Открытие хетто-хурритской культуры

В начале XX в. в ста километрах от столицы Турции Анкары, в городе Богазкёй был найден богатейший архив, состоящий из таблиц, испещренных непонятными клинописными знаками. В 1915–1917 гг. чехословацкий ученый-хеттолог Бедржих Грозный нашел ключ к чтению этих текстов. Оказалось, что они в основном написаны на хеттском языке – одном из индоевропейских языков, родственном древнегреческому и древнеиндийскому (санскриту). Найденный архив принадлежал хеттским царям эпохи расцвета Нового царства, когда столицей хеттов был Хаттусас, или Хаттуша (ныне Богазкёй). Были обнаружены также памятники монументального искусства – рельефы, барельефы, скульптуры, составляющие богатую галерею храма Язылыкая, который использовался хеттскими царями для заупокойного культа их династии.

Так мир облетела сенсация, состоящая в том, что «сыновья Хета», хетты (хиттим – хиттийцы, хеттеяне), неоднократно упоминаемые в древних текстах Библии, – не вымысел, а реальность. В Библии о хеттах говорится как об этнической группе, существовавшей в Ханаане еще со времени патриархов (первая половина 2-го тыс. до н. э.) и вплоть до возникновения Израильского царства в Х в. до н. э. (Быт 10:15; 15:20; 23:3; Втор 7:1; Суд 3:15). В библейской Книге Иисуса Навина о хеттах речь идет как о народе, чья земля простиралась «от пустыни и Ливана… до реки великой, реки Евфрата… и до великого моря к западу солнца» (Иис Нав 1:4). Теперь существование этого народа было подтверждено его собственными документами. Стало известно еще об одной древней культуре, еще об одном мощном царстве, которое существовало в Малой Азии на протяжении XVIII–XIII вв. до н. э. и было грозным соперником других государств Древнего Ближнего Востока. Однако вскоре выяснилось, что хеттская культура – плод не только хеттской культурной традиции. На самом раннем этапе своего развития (рубеж 3–2-го тыс. до н. э.) хетты испытали сильное влияние народа, обитавшего на севере Малой Азии и говорившего на языке хатти – неиндоевропейском языке, уже к XVII в. до н. э. ставшем мертвым. Язык хатти является древнейшим представителем северозападно-кавказской (абхазо-адыгской) группы северокавказской семьи языков. Влияние хатти на хеттов касалось в первую очередь мифологии. В XVII в. до н. э. продвижение хеттов на юг, в Сирию, привело их к столкновению с еще одним древним народом – хурритами (ответвление месопотамской культурной традиции) и к воздействию хурритской культуры на хеттскую.

В архиве хеттских царей в Богазкёе были обнаружены оригинальные хурритские произведения и переработки аккадских сказаний, в том числе и хурритская версия «Эпоса о Гильгамеше» (в свою очередь переведенная на хеттский язык). Как выяснилось, хеттская династия, чей заупокойный культ чтился в храме Язылыкая, имела хурритское происхождение. Царицы этой династии носили хурритские имена, а цари – двойные: хурритское – от рождения и хеттское – по восшествии на престол. В списках певцов в храме Хаттусаса упомянуты десять певцов, которые пели по-хурритски (исполняли хурритские поэтические произведения с музыкальным сопровождением). Таким образом, стало ясно, что существовал интереснейший симбиоз двух культур – древней хурритской и более молодой – хеттской (это напоминает взаимодействие шумерской и аккадской традиций), что позволяет рассматривать их как единую хетто-хурритскую культуру, обогащенную влиянием культуры хатти. А так как неизбежны были (и они подтвердились) контакты хеттов с другими индоевропейскими народами, обитавшими в Древней Анатолии, – лувийцами (Лувия – на юге Малой Азии) и палайцами (Пала – на северо-востоке Малой Азии), а также с ахейцами (в хеттских источниках – царство Аххиява), то становится понятным особенно важное посредническое значение хеттской культуры и литературы: она представляла собой живой мост, связывающий Восток и Запад. Наиболее авторитетный исследователь хеттской культуры в нашей стране Вяч. Вс. Иванов писал: «…хеттскую литературу можно считать промежуточным звеном между литературами древней Месопотамии и древнегреческой (а тем самым и всей последующей европейской) литературой».

Хеттская культура проходит в своем развитии несколько этапов, и каждый из них связан (помимо собственной традиции) с тем или иным влиянием: древнейший (несийский – по имени древней столицы хеттов города Неса), охватывающий XVIII в. до н. э.; период Древнехеттского царства (XVII–XVI вв. до н. э.); период Среднехеттского царства (XV в. до н. э.); период Новохеттского царства (XIV–XIII вв. до н. э.). Несмотря на то что активные переводы хурритских поэтических произведений на хеттский язык начались в эпоху Среднехеттского царства, контакты обеих культур были более давними. Несомненно, что в сложном переплетении традиций, образующих хетто-хурритскую культуру, хурритский пласт является наиболее древним, поэтому целесообразно рассмотреть сначала его, а затем собственно хеттское творчество.

 

Хурритская литература в хеттской адаптации

Хурриты – один из древнейших народов Ближнего Востока, со второй половины 3-го тыс. до н. э. составлявший основную часть населения Северной Месопотамии. Как и шумерский язык, хурритский до сих пор не соотнесен ни с одной языковой группой, поэтому так затруднено его изучение. Во 2-м тыс. до н. э. на хурритском языке говорили в Центральной Анатолии, Северной Месопотамии, Сирии и Ханаане. Хурриты фигурируют в древнейших текстах Библии как хориим (ед. число – хори) – хореи (в русском Синодальном переводе – хорреи). Так, старейшины хорреев упоминаются в Книге Бытия (Быт 36:29–30), а Книга Второзакония сообщает, что «на Сеире жили прежде хорреи; но сыны Исавовы прогнали их и истребили их от лица своего и поселились вместо них» (Втор 2:12). В Ханаане хурритское население было сосредоточено преимущественно в центральной его части. Археологические находки подтверждают, что хурритским центром был Шхем (Сихем) и что хивийцы, упоминаемые в Библии как жители Шхема, и хурриты – один и тот же народ. Существует также предположение, что древние обитатели Йевуса (Иевуса), на месте которого при царе Давиде строится Иерусалим, йевусеи, также принадлежали к хурритам (так, имя йевусейского царя Аравены, или Орнана, в русской традиции именуемого Орна, родственно хурритскому слову эверна, означавшему «владыка», «господин»; см. 2 Цар 24:18).

