Акимыч вышел из правления расстроенный. Остановился в раздумье на перекрестке: что делать? То ли идти в бригаду, то ли пройтись по хатам, поговорить с женщинами: может, кто-нибудь согласится подменить заболевшую кухарку? Без нее — труба!

Бригадир оторвал от газеты узкую ленту бумаги, неторопливо свернул самокрутку, продолжал путь. Единственная улица хутора, по которой он шел, вела в поле, а там — не обнять глазом — дозревали колхозные хлеба.

Идя к речке, Акимыч увидел Юльку. Девочка сидела на камне у самой воды и уткнувшись лицом в колени, плакала. Рядом с ней лежала пустая авоська. Тонкая шея, руки и ноги у Юльки были обожжены степным солнцем, но тем ярче пламенели на голове спутанные рыжие волосы. За цвет волос девочку ласково прозвали Подсолнушком.

Услыхав шаги, Юлька притихла и, подняв глаза, настороженно посмотрела на огромные, порыжевшие сапоги Акимыча.

Акимыч спросил:

— Кто тебя обидел, Подсолнушек?

Острые плечи девочки дрогнули. Она опять заплакала:

— Са-а-ло…

— Сало? — удивился Акимыч. — Как же это получилось?.. Ну-ка, рассказывай!

Юлька кивнула на пустую авоську:

— Тут было сало, теперь — нету.

— Может, ты его съела?

— Не ела, — сказала Юлька. — Я купалась в речке, авоську повесила на дерево, на тот сук. Теперь авоська есть, а сала нет…

На вершине дерева, куда показала девочка, стрекотали сороки. Одна из них, нахальная, самоуверенная, уселась на нижний сук. Поглядывая на Юльку скошенным глазом, как бы посмеиваясь над ней, она пронзительно стрекотала.

Ершистые брови Акимыча дрогнули.

— Знаю, кто украл сало, — улыбнулся он. — Пока ты ныряла да плавала, сороки закусывали твоим салом. Беда невелика. Пойдем к бабушке!

Бабушка посмеялась над Юлькой и сказала:

— Недаром сорок называют воровками. Хорошо, что они тебя саму не склевали, как сало!

Акимыч обернулся к бабушке:

— Егоровна, выручай! Стряпуха наша захворала. Людей кормить надо, а завтра начинаем покос. Сама понимаешь…

Он сосредоточенно наморщил лоб. Его брови стали колючие, как стерня.

Узнав в чем дело, Юлька обняла бабушку.

— Бабуся, давай вместе кормить косарей. Я ведь тоже умею стряпать!

— Коли хочешь, давай! — согласилась бабушка.

До восхода солнца Юльку разбудил какой-то шум.

Поеживаясь и зевая, она вышла из вагончика.

Мигали звезды, но часть неба посветлела. На нем еще оставалась единственная звездочка. Хотелось снять ее и приколоть себе на грудь.

Почти также ярко сверкают на груди комбайнера Егора Петровича и комсомольского секретаря Саши Смышленного золотые звездочки героев.

Саша и Егор Петрович с виду самые обыкновенные люди.

Саша — хлопец среднего роста, узкоплечий, худощавый. На нем пропотевшая, покрытая пылью флотская тельняшка, длинные брюки заправлены в сапоги. Все в Саше самое заурядное: нос, рот, глаза, уши. Только непокорный русый чуб стоит торчком. Это и отличает его от других хлопцев. Но в Юлькином представлении Саша наделен какой-то былинной богатырской силой. Он работает здесь же рядом, на соседнем массиве, машинистом широкозахватной жатки.

Юлька знает каждый Сашин жест, каждое движение.

Вот он садится на жатку. Поднял руку, что означает «внимание».

Подает команду трактористу:

— Василь, трогай!

Василь ведет трактор на повышенной скорости.

Мотор ревет. Колосья кланяются Саше, но их настигают острые стригущие ножи и режут чуть ли не под корень.

Здесь-то и начинает проявляться непостижимая для Юльки сила Саши.

Он опять подымает руку и кричит трактористу:

— Василь! Прибавь газку!

Василь разводит руки: дескать, иду на предельной скорости! Трактор — не «волга», не «москвич»!

Степь меняет свой вид у Юльки на глазах. Подавно здесь было пшеничное море, в нем можно было утонуть с головой. Теперь пролегли тугие скошенные палки, а промеж них, по всему полю, как брови Акимыча, осталась торчать колючая стерня.

Юлька, чтобы не выскочило сердце, прижала обе руки к груди:

«Почему бабушка — стряпуха, а не мастер раздельной уборки? — думала она. — Вдвоем они бы навалили столько валков, что об этом заговорили бы все газеты. А может быть, — Юлька боится произнести вслух. — Может быть, им с бабушкой на двоих дали бы одну звездочку!»

