I

Зима была на носу, и батраки двинулись в города. Но в этом году они шли туда не как бродяги и безработные — теперь каждый из них чувствовал себя маленьким царьком. Случайно Джимми очутился в городе Айронтоне, получил работу на крупном автомобильном заводе за восемь долларов в день и сразу принялся агитировать рабочих, чтобы они требовали десять. Не то чтобы ему так уж нужны были эти два лишних доллара — он добивался их просто потому, что главным принципом его жизни было всячески досаждать эксплуататорам. Капиталистические газеты этого большого среднезападного города ругательски ругали рабочих, которые-де бастуют в военное время «против отчизны»; но и Джимми, со своей стороны, не жалел бранных слов для тех, кто употреблял слово «отчизна», вместо того чтобы сказать: «фабриканты», и пользовался войной как предлогом для лишения рабочих их самого драгоценного права.

В Айронтоне тоже имелось местное отделение социалистической партии; оно активно и целеустремленно продолжало свою деятельность, невзирая на налеты полиции и запрещение рассылать по почте большую часть партийных газет и журналов. Все-таки листовки пока еще удавалось печатать, и если нельзя было открыто выступать против войны, то можно было поиздеваться над «демократичностью» Англии, образец чего она демонстрировала в Ирландии; можно было говорить о прибылях толстосумов и требовать, чтобы правительство объявило мобилизацию не только людей, но и капиталов. Некоторые американские социалисты овладели почти столь же мастерски иносказательной формой изъяснения своих мыслей, как тот германский революционер довоенных лет, который написал историю жизни римского императора Агриколы и в его образе вывел Вильгельма Второго, высмеяв его тщеславие и дикое сумасбродство.

В конце осени произошло событие, на которое, несмотря на его важность, Джимми почти не обратил внимания. На реке Изонцо итальянские войска стояли против своих исконных врагов — австрийцев; страна была уже предельно истощена затянувшейся и, главное, безрезультатной кампанией. Итальянские социалисты вели точно такую же борьбу против своего правительства, как и Джимми Хиггинс в Америке. Им помогали интриганы-католики, которые ненавидели правительство за то, что оно ограничило светскую власть папы римского; им помогала австрийская тайная агентура, ловко орудовавшая на территории Италии, распространяя среди итальянских войск слухи о дружественных намерениях австрийцев и о близком перемирии. Дошло до того, что эти агенты стали распространять поддельные номера ведущих итальянских газет с описаниями голодных бунтов в итальянских городах и расстрелов женщин и детей. Однажды их подбросили солдатам в окопы в .горном секторе, где австрийцы затеяли братание с неприятелем; после этого ночью австрийские части были отведены, а их место заняли отборные германские штурмовые полки. На рассвете они обрушились на передовые позиции итальянцев и рванули вперед, вынудив противника отступить на фронте протяженностью в сто миль. Немцы захватили в общей сложности четверть

миллиона пленных и тысячи две пушек — можно сказать, почти всю итальянскую артиллерию.

Джимми Хиггинс не придал должного значения этой катастрофе отчасти потому, что прочел о ней в буржуазных газетах и, следовательно, не поверил; главным же образом потому, что внимание его было всецело приковано к России, где пролетариат мог в любую минуту захватить в свои руки власть.

— Тогда уж всем войнам будет крышка! — ликовал Джимми.— И осатаневший мир, наконец, успокоится!

Умеренное социалистическое правительство Керенского молило капиталистических заправил союзнических держав объявить свои условия мира — пусть рабочие России знают, за что они должны воевать. Русские рабочие хотели декларации о мире без аннексий и контрибуций, при обязательном последующем разоружении: на этих условиях они соглашались помочь союзникам завершить войну, несмотря на голод и бедствия в истерзанной России. Но государственные мужи союзников отказались сделать такую декларацию, и русские рабочие, поддержанные социалистами всего мира, заявили, что союзники ведут войну империалистическую и не собираются прекращать ее, пока не отхватят у Германии и ее сателлитов огромные территории и не добьются такого выкупа, который вывел бы Германию из строя на несколько десятилетий. Русские рабочие наотрез отказались воевать ради этого, и в ноябре произошла вторая революция — восстание большевиков.

