Уж сколько лет Юрий Владимирович – князь Ростовский, прозванный за свое стремление достать из далекой Залесской Руси старший княжий стол на Киеве, Юрием Длинные Руки, воевал за Великое княжение. Сколько лет – сколько поражений, а желанный трон Мономахов, что ему отец завещал, так и остался только в мечтах. Да и завещал ли Владимир – князь киевский тот трон младшему нелюбимому сыну, о том, кроме него самого, и не знал никто. Всеволод – старший брат его, вообще младшего брата своего Юрия не то что за наследника, а даже изгоем и то не считал. Мстиславовы отпрыски, если бы не крутился он у границ Поднепровской Руси, давно бы забыли дядьку своего из дикой северной Залесской Руси. Но он, обуреваемый желанием сесть на этот давно жданный трон под перезвон колоколов Святой Софии, мысль эту не оставил, и все годы эти кружил вкруг Днепра, как ворон над полем. Толку от этого было мало. К Киеву его, как паршивого пса, близко не подпускали. Наследование пошло по братовой Мстиславовой линии, чему и Всеволод и другая родня, да и соседские Рюриковичи, не возражали. Единая надежда была теперь у князя Юрия на сына своего, давно забытого Андрея. Андрей был любимым внуком Владимира Мономаха, что было не секрет для всей родни. А также наследником славы и родового имени ханов Гюргея и Алепы, что для медвежьих родов было повесомее, чем все Мономаховичи вместе взятые.

Но Андрей затерялся в Новом Израиле в Заморских землях. С того времени, как, почитай, годков двадцать, может чуть по менее, пришли вести о нем из полабских земель, что набирает он дружину великую, так и все. Да еще потом пришла весточка из Царьграда, что без отцова благословения и согласия пошел Андрей под венец с греческой княжной у алтаря Софии Премудрости. Да много еще разных слухов приносили сороки на хвосте о великом воине и Великом Мастере Андре. Но то ли это был Андрей его любимый, то ли нет, то уже было трудно понять. Договорился народ до того, что, мол, Андрей его – сын Божий и живет с самой Пресвятой Девой Богородицей, Солнечной Девой Ариев, которая всегда рядом с ним, а с того имя ему Андрей Боголюбский, за любимость его Богиней.

Многому не верил Юрий, сам, будучи Мастером, и умея отдергивать пелену времени и пространства, но ждал сына, и в тишине и тайне молился старым и новым богам, чтобы направили путь сына его на Русь, к стольному граду Ростову Великому.

Не даром молился старый князь. Видно простились ему все грехи его. И жажда славы, и чревоугодие, и необъятное женолюбие. Услышали боги его молитвы, и поворотил Андрей коней своей овеянной славой дружины в сторону Залесья. Не знал Юрий, что не его молитвами, а исключительно решением Собора общего, укола язвительного от Людовика, и стараниями Елены Комнин – жены его молодой, двинул Андрей на Русь. На собирание земель в один кулак. И замшелым камнем на этом пути лег к своему несчастью, со всеми своим гонором и спесью, златокупольный Киев. К несчастью своему и погибели. Но давно он Богов злил, а родичей по всей Ойкумене тревожил непокорством и непредсказуемостью своей.

Юрий рыскал по всей Руси: Залесской, Поднепровской, Черниговской, Туровской. Везде лез, всем мешал, отовсюду был прогоняем. Подбивал к усобицам Ольговичей и Давыдовичей, родню свою близкую. Впрочем, их и подбивать было не к чему, они сами были рады влезть в любую драку. Особливо Святослав Ольгович всем тоже, как и Юрий, изрядно надоевший.

Первым пришел на Русь, в Новгород-Северский, Иванко Берладский. От имени общего совета Имперского, он ненавязчиво предложил князьям унять свое буйство и обговорить, кто в доме за отца место. Но мало того, что родовитые от разбойника совета слушать не захотели, так киевляне расценили, то, что он в Новогороде встал, как помощь врагам своим. Изяслав решил наглеца проучить и осадил город. Однако первый блин стал колом всем. Ладно, Иванко опять в Берлад выперли, он другого и не ждал. Но вот то, что непобедимый воин киевский Изяслав, от берладских дружин получил по сусалам полной мерой, для всех было полной неожиданностью. Одни берладцы знали, что дружина их хоть и малым числом, но в основном состояла из братских сотен на Святой Земле выпестованных. И первый сшиб показал. Воюй не числом, а уменьем.

Наконец терпенье лопнуло с обеих сторон. Нетерпеливый Изяслав ринулся на Залесскую Русь, от чего его все волхвы отговаривали и предупреждали. «Не ходи князь на прародину – быть тебе битым».

С другой стороны – Андрей, сформировав экспедиционный корпус из гвардии, из лучших, скорым маршем, как учил Гуляй, двинул через юг туда же. Юрий Георгиевич Долгие Руки под Белой Вежей встал на пути киевлян, но не выдержал, побежал грабить Переяславль. Туда и направил дружины князь киевский на подмогу союзнику. Андрей с марша повернул к городу. Пути их сошлись.

– Батя, – Андрею нравилось называть отца этим исконным словом, – Батя, ты стрелкам передых дай. Они уже цельный день трудятся, да и стрел не воз все-таки. Жара, лето на дворе, а толку от ваших перекидываний стрелок через ограду одна пустота.

– Ты малец меня учить удумал? – Сурово начал Юрий, – Я Великий князь Долгие Руки.

– Да вы все тут Великие князья, в каждом селе по Великому князю. Ты, батя, забыл видать, кто перед тобой. Мы с тобой плащи-то на одной горе получали. Только ты Мастер, а я Великий Мастер. Все. Прикажи трубить отбой.

– Отступать будем! Никогда!

– Ты прикажи. Мы по эшелонно уйдем, киевлян в драку втравим. Завтра, край дня через три, будешь на киевском столе. Это тебе мое слово!

Рожки протрубили отбой. Воеводы киевские, да и сам Изяслав, по запарке, по глупости, решили врага отступающего в капусту покрошить. Нарвались на по эшелонную оборону, с гвардейской выучкой. Берсерки и братские дружинники порубили их быстро и жестоко, никто даже не понял, что случилось, но от киевлян, за исключением тех, кто вовремя руки в гору поднял, осталось одно воспоминание. Переяславль открыл им ворота сразу, а Киев со страху через три дня, даже ранее чем дружины к нему подошли. Изяслав, как побитый пес бежал на Волынь. На силы свои не рассчитывая, позвал себе на помощь короля Венгрии Гейзу, герцога Богемии Владислава и короля Польши Болеслава Кудрявого. Но слухи о совете у Мануила уже ползли по Ойкумене. И место Андрея в этих слухах было точное. Божий сын, царь-священник, Боголюбский друг Богородицы. Наместники старой Орды судьбу пытать не стали. Оба короля и герцог отправили послов к Андрею со словами: "вы нам еста в отца место… а мы есмы по Бозе все Христиане". У трона каждого уже стояли братские посадники и шептали им в уши нужные слова.

Юрий же закусил удила. Киев под рукой. Воде бы уймись и радуйся. Но жажда мщения подняла мутную волну в душе князя. Он столько терпел от племянника. От Мстиславовича. И вот он рядом в Луцке, даже ближе чем Владимир-Волынский. Юрий бросил в бой конные дружины, разбитые тут же. Каков поп – таков и приход.

– Брат, – В горницу Андрея вошел Борис, – Юрий послал конную дружину к Луцку. Разведчики доносят, что ее в засаде всю порубили.

– Выступаем, – Андрей встал, – Медлить – дать возможность всем оправиться и голову поднять. Киевляне не львы – это крысы. Они нас ночью перережут, если нашу слабину почувствуют.

– Но брат, вои отдыхают в Вышгороде и Любече. С нами малая дружина, – Борис ждал.

– Гиенам не нужен львиный пастух, – В горницу вошел Данила, – Кого боитесь? Черных клобуков? Так им только падаль жрать. Возьми меня с собой Андрейка, может советом пригожусь.

– Возьми! – Подошла Малка, одетая в боевой доспех, – Возьми, так Боги просят, – В глазах ее было знание великого горя. И Андрей понял – это будет последний бой Данилы, но так угодно Велесу и Макоши.

– Собирайте всех, кто рядом! Едем!

Кони вынесли немногочисленный отряд Андрея из ворот в сторону Луцка. Они подоспели как раз к тому времени, когда из ворот города выступали конные дружины Изяслава. Не давая отдыха коням, они бросили их в самую гущу врагов. Копье Андрея сломалось от первого удара. Конь получил три раны. Рогатину, направленную в грудь князя, перерубил молниеносный удар волшебной сабли Малки. Вкруг Андрея встали стремя в стремя ближние. Конь под ним зашатался. Дружины врага начали отступать к городу, теснимые, берсерками. Стрелы отскакивали от щитов и броней братской дружины. Перелом наступил. Андрей поздно почувствовал, что конь сейчас упадет, но Малка и Борис сжали его коня своими и повели из сечи. Отход Андрея воодушевил оборонявшихся, и они сделали отчаянный рывок. Данила повернул коня и бросил его навстречу догонявшим. Это было самоубийство. Это был жест отчаянья. Но он дал ту минуту, которой хватило вынести коня Андрея из битвы, прежде чем он пал. Борис, Малка и остальные бросились туда, где в гуще врагов мелькала секира Данилы. Они успели. Но тело старого воина покрывали десятки ран.

На берегу реки Стырь насыпали воины два кургана. Один поменьше для коня, что вынес хозяина из битвы. Второй – для старого дядьки, что умер, как и хотел, в бою с секирой в руке, грудью прикрыв своего любимца.

– Ну вот, Андрейка… И я пошел… в Ирий. – С трудом сказал Данила, – Время мое пришло. Видел я… могу теперь сказать тебе… там… в Храме видел… послужу еще Руси матушке в сече грозной. Малку люби… она одна теперь тебя любит…Микулица – брат…Борис – мне замена…, – Он приподнял голову, нащупал секиру, – Обещание свое помни…по старому обряду.… Наклонись, дай поцелую…Там встретимся…Дай Бог… нескоро…, – Старый вой замолчал навсегда.

Огромные погребальные костры для двух самых близких друзей князя готовила Малка. Она знала, как их сложить. Поленья из соседней дубравы легли один на один. Верные дружинники уложили на один костер коня в золотой сбруе и боевом седле, засыпав его овсом и пшеницей. На другой костер водрузили воины боевой стружок, в который положили старого воина в полной броне, с секирой в руке. Забили его боевого коня и верного пса. Уложили дружинники меду пьяного, и ендовы, чтобы было из чего пить его, да яств всяких на закуску. Злато, серебро побросали в лодью.

Панбархату, да шелку разного. В одном нарушила Малка завет старого дядьки. Сама выбрала из пленниц молодую девку, сама колдовала с ней в сторонке и сама отвела ее на самый верх сложенной поленицы, и резким движением сабли положила ее на горы добра.

– Извини дядька, – Сказала она, – Но там, в Вальхале должна она из тебя смерть забрать и жизнь ей дать. Так велят Боги. Так заведено исстари, что бы ты к нам еще вернулся, в другой жизни своей. По старому, так по старому.

– Делай Малка, как знаешь, – Ответил на ее немой вопрос Андрей, – В этом я тебе не указ.

Взвилось в небо погребальное пламя и унесло в своем дыму Данилу и княжеского коня, каждого в свой чертог.

На следующий день Микулица собрал мастеров из княжеской ватаги и коротко пояснил.

– Сроку вам неделя. Что бы через срок показали мне, какой монастырь на сем месте стоять будет, и кака церква в нем в честь убиенного Даниила и коня княжьего, – Он жестом остановил главного мастерового, – И коня княжьего. Все!

– Какие братья в сем монастыре будут службу править? – Поинтересовался тот.

– Псы Господни! – Коротко ответил Микулица, – Что б всем память была и напоминание, что вырвем скверну, выгрызем, чего бы нам это не стоило! Стройте! Вопросы есть?

– Вопросов нет, брат! – Коротко ответил старший Мастер гильдии каменщиков, поняв, что со старшим не спорят.

Через время взметнул золотые купола на высоком берегу Стырь реки новый монастырь, в котором нашлось место увечным в сечах воям да суровым монахам, называемым доминиканцами, то есть Псами Господними, на чужой не знакомый манер. Зорко смотрели они за покоренными землями, неся службу государеву, и не было с тех пор в той земле места измене и разбойству, больно остры были мечи у смеренной братии. Чуть западнее, по границе с Угорщиной, под снежными шапками Карпатских гор на зеленых полонинах, у истоков синих рек раскинулись вольготно Червенские города Братьев Вехме – тайной организации догляда и сыска. С крутых горных кряжей и перевалов смотрели они на Галицкую и Волынскую Русь, напоминая всем вокруг у кого теперь вожжи в руках. Оттуда разбежались потом по Великой Империи «красные дворы», «красные кресты» и «красное крыльцо», где вершили свой суд побратимы ассасинов под сенью своего креста в круге и под девизом своим «Справедливые дела защищены тайной и законом». Но все это было впереди.

После Луцка Андрей собрал дружину и пошел по Поднепровской и Волынской Руси, надо было посмотреть, что в землях делается.

Отец его Юрий, как всегда, власти в руках удержать не смог. Да и как удержишь, если старший Монамохович Всеволод еще жив и на троне. А то, что крутит им ушлый племянник, так то разве боярам объяснишь. Тем более, что им и на руку, когда в земле неспокой и разорение и крепкой власти нет. Изяслав погнал Юрия из Киева вон, как не раз делал. Андрей спешно повернул дружину, встретил войско киевское на реке Руть. Лицом к лицу сошлись двоюродные братья, внуки Монмаховы – Андрей и Изяслав. Обломав копье, порубив руку и бедро князю киевскому, Андрей приподнял его из лужи крови и сказал.

– Изя, послушай меня, неразумный. Богами сказано тебе, склони выю, покорись. То не моя воля! Божья! Не будешь под ногами путаться – долгие тебе лета. Будешь мне мешать волю Богов исполнить – место тебе сыра земля. Последний раз говорю, уйдите и ты, и Вячеслав с дороги моей! Не хочу войны, мира хочу! Но будет война, вам в ней только тризна! Мне ваш Киевский стол на дух не нужен! Но запомни. Не я говорю, то Боги моими устами, сына Божьего вещают. Провидение вас не на поле бранном, так за столом мирным найдет, если не покоритесь воле Богородицы.

– Не пугай князь! Не из пужливых, – Вскинул голову без шелома Мстиславович, – Прямь от страха голова зашлась.

– Смотри! Отвалится голова-то. Не на что будет венец надевать, – Ответил Андрей, кинул раненого на руки киевского дружинника, – Гони домой! Смотри! Последнее слово сказал я! Более не свидимся. Все в руки Богов отдаю!

– Богов так Богов. То не нам решать. Но тебе братец спасибо, жаль, что мы с тобой не за общим радостным столом. Но то Боги нас развели, да отец твой шалопутный. Но все равно спасибо тебе. Должок за мной.

Андрей стегнул коня, на котором лежал Изяслав плеткой, а сам, повернувшись в седле, полетел по полю, как бог войны Перун, под пегим стягом – Босеаном. Более они не виделись. Нежданная смерть забрала киевского князя, а вслед за ним и дядю его Всеволода Владимировича, освободив киевский престол, для так желавшего его Юрия Долгие Руки.

За годы эти, в глупой охоте за Киевом, погиб брат Андрея Ростислав, с которым они вместе науку валетов проходили. Старшим в роду остался Андрей. Женитьба перед самой смертью Мстиславовича на княжне Грузинской ни почету, ни корысти Поднепровской Руси не принесла. Да и сам Андрей поняв, что не тем, ох не тем делом занят, и что вязнет все более и более в усобицах, развернул дружину и погнал в Залесье. Дело делать.

Пока там паны бились, а у холопов чубы трещали, Андрей перенес город свой любимый Плещеевск с одного берега Плещеева озера на другой, и отстроил замок белокаменный, назвав его Переяславль-Залесский в честь первой победы на родной земле. Одна Малка вздохнула:

– Был городок, как озеро, как глаза мои синевой отливал, а стал крепостцой на взгорке… и детство забылось. Жаль.

Однако утешил ее князь. Заложил Собор Покрова Богородицы один в один как Храм Соломонов на Святой Земле. Ни где на земле Храмов Покрова не было, потому, как Богородица Дева Непорочная и бабий покров не носила. А его Богородица, хоть и Дева была, но жена ему не венчанная.

Через два года Елена брата ему принесла, младшего Юрьича. По старому его Всеволодом волхвы назвали, а по новой вере Дмитрием. Андрей ему город на реке Яхроме заложил – Дмитровом назвал. Для пуленов, с ним прибывших, Юрьев-Пуленский отстроили. По Малкиному совету и старых арийских богов уважили и новым Храмы поставили. Девок туда князь завез, мастеровых да землепашцев, пусть растет город на славу земли Залесской.

Но более всего отстроил Андрей себе новую столицу Владимир на Клязьме. При слиянии двух речушек – Рпени и Лыбеди поставили замок-кремль. В который вели дороги со всех сторон, ныряя в город с западной стороны в Золотые ворота, с восточной – в Серебряные, с северной – в Медные и Ариевые, с южной – в Волжские. Перевел туда дружину братскую. А для Посвященных братьев поставил замок комтурский в селе Боголюбове и храм любимице своей – Собор Рождества Богородицы. Однако она взяла мастеров своих, и срубили они ей над озером на реке Нерли, на высоком холме церковь Покрова Богородицы. Видно так отвечала она Артемиде, что считает себя мужниной женой, хотя и дала обед безбрачия. А Великая Богиня Мать прощала своей любимице эту малую слабость.

Спешно отъезжал Андрей в Новый Израиль, где избрали его братья храмовники Великим Магистром за службу его на славу Братству. Спешно вернулся Великий Магистр Андре Монбард в Киев в Вышгород на совет с отцом, разрываясь на три стороны. Между делами братскими, имперскими и обустройством Руси.

В последний приезд, в ночь, в тереме, в Вышгороде, что рядом с городом Киевом, явилась ему Пресвятая Богородица. Та икона, что еще в отрочестве была ему евангелистом Лукой завещана, встала перед глазами его. Андрей спросил:

– Что хочешь Дева Пресвятая?

– Возлюбленный слуга мой Андрей, раб сына моего. Возьми образ мой и уезжай в землю Залесскую, там скажу тебе службу твою, – Услышал он ответ.

Князь вспомнил слова Луки, что, мол, если будешь служить новой вере икона эта твоя, и бери ее без согласия.

– Все знал старый патриарх, – Подумал он, позвал Микулицу, – Берем икону Богородицы и в путь на Ростов.

– Что Юрий скажет? – Микулица опешил.

– С Богами не спорят! – Отрезал князь.

Кони несли резво. На Яузе молодой оруженосец, поддерживая икону, оступился в поток, но спасен был. Чудо! Дальше гнали лошадей, дальше, но вдруг сон сморил всадников. А во сне Богородица с хартией в руке сказала князю:

– Не хочу, чтобы ты нес образ мой в Ростов. Поставь его во Владимире, а на сем месте воздвигни церковь каменную во имя Рождества Моего и устрой обитель инокам.

– Все исполню, как скажешь, заступница, – Ответил князь.

Утром ватага повернула к Владимиру. У себя на Нерли утром встала с колен Малка умылась ключевой водой и поклонилась в сторону восходящего солнца.

– Спасибо тебе Мать Артемида и тебе Ярило. Помогли. Все вышло как надобно. Будет столица во Владимире на высокой круче над Клязьмой рекой.

После этого в Ростове состоялся Собор и принял решение просить Андрея Георгиевича, для недопущения оскудения и разорения земли Ростовской, взять княжество под свою руку на всей его воле. Малка опять умывалась ключевой водой и опять благодарила Богов, пуская по реке Нерли венок из полевых цветов.

