Драма в одном действии
#img_7.jpeg
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ОЛЕГ ЛЕВЧЕНКО — 20 лет.
ОЛЬГА ЯКОВЛЕВНА ЛЕВЧЕНКО — 45 лет.
ПЕТР — 28 лет.
ЛЕОНИД — 22 лет.
КАТЯ — 20 лет.
ШУРИК — 14 лет.
КОЛОМИЕЦ — 60 лет.
ГРЕТА — 20 лет.
КРАУЗЕ — 35 лет.
ЭБЕРГАРД — 50 лет.
Действие происходит в Киеве в 1942 году.
Комната на стадионе, в которой раньше помещался медпункт. В комнате несколько шкафов, диван с оборванной обивкой, куча сломанных стульев. На стене репродуктор. Окна до половины закрашены белой краской. Слева двери в коридор. Видна и часть коридора. В коридоре Э б е р г а р д и К р а у з е. Эбергард высокий, седой, коротко подстрижен, в форме генерала немецкой армии. В руках стек, которым он постукивает по сапогу. Краузе низенький, щуплый, с усами И прической, придающими ему сходство с Гитлером. В костюме военного покроя без погон. Он стоит навытяжку перед Эбергардом.
Э б е р г а р д. Глаза.
Краузе взглянул на генерала и отвел взгляд в сторону.
Глаза!
Краузе смотрит на него, часто моргая.
(Ровно, не повышая голоса.) Послушайте, Краузе, как бы ваша затея не оказалась для вас роковой. Как бы вечером вам не пришлось улететь в Берлин.
К р а у з е. Гер генерал, прошу учесть…
Э б е р г а р д. И не в свою пивную, откуда я вас вытащил на свет божий. А прямо на допрос к рейхсфюреру.
К р а у з е (умоляюще). Гер генерал, но вы…
Э б е р г а р д. Тоже виновен. Поддался на ваши уговоры. Но вспомните, что вы мне говорили, Краузе. (Пауза.) Отшибло память?
К р а у з е. Вспоминаю, гер генерал…
Э б е р г а р д. Вслух!
К р а у з е. На банкете вы изволили сообщить, гер генерал, что получили колоссальное удовольствие от победы нашей славной футбольной команды над венграми…
Э б е р г а р д. Дальше.
К р а у з е. Вы изволили заметить, гер генерал, что три мяча, забитых в ворота венгров, еще раз показали превосходство немецкой расы…
Э б е р г а р д. Дальше.
К р а у з е. Вы изволили выразить сожаление, гер генерал, что в Киеве нет больше соперников для наших тигров…
Э б е р г а р д (наслаждаясь мучением Краузе). Дальше, Краузе.
К р а у з е. Тогда я имел честь напомнить вам, гер генерал, что на одном из моих хлебозаводов работает почти вся бывшая сборная команда Киева.
Э б е р г а р д. Дальше!
К р а у з е (совсем упавшим голосом). И что я берусь организовать прекрасное зрелище для вас, гер генерал, для всех офицеров гарнизона и для большой прессы.
Э б е р г а р д. Как вы назвали это зрелище?
К р а у з е. Избиение советских ублюдков на футбольном поле, гер генерал.
Э б е р г а р д (чуть повысив голос). Первая половина игры кончается, а тигры не забили ни одного мяча.
К р а у з е. Но, гер генерал, эти ублюдки тоже не забили…
Э б е р г а р д. Вас устраивает ничья, Краузе? В моем городе выставить на посмешище лучшую команду рейха?
К р а у з е. Прошу учесть, гер генерал, команда Киева перед войной одержала ряд побед над лучшими командами Европы.
Э б е р г а р д. А мы одержали победу над всеми странами Европы. Военную победу, Краузе… В Древнем Риме воины великой империи никогда не сражались на аренах со своими рабами. Для этой цели предназначались дикие звери. Мы снизошли до того, что наши ребята бегают по одному полю с этими…
К р а у з е. Ублюдками…
Э б е р г а р д. И наши ребята должны разгромить их.
К р а у з е. Я поговорю в перерыве с нашими тиграми.
Э б е р г а р д. Ваш мозг, Краузе, лишен извилин. Неужели вы не понимаете, что тигры и так пытаются выиграть?
К р а у з е. Я поговорю с киевлянами.
Э б е р г а р д. Они должны знать: ничья приведет их в Сырецкий лагерь, откуда до сих пор никто не вышел живым. Напомните им: коменданту Киева генералу Эбергарду хорошо известно, в какой команде они играли. «Динамо»!
К р а у з е. Напомню, гер генерал.
Э б е р г а р д. Учтите, Краузе, фюрер просматривает полосы со спортивными новостями.
К р а у з е. Они проиграют с таким счетом, какой вам угодно, гер генерал! Два — ноль… Три — ноль…
Э б е р г а р д. Это нас устраивает. (Резко повернулся, пошел, затем остановился.) Почему они вышли на поле в красных футболках?
К р а у з е. Это их старая довоенная форма, гер генерал.
Э б е р г а р д (сквозь зубы). За красные футболки и за аплодисменты, которыми их наградили жители Киева, вас бы следовало направить в штрафной батальон, а их — на виселицу. (Вышел.)
К р а у з е. Будь проклят тот день, когда мне пришла в голову мысль о матче! Но кто мог подумать, что они продержатся больше десяти минут?