Агрегат Смышленного был уже далеко, а Юлька не могла отвести от него мечтательного взгляда.

Взошло солнце. Оно осветило вершину бугра и макушки деревьев. В гнездах завозились молодые грачи, закричали: «Жар-р-ко!.. Жар-р-ко!» Потом стаей полетели к плотине.

И в эту минуту бабушка позвала Юльку.

Под раскидистой шелковицей стоят длинные деревянные столы и скамьи. Сюда приходят механизаторы обедать и ужинать. Здесь же, в короткие перерывы, они режутся в шашки и домино.

Столы прочные, на толстых ножках, да и то прогибаются, когда со всего плеча забивают «козла».

В стороне, напоминая затонувшую барку, притулилась выбеленная мелом кухонька. Из крыши торчит труба. Она смотрит в небо и дымит.

В кухоньке тесно, но чисто. На плите — два ведерных чугуна. В одном — ключом бурлит вода, в другом — допревает пшенная каша.

Бабушка то и дело дает внучке поручения:

— Подсолнушек, сбегай в кладовку.

— Принеси лук и масло.

— Слазь в погребицу.

— Подложи в плиту кизяков.

Юлька мчится в кладовую, лезет в погреб, подкладывает в печь кизяки. Когда подошло время обеда, она так утомилась, что отказалась от еды.

Обед бабушка раздавала сама, а Юлька прикорнула в углу, возле печки. Она видела, как бабушка расставляла посуду, резала хлеб, вытирала ручником деревянные ложки. Седые волосы бабушка повязала белой косынкой, а концы затянула узлом.

Бабушка не кричала, не суетилась, как другие стряпухи, и все, что она делала, у нее получалось хорошо.

Голова у Юльки стала тяжелой, ресницы слипались, словно их смазали густым степным медом. Она слышала, как бабушка выходила из кухни, с кем-то разговаривала и опять возвращалась.

Потом приходил обедать Акимыч. Бабушка налила ему борща, дала ложку и ломоть душистого хлеба.

Акимыч пообедал, стал благодарить бабушку:

— Спасибо, Егоровна, за хлеб-соль. Тебе бы только в ресторанах готовить.

Бабушка кланялась, указывала на Юльку:

— Да разве я одна стряпала? Она — главный помощник.

— Вон как! — сказал Акимыч. — От имени бригады выношу ей благодарность! А после уборки дадим ей Золотую звезду Героя!

Насчет звезды Акимыч, конечно, пошутил. Но Юльке было очень приятно, что ее хвалили бригадир и бабушка.

Юлька просыпалась до петушиной побудки.

Над балкой стоял туман. Из него проступали огромные расплывчатые тени. Издали они походили на горбатых неуклюжих животных. С шумом и стрекотом двигались прямо на Юльку.

Вот они подошли близко и стали отчетливо видны. Это были самоходные комбайны. На боку у одного был вытянут железный хобот, который заканчивался полотняным чехлом. От ветра чехол шевелился, и, казалось, комбайн махал рукой.

Он был освещен электрическими лампочками, на его площадке стояли люди. В одном Юлька узнала комбайнера Егора Петровича, в другом — его племянника — штурвального Володю.

Лицо у Егора Петровича было затенено козырьком кепки: виднелся подбородок и зажатая в зубах потухшая вишневая трубка. Трубку он вынимал изо рта, когда спал, обедал и разговаривал. Остальное время она торчала во рту.

И сейчас Егор Петрович вынул трубку, что-то крикнул на ухо племяннику. Володя выключил мотор.

Низкорослый, широкоплечий, почти квадратный, Егор Петрович проворно сошел на землю:

— Завтрак готов? — спросил он у Юльки.

— Готов!

— Живо! Подавай на стол. Нам некогда разводить турусы на колесах!

Юлька побежала подавать завтрак.

На линейке к завтраку прикатили Федя и Акимыч.

Федя и Юлька — сверстники. Их дворы разъединены забором. Учатся они в одной школе, в четвертом классе. От солнца волосы у Феди вылиняли, как сатиновая рубаха. Еще больше пострадал нос: он стал похожим на лиловый цветок татарника.

Федя быстро поел, встал из-за стола, посмотрел на Юльку:

— Ты что делаешь?

— Работаю. Бабушке помогаю.

Федя усмехнулся:

— Тоже, работница! Небось, воду таскаешь да моешь посуду? Вот мне так трудодни записывают!

— За что?

— Начальство вожу по бригадам! Председателя, агронома и бригадира.

Федя хлестнул кнутом, не оглядываясь, пошел к лошадям.

Юлька обиделась.

