Рано утром 18 сентября 1944 года мне на квартиру позвонила Александра Михайловна Коллонтай и попросила зайти к ней по очень важному делу. В ее кабинете меня ожидал шифровальщик посольства, который передал телеграмму из Наркомин дела следующего содержания: «Откомандируйте в Хельсинки Елисеева с расчетом прибытия туда не позднее 20 сентября в связи с назначением его заместителем политического советника Союзного (Советского) Главнокомандования, дислоцируемого в Хельсинки». Вскоре в кабинете появилась Александра Михайловна. Она поздравила меня с рождением второго сына и сказала, что по этому поводу послала Зое Михайловне поздравление. Очень сожалеет, что роды оказались тяжелыми и опасными для ее здоровья. Она уже связалась с главным врачом больницы, и он заверил ее, что лечение роженицы проводится под наблюдением опытных специалистов, а о состоянии ее здоровья посольство будут информировать ежедневно.

— Понимая неизбежность вашего срочного отъезда в Хельсинки в дни, когда ваша жена находится в тяжелом состоянии, я охотно беру Зою Михайловну под свою защиту на все время вашего отсутствия, — сказала Коллонтай. — У вашей жены я ценю скромность, ум, такт, чего недостает многим женам наших дипломатов, — добавила она.

Не преминула Александра Михайловна дать оценку и моей скромной работы в Стокгольме.

— Ваша помощь по подготовке и проведению конфиденциальных переговоров с финнами и шведскими представителями о капитуляции Финляндии и подписании перемирия с ней была для меня незаменимой, о чем я сообщаю председателю Союзной Контрольной Комиссии по Финляндии Андрею Александровичу Жданову, — и вручила мне запечатанный конверт.

Жена Зоя и старший сын Игорь. Середина 40-х годов

Мы тепло распрощались. Она уезжала в санаторий под Стокгольмом на несколько дней.

Во второй телеграмме по линии разведки за подписью Фитина сообщалось о назначении меня резидентом в Финляндии и приказывалось немедленно вылететь в Хельсинки для организации встречи председателя СКК Жданова Андрея Александровича на уровне, соответствующем его рангу. В телеграмме сообщалось также, что моя работа, как и всех работников резидентуры, должна быть направлена на выполнение задач, стоящих перед разведкой и СКК — Союзной Контрольной Комиссией (Советской), дислоцированной в Хельсинки. Руководителю ее, Жданову, следует докладывать о проводимой работе и одновременно с этим поддерживать оперативную связь с Центром.

Зарядившись такими указаниями, поехал в больницу, в надежде привезти жену домой, а если не отпустят, рассказать ей о срочной необходимости отлета в Хельсинки. К жене меня даже не пустили. Главный врач сообщил, что она находится в таком состоянии, когда посещения запрещены даже близкими. Мои уговоры не помогли. Этот эскулап отказал в передаче даже записки. С тяжелым сердцем улетал я в Хельсинки.

Наш самолет приземлился на аэродроме недалеко от Хельсинки.

На контрольном пункте аэродрома работал немолодой офицер-пограничник, которому я вручил свой паспорт. Он взял его равнодушно, без всякого внимания, но через минуту лицо его просветлело. Профессионально окинув меня взглядом, он пришлепнул печать в паспорт и громко сказал:

— Давно пора. Когда дипломаты вступают в дело, значит, войне конец!

«Неплохая встреча», — подумал я, в третий раз приезжая на работу в Финляндию.

«Неужели финский народ простит своим правителям те жертвы и разрушения, которые страна понесла в «зимней» и в этой войне», — с такими мыслями вступил я на землю наших северных соседей. Как только я вышел из аэропорта, шофер такси предложил сесть в машину, но я не знал куда ехать. Здание представительства было разрушено нашей авиацией, и осталась одна возможность — искать пристанище в какой-либо гостинице. Однако сделал я по-другому. Поехал прямо в МИД Финляндии. Решил сразу объявиться у шефа протокола Хаккарайнена, если война не сдула его с этого света. Скоро я уже входил в приемную шефа протокольного отдела. Секретарша оказалась моей знакомой, много лет работала у Хаккарайнена из любви к нему, но он, зная об этом, не хотел на ней жениться.