Входит Г р е т а, высокая, красивая.
Г р е т а. Что случилось, милый?
К р а у з е. Ты-то мне и нужна. (Берет ее за руку, втаскивает в комнату.)
Г р е т а. Пауль, мне больно! Что случилось?
К р а у з е. Только что я, как мальчишка, стоял навытяжку перед Эбергардом! Он обещает мне личную беседу с Гиммлером!
Г р е т а. Пауль!
К р а у з е. Но прошу учесть: прежде чем хоть один волос упадет с моей головы, я разделаюсь с твоим мужем! Где он, старый боров?
Г р е т а. Ушел домой. Приступ печени…
К р а у з е. Его старая хитрость. Грозят неприятности — начинается приступ!.. Эта лысая уродина имеет счастье быть внуком немца. Но пусть он не воображает себя полноценным человеком! Я в любую минуту могу доказать, какой он в действительности фольксдойч. Кто дал ему право уходить без моего разрешения? Кто вдолбит в головы этим свиньям, что они обязаны проиграть вторую половину игры со счетом три — ноль?
Г р е т а. Пауль!
К р а у з е. Молчи. Это твой боров упросил принять их на завод. В лагере было достаточно другой скотины.
Г р е т а. Они были здоровее других… Мешки с мукой весят по пять пудов…
К р а у з е. Ты всегда защищаешь своего жирного…
Г р е т а (гладит его руку). Они проиграют, не сомневайся. Наши мальчики все время сидят на их воротах. Во втором тайме тигры не дадут им вздохнуть.
К р а у з е. Ты уверена?
Г р е т а. Это очевидно, милый! Наши мальчики — кровь с молоком, а они — ходячие скелеты.
К р а у з е. Но я не могу допустить неожиданностей. Игра должна пройти гладко, как спектакль. Эбергард сказал: ничья приведет их в лагерь. А до этого на поле им перебьют все кости.
Г р е т а. Один из них, бедняжка, уже лежит за воротами.
К р а у з е. Бедняжка!
Г р е т а. Милый, опять ревность? Мы с ним вместе учились в школе, и все. Поговорю… Они меня послушают, уверяю тебя.
К р а у з е. И пусть учтут, Эбергарду известно: «Динамо» — это те, которых у нас вешают поголовно. (Включает репродуктор.)
Слышен протяжный свисток.
Перерыв.
Г р е т а. Пойдем, милый. Уверяю — все будет хорошо.
Уходят.
Пауза. Затем в коридоре появляются П е т р, О л е г и Л е о н и д. Олег и Леонид в старых красных футболках. Футболки мокрые от пота. Петр в синем свитере и в фуражке. Олег с трудом двигается, опираясь на плечи товарищей. Леонид тоже хромает.
П е т р. В этой комнате был старый диван. (Открывая дверь.) Есть.
Вводят Олега в комнату.
Ложись.
Укладывают. Олег стонет.
Крепись, старик. Промоем рану, забинтуем, и вся игра. (Леониду.) Пошуруй, Леня, в шкафах.
Л е о н и д (заглядывая в шкафы). Ничего нет.
П е т р. Сходи в душевую за водой. Спроси у Миколы, у него всегда бинт в кармане. Если нет, неси мою рубашку.
О л е г. Не нужно рубашки.
П е т р. Чистая, старик.
О л е г. И единственная.
П е т р (Леониду). Давай.
Л е о н и д выходит.
(Краем свитера вытирает у Олега пот со лба.) Потерпи, старик.
О л е г. Так обидно!
П е т р. Понимаю.
О л е г. Леня вывел меня на самые ворота. Я обошел защитника, остался один на один с вратарем. Вдруг сзади — удар по ноге. Падаю… А рыжий — снова по ногам… Вижу, подбегает судья. Думаю: получишь, черт рыжий! Пенальти! А судья назначает штрафной… в нашу сторону. Закричал я… А рыжий засмеялся…
П е т р. Торпедой его прозвали. Он двух венгров искалечил.
О л е г. А судья?
П е т р. Из Львова привезли. Шкура продажная. В тридцать девятом сбежал к немцам. Сейчас снова появился.
О л е г. Не нужно было нам играть.
П е т р. Все было решено без нас, старик. За отказ — в лагерь.
О л е г (с болью). Полные трибуны… Как аплодировали нам вначале киевляне. А потом весь тайм молчали.
Входит Л е о н и д с ведром воды и рубашкой.
П е т р. Молчали? А что произошло, когда рыжий сбил тебя?
О л е г. Ничего не видел, только его лицо… Ничего не слышал, только его смех…
Л е о н и д. Я уже хотел заехать рыжему в морду. Вдруг слышу: «Спокойнее, Леня, спокойнее!» Ну и характерец у тебя, Петр!
П е т р. Ты поднял кулак, а сзади офицер. Он выбежал на поле, расстегнул кобуру. Ты рыжего — по физиономии, а он тебе — пулю в спину, и вся игра. Ведро чистое?
Л е о н и д. Пожарное. Прополоскал.
П е т р (рвет рубаху, смачивает в воде). Рану промыть не штука. А вдруг кость задета?
Л е о н и д. Спортсмены! Их защитник о собственную ногу споткнулся — два врача на поле выбежали. А Олега унесли — никто с места не поднялся.