Вскорости и Юрий Долгие Руки отошел в Ирий. На пиру у боярина Петрилы, то ли обкормили чем князя, то ли срок пришел, но отлетела душа его к пращурам. Похоронили князя не в Ростове, не в Киеве, положили его по завету, им даденному на высоком холме в боевом Храме Спаса в Берестове. Даже в смерти не утешил он Ангельский род. Лег вместе с Медведями. Видна такова его была доля бесшабашная. Андрей же по всей земле Владимиро-Суздальской начал ставить Храмы Богородице в благодарность за покровительство ее. На алтаре каждого Храма по велению князя, вырезали мастера – Якорь. Посвященный или Брат понимали. От начала до конца путь пройден и здесь им постоянная остановка и спасение, от Сына Божьего и Заступницы.

 

Смерть отца не то чтобы опечалила Андрея. Он, по сути, и не знал князя Юрия. Однако руки ему развязала и дала право на старший Мономаховый стол не по силе, а по Правде. Сопли на кулак новый наследник мотать не стал, заручившись поддержкой Николая Святоши и Ростислава Смоленского Набожного, собрал в Ростове Великом Собор. Не в Киеве, а в Ростове, как бы показав. «Я вас три раза на меч брал, более вы мне и даром не нужны».

Ото всех сословий, земель и Богов позвали гостей. Порешить. Как дальше жить? Неделю гудел Собор. Бояре своеземцы и старая дружина, на печи с девками отличившаяся, да гости от старых земель при поддержке жидов и сурожан, в крик кричали:

– Не надобен нам такой князь! Он там, в Заморских землях мало л чего набрался. Старых Богов не чтит! Новым – шапку не ломает! Себя Сыном Божьим кликать стал! Кто ж ему такое позволит!

– Не годится и старым и новым Богам выю гнуть. Пусть выберет – кто ему Бог?

– Сварливо заскрипел старый учитель Нестор, просидевший под крылом у Киева все эти годы, – Пусть покажет обчеству – каких Богов чтит?

– Он подставу нам делает, – Шепнул Микулица, – Старый хрыч. Ежели мы за Ярилу – старая и новая дружина отшатнутся. Если за нового Бога Христа – поземельные бояре и народ отринутся. Куда не кинь – всюду клин!

– Слушай народ! – Встал Андрей – Слушай дружина и боярство, волхвы и братья. Все вы кругом знаете, чту я Богов старых и новых чту. Все вы знаете, что един Бог в небе и мы на земле рабы его. Но… служу я едино одной Богородице. Матери нашей – Пресвятой Деве. Кто мне ответит. Разве не одна праматерь у нас всех – Мать Ариев? Разве не выносила нас в одном чреве с Богами Артемида – Природа Мать? Разве не все мы внуки Дажьбожьи? Али забыли все, кто нам всем нити судьбы прядет? И кому мы все жизнью на свете белом обязаны? Ты старый мудрец, – Он повернулся к Нестору, – Сидишь, в тишине кельи летописи пишешь! А кто тебе долю сею определил? Или ты Богородицу не чтишь?

– Чту, чту, – Нестор отмахнулся от него крестным знамением, понимая, что слово против Богини Матери – это смертный приговор.

– А вы, – Андрей повернулся к дружине, – Под пегим знаменем Перуна в бой ходили, а от ран вас, чьи руки выхаживали? Не сестры ли Артемиды Матери? Али рядом с Перуном брат ее Арес, всех ариев покровитель, коня своего не горячил. Девы Вравронии и Валькирии не с вами ли стремя в стремя в сечах стояли?

– Прав князь! – Одобрительно загудели дружинники, – Слава девам войны, жрицам Артемиды! – Берсерки ударили рукояткой секир в щиты.

– Не вы ли Матери Лесов молитесь о дожде и урожае, – Он повернулся к народу.

– Девки – о родах легких и хлопцах гарных, мужики – о хлебе тучном и меде пьяном? А вы, торговые гости, сурожане и жиды. Знаю, знаю, что в тихую в задних комнатах свою веру правите. Но праматерь то чтите ту же! Али как? Так вот. Я служу Богородице! Она у нас всех одна!

– А что, князь, правду ли бают, что она тебя как милого голубит? – Прозвенел чей-то голос.

– Кого любят, того и жалуют! – Раздался звонкий голос с высокого теремного крыльца. Головы всех повернулись к красному крыльцу.

– Меня народ называет Девой Ариев, Пресвятой Девой, Богородицей. И прав народ! Я у каждого своя. Та, какую он видеть хочет. Ребенок видит мать, только так, как он ее видит. А что князю я заступница и надежа Кого люблю, того и холю! – На крыльце стояла Малка в царском платье, – А то, что люблю его как Сына Божьего, так и он меня больше жизни чтит. Вы меня так чтить будете, и вам от меня помога во всех делах. А нет, так я и не обижусь. Не корит мать детей своих за не любовь к ней, только печалится, а руки своей ласковой с головы их не снимает.

– Богородица Дева радуйся! – В полной тишине высокий голос запел псалом, подхваченный всеми.

Решение собора было единогласно. Быть на Руси Великим Князем едино Андрею Георгиевичу Боголюбскому. Упразднить все уделы мелкие, что не Рюриковичами правятся. Оставшиеся уделы подвести под руку Князю Великому Андрею, включая Рюриковичей, и жить в едином Государстве вассально, то есть под рукой царя-священника, как тот укажет и служба ему обязательна, а присяга на верность по гроб жизни. Отступникам смерть! Таков был приговор всей земли, чье имя Русь.

Первым же делом Великого Князя было освобождение неуемного Иванко Берладского, коей рванул на земли Галицкие потрепать дядьку своего не любимого, но был побит и в проруб посажен. Как по мановению волшебной палочки, цыкнули на Давыдовичей, вместе с Андреем наместники Польские и Венгерские, князья Черниговский и Смоленский. Впервые гордецы из Галича поджали хвост и отпустили Иванко с миром, почуяли, где сила. Правда и тому досталось от Андрея, да так, что осерчал и представился. Однако урок, даденный князьям, даром не прошел и, собравшись на реке Остре, те кто в Ростов не приезжал, по лености ли, по какому умыслу, тут на Остерском сборе к Ростовскому Собору присоединились. Сила силу ломит.

После Собора Андрей перенес столицу во Владимир, как и обещал Богородице. Посреди Императорского двора установил он киворий – чашу каменную с выбитым на дне восьмиконечным крестом, обозначив:

– Здесь пуп Земли! Отсюда впредь центр мира считать будем!

– Не зарвись брат, – Сказал ему Гундомер, – Такая ж чаша в Иерусалиме, напротив Святая Святых – Гроба Господня стоит.

– Не боись брат. Сделаем дело, свой Иерусалим тут отстроим, в Боголюбове. Свой Гроб Господень обретем, – Обнимая напоследок, перед возвращением Гундомера в Святую Обитель сказал Андрей. – Братьями передай, что Великого Мастера храмовников с себя слагаю, не потяну ноши две. Передай мое пожелание видеть на этом месте тебя. Не прерывай, то для дела надо. Скачи. Не свидимся…не поминай лихом. Но рад буду видеть. И Малка тож.

– Все исполню брат, жди вестей. Малку сам обниму, заеду к ней на Нерль. Заморью привет передам. Рад буду также вас видеть всех. Обнимемся побратим.

– К тебе пришлю в Новый Израиль на выучку Братскую дружинников сотен пять с челядью. Братьев своих младших Мстислава и Василька с племяшами к вам пришлю, оба уже в пору вошли, а ума не набрались. Да переговори по дороге с Мануилом. Не спокойно здесь. Сестру его Елену с сыном Всеволодом отправлю к нему в Царьград, Пусть поберегет. Сына ж своего – Мстислава, как на ноги встанет, к тебе в валеты отряжу. Ты мне из него лыцаря сделаешь. Да не просто лыцаря, а героя.

– Все сделаю побратим. Сам приезжай всегда рады будем, – Гундомер отвернулся, чтобы Андрей не увидел, что глаза его блеснули слезой и вышел из горницы.

Он выполнил все в точности, и даже стол Великого Магистра на Храмовой горе держал под своей рукой более десятка лет. Так и остался он в памяти пуленов, как Великий Мастер Бернар Бланшфор, потому, как точно знали, что стал он берсерком и медвежью хватку приобрел там, в лесах Белого северного края, прародины всех родов.

Андрей же занялся строительством. Вознамерился он той иконе, что подарил ему Лука, которая его во Владимир привела, иконе Богородице под названием «Умиление» дом в столице поставить. Такой Дом, что бы не хуже Софии Киевской, не хуже Цареградских Храмов. Приказал по устройству Храма Соломонова Храм Успенья Пресвятой Богородицы ставить, как в Святой Земле.

Соборный купол – трибуну приказал князь сделать золотым, и комары золотыми листами выстлать. По комарам же поставить птиц золотых и ветрил и связать их по стенам узорчатым золотыми поясами. По краям же кровли пустить золотые узорочья. Двери золотом отделать, а притолки обить золочеными листами. Внутри на серебряном амвоне поставить икону чудотворную. Для пущего же форсу сделал ей ризу великолепнейшую из чистого золота, драгоценных каменьев и крупного жемчугу. Весь Собор был залит золотом и серебром и заключал в себе всю красоту и все богатства, коими одарена была Ойкумена.

Гости князя, приходя в Храм, поражены были этим великолепием и смирялись перед величием славы силы новой, восходящей на небосклоне Великой Империи.

Мастера княжеские строили Храмы каменные по поясу Симонову быстро и надежно, чего на Руси доселе не бывало. Вслед за соборами в Боголюбове и Владимире, взметнулись в небо купола в Ростове и Дмитрове, Юрьеве и Белоозере, Суздале и Переяславле. В одном стольном – Великом Владимире поднялось четыре десятка церквей да три монастыря для братии. В главном храме поставил трон. Имя ему нарек Мономахов. По стенам же велел каменными картинами всю свою жизнь в Заморье обрисовать.

Малка сменила на Нерли деревянную церквушку свою на узорчатое воздушное чудо, будто сплетенное из каменных кружев. Знали ее мастера такие секреты, что до них никто не знал, и после них забыли. Но всю душу вложили мастера в Дом Богородицы. В лучах солнца восходящего летел он в небо синее с высокого холма над рекой, а в лучах солнца уходящего спускался в синеву речных вод по лестнице белокаменной. Только черный купол летел и летел над землей, не любили Малка золота, от Чернобога оно, кровь за собой тянет, потому и купол на ее Доме был как в Храме на Храмовой горе, что в Святом городе Иерусалиме из потемневшего серебра – Перунова металла.

Микулица под свою руку взял монастыри по земле Залесской. Да еще приглянулся ему бор, что стоял рядом с речкой Яузой, где спасла чудотворная икона Богородицы слугу в реку упавшего. Упросил он князя поставить там странноприимный дом для народа проезжающего и отжалеть его Богородице. Князь не возражал, и встала на холме в бору небольшая обитель, рекомая Спас на Бору.

Борис разместил своих воев по обычаю в монастырях – во Владимире в Вознесенском и гвардию в Спасском. Посвященных братьев – в Боголюбском, где рядом с ними и с Домом Богородицы отстроила Малка и монастырь для своих дев-воинов.

По всему Залесью вставали дружины монастырские, храня тишину и покой. По всему Залесью, где сверкал в лучах солнца купол Храма Богородицы, там ищи защиты у слуг ее – дружинников Великого князя Андрея Боголюбского.

Андрей же, украсив и расширив град Владимир, собрал своих князей и бояр и объявил, что, создав град Божий, благодатию и помощью Пречистыя Богородицы и расширив и вознесый его наипаче, хочет объявить его метрополиею, да будет сей град великое княжение и глава всем.

Потом вызвал Микулицу.

– Значит так, протопоп, – С улыбкой начал князь, – Снаряжу посольство в Царьград к Луке Хризовергу, знакомцу нашему старому. Во главе его поедет боярин Яков Станиславович. Яшка он умом остер, а более того понимает, что он для ширмы едет, для форсу, и будет гудеть и трендеть во всю мочь, что б на себя внимание оттянуть. Тебе же дам грамоту для патриарха. В ней просить буду ввиду возвышения града Владимира, усиления Руси Залесской и умножения храмов на нашей земле, пусть патриарх поставит нам особого митрополита в новосозданную столицу. На словах же скажешь, что икону, им даренную, во Владимире чтут и прозывают Владимирской Божьей Матерью.

Еще скажешь, что князь, мол, власть царя-священника к рукам прибирает и потому старец Нестор поперек горла с косностью своей. Пусть убирает его из Руси, как колода он на новой дороге. Добавь от себя, как бы невзначай, Лука поймет, что митрополит нужен игрушечный, что ты, да я, сами знаем, куда рулить. Да что мне тебя учить. Перед дорогой к Гуляю забеги. Дед тебе советов мешок даст, да пошепчет, с кем полюбезничать там. Все, остальное сам знаешь. Золота, вин, мехов не жалей. Скупой платит дважды.

– Понял все, князь. Я с собой игумена Федора возьму. Силен в знании дел церковных и в спорах о вере. Он племяш Смоленского епископа, грека Мануила, у него в Царьграде родни целый воз и все при дворе, и патриархе.

– Возьми, возьми. Федор роду боярского, и в тайне старых богов блюдет и с волхвами знается, – Микулица удивленно посмотрел на князя, – Знаю, знаю, у меня свой догляд за всеми. А так страшен и грозен всем: рыкаше глас его, аки у львов, а величеством аки дуб, и крепок и силен. Может его и митрополитом поставить.

– Нет, князь. Самонадеян Федор и горд. Вознесется, не опустим.

– Опустим. Не таких шустрых с небес на землю опускали. В Киев не заезжайте. Нам он теперь разве, что еще раз его на меч взять, да и пожечь, чтоб как бельмо в глазу не маячил. Да рано еще. Пусть они там любой Собор собирают. Они теперь нам не указ. Собирайтесь, сроку вам три дня. Надеюсь я на тебя, Микулица. Вот Данила ушел. Гуляй не стареет, но уйдет не в Ирий, так в другие земли, таков его удел. Гундомер в Святую обитель уехал. Мы с тобой стареем. А дел впереди не в проворот. Скачи попутного тебе ветра. Да забыл. Передай Мануилу, что пора зубы показать. К середине лета поведу дружины на камских волгарей, опору самостийности и неповиновения. Тряхну города их по Каме и Волге. Пусть поднимает Иерусалимских братьев с Гундомером во главе и порядок в Египте наведет. Для большей страсти время назначаю первый день перелома летнего после Ивана Купалы. Но вот теперь вроде все. С Богом!

Микулица уехал, а князь, как и говорил, собрал войско под икону Богородицы и частицу Креста Животворящего, покровителя братских дружин храмовников, и повел на волжские города. Взял с собой старшего сына Изяслава. Поход был скоротечен и победоносен. В первом же бою наспех сколоченные дружины поволжских уделов разбиты были в пух и прах. Да и что за дружины, шайки разбойные набеги совершать, да простой люд в полон брать. Шесть городов, как орехи расщелкал князь за короткий срок. Правда, они и не сопротивлялись сильно, увидев войско на марше. Один Бряхимов горделиво голову вскинул, так ему по неразумной голове, шестопером вмазали он и присмирел. Тоже мне столица Поволжская. Нету ноне столиц окромя Владимира, и в том всем урок.

Мануил, побратим Цареградский, по договоренности, вместе с пуленами НовоИзраильскими в тот же день, как Андрей Бряхимов взял, Египет на колени поставили.

Лука Хризоверт все понял и громогласно объявил, что благодаря помощи свыше и по благословению Господнему прекращается на земле обетованной разбой и бесчинства великие и рабы Божии, по велению Империи под сенью Креста Животворящего несут мир и благоденствие. Потому он патриарх Лука объявляет в честь события этого каждогодное празднество Спаса, или Изнесение честных Древ Животворящего Креста Господня. И пусть каждый помнит, что с сего дня началось в землях обетованных спасение от усобиц и разбоя княжьего и повсеместного. С этого дня вернулся на землю мир и порядок, коего давно ждало изнывающее отечество.

После похода Андрей собрал советчиков.

– Скажите-ка мне други дорогие, То ли Киев воевать пойдем, так за спиной Новгород жидовский и сурожский оставим. А те, если не предадут, то продадут, такое вот отродье. Если ж начнем торговое отродье уму разуму учить, киевская спесь наружу попрет. Это сейчас они там своими делами заняты. Меряются у кого шаровары поширше, а сцепимся с новгородцами, они сразу нам в спину ударят. Что делать? Советуйте.

– Новгородцы князей не чтят, сами с усами. Приглашают на княженье, кого хотят на всей своей воле, – Первым взял слово Гуляй, – Я их давно знаю, еще с тех пор, когда у них вечевого била не было. Право им князей сажать имеет только Великий князь, то есть ты Андрей. У них там, в городе, цехов да гильдий всяких, как дерьма на лопате. Всяк норовит свою сторону погнуть. Тут тебе и жиды, и сурожане, и северные гости. Варяги, греки, волгары камские и волжские – в общем хрен разберешь. Сейчас они передрались все. Князей меняют как рукавицы. Почитай штук пять за последний срок поменяли. Этот им не люб, этот не гож. Надо цыкнуть на них, и посмотреть, как себя поведут.

– Ладно Гуляй, понял все. Микулица садись, пиши цидулю Вечу новгородскому.

– Готов. Чего писать? – Микулица извлек перо и флакон с чернилами.

– Пиши. Ну, там турусы в начале сам вставишь, ты это дело борзо умеешь, научился у друзей своих царьгородских. Пиши. «Да будем вам ведомо, что я Великий князь, Андрей Георгиевич Боголюбский, хочу искать Новгорода добром или лихом, что бы вы мне целовали крест, – Он задумался, потом продолжил, – Целовали крест иметь меня своим князем, как старшего на отчем столе. А мне добра вам хотеть».

– Возопят, – Бросил Микулица, – Возопят тут же. Обидно, как же так, не спросили, не покланялись и сразу «крест целовать».

– Пусть вопят, – Поддержал Гуляй, – волгар прижали, а у них торговля с новгородцами. У тех же, в Двинской земле колонии и то же в волгарах интерес. Ежели мы им воздух перекроем, они задохнуться без волгар-то.

– А если вы еще и хлебца им из Суздаля не дадите, – Подала голос Малка незаметная в углу под образами, – Если хлеб им не давать, они сами приползут. Пиши им князь пусть гонят в шею киевского Святослава, что княжит сейчас у них и брата его Давида, что в Торжке сидит. Выгонят. Мы их с Киевом поссорим и себе место их руками освободим. Не выгонят. Повод будет мордой их в грязь тыкнуть за неподчинение старшему столу.

– Ну, если выгонят, – Нараспев протянул Андрей, и скороговоркой закончил, – Я им князем брата своего Мстислава посажу.

– Так они ж его еще при отце твоем Юрии в шею гнали, – Хихикнул Гуляй.

– Вот пусть назад позовут. Позовут. Прогнутся. Считай, мы их гордыню об колено согнули. А откажутся, я им тогда племяша своего Мстислава посажу, сына Ростислава покойного, но уже на своей воле. Он мальчик шустрый, покладистый и смекалистый.

– Да и братец его Святослав в деда задиристый, он им чубы то пообдирает, – Опять хихикнул Гуляй, – Смотри Андрей доведешь Новгород до открытого бунта.

– Во то и надо! – Спокойно закончил Андрей, – Бунт нужен. Бунт – и пожечь. Как Господь учил – огнем и мечом. Сломаем хребет Новгороду, тогда и за Киев примемся. А остальные, как зрелые яблоки, в руки попадают.

