ГЛАВА ПЯТАЯ

Des todes eigen — Собственность смерти (нем.)

I

В Германии дороги гладкие и прямые, обсажены ухоженными деревьями, в том числе и фруктовыми. Было начато строительство новых дорог. Там были замечательные четырехполосные Autobahnen с перекрестками на разных уровнях. Ланни объяснил, что это были военные дороги, предназначенные для вторжения в приграничные страны. Он добавил, что они были построены на американские деньги, заимствованные Германской республикой, её землями и вольными городами. Ланни редко упускал возможность делать неодобрительные замечания о том, что происходит в Гитлерлэнде, а Ирма научилась их не комментировать, потому что, если бы она стала спорить, то Ланни сокрушил бы ее фактами и цифрами.

Ирма видела в этой стране только чистые, ухоженные улицы и дома, а также таких же людей, живущих в них. Все они казались сытыми и работавшими от рассвета до заката. Мирная и трудолюбивая страна, если бы все были такими. Адольф Гитлер выполнил буквально свое обещание предоставить работу для всех. Заводские трубы дымили день и ночь. Но об этом нельзя говорить, потому что Ланни скажет, что это подготовка к войне. Как можно так говорить, если никто к войне не готовится? И все эти штурмовики идут и поют военные песни! Ирма не знает слова песен, и это для нее достаточно, что люди молоды и красивы, хорошо одеты и счастливы, поют звонко и идут в ногу. Но об этом тоже нельзя говорить!

Ирма прожила всю свою жизнь в свободных странах, и ей трудно понять, что есть совершенно другие страны. За свои двадцать шесть лет на земле она никогда не видела актов насилия. Ей трудно понять, что такие акты часто совершаются. Да, конечно, она знает, что Робины были ограблены и лишены всего, и она не сможет зайти так далеко, чтобы подумать, что этот кошмар Ланни приснился, когда он увидел, как избивали кнутами старого Соломона Хеллштайна в одном из подземелий гестапо. Но Ирма находит причины, если не оправдания, для таких событий. Она знает, что Йоханнес Робин, несмотря на то, что был их другом и очень приятной компанией, был бессовестным Schieber, спекулянтом валютой Германской республики. По её мнению это резко отличалось от способа разбогатеть путем создания корпораций из предприятий коммунального хозяйства в манере позднего Дж. Парамаунта Барнса. А если упомянуть такие вопросы, как разводнение акционерного капитала и построение пирамид из холдинговых компаний, то Ирма будет тупо смотреть на говорящего, возможно, думая, что он какой-то анархист. Потому что её учили, что на этих процессах были построены процветание и величие Америки.

Кроме того, несчастья на Робинов навлекли их два сына. Ганси, отъявленный коммунист, заслуживал худшей доли, которую избежал только потому, что Ланни и его жене в нужное время удалось выманить его из Германии. Коммунисты не миловали своих классовых врагов, так почему Гитлер должен поступать иначе? Что касается Фредди, который называл себя социалистом, Ирма была готова признать его безвредным, как и своего собственного мужа, но считала их обоих простофилями, которых хитрецы использовали некоторое время, а затем, когда придёт время, выбросят вон. В суматохе больших социальных изменений часто бывают трагические случайности, когда невинных смешивают с виноватыми. Поэтому у Ирмы было сильное желание удержать мужа от попадания в медвежью западню.

II

Вечером они прибыли в Берлин. Места в отеле Адлон были забронированы по телеграфу, и газетчики их уже ждали. Они были заметными людьми, которых знали в городе, и их приезду уделила большое внимание пресса, контролируемая нацистами. «Ночь длинных ножей» прошлым летом почти убила поток туристов, очень важный для немецкой экономики, и Regierung хотело внедрить мысль, что все это была древняя история в то время прискорбная необходимость. Но теперь её следует забыть всеми как дома, так и за рубежом.

Две сияющих американских Zelebritдten будут давать интервью на фоне треска фотовспышек, и их мнения по вопросам искусства будут принимать всерьез. Они приехали купить старых мастеров и готовы платить драгоценные американские доллары. Они собираются посетить старого друга графа Штубендорфа, также друга детства герра Бэдда, Курта Мейснера, композитора. Они имеют намерение посетить Осенний салон, проводимый под личным контролем фюрера, которое исключит появление там дегенеративных модернистских работ. По этому вопросу герр Бэдд полностью согласен с фюрером. Герр Бэдд является пасынком известного французского художника, и имел честь лично показать фюреру один из самых известных портретов работы Дэтаза. Об этом писали прежде, и информация об этом находится в архивах газет. Так что репортеры могли подготовиться заранее. Когда отвечая на вопрос, герр Бэдд заявил, что он аполитичен, это понравилось всем. Нацисты хотели, чтобы весь мир был аполитичен, кроме них самих.

Ланни позвонил Штубендорфу и убедился, что оба их друга находились в поместье. Его светлость возобновил своё приглашение, и на следующее утро они отправились в Верхнюю Силезию по одной из самых быстрых дорог. Это был угольный район, и огромное количество заводских труб выбрасывали клубы дыма в холодный воздух приближающейся зимы. Район Штубендорф был частью Польши с момента подписания Версальского договора, и если спросить, почему здесь горит уголь и крутятся заводские механизмы, любой человек, говорящий на немецком языке, скажет вам, что ни один немец не хочет войны, но каждый немец решил вернуться в Фатерланд. Вооружение и строевая подготовка были самые распространенные достопримечательности местности. Эта была ясная демонстрация немецкой воли всему ненемецкому миру. Если они хотят войны, то они её получат. Если они хотят мира, пусть выметаются из немецких земель.

Для Ланни Бэдда это было старой проблемой. Он слушал, как она обсуждалась на Парижской мирной конференции днями и ночами с любой возможной точки зрения. Он видел собственными глазами старейших государственных деятелей, известных, как «большая тройка» — Вильсон, Ллойд-Джордж, Клемансо. Деятели ползали на коленках вокруг огромной карты, разложенной на полу, пытаясь цветными карандашами отметить какое-то решение неразрешимой проблемы. В одной местности проживали различные национальности, и если решать проблему по принципу самоопределения, придется делить не только районы, но даже и деревни. В Штубендорфе большинством являлось польское население, но они были в основном бедные крестьяне. В то время как состоятельными и образованными были немцы. Последние могли пошуметь и делали это. Они смотрели на поляков как на недочеловеков, рождённых быть под властью расы господ, и теперь у этой расы был фюрер, который собирался добиться этого. Единодушие, с которым он был поддержан, произвело большое впечатление на Ирму. Но ей не следовало упоминать об этом факте, чтобы не получить ответ Ланни: «Это потому, что все несогласные были убиты или посажены в концентрационные лагеря, а какое тут единогласие?»

III

Их радушно приняли в обновлённом и уютном замке, который оказался не таким большим, каким воспринимал его Ланни в возрасте четырнадцати лет. Его светлость был старомодным прусским аристократом, очень важным и официальным, но сообразительным в пределах своего образования. Он считал себя очень современным, принимая двух светских, но нетитулованных американцев в своем доме. Он делал это после встречи с ними в Берлине и тщательного расследования, что они обладают реальными деньгами и знакомы с влиятельными лицами. Их можно будет незаметно выспрашивать об отношении Англии, Франции и Америки к событиям в Фатерланде. Граф, высокопоставленный офицер рейхсвера, принял новое правительство, как ему велел долг. И если в его мыслях и были некоторые оговорки, то ни один иностранец не узнает о них. Ему не нужны были оправдания, он принял достойную позицию. Всё, что делают немцы, становится правильным.

Эта немецкая аристократия впечатлила Ирму, почти также, как английская. Они были проверены веками и от этого они получили уверенность в себе. По сравнению с ними она чувствовала себя parvenue, хотя, конечно, не признала бы это даже самой себе. Тем не менее, она наблюдала, что они делали, и что говорили, и делала заметки для себя. Она научилась молчать, когда она не знала, что сказать, и это подходило к ее спокойной манере поведения. После она могла спросить Ланни о предмете, находя удобным для себя обширные знания своего мужа. На его ответы всегда можно было положиться, когда они относились к музыке, поэзии, живописи или истории и всему другому, кроме политики и экономики. Аристократия ему была скучна, и он её высмеивал. Возможно, это тоже был признак аристократизма, который впечатлял его жену, но иногда ее раздражал.

После надлежащего периода светского общения Ланни подошёл к цели своего путешествия. Он показал телеграмму от Золтана и спросил, не разрешат ли ему осмотреть работу Хуберта ван Эйка, который была в распоряжении вдовствующей баронессы фон Визеншметтерлинг. Его светлость замер и сказал, что он сильно сомневается, что его пожилая родственница расстанется с этим семейным сокровищем. Ланни, который сталкивался с таким поведением не впервые, и принял его в качестве начала процесса переговоров и учтиво объяснил культурную важность больших коллекций, которые были созданы в Америке, их влияние на просвещение зажиточных, но духовно отсталых людей. Такой видела Америку Европа, и Ланни научился от Захарова, что должен принадлежать той стране, от имени которой он совершает сделку.

Вдовствующая баронесса жила в Ноймарке, почти по дороге при их возвращении в Берлин. Если бы это было в зажиточной, но и духовно отсталой Америке, граф позвонил бы своей тете, убедился, что она была дома, и рассказал ей об этом деле. Но это было в скудном, но духовном Фатерланде, и хозяин замка удовольствовался только написать записку и отдать её Ланни. Тем не менее, американец был абсолютно уверен, что хозяин отправит телеграмму или иным образом предупредит старую леди. Так что она потребует высокую цену или, возможно, откажется назвать цену без его совета.

IV

Курт Мейснер всё еще жил в пятикомнатном каменном коттедже, который хозяин замка выделил ему для проживания. На деньги, полученные от нацистской партии, Курт рядом построил себе студию, похожую на ту, какую Бьюти Бэдд выстроила для него в Бьенвеню. Нежная блондинка жена Курта располнела и наградила его четырьмя детьми, отвечавшими моделям, утвержденными нацистскими лидерами, которые сами им не отвечали. Старшему исполнилось шесть лет. Розовощекий и серьёзный мальчик уже играл на фортепиано лучше, чем Ирма Бэдд, которая не сумела так научиться даже с помощью самых дорогих учителей.

Курт остался таким же длиннолицым и суровым, преждевременно состарившимся от войны и невзгод. Будучи немного старше, чем Ланни, он всегда покровительствовал ему, и теперь чувствовал мягкую жалость к нему за то, что тот тратил впустую свою жизнь. В то время как Ирма тренировала свой немецкий на восхищённой Hausfrau, Курт повёл Ланни к себе в студию и сыграл свою новую сонату. Ланни внимательно слушал и думал: «Это, скорее, сухо. Курт теперь подражает Курту. То есть, не подражает Баху. Фонтан вдохновения высох. Это адажио почти плагиат Бетховена. Эти бурные пассажи вынуждены». И так далее. Существует большая разница, кто, с каким настроением и с какой предрасположенностью слушает музыку. Та же самая соната только что была представлена композитором аудитории в Бреслау, которая считала его наиболее перспективным композитором новой Германии и слушала сочинение с напряженным вниманием.

Ланни знал, что должен был сказать, и сказал это. Он знал, как иметь дело с Куртом, потому что в течение пятнадцати лет или около того он считал его великим человеком и своим духовным наставником. Он знал все фразы восхищения и преданности, которые должен использовать сейчас, считая, что он делает это для собственного блага Курта. Однажды этот нацистский кошмар исчезнет, благородная душа проснется и, протирая глаза, будет радоваться, что Ланни отстоял те идеалы, которым они поклялись в детстве. Любви и служению всему человечеству, а не только белокурым арийцам.

По молчаливому согласию они не касались политики, и ни разу не упомянули семью еврейского Schieber. Курт мог предположить, что, поскольку Фредди был похоронен, а остальные были на свободе, то печальная страница может быть перевёрнута и забыта. Когда Ирма была одна с Куртом, она использовала этот повод, чтобы сказать ему, что в настоящее время Ланни ведёт себя гораздо более разумно. Курт был рад услышать это, о чём и сообщил. Добрый и по-настоящему хороший, но слабый, таково было суждение композитора о своём товарище детства, и Ланни не стал возражать.

Жить двойной жизнью, это было определение Рика. Здесь так оно и было. Ланни был шпионом в Гитлерлэнде, секретным агентом в стране противника. В воображении людей, которые никогда не жили двойной жизнью, это казалось романтичным и захватывающим. Среди них могли быть некоторые, кто хотел бы лгать, мошенничать и получать удовольствие от введения в заблуждение других лиц, но Ланни среди них не было. И любое слово, сказанное Курту и не представлявшее его истинных убеждений, доставляло Ланни душевную боль. Он заставлял себя вспомнить, что Курт делал то же самое, как немецкий агент в Париже сразу после перемирия. И не походит ли это на обмен любезностями? Если это так, то композитор, вероятно, не раскрыл его. Но он будет копать глубже под позиции Ланни, как это делают в военное время окопавшиеся войска, проводя минирование и контрминирование. Ланни искал признаки этого, так как боялся, что Курт был хитрее его, и, вероятно, не показал бы, что обнаружил его двойную игру. Они будут, как два противника в темноте нащупывать горло друг друга. Но пока они все еще были друзьями, говоря языком симпатии и, как ни странно, чувствуя её.

Да, Ланни решил, что независимо от того, как сильно ему придется бороться с Куртом, он будет по-прежнему испытывать к нему привязанность, с истинным старомодным немецким Schwдrmerei. Это решение он ощущал всеми фибрами своего существа, когда они играли в четыре руки на фортепиано, когда они молились в торжественном экстазе Баху, когда они танцевали в позолоченных бальных залах с Моцартом, когда они трудились в духовной тоске с Бетховеном. Братья сражались с братьями, отцы с сыновьями во всех гражданских войнах. Но тут был новый вид войны, быстро распространявшийся по всей земле: национал-социализм против истинного социализма, расизм против братства человечества.

V

Вдовствующая баронесса фон Визеншметтерлинг жила в прекрасном старом особняке, полностью окруженном картофельными полями. Сейчас они выглядели голыми и чёрными. Но в середине лета были зелеными, и на них от рассвета до темноты терпеливо рыхлили борозды сто или около того польских женщин, одетых в то, что казалось мешками для картофеля. Женщин привозили в Восточную Германию большими группами. И все немцы были согласны, что это было сделано не только для получения картофеля, но и обработки картофельных полей.

Хозяйка усадьбы была седой леди с большим бюстом, покрытым черным шелком и кружевами старомодного плетения. На всём этом лежала её лучшая нитка жемчуга. Весь её вид говорил, что только вульгарный надоеда мог подумать, что она в трудном положении и собирается продать свои художественные сокровища. Она смотрела на всех американцев, как на опасные создания, от которых можно ожидать всего. Может даже вторжения и убийства немцев? Она держалась сухо, и не потеплев, даже после того, как она прочитала записку от своего племянника. Она не могла найти никакого изъяна во внешнем виде этой молодой пары, или немецкой речи молодого человека. У молодой женщины хватило здравого смысла держать рот на замке, и это помогло. Gnдdige Witwe, благородная вдова, согласилась показать им свою картинную галерею. И только тогда, когда Ланни сказал ей, что она обладала настоящими сокровищами, и начал объяснять своей жене достоинства её картин, она поняла, что он был исключительным человеком. На поле искусства даже самые непримиримые оппоненты могут поднять свои забрала и поприветствовать друг друга.

Картина Хуберта ван Эйка была всего около сорока сантиметров в ширину и около пятидесяти сантиметров в длину, но это ограниченное пространство было насыщенно изображениями. Оно представляло собой церковный витраж, и это было искусство в искусстве. Всё было сделано с необычайной тонкостью и точностью так, что можно было забыть её маленькие размеры и почувствовать себя в церкви. На ней была изображена Пресвятая Дева Мария, сидящая на троне и одетая в драгоценные ризы настолько пышные, что подошли бы самому архиепископу. Над ней зависли три херувима, которые, по-видимому, из-за того, что были молодыми и активными, в одеждах не нуждались. Золотой солнечный свет сиял над многоцветным местом действия, и, казался таким же ярким, как в момент нанесения красок на холст более пятисот лет назад. Он на удивление ухитрился выглядеть стеклянным и в то же время настоящим.

Ланни никогда не скатывался к дешевой манере ведения бизнеса, пытаясь уменьшить ценность объекта, который он покупал. Нет, в самом деле, он был аристократом среди экспертов. Он имел дело только с тем, что мог похвалить. Он исполнил «домашнюю заготовку», так называли американцы то, что немцы называют «ролью». Он пытается помочь своей стране приобрести достойные произведения искусства, которые могли бы когда-нибудь стимулировать американскую живопись. Его клиенты были в состоянии заплатить за лучшие образцы. Но естественно, в мире есть много старых мастеров, Ланни рекомендовал бы только те, чьи достоинства лучше соответствовали предложенной цене. Он пояснил, что он никогда не называл цену картины, которую покупал. Он предоставлял эту возможность владельцу. После этого давал телеграмму своему клиенту, и если его предложение будет принято, то он придет через день или два и заплатит всю сумму наличными. Молодой специалист посмотрел ещё несколько других картин, о которых вдовствующая баронесса не говорила, что не хочет с ними расставаться. Он дал ей их список, и был бы рад, если она назначит цену каждой. Он не захотел тратить свое время или ее. Когда он рассматривал картины, он деловито прикидывал, кто может приобрести ту иди эту. Он оставил серьезной старушке свои адреса в Берлине и Англии. И когда они покинули особняк и ехали мимо картофельных полей, Ирма спросила: «Ты думаешь, она захочет, что-нибудь продать?» Он ответил: «Это зависит от состояния ее долгов». И пояснил, что большинство из этих имений крупно задолжали в военное время. Многие из них попали в скандал с Восточной помощью, которая была тесно связана с приходом нацистов во власть.

Ирма слышала об этом деле, но не обратила на него внимание. И Ланни рассказал, как правительство Республики заплатило огромные суммы крупным прусским помещикам, чтобы помочь им в восстановлении, но большая часть денег была растрачена не по назначению. Сын Гинденбурга был вовлечен в скандал, что помогло сломать старого президента и заставить его иметь дело с «Богемским капралом», так он привык называть основателя и фюрера национал-социализма. Вопрос, увидят ли эту работу ван Эйка когда-либо в Соединенных Штатах, зависит от того, удалось ли тетке его светлости урвать свою долю этого респектабельного мошенничества.

VI

Они вернулись в Берлин поздно вечером. На следующее утро Ланни проверил свою почту, а Ирма позвонила своим светским друзьям и была приглашена на обед к княгине Доннерштайн. Ланни тоже был приглашен, но сказал, что дамам будет гораздо лучше посплетничать наедине. А он заглянёт предварительно в Салон. Это был как раз вторник, шестого ноября, день, когда ровно в полдень, он должен был стоять на определенном углу в рабочем районе этого Hauptstadt Нацилэнда. Это был также день выборов на земле предков Ланни, и Робби Бэдд предсказывал, что американский народ опомнится и изберёт конгресс, противостоящий безумию Нового курса.

Если статный молодой иностранец с аккуратно подстриженными маленькими каштановыми усами, одетый в длинное пальто, заедет в спортивном автомобиле в ту часть Берлина, застроенную шестиэтажными многоквартирными домами, населенными бедняками, то он не привлечёт к себе пристального внимания, как это можно было бы предположить. Бедняки не гуляют в рабочие дни, у них есть другие проблемы. В полдень они спешат, чтобы что-нибудь поесть, и не задерживаются на улице в сырой ветреный день. Если молодой знатный господин, так назовут незнакомца, припаркует свой автомобиль и выйдет пройтись, то на него глянут с любопытством, но не более. Strassenjunge могут побежать за ним, выпрашивая пфенниг, но и это все. Если он остановится на углу и поднимет шляпу перед стройной и хрупкой на вид молодой женщиной, одетой в изношенное серое пальто и фетровую шляпу без украшений, то это тоже не произведёт никакого впечатления. Бедные люди на всех улицах города знают правду жизни и принимают её. Если они видят, что женщина ответила на приветствие и пошла вместе с мужчиной, полиция вмешиваться не будет, а все остальные сделают скидку, зная, что жизнь была ужасно трудной для женщин Германии в течение последних двух десятилетий.

Но, это была не обычная секс встреча, а нечто, за что гестапо, возможно, заплатило бы целое состояние. Ланни Бэдд спросил: «Так это вы, Труди!» И Труди Шульц, глядя прямо перед собой, пробормотала: «Вы можете доверять Монку, я его хорошо знаю».

«Вы в этом уверены?» — продолжал настаивать Ланни.

— Я бы доверяла ему, как никому другому, кого знаю.

— Я должен знать о нем побольше, Труди –

«Фрау Мюллер», — поправила она его, быстро оглянувшись. — «Скажите, куда я могу писать вам в течение следующих недель».

— Я планирую быть в Англии до Рождества, а затем вернуться домой во Францию. Моя почта всегда пересылается.

— Вы достаточно уверены, что её не открывают?

— Как и у всех остальных. Никто в моем доме никогда туда не лезет.

Труди встречала Ирму и знала ее отношение.

— Я благодарю вас от всего сердца, герр Шмидт. Это очень важно для всех нас. А теперь я должна идти. Мы слишком бросаемся в глаза, идя вместе.

— Я очень хочу поговорить с вами, фрау Мюллер. Я проделал длинный путь для этого. Неужели вы не можете некоторое время проехаться со мной?

— Это ужасный риск!

— Я его не вижу. Вы пойдёте по этой улице, я возьму свой автомобиль, и после того, как увижу, что за мной не следят, подъеду к вам и остановлюсь. Вы сядете в машину, и мы исчезнем из поля зрения, прежде чем кто-нибудь о чём-нибудь подумает.

— Я буду привлекать внимание в вашем автомобиле. Я не достаточно хорошо одета.

«Они будут думать, что я везу домой новую повариху», — Ланни мог улыбнуться даже в такой напряженный момент. Он до сих пор не достаточно страдал.

«Они подумают, что-нибудь похуже», — ответила молодая женщина.

— Ну, все-право, я пошёл за автомобилем.

VII

Они ехали, и никто не обращал на них никакого внимания. Вскоре они выехали за город, где никто не мог их подслушать, поэтому они могли отказаться от маскирующих псевдонимов «Мюллер» и «Шмидт». Труди могла смотреть на него без страха, а он мог изредка бросать на нее взгляды, когда позволяла дорожная обстановка. Как поклонник искусства он говорил, что ее черты представляют блестящий успех некоего природного скульптора. Он никогда не видел женского лица, так выражающего высокое мышление и чувство долга. Когда он впервые встретил ее четыре года назад студенткой художницей и последовательницей социализма, он был поражен ее живым интересом ко всем новым идеям, с которыми она сталкивалась. Кстати, манеру, с какой она держалась, можно было определить термином «резвость». Она заставила его думать о чистокровных скаковых лошадях. Наблюдая за её работой и видя ее сильную сосредоточенность и восторг при достижении результата, он подумал: «Вот это настоящий талант, и я должен помочь ему получить признание».

В те далекие и ушедшие счастливые дни можно было верить в идеи, свободно их обсуждать, и быть уверенным, что, в конце концов, возобладает самая лучшая. В те догитлеровские времена на щеках Труди Шульц появлялся румянец при удаче с выполненным рисунком или при обсуждением преимуществ социализма перед коммунизмом, демократии перед диктатурой. Люди и Труди — Ланни был в восторге от музыкального сочетания их имён — часто вступали в споры, как это делал сам Ланни, что скорее было причиной расколов и отсутствия настоящего сотрудничества между левыми группами, а не конфликт идей, или персоналий. А также отсутствие толерантности и открытости, старомодных добродетелей: бескорыстия и любви. Причиной также была борьба за власть. Раскол и ослабление движения были вызваны мыслями о себе, а не о массах, которым обещали служить. Слушая эту пылкую молодую пару на собрании интеллигенции в школе, которой он и Фредди Робин помогали, Ланни думал: «Вот правда, немецкий дух, который Бетховен и Шиллер мечтал распространить по всему миру. Alle Menschen werden Brьder!»

Теперь Люди не было, а его жена была измучена страхом и горем, которые продолжались уже полтора года. Она сжимала руки, когда говорила. Её точеные ноздри мелко дрожали, и временами в её глазах появлялись слезы и текли по ее щекам. По бледным щекам, и Ланни мог догадаться, что ее работа, или то, что это было, не оставляло ей ни времени, ни денег, чтобы правильно питаться. Он хотел было предложить ей где-нибудь поесть, но понимал, что это будет воспринято, как навязчивость и дурной тон.

Она хотела привести его в то же состояние, что и сама, чтобы не дать ему также наслаждаться тишиной и счастьем. Так как она рисковала показываться с ним на улицах и дорогах, она хотела использовать это, чтобы внушить ему трагическую необходимость помощи в её деятельности и её товарищей. Она хотела убедить его оказать помощь в спасении Люди, если он был еще жив, а если он погиб, то в спасении его товарищей и его дела.

VIII

У Ланни никогда не было случая рассказать любому из этих немецких друзей, что он сам видел и пережил. Теперь он слушал знакомый рассказ о жестокости за пределами воображения порядочных людей. Труди рассказывала ему о судьбах людей, которых он встречал на школьных приемах. Бледная и дрожа от ужаса, она говорила:

«Они хватают мужчин и женщин, старых и молодых, они не щадят никого. Они вывозят их в лес за пределы города и избивают их до смерти и хоронят их на том же месте, или оставляют их там, пока кто-нибудь не найдёт их и не похоронит. Они бросают их в застенки, которые имеются в подвалах полицейских участков и штаб-квартиры партии. Там пытают людей, заставляя их сознаться и назвать своих друзей и товарищей. Там бывают случаи до того отвратительные, что нельзя заставить себя рассказывать о них. Ни испанская инквизиция, ни китайские палачи, ни дикие индейцы в Америке не делали ничего подобного, что делают они».

«Я слышал много об этом», — ответил Ланни. Он решил сейчас ничего больше не рассказывать.

— Германия стала страной шпионов и предателей, никогда не знаешь, кому можно доверять. Они учат детей в школах шпионить за своими родителями и доносить на них. Они мучают совершенно невинных людей за действия их родственников. Нельзя доверять ни слуге, ни сослуживцу, даже другу. Уже впятером нельзя встретиться в частном доме, никто не смеет высказать мнение или даже спросить о новостях. Никогда не знаешь, кто днём или ночью постучит в дверь или группа штурмовиков, или гестапо со своим тюремным фургоном. Всегда находишься под воздействием этих ужасных мыслей и не можешь выбросить их из головы. Я женщина, а у них так много садистов и выродков, поэтому я ношу с собой флакон с ядом и готова проглотить его, прежде чем они коснутся меня.

«Послушайте, Труди», — сказал он. — «Почему бы вам не позволить мне помочь вам выбраться из этой страны?»

— И бросить моего мужа? Ланни, вы должны знать, что я не могу этого сделать!

— Мне не нравится это говорить, но есть ли шанс, что он жив. Ведь за полтора года он не смог отправить вам ни слова? А некоторые из его товарищей по заключению были освобождены!

— Вы об этом ничего не знаете, Ланни. Все происходит в темноте. Они держат людей в уединенных подземельях, чьи имена не известны. И даже если бы я знала, что Люди погиб, я бы осталась ради других. Как я могу быть в безопасности, пока мои дорогие друзья терпят такие муки и чрезвычайно нуждаются в помощи?

— Но, возможно, вы сможете лучше им помочь из вне?

— Я наблюдала за беженцами из России и других стран. Они бессильны, отрезаны от своих корней. Они теряют чувство реальности и становятся чужими для своих соотечественников. Они живут в своём маленьком ложном мире.

— Но вы художник. Вы можете передать всё, что вы знаете и что вы чувствуете, в вашей работе. Вы можете стать другой Кете Кольвиц.