П е т р. Врачи — для людей.
Л е о н и д. А мы не люди?
П е т р. Для них — не люди. (Леониду.) И у тебя ссадины… Давай промою, перевяжу. (Перевязывает Леониду ногу.)
Входит Г р е т а.
Г р е т а. Вот вы где, мальчики… Неблагородно поступают их футболисты. Сами развалились в мягких креслах, столы полны апельсинов и шоколада, а здесь в раздевалке даже стульев нет. (Подходит к Олегу.) Ужас! Не зря его прозвали Торпедой… У вас, вижу, ни бинта нет, ни йода… Сейчас принесу.
О л е г. Не нужно!
Г р е т а. Почему, Олег? Не смотри на меня так. Можно подумать, я виновата. Если хотите знать, рыжий оказал вам громадную услугу. Если бы тебе, Олег, удалось забить мяч… Ой, что было бы! Сам генерал Эбергард…
Л е о н и д. Чем мы не угодили генералу, госпожа Вебер?
Г р е т а. Мальчики! Неужели Краузе для того организовал встречу с тиграми, чтобы вы сыграли с ними вничью? Абсурд! Они должны выиграть у вас.
Л е о н и д. Пусть выигрывают.
Г р е т а. Для этого вы должны не очень сопротивляться. Учтите, мальчики, генералу известно, что вы играли за спортивное общество…
О л е г. Уходи… Ну!
Г р е т а. Вот, жди от вас благодарности.
Л е о н и д. Топай!
Г р е т а. Хам!
Л е о н и д. Доложи усатому…
Г р е т а. Нахал! Не ценишь человеческого отношения. Мы с мужем предоставили вам работу, не даем сдохнуть с голоду, как дохнут сотни безработных. А вы? Думаете, не замечаю, какими глазами… Съели бы нас живьем. Почему? Завидуете. Ваши звездочки закатились. А мы сумели…
Л е о н и д. Замолчи, ты…
П е т р (удерживая его). Спокойнее, Леня, спокойнее.
Г р е т а (отступая). Думаете, мы не знаем, на что вы надеетесь? Напрасно! Они уже дошли до Волги. Возьмут Сталинград — конец войне. Конец вашим надеждам. Поэтому, мальчики, советую быть кроткими и послушными. Чем больше мячей влетит в ваши ворота, тем больше грехов простят вам немцы. И не думайте, что мы с мужем особенно заинтересованы… (Леониду.) Мы всегда найдем себе более спокойных и послушных…
Быстро входит Краузе.
К р а у з е (Грете). Все разъяснила?
Г р е т а. Да. Мальчики поняли меня.
К р а у з е (футболистам). Все ясно?
Л е о н и д (мрачно). Куда уж яснее…
К р а у з е. Что?!
П е т р (выступая вперед). Все ясно, господин шеф.
К р а у з е. Вам не нужно ни о чем думать. Я составил расписание. Первый мяч тигры забьют в ваши ворота на десятой минуте. Второй — на двадцатой. Последний — за пять минут…
Л е о н и д. Но это зависит не только от нас, господин шеф.
К р а у з е. Команде тигров все сообщили.
Л е о н и д. Но для такого спектакля нужна хоть одна репетиция, господин шеф.
К р а у з е. У вас будет хороший дирижер. На десятой минуте судья подымет руку…
Л е о н и д. Значит, игра в поддавки, господин шеф? Вас устраивает дешевенькая победа?
К р а у з е (багровея). Не рассуждать!
Г р е т а. Позвать эсэсовцев?
П е т р. Нам все ясно, господин шеф.
К р а у з е. Ничья — Сырецкий лагерь. Слышите? (Выходит с Гретой.)
Л е о н и д. Мы будем подонками, если примем участие в этой комедии.
П е т р. Что предлагаешь?
Л е о н и д. Не выходить на поле.
П е т р. Заставят. Выйдешь в синяках.
Л е о н и д. Тогда играть, как в первом тайме. Мертвая защита!
П е т р. Из Сырецкого лагеря не возвращаются.
Л е о н и д (горячо). Я знаю тебя давно, Петр! Я видел, как замер стадион в Париже, когда крайний нападающий французов прорвался к нашим воротам. Мы, запасные, вскочили со скамейки. Неужели на последней минуте французы отыграются? А ты стоял спокойно… И вдруг бросился в угол… Отбил мертвый мяч… Еще мальчишкой я видел, как ты взял одиннадцатиметровый, пробитый центром нападения басков… Я знал, ты сильный человек. Но сегодня убедился…
О л е г. Леня…
Л е о н и д. Убедился: ты боишься.
О л е г. Леня!
П е т р. Спокойнее, Олег, спокойнее. (Леониду.) Вспомни, где мы должны были собраться вечером двадцать второго июня прошлого года? После матча на новом стадионе.
Л е о н и д. У тебя дома.
П е т р. По какому поводу?
Л е о н и д. Твоя Мария родила дочь.
П е т р. Ей сейчас годик. Аллочке — четыре. Юре — шесть. Где они сейчас — не знаю. Но хочу дожить до встречи с ними. В освобожденном Киеве. Хочу дожить — и вся игра!
Л е о н и д. У солдат под Сталинградом тоже есть семьи.