Завидя меня, она порывисто поднялась и скрылась в кабинете шефа. Через минуту дверь вновь открылась, на пороге появился маленький, толстенький, с облысевшей головой-грушей Хаккарайнен. Взяв мою руку в две свои, он тепло приветствовал меня с приездом в Финляндию, заявив, что очень рад видеть меня в числе ведущих сотрудников СКК. Заверил, что будет, как и в прошлые годы, делать все, чтобы способствовать сближению наших народов.

— Нас с вами на охоте не убили, — намекнул он на охоту с аграриями в 1940 году, — и на войне не убили, значит, провидение определило нам и дальше продолжать эту работу.

Когда я ему сказал, что приехал прямо с аэродрома и прошу у него приюта, он вызвал машину и повез меня в гостиницу «Торни». При этом он сказал, что там будет жить руководство СКК. В «Торни» уже действовала наша военная администрация, которая тут же выделила для меня довольно большую комнату с расчетом, что в ней может находиться и мой помощник. Там же я узнал, что А. А. Ж данов прилетает в ближайшие дни. Разместившись в комнате, начали с Хаккарайненом разработку протокола встречи.

На аэродром поехали за час до прибытия самолета с расчетом внимательно осмотреть места, где могли быть заложены взрывные устройства.

Оказалось же, что на аэродром уже три часа подряд прибывают самолеты, доставляющие в Хельсинки из Ленинграда полковников и генералов Советской Армии, которые будут оказывать помощь финской армии по изгнанию немцев с территории Финляндии и осуществлять контроль за этим процессом.

С финской стороны на встречу прибыли министр обороны Вальден, его заместители и начальник Генерального штаба.

Самолет запаздывал на час, и встречающие разбрелись по группам. С Вальденом я был мало знаком, но у меня он с давних пор вызывал интерес, как человек, который может помочь мне, не ведая об этом, проникнуть в мощную кастовую группу 20 семейств, управляющих экономикой страны.

Хаккарайнен представил меня Вальдену. Когда я назвал свое имя, он вспомнил меня.

Неожиданно Вальден остановился. Мы стояли и молчали. Наконец, он медленно сдвинулся с места и тихо сказал:

— Перед самой войной мой сын женился на любимой девушке и в первые же дни ушел на Восточный фронт. Там он и был убит. Бога ради, не подумайте, что в этой смерти я виню вас, нет. В смерти сына и других таких же юношей я обвиняю Гитлера и… некоторых наших деятелей…

— Может быть, у вас остался внук или внучка и вам будет легче пережить эту трагедию? — сочувственно спросил я.

— Нет, они мало прожили вместе. После смерти сына невестка покинула наш дом. Надежды на дедовскую радость у меня нет. У меня немалое состояние, но нет близких, кому бы мог оставить его.

— Мне кто-то говорил о вашей картинной галерее, которая включает в себя картины великих мастеров живописи прошлых веков и наших дней. Завещайте ее вашему народу, который будет вечно благодарен вам, — сказал я и добавил: — Наш купец Третьяков завещал Москве свою галерею, и имя его будет вечно жить в народе.

Вальден, достав из кармана визитную карточку, сказал:

— В любое время можете посетить мою галерею, но хотел бы сам в качестве гида ознакомить вас со своими сокровищами.

Я поблагодарил министра за приглашение. Видимо, картинная галерея была настолько дорога ему, что разговор о ней, как мне показалось, отвлек его от мрачных мыслей. В конце беседы он говорил совершенно спокойно.

Я не допускал мысли, что Вальден разговором о гибели сына по вине Гитлера хотел показать себя перед представителем СКК человеком невиновным в участии Финляндии в войне против СССР на стороне немцев. Его исповедь, видимо, была криком души человека, потерявшего сына в войне, к которой он причастен.

Андрей Александрович Жданов прилетел с опозданием на полтора часа. Для встречи был выстроен батальон солдат. Министр Вальден и Жданов обошли строй. Жданов громко по-фински поприветствовал солдат, те прокричали: «Благодарим!» и прошли строем. Простившись с финнами, глава СКК отбыл в свою резиденцию.

Обустройство аппарата СКК заняло несколько дней. Это время я решил использовать для ознакомления с документами о перемирии, которые будут являться основой наших правовых действий в стране, а также встретиться с некоторыми своими источниками, и в первую очередь с Ахти, Адвокатом и Монахом, чтобы при первой ознакомительной встрече с генерал-полковником Ждановым я мог проинформировать его о положении в стране.