– Прав. Прав, княже, – Опять подала голос Малка, – Ныне все смотрят в эту сторону. Князья – на Киев. Жиды – на Новгород. Отобьют они себе волю – остальные под руку никогда не придут. Сломаем хребет этим двум – других не то что на аркане тащит не надо будет, бегом побегут, толкаться будут, кто первый лизнет. Начинай князь с Новгорода. Купцы по сарафанному пути своему вести в миг разнесут. Новгород – он пока во всем мире своим буйным нравом и непокорностью богат. Садки да Васьки Буслаи, у всех на слуху. Согнешь эту буйну голову, остальные сами гнуться будут. А Киев? Что Киев? Подождет, не к спеху.

– На том и порешили. Дописывай Микулица. Меду и перцу сам прибавь. Гонцов готовьте и отправляйте. Пусть решают. Столицу отстроили, будем государство строить. На века. Для детей и внуков. Что б добрым словом помянули.

 

Все как гадалось, так и сложилось. Новгородцы брата Андреева Мстислава ими в свое время, еще при Юрии из города выгнанного, князем своим видеть не пожелали. Носом крутили, хвостом вертели. С владимирскими приказными дьяками спорили, торговались. В результате все получилось, как Гуляй и говорил. Согласились на Мстислава Ростиславовича, но уже на условиях Андрея Боголюбского. То есть точно по мудрости старой.

– Торговали, веселились – посчитали, прослезились.

Так, что князь даже отзывать из Заморья брата не стал. В то время Мстислав с братьями, да со вторым сыном Андрея тезкой дядькиным, то же Мстиславом, как и было задумано, проходили обучение в братских дружинах на Святой Земле. Завезя по дороге вдову Юрия – Елену и младшего его сына Всеволода к родне их, в Царьград, дружины ушли наметом в Новый Израиль. Мануил принял сестру и племянника, определил им удел по Дунаю в четыре города. До поры, до времени схоронив за каменными стенами. Братья госпитальеры, по договоренности с Микулицей определили к ним дружину орденскую немалого числа. Да храмовники своих братьев с полсотни подкинули. Мануил был рад, северный предел надежно защитила сестра.

Остальные разместились по комтурствам орденским по всем Заморским землям, проходя выучку. Малолетнего Мстислава Андреевича сам Великий Магистр Бернард Бланшфор, за глаза своим воспитанником то Гундомером, то Ратмиром называемый, забрал себе в оруженосцы, отписав под его руку самый южный предел Газу и Аскалон, когда-то на меч братьями Иудой и Симоном взятые.

Поход этот легендарный, прозванный вагантами и менестрелями походом Нового Спасителя или, как его на поэтический манер переделали, Иисуса Новина, воспет был повсеместно. Старый граф и Мастер – Готфрид Сент-Омар, в своем скриптории – мастерской по переписке книг, в Доме храмовников в Лондоне, его любовно выносил и в свет выпустил. Отчего и стал известен этот поход и город Аскалон по всей земле.

Первый Дом Ордена Храма в Лондоне был расположен за Холборном, на северо-западе Сити. Состоял он из огорода, фруктового сада, кладбища и круглой церкви из канского камня, со служебными постройками, полностью окруженными рвом. Здесь находился не только административный центр лондонского поместья, но и орденская цитадель – укрепление английской провинции. Основание этой провинции восходило к пребыванию Гога Поганого в Англии и Шотландии после Собора в Трое. Однако развернулись здесь братья только с восшествием на престол Стефана Блуаского, племянника короля Заморья – Болдуина Булонского.

Брат Готфрида – Отон занял в новом Доме при королях Стефане и новом короле Генрихе, да, да том самом Генрихе, который недавно был Генрихом Анжуйским, достойное место. Вместе со Святым Бернаром, вот же вездесущая бестия, был он свидетелем договора о мире и согласии между королями Английскими. Точно вели линию по всей Ойкумене участники Совета в Царьграде. Он же мирил Святого Людовика с Генрихом, после того, как все-таки вильнула хвостом, как и предрекал покойный Данила, молодая королева Алиенора, да и бросилась к Генриху в его туманный Лонодон. Видно вспомнилась та бешеная ночь в Святой Обители, что подарила им Малка. Взял Отон под руку с братом Готфридом маленькую Маргариту Французскую, принцессу, да мало ли чего еще они делали для общей цели.

Но для души, эти самые братья Сент-Омары, заказали книгу о подвигах дружин своих в земле Аскалонской.

Магистр Готфрид и брат Отон,

В этом святом братстве

Вашего честного общества

Вас паки и паки хранит и освящает

Благой, свободный, всемогущий Иисус Навин

Сеньоры, ваш приказ

Перевести Книгу Судей

Выполнил я добросовестно.

Так говорил им Мастер-бард, похвальбу ту написавший, в посвящении к книге своей.

Так вот Андрей тех, кто в Заморье учебу проходил отзывать не стал, но грамотку им отправил с одной мыслью:

– Готовьтесь! Скоро ваше время придет!

Года не прошло, как Андрей отвел новгородцев от князя Мстислава Ростиславовича, и, угождая им, как и было еще эвон, когда задумано, посадил им брата его Святослава. Угодил торговому люду, но за угоду свою дань с двинских земель себе забрал.

Опять же, как говорил Гуляй, Святослав оказался в деда: буен, женолюбив и питя ищущ. Новгородцы терпели его долго, поняв, наконец, что от всей их торговли с Андреем им один убыток, но кто ж такое вынесет. Лавки по Великому торговому городу трещали, девки пищали, а заступникам в нос – так правил достойный внук достойного деда – Святослав.

Гуляй, и вся ватага Андреева посмеивались в усы и ждали, когда у жидовской братии терпенье лопнет. Дождались. Ударил вечевой колокол. Собрался народ на Соборной площади. Да и дали под зад буйному Ростиславовичу.

В Боголюбове это ждали и собрали ближний совет.

– Ну что? – Как всегда начал Андрей, – Дождались. Допекли новгородцев. Почти что бунт.

– Нет не бунт, – Ответил Гуляй, – Сейчас они кагал соберут, обсудят, что, где? В чем выгода их, зачем Святика гнали. Поймут, что куда не кинь всюду клин, и побегут торговаться с тобой, с Киевом, с Белобогом, с Чернобогом. Где бы только свое урвать.

– Новгород это вещь – себе на уме. Сейчас они свой интерес во всем искать будут. Куда бы им выгрести, чтоб себе выгоду найти. Садки хреновы, – Поддержал его Микулица.

– Значить, что вы мне советуйте? Пишем грамотку Господину Великому Новгороду, – Андрей на минуту задумался, – О том, что не будет им другого князя окромя Святослава, а от других мыслей пусть их Бог убережет.

– И пусть ждут его в обрат на княжий стол, – Добавил Гуляй, – А придет он не один, с ним придет Правь и объяснит всем, как по Правде жить.

– А что б всем было все понятно сразу, ты Борис скачи к Святославу и скажи, пусть ударит по слабому новгородскому месту – городку Торжку – главному торжищу их, – Андрей сделал паузу, – А ты Микулица, посылай послов к светлому князю Полоцкому. Напомни ему, кому он обет давал и пусть высылает дружины с запада на Новгород, на пригород его Луки. Я ж пошлю своих гонцов в Смоленск и пусть братья иоанниты пособят нам с юга по новгородским землям ударить.

– Все правильно князь рассчитал. – Поддержал его Микулица, – Приползут новгородцы мира просить, еще до того как дружины на горе появятся.

– Да и дело не в том, – Продолжил князь, – Всю эту братию мы знаем и все их ходы просчитаны. Начнут они свои интересы мелкие выторговывать. Тьфу, и растереть. Не в том дело. Надо в эту бучу Киев втравить. Тут, Гуляй, твоя забота. Нажми все свои пимпочки, все тентери свои, но что б киевляне поверили, что это их час пробил.

– Есть у меня человек жидовский Данислав Лазутинич, из опытных жидов. Стар и хитер. Я ему помогал дело с Царьградом наладить. Как помогал, так и расстрою. Но он стар и умен, и в отличие от тех, кто мнит себя самым умным и хитрым жидом в Жидовской слободе, все понимает. Так вот, этот старый жид пройдет по моему велению, вроде бы, как тайно посты наши вкруг города и проберется до Киева. Там он Мстиславовичу, потомку того Изи, которого ты князь мордой в грязь тыкал, пожалится на жисть свою тяжкую и позовет родича их Ромку на княжеский стол в Новгороде.

– Ух, ты старый лис, – Андрей аж опешил, – Это ж Киев свой договор нарушит, а Новгород в обход старшего стола защиту у моего вассала будет искать. Это ж кругом обида роду.

– Правильно ты князь все разумеешь, – Микулица, как книжник поставил точки, – Обида роду раз, неучтение старшего стола – два. Иди, проси на не покорных управу по всему миру. Рюриковичи только поддержат, а кто не поддержит, тот и голос не подаст. На нашей стороне Правда и сила. Можем давить на Новгород, да и на Киев. Дело только в нас, кого первого выбрать.

– Все, – Подвел итог Андрей, – Борис, иди, собирай дружину готовься к выступлению на Киев, а Гуляй их до дела доведет.

– А чем тебе наши-то жиды не угодили? – Спросил Борис.

– А твоих жидов никто не трогает? Да и кто, твои? Считай ты у нас теперь Борис Жидославович главный жидозаступник, – В шутку закончил Андрей, – Скачи, времени нет о жидах турусы разводить. Готовь дружины, братьев поднимай. Скоро наш час настанет. Тебе в нем место главное. Помни братья мы все, и ты брат. С Богом!

Все получилось по раскладу общему. Святослав взял Торжок. Вечно боящиеся жиды и сурожане новгородские пошли лизать Андрею. Данислав Лазутич пробрался через все посты. И как же это ему удалось? Прибежал в Киев и уболтал киевский стол. Они только его и ждали, чтобы понять, кто в этом мире шишку держит? Раззадорились киевские князья, коих до поры, до времени не трогал никто, голову подняли и квакнули. Тут и Андрей предъявил свои права на Русь, и на Киев в том числе, как старший в роде.

Киевская родня поперхнулась и с запозданием поняла, что отмолчишься, как в кустах отсидишься. Но они грань уже перешагнули. А за пустые слова отвечать надобно. Какие там Ромки-Романы. Ответ за главным столом. Если ж тебя не трогали – это ж не значит, что забыли. Потому не лезь в чужие дела.

– Двое в драке – третий в сраке. – Четко выразил общую мысль Микулица. когда узнал, что Киев влез в дела Новгорода.

– Пора место недоумкам указать, – Малка, как всегда, была немногословна, – Готовь князь дружины, будем светлый град-Киев в Китеж-град превращать, в призрак, в легенду.

– Изя, – Позвал князь старшего сына, – Пиши, зови брата из Асколонской волости. Пусть поднимает все дружины, выучку пришедшие с ним в Землях Заморских. Моей волей, братьев моих с места срывает. Пригрелись там, по морям и рекам теплым. Пусть к Гундомеру идет, от меня слово соловьиное скажет, он ему дружины даст. А далее путь ему к Царьграду, там Мануил подсобит. Но главное, кровь из носу, пусть хоть из небесных колесниц своих воинов высаживает, но Киев мне к мартовским идам чтоб взяли, сроку им три дня. Я сам его за три дня брал. И еще, пока они там телок рожают. Возьми Бориса. Пусть он дружины свои собирает. У него одна задача – я ему ее сам объясню. Иди, помни, ты не сделаешь, сам сделаю.

Андрей сел писать письма: Мануилу повнуку своему Мономахову, Фридриху Рыжему – соправителю своему по Великой Империи, Луке Хризаверту – Патриарху Цареградскому и Великим Магистрам в Иерусалим. Кириллу Туровскому и Черному Игумену. Знал он, что все просят, мол, пора заканчивать на Руси. Ойкумена просит жесткой руки. Не мог он через себя перешагнуть, не мог залить кровью родные леса и поля. Хотя в душе понимал. Нет счастья без большой крови. Пусть десять невинных погибнут, но государева власть укрепится. Кто прав? Кто не прав? Устал он, пусть Заступница рассудит.

– Когда надо будет рассужу. Отмолю, Отогрею! Жди, когда все поклонятся! – Был ответ от Святой иконы.

– Не коварный удар готовлю. Вопля о защите жду! – Ответствовал Андрей.

Малка опять вышла на берег реки.

– Устала я мать Артемида! Продыху бы мне, – Она кинула в реку венок.

– Отчего ж ты устала, дочь моя? Али я тебе любовь твою запретила? Или за гордыню твою, что ты Храмы свои, себе как бабе замужней поставила, укорила? Или Эроса за хохмы ваши, али тебя, за то, что ты в Иерусалиме вытворила, по голой заднице отшлепала? – Артемида предстала перед ней во всей своей грозной красе, – Ты устала? Отчего же? Ответствуй! Разве сестры твои, жрицы мои тебе помощь везде не оказывали? Во всем, даже в том, что я им делать не велела. Любимица моя! Дева Ариев! Все вокруг тебя в пляс. Она устала! Да ты на себя посмотри. Кровь с молоком. Мужики – в повале! Князь – без ума. Народ – визжит. Короли, графы, герцоги, князья и все, все следы твои готовы целовать. Она устала! Молчи, не прерывай! Обижусь! Накажу! Что у тебя не так? У тебя все так. В любви – Богиня. В миру – Богиня. В Храме – Богиня!!! А ей не так. Она устала! Встань, я гляну на тебя усталую!

– Извини мать, – Малка склонилась перед Артемидой.

– Чего скуржопилась! Распрямись! Глянуть хочу! Хороша!!! Чего надо тебе еще?

– Извини мать. Сорвалась. Чую смерть.

– Не твоя смерть и неча тебе чуять. Иди к Макоши и Велесу, сегодня ты их дочь. Не гневи меня. А впрочем, я и не гневаюсь. Иди, обниму, поцелую. Знаю, тебе на земле, то не нам, в Ирии. Горемычная ты моя. Иди ко мне. Вот тебе мой поцелуй и многия лета. Сил тебе немереных. Новые испытания у тебя впереди. Люблю тебя! Иди, – Артемида оттолкнула ее и скрылась в сером облаке.

Прибыли посланцы от сотни городов от князей: Поднепровских, Черниговских, Полоцких, Смоленских, да от многих других. Челом били, мол, оборони князь от разбойства киевского от хищников лютых. Андрей созвал Собор во Владимире. Тот Собор постановил.

– Приговорить, что надо спасти Русь от пленения и разорения, для чего своих хищников укротить. Самого князя просить, признавая его истинно Великим, в поход идти. Ежели сам не пойдет челом ему бить, чтобы во главе ополчения поставил своего сына Мстислава, геройствовавшего в волости Аскаланской.

– Что и требовалось получить, – Устало сказала Малка и опустилась на ступени храма Артемида, стоявшего за церковью на Нерли, – Прости Мать и пойми.

– Поняла и простила, – Разнеслось над кронами дубов и берез, – Иди дальше дочь моя.

Малка разделась и с высокого обрыва бросилась в темный омут прямо под обрывом. Угрюмы напряглись, хотя знали, кто же в этом крае, какой водяной ее утащит. Нет такого. Она долго плескалась в холодной воде, потом вышла на берег. Все. И эта ступенька пройдена. Пора на Киев.

Гонцы летели ко всем братствам. Князей не брали. Какая выучка у старых княжеских дружин. На печи лежать, калачи трескать. Так, побродить по окрестным селам. Девок понасиловать, мужиков в полон забрать. Родича поневолить, да помучить. Все равно старший на столе придет, и все на круги своя вернется. Можно конечно покрасоваться, что ты тоже не лыком шит, и по старой вере и старым записям самому Велесу брат. Но раскрывалось это быстро. Волхвы знали, что с чем едят. И каждый получал по чину.

Потому у Киева защитников было мало. И надеялся он в основном не на дружину или жидовское ополчение в поджилках слабое, а на то, что по старым добрым делам Киев-Мать Русских городов без воли народа киевского трогать никто не будет. Хотя откуда он мать или отец городов Русских кроме киевлян не знал никто, а по-простому и знать не хотел. Считали его так, городком на окраине, у края земель исконно арийских – Украинских, и по нахальству своему права себе насвистевшим. Но по большому счету надо было и ему хребет ломать, хотя, опять же, по большому счету за его спиной сидели бояре и покруче и посильнее, чем с первого раза казалось. Да от Жидовских ворот тоже не мирные ветры дули.

Братья, особливо братья храмовники, жидов не сильно почитали, знали доподлинно, кто есть кто. Серьезных людей из Приоров Сиона и Братств Змеи и Дракона считали за себя ровню, а остальных – рабов казны, держали немного в отдалении. Хотя были все братья. Но при всем при том, кто носил жупан белый. Кто черный. А кто из домотканой ткани, разница все же была. А уж к мытарям и торговцам, что под рукой братской процветали, это относилось непосредственно, больно часто всякая торговая братия любила ссылаться на близость к закованным в броню витязям.

Андрей и это дело сильно не любил, и хотел над всей Бернаровой золотой паутиной сплести свою стальную, контроль над всеми финансами имеющую. Киев был первым пробным камнем. Братья идею поддержали и согласие высказали. Теперь, смотри Ойкумена. Могем – не могем. Как получиться.

Но все. Вперед. И дружины двинулись.

Договоренность была жесткая. Каждый орден, что на ближних землях сидит по дружине выделяет. Никаких пунктов сбора не будет, как раньше привыкли. Соберутся, неделю друг перед другом гоголем ходят, чашами стучат, у кого какие брони, да кони бахвалятся. Девки в обозе визжат, жиды и мародеры походные мошну набивают.

– Нет, – Решил Андрей, – Сбора не будет. Обоза не будет. Кажный из своих краев, своим путем к Киеву пусть подходит. В един день, в един час, с ходу будем город брать, что б эти крысы разбежаться не успели.

– А то привыкли, пока стан под стенами стоит. Они своих родичей среди сурожан да обозников разыщут, посулы да подарки воеводам принесут. Князям – злато, серебро, меха да каменья самоцветные. Кому меду пьяного, кому девку смазливую. Глядь, город ворота на мире отворяет – все довольны. Через неделю они опять гоголем ходят, никто им не указ. Вольный город – гордый Киев. Кончать надо этот базар, – Жестко закончил Микулица.

– Сходу пусть на стену идут, – Продолжал князь, – Тут и крепость дружины киевской посмотрим, и выучку наших воев. Да что говорить. Пиши. Тебе Борис Жидиславович, – Он хохотнул, – Извини, но приклеилась к тебе масть, не оторвешь. Значит, тебе взять дружины Залесские и скакать навстречу сыну моему Мстиславу, что из Аскалона с храмовниками идет. Перехватишь его лодьи у Переяславля на Днепре и пойдешь с ним по-над берегом. Остальным подручникам так делать: Брату моему Глебу – встретить в Переяславле Бориса и помочь им припасами, Заморский обоз забрать и у себя схоронить. Самому поднять дружины свои и идти дубравами на Киев с юга. Ромке, племяшу из Смоленска, сыну Ростислава Набожного, с братьями иоаннитами и брату его Рюрику с овручскими витязями идти с севера, до Вышгорода, где встретит их третий брат Давид, давно там монастыри свои орденские поставивший. Но запиши, вместе им не гуртоваться, а рассыпаться вдоль стен тихо и, до знака, сидеть, как мыши в овине. Новгород-северские дружины с Олегом и Игорем во главе пусть с востока идут. Братья мои и бояре, выучку в Святой Земле прошедшие, со своими воями, орденскую службу служащими, при каждом князе воеводами ставятся. Вся власть и догляд за князьями им в руки. Братцу моему молодшему – Всеволоду, в честь посвящения его в отроки и опоясывания мечом, дарю на праздник этот право вести дружину цареградскую из личной гвардии Базилевса Мануила. Родственничек ему угодил, Амальфовских воинов – монахов дал, пусть командует, перед матерью Еленой покрасуется.

