Тяжело переваливаясь на волне, к стоящим на рейде ушкуям, лениво подгребал неуклюжий ромейский дромон, расцвеченный, как девка на выданье вымпелами и флажочками. Два его паруса были приспущены, и он выгребал против волны единственно усилиями гребцов.

– Увалень неуклюжий, – Беззлобно сказал Неврюй, – И этим корытом они нас пугать вздумали.

– А что они нас пугают? – Искренне удивился Андрей.

– А с каких это щей, надо нам почти, что главный военный корабль подгонять, – Хихикнул Бакланко, – Али ценят уж очень сильно.

– Ладно, труби подъем! Будем гостей встречать, – Приказал атаман.

– Князь, готовься, – Рядом оказался Беда, расфуфыренный не хуже павлина, – В Ромее встречают по одежке и … провожают по одежке.

– А по уму? – Спросил князь.

– По уму – травят, – Без улыбки отрезал Беда.

Андрей ополоснул лицо и пошел облачаться в парадные одежды.

– По уму травят, – Буркнул он под нос, – А ведь прав Гуляй, и Ростислав предупреждал. Все кончилась житуха – началась жизнь. Держи ухо в остро.

Атаман и мореходы обговорили с ромейцами, как подходить к городу. Выговорили, что они, как сватовское посольство, станут в бухте Золотого Рога. И всякие другие мелкие детали. Можно было поднимать паруса и двигать. Дромон встал ведущим, и повел ватагу к Царьграду, выплывающему из-за мыса.

Дружина ахнула. На холмах над проливом, над бухтой Золотой Рог, пламенел разноцветными куполами чудо город. Белые стены опоясывали его со всех сторон. И мощь этих стен говорила, что их не взять и не сломать. Боевые башни возвышались над морскими просторами, как маленькие города. Стрела Галатской башни устремилась к самим небесам, и ее игла, кажется, прорвала эти лазурные выси, разорвав утренний туман еще не рассеявшийся над великим городом.

И над всей этой красотой возвышался величественный черный купол Святой Софии. Царственный венец царственного города – столицы мира. Города, стоящего на перекрестке всех дорог. Этот давящий своей чернотой венец резко выделялся на фоне золотого обрамления соборных глав, множество и великолепие которых не поддавалось представлению даже в самых сказочных былинах и сказах. А на страже этого венца, как неусыпные гридни вздымались с четырех сторон охранные башни, спорящие с Галатской башней за право проткнуть небеса, и дотянутся туда, в небесный чертог Богов.

Это действительно была столица мира. Не град царя, а Град Царь, и все остальные грады были под его рукой. Ни Киев, ни тем более остальные города Руси, не могли сравниться с ним.

– А Вещий Олег его на меч взял, – Не без гордости подумал Андрей.

– Да мы его со времен Бравлина данью обложили, – Как бы дополняя его, в своей манере продолжения разговора, сказал дьяк, – Так что, как бы они не дулись, и перья не распускали, без наших дружин им давно бы уже полный карачун настал. Ну, это так, к слову. Сейчас на берег спустимся. Ты князь побольше слушай, побольше молчи. Учись. Здесь тебе еще рановато застрельщиком быть. Здесь моя свадьба. Не обессудь за напоминание.

– Прав ты дьяк. И обиды тут быть не может. Дело тут тонкое, а у меня еще и знаний таких нет, потому, как не учен. Нет тут обид. Я вот, дьяк хотел тебя просить, ты меня с собой везде таскай. Я присмотрюсь, поучусь, могет в жизни пригодится.

– То ж, правильно, то ж конечно нужно и обязательно, – Обрадовано поддержал Гуляй, – Верно мыслишь князь. Если ничему не учится, не откуда и разум брать. Ходи со мной на все посольства. Да тебе это и по правилам положено. Ты, как ни как, от отца посол, от всей Залесской Руси представитель.

Ушкуи вошли в бухту и бросили якоря на рейде в створе куполов Собора Святых Апостолов. Сторожа подняли за ними цепь, замкнули бухту.

– Надо было бы, как предки поставили бы ушкуи на катки, да волокнули бы через перешеек из Босфора в бухту, – Опять подумал Андрей, – Только все это байки дедовские. Не кто ушкуи посуху не катал, глупо это. Стены, что с моря, что с бухты штурмовать. Тех же щей только пожиже влей. Красивая сказка, но сказка. Другое дело Галату ради куражу взять, да и то не дело.

Через недолгое время к борту подбежал стружок с местными дьяками и боярами. Узнав Беду, они расплылись в улыбке и, раскинув руки, пошли обниматься и ручкаться. Быстро оговорив все необходимые формальности, дьяки поскакали в стружок и убежали на берег.

– Ну что? Куды бечь-то будем? – Поинтересовался Данила, – Али они до первых звезд будут туда сюда елозить?

– Все. Собираемся на берег, – Ответил Беда_ – Место наше рядом с Форумом Константина, считай, рядом с дворцом Буколеон и Святой Софией. Не любят нас в Царьграде, но уважают, мы им защита и подмога, – Тряхнул волосами и добавил, – Но нам с ними не детей крестить, – Ухмыльнулся, – Хотя в скором времени может и придется. Собирайся князь, поехали в гостевые палаты, готовиться на прием к Базилевсу Иоанну.

Ушкуи подошли к пристани, челядь и дружинники неспешно свели коней, выгрузили посулы, подарки и товары, привезенные с оказией. Старшая, ныне безлошадная, дружина размяла ноги, разобрала оружие и умело построилась для прохода в город. Челядь взнуздала коней и отроческая дружина, мигом взлетев в седла, выстроила первый клин, охватив обоз живым щитом. Все делалось без напоминаний, понуканий и лишней суеты.

– Обтесались за дорогу, притерлись, как орало к руке пахаря, – С удовлетворением отметил князь.

Все заняло на удивление мало времени, и, получив сигнал, ватага направилась в город, прихватив за компанию Неврюя с малым числом ушкуйников и купцов. Оставшиеся корабелы отогнали ушкуи на середину бухты, сушили весла и расслабились. Отдых.

– Как пойдем? – Подскакал к Беде царский посыльный.

– Через центр и пойдем. Затворками, как ваши холопы пробираться не будем, – Подбоченясь в седле ответил Гуляй и величественно махнул рукой.

Посыльный отъехал в голову колонны и показал, что следовать надо за ним. Князь, в окружении ближних вместе с Бедой, встал в середину колонны, пропустив вперед отроческую дружину.

Всадники втянулись в город через северные ворота Петрион, названные так по расположенной рядом церкви святого Петра и строго держа на юг, доехали до перекрестка.

– Это улица Мессии, – Показывая на пересекающую им дорогу улицу, пояснил Гуляй, – Она тянется от Хорисевых ворот в западной стене, что около Церкви Хороса. Стена же вся прозывается по строителю ее Феодосию.

– А они что Хоросу поклоняются? – Удивился Андрей.

– В Царевом городе всем поклоняются, – Пояснил вывернувшийся Бакланко.

– Продолжим, – Дьяк повернул коня налево по улице Мессии, – Так вот эта улица ведет от западной стены к Храму Святой Софии через весь город.

Сватовской поезд занял почти всю улицу, касаясь обступающих ее домов. Слева над крышами домов вдоль всего пути до самого Форума Феодосия их сопровождали гигантские арки акведука Валента. Дорога стала заметно подниматься на возвышенность.

– Скоро Форум Константина, это подъем на Акрополь, по-нашему кремль, сердце города. Там дворец, София, ипподром, церковь Бахуса, там царское место, – Опять пояснил Беда, – Справа от нас. Сейчас за домами не видно река цареградская – Ликус. Не то что бы уж река, не Днепр, но с нашей Нерлью сравниться может. Вот, вот, – Он поворотился в седле и рукой указал на прямую улицу идущую вправо и чуть назад, – Вот эта дорожка отсюда и ведет к той реке. Там у моста, если налево повернуть, то вдоль речки скатишься прямо к гавани Элевтерия. Там основные торговые суда пристают. А если прямо через реку, далее будет Форум Аркадия и по Триумфальной дороге можно к Золотым воротам вывернуть.

– Они что Золотые, как в Киеве по церкви названы? – Уточнил князь.

– Да бис их знает. Все ворота в стене Феодосия Военные, а эти Золотые. Притом, ни чем от других не отличаются. Ладно Хорисевы по церкви Хороса или Валхернские, так они к валахам ведут, а почему Золотые – то тайна, – Он пришпорил коня и догнал немного оторвавшийся дозор Данилы.

– А может Валхернские, от того, что через них те самые три волхва входили, там, кстати, прямо рядом с ними, и церковь Богоматери, – Вроде как мимоходом проезжая кинул Малк.

Поезд въехал на Форум Константина и немного сбавил ход. Царский посланник хлестнул коня арапником и догнал головной дозор. Он накоротке перебросился с Данилой и попытался объяснить ему, что дружины и челядь будут столоваться в разных местах. А более того, старшая дружина в одном гостевом дворе, а молодшая в другом.

Не успели воеводы обдумать его слова, как к ним подъехал Беда. Отповедь его была коротка, как приказ и понятна, как приглашение к столу. Посыльный понял, что слушать его никто из этих северных варваров не будет, а уж выполнять его наказы и тем более. Он попытался вразумить этого черного человека, что это, дескать, повеление Базилевса, на что получил короткий ответ, о том, что ватага поедет вместе, и черный человек знает куда, а вопрос о размещении, и вообще о хозяйских делах – это вопрос его, царева посыльного, и славян не волнует в принципе. И последнее, что разъяснил ему черный человек. Это то, что Елену, прозванную здесь Прекрасной, в славянские земли просватали давно. Еще в те времена, когда титул Мономаха туда отдали, и обсуждать сей вопрос, они не намерены, и с дороги не шибко настроены. Пока не умылись и не откушали, а потому, пошел он вон со своими идеями.

Посыльный утерся и понял, что играет с огнем. Осмотрел воев, еще раз вспомнил, что Базилевс опору имеет на руско-словенские дружины, и, мило улыбнувшись, пригласил всех повернуть с Форума налево к главному гостевому двору, стоящему почти, как не у стен Святой Софии.

Поезд развернулся, и через короткое время всадники разминались во дворе огромного караван-сарая. По-местному называемого госпиталем, а по-словенски – ямским или гостевым двором – заежкой.

Данила и Чубар быстро отдали приказы, и в мгновение ока, гостевой двор преобразился в маленькую, хорошо защищенную крепость, где все подходы и пролазы контролировали вои. Мало того, Малка шепнула что-то своим Угрюмам, и те растворились в суете, слившись с серыми стенами окружающих домов. В свою очередь, Беда перекинулся парой слов со своими людьми из дружины и, невесть откуда взявшимися, незаметными людьми с улицы, и там тоже закрутился маховик тайной работы. Все пришло в движение, и только князь чувствовал себя в этой круговерти каким-то колесиком, которое еще не зацепилось за общее движение и стоит в стороне, ожидая, когда придет и его очередь.

Рядом с ним очутился Микулица и случайно бросил, как бы в некуда:

– Пойдем князь, горницы посмотрим, нам тут не один день дневать ночевать. Пойдем, пойдем, они тут без нас разберутся. И не торопись, как голый в баню. Иоанн раньше, чем дня через два нас не позовет, хотя сам как на иголках сидит. Его ж дочь просватывают. Но он будет гонор блюсти и этикет соблюдать. Да и мы ж не лыком шиты, пойдем город смотреть товары щупать, с людьми балакать. Дружину распусти, кроме сторожей. Сторожей ставь вдвое, втрое против обычного, тут глаз да глаз. А дружинники свободные пусть по улицам трутся, слухи с торгов да базаров носят. Слух он, если его потереть и повертеть, тоже гляди новость. Сторожам накажи носом не клевать, но в голове держи, что у ромеев все не так, как у людей нормальных. У них тут через стены и видят, и слышат, и, если смогут, нож в спину воткнут. Потому сторожа – это так, для страху, а сам имей в виду, что язык на привязи, а что обсудить мы тебе с Малком, да и дьяк в этом не промах, подскажем, как и где.

– Пойдем Микулица, а то мне кажется, я у всех тут под ногами путаюсь. Они тут все при деле, а я как гавно в проруби, – Незлобиво ответил Андрей, – Пойдем, может и мы, чего удумаем.

– Где родился там и сгодился, – Вывернулась Малка, словно почувствовав, что она нужна, – Возьмите с собой, может я вам пригожусь.

– Тоже мне зверушка сказочная, – Засмеялся князь, – Пошли дружки, коль не шутите, – Он уверенно направился к главному крыльцу.

– Пойдем, коль не шутишь, – Отроки взлетели на крыльцо, не мало удивив, местную челядь.

Те долго изумлялись: то ли у северных русов так высшие с низшими живут, то ли в гости к ним с князем ровня приехала. И этот зеленый сопляк и этот суровый монашек, держались с молодым князем, как братья, не высказывая ему ни тени подобострастия.

Разместившись в горницах, князь с ближними, еще раз проверил караулы, запоры на дверях и окнах, и возможные подходы к гостевому терему. После этого он вышел на двор, переодетый в незаметный кафтан, ромейского покроя в сопровождении тех же Малки и Микулицы. Отроки были одеты совершенно буднично, сменив свои обычные одежды на неприметную одежку купеческого народа. Андрей кликнул Бакланко и Неврюя.

– Эй, господа ушкуйники, вы тут все давно пронюхали, по всем закоулкам пробежались еще в старые разы. Покажите нам град сей, по улицам проведите, по торгам потаскайте.

– А чо, и потаскаем, и город, и девок городских покажем, и с переду и с заду, – Откликнулся Бакланко, – Я вот только Громаду кликну, а то без него мне неуютно. Без него меня в толпе не видно, могут и уши оттоптать.

– Покажем. Не боись князь, покажем, чего знаем, – Подошел Неврюй, – Бакланко правду бает, Громаду надо с собой позвать. Он на вид уважение внушает, и дурные мысли, зараз, сразу отбивает. А таких охотников до дурного дела, здесь хоть пруд пруди. Знамо дело – Пуп Земли.

– Я тоже, на всяк случай, братцев Угрюмов прихвачу, – добавила Малка, – Они хоть робяты не городские, но спуску ни каким городским псам не дадут. Да те, впрочем, и сами на них не полезут. Нюхом чують, где тут кто порылся.