Самым известным хурритским государством было царство Митанни, вознишее в XVI в. до н. э. и простиравшееся от озера Ван на севере до реки Евфрат на юге и города Халеба на западе. При этом название столицы Митанни – Вашуккани, а также имена многих хурритских правителей и сановников являются индоиранскими по происхождению и свидетельствуют о контактах хурритов с индоиранцами. Однако в середине XIV в. до н. э. хетты покорили Митанни и превратили его в вассальное государство, служившее буфером против ассирийцев. На рубеже X–IX вв. до н. э. на северо-востоке Анатолии возникает государство Урарту, столица которого – Тушпа находилась недалеко от озера Ван. Известно, что население Урарту говорило на языке, близком хурритскому. Наибольшего расцвета царство Урарту достигло в середине VIII в. до н. э., когда в годы правления Сардура II или Сардура III оно контролировало территорию, простиравшуюся от Южного Закавказья до Евфрата и Халеба. Вторжение в начале VI в. до н. э. скифов, мидийцев, а затем армян привело к падению Урарту и постепенному исчезновению хурритов с исторической арены.

Подлинным временем расцвета хурритской государственности и куль туры стали XV–XIV вв. до н. э. Известно, что цари Митанни в XV в. до н. э. на протяжении трех поколений заключали династические союзы с египетскими фараонами, выдавая за них замуж своих дочерей. Но еще ранее хурриты вступили в тесные контакты с аккадцами и испытали влияние их мифологии. Они первыми перевели на свой язык крупнейшее произведение аккадской клинописной литературы – «Эпос о Гильгамеше», и благодаря хурритам с этим сюжетом познакомились хетты (любопытно, что хетто-хурритская версия – не просто перевод, но и переработка, в которой на первый план выдвинуты события, происходившие в Северной Сирии). Хурритские певцы усовершенствовали аккадскую систему записи музыки: в 70-е гг. XX в. была расшифрована табличка с записью текста и музыки хурритской обрядовой песни, связанной с ритуалом плодородия (табличка была найдена в древнем Угарите, который был не только ханаанейско-финикийским городом-государством, но и крупным международным портом). Особенно интересен метрический рисунок этой песни: в ней определенным образом чередуются пяти-, семи– и девятисложные строки. Это очень напоминает сложную строфику греческой эолийской мелики. В. В. Иванов убежден, что более древняя хурритская литературно-музыкальная традиция оказала через посредство хеттов, а затем ахейцев (микенцев) влияние на формирование эллинской лирической поэзии: «Эта древневосточная традиция непосредственно повлияла на греческую музыку и поэзию. Воздействие могло происходить как в самом Угарите, где среди других кварталов был и микенский греческий, так и благодаря длительному многовековому общению микенских греков-ахейцев (государства Аххиявы среднехеттских и новохеттских исторических сочинений) с хеттами, бывшими проводниками той же традиции».

Оригинальные хурритские тексты все еще недоступны исследователям в силу трудностей понимания хурритской иероглифики. Изучение хурритского языка продвигается очень медленно, но в последнее время ученые интенсивно работают над этим. Зато очень хорошо изучена хеттская клинопись, благодаря чему нам известна определенная часть богатой хурритской литературы, но, к сожалению, лишь часть – то, что было переведено на хеттский язык. Как отмечает В. В. Иванов, «окончательное представление о хурритской литературе сложится лишь тогда, когда интенсивно ведущиеся в последние годы исследования разных диалектов хурритского языка позволят читать и понимать подлинники, с которых сделаны хеттские переводы».

Среди переведенных на хеттский язык произведений особенно интересна мифологическая поэма (точнее, цикл мифологических сказаний о боге Кумарби, условно именуемый «О царствовании на небесах»), рассказывающая о смене четырех поколений богов. Она обнаруживает удивительные параллели с греческой мифологией, с такой же сменой богов в поэме Гесиода «Теогония» (VIII в. до н. э.). Исследования показали, что хурритская поэма в свою очередь опирается на шумерские и аккадские сказания о сотворении мира (прежде всего на вавилонскую поэму «Энума элиш»): даже имена богов двух первых поколений восходят к аккадским, а в конечном счете – к шумерским.

Первым верховным богом в хетто-хурритской поэме назван Алалу (шумерский Энлиль, аккадский Эллиль):

Девять веков, согласно поэме, царствовал над миром Алалу, а на десятый век с ним стал сражаться бог Ану (шумерский Ан, аккадский Ану). Свергнутый с престола, Алалу бежал в «нижний мир» (в тексте – в «Темную Землю»; аналогично этому в греческой мифологии верховный бог древнейшего, доолимпийского поколения богов-титанов – Океан тоже был божеством «нижнего мира»). Любопытно, что постоянный эпитет титанов у Гесиода – «боги минувшего» – представляет собой дословный перевод хеттского и хурритского выражения «прошлые боги». Итак, Ану победил Алалу:

Ану – бог второго поколения, по сути идентичный аккадскому Ану, родствен также по своему имени и по своему значению греческому богу Урану – богу неба. И так же, как в греческой мифологии Уран был оскоплен и свергнут своим сыном Кроном, бога Ану на десятый век его правления свергает Кумарби. Совпадает даже средство оскопления Ану и Урана – резак. Согласно другой версии, Кумарби откусывает гениталии Ану, лишая его мужской силы и тем самым власти над миром. Сходен и эпизод с проглатыванием: только Крон проглатывает своих детей, а Кумарби – «мужскую силу» бога-соперника:

В результате Кумарби оказывается беременным следующим поколением богов (практически дословная параллель содержится в египетской мифологической сказке о Горе и Сете). Ану говорит радующемуся победе Кумарби:

Таким образом, боги должны появиться из головы Кумарби – аналогично тому, как Афина появляется из головы Зевса в греческой мифологии или как семя Гора исходит в виде сияния из головы Сета в египетском мифе. Четвертое поколение хурритских богов возглавил Тешуб – Бог Грозы, родственный по своим функциям громовержцу Зевсу в греческой мифологии. Как Зевс низвергает Крона, так Тешуб низвергает Кумарби (и вновь повторяется мотив оскопления с помощью резака). Далее включается мотив сражения между поколениями богов, представленный в разных мифологиях (сражение Апсу и Тиамат с молодыми богами в вавилонском эпосе, сражение титанов и олимпийцев в греческой мифологии).

