I

Шестеро мотоциклистов вскочили на машины и понеслись по дороге. Конечно, по обычаю всех мотоциклистов, они состязались в скорости, а тут еще представился такой изумительный предлог: их срочно требуют французы — там кто-то из связных погиб, кого-то взяли в плен. Они мчались, лавируя между грузовиками и легковыми автомобилями, санитарными машинами и повозками с зарядными ящиками, проскакивая мимо телег, запряженных лошадьми и мулами, то и дело оказываясь на волосок от смерти, но спасаясь от нее в какую-то долю секунды, а это, собственно, и составляет смысл жизни любого нормального мотоциклиста! Когда движение стопорилось, они съезжали с шоссе и катили по придорожным канавам и засеянным полям. Рядом с Джимми все время был его враг — рыжий ирландец. Но вот, заметив небольшую щель шириной в ладонь между двумя застрявшими телегами, Джимми умудрился протиснуться в нее боком и протащить мотоцикл, после чего он снова прыгнул на сиденье и понесся дальше, радостный и свободный — сам себе хозяин! Он летел во весь опор — он прибудет первым, как пить дать! Пусть попробует теперь рыжий клоун за ним угнаться! Хватит ему корчить из себя командира!

Навстречу, со стороны фронта, сплошным потоком двигались беженцы: жалкие крестьянские семьи, увозившие свой скарб на телегах, на двуколках, а кто и просто на тачках. Дряхлые старики и старухи брели пешком, а среди их поклажи — подушек, мебели, кастрюль и птичьих клеток — торчали головы ребятишек. Это была война глазами простых людей, но Джимми не мог сейчас задумываться над этим — он спешил на фронт! В воздухе над ним покачивались серые аэростаты наблюдения, напоминавшие своим видом вислоухих слонов; оглушительно жужжали самолеты, выделывая непостижимые акробатические трюки и рассыпая вокруг себя стальной дождь, но Джимми было не до них — он спешил на фронт!

Вдруг за крутым поворотом он увидел посреди дороги яму, такую огромную, словно ее целую неделю копал экскаватор. Джимми нажал на тормоза, вильнул в сторону и, чуть не разбившись о дерево, свалился в капустную грядку. Он соскочил с машины и только успел чертыхнуться, как его будто поленом хватило по уху, небо и земля наполнились отчаянным гулом, и все перед глазами заволок густой серый дым. Через некоторое время Джимми пригляделся и увидел, что из кустов высовывается длинный черный предмет, похожий на хобот доисторического тапира. Это было десятидюймовое орудие, возвращавшееся на место после отката. Кашляя от дыма, Джимми вытащил свой мотоцикл на дорогу и пустился стрелой, боясь, как бы чудовище не заговорило снова и не задушило его насмерть.

Поодаль виднелся деревянный дом, а перед ним конюшня и сараи, крытые соломой. Внезапно в воздухе что-то взвыло — точь-в-точь сирена пожарной команды, когда она бешено мчалась по улицам Лисвилла,— и в одном из сараев вспыхнуло пламя и поднялся столб дыма наподобие гигантской метелки. Вой повторился, на этот раз ближе, и земля впереди вздыбилась огромным черным грибом, который клубился и менял очертания, как грозовая туча. Бум! Бум! Один за другим два громовых удара оглушили Джимми. У него задрожали колени. Черт побери! Никак он попал под обстрел! Джимми стал вглядываться вперед: а вдруг там уже немцы? Как же ехать дальше, если не знаешь обстановки?

Где-то, несомненно, шел большой бой, но из-за общего гула трудно было понять, впереди это или сзади. Однако движение на шоссе не прекращалось: ползли телеги и фуры, запряженные мулами, катили автомобили, невзирая на стрельбу. И вдруг, оглянувшись назад, Джимми заметил приближающегося оранжиста Каллена! Ему показалось, что он даже слышит его хриплый окрик: «Давай там! Чего ждешь?» Одним прыжком Джимми очутился на сиденье и дал ходу.