Со двора вышли веселой компанией, над которой возвышалась, как Галатская башня, выбритая голова Громады. Дорожные жупаны сделали всех одинаковыми, только тот же кметь не пожелал сменить свои яркие шаровары, да вдобавок накинул на свою груду мышц еще такую же ярко-красную рубаху. Под жупаны по совету Данилы отроки одели байданы – кольчужные рубашки из плоских колец, и подцепили мечи и сабли.

Щуплый Бакланко вынырнул рядом с князем и затараторил:

– Чего смотреть будем княже? Можно к гаваням смотаться, их тут по берегу моря синего понатыкано, можно на кажном шагу спотыкаться. Знамо дело торговый город – портовой. Можно к Бычьему Форуму, что на речке их – Переплюйке стоит, наведаться. Там у них торг самый, обжираловкой и другими товарами. Да уж больно грязи там много. Разной. И платьем и душой перепачкаемся, весь вечер мыться потом.

– Веди-ка ты нас, мореход, на Акрополь. Поглядим, что за детинец у них в Царевом городе? Как сердце их бьется? – Остановил его Андрей, – Коли парадное крыльцо в гавне, нечего и на задний двор заглядывать.

– Эк, ты прозорлив, княже, – Хмыкнул Неврюй, – Веди Бакланко на холм над морем океаном. Веди через конное ристалище, мимо дворца царского, к маяку. А вы хлопцы по сторонам поглядывайте, и кошли покрепче держите. Клювом не щелкать. Туточки на ходу подметки режут.

Они свернули с главной улицы, в конце которой величаво громоздился Храм Софии, и нырнули вправо в кривые переулки, за изгибами которых угадывалось море. Оно жило там неподалеку шумом волн, запахом соли и водорослей, криками корабельщиков и гребцов. Теснины глухих заборов и каменных стен навалились на путников, но они, раздвинув их налитыми плечами, двинули к ипподрому, месту сборища лихого цареградского люда, жулья и менял. Месту, где иногда решались судьбы Империи Ромейской, до того, как встала здесь на постой лихая славянская дружина.

Чем ближе подходили они к этому месту, тем плотнее становилась толпа на улице и в переулках. Мелькали лисьи шапки кочевников, называемые малахаи, и черные клобуки монахов. Мимо пронесли носилки с каким-то важным господином или госпожой, из-за шелковых занавесок было невидно, кто правит своими рабами. Горластые купцы начали хватать прохожих за рукава, предлагая свой товар. Но это был не базар. Здесь не продавали зерно или рыбу, здесь продавали услуги. Услуги кинжала и темной ночи, рабов и рабынь, знания проныр и мошенников. Несколько скорых на руку и на ногу ушлых людишек попытались потереться рядом с компанией князя. Но, завидев бритый череп Громады и ледяные глаза Угрюмов, прочитали в них неотвратимый смертный приговор, и постарались быстро раствориться в толпе. Через некоторое время, Андрей и его попутчики шли как бы в небольшом коридоре. Быстро разносятся слухи в воровском мире. Испытание кулака Громады, прозорливости Малки и Микулицы, и скорости кинжала Угрюмов, цареградское жулье решило оставить до лучших времен, если таковые когда-нибудь наступят.

Протолкавшись на последнем повороте, Андрей со товарищи вышел к ипподрому, огромной чаше конного стадиона, военного ристалища, любимого места знати и черни. Засыпанная желтым песком арена ждала своих победителей и триумфаторов. Огромные трибуны уступами, поднимавшиеся от нее, казались лестницей в небеса. Почетные места для Базилевса и его гостей были накрыты шелковыми палантинами и разукрашены пестрыми лентами. А вокруг этого места, места побед и поражений, крутилась разномастная и разноперая толпа. Чуть дальше, ближе к морю, почти нависая над гаванью, выше грозных цареградских стен, вздымался великолепный дворец Буколеон. А чуть правее его, на фоне голубого неба, четко вырисовывался купол церкви Бахуса, Бога знаменитого ромейского вина.

– Там мы еще успеем побывать, – Дернул за рукав князя Микулица.

– Еще надоест кажен день туды с поклоном бегать, – Вставил Бакланко, – Пойдем князь-душа под своды Софии Матери, то боле нам сейчас нужно, чем около царского дворца околачиваться.

– Ну, веди, чего трындичишь под ухом, – Дал ему шуточную затрещину Неврюй.

– Пожальте, пожальте господа хорошие. Не бейте сиротинушку, – Ернически запричитал Бакланко, заставив оглянуться прохожих.

Компания двинула к наплывавшему на них Храму, забирая чуть левее от ипподрома, чтобы вынырнуть у его главных ворот.

Войдя под своды Храма в прохладу и полумрак, все сдернули шапки и посмотрели в уходящую ввысь глубину купола, парящего в воздухе только по воле Божьей, ибо махину такую, стены руками человеков сложенные, удержать бы не смогли. В воздухе витал запах ладана и смирны. У множества божниц курились лампады. С алтаря на них сурово смотрела Мать София, окруженная своими дочерьми: Верой, Надеждой и Любовью. Но во взгляде ее проглядывалась материнская нежность и забота.

– Лада! – Выдохнула Малка.

– Богородица, – В унисон с ней произнес Микулица.

– Заступница, – Пробасил Неврюй.

– Вот она Мать мудрости, мать знаний. Премудрость Великая, – Выдохнул Андрей.

Из глубины Храма к ним поспешал инок, смиренно склонив голову.

– Бог помощь, странники. Какими ветрами в наши палестины?

– С русской стороны, пробегом с делами, – Уклончиво ответил Микулица.

– Мир дому Вашему, проходите, проходите. Слухами земля полнится. Не вы ли из княжеского поезда, что с северных земель к нам пожаловал? Не сочтите за наглость, но не сам, а токмо волею Патриарха Цареградского, вопрос сей задаю.

Дружки переглянулись, вот уж точно любая весть впереди летит. Ответ взял на себя Андрей.

– Да. Это мы с севера прибежали.

– Тогда милости прошу к его преподобию пожаловать, князь Андрей Георгиевич, – Поясно поклонился ему инок, мгновенно вычислив, кто здесь князь.

 

Инок пошел в дальний конец Храма, в его за алтарную часть, поманив князя за собой. Андрей и его попутчики двинулись за ним. Черноризец остановился.

– Только князь, – Пояснил он.

– Вот тут, ты душа моя, не угадал, – Елейным голосом ответил ему Микулица.

Он вышел вперед и о чем-то начал шептаться с иноком, судя по жестам объясняя ему, что князь один не пойдет и спорить об этом не к чему. Остальные, как бы невзначай, окружили Андрея живым кольцом. Наконец инок согласно кивнул головой и развел руками, вроде бы говоря, что, мол, воля ваша, я тут не причем, и продолжил путь в конец зала.

Наконец в свете солнца, падавшем через окна под куполом, ясно стала различаться сухая высокая фигура старца в одеяниях Патриарха Константинопольского, держащая в руках массивный посох с загнутым концом.

– Это Лука, – Тихо пояснил Микулица, – Пастух душ человеческих и ловец человеков.

– Я не баран, что бы меня пасти, – Резко ответил Андрей, – И не стерлядка, что бы вылавливать. Хочет говорить – пусть говорит. Хочет учить – пусть учит, Хочет в Веру оборотить, так я уже обращенный. Хочет в слуги залучить – пусть убеждает. Ловец человеков – это ж, кто его так?

– Это Господь их так назвал, – Вставил инок.

– Человеков не ловить, а звать к себе надобно, умасливать, упрашивать, а не стращать. Пастухи, прости Господи, стада только нема.

Однако уважительно подошел к старцу, склонил выю. С почтением, но без подобострастия.

– Благослови тебя господи, отрок, – Патриарх перекрестил его, – Отойдем в сторонку, присядем, я тебе сказ расскажу, притчей называется, про то, как Христос рыбаков с собою звал. Товарищи твои пусть тоже послушают, – Он пошел к стене, в один из нефов, где стояла широкая скамья.

– Пойдем отче. Отчего не послушать мудрые мысли мудрого человека, – Смиренно сказал Андрей. Сделал знак, своим подойти поближе, – И дружки тоже послушать не откажутся. Крупицы истины разбросаны по миру, надо не ленится наклоняться за ними.

– Да я смотрю отрок, ты рассудителен не по годам.

Они присели на скамью. Компания расположилась полукругом на полу. Лука повел рассказ о чудесном улове, который выловили рыбаки, когда им помог Мессия, и про то, как эти рыбаки стали первыми учениками его и называться стали апостолы, что по ромейски значит посланцы. И закончил он притчу словами, якобы сказанными самим Учителем, так называл Лука Мессию.

– «Отныне будете ловцами человеков» – так сказал Учитель своим ученикам, – Голос его затих, и только эхо гулко отозвалось под сводами Храма.

– Хорош сказ, – Разорвал тишину голос Малки, – И ученики хороши, рыбарями были и рыбарями стали. Я так понял, ныне рыба – есть символ служения Учителю по ловле душ людских?

– И ты отрок, прозорлив не по годам, – Оборотился к нему Лука, пытливо заглядывая в голубые глаза, но чуть не утонул в их глубине, и отшатнулся назад, непроизвольно прикрывшись рукой.

В этой лазури он разглядел тех древних Богов, которые не спорили с его Богом, но всегда стояли выше, на какой-то недосягаемой высоте. Он знал это, но даже в разговорах с самим собой старался обходить эту тему. Заглянув же в очи этого пришельца с севера, он увидел отсвет костров тех далеких волхвов, что приходили благословить его Учителя в колыбели, и привет из тех древних Индий, где стоят их золотые шатры.

– Апостолы говоришь, отче. Отчего ж посланцы пророка имя такое имеют? Не от того ли что с ним за одним столом пищу вкушали, и его столу, то есть престолу службу служат? – Задал вопрос, смиренно потупив очи, Микулица.

– Пищу, они с ним действительно за одним столом вкушали, – Патриарх вгляделся в лицо не погодам сурового отрока в иноческом платье, – А более того была у них последняя трапеза, именуемая тайной вечерей, на коей Учитель дал им последние наставления, – И он начал новый рассказ.

Закончив его, Лука встал, и жестом остановив, хотевших подняться гостей, ушел за алтарь, поманив за собой своего слугу. Спустя короткое время он возвратился в сопровождении двух иноков, несущих доску с нарисованной на ней иконой.

– Эту икону я малевал с образа еще живой Девы Марии. Божья Матерь, увидав ее, изрекла: «Отныне ублажать меня все рады» и присовокупила: «Благодать родившегося от меня и моя с сей иконой да будут». Намалевана она на столешнице, на которой пищу вкушали апостолы в тайную вечерю, о коей я вам рассказывал, – Он повернул икону к свету.

На гостей с материнской нежностью глянула Богородица, прижимающая к щеке своего сына. Рука ее нежно поддерживала малыша, доверчиво прижавшегося к матери и обнимающего ее своими ручками. Все в ее облике говорило о любви к своему дитю и о понимании доли, ему выпавшей. Темный лак покрывал икону, гася краски и придавая ей некую суровость.

– Икону сею, – Продолжил Лука, – Отправлю отцу твоему, князю Георгию, со свадебными дарами. Но ты помни отрок, мой наказ. Если станешь служить Новой Вере, матери Пресвятой Богородице, то с этой иконой мое тебе благословение. Бери ее, никого не спрашивая, ни отца, ни митрополита киевского, и пусть она тебе освящает твой путь на благо и во имя Учителя. С собой тебе ее в Святую Землю не даю. Зелен еще и молод, извини князь. Повзрослеешь, поумнеешь, сам решишь, брать тебе ее или не брать. Я до того времени, может быть, не доживу. Точно не знаю. Но я точно знаю, что она твоя.

Он перекрестился на икону и царственным жестом отослал иноков. Затем повернулся к Микулице.

– Тебе инок, желаю стать в ряд с теми апостолами, что несли свет знаний в дикие земли, и вижу, станешь таким. Бойся гордыни от множества знаний происходящей. Мни себя всегда не достаточно ученым и не достаточно знающим. От многия знания – многия скорбь, – Он перекрестил его, – С Богом.

– Тебе отрок, – Он повернулся к Малке, задумался, – Тебе мои благодати не нужны, ибо как сказал Иоанн Креститель: «Ты ли приходишь ко мне…» Мы знаем оба, о чем я говорю. Но скажу тебе напутствие, потому, как от мудрых слов, а я смею считать свои слова не без мудрости, не отказываются. Грядет новое время и новые службы по новым канонам. Не забывая старое, не отвергай новое. Помни – благодари день прошедший, почитай день грядущий, живи днем настоящим. Подойди поцелую ровня. Не по возрасту, по служению ровня, – Он притянул Малка, обнял и по-отечески поцеловал в лоб. В ухо шепнул, – Знаю, знаю, как и ты, что Дева Мария – Мать Ариев, но молчу…

– Вам всем. Один совет. Держитесь князя Андрея. С ним свет и сила.

– Тебе же князь, последнее напутствие. Иди тем путем, что предначертала тебе судьба и пребудет с тобой Господь – именем его и во славу его! Идите гости. Увидел я вас и понял, будет сиять звезда Учителя над всем миром! Аминь!

Он повернулся и, не оборачиваясь, ушел вглубь Храма и растворился в ликах святых, смотрящих со стен на новых гостей, принесших непонятную суету в их тихую и святую обитель.

Под сводами повисла давящая тишина. Наконец Андрей повернулся и, позвав всех, за собой вышел из Собора на воздух.

– Пойдем что ли дальше? – Разрядил он обстановку, – Веди Бакланко.

Повернув направо, на широкую улицу, Бакланко неспешно направился вдоль стен Собора, на ходу поясняя:

– Дойдем щас до конца этого шляха и переулочками выберемся к воротам Варвары. Оттеда вид замечательный. Справа – Боспор. Слева – Золотой Рог. Супротив – Хризополь, там говорят и могила Нового пророка где-то. Все это с высокого берега в хорошую погоду легко видать.

– А это что за купола? – Спросил Микулица.

– А кто ж их знаеть. Тут почитай сорок сороков всяческих соборов и церквей, – Отозвался провожатый, – Вон какие-то минареты торчат. В прошлый раз не было. Да не, Неврюй, не туды смотришь. Повыше Ирининой церквы, на взгорке. Чего токмо нет.

