Завтракать в восемь, это, пожалуй, покруче, чем ужинать при свечах. Завтрак в такой интимный час трудно даже обозначить на оси ординат — масштаб просто не позволит. Сказать: нетактично, — нет, здесь не подойдет — лезет гуманитарность, гринпис, нет войне. Выразиться с буквой ять — опять же, — не у тещи на блинах. Как ни крути, а придется называть вещи своими прозаическими именами. Такие, с нашего позволения, шпицрутены, скажем хором — верх бесчеловечности.

Осторожный голос пискнет: ведь можно завтракать в обед. Можно. Дело хозяйское. Но до обеда надо еще доспать. Если здоровья хватит. Надо еще постараться.

Часам к десяти в апартаментах уже абсолютно по Кельвину: воздух спекается в горячую вязкую массу, источник заразы молотит по стеклу, что Яан Пейс в «Спейс токин», голова деревенеет, а рукти-ногти чугунеют. Вариант «Омега» — с открытыми окнами и дверьми не пролазит. Ничто в полюшке не колышется. Вместо ожидаемого сквознячка, плотно, почти физически давит зноем, — в комнату будто насосом нагнетается кумар: за немного воздух настаивается до крепости кофе-экспрессо.

Северному человеку такие процедуры в лом. Приходится сползать с простынок и ковылять с закрытыми глазами до душа, чтобы, ополоснувшись, обрести некоторое подобие ясности мысли.

Спустя полчаса после водно-воздушных процедур организм начинает принимать правильное направление. Строго на северо-запад. К широким вратам столовой.

Справедливости ради, надобно отметить, что в цивилизованном свете существует весьма пользительная штука — ланч. Или ленч. Пишут по разному: кто Дип Парпле, кто Дип Пюрпле. Не в этом единство и борьба противоположностей: как горшок ни назови, а кушать хочется всегда.

Естественно, в распиздятке дня, что намалеван на большом фанерном щите правильными буквами, ланч не упоминается всуе. Контингент, по своему природному устройству, должен проголодаться, шагая по горным тропам в изучении местной флоры и фауны, и ланч для упорядочения аппетита ему противопоказан. Удар самоотверженно принимает на себя начальство и особы приближенные: водитель-экспедитор, завхоз, кастелянша, прочие белыя, а также те, кто дарит людям радость, как написал в газете один внештатный корреспондент в завязке.

Бредём гуськом через парадное кирелицо и садимся за свой столик, под пыльные листья фикуса, сохранившегося не иначе как с мезозойской эры.

— Рая! — завидев нас, кричит в окошко раздачи кастелянша Флюра Хамитовна, хлебающая компот на пару с водилой хлебного фургона, — коты пришли!

Это самое «коты» Флюра Хаммитовна произносит с вологодским акцентом, что придает нашей характеристике не только округлость, но и известное выражение.

Делаем Флюре Хамитовне симпатичное лицо. От улыбки станет всем светлей. Сама Хамитовна южной темной ноченькой запросто обойдется без фонарика, обналичивая, в нужный момент, передок сплошь из светлого желтого металла.

Прилично упомянуть, что выражение признательности на наших постных, заспанных физиях объясняется прежде всего тем, что с недавних пор возлежим мы прынцами на горошине, подложив под тощие зады аж по три матраца, а вместо вафельных портянок, на тронутых ржавчиной перилах кроватей висят морозной свежести махровые полотенца. Ласковый теленок двух маток сосет.

А вот и Рая. Качнув общепитовским бедром, Рая ставит на стол поднос с запотевшими после холодильника бутылками «Боржоми», стаканами самой что ни на есть густейшей сметаны, сардельками, лопнувшими от напряжения по бокам и еще скворчащей яичницей, плавающей в сливочном масле.

— Волшебница, — глядя снизу вверх, проникновенно говорит Маныч.

— А какие ямочки на щечках, — чмокает Минька. — Ух!

— О, — скромно восклицаем мы с Лёликом.

— Кушайте на здоровьице, — певуче желает Рая с краснодарским прононсом и уходит к кипящим бачкам.

Вот он ланч. А вы что думали? Каша-размазня и кусок сахару?

Заслуга здесь чисто Маныча. Всё это буйство калорий на его дивидендах. Не помогли ни гусарские усы Лёлика, ни минькины кудри, ни мои анекдоты. Много вас тут таких, что за титьки и купатеся. Эка, шустрые, как электровеник. Орешек оказался тверд. Но и мы не привыкли отступать. Спереди нас рать, и сзади нас рать, и битвою мать Россия будет спасена. А что до остального, то цыпляток по осени не досчитаются.

Насытив чрево, и, спев на три-четыре «спа-си-бо» в окошко раздачи (на мелодию «Сэсибо» и, естественно, по-орэровски на четыре голоса), выползаем под ясно солнышко и по лесенке-чудесенке спотыкаемся на бляжок, погуляти.