Она вышла в сад, села под дерево и, положив голову на колени, задумалась: «Разве помогать бабушке, таскать воду и чистить картошку не работа? Небось, из грязной посуды не стал бы есть… А когда ел наш завтрак, так за ушами трещало!..»

Юлька пожалела, что не сказала этого Феде.

Чуть слышно перешептывались листья сирени. Казалось, будто рядом кто-то читал книгу, осторожно листал страницы.

Юлька задремала и видела раскаленную кухонную плиту, Федю и громадные сапоги-скороходы Акимыча.

Юльку разбудила бабушка. Они стали готовить механизаторам обед, потом ужин.

В сумерках степь была не такой, как днем. Она как будто начиналась от Юлькиных ног и, шагнув далеко вперед, распахнулась от восхода до заката солнца. Там, где обычно садилось солнце, виднелась полоска зари, а по всему полю, мигая сверкающими ресничками, двигалась в сумерках частая цепочка огней. Их мерцающий свет напоминал далекие звезды.

Даже в сумерках Юлька безошибочно могла бы указать участки, где сейчас работали Александр Смышленный с Егором Петровичем.

Огоньки в степи то сходились, то расходились, то, спрятавшись в лощине, через минуту появлялись уже на новом месте.

Неожиданно в небе вспыхнули три разноцветных огонька — красный, зеленый и желтый. Они стремительно летели над степью. Послышался далекий нарастающий гул.

Проводив взглядом самолет, Юлька спохватилась:

— Что ж я стою? А кто будет разводить плиту? Кормить косарей?

Она поняла, что от бригады ушла далеко и нужно было возвращаться.

Всходила луна. В полосу отраженного водой лунного света влетела ночная птица. Она испуганно взмахнула крыльями, шарахнулась в сторону. Долго было видно, как по земле катилась сопровождавшая ее тень.

Юлька услыхала фырканье лошадей, стук колес и заунывную тягучую песню. Такие песни поют чабаны, и единственными их слушателями бывают степь и овечьи отары. Когда подвода поравнялась с Юлькой, девочка ласково и заискивающе обратилась к вознице:

— Дяденька, подвезите к четвертой бригаде. Мне надо кормить косарей.

Тот, кого Юлька назвала «дяденькой», откинул с лица капюшон плаща, рассмеялся. Юлька узнала Федю. Обиду, нанесенную во время завтрака, она забыла:

— Я тебя посчитала за чужого дяденьку!

«Дяденька» солидно спросил:

— Ты чего бродишь одна в степи? Садись, подвезу!

Федя не останавливался на перекрестках в поисках дороги. Он хорошо знал степь и безошибочно определял нужное направление. Минут через десять он остановил лошадей на знакомой поляне.

— Слазь! — сказал он Юльке. — Приехали!

Каждый раз между обедом и ужином, когда на кухне было мало работы, Юлька бежала в степь смотреть, как работают самоходные комбайны.

До чего же умно сработана машина! Сам и ходит, и косит, и подбирает валки, и обмолачивает зерно, и складывает солому. Только на колхозных полях и работать комбайну!

Спереди ему навесили подборщик. Это — железный червяк и железная расческа, сделанная из толстой проволоки. Расческа поднимает с земли валки, а червяк толкает их на хедер. С хедера полотняный транспортер несет валки в барабан. Сколько ни пихай в отверстие валков, сколько ни подавай, — все мало! Ест, ест и — не наедается!

Не успеешь обернуться — в бункере полно зерна! Штурвальный сигналит: «Забирай зерно! Освобождай бункер!» Услыхав сигнал, подкатывает самосвал и на ходу забирает зерно. А комбайну хоть бы хны! Расческа чешет, червяк вертится, мотовило мотает, а ненасытная пасть молотилки — глотает, глотает, глотает!

От комбайнов Юлька бежала на колхозный ток. Там она брала в руки деревянную лопату, перелопачивала влажное зерно, помогала весовщику отмечать путевки шоферам.

Радостная и возбужденная возвращалась она на кухню:

— Ой, бабушка! — говорила Юлька. — Машины не успевают возить зерно. Сколько его ни увозят на элеватор, а комбайны подсыпают и подсыпают!

Бабушка радовалась вместе с Юлькой:

— Хлеб наш насущный даждь нам днесь.

Юлька не понимала значения этих слов, но раз их говорила бабушка, значит, так надо.

По ночам степных огней стало больше. Днем, когда они гасли, степь казалась подожженной со всех сторон и курилась, как разгорающиеся костры.

В бригаду вернулась выздоровевшая кухарка, а бабушка с внучкой стали собираться домой.