Под шутки и прибаутки Бакланки, компания дружно выкатилась к Варвариным воротам, вышла через них на крутой берег и остановилась. Солнце уже начало клониться к закату, стараясь нырнуть в зеленовато-бирюзовые волны Пропонтиды – Мраморного моря, как называли его мореходы. Лучи его скользили по воде, придавая ей какой-то красноватый отблеск. Часть их зацепилась за верхушку Галатской башни, и она сияла не хуже Константинопольского маяка. Далеко на рейде бухты, за узким горлом, перетянутым двойной цепью, угадывались знакомые ушкуи, опустившие паруса, снявшие, так пугающую всех на побережье, чешую червленых щитов. За невысокими горами лежала, скрытая ими, Русь и всем немного взгрустнулось, но Бакланко весело свистнул и со смехом сказал:

– Эй, гоп-компания, пора до хаты, а то стемнеет. В этой паутине ихних дворов и домишек, ночью даже я не разберусь. Пошли, пошли князь. Да и есть чагой-то хочется. Почитай с утра, во рту ни маковой росинки. А голодное брюхо к ученью глухо.

– Сытое брюхо – Поправил его Микулица.

– Это у тебя сытое, а у меня голодное, – С хохотом ответил Бакланко, – Я, когда голоден, токмо о жратве и думаю. Тут меня ни проповеди, ни заговоры, ни чего не берет. Не так голова повернута. Пошли прямым путем, вдоль стен, так быстрее. Да и дома, небось, волнуются и дядьки и дьяк.

Они пошли по узкому проходу вдоль стен, с близкого расстояния оценив мощь крепостных сооружений, толщину и высоту укреплений и титанический труд строителей, поднявших эти глыбы камня на высокий морской берег над бухтой. Ворота были проделаны в огромных зубчатых башнях, сложенных из таких же блоков, что и стены, и закрывались, вдобавок к дубовым створкам, еще и опускающимися металлическими решетками. По стенам, лениво переговариваясь между собой, медленно брели стражники, оглядывая бухту и противоположный берег. Стены стояли так близко к обрыву, что даже если бы враг переправился или высадился с судов, то зацепится, для штурма, ему было просто негде. Его или перебили бы лучники или обварили стражники.

– Надо ж такие сказы баить. Поставили лодьи на колеса и поехали в бухту. А дальше что? – Опять с усмешкой подумал Андрей, – Хотя, может, он их этим на испуг и взял, а они со страху двери-то и отворили. Смелость города берет.

От дороги резко отошла боковая ветка, ведущая в город.

– Нам туда, – Махнул рукой Бакланко, – Носом чую, мясо жарят с луком и зеленью, – И он шумно втянул воздух.

– Поторопимся ребяты, – Поддакнул ему князь, поворачивая влево, туда, куда указывала рука провожатого.

Угрюмы, идущие впереди, ускорили шаг, и каблуки дробно застучали по утрамбованной мостовой.

Еще немного и слева от них распахнулась знакомая площадь с мелькнувшими красной охрой, уже ставшими родными, воротами гостевого дома.

У ворот их уже ждали, действительно начавшие беспокоиться, Данила и Чубар. Увидели их издалека и облегченно заулыбались.

– Где ноги топтали, мотовилы? – Дружелюбно хлопнул по плечу Неврюя Данила.

– Да так, град смотрели.

– Давайте, с дороги ополоснитесь, и к столу. Готово все. Свининки вот с лучком нажарили, и зелени какой-то с базара принесли пахучей.

Пришедшие грохнули и повернулись к мореходу.

– Ну и нос у тебя, – Андрей прыснул в кулак, повернулся к Даниле, – Это не про тебя дядька. Это вот, мореход мясо за полгорода учуял. Всю дорогу страдал, что без него съедят.

– Да ладно вам хохмы строить. Тоже мне смешливые попались. Пошли быстрей, а то остынет все, а я холодное мясо только в море люблю, – Ответил Бакланко. И все пошли готовиться к столу.

– Дьяк-то здесь, али как? – Спросил Андрей.

– Али как, – Ответил Данила, – Но мы за него не шибко грустим. Он тут как дома, да и людей надежных взял. Иди, а то действительно остынет все. Прибежит твой дьяк, – С ревностью сказал он, – Как по первой нальем так тут же и появиться. Примета такая.

Дьяк действительно не заставил себя долго ждать. Как только все расселись за столы, расставленные прямо во дворе под открытым небом, и на стол подали блюда с мясом, бочонки с вином, квасом и каким-то напитком, напоминающим морс, ворота скрипнули, и во двор въехал Беда, в сопровождении своих людей. Дьяк в Царьграде принципиально передвигался только верхами, дыбы показать всем окружающим богатство сбруи, стать коней и выучку сопровождавших его ратников.

Он приветливо вскинул руку в черной перчатке, спрыгнул с коня, передав уздечку подбежавшему холопу, и, постукивая себя арапником по высокому сапогу, подошел к князю.

– Вечеряйте, вечеряйте, меня не дожидайтесь, я мигом к вам присоединюсь, пыль смахну, руки ополосну и скоком назад.

– Не торопись, мы сегодня размеренно снедать будем. Спешки никакой, нет, да и расслабиться надо, – Успокоил его Данила, – Я правильно говорю Андрейка.

– Правильно, правильно дядька. Будя, набегались. Пора и честь знать. Присоединяйся Гуляй. Можно и по чарке выпить. За дорожку.

– Одна нога здесь, другая там, – Уже на ходу бросил дьяк.

Все чинно расселись и приступили к еде. Минут через десять к ним присоединился Беда, сменивший дорожный кафтан на короткий жупан иноземного покроя, почти такой же что надевал в Киеве, но попроще, без кружев и оборочек.

– Хлеб да соль, – Весело сказал он, Протянул руку, взял кувшин с вином и умело разлил по чаркам.

Судя по настроению, все у него ладилось, и шло намеченным путем.

– С приехалом! – Он весело поднял чарку, – Что бы и дальше так бежалось. Нам домой в Русь Залесскую. Вам, – Он повернулся к князю, – В Землю Святую на покрут, на учение, – Опорожнил чарку, заел пучком травы, и добавил потише, – И рад бы с вами, да дела.

– Спасибо Гуляй. На добром слове. На честной здравнице, – Князь встал, – Всем спасибо. Дружине – за выучку, за терпение. Ушкуйникам – за знание, за умение. Ближним другам – за ласку, за подсказку. Здесь, в Царьграде, у каждого своя забота. Молодшим отдыхать, к дальнему пути готовится. Старшим чистится, к сватовству готовиться. В грязь лицом не ударить.

Застучали ложки, зазвенели чарки. Гуляй придвинулся к князю.

– Значит так. Людишки мои на хвосте вести принесли. Елену просватали и уже про это дело решенное, забыли. Так, сейчас все обряды соблюдут, все танцы-хороводы отводят и … покатила девка в Киев и далее в Ростов. Иоанн плох и готовит себе замену. На цареградский стол сядет сын его Мануил. Он тебя еще моложе. Всякие дядьки, наставники, мамки, няньки ужо руки потирают, как они править будут. Однако ж мои глаза и уши говорят мне, что Иоанн больше пыль в глаза пускает, по-ромейски, он еще поживет, нам на век хватит. Он, таким образом, всю муть наружу выведет и в одночасье башки им посрубает.

Но нам главное, что после него Мануилка сядет. С ним дружить будем, – Он отхлебнул из кубка и перевел дух.

– Что там, в главном дворце о Руси думают? – Спросил Андрей.

– А чего им думать. Царев град со всех сторон словенскими племенами обложен. Тут и волгары и валахи. Великоморавское княжество, что у нас Угорщиной зовется со столицей в Новограде, и Острия с Ракоусом и Виндебожем, под боком на ноги встают. По морю вены на ушкуях рыскают. Считай, Царьград со всех сторон окружили и по морю тоже. С одной стороны – Берлад с Иванкой неуправляемым, с другой стороны – вены новый город-порт закладывают. Куды ж им податься? Только на старший стол. Потому и Елену за батьку твоего отдают, что принесла, видать, на хвосте сорока, что он на киевский, Мономахов стол метит.

– Значит им без нас вилы в бок?

– Значит так.

– Значит, будут хвостом мести как та лиса, что след петляет?

– И улыбаться будут, и гонор показывать, и паузу держать, что бы поставить на место северных варваров. Это они так нас за бороды наши прозывают. Взяли моду лица брить, и ужо всех остальных ниже себя держать вздумали. Хотя люди звания духовного это за дело не держат, да и бояре местные тоже. Однако все равно будут нас приваживать и обхаживать. Им без нашей силы, без дружин росских, без ушкуев варяжских, нос к верху держать не можно.

– Выходит, мы им нужны более чем они нам?

– Не, князь это мысль твоя порочна изначально. Не мы им важнее, ни они нам важнее. А нужны ли мы друг другу? И можем ли мы друг без друга? И выгодно ли нам по одиночке? Запомни – гуртом и батьку легче бить. Царьград – пуп Земли. Царьград мира столица, от слова стол старший. Не по роду по судьбе. Пока мы вместе. Мы им силу и заслон. Они нам Веру и опору. А вместе мы как две руки. Тебе, какая дороже, правая или левая? Обе дороги. Обе нужны. С одной ты убог и слаб. Так и мы с Царьградом. Недаром оба два Мономаховичи. Они от Константина мы от Владимира.

– Ты, Гуляй хочешь сказать, что у нас с ромеями одна дорожка?

– Смотри князь, из их рук вожжи мировые скоро выпадут. Да они это и сами чуют. Надо кому-то эти вожжи перехватить, что бы поднять солнечных коней судьбы на дыбы и не дать им в разгон уйти.

– Вот, вот мне и отец то же говорил. Что бы заставить коней голубых кровей нужный скок скакать.

– Прав был твой батя. Так вот, ромеи пока из всех вокруг только Русь за наследников видят. Мы от них далеко и на их земли не заримся. Потому они с лаской к нам, с медами. А ты как в Любече, на народе Ваньку валяй, у тебя это хорошо получается. Главные же разговоры будем с тобой с умными людьми говорить. Не обязательно чтобы они на виду болтались, они и не болтаются. Их еще поискать надо, но я нашел, давно нашел. Твое же дело с Мануилом дружить. Просто дружить по-родственному, вы там, все ж, таки братья какие-то, по-отрочески.

– Ладно, дьяк думу твою понял, все, что мне делать, сделаю. Все что скажешь сказать – скажу. С кем надо подружиться – подружусь. И где надо дураком выставиться – выставлюсь. Налей по чарке сладкого вина. Давай о хорошем.

– Давай. Присмотрись, там при дворе Базилевса пара хороших людей, витязей со свейских и других земель, отирается. По моему разумению, в Святую Землю едут и люди не плохие. Присмотрись, глядишь попутчики.

– Присмотрюсь, спасибо Гуляй. Завтра чего делаем?

– Ждем.

– Чего ждем?

– У моря погоды. Ждем, когда Великий Базилевс Ромейской Империи соизволит нам аудиенцию назначить. Принять нас в палатах своих. Думаю, завтра не дождемся, и на неделе тоже. Возьми днями ватагу свою, да сгоняйте за город, коней разомните, окрестности посмотрите. Ребятам в охотку и в интерес. Заодно местным боярам, да дьякам покажитесь, гонор у них собьете. Ты князь, больше пешим не ходи. И платье простое не надевай. Это тайна не тайна. Весь город об этом слухами полнится. Выезжай конно, при всем наряде. Можешь малым числом с близкими, но конно. О твоем разговоре с Лукой сегодня разве только ленивый не говорил. Но впечатляет. Лука ни с кем так не говорил. Горд и несгибаем. Считает себя из первых учеников самого сына божьего.

– А кто ж понес-то разговор по улицам?

– Стены, и их уши. А длинные языки они как поганки от сырости берутся. Ходи князь, да оглядывайся. Под парадный жупан брони всегда надевай. Угрюмы, чтобы всегда при тебе, и Малк с Микулицей. Сдается мне, что оба они ворожеи. Но то дело не мое. Да и к лучшему то. Если сможешь, залучи Неврюя до Святой Земли. Он пойдет, я это вижу. Он, да Громада, да мореход. Они тебе в деле сгодятся. И слово держать умеют. Таким людям цена выше золота.

– Все сделаю, как советуешь. Ты то как?

– Давай догуливай. Я покину тебя, устал что-то пойду на боковую. Дозоры удвой, пусть воеводы распорядятся. Да, чуть не забыл. Поваров своих поставь. Мы тут не всем любы. И пусть ведуны нюхом наши котлы обнюхивают, не то встретимся с предками в Ирие, глазом моргнуть не успеем. К Базилевсу на пиры и в гости, в кои звать будут, один не ходи, и Малка с собой бери обязательно. Все пошел, – Он зевнул, прикрыл рот рукой, – Устал, извини князь, я вам сегодня не собеседник.

– Спокойной ночи тебе Гуляй. Спасибо за совет, за ласку. Иди, спи. Завтра день у тебя тяжелый. Нам кататься и гулять, а тебе Беда от нас беды отводить, – Андрей улыбнулся и получил в ответ улыбку дьяка.

Трапеза шла вяло, сказывалась накопившаяся усталость. Князь встал и направился к двери терема, давая понять, что все, кто хочет отдохнуть, могут идти в опочивальни. Кончался первый день в Царьграде, первый день в Заморье. Что-то будет завтра?

 

Как и предполагал Гуляй, с утра в ворота постучали, пришел гонец от Иоанна, с вестью, что сегодня Базилевс принять ну никак не смогут. Приносят свои глубокие извинения, и просят отдыхать и ждать, потому, как непременно освободятся и примут, а так заели текущие, не терпящие отлагательства, дела. Рады бы, и всей душой рвутся – ну никак. Андрей милостиво отпустил гонца. Вместе с ним посокрушавшись, как мало времени у Великого царя, и он, конечно, входит в его положение и нисколечко не в обиде, а даже очень рад, что есть еще день-два отдохнуть с дороги, в порядок все привести: и платье и мысли, перед тем, как пред светлые очи владыки цареградского, предстать.

Гонец за дверь. Ватага за животики, закусив кулак, что бы, не дай Бог, гонец хохота не услышал.

На дворе же уже стояли заседланные кони. Отобрали самых лучших. Уздечки, попоны, седла черкасские – все золотом расшитое. Кони вымыты, гривы, хвосты расчесаны и в них золотые нити вплетены. Дружина умыта, причесана, в праздничных кафтанах.

