б я твоего певуна выведал, ну, да и Бог с ним. На нет – и суда нет. Но песня завтра за тобой. Такая песня, чтоб не только я, весь Киев до твоего возвращения ее вспоминал.

– Будет песня завтра. Не только до моего возвращения, веками петь будут. Обещаю. Доброй ночи тебе дед.

Владимир в сопровождении близких гридней покинул пир. Который, тотчас, дал себе волю в разгуле, без присмотра княжеского глаза.

Вслед за ним тихо увели митрополита близкие дьячки и уложили спать на пуховые перины. Плох он был сегодня, очень плох, давно они его таким не видывали.

К середине ночи, тихо покинули пир и ростовские гости. Пошли собрать в дорогу кое-какие пожитки, или прикорнуть в теремных горницах.

Черный игумен молился в катакомбном ските глубоко под землей до самого утра. О чем молил Николай Святоша, что ответил ему его Бог, то никому не ведомо. Но с этого утра начал игумен набирать юных отроков в обитель Печерскую. Со всех концов потянулись к нему изгои из земель низовых. Отбирал он ребят крепких, смекалистых. Обучал грамоте, делу ратному, знаниям всяким. Обихаживал обитель, укреплял стены и башни монастырские. Взращивал братию для больших и нужных дел. И ждал…

 

На пристань киевский народ повалил как на зрелище невиданное. Еще бы, с дремучих времен не видывал Днепр такого. На синих водах качались лодьи, струги, стружки. По перекинутым мосткам вели упиравшихся коней, сновали анбалы – грузчики торговые, носили припасы, подарки, снедь дорожную.

Разноцветные паруса пестрели по синим волнам всеми цветами радуги, хотя боевые паруса червонного цвета все-таки ярко выделялись на фоне остальных.

Старая дружина оставляла коней в Киеве. Порешили, что и в Царьград, и обратно, с невестой и хабаром, побегут водно. Поэтому на большие струги грузили только коней младшей дружины. Старшие располагались на больших боевых лодьях, а отроки на стружках. Владимир отжалел молодому князю княжескую лодью под лазоревым парусом с Архангелом Михаилом. Вои располагались, по старой традиции, вывешивая вдоль бортов боевые щиты, и в скорости ушкуи покрылись, как колдовские рыбины, червленой чешуей.

Ушкуйники ходили важно, выпячивая грудь и надувая щеки, но по всему чувствовалось, что они тоже ужасно довольны, тем, что сборы на глазах всего города, что они побегут в сам Царьград. А главное что побегут, не кланяясь всем на каждом пороге и остерегаясь, то ли своих соседских князей, кто ж их знает, что у них на уме, то ли не мирных соседей – печенегов или валахов, то ли таких же, как они, лихих людей, бороздящих просторы Русского моря.

Гордо раздув паруса, и распустив вымпела на мачтах, ушкуи вскинули начищенные до блеска драконьи и лебединые головы. Долго еще будут помнить по берегам рек, и в прибрежных городах их изогнутые шеи, долго еще будут пугать матери своих детей, тем, что придут северные ушкуйники бородатые и страшные. Медведи верхом на драконах и солнечных лебедях. Первым стоял атаманий струг, старшего в этой ватаге. Баяли, что еще его прадеды на Ишпань, у нас Иберией прозываемую, ходили и с греков дань собирали. Он распустил алый парус с золотым солнцем, сияющим огненными лучами.

Новые священники не добро супили брови.

– Ярилу вспомнил, языческое отродье, ужо вернется, напомним.

– А что, атаман в Берлад забежим, пуганем тамошний народец, а то совсем от рук отбились, – Обратился к атаману колоритного вида ушкуйник. На голову выше всех стоящих вокруг, по пояс голый, в необъятных шароварах алого цвета, и с гладко выбритой головой.

– С князем обговорю, могет и забежим.

– А в Олешье или Белом городе стоянку делать будем? – Влез в разговор вертлявый и щуплый мужичонка, попавший, с первого взгляда, на струг случайно.

– С князем обговорю, могет и остановимся. А у тебя, что Бакланко девка там красная? – Под общий хохот закончил атаман. Но говорил с этим плюгавым старикашкой уважительно.

Андрей стоял на берегу смотрел за погрузкой и посадкой. Воеводы все разместили толково. А дьяк, как выяснилось, и в водных походах толк знал и за всем присматривал. Так что присутствие князя было здесь для большей праздности, что ли.

– Это что за жук? Соплей перешибешь, – кивнул он в сторону щуплого мужичка.

– Ты потише. Это мореход наш. Он нас меж мелями и островами с закрытыми глазами проведет. Но обидчив, не в меру, и горделив. Так что, извини князь, лучше его не задевать. Птица в клетке не поет, – Дал ему совет корабельщик стоящий рядом.

– Спасибо за науку, – откликнулся Андрей, – А эта верста кто?

– Это самый наш грозный кметь, мы так воев своих кличем. Он горазд в бою на море, что в плавь, что борт о борт, что на берег сойти. А так всю дорогу дрыхнуть будет у мачты. Куражу не видит, просто так на воду смотреть. А в бою лют и отважен. Да и силой Бог не обидел.

– Атамана вашего как зовут?

– Атамана зовут Неврюем.

– Неврюй! – Окликнул Андрей, – Когда отчаливать будем?

– Да вот, погрузку закончим, людей на весла рассадим, и честным пирком, да за свадебку, – Весело ответил ушкуйник.

– Вы князья да бояре, не сумлевайтесь, поплывем по Днепру-батюшке, как красно яблочко покатимся к морю-окияну до острову Буяну, – Поддержал его щуплый Бакланко, – Токмо свистните и мы паруса подымем враз.

Андрей еще раз осмотрелся вокруг, все шло по накатанному. Он отыскал глазами всех своих ближних, все были при деле. Можно было хоть спать ложится, работа крутилась колесом. И отправка задерживалась только отсутствием Владимира Мономаха, обещавшего самолично присутствовать на проводинах их немалой флотилии.

Наконец на дороге ведущей к пристани появился княжеский поезд, возглавляемый дюжими гриднями с бердышами наголо.

В окружении боярской дворни и дружины к ним приближался Великий князь. Сегодня митрополита и игумена Печерского с ним не было, не удосужились на проводы размениваться.

– Да и, к лучшему, – Подумал Андрей, – Баба с возу – кобыле легче.

– Чай потерял кого? – Будто угадав его мысли, крикнул издаля Владимир, – Один я сегодня, без святых отцов, считай, самый святой я и есть. Ладно, поди сюда, перекрещу на дорожку. Вот тебе грамотка к Византийскому царю, и на словах передай, что люблю его и жалую. Все давай целоваться и трогай. Длинные проводы – лишние слезы. Ветер вам в паруса. И удачи в пути. Ступай.

Дружина расположилась на ушкуях. Атаман дал знак. И на главном струге раздался гром большого барабана.

– Поднимай паруса, отдать концы, весла на воду!

– Запевай! – Махнул рукой Андрей, – До свидания Киев.

Над Днепром разнеслась песня. Та, обещанная песня, которую просил на пиру Владимир. Песня про лихого купца Садко, что в воде не утонул, в огне не сгорел, медные трубы прошел, у морского царя на дне морском побывал, но на родимую сторону вернулся с победой и прибытком. Про любовь его к той земле, из которой корни его растут. И так выводил ее звонкий голос с княжеской лодьи, так разливалась она по днепровскому плесу, что не одна гарна дивчина тайком утерла слезу набежавшую на светлые очи. Не один парубок развернул молодецкие плечи, не один согбенный старец вспомнил боевую молодость.

– Потешили удальцы, – Ухмыльнулся Владимир, – Потешили. Вот песня так песня. Будет теперь Киев ждать, когда эти Садки из-за моря прибегут. Будут теперь нонешние цари морские, в облике боярском и княжеском, каждое утро с тревогой паруса на Днепре высматривать и пыль на шляхах принюхивать. Не вернулись ли певуны голосистые, что бы предьявы предъявить тем, кто на печи отлеживался, али чужое прибрал, пока хозяин по чужим землям славу отчизне зарабатывал, – Он махнул рукой и вслед парусам вслед улетающей песни с высокого берега разнесся, как лебединый крик высокий голос серебряных княжеских труб.

– Что ж, обещали песню, которую не забудут. И спели. Эту точно не забудут.

Ушкуи летели, поймав ветер по широкой днепровской воде. За холмами пропали золотые купола Святой Софии и замер звук серебряных труб, только издалека доносился запоздавший прощальный колокольный звон. Видно припозднился митрополит с приказом бить в било.

– Поздновато отпевать бросились, – Ехидно промычал себе под нос дьяк.

– А ты все зудишь, зануда, – Расслышал его и поддержал разговор Андрей.

– Зужу, а что? Не нравится мне этот ромейский поп. А за то, что его на пиру приложили, так за это с меня в Царьграде бочка вина на выбор.

– Не откажешься от слов-то своих, – Вынырнули из-за мачты неразлучники Данила и Чубар.

– Вот как на духу. А тем, кто это сделал от меня каждому, – Он прищурился знакомо, – Каждому подарок.

– Какой подарок? – Невесть откуда с двух сторон, как сговорившись, подали голос Малка и Микулица.

– Снюхались уже, – Двусмысленно огрызнулся дьяк, но улыбка растянувшее его лицо говорила больше чем слова.

– Не снюхались, а спелись. Что мы тебе, кобели слюнявые, – Обидчиво поправил Микулица.

– Извини, друг. Спелись. Только песня была без слов, но громкая, – Кольнул он, – Может не так громкая, как правильная.

– Вот, вот. Тут ты, Гуляй, в точку попал, – Вступил Андрей, – И правильная и своевременная. Не то, может, пришлось бы нам волну глотать не так, и не здесь. Не знаю кто, – Он потупил глаза, – Но огромное ему спасибо за ту песню без слов, что на пиру прозвучала.

– Вот, и я говорю, что отдельно всем подарок в Царевом граде сделаю, – Поняв, что тема не для продолжения и князю не нравится, закруглился дьяк, – Кому какой по душе, но для песен таких очень гожий, – Забросил он последнею приманку.

– Смотри-ка, – Вдруг показал Данила, – От атаманского струга стружок отвалил. Сюда гребет.

Стружок резво подбежал к княжеской лодье и из него вылетела абордажная веревка с кошкой на конце и вцепилась в борт. В мгновение, стружок стоял борт о борт с лодьей, и из него перескочили на палубу атаман в сопровождении дюжего кметя и Бакланко.

– Будьте ласки, примите гостя, – С подкупающей простотой заявил Неврюй, – Надо нам обсудить, как мы дальше братствовать будем.

– Пришел – будешь гостем, за стол сел – будешь хозяином, – В тон ему ответил Данила, показывая на накрытый стол посреди палубы.

– Хлеб, да соль, – Отозвался Бакланко.

– Едим, да свой, – Прогудел Чубар.

Общий хохот подвел итог знакомства. Ушкуйники и княжеские дружки расселись вкруг стола. Челядь поднесла меды и брагу. Данила умело рассек баранью ногу еще не успевшую остыть и разговор потек спокойно и размеренно, в такт качавшим их волнам, и мерному взмаху весел, ритмично поднимающихся под удары барабана, стоящего на корме.

После первой, второй чарки, Андрей задал вопрос.

– А что, Неврюй, так вот тихо и ходите по Днепру, без приключений?

– Почему ж без приключений, очень даже лихо ходим. Вот скоро Переславль с Корсунью пробегать будем. Это считай, как меж двух огней проскочить. Слева Корсунь, а точнее городец ее Заруб, на высокой круче, а справа Переславль с его князьями бешеными, вот и вертись, кланяйся. Это ноне мы мимо них пролетим, как птицы лебеди, с посвистом. Не по зубам им ватага нынешняя. А так с посулом, с прогибом, на полусогнутых.

– Что ж так на карачках и ползаете? – Спросил с подначкой дьяк.

– Еже ли б мы все время на карачках ползали, то вы б в своем медвежьем углу, дальше Плещеева озера вообще бы нос не совали, – Огрызнулся кметь.

– Правильно, – Похвалил его Бакланко, – Правильно Громада наш говорит, это атаман прибедняется, сиротку из себя строит. Ежели б его в прибрежных городках зажженными фитилями не встречали, у пушек стоя, то и держать бы те фитили не кому было.

– Ну, ты дед, поостерегись хулить-то, – Обиделся Неврюй.

– Это ж кто хулит-то. Это хвала тебе неразумному, – Тут же ответил мореход.

– Дальше побежим дикими землями. Там теперь Черные клобуки правь правят.

– Это кто ж такие? Не слыхивали про таких, – Удивился Чубар.

– Ну, жили там берендеи. Это из медвежьих людей, тех которые в степях обосновались, поганых то есть. Жили они не то чтобы мирно, но и соседей сильно не тревожили. Да и мы с ними вроде как не вражились.

– А надысь, появились в тех краях робяты, прозываемые Черными клобуками, по одежке своей. Вот как, не прими в укор себе, тот отрок, что куропатку сейчас грызет, – Бакланко указал на Микулицу, – Иноки одним словом в клобуках все. Конно. На руке сокол, впереди пес дикий, не наших мест, то же черный. У седла метла привязана и палица железна. С седла стрелы пущают как сам Бог Перун. Страшный народ. Чем уж они там этих берендеев уломали, уболтали, но с их приходом стали те им служить не за страх, а за совесть.

– А вот торки – это то кто? – Вставил вопрос Данила.

– Торки это, – Морехода понесло, – Торки – это холопы ихние. Лошадей подковать, харч сварить, шатер разбить. Принеси, подай, пошел вон. Вот торкаются так цельный день. Потому и торки.

– А те, их туркают, почем зря, – Неожиданно вставил кметь, – Потому и турки. Затурканные значит.

– Так что торки, турки, один ляд. Все это холопы наемные на черные работы, Гнул свое щуплый дед, – Вои же там, берендеи. А по новым своим хозявам прозваны они стали Черными клобуками.

– Сдается мне, – Закончил за всех атаман, – Пришлые это люди, с Царева града, и свою они корысть имеют. А какую, пока нам не знаемо. Но на нас у них кишка тонка.

Разговор пошел о странах, где бывали ушкуйники. Дед начал плести про людей с песьими головами, и про птицу, которая крыльями солнце закрывает, но, уловив усмешку на лице слушателей, понял, что байки не проходят и начал разговор серьезный. Поговорили про днепровские пороги, путь через Русское и Сурожское море на Дон. Про волока на Волгу у острова Куманского, который кумане в руках держат. Да мало ли про что еще. Под разговор ушкуи прошли под стенами Переславля и Заруба, откуда весело махал честной народ, и побежали дальше без остановки. Проскочили заставы и засеки на границе степей и Низовой Руси и под спокойную песню гребцов поплыли через степи.

– Навались, братки! В Олешье отдохнем, разомнем косточки, перекусим перед большой волной, – Приободрил атаман.

Олешье было не то что бы городом или городком, скорее местячком, в котором подправляли снасти перед выходом на морскую волну, добирали воды и снеди. Остановка была короткой, да и не очень жданной, по-светлу хотели добраться до Белогорода, что в устье Днестра. Там и городок поболе и народ породнее. Как никак волынцы, да белые хорваты – свой брат.

Поэтому паруса поставили быстро, поймали попутный ветерок, и докатились таки до Белгорода еще до того, как солнышко нырнуло в черную морскую волну.

– Спать будем на борту. Народ здесь вороватый. Верить им, что заранее все сразу и отдать, – Категорично заявил атаман, – Дозоры усилить, караульным не спать. А тем, кто спит, спать в полглаза. Все. До утра. С первыми лучами дале побежим.

– А что? Неплохой городок? – Укладываясь, сказал Андрей, – И Днестр на замок замкнули.

– Это его князья галицко-волынские сюда двинули, – Зевая, уточнил Беда, – К морю рвутся. С белыми хорватами дружбу водят. Надолго ли? Подомнут их. Не ушкуйники, так черные клобуки. Оторвались больно от родной земли. Спи князь.

Поутру ушкуи бодро набрали ход и с береговым ветерком, умело петляя между отмелями и прибрежными островами, вылетели на чистую воду.

– Суши весла! Ставь парус к ветру! Кормчие держи нос на Берлад. Щас мы эту братию на уши поставим, – Удовлетворенно потер руки атаман.

– Это что за Берлад? – Спросил князь.

– Это городишко такой. Разбойный. Их тут два таких на Русском море: Тмутаракань и Берлад. Всякий сброд лихой сюда бежит и туточки ошивается, – Подробно разъяснял Бакланко, – Когда набег сделают. Когда лодьи пограбят. Когда в поход сходят на прибрежные городки. Злодействуют больно. И по Правде не живут.

– А чей народец-то?

– В Берладе Иван Берладник сидит на столе, племяш Владимирки Галицкого. Его дядя шибко обидел, с земли согнал. Вот он там осел и дядины вотчины трясет по немногу. Галицкие корабли, почитай, с этого времени по морю и ходить перестали. Грабит он их беспощадно и полон не берет. Уж и так купцы вертелись, и так. Даже откупа не взял. Нет, говорит, вам дороги в синем море.

– Озлобился видать сильно, – Сказал Беда, – И поделом. Неча младших обижать. То Владимирку урок. Не то больно горделив.

– А вам-то, какая корысть в Берлад заглядывать? – Опять спросил князь у Бакланко.

– А пугануть чуток, что б жисть медом не казалась. Что б не удумали чего с хмельных глаз.

– Ну, правь на Берлад. Будем с Иванко знакомиться. Он, вроде, не шибко старше меня. Нам с ним еще дружится и ссорится не раз.

Ушкуи подвернули по ветру к устью Дунай реки, где в лиманах и заводях прятался лихой город. Из-за островка выскочил стружок с раздутым черным парусом. Растерялся от неожиданности, резко развернулся, черпнув бортом морской воды, и стал улепетывать в меру всех своих малых силенок. Неврюй сначала хотел подать знак, чтобы его догнали. Но, поразмыслив, решил дать ему уйти. Пусть притащит на хвосте сорока весть своему хозяину, чтобы в гости ждал. Незваный гость он хоть и не к радости, да кто ж его знает?

Стружок набрал ветру в паруса и нырнул в дунайские рукава.

– Небось, и без него обойдемси, – Со знанием дела Бакланко встал рядом с рулевым и подал знак задним, – Делай как я!

Ушкуи встали в линию и осторожно пошли за старшим, скатишься в сторону, глядишь, на мель попадешь.

Попетляв по плесам и рукавам, Бакланко вывел их к Берладу. На пристани царил не малый переполох. Перечить боевой дружине, пришедшей в нежданные гости, Иванко смелости набраться не мог по многим причинам. Во-первых, по парусам и знаменам он видел, что дружина ростовская, но на киевских ушкуях, значит под рукой самого Мономаха. Спорить с ней, что с дубом бодаться. Сама дружина умела и злобна и его людей искромсает в капусту в один момент. Ушкуйники неврюевские, а его парус он узнал сразу, места эти знают, как свои пять пальцев и в ериках от них не укрыться, да и поздно уже. Во-вторых, он за собой вины по отношению к ростовцам не знал, а с галичанами у них, вроде, как большой любви не было, так что опасаться дружины и резону не было. В-третьих, он уже знал, что бежит на ушкуях молодой князь Андрей, почти его погодка, и он честно хотел с ним подружиться.

Вот по всему по этому и стоял он на пристани сам с ближними дружками и ждал гостей.

– Что князь, будем их пугать или они и так уже в штаны наложили, – Засмеялся Неврюй.

– В углу и заяц на волка кидается, – Отшутился Андрей, – Приставай, говорить будем.

Пока князья разводили турусы в тереме стоящем не далеко от пристани, дружина сгрудилась вокруг старого бандуриста. Слепой дед наладил струны и звонким голосом запел про ушкуйников, что на струге под названием «Ярко», в честь солнечного Бога названного, ходили в дальние земли. Прозывали их, по ушкую ихнему, ярконниками, искали они золотую шкуру, что охранял дракон неусыпный. Долго пел древний Боян, а потом пропал куда-то и никто не видел, что подхватила его Малка, и отвела за угол большого лабаза, о чем там они шептались не знамо, но вернулась она с чем-то замотанным в шелковый зеленый плащ.

А к тому времени, и князь вернулся обратно. Довольный разговором и готовый плыть теперь до самого Царьграда без остановок и так быстро, как ветер и сноровка корабельщиков позволят. Вслед за ним вкатили бочку валахского вина, подарок от берладцев и внесли корзины с закуской. Неврюй осмотрел, все ли в порядке, на все ли ушкуи дары приняты, не пропал ли кто, не задержался, и дал сигнал.

– Отваливай! Гребцы на весла!

– Поехали с орехами, – Подал голос Бакланко, – Поскакали с пирогами, – Посмотрел на небо, послюнил палец, поднял его над собой, и закончил, – Ветер в жопу, долетим к Царьграду как на крыльях, – Смачно сплюнул за борт в дунайскую волну, чего никогда не позволял в море.

– Гнилой народ местные людишки, хоть в сече и мастера, но гнилой. А Ивашка их, парень вроде ничего, но связался со сбродом всяким, не к лицу князю это. Не княжеское дело мореходов трясти, – Философски сказал он, глядя на пенный след бежавший за кормой, – Молодой еще, повзрослеет, образумится.

На корме княжеской лодьи уединились Малк и Микулица и оживленно о чем-то шептались. Андрей подошел, полюбопытствовал:

– Чего шепчетесь, заговорщики?

– Вот, Малк от бандуриста дар получил. Дар бесценный, сам князь посмотри, – И он развернул зеленый плащ.

На шелке, переливающемся зеленью весенней травы и пахнувшем лесной полянкой, лежал Дар.

– Плащ-то у нее такой же колдовской, как и хозяйка, – Ненароком подумал Андрей. Но заинтересованно взглянул на то, что лежало сверху.

Старая бандура выделялась на зелени темным пятном старого дерева, по благородной старине шел серебряный узор давно забытой вязи. Двуглавые птицы и кони перемежались с Перуновым знаком – шестилучевой громовой звездой и в магическом хороводе окружали такую же узорчатую фигуру Макоши.

– Знатный струмент, – Знающе оценил князь, – Дай-ка по струнам пробежаться, – Он протянул руку.

Но на полпути рука сама отклонилась в сторону другого дара, лежащего рядом с бандурой. Это была книга. Древняя книга древних волхвов – любомудров, как называли их в те древние времена. Он взял ее в руки. Она вся дышала стариной и мудростью. На первой странице из гладкой дощечки ясно были видны руна Велеса и родовой знак рода Асандра. Он перевернул страницу. Только почерневшая доска смотрела на него, но вдруг на ее поверхности стали проступать какие-то знаки и рисунки, и через минуту он увидел первую страницу книги испрещенную непонятным письмом. Князь удивленно покрутил головой.

– Бояновица. Это бояновица. Письмо такое древнее, руны, как у северных полабских славян, но древнее. Ими все Велесовы книги написаны, – Пояснил ясный голос Малки.

– Стоп! Ты хочешь сказать, что это Велесова книга. Велесова!

– Да князь. Это Велесова книга. Это «Рафль» или по другому «Книга Перемен». И дал ее нам сам Боян. И бандура его. Это нам благословение на дорогу в заморские земли.

– А ты, – Осторожно, стараясь не сболтнуть лишнего при посторонних, спросил князь, – В этих знак разумение имеешь?

– Чуть, чуть, – Улыбаясь, ответила ему Малка.

– Разберемся, поднатужимся и разберемся, – Уверенно пробасил Микулица, не видя за спиной хитро подмигнувшего князю зеленого отрока.

– Ну что ж, Дар знатный и богатый. Старику поклон и благодарствие.

– Сказал, и в ноги ото всех нас поклонился, – Ответил Малк.

– Ладно, Малк, – Попросил подошедший Беда, – Спой нам. Чай ты на этом струменте горазд струны перебирать. Спой нам что-нибудь про дом, про возвращение.

– Спою, – Тряхнул золотыми кудрями отрок и запел, перебирая древние струны.

Запел про древних воев ходивших походом к Царьграду, запел про их князя, вернувшегося домой, и, на старости лет, пришедшего на могилу своего коня. Струны откликались ему колдовским глубоким звуком, почувствовав в новом хозяине такого же ведуна, что и старый. Это были звуки моря, подпевавшего им своим плеском о борт, это были звуки ветра шумевшего в парусах, это были звуки шума родных дубрав и шелеста шелковистых трав. Все это звучало в струнах старой бандуры.

Над синим, спокойным морем неслась тихая, печальная песня. Отталкиваясь от родных берегов, песня эта неслась к далекому Заморью. Неслась вместе с ней весть, что дружина ростовская все ближе и ближе к теплым берегам. Значит все дальше и дальше от родных куполов дорогих Суздаля и Ростова.

И всем взгрустнулось. Потому что пропал из виду родимый берег. Потому что скоро близилось расставание, одним далее бежать, другим домой возвращаться. Потому что полюбилась всем компания, а надо ее скоро рушить. И вообще, потому что песня была печальная, и говорилось в ней о родимой стороне. А на темном небе высыпали звезды, и кто, из тех, кто пел, знал, где его звезда.

Звезды смотрели с темной выси, отражались в черных глубинах моря, дрожали и рассыпались под напором драконов на носах кораблей, режущих эту темную гладь.

Где-то там, сияла звезда князя Андрея, пока еще слабым светом. Но это была его звезда, которая определяла его судьбу, и он еще не знал, что свет этой далекой звезды когда-нибудь затмит многие звезды нынешнего небосвода.

Так было написано в волшебной книге, которую он читать не умел.

 

Тяжело переваливаясь на волне, к стоящим на рейде ушкуям, лениво подгребал неуклюжий ромейский дромон, расцвеченный, как девка на выданье вымпелами и флажочками. Два его паруса были приспущены, и он выгребал против волны единственно усилиями гребцов.

– Увалень неуклюжий, – Беззлобно сказал Неврюй, – И этим корытом они нас пугать вздумали.

– А что они нас пугают? – Искренне удивился Андрей.

– А с каких это щей, надо нам почти, что главный военный корабль подгонять, – Хихикнул Бакланко, – Али ценят уж очень сильно.

– Ладно, труби подъем! Будем гостей встречать, – Приказал атаман.

– Князь, готовься, – Рядом оказался Беда, расфуфыренный не хуже павлина, – В Ромее встречают по одежке и … провожают по одежке.

– А по уму? – Спросил князь.

– По уму – травят, – Без улыбки отрезал Беда.

Андрей ополоснул лицо и пошел облачаться в парадные одежды.

– По уму травят, – Буркнул он под нос, – А ведь прав Гуляй, и Ростислав предупреждал. Все кончилась житуха – началась жизнь. Держи ухо в остро.

Атаман и мореходы обговорили с ромейцами, как подходить к городу. Выговорили, что они, как сватовское посольство, станут в бухте Золотого Рога. И всякие другие мелкие детали. Можно было поднимать паруса и двигать. Дромон встал ведущим, и повел ватагу к Царьграду, выплывающему из-за мыса.

Дружина ахнула. На холмах над проливом, над бухтой Золотой Рог, пламенел разноцветными куполами чудо город. Белые стены опоясывали его со всех сторон. И мощь этих стен говорила, что их не взять и не сломать. Боевые башни возвышались над морскими просторами, как маленькие города. Стрела Галатской башни устремилась к самим небесам, и ее игла, кажется, прорвала эти лазурные выси, разорвав утренний туман еще не рассеявшийся над великим городом.

И над всей этой красотой возвышался величественный черный купол Святой Софии. Царственный венец царственного города – столицы мира. Города, стоящего на перекрестке всех дорог. Этот давящий своей чернотой венец резко выделялся на фоне золотого обрамления соборных глав, множество и великолепие которых не поддавалось представлению даже в самых сказочных былинах и сказах. А на страже этого венца, как неусыпные гридни вздымались с четырех сторон охранные башни, спорящие с Галатской башней за право проткнуть небеса, и дотянутся туда, в небесный чертог Богов.

Это действительно была столица мира. Не град царя, а Град Царь, и все остальные грады были под его рукой. Ни Киев, ни тем более остальные города Руси, не могли сравниться с ним.

– А Вещий Олег его на меч взял, – Не без гордости подумал Андрей.

– Да мы его со времен Бравлина данью обложили, – Как бы дополняя его, в своей манере продолжения разговора, сказал дьяк, – Так что, как бы они не дулись, и перья не распускали, без наших дружин им давно бы уже полный карачун настал. Ну, это так, к слову. Сейчас на берег спустимся. Ты князь побольше слушай, побольше молчи. Учись. Здесь тебе еще рановато застрельщиком быть. Здесь моя свадьба. Не обессудь за напоминание.

– Прав ты дьяк. И обиды тут быть не может. Дело тут тонкое, а у меня еще и знаний таких нет, потому, как не учен. Нет тут обид. Я вот, дьяк хотел тебя просить, ты меня с собой везде таскай. Я присмотрюсь, поучусь, могет в жизни пригодится.

– То ж, правильно, то ж конечно нужно и обязательно, – Обрадовано поддержал Гуляй, – Верно мыслишь князь. Если ничему не учится, не откуда и разум брать. Ходи со мной на все посольства. Да тебе это и по правилам положено. Ты, как ни как, от отца посол, от всей Залесской Руси представитель.

Ушкуи вошли в бухту и бросили якоря на рейде в створе куполов Собора Святых Апостолов. Сторожа подняли за ними цепь, замкнули бухту.

– Надо было бы, как предки поставили бы ушкуи на катки, да волокнули бы через перешеек из Босфора в бухту, – Опять подумал Андрей, – Только все это байки дедовские. Не кто ушкуи посуху не катал, глупо это. Стены, что с моря, что с бухты штурмовать. Тех же щей только пожиже влей. Красивая сказка, но сказка. Другое дело Галату ради куражу взять, да и то не дело.

Через недолгое время к борту подбежал стружок с местными дьяками и боярами. Узнав Беду, они расплылись в улыбке и, раскинув руки, пошли обниматься и ручкаться. Быстро оговорив все необходимые формальности, дьяки поскакали в стружок и убежали на берег.

– Ну что? Куды бечь-то будем? – Поинтересовался Данила, – Али они до первых звезд будут туда сюда елозить?

– Все. Собираемся на берег, – Ответил Беда_ – Место наше рядом с Форумом Константина, считай, рядом с дворцом Буколеон и Святой Софией. Не любят нас в Царьграде, но уважают, мы им защита и подмога, – Тряхнул волосами и добавил, – Но нам с ними не детей крестить, – Ухмыльнулся, – Хотя в скором времени может и придется. Собирайся князь, поехали в гостевые палаты, готовиться на прием к Базилевсу Иоанну.

Ушкуи подошли к пристани, челядь и дружинники неспешно свели коней, выгрузили посулы, подарки и товары, привезенные с оказией. Старшая, ныне безлошадная, дружина размяла ноги, разобрала оружие и умело построилась для прохода в город. Челядь взнуздала коней и отроческая дружина, мигом взлетев в седла, выстроила первый клин, охватив обоз живым щитом. Все делалось без напоминаний, понуканий и лишней суеты.

– Обтесались за дорогу, притерлись, как орало к руке пахаря, – С удовлетворением отметил князь.

Все заняло на удивление мало времени, и, получив сигнал, ватага направилась в город, прихватив за компанию Неврюя с малым числом ушкуйников и купцов. Оставшиеся корабелы отогнали ушкуи на середину бухты, сушили весла и расслабились. Отдых.

– Как пойдем? – Подскакал к Беде царский посыльный.

– Через центр и пойдем. Затворками, как ваши холопы пробираться не будем, – Подбоченясь в седле ответил Гуляй и величественно махнул рукой.

Посыльный отъехал в голову колонны и показал, что следовать надо за ним. Князь, в окружении ближних вместе с Бедой, встал в середину колонны, пропустив вперед отроческую дружину.

Всадники втянулись в город через северные ворота Петрион, названные так по расположенной рядом церкви святого Петра и строго держа на юг, доехали до перекрестка.

– Это улица Мессии, – Показывая на пересекающую им дорогу улицу, пояснил Гуляй, – Она тянется от Хорисевых ворот в западной стене, что около Церкви Хороса. Стена же вся прозывается по строителю ее Феодосию.

– А они что Хоросу поклоняются? – Удивился Андрей.

– В Царевом городе всем поклоняются, – Пояснил вывернувшийся Бакланко.

– Продолжим, – Дьяк повернул коня налево по улице Мессии, – Так вот эта улица ведет от западной стены к Храму Святой Софии через весь город.

Сватовской поезд занял почти всю улицу, касаясь обступающих ее домов. Слева над крышами домов вдоль всего пути до самого Форума Феодосия их сопровождали гигантские арки акведука Валента. Дорога стала заметно подниматься на возвышенность.

– Скоро Форум Константина, это подъем на Акрополь, по-нашему кремль, сердце города. Там дворец, София, ипподром, церковь Бахуса, там царское место, – Опять пояснил Беда, – Справа от нас. Сейчас за домами не видно река цареградская – Ликус. Не то что бы уж река, не Днепр, но с нашей Нерлью сравниться может. Вот, вот, – Он поворотился в седле и рукой указал на прямую улицу идущую вправо и чуть назад, – Вот эта дорожка отсюда и ведет к той реке. Там у моста, если налево повернуть, то вдоль речки скатишься прямо к гавани Элевтерия. Там основные торговые суда пристают. А если прямо через реку, далее будет Форум Аркадия и по Триумфальной дороге можно к Золотым воротам вывернуть.

– Они что Золотые, как в Киеве по церкви названы? – Уточнил князь.

– Да бис их знает. Все ворота в стене Феодосия Военные, а эти Золотые. Притом, ни чем от других не отличаются. Ладно Хорисевы по церкви Хороса или Валхернские, так они к валахам ведут, а почему Золотые – то тайна, – Он пришпорил коня и догнал немного оторвавшийся дозор Данилы.

– А может Валхернские, от того, что через них те самые три волхва входили, там, кстати, прямо рядом с ними, и церковь Богоматери, – Вроде как мимоходом проезжая кинул Малк.

Поезд въехал на Форум Константина и немного сбавил ход. Царский посланник хлестнул коня арапником и догнал головной дозор. Он накоротке перебросился с Данилой и попытался объяснить ему, что дружины и челядь будут столоваться в разных местах. А более того, старшая дружина в одном гостевом дворе, а молодшая в другом.

Не успели воеводы обдумать его слова, как к ним подъехал Беда. Отповедь его была коротка, как приказ и понятна, как приглашение к столу. Посыльный понял, что слушать его никто из этих северных варваров не будет, а уж выполнять его наказы и тем более. Он попытался вразумить этого черного человека, что это, дескать, повеление Базилевса, на что получил короткий ответ, о том, что ватага поедет вместе, и черный человек знает куда, а вопрос о размещении, и вообще о хозяйских делах – это вопрос его, царева посыльного, и славян не волнует в принципе. И последнее, что разъяснил ему черный человек. Это то, что Елену, прозванную здесь Прекрасной, в славянские земли просватали давно. Еще в те времена, когда титул Мономаха туда отдали, и обсуждать сей вопрос, они не намерены, и с дороги не шибко настроены. Пока не умылись и не откушали, а потому, пошел он вон со своими идеями.

Посыльный утерся и понял, что играет с огнем. Осмотрел воев, еще раз вспомнил, что Базилевс опору имеет на руско-словенские дружины, и, мило улыбнувшись, пригласил всех повернуть с Форума налево к главному гостевому двору, стоящему почти, как не у стен Святой Софии.

Поезд развернулся, и через короткое время всадники разминались во дворе огромного караван-сарая. По-местному называемого госпиталем, а по-словенски – ямским или гостевым двором – заежкой.

Данила и Чубар быстро отдали приказы, и в мгновение ока, гостевой двор преобразился в маленькую, хорошо защищенную крепость, где все подходы и пролазы контролировали вои. Мало того, Малка шепнула что-то своим Угрюмам, и те растворились в суете, слившись с серыми стенами окружающих домов. В свою очередь, Беда перекинулся парой слов со своими людьми из дружины и, невесть откуда взявшимися, незаметными людьми с улицы, и там тоже закрутился маховик тайной работы. Все пришло в движение, и только князь чувствовал себя в этой круговерти каким-то колесиком, которое еще не зацепилось за общее движение и стоит в стороне, ожидая, когда придет и его очередь.

Рядом с ним очутился Микулица и случайно бросил, как бы в некуда:

– Пойдем князь, горницы посмотрим, нам тут не один день дневать ночевать. Пойдем, пойдем, они тут без нас разберутся. И не торопись, как голый в баню. Иоанн раньше, чем дня через два нас не позовет, хотя сам как на иголках сидит. Его ж дочь просватывают. Но он будет гонор блюсти и этикет соблюдать. Да и мы ж не лыком шиты, пойдем город смотреть товары щупать, с людьми балакать. Дружину распусти, кроме сторожей. Сторожей ставь вдвое, втрое против обычного, тут глаз да глаз. А дружинники свободные пусть по улицам трутся, слухи с торгов да базаров носят. Слух он, если его потереть и повертеть, тоже гляди новость. Сторожам накажи носом не клевать, но в голове держи, что у ромеев все не так, как у людей нормальных. У них тут через стены и видят, и слышат, и, если смогут, нож в спину воткнут. Потому сторожа – это так, для страху, а сам имей в виду, что язык на привязи, а что обсудить мы тебе с Малком, да и дьяк в этом не промах, подскажем, как и где.

– Пойдем Микулица, а то мне кажется, я у всех тут под ногами путаюсь. Они тут все при деле, а я как гавно в проруби, – Незлобиво ответил Андрей, – Пойдем, может и мы, чего удумаем.

– Где родился там и сгодился, – Вывернулась Малка, словно почувствовав, что она нужна, – Возьмите с собой, может я вам пригожусь.

– Тоже мне зверушка сказочная, – Засмеялся князь, – Пошли дружки, коль не шутите, – Он уверенно направился к главному крыльцу.

– Пойдем, коль не шутишь, – Отроки взлетели на крыльцо, не мало удивив, местную челядь.

Те долго изумлялись: то ли у северных русов так высшие с низшими живут, то ли в гости к ним с князем ровня приехала. И этот зеленый сопляк и этот суровый монашек, держались с молодым князем, как братья, не высказывая ему ни тени подобострастия.

Разместившись в горницах, князь с ближними, еще раз проверил караулы, запоры на дверях и окнах, и возможные подходы к гостевому терему. После этого он вышел на двор, переодетый в незаметный кафтан, ромейского покроя в сопровождении тех же Малки и Микулицы. Отроки были одеты совершенно буднично, сменив свои обычные одежды на неприметную одежку купеческого народа. Андрей кликнул Бакланко и Неврюя.

– Эй, господа ушкуйники, вы тут все давно пронюхали, по всем закоулкам пробежались еще в старые разы. Покажите нам град сей, по улицам проведите, по торгам потаскайте.

– А чо, и потаскаем, и город, и девок городских покажем, и с переду и с заду, – Откликнулся Бакланко, – Я вот только Громаду кликну, а то без него мне неуютно. Без него меня в толпе не видно, могут и уши оттоптать.

– Покажем. Не боись князь, покажем, чего знаем, – Подошел Неврюй, – Бакланко правду бает, Громаду надо с собой позвать. Он на вид уважение внушает, и дурные мысли, зараз, сразу отбивает. А таких охотников до дурного дела, здесь хоть пруд пруди. Знамо дело – Пуп Земли.

– Я тоже, на всяк случай, братцев Угрюмов прихвачу, – добавила Малка, – Они хоть робяты не городские, но спуску ни каким городским псам не дадут. Да те, впрочем, и сами на них не полезут. Нюхом чують, где тут кто порылся.

Со двора вышли веселой компанией, над которой возвышалась, как Галатская башня, выбритая голова Громады. Дорожные жупаны сделали всех одинаковыми, только тот же кметь не пожелал сменить свои яркие шаровары, да вдобавок накинул на свою груду мышц еще такую же ярко-красную рубаху. Под жупаны по совету Данилы отроки одели байданы – кольчужные рубашки из плоских колец, и подцепили мечи и сабли.

Щуплый Бакланко вынырнул рядом с князем и затараторил:

– Чего смотреть будем княже? Можно к гаваням смотаться, их тут по берегу моря синего понатыкано, можно на кажном шагу спотыкаться. Знамо дело торговый город – портовой. Можно к Бычьему Форуму, что на речке их – Переплюйке стоит, наведаться. Там у них торг самый, обжираловкой и другими товарами. Да уж больно грязи там много. Разной. И платьем и душой перепачкаемся, весь вечер мыться потом.

– Веди-ка ты нас, мореход, на Акрополь. Поглядим, что за детинец у них в Царевом городе? Как сердце их бьется? – Остановил его Андрей, – Коли парадное крыльцо в гавне, нечего и на задний двор заглядывать.

– Эк, ты прозорлив, княже, – Хмыкнул Неврюй, – Веди Бакланко на холм над морем океаном. Веди через конное ристалище, мимо дворца царского, к маяку. А вы хлопцы по сторонам поглядывайте, и кошли покрепче держите. Клювом не щелкать. Туточки на ходу подметки режут.

Они свернули с главной улицы, в конце которой величаво громоздился Храм Софии, и нырнули вправо в кривые переулки, за изгибами которых угадывалось море. Оно жило там неподалеку шумом волн, запахом соли и водорослей, криками корабельщиков и гребцов. Теснины глухих заборов и каменных стен навалились на путников, но они, раздвинув их налитыми плечами, двинули к ипподрому, месту сборища лихого цареградского люда, жулья и менял. Месту, где иногда решались судьбы Империи Ромейской, до того, как встала здесь на постой лихая славянская дружина.

Чем ближе подходили они к этому месту, тем плотнее становилась толпа на улице и в переулках. Мелькали лисьи шапки кочевников, называемые малахаи, и черные клобуки монахов. Мимо пронесли носилки с каким-то важным господином или госпожой, из-за шелковых занавесок было невидно, кто правит своими рабами. Горластые купцы начали хватать прохожих за рукава, предлагая свой товар. Но это был не базар. Здесь не продавали зерно или рыбу, здесь продавали услуги. Услуги кинжала и темной ночи, рабов и рабынь, знания проныр и мошенников. Несколько скорых на руку и на ногу ушлых людишек попытались потереться рядом с компанией князя. Но, завидев бритый череп Громады и ледяные глаза Угрюмов, прочитали в них неотвратимый смертный приговор, и постарались быстро раствориться в толпе. Через некоторое время, Андрей и его попутчики шли как бы в небольшом коридоре. Быстро разносятся слухи в воровском мире. Испытание кулака Громады, прозорливости Малки и Микулицы, и скорости кинжала Угрюмов, цареградское жулье решило оставить до лучших времен, если таковые когда-нибудь наступят.

Протолкавшись на последнем повороте, Андрей со товарищи вышел к ипподрому, огромной чаше конного стадиона, военного ристалища, любимого места знати и черни. Засыпанная желтым песком арена ждала своих победителей и триумфаторов. Огромные трибуны уступами, поднимавшиеся от нее, казались лестницей в небеса. Почетные места для Базилевса и его гостей были накрыты шелковыми палантинами и разукрашены пестрыми лентами. А вокруг этого места, места побед и поражений, крутилась разномастная и разноперая толпа. Чуть дальше, ближе к морю, почти нависая над гаванью, выше грозных цареградских стен, вздымался великолепный дворец Буколеон. А чуть правее его, на фоне голубого неба, четко вырисовывался купол церкви Бахуса, Бога знаменитого ромейского вина.

– Там мы еще успеем побывать, – Дернул за рукав князя Микулица.

– Еще надоест кажен день туды с поклоном бегать, – Вставил Бакланко, – Пойдем князь-душа под своды Софии Матери, то боле нам сейчас нужно, чем около царского дворца околачиваться.

– Ну, веди, чего трындичишь под ухом, – Дал ему шуточную затрещину Неврюй.

– Пожальте, пожальте господа хорошие. Не бейте сиротинушку, – Ернически запричитал Бакланко, заставив оглянуться прохожих.

Компания двинула к наплывавшему на них Храму, забирая чуть левее от ипподрома, чтобы вынырнуть у его главных ворот.

Войдя под своды Храма в прохладу и полумрак, все сдернули шапки и посмотрели в уходящую ввысь глубину купола, парящего в воздухе только по воле Божьей, ибо махину такую, стены руками человеков сложенные, удержать бы не смогли. В воздухе витал запах ладана и смирны. У множества божниц курились лампады. С алтаря на них сурово смотрела Мать София, окруженная своими дочерьми: Верой, Надеждой и Любовью. Но во взгляде ее проглядывалась материнская нежность и забота.

– Лада! – Выдохнула Малка.

– Богородица, – В унисон с ней произнес Микулица.

– Заступница, – Пробасил Неврюй.

– Вот она Мать мудрости, мать знаний. Премудрость Великая, – Выдохнул Андрей.

Из глубины Храма к ним поспешал инок, смиренно склонив голову.

– Бог помощь, странники. Какими ветрами в наши палестины?

– С русской стороны, пробегом с делами, – Уклончиво ответил Микулица.

– Мир дому Вашему, проходите, проходите. Слухами земля полнится. Не вы ли из княжеского поезда, что с северных земель к нам пожаловал? Не сочтите за наглость, но не сам, а токмо волею Патриарха Цареградского, вопрос сей задаю.

Дружки переглянулись, вот уж точно любая весть впереди летит. Ответ взял на себя Андрей.

– Да. Это мы с севера прибежали.

– Тогда милости прошу к его преподобию пожаловать, князь Андрей Георгиевич, – Поясно поклонился ему инок, мгновенно вычислив, кто здесь князь.

 

Инок пошел в дальний конец Храма, в его за алтарную часть, поманив князя за собой. Андрей и его попутчики двинулись за ним. Черноризец остановился.

– Только князь, – Пояснил он.

– Вот тут, ты душа моя, не угадал, – Елейным голосом ответил ему Микулица.

Он вышел вперед и о чем-то начал шептаться с иноком, судя по жестам объясняя ему, что князь один не пойдет и спорить об этом не к чему. Остальные, как бы невзначай, окружили Андрея живым кольцом. Наконец инок согласно кивнул головой и развел руками, вроде бы говоря, что, мол, воля ваша, я тут не причем, и продолжил путь в конец зала.

Наконец в свете солнца, падавшем через окна под куполом, ясно стала различаться сухая высокая фигура старца в одеяниях Патриарха Константинопольского, держащая в руках массивный посох с загнутым концом.

– Это Лука, – Тихо пояснил Микулица, – Пастух душ человеческих и ловец человеков.

– Я не баран, что бы меня пасти, – Резко ответил Андрей, – И не стерлядка, что бы вылавливать. Хочет говорить – пусть говорит. Хочет учить – пусть учит, Хочет в Веру оборотить, так я уже обращенный. Хочет в слуги залучить – пусть убеждает. Ловец человеков – это ж, кто его так?

– Это Господь их так назвал, – Вставил инок.

– Человеков не ловить, а звать к себе надобно, умасливать, упрашивать, а не стращать. Пастухи, прости Господи, стада только нема.

Однако уважительно подошел к старцу, склонил выю. С почтением, но без подобострастия.

– Благослови тебя господи, отрок, – Патриарх перекрестил его, – Отойдем в сторонку, присядем, я тебе сказ расскажу, притчей называется, про то, как Христос рыбаков с собою звал. Товарищи твои пусть тоже послушают, – Он пошел к стене, в один из нефов, где стояла широкая скамья.

– Пойдем отче. Отчего не послушать мудрые мысли мудрого человека, – Смиренно сказал Андрей. Сделал знак, своим подойти поближе, – И дружки тоже послушать не откажутся. Крупицы истины разбросаны по миру, надо не ленится наклоняться за ними.

– Да я смотрю отрок, ты рассудителен не по годам.

Они присели на скамью. Компания расположилась полукругом на полу. Лука повел рассказ о чудесном улове, который выловили рыбаки, когда им помог Мессия, и про то, как эти рыбаки стали первыми учениками его и называться стали апостолы, что по ромейски значит посланцы. И закончил он притчу словами, якобы сказанными самим Учителем, так называл Лука Мессию.

– «Отныне будете ловцами человеков» – так сказал Учитель своим ученикам, – Голос его затих, и только эхо гулко отозвалось под сводами Храма.

– Хорош сказ, – Разорвал тишину голос Малки, – И ученики хороши, рыбарями были и рыбарями стали. Я так понял, ныне рыба – есть символ служения Учителю по ловле душ людских?

– И ты отрок, прозорлив не по годам, – Оборотился к нему Лука, пытливо заглядывая в голубые глаза, но чуть не утонул в их глубине, и отшатнулся назад, непроизвольно прикрывшись рукой.

В этой лазури он разглядел тех древних Богов, которые не спорили с его Богом, но всегда стояли выше, на какой-то недосягаемой высоте. Он знал это, но даже в разговорах с самим собой старался обходить эту тему. Заглянув же в очи этого пришельца с севера, он увидел отсвет костров тех далеких волхвов, что приходили благословить его Учителя в колыбели, и привет из тех древних Индий, где стоят их золотые шатры.

– Апостолы говоришь, отче. Отчего ж посланцы пророка имя такое имеют? Не от того ли что с ним за одним столом пищу вкушали, и его столу, то есть престолу службу служат? – Задал вопрос, смиренно потупив очи, Микулица.

– Пищу, они с ним действительно за одним столом вкушали, – Патриарх вгляделся в лицо не погодам сурового отрока в иноческом платье, – А более того была у них последняя трапеза, именуемая тайной вечерей, на коей Учитель дал им последние наставления, – И он начал новый рассказ.

Закончив его, Лука встал, и жестом остановив, хотевших подняться гостей, ушел за алтарь, поманив за собой своего слугу. Спустя короткое время он возвратился в сопровождении двух иноков, несущих доску с нарисованной на ней иконой.

– Эту икону я малевал с образа еще живой Девы Марии. Божья Матерь, увидав ее, изрекла: «Отныне ублажать меня все рады» и присовокупила: «Благодать родившегося от меня и моя с сей иконой да будут». Намалевана она на столешнице, на которой пищу вкушали апостолы в тайную вечерю, о коей я вам рассказывал, – Он повернул икону к свету.

На гостей с материнской нежностью глянула Богородица, прижимающая к щеке своего сына. Рука ее нежно поддерживала малыша, доверчиво прижавшегося к матери и обнимающего ее своими ручками. Все в ее облике говорило о любви к своему дитю и о понимании доли, ему выпавшей. Темный лак покрывал икону, гася краски и придавая ей некую суровость.

– Икону сею, – Продолжил Лука, – Отправлю отцу твоему, князю Георгию, со свадебными дарами. Но ты помни отрок, мой наказ. Если станешь служить Новой Вере, матери Пресвятой Богородице, то с этой иконой мое тебе благословение. Бери ее, никого не спрашивая, ни отца, ни митрополита киевского, и пусть она тебе освящает твой путь на благо и во имя Учителя. С собой тебе ее в Святую Землю не даю. Зелен еще и молод, извини князь. Повзрослеешь, поумнеешь, сам решишь, брать тебе ее или не брать. Я до того времени, может быть, не доживу. Точно не знаю. Но я точно знаю, что она твоя.

Он перекрестился на икону и царственным жестом отослал иноков. Затем повернулся к Микулице.

– Тебе инок, желаю стать в ряд с теми апостолами, что несли свет знаний в дикие земли, и вижу, станешь таким. Бойся гордыни от множества знаний происходящей. Мни себя всегда не достаточно ученым и не достаточно знающим. От многия знания – многия скорбь, – Он перекрестил его, – С Богом.

– Тебе отрок, – Он повернулся к Малке, задумался, – Тебе мои благодати не нужны, ибо как сказал Иоанн Креститель: «Ты ли приходишь ко мне…» Мы знаем оба, о чем я говорю. Но скажу тебе напутствие, потому, как от мудрых слов, а я смею считать свои слова не без мудрости, не отказываются. Грядет новое время и новые службы по новым канонам. Не забывая старое, не отвергай новое. Помни – благодари день прошедший, почитай день грядущий, живи днем настоящим. Подойди поцелую ровня. Не по возрасту, по служению ровня, – Он притянул Малка, обнял и по-отечески поцеловал в лоб. В ухо шепнул, – Знаю, знаю, как и ты, что Дева Мария – Мать Ариев, но молчу…

– Вам всем. Один совет. Держитесь князя Андрея. С ним свет и сила.

– Тебе же князь, последнее напутствие. Иди тем путем, что предначертала тебе судьба и пребудет с тобой Господь – именем его и во славу его! Идите гости. Увидел я вас и понял, будет сиять звезда Учителя над всем миром! Аминь!

Он повернулся и, не оборачиваясь, ушел вглубь Храма и растворился в ликах святых, смотрящих со стен на новых гостей, принесших непонятную суету в их тихую и святую обитель.

Под сводами повисла давящая тишина. Наконец Андрей повернулся и, позвав всех, за собой вышел из Собора на воздух.

– Пойдем что ли дальше? – Разрядил он обстановку, – Веди Бакланко.

Повернув направо, на широкую улицу, Бакланко неспешно направился вдоль стен Собора, на ходу поясняя:

– Дойдем щас до конца этого шляха и переулочками выберемся к воротам Варвары. Оттеда вид замечательный. Справа – Боспор. Слева – Золотой Рог. Супротив – Хризополь, там говорят и могила Нового пророка где-то. Все это с высокого берега в хорошую погоду легко видать.

– А это что за купола? – Спросил Микулица.

– А кто ж их знаеть. Тут почитай сорок сороков всяческих соборов и церквей, – Отозвался провожатый, – Вон какие-то минареты торчат. В прошлый раз не было. Да не, Неврюй, не туды смотришь. Повыше Ирининой церквы, на взгорке. Чего токмо нет.

Под шутки и прибаутки Бакланки, компания дружно выкатилась к Варвариным воротам, вышла через них на крутой берег и остановилась. Солнце уже начало клониться к закату, стараясь нырнуть в зеленовато-бирюзовые волны Пропонтиды – Мраморного моря, как называли его мореходы. Лучи его скользили по воде, придавая ей какой-то красноватый отблеск. Часть их зацепилась за верхушку Галатской башни, и она сияла не хуже Константинопольского маяка. Далеко на рейде бухты, за узким горлом, перетянутым двойной цепью, угадывались знакомые ушкуи, опустившие паруса, снявшие, так пугающую всех на побережье, чешую червленых щитов. За невысокими горами лежала, скрытая ими, Русь и всем немного взгрустнулось, но Бакланко весело свистнул и со смехом сказал:

– Эй, гоп-компания, пора до хаты, а то стемнеет. В этой паутине ихних дворов и домишек, ночью даже я не разберусь. Пошли, пошли князь. Да и есть чагой-то хочется. Почитай с утра, во рту ни маковой росинки. А голодное брюхо к ученью глухо.

– Сытое брюхо – Поправил его Микулица.

– Это у тебя сытое, а у меня голодное, – С хохотом ответил Бакланко, – Я, когда голоден, токмо о жратве и думаю. Тут меня ни проповеди, ни заговоры, ни чего не берет. Не так голова повернута. Пошли прямым путем, вдоль стен, так быстрее. Да и дома, небось, волнуются и дядьки и дьяк.

Они пошли по узкому проходу вдоль стен, с близкого расстояния оценив мощь крепостных сооружений, толщину и высоту укреплений и титанический труд строителей, поднявших эти глыбы камня на высокий морской берег над бухтой. Ворота были проделаны в огромных зубчатых башнях, сложенных из таких же блоков, что и стены, и закрывались, вдобавок к дубовым створкам, еще и опускающимися металлическими решетками. По стенам, лениво переговариваясь между собой, медленно брели стражники, оглядывая бухту и противоположный берег. Стены стояли так близко к обрыву, что даже если бы враг переправился или высадился с судов, то зацепится, для штурма, ему было просто негде. Его или перебили бы лучники или обварили стражники.

– Надо ж такие сказы баить. Поставили лодьи на колеса и поехали в бухту. А дальше что? – Опять с усмешкой подумал Андрей, – Хотя, может, он их этим на испуг и взял, а они со страху двери-то и отворили. Смелость города берет.

От дороги резко отошла боковая ветка, ведущая в город.

– Нам туда, – Махнул рукой Бакланко, – Носом чую, мясо жарят с луком и зеленью, – И он шумно втянул воздух.

– Поторопимся ребяты, – Поддакнул ему князь, поворачивая влево, туда, куда указывала рука провожатого.

Угрюмы, идущие впереди, ускорили шаг, и каблуки дробно застучали по утрамбованной мостовой.

Еще немного и слева от них распахнулась знакомая площадь с мелькнувшими красной охрой, уже ставшими родными, воротами гостевого дома.

У ворот их уже ждали, действительно начавшие беспокоиться, Данила и Чубар. Увидели их издалека и облегченно заулыбались.

– Где ноги топтали, мотовилы? – Дружелюбно хлопнул по плечу Неврюя Данила.

– Да так, град смотрели.

– Давайте, с дороги ополоснитесь, и к столу. Готово все. Свининки вот с лучком нажарили, и зелени какой-то с базара принесли пахучей.

Пришедшие грохнули и повернулись к мореходу.

– Ну и нос у тебя, – Андрей прыснул в кулак, повернулся к Даниле, – Это не про тебя дядька. Это вот, мореход мясо за полгорода учуял. Всю дорогу страдал, что без него съедят.

– Да ладно вам хохмы строить. Тоже мне смешливые попались. Пошли быстрей, а то остынет все, а я холодное мясо только в море люблю, – Ответил Бакланко. И все пошли готовиться к столу.

– Дьяк-то здесь, али как? – Спросил Андрей.

– Али как, – Ответил Данила, – Но мы за него не шибко грустим. Он тут как дома, да и людей надежных взял. Иди, а то действительно остынет все. Прибежит твой дьяк, – С ревностью сказал он, – Как по первой нальем так тут же и появиться. Примета такая.

Дьяк действительно не заставил себя долго ждать. Как только все расселись за столы, расставленные прямо во дворе под открытым небом, и на стол подали блюда с мясом, бочонки с вином, квасом и каким-то напитком, напоминающим морс, ворота скрипнули, и во двор въехал Беда, в сопровождении своих людей. Дьяк в Царьграде принципиально передвигался только верхами, дыбы показать всем окружающим богатство сбруи, стать коней и выучку сопровождавших его ратников.

Он приветливо вскинул руку в черной перчатке, спрыгнул с коня, передав уздечку подбежавшему холопу, и, постукивая себя арапником по высокому сапогу, подошел к князю.

– Вечеряйте, вечеряйте, меня не дожидайтесь, я мигом к вам присоединюсь, пыль смахну, руки ополосну и скоком назад.

– Не торопись, мы сегодня размеренно снедать будем. Спешки никакой, нет, да и расслабиться надо, – Успокоил его Данила, – Я правильно говорю Андрейка.

– Правильно, правильно дядька. Будя, набегались. Пора и честь знать. Присоединяйся Гуляй. Можно и по чарке выпить. За дорожку.

– Одна нога здесь, другая там, – Уже на ходу бросил дьяк.

Все чинно расселись и приступили к еде. Минут через десять к ним присоединился Беда, сменивший дорожный кафтан на короткий жупан иноземного покроя, почти такой же что надевал в Киеве, но попроще, без кружев и оборочек.

– Хлеб да соль, – Весело сказал он, Протянул руку, взял кувшин с вином и умело разлил по чаркам.

Судя по настроению, все у него ладилось, и шло намеченным путем.

– С приехалом! – Он весело поднял чарку, – Что бы и дальше так бежалось. Нам домой в Русь Залесскую. Вам, – Он повернулся к князю, – В Землю Святую на покрут, на учение, – Опорожнил чарку, заел пучком травы, и добавил потише, – И рад бы с вами, да дела.

– Спасибо Гуляй. На добром слове. На честной здравнице, – Князь встал, – Всем спасибо. Дружине – за выучку, за терпение. Ушкуйникам – за знание, за умение. Ближним другам – за ласку, за подсказку. Здесь, в Царьграде, у каждого своя забота. Молодшим отдыхать, к дальнему пути готовится. Старшим чистится, к сватовству готовиться. В грязь лицом не ударить.

Застучали ложки, зазвенели чарки. Гуляй придвинулся к князю.

– Значит так. Людишки мои на хвосте вести принесли. Елену просватали и уже про это дело решенное, забыли. Так, сейчас все обряды соблюдут, все танцы-хороводы отводят и … покатила девка в Киев и далее в Ростов. Иоанн плох и готовит себе замену. На цареградский стол сядет сын его Мануил. Он тебя еще моложе. Всякие дядьки, наставники, мамки, няньки ужо руки потирают, как они править будут. Однако ж мои глаза и уши говорят мне, что Иоанн больше пыль в глаза пускает, по-ромейски, он еще поживет, нам на век хватит. Он, таким образом, всю муть наружу выведет и в одночасье башки им посрубает.

Но нам главное, что после него Мануилка сядет. С ним дружить будем, – Он отхлебнул из кубка и перевел дух.

– Что там, в главном дворце о Руси думают? – Спросил Андрей.

– А чего им думать. Царев град со всех сторон словенскими племенами обложен. Тут и волгары и валахи. Великоморавское княжество, что у нас Угорщиной зовется со столицей в Новограде, и Острия с Ракоусом и Виндебожем, под боком на ноги встают. По морю вены на ушкуях рыскают. Считай, Царьград со всех сторон окружили и по морю тоже. С одной стороны – Берлад с Иванкой неуправляемым, с другой стороны – вены новый город-порт закладывают. Куды ж им податься? Только на старший стол. Потому и Елену за батьку твоего отдают, что принесла, видать, на хвосте сорока, что он на киевский, Мономахов стол метит.

– Значит им без нас вилы в бок?

– Значит так.

– Значит, будут хвостом мести как та лиса, что след петляет?

– И улыбаться будут, и гонор показывать, и паузу держать, что бы поставить на место северных варваров. Это они так нас за бороды наши прозывают. Взяли моду лица брить, и ужо всех остальных ниже себя держать вздумали. Хотя люди звания духовного это за дело не держат, да и бояре местные тоже. Однако все равно будут нас приваживать и обхаживать. Им без нашей силы, без дружин росских, без ушкуев варяжских, нос к верху держать не можно.

– Выходит, мы им нужны более чем они нам?

– Не, князь это мысль твоя порочна изначально. Не мы им важнее, ни они нам важнее. А нужны ли мы друг другу? И можем ли мы друг без друга? И выгодно ли нам по одиночке? Запомни – гуртом и батьку легче бить. Царьград – пуп Земли. Царьград мира столица, от слова стол старший. Не по роду по судьбе. Пока мы вместе. Мы им силу и заслон. Они нам Веру и опору. А вместе мы как две руки. Тебе, какая дороже, правая или левая? Обе дороги. Обе нужны. С одной ты убог и слаб. Так и мы с Царьградом. Недаром оба два Мономаховичи. Они от Константина мы от Владимира.

– Ты, Гуляй хочешь сказать, что у нас с ромеями одна дорожка?

– Смотри князь, из их рук вожжи мировые скоро выпадут. Да они это и сами чуют. Надо кому-то эти вожжи перехватить, что бы поднять солнечных коней судьбы на дыбы и не дать им в разгон уйти.

– Вот, вот мне и отец то же говорил. Что бы заставить коней голубых кровей нужный скок скакать.

– Прав был твой батя. Так вот, ромеи пока из всех вокруг только Русь за наследников видят. Мы от них далеко и на их земли не заримся. Потому они с лаской к нам, с медами. А ты как в Любече, на народе Ваньку валяй, у тебя это хорошо получается. Главные же разговоры будем с тобой с умными людьми говорить. Не обязательно чтобы они на виду болтались, они и не болтаются. Их еще поискать надо, но я нашел, давно нашел. Твое же дело с Мануилом дружить. Просто дружить по-родственному, вы там, все ж, таки братья какие-то, по-отрочески.

– Ладно, дьяк думу твою понял, все, что мне делать, сделаю. Все что скажешь сказать – скажу. С кем надо подружиться – подружусь. И где надо дураком выставиться – выставлюсь. Налей по чарке сладкого вина. Давай о хорошем.

– Давай. Присмотрись, там при дворе Базилевса пара хороших людей, витязей со свейских и других земель, отирается. По моему разумению, в Святую Землю едут и люди не плохие. Присмотрись, глядишь попутчики.

– Присмотрюсь, спасибо Гуляй. Завтра чего делаем?

– Ждем.

– Чего ждем?

– У моря погоды. Ждем, когда Великий Базилевс Ромейской Империи соизволит нам аудиенцию назначить. Принять нас в палатах своих. Думаю, завтра не дождемся, и на неделе тоже. Возьми днями ватагу свою, да сгоняйте за город, коней разомните, окрестности посмотрите. Ребятам в охотку и в интерес. Заодно местным боярам, да дьякам покажитесь, гонор у них собьете. Ты князь, больше пешим не ходи. И платье простое не надевай. Это тайна не тайна. Весь город об этом слухами полнится. Выезжай конно, при всем наряде. Можешь малым числом с близкими, но конно. О твоем разговоре с Лукой сегодня разве только ленивый не говорил. Но впечатляет. Лука ни с кем так не говорил. Горд и несгибаем. Считает себя из первых учеников самого сына божьего.

– А кто ж понес-то разговор по улицам?

– Стены, и их уши. А длинные языки они как поганки от сырости берутся. Ходи князь, да оглядывайся. Под парадный жупан брони всегда надевай. Угрюмы, чтобы всегда при тебе, и Малк с Микулицей. Сдается мне, что оба они ворожеи. Но то дело не мое. Да и к лучшему то. Если сможешь, залучи Неврюя до Святой Земли. Он пойдет, я это вижу. Он, да Громада, да мореход. Они тебе в деле сгодятся. И слово держать умеют. Таким людям цена выше золота.

– Все сделаю, как советуешь. Ты то как?

– Давай догуливай. Я покину тебя, устал что-то пойду на боковую. Дозоры удвой, пусть воеводы распорядятся. Да, чуть не забыл. Поваров своих поставь. Мы тут не всем любы. И пусть ведуны нюхом наши котлы обнюхивают, не то встретимся с предками в Ирие, глазом моргнуть не успеем. К Базилевсу на пиры и в гости, в кои звать будут, один не ходи, и Малка с собой бери обязательно. Все пошел, – Он зевнул, прикрыл рот рукой, – Устал, извини князь, я вам сегодня не собеседник.

– Спокойной ночи тебе Гуляй. Спасибо за совет, за ласку. Иди, спи. Завтра день у тебя тяжелый. Нам кататься и гулять, а тебе Беда от нас беды отводить, – Андрей улыбнулся и получил в ответ улыбку дьяка.

Трапеза шла вяло, сказывалась накопившаяся усталость. Князь встал и направился к двери терема, давая понять, что все, кто хочет отдохнуть, могут идти в опочивальни. Кончался первый день в Царьграде, первый день в Заморье. Что-то будет завтра?

 

Как и предполагал Гуляй, с утра в ворота постучали, пришел гонец от Иоанна, с вестью, что сегодня Базилевс принять ну никак не смогут. Приносят свои глубокие извинения, и просят отдыхать и ждать, потому, как непременно освободятся и примут, а так заели текущие, не терпящие отлагательства, дела. Рады бы, и всей душой рвутся – ну никак. Андрей милостиво отпустил гонца. Вместе с ним посокрушавшись, как мало времени у Великого царя, и он, конечно, входит в его положение и нисколечко не в обиде, а даже очень рад, что есть еще день-два отдохнуть с дороги, в порядок все привести: и платье и мысли, перед тем, как пред светлые очи владыки цареградского, предстать.

Гонец за дверь. Ватага за животики, закусив кулак, что бы, не дай Бог, гонец хохота не услышал.

На дворе же уже стояли заседланные кони. Отобрали самых лучших. Уздечки, попоны, седла черкасские – все золотом расшитое. Кони вымыты, гривы, хвосты расчесаны и в них золотые нити вплетены. Дружина умыта, причесана, в праздничных кафтанах.

Сам князь с ближними не то чтобы в царевых одежках, но и не из последних бояр худосочных. Глаза аж на солнце слепит от золота. Посмотрел на себя, повертелся, хлопнул по сапогу рукавицей.

– Как девка на выданье. Сокольничьи, неси соколов и беркутов! Мы им сейчас за городом представление устроим. С гоном и с рогами охотничьими.

