I

Как-то вечером, вернувшись к Мейснерам, Джимми услыхал новость, очень его обрадовавшую: приехал из лагеря Шеридан товарищ Станкевич. Оказалось, что тот,

кому он продал табачную лавку, не расплатился с ним, и Станкевич получил на три дня увольнение, чтобы привести в порядок свои дела.

— Знаете, он замечательно выглядит!—заметил Мейснер.

Поужинав, Джимми побежал на угол в табачную лавчонку. Вот уж никогда бы он не подумал, что можно настолько измениться,— его друг стал в полном смысле слова неузнаваем. Морщины, старившие Станкевича, исчезли, плечи распрямились, и весь он словно вырос; это был совершенно другой человек — загорелый, румяный! В былые дни они любили подурачиться, как мальчишки: нацелят кулаки и давай тузить друг друга да еще сделают вид, будто метят по носу, или схватятся за руки и жмут изо всех сил — кто, мол, дольше выдержит. А сейчас, не успел Станкевич! сдавить Джимми кисть, как тот взмолился:

— Да ну тебя! Пусти!

— Что, не узнаешь? — тараторил Станкевич.— Я прибавил двадцать фунтов, да, да, целых двадцать фунтов! В армии насчет работы строго, но обращаются вообще хорошо. А жратва такая, какую мы с тобой никогда не могли позволить себе по нашим заработкам.

— И ты доволен? — изумленно спросил Джимми.

— Еще бы! Что за вопрос! Я узнал такие вещи, которые мне и не снились. Теперь я все знаю про эту войну!

— И ты веришь, что она нужна?

— Конечно, верю! Что за вопрос! — Товарищ Станкевич говорил, возбужденно стуча кулаком по прилавку.— Мы непременно должны победить! Мы должны разбить юнкеров! Я бы пришел к этому мнению, даже если бы не поступил в армию, из-за одного того, что они вытворяют в России.

— Но ведь революция...

— Революция может подождать и годик и даже два. На что нам эта революция, если ее разгромят юнкера? Нет уж, пусть прежде немцев вытурят из Румынии, из России, из Польши. Не забывай, что в американской армии очень много румынских и польских социалистов, и кайзеру придется туго, когда он встретится с ними во Франции, ой, как туго!

Итак, Джимми принял новую дозу патриотизма, на сей раз довольно внушительную, потому что Станкевич, захваченный своей новой верой, был не менее азартным

агитатором, чем в ту пору, когда именовал себя «антинационалистом». И никто не смей возражать! Он вскипал при малейшем упоминании о товарищах по партии, которые все еще были против войны. Начетчики, вот они кто! Это или дураки, или же немцы! Станкевич готов был сражаться с немцами в Лисвилле, как и с немцами во Франции. Его так разволновал этот спор, что он почти забыл о полках с сигарами, которые должен был распродать за два дня. Перевоплощение Станкевича казалось невероятным. Джимми поразили не только новая солдатская форма и новые мускулы этого румынского еврея, но еще больше его убежденность в конечном исходе войны и его верность президенту, который, мол, так решительно и великодушно предоставляет американскую помощь измученным и угнетенным народам Восточной Европы в их борьбе за свободу и мирное будущее.

 

II

Джимми достал листок почтовой бумаги, одолжил у миссис Мейснер заржавленное перо и пузырек чернил и настрочил до ужаса безграмотное письмо товарищ Эвелин Геррити, урожденной Бэскервилл, выражая свое сочувствие и вечную дружбу. Он не признался ей, что начинает колебаться в своем отношении к войне; наоборот, когда он вспомнил Джека Геррити, прикованного цепью к решетке тюремного окна, колебания его исчезли, и ему захотелось, чтобы революция разразилась немедленно. Но по дороге на почту, туда он пошел отправить свое письмо, чтобы оно поскорее попало к Эвелин, Джимми купил газету с экстренными сообщениями из Франции — и вновь им овладел воинственный пыл.