Сам князь с ближними не то чтобы в царевых одежках, но и не из последних бояр худосочных. Глаза аж на солнце слепит от золота. Посмотрел на себя, повертелся, хлопнул по сапогу рукавицей.

– Как девка на выданье. Сокольничьи, неси соколов и беркутов! Мы им сейчас за городом представление устроим. С гоном и с рогами охотничьими.

Сокольники уже сидели в седлах, держа на рукавицах ловчих птиц. На поводках рвались боевые псы, роняя с желтых клыков белую пену. Свора борзых изгибала спины в ожидании гона. Да, было на что посмотреть. Такого, Андрей давал руку на отсечение, Царьград не видел давно. А боевых лохматых псов, размером с хорошего теленка и видом напоминающих маленьких медведей, и подавно.

– Будет потеха братцы! Мы их заставим Богу молиться, чтобы он нас отсюда забрал. Труби в рога! Открывай ворота! Поехали! Веди нас Бакланко Триумфальной дорогой, через главный торг, через Золотые ворота. Нам никто не объяснял, что этим путем только царевы люди ездят. Теперь мы поедем. Нехай народ смотрит и радуется.

Андрей был в кураже, в нем проснулся князь Юрий, взор его пылал, руки теребили наборную уздечку. Конь, почуя хозяйскую удаль, плясал под ним, перебирая ногами. И всем передался этот молодецкий запал, взорвавшийся лихой песней Малка.

Старая дружина с одобрением смотрела на сборы отроков, довольно усмехаясь в седые усы. Они то же были не прочь прогуляться за городом, но Чубар, с одобрения князя, дал им сегодня другой указ. Одеться погрозней, в брони и шеломы, и сходить на ипподром кольчугами позвенеть. Буде кто задираться, обиду не сглатывать и дать в ухо, не сильно, а так в полплеча для острастки.

Неврюй пошел к ушкуйникам, пусть разомнутся, в бухте поплавают, паруса почистят.

Князь с Бедой на сегодня решили устроить показательную массовку. Дьяк тайно перетолковал с воеводами русско-варяжской гвардии Иоанна и те, поняв его задумку, хитро улыбнулись, и пообещали ему в дела ростовского посольства силой не вмешиваться. Конечно, если дьяк не собирается трон цареградский захватывать. На что получили заверение, что он князю Андрею высоковат по росту, вот мол, годков через десяток, когда подрастет, ждите в гости. На том и ударили по рукам, выговорив вечером охотничий пир из дичины.

Всю эту кухню, кроме десятка человек, не знал никто, и все готовились к праздничной охоте, как к веселой прогулке.

Наконец приготовления были закончены, и князь дал знак отворять ворота. Створки распахнулись, вся эта круговерть выплеснулась на площадь Константина, в мгновение ока, запрудив ее всю. Шум и гвалт охотничьей процессии перекрыл неумолкаемый шум города, и раскатился по улицам и переулкам, приведя в оторопь, уже привыкшую ко всему цареградскую чернь и босяков.

Специально покрутившись по площади, как бы выбирая каким путем пойти, Андрей закрутил огромный городской хоровод, и тот начал раскручиваться по спирали от центра города к его окраинам. Вышедшие вслед за отроками, старшие храбры, группами отправившиеся к дворцу Базилевса, внесли свой вклад во всеобщую сумятицу. Когда же со стороны бухты, где неожиданно для стражи начали маневры словенские ушкуи, началась своя суета, разобрать, что происходит в городе, не представлялось возможном даже человеку сведущему.

Дьяк смотрел на все это из окон дворца Иоанна, где у него была встреча с ближними консулами Базилевса, и краем глаза наблюдал за реакцией свиты и приближенных царя. Только, годами выработанная привычка гасить все эмоции в себе, позволяла ему сдерживать рвущиеся наружу смех и слезы. Приближенные царя никак не могли взять в толк, что происходит. Из гостевого двора вывалилась толпа ратников и неспешно направилась в сторону дворца, вслед за ней, из ворот верхами выехала дружина ростовского князя и повернула в другую сторону к Золотым воротам. Одновременно в бухте Золотого Рога славянские ушкуи подняли паруса и, выстроившись в линию, начали понятные им одним движения и маневры. Советники и воеводы Царьграда были в полной растерянности. Базилевс послал за командирами личной гвардии и Патриархом.

Только консул Дука Мурзуф, давний приятель Беды, внимательно посмотрев на него, сначала начал что-то подозревать, а потом понял, что это просто маневр, затеянный странными русами, то ли от застоя крови, то ли от скуки сидения, то ли от того, что им надоело кривляние местной знати. Консул все понял, но вида не показал. Он играл в свои политические игры, и вся эта катавасия затеянная ростовским свадебным посольством была ему на руку. Он подошел к дьяку, поздоровался и завел непринужденную беседу о видах росских купцов на урожай нового года и ценах на пеньку и мед в связи с небывалой засухой.

Переполох, однако, продолжался, по половицам прогромыхали тяжелые сапоги царевой гвардии. Воеводы, проходя, раскланивались с Бедой, они знали, в чем дело, но и им доставляло удовольствие глядеть на всю эту суету. И длилось бы так еще невесть сколько, пока кому-то не пришло в голову задать вопрос непосредственно представителю этих диких варваров, стоящему у открытого окна и смотрящему на город с невозмутимым видом праздного зрителя.

– Уважаемый Дука Беда, – Обратился к нему придворный стольник, – Куда собрался ваш князь, и что происходит на гостевом дворе?

– Князь? Ах, князь. Так он же на охоту с отроками поехал, – Удивленно вскинул брови Гуляй, – А что не видно что ли. Вон же и сокольники скачут, и псари с борзыми и гончими на поводках.

– А дружина? – Поперхнулся стольник.

– А что дружина. Дружина еще вчерась город отпросилась посмотреть. Ушкуйники снасти проверяют. Все своим чередом идет. Жисть.

Дука хитро посмотрел на дьяка, перевел взгляд на стольника, и не смог сдержать вырвавшийся смешок. Настолько оторопело выглядел стольник. И сказать-то нечего. Разуй глаза и смотри. А, кроме того, где ж твои люди были, соглядатаи, тайные доносчики. Если ты не знаешь, что гости со вчерашнего вечера замышляют. Утер их северный дьяк. Не даром про него легенды ходят, что он по дождю без плаща ходит и сухой. Между струйками, между струйками.

Тем временем княжеская охотничья команда повернула на Триумфальную улицу, заполнила ее всю своей веселой, нарядной, рвущейся наружу молодостью и энергией, закружила в веселом танце прохожих, цареградских девок, купцов, стражников, пронесла до Золотых ворот и выплеснула за стены города. Все это с лаем собак, гудением рожков и рогов, боем бубна, криками кречетов, перебранкой верховых, звоном подков и брони, лихим посвистом и песней Малка. Полный балаган, только скоморохов не хватало.

Там за стенами, она разлилась по полям, расцвела вымпелами и стягами, разбежалась по кустам спущенными с поводков боевыми кобелями и гончими псами, и рассыпалась разноцветными всадниками на великолепных конях.

Началась охота. Княжеская соколиная охота, такой не видели нигде, кроме как при дворах славянских князей высшего ранга.

Ловчие рассыпались цепью, охватывая полукругом рощицы и кустарники. Выскакивающих зайцев и куропаток, с лету били соколы или беркуты. Борзые поднимали дичь, старавшуюся укрыться в густой траве или зарослях колючего шиповника.

Всадники скакали с гиканьем, догоняя ретивых зайцев, свешивались из седел и ловили их за уши.

Зрелище было фантастическое, оно чем-то напоминало легенды об охоте древних богов.

Князь отъехал на холм в окружении своих неразлучников. С высоты лысой вершины все было видно, как на ладони. Отроки, в азарте поднимавшие коней на дыбы и заставлявшие их танцевать на задних ногах. Птицы, взмывавшие вверх в голубое небо, делавшие там свечу, и камнем кидавшиеся вниз на добычу. Гончие, захлебывающиеся в хриплом лае. Косматые боевые черные псы, почуявшие волю и носящиеся по полям, опьяневшие от свободы и полевого духа. И все это на фоне сказочного белого города с разноцветными куполами и зубчатыми башнями-сторожами. А на самом горизонте бирюзовое море и красновато-желтый берег другого мира, другой судьбы. Заморье.

С высоты холма, даже не князь, Малка разглядела вдалеке, что-то необычное, и дернула князя за рукав.

– Смотри. Да не там, левее у рощи, – Она показала плеткой на фигуры, странно расплывающиеся в мареве знойного дня.

– Вижу, теперь вижу, – Андрей приложил ладонь ко лбу, чтобы солнце не било в глаза.

Верстах в полутора виден был конный воин, горячивший коня, за которым гналось человек десять людей разбойного вида. Конь витязя устал и спотыкался через раз, видно погоня была долгой, и десять тех, что еще висели на хвосте, были малой частью большой шайки, промышлявшей на ближних подступах к Царьграду.

С холма было отчетливо видно, как всадник придержал коня, вскинул лук и один из преследователей грохнулся с седла. Всадник опять дал коню шпоры, но это уже не могло его спасти.

Андрей подал знак и егеря, свистом подозвав боевых псов, бросили их в сторону схватки. Следом направили коней Андрей со свитой. Угрюмы, опередив их немного, отстали от волкодавов, держась на расстоянии, но почти вплотную к ним.

Взлетев на следующий холм, подмога узрела уже другую картину. Витязь, окруженный со всех сторон догнавшими его разбойниками, умело отбивался, отражая удары, кажется сыпавшиеся на него со всех сторон, успевая поворачивать коня и разворачиваться сам в сторону нападавшего.

Несколько черных точек, заметных только наметанному глазу, приближались к месту схватки, продираясь через густой кустарник у подножья холма. Вдогон им мелькнули серые кони Угрюмов.

Витязь коротким ударом свалил с коня еще одного нападавшего, грудью своего коня сбил второго, отразил удар третьего, и, получив удар палицей по шлему, начал оседать с седла. В этот момент из кустов вылетела свора, ведомая матерым псом, сбившая с налету сразу четверых ближайших всадников. Остальные растерялись, не поняв и ужаснувшись этим невесть откуда взявшимся бесовским созданиям. А когда, вслед за ними, показались безмолвные фигуры Угрюмов, сомнений не оставалось. Вопрос – бежать или не бежать? Был лишним. Клыки дьявольских псов и их хозяева, видно сами слуги дьявола, сомнений не оставляли. Кто же мог подумать, что этот одинокий путник знается с потусторонней силой и призовет ее на помощь.

Сам же спасенный, похоже, тоже не осознал, что произошло, даже когда увидел сидящих у ног его коня жутких созданий похожих на медведя и волка, вместе взятых и подъезжавших к нему его спасителей, тоже похожих на волков. Сознание его помутилось и силы оставили воя.

Он уже провалился в глубокую тьму, когда через сжатые губы ему влили в рот что-то такое сладкое, пахучее и в лицо брызнули водой. Он еще не знал что увидит. Может Боги решили поиздеваться над ним, и после налета разбойников отправили его в обиталище злобных духов. На земле, где живут люди, не могут водиться те жуткие создания, что выскочили из кустов и отогнали лихих людей. Это могли быть только злобные монстры из царства мертвых. А холодный взгляд их хозяев говорил о том, что с душами они расстались давным-давно, еще до его рождения. Воин вздохнул и, преодолев себя, открыл глаза. Правде надо смотреть в лицо, как бы страшна она не была.

Лицо правды оказалось лицом миловидного отрока смотрящего на него синими-синими глазами, казалось в самую душу. Увидев, что витязь открыл глаза, он улыбнулся доброй улыбкой и просто сказал.

– С возвращением. Как звать, величать?

Голос его напоминал журчание весеннего ручья. Витязь оперся на локоть, приподнялся. Вокруг него стояли отроки в ярких незнакомого покроя одеждах. Дикие звери ластились под руку, гладивших их по лохматой шерсти, хозяев. Жуткие всадники на поверку оказались такими же молодыми людьми, что и тот, что стоял рядом.

– День добрый господа, – С трудом разлепил ссохшиеся губы спасенный, – Премного благодарен … за жизнь.

– Не стоит благодарности, – Со смехом сказал, судя по виду старший над этими людьми, – Такой пустяк. И нам ничего не стоило.

Шутка разрядила обстановку, все заулыбались. Молодой отрок в зеленом, что вливал ему в рот снадобье, протянул руку, помогая встать.

В это мгновенье, в кустах мелькнула тень. Спущенный пес мертвой хваткой вцепился в занесенную руку убийцы, не дав тому продолжить бросок короткого дротика. Но еще раньше горло душегуба пронзили два метательных ножа, брошенные неумолимой рукой Угрюмов. Ни один мускул не дрогнул на лице освободителей, и заботливая рука, поднимавшего его отрока, так же размерено помогала ему встать.

– Вот это бойцы! – Подумал он, – Гундомер, – Он ответил на вопрос, заданный ему до этого, – Меня зовут Гундомер. Я из свейских земель, в Константинополе проездом в Святую Землю. Еду туда в поисках службы ради Господа нашего, – Встав на ноги и отряхивая одежду, продолжил он, – Примите мою искреннюю благодарность, – Он повернулся к Малку, с легким поклоном.

Зеленый отрок с близкого расстояния выглядел совсем мальчишкой, с розовыми щеками, припухлыми губами и золотыми локонами, спадавшими на плечи.

– Малк, – Тот дружелюбно протянул руку, – Меня зовут Малк. Мы ростовская дружина князя Андрея Георгиевича, – Отступил на шаг назад, – Прошу любить и жаловать, – Он указал рукой на стоящего рядом с ним шутника.

– Значит, правильно определил, – Отметил про себя Гундомер, и с поклоном повернулся к князю, – Рад отблагодарить достойного отпрыска великого киевского Мономаха.

– Спаси Бог, – Ответил Андрей, – Давайте на взгорочке присядем. В ногах правды нет. Эй, робяты, разбросьте скатерть-самобранку. Перекусим, да с гостем побалакаем.

Гость отметил, что второй раз повторять не пришлось. Ватага моментально неуловимым движением перестроилась, кто-то отскочил в сторонку, кто-то расстелил скатерти и через короткое время на ближнем пригорке был разбит маленький лагерь, готовый принять всех желающих перекусить на ветерочке, под шелест растущих рядом олив, и журчание струящегося ручейка.