Завладев дворцами и государственными архивами, большевики первым делом обнародовали тайные договоры, которые правители Англии, Франции и Италии заключили с Россией. Эти договоры полностью оправдывали позицию русских революционеров. Из них стало ясно, какой бессовестный грабеж задумали империалистические союзные державы: Англия намеревалась захватить германские колонии и Месопотамию; Франция — германские земли вплоть до Рейна; Италия — Адриатическое побережье, а также вместе с Англией и Францией участвовать в разделе Палестины и Сирии.

Особенно знаменательным показалось Джимми Хиггинсу то обстоятельство, что буржуазная пресса Америки пыталась скрыть от народа эти важнейшие разоблачения, равных которым не появлялось с самого начала войны. Сперва газеты поместили коротенькое сообщение: большевики напечатали какие-то материалы, утверждая, что это якобы тайные договоры, однако подлинность их весьма сомнительна. Затем появились туманные и лживые опровержения британских, французских и итальянских дипломатов, а потом наступило полное молчание. Нигде ни одним словом не упоминалось больше об этих документах. Лишь одна-две традиционно честные буржуазные газеты да, естественно, социалистическая пресса опубликовали полный текст тайных договоров.

— Ну, что вы теперь скажете, каковы наши славные союзнички?—спрашивал Джимми рабочих у себя на заводе.— А наши уолл-стритские газеты чего стоят?

Мог ли кто-нибудь из рабочих, знакомых с американской печатью, отрицать правоту Джимми и не чувствовать, что этот маленький человек, при всем его упрямстве и узости взглядов, делает полезнейшее на свете дело?

 

II

Джимми был на седьмом небе, он просто ног под собой не чуял от счастья. Наконец-то, впервые в истории, создано пролетарское государство! Правительство рабочих, таких же простых людей, как он, самостоятельно управляется со всеми делами, не прибегая к помощи политических дельцов и банкиров; честно выступает перед всем миром и говорит о государственных вопросах языком, который понятен простым людям! Расформировывает войска и отпускает рабочих по домам! Отбирает фабрики и заводы у хозяев и ставит на их место рабочие комитеты! Лишает жульнические капиталистические газеты права печатать рекламу, так что тем поневоле приходится закрывать свою лавочку! Каждое утро Джимми бежал на угол к газетному киоску узнавать свежие новости; с газетой в руках он шагал по улице в таком возбуждении, что забывал даже позавтракать.

В Айронтоне Джимми завел одно новое знакомство: портной Рабин по имени Шолом (что означает «мир») дал ему письмо к своему брату Дерору (что означает «свобода»). Ежедневно, кончив работу на заводе, Джимми покупал вечернюю газету и нес ее Дерору в его портняжную мастерскую; там они, водя пальцем по строчкам, вместе читали последние известия. Боже, подумать только! Просто невероятно! Иностранными делами у большевиков заправляет еврей-марксист, недавно еще работавший в Нью-Йорке в редакции «Нового мира» —левой газеты, которую Шолом читал Джимми Хиггинсу! Еще раньше он служил официантом в гостинице «Уолдорф-Астория», а теперь, извольте, разоблачает тайные договоры и пишет революционные воззвания к мировому пролетариату!

Газеты капиталистов врали, конечно, вовсю об этой революции, но Джимми умел читать между строк! А то, что ему надо было, он узнавал из двух-трех социалистических газет, которые пока еще продолжали выходить. Читать их он ходил в штаб-квартиру своей партии. В глазах Джимми все, что делали большевики, было безусловно правильным; если же что-нибудь выглядело не так — значит, это вражеская ложь в отместку за то, что большевики отказались признать четырехмиллиардный долг царя банкирам Франции! Уж он-то, Джимми, великолепно знает, какова клеветническая сила четырех миллиардов долларов!

Американские газеты вопили, что русские социалисты бросают борьбу за дело демократии и помогают Германии выиграть войну. Американские газеты обзывали большевиков немецкими агентами, но Джимми пропускал все это мимо ушей. Джимми успел за свою жизнь насмотреться, как стряпают в Америке клевету на рабочие организации. А тут он видел, что вожди большевиков первым делом обратились с воззванием к революционным рабочим Германии. Российский пролетариат показал пример; теперь дело за немецким пролетариатом! В Германию посылали большие партии литературы, с аэропланов сбрасывали листовки для немецких войск — их генералы даже заявили русским протест по этому поводу! Когда Джимми с Дерором прочитали в газете об этом протесте, они дружно захохотали. Пускай попищат эти генералы — знают небось, что их ждет! В январе Джимми и Дерор прочли о мятеже целой бригады и о забастовках сотен тысяч рабочих в Германии и решили, что войне, видно, приходит конец. На одном собрании айронтонских социалистов портной Рабин внес предложение переименоваться в большевиков. Под восторженные возгласы все единодушно проголосовали «за». Вскоре эти американские большевики обратились к профсоюзам с рекомендацией организовать «заводские- комитеты» и начать подготовку к захвату промышленности a la Russe