П е т р (подняв свитер, показал шрам на груди). Видишь? В Голосеевском лесу, лицом к лицу с вражескими парашютистами… Свяжемся с подпольем, прикажут: пойди на диверсию. С риском для жизни. Пойду. И ты пойдешь. И Олег пойдет. А тут… Стоит ли игра свеч?
Стук в окно. Леонид открывает окно, в него влезает Ш у р и к. Захлопнул окно, прислушивается. Он невысокий, худой, в морской форме, перешитой со взрослого, которая ему велика. На щеке синяк.
Ш у р и к. Не поймать меня, гады! Я здесь все ходы и выходы знаю. Здравствуйте!
П е т р. Что тебе нужно, хлопчик? (Леониду.) Твой знакомый?
Л е о н и д. Нет.
П е т р (Олегу). Твой?
О л е г. Не знаю его.
Ш у р и к (огорченно). Не узнали! (Петру.) А кто меня учил: поменьше божись, не то буду штрафовать. Каждый раз — щелчок по носу.
П е т р (берет его за плечи, вглядывается). Шурик?!
Ш у р и к. Я! Чтоб мне провалиться на этом месте!
О л е г. Болельщик нашей команды номер один.
П е т р (Шурику). Постой, старик. Что же это получается? Согласно законам природы тебе бы полагалось за этот год вырасти сантиметров на пять, а ты…
Ш у р и к. Расту вниз? Я знаю… (Совсем как взрослый.) Трудно стало жить на белом свете… Очень трудно.
Л е о н и д (после паузы). Ты что мне подмигиваешь, малыш?
Ш у р и к. Это все время у меня.
Л е о н и д. Перекупался или простыл?
Ш у р и к. Нет… Когда на Бессарабке матросов наших из Днепровской флотилии вешали… Вася был среди них… Братишка мой… Вы его знали. Он, когда бывал на берегу, всегда приходил на ваши матчи. Тогда я зайцем через забор не лез. Сидел, как барин, во втором секторе… (После паузы.) Я на дереве сидел, все видел… (Пауза.) Был брат Вася — нет его… Только форма осталась. Соседка перешила — великовато. Если бы мама… Она мирово шила…
П е т р. Где твоя мама?
Ш у р и к. Узнала про Васю — тронулась. То плачет, то смеется. Говоришь с ней — не отвечает. Отвезли ее в Кирилловскую больницу.
П е т р. Может, вылечат.
Ш у р и к. Уже вылечили… Всех больных увезли… в душегубках. И остался я один с голубями.
О л е г. Иди ко мне, Шурик. (Усаживает его, гладит по голове.)
Ш у р и к. Он, больно!
О л е г. Шишки… И синяк под глазом… С голубятни упал?
Ш у р и к. Голубей уже нет. Гады приказ наклеили: уничтожить голубей. Иначе расстрел. А как я могу их уничтожить? Поехал на Куреневку, отпустил… Прилетели. Увез в Пущу, в лес… Прилетели — ученые… Помните, я всегда их выпускал на стадионе, когда вы забивали гол «Спартаку» или «Торпедо». А потом… (В голосе послышались слезы.) Разрешил Мишке Рябому их забрать. У него пять сестер… Еще тощее меня… За два дня всех голубей съели… Им что — птица, и все. А мне они как родные были. Я с ними разговаривал, и они меня понимали, чтоб я провалился, если нет!..
Пауза.
О л е г. А синяк?
Ш у р и к. Свежий. Рыжий сбил вас, Олег Николаевич, а судья, холера, не дал им пенальти. Я как заору: «На мыло!..» А мне сверху кто-то по башке. Оглянулся — офицер. Я ему: «Чего дерешься?» Он меня опять по башке. Я ему: «Все равно не выиграть вашим!» Он меня в глаз. Я плюнул. Он за наган. А меня под скамейку втащили, и я под ногами вылез в другой сектор. Он за мной. Все наши встали, мешают ему, а мне помогают. Шуму было! Только что он меня опять увидел — за мной. А я — сюда.
Л е о н и д. Плюнул?
Ш у р и к. Да.
Л е о н и д. И не подумал, стоит ли игра свеч?
Ш у р и к. Что?
П е т р. Дядя Леня иногда заговаривается.
Ш у р и к. Вы им наклепайте! Они мазуны, только здоровые и нахалы. Знают — судья за них. А вы в тысячу раз лучше их играете, чтоб я провалился! Выиграете, да? (Оглядывает всех.) Конечно, без Олега Николаевича вам трудно будет выиграть. (Умоляюще.) Но вы не давайте забить им ни одного мяча. Пусть знают гады: киевлян им не победить!
Появляется К о л о м и е ц. Он в старом костюме, сгорблен. Часто оглядывается. Тихо стучит в дверь.
П е т р (Шурику). За шкаф!
Шурик прячется.
Кто там?
К о л о м и е ц (приоткрывая дверь). Разрешите?
П е т р. Что вам нужно?
К о л о м и е ц. Здесь лежит молодой человек, которого ранили на поле? Если разрешите, я осмотрю его раны.
П е т р. Вы кто?
К о л о м и е ц. Я? Номер девять тысяч семьсот двадцать четыре. Разрешите, господа, осмотреть больного? (Подходит к Олегу.) Безумие! Кровоточащие раны — рубашкой. (Олегу.) Будьте настолько любезны, повернитесь к окну… (Развязывает раны.) Согните ногу… Еще… Теперь эту… Слава богу, кости целы. (Достает бинт и йод. Мажет йодом раны.)