– Сильны! – Еще раз отметил Гундомер, – Вот это выучка! А главное, кто здесь бояре, кто здесь челядь отличить невозможно, ни по платью, ни по холуйству.

– Прошу к столу! Чем богаты, тем и рады! – По праву старшего пригласил князь, широко обводя рукой по царски роскошный пир, накрытый из дорожных сумок.

Все радостной гурьбой расселись на траве вокруг снеди, соблюдая только им одним известный порядок и субординацию. Князь пригласил гостя на место рядом с собой, где уже сидели: тот зеленый отрок, назвавшийся Малком, черный то ли инок, то ли воин, старый воевода, воспитатель всей этой братии, что было видно с первого взгляда. Чуть поодаль сидела четверка его спасителей, волкоподобного вида отроков, с каменными лицами и с нежностью во взгляде, когда они смотрели на мальчишку Малка.

– Благослови Боги трапезу нашу! – Черный инок перекрестил стол, – На добро! – Он переломил хлеб, передал гостю.

– Да пребудет с нами! – Князь налил в дорожную корчагу вина из бурдюка, – Тоже протянул гостю.

Гундомер оценил действия этих странных русов. Они поделили с ним хлеб и вино, отныне, прими он их дар, они побратимы, добрые соседи и друзья. Не колеблясь ни минуты, он принял подношения двумя руками, сплеснул часть вина своим Богам, что не ускользнуло от внимательных взглядов, отпил и вкусил хлеба.

– Это где ж на тебя налетели эти душегубцы? – Спросил грозного вида старый воин.

– Да на перекрестке, где андрианопольская дорога реку пересекает, – ответил витязь.

– Дак там же стража переправная, должна быть? – Изумился Данила.

– А стражу они перебили наверно, их там человек тридцать было, это просто кони поборзее у этой десятки оказались, остальные отстали. Кстати надо будет ярового овса моему Лютику отсыпать, – Он любовно посмотрел в сторону своего жеребца, уже отдышавшегося и щиплющего травку у подножия холма.

– Это ты прав, – Поддержал его зеленый отрок, – За добро добром плати, окупиться. А он, почитай, тебе сегодня жизнь спас.

– Так что, там значит на переправе, сейчас разбойнички свои порядки устанавливают? Это отсюда сколь? – Вдруг грозно спросил князь.

Все притихли.

– Верст пять не более, через лощины и буерак, – Ответил витязь.

– На конь! – Скомандовал князь. – После доедим. Челядь здесь оставаться, со мной только дружина. Парад долой. Едем оружно. Ловчие сокольники, псари, остаются здесь. Ты лыцарь, вроде так вас прозывают, можешь здесь остаться, ты сегодня уже мечом намахался.

– Нет, я с вами, – Вскочил на ноги спасенный, – Рыцарями нас кличут. От ратника словенского.

– Ну, с нами, так с нами. Рыцарь значит, ритарь, ратай. Хорошо. Данила бери первый десяток. Микулица и Малк вы с Угрюмами кустами, рощицами им в бок зайдете. А мы в лоб пойдем, при параде, вроде как не знаем ничего, малолетки цареградские. Смотри робяты, ни одного не упустить. Кто сам мордой в землю не ляжет, мечом его туда навсегда. Вперед, и с нами крестная сила и Дажьбог!

На дороге к переправе появилась процессия цареградских гуляк, по всей видимости, случайно забредших в эти края, и вообще не понимающих, что вокруг происходит. Глядя на их коней и платье, не оставалось сомнений, что деньги у них водились. Даже сейчас в тяжелых калитах у поясов, брякали полновесные золотые.

Лихая братия, засевшая около переправы, аж захлебнулась слюной от предвкушения легкой добычи. Деньги сами шли в их руки. Подпустив их поближе, шайка выскочила на дорогу, перегородив им путь на переправу. Старший, подбоченившись и направив коня боком к растерявшимся соплякам, обратился к ближнему, всем обликом похожему на купеческого сынка.

– День добрый, приехали. Очень просим вас, слезть с коней, им тяжело под вами и, отстегнув ваши кошли, положить их сюда, – Он показал рукой на огромную корзину у своих ног, – А то вам тяжело под ними.

Шайка встретила слова своего главаря гомерическим хохотом. Пришельцы растерялись, и придержали коней, оглядываясь вокруг, как будто пытаясь понять, что происходит, что еще больше усилило хохот нападавших.

– Вы это чего? – Заикаясь, начал переговоры купчик, – Вам чего надо – то? Мы тут прогуляться решили верхами.

– Может им денег надо, – Пискнул ехавший рядом с ним сопляк.

– Знамо дело и денег тоже. Кому ж их не надо. Слезайте, – Громко скомандовал атаман.

Сопляки распустили сопли, и начали как-то распадаться по частям. Атаман поздно заметил, что их перемещение носит осознанный характер. Всадники каким-то незаметным движением образовали круг, хорошо известный старым воям, как славянский боевой круг. Когда атаман каким-то чутьем понял, что это не спроста, купчик выдохнул короткую команду, и вмиг бедные путники ощетинились мечами и тяжелыми шестоперами.

В следующее мгновение на головы ближних с атаманом подельщиков обрушились умелые удары. Только непонятное, даже ему, видение позволило ему уклонится от, казалось, неминуемой смерти на кончике изогнутой сабли просвистевшей в волоске от его уха, и соскользнувшей по плечу, прикрытому византийскими латами.

Отпрыгнув в сторону, атаман попытался собрать оставшихся членов шайки и так вдвое более против этих сопляков. Однако из кустов на обочине дороги выскочили еще такие же странные вои, от которых пахнуло могилой, во главе с монахом и мальчишкой в зеленом платье. Они рассеяли, кажется оправившихся разбойников, сняв трех прямо с седел короткими ударами мечей.

Атаман развернул коня в сторону переправы и понял дело швах. На переправе, даже не вступая в бой, стояли плотным строем десяток таких же воев во главе со старым бойцом, по одной посадке которого было видно, что стоит он, как минимум трех, а то и четырех хороших берсерков, прошедших огонь и воду.

– Все, – Понял атаман, – Песенка спета.

Он попытался найти место, где проскочить между нападавшими, что бы вылететь в чисто поле. А там ищи ветра. Конь его, отбитый в бою, был чистых степных кровей, и тягаться с ним здесь было некому. Он увидел эту щель, бросил в нее жестом руки двоих крайних телохранителей, и за их спинами кинул коня в лазейку.

Ловя ртом, ветер свободы он погонял коня, отрываясь, все больше и больше от места страшной сечи, где уже никто не оказывал сопротивления, поняв, что это бесполезно.

Вслед за ним вылетел рыцарь и десяток отроков, помня наказ князя, что уйти ни должен никто.

Однако вскоре погоню продолжили двое – малец в зеленом и монашек. Расстояние сжималось как пружина, ни мало удивив атамана. Иноходцы преследователей казалось, не касались земли, а летели по воздуху.

– За смертью торопитесь – Зло подумал атаман, и резко повернул коня, встретив почти в лоб зеленого мальчишку.

Он даже не успел понять, что случилось. Половецкая сабля, вылетев из ножен, распластала его от плеча до седла с такой легкостью, будто рубили лозу на празднике. Ни византийские латы, ни вскинутый в жалкой попытке спастись меч не остановили ее движения, как будто она шла через масло. Микулица, видевший все это с близкого расстояния остановился, открыв рот, но проглотил свое удивление, отметив. «Надо будет саблю его поближе рассмотреть». Кроме него это видели Угрюмы, для которых, все так и должно было быть, и рыцарь, не понявший, что произошло.

Угрюмы поймали коня, подобрали труп и обломки меча с косым разрубом. Малк подождал Микулицу и рыцаря, повернул коня в сторону отставших, и с милым выражением детской непосредственности сказал:

– Поехали, что ли, князь заждался, – И, повернувшись в Гундомеру, добавил, – Вот охота, так охота, – Стегнул коня, и его иноходец заплясал, так как умел делать только он.

Конь Микулицы и рыцаря и даже конь убитого атамана, зараженные его настроением, придвинулись к нему поближе, и тоже приняли участие в этом хороводе, ступая в такт не слышной музыке точеными ногами по густой траве.

– Ведьмак! – Опять подумал Микулица, – Лесной ведьмак, но рубака-то какой!

– Эй, вы, погонцы, догнали беглеца? Вижу. Догнали. Знатная добыча, – Князь удовлетворенно хмыкнул, – Все, поехали. Трофеи собрали. Дичь…, – Он опять хмыкнул, – Собрали. Пора и честь знать. Удалась охота.

– А более всего удалась тем, что нового друга нам подарила, – Он подскакал к рыцарю, – Будь ласка. Пожалуй к нам на охотничий пир, в вечеру, в гостином дворе.

– Заодно и день рождения отметим, – Весело крикнул Малк.

– Чей? – Удивился рыцарь.

– Твой! – Коротко ответил зеленый отрок, и, не останавливаясь вылетел в голову колонны, повернулся и, лихо заломив шапку, вдруг запел, какую-то незнакомую, но откуда-то известную Гундомеру, песню.

 

Вечером, на охотничьем пиру на дворе ростовского посольства, собрался весь цвет цареградской гвардии. Конечно же, были заранее приглашены русско-варяжские воеводы, вполне удовлетворенные сегодняшней суетой, которая не только повеселила их суровые души, но и сослужила немалую службу. Хитрован Беда, и свою задачу выполнил, про себя напомнил, и их ставки поднял. Базилевс первым делом бросился за советом и помощью к ним, к гвардии.

Сегодня по совету хитрого дьяка, а советы его теперь слушались с особым вниманием, так вот, по его совету они позвали служилых из других краев. Были и фряжские и вендские воеводы, отдельно сидел черный лицом Маврикий, названный так по происхождению племени своего мавров, воин жестокий, но достойный. Говорят, он открыл лекарню, в которой лечил поверженных врагов.

Отдельно сидели ромейские консулы. Не все, а те, кто был поближе к партии Дука Мурзуфа. Дука вел свой род от таких же дьяков, что и Беда, и потому, имел с ним особые доверительные отношения.

Были купцы ромейские и заморские, словенские, что из варяг в греки. Сидели ушкуйники с приглашенными ими, то ли морскими разбойниками, судя по лихому виду, то ли такими же мореходами что и они, кто ж их разберет.

За главным столом сидел спасенный сегодня днем рыцарь, в парадных одеждах и в золоченой цепи на шее.

Приглашенные Бедой, отдельно кучковались несколько рыцарей свейского и склавенского вида.

Все ждали хозяев немного задержавшихся.

– Для форсу, – Как справедливо заметил старый воевода, с широким шрамом на лице.

– Марку держат, – Поддакнул ему сосед.

Но тут на крыльце показались хозяева. Дружелюбно улыбнувшись, князь Андрей развел руки, как бы обнимая всех, и сказал:

– Гостям всегда рады, а таким желанным вдвойне. Угощайтесь гости дорогие, чем Бог послал, от трофеев наших, – Он дал знак. Поварята понесли перепелов и зайцев, – От земли ромейской вам дары, от воды, – Поварята внесли рыбную похлебку и вареную белорыбицу, – А от людей земли ромейской, – Князь хитро прищурился, научился у Гуляя, – Вина и яства на их деньги купленные.

Подтекст последней фразы поняли все. Слухи и сплетни цареградские летели, как лихие кони. Весь честной народ уже знал, как порубили ростовские дружинники, разбойных людей у переправы Андрианопольской, а самого атамана, как говорила народная молва, рассек надвое, по одной версии – своей секирой Бог Один, по другой – громовой Перун, по третьей – Михаил Архангел. Но все знали совершенно точно, что без Божьей руки тут не обошлось, потому, как и меч его и броню, как небесным огнем перерезало.

– А вот и крестник наш, – Андрей увидел Гундомера, – Проходи рыцарь, присаживайся к нашему столу.

Гундомер поклонился и приглашение принял. Да и ему самому было приятно и хорошо в этой не чванливой компании почти его ровесников, не делавших различий по родству и знатности. А Малк и Микулица стали ему ближе родных братьев. Он поискал их глазами. Оба отрока сидели за главным столом и жестом руки звали его присоединяться к ним.

– Добрый вечер, господа, – Он протиснулся к месту предназначенному, по всей видимости, для него, – Рад видеть вас в добром здравии.

– Садись рыцарь, неплохо выглядишь, – Оглядев его с головы до ног, приветствовал Малк, – Отведай дичинки свеженькой.

– Благодарствую, не откажусь, после такого денька поесть и выпить не грех.

– Денек твой. Это точно. Считай, второй раз родился, – Поддакнул Малк, – С днем рождения! – Он поднял чашу.

– Спасибо, крестный, – Ответил Гундомер.

Разговор их прервал Андрей, подошедший вместе с Данилой и Бедой к столу.

– Вы что это без сигнала за чаши схватились, – С притворной грозностью насупил он брови, – Накажу.

– А мы тут крестника обмываем, – Нисколько не смущаясь, пояснил Малк, – Вот гадаем, каким ему теперь именем зваться? Суздальским – по новому роду, или свейским – по старому?

– Суздальским, – Не поняв подвоха, пробасил Данила.

– Суздальским, – Поддержал Беда, чуя выгоду делу.

– Значить суздальским, коль товарищество требует, – Закончил обсуждение князь, – Ну-ка, Микулица. Крести нового отрока дружины суздальской, по тому дню, когда ему вторую жизнь подарили. А ты крестная… – Князь спохватился и быстро перевел все в шутку, – А ты крестная мать… и отец, – Он повернулся к Малку, – Назови имя, каким сына, али брата звать будем.

– Имя будет ему Ратмир, в честь того, что вышел он из ратной сечи этой, что сегодня была, с миром и благоденствием, – Серьезно сказал Малк, – А покажет себя в бою, мы ему еще и прозвище дадим, боевое, – Уже со знакомой хитринкой в очах добавил он.

– Ну что рыцарь, согласен с сего дня в нашей дружине, побратимом нашим до Святой Земли пробираться, и имя наше суздальское – Ратмир носить? – Поворотился к гостю князь.

– Согласен и рад, безо всякого угодства скажу, с вами вместе и хлеб делить и горести и радость. Дай Бог и Пресвятая Богородица!

– Тогда крести его Микулица! Вином и хлебом, мечом и крестом.