Ценою отчаянных, кровопролитных боев англичанам удалось задержать на несколько дней бешеный натиск врага. Но требовалась помощь, и помощь немедленная, только это может спасти цивилизацию. Громкие призывы понеслись за океан — Америка должна помочь пушками, снарядами, продовольствием, а главное — людьми. Джимми пришел в сильное волнение — ему захотелось тотчас же ответить на призыв, помчаться на помощь к этим храбрецам, которые, цепляясь за каждую выбоину в земле, дерутся без передышки уже целую неделю. Если бы только можно было попасть к ним сразу, а не тащиться еще в лагери, где властвует болван-фельдфебель! И если бы не было в Америке всех этих спекулянтов, наживающихся на войне, и жуликов-политиканов, и лживых, растленных газет и прочих врагов демократии!

Джимми сунул письмо в почтовый ящик и уже направился было к выходу из почты, как вдруг ему бросился в глаза большой плакат на стене. Сверху жирными черными буквами было написано: «Ты нужен родине!» Джимми подумал: опять подписка на Заем свободы; у него не раз уже пытались выудить нажитые тяжелым трудом деньги, да не на такого напали! И все же чисто из любопытства он шагнул поближе и прочитал, что для выезда во Францию требуются опытные рабочие всех специальностей. Под обращением следовал длиннейший список — кажется, никого не пропустили. Тут были плотники, слесари, электромонтеры, пильщики, грузчики, железнодорожники, повара, складские рабочие, мужчины-прачки и многие, многие другие, перечисленные на нескольких колонках. Прочитав: «механики», Джимми виновато вздрогнул, а когда дошел до мотоциклистов и рабочих по ремонту мотоциклов, кулаки его внезапно сжались. Шальная мысль бросила Джимми в такой жар, что он едва мог дочитать. Что, если ему, Джимми Хиггинсу, поехать во Францию? Ведь он человек ничем не связанный, свободный, как ветер в океане! Кстати, он ищет место, чем же это плохо?!

Редкий случай набраться интересных впечатлений, повидать диковинные края, про которые до сих пор приходилось только читать да слышать! И, что особенно хорошо, тебя не будут манежить в лагерях, не будет над тобой командовать болван-фельдфебель! Интересно, сколько они платят? Пятьдесят один доллар в месяц с прибавкой на питание и на другие расходы. Объявление заканчивалось словами: «Почему бы не поработать на дядю Сэма?» Случилось, что как раз в этот момент Джимми был довольно благодушно настроен по отношению к дяде Сэму. «А что, может, и правда наняться к нему?» — подумал он. В конце концов разве не об этом мечтает каждый социалист — работать для общества, быть слугой народа, а не какого-нибудь там частника-спекулянта?

 

III

Джимми подошел к окошку и, получив справку, что контора по найму военной рабочей силы помещается на углу Мейн-стрит и Джефферсон-стрит, направился туда. Это оказалось пустующее помещение магазина; в окне висело большое объявление: «Требуются рабочие для военных объектов». По тротуару перед входом шагал часовой. Еще неделю тому назад Джимми ни за какие деньги не пошел бы в. такое место, где властвует солдат, но теперь он уже знал от Эмиля Форстера и от Станкевича, что иногда солдат тоже бывает человеком. Он приблизился к ч1асовому и сказал:

— Здорово.

— Здорово так здорово,— буркнул тот, окидывая Джимми оценивающим взглядом.

— Если бы я у вас тут нанялся, когда бы я мог уехать во Францию? — спросил Джимми.

— Сегодня же вечером.

— Ты что, шутишь?

— Зачем шутить? Мне не за это деньги платят! А что это тебе загорелось? — полюбопытствовал солдат.

— Да вот боюсь, не застрять бы в лагере.

— Не застрянешь, если знаешь свое дело. Ты кто?

— Механик; я чинил велосипеды и в мотоциклах тоже немного разбираюсь.

— Заходи! — И солдат повел Джимми в помещение, к сержанту, сидевшему за письменным столом.— Тут механик пришел,—сказал он,—рвется поскорей на работу. Небось от жены удирает.

— Как раз сегодня вечером мы отправляем партию в лагерь,— сказал сержант.

— В лагерь? — переспросил Джимми.— А я хочу во Францию!