— Человек должен оставаться здесь и не давать угаснуть искрам свободы. Есть миллионы немцев, которые нуждаются в нас. Наши старые партийные товарищи, и те, кто голосовал за нас, рабочие и интеллигенция. Чаще мы не знаем, кто они, но они все еще живы и, конечно, не забыли все, чему мы их учили в старые времена.

— Но как вы можете связываться с ними, Труди?

— Об этом вы не должны спрашивать. Я поклялась не разглашать наших методов без согласия двух других товарищей. И если я прошу их согласия, то буду обязана рассказать им о вас. А это даст шанс утечки. Я не считаю, что вы будете говорить о нас. Но кто-то может. И на вас может пасть подозрение. Вы должны понимать, как всё это. Возможно, агент гестапо работает среди нас прямо сейчас, и ваше имя станет известно им. Будет гораздо лучше, если о вас будут знать геноссе Монк и я.

«Ладно», — сказал Ланни. — «Вы знаете, что я верю вам на слово».

— Я даю вам гарантию, что у нас есть способ связываться с людьми и рассказывать им правду о том, что происходит в Германии и во внешнем мире. Мы уже рассказали им правду о пожаре рейхстага и о количестве убитых в прошлом июне и июле. Нацисты признали меньше ста убитых, а мы перечислили более тысячи двухсот. Наши списки были распространены. Нацисты знают об этом, и, конечно, охотятся за нами день и ночь. Но я не думаю, что у них есть какие-либо зацепки. Даже если они захватят одну группу, то это не будет для нас поражением. Мы построены, как червь, которого можно разрезать на куски, и каждый из них будет продолжать расти сам по себе. Мы обречены на успех, в конце концов, потому что великий народ не позволит себе погрязнуть в такой деградации.

IX

Ланни Бэдд был знаком с литературой о мученичестве. Он знал, что свобода нигде не была завоёвана без кровавых жертв. И теперь приходил к пониманию, что её сохранение не сможет обойтись без дальнейших потерь. В его голову время от времени приходили стихи Шекспира, Мильтона, Байрона, которые он прочитал и выучил. Также Эгмонт Гётё, Вильгельм Телль и Разбойники Шиллера, где героями были борцы за свободу в Германии. Курт Мейснер научил своего американского друга стихам о тирольском трактирщике Андреасе Гофере, который выбил войска Наполеона из Инсбрука. Когда студенты пришли отпраздновать это событие и хотели воспеть его героические дела, он произнёс им речь, одну фразу из которой Ланни никогда не забудет: «Wir sind all des Todes Eigen» — Мы все собственность смерти.

Повзрослевший американский плейбой понял, что это был важный момент в его личной жизни. Что-то внутри него заставило его почувствовать унижение, стыд и желание прожить вторую половину своей жизни с лучшей целью, чем первую. Он спросил: «Что вам хотите от меня, Труди?»

— Вы многим можете помочь нам за рубежом. Мы не всегда будем такими успешными, как сейчас, и нам, возможно, потребуются такие вещи, как радиолампы, или печатный станок, или бумага, вещи, которые слишком опасно получить здесь. Сейчас нам больше всего нужны деньги. Монк рассказал мне то, что вы говорили ему о своем положении –

«То, что я ему сказал, ничего не значит, Труди», — перебил её внук Бэддов, находясь в одном из этих эмоциональных состояний, которым подвержены идеалисты. — «На какие-то деньги от меня вы можете всегда рассчитывать. Я поставлю это своей целью».

Вот таким он был, снова связав себя обещаниями. Забывая о том, что был женатым человеком, что другие люди рассчитывали на него, и имели на него право. Ставя себе задачу, которую Ирма считала верхом безумия, свержение национал-социалистического правительства Германии. Теперь его целью стало заработать деньги для горстки объявленных вне закона изгоев, скрывающихся в многоквартирных домах, собиравшихся печатать листовки или что-то ещё. А потом оставлять их под дверями или на скамейках в парках. Что означает преодолеть силу гестапо, штурмовых отрядов, войск СС и вермахта с их огромным вооружением, с их десятками тысяч высококвалифицированных специалистов, с их постоянной бдительностью и умением пытать и убивать!

«Как я могу связываться с вами, Труди», — спросил он.

— Я ломала голову, чтобы придумать безопасный способ. Я бедная работница, живущая в многоквартирном доме, и я бы не осмелилась получать письма из-за рубежа. И я также не хочу делиться с кем-нибудь тайной о вас.

— Может ли Монк иногда приезжать в Англию или Францию?

— Он может это устроить, но это сложно и рискованно. Как часто вы бываете в Германии?

— Я никогда не собирался посещать Германию, пока я не получил ваше сообщение. Хотя, я могу время от времени приезжать.

— Это будет дорого для вас, Ланни.

«Я путешествую на деньги своей жены», — сказал он ей с улыбкой. — «Она хочет, чтобы я так делал, и я давно отказался от споров по этому вопросу. Я сказал себе, что ее деньги капиталистические, она их не заработала, и для неё удовольствие их тратить. Большую часть того, что я заработаю, я привезу вам».

— А ваша жена не поинтересуется, куда вы их деваете?

— К счастью, эта идея к ней в голову не придёт. Для богатых признак элегантности не беспокоиться о деньгах. Если мне захочется, я куплю картину и оставлю её в моей кладовой, а упомянуть об этом моей жене я могу и забыть.

— Это звучит невероятно. Люди нашего круга не могут себе представить такой образ жизни.

— Я имел возможность наблюдать последствия унаследованного богатства. Для среднего молодого человека это приговор бесперспективности и тоски. Оно уничтожает побуждение к любой деятельности. Человек больше ничего не должен делать, и поэтому не делает. А если попытается, то потерпит фиаско в девяти случаях из десяти. Вы в данный момент даёте мне сильнейший стимул к труду, какой я когда-либо имел в своей жизни.

Она не могла удержаться от улыбки. — «Ланни, вы ангел! Если бы я верила в них, то была бы уверена, что вы были посланы нам с небес».

— Я планирую сейчас приобрести эти три небесных существа. Они херувимы, которые, я верю, занимают высший ранг в их иерархии. Но у них нет пальто, и я не могу себе их представить при ноябрьской погоде в Берлине.

X

Заморский ангел рассказал Труди о своем визите к вдовствующей баронессе. Этим он сумел на несколько минут развлечь её. Он отметил, что цена картины вряд ли может быть меньше, чем сто тысяч марок. А если это так, то при продаже он заработает для товарищей несколько тысяч. Вопрос был, как он сможет передать их?

Труди ничего не смогла придумать, кроме того варианта, которым они только что воспользовались. Она дала ему название перекрёстка недалеко от своего собственного дома, чтобы она могла без проблем бывать там в полдень каждый день. «Я в это время буду ходить за покупками», — сказала она ему. — «Единственное, что может мне помешать, это болезнь. В этом случае я напишу, что не смогу выслать рисунки».

Ланни заявил со всей серьёзностью: «Если вы заболеете в день, когда я принесу крупную сумму денег для вас, для дела это будет большой неприятностью. Поэтому вы должны следить за своим здоровьем для пользы дела».

— Я сделаю все возможное, Ланни.

— В нашу сделку я включаю условие: вы берете обязательство, из полученных денег покупать один литр молока в день и выпивать его до капли самостоятельно. Ваш вид показывает, что вы в этом нуждаетесь. Рассматривайте это, как предписание врача.

«Ладно», — кротко сказала она. Затем, после паузы добавила: «Когда вы увидите меня на улице, не заговаривайте со мной, а глядите, куда я иду, потом берите автомобиль и следуйте за мной, через пару кварталов остановитесь. Я буду идти по правой стороне улицы, и буду нести пакет. Если я несу его в левой руке, это означает, что всё в порядке. Но если я носу его в правой руке, это означает, что что-то не так. И вы будете ездить вокруг квартала, пока пакет не окажется на сгибе левой руки».

«Sehr Klug!» — сказал он со смешком. — «А теперь еще одно: предположим, что я смогу получить для вас достаточно крупные суммы денег, как вы сможете их использовать?»

— Что вы имеете в виду под крупной суммой?

— Сто тысяч марок.

«Herrgott!» — воскликнула она. — «Я никогда не думала ни о чём подобном!»

— Не так легко тратить большие суммы, не привлекая внимания. Вы используете деньги сами, или передаёте их другим?

— В основном передаю другим.

— А эти другие не будут любопытствовать, откуда вы их взяли?

— Конечно, но они понимают, что им нельзя спрашивать.

— Они, несомненно, помнят, что вы меня знаете. А не подумают ли они обо мне, как о возможном источнике?

— Нет, они читали о вас в нацистской прессе. Они скорее подумают о семье Робинов.

— Сколько денег вы можете эффективно использовать в настоящее время?

— Я не ожидала такого вопроса. Два или три тысячи марок за раз, я думаю.

— И как часто?

— Мы могли бы их тратить каждый месяц, если бы они у нас были.

«Ладно», — сказал он, — «вот кое-что для начала». Он достал из кармана пакет с несколькими тысячами марок и сунул ей в руку. «Не сделайте ошибку, и не тратьте всё сразу», — предупредил он. — «Трата денег бросается в глаза, и чем больше сумма, тем больше риска. Я не хотел бы стать причиной глотка содержимого из этого флакона».

XI

В течение полутора лет, пока Ланни Бэдд вёл двойную жизнь, его беспокоила мысль, что о нём думают его друзья в Берлине. Тут уж ничего не попишешь. Но он хотел сделать исключение для этого одного товарища. «Послушайте, Труди», — сказал он. — «Пройдёт вероятно много времени прежде, чем я увижу вас опять, и есть вещи, которые я хочу, чтобы вы ясно поняли».

Он вернул ее в прошлое на тринадцать лет назад, в первые дни нацистского движения, когда Курт Мейснер представил его сыну главного лесничего Штубендорфа, молодому энтузиасту, который стал загружать его нацистской литературой, а позже взял его на встречу с Гитлером. Год назад он взял его во второй раз. Труди сказала, она читала об этом визите в газетах. Все товарищи знали о нем.

«Конечно, они предполагают, что я ренегат», — отметил он.

«Они не знают, что и думать», — ответила она. — «Они знают, что вы спасли Фредди Робина».

— Пусть они остаются в неведении. Вы знаете, как я делаю свои деньги. Для этого я должен встречаться с лицами у власти. В Мюнхене я привёз одну из картин Дэтаза Гитлеру. Этот факт принёс мне целое состояние, которое я выручил от продаж, а также от возможности ходить туда, куда мне вздумается, и встречать нужных людей в Германии. Это мир, в котором мы живем. Все, что я хочу, это быть уверенным, что вы это понимаете, и что независимо от того, что я делаю, вы не будете сомневаться в моей честности.

— Я обещаю это, Ланни.

— В процессе моей деятельности, чтобы помочь семье Робинов, я удостоился чести личного знакомства с генералом Герингом. Я, оказалось, ему понравился, я восхищался его удалью, а он находил удовольствие в её демонстрации. Это может стать полезным когда-нибудь.

— Это звучит совершенно фантастически, Ланни.

— В каждой революции и в каждой войне бывают люди, играющие двойную роль и имеющие дело с обеими сторонами. Мне это не нравится, но я начинаю понимать, какие возможности это даёт. Мой отец начинает производство самолетов, и он ожидает помощи от меня. Я в свою очередь могу оправдать себя, используя его в своих целях. Я не хочу говорить больше об этом, но хочу быть уверенным, что ни при каких обстоятельствах, вы не упомяните о вашей связи со мной или о том, какую роль я играю.

— Я умру прежде, чем я это сделаю, Ланни.

— У меня есть идея, которая может оказаться стоящей и о которой я хотел посоветоваться с вами. Вы знаете, что жирный генерал захватил дворец моих еврейских друзей, и среди награбленного были прекрасные картины. Случилось, что Золтан Кертежи и я выбирали почти все эти картины. На них можно легко найти покупателя в Америке. Это могло бы принести несколько миллионов долларов, а комиссия составит десять процентов. Это является одним из способов, с помощью которых я мог бы получить крупные суммы денег для вас. И мне будет приятно уговорить старомодного тевтонского барона-разбойника вложить деньги в его собственную погибель.

«Knorke!» — воскликнула женщина.

— Есть один недостаток этого плана, Геринг получит девять марок на каждую марку, которую получу я. Таким образом, я помогу нацистам гораздо больше, чем нанесу им ущерб. Ведь он может использовать эти деньги, чтобы купить самолеты моего отца?

Труди долго думала, прежде чем ответить. — «Он купит самолеты на деньги немецкого народа, никогда на свои собственные. Для себя он строит грандиозное поместье на полуострове Северного моря. Он жадная свинья, и я не верю, что он даст хоть пфенниг правительству, он заберёт себе всё, что сможет».

— Тогда ему можно предложить продать картины?

— Если он захочет продать их, он может сделать это и без вашей помощи, разве это не так?

— Да, без сомнения.

— Ну, тогда, пусть тратят всё, что ему заблагорассудится для своего собственного удовольствия, а мы будем использовать нашу долю, чтобы рассказать немцам, как живут их лживые лидеры.

«ОК», — сказал американец. Эту фразу понимают все, кто смотрит фильмы. — «Я, возможно, буду иметь честь посетить это поместье, которое он назвал Каринхалл в честь своей покойной жены. Если мне удастся стать его советником по искусству, я явлюсь на нашу встречу в ближайшие несколько дней с пером на шляпе!»

«С не слишком большим пером!» — сказала озабоченная женщина вне закона.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

На вершине мира

I

Исполненный сознания долга Ланни отправился на Салон, а затем, возвратившись в отель, сообщил жене, что нашёл нового художника, который произвел на него большое впечатление. Она со своей стороны была полна новостей о делах важных личностей в Берлине, причём много скандальных. Их повторение не расценивалось как анти-нацистская деятельность, в любой столице мира делалось то же самое. Человеческая природа во всем мире была одинаковой, только она становилась хуже дальше к востоку. Теперь появились тревожные симптомы, что восток, казалось, стал двигаться на запад. Ланни озвучил свой план: «Ко мне пришла блестящая мысль: все те картины, которые Геринг забрал у Йоханнеса, вероятно, не представляют для него интереса, и может быть он захочет их продать».

«Ты думаешь, что он поручит это тебе?» — воскликнула жена. Она поняла, что это может убрать источник её огорчений на долгое время.

— Попытка не пытка. Я думаю вызвать Фуртвэнглера.

«Но не говори ему, что задумал», — осторожно сказала жена.

Он вызвал официальную резиденцию министра-Президента Пруссии, и обнаружил у телефона молодого штабного офицера. Он и Ланни всегда превосходили друг друга в вежливости, почти как два японца, и теперь продолжили свои любезности по телефону. Обер-лейтенант сказал, что он читал о прибытии Ланни и собирался звонить ему. Ланни сказал: «Я вас опередил». Он спросил о семье офицера и о его здоровье, и о самочувствии Его превосходительства министр-Президента генерала. У него был полный список титулов, но четырех было достаточно для обычного разговора. Фуртвэнглер ответил: «Er sitzt auf der Spitze der Welt» и добавил: «Я считаю, что это по-американски». Ланни догадался, что это был еще один случай влияния кино.

«Если вы свободны в этот вечер, почему нам не поужинать вместе?» — спросил тонкий интриган. — «Приведите жену, если вы думаете, что ей будет интересно».

Ирма была в откровенном утонченном наряде, Ланни во фраке. Штабной офицер появился в своей черно серебристой парадной форме с белым черепом и костями, а его высокая и угловатая деревенская жена в платье с вырезом, которое демонстрировало плечевые кости спереди и сзади. Хороший кутюрье не позволил бы ей сделать такое декольте, но она была дочерью производителя сыра из Померании и еще не осознала своего места в die Grosse Welt. В Пруссии жены должны платить за своих мужей, а затем в течение большей части жизни они остаются дома и посвящают себя трём К, которые переводятся, как кухня, дети, церковь.

II

В этом большом и элегантном обеденном зале отеля с услужливыми официантами, разносящими с поклонами дымящиеся блюда, Ирма представила отредактированную версию беседы с княгиней Доннерштайн, в то время как Ланни, вскользь упомянувший свою близость с французскими финансистами, рассказал о своей жизни по соседству с английским замком и неофициальном общении с сотрудниками министерства иностранных дел. Когда четверо оказались одни в гостиной апартаментов Бэддов, а обе дамы уселись в углу и говорили о дамских делах, Ланни рассуждал об угрозе французской внешней политики и ненадежности французских политических карьеристов.

Обер-лейтенант, в свою очередь, говорил о несравненной партии, ее планах и надеждах. Странная вещь, которую Ланни не мог полностью осознать. Молодой эсэсовец знал, что его американский гостеприимный хозяин досконально осознал предательство и жестокость партии, был свидетелем душераздирающих зрелищ и потерял одного из своих самых близких друзей в нацистском терроре. Но жирный генерал, босс Фуртвэнглера, счел нужным обратить все это в шутку, и штабной офицер, видимо, решил, что для Ланни всё это также было шуткой. В их психологии существовала любопытная особенность, которую трудно понять постороннему. Их коллективная самовлюблённость была таковой, что они были не в состоянии понять мысли других людей, а их самые изощрённые хитрости оставались наивными и уязвимыми. Они казались тяжелыми доспехами для боя, но с большим отверстием у солнечного сплетения.

Национал-социалистическая рабочая партия Германии добилась за последние два года таких успехов, какие никогда ранее не были известны в истории. Они знали, что идут к новым успехам. И успехи были в их сердцах, которые были полны порывом, дающим им «силу через радость». Звучали их торжествующие песни о будущем, их форма считалась изящной, их марши со знамёнами прославляли будущее. Грандиозные и великолепные театрализованные праздники должны были поведать о них всему миру. Они были буквально опьянены своей грандиозностью. «Германия принадлежит нам сегодня, завтра весь мир». А что, если миру может не понравиться такая перспектива, и также они сами?

Вот приехали эти двое богатых американцев, но что такое просто богатство по сравнению с титулами, славой, почётом, честью, репутацией, мечтой и духом? Богатство является дополнением, одна из наград за мужество и смелость. Все богатства мира были открыты нацистам, как для Писарро в Перу и Клайву в Индии. Этой американской паре хватило ума, чтобы предвидеть, что произойдет, и присоединиться к арийцам. Они пользуются привилегией встречаться с Его превосходительством министр-Президентом Пруссии, рейхсминистром Германской империи, министром авиации, главнокомандующим немецких ВВС, главным лесничим рейха, комиссаром рейха, и так далее и далее. Им было разрешено обращаться к нему неофициально, шутить с ним и слушать его откровения. Подобная честь может ошеломить и побудить следовать за триумфатором.

На ужин Ланни заказал лучшее шампанское, а потом он подал коньяк и ликеры, и, потягивая их слегка сам, он старался не позволять бокалу своего гостя пустеть. И скоро лицо арийца порозовело, а речь стала проще. Он рассказал, что Германия собирается выиграть плебисцит в Сааре. Дело было устроено с немецкой основательностью, и все пройдёт planmдЯig. Он не зашёл так далеко, чтобы рассказать, как было организовано убийство Барту, но он с улыбкой заметил, что оно было, конечно, очень своевременным, и, что в будущем французские политики будут более осторожным в своей политике Einkreisung. Он долго распространялся о чудесах последнего партийного съезда, и лирически описывал восторженность рядовых членов партии. Sieg heil! Sieg heil!

Наконец, Ланни Бэдд, компаньон благородных лордов и мультимиллионеров, подумал, что сейчас настало время для замечания: «У меня есть информация, которая может представлять интерес для Его превосходительства», обер-лейтенант, не колеблясь, тут же ответил: «Herrlich, Herr Budd! Я доложу ему сразу утром». Потом, когда герр Бэдд рассказал своей леди об этом успехе, она заметила: «Боже, но мы, конечно, полностью заплатили за это. Ты можешь себе представить что-нибудь более тусклое, чем эта бедная деревенская клуша, которую он таскает с собой?!»

III

Старомодный тевтонский барон-разбойник находился в роскошном частном апартаменте своей официальной резиденции, в комнате с большим черным столом и золотыми шторами собственного дизайна. Однако, львенок был изгнан, повзрослев, он стал слишком большим для лицедейства. Министр-Президент и генерал был одет в одну из этих великолепных форменных одежд, дизайну, раскрою и шитью которых посвящала немало времени вся швейная промышленность рейха. Сейчас это была бледно-голубая форма с более темной синей полосой и знаками различия, смысл которых Ланни не понял. Какая бы ни была форма, но на ней всегда присутствовала широкая лента через плечо и большая золотая восьмиконечная звезда, висевшая на двух белых лентах.

«Ja, Lanny!» — взревел толстяк, когда он увидел своего гостя. Его широкое лицо с тяжелыми челюстями, как правило, угрюмое, светилось удовольствием, и он схватил американца большой и влажной, но не дряблой, рукой. Чтобы защитить себя, надо сильно напрячь руку! Ему хотелось казаться доброжелательным в присутствии этого баловня судьбы, которого он использовал при успешном ограблении одного из самых богатых Judschweine Германии. Конечно, не может быть, чтобы Герман Вильгельм Геринг громко смеялся, чтобы скрыть смущение!

«Grьss Gott, Hermann!» — ответил Ланни, видя, что его повысили в социальном статусе.

«Also!» — воскликнул жирный воитель. — «Вы становитесь наследным принцем воздушных линий!»

Ланни опешил и показал это. «У вас действительно хорошая секретная служба», — заметил он.

«Вы когда-нибудь сомневались в этом?» — спросил хозяин. Затем более серьезно: «Ваш отец должен увидеться со мной, это может быть взаимно выгодно для нас».

«Na, na!» — улыбнулся Ланни. — «Вы не финансируете авиационные заводы за пределами рейха.»

«Aber» — возразил министр авиации, — «мы покупаем самолеты, и хотели бы купить больше, если они будут хорошими».

«Один в качестве образца?» — возразил собеседник. Он знал, что должен был быть наглым. Он играл роль придворного шута.

— Как вы можете говорить такое? Кто может сказать, что я взял что-нибудь, не заплатив за это?

— Кто бы мог сказать это, если я не я?

При этом крепкий генерал превратился в Санта Клауса, чей круглый живот качался, когда он смеялся, как лоханка с желе. Сомнительно, если бы кто-нибудь осмелился так обратиться к нему в течение долгого времени.

«Setze dich, Lanny», — сказал он по-отечески. — «Серьезно, скажите Роберту Бэдду, что если он получит двигатель в тысячу лошадиных сил, я куплю лицензии на его патенты, и ему не придётся спорить о цене».

Это привело его в замешательство. Ланни чувствовал себя окутанным сетью шпионажа, и внутренне содрогнулся, думая о Труди. Но потом он понял, что Робби говорил о своем проекте и в Париже, и в Лондоне, и, конечно, агенты проинформировали Геринга. Но какое различие в эффективности! Робби обращался к властям, как в Англии, так и в своей собственной стране, и все они отнеслись к нему с пренебрежением. А вот этот старый немецкий Raubtier посылает за ним и приглашает его назвать свою собственную цену! Это предвещало недоброе, и особенно Ланни знал, что Робби будет склонен принять приглашение!

IV

Это был мальчишник, и Ирму не пригласили. Обед им прикатили в ту же комнату на столе с роликами. Он состоял из вареной камбалы под обильным и жирным соусом и Hasenpfeffer. По-видимому, великий человек не уделял никакого внимания представлениям о диете. Он объедался в середине дня и навязывал огромное количество пищи своему гостю. Он говорил быстро и с набитым ртом, так что это выглядело более отталкивающе, чем обычно. Но Ланни смеялся над его шутками, восхищался его возможностями и не смущался от сексуальных анекдотов. Когда официанты подали обед, генерал прорычал: «Вон!», и они исчезли, и не возвращались, пока он не нажал на кнопку.

Теперь у Ланни была возможность показать, что он в состоянии добывать ценную информацию для организатора военной мощи Нацилэнда. Он задумывался об этой проблеме и выбрал с осторожностью свою манеру поведения. Он никогда не скажет Герману Вильгельму Герингу ничего, что бы принесло ему реальную пользу. Только то, что Герман Вильгельм Геринг уже знал. Посетитель будет поставлять много информации такого рода, и она будет точной. Так Его превосходительство будет всегда начеку, надеясь получить что-то новое. На прямой вопрос, Ланни ответит, что он не знает, но хотел бы попробовать узнать. Как долго он сможет продержаться с такой программой, он не мог догадаться, Рик сказал: «Не очень долго», и Ланни ответил, что как только генерал устанет от его общества, тот сможет найти более полезного шпиона.

Хозяин перевёл разговор на Францию, и Ланни рассказал ему о анти-нацистской ориентации Барту, и как сильно его коллеги-заговорщики пришли в замешательство от его смерти. Он рассказывал это человеку, которого подозревал, что тот был настоящим убийцей. Ланни описал, как министр иностранных дел подставил себя под пули в стремлении спасти своего королевского гостя и получил рану в артерию плеча. Его могли бы спасти, если бы кто-нибудь из его сотрудников догадался перевязать его руку и затянуть повязку палкой или авторучкой. Но никому это не пришло в голову, и он медленно истек кровью. Ланни вошёл в кровавые подробности, думая испортить аппетит убийцы на Мозельское вино. Но такого эффекта не получилось.

Посетитель рассказал о новом министре иностранных дел Франции, которого один из его финансовых спонсоров называл монгольским мошенником. Часть определения «мошенник», по мнению Ланни, была правдой, а что касается части «монгольский», сын трактирщика шутил об этом сам, потому что был смуглым и имел толстые губы и странные раскосые глаза. Геринг спросил, действительно ли у него была монгольская кровь, и Ланни ответил: «Кто знает? В этой части мира расы сильно смешались». Ланни точно знал, как угодить чистокровному белокурому арийцу. Посетитель рассказал всё, что знал о личности Лаваля, и как мало в ней хорошего. Он рассказывал о двухстах семьях, которые правили Францией, и выразил мнение, что Лаваль стал двести первым и будет отныне автоматически служить их интересам. — «Их собственное состояние занимает их так глубоко, что им не остается времени думать о своей стране. Они не будут слишком сильно горевать, если вы захватите остальное, оставив им шахты, сталелитейные заводы и другие ценные активы».

«Хорошая идея», — сказал массовый убийца. «Я воспользуюсь ею».

Ланни был бы озабочен, если бы не был уверен, что Геринг уже сделал это.

V

Обеденный стол на роликах укатили, а жирный генерал зажег толстую сигару и откинулся в мягком кресле, демонстрируя довольство. Они были одни, и пришло время для раскрытия карт.

«Скажите, Ланни», — сказал он, — «вы уже решились помогать мне время от времени?»

— Я долго думал об этом, и меня удручает отсутствие необходимых качеств. Я сомневаюсь, что мои способности могут стоить вашего внимания.

— Позвольте, мой друг, в этом мне быть судьей. У меня есть некоторый опыт в оценке людей.

— В этом случае вы слишком щедры. Не так легко изменить лентяя, который был им в течение тридцати пяти лет.

Оценщик людей пристально уставился на своего гостя. «Вас что-нибудь беспокоит в данный момент?» — спросил он.

Ланни улыбнулся. — «Только то, что я объелся».

— Я хотел бы попросить вас не делать ничего, кроме того, что вы делаете сейчас. У вас есть возможность видеться со многими людьми, которые представляют интерес для меня. Я знаю, что они вам интересны и вас развлекает следить за ходом их мыслей. Не могли бы вы приезжать и рассказывать мне о том, что вы наблюдали? Ну, например, я могу предложить, чтобы во время вашего следующего визита в Париж вы добились расположения Пьера Лаваля, изучили его характер и помогли мне понять, какой подход к нему будет наиболее эффективным.

— Конечно, Герман, но у вас есть множество людей, выполняющих такую работу для вас!