По дороге он увидел страшную картину: снарядом разбило фургон с боеприпасами и разорвало на части возницу; но Джимми проехал место этой ужасной катастрофы сравнительно спокойно — все его мысли были сосредоточены на том, чтобы обогнать Пэта Каллена и явиться в Шато-Тьерри первым. У въезда в какую-то деревню, где стоял дом с оторванной крышей и адски чем-то воняло, Джимми увидел старуху с двумя малышами, уцепившимися за ее юбку. На лицах всех троих был написан ужас.

— Чатти-Терри? — крикнул Джимми, останавливая мотоцикл. Старуха не ответила, и он снова закричал:— Чатти-Терри? Чатти-Терри? Вы что, по-французски не понимаете? Чатти-Терри?

Да, пожалуй, старуха в самом деле не понимала по-французски!

Тогда Джимми погнал машину по деревенской улице и у перекрестка обнаружил военного полицейского, регулирующего движение. Этот человек кое-как изъяснялся по-английски.

— Чатти-Терри взято,— сказал он, коверкая слова.

Как же теперь быть? Видя, что Джимми стоит в полной растерянности, полицейский сообщил ему, что штаб переведен в эту деревню — вон туда, в замок. Слово «замок» он произнес как «шато», а не «чатти» на английский лад, и Джимми его не понял, но все-таки повернул мотоцикл в указанном направлении и скоро подъехал к большому старинному дому с чугунной оградой и большим садом. У ворот стоял часовой, мимо него взад и вперед сновали люди, и Джимми сообразил, что он достиг цели путешествия и, следовательно, побил своего рыжего противника.

 

II

Пропуск Джимми был написан на двух языках — французском и английском, так что часовой сумел прочесть его и, сделав на нем пометку, направил Джимми в дом. Но у дверей пришлось еще раз предъявить пропуск. В вестибюле к Джимми кинулся какой-то офицер.

— Мотоциклист? Mon Dieu! воскликнул он и чуть ли не бегом втащил Джимми в комнату, где другой офицер сидел за большим столом с разложенной на нем картой. Вдоль стен высились бесчисленные ряды архивных ящиков.

— Un courier americain!— возвестил провожатый.

— Как, только один? — спросил по-английски офицер, сидевший у стола.

— Пятеро еще в пути! — поспешил заверить Джимми. При всей своей смертельной ненависти к Каллану он не мог допустить, чтобы французские офицеры заподозрили рыжего в недобросовестном отношении к делу.— Дорога разбита, а движение громадное. Уж я так мчался...

— Вот здесь,— перебил его офицер, показавшийся Джимми вовсе не таким вежливым, какими принято считать французов,— в этом пакете карты, которые мы составляем по данным аэрофоторазведки. Понимаете, для артиллерийской...

Оглушительный треск заставил его замолчать. Из окна вылетели стекла, и что-то царапнуло Джимми по лицу.

— Voila!— снова заговорил офицер.— Неприятель приближается. Наши коммуникации перерезаны, мы посылаем курьеров, но, возможно, они не доезжают, и нам приходится посылать — как это говорят? — дубликаты. Понимаете?

— Конечно,— ответил Джимми.

— Это очень срочно, от этого зависит успех боя, а может быть, и всей войны. Понимаете?

— Конечно,— снова сказал Джимми.

— Вы храбрый, mon garcon?

На этот вопрос Джимми не нашелся что ответить, и офицер тактично переменил тему:

— Вы знаете по-французски? — Джимми отрицатель но мотнул головой.— Надо учиться! Ну-ка, скажите: Баттери Нормб К'Отт. Попробуйте, пожалуйста! Баттери Нормб Котт.

Джимми, запинаясь, как школьник, попробовал выговорить, офицер заставил его еще немного поупражняться •по слогам,—если о« вот так это произнесет, то любой француз наверняка поймет, что он хочет оказать. Он должен выехать на шоссе к востоку от деревни, доехать до развилины, оттуда взять вправо и, добравшись до опушки густого леса, свернуть на левую тропку и каждому встречному говорить: «Баттери Нормб !Котт».

— Оружие у вас есть?— спросил офицер.

Джимми ответил, что нет; тогда француз нажал кнопку и что-то приказал вбежавшему ординарцу; тот моментально принес пояс с револьвером в кобуре. Джимми надел' его, замирая от гордости и страха.