Сержант улыбнулся:

— Но как же мы пошлем вас туда, не проверив?

— Да, конечно,— отозвался Джимми, охваченный сомнением. Он боялся ловушки: запишут механиком, а погонят, чего доброго, воевать!

— Если вы действительно специалист своего дела, можете не беспокоиться: вас непременно пошлют во Францию. Нам люди нужны срочно, зря вас не задержим.

— Тут еще такая штука,— сказал Джимми,— может, вы меня и не возьмете, когда узнаете, кто я. Ведь я социалист.

— А я думал — механик,— возразил сержант.

— Я и то и другое. Я участвовал в стачке на заводе «Эмпайр» года два назад и попал в черный список. На большие заводы меня теперь не берут.

Сержант усмехнулся:

— Значит, из такого города наверняка уехать не жалко.

— Но вам-то годится такой человек? — не унимался Джимми.

— Нам годится каждый, кто понимает толк в машинах и будет вкалывать как дьявол ради победы над немцами. Если ты такой человек, то нам дела нет до твоей религии. У нас уже набрана партия, сегодня всех вас вместе и отправим.

— Фу ты! — вырвалось у Джимми. Он ожидал, что у него будет время разузнать обо всем подробно и поразмыслить, что он успеет повидать друзей и попрощаться с ними. Но сержант хранил строго деловой вид. Он был абсолютно, непоколебимо убежден, что всякий, кто ест честный хлеб, только и жаждет бить гуннов. Джимми, сам проявивший сначала такую спешку, не мог уже идти на попятный: «Да вот не знаю, не решил еще...» И тут-то капкан захлопнулся — чудовище по имени Милитаризм уловило Джимми Хиггинса в свои сети.

 

IV

— Садитесь! — приказал сержант испуганному социалисту, и тот присел на стул у письменного стола.

— Имя и фамилия?

— Джеймс Хиггинс.

— Ваш адрес?

— Временно живу у приятеля.

Адрес этого приятеля? Последнее место работы? Что там делал? Рекомендации? Джимми не мог сдержать усмешки, подумав, какое впечатление должна произвести ка этого солдафона его биография, Последний раз выгнан с занесением в черный список с автомобильного завода в Айронтоне; выгнан с занесением в черный список с завода «Эмпайр»; здесь, в Лисвилле, сидел в тюрьме за агитацию на летучих городских митингах; был арестован по делу Кюмме и Генриха фон Гольца по подозрению в соучастии. Сержант, до сих пор бесстрастно записывавший все факты, при упоминании о взрыве вопросительно поднял голову.

— Только я к этому не имел ни малейшего отношения! — поспешил заверить его Джимми.

— Это еще надо доказать!

— Я уже доказал.

— Кому?

— Мистеру Хэрроду, местному представителю министерства юстиции.

Сержант снял телефонную трубку и вызвал коммутатор здания почтамта. Джимми мог слышать только половину беседы. Не будет ли мистер Хэррод любезен заглянуть в дело Джеймса Хиггинса, который ходатайствует о принятии его на работу по технической части в моторизованных войсках? Последовала пауза. Джимми не слышал, что отвечал мистер Хэррод, и сильно волновался. Впрочем, все оказалось в порядке. Сержант повесил трубку и успокоительно сообщил:

— Он говорит: «Балда. Поздравьте его, говорит, что наконец-то поумнел!»

Джимми пришлось удовольствоваться этим сомнительным комплиментом, и он начал отвечать на вопросы, касающиеся его специальности. А кто-нибудь на заводе «Эмпайр» мог бы это подтвердить? Сержант собрался было позвонить туда, но передумал: если человек работал на машиностроительном и в мастерской велосипедов, то он в армии без дела сидеть не будет! Каждый сейчас пригодится, когда такая нехватка рабочих рук!

— Какой у вас рост? Вес не имеет значения,—добавил сержант,— там подкормят!

Врачебная комиссия находилась в верхнем этаже. Джимми велели снять куртку и рубаху, ему измерили грудь, выслушали сердце и легкие, сосчитали зубы, заглянули в нос и проделали еще десятка два разных манипуляций. Конечно, кое-что у него было и не совсем в порядке, но не настолько уж, чтобы забраковать человека. Врач записал на листе бумаги какие-то цифры и под ними черкнул свою фамилию, после чего Джимми в сопровождения солдата вернулся вниз.