О Жданове я знал немного. Среди коммунистов было известно, что он, любимец Сталина, руководит идеологической работой в партии и считается третьим лицом в государстве.

В 1939 году Жданов, по поручению Сталина, вместе с Куусиненом принимал участие в подготовке «зимней войны» и руководил ею, когда она началась. Невольно я сделал вывод, что Жданов — это второй Куусинен. Если первый дошел только до города Териоки, то второй, Жданов, — добрался до Хельсинки.

Прежде чем идти к нему на доклад, я решил ознакомиться с Соглашением о перемирии, выполнение которого будет проходить под контролем СКК.

Я выписал для себя основные статьи этого Соглашения потому, что за них шла острая борьба на переговорах. В дальнейшем именно эти положения легли в основу Договора о мире, подписанном в 1947 году:

«Ст. 13-я. Финляндия обязуется сотрудничать с союзными державами в деле задержания лиц, обвиняемых в военных преступлениях, и суда над ними; ст. 20-я. Финляндия обязуется немедленно освободить, независимо от гражданства и национальной принадлежности, всех лиц, содержащихся в заключении в связи с их деятельностью в пользу Объединенных Наций, или за их сочувствие делу Объединенных Наций, или ввиду их расового происхождения, а также отменить всякое дискриминационное законодательство и вытекающие из него ограничения; ст. 21-я. Финляндия обязуется немедленно распустить находящиеся на ее территории все прогитлеровские (фашистского типа) политические, военные, военизированные, а также другие организации, ведущие враждебную Объединенным Нациям, в частности, Советскому Союзу, пропаганду, и впредь не допускать существования такого рода организаций».

Ознакомившись с этим документом, я пришел к выводу, что перечисленные статьи Соглашения о перемирии безусловно расширяют наши разведывательные возможности, хотя реакционные силы постараются сохранить власть и скрытно управлять страной, как это случилось после «зимней войны».

Значит, надо срочно восстанавливать связь со своими довоенными источниками информации и, если война их пощадила, приступить к активному включению их в работу, теперь уже в качестве источников влияния. Развивая мысль об «источниках влияния», я пришел к выводу, что это могут быть люди, сотрудничающие со мной только на патриотической основе, единомышленники, убежденные в необходимости настоящей прочной дружбы между Финляндией и СССР. Именно такими подвижниками и были мои высокопоставленные друзья в Хельсинки.

Восстановление связи начал с Монаха.

На мой телефонный звонок из автомата ответил он сам. Видимо, позабыв наши довоенные условности, долго не мог сообразить, кто ему звонит. Узнав и вспомнив, прокричал в трубку: «Эврика!», что означало немедленную встречу.

Встреча была дружеской.

Прежде всего попросил Монаха высказать свою точку зрения о причинах присоединения Финляндии к фашистской Германии в войне против СССР и какой, по его мнению, должна быть его страна после капитуляции.

— Правительство Рангеля с согласия парламента, — сказал Монах, — затащило Финляндию в Антикоминтерновский пакт «под обещание» Гитлера сохранить страну как демократическое государство. Чтобы тут же привязать нас к своей военной колеснице и оживить наступательные действия финской армии на северном фронте, в Хельсинки в мае 1942 года неофициально прибыл к президенту Рюти представитель Гитлера. Он передал, что Гитлер весьма дружески относится к Финляндии, и поэтому финны могут присоединить к себе такую территорию на севере России, какую только пожелают.

По первому варианту южная граница «Великой Финляндии» начиналась с побережья Финского залива, чуть южнее Ленинграда, и шла прямо на восток, южнее города Вологды, до Урала. Рюти пояснил, что в этом большом районе проживает более трех миллионов русских и некоторые финские племена и народности. С помощью немцев русское население можно будет передвинуть за пределы новой границы, а здесь оставить только финнов и близкие им племена. Рюти особо подчеркнул, что эта территория несметно богата железом, никелем, нефтью. «Один Кольский полуостров, — сказал он, — вмещает в себя всю таблицу Менделеева». Спор зашел о том, как поступить с Ленинградом, стоит ли его присоединять к Финляндии, или объявить «вольным городом» под международным попечительством с подключением к нему близлежащих финских территорий для обеспечения его жизнедеятельности.