– Тебе, – Он повернулся к Микулице, – Под начало нашу дружину старую и храмовников. Когда город на меч возьмут и на улицы выскочат, ты всем грабить и насильничать не мешай. Пора и Киеву эту долю испытать. Дома и лавки жидовские пусть громят. Три дня им на гульбу, пусть у киевских девок будет знатный праздник. Ты ж наших воев ставь: у церквей, монастырей и реликвариев. У казны княжеской и теремов родовитых. А более береги святыни старые и дома Божьи. Отдельную дружину у Черного игумена в Лавре Печерской поставишь. Я киевлян знаю. Они сами пограбить мастера, а потом на ворогов свалить грехи свои тяжкие. Так что береги Николу Святошу и Лавру его. Больно много за последние годы Святых убиенных в златокупольном Киеве. Нам еще одного не надобно. Понял все?

– Все понял князь, – Микулица усердно скрипел пером.

– Киев пусть берут на копье и щит с ходу к мартовским идам, – Малка в воинские приказы не встревала, дождалась, когда князь закончит, – В честь Артемиды. Все иконы чудотворные и драгоценные, мощи святые, книги и ризы, и все, что им от Господа, все забрать, и в Великий град Владимир привезти.

– Правильно девонька, – Добавил Гуляй, – И колокола все с колоколен посшибать, что не снимается, то о земь в мелкие клочки. А народу киевскому объявить, то наказанием за грехи их тяжкие, за предание веры истинной, за обряды тайные жидовские и сурожанские, и за ересь митрополита их Константина. А по сему, не быть им более стольным городом. Пусть они друг друга рвут и гадают, кто из них более грехов наворотил? Они за всегда виноватых найдут и башки им поотбивают.

Все, как загадывали, так и случилось. Впервые за три века с одиннадцати сторон подошли подручники и за три дня с ходу взяли стены неприступные и разбили войско непобедимое киевское. Майданские хитрецы даже понять не успели, в какую сторону им дары подкупные нести и кого умасливать. Грабили Киев с удовольствием и пониманием. Стенания и скорбь неутешная летали над Майданом и Подолом. Все, что непосильным торговым трудом нажито, ушло в распыл. Микулица вывез все святые дары под охраной суровой дружины Андреевой под пегим Босеаном. Видя который победители поднимали мечи и встречали его криком:

– Бог – есть любовь! Босеан!

На киевский стол Андрей посадил брата Глеба, объявив отныне Киев городком вассальным и провинцией, а Глеба князем удельным под своей рукой и на всей своей воле.

Киевляне аж подавились. Все, спекся Великий Киев. Стал окраиной. У края великой Империи. С того дня не стало Поднепровской Руси. А стала Русь у края. Украинская Русь.

Победоносно гремели колокола владимирские, встречая дружины возвращавшиеся. На теремном дворе, на высоком крыльце, целовал и обнимал Андрей победителей. Затем поднял руку и в наступившей тишине сказал:

– Земной поклон вам объединители, богатыри, богоборцы земли обетованной. Святая Земля вам в пояс кланяется и зовет вас на новые дела – Богоугодные. Привели под руку чванливый Киев. Гнездо усобиц и крамолы. Не поднять ему головы более. Честь вам и хвала! И моя благодарность безмерная. Пора и хитрованному Новгороду укорот дать! Раздавить паука кровь сосущего!

 

Князю донесли. Гонцы с двинских земель челом бьют и плачутся. Новгородцы, ошалевши от безнаказанности, суздальских мытарей побили и с Двинцев дань собрали. А так, как у жидов удержу всегда нет, то они по разбегу и с суздальцев, там торговлю ведущих, тоже дань сорвали, да по бахвальству своему еще и двойную. Мол, видали мы вашего Великого князя…

Андрей с ходу дружины, Киев бравшие, и потому победой пьяные и в силы свои верившие, как в чудо Божее, развернул на Новгород. Во главе их поставил Бориса, не забыв пошутить.

– Ты ж у нас Жидиславович. Кому ж, как не тебе, жидам укорот дать. Глядишь, их под твоим началом вдвое меньше порубят и пограбят. А они тебе за это молиться будут в церквах своих домовых.

В соборах Новгорода заплакали иконы Богородицы, предрекая им беду неминучую. Но кто ж чтит Заступницу, если у каждого за ларем с деньгами свой бог упрятан. Каждый в своем углу в тихую молится, тому, кто ему соседей и товарищей обсчитать, объегорить помогает. Какая тут Богородица, заступница бедных и убогих, когда сам не беден и не убог. Свой Бог он ближе, чем праматерь босоногих, да беспартошных. Господин Великий Новгород слезам Богородицы не внял. Напрасно не внял. Дружины Бориса обложили город умело, как медведя в берлоге. Те заперлись, запасы подсчитали, про Киев, как того три дня грабили, вспомнили, и порешили промеж себя.

– На дворе осень поздняя. Стены, башни, крепки. Ворота на запоре. Припасов хватит. Не хватит – купецкие лабазы отопрем. Выстоим. Им там за стенами жрать нечего. На дворе то мороз, то слякоть. Постоят, постоят и уйдут. Не впервой.

– Выдюжим, – Подвел итог вечевому сбору посадник Якун, – Нехай стоят. На штурм не пойдут. Видано ли дело в мороз, в слякоть осеннюю, стены льдом покрытые штурмовать. Знамо дело постоят и уйдут.

Однако ошибся Якун. Борис бросил дружины на штурм. И на третий день всем было ясно, что Новгород больше, чем Киев держался, не продержится.

Ночью у архиепископа новгородского Ильи собрались самые близкие доверенные люди.

– Надоть к волхвам старым идти. Нести им добра не меряно. Они заговоры и всякия снадобья знают, что можно тайно в жратву этой ораве подмешать.

– Волхвам кланяться! Никогда! – Илья встал.

– Сядь ты, продажный поп, то же мне громовержец, – Одернул его Якун, – На жидовские, да варяжские деньги живешь. Не знамо каким Богам молишься, а туда же … Никогда! Посылай служку за колдунами, чародеями. Я своих чернокнижников из полабских земель, из Ханзы приглашу.

После прихода всех. Разговор пошел в одну сторону.

– Следующего дня нам не вынести. К вечеру они точно в городе будут. Нас пограбят, порубят, но и вас по головке гладить не будут. Андрей старых Богов не жалует, – Повел разговор Илья.

– Это ты не жалуешь, и твоя братия торговая. Это ваши Буслайки, да Садки через капища прыгают и идолов по реке плавать пускают, – Сурово ответил старый, белый, как лунь, волхв, – Нашей подмоги вам нет! Андрей старых Богов чтит и Деву Ариев лелеет. Сами с ним вопросы свои решайте, – Он и его волхвы направились к двери, – И нам дорогу заступать не моги! А то мы тебе Перунову грозу вмиг устроим!

– Да и катитесь, – В спину им бросил Илья, – А вы купецкие чародеи, – Он повернулся к чернокнижникам от Жидовских ворот, – То же в сторонке постоите? Вам спокою от дружин владимирских не будет.

– Ладно, монах, – Зыркнул на него согбенный старик, – Научим мы вас, как мор на войско противное навести. Но то вам дорого стоить будет.

– Не в цене дело, – Быстро бросил Якун.

– Хорошо, о цене столкуемся. Но вы должны от нас глаз отвести. Ты монах возьмешь икону Богородицы, более всех Андреем почитаемую, и по стенам с ней попрыгаешь у всех на виду. Повопишь, мол, Заступница с нами, и так далее. Чего тебя учить. Сам пыль в глаза пускать умеешь. Видели. Знаем. Врать ты горазд и без наших уроков. Мы ж вам дадим зелье вредное. Ваши людишки, или подкупите кого, его в котлы войсковые покидают, и завтра помрак нападет на дружины супостатов, а потом мор.

– Тогда выйдем все, и побьем их. А более того, в полон захватим, еще и прибыток будет, – Радостно потер руки Якун.

– Тьфу ты, – Плюнул на пол чернокнижник, – Погубит вас ваша жадность и корысть безмерная. И вас погубит и нас. Раскроют нас ворожеи Андреевы и Посвященные Мастера, тогда нам смерть за радость покажется. Но взялся за гуж – не говори, что не дюж. Присылай своих холуев, Якун, с расплатой, получишь товар.

В ту же ночь серые тени вылезли и потайного хода под стенами городскими и метнулись к котлам войсковым, под которыми уже плясал огонь, и в которых булькало варево походное. Архиепископ Илья взял в Соборе Спаса икону Богородицы Знамения и крестным ходом пошел по стенам городским. Он вскрикивал, призывал на головы наступавших кары небесные, осенял их иконой и хоругвями. Наевшимся с утра отравы, воям, уже ни икона, ни воеводы были не в указ. Помрак и мор напал на войско. Борис начал отводить тех, кто еще на ногах держался к дальним станам, где еще оставались вои на ногах стоявшие.

Якун не внял словам чернокнижника, видя смятение врага, собрал дружину новгородскую и, выйдя из ворот, бросился грабить обозы воинские и брать в полон тех, кто уже не то, что сопротивляться, идти не мог. Чернокнижник со своими подельщиками собрал свой хабар, набрал из полону мужиков покрепче хабар нести, заплатив за них по две нагаты и зло бросил:

– Жидами были, жидами и останутся, даже на этом приварок себе делают. И покупать некому и некого. Ладно, я от своего яда противоядие знаю. Я их на ноги поставлю сразу. Бог даст, унесем ноги, пока Борис не оправился или пока меня Андреевы чародеи не вычислили. А не унесем, может эти пленники за меня слово замолвят, за то что им жизнь сохранил, – Вот так бурча под нос и выскользнул он со своей ватагой за городские стены и направил путь в славный город Гамбер на берегу сурового Варяжского моря.

И прав был чародей полабский. Горестная весть долетела до Владимира быстро. Андрей вынес спокойно и тотчас же собрал совет.

– Все слышали? Все знают? Что делать будем?

– Чужое чародейство там было, – Микулица озабочено поскреб затылок, – Какое – ясно. Но вот кто его применил? Кто отраву эту варил? Там ведь горсточкой не обойдешься, войско целое травануть надо было. Значит, все подмастерья трудились в поте лица. А что знают двое – знает и свинья. Найдем. Он у меня еще собственные уши жрать будет и благодарить, что чего другое не жрет.

– Зол ты однако, смиренный протопоп, – Удивленно глянул на него Гуляй.

– Зол и опасен, – Подтвердил Микулица, – Один раз спустишь, потом обратно не загонишь. То мое дело. Вы свои решайте.

– Богородицу они специально подставили, что бы слух в народе пустить, что отвернулась она от князя Андрея. То поправим, – Малка была спокойна, спокойствием палача, – За то, что больных в полон взяли, да еще и торг ими устроили, денег им своих теперь по гроб жизни не видать. Они их вместо хлеба в рот совать будут. Да вряд ли насытятся.

– Ты Борис, не маячь перед носом. Сядь. Нет тут твоей вины. Это ворожеи твои прохлопали, – Андрей задумался, – И мы тоже. Посвященные все. Мастера, а прохлопали. Слишком быстро все они решили и сделали. Соберешь теперь все дружины. Благо, что наши знахари отпоили почти всех, кроме тех, что в полон попали. Соберешь всех и перекроешь им воздух везде. Ты ж, Микулица, свою месть пока в дальний карман положи. Мы тебя по этой части трогать не будем, то твое дело. От нас же пошлешь весть людям своим, коли хоть грамм хлебца с западных земель, по северному морю, к Новгороду попадет братья-витальеры нам не братья с того дня. Понял.

– Понял князь. Сам добавлю, если хоть по одной реке лодья к Новгороду пробежит. Сам все Самары и Сороки пожгу. А с набатеями и самаритянами разговор особый будет. Хватит сил объяснить, кто кому служит. Назареи, если Новгороду хлеба дадут, обрею наголо.

– Ух и зол ты сегодня чернец, – Опять не выдержал Гуляй.

– Я им этих двух ногат за душу божью, по гроб их жизни не прощу, – Огрызнулся Микулица.

– Смоленцам и суздальцам приказывать не надо. Их дружины больше всех посекло отравой. Они не то, что хлеба, снега с полей посреди зимы в Новгород не дадут, – Добавил Борис.

– Волгарей предупреди, что если помогут Новгороду, в следующий раз вообще начисто пожгем, – Уточнил Андрей, – Все. Начали. Пусть теперь собственное золото жрут. Близко не походить. Все вылазки карать жестоко. Всех лазутчиков без суда на кол, и под стены. Чародея найти. Микулица сам с ним разберется, но так… чтобы легенды сложили. Что бы от края и до края все поняли, хотят свою веру править, пусть власть чтут. Не будут чтить, очистительным пламенем пройдемся по их верам. За одного все в ответе. Знаю, что волхвы старые из дубрав заволжских помощь в деле этом постыдном оказывать отказались. Прошу тебя Малка, через Велеса ли, через Артемиду-Ярославну, чего удивилась, помню и знаю имя ее волховское, тайное. Через Богов, каких сама знаешь, от нас всех благодарность им поясная и преклонение перед мудростью их.

– Сделаю все князь. И Матери Ярославне, – В синеве ее глаз мелькнули, так давно не сиявшие, хитринки, – Обязательно поклонюсь. Поклонюсь и пожалуюсь, что образом ее хотели чародейство черное прикрыть.

Новгородцы в упоении от победы сначала радовались, потом начали замечать, что хлеб в город больше не поступает. Да и не только хлеб. Встретить теперь на торжищах новгородских богатого гостя или вообще захудалого купчишку стало делом сложным. Даже завялящийся какой волгарь, или грек стали в Новгороде в диковинку и мальчишки бегали на них смотреть, как на чудо дивное. Ни о шелках и бархате скоро заговорил народ, ни о прибыли купеческой, ни о путях торговых, и союзах или гильдиях. О ржи, о пшенице был разговор во всех лабазах и торговых рядах.

Скоро, очень скоро новгородцы поняли, что победы бывают такие, что уж лучше бы поражение. Краюха хлеба на ярмарке шла по две ногаты, ровно столько, сколько они недавно за пленного дружинника владимирского просили. Кадка ржи шла по четыре гривны серебром. Половину рядов узорчатых скупить за ту цену можно было. Так это давать хотели столько, да брать было некому. Не было на торгах хлеба! Не было! И сала не было! И рыбы! Вот она Волга под боком. Но, кто ловил сам, вялил сам, и ел сам. Рыба стала дороже денег. Кора древесная была, но и то вначале, а потом и ее не стало. Хоть рабов забивай и ешь.

Как заведено, новгородцы князя в шею. Спину дугой и на полусогнутых к Андрею. Тот в ответ:

– Ума не приложу, что хотите-то от меня? Свободу вы сами добыли, в бою взяли. Святослав, князь ваш, помре. От горя наверно, што вы его не признали. Вы мне, как телеге пятое колесо, со всем своим гонором, хитростью, лисьим норовом своим. Воля вам нужна? Нате ее – сколь возьмете, что унесете, вся ваша, – И отвернулся от послов.

– Князь, кого захочешь того и давай нам в управители. Хоть брата Святослава – Рюрика, хоть кого. На полной твоей воле.

– А что, Рюрик парень – хоть куда. Разбойник только, да запойный еще, да бабник, ни одной юбки не пропустит, тут же на улице и задерет. Сколь ему говорил, позоришь девок-то, им же после – только в омут. А он в голову не берет. Держу в отдельном селе, даже в город не пускаю. Потому как, прибьют отцы-то. Но раз вы просите, дам. Но я вашу просьбу уважил, так и вы мою уважьте.

– Уважим князь, уважим, – Заюлили послы.

– Ну, раз так, хотел бы я посадников новгородских, тех, кто правит у вас казной всей и торгами, сам ставить.

Послы аж языки проглотили. Все, кончилась вольная жизнь. Посадник он же у кажного кажную копейку знает. От него ж никакую дань не зажилишь. А что скажешь в ответ, у всего вольного города живот к спине прилип. Дети криком изошлись. Старики ноги таскать перестали.

– Конечно, конечно княже, как такую просьбу не уважить. Ставь посадником того, кто тебе люб.

– Ну, вот и сладили все, – Миролюбиво продолжил князь, – Посадником вам посажу Жирослава из старых волхвов, он город знает, да и вы его тоже.

– Хорошо Великий князь, – Послы переглянулись. Жирослав был из волхвов, а с ними шутки были плохи. Обвести их вокруг пальца, ворожеев-то, никому не удавалось.

– Ладно, – Подумали послы, – Мы его выдавим, или вкруг его своих людей поставим. Не один же он по городу бегать будет. На торгах за Правдой смотреть, и суды править.

– А в помощь ему, – Как бы услышав их мысли, продолжил Андрей, – Поставлю я у вас в Новгороде, для защиты вашей, монастырь братьев храмовников, а для помощи им – иереев посажу, мытарей новых, где-нибудь в Жидовской слободе. Кто хочет под рукой государя жить, милости прошу. Мне рабы казны нужны. А вам за городской счет обустроить их всех внутри города. Не благодарите. С кровью любимых чад своих отрываю, но для вас ничего не жаль. Идите не чего у ног ползать. Если смогу, еще чего подкину.

При этих словах послов, как ветром сдуло. Сломал Андрей Великий Новгород. Навсегда сломал. И впервые на торгах поставил мытарей своих и иереев, служек государевых, под охраной братьев храмовников. То второй город был, после Киева, что гнуться не хотел. Так ломали ему хребет об колено жестко и навсегда. Колокол вечевой теперь был в руках Андреевых посадников. Торг в руках Андреевых мытарей. Деньги в руках Андреевых иереев. А сыск и кара в руках братьев храмовников.

Только Микулица не спал ночами. Наконец не выдержал, сел на коня и поскакал к Малке на Нерль.

Он спешился у каменного чуда Покрова. В который раз с удивлением отметил:

– Экое ж чудо вознесли. Прямь из каменья кружевов наплели. И купол, как в Иерусалиме на Храмовой горе.

Заметил хозяйку, стоящую на крыльце терема, и скорым шагом направился к ней.

– Здрава будь, Малка. Хорошеешь, все с годами, и не стареешь ни капельки. Открой секрет, не таись.

– Ты ж ко мне не за эликсиром молодости приехал? Разве не так? Говори, что на душе. А о том, как не старится, то тебе твои Боги откроют.

– Права ты Малка не о том я, конечно. Но все равно от сердца говорю. Хороша ты, как зорька утренняя.

– Ладно, Микулица, в терем зайдешь? Али по-над речкой побродим?

– Давай по лужку побродим, что у омута твоего колдовского. Там, говорят, у тебя русалки живут.

– Говорят, кур доят, а их щупают, – Засмеялась легко по-девичьи Малка, – А ты что у меня русалку сватать хочешь? Надоела что ли попадья? Что ж ты тогда с ней детей ежегодно по штучке строгаешь? Вон уже почитай десяток.

– Восемь, – Обижено прогудел Микулица, – Все б тебе шутки шутить.

– А что мне рыдать что ли, – Она сорвала на ходу охапку ромашек и плела венок, – Так что на сердце у тебя? Не за благословением же ты ко мне на девятого прискакал.

– Малка…, – Он махнул рукой и, как головой в омут, выпалил, – Не могу я зацепить, кто ж наших под Новгородом потравил, как крыс. Не могу. Меж пальцами уходить. Такой вьюн. Кажись, зацепил его в Гамбере, так без мыла вылез. Потом хвост его в Любеке показался… и там ушел. В подконтрольные нам земли он нос не сует, а то бы братья его застукали. Вехме по его следу пустил. Они ищейки знатные под землей найдут, на небе отыщут, под водой не спрячешься. Так он меж струйками… Всех его подмастерьев выловили. Слуг под правеж, под пытку поставили. А они без ума. Он их перед уходом мыслей лишил, чурками безмозглыми сделал. Петляет след, что заяц. Хвостом метет, что лиса. Не могу его зацепить. Извелся весь.