— Я не пытаюсь это скрывать от вас, но среди них нет ни одного, которому я мог бы доверять, как вам.

Ланни, который не вчера родился, а более двенадцати тысяч вчера назад, точно знал, сколько стоит такое замечание. «Для меня это большая честь», — сказал он. — «Я же говорил вам, пока у меня свобода действий, я могу с удовольствием делать это, но если я принимаю от вас вознаграждение, я сразу чувствую давление и начинаю задаваться вопросом, отрабатываю ли я свой хлеб, и решать, что я полный Taugenichts! "

«Это всё ваша совесть уроженца Новой Англии», — сказал толстый генерал. — «Я никогда раньше не имел возможность наблюдать её в действии».

«Она очень неудобна для её обладателя», — ответил внук пуритан; — «но полезна для тех, кто имеет с ним дело».

— Вы должны понимать, что у нас пруссаков тоже есть свои принципы, хотя, возможно, не похожие на ваши. Я не буду чувствовать себя комфортно, прося от вас милости, если я не могу дать вам что-нибудь взамен. Можете ли вы сказать мне, что вы можете принять?

VI

И так у Ланни клюнуло, и настало время подсекать. Он ответил, не медля: «Если вы так ставите вопрос, Герман, я дам вам прямой ответ. У меня есть то, что я считаю профессией, во всяком случае, она позволяет мне заработать больше, чем мне нужно, и справляться со смущением, что я живу за счёт своей богатой жены. За неимением более короткого названия я называю себя Kunstsachverstьndiger»

«Мне сообщили о вашей репутации», — ответил Министр-Президент. Ему показалось, что он подсёк добычу. — «Вы, может быть, слышали, что я строю довольно хороший охотничий домик для моих друзей. И хочу его достойно обставить, я был бы рад получить от вас совет по этому вопросу. Не могли бы вы купить несколько картин для меня?»

— То, что я имею в виду, отличается от вашего предложения. Я думал о старых мастерах, которые были во дворце Йоханнеса Робина. Я не помню, говорил ли я вам когда-нибудь об этом, но мой коллега и я отобрали и купили все эти картины.

— Я слышал много комментариев о непревзойдённом мастерстве в создании этой экспозиции.

— Мы вложили много труда в эту коллекцию, и я думаю, что она на самом деле хороша. Моя идея заключается в том, что, возможно, ваши вкусы могут отличаться от моих, и вы захотите превратить некоторые из этих работ в наличные деньги. Я подготовил список того, что было за них заплачено, и был бы рад попытаться найти покупателей по тем же ценам. Позвольте мне добавить, что вам это ничего не будет стоить.

— Но я думал, что вы собираетесь предложить, как я смогу вас вознаградить!

— Покупатели будут платить мне десять процентов комиссии. Это ставка, по которой я работаю с ними.

— Но это не справедливо, почему я тоже не должен платить?

— У меня есть правило, которое я никогда не нарушаю, я не беру комиссию от обеих сторон. Я представляю одну или другую стороны, и пытаюсь представлять её интересы.

— Но почему не вы можете представлять мои интересы и позволить мне платить комиссию?

Ланни победно улыбнулся. — «Вы добрый, а я признательный. Но так уж случилось, что у меня есть постоянное соглашение с несколькими клиентами в Америке, которые собирают коллекции. Они знают, что надо добавить десять процентов к ценам, которые я им направляю. Так почему бы не позволить им продолжать это делать?»

«Чудесно!» — воскликнул Геринг. — «Но не могу ли я получить более высокие цены с помощью вашего мастерства убеждать?»

— Я сомневаюсь, по той причине, что Йоханнес всё купил до депрессии, и в настоящее время будет не таким уж легким делом найти покупателей. Я только предлагаю попробовать, и предупреждаю вас заранее, что я, вероятно, могу ничего не добиться. Йоханнес был человек, который хотел, что он хотел, и более того, он не раз настаивал на покупке по цене, которую я считал завышенной с деловой точки зрения. В этом списке, который я составил из моих записей, указаны фактические закупочные цены, но в некоторых случаях я карандашом проставил меньшие суммы, которые я мог бы посоветовать любому из моих клиентов платить в настоящее время. Эта информация, конечно, только для вас, и вам принимать любое из моих предложений.

«Скажите мне, как вам удалось достичь таких успехов», — спросил Геринг. — «Ваши магические миллионеры всегда платят все, что вы им говорите?»

— Ни в коем случае. Они придают большое значение своим деньгам. Они могут спросить: «Вы уверены, что это стоит таких денег?», на что я им отвечу: «На произведения искусства нет фиксированной цены, это зависит от того, как сильно вы его хотите'. Иногда мне говорят, чтобы я предложил более низкую цену. Тогда я беру всю эту сумму наличными и кладу её на стол перед владельцем картины. Я заметил, что вид денег производит своего рода гипнотический эффект на многих людей. И те, кто бы устоял перед банковским чеком, сдаются при виде пачки тысяче-марочных банкнот.

Тевтонский Фальстаф был удивлен таким описанием человеческой слабости. Он назвал Ланни — «ein ganzer Kerl» и сказал: «Дайте мне список, я его посмотрю. Ряд картин для меня ничего не значит, и, возможно, я позволю вам пограбить этих ваших плутократов».

VII

Сейчас делать было нечего, только ждать. Что было не так уж обременительно с апартаментами в отеле люкс и полным обслуживанием по желанию. Светское берлинское общество распахнуло свои двери для американской «звезды», и после того, как курьерским поездом прибыли полдюжины кофров, она была готова к выходу днём и ночью.

Принц-консорт облачался в соответствии с диктаторскими указами моды и сопровождал свою супругу на обеды, чаепития с танцами и званые длинные ужины с последующими музыкой и танцами. Он жал руки многочисленным крупным господам, которые, казалось, имели комплекцию китов и примерно их облик, начиная с коротко остриженной головы, плавно закругляющейся вниз, и двумя или тремя глубокими складками на затылке. У их дам была та же комплекция и голоса, подходящие для вагнеровских опер. Ланни непочтительно вообразил их в развивающихся белых одеждах, галопирующих в ритме полёта валькирий. Они вели серьезные разговоры, и их можно было глубоко оскорбить, спутав Hochgeborener с Hochwohlgeborener или обратившись к фрау Доктор, как к обычной фрау.

Младшее поколение не отличалось такой тяжеловесностью, как в комплекции, так и в мыслях. Они играли в гольф и теннис, танцевали с воодушевлением и катались на автомобилях. Они восхищались американцами, пользовались американским сленгом, и у них не осталось никаких обид из-за войны. Как дочь Дж. Парамоунта Барнса, они сделали своей религией приятное времяпровождение. Политика их не интересовала. Кроме нескольких смешных историй о руководителях фантастического нового Regierung. Когда они рассказывали эти истории, у них делались просветленные лица, и они шли танцевать. Regierung редко вмешивался в дела тех, у кого были деньги, а подобные остроты ограничивались правильным кругом лиц, у которых тоже были деньги. Когда Ланни спросил внука одного из стальных королей, что он действительно думает обо всем этом, то Grьnschnabel ответил: «Zum Teufel! Это проблема получения голосов миллионов идиотов, а в моей стране их нацисты, кажется, устраивают».

Большие магнаты и их жены сделали свой выбор. Для них идеи Гитлера означали не больше, чем запрет забастовок и агитации профсоюзов, а также отсутствие красных боёв на улицах. Они означали фиксированную и постоянную заработную плату, в результате чего наступило такое процветание тяжелой промышленности, как никогда прежде. Короче говоря, Третий Рейх стал мечтой магнатов, и Ланни был поражен любопытным сходством их рассуждений с рассуждениями своего отца. Разница состояла лишь в том, что они уже получили то, что хотели, в то время как Робби мечтал об этом, но не знал, как это получить. Выборы на его родине прошли не так, как он предсказал, и его надежда сдержать этого человека в Белом доме стала сумрачной. Робби не зашёл так далеко, чтобы пожелать американского Гитлера. Но предсказывал приход похожего, и если бы вероятный кандидат правильно себя представил и попросил бы средств, то с пустым карманом он бы не ушёл.

Хозяева крупной сталелитейной, угольной, химической и электротехнической промышленности Германии высказали несколько формальных слов сожаления относительно эксцессов своего нового правительства, но поспешили отметить, что такие вещи всегда происходят во время любой социальной перестройки. Они добавили, что всей Германии в настоящее время требуется восстановление утраченных территорий, а затем Европа надолго может быть уверена в мире и процветании. Ланни хотел спросить: «Мир и процветание на основе тотального производства вооружений?» Но эти вопросы он должен был держать взаперти в другой половине своей личности.

VIII

Когда американский плейбой устал от берлинского светского общества, он переключился на художественные галереи и концертные залы. Нацисты сожгли большинство стоящих современных книг и подвергли цензуре художественные выставки, но коллекции старых мастеров остались нетронутыми, и можно было еще услышать Баха и Бетховена, Моцарта и Брамса, но не Мендельсона и Малера и других евреев. Ланни позволил своей жене оставаться светской дамой и любительницей танцев. А себе он оставил созерцание шедевров, которые напоминали ему Германию, которую он знал и любил в юности. Которые, по его мыслям, выжили вне радиуса действия нацистских «Больших Берт» или самолетов генерала Геринга.

Он пошел на концерт в филармонию и услышал прекрасное исполнение Пятой симфонии. Он отдал свою душу этому произведению Бетховена, и почувствовал себя в виде божества наделенным новым восприятием и возможностями. Он принял участие в борьбе человечества против тех сил, которые стремились остановить прогресс. Он грезил безбрежными мечтами, и когда последние ноты великолепной музыкой смолкли, он вернулся в реальный мир обновленный и с новыми силами.

Но Ланни уже не был тем же доверчивым и счастливым пареньком, каким он впервые услышал это классическое произведение. Он узнал больше о мире, и его мысли стали более сложными. Посмотрев в концертном зале на мужчин и женщин, молодых и старых, которые были мистически с ним заодно, он заметил, что некоторые из них носили нацистскую униформу, и что бы это могло бы значить? Возможно ли преобразовать страстные стремления Бетховена в какие-либо формы идеологии Гитлера? Для Ланни это означало борьбу греха против Святого Духа. Но, видимо, так оно и было. Бетховен сказал: «So pocht das Schicksal an die Pforte». Но что эти удары судьбы значат для штурмовика? В какую дверь он требует входа? Дверь к французским войскам на Рейне, или к русским из Восточной Пруссии?

Не самые лучшие мысли приходят в концертном зале! Иностранный мятежник воззвал к душе Бетховена от имени своего дела, и отец современной музыки сказал ему, что стук в дверь означает, что штурмовики совершили облаву на дом Шульцев и увели Люди и Фредди к пыткам и смерти. Вторая тема, кроткой мольбы, была душой Фредди, которая будет жить в душе Ланни Бэдда так долго, пока она у него будет или пока он будет сам.

Мысли мятежника блуждали и остановились на анекдоте, который ему рассказал голландец, с которым он беседовал на пакетботе от Хариджа до Хук-ван-Холланда. Нацистский знакомый превозносил этому голландцу условия гитлеровского режима. Идеальный порядок, чистые улицы, у всех есть работа, и достаточно еды, все осознают свой долг и выполняют его с удовольствием, и так далее. «Ах, да», — противопоставил голландец, — «но когда я слышу шаги на моем крыльце в четыре часа утра, я знаю, что это молочник!»

Что за странная двойственность была в душе немца, которая позволяла ему иметь самые благородные и святые мечты, а затем выйти и совершать самые отвратительные злодеяния? Что сделало Германию землей Бетховена, Гете и Шиллера, и в то же время землёй Бисмарка, Гинденбурга и Шикльгрубера, он же Гитлер? Очевидно, немец не знает, как использовать свои устремления и заставить их работать в своей повседневной жизни, особенно политической. Он наслаждается высокими абстракциями, выраженными длинными словами и используемыми, как фишки в игре, но никогда не превращающимися в наличные деньги. Его идеи были, как винты парохода во время сильного шторма. Они часто крутятся в воздухе, не вступая в контакт с водой и не производя никакого движения.

IX

Однажды утром почта принесла письмо в старинном конверте с гербом барона фон Визеншметтерлинга. Оно сообщило герру Ланнингу Бэдду, что вдовствующая баронесса будет рада рассмотреть предложение в размере сто двадцати пяти тысяч марок за картину Хуберта ван Эйка. Она не перевела цену в доллары, но по курсу это выходило около пятидесяти тысяч. Ирма считала, что это чудовищно для такого крошечного куска холста. Но это был настоящий старый мастер, на два столетия старше Рембрандта. Ланни объяснил, что это было началом торга. Для продолжения торга он, тщательно изучив содержание письма, написал, обратив внимание старушки на ее формулировки, что не может предпринять переговоры по основе обещания «рассмотреть». Может ли она гарантировать, что, если в течение следующих тридцати дней он привезёт ей сумму в сто двадцать пять тысяч марок наличными, то картина будет его?

Ожидая ответа, он сопровождал Ирму на различные увеселения. Пока однажды утром не состоялся торжественный визит обер-лейтенанта, доставившего ему документ на впечатляющем бланке министра-Президента Пруссии, разрешающий ему продать картины по списку по указанным в нём ценам. В общей сложности были перечислены семнадцать картин. Эксперт был удивлен, что в список были включены все итальянцы, большинство французов, и несколько англичан, но ни одного немца, голландца, или фламандца. Какие выводы политического характера можно извлечь из этого. Нацисты надеялись подружиться с Голландией и Бельгией, но были в состоянии сильного раздражения от Муссолини, который деловито интриговал с австрийским правительством, стремясь получить контроль над этой почти ставшей банкротом страной. Жирный командующий немецкими ВВС совершил несколько поездок в Рим, но, по всем данным, успеха не имел.

Ирма, которая тоже знала картины, посмотрела на список и прокомментировала его с другой точки зрения: «Он оставил себе всех обнаженных!» Да, психоаналитик мог бы сказать много о характере старомодного барона разбойника по этому списку оставленных картин. Его не волновали ни Пресвятая Богоматерь, ни другие такие женщины. Его не привлекали старые люди обоего пола, ни пролетариат любого племени или цвета. Его воодушевляли красивые молодые женщины в откровенных одеждах, и особенно цветущего вида в стиле Рубенса. А также принцы, государственные деятели и солдаты в великолепных костюмах, с драгоценными камнями, кружевами и разнообразными орденами. Хотел ли он использовать их дизайн для современных знаков отличия?

Во всяком случае, это была работа, хотя и не такая уж легкая. Все предложения Ланни по удешевлению были отвергнуты, и несколько цен были повышены. Но Ланни объяснил, что он иногда делал встречные предложения, и, предположительно, министр-Президент принимает меры предосторожности. Более низкое предложение цены не может нанести ему никакого вреда. Официальный палач старомодного барона разбойника не может отрубить голову Kьnstsachverstдndiger, который, так уж случилось, был американским гражданином. Общая сумма, которую Ланни был приглашен внести в казну великого человека, составляла немного более миллиона марок. И даже если учесть комиссию Золтану Кертежи в некоторых сделках, он заработает достаточно денег, чтобы обеспечить средствами Труди Шульц и ее коллег заговорщиков на год или два.

X

Ланни и его жена были приглашены на обед, но он отпросился, чтобы написать письма и телеграммы. После ухода Ирмы, он поехал в район Моабита. Пока он ехал, его мысли были заняты вторым человеком в иерархии нацистов, пытаясь открыть тайну этого необычного знакомства. Разве Геринг действительно верил, что Ланни благоволил его делу и был готов помогать ему? Это трудно себе представить. Массовый убийца, организатор ночи длинных ножей, поджога Рейхстага и других преступлений, ещё неведомых в истории, вряд ли был склонен завязать случайный дружбу или пасть жертвой чар дилетанта всех искусств, в том числе и бесед. Имея под началом наибольшую шпионскую организацию в мире, он вряд ли мог допустить к себе любое лицо, не зная, подноготную и связи этого человека. Мог ли он не знать о Красном дяде и розовой школе в Каннах, и что Ланни был выдворен из Рима десять лет назад, что он был другом Блюма, Лонге, Стеффенса и других, и что его лучший приятель был антинацистким драматургом? Что хотел Геринг от такого человека?

Тайна была достаточно сложной, чтобы составить сюжет для мелодрамы Эрика Вивиана Помроя-Нилсона. Хотел ли командующий авиацией использовать Ланни в качестве посредника для ведению бизнеса с отцом Ланни? Или он положил глаз на состояние Ирмы и планирует ввергнуть Ланни в серьезную передрягу, а затем ограбить жену Ланни, как он ограбил Йоханнеса Робина? Или помышлял использовать его в качестве приманки, чтобы завлечь членов подпольного движения в сети гестапо? Труди поручилась за Монка. Но предположим, Монк дурачил Труди и хотел встретиться с друзьями Ланни и выведать его секреты? Все эти предположения казались более вероятными, чем идея, что этому самовлюблённому и жестокому человеку действительно была приятна компания внука Бэддов.

Может быть, за ним здесь в Берлине следят! По крайней мере, он смог это проверить. Он повёл свою машину вокруг квартала, и каждый раз, когда поворачивал за угол, он смотрел в маленькое зеркало, наблюдая за другим автомобилем, делавшим такой же поворот. Но таких автомобилей не наблюдалось. Поэтому он решил, что Труди сейчас ничто не угрожает. Он приехал на улицу, которую она ему назвала, рассчитав время, чтобы проехать названный угол ровно в полдень. Она была там тоже вовремя. Он шла по правой стороне улицы и несла небольшой пакет на сгибе левой руке. Он подъехал к ней сзади, проехал вперёд и в следующем квартале остановился по обочине и пождал, пока она не появилась и не влезла в машину. Они проехали дальше, и он снова повернул за угол и внимательно наблюдал. Но преследования не было.

XI

«Я не знаю, где взять перо», — сказал Ланни; — «но я получил работу от генерала».

Он рассказал ей о завтраке в официальной резиденции, и для женщины это была своего рода страшная сказка о посещении замка Синей Бороды.

«Как вы могли есть его пищу?» — воскликнула она.

«Я съел слишком много», — ответил он. — «Это было частью работы. Если я буду бывать там часто, то вы уведете меня таким же, как он».

— Gott behьte! О чём можно говорить с таким человеком?

— В основном можно только слушать его. О нём самом и его удали, и, конечно, об армии и, особенно, о ВВС, которые он строит. У него сильное эго, и его цель в жизни заставить других подчиниться его воле. Он гораздо лучшая компания, чем другие нацисты, потому что он не утомляет вас их жаргоном. Он говорит, как человек общества, кто интересуется властью, и считает своего собеседника достаточно разумным, чтобы понять это.

— А то, что он убил десятки тысяч человек и пытал сотни тысяч в тюрьмах, не мешает ему спать?

— Я уверен, что он крепко спит, как и любой другой толстяк. Вы должны понимать, что у него нет нашего представления о человеческом братстве. Он профессиональный убийца. Его обучали этому с юности, и во время мировой войны убийство стало самой захватывающей игрой, в которой он ставил свою жизнь против своего мастерства. Фрау Магда Геббельс обратила мое внимание на то, что многие из нацистских лидеров были летчиками. Это была школа для обучения инициативе, смелости и устранению несогласных. Я уверен, что Геринг, не колеблясь, устранит вас, как клопа.

«Я бы уступила ему своё место», — сказала Труди, сдерживая кривую улыбку.

— Теперь этот массовый убийца проводит школу для молодых нацистов, обучая их инициативе и смелости. Кстати, и косвенно, он учит тому же самому молодых лидеров рабочего класса. Это суровая школа.

Она долго думала, прежде чем она снова заговорила. — «Скажите, Ланни, предположим, у вас есть возможность обратиться к рабочим Германии. Есть только один шанс, что бы вы им сказали?»

Автомобиль проехал целый квартал, прежде чем он ответил. — «Я считаю, что я бы рассказал им, что увеличение занятости, которой хвастаются нацисты, полностью основана на производстве вооружений. Также, это зависит от увеличения долгов, и поэтому всё не может продолжаться бесконечно. Всё будет иметь один конец, избиение рабочих».

— Предположим, у вас был бы шанс передать сообщение от внешнего мира, что бы это было?

— То, что рабочие Франции, Англии и Америки настроены пацифистски. Они не хотят, перевооружать свои страны, и они в значительной степени преуспели в сокращении военных бюджетов. Но, конечно, если Германия продолжит перевооружение, это автоматически заставит соседние страны последовать её примеру. Очевидно, что когда страна превращает все свои ресурсы в военные материалы, что Германия делает сейчас, придет время, когда ей придется воевать. Она просто не сможет сделать ничего другого, и ей придётся использовать свои вооружения, либо задохнуться под их весом.

— Мы больше не получаем социалистические газеты из-за рубежа, Ланни. Можете ли вы назвать мне, иностранного государственного деятеля, который заявлял это, так, чтобы его можно было процитировать?

— Леон Блюм повторял это много раз, как в своих выступлениях, так и в газете Le Populaire.

«Очень хорошо», — сказала женщина. — «Мы отнесём это высказывание ему. Когда вы следующий раз приедете в Германию, привезите нам такие вырезки. Они будут полезны».

«ОК», — сказал Ланни экспромтом, и не понимая, что он делает еще один шаг к беде. Или, может быть, он понимал это, но не хотел признаться в этом самому себе. Широки врата и пространен путь, ведущие в погибель. И когда сделаешь первый шаг через эти ворота и пойдёшь этим путём, становится легче сделать шаг второй и третий.

XII

Когда Ланни вернулся к себе в гостиницу, его ждала телеграмма. Всегда интересное событие в жизни художественного эксперта. Среди знакомых Ирмы на Лонг-Айленде была молодая матрона, известная как «принцесса солений». Она унаследовала пакет акций в той отрасли промышленности, которая имеет отношение к консервированию и переработке пищевых продуктов. Два или три года назад Ланни телеграфировал ей из Вены о Царице Небесной Яна ван Эйка, и она тут же отправила запрошенные деньги. В свое время она обнаружила, как и большинство его клиентов, что это была прекрасная вещь, и что владение ею стало источником всеобщего признания. Так, сразу же после получения цены от вдовствующей баронессы, Ланни телеграфировал тому же клиенту, которая имела возможность получить Пресвятую Деву работы старшего брата Яна и, таким образом, стать уникальной среди американских коллекционеров, по сведениям Ланни. Теперь пришёл ответ, что сто двадцать пять тысяч марок находятся на его счету в одном из крупных банков Берлина, но ему следует получить свою комиссию из этой суммы.

Это было то, что заставляло Ирму Барнс злиться на богатых. Она назвала это «игрой на понижение», и возмутилась, спросив, что были пять тысяч долларов для Бренды Спратт? Ланни усмехнулся и сказал, что если пересчитать эту сумму на консервы из свинины и бобов, то она может составить целый вагон. Он привык к встречным предложениям и видел, как один из его клиентов отказался от бесценный картины из-за дополнительных десяти процентов. Он рассказал один из любимых анекдотов своего отца, о женщине в Ньюкасле, желавшей продать свой особняк, но отказавшейся от сделки, потому что покупатель настаивал включить в сделку шторы.

Это будет означать еще одну поездку в Ноймарк, и ещё один из этих торгов, которые развлекали Ланни. Он выполнил математические расчёты, чтобы определить цену картины и свою комиссию. Получилось сто тринадцать тысяч шестьсот тридцать шесть марок и тридцать шесть пфеннигов. Цена будет выглядеть лучше, если он откажется от пфеннигов и предложит прусский леди дополнительную марку. Он позвонил своей жертве и назначил ей свидание на следующий день после обеда. Также он позвонил Золтану о сделке, и сказал Ирме, что договорился со своим коллегой, что будут иметь дело с клиентом, желающим картину, но не желающим платить столь высокую цену.

XIII

В банке Ланни получил большую пачку новых хрустящих банкнот и уложил её в свой внутренний карман. В Германии ему не нужно беспокоиться об ограблении, потому что оно могло быть только официальным, но владелец американского паспорта пользовался иммунитетом. Они ехали под дождём, который обратился в небольшой снег, прежде чем они добрались до места назначения. Картофельные поля гляделись огромным волшебным одеялом, представляя землю, где никогда не было никаких страданий. Но это была иллюзия, ибо, если знать, сколько тысяч человеческих тел удобрили эти поля на протяжении столетий, можно было бы потерять аппетит к «земным яблокам», так немцы называют картофель.

В гостиной пожилой дородной аристократки, переполненной вещами, достаточно старыми, чтобы быть полезными, и к тому же уродливыми, Ланни начал игру, которая заменяла ему войну. Поэт сказал миру, что И знатную леди от Джуди О'Греди Не сможет никто отличить. Ланни никогда не покупал картин у одной представительницы из этой пары, но он покупал их у представителей французского, испанского, немецкого, австрийского, польского и русского правящих классов, и оказалось, что их манеры и нравы не отличались, когда большое количество денег, в валюте их стран, соблазнительно появлялись перед их глазами.

Вдовствующая баронесса фон Визеншметтерлинг возмутилась, узнав, что этот молодой американский выскочка назначил встречу, ожидая, что она будет тратить своё время, торгуясь из-за нескольких марок. Она установила свою цену, и написала ему второе письмо, ещё не отправленное, о предоставлении ему свободы выбора. Почему он не сказал ей по телефону, что хотел заставить ее уменьшить цену? Ланни сказал, что ему жаль. Он не предполагал, что его контрпредложение будет воспринято, как преступление. И кроме того, сумма в сто тринадцать тысяч шестьсот тридцать семь марок это не деньги, которыми следует пренебрегать. Он сказал это с любезной усмешкой, и добавил, что он был бы рад, если бы он мог вытащить пакет с деньгами из кармана, потому что он был настолько тяжелым, что деформировал его пиджак. Он вытащил пакет, и увидел, как глаза вдовствующей баронессы вылезли из орбит, вряд ли, что она когда-либо видела такое количество наличных денег за всю свою баронскую жизнь.

Это была борьба на смерть благородной леди и на выносливость Ланни. — «Это действительно огромная сумма денег, gnдdige Baronin. И цена её перевода телеграфом в Германию не малая, и мне не хотелось бы отправлять их обратно. Решение моего клиента положительно, и я знаю, из предыдущего опыта, что оно не изменится. Пожалуйста, будьте так добры, прочитайте телеграмму». Она отказалась, но, когда он вручил ей телеграмму, ее любопытство взяло верх. Это показало, что она может изменить свое мнение и что она не была такой неприступной личностью, какой старалась казаться. Рядом с ее стулом стоял стол, и он развернул на нем пакет. «Я хочу, чтобы вы увидели, что это не фальшивые деньги», — сказал он.

«Это, как вы видите, банковская упаковка, в ней пятьдесят тысяче-марковых банкнот, и вот еще одна такая же, а это дополнительные деньги до полной суммы. За десять лет опыта Kunstsachverstдndiger мне редко случалось работать с так большой суммой денег».

«Но у вас никогда не было Герберта ван Эйка!» — вскричала она.

— Я купил Пресвятую Деву работы Яна ван Эйка у вашего родственника за гораздо меньшую сумму.

— Я знаю, знаю, но это не то же самое! Вы понимаете это, так же хорошо, как я.

Они спорили о достоинствах двух фламандских братьев и сравнительной редкости их работ. Это сокровище, неизвестное миру искусства, находящееся во владении семьи в течение трех сотен лет, а он пришел и пытается купить его, как будто это старая одежда ее мажордома! Когда она это сказала, Ланни решил прибегнуть к последней крайности. Он сложил пачки денег вместе и сказал с достоинством: «Я извиняюсь, gnдdige Baronin, что я занял так много вашего времени». Ирма, которая сидела неподвижно, как статуя, выражавшая тихое презрение, встала, и они оба стали прощаться. «Я уезжаю в Англию завтра», — сказал он.