Сокольники уже сидели в седлах, держа на рукавицах ловчих птиц. На поводках рвались боевые псы, роняя с желтых клыков белую пену. Свора борзых изгибала спины в ожидании гона. Да, было на что посмотреть. Такого, Андрей давал руку на отсечение, Царьград не видел давно. А боевых лохматых псов, размером с хорошего теленка и видом напоминающих маленьких медведей, и подавно.

– Будет потеха братцы! Мы их заставим Богу молиться, чтобы он нас отсюда забрал. Труби в рога! Открывай ворота! Поехали! Веди нас Бакланко Триумфальной дорогой, через главный торг, через Золотые ворота. Нам никто не объяснял, что этим путем только царевы люди ездят. Теперь мы поедем. Нехай народ смотрит и радуется.

Андрей был в кураже, в нем проснулся князь Юрий, взор его пылал, руки теребили наборную уздечку. Конь, почуя хозяйскую удаль, плясал под ним, перебирая ногами. И всем передался этот молодецкий запал, взорвавшийся лихой песней Малка.

Старая дружина с одобрением смотрела на сборы отроков, довольно усмехаясь в седые усы. Они то же были не прочь прогуляться за городом, но Чубар, с одобрения князя, дал им сегодня другой указ. Одеться погрозней, в брони и шеломы, и сходить на ипподром кольчугами позвенеть. Буде кто задираться, обиду не сглатывать и дать в ухо, не сильно, а так в полплеча для острастки.

Неврюй пошел к ушкуйникам, пусть разомнутся, в бухте поплавают, паруса почистят.

Князь с Бедой на сегодня решили устроить показательную массовку. Дьяк тайно перетолковал с воеводами русско-варяжской гвардии Иоанна и те, поняв его задумку, хитро улыбнулись, и пообещали ему в дела ростовского посольства силой не вмешиваться. Конечно, если дьяк не собирается трон цареградский захватывать. На что получили заверение, что он князю Андрею высоковат по росту, вот мол, годков через десяток, когда подрастет, ждите в гости. На том и ударили по рукам, выговорив вечером охотничий пир из дичины.

Всю эту кухню, кроме десятка человек, не знал никто, и все готовились к праздничной охоте, как к веселой прогулке.

Наконец приготовления были закончены, и князь дал знак отворять ворота. Створки распахнулись, вся эта круговерть выплеснулась на площадь Константина, в мгновение ока, запрудив ее всю. Шум и гвалт охотничьей процессии перекрыл неумолкаемый шум города, и раскатился по улицам и переулкам, приведя в оторопь, уже привыкшую ко всему цареградскую чернь и босяков.

Специально покрутившись по площади, как бы выбирая каким путем пойти, Андрей закрутил огромный городской хоровод, и тот начал раскручиваться по спирали от центра города к его окраинам. Вышедшие вслед за отроками, старшие храбры, группами отправившиеся к дворцу Базилевса, внесли свой вклад во всеобщую сумятицу. Когда же со стороны бухты, где неожиданно для стражи начали маневры словенские ушкуи, началась своя суета, разобрать, что происходит в городе, не представлялось возможном даже человеку сведущему.

Дьяк смотрел на все это из окон дворца Иоанна, где у него была встреча с ближними консулами Базилевса, и краем глаза наблюдал за реакцией свиты и приближенных царя. Только, годами выработанная привычка гасить все эмоции в себе, позволяла ему сдерживать рвущиеся наружу смех и слезы. Приближенные царя никак не могли взять в толк, что происходит. Из гостевого двора вывалилась толпа ратников и неспешно направилась в сторону дворца, вслед за ней, из ворот верхами выехала дружина ростовского князя и повернула в другую сторону к Золотым воротам. Одновременно в бухте Золотого Рога славянские ушкуи подняли паруса и, выстроившись в линию, начали понятные им одним движения и маневры. Советники и воеводы Царьграда были в полной растерянности. Базилевс послал за командирами личной гвардии и Патриархом.

Только консул Дука Мурзуф, давний приятель Беды, внимательно посмотрев на него, сначала начал что-то подозревать, а потом понял, что это просто маневр, затеянный странными русами, то ли от застоя крови, то ли от скуки сидения, то ли от того, что им надоело кривляние местной знати. Консул все понял, но вида не показал. Он играл в свои политические игры, и вся эта катавасия затеянная ростовским свадебным посольством была ему на руку. Он подошел к дьяку, поздоровался и завел непринужденную беседу о видах росских купцов на урожай нового года и ценах на пеньку и мед в связи с небывалой засухой.

Переполох, однако, продолжался, по половицам прогромыхали тяжелые сапоги царевой гвардии. Воеводы, проходя, раскланивались с Бедой, они знали, в чем дело, но и им доставляло удовольствие глядеть на всю эту суету. И длилось бы так еще невесть сколько, пока кому-то не пришло в голову задать вопрос непосредственно представителю этих диких варваров, стоящему у открытого окна и смотрящему на город с невозмутимым видом праздного зрителя.

– Уважаемый Дука Беда, – Обратился к нему придворный стольник, – Куда собрался ваш князь, и что происходит на гостевом дворе?

– Князь? Ах, князь. Так он же на охоту с отроками поехал, – Удивленно вскинул брови Гуляй, – А что не видно что ли. Вон же и сокольники скачут, и псари с борзыми и гончими на поводках.

– А дружина? – Поперхнулся стольник.

– А что дружина. Дружина еще вчерась город отпросилась посмотреть. Ушкуйники снасти проверяют. Все своим чередом идет. Жисть.

Дука хитро посмотрел на дьяка, перевел взгляд на стольника, и не смог сдержать вырвавшийся смешок. Настолько оторопело выглядел стольник. И сказать-то нечего. Разуй глаза и смотри. А, кроме того, где ж твои люди были, соглядатаи, тайные доносчики. Если ты не знаешь, что гости со вчерашнего вечера замышляют. Утер их северный дьяк. Не даром про него легенды ходят, что он по дождю без плаща ходит и сухой. Между струйками, между струйками.

Тем временем княжеская охотничья команда повернула на Триумфальную улицу, заполнила ее всю своей веселой, нарядной, рвущейся наружу молодостью и энергией, закружила в веселом танце прохожих, цареградских девок, купцов, стражников, пронесла до Золотых ворот и выплеснула за стены города. Все это с лаем собак, гудением рожков и рогов, боем бубна, криками кречетов, перебранкой верховых, звоном подков и брони, лихим посвистом и песней Малка. Полный балаган, только скоморохов не хватало.

Там за стенами, она разлилась по полям, расцвела вымпелами и стягами, разбежалась по кустам спущенными с поводков боевыми кобелями и гончими псами, и рассыпалась разноцветными всадниками на великолепных конях.

Началась охота. Княжеская соколиная охота, такой не видели нигде, кроме как при дворах славянских князей высшего ранга.

Ловчие рассыпались цепью, охватывая полукругом рощицы и кустарники. Выскакивающих зайцев и куропаток, с лету били соколы или беркуты. Борзые поднимали дичь, старавшуюся укрыться в густой траве или зарослях колючего шиповника.

Всадники скакали с гиканьем, догоняя ретивых зайцев, свешивались из седел и ловили их за уши.

Зрелище было фантастическое, оно чем-то напоминало легенды об охоте древних богов.

Князь отъехал на холм в окружении своих неразлучников. С высоты лысой вершины все было видно, как на ладони. Отроки, в азарте поднимавшие коней на дыбы и заставлявшие их танцевать на задних ногах. Птицы, взмывавшие вверх в голубое небо, делавшие там свечу, и камнем кидавшиеся вниз на добычу. Гончие, захлебывающиеся в хриплом лае. Косматые боевые черные псы, почуявшие волю и носящиеся по полям, опьяневшие от свободы и полевого духа. И все это на фоне сказочного белого города с разноцветными куполами и зубчатыми башнями-сторожами. А на самом горизонте бирюзовое море и красновато-желтый берег другого мира, другой судьбы. Заморье.

С высоты холма, даже не князь, Малка разглядела вдалеке, что-то необычное, и дернула князя за рукав.

– Смотри. Да не там, левее у рощи, – Она показала плеткой на фигуры, странно расплывающиеся в мареве знойного дня.

– Вижу, теперь вижу, – Андрей приложил ладонь ко лбу, чтобы солнце не било в глаза.

Верстах в полутора виден был конный воин, горячивший коня, за которым гналось человек десять людей разбойного вида. Конь витязя устал и спотыкался через раз, видно погоня была долгой, и десять тех, что еще висели на хвосте, были малой частью большой шайки, промышлявшей на ближних подступах к Царьграду.

С холма было отчетливо видно, как всадник придержал коня, вскинул лук и один из преследователей грохнулся с седла. Всадник опять дал коню шпоры, но это уже не могло его спасти.

Андрей подал знак и егеря, свистом подозвав боевых псов, бросили их в сторону схватки. Следом направили коней Андрей со свитой. Угрюмы, опередив их немного, отстали от волкодавов, держась на расстоянии, но почти вплотную к ним.

Взлетев на следующий холм, подмога узрела уже другую картину. Витязь, окруженный со всех сторон догнавшими его разбойниками, умело отбивался, отражая удары, кажется сыпавшиеся на него со всех сторон, успевая поворачивать коня и разворачиваться сам в сторону нападавшего.

Несколько черных точек, заметных только наметанному глазу, приближались к месту схватки, продираясь через густой кустарник у подножья холма. Вдогон им мелькнули серые кони Угрюмов.

Витязь коротким ударом свалил с коня еще одного нападавшего, грудью своего коня сбил второго, отразил удар третьего, и, получив удар палицей по шлему, начал оседать с седла. В этот момент из кустов вылетела свора, ведомая матерым псом, сбившая с налету сразу четверых ближайших всадников. Остальные растерялись, не поняв и ужаснувшись этим невесть откуда взявшимся бесовским созданиям. А когда, вслед за ними, показались безмолвные фигуры Угрюмов, сомнений не оставалось. Вопрос – бежать или не бежать? Был лишним. Клыки дьявольских псов и их хозяева, видно сами слуги дьявола, сомнений не оставляли. Кто же мог подумать, что этот одинокий путник знается с потусторонней силой и призовет ее на помощь.

Сам же спасенный, похоже, тоже не осознал, что произошло, даже когда увидел сидящих у ног его коня жутких созданий похожих на медведя и волка, вместе взятых и подъезжавших к нему его спасителей, тоже похожих на волков. Сознание его помутилось и силы оставили воя.

Он уже провалился в глубокую тьму, когда через сжатые губы ему влили в рот что-то такое сладкое, пахучее и в лицо брызнули водой. Он еще не знал что увидит. Может Боги решили поиздеваться над ним, и после налета разбойников отправили его в обиталище злобных духов. На земле, где живут люди, не могут водиться те жуткие создания, что выскочили из кустов и отогнали лихих людей. Это могли быть только злобные монстры из царства мертвых. А холодный взгляд их хозяев говорил о том, что с душами они расстались давным-давно, еще до его рождения. Воин вздохнул и, преодолев себя, открыл глаза. Правде надо смотреть в лицо, как бы страшна она не была.

Лицо правды оказалось лицом миловидного отрока смотрящего на него синими-синими глазами, казалось в самую душу. Увидев, что витязь открыл глаза, он улыбнулся доброй улыбкой и просто сказал.

– С возвращением. Как звать, величать?

Голос его напоминал журчание весеннего ручья. Витязь оперся на локоть, приподнялся. Вокруг него стояли отроки в ярких незнакомого покроя одеждах. Дикие звери ластились под руку, гладивших их по лохматой шерсти, хозяев. Жуткие всадники на поверку оказались такими же молодыми людьми, что и тот, что стоял рядом.

– День добрый господа, – С трудом разлепил ссохшиеся губы спасенный, – Премного благодарен … за жизнь.

– Не стоит благодарности, – Со смехом сказал, судя по виду старший над этими людьми, – Такой пустяк. И нам ничего не стоило.

Шутка разрядила обстановку, все заулыбались. Молодой отрок в зеленом, что вливал ему в рот снадобье, протянул руку, помогая встать.

В это мгновенье, в кустах мелькнула тень. Спущенный пес мертвой хваткой вцепился в занесенную руку убийцы, не дав тому продолжить бросок короткого дротика. Но еще раньше горло душегуба пронзили два метательных ножа, брошенные неумолимой рукой Угрюмов. Ни один мускул не дрогнул на лице освободителей, и заботливая рука, поднимавшего его отрока, так же размерено помогала ему встать.

– Вот это бойцы! – Подумал он, – Гундомер, – Он ответил на вопрос, заданный ему до этого, – Меня зовут Гундомер. Я из свейских земель, в Константинополе проездом в Святую Землю. Еду туда в поисках службы ради Господа нашего, – Встав на ноги и отряхивая одежду, продолжил он, – Примите мою искреннюю благодарность, – Он повернулся к Малку, с легким поклоном.

Зеленый отрок с близкого расстояния выглядел совсем мальчишкой, с розовыми щеками, припухлыми губами и золотыми локонами, спадавшими на плечи.

– Малк, – Тот дружелюбно протянул руку, – Меня зовут Малк. Мы ростовская дружина князя Андрея Георгиевича, – Отступил на шаг назад, – Прошу любить и жаловать, – Он указал рукой на стоящего рядом с ним шутника.

– Значит, правильно определил, – Отметил про себя Гундомер, и с поклоном повернулся к князю, – Рад отблагодарить достойного отпрыска великого киевского Мономаха.

– Спаси Бог, – Ответил Андрей, – Давайте на взгорочке присядем. В ногах правды нет. Эй, робяты, разбросьте скатерть-самобранку. Перекусим, да с гостем побалакаем.

Гость отметил, что второй раз повторять не пришлось. Ватага моментально неуловимым движением перестроилась, кто-то отскочил в сторонку, кто-то расстелил скатерти и через короткое время на ближнем пригорке был разбит маленький лагерь, готовый принять всех желающих перекусить на ветерочке, под шелест растущих рядом олив, и журчание струящегося ручейка.

– Сильны! – Еще раз отметил Гундомер, – Вот это выучка! А главное, кто здесь бояре, кто здесь челядь отличить невозможно, ни по платью, ни по холуйству.

– Прошу к столу! Чем богаты, тем и рады! – По праву старшего пригласил князь, широко обводя рукой по царски роскошный пир, накрытый из дорожных сумок.

Все радостной гурьбой расселись на траве вокруг снеди, соблюдая только им одним известный порядок и субординацию. Князь пригласил гостя на место рядом с собой, где уже сидели: тот зеленый отрок, назвавшийся Малком, черный то ли инок, то ли воин, старый воевода, воспитатель всей этой братии, что было видно с первого взгляда. Чуть поодаль сидела четверка его спасителей, волкоподобного вида отроков, с каменными лицами и с нежностью во взгляде, когда они смотрели на мальчишку Малка.

– Благослови Боги трапезу нашу! – Черный инок перекрестил стол, – На добро! – Он переломил хлеб, передал гостю.

– Да пребудет с нами! – Князь налил в дорожную корчагу вина из бурдюка, – Тоже протянул гостю.

Гундомер оценил действия этих странных русов. Они поделили с ним хлеб и вино, отныне, прими он их дар, они побратимы, добрые соседи и друзья. Не колеблясь ни минуты, он принял подношения двумя руками, сплеснул часть вина своим Богам, что не ускользнуло от внимательных взглядов, отпил и вкусил хлеба.

– Это где ж на тебя налетели эти душегубцы? – Спросил грозного вида старый воин.

– Да на перекрестке, где андрианопольская дорога реку пересекает, – ответил витязь.

– Дак там же стража переправная, должна быть? – Изумился Данила.

– А стражу они перебили наверно, их там человек тридцать было, это просто кони поборзее у этой десятки оказались, остальные отстали. Кстати надо будет ярового овса моему Лютику отсыпать, – Он любовно посмотрел в сторону своего жеребца, уже отдышавшегося и щиплющего травку у подножия холма.

– Это ты прав, – Поддержал его зеленый отрок, – За добро добром плати, окупиться. А он, почитай, тебе сегодня жизнь спас.

– Так что, там значит на переправе, сейчас разбойнички свои порядки устанавливают? Это отсюда сколь? – Вдруг грозно спросил князь.

Все притихли.

– Верст пять не более, через лощины и буерак, – Ответил витязь.

– На конь! – Скомандовал князь. – После доедим. Челядь здесь оставаться, со мной только дружина. Парад долой. Едем оружно. Ловчие сокольники, псари, остаются здесь. Ты лыцарь, вроде так вас прозывают, можешь здесь остаться, ты сегодня уже мечом намахался.

– Нет, я с вами, – Вскочил на ноги спасенный, – Рыцарями нас кличут. От ратника словенского.

– Ну, с нами, так с нами. Рыцарь значит, ритарь, ратай. Хорошо. Данила бери первый десяток. Микулица и Малк вы с Угрюмами кустами, рощицами им в бок зайдете. А мы в лоб пойдем, при параде, вроде как не знаем ничего, малолетки цареградские. Смотри робяты, ни одного не упустить. Кто сам мордой в землю не ляжет, мечом его туда навсегда. Вперед, и с нами крестная сила и Дажьбог!

На дороге к переправе появилась процессия цареградских гуляк, по всей видимости, случайно забредших в эти края, и вообще не понимающих, что вокруг происходит. Глядя на их коней и платье, не оставалось сомнений, что деньги у них водились. Даже сейчас в тяжелых калитах у поясов, брякали полновесные золотые.

Лихая братия, засевшая около переправы, аж захлебнулась слюной от предвкушения легкой добычи. Деньги сами шли в их руки. Подпустив их поближе, шайка выскочила на дорогу, перегородив им путь на переправу. Старший, подбоченившись и направив коня боком к растерявшимся соплякам, обратился к ближнему, всем обликом похожему на купеческого сынка.

– День добрый, приехали. Очень просим вас, слезть с коней, им тяжело под вами и, отстегнув ваши кошли, положить их сюда, – Он показал рукой на огромную корзину у своих ног, – А то вам тяжело под ними.

Шайка встретила слова своего главаря гомерическим хохотом. Пришельцы растерялись, и придержали коней, оглядываясь вокруг, как будто пытаясь понять, что происходит, что еще больше усилило хохот нападавших.

– Вы это чего? – Заикаясь, начал переговоры купчик, – Вам чего надо – то? Мы тут прогуляться решили верхами.

– Может им денег надо, – Пискнул ехавший рядом с ним сопляк.

– Знамо дело и денег тоже. Кому ж их не надо. Слезайте, – Громко скомандовал атаман.

Сопляки распустили сопли, и начали как-то распадаться по частям. Атаман поздно заметил, что их перемещение носит осознанный характер. Всадники каким-то незаметным движением образовали круг, хорошо известный старым воям, как славянский боевой круг. Когда атаман каким-то чутьем понял, что это не спроста, купчик выдохнул короткую команду, и вмиг бедные путники ощетинились мечами и тяжелыми шестоперами.

В следующее мгновение на головы ближних с атаманом подельщиков обрушились умелые удары. Только непонятное, даже ему, видение позволило ему уклонится от, казалось, неминуемой смерти на кончике изогнутой сабли просвистевшей в волоске от его уха, и соскользнувшей по плечу, прикрытому византийскими латами.

Отпрыгнув в сторону, атаман попытался собрать оставшихся членов шайки и так вдвое более против этих сопляков. Однако из кустов на обочине дороги выскочили еще такие же странные вои, от которых пахнуло могилой, во главе с монахом и мальчишкой в зеленом платье. Они рассеяли, кажется оправившихся разбойников, сняв трех прямо с седел короткими ударами мечей.

Атаман развернул коня в сторону переправы и понял дело швах. На переправе, даже не вступая в бой, стояли плотным строем десяток таких же воев во главе со старым бойцом, по одной посадке которого было видно, что стоит он, как минимум трех, а то и четырех хороших берсерков, прошедших огонь и воду.

– Все, – Понял атаман, – Песенка спета.

Он попытался найти место, где проскочить между нападавшими, что бы вылететь в чисто поле. А там ищи ветра. Конь его, отбитый в бою, был чистых степных кровей, и тягаться с ним здесь было некому. Он увидел эту щель, бросил в нее жестом руки двоих крайних телохранителей, и за их спинами кинул коня в лазейку.

Ловя ртом, ветер свободы он погонял коня, отрываясь, все больше и больше от места страшной сечи, где уже никто не оказывал сопротивления, поняв, что это бесполезно.

Вслед за ним вылетел рыцарь и десяток отроков, помня наказ князя, что уйти ни должен никто.

Однако вскоре погоню продолжили двое – малец в зеленом и монашек. Расстояние сжималось как пружина, ни мало удивив атамана. Иноходцы преследователей казалось, не касались земли, а летели по воздуху.

– За смертью торопитесь – Зло подумал атаман, и резко повернул коня, встретив почти в лоб зеленого мальчишку.

Он даже не успел понять, что случилось. Половецкая сабля, вылетев из ножен, распластала его от плеча до седла с такой легкостью, будто рубили лозу на празднике. Ни византийские латы, ни вскинутый в жалкой попытке спастись меч не остановили ее движения, как будто она шла через масло. Микулица, видевший все это с близкого расстояния остановился, открыв рот, но проглотил свое удивление, отметив. «Надо будет саблю его поближе рассмотреть». Кроме него это видели Угрюмы, для которых, все так и должно было быть, и рыцарь, не понявший, что произошло.

Угрюмы поймали коня, подобрали труп и обломки меча с косым разрубом. Малк подождал Микулицу и рыцаря, повернул коня в сторону отставших, и с милым выражением детской непосредственности сказал:

– Поехали, что ли, князь заждался, – И, повернувшись в Гундомеру, добавил, – Вот охота, так охота, – Стегнул коня, и его иноходец заплясал, так как умел делать только он.

Конь Микулицы и рыцаря и даже конь убитого атамана, зараженные его настроением, придвинулись к нему поближе, и тоже приняли участие в этом хороводе, ступая в такт не слышной музыке точеными ногами по густой траве.

– Ведьмак! – Опять подумал Микулица, – Лесной ведьмак, но рубака-то какой!

– Эй, вы, погонцы, догнали беглеца? Вижу. Догнали. Знатная добыча, – Князь удовлетворенно хмыкнул, – Все, поехали. Трофеи собрали. Дичь…, – Он опять хмыкнул, – Собрали. Пора и честь знать. Удалась охота.

– А более всего удалась тем, что нового друга нам подарила, – Он подскакал к рыцарю, – Будь ласка. Пожалуй к нам на охотничий пир, в вечеру, в гостином дворе.

– Заодно и день рождения отметим, – Весело крикнул Малк.

– Чей? – Удивился рыцарь.

– Твой! – Коротко ответил зеленый отрок, и, не останавливаясь вылетел в голову колонны, повернулся и, лихо заломив шапку, вдруг запел, какую-то незнакомую, но откуда-то известную Гундомеру, песню.

 

Вечером, на охотничьем пиру на дворе ростовского посольства, собрался весь цвет цареградской гвардии. Конечно же, были заранее приглашены русско-варяжские воеводы, вполне удовлетворенные сегодняшней суетой, которая не только повеселила их суровые души, но и сослужила немалую службу. Хитрован Беда, и свою задачу выполнил, про себя напомнил, и их ставки поднял. Базилевс первым делом бросился за советом и помощью к ним, к гвардии.

Сегодня по совету хитрого дьяка, а советы его теперь слушались с особым вниманием, так вот, по его совету они позвали служилых из других краев. Были и фряжские и вендские воеводы, отдельно сидел черный лицом Маврикий, названный так по происхождению племени своего мавров, воин жестокий, но достойный. Говорят, он открыл лекарню, в которой лечил поверженных врагов.

Отдельно сидели ромейские консулы. Не все, а те, кто был поближе к партии Дука Мурзуфа. Дука вел свой род от таких же дьяков, что и Беда, и потому, имел с ним особые доверительные отношения.

Были купцы ромейские и заморские, словенские, что из варяг в греки. Сидели ушкуйники с приглашенными ими, то ли морскими разбойниками, судя по лихому виду, то ли такими же мореходами что и они, кто ж их разберет.

За главным столом сидел спасенный сегодня днем рыцарь, в парадных одеждах и в золоченой цепи на шее.

Приглашенные Бедой, отдельно кучковались несколько рыцарей свейского и склавенского вида.

Все ждали хозяев немного задержавшихся.

– Для форсу, – Как справедливо заметил старый воевода, с широким шрамом на лице.

– Марку держат, – Поддакнул ему сосед.

Но тут на крыльце показались хозяева. Дружелюбно улыбнувшись, князь Андрей развел руки, как бы обнимая всех, и сказал:

– Гостям всегда рады, а таким желанным вдвойне. Угощайтесь гости дорогие, чем Бог послал, от трофеев наших, – Он дал знак. Поварята понесли перепелов и зайцев, – От земли ромейской вам дары, от воды, – Поварята внесли рыбную похлебку и вареную белорыбицу, – А от людей земли ромейской, – Князь хитро прищурился, научился у Гуляя, – Вина и яства на их деньги купленные.

Подтекст последней фразы поняли все. Слухи и сплетни цареградские летели, как лихие кони. Весь честной народ уже знал, как порубили ростовские дружинники, разбойных людей у переправы Андрианопольской, а самого атамана, как говорила народная молва, рассек надвое, по одной версии – своей секирой Бог Один, по другой – громовой Перун, по третьей – Михаил Архангел. Но все знали совершенно точно, что без Божьей руки тут не обошлось, потому, как и меч его и броню, как небесным огнем перерезало.

– А вот и крестник наш, – Андрей увидел Гундомера, – Проходи рыцарь, присаживайся к нашему столу.

Гундомер поклонился и приглашение принял. Да и ему самому было приятно и хорошо в этой не чванливой компании почти его ровесников, не делавших различий по родству и знатности. А Малк и Микулица стали ему ближе родных братьев. Он поискал их глазами. Оба отрока сидели за главным столом и жестом руки звали его присоединяться к ним.

– Добрый вечер, господа, – Он протиснулся к месту предназначенному, по всей видимости, для него, – Рад видеть вас в добром здравии.

– Садись рыцарь, неплохо выглядишь, – Оглядев его с головы до ног, приветствовал Малк, – Отведай дичинки свеженькой.

– Благодарствую, не откажусь, после такого денька поесть и выпить не грех.

– Денек твой. Это точно. Считай, второй раз родился, – Поддакнул Малк, – С днем рождения! – Он поднял чашу.

– Спасибо, крестный, – Ответил Гундомер.

Разговор их прервал Андрей, подошедший вместе с Данилой и Бедой к столу.

– Вы что это без сигнала за чаши схватились, – С притворной грозностью насупил он брови, – Накажу.

– А мы тут крестника обмываем, – Нисколько не смущаясь, пояснил Малк, – Вот гадаем, каким ему теперь именем зваться? Суздальским – по новому роду, или свейским – по старому?

– Суздальским, – Не поняв подвоха, пробасил Данила.

– Суздальским, – Поддержал Беда, чуя выгоду делу.

– Значить суздальским, коль товарищество требует, – Закончил обсуждение князь, – Ну-ка, Микулица. Крести нового отрока дружины суздальской, по тому дню, когда ему вторую жизнь подарили. А ты крестная… – Князь спохватился и быстро перевел все в шутку, – А ты крестная мать… и отец, – Он повернулся к Малку, – Назови имя, каким сына, али брата звать будем.

– Имя будет ему Ратмир, в честь того, что вышел он из ратной сечи этой, что сегодня была, с миром и благоденствием, – Серьезно сказал Малк, – А покажет себя в бою, мы ему еще и прозвище дадим, боевое, – Уже со знакомой хитринкой в очах добавил он.

– Ну что рыцарь, согласен с сего дня в нашей дружине, побратимом нашим до Святой Земли пробираться, и имя наше суздальское – Ратмир носить? – Поворотился к гостю князь.

– Согласен и рад, безо всякого угодства скажу, с вами вместе и хлеб делить и горести и радость. Дай Бог и Пресвятая Богородица!

– Тогда крести его Микулица! Вином и хлебом, мечом и крестом.

Микулица достал из ножен меч, коснулся им плеча нового товарища и сурово сказал:

– Отныне брат ты наш, и по крови и по службе. Имя тебе – Ратмир, а славу и знамя свое сам завоюешь. Слава! – Он поднял кубок, отхлебнул, передал Ратмиру, тот отпил и пустил его по кругу.

Гости со вниманием смотрели на воинский обряд русов. Старые воеводы благосклонно кивали головами и одобряли, что молодежь не забыла старых Дажьбожих законов. Иноземцы с удивлением начинали понимать, что каждый воин в славянской дружине брат, и месть за него будет кровной. Ромейские консулы, почесывали в затылке, задумываясь как бы побыстрей уладить дела со сватовством, да отослать эту буйную команду по далее, в Новый Израиль. Но скоро все отвлеклись на горячих перепелов и зайчатину, сдобренную разными травами и запеченную по рецептам северных варваров, что не мешало ей быть до объедения вкусной и сочной.

– Так расскажи нам, ратай, из каких ты краев, кто по роду-племени? – Подкладывая разных вкусностей на серебряное блюдо, по праву старшего, задал вопрос Гундомеру Данила.

– Родом я из свейских краев, что на берегу Варяжского моря у устья реки Лабы, оттого роды наши зовутся полабскими, по Лабе разбросанными. Наши родичи именуются лютичами, по лютости в бою. То не я придумал, то молва народная говорит. Центральным градом в наших краях стоит известный далеко вокруг Бранибор. Соседи нам – племена поморянские: норманны, да викинги. Да еще бергунские ребята осваиваться стали, на землю осели, города городят. Но этих вы хорошо знаете, они воинских, медвежьих народов, Ходят легенды, что от вас пришли, но давно. Мать моя была из степняков – гуннов, отсюда и имя мое степное, не лютическое, просто на полабский лад переделанное. Что еще сказать? Как вошел в отроки, отпросился у матушки доли поискать. Рос без отца, сыном вдовы. По Правде – изгоем значит. Потому держать меня матушка не стала, а старейшины спроворили снаряжение на дорогу и благословили службу в Святой Земле. Дома у меня ни кола, ни двора, все старшим отошло, так что я птица вольная, хоть и не скрываю, чистых кровей. По отцу прихожусь родней герцогам Швабским и Баварским, а по матери ханам из Угорщины. Так что если покопаться может и светлому князю Андрею, какая родня, – Закончил он со смехом.

– Знамо дело родня, – Вставился Гуляй, – Нам вся земля обетованная родня. Вон и Рюрик, что с Бравлином побратался, к нам в Залесье пришел тоже из ваших полабских земель. А ты значит из Вельфов, что под Конрадовой рукой ходят?

– Так. Точно так, из Вельфов. Конрад нам старший на столе, вернее не Конрад, а племяш его малолетний Фридрих, рыжий такой.

– Родня, родня, – Заступился за новоявленного дружинника Данила, – Лютичи, они вместе с вендами и склавенами, завсегда нам родней были, со стародавних времен.

– Ну, уж если Данила признал, то точно родня, – Загоготал Бакланко, взявшийся невесть откуда, – Он окромя князя, вообще родни не видит, а тут гляди, признал. Что-то будет, петух яйца начнет нести.

– Угомонись, трепло бесшабашное, – Легко дал ему тумака Неврюй.

– А что в ваших землях под руку к Кондрату много князей удельных встало? – Поинтересовался Данила.

– Да не что бы много. Вон лужичане из Липска и боварцы из Дроздян не больно его жалуют. Генрик Гордый, так вообще не признает.

– Да что вы насели на гостя, – Отогнал всех Малк, – Он теперь в нашей дружине. Ему все эти Кондраты, Фридрики и Генрики не указ. Так что лучше налейте нам винца сладкого, да дайте кусок зайчатины.

– Скажи рыцарь. Ты не обиде что я тебя Ратмиром нарек? – Подсел к нему Малк.

– Да что ты Малк. За помощь тебе спасибо, за заботу, да и за имя тоже. Вот одно никак в толк не возьму. Как ты его сабелькой распластал?

– И я тож, – Подвинулся Микулица, – Сабелька-то соплей перешибешь.

– Я вам други дорогие торжественно клянусь, как пойдем в Святую Землю, открою, сей секрет, и научу, как такой сабелькой двуручные меч пластовать. Вот, как на духу обещаю. Но потом, не сейчас.

В самый разгар пира во двор торжественно въехал царский посыльный и громогласно провозгласил, что Базилевс – Царь Византийский ждет сватовское посольство князя Ростовского Юрия Владимировича и любезного брата Владимира Мономаха у себя во дворце на неделе, и особо просит принять приглашение молодого князя Андрея Георгиевича. За удаль же его и избавление окрестностей цареградских от разбойного люда жалует ему золотой кубок и штоф царского вина.

Дал знак, поднесли золотой кубок тонкой работы, и ведерную бутыль вина с залитым воском горлом. Малк вдруг встрепенулся, с лица слетела лукавая улыбка. Дал знак. Один из Угрюмов перехватил бутыль, ловким движением выбил закупорку, плеснул в кубок.

– Вам за весть радостную, за ласку царскую, первый почин, – Протянул кубок царскому посланнику, – Просим не побрезговать. От всего сердца.

Тот удовлетворенно взял кубок, повернулся к князю.

– На здравие! – Отпил вина и, схватившись за горло, рухнул наземь.

К нему тут же подскочил Малк и князь. Разняли губы, всыпали порошок, дали запить из корчаги. С лица начала сходить смертельная белизна. С трудом приподнявшись, посланник подозвал слуг.

– Найти того, кто вино давал. Запытать огнем и водой, но что б к утру я знал, кто? – Повернулся к Малку, хрипло выдавил, – Твой должник по гроб жизни. Помню.

Происшествие быстро замяли, объяснив, что посланнику стало нехорошо от чада факелов. Но Дука и кое-кто еще, все заметили и на ус намотали. Хотят русов с Царьградом поссорить, и князя их извести. Надобно искать – кто?

Пир пошел своим чередом, только с лица Малка и Микулицы слетели беззаботные улыбки. Да князь немного посуровел, но виду не подал. К полуночи народ разошелся и разгулялся, так, что никто и не заметил, что пир покинул сам князь русов с ближними своими. Но то по делу, рассудили гвардейские воеводы и консулы, к встрече с Базилевсом готовится. Кураж поддерживали ушкуйники во главе с Неврюем и Беда, лавировавший среди именитых гостей.

Малка вечером собрала Угрюмов.

– Хоть из шкуры вон, но найти мне – кто! – Сурово и с пугающим спокойствием сказала она, – Если так, придворные интриги, то это одно. А если на нас конкретно, на князя целились, идти по цепочке, но первое звено достать, – Добавила, – Сама буду с пращурами беседовать, пусть помогут. Тут силы по более моей в дело ввязались и мне одной, – Посмотрела на повинные головы Угрюмов и добавила, – Даже с вами вместе, эти ворожьи силы не по зубам, – Со смехом разрядив обстановку добавила, – Даже по волчьим.

От ответной улыбки Угрюмов аж морозом проняло, и кожа покрылась каким-то шершавым налетом.

– Нет уж, пусть лучше не улыбаются, – Подумала она про себя, – Лучше оскал, чем Угрюмова улыбка.

Микулица молился своему Богу, просил вразумить.

– Кто? Один вопрос. Кто?

Только Андрей уже спал спокойно, он своим звериным чутьем чуял, что это не его срок. Скоро он выполнит дело, порученное ему отцом, скинет груз, что давит его к земле, и начнет свою, только свою, и ничью другую дорогу в жизни топтать. Скоро он отдаст последний долг тем, кто его послал в этот путь, и дальше выбор за ним. Он одернул себя, дальше выбор за Богами, что тянут его жребий, его судьбу. Но он все равно будет делать так, как считает нужным, для себя для Руси. Для новой жизни.

Дня через три посольство Залесской Руси, почистив перышки, обрядившись в самые парадные одежды, расчесав гривы и хвосты коней, надраив латы дружинников, выступило с посольским сватовским поездом из гостевого двора в сторону дворца Буколеон, испрашивать руки дочери Базилевса Иоанна – прекрасной Елены.

Путь был короток, но весь Царьград задохнулся от удивления. Знали свое дело посольские дьяки и старые воеводы. Поезд играл серебром и золотом, переливался яхонтами и лалами, расцвечивался панбархатом и шелком, шелестел сафьяном и замшей, отливался серебром бобров и чернотой песцов, рычал хриплым рыком цепных псов, и звенел серебряной сбруей степных коней. Щиты пешей рати червленой стеной отгородили его от праздной публики. Солнце сияло на отполированных до блеска юшманах ратников и чалдарах коней, затмевая собой своего брата в небе. Праздничные одежды князя Андрея, подарок деда, могли поспорить по богатству и красоте с царскими бармами. Свита, восседавшая на сказочных конях, была подстать своему князю. Справа былинный богатырь, сам Илья Муромец в золоченых латах, в шеломе с седыми усами и расчесанной надвое бородой, слева лощеный придворный в шелковом кафтане розовых кружевах, шляпе с пером райской птицы и высоченных сапогах с отворотами. Чуть сзади первой троицы ехали ближние други: черный монах, еще не бривший бороды и такой же юный витязь в зеленой одежде лесного эльфа. Чуть приотстав от них, замыкал голову колонны рыцарь в серебряных латах и шлеме с красными перьями. Далее парами следовало посольство князя ростовского с дарами и подношениями. И в конце процессии шли пешие храбры возглавляемые воеводой на саврасом коне в ярко-красных шароварах и алой рубахе с оселедцем, закинутым за ухо и с сивыми усами, свисавшими мало, что не до пояса. Весь вид его напомнил Царьграду Олеговы челны и червленый щит, прибитый на ворота.

– Во дают! Елену сватать едуть! Энти просватают!!

По знаку Чубара при подходе ко дворцу храбры ударили рукоятями мечей по щитам, и ворота, как бы ожидая только этого сигнала, распахнулись приветливо принимая гостей.

Поезд втянулся во дворец.

Сватовство шло своим чередом, по давно устоявшимся порядкам и обычаям. Русь сваталась с Цареградом с пращуровых времен, и роднились они с древности. Все было давно оговорено, оточено и притерто до мелочей. Всею этой круговертью со стороны ростовской руководил Беда, знавший толк в дипломатических политесах и плетении словесных кружев и под коверных интриг. В данном же случае, даже этого было не нужно, все давно было сговорено еще старшими Мономахами, до рождения Елены, от того и задача дьяков, как с той стороны, так и с ростовской была проста и ясна, как летний день. Выполнив все необходимые формальности, раскланявшись и распевши хвалебные песни, разметавши бисер праздничных речей, и расстеливши аршины красных грамот, дьяки к общему удовольствию, а больше к своему, закончили весь этот балаган. Утеревши пот со лба от каторжной работы, они по-дружески улыбнулись друг другу, и передали бразды правления особам царственным – Иоанну и Андрею.

– Старый лис и молодой волчонок, – Бросил кто-то в зале.

Именно это и было видно с первого взгляда. Старый лис Иоанн, всем своим видом желавший показать близость своего смертного часа, и боль расставания с любимой дочерью, мел хвостом сладкозвучных речей и медовых здравниц молодому гостю. Умелый, даже гениальный актер, он бледнел лицом, потел лбом и закатывал глаза. Посторонний зритель ожидал его смертного часа с минуты на минуту, не зная, дотянет ли государь до окончания церемонии. Наконец, он по отцовски обняв Андрея, закончил свой выход, тем, что он с болью в сердце отрывает от себя самое дорогое – свою дочь, но только знание того, что попадает она в добрые, родные руки князя Юрия, опоры и надежды земли обетованной, смиряет его с этой тяжелой долей. Андрей, сбросив свое дурашливое обличие, в коем находился все эти дни, чем ни мало удивил многих в этом зале, обстоятельно, сурово, но не без доли уважения, как к старшему, повел ответный разговор. Он благодарил стольный город Царьград и Великую Ромею за честь, оказанную его отцу и всей Залесской Руси, за теплый прием, за любовь и ласку, за сладкие меды и сладкие речи. Он восхищался красотой и добродетелью Елены, мощью цареградских стен и удалью ромейских дружин, прозорливостью и величием Базилевса. Он выражал надежду, что их вои вместе будут всегда бить любых врагов, а их купцы будут брататься на любых базарах земли. Он видел зорким глазом, что ушкуи русов и лодьи варягов поднимут дружеские вымпела, встретив в море дромоны ромеев, и так далее, и так далее. Меду в его речах было не менее чем в речах Иоанна.

Беда был доволен своим учеником, и не скрывал этого, удовлетворенно потирая руки. Стоявшие по стенам дружинники князя, во главе с Данилой и Чубаром, выделялись, даже на фоне личной гвардии Иоанна, мощью и смелостью взгляда. Они были достойной оправой бриллиантам речей Андрея. Весь их вид давал понять истинную причину альянса Царьграда и заснеженного Ростова Великого.

Но всему приходит долгожданный конец. Речи отговорились, хороводы приказных дьяков открутились, и всех пригласили к праздничным столам, отведать царских пирогов.

Князь, проходя к отведенному ему месту во главе стола, по правую руку от Иоанна бросил, на ходу Беде:

– Ну, слава тебе Господи, раскрутили клубочек. Завтра можно будет и в дорогу собираться.

– Не говори гоп…, – Быстро ответил дьяк.

Пир пошел по заведенным не ими обычаям и правилам, и кроме зевоты и желания все это быстрее закончить никаких других эмоций не вызывал. Пожалуй, единственным получающим удовольствие от сегодняшнего действа, был Бакланко, который устроил себе праздник живота, не думая о завтрашнем дне.

Расходились полночь за полночь, при свете факелов добрались до ночлега, во дворце под разнообразными предлогами, по совету Гуляя, оставаться отказались. Помнили, как бывало, целые посольства после таких вот хмельных пиров от подушки головы не отрывали. Вернее, отрывали им головы вместе с подушками, так и не дав увидеть утро нового дня. Потому заранее оговорили, что ночевать будут на старых местах. Утром сговорились закончить все процедуры и получить невесту с рук на руки, для доставки ко двору Владимира Мономаха, где под его защитой и буде она пребывать до венчания.

Все остальное – это дьяков работа, и в нее вникать не княжье дело.

Разместившись по горницам, скинули парадные одежки, личины, надетые к празднику, расслабились и по зову князя собрались в его теремной палате.

– Всем спасибо. Сватовство отстояли как надо. Дело свое сделали. Завтра будем собираться. Кому до дому бежать невесту вести, а мне в Святую Землю путь.

Завтра расставаться будем, ну край послезавтра. Готовьтесь. Спокойной ночи всем. Впрочем, нет. Завтра отдых всем. Никуда не побежим. Тебе Гуляй только невесту принять по всем правилам и в наш двор перевести. Вот теперь, спокойной ночи.

Он потянулся. Зевнул. Завтра отдых. Надо с мыслями собраться. С Гуляем поговорить. Расстаемся ведь, может навсегда. Да мало ли что еще. Будет день и…

будет пища.

Но вопрос – Кто? Засел в другие головы. Эта головная боль не давала заснуть Малке и Микулице. Ворочался с боку на бок Беда. И даже шумливый и смешливый Бакланко, заметивший своим воровским взглядом все, что произошло с посланником, задавали себе один вопрос. Кто?

Князь дал день. За этот день вопрос должен быть решен, так подумал каждый, и сон сморил усталых путников.

 

В эту ночь по городу рыскали волки, и жутко выли на луну, так, что мороз по коже, и всю душу переворачивало. Хотя кто-то говорил, что и не волки это вовсе, а странные северные пришельцы отпустили погулять своих злобных псов. Но все равно, что-то было не так. Из всех щелей вылезла, выползла всякая нежить, и шлялась по городу, влезая в дома и поднимая половицы.

Из пыточной башни до утра раздавались крики и стоны, но с первыми лучами солнца стихли, как будто помрак отошел.

Предводитель гильдии воров утром вышел белый как лунь, и с той ночи почти не разговаривал. Кто у него побывал и с кем он тогда знался, секрет этот он так и унес в могилу.

В портовых тавернах всю ночь мотался странный вертлявый мужичок, о чем-то шептавшийся с такими же, как он, темными личностями разбойного вида, но к утру пропал.

Неспокойно было в эту ночь в городе. Только в гостевом доме беззаботно раскинувшись на своих лежанках, спали гости – посольство северной Руси.

Но случайный прохожий божился, что он видел, как шмыгнули под ворота этого дома серые тени, а может, померещилось ему все со страха, в неверном мареве предутреннего тумана.

Солнечные лучи рассеяли ночные чары, и, ополоснувшись родниковой водой, отроки, предвкушая свободный день, строили свои планы. Кому сходить город посмотреть, кому на торг смотаться, прикупить чего надо в дорогу, кому куда.

Андрей задержал Неврюя, был разговор, остальных отпустил, уж больно просились по своим надобностям.

Малка во дворе седлала коня, накрыв его зеленой попоной, что-то, грозно выговаривая Угрюмам, которые переминались с ноги на ногу, как нашкодившие мальчишки перед нянькой. Со стороны это выглядело смешно и забавно. Маленький тоненький отрок, издалека похожий на травинку и четыре огромных серых зверя, поджавшие хвосты и опустившие не в меру длинные руки с пудовыми кулаками. Но все разрешилось мирно. Отрок заулыбался, как всегда какой-то весенней улыбкой и мрачные фигуры преобразились в верных псов, виляющих хвостом оттого, что их приласкал хозяин. В миг они очутились в седлах и встали с боков своего маленького кумира, поотстав от него на полконя. Так и выехала со двора эта дружная команда.

– Озабочен чем-то? – Подумал князь, – В мою сторону даже головы не повернула.

Поймал себя на мысли, что начал даже думать о Малке то в мужском, то в женском роде.

– Что-то в ее голове варится. А посланника спасла. Посланника, Гундомера, а ведь может и меня, дав первый кубок гонцу. Берегиня!

Следом за Малкой на дворе появился Микулица. Тоже взнуздал коня, и скорым шагом выехал за ворота. С собой никого не взял.

Неторопливо прошел Беда, завернул за угол лабаза, к маленькой калитке ведущей в узкий переулок с другой стороны от парадного входа, отбросил щеколду и впустил неприметного виды человечка. Пошептался с ним минут пять, и вернулся в дом.

Жизнь била ключом. Но под плотным покрывалом тайны.

Выехав за ворота, Малка повернула коня в сторону Хоросовых ворот, и слегка хлестнула его плеткой. Иноходцу другого приказа было не надо, с ходу он взял в галоп, распугивая случайных прохожих. Вылетев из ворот, пятерка всадников, прибавляя хода, повернула к мосту через бухту и, перемахнув его, бросила коней в намет, направляя их в сторону моря, ориентируясь по одним им ведомым приметам. Через час дикой скачки кони вынесли их туда, куда они стремились. Вернее стремилась Малка, потому, как, вылетев на крутояр, и разглядев на берегу белоснежное здание Храма, повелительно сделала жест рукой Угрюмам остаться здесь. Старший попытался возразить, но она была непреклонна, и им пришлось смириться. Они слезли с седел, отправили коней пастись, а самим присели в кружок на вершине холма, стараясь не упустить хозяйку из виду.

Малка тронула коня и через короткое время подскакала к белоснежному зданию. Резко остановила коня, спрыгнула на землю и бросила вожжи, выбежавшей служанке в белом хитоне.

Вбежала по лестнице, ведущей к дверям, окованным медными листами. Это был Храм Артемиды – древней богини охоты. Двери перед ней распахнулись, и она увидела статую Артемиды, стоящую в глубине Храма, окруженную медведями, вытесанными из такого же белоснежного камня, как и весь Храм. Теперь она поняла, почему ее гнало сюда. Двери за ней закрылись и в свете, падавшем из верхних окон крыши, она увидела приближавшихся к ней Вравроний – жриц Богини одетых в медвежьи шкуры и с венками в руках.

– Проходи гостья, не бойся. Мы давно тебя ждем, – Раздался ласковый голос, – Сбрось свои одежды. Окунись в бассейн. Сестры помогут тебе предстать перед глазами Матери лесов в том виде, в каком ты должна быть.

– Благодарствую, – Ответила Малка, направляясь за жрицами в предел Храма.

Проворные руки сняли с нее одежды, брони. Распустили волосы и направили к бассейну, наполненному благоухающей водой. Те же руки омыли ее, расчесали золотые локоны, натерли маслом и дорогими благовониями. На волосы ей возложили венок из лесных трав, а на плечи накинули прозрачную ткань, напоминающую утренний туман. Потом повернули к статуе Богини, и она увидела в центре медвежьих жриц стоит небесной красоты девушка. Она протянула ей прозрачную чашу с золотистым напитком.

– Пей! – Так же ласково сказала он.

Малка выпила напиток и ее душа отделилась от тела, а тело почувствовало легкость во всех своих точках, разве, что не взлетело вместе с душой. Сестры положили его на мягкие шкуры. А душа села рядом с Богиней.

– А ты очень хороша наша северная сестра. Что привело тебя в наши чертоги? – Спросила ее Богиня.

– Рада сидеть рядом с тобой Хозяйка лесов. Привет тебе от Лады Матери и от Богинь северного леса. Нужда привела меня к тебе. Кто-то стоит на нашем пути. Я хочу знать кто?

– Ты больше воительница, чем жрица. Но это не укор тебе. Мои жрицы они тоже воительницы. Ты не знала любви и не знала счастья материнства. Ты дева-воительница, одна из тех, которые смиряют диких единорогов. Я знаю, что дома ты была служительница Богини судьбы. Я знаю, что она послала тебя хранить того, с кем ты едешь в дальние страны, – Она жестом руки остановила пытавшуюся заговорить Малку, – Со мной говорили Боги, о том, что я должна помочь тебе.

– Спасибо тебе Артемида и спасибо Богам.

– Ты знаешь мое имя. Ты умная девочка и у тебя долгая и красивая жизнь впереди. Не бойся, оберегай своего мужчину. Это не более чем дворцовые интриги. Ваши враги еще там, за туманом лет. Учитесь жизни, берите знания. А ты пряди нить вашей судьбы, ей еще рано рваться в ваших неопытных руках.

– Спасибо тебе вечно молодая Мать лесов, – Душа Малки встала, чтобы не отвлекать Богиню.

Та оглядела ее с ног дог головы, посмотрела на ее тело лежащее на шкурах.

– У тебя чистая и отважная душа и прекрасное тело. Когда войдешь в пору женщины, года через два, – Она еще раз оглядело тело Малки, – Придешь в этот Храм, покажешь это кольцо, – Она сняла с пальца кольцо с каким-то неведомым камнем и надела его на палец Малки, – Жрицы все поймут, и научат тебя искусству любви. Только мои жрицы знают то, что не знает никто из смертных. Иди девочка. Ты угодна Богам, они оберегают тебя. Я сделала то, что меня просили, вряд ли мы увидимся еще. А жаль.

Образ ее растаял. Малка вздохнула и очнулась в своем теле лежащем на шкурах. На пальце левой руки неземным светом сияло кольцо с нежно голубым камнем.

В Храме никого не было. Рядом на лавке лежала ее одежда, почищенная отглаженная. Она встала, переоделась в свое. Отметила – на плаще появилась вышитая золотом лань. А рядом с ее саблей лежал охотничий кинжал и тугой лук с колчаном, из которого торчали стрелы с зеленым оперением. Она поняла. Это лук и стрелы Артемиды, бьющие без промаха, и ее кинжал. Царский, да нет, Божественный подарок.

Малка вышла на воздух. Конь, начищенный и покормленный, стоял у лестницы. Рядом никого не было. Она вскочила в седло.

– Спа-си-бо!!! – Крикнула она в сторону Храма, подняла коня на дыбы и, не дожидаясь ответа, погнала его к холму, где ее ждали Угрюмы.

Она узнала все что хотела. Она была счастлива и спокойна. Она гнала коня навстречу ветру, так, что слезы выбивало из глаз, но это были не слезы, о которых надо жалеть, это были слезы радости.

– Все хорошо! Все отлично!! – Она поднялась на стременах и запела, запела про то, как встретил добрый молодец красну девицу, а она оказалась дочерью самой Весны.

Угрюмы услышали ее своим волчьим ухом еще до того, как она выскочила из-за холма. Они поняли, хозяйка довольна, и им стало радостно, хотя им всегда было радостно, когда на лице хозяйки была улыбка. Они вскочили на ноги, поставили ногу в стремя и ждали. Действительно Малка не останавливаясь пронеслась мимо, махнув рукой.

– За мной!

И они одним махом взлетели в седла, дав с ходу коням разгон.

– Домой! – Долетело до них.

– Ух, и конь же у нее, – Крикнул старший Угрюм, – Огонь!

Тем временем Микулица, утром уехавший вслед за Малкой, поблуждав по городу, выехал к церкви Святого Сергия и Бахуса. По слухам здесь служили службу братья еще в давние времена знавшие Ивана Купалу.

Он привязал коня к коновязи и, перекрестившись, постучал в закрытые дубовые ворота.

– Странно. – Подумал он, – День в разгаре, а у них ворота на запоре.

Стук его остался без ответа. Он надавил плечом, ворота не шелохнулись. Микулица громыхнул по двери в полную силу, так что затрещали дубовые плашки.

– Ты брат головой постучи, ума прибавится, – Спокойный голос сзади заставил его оглянуться.

– Колокол же висит. За веревочку подергай, – Смиренный монах, ударил в колокол, висевший у ворот.

В воротах открылась оконце, в которое глянул внимательный глаз. Узнав звонящего, страж открыл калитку. С недоумением взглянул на дюжего инока, стоящего рядом с монахом.

– Со мной! – Буркнул монах, – Проходи брат. Видать нужда привела, коли все кругом застит, и ум двигает. Заходи.

– Нужда, отче, – Ответил Микулица входя.

– Я не отче. Мы тут все братья. А Учитель наш далеко, – Разъяснил монах, – Что за нужда? Что могло подвигнуть брата нашего с севера дикого на приход в обитель нашу?

– Если все тебе ведомо. А знающие люди говорят, что вы все видите и ведаете, Скажи. Кто? И зачем?

– Да не ведаем мы всего. Только пути ищем, чтобы крупицы знаний подобрать, что Господь по свету раскидал. Но твои вопросы просты и легки. Не кручинься и не ломай голову. Вы уйдете, все само уляжется. То не ради вас, ради власти над людьми. Вы так пролетом попали. Твои горести впереди, твои знания под спудом еще, твои пути пока прямы и мысли светлы и чисты. Пойдем в келью брат, открою тебе первые премудрости. Наставлю на первые шаги.

– А можно ли?

– Можно, можно. За знаниями всегда можно. Это потом будешь думать, куда б их деть, чтоб торбу не оттягивали. А пока бери, сколько поднимешь. Не жалко.

– Премного благодарен буду, брат, – Смиренно сказал Микулица и пошел вглубь кельи.

К вечеру, когда он выезжал из ворот обители, проговорив весь день с ученым монахом, Микулица спохватился:

– Кого благодарить за ласку, за таску. За то, что ум на разум повернул?

– Бога благодари, – Ответил монах.

– А все-таки.

– Будешь в Святой Земле, разыщи святого брата Раймона в странноприимном доме около Иудейских ворот. Передашь ему привет от братьев из республики Амальфи и нарисуешь такой крест, – Он быстрым движением руки нарисовал на песке крест, потом также быстро стер его, – Запомнил. Знаю, что запомнил, умен. Он тебе там поможет многое постичь. Ступай с миром инок.

Микулица повернул коня и поехал прочь. Монах перекрестил его в вдогонку и закрыл ворота.

– Все. Домой – Подумал инок, – На сегодня все.

По всем портовым тавернам с утра мелькала щуплая фигура Бакланко и грозные плечи Громады. Все, что надо, мореход вынюхал ночью, не привлекая внимания красной рубахой кметя, а сейчас они искали конкретных людей. Человека, который по слухам, доставленным воровской почтой готовил вчера яд. И другого человека, который заливал его в подарочный штоф с царевым вином, о чем тоже донесла воровская сорока.

К полудню, после очередного вкрадчивого вопроса, подержанного легким ударом Громадовой ладошки, парочка сыщиков вышла на лачугу, затерянную в самом воровском районе города, между Бычьим форумом и гаванью Элевтерия.

В этой лачуге жил некий колдун, по прозвищу Хрипун, мастер на изготовление всякого гнусного пойла, от которого к пращурам отправился не один гость и житель славного города.

Громада первым подошел к дверке, он вообще не боялся ни колдунов, ни волхвов, наверно потому что не верил ни во что. Легонько хлопнул по двери, и она со стуком влетела в лачугу. Просунув в проем свою лысую голову, Громада аж присвистнул. Посреди лачуги с перегрызенным горлом лежал колдун. Но умер он еще до того, как его коснулись клыки мстителей. Он умер от ужаса, и это было видно по его глазам.

– Так значится, первого нашли, – Отметил Бакланко, – Но не мы первые. Поторопимся дружок.

К винным погребам именно к тем, которые были им нужны, они вышли достаточно быстро. Слух о том, что помощник морехода иногда пережимает ладошку, и после уже не откачивают, бежал впереди них.

В погреб они ворвались вместе. Однако картина повторилась. Винодел плавал в чане с вином со следами страшных клыков на горле.

– Этак эти псы нам всех свидетелей перервут, – Огорчился Бакланко, – Хотя, судя по признакам, они их еще ночью порвали. Нежить что ли шалит. Чур, меня, Чур.

Последний к кому вела их воровская наводка, был служка посыльного, получивший за свою измену достаточно весомый куш. Он увернулся от подозрения хозяина, запытавшего почти всех слуг сегодня ночью.

Без всякой надежды товарищи вошли в его дом. Знакомая картина, даже не вызвала никаких эмоций. Только обычно молчаливый Громада изрек.

– Во дают! Не дай Бог у них на пути встать.

– А ведь это кто-то из наших. Нечисть-то с цепи спустил, – Сам с собой рассудил Бакланко, – С ними хоть на край света, а против них ни в жисть.

Он повернулся к Громаде.

– Все потопали домой. В горле пересохло, и под ложечкой сосет.

– Домой так домой, – Спокойно ответил тот, – Пора поесть и выпить по маленькой.

Князь же провел целый день в гостевом дворе. Сначала вел разговоры с Неврюем, который сразу же согласился бежать далее с отроческой дружиной по Средиземному морю до города Иоппии, по другому Яффой называемому. Они прикинули сколь им надо ушкуев, и каких, и кто с ними пойдет из морских людей. После обговорили, каких припасов надо взять и где делать ночевки и дневки. Все обмозговав, кликнули Бакланко, но им ответили, что он еще с утра, прихватив в попутчики Громаду, со двора убег, куда не ведомо, но бают в припортовые таверны, проверить наличие в них горячительных напитков и жареного мяса.

На том порешили, вернуться к этому вопросу завтра по утру и все обговорить еще раз, но еже с мореходом, потому, как ему и карты в руки.

После этого на двор вернулся Беда, с утра ездивший все обсудить в царев дворец, как и что, и кто привезет, и кто с царевной во дворе останется, и кто с ней в Киев поедет. В общем, то, что никому кроме дьяков и не интересно, но без чего никакое дело с места не сдвинется.

Где там еще он пропадал, ни кто сказать бы не смог, потому, как пропал дьяк на пути из дворца не объяснимым образом, и появился вот только. Где и с кем пропадал то тайна. Беда же через своих людей узнал, что заговор с целью отравить ростовское посольство шел из царских ближних кругов. Целью имел устранение Дука от персоны царя, и к русам имел отношение косвенное, вроде как рикошетом отлетело. Волновало его другое. Всех исполнителей ночью кто-то порешил ужасно. И о смерти их ходили слухи один другого страшнее. Будто бы из могил вылезли мертвецы и вместе с упырями городскими, и вурдалаками подземными, нашли всех, кто к тому делу был причастен, и всех разорвали в клочья. Страху короче на всех нагнало это происшествие до коликов.

Дьяк понял, что ростовское посольство после происшествия на андрианопольской дороге и сегодняшней ночи у всех уже как кость в горле, а выплюнуть страшно. Страшно! Вот одно, что он слышал сегодня отовсюду.

Беда въехал во двор с хорошим настроением, не смотря на всеобщий страх, его это радовало. Теперь, до самого отъезда можно было на ворота хоть кошель с золотом привешивать и никто не возьмет. Страшно!

К вечеру собрались все гулены. Настроение у всех, судя по расплывшимся улыбкам, было прекрасное.

Андрей встречал всех на крыльце, радуясь, что у всех все хорошо. Последней во двор въехала Малка со своими Угрюмами. Даже у них настроение было хоть куда. Сама же ведунья вся прямо светилась, и от нее исходило сияние и какой-то неземной дух.

– Как дела? – Крикнул князь.

– Отлично! Пора в дорогу. А то засиделись тут за стенами. Надоели всем. В путь пора! – Она выразила общую мысль.

– Ну, так собирайтесь, – Смеясь, ответил князь.

– Ура! Ура! – Вырвалось у всех.

– Засиделись, – Подвел итог князь, – Пора дальше.

 

Ушкуи шли по морю с попутным ветром, сначала узким горлом пролива, что был не шире их родного Днепра, потом выскочили на большую воду. Слева мелькал красновато-желтый берег Заморских королевств, справа проплывали острова, из-за которых иногда выскакивало какое-то ошалевшее суденышко, но, увидев на носу кораблей драконов, а на головном парусе золотого Ярилу, шмыгало обратно. Долго наверно потом местные морские налетчики благодарили своих богов, за то, что отвели от них жутких варягов и вовремя сдержали ветер в парусах, помогли кормчему прыснуть в тихие заводи. Знал местный народец крепость варяжских мечей и неудержимость в бою лодейных кметей.

Ночью, лежа на палубе, пилигримы переговаривались, о том, что ночи здесь, не в пример Родине, темные, темные, а вот звезды, хоть и ярче, чем дома, но родные. Вон Большая Медведица идет, А рядом Волосыни раскинулись. Бакланко говорит, их тут Плеядами называют. А у нас Волосыни по Велесу.

Днем солнце взлетало на небо с какой-то сказочной быстротой и зависало там, раскинув свои палящие лучи. Иногда Бакланко давал знак, и ушкуи подходили к берегу, набрать сладкой родниковой воды, нарвать плодов и травок. Местные жители, в основном промышляющие рыболовством и мореходством, знали славянские ушкуи не понаслышке, приходилось встречаться в море, и приветствовали радушно. Кое-где приносили снедь, меняли на разные разности. Полновесного золота не брали, товар был нужнее. Бакланко правил почти всегда к островам, а не к основному берегу.

– Там народ конечно разбойный, но с ушкуйниками вязаться не будут. Биты не раз. Потому встретят радушно и снабдят всем по быстрому, – Пояснял он, – Арманские же князья и Ново Израильские сейчас много гонору взяли, и что от них ожидать… Кто ж его знаеть? Значиться, будем по островкам тыкаться. Оно надежней, да и безопасней.

– Тебе виднее, – Бурчал Неврюй. В дело не вмешивался, – Ученого учить, только портить.

В море, ближе к Царьграду встречались им в основном ромейские дромоны, но чем дальше они уходили от проливов, теряясь в островах, тем меньше видели они корабельщиков. Иногда мелькали паруса торговых кораблей, спешно прячущихся за ближайшим мысом, да проблескивали вымпела венецианских нефов – новых покорителей моря. Это славянское племя, осевшее на побережье, и закрепившееся за город-порт, построенный ими на островах, не боялось ни волн, ни ветров, ни разбойников. Нефы шли всегда в сопровождении боевых дракаров, и внешне не отличались от стругов, идущих в сопровождении боевых ладей.

– Ушкуйники и ушкуйники, – Рассудил Неврюй.

При встрече они отворачивали с явной неохотой, но уважительно поднимали приветственные вымпела, узнав северного Ярилу. Мерятся силами с потомственными морскими хищниками, даже у новых волчат этого теплого моря, охоты не было. Да и Неврюй не выражал особой радости показать свой форс. И к общему миру и удовольствию корабли находили в широком море каждый свой путь.

– Лет через десяток, покажут зубы, – Зло процедил Неврюй, – Ничего обломаем, не впервой, молодых да ранних учить.

Плавание шло тихо и мирно. Спокойная волна покачивала флотилию князя, солнышко светило и ветерок перебирал вымпела на мачтах.

– Слушай Бакланко, как ты в этих островках разбираешься? Их тут, как мухи засидели, – Спросил Микулица.

– А ты инок такую штуку, как дорожники, знаешь? Слыхал, что когда паломники в Святую Землю ломились, то они свои пути и хождения описывали. Так вот, не ленивому надо токмо энти записи читать, и на их картинки поглядывать. Тогда и будешь среди всех этих землишек, что по морю океану разбросаны, верный путь тропить. Понял.

– А как же ты в море путь-то тропишь? Примет-то нету.

– А по звездам, инок, по звездам. Их же в небе не просто так рассыпали. Они ж все разные в небе. А с земли смотреть, можно из любого края одни и те же звезды зреть. Вот тебе и приметы. Антиресуешси? Расскажу, садись.

И он повел с Микулицей длинную беседу о мореходном деле, об обычаях народов, что по морям живут: поморов и поморян.

Ни шатко, ни валко дотопали до Яффо, свели на берег коней, выгрузили припасы и хабар.

Обнялись с мореходами.

– Не забывай нас князь, мы тебе зараз службу готовы нести, как токмо свистнешь, – Бакланко теребил в руках шапку, – Не забывай.

– Да что ты мореход, кто ж тебя забудет. Жди, наберемся ума разума, и глядишь по утру споем песни на берегу Днепра. Правда, Малк.

– Твоя правда, князь. Споем, я ведь обещал, что Киев еще нашу песню услышит.

– Ну вот, и я говорю. Ждите нас, мы скоро к вам в гости пожалуем. Привет дому родному передайте. Не грусти Бакланко, не на век расстаемся.

Бакланко шмыгнул носом, прихватил Громаду и ушел на лодью. Неврюй попрощался со всеми, обнялся с Данилой, с князем. Повернулся перед уходом.

– Буду ждать, – Бросил через плечо.

Ушкуи подняли паруса и отвалили от берега. Дружина вскинулась в седла. В Яффе задерживаться не стали. Что там, крепостишка припортовая, два монастыря: Святого Михаила и Святого Николая, постоялый двор, да пожалуй, и все. Главным в порту – Симон Кожевник, из первых ессеев. Все правильно – морские ворота Нового Израиля. Отсюда дорога на Иерусалим. Здесь первых паломников принимают, здесь их в дорогу снаряжают, проводников, охрану дают. За всем глаз, да глаз. Где дорога – там и «народ с большой дороги», любитель чужие кошли потрясти. Заботятся братья о том, чтобы спокойно дошли до столицы гости, дадут провожатых – набатеев. Псами караванов окрестили их те, кому они поперек горла.

– Собирайся Микулица, топай на постоялый двор, что в монастыре Святого Михаила Архангела, проси провожатых до Иерусалима, – Поворотился в седле князь, – Нет с нами Гуляя, теперь тебе его ношу нести.

– Своя ноша не тянет, – Отшутился Микулица, направляя коня к коновязям у портовых таверн, Я, конечно, могу и в объезд проскакать, но лучше здесь по ступенечкам поднимусь, небось, ноги не отсохнут. Ребятишек пяток с собой возьму, – Глянув на портовую публику, ошивающуюся у коновязи, – Добавил он.

– И будешь прав, – Поддержала его Малка, – Эти прирежут в закоулке, не поморщатся.

– Ладно, бери и топай, – Прервал их Андрей.

Микулица вернулся быстро, в сопровождении двух молодых монахов.

– Будьте здравы, гости дорогие, – Поклонились монахи, – Знаем про вас, слухами земля полнится. Мы тут от киевской обители, от Николая Святоши обретаемся, под крылом заступника нашего Михаила Архангела. Всегда землякам готовы службу сослужить. Ваш инок речист и благостен. Настоятелю нашему на сердце лег, и он нас к вам в помочь отрядил, довести вас до светлого града Иерусалима. Людишек у вас оружных предостаточно, потому к набатеям на поклон не пойдем, токмо упредим, что мы в дорогу вышедши. Что бы у них, паче чаяния, набату случайного от оружных людей на дороге не случилось.

– Проходите, проходите братия. Рады вельми вас видеть в дружине нашей, – Радушно приветствовал их князь, – Решайте все как надобно, мы тут у вас в гостях, а в чужой монастырь со своим уставом не лезут.

– Мудр ты князь, не погодам. Мудр и умен, – Похвалил его старший инок, – Мы твое имя знаем. Нас же зовут: его Алехой, а меня Темряем. Прошу любить и жаловать.