На встрече был подвергнут обсуждению и второй вариант аннексии советской территории. Он имел границу от Ленинграда по реке Свирь, южному побережью Онежского озера с включением Беломоро-Балтийского канала. Далее граница шла прямо на север до Белого моря, и территория в «Великой Финляндии» опять-таки включала Кольский полуостров. Часть выступавших отдавала предпочтение этому варианту, считая, что немцы охотнее согласятся на передачу меньшей территории, чем уступят нам весь Север России, по площади большей, чем сама Финляндия. Не придя к единому мнению, господа передали немцам на их усмотрение оба варианта.

Оставляя в стороне мотивы немцев, предложивших Рюти подготовить такой план, хочу заявить, — сказал Монах, — что наши реакционеры вели с вами не оборонительную войну, как это они утверждают, а агрессивную, империалистическую. За это они должны понести ответственность. Это была только приманка, дабы подтолкнуть финнов к более активному участию в войне, — продолжал Монах, — поскольку после разгрома немецких войск под Москвой в декабре 1941 года у сателлитов Германии поколебалась надежда на победу Гитлера. Не зря же через месяц после получения Плана Рюти в Хельсинки прилетел сам фюрер, явно с целью понуждения наших вояк к увеличению числа вдов и сирот.

— А кто из политических деятелей и лидеров партий принимал наибольшие усилия по срыву переговоров о сепаратном мире с СССР, начатых в феврале 1944 года по инициативе Советского Союза?

— Я приветствую, — сказал Монах, — включение в соглашение перемирия статьи, где говорится, что Финляндия обязуется сотрудничать с СКК в деле задержания лиц, обвиняемых в военных преступлениях, и суда над ними. Но если Советский Союз в лице СКК не предпримет энергичных мер по наказанию виновных, то нынешнее правительство сделает все, чтобы уклониться от проведения суда над своими единомышленниками, которые вчера кричали «хайль Гитлер!»

К таким лицам, по его мнению, можно отнести Рюти, Рангеля, Виттинга, Рамсея, Кивимяки, Вальдена, Хаккила, Линкомиеса, Таннера, Эрко, Ниукканена.

На мой последний вопрос, как он видит свою роль в строительстве новой демократической Финляндии, ответил:

— Остаюсь сторонником дружбы с Советским Союзом и в этом качестве буду бороться за демократическую Финляндию. Я буду работать в этом направлении.

В целях проведения такой работы порекомендовал ему продолжать сближение с Паасикиви. Этот человек лучше других знает кухню реакционных сил, стремящихся удержаться у власти.

— В случае поддержки с вашей стороны, — сказал Монах, — Паасикиви может стать первым кандидатом на пост премьер-министра, оттеснив любого кандидата правых сил.

Условились о следующей встрече только после того, как он побывает у Паасикиви.

Размышляя об итогах встречи с Монахом, я посчитал, что идти на прием к Жданову с таким багажом рано. Сведений недостаточно, чтобы раскрыть перед главой СКК широкую картину политической жизни финского общества в первые дни после войны.

Конечно, нынешнюю ситуацию в стране хорошо должен знать Адвокат. На телефонный звонок подошла его жена и сказала, что в Хельсинки он будет через три дня. Ничего, подожду.

Решил поехать в резиденцию Жданова, чтобы представиться его сотрудником и выяснить, когда ориентировочно он может принять меня для доклада. Его помощник Владимир Петрович Терешкин, карел, отлично владеющий финским языком, сказал, что ближайшие 5–6 дней Андрей Александрович будет занят с генералами по неотложным делам, и как только освободится, даст знать о дне приема. Меня это очень устроило.

Через три дня встретился с Адвокатом. Он дружески обнял, и первой его фразой была: «Очень хотел, чтобы именно вы приехали к нам в этот трудный и сложный час нашей истории».

Адвокат рассказал, что после падения Муссолини в Италии парламентская фракция социал-демократов в июле 1943 года во главе с Вяйне Войонмаа27 посетила Паасикиви, где уговаривала его поехать в Стокгольм для зондирования условий сепаратного мира с СССР.

— Мы уже упустили время, когда США в феврале 1943 года предлагали свое посредничество в мире с русскими, — заявил, по словам Адвоката, Паасикиви, — отказ Рюти воспользоваться этим дорого обойдется нашему народу. Чем ближе к окончанию войны, тем выше будет цена мира, — сказал Паасикиви, добавив: — Россия наголову разобьет немцев и финнов. Только безумцы все еще надеются уцелеть от поражения.