– От меня-то, что ты хочешь? Я не ищейка. Не орден ваш тайный кровью пропитанный вехмский. Не ассасин какой, что с ножом во тьме ночной шляется. Что тебе от меня-то надо? – Она надела венок покрутилась.

– Помню я слова твои, что, мол, он Богородицей прикрылся и ему за это ответ держать. И тебя знаю. Ты некому спуску не даешь, и слов на ветер не бросаешь. Ты его до смерти гнать будешь. Давай силы сложим. Твоя голова – мои руки.

– Поняла я все. Так не по божески это – местью жить. Ты ж Божий человек.

– Не дразни, и не сыпь соль на рану. Мы ж с тобой как брат и сестра.

– Хочешь его в руки взять? Мне предлагаешь Мать Артемиду о том просить?

– Как сама знаешь. Я тебе не указ.

– Хорошо найду я тебе его. Но ты мне его сюда живым привезешь. Я сама с ним говорить буду. С глазу на глаз. Не боись, он по мене моего в чародействе смыслит. Он меня не убьет и не обморочит. Договорились. Это тебе условие мое.

– По рукам. Спасибо, что добром ответила, в шею не вытолкала.

– Да ты совсем ополоумел, что ль? Кого ж я в шею толкать то буду, побратима? Брата любимого? Ополоумел ты, Микулька, от жажды мести своей. Смотри, вообще с ума спрыгнешь. Вот только потому, что тебя люблю и вижу все, найду тебе гада этого. Всех подниму, перстенек из шкатулки достану, но найду. Завтра приходи. А теперь скачи, не отвлекай. Трудно это и…страшно. Не надо тебе видеть. Завтра поутру жду.

После его отъезда она достала из заветной шкатулки голубой перстенек. Подумала, мотнула головой, и решительно надела его на палец. Она очутилась в Храме Артемиды. Но не в том, на берегу теплого синего моря, в котором она приняла посвящение. Не в Арконе на острове сурового Варяжского моря, куда они заезжали в первый свой поход в полабские земли. Этот Храм, в котором она оказалась сейчас, был ей незнаком, но он был великолепен. Он был огромен, он сиял золотом, он отливал снежной белизной мрамора, он давил могильной темнотой лабродора, с какими-то неземными проблесками адского огня в его глубине.

Но Малке было не до того чтобы рассматривать Храм. Она огляделась. Богиня была здесь. На троне.

– Ты нуждаешься в моей помощи, дочь моя?

– Да Великая!

– Я знаю, что ты хочешь попросить. Но ты будешь искать его сама. Ты согласна?

– Да!

– Это мне напоминает наш первый разговор. Но тогда ты была юна и…, -Богиня замялась.

– Глупа, – Закончила Малка.

– Скажем так. Но теперь…

– Мне надо!

– Это достойный аргумент.

– Везде, где ты будешь, тебе помогут сестры. Лети.

– Спасибо Великая!

– Не за что. Искать себе проблем и забот – это все-таки в тебе от смертной. Но тем ты мне и нравишься. Лети любимица, – Уже про себя добавила Богиня, – Как бы я хотела стать тобой, хотя бы на день.

– Лечу лучезарная! – Малка ступила в круг света и взлетела над землей.

 

Она высоко взмыла в безоблачное небо и на минуту задумалась.

– Куда? Конечно же, к Мастеру Раймону.

Уже несколько лет, как отошел он от дел, передав правление в Братстве Великому Мастеру Оже. Уже несколько лет никто не видел старого мага. Ходили слухи, умело пущенные им самим, что старик был очень плох и что, то ли помер в одночасье, то ли где-то влачит в дальнем ските жалкое существование, почти совсем выжив из ума.

– Все-таки к Раймону, – Уверенно решила Малка.

Путь ее лежал на затерянный островок в теплом Средиземном море со странным названием Мальта. Там, Малка это знала доподлинно, на высокой скале, над потайной бухтой, стоит неприступный замок, построенный Великим Мастером. Тот, кто побывал в нем, держал язык за зубами. Но шепотом, среди своих, на тайных сходках, говорили. Силой человеческой такое не построишь, и еще, что источник, бьющий на вершине скалы в замке, это источник живой воды, и что сам Раймон молодеет с каждым годом и скоро станет молодым кавалером, мечтой женщин всех земель подлунного мира.

– К Чародею! – Решение было принято.

– Здравствуй кудесница, – Приветствовал ее Раймон, – Хороша, как роза Хоросана.

– Мир тебе Мастер, – Малка поцеловала руку Раймона, отметив про себя, – Кожа-то, как у молодого. Правду люди бают.

– Да и ты тоже не стареешь, – Услышав ее мысли, продолжил диалог Раймон.

– Так одного же поля ягоды, – Вдруг со смехом ответила она. И оба поняли, что еще никто из них не раскрыл рта. Мало того Малка еще не ступила на остров Магов.

– Заходи, сестра. Не крутись над головой, шея затекла. Я ж, как истинный кавалер, даму на крыльце встречаю.

– Ну, здравствуй брат, – Малка обняла Мага.

– Здравствуй, здравствуй Малка. Проходи, будь как дома. Умыться. Причесаться с дороги не хочешь? Сейчас на стол подадут. Я по старым правилам живу. Пока гостя не попотчевал, о делах не спрашиваю.

– Благодарствую. Пять минут, и я в палатах, – Малка крутнулась на каблуках в сторону светлицы, где ждала сенная девка с кувшином и расшитым полотенцем.

– Что это ты Мастер на восточный манер общаться стал? – Вошла она в палаты, где уже стоял накрытый стол, – И питаться то же, – Осмотрела она стол, – Не со Старцем ли с Гор беседы ведешь?

– От твоего глаза ничего не скроешь. Веду беседы с Сабахом. Он мне и яств подкидывает.

– И ассасинов то же?

– Нет, тут мне мастерства хватает, их за версту чуять.

– Дай Бог, дай Бог. Поснедаем восточных лакомств. Лишь бы потом не окочуриться, – Опять со смехом добавила она.

– Что ж ты меня так не любишь? – Раздался старческий голос. Но Малка услышала, что любви в нем звучало больше, чем недовольства.

– Здрав буде, Гасан. За то и не люблю, что нос свой везде без спросу суешь. Долгие тебе лета. Смотри, наведем тьму, вообще ничего не увидишь.

– Да не дуйся ты, маленькая наша. Красавица. Любопытен я без меры. Не по злобе везде суюсь. Но вопрос твой знаю. Потому мой совет. Зовите всех наших, гуртом вопрос будем решать.

– Дай, перекусим без твоих советов, – Сварливо сказал Раймон, – Суешься везде. С красивой девушкой и то без тебя посидеть нельзя. Зови всех. На твой призыв отказов нет. Только через часик, два. Дай нам меж собой побалакать.

– Балакайте. Не буду вам аппетит портить, – Голос старца пропал.

– К столу. Что пить будешь? Нектаров и амбросий не держу. Обхожусь земными дарами, – Хозяин галантно раскланялся.

– Говорят у тебя вино – чудо. Да на запивочку воды из твоего источника поставь, – В тон ему ответила Малка.

Они оговорили все. Рассказали друг другу последние новости. Что? Где? Когда? У кого в шкафу, какие скелеты спрятаны. Все это легко? Под бокал действительно чудесного вина, под восточный стол, в меру острый, в меру пряный, в меру сладкий.

– Хорошие повара у Мастера, – Отметила Малка, а вслух спросила, – Расскажи кто из Мастеров где?

– Да, кто – где. Скоро почти всех увидишь. Волхву Традиций не отказывают. Вкратце тебе расскажу, что б в курс дела ввести. Я, как видишь, здесь в ските, – Он обвел палаты широким жестом, – Людовик Святой, как сидел на французском троне, так и сидит, только с Алиенорой развелся. Она, соответственно, с чьей-то легкой руки, – Он с прищуром посмотрел на Малку, – Сошлась с Генрихом Анжуйским. Тот ноне король в Англии. Они считай твои крестники, детей наплодили, аж по всей Ойкумене их корни пробиваются. Храмовников он у себя приютил. Слабо сказано приютил. Дом им третий дали, после Иерусалима и Наварры.

– Слышала я, рыжий тоже в гору пошел? – Отпивая красное, как кровь, вино спросила Малка.

– Это кто? Они ж все рыжие. Фридрих что ли? – Изобразил непонимание Раймон, – Фридрих, после смерти дядя своего Кондрата, соправитель Империи вместе со всеми, кто в Царьграде договор скреплял. Сына своего, недомерка Генриха, он на малышке Констанции женил. Правда, какая она сейчас малышка. Матрона уже, – Он опять хитро посмотрел на Малку.

– Продолжай, продолжай я внимательно слушаю, – Невозмутимо попросила она.

– Рыжий полабов под одну руку подводит. У него все в порядке. Бернар Клервосский, наш неистовый Бернар, к Богам отошел. Царство ему небесное.

– Помянем Мастера Медовые уста, – Малка подняла бокал, – А что бессмертия он так и не нашел?

– Кто ж его знает. Шумел много. А знания шума не любят. Святой Бернар он ведь велик был не умом, а характером, – Заметил Раймон, – Но, чу, гости к нам.

В палаты размашистым шагом вошел в бархатном черном комзоле с кремовыми кружевами Гуляй.

– Звали? – Увидел Малку и, широко раскрыв объятия, направился к ней на ходу бросив Раймону, – Сначала дамы. Здравствуй крестница. Здравствуй душенька. Так это ты весь этот кавардак устроила?

– Здравствуй, Гуляй, давненько не виделись, часа два. Я и забыла, что ты тоже из Великих, – Уколола его Малка.

– Из них, из них. Так что помни, – Он повернулся к хозяину, – Рад видеть тебя. Ты мне здесь местечко приглядел? Пора и мне на покой. А то косятся все. Ладно, эта стрекоза не стареет, а я уж и ногу волочу, и волосы под седину крашу, все равно, косятся все. Так что жди, может к тебе попрошусь, на постой.

– Рад буду принять. Только ты ж без женского полу, без политесу и танцев, закиснешь совсем. Вот сейчас кельтские друиды прибудут, ты их попроси, пусть тебя ко двору Людовика пристроят, там по паркетам нашаркаешься.

– Да я лучше к Генриху попрошусь, у него жена молодая и придворные дамы все из Аквитании, южаночки. Вот еще кто-то к нам.

В дверь вошел мудрец восточного вида.

– Ба, да это ж Арслан! – Узнал Раймон, – Жди самого Старца. Входи, входи гость желанный. В большую степень вышел. Не замена ли Старцу?

– Старцу замены нет, – С поклоном ответил султан Румелии, – Он один. В любимцы он себе нового ученика выбрал – Саладина.

– Знаем, знаем, слухами земля полнится, – Улыбнулась ему Малка, и неожиданно добавила, – Выходи дед, не время в прятки играть.

– До чего ж сурова, – Гасан появился как бы из воздуха, – Но хороша и умна. Все видит, все знает. Неужто и правда сама Мать Природа тебя в любимицах держит?

– Ты у нее спроси. Что ж ты за человек, Гасан. Ведь знаешь все. Почитай самый Мудрый из нас, а все укусить других норовишь. В крови, что ль это у тебя. Угомониться пора, – Она обняла и поцеловала его прямо в седые усы.

– Ой, растаю сейчас и буду на коленках перед хозяином ползать, что бы дал водицы своей омолодиться годков на сто, на ответный поцелуй.

Вошли старые друиды и волхвы, раскланялись чинно. Постепенно зал заполнялся. Кто-то кого-то узнавал. Обнимались, целовались. Давно не было общего сбора. Женщин было мало, на пальцах одной руки сосчитать. Малка подошла, поздоровалась со Жрицей Артемиды, та в ответ материнским жестом поправила ей прядку над ухом, шепнула:

– Мы с тобой.

В сторонке встали несколько Валькирий. Узнав, с улыбкой помахали. Не было Андрея, не было Микулицы. Не звал их Старец, не зачем нагружать. От храмовников стояли суровые братья в белых плащах с красными крестами. Малка вгляделась, знакомцев не было.

– А что Сент-Омары или кто из первых, не пришли?

– Привет тебе передали, всем поклон. Отговорились, что в этом деле от них толку мало. Вехмовцы – красные кресты, да фема лучше эту задачу выполнят, – Ответил ей до боли родной голос.

– Роллан! – Малка бросилась ему на шею, – Теперь я знаю, почему суды тайные еще колонами Роллана в народе зовут.

– Ну, уж, скажешь, – Он смутился, – Чем можем, помогаем старшим.

– Не скромничай Арагонский отшельник, – Повернулся к ним воин в госпитальерском красном плаще с белым крестом, – Слышал я, в тайне новое братство готовишь, скрытое?

– Задумки это еще, – Тихо ответил Роллан.

Последними в залу вошли египетские жрецы и халдеи.

– Все в сборе. Прошу к столу, – Шейх-Аль-Джебель по старшинству сел во главе стола.

– Садитесь, садитесь, редко вы все ко мне залетаете, – Раймон подвинул стул и сел справа от Старца.

– Почему собрал, все знают. Кто спросить хочет, тот сюда случайно попал, пусть встает и уходит.

– Старик как всегда страху напускает, – Шепнула Малка Гуляю.

– Я ведь и тебя прогоню, – Повернулся к ней Гасан.

– Меня нельзя, Это я бучу подняла, – Тут же ответила Малка, – Бучу я подняла, но дело общее. В стаде паршивая овца. Все мы Белобогу ли, Чернобогу ли служим. Правду ли блюдем, Кривду, но черного колдовства за корысть, за деньги нам не нужные, себе не позволяли. Людей этому не учили. И подмастерьев к этому не приучали. Старец, ассасинов своих, убийц наемных посылает по всему миру. Не хмурь брови, Патриарх, это всем нам не секрет. Вон их у берега штук пять и сейчас болтается. Но то дело его справедливое, он так свою долю видит. В том ему порука Марена, да Макошь, или как он их там у себя зовет. Корысти у него нет, и по заказу он убийц не посылает. Или я не права?

– Права, права, – Благосклонно кивнул Старец, – Продолжай.

– Здесь случай другой. Зло за деньги сделано. Знание на корысть использовано. И тот, кто это делал, знал, что обет нарушает, потому хотел от нас образом Богородицы прикрыться. И сейчас петляет как лис. Может я не права? Может ныне среди Посвященных так принято? Может Мастера ныне, себя как товар предлагают на торжище?

Неодобрительный гул покрыл ее слова. Обвинение было брошено всем. И всем надо было держать ответ. Да не просто так, а перед равными, перед которыми не поюлишь и темным облаком не закроешься. А то, что Старец сам всех собрал. Тот Старец, что не прощал измены никогда, дело вело к полному краху. Старец измену карал жестко и безвременно. Убийцы его, коих поминала Малка, шли последу вечно. Умирали, но завет наказать изменника другим передавали. Сколько сам Старец жил, то тайна была великая, но молодым его никто не помнил. То ли он молодеть не хотел, то ли его таким Боги сделали. Однако это не мешало слугам его быть молодыми и умелыми. Кто ж его не боялся? Трудно сказать. Раймон, наверное, Гуляй, Роллан, да еще до десятка с трудом доберется. Да вот еще эта Дева, любимица Артемиды, ворвавшаяся в их ряды, не без их позволения, и заслужившая всеобщую любовь, даже самого Старца. И теперь о помощи просила она. Как же они могли отказать? Но ведь самое главное, что она была права. Паскудство среди своих, Мастера, притом Великие Мастера допустить не могли, этак все до свинства полного опустятся. Кто ж тогда мир этот блюсти будет? Боги? Не нужен им этот мир, со всеми этими мерзким людьми, живущими в нем. Они для этого полубогов, бессмертных, Великих Мастеров создали. Через знания им долю вечную определили, и поставил людей блюсти, и волю их Божью исполнять.

Мастера им в том обет давали. Безбрачия, бедности и службы верной. И служили верой и правдой, без различия имен, кои Боги в разных землях себе по разному брали. Для Посвященных не было в этом различия. Агнцы Божьи, как любили называть себя первые. И вот в этом стаде агнцев, появился козлище, обет нарушивший. Права, права была Малка. Все ей прощалось. Любовь к смертному, гордыня в миру, Храмы в честь нее вознесшиеся, присвоение имен божьих. Все. За одно лишь то, что не прошла мимо дела паскудного, одним из них совершенного.

– Все мы в гордыне своей вознеслись, – Старец встал, – Не царское, мол, дело, изменника искать. Да и что это за измена. В усобице помог одних воев другим потравить. Нет не так. Права она. Кто ж из нас на злато позарился, и знания от Богов полученные не на камень философский разменял, а на презренный металл, из которого ныне купола на Храмах крыть начали. И ведь нравиться кому-то.

– Я Старца поддержу, – Раймон в красном своем плаще походил на посланца ада, – Девонька правильно всех подняла. Одна паршивая овца все стадо портит. Ответствуйте как на духу. Вы – Совершенные. Кто? – Он впервые вслух назвал их этим тайным словом.

В зале повисла тишина. В тишине видно было, как трое склонили головы: Старец, Гуляй и Раймон, о чем-то начали шептаться. Наконец они закончили, и Старец продолжил:

– Я думаю, никто не сомневается, что мы трое здесь самые Мудрые. Об упрямстве моем Малка вам напомнила. Однако от нее просьба есть. Живым она хочет в глаза гаду этому посмотреть. В том право ее. Она у нас дочь Богородицы. А тот шакал ее именем прикрывался. Ей и правеж вести. Еще раз прошу, не доводите братья до силы. Мы ж втроем любого сломаем и выпотрошим. Никакие чары не помогут. А после нас и не нужны будут. Признайтесь, кто эту гниду учил?

– Я, – Встал старый халдей, и все головы повернулись к нему, – Не скрытничал, поверьте. Сам решал. Он – не он. Теперь понял он. Никак поверить в его паскудство не мог. Теперь точно знаю – он! Был у меня ученик из полабских словен, из купеческого народу, из жидовской гильдии. Умелый и старательный. Все камень философский найти хотел. Но не для того чтобы истину открыть, а для получения злата презренного, а более бессмертия жаждал он. У меня в пустыне долгие годы учил он книги халдейские. Когда понял, что нет ему откровения, ушел в земли восточные, к лесным волхвам в дубравы. Оттуда получал я весточки, что не больно он там преуспел в делах своих. Однако золото текло в его руки потому, что многознающ был. Но душу ему то не грело. Хотел он с нами сравняться. А понять умишком своим скудным, что бессмертие нам за службу в награду от Богов дано, а более не в награду, а в продолжение службы маетной, понять не мог. Потому тратил все золото на опыты свои чернокнижные и к старости стал зол и златоищущ. Верую, что это он. И Имя ему Авраам, как праотца нашего звали. Хотите – казните, хотите – милуйте. На всем моя вина.

– Куда ж ты Абрашку того дел? – Ехидно спросил Старец.

– Вельзевул унес, – Огрызнулся халдей.

– Пусть Вельзевул и принесет, – Также ехидно продолжил Старец.

– Хватит препираться. Время идет. Где искать его? – Сталь появилась в голосе Раймона, и все увидели, как помолодел за эти годы создатель Братства иоаннитов.

– В Венеции в гетто под защитой стен ищите. Или в вольном городе Флоренции, там, у этрусков много разного волховского люда ошивается, даже школу открыть хотели, бытие изучать мир, мысли умные оттачивать, – Халдей задумался, – В Амстердаме еще в кварталах живописцев и гулящего люда.

– Все поняли, – Гуляй обвел всех взглядом, – А теперь халдей покажи нам мастерство свое. Яви образ его перед нами.

– Изволь, – И над столом появился согбенный старик, припадающий на правую ногу, с немного косящим глазом, – Вот он во всей красе. Платье ему, какое скажете, такое изображу.