Инокам подвели двух заводных коней. Они умело взлетели в седла, и дружина тронулась вдоль стен цитадели в сторону Иерусалимской дороги. Повернули у дома Симона Кожевника и остановились у Монастыря Святого Георгия, заступника Псов караванов. Темрюй спрыгнул с коня забежал в монастырь к набатеям, переговорил, накоротке, со страшим, которого, судя по всему, не плохо знал, и через короткое время уже сидел в седле, сделав знак двигать дальше.

Караван втянулся в дорожную колею и неспешно направился на запад, от моря к видневшимся в знойном мареве горам.

Оставив по левую руку от себя Лод, на дневку вышли к Рамле. Голый бесплодный пейзаж не вызывал картин земли, текущей молоком и медом. Сразу после дневки дорога пошла круто вверх, взбираясь по склону голой скалы, где над самым перевалом, как орел в поднебесье, парил замок Торон де Шевалье, в обиходе называемый Латрун. Рядом с укрепленным перевалом гостеприимно распахнул двери монастырь молчальников, куда и направил своего коня провожатый.

– Здесь заночуем. Завтра переход через перевалы. Да засветло надо к городу выбраться, пусть лучше фора будет, – Пояснил Алеха, – А здесь братия гостеприимная и госпиталь их для этих дел и поставлен.

Следующий день был занят утомительным дневным переходом по скалистой горной дороге, то взбирающейся на голые холмы, то спускающейся в болотистые гнилые межгорные долины и ложбины. Переход прошел спокойно, местный разбойный люд на хорошо вооруженных и конных людей не бросался. Изредка встречались хорошо укрепленные сороки да самары, где сидели самаритяне – таможенная братия, но и они путникам не докучали, так перебрасывались несколькими словами с провожатыми иноками о новостях, и о том, кто и зачем. Но более для порядку.

К концу дня, выскочив из узкой и глубокой ложбины, по которой петляла дорога, на высокий откос, путники увидели пред собой давно ожидаемый город.

 

Два огромных купола возвышались над легендарным городом. На востоке – Храма Господня, Купола на скале, на западе – огромная ротонда базилики Гроба Господня охраняемая дозорной башней братьев иоаннитов.

Весь горизонт между ними был изрезан башнями и башенками, колокольнями, куполами, террасами и зубцами стен.

– Куда правим-то? – Поинтересовался Андрей.

– К Матери всех церквей, на гору Сион. Там монастырь еще Даниилом заложенный, там паломникам из Руси всегда рады. Можно через город править, можно по долинке обежать, – Темряй ждал ответа.

– Давай в объезд, чего будем гусей дразнить.

– Так те гуси о вас еще с того момента как вы в Яффе высадились, знают и ждуть на вас посмотреть. Любопытствуют. Мой совет, поехали через город. Себя показать – людей посмотреть.

– Не боись князь, – Поддержал напарника Алеха, – Переполоха не будет. Наоборот людям радость и приключение. Все ж, как никак, новые люди, новые сплетни. Поехали через город.

– Правь, как знаешь. У каждой Нюшки свои погремушки, – Принял решение князь.

Провожатые направили коней к воротам Психеи, что вбирали в себя дорогу. Грозная Башня Психеи нагоняла страх на путников, выделяясь зубчатой короной в синем небе, больше для красоты, чем для дела. Кто ж сунется в это осиное гнездо, где вооруженного боевого люда было по более чем во многих странах, граничащих с Новым Израилем.

Иерусалим – Святая Обитель огромный монастырь, огромный военный лагерь, школа бойцов, воспитательный дом воинства. Каждая улица – крепость, каждый дом – казарма. Здесь женщина была, как великое чудо, великая драгоценность среди этих суровых людей, давших обеты безбрачия и бедности. Это был город суровых воинов и суровых нравов.

Пробежав под сводами ворот, дорога весело разбегалась на три стороны. Правая дорога вела к Иудейским воротам внутреннего города в монастырский квартал. Средняя – к Дамаским воротам или воротам Святого Стефана, от которых разбегались две главные улицы внутреннего города. Левая, пробегая через весь нижний город и сливаясь с дорогой от Женских ворот – вела к Нижнему рынку и Общественным баням, проскочив во внутренний город, через ворота Ирода иногда называемыми Цветочными.

Алеха, по всей видимости, знаток города, взявший управление в свои руки, поворотил на среднюю, и всадники, проехав мимо лесного рынка, въехали через Дамаские ворота на Сионскую улицу, пересекающую весь внутренний город и торговый квартал с севера на юг до самых Сионских ворот, выходящих к Монастырю Богородицы Сионской, конечной цели путешествия.

Прогарцевав через весь город, только что, не цепляясь, головой за крыши крытых галерей, где в приятной для этого предвечернего зноя и жары, прохладе сновали торговцы и всякий люд, любящий присосаться к любому военному лагерю, путешественники подъехали к внушительным стенам обители Братства всадников Усыпальницы Богоматери Иерусалимской. Сурового вида монах выглянул в окошечко, но, заслышав русскую речь и узнав яффских иноков, с радушием распахнул ворота приговаривая:

– Давно ждем, еще с обедни, проходите, гости дорогие, разоблачайтесь, отдохните с дороги, и к вечере. Отец настоятель ждут с нетерпением.

– Бог помощь, брат Никанор, – Приветствовал его Алеха.

– Благодарствую, благодарствую. Спешивайтесь и в горницы проходите. В ногах правды нет.

– Благоверного князя к игумену просят пройти в горницу, – Добавил он, безошибочно повернувшись к Андрею.

– Спасибо брат, ополоснусь с дороги, и мигом, – Андрей уже спрыгнул с коня и держа его в поводу шел к коновязи, – Укажи, где водица у вас?

Умывшись с дороги и отряхнув платье, Андрей в сопровождении Данилы, Микулицы и Малка, направился в палаты к игумену.

Он принял их благосклонно, кивком головы пригласил садиться. Упредив долгие вступительные речи, сразу начал сам.

– Знаю, знаю кто и откуда. Знаю, каким ветром занесло в наши края Заморские с приветом от Залесских земель. Просьбу вашу о размещении выполню с охотой для себя, – Улыбнулся, пояснил, – Кто ж откажется на подворье боевую дружину иметь. Я с сего дня считай самый сильный игумен в Святом граде. У кого ж еще полсотни конных витязей на дворе, да своих братьев еще человек тридцать в прибыток? Нет таких. Даже Иоанновы братья всем скопом человек пятьдесят наберут, а то и менее. Потому свой интерес блюду, вас размещая.

Он оглядел всех внимательно. Задержал взгляд на Малке, неопределенно хмыкнул. Но ничего не сказал. Опять обвел всех взглядом.

– Обживайтесь пока здесь. В обители Богородицы. Вам – в горницах, что по восточной стене, челяди около двора. Вечером прошу ко мне в палаты на вечерю. Данила, – Он вдруг хлопнул воеводу по плечу, так что кольчуга отозвалась жалобным стоном, – Старый хрен, не узнал? Не узнал. Напрягись.

– Звяга! Убей меня Бог! Звяга! Ты то здесь, каким макаром? – Узнал старого воя Данила.

– А вот с того временя, когда мы тут с тобой куролесили, и задержался. Отмаливаюсь. Ладно, идите, располагайтесь, вечерком поговорим. Токмо я Данила теперь не Звяга, а брат Бернар.

Данила все не мог прийти в себя. Мотал головой и бубнил в седые усы:

– Звяга, надо ж Звяга. Вот уж не ждал, не гадал. Игумен черный. А какой бабник был. Звяга. Кто ж его здесь ожидал?

Привычно отдал короткие приказы, и дружина рассыпалась по просторному двору, занимаясь каждый своим делом.

Через полчаса все стояло на своих местах: кони в конюшне, добро в лабазах, вои разбрелись по людским. Князь и ближние устроились по восточной стене монастыря, что выходила окнами на раскинувшуюся под горой Сион часть города со странным амфитеатром, не знакомым на Руси, с уже известным им по Царьграду конным ристалищем – ипподромом, и банями. Чуть подале, на холме сверкал на солнце купол Храма Господня и чернел купол строящегося Собора. Между ними золотилась маковка маленькой церкви, и стражами поднимались две дозорные башни.

Вечером в трапезной игумен познакомил их со старшими братьями. Наряду с Приорами Сиона в палате отдельно сидели воины в жупанах белого цвета.

– Разрешите представить вам благородного рыцаря Гога Поганого с его малой дружиной, – Звяга повел рукой в сторону стола с семью рыцарями. Поворотился и продолжил, – В свою очередь рад познакомить всех с новыми гостями из Залесской страны. Прошу любить и жаловать – князь русов Андрей и его приближенные.

Раскланялись друг перед другом.

– Ага, – Про себя отметил Андрей, – Это тот Гог Поганый, о котором мне отец рассказывал. Значит Евстафий Собака то же здесь.

– Разрешите представить старших братьев обители Сионской, – Как бы в ответ на его слова, раздался голос хозяина, – Евстафий Собака – наш главный ключник, и брат его Балдуин ле Бург – его величество правитель королевства Иерусалимского. Граф Трипполитанский – Понтий и ваш покорный слуга – настоятель этой обители. С остальными познакомитесь быстро. Наш город – большой лагерь, здесь все друг друга знают.

Андрей поблагодарил Бернара встал.

– Благородные рыцари и братия. Долог был наш путь в Святую Землю. Много земель и народов видели мы на своем пути, пока не добежали к вам в Заморские земли из Залесской земли. Дружина наша готова послужить делам праведным мечами своими. Представляю вам ближних товарищей своих. Данила – воевода знатный и в ваших землях известный доблестью своей еще со времен героя Готфрида. Микулица – инок суздальской обители и ученик старца Нестора. Малк – боярин достойный. Сотоварищ наш новый – Гундомер, нами Ратмиром прозываемый благородный рыцарь из земель полабских. И сам я – князь Ростовский Андрей Георгиевич. Рады будем к сообществу вашему примкнуть, коли не прогоните.

– Милости просим. Чем богаты, тем и рады, – За всех ответил король Балдуин.

В середине трапезы к Андрею подсел Евстафий.

– Знаю, знаю отца твоего. Доблестный рыцарь. Правда… далеко не из монахов. Гульбища любит. Сладких дев, а более всего власть. Как он там в Ростове? Все метит на старший стол?

– Метит. Вот невесту ему сосватали из Царьграда, – Ответил князь.

– Из Царьграда говоришь. Елену что ли? – Евстафий задумался, – Чую я, Залесье начинает другие словенские земли под себя подминать. Базилевс это дело первый понял. А ты молодец, каким ветром в наши палестины?

– За умом, за разумом.

– За мечом, или за кошлем? – Коротко спросил ключник.

– Скорее за мечом, – Андрей помедлили, – И за кошлем.

– Мудер, – Собеседник рассмеялся, – Кто смел, тот два съел. Правильно, чего уж там. Дают – бери, а бьют…

– Сдачи давай, – Продолжил князь.

– Молодец порадовал, – Встал, – По поводу кошля, заходи ко мне. Что знаю, расскажу. Я тут на Сионе, во дворце Первых священников. А по поводу меча – к Гогу, он по этому делу дока. Отдыхайте. Поспешность хороша при ловле блох! Вот так.

Андрей издалека наблюдал за группой рыцарей во главе с Гогом Поганым. Наконец Ратмир решил взять инициативу в свои руки.

– Откуда вы достойные господа? – Подсаживаясь к ним, спросили он.

– Мы из франкской земли, я из той самой Бергунтионии, нас тут семеро братьев, давших обет служить на благо Господа нашего. Есть братья из Лангедока, есть из Аквитании, есть посланцы из Анжу. Но в основном мы кельтского рода Артурова. Гоги и Готы. Вендеи. А ты брат откуда?

Гундомер рассказал им свои приключения и ледок между рыцарями растаял. Судя по потеплевшим взглядам, бросаемым в их сторону, Андрей понял, что Гундомер рассказал слушателям о его Цареградском происшествии, и роли в нем ростовской дружины. Наконец рассказ был окончен. И два рыцаря поднялись вместе со лютичем и подошли к их столу.

– Гог Поганый и Готфрид Франкский, – Представились они князю, – Наслышаны о ваших приключениях и почитаем за честь пригласить вас к обеду в нашу трапезную на Храмовой горе, вблизи от церкви Богородицы Марии Латеранской. В любое для вас удобное время – милости просим.

– Премного благодарны за приглашение, и принимаем его с радостью и почтением, – За всех ответил Андрей.

Обжившись, дружина занялась земными делами: шила, шорничала, чинила сбрую и одежду, ковала коней и точила мечи. Челядь знакомилась с базаром и торговцами, отроки с оружейниками и портными. Жизнь вошла в размеренное мирное русло.

Ежедневно князь с ближними выходил в город и его окрестности посмотреть, что и как в нем устроено. Было интересно.

Город как детская игрушка матрешка входил один в другой. На холме, именуемом Храмовой горой, за высокой стеной размещался Храм Господен с золотым куполом, венчавшим его восьмиугольное основание, типичный Ростовский или Суздальский осьмерик. Там же над конюшнями высился серый, почти черный купол Храма, в котором расположились братья с франкской земли. Как бы охраняя их покой, рядом с каждым куполом в небо взметнулись охранные башни. Они возвышались над всем городом, и стража с них могла видеть город, как на ладони. Восточная стена Храмовой горы с Золотыми воротами, выходящая на Масличную гору и долину Кедрона, была в этом месте общей для города и Храмовой горы.

С севера к стене кремля примыкал дворец короля. От которого шла вторая внутренняя стена, скорее не стена, а как они видели в Любече, хоромы – торговые клети, отделявшие торжище Китай-города своеобразной стеной от внутренней части города. Разве только, что крыши здесь были в основном не плоские, а высокие, летящие вверх, за счет высоких стрельчатых галерей. Но то было и к лучшему, высокие потолки клетей позволяли ветру свободно гулять под сводами, выдувая смрад и жар на волю. Своеобразная эта стена, начинаясь от северной башни королевского дворца, протянулась до северной стены внутреннего города. Поворачивала, сливаясь с ней, на запад и сразу же за воротами Святого Стефана расставалась с ней. Резко повернув на юг и, пропетляв в районе воеводской цитадели, она, опять же резко повернув теперь уже на восток, утыкалась в западную стену Храмовой горы практически у Великолепных ворот, ведущих на площадь церкви Святой Марии Латеранской.

Район внутри ее был своеобразным Майданом, делившимся, в свою очередь, на торговые слободы. Именно торговые, а не ремесленные. Потому, что в них занимались только торговлей мелким товаром. Крупные торговые базары были разбросаны по другим районам города, куда было легче подъехать с тяжелой телегой за громоздким товаром. Внутри же Китай-города в основном торговали обжираловкой, тканями, травами, одеждой, драгоценностями, безделушками, благовониями и всякой необходимой мелочью. Еще здесь меняли монеты разных земель на единую, ходящую здесь в заморских землях. Здесь же располагался мытный двор.

Вокруг этой второй матрешки, третьей ее сестрицей был внутренний город или Белый город, отгороженный серьезной оборонительной стеной с охранными башнями, распавшийся, по сути, на три отдельных части разделенных Китай-городом.

В северо-западной его части, между общими стенами Иерусалима, Храмовой горой, стеной Королевского дворца, продолжавшейся стеной Китай-города, располагался нижний рынок. Основной рынок города, на котором можно было купить все, начиная от цветов и кончая диким верблюдом. Здесь вершились большие торговые сделки, здесь были общегородские общественные бани, здесь была ярмарка.

В северо-восточной его части располагались братские Дома. Стоял дворец Патриарха Иерусалимского, вскинул в голубое небо купола Храм Гроба Господня охраняемые башней Иоаннитов. Да и сам, странноприимный дом этого братства, основанный еще Маврикием и купцом Пантелеймоном, тоже находился здесь по обе стороны от Иудейских ворот. С внешней их стороны постоялый двор, лазарет и лепрозорий, с внутренней – монастырь. Эта часть носила в городе название Святая земля, по святости проживавшей на ней братии. Здесь же располагался хлебный городской базар, торговлю на котором и контролировали общинные братья.

Узкий проход, зажатый между стен Китай-города и цитадели, называемой цитаделью Давида, вел из этой части Белого города к Яффским воротам, ведущим на улицу Давида в Китай-городе, и к Генуэзским воротам, ведущим в третью часть внутреннего города, расположенную к югу от Храмовой горы. Это была дружинная часть. В ней располагались: Дворец Ирода – воеводский дворец, примкнувший к цитадели, охраняемой триумвиратом башен: приземистыми башнями Фазиля, Счастья и Марии, и тонким стилетом башни Давида. За оружейным рынком, называемым так же Верхним рынком, красовались один за другим, Ханский дворец и Хансмонейский Дворец – постоялые дворы высших военных чинов королевства. Между ними и стеной Храмовой горы располагался зал военных собраний, где решались вопросы войны и миры.

Внешней оболочкой матрешки, смотрящей в окружающий мир, был внешний город или Большой город. Примыкающий к Белому городу с севера и юга и тоже обнесенный стенами, хоть и не Бог весть какими, но вполне пригодными к защите от лихих людей. С северной стороны – это были ворота города принимающие всех идущих и едущих в него. С юга – это была разделенная на две части как бы черно-белая сторона города. На Сионской горе – Высший суд, Дворец Первых священников и Храм Богородицы Иерусалимской. А под горой, под сенью Сионских братьев – театр, ипподром, розовые сады с общественными банями для знати, и Дворец Елены, присоседившийся к баням с определенной целью. Это был район отдохновения и получения удовольствий.

Все это кипело и бурлило, жило своей жизнью, каждая часть и частичка отдельно, не обращая внимания на соседей и пришельцев. Во всех заворотах и закоулках этого коловращения, что-то двигалось, происходило, рождалось и умирало. Все это было Иерусалимом, Святой Обителью, военным лагерем, огромным торжищем, великим постоялым двором, воспитательным домом, школой, монастырем и еще многим и многим, что надо было посмотреть. Посмотреть и понять. Понять и определить, а зачем здесь я? И определив это, занять свое место в жизни этого не умолкающего, не останавливающегося ни днем, ни ночью водоворота событий и лиц. Чем и занялись Андрей и его дружина.

Целыми днями ходили они по городу. Он во всем отличался от городов и Залесской и Низовской и Поднепровской Руси. Нет не своим строением. Как раз этим, Иерусалим был похож на все славянские города, как две капли воды. Такой же детинец на холме у реки или долины, такой же торговый Майдан, огороженный со всех сторон более для порядку, чем для защиты. Такие же Верхний и Нижний Подолы как везде. Но вот дух здесь был другой. Андрей сначала не понял, чем, но он отличался от всего того, к чему он привык. Наконец он понял. Здесь не было мирной размеренной жизни на века. Не было сопливых ребятишек, болтающихся под ногами, и строгих мамок шлепающих их по голой попке. Не было праздно шатающихся девок, лузгающих семечки, не было разожравших пузо поземельных бояр и спорящих с ними по величине брюха матерых купцов – жидов.

В этом городе и купцы, и бояре были поджары, как гончие псы. Почти все население состояло из нестарых мужчин воинского вида, скорых на руку и бойких на язык. Торговцы, заполнявшие улицы города, более походили на войсковых снабженцев или благообразных мародеров, следующих за дружиной. Женщины, редко встречающиеся на улицах города, делились на три категории: знатные дамы, приехавшие погостить к родне, девы-воины, и подруги воев, всегда появляющиеся неизвестно откуда и пропадающие неизвестно куда, в чем и заключалась их главная тайна. Только здесь они все, эти три категории, пользовались не только всеобщим уважением, по причине их малочисленности, но похоже всеобщим преклонением и обожанием. Особенно это распространялось на дев воительниц, которых почитали здесь наравне с богами и пророчицами.

Не было в городе, и так заметных в Царьграде «лучших людей», разодетых и раскрашенных, как куклы на Масленицу и ряженных, как на Колядки. Не было их, как не верти головой. Похоже, правили в этом городе братья, резко заметные в своих черных или темно коричневых одеждах на фоне пестрой толпы. Подпоясанные вервием в откинутых или наоборот нахлобученных клобуках, они появлялись везде, где возникала необходимость в наведении порядка, решении вопроса, или просто в непонимании чего-либо.

Вдоволь находившись по улицам, понюхав новых южных ароматов, отведывав небывалых плодов и ягод, попробовав на руку и на острие разного вида клинки и кинжалы, подержав в руках зеркальные брони и шелковые платки, тонкие как паутина, путешественники притомились. Через несколько дней знакомства с городом Андрей решил навестить храмовников, так любезно пригласивших их к себе в Дом на Храмовой горе.

В гости собрались хорошо спевшейся компанией: князь с Данилой, Малка с Микулицой, да новый приятель Ратмир. Для порядку прихватили с собой Угрюмов донести дары и посулы, и направились в сторону Купола на скале.

Въехав в Белый город через Сионские ворота, сразу повернули коней, проскочив между Ханскими дворцами на улицу Давида, идущую по крытой галерее к Великолепным воротам Храмовой горы и, въехав в них, сразу очутились напротив бань.

– Слушай Данила, а почему у них везде бани? Как в ворота не въедешь обязательно баня, – Спросил Микулица.

– А это после дальней дороги, что бы на постоялый двор всяку заразу с собой не тащить, путники сначала в баньку идуть, грязь да хворь согнать, а потом в город. Это для того придумано, чтобы, если в дороге что подхвачено, в этот муравейник с собой не тащить. А то тут, при энтакой жаре, всех можно одной лихоманкой извести. Это братья Святого Иоанна удумали. Молодцы.

Сразу за банями открылась площадка длинной более полета стрелы и шириной в бросок камня. Слева от нее возвышался Купол на скале, а справа огромные конюшни, в притворе которых и пребывали рыцари, пригласившие их на трапезу. Извещенный заранее, на площадке их встречал уже давний знакомый Готфрид.

В накинутом на плечи белом плаще с откинутым капюшоном, он любезно пригласил их следовать за ним.

Они прошли мимо почти законченной церкви. Готфрид пояснил:

– Эта церковь посвящена Богородице, ибо Богоматерь была началом нашего братства, и в Ней и Ее чести пребудет окончание наших жизней и конец нашего братства, когда Богу угодно будет их прервать.

Они прошли в трапезную называемую у храмовников хорошо знакомым словом палаты. Палаты оказались просторным залом с изогнутым сводом, поддерживаемым колоннами. Стены зала были увешаны военными трофеями, коими рыцари любили украшать даже церкви: мечи, шлемы с золотыми и серебряными узорами, разрисованные щиты, золоченые кольчуги.

Оруженосцы расставляли вдоль стен столы и перед обедом покрывали их скатертями из холста. В отличие от русских пиров, все усаживались за столами спиной к стене.

– Смотри князь. – Отметил Данила, – Как грамотно ребяты садятся. Спина-то всегда прикрыта, и руки свободны. Кажный, считай, на своем месте, как в крепости. А у нас скольки славных храбров на пирах голову сложило, когда их по предательски ножом в спину тыкали. Зри и учись.

Пока накрывались столы, брат Готфрид предложил любезно показать, как обустроились они в помещениях, которые примыкали к городским конюшням, где размещалось главное богатство Нового Израиля – кони.

Спальни братьев-рыцарей находились между конюшнями и церковью Святой Богородицы. В длинный коридор выходили ряды келий, в каждой из которых был стул или скамеечка, ларь, кровать с соломенным тюфяком, подушкой в виде валика, простыней и одеялом или покрывалом. В конце коридора располагались спальни братьев-сержантов. Они были общими и в них спали все сержанты прислуживающие рыцарями. За ними находились: лазарет для больных и покои Гога Поганого – командора братства.

Выйдя во двор и свернув направо к лабазам, стоявшим вдоль стен Храмовой горы, гости осмотрели так называемый маршальский склад. В нем хранились оружие, доспехи и прочее снаряжение. Затем они подошли к большой кузнице, где изготовлялись доспехи, шлемы и кольчуги, к кузне для подковки лошадей и складам для упряжи с шорной мастерской, чем ни мало порадовали Данилу.

– Вот это добре, – Пробасил он, – А брони они знатно делают. И седла, ты это запомни Андрейка, с высокой лукой и спереди и сзади из него вышибить не просто.

Затем Готфрид показал им сукнодельню и швейную. В первой, как в складе аккуратно лежали: шерстяная материя, парусина и бархат, лощенка и полотно из Руси. Вторая была мастерской, где шили одежду братьям. Одна и вторая управлялись суконщиком монастыря Приоров Сиона, равно, как и сапожная мастерская по изготовлению обуви, поясов и перевязей.

Левая же часть лабазов относилась, по словам того же Готфрита к владениям братьев Бизо. Они и в самом деле были кровными братьями – Жоффрей и Готфрит, и совместно занимались провиантскими делами храмовников. Под их заботливым оком находились кухни и винный погреб, печи, где у братьев пекарей весь день были руки в тесте. А, кроме того, в их хозяйство входили: свинарники, курятники огороды, силосные башни, вырубленные в скале, где хранились зерно и фураж.

Готфрид подвел их глубоким цистернам, часть из которых хранила резерв воды на всякий случай, а часть использовалась, как бассейн в жаркие и знойные дни.

Увидев водопойные желоба, Малка, удивленно вскинула голову, но хозяин, опередив вопрос, пояснил.

– Табуны сейчас за городом пасутся, там, где овчарни и хлева. Поэтому конюшни пусты. А так ты правильно понял, это желоба для водопоя коней.

– Спасибо, – Ответила Малка, подивившись прозорливости и наблюдательности рыцаря.

– Что ж пора к столу. Я думаю, братья-сержанты уже готовы подавать трапезу, – Готфрид жестом пригласил гостей, – Пройдемте в палаты.

Все вернулись в трапезную, упорно называемую рыцарями палатами. Плиты пола были посыпаны тростником, и как во всех замках, не было недостатка в собаках, лежащих под столами.

– Прошу вас господа собак объедками не кормить. По нашим правилам остатки еды предназначены для бедных, – Тихо сказал провожатый.

– Милости просим, дорогих гостей разделить с нами хлеб, соль, – Навстречу им поднялись все семь рыцарей Храмового Дома, во главе с Гогом.

На каждом был одет жупан с вышитым на нем родовым знаменем-гербом, поверх которого наброшен белый плащ с капюшоном.

Командор представил всех братьев-рыцарей сидящих за столом в торце залы, лицом к входящим.

– Готфрид и Жоффрей Бизо, Роллан, Поган Горный, Аршамбо, – Он обвел всех широким жестом руки, – И уже знакомые вам, Готфрид Франкский и Ваш покорный слуга. Вот весь наш небольшой, но дружный коллектив, составляющий основу братства на Храмовой горе. Присаживайтесь господа, преломим хлеб в Доме нашем, во имя Господа нашего, Пречистой Богородицы и Дионисия.

Гости проследовали на отведенные места, и расселись между хозяевами.

Трапезу начали с того, что оруженосцы обнесли всех подносами с мясом и сыром. Андрей обратил внимание, что каждый рыцарь отрезал себе кусок, таким образом, что бы кусок оставался красивым и целым.

– Сие было установлено, дабы кусок выглядел поприличнее, чтобы можно было отдать его какому-либо застенчивому бедняку, а бедняку было пристойнее принять его, – Заметив его заинтересованность, пояснил ему Готфрид, сидящий по левую руку от него.

– Разумно и по-человечески очень, – Одобрил Андрей.

– По-божески, – Уточнил Гог. Он налил вина в огромную серебряную чашу. Поднял ее и произнес, – Пусть чаша сия олицетворяет ту чашу, которою пустил по кругу Учитель наш меж своими учениками, в день их тайной вечери в садах Гефсиманских. Пусть вино в данной чаше олицетворяет то вино, что преподнес царь-священник Мелхиседек праотцу нашему, когда давал тот обет служить едино только Господу. Пусть общая чаша сия олицетворяет единство наших мыслей и целей во славу Господа нашего. Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу! – Он отпил из чаши, передал ее Андрею.

Тот отпил, передал далее. Чаша пошла по кругу. Ритуал воинского братания свершился.

Через короткое время общий разговор рассыпался на отдельные маленькие беседы за столом. Данила сурово обсуждал, с такими же суровыми и хозяйственными Бизо, достоинства кольчуг и юшманов. И их преимущество перед цельными бронями, в жаркую погоду Нового Израиля.

Ратмир и Роллан вели оживленный спор, скорее о том какие новые баллады и мадригалы рассказывают ныне барды при дворах, чем о ценах на зерно и овес.

Микулица, Горный и Готфрид завели какой-то умный философский спор о звездах и их предназначении в жизни.

Малка горячо доказывала такому же тонкому и маленькому, как она, Аршамбо какую-то истину, давно понятную ей, но никак не дающуюся молодому графу.

Андрей повел разговор с Гогом о том, что дружина не может долго испытывать гостеприимство Приоров Сиона, и что, если бы брат Гог помог им с обустройством, пусть даже за стенами города, то они бы разбили там лагерь, а в дальнейшем отстроили подворье при помощи местных мужиков.

– С туркополами, так мы местных мужиков называем, – Пояснил Гог, – Поможем. А вообще местные жители народ вольный, Мы здесь все – пулены, равны. Неравенство наше только в служении и в бою. Отстраивайтесь, обживайтесь. Тебя и Гундомера рады будем видеть в составе нашего братства, за рыцарским столом в нашем Храмовом Доме. Приближенных твоих всегда за сержантским столом. Извини не по презрению к ним, а исключительно из родовитости.

– Обдумаю. Наверно предложение ваше за честь приму. Но обдумаю. Поспешность хороша при ловле блох. – Вернул он остроту хозяину.

– Правильно. Обдумай, не тороплю. А по поводу туркополов к Жоффрею, у него это отлажено. Он и людьми и материалами подсобит. Хороши у тебя люди. Наметанным глазом вижу. По тому, как разговор ведут, потому, как за столом держаться. В поле выедим, еще посмотрю, как с оружием управляться могут. Скоро будет дело. Набатеи жалуются – шалить стали степняки у Яффы, и горцы тоже распоясались. Да вроде и не горцы это, а какие-то пришлые с галер высадились, на неделе сбегаем. Можете нам компанию составить. Большим числом не пойдем. Так человек двадцать. Верхами. Можем вас человек десять взять, для разогреву, – Он испытующе посмотрел на князя.

– Чего ж не пойти. Пойдем. Кровь застоялась. Коней разомнем. Край посмотрим. Согласен. Только заранее кликнете.

– Слышал ли ты, князь, легенду, по-вашему былину, об Иосифе из Аримафеи?

– Нет, командор, не слышал, а если и слышал, то так, краем уха. Буду рад, если напомнишь.

– Есть такой сказ, что был некий тайный ученик у Учителя, у Мессии. Не из тех, что всегда при нем обретались, а в стане врагов. Звали его Иосиф, был он родом из Аримофеи. Когда Учителя казнили, собрал он кровь его в чашу, из которой Учитель поил учеников на тайной вечере. От того стала эта чаша символом Веры и имела чудесные чародейские свойства. Говорят, что увез он ее в северные земли, в страну лесов, где построил чародейский замок называемый Лесная гора и укрыл в том замке заповедную чашу. Вот такой сказ.

– А дальше то что? – Андрей повернулся к собеседнику.

– А дальше. У кого есть та чаша, тот владеет знанием непобедимости и знанием бессмертия.

– Дивные ты слова говоришь, командор. Чую я, не в них смысл. Но то и тебе ведомо. Захочешь чего еще открыть, я готов. Ладно, засиделись мы, – Андрей встал, – Пойдем. А то, так и хочется спросить. Не надоели ли гостья хозяевам? Завтра Данила подойдет с Бизами обо всем договорится. А по поводу похода, мы завсегда готовы плечи поразмять. Удаль молодецкую потешить. Спасибо за стол, за слово ласковое.

– Заходите, – Тоже встал Гог, – В отца ты. Но на догадку быстрей и посмекалистей. Сходи к Евстафию, он еще чего расскажет, и не бойся ему вопросы задавать. Ну, Бог вам помощь, обживайтесь.

Гости поспешили домой. Разобрались по кельям и отбились ко сну.

Наутро Данила отозвал после трапезы Малку, и о и чем-то долго говорил с ней, после чего собрался к Жоффрею, по решать бытовые дела. Малка, после их разговора, ушла в дальний конец двора, под раскидистую оливу, куда Угрюмы стали приглашать дружинных отроков на беседу.

Вернувшись, Данила пошел к Андрею.

– Андрейка, я с лыцарями все обговорил, они мне завтра место покажут на северном Подоле, там кусок земли не застроенный есть, прям около стены и за братьями Иоаннитами, за их странноприимным домом. Сбегаю, посмотрю, могет там посад поставим.

Ты старый. Почто с Малком разговоры ведешь, а он опосля отроков к себе таскает.

Вот подумал я, Андрейка, пора вас Спасу Нерукотворному обучать. Но это ведь не всем дадено его понять. Потому я к нашей ворожейке, – При этих словах Андрей вскинул голову, но промолчал. А Данила продолжал, как ни в чем не бывало, – К нашей ворожейке. Знаю, знаю, кто она, еще с Суздаля. Так вот, к ней я хлопцев отправляю. Пусть укажет, кто к этому делу годен, кто нет.

Кому, как не ей ведунье Святоборовой, берсерков распознавать. Вот отберет, сколь сможет, и начнем учиться. А то скоро, не дай Бог сеча, а вы неучи.

Надоть что бы вокруг меня богатыри были, коих ни меч, ни копье не берет.

Научу – чего сам знаю. Остальное – от Бога, тут я не властен.

Понял, дядька. Учи. Сам хотел просить, да вот времени не нашел. А вы эвон как с Малкой распорядились. Молодцы. Микулицу в ватагу возьмите. Он тоже не лыком шит. Знает то, чего мы может, не знаем. Много книг прочитал.

Сгодиться.

Сам так думал. Сегодня с ним все и обговорю. Завтра в поле поедем, уроки начнем.

Ладно, дядька. Тут я тебе не князь и не указ. Тут ты учитель, а я ученик. Учи.

 

К удивлению Данилы Малка отобрала для учебы шесть человек, включая князя. Угрюмов Данила учить отказался наотрез, но она и не настаивала, улыбнувшись своими бездонными озерами.

– Да их и учить не надо. И заговаривать не к чему, – Просто сказала она, – Их и так ни меч, ни секира не берет. Им кол осиновый нужен.

Сама она тоже учиться отказалась. Да Данила в этом и не сомневался. Чему он мог научить служанку самого Святобора и Макоши. Она только попросилась на уроки ходить вместе со всеми.

– Для дела надо, – Коротко сказала она.

– Надо, так надо, – Согласился Данила, ни сколько не споря.

Среди учеников оказался Микулица, что тоже не вызвало большого удивления у старого воина. Чернокнижник и Богов человек, в нем сила.

Среди четырех отроков прошедших через беседы с Малкой оказался и Гундомер, названный Малкой Ратмиром.

На первом же уроке, который Данила проводил на склоне масленичной горы, в саду под сенью старых олив, он сказал.

– Значит так, ребятки. Учить я вас буду Спасу Нерукотворному. Эта наша тайная наука, как из сечи лихой без урону для себя выйти, и ворога извести. То не сила руки вашей, не мощь броней кузнечных. Сила науки энтой – в духе вашем. Потому и не всем эта наука по зубам. Малк отобрал вас шестерых. Значит, ведомо ему, у кого дух тот в душе живет. А я уж постараюсь научить вас, мальцы, как этой силой своей распорядиться, с пользой для дела.

– А как же духом мечи останавливать? – Задал вопрос Ратмир.

– Духом не мечи останавливают. Духом силы, от древних пращуров нам даденные, в себе пробуждают. А уж те силы сами и шкуру твою крепче юшмана делают, и кровь в ране останавливают, и глаз зорче, а руку крепче делают. Что, как по-книжному объяснить – это к Микулице. А про то, что от пращуров – то к Малку. Есть у нас такие знатоки и грамотеи. Я ж буду только тому учить, чему меня деды и прадеды учили. Как дышать, как силу в себе копить, как кровь в ране останавливать. А начнем с того, что дышать будем учиться. Так что бы себя услышать.

Ученики расселись на склоне лицом к долине, закрыли глаза и начали слушать голос, который должен был проснуться внутри каждого.

Теперь, еще солнце не встало из-за горизонта, вереница странных руссов бегом поднималась на масличную гору. Там на самой вершине садились они лицом к восходящему солнцу, будто приветствуя самого древнего Бога на земле – Ярилу-солнца. А он, озаряя своими первыми лучами подвластную ему землю, дарил им частичку своей таинственной силы. Той силы, что пробуждает жизнь в брошенном в сухую землю зерне, той силы, что выжигает целые земли и иссушает плодородные поля. Той силы, что греет тело и душу после долгой северной зимы.

Странные отроки ловили этот миг встречи с первыми лучами, и улыбались каждому вновь пришедшему дню, с каждой встречей, становясь все сильнее и мудрее.

Каждый день учил их старый воин, как почувствовать всей своей кожей, всем своим нутром, куда ударит тать, и откуда просвистит стрела ворога. Каждый день, закрыв глаза, новые вои ловили голос незнакомого покровителя, одобряющий их и открывающий им тайны их собственных сил.

В один из дней Малк показал им, как только собственной волей не поднимая рук и не двигаясь в сторону, отклонить летящие в него стрелы, а потом долго учил этому других.

Потом Микулица, посовещавшись с Данилой, объяснил сотоварищам какие травки и как класть на рану, чтобы затянулась она буквально на глазах.

– Вам не пригодится, других спасете, – Назидательно сказал Данила.

А Малк показал, какими травами от болезней и отравы лечить, какие обереги от сглаза и отморока носить.

Приходили к ним на гору и храмовники, и другие рыцари Иерусалимские. Качали головами, но понять ничего не могли. Один Гог, все понял, задумался, отвел в сторону Андрея.

– Еще раз приглашаю тебя и твоих людей к нам на Храмовую гору, как к себе домой. Тебя и Гундомера – за рыцарский стол, остальных – за общий братский. Почтем за честь, – В этот раз добавил он.

В один из дней на горе вместе с Данилой появился игумен Бернар.

– Звяга вам ребятки покажет то, что только он из всех нас умел и умеет. Это он здесь игумен, а в те времена был он воем Спаса не из самых худых.

– Садитесь в кружок дети мои, – Сурово сказал игумен. Обвел их взглядом. Просветлел лицом, – Слушайте.

Он долго рассказывал о том, что знал только он. И это было не один день. Затем они сели в сторонке с Малкой. Пока все делали то, чему их научил Звяга, он накоротке обменялся с ней им одним ведомыми знаками и, поняв друг друга, согласно кивнули головами. После этого Малка подошла к Даниле.

– Дядька, скажи, Звяга давно с братьями эларами дружбу водит или здесь подружился?

– Ты девонька, – Он оглянулся, не услышал ли кто его обращения, – Ты запомни, всяк, кто Спас Нерукотворный знает, сам брат элар и есть. Это ведь звание такое – поднявшийся, возвысившийся в Аресе, в армейском деле то бишь. Потому и эл-ар. Ясно. Так что и Звяга, и я, мы и есть те братья элары.

– А, правда, дядька, что Святобор научил вас в волшебных котлах убитых воинов в бессмертных превращать?

– Чего не знаю, того не знаю. Значит, нам с тобой Велес этой тайны не доверил. А вот настои всякие. Что бы не спать сутками или усталости в бою не чувствовать, или еще что, это знамо дело знаем мы. Да и ты много чего знаешь из травок лесных и полевых. Али как?

– Знаю, знаю. Поговорим еще, – Она отошла задумавшись.

Наконец, Данила разбил компанию на две равных части. Приказал им раздеться по пояс, дал в руки боевые мечи и приказал.

– Рубите друг друга.

Отроки растерялись.

– Рубите, рубите. Я чему вас учил. Время тратил. – Он подошел к Андрею, протянул ему меч, – Ну-ка руби меня. Со всей силы руби.

Андрей растеряно вертел в руках поданный ему меч. Подошла Малка взяла меч.

– Да не готовы они еще дядька. У них еще веры нет в то, чему учились. Вера она сама прорастает. Она как ребенок, пока время не подошло, как не торопи, не родиться. Я сам покажу. Становись!

Данила встал. Малка с потягом рубанула по бревну, врытому в землю, наискось развалив толстенную лесину, и тут же, резко развернувшись на носках, полоснула по старому воину. Отроки ахнули. Но меч скользнул по голому торсу берсерка, как будто на нем были заговоренные брони, даже не поцарапав кожи своим стальным острием. Развернувшись по инерции вокруг себя, и с трудом удержавшись на ногах, в конце этого невиданного танца, Малка нанесла второй удар. Меч просвистел в воздухе и застыл над головой Данилы, неуловимым движением застряв в стальной схватке ладоней, поймавших его в волосе от непокрытой седой головы.

– Вот это дед. Хорош! – Раздалось со стороны, – Да ты еще ухарь-купец, удалой молодец, – Со смехом к ним подходил Звяга в сопровождении Готфрида, – Извините, что прервал. Но сам посмотрел с удовольствием. А эти птенцы тоже так могут?

– Ну, если пока не могут, то в бою я надеюсь, не оплошают, – Ответил Данила ровным голосом, будто и не он сейчас мечи ловил, – Чему мы их научили, то и могут. Далее от Святобора в бою наберутся.

– Вот, брата Готфрида привел. У него к вам новость.

– День добрый господа. Гог просил передать – завтра выступаем, – Он крякнул и, набравшись смелости, спросил, – Это вы как – так?

– Да вот так, – Ответила Малка, – Мы еще много чего знаем.

С вечера договорились, что от ростовской дружины в поход пойдут двенадцать человек: шестеро новых учеников, Данила, Малка и Угрюмы. Храмовники выставят тоже количество. Встречаться назначили у ворот Психеи. Ехать оружно, конно, налегке. В первый переход до Латруна, второй скок до Яффы. Там с набатеями решить вопрос, кто, чем займется, и вообще, что за люди шалят, и потом с трезвой головой за дело. На том и порешили.

Солнце, выкатившееся из-за масличной горы, осветило уже удалявшиеся в сторону моря фигуры всадников. Первые лучи блеснули на стальных латах рыцарей и бронях руссов. Щиты и шлемы притороченные к седлам заводных коней весело позвякивали, наполняя знакомой походной музыкой предутреннюю мглу.

В Яффе командор имел беседу с командиром набатеев. Выяснил, что где-то в устье Яркона, высадился достаточно большой отряд пиратов, то ли островных, то ли египетских, и теперь они пошаливают на большой дороге. Маршрут их движения надо было угадать. Они появлялись то на дороге к Иерусалиму, то на дороге к Акре, то на дороге к Газе, выскакивали неожиданно, грабили караваны и растворялись в зарослях горного кустарника.

Гог собрал совет. Выслушав всех, он принял решение выдвинутся на дорогу к Акре, по направлению к замку Арзуф и порту Апполония.

Любезно отказавшись от помощи набатеев, экспедиция отправилась в путь. Миновав Яркон – небольшую речушку, впадающую в море севернее Яффы, всадники пришпорили коней.

– Это по этой реке доставляли лес для строительства Храмов? – Задал вопрос Микулица.

Оба Бизо разом повернулись в седле.

– Достопочтимый брат, при твоей любви к книгам, можно было бы не верить записным басням и сказкам. Как ты представляешь сплав бревен вверх по реке шириной в три телеги в самом широком месте? А в период дождей скорость потока несущегося к морю просто саму эту мысль делает сказочной.

– А как же доставляется лес?

– Волоком брат, волоком, как у вас в родных Брынских лесах. Можно конечно и бурлаками, но овчинка выделки не стоит. Да и дерево в Иерусалиме используют ограниченно, в основном камень.

Впереди показались дозорные башни Арзуфа, кругом было все спокойно.

– Это тот город, что черниговские дружины брали, после того как Балдуина из плена выкупили, – Показал рукой Данила, – Сдается мне Гог, что промашку мы дали с выбором дороги.

– Нет, дядька, прав был командор, нюхом чую тут они, только в сторонке где-то затаились, – Подъехала Малка, – Есть идея. Пусть основная ватага повернет к Арзуфу, а мы, вроде как, далее на Аполонию двинем я и Угрюмы. Притом не вдоль моря, а чуть сторонкой через пещерный монастырь.

– И что с этого ты выкрутить хочешь? – Почесал затылок Данила.

– А малец-то дело говорит, – Заинтересовался Гог, – Если они тут где-то, на приманку обязательно клюнут. Отряд числом мал и одет богато. Только вот боюсь, они вас из засады как куропаток из луков перестреляют, пока мы выскочим.

– Не боись, командор, это не Бог весть, какая проблема, от стрелок ускакать, а вот схорон мы их наружу выведем и по ним ударим.

– Дело, дело говорит, – Поддержал Данила, – Но шеломы оденьте, и щиты на руку подвесьте. Так и будем их на блесну подманивать.

На развилке, основной отряд повернул к сторожевым башням, а маленькая группка, весело помахав руками, тронула коней в сторону монастыря. Малка и Угрюмы, отвязали заводных коней, сняв с них щиты и шеломы, и передали поводья соседям. Со стороны это выглядело, как будто пятеро всадников, решило быстрым скоком сбегать в монастырь передать кое-что и вернуться в замок. Гонцы стегнули коней, и только пыль взвилась из-под копыт. Основной отряд, немного прокатившись в сторону замка, перевалил за взгорок и резко нырнул в заросли акаций и оливковые рощи, растворившись в зелени, как это умеют делать только руссы. Ни одна ветка не колыхнулась за пропавшими из вида воями, ни один сучок не треснул под копытами их коней.

– Ты Гог прости, но далее через лесок, мы скрытно пойдем, – Данила подыскивал слова, – Кто не могет, как мы на брюхе тихо ползти, пусть коней заводных постерегет. А то спугнем татей и все впустую.

Гог не обиделся, подозвал своих, отобрал только рыцарей, сказал коротко:

– Эти смогут.

– Все, с энтого момента только жестами и по птичьи, – Данила махнул рукой, отроки одели шеломы, проверили, легко ли выходят мечи и веером рассыпались по роще.

Тем временем, Малка и Угрюмы беззаботно скакали по дороге. Уже за вторым поворотом она почувствовала, что за ними следят, кивнула Угрюмам, те показали знаком, что видят наблюдателя, но он один.

– Скоро засада, – Подумала Малка и, притормозив коня, приподнялась в стременах и запела.

Звонкий ее голос разнесся далеко по округе. Данил встрепенулся, показал:

– Нашла, – И дал знак забирать по роще веером в спину засаде.

Стрелы вылетели из развалин сразу и били почти в упор наверняка. Малка подумала про себя.

– Хорошо, что храмовники не видят, а то разнесли бы по всему Новому Израилю, что руссы, заговоренные, или с нечистой силой знаются.

Пираты даже не поняли, что произошло, настолько уверенно вышли они из укрытия снимать с убитых трофеи и вовремя поймать коней, пока со страху не убежали в болота. Пятерка уже мысленно похороненных путников, на каждого из которых пришлось как минимум три, четыре стрелы, коротким броском очутилась прямо напротив первых вышедших на дорогу, и это последнее, что они видели в этой жизни. Через минуту, пришедшие в себя тати, бросились мстить за товарищей.

– А они бойцы, смотри, как быстро очухались, – Крикнула Малка, – Срубая голову волосатому детине в тюрбане.

Угрюмы только зло улыбнулись в ответ, оскалили зубы и врубились прямо в средину банды.

– Далеко не забирайте их тут, поди, сотня, – Осадила их Малка, успев разглядеть в развалинах бегущих к коням людей, – Давай кругом и веди их за второй поворот, там, где роща к дороге подступает. Наши точно туда вылетят, чую Это «Чую» действовало на Угрюмов лучше любого довода. Они верили хозяйке беспрекословно, они видели в ней Богиню, а с Богами не спорят. Лихо крутанув коней, поднявшихся на дыбы, всадники дали им плетей и помчались назад. Азарт погони за убегающим подхлестнул банду и по дороге дробно застучали копыта коней. Оторваться от погони для Малки и ее сопровождения было конечно делом минутным, но они специально придерживали скакунов, маяча перед носом у преследователей. Свистнула стрела и отскочила от брони, вторая просвистела над ухом коня, третья ударила по шелому.

За вторым поворотом Малка увидела мелькнувший в зелени олив красный щит, видно кто-то из отроков не плотно прикрыл его накидкой, и солнечный зайчик, отразившийся на шеломе рыцаря.

– Надо будет в следующий раз наметами шеломы покрывать, не то выдают, – На ходу подумала Малка, правя поближе к выступу рощи, почти выбежавшему на дорогу.

Пролетев еще метров пять, она резко натянула узду, подняла коня на дыбы, и рванула навстречу накатывающейся лавине татей. Маневр, проделанный ведуньей, Угрюмы повторили с точностью до движения, умели они это. В момент, когда первая волна была встречена лицом к лицу и сталь ударилась в сталь, так что брызнули искры, в бок преследователям ударили из рощицы остальные. Сеча развалилась на отдельные схватки. Перевес был явно на стороне пиратов. Их приходилось по двое, по трое на одного воя.

На Малку насело сразу четверо, так она вызвала злобу у нападавших тем, что уже свалила двух из них. Угрюмы пробивались к ней, кося противников с одного удара, но это им не удавалось. С другой стороны к ней устремились Андрей с Данилой и Гог, чуя некую благодарность за ее сегодняшний поступок. Сеча закрутилась в каком-то вихре, смертельном хороводе, хорошо известном старым воям. Понемногу выучка отроков стала брать свое, какими-то неуловимыми движениями они образовали славянский круг и бились уже в нем, отражая любые попытки развалить его на отдельные сшибки. В круг попали Гундомер с братьями Бизо, и сразу оценили его преимущество. Отдельно продолжали биться Малка с Угрюмами, и спешащие ей на подмогу. Из четырех атаковавших ее один уже сползал с седла, и она успевала отражать удары трех оставшихся. Перелом в схватке намечался с минуты на минуту, но вдруг из-за поворота выкатилась еще группа пиратов.

– Видать набатеи не знали, что банды-то две, – Мелькнуло в мозгу у Малки.

Она ловким движением поднырнула под руку нападавшего, с разворота полоснула ему по шее, краем щита ударила в лицо другого, уклонилась от удара третьего и оказалась между Угрюмами. Те, увидев свою Богиню под своей защитой, зарычали по-волчьи, и с удвоенной силой обрушились на головы врагов. В свою очередь, пробивавшиеся к ней вои, развернулись в линию. Данила резким свистом дал сигнал и славянский круг, закрутив хоровод, вобрал в себя всех отдельно рубившихся рыцарей и передвинулся к нему. Вторую волну они встретили в боевом порядке, и она разбилась о них, как волны разбиваются о гранитный утес.

Опять зазвенели мечи. Меч князя разил точно и неотвратимо. Щит, которым попытался прикрыться один из пиратов, развалился под его ударом надвое, как будто был сделан из глины. Малкина сабля сверкала, словно молния, движение которой было просто невозможно уследить взглядом. Из чего она была сделана, оставалось загадкой, но проходила она через любые доспехи, как горячий нож через масло.

Один из Угрюмов в пылу схватки, пропустил удар и меч, пробив доспехи, вошел ему в грудь. Брат подхватил его, падавшего с коня, остальные прикрыли своими щитами. Только Микулица успел заметить, как сраженный Угрюм выдернул меч из раны и она затянулась на нем, прямо на глазах ошеломленного инока. В следующее мгновение он уже сидел в седле, умело отбивая удары поразившего его соперника. Воскрешение произвело на того ошеломительное действие, он вяло отбивал удары, и, выбрав момент, помчался прочь от схватки.

– Этот навсегда лишился рассудка, если останется жить, – Подумал Микулица.

И везде будет рассказывать, как дрался с бессмертными или оборотнями.

Гог сражался умело, грамотно, расчетливо, так как умеет драться только профессиональный воин. Он отражал, наносил удары, парировал и снова наносил. Меч в руке у него казался продолжением этой руки. Перья на его шлеме были срублены, но больших повреждений он не получил.

Наконец нападавшие поняли, что потери несут только они, с каждой минутой боя, сравниваясь в количестве с путниками. В их рядах произошло какое-то замешательство и переполох. Однако растерянность была быстро устранена чьей-то жесткой рукой.

Андрей целенаправленно начал искать атамана. Он увидел его. Это был пожилой воин, в ромейской броне, в шеломе с личиной, сидевший на добром коне, позади линии наступавших. Он умело направлял их туда, где в обороне хоть чуть-чуть намечалась слабина.

Князь знаком показал на него Малке и Даниле, и направил коня в его сторону, прорубаясь через охрану. Те, сразу поняв его задумку, присоединились к нему. Втроем они проложили себе дорогу, забрызгав кровью себя и коней. Атаман понял, к чему они стремятся, и бросил навстречу им человек десять, те ринулись в бой. Вдруг не человеческий и не звериный рык разнесся над боем.

– Берсерк! – Ужас в крике, вырвавшемся из груди одного из пиратов, был неподдельным.

– Берсерк!! – Подхватил еще кто-то, в ответ на повторившийся рык.

Ужас перекинулся на ряды нападавших, подняв волосы дыбом под их шеломами. В этот момент Данила кинул меч в ножны и рванул с седла огромную секиру. На его рык звериным воем ответили Угрюмы, так, что мороз пробежал по коже не только татей, но и рыцарей. Свистнула сабля Малки, срубив еще одну голову вместе со стальным воротником, закрывавшим шею.

Тати резко повернули коней и бросились прочь. Их уже не мог остановить ни грозный окрик атамана, ни жажда добычи. Они не умели биться с духами, а уж с духами викингов и берсерков тем более. Нельзя убить того, у кого бессмертная душа, уже живет в Ирии, а здесь на земле ходит только тело, служащее Богам. Нельзя противится тем, кто сам почти что Бог, и не просто Бог, а Бог войны, питающийся теплой кровью врага. Даже атаман, видевший многое на своем веку, имевший побратимов в северных странах среди норманнов и варягов и тот с ужасом понял, что не угодили каким-то Богам поморских народов и те наслали на них духов.

Да разве могли быть людьми: этот старый воин с секирой, на его глазах разрубивший всадника вместе с конем. Нет, это мог быть только сам Один – Бог войны. А этот зеленый мальчишка с луком за плечами, это же переодетая Артемида – Богиня лесов. И другие им подстать. Вон прорубаются к нему четыре воя с налитыми кровью глазами. Пробитый на груди у одного из них стальной нагрудник, говорит о том, что меч их не берет.

– Только сумасшедший сражается с Богами, – Подумал атаман, дал знак и, резко повернув коня, погнал его в горы.

– Надо уходить из этой земли. С тех пор, как поселились здесь странные люди, называемые себя братьями, не стало здесь удачи. Появились в портах словенские ушкуи, с которыми лучше не встречаться в море, если хочешь дожить до седых волос. На побережье стали вырастать порты и цитадели. На караванных путях встали постоялые дворы. Да и сами караванные пути охраняются теперь неустрашимыми набатеями. Само имя, которых звучит, как набат. Эти псы караванов грызут любого, кто приближается с недобрыми намерениями. И вот теперь появились духи. Нет, – Думал атаман, нахлестывая коня, – Надо убираться отсюда. Искать другие земли, и другие города, где нет такой защиты. Главное теперь унести ноги.

Банда в отсутствие атамана рассеялась быстро. Рыцари и дружинники гнаться за ними не стали. Свое дело они сделали. Можно возвращаться.

– Заедем в Арзуф. Раны осмотрим. В порядок себя приведем. Переночуем, а завтра в Яффо, – Сказал Гог.

– Как скажешь командор, – Согласился князь, – Отдохнуть не мешает. А, если мы им не в тягость, то чего еще искать, Арзуф под боком.

– Поехали! – Крикнул командор.

Из рощи уже подъезжали с заводными конями, оставшиеся братья храмовники.

Собрав, разбежавшихся коней пиратов, трупы поверженных врагов, оружие, брошенное на поле боя, все отправились на побережье в замок.

 

К тому времени, как экспедиция отмылась, отоспалась в Арзуфе и Яффо, в Святом городе уже множились слухи о том, что египетские армия и флот обложили Яффу с моря и суши. Огромная египетская рать хотела, мол, навсегда закрыть морские ворота Иерусалима. Город полнился слухами. О том, что Евстафий Собака, верный брат Великого Готфрида, дабы помочь королю Болдуину, собрал войско и двинулся к морю. В войске было Святое копье и Крест Господень, в небе над ними витали ангелы. Непобедимая египетская армия с одного удара была разбита и рассеяна, а флот потоплен, и осада с города снята.

Отдельно рассказывали очевидцы, как видели они спустившихся с небес ангелов, сражавшихся на стороне рыцарей. Многие рассказывали, как из-под земли восстали духи древних воинов и славных витязей и встали в ряды воинства Святого. И много чего еще видели рассказчики своими глазами. Но особо прославляли, а барды уже и песни сложили великих воинов великого похода, в коих перечислялись и рыцари-храмовники и новые пулены Святой Обители.

Не успели главные герои этих баллад добраться до Латруна, а уже весь Новый Израиль знал имена своих новых героев. О них говорили на базарах, в обителях, в банях, даже во дворце Елены.

Немногие женщины Иерусалима вздыхали при упоминании северного князя и его дружины. Но особо отличали в рассказах и песнях маленького лесного эльфа, слугу Богини Артемиды. Менестрели и трубадуры охотно рассказывали певучие баллады о том, как полюбила Мать лесов, юного красавца, встретив его на соколиной охоте, и в знак своей любви подарила ему волшебный лук и зеленый камзол. О любви вечно юной Богини и юного эльфа слагались легенды.

Другие воспевали хмурого воина, в теле которого живет Бог войны Арес, воина знающего то, что никто, из живущих на земле, не вправе знать, знающего тайну воскрешения мертвых.

Все это услышали наши путники вечером в трапезной палате монастыря молчальников, в замке Торон де Шевалье. Братья молчальники не отказывали себе в удовольствии послушать других, не смотря на обет молчания, данный ими самими, и не мешали увлеченным беседой гостям, получивших у них приют.

Данила увлеченно слушал состязание бардов и был искренно удивлен, когда Гог, тронув его за рукав, спросил.

– Данила, узнаешь наш поход и себя геройского?

– Чего? – Удивился Данила, – Это где про наш поход?

– Да вот, только что вон тот франт, расфуфыренный байку пел. – Гог показал в сторону помоста, где сидели певцы.

– Шутишь, лыцарь? Тож они про старые годы, про великие дела поют. Про Богов и героев сказы сказывают.

– Да нет дядька, – Вступила Малка, – Я так понимаю, что юный эльф – это я, а дух Бога Ареса – это Данила. А вы все ангелы небесные. Так что выбирайте кто из вас Архангел Михаил, потому как, пока мы до Иерусалима добежим, эта братия его точно в свои побасенки вплетет.

– Точно брат, – Поддержал ее Аршамбо, – А главное нам никто и не поверит, что не так было.

– Красиво не соврать, историю не рассказать, – Вставил свое слово Микулица, – Спой нам Малк, что-нибудь из старых бардовских песен: по викингов или про Бранислава.

– А что и спою, – Малка кивнула Угрюмам. Один из них принес бандуру, подаренную Бояном.

Малка взяла бандуру тряхнула золотыми кудрями, задумалась, и вдруг струны запели. Зажурчала вода по бортам лодей, зашумел суровый лес, заскрипели мачтовые сосны, засвистел ветер в черных тучах. Громом грянула беда, налетели вороги, но вот зазвенели мечи булатные и сабли заговоренные, застучали копыта коней, заскрипели кожаные седла. Повела Малка рассказ о том, как вышли из далекой гиперборейской земли первые вои, посланные Богами раздвинуть границы земли обетованной. И пошли те вои и понесли за собой свет и звали их так, что по имени их до сих пор прозывают в разных землях Бога войны, называя его Аресом. Звали их ариями. Недолго пела Малка, но когда закончила она, в зале стояла такая тишина, что в пору было подумать, что все здесь стали молчальниками. А она последним движением руки заставила пропеть струны бандуры в этой тишине криком улетающей лебединой стаи.

Даже записные певцы, проживающие и постоянно кочующие из одного замка в другой и добывающие себе пропитание на земле этой славным делом восхваления воинских подвигов, и то опешили от услышанного.

Микулица встал и в ноги поклонился Малке. Остальные последовали его примеру. Даже игумен монастыря подошел и поцеловал отрока в лоб, выразив свое восхищение.

Гог изумленно выдохнул.

– Скала! Ты и в бою скала и в бардовском деле скала! Эльф! – Он засмеялся, – А ведь будешь ты с этих пор эльфом, вот поверь мне старому.

Слова командора оказались пророческими. Не успели кони вынести всадников под стены Святого города, как уже со всех сторон к воротам начал стекаться народ. Храмовники были известны всем давно и особого интереса не вызывали. А вот новый люд, это да.

– Вон, вон они! – Раздался писклявый крик, как только на холме показался первый конник.

– Кто?

– Да те, что разгромили десятитысячную армию египетскую.

– А вон смотрите в зеленом камзоле, это наверно тот эльф, что возлюбленный Артемиды. А рядом с ним сам Арес.

– А князь у них так молод, а в слугах у него полубоги ходят?

– А потому, что, говорят, он сам Бог северной земли.

– Храмовники-то с ними дружбу завели, потому что Святая Чаша у них в Волшебной земле в Лесном замке спрятана. А князь их хранителем этой чаши поставлен.

– Да брось ты! Они там все дикие, какая ж там Святая Чаша.

– Дикие, дикие и прозываются варвары по жутким бородам нечесаным.

– Это у кого ж бороды нечесаные, ты слепой что ли. Ты на эльфа посмотри, и на инока, что рядом с ним. Да и сам князь еще полотенцем бреется.

Всадники уже въехали в ворота и теперь ехали в самом центре этих разговоров. Кто-то касался рукой одежды проезжавших, убедиться, что это живые, нормальные люди, а не бесплотные ангелы. Кто-то трогал их коней, прекрасных в своей стати.

У Храма Гроба Господня ватага разделилась. Храмовники повернули на улицу Трав в сторону своего Дома, дружинники продолжили путь в Обитель Сионскую, где пока продолжали столоваться до окончания постройки своего посада. Дело там шло бойко, и Данила обещал новоселье не сегодня-завтра. Туркополы и отроки дело свое знали и терем уже подвели под крышу. Рядом заложили Собор.

В обители их встретил Звяга. Благословил с возвращением. Обнял Данилу, пробасил:

– Не в пустую, не в пустую, мы время тратили, побратим, – Поправился, – Ты время тратил. Отроки отплатили сторицей, – Повернулся к Малке, – Наметанный у тебя взгляд, ни один не оплошал и не дрогнул.

– Вечерком князь забеги ко мне. Евстафий хотел с тобой дело обговорить, – Он кивнул князю, – Большое дело задумано, и вам в нем не последняя роль.

Взял под уздцы коня Малки, жестом попросил наклониться, не для всех ушей дело.

– В Заморье сын Боэмунда Тарентского приехал, тоже Боэмунд, – Сплюнул не по-монашески, – Все у них там, что ли Боэмунды у норманнов-то. Надо совет держать. Они ж из тех старых Роберов, что в первых медвежьих дружинах были. Им никто не указ. Что пращурам его, что отцу – и этот туда же. В общем, надо совет держать, и тебе, лукавить не буду, на нем первое место. Почему объяснять лень, – Он повернулся и пошел, покачивая налитыми плечами.

Вечером собрались у Звяги все. Гог с Готфридом, Андрей с Данилой, Евстафий с Бернаром и Малка. Держали совет.

Предварительно Малка разъяснила князю.

– Из медвежьих родов есть те, что на закат давно ушли и там осели. Из них стародавними себя считают: Меровинги – медвежий народ, Артуры или Урсусы, то же по медведям прозываемые, и Готские Беры. Первые два рода, как и завелось, пригласили на свои земли мирную жизнь строить братьев Ангелов – Анжуйцев, как они их прозывают. Третьи же никак угомониться не могут. Соборные правила блюдут, по Правде живут, но горячую кровь остудить не в силах. Вот к ним, через прадеда своего Танкреда Готвильского, через легендарного деда Роберта Гвискара, что отвоевал у местных племен земли для венов на берегу теплых морей, через отца Боэмунда Тарентского, и ведет свой род приезжающий князь. Дядя его Рыжий Медведь правит на северном поморье теплых морей, но он по матери из Ангелов и делает это хладнокровно и грамотно. А младший княжич пошел в отца, сам высоченного роста, всегда румяный, стройный. Он носит, как и старший Боэмунд, короткие волосы и бреется. В его чертах увидишь, что-то жестокое и даже в свои восемнадцать лет улыбка его всегда выглядит мрачно.

– Ну, ты характеристику дала, краше вурдалака описывают, – Помотал головой князь.

– Что есть, то есть, врать мне зачем. Он мне не сват, не брат. Чую только, мне его взбрыки усмирять, и гавно его разгребать. Но на все Макошь свою нить прядет.

Они сели в малом зале обители, где уже разместились все остальные приглашенные. В этот момент растворились двери, ведущие во внутренние покои, спешным шагом вошел король Болдуин.

– Сидите, сидите господа. Сегодня я такой же, как и все здесь граф Ле Берг. И также как и все обеспокоен приездом нашего неукротимого родственника.

– Приветствую Ваше Величество, – Показал ему место за столом игумен, – Раз вы здесь, вам и начать.

– С тех пор как Великолепный князь Антиохийский престал интриговать, по причине своей смерти. Царство ему небесное. Так вот с тех пор, когда он престал интриговать и совать свой нос в дела Нового Израиля и постоянно собачиться с Царьградом, – Балдуин кисло улыбнулся Евстафию Собаке, – А с Царьградом он грызся всегда, до тех пор пока они не набили ему морду, и он от расстройства не отправился в Ирий. Да примут его там Боги, больно уж кровав был.

– Ближе к делу брат, – Поторопил его Бернар, – Перед Богом я отвечу.

– Ладно. Просрал он Антиохию византийским хитромудрам. Теперь она более Цареградский фем, чем свободная земля свободных пуленов. Новый изгой, приехавший на нашу землю, будет претендовать на свой удел по праву старшего, не зная наших Ново-Израильских законов, прозываемых Иерусалимскими Ассизами. Ему ведь не ведомо, что правит здесь, на наших землях, не родство, а польза для дела нашего.

– Прав король, – Прервал его Гог, – Не род здесь славен, а доверие общее и решение Собора братского. А молодой граф метит на Антиохию, как говорится, с корабля на бал. Кто что может предложить? Ибо обязаны мы придерживаться нашего первого правила: «Да не радуются враги наши не устрою нашему»

– Господа! – Бернар встал, – По Праву старшего по возрасту и званию, предлагаю женить юного графа на дочери Балдуина – Элизе. Во-первых, мы его завяжем на родовой круг, во-вторых, Элиза девочка рассудительная и поможет своего дикого мужа держать в руках, в-третьих, отправим с ней десятка два братьев в Антиохию, и пусть они его под контролем держат. Не время сейчас для усобицы.

– Не согласится граф. Медвежья кровь закипит и не даст, – Вставил Готфрид.

– А мы то все, из каких кровей? Мы то ему родня по старшему древу. А уж князь Андрей из самих Мономаховичей, да не из изгоев, а из прямых наследников, гербовиков старшего стола, – Возмутился Готфрид, – А будет супротив идти, так сила силу ломит. Повадится горшок по воду ходить, тут ему и голову сложить.

– Полегче, брат Готфрид, полегче. Не в бою, – Осадил его Бернар, – Сдается мне, есть среди нас, кто сможет тихо все объяснить неудержимому графу. Что он не самый близкий к медвежьему пращуру человек. И сдается мне, что этот человек, умеет убеждать даже таких необузданных людей как молодой Боэмунд, – Он посмотрел в сторону Малки.

После ее поведения под Арзуфом, это уже не могло удивить присутствующих. Каждый понимал, что юный отрок в зеленом, так похожий на пробившийся росток на скалах – это шкатулка с двойным дном. Но каждый и понимал, что пока еще Боги не дали права открыть эту шкатулку.

– Вы уважаемые братья, считаете, что я должен объяснить жестокому графу, что не он выбирает свой путь, а что нить судьбы в других руках, – Просто уточнила Малка, – Что ж я готов открыть глаза заблудшему, в чем его предназначение в жизни, и почему он относится к великому роду воинов.

– Ты понял нас правильно…брат, – Сделав паузу, сказал Бернар, – Если все согласны, то перейдем к вопросам нашим братским.

– Продолжай отче, все согласны, – За всех ответил король.