К сожалению, — сказал Адвокат, — президент Рюти говорил с Паасикиви не более пяти минут и в грубой форме отклонил его предложение о поиске контакта с русскими в интересах Финляндии. Правительство Линкомиеса продолжало саботировать выход Финляндии из войны. Однако нельзя сказать, что действия демократических сил были напрасны. Народ не только в Финляндии, но и в Швеции стал смелее требовать сепаратного мира с русскими.

Адвокат сказал, что лично он принимает все статьи Соглашения о перемирии, хотя некоторые из них жестки и суровы, но если учесть потери Советского Союза, то, объективно говоря, условия перемирия терпимы, и демократы будут добиваться суда над виновниками войны.

Договорились о времени встречи, подтвердили продолжение конфиденциальности нашей связи и… разошлись.

Время в Хельсинки летело быстро. Прошло десять дней после приезда Жданова и отправки телеграммы в Москву с просьбой об указаниях нашей резидентуре, но ответа все не было.

Молчал и помощник Жданова Терешкин. Мне, конечно, было известно, что Жданов очень занят организацией вооруженного выдворения из Финляндии немецких войск, которые стремятся задержаться в стране, обстреливая финские войска, пытавшиеся интернировать их.

В такой «мертвый час» решил встретиться с Ахти, который мог проинформировать меня о тайных планах лидеров реакционных сил и их представителей в парламенте.

В обеденное время, прогуливаясь в безлюдном парке, позвонил ему. К телефону подошел он сам.

— Здравствуйте, — сказал я и замолчал.

Он спросил:

— Кто говорит?

Я ему ответил первым стихом первой руны финского эпоса «Калевалы»:

Ахти сразу узнал, кто говорит, и в знак этого продолжил стих:

Еще в довоенное время мы обменивались с ним такого рода сигналами, когда была необходимость в срочном контакте.

Встретились как старые друзья. Пожимая мне руки своими ладонями-клещами, он произнес:

— Хорошо, что вы в Хельсинки. Я буду иметь возможность получать от вас помощь советами. Для начала я хотел бы познакомить вас с программой действий на послевоенное время, составленной моим знакомым — Урхо Кекконеном. Эта программа в форме речи по случаю подписания перемирия будет объявлена по радио на всю страну.

По словам Ахти, руководитель службы радио обратился к премьер-министру Кастрену с просьбой, чтобы кто-либо из членов правительства выступил по радио о таком важном событии, как подписание перемирия, но тот отказался. Отказались и некоторые ведущие политические деятели. Только Урхо Кекконен дал согласие выступить. Ахти вынул из кармана машинописные страницы и стал с листа переводить мне содержание речи Кекконена.

Урхо Кекконен

«…Мы все, весь народ, должны стойко перенести свое поражение. Мы проиграли войну против Советского Союза, наша мужественная борьба окончилась тяжелым поражением… Нам нужно перед собой и другими признаться, что наш отважный и стойкий противник победил нас… Нам никогда не удастся вернуть военными средствами положение, которое мы занимали до войны. Честное признание этого факта станет предпосылкой и пробным камнем для нашего национального существования, ибо вынашивание мысли о мести и как явные, так и тайные планы вернуть потерянное, то есть мысли о реванше, означают гибель для нашего народа…

Мы должны исходить из того факта, что Финляндия и Россия были и будут соседями. Советский Союз в настоящее время превращается в ведущую европейскую державу, и нам следует понять суровую действительность мировой политики, хотя бы в такой степени, чтобы уяснить себе, что Советскому Союзу в его положении совершенно незачем мириться с такой ситуацией, когда вблизи его западной границы на протяжении более тысячи километров тлели бы непогашенные очаги ненависти и войны. Если мы вследствие унаследованного нами недоверия не захотим воспользоваться этим путем, это будет означать, что мы не верим в будущее финского народа…

Договор о перемирии, хотя он и является суровым, обеспечивает нашу государственную свободу. Более того, мы предполагаем, что сохранение независимости Финляндии в интересах Советского Союза, поскольку ему, надо думать, больше пользы от независимой, верящей в будущее Финляндии, чем от покоренной, приговоренной к подневольному существованию страны. Результаты, к которым привела эта война, свидетельствуют о том, что наша политика в последнее время была ошибочной.