Ланни знал мужчин, которые могли бы выстоять, но никогда женщина не могла не сломаться при виде больших денег. «Gut denn!» — сказала благородная вдова, разрываясь между жадностью и гневом. — «Давайте компромисс. Я разделю комиссию с вами. Вы возьмёте пять процентов и заплатите мне разницу».

— У меня с собой только то, что я показал вам, и я не могу изменить своё предложение. Я должен разделить комиссию с моим коллегой.

— Но причем тут я?

— Если он помогал мне, то он заработал свою долю.

— Но что вы сами сделали в этом вопросе? Вы совершили две поездки сюда, вы написали мне письмо и послали одну телеграмму вашему клиенту, и это все!

— Verebrte Grдdige, вы пропускаете самую важную деталь: я провел десять лет, обучаясь, как вести такие дела. Я не просто узнал имена и адреса лиц, которые готовы выслушать меня по поводу картин, но я создал репутацию доверия себе. Вряд ли вы найдёте на этой земле человека, которому вышлют телеграфом сто двадцать пять тысяч марок, чтобы купить картину, которую покупатель никогда не видел и даже не слышал о ней, пока не пришло моё сообщение?

Они спорили, стоя. Ирме стало противно, и она пошла к машине, и это было хорошо.

— Я скажу вам, своё последнее предложение! Возьмите себе десять тысяч марок, а мне заплатите сто тысяч пятнадцать. Einverstandent?

Это было выражением скаредности, и она, должно быть, понимала это. Но нельзя сделать ошибку и быть невежливым, потому что она может действительно сойти с ума! «Verebrte Barorin», — сказал Ланни добрейшим тоном из своего репертуара, — «у вас есть прекрасная и редкая картина, и я не пытался скрыть свое восхищение ею. Я предложил вам очень высокую цену, и я думаю, что для вас я проделал всё хорошо. Я также думаю, что я честно заработал свои деньги. Я никогда в своей жизни не уменьшал свою собственную комиссию, потому что знаю, что работа, которую я делаю, честная и заслуживает указанной цены. Если вы примете мое предложение, вы пересчитаете эту крупную сумму денег, а затем подпишите купчую в трех экземплярах, после чего я передам вам деньги, и вы передадите мне картину, и нам обоим станет лучше, чем сейчас».

Он прошёл весь путь к входной двери особняка и уже стал серьезно беспокоиться. Но в конце концов она сказала: «Also gut— kommen Sie zurьck!» Она села и пересчитала каждую банкноту, останавливаясь, чтобы смочить пальцы через каждые две или три банкноты. Она подписала документы, и Ланни завернул Пресвятую Деву в упаковку из промасленной ткани, которую он принес с собой. Он уже собирался уйти, когда она проявила вдруг человечность и пригласила молодую пару к чаю. Но Ирма уже вышла к машине, и он боялся, что она откажется вернуться. «Ей не очень хорошо», — сказал он, — «и мы хотим вернуться в Берлин засветло».

XIV

«О, какая одиозная женщина!» — воскликнула наследница, которой деньги достались так легко.

«Я встречал еще хуже», — сказал удовлетворённый Ланни.

Жена хотела сказать: «Я не могу понять, зачем тебе такие сцены за такие малые деньги». Но Эмили Чэттерсворт убедила ее отказаться от своих критических замечаний и позволить Ланни играть в игру, которую он освоил. Вместо этого она заметила: «Я действительно не могу понять, почему ты должен платить Золтану. Ведь он не принимал участия в этой сделке, не так ли?»

Ланни не хотел рассказывать, в чём заключалось участие Золтана. Он сказал: «Я предложу заплатить ему, но я знаю, он не примет денег».

«Другое дело», — согласилась Ирма. — «Ты заработал деньги в Германии, и, как ты их вывезешь?»

«Они могут остаться на некоторое время», — ответил он. — «Рано или поздно я найду картину, которую захочу купить».

Не надо было говорить об этом больше, Ирма забыла бы об этом через несколько часов. Он поехал на следующее утро и получил десять тысяч марок в банке и отправился на свидание с Труди Шульц со всеми мерами предосторожности. Он потряс ее, когда передал ей эту сумму. — «Это позволит мне не приезжать так часто».

— Но, Ланни, как мне хранить столько денег?

— Найдите тайник в комнате, где гестапо не вздумает искать.

— Но предположим, что загорится дом.

«Если это произойдет,» — он улыбнулся, — «постарайтесь выбежать, и не беспокойтесь о деньгах. Я смогу получить ещё, но я не смогу получить другую фрау Мюллер!»

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

К духам праведников [50]

I

Рождество в коттедже Уикторпа было восхитительным праздником. Приходили и уходили друзья, посыльные приносили подарки, планировались сюрпризы, всюду возникала сутолока с искусственно созданным возбуждением. Яркие огни сверкали в каждой комнате, и дом был теплым, как нравилось Ирме. Это означало, что приходили слуги с корзинами полными угля, а уходили с пустыми. В этой восхитительной стране не было никаких проблем с расторопным приветливым обслуживающим персоналом за смешную заработную плату. Ланни, экономический детерминист, сказал, что это была английская земельная система, которая лишила сельских жителей их естественных прав. Но он научился не делать «ворчливых» замечаний в присутствии своей жены и, особенно в, то время года, когда должны преобладать мир и добрая воля.

Бьюти приехала из Лондона с мужем. Она и ее невестка ладили, старшая уступала всё младшей и старалась переключить всё внимание на нее. Это соответствовало ее представлениям, что мир существует для молодых, особенно женщин, и они имеют право на свою очередь. Что касается мужа Бьюти, что седой и румяный херувим никогда никому не переходил дорогу. Да, и кто может возражать против тихой и навязчивой любви? Парсифаль Дингл вылечил малышку Фрэнсис от легкой простуды. По крайней мере, он лечил её с помощью своего метода молитвы и медитации, и болезнь ушла. Он ни на что не претендовал, но оставил делать свои собственные выводы окружающим. Он был просто принадлежностью рождества в доме, своего рода Сантой без усов. В этот праздник все стремились жить, как проповедовал Парсифаль, и если бы они были готовы прожить всю оставшуюся часть года в том же духе, то мир, возможно, стал другим!

Молодые люди, вырвавшиеся на побывку из школы, переходили из одного дома в другой. Они приходили с сияющими глазами и щеками, румяными от холода, пили горячий пунш, смеялись, болтали и танцевали, а потом мчались в другое место. Альфи следовал за «Марси», так все они называли ее, невозможно выговорит больше, чем два слога, когда надо наслаждаться жизнью. У них была любовь другого сорта. Не та, которой учил мистер Дингл. И, видимо, она не приносила счастья. Молодая пара попала в череду своих ссор. В Рождество они не разговаривали, и Марси рассказывала об этом своей матери в слезах. Ланни думал, что это было слишком плохо, но они не просили его о помощи. Бьюти сказала, что это естественный процесс притирки, но Ланни думал, что она была слишком оптимистична. «У меня никогда не было таких проблем с Розмэри», — сказал он, на что его мать ответила: «Да, но ты не имел успеха у неё!»

II

В одном из чердачных помещений этого большого дома жила полная пожилая женщина, которую можно было принять за находящуюся на пенсии медсестру или экономку. Она была известна всем, как «мадам», и говорила по-английски с польским акцентом. Трудно было найти более малозаметную женщину, чем она. Её совершенно устраивала ее комната и образ жизни, которую она вела в ней, раскладывая пасьянсы. И когда горничная Ирмы, ее подружка, навещала ее, она рассказывала ей о последнем результате её пасьянса. Никто никогда не смог догадаться, что этой скучной и медлительной старой женщине достался один из самых странных и самых непонятных подарков, которыми проказница Природа или Провидение сочла нужным наделить человечество.

Члены семьи Бэддов или их близкие друзья могли подняться к ней в комнату и спросить, есть ли у неё настроение провести сеанс. Почти всегда она ответит утвердительно, и тогда её проводят в комнату того человека, усадят в кресле, позволят откинуть голову назад и закрыть глаза, а потом произойдут фантастические события! Послышится глубокий бас индейского вождя, умершего пару сотен лет назад по его утверждению, говорящий с польским акцентом! Но не надо смеяться, а то прежде, чем откроешь рот, можно услышать кое-что о прадеде, имя которого придется искать в семейных архивах, или что-то о себе, что считалось тайной для всего мира.

Ланни Бэдд, искренний и с повышенным чувством юмора, попал «в немилость» к «Текумсе», задавая постоянные скептические вопросы. Так что редко можно было уговорить это старое создание, кем бы или чем бы оно ни было, иметь дело с Ланни. «Ах, так вы снова здесь, мистер Всезнайка!» — сказал громкий голос. Что, безусловно, звучало ни по-ирокезски, ни по-польски. Это было печально, потому что Ланни был тот, кто действительно хотел понять эти тайны, но получал множество насмешек от Текумсе. В оккультных вопросах мало кто разбирался. Часть считала их чепухой, другие стали их жертвами. Но Ланни продолжал пытаться разобраться, потому что он стал свидетелем событий, которые были за пределами объяснения того, что мир считал на данный момент «нормальным». Со временем мир, возможно, изменит свое мнение и примет решение о включении много новых вещей в число нормальных. Но не по велению плейбоя, любимца фортуны, которого знают, как мистера Ирма Барнс. Ланни испытывал большое уважение к науке, и у него была надежда, что когда-нибудь придёт действительно учёный человек, будет экспериментировать с мадам Зыжински и выяснит, как она всё это делает. Он нашел ученых, которые признали, что всё это было поразительно, но заниматься повседневной рутиной не захотели, не обращая внимания на возможность того, что вокруг нас, или в нас могут быть неизвестные вселенные, напрасно пытаясь через нас сообщить нам о себе.

III

Но сейчас Ланни упорствовал, потому что считал, что если это был мир духов, то Фредди Робин туда недавно прибыл и, несомненно, будет искать возможность общения со своими бывшими друзьями. Но Текумсе раздражало одно упоминание «того еврейского парня», и он не хотел с ним иметь дела. Медленное, утомительное, и по большей части неблагодарное дело — зондирование этих темных областей подсознания! У каждого из нас имеется своё собственноё, по-видимому, кое-что и от других людей. Океан неделимых первичных духовных элементов, в котором проводилось несколько зондирований, был полон существ более странных, чем любое Лох-Нессское чудовище. Забрасывая в этот океан сеть, можно вытащить только кучу водорослей и медуз. С тем же результатом можно бесконечно повторять забросы. И вот отчаявшись и решив всё бросить, вдруг обнаруживаете неземной свет или, может быть, сигналы из погибшей Атлантиды!

«Текумсе», — смиренно умолял Ланни, — «Пожалуйста, будь добр ко мне. Я знаю, что мой еврейский друг сейчас в мире духов, и он, несомненно, хочет говорить со мной, найдите его». Почему был получен результат после стольких неудач? Необычная сила нового духа? Или новый ход мыслей в собственном подсознании Ланни? Невозможно сказать. Но на следующий день после Рождества, сидя с мадам в своем кабинете, исследователь получил то, что потрясло его, как удар тока. — «Я не нашёл ни одного еврея, но тут пришёл молодой человек, который говорит, что он ваш друг. Он высок, у него золотистые вьющиеся волосы. Он нарисовал вас, и получилось хорошо. Он говорит, что вы узнаете его по этому рисунку».

— Он назвал себя?

— Он что-то говорит, что звучит как Луд. Вы его знаете? Луд-вик?

— Я его хорошо знаю, быстро сказал Ланни. Я рад, что он пришел.

— Он слышал, что вы сказали, и счастлив. Он стер рот на рисунке и нарисовал его улыбающимся.

Здесь было одно из тех странных, запутанных и непонятных явлений!

Гертруда Шульц дала Ланни о себе знать с помощью рисунка, и теперь ее муж делает то же самое! Было это потому, что они оба были художниками, и имели одинаковые мысли? Или это потому, что у Ланни в голове возникла эта идея, и теперь подсознание мадам передало её в фантастическое создание по имени Текумсе? Ведь в этом мире Ланни не упомянул никому о Труди и ее рисунке. «Скажите ему, что я очень хотел бы услышать, что он собирается сказать мне», — попросил Ланни и вкрадчиво добавил: «Кроме того, я глубоко признателен вам, Текумсе».

— Вы когда-нибудь действительно оцените меня. Этот человек пишет на рисовальной доске, что он Люди. Это правда?

— Совершенно верно. Спросите его, как он сам.

— Он говорит, что он прекратил ужасно страдать. Он говорит, что он никогда не верил в жизнь духов. Он смеялся над вами и мною, но, конечно, теперь он этого делать никогда не будет.

— Попросите его приходить чаще и рассказывать мне о себе. Есть причины, почему я желаю это знать.

— Он спрашивает, как его жена?

— С ней всё хорошо.

— Он спрашивает: Видели ли вы ее?

Вдруг что-то вроде молнии ударило в голову Ланни Бэдда. Нельзя вести двойную жизнь и не подозревать вещи, кажущиеся совершенно невинными. А может в мир духов проникнуть гестапо? Могут ли агенты гестапо подружиться с мадам и использовать ее, даже, если она этого сама не подозревает? Идея казалась фантастической, но она вертелась в голове Ланни. А это выглядело так, как если бы он сказал это вслух. «Ты мне не доверяешь!» — вскричал бас. — «Как я могу вам помогать?»

«Я доверяю тебе, Текумсе!» — воскликнул тайный агент. — «Разве ты не знаешь историю о человеке, который молился: «Господь, я верю, помоги моему неверию». Помоги мне сейчас, передай мои сообщения Люди. Скажите ему, что я видел его жену, и она думает только о нем».

«Я хотел бы с ней пообщаться, Ланни.» — Это был сам Люди. Так бывало, что дух вступал в контакт непосредственно, когда сеанс шел особенно хорошо. Он говорил на правильном английском, как говорил в старые времена, когда Ланни посетил берлинскую квартиру Шульцев при осмотре работ Труди.

— Это трудно организовать, Люди, вы знаете, обстоятельства. Однажды, может быть, но не сейчас, если вы не можете добраться до нее сами.

— Я пытался, но не смог, там нет канала.

— Я надеюсь, что я увижу ее когда-нибудь снова, и предам ваши сообщения. Дайте мне пароль, чтобы убедить ее, что это действительно вы.

— На ее правом колене розовая родинка.

Любопытное «психическое явление» в самом деле! Ланни всегда пытался убедить себя, что эти откровения были продуктом телепатии, или чтения мыслей, или тем, чем его можно назвать. Он не рассказывал никому о Монке или о том, что этот человек сообщил ему о родинке Труди. Ему казалось очевидным, что в этот момент ум мадам принимает вещи из памяти Ланни и включает их в свои истории. Это увлекательно наблюдать, как психологу, возможно, трудно поверить в существование духов. Но, безусловно, это не сможет убедить Труди, что ее муж на самом деле посылает ей сообщение!

IV

Исследователь долго и напряжено думал. Он должен вести разговор с опаской, зная, что недовольный вождь может в любой момент его прервать. «Люди», — пояснил он, — «вы должны понимать, что ваша жена ходит купаться летом, и многие люди видят эту родинку. Не можете ли вы придумать что-то, о чём знает только она?»

«Ладно», — ответил странный голос, смесь звуков, издаваемых старой польской женщиной, ирокезским индейцем и берлинским рекламным художником, членом социал-демократической партии. — «Скажите ей: «Чин-чин».

— Будет ли она знать, что это значит?

— Она будет знать.

Вдруг из горла старухи вырвались звуки, походившие на лай маленькой собачки. Это было настолько реалистично, что Ланни мог себе представить существо в нескольких сантиметрах от своей лодыжки, прыгающей на него в ярости, что ему захотелось пнуть его прочь. Это продолжалось в течение целой минуты, а затем стихло.

«Это было Чин-Чин?» — спросил исследователь.

«Это был я», — сказал голос духа. «Труди расскажет вам об этом», — добавил он. — «Все делают глупые вещи, когда они молоды, счастливы, любят и любимы».

«Конечно», — сказал Ланни, который сам испытал всё. — «Она захочет знать, как вы перешли, Люди». Этот термин считался хорошим тоном среди спиритов.

— Было бы лучше, не касаться этого. Я был в Ораниенбурге. И не выдержал больше, ночью я грыз свои запястья, пока не порвал артерии.

— Скажите мне, где вы сейчас, Люди. Вы знаете, как много это будет значить для нее.

— Она придет сюда однажды, и всё узнает.

«Я хочу попытаться убедить ее», — настаивал американец. — «Вы можете помочь мне, объясняя ситуацию. У вас есть тело там, где вы сейчас?»

— Что бы я делал с телом, которое я покинул в Ораниенбурге и которое нацисты сожгли в печи?

— Вы знаете, все, что вы знали на земле. Вы знаете и другие вещи также?

— Очень много. У меня собственная память и память других тоже.

«Память людей на этой земле или на вашей стороне?» — Это было плохо сформулированный вопрос, который прервал сеанс.

«Что за разговоры?» — раздался голос старого воина. — «Вы не верите в то, что он говорит вам, и опять беретесь за своё».

«Но, пожалуйста, Текумсе!» — взмолился Ланни. — «Я так старался, чтобы помочь своему другу и его несчастной жене».

«Он хороший парень», — объявил вождь. — «Ради него я потерплю тебя, но ты совсем не хорош, ты просто заворачиваешь себя в длинные слова, и не веришь, что я могу тебе дать в глаз».

«Попробуй как-нибудь», — храбро сказал плейбой. — «Может это пойдёт мне на пользу».

«Вот посиди с мадам в темноте однажды ночью, и я покажу тебе, что я могу сделать. Только не говори, что это телеплазм! А сейчас иди и займись своими делами».

И это был конец. Ланни знал, что умолять бесполезно. Долгое молчание. А затем мадам начала вздыхать. Когда она вышла из транса, она спросила, как всегда: «Вы получили хорошие результаты?»

«Всё очень хорошо». — Ланни был счастлив сказать это, потому что такой ответ ей нравился. Она никогда не спрашивала о том, что слышали её клиенты. Она понимала, что это был плохой вопрос, поскольку люди часто слышали неудобные вещи о себе или о других. Вместо этого она легла и закрыла глаза, отдыхая. Наконец она заметила: «Я сегодня выиграла три игры в карты».

«Вы надули себя», — ответил он. Это была его обычная шутка, при которой она всегда хихикала. Она в своем сердце считала его своим сыном, заменив того, кого родила и потеряла. Каждый миг, какой он выделял из своей светской жизни, чтобы пообщаться с ней, был для неё подарком и мечтой.

V

Робби Бэдд вернулся в Ньюкасл, но у него не было никаких рождественских праздников. Он работал тяжелее, чем когда-либо в своей жизни, вознамериваясь показать всему миру, что он был не просто отличным продавцом и промоутером, но и руководителем, равным умением своему отцу, который не смог оценить его в течение своей жизни и умер, не исправив ошибки. Робби собрал большие суммы денег и собирался истратить их быстро и эффективно, что удивило его родной город. Он собирался построить завод, которым будет управлять самостоятельно, и сам создаст рынок для своей продукции. Над ним не будет ни отца, ни старшего брата, чтобы проверять его или мешать ему. Робби раньше страдал сверх оптимизмом, но осознал свои промахи и больше не повторит их. Не будет и спекуляций на Уолл-стрите, только производство в Ньюкасле, и продукт, подобный автомобилю тридцать лет назад. Есть ещё шанс заработать состояние. И проворным достанется успешный бег, а победа — храбрым, несмотря на утверждение Библии.

В стране, где жил Робби, человек, собравший несколько миллионов долларов для нового предприятия и быстро запустивший его, не был редкостью. Были люди, которые знали, как проектировать промышленные предприятия, и Робби теперь проводил с ними дни и ночи. Были люди, которые знали, как укротить приливы и отливы, сделать доки и обустроить гавань. Другие знали, как обустроить землю, и у них было оборудование, которое делало это с магической скоростью. Робби теперь заключал договора, как с первыми, так и со всеми остальными, и с теми, кто придет и зальёт бетоном фундамент, когда земля оттает от мороза. К лету лес стальных балок возникнет там, где раньше были болота и паслись коровы. Все это было обычным явлением в «стране неограниченных возможностей».

Робби бросил свою работу в Оружейной корпорации Бэдд, а Йоханнес Робин, вернулся домой из Южной Америки и приступил к работе, помогая с контрактами и закупками. Фирма «R и R», которая была шуткой Ланни в юности, стала реальностью на твердой основе. Ганси и Бесс поженились, Ланни рисковал своей жизнью, спасая Йоханнеса и Фредди, Робби помог Йоханнесу опять встать на ноги — все это связывало их сильнее, чем любые правовые отношения. Бывший еврейский финансовый магнат поможет своему другу своим мастерством, которое он приобрел за более, чем сорок лет в торговле, и никогда не будет беспокоиться о том, что получит взамен. Он может быть уверен, что его щедро отблагодарят и, что более важно, все будут вне досягаемости нацистов!

Мама и Рахиль собрали пожитки и покинули Бьенвеню, отправив письма, полные благодарности миссис Дингл, Ланни и Ирме за их доброту. Ирма ничего не сказала мужу, но он знал, какое облегчение это принесло ей. Как может кто-нибудь наслаждаться радостями жизни в атмосфере горя и страха, который эти бедные евреи неизбежно распространяли вокруг себя? Ирма была рада и за свою маленькую девочку, потому что она не хотела слишком большой любви между этими двумя детьми. Ей не хотелось оказаться когда-нибудь в положении Робби Бэдда и его жены с еврейским зятем и внуком наполовину евреем. Хорошо иметь друзей-евреев, но смешивать кровь — это совсем другое.

VI

Сразу после праздников Бэдды, или Барнсы, как их часто называли друзья, планировали вернуться на Ривьеру на зиму. Ланни тем временем удалось найти покупателей для двух картин Геринга, и он думал, как осуществить эти сделки. Ирма считала, что надо просто отправить деньги, и пусть жирный генерал отгрузит картины непосредственно покупателям. Но Ланни сказал: «Как я могу знать, что они получат?»

«Ты думаешь, что он вышлет им поддельные картины?» — В голосе Ирмы звучали ноты негодования, как будто были оскорблены правящие классы всего мира.

Ланни терпеливо объяснил, что в мире искусства существует мошенничество: он не сказал в нацистском мире. — «Картины подделывают так ловко, что определить мошенничество может только специалист. Кто-то мог бы сделать это, даже без ведома Геринга. Мои обязанности по сделке не закончатся, пока я лично не увижу, что картина отправлена. В противном случае, при жалобе клиента, у меня не будет никакой защиты, и я должен буду вернуть его деньги и взять на себя все потери».

— Это грозит неприятностью, ты будешь все время находиться в Берлине, Ланни.

«Пусть клиенты подождут, пока погода не станет теплее», — ответил он с улыбкой. Он хотел бы рассказать Труди о сеансе, но еще больше он хотел быть справедливым к жене и не обманывать ее больше, чем нужно.

Тем не менее, за день до их отъезда из Англии пришло письмо, имеющие все признаки, которые он узнал — немецкий штамп, почерк и дешевый конверт. Он положил его в карман с другой почтой, и оставшись один, прочитал:

Уважаемый мистер Бэдд:

Если вы увидите вашего друга Шмидта, арт-дилера, пожалуйста, передайте ему, что у меня есть несколько эскизов, которые я хотел бы показать ему. Они совсем не похожи на последние, и, надеюсь, гораздо лучше, они относятся к интересным личностям. Это важно для меня. Благодарю Вас за последнюю поддержку,

Мюллер

Это все. Но это было достаточно, чтобы заставить Ланни пересмотреть свои планы. — «Ирма, я подумал об этом, и я считаю, что должен поехать в Берлин и получить эти картины, прежде чем мы устроимся на зиму».

«Какая досада!» — воскликнула она. — «Зачем тебе это рабство?»

— Это займёт только пару дней, и тебе ехать не надо. Подожди меня в Париже, если хочешь.

Париж всегда был приятным местом для ожидания. Там можно делать покупки, если были деньги, там были пьесы, которые можно смотреть, и светские друзья, чтобы с ними общаться. У молодой пары были две машины, которые они взяли на Ривьеру. Было принято решение, что шофер отвезёт Фрэнсис, ее гувернантку и горничную прямо в Бьенвеню. Ирма не любила путешествовать с детьми и всегда избегала этого, если могла. Ланни повезёт жену в Париж, а затем проследует в одиночку в Берлин.

Был только один сомнительный аспект этого решения. — «Ланни, я могу действительно доверять тебе в Германии?»

«Дорогая», — улыбнулся он, — «где я могу найти лучшее покровительство, чем у главы прусского государства?»

— Ты знаешь, что я имею в виду! Ты опять свяжешься с друзьями Фредди и Ганси.

Он тщательно обдумал, что ответить, и заучил несколько формул. — «Моя дорогая, у меня есть важное дело, и я не собираюсь позволить ничему вмешаться в него. Если я сделаю эту работу, старый пират может дать мне другую. Не забывай, что Германия является сокровищницей большого искусства, и Америка может получить много оттуда».

— Ланни, я говорю тебе, что я могу не выдержать что-нибудь подобное, что ты сделал мне раньше. Я хочу, чтобы тебе это было ясно. Я не могу и не буду!

Он знал, что должен предоставить ей право сказать все это снова. Это было частью обязанностей мужей слушать о своих прошлых грехах. Это было частью мудрости никогда не спорить или подвергать сомнению какое-либо утверждение, каким бы неточным оно могло показаться. Просто произнести слова утешения, чем меньше, тем лучше. Мать-Природа, видимо, создала женщин, чтобы говорить, а мужчин, чтобы слушать. «Да, дорогая», — повторил он. — «Я возьму лучшее для ухода за собой, а не останусь ни на минуту больше, чем необходимо».

VII

Ирма хотела, чтобы он ехал по железной дороге. Но он любил водить машину даже в январе. Он не обращал внимания на погоду, и если это не была слепая метель, то он продолжал путь. Ему потребуется только один день в Берлине. Он хотел увезти картины с собой, упаковать и отправить их из Франции, никому не доверяя в Нацилэнде. Если что-нибудь его задержит, то он непременно позвонит. Между тем Ирма будет сплетничать с герцогиней де Такой и графиней де Сякой, и на пути к Бьенвеню она будет развлекать его всеми последними скандалами в haut monde de Paris.

Он доехал без инцидентов и увидел еще раз заводские трубы Германии, дымившие день и ночь, а также терпеливых людей, выполнявших все задачи, какими трудными они бы не были. Эти люди вызывали симпатию любого американца, которому редко приходилось делать что-нибудь, что не было продиктовано его фантазией. Он прибыл поздно, провел ночь в Адлоне, а утром позвонил обер-лейтенанту, своего рода хваленому секретарю в военной форме, который назначил ему встречу во дворце. Двадцать месяцев назад это мраморное строение принадлежало еврейскому Schieber, и в нём Ланни и его жена мило проводили время. Теперь это был дом фаворитки толстого генерала, любимицы немецкой сцены и экрана. Ланни был в восторге от этого здания, и он надеялся, что статная белокурая красотка оценит то, что он сделал для нее.

Два картины, Голова Святого Иоанна, фрагмент большей картины Тьеполо, и Здание парламента по Темзе Моне — необычный контраст старого и нового — были сняты со стен и отложены для него. Он осмотрел их и убедился, что они были подлинными. Затем он вручил банковский чек обер-лейтенанту и взял купчие, которые были подписаны личным казначеем Министр-Президента. Ланни уложил драгоценные произведения в две упаковки из промасленной ткани, которые привёз с собой для этих целей, и два сильных лакея отнесли их к его машине. «Вы можете показать эти документы на границе», — сказал штабной офицер, — «и если у них возникнут какие-либо вопросы об этом, скажите им позвонить мне». Ланни поблагодарил его, спросил о его семье и ответил на его вопросы о своей собственной. Они улыбались, кланялись, пожимали руки друг другу и расстались лучшими друзьями.