– Так вот, считаю, что пришло мое время поехать в Славянские Земли, переговорить со знатными родичами, в основном медвежьих родов. Пора власть готовить в одни руки. Могут Медведи воевать, не отнимешь этого, но не могут править. Могут Ангелы править, но не могут из рук Медведей эту власть получить добровольно. Одних гордыня гнетет, других глупая скромность. Пора решить этот вопрос раз и навсегда. Бог дал одним воинскую доблесть, другим верховную власть. Пусть так и будет. А меж ними поставим мы братьев наших, кои ни богатства, ни власти не ищут. Потому, как служат только Господу единому. Пусть так будет. Поеду братья.

– А мы то как? – Прозвучал вопрос Гога.

– А вы создавайте братства, набирайте братьев, учите их и ждите сигнала. Я верю, он будет скоро. Край, года через два. Тогда вы сядете на корабли во главе своих дружин и придете встать между Ангелами и Медведями. Пусть так будет.

– Медовы твои уста отче. Медовы твои речи. Надеемся ты объяснишь всем в дальних землях, что не должны радоваться враги не устрою нашему, – Евстафий встал, показывая, что совет окончен, – Прошу всех держать все при себе. Андре и Малка завтра зову к себе. Еще раз обговорим все об Антиохии и за дело. Собирайтесь, будете его встречать в Акре. Видно тебе князь планида такая – вечно быть сватом. Хорошо получается. Еще у меня к тебе просьба. Отряди ко мне инока твоего на учебу, понадобится тебе грамотей, что бы мытное дело по-новому ставить.

– Спасибо, брат Евстафий завтра по утру мы у тебя.

– Вот хотел уйти, но не могу. Скажи отрок, – Он повернулся к Малке, – Говорят, ты песни старых бардов знаешь?

– Кое-что знаю, – Ответила Малка.

– Говорят, у тебя есть волшебная бандура, подаренная Богами?

– Нет, брат, эта бандура была подарена нам Бояном.

– Самим легендарным Бояном, который пел гимн ариев?

– Да им.

– А кто тебе подарил твои песни, эльф?

– Святобор! – Гордо вскинув голову, ответила Малка.

– Сам Святобор?!

– Да, – Коротко ответила она.

– Тогда мне ясно кто ведет твоей рукой, – Так же коротко сказал Евстафий, и вышел из залы.

Разговор был так быстр, короток, и не громок, что услышали его Бернар и Данила стоящие у двери, но для них он не составлял большой тайны. Остальные немного растерялись, о чем говорил, умудренный годами и знаниями Евстафий с, пусть и прославившимся юнцом, но юнцом. Однако, судя по просветленному лицу казначея, тот сказал ему что-то весьма важное и обнадеживающее.

После совета жизнь потекла в спокойном русле обустройства на новом месте, для Андрея и его дружины, подготовке к отъезду для Бернара и его свиты. Подготовке к свадьбе своей дочери Элизы для короля Нового Израиля. Во многих других простых делах, про которые не пишут досужие летописцы, про которые не слагают песни трубадуры, и не рассказывают на ярмарках странствующие комедианты, но из которых и складывается эта простое течение времени, называемое – жизнь.

Русская дружина отстроила посад между Иудейскими воротами и воротами Психеи. Сделали они это, как всегда, с размахом. Посреди посада взмыли в небо купола нового Собора посвященного Софии Премудрости, как было принято на Руси. Рядом с Собором, вплотную примыкая к стене Внешнего города, разместились хоромы руссов, состоящие, как обычно, из клетей, огораживающих внутренний двор, на котором почти стена к стене с монастырем Богородицы братьев Иоаннитов встал терем княжеской дружины.

Хозяйственный Данила разместил в клетях все свое хозяйство, почти с точностью повторив хозяйство храмовников, не без помощи братцев Бизо, нашедших с ним общий язык.

В отдельной клети, в тайне ото всех, он с близкими ему мастерами из челяди организовал колокольную мастерскую. Знал старый вой, что от колокола до хорошего единорога или пищали, для рукастого мастера один шаг. Тот, кто колокольный чугун льет, для того и пушечный не загадка.

Ростовчане наметанным глазом отметили по городу, что колоколов здесь на пальцах одной руки пересчитать, значит привозные. И пушки тоже. Потому мастерскою ладили тайно и глубоко под землей, выводя трубы вдоль городских стен. Через недолгое время Святой Город считал ростовчан своими, как впрочем и всех остальных, что приезжали сюда, обживались, вносили свою лепту в создание этого города, и, в конечном счете составляли сам этот город и всю эту Заморскую землю.

На базарах знали обстоятельных русичей, берущих товар по принципу «семь раз отмерь – один отрежь». На караванных дорогах лихие люди на слух узнавали топот дружинных коней и рассеивались, как утренний туман при первых лучах солнца.

На Храмовой горе в городских конюшнях шла работа по подготовке к приему новых братьев, а в Сионскую Обитель игумен Бернар присылал с оказией указания отправить очередную партию братьев, что бы осели в новых землях и подготовили встречу тем, кто придет за ними.

Малку за глаза так и продолжали звать эльфом, Данилу – Аресом, а посад, где расположились русичи, за певучесть его отроков прозвали Скалой бардов, что вскоре перешло и на прозвище самого князя Андрея. Так и звали его теперь на Храмовой горе – Андре Мондбард, то есть по-словенски Андрей с Певучей Скалы.

И когда уже все устоялось и пошло по накатанной колее, в один из обыкновенных дней солнечных, как обычно в этой стране, с легким дуновением ветерка с гор, с отсутствием всяких ожиданий и новшеств. В простой день, каких было в этот непростой год мало, потому, что и год состоял из одних событий, и само понятие простой день уже было событием. Вот в такой день, когда ничего не предвещало беды, вдруг в самый разгар дня солнце задернулось черной тенью. Как будто огромный и незнакомый зверь открыл свою пасть и проглотил ослепительный диск, пылавший на небе. Но столько было в нем сил, что огненные лучи все равно вырывались из пасти страшного зверя и царской короной светили в непроглядной тьме. Закричал скот, заржали лошади, завыли собаки. Только братья Угрюмы знакомо оскалились, на появившуюся среди дня луну, да Малка сказала, как бы в глубоком сне:

– Все, и это время мы проехали, началась другая жизнь. В другом мире, в другой судьбе.

 

Три года пролетели в постоянных заботах, учебе, походах. Череда событий слиплась в общую массу, в которой с трудом можно было различить что главное, что второстепенное. Уже свыклись пулены с присутствием в Новом Израиле ростовской дружины, прозвав место их жития Русским подворьем. Уже безусые отроки превратились в молодых витязей пригожих лицом и умелых в бою.

Князь Андрей, известный в Заморье, как Андре Мондбард, встретил вместе с Малкой в Акре молодого графа Боэмунда. О чем там говорили они с ним, а точнее, о чем там говорила с ним Малка, то так и осталось тайной, известной только им двоим. Однако вышел граф после разговора с ней без той особой спеси, присущей ему в последние годы, с глубоким раздумьем на челе, и дал согласие на свой брак с принцессой Иерусалимской Элизой. Крепко сел он после этого на Антиохийский удел, жестко взяв в руки бразды правления в княжестве, прикрыв с севера границы Ново-Израильских земель от воинственных арманов. Арманы были родичами по крови и братьями по духу, но взрывная смесь, замешанная на землях Киликии из породнения Медведей и Ангелов, не давала им жить спокойно. Земли их простирались от Понизовской Руси до границ Заморских земель, разделяясь на Великую Арманию и Малую Арманию, гранича с графством Эдесским, и княжеством Антиохийским. Вроде бы и не враждовали, но ухо пограничная стража всегда держала востро.

Неуправляемый, уже не граф, князь Боэмунд, был здесь как нельзя кстати. Вязаться с ним, зная его буйный нрав, даже арманы не очень жаждали. В гости к нему наведываться не шибко стремились. На его широком дворе в княжеском замке радушно принимали только князя Андрея, а более Малку.

Малка за это время расцвела, распустилась, как розовый бутон. Юный эльф превратился в прелестную девушку. Золотые локоны, падавшие на плечи, отросли почти до пояса. Даже золоченые брони и широкие камзолы с трудом скрывали девичьи формы, но пока еще Малке это удавалось, а главное ей это удавалось за счет того, что отводила она колдовским своим оком глядевший на нее взгляд. Лазоревые, бездонные ее озера стали глубже и синее, и в них проблескивал какой-то не человеческий огонь. Иерусалимские девки просто в обморок падали, когда проезжал молодой эльф на своем вороном иноходце по улицам города.

Микулица превратился из инока в дюжего монаха, рыцарского вида, по знанию и воинскому умению, имеющего мало поединщиков в Святом городе. Даже братья храмовники не высказывали большой охоты на турнирах с ним силой меряться. Однако более он жаловал братьев Иоаннитов, с командором которых – Раймоном сошелся он с легкой руки братьев из республики Амальфи, передавших тому привет еще в Цареграде. Брат Раймон, обустраивал братство Настоятелей Рати Святого Госпиталя Иерусалимского обстоятельно и благонамеренно, взяв главным его принципом заботу о больных и неимущих. Микулица, по наущению своего цареградского знакомца, при первой встрече начертал на песке у ног командора странный крест, как бы состоящий из двух арийских свастик прямой и обратной, и был принят благосклонно. С тех пор постигал он науку странноприимности и заботливости, и зело в ней преуспел.

Гундомер, среди дружинников по-прежнему прозываемый Ратмиром, занимался ратным делом на совесть, и вскорости, даже среди храмовников уступал разве только самому Гогу, да может еще князю Андрею, прослыв непобедимым в бою и добряком в миру.

Данила время проводил в основном в делах хозяйских, в обучении новых воев, в разговорах с такими же, как он ветеранами. По просьбе которых, на одном из Соборов на Храмовой горе жестко поставил вопрос о заботе, о тех ветеранах, что на старости лет без кола, без двора остались. Родовитые вои и дружинники, из походов возвратясь и наделы получив, поземельными боярами на землю оседали, окруженные заботами детей и челяди. Берсерки же, давшие обеты безбрачия и бедности, оставались не у дел. Напомнил про Даниила Заточника, челобитная коего, известная, как Моление Данила, ходила из уст в уста. Мало говорил старый воин, но по делу, и принял Собор решение о заботе и попечении над ветеранами в монастырских стенах до конца жизни их.

Малкины песни за эти годы разбежались, разлетись по свету, разнесенные лютнями трубадуров, гуслями бардов и менестрелей. На многих пирах можно было услышать сказы про великий народ, что пошел на поиск земли, где реки текут молоком и медом. Приукрашенные искусством рассказчиков, расцвеченные музыкой певцов, в нарядах бродячих комедиантов и скоморохов, трудно было узнать былины про Авраама – праотца, давшего обет Господу и заложившего Святую Землю, про первых судей и первых царей. Но уже жили своей жизнью сказы и сказки: про Илью из Мурома и хитроумного Эдесского дружинника, что вместе с объединенными отрядами ходил на Трою. Но Малка не огорчалась, услышав на каком-нибудь из пиров песню, хорошо ею знаемую, но так незнакомо звучащую. Мудрая ведунья знала, народ сам отбросит, отсеет все не нужное и оставит только то, что должно через года прожить. Макошь и Велес знают, что передать от пращуров, что отправить в Навь, и там схоронить. Не дело ведуна или волхва от лица Богов свои мысли говорить, и свои песни петь.

Волны усобицы докатились за эти годы и до заморских земель. Город-порт Венеция, что вырос на островах в дальних заливах Средиземного моря, окреп. Вены, отстроившие свой флот, понемногу прибирали к рукам морские пути в теплых водах, по-тихому, сгибая в дугу островных пиратов и независимых поморян. Сказывалась выучка варяжских и норманнских родов, воспитанная на северных не приветливых морях. Нефы венов и их драккары бороздили просторы, уже не встречая сопротивления ни на море, ни в прибрежных колониях. Местные мореходы, по прозвищу филистимляне, сдавали свои позиции, хоть и с неохотой, но все более и более отступая на неприветливые берега Маврской земли. Многие из них, такие как Отелло, перешли на сторону победителей и служили им теперь верой и правдой, занимая зачастую высокие посты и породнившись с родами, правивших на островах дьяков. До поры до времени, их острогрудые суда не совались с набегами на порты филистимлян, сидящие под рукой пуленов, предпочитая боевым драккарам, торговые нефы.

Но вскоре венецианцы, как теперь называли мореходных венов, начали зариться и на вольные порты Нового Израиля. Более всего раздражал их Тир, стоящий на полпути между морскими воротами Иерусалима – Яффой и островом Кипр, промежуточной базой всех морских путешествий. Венецианский приказной дьяк, отправивший для отвода глаз посольство в Иерусалим, снарядил немалый флот и бросил его к стенам Тира. Если бы не вмешательство графа Триполитанского, прозванного из-за этого случая Морским или Понтием да не подмога, посланная вездесущим Евстафием Собакой, можно было бы простится тирцам со своими вольными привилегиями. Но, помня истину «Дай ему палец, он всю руку откусит», Собор постановил, венецианцам спуску не давать.

Ростовцы в том походе поучаствовали мало. В основном для отстраски спустили в Яффе пару боевых славянских лодей, дожидавшихся их в доке с давних времен, распустили парус с Архангелом Михаилом и подняли ушкуйные вымпела. Налетчики осознав, что с суши катятся закованные в брони дружинники, а из-за мыса вынырнули и спрятались знакомые всем до боли в скулах варяжские ушкуи, решили судьбу не испытывать и после многодневной осады откатились в нейтральные порты Кипра, а потом домой на острова. Злобу, конечно, затаили, но и силой меряться, еще не окрепли.

Случай этот еще более утвердил всех в решении власть надо брать в руки крепко и роды между собой разводить, пока, гляди, дело до открытых столкновений не дошло.

В самой же Святой Обители братства крепчали и вставали на ноги. Приоры Сиона, разделившись на братство Дракона и братство Змеи, воспитывали своих людей и посылали их за море к Бернару регулярно. Он же, осев в центре Ойкумены, рассылал их по обжитым землям, где ставили они свои Дома и начинали подготовку к приему остальных братьев. Бернардинцы, называемые так по имени Учителя своего, плели тонкую, но крепкую паучью сеть, опутывающую все земли, где сидели словенские роды.

Вторыми, кто начал оседать по княжеским уделам и городским посадам, были братья Иоанниты, воспитанники Святого Госпиталя Иерусалимского. Вместе с братьями Святого Лазаря, по всем землям ставили они свои госпитали и лазареты. Лечили убогих и больных, помогали увечным и неимущим, кормили голодных, наставляли на путь истинный заблудших. Они вплетали в золотую паутину бернардинцев свои нити. Нити заботы и участия, подкрепляя тем самым всю сеть крепче, чем сталью. Двери в их странноприимные дома всегда были приветливо открыты для путников, в трапезной был круглосуточно накрыт стол для голодного и заблудившегося в пути. Всадников госпитальеров узнавали из далека, по красному плащу, знаку милосердного воина. Мало, кто отваживался пробовать крепость их мечей и умелость выучки. Кроме того, дающую руку не бьют, так заведено Богами.

Андрей и храмовники подготовили место для создания нового братства. Братства воинов Господних. Наступала пора воспитания тех, кто вплетет еще одну нить в паутину сотканную Бернаром, стальную нить, нить позволяющую открыто сказать, кто в этом доме должен диктовать свою волю всем. Готовый дом на Храмовой горе ждал своих хозяев.

Настал день, когда в Церкви Богородицы Латеранской на моление собрались все девять рыцарей Храмовой горы, включая Андрея и Гундомера. Отстояв службу, они прошли в палаты. Время пришло понять. Что? И как?

Рыцари расселись вокруг стола. Здесь все были равны. Отдельно сели приглашенные Данила, Малка и Микулица. Король Балдуин и его свита по праву старших тоже приняли участие совете.

Слово взял командор.

– Господа! За эти годы мы сделали все, что бы принять, разместить и обучить одновременно несколько сотен братьев. У нас есть все необходимое, для того, что бы воспитать элиту. Лучших воинов в подлунном мире. Я получил весточку от нашего уважаемого брата Бернара из Клерво. Бернар Клервосский, как его называют сейчас, пишет нам, что он ждет меня с братьями в Трое, где соберется Собор западных правителей. Я думаю мое место там. Мы должны убедить их, что при каждом из них должен быть наш брат. Мы должны обсудить со Святым Бернаром его идею создание общей системы сбора налогов и создание общей системы правления в наших странах.

– Мы готовы командор. – Ответили хором Жоффрей и Готфрит Бизо, – Но есть небольшая трудность.

– Говорите братья, – Удивился Гог. Братья Бизо славились своим умением хозяйствовать и молчаливостью в вопросах братства.

– Каких бы послов мы не посылали в правящие дома Ойкумены, они не будут пользоваться правом голоса. Они не могут сравниться по родовитости с правящими родами.

– Какой выход из этого положения вы предлагаете?

– Во всех землях у всех народов и родов есть легенда, что начало всех начал лежит в чудесной северной стране, откуда пришли первые на этой земле. Откуда пришли арии. Все правящие дома ведут свой род от них. Мы должны найти их и воспитать первыми.

– Но это сказка, красивая сказка, – Остановил их Гог.

– Сказка это или нет, но мы должны оживить эту сказку, – Вдруг неожиданно для всех и даже для себя сказал Андрей, – Мы должны прислать не просто братьев, а полубогов. Героев рожденных в сказочной стране и воспитанных, если не богами, то их волхвами. И слово их – должно быть словом Богов, только тогда знатные роды и поземельные бояре смиряться с тем, что им придется держать с ними совет по всем вопросам.

– Но тогда, это должны быть посланцы Нави, богатыри, не просто богоборцы, а маги и чародеи, – Продолжал Гог, – Это должно быть братство Посвященных, более Посвященных, чем сами волхвы. Не подчиненное никому, кроме единого Государя и Господа. И отвечающее только перед ними.

– Ты прав брат, – Поддержал его Готфрид, – Но тогда и Государь должен быть царем-священником единым в двух лицах, почти, что Богом на земле.

– Не почти, что, а Богом на земле. Сыном Божьим. Истинно так. Но это могут решить только самые знатные роды Ойкумены. Мономаховичи, – Опять слово взял Гог, – Только они вправе выбрать того, перед кем они склонят головы. Но наше дело подготовить это решение.

– И обеспечить его выполнение во всех землях и уделах, – Слова Андрея были встречены гулом одобрения, – Я предлагаю держать совет с Бернаром.

– Бернар согласен с нами и поддержит. Поэтому я думаю так: Андре и Гундемар поедут не с нами в Трою, а в северные стародавние земли, откуда пошли роды наши и наберут там первых братьев нового братства. Мы остальные поедем к Бернару. Он через своих монахов посеет в головы всех мысль о том, что арии должны вновь навести порядок в этом мире. Он посеет мысль о приходе нового спасителя – Иисуса Новина. Пусть ждут, пусть встречают наших братьев, как предвестников порядка, как предвестников спасения. А братья пусть готовят во всех землях ожидание твердой руки. Грозного Царя Царей пусть ждет земля. А мы, да и не только мы, все братья всех братств, коих мы воспитаем на этой Святой Земле, в нашей обители станут Псами Господними. Пусть примером им послужат хранители-ессеи и набатеи – Псы караванов.

– Дело говоришь, – Неожиданно для всех вставил Данила, – Пора порядок наводить. Черных Клобуков, Черкасов да всяких венецианов под одну руку подводить. А кои не согласятся, к праотцам в Ирий отправлять.

– Эко ты Данила жестко! – Откликнулся Роллан.

– А в соплях уделом не правят, – Огрызнулся Данила.

– Может многим не понравится под одной рукой ходить. Советчиков незваных слушать.

– А мы не гривна, что бы всем нравиться. Не сегодня, так завтра начнут роды грудью на грудь идти. Шайки разбойные по дорогам, как волки рыщут. А теперь еще и по морским дорогам. Пока, только набатеи караваны берегут, да и то, только здесь, – Поддержал Гундомер, – Я за эту идею. Я готов ехать в полабские земли. И еще скажу, надо поднимать полабских словен на отдельное братство.

– Это дело. Кто еще сказать хочет? – Гог повернулся к королю.

– Все, что от меня зависит. Я с вами, – Коротко сказал Балдуин.

– Почва подготовлена, удобрена, полита, пора сажать ростки. Они должны дать хорошие всходы. Подведем итоги. Я и шесть рыцарей Храма отправляются в Трою, где нас будет ждать Бернар Клервосский. Там, на Соборе мы должны подготовить все правящие дома к приходу нашего братства. Андре и Гундомер берут столько людей, сколько им надо, и едут в северные земли за пополнением, или точнее сказать за первыми нашим набором братьев. Мы в свою очередь тоже привезем желающих послужить Господу из тех земель, через которые будем проезжать.

– Заручитесь поддержкой госпитальеров и Цареградской родни, – Подал совет Микулица.

– Он мне все больше стал Беду напоминать, – Поймал себя на мысли Андрей, – Только лоску поменьше, но это наживное.

– Согласен во всем. Что от меня зависит, все выполню, – Андрей сделал паузу, – Заеду в Царьград, есть там у меня зацепочки. На Русь забегу. Приведу подмогу достойную, не хуже нас.

– Ну что ж с Богом! Пусть пребудет с нами благословение Господне и Пресвятая Богородица! – Все встали, осенили себя крестным знамением.

Сборы были быстрыми. Научились за годы походов. Храмовники направились к Яффе, где сели на галеру и направились к Кипру. Андрей, собрав дружину, конно пошел вдоль моря к Царьграду. Сомнений о том, что кто-то осмелится напасть на ватагу под знаменем Андре Мондбарда, было просто смехотворным. За прошедшее время две серебряные рыбы в лазоревом поле в Новом Израиле были, почитай, более знакомы, чем на родине в Плещеевске. А уж если рядом развивался черно-белый Босеан храмовников, оповещающий всех неразумных, что они находятся на боевом походе, под покровительством самого Перуна.… Даже самый глупый пират, кочевник или дикий горец понимали, самое лучшее, в этой ситуации, не вылезать из кустов, и молить своих богов о том, что бы тебя не заметили. Слава эта летела от южных границ, от самой Петры до Геллиспонта. Постоялые дворы на всем пути радушно распахивали двери княжеской дружине. Почитая за честь столовать у себя таких известных и славных людей.

Проскочив до побережья и расставшись в Акре со ставшими уже родными рыцарями Храма, дружина повернула коней вдоль моря. И размашистым наметом начала наматывать дорогу на копыта боевых коней.

Замки и комтуры оставались за спиной. Королевство Иерусалимское сменило графство Триполи, где их встретил Понтий. Дав отдых коням, и пополнив припасы, дружина скорым маршем прошла на Тортозу и радостно была встречена Боэмундом на границе.

С трудом, отговорившись от гостеприимства молодого князя, и то, в основном благодаря Малке, у которой с ним были свои доверительные отношения, перековав коней, ватага пошла дальше, оставляя за спиной замки росских воинов, стоявших на границе с арманами. Последний привал в родных стена Андрей устроил в Росской Скале. Впереди лежала Малая Армания, слухи о которой не прибавляли радости в сердце. Армане были дружественными родами. Но не то чтобы очень любили, когда по их землям проскакивали незваные гости, особенно оружно и большим количеством. Дружина пошла с опаской и сторожко.

Но надо отдать должное Бернару, его люди уже сидели везде. О том, что Андре Монтбард едет по заданию Святого через их земли, армане были извещены заранее. И если не встречали с раскрытыми объятиями, то и преград не ставили. Поход через Малую Азию и Каппадокию хоть и не был воскресной прогулкой, но и хлопот больших не доставил, позволив коням немного отдохнуть, а дружине расслабиться.

Худо ли бедно, без забот добрались до пролива, разбили лагерь и, почистившись, двинули к переправе на Царьград. Извещенные заранее, цареградские дьяки выслали галеры для переправы дружины, стараясь подчеркнуть свою заботу и уважение.

– Ждут цареградцы, и знают, кого ждут, – Сказал Микулица, увидев, как галеры повернули в бухту Золотого Рога, к царской пристани.

– Ждут, ждут, – Поддержал его Андрей.

На пристани приказной дьяк подскочил козликом, и с ходу выпалил:

– Базилевс Иоанн любезно просят благоверного князя Андрея со свитою разместиться во дворце.

– Во так! – Прокомментировал Данила, – Во дворце!

– Поехали. Как говаривал Бакланко, – Вспомнил вдруг князь, – Жареным мясом с травками пахнет.

Сразу всем взгрустнулось, вспомнилось сватовское посольство и безмятежное отрочество. Но кони бодро вынесли дружину уже на знакомый форум Константина. Слева мелькнули опять же знакомые ворота постоялого двора. Но в этот раз мимо, мимо, дальше, во дворец Базилевса. Ныне они его гости. Ныне с ними дружить каждый рад. Ныне за ними сила, пусть и только нарождающаяся, но сила. Та сила, что силу ломит. Та сила, которая ведет за собой новую эру, эру новых царей и новых Империй.

Над башнями гостевого дворцового терема взвились черно-белые Перуновы стяги. Пусть знает многокупольный град Царев, КТО ныне в нем гостюет.

Князь разместился широко, вольготно. Дальше не спешил. Помнил завет Гуляя – «Поспешай не торопясь». Оглядеться надо, определиться, куда путь держать, какие дороги выбирать.

Ближние князю не возражали. Царьград – перекресток Ойкумены. Все дороги ведут сюда. У каждого из них было здесь свое дело, своя нужда.

 

Малка со своими неизменными Угрюмами с утра направили коней по известной им дороге к белоснежному Храму Артемиды. Да и куда еще мог направить коня легендарный зеленый эльф, как не к своей Богине Леса.

Оставив братцев на том же самом холме, что и три года назад, Малка повернула к ступеням Храма, лихо осадив иноходца у коновязи. Подбежавшим Враврониям, на ходу вынимавшим короткие мечи, она показала небесно-голубой перстень и они, радостно улыбнувшись, кинули мечи в ножны.

– Проходи, сестра, – Склонила голову девушка в медвежьей шкуре.

– Мир вам, жрицы леса, – Малка взбежала по ступеням.

Двери распахнулись, и два косматых медведя рванулись с цепей, но, остановленные негромким приказом старшей жрицы, сели у входа.

– Я пришла, как было условленно, – Малка сняла шлем, по плечам рассыпались локоны, ниспадая до пояса золотым водопадом.

– Готовься сестра, мы ждали тебя, – Старшая жрица повелительно указала рукой на бассейн в глубине Храма.

Вравронии, как и в прошлый раз обступили Малку, сняли с нее брони и одежды и увлекли в бассейн с теплой, ароматной водой, переливающейся каким-то изумрудно-зеленым цветом. Они омыли ее голубой и розовой пеной, расчесали шелковистые волосы, натерли ароматными маслами и благовониями и, накинув прозрачную газовую тунику и возложив на головку венок из лесных цветов, повели к статуе Богини.

У подножья статуи в кресле слоновой кости сидела хранительница Храма. Уже не молодая, но не потерявшая прежней красоты и величия.

– Подойди ближе, дочь моя, – Она сделала приглашающий жест, – Я вижу у тебя на пальце перстень Богини. Значит, ты пришла сюда в поисках женской магии, ты пришла за магией любви.

– Извини, хозяйка. Я воспользовалась приглашением Артемиды и ее перстнем, но пусть слова мои не покажутся тебе дерзкими. Я готова отказаться от ее дара, если вы откроете мне тайну. Почему знания наши, и мои и Данилы, не идут далее воинского искусства, да чуть-чуть пророчества? Чем не угодили мы Богам?

– Это не ко мне вопрос. Это вопрос к Богам, а я лишь отзвук их голоса под этими сводами. Если им будет угодно, они ответят тебе. А сейчас подумай, девочка. Принимать тебе дар Артемиды, или нет? От таких даров не отказываются.

– Принимать! – Секунду поколебавшись, ответила Малка.

– Тогда иди в глубину Храма. Там, где расстелены шкуры Бера, увидишь столик, на нем чашу. В ней волшебный напиток. Выпей его и отдайся судьбе.

Малка встала и пошла в глубь Храма. В солнечных лучах, падавших через верхние окна в крыше, на белых мраморных плитах пола она увидела черные шкуры гигантских святых Беров, давно уже не живущих ни в одном из краев земли. На столике из прозрачного камня, как бы вобравшего в себя всю зелень майских лесов, стояла тонкая прозрачная чаша с голубым, как камень на ее руке, напитком. Неуловимые искры загорались и гасли в самой глубине его.

Безо всяких колебаний Малка взяла чашу и единым духом выпила ее содержимое.

Все повторилось как в прошлый раз. Тело ее мягко осело на шкуры и Вравронии, подхватили его. Она видела все это со стороны, вернее не она, а ее дух, продолжавший держать в руке волшебную чашу. Мягко ступая по шкурам, к ней подходили три жрицы в таких же, как у нее прозрачных туниках. Но, вдруг, из-за их спин вышла сама Мать Леса.

– Я узнала твою печаль, и услышала твою просьбу, – Нежным, но властным голосом повела она свою речь. Жрицы отступили на шаг и склонились в поклоне.

– Ты не отказалась от дара, хотя пришла сюда за другим. Похвально, девочка, похвально. Честь тем, кто чтит Богов! То, что хочешь узнать ты, может узнать только жена или сестра. Это Завет Всевышнего! Ты, не то и не другое. Ты – дева-воин, хотя и волхова Святобора – Велеса. Сегодня ты должна выбрать свой путь. Получить те знания, о которых ты просишь, может или жена, посвященная Велесу, но ты ушла из заветного леса, покинула капище в Бору, – Она сделала останавливающий жест, – Знаю, знаю, не по своей воле, а волею Лады-Матери, Макоши – Пряхи судеб и, открою тебе тайну, волею самого Рода. Поэтому не противился Святобор и отдал одну из своих избранниц на служение людям. Но, тем не менее, ты не жена Велеса. Есть второй путь. Ключ к этим знаниям может получить сестра наша, моя жрица. Не торопись с ответом!

– Я согласна! – Выдохнула Малка.

– Еще раз говорю, не торопись с ответом, торопыга. Дав согласие, ты навсегда закроешь себе двери в мир людей. Ты не познаешь радости материнства. Ты будешь знать любовь. И мы научим тебя искусству любви. Мы и начнем с этого. Но, зная любовь, не земную любовь, ты не сможешь познать радость брака. Тебе не будет дано зародить корень новому дереву, ибо брак – корень ариев. Ты будешь служить Богам, ты сама будешь почти Богиней. А на земле теперь не место полубогам и героям. Так решили мы.

– Я согласна, – Твердо сказала Малка.

– Ты выбираешь судьбу. От многия знания – многия скорбь, – Голос Богини был суров и печален, – Судьба сестры Вравронии – тяжелая судьба. Ты дашь обет бедности и безбрачия. Ты дашь обет служения мне – Хозяйке Лесов. Это не избавит тебя от служения Святобору и Макоши. Ради этого ты ищешь заповедных знаний. Я права? – Она внимательно посмотрела на Малку.

– Да, – Чуть слышно ответила девушка.

– Ты продолжишь службу Макоши и Святобору. Ты будешь рядом со своим мужчиной, – Она опять внимательно посмотрела на Малку, – Но будь готова прийти ко мне, когда я тебя позову. А со своими родичами из Ирия я разберусь. Служи им верой и правдой. Оберегай нить судьбы того, кого поручили твоим заботам. Дари любовь тому, кому ты захочешь ее подарить…

– Любовь? – Вопрос был тише дуновения ветра.

– Любовь! Любовь! – Подтвердила Богиня, – Я не беру с тебя обет целомудрия. Ты подаришь своему избраннику божественную любовь. Поверь мне, я знаю что говорю. В магии любви со мною мало кто может сравниться. Любовь… но не семью. Ты будешь его богиней, его судьбой, волховой и всей его жизнью. Пока… я не позову тебя.

– Да, – Кивнула Малка.

– Я сама буду учить тебя всему. Но начнем мы с искусства любви. Ты поймешь почему, когда мы закончим наши уроки. Ты согласна?

– Да, – Прошелестел ответ.

– Не слышу! Ты что, девочка голос потеряла? Я освободила твой дух от тела, а не от голоса.

– Да! – Твердо прозвучало в этот раз.

Артемида повернулась к жрицам. Взгляд ее остановился на теле, лежащем на шкурах. Она критически оглядела его, пошевелила рукой пышные золотые локоны.

– Неплохо, неплохо, – Тихо произнесла она. Махнула рукой, – Начнем.

Вравронии подошли к Малке, неуловимыми движениями скинули с себя туники и, взяв ее под руки, повели в центр Храма, в круг света, отражающийся от золотого щита статуи Артемиды, где ждала их сама Богиня.

Обняв бесплотную Малку, Артемида поцеловала ее в губы, обняла за талию и ввела в страну любви.

– Я покажу тебе всех легендарных дев, которые служили Богине Любви. Хотя, по мне, они были чересчур, мягки, нежны и слабы. Мои жрицы чуть погрубее и могут постоять за себя, но в деле любви дадут им фору. Пойдем.

Малка увидела первую женщину – праматерь Ольху, познавшую основы добра и зла. Великую легендарную княгиню, тезку праматери, взявшую в руку меч, для того чтобы отомстить за смерть любимого мужчины. Артемида показа ей любовь прекрасной Елены, из-за которой началась Троянская война и любовь Клеопатры. Вместе с царицей Савской были они в покоях царя Соломона. А Богиня влекла ее дальше и дальше. Стрела, пущенная из зеленого охотничьего лука, пронизывала слои времени, нанизывая их все плотнее и плотнее. Сделав круг во времени и пространстве, они опять оказались в круге света, отбрасываемым щитом мраморного двойника Артемиды.

– Ты увидела достойнейших. Некоторые давно ушли в Ирий, другие еще не родились, кто-то из них живет лишь в устах народов. Но обо всех них люди будут вспоминать веками, и рассказывать своим потомкам, как волшебную сказку. Каждая из них прожила свою жизнь, в своем роду, своей стране, в свое время или… не жила никогда. Одно общее есть в их судьбе. Макошь свила им свою нить с нитью любви. Разные учителя были у этих героинь. Одних обучала я, других Богиня молодости и любви Леля. Даже сама Богородица-Лада, преподала сею науку праматери ариев. Поэтому такая разная она – Любовь. Поэтому так многогранно и неповторимо ее искусство. Я буду тебя учить тому, что знаю я. Искусству природной любви, любви леса, трав, цветов, любви зверей и птиц. Я – Богиня Леса, Богиня Охоты, Солнечная Дева, Дева Ариев. У меня свое искусство любви. Сначала я научу тебя жить духом любви, а потом мои жрицы научат твое тело пользоваться этими знаниями.

– Я готова! – Ответила Малка.

– Сейчас ты станешь частью мира. Частичкой того, что вы называете мирозданием. Ты будешь кипеть соком березы в майские дни. Лететь пылинкой с цветка на цветок на лапках пчелы. Бурлить песней в горле, взлетающего к солнцу жаворонка, и ревом в горле тура на весеннем гоне. Ты станешь криком лебедя, зовущего свою подругу. И трелью соловья в летние ночи. Ты пойдешь вместе с лососем на нерест, выбрасываясь на острые камни порогов, туда, вверх по рекам, куда гонит его призыв пращуров и зов продолжения рода. Вот тогда ты поймешь, что движет ими, движет всем, что живет и размножается под лучами солнца, несущего жизнь. Поймешь, что рождает эту жизнь и гонит ее дальше. Иди, – Она опять обняла бесплотную Малку, поцеловала в губы и как будто влила в нее, что-то горячее, жгучее, раздробившее ее на тысячи, нет на миллионы частичек. Каждая из них полетела, рассыпалась, растворилась в каком-то маленьком мире. Каждая начала постигать жизнь, рождение, любовь, смерть, там, куда занесла ее Артемида.

Сколько продолжалось все это, было невозможно понять, но Малка очутилась в том же световом круге посреди Храма, уже зная все об этом мире. Артемиды не было в Храме. Она оглянулась, и душа ее слилась с телом, войдя в него. Знания и умения души рвались наружу, но тело не слышало их. Она покрутила головой, подняла руку, повернулась в сторону двери. К ней подходили знакомые сестры. У каждой в руке была чаша.

– Сестра, твои знания выше наших. Однако плох тот воин, кто, имея волшебный меч, не знает, как владеть им. Знания твои велики. Оружие твое великолепно, – Старшая жрица при этих словах погладила нежную Малкину кожу, напоминавшую свежий персик, – Мы будем учить тебя владеть твоим оружием, применяя твои знания.

– У каждой из нас в руках чаша, – Подхватила вторая жрица, – Мы уже не можем научить тебя ничему новому в области духовной любви. Сама Артемида подарила тебе эти знания. Но мы разбудим в тебе то, что твой дух взял у Матери-Природы. Мы будем учить тебя плотской любви. Наши три чаши – это три составляющих ее: любовь-плоть, любовь-нежность и любовь-дар. Ты вольна начать с того, что ты хочешь узнать первым, но помни – в каждой из них Белобог и Чернобог равны. Говори.

– Я растерянна, – Смущенно сказала Малка, – Мой дух знает все о предмете любви, но я не знаю с чего начать, потому что я…дева. И то, о чем вы говорите, для меня неизвестная земля, каждый шаг по которой может увлечь меня в бездну.

Вравронии пошептались между собой. Старшая жрица протянула ей чашу с черным, как южная ночь, напитком. Сходство подкреплялось звездочками, вспыхивающими в его черноте.

– Это любовь-плоть. Если знать искусство только этой любви, то можно провалиться в черную бездну темных Богов. Но твой дух сейчас настолько силен, что он не даст тебе сделать это. Пей!

Малка выпила темноту ночи.

Черная волна захлестнула ее, увлекая за собой в темное чувство. Вот она олениха, перед очами которой, два сохатых бились не на жизнь, а на смерть, и победитель, с налитыми кровью глазами, становился отцом ее детенышей. Молодой медведицей, корчась в звериной страсти, кувыркалась она в овсах с огромным черным князем леса, в клочья разрывая ему шкуру своими острыми когтями. Серой волчицей, истекала соком, в своре матерого вожака, когда он лязгом зубов отгонял от нее подросших волчат, оставляя ее только для себя, а ей хотелось волчьей свадьбы со всей стаей. Физически чувствовала она, как чужая плоть входит в нее, разрывая, раздирая ее на части. Звериное чувство утоления похоти стало заполнять Малку. Она содрогалась от одной мысли получения наслаждения. Она готова была драться с другими самками, только чтобы получить своего самца и слиться с ним в единое целое. Она готова была стать кобылицей в табуне, охаживаемой ненасытным мерином, а лучше двумя, тремя. Она сама становилась ненасытной. Она рвала и грызла самцов, в порыве наслаждения. Жуткой паучихой, поедала своего партнера прямо в момент любви. Темная пучина вбирала Малку в себя, оставляя ей одно желание, желание плоти.

В этот миг твердая рука жрицы вырвала ее из водоворота ночи. Острый кинжал разжал ей зубы, сведенные судорогой страсти, и в горло полилась приятная ароматная жидкость. Тело обмякло, налилось истомой. Малка заснула.

Проснулась она в бассейне. Сестры поливали ее из алебастровых кувшинов и ждали, когда она очнется.

– С возвращением, сестра! – Улыбнулась ей жрица ночи, – Теперь твое тело знает звериную страсть во всех ее видах. Но это только первая ступень. Ты узнала удовлетворение плоти, но не знаешь наслаждения плоти.

– Возьми эту чашу, – Вторая жрица протягивала ей чашу, в которой переливался напиток цвета молодого лотоса, цвета утренней зари. В нем плавали лепестки роз и странные ягоды, – Выпей то, что в ней, и ты попадешь в Храмы любви, где подход к ложу, дороже ложа, где ожидание любви более драгоценно, чем сама любовь. Познав всю глубину удовольствия плоти, ты не погрязнешь в пучине нежности. Пей.

Малка выпила зарождавшуюся зарю.

Лучи рассветного солнца разбудили ее на поляне среди милых фей трав и ручьев, забавлявшихся ловлей друг друга. Нежная их кожа с капельками росы напоминала драгоценный бархат, усыпанный бриллиантами, кажущийся при этом воздушным и прозрачным. Она была одной из них. Проказницей нимфой. Вакханкой. Поклонницей любовных забав. Подружки, пробегая, касались ее рук, груди, ног. Все Малкино существо было спокойно. Зверь, сидящий внутри ее спал. Здесь были одни самки, здесь не было объекта вожделения и охоты. Но прикосновения начинали нравиться ей, и вскоре смеясь, она бегала по поляне вместе со всеми. Трава приятно щекотала ноги, а роса омывала разгоряченное тело прохладой.

Но сверкнула молния, и Малка оказалась в бассейне среди плещущихся и забавляющихся в воде наяд. Они целовались и обнимались. Их проворные руки гладили Малкину грудь и бедра. Она уже не искала самца, способного погасить огонь у нее внутри, она уже ловила эти мягкие прикосновения, которые усыпляли ее темного зверя. Малка нырнула под одну из наяд, ее рука коснулась точеной груди, она вынырнула и оказалась посреди розового сада, где в небо били хрустальные фонтаны и с деревьев свисали диковинные плоды. Рука ее лежала на груди очаровательной девушки. Губы той были полураскрыты, и в них был зажат какой-то диковинный плод. Руки ее обнимали Малку, пробегая по ее спине от шеи до поясницы и играя концами ее золотых волос. Незнакомое ей чувство полного счастья поднималось у Малки от основания живота к сердцу. Губы ее потянулись к диковинному плоду и, раздавив его в кровавый сок, слились с губами девушки. Руки, размазывая сок, гладили розовое тело. Чувство блаженства и нежности затопили ее всю, навсегда усыпив темного зверя плоти и уводя ее из этого грубого материального мира.

Рука жрицы, отодвинув розовый полог ложа, вернула ее в Храм. Мягкие руки сестер огладили ее тело, сотрясавшееся в судорогах наслаждения, и опустили его в бассейн.

– С возвращение сестра, – Поцеловала ее жрица зари, – Теперь ты знаешь нежность плоти, в самых ее пределах. Ты знаешь, что не только любовь, даримая тебе плотью, насыщает твое желание. Нежность, от кого бы она ни исходила, даже без звериной страсти, наполняет твой сосуд желания таким же божественным напитком. Но это только вторая ступень искусства.

– Вот тебе моя чаша, – Сказала третья жрица и протянула ей чашу, в ней был налит напиток золотого цвета, в глубине которого разгоралось солнце, – Выпей мое подношение и ты попадешь к тем, кто считает высшим своим призванием дарить себя. Не отдаваться, как это делают те, кто идет за дружинами. Не смиряться по воле рода или по законам войны. Не играть, как играют на капищах или в игрищах. А дарить себя. Приносить, как награду достойному. Ты получала удовольствие в страсти ночи, от того, что чужая плоть брала твою плоть. В моих Храмах дарят такое удовольствие другим, заставляя их забыть все, кроме тебя самой и твоего дара. Это высшее искусство любви. Пей.

Малка выпила солнечный свет и полуденный жар.

Ее опалило всю – и снаружи и изнутри. Она очутилась на пиру в медвежьей шкуре Вравронии, накинутой на ее обнаженное тело. Суровые берсерки, вонзив в столбы свои боевые секиры, поднимали заздравные чаши, обнимая своих подруг. Воин сидящий с ней смотрел в ее бездонные синие глаза, но она видела, что в его глазах еще не угасло пламя пожаров и отблески мечей. Ее соседка обнимала воя, и ее маленькие проворные руки пробегали по его телу. Ее тело прижималось к нему и скоро у того в глазах начал пропадать огонек войны. Малка повернулась, и, вместе с ней, повернулась вся картинка.

На высоком помосте арфистка в голубой тунике пела хвалебную песню воям. Малкина голова покоилась на коленях витязя, возлежавшего за столом. Малка приподняла голову. На коврах, утопая в цветах и лепестках, обнаженные гетеры ласкали воев, снимая с них золоченые латы. Их волосы щекотали тела мужчин и друг друга. Музыка сливалась с тяжелым прерывистым дыханием и журчанием фонтанов. Тела гетер, гейш, гурий начали свиваться в один большой клубок…

Великий воин, и это было видно по его осанке, взгляду, повороту головы, лежал на изукрашенном ложе. Трое их, жриц Богини Забвения, лежали рядом. Взгляд его блуждал по полям сражений. Он не видел их. Он слышал топот коней, лязг мечей, хрипы раненых и стоны умирающих. Но вот губы одной из жриц побежали по его шее, и нашли его губы, сливаясь с ними, а ее язык нырнул в его седые усы. Губы второй побежали вниз по его телу. А руки их порхали, развязывая шнуры, распуская ремешки, и искали, искали… мимоходом, одна из них коснулась ее затылка, мягко пригнув ее голову к телу воина, как бы подсказывая и одобряя. Малкины губы и язык понятливо заскользили по нему, ноздри втягивали в себя мужской дух войны. Зверь внутри нее проснулся, нежность, спящая в руках, вырвалась наружу. И когда все его клеточки начали откликаться на ее призыв, она взлетела на него, и, как дикая Валькирия, поскакала в страну наслаждения Вальхаллу, ведя его за собой.

Она подхлестывала сама себя, как норовистого иноходца, даря ему свою плоть каждым движением бедер, каждым своим изгибом. Он погружался в нее все глубже и глубже всеми своими сражениями и пожарами, и, наконец, извергнулся в нее жаждой смерти. А она, приняв его, зародила от его неистовства новую жизнь. Крик ярости и крик новой жизни слились в единый крик страсти, вырвавшийся из их уст, и был потушен устами ее подруг, у него и у нее одновременно. Она начала проваливаться в нечто, свиваясь с подругой в какой-то тугой узел, краем глаза увидев, что в глазах воина был только ее образ и третья жрица продолжает ее дело. Она победила. Победила войну и смерть. После этого уже не надо ничего. Рука жрицы вернула ее в Храм. Теперь ее учителям потребовалось все их умение. Они гладили Малку, омывали благовониями, вливали ей в рот снадобья, говорили ласковые слова. Наконец судороги достигли своего пика, сотрясли все ее тело, и она открыла глаза.

Малка была вся изломана, измята, избита. Она вся была сплошная боль от кончика пальцев на ногах, до кончиков волос. Но это была та боль, которую хотелось испытывать еще и еще. Малка приходила в себя. Приподнялась на локте. Ей протянули маленькую бутылочку.

– Это эликсир жизни. Он восстановит твои силы и вернет тебя в этот мир. Мы не думали, что ты выдержишь все. Почти никто из сестер не проходил испытания целиком. Обычно одно-два. И останавливались на этом. Ты молодец, северная сестра. Теперь ты владеешь своим телом и своей душой в искусстве любви лучше лучших. Смотри, мы дали тебе страшное оружие. Оно страшнее мечей и стрел. Против него нет защиты и магии.

– Спасибо! – Малка выпила эликсир и почувствовала, как силы возвращаются к ней. Она с удивлением оглядела себя.

– Не удивляйся. Ты так и осталась девой. Мы взяли твое тело и вселили его в другие тела. Оно училось у других, – Жрицы засмеялись, – Правда, мы сделали его немного мягче и нежнее, оно огрубело в походах. Да показали ему те места, что любимы маленьким богом любви – Эросом.

Жрицы встали. Поклонились.

– Сегодня тебе уже пора. Твои спутники заждались тебя. Мы ждем тебя завтра. Завтра Артемида ответит тебе на твой вопрос. Иди сестра. Мы всегда с тобой, где бы ты ни была. Только позови, и мы тебе поможем.

Малка оделась, вышла, вскочила на коня и дала ему шпоры. Завтра ей обещали приоткрыть тайну. Угрюмы почувствовали свою хозяйку загодя. Они ждали ее сидя в седлах. Малка выскочила на холм, огляделась. Весь мир вокруг стал немного другим: ярче, светлее, звонче. Волкодлаки привстали на стременах. Их богиня изменилась. Как? Они не могли сказать, но что-то в ней было теперь от матери-волчицы, вскармливающей своей грудью героев. Она стала им еще дороже, еще ближе. Теперь они охраняли само чрево природы. И окружив ее плотным кольцом, стремя в стремя они помчались в город.

 

Артемида встретила ее у входа.

– Входи, входи сестра. Я жду тебя. Сегодня я постараюсь ответить на твой вопрос. Но не так, как ты ждешь. Я расскажу тебе «Песню Всевышнего», а ты сама найдешь ответы на свои вопросы. Проходи.

Богиня повела ее в Храм. Туда, где стоял ее мраморный образ. Они прошли между двух лохматых стражей, севших при виде Богини, как дрессированные собачки на задние лапы и забавно протянувшие передние, прося подачку.

Новая жрица – Малка и Хозяйка шли через строй Вравроний, приветливо улыбавшихся им и ритмично ударявших рукоятками мечей в маленькие круглые ручные щиты с головой медведя, выбитой на их поверхности. Сегодня они мало походили на жриц любви, сегодня это были воины. Амазонками называли их в легендах теплых морей. Валькириями в сагах морских скитальцев севера. Русалиями в сказах древних ариев, осевших на землях Руси.

Хозяйка Леса дошла до своего трона, села, рукой указав на подушку у своих ног.

– Слушай сестра. Ты хотела знать эту тайну. Ты заслужила это знание. Слушай! – Она прикрыла глаза и начала.

– Когда-то, давным-давно Всевышний, которого вы на Руси зовете Родом, ответ на твой вопрос вложил в песню. В песне этой есть заклинания Велеса-Одина. Тот из смертных, кто хочет получить эти знания, должен найти голову Мимира – великана, стерегущего изначальные знания, знания жизни и смерти. Он укажет достойному путь к Источнику Мимира. Этот священный источник мудрости находится в центре Мироздания у корней Дерева Мира. Стерегут его Вельвы Смерти, по-вашему, словенски, волховы смерти. Отпивший из этого источника, начинает понимать слова Песни Всевышнего. Ему открываются тайны бытия.

– Укажи мне путь к источнику, Солнечная Дева! – Порывисто сказала Малка.

– Источник не ищут, как затерявшийся в лесу след лисы, или, как пропавшую к густой траве тропинку. Поиск, где находится первоначало бытия – это не поиск иголки в стоге сена. Крупицы знаний лежат в окружающем тебя мире, а не на волшебном острове под чародейским дубом. Ты сестра моя, волхова Святобора, вещунья Макоши. Я буду вести тебя по этому лабиринту иносказаний и скрытых мыслей, и, я думаю, тебе хватит ума и познаний понять их особый смысл.

– Начинай, прошу тебя, начинай. Я буду стараться!

– Ты хотела знать, каким путем надо идти к Вечному. Ты спрашивала, почему ваши знания не пошли дальше воинского умения. Постарайся понять, где вы свернули не туда, и уперлись в стену. В этом лабиринте не поможет волшебная нить Ариадны – Солнечного поводыря. В этом лабиринте надо слушать только свою душу, – Она поудобней уселась на троне.

– Восемнадцать ступеней, ведут на вершину знания, восемнадцать степеней имеет ранг Посвящения. Ты хотела знать, как идти этим путем? Слушай. Все начинается, и у вас начиналось, с огненного рождения, перерождения, очищения огнем. Волхвы называют это магией счастья и говорят: «Сотвори себе счастье, и будешь счастлив». Когда ты поняла, что жить надо для будущего, и только дураки горюют над прошлым, ты ступила на этот путь. Бог Фаэтон следит за первым шагом у каждого, кто выбрал для себя эту стезю. Наверно поэтому считается он покровителем Божьих Судов – турниров, так любимых у вас смертных.

Следующий, второй шаг, он тоже тобою пройден, когда начинаешь искать первопричину всего, и понимаешь, что есть Предвечное. Помни завет – “Познай себя, и ты познаешь все». На вечности стоит мир и в вечность уйдет потом, и снова возродиться – воскреснет. И так будет вечно – жизнь и смерть. Смерть и жизнь – вечное колесо ариев, катящееся в вечность. Тут кто понял это, в награду получить знания врачевания. Сама птица Гамаюн, страж Ирия следит за теми, кто всходит на эту ступень.

– Я знаю, о чем ты говоришь, Хозяйка. Я прошла эту ступень, – Малка утвердительно кивнула головой.

– Тот, кто идет этим путем дальше, на третьей ступени, попадает под своды дворца неудержимого Перуна, громовержца, покровителя князей и воинов. Тот же, кто не испугался его громов и молний. Тот, кто отважился познать разницу между шипом смерти и шипом жизни, разницу между терниями и тем, что дарует жизнь. Тому, кто научился ценить чужую жизнь и беречь свое «Я», тому в награду Перун открывает тайну владения оружием. Тайну, как сделать свое оружие разящим, а оружие недруга бесполезным.

– Это магия меча. Ей учат воев.

– Да, ты права. Но это только, владение тайной оружия, а следующую тайну открывает умелым и настойчивым на четвертой ступени зимний Бог Ясень. Он умеет запечатать уста и сделать их красноречивыми. Уста, могущество Слова! Сила твоего духа делает тебя свободным. Сила, даруемая словом, рвет физические оковы, она склоняет головы непокорных, и делает народы победителями. Познавшим слово, солнечный Ясень открывает магию, помогающую избавиться от любых оков и пут. Там где уста открыты, там узы спадают сами.

– Этому меня учила Великая Пряха.

– Да Макошь известная умелица плести всякие нити и завязывать разные узелки. Но вот в чем трудность, тот, кто познал магию слова, должен познать магию Правды, силу Космического закона, правящего в этом мире. И только сам Род может научить этому, потому и имя этому закону такое же, как у Всевышнего – Род. Тот кто учит Правь, должен знать все стороны бытия – и Явь и Навь. Только тогда понявший сможет сказать «Я – мой Род, этот Род неразрушим, потому что я сам – мой Род». Потому что, трижды священен Род. Как Бог Род, как общий род и как дух рода в его законах. Познавший же единый закон бытия одним взглядом может стрелы в полете останавливать, потому, как и стрела, тем законам покорна. Это и есть пятая ступень. Это ты тоже знаешь, раз на страже между Явью и Навью стояла.

– Да знаю, – Ответила Малка, слушая, затаив дыхание.

– Все кто прошел эти ступени, достигают знаний Хана, но только тот, кто взошел на следующую шестую ступень, ступень познания корней своих, дерева рода своего, тот может стать Ханом. Тот, кто осознает, что чистота дерева в чистоте источника из которого пьет род, а воду из него носит женщина и чистота рода лежит на плечах женщины тому откроется истина – «Твоя кровь – высшее из того, что ты имеешь». Побег от чужого корня не вырастет своим деревом. Кровь объединяет побратимов и кровные узы крепче физических и духовных, ибо зов крови возьмет свое. Получая чародейство общей крови, можешь ты стать магом. Но ты женщина сестра моя. И ханская магия тебе не к чему, ты сама хранительница корня.

– Да, – Непроизвольно вздохнула Малка.

– Не грусти, что не дашь нового корня, зато сбережешь старый. Поэтому сходи еще раз на поклон к неудержимому Симарглу, Агни еще называют его, к Богу Огня и попроси пусть еще раз расскажет тебе про то, что видать плохо рассказал в прошлый раз. Ведь это он отвечает за следующий седьмой шаг на путях познаний. А ты говорила, что прошла его. Ну-ка напомни мне, чему тебя учил огненный проказник, или он тебя выучил только пальцем костры запалять на девичьих праздниках? Он ведь подарил тебе огненное чародейство – власть над огнем?

– Подарил Хозяйка. И завет я его помню. “Вмести в себя все и тогда все подчиниться твоему контролю». Я помню познание ограждения, завет всеобщей ограды, знание строительства городов. Прости Хозяйка, это бабье выскочило, это пока выше меня из нутра идет.

– Не виню, не виню девочка. Еще долго будешь вздыхать об этом. Богиня Лада сильно в каждой из нас сидит. Теперь ты мне сама напомнишь наш следующий восьмой шаг. В нем ты мне по знаниям должна быть ровня.

– Ну, уж и ровня, – Малка улыбнулась, – Этот шаг Макошь сторожит, мы ее ведуньи к нему людей готовим и ведем. Мы им, не знающим его, растолковываем что Нужда, необходимость то есть, цветет на цветке судьбы. Мы их, и я тоже, сами учили, ищущих знания великой мудрости, волшебным словам – «Используй свою судьбу, а не борись с ней». Спасибо за напоминание Хозяйка. И я думаю, что угадаю следующий девятый шаг.

– Попробуй, – Теперь улыбнулась Артемида.

– Это то чему учил Велес, – Малка вопросительно посмотрела на собеседницу. Ты утвердительно кивнула головой, – Велес учил нас: «Добейся власти над собой, тогда все, что противостоит тебе в этом мире, будет в твоей власти». Воля! Вот основа познаний Велеса, чем сильнее и тверже твоя воля, тем сильнее твоя власть. Магия Велеса – связывающая магия. Все силы природы в твоих руках.

– Ну, на то он и Велес, что бы всех усмирять, – Усмехнулась Артемида, – Балабол конечно, но, в общем, прав.

– Великая Богиня, – Малка преклонила колено, – На этом знания мои кончаются, покорно прошу рассеять мглу передо мной на дальнейшем пути.

– Мы девочка, не романы писать собираемся и не менестрелями на пирах слух гостей услаждать. Ты жрица моя и слуга наша. Теперь я тебе обязана открыть весь путь до конца. А ты уж сама после выберешь – идти им или нет. Так что встань с колен и сядь рядом. Без красивых слов продолжим.

– Слушаю и повинуюсь, – Малка села рядом с троном.

– Здесь кончается то, что вы называете «Спасом Нерукотворным», то чему учат воев. С этого шага ты пойдешь осторожно, потому что очень тонка грань между гордыней и гордостью, очень непрочна нить судьбы, которую будет прясть твоя пряха. С этого момента каждый твой шаг – это Посвящение, это ступень уже в высшей иерархии магов, волхвов, друидов. У них много имен, там, на земле, но все они носители знаний мудрости. Ты сможешь подняться на их вершину, но путь труден и опасен. Ты готова?

– Я готова.

– Тогда вперед. Дорогу осилит – идущий. Начало нового этапа восхождения начинается с десятой ступени и проходит опять через очищающий огонь. Только в этот раз само солнце, сам Бог Ра проведет тебя через него. Тот, кто пройдет через этот огонь, будет называться по имени своего покровителя птицы Феникс, и иметь на знамени своем эмблемой орла. Главное же, что дает Ра тому, кто прошел его огонь и возродился из пепла – это силу против любой магии низких сил. Но это только благословение Солнца. Учеба начнется дальше.

– Я знаю, у великого Ра есть четыре сына.

– Да ты опять права. Самый старший Ясень уже отдал свои знания воинам, теперь пришел черед его братьев. Самый молодой – Хорос ведет за собой победу. Если дух твой остался стоек после всех испытаний – он достоин победы. И Хорос подарит неуязвимость в бою и несгибаемость духа в жизни таков итог одиннадцатого шага. Бесценный дар.

– Спасение и победа! – Малка выдохнула это одним махом.

– Двенадцатый шаг – это шаг весеннего его брата – Ярилы, Бога возрождения природы, бога весеннего буйства. Моего самого любимого брата. Он зверь, он война, он возрождение леса после зимы, он сокровенная чаша жизни, наполненная соком природы. Его дар еще более ценен – это дар бессмертия и воскрешения в его живительных соках. Его заклинание: «Не бойся смерти – она не может убить тебя». Кажется, выше дара нет.

– А что, есть выше? – Голос Малки дрожал.

– Есть! Это дар Дажьбога. Бога песни. Бога урожая. Покровителя свадеб и рожениц. Родоначальника русичей. Вы же себя внуками Дажьбожьими нарекли. Он дарит тому, кто прошел его школу, почти, что божественное право. Святою водой освящать младенцев невинных, дабы сделать их неуязвимыми и героев из них воспитать. Мало, кто получил этот дар. Но еще меньше тех, кто использовал его. Знали все Посвященные в это знание завет грозного Бога. «Жизнь наша в руках Бога, так вверим ему ее». Вот таков тринадцатый шаг.

– Так что, так никто и не воспользовался магией живой воды?

– Легенды говорят, что были такие, кто магию эту применял. Великий Ахилл, воин достойный воспитан был таким волхвом. Однако все, кто дошел до этого предела, нашли в себе силы сделать следующий четырнадцатый шаг. А, познав его, каждый начинает понимать, что все знания требуют от Посвященного умения владеть ими. Умения сдерживать себя в стремлении применить их. Недаром за эту ступень отвечает сама Богородица, Лада – покровительница брака. Она возвращает ищущего к тому, чему учил Ясень, к знанию законов. Но глубже и выше – к знанию законов бытия. «Сперва научись править судном, а уж потом берись переплыть море». Так учит Великая Богиня. Тот, кто поймет ее слова, тому откроются истинные звания Богов.

– Это те, кто ведет за собой веру?

– Да вы называете их святыми, Пророками, благоверными. Это они. Если помнишь ты, в первой части дороги знаний, после познания законов, открывался путь к познанию тайны общей крови, магии побратимства. Здесь же, в конце пути, после знания всемирных законов, объединяющих смертных и Богов, открывается тайна человеческого бытия. Сама Марена – Богиня смерти, приоткрывает завесу Посвященному в первоначало человеческой сути. В женское и мужское начало бытия, в тайну Лунного месяца и девяти золотых колец дающих начало жизни. Тот, кто поймет ее наказ – «Будь человеком», получит от нее в дар умение отличать истинные знаки, по которым сможет отличить он асов и альбов. Тех, кто правит миром. Тех, кому даны сила и власть. И сам уподобится слугам Велеса, коим даны в этом мире – дух и святость. Пройдя Марену, ты пройдешь пятнадцатый шаг.

– Это ангелы и медведи? Те, кто стоят во главе родов земных?

– Ты умна и знающа девочка. Мне приятно открывать тебе книгу знаний и листать ее золотые страницы, потому что читать не знающему буквы, то же самое что лить воду в бочку без дна. Ты поймешь, что если ищущий нашел в себе силы познать прибывающую Луну, он должен быть готов увидеть и убывающую. Ты в силах сделать шестнадцатый шаг, хотя он и труден. Только тот, у кого не вызовет смятения откровение Сумерек Богов. Только тот, кто не придет в уныние от обманчивости победы над собственным духом. Тот, кто в силах задуматься над тем, что будет после, тот достоин, получить в награду от Живы, вечной противницы своей сестры Марены, знание женского начала, знание девичьей души. Изменчивой, немного коварной, легкой, но дающей начало новой жизни. Души разгоняющей сумерки смерти и приносящей новую надежду.

– Ты говоришь о предверии в возрождение? О великой силе любви, дающей росток новому миру?

– Не совсем так. Ты забегаешь вперед. То о чем ты говоришь. Откроет тебе семнадцатая ступень. Магия любви под силу только третьей сестре – Леле. Вечно молодая Богиня лета Леля может научить тебя этому ворожейству. Это она может опутать душу девичью приворотным словом. Она учит Посвященного тому, о чем мы с тобой говорили, когда ты училась искусству любви, прыгнув сразу на предпоследнюю ступень. Брак – корень ариев. Основной закон, основное право держится на самом маленьком слиянии родов, когда два Я – дают третье. Только потом эти Я сливаются в океан затопляющий мир. Но корень в первичном слиянии и Леля учит этому. Все в мире: закон, право, суд, государство, все в Ойкумене начинается и растет от этого корня. Но есть тяжелый обет. Тот, кто узнал это, теряет право создать такой корень. Ты в их числе. Ты не станешь праматерью. Бессмертные не становятся у истоков родов. Они их оберегают. Вечно юная праматерь на глазах у потомков вызывает лишние думы и вопросы. Только берегиня рода может никогда не стареть.

– Великая Мать Лесов! Ты хочешь сказать, что я бессмертна!!

– Да девочка! Теперь ты полубогиня и будешь вечно молода, пока я не позову тебя к себе служить другую службу. Готовься взойти на эту последнюю восемнадцатую ступень Посвящения. Ты – человек, будешь одним целым с Богом. Со мной, Святобором, Макошью. На самой последней ступени, уже не мы, а сам Бог-Создатель-Всего, Бог-Даритель, вложит в душу твою то, что не дано быть ведомо ни девам, ни женам, а только сестрам. В слиянии духа твоего и тела, в служении одному из нас, откроется тебе эта тайна. Ты прошла испытания и стала жрицей Артемиды, тебе подвластно и доступно это знание, если Всевышний посчитает, что ты достойна его. Я успокою тебя дитя мое. Он считает, что ты достойна. Жди оно войдет в тебя. Как? Даже я не знаю этой тайны. Но скоро мы будем почти что равны. Ты станешь одной из нас. Вечно живущей под разными именами, в разных странах, в разные годы. Ты принадлежишь Мирозданию.

– Скальды и барды поют про Эрду-Орду. Что наступит время такое, когда придет на землю обетованную сила великая. Что сила та означает?

– Эрда – это Святость Родной Земли. Это мой последний ответ. Сказано в песне Всевышнего: «Благо сказавшему! Благо узнавшему! Благо внимавшему!! Вспомнишь – воспользуйся!». Урок мой окончен. Ответ на твой вопрос прозвучал. Я приду к тебе, когда ты позовешь. Не делай это часто. Мой тебе совет. Не беспокой Богов по пустякам. Справляйся сама. Верь в свои силы и свою волю. Пряди свою нить. Ты сильна, умна, красива, и Посвящена. Что еще надо в этой жизни? – Она лукаво посмотрела на Малку, – Любовь? Конечно любовь! Но тут Боги бессильны. Тут все в твоих руках. Я не говорю – Прощай! Я говорю – До свидания! Девочка. Мы рядом. Помни. Всего тебе хорошего и большого счастья за твою не мерянную жизнь!!

– Благодарю тебя Великая Мать Природа, – Малка подняла глаза. На троне никого не было. Холодно смотрела на нее мраморная Артемида. Только в каменной руке сиял голубым светом знакомый перстенек.

– Возьми его он мой подарок, как лучшей из моих учениц! – Раздался голос под сводами Храма.

– Спасибо! Спасибо!! Спасибо!!! – Малка надела перстенек на палец.

– Носи… – Прокатилось эхо.

К Малке подошла старшая жрица. Склонилась в поклоне, как перед старшей.

– Велено нам принять завтра твоих сотоварищей. Веди к утру, самых ближних. Оборотней на холме оставишь. Они хоть и из нашего леса, но дороги им в Храм нет!

– Слушаю и повинуюсь, сестра, – Малка поклонилась и, резко повернувшись, направилась к выходу.

 

Вместе с Малкой в Храм приехали только самые близкие: Андрей, Данила, Микулица, да еще она пригласила Ратмира. Угрюмы привычно осадили своих коней на пригорке, приветливо помахав рукой удалявшимся.

У коновязи их ждала знакомая жрица в голубой тунике. Рядом, в тени храма ненавязчиво маячили человек десять сестер в полном боевом облачении. Данила успел отметить, боевой порядок и умело пригнанные под фигуру брони. Да еще обратил внимание на странной формы маленькие ручные щиты, дюже удобные в ближнем рукопашном бою.

Жрицы приветствовали Малку кивком головы. Она уверенно взбежала на ступени, и двери Храма распахнулись перед ней. Шедшие рядом, невольно отпрянули назад при виде оскалившихся морд медведей, но звери миролюбиво потерлись о высокие кожаные сапоги новой хозяйки и отошли в сторону, давая дорогу идущим.

– Да ты тут за свою, – Шепнул Андрей.

– Идем княже, сегодня может пелену времени откроем, – Малка мягко потянула его за рукав.

– Времени? – Князь тяжело задумался, – Надо ли?

– С Богами не спорят, – Голос Малки загрубел.

В центре Храма, на старом месте у изваяния Артемиды, был накрыт низенький стол, на котором стояли изысканные напитки и фрукты. Малка провела гостей на низкие топчаны у столика. Юные девушки, в таких же, как у придворной жрицы голубых туниках, забрали у пришедших оружие и шеломы и протянули им прозрачные кубки с напитком.

– Пейте, ешьте сейчас придет хозяйка Храма, – Малка пригласила всех к столу.

– Ешьте, ешьте, гости дорогие, – Негромкий голос раздался вроде бы из воздуха Храма, пронизанного солнечными лучами, – Располагайтесь.

Жрица появилась на троне, как бы материализовавшись из этого света и из солнечных зайчиков отбрасываемых щитом мраморной Богини. Малка узнала ее. Это была уже знакомая ей немолодая Враврония. Та кивнула ей, как старой знакомой, и опять повернулась к мужчинам.