Олег стонет.
Потерпите, молодой человек… Сейчас забинтуем… (Бинтует.)
Л е о н и д. Вы кто, папаша, фельдшер?
К о л о м и е ц. Почти.
О л е г. Вас кто-нибудь прислал?
К о л о м и е ц. Нет. Увидел, как вас оставили без помощи за воротами. Так, кажется, называются у вас два столба с перекладиной? Немецкие коллеги не соизволили оказать вам помощь…
Л е о н и д. Вы врач?
К о л о м и е ц. Почти.
Л е о н и д. А если точнее?
К о л о м и е ц. Я — номер девять тысяч семьсот двадцать четыре… Живу рядом… Вышел… (Показывает на бинты, йод.) Достал вот эти остатки роскоши… Все, молодой человек. Постарайтесь три-четыре дня не вставать. Прошу прощения, господа. (Идет к выходу.)
Л е о н и д. Погодите! Кто же вы?
К о л о м и е ц. Я — номер девять тысяч…
Л е о н и д. Папаша, есть же у вас имя, отчество, фамилия.
К о л о м и е ц. Все было. Был некий сгусток одухотворенной материи, именуемой Коломийцем Никитой Васильевичем. Доктором медицины. Заведующий кафедрой нейрохирургии Киевского медицинского института. Остался сгусток неодушевленной материи за номером девять тысяч семьсот двадцать четыре. Вот и все, господа. (Идет.)
Шурик выходит из-за шкафа.
Л е о н и д. Погодите, папаша!
К о л о м и е ц (останавливается). Что вас еще интересует? Сидел в лагере. Среди таких же бывших… врачей, артистов, педагогов. Переносил городские нечистоты на поля орошения и ждал своей очереди. Рассчитал с большой долей вероятности, что она наступит через месяц, когда окончательно обессилею. И вдруг фортуна улыбнулась. Ущемленная паховая грыжа у начальника лагеря. Далеко от города, на охоте. Пока довезли — положение тяжелейшее. Немецкие коллеги спасовали. Отыскали меня. Оперировал. Он выжил. Сегодня меня освободили. А остальные номера, по десять тысяч включительно, ждут своей очереди. Иду по Киеву, мертвый город… Только у стадиона — толпы людей. Облава? Бабий Яр? Нет, матч… Киевляне — немцы. Пошел вслед за толпой. (Оглянулся, тихо.) И знаете, что я почувствовал там, на трибунах? Киев не совсем уж мертвый город, господа!
О л е г. Спасибо вам, отец…
К о л о м и е ц. Избавьте от благодарностей. Благодарить должен я. Мне казалось, во всем мире остались только завоеватели и номера. От первого до многих миллионов. А увидел, как вы отважно на поле боролись с завоевателями, — впервые за много месяцев начал в этом сомневаться. Вы вызвали у сгустка материи чувство сомнения, господа, и еще кое-какие чувства, в которых я пока еще не могу разобраться.
П е т р. Мы благодарим вас, товарищ!
К о л о м и е ц. Как вы сказали? Товарищ?! (С рыданием в голосе.) То…ва…рищ!
Из репродуктора доносится шум. Свисток.
Л е о н и д. Стоит игра свеч, Петро?
Быстро входит К р а у з е. Шурик шмыгнул за шкаф.
К р а у з е. Оглохли? На поле! (Коломийцу.) А ты кто?
К о л о м и е ц (согнувшись). Я номер девять тысяч семьсот двадцать четыре.
К р а у з е (взмахнул кулаком). Пошел вон, свинья!
Леонид делает движение к Краузе.
П е т р (сквозь зубы). Спокойнее, Леня, спокойнее… Здесь Шурик.
К р а у з е. Пошел вон!
К о л о м и е ц (вобрав голову в плечи). Слушаюсь, господин. (Выходит.)
К р а у з е. На поле! И запомните: первый мяч — на десятой минуте! (Выходит.)
П е т р и Л е о н и д медленно выходят за ним.
О л е г. Шурик!
Ш у р и к выходит из-за шкафа.
Помоги мне.
Ш у р и к. Нельзя, Олег Николаевич. Доктор приказал лежать.
О л е г. Ближе, Шурик. (Опирается ему на плечо, делает несколько шагов, стонет. Опускается на диван.)
Ш у р и к. Все лицо у вас покрылось потом… Я побегу…
О л е г. Нельзя. Тебя заметят. Не каждый парнишка носит морскую форму. Сиди здесь.
В коридоре появляются Г р е т а и К а т я. Катя — невысокая блондинка. Губы ярко накрашены, брови и ресницы подведены.
Г р е т а. Ну, как тебе нравятся наши мальчики?
К а т я. Чудесные ребята, чудесные.
Г р е т а. Я бы сама не прочь провести несколько вечеров с Генрихом Юнге. Потрясающий мужчина! Он, между прочим, так и пожирал меня глазами. Но мой дружок Краузе страшно ревнив. Хочешь, я познакомлю тебя с Генрихом?
К а т я. С удовольствием, Верочка, с большим удовольствием.
Г р е т а. Зови меня Гретой… У них, кроме всего остального, до черта всяких безделушек, вроде этой. (Показывает на свои серьги.) И они не скупятся.
