Минуло полтора года. Давно уже закрыто «Эхо Австралии». Но все же номеров двадцать выйти успело... Властям поперек горла эта газета — она живописала острые классовые бои, разоблачала правительство.

Права австралийца, если он небогат, ничтожны. Судиться может лишь человек состоятельный. Митинги на улице? Только с разрешения полиции. Свобода печати? На словах.

Федора не обескуражил запрет «Эха Австралии». Вместо него стала выходить «Жизнь рабочего». Но и эта газета висит на волоске—очень уж допекли властей штата статьи Тома Сергеева. Он утверждал, что Австралия управляется не господствующей в парламенте лейбористской партией, а толстосумами. Пора, давно пора основать настоящую социалистическую партию марксистского типа!

И такая партия была создана. Сергеев одним из первых вступил о нее. Чтобы активнее участвовать в жизни страны, он и его товарищи приняли австралийское подданство. Теперь ничто не помешает их деятельности. Правда, и отвечать за все будут по строгим законам страны.

Но с родиной Федор не порывал — переписывался со старыми друзьями, больше всего с Мечниковой.

У меня тьма дел. Работаю снова грузчиком на пристани. Лучше и легче, чем в лесу. Никогда сильно не занят, но никогда и не имею свободного времени. То работа, то деловые собрания, то агитационные... Потом рефераты, которые приходится читать в нашем социалистическом клубе по-английски, прямо убивают меня. Говорить речь — не то что просто говорить. А когда приходится говорить по 3 часа подряд — его совсем убийство. Тут уж надо быть артистом, чтобы не усыпить публику. Но англичане удивительно терпеливый народ...

Федор давно уже любимый оратор брисбенцев. Слушать Большого Тома они готовы часами. Им нравился оптимизм русского, его веселый характер.

Долго не получая ответа из Москвы, Федор стал беспокоиться. Почему молчит Фрося и другие товарищи?

На исходе второго месяца от Екатерины Феликсовны пришла огромная посылка. Вместе с революционной литературой для клуба эмигрантов и партии — книги Толстого, Горького, Бунина, последние новинки. Федор сразу откликнулся, не забывая, однако, о конспирации.

...Получил газеты и успокоился. Значит, живы! Меня, как видите, еще не придушило ничем. При работе грузчиков это такая обыкновенная вещь. Придушить, может быть, еще и не придушит, а вот в тюрьме, кажется, придется посидеть.

У нас сейчас в самом разгаре файт за фри спич, а по-русски: борьба за свободу слова. Как видите, такая борьба возможна и в Австралии. Уже около дюжины тюремных приговоров вписаны в историю квинслендского суда... И как вы думаете: за что?

За то, что люди осмеливаются говорить, не имея писаного разрешения от начальника полиции...

Мы думаем, что мы выиграем в этой борьбе очень много1 нас здесь почти не знали раньше. Нам очень многие сочувствуют сейчас... Нас здесь в городе, русских, какая-нибудь сотня, а шума и суеты больше чем от десяти тысяч англичан... На русских рабочих Австралия действует много лучше Америки... Здесь они почти все учатся, почти все сразу примыкают к сознательному рабочему движению.

И снова, лишь из присущей ему скромности, Федор не написал о том, что общественная деятельность брисбенцев оживилась именно с его появлением в городе. И насчет тюрьмы зря высказался лишь предположительно. Знал наверняка — угодит туда в ближайшее же воскресенье.

Этого дня Федор ждал, готовился к нему. В тюрьму надо попасть с громкой оглаской, с наибольшим позором для властей и с пользой для социалистов.

Излюбленное место выступлений социалистов — перекресток Квин-стрит и Георг-стрит. Улицы тут оживленные. Главное — успеть побольше сказать, пока не схватит полиция.

Кончался октябрь, начиналось лето. Жаркий и солнечный день. На улицах море людей.

Сегодня Федор применил свой давно задуманный прием. Митинги на улице с тумбы или с ящика запрещены? Ладно. Но ведь можно, не нарушая закона, иначе привлечь внимание публики и заставить ее слушать себя.

И он, идя медленно вдоль Квин-стрит, стал громко говорить:

— Где же свобода слова, брисбенцы? Ее нет, ее душат. Наше право на фри спич записано в конституции. Но тех, кто высказывает свое мнение об австралийских порядках, сажают за решетку. Неправда? Сейчас убедитесь сами. Шесть месяцев каторги, если полицейскому не понравятся мои слова. В суде верят лишь полисмену, а не вам, если вы пожелаете стать моими свидетелями. Кто я? Я социалист и борюсь за демократию. Каждый из нас должен требовать свободы слова. Мы все хотим социализма и настоящей свободы... Мы их требуем, мы требуем!