– Вы гости Богини Артемиды, Хозяйки Лесов и Охоты, Солнечной Девы Ариев. Она просила меня ответит на ваши вопросы, если это будет в моих силах и, если Боги позволят. Вы достойные мужи… – Она лукаво посмотрела в сторону Малки, – И вы заслужили право узнать то, что не дано многим смертным. Спрашивайте!

– Достопочтимая Жрица! – Андрей почтительно склонил голову, – Все ли мы заслужили чести узнать ответы на наши вопросы? И будет ли интересно всем слушать диалог соседа с Богами?

– Не беспокойся, князь. Разговор с Богами у каждого будет свой. Ответы и видения каждый будет слышать свои. Вы же не голосом будете говорить, а душой. А душа она не кричит на соборной площади, голос ее тих и понятен только Богам и хозяину. В ваших кубках налит напиток Артемиды. Тот, кто хочет увидеть будущее, должен выпить его. Не думайте, что это прибавит вам сил. Будущее для сильных духом и верных своему пути. Там может быть огонь и кровь, смерть близких и собственная смерть. Подумайте, готовы ли вы увидеть это и после этого жить далее. Будущее нельзя изменить, даже зная его, но можно быть готовым к любым ударам, встречая их достойно. Неправда, что знание того, что за пеленой времени закаляет. Сильных – оно ломает, слабых – гнет. Выживают – только гибкие. Если вы чувствуете в себе желание и силу отдернуть полог, прикрывающий завтра, пейте! Если нет, ешьте фрукты, пейте соки. Никто не осудит. Да никто и не заметит. Даже не узнает. Потому, как Боги не разрешают рассказывать о том, что они покажут вам. Знание Богов откроется каждому и только ему. Все. Я сказала все. Выбор за вами!

– Двум смертям не бывать, а одной не миновать, – Данила первым взял свой кубок, – Да мне вроде и так все известно. Хочу одним глазком на годик-два вперед заскочить, а более мне и не надоть.

– Будущее изменить нельзя, но зато настоящее можно, – Философски изрек Микулица, протягивая руку за своим кубком, – А будущее мы сейчас куем.

– Надо знать, куда жизнь выпреть, – Андрей взял свой кубок, – Может мы вообще, не в ту сторону гнем.

– Мне моя жизнь не интересна, но вот что с моим краем, с Родиной… – Гундемар подвинул к себе свой кубок.

– А ты сиди! – Строго одернула Малку хозяйка Храма, – Ты свое уже насмотрелась.

– А…это как же? – Малка потеряла дар речи.

– Твой кубок в руках Богов! – Ответ был резок.

– Раз вы все решились, слушайте. Выпив напиток, вы отдернете пелену времени. Кусочками. Яркими картинками покажут вам Боги будущее. Может это не ваше будущее, и вы не увидите себя. Будут не знакомые люди и не знакомые страны. Но все это, как-то связано с каждым из вас. Попробуйте понять и запомнить. Даже если все не так, и не там – это ваше. Это мой последний совет. Когда напиток начнет действовать, вы растворитесь во времени, и ваш дух будет витать над землей. Не пугайтесь, ваше тело останется за этим столом, и мы будем охранять его до тех пор, пока дух не вернется из путешествия. Летите, и пусть вам покажутся добрые вести!

Все разом осушили кубки.

– А ты девонька теперь и без нашей помощи можешь туда сюда прыгать. Ты теперь берегиня да еще и Хозяйкина любимица. Когда они вернутся выйдешь к ним девицей.

– Как это? – Малка удивленно захлопала длинными ресницами.

– Это Хозяйкин приказ. Да и недолго бы ты под мальчика ходила. Посмотри на себя. Да какой из тебя эльф. Скоро, гляди, не какие брони скрыть бы ничего не смогли. Пора! Мы все сами обставим. Впрочем, князь и Данила и так все знают. А другим глаза отведем и головы закрутим. Иди, переоденься в женский доспех, и жди их возвращения. Ступай, сестры помогут.

Итак, каждый полетел своим путем. Душа она ведь свои дороги выбирает, только нитью Макоши, да жребием Богов определяемыми.

Андрей, отпив из своего кубка, провалился в голубой туман и выскользнул из пелены, паря над зелеными полями и цветущими садами Ойкумены. Его взор охватывал всю землю от края от края. Тысячи командорств и храмовых домов покрывали простиравшиеся под ним просторы, как бы превратившись в стальную паутину, наброшенную на земли народов и племен. В узлах переплетения стояли укрепленные усадьбы и неприступные замки. В высоких белоснежных палатах, на обедню собирались воины в белых плащах с нашитыми на них красными крестами. Храмовники – защитники Священной чаши создали государство в государстве со своим собственным войском, собственным судом, собственной церковью, собственным князем и собственными финансами. Он видел их замки на высоких скалах, набойные насады, бороздящие просторы океана, непреступные цитадели портов, высокие стены Храмов – Тамплей, как называли их в западных уделах. И черный, гордо взметнувшийся в небо, купол Главного Храма в Иерусалиме.

Он спустился пониже из заоблачной выси. Из ворот серого замка, нависшего громадой над затаившемся в предательском прыжке городом, под покровом ночи, сменив белые плащи на черные сутаны, выезжают самые преданные, самые верные Братья бедных всадников Храма. Неслышно тянут кони, смазанные салом, чтобы не скрипели в ночи, телеги. Как призраки растаяла вереница всадников и охраняемый ими груз на дороге ведущей к порту Росов, Ля Рошель как говорят в этом городе. Молча погрузили братья свою тайную ношу на галеры, взошли на палубу, отпустив верных коней, и подняли черные паруса, может, впервые сменив на мачтах свой гордый восьмиконечный крест. Чуть отнесло Андрея в сторону родной Залесской Руси, и вот мелькнула под ним голубая лента реки, и он разглядел знакомые очертания Волги-Матушки и разбросанные вдоль нее суздальские посады. Правда, по более в размерах и по осанистей что ли. Вот мелькнули на глади ленты-реки знакомые очертания галер, и Андрей разглядел, как уже под Храмовыми белыми парусами с красным крестом, заваливаясь под ветер, пристают к заставе гости. Как встречает их митрополит с осанистой бородой, князь, судя по осанке, со старшего стола, и народ, горластый и любопытный. Челом бьют обиженные братья старшему на столе и придаются под руку его.

Но опять дунул ветер Богов и отнес его опять к страшному городу, где увидел он на острове, прозываемым Жидовским, горящие костры. А на тех кострах братьев храмовников, не склонивших головы перед алчущими их богатства и жизни мятежниками, думающими, что настал их звездный час. Но даже в разгуле собственной безнаказанности и ожидания власти беспредельной, отважились они только очистительным огнем отгородиться от мщения братского. И услышал Андрей как из великого пламени высокий, и благообразный старик бросил слова в глаза мучителям. Великий Мастер, вглядевшись в глубины времени, уверено предсказал им смерть неминуемую, от рук кровников, побратимов своих. Андрей приподнялся выше и опять увидел, как латалась, чинилась и становилась прочней стальная паутина. Как во многих краях Ойкумены запылали замки мятежников. А в далекой Залесской Руси вставал, поднимался город-крепость на семи холмах. Город сам состоявший из крепостей и принимавший в объятия всех братьев, кто службу свою братскую закончил. Город – тихая гавань, в котором можно бросить свой якорь на старости лет. Бросился Андрей из поднебесья пониже, рассмотреть, различить. И… оказался за столом в Храме Артемиды с кубком в руках. Только глубокая складка прорезала с этих пор чело князя.

Данила сел, облокотился о высокий валик, лежавший на лежанке рядом с ним, и маленькими глотками отпил из своего кубка. Он увидел суровых воинов, ожидающих в предрассветном тумане, покажется перед ними враг или нет. Он ощутил себя умелым и знатным воеводой. Которому князь вверил, не токмо жизнь свою, но и долю державы всей. За спиной его фыркали кони дружинников, отборных витязей под хоругвью Спаса Нерукотворного. «Помнят еще, не потеряли знаний заветных», – удовлетворенно подумал Данила. В соседней дубраве разминал плечи князь нового удела Даниле не знамого, но по огню в глазах и прозвищу Храбр, определил дядька, что не робкого десятка вой.

Туман утренний рассеялся и увидел Данила войско на холме ставшее. Князя в ставке главной со знакомой иконой, что в Царьграде им показана Лукой была – Богоматерью «Умиления». Увидел, как надвигается сила огромная с подножья холма вверх, туда к князю, к иконе. И себя увидел старый вой в облике воеводы, ведущего своих берсерков низинами, где еще лежал туман, туда в обход наступающих, в бок, в тыл, на главный табор ворога, на ханские шатры, что на другом берегу, на высоком холме. А бок о бок с ним Храбр, махнул рукой, перекрестил, и повернул чуть раньше, растаяв в тумане. Ему в самую сечу садами в центр, когда враг в рубке завязнет, да с коней спешится. Отважный вой! Данила обтер пот со лба и как бы стер картинку, Увидел тризну по погибшим. Двух витязей плащами белыми накрытых с крестами красными на них, и старца – Мастера Великого панихиду по ним правящего. Поближе хотел Данила героев рассмотреть, да соскользнул видать с горки времени, и очнулся на лежанке с кубком в руках. Только в ушах продолжал звучать колокольный звон победный и голос того старца, панихиду служащего, но так, что победной песней та панихида оборачивалась. Да еще остался в глазах у Данилы образ поля того, поля славы бранной и, каким-то ведением смутным, церковь не велика, на костях погибших взросшая, Всех Святых прозываемая толи на Кулешах, толи на Кулишках, не расслышал он. Сел старый и одним махом опрокинул в себя ендову крепкого вина, в память тех, кто на том поле бранном выстоял.

Микулица пил из своего кубка медленно, с прищуром, будто пытаясь понять, что это, и из чего сделано? Дух его встрепенулся, освободившись от оков тела, ожидая этого долго и нетерпеливо. Взвился вверх свечой, слившись с солнечными лучами, и увидел страшную картину. Перед взором его расстилалась огромная земля, перерезанная реками и дорогами, с голубыми зеркалами озер и морей, со зловонными городами и заросшими пыреем полями. И на всем этом пространстве, освещаемом лучами знойного летнего Ярилы, правила праздник Черная Смерть. Она косила своей косой целые деревни, посады и города. Ступала мягкими шагами по пыльным дорогам и прыгала легким скоком на борт проплывавших лодей и стругов. Она была ласкова и незаметна в начале и кровава и бессердечна в своем разгуле. Она не щадила ни старого, ни малого, ни красну девицу, ни великородного князя, ни опытного воина. Одно дыхание страшной гостьи убивало все живое. Струпьями покрывался человек от ее взгляда. И скакали по улицам не видимые всадники, погоняя не видимых коней, оставляя за собой стон и плач по дворам, да погребальный колокольный звон.

Оглянулся оторопело Микулица, мол, куда ж его занесло? И увидел, как навстречу той невидимой, той страшной морове выступили братья в красных и черных плащах с белым крестом, тем, что ему братья из Амальфи начертали. На всех путях, заставах и переправах поставили они рогатки, карантинами называемые, а рядом расположили дома странноприимные, в коих братья Святого Лазаря принимали тех, кого Черная Смерть своим крылом задела. А от тех засек и застав на землю смертью меченную, как в самую страшную битву с врагом, мечу недоступным шагнули отряды братьев госпитальеров. Города мором битые, огнем очистительным прокаливали, земли черными всадниками топтаные поливали отваром, и водой кипящей обваривали. Шли вперед, и отступала смерть, назад пятилась. Гибли в том бою отважные. И невинные гибли, ибо несли они в себе семя смерти до поры, до времени спящие.

Видел Микулица флот Великий с пиратами-берберами, что потомками Иванки Берладского являлись, боровшийся и по морям, океанам плавающий. Видел царя земли незнаемой, но кем-то на ухо шепнувшим, Руси царем называемого. В белом парике странном, на троне с двуглавым орлом, восседал тот царь и братьев, теперь мальтийцами называемых, под руку свою брал. «Русь! Надо ж Русь как расцвела!» – Подумал Микулица. Нырнул ближе к городу великому, разглядеть купола золотые и шпили соборов сказочных, и оказался за столом с кубком в руках. В глазах инока осталась с тех пор тоска от вида смерти незнаемой и удивление от вида города великого, что на русской земле вырастет.

Гундомер пил напиток неохотно, но с видимым удовольствием и желанием заглянуть туда, за кромку, где небо сходится с землей, и живут великие Боги – Один и Тор. Он увидел свой Полабский край, зеленые поля и хрустальные ручьи в дубравах. Увидел братьев, взявших себе имя в честь древнего племени тевтонов, прославившегося во главе со своим вождем Борисом и князем Тевтободом в боях и сражениях. Под рукой Святополка Поморского, одетые в белый плащ с черным крестом братья, жестко встали на прибалтийских землях. Орденские Берги – замки вырастали в самых глухих местах, закрепляясь на землях и ведя за собой земельные комтуры, по дикому зверю туру лесному названные. Божьи дворяне – так называли себя сами братья. Псы-рыцари – дали им имя соседи и недруги. И поделом, потому как грызли они врагов своих не хуже псов цепных, а вскоре и сами называть себя стали Псами Господними.

Увидел он, как под ударами мятежников отходили отряды братьев туда, куда всегда стремились, в тихую гавань, на Русь. Под руку Великого царя, ушли братья и Тевтонского дома и Ливонского. Верой и правдой служа новому господину. Увидел Гундомер, как в новом обличии грызли врага полабские братья, приторочив к седлу собачьи головы, рассыпав, разместив силы свои по кромам, да дворам на Руси.

Увидел Гундомер, так любимые им, родные города Любек и Гамбер, сливающиеся в единый хансейский союз с Новогородом из Залесской Руси и другими городами по берегам Балтского и Белого морей. Поморяне всегда жили дружно. Твердой ногой встали они от Лондона до Архангелогородска, прозываемые братьями-витальерами. Гундомер хотел заглянуть в Великий Храм на острове Буяне названный Арконом, в честь древних ариев – прародителей всех асов-словен, но ветер Богов понес его дальше на юг в Мазовию, Венецию на остров Кипр, туда, где везде видел он развивающийся штандарт воинов братства Тевтонского. Гундомер вздохнул полной грудью и нырнул ближе к земле, пытаясь разглядеть свой маленький городок на Лабе, пока его не унесло совсем в другие края. Вынырнул он за столом с кубком в руках.

Медленно приходили в себя гости сидящие в центре Храма Артемиды. С пониманием смотрела на них жрица со своего костяного трона. Безучастно взирала на них мраморная Богиня. Они сами искали сокровенных знаний и сами должны расплачиваться за свои желания.

Андрей оглядел товарищей, в его глазах разгорался обычный огонек нетерпения и жажды действий. Кого-то не хватало за столом? Ах да Малка! Ее не было! И как бы опережая вопрос князя, раздался голос жрицы.

– Смертные, вы пришли сюда по зову Богини! Вы знали, что за каждый дар надо платить. Платить тем, что может быть вам дороже собственной жизни. Богиня исполнила вашу просьбу и отдернула для вас пелену времени. Вы сами просили ее об этом. Ваше желание выполнено. Богиня взяла в замен то, что посчитала нужным.

– Что? – Выдохнул Андрей.

– Что? – Почти одновременно с ним прозвучало из уст Микулицы.

Озабочено крякнул Данила. И как-то по-детски растерянно прозвучал вопрос Гундомера:

– Богиня взяла? Но что?

– Эльфа. Все давно говорят, что ваш эльф был по сердцу Богине. Теперь он с ней.

Друзья разом вскочили потаясь найти свои мечи.

– Но Богиня посылает вам замену.

– Нет!!! – Разом выдохнули четверо.

В этот момент из глубины Храма, из тени изваяния Артемиды на свет вышла Малка. На ней была шелковая, отороченная мехом верховая накидка с надетыми поверх нее золочеными бронями, кажется такими же, как у самой Богини. Волосы ее, рассыпанные по плечам, перетягивали две толстые золотые косы, прижатые таким же золоченым шеломом с шелковым наметом. В сочетании с сафьяновыми сапогами, и таким же сафьяновым поясом и учитывая, что все это было нежно зеленого цвета, она казалась дочерью Богини леса. Лазоревые ее глаза смеялись и искрились в полумраке Храма.

– Так что берете замену? Дева Ариев посылает вам свою любимую дочь. Берегиню вашу. Пророчицу. А что бы вам не было грустно, имя ей нарекает Малка, как тому эльфу, что забрала у вас в свой лес.

– Мы согласны, – Хором радостно почти выкрикнули Андрей и Данила.

– Как князь, так и я, – Озадачено пробасил Микулица, улавливая что-то родное в посланнице Храма.

– Здравствуйте люди дорогие. Любите меня и жалуйте, – Малка широко раскрыла объятия.

– Любо! – Сказал князь.

– Любо! – Поддержал его Данила, усмехнувшись в седые усы, – Вот бисова девка.

– Любо! – Поддакнул Микулица, поскребши в затылке.

– Любо! – Гундомер не мог оправиться от красоты берегини, и ошалело смотрел на нее, проглотив язык, – Богиня!

 

Благородные братья во главе с Гогом Поганым в это время добрались до Святого Бернара, осевшего в Клерво на Галльской земле. Мастер рассказал им, что братства уже пустили корни по всем западным уделам. Сепулькриеры, как принято в благородных княжеских домах именовать хранителей, по старому названию Братства хранителей Святого Гроба, корни пустили глубоко и сеть начали ткань, хоть пока еще и тонкую, но прочную и всеохватывающую. Мудрые братья пустили слух, что имя их связано с охраной Гроба самого Господа, а бывших там, в Святой Земле и знавших, что Приорат Сиона расположен у Гроба Давидова и Гроба Святой Богородицы находилось мало. Да и те предпочитали язык держать за зубами. Больно уж нехорошая слава шла о Приорах Сиона и братьях бернардинцах. Да и самого Святого Бернара часто за глаза называли «чудовищем», правда, добавляли с усмешкой, «с медовыми устами».

Сам Бернар от славы своей не открещивался, гербом своим выбрал улей с медом. Как хотите, так и думайте. Линию же свою вел жестко и умело. К приезду Гога имел вес в западных уделах, поддержку в восточных, и сотни, если не тысячи сторонников во всех городах и края Ойкумены, а более того имел поддержку у старших князей на отцовом столе и волхвов высшего Посвящения. Вплоть до самого Старца на Высшей Горе.

Гостей встретили приветливо в монастыре, построенном по образу и подобию Иерусалимских странноприимных домов. Разместили гостеприимно и хлебосольно. Бернар дал отдохнуть с дороги и призвал пред очи через время, на вечернюю трапезу.

– Садитесь, садитесь, господа, – Бернар святился радушием, – О новостях не спрашиваю. Знаю их поболе, чем вы. О родичах своих, ваших побратимах залесских, наслышан. Вам от них привет и пожелания. Сами они из Царьграда подались в земли влахские и угрские. Идут не шатко не валко, но без больших тягот и сейчас наверно к полабским словенам в ворота стучаться.

– Ну, скатертью им дорога, – добавил Гог, – Спасибо за вести добрые. Мы тоже добежали по гладкой дороге.

– У нас с вами гости дорогие, разговор будет по большому счету. Готов Собор в Трое. На Соборе будет, почитай, весь цвет, сливки все князей западных. Да от Царьграда дьяки, да от полабских, влахских, волжских, кельтских и других дружин посланцы. От Мстислава Киевского, князей черниговских, полоцких и соседних с ними. От Залесской Руси – дьяк Беда, Андрея нашего знакомец, да и мне не чужой человек. Будем совет держать собранием, нужны ли нам рукавицы железные, да не просто железные, а со стальными шипами, что бы сжать в могучей главной руке княжескую вольницу. Разгулялось по всем краям неверие, да непослушание. Всяк, кто мечом опоясан, на Правду плюет, прикрывшись правом «Земли и Воды». Всяк прыщ, себя горой мнит, всяк кулик, свое болото хвалит. Это от жиру внуков Дажьбожьих так разобрало. Всех в дугу согнули, жиром обросли, простой люд гнут. От скуки друг друга задирают, кругом усобицы без правил и Божьих судов. Не князья – тати с большой дороги! Пора укорот давать. Всем уже не в моготу. Будем совет держать. Что? Да как?

– Что предлагаешь ты, брат? – Гог по праву равного называл Бернара по Иерусалимской привычке.

– Предлагаю к нашей золотой паутине сплетенной ессеями-сепулькриерами, братьями нашими с горы Сион, добавить вашу стальную сеть из братьев Храмовников – воинов Господа. Мы своей паутинкой всех опутаем, а вы нас огнем и мечом, как Учитель велел, поддержите, во имя дела праведного. И девизом вашим будут слова из псалма Давыдова, на могиле коего зарождалось братство ваше. «Не нам, Господи не нам, но имени Твоему дай славу».

– Медовы уста твои брат, – Роллан вступил вкрадчиво, – Однако не ясно мне, откуда силу черпать будем великую? Как примут нас в теремах княжеских? И кому под руку присягу приносить будет братство наше? Не тебе ли брат? – Слова его были прямы и взгляд горделив и честен.

– Не алкал власти на миром и себе подобными, – Сурово ответил Бернар, погасив вспышку гнева, – Токмо ради процветания земли нашей. Не мне, не мне и даже, прости меня Господи, не Всевышнему отчет держать будете. Жить братству вашему положим по Уставу Владык Справедливости, называемым Орденом то есть порядком по которому жить будете. С тремя обетами: безбрачия, бедности и служения делу общему. Все решения о жизни своей принимать будете общим Собором – Вечем общим всех братьев, где Великий Мастер, как бы посвящен он не был и каким бы даром волховским, пусть то даже я бы был, обладать будет одним голосом. Силы свои черпать будете в изгоях по всей земле. Их и так вера под руку берет, под покровительство. Так вот лучших из них к вам направим, да к братьям Святого Иоанна Крестителя. Они вам подмогу составят сеть сплести, но по своей линии. А изгои с собой и родовитость принесут, и грамоту, и знания. Теперь братья давайте обсудим, как сеть плести будем?

– По моему разумению, – Гог насупил лоб, – Центр надо делать в Святой Земле, там и воев собирать и обучать там, вдали от дома отчего. А править в братстве, как и принято, должен Великий Мастер. Только Посвященному высших степеней дело можно такое доверить. Да три помощника должны быть у него под рукой, потому, как не дело Мастеру в простые дела лезть. Сенешаль – для подготовки воинства. Маршал – для руководства воинством в бою, воевода то есть, да командор Святой Обители, на коем дела мирские должны лежать, хлеб да соль.

– Да в ближних землях, на Святой Земле, я б то же Дома для обученья братьев поставил, в Триполи и Антиохии и там по командору посадил, пусть готовятся к приему пополнения, пусть хозяйства обустраивают, – Хозяйское замечание сделанное Жоффреем было воспринято с пониманием.

– А по провинциям, по фемам, я бы тоже Мастеров поставил. Им и доверия больше и страху нагнать могут на любого непокорного. Можно даже из местных волхвов что под нашу руку придут. Только высшего слоя, не завалящихся, – Слова Бернара были конкретны и жестки.

– Сильно сжимает, как бы не передавить, – Подумал Гог, – Однако это ж только сухая палка, если ее об колено гнуть ломается, а живая гнется. Прав Святой.

– Мастеров ставить только в провинциях. В Царьграде, да ни исконных арийских землях нельзя, там волхвы и Мастера такого класса, что если вскинутся, то и нам шеи сломают. Там свой должен быть. Там дом. Там тихая гавань, покой на старости лет. Туда кто-нибудь из нас потом старшим на стол уйдет, другим покой создавать и надегу. Там чаша нашей судьбы. Чаша наша, и Доля.

– Согласен, – Вступил в разговор молчащий до этого Готфрид, – В каких провинциях мы быстрее всего обстроимся, где у нас помога в князьях, туда и надо Мастеров сажать. Они сами потом свои пределы расширят. Где мечом, где словом. Говори Звяга, ты мудер и хитер, все заранее взвесил.

– Конечно же, здесь в Галлии, любимой вами, ныне Францией прозываемой. Но не все так просто. Аквитанцы – катары свои обычаи чтут, над ними должен свой Мастер стоять, так же как над Пуату, Провансом и Овернью. Что ж тут скажешь древние медвежьи роды, считай, от самих Меровингов себя числят. Бесспорно, что на острове у Англов, где саксы осели и у шотландцев свой Мастер должен быть, из друидов их. Каталония и Арагон – древние арийские земли. К ним да в Порту со своим уставом не суйся. Там своих Мастеров найдем. Да, пожалуй, еще в Угорщине, у внуков Аттилы, придется из старых волхвов Мастера ставить.

– Ты прав, – Перебил Бернара Готфрид, – Однако помни. Доверяй, но проверяй. Потому ввел бы я должность смотрителя, доглядчика, за Мастерами этими, что бы в мыслях у них какой измены не родилось. А в командоры Домов братских давал бы им только самых верных братьев у нас, в Святой Обители воспитанных.

– Опять ты прав, – Бернар не обиделся на то, что Готфрид перебил его. Он первый раз видел такую горячность у всегда сдержанного воина.

– Значит, душой за дело болеет, – Подумал Бернар.

Обсуждение затянулось. Обговорили и то, какие Дома и где должны стоять, как делится братство по иерархии в мирное время, и как в бою. Что есть? Где спать? И многое, многое другое. Устав, теперь называемый Орден, приобрел законченный вид и отточенность. Даже права мастеровых и местных наемников оговорил мудрый Бернар в Ордене. И последним утвердили братья и так уже хорошо известный там, в Новом Израиле боевой стяг Пегий Босеан. Побурчал Святой. Мол, от Перуна это все от старых Богов, но, вспомнив наверно, как сам под таким стягом не в одной сече выстоял, согласился. То не Бернар согласился, то Звяга в нем заговорил. Потому как неожиданно для себя выдохнул он и девиз боевой, с новой верой никак не согласующийся, но братьями поддержанный. С тех пор и пошло, что наравне с кличем «Босеан!» летело по полям сражений загадочное «Бог Святая Любовь!». Но тем братья были Звяге обязаны. Да еще по настоянию Роллана постановили белый плащ давать только посвященным, а остальным братьям черный. И еще оговорили братья, в тишине между собой. Что будет у Братства единая казна – Калита, кошель. И будут блюсти ее, как и у соседей их Приоров Сиона, верные стражи казначеи, Собаками прозываемые. А где будет лежать та казна, кроме как Высшие Мастера, да сами Собаки знать никто не должен, и в том главная тайна Братства. На печати же Братства порешили изображать или Храм свой в Святой Обители – Иерусалиме, по имени которого станут их потом называть храмовниками. Или двух братьев на одном коне, как символ солидарности воинов, или как символ того, что в каждом из них Чернобог и Беолобог одинаково свою Правь правят. Документы теми печатями запечатанные, да и сами печати называть «Было» потому, как это было, так и подтверждено честью братскою и печатью скреплено. Для всех с Храмом. Для своих – с всадниками, что бы понимали, что двойное дно в тексте написанном, как и в самой печати.

Главным Заморским Домом предложил Бернар, не свое Клерво, чем ни мало удивил Гога и его спутников, а укрепленный монастырь в Наварре. Под боком у Арагонских князей.

Кажется все оговорили братья, но въедливый Бернар, оставил с собой Жоффрея и Готфрида Бизо и долго с ними еще обсуждал. Что одевать в жару и холод? Какая лошадь должна быть у сержанта, какая у всадника? Скрупулезен был старый вой и обстоятелен. Наверно поэтому не рвалась его паутина. А уж тот, кто попал в его сети, пропал навсегда.

На следующий день Бертран сел с гостями за стол с самого утра. Уже строчили Орден переписчики, используя новые письмена, мало кому ведомые. Уже гонцы поторапливали неповоротливых князей, учтиво напоминая им о Соборе в Трое. Уже готовили бернардинцы загодя дубовые столы с напитками и жаревом. Кто ж не любит потешить себя славным застольем после дел праведных? А уж у княжеского рода, тем более в западных уделах, вдалеке от старшей руки жиром зарастающих и от лени вывших на луну, тем более.

Наступил день Собора. Съехались все и те, кого ждали и звали и те, кто сам себя хвалил. Святой приказал никого взашей не гнать. Посланцы разместились в главной зале Собора, с трудом всех вместивших. На почетном месте у алтаря сели посланцы Царьграда и Руси. Медоречивый Святой в этот раз мыслью по древу не растекался. Заранее заручившись поддержкой главных князей, он уже не убеждал и не юлил. Неистовый низвергатель и объединитель встал во весь рост и под сводами Храма голос его зазвучал, как набат. Коротко, по-военному, обрисовал он картину разложения и распада общего. Усобицы родов и отступа от веры и старшего стола. Правь ныне не правится, и Правда ныне не чтится. И закончил не по смирению, а по старому, волховски.

– Отступников не следовало бы убивать, если бы их можно было каким-либо другим способом удержать от слишком большой вражды или угнетения верующих. Ныне же лучше, чтобы они были истребляемы!

Тишина повисла в зале. Но, не обращая внимания, на гнетущее, почти осязаемое враждебное отношение к сказанному, Бернар продолжал, что только воинству Господню по силам удержать разгулявшуюся вольницу. Только Псы Господни вырвут из сердец, гордыней возгоревшихся, неминуемую спесь и презрение ко всем, кроме себя.

– Очистительным огнем и мечом праведным закон надо в мир нести. Так нам Господь наш завещал. Кто защитить вдов и сирот, слабых и беззащитных? На милость Божью уповают они! А милость ни доходит до убогих! Где честь и достоинство? Верность и добродетель! Пока на ангелов небесных уповать будем, всю Ойкумену, землю обетованную на клочки разорвут, по уделам растащат. Лежа на печи только калачи жрать сладостно! Князей на божий суд не вызовешь! Не по роду им! А пред кем ответ держать они будут? До Бога высоко! До царя далеко! Пора накинуть жесткую узду на княжью вольницу. Бешеный пес должен быть пристрелен без жалости! Не то всю стаю заразит! И будет стая не от врагов род стеречь, а своих же во дворе драть! Бешеного пса другими псами травить только свору портить. И на волков его выпускать, только бешенство множить. Для такого дела другие псы нужны – волкодавы. Специальной выучки, самим Всевышним освященные на дело святое. Общее!

Тишина в зале становилась плотнее, сам воздух с трудом пропихивался в глотки. Однако правда, сказанная Святым, была очевидна и пряма. Жить по старому было нельзя. Князья и дьяки понимали, что без Государевой руки и Государевого ока спорных вопросов не решить, и Суд Божий не всегда решение вопроса. Всем было ясно, что мечи у соседей наточены и только дело времени, когда они без пригляда из ножен вылетят. А коли, вылетят, когда их обратно в ножны вложат, и какой кровью они перед этим напитаются. Больно большую силу стал Чернобог по всей земле обетованной набирать начал. Уже капища разорять стали, уже волхвов конями топтать и друидов на дубы вздергивать. Заполняла словенские земли черная волна беззакония и безнаказанности.

– Пора взбесившимся псам стальной намордник и стальной ошейник как лекарство прописать! – Кто уж крикнул это в гнетущей тишине, теперь так и останется тайной.

– Пора! Любо! – Голоса стали сливаться в единый гул.

– Любо! Любо!! – Даже возражать ни кто не стал.

Бернар простер длань над Собором, кажется, став еще выше и суровее. Он приподнялся на кафедре, и с восхищением посланцы увидели нимб над его седой головой.

– Велик старик, – Подумал Беда, поняв, что Святой знал, когда и куда упадет луч солнца из верхнего окна, и заранее занял место.

– Мудер и хитер, – Отметил про себя Гог, – С ним можно и в огонь и в полымя.

– Внемлите мне братья! С вашего одобрения и токмо волею вашей утверждаю сегодня воинство Господне и нарекаю имя им Братство бедных слуг Христовых всадников Девы Марии Иерусалимской Богородицы Соломонова Храма. Службу пусть несут они токмо Господу нашему, чистота их помыслов белее их жупана парадного. А вам всем слушать их, как слова самого Всевышнего. И будет так всегда отныне и до скончания света. Во имя Пресвятой Богородицы!

– Любо! Любо!! Любо!!!

Собор закончился принятием Устава-Ордена Братства Храмовников. Бернар опустошенный лежал в своих покоях. Сегодня он использовал все, чему его учили старые волхвы и друиды. Сегодня вся его сила была направлена на подчинение себе Собора. И все-таки он чувствовал, что в зале были люди, которые не подчинились его воле и думали сами. Лежа на скамье, Бернар размышлял, с кем были те, кто из Высших Мастеров, потому, как только они могли противиться сегодня его чародейству. Уж больно страшные силы позвал он себе в подмогу. Так кто же выдержал его чары сегодня? Он чувствовал, как отлетали его стрелы в разных концах зала от сидящих там. С кем они? Вот главный вопрос, который его мучил. Потому, что от ответа на этот вопрос зависел теперь успех всего дела. Таких врагов не спихнешь, и как рукавицу с руки не сбросишь. Таких надо знать и договариваться, или биться на смерть.

В дверь постучали. Он напрочь запретил пускать к себе. Кто ж это? Святой поднял голову.

– Входи.

– Вечер добрый, – В горницу вошел дьяк Беда.

– Ну, вот и первый, – Подумал Бернар, нутром поняв, что дьяк один из тех о ком он думал.

– Привет тебе от Залесской Руси, Звяга, – Беда как всегда элегантный и красивый с седыми прядями в черных, как смоль волосах, сел на лавку не дожидаясь приглашения, – С нимбом это ты хорошо придумал. Здорово!

– Чего скажешь, Гуляй, – Они были давние приятели, – Смотри, как ты за эти годы вырос. Высший Мастер никак?

– Да и ты, вроде, не в низших ходишь? – Вопросом на вопрос ответил хитрый дьяк.

– Что привело? Хотя чего спрашиваю. Сам звал. Чего скажешь?

– Правильно делаешь. Пора. На меня рассчитывай. На меня и на Залесскую Русь, – После паузы добавил он.

– И на Залесскую Русь, – Облегченно повторил за ним Бернар, – Но что-то же есть у тебя на уме? Не с поздравлениями ж ты пришел.

– Почему нет? – Гуляй улыбнулся, – Здесь на Соборе не было двух братьев нового братства. Так вот опора на них. Это тебе мой совет и мое условие. А за это будет у братьев тихая гавань там, куда ничьи руки не дотянутся. Мы знаем, о чем я говорю. Так ли брат?

– Так, – Коротко ответил Бернар, – И это не условие. Это подарок. Рассей мои думы. Кто еще в зале? И с нами ли они?

– С нами брат. Это наши и твои люди, – Гуляй на минуту задумался, – Был еще кто-то, человека два – три, но они большой помехи не составят. Судя по моим знаниям, это старые волхвы кельтские, они сами заинтересованы в порядке на их землях. Да посланец от Старца Горы, но у меня с ним добрые отношения.

– Спасибо на добром слове Гуляй. Куда теперь? В Залесье к любимцу своему?

– В Залесье, к Андрею. Пора Микулицу на смену себе готовить и ниточки в его руки отдавать. Мы ж тобой не вечны, – Он улыбнулся, – Если вечны, то все равно не будешь же веками всем глаза мозолить.

– Чем ты мне Гуляй нравишься, так это своим жизнелюбием. Еще раз спасибо. И скатертью тебе дорога.

– Поеду я, Звяга. Не прощаюсь, много у нас теперь работы будет. Поднимай братство. Вот так, – Он полоснул себя по горлу ребром ладони, – Стальная паутина нужна. Край без нее. Бог тебе в помощь!

Беда вышел, раскланялся с повстречавшимся ему навстречу Гогом Поганым и, выйдя во двор монастыря, свистом подозвал своего жеребца. Путь ему был в Залесье.

 

Андрей же с дружиною в это время, погоняя коней, взбирался на отроги гор Карпатских, направляя свой бег на север к Священному Храму Аркону, к берегам угрюмого Вряжского моря, к землям, где по берегу Лабы раскинулись посады суровых полабских словен.

Гундомер, с того времени, как принимала их в гостях Солнечная Дева, стал как-то светлей лицом, а при взгляде на ее подарок – Жрицу Леса, гарцующую в окружении Угрюмов, так и вообще светился. Правда иногда залегала меж бровей тяжелая складка. То ли вспомнил веселого эльфа Малка, отданного Богине, то ли пытался понять, что ему там, в Храме привиделось. Но с Богами не спорят, да и замена была на славу. Глаз не оторвешь.

Дружина шла ходко, изредка останавливаясь на ночь в городках и замках, где их были рады принять, завидев издаля боевые знамена русичей. На Угорщине, во владении влахов и белых хорватов, почистились и числом увеличились за счет несокрушимых потомков князя Аттилы, кажется родившихся в седле коня с шестопером в руке. Слава Андрея летела впереди, поэтому в желающих с ним вместе доли поискать, отбоя не было. Остановив дружину на высоком берегу Дуная в Новограде, что из Печи и Вышеграда состоит, Андрей подождал тех, кто ехал к нему с горных замков. Брали молодых изгоев, на ногу легких и на руку скорых. Лишь бы с головой дружили.

Слух о том, что с князем в дружине сама Лесная Богиня, хранительница нитей Макоши и черный инок, что одним взглядом людей в камень превращает, росли, как снежный ком с горы спущенный. На Угорщине к ним прибавился слух, что и не князь это вовсе, а вернулись из Ирия три Богатыря великих: Илья, Добрыня и Алеша, и взяв себе имена новые, по новой Вере, стали теперь называться: Данила, Ратмир и Андрей. Что едут они Божий суд вершить над Кривдою, которая сорным своим бурьяном по землям и посадам аж заколосилась. А в оберег дал им сам Великий Велес воеводу всех Валькирий и волхва всезнающего.

Много чего баяли по городам и весям, но служить в ватаге князя хотели все, и делом это считалось Богоборческим. Миновав горы и дубравы, ватага выкатилась в земли полабские к родичам. Гундомер узнавал родные места, посады лютичей и бодричей, городские засеки вендов. Встречала их родня радостно, хлебосольно. Банькой с парком и столом с медком. Ватага, пообносившаяся за долгий путь, помылась, почистилась, поменяла коней и кой-какую одежонку и покатилась к море-океану, сияя как медный пятак.

На побережье поморяне дали им две боевые лодьи, и малым числом князь отправился на остров Рюген в Аркон.

Что уж там и с кем говорили дружинники, то тайной осталось. Только приехали они сияющие и просветленные. А от Валькирии так вообще сияние исходило, как от самой солнечной Девы Ариев, что в Храме том свой алтарь держала. Водопад ее золотых волос стал отливать каким-то червонным золотом, а глаза стали еще бездонней и синее.

И опять побежало, полетело по земле:

– В ватаге князя Залесского сама порфироносная Дева, праматерь всех Ариев – Мария и берегиня рода!

– Смотри, Малка скоро тебя на дорогах лежа ниц встречать будут, – С усмешкой кинул Андрей, – Без малого, сама Солнечная Дева или царица Савская.

– На себя посмотри, – Со смехом отвечала Малка, – Твою рыжину, что тебе от отца, от Ангелов досталась, даже бурая шерсть матери медведицы не окрасила. На солнце, так и бьет в глаза. А то, что только на солнце в царский цвет тебя и кидает, это еще больше народ ценит. Значит от Дажьбога, от Ярилы тебе знак. А ваши рыжие вихры по всей земли пожаром горят. От самого севера, где потомки Эрика Рыжего обосновались, до тихой гавани на востоке, богадельни для воинов. Там, в земле возвращенцев, тоже хан Булан, Рыжий то есть, правит. Так что объяснять, кто кому родня, когда все с первого раза видно, не надо.

– Ну, ты ж и бисова девка, как Данила говорит, – Крякнул Андрей, – Тебе ж на язык не то чтобы попадаться, рядом пробегать не стоит. Брызгами окатит.

– Ладно, князь, чем больше сказок про нас, тем легче по миру скакать. Добрые люди будут ждать с лаской, а плохие с опаской. Дева – так Дева. Богатыри – так богатыри. Гляди, скоро станем не то чтобы порфироносными, а солнце подобными. Богом любимыми, – Она хитро прищурились, и знакомые искорки блеснули в глазах.

– Знает. Все знает, – Подумал князь.

На берегу поджидало их пополнение, аж из самой Выжбы, что на острове Волине возвышается неприступной крепостью. В Залесской Руси его островом Буяном кличут, а в Западной – Готландом. И город тот называют Гуннским городом. Отважных воев прислал город в дружину Андрею и знающих. Пришли они на боевых лодьях, что в их руках были подобны хорошо обученному боевому коню.

– А почему бы нам Андрейка, – Данила, глядя на лодьи поморян, почесал в затылке, – А почему бы нам не пойти вдоль моря, а далее из варяг в греки. Мы конно бережком, а они на лодьях по-над берегом.

– А ты ведь старче прав, – Андрей хлопнул воеводу по спине, – А в Смоленске или в Киеве сами на лодьи станем и под парусом побежим. Молодец!

– Нет, брат, – Вступил в разговор Гундомер, – Выжбовичи другой путь знают. Через пруссов по Висле, а там у них свои заморочки, но на Русское море выскочат.

– Пусть так будет. Кто у них за старшего?

– А вот тот молодой вой, видать княжеского рода, судя по щиту и броням, – Указал Данила, – Силен и знающ, по повадке вижу.

– День добрый! – Воин как будто услышал, что речь идет о нем, и подошел к князю, – Звать меня Борис. Я младший сын удельного князя Волинского.

– Ишь ты, Борис! – Данила ухмыльнулся, – Кто ж тебя так окрестил?

– Святобор, – Просто ответил молодой княжич, – Как в первом бою берсерком стал, так и окрестили.

– Борис он, Борис, – Мягкий голос Малки раздался неожиданно для всех. Умела берегиня подойти, так что травинка не шелохнется, – Он Одина-Велеса слуга, почитай мне кровный брат.

– Дева Ариев! – Ошалело выдохнул Борис, согнувшись в поклоне.

– Распрямись молодец. А то так и пойдешь по миру на карачках. Мы теперь с тобой каждый день стремя в стремя, борт в борт идти будем, – Малка рассыпалась солнечным смехом.

– Ладно, Борис, – Андрей продолжил разговор, – Решили мы пойти конно, а вас просить на лодьях бежать до моря Русского.

– Сможем князь. Но вы идите на прямую, на Берлад, в Киев не заходите. Беда там. Мстислав Удалой с половцами сцепился. Так что степи войной дышат. А с другой стороны, с князьями полоцкими повздорил, аж чубы трещат. Тут даже твои стяги не помогут. Не суйся князь туда, – Борис помолчал, – У тебя, да и у нас, доля другая. Придем еще в спесивый Киев. Держите на Берлад. Там встретимся.

– Спасибо на добром слове. Разбегаемся тогда, до встречи! – Князь поворотил коня.

– Богиня! – Борис осторожно тронул за рукав Солнечную Деву, – Благослови на дорогу!

– У тебя еще длинная и большая жизнь. Большая слава! Большие сечи! Плыви, Велесов посланник, мы еще успеем обо всем поговорить, – Она поцеловала его в лоб, как сестра и вплела ему в косичку зеленую ленту.

Ватага, обрастая как снежный ком новыми воями, покатилась назад к Русскому морю вдоль Лабы, вдоль Дуная. Через горы и лощины. Под звонкие песни Малки и звон мечей из ножен вынимаемых только чтобы размяться, да оточить коронный удар. Схлестнуться с дружиной было смерти подобно. Да и не скрывали уже ватажники, кто они. Высоко взметнулись стяги «Спаса Нерукотворного» и «Медведя с секирой в лапах», как – бы заранее отпугивая глупого и неповоротливого. К червленым щитам с солнечным диском и к пегому стягу Перунову, прибавились червленые щиты с драконом и львом и лазоревый стяг с Михаилом Архангелом. Мало кто видел в подлунном мире, на походном марше, в походном строю единой дружины, Ангелов Медведями прикрытых. И одно это откидывало назад, к земле припечатывало даже самого глупого и задиристового, Потому, как шансов уцелеть, пусть даже в скоротечной схватке, в десятеро превосходящим числом, из-за засады, и то у нападавших не было.

В Берладе Иванко Берладский встретил их как старых знакомцев.

– Ишь вымахали! Орлы! А я вас сопляками помню, отроками, – Он повернулся, увидел Малку, осталбенел, – Вот! А думал народ сказки бает! Вот она Дева Ариев! В терем всех прошу, не побрезгуйте!

– Да ты что дядько, мы ж не ангелы небесные, – Данила хлопнул Иванку по плечу, – Угомонись. Идем, – И вдруг, как будто кто-то толкнул его в бок, резко повернулся к пристани.

Из-за мыса выплывали Борисовы лодьи, а на перерез им летели, выскочившие из плавней, ушкуи с червлеными боками.

– Все, – Подумал Данила, – Сшибка!

Но в этот момент ушкуи резко развернулись в линию, и над головным взвился вымпел, так хорошо знакомый по первому путешествию, по отроческим воспоминаниям.

– Неврюй! – Вырвалось сразу у князя, Данилы и Малки.

Ушкуи подходили к берегу, почтительно держась в стороне от лодей. На борту уже можно было разглядеть дюжую фигуру Громады, и щуплую точку Бакланки.

– С приездом князь! – Принес ветер, – Заждались. Но слухом земля полнится.

Ушкуи и лодьи встали борт о борт. Неврюй спрыгнув на пристань, опытным глазом определил вожака, и протянул обе руки Борису.

– Неврюй меня зовут. Силен ты. Даже руль не дрогнул, как мы накатились. Любо!

– Борис, – Внимательно посмотрев на ушкуйника, ответил тот, – На две твоих своих две, – Он протянул навстречу две руки.

– Да поди ж ты, обнимемся, старый хрыч! – Данила раскрыл объятия.

– Да уж не старее всяких. Али ты там, в Новом Израиле молодел с годами? Говорят там девки огонь. Старых враз молодыми делают. Или в гроб вгоняют, – Он шагнул навстречу воеводе, и они обнялись со звоном кольчуг.

Громада протискивался через толпу. Хотя назвать его прямой курс притискиванием было не очень правильно.

– А где мальчик мой зеленый? Потеряли что ли? Сукины дети, – Голос его гудел над пристанью как вечевой колокол.

– Нету эльфа, – Микулица остановил кметя, – Нету, Артемида забрала.

– Да как же вы… Да вы что…, – Огромный человечище готов был разрыдаться.

– Так не отдавали бы… Тоже мне Богиня… Ярославна-то…Фитюлька смазливая… Артемида… А в шею…

Народ отпрянул от Громады. Такого богохульства. Да еще о Деве Ариев, о Самой Матери Природе даже слышать было страшно. Сейчас поднимется море и поглотит отступника. Сейчас разверзнется небо и прилетит на колеснице страшный Арес, брат Артемиды и уложит одним ударом охальника. Но в образовавшемся пространстве появилась Дева, от волос которой исходило солнечное сияние. Рука ее ласково легла на голову плачущему кметю, с трудом доставая до нее.

– Не плачь Громадушка, – Голос зажурчал как весенний ручей, – Не плачь. Я тебе вместо Малка сестрой и берегиней буду. И зовут меня Малка. Я замена, что Богиня на землю дала вместо любимца своего. Не плач Громадушка.

– Малка? – Слезы высохли на щеках кметя, – Малка, – Он повторил имя, как бы пробуя его на вкус, – Малка! Так ты – он и есть, – С детской простотой Громада сделал этот вывод, обхватил Малку, поднял над собой и посадил на плечо.

Ватага двинулась к терему Иванки, и высоко над толпой сиял червонным золотом, развивался новым победным стягом водопад волос Богини покровительницы.

Обратно в Царьград лодьи и ушкуи понесли не дружину – войско. Андрей со старой ватагой, да с немногими уграми и полабами пошел конно, наметом вдоль моря. На дальних подступах к городу встретили его византийские дьяки с поклоном и просьбой от Базилевса, в город не входить, встать лагерем на Хризополе, на асиятском берегу. Князь перечить не стал, оговорил, что забежит к родственнику почтение оказать с малым количеством людей и, получив струги для переправы, перевез людей через узкую щель Босфора. Выбраться во дворец так ему и не удалось. На следующий день прискакал гонец из дворцовых дьяков с известием, что в гости жалуют Мануил с сестрой Анной. Князь распорядился встречать родственников по-родственному. Без шумихи и пыли в глаза. Анну он помнил еще с отрочества, а Мануил тогда еще без порток бегал, а теперь смотри ты – наследник трона.

Посольство приехало к полудню во всем блеске и шумихе, как это умели делать цареградские дьяки. Анна, превратившаяся в матрону, слегка располневшая, но не потерявшая былой красоты и восторженности, по отчески облобызала Андрея. Мануил с восторгом смотрел на легендарного витязя, слухом о котором земля полнилась.

– А правда, что в войске твоем сама Солнечная Дева берегиней? – Не удержалось, сорвалось с языка, – Или сказки то все? – Смущенно закончил юный царевич.

– А что, хочешь на Богиню посмотреть? – Андрей хитро усмехнулся, – Изволь. Сегодня на трапезе и увидишь.

– Байки баешь? – Не сдержался Мануил. Отдернул себя, – Правда?

– Правда. Правда, – Раздался тихий голос за спиной царевича.

Он обернулся и зажмурился. Перед ним стояла… Сама – Она! В нежно-зеленом наряде, с копной червонно-золотых волос, в золоченых бронях, опираясь на луку седла вороного иноходца. Он не мог понять, кого она больше ему напоминала. Богиню Любви. Богиню Леса. Нет! Он вспомнил. Она напоминала ему саму праматерь Ариев – Марию, Мать Богородицу. Вот такой он ее и представлял. Прекрасной и гордой. В нимбе золотых волос. В золотом шеломе с зеленым шелковым наметом. Только у Ариев – племени воинов может быть праматерь воительница. Нежная, как мать, и грозная, как воин. Она! Прямо перед ним. Он ждал, что она сейчас распадется, рассыпется на сотни синих незабудок, таких же синих, как ее глаза, смотрящие ему прямо в душу. Он зажмурился и быстро открыл глаза. Она стояла на прежнем месте. И вдруг заливисто засмеялась серебряным смехом. Зазвенела колокольчиком. Вокруг все откликнулось на ее призыв. Зашумело море, закричали чайки, тонко заржал волшебный скакун, и тихо зазвенели кольчуги на стоящих вокруг хозяйки жутких телохранителях.

– Пойдемте гости дорогие в шатер. Преломим хлеб, выпьем сладких медов, зелена вина, – Она как радушная хозяйка пошла первой.

– Пойдем братец, – Андрей подтолкнул оторопевшего Мануила, и взял под локоток Анну.

До позднего вечера обсуждали гости и хозяева, как им жизнь коротать. Договорились, что ватага дальше пойдет, оставив малую дружину с Микулицей дожидаться скачущего сюда с новостями Гуляя. А потом на ушкуях догонят остальных.

Договорились тихо, что, как только Братство на ноги станет, отрядит верных братьев в помощь царевичу. Будет тот готовить встречу всех Мономаховичей, что на старшем столе сидят, для решения дел неотложных. Но то, только тогда, когда силы Братства наберут.

Пожаловался Мануил, что бедокурят поднявшие голову вены – морские разбойники. Из города своего Венеции выскакивают стаей, как голодные волки, и рыщут по волнам. Ни кого не милуют. С другой стороны берберы Иванкины грызут всех, как дикие псы. Душат разбойники торговлю морскую, одна управа ушкуйники. Да и те не подарок.

– Надо морское Братство образовывать, – Отметил про себя Андрей, – Вон братья назареи из которых, воин великий Самсон вышел, не удел ноне. Если бы их к морским воротам – Кипру перебросить, то считай, удавку на горло разбойников накинули. С назареями не забалуешь. Их на «брысь» не возьмешь и златом не купишь. Надо будет с Неврюем побалакать на эту тему.

К вечеру расстались по-братски, расцеловавшись троекратно. Мануил на прощание пощупал Солнечную Деву.

– Не пригрезилось ли? Нет. Вот шелк под рукой хрустит, и бронь холодным металлом откликается.

– Ну что, царевич, посидел с богиней за одним столом? – Весело спросил его Микулица, – Значиться благословение на дела свои получил!

– Благодарствую! – Мануил повернулся к Малке, – Когда еще тебя увижу, солнцеподобная?

– Когда на путь служения Богам встанешь, – Коротко ответила Малка, и смягчила тон, – Скоро. На совете, когда все соберетесь, и я с вами буду. Жди.

С утра войско двинуло в путь. На Иерусалим в Новый Израиль, в Святую Обитель. Вершить Божье дело во славу дела общего.

Ни кто не знал, кроме Малки, что пройдет почти два десятка лет, когда соберутся в тереме Базилевса Цареградского Мануила старшие князья. Все казалось таким скорым и быстрым. До всего было рукой подать. Только Малка знала, как долго будет Братство строиться и воспитывать свою железную когорту воинов. Как не просто осядут на островах Братья Самсона совместно с Братьями Иоаннитами, и приведут к порядку разгульный морской народ. В боях тех состарятся и уйдут на покой, в тихую гавань или в Ирий, и Громада с Бакланкой, и Неврюй. Отдаст старый ушкуйник все бразды правления Борису, а тот найдет себе заменщика, а сам останется в дружине Андрея, завороженный синими глазами Богородицы. Так с тех пор и пошло, с легкой руки Мануила, что ведет в бой князя Андрея сама Богородица.

Через год приехал в Иерусалим на русское подворье инок Микулица. Только вряд ли кто теперь его мог назвать иноком. Чему там учил его Гуляй Беда, с кем знакомил? Все осталось там, в Цареградских переулках и кельях храмовых. Приехал Микулица – Мастером. И даже сам Великий Мастер Раймон из Братства госпитальерского не зазорным считал с ним день-два в беседе провести.

Само же русское подворье разрослось, раскинулось, вместив себя всех приехавших с князем и Гундомером. Новых же витязей отправляли уже в Дома Антиохийские и Триполитанские.

Князь Андрей восседал теперь за главным столом высшего совета Братства, наравне с Гогом Поганым и другими витязями, пока не сменил того на первом месте Великого Мастера, Бернаром присланный Робер Кредон. Из Ромейских медведей. Но все это в будущем, а пока нес иноходец Малку под лучами южного солнца, по выжженной лощине, вдоль моря туда, к замку Акра, где ждали их приехавшие из Галлии побратимы.

 

Встреча была радостной и шумной. Войско Андрея всем своим видом внушало почтение. Но и галеры Гога пришли не пустые. Наряду с новыми витязями и новичками, братья привезли с собой мастеровых по каменному и оружейному делу, ковалей и скорняков, портных и шорников. А уж бродячая команда менестрелей и скоморохов пристала сама, увлеченная байками, услышанными от оруженосцев, стремянных и стольников.

Князя удивили перемены в организации дружины, даже чисто внешние. Старшие братья – витязи теперь все носили одинаковые белые жупаны, а младшие – черные. Даже попоны на конях и то были, как из одной мастерской.

Они обнялись и направились в Акрский замок, где расположились в ожидании их ранее приехавшие храмовники. Гог несколько раз с интересом останавливал взгляд на удивительной гостье, следовавшей между Андреем и Гундомером, но сдерживал рвущийся с уст вопрос до прихода в палаты.

В центральной зале вновь отстроенного замка, расположившись за пиршественным столом, братья высыпали друг другу полные короба новостей. И о Соборе в Трое, и о Царьграде. О полабских землях и Меровинговских родах, о Виленских ушкуйниках и Бернардовских бернардинцах, о разбое на морских дорогах и усобицах в княжеских уделах. О том, о сем. Андрей рассказал, как забрала Артемида зеленого эльфа и представил свою спутницу. Малка по такому поводу одета была в царское платье из шелка и бархата. Голову ее венчала корона Жрицы Леса, солнечным светом сверкающая на ее золотых волосах. Старшие братья галантно подошли к ручке их новой спутницы. В свою очередь, Гог представил своих новых друзей, среди которых выделялся Фулько Анжуйский из рода Ангелов, присоединившийся к ним во главе собственной дружины из старых проверенных вояк. Сорокалетний воин, даже внешне, сразу выделялся своей осанкой и статью. Порода брала свое.

Застолье перешло в общий разговор. Однако видно так уж устроена судьба, в самый разгар пира пришла новость о кончине короля Нового Израиля Балдуина, старого друга и приятеля, так ждавшего возвращения их из дальнего путешествия.

Гог незаметно дал знак и вышел в соседнюю залу. Понявшие его братья, вышли вслед за ним.

– Земля Обетованная готова принять новое воинство и воспитать Псов Господних в лоне своем, – Гог начал резко без вступлений. Кругом были свои, – Не можем мы полагаться на волю небес и жребий Богов! Свой жребий мы уже вытянули и за него в ответе. Потому братья, здесь и сейчас предлагаю избрать нового короля в Святой Земле. И быть им Фулько Анжуйскому!

– Не горячись брат! Это должен Большой собор в Пасху на главной площади решать, – Одернул его Роллан.

– Мы сегодня здесь Собор. А это наш довод, – Он с лязгом вынул из ножен меч, – Нам только сейчас в Новом Израиле усобиц не хватает.

– В чем-то ты прав, – Поддержал его Андрей, – Фулько всем хорош. Роду знатного. В боях смел. Пуленам известен. Только одно ты забыл, брат. Как мы здесь на вольных землях поставим жизнь братскую, такую они и в другие земли понесут.

– Ломать через колено пуленов, – Вступил в разговор Готфрид, – Дело последнее. И их не сломаем и колено отобьем. Народ в Святой Земле вольный. Каждый сам себе и князь, и указ. Надо на Вече челом бить народу пуленскому. Они поймут.

– Поймут. Поймут, – Среди охрипших голосов мореходов и воинов нежное дуновение ветерка было бы более заметно, чем этот девичий голос, но его услышали все, – А что не поймут, то Боги подскажут. Послезавтра надо быть в Иерусалиме. А завтра я закрою солнце, когда будет Вече. Нет времени Пасхи ждать. Не с руки!

В гробовой тишине спокойное и уверенное это сообщение вызвало шок, от которого оправился первым Гог. Он заглянул в бездонные лазоревые глаза, прочитал в них все, крякнул и, ударив рукавицей об пол, сказал.

– Значит, так тому и быть! – Повернулся к Малке – Веди Пресвятая Дева. Мы с тобой, – И повернувшись к залу, гаркнул, – Что стоим? Седлать коней! Завтра к вечеру быть в Иерусалиме, пусть хоть всех запасных загоним!

Во всех концах замка раздались команды, лязг оружия, ржание коней, звуки походных рожков, в общем, весь тот шум, который производит спешно снимающееся с места войско.

Такого марша Новый Израиль не помнил со дня своего основания. Дружины шли без остановки, меняя коней на ходу. Уставших или отставших оставляли на обочине, добираться до ближайшей самары самим. Разбойный люд с большой дороги откатился тогда в чащобы, в заросли акаций и молил своих богов только об одном. Что бы ветер был им в спину. Мысли о том, чтобы напасть на отставших могли родиться только в совсем пустой голове. Месть была бы скора и неотвратима, как восход солнца.

К вечеру следующего дня, выбившиеся из сил, на взмыленных конях, в легком походном вооружении, всадники втянулись в ворота Иерусалима. А уже ночью на Храмовой горе на площади перед восьмигранником Купола на Скале, при свете факелов собрались самые достойные мужи Святой Земли. Речь держал Гог.

– Скорбим братья вместе с вами по смерти достойного мужа и защитника нашей земли Болдуина Берга. Слезы стоят в наших глазах и окропляют эту бесплотную землю. Мы знаем, как ждал он нашего возвращения, будучи достойным братом Храма нашего, – При этих словах многие удивленно вскинули голову, – Не дождался Великий король увидеть плоды дел своих. Но вы, достойные и свободные пулены, видите сколь добрых и прекрасных воинов и мастеров привели мы в землю Заморскую на процветание и возвышение ее. Великий Болдуин видел будущее нашей земли в воспитании Божьих дворян, тех, кто понесет слово божье в мир, туда за море, огнем и мечом. Он знал, что жребий наш в том, что бы в любое время дня и ночи, когда будет получен приказ, переплыть море, для того чтобы сражаться против неверных королей и князей, раздирающих землю обетованную на части, как волки овцу рвущие, – Гог сделал паузу и в замершей тишине продолжил, – Святой Бернар прислал с нами достойного мужа Фулько из рода Ангелов. Муж сей, благочестив, отважен и бескорыстен. У короля нашего покойного осталась дочь невеста Мелизанда. Что бы не всколыхнули Заморье усобицы, предлагаю отдать руку ее и трон Иерусалимский Фулько Анжуйскому, о чем челом бить завтра на Соборной площади перед народом пуленским.

Речь Гога была выслушана в полной тишине. Многие видели, как втягивалось вечером, растянувшееся по холмам войско храмовников, и это впечатляло.

– Не время братья для споров и разногласий, – Из угла раздался высокий надтреснутый голос, в котором многие сразу узнали голос Великого Мастера Братьев госпитальеров, – Это говорю я, брат Раймон, настоятель рати Господней. Говорю от имени всадников Святого Иоанна Иерусалимского. Мы на стороне братьев храмовников и не поднимутся мечи наши на пролитие крови братской. Пусть станет королем Фулько. Но править в Святой земле будет закон. Правда. Ассизы Иерусалимские. Кто нарушит их, тому смерть неминучая будь ты хоть сам король, хоть последний виллан. Такое мое слово. А смотреть за их исполнение пусть будет малый совет из достойнейших людей Заморья впредь называемый Генеральным капитулом. Такое мое слово.

– Мы приехали из-за дальнего моря не одни. Братья наши Андре и Гундемар ходили к праотцам нашим ариям и получили от них в Святом месте на острове Рюген в Арконе волшебный дар, – Гог решил пойти с последнего козыря, – Боги посылают нам покровителя своего на Землю нашу, нами Святою рекомую. Саму праматерь ариев – Пресвятую Деву, – С этими словами он вскинул факел, осветив Малку, стоящую в нише церкви Марии Латеранской, как бы олицетворяя сошествие Марии на землю.

Огненные языки пламени, отбрасывая фантастические тени, выхватили из темноты фигуру девы в воинских бронях с распущенными огненными волосами, спорящими с пламенем горящего факела. Фигура Преклоненной Марии за ее спиной казалась ее продолжением и олицетворением ее второй – смиреной ипостаси.

– Боги благосклонны к вам. Великие воины. Они указали вам путь. Идите и не сворачивайте. Идите и не оглядывайтесь. Все мы в этом мире братья. Но ваше Братство оно от Всевышнего. Братство ваше пребудет вечно, ибо почвой, на которой оно произрастает, являются страдания мира сего, и ежели, будет на то Божья воля, всегда найдутся люди, что бы уменьшить эти страдания и облегчить их бремя своим ближним. Да пребудут с вами эти слова Господа в любых испытаниях. Да и умножатся дела ваши и ряды ваши. Благословляю вас в деяниях ваших, – Она распростерла руки над головами собравшихся, и мерцающий свет разлился над Храмовым двором.

Долго еще потом рассказывали те, кто присутствовал на том ночном Вече, как благословила их Богородица, и с благоговением припадал к руке Малки, проезжавшей по узким улицам Вечного города.

Следующий день был суматошен и шумлив. На Соборной площади накрыли даровую трапезу для тринадцати ветеранов в боях здоровье потерявших. Это им поручалось назначить первого выборщика. Тот имел право предложить второго. Оба вместе назначали третьего, и так пока их число не достигало тринадцати. В память Учителя и первых его двенадцати апостолов. Шел тот обряд от ессев. Состав же определялся Иерусалимскими законами. Один из них должен был быть богу посвящен, то есть, быть монахом или священником. Восемь должны были быть витязями или воями. Четыре же оставшихся, представляли собой услужающих, тех, кто ремеслом занимается, заморские земли кормит и поит. Выбранные выборщики присягнули перед очами Господа и разместились на помосте, на высоком склоне над Соборной площадью, заполнявшейся стекающимся сюда со всех сторон народом. К тому времени, как колокола Святой Обители отбили последний третий раз на созыв Веча, площадь была запружена. Вкруг помоста на склоне, занимаемого выборщиками, встали плотной стеной, ярко выделяясь красными жупанами, братья госпитальеры. Чуть поодаль, черно-белым живым Босеаном, раскинулись в своих белых и черных жупанах храмовники. Метко после этого дня названные – «черным витязем с седой головой».

Страсти накалились не на шутку. Пуленский народ и так слыл вольницей, а тут кто-то еще умело его раззадоривал и направлял против предложения о выборе Фулько.

– Не наш он! – Все чаще звучало с разных концов площади, – У Балдуина дочери есть! А по Правде, нами и королева править может!

– Кто-то воду мутит? – Под нос себе бурчал Гог, – Уж не ессеи ли? Хотя вряд ли они в нас более чем мы в них…

– Что ж в роду Булонских никого не осталось!? – Вопрос повис в воздухе.

– Осталось! – Мощный бас Евстафия придавил толпу, – Я Евстафий Булонский. Брат Болдуина и Готфрида. Евстафий Агрен, прозванный Собакой или Псом, как кому нравиться, за службу свою собачью на страже калиты Заморской, говорю. Пусть на Иерусалимский трон садится Фулько. Он ему по праву и по размерам. Мое место у общего коша, у калиты, у кошля пуленского. Вот за это место я всех буду грызть, как пес цепной!

Толпа приняла Евстафия с уважением и пониманием. На месте человек. Но закваска, брошенная в нее, начинала бродить и пузырится. То в одном месте, то в другом, вспыхивали мелкие потасовки и недовольства. Незаметное движение не ускользнуло от наметанного глаза Андрея. В толпе стали формироваться группки, разраставшиеся в небольшие отряды, кольцом охватившие красные и черно-белые жупаны, прижатые к помосту выборщиков.

– Тю! Да это мятеж! – Вспыхнуло в мозгу князя, – Что ж здесь произошло за наше отсутствие?

– Ржа она и сталь ест, – В ответ на его мысли раздался шепот Малки, – А уж людские души и подавно. Дом без присмотра убежище воров.

– Да, да, ты права. Кот из дома – мышки в пляс! Что делать будем?

– Мой выход! А ну подкинь! – Она уперлась ногой на его ладонь и легко взлетела на помост. На помост! Куда никому кроме выборщиков входить было нельзя!

Появление там над всеми в знойном мареве летнего дня сияющей золотыми доспехами Солнечной Девы ввело всех в стопор. Поймав секунду растерянности, и не дав опомнится толпе, Малка вскинула руку по направлению к золотому куполу на Скале.

– Оттуда с высоты своего Величия взирает на вас Всевышний! Кто вы? Земные черви? Грязь и смрад малярийных болот этой выжженной земли? Нет, вы свободные люди Заморья, выбравшие свою долю, только собственной волей и жребием Богов. Разве позволил бы Господь воздвигнуть рядом со своим Домом черный купол храмовникам, будь они не угодны ему. Разве позволил бы Господь, рядом со своим Домом Успения, взметнутся вверх свече госпитальеров, будь они не угодны ему. Так почему вы, свободные люди Святой Земли, новые богоборцы не слушаете тех, кто угоден Богу? Почему позволяете проникнуть, протиснуться в душу чужому шепоту?

– Пресвятая Дева! Богородица! Валькирия! – Зашелестело по рядам, и стали склоняться головы и сдергиваться шляпы, несмотря на палящие лучи солнца.

Но последним аргументом в споре зазвенела тетива спущенного лука и со свистом, рассекая воздух, устремилась к сердцу Малки оперенная стрела.

– Изыди, самозванка!!! – Разорвал знойный воздух фанатичный вопль.

На глазах изумленной толпы одним движением руки Малка остановила летящую стрелу в пяди от собственной груди, и бросила ее в безоблачное голубое небо, навстречу солнцу. А оно в ответ начало задергиваться покрывалом. Нет не туч или нежных облаков, а покрывалом мрака, закрывая свой лик от оголтелой толпы, покусившейся на его посланницу.

Крик ужаса пронесся над толпой. Пулены рухнули ниц и распластались на площади. Даже видавшие виды братья с трудом удержались от соблазна упасть на колени пред Богородицей и просить прощения. Чьи-то острые мечи уже достали богохульника и его приспешников, не дав свершиться божьему суду.

– Прощаю Вас дети мои! – В кромешной тьме звук ее голоса кажется, отогнал давящий мрак, – Прощаю от имени Господа нашего!