Дальнейшая часть хетто-хурритской поэмы – повествование о сражении Тешуба с чудовищем Улликумми – очень напоминает греческий миф о борьбе Зевса и Тифона и представляет собой относительно самостоятельное эпическое сказание – «Песнь об Улликумми». Из хеттских поэтических переводов цикла сказаний о боге Кумарби «Песнь об Улликумми» сохранилась лучше всего. В. В. Иванов отмечает, что «в основную канву повествования о смене поколений хурритских богов на небесах вплетены в качестве персонажей и вавилонские боги» и что, «в свою очередь, хеттский переводчик поэмы, несомненно, обладавший поэтическим даром, использовал в переводе некоторые собственно хеттские древние мифологические формулы и названия». Исследователь указывает, что хеттский текст «написан стихом разных размеров, основанным на чередовании более длинных строк (с четырьмя и более ударениями) и более коротких строк и с вкраплением небольших отрезков, связанных грамматической (главным образом, глагольной) рифмой».

Кумарби, желая отомстить Тешубу и другим богам, задумывает породить соперника богу Грозы. Он долго размышляет, как это осуществить («Кумарби в душу свою мудрость вбирает, // Как драгоценный камень, мудрость на нее надевает» [234]Бог луны Нанна (у вавилонян – Син) очень почитался в Двуречье. По преданию, Сину поклонялся ушедший из Ура отец Авраама Терах (Фарра). Не случайно Т. Манн называет Тераха «лунным странником».
), и наконец воплощает в жизнь свой план: порождает сына с гигантской скалой – каменного младенца:

Когда рождается сын, Кумарби решает дать ему имя «поласковее» [235]Энлиль – верховный бог шумерского пантеона. См. следующую главу.
, что в устах древнего поэта звучит, вероятно, иронически, ибо имя сына – Улликумми – означает «тот, кто рожден для разрушения Куммии» (Куммия – город Тешуба; буквально – «священный город»). Как отмечает В. В. Иванов, в недавно исследованных фрагментах хурритского начала «Песни об Улликумми» подтверждается хурритская этимология имени героя: Ku-um-mi-ni-im ul-lu-li-iš («Куммию да поразит он»). В поэме появляется также чисто хеттское прозвище Улликумми – Кункунуцци («каменный убийца»). Пока же Кумарби определяет сыну имя и судьбу:

Разговаривая со своей душой (часто встречающийся в хурритской и хеттской литературах прием передачи размышлений героя, напоминающий внутренний монолог в современной литературе; подобный прием использован и в египетской «Беседе Разочарованного со своей душой»), Кумарби решает, как на время спрятать Уликумми, пока он не подрастет, от Тешуба и других богов младшего поколения. Он поручает Импалури, советнику и помощнику бога мирового океана (соответствующему титану Океану у греков), призвать к нему богов Ирсирров (богов того же поколения, к которому принадлежит и Кумарби). Они должны спрятать Улликумми в Темной Земле – подземном мире, находящемся вне пределов Земли и Неба. Ирсирры выполняют повеление Кумарби и кладут каменного младенца на плечо Упеллури, бога-титана, поддерживающего Землю и Небо (возможно, Упеллури является прототипом греческого Атласа, или Атланта, поддерживавшего небесный свод). «Каменный убийца» прирастает к плечу Упеллури и каждый день вырастает на целый сажень:

Последние строки означают, что «Каменный убийца» был слеп и голова у него также была каменной. Согласно замечанию В. В. Иванова, «то, что Улликумми ничего не видит, здесь связывается с тем, что и его не должно видеть (по известной закономерности мифологического и всякого первобытного, в том числе и детского, мышления)».

Уже на пятнадцатый день Улликумми вырос настолько, что возвышался над морем гигантским каменным столпом:

Первым из богов обнаружил каменное чудовище бог Солнца, смотрящий на все с высоты: «Солнца бог начал так со своею душой говорить: // “Что за бог это в море растет не по дням, по часам? // Телом он не похож на богов”» [238]Сути – по-шумерски ме – особое понятие в шумерском богословии: божественные законы (закономерности), управляющие мирозданием. См. следующую главу.
. Спустившись вниз, бог Солнца положил руку на чело Улликумми и понял, что тот из камня. Бог Солнца сообщает об этом остальным богам. Те страшно обеспокоены быстрым ростом Улликумми и пытаются что-то предпринять, чтобы обезопасить его. Особенно предвидит несчастья, связанные с «Каменным убийцей», Тешуб – бог Грозы. Впав в отчаянье, он полагает, что победа над Улликумми невозможна:

Иштар, сестра Тешуба, взяв лютню и бубен, отправляется на берег моря и пытается своим страстным и нежным пением пробудить какие-нибудь чувства в Улликумми, но все ее усилия тщетны: каменное чудовище остается слепым и глухим:

Боги готовятся к сражению с Улликумми. Тешуб запрягает в боевую колесницу двух своих священных быков – Серри и Теллу, вызывает на помощь грозы: «Грозы вызвал на помощь такие, // Что за верст девяносто скалу разбивают…» [241]Здесь и далее – курсив переводчика; курсивом выделены темные и спорные места, а также слова, реконструированные переводчиком.
. Тешубу помогают его брат Тасмису и его главный воин – бог Аштаби. Бог Грозы и вместе с ним семьдесят других богов мчатся к берегу моря и видят, что Улликумми вырос в двести раз. В первом сражении они не могут с ним сладить, а тот, одержав победу, вырастает до чудовищных размеров:

Стоя в воротах Кумии, Улликумми закрывает храм Хебат, супруги Тешуба, «так, что весть о богах до Хебат не доходит, // Так, что мужа не может увидеть Хебат» [242]Известно, что шумеры каким-то образом гадали на кирпиче (вероятно, во время жертвоприношения), но до сих пор исследователям неясны многие особенности древних ритуалов.
. Хебат в тревоге посылает свою помощницу Такити найти Тешуба, но та вернулась ни с чем. Через Тасмису бог Грозы передает жене повеление покинуть Куммию, как покинули ее остальные боги. Чтобы одолеть Улликумми, Тешуб и Тасмису отправляются за советом к Эа, тождественному аккадскому Эйе и шумерскому Энки. Они прилетают во дворец Эа к Апсу и рассказывают ему о страшной опасности, которую представляет из себя «Каменный убийца». Желая помочь богам, Эа, единственный, кто может видеть из своего подводного мира основание Неба и Земли – плечо Упеллури, на котором стоит Улликумми, отправляется к Упеллури и выясняет, что тот даже и не подозревает, кто стоит на его правом плече. Упеллури говорит:

Тогда Эа поворачивает Упеллури правым плечом к остальным богам, и все видят стоящего там Кункунуцци. Эа дает совет «богам минувшего»: открыть древние склады, достать из них «пилу минувших давнишних лет» и этой пилой (или резаком), которой отделены были некогда Небо и Земля, отпилить Улликумми от его подножья – плеча Упеллури. Тогда «Каменный убийца» потеряет свою силу (сходный мотив – в греческом мифе об Антее). Боги так и поступают и побеждают Улликумми (четвертая, последняя, таблица, в которой рассказывается о последней битве бога Грозы и Улликумми, не сохранилась). Интересно, что поздняя греческая традиция относит битву Зевса с Тифоном к той же горе в Северной Сирии, что и в «Песне об Улликумми», – горе Цапану, или Цафон (на горе Цафон обитают боги и в угаритском мифологическом эпосе, испытавшем влияние хурритского).

Итак, особенно значительны переклички и параллели хетто-хурритского эпоса о Кумарби, Тешубе и Улликумми с аккадским, а также с греческим, что подтверждает влияние хурритской мифологической и литературной традиции на греческую. Как полагают специалисты-стиховеды, возможно, что и гексаметр (гекзаметр) – знаменитый размер гомеровских поэм – сложился не без влияния хетто-хурритской поэзии. В. В. Иванов отмечает, что «даже традиционный образ Гомера как слепца-рапсода хорошо согласуется с обычаями Древней Месопотамии, где певцы и музыканты часто бывали слепыми». Исследователь подчеркивает, что открытие хетто-хурритской литературы, как и других литератур Древнего Ближнего Востока, новым светом высвечивает истоки европейской литературной традиции: «Хеттские и хурритские поэмы, как и недавно открытые следы значительного воздействия египетской и семитской культуры на греческую, начиная с периода, предшествовавшего микенскому, заставляют рассматривать греческий эпос не только как новую главу истории литературы, но и как продолжение всей предшествующей древневосточной. Когда говорят об отличии древнегреческого типа культуры (времени расцвета Афин) от древневосточного, то при этом не следует забывать, что в самой Греции оба эти типа следовали друг за другом, не прерывая культурной преемственности».

К эпосу о Кумарби примыкают другие многочисленные поэмы, дошедшие во фрагментах. В них так или иначе фигурирует сам Кумарби (он задумывает уничтожить мир, но остальные боги убеждают его отменить свое решение; он сватается к дочери Океана), другие известные боги (Иштар соблазняет Хедамму – чудовище, плавающее в воде и угрожающее хурритским городам; ею самою пытается овладеть Пишайшас – гора-мужчина, которому за это грозит наказание) или новые персонажи (Серебро – «повелитель, царь геройский», грозящий сбросить с неба солнце и луну и др.). В. В. Иванов пишет об этих произведениях: «Изумляет обилие действующих лиц, включающих не только многочисленный хурритский и старый шумеро-аккадский месопотамский пантеон, но и другие существа, неожиданность их поступков, богатство воображения рапсода, громоздящего эпизод за эпизодом. При различии сюжетов стих и повторяющиеся формулы в этих многочисленных сочинениях настолько однотипны, что каждое из них кажется дополнительной вариацией на одну и ту же тему».

Хурритские поэмы с трудом поддаются датировке, поскольку они в основном известны только по более поздним хеттским переводам. Однако некоторые детали (например, упоминание исторических событий и аккадских правителей 3-го тыс. до н. э., указание в «Песни об Улликумми» на использование в упряжке быков, а не лошадей) позволяют исследователям утверждать, что эти произведения созданы на хурритском языке не позднее древнехеттского периода, т. е. XVIII–XVII вв. до н. э.

 

Литература несийского периода и Древнехеттского царства

Самые древние образцы собственно хеттской поэзии (и вместе с тем индоевропейской), еще свободные от хурритского влияния, дошли до нас от того времени, когда столицей Хеттского царства был город Канес, или Неса (староассирийский Канеш – к югу от Богазкёя), и когда хетты обитали в Малой Азии, между Канесом и Цальпой (на берегу Черного моря – «моря Цальпы» у хеттов), т. е. от рубежа 3– 2-го тыс. до н. э., точнее – от XVIII в. до н. э. Особый язык того времени получил название несийского. О богах с именами индоевропейского происхождения (собственно хеттских, до аккадского и хурритского воздействия на хеттский пантеон) хетты и позднее будут говорить как о «богах Канеса», которых следует славить именно по-канесийски (или по-несийски). В то же время к этому периоду хетты уже усвоили аккадскую клинопись, ибо именно на ней составлена древнейшая хеттская надпись – надпись царя Аниттаса, жившего примерно в XVIII в. до н. э.