 

III

Но внезапно новая революционная машина застопорилась. Немецкие военные власти захватили вождей забастовочного движения у себя в стране и расправились с ними — одних бросили в тюрьму, других послали на передовую, на убой. Где террором, а где хитрыми увещеваниями они сломили забастовку и снова погнали своих ропщущих рабов на трудовую каторгу. А вслед затем германские армии начали продвигаться вглубь России.

Это был момент, которого Джимми Хиггинс со страхом ждал с самого начала войны. Толстой писал, что если какой-нибудь народ откажется воевать, то враг не посмеет напасть на него, и, хотя Джимми Хиггинс не был мистиком или религиозным непротивленцем, в этом вопросе он разделял взгляды великого русского. Ну, какой же солдат из рабочих подчинится команде стрелять в своих братьев, заявляющих во всеуслышание о своем миролюбии?

И вот настал час проверки теории: германским социалистам приказали идти войной на русских социалистов и стрелять в красное знамя. Исполнят ли они приказ своих военных богов? Или прислушаются к громкому призыву международного пролетариата и обратят оружие против собственных офицеров?

Увы, на глазах всего мира великолепная революционная машина, на которую Джимми Хиггинс возлагал такие надежды, опрокинулась в канаву и вывалила всех пассажиров в грязь! Германская армия наступала, и социалисты вели себя точно так же, как и не социалисты: они стреляли по красному знамени, словно это было трехцветное знамя царя. Они выполняли приказ своих офицеров, как истые, лояльные германцы, заставляя большевиков беспорядочно отступать; они захватывали их оружие и продовольствие, разрушали города, угоняли в рабство русских женщин и детей точно так же, как делали это в Бельгии и во Франции — ведь сам германский Gott судил, чтобы эти народы стали законной жертвой вильгельмовских культуртрегеров! Немецкие войска разграбили Ригу, Ревель, растащили по частям весь западный край России — Курляндию, Лифляндию и Эстонию; на юге их сапоги топтали российскую житницу — Украину. Оли высадили десант и заняли Финляндию, отняв свободу у прекрасного финского народа; они подошли к воротам Петрограда, и большевистское правительство было вынуждено перебраться в Москву. И про все эти военные успехи германские социалистические газеты писали с неизменной гордостью!

 

IV

Бедняга Джимми Хиггинс! Для него это было, ка-< удар могучим кулаком в лицо, настолько ошеломивший его, что он лишь спустя несколько недель осознал все значение происходящего, крах всех своих надежд. То же самое переживали и остальные большевики Айронтона. Куда девался весь их боевой задор! Впрочем, наиболее горластые все еще продолжали как ни в чем не бывало требовать революции, но это были люди, привыкшие за два-три десятка лет пользоваться готовыми формулами, имея не больше представления о фактах, чем, например, о строении амебы. Вдумчивые же товарищи понимали, что их Сент-луисская резолюция сражена наповал в окопах под Петроградом.

Особенно интересно было наблюдать Дерора Рабина. По существующему у американцев представлению, еврея трудно возлечь в драку. Есть анекдот о человеке, который, видя, что его сына колотит другой мальчишка, кричит своему: «Дай ему сдачи!» А сын шепчет в ответ: «Не могу, у меня пятак под каблуком!» В течение всей .войны евреи-социалисты были, если не считать немцев, самыми ревностными пацифистами; но теперь речь шла о социальной революции, в которой евреи принимали ведущее участие. Ведь русское правительство дало евреям права гражданства — впервые в истории! По щекам портного Рабина текли слезы, когда, поднявшись на собрании местной большевистской организации, он заявил:

— Товарищи! Я больше не хочу разговаривать! Я иду на войну, как польские социалисты и как чешские социалисты! Я буду драться с кайзером насмерть. И так будут драться евреи-социалисты всех стран!

И Рабин не бахвалился: он в самом деле закрыл свою портняжную мастерскую и уехал—он решил записаться в «красную бригаду», которую формировали в это время в Нью-Йорке еврейские революционеры.