Луч света прорезал темноту, и на конце его сияла золотая корона Солнечной Девы. Те, кто был тогда на Соборной площади, потом внукам рассказывали, как воспарила над землей Богородица и простерла свою благодать над Новым Израилем. Как дали обет, все тогда на площади бывшие, служить только ей, посвятив всю жизнь свою только этому служению. И как с того дня, сел на трон королевства Иерусалимского Фулько. А у трона его встали Великие Мастера храмовников и госпитальеров. Любой пулен считал высшим долгом своим служить верой и правдой одному из братств.

Неспешно, в строительстве и укреплении Домов и комтурств, годы шли незаметно. Замками и госпиталями покрылась Земля Заморская, превратившись в большой учебный лагерь. Только успевали принимать пополнения изо всех краев земли. Состарился и ушел в Ирий король Фулько, весь себя посвятивший становлению Братств. Тихо взошел на престол сынок его малолетний, уже по традиции Балдуином названный. Тихо взошел, тихо правил со слов своей матушки Мелизанды, а более со слов мудрого Раймона. Не стареющий Раймон, знавший все-таки секрет бессмертия, отправил на покой неистового Гога, принял посланца Бертрана Робера и поставил его во главе храмовников, принявших это, как милую шутку, а потом расценивших назначение, как то, что, мол, кому-то надо и хозяйством заниматься. Высшие Мастера мало нового Магистра слушали, да зачастую и не приглашали его на посиделки вечерние. Готфрид с недавних пор получивший прозвание Святой Омар и граф Аршамбо продвинули границы Святой Земли далеко на юг, заложили новые замки Аскалон и Газу на побережье, вышвырнув оттуда пиратов и разбойный люд.

Роллан прикипел душой к новому Храму в Арагоне и ставил дело там широко и умело, через некоторое время начав спорить по богатству и роскоши с главным Домом на Храмовой горе. Братцы Бизо, опутав весь Новый Израиль сетью лагерей по подготовке и воспитанию братьев, хозяйств, мастерских и скотных дворов, перенесли свою энергию сначала в Арагон и далее по всем западным уделам, обстраиваясь и расширяясь там с такой же обстоятельностью, как и дома.

Разлетелись, разбежались братья с Храмовой горы. Только Андре Монбард да Гундомер обосновались под Черным куполом рядом с церковью Богородицы. У них был свой путь, свой крест.

Мужал Микулица, став совестью земли Богоборческой. Келья его в глухом переулке отпугивала случайного прохожего. Варили там подмастерья зелья волховские, а по ночам с крыши смотрел мастер на звезды и предсказывал по ним судьбу. Приезжал к нему сам Усам ибн Мункид великий звездочет востока, друг и соратник эмира Муин ад Дина. Посмотрел, покачал головой и поклонился, как равному.

Малка жила теперь в цитадели в Башне Марии. Правда бывала там не часто, в основном столовалась и ночевала у храмовников, в конюшнях Соломоновых, где в правом приделе базилики соорудили ей роскошную горницу.

В городе ее принимали с восторгом и почтением. Не успевал ее вороной ступить на булыжник мостовой Иерусалима, как уже протягивались руки к заступнице.

Вечно юная прекрасная Дева гарцевала в полях, скакала в дальние оливковые рощи, не боясь разбойников и лихих людей. Даже не жуткие Угрюмы, что ни на шаг не отходили от хозяйки своей, людская молва, сама оберегала ее. Кто ж отважится напасть на Богиню.

Уже четыре года восседал на Цареградском троне Мануил, а нужных вестей от него не было, но вот в давно ожидаемый ей день и час в дверь башни постучал монах.

– Входи брат, – Двери раскрылись, и взору монаха предстала круто уходящая вверх лестница. Он повертел головой, перед ним никого не было, – Входи брат поднимайся, – Голос раздавался с верху.

– Иду. Иду с Божьей помощью, – Монах подхватил сутану и, не откидывая клобука, стал взбираться по лестнице.

На первой площадке он встретил двух охранников, от одного взгляда на которых мороз продрал его по коже.

– Чего это я так, – пробурчал он себе под нос, – Витязи как витязи. Ничего в них странного нет, – Однако перекрестился и начал подниматься дальше.

На второй площадке он встретил еще двух охранников. Как ему показалось точную копию предыдущих. Только еще более жутких, хотя внешне они мало чем отличались от хорошо воспитанных дворян короля Людовика или графа Тулузского.

– Тьфу, тьфу меня, – Он опять перекрестился, – Будто не к Пресвятой Деве поднимаешься, а в преисподнюю спускаешься. Чур, чур.

Лестница вывела его в прелестную девичью горницу на верху башни. У окна сидела девушка в короне из туго заплетенных кос, накрытых зеленым шелковым покрывалом. Ноги ее покоились на низенькой маленькой скамеечке. Широкие рукава парчового восточного халата скрывали тонкие руки. На него смотрели внимательные синие глаза.

– Входите, входите Альфонс. Странно видеть здесь в виде посланника, под сутаной монаха, самого графа Тулузского. Не удивляйтесь я знала вашу мать Эльвиру Кастильскую. Значит дело пошло?

– Добрый день, лучезарная, – Граф подивился ее прозорливости но виду не показал, – Ты права. Дела пошли, если посланниками стали графы, – Оправившись, закончил он.

– Что за вести? – Она встала, одернув халат, жестом воина.

– Все готово. Вас ждут, – Коротко сказал монах.

– Кто?

– Все.

– Все?

– Все. Кто нам нужны.

– Когда?

– Через три месяца у Мануила.

– Мы будем. Передай привет Людовику. Это ведь он тебя послал?

Монах промолчал. Встал, накинул клобук. Неожиданно для себя опустился на колено и поцеловал край халата Девы. Она подняла его с колен, поцеловала в лоб и сказала.

– Передай всем. Запомни дословно. Пришло время Богородицы.

– Пришло время Богородицы! – Повторил мон

 

Почти уже родной Царьград всплывал по носу головного ушкуя. Вымпела Нового Израиля громко хлопали на мачтах. Рулевой правил в гавань Буколеона, прямо ко дворцу. На рейде уже качались галеры Людовика и Генриха с поднятыми вымпелами.

– Фридрих Рыжий с дружиной или еще в пути, или конно подошел, – Вслух размышлял Микулица.

– Глянь Микулица, у тебя глаза позорче. Чьи там еще вымпелы вьются на галерах что в соседней Юлиановой гавани стоят, – Андрей успевал подмечать все.

– Да это Роджер Борса что над обеими Силициями князь, да вон чуть правее знакомец Малкин, Альфонс Тулузский, лангедокского удела наместник.

– А тот лазоревый стяг Стефана Василькового, что на дочке Вильгельма Завоевателя – Адели женат. Он тогда, в Новом Израиле, как ее увидел на норманнском драккаре, так голову сразу и потерял. Это еще когда было, когда нас не было. Значит, старые викинги его отрядили, – Андрей оглядел гладь моря, – Во, гляди, еще, кого-то Бог принес.

– Да это вымпела графов Шампанских, судя по расцветке, и отец Тибо и сын Анри оба здесь.

– Хорошая компания собирается. Ты как считаешь Малка?

– Ты вот Данилу спроси. Он молчит, молчит, а как скажет…

Данила, упросивший князя взять его в эту поездку, лежал на носу лодьи и смотрел из-под ладони на разбросанные в гаванях галеры.

– Когда львы собираются на трапезу, гиенам надо держаться подальше…чтоб не смердели, – Негромко бросил он.

– Я ж что сказала. Дядьку спросите, он скажет, – И Малка залилась рассыпчатым смехом.

– Вот бисова девка, – Буркнул Данила, – И время ее не берет, только краше с годами становится, – С долей зависти подумал он.

Ушкуй лихо лег по ветру и притерся боком к царской пристани, почти борт о борт с франкскими галерами. Андрей со товарищи спрыгнул на берег, разминая затекшие ноги. Малка съехала за ним на руках Угрюмов. Стремянные сводили княжеских коней и сносили поклажу.

Навстречу спешил приказной дьяк, улыбаясь во весь рот.

В Царьграде ноне собрался старший стол. Собрались Рюриковичи первой руки. Мономаховичи. Новой Веры приверженцы и опора.

В Царьграде на царском столе, в центре всей земли и в ее столице, принимал всех радушный хозяин – Базилевс Мануил, всей Ромеи хозяин и держатель. Всем монархам родственник, германским князьям родич по жене молодой – графине Берте, Заморским Землям по второй жене – Марии Антиохийской. Князю Андрею больше, чем брат. Это когда тот сестру его, Елену батьке своему в жены сватал, они побратались и познакомились – праправнуки Константина Мономаха.

От западных уделов приехал Людовик – король франкских земель с молодой женой Аленорой Аквитанской, по своему забубенному характеру, за мужем увязавшейся. Правнук Анны Ярославовны, наследный Рюрикович.

Внук короля Нового Израиля Фулько Анжуйского, юный Генрих пока представлял здесь два удела – Анжу и Мэн, но, по словам Бернара, прочили его на королевский стол объединенных провинций Англии и Шотландии. Будучи графом Анжуийским и герцогом Нормандским, он уже сейчас представлял собой один из самых сильных и независимых Домов Европы.

Фридрих, рыжий племянник германского Конрада, швабского герцога из рода Гогов, опирался на всю полабскую, прусскую и вообще варяжскую родню. А принадлежность его к Рюриковичам видна была за версту по огненной шевелюре.

Графы Тулузские – старый Раймунд и молодой Альфонс, на правах родственников королевы франкской, тоже прибыли к цареградскому столу. Но старого уже не звали. А молодой заслужил своим посольством, а более тем, что за спиной его проглядывали боевые аквитанские дружины.

Заносчивый Рожер Борса, навязчиво напоминал всем о своем родстве с норманнскими князьями и, особенно с Робертом, пока ему не напомнили, что здесь все рыжие, и он не рыжее других. Хотя у многих и бурый перелив в шерсти.

Все, кто был в этот раз у Мануила, понимали, что настал предел.

– Первая Великая Империя, основанная Меровингами и Артурами, разлагается. Герцоги, графы и виконты завладевают замками, городами и провинциями, принадлежащим верховным владыкам. В недрах древней власти зреет гнойник, который или разорвет или отравит весь организм. Нужен или нож хирурга сейчас, или топор палача завтра, – Так начал свою речь самый молодой из гостей – Генрих Анжуйский.

– Бросим взгляд на Европу: она растерзана кровавыми распрями. Что видно на этих землях? Поля лишь кое-где обработаны, долины и равнины подтоплены, горы и холмы покрыты старым темным лесом. Тут же воинственные жилища владельцев с укрепленными зубчатыми башнями. И в соседстве с ними хижины рабов, прикованных к земле, – Людовик поддержал кузена.

– Пока Империя не имеет главу, или имеет бессильного главу, она мертва. Земля, имеющая только хозяев без народа – это пустыня. Всюду только рабство. Воины не стали кормильцами, превратившись в разбойничьи шайки, несущие грабеж, убийства и пожары. Работники и жиды принадлежат монастырским и господским мастерским. Торговля рассеяна, ремесла умирают. Каждый ничтожный владетель считает себя равным солнцу, – Юный Фридрих горячо поддержал Людовика.

– На старшем Мономаховом столе сел безвольный Вячеслав Владимирович, сын Мономахов. Всю власть отдал племяннику Изяславу, сыну Мстислава Удалого. Но права молва. На детях природа отдыхает. Один, не в отца Мономаха, безволен. Второй, не в отца Мстислава, кровожаден и спесив. Идет раздрай на Великокняжеском дворе, – Раздался голос из темного угла палаты.

– Гуляй, – Радостно узнал Андрей, и неожиданно для себя вступил в разговор, – Единый дом трещит по швам. Рюриковичам закон не указ, вассалитет не порука. Кажный из них себя не менее, как сопрестольником мнит. Кто ему такой Мономах – Император. Тьфу! И растереть. Одних Великих князей уже на Руси четверо. И Киевский, и Черниговский, и Галицкий, и Ростовский. Через год в каждом селе свой Великий князь на троне сидеть будет. Да что там на Руси. В Европе каждый смерд, дьяк, король, себя Великим ровняет, чуть ли не в Боговы сыновья метит.

– Что делать мыслите, Великие? – Вопрос старого графа Раймунда повис в воздухе, – Что? Вы тут старшие Мономаховичи, вам и решать.

– Дурная кровь, она организм портит. Спускать надо дурную кровь. Кровопусканием, – Вкрадчиво раздалось в наступившей тишине из того же темного угла.

– Как учил Великий Учитель – «Не мир я вам принес, но меч»!

– Бернар, – Шепнула в ухо Андрею Малка, – Даже я не знала, что он здесь.

– Война стала основной формой существования всех, – Голос продолжал, – Звери напились крови, и без крови не могут. Волков в овчарне надо истребить не милосердно, а опьяневших от крови псов запереть на псарне, поставив у дверей умелых псарей, с волкодавами на поводках.

– Мы знаем все, Святой, – Людовик тоже узнал Бернара, – Эй слуги принесите еще огня, а то кто-то хочет остаться в тени, – В его словах был двойной смысл и угроза, – Мы тут все Великие и не только по роду, – Как бы отвечая Раймунду, повернулся он, – Но и по Посвящению. Все мы тут, пятеро, Великие Мастера братства храмовников и многие из вас нам не ровня, – В голосе его зазвенел металл, – Ни по роду, ни по званию, ни по знанию. Знайте свое место.

– Угомонись король! Ты на кого голос повышаешь! – В свете новых факелов, принесенных слугами, в темном углу стали видны фигуры сидящих, – Я Святой Бернар и со мной Великие Мастера.

– Это ты для смердов Святой! А не для нас Ангелов Высшей руки! Это я тебе говорю. Я – Святой Людовик! И мы будем выбирать, кто нами будет править! А вы будете знать, кому служить! Это будет так… или не будет никак!! В хозяйском доме нужен один хозяин! И быть ему на этой земле Сыном Божьим. Царем-Священником! Императором! И все вожжи одному ему в руки! И служба ему, как Самому Господу Всемогущему!!! Так и только так!

– Только так! – Поддержал его Генрих.

– Только так! Даже ради власти мы Ангелы свои шеи гнуть не будем, – Гордо вскинул голову Фридрих.

– А мы на ваши шеи хомутов и не готовили, – Резко ответил Бернар.

– Значит так, – Раздался тихий девичий голос, – Ангелам от древних Богов удел миром править. Так было и так будет. Артурам-Медведям от древних Богов пределы Империй расширять и на землях порядок хранить. Так было и так будет. Нам Мастерам их оберегать. Не диктовать, и не пугать, а оберегать и лучших из тех и других к себе забирать. Гордыня вас обуяла всех! Смиритесь. Перед Богами все мы жалкие черви земные.

Все в зале обернулись в сторону Малки. Она сидела на высоком стуле, как сама Богиня Артемида на троне. Величественным жестом руки она остановила, попытавшегося ей возразить Бернара.

– Не место прекрасным дамам на совете мужей… – Слова застряли в горле Людовика.

– Ты великий правитель Людвик. Но я не спрашивала тебя, что мне делать и где мне быть? Ты тянешь свой жребий у Богов, а мы прядем тебе нить твоей судьбы. Остерегайся спорить с теми, в руках у кого божья прялка.

– Настало время Богородицы! – Продолжила она, – София – Мать Премудрости помогла отцам и дедам вашим раздвинуть населенный мир от края до края. Но время ее прошло. И вы, дети их должны быть достойны своих предков. Под рукой Богородицы – Матери всех родов земных выпала вам доля обустроить этот мир, чтобы жили в нем все одной дружной семьей, под одной рукой, как у заботливого отца в доме. Настало время Богородицы. А для матери все дети равны и любимы одинаково. А вам, – Она повернулась к Мастерам, – А вам, Посвященные, стоять на страже, знаний земных и место свое знать! – Жестко закончила она. Повернулась, направилась к двери, которая, как по волшебству, раскрылась перед ней, и вышла в светлое пятно проема.

Обсуждение, прерванное Малкой, после ее ухода, вошло в спокойное русло. Опять всплыл вопрос о купцах-жидах. Целые города и союзы начали сбиваться в цеха и гильдии. Если до последних лет вольное купечество вольготно жило в отдельных слободах за городскими стенами, исправно внося свою долю в общее дело, то в последнее время жиды, решили что, имея толстую калиту на поясе, можно не слишком считаться с княжеской властью. В любой момент можно прикупить болтающуюся без дела дружину или подмазать членов Собора или Думы.

Неистовый Бернар стоял на своем. Дань должны собирать мытари. Рабы казны должны над собой кроме Императора не иметь никого, где бы они не жили, и в землях чьих бы не вели свое хозяйство. Лучших из жидов себе забрать, но и за сношение с другими, раб казны караться должен нещадно. Паук плел свою паутину.

Выступили братья госпитальеры. Братья Святого Лазаря поддержали их. Да по землям подлунным бродят злые духи и уносят души тех, кто иссушил себя грехом. Но в силах, если правильно подойти к этому делу, поставить заслон злым духам и не пускать хворь из грешных мест в благостные.

Опять говорил молодой Генрих. Растет число ремесленного люда. Давно назрел вопрос о создании поселений – градов для мастеровых. Ширится число монастырей и братьев монахов, занятых мирным делом грамоты и знаний. Много воев уходят на покой в эти обители, многие знания копятся за их стенами.

И все сходились к одной мысли. Все нити должны идти в одни руки. Руки Императора. Пришло время. Показать зубы, всем тем, кто почувствовал вольницу.

– Гуртом и батьку легче бить! – Подвел итог, молчавший доселе Данила.

– Пойдем почивать, други дорогие. Утро вечера мудренее, – Встал по праву хозяина Мануил. – Завтра в обед, жду вас в этой зале. Андре! Рад буду видеть и гостью нашу. Пусть зла не держит.

– Передам. До завтра. Покойной вам ночи, господа.

На следующий день разговор вертелся вокруг одного. Надо родам четко определить, кто за что ответ несет.

– Нету теперь разных родов, – Вдруг неожиданно даже для себя встал Андрей, – Ужо сколько лет Ангелы с Медведями породнились. Сколько лет дети их сначала в Орде службу служат, а потом на троны садятся. Да и Медведи, сколько лет не токмо мечом машут, но и в покоренных землях на управе сидят. Не о том речь. Надо строго власть на три ветки делить. Первая – то воинская власть. Ханская. Ей под руку Орду отдать и снабжать ее хабаром и людьми, из расчета десятины. Пусть пределы раздвигает, да непокорных под руку приводит. Им честь и хвала. Им почет и уважение. Им отдельные Сараи-города и места для старых и увечных в монастырях, на прокорм и тихую гавань.

– А вторая власть – князья. Власть мирная, – Поддержал его Мануил, – Пусть на местах в городах и уделах правит. Где по боле удел, там князь, либо король. Где по мене – дьяк или граф, боярин, барон, герцог. Где совсем малец удел, там приказчик или управляющий какой, но все под рукой одной. Одну волю выполнять и одно дело делать. Даже в жидовские города и в союзы, там, где Вече, Собор или Дума правят, посадить посадников, пусть догляд за их кругом будет.

– А третья власть – власть духовная. Власть от Господа, – Гнул свою линию Бернар, – Ей догляд за всеми властями и отчет только перед очами Господа нашего. И пусть ее хранят те, кого из общества Правда вытолкнула. Изгои то бишь. Мы их соберем, пригреем, обучим, под обет подведем и в Братства определим. А Братствам тем службу нести только одному Всемогущему.

– И быть представителем его на земле – Государю Императору, – Вдруг неожиданно для всех повернул Фридрих, – Царем-священником, как в стародавние времена. Сыном божьим на земле. Всем под его рукой ходить. И ему отчет держать.

– Нет! – Выдохнул Бернар, – Только Господу нашему!

– Какому? – Вдруг раздался голос Людовика, – Какому Господу? Все уделы молятся, как кому удобно. Под Христа крестим, крестим и все без толку. Какому Богу молиться будем? Народ его не видит, а видит своих богов и своих волхвов. Император должен стать Богом на земле. А Братства его глазами и руками. Словом и делом. Бог должен быть рядом. Он должен быть в каждой хате, в каждом тереме. Ты Бернар уймись. Это ты там, в Клерво, Святой. Там в Новом Израиле – Учитель и Мастер. А здесь ты один из нас – Великих Мастеров. И если тебе Макошь уготовила из смерда Звяги до высот добраться, то это еще право тебе не дало высокородных учить. Смотри. Распяли Иисуса, и ты можешь его путем пойти.

– Так ты так?! – Бернар аж задохнулся.

– Так! Мученический Святой – святее, – Коротко отрезал Людовик, – Я тебе уже говорил. Надо будет, сам Святым стану, а Императора Богом признаю. Вот так. И не мути воду. Братства мы тебе не подчиним. Не надейся. А то смотри, как угорь между пальцами норовишь. Знай свое место! Ты на моей земле сидишь. Запалю Клерво и очищу землю от скверны огнем очистительным, как старцы друиды учат. Все!

– Успокойся брат, – Охладил его Андрей, – Я брата Бернара по Святой Земле знаю. Он за дело общее болеет. Нет в нем гордыни и злонамерения. Он душу в это дело вложил. В сеть свою паучью. Пусть и дальше плетет паутину свою.

– Так никто его и не попрекает ни чем. Только больно горяч не по годам, и не к месту, – Добавил Мануил, – Это на площадях и на проповедях хорошо, а не в этих палатах. Занесло просто пастыря. Решил что мы агнцы Божьи перед ним.

– С агнцами это хорошо, – Поддержал шутку из угла Гуляй, – Так вот агнцы Божьи. Пора решать с Братствами. Пастуху божьему Бернару, земной поклон за труды его. Пусть и далее Братства холит и лелеет на благо общей земли и общего дела. Нашего дела. Братства, по моему разумению, никого кроме Императора над собой иметь не должны. Кроме конечно, прав Бернар, Господа нашего, а лучше… Девы Богородицы. Объясню почему. Потому как Богородица у всех народов и волхвов чтится. И вопрос, какому Богу служат? Не возникнет. Богородице. Матери всех Богов. Праматери.

– Мудр ты, дядька Гуляй, мудр и знающ, – Голос Малки был как всегда тих, – Богородица, Пресвятая Дева – она всегда и у всех одна. Пусть Братства ей служат. Пусть ее Храмы главными стоят там, где власть Имперская. Тогда все: от крестьянина-землепашца до боярина поземельщика, от воина-внука Дажьбожьего до короля или дьяка приказного, от волхва до друида, будут братьев, как слуг своей праматери воспринимать. Как защитников своих домов и своих жен и сестер.

– Пусть служба в братствах, у тех, кто мечом опоясан, считается самой почетной и доблестной. Пусть служат ее все: от простолюдина до княжеского сына, как службу Богам угодную. Не как в Орде. Отслужил и домой вернулся, хозяйство вести. А всю свою жизнь, как служение Богам, – Бернар понял, что не править ему Братствами, но хоть рядом постоять.

– Пусть дань собирают служащие имперские, только Императору отчетные. Рабы казны. И упредить им – отдельно жить, и отдельно служить. А в защиту им дать Псов Господних. А тем Псам Господним – храмовникам, вменить Слово и Дело в миру хранить и множить, – Добавил Гундомер.

– А воинству Господню – госпитальерам, хранить землю от нечисти. И в том им только Всевышний указ и сын его на земле Император, – Поддержал его Микулица.

– Дело за малым. Найти те руки, в кои мы все готовы бразды вложить, – Мануил высказал общую мысль, – Завтра договорим, гости дорогие. Утро вечера мудренее.

На следующий день решение было принято быстро и неожиданно легко. Все переспали с этой мыслью, и уж кто им там, в уши нашептал…

Слово опять по праву хозяина, да и по праву старшего на Мономаховом столе взял Мануил.

– Родичи мои дорогие. Славен род Ангелов. Рюриковичей, Каролингов, Анжуйцев, Платагенетов… Велик и доблестен род Медведей. Меровингов, Артуров, Чингизидов… Но только тот, в ком течет кровь обеих родов достоин править нами. Когда раздвигали мы пределы и поминали имя Бога, то знали все вои и воеводы их, что един Бог на небе над всеми родами. В честь единства бога нашего, правящий род взял себе имя – Мономаховичи, то есть одного славящие. И потому править нами должен тот, кто из этого рода.

Зал одобрительно зашумел.

– Земля ариев, праотцев наших пошла с далекого севера. Пусть корни правящего нами тоже идут от туда.

И опять зал одобрительно зашумел.

– И, наконец, – С улыбкой закончил Мануил, – Все Императоры названы Порфироносными. Рыжими. Солнцеподобными. И ему таким быть!

– Так назови! – Не сдержался Фридрих.

– Андрей Георгиевич Ростовский! Внук Владимира Мономаха, праправнук Константина Мономаха, внук хана Алепы, сын Юрия Длинные Руки, Великий Мастер Андре Братства Храмовников… Любимец Богородицы! Он и Ангел, и Медведь, и к Великим Мастерам причастен. Он все в одном лице. И зваться ему с этого дня Андреем Боголюбским. Потому как Богом любим!

– Пусть на росских землях порядок наведет для начала, – Резко бросил Людовик. В душе он был согласен с Мануилом и понимал, что это действительно правильный выбор, но обида, что не он, все-таки давала себя знать, – Пусть разберется с князем Изяславом, с которым его батька все Киев не поделят. А покажет, что он в Новом Израиле не только мечом научился махать, но и голову имеет не для одних красивых перьев, я за…

– Пусть дядька берет бразды, – Радостно поддержал Генрих.

– Пусть. Братства его поддержат, – Бернар уже осознал свое место в Империи, – Мечом и советом.

– И казной и связью, мастерами и мастеровыми. Гильдиями и союзами, – В тон ему добавил Гуляй.

– Пусть во всех уделах Братьев жалуют и привечают, – Микулица говорил немногословно, – Западные уделы должны им место дать, где обстроится, а восточные – места для возврата подготовить.

– На том и порешили и по рукам ударили, – Подвел итог Мануил, – Рады идти под твою руку – Император Андрей Боголюбский. Начинай Империю в кулак собирать, а мы поможем.

– И мы поможем, – Раздался спокойный голос с южным акцентом.

– Разрешите представить, господа. Наши гости – Шейх-эль-Джебель – Старец Гор и его верный воевода, князь Румелии из Никеи – Кылыч-Арслан, – Великий Мастер Раймон повел рукой в сторону гостей.

С лавки приподнялись седой, как лунь старец и молодой витязь.

– Господа, – Старец был краток, – Богоугодное дело делаете. Мои ассасины, слуги мои верные, окажут вам помощь в любом месте подлунного мира. А Арслан придержит соседей своих арманов.

– Спасибо тебе Хранитель традиций. Мы знаем твое имя – Волхв и Хранитель. И знаем силу твоих ассасинов, чей кинжал не знает промаха и поражает отступника везде, где бы он ни был. Мы рады, что вы с нами.

– Мы не с вами. Мы в Братстве и только в Братстве. Только путем Посвящения идут мои ученики. Путь этот – путь познания таинств бытия. Я хотел бы посмотреть на Солнечную Деву,… если это не байка.

– Достопочтимый Гасан Сабах, преклонить голову перед Великим – это честь даже для меня, – Малка вышла из тени, – Знания твои и видение мира всеобъемлющи.

– Подойти ко мне, дитя мое. Запомни – невозможно объять необъятное. Чем больше знаешь в этом мире, тем больше понимаешь, что ты не знаешь ничего. Ты действительно прекрасна и действительно умна. Ты знаешь мое имя, и знаешь, что говоришь. Это редкое качество для детей Земли. Я – Старец Горы и Волхв Традиций, при всех говорю. Ты – Дева Ариев. И ты, берегиня Андрея Боголюбского. Да прибудет с вами благодать Всевышнего. Когда я и он, уйдем в Ирий, найди себе достойного и веди его выбранным тобой путем. Подойди, я поцелую тебя, как свою внучку. И пусть этот поцелуй передаст тебе всю мою силу и знания. Подойди, бессмертная.

Старец поцеловал Малку и, повернувшись, вышел из палаты, рукой позвав за собой своих людей, которые появились в зале неожиданно, и так же неожиданно исчезли. Великое Братство Востока было неуловимо, как утренний туман, но присутствовало везде, как воздух.

– Ну что, с Богом! Веди нас Андрей тем путем, какой тебе укажет Бог! Мы все слуги твои! – И Людовик первым склонил голову.

– Веди, – Остальные последовали его примеру.

– А знаком твоим с сего дня будет крест огненный, что люди в небе видели. У братьев, что службу будут имперскую нести, на жупанах тот же крест будет. А на алтарях церквей ваших – якорь. И церкви ставьте Богородице, – Раздался, принесенный ветром, совет Старца, – А ты Андрей дело свое начнешь, когда она к тебе сама явится, и Деву твою благословит. Жди! Жди! Жди!

 

Вот с того самого дня и ведет свой отсчет Великая Империя, пришедшая на смену Империи. Вот с того самого дня и затопила весь мир Золотая Орда, сменившая в походных седлах Дикую Орду. C того самого дня и сели на землях Ойкумены и начали ткать свою паутину, сначала золотую, а потом стальную, Братства, получившие в народе название – Ордена. То ли по своим Уставам, то ли по порядку, который они устанавливали, то ли по схожести с боевой Ордой. Кто ж сейчас все упомнит?

Участники того совета разъехались по своим уделам, унося в походных сумах буллы с печатью Ордена, а в головах план как землю эту обустроить на благо всем.

Людовик с молодой женой Алиенорой решил в Новый Израиль съездить посмотреть, как там пулены обосновались, да кое с кем из Великих Мастеров свои тайные дела чародейские обрешать. Молодой королеве такая поездка только в радость показалась. Тем более что подругой у нее в путешествии стала сама Пресвятая Дева, да молодой Генрих Анжуийский и графы Тулузские.

Гуляй Беда расцеловался с Андреем. Путь его лежал в Киев-град в Лавру к черному игумену, почву подготавливать.

– Поторопись князь, – Обнимая, шепнул он, – Промедление смерти подобно. Все может перемениться. Ныне умок, что ветерок. Пока старшие на тебя ставят, надо все в руки брать. Да и я не вечен. Поторопись.

– Потороплюсь Гуляй, – Андрей обнял дьяка, – К концу года буду в Залесье. Дружину соберу и буду. Слабых ноне на порог не пущают. Гиены ноне у власти, а гиены только львов уважают, да и то за силу, – Вспомнил он слова Данилы.

– Правильные речи и правильные мысли. Умнеешь с годами, – Похвалил дьяк, – На Микулицу опирайся. Он мне почти замена. Может даже пошустрее будет. И знает всех вокруг. А уж дело так выворачивает, что без ковша с брагой не разберешься. А если серьезно. Дело свое знает и в кругах к правящим дворам приближенных бооольшим авторитетом пользуется. А уж среди чернокнижников почитай царь и бог. Даже с востока звездочеты и с севера колдуны замшелые ему челом бьют. Так что держись за него князь, он тебе советчик и брат с детства.

– Спасибо. Я и так в Микулице, как в самом себе, уверен.

– Даниле пора на покой. Велик вой и силен, но стар. Отправь его в Ярославль, к побратимам, что там, на покое обретаются. Дед отговариваться будет. Ты его с собой возьми в Ростов, Суздаль, а в Ярославле оставишь под предлогом, что новых воев набирать надо.

– Сделаю так, как говоришь. Хотя жаль деда. Он себя без нас не мыслит. Но может, если дело ему дать, загорится.

– Малку при себе держи. Да что ее держать. Ее гони не уйдет. У нее Божий указ. Но слушай ее, открыв рот. Что там с ней произошло, как она это сделала, то пути Господни. Но теперь она почти, что Богиня. Я не вижу – чувствую. Мы все уйдем, каких бы ступеней не были. Она останется. Это доля ее тяжкая, нас всех хоронить. Но дал нам Бог ее в помощь, и пока она с нами, над нами его благодать. Люби ее. Она тебя любит, и ты ее люби. Семью береги, а ее люби. Не тупь очи, знаю я все. Сам не из последних чародеев в этом мире. А любовь и от простой ворожейки не скроешь. Так что, любите друг друга. Богам семья не положена. Семью тебе с другой строить. Такова судьба ваша. За все платить надо и большой мошной.

– Понял все, Гуляй. Не трави душу. Сам все знаю, обо всем с Богами говорил. Не мальчик чай. Забыл ты дьяк, что мы по знаниям ровня.

– Не забыл. Но то, что тебе не откроют, то мне скажут. Все поехал я. Поторопись. Чую наступает время, где каждый час, как год. Гони коней до мыла. Не жалей дружину и себя. Край – до конца года жду. Поцелуемся, отрок, – С улыбкой закончил он.

Большой ватагой отправились в Святую Землю.

В дороге все как-то сдружились, сошлись поближе. Женщины чирикали про свои женские дела, примеряя платья и парчовые накидки. Алиенора, сойдя с галеры в Яффо, лихо вскочила в седло боевого коня, внешне не отличаясь от дружинника. Ответив на удивленные взгляды свиты, тем, что она дочь Великого Генриха Аквитанского. А у них в Лангедоке женщины всегда дрались стремя в стремя с мужчинами против любого врага. Мы, мол, медвежья порода от самих Меровингов род ведем. Малка поощрительно ей улыбнулась и все дорогу не отходила от юной амазонки. Впрочем, вокруг них вертелась карусель всех достойных господ Европы. Людовик и Генрих, присоединившийся к ним Рыжий Фридрих, Даже старый Раймунд Тулузский и то вился в пыли их вороных. Андрей с улыбкой смотрел им вслед и думал.

– Закрутит им головы Солнечная Дева, – Он повернулся в седле, – Эй Гундомер, что это ты любимицу отпустил.

– Пусть попушит хвост, птица райская. Ей без этого нельзя, – В тон ему ответил побратим.

– Попушит, попушит. Глядишь, всем башку в сторону сдвинет, – Забурчал Данила, – Ишь, все так и вьются у бабьих юбок, тоже мне вои. Тьфу, глаза бы не глядели.

– Чего бурчишь, дядька, – Осаживая рядом с ним коня, спросил Андрей.

– Вертихвостки. Ну, наша то она всегда была бисова девка. И эта туда же. Помяни мое слово Андрейка, умыкнут ее у Людвика, помяни мое слово, умыкнут. Да она и сама хвостом мотнет, как лиса, и поминай, как звали. Смотри, как глазами стреляет. Еще и нашу научит. Гони ее в шею, бисово отродье.

– Да ты что, старый? Нашу Малку с пути не собьешь. А этой щепке она сто очков фору даст. Чего на королевшину смотреть-то, ни кожи, ни рожи, – Подъехал к ним Микулица.

– А ты не лезь, когда старшие разговор ведут. Тоже мне бабий угодник и знаток юбок, – Данила осерчал, – Ты ж чернец, а туда же. Вижу, как на Алиноровых девок глаз кладешь.

– Чернец, чернец, что ж мне и на девок посмотреть нельзя? Я ж, как братья, обетов безбрачия не давал, – Со смехом закончил он, – Да и князь наш, хоть и брат, а семью вон, чтит и холит.

– Семья – корень ариев, – Сурово поправил Андрей, – С грустью глядя на Малку.

– Беру свои слова обратно, – Микулица хитро улыбнулся, – Но только о князе. А о девках, все как на духу. Вот присмотрю попригожей, и женюсь, – Он хлестнул коня и умчался к женской кавалькаде.

– Мужик уже, а трепач, как в детстве, – Незлобиво сказал Данила, – А ведь и впрямь его женить пора. Как думаешь Андрейка?

– Захочет, женим, – Погруженный в свои мысли ответил князь.

– И не захочет – женим, – Подвел итог разговору Данила.

Конный поезд растянулся по всей дороге. Ехали вольготно, останавливаясь на сороках и у монастырей, где все были рады принять гостей. Разбойный люд сидел тихо. Выехавшие навстречу дружинники во главе с Борисом ждали их на перевалах. Встретились, обнялись и ускакали в рощи вдоль дороги на склоны холмов. Чем черт не шутит, когда Бог спит.

– Береженного Бог бережет, – Бросил на ходу Борис, в ответ на недоуменный взгляд Андрея.

– Кто трезв и умен – два угодья в нем, – Поддержал любимца Данила, – Это тебе моя замена, – Со вздохом добавил он, – И не возражай. В последний путь с тобой в Залесье поеду. Стар. Стар я, Андрейка. Родную бы землю увидеть и в нее лечь. Не люблю я эту землицу заморскую, не моя она. Нет в ней тепла. Увези меня Андрейка домой. Чую свой смертный час. Хочу дома его принять, с мечом в руке. Хочу курган над собой из родной земли. Хочу, что бы дружина на нем чару поминальную выпила. Обещай мне Андрейка…

– Ты чего это старый о смерти заговорил? Рано еще…

– Не перебивай. Я может, больше смелости не наберусь, об этом с тобой говорить. Обещай мне князь, – Данила первый раз назвал его так, – Что похоронишь меня по старому обряду, как ариев в давние времена хоронили. На костре. Чтобы отлетела моя душа в дыме Святого огня в Ирий, в Вальхалу, к Валькириям, к сестрам нашей Малки. Что бы не плакали на могиле моей, а пели песни старые. Со мной в курган меч мой, и коня моего, и брони мои положите. А девок молодых не надо. Я их на этом свете не больно-то жаловал. Пусть всплакнет обо мне бисова девка Малка, и то хорошо, – Он вздохнул.

– Обещаю дядька. Да ты еще меня переживешь.

– Чур, чур. Что ж ты глупости то говоришь, Андрейка. Старому покой – молодому разбой. Все, больше я к этому не возвращаюсь. Ты княжич, слово княжеское дал. Я верю.

В Иерусалим прибыли засветло. Расположились на дворцовой слободе. Малка забрала девок с собой, повернув коня к дворцу Елены. На недоуменный взгляд Андрея ответила.

– Все мы дочери праматери. Все мы жрицы любви. Подготовимся. Перышки почистим, приедем вечером на пир в главный королевский дворец. А там как Боги положат. Утром разберемся, кто на какой подушке проснется.

– Делай, как знаешь. Ты в этих делах не просто Богиня, а Богиня Любви, – Князь поворотил коня в сторону Храмовой горы, дав указание дружинникам разместить гостей в Ханском дворце и во дворце Орды.

Малкина ватага приехала во дворец Елены, где их встретили радостно и с радушием. Жрицы любви почитали Малку за свою покровительницу, часто бывавшую у них. Они помогли гостьям сойти с коней и увели каждую в свои покои смыть дорожную грязь привести волосы и тело в порядок, подобрать наряд, достойный каждой.

Пусть каждая сегодня будет Богиней Любви! – Отдала приказ Малка, – И вас всех приглашаю на пир. Этот пир должен будет запомнить каждый гость на всю жизнь. Это для них будет последний мирный пир в объятиях мирных женщин. Далее в жизни они не нектары, а кровь пить будут. Не на мягких перинах и шелках в объятиях любви, а на лаврах в объятиях воинской славы почивать будут. А ваши пути любимые мои сестры, то же не так прямы, как видится сегодня, но овеяны славой и почетом. Никогда не корите судьбу, а следуйте за ней. Идите, и пусть Эрос сегодня осеняет вас своим крылом, сестры мои!

Вечером во дворце короля Заморских Земель юный король Болдуин давал пир. Пир всем правителям земли обетованной, пир будущим соправителям Великой Империи. Мужчины были смелы и горды. Женщины прелестны и обворожительны. Незаметный шмыгал по залу голый мальчонка с луком, потом вылетел в окно и умчался в город, как попросила его ученица его матери Артемиды. Кто проснулся, на какой подушке, осталось тайной. Не такой большой, как кажется. Пели потом по замкам и монаршим дворам барды и менестрели, что проснулась юная Алиенора в объятиях юного Генриха, будущего короля Англии и будущего мужа своего, отца Ричарда Львиное Сердце, которого она ему родит. Пели про то, что юный Фридрих и дочь Роджера Борса, совсем малышка Констанция, то же не устояли перед стрелами Эроса. В чем папа был заинтересован более чем все Эросы мира. Пели о том, что суровый духовник Андрея, чернокнижник и чародей тоже проснулся в своей келье ни один. И все это, по словам менестрелей и вагантов, а все знают, как они врут без зазрения совести, произошло по воле самой Девы Ариев. Да и сам она, по словам тех же бессовестных певцов, до утра провела в горнице князя Ростовского, даря ему свою не земную любовь. Но то Боги. Он Бог и она Богиня. А у них любовь другая, смертным недоступная. Непорочная. И во многих домах Великого города, в эту ночь трещали шелковые платья, скрипели лежаки и кровати и оглашалась ночь криками страсти и стонами наслаждения. Видно действительно правил в эту ночь озорной мальчишка Эрос, а он умеет делать ночи долгими и сладостными.

Действительно Малка после пира пришла в горницу Андрея, появившись перед ним неожиданно, как она делала последние двадцать лет с того времени, как получила она откровение в Храме Артемиды на крутом берегу Босфора.

Двадцать лет, вроде как недавно это было. Она только что ставшая Жрицей Богини, семнадцатилетняя девочка, познавшая всю мудрость любви, но остававшаяся девой, пришла тогда к нему первый раз, появившись из воздуха в его горнице во дворце Базилевса. Она помнила это, как будто все это произошло вчера.

Он лежал на широком царском ложе, раскинувшись во сне, как ребенок, которого не беспокоит завтра. Даже картины, показанные ему в Храме, не смогли затуманить его чела. Она встала рядом и смотрела на его сильное тело, благородное чело, рыжие волосы, и слегка пробивавшуюся бороду и усы.

– Пацан еще, – С любовью подумала она, протягивая руку, что бы накинуть на него покрывало.

– Это кто?

– Вот волчье чутье, – Подумала она, успев отпрыгнуть.

– Стой! – Стальной хваткой сжало ей руку.

– Да я это, Андрей. Руку отпусти, сломаешь.

– Чего ж ты меня как в детстве не бросила, – Узнавая Малку, спросил князь.

– Так не дети уже, – Ответила Малка, – Чего бросать-то?

– А зачем пришла в неурочное время? – Он привстал на кровати.

– Догадайся, не дети уже, – Мягко сказала девушка.

– Так ты…, – Он не мог вымолвить ни слова.

– Люблю тебя. Больше жизни люблю, – Голос ее дрожал.

– Но ведь ты Жрица. Велеса невеста.

– Артемида у Велеса отмолит, – Шепот едва срывался с ее уст.

– Отмолит? – Дыхание его прерывалось. Он чувствовал руками ее тело, но южная ночь была непроглядна.

– Отмолит. Отмолит. Она моя покровительница. Она меня всему научила и в Жрицы свои посвятила. Она отмолит, – Шепот ее становился все жарче и жарче. Кажется сам воздух вдруг стал вязким.

– А если нет? Я убью тебя. Велес не простит.

– Если Артемида с нами она даст знак, что ей это угодно, – С хрипом вырвалось из ее уст. Малку начал колотит нервный озноб. Все, чему учили ее в Храме, волной поднималось от низа живота, разрывая ей грудь.

– Если она с нами…, – Хватка его руки разжалась и рука побежала к ее груди, коснулась сосков.

В этот миг, как ответ на их призыв, лунный луч пробился через ставни и перед князем предстала прекрасная девушка в полной наготе стоящая у его ложа. По ее белоснежным плечам, отливающимся волшебным лунным светом, рассыпались золотые локоны, спадавшие до пояса и прикрывавшие высокую девичью грудь и слегка бедра. Бездонные ее глаза, кажется светились в темноте призывным светом колдовского омута. Он притянул ее к себе. Она не сопротивлялась, только движением головы откинула волосы, показывая себя всю. Грудь ее вздымалась от дыхания, соски налились, и вся она выражала желание и готовность раствориться в любовной неге. Князь обнял Малку, и их уста слились в поцелуе. Малка всегда помнила эту ночь. Все, чему учили ее в Храме, она показала князю. Напрасно стучали ему дружинники, напрасно бурчал под дверью Данила и вопрошал Микулица. Она навела им помрак. Три дня не видел никто князя. Три дня и три ночи вела его Малка по лабиринтам страны любви. Она научила его всему, что знала сама. Двадцать лет приходит она к нему по ночам. Он знал теперь каждую родинку на ее теле, каждый изгиб ее бедра, каждую ямочку на ее груди. Она не старела, только наливалась соком, как молодой персик. Она становилась краше и желанней с каждым днем этих двадцати лет. Они уже давно оговорили, что не смогут быть одной семьей. Он давно уже нашел княжну, еще тогда в цареградских землях, и у него рос сын. Но ночи их продолжались. И после пира была опять ее ночь.

Князь возмужал, заматерел. Но в любви с ней оставался, как и она юным и ненасытным. Она умела делать так, что бы он всегда хотел ее. Она заплатила за все сполна. За это, и за свое бессмертие. И эта ночь была ее. Она заразила своим сумасшествием на эту ночь весь город. Даже Угрюмы завыли на полную луну и, превратившись в серые тени, умчались в окрестные холмы искать своих волчиц.

Город ходил ходуном, как ложе под ней и князем. То, что она делала сегодня, она не позволяла делать себе все двадцать лет.

Она превратила его в медведя, став медведицей. Потом в тура, потом в жеребца. И, наконец, она превратилась в волчицу и позвала своим воем Угрюмов, превратив его в матерого вожака. И в этой грызне и схватке они устроили волчью свадьбу, где он выхватывал ее у других волков, промежутками получая ее как награду, а она дарила себя ему. Затем она прогнала Угрюмов, заставив их забыть все. Малка и князь опять превратились в людей, лежавших на ложе. Опустошенных, выжитых до последней капли. Она налила в ковши принесенный с собой отвар, дала выпить его Андрею.

– Спи любимый мой. Забудь все. Пусть останется в твоей памяти только наслаждение, полученное в награду, за выигранный бой. Пусть эта ночь отложится у тебя, тем, что обладание и любовь – это приложение к победе вырванной в бою. Спи! – Она положила ему руку на лоб, и он заснул, сном маленького мальчика, получившего любимую игрушку.

– Ты навсегда моя? – Шепнул он перед сном.

– Да!

Она вернулась к себе в свою башню с первыми лучами солнца. Позвала Эроса. И сняла с города свои чары. Это была последняя ночь мирной любви в новой родившейся Великой Империи. Все остальные ночи, будут ночами между боями и строительством новой жизни. Ночами, отягощенными тяжелыми мыслями о победах и поражениях, о заговорах и мятежах. О новых Храмах и новых Богах.

Сегодня он подарила всем прошедшую ночь, как ночь перехода от всеобщей любви к всеобщему делу. Сегодня она повязала всех. Нет не кровью, как делал брат ее Арес. И не долгом, как делал ее покровитель Велес. Сегодня она повязала всех страшными узами любви. Общей страсти, когда все уходит в никуда, когда остаешься только ты и желанная женщина. Самка, ради которой можно отдать все – честь, славу, родство, богатство. Сегодня ночью она – Дева Ариев повязала их самым страшным заклятием, против которого нет чародейства. Она повязала их животной страстью. Тем, чему ее учила Мать Природа. Артемида.

Просыпался город, скидывая чары. Оглядывался в непонимании. Кто? Как очутились они вместе? Почему?

Но каждый понимал. Боги сегодня вели его. Вели его туда, куда было угодно Богам. А с Богами не спорят.

Утром начались сборы. Андрей собирал дружину на Русь, в Залесье.

Что-то не давало ему покоя, но не мог вспомнить. Малка была вчера у него, как всегда, но это было не так как обычно, а как он не мог осознать. Одно было ему ясно теперь они не просто любимые. Теперь они боевые любимые, и следующие их ночи будут в походных шатрах.

Гости Нового Израиля тоже засобирались домой. Только по-другому стали смотреть друг на друга. Фридрих и Констанца, да Генрих и Алиенора. Погрустнел Людовик, но, поговорив с Малкой, посветлел лицом и распрямился.

Только во взгляде Угрюмов появился какой-то медовый цвет, и улыбка еще больше стала походить на оскал. Малка знала, теперь они за нее любого порвут. Даже князя. В воздухе повисло ожидание перемен и какого-то Великого будущего, меняющего все судьбы.

Макошь вложила новые нити в свои прялки. Наступало новое время, и новые судьбы надо было прясть всем, в мире этих смешных смертных. Тем более что в их жизнь вмешались бессмертные.

 

Уж сколько лет Юрий Владимирович – князь Ростовский, прозванный за свое стремление достать из далекой Залесской Руси старший княжий стол на Киеве, Юрием Длинные Руки, воевал за Великое княжение. Сколько лет – сколько поражений, а желанный трон Мономахов, что ему отец завещал, так и остался только в мечтах. Да и завещал ли Владимир – князь киевский тот трон младшему нелюбимому сыну, о том, кроме него самого, и не знал никто. Всеволод – старший брат его, вообще младшего брата своего Юрия не то что за наследника, а даже изгоем и то не считал. Мстиславовы отпрыски, если бы не крутился он у границ Поднепровской Руси, давно бы забыли дядьку своего из дикой северной Залесской Руси. Но он, обуреваемый желанием сесть на этот давно жданный трон под перезвон колоколов Святой Софии, мысль эту не оставил, и все годы эти кружил вкруг Днепра, как ворон над полем. Толку от этого было мало. К Киеву его, как паршивого пса, близко не подпускали. Наследование пошло по братовой Мстиславовой линии, чему и Всеволод и другая родня, да и соседские Рюриковичи, не возражали. Единая надежда была теперь у князя Юрия на сына своего, давно забытого Андрея. Андрей был любимым внуком Владимира Мономаха, что было не секрет для всей родни. А также наследником славы и родового имени ханов Гюргея и Алепы, что для медвежьих родов было повесомее, чем все Мономаховичи вместе взятые.

Но Андрей затерялся в Новом Израиле в Заморских землях. С того времени, как, почитай, годков двадцать, может чуть по менее, пришли вести о нем из полабских земель, что набирает он дружину великую, так и все. Да еще потом пришла весточка из Царьграда, что без отцова благословения и согласия пошел Андрей под венец с греческой княжной у алтаря Софии Премудрости. Да много еще разных слухов приносили сороки на хвосте о великом воине и Великом Мастере Андре. Но то ли это был Андрей его любимый, то ли нет, то уже было трудно понять. Договорился народ до того, что, мол, Андрей его – сын Божий и живет с самой Пресвятой Девой Богородицей, Солнечной Девой Ариев, которая всегда рядом с ним, а с того имя ему Андрей Боголюбский, за любимость его Богиней.

Многому не верил Юрий, сам, будучи Мастером, и умея отдергивать пелену времени и пространства, но ждал сына, и в тишине и тайне молился старым и новым богам, чтобы направили путь сына его на Русь, к стольному граду Ростову Великому.

Не даром молился старый князь. Видно простились ему все грехи его. И жажда славы, и чревоугодие, и необъятное женолюбие. Услышали боги его молитвы, и поворотил Андрей коней своей овеянной славой дружины в сторону Залесья. Не знал Юрий, что не его молитвами, а исключительно решением Собора общего, укола язвительного от Людовика, и стараниями Елены Комнин – жены его молодой, двинул Андрей на Русь. На собирание земель в один кулак. И замшелым камнем на этом пути лег к своему несчастью, со всеми своим гонором и спесью, златокупольный Киев. К несчастью своему и погибели. Но давно он Богов злил, а родичей по всей Ойкумене тревожил непокорством и непредсказуемостью своей.

Юрий рыскал по всей Руси: Залесской, Поднепровской, Черниговской, Туровской. Везде лез, всем мешал, отовсюду был прогоняем. Подбивал к усобицам Ольговичей и Давыдовичей, родню свою близкую. Впрочем, их и подбивать было не к чему, они сами были рады влезть в любую драку. Особливо Святослав Ольгович всем тоже, как и Юрий, изрядно надоевший.

Первым пришел на Русь, в Новгород-Северский, Иванко Берладский. От имени общего совета Имперского, он ненавязчиво предложил князьям унять свое буйство и обговорить, кто в доме за отца место. Но мало того, что родовитые от разбойника совета слушать не захотели, так киевляне расценили, то, что он в Новогороде встал, как помощь врагам своим. Изяслав решил наглеца проучить и осадил город. Однако первый блин стал колом всем. Ладно, Иванко опять в Берлад выперли, он другого и не ждал. Но вот то, что непобедимый воин киевский Изяслав, от берладских дружин получил по сусалам полной мерой, для всех было полной неожиданностью. Одни берладцы знали, что дружина их хоть и малым числом, но в основном состояла из братских сотен на Святой Земле выпестованных. И первый сшиб показал. Воюй не числом, а уменьем.

Наконец терпенье лопнуло с обеих сторон. Нетерпеливый Изяслав ринулся на Залесскую Русь, от чего его все волхвы отговаривали и предупреждали. «Не ходи князь на прародину – быть тебе битым».

С другой стороны – Андрей, сформировав экспедиционный корпус из гвардии, из лучших, скорым маршем, как учил Гуляй, двинул через юг туда же. Юрий Георгиевич Долгие Руки под Белой Вежей встал на пути киевлян, но не выдержал, побежал грабить Переяславль. Туда и направил дружины князь киевский на подмогу союзнику. Андрей с марша повернул к городу. Пути их сошлись.

– Батя, – Андрею нравилось называть отца этим исконным словом, – Батя, ты стрелкам передых дай. Они уже цельный день трудятся, да и стрел не воз все-таки. Жара, лето на дворе, а толку от ваших перекидываний стрелок через ограду одна пустота.

– Ты малец меня учить удумал? – Сурово начал Юрий, – Я Великий князь Долгие Руки.

– Да вы все тут Великие князья, в каждом селе по Великому князю. Ты, батя, забыл видать, кто перед тобой. Мы с тобой плащи-то на одной горе получали. Только ты Мастер, а я Великий Мастер. Все. Прикажи трубить отбой.

– Отступать будем! Никогда!

– Ты прикажи. Мы по эшелонно уйдем, киевлян в драку втравим. Завтра, край дня через три, будешь на киевском столе. Это тебе мое слово!

Рожки протрубили отбой. Воеводы киевские, да и сам Изяслав, по запарке, по глупости, решили врага отступающего в капусту покрошить. Нарвались на по эшелонную оборону, с гвардейской выучкой. Берсерки и братские дружинники порубили их быстро и жестоко, никто даже не понял, что случилось, но от киевлян, за исключением тех, кто вовремя руки в гору поднял, осталось одно воспоминание. Переяславль открыл им ворота сразу, а Киев со страху через три дня, даже ранее чем дружины к нему подошли. Изяслав, как побитый пес бежал на Волынь. На силы свои не рассчитывая, позвал себе на помощь короля Венгрии Гейзу, герцога Богемии Владислава и короля Польши Болеслава Кудрявого. Но слухи о совете у Мануила уже ползли по Ойкумене. И место Андрея в этих слухах было точное. Божий сын, царь-священник, Боголюбский друг Богородицы. Наместники старой Орды судьбу пытать не стали. Оба короля и герцог отправили послов к Андрею со словами: "вы нам еста в отца место… а мы есмы по Бозе все Христиане". У трона каждого уже стояли братские посадники и шептали им в уши нужные слова.

Юрий же закусил удила. Киев под рукой. Воде бы уймись и радуйся. Но жажда мщения подняла мутную волну в душе князя. Он столько терпел от племянника. От Мстиславовича. И вот он рядом в Луцке, даже ближе чем Владимир-Волынский. Юрий бросил в бой конные дружины, разбитые тут же. Каков поп – таков и приход.

– Брат, – В горницу Андрея вошел Борис, – Юрий послал конную дружину к Луцку. Разведчики доносят, что ее в засаде всю порубили.

– Выступаем, – Андрей встал, – Медлить – дать возможность всем оправиться и голову поднять. Киевляне не львы – это крысы. Они нас ночью перережут, если нашу слабину почувствуют.

– Но брат, вои отдыхают в Вышгороде и Любече. С нами малая дружина, – Борис ждал.

– Гиенам не нужен львиный пастух, – В горницу вошел Данила, – Кого боитесь? Черных клобуков? Так им только падаль жрать. Возьми меня с собой Андрейка, может советом пригожусь.

– Возьми! – Подошла Малка, одетая в боевой доспех, – Возьми, так Боги просят, – В глазах ее было знание великого горя. И Андрей понял – это будет последний бой Данилы, но так угодно Велесу и Макоши.

– Собирайте всех, кто рядом! Едем!

Кони вынесли немногочисленный отряд Андрея из ворот в сторону Луцка. Они подоспели как раз к тому времени, когда из ворот города выступали конные дружины Изяслава. Не давая отдыха коням, они бросили их в самую гущу врагов. Копье Андрея сломалось от первого удара. Конь получил три раны. Рогатину, направленную в грудь князя, перерубил молниеносный удар волшебной сабли Малки. Вкруг Андрея встали стремя в стремя ближние. Конь под ним зашатался. Дружины врага начали отступать к городу, теснимые, берсерками. Стрелы отскакивали от щитов и броней братской дружины. Перелом наступил. Андрей поздно почувствовал, что конь сейчас упадет, но Малка и Борис сжали его коня своими и повели из сечи. Отход Андрея воодушевил оборонявшихся, и они сделали отчаянный рывок. Данила повернул коня и бросил его навстречу догонявшим. Это было самоубийство. Это был жест отчаянья. Но он дал ту минуту, которой хватило вынести коня Андрея из битвы, прежде чем он пал. Борис, Малка и остальные бросились туда, где в гуще врагов мелькала секира Данилы. Они успели. Но тело старого воина покрывали десятки ран.

На берегу реки Стырь насыпали воины два кургана. Один поменьше для коня, что вынес хозяина из битвы. Второй – для старого дядьки, что умер, как и хотел, в бою с секирой в руке, грудью прикрыв своего любимца.

– Ну вот, Андрейка… И я пошел… в Ирий. – С трудом сказал Данила, – Время мое пришло. Видел я… могу теперь сказать тебе… там… в Храме видел… послужу еще Руси матушке в сече грозной. Малку люби… она одна теперь тебя любит…Микулица – брат…Борис – мне замена…, – Он приподнял голову, нащупал секиру, – Обещание свое помни…по старому обряду.… Наклонись, дай поцелую…Там встретимся…Дай Бог… нескоро…, – Старый вой замолчал навсегда.

Огромные погребальные костры для двух самых близких друзей князя готовила Малка. Она знала, как их сложить. Поленья из соседней дубравы легли один на один. Верные дружинники уложили на один костер коня в золотой сбруе и боевом седле, засыпав его овсом и пшеницей. На другой костер водрузили воины боевой стружок, в который положили старого воина в полной броне, с секирой в руке. Забили его боевого коня и верного пса. Уложили дружинники меду пьяного, и ендовы, чтобы было из чего пить его, да яств всяких на закуску. Злато, серебро побросали в лодью.

Панбархату, да шелку разного. В одном нарушила Малка завет старого дядьки. Сама выбрала из пленниц молодую девку, сама колдовала с ней в сторонке и сама отвела ее на самый верх сложенной поленицы, и резким движением сабли положила ее на горы добра.

– Извини дядька, – Сказала она, – Но там, в Вальхале должна она из тебя смерть забрать и жизнь ей дать. Так велят Боги. Так заведено исстари, что бы ты к нам еще вернулся, в другой жизни своей. По старому, так по старому.

– Делай Малка, как знаешь, – Ответил на ее немой вопрос Андрей, – В этом я тебе не указ.

Взвилось в небо погребальное пламя и унесло в своем дыму Данилу и княжеского коня, каждого в свой чертог.

На следующий день Микулица собрал мастеров из княжеской ватаги и коротко пояснил.

– Сроку вам неделя. Что бы через срок показали мне, какой монастырь на сем месте стоять будет, и кака церква в нем в честь убиенного Даниила и коня княжьего, – Он жестом остановил главного мастерового, – И коня княжьего. Все!

– Какие братья в сем монастыре будут службу править? – Поинтересовался тот.

– Псы Господни! – Коротко ответил Микулица, – Что б всем память была и напоминание, что вырвем скверну, выгрызем, чего бы нам это не стоило! Стройте! Вопросы есть?

– Вопросов нет, брат! – Коротко ответил старший Мастер гильдии каменщиков, поняв, что со старшим не спорят.

Через время взметнул золотые купола на высоком берегу Стырь реки новый монастырь, в котором нашлось место увечным в сечах воям да суровым монахам, называемым доминиканцами, то есть Псами Господними, на чужой не знакомый манер. Зорко смотрели они за покоренными землями, неся службу государеву, и не было с тех пор в той земле места измене и разбойству, больно остры были мечи у смеренной братии. Чуть западнее, по границе с Угорщиной, под снежными шапками Карпатских гор на зеленых полонинах, у истоков синих рек раскинулись вольготно Червенские города Братьев Вехме – тайной организации догляда и сыска. С крутых горных кряжей и перевалов смотрели они на Галицкую и Волынскую Русь, напоминая всем вокруг у кого теперь вожжи в руках. Оттуда разбежались потом по Великой Империи «красные дворы», «красные кресты» и «красное крыльцо», где вершили свой суд побратимы ассасинов под сенью своего креста в круге и под девизом своим «Справедливые дела защищены тайной и законом». Но все это было впереди.

После Луцка Андрей собрал дружину и пошел по Поднепровской и Волынской Руси, надо было посмотреть, что в землях делается.

Отец его Юрий, как всегда, власти в руках удержать не смог. Да и как удержишь, если старший Монамохович Всеволод еще жив и на троне. А то, что крутит им ушлый племянник, так то разве боярам объяснишь. Тем более, что им и на руку, когда в земле неспокой и разорение и крепкой власти нет. Изяслав погнал Юрия из Киева вон, как не раз делал. Андрей спешно повернул дружину, встретил войско киевское на реке Руть. Лицом к лицу сошлись двоюродные братья, внуки Монмаховы – Андрей и Изяслав. Обломав копье, порубив руку и бедро князю киевскому, Андрей приподнял его из лужи крови и сказал.

– Изя, послушай меня, неразумный. Богами сказано тебе, склони выю, покорись. То не моя воля! Божья! Не будешь под ногами путаться – долгие тебе лета. Будешь мне мешать волю Богов исполнить – место тебе сыра земля. Последний раз говорю, уйдите и ты, и Вячеслав с дороги моей! Не хочу войны, мира хочу! Но будет война, вам в ней только тризна! Мне ваш Киевский стол на дух не нужен! Но запомни. Не я говорю, то Боги моими устами, сына Божьего вещают. Провидение вас не на поле бранном, так за столом мирным найдет, если не покоритесь воле Богородицы.

– Не пугай князь! Не из пужливых, – Вскинул голову без шелома Мстиславович, – Прямь от страха голова зашлась.

– Смотри! Отвалится голова-то. Не на что будет венец надевать, – Ответил Андрей, кинул раненого на руки киевского дружинника, – Гони домой! Смотри! Последнее слово сказал я! Более не свидимся. Все в руки Богов отдаю!

– Богов так Богов. То не нам решать. Но тебе братец спасибо, жаль, что мы с тобой не за общим радостным столом. Но то Боги нас развели, да отец твой шалопутный. Но все равно спасибо тебе. Должок за мной.

Андрей стегнул коня, на котором лежал Изяслав плеткой, а сам, повернувшись в седле, полетел по полю, как бог войны Перун, под пегим стягом – Босеаном. Более они не виделись. Нежданная смерть забрала киевского князя, а вслед за ним и дядю его Всеволода Владимировича, освободив киевский престол, для так желавшего его Юрия Долгие Руки.

За годы эти, в глупой охоте за Киевом, погиб брат Андрея Ростислав, с которым они вместе науку валетов проходили. Старшим в роду остался Андрей. Женитьба перед самой смертью Мстиславовича на княжне Грузинской ни почету, ни корысти Поднепровской Руси не принесла. Да и сам Андрей поняв, что не тем, ох не тем делом занят, и что вязнет все более и более в усобицах, развернул дружину и погнал в Залесье. Дело делать.

Пока там паны бились, а у холопов чубы трещали, Андрей перенес город свой любимый Плещеевск с одного берега Плещеева озера на другой, и отстроил замок белокаменный, назвав его Переяславль-Залесский в честь первой победы на родной земле. Одна Малка вздохнула:

– Был городок, как озеро, как глаза мои синевой отливал, а стал крепостцой на взгорке… и детство забылось. Жаль.

Однако утешил ее князь. Заложил Собор Покрова Богородицы один в один как Храм Соломонов на Святой Земле. Ни где на земле Храмов Покрова не было, потому, как Богородица Дева Непорочная и бабий покров не носила. А его Богородица, хоть и Дева была, но жена ему не венчанная.

Через два года Елена брата ему принесла, младшего Юрьича. По старому его Всеволодом волхвы назвали, а по новой вере Дмитрием. Андрей ему город на реке Яхроме заложил – Дмитровом назвал. Для пуленов, с ним прибывших, Юрьев-Пуленский отстроили. По Малкиному совету и старых арийских богов уважили и новым Храмы поставили. Девок туда князь завез, мастеровых да землепашцев, пусть растет город на славу земли Залесской.

Но более всего отстроил Андрей себе новую столицу Владимир на Клязьме. При слиянии двух речушек – Рпени и Лыбеди поставили замок-кремль. В который вели дороги со всех сторон, ныряя в город с западной стороны в Золотые ворота, с восточной – в Серебряные, с северной – в Медные и Ариевые, с южной – в Волжские. Перевел туда дружину братскую. А для Посвященных братьев поставил замок комтурский в селе Боголюбове и храм любимице своей – Собор Рождества Богородицы. Однако она взяла мастеров своих, и срубили они ей над озером на реке Нерли, на высоком холме церковь Покрова Богородицы. Видно так отвечала она Артемиде, что считает себя мужниной женой, хотя и дала обед безбрачия. А Великая Богиня Мать прощала своей любимице эту малую слабость.

Спешно отъезжал Андрей в Новый Израиль, где избрали его братья храмовники Великим Магистром за службу его на славу Братству. Спешно вернулся Великий Магистр Андре Монбард в Киев в Вышгород на совет с отцом, разрываясь на три стороны. Между делами братскими, имперскими и обустройством Руси.

В последний приезд, в ночь, в тереме, в Вышгороде, что рядом с городом Киевом, явилась ему Пресвятая Богородица. Та икона, что еще в отрочестве была ему евангелистом Лукой завещана, встала перед глазами его. Андрей спросил:

– Что хочешь Дева Пресвятая?

– Возлюбленный слуга мой Андрей, раб сына моего. Возьми образ мой и уезжай в землю Залесскую, там скажу тебе службу твою, – Услышал он ответ.

Князь вспомнил слова Луки, что, мол, если будешь служить новой вере икона эта твоя, и бери ее без согласия.

– Все знал старый патриарх, – Подумал он, позвал Микулицу, – Берем икону Богородицы и в путь на Ростов.

– Что Юрий скажет? – Микулица опешил.

– С Богами не спорят! – Отрезал князь.

Кони несли резво. На Яузе молодой оруженосец, поддерживая икону, оступился в поток, но спасен был. Чудо! Дальше гнали лошадей, дальше, но вдруг сон сморил всадников. А во сне Богородица с хартией в руке сказала князю:

– Не хочу, чтобы ты нес образ мой в Ростов. Поставь его во Владимире, а на сем месте воздвигни церковь каменную во имя Рождества Моего и устрой обитель инокам.

– Все исполню, как скажешь, заступница, – Ответил князь.

Утром ватага повернула к Владимиру. У себя на Нерли утром встала с колен Малка умылась ключевой водой и поклонилась в сторону восходящего солнца.

– Спасибо тебе Мать Артемида и тебе Ярило. Помогли. Все вышло как надобно. Будет столица во Владимире на высокой круче над Клязьмой рекой.

После этого в Ростове состоялся Собор и принял решение просить Андрея Георгиевича, для недопущения оскудения и разорения земли Ростовской, взять княжество под свою руку на всей его воле. Малка опять умывалась ключевой водой и опять благодарила Богов, пуская по реке Нерли венок из полевых цветов.

Вскорости и Юрий Долгие Руки отошел в Ирий. На пиру у боярина Петрилы, то ли обкормили чем князя, то ли срок пришел, но отлетела душа его к пращурам. Похоронили князя не в Ростове, не в Киеве, положили его по завету, им даденному на высоком холме в боевом Храме Спаса в Берестове. Даже в смерти не утешил он Ангельский род. Лег вместе с Медведями. Видна такова его была доля бесшабашная. Андрей же по всей земле Владимиро-Суздальской начал ставить Храмы Богородице в благодарность за покровительство ее. На алтаре каждого Храма по велению князя, вырезали мастера – Якорь. Посвященный или Брат понимали. От начала до конца путь пройден и здесь им постоянная остановка и спасение, от Сына Божьего и Заступницы.