От несийского периода дошли в первую очередь обрядовые песни и гимны богам. Их изучение особенно интересно и важно, так как в них отразились древнейшие, восходящие к общеиндоевропейскому наследию ритуалы и представления, поэтические приемы и особенности поэтической техники. Так, к числу обрядов, относящихся к общеиндоевропейским и до появления хеттов в Анатолии не встречавшихся, принадлежит ритуал сожжения умершего на костре (описание, содержащееся в хеттских текстах, в очень многих деталях совпадает с описаниями погребальных костров в гомеровских поэмах). Ближний Восток не знал подобного ритуала (умерших хоронили в пещерах или в земле), и это подтверждает, что именно хетты в этом регионе являлись носителями древнейшей индоевропейской традиции.

К общеиндоевропейским представлениям, вероятно, восходят и взгляды хеттов на загробное существование. Судя по дошедшим до нас текстам, царство мертвых представлялось им лугом (пастбищем), на котором пасутся животные, приносимые в жертву при погребении царя:

Напомним, что такое же представление о загробном царстве как о лугах (или полях), на которых блуждают души умерших, находим в греческой мифологии. Сходно и название этого места: хеттское uellu родственно греческому названию Елисейских полей (лат. Элизиум) – полей вечного блаженства в Аиде. Тот же корень – в имени восточнославянского бога, являвшегося покровителем домашнего скота, – Велеса.

От несийского периода сохранилась и погребальная песня, метрическая форма которой несет в себе память об общеиндоевропейском, или праиндоевропейском, стихосложении, которое было силлабическим (т. е. длина поэтической строки определялась количеством слогов). В сохранившейся погребальной песне чередуются восьмисложные и девятисложные строки, разделенные пятисложным рефреном:

В. В. Иванов замечает: «Можно предположить, что это стихотворение отражает старую устную традицию, так как в самом тексте говорится, что это стихотворение “поется”. Его метрическая форма напоминает общеиндоевропейские стихотворные размеры, восстанавливаемые на основе сравнения древнеиндийских (типа ведийской восьмисложной пады), древнегреческих, славянских, балтийских, кельтских, древнейших латинских, германских и армянских метров. Поэтому вероятно, что здесь перед нами древнейший образец индоевропейской метрической традиции, еще сохранявшейся у хеттов после их прихода в центральную Анатолию».

В числе древнейших хеттских гимнов – «Гимн богу Пирве», чье имя родственно славянскому Перуну или балтийскому Перкуну. Сходны не только их имена, но и функции: Пирва, как и Перун, – бог воинов, бог княжеской дружины. В гимне использован прием аллитерации на звуки, входящие в имя Пирва (подобные приемы будут использоваться в кельтской (скальдической) и древнегерманской поэзии): «Это воины дружины // Путь для Пирвы проложили…» (перевод В. В. Иванова).

Именно в несийский период хеттская литература испытала влияние не только устной словесности на близких хеттскому анатолийских языках – лувийском (язык Лувии на юге Малой Азии) и палайском (язык Палы на северо-востоке Малой Азии), но и литературы древнего коренного населения севера Малой Азии – хатти. На языке хатти (особенно близки хаттскому адыгейский и кабардинский фольклор) писались стихи с фиксированной метрикой и строфикой. На хеттский были переведены хаттские величания богов и царей с указанием их различных обозначений на «языке людей» и «языке богов» (подобное различение свойственно многим ближневосточным и индоевропейским культурам):

Влияние мифологических представлений хатти сказалось на древнейших хеттских эпических мифологических текстах. Так, в ритуал празднования Нового года обязательно включалось «Сказание о сражении бога Грозы и Змия», подобно тому, как во время празднования вавилонского Нового года исполнялось сказание «Энума элиш» – о борьбе Мардука и Тиамат. Хаттский миф о том, как бог Грозы отомстил своему давнему врагу – Змию, некогда одержавшему над ним победу, дошел в двух основных вариантах. В первом из них отомстить Змию помогает герой Хупасияс, получивший в награду любовь богини Инары. Во втором, более позднем, бог Грозы вначале соединяется с дочерью человека по имени Бедный (Убогий). От этого союза рождается сын, который женится на дочери Змия и использует это, чтобы отомстить Змию и вернуть отцу отнятые у того сердце и глаза. Перед нами вариация архетипа «сын – мститель за отца», а то, что сын специально рождается для мщения, сближает хаттский сюжет с эпосом о Кумарби и порожденном им Улликумми.

Сказание о борьбе бога и Змия, заимствованное у хатти, а затем обогащенное собственно хеттскими и хурритскими мотивами (дошли разные варианты мифа), выявляет типологически общий для многих древних культур змееборческий (драконоборческий) мотив. Как предполагают, не только сказания о боге Кумарби, но и хаттское сказание о Змие через посредство хеттов оказало влияние на миф о Зевсе и Тифоне. Греки еще во времена Эсхила сохраняли память о неких «халибах» – обитателях черноморского побережья Малой Азии, которым был известен секрет производства железа. Скорее всего, речь идет именно о хатти. Отдавая дань уважения местному населению, и хетты называли себя «сыновьями страны Хатти».

Влияние на хеттскую мифологию оказал также хаттский мотив исчезающего (скрывающегося) бога, которого нужно непременно разыскать и вернуть. В такой роли выступают различные местные божества – бог Грозы, богини Инара, Анцили, но особенно часто – бог плодородия Телепинус, культ которого был заимствован хеттами (или совпал с их собственным сходным культом). Телепинус, уходя в луга и болота, уносит с собой зерна всех культурных растений, все цветение и жизненные соки. В болотах бога опутывают водяные лилии, а в остальном мире прекращаются плодоношение и рождение, пересыхают источники, начинается голод, так что умирают не только люди, но и боги. Боги пытаются вернуть Телепинуса (как в шумерском сюжете о Дильмуне пытаются вернуть Нинхурсаг, в египетском мифе – Тефнут, как в греческом мифе пытаются вернуть ушедшую в странствия Деметру и отвлечь ее от скорби по похищенной Персефоне). Бог солнца посылает на его поиски орла, но тот возвращается ни с чем. Не может найти Телепинуса и сам бог Грозы (как отмечает В. В. Иванов, его злоключения, поданные в гротескной форме, напоминают злоключения скандинавского бога-громовника Тора в «Старшей Эдде»). Бог Грозы обижен, что вслед за ним Богиня-Мать посылает на поиски Телепинуса маленькую пчелу, и говорит: «Большие и малые боги его искали, но его они не нашли. Как же сможет эта пчела его найти? Ее крыло маленькое, и сама она маленькая. Этим ведь пчелы и отличаются» (перевод В. В. Иванова). Однако именно маленькой пчеле удается разыскать и вернуть Телепинуса, а для этого по велению Богини-Матери ужалить его в руки и ноги, чтобы расшевелить и поднять из болота, намазать глаза и руки воском, очистить и освятить. Как подчеркивает В. В. Иванов, «роль пчелы в мифе о Телепинусе находит параллели в мифах других народоы (в том числе в “Калевале”). Следы влияния хаттского и хеттского мифов о Телепинусе и пчеле, его находящей, обнаружены на широкой территории от Восточного Средиземноморья, включая Грецию, до Закавказья».