— Передадите солдатам на «баттери», что американцы уже спешат к ним на помощь,— сказал офицер.— Вы их разыщете, да, мой храбрый американец?—Он говорил с Джимми, как отец с любимым сыном, и тот, никогда не получавший приказаний в таком мягком тоне, стиснул руки и ответил прочувствованным голосом:

— Постараюсь изо всех сил, сэр!

Он повернулся к выходу и, как вы думаете, кого увидел в дверях? Ирландца Каллена! Джимми подмигнул ему с ухмылкой, выбежал во двор и вскочил на свой мотоцикл.

 

III

И вот маленький механик из Лисвилла летит по разрушенной улице французской деревушки, а в мозгу его бушует настоящий ураган. Говорят, что когда человек тонет, он вспоминает все события своей жизни; нечто подобное происходило и с Джимми: он вспомнил все-все пацифистские доводы, какие ему когда-либо пришлось слышать! Черт побери, надо же было сунуться в такую историю! Ехать с опаснейшим военным поручением в такое место, туда стянуты для прорыва все немецкие боевые силы! Во имя Карла Маркса и всех революционных пророков, как это его угораздило?! Его, Джимми Хиггинса, ирмовца и большевика!

Теперь уж хочешь не хочешь, а приказ выполняй! Прощайся с жизнью, если не жалко, сам ведь виноват: пообещал отвезти карты, чтобы какая-то там «баттери» помогла выиграть войну! Неужели он настолько заинтересован в этой растреклятой капиталистической бойне?! Так терзала Джимми Хиггинса его пролетарская совесть, а тем временем машина, тарахтя и подпрыгивая, мчалась вперед, и необъяснимая подсознательная сила заставляла каждый раз Джимми резко поворачивать в нужных местах руль и увертываться от дорожных ям и изувеченных автомобилей.

Вокруг стоял свист шрапнели и грохот взрывов, сливавшиеся в адский гул, в котором тонули отдельные звуки. Дальше шоссе было уже не так забито транспортом — поток автомобилей и телег успел как-то рассосаться. Скоро ли, наконец, эта развилина? А вдруг немцы уже захватили Баттери Нормб Котт? Так что же, может, подарить им еще в придачу и этот новенький мотоцикл? Вдоль дороги попадались другие батареи — не отдать ли эти карты им? Кипя от ярости, Джимми ехал дальше. Будь он постоянным связным, он бы, конечно, знал, что ему делать, но ведь он всего-навсего ремонтник! И никто не имел права посылать его с таким поручением!

Теперь дорога пошла лесом, кругом торчали разбитые снарядами деревья, и Джимми счел благоразумным остановить машину и крадучись, пешком, обследовать местность: нет ли там, впереди, на полянке, немцев. Вдруг Джимми представилось, что его загнали сюда на смерть, и ему стало дурно. С ним повторилось то, что было в первые три дня, когда он ехал на пароходе из Нью-Йорка. Опять желудок его вышел из повиновения. Мимо проходила группа французов и, увидев Джимми, принялась громко хохотать. Это было нелепо и унизительно, но он никак не мог совладать с собой. Он не был солдатом, он отказывался идти в солдаты, и никто не имел права посылать его в такое место, где снаряды разворачивают землю и с корнями вырывают деревья и где стоит такой смрад, что Джимми «невольно вспомнил о противогазе. Нужен здесь противогаз или нет, откуда это знать бедному малому?

 

IV

Все-таки Джимми подавил дрожь в коленях и (ужасные позывы в животе и, сев опять на мотоцикл, двинулся дальше. Дорога была вся изрыта воронками — каждую минуту приходилось останавливаться. Уж не лучше ли пойти пешком? Или воротиться в штаб и сказать там этим господам, что на их чертовой карте все наврано — никакой развилины нигде нет! Погоди, погоди, кажется, вот она; и, проехав еще ярдов сто, Джимми увидел поле, засеянное пшеницей, а за ним лес, на опушке которого четыре орудия со страшным грохотом изрыгали пламя и дым. Джимми оставил мотоцикл в канаве и пустился

бежать по полю, вне себя от радости: наконец-то он нашел Эту самую Баттери Нормб Котт! Теперь можно будет сдать драгоценный пакет и выбраться из этой заварухи со всей скоростью, на какую способны колеса его мотоцикла.