Сперва за Федором шло несколько любопытных, но вскоре образовалась толпа, которую затронула эта необычная речь на ходу.

К оратору пробился полисмен:

— Есть у вас разрешение комиссара полиции на воскресный митинг?

— Комиссар? Впервые слышу о такой особе... — пожал Федор плечами и снова обратился к людям: —Простите, меня перебили! Итак...

— Заткнись, не то я тебя арестую! — зарычал полисмен.

— Сержант Коллинз! Не трогай Большого Тома! — крикнул кто-то из толпы. — Мы хотим его слушать! Он говорит правду.

— Да, да! Это честный и порядочный человек.

— Если не разойдетесь, заберу вашего приятеля в участок.

Толпа разошлась, и Федор растворился в ней. Но вскоре голос его услышали в сквере. Взобравшись на вечнозеленую казуарину с поникшими ветвями, он говорил оттуда:

— Дорогие брисбенцы! Я расскажу вам о социализме, об учении Карла Маркса... Не знаю только, дадут ли это мне сделать! «Отцы» штата — Денхам, Аппуль и комиссар полиции господин Кахиль усердно душат всякую свободу. Вот-вот меня поведут в бесплатную королевскую гостиницу. Но я не боюсь. Рабочие ничего не добивались без жертв. Святая троица — Денхам-отец, Аппуль-сын и Кахиль — дух святой за нас решают: кто из нас что и когда может говорить. Кто дал им такое право? Во всяком случае, не народ...

Сквер запрудила тысячная толпа, и сержант Коллинз, даже орудуя дубинкой, с трудом протискивался к дереву с оратором.

— Сейчас же слезайте! — заревел он. — А, это опять ваша милость?

— Хотите арестовать? Не подчинюсь. Мне здесь удобно!

Под смех и улюлюканье толпы полисмен полез на дерево. Когда он добрался до Сергеева, сук, на котором тот сидел, затрещал.

— Не желая подвергать драгоценную жизнь полисмена смертельной опасности, я спущусь на землю. И вы, сержант, еще смеете называть ее раем? — сказал Федор, и толпа сочувственно загудела. — Видите, граждане, человека, который высказывается свободно, хотят арестовать.

Толпа дружно освистывала сконфуженного сержанта. Подошел инспектор полиции и спросил у Сергеева:

— Кто такой, где живете?

Федор назвался, сказал адрес. Считаясь с настроением толпы, инспектор приказал оратору убираться отсюда подальше.

Минут через десять Федор уже выступал на другом многолюдном перекрестке. На этот раз голос сержанта прозвучал непреклонно:

— Теперь я тебя так просто не отпущу! Где разрешение на устройство митинга?

— Вот оно, — подал Федор полисмену одну из своих прокламаций. Остальные бросил в толпу.

Сержант, не глядя на листовку, сунул ее в карман, надел на Федора наручники, но увести не смог. Оратор был прикован цепью к фонарному столбу. Это сделал Володя Наседкин.

Толпа потешалась над красным от злости полицейским:

— Молодчага, Большой Том!

— Сержант, выдерни столб и заодно отнеси его в участок!

Пока второй полисмен ходил куда-то за молотком и зубилом, Федор продолжал говорить. Тысячи людей заполнили обе улицы. Движение остановилось. Автомобили гудели, звенели трамваи, чертыхались кучера, сдерживая лошадей. Толпа время от времени кричала: «Браво, Большой Том, браво!», а Сергеев говорил и говорил.

Наконец цепь упала, и Коллинз облегченно произнес:

— Ну, а теперь пошли! Ответишь перед королевским судом.

— Не спеши, — произнес Федор. — Левая нога тоже прикована. Пока стражи порядка возились со второй цепью, Федор успел высказать все, что хотел.

По дороге в участок он несколько раз обращался к людям:

Приглашаю желающих на суд! Будьте моими свидетелями. Там вы увидите, как затыкают социалистам глотку. — И он запел во весь голос:

Почитатели Сергеева подхватили «Красное знамя» и с этой песней дошли до порога участка. Федор обернулся к ним:

Дорогие товарищи! Продолжайте без меня файт за фри спич! Через два часа арестованного выпустили под залог в десять фунтов, приказав явиться в понедельник на королевский суд к полковнику Муру. Залог внесла социалистическая партия.