VIII

Ланни возвращался в Париж, но выбрал окольный путь, не предусмотренный ни одним путеводителем. Он сделал ряд неожиданных поворотов, и в конечном итоге очутился в Моабитском районе ровно в полдень. Когда он миновал определенный угол, то увидел молодую женщину в поношенном коричневом пальто с пачкой эскизов на сгибе левой руки. Он проехал мимо нее и остановился, как прежде. Она без слов влезла в автомобиль, и они отправились дальше, но не в Париж.

Ланни наблюдал в свое маленькое зеркало, а Труди утонула в своем кресле, чтобы стать незаметной, и повернулась лицом к нему, так чтобы её лицо нельзя было разглядеть снаружи. «Ланни», — воскликнула она, — «спасибо за ваши хлопоты!»

«Мне компенсируют расходы», — дружелюбно ответил он. — «У меня на заднем сиденье находятся две картины, за которые я только что заплатил вашему командующему ВВС сорок тысяч марок. Это означает, что у меня для вас есть четыре тысячи, если вы можете их использовать».

— Я истратила почти все, что вы мне дали, и получила результат.

— O.K. Вы поэтому написали мне?

— Нет. По еще более важному поводу. Вы уверены, что за нами не следят?

«Я сделаю еще один поворот», — ответил он. Автомобиль сделал несколько кругов по этому старому рабочему району столицы. «Все чисто!» — сказал он. — «Говорите!»

— У меня есть несколько документов наиболее конфиденциального характера, которые я думаю, вы могли бы использовать. Это фотокопии отчетов для офиса Геринга, показывающие производство военных самолетов в нарушение Версальского договора. Вы, возможно, не знаете, что мы производим некоторые виды транспортных самолетов в Германии. В то время как в Швеции делаются для нашего правительства те же самые типы, но имеющие вооружение. Они имеют те же самые обозначения, но на обозначениях бронированных стоит начальное K, то значит Krieg. С этими документами вы можете доказать, что у Геринга больше боевых самолетов, чем у Франции и Великобритании вместе взятых.

«Вот это да!» — воскликнул искусствовед. — «Как вы получаете такие вещи?»

— Это один из тех вопросов, которые вам не разрешается задавать. Достаточно сказать, что не всех наших друзей убили, или даже не всех посадили в концентрационные лагеря. Старые члены партии приходят к нам. Некоторые из них замаскировались под нацистов.

— Это довольно рискованное дело, Труди.

— Они рискуют своей жизнью, и мы тоже. Сможете вы помочь нам, это решать вам.

— Что вы хотите, чтобы я сделал с этими документами?

— Это дело вообще мне незнакомо. Но я считаю, что эта информация будет представлять интерес для военных властей Франции и Англии.

— Так может считать любой. Но если я вам скажу, что они ничего не сделают с этим, вы будете шокированы. Но я знаю некоторых из них, и они верят в то, во что хотят верить и, ни во что более.

— Даже если вы вручите им эти документы?

— Они захотят знать, как я получил их, и если я не скажу им, то боюсь, они подумают, что документы, возможно, не являются подлинными. Все разведывательные службы подделывают документы для своих собственных целей, и, естественно, они уверены, что другие делают то же самое. Они не могут доверять любым антинацистам, потому что в их собственной стране есть такие же людей, и они боятся их даже больше, чем Гитлера и Геринга.

«Я вам еще не рассказала все», — сказала Труди. — «У меня есть фотокопии данных разведки вермахта, отчеты агентов из Парижа и Лондона, где указаны цели для бомбардировочной авиации, такие, как нефтехранилища, газовые резервуары, арсеналы и другие».

«Боже мой!» — воскликнул американец.

— Это, очевидно, геодезические изыскания, там указаны расстояния в метрах к северо-северо-западу от конкретных известных объектов, вот так они выглядят.

— Они закодированы?

— Они полностью состоят из названий мест, расстояний, и направлений. Все названия и топонимы приведены только инициалами. Человек, который достал эти документы, дал пояснения, которые делают все это вполне понятным. Сто сорок семь метров к северу от такой-то станции парижского метро есть склад для хранения нефтепродуктов. Столько-то футов к юго-востоку от южного входа на Мост Ватерлоо есть арсенал взрывчатых веществ, вот так они выглядят. Вы полагаете, что они могут представить интерес для английских властей?

«Я не сомневаюсь, они прочтут их с большим интересом», — ответил Ланни, — «и, несомненно, тщательно их проверят. Но сделают ли что-нибудь реальное? Вам бы услышать, что мой отец говорил о британских высших чинах, об их немоте, их полном надменном самодовольстве. Беспокоиться или даже принять меры предосторожности — это ниже их достоинства. Они тверды и самоуверенны, как их собственной Гибралтар».

IX

Ланни повёз своего друга дальше, обсуждая каждую деталь этой сложной проблемы. Он окончательно решил, что документы должны быть опубликованы в какой-либо газете. Высшим чинам придется прочитать их, а общественность побудит их к действию, если сможет.

У Труди было одно возражение. — «Это может создать трудности для человека, который достал их для нас».

— Разве он не понимал, что вы можете передать эти документы британским или французским военным властям и что Геринг в течение нескольких дней будет знать об этом? Так же, как и у вас есть шпионы в его офисе, так и он имеет столь же эффективных агентов в каждом штабе армии и флота в мире.

«Полагаю, что так», — признала женщина. — «Нам, возможно, придется вывезти нашего друга из страны.»

— «Позвольте мне предложить то, что я придумал, когда хотел помочь Фредди. Надо бросить подозрение на какого-либо хорошего нацистского чиновника. Это способ запутать их и нанести им ущерб». Когда она не ответила, он добавил: «Скажите мне, у вас есть права на то, что эти документы будут опубликованы?»

— Мне сказали, использовать их, как можно лучше.

— Очень хорошо, я возьму их на этой основе.

— Как вы думаете, вы сможете безопасно их вывезти?

— Я в состоянии сделать это. Нет смысла вдаваться в подробности.

— Вы должны быть осторожны, располагая ими, у гестапо нет никаких следов, ведущих к вам. Но если они выйдут на вас, то вы не сможете вернуться сюда снова.

«Я это понимаю, и думаю, что я знаю, как всё устроить». — Она сказала ему, чтобы он не задавал вопросов, и теперь он показал ей, что усвоил урок. — «Я не стал бы связываться с чем-нибудь подобным, но я вижу, что это важно, и вы можете рассчитывать на меня, что я сделаю все возможное. А если потерплю неудачу, то это произойдёт не из-за отсутствия моего старания».

X

Этот вопрос был решён, и он рассказал ей о полной старой женщине, вдове дворецкого в доме варшавского торговца. Труди слышала об интересе Ланни к спиритизму. Это было частью сплетен о богатой американской паре и стоило ему большую часть уважения, которое товарищи в противном случае могли бы питать к нему.

«Я никогда не интересовалась такими вопросами, Ланни», — сказала она, не обращая внимания на то, что оскорбляет его.

— Я знаю, но теперь придётся. На прошлой неделе я имел сеанс, в надежде установить контакт с Фредди, но вместо этого я услышал голос, который сказал, что он был Люди.

«О, боже!» — Он почувствовал, как она вздрогнула. — «И голос был похож на него?»

— Не особенно, но обычно так бывает, но что я сделал, я попросил у него своего рода пароль. Чтобы вы его обязательно узнали.

— И он дал его?

— Он сказал, чтобы сказать вам «Чин-Чин».

Она села, выпрямившись, забыв о трафике и возможности быть замеченной. — «Ланни, это так удивительно!»

— Вы узнали, что это?

— Это был маленький скай-терьер, который был у нас.

— Он лаял с большим возбуждением, издавая короткие и резкие звуки, можно было подумать, что он сошел с ума.

— Вам об этом рассказал Люди?

— Он делал это. Было слышно много лая, и когда я спросил, это собака, он ответил: «Это я».

Женщина сидела со сложенными вместе руками, пока костяшки пальцев не стали белыми. — «Ланни, я чуть не задохнулась от этого. Люди играл с собакой! Он становился на руки и колени и лаял на неё, а собака отвечала ему лаем, и трудно было отличить их друг от друга. Меня пугало, что собака может укусить Люди за нос.

— Люди сказал: «Все делают глупые вещи, когда они молоды, счастливы, любят и любимы».

Женщина склонила голову на руки и тихо заплакала. Слишком много свалилось на неё сразу. Тот факт, что Люди был мертв — и тот факт, что он был жив! Но был ли он жив? Сразу возникают такие сомнения, которые мучают людей, которые начинают рассматривать возможность загробной жизни. Особенно для тех, чьё мировоззрение построено на материалистической догме, и не просто истории, но и психологии, и всего остального, что находится на земле, под землей или над землей!

Женщина начала спрашивать сквозь слезы. Действительно ли Ланни считал, что это был Люди? Что еще он сказал? Рассказал ли он, что сделали с ним штурмовики? И что происходит с ним сейчас? Ей было стыдно своих слез, потому что она была уверена, что всё это все ерунда, но даже и думать об этом она не могла. Самый странный парадокс заключался в том: она не могла поверить, что Люди был мертв, если она сначала не верила, что он был жив, и она не могла поверить, что он был жив, если она сначала не верила, что он был мертв! И что она хотела, чтобы он умер в этом мире и жил в будущем, или жил в этом мире и наверняка скоро умер? Кроме того, что было дороже для нее, любовь к мужу или любовь к своим марксистским доктринам?

Эти проблемы за нее Ланни решить не мог. Он мог только рассказать ей все, что произошло, передать каждое слово, которое было произнесено. Они находились на заснеженном поле к этому времени, и он остановился на обочине дороги и вытащил свой блокнот, чтобы проверить детали.

Теперь она захотела узнать о мадам всё с самого начала, и об этих странных явлениях, сама мысль о которых казалась ей глупой два или три года назад. О Захарове и его герцогине, леди Кайар и ее муже — «Винни, Птичка, и поцелуй!» — А потом о дяде Йоханнеса Науме, и о всех других теневых фигурах, которые посещали личность мадам, как летучие мыши в сумерках, влетающие в свет, а потом исчезающие в темноте снова.

— Ланни, я должна встретиться с этой женщиной!

— Мы привозили ее в Берлин несколько раз, и вероятно это можно сделать снова. В то же время, есть то, что вы могли бы сделать сами.

Он рассказал ей, как он и его жена посетили разных медиумов в Берлине в одно и то же время, и получили то, что было названо «встречным — соответствием». То есть, составив вместе два сообщения, в этом случае они получили стих из Библии. Одна из этих женщин медиумов была слишком модной и дорогой, но другая была бедной и малоизвестной. Ланни выписал из своего блокнота и дал ее имя и адрес Труди.

«Не говорите ей много слов», — посоветовал он. — «Если она спросит, дайте вымышленное имя. Заплатите ей пять марок или ту таксу, что она берет, и сидите и слушайте, что она говорит».

Сразу марксистская совесть Труди Шульц стала беспокоить ее. — «Ланни, кажется, безнравственно тратить деньги на такие вещи, когда в них нуждается дело!»

«Я заинтересован в этом вопросе», — с усмешкой ответил молодой богач. — «Я делаю это обязательным, как литр молока каждый день! Кстати, я вижу, вы его пьёте, это видно по вашему лицу».

XI

Ланни отдал своему другу деньги, которые принес, а затем высадил ее в непосредственной близости от станции метро, с которой она могла добраться до своего дома. Затем он отправился на запад, и когда выехал в поле, он остановился и развернул документы, которые Труди оставила ему. Груз опаснее, чем несколько канистр с нитроглицерином. С помощью автомобильных инструментов он снял покрытие с задней части рамы картины и разложил документы по задней части холста, а потом поставил крышку на место. Назвать это идеальной работой было нельзя, но он рассчитывал на бесценную купчую на бланке министра-Президента Пруссии и официальные печати и штампы, которые в подавляющем большинстве впечатляют каждого немецкого чиновника.

Он ехал не в Париж, а в Амстердам, опрятную и хорошо спланированную столицу на безопасном расстоянии от Нацилэнда. Пока он ехал, он пытался себе представить все возможные трудности, которые могут возникнуть на границе, и репетировал то, что он будет делать и говорить в связи с этим. Это были не самые лучшие мысли для холодной январской снежной дороги, требующей осторожности за рулем. Он решил взять самый надменный тон, подобающий его дорогому автомобилю, безупречной одежде, и, прежде всего, его почти божественным документам. Ни при каких обстоятельствах он не разрешит никому прикоснуться невежественными руками к драгоценным картинам. Он обрушит на них настоящий торнадо из Donnerwetter и будет угрожать немедленным разжалованием тому, кто осмелится не выполнить его команды.

Он вынудит это лицо связаться немедленно по телефону с офицером штаба министра-Президента. А если в этом ему будет отказано, то Ланни свяжется с ним сам.

Но все эти беспокойства оказались совершенно напрасными. Таких трудностей просто не бывает при deutsche Zucht und Ordnung. Изящный автомобиль остановился перед шлагбаумом, который преградил дорогу. Водитель вышел и направился к чиновникам, которые вышли с поста. Было темно, и падал снег. Ланни отбрасывал тень, пока стоял в лучах фонарика. Он резко вскинул правую руку и с пафосом произнёс: «Хайль Гитлер!» Ему ответили. Это было обязательно и делалось автоматически. Он опустил руку и на своём лучшем немецком объявил: «Я искусствовед». К счастью у немцев есть полноразмерное и впечатляющее слово, Kunstsachverstдndiger, что буквально переводится, как «распознаватель художественных ценностей». Он продолжал: «Я прибыл в Берлин по просьбе министра-Президента генерала Геринга и купил у него два художественных произведения, которые находятся у меня в машине. Обер-лейтенант Фуртвэнглер из штаба министра-Президента сказал мне показать вам эту купчую на эти произведения в качестве доказательства, что это действие совершено в соответствии с приказом — «befehlmдssig», ещё одно впечатляющее слово. — «Вот мой паспорт и моё разрешение на выезд, который был подписан в офисе министра-Президента».

— «Sehr wohl, mein Herr». Они наперебой старались ему угодить. Ничего более важного не происходило здесь в течение многих недель. — «Will der Herr nicht hinein kommen?»

«Я подожду здесь и разомну ноги», — сказал Ланни. — «Хайль Гитлер!»

«Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!» — Они даже не спросили, вывозит ли он деньги или что-нибудь еще, что было Verboten. Они заспешили вовнутрь, и никогда документы не проверялись и печати не ставились так быстро. Пришли другие глянуть на прекрасный автомобиль и прекрасного Герра, который всего несколько часов назад был рядом с Божеством. Не с Эль Шаддаи, Грозным, а с Тевтонским Одином, Богом неистовых воинств. Документы были возвращены с поклонами. Ланни взял их и положил их с медленным достоинством во внутренний карман. Он сел в машину, шлагбаум был поднят, и он въехал в Koningrijk der Nederlanden.

XII

Устроившись в уютном номере в отеле Амстел, Ланни в полночь позвонил Эрику Вивиану Помрой-Нилсону в поместье «Плёс». Теперь он чувствовал себя в безопасности, если гестапо не следило за ним в Берлине, то вряд ли они будут делать это здесь. «Прости, если я тебя разбудил», — сказал он. — «Я в Амстердаме по картинному бизнесу, а Ирма ждет меня в Париже. У меня есть кое-что, что требует твоего совета. Не можешь ли ты и Нина сесть на паром в Харидже завтра вечером? Я буду ждать вас утром в Хук-ван-Холланде и отвезу вас в Париж, и там проведём хорошо время».

«Вот это сюрприз!» — сказал сын баронета.

— Я не могу всё объяснить, но это важно, и ты поймешь, когда мы увидимся. Ничего об этом Нине не говори, а просто назови это путешествие каникулами, и позволь мне платить по счетам. Ваше присутствие стоит во много раз больше для меня. Если она не может поехать, найми кого-нибудь отвезти тебя в Харидж и позволь мне заплатить за это.

— Ты, наверное, продал много картин, старина! Договорились!

Ланни позвонил жене и рассказал ей об этой договоренности. Она сказала: «Добро!» и не почувствовала никакого удивления, потому что люди прыгали туда и сюда в поисках удовольствий. Она сама только что вернулась с вечера в театре с Дени де Брюином. Ланни сказал: «Фуртвэнглер шлёт тебе свои комплименты, я считаю, ты его завоевала». Он засмеялся, потому что мог себе представить, какую гримасу она сделает. Она смотрела на нацистского офицера как на то, что немцы называют Emporkцmmling, или «мелким выскочкой».

В номере Ланни были две картины, которые принёс с собой, и теперь он снял покрытие с задней части одной и провел большую часть ночи за изучением фотографий двадцати четырех листов, тщательно отобранных. Он подумал: «Если это не расшевелит британцев и французов, то они заслуживают того, что их ждёт». Он подумал об образцовом авиазаводе, который строил его отец, и у него появилось желание поехать и помочь. Но нет, то, что он делал, будет лучше. Он создаст большой тревожный колокол и заставит его звонить!

Он проспал ночь на документах, а утром он взял иглу и нитку у горничной, самое трудное было убедить ее не делать работу за него! Он зашил документы в нескольких местах подкладки своего пиджака, а затем, чувствуя себя китайцем в национальном костюме, руководил швейцаром, который снёс картины вниз в подвал отеля и упаковал их отдельно в два деревянных ящика. Картины были должным образом застрахованы и отправлены. После чего Ланни отправился на прогулку по этому прекрасному старому городу замёрзших каналов и заснеженных деревьев.

В Рейксмюзеуме любезная администрация предоставила посетителям удобные покрытые плюшем скамейки, на которых любители живописи могли часами сидеть и изучать тонкости нескольких великих мировых шедевров. В течение своей жизни создателя этих работ не слишком высоко ценили. Он умер банкротом в нищете, но теперь был прославлен, и его лучшие работы были размещены в отдельных помещениях с достаточным пространством и идеальным освещением. В благоговейном молчании Ланни мог погрузиться в прошлое, триста лет назад, вообразив себя разговаривающим с пятью «Синдиками», членами общества производителей ткани. Эта ассоциация делала хорошую ткань, а из нее их портные делали хорошую одежду. Эти пять джентльменов надели всё лучшее, а их жены проследили за тем, чтобы все их аксессуары соответствовали случаю, в то время как эксцентричный гений по имени Рембрандт ван Рейн увековечивал их черты и фигуры. Они смотрели на Ланни с такой жизненной непосредственностью, что он был готов позволить им говорить, так как был уверен, что это будет стоящий разговор. Они, очевидно, были образованными джентльменами, которые знали, как использовать свои богатства, и чьи идеи отнюдь не ограничивались качеством и ценами на ткани.

В соседнем и значительно большем помещении посетитель возобновил свое знакомство с большим холстом, занимавшим всю стену, «Выступление», иногда известным как «Ночной дозор», хотя кажется, что солнце так и льётся потоком на амуницию и цветные одежды стрелков. Это картина разорила бедного Рембрандта. Господа заказчики хотели портретную галерею, чтобы каждое лицо было равноправно, в то время как смелый художник сочинил сцену. Они вышли, чтобы отразить захватчиков. И сейчас Ланни было трудно сосредоточить свое внимание на тонкости искусства нанесения краски на холст. Он думал о положении малой и цивилизованной страны, находящейся рядом с мощной страной, которая быстро скатывалась обратно в варварство. Он хотел крикнуть всем благовоспитанным и дружелюбным голландцам, которых видел в этом музее: «Держите ночные дозоры, и дневные тоже, потому что у нацистов есть геодезические карты всех ваших целей для бомбовых ударов. Не надо много думать о великолепных мундирах или других аксессуарах, потому что вам, возможно, придется закопаться в вашей вечной грязи, чтобы спрятаться от бомб, гранат, огнеметов и отравляющих газов!»

XIII

Приехали Нина и Рик, и Ланни укутал их и отвез в Париж как раз к обеду. После обе дамы обсуждали свои дела в комнате Ирмы, а Ланни привёл приятеля в свою и рассказал ему, почему на нём плохо сидит пиджак. После того как Рик оправился от удивления, он сказал: «Это ужасно, Ланни, но я сомневаюсь, что мы британцы действительно можем сделать что-нибудь с этим, потому что наш правящий класс не может решить, хороший или плохой Гитлер, иными словами, намерен ли он идти на восток или на запад».

«Боже!» — воскликнул американец. — «Если он идёт на восток, зачем ему геодезические карты Лондона и Парижа?»

— Это хорошо, что они получат такие данные, то есть, если им не лень, но я думаю, что нам сейчас лень.

Рик согласился, что единственной надеждой было использовать газеты, чтобы расшевелить публику. Настоящему журналисту не надо говорить, какой взрыв произведут эти документы, и он предложил отправить их прямо к знакомому либеральному редактору, который предоставит им достаточно места и рекламы. Но Ланни сказал: «Ты сотрудничал с этой газетой, тебя первого вычислят нацисты, они узнают, что ты прибыл в Амстердам сразу после того, как я оставил Германию. И они могут даже найти, что мы зарегистрированы в одном отеле».

«Whoo-ee!» — сказал англичанин.

— Я много думал об этом, и всё это далеко не просто. Ты не можешь себе представить, что Геринг сделает, чтобы отследить эти документы. Он поставит всё гестапо на голову. И если что-нибудь обратит внимание на меня, то они в следующий раз устроят слежку за мной и проверят каждого человека, с которым я встречался.

— Ты прав, сын.

— Эти документы должны быть опубликованы в газете, с которой ни один из нас никогда не имел ничего общего. Газета должна быть без левого уклона, так чтобы Геринг решил, что это работа респектабельных государственных шпионов.

«Это нужно обдумать», — заявил Рик. — «The Times перешел прогитлеровской клике, а Daily Mail, практически фашистский орган». Он проанализировал другие газеты, и, наконец, выбрал ту, которая по его словам, была полностью реакционной, заинтересованной в перевооружении с точки зрения безопасности Британской империи. — «Жаль, содействовать повышению её тиража, но ничего не поделаешь. Гитлер собирается затащить к себе в постель представителей из всех стран вокруг него!»

Сказал Ланни: «Документы должны быть переданы газете, не тобою, а кем-то, кто поклянётся никогда не упоминать, где он их раздобыл».

Это также требовало размышлений. Они обсудили общественных деятелей, которых они знали лично или по отзывам, чтобы найти того, кто был честен и болел больше за Англию, чем за себя. В конце концов, выбор Рика пал на члена парламента, которого знал немного его отец. Это был один из тех англичан, которым удается совмещать благочестие англиканской церкви с политикой капиталистического класса и строительством больших и лучших дредноутов. Рик добьётся личной встречи с этим государственным деятелем, поручится за подлинность документов и уговорит его доставить их издателю газеты без всякого намека о том, как они достигли Англии.

«Кстати», — сказал Ланни, — «Я ничего не говорил Ирме обо всем этом, и это может быть будет лучше Нине тоже ничего не знать».

«Конечно», — согласился его друг, глядя ему в глаза.

— Ни один из нас никогда не скажет ни слова об этом. По рукам!

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Густые тучи с гребней гор ползут [57]

I

В имении Бьенвеню были три комфортабельных жилища: вилла, резиденция и коттедж. В первом проживали Динглы, во втором — Ланни и Ирма, а третий предназначался для Нины с Риком или других друзей, когда те могли приехать. Также там были два небольших строения, известных как студии, одно было давно построено для Марселя, а другое для Курта. Студию Марселя теперь занимал Ланни, его книги, пианино и музыка, в то время как другая была предназначена для Ганси и Бесс, когда те бывали здесь, а в остальное время её занимал человек, производивший много шума, или любой другой оригинал, которого нужно было отделить. Ланни всегда находил кого-то, кто утверждал, что у него есть талант. Ирма считала, что изысканно иметь таких лиц в доме. Только, она умоляла, чтобы они не были ни красными, ни розовыми, потому что это была неподобающая компания. Поэтому Ланни, пытаясь избежать неудовольствия жены и жирного нацистского генерала с его тайной полицией, выбрал способ встреч со своими неприличными друзьями в незаметных местах общественного питания в городе Канны.

Бьенвеню было чрезвычайно скромным местом в соответствии со стандартами семьи Барнс, Ирма мирилась с этим ради любви и климата. Главная беда была в том, что там не было места для развлечений, какие она считала соответствующими своему масштабу. А места на открытом воздухе зависели от прихотей погоды. Проблема была решена путем объединения с Эмили Чэттерсворт, у которой были две прекрасные гостиные в поместье «Семь дубов», ее пристанища на Ривьере. Там хватало места для танцев. Эмили было больше не до развлечений, но пока она не могла отказаться от своих друзей или пренебречь какой-либо заезжей знаменитостью. Так Ирме представился случай выступить в качестве хозяйки под надзором и с советами пожилой женщины. После некоторых споров Ирма получила право платить за «талант», за еду и питьё. Персонал Эмили из хорошо подготовленных слуг будет делать работу, а дочь коммунального короля будет смотреть и изучать каждую деталь тонких обязанностей salonniиre. Это была карьера, которую она выбрала, а полученный опыт будет одинаково полезен, чтобы применить его в Париже, Лондоне или Нью-Йорке по её выбору.

Так сезон прошел достаточно приятно. Гости вернулись на Ривьеру и щеголяли костюмами, драгоценностями и титулами. Процветание, казалось, вернулось после долгой финансовой засухи. Франклин Д. Рузвельт был президентом Соединенных Штатов в течение двух лет, и в то время как Верховный суд не принял некоторые из его схем, общая идея свободных расходов собиралась быть принятой даже теми, кто её ругал. Идея позволяла людям жить, а после испуга они получили то, что им было необходимо. Люди получали деньги от правительства и тратили их в продуктовых магазинах и магазинах одежды, и те, в свою очередь, делали закупки у оптовиков, а эти у производителей. И так весь путь вниз по цепочке. Облигации, принадлежащие Ирме, стали приносить проценты, а акции — дивиденды. Каждый квартал ее доход становился больше, и все это усилило её собственное твердое убеждение, что деньги предназначены для того, чтобы их тратить.

Люди собирались вокруг неё, желая помочь ей в этом. А она была щедрой, потому что это был самый простой способ. Ей не нравились мрачные или тревожные лица в своём окружении. Она направляла деньги в банк на счета Бьюти и Ланни, и если она видела, что те пытаются экономить, то говорила: «Это ещё зачем?» Жизнь с или около дочери Дж. Парамаунта Барнса напоминала жизнь на борту одного из тех старинных судов с полным парусным вооружением — мокрый шкот и отрытое море, быстрый ветер наполняет белые шуршащие паруса и гнёт высокие мачты!

II

Саарский плебисцит был проведен в январе. Девяносто процентов жителей проголосовали в пользу возвращения в Германию. Район был всегда немецким, и, несомненно, результаты голосования получились бы такими же и без колоссальной пропагандистской кампании, которую провели нацисты. Но нацистам нравились такие кампании, они были образом жизни нацистов и стали опытом для других кампаний, которые были запланированы везде вдоль границ Германии. Там были не только речи, музыка и марши, но также бойкот торговцев и террор оппонентов хулиганами из Немецкого фронта в коричневых рубашках, вооруженными револьверами, кинжалами и резиновыми дубинками.

Как только результаты выборов были объявлены, у нацистов были подготовлены свои «дни и ночи длинных ножей», и поэтому большая часть французского населения взяла то, что смогла унести, и бежала. Многие прибыли на Ривьеру, потому что тут было теплее. Поэтому она считалась более приятным местом, где можно было голодать. Многие из них были левых убеждений, и долго они не голодали, услыхав о замечательной американской семье с сыном и наследником, у которого было мягкое сердце, и кто просто купался в деньгах, будучи женат на одной из самых богатых наследниц в мире. Поэтому в Бьенвеню по почте поступало множество писем с просьбой о помощи с душераздирающими подробностями. Просящие подходили к воротам, и, когда слышали, что молодого хозяина нет дома, уходили, включая свою смекалку, чтобы выработать способы, как его поймать.