Микулица достал из ножен меч, коснулся им плеча нового товарища и сурово сказал:

– Отныне брат ты наш, и по крови и по службе. Имя тебе – Ратмир, а славу и знамя свое сам завоюешь. Слава! – Он поднял кубок, отхлебнул, передал Ратмиру, тот отпил и пустил его по кругу.

Гости со вниманием смотрели на воинский обряд русов. Старые воеводы благосклонно кивали головами и одобряли, что молодежь не забыла старых Дажьбожих законов. Иноземцы с удивлением начинали понимать, что каждый воин в славянской дружине брат, и месть за него будет кровной. Ромейские консулы, почесывали в затылке, задумываясь как бы побыстрей уладить дела со сватовством, да отослать эту буйную команду по далее, в Новый Израиль. Но скоро все отвлеклись на горячих перепелов и зайчатину, сдобренную разными травами и запеченную по рецептам северных варваров, что не мешало ей быть до объедения вкусной и сочной.

– Так расскажи нам, ратай, из каких ты краев, кто по роду-племени? – Подкладывая разных вкусностей на серебряное блюдо, по праву старшего, задал вопрос Гундомеру Данила.

– Родом я из свейских краев, что на берегу Варяжского моря у устья реки Лабы, оттого роды наши зовутся полабскими, по Лабе разбросанными. Наши родичи именуются лютичами, по лютости в бою. То не я придумал, то молва народная говорит. Центральным градом в наших краях стоит известный далеко вокруг Бранибор. Соседи нам – племена поморянские: норманны, да викинги. Да еще бергунские ребята осваиваться стали, на землю осели, города городят. Но этих вы хорошо знаете, они воинских, медвежьих народов, Ходят легенды, что от вас пришли, но давно. Мать моя была из степняков – гуннов, отсюда и имя мое степное, не лютическое, просто на полабский лад переделанное. Что еще сказать? Как вошел в отроки, отпросился у матушки доли поискать. Рос без отца, сыном вдовы. По Правде – изгоем значит. Потому держать меня матушка не стала, а старейшины спроворили снаряжение на дорогу и благословили службу в Святой Земле. Дома у меня ни кола, ни двора, все старшим отошло, так что я птица вольная, хоть и не скрываю, чистых кровей. По отцу прихожусь родней герцогам Швабским и Баварским, а по матери ханам из Угорщины. Так что если покопаться может и светлому князю Андрею, какая родня, – Закончил он со смехом.

– Знамо дело родня, – Вставился Гуляй, – Нам вся земля обетованная родня. Вон и Рюрик, что с Бравлином побратался, к нам в Залесье пришел тоже из ваших полабских земель. А ты значит из Вельфов, что под Конрадовой рукой ходят?

– Так. Точно так, из Вельфов. Конрад нам старший на столе, вернее не Конрад, а племяш его малолетний Фридрих, рыжий такой.

– Родня, родня, – Заступился за новоявленного дружинника Данила, – Лютичи, они вместе с вендами и склавенами, завсегда нам родней были, со стародавних времен.

– Ну, уж если Данила признал, то точно родня, – Загоготал Бакланко, взявшийся невесть откуда, – Он окромя князя, вообще родни не видит, а тут гляди, признал. Что-то будет, петух яйца начнет нести.

– Угомонись, трепло бесшабашное, – Легко дал ему тумака Неврюй.

– А что в ваших землях под руку к Кондрату много князей удельных встало? – Поинтересовался Данила.

– Да не что бы много. Вон лужичане из Липска и боварцы из Дроздян не больно его жалуют. Генрик Гордый, так вообще не признает.

– Да что вы насели на гостя, – Отогнал всех Малк, – Он теперь в нашей дружине. Ему все эти Кондраты, Фридрики и Генрики не указ. Так что лучше налейте нам винца сладкого, да дайте кусок зайчатины.

– Скажи рыцарь. Ты не обиде что я тебя Ратмиром нарек? – Подсел к нему Малк.

– Да что ты Малк. За помощь тебе спасибо, за заботу, да и за имя тоже. Вот одно никак в толк не возьму. Как ты его сабелькой распластал?

– И я тож, – Подвинулся Микулица, – Сабелька-то соплей перешибешь.

– Я вам други дорогие торжественно клянусь, как пойдем в Святую Землю, открою, сей секрет, и научу, как такой сабелькой двуручные меч пластовать. Вот, как на духу обещаю. Но потом, не сейчас.

В самый разгар пира во двор торжественно въехал царский посыльный и громогласно провозгласил, что Базилевс – Царь Византийский ждет сватовское посольство князя Ростовского Юрия Владимировича и любезного брата Владимира Мономаха у себя во дворце на неделе, и особо просит принять приглашение молодого князя Андрея Георгиевича. За удаль же его и избавление окрестностей цареградских от разбойного люда жалует ему золотой кубок и штоф царского вина.

Дал знак, поднесли золотой кубок тонкой работы, и ведерную бутыль вина с залитым воском горлом. Малк вдруг встрепенулся, с лица слетела лукавая улыбка. Дал знак. Один из Угрюмов перехватил бутыль, ловким движением выбил закупорку, плеснул в кубок.

– Вам за весть радостную, за ласку царскую, первый почин, – Протянул кубок царскому посланнику, – Просим не побрезговать. От всего сердца.

Тот удовлетворенно взял кубок, повернулся к князю.

– На здравие! – Отпил вина и, схватившись за горло, рухнул наземь.

К нему тут же подскочил Малк и князь. Разняли губы, всыпали порошок, дали запить из корчаги. С лица начала сходить смертельная белизна. С трудом приподнявшись, посланник подозвал слуг.

– Найти того, кто вино давал. Запытать огнем и водой, но что б к утру я знал, кто? – Повернулся к Малку, хрипло выдавил, – Твой должник по гроб жизни. Помню.

Происшествие быстро замяли, объяснив, что посланнику стало нехорошо от чада факелов. Но Дука и кое-кто еще, все заметили и на ус намотали. Хотят русов с Царьградом поссорить, и князя их извести. Надобно искать – кто?

Пир пошел своим чередом, только с лица Малка и Микулицы слетели беззаботные улыбки. Да князь немного посуровел, но виду не подал. К полуночи народ разошелся и разгулялся, так, что никто и не заметил, что пир покинул сам князь русов с ближними своими. Но то по делу, рассудили гвардейские воеводы и консулы, к встрече с Базилевсом готовится. Кураж поддерживали ушкуйники во главе с Неврюем и Беда, лавировавший среди именитых гостей.

Малка вечером собрала Угрюмов.

– Хоть из шкуры вон, но найти мне – кто! – Сурово и с пугающим спокойствием сказала она, – Если так, придворные интриги, то это одно. А если на нас конкретно, на князя целились, идти по цепочке, но первое звено достать, – Добавила, – Сама буду с пращурами беседовать, пусть помогут. Тут силы по более моей в дело ввязались и мне одной, – Посмотрела на повинные головы Угрюмов и добавила, – Даже с вами вместе, эти ворожьи силы не по зубам, – Со смехом разрядив обстановку добавила, – Даже по волчьим.

От ответной улыбки Угрюмов аж морозом проняло, и кожа покрылась каким-то шершавым налетом.

– Нет уж, пусть лучше не улыбаются, – Подумала она про себя, – Лучше оскал, чем Угрюмова улыбка.

Микулица молился своему Богу, просил вразумить.

– Кто? Один вопрос. Кто?

Только Андрей уже спал спокойно, он своим звериным чутьем чуял, что это не его срок. Скоро он выполнит дело, порученное ему отцом, скинет груз, что давит его к земле, и начнет свою, только свою, и ничью другую дорогу в жизни топтать. Скоро он отдаст последний долг тем, кто его послал в этот путь, и дальше выбор за ним. Он одернул себя, дальше выбор за Богами, что тянут его жребий, его судьбу. Но он все равно будет делать так, как считает нужным, для себя для Руси. Для новой жизни.

Дня через три посольство Залесской Руси, почистив перышки, обрядившись в самые парадные одежды, расчесав гривы и хвосты коней, надраив латы дружинников, выступило с посольским сватовским поездом из гостевого двора в сторону дворца Буколеон, испрашивать руки дочери Базилевса Иоанна – прекрасной Елены.

Путь был короток, но весь Царьград задохнулся от удивления. Знали свое дело посольские дьяки и старые воеводы. Поезд играл серебром и золотом, переливался яхонтами и лалами, расцвечивался панбархатом и шелком, шелестел сафьяном и замшей, отливался серебром бобров и чернотой песцов, рычал хриплым рыком цепных псов, и звенел серебряной сбруей степных коней. Щиты пешей рати червленой стеной отгородили его от праздной публики. Солнце сияло на отполированных до блеска юшманах ратников и чалдарах коней, затмевая собой своего брата в небе. Праздничные одежды князя Андрея, подарок деда, могли поспорить по богатству и красоте с царскими бармами. Свита, восседавшая на сказочных конях, была подстать своему князю. Справа былинный богатырь, сам Илья Муромец в золоченых латах, в шеломе с седыми усами и расчесанной надвое бородой, слева лощеный придворный в шелковом кафтане розовых кружевах, шляпе с пером райской птицы и высоченных сапогах с отворотами. Чуть сзади первой троицы ехали ближние други: черный монах, еще не бривший бороды и такой же юный витязь в зеленой одежде лесного эльфа. Чуть приотстав от них, замыкал голову колонны рыцарь в серебряных латах и шлеме с красными перьями. Далее парами следовало посольство князя ростовского с дарами и подношениями. И в конце процессии шли пешие храбры возглавляемые воеводой на саврасом коне в ярко-красных шароварах и алой рубахе с оселедцем, закинутым за ухо и с сивыми усами, свисавшими мало, что не до пояса. Весь вид его напомнил Царьграду Олеговы челны и червленый щит, прибитый на ворота.

– Во дают! Елену сватать едуть! Энти просватают!!

По знаку Чубара при подходе ко дворцу храбры ударили рукоятями мечей по щитам, и ворота, как бы ожидая только этого сигнала, распахнулись приветливо принимая гостей.

Поезд втянулся во дворец.

Сватовство шло своим чередом, по давно устоявшимся порядкам и обычаям. Русь сваталась с Цареградом с пращуровых времен, и роднились они с древности. Все было давно оговорено, оточено и притерто до мелочей. Всею этой круговертью со стороны ростовской руководил Беда, знавший толк в дипломатических политесах и плетении словесных кружев и под коверных интриг. В данном же случае, даже этого было не нужно, все давно было сговорено еще старшими Мономахами, до рождения Елены, от того и задача дьяков, как с той стороны, так и с ростовской была проста и ясна, как летний день. Выполнив все необходимые формальности, раскланявшись и распевши хвалебные песни, разметавши бисер праздничных речей, и расстеливши аршины красных грамот, дьяки к общему удовольствию, а больше к своему, закончили весь этот балаган. Утеревши пот со лба от каторжной работы, они по-дружески улыбнулись друг другу, и передали бразды правления особам царственным – Иоанну и Андрею.

– Старый лис и молодой волчонок, – Бросил кто-то в зале.

Именно это и было видно с первого взгляда. Старый лис Иоанн, всем своим видом желавший показать близость своего смертного часа, и боль расставания с любимой дочерью, мел хвостом сладкозвучных речей и медовых здравниц молодому гостю. Умелый, даже гениальный актер, он бледнел лицом, потел лбом и закатывал глаза. Посторонний зритель ожидал его смертного часа с минуты на минуту, не зная, дотянет ли государь до окончания церемонии. Наконец, он по отцовски обняв Андрея, закончил свой выход, тем, что он с болью в сердце отрывает от себя самое дорогое – свою дочь, но только знание того, что попадает она в добрые, родные руки князя Юрия, опоры и надежды земли обетованной, смиряет его с этой тяжелой долей. Андрей, сбросив свое дурашливое обличие, в коем находился все эти дни, чем ни мало удивил многих в этом зале, обстоятельно, сурово, но не без доли уважения, как к старшему, повел ответный разговор. Он благодарил стольный город Царьград и Великую Ромею за честь, оказанную его отцу и всей Залесской Руси, за теплый прием, за любовь и ласку, за сладкие меды и сладкие речи. Он восхищался красотой и добродетелью Елены, мощью цареградских стен и удалью ромейских дружин, прозорливостью и величием Базилевса. Он выражал надежду, что их вои вместе будут всегда бить любых врагов, а их купцы будут брататься на любых базарах земли. Он видел зорким глазом, что ушкуи русов и лодьи варягов поднимут дружеские вымпела, встретив в море дромоны ромеев, и так далее, и так далее. Меду в его речах было не менее чем в речах Иоанна.

Беда был доволен своим учеником, и не скрывал этого, удовлетворенно потирая руки. Стоявшие по стенам дружинники князя, во главе с Данилой и Чубаром, выделялись, даже на фоне личной гвардии Иоанна, мощью и смелостью взгляда. Они были достойной оправой бриллиантам речей Андрея. Весь их вид давал понять истинную причину альянса Царьграда и заснеженного Ростова Великого.

Но всему приходит долгожданный конец. Речи отговорились, хороводы приказных дьяков открутились, и всех пригласили к праздничным столам, отведать царских пирогов.

Князь, проходя к отведенному ему месту во главе стола, по правую руку от Иоанна бросил, на ходу Беде:

– Ну, слава тебе Господи, раскрутили клубочек. Завтра можно будет и в дорогу собираться.

– Не говори гоп…, – Быстро ответил дьяк.

Пир пошел по заведенным не ими обычаям и правилам, и кроме зевоты и желания все это быстрее закончить никаких других эмоций не вызывал. Пожалуй, единственным получающим удовольствие от сегодняшнего действа, был Бакланко, который устроил себе праздник живота, не думая о завтрашнем дне.

Расходились полночь за полночь, при свете факелов добрались до ночлега, во дворце под разнообразными предлогами, по совету Гуляя, оставаться отказались. Помнили, как бывало, целые посольства после таких вот хмельных пиров от подушки головы не отрывали. Вернее, отрывали им головы вместе с подушками, так и не дав увидеть утро нового дня. Потому заранее оговорили, что ночевать будут на старых местах. Утром сговорились закончить все процедуры и получить невесту с рук на руки, для доставки ко двору Владимира Мономаха, где под его защитой и буде она пребывать до венчания.

Все остальное – это дьяков работа, и в нее вникать не княжье дело.