Но, к огорчению Джимми, батарея оказалась не французской, а американской: французы—те стояли несколько дальше и правее. Офицер разъяснил Джимми, как туда ехать, высказав уверенность, что он непременно найдет.

Но тут к ним подошел другой офицер.

— Что там у вас? — опросил он и, узнав про материалы из штаба, потребовал их себе и схватил пакет, как хватает ребенок подарки в рождественское утро. Он вскрыл его, развернул карты и сразу принялся диктовать цифры третьему офицеру, который сидел на складном стуле у походного столика, заваленного кипами бумаг, испещренных цифрами. Тот отметил что-то у себя на листах, и немедленно орудийная прислуга бросилась заряжать пушки. Артиллеристы едва успели метнуться назад, а грозные посланцы уже летели куда .следовало. Позади толпилось много солдат, выгружавших снаряды на ручные тележки из большого фургона, какие Джимми приходилось объезжать на шоссе по пути сюда. Это была настоящая фабрика среди полей, готовящая гибель невидимому врагу.

— Ну и попали же мы в переплет! — пожаловался офицер, складывая карты и возвращая их Джимми.-— Связь нарушается уже третий раз за последние полчаса, палим просто так, вслепую.

— А где сейчас немцы? — спросил Джимми.

— Где-то впереди.

— Вы их видели?

— Боже сохрани! Мы надеемся выбраться отсюда, когда они подойдут.

Благодаря спокойному, деловому настроению, царившему на этой фабрике смерти, у Джимми немного отлегло от сердца. Если другие выдерживают такой содом, значит, и он выдержит! Правда, им-то легче: они все вместе, а он один. Джимми пожалел даже, что не пошел в артиллеристы.

Сунув карты во внутренний карман куртки, он побежал обратно к своей машине. Сперва, следуя указаниям офицера, он поехал по боковой тропинке, затем по лесной дороге и вдруг обнаружил, что заблудился. Да заблудился так, что и не выбраться! Попал на какую-то совершенно другую дорогу. Она шла напрямик через большой лесной массив, заваленный разбитыми деревьями, пересекала поле, потом ныряла в овраг и, вылетая снова по другую его сторону, карабкалась на холм, чтобы тут же опять провалиться куда-то вниз.

— Фу ты черт! — бормотал Джимми.

Если вы в состоянии вообразить шум и грохот всех котельных заводов в Америке вместе взятых, то и это не даст вам представления о том содоме, среди которого носился на своем мотоцикле Джимми Хиггинс, раздраженно повторяя: «А, черт! А, черт!»

 

V

Едва переводя дух и обливаясь потом, он добрался до вершины холма, но вдруг соскочил с машины и потащил ее за дерево; надежно укрывшись, он стал боязливо вглядываться. Что это там за люди? Кто они? Джимми силился припомнить виденные им изображения немцев — похожи ли эти на них? Дым застилал фигуры людей, но постепенно Джимми разглядел группу солдат, тащивших пулемет на колесах; они установили его за кочкой и начали стрелять в сторону немцев. Тогда Джимми робко, на цыпочках, чтобы не мешать им, шагнул вперед. Пулемет стрекотал, как клепальная машина, только еще быстрее и громче. Вместо дула у него был большой круглый цилиндр, и он заряжался длинными патронными лентами из ящика. Солдаты были так поглощены своим занятием, что не обратили на Джимми «и малейшего внимания. А он стоял как вкопанный и не мог оторвать глаз от этих существ, похожих не на людей, а скорее на каких-то косматых пещерных чудищ: все они были в лохмотьях и густо облеплены грязью, их истощенные лица были прокопчены и покрыты сажей, а зубы сверкали, будто клыки разъяренных псов. Джимми забыл про врага — он видел лишь стрекочущую, изрыгающую огонь машину и людей, как бы составляющих с ней единое целое.