Существовало нечто вроде любительской секретной службы, следящей за семьёй Бэдд, и все красные и розовые точно представляли себе ситуацию. Мать была легкомысленной и глупой женщиной, в то время как у жены были реакционные и даже фашистские убеждения. Эти двое охраняли место, как драконы, и сказали всем слугам не пропускать чужих через ворота. Поймать Ланни возможность была, когда он выезжал в город. Тогда можно воспользоваться шансом и рассказать ему горестную историю, а он не мог сказать: Нет. Другой способ контакта был через Рауля Пальма, директора Йcole des Travailleurs du Midi. Так было с теми приезжими, кто обратился в школу за работой в качестве преподавателей. Они её получили, однако, с небольшой заработной платой. Ланни давал деньги своему испанскому другу, но всегда с условием: «Пожалуйста, сделай вид, что ты получил эти деньги в другом месте».

III

Пришло письмо от Рика, говорящее: «Я видел джентльмена, которого я надеюсь заинтересовать вашими картинами, и думаю, что сделка состоится». А затем второе сообщение: «Сделка с картинами ОК, и я верю, что вы останетесь довольны». Через неделю или чуть позже стали порциями публиковаться документы, день за днем, и они произвели потрясающую сенсацию. Сын баронета писал об этом свободно, как бы он это делал, если бы он ничего не знал об этом деле заранее. Были парламентские запросы — и невнятные ответы о том, что правительство приняло их во внимание. Английское правительство всегда было достойно, невозмутимо и долготерпеливо, когда хотело. Появился в употреблении новый термин для государственных и должностных лиц, которые избегали ссориться с нацистами. Их называли «умиротворителями», и нацисты быстро выяснили, кто они, и сделали соответствующие выводы. Джесс Блэклесс указал племяннику на тот факт, что те, кто больше всего боялись вызвать недовольство нацистов, являлись, теми, кто меньше всего боялся не угодить Советам.

Ланни получил лондонские газеты, и вырезки из них послал отцу. «Всё выглядит подлинным», — писал он, — «и должно помочь тебе продать свои товары, когда они будут готовы». Робби ответил: «Отличная работа, и если бы я был уверен в подлинности, я бы отправил Йоханнеса прямо сейчас. Направляй мне всё, подобное этому, что найдёшь. Кроме того, спроси своего жирного дружка об этом в следующий раз, когда его увидишь!» Рамсей Макдональд, все еще державшийся в качестве премьер-министра, выступил с протестом против перевооружения Германии. Рамсей выступал против многих зол, предполагая, что это было равносильно их отмене. В ответ Гитлер выступил с речью, рассказывая, какими миролюбивыми были намерения его правительства. И все умиротворители сказали: «Вот видите, как из него делали страшилище!» Уикторп сказал Рику, что Даунинг-стрит, британский МИД, сделал серьёзные представления Вильгельмштрассе, германскому МИДу, и Вильгельмштрассе оперативно объявил документы сфальсифицированными. Его светлость добавил, что был склонен согласиться с этим, а Рик был в положении, что не смог возразить. Среди прочего Рик отправил Ланни вырезку из левой лондонской газеты, в которой говорилось, что, если когда-нибудь вскроется правда об этих документах, то обнаружится, что к их подготовке приложили руку производители самолётов за пределами Германии. Рик поставил несколько восклицательных знаков на полях этой вырезки, а Ланни Бэдд, сын начинающего производителя самолетов, не смог не оценить юмора.

Кроме того, пришло одно из тех незамысловато выглядящих посланий из Берлина. «Мюллер» выразила ему благодарность за разумное использование ее эскизов, и пообещала сделать еще больше. Ланни знал, что распространение английских газет было по-прежнему разрешено в Германии, и хотя эти особо опасные номера, без сомнения, были конфискованы, детали стали известны как нацистам, так и их противникам. Средь тьмы интриг, которые охватили Европу, Отпускай хлеб твой по водам — те маленькие крохи истины, какие удалось собрать, — и поинтересуйтесь, был ли Проповедник прав, и найдёте ли их когда-нибудь снова, и где, и когда, и как.

IV

Шла дипломатическая игра в шахматы с континентом Европы в качестве доски. Новый и очень сложный вид шахмат, в которых фигуры, вместо того, чтобы выстроиться на противоположных сторонах, были выкрашены каждая в свой цвет и играли в свою игру. Каждый король, ферзь, конь, ладья, даже самая маленькая пешка имели свою группу из старейших государственных деятелей, которые собирались вместе для консультаций, и после нескольких дней и, возможно, недель споров они делали ход. После чего вся ситуация на доске менялась, и государственные деятели всех других фигур сходились в спорах и в отчаянии, пока какая-то другая группа не делала ответный ход, вызывая сразу крики протеста и новые консультации во всех остальных шахматных канцеляриях.

Великобритания и Франция были партнерами в игре, но каждый испытывал жадность и подозрительность в отношении другого. Англия была готова разрешить Германии окрепнуть, чтобы не дать Франции стать слишком сильной. А Франция обратилась к России, которую она ненавидела, пытаясь выработать соглашение по совместной обороне против большей опасности. Гитлер и Муссолини, два выскочки, испытывающие ревность друг к другу, были готовы нарушить все правила игры, чтобы ухватить что-нибудь для себя. Пьер Лаваль, только что вернувшийся из поездки в Москву, отправился в Рим, где готовил сделку с Муссолини о взаимной помощи в ответ на «односторонние действия» Германии по перевооружению. Между тем министр иностранных дел Великобритании напросился на приглашение в Мюнхен для того, чтобы вести переговоры с Гитлером по условиям, на которых Британия могла бы предоставить ему разрешение на перевооружение. Тогда, конечно, это перевооружение не было бы «односторонними действиями»!

Таково было состояние дел на шестнадцатое марта, когда Гитлер одним из своих резких движений, к которым к своему ужасу Европа привыкла, опрокинул шахматную доску континента, объявив призыв и всеобщую воинскую повинность в Германии. Численность армии, которая была ограничена Версальским договором до ста тысяч человек, будет увеличена до пятисот тысяч. В то же время он обратился к немецкому народу с одним из своих ярких манифестов, в котором Ланни Бэдд как бы услышал его несдержанный и грубый голос. Десятитысячный раз «Ади» осудил беспредел Версальского диктата. Десятитысячный раз он повторил историю, которую сам выдумал и которой научил немецкий народ, что союзники обещали в Версале разоружиться. Десятитысячный раз он сделал заявление о мирных и честных намерениях, которые ничего не стоят, а принесут ему и его партии несколько армейских корпусов:

«В этот час перед немецким народом и перед всем миром немецкое правительство возобновляет свои гарантии никогда не переходить пределы обеспечения безопасности немецкой чести и свободы рейха, и особенно не намерено перевооружать Германию, создавая инструмент для военного нападения, а, наоборот, исключительно для обороны и, таким образом, для поддержания мира. Таким образом, правительство Германского рейха выражает уверенную надежду, что немецкий народ, снова вернувший свое доброе имя, может быть удостоен чести внести в независимом равенстве вклад в умиротворение мира при свободном и открытом сотрудничестве с другими странами и их правительствами».

V

Множество людей думало, что Адольф Гитлер Шикльгрубер был душевнобольным. На этом зиждились все их разговоры и письменные высказывания. Когда об этом друзья спрашивали Ланни, он отвечал, что это вопрос терминологии. Если Ади был сумасшедшим, то был чрезвычайно хитрым сумасшедшим. Он узнал о британском обычае уик-эндов, и поэтому сделал правилом объявлять о своих наглых шагах по субботам. Никто из британских государственных деятелей в этот день не мог принять меры, и каждому британскому государственному деятелю оставалось в воскресенье весь день только молиться, размышляя над ужасами войны и приводя себя в состояние ответственности. Ади понял, что они не будут предпринимать никаких действий, хотя будут угрожать и бахвалиться. Конечно, это нужно делать, чтобы быть переизбранными. Какое-то время Ланни Бэдд был введен в заблуждение, думая, что будет исполнен Версальский договор, единственный правовой инструмент, который имела бедная Европа. Французское правительство выступило с призывом к совместным действиям, и французские войска двинулись к границе с Германией. Британские либеральные и лейбористские газеты, которые читал Ланни, все требовали устранения этой невыносимой угрозы. Государственные деятели носились туда и сюда, как муравьи, чьи муравейники были разорены. Они спорили и ругались, делая громкие заявления. Французы обратились в Лигу Наций, чей долг быть на страже закона, а Лига созвала Совет, чтобы принять решение о линии поведения.

Ланни, оптимист, лелеял мечту, что нацизм, наконец, обуздают. Но его расстроило письмо, которое пришло от его английского друга, говорившее: «Что толку напрягаться по поводу немецкого перевооружения, зная, что оно идёт уже в течение многих лет? И не делай ошибку, ожидая каких-либо действий от наших государственных деятелей. Британский лев постарел и потерял почти все зубы».

Ланни не мог в это поверить, и жил в напряжении, которое угрожало его здоровью. Он сочинил длинное письмо Рику, в котором призывал его протестовать: «Бесполезно убеждать меня, убеждай Рамсея, худшего в мире словоблуда, убеждай Саймона, худшего в мире адвоката крючкотвора».

Сэр Джон Саймон, министр иностранных дел Великобритании, провел свою долгую жизнь, запутывая права собственности, и думал таким же образом запутать Гитлера. Или, во всяком случае, так Рик рассказывал про него. Крупные газеты тори были за «умиротворение», а они были газетами, откуда девять десятых британского народа брали свои идеи. Что касается Лиги, то она не препятствовала Японии захватить Маньчжурию, и никогда не собиралась препятствовать какой-либо прожорливой силе захватить то, что она могла захватить. Нацистский тигр выходил из своей клетки маленькими шагами, очень тихо, на мягких лапах, мурлыча самые красивые фразы о своём вкладе в умиротворение джунглей в свободном и открытом сотрудничестве с другими хищниками.

Ланни не мог отказаться от своей надежды. Как мог человек жить в мире, каким его изобразил Рик, в мире, управляемом мошенниками или дураками, или комбинацией из них обоих? Что-то должно быть сделано, и это заставляло Ланни быть недовольным собой. Здесь ему надо было наряжаться и помогать развлекать друзей своей жены. Вывозить ее на приёмы, чьим единственным отличием друг от друга была сумма денег, которая на них была истрачена. Обмениваться ничего не значащими словами с лицами, которые считались distinguйs, не потому, что они были мудрыми или добропорядочными, а потому, что они научились тратить свое богатство на высоко стилизованные формы одежды и поведения. Ланни пил чай, танцевал и прикусывал свой язык, когда возникали политические темы для разговора. Когда ему становилось в невмоготу, он уходил к себе в студию и колотил по клавишам так громко, чтобы разбудить призраков Марселя Дэтаза, который нарисовал картины, висевшие на стенах этой студии, и пра-пра-дяди Эли Бэдда, который подарил Ланни большинство замечательных книг, которые стояли на полках, занимавших остальное пространство стен.

Ирма пришла к пониманию, что вытащила странный билет в брачной лотерее. Она понимала, что он должен был выпустить пар, и не возмущалась оглушительными звуками, разносившимися по поместью. Но через час или два, когда она думала, что из него весь пар вышел, она появлялась в дверях студии, одетая в китайские шелковые одежды с великолепной вышивкой, плюс пара купальных тапочек, за рукой с прекрасной маленькой дочерью, только что отпраздновавшей свой пятый день рождения, пригласив всех аристократических детей Канн и Мыса Антиб. «Давай, Бетховен», — скажет она, или Шопен или Лист — то, что случайно угадает. И, конечно, Ланни не сможет устоять перед таким снисхождением. Он быстро оденет купальный костюм, и они помчатся к синему Средиземному морю, температура которого была такой, как надо, в это время года. Так, внук Бэддов забудет все зло мира и последует совету, данному Александру Македонскому:

VI

Время от времени, в какой-нибудь газете или журнале, главным образом, левом и принимающем желаемое за действительное, Ланни натолкнётся на какое-нибудь сообщение о подпольном движении в нацистской Германии и большом успехе, которое оно достигло. И тогда внутри него что-то согреется, и на несколько часов в душе у него наступит глубокий внутренний мир. Он продиктовал письма и разослал фотографии картин, которые он рекомендовал своим клиентам, и к апрелю нашел покупателей на еще три произведения Геринга. Он начинал беспокоиться, не слыша ничего от своего коллеги-заговорщика. Но, наконец, пришло сообщение, похожее на другие: «Если вы увидите герра Шмидта, арт-дилера, скажите ему, что у меня есть еще несколько эскизов, которые, я надеюсь, его заинтересуют. Мюллер».

Ланни подготовил свою жену, рассказав ей о полученных заказах, и предложил поездку в Германию весной. Ирма, со своей стороны, подготовила более сложную программу. Ее мать во дворце Лонг-Айленда возмущалась, что ею пренебрегают, и что она не видела свою обожаемую внучку в течение почти года. Ирма боялась везти ребенка в Америку из-за страха похитителей. Но теперь они, оказалось, все были пойманы, и Ирма была не таким человеком, чтобы беспокоиться о чём-либо слишком долго. Она предложила: «Давай поедем и проведём там, по крайней мере, часть лета, и посмотрим, как Робби ладит со своей работой».

Они посетят Берлин, а затем отправятся морем из Бремена, или из Лондона, если Ланни захочет увидеть Рика. Они, конечно, поедут на автомобиле, и в то время, как они обсуждали, как ехать, через Париж или Вену, пришла открытка от Пьетро Корсатти, американца итальянского происхождения, который представлял нью-йоркскую газету в Риме. Они ничего не слышали от него в течение длительного времени, но никогда его не забудут из-за его роли в их браке. А теперь на обороте его открытки была цветная картинка, заманчиво показывающая голубое озеро, небольшой остров с огромным дворцом с красной крышей, увитый виноградными лозами, а за ним зеленые горы увенчанные снегом. Название острова было «Изола Белла» — Красивый Остров — и внизу «Пит» написал: «Ещё один большой трёп. Почему бы не приехать и не послушать?»

Ирма, которая редко читала газеты, не поняла, что это означало. Ланни объяснил, что в городе Стреза, на озере Лаго-Маджоре в итальянских Альпах, собрались государственные деятели Великобритании, Франции и Италии в стремлении согласовать программу, чтобы удержать Гитлера и заставить его вести себя, как следует. Предложение Пита зародило искру в душе любителя публициста. В течение многих лет он имел обыкновение украшать эти международные сборы своим легкомысленным присутствием. Он был знаком с большинством корреспондентов и некоторыми дипломатами, и ему было интересно видеть историю в развитии. Он сказал: «Уикторп, вероятно, будет там с британской делегацией». Ирма ответила: «Поехали!»

После споров, продолжавшихся полдня, они побросали свои вещи в сумки: и зимние, и летние вещи, потому что, в это время в Италии было тепло, но на альпийских перевалах лежал снег. Нет необходимости составлять детальные планы. Они будут свободны, как ветер, и в свое время дадут инструкции, по почте или телеграфом, что паковать, что делать с ребенком стоимостью двадцати три миллиона долларов и обслуживающим ее персоналом. Бьюти останется в Бьенвеню, еще не решив, что делать. Может быть, она поедет в Англию навестить Марджи, когда туда прибудут Ирма и Ланни. Такова была восхитительная жизнь богатых. Когда станет жарко, они поднимутся и переедут на север. Когда подуют холодные ветры, они снова вернутся на юг. Они были перелетными птицами, красивыми и элегантными перелетными птицами, для которых был создан современный мир.

VII

Сначала их маршрут пролегал вдоль Лазурного берега, знакомый Ланни, как его пять пальцев. Потом пошла итальянская Ривьера, полная захватывающих воспоминаний. На границе у пограничников были маленькие книжки с алфавитным указателем нежелательных личностей. Но грехи Ланни были одиннадцатилетней давности, и он надеялся, что в эту книжку он не попадёт, и не попал. Они проехали через перевалы в Милан в самое прекрасное время года, с фруктовыми деревьями в полном цвету, превращая скромный сад в волшебное место, наполняя воздух восхитительными ароматами. Ланни любил эту страну и ее народ, по крайней мере, бедняков, таких веселых и дружелюбных, и вступал с ними в разговор, когда ему предоставлялся шанс. О своей ненависти тех, кто был у власти, он помалкивал даже наедине с женой, которая считала все власти необходимыми, иначе всё развалится.

Ланни знал это красивое горное озеро длиною шестьдесят или восемьдесят километров. Стреза была одним из его небольших городков, популярным среди туристов и с многочисленными виллами и отелями с черепичными крышами. Они не зарезервировали отель, потому что Ланни думал, что его имя может привлечь внимание своих старых врагов, фашистской милиции. Вдоль берега находилось много других курортов, и не беда проехать несколько километров. Предосторожность оказалась мудрой, конференция никогда настолько тщательно не охранялась. Возможно, причиной стало недавнее убийство короля Александра и Барту. Муссолини укрывал несколько из этих заговорщиков и держал их под своей защитой, но совсем другое дело, когда он был сам на сцене.

Здесь, в Стреза, карабинеры были повсюду, и в отелях и других общественных местах была масса людей, в которых без труда можно было опознать детективов. Заседания проходили на крошечном островке, на котором стоял один большой дворец и ничего больше, так что не было никакой трудности в защите секретов. Моторные лодки с вооруженной полицией были непроходимым барьером для незваных гостей, и барражирующие самолеты — препятствием, чтобы ищущий приключений революционер не сбросил бомбы на приехавших государственных деятелей. Ланни и его жена прибыли после наступления темноты, и первое, что они отметили, были прожекторы, которые освещали небо и поверхность озера.

Ланни подумал, что было бы разумно установить свой социальный статус. И как только они разместились в своих апартаментах, он позвонил в отель, который находился в стороне от штаб-квартиры делегаций. Из звуков на телефонной линии было понятно, что разговор прослушивался, и это было то, что он хотел. Он попросил секретаря лорда Уикторпа. «Конечно, мистер Бэдд, я уверен, что его светлость будет рад поговорить с вами». Затем, после ожидания: «Его светлость желает знать, сможете ли вы и миссис Бэдд придти на чай завтра днем». После этого, Ланни мог быть уверен, что, как бы тщательно власти не наблюдали за ним, они не смогли бы попросить его удалиться.

VIII

На таких конференциях всегда существует штаб-квартира прессы, своего рода клуб для сборища корреспондентов. Здесь было легко найти Пьетро Корсатти. Будет ли он обедать? Конечно, будет, но почему бы всем не пойти вместе с Пьетро и не встретиться с другими из его компании? Это больше понравилось Ланни. Его обязанностью было оплатить счет, а его привилегией слушать, как люди, которые знали, что происходит в мире, делились конфиденциальной информацией друг с другом. Большинство из них знало внука Бэддов в течение многих лет. Он не выдаёт чужие секреты, а если они упомянут его и его респектабельную жену в числе посетителей дипломатического «трёпа», то это будет способствовать повышению престижа начинающей Salonniиre. Газетчикам нравилась Ирма, потому что она была легка и неформальна в обращении, пройдя подготовку завсегдатаев модных клубов. Они искали общества Ланни, потому что у него были социальные контакты, которые могли бы сделать его источником новостей.

Корреспонденты сообщили, что здесь в Стреза у них была масса времени. Никогда еще к ним не относились так равнодушно и не держали их так в стороне, как на этом острове, где когда-то Наполеон развлекал итальянскую диву. Будущее Европы в течение сотен лет, может зависеть от того, что они решат, но информация, которую они получали, была противоречивой, и американцам приходилось дополнять свои депеши отчётами о фашистских парадах и прелестях миндаля. Журналист с итальянским именем и бруклинским акцентом отчаянно молил: «Ради Пита, получите от Уикторп хоть что-нибудь!» Ланни ответил: «Ради Пита, я сделаю все, что смогу».

Лаваль и Фланден представляли Францию. Странная пара, один приземистый, другой выше всех других на десяток сантиметров и гораздо скучнее. Пит сказал, что они были ужасными близнецами Франции, а Макдональд и Саймон были такими же для Англии. Дуче был здесь, представляя себя. Он только что издал указы, удваивающие свою собственную армию, и теперь Франция и Англия пытались купить его какой-то программой, которая, по крайней мере, должна выглядеть сдерживанием Гитлера. Какую цену за это требовал Муссолини, и сколько за это он собирался получить? Это были вопросы, которые мучили журналистов. Крайняя секретность означала несчастье для кого-то. Возможно для Австрии? Или для Абиссинии? «Бедные негры!» — воскликнул один из американцев. Он читал Торо в молодости, и не хотел убивать, но судьба сделала его военным корреспондентом, а его редакторы послали его сюда, потому что думали, что здесь что-то «заваривается».

Несколько месяцев назад там был «инцидент» в месте, называемом Уэл-Уэл, которого не было в любом справочнике географических названий, и в котором были только один колодец и несколько лачуг в пустыне Огаден близ итальянского Сомали. Туземные добровольцы, сопровождающие пограничную комиссию, прогнали оттуда итальянские подразделения прочь. Это было оскорблением достоинства дуче, и его пресса осудила невыносимый беспорядок, существующий в этой отсталой стране. Для внимательных редакторов это означало, что Муссолини был готов начать строить империю, которую обещал своим молодым чернорубашечникам двенадцать или тринадцать лет назад. Пит отметил, что в этой земле находятся истоки Нила, и, конечно, Англия не собиралась позволить кому-либо запрудить его воды и отвлечь их от хлопковых полей Судана!

Так они откровенно спорили, а плохо замаскированные детективы дуче сидели за ближними столами и слушали, хмурясь. Ланни был наиболее уязвимым человеком там. Позже вечером они услышали крики на площади снаружи и покинули trattoria, присоединившись к толпам, приветствовавшим своего напыщенного лидера. «Дуче! Дуче!» Они делали это, скандируя слово, делая ударение на два слога, так что никто не мог быть уверен, что они говорят «Дуу-чээ» или «Чээ-Дуу». Великий строитель империи был в отеле перед ними, и в настоящее время он появился на балконе, одетый в бриджи и сапоги для верховой езды. Появление на балконах является одной из главных функций диктатора, и всегда прожектор готов сделать его великим в его блестящей форме, даже если он достаточно короткий и толстый, как лидер фашистов.

Пятнадцать лет прошло с тех пор, как Ланни впервые увидел этого избранника судьбы в Сан-Ремо, худого, бледного паренька с маленькими черными усами в черном костюме и галстуке. Изменивший делу бывший социалистический редактор, проклятый публично одним из людей, которых он предал. Теперь, идя по набережной с Ирмой и своими друзьями, Ланни рассказал историю об этой встрече, и то, что он узнал о «Блаженном маленьком недовольном голубке» от пары его бывших соратников. Перед первой мировой войной он появился в Милане, убогим полуголодным молодым человеком, скулившим о своём сифилисе. Социалисты взяли его, накормили, и научили его всему, что он знал. Теперь эти социалисты были мертвы, или были в изгнании, или медленно умирали на бесплодных каменистых островах в Средиземном море. А этот новый Цезарь вырос настолько великим, что стал появляться на освещенных балконах, и когда американцы хотели сказать, что они думали о нем, они называли его «Мистер Биг».

IX

В каждом городе, где проходили конференции, всегда находилась английская семья с приемлемым социальным статусом, постоянно там проживающая. В их доме утомленные государственные мужи восстанавливали свои потраченные силы. Секретарь Уикторпа позвонил мистеру Бэдду, сказав, что он и его жена были приглашены в такой дом на берегу озера. Там они были приняты пожилой леди и ее двумя незамужними дочерьми и представлены другим англичанам. Хозяйка заводила друзей или смертельных врагов путем приглашения на такие мероприятия или отказа в этом. Члены дипломатического персонала заходили в дом без предупреждения, в том числе седой и усатый премьер-министр, которого Ланни Бэдд считал жалким ренегатом. Но ренегат об этом, конечно, ничего не знал, и любезно поклонился, говоря: «Ах, амер-р-рикнцы! Я в востор-р-р-рге от вашей стр-р-р-раны». Чай был подан в прекрасных дрезденских чашках, и в дополнение к кексам были булочки в честь премьер-министра, который был выходцем из Лоссимута. Булочки провезли вокруг на плетеном столике, установленном на резиновых колесах и называвшимся «викарием», потому что его изобретение лишило большинство симпатичных молодых англичан их основной социальной функции.

Уикторп был рад их видеть, и был особенно внимателен к Ирме, оказывая ей предупредительность и уважение. Он всегда вел себя таким образом, и мать Ланни, наблюдая за ним, тактично намекала на это сыну. Но Ланни не собирался волноваться по любому такому поводу, Ирма часто бывала в гостях у своих друзей, и женщин, и мужчин, и как люди могли не восхищаться ею? «Седди», то есть, Седрик Мастерсон, четырнадцатый граф Уикторп, представил ее выдающимся лицам, в том числе длинному, канцелярского вида сэру Джону Саймону. Ланни увидел дам, склонивших головы друг к другу, и знал, что они говорят: «Вот Ирма Барнс, американская наследница». А взглянув на Ланни, добавят: «А парень ее муж, что-то вроде брокера от искусства, так говорят». Нет смысла ожидать, что в светском обществе за вашей спиной скажут что-то доброе, ибо там охраняют социальные позиции и не позволят чужакам ворваться в священные стены.

Это было в субботу днем, и у всех, казалось, было много времени. Два известных дипломата играли в крокет с барышнями на лужайке, а другие сидели группами под цветущими магнолиями и говорили о друзьях, оставшихся дома. Уикторп представил Ланни паре молодых ребят, которые выполняли ту же роль секретаря-переводчика, которую играл американец в Париже в возрасте девятнадцати лет. Они и Его светлость говорили свободно о том, что происходило на Изола Белла. Всё было решено утром и, казалось, конференция была готова закончиться. Независимость Австрии должна быть гарантирована, и три державы обязались противостоять «всеми практическими способами» злой вещи, называемой «односторонним расторжением договоров». Это означало, конечно, последнее заявление Гитлера о перевооружении. Ланни это сильно обрадовало, пока он не начал думать о слове «практическими».

Он был достаточно долго среди дипломатов, чтобы понимать, как они говорят что-то, которое, казалось, означает что-то, но самом деле не означает ничего. Как они выбирают слова, которые должны убрать сущность из любого заявления.

«Что прямо сейчас означает слово практическими, Седди?» — спросил он. И ответ был: «Ну, ты знаешь, мы не хотим ввязываться в войну».

«Я надеюсь, что нет», — сказал Ланни. — «Но предположим, Гитлер не остановится на чем-то меньшем?»

— Ну, он должен, старина. Если мы будем бороться с Гитлером, мы оба будем играть в игру Сталина.

— Да, я знаю. Но если вы не будете драться, может быть, вы оба будете играть в игру Гитлера.

У них не было времени для дальнейшей дискуссии. Уикторп, уходя, заметил: «Я говорю, Ланни, ты понимаешь, всё, что мы говорили, строго между нами».

«Да, конечно», — ответил другой с болью за своего друга Пита. — «Но, если всё решено, почему бы вам не объявить об этом?»

«Ну, ты понимаешь, некоторые из наших ведущих газет не выходят в воскресенье, поэтому мы задержим заявление до утра понедельника».

X

Заявление было сделано в назначенное время, и дипломаты устремились в Женеву, где должен был открыться Совет Лиги, который, можно надеяться, займёт твердую позицию против нарушителей закона. Духовые оркестры играли для делегатов, покидавших Стреза, марширующие толпы фашистов пели им о будущей славе Италии. Ланни и Ирма попрощались со своими друзьями и направились через альпийские перевалы к Вене. Это был сезон весенних паводков и лавин, которые не принимают во внимание социальное положение. Но Ланни был опытным водителем, а Ирма не была нервной особой, поэтому им удалось насладиться самыми знаменитыми пейзажами в мире.