Древние хаттские сюжеты реконструируются именно благодаря хеттским текстам, а хаттские и хеттские мифы в свою очередь обнаруживают родство с общераспространенным на Ближнем Востоке и в Средиземноморье мифом об исчезающем и возвращающемся божестве плодородия. Однако на этом фоне, как отмечает В. В. Иванов, «хеттские мифы отличаются глубокой архаичностью и примитивностью, наглядностью изображения обожествляемых природных сил».

В период Древнехеттского царства (XVII–XVI вв. до н. э.) хеттские писцы не только переводят и записывают тексты на языке хатти, уже мертвом, но и активно усваивают вавилонскую премудрость, аккадскую клинописную поэтическую традицию (среди хеттских писцов этого времени много выходцев из Вавилона). В архивах хеттских царей были обнаружены тексты на шумерском и аккадском языках, рассказы о деяниях хеттских царей часто записывались в хеттском и аккадском вариантах (например, «Рассказ об осаде города Уршу», «Летопись Хаттусилиса I», «Завещание Хаттусилиса I», «Таблица Телепинуса»).

Постепенно ведущим жанром хеттской литературы становится историческая проза, летопись (это было продолжением традиции, начатой надписью царя Аниттаса). Так, одной из древнейших летописей в Передней Азии является уже упомянутая «Летопись Хаттусилиса I», написанная, как и анналы вавилонских и ассирийских царей, от имени самого царя. Предполагают, что именно хеттская традиция оказала влияние на становление жанра анналов (царских хроник) в ассирийской культуре три столетия спустя. Показательно, что в конце летописи Хаттусилис I сравнивает себя с Саргоном Аккадским. Хеттский царь считает себя избранником древней хаттской и хеттской богини Солнца, покровительницы священного города Аринна. Богиня покровительствовала ему во всех его свершениях. Повествуя о своих героических деяниях, Хаттусилис I не раз именует себя львом, что, по-видимому, восходит к хаттской традиции (на языке хатти слово «лев» одновременно означает и «герой»). В «Завещании Хаттусилиса I» царь, обращаясь к народному собранию, говорит: «Ваш род да будет единым, как волчий!». В. В. Иванов подчеркивает: «Сам тотемистический образ Царя-Волка и его языковое обозначение восходят к глубочайшей индоевропейской и евразийской древности».

К числу известнейших хроник Древнехеттского царства принадлежит «Таблица Телепинуса» (XVI в. до н. э.), в которой ранняя история Хеттского царства представлена как образец разумного правления, контрастирующего с последующей смутой. Как и «Завещание Хаттусилиса I», «Таблица Телепинуса» построена в виде речи царя, обращенной к собранию.

В многочисленных фрагментах исторических сочинений описаны походы хеттских царей на те или иные города Малой Азии (например, Цальпа на Черном море) или Северной Сирии (например, Хальпа; совр. Алеппо). Одним из важнейших событий для истории Древнехеттского царства был выход хеттов к Средиземному морю в Северной Сирии. Воспоминание о нем отразилось в целом ряде исторических и ритуально-мифологических текстов. В одном из сказаний выход к морю описывается как подвиг героя, превратившегося в Быка и сдвинувшего с места гору, преграждавшую дорогу хеттам:

Возможно, легенда о превращении героя в быка является вариацией общей восточносредиземноморской легенды, одной из версий которой выступает и греческий миф о Минотавре, восходящий к культу быка в критской культуре и к общим ближневосточным и средиземноморским представлениям о быке как о воплощении мужской плодоносной силы (божественной и царской).

Хеттским историческим текстам свойствен необычайный лаконизм, напоминающий стиль латинских авторов. Так, В. В. Иванов приводит в качестве примера подобного лаконизма фрагмент из рассказа о военачальнике с хурритским именем Анумхерва: «Они сражались под Цальпой. Его ранили. Анумхерва был в Цальпе. И из города он увидел отрезанную голову своего сына. Он наполнил золотую чашу и в нее налил яду. И ее он выпил». В таком же стиле написана и дворцовая хроника, представляющая собой собрание кратких назидательных рассказов, похожих на анекдоты, – о проступках придворных и их наказании царем.

 

Хеттская литература Среднего и Нового царств (XV–XIII вв. до н. э.)

В среднехеттский период (XV в. до н. э.) все более активную роль начинают играть южные и юго-западные области Малой Азии, в которых преобладало лувийское и хурритское население. Имена некоторых царей этого времени являются лувийскими по происхождению (в отличие от прежних – хаттских). На печатях они зафиксированы двумя видами письма – клинописным хеттским и иероглифическим, заимствованным у хурритов и лувийцев (как предполагают, это письмо было создано по образцу египетской иероглифики, но знаки имели самостоятельный характер и поэтому хеттская иероглифика до сих пор плохо изучена).

Среднехеттское время – период наибольшего влияния на хеттов хурритских мифологических представлений и литературы. Из собственно хеттских сочинений выделяются гимны и молитвы богам, в которых, тем не менее, варьируются мотивы шумерской и аккадской поэзии, а в некоторых обнаруживаются параллели с египетскими гимнами времени Эхнатона и ветхозаветными текстами. Так, в «Молитве Кантуцилиса», обращенной к его личному богу, оживают мотивы шумерской «Поэмы о невинном страдальце» и ее вавилонских версий, создававшихся примерно в то же время, что и хеттский текст, звучат мысли, отчасти родственные библейским Иову и Экклесиасту:

Нельзя не услышать в «Молитве Кантуцилиса» и отзвуков египетских «Песни Арфиста» и «Беседы Разочарованного со своей душой» (разговор человека с его душой используется и в хетто-хурритском эпосе для передачи размышлений героя).