– Спасибо брат. Всем просьба, приказ, челобитная, как хотите, расцените. Его достать и Малке сообщить. Это теперь ее доля, – Раймон сделал паузу, – Не так часто встречаемся, и повод не тот, но разрешите стол накрыть.

– Давай! – Мысленно согласовав со всеми, кивнул Гуляй, – Когда еще встретимся. Времена тяжелые наступают. Не грусти малышка, – он повернулся к Малке, – Найдем твоего обидчика. Дня через три получишь его в коробочке, ленточкой перевязанного.

– Только коробочка должна быть стальная и ленточка заговоренная, – Под нос себе пробурчал халдей.

– Вот ты и заговоришь, – В ухо ему шепнул Роллан, – Смотри холуй жидовский, если ваша братия в иереи не пойдет под руку Имперскую, вздую костры очистительные по всей земле. Мои братья новые, это тебе не доминиканцы, не ассасины, даже не вехм. Имя им будет инквизиция. Запомни халдей – инквизиция, сыск значит по-простому. Она вас по всей земле выжгут каленым железом. Так что ты лучше, его сам приведи с повинной, не то я жечь вашу братию по одному буду, пока сам не придет. Не смотри на меня с ужасом. Я сказал, все сделаю, чтобы о вас забыли, или на службу мне придете. Приятного аппетита, – И он подал бокал.

Вечер пролетел незаметно.

В жалкой лачуге у стен оружейных мастерских на берегу Главного канала города-острова Венеции, закутавшись в лохмотья, спал старик. Он всей кожей ощущал, как по его следу идут гончие псы. Это напомнило ему, как в далекой молодости, когда мысли его, витали высоко, а планов громадье поднималось до тронов великих государей, вот так же чувствовал он всем нутром, как идут по его следу. Только тогда охоту за ним вели колдовские волки, и он, уходя от них, бросал своих помощников, сводя их с ума, а теперь по следу шли волкодавы. Он видел, как маячит за ними тень бессмертных, проникнуть в сонм которых он так стремился и не смог. Халдейская школа до времени помогала ему путать след и сбивать с толку преследователей, но теперь он знал, пришел его черед. Он видел своим зрением, как плыли по каналу серые струги с сидящими в них черными монахами тайного сыска. Он видел, как по крышам по черепичным скатам ползут восточные демоны, замотанные до глаз в странные свои плащи. Но страшнее всех были, так знакомые ему с молодости, волки. Волки, не волки. Оборотни. Не стареющие, не устающие и не убиенные. Они, припав головой к земле, кажется, бежали за ним из прошлого и, наконец, были почти у цели, они обгоняли всех, и он встал и сам открыл дверь, ожидая их на крыльце.

– Здравствуй Абраша, – Выдохнул ему в лицо из волчьей пасти первый, и, встав на ноги, превратился в воя, – Заждался? Пошли.

– Он наш! – Огрызнулись в темноту все четверо, не знамо каким чутьем поняв, что рядом кто-то есть.

– Ваш, так ваш, – Ответили из темноты, – Только, что б живым к Деве Ариев. Таков приказ!

– Доставим! Спасибо всем. До пояса поклон, – И глаза их зажглись в темноте медовым светом, – Полетели колдун. Хозяйка ждет!

 

Все мог ожидать колдун. Суда Посвященных. Разбойного распятия. Пыток в подвалах серых братьев, умельцев сыска и заплечных дел мастеров. Сурового спроса жриц Артемиды. Все он предвидел и ко всему был готов, но когда волкодлаки принесли его на поляну в сумрачной дубраве, и он понял, где он, мороз продрал по коже отступника. Это было капище Велеса. Не то капище, где принимал он поэтов и волхвов. Не то капище, где учил он людей мудрости и земледелию. Нет, они принесли его туда, где правили девы Аринии – богини мщения.

Волкодлаки бросили его на травяной ковер у ног Малки стоящей в полном облачении Аринии и отступили на шаг назад.

– Приветствую тебя Святая Мария – Мать Ариев! – Распластался перед ней колдун.

– Встань! Когда дела свои черные вершил, по земле не ползал? – Синие ее глаза стали черными, распущенные волосы кроваво-красного цвета шевелились на голове, как змеи.

У колдуна от ужаса волосы встали дыбом. Он слышал о богинях мщения. Знал, что за Андреем Боголюбским стоит жрица Артемиды, но что она невеста Велеса и дочь Макоши, что она Арина – этого не знал почти ни кто. Даже Боги не открывали секрета восемнадцатой ступени Посвящения никому. Сказано было в песне Всевышнего:

Кто же разболтает то, что и Всевышний хранит только в себе. Угрюмы отошли в лес. Их присутствие здесь было лишним.

– Говори червь. Облегчи душу, – Слова как шипение змеи вырывались из ее прелестных губ, – Говори обо всем. Может смерть легкую заслужишь.

– Все скажу Святая Мария. Все.

– Начни с Ростова, – Она опустилась на трон, невесть откуда появившийся на поляне.

Колдун оглянулся. Черная его сущность не могла сломать себя. Она одна. Женщина, пусть и Арина, но женщина. Волклодлаки ушли в лес. Один удар, одно заклятье и… дальше ноги помогут, как не раз помогали. Лес кругом. – И думать не моги, – Зашипело с трона, – Они тебя не то, что в клочья разорвут, всю твою похабную душонку на частички рассыпят и мучить будут каждую в отдельности, – Она дала знак, и на опушке показались ее сестры. Такие же жуткие и величественные. С такой же шапкой змееподобных волос.

– Говори, не тяни время!

– Ладно, слушай. В Ростов я попал уже чернокнижником, чародеем. До того лет десять у ессев в послушниках на Мертвом море, там, где Содом и Гоморра провалились, обретался.

– Что ж тебя в Кумране Правду от Кривды отличать не научили?

– Учили. Покорство, любовь, всепрощение. «Несть не эллина, не иудея». Агнцы божьи. Заступники. Сыны света. «Кто говорит, что он во свете, а ненавидит брата своего, тот еще во тьме» – так про них сказано.

– Эко ж ты их ненавидишь!

– А за что мне их любить-то. Знаний заветных они мне не открыли. Ушел я от них. Пошел в Борею, к старым волхвам в дубравы. Волхвы меня приняли, травкам всяким научили, чародейству лесному. Но тайны колдовские не раскрыли.

– Мудрые волхвы. У тебя ж нутро черное. В нем даже не Чернобог, в нем Марена живет.

– Вот там, в Суздале, впервые я князя Андрея увидал, когда вы по улицам гарцевали. Только вот маху дал. Вас – тебя и Микулицу в его свите не разглядел. Так там и без вас сопляков хватало. Заело меня, аж до самых печенок. Вот еще, от горшка, два вершка, а им дорога прямая: Царьград, Иерусалим. И токмо за то, что не в лачуге родились, а в тереме. Тогда еще травануть хотел, но ты учуяла, а волки твои чуть моих людей не сцапали. Во время я их вечным сном усыпил.

– Помню, помню. Дальше давай.

– Потом я за вас в Царьграде зацепился. Не всем, не всем вы по сердцу на дороге своей пришлись, – Он закашлялся.

– Говори, не злобствуй.

– Винца вот вам послал. Опять про тебя забыл. Да что душой кривить, по гордыне своей и в расчет не брал. Должен был задуматься, после того, как ты к Артемиде ездила, так нет, не мог с собой на одну доску поставить. Гордыня. Ты сама знаешь, чем кончилось. Посла ты отпоила. Против моего зелья свое нашла. Не подумал я, из одной дубравы травки-то. Людей моих твои волки погрызли, да и меня чуть за кафтан не ухватили. До чего ж злобны. Жуть. Потом ушли вы. С глаз долой – из сердца вон. Я подался к скальдам на суровое море Варяжское. У них чего узнал. К друидам перепрыгнул. К бардам. Потом поехал на юг к шейхам, да египетским жрецам. С мира по нитке…

– Голому – петля! – Закончила Малка, – Чего искал-то? Доли своей, так она за плечами у тебя. Или Богам служить, или голову сложить.

– Никому служить не хотел, сам хотел в сонм бессмертных войти. Совершенным хотел стать. Источник Мимира искал – не нашел. К голове Мимира ездил – отмолчалась голова. Кличку мне противную дала – Черномор. Мол, мором черным живу. Уже сказки и баллады про меня слагают под именем этим. Везде мне отлуп. Решил. Душу продам тому, кто купит, а бессмертие найду. Покупателя не нашлось. Тут вы из Святой Земли вернулись. Всем тем, на кого я опору делал, душам продажным, шею согнули. Всех под руку Посвященных подвели. Где мне место? Не оставили. Первыми врагами моими стали.

– Чем же мы тебе-то не угодили?

– Я паутинку свою корыстную плел, плел. В Золотую паутину Бернардову вплетал, вплетал. Веру свою, что, мол, у кого деньги, тот и пан, в головы людские втюхивал. Все шло хорошо. Брат брата обманывал, как и в моих байках расписано, легко. Правду на Кривду менять начали. А тут вы – со своими законами, да обетами. Братьев по всей земле насажали. Но дай срок, все, по-моему, выйдет. Человек гнил и завистлив. Если ему опору в его гадости дать. Сказать – «Так и Боги и пращуры твои делали».

– Так ведь Всевышний говорил, и мы учим. Не обмани, не укради, не прелюбодействуй, – Она встала.

– Так и надо говорить, а шепотом на ушко. Это, мол, для всех, а для тех, кто отдельно избран, то дело другое и сказки им в уши: вот так ваш праотец обманывал, а так патриархи ваши лукавили. Есть яд быстрый, которым вас потравить хотел, есть яд обморок, коим воев ваших под Новгородом травил. А есть яд, сладок, как патока, как елей. Его не в рот, в уши лить надо, он медленно, не тело, душу губит. Этот яд я по миру пустил. Посмотрим, найдешь ли ты противоядие. Целые цеха, города, гильдии пьют его с упоением. Скоро против вас такая же паутина биться будет. Я свое дело сделал.

– Ты думаешь, я убью тебя? – Улыбка ее пронзила его душу ледяным уколом, – Нет! Я тебя в ледяной дворец заточу, чтобы ты смотрел, как мы твою скверну на земле душить будем. Ты бессмертным быть хотел? Будешь! Пока мы с твоими пауками биться будем, и пока они по земле ползать будут, будешь жить и смотреть. Твоя победа будет – выйдешь царем земли. Наша – сгоришь в ледяном пламени. Еще что сказать хочешь?

– Тобой восхищаюсь Святая Мария. Никогда не думал, что главным моим противником молодая девушка будет. Старца ждал, витязя, но такого…

– Короче, язык свой льстивый и лживый придержи.

– Скажу напоследок, не выкорчевать вам, посеянных мною плевел. Задушат они вашу пшеницу на корню. Мои ростки на гнилой почве растут быстро. Человек он ведь лжив, завистлив, корыстен без меры. Но более всего, власти он хочет.

Власть, как вино. Опьяняет и манит. Дороже денег, пьянее любви. Власть над такими же, как он, червями земными. А она все даст – и деньги и любовь, и жажду еще большей власти. А когда власть тайная, она еще притягательней. Вроде, как простой человек, но шепнул, что надо и полетели головы. Будут с вами бороться везде и всегда, люди той отравы вкусившие. Полетят головы. Кровью захлебнетесь и дымов костров и пожарищ. Смерти страшные выпустят мои ученики из Мареновых пещер. Ради власти все.

– Посмотрим, поборемся, – Спокойно сказала Малка, – Ты ж колдун догадываешься наверно, что пелена времени для меня, как занавеска, отдерну легко.

– Знаю, все знаю. Отдерни, смотри. Что вру тебе? Сама видишь, какой ужас по земле гулять будет.

– Вижу, но победы твоей не вижу. Да сидят твои пауки, но в основном сами себя и себе подобных жрут. Да отбросили вы назад Посвященных, но ведь не везде и не всех.

– Мы еще и вашу братию потравим. Вы тоже власти захотите.

– Ты чем меня пугаешь-то, мразь. Ты ж так в своих знаниях и не дошел, что в каждом из нас Чернобог и Белобог вместе живут. И что Правда, что Кривда один Род знает, да может и он не знает, а токмо Всевышний. Ты ж не понял даже, что тебя-то тоже нам в испытание создали, чтобы крепчали мы, а слабые в Ирий уходили. Когда среди бессмертных останутся только те, кто в борьбе с твоими выродками выстояли, тогда и будем смотреть, что получилось. Но ты, дурак, не понял главного, то за чем ты всю жизнь гнался – бессмертие, тебе с рождения дано было. Потому как Мимир тебе сказал о том, что ты Чернобога слуга, а ты не понял, и только согнул себя, изъел зря.

– Замолчи! Замолчи! Я всю жизнь рвался к этому, а ты хочешь сказать, что я не понял, что за тенью гонюсь.

– Ты свою долю в кармане проносил, а руку туда засунуть не удосужился. Все под кустами ее, под кочками искал, – Она засмеялась, и волосы ее зашевелились.

– Лучше б ты убила меня, Арина. Теперь я знаю, что такое мука. Вся жизнь в погоне за тем, что уже есть. Нет! Не может так быть!

– Так есть, и так будет у всех твоих учеников. Всю жизнь им гнаться за призраком. А в конце жизни узнать, что все это у них было. А гнались они за миражом, за помраком тобой придуманным. И последним словом в жизни их будет проклятие тебе. Твоим жрецам и храмам, вере твоей. Сами друг друга жрать и гнобить будут. Сами друг друга на кострах жечь и мучить. Открыть будущее-то, или так поверишь?

– Так поверю, – Опустил голову колдун, – Но многие ваши головы в той борьбе сложат. И князь твой! – В злобе выкрикнул он.

– Знаю, – Тихо сказала Малка, – Заговорщики уже все обгутарили, только одного в расчет не взяли, что он Мастер Великий, и время его в Ирий идти давно пришло. Он свою нить до конца выбрал. Великая Пряха уже узелок вяжет. Там посмотрим, где ему службу нести. А подельников твоих Микулица с братьями в распыл пустят. Знаешь ты все, но корчит тебя от бессилия.

– Знаю, – Согласился колдун, – Знаю. Но и ты знаешь, что мы одно целое в этом мире, только я кривое зеркало.

– Может и так. Все. Пора заканчивать, – Она встала, нарисовала в воздухе колдовскую звезду, и распяла его на ней.

– Неси его звезда в ледяной замок к Хозяйке его Марене. Пусть держит его там, сколько надобно, пусть смотрит он на мир через окошки ее ледяные и видит эту битву вечную. Прощай колдун! – Она взмахнула рукой, и звезда, закрутившись в воздухе, пропала в ночном небе.

– Все, – Вслух сказала Малка, – Домой пора. Домой пора! – Громко крикнула она.

Сестры Аринии, услышав ее, растворились в чаще, а Угрюмы выехали на поляну, ведя в поводу ее вороного иноходца, не стареющего, так же как его хозяйка.

– Подождите братцы пять минут. Умоюсь из Велесова источника. Смою с себя облик мщения. Сейчас приду.

Она вышла уже в привычном виде, в золоченой броне и зеленой шелковой накидке. Вскочила на коня, ударила его арапником.

– На Нерль, – Не оборачиваясь, на ходу бросила Угрюмам.

Кони взяли с места в галоп, разбрасывая по краям тропинки комья грязи.

Микулица ждал ее у Храма Покрова.

– Здравствуй брат. Устала я, на ногах еле держусь, пойдем в горницу, – Спрыгивая с коня, сказала она.

– Пойдем. Чего-то ты бледная какая, лица прямь на тебе нет, – Подав ей руку, Микулица помог ей спрыгнуть с коня.

– В доме обо всем, в доме, – Они вошли в терем.

В тереме, Малка скинула с себя брони и шелом. Надела, ставший любимым в последнее время, широкий восточный халат из золотой парчи, и устало опустилась на низкий диван, стоявший у окна. Угрюмы подвинули к ней низенький столик, а сенные девки выставили на нем снедь и подаренное ей Раймоном мальтийское вино.

– Что-то вы все по-восточному зажили? – Неодобрительно буркнул Микулица.

– Садись, в ногах правды нет. Вот винца отведай. Не хочешь, прикажу меду, али квасу подать. Ягод, грибков, шербетов каких?

– Благодарствую, не голоден.

– Ты брат наверни-ка для начала ендову меду крепкого, смолокурного, я тебе сейчас такие байки травить буду, что одной ендовы по мне маловато будет, – Серьезно сказала Малка.

– Ендову, так ендову, – Микулица налил прозрачного меду с волховской винокурни в четвертную ендову и со смаком опорожнил ее. Закидал грибком и хрустящей капустой, – Говори. Готов.

– С чего начать-то? – Она задумалась.

– Начни с конца.

– Заговор в мире зреет. Против князя. Против Империи. Против всех нас Посвященных. Против старых Богов.

– Против всего мира подлунного что ли?

– Почитай так. Есть, есть люди, которым не нравиться, когда кругом покой и мир. Нет им от этого прибытка и навару. Некого ссорить, мирить.

– Чего ж так, торговле тоже тишина нужна, – Микулица кинул в рот еще грибок.

– Так то ж торговле, а торговцам не нужна. Чем больше разгрома вокруг, чем больше ненависти, тем товар дороже. Но не о том я. Заговор зреет. Пауки супротив нашей паутины свою плетут. По всей Ойкумене паучьи гнезда разбросаны. Там где гнезда, там заговорщики кучкуются. Кучки там у них злодейские.

– Так душить надо, пока не скучковались и на нас не бросились.

– Больно мне тебе говорить Микулица, но надо. Пелену я отдергивала, вперед смотрела. Скоро князь наш голуба Андрей Георгиевич в Ирий уйдет…

– Да ты што? Белены что ль объелась?

– Тихо, то он сам знает, да и ты должон знать, потому тебе дальше его ношу нести, что бы все прахом не пошло. Чтоб не полыхнул пожар мятежа и беззакония после ухода его, будь наготове всегда.

– Скоро ли?

– Нет не сегодня и не завтра. Год – другой еще поживем. Еще не порадуем недругов наших. Но ты готовься. Братию готовь. Города посады. На перепутье малый огонек пожаром раздуть может. Так что, кто предупрежден, – тот вооружен, – Малка тяжело вздохнула.

– Колдун все рассказал? Мне б его дала, я б из него все жилы вытащил, – Протопоп плеснул себе еще меду и залпом выпил.

– Да уж боле, чем я, не вытянул бы. Все рассказал. Что не сказал, я сама прочла. В голове-то не сотрешь. Это он других дурками делал, а себя ж не сделаешь. Все там, – Она постучала себя по лбу, – Лежит и ждет, когда умелый вытащит. Вот такие брат пироги.

– То не пироги, то отрава халдейская, – Сплюнул Микулица, – Что ж, так вот и будет в этом мире все? Без радости.

– Так и будет. Но мы все будем стараться сделать, так что бы было лучше и лучше. А ты что предлагаешь. Обнять себя и плакать. Гады они всегда будут. Их не сеют, не жнут, они сами родятся.

– Спасибо что известила. Когда глаза открыты, не так страшно.

– Ты пойми Микулица, они ж клин между людьми вбивают. Они Богов на хороших и плохих делят. Не как у нас на Босеане пегом, а черное туда, белое сюда. А потом веры делить будут и людей на верных и неверных, вот в чем страх.

– Страх в том, Малка, что потом они этих людей друг на друга натравят. Да еще во имя Господа нашего. У всех он один, но каждый будет кричать, что он к нему ближе и ему дороже. Каждый будет точно знать, что он Богоизбранный. А раз так, то только он и может судить кто прав, а кто не прав.

– Страшный яд они в души людские запускают. Страшнее чем тот, что колдун в котлы сыпал. Яд избранности, особенности, возвышения над другими. Смотри брат этим ядом можно и Посвященных отравить.

– Спасибо Малка, пойду думать и готовиться. А ты куда?