В Вене у него была назначена встреча с одним из представителей знати старой империи, который, в конце концов, согласился назвать цену некоторых его художественных сокровищ. Они были приглашены на чай в один из этих полузаброшенных мраморных дворцов на Рингштрассе. Там посмотрели на старых мастеров и поспорили, что они могут принести на американском рынке. Ирме Барнс пожилая аристократическая пара предстала в худшем свете. Но у них были титулы и манеры, и не может быть никаких сомнений, что они когда-то были «чем-то».

Бедные души, они проиграли войну, и надо было оказывать им большое внимание. То, что казалось небольшой суммой для дочери коммунального короля, имело для них первостепенное значение. И они страдали в процессе переговоров, которые Ланни чувствовал необходимым провести до конца. — «Если вы действительно хотите, чтобы я продал ваши произведения, вы должны назвать их цены». А им так хотелось получить предложение цены. Но Ланни был неумолим. — «Я не называю цен. Я вам скажу, что по названной вами цене я постараюсь найти вам покупателя, но вы должны назвать цену». В конце концов, почти со слезами, они уступили.

Ночь провели в опере, и на следующий день автомобилисты были уже на польской границе. Они не захотели ехать прямо к Мейснерам без остановки, Ланни позвонил Курту и, узнав, что тот собирается в Берлин дирижировать одним из своих произведений, пригласил его довезти на автомобиле. По пути в Штубендорф, Ланни сказал: «Давай ничего не говорить о том, что мы останавливались в Стреза. Они рассматривают эту конференцию, как анти-германский заговор».

Ирма, удобный человек, довольная устройством мира, желавшая, чтобы люди не ссорились, и не нарушалось всеобщее спокойствие. Она была склонна принять точку зрения тех, с кем она была. По крайней мере, пусть думают, что она делает это. Она была уверена, что должно быть какое-то разумное урегулирование претензий Германии, но она не настаивала на этом, распивая чай с четырнадцатым графом Уикторпом и его коллегами. Она соглашалась с Мейснерами, что Штубендорфу нужно разрешить вернуться в Германию. Но ей не пришлось столкнуться ни с одной из польских семей района, ну, и она не представляла другую точку зрения. Обе стороны имели заводы, и обе нуждались в угле, который шел из шахт в этих холмах. «Почему они не могут купить его друг от друга?» — хотела она знать, и Ланни заметил, что прибыль идет к тем, кто владеет, а не тем, кто покупает. «Ты должна это знать!» — сказал он.

XI

Прибытие этой светской американской пары всегда создавало ажиотаж в Штубендорфе. Его светлость отсутствовал, и поэтому они заночевали в доме отца Курта, генерального управляющего большого поместья. Они спали в довольно небольшой комнате, которая принадлежала Курту, и в которой Ланни проживал вместе с ним в его первой рождественский визит более двадцати лет назад. Мейснеры были душевными людьми, и он им по-прежнему казался весёлым и ладным пареньком, который показывал им танцы Далькроза и забавлял их своим американским акцентом. Он не знал, что он у него был. Конечно, и они никогда не говорили ему об этом, но повторяли его причудливые фразы после того, как он уехал. Теперь он был здесь со своей женой наследницей, и так как пара несколько раз были гостями в замке, то было сомнительно, может ли семья простого Beamter принимать их. Было много суеты и приготовлены специальные блюда.

Курт и Ланни играли музыку из сокровищницы фортепьянных композиций в четыре руки. Иногда вся семья пела, и это было так мило, что слезы текли по щекам стариков. Здоровье отца ухудшилось, и он не мог долго слушать музыку, по крайней мере, не играл на старом пианино в своей несколько переполненной гостиной. Они не портили этот сентиментальный вечер разговорами о политике или о чём-нибудь ещё в этом уродливом внешнем мире. Ирма подумала: «Я сейчас у настоящих немцев, и, дорогой, почему они не могут остаться навсегда такими?»

Но нет, не могут. Германия была окружена врагами — die Einkreisung, так они называли блокаду, и готовились разорвать это кольцо. Утром путешественники перенесли свои сумки так, чтобы освободить место для Курта на заднем сиденье. И они тронулись в Германию. Сначала они были задержаны не очень быстрыми и не очень галантными польскими пограничниками, и Курт сказал: «Вы видите, через что мы должны проходить». Затем, когда они увидели муштру одетых в форму молодых немцев в еще не растаявшем снегу, ни один из путешественников это не прокомментировал, но все трое подумали: «Вот большая новая армия, которую обещал фюрер!» Позже они проезжали аэродром, и самолеты пролетели низко над головой, как будто проверяя иностранный автомобиль и его пассажиров. Все трое подумали: «Новые истребители генерала Геринга!»

Они говорили о музыке и картинах, которыми занимался Ланни, и о новом предпринимательстве Робби. Курт всегда был рад услышать, как живёт Бьюти. Он сказал, что она спасла ему жизнь после войны. По континентальному обычаю он откровенно рассказал о годах счастья, которые она ему подарила. И вот, когда загрязнились свечи зажигания, и они остановились, чтобы их прочистить, Ирма и Курт прогулялись по дороге, и она сказала ему: «Ланни ведет себя намного лучше, и я действительно счастлива с ним». Она действительно так считала, как и большинству людей, ей было легче поверить в то, во что она хотела верить. Иногда казалось, что жизнь вряд ли продолжалась бы в эти дни испытаний в старой Европе, если бы не удивительные человеческие способности.

Курт не захотел останавливаться в фешенебельном отеле. Он уже пообещал посетить семью своего брата Эмиля, полковника рейхсвера. Тот собирался отбыть на учения, которые его друзья могли бы посетить, если бы были заинтересованы. Ланни ни о чём больше и не мечтал, но у него был бизнес, которым он должен был заниматься. Так они расстались на некоторое время. Ланни поехал в Адлон, размышляя: «Неужели я обманываю его?» Он знал, что обманывал Ирму и довольно здорово, и это причиняло ему боль. Но это была боль, которая не лечится и которую нужно перетерпеть.

XII

Ланни телеграфировал Фуртвэнглеру, объявив, что он и его жена находятся в пути. Теперь, утром, он позвонил обер-лейтенанту, чьи первые слова были: «Какая жалость, герр Бэдд, вы должны были быть здесь на свадьбе!»

«Почему вы вовремя не дали мне знать?» — спросил посетитель. Он считал свой вопрос шуткой, но штабной офицер принял его за упрек и рассыпался в извинениях. Только после того как он получил прощение, он восторженно рассказал о чудесах величайшего из всех немецких социальных событий, брака второго человека после фюрера с Эмми Зоннерманн, звездой театра и кино, которая была его официальной подругой в течение некоторого времени. После церемонии был прием в оперном театре. Представление было задержано более чем на час, пока министр-Президент генерал Геринг и его невеста стояли в большом зале на верхних ступенях лестницы, пожимая руки всем знаменитостям Третьего рейха и дипломатического мира.

Ланни сказал: «Я много читал об этом в зарубежной прессе и сделал некоторые вырезки для вас».

«Danke schцn!» — воскликнул молодой благоговеющий эсэсовец. — «Мы собираем все, и готовим альбом для Национальной библиотеки».

«Как счастливая пара?» — галантно спросил посетитель, и ему сообщили, что они оба пребывают на вершине мира. Обер-лейтенант гордился этой фразой, которую считал новинкой американского сленга, но Ланни не стал распространяться, как неудобно это положение может оказаться для человека с комплекцией его превосходительства.

Ланни сообщил, какие картины он приехал купить, и упомянул с кажущейся небрежностью, что он и его жена посетили Конференцию в Стреза. Ни один компетентный штабной офицер не пропустит значение этого. — «Его превосходительство пожелает увидеть вас! Вы можете оставаться на проводе?» Ланни согласился, и ему сказали, что министр-Президент должен провести ночь и следующий день в Шорфхайде. Не окажут ли герр и фрау Бэдд ему честь разделить его компанию? Ланни ответил, что ничего не доставит им большего удовольствия.

Он повесил трубку, и заметил: «Таким образом, мы увидим Karinhall»

«И Эмми тоже?» — спросила Ирма.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Призрак опасности [62]

I

В белом мраморном дворце на фешенебельной Кёниген Огустштрассе жила подруга Ирмы княгиня Доннерштайн, вторая жена прусского землевладельца и дипломата, который был старше её на тридцать лет. Она впервые встретилась с Ирмой на Ривьере ещё до замужества последней, и привязалась к ней. Они часто встречались и сплетничали обо всём. Теперь у княгини было трое детей в детской, и ей было скучно, не хватало весёлой и свободной жизни на берегу удовольствий. Она нашла берлинское общество высокомерным, холодным и скучным. Положение ее мужа требовало от неё выхода в свет, где она узнавала много новостей, которые желала нормально использовать. Когда они встречались с Ирмой, то регулярно сплетничали, американку заставили поклясться, что она не скажет ни слово об этом в Германии.

Встречи начинались так: «Ach, meine Liebe», в ответ: «Na, na, meine Gute!» Хильде, высокая блондинка, довольно тонкая для немецкой матроны, курила слишком много сигарет, и, возможно, как следствие этого, вела себя нервно и эксцентрично. Её рассказ начинался так: «Man sagt—", а затем она оглянётся, понизит голос и скажет: «Может быть, я лучше не» — как бы размышляя. Затем встанет и подойдёт к двери будуара и резко её откроет и посмотрит. — «Ничего нельзя сказать. Слуги все стали politisch gesinnt» — она говорила девять десятых английских и одну десятую немецких слов. — «Это вы, американцы, во всем виноваты. Они слышали, что существует такая fabelhaftes Land, где нет классовых различий, где каждый может стать богатым и почти все становятся. Так что теперь у нас есть kleinbьrgerliche Regierung — маленький человек находится на вершине, а мы узники в наших собственных домах. Каждый может донести на нас, а любой чиновник может использовать шанс проявить себя eifrig за наш счет».

Ирма видела в некоторых домах принадлежность, под названием «Тёплый уют», своего рода шапочку из теплоизоляционного материала, устанавливаемый на заварной чайник и чайник с горячей водой, чтобы сохранить тепло. Теперь Ирма узнала, что эта принадлежность используется немцами для установки на телефон, чтобы исключить прослушивание. Немцы считали, что в телефоне было какое-то тайное устройство для прослушивания, даже если телефон был отключен. Хильде не была уверена в этом и не знала, как проверить. Но при разговоре с Ирмой она осторожно клала «Тёплый уют» на телефон, а покидая комнату, снимала, чтобы слуги не могли видеть, что она делала. — «Wirklich, это жизнь, как в Турции во времена султана!» Хильде Доннерштайн не была заговорщиком, и ее муж тоже не был. Они просто принадлежали к старой знати, которая, по ее словам, вышла из моды. Они возмущались жесткой толпой, захватившей себе власть и славу, и брали реванш, рассказывая о личных скандалах и смешные истории о нелепостях Emporkцmmlinge.

— «Ach, meine Liebe! Я должна сказать, что не завидую вашему визиту в этот чудовищный Karinhall! Но я полагаю, вас разбирает любопытство насчёт Эмми, несомненно, вы видели ее на экране. Ganz karyatidenhaft — как вы говорите? — статная, но это на экране, а так, дuЯerst gewцhnlich. Все люди вкуса держатся от неё подальше. Конечно, я полагаю, что оперный театр является подходящим местом для свадебного приема актрисы. Характерно для нашего времени брать eine Filmkцnigin вместо реальной!»

— «Ланни говорит, что у королев экрана это намного лучше получается», — заметила Ирма.

— Как мы можем об этом судить? Но на самом деле, когда, вы считаете, началась жизнь этой пары — вы слышали, что у них давняя связь?

— Я слышала слухи.

— Они ладили достаточно хорошо; der dicke Hermann ей сказал: «Ты понимаешь, что я не могу на тебе жениться», и Эмми, которая не так была умна, не понимала, но боялась возразить. Но однажды пара попала в автокатастрофу — schrecklich — машина врезалась в деревья. der Dicke не так пострадал, aber die Geliebte, у нее треснул череп и ей пришлось находиться в больнице долгое время. Конечно, это скрыть не удалось, об этом говорил die ganze Welt. Герман должен был навещать её каждый день и произошёл скандал. Тогда буквально на днях наш — княгиня хотела сказать «unser Fьhrer», но не посмела даже в ее собственном будуаре. Она сказала: «Die Nummer Eins хочет отправить своего номера два на Балканы с дипломатической миссией, вы знаете, как это, мы должны иметь союзников там, наши враги стремятся навредить нам в любой части мира. Герман хотел взять свою женщину с собой, она должна отдохнуть, и он хотел устроить из этого маленькие каникулы. Но Die Nummer Eins говорит: «Bist du toll?» Ты хочешь представить им свою любовницу? Они воспримут это, как оскорбление. Они скажут: «Вы что думаете, что возможно мы негры?» Die Nummer Eins в ярости, и дал толстяку разнос. «Женись на ней!» — сказал он. — «С меня уже достаточно скандалов в моей партии, женись на ней, или мы unten durch на Балканах!' Вот, как у нас получилось это грандиозное Staatshochzeit mit Empfang с подарками, каких никогда не видели во всем мире. Это то, что вы называете в Америке eine Hochzeit vor dem Gewehrlauf!»

Ирма не поняла, эту фразу, но княгиня объяснила, что это означает, когда отец невесты или ее братья приходят с оружием за женихом. Ирма, рассмеявшись, дала определение: «Ах, брак под дулом пистолета».

II

Пока Ирма наслаждалась развлечениями высших классов, ее муж посмотрел художественные выставки, а затем за рулем своего автомобиля отправился в берлинские трущобы. Точно в полдень он проехал согласованный угол и подхватил своего «подпольного» друга. Была весна и день был солнечным. Она оставила дома своё тяжелое пальто и осталась в сером ситцевом платье, наиболее не бросающимся в глаза, какое можно найти. Её волосы были зачесаны прямо назад и спрятаны под черной соломенной шляпкой, короче, она выглядела бедной работницей, которая не любит глупых шуток, а в руках она несла бумажный пакет. «Это всё, что у вас есть для меня?» — спросил он, а она ответила: «Нет, это просто продукты. Я боялась принести то, что у меня есть, пока не буду уверена, что вы придете».

— Что это?

Они ехали по малолюдной улице, но, несмотря на это, Труди нервно оглянулась и, понизив голос, произнесла: «У меня есть фотокопии конфиденциальных отчетов Вильгельмштрассе — это немецкий МИД — раскрывающие наши интриги в различных столицах, отчеты наших послов и инструкции к ним».

— Господи, Труди!

— Боюсь, на этот раз их будет не так легко использовать, так как они показывают двуличность других стран, включая и Англию. Я не могу себе представить, какая, не социалистическая газета согласится их опубликовать.

— Есть одна буржуазная газета, Manchester Guardian, которая публикует правду, независимо от того, кого она затрагивает.

— Ну, здесь вы будете судьей. Вы можете давать им различные документы, в зависимости от их содержания. Например, доклады нашего посла в Риме, раскрывающие подноготную сделки между Муссолини и Лавалем. Вы знаете, что Лаваль отправился в Рим в начале года, и провел там несколько дней с дуче. Впоследствии он торжественно уверил палату депутатов, что он не сделал никаких уступок, создающих угрозу интересам Абиссинии.

«Я отметил эту его речь», — сказал Ланни. — «Она была подробной, но даже при этом, я ему не поверил».

— Они заключили джентльменское соглашение, которое позволит дуче взять эту страну без препятствий со стороны Франции. Что беспокоит Муссолини, что в то время, как он будет занят там, Гитлер может занять Австрию. И поэтому они дали друг другу гарантии, что не допустят этого.

— Если мы сможем это доказать, Труди, мы раскроем всю дипломатическую кухню.

— В документах нашего посла чётко сказано, что Италия уже отправила войска численностью тридцать тысяч человек через Суэцкий канал с полным вооружением и снаряжением для кампании продолжительностью шесть месяцев. Операция начнётся осенью, когда там кончится сезон дождей.

— Что еще у вас в этой волшебной коробке?

— Вы читали о решении Конференции в Стреза?

— Я был там пять дней назад.

— Все три державы вели секретные переговоры с Министерством иностранных дел Германии за спинами друг друга, то есть, они думают, что делали это тайно.

— Да, конечно, об этом все знают!

— Реальный вопрос состоит в том, что будет сделано в Женеве. Вильгельмштрассе имеет гарантию, что не будет предпринято никаких явных действий. Конечно, нацисты не придают значения никаким выступлениям, это дает Гитлеру шанс постоянно выступать с речами и играть на комплексе преследования нашего народа. Будет назначен Комитет Лиги, но никто из большой тройки не готов требовать каких-либо действий, чтобы остановить перевооружение Германии. Сэр Джон Саймон в настоящее время ищет повода для нового приглашения в Берлин для переговоров о разрешении перевооружения немецкого военно-морского флота и доведения его до фиксированного процента от британского флота.

«Один из газетчиков в Стреза мне это рассказывал», — ответил Ланни. — «Это означает полное предательство Франции!»

— Нацистский довод, что они не вооружаются против французского флота, а только против русских. У Советов появились новые подводные лодки, а это не в британских интересах, чтобы они получили господство на Балтике.

«Вот опять!» — воскликнул американец. — «Все идет от их страха перед красными. Если у них есть выбор, они каждый раз выбирают фашизм».

— Есть противоречия между Муссолини и англичанами по озеру под названием Тана, источнику Голубого Нила. Если там поставят большую плотину, то вопрос будет в том, куда пойдёт вода, в Судан или на восток, где Муссолини собирается селить свои фашистские семьи. Британцы готовы встать на сторону Абиссинии, при условии, что они смогут получить озеро и его истоки, но Муссолини этого не хочет, и всё выглядит так, что решающий поединок произойдёт до конца года. Вильгельмштрассе счастливо, потому что это будет означать, что мы можем получить аншлюс с Австрией, и, возможно, также польский коридор. Геринг планирует визит на Балканы в следующем месяце, чтобы заключить союзы, обеспечивающие наши новые торговые маршруты вниз по Дунаю с нашими машинами и снаряжением, и назад с пшеницей, нефтью и сырьем.

III

Такова была дипломатическая карта Европы, составленная картографами нацистского фюрера. Ланни вспомнил своего друга молодого спортивного директора С.А., Хьюго Бэра, который был убит выстрелом в лицо во время ночи длинных ножей меньше, чем год назад. Преступление Хьюго заключалось в том, что он серьезно воспринял вторую половину названия национал-социалист, и призывал, чтобы партия попыталась выполнить свои обещания, данные простым людям Фатерланда. В свои последние дни на земле он объяснил Ланни, что политика фюрера сделала его узником рейхсвера, вернее, офицеров — юнкеров, которые контролировали эту высоко дисциплинированную военную силу. — «Если он основывает свою программу занятости исключительно на производстве вооружения, то это означает, что рано или поздно мы должны будем воевать, потому что, что ещё можно сделать с пушками и танками».

Теперь пророчество сбывается. Любой, кто был способен думать, мог увидеть, что простых людей Фатерланда опять готовят на убой. Беда была в том, что в мире было так мало людей, способных мыслить, или готовых взять на себя труд подумать. А в Германии таких или уничтожили, или поместили в концентрационные лагеря, превращая их в физических и нервных инвалидов. Ланни вспомнил высказывание, которое он слышал от фюрера по поводу духовной природы человека: «Величайший дух может быть сломлен, если его носителя забить до смерти резиновой дубинкой».

«Вы совершенно правы, что не принесли документы, Труди», — сказал он. — «Они динамит, и если они в надежном месте, то я лучше подожду и получу их, когда я буду готов покинуть страну. Мой багаж, скорее всего, будет открыт в отеле. А сегодня я приглашён посетить Каринхалл, который, вы должны признать, вряд ли самое безопасное место для них».

«Unglaublich!» — воскликнула женщина. — «Как вам удаются такие вещи?»

— Это просто. У меня есть банковский чек на крупную сумму денег, достаточную, чтобы жирный генерал хотел меня видеть в течение многих месяцев. Кстати, его штаб-офицер предложил показать нам свадебный подарки. Чудеса, о которых говорят во всем мире. Как можно отказать?

— Вы заставляете меня верить в чудеса, даже если вы не можете заставить меня поверить в духов!

— Да, кстати, вы видели медиума?

— Видела, и это было неприятно. Она сказала мне, что я получу письмо от темного человека.

— Ну, это может произойти, несмотря на все ваши сомнения. Вы решили, что то, что я принес вам, не было сообщением от Люди?

— Я должна прекратить думать об этом, это делает меня несчастной, у меня есть достаточно проблем в реальном несчастном мире.

— Я имел еще несколько сеансов, но все, что я получил, были сообщениями моего деда Сэмюэля Бэдда, приказывающего мне внимать Слову Господа, или же голосом Марселя, рассказывавшего мне, что он рисует картины прекрасного нового мира, но в его описаниях не хватало ясности, которая характеризовала его манеру письма на земле.

Они вернулись к документам, которые Ланни должен был вывезти из Германии. Он сказал: «Я сделаю это еще раз, но после этого мы должны найти другой способ. Гестапо проверяет всех приезжающих и уезжающих, и они обязательно заметят, что публикации совпадают с моими выездами. Так или иначе, я должен уехать в Америку почти на всё лето».

Ланни не хотел даже намекнуть, как он вывез первые документы, и он не спрашивал у Труди о последствиях в Берлине, и попал ли в беду кто-либо из ее друзей. Она приходила к нему из темноты, и он уходил от неё в другую темноту. Но там, где они встречались, было светло, и там они должны были следить за каждым шагом. Они договорились, что послезавтра Труди придет к обычному углу в три часа пополудни. Это время выбрал Ланни, потому что тогда его жене надоест смотреть на картины, и она займётся своими делами. Когда два заговорщика увидят друг друга, они не будут встречаться. Труди пойдёт за документами, и через полчаса встретится с ним в другом углу и передаст их ему. Оба убедятся, что за ними не следят, а Ланни всё время будет смотреть за сигналом «Всё чисто». Они обо всём договорились. Он отдал ей деньги, которые он принес для нее, а затем высадил ее недалеко от входа в метро. Это было то же самое место, где он когда-то высадил Фредди Робина в последний раз, и это воспоминание привело его в дрожь.

IV

К концу второй половины дня огромный светло-голубой мерседес министра-Президента прибыл в отель Адлон за американской парой и их сумками. Куда бы ни приезжал этот автомобиль, благоговеющие лакеи низко кланялись, а иностранные гости навсегда заслуживали репутацию. Двое любимцев фортуны были доставлены в министерский дворец, где обер-лейтенант сопроводил их на церемонию просмотра подарков. Для выставки были зарезервированы три большие комнаты, а для её охраны была выставлена дюжина эсэсовцев в черных мундирах, отороченных серебряной тесьмой, с черепами и скрещенными костями. Сокровища были выложены на десятках отдельных столов. Это было похоже на визит к Тиффани или Горам. Там был представлен каждый вид мужских и женских ювелирных изделий и каждый вид золотой и серебряной посуды и столового серебра. Фюрер подарил своему верному другу один из трех существующих портретов Бисмарка кисти Ленбаха. Жених подарил своей невесте прозрачный синий циркон огромных размеров, а также все мыслимые украшения из драгоценных камней, которая может носить женщина, диадемы, серьги, браслет, кольцо, ожерелье. Штабной офицер сказал, что это стоило тридцать шесть тысяч марок, и он не счёл нужным понизить голос.

Это была слава, это был успех. Долгий путь наверх по лестнице славы для человека, который начал скромным лейтенантом рейхсвера без каких-либо связей, бывшим в окопах в начале мировой войны. И даже сейчас генерал был лишь в начале своего головокружительного восхождения. Его гостям об этом говорила вся манера его поведения. Его шаг был тверд и быстр, его смех был неудержим, а его рукопожатие даже сокрушало. Он был одет в белую форму с бледно-голубым кантом под цвет своего автомобиля, а его ордена и знаки отличия заставили Ланни снова подумать о Тиффани.

Багаж был помещен во вторую машину, с генералом и его гостями ехали два старших штабных офицера. Фуртвэнглер и еще один юнец следовали во втором автомобиле, а их сумки в третьем. У ног Ланни лежало нечто укрытое ковром, но то, как оно двигалось под ногами, и его экспертные знания не позволили ему усомниться, что это был пистолет-пулемет. Он не мог быть уверен, был ли он производства фирмы Бэдд, но он знал, что фирма продала их тысячи нацистам для уличных боев с коммунистами. Der dicke Hermann не оставлял никаких шансов!

Весь путь великий человек говорил о самолетах и об авиации, как о науке будущего. Он употреблял технические термины, потому что Ланни был в теме. Он хотел знать, как идут дела у Бэдд-Эрлинга, а у Ланни, получившего письмо как раз перед отъездом, не было никаких оснований сохранить в тайне, что земля в Новой Англии оттаяла, и фундамент должен быть скоро завершен. В детстве он изучал технические термины баллистики, а во время его недавних разговоров с отцом он узнал о нагрузке на крыло и наддуве, увеличении степени сжатия, октановых числах, регулируемом шаге винта. Когда он упомянул вскользь, что Робби фактически получил двигатель мощностью в тысячу лошадиных сил, генерал захотел его увидеть немедленно. Ланни усмехнулся и сказал: «Если вы первым его попросите, то это его обрадует».

Глава прусского государства, по-видимому, не чувствовал страха после своей недавней автомобильной аварии. Они ехали на высокой скорости, постоянно сигналя другим автомобилям на их пути. Уже стемнело, когда они въехали в леса Шорфхайде, и все прибывшие увидели яркий свет огней в новом дворце, который назывался «охотничьим домиком». Ланни видел много таких сооружений, как в Новом Свете, так и Старом, так что ничего нового для него не было в большом зале с огромным камином, длинным банкетным столом, с медвежьими шкурами на полу и головами многих видов рогатых существ на стенах. Все, что нужно было для этого, только четверть миллиона в любой валюте. А архитекторы и декораторы интерьеров выполнят всё в течение трех или четырех месяцев. Хороший управляющий найдёт обученный штат прислуги в одеяниях лесников, или в военной форме, или в средневековой одежде, или опереточных костюмах по выбору.

Всё, кроме Filmkцnigin. Это надо добыть самому, и это будет стоить гораздо больше. Эмми Зоннеманн имела щедрую фигуру, позволявшую играть Брунгильду или любую другую валькирию (выбирающую убитых). На самом деле она достигла той точки, где, если чуть располнеть, то станет комичной. Но это уже будет не так важно. Уже было объявлено, что она выступит на сцене последний раз, а затем её долгом перед Фатерландом будет служить примером для других немецких невест. У неё были густые светлые волосы, яркие голубые глаза, спокойные черты, и цвет лица, о котором могли зародиться сомнения, так как ей были доступны все средства макияжа.

Ее манеры не были аристократическими, а отдавали сценой. Она бурно приветствовала своих гостей, навязала им еду и питье, называла их по именам, а потом уселась на подлокотник кресла своего новобрачного и нежно поцеловала его. Ее первый муж был видным коммунистом, и Ланни было интересно, какое впечатление, если таковое имелось, он ей оставил. Он хотел бы побыть с ней наедине и попытаться выяснить.

Она была, очевидно, добрым и немного наивным человеком, и Ирме понравилась. Легко понять, почему зрители шли смотреть на нее как на сцене, так и на экране. Кроме того, почему режиссеры избегали давать ей роли, которые требовали проявления безудержной страсти. Когда двое гостей были в своей комнате, они тщательно избегали выражать свои впечатления. Архитектор Каринхалле наверняка позаботился об устройствах для прослушивания. Тем не менее, когда оба лежали в постели, Ирма тихо прошептала: «Ланни, что за бедная женщина!»