Вдруг один из них, который был волосатее и чернее остальных, отпрянул назад и закричал: «Au derriere! Auderriere!» Пулемет умолк, огонь прекратился, и солдаты, навалившись всем телом, начали толкать его назад. А старший все торопил, пока не случилось что-то непостижимое: в тот момент, когда он кричал, у него вдруг исчезли рот и нижняя челюсть! Непонятно было, куда они делись,— просто исчезли и все, а на их месте образовалась красная впадина, из которой хлестала кровь. Француз остановился с недоуменным видом — белые овалы глаз сверкали на фоне черного заросшего лица. Он издавал какие-то клохчущие звуки, очевидно думая, что все еще кричит или во всяком случае сможет кричать, если понатужится.

Остальные, не придав ни малейшего значения этому происшествию, продолжали толкать пулемет. И верите ли — человек без челюсти тоже кинулся помогать! В этот момент заело колесо, и он в бессильном волнении, замахав руками, бросился к Джимми. Потрясенный маленький механик увидел совсем близко от себя страшную кровоточащую впадину.

Джимми попытался произнести свою магическую формулу: «Баттери Нормб Котт». Но француз стал делать какие-то отчаянные жесты и потянул его за руку — живое олицетворение чудовища Милитаризма, внушавшего Джимми такой ужас в течение четырех лет! Он подтолкнул Джимми к пулемету, все закричали: «Assistez!» — и Джимми не оставалось ничего иного, как упереться ладонями в пулемет и толкать его вместе со всеми.

Наконец, они сдвинули пулемет с места и покатили по откосу холма. Из лесу в это время выехала, подпрыгивая на ухабах, телега, и у пулеметчиков вырвался вздох, означавший, очевидно, радость. Теперь уже кто-то другой из них вцепился в Джимми и закричал: «Portez! Portez!» Этот человек выволок из телеги тяжелый ящик и дал его нести Джимми, а второй такой же потащил сам. Через несколько минут пулемет снова застрочил, и Джимми занялся подноской ящиков. Повозочные распрягли лошадей и ускакали, а Джимми все трудился в полном отчаянии, не видя куда ступает, точно слепой. Почему же все-таки он это делал? Неужели испугался чертенка-французика заоравшего на него? Нет, не совсем так, была другая причина: когда он подходил со своей ношей к пулемету, чертенок вдруг согнулся вдвое, как перочинный нож, и упал. Даже не охнул, не дернулся, просто свалился на землю, ткнувшись лицом в кучу листьев. А Джимми стремглав побежал за следующим ящиком.

 

VI

Он делал это просто потому, что догадался о приближении немцев. Он их еще не видел, но, когда пулемет затихал, слышался жалобный вой, точно скулил целый выводок гигантских щенков. Несколько раз на Джимми валились ветки с деревьев, в лицо летели комья грязи, и непрерывно дрожала земля от гула рвущихся снарядов; все это, впрочем, стало уже казаться Джимми чем-то естественным. Потом вдруг рухнул -навзничь один солдат, за ним другой, третий. Теперь осталось только двое; один из них начал знаками показывать Джимми Хиггинсу, что от него требуется, и тот без возражений приступил к делу, начав осваивать пулемет при помощи метода, наиболее чтимого современными педагогами,— простой практики.

Внезапно пулеметчик схватился за голову и откинулся назад. Джимми был рядом, пулемет в этот момент строчил вовсю, и как-то само собой получилось, что Джимми занял место упавшего и начал целиться. Правда, он ни разу в жизни еще не стрелял ни из какого оружия, но, как мы уже знаем, он хорошо разбирался в машинах и вообще живо интересовался всем.

Джимми смотрел в прицельную рамку, и вдруг опушка дальнего леса ожила перед ним — из кустов повысыпали и устремились вперед серые фигуры. Они бежали, падали, снова вскакивали и снова бежали.

— lis viennent! —прохрипел солдат, залегший рядом, и Джимми стал поспешно водить пулеметом вправо и влево, посылая огонь туда, где замечал серые фигуры.