 

Смерть отца не то чтобы опечалила Андрея. Он, по сути, и не знал князя Юрия. Однако руки ему развязала и дала право на старший Мономаховый стол не по силе, а по Правде. Сопли на кулак новый наследник мотать не стал, заручившись поддержкой Николая Святоши и Ростислава Смоленского Набожного, собрал в Ростове Великом Собор. Не в Киеве, а в Ростове, как бы показав. «Я вас три раза на меч брал, более вы мне и даром не нужны».

Ото всех сословий, земель и Богов позвали гостей. Порешить. Как дальше жить? Неделю гудел Собор. Бояре своеземцы и старая дружина, на печи с девками отличившаяся, да гости от старых земель при поддержке жидов и сурожан, в крик кричали:

– Не надобен нам такой князь! Он там, в Заморских землях мало л чего набрался. Старых Богов не чтит! Новым – шапку не ломает! Себя Сыном Божьим кликать стал! Кто ж ему такое позволит!

– Не годится и старым и новым Богам выю гнуть. Пусть выберет – кто ему Бог?

– Сварливо заскрипел старый учитель Нестор, просидевший под крылом у Киева все эти годы, – Пусть покажет обчеству – каких Богов чтит?

– Он подставу нам делает, – Шепнул Микулица, – Старый хрыч. Ежели мы за Ярилу – старая и новая дружина отшатнутся. Если за нового Бога Христа – поземельные бояре и народ отринутся. Куда не кинь – всюду клин!

– Слушай народ! – Встал Андрей – Слушай дружина и боярство, волхвы и братья. Все вы кругом знаете, чту я Богов старых и новых чту. Все вы знаете, что един Бог в небе и мы на земле рабы его. Но… служу я едино одной Богородице. Матери нашей – Пресвятой Деве. Кто мне ответит. Разве не одна праматерь у нас всех – Мать Ариев? Разве не выносила нас в одном чреве с Богами Артемида – Природа Мать? Разве не все мы внуки Дажьбожьи? Али забыли все, кто нам всем нити судьбы прядет? И кому мы все жизнью на свете белом обязаны? Ты старый мудрец, – Он повернулся к Нестору, – Сидишь, в тишине кельи летописи пишешь! А кто тебе долю сею определил? Или ты Богородицу не чтишь?

– Чту, чту, – Нестор отмахнулся от него крестным знамением, понимая, что слово против Богини Матери – это смертный приговор.

– А вы, – Андрей повернулся к дружине, – Под пегим знаменем Перуна в бой ходили, а от ран вас, чьи руки выхаживали? Не сестры ли Артемиды Матери? Али рядом с Перуном брат ее Арес, всех ариев покровитель, коня своего не горячил. Девы Вравронии и Валькирии не с вами ли стремя в стремя в сечах стояли?

– Прав князь! – Одобрительно загудели дружинники, – Слава девам войны, жрицам Артемиды! – Берсерки ударили рукояткой секир в щиты.

– Не вы ли Матери Лесов молитесь о дожде и урожае, – Он повернулся к народу.

– Девки – о родах легких и хлопцах гарных, мужики – о хлебе тучном и меде пьяном? А вы, торговые гости, сурожане и жиды. Знаю, знаю, что в тихую в задних комнатах свою веру правите. Но праматерь то чтите ту же! Али как? Так вот. Я служу Богородице! Она у нас всех одна!

– А что, князь, правду ли бают, что она тебя как милого голубит? – Прозвенел чей-то голос.

– Кого любят, того и жалуют! – Раздался звонкий голос с высокого теремного крыльца. Головы всех повернулись к красному крыльцу.

– Меня народ называет Девой Ариев, Пресвятой Девой, Богородицей. И прав народ! Я у каждого своя. Та, какую он видеть хочет. Ребенок видит мать, только так, как он ее видит. А что князю я заступница и надежа Кого люблю, того и холю! – На крыльце стояла Малка в царском платье, – А то, что люблю его как Сына Божьего, так и он меня больше жизни чтит. Вы меня так чтить будете, и вам от меня помога во всех делах. А нет, так я и не обижусь. Не корит мать детей своих за не любовь к ней, только печалится, а руки своей ласковой с головы их не снимает.

– Богородица Дева радуйся! – В полной тишине высокий голос запел псалом, подхваченный всеми.

Решение собора было единогласно. Быть на Руси Великим Князем едино Андрею Георгиевичу Боголюбскому. Упразднить все уделы мелкие, что не Рюриковичами правятся. Оставшиеся уделы подвести под руку Князю Великому Андрею, включая Рюриковичей, и жить в едином Государстве вассально, то есть под рукой царя-священника, как тот укажет и служба ему обязательна, а присяга на верность по гроб жизни. Отступникам смерть! Таков был приговор всей земли, чье имя Русь.

Первым же делом Великого Князя было освобождение неуемного Иванко Берладского, коей рванул на земли Галицкие потрепать дядьку своего не любимого, но был побит и в проруб посажен. Как по мановению волшебной палочки, цыкнули на Давыдовичей, вместе с Андреем наместники Польские и Венгерские, князья Черниговский и Смоленский. Впервые гордецы из Галича поджали хвост и отпустили Иванко с миром, почуяли, где сила. Правда и тому досталось от Андрея, да так, что осерчал и представился. Однако урок, даденный князьям, даром не прошел и, собравшись на реке Остре, те кто в Ростов не приезжал, по лености ли, по какому умыслу, тут на Остерском сборе к Ростовскому Собору присоединились. Сила силу ломит.

После Собора Андрей перенес столицу во Владимир, как и обещал Богородице. Посреди Императорского двора установил он киворий – чашу каменную с выбитым на дне восьмиконечным крестом, обозначив:

– Здесь пуп Земли! Отсюда впредь центр мира считать будем!

– Не зарвись брат, – Сказал ему Гундомер, – Такая ж чаша в Иерусалиме, напротив Святая Святых – Гроба Господня стоит.

– Не боись брат. Сделаем дело, свой Иерусалим тут отстроим, в Боголюбове. Свой Гроб Господень обретем, – Обнимая напоследок, перед возвращением Гундомера в Святую Обитель сказал Андрей. – Братьями передай, что Великого Мастера храмовников с себя слагаю, не потяну ноши две. Передай мое пожелание видеть на этом месте тебя. Не прерывай, то для дела надо. Скачи. Не свидимся…не поминай лихом. Но рад буду видеть. И Малка тож.

– Все исполню брат, жди вестей. Малку сам обниму, заеду к ней на Нерль. Заморью привет передам. Рад буду также вас видеть всех. Обнимемся побратим.

– К тебе пришлю в Новый Израиль на выучку Братскую дружинников сотен пять с челядью. Братьев своих младших Мстислава и Василька с племяшами к вам пришлю, оба уже в пору вошли, а ума не набрались. Да переговори по дороге с Мануилом. Не спокойно здесь. Сестру его Елену с сыном Всеволодом отправлю к нему в Царьград, Пусть поберегет. Сына ж своего – Мстислава, как на ноги встанет, к тебе в валеты отряжу. Ты мне из него лыцаря сделаешь. Да не просто лыцаря, а героя.

– Все сделаю побратим. Сам приезжай всегда рады будем, – Гундомер отвернулся, чтобы Андрей не увидел, что глаза его блеснули слезой и вышел из горницы.

Он выполнил все в точности, и даже стол Великого Магистра на Храмовой горе держал под своей рукой более десятка лет. Так и остался он в памяти пуленов, как Великий Мастер Бернар Бланшфор, потому, как точно знали, что стал он берсерком и медвежью хватку приобрел там, в лесах Белого северного края, прародины всех родов.

Андрей же занялся строительством. Вознамерился он той иконе, что подарил ему Лука, которая его во Владимир привела, иконе Богородице под названием «Умиление» дом в столице поставить. Такой Дом, что бы не хуже Софии Киевской, не хуже Цареградских Храмов. Приказал по устройству Храма Соломонова Храм Успенья Пресвятой Богородицы ставить, как в Святой Земле.

Соборный купол – трибуну приказал князь сделать золотым, и комары золотыми листами выстлать. По комарам же поставить птиц золотых и ветрил и связать их по стенам узорчатым золотыми поясами. По краям же кровли пустить золотые узорочья. Двери золотом отделать, а притолки обить золочеными листами. Внутри на серебряном амвоне поставить икону чудотворную. Для пущего же форсу сделал ей ризу великолепнейшую из чистого золота, драгоценных каменьев и крупного жемчугу. Весь Собор был залит золотом и серебром и заключал в себе всю красоту и все богатства, коими одарена была Ойкумена.

Гости князя, приходя в Храм, поражены были этим великолепием и смирялись перед величием славы силы новой, восходящей на небосклоне Великой Империи.

Мастера княжеские строили Храмы каменные по поясу Симонову быстро и надежно, чего на Руси доселе не бывало. Вслед за соборами в Боголюбове и Владимире, взметнулись в небо купола в Ростове и Дмитрове, Юрьеве и Белоозере, Суздале и Переяславле. В одном стольном – Великом Владимире поднялось четыре десятка церквей да три монастыря для братии. В главном храме поставил трон. Имя ему нарек Мономахов. По стенам же велел каменными картинами всю свою жизнь в Заморье обрисовать.

Малка сменила на Нерли деревянную церквушку свою на узорчатое воздушное чудо, будто сплетенное из каменных кружев. Знали ее мастера такие секреты, что до них никто не знал, и после них забыли. Но всю душу вложили мастера в Дом Богородицы. В лучах солнца восходящего летел он в небо синее с высокого холма над рекой, а в лучах солнца уходящего спускался в синеву речных вод по лестнице белокаменной. Только черный купол летел и летел над землей, не любили Малка золота, от Чернобога оно, кровь за собой тянет, потому и купол на ее Доме был как в Храме на Храмовой горе, что в Святом городе Иерусалиме из потемневшего серебра – Перунова металла.

Микулица под свою руку взял монастыри по земле Залесской. Да еще приглянулся ему бор, что стоял рядом с речкой Яузой, где спасла чудотворная икона Богородицы слугу в реку упавшего. Упросил он князя поставить там странноприимный дом для народа проезжающего и отжалеть его Богородице. Князь не возражал, и встала на холме в бору небольшая обитель, рекомая Спас на Бору.

Борис разместил своих воев по обычаю в монастырях – во Владимире в Вознесенском и гвардию в Спасском. Посвященных братьев – в Боголюбском, где рядом с ними и с Домом Богородицы отстроила Малка и монастырь для своих дев-воинов.

По всему Залесью вставали дружины монастырские, храня тишину и покой. По всему Залесью, где сверкал в лучах солнца купол Храма Богородицы, там ищи защиты у слуг ее – дружинников Великого князя Андрея Боголюбского.

Андрей же, украсив и расширив град Владимир, собрал своих князей и бояр и объявил, что, создав град Божий, благодатию и помощью Пречистыя Богородицы и расширив и вознесый его наипаче, хочет объявить его метрополиею, да будет сей град великое княжение и глава всем.

Потом вызвал Микулицу.

– Значит так, протопоп, – С улыбкой начал князь, – Снаряжу посольство в Царьград к Луке Хризовергу, знакомцу нашему старому. Во главе его поедет боярин Яков Станиславович. Яшка он умом остер, а более того понимает, что он для ширмы едет, для форсу, и будет гудеть и трендеть во всю мочь, что б на себя внимание оттянуть. Тебе же дам грамоту для патриарха. В ней просить буду ввиду возвышения града Владимира, усиления Руси Залесской и умножения храмов на нашей земле, пусть патриарх поставит нам особого митрополита в новосозданную столицу. На словах же скажешь, что икону, им даренную, во Владимире чтут и прозывают Владимирской Божьей Матерью.

Еще скажешь, что князь, мол, власть царя-священника к рукам прибирает и потому старец Нестор поперек горла с косностью своей. Пусть убирает его из Руси, как колода он на новой дороге. Добавь от себя, как бы невзначай, Лука поймет, что митрополит нужен игрушечный, что ты, да я, сами знаем, куда рулить. Да что мне тебя учить. Перед дорогой к Гуляю забеги. Дед тебе советов мешок даст, да пошепчет, с кем полюбезничать там. Все, остальное сам знаешь. Золота, вин, мехов не жалей. Скупой платит дважды.

– Понял все, князь. Я с собой игумена Федора возьму. Силен в знании дел церковных и в спорах о вере. Он племяш Смоленского епископа, грека Мануила, у него в Царьграде родни целый воз и все при дворе, и патриархе.

– Возьми, возьми. Федор роду боярского, и в тайне старых богов блюдет и с волхвами знается, – Микулица удивленно посмотрел на князя, – Знаю, знаю, у меня свой догляд за всеми. А так страшен и грозен всем: рыкаше глас его, аки у львов, а величеством аки дуб, и крепок и силен. Может его и митрополитом поставить.

– Нет, князь. Самонадеян Федор и горд. Вознесется, не опустим.

– Опустим. Не таких шустрых с небес на землю опускали. В Киев не заезжайте. Нам он теперь разве, что еще раз его на меч взять, да и пожечь, чтоб как бельмо в глазу не маячил. Да рано еще. Пусть они там любой Собор собирают. Они теперь нам не указ. Собирайтесь, сроку вам три дня. Надеюсь я на тебя, Микулица. Вот Данила ушел. Гуляй не стареет, но уйдет не в Ирий, так в другие земли, таков его удел. Гундомер в Святую обитель уехал. Мы с тобой стареем. А дел впереди не в проворот. Скачи попутного тебе ветра. Да забыл. Передай Мануилу, что пора зубы показать. К середине лета поведу дружины на камских волгарей, опору самостийности и неповиновения. Тряхну города их по Каме и Волге. Пусть поднимает Иерусалимских братьев с Гундомером во главе и порядок в Египте наведет. Для большей страсти время назначаю первый день перелома летнего после Ивана Купалы. Но вот теперь вроде все. С Богом!

Микулица уехал, а князь, как и говорил, собрал войско под икону Богородицы и частицу Креста Животворящего, покровителя братских дружин храмовников, и повел на волжские города. Взял с собой старшего сына Изяслава. Поход был скоротечен и победоносен. В первом же бою наспех сколоченные дружины поволжских уделов разбиты были в пух и прах. Да и что за дружины, шайки разбойные набеги совершать, да простой люд в полон брать. Шесть городов, как орехи расщелкал князь за короткий срок. Правда, они и не сопротивлялись сильно, увидев войско на марше. Один Бряхимов горделиво голову вскинул, так ему по неразумной голове, шестопером вмазали он и присмирел. Тоже мне столица Поволжская. Нету ноне столиц окромя Владимира, и в том всем урок.

Мануил, побратим Цареградский, по договоренности, вместе с пуленами НовоИзраильскими в тот же день, как Андрей Бряхимов взял, Египет на колени поставили.

Лука Хризоверт все понял и громогласно объявил, что благодаря помощи свыше и по благословению Господнему прекращается на земле обетованной разбой и бесчинства великие и рабы Божии, по велению Империи под сенью Креста Животворящего несут мир и благоденствие. Потому он патриарх Лука объявляет в честь события этого каждогодное празднество Спаса, или Изнесение честных Древ Животворящего Креста Господня. И пусть каждый помнит, что с сего дня началось в землях обетованных спасение от усобиц и разбоя княжьего и повсеместного. С этого дня вернулся на землю мир и порядок, коего давно ждало изнывающее отечество.

После похода Андрей собрал советчиков.

– Скажите-ка мне други дорогие, То ли Киев воевать пойдем, так за спиной Новгород жидовский и сурожский оставим. А те, если не предадут, то продадут, такое вот отродье. Если ж начнем торговое отродье уму разуму учить, киевская спесь наружу попрет. Это сейчас они там своими делами заняты. Меряются у кого шаровары поширше, а сцепимся с новгородцами, они сразу нам в спину ударят. Что делать? Советуйте.

– Новгородцы князей не чтят, сами с усами. Приглашают на княженье, кого хотят на всей своей воле, – Первым взял слово Гуляй, – Я их давно знаю, еще с тех пор, когда у них вечевого била не было. Право им князей сажать имеет только Великий князь, то есть ты Андрей. У них там, в городе, цехов да гильдий всяких, как дерьма на лопате. Всяк норовит свою сторону погнуть. Тут тебе и жиды, и сурожане, и северные гости. Варяги, греки, волгары камские и волжские – в общем хрен разберешь. Сейчас они передрались все. Князей меняют как рукавицы. Почитай штук пять за последний срок поменяли. Этот им не люб, этот не гож. Надо цыкнуть на них, и посмотреть, как себя поведут.

– Ладно Гуляй, понял все. Микулица садись, пиши цидулю Вечу новгородскому.

– Готов. Чего писать? – Микулица извлек перо и флакон с чернилами.

– Пиши. Ну, там турусы в начале сам вставишь, ты это дело борзо умеешь, научился у друзей своих царьгородских. Пиши. «Да будем вам ведомо, что я Великий князь, Андрей Георгиевич Боголюбский, хочу искать Новгорода добром или лихом, что бы вы мне целовали крест, – Он задумался, потом продолжил, – Целовали крест иметь меня своим князем, как старшего на отчем столе. А мне добра вам хотеть».

– Возопят, – Бросил Микулица, – Возопят тут же. Обидно, как же так, не спросили, не покланялись и сразу «крест целовать».

– Пусть вопят, – Поддержал Гуляй, – волгар прижали, а у них торговля с новгородцами. У тех же, в Двинской земле колонии и то же в волгарах интерес. Ежели мы им воздух перекроем, они задохнуться без волгар-то.

– А если вы еще и хлебца им из Суздаля не дадите, – Подала голос Малка незаметная в углу под образами, – Если хлеб им не давать, они сами приползут. Пиши им князь пусть гонят в шею киевского Святослава, что княжит сейчас у них и брата его Давида, что в Торжке сидит. Выгонят. Мы их с Киевом поссорим и себе место их руками освободим. Не выгонят. Повод будет мордой их в грязь тыкнуть за неподчинение старшему столу.

– Ну, если выгонят, – Нараспев протянул Андрей, и скороговоркой закончил, – Я им князем брата своего Мстислава посажу.

– Так они ж его еще при отце твоем Юрии в шею гнали, – Хихикнул Гуляй.

– Вот пусть назад позовут. Позовут. Прогнутся. Считай, мы их гордыню об колено согнули. А откажутся, я им тогда племяша своего Мстислава посажу, сына Ростислава покойного, но уже на своей воле. Он мальчик шустрый, покладистый и смекалистый.

– Да и братец его Святослав в деда задиристый, он им чубы то пообдирает, – Опять хихикнул Гуляй, – Смотри Андрей доведешь Новгород до открытого бунта.

– Во то и надо! – Спокойно закончил Андрей, – Бунт нужен. Бунт – и пожечь. Как Господь учил – огнем и мечом. Сломаем хребет Новгороду, тогда и за Киев примемся. А остальные, как зрелые яблоки, в руки попадают.

– Прав. Прав, княже, – Опять подала голос Малка, – Ныне все смотрят в эту сторону. Князья – на Киев. Жиды – на Новгород. Отобьют они себе волю – остальные под руку никогда не придут. Сломаем хребет этим двум – других не то что на аркане тащит не надо будет, бегом побегут, толкаться будут, кто первый лизнет. Начинай князь с Новгорода. Купцы по сарафанному пути своему вести в миг разнесут. Новгород – он пока во всем мире своим буйным нравом и непокорностью богат. Садки да Васьки Буслаи, у всех на слуху. Согнешь эту буйну голову, остальные сами гнуться будут. А Киев? Что Киев? Подождет, не к спеху.

– На том и порешили. Дописывай Микулица. Меду и перцу сам прибавь. Гонцов готовьте и отправляйте. Пусть решают. Столицу отстроили, будем государство строить. На века. Для детей и внуков. Что б добрым словом помянули.

 

Все как гадалось, так и сложилось. Новгородцы брата Андреева Мстислава ими в свое время, еще при Юрии из города выгнанного, князем своим видеть не пожелали. Носом крутили, хвостом вертели. С владимирскими приказными дьяками спорили, торговались. В результате все получилось, как Гуляй и говорил. Согласились на Мстислава Ростиславовича, но уже на условиях Андрея Боголюбского. То есть точно по мудрости старой.

– Торговали, веселились – посчитали, прослезились.

Так, что князь даже отзывать из Заморья брата не стал. В то время Мстислав с братьями, да со вторым сыном Андрея тезкой дядькиным, то же Мстиславом, как и было задумано, проходили обучение в братских дружинах на Святой Земле. Завезя по дороге вдову Юрия – Елену и младшего его сына Всеволода к родне их, в Царьград, дружины ушли наметом в Новый Израиль. Мануил принял сестру и племянника, определил им удел по Дунаю в четыре города. До поры, до времени схоронив за каменными стенами. Братья госпитальеры, по договоренности с Микулицей определили к ним дружину орденскую немалого числа. Да храмовники своих братьев с полсотни подкинули. Мануил был рад, северный предел надежно защитила сестра.

Остальные разместились по комтурствам орденским по всем Заморским землям, проходя выучку. Малолетнего Мстислава Андреевича сам Великий Магистр Бернард Бланшфор, за глаза своим воспитанником то Гундомером, то Ратмиром называемый, забрал себе в оруженосцы, отписав под его руку самый южный предел Газу и Аскалон, когда-то на меч братьями Иудой и Симоном взятые.

Поход этот легендарный, прозванный вагантами и менестрелями походом Нового Спасителя или, как его на поэтический манер переделали, Иисуса Новина, воспет был повсеместно. Старый граф и Мастер – Готфрид Сент-Омар, в своем скриптории – мастерской по переписке книг, в Доме храмовников в Лондоне, его любовно выносил и в свет выпустил. Отчего и стал известен этот поход и город Аскалон по всей земле.

Первый Дом Ордена Храма в Лондоне был расположен за Холборном, на северо-западе Сити. Состоял он из огорода, фруктового сада, кладбища и круглой церкви из канского камня, со служебными постройками, полностью окруженными рвом. Здесь находился не только административный центр лондонского поместья, но и орденская цитадель – укрепление английской провинции. Основание этой провинции восходило к пребыванию Гога Поганого в Англии и Шотландии после Собора в Трое. Однако развернулись здесь братья только с восшествием на престол Стефана Блуаского, племянника короля Заморья – Болдуина Булонского.

Брат Готфрида – Отон занял в новом Доме при королях Стефане и новом короле Генрихе, да, да том самом Генрихе, который недавно был Генрихом Анжуйским, достойное место. Вместе со Святым Бернаром, вот же вездесущая бестия, был он свидетелем договора о мире и согласии между королями Английскими. Точно вели линию по всей Ойкумене участники Совета в Царьграде. Он же мирил Святого Людовика с Генрихом, после того, как все-таки вильнула хвостом, как и предрекал покойный Данила, молодая королева Алиенора, да и бросилась к Генриху в его туманный Лонодон. Видно вспомнилась та бешеная ночь в Святой Обители, что подарила им Малка. Взял Отон под руку с братом Готфридом маленькую Маргариту Французскую, принцессу, да мало ли чего еще они делали для общей цели.

Но для души, эти самые братья Сент-Омары, заказали книгу о подвигах дружин своих в земле Аскалонской.

Магистр Готфрид и брат Отон,

В этом святом братстве

Вашего честного общества

Вас паки и паки хранит и освящает

Благой, свободный, всемогущий Иисус Навин

Сеньоры, ваш приказ

Перевести Книгу Судей

Выполнил я добросовестно.

Так говорил им Мастер-бард, похвальбу ту написавший, в посвящении к книге своей.

Так вот Андрей тех, кто в Заморье учебу проходил отзывать не стал, но грамотку им отправил с одной мыслью:

– Готовьтесь! Скоро ваше время придет!

Года не прошло, как Андрей отвел новгородцев от князя Мстислава Ростиславовича, и, угождая им, как и было еще эвон, когда задумано, посадил им брата его Святослава. Угодил торговому люду, но за угоду свою дань с двинских земель себе забрал.

Опять же, как говорил Гуляй, Святослав оказался в деда: буен, женолюбив и питя ищущ. Новгородцы терпели его долго, поняв, наконец, что от всей их торговли с Андреем им один убыток, но кто ж такое вынесет. Лавки по Великому торговому городу трещали, девки пищали, а заступникам в нос – так правил достойный внук достойного деда – Святослав.

Гуляй, и вся ватага Андреева посмеивались в усы и ждали, когда у жидовской братии терпенье лопнет. Дождались. Ударил вечевой колокол. Собрался народ на Соборной площади. Да и дали под зад буйному Ростиславовичу.

В Боголюбове это ждали и собрали ближний совет.

– Ну что? – Как всегда начал Андрей, – Дождались. Допекли новгородцев. Почти что бунт.

– Нет не бунт, – Ответил Гуляй, – Сейчас они кагал соберут, обсудят, что, где? В чем выгода их, зачем Святика гнали. Поймут, что куда не кинь всюду клин, и побегут торговаться с тобой, с Киевом, с Белобогом, с Чернобогом. Где бы только свое урвать.

– Новгород это вещь – себе на уме. Сейчас они свой интерес во всем искать будут. Куда бы им выгрести, чтоб себе выгоду найти. Садки хреновы, – Поддержал его Микулица.

– Значить, что вы мне советуйте? Пишем грамотку Господину Великому Новгороду, – Андрей на минуту задумался, – О том, что не будет им другого князя окромя Святослава, а от других мыслей пусть их Бог убережет.

– И пусть ждут его в обрат на княжий стол, – Добавил Гуляй, – А придет он не один, с ним придет Правь и объяснит всем, как по Правде жить.

– А что б всем было все понятно сразу, ты Борис скачи к Святославу и скажи, пусть ударит по слабому новгородскому месту – городку Торжку – главному торжищу их, – Андрей сделал паузу, – А ты Микулица, посылай послов к светлому князю Полоцкому. Напомни ему, кому он обет давал и пусть высылает дружины с запада на Новгород, на пригород его Луки. Я ж пошлю своих гонцов в Смоленск и пусть братья иоанниты пособят нам с юга по новгородским землям ударить.

– Все правильно князь рассчитал. – Поддержал его Микулица, – Приползут новгородцы мира просить, еще до того как дружины на горе появятся.

– Да и дело не в том, – Продолжил князь, – Всю эту братию мы знаем и все их ходы просчитаны. Начнут они свои интересы мелкие выторговывать. Тьфу, и растереть. Не в том дело. Надо в эту бучу Киев втравить. Тут, Гуляй, твоя забота. Нажми все свои пимпочки, все тентери свои, но что б киевляне поверили, что это их час пробил.

– Есть у меня человек жидовский Данислав Лазутинич, из опытных жидов. Стар и хитер. Я ему помогал дело с Царьградом наладить. Как помогал, так и расстрою. Но он стар и умен, и в отличие от тех, кто мнит себя самым умным и хитрым жидом в Жидовской слободе, все понимает. Так вот, этот старый жид пройдет по моему велению, вроде бы, как тайно посты наши вкруг города и проберется до Киева. Там он Мстиславовичу, потомку того Изи, которого ты князь мордой в грязь тыкал, пожалится на жисть свою тяжкую и позовет родича их Ромку на княжеский стол в Новгороде.

– Ух, ты старый лис, – Андрей аж опешил, – Это ж Киев свой договор нарушит, а Новгород в обход старшего стола защиту у моего вассала будет искать. Это ж кругом обида роду.

– Правильно ты князь все разумеешь, – Микулица, как книжник поставил точки, – Обида роду раз, неучтение старшего стола – два. Иди, проси на не покорных управу по всему миру. Рюриковичи только поддержат, а кто не поддержит, тот и голос не подаст. На нашей стороне Правда и сила. Можем давить на Новгород, да и на Киев. Дело только в нас, кого первого выбрать.

– Все, – Подвел итог Андрей, – Борис, иди, собирай дружину готовься к выступлению на Киев, а Гуляй их до дела доведет.

– А чем тебе наши-то жиды не угодили? – Спросил Борис.

– А твоих жидов никто не трогает? Да и кто, твои? Считай ты у нас теперь Борис Жидославович главный жидозаступник, – В шутку закончил Андрей, – Скачи, времени нет о жидах турусы разводить. Готовь дружины, братьев поднимай. Скоро наш час настанет. Тебе в нем место главное. Помни братья мы все, и ты брат. С Богом!

Все получилось по раскладу общему. Святослав взял Торжок. Вечно боящиеся жиды и сурожане новгородские пошли лизать Андрею. Данислав Лазутич пробрался через все посты. И как же это ему удалось? Прибежал в Киев и уболтал киевский стол. Они только его и ждали, чтобы понять, кто в этом мире шишку держит? Раззадорились киевские князья, коих до поры, до времени не трогал никто, голову подняли и квакнули. Тут и Андрей предъявил свои права на Русь, и на Киев в том числе, как старший в роде.

Киевская родня поперхнулась и с запозданием поняла, что отмолчишься, как в кустах отсидишься. Но они грань уже перешагнули. А за пустые слова отвечать надобно. Какие там Ромки-Романы. Ответ за главным столом. Если ж тебя не трогали – это ж не значит, что забыли. Потому не лезь в чужие дела.

– Двое в драке – третий в сраке. – Четко выразил общую мысль Микулица. когда узнал, что Киев влез в дела Новгорода.

– Пора место недоумкам указать, – Малка, как всегда, была немногословна, – Готовь князь дружины, будем светлый град-Киев в Китеж-град превращать, в призрак, в легенду.

– Изя, – Позвал князь старшего сына, – Пиши, зови брата из Асколонской волости. Пусть поднимает все дружины, выучку пришедшие с ним в Землях Заморских. Моей волей, братьев моих с места срывает. Пригрелись там, по морям и рекам теплым. Пусть к Гундомеру идет, от меня слово соловьиное скажет, он ему дружины даст. А далее путь ему к Царьграду, там Мануил подсобит. Но главное, кровь из носу, пусть хоть из небесных колесниц своих воинов высаживает, но Киев мне к мартовским идам чтоб взяли, сроку им три дня. Я сам его за три дня брал. И еще, пока они там телок рожают. Возьми Бориса. Пусть он дружины свои собирает. У него одна задача – я ему ее сам объясню. Иди, помни, ты не сделаешь, сам сделаю.

Андрей сел писать письма: Мануилу повнуку своему Мономахову, Фридриху Рыжему – соправителю своему по Великой Империи, Луке Хризаверту – Патриарху Цареградскому и Великим Магистрам в Иерусалим. Кириллу Туровскому и Черному Игумену. Знал он, что все просят, мол, пора заканчивать на Руси. Ойкумена просит жесткой руки. Не мог он через себя перешагнуть, не мог залить кровью родные леса и поля. Хотя в душе понимал. Нет счастья без большой крови. Пусть десять невинных погибнут, но государева власть укрепится. Кто прав? Кто не прав? Устал он, пусть Заступница рассудит.

– Когда надо будет рассужу. Отмолю, Отогрею! Жди, когда все поклонятся! – Был ответ от Святой иконы.

– Не коварный удар готовлю. Вопля о защите жду! – Ответствовал Андрей.

Малка опять вышла на берег реки.

– Устала я мать Артемида! Продыху бы мне, – Она кинула в реку венок.

– Отчего ж ты устала, дочь моя? Али я тебе любовь твою запретила? Или за гордыню твою, что ты Храмы свои, себе как бабе замужней поставила, укорила? Или Эроса за хохмы ваши, али тебя, за то, что ты в Иерусалиме вытворила, по голой заднице отшлепала? – Артемида предстала перед ней во всей своей грозной красе, – Ты устала? Отчего же? Ответствуй! Разве сестры твои, жрицы мои тебе помощь везде не оказывали? Во всем, даже в том, что я им делать не велела. Любимица моя! Дева Ариев! Все вокруг тебя в пляс. Она устала! Да ты на себя посмотри. Кровь с молоком. Мужики – в повале! Князь – без ума. Народ – визжит. Короли, графы, герцоги, князья и все, все следы твои готовы целовать. Она устала! Молчи, не прерывай! Обижусь! Накажу! Что у тебя не так? У тебя все так. В любви – Богиня. В миру – Богиня. В Храме – Богиня!!! А ей не так. Она устала! Встань, я гляну на тебя усталую!

– Извини мать, – Малка склонилась перед Артемидой.

– Чего скуржопилась! Распрямись! Глянуть хочу! Хороша!!! Чего надо тебе еще?

– Извини мать. Сорвалась. Чую смерть.

– Не твоя смерть и неча тебе чуять. Иди к Макоши и Велесу, сегодня ты их дочь. Не гневи меня. А впрочем, я и не гневаюсь. Иди, обниму, поцелую. Знаю, тебе на земле, то не нам, в Ирии. Горемычная ты моя. Иди ко мне. Вот тебе мой поцелуй и многия лета. Сил тебе немереных. Новые испытания у тебя впереди. Люблю тебя! Иди, – Артемида оттолкнула ее и скрылась в сером облаке.

Прибыли посланцы от сотни городов от князей: Поднепровских, Черниговских, Полоцких, Смоленских, да от многих других. Челом били, мол, оборони князь от разбойства киевского от хищников лютых. Андрей созвал Собор во Владимире. Тот Собор постановил.

– Приговорить, что надо спасти Русь от пленения и разорения, для чего своих хищников укротить. Самого князя просить, признавая его истинно Великим, в поход идти. Ежели сам не пойдет челом ему бить, чтобы во главе ополчения поставил своего сына Мстислава, геройствовавшего в волости Аскаланской.

– Что и требовалось получить, – Устало сказала Малка и опустилась на ступени храма Артемида, стоявшего за церковью на Нерли, – Прости Мать и пойми.

– Поняла и простила, – Разнеслось над кронами дубов и берез, – Иди дальше дочь моя.

Малка разделась и с высокого обрыва бросилась в темный омут прямо под обрывом. Угрюмы напряглись, хотя знали, кто же в этом крае, какой водяной ее утащит. Нет такого. Она долго плескалась в холодной воде, потом вышла на берег. Все. И эта ступенька пройдена. Пора на Киев.

Гонцы летели ко всем братствам. Князей не брали. Какая выучка у старых княжеских дружин. На печи лежать, калачи трескать. Так, побродить по окрестным селам. Девок понасиловать, мужиков в полон забрать. Родича поневолить, да помучить. Все равно старший на столе придет, и все на круги своя вернется. Можно конечно покрасоваться, что ты тоже не лыком шит, и по старой вере и старым записям самому Велесу брат. Но раскрывалось это быстро. Волхвы знали, что с чем едят. И каждый получал по чину.

Потому у Киева защитников было мало. И надеялся он в основном не на дружину или жидовское ополчение в поджилках слабое, а на то, что по старым добрым делам Киев-Мать Русских городов без воли народа киевского трогать никто не будет. Хотя откуда он мать или отец городов Русских кроме киевлян не знал никто, а по-простому и знать не хотел. Считали его так, городком на окраине, у края земель исконно арийских – Украинских, и по нахальству своему права себе насвистевшим. Но по большому счету надо было и ему хребет ломать, хотя, опять же, по большому счету за его спиной сидели бояре и покруче и посильнее, чем с первого раза казалось. Да от Жидовских ворот тоже не мирные ветры дули.

Братья, особливо братья храмовники, жидов не сильно почитали, знали доподлинно, кто есть кто. Серьезных людей из Приоров Сиона и Братств Змеи и Дракона считали за себя ровню, а остальных – рабов казны, держали немного в отдалении. Хотя были все братья. Но при всем при том, кто носил жупан белый. Кто черный. А кто из домотканой ткани, разница все же была. А уж к мытарям и торговцам, что под рукой братской процветали, это относилось непосредственно, больно часто всякая торговая братия любила ссылаться на близость к закованным в броню витязям.

Андрей и это дело сильно не любил, и хотел над всей Бернаровой золотой паутиной сплести свою стальную, контроль над всеми финансами имеющую. Киев был первым пробным камнем. Братья идею поддержали и согласие высказали. Теперь, смотри Ойкумена. Могем – не могем. Как получиться.

Но все. Вперед. И дружины двинулись.

Договоренность была жесткая. Каждый орден, что на ближних землях сидит по дружине выделяет. Никаких пунктов сбора не будет, как раньше привыкли. Соберутся, неделю друг перед другом гоголем ходят, чашами стучат, у кого какие брони, да кони бахвалятся. Девки в обозе визжат, жиды и мародеры походные мошну набивают.

– Нет, – Решил Андрей, – Сбора не будет. Обоза не будет. Кажный из своих краев, своим путем к Киеву пусть подходит. В един день, в един час, с ходу будем город брать, что б эти крысы разбежаться не успели.

– А то привыкли, пока стан под стенами стоит. Они своих родичей среди сурожан да обозников разыщут, посулы да подарки воеводам принесут. Князям – злато, серебро, меха да каменья самоцветные. Кому меду пьяного, кому девку смазливую. Глядь, город ворота на мире отворяет – все довольны. Через неделю они опять гоголем ходят, никто им не указ. Вольный город – гордый Киев. Кончать надо этот базар, – Жестко закончил Микулица.

– Сходу пусть на стену идут, – Продолжал князь, – Тут и крепость дружины киевской посмотрим, и выучку наших воев. Да что говорить. Пиши. Тебе Борис Жидиславович, – Он хохотнул, – Извини, но приклеилась к тебе масть, не оторвешь. Значит, тебе взять дружины Залесские и скакать навстречу сыну моему Мстиславу, что из Аскалона с храмовниками идет. Перехватишь его лодьи у Переяславля на Днепре и пойдешь с ним по-над берегом. Остальным подручникам так делать: Брату моему Глебу – встретить в Переяславле Бориса и помочь им припасами, Заморский обоз забрать и у себя схоронить. Самому поднять дружины свои и идти дубравами на Киев с юга. Ромке, племяшу из Смоленска, сыну Ростислава Набожного, с братьями иоаннитами и брату его Рюрику с овручскими витязями идти с севера, до Вышгорода, где встретит их третий брат Давид, давно там монастыри свои орденские поставивший. Но запиши, вместе им не гуртоваться, а рассыпаться вдоль стен тихо и, до знака, сидеть, как мыши в овине. Новгород-северские дружины с Олегом и Игорем во главе пусть с востока идут. Братья мои и бояре, выучку в Святой Земле прошедшие, со своими воями, орденскую службу служащими, при каждом князе воеводами ставятся. Вся власть и догляд за князьями им в руки. Братцу моему молодшему – Всеволоду, в честь посвящения его в отроки и опоясывания мечом, дарю на праздник этот право вести дружину цареградскую из личной гвардии Базилевса Мануила. Родственничек ему угодил, Амальфовских воинов – монахов дал, пусть командует, перед матерью Еленой покрасуется.

– Тебе, – Он повернулся к Микулице, – Под начало нашу дружину старую и храмовников. Когда город на меч возьмут и на улицы выскочат, ты всем грабить и насильничать не мешай. Пора и Киеву эту долю испытать. Дома и лавки жидовские пусть громят. Три дня им на гульбу, пусть у киевских девок будет знатный праздник. Ты ж наших воев ставь: у церквей, монастырей и реликвариев. У казны княжеской и теремов родовитых. А более береги святыни старые и дома Божьи. Отдельную дружину у Черного игумена в Лавре Печерской поставишь. Я киевлян знаю. Они сами пограбить мастера, а потом на ворогов свалить грехи свои тяжкие. Так что береги Николу Святошу и Лавру его. Больно много за последние годы Святых убиенных в златокупольном Киеве. Нам еще одного не надобно. Понял все?

– Все понял князь, – Микулица усердно скрипел пером.

– Киев пусть берут на копье и щит с ходу к мартовским идам, – Малка в воинские приказы не встревала, дождалась, когда князь закончит, – В честь Артемиды. Все иконы чудотворные и драгоценные, мощи святые, книги и ризы, и все, что им от Господа, все забрать, и в Великий град Владимир привезти.

– Правильно девонька, – Добавил Гуляй, – И колокола все с колоколен посшибать, что не снимается, то о земь в мелкие клочки. А народу киевскому объявить, то наказанием за грехи их тяжкие, за предание веры истинной, за обряды тайные жидовские и сурожанские, и за ересь митрополита их Константина. А по сему, не быть им более стольным городом. Пусть они друг друга рвут и гадают, кто из них более грехов наворотил? Они за всегда виноватых найдут и башки им поотбивают.

Все, как загадывали, так и случилось. Впервые за три века с одиннадцати сторон подошли подручники и за три дня с ходу взяли стены неприступные и разбили войско непобедимое киевское. Майданские хитрецы даже понять не успели, в какую сторону им дары подкупные нести и кого умасливать. Грабили Киев с удовольствием и пониманием. Стенания и скорбь неутешная летали над Майданом и Подолом. Все, что непосильным торговым трудом нажито, ушло в распыл. Микулица вывез все святые дары под охраной суровой дружины Андреевой под пегим Босеаном. Видя который победители поднимали мечи и встречали его криком:

– Бог – есть любовь! Босеан!

На киевский стол Андрей посадил брата Глеба, объявив отныне Киев городком вассальным и провинцией, а Глеба князем удельным под своей рукой и на всей своей воле.

Киевляне аж подавились. Все, спекся Великий Киев. Стал окраиной. У края великой Империи. С того дня не стало Поднепровской Руси. А стала Русь у края. Украинская Русь.

Победоносно гремели колокола владимирские, встречая дружины возвращавшиеся. На теремном дворе, на высоком крыльце, целовал и обнимал Андрей победителей. Затем поднял руку и в наступившей тишине сказал:

– Земной поклон вам объединители, богатыри, богоборцы земли обетованной. Святая Земля вам в пояс кланяется и зовет вас на новые дела – Богоугодные. Привели под руку чванливый Киев. Гнездо усобиц и крамолы. Не поднять ему головы более. Честь вам и хвала! И моя благодарность безмерная. Пора и хитрованному Новгороду укорот дать! Раздавить паука кровь сосущего!

 

Князю донесли. Гонцы с двинских земель челом бьют и плачутся. Новгородцы, ошалевши от безнаказанности, суздальских мытарей побили и с Двинцев дань собрали. А так, как у жидов удержу всегда нет, то они по разбегу и с суздальцев, там торговлю ведущих, тоже дань сорвали, да по бахвальству своему еще и двойную. Мол, видали мы вашего Великого князя…

Андрей с ходу дружины, Киев бравшие, и потому победой пьяные и в силы свои верившие, как в чудо Божее, развернул на Новгород. Во главе их поставил Бориса, не забыв пошутить.

– Ты ж у нас Жидиславович. Кому ж, как не тебе, жидам укорот дать. Глядишь, их под твоим началом вдвое меньше порубят и пограбят. А они тебе за это молиться будут в церквах своих домовых.

В соборах Новгорода заплакали иконы Богородицы, предрекая им беду неминучую. Но кто ж чтит Заступницу, если у каждого за ларем с деньгами свой бог упрятан. Каждый в своем углу в тихую молится, тому, кто ему соседей и товарищей обсчитать, объегорить помогает. Какая тут Богородица, заступница бедных и убогих, когда сам не беден и не убог. Свой Бог он ближе, чем праматерь босоногих, да беспартошных. Господин Великий Новгород слезам Богородицы не внял. Напрасно не внял. Дружины Бориса обложили город умело, как медведя в берлоге. Те заперлись, запасы подсчитали, про Киев, как того три дня грабили, вспомнили, и порешили промеж себя.

– На дворе осень поздняя. Стены, башни, крепки. Ворота на запоре. Припасов хватит. Не хватит – купецкие лабазы отопрем. Выстоим. Им там за стенами жрать нечего. На дворе то мороз, то слякоть. Постоят, постоят и уйдут. Не впервой.

– Выдюжим, – Подвел итог вечевому сбору посадник Якун, – Нехай стоят. На штурм не пойдут. Видано ли дело в мороз, в слякоть осеннюю, стены льдом покрытые штурмовать. Знамо дело постоят и уйдут.

Однако ошибся Якун. Борис бросил дружины на штурм. И на третий день всем было ясно, что Новгород больше, чем Киев держался, не продержится.

Ночью у архиепископа новгородского Ильи собрались самые близкие доверенные люди.

– Надоть к волхвам старым идти. Нести им добра не меряно. Они заговоры и всякия снадобья знают, что можно тайно в жратву этой ораве подмешать.

– Волхвам кланяться! Никогда! – Илья встал.

– Сядь ты, продажный поп, то же мне громовержец, – Одернул его Якун, – На жидовские, да варяжские деньги живешь. Не знамо каким Богам молишься, а туда же … Никогда! Посылай служку за колдунами, чародеями. Я своих чернокнижников из полабских земель, из Ханзы приглашу.

После прихода всех. Разговор пошел в одну сторону.

– Следующего дня нам не вынести. К вечеру они точно в городе будут. Нас пограбят, порубят, но и вас по головке гладить не будут. Андрей старых Богов не жалует, – Повел разговор Илья.

– Это ты не жалуешь, и твоя братия торговая. Это ваши Буслайки, да Садки через капища прыгают и идолов по реке плавать пускают, – Сурово ответил старый, белый, как лунь, волхв, – Нашей подмоги вам нет! Андрей старых Богов чтит и Деву Ариев лелеет. Сами с ним вопросы свои решайте, – Он и его волхвы направились к двери, – И нам дорогу заступать не моги! А то мы тебе Перунову грозу вмиг устроим!

– Да и катитесь, – В спину им бросил Илья, – А вы купецкие чародеи, – Он повернулся к чернокнижникам от Жидовских ворот, – То же в сторонке постоите? Вам спокою от дружин владимирских не будет.

– Ладно, монах, – Зыркнул на него согбенный старик, – Научим мы вас, как мор на войско противное навести. Но то вам дорого стоить будет.

– Не в цене дело, – Быстро бросил Якун.

– Хорошо, о цене столкуемся. Но вы должны от нас глаз отвести. Ты монах возьмешь икону Богородицы, более всех Андреем почитаемую, и по стенам с ней попрыгаешь у всех на виду. Повопишь, мол, Заступница с нами, и так далее. Чего тебя учить. Сам пыль в глаза пускать умеешь. Видели. Знаем. Врать ты горазд и без наших уроков. Мы ж вам дадим зелье вредное. Ваши людишки, или подкупите кого, его в котлы войсковые покидают, и завтра помрак нападет на дружины супостатов, а потом мор.

– Тогда выйдем все, и побьем их. А более того, в полон захватим, еще и прибыток будет, – Радостно потер руки Якун.

– Тьфу ты, – Плюнул на пол чернокнижник, – Погубит вас ваша жадность и корысть безмерная. И вас погубит и нас. Раскроют нас ворожеи Андреевы и Посвященные Мастера, тогда нам смерть за радость покажется. Но взялся за гуж – не говори, что не дюж. Присылай своих холуев, Якун, с расплатой, получишь товар.

В ту же ночь серые тени вылезли и потайного хода под стенами городскими и метнулись к котлам войсковым, под которыми уже плясал огонь, и в которых булькало варево походное. Архиепископ Илья взял в Соборе Спаса икону Богородицы Знамения и крестным ходом пошел по стенам городским. Он вскрикивал, призывал на головы наступавших кары небесные, осенял их иконой и хоругвями. Наевшимся с утра отравы, воям, уже ни икона, ни воеводы были не в указ. Помрак и мор напал на войско. Борис начал отводить тех, кто еще на ногах держался к дальним станам, где еще оставались вои на ногах стоявшие.

Якун не внял словам чернокнижника, видя смятение врага, собрал дружину новгородскую и, выйдя из ворот, бросился грабить обозы воинские и брать в полон тех, кто уже не то, что сопротивляться, идти не мог. Чернокнижник со своими подельщиками собрал свой хабар, набрал из полону мужиков покрепче хабар нести, заплатив за них по две нагаты и зло бросил:

– Жидами были, жидами и останутся, даже на этом приварок себе делают. И покупать некому и некого. Ладно, я от своего яда противоядие знаю. Я их на ноги поставлю сразу. Бог даст, унесем ноги, пока Борис не оправился или пока меня Андреевы чародеи не вычислили. А не унесем, может эти пленники за меня слово замолвят, за то что им жизнь сохранил, – Вот так бурча под нос и выскользнул он со своей ватагой за городские стены и направил путь в славный город Гамбер на берегу сурового Варяжского моря.

И прав был чародей полабский. Горестная весть долетела до Владимира быстро. Андрей вынес спокойно и тотчас же собрал совет.

– Все слышали? Все знают? Что делать будем?

– Чужое чародейство там было, – Микулица озабочено поскреб затылок, – Какое – ясно. Но вот кто его применил? Кто отраву эту варил? Там ведь горсточкой не обойдешься, войско целое травануть надо было. Значит, все подмастерья трудились в поте лица. А что знают двое – знает и свинья. Найдем. Он у меня еще собственные уши жрать будет и благодарить, что чего другое не жрет.

– Зол ты однако, смиренный протопоп, – Удивленно глянул на него Гуляй.

– Зол и опасен, – Подтвердил Микулица, – Один раз спустишь, потом обратно не загонишь. То мое дело. Вы свои решайте.

– Богородицу они специально подставили, что бы слух в народе пустить, что отвернулась она от князя Андрея. То поправим, – Малка была спокойна, спокойствием палача, – За то, что больных в полон взяли, да еще и торг ими устроили, денег им своих теперь по гроб жизни не видать. Они их вместо хлеба в рот совать будут. Да вряд ли насытятся.

– Ты Борис, не маячь перед носом. Сядь. Нет тут твоей вины. Это ворожеи твои прохлопали, – Андрей задумался, – И мы тоже. Посвященные все. Мастера, а прохлопали. Слишком быстро все они решили и сделали. Соберешь теперь все дружины. Благо, что наши знахари отпоили почти всех, кроме тех, что в полон попали. Соберешь всех и перекроешь им воздух везде. Ты ж, Микулица, свою месть пока в дальний карман положи. Мы тебя по этой части трогать не будем, то твое дело. От нас же пошлешь весть людям своим, коли хоть грамм хлебца с западных земель, по северному морю, к Новгороду попадет братья-витальеры нам не братья с того дня. Понял.

– Понял князь. Сам добавлю, если хоть по одной реке лодья к Новгороду пробежит. Сам все Самары и Сороки пожгу. А с набатеями и самаритянами разговор особый будет. Хватит сил объяснить, кто кому служит. Назареи, если Новгороду хлеба дадут, обрею наголо.

– Ух и зол ты сегодня чернец, – Опять не выдержал Гуляй.

– Я им этих двух ногат за душу божью, по гроб их жизни не прощу, – Огрызнулся Микулица.

– Смоленцам и суздальцам приказывать не надо. Их дружины больше всех посекло отравой. Они не то, что хлеба, снега с полей посреди зимы в Новгород не дадут, – Добавил Борис.

– Волгарей предупреди, что если помогут Новгороду, в следующий раз вообще начисто пожгем, – Уточнил Андрей, – Все. Начали. Пусть теперь собственное золото жрут. Близко не походить. Все вылазки карать жестоко. Всех лазутчиков без суда на кол, и под стены. Чародея найти. Микулица сам с ним разберется, но так… чтобы легенды сложили. Что бы от края и до края все поняли, хотят свою веру править, пусть власть чтут. Не будут чтить, очистительным пламенем пройдемся по их верам. За одного все в ответе. Знаю, что волхвы старые из дубрав заволжских помощь в деле этом постыдном оказывать отказались. Прошу тебя Малка, через Велеса ли, через Артемиду-Ярославну, чего удивилась, помню и знаю имя ее волховское, тайное. Через Богов, каких сама знаешь, от нас всех благодарность им поясная и преклонение перед мудростью их.

– Сделаю все князь. И Матери Ярославне, – В синеве ее глаз мелькнули, так давно не сиявшие, хитринки, – Обязательно поклонюсь. Поклонюсь и пожалуюсь, что образом ее хотели чародейство черное прикрыть.

Новгородцы в упоении от победы сначала радовались, потом начали замечать, что хлеб в город больше не поступает. Да и не только хлеб. Встретить теперь на торжищах новгородских богатого гостя или вообще захудалого купчишку стало делом сложным. Даже завялящийся какой волгарь, или грек стали в Новгороде в диковинку и мальчишки бегали на них смотреть, как на чудо дивное. Ни о шелках и бархате скоро заговорил народ, ни о прибыли купеческой, ни о путях торговых, и союзах или гильдиях. О ржи, о пшенице был разговор во всех лабазах и торговых рядах.

Скоро, очень скоро новгородцы поняли, что победы бывают такие, что уж лучше бы поражение. Краюха хлеба на ярмарке шла по две ногаты, ровно столько, сколько они недавно за пленного дружинника владимирского просили. Кадка ржи шла по четыре гривны серебром. Половину рядов узорчатых скупить за ту цену можно было. Так это давать хотели столько, да брать было некому. Не было на торгах хлеба! Не было! И сала не было! И рыбы! Вот она Волга под боком. Но, кто ловил сам, вялил сам, и ел сам. Рыба стала дороже денег. Кора древесная была, но и то вначале, а потом и ее не стало. Хоть рабов забивай и ешь.

Как заведено, новгородцы князя в шею. Спину дугой и на полусогнутых к Андрею. Тот в ответ:

– Ума не приложу, что хотите-то от меня? Свободу вы сами добыли, в бою взяли. Святослав, князь ваш, помре. От горя наверно, што вы его не признали. Вы мне, как телеге пятое колесо, со всем своим гонором, хитростью, лисьим норовом своим. Воля вам нужна? Нате ее – сколь возьмете, что унесете, вся ваша, – И отвернулся от послов.

– Князь, кого захочешь того и давай нам в управители. Хоть брата Святослава – Рюрика, хоть кого. На полной твоей воле.

– А что, Рюрик парень – хоть куда. Разбойник только, да запойный еще, да бабник, ни одной юбки не пропустит, тут же на улице и задерет. Сколь ему говорил, позоришь девок-то, им же после – только в омут. А он в голову не берет. Держу в отдельном селе, даже в город не пускаю. Потому как, прибьют отцы-то. Но раз вы просите, дам. Но я вашу просьбу уважил, так и вы мою уважьте.

– Уважим князь, уважим, – Заюлили послы.

– Ну, раз так, хотел бы я посадников новгородских, тех, кто правит у вас казной всей и торгами, сам ставить.

Послы аж языки проглотили. Все, кончилась вольная жизнь. Посадник он же у кажного кажную копейку знает. От него ж никакую дань не зажилишь. А что скажешь в ответ, у всего вольного города живот к спине прилип. Дети криком изошлись. Старики ноги таскать перестали.

– Конечно, конечно княже, как такую просьбу не уважить. Ставь посадником того, кто тебе люб.

– Ну, вот и сладили все, – Миролюбиво продолжил князь, – Посадником вам посажу Жирослава из старых волхвов, он город знает, да и вы его тоже.

– Хорошо Великий князь, – Послы переглянулись. Жирослав был из волхвов, а с ними шутки были плохи. Обвести их вокруг пальца, ворожеев-то, никому не удавалось.

– Ладно, – Подумали послы, – Мы его выдавим, или вкруг его своих людей поставим. Не один же он по городу бегать будет. На торгах за Правдой смотреть, и суды править.

– А в помощь ему, – Как бы услышав их мысли, продолжил Андрей, – Поставлю я у вас в Новгороде, для защиты вашей, монастырь братьев храмовников, а для помощи им – иереев посажу, мытарей новых, где-нибудь в Жидовской слободе. Кто хочет под рукой государя жить, милости прошу. Мне рабы казны нужны. А вам за городской счет обустроить их всех внутри города. Не благодарите. С кровью любимых чад своих отрываю, но для вас ничего не жаль. Идите не чего у ног ползать. Если смогу, еще чего подкину.

При этих словах послов, как ветром сдуло. Сломал Андрей Великий Новгород. Навсегда сломал. И впервые на торгах поставил мытарей своих и иереев, служек государевых, под охраной братьев храмовников. То второй город был, после Киева, что гнуться не хотел. Так ломали ему хребет об колено жестко и навсегда. Колокол вечевой теперь был в руках Андреевых посадников. Торг в руках Андреевых мытарей. Деньги в руках Андреевых иереев. А сыск и кара в руках братьев храмовников.

Только Микулица не спал ночами. Наконец не выдержал, сел на коня и поскакал к Малке на Нерль.

Он спешился у каменного чуда Покрова. В который раз с удивлением отметил:

– Экое ж чудо вознесли. Прямь из каменья кружевов наплели. И купол, как в Иерусалиме на Храмовой горе.

Заметил хозяйку, стоящую на крыльце терема, и скорым шагом направился к ней.

– Здрава будь, Малка. Хорошеешь, все с годами, и не стареешь ни капельки. Открой секрет, не таись.

– Ты ж ко мне не за эликсиром молодости приехал? Разве не так? Говори, что на душе. А о том, как не старится, то тебе твои Боги откроют.

– Права ты Малка не о том я, конечно. Но все равно от сердца говорю. Хороша ты, как зорька утренняя.

– Ладно, Микулица, в терем зайдешь? Али по-над речкой побродим?

– Давай по лужку побродим, что у омута твоего колдовского. Там, говорят, у тебя русалки живут.

– Говорят, кур доят, а их щупают, – Засмеялась легко по-девичьи Малка, – А ты что у меня русалку сватать хочешь? Надоела что ли попадья? Что ж ты тогда с ней детей ежегодно по штучке строгаешь? Вон уже почитай десяток.

– Восемь, – Обижено прогудел Микулица, – Все б тебе шутки шутить.

– А что мне рыдать что ли, – Она сорвала на ходу охапку ромашек и плела венок, – Так что на сердце у тебя? Не за благословением же ты ко мне на девятого прискакал.

– Малка…, – Он махнул рукой и, как головой в омут, выпалил, – Не могу я зацепить, кто ж наших под Новгородом потравил, как крыс. Не могу. Меж пальцами уходить. Такой вьюн. Кажись, зацепил его в Гамбере, так без мыла вылез. Потом хвост его в Любеке показался… и там ушел. В подконтрольные нам земли он нос не сует, а то бы братья его застукали. Вехме по его следу пустил. Они ищейки знатные под землей найдут, на небе отыщут, под водой не спрячешься. Так он меж струйками… Всех его подмастерьев выловили. Слуг под правеж, под пытку поставили. А они без ума. Он их перед уходом мыслей лишил, чурками безмозглыми сделал. Петляет след, что заяц. Хвостом метет, что лиса. Не могу его зацепить. Извелся весь.

– От меня-то, что ты хочешь? Я не ищейка. Не орден ваш тайный кровью пропитанный вехмский. Не ассасин какой, что с ножом во тьме ночной шляется. Что тебе от меня-то надо? – Она надела венок покрутилась.

– Помню я слова твои, что, мол, он Богородицей прикрылся и ему за это ответ держать. И тебя знаю. Ты некому спуску не даешь, и слов на ветер не бросаешь. Ты его до смерти гнать будешь. Давай силы сложим. Твоя голова – мои руки.

– Поняла я все. Так не по божески это – местью жить. Ты ж Божий человек.

– Не дразни, и не сыпь соль на рану. Мы ж с тобой как брат и сестра.

– Хочешь его в руки взять? Мне предлагаешь Мать Артемиду о том просить?

– Как сама знаешь. Я тебе не указ.

– Хорошо найду я тебе его. Но ты мне его сюда живым привезешь. Я сама с ним говорить буду. С глазу на глаз. Не боись, он по мене моего в чародействе смыслит. Он меня не убьет и не обморочит. Договорились. Это тебе условие мое.

– По рукам. Спасибо, что добром ответила, в шею не вытолкала.

– Да ты совсем ополоумел, что ль? Кого ж я в шею толкать то буду, побратима? Брата любимого? Ополоумел ты, Микулька, от жажды мести своей. Смотри, вообще с ума спрыгнешь. Вот только потому, что тебя люблю и вижу все, найду тебе гада этого. Всех подниму, перстенек из шкатулки достану, но найду. Завтра приходи. А теперь скачи, не отвлекай. Трудно это и…страшно. Не надо тебе видеть. Завтра поутру жду.

После его отъезда она достала из заветной шкатулки голубой перстенек. Подумала, мотнула головой, и решительно надела его на палец. Она очутилась в Храме Артемиды. Но не в том, на берегу теплого синего моря, в котором она приняла посвящение. Не в Арконе на острове сурового Варяжского моря, куда они заезжали в первый свой поход в полабские земли. Этот Храм, в котором она оказалась сейчас, был ей незнаком, но он был великолепен. Он был огромен, он сиял золотом, он отливал снежной белизной мрамора, он давил могильной темнотой лабродора, с какими-то неземными проблесками адского огня в его глубине.

Но Малке было не до того чтобы рассматривать Храм. Она огляделась. Богиня была здесь. На троне.

– Ты нуждаешься в моей помощи, дочь моя?

– Да Великая!

– Я знаю, что ты хочешь попросить. Но ты будешь искать его сама. Ты согласна?

– Да!

– Это мне напоминает наш первый разговор. Но тогда ты была юна и…, -Богиня замялась.

– Глупа, – Закончила Малка.

– Скажем так. Но теперь…

– Мне надо!

– Это достойный аргумент.

– Везде, где ты будешь, тебе помогут сестры. Лети.

– Спасибо Великая!

– Не за что. Искать себе проблем и забот – это все-таки в тебе от смертной. Но тем ты мне и нравишься. Лети любимица, – Уже про себя добавила Богиня, – Как бы я хотела стать тобой, хотя бы на день.

– Лечу лучезарная! – Малка ступила в круг света и взлетела над землей.

 

Она высоко взмыла в безоблачное небо и на минуту задумалась.

– Куда? Конечно же, к Мастеру Раймону.

Уже несколько лет, как отошел он от дел, передав правление в Братстве Великому Мастеру Оже. Уже несколько лет никто не видел старого мага. Ходили слухи, умело пущенные им самим, что старик был очень плох и что, то ли помер в одночасье, то ли где-то влачит в дальнем ските жалкое существование, почти совсем выжив из ума.

– Все-таки к Раймону, – Уверенно решила Малка.

Путь ее лежал на затерянный островок в теплом Средиземном море со странным названием Мальта. Там, Малка это знала доподлинно, на высокой скале, над потайной бухтой, стоит неприступный замок, построенный Великим Мастером. Тот, кто побывал в нем, держал язык за зубами. Но шепотом, среди своих, на тайных сходках, говорили. Силой человеческой такое не построишь, и еще, что источник, бьющий на вершине скалы в замке, это источник живой воды, и что сам Раймон молодеет с каждым годом и скоро станет молодым кавалером, мечтой женщин всех земель подлунного мира.

– К Чародею! – Решение было принято.

– Здравствуй кудесница, – Приветствовал ее Раймон, – Хороша, как роза Хоросана.

– Мир тебе Мастер, – Малка поцеловала руку Раймона, отметив про себя, – Кожа-то, как у молодого. Правду люди бают.

– Да и ты тоже не стареешь, – Услышав ее мысли, продолжил диалог Раймон.

– Так одного же поля ягоды, – Вдруг со смехом ответила она. И оба поняли, что еще никто из них не раскрыл рта. Мало того Малка еще не ступила на остров Магов.

– Заходи, сестра. Не крутись над головой, шея затекла. Я ж, как истинный кавалер, даму на крыльце встречаю.

– Ну, здравствуй брат, – Малка обняла Мага.

– Здравствуй, здравствуй Малка. Проходи, будь как дома. Умыться. Причесаться с дороги не хочешь? Сейчас на стол подадут. Я по старым правилам живу. Пока гостя не попотчевал, о делах не спрашиваю.

– Благодарствую. Пять минут, и я в палатах, – Малка крутнулась на каблуках в сторону светлицы, где ждала сенная девка с кувшином и расшитым полотенцем.

– Что это ты Мастер на восточный манер общаться стал? – Вошла она в палаты, где уже стоял накрытый стол, – И питаться то же, – Осмотрела она стол, – Не со Старцем ли с Гор беседы ведешь?

– От твоего глаза ничего не скроешь. Веду беседы с Сабахом. Он мне и яств подкидывает.

– И ассасинов то же?

– Нет, тут мне мастерства хватает, их за версту чуять.

– Дай Бог, дай Бог. Поснедаем восточных лакомств. Лишь бы потом не окочуриться, – Опять со смехом добавила она.

– Что ж ты меня так не любишь? – Раздался старческий голос. Но Малка услышала, что любви в нем звучало больше, чем недовольства.

– Здрав буде, Гасан. За то и не люблю, что нос свой везде без спросу суешь. Долгие тебе лета. Смотри, наведем тьму, вообще ничего не увидишь.

– Да не дуйся ты, маленькая наша. Красавица. Любопытен я без меры. Не по злобе везде суюсь. Но вопрос твой знаю. Потому мой совет. Зовите всех наших, гуртом вопрос будем решать.

– Дай, перекусим без твоих советов, – Сварливо сказал Раймон, – Суешься везде. С красивой девушкой и то без тебя посидеть нельзя. Зови всех. На твой призыв отказов нет. Только через часик, два. Дай нам меж собой побалакать.

– Балакайте. Не буду вам аппетит портить, – Голос старца пропал.

– К столу. Что пить будешь? Нектаров и амбросий не держу. Обхожусь земными дарами, – Хозяин галантно раскланялся.

– Говорят у тебя вино – чудо. Да на запивочку воды из твоего источника поставь, – В тон ему ответила Малка.

Они оговорили все. Рассказали друг другу последние новости. Что? Где? Когда? У кого в шкафу, какие скелеты спрятаны. Все это легко? Под бокал действительно чудесного вина, под восточный стол, в меру острый, в меру пряный, в меру сладкий.

– Хорошие повара у Мастера, – Отметила Малка, а вслух спросила, – Расскажи кто из Мастеров где?

– Да, кто – где. Скоро почти всех увидишь. Волхву Традиций не отказывают. Вкратце тебе расскажу, что б в курс дела ввести. Я, как видишь, здесь в ските, – Он обвел палаты широким жестом, – Людовик Святой, как сидел на французском троне, так и сидит, только с Алиенорой развелся. Она, соответственно, с чьей-то легкой руки, – Он с прищуром посмотрел на Малку, – Сошлась с Генрихом Анжуйским. Тот ноне король в Англии. Они считай твои крестники, детей наплодили, аж по всей Ойкумене их корни пробиваются. Храмовников он у себя приютил. Слабо сказано приютил. Дом им третий дали, после Иерусалима и Наварры.

– Слышала я, рыжий тоже в гору пошел? – Отпивая красное, как кровь, вино спросила Малка.

– Это кто? Они ж все рыжие. Фридрих что ли? – Изобразил непонимание Раймон, – Фридрих, после смерти дядя своего Кондрата, соправитель Империи вместе со всеми, кто в Царьграде договор скреплял. Сына своего, недомерка Генриха, он на малышке Констанции женил. Правда, какая она сейчас малышка. Матрона уже, – Он опять хитро посмотрел на Малку.

– Продолжай, продолжай я внимательно слушаю, – Невозмутимо попросила она.

– Рыжий полабов под одну руку подводит. У него все в порядке. Бернар Клервосский, наш неистовый Бернар, к Богам отошел. Царство ему небесное.

– Помянем Мастера Медовые уста, – Малка подняла бокал, – А что бессмертия он так и не нашел?

– Кто ж его знает. Шумел много. А знания шума не любят. Святой Бернар он ведь велик был не умом, а характером, – Заметил Раймон, – Но, чу, гости к нам.

В палаты размашистым шагом вошел в бархатном черном комзоле с кремовыми кружевами Гуляй.

– Звали? – Увидел Малку и, широко раскрыв объятия, направился к ней на ходу бросив Раймону, – Сначала дамы. Здравствуй крестница. Здравствуй душенька. Так это ты весь этот кавардак устроила?

– Здравствуй, Гуляй, давненько не виделись, часа два. Я и забыла, что ты тоже из Великих, – Уколола его Малка.

– Из них, из них. Так что помни, – Он повернулся к хозяину, – Рад видеть тебя. Ты мне здесь местечко приглядел? Пора и мне на покой. А то косятся все. Ладно, эта стрекоза не стареет, а я уж и ногу волочу, и волосы под седину крашу, все равно, косятся все. Так что жди, может к тебе попрошусь, на постой.

– Рад буду принять. Только ты ж без женского полу, без политесу и танцев, закиснешь совсем. Вот сейчас кельтские друиды прибудут, ты их попроси, пусть тебя ко двору Людовика пристроят, там по паркетам нашаркаешься.

– Да я лучше к Генриху попрошусь, у него жена молодая и придворные дамы все из Аквитании, южаночки. Вот еще кто-то к нам.