– У меня длинные века впереди, не скоро еще мне Мать Артемида волю даст. Велес сегодня отпустил, жертву свою получил. Макошь глядишь, после того как я нить Андрея допряду, тоже от доли берегини меня освободит. А вот от Ярославны-Артемиды не скоро отойду, да честно скажу, и самой не хочется. Что-то загрустили мы друг мой сердечный, налей, что ли по чарке меду чистого или зелена вина.

– Налью за годы твои долгие, за долю твою счастливую, за то, что бы не по последней, – Микулица разлил по чаркам, и они чокнулись, – На здоровье.

– Твои бы речи да Богу в уши! Беги по жизни легким бегом, но помни, тяжелые времена грядут.

– Бегу. Еще по одной на посошок?

– Уговорил, речивый. Наливай.

Они выпили еще по одной. Микулица решительно встал, одернул рясу.

– Пошел я хозяйка, все понял. Буду готовиться, братию в дальние монастыри отведу из Владимира. На Бору в монастыре Спаса надо стены рубленные поставить да дозорную колокольню рядом с капищем Яра поднять. В общем, дел только начать и кончить. Всеволода надо в центральном детинце разместить да к нему старшего брата Михалко приставить. Сдается мне, ему скоро в ярмо впрягаться. Побегу. До скорого!

– Беги, беги брат. Ныне все на бегу делать будем. Ныне быстрое время пришло.

 

Андрей сидел в печали. Гонец принес скорбную весть, умер брат Глеб, самый тихий из Юрьевичей. Он и умер тихо, так же тихо, как сидел на киевском столе. Друзья помянули добрым словом. Простой люд отстоял поминальный молебен. Память о нем осталась добрая, как о человеколюбце и князе набожном. Братьев своих он любил и старшего над ними из себя не корчил. Больше всех любил Михалко, а Андрея побаивался за его громогласность и величие. Михалко сидел рядом с ним в Торческе, и они не раз хаживали вместе в разбойные степи к повиновению их приводить.

– Черный день. Пожалуй, после смерти Изяслава, давно такого не было, – Подумал Андрей, вспомнил старшего сына.

Изяслав был воином суровым, храбрым в битвах. Воспитанный матерью и дядьками в то время, когда отец был в Святой Земле, он отца увидел уже, будучи отроком. Андрей сразу взял сына в походы свои, кои считал нужными предпринять во славу отечества. Изяслав рос и мужал в седле, в походных шатрах у костров дружинных. По указу отца, водил он дружины братские против князей Черниговских, на защиту князя Вщижского, на старшей его сестре женатого. Ходил вместе с отцом против камских волгарей, и вместе с ним Бряхимов на меч брал. Вот там и подцепил он лихоманку или сглазил кто. Но вернулся юный княжич с победой, начал вянуть и в одночасье ушел в Ирий молодым. Плакася тогда о нем Андрей и брат его младший Мстислав, в то время в Аскалоне учебу проходивший. Отпели тогда молодого богатыря и положили в усыпальницу в Храме Успения Богородицы во Владимире. Думал ли Андрей, когда сей Храм закладывал, что первым в него ляжет молодой его сын, наследник стола Владимирского, продолжатель дела его. Он опять вздохнул.

– А теперь вот Глеб – братик ласковый. Жить бы ему, да жить, – Вздохнул тяжело, позвал Бориса.

– Готовься на Киев пойдешь, а то там разобраться никак не могут, кто на киевский стол сядет. Поедешь туда, передашь мои слова: «Вы нарекли меня отцом, и я хочу вам добра: я даю Киев Роману, вашему брату».

– Слухи ходят князь, – Борис потупился.

– Что за слухи?

– Да вот народ говорит, что извели Глеба.

– Кто?

– Да Святославовичи: Григорий, Степан и Олекса.

– Это те, что от Жидовских ворот?

– Те.

– Привезешь их мне. Все понял?

– Понял князь. А если не поедут, или киевляне не отдадут?

– Тогда вон Михалко с дружиной стоит. Только махну, еще один пожар в Киеве устроим. Шепни это тихо Черному игумену. Надеюсь, он там знает, как их убеждать, чтобы не ерепенились. Ступай. Бог с тобой.

Вот так все и идет. Кто-то, где-то голову поднимает, мутит людей. Степи войной дышат, города мятежами и заговорами. Ни продыху, ни отдыху. Тяжкая доля, тяжелая ноша.

Не успел он от смерти Глеба оправиться, как подняли голову киевляне. Он как в воду смотрел. Не отдали они заговорщиков. Михалко сходил, отвез им грамоту. Андрей записал им четко. Не хотите в моей воле Роман и братья его, идите же из Киева, а Давид из Вышгорода, Мстислав из Белгорода. Ступайте в Смоленск. Киев брату Михаилу отдаю. Киевляне утерлись, но Михаила приняли.

Борис же вернувшись, не успел коней расседлать, водички попить. Андрей добавил к нему дружину Мстислава, теперь в роду старшего наследника, и отправил на волгар. После смерти старшего брата Мстислав был достойным приемником отца. С детства впитавший его мысли и задумки. Воспитанный Гундомером на Святой Земле в Аскалонской волости, где все камни дышали легендами о храмовниках, он был братом ордена можно сказать с пеленок. Он вместе с братскими дружинами штурмом брал Киев, возглавив тогда красные плащи иоаннитов. Он своими глазами видел, и со своих рук отпаивал травленых дружинников под Новгородом.

Он был красив, молод, любим воями и простым людом. Он был родовит, обучен и вплотную подошел к Посвящению. Кажется, впереди у него широкая дорога и будущее полное отважных и славных дел.

Известие было, как гром среди ясного неба. Мстислав болен.

Андрей опять впал в тяжелые раздумья.

– Что происходит? Изяслав. Затем Глеб и вот теперь Мстислав. Молодые, в расцвете сил, любимые и любящие. Лихоманка скручивала их в одночасье. Гуляя бы спросить, но и Гуляй года два назад пропал бесследно и, как не искали, найти не смогли. А еще эти слухи, о том, что Глеба извели. Да и слухи ли? – Он не заметил, что говорит вслух.

– Нет не слухи, – В горницу входили Микулица и Малка, – Гуляя-то что помянул? Отдыхает Беда от своих бед. Да ты и сам знаешь где.

Он встал им навстречу.

– Про Гуляя я так, от безысходности, вспомнил. Знаю, что он у Раймона на Мальте гостит. Новое место себе присматривает. Ждет когда все, кто его помнит, перемрут. Не долго осталось, – Он опять тяжело вздохнул, коснувшись этой темы, – Так пришли поддержать… или с советом.

– С советом, – Микулица присел у стола, Малка, как всегда, прошла под божницу.

– Изводит кто-то родню твою, князь, – Тихо сказала она, – И я думаю, знаем мы кто.

– Что ты – думаю, думаю. Знаем мы, кто они. И почему все это, – Микулица сурово грыз конец арапника, – Знаем, а сделать ничего не можем. Макошь выше нас. Чего смотрите? Да не тем Богам молюсь, но чтить их мне никто не запрещал. И если я скажу – все в руках Божьих, от этого что, измениться что-нибудь? Мертвые восстанут? Нет! Так и не смотрите на меня так!

– Ты что брат, успокойся. Знаю я, как ты Мстислава любил, как сына родного, – Успокоил его князь.

– Больше князь, он мне еще и сыном духовным был. Я его Мастером хотел сделать. Плащ ему красный готовил.

– Ну, так не томите же… Ключами от тайны не гремите…

– Ты Андрей, как делами Имперскими занялся, так от дел Посвященных отлетел. Сейчас я вижу, не гоже то. Но после драки, кулаками не машут. Поэтому и не знаешь, ты, как колдуна черного мы ловили. И что он нам на капище Аринином выболтал.

– Так что там? Что?

– Сила на силу пошла. Поднялись против нас те, кому затея наша все под одну руку подвести, как нож острый к горлу. Ты и родня твоя – первая цель. Но ты силен, Мастер Великий. Тебя так, на гоп – стоп не возьмешь. А родня твоя послабее будет. Братья те, кто в Новом Израиле не был, вообще слабаки. А сыны молоды еще, силы не набрали. Их легче со свету сжить, – Малка говорила, а сама видела, что нить Макоши самого князя почти уже закончена.

– Так вот, брат Андрей, – Микулица перестал грызть арапник и выпалил одним махом, – Война началась не на жизнь, а на смерть. Что можем делаем. Готовься князь, в этой войне много еще смертей будет. Вот так… Утешил.

– Ну хоть так… И на том спасибо… Спасибо что пришли. А ты, что скажешь Малка?

– Я помолчу лучше, в себе проношу.

– Смотри в твоей рыжине волос седой, – Удивился Андрей, – А ты ж не стареешь.

– Вырву его, и все опять будет, как было. Стареть то не старею, а жизнь-то живу. Пойдем мы князь, оставим тебя одного. Погорюй. Захочешь, кликни.

– Одно скажи Малка. Никогда не просил, глянь туда… Что с сыновьями будет, род-то не прервется?

– Да ты ж князь сам этому делу учился и не хуже меня умеешь, – Удивилась она.

– Боюсь я этого, боюсь, – Честно сказал он, – Вот после Храма Артемиды и боюсь, вдруг не туда загляну.

– Ладно, князь. Обо всем говорить не буду, не гоже это. А для спокойства твоего скажу. Сына своего Георгия женишь ты на царице Иверийской – Тамаре. Иверия с того дня еще Георгией называться будет. Что уж у них там сложиться, не сложиться, то мы подглядывать не будем. Дело молодое и не нам по чужим спальням лазать. Но уедет твой сынок из страны той горной от храброго народа сванов и иверов. Уедет к брату своему троюродному в Штирию.

– Извини, что перебил. Это кто ж у нас в Штирии из родни?

– Это Фридриха рыжего – Барбароссы, как его сейчас называть начали, сын Кондрат Швабский. Вот он твоего Юрку и приютит. Удел ему даст и пойдет от него род князей Рюстовых. Так что не прервется род твой. Что просил узнать – получил?

– С Георгием ясно. Правда, не все. Чего ему у царицы Тамары не жилось? Да это ты права, их дело. Не гоже в чужие постели нос совать. А Глеб младший?

– Промолчу я князь.

– Понял все. Спросу больше нет. Братья то мои: Михалко, Василько да Всеволод тоже сгинут без славы?

– Отвечу тебе Андрей, – Малка переглянулась с Микулицей и решительно продолжила, – Михалко с Василькой браты твои, в Новом Израиле вспоенные и вскормленные, после тебя, – Она сделала паузу и тяжело вздохнула. Князь промолчал, – После тебя пегий Босеан поднимут. Совместно с Микулицей и дружинами мятеж усмирят. Всех на свои места поставят. Лиходеев истребят. Особо отмеченных – пожгут на старом капище. Мои Угрюмы, вместе с людьми Микулицы и фемами Роллана полгода их выискивать будут по всем землям Ойкумены.

– Всех найдут? – Задумчиво спросил Андрей.

– Всех. Головных пожгут в Ярилиной долине. Тех, что помельче потопят, да повесят. Роллановы новшества, что б огонь очистительный не гадить. А шушеру всякую дружине отдадут, она их из луков постреляет. Прах их всех в озеро сбросят. Да ты его знаешь, Поганым оно прозывается. Там водяной неприкаянный живет, коего Артемида из всего своего лесного края выгнала, а Велес ему озерко-то подарил, из жалости. Однако… Михалко в тех сечах и бунтах голову сложит. Опять, скорее, по злодейству, изводному, чем в честной рубке от меча ворога.

– Василько значит, на стол княжеский сядет?

– Нет, Василько воин простой, он Всеволоду княжескую долю оставит. Тот по молодости своей, под крылом дружин Борисовых в Переславле-Залесском в монастыре храмовников за стенами каменными ждать будет. Не по трусости. А только решением совета нашего, – Она переглянулась с Микулицей.

– Значит, не бросите братьев в беде и без присмотра? – Опять спокойно спросил Андрей.

– Да уж как-нибудь, – Ответил Микулица, – Не тому учили нас, друзей бросать. Поддержим и вкруг них стеной встанем. Большой бой будет по всей земле.

– Так что Всеволод? Он ведь отрок еще?

– Всеволод при поддержке Бориса и дружин его, всех под руку общую подведет. Дело твое продолжит. Государство укрепит. Прозвище получит – Всеволод Большое Гнездо. Такое гнездо во Владимире совьет, что птенцы из него по всей земле Обетованной править будут. Землю эту общей сделают.

– Жену от куда возьмет? – С интересом вдруг спросил князь.

– Так дружок твой Фридрих Барбаросса племянницу ему свою сосватает – Богемскую княжну Марию.

– А, знаю хорошая девка. Твоей покровительницы, – Он повернулся к Малке, – Жрица.

– Да, не жрица, а почитай берегиня, как я. Только рангом пониже. Она Всеволода и хранить будет. В вашем роду мне замена. И дело свое хорошо знать будет. Шесть детишек ему нарожает. Род ваш продлит до великих времен Великой Империи. Всеволод парень хороший. Школа Ратмирова, – Поправилась, – Гундомерова в нем многое определит. Помощь Братская в жизни поддержит. Великий Государь из него получится. Земли соберет, и войско великое Золотую Орду создавать начнет.

– Золотую Орду? – Андрей вспомнил Храм и видения, – Орду?

– Войско так Великой Империи звать будут, – Пояснил Микулица, – Оно пределы земель раздвинет, так, как нам и не виделось.

– Ну, дай Бог, дай Бог, – В усы прошептал князь.

– Великих воев и великих государей из рода его земля воспоет, – Малка задумалась, – У кого-то из них я берегиней буду.

– Это ты мне душу облегчила. А кто Империей после меня, – С ледяным спокойствием спросил князь, – Кто дальше кроме Всеволода, обет наш выполнять будет?

– Фридрих Рыжий, как старший в роду. Да остальные ему помогут, – Почти хором ответили оба.

– Это хорошо. Он парень спокойный и железный в своих делах. У него не забалуешь и хвостом не повиляешь.

– А ты что, на себе крест поставил? – Вдруг холодно спросила Малка, – Ты в Ирий не навечно идешь. Не в Вальхале с Валькириями развлекаться, – Так же холодно добавила она, – Тебя Боги в нужный момент на землю пошлют. Может в другом обличии, может в земли иные, но долю свою справлять исправно. Так что не расслабляйся. Ты, как и все остальные на отдых пока идешь. Вот так!

– Это кто ж оттуда вернулся? – С сомнением спросил Андрей.

– Брата Аршанбо, графа нашего юного помнишь?

– Как забыть. Первый среди первых храмовников был по знанию книг и продвижению веры новой.

– Вот брат твой Всеволод, когда раздвинет пределы свои до берегов моря Варяжского, да согнет все мятежные города, да союзы. Вот тогда обустроит он на берегах реки, у моря северного, город Ригу и призовет туда епископом знакомца нашего. И обстроится там брат Аршамбо, но под именем Альберта Святого. От нового Братства тевтонского, Гундомеровыми сродственниками созданного, отделит он еще более новое братство из пруссов и поморянцев созданное и даст имя ему – Братство Меченосцев. Добрая подмога будет Всеволоду, а потом и Фридриху по берегам моря. Зоркий контроль над союзом Ханзейским и стальная рука на горле корабелов по морю этому плавающих. А ты: кто ж оттуда вернулся? Возвращаются, коли Богам нужны. Кто кроме вас на земле будет волю божью исполнять? Одни мы, что ли – Девы-воины?

– Кто ж еще славные стяги наши по ветру развернет?

– Будут вои великие. Александр, Невским прозываемый, да Дмитрий Донской. Будут собиратели земель вкруг себя: Святой Даниил да Иван, Калитой прозванный. Много чего будет.

– Братья наши как на землях Залесских сядут?

– Это ты у Микулицы спроси. Я ж в братских делах колесо пятое, – Малка замолчала, скинув с плеч тяжкую ношу.

– Братьев по земле нашей рассыпим, расположим. Они в ответ нам помощь всякую окажут. Я госпитальеров своих, на душу мне легших, из Владимира на Бор на Яузу вывожу. Церкву им там построил Иоанна Лиственечника и монастырь стеной рубленной обнес. Туда же храмовников твоих выведу, пусть там комтурство ставят, рядом с моим госпиталем. Может Дом братский там создадим, опору дел и защиту дела единства земли всей.

– Хорошо. Как место это зовется, что бы знать?

– Место-то. Да ты помнишь его, где икона Богородицы утопшего спасла. Речки там три большие. Яуза – где чудо было, Неглинка, да большая река то ли Москва, то ли Смородина. Дон одним словом, вода большая значит.

– Так вы над тем Доном, Москвой-рекой, Смородиной на холме, на бору обстроиться решили. Плохое место топкое.

– Чем болот больше – тем врагов меньше, – Изрек Микулица.

– Просьба одна у меня, – Князь помешкал, – Поставите монастырь храмовников, Богоявленским нареките, в честь дел наших и покровительства божьего. И Собор центральный – Богородице.

– То непременно, волю твою выполним, ты ж у нас возлюбленный слуга Богородицы. Да и братья Храмовники кроме, как Деве Марии, никому поклоны не бьют. Еще чего узнать хочешь? – Микулица напрягся, боясь одного вопроса.

– Нет! – Андрей прочитал его мысли, о том, что он не хотел бы отвечать про последний день самого князя, – Нет брат мой названный этот вопрос я тебе не задам, – Повернулся к Малке, – И тебе тоже. Пусть все будет, как будет, и вы не лезьте. С Богами не спорят! Только себе шишек набьете, а меня не спасете. Время-то еще есть?

– Есть, Андрейка, – Малка назвала его так, как называл только Данила.

– Тогда прикажите коней седлать, – Он увидел удивленные глаза собеседников, – Поедем на охоту на тура лесного. Али я не князь, а вы не мои гридни? Тем более чего нам бояться? По нашей доле, нам его рогов бояться нечего. Поехали!

– А что и поедем, – Микулица встал зычно басом гаркнул в сени, – Эй вы сони! Коней седлать! Сокольничих, псарей поднимать! На тура поедем!

– Помнишь князь, охоту нашу соколинную в Царьграде, – Встала Малка, – Давай тряхнем город Владимир, что бы всем врагам тошно стало, И звонкий ее голос рассыпался по терему, – Рожечники, дудочники, загонщики – все во двор!

В княжеском тереме поднялся переполох. Охота! Да все уже давно среди этих войн и мятежей забыли, что такое охота. Охота! Вот так! Как с куста. Через час ватага, почти как в Царьграде, полвека назад, выкатилась с теремного двора. С лаем собак и гудением рожков, в шелке и бархате в звоне сбруи и клекоте соколов и беркутов. В дубравы, в поле, на волю. На дикого зверя.

Впереди на диком жеребце, только что искры из ноздрей не летели, гарцевал сам князь, ставший, кажется моложе лет на сорок. Рядом Малка, как вечно молодая амазонка – берегиня рода. Даже суровый протопоп Микулица и то сегодня выглядел этаким Микулой Селяниновичем.

Потешься стольный град – Владимир, погляди на своего Государя. Каков молодец, хотя, почитай, седьмой десяток разменял. А на тура с копьем, с рогатиной идет. Андрей ждал, когда поднимут и погонят зверя. Увидев матерого тура, вожака стада, старого, опытного, но еще в самой силе, он, не задумываясь, бросил коня в его сторону.

– Вот деда Владимира Мономаха, так же на охоте тур чуть-чуть на рога не поднял. Благо тогда стремянные подоспели, – Мелькнула шальная мысль.

С ходу конь, привыкший к битвам, грудью ударил зверя. Тот даже не шелохнулся, настолько был грузен и велик. Князь вонзил копье в ямочку над холкой. Руки сами знали, что делать. Выучка брала свое. Тур поднял коня на рога, пытаясь сбросить его в сторону, добраться до этого жалкого человечишки, что там, на коне жалит его стальным жалом.