В XV в. до н. э. усиливаются связи Хеттского царства с Египтом (как сообщает летопись первого хеттского царя Нового царства Суппилулиумаса, предполагался даже брак вдовы фараона с хеттским царевичем). Неудивительно поэтому, что дошедшие от среднехеттского периода и начала Новохеттского царства гимны Солнцу обнаруживают сходные черты с солнцепоклоннической религией в Египте времен Эхнатона. Солнце предстает как всевидящий и справедливый судия, как покровитель человечества («человечества пастух»). Несомненно здесь также влияние шумерских гимнов Уту и аккадских – Шамашу (в текстах упоминаются шумерские боги Энлиль и Нингаль, а также лазуритовая борода Солнца – непременный атрибут всех шумерских богов мужского рода):

Как совершенно новое в мифологическом плане исследователи (в частности, В. В. Иванов) отмечают в хеттских гимнах мотив колесницы Солнца, запряженной конями (квадрига Гелиоса, квадрига Феба-Аполлона). Как полагают, это мотив митаннийского (хурритского) происхождения, сходный с индоиранским и греческим:

В. В. Иванов отмечает, что этот фрагмент обнаруживает разительную параллель с Авестой («Яшты», Х, 126), где демон Рашну летит слева от Митры. Как полагает исследователь, «весь этот круг представлений мог быть усвоен через посредство хурритов, испытавших сильное влияние индоиранцев, сосуществовавших с хурритами в Митанни. Но в хеттском гимне эти представления совмещены и с наследием хаттской обрядовой поэзии, из которой, в частности, заимствован оборот “Страхи и Ужасы”, позднее оказавший влияние на гомеровскую греческую традицию».

Однако главное в хеттских гимнах Солнцу то, что Солнце выступает как бог милостивый, защищающий обездоленных, сирот, несправедливо обиженных («Как родным, обиженным ты людям Покровительствуешь сиротливым, // И возмездие один даешь ты // За обиженных и сиротливых» [233]«Труд писцов, собратьев моих…» // Поэзия и проза Древнего Востока. С. 141. Этот фрагмент – часть поэмы-притчи, реконструированной С. Н. Крамером и условно названной «Отец и его непутевый сын». Ср. полный перевод поэмы, выполненный В. К. Афанасьевой под названием – по первой строке – «Подойди же ко мне…» (От начала начал… С. 344–350). См. также главу «Тексты Эдубы».
). Поэтому, быть может, закономерно столь разительное, почти дословное совпадение одного из стихов – «Я иду своей дорогой правды» – со строкой из библейской Книги Притчей Соломоновых, вложенной в уста Премудрости: «Я хожу по пути правды, по стезям правосудия…» (Прит 8:20; Синод. перевод):

Еще более разительную параллель с древнееврейскими ветхозаветными текстами обнаруживает хеттская литература Нового царства (XIV–XIII вв. до н. э.). Столицей хеттов в этот период становится город Хаттусас (Хаттуша), основанный Мурсилисом I. Около 1560 г. до н. э. этот хеттский царь предпринял поход на Вавилон, что ускорило падение первой вавилонской династии. Суппилулиумас (Шуппилулиум) I (ок. 1380–1350 гг. до н. э.), покорив Миттани, завоевал также Верхнюю Месопотамию и Сирию вплоть до Ливана. Его внук, преемник Суппилулиумаса II, Мурсилис (Муршили) II (время правления – ок. 1343–1313 или 1345–1320 гг. до н. э.) продолжил дело деда и покорил лувийскую область Арцава в юго-западной части Анатолии. Хеттская экспансия в Сирию привела к длительным военным конфликтам с Египтом (в частности, с хеттами сражается при Кадеше Рамсес II). Мирный договор с Египтом был заключен только в 1280 г. до н. э. Усилившиеся в это время контакты хеттов с культурами Ханаана приводят к появлению хеттского мифа о боге Баале (Ваале) и богине Ашерту. Богиня тщетно пыталась соблазнить Баала, а затем обвинила его в посягательстве на ее честь (типологически это сходно с сюжетом египетской «Сказки о двух братьях», библейским сюжетом об Иосифе и жене Потифара, греческим мифом об Ипполите и Федре).

Практически единственным оригинальным жанром новохеттской литературы (в связи с усилением царской власти) становятся царские хроники и молитвы, составленные от имени царя. Блестящим образцом жанра анналов являются летопись Мурсилиса II и летопись его отца Суппилулиумаса II (обе они написаны от имени Мурсилиса II самим царем или неведомым историком-писцом). Особенно интересен памятник, известный под названием «Молитвы Мурсилиса II». Несомненно, что эти тексты если не написал, то продиктовал сам Мурсилис II: слишком личные ноты звучат в обращении царя к богам. Именно эти тексты обнаруживают разительную параллель с древнееврейской литературой – с библейской Книгой Исхода, рассказывающей о пребывании евреев в рабстве в Египте, о казнях, которые Господь обрушил на фараона, не желавшего отпустить Его народ (в том числе и о чуме), и об Исходе под водительством пророка Моисея. «Молитвы Мурсилиса» написаны как письма богам, пославшим чуму на Хеттское царство. Самое поразительное, что и Мурсилис называет чуму египетской, пришедшей к хеттам из Египта. Поразительно и то, что это практически совпадает по времени с библейской историей: Исход из Египта свершился в самом начале XIII в. до н. э.