«Она, кажется, получила то, что хотела», — отважился ответить муж. На что все еще шепотом она спросила: «Как ты думаешь, сколько весит der Dicke?»

V

В течение двух лет власти министр-Президент добавил ряд новых постов в свой послужной список. Помимо постов рейхсминистра без портфеля, рейхсминистра авиации, командующего ВВС Германии, фельдмаршала, генерала гестапо, президента рейхстага и Государственного совета Пруссии, он был также Имперским лесничим и егермейстером. Это означало, что в его роль входило быть сельским джентльменом и иметь прекрасных лошадей, хотя он редко на них садился. Теперь он хотел показать своё великолепное поместье своим гостям. А для них обоих это было очень скучным занятием, потому что Ирма была воспитана в имении и не любила там бродить, а Ланни пришлось развлекать сельских джентльменов, осматривая их поместья, и это со времени его детства не доставляло ему никакого удовольствия. Эмми шла, потому что она была новобрачной, и это было ее обязанностью следовать за своим мужчиной и говорить ему, что его имение было самым замечательным в мире. Ланни и Ирма покорно согласились и не смели смотреть друг на друга, опасаясь выдать то, что было на самом деле в их мыслях. Одной из особенностей поместья была усыпальница Карин, бывшей жены владельца, и там всегда горела свеча.

Потом генерал стал руководить Пруссией по телефону. И как всегда, когда он сердился, он кричал, как будто хотел, чтобы его услышали без линии связи. Затем он вызвал Ланни к себе в кабинет для беседы, и плейбой почувствовал, как холодные голубые глаза массового убийцы сверлили его. В течение четырех или пяти лет Ланни размышлял о возможности телепатии, и теперь подумал: «Ach, du lieber Gott, предположим, вдруг, сейчас это сработает».

Но, нет. Герман Великий не был ни медиумом, ни фокусником, а должен был получать информацию обычными мирскими способами, нанимая агентов очень мало компетенции, на что он жаловался. Если бы он мог удовольствоваться льстивыми речами и несколькими улыбками от его Filmkцnigin, то это было бы чудесно. Но, он хотел рассказа о Стреза и о перспективах в Женеве, где в настоящее время Лига осуществляла торжественную процедуру осуждения. А если агенты Геринга в Италии сообщили ему, что Ирма Барнс и ее муж были на чаепитии у английских обитателей Стреза и были представлены Макдональду и Саймону? Ну и что, der Dicke только услышит, как продавец его картин фамильярно называет ведущих государственных деятелей всех трех участников конференции в Стреза.

Ланни пролежал без сна все предрассветные часы утра, размышляя над своеобразной проблемой, стоящей перед ним. Как и прежде, он должен был принять позу всезнающего перед жирным генералом и еще не сказать ему ничего, кроме того, что он уже знал. Кроме того, он должен быть осторожным и не использовать всех фактов, о которых ему рассказала Труди. Он должен всё подать так, что если документы будут когда-нибудь опубликованы, у Геринга возникла бы мысль: «А ведь об этом мне ещё раньше докладывал Ланни Бэдд».

VI

Искусствовед начал с краткого изложения телеграммы, которую ему позволил прочитать циничный Пит, прежде чем отправить её в Нью-Йорк. — «Мое общее впечатление, что вы и фюрер не о чем не должны беспокоиться в этом случае. Вы выйдите сухими из воды, как говорят у нас в Америке. Вас пожурили в Стреза, и ещё несколько раз пожурят в течение года, но с ружьем никто на вас не пойдёт».

«Мы как в игре в покер», — ответил генерал, — «и играем по очень высоким ставкам».

— У вас на руках не сильная комбинация. Но, то же самое можно сказать и о ваших оппонентах. Но, эта игра отличается от покера тем, что в ней хладнокровие значит еще больше. Кроме того, можно изменить правила в середине игры. Что никак нельзя сделать при игре в карты.

Генерал улыбнулся. Он постоянно находился под впечатлением интеллекта этого кажущегося простофилей молодого человека, и именно поэтому он так сильно хотел заставить его работать на себя. — «Значит, вы не считаете, что наши оппоненты будут пытаться применить «санкции» против нас?»

— То, что считаю я, Герман, бесполезно для вас. То, что я говорю вам, это общее впечатление дипломатов и газетчиков, имеющих доступ к внутренней информации. А их я знаю немало. На Изола Белла было потрачено много усилий, чтобы продемонстрировать, что все заняты полезным делом, хотя на самом деле они не сделали ничего. Общественность во Франции и Великобритании требовала действий, и поэтому было необходимо выглядеть непреклонными и даже угрожающими. Но никакая из этих стран не готова действовать, потому что никто не может доверять другому. Возьмите Великобританию и Италию. Какое соглашение может быть между ними, теперь, когда Муссолини решил вторгнуться в Абиссинию? Разве Британия позволит ему получить озеро Тана и встать на пороге Суэцкого канала? Конечно, нет!

— Вы думаете, что он действительно решил вторгнуться?

— А что там делают все эти войска в Эритрее и дальше по пути? Они наслаждаются этим адским климатом? И зачем Муссолини вступать в сделку с Лавалем? Дуче был удивлён тем, что он был в состоянии получить. Он не мог поверить, что во всей Франции найдётся такой дурак, чтобы пойти на такую сделку.

— Какую сделку вы имеете в виду?

— Na, na, Hermann! Вы знаете об этом гораздо больше, чем я!

— Я естественно слышал слухи, но мне интересно знать, подтверждает ли ваша информация мою.

— Ну, у них есть непоколебимое понимание того, что Франция не будет вмешиваться в авантюры Муссолини, и что Лаваль будет сотрудничать с Муссолини, чтобы не дать вам двинуться в сторону любой из ваших потерянных территорий.

— И это широко известно в дипломатическом мире?

— Это известно тем, кто имеет право знать. Я получил все детали в Париже, как только сделка была заключена. Так случилось, что мой отец и я знаем людей, которые финансировали Лаваля, прежде чем он стал богатым. Он по-прежнему консультируется с ними.

— Лаваль думает, что он заработает на этом соглашении?

— Он дурак и думает, что получает союзника. Я мог сказать ему обратное, потому что так случилось, что я давно знаю Муссолини. Я слышал, как он ораторствует, когда был молод, а мой отец был другом американского посла в Италии в то время, когда Муссолини совершал свой знаменитый марш на Вечный город в пульмановском вагоне. Ричард Уошберн Чайлд был тем, что означает его фамилия, он думал, что спасает цивилизацию, убедив дом Моргана кредитовать Муссолини двести миллионов долларов, чтобы тот начал строить свою империю. Точно так же Лаваль в настоящее время считает, что он спасает Францию, став другом человека, который учит детей, что Ницца, Савойя, Корсика и Тунис являются частями новой Римской империи.

— Как долго будет французская общественность довольствоваться этим курсом?

— Это не зависит от общественности, а зависит от Комите де Форж. Не так давно мой отец и я посетили Захарова, и я слушал, как они подробно обсуждали ситуацию. Их позиция не отличается от той, какая была в Германии. Я слышал, как Тиссен и Гугенберг объясняли её в те дни, когда они поддерживали вас: они хотели закона и порядка и убрать коммунистов. Во Франции сейчас есть сильное движение за народный фронт среди красных всех оттенков, а представители крупного бизнеса ищут любого руководителя, любое движение, любой союз, что сможет противостоять этому фронту. Они готовы делать бизнес с вами, если вы позволите им иметь долю рынков Восточной Европы.

— Не хотите ли передать этим людям сообщение от меня?

— Это будет не в ваших интересах, если я так сделаю. В этом случае я получу клеймо, и после этого они станут осторожны в разговорах в моём присутствии. Сейчас я американец, и, следовательно, нейтрален. Джентльмен бездельник, и мои вопросы наивны. Они говорят более свободно даже с моим отцом, так как он является человеком из их круга, и в ответ он рассказывает им, что они хотят знать об Америке. Вы должны понять мое отношение к моему отцу. Он ожидал, что я стану его помощником, и учил меня этому с детства. Он научил меня хранить все свои деловые секреты. Как торговец оружием он имел дело с людьми высокого ранга в разных странах. Для меня любой генерал был гостем, которого надо покатать на лодке, а любой посол был партнёром, которого я должен загонять в теннисе, с тем, чтобы тот сильно устал.

VII

Так болтал американский плейбой, жонглируя именами великих, как цветными шарами в цирке. Сказал ли он Герману Вильгельму Герингу то, что Геринг не знал до этого? Он надеялся, что не сказал. Но все, что он говорил, было верно. И в каждом случае Ланни указывал несколько различных источников, из которых он мог бы получить конкретную информацию. Он не говорил, что был близким другом Рамсея Макдональда, или сэра Джона Саймона, или Энтони Идена, или других. Он просто рассказывал забавные случаи, где фигурировали их личные особенности, или цитировал их, говоривших такие вещи, которые они и должны были сказать. Трудно было назвать, кого он только не слушал.

Он рассказал о переговорах по военно-морским ограничениям между Англией и Германией, которые считались самым охраняемым государственным секретом на данный момент. Он упомянул навскидку и как само собой разумеющееся двенадцать подводных лодок открытого моря, которые Германия строила в Вильгельмсхафене, несмотря на запрет Версаля и опровержения Вильгельмштрассе. А также тоннаж линкоров в процессе постройки. Конечно, Германия строит их против России, а не против Франции, по крайней мере, это было, во что Лаваль и его друзья хотели верить. «Это может быть иначе, когда вы будете готовы двинуться в Рейнскую область», — сказал с улыбкой плейбой, и жирный генерал не пытался отрицать или противоречить любому из этих нахальных и недипломатичных предположений. Генералу должно быть интересно, не говорил ли он это сам во сне. Или, возможно, американца консультировал польский медиум, который жил у них в доме, и о котором жена Ланни рассказывала жене Германа!

В результате Геринг понял, что заимел ценного друга и по абсурдно низкой цене. Ему пришло в голову, что может быть было бы разумно, сразу поднять цену. Он сказал: «Sagen Sie mal, Ланни, я думаю, что у вас возникли проблемы с остальными этими картинами. Слишком высоки цены?»

— Боюсь, что это так. Вы помните, я вас предупреждал, что сейчас ни у кого нет столько денег, сколько они имели десять лет назад. Только кроме вас, Герман.

Толстяк откинул голову. Это было действительно дерзко и сильно его позабавило. Он испытывал то, что заставляло царей в старину иметь придворного шута: скуку с низкопоклонством, приторный эффект лести, необходимость человеческой системы для придания некоторого нового аромата, какой-то остроты или резкости в социальном общении.

«Я хотел бы посоветоваться с вами», — сказал хозяин всей Пруссии, — «и у меня не будет никаких ограничений на ваши требования».

«Я искусствовед», — ответил американец, — «и я хочу найти покупателей для прекрасных шедевров».

— Ну, если вы этого хотите, то я снижу цену. Это поможет?

— Поможет, если вы хотите избавиться от них.

— Jawohl, предположим, я уменьшу цены на десять процентов на все картины. Или лучше на двадцать?

— Было бы разумнее не спрашивать меня об этом, так как я представляю моих клиентов, и мой долг получить для них самые низкие цены, какие смогу.

— Я готов на это. Вы продаете остальные картины за те цены, которые считаете справедливыми. Я хочу показать вам своё доверие.

«Вы очень добры», — сказал Ланни. — «Я не могу припомнить, чтобы какой-либо владелец картин, когда-либо так относился ко мне».

«Искусство прямо сейчас не мой главный интерес в жизни», — ответил жирный командующий. В его холодных голубых глазах сверкнул огонек, в эту минуту он казался человеком. Ланни должен был сказать себе: «Не забывай, что он убийца!»

VIII

В конце дня один из служебных автомобилей отвёз гостей обратно в Берлин, а утром Ланни был в бывшем дворце Йоханнеса Робина, представил свой банковский чек, осмотрел все три картины, и убедился, что их отнесли в его машину. Он получил другую драгоценную купчую, а также разрешения на выезд для себя и жены. Ирма предложила ехать сразу, но Ланни попросил остаться, чтобы взглянуть на одну из выставок картин. У Ирмы было приглашение на обед с последующей игрой в бридж, правила которой были международными и не менялись.

Так без четверти три Ланни въехал в Моабитский район, обогнув множество углов и убедившись, глядя в зеркало заднего вида, что по такому эксцентричному маршруту за ним никто не следовал. Он катил через один за другим каменные каньоны и бесконечные перспективы этих шестиэтажных многоквартирных домов, которые стали стандартом для наемных рабов в мегаполисах всего мира. Здесь они были чище и менее грязными, чем в любом другом городе, который посетил Ланни. А теперь в яркий весенний день цветы в оконных ящиках радовали взгляд. Никто, кроме нескольких детей, не обращал никакого внимания на тихо едущую машину, и не было никакой необходимости проезжать один и тот же квартал дважды. Все кварталы походили один на другой. Их отличали лишь таблички с названиями на углах, чтобы посторонний не мог ошибиться. То же самое было с людьми на улицах. Подавленные и стандартизированные существа, рабы машин, обитатели скал капитализма.

Поглядывая на часы на сидении рядом с собой, Ланни прибыл к знакомому углу минута в минуту в пятнадцать часов, так называли это время на континенте. Он искал глазами фигуру в сером ситцевом платье и маленькой черной шляпе, но не находил её. Он замедлил ход и посмотрел вдоль пересекающейся улицы, из которой она выходила раньше. Но её там не было, ни было её и на улице, по которой он ехал. Они сверяли свои часы, но, конечно, одни из них, возможно, дали сбой. Проехав несколько кварталов, он сделал правый поворот, и вернулся обратно к назначенному углу. Он снова посмотрел в разные стороны. Но, Труди там не было.

Он начал волноваться. Она всегда была точна до минуты, и он знал, что ничто не могло задержать ее от этой встречи, кроме серьёзной болезни. Они так тщательно согласовали все условия встречи, чтобы исключить возможность ошибки. Если она пришла слишком рано, то она, конечно, не ушла, его не дождавшись, или вернётся обратно. Возможно, она так и сделала, в то время как он делал свои круги. Так что он снова выехал на улицу, на этот раз делая левый поворот, чтобы проехать мимо других кварталов, избегая попадания на глаза лишний раз. Он просмотрел дорожные знаки, чтобы убедиться, что не было никакой ошибки. Он опять был на том же углу, прошло пятнадцать минут.

Он продолжил эту процедуру, следуя тем же путём, объезжая все четыре квартала, возвращаясь снова и снова. Он решил, что один из них должен был ошибиться. Труди, наверно, была на другом углу, где хотела передать документы. Он поехал на тот угол, повторяя свои объезды кварталов. Но тщетно. Он вернулся на первое место, и повторил свои круги вокруг кварталов. Теперь он высматривал не Труди, а штурмовиков или других нацистов в мундирах, полицейских, или бездельников, которые могли бы выдать свой интерес к автомобилю де люкс.

IX

Наконец, Ланни пришёл к неприятному убеждению, что Труди Шульц на эту встречу не придет. И ждать там больше нечего. Он сдался и поехал наугад на один из бульваров, чтобы там обдумать ситуацию. Что-то случилось с его коллегой-заговорщиком. Что-то серьезное, меньшее её бы не остановило. Она, возможно, попала в дорожную или какую-то другую серьезную аварию. Но гораздо более вероятным было то, от чего сердце Ланни зашлось в мучительном страхе, что гестапо схватило её!

Может быть, конечно, что они её искали, а она получила предупреждение и бежала. Она могла «спать на открытом воздухе». Эту фразу применяли подпольщики, когда они не могли вернуться домой или оставаться на одном месте в течение двух ночей подряд. Если бы так случилось с Труди, то она, несомненно, послала бы ему сообщение в Адлон. Она нашла бы слова, чтобы предупредить его об опасности, не вызвав подозрения даже у самого проницательного полицейского агента.

Конечно, если гестапо действительно схватили ее, то они будут мучить ее, пытаясь вырвать из неё секреты. Она, возможно, была в их руках в течение двух последних дней, и если это так, то во что превратилась её изящная и деятельная фигура. При мысли об этом на лбу Ланни Бэдд выступил холодный пот. У него закружилась голова, и поэтому ему пришлось остановить машину на Потсдамской площади и отвернуться от прохожих. Он думал только о Труди, а не о возможной опасности для себя. Он был уверен, что эта женщина скорее умрет, чем назовёт имя одного из своих друзей. Но потом он подумал: «Они могут схватить Монка тоже!» А затем: «Монк может быть их агентом!» Ни разу с момента их первой встречи Труди не упомянула этого человека, и Ланни понятия не имел, где он и что делает. Если он был шпионом, или если он уступил и проговорился, то и сам Ланни был в серьезной опасности. И вместо рассеянных блужданий по улицам Берлина, он должен хватать свою жену и вещи и мчать их стрелой к границе.

X

Еще раз любитель die schцnen Kьnste столкнулся лицом к лицу с трагедией, которая постигла Германию. Один из самых цивилизованных народов мира попал в лапы этого чудовища, мечта этого сумасшедшего превратилась в реальность и приступила к искоренению и уничтожению всего гуманного и достойного, что было в шестидесяти миллионах немцев! Чтобы быть гражданином этой страны, нужно покориться и стать её рабом. Трудиться, обливаясь потом, и проливать кровь за неё, разделить с нею всю её мерзость и её преступления, разрешить ей забрать своих детей, исковеркать их души и превратить их в маленьких монстров по её подобию. Либо раз и навсегда пожертвовать своей безопасностью и спокойствием, стать загнанной дичью с затравленной душой. Знать, что зло преследует вас, идёт по вашим стопам день и ночь, скрываясь в вашем доме, подкупая ваших слуг, обучая ваших собственных детей доносить на вас и привести вас к гибели! Вы должны были жить, зная, что малейшая оплошность, одно неосторожное слово или даже взгляд, или ложь врага, уволенного сотрудника, недовольного слуги, соперника в любви или в бизнесе может бросить вас в подземелье и подвергнуть таким пыткам, что вы будете умолять о смерти!

Ланни вернулся в дни Фредди Робина, когда он ждал, боялся и представлял себе ужасные вещи, хотя реальность была ещё хуже. Надеясь на телефонный звонок или сообщение. Ожидания час за часом, день за днем того, что не собиралось приходить. Тогда, по крайней мере, можно было шепнуть Ирме. Они могли сесть в машину и вернуть привилегию нормальных человеческих существ говорить то, что они думали. Но теперь у него не было никого. Он должен был нести это бремя в одиночку, и даже большее, потому что ему надо было не дать жене догадаться, какие трудности он испытывает.

Сначала он подумал, что не выдержит. Он посадит Ирму в машину и расскажет ей всю правду, рассчитывая на ее прощение. Но он знал, что прощения не будет. Она рассказала ему, что думала, и чётко предупредила. Она выстрадала дело Фредди, потому что была должна. Потому что Фредди был братом зятя Ланни, и Ирму принимали в доме и на яхте отца Фредди. Это были узы, от которых нельзя отказаться, сколько бы вы их ненавидели и не любили. Но, чем Ирма обязана Труди Шульц?

Она встречала Труди два или три раза, скорее случайно. Раз на вечернем приеме в школе, где ей все не понравились. Второй, когда молодая пара художников была приглашена во дворец Робина, где они чувствовали себя не в своей тарелке. Ирме все оттенки розовых казались красным, а если Шульцы были не тем, то их обманули, как самого Ланни. Они навлекли этот нацистский террор, они «на него сами напросились», как это звучит на американском сленге. Теперь, если они хотят свергнуть германское правительство, то это их дело, и если Ланни хочет помочь им, это будет делом Ланни, но ни в коем случае это не будет делом Ирмы Барнс.

Нет, Ланни должен вернуться в отель и рассказать о картинах, которые он видел. Он должен придумать какое-то оправдание, чтобы остаться в Берлине, ибо он был полон решимости приехать еще раз на назначенный угол в двенадцать и пятнадцать часов. Что-то, возможно, произошло. Труди, возможно, упала обморок от недоедания. Она, возможно, упала и сломала лодыжку. Он должен просмотреть вечерние газеты в поисках сообщения о неопознанной молодой женщине, попавшей под такси или потерпевшей от рук бандита. Кроме того, он должен просмотреть тематические разделы газет и выбрать развлечения, которыми он сможет заинтересовать Ирму. Когда он вернулся в гостиницу, он должен был позвонить кому-то и назначить встречу для просмотра работ старых мастеров и попытаться получить на них цену.

Все эти действия должны уберечь его от мыслей, что ищейки генерала уже идут по его горячим следам, а палачи генерала уже точат ножи с искрами, вылетающими от точильных камней. Ланни Бэдд, который через силу принял гостеприимство в Каринхалле, теперь подумал: «Это жирная мразь может быть глядит на эти украденные отчеты и результаты допросов Труди!» Он подумал: «Я должен был застрелить этого сукина сына, пока я имел возможность». Но нет, это ничего бы не изменило, на самом деле. Другой способный нацист занял бы его место, и система стала бы еще более безжалостной и непреклонной. Нужно говорить правду об этом, кричать о преступлениях режима со всех публичных мест мира. Ну и что дальше? Ланни пытался заглянуть в будущее, но это было все равно, что пытаться заглянуть в жерло вулкана во время извержения.

XI

Когда он вернулся в отель, Ирмы там ещё не было, и у него было больше времени, чтобы привести себя в порядок. Он просмотрел свои списки и нашел картину, на которую он мог бы, возможно, получить цену. Если он её получит, то пошлет несколько телеграфных запросов и получит повод подождать ответов. Он возьмет Ирму вечером в кино, чтобы не раздражать её. Фильмы идут в темноте, и это было бы хорошо, потому что он мог закрыть глаза и думать о Труди, находящейся в руках гестапо. А Ирма не могла увидеть страданий на его лице. Если он вздрогнет при мысли о том, что может случиться с ним самим, то Ирма припишет это к событиям на экране.

Сообщений не было. Ничего не происходило. Ланни жил, как в одном из тех кошмаров, о которых всё известно, потому что они случались и раньше. Но в случае Фредди Робина он был в состоянии получить какую-то информацию от нелояльного нациста. Теперь этот нацист был мертв, и где он мог найти другого? В Германии не было человека, которому он мог бы назвать имя Труди Шульц без риска смертельной опасности не только для Труди и ее соратников, но и без риска лишить себя возможности сделать что-нибудь для дела Труди.

Ирма оказалась неожиданно покладистой в отношении дополнительных дней пребывания в Берлине. Она старалась быть внимательной и справедливой. Она пошла с ним посмотреть картины и согласилась, что они были прекрасными, хотя цена была высокой. Она была настолько высокой, что он не мог предложить её своим клиентам. Но он Ирме об этом не сказал, а сказал, что отправил пару телеграмм. Ожидание ответа займет день или два, мимоходом заметил он. И вот тогда его жена подняла шум. Действительно, задержки должны иметь какие-то ограничения. Она дала обещания своей матери, а также имела дела в Лондоне. «Я хочу, чтобы ты делал то, что тебе нравится, Ланни, но это не справедливо, превращать нас в рабов этого картинного бизнеса!»

Он сделал ошибку, выбирая картину, которая принадлежала человеку, пользующемуся хорошей репутацией, и который не был нацистом. Так Ирма могла утверждать, что в случае продажи, они, безусловно, могли рассчитывать на то, что картину отправят без обмана. «Господи, я готова гарантировать сделку. Я заплачу свои деньги, если этот человек обманет тебя!» А что он мог возразить? Он выпросил ещё один дополнительный день и обещал уехать утром послезавтра. И поэтому она уступила.

В конце концов, какой смысл оставаться там? Если возникнет вопрос о документах, то Труди сможет найти другой способ их переправки. Монк сможет привести их в Англию и отправить их Ланни по почте заказным письмом. А Ланни сможет направить их Рику таким же путём. Что касается тревоги, разъедающей его сердце, то с ней ничего не изменится ни в Лондоне, ни на Лонг-Айленде. Он даже перенесёт её легче, потому что ему не придётся лгать своей жене. А если он когда-нибудь получит письмо от Труди, или придумает способ, как спасти ее, то по-прежнему пароходы будут пересекать Атлантический океан, а придумать оправдание для возвращения в Берлин будет не сложнее, чем найти повод оставаться здесь теперь.

XII

Было ли это трусостью для социалиста уехать и оставить товарища в ее положении? Но это была работа Труди, сказал он себе. Она выбрала её для себя, четко представляя все риски. Она отказалась дать ему какие-либо средства связи с ней. Так что наверняка она не сможет винить его за то, что он не смог связаться с ней. Тем не менее, он будет продолжать тяготиться своей ролью принц-консорта при наследнице, сопровождающего ее на художественные выставки, и, лгущего ей, потому что она не позволяет ему иметь чувства социальной ответственности. Он сказал Труди, что он может достать деньги на дело только в мире денег и нигде больше. И Труди была рада такого рода помощи. Но всё это привело к следующему: пока она находилась в застенках гестапо, Ланни раскатывал в дорогих автомобилях, пересекал океан на роскошном лайнере и проводил лето в живописном поместье на Лонг-Айленде с несколькими десятками слуг, обслуживающих его. Нельзя найти оправдание такому разделению труда!

По-прежнему нет никаких сообщений. С тяжелым сердцем утром в день их отъезда Ланни собирал вещи. Он нарочно делал это долго, он ждал вторую почту. Нет необходимости в спешке, сказал он жене. День был ясный, они поедут быстро и успеют на вечерний паром в Хук-ван-Холланде. Он рассказал о новостях из Женевы. С первой почтой пришла открытка от Пита, и теперь Ланни читал вслух отрывок из утренней газеты, который показал, что Пит был прав. Комитет Лиги назначил подкомитеты, старое средство для отсрочки действия. Ланни развлёк свою жену разговорами о журналисте, который родился в Неаполе, вырос в Бруклине и пренебрежительно относился ко всем «макаронникам». Ирма интересовалась людьми и позволила себя обмануть.

Больше ничего муж не смог придумать. Их сумки были закрыты и унесены. Он спустился вниз и заплатил по счету в окне кассира. Он спросил у стойки, не было ли сообщений, но их не было. Автомобиль стоял у двери, сумки уложены, и Ирма появилась в ее неброском, но элегантном дорожном костюме, сознавая свою красоту спелой брюнетки, привлекавшую взоры всех мужчин и женщин, и осознавая это. Величественный высокий персонаж в ливрее открыл для нее дверь, а затем поспешил открыть ее дверцу автомобиля. Коридорные поклонились, Ланни последовал, щедро раздавая чаевые, выполняя одну из своих функций. Ирма заняла свое место, и Ланни обошел машину с другой стороны, чтобы сесть в неё, когда прибежал коридорный с письмом в руке. Ланни подумал: «О, Боже!» Его сердце вскочило ему под горло. Это был один из тех дешевых конвертов, которыми пользовалась Труди, и почерк был ее. Он поспешно открыл письмо и прочитал:

Уважаемый м-р Бэдд:

В связи с очень срочными обстоятельствами я не смог закончить эскизы, как я надеялся. Пожалуйста, примите мои извинения. Glьckliche Ьberfahrt!

Корнмалер

Он сел в машину, у него немного кружилась голова. «Что это?» — спросила Ирма, и у него был ответ, придуманный заранее: «Молодой художник, чьи работы мне понравились, обещал прислать мне несколько эскизов, но что-то пошло не так». Он передал записку своей жене, чтобы она не смогла глядеть на него в течение нескольких мгновений.

«Ты ждал этого письма?» — спросила она.

«Нет, нет», — ответил он, — «эскизы прекрасно могут прийти по почте».

«Корнмалер», — заметила она. — «Странное имя!»

«Наверное, еврей», — сказал он, трогая автомобиль. «Зернодробитель» вместо «Мельника»! Труди знала, что он догадается. Она где-то пряталась, и ей пришлось менять имя в спешке! Кроме того, она говорит ему, что он ничего не мог с этим поделать.

Счастливой переправы! Счастливого пути!