К а т я. Ах, как интересно, Греточка, как интересно!
Г р е т а. Хорошо, Катрин, что мы с тобой сразу нашли общий язык… Смотрю, идет навстречу девушка. Катя и не Катя. Ты ведь до войны не красила губы?
К а т я. Нет.
Г р е т а. И не подводила глаза?
К а т я. Стала умнее, Греточка, стала умнее.
Г р е т а. А помнишь, как ты громила меня на собрании в школе, когда я пришла с ярким маникюром? Ты была тогда комсоргом…
К а т я. Ах, Греточка, не будем вспоминать о прошлом. Не будем вспоминать.
Г р е т а. Конечно. Ну его к черту! На тебя тоже косо смотрят наши «дорогие» соотечественники?
К а т я. Косо, Греточка, косо.
Г р е т а. Идешь по городу, чувствуешь сзади чей-то взгляд. Оглядываешься — какая-нибудь нищенка. И так смотрит! Да еще плюнет, мерзавка, за спиной.
К а т я. Плюют, Греточка, плюют.
Г р е т а. А на заводе! Ночью только на овчарок надежда… Да, знаешь, Катрин, на моем заводе работает Олег Левченко. Помнишь его?
К а т я. Конечно.
Г р е т а. Хочешь на него посмотреть?
К а т я. Я бы…
Г р е т а (отворяя дверь в комнату). Вот он.
Г р е т а и К а т я входят в комнату.
Из репродуктора голос диктора: «Итак, граждане и наши дорогие соотечественники, началась вторая половина игры».
Я вас оставлю. После окончания встретимся здесь же. Хорошо?
К а т я. Хорошо, Греточка, хорошо.
Г р е т а. Отсюда поедем на машине. У Генриха Юнге прекрасный «Оппель-капитан». (Выходит.)
Голос диктора: «Первая половина игры была для прославленных тигров легкой разминкой. Можно не сомневаться, что сейчас…»
О л е г (Шурику). Выключи!
Шурик выключает репродуктор.
(Кате, с ненавистью.) Проваливай!
К а т я. Одну минутку, Олег, одну минутку.
О л е г. Гоня ее, Шура!
Ш у р и к. Говорят, проваливай! (Берясь за стул.) А то хлопну стулом по башке! Чтоб я провалился, хлопну!
К а т я (подходит к Олегу, вынимает из сумочки листок). Читай.
О л е г. Не хочу.
К а т я (настойчиво). Читай!
О л е г (читает, затем выхватывает листок). Где ты нашла? Зачем принесла мне?
К а т я (тихо). Пусть парнишка подежурит в коридоре.
О л е г. Шурик, в коридор.
К а т я. Если кто-нибудь войдет, скажешь…
Ш у р и к. Буду я тебя слушать!
О л е г. Я прошу.
Ш у р и к. Другое дело. (Выходит.)
О л е г. Где ты нашла листовку?
К а т я. Я раздавала их.
О л е г (радостно). Катюша, значит, ты… Фу ты, черт! А я думал… Верка — леший с ней. Но ты! Накрашенная, с подведенными бровями!
К а т я. Так нужно.
О л е г. Где ты сейчас?
К а т я. В Киеве. Только в другом районе. Больше у меня ничего не спрашивай. И не обижайся, Олег.
О л е г. Понимаю… (Горячо.) Послушай, Катюша. Если бы ты знала, как нам чертовски тяжело жить и работать на этом проклятом заводе! Отрезаны от всего мира. О нас никто не знает…
К а т я. Напрасно думаете.
О л е г. Почему же не связались с нами? Мы убежим с завода…
К а т я. А дальше? На улице каждый мальчишка узнает вас.
О л е г (очень расстроенно). Значит, ни на что не пригодны…
К а т я. Олег! Вы нам так помогли сегодня! Тысячи киевлян впервые собрались вместе. Мы раздали много листовок, где рассказываем правду о боях под Сталинградом. А тот факт, что вы не проиграли фашистам? Устояли против их натиска. Если бы ты видел лица наших людей на трибунах, послушал бы, о чем они говорят…
О л е г. Но мы сейчас проиграем.
К а т я. Нельзя! Меня направили к вам…
О л е г. Шеф предупредил: если будет ничья, всех отправят в Сырецкий лагерь.
К а т я. Мы это предвидели. И решили этой ночью организовать ваш побег.
О л е г. Но ребята не знают об этом!.. Включи репродуктор.
Катя включает.
Голос диктора: «Пошла десятая минута этой интереснейшей игры. Тигры буквально висят на воротах киевлян… Внимание! Мяч получил центральный нападающий «Люфтваффе», прозванный Снайпером за свои неотразимые удары по воротам… Он обвел двух игроков! Сейчас, очевидно, будет открыт счет…»
Мы проиграем.
Из репродуктора доносятся аплодисменты. В комнату заглядывает Ш у р и к.
Голос диктора: «В последний момент центральный защитник киевлян отбил мяч…»
Ш у р и к. Молодец Николай Гаврилович! Дави их!
Голос диктора: «Внимание! Снайпер подбежал к судье…»
(С торжеством.) Судья назначает в ворота киевлян одиннадцатиметровый удар! Это произошло на десятой минуте…»
Из репродуктора — шум.