Общая купальня влево от турбазы, там песок и лежаки, отдыхающие вяло перекидывают мяч, орет транзистор, визжат дети, в взбаламученной воде плавает дизентерийная палка. Если же повернуть направо, криво-косо ступая по выжженным добела булыжникам, уже метров через сто вода становится изумрудно-чистой, только тут и там качаются белые сопли медуз. Здесь, на камешках, тоже лежат, подставив бока под ультрафиолет, в основном парочки да неорганизованные дикари, но немного — от цивилизации все же далеко. Но нам не лень, мы идем дальше, до того места где с обрыва журчит скромный родничок, а высоко наверху, по камням густо намалевано белой краской: «пиздюк Перетыкин С.И».

У родничка уже облюбовали место дебелая тетя, обгоревшая не по последнему разу, и ее спутница — девица пубертатного возраста с наглыми мячиками вьюношеской груди и очень даже приличными ногами. Противоположный пол устроился со знанием хороших манер: надувные матрацы, на которых так буржуйски-важно качаться на волне, панамы из китайской соломки, книжки, не прочитанные никем далее восьмой страницы, дефицитные сигареты с ментолом, зеркальные очки-стрекозы.

Мы шумною толпою залезаем в самое черное в мире и минут двадцать отмокаем, фыркая. Надувных матрацев у нас нет, зато есть покрывала от Флюры Хамитовны, шахматы с солонкой вместо белой ладьи, и колода карт, видавшая фокусы, пасьянсы, конечно же, подкидного дурака, покер, секу, буру, козла с шамайкой, очко, пьяницу и прочие пасквили. Само собой, дамы приглашаются проявить умственные способности в азартных играх. Упрашивать не приходится, тети забираются с ногами на покрывало, Минька, демонстрируя ловкость рук умелого игрока в «тысячу», картинно сдает, козыри, естественно, крести — хоть пиши картину «Трудящиеся в общесоюзной здравнице».

Обмен любезностями, кто-откуда, обнаруживается, что Маныч давал в их затруханском крае гастроль, помнит даже какую-то достопримечательную каланчу-развалюху, на что патриотки Козлодоевска радостно восклицают, Маныч же автоматически переходит в разряд дальних родственников. Засим следует торжественное приглашение новых знакомых на танцевальные вечера в Харный Ключ. Далее мы узнаем массу ненужных подробностей о местной светской жизни, ценах на фрукты-овощи и койкоместо, несчастных случаях на водах, очередях на переговорном пункте и тому подобных болтливых разностях.

— А что, винцо у вашей хозяйки водится? — интересуюсь я у молодой-симпатичной для затравки разговора.

— Продает, — отвечает пляжница.

— И хорошее?

— Не пробовали.

— Мы такое не употребляем, — категорическим тоном поясняет тетя.

— Что так? — участливо спрашивает Лёлик.

Тетя смотрит на него недоуменно:

— Только ликеры. Немножко. С десертом. Домашнее вино, по-моему, это ужасная антисанитария.

Лёлик, которого пронесло с той самой пертусинной банки, решительно соглашается.

После нескольких партий, где победитель никакого значения не имеет, пляжницы сдувают матрацы, подпрыгивая на них пятой точкой, и, загрузив свое добро в сумки, отчаливают обедать. Пожалуй, пора и нам. Окунувшись, шлепаем по камням, оценивая перспективы знакомства.

— Жрут они это винище стаканами, долбежницы.

— Если сегодня на танцы приползут, значит хочут.

— Хочут, хочут рыбку съесть.

— Маныч, ты тетку эту берешь или мы ее пожалеем?

— Белые начинают и выигрывают, — понесло Маныча.

— А Рая? На два фронта?

— Не вздумай, Маныч, камбуз облажать.

— Артуха, мы тебе доверяем. Береги Раю, Артуха.

— Рая — мечта гурмана, — успокоил Маныч. — Спрашиваю, чего ты такая белая? снежный человек позавидует. Говорит, мне, дескать, с таким бюстом стыдно на пляж появляться. На бляж, я ее поправляю. Что? спрашивает. Ничего-ничего, говорю, такой бюст как у тебя — это народное достояние. А я, говорит, все равно стесняюсь. На меня лифчик невозможно купить.

— Да, мейфы там знатные.

— Надо запасной вариант прорабатывать, — обеспокоился Минька. — Что та клава, которая повариха во второй смене?

— У нее абрек, вечерами встречает. Зарэжэт, слюшай.

— Это ее муж. Кстати.

— А другая? смуглявенькая? Типа молдаваночки. Может сходить? картошек с ней почистить?

— Она еще юннатка. Там без толку. И каш она не варит.

— Оставьте молодняк, — покровительственно сказал Маныч. — На крупного зверя надо охотиться.

— Вот если начальницу столовой завалить…

— Будем с чешским пивом.

— Хотеть не вредно.

— Пива?

— Пива тем более не вредно.

— Пива бы сейчас не слабо…

После сытного обеда с горы сползает тень и мы, по закону Архимеда и с сознанием хорошо выполненного долга, отдаемся Морфею.

Любим мы это дело. Надо же хоть что-то в жизни по-настоящему любить.