Если бы германские генералы специально старались выбить дух из американских социалистов и заставить их начисто отказаться от требований мира, то они вряд ли могли бы придумать лучший способ. Они потащили несчастных большевиков на переговоры в Брест-Литовск и, приставив им нож к горлу, вынудили их отказаться от захваченных немцами территорий, да еще вдобавок уплатить колоссальную контрибуцию. Они строили планы •превращения России в вассала держав Тройственного союза, а потом закабалить и весь остальной мир. Немецкие армии шли по захваченной русской земле и разоряли ее дотла, отнимая (у крестьян последние крохи, избивая и расстреливая тех, кто сопротивлялся, сжигая их жилища. Они столь ярко продемонстрировали перед целым светом немецкое понятие о мире, что везде и всюду свободные граждане, стиснув зубы и сжав кулаки, клялись выкорчевать навсегда этот позор цивилизации. В том числе и Джимми Хиггинс!

 

V

Да, в том числе и Джимми! Он решил, что будет теперь работать так, как никогда еще не работал, лишь бы давать побольше грузовиков. Но, увы, человек, которого всю жизнь преследовали и угнетали, в чьей душе посеяны ненависть и бунтарский дух, не может за одну ночь забыть все это из-за идей каких-то либеральных интеллигентов, из-за статьи в газете и тому подобного. Сознание Джимми раздваивалось: день и ночь в нем боролись две взаимно исключающие, диаметрально .противоположные точки зрения. То он .призывал .гибель .на ненавистные немецкие дивизии, то вдруг начинал желать гибели тем, кто у него на родине готовил уничтожение немецких дивизий! Ибо эти люди были врагами Джимми от самой колыбели, и они тоже, как и он, не умели разом отрешиться от своих предубеждений. Взять хотя бы лживую капиталистическую «Айронтон дейли сан», которую Джимми приходилось читать каждое утро: прочитает, бывало, в ней ура-патриотическую передовую, и уже в этот день никак душа не лежит помогать делу победы. Или подумает о политиканах, всячески использующих военные лозунги демократизации Европы, для того чтобы уничтожить последние следы демократии в Америке, для того чтобы прижать к ногтю всех радикалов, которых они ненавидят и боятся! Полюбуйтесь кстати, как посредством налогов на предметы первой необходимости и государственных займов они сваливают все военные расходы на бедняков! А капиталисты? Произносят зажигательные речи о патриотизме, а сами как еще держат в узде своих наемных рабов!

Джимми Хиггинс работал на заводе, изготовлявшем грузовики для французской армии; администрация завода не соглашалась признать профсоюз, и началась забастовка. Тогда хозяева подписали с рабочими соглашение принять назад всех стачечников и признать профсоюз, но тут же стали ' предательски нарушать условия, под самыми прозрачными предлогами избавляясь от наиболее активных организаторов. Джимми Хиггинс, который вкладывал в работу все свое умение, дабы «сохранилась в мире демократия», был выброшен на улицу, потому что крупная и жадная до наживы корпорация плевала на всякую демократию и отказывалась предоставить рабочим право бороться за улучшение условий их труда. Желая прекратить эпидемию стачек, которые тормозили работу военной промышленности, правительство пыталось осуществлять арбитраж в трудовых конфликтах, но пока еще это не давало практических результатов. Тем временем слабенький росток патриотизма в душе Джимми Хиггинса изрядно прихватило морозом.

С горя Джимми напился пьяным и потратил часть своих денег на уличную женщину. Потом ему стало стыдно. Память о погибшей жене и малышах не давала ему покоя, и он решил взять себя в руки и зажить по-новому. Как ни странно, он все время вспоминал Лисвилл — единственное место в мире, где ему довелось познать настоящее счастье, а теперь, после отъезда Дерора Рабина в Нью-Йорк,— также единственное место, где у него были друзья. Как там дела у Мейснеров? Как поживает товарищ миссис Геррити, урожденная Бэскервилл? Что думают члены лисвиллской организации о России и о войне? «Поеду и узнаю»,— внезапно решил Джимми. Он навел справки о стоимости билета и подсчитал, что денег у него хватит и даже немножко останется. Он совершит это путешествие и поедете шиком, как гражданин и рабочий, который трудился на оборону, а не «зайцем» в товарном вагоне, как босяк какой-нибудь!