(Сунул пальцы в рот, с силой засвистел.) На мыло подлюку! (Бежит.)
О л е г. Куда? Не смей!
Ш у р и к. Бить его нужно! Тут лежат пустые бутылки.
О л е г. Не смей!
Шурик остановился. Шум вдруг прекратился.
Голос диктора: «Конечно, жителям Киева это справедливое решение судьи не по душе. Вот Снайпер устанавливает мяч… Разбегается… Удар в верхний угол ворот!» Страшный шум. Аплодисменты. Крики «ура!».
Ш у р и к. Дядя Петя взял пенальти! (Танцуя, выбегает из комнаты.)
Голос диктора (сквозь шум): «Случилось невероятное. Мы вынуждены на время прервать передачу».
О л е г (обнимая Катю). Теперь наши не проиграют!
К а т я. Ну, взял штрафной удар. Разве от этого зависит исход игры?
О л е г. Это значит, Петр приказал всем: не сдаваться! (Весело.) Садись, Катюша, расскажи о наших знакомых…
К а т я. Где твоя мама?
О л е г (помрачнев). Не знаю. Наш дом разбомбили. Соседи видели, она ушла с котомкой. И больше не появлялась.
К а т я. Вероятно, у родных?
О л е г. У нас нет родных в Киеве… И я не знаю, где ее искать. (После паузы.) Наши учителя эвакуировались?
К а т я. Не все.
О л е г. Где Владимир Николаевич?
К а т я. С нами. Он и сейчас учит нас. Ведь мало одного желания мстить врагам. Нужно умение. А Владимир Николаевич был подпольщиком еще до революции.
О л е г. Молодец старик! А наш классный руководитель, Надежда Диевна. Где она?
К а т я (после паузы). Надежда Диевна… Как-то шла по Крещатику… Без очков…
О л е г. Без очков она ничего не видит.
К а т я. Шла и наткнулась на эсэсовца… Он ударил ее по щеке.
О л е г. Надежду Диевну!
К а т я. Дальше стоял офицер. Она подошла к нему… Показала на свою щеку и на солдата.
О л е г. И офицер…
К а т я. Ударил ее по другой щеке. Она пришла к себе домой… и выбросилась… из окна шестого этажа…
Из коридора доносится шум.
(Предостерегающе.) Олег!
Вбегает К р а у з е. Он разъярен.
К р а у з е (Кате). Вон отсюда! (Олегу.) Марш на поле!
О л е г. Я не могу ходить.
К р а у з е. На поле! Обойти всех и сообщить: генерал приказал расстрелять вашего вратаря. И если кто спасет ворота на двадцатой минуте и за пять минут до конца — будет расстрелян! Я уже не говорю о том, кто посмеет послать мяч в наши ворота! И пусть не мечтают о побеге. Увезем сразу же после матча. Марш!
В коридоре появляются Ш у р и к и О л ь г а Я к о в л е в н а. Она седая, в поношенном черном платье.
Ш у р и к. Здесь он лежит. А зачем он вам нужен?
О л ь г а Я к о в л е в н а. Я его мать.
Краузе открыл дверь в коридор, вытолкнул туда Олега. Олег с трудом двигается. Проходит мимо Ольги Яковлевны, не узнав ее.
Олег…
О л е г (останавливается). Что такое? (Присматривается.) Мама?! (Делает движение к ней.)
К р а у з е (становится между ними). Марш!
О л е г. Одну минуту. Это моя мама.
К р а у з е. Бегом на поле, свинья, не то я отправлю эту старую ворону на тот свет!
Ш у р и к вбегает в комнату, пытается отломать ножку от стула.
О л ь г а Я к о в л е в н а (отстраняя Краузе). Уже отправляли на тот свет… твои коллеги. А я, как видишь, вернулась с того света. (Подошла к Олегу, обняла его, целует.)
К р а у з е. Они все посходили с ума! (Отрывает Олега от матери.) На поле!
Олег идет, оглядываясь, подталкиваемый сзади Краузе. Шурику удалось отломать ножку. Он направляется к двери.
К а т я. Куда?
Ш у р и к. Эту крысу — по башке!
К а т я. Ты ударишь, а отомстят Олегу.
Ш у р и к. Все терпеть и терпеть. Сколько можно? (Бросает ножку, убегает.)
К а т я. Зайдите сюда, Ольга Яковлевна. (Вводит ее в комнату, усаживает.)
О л ь г а Я к о в л е в н а. Встретила соседку. «Об Олеге ничего не слыхали?» — спрашиваю. «В Киеве ваш Олег. На хлебозаводе работает. Живет, как в раю. Сегодня для немцев будет играть на стадионе. Вырастили вы сыночка!»
К а т я. Неправда! Это страшный матч, Ольга Яковлевна. Они послали Олега передать: кто ударит по их воротам или будет защищать свои ворота — расстрел.
О л ь г а Я к о в л е в н а (с большой тревогой). Но Олег не может играть?
К а т я. Нет. Он сейчас вернется.
О л ь г а Я к о в л е в н а. Что так смотришь? Старуха, да?
К а т я. Что с вами произошло, Ольга Яковлевна?
О л ь г а Я к о в л е в н а. Вернулась с того света. (Сжала голову руками, покачивается.)
К а т я. Ольга Яковлевна…
О л ь г а Я к о в л е в н а. Дом сгорел… Куда идти? На Подоле жила подружка. Геня Шапиро…
К а т я. Видела ее у вас.