По вполне понятным причинам настроение у нас в стране нерадостное. Но у нас все же нет никакого повода для мрачной безнадежности. От нашей рассудительности и реалистического подхода зависит теперь не только наша жизнь, но и судьба финского народа, жизнь грядущих поколений. И мы не должны подвергать ее опасности из-за своих предрассудков и упрямства, отрицающего объективную реальность……

— Я знаю больше, чем другие, — сказал Ахти, — какие трудности преодолел Урхо Кекконен, чтобы составить и всенародно выступить с такой программой.

Должен признаться, что на меня эта программа произвела большое впечатление. Каким надо быть мужественным и преданным демократии человеком, чтобы в первые дни после подписания Соглашения о перемирии, когда еще не потушены пожары от налетов нашей авиации, призывать народ Финляндии отказаться от вражды и ненависти к Советскому Союзу и начать строить мирные и добрососедские отношения!

Ахти передал мне для ознакомления «Тезисы» выступления Кекконена перед депутатами шведского риксдага.

«…Не в интересах Финляндии быть союзником какой-либо великой державы в качестве форпоста у советской границы, находящегося постоянно начеку и подверженного угрозе первым попасть под колесницу войны, не имея при этом достаточного политического влияния, чтобы с ней считались при решении вопросов войны и мира.

Мы не можем также строить свою будущую внешнюю политику на политических противоречиях между Советским Союзом и его нынешними союзниками и на предсказываемом разладе между нами… Таким образом, национальные интересы Финляндии не позволяют ей связывать себя с политической линией, направленной против Советского Союза или даже думать о такой линии. Другим альтернативным путем является осуществление политики нейтралитета…»

Так никто из финских политиков еще не говорил. Я решил, что на общем политическом фоне Финляндии выступления Урхо Кекконена были совершенно экстраординарным явлением. Следовало самым горячим образом обратить внимание Москвы и Жданова на мудрые слова финского политика. Я подготовил по этому поводу служебную записку…

Прошло уже пять дней после передачи Жданову материалов источника Ахти в отношении Урхо Кекконена, но никаких сигналов из резиденции не поступало. Тогда я решил сам проявить инициативу. Явился к Терешкину и попросил доложить Жданову о моем желании встретиться с ним. Оказалось, что Жданов, ознакомившись с материалами, сам хотел утром встретиться со мной, но учитывая дневную занятость, сказал, что примет меня вечером.

Встретил он меня доброжелательно. Поздоровавшись, Жданов предложил кресло, а сам уселся на диване рядом с журнальным столиком, на котором, как я заметил, лежали мои справки.

Свой доклад я начал с краткого обзора деятельности демократических сил в военные годы. Рассказал, как они боролись за сепаратный выход Финляндии из войны. В числе таких политиков назвал шесть левых социал-демократов, которые все еще находятся в тюрьме. Сделал я это, имея в виду обратить внимание Жданова на то, что необходимо потребовать от правительства Кастрена незамедлительного выполнения статьи 20 перемирия. Жданов на лету ухватил эту мысль. Прервав меня, он вызвал своего заместителя генерал-лейтенанта Савоненкова и предложил ему сделать представление премьер-министру Кастрену по поводу неудовлетворительного выполнения статьи 20-й Соглашения о перемирии. Я назвал Савоненкову имена.

— В «шестерку» Карла Вийка, — отметил я, — входят такие деятели социал-демократической партии как К. С ундстрем, В. М елтти, М. А мпуя, Ю. Р ясянен, К-М. Р юдберг.

После того, как вопросов к этой части информации от Жданова не последовало, подробно проинформировал его о выступлении 25 сентября 1944 года Кекконена по радио с программой послевоенного переустройства Страны на демократической основе.

— Такую программу можно приветствовать и надо поддержать, — энергично высказался Жданов и неожиданно спросил: — Какие предложения на этот счет вы имеете?

— Чтобы осуществить программу, предложенную Кекконеном, — сказал я, — нужно всем демократическим силам положить много труда, поскольку политическое руководство страны явно будет пытаться сорвать ее. Ведь дело в том, что нынешнее правительство Кастрена как проводило, так и продолжает проводить политику, выгодную реакционным силам. Оно укрывает их от справедливого суда. Это правительство надо прогнать в отставку, а вместо него образовать правительство во главе с Паасикиви, — высказался я, изложив главе СКК то, что уже давно созрело у меня и моих друзей. Я добавил, что подоспело время для демократов готовить парламент к принятию закона о суде над виновниками войны.