Малка хотела броситься на подмогу, но Микулица удержал ее и стремянных.

– Князь сам разберется. Не его час. Смотри у быка уже глаза соловые.

При этих словах тур рухнул на подкосившиеся передние ноги, еще раз слабо мотнул головой и, жалобно рявкнув, испустил дух.

– Нет, не для этого меня Боги берегли, – С сожалением подумал Андрей, спрыгнул с шатавшегося коня и перерезал горло властелину дубрав, выпуская густую красную кровь, – Вот так же и меня прирежут, – Неожиданно подумал он, Тряхнул головой, как бы отгоняя видение, распрямился и крикнул, – Эй челядь! Быка освежевать! Вечером на княжеском дворе пир! Зовите всех!

– Да не радуются враги не устрою нашему, – Тихо закончила за него Малка.

 

После пира он поехал в дубраву, туда, где в юности своей впервые встретился с Малкой. Время торопило, он физически ощущал, как нить его судьбы в руках Великой Пряхи становилась все тоньше и тоньше. Он не брал сопровождающих, зная наперед, ничего не будет, не его час, так же как тогда на охоте на тура. Остановил Малку, седлавшую коня, и жестом отправил назад близких гридней и мечников.

– Сам поеду. Один. С Велесом поговорить надо.

– Сам так сам, – Малка не возражала, кивнула Угрюмам, но Андрей перехватил ее взгляд.

– И их не надо. Я сам еще волчара хоть куда, – Вскочил в седло, – И не думай все равно учую и накажу.

– Хорошо, – Малка жестом остановила волкодлаков, – Велес защитит.

Он один выехал на давно знакомую ему поляну. Ничего не изменилось. Также росли священные дубы, так же стоял жертвенник на капище. И так же вышли не стареющие волхвы из густой чащи леса.

– Пришел отрок?

– Да, почитай, я уж годков пятьдесят, как не отрок, – Ухмыльнулся князь.

– Для нас всегда отроком будешь. Дело пытаешь, али от дела лытаешь?

– За умом пришел, за разумом, – Как в прошлый раз, ответил Андрей.

Старцы поманили его за собой, и он вновь, как в детстве, ступил на болотную тропу.

– Куда иду-то? Нет ведь там Малки, дома она, – Подумал он мимоходом. Но тропинка уже вывела его к шалашу.

Он растерянно остановился, но потом, набравшись духу, уверенно шагнул в полумрак жилища ведуньи Макоши. Оторопь взяла князя на тех же шкурах, на том же месте, перед ним сидела маленькая Малка. Тот же расшитый рунами сарафан, те же водопадом русые волосы по плечам.

– Здравствуй князь, – Такой же тихий и ласковый голос встретил его, – Удивлен? Да нет, не Малка я. Новая ведунья у Богини. Свято место пусто не бывает.

– Будь здрава кудесница, как же зовут тебя малышка?

– Любавой меня нарекли. Потому, как на любви этот мир держится. Пропадет любовь – и мир пропадет. Так что, князь? Ты ж сюда не за будущим своим пришел? Не за отваром колдовским? Не за знанием чародейским? Ты в этом деле таких, как я, учить можешь. Ты ж сюда за детством своим пришел. А я тебе этого дать не могу. Не могу я время вспять пустить.

– Да и не надо мне этого малышка. Ты посиди со мной. Поговори о чем. Вот оно детство и вернется, хотя бы на час. Детство оно ж не в годах, а в памяти каждого. Можно присяду я?

– Садись Мастер, я ж тебе не указ.

– Любой, кто Богам верно служит на своем месте, всем указ.

– Вот слова Мастера, – Раздался голос из-за плеча Андрея, – Сиди девонька не вскакивай. Он же к тебе пришел. Да и я тоже. Ты в доме своем хозяйка.

– Здравствуй Святобор, – Князь узнал бы этот голос везде, – Вот и свиделись.

– Любавушка доченька милая, принеси нам чего. Соку лесного, ягодок, меду майского. Давай хозяюшка потчуй гостей, – Ласково сказал Велес, – И с нами потом за стол садись. Стол без хозяйки – кривой стол. Присядем князь. Что спросить хотел? Или так, на самом деле, детство искать пришел?

– Чего спрашивать то, сам все ведаю, а что не ведаю, так и не шибко надо. С детством попрощаться пришел, а тут кроха эта. Аж оторопь взяла, а потом слезу вышибло. Стар, наверно, стал?

– Чего уж там, стар. Прощаться с детством с чего удумал? Оно всегда с тобой. И в Ирий с тобой пойдет. Оно ж твое. Его не продашь, не заменишь, даже не исправишь. Садись пигалица, спасибо тебе за дары лесные, – Повернулся он к кудеснице, входящей в шалаш, – Небось, слышала сказ про малую ведунью, что Девой Ариев стала, почти самой Марией?

– Слышала, – Чуть слышно ответила Любава.

– Так вот, она ведь здесь в этом шалаше жила. Моей невестой была. Берегиней князя стала. Да Мать Артемида – Ярославна у нас с Макошью ее выпросила и холит ее. Прав я князь, али приврал что, – Велес стал похож на молодого повесу, рассказывающего девкам байки на завалинке.

– Да нет, не приврал. Так все и было. И познакомился я с ней на этой полянке, в этом шалаше.

– Вот так Любушка-Любаша становятся Богинями, но то только одной на много кудесниц доля такая выпадает. Не грусти, чего нос повесила. Может и ты заслужишь. То не мы решаем, даже не Макошь, то сам Род только ведает. Ну что там у тебя в лукошке. Земляничка. Отлично. А молочка у тебя нет? Есть. Сбегай, принеси, будь ласка.

– Скоро князь, – Как бы отвечая на его мысли, вдруг сказал он, – Скоро. Подбивай дела свои. Отдохнешь у нас… и дело тебе есть. Не в этой земле, но есть.

– Ну да ладно, чего о плохом-то. Малка…

– У Малки своя доля. Проси, не проси, тут не я, не Макошь, даже, я думаю, Артемида и та не указчик. Тут сам Род, так я думаю, всему голова. Малка земли этой хранительница и заступница. Место ей здесь. Не будем об этом. Вон с малой почирикай, ей приятно будет. Да и гордо. Сам Андрей – Мастер Великий, да и я не из последних в мире этом, – Велес подбоченился, – Разговоров на полжизни.

– Скажи Любаша, много народу к тебе за советом ходит? Или стали старых Богов забывать, – Спросил Андрей.

– Много князь. Новые боги ответов не дают, только молиться заставляют. А мы, – Она с испугом посмотрела на Велеса.

– Мы, мы, – Милостиво кивнул он головой, – Ты тоже от Богов голос. Продолжай, не шарахайся, чего на меня коситься. Я ж не кусаюсь. Не волкодлак чай.

– Ну вот, мы им все расскажем, посоветуем. Как корову лучше в лесу искать, если потерялась. А то и волкодлака пошлем, чтоб домой ее выгнал. Как невесту умаслить, или суженного приворотить. Мы травки лесные знаем, водичку хорошую…

– Травки лесные, – Подумал Андрей, – И те гады знают. Подрастешь девонька, придется с ними бороться, за воду свою хорошую, надо ж как назвала, не чистую, не сладкую – хорошую. За небо голубое, за леса зеленые за души чистые. За все это тебе бороться предстоит. Дай тебе Бог сил на это, и терпения.

Любавушка продолжала стрекотать. Велес и Андрей каждый думал свою думу под ее тихий голос. Наконец, поймав паузу, Велес встал.

– Не буду вам мешать с детством прощаться. Пойду, до встречи князь.

– До встречи, – Андрей понял, что Велес не закончил фразу, что бы не пугать девчушку, и про себя добавил, – В Ирии.

– Постой, – Князь снял с себя ремень с мечом-кладенцом, – Возьми Святобор подарок свой. Мне он вроде теперь без надобности. Не дай Бог в плохие руки попадет.

– В плохие руки мы ему попасть не дадим, – Уверенно сказал Велес, взял меч подержал его в руке. Подумал и вдруг уверенно повернулся к Любавушке, – Поди сюда, малая. Вот тебе меч-кладенец. В твои руки отдаю, глядишь, тебе доля выпадет опоясать им кого. Береги.

Велес пропал так же, как и появился. Андрей посидел еще чуток и тоже встал.

– Спасибо тебе кудесница. Что предскажешь?

– Счастья, – ворожейка замялась.

– Не продолжай. Не зачем тебе туда смотреть. Дай поцелую на прощание, – Он поднял ее в воздух, поцеловал в щеки и лоб, – Привет передай тем, кто обо мне спрашивать будет. Счастливой тебе доли. Прощай, – Повернулся и, не оглядываясь и не дожидаясь старцев, пошел напрямик через болото.

– Стой! – Хотела крикнуть Любавушка, – Утонешь! – Но вовремя вспомнила, что князь сам был Посвященный. Волхв. И болота эти нутром чувствовал, – Хорошо хоть по воздуху не полетел, – Подумала она, – Какая ж я счастливая. У меня сегодня и Андрей, и Велес были, а вчера Малка забегала, посмотрела все ли у меня в порядке, в чистоте. И по голове погладила. Вот где счастье-то, – Она закрыла глаза.

– Малыш еще, – Прочитал ее мысли князь.

Вернулся князь домой спокойным и сосредоточенным. Вызвал Микулицу. Приказал писать:

– Князьям всем по землям: Черниговским, Украинским, Новгород-Северским, Полоцким и всем другим, сам знаешь каким. Пиши. Я, Великий князь Андрей Боголюбский, разжегшись гневом, призываю всех, отпраздновав Светлое Воскресение Господне, на Собор в стольном граде Владимире. День Собора общего для всех земель Руси матушки укажу особо, потому, как послал я к Братьям на Русь, да в Заморье, да в другие земли. Проведу с ними свой Собор в Боголюбове. Когда будет весть от них, я и вам дам ответ, когда вам всем сбор. Написал?

– Извини за совет, – Позволил себе подать голос Микулица, – Так ты всем крысам хвост подпалишь. Кто ж после братского Собора голос на общем Соборе поднимать будет? Да нет таких. Не родились еще под солнцем этим. У них теперь только один путь. Бунт. Если они до Собора не успеют, после им не только пикнуть, пискнуть никто не даст, как у Генриха на Белом острове, в Альбионе, то есть. Как у Фридриха в Полабских землях, как у Людовика в Галлии.

– Ты еще Царьград добавь, да Новый Израиль. Нет на Руси у нас, у кого толще тот и пан. Пусть выскочат. Пусть покажутся. На живца ловить будем. И живец тот я, – Андрей знал, что говорит.

Грамота сия была, как масло в огонь вылитое. Заговорщики поняли, более ждать нельзя. Если князь, общий Собор под свою руку подведет, возврата назад не будет. Или сейчас, или никогда. Паучье гнездо зашевелилось, как будто в него палку сунули и поерошили. Сидеть и кучковаться по ночам за засовами железными и ставнями дубовыми, резону больше не было.

– С сына начнем, – Принял решение Ефрем Мойзич, – Глеба траванем. Князь в грусть впадет. На окраине шумнем. Он туда Бориса отрядит. По городкам шебутнуть надо заранее, что бы дружины братские на правеж бросились.

– А коли не бросятся? – Усомнился ассасин Анбал, ключник князя.

– А тебе какая разница? – Злобно заметил Петр, мечник князя, – Тебя за это дело все равно твой Старец достанет, и если на кол не посадит, то живым в землю закопает – это точно.

– Не твоя печаль, не тебе служу, – Огрызнулся Анбал, – О себе подумай, провалится все, потопят тебя, как кутенка, да не одного со всем родом твоим.

– Мой род и так на плаху повели. Вон брату Якимке голову оттяпали.

– Так за дело и оттяпали, – Подковырнул Ефрем, – За жадность безмерную. Такой жадности я не у сурожан, ни у жидов не видал. Это невидаль великая была жадность его.

– Да не о том разговор, – Опять влез Петр, – Вы деда его Владимира Мономаха вспомните. Это он установление о резах принял. Что бы сурожанам и жидам процент по долгам ограничить. Да и должников в рабы не определять.

– Прав Петр, ой прав, – Запричитал Ефим, – И резы ввел и Собор собирал, что бы всех неправедных жидов из Русской земли в зашей гнать. А Андрей пащенок его. Он тем и закончит. Вот только иереев своих выкормит, выпестует, и всех нас под зад коленом. Общее дело задумали. Все нам в нем подмога.

На том и порешили. Больше время не тянуть, дождаться, когда дружины на пожарища кинуться, а князь от смерти сына любимого голову потеряет, и наскочить.

Андрей получил очередную страшную весть в Суздале. Он уже подбивал дела. Укреплял монастыри и замки, ставил по городам и посадам тиунов и волостелей, подкрепляя их дружинами, да отрядами. Новое служилое сословие уже к земле прикипело. Еще бы годков пять. И укоренилось бы сословие иерейское, и братства по всей земле корни бы пустили, ростки новые дали бы. Самовольных бояр и своеземщиков, вольных жидов, да гостей-сурожан отодвинули бы, вожжи бы государевы на все накинули. А тем, кому не любо это, стальные рукавицы в бок.

Но весть догнала и ударила, аж сердце захолонуло. Новая смерть, неумолимая, похитила любимого сына Глеба. Едва двадцати годков достиг, на ноги встал.

Князь поворотил во Владимир.

– Вот и мне скоро конец, – Подумал он, вспомнив, как отказалась Малка отвечать на вопрос о Глебе, – Надо все достойно закончить, – Он подозвал своего ближнего стража Прокопия, – Слышь Прокопий, я во Владимир сейчас. Тризну по Глебу справим, и в Боголюбово поверну, а ты скачи к сыну Георгию в Новгород, скажи, пусть с дружиной ко мне подгребается.

– Не гоже то князь, а как же ты?

– Чего мне бояться-то в родном городе. Скачи. Вон со мной божий человек Кузьма от самого Черного игумена из Киева посланник. Он мне помолиться за упокой души раба божьего Глеба поможет. А ты мне в церкви, какая подмога? Скачи.

– Князь, напрасно человека ближнего от себя отсылаешь, – Подъехал к нему Кузьма, – Люди бают, угроза от тайных ворогов есть, среди людей к тебе близких.

– Господа Бога моего Вседержителя и Творца возлюбленного его люди пригвоздили на кресте со словами, да будет кровь его на нас и на детях наших, и мои той же дорогой пойдут. С Богами не спорят, – Хлестнул коня ногайкой и умчался вперед.

Во Владимире все готово было к пышным похоронам. Народ плакал сильно, по умершему, называя его убиенным невинно. Нищие и убогие кричали в голос, потеряв в Глебе заступника и кормильца, да и все жители снедаемы были горем и тоской, как бы предчувствуя, что эта смерть потянет за собой длинную череду других смертей.

– Вот Храм Успения тебе и новый постоялец. Каково ж отцу в усыпальницу сыновей класть, – Горестно вздохнул Андрей и, выйдя на крыльцо, приказал, – Всем на центральной площади накрыть поминальные столы. Дружине в теремном дворе. Я на десять дней с отроками в Боголюбово поеду. Меня не беспокоить.

– Поехали что ли князь, – Подошли самые близкие.

– Здесь тризну справляйте, без меня. Кузьму с собой оставьте, – И такая тоска была в его голосе, что все и Малка и Микулица поняли, прощается князь с ними навсегда. Он остановил их движением руки, – Обсудили уже все. Мой черед. Вам другая доля и другой путь. Я у Велеса был. Меч-кладенец ему оставил. Он принял.

Все поняли. Прощается, и долгих слов не будет. Все как-то помялись. Но все было решено давно. Князю доля была – мученический венец. То не им судить. Микулица обнял князя, в ухо шепнул:

– Встретимся!

Малка подошла, поцеловала в губы при всех. Сняла с головы накидку зеленую, повязала на шею, тоже шепнула:

– Я рядом буду, – Он вскинулся было. Она закрыла ему рот ладонью, тихо добавила, – Не увидит кроме тебя никто. Скачи любимый мой.

Князь хлестнул жеребца, и копыта застучали по мостовой. Они постояли на крыльце Храма, вслушиваясь, как звук удаляется в сторону Боголюбовского замка. Малка повернулась к Микулице.

– Ты Всеволода в Переславль вывез?

– Да.

– А дружины наготове?

– Братья в Вознесенском монастыре в бронях спят.

– Михалко предупредил?

– Да.

– Что ж тогда ждем. С Богами не спорят!

Андрей приехал в замок за светло. Приказал протопить баню. Попарился. Надел чистую рубаху. Поел, выпил и ушел в опочивальню. Посмотрел. Меча, который всегда висел у изголовья, не было.

– Подготовились, сукины дети, – Подумал он, но ярости в нем это не вызвало, – Наверно и впрямь мой срок. Да уж скорее бы, – Он разделся и лег.

Душная ночь середины лета навевала на князя Андрея воспоминания и пробуждала какие-то тусклые обрывочные видения. Совсем недавно было летнее солнцестояние, круг солнечный пошел на убыль. Как и вся княжеская жизнь, год начал стремиться к закату, отползать туда на запад, куда отползло к вечеру сегодня жаркое летнее солнце – Ярило. Ярило – солнечный Бог всех Ариев, всех детей славянских – славных, коему капища, до недавнего времени, в Яриловой долине в стольном городе Владимире стояли.

В дверь постучали.

– Кто там, – Стряхнув воспоминания, спросил князь.

– Прокопий, – Ответили из-за двери.

– И сделать то все как люди не могут. Даже не узнали, что без Прокопия я сегодня, – Подумал он, но вслух сказал, – Нет, не Прокопий это, – И стал ждать.

Убийцы выломали дверь. Это был последний бой князя. Один против двадцати. Без оружия в одной рубахе против закованных в броню.

– Бог отплатит вам за меня и хлеб мой, – Хрипло выдохнул князь, умелым ударом ломая хребет нападавшему.

Упорно бился он, в темноте свалив еще одного, но силы были не те. Нападавшие свалили его на пол и долго рубили мечами. Затем, решив, что все, они отошли. Князь был еще жив. Малка, не справившись с собой, навела помрак на душегубов и подкинула им труп товарища их. Как же ей хотелось вступиться за князя и разить их своим волшебным клинком, от которого не было защиты и спасения. Но рука Артемиды удерживала ее. Он помогла князю встать и повела его потайным ходом в Храм Богородицы, нашептав татям, что в медовуше вина навалом. Те гурьбой ринулись выпить за победу дела черного своего.

Но вдруг перед Малкой появился Велес.

– Ты что сестра не знаешь, что Макошь его нить в этой жизни допряла и узелок завязала. Ты что не знаешь, что в Ирии его сам Род ждет? Ты поперек Богов идти вздумала?

– Повинуюсь Святобор. Бабье взяло.

– Дай, слезы вытру, дуреха, – Велес рукавом обтер ее заплаканное лицо, – Я рядом постою, а то еще чего наворочаешь от любви-то.

Князь застонал. Лиходеи услышали и бросились назад. Малка слышала, как кто-то упрямо повторял:

– Ищите, ищите скорее не то нам всем карачун и погибель.

– Факел зажгите, по крови искать будем, – Зашипел Ефрем.

Свет факела вырвал фигуру князя в глубине сеней в убежище, куда его положила Малка. Град ударов опять посыпался на него.

– Пресвятая дево Мария Богородице! В руци Твоя передаю дух мой – Сказал князь, увидев Малку и стоящего с ней рядом Велеса, и тихо добавил, – Люблю тебя Малка.

Велес держал Малку из последних сил, удивляясь, откуда ж такая сила в ней, если я, Бог еле удерживаю ее. Все было кончено. Душа князя отошла от тела его, и Велес, взяв ее, понес в Ирий.

– Теперь я тебя не держу, – Повернулся он к Малке, – Все, что сделаешь, то Богам угодно.