Убил ли он кого-нибудь из немцев? Он не был в этом уверен: наоборот, ему казалось, что он валяет дурака, расстреливая патроны в землю и в воздух. А французик небось думает, что он прекрасно во всем разбирается,— как же, ведь он один из этих замечательных американцев, которые приехали из-за моря спасать «la belle France»! Но немцы-то все-таки падают! Впрочем, это еще ничего не доказывает: может быть, у них такая система атаки? Да и, кроме того, Джимми некогда считать, сколько их упало и сколько снова вскочило на ноги. Джимми видел одно: немцы приближаются, их вое больше и больше, они вот-вот будут здесь. Французы чертыхались, пулемет строчил, не переставая, пока барабан его не раскалился так, что стал обжигать руки. И вдруг — стоп! — замолчал.

— Saere! — в один голос вырвалось у французов, и они бросились с лихорадочной поспешностью разбирать пулемет, но, не проработав и минуты, один из них прижал руку к боку и, застонав, упал ничком; а в следующий миг Джимми почувствовал резкий удар в левую руку. И когда он попытался приподнять ее, чтобы поглядеть, в чем дело, то увидел, что она как-то странно повисла, а из рукава хлещет кровь!

 

VII

Последний оставшийся в живых француз не мог дольше этого вынести. Он рванул Джимми за правую руку и закричал:

— Venez! Venez! —что, по всей вероятности, было призывом бежать.

Джимми не хотел уходить, но француз что-то быстро-быстро лопотал и тянул его изо всех сил, а Джимми было так нехорошо от боли, что он покорился. По пути они заметили валявшуюся возле убитого солдата винтовку; спутник Джимми схватил ее, отстегнул у мертвого патронташ и залег позади большого камня. Тут Джимми вспомнил про свой револьвер; он вынул его и протянул французу, мотая головой и приговаривая:

— Не знаю! Стрелять не знаю! — Он, очевидно, полагал, что ломаную речь француз скорее поймет, чем если бы он сказал: «Не знаю, как из него стрелять». Но француз догадался обо всем по его знакам и показал Джимми, как надо нажимать на спусковой крючок револьвера. Затем он торопливо оторвал от рубашки Джимми рукав и, вытащив бинт из своей полевой сумки, туго забинтовал ему руку. Покончив с этим, он привстал из-за камня и, посылая бошам энергичные проклятия, принялся палить из винтовки. Расхрабрившись, Джимми выглянул тоже. Серые фигуры были теперь совсем близко: конечно, это немцы — он узнал их, вот такие же они были и на картинках. Они бежали к нему, стреляя на ходу, и Джимми, зажмурившись, выстрелил — он боялся револьвера. Убедившись, что ничего страшного не случилось, он выстрелил еще раз — теперь |уже с открытыми глазами, так как заметил здоровенного немца, бежавшего прямо на него с искаженным от ярости лицом. Намерение врага было очевидно: сейчас он бросится к Джимми и проткнет его своим острым штыком; в этот миг все пацифистские доводы вылетели из головы Джимми — он выстрелил и ощутил кровожадное торжество, когда немец упал.

Позади тоже слышалась пальба: видно, в лесу засело много французов, и врагу это наступление давалось нелегко. Новый товарищ Джимми опять схватил его за руку и увлек в чащу. Пробежав около ста ярдов, они очутились возле воронки от снаряда, в которой сидело с полдюжины французов. Джимми сделал неловкий шаг и свалился прямо к ним; французы что-то затараторили по его адресу, потом дали ему патронов, и он стал палить вместе с ними по наступающим немцам. Пуля вырвала клок волос у него на виске, от свиста шрапнели чуть не лопались барабанные перепонки, но Джимми стрелял и стрелял, не обращая ни на что внимания, предаваясь этому занятию всей душой — будь что будет, а он этих бошей должен остановить! Вместе с пятеркой французов, двое из которых были ранены, он в течение целого часа удерживал воронку. Один француз сбегал куда-то и притащил кучу патронов; он зарядил для Джимми винтовку и положил ее перед ним так, чтобы тот мог действовать одной рукой. И Джимми продолжал стрелять — полумертвый, полуслепой, полузадохшийся от порохового дыма. Проклятые боши снова бросились в атаку, и теперь все, кто был в засаде, поняли: это — конец. На них двигалось целое полчище серых фигур, а пули так и сыпались градом. Джимми решил подпустить врага настолько близко, чтобы бить без промаха; он присел на корточки, поглядывая на француза, лежавшего с простреленной грудью,— жизнь покидала бедного малого вместе с кровью, хлеставшей из раны. Но когда настал момент, Джимми поднялся во весь рост и расстрелял свои патроны. Однако не все немцы были перебиты, и они по прежнему рвались вперед.

