Созвав городской комитет, Федор представил пермякам Диму и остальных прибывших товарищей. Они обогнали его в пути. Диму назначили пропагандистом, его брата Костю — военным организатором, а Саше Васильеву поручили держать связь с партийными организациями губернии. Нашлась работа и Роосохатскому. Мария Игнатьевна сидела надувшись и наконец взорвалась:
— Наговорил мне ваш Артем про этот Урал! Дескать, не край, а сущий рай. А у вас тут уже в ноябре за двадцать градусов мороза! Знала б — оделась потеплее. Уговорит и покойника...
Все расхохотались. А Федор смущенно улыбнулся:
— Не волнуйтесь, Мария Игнатьевна! Приобвыкнете... Скоро здесь небу станет жарко. Поедете в Кунгур — он южнее Перми, и организация там самая сварливая, беспокойная — озябнуть не даст.
Когда смех утих, Федор высказал свои соображения. Революция пошла на убыль, но правительство чувствует себя неуверенно и потому созывает Вторую Государственную думу. Надеется обмануть народ этой жалкой подачкой, утихомирить его революционный пыл. Но изменилась тактика большевиков — не бойкот, а участие в выборах! Дума должна стать местом для обличения самодержавия.
Приезд Артема приободрил пермяков. Рабочие сравнивали его со Свердловым: «Из одного теста!»
Слова Ленина: «Завоевать Урал» — стали девизом Федора. Он сплотил вокруг себя все честные и преданные революции силы пермяков, даже многих из тех, кто раньше склонялся к эсерам или меньшевикам. Организация скоро сильно увеличилась. Свыше семи тысяч членов партии! .
Однажды полиция произвела настолько тщательный обыск на квартире у Федора, что даже тесто у хозяев в квашне переболтала. Федор переселился к братьям Бассалыго, потом перебрался к железнодорожнику Алеше Шпагину — Кувалде, которого сманил сюда из Сормова. А сейчас, когда рабочие Урала выдвинули Шпагина в депутаты Государственной думы, Федор стал иногда ночевать в городской библиотеке—«Смышляевке», в каморке сторожа Якова. Здесь был открыт пункт по подготовке выборов депутата в Думу от «неимущих слоев населения», здесь же подпольщики хранили нелегальную литературу и даже заседало окружное бюро партии.
Как ни странно, охранка не устраивала обыска в библиотеке. Видимо, чего-то выжидала.
В читальне сидели явные пшики. Листая журналы и книги, они внимательно наблюдали за посетителями.
Паролем подпольщиков служили слова, обращенные к библиотекарше Зое Будриной:
— Дайте-ка мне второй том «Капитала» Маркса! Нет? Жаль, жаль...
Но вскоре заменили пароль более осторожным: «Что-то не вижу «Дружеской речи»?» — так называлась газета черносотенцев.
Перед закрытием читальни Артем подавал команду:
— Ну-ка, дружище Яков, ставь самоварчик.
Кто-нибудь отправлялся за колбасой, за сахаром и булками. Шум, разговоры, все снуют по залу под перекрестными взглядами сыщиков. Пора выживать их отсюда! Чтобы напугать шпиков, Артем вполголоса, но так, чтобы слышали все, говорит библиотекарше:
— Зоя! Веревочку б, а?
Ближайший филер бледнеет, начинает ерзать на стуле.
— Зачем вам веревочка, Александр Иванович? — невинно спрашивает библиотекарша, а Федор отвечает приглушенным басом:
— Видите того, в углу? Притащился за мной.
Сыщик не выдерживает и опрометью вылетает на улицу.
— Одной собакой меньше, — удовлетворенно кивает Федор и снова оглядывает зал.
Наконец остаются только проверенные люди.
Федор часто брал у Зои почитать на сон грядущий литературные новинки. Как-то она дала ему декадентский альманах «Шиповник». Поздно ночью, когда Будрина еще возилась с карточками каталога, он выскочил из комнаты Якова:
— Ну и дрянь этот Сологуб с его «Навьими чарами»! Гниль, упадничество.
— Да ведь нынче многие так пишут.
— Выбросить все подобное из народных библиотек, выбросить! Возьму-ка я лучше Шекспира.
Великим англичанином Федор зачитывался до утра. Драматург умел гениально раскрыть в своих пьесах богатство и противоречия человеческой натуры, показать величие и падение человеческих душ, обнажить людские страсти, зло и общественные пороки, талантливо переплести трагическое и комическое. Вот почему Федор иногда среди ночи вдруг разбудит товарищей и кричит:
— Нет, невозможно, весь сон к чертям! Слушайте же, слушайте! — и с чувством декламирует:
Ну, скажите, что это не про нас и не про самодержавие?