И вот уже перед ним на столе вербовочный бланк, а в руке перо, обмакнутое в чернила. Его не сочли нужным спросить: «Продумал ли ты этот шаг? Ведь назад не будет пути!» Зачем? Сержант-вербовщик не допускал даже мысли, что Джимми мог явиться с несерьезными намерениями. Он сидел, строго и повелительно глядя на свою жертву, всем своим видом как бы говоря: «Даром, что ли, я тратил время на все эти вопросы и записывание ответов, на взвешивание, обмеривание и прочее и прочее?» Если бы Джимми сейчас не захотел подписать эту бумагу, ох, какая лава ругани низверглась бы на него!

Поэтому он даже не стал ее читать, а просто вывел внизу свою подпись.

— Ну, так,— сказал сержант,— поезд уходит сегодня в девять семнадцать вечера. Я буду на вокзале и вручу вам билет. Явка обязательна. Имейте в виду, теперь вы обязаны подчиняться воинской дисциплине!

Последние слова были сказаны уже совсем другим тоном. У Джимми дрогнуло сердце, и он вышел на улицу с ощущением сосущей боли под ложечкой.

 

V

Джимми поспешил сообщить свою новость товарищу Станкевичу. Тот восторженно обнял его и закричал: «Значит, встретимся во Франции!» От Станкевича Джимми пошел к Эмилю, который обрадовался не меньше, услышав о его решении. Джимми ужасно захотелось найти товарища Шнейдера и рассказать ему тоже. Он вдруг почувствовал странную враждебность к Шнейдеру. Хорошо бы выложить ему все начистоту, крикнуть: «Очухайся, болван, выкинь из головы идиотские бредни, все равно твой кайзер не победит!»

Вспомнил Джимми и о других, но идти к ним не собирался. Например, товарищ Мэри Аллен — нет, пусть лучше она узнает об этом, когда он станет недосягаем для ее острого язычка! Подумал Джимми и об Эвелин. Быть может, он больше никогда с ней не встретится, а если и встретится, то, пожалуй, она не захочет с ним разговаривать! Но Джимми отогнал грустную мысль. Он идет на войну, теперь и печали и радости любви — все по боку!

Он отправился ужинать к Мейснерам и сообщил им свою новость. Он ожидал услышать протесты, возражения и удивился, когда ничего этого не последовало. То ли на Мейснера произвели впечатление рассказы Станкевича,

то ли он боялся теперь откровенничать, как боялся Джимми, встретив Эмиля Форстера.

Джимми намеревался доверить Мейснерам одно важное дело: хранение дневника Неистового Билла. До сих пор он возил его всюду с собой, но теперь понимал, что едва ли это подходящая литература, когда едешь на военном корабле.

— Конечно! — подтвердил Мейснер.— И мало ли что, вдруг его подберет немецкая подводная лодка!

Джимми вздрогнул. Черт! Об этом он даже и не подумал. Ведь придется переплывать полосу подводных заграждений! И он может попасть в бой! Да и вообще, кто знает, доберется ли он до Франции!

— Фу ты! — произнес он вслух.— Небось вода в океане теперь холодная!

Какое-то мгновение он колебался. Спору нет, разумнее было бы дождаться лета, когда прыжок в океан не грозит такой опасностью... Но тут Джимми вспомнил про армии, зажатые в тисках смерти,— никогда еще связные не нуждались так срочно в мотоциклах, как в этот момент! Затем в его памяти всплыл сержант из вербовочной конторы: «Имейте в виду, теперь вы обязаны подчиняться воинской дисциплине!» Джимми насупил брови, выпятил нижнюю челюсть. Ну и черт с ними, с подводными лодками, все равно он поедет и свое обязательство выполнит! Его уже охватило нервное возбуждение— ведь какая ответственность лежит на нем в этот важный исторический момент; теперь он военный человек, строго подчиненный долгу, и судьбы народов зависят от его поведения!