Внезапно Джимми почувствовал смертельную усталость и полное безразличие ко всему. Он сполз на колени и вдруг увидел над краем воронки грузную фигуру немца с винтовкой наперевес. Джимми зажмурился, ожидая выстрела, но тут немец сорвался вниз и всей своей тяжестью придавил его.

Джимми был уверен, что он уже мертв. Он лежал и думал: может, вот так и бывает, когда тело мертво, а душа живет? Но все вокруг не походило ни на рай, ни на ад в его представлении, и мало-помалу он сообразил, что немец корчится и стонет. Джимми с трудом высвободился из-под него и посмотрел на небо. В этот миг над воронкой появился другой немец и тоже с размаху грохнулся вниз, больно задев Джимми по лицу.

Несомненно, кто-то где-то занялся этими немцами! Джимми лежал, не двигаясь, и в душе его затеплился слабый огонек надежды. Стрельба разгоралась, бой длился еще минут десять — пятнадцать, но у Джимми не было сил приподняться и посмотреть, что там происходит. Вдруг послышался топот ног. Джимми обвел взглядом яму и увидел двух солдат, прыгающих к нему вниз. Сердце его так и встрепенулось от радости — янки!

 

VIII

Так точно, два американских солдата! Джимми перевидал их столько тысяч, что не мог ошибиться! По сравнению с потрепанными французами, эти были, словно с модной картинки: гладко выбритые лица, длинные подбородки, тонкие губы и сотни других деталей, которые убеждали, что родина — это родина и нет ничего краше ее в целом свете! О, как по-деловому было рассчитано каждое движение у этих солдат с модной картинки! Без единого слова, даже не оглядевшись кругом, они спрыгнули в яму, высунули наружу винтовки и приступили к делу. Можно было не следить за результатами — выражение их лиц ясно говорило, что они попадают в цель!

Подошли еще двое и тоже прыгнули в яму. Даже не кивнув никому, они выбрали себе место и начали стрелять, а когда стали иссякать патроны, один из них высунулся наружу и позвал кого-то,— мигом прибежал солдат с полной сумкой патронов.

Потом явились еще трое с винтовками. Очевидно, немцев оставалось не так много, потому что эти уже позволили себе переброситься несколькими словами.

— Дали приказ удерживать позиции,—заметил один.— Черт бы их побрал...

— Вон там видите—фрицы?—перебил второй.— Ну-ка, возьмем их на мушку!

— Мне что сейчас, что после! — отозвался третий.

— Ступай перевяжи себе сначала палец,— посоветовал ему первый, но тот лишь огрызнулся:

— Иди свои перевязывай! — Потом, бросив взгляд вокруг, он заметил Джимми: — Вот те на, янки! Ты что тут делаешь?

— Я механик по мотоциклам,— сказал Джимми,— но меня послали доставить на батарею карты. Только, по-моему, ее уже давно взяли немцы.

— Ты что, ранен?

— Да так, чуть-чуть,— извиняющимся тоном ответил Джимми.— Но это давно было.

— Все-таки тебе надо в тыл,— сказал солдат.— Мы теперь здесь, и все будет в порядке! — Эти слова прозвучали не как бахвальство, а как простая констатация факта. Говоривший был совсем еще молоденький—этакий краснощекий парень с некрасивым толстым веснушчатым носом и большим ухмыляющимся ртом. Но Джимми Хиггинсу он показался образцом красоты, самым прекрасным из всех американских парней.— Ты в состоянии дойти? — спросил он Джимми.

— Ну конечно!