В библейском рассказе о том, как Бог покарал жестокого и не способного осознать свой грех фараона, а также его подданных – всех египтян, разделявших его политику, одобрявших угнетение еврейского народа и убийства еврейских младенцев мужского пола, звучит крайне важная для Библии мысль об ответственности личности, особенно облеченной властью, перед историей, перед своими современниками и потомками. Однако при этом в Библии нет даже мысли о том, что Бог может карать одного человека за вину другого, сына – за вину отца. Наоборот, впервые четко фиксируется противоположная мысль (см. Втор 24:16; Иез 18:20–21). Там, где говорится о наказании потомков за грехи отцов (Исх 20:5), речь идет о том, что в грешной среде и потомки становятся грешниками, не осознающими свою греховность (что тоже принимает в расчет Бог, не карая их сразу). Согласно библейской позиции, особенно отчетливо сформулированной в пророческих книгах, Бог судит каждого «по путям его», т. е. по делам его, но истинно совестливым является тот, кто и вину своего отца, и вину своего поколения принимает как свою собственную.

В отличие от библейского египетского фараона, не способного к раскаянию и осознанию собственного греха (страшным грешником был и его отец), Мурсилис II даже грех своего отца признает как свой собственный: «И отец мой согрешил: он нарушил слово бога Грозы города Хаттусаса, господина моего. А я ни в чем не согрешил. Но так все совершается: грех отца переходит на сына. И на меня грех отца моего перешел. Но этот грех я признал воистину перед богом Грозы города Хаттусас, моим господином, и перед богами, моими господами: это именно так, мы это совершили. Но после того, как я признал грех моего отца как свой грех, да смягчится душа бога Грозы, моего господина, и богов, моих господ! Будьте теперь ко мне благосклонны и отошлите чуму прочь из страны хеттов!» [247]Как отмечают шумерологи, в жарком климате Шумера с его тростниковыми болотами чрезвычайно ценилась свежая, чистая (без примеси ила) вода (см., например: Емельянов, В.В . Древний Шумер… С. 41).
.

Не только идеи, но и стиль «Молитв Мурсилиса» роднит их с библейским текстом. Эта общность проявляется в образном уподоблении целых ситуаций, что часто используется в библейских притчах (в том числе и евангельских), в пророческих книгах: «Птица возвращается в клетку, и клетка спасает ей жизнь. Или если рабу становится почему-либо тяжело, он к хозяину своему обращается с мольбой. И хозяин его услышит его и будет к нему благосклонен: то, что было ему тяжело, хозяин делает легким. Или же если раб совершил какой-либо проступок, но проступок этот перед хозяином своим признает, то тогда что с ним хочет хозяин сделать, то пусть и сделает. Но после того, как он перед хозяином проступок свой признает, душа хозяина его смягчится, и хозяин этого раба не накажет. Я же признал грех отца моего как свой грех; это истинно так. Я совершил это…» [248]Ан – бог неба, древнейший верховный бог шумерского пантеона, которого затем заменил Энлиль. См. следующую главу.
.

В молитвах Мурсилиса можно увидеть отдаленный прообраз горьких и страстных молитв отца Панлю в охваченном чумой городе в знаменитом романе-притче Альбера Камю «Чума», посвященном осмыслению страшной «бациллы» нацизма, дремлющей в человеке (при этом сам образ чумы как неотвратимой кары за нераскаянный грех связан у писателя с библейскими реминисценциями).

Однако наряду с пробуждением исторического сознания личности «Молитвы Мурсилиса II» несут целый пласт архаических представлений о взаимоотношениях человека и божества. Так, Мурсилис пытается убедить богов прекратить чуму следующими рациональными доводами: чем меньше будет людей, тем меньше жертвоприношений, и боги будут голодать. Здесь сказывается типично языческое антропоморфное представление о богах и о чисто корыстном их отношении к людям, как и людей к ним. В. В. Иванов отмечает: «Сам Мурсилис II, как и все другие цари новохеттского времени, был оплетен сложнейшей сетью архаических обрядов, окружавших священную личность царя. Каждый шаг царя, мельчайшие бытовые подробности его жизни подчинялись строжайшим обрядовым предписаниям».

От новохеттского времени дошла до нас также автобиография царя Хаттусилиса III (1282–1260 гг. до н. э.) – одна из первых автобиографий в литературе Передней Азии (близкая к жанру анналов). От анналов ее отличает индивидуальный характер содержания: главное внимание сосредоточено на личности самого царя, рассказывающего о своем детстве, юности, любви к своей жене Пудухепе. Однако и здесь сказываются традиции древнехеттской литературы: автобиография начинается с прославления хурритской богини Иштар Шаушки, культ которой ввели Хаттусилис III и Пудухепа и которая, как полагал царь, сопутствовала ему во всех делах. Вмешательство Иштар Шаушки, согласно автобиографии, оправдывает все деяния Хаттусилиса III, даже весьма сомнительные с моральной точки зрения. Сама же величальная формула, использованная в начале текста, как отмечает В. В. Иванов, «воспроизводит древнехеттскую передачу соответствующих обрядовых выражений ритуальной поэзии хатти».

Примерно в 1200 г. до н. э. Хаттусас, главный город хеттов, погиб под лавиной нашествия «народов моря», как именовали их египтяне, – наследников критской культуры (в библейском тексте они именуются филистимлянами). На юге Малой Азии и севере Сирии образовались маленькие государства, бывшие некогда вассальными территориями хеттов, с лувийским населением. Эти государства иногда называют «позднехеттскими», ибо в них продолжают развиваться традиции лувийско-хурритской монументальной скульптуры и иероглифической письменности. Однако самого мощного Хеттского царства уже не существовало.

Наследниками хеттского языка и хеттской словесности в Малой Азии стали ликийский (продолжение лувийского) и лидийский (продолжение хеттского) языки. Как предполагают исследователи, лидийские жрецы (kave — слово, родственное древнеиндийскому kavi – «поэт-жрец») использовали в своей поэзии древнейшие хеттские размеры. По свидетельству Геродота, изложившего историю Лидии, лидийские цари носили традиционные хеттские имена (например, Мурсилис). Существует мнение, что именно с ликийской и лидийской традициями связано происхождение загадочной этрусской культуры.

Таким образом, хетто-хурритская культура представляет собой своеобразный «перекресток» культур Ближнего Востока и Средиземноморья, дает картину живейшего и плодотворнейшего их взаимодействия, взаимоперетекания друг в друга в гигантском временном диапазоне – на протяжении 3–1-го тыс. до н. э. Вот почему так важно ее изучение.