— Почему вы однозначно считаете, — прервал меня Жданов, — что надо выдвигать Паасикиви в премьер-министры нового правительства? Ведь из материалов о Кекконене, с которыми я ознакомился, и особенно из его выступления по радио ясно, что Кекконен на посту премьер-министра может решительнее и быстрее демократизировать страну и установить дружеские и добрососедские отношения с СССР? — сказал Жданов, улыбаясь и всем видом показывая, что я ошибся, называя Паасикиви в качестве будущего премьер-министра.

— В парламенте неделю тому назад обсуждались кандидатуры на пост нового премьер-министра. Там были подвергнуты обсуждению двое возможных кандидатов — Паасикиви и Кекконен. Но от Кекконена получили категорический отказ. При этом Кекконен добавил, что самым подходящим кандидатом на этот пост является Паасикиви. После отказа Кекконена парламент утвердил Паасикиви на пост премьер-министра. Только поэтому я и осмелился назвать его первым кандидатом в премьеры, — улыбаясь в свою очередь Жданову, ответил я. — Тогда же Ахти рассказал мне, а я передаю вам, что в результате его обсуждения с Кекконеном вопроса о премьер-министре он, Ахти, советовал Кекконену добиваться поста министра юстиции, чтобы успешно разогнать фашистские и полуфашистские союзы и группировки в стране и расчистить поле демократическим силам для проведения в жизнь его программы.

— Как сам Кекконен отреагировал на такое предложение Ахти? — нетерпеливо спросил Жданов.

— Я тоже спрашивал об этом Ахти, и тот ответил мне словами самого Кекконена, что если ему будут предлагать пост министра юстиции, то отказываться он не будет.

— Продолжайте встречи с Ахти, который, как видно, сам талантливый человек, и если ему потребуется наша моральная поддержка, окажите ее, — твердо сказал Жданов.

Рассказал Жданову о том, что источник влияния Монах намерен встретиться с Паасикиви.

Жданов перебил меня:

— Расскажите, а кто такой Монах?

— Это финн, сообщивший мне 11 июня 1941 года о том, что фашистская Германия 22 июня начнет войну против Советского Союза и на ее стороне в войну против нас выступит и Финляндия.

Жданов вопросительно посмотрел на меня и строго спросил:

— Ну-ка, повторите ваш рассказ о сообщении Монаха.

Во всех деталях, слово в слово, я рассказал ему, при каких обстоятельствах Монах получил эту информацию и от кого она исходила.

Жданов торопливо спросил:

— Вы эту информацию посылали в Москву?

— Да, информация была послана в тот же день, час спустя после ее получения. Она была послана «молнией» начальнику разведки Фитину с просьбой о немедленном докладе наркому Берии. Вскоре мною было получено подтверждение о вручении информации наркому.

Я видел, что мой рассказ сильно взволновал Жданова. Он быстро встал из-за стола, стал ходить по комнате, напряженно размышляя. Через минуту сел за стол и, глядя в мою сторону, тихим голосом, как бы рассуждая сам с собой, произнес:

— Такая информация мне не встречалась, — и чуть позже, глядя на меня в упор, взволнованно спросил: — Докладывалась она Сталину?

— Сталину эта информация докладывалась спецсообщением в день получения ее из Хельсинки. Второй раз она докладывалась Сталину лично Фитиным в присутствии Меркулова 17 июня 1941 года. Об этом мне рассказывал сам Фитин.

Жданов затих, продолжая в упор смотреть на меня немигающими глазами. Мне показалось, что он не замечает меня и все еще находится в возбужденном состоянии. Чтобы прервать его молчание, сказал, что после посещения Монахом Паасикиви результаты их беседы доложу. Жданов посмотрел на меня и уже спокойным голосом заметил, что Монаху можно доверять. Ведь он, рискуя жизнью, доказал свое доброе отношение к СССР.

Утром следующего дня я решил собрать разведчиков резидентуры, чтобы рассказать о своей беседе со Ждановым и задачах, поставленных им.

Выйдя из душного помещения резиденции на свежий воздух парка, я спросил себя, почему мой рассказ об информации Монаха о войне так сильно взволновал Жданова? Тогда ответа я не нашел. Нет его и теперь, хотя прошло полвека…