Разместившись по горницам, скинули парадные одежки, личины, надетые к празднику, расслабились и по зову князя собрались в его теремной палате.

– Всем спасибо. Сватовство отстояли как надо. Дело свое сделали. Завтра будем собираться. Кому до дому бежать невесту вести, а мне в Святую Землю путь.

Завтра расставаться будем, ну край послезавтра. Готовьтесь. Спокойной ночи всем. Впрочем, нет. Завтра отдых всем. Никуда не побежим. Тебе Гуляй только невесту принять по всем правилам и в наш двор перевести. Вот теперь, спокойной ночи.

Он потянулся. Зевнул. Завтра отдых. Надо с мыслями собраться. С Гуляем поговорить. Расстаемся ведь, может навсегда. Да мало ли что еще. Будет день и…

будет пища.

Но вопрос – Кто? Засел в другие головы. Эта головная боль не давала заснуть Малке и Микулице. Ворочался с боку на бок Беда. И даже шумливый и смешливый Бакланко, заметивший своим воровским взглядом все, что произошло с посланником, задавали себе один вопрос. Кто?

Князь дал день. За этот день вопрос должен быть решен, так подумал каждый, и сон сморил усталых путников.

 

В эту ночь по городу рыскали волки, и жутко выли на луну, так, что мороз по коже, и всю душу переворачивало. Хотя кто-то говорил, что и не волки это вовсе, а странные северные пришельцы отпустили погулять своих злобных псов. Но все равно, что-то было не так. Из всех щелей вылезла, выползла всякая нежить, и шлялась по городу, влезая в дома и поднимая половицы.

Из пыточной башни до утра раздавались крики и стоны, но с первыми лучами солнца стихли, как будто помрак отошел.

Предводитель гильдии воров утром вышел белый как лунь, и с той ночи почти не разговаривал. Кто у него побывал и с кем он тогда знался, секрет этот он так и унес в могилу.

В портовых тавернах всю ночь мотался странный вертлявый мужичок, о чем-то шептавшийся с такими же, как он, темными личностями разбойного вида, но к утру пропал.

Неспокойно было в эту ночь в городе. Только в гостевом доме беззаботно раскинувшись на своих лежанках, спали гости – посольство северной Руси.

Но случайный прохожий божился, что он видел, как шмыгнули под ворота этого дома серые тени, а может, померещилось ему все со страха, в неверном мареве предутреннего тумана.

Солнечные лучи рассеяли ночные чары, и, ополоснувшись родниковой водой, отроки, предвкушая свободный день, строили свои планы. Кому сходить город посмотреть, кому на торг смотаться, прикупить чего надо в дорогу, кому куда.

Андрей задержал Неврюя, был разговор, остальных отпустил, уж больно просились по своим надобностям.

Малка во дворе седлала коня, накрыв его зеленой попоной, что-то, грозно выговаривая Угрюмам, которые переминались с ноги на ногу, как нашкодившие мальчишки перед нянькой. Со стороны это выглядело смешно и забавно. Маленький тоненький отрок, издалека похожий на травинку и четыре огромных серых зверя, поджавшие хвосты и опустившие не в меру длинные руки с пудовыми кулаками. Но все разрешилось мирно. Отрок заулыбался, как всегда какой-то весенней улыбкой и мрачные фигуры преобразились в верных псов, виляющих хвостом оттого, что их приласкал хозяин. В миг они очутились в седлах и встали с боков своего маленького кумира, поотстав от него на полконя. Так и выехала со двора эта дружная команда.

– Озабочен чем-то? – Подумал князь, – В мою сторону даже головы не повернула.

Поймал себя на мысли, что начал даже думать о Малке то в мужском, то в женском роде.

– Что-то в ее голове варится. А посланника спасла. Посланника, Гундомера, а ведь может и меня, дав первый кубок гонцу. Берегиня!

Следом за Малкой на дворе появился Микулица. Тоже взнуздал коня, и скорым шагом выехал за ворота. С собой никого не взял.

Неторопливо прошел Беда, завернул за угол лабаза, к маленькой калитке ведущей в узкий переулок с другой стороны от парадного входа, отбросил щеколду и впустил неприметного виды человечка. Пошептался с ним минут пять, и вернулся в дом.

Жизнь била ключом. Но под плотным покрывалом тайны.

Выехав за ворота, Малка повернула коня в сторону Хоросовых ворот, и слегка хлестнула его плеткой. Иноходцу другого приказа было не надо, с ходу он взял в галоп, распугивая случайных прохожих. Вылетев из ворот, пятерка всадников, прибавляя хода, повернула к мосту через бухту и, перемахнув его, бросила коней в намет, направляя их в сторону моря, ориентируясь по одним им ведомым приметам. Через час дикой скачки кони вынесли их туда, куда они стремились. Вернее стремилась Малка, потому, как, вылетев на крутояр, и разглядев на берегу белоснежное здание Храма, повелительно сделала жест рукой Угрюмам остаться здесь. Старший попытался возразить, но она была непреклонна, и им пришлось смириться. Они слезли с седел, отправили коней пастись, а самим присели в кружок на вершине холма, стараясь не упустить хозяйку из виду.

Малка тронула коня и через короткое время подскакала к белоснежному зданию. Резко остановила коня, спрыгнула на землю и бросила вожжи, выбежавшей служанке в белом хитоне.

Вбежала по лестнице, ведущей к дверям, окованным медными листами. Это был Храм Артемиды – древней богини охоты. Двери перед ней распахнулись, и она увидела статую Артемиды, стоящую в глубине Храма, окруженную медведями, вытесанными из такого же белоснежного камня, как и весь Храм. Теперь она поняла, почему ее гнало сюда. Двери за ней закрылись и в свете, падавшем из верхних окон крыши, она увидела приближавшихся к ней Вравроний – жриц Богини одетых в медвежьи шкуры и с венками в руках.

– Проходи гостья, не бойся. Мы давно тебя ждем, – Раздался ласковый голос, – Сбрось свои одежды. Окунись в бассейн. Сестры помогут тебе предстать перед глазами Матери лесов в том виде, в каком ты должна быть.

– Благодарствую, – Ответила Малка, направляясь за жрицами в предел Храма.

Проворные руки сняли с нее одежды, брони. Распустили волосы и направили к бассейну, наполненному благоухающей водой. Те же руки омыли ее, расчесали золотые локоны, натерли маслом и дорогими благовониями. На волосы ей возложили венок из лесных трав, а на плечи накинули прозрачную ткань, напоминающую утренний туман. Потом повернули к статуе Богини, и она увидела в центре медвежьих жриц стоит небесной красоты девушка. Она протянула ей прозрачную чашу с золотистым напитком.

– Пей! – Так же ласково сказала он.

Малка выпила напиток и ее душа отделилась от тела, а тело почувствовало легкость во всех своих точках, разве, что не взлетело вместе с душой. Сестры положили его на мягкие шкуры. А душа села рядом с Богиней.

– А ты очень хороша наша северная сестра. Что привело тебя в наши чертоги? – Спросила ее Богиня.

– Рада сидеть рядом с тобой Хозяйка лесов. Привет тебе от Лады Матери и от Богинь северного леса. Нужда привела меня к тебе. Кто-то стоит на нашем пути. Я хочу знать кто?

– Ты больше воительница, чем жрица. Но это не укор тебе. Мои жрицы они тоже воительницы. Ты не знала любви и не знала счастья материнства. Ты дева-воительница, одна из тех, которые смиряют диких единорогов. Я знаю, что дома ты была служительница Богини судьбы. Я знаю, что она послала тебя хранить того, с кем ты едешь в дальние страны, – Она жестом руки остановила пытавшуюся заговорить Малку, – Со мной говорили Боги, о том, что я должна помочь тебе.

– Спасибо тебе Артемида и спасибо Богам.

– Ты знаешь мое имя. Ты умная девочка и у тебя долгая и красивая жизнь впереди. Не бойся, оберегай своего мужчину. Это не более чем дворцовые интриги. Ваши враги еще там, за туманом лет. Учитесь жизни, берите знания. А ты пряди нить вашей судьбы, ей еще рано рваться в ваших неопытных руках.

– Спасибо тебе вечно молодая Мать лесов, – Душа Малки встала, чтобы не отвлекать Богиню.

Та оглядела ее с ног дог головы, посмотрела на ее тело лежащее на шкурах.

– У тебя чистая и отважная душа и прекрасное тело. Когда войдешь в пору женщины, года через два, – Она еще раз оглядело тело Малки, – Придешь в этот Храм, покажешь это кольцо, – Она сняла с пальца кольцо с каким-то неведомым камнем и надела его на палец Малки, – Жрицы все поймут, и научат тебя искусству любви. Только мои жрицы знают то, что не знает никто из смертных. Иди девочка. Ты угодна Богам, они оберегают тебя. Я сделала то, что меня просили, вряд ли мы увидимся еще. А жаль.

Образ ее растаял. Малка вздохнула и очнулась в своем теле лежащем на шкурах. На пальце левой руки неземным светом сияло кольцо с нежно голубым камнем.

В Храме никого не было. Рядом на лавке лежала ее одежда, почищенная отглаженная. Она встала, переоделась в свое. Отметила – на плаще появилась вышитая золотом лань. А рядом с ее саблей лежал охотничий кинжал и тугой лук с колчаном, из которого торчали стрелы с зеленым оперением. Она поняла. Это лук и стрелы Артемиды, бьющие без промаха, и ее кинжал. Царский, да нет, Божественный подарок.

Малка вышла на воздух. Конь, начищенный и покормленный, стоял у лестницы. Рядом никого не было. Она вскочила в седло.

– Спа-си-бо!!! – Крикнула она в сторону Храма, подняла коня на дыбы и, не дожидаясь ответа, погнала его к холму, где ее ждали Угрюмы.

Она узнала все что хотела. Она была счастлива и спокойна. Она гнала коня навстречу ветру, так, что слезы выбивало из глаз, но это были не слезы, о которых надо жалеть, это были слезы радости.

– Все хорошо! Все отлично!! – Она поднялась на стременах и запела, запела про то, как встретил добрый молодец красну девицу, а она оказалась дочерью самой Весны.

Угрюмы услышали ее своим волчьим ухом еще до того, как она выскочила из-за холма. Они поняли, хозяйка довольна, и им стало радостно, хотя им всегда было радостно, когда на лице хозяйки была улыбка. Они вскочили на ноги, поставили ногу в стремя и ждали. Действительно Малка не останавливаясь пронеслась мимо, махнув рукой.

– За мной!

И они одним махом взлетели в седла, дав с ходу коням разгон.

– Домой! – Долетело до них.

– Ух, и конь же у нее, – Крикнул старший Угрюм, – Огонь!

Тем временем Микулица, утром уехавший вслед за Малкой, поблуждав по городу, выехал к церкви Святого Сергия и Бахуса. По слухам здесь служили службу братья еще в давние времена знавшие Ивана Купалу.

Он привязал коня к коновязи и, перекрестившись, постучал в закрытые дубовые ворота.

– Странно. – Подумал он, – День в разгаре, а у них ворота на запоре.

Стук его остался без ответа. Он надавил плечом, ворота не шелохнулись. Микулица громыхнул по двери в полную силу, так что затрещали дубовые плашки.

– Ты брат головой постучи, ума прибавится, – Спокойный голос сзади заставил его оглянуться.

– Колокол же висит. За веревочку подергай, – Смиренный монах, ударил в колокол, висевший у ворот.

В воротах открылась оконце, в которое глянул внимательный глаз. Узнав звонящего, страж открыл калитку. С недоумением взглянул на дюжего инока, стоящего рядом с монахом.

– Со мной! – Буркнул монах, – Проходи брат. Видать нужда привела, коли все кругом застит, и ум двигает. Заходи.

– Нужда, отче, – Ответил Микулица входя.

– Я не отче. Мы тут все братья. А Учитель наш далеко, – Разъяснил монах, – Что за нужда? Что могло подвигнуть брата нашего с севера дикого на приход в обитель нашу?

– Если все тебе ведомо. А знающие люди говорят, что вы все видите и ведаете, Скажи. Кто? И зачем?

– Да не ведаем мы всего. Только пути ищем, чтобы крупицы знаний подобрать, что Господь по свету раскидал. Но твои вопросы просты и легки. Не кручинься и не ломай голову. Вы уйдете, все само уляжется. То не ради вас, ради власти над людьми. Вы так пролетом попали. Твои горести впереди, твои знания под спудом еще, твои пути пока прямы и мысли светлы и чисты. Пойдем в келью брат, открою тебе первые премудрости. Наставлю на первые шаги.

– А можно ли?

– Можно, можно. За знаниями всегда можно. Это потом будешь думать, куда б их деть, чтоб торбу не оттягивали. А пока бери, сколько поднимешь. Не жалко.

– Премного благодарен буду, брат, – Смиренно сказал Микулица и пошел вглубь кельи.

К вечеру, когда он выезжал из ворот обители, проговорив весь день с ученым монахом, Микулица спохватился:

– Кого благодарить за ласку, за таску. За то, что ум на разум повернул?

– Бога благодари, – Ответил монах.

– А все-таки.

– Будешь в Святой Земле, разыщи святого брата Раймона в странноприимном доме около Иудейских ворот. Передашь ему привет от братьев из республики Амальфи и нарисуешь такой крест, – Он быстрым движением руки нарисовал на песке крест, потом также быстро стер его, – Запомнил. Знаю, что запомнил, умен. Он тебе там поможет многое постичь. Ступай с миром инок.

Микулица повернул коня и поехал прочь. Монах перекрестил его в вдогонку и закрыл ворота.

– Все. Домой – Подумал инок, – На сегодня все.

По всем портовым тавернам с утра мелькала щуплая фигура Бакланко и грозные плечи Громады. Все, что надо, мореход вынюхал ночью, не привлекая внимания красной рубахой кметя, а сейчас они искали конкретных людей. Человека, который по слухам, доставленным воровской почтой готовил вчера яд. И другого человека, который заливал его в подарочный штоф с царевым вином, о чем тоже донесла воровская сорока.

К полудню, после очередного вкрадчивого вопроса, подержанного легким ударом Громадовой ладошки, парочка сыщиков вышла на лачугу, затерянную в самом воровском районе города, между Бычьим форумом и гаванью Элевтерия.

В этой лачуге жил некий колдун, по прозвищу Хрипун, мастер на изготовление всякого гнусного пойла, от которого к пращурам отправился не один гость и житель славного города.