О л ь г а Я к о в л е в н а. Да. Муж в армии. Четверо детей — не смогла уехать… Приняла меня как родную… А двадцать девятого сентября приказ: явиться на Соломенку. Геня одела всех четверых… Пошла… Потом возвратилась. Отдала мне маленького: «Спаси хоть его…» Утром — стук. Входит новый хозяин дома. Вебер.
К а т я. Вебер?!
О л ь г а Я к о в л е в н а. Да… Бывший завхоз вашей школы. С полицаями. «Вот четвертый. Берите его!» — «Куда? Он ходить еще не умеет». — «Тогда сама его неси». Понесла…
К а т я. На Соломенку?
О л ь г а Я к о в л е в н а. По улице Мельника. Рядом — тысячи людей…
К а т я. Не нужно, Ольга Яковлевна…
О л ь г а Я к о в л е в н а. Бабий Яр… Очнулась ночью… Выползла…
Голос диктора: «Продолжаем нашу передачу. Хорошо взятый одиннадцатиметровый удар вряд ли спасет киевлян от поражения. Не спасет их и то, что на поле вышел Левченко, лучший нападающий, изрядно покалечивший себя в первой половине игры. Вокруг него собралась вся команда. Судья, благосклонно относящийся к киевской команде, разрешает им эту минутную передышку. Но вот свисток! Пошла двадцатая минута… Тигры всей командой ринулись в атаку! Блестяще! Подобно урагану, они пробиваются к воротам киевлян! Пушечный удар по воротам! Гол?! (Разочарованно.) Вратарь отбивает мяч… Защитник подхватывает его и передает… Олегу Левченко. Он стоит далеко: трет разбитые ноги… (Изумленно.) Левченко берет мяч… Хромая, движется вперед… Но ему навстречу бежит сам Генрих Юнге! Что это?! Левченко рванулся в сторону… Обвел Юнге… Остался один на один с вратарем… (Засмеялся.) А ударить по воротам у него нет сил… Вратарь бросается на него!»
Страшный шум, крики.
К а т я. Они совсем искалечат Олега.
Радио умолкает. Вбегает Ш у р и к.
Ш у р и к. Урра! Олег Николаевич перебросил мяч через вратаря и вместе с мячом — в ворота! Один — ноль! Бьем фашистов! (Убегает.)
О л ь г а Я к о в л е в н а. Катя, что теперь будет с Олегом?!
К а т я (с отчаянием). И мы не можем сейчас им помочь. Нас предупредили: никаких действий на стадионе. Фашисты воспользуются любым случаем, чтобы перестрелять всех зрителей.
О л ь г а Я к о в л е в н а. Олег… (Вышла в коридор.) Вот он!
Ольга Яковлевна бежит по коридору. Катя — за ней. Короткая пауза. Затем они появляются с О л е г о м, которого поддерживает К о л о м и е ц. Бинты у Олега разорваны, поверх бинтов кровь. Входят в комнату.
К о л о м и е ц. Будьте любезны, помогите уложить его. Вот так…
О л ь г а Я к о в л е в н а. Олегушка…
К о л о м и е ц. Вы кем ему изволите приходиться? Бабушкой?
О л ь г а Я к о в л е в н а. Олегушка, сыночек…
К о л о м и е ц. Ваш сын? Гордитесь им, дорогая. (Склонился над Олегом.)
К а т я. А может быть… (Выбегает в коридор. Останавливается.)
Быстро входят К р а у з е и Г р е т а.
Г р е т а. Он здесь?
К а т я. Здесь, Греточка, здесь.
Г р е т а. Какой подлец! (Тащит Катю за собой в комнату.) Что сейчас будет!
К р а у з е (Ольге Яковлевне). Пошла вон, старая ворона!
О л ь г а Я к о в л е в н а. Никуда не уйду. Это мой сын.
К р а у з е. Сын? (Коломийцу.) А ты кто?
Коломиец повернулся к нему.
Опять ты здесь, номер…
К о л о м и е ц. Не номер! Извольте запомнить: Никита Коломиец. Доктор медицины. Заведующий кафедрой нейрохирургии Киевского медицинского института.
Г р е т а (сжимая Кате руку). Мне страшно! Будто не мы хозяева города, а они…
На пороге Э б е р г а р д.
К р а у з е. Смирно! Гер генерал…
Эбергард отстраняет его. Входит, смотрит на Олега.
Олег лежит с закрытыми глазами.
Э б е р г а р д. Глаза!
Олег открывает глаза. Со стоном приподымается. Коломиец и Ольга Яковлевна поддерживают его. Олег делает шаг к Эбергарду. Так они стоят, не спуская друг с друга ненавидящих взоров. Олег делает еще шаг.
(Хрипит.) Кто ты? Дьявольское отродье! Кто ты?
О л е г. Киевлянин.
Э б е р г а р д. Коммунист?!
О л е г. Киевлянин.
В коридоре появляется Ш у р и к.
Ш у р и к (из коридора). Что делается! Дядя Леня влупил им второй гол! Бьем их! (Увидел генерала. Убегает и продолжает кричать.) Бьем фашистов! Бьем!
Г р е т а. Мне страшно, Катя… Мне страшно…
Медленно идет занавес.