В дверь вошел мудрец восточного вида.

– Ба, да это ж Арслан! – Узнал Раймон, – Жди самого Старца. Входи, входи гость желанный. В большую степень вышел. Не замена ли Старцу?

– Старцу замены нет, – С поклоном ответил султан Румелии, – Он один. В любимцы он себе нового ученика выбрал – Саладина.

– Знаем, знаем, слухами земля полнится, – Улыбнулась ему Малка, и неожиданно добавила, – Выходи дед, не время в прятки играть.

– До чего ж сурова, – Гасан появился как бы из воздуха, – Но хороша и умна. Все видит, все знает. Неужто и правда сама Мать Природа тебя в любимицах держит?

– Ты у нее спроси. Что ж ты за человек, Гасан. Ведь знаешь все. Почитай самый Мудрый из нас, а все укусить других норовишь. В крови, что ль это у тебя. Угомониться пора, – Она обняла и поцеловала его прямо в седые усы.

– Ой, растаю сейчас и буду на коленках перед хозяином ползать, что бы дал водицы своей омолодиться годков на сто, на ответный поцелуй.

Вошли старые друиды и волхвы, раскланялись чинно. Постепенно зал заполнялся. Кто-то кого-то узнавал. Обнимались, целовались. Давно не было общего сбора. Женщин было мало, на пальцах одной руки сосчитать. Малка подошла, поздоровалась со Жрицей Артемиды, та в ответ материнским жестом поправила ей прядку над ухом, шепнула:

– Мы с тобой.

В сторонке встали несколько Валькирий. Узнав, с улыбкой помахали. Не было Андрея, не было Микулицы. Не звал их Старец, не зачем нагружать. От храмовников стояли суровые братья в белых плащах с красными крестами. Малка вгляделась, знакомцев не было.

– А что Сент-Омары или кто из первых, не пришли?

– Привет тебе передали, всем поклон. Отговорились, что в этом деле от них толку мало. Вехмовцы – красные кресты, да фема лучше эту задачу выполнят, – Ответил ей до боли родной голос.

– Роллан! – Малка бросилась ему на шею, – Теперь я знаю, почему суды тайные еще колонами Роллана в народе зовут.

– Ну, уж, скажешь, – Он смутился, – Чем можем, помогаем старшим.

– Не скромничай Арагонский отшельник, – Повернулся к ним воин в госпитальерском красном плаще с белым крестом, – Слышал я, в тайне новое братство готовишь, скрытое?

– Задумки это еще, – Тихо ответил Роллан.

Последними в залу вошли египетские жрецы и халдеи.

– Все в сборе. Прошу к столу, – Шейх-Аль-Джебель по старшинству сел во главе стола.

– Садитесь, садитесь, редко вы все ко мне залетаете, – Раймон подвинул стул и сел справа от Старца.

– Почему собрал, все знают. Кто спросить хочет, тот сюда случайно попал, пусть встает и уходит.

– Старик как всегда страху напускает, – Шепнула Малка Гуляю.

– Я ведь и тебя прогоню, – Повернулся к ней Гасан.

– Меня нельзя, Это я бучу подняла, – Тут же ответила Малка, – Бучу я подняла, но дело общее. В стаде паршивая овца. Все мы Белобогу ли, Чернобогу ли служим. Правду ли блюдем, Кривду, но черного колдовства за корысть, за деньги нам не нужные, себе не позволяли. Людей этому не учили. И подмастерьев к этому не приучали. Старец, ассасинов своих, убийц наемных посылает по всему миру. Не хмурь брови, Патриарх, это всем нам не секрет. Вон их у берега штук пять и сейчас болтается. Но то дело его справедливое, он так свою долю видит. В том ему порука Марена, да Макошь, или как он их там у себя зовет. Корысти у него нет, и по заказу он убийц не посылает. Или я не права?

– Права, права, – Благосклонно кивнул Старец, – Продолжай.

– Здесь случай другой. Зло за деньги сделано. Знание на корысть использовано. И тот, кто это делал, знал, что обет нарушает, потому хотел от нас образом Богородицы прикрыться. И сейчас петляет как лис. Может я не права? Может ныне среди Посвященных так принято? Может Мастера ныне, себя как товар предлагают на торжище?

Неодобрительный гул покрыл ее слова. Обвинение было брошено всем. И всем надо было держать ответ. Да не просто так, а перед равными, перед которыми не поюлишь и темным облаком не закроешься. А то, что Старец сам всех собрал. Тот Старец, что не прощал измены никогда, дело вело к полному краху. Старец измену карал жестко и безвременно. Убийцы его, коих поминала Малка, шли последу вечно. Умирали, но завет наказать изменника другим передавали. Сколько сам Старец жил, то тайна была великая, но молодым его никто не помнил. То ли он молодеть не хотел, то ли его таким Боги сделали. Однако это не мешало слугам его быть молодыми и умелыми. Кто ж его не боялся? Трудно сказать. Раймон, наверное, Гуляй, Роллан, да еще до десятка с трудом доберется. Да вот еще эта Дева, любимица Артемиды, ворвавшаяся в их ряды, не без их позволения, и заслужившая всеобщую любовь, даже самого Старца. И теперь о помощи просила она. Как же они могли отказать? Но ведь самое главное, что она была права. Паскудство среди своих, Мастера, притом Великие Мастера допустить не могли, этак все до свинства полного опустятся. Кто ж тогда мир этот блюсти будет? Боги? Не нужен им этот мир, со всеми этими мерзким людьми, живущими в нем. Они для этого полубогов, бессмертных, Великих Мастеров создали. Через знания им долю вечную определили, и поставил людей блюсти, и волю их Божью исполнять.

Мастера им в том обет давали. Безбрачия, бедности и службы верной. И служили верой и правдой, без различия имен, кои Боги в разных землях себе по разному брали. Для Посвященных не было в этом различия. Агнцы Божьи, как любили называть себя первые. И вот в этом стаде агнцев, появился козлище, обет нарушивший. Права, права была Малка. Все ей прощалось. Любовь к смертному, гордыня в миру, Храмы в честь нее вознесшиеся, присвоение имен божьих. Все. За одно лишь то, что не прошла мимо дела паскудного, одним из них совершенного.

– Все мы в гордыне своей вознеслись, – Старец встал, – Не царское, мол, дело, изменника искать. Да и что это за измена. В усобице помог одних воев другим потравить. Нет не так. Права она. Кто ж из нас на злато позарился, и знания от Богов полученные не на камень философский разменял, а на презренный металл, из которого ныне купола на Храмах крыть начали. И ведь нравиться кому-то.

– Я Старца поддержу, – Раймон в красном своем плаще походил на посланца ада, – Девонька правильно всех подняла. Одна паршивая овца все стадо портит. Ответствуйте как на духу. Вы – Совершенные. Кто? – Он впервые вслух назвал их этим тайным словом.

В зале повисла тишина. В тишине видно было, как трое склонили головы: Старец, Гуляй и Раймон, о чем-то начали шептаться. Наконец они закончили, и Старец продолжил:

– Я думаю, никто не сомневается, что мы трое здесь самые Мудрые. Об упрямстве моем Малка вам напомнила. Однако от нее просьба есть. Живым она хочет в глаза гаду этому посмотреть. В том право ее. Она у нас дочь Богородицы. А тот шакал ее именем прикрывался. Ей и правеж вести. Еще раз прошу, не доводите братья до силы. Мы ж втроем любого сломаем и выпотрошим. Никакие чары не помогут. А после нас и не нужны будут. Признайтесь, кто эту гниду учил?

– Я, – Встал старый халдей, и все головы повернулись к нему, – Не скрытничал, поверьте. Сам решал. Он – не он. Теперь понял он. Никак поверить в его паскудство не мог. Теперь точно знаю – он! Был у меня ученик из полабских словен, из купеческого народу, из жидовской гильдии. Умелый и старательный. Все камень философский найти хотел. Но не для того чтобы истину открыть, а для получения злата презренного, а более бессмертия жаждал он. У меня в пустыне долгие годы учил он книги халдейские. Когда понял, что нет ему откровения, ушел в земли восточные, к лесным волхвам в дубравы. Оттуда получал я весточки, что не больно он там преуспел в делах своих. Однако золото текло в его руки потому, что многознающ был. Но душу ему то не грело. Хотел он с нами сравняться. А понять умишком своим скудным, что бессмертие нам за службу в награду от Богов дано, а более не в награду, а в продолжение службы маетной, понять не мог. Потому тратил все золото на опыты свои чернокнижные и к старости стал зол и златоищущ. Верую, что это он. И Имя ему Авраам, как праотца нашего звали. Хотите – казните, хотите – милуйте. На всем моя вина.

– Куда ж ты Абрашку того дел? – Ехидно спросил Старец.

– Вельзевул унес, – Огрызнулся халдей.

– Пусть Вельзевул и принесет, – Также ехидно продолжил Старец.

– Хватит препираться. Время идет. Где искать его? – Сталь появилась в голосе Раймона, и все увидели, как помолодел за эти годы создатель Братства иоаннитов.

– В Венеции в гетто под защитой стен ищите. Или в вольном городе Флоренции, там, у этрусков много разного волховского люда ошивается, даже школу открыть хотели, бытие изучать мир, мысли умные оттачивать, – Халдей задумался, – В Амстердаме еще в кварталах живописцев и гулящего люда.

– Все поняли, – Гуляй обвел всех взглядом, – А теперь халдей покажи нам мастерство свое. Яви образ его перед нами.

– Изволь, – И над столом появился согбенный старик, припадающий на правую ногу, с немного косящим глазом, – Вот он во всей красе. Платье ему, какое скажете, такое изображу.

– Спасибо брат. Всем просьба, приказ, челобитная, как хотите, расцените. Его достать и Малке сообщить. Это теперь ее доля, – Раймон сделал паузу, – Не так часто встречаемся, и повод не тот, но разрешите стол накрыть.

– Давай! – Мысленно согласовав со всеми, кивнул Гуляй, – Когда еще встретимся. Времена тяжелые наступают. Не грусти малышка, – он повернулся к Малке, – Найдем твоего обидчика. Дня через три получишь его в коробочке, ленточкой перевязанного.

– Только коробочка должна быть стальная и ленточка заговоренная, – Под нос себе пробурчал халдей.

– Вот ты и заговоришь, – В ухо ему шепнул Роллан, – Смотри холуй жидовский, если ваша братия в иереи не пойдет под руку Имперскую, вздую костры очистительные по всей земле. Мои братья новые, это тебе не доминиканцы, не ассасины, даже не вехм. Имя им будет инквизиция. Запомни халдей – инквизиция, сыск значит по-простому. Она вас по всей земле выжгут каленым железом. Так что ты лучше, его сам приведи с повинной, не то я жечь вашу братию по одному буду, пока сам не придет. Не смотри на меня с ужасом. Я сказал, все сделаю, чтобы о вас забыли, или на службу мне придете. Приятного аппетита, – И он подал бокал.

Вечер пролетел незаметно.

В жалкой лачуге у стен оружейных мастерских на берегу Главного канала города-острова Венеции, закутавшись в лохмотья, спал старик. Он всей кожей ощущал, как по его следу идут гончие псы. Это напомнило ему, как в далекой молодости, когда мысли его, витали высоко, а планов громадье поднималось до тронов великих государей, вот так же чувствовал он всем нутром, как идут по его следу. Только тогда охоту за ним вели колдовские волки, и он, уходя от них, бросал своих помощников, сводя их с ума, а теперь по следу шли волкодавы. Он видел, как маячит за ними тень бессмертных, проникнуть в сонм которых он так стремился и не смог. Халдейская школа до времени помогала ему путать след и сбивать с толку преследователей, но теперь он знал, пришел его черед. Он видел своим зрением, как плыли по каналу серые струги с сидящими в них черными монахами тайного сыска. Он видел, как по крышам по черепичным скатам ползут восточные демоны, замотанные до глаз в странные свои плащи. Но страшнее всех были, так знакомые ему с молодости, волки. Волки, не волки. Оборотни. Не стареющие, не устающие и не убиенные. Они, припав головой к земле, кажется, бежали за ним из прошлого и, наконец, были почти у цели, они обгоняли всех, и он встал и сам открыл дверь, ожидая их на крыльце.

– Здравствуй Абраша, – Выдохнул ему в лицо из волчьей пасти первый, и, встав на ноги, превратился в воя, – Заждался? Пошли.

– Он наш! – Огрызнулись в темноту все четверо, не знамо каким чутьем поняв, что рядом кто-то есть.

– Ваш, так ваш, – Ответили из темноты, – Только, что б живым к Деве Ариев. Таков приказ!

– Доставим! Спасибо всем. До пояса поклон, – И глаза их зажглись в темноте медовым светом, – Полетели колдун. Хозяйка ждет!

 

Все мог ожидать колдун. Суда Посвященных. Разбойного распятия. Пыток в подвалах серых братьев, умельцев сыска и заплечных дел мастеров. Сурового спроса жриц Артемиды. Все он предвидел и ко всему был готов, но когда волкодлаки принесли его на поляну в сумрачной дубраве, и он понял, где он, мороз продрал по коже отступника. Это было капище Велеса. Не то капище, где принимал он поэтов и волхвов. Не то капище, где учил он людей мудрости и земледелию. Нет, они принесли его туда, где правили девы Аринии – богини мщения.

Волкодлаки бросили его на травяной ковер у ног Малки стоящей в полном облачении Аринии и отступили на шаг назад.

– Приветствую тебя Святая Мария – Мать Ариев! – Распластался перед ней колдун.

– Встань! Когда дела свои черные вершил, по земле не ползал? – Синие ее глаза стали черными, распущенные волосы кроваво-красного цвета шевелились на голове, как змеи.

У колдуна от ужаса волосы встали дыбом. Он слышал о богинях мщения. Знал, что за Андреем Боголюбским стоит жрица Артемиды, но что она невеста Велеса и дочь Макоши, что она Арина – этого не знал почти ни кто. Даже Боги не открывали секрета восемнадцатой ступени Посвящения никому. Сказано было в песне Всевышнего:

Кто же разболтает то, что и Всевышний хранит только в себе. Угрюмы отошли в лес. Их присутствие здесь было лишним.

– Говори червь. Облегчи душу, – Слова как шипение змеи вырывались из ее прелестных губ, – Говори обо всем. Может смерть легкую заслужишь.

– Все скажу Святая Мария. Все.

– Начни с Ростова, – Она опустилась на трон, невесть откуда появившийся на поляне.

Колдун оглянулся. Черная его сущность не могла сломать себя. Она одна. Женщина, пусть и Арина, но женщина. Волклодлаки ушли в лес. Один удар, одно заклятье и… дальше ноги помогут, как не раз помогали. Лес кругом. – И думать не моги, – Зашипело с трона, – Они тебя не то, что в клочья разорвут, всю твою похабную душонку на частички рассыпят и мучить будут каждую в отдельности, – Она дала знак, и на опушке показались ее сестры. Такие же жуткие и величественные. С такой же шапкой змееподобных волос.

– Говори, не тяни время!

– Ладно, слушай. В Ростов я попал уже чернокнижником, чародеем. До того лет десять у ессев в послушниках на Мертвом море, там, где Содом и Гоморра провалились, обретался.

– Что ж тебя в Кумране Правду от Кривды отличать не научили?

– Учили. Покорство, любовь, всепрощение. «Несть не эллина, не иудея». Агнцы божьи. Заступники. Сыны света. «Кто говорит, что он во свете, а ненавидит брата своего, тот еще во тьме» – так про них сказано.

– Эко ж ты их ненавидишь!

– А за что мне их любить-то. Знаний заветных они мне не открыли. Ушел я от них. Пошел в Борею, к старым волхвам в дубравы. Волхвы меня приняли, травкам всяким научили, чародейству лесному. Но тайны колдовские не раскрыли.

– Мудрые волхвы. У тебя ж нутро черное. В нем даже не Чернобог, в нем Марена живет.

– Вот там, в Суздале, впервые я князя Андрея увидал, когда вы по улицам гарцевали. Только вот маху дал. Вас – тебя и Микулицу в его свите не разглядел. Так там и без вас сопляков хватало. Заело меня, аж до самых печенок. Вот еще, от горшка, два вершка, а им дорога прямая: Царьград, Иерусалим. И токмо за то, что не в лачуге родились, а в тереме. Тогда еще травануть хотел, но ты учуяла, а волки твои чуть моих людей не сцапали. Во время я их вечным сном усыпил.

– Помню, помню. Дальше давай.

– Потом я за вас в Царьграде зацепился. Не всем, не всем вы по сердцу на дороге своей пришлись, – Он закашлялся.

– Говори, не злобствуй.

– Винца вот вам послал. Опять про тебя забыл. Да что душой кривить, по гордыне своей и в расчет не брал. Должен был задуматься, после того, как ты к Артемиде ездила, так нет, не мог с собой на одну доску поставить. Гордыня. Ты сама знаешь, чем кончилось. Посла ты отпоила. Против моего зелья свое нашла. Не подумал я, из одной дубравы травки-то. Людей моих твои волки погрызли, да и меня чуть за кафтан не ухватили. До чего ж злобны. Жуть. Потом ушли вы. С глаз долой – из сердца вон. Я подался к скальдам на суровое море Варяжское. У них чего узнал. К друидам перепрыгнул. К бардам. Потом поехал на юг к шейхам, да египетским жрецам. С мира по нитке…

– Голому – петля! – Закончила Малка, – Чего искал-то? Доли своей, так она за плечами у тебя. Или Богам служить, или голову сложить.

– Никому служить не хотел, сам хотел в сонм бессмертных войти. Совершенным хотел стать. Источник Мимира искал – не нашел. К голове Мимира ездил – отмолчалась голова. Кличку мне противную дала – Черномор. Мол, мором черным живу. Уже сказки и баллады про меня слагают под именем этим. Везде мне отлуп. Решил. Душу продам тому, кто купит, а бессмертие найду. Покупателя не нашлось. Тут вы из Святой Земли вернулись. Всем тем, на кого я опору делал, душам продажным, шею согнули. Всех под руку Посвященных подвели. Где мне место? Не оставили. Первыми врагами моими стали.

– Чем же мы тебе-то не угодили?

– Я паутинку свою корыстную плел, плел. В Золотую паутину Бернардову вплетал, вплетал. Веру свою, что, мол, у кого деньги, тот и пан, в головы людские втюхивал. Все шло хорошо. Брат брата обманывал, как и в моих байках расписано, легко. Правду на Кривду менять начали. А тут вы – со своими законами, да обетами. Братьев по всей земле насажали. Но дай срок, все, по-моему, выйдет. Человек гнил и завистлив. Если ему опору в его гадости дать. Сказать – «Так и Боги и пращуры твои делали».

– Так ведь Всевышний говорил, и мы учим. Не обмани, не укради, не прелюбодействуй, – Она встала.

– Так и надо говорить, а шепотом на ушко. Это, мол, для всех, а для тех, кто отдельно избран, то дело другое и сказки им в уши: вот так ваш праотец обманывал, а так патриархи ваши лукавили. Есть яд быстрый, которым вас потравить хотел, есть яд обморок, коим воев ваших под Новгородом травил. А есть яд, сладок, как патока, как елей. Его не в рот, в уши лить надо, он медленно, не тело, душу губит. Этот яд я по миру пустил. Посмотрим, найдешь ли ты противоядие. Целые цеха, города, гильдии пьют его с упоением. Скоро против вас такая же паутина биться будет. Я свое дело сделал.

– Ты думаешь, я убью тебя? – Улыбка ее пронзила его душу ледяным уколом, – Нет! Я тебя в ледяной дворец заточу, чтобы ты смотрел, как мы твою скверну на земле душить будем. Ты бессмертным быть хотел? Будешь! Пока мы с твоими пауками биться будем, и пока они по земле ползать будут, будешь жить и смотреть. Твоя победа будет – выйдешь царем земли. Наша – сгоришь в ледяном пламени. Еще что сказать хочешь?

– Тобой восхищаюсь Святая Мария. Никогда не думал, что главным моим противником молодая девушка будет. Старца ждал, витязя, но такого…

– Короче, язык свой льстивый и лживый придержи.

– Скажу напоследок, не выкорчевать вам, посеянных мною плевел. Задушат они вашу пшеницу на корню. Мои ростки на гнилой почве растут быстро. Человек он ведь лжив, завистлив, корыстен без меры. Но более всего, власти он хочет.

Власть, как вино. Опьяняет и манит. Дороже денег, пьянее любви. Власть над такими же, как он, червями земными. А она все даст – и деньги и любовь, и жажду еще большей власти. А когда власть тайная, она еще притягательней. Вроде, как простой человек, но шепнул, что надо и полетели головы. Будут с вами бороться везде и всегда, люди той отравы вкусившие. Полетят головы. Кровью захлебнетесь и дымов костров и пожарищ. Смерти страшные выпустят мои ученики из Мареновых пещер. Ради власти все.

– Посмотрим, поборемся, – Спокойно сказала Малка, – Ты ж колдун догадываешься наверно, что пелена времени для меня, как занавеска, отдерну легко.

– Знаю, все знаю. Отдерни, смотри. Что вру тебе? Сама видишь, какой ужас по земле гулять будет.

– Вижу, но победы твоей не вижу. Да сидят твои пауки, но в основном сами себя и себе подобных жрут. Да отбросили вы назад Посвященных, но ведь не везде и не всех.

– Мы еще и вашу братию потравим. Вы тоже власти захотите.

– Ты чем меня пугаешь-то, мразь. Ты ж так в своих знаниях и не дошел, что в каждом из нас Чернобог и Белобог вместе живут. И что Правда, что Кривда один Род знает, да может и он не знает, а токмо Всевышний. Ты ж не понял даже, что тебя-то тоже нам в испытание создали, чтобы крепчали мы, а слабые в Ирий уходили. Когда среди бессмертных останутся только те, кто в борьбе с твоими выродками выстояли, тогда и будем смотреть, что получилось. Но ты, дурак, не понял главного, то за чем ты всю жизнь гнался – бессмертие, тебе с рождения дано было. Потому как Мимир тебе сказал о том, что ты Чернобога слуга, а ты не понял, и только согнул себя, изъел зря.

– Замолчи! Замолчи! Я всю жизнь рвался к этому, а ты хочешь сказать, что я не понял, что за тенью гонюсь.

– Ты свою долю в кармане проносил, а руку туда засунуть не удосужился. Все под кустами ее, под кочками искал, – Она засмеялась, и волосы ее зашевелились.

– Лучше б ты убила меня, Арина. Теперь я знаю, что такое мука. Вся жизнь в погоне за тем, что уже есть. Нет! Не может так быть!

– Так есть, и так будет у всех твоих учеников. Всю жизнь им гнаться за призраком. А в конце жизни узнать, что все это у них было. А гнались они за миражом, за помраком тобой придуманным. И последним словом в жизни их будет проклятие тебе. Твоим жрецам и храмам, вере твоей. Сами друг друга жрать и гнобить будут. Сами друг друга на кострах жечь и мучить. Открыть будущее-то, или так поверишь?

– Так поверю, – Опустил голову колдун, – Но многие ваши головы в той борьбе сложат. И князь твой! – В злобе выкрикнул он.

– Знаю, – Тихо сказала Малка, – Заговорщики уже все обгутарили, только одного в расчет не взяли, что он Мастер Великий, и время его в Ирий идти давно пришло. Он свою нить до конца выбрал. Великая Пряха уже узелок вяжет. Там посмотрим, где ему службу нести. А подельников твоих Микулица с братьями в распыл пустят. Знаешь ты все, но корчит тебя от бессилия.

– Знаю, – Согласился колдун, – Знаю. Но и ты знаешь, что мы одно целое в этом мире, только я кривое зеркало.

– Может и так. Все. Пора заканчивать, – Она встала, нарисовала в воздухе колдовскую звезду, и распяла его на ней.

– Неси его звезда в ледяной замок к Хозяйке его Марене. Пусть держит его там, сколько надобно, пусть смотрит он на мир через окошки ее ледяные и видит эту битву вечную. Прощай колдун! – Она взмахнула рукой, и звезда, закрутившись в воздухе, пропала в ночном небе.

– Все, – Вслух сказала Малка, – Домой пора. Домой пора! – Громко крикнула она.

Сестры Аринии, услышав ее, растворились в чаще, а Угрюмы выехали на поляну, ведя в поводу ее вороного иноходца, не стареющего, так же как его хозяйка.

– Подождите братцы пять минут. Умоюсь из Велесова источника. Смою с себя облик мщения. Сейчас приду.

Она вышла уже в привычном виде, в золоченой броне и зеленой шелковой накидке. Вскочила на коня, ударила его арапником.

– На Нерль, – Не оборачиваясь, на ходу бросила Угрюмам.

Кони взяли с места в галоп, разбрасывая по краям тропинки комья грязи.

Микулица ждал ее у Храма Покрова.

– Здравствуй брат. Устала я, на ногах еле держусь, пойдем в горницу, – Спрыгивая с коня, сказала она.

– Пойдем. Чего-то ты бледная какая, лица прямь на тебе нет, – Подав ей руку, Микулица помог ей спрыгнуть с коня.

– В доме обо всем, в доме, – Они вошли в терем.

В тереме, Малка скинула с себя брони и шелом. Надела, ставший любимым в последнее время, широкий восточный халат из золотой парчи, и устало опустилась на низкий диван, стоявший у окна. Угрюмы подвинули к ней низенький столик, а сенные девки выставили на нем снедь и подаренное ей Раймоном мальтийское вино.

– Что-то вы все по-восточному зажили? – Неодобрительно буркнул Микулица.

– Садись, в ногах правды нет. Вот винца отведай. Не хочешь, прикажу меду, али квасу подать. Ягод, грибков, шербетов каких?

– Благодарствую, не голоден.

– Ты брат наверни-ка для начала ендову меду крепкого, смолокурного, я тебе сейчас такие байки травить буду, что одной ендовы по мне маловато будет, – Серьезно сказала Малка.

– Ендову, так ендову, – Микулица налил прозрачного меду с волховской винокурни в четвертную ендову и со смаком опорожнил ее. Закидал грибком и хрустящей капустой, – Говори. Готов.

– С чего начать-то? – Она задумалась.

– Начни с конца.

– Заговор в мире зреет. Против князя. Против Империи. Против всех нас Посвященных. Против старых Богов.

– Против всего мира подлунного что ли?

– Почитай так. Есть, есть люди, которым не нравиться, когда кругом покой и мир. Нет им от этого прибытка и навару. Некого ссорить, мирить.

– Чего ж так, торговле тоже тишина нужна, – Микулица кинул в рот еще грибок.

– Так то ж торговле, а торговцам не нужна. Чем больше разгрома вокруг, чем больше ненависти, тем товар дороже. Но не о том я. Заговор зреет. Пауки супротив нашей паутины свою плетут. По всей Ойкумене паучьи гнезда разбросаны. Там где гнезда, там заговорщики кучкуются. Кучки там у них злодейские.

– Так душить надо, пока не скучковались и на нас не бросились.

– Больно мне тебе говорить Микулица, но надо. Пелену я отдергивала, вперед смотрела. Скоро князь наш голуба Андрей Георгиевич в Ирий уйдет…

– Да ты што? Белены что ль объелась?

– Тихо, то он сам знает, да и ты должон знать, потому тебе дальше его ношу нести, что бы все прахом не пошло. Чтоб не полыхнул пожар мятежа и беззакония после ухода его, будь наготове всегда.

– Скоро ли?

– Нет не сегодня и не завтра. Год – другой еще поживем. Еще не порадуем недругов наших. Но ты готовься. Братию готовь. Города посады. На перепутье малый огонек пожаром раздуть может. Так что, кто предупрежден, – тот вооружен, – Малка тяжело вздохнула.

– Колдун все рассказал? Мне б его дала, я б из него все жилы вытащил, – Протопоп плеснул себе еще меду и залпом выпил.

– Да уж боле, чем я, не вытянул бы. Все рассказал. Что не сказал, я сама прочла. В голове-то не сотрешь. Это он других дурками делал, а себя ж не сделаешь. Все там, – Она постучала себя по лбу, – Лежит и ждет, когда умелый вытащит. Вот такие брат пироги.

– То не пироги, то отрава халдейская, – Сплюнул Микулица, – Что ж, так вот и будет в этом мире все? Без радости.

– Так и будет. Но мы все будем стараться сделать, так что бы было лучше и лучше. А ты что предлагаешь. Обнять себя и плакать. Гады они всегда будут. Их не сеют, не жнут, они сами родятся.

– Спасибо что известила. Когда глаза открыты, не так страшно.

– Ты пойми Микулица, они ж клин между людьми вбивают. Они Богов на хороших и плохих делят. Не как у нас на Босеане пегом, а черное туда, белое сюда. А потом веры делить будут и людей на верных и неверных, вот в чем страх.

– Страх в том, Малка, что потом они этих людей друг на друга натравят. Да еще во имя Господа нашего. У всех он один, но каждый будет кричать, что он к нему ближе и ему дороже. Каждый будет точно знать, что он Богоизбранный. А раз так, то только он и может судить кто прав, а кто не прав.

– Страшный яд они в души людские запускают. Страшнее чем тот, что колдун в котлы сыпал. Яд избранности, особенности, возвышения над другими. Смотри брат этим ядом можно и Посвященных отравить.

– Спасибо Малка, пойду думать и готовиться. А ты куда?

– У меня длинные века впереди, не скоро еще мне Мать Артемида волю даст. Велес сегодня отпустил, жертву свою получил. Макошь глядишь, после того как я нить Андрея допряду, тоже от доли берегини меня освободит. А вот от Ярославны-Артемиды не скоро отойду, да честно скажу, и самой не хочется. Что-то загрустили мы друг мой сердечный, налей, что ли по чарке меду чистого или зелена вина.

– Налью за годы твои долгие, за долю твою счастливую, за то, что бы не по последней, – Микулица разлил по чаркам, и они чокнулись, – На здоровье.

– Твои бы речи да Богу в уши! Беги по жизни легким бегом, но помни, тяжелые времена грядут.

– Бегу. Еще по одной на посошок?

– Уговорил, речивый. Наливай.

Они выпили еще по одной. Микулица решительно встал, одернул рясу.

– Пошел я хозяйка, все понял. Буду готовиться, братию в дальние монастыри отведу из Владимира. На Бору в монастыре Спаса надо стены рубленные поставить да дозорную колокольню рядом с капищем Яра поднять. В общем, дел только начать и кончить. Всеволода надо в центральном детинце разместить да к нему старшего брата Михалко приставить. Сдается мне, ему скоро в ярмо впрягаться. Побегу. До скорого!

– Беги, беги брат. Ныне все на бегу делать будем. Ныне быстрое время пришло.

 

Андрей сидел в печали. Гонец принес скорбную весть, умер брат Глеб, самый тихий из Юрьевичей. Он и умер тихо, так же тихо, как сидел на киевском столе. Друзья помянули добрым словом. Простой люд отстоял поминальный молебен. Память о нем осталась добрая, как о человеколюбце и князе набожном. Братьев своих он любил и старшего над ними из себя не корчил. Больше всех любил Михалко, а Андрея побаивался за его громогласность и величие. Михалко сидел рядом с ним в Торческе, и они не раз хаживали вместе в разбойные степи к повиновению их приводить.

– Черный день. Пожалуй, после смерти Изяслава, давно такого не было, – Подумал Андрей, вспомнил старшего сына.

Изяслав был воином суровым, храбрым в битвах. Воспитанный матерью и дядьками в то время, когда отец был в Святой Земле, он отца увидел уже, будучи отроком. Андрей сразу взял сына в походы свои, кои считал нужными предпринять во славу отечества. Изяслав рос и мужал в седле, в походных шатрах у костров дружинных. По указу отца, водил он дружины братские против князей Черниговских, на защиту князя Вщижского, на старшей его сестре женатого. Ходил вместе с отцом против камских волгарей, и вместе с ним Бряхимов на меч брал. Вот там и подцепил он лихоманку или сглазил кто. Но вернулся юный княжич с победой, начал вянуть и в одночасье ушел в Ирий молодым. Плакася тогда о нем Андрей и брат его младший Мстислав, в то время в Аскалоне учебу проходивший. Отпели тогда молодого богатыря и положили в усыпальницу в Храме Успения Богородицы во Владимире. Думал ли Андрей, когда сей Храм закладывал, что первым в него ляжет молодой его сын, наследник стола Владимирского, продолжатель дела его. Он опять вздохнул.

– А теперь вот Глеб – братик ласковый. Жить бы ему, да жить, – Вздохнул тяжело, позвал Бориса.

– Готовься на Киев пойдешь, а то там разобраться никак не могут, кто на киевский стол сядет. Поедешь туда, передашь мои слова: «Вы нарекли меня отцом, и я хочу вам добра: я даю Киев Роману, вашему брату».

– Слухи ходят князь, – Борис потупился.

– Что за слухи?

– Да вот народ говорит, что извели Глеба.

– Кто?

– Да Святославовичи: Григорий, Степан и Олекса.

– Это те, что от Жидовских ворот?

– Те.

– Привезешь их мне. Все понял?

– Понял князь. А если не поедут, или киевляне не отдадут?

– Тогда вон Михалко с дружиной стоит. Только махну, еще один пожар в Киеве устроим. Шепни это тихо Черному игумену. Надеюсь, он там знает, как их убеждать, чтобы не ерепенились. Ступай. Бог с тобой.

Вот так все и идет. Кто-то, где-то голову поднимает, мутит людей. Степи войной дышат, города мятежами и заговорами. Ни продыху, ни отдыху. Тяжкая доля, тяжелая ноша.

Не успел он от смерти Глеба оправиться, как подняли голову киевляне. Он как в воду смотрел. Не отдали они заговорщиков. Михалко сходил, отвез им грамоту. Андрей записал им четко. Не хотите в моей воле Роман и братья его, идите же из Киева, а Давид из Вышгорода, Мстислав из Белгорода. Ступайте в Смоленск. Киев брату Михаилу отдаю. Киевляне утерлись, но Михаила приняли.

Борис же вернувшись, не успел коней расседлать, водички попить. Андрей добавил к нему дружину Мстислава, теперь в роду старшего наследника, и отправил на волгар. После смерти старшего брата Мстислав был достойным приемником отца. С детства впитавший его мысли и задумки. Воспитанный Гундомером на Святой Земле в Аскалонской волости, где все камни дышали легендами о храмовниках, он был братом ордена можно сказать с пеленок. Он вместе с братскими дружинами штурмом брал Киев, возглавив тогда красные плащи иоаннитов. Он своими глазами видел, и со своих рук отпаивал травленых дружинников под Новгородом.

Он был красив, молод, любим воями и простым людом. Он был родовит, обучен и вплотную подошел к Посвящению. Кажется, впереди у него широкая дорога и будущее полное отважных и славных дел.

Известие было, как гром среди ясного неба. Мстислав болен.

Андрей опять впал в тяжелые раздумья.

– Что происходит? Изяслав. Затем Глеб и вот теперь Мстислав. Молодые, в расцвете сил, любимые и любящие. Лихоманка скручивала их в одночасье. Гуляя бы спросить, но и Гуляй года два назад пропал бесследно и, как не искали, найти не смогли. А еще эти слухи, о том, что Глеба извели. Да и слухи ли? – Он не заметил, что говорит вслух.

– Нет не слухи, – В горницу входили Микулица и Малка, – Гуляя-то что помянул? Отдыхает Беда от своих бед. Да ты и сам знаешь где.

Он встал им навстречу.

– Про Гуляя я так, от безысходности, вспомнил. Знаю, что он у Раймона на Мальте гостит. Новое место себе присматривает. Ждет когда все, кто его помнит, перемрут. Не долго осталось, – Он опять тяжело вздохнул, коснувшись этой темы, – Так пришли поддержать… или с советом.

– С советом, – Микулица присел у стола, Малка, как всегда, прошла под божницу.

– Изводит кто-то родню твою, князь, – Тихо сказала она, – И я думаю, знаем мы кто.

– Что ты – думаю, думаю. Знаем мы, кто они. И почему все это, – Микулица сурово грыз конец арапника, – Знаем, а сделать ничего не можем. Макошь выше нас. Чего смотрите? Да не тем Богам молюсь, но чтить их мне никто не запрещал. И если я скажу – все в руках Божьих, от этого что, измениться что-нибудь? Мертвые восстанут? Нет! Так и не смотрите на меня так!

– Ты что брат, успокойся. Знаю я, как ты Мстислава любил, как сына родного, – Успокоил его князь.

– Больше князь, он мне еще и сыном духовным был. Я его Мастером хотел сделать. Плащ ему красный готовил.

– Ну, так не томите же… Ключами от тайны не гремите…

– Ты Андрей, как делами Имперскими занялся, так от дел Посвященных отлетел. Сейчас я вижу, не гоже то. Но после драки, кулаками не машут. Поэтому и не знаешь, ты, как колдуна черного мы ловили. И что он нам на капище Аринином выболтал.

– Так что там? Что?

– Сила на силу пошла. Поднялись против нас те, кому затея наша все под одну руку подвести, как нож острый к горлу. Ты и родня твоя – первая цель. Но ты силен, Мастер Великий. Тебя так, на гоп – стоп не возьмешь. А родня твоя послабее будет. Братья те, кто в Новом Израиле не был, вообще слабаки. А сыны молоды еще, силы не набрали. Их легче со свету сжить, – Малка говорила, а сама видела, что нить Макоши самого князя почти уже закончена.

– Так вот, брат Андрей, – Микулица перестал грызть арапник и выпалил одним махом, – Война началась не на жизнь, а на смерть. Что можем делаем. Готовься князь, в этой войне много еще смертей будет. Вот так… Утешил.

– Ну хоть так… И на том спасибо… Спасибо что пришли. А ты, что скажешь Малка?

– Я помолчу лучше, в себе проношу.

– Смотри в твоей рыжине волос седой, – Удивился Андрей, – А ты ж не стареешь.

– Вырву его, и все опять будет, как было. Стареть то не старею, а жизнь-то живу. Пойдем мы князь, оставим тебя одного. Погорюй. Захочешь, кликни.

– Одно скажи Малка. Никогда не просил, глянь туда… Что с сыновьями будет, род-то не прервется?

– Да ты ж князь сам этому делу учился и не хуже меня умеешь, – Удивилась она.

– Боюсь я этого, боюсь, – Честно сказал он, – Вот после Храма Артемиды и боюсь, вдруг не туда загляну.

– Ладно, князь. Обо всем говорить не буду, не гоже это. А для спокойства твоего скажу. Сына своего Георгия женишь ты на царице Иверийской – Тамаре. Иверия с того дня еще Георгией называться будет. Что уж у них там сложиться, не сложиться, то мы подглядывать не будем. Дело молодое и не нам по чужим спальням лазать. Но уедет твой сынок из страны той горной от храброго народа сванов и иверов. Уедет к брату своему троюродному в Штирию.

– Извини, что перебил. Это кто ж у нас в Штирии из родни?

– Это Фридриха рыжего – Барбароссы, как его сейчас называть начали, сын Кондрат Швабский. Вот он твоего Юрку и приютит. Удел ему даст и пойдет от него род князей Рюстовых. Так что не прервется род твой. Что просил узнать – получил?

– С Георгием ясно. Правда, не все. Чего ему у царицы Тамары не жилось? Да это ты права, их дело. Не гоже в чужие постели нос совать. А Глеб младший?

– Промолчу я князь.

– Понял все. Спросу больше нет. Братья то мои: Михалко, Василько да Всеволод тоже сгинут без славы?

– Отвечу тебе Андрей, – Малка переглянулась с Микулицей и решительно продолжила, – Михалко с Василькой браты твои, в Новом Израиле вспоенные и вскормленные, после тебя, – Она сделала паузу и тяжело вздохнула. Князь промолчал, – После тебя пегий Босеан поднимут. Совместно с Микулицей и дружинами мятеж усмирят. Всех на свои места поставят. Лиходеев истребят. Особо отмеченных – пожгут на старом капище. Мои Угрюмы, вместе с людьми Микулицы и фемами Роллана полгода их выискивать будут по всем землям Ойкумены.

– Всех найдут? – Задумчиво спросил Андрей.

– Всех. Головных пожгут в Ярилиной долине. Тех, что помельче потопят, да повесят. Роллановы новшества, что б огонь очистительный не гадить. А шушеру всякую дружине отдадут, она их из луков постреляет. Прах их всех в озеро сбросят. Да ты его знаешь, Поганым оно прозывается. Там водяной неприкаянный живет, коего Артемида из всего своего лесного края выгнала, а Велес ему озерко-то подарил, из жалости. Однако… Михалко в тех сечах и бунтах голову сложит. Опять, скорее, по злодейству, изводному, чем в честной рубке от меча ворога.

– Василько значит, на стол княжеский сядет?

– Нет, Василько воин простой, он Всеволоду княжескую долю оставит. Тот по молодости своей, под крылом дружин Борисовых в Переславле-Залесском в монастыре храмовников за стенами каменными ждать будет. Не по трусости. А только решением совета нашего, – Она переглянулась с Микулицей.

– Значит, не бросите братьев в беде и без присмотра? – Опять спокойно спросил Андрей.

– Да уж как-нибудь, – Ответил Микулица, – Не тому учили нас, друзей бросать. Поддержим и вкруг них стеной встанем. Большой бой будет по всей земле.

– Так что Всеволод? Он ведь отрок еще?

– Всеволод при поддержке Бориса и дружин его, всех под руку общую подведет. Дело твое продолжит. Государство укрепит. Прозвище получит – Всеволод Большое Гнездо. Такое гнездо во Владимире совьет, что птенцы из него по всей земле Обетованной править будут. Землю эту общей сделают.

– Жену от куда возьмет? – С интересом вдруг спросил князь.

– Так дружок твой Фридрих Барбаросса племянницу ему свою сосватает – Богемскую княжну Марию.

– А, знаю хорошая девка. Твоей покровительницы, – Он повернулся к Малке, – Жрица.

– Да, не жрица, а почитай берегиня, как я. Только рангом пониже. Она Всеволода и хранить будет. В вашем роду мне замена. И дело свое хорошо знать будет. Шесть детишек ему нарожает. Род ваш продлит до великих времен Великой Империи. Всеволод парень хороший. Школа Ратмирова, – Поправилась, – Гундомерова в нем многое определит. Помощь Братская в жизни поддержит. Великий Государь из него получится. Земли соберет, и войско великое Золотую Орду создавать начнет.

– Золотую Орду? – Андрей вспомнил Храм и видения, – Орду?

– Войско так Великой Империи звать будут, – Пояснил Микулица, – Оно пределы земель раздвинет, так, как нам и не виделось.

– Ну, дай Бог, дай Бог, – В усы прошептал князь.

– Великих воев и великих государей из рода его земля воспоет, – Малка задумалась, – У кого-то из них я берегиней буду.

– Это ты мне душу облегчила. А кто Империей после меня, – С ледяным спокойствием спросил князь, – Кто дальше кроме Всеволода, обет наш выполнять будет?

– Фридрих Рыжий, как старший в роду. Да остальные ему помогут, – Почти хором ответили оба.

– Это хорошо. Он парень спокойный и железный в своих делах. У него не забалуешь и хвостом не повиляешь.

– А ты что, на себе крест поставил? – Вдруг холодно спросила Малка, – Ты в Ирий не навечно идешь. Не в Вальхале с Валькириями развлекаться, – Так же холодно добавила она, – Тебя Боги в нужный момент на землю пошлют. Может в другом обличии, может в земли иные, но долю свою справлять исправно. Так что не расслабляйся. Ты, как и все остальные на отдых пока идешь. Вот так!

– Это кто ж оттуда вернулся? – С сомнением спросил Андрей.

– Брата Аршанбо, графа нашего юного помнишь?

– Как забыть. Первый среди первых храмовников был по знанию книг и продвижению веры новой.

– Вот брат твой Всеволод, когда раздвинет пределы свои до берегов моря Варяжского, да согнет все мятежные города, да союзы. Вот тогда обустроит он на берегах реки, у моря северного, город Ригу и призовет туда епископом знакомца нашего. И обстроится там брат Аршамбо, но под именем Альберта Святого. От нового Братства тевтонского, Гундомеровыми сродственниками созданного, отделит он еще более новое братство из пруссов и поморянцев созданное и даст имя ему – Братство Меченосцев. Добрая подмога будет Всеволоду, а потом и Фридриху по берегам моря. Зоркий контроль над союзом Ханзейским и стальная рука на горле корабелов по морю этому плавающих. А ты: кто ж оттуда вернулся? Возвращаются, коли Богам нужны. Кто кроме вас на земле будет волю божью исполнять? Одни мы, что ли – Девы-воины?

– Кто ж еще славные стяги наши по ветру развернет?

– Будут вои великие. Александр, Невским прозываемый, да Дмитрий Донской. Будут собиратели земель вкруг себя: Святой Даниил да Иван, Калитой прозванный. Много чего будет.

– Братья наши как на землях Залесских сядут?

– Это ты у Микулицы спроси. Я ж в братских делах колесо пятое, – Малка замолчала, скинув с плеч тяжкую ношу.

– Братьев по земле нашей рассыпим, расположим. Они в ответ нам помощь всякую окажут. Я госпитальеров своих, на душу мне легших, из Владимира на Бор на Яузу вывожу. Церкву им там построил Иоанна Лиственечника и монастырь стеной рубленной обнес. Туда же храмовников твоих выведу, пусть там комтурство ставят, рядом с моим госпиталем. Может Дом братский там создадим, опору дел и защиту дела единства земли всей.

– Хорошо. Как место это зовется, что бы знать?

– Место-то. Да ты помнишь его, где икона Богородицы утопшего спасла. Речки там три большие. Яуза – где чудо было, Неглинка, да большая река то ли Москва, то ли Смородина. Дон одним словом, вода большая значит.

– Так вы над тем Доном, Москвой-рекой, Смородиной на холме, на бору обстроиться решили. Плохое место топкое.

– Чем болот больше – тем врагов меньше, – Изрек Микулица.

– Просьба одна у меня, – Князь помешкал, – Поставите монастырь храмовников, Богоявленским нареките, в честь дел наших и покровительства божьего. И Собор центральный – Богородице.

– То непременно, волю твою выполним, ты ж у нас возлюбленный слуга Богородицы. Да и братья Храмовники кроме, как Деве Марии, никому поклоны не бьют. Еще чего узнать хочешь? – Микулица напрягся, боясь одного вопроса.

– Нет! – Андрей прочитал его мысли, о том, что он не хотел бы отвечать про последний день самого князя, – Нет брат мой названный этот вопрос я тебе не задам, – Повернулся к Малке, – И тебе тоже. Пусть все будет, как будет, и вы не лезьте. С Богами не спорят! Только себе шишек набьете, а меня не спасете. Время-то еще есть?

– Есть, Андрейка, – Малка назвала его так, как называл только Данила.

– Тогда прикажите коней седлать, – Он увидел удивленные глаза собеседников, – Поедем на охоту на тура лесного. Али я не князь, а вы не мои гридни? Тем более чего нам бояться? По нашей доле, нам его рогов бояться нечего. Поехали!

– А что и поедем, – Микулица встал зычно басом гаркнул в сени, – Эй вы сони! Коней седлать! Сокольничих, псарей поднимать! На тура поедем!

– Помнишь князь, охоту нашу соколинную в Царьграде, – Встала Малка, – Давай тряхнем город Владимир, что бы всем врагам тошно стало, И звонкий ее голос рассыпался по терему, – Рожечники, дудочники, загонщики – все во двор!

В княжеском тереме поднялся переполох. Охота! Да все уже давно среди этих войн и мятежей забыли, что такое охота. Охота! Вот так! Как с куста. Через час ватага, почти как в Царьграде, полвека назад, выкатилась с теремного двора. С лаем собак и гудением рожков, в шелке и бархате в звоне сбруи и клекоте соколов и беркутов. В дубравы, в поле, на волю. На дикого зверя.

Впереди на диком жеребце, только что искры из ноздрей не летели, гарцевал сам князь, ставший, кажется моложе лет на сорок. Рядом Малка, как вечно молодая амазонка – берегиня рода. Даже суровый протопоп Микулица и то сегодня выглядел этаким Микулой Селяниновичем.

Потешься стольный град – Владимир, погляди на своего Государя. Каков молодец, хотя, почитай, седьмой десяток разменял. А на тура с копьем, с рогатиной идет. Андрей ждал, когда поднимут и погонят зверя. Увидев матерого тура, вожака стада, старого, опытного, но еще в самой силе, он, не задумываясь, бросил коня в его сторону.

– Вот деда Владимира Мономаха, так же на охоте тур чуть-чуть на рога не поднял. Благо тогда стремянные подоспели, – Мелькнула шальная мысль.

С ходу конь, привыкший к битвам, грудью ударил зверя. Тот даже не шелохнулся, настолько был грузен и велик. Князь вонзил копье в ямочку над холкой. Руки сами знали, что делать. Выучка брала свое. Тур поднял коня на рога, пытаясь сбросить его в сторону, добраться до этого жалкого человечишки, что там, на коне жалит его стальным жалом.

Малка хотела броситься на подмогу, но Микулица удержал ее и стремянных.

– Князь сам разберется. Не его час. Смотри у быка уже глаза соловые.

При этих словах тур рухнул на подкосившиеся передние ноги, еще раз слабо мотнул головой и, жалобно рявкнув, испустил дух.

– Нет, не для этого меня Боги берегли, – С сожалением подумал Андрей, спрыгнул с шатавшегося коня и перерезал горло властелину дубрав, выпуская густую красную кровь, – Вот так же и меня прирежут, – Неожиданно подумал он, Тряхнул головой, как бы отгоняя видение, распрямился и крикнул, – Эй челядь! Быка освежевать! Вечером на княжеском дворе пир! Зовите всех!

– Да не радуются враги не устрою нашему, – Тихо закончила за него Малка.

 

После пира он поехал в дубраву, туда, где в юности своей впервые встретился с Малкой. Время торопило, он физически ощущал, как нить его судьбы в руках Великой Пряхи становилась все тоньше и тоньше. Он не брал сопровождающих, зная наперед, ничего не будет, не его час, так же как тогда на охоте на тура. Остановил Малку, седлавшую коня, и жестом отправил назад близких гридней и мечников.

– Сам поеду. Один. С Велесом поговорить надо.

– Сам так сам, – Малка не возражала, кивнула Угрюмам, но Андрей перехватил ее взгляд.

– И их не надо. Я сам еще волчара хоть куда, – Вскочил в седло, – И не думай все равно учую и накажу.

– Хорошо, – Малка жестом остановила волкодлаков, – Велес защитит.

Он один выехал на давно знакомую ему поляну. Ничего не изменилось. Также росли священные дубы, так же стоял жертвенник на капище. И так же вышли не стареющие волхвы из густой чащи леса.

– Пришел отрок?

– Да, почитай, я уж годков пятьдесят, как не отрок, – Ухмыльнулся князь.

– Для нас всегда отроком будешь. Дело пытаешь, али от дела лытаешь?

– За умом пришел, за разумом, – Как в прошлый раз, ответил Андрей.

Старцы поманили его за собой, и он вновь, как в детстве, ступил на болотную тропу.

– Куда иду-то? Нет ведь там Малки, дома она, – Подумал он мимоходом. Но тропинка уже вывела его к шалашу.

Он растерянно остановился, но потом, набравшись духу, уверенно шагнул в полумрак жилища ведуньи Макоши. Оторопь взяла князя на тех же шкурах, на том же месте, перед ним сидела маленькая Малка. Тот же расшитый рунами сарафан, те же водопадом русые волосы по плечам.

– Здравствуй князь, – Такой же тихий и ласковый голос встретил его, – Удивлен? Да нет, не Малка я. Новая ведунья у Богини. Свято место пусто не бывает.

– Будь здрава кудесница, как же зовут тебя малышка?

– Любавой меня нарекли. Потому, как на любви этот мир держится. Пропадет любовь – и мир пропадет. Так что, князь? Ты ж сюда не за будущим своим пришел? Не за отваром колдовским? Не за знанием чародейским? Ты в этом деле таких, как я, учить можешь. Ты ж сюда за детством своим пришел. А я тебе этого дать не могу. Не могу я время вспять пустить.

– Да и не надо мне этого малышка. Ты посиди со мной. Поговори о чем. Вот оно детство и вернется, хотя бы на час. Детство оно ж не в годах, а в памяти каждого. Можно присяду я?

– Садись Мастер, я ж тебе не указ.

– Любой, кто Богам верно служит на своем месте, всем указ.

– Вот слова Мастера, – Раздался голос из-за плеча Андрея, – Сиди девонька не вскакивай. Он же к тебе пришел. Да и я тоже. Ты в доме своем хозяйка.

– Здравствуй Святобор, – Князь узнал бы этот голос везде, – Вот и свиделись.

– Любавушка доченька милая, принеси нам чего. Соку лесного, ягодок, меду майского. Давай хозяюшка потчуй гостей, – Ласково сказал Велес, – И с нами потом за стол садись. Стол без хозяйки – кривой стол. Присядем князь. Что спросить хотел? Или так, на самом деле, детство искать пришел?

– Чего спрашивать то, сам все ведаю, а что не ведаю, так и не шибко надо. С детством попрощаться пришел, а тут кроха эта. Аж оторопь взяла, а потом слезу вышибло. Стар, наверно, стал?

– Чего уж там, стар. Прощаться с детством с чего удумал? Оно всегда с тобой. И в Ирий с тобой пойдет. Оно ж твое. Его не продашь, не заменишь, даже не исправишь. Садись пигалица, спасибо тебе за дары лесные, – Повернулся он к кудеснице, входящей в шалаш, – Небось, слышала сказ про малую ведунью, что Девой Ариев стала, почти самой Марией?

– Слышала, – Чуть слышно ответила Любава.

– Так вот, она ведь здесь в этом шалаше жила. Моей невестой была. Берегиней князя стала. Да Мать Артемида – Ярославна у нас с Макошью ее выпросила и холит ее. Прав я князь, али приврал что, – Велес стал похож на молодого повесу, рассказывающего девкам байки на завалинке.

– Да нет, не приврал. Так все и было. И познакомился я с ней на этой полянке, в этом шалаше.

– Вот так Любушка-Любаша становятся Богинями, но то только одной на много кудесниц доля такая выпадает. Не грусти, чего нос повесила. Может и ты заслужишь. То не мы решаем, даже не Макошь, то сам Род только ведает. Ну что там у тебя в лукошке. Земляничка. Отлично. А молочка у тебя нет? Есть. Сбегай, принеси, будь ласка.

– Скоро князь, – Как бы отвечая на его мысли, вдруг сказал он, – Скоро. Подбивай дела свои. Отдохнешь у нас… и дело тебе есть. Не в этой земле, но есть.

– Ну да ладно, чего о плохом-то. Малка…

– У Малки своя доля. Проси, не проси, тут не я, не Макошь, даже, я думаю, Артемида и та не указчик. Тут сам Род, так я думаю, всему голова. Малка земли этой хранительница и заступница. Место ей здесь. Не будем об этом. Вон с малой почирикай, ей приятно будет. Да и гордо. Сам Андрей – Мастер Великий, да и я не из последних в мире этом, – Велес подбоченился, – Разговоров на полжизни.

– Скажи Любаша, много народу к тебе за советом ходит? Или стали старых Богов забывать, – Спросил Андрей.

– Много князь. Новые боги ответов не дают, только молиться заставляют. А мы, – Она с испугом посмотрела на Велеса.

– Мы, мы, – Милостиво кивнул он головой, – Ты тоже от Богов голос. Продолжай, не шарахайся, чего на меня коситься. Я ж не кусаюсь. Не волкодлак чай.

– Ну вот, мы им все расскажем, посоветуем. Как корову лучше в лесу искать, если потерялась. А то и волкодлака пошлем, чтоб домой ее выгнал. Как невесту умаслить, или суженного приворотить. Мы травки лесные знаем, водичку хорошую…

– Травки лесные, – Подумал Андрей, – И те гады знают. Подрастешь девонька, придется с ними бороться, за воду свою хорошую, надо ж как назвала, не чистую, не сладкую – хорошую. За небо голубое, за леса зеленые за души чистые. За все это тебе бороться предстоит. Дай тебе Бог сил на это, и терпения.

Любавушка продолжала стрекотать. Велес и Андрей каждый думал свою думу под ее тихий голос. Наконец, поймав паузу, Велес встал.

– Не буду вам мешать с детством прощаться. Пойду, до встречи князь.

– До встречи, – Андрей понял, что Велес не закончил фразу, что бы не пугать девчушку, и про себя добавил, – В Ирии.

– Постой, – Князь снял с себя ремень с мечом-кладенцом, – Возьми Святобор подарок свой. Мне он вроде теперь без надобности. Не дай Бог в плохие руки попадет.

– В плохие руки мы ему попасть не дадим, – Уверенно сказал Велес, взял меч подержал его в руке. Подумал и вдруг уверенно повернулся к Любавушке, – Поди сюда, малая. Вот тебе меч-кладенец. В твои руки отдаю, глядишь, тебе доля выпадет опоясать им кого. Береги.

Велес пропал так же, как и появился. Андрей посидел еще чуток и тоже встал.

– Спасибо тебе кудесница. Что предскажешь?

– Счастья, – ворожейка замялась.

– Не продолжай. Не зачем тебе туда смотреть. Дай поцелую на прощание, – Он поднял ее в воздух, поцеловал в щеки и лоб, – Привет передай тем, кто обо мне спрашивать будет. Счастливой тебе доли. Прощай, – Повернулся и, не оглядываясь и не дожидаясь старцев, пошел напрямик через болото.

– Стой! – Хотела крикнуть Любавушка, – Утонешь! – Но вовремя вспомнила, что князь сам был Посвященный. Волхв. И болота эти нутром чувствовал, – Хорошо хоть по воздуху не полетел, – Подумала она, – Какая ж я счастливая. У меня сегодня и Андрей, и Велес были, а вчера Малка забегала, посмотрела все ли у меня в порядке, в чистоте. И по голове погладила. Вот где счастье-то, – Она закрыла глаза.

– Малыш еще, – Прочитал ее мысли князь.

Вернулся князь домой спокойным и сосредоточенным. Вызвал Микулицу. Приказал писать:

– Князьям всем по землям: Черниговским, Украинским, Новгород-Северским, Полоцким и всем другим, сам знаешь каким. Пиши. Я, Великий князь Андрей Боголюбский, разжегшись гневом, призываю всех, отпраздновав Светлое Воскресение Господне, на Собор в стольном граде Владимире. День Собора общего для всех земель Руси матушки укажу особо, потому, как послал я к Братьям на Русь, да в Заморье, да в другие земли. Проведу с ними свой Собор в Боголюбове. Когда будет весть от них, я и вам дам ответ, когда вам всем сбор. Написал?

– Извини за совет, – Позволил себе подать голос Микулица, – Так ты всем крысам хвост подпалишь. Кто ж после братского Собора голос на общем Соборе поднимать будет? Да нет таких. Не родились еще под солнцем этим. У них теперь только один путь. Бунт. Если они до Собора не успеют, после им не только пикнуть, пискнуть никто не даст, как у Генриха на Белом острове, в Альбионе, то есть. Как у Фридриха в Полабских землях, как у Людовика в Галлии.

– Ты еще Царьград добавь, да Новый Израиль. Нет на Руси у нас, у кого толще тот и пан. Пусть выскочат. Пусть покажутся. На живца ловить будем. И живец тот я, – Андрей знал, что говорит.

Грамота сия была, как масло в огонь вылитое. Заговорщики поняли, более ждать нельзя. Если князь, общий Собор под свою руку подведет, возврата назад не будет. Или сейчас, или никогда. Паучье гнездо зашевелилось, как будто в него палку сунули и поерошили. Сидеть и кучковаться по ночам за засовами железными и ставнями дубовыми, резону больше не было.

– С сына начнем, – Принял решение Ефрем Мойзич, – Глеба траванем. Князь в грусть впадет. На окраине шумнем. Он туда Бориса отрядит. По городкам шебутнуть надо заранее, что бы дружины братские на правеж бросились.

– А коли не бросятся? – Усомнился ассасин Анбал, ключник князя.

– А тебе какая разница? – Злобно заметил Петр, мечник князя, – Тебя за это дело все равно твой Старец достанет, и если на кол не посадит, то живым в землю закопает – это точно.

– Не твоя печаль, не тебе служу, – Огрызнулся Анбал, – О себе подумай, провалится все, потопят тебя, как кутенка, да не одного со всем родом твоим.

– Мой род и так на плаху повели. Вон брату Якимке голову оттяпали.

– Так за дело и оттяпали, – Подковырнул Ефрем, – За жадность безмерную. Такой жадности я не у сурожан, ни у жидов не видал. Это невидаль великая была жадность его.

– Да не о том разговор, – Опять влез Петр, – Вы деда его Владимира Мономаха вспомните. Это он установление о резах принял. Что бы сурожанам и жидам процент по долгам ограничить. Да и должников в рабы не определять.

– Прав Петр, ой прав, – Запричитал Ефим, – И резы ввел и Собор собирал, что бы всех неправедных жидов из Русской земли в зашей гнать. А Андрей пащенок его. Он тем и закончит. Вот только иереев своих выкормит, выпестует, и всех нас под зад коленом. Общее дело задумали. Все нам в нем подмога.

На том и порешили. Больше время не тянуть, дождаться, когда дружины на пожарища кинуться, а князь от смерти сына любимого голову потеряет, и наскочить.

Андрей получил очередную страшную весть в Суздале. Он уже подбивал дела. Укреплял монастыри и замки, ставил по городам и посадам тиунов и волостелей, подкрепляя их дружинами, да отрядами. Новое служилое сословие уже к земле прикипело. Еще бы годков пять. И укоренилось бы сословие иерейское, и братства по всей земле корни бы пустили, ростки новые дали бы. Самовольных бояр и своеземщиков, вольных жидов, да гостей-сурожан отодвинули бы, вожжи бы государевы на все накинули. А тем, кому не любо это, стальные рукавицы в бок.

Но весть догнала и ударила, аж сердце захолонуло. Новая смерть, неумолимая, похитила любимого сына Глеба. Едва двадцати годков достиг, на ноги встал.

Князь поворотил во Владимир.

– Вот и мне скоро конец, – Подумал он, вспомнив, как отказалась Малка отвечать на вопрос о Глебе, – Надо все достойно закончить, – Он подозвал своего ближнего стража Прокопия, – Слышь Прокопий, я во Владимир сейчас. Тризну по Глебу справим, и в Боголюбово поверну, а ты скачи к сыну Георгию в Новгород, скажи, пусть с дружиной ко мне подгребается.

– Не гоже то князь, а как же ты?

– Чего мне бояться-то в родном городе. Скачи. Вон со мной божий человек Кузьма от самого Черного игумена из Киева посланник. Он мне помолиться за упокой души раба божьего Глеба поможет. А ты мне в церкви, какая подмога? Скачи.

– Князь, напрасно человека ближнего от себя отсылаешь, – Подъехал к нему Кузьма, – Люди бают, угроза от тайных ворогов есть, среди людей к тебе близких.

– Господа Бога моего Вседержителя и Творца возлюбленного его люди пригвоздили на кресте со словами, да будет кровь его на нас и на детях наших, и мои той же дорогой пойдут. С Богами не спорят, – Хлестнул коня ногайкой и умчался вперед.

Во Владимире все готово было к пышным похоронам. Народ плакал сильно, по умершему, называя его убиенным невинно. Нищие и убогие кричали в голос, потеряв в Глебе заступника и кормильца, да и все жители снедаемы были горем и тоской, как бы предчувствуя, что эта смерть потянет за собой длинную череду других смертей.

– Вот Храм Успения тебе и новый постоялец. Каково ж отцу в усыпальницу сыновей класть, – Горестно вздохнул Андрей и, выйдя на крыльцо, приказал, – Всем на центральной площади накрыть поминальные столы. Дружине в теремном дворе. Я на десять дней с отроками в Боголюбово поеду. Меня не беспокоить.

– Поехали что ли князь, – Подошли самые близкие.

– Здесь тризну справляйте, без меня. Кузьму с собой оставьте, – И такая тоска была в его голосе, что все и Малка и Микулица поняли, прощается князь с ними навсегда. Он остановил их движением руки, – Обсудили уже все. Мой черед. Вам другая доля и другой путь. Я у Велеса был. Меч-кладенец ему оставил. Он принял.

Все поняли. Прощается, и долгих слов не будет. Все как-то помялись. Но все было решено давно. Князю доля была – мученический венец. То не им судить. Микулица обнял князя, в ухо шепнул:

– Встретимся!

Малка подошла, поцеловала в губы при всех. Сняла с головы накидку зеленую, повязала на шею, тоже шепнула:

– Я рядом буду, – Он вскинулся было. Она закрыла ему рот ладонью, тихо добавила, – Не увидит кроме тебя никто. Скачи любимый мой.

Князь хлестнул жеребца, и копыта застучали по мостовой. Они постояли на крыльце Храма, вслушиваясь, как звук удаляется в сторону Боголюбовского замка. Малка повернулась к Микулице.

– Ты Всеволода в Переславль вывез?

– Да.

– А дружины наготове?

– Братья в Вознесенском монастыре в бронях спят.

– Михалко предупредил?

– Да.

– Что ж тогда ждем. С Богами не спорят!

Андрей приехал в замок за светло. Приказал протопить баню. Попарился. Надел чистую рубаху. Поел, выпил и ушел в опочивальню. Посмотрел. Меча, который всегда висел у изголовья, не было.

– Подготовились, сукины дети, – Подумал он, но ярости в нем это не вызвало, – Наверно и впрямь мой срок. Да уж скорее бы, – Он разделся и лег.

Душная ночь середины лета навевала на князя Андрея воспоминания и пробуждала какие-то тусклые обрывочные видения. Совсем недавно было летнее солнцестояние, круг солнечный пошел на убыль. Как и вся княжеская жизнь, год начал стремиться к закату, отползать туда на запад, куда отползло к вечеру сегодня жаркое летнее солнце – Ярило. Ярило – солнечный Бог всех Ариев, всех детей славянских – славных, коему капища, до недавнего времени, в Яриловой долине в стольном городе Владимире стояли.

В дверь постучали.

– Кто там, – Стряхнув воспоминания, спросил князь.

– Прокопий, – Ответили из-за двери.

– И сделать то все как люди не могут. Даже не узнали, что без Прокопия я сегодня, – Подумал он, но вслух сказал, – Нет, не Прокопий это, – И стал ждать.

Убийцы выломали дверь. Это был последний бой князя. Один против двадцати. Без оружия в одной рубахе против закованных в броню.

– Бог отплатит вам за меня и хлеб мой, – Хрипло выдохнул князь, умелым ударом ломая хребет нападавшему.

Упорно бился он, в темноте свалив еще одного, но силы были не те. Нападавшие свалили его на пол и долго рубили мечами. Затем, решив, что все, они отошли. Князь был еще жив. Малка, не справившись с собой, навела помрак на душегубов и подкинула им труп товарища их. Как же ей хотелось вступиться за князя и разить их своим волшебным клинком, от которого не было защиты и спасения. Но рука Артемиды удерживала ее. Он помогла князю встать и повела его потайным ходом в Храм Богородицы, нашептав татям, что в медовуше вина навалом. Те гурьбой ринулись выпить за победу дела черного своего.

Но вдруг перед Малкой появился Велес.

– Ты что сестра не знаешь, что Макошь его нить в этой жизни допряла и узелок завязала. Ты что не знаешь, что в Ирии его сам Род ждет? Ты поперек Богов идти вздумала?

– Повинуюсь Святобор. Бабье взяло.

– Дай, слезы вытру, дуреха, – Велес рукавом обтер ее заплаканное лицо, – Я рядом постою, а то еще чего наворочаешь от любви-то.

Князь застонал. Лиходеи услышали и бросились назад. Малка слышала, как кто-то упрямо повторял:

– Ищите, ищите скорее не то нам всем карачун и погибель.

– Факел зажгите, по крови искать будем, – Зашипел Ефрем.

Свет факела вырвал фигуру князя в глубине сеней в убежище, куда его положила Малка. Град ударов опять посыпался на него.

– Пресвятая дево Мария Богородице! В руци Твоя передаю дух мой – Сказал князь, увидев Малку и стоящего с ней рядом Велеса, и тихо добавил, – Люблю тебя Малка.

Велес держал Малку из последних сил, удивляясь, откуда ж такая сила в ней, если я, Бог еле удерживаю ее. Все было кончено. Душа князя отошла от тела его, и Велес, взяв ее, понес в Ирий.

– Теперь я тебя не держу, – Повернулся он к Малке, – Все, что сделаешь, то Богам угодно.