— А что с этими французиками? — Юноша оглядел всех сидевших в яме.— Ты по-ихнему кумекаешь? — Но Джимми мотнул отрицательно головой, и тогда тот сам обратился к изможденным, обросшим солдатам:— Уходите, ребята, в тыл, вы нам теперь не нужны.— И, видя, что они его не понимают, произнес: — Полли ву франси?

— Oui! Oui! — закричали те хором.

— Ну так вот, ступайте в тыл! Домой! Тут свит! Спать! Отдыхать! Мы колотить немчура! — Но так как те не очень-то понимали его «французский» язык, американец помог им встать с земли и ткнул пальцем в сторону Франции. Он хлопал их по спинам и ухмылялся своим огромным ртам: — Хороший мальчик! Иди домой! 'Америкой! Америкэн!— будто эти слава должны были объяснить им, что миссия Франции в этой войне окончена.

Выглянув из ямы, французы увидели, что из лесу бежит к ним много таких же свеженьких, молодцеватых солдат; они то и дело залегали цепью и стреляли в проклятых бошей. Французы посмотрели с собачьей преданностью на румяного парня и, взвалив на плечи свои мешки и винтовки, зашагали прочь, поддерживая Джимми, который внезапно почувствовал резкую слабость и отчаянную головную боль.

У солдат была песенка, которую Джимми Хиггинсу раньше приходилось очень часто слышать: «Янки скоро будут здесь». Настало время переменить пластинку: «Янки уже здесь». Весь лес, по которому еще недавно блуждал Джимми на мотоцикле, наполнился молодыми, симпатичными, гладко выбритыми и хорошо одетыми солдатами, которым довелось сейчас впервые показать себя в бою с гуннами. Четыре года они читали про этих гуннов и ненавидели их, полтора года готовились к сражению с ними, и вот, наконец, их выпустили на волю и скомандовали им: «В бой!» По дорогам катили бесчисленные вереницы грузовиков с американскими солдатами, или, как их называли, «пончиками», и морской пехотой, или «головорезами». Их погрузили в четыре часа утра, и они ехали весь день, напиханные в машины, как сельди в бочки; прибыв на место назначения, грузовики углубились на одну-две мили в лес, и там сельди выскочили из бочек и побежали воевать!

Лишь долгое время спустя Джимми понял, свидетелем какой мировой драмы он тогда был. Четыре месяца зверь неудержимо и безостановочно рвался к Парижу, испепеляя на своем пути все, как лесной пожар, сея повсюду горе и опустошение. Зверь с мозгом инженера! Весь мир содрогнулся и затаил дыхание: если этот зверь дойдет до Парижа, тогда конец войне, но также и конец всему, что дорого свободным людям! Сейчас он сделал свой самый сильный, последний рывок — линии французской обороны затрещали, в них образовалась брешь, и вот перед лицом нависшей опасности сюда бросили большую партию американцев для первой серьезной пробы по укрощению зверя.

Был дан приказ — держаться во что бы то ни стало; но «пончики» сочли, что для них этого мало. Вместе с «головорезами»-моряками они вырвали инициативу из рук врага и обратили его в бегство. Только что сформированные заокеанские войска, которые немцы высмеивали и презирали, не ставя ни во что, разгромили цвет прусской армии.

От этого удара фрицы так и не оправились — больше они уже не продвинулись ни на шаг; это явилось началом их отступления, продолжавшегося до самого Рейна. И кто все сделал? Янки! Янки с помощью Джимми Хиггинса! Он-то ведь попал туда первым, он там сражался в ожидании своих! Действительно, если бы он тогда не остался возле пулемета помогать французам, если бы не засел потом в воронке от снаряда, стреляя из револьвера и винтовки по наступающим немцам, если бы не задержал их в тот важный час, вполне могло бы случиться, что немцы захватили бы эти позиции и янки не сумели бы развернуть свои боевые операции и победа при «Чатти-Терри» не стала бы событием, память о котором сохранится в веках. Да, возможно, весь ход мировой истории был бы иным, если бы некий маленький механик — социалист из Лисвилла, США,— не заблудился в заколдованном лесу, разыскивая мифическую, так и не обнаруженную Баттери Нормб Котт!