Кухарку звали Анастасией. Была она толстая, ходила вразвалку, поминутно теряла ключи от кладовки и на каждом шагу натыкалась то на табуретку, то на порожнее ведро, то на печку. Она посмотрела на Юльку и строго спросила:

— Ты в каком классе учишься?

— Перешла в четвертый.

— А почему такая худая? На суховейных землях что ли росла?

Юлька испугалась:

— Я бабушке помогала.

— Оставайся, будешь помогать мне.

— Нет, не останусь, — сказала Юлька.

…С вечера было душно. Бабушка и Юлька легли спать. Бабушка не могла уснуть, жаловалась на больные ноги:

— В суставах крутит, — говорила она. — Наверно, дождь будет.

Юлька проснулась от страшного грохота. Спросонок ей почудилось, будто кухарка опрокинула над головой порожнее ведро. Юлька посмотрела в окно. Вспышка молнии осветила улицу, соседние дома и поднятый вверх колодезный журавель. Громовой удар так тряхнул хату, что задребезжали стекла и сама собой настежь раскрылась дверь. Испуганная кошка спрыгнула с лежанки, спряталась под кровать.

Бабушка закрыла дверь и задвинула печную заслонку:

— Страсть-то на дворе какая, батюшки! — сказала она и стала торопливо одеваться.

— Вы куда собрались? — спросила Юлька.

— Пойду гляну, как там у нас на току…

— И я с вами…

Юлька запнулась на полуслове. По тесовой крыше застучали тысячи молоточков. Юлька видела, как сразу посветлели земля и крыши хат. По дороге, нахлестывая коней, промчались на дрожках Федя и бригадир Акимыч.

— Ливень, — сказала бабушка и вышла из хаты.

На душе у Юльки стало тревожно. Сунув ноги в чирики и подхватив старую кофтенку, она побежала догонять бабушку.

Рассветало. На птичнике не пели кочета. Шел крупный, теплый дождь. По глубоким колеям дороги текли вспененные мутные ручьи. Над садами, тревожно каркая, кружилась стая грачей. Пахло свежими листьями и скошенной травой.

Юлька добежала до речки.

Трудно было поверить, что пересохший за лето ручеек, который Юлька переходила вброд, не замочив коленей, превратился в грозную бушующую реку! Она катила вырванные с корнями, расщепленные молнией деревья, смытые плетни, вороха сена и трупы погибших птенцов. Вода, бурля, перекатывалась через настил моста, грозясь сокрушить все на своем пути.

Ступить на мост Юлька не решилась. Ее кто-то окликнул. Юлька обернулась на голос, увидела Федю.

Федя кивнул в сторону поля:

— Натворило делов! Зерно намокло, лампочек и проводов нет, а которые валки не обмолотили — заляпало грязью!

Юлька обеспокоенно спросила:

— А бабушку ты не видел?

— Нет.

Брезентовый плащ на Феде промок и торчал коробом, точно был сделан из жести. Лошади тяжело дышали, и от них валил пар.

— Садись, довезу до хаты! — предложил Федя.

Бабушки дома не было. Юлька залезла на кровать, укуталась в тулуп, стала ждать бабушку.

Бабушка вернулась только к обеду. Одежда ни ней промокла и липла к телу. Отжимая край платья, она сказала:

— Страсть-то какая! Не приведи господи! А все-таки хлеб спасли!

«Вот оказывается какая бабушка! — подумала Юлька. — Она не испугалась, а я, трусиха, забоялась…»

— Как же ты перешла мост? — спросила она.

— Я по мосту не шла. Перебралась на лодке.

Бабушка помолчала, зябко поежилась:

— Вот что, Подсолнушек, сейчас все люди работают. И Настя-стряпуха с ними зерно лопатит. Нам с тобой надо кормить людей. Я трошки отдохну и приберусь, а ты ступай в бригаду. Свари пшенный кулеш и на второе компот. Мудреного тут ничего нет.

И вот Юлька снова возле речки. Вода вертится воронками и несет хлопья пены. На мгновение Юлькой овладела робость, она замешкалась. В шуме воды ей вдруг почудился ласковый голос бабушки: «Иди!..»

Стараясь не смотреть на воду, Юлька побежала по мосту и очутилась на другой стороне реки. Возле лесополосы она встретила озабоченного Акимыча.

— Ты, Подсолнушек? — спросил он.

— Я, — сказала Юлька. — Бабушка велела идти в бригаду, кормить людей.

Лицо Акимыча просветлело:

— Тебя давно ждут в бригаде! Ты же у нас — главный кашевар!

Акимыч не видел, как вспыхнули Юлькины щеки. Всю дорогу до бригады она, казалось, не шла, а летела. Акимыч едва поспевал шагать за ней в своих сапогах-скороходах.