Громада первым подошел к дверке, он вообще не боялся ни колдунов, ни волхвов, наверно потому что не верил ни во что. Легонько хлопнул по двери, и она со стуком влетела в лачугу. Просунув в проем свою лысую голову, Громада аж присвистнул. Посреди лачуги с перегрызенным горлом лежал колдун. Но умер он еще до того, как его коснулись клыки мстителей. Он умер от ужаса, и это было видно по его глазам.

– Так значится, первого нашли, – Отметил Бакланко, – Но не мы первые. Поторопимся дружок.

К винным погребам именно к тем, которые были им нужны, они вышли достаточно быстро. Слух о том, что помощник морехода иногда пережимает ладошку, и после уже не откачивают, бежал впереди них.

В погреб они ворвались вместе. Однако картина повторилась. Винодел плавал в чане с вином со следами страшных клыков на горле.

– Этак эти псы нам всех свидетелей перервут, – Огорчился Бакланко, – Хотя, судя по признакам, они их еще ночью порвали. Нежить что ли шалит. Чур, меня, Чур.

Последний к кому вела их воровская наводка, был служка посыльного, получивший за свою измену достаточно весомый куш. Он увернулся от подозрения хозяина, запытавшего почти всех слуг сегодня ночью.

Без всякой надежды товарищи вошли в его дом. Знакомая картина, даже не вызвала никаких эмоций. Только обычно молчаливый Громада изрек.

– Во дают! Не дай Бог у них на пути встать.

– А ведь это кто-то из наших. Нечисть-то с цепи спустил, – Сам с собой рассудил Бакланко, – С ними хоть на край света, а против них ни в жисть.

Он повернулся к Громаде.

– Все потопали домой. В горле пересохло, и под ложечкой сосет.

– Домой так домой, – Спокойно ответил тот, – Пора поесть и выпить по маленькой.

Князь же провел целый день в гостевом дворе. Сначала вел разговоры с Неврюем, который сразу же согласился бежать далее с отроческой дружиной по Средиземному морю до города Иоппии, по другому Яффой называемому. Они прикинули сколь им надо ушкуев, и каких, и кто с ними пойдет из морских людей. После обговорили, каких припасов надо взять и где делать ночевки и дневки. Все обмозговав, кликнули Бакланко, но им ответили, что он еще с утра, прихватив в попутчики Громаду, со двора убег, куда не ведомо, но бают в припортовые таверны, проверить наличие в них горячительных напитков и жареного мяса.

На том порешили, вернуться к этому вопросу завтра по утру и все обговорить еще раз, но еже с мореходом, потому, как ему и карты в руки.

После этого на двор вернулся Беда, с утра ездивший все обсудить в царев дворец, как и что, и кто привезет, и кто с царевной во дворе останется, и кто с ней в Киев поедет. В общем, то, что никому кроме дьяков и не интересно, но без чего никакое дело с места не сдвинется.

Где там еще он пропадал, ни кто сказать бы не смог, потому, как пропал дьяк на пути из дворца не объяснимым образом, и появился вот только. Где и с кем пропадал то тайна. Беда же через своих людей узнал, что заговор с целью отравить ростовское посольство шел из царских ближних кругов. Целью имел устранение Дука от персоны царя, и к русам имел отношение косвенное, вроде как рикошетом отлетело. Волновало его другое. Всех исполнителей ночью кто-то порешил ужасно. И о смерти их ходили слухи один другого страшнее. Будто бы из могил вылезли мертвецы и вместе с упырями городскими, и вурдалаками подземными, нашли всех, кто к тому делу был причастен, и всех разорвали в клочья. Страху короче на всех нагнало это происшествие до коликов.

Дьяк понял, что ростовское посольство после происшествия на андрианопольской дороге и сегодняшней ночи у всех уже как кость в горле, а выплюнуть страшно. Страшно! Вот одно, что он слышал сегодня отовсюду.

Беда въехал во двор с хорошим настроением, не смотря на всеобщий страх, его это радовало. Теперь, до самого отъезда можно было на ворота хоть кошель с золотом привешивать и никто не возьмет. Страшно!

К вечеру собрались все гулены. Настроение у всех, судя по расплывшимся улыбкам, было прекрасное.

Андрей встречал всех на крыльце, радуясь, что у всех все хорошо. Последней во двор въехала Малка со своими Угрюмами. Даже у них настроение было хоть куда. Сама же ведунья вся прямо светилась, и от нее исходило сияние и какой-то неземной дух.

– Как дела? – Крикнул князь.

– Отлично! Пора в дорогу. А то засиделись тут за стенами. Надоели всем. В путь пора! – Она выразила общую мысль.

– Ну, так собирайтесь, – Смеясь, ответил князь.

– Ура! Ура! – Вырвалось у всех.

– Засиделись, – Подвел итог князь, – Пора дальше.

 

Ушкуи шли по морю с попутным ветром, сначала узким горлом пролива, что был не шире их родного Днепра, потом выскочили на большую воду. Слева мелькал красновато-желтый берег Заморских королевств, справа проплывали острова, из-за которых иногда выскакивало какое-то ошалевшее суденышко, но, увидев на носу кораблей драконов, а на головном парусе золотого Ярилу, шмыгало обратно. Долго наверно потом местные морские налетчики благодарили своих богов, за то, что отвели от них жутких варягов и вовремя сдержали ветер в парусах, помогли кормчему прыснуть в тихие заводи. Знал местный народец крепость варяжских мечей и неудержимость в бою лодейных кметей.

Ночью, лежа на палубе, пилигримы переговаривались, о том, что ночи здесь, не в пример Родине, темные, темные, а вот звезды, хоть и ярче, чем дома, но родные. Вон Большая Медведица идет, А рядом Волосыни раскинулись. Бакланко говорит, их тут Плеядами называют. А у нас Волосыни по Велесу.

Днем солнце взлетало на небо с какой-то сказочной быстротой и зависало там, раскинув свои палящие лучи. Иногда Бакланко давал знак, и ушкуи подходили к берегу, набрать сладкой родниковой воды, нарвать плодов и травок. Местные жители, в основном промышляющие рыболовством и мореходством, знали славянские ушкуи не понаслышке, приходилось встречаться в море, и приветствовали радушно. Кое-где приносили снедь, меняли на разные разности. Полновесного золота не брали, товар был нужнее. Бакланко правил почти всегда к островам, а не к основному берегу.

– Там народ конечно разбойный, но с ушкуйниками вязаться не будут. Биты не раз. Потому встретят радушно и снабдят всем по быстрому, – Пояснял он, – Арманские же князья и Ново Израильские сейчас много гонору взяли, и что от них ожидать… Кто ж его знаеть? Значиться, будем по островкам тыкаться. Оно надежней, да и безопасней.

– Тебе виднее, – Бурчал Неврюй. В дело не вмешивался, – Ученого учить, только портить.

В море, ближе к Царьграду встречались им в основном ромейские дромоны, но чем дальше они уходили от проливов, теряясь в островах, тем меньше видели они корабельщиков. Иногда мелькали паруса торговых кораблей, спешно прячущихся за ближайшим мысом, да проблескивали вымпела венецианских нефов – новых покорителей моря. Это славянское племя, осевшее на побережье, и закрепившееся за город-порт, построенный ими на островах, не боялось ни волн, ни ветров, ни разбойников. Нефы шли всегда в сопровождении боевых дракаров, и внешне не отличались от стругов, идущих в сопровождении боевых ладей.

– Ушкуйники и ушкуйники, – Рассудил Неврюй.

При встрече они отворачивали с явной неохотой, но уважительно поднимали приветственные вымпела, узнав северного Ярилу. Мерятся силами с потомственными морскими хищниками, даже у новых волчат этого теплого моря, охоты не было. Да и Неврюй не выражал особой радости показать свой форс. И к общему миру и удовольствию корабли находили в широком море каждый свой путь.

– Лет через десяток, покажут зубы, – Зло процедил Неврюй, – Ничего обломаем, не впервой, молодых да ранних учить.

Плавание шло тихо и мирно. Спокойная волна покачивала флотилию князя, солнышко светило и ветерок перебирал вымпела на мачтах.

– Слушай Бакланко, как ты в этих островках разбираешься? Их тут, как мухи засидели, – Спросил Микулица.

– А ты инок такую штуку, как дорожники, знаешь? Слыхал, что когда паломники в Святую Землю ломились, то они свои пути и хождения описывали. Так вот, не ленивому надо токмо энти записи читать, и на их картинки поглядывать. Тогда и будешь среди всех этих землишек, что по морю океану разбросаны, верный путь тропить. Понял.

– А как же ты в море путь-то тропишь? Примет-то нету.

– А по звездам, инок, по звездам. Их же в небе не просто так рассыпали. Они ж все разные в небе. А с земли смотреть, можно из любого края одни и те же звезды зреть. Вот тебе и приметы. Антиресуешси? Расскажу, садись.

И он повел с Микулицей длинную беседу о мореходном деле, об обычаях народов, что по морям живут: поморов и поморян.

Ни шатко, ни валко дотопали до Яффо, свели на берег коней, выгрузили припасы и хабар.

Обнялись с мореходами.

– Не забывай нас князь, мы тебе зараз службу готовы нести, как токмо свистнешь, – Бакланко теребил в руках шапку, – Не забывай.

– Да что ты мореход, кто ж тебя забудет. Жди, наберемся ума разума, и глядишь по утру споем песни на берегу Днепра. Правда, Малк.

– Твоя правда, князь. Споем, я ведь обещал, что Киев еще нашу песню услышит.

– Ну вот, и я говорю. Ждите нас, мы скоро к вам в гости пожалуем. Привет дому родному передайте. Не грусти Бакланко, не на век расстаемся.

Бакланко шмыгнул носом, прихватил Громаду и ушел на лодью. Неврюй попрощался со всеми, обнялся с Данилой, с князем. Повернулся перед уходом.

– Буду ждать, – Бросил через плечо.

Ушкуи подняли паруса и отвалили от берега. Дружина вскинулась в седла. В Яффе задерживаться не стали. Что там, крепостишка припортовая, два монастыря: Святого Михаила и Святого Николая, постоялый двор, да пожалуй, и все. Главным в порту – Симон Кожевник, из первых ессеев. Все правильно – морские ворота Нового Израиля. Отсюда дорога на Иерусалим. Здесь первых паломников принимают, здесь их в дорогу снаряжают, проводников, охрану дают. За всем глаз, да глаз. Где дорога – там и «народ с большой дороги», любитель чужие кошли потрясти. Заботятся братья о том, чтобы спокойно дошли до столицы гости, дадут провожатых – набатеев. Псами караванов окрестили их те, кому они поперек горла.

– Собирайся Микулица, топай на постоялый двор, что в монастыре Святого Михаила Архангела, проси провожатых до Иерусалима, – Поворотился в седле князь, – Нет с нами Гуляя, теперь тебе его ношу нести.

– Своя ноша не тянет, – Отшутился Микулица, направляя коня к коновязям у портовых таверн, Я, конечно, могу и в объезд проскакать, но лучше здесь по ступенечкам поднимусь, небось, ноги не отсохнут. Ребятишек пяток с собой возьму, – Глянув на портовую публику, ошивающуюся у коновязи, – Добавил он.

– И будешь прав, – Поддержала его Малка, – Эти прирежут в закоулке, не поморщатся.

– Ладно, бери и топай, – Прервал их Андрей.

Микулица вернулся быстро, в сопровождении двух молодых монахов.

– Будьте здравы, гости дорогие, – Поклонились монахи, – Знаем про вас, слухами земля полнится. Мы тут от киевской обители, от Николая Святоши обретаемся, под крылом заступника нашего Михаила Архангела. Всегда землякам готовы службу сослужить. Ваш инок речист и благостен. Настоятелю нашему на сердце лег, и он нас к вам в помочь отрядил, довести вас до светлого града Иерусалима. Людишек у вас оружных предостаточно, потому к набатеям на поклон не пойдем, токмо упредим, что мы в дорогу вышедши. Что бы у них, паче чаяния, набату случайного от оружных людей на дороге не случилось.

– Проходите, проходите братия. Рады вельми вас видеть в дружине нашей, – Радушно приветствовал их князь, – Решайте все как надобно, мы тут у вас в гостях, а в чужой монастырь со своим уставом не лезут.

– Мудр ты князь, не погодам. Мудр и умен, – Похвалил его старший инок, – Мы твое имя знаем. Нас же зовут: его Алехой, а меня Темряем. Прошу любить и жаловать.

Инокам подвели двух заводных коней. Они умело взлетели в седла, и дружина тронулась вдоль стен цитадели в сторону Иерусалимской дороги. Повернули у дома Симона Кожевника и остановились у Монастыря Святого Георгия, заступника Псов караванов. Темрюй спрыгнул с коня забежал в монастырь к набатеям, переговорил, накоротке, со страшим, которого, судя по всему, не плохо знал, и через короткое время уже сидел в седле, сделав знак двигать дальше.

Караван втянулся в дорожную колею и неспешно направился на запад, от моря к видневшимся в знойном мареве горам.

Оставив по левую руку от себя Лод, на дневку вышли к Рамле. Голый бесплодный пейзаж не вызывал картин земли, текущей молоком и медом. Сразу после дневки дорога пошла круто вверх, взбираясь по склону голой скалы, где над самым перевалом, как орел в поднебесье, парил замок Торон де Шевалье, в обиходе называемый Латрун. Рядом с укрепленным перевалом гостеприимно распахнул двери монастырь молчальников, куда и направил своего коня провожатый.

– Здесь заночуем. Завтра переход через перевалы. Да засветло надо к городу выбраться, пусть лучше фора будет, – Пояснил Алеха, – А здесь братия гостеприимная и госпиталь их для этих дел и поставлен.

Следующий день был занят утомительным дневным переходом по скалистой горной дороге, то взбирающейся на голые холмы, то спускающейся в болотистые гнилые межгорные долины и ложбины. Переход прошел спокойно, местный разбойный люд на хорошо вооруженных и конных людей не бросался. Изредка встречались хорошо укрепленные сороки да самары, где сидели самаритяне – таможенная братия, но и они путникам не докучали, так перебрасывались несколькими словами с провожатыми иноками о новостях, и о том, кто и зачем. Но более для порядку.

К концу дня, выскочив из узкой и глубокой ложбины, по которой петляла дорога, на высокий откос, путники увидели пред собой давно ожидаемый город.