ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Когда мы расстались [112]

I

Бьенвеню было пустым, там никого не было, кроме слуг, которым хорошо платили и предоставляли кров. Бледно-голубая краска стала выглядеть грязноватой на деревянных элементах оштукатуренных зданий. Обычно Ланни нанимал рабочих, чтобы навести блеск до начала сезона. Но теперь, когда Ирма ушла, они, возможно, станут бедными. Он проигнорировал предложения, содержащиеся в письмах своей матери, и сэкономил ее деньги. Он и его гости завладели виллой для сна и приема пищи. Остальную часть времени они проводили в студии Ланни, будя Мыс Антиб музыкой. А потом ныряли со скал в Заливе Жуан. Ганси и Бесс много путешествовали и были рады этой передышке, самой приятной, какую они могли бы себе представить. Никто не беспокоил их. И никакая компания им была не нужна. «Хорошая книга — драгоценный жизненный сок творческого духа, набальзамированный и сохраненный как сокровище для грядущих поколений». — так написал Джон Мильтон. Здесь на полках вдоль стен были книги, в том числе и Мильтона, а на свободных пространствах весели картины Марселя Дэтаза. Несколько шкафов были забиты кипами нот, как для скрипки, так и для фортепиано, накопленные Ланни с детства. Этот творческий дух не входил без разрешения, а ждал приглашения. Когда его снимали с полок, он изливал сокровища, затмевавшие блеск Сокровищниц Индийских и Ормузских И расточительных восточных стран, Что осыпали варварских владык Алмазами и перлами.

К сожалению, Ланни и его родственники не могли жить с поэтами и композиторами, оставив решение злых проблем времени им самим. Но Бесс была полна пропагандистского духа, приобретенного в Москве, в надежде обратить своего сводного брата раз и навсегда, посвятив его праведности, как члена Коммунистической партии Франции. Для неё всё казалось настолько очевидным и простым. У неё было множество тщательно проработанных формул, как и любая аксиома Евклида и, по ее мнению, таких же неотразимых. Надо было просто понять и принять их, а далее мысль о предмете стала бы лишней.

Это был военный взгляд на общество. Основная масса рабочих в мире были в цепях, невидимых цепях конкурентной системы оплаты труда. Надо было только добиться двух целей. Во-первых, заставить их осознать свои цепи. И, во-вторых, возглавить их, чтобы сбросить эти цепи. Эта двойная работа требовала дисциплины, известной как диктатура пролетариата. Затем, когда обе цели были достигнуты, злая государственная машина отомрёт, и рабочие будут управлять сами в свободном обществе. Все это было элементарно, и после демонстрации в Советском Союзе не было больше никакой возможности сомневаться в этом. Русские создали эталон, и рабочие других стран должны лишь следовать по их стопам.

Но Ланни всё казалось сложнее. Старая Россия не имела практически никакого среднего класса, и правящий класс был парализован поражением в войне. Но другие страны имели многочисленный и мощный средний класс, обладающий самосознанием. И, при попытках протащить пролетарскую революцию получили Муссолини или Гитлера! Так потом шли аргументы: Кто виноват, что диктаторы такие плохие? Как они пришли? Ланни думал, что он знает, ибо он был там и всё видел. Естественно, что Муссолини и Гитлер были агентами капиталистического класса, который их субсидировал для подавления коммунистов. Ничего не меняет и тот факт, что им это удалось, благодаря их опоре на нижние слои среднего класса, опасавшиеся оказаться между жерновами капитала и рабочего класса.

Ланни утверждал: «В англоязычных странах, есть, по крайней мере, частичная демократия в политической области, и почему не использовать её, чтобы получить больше и расширить её в экономическую сферу? Не было бы это мудрее, чем рисковать всем, и, возможно, всё потерять, как это случилось с рабочими в Италии и Германии?»

Но это означало бы парламентскую систему. Это означало заниматься буржуазной политикой, и так начался ярый спор. Посмотри на Рамсея Макдональда, посмотри на неэкономное расходование рабочей силы и Администрацию восстановления промышленности и другие беспорядки Нового курса! Посмотри на то, что произошло в Испании в последние четыре или пять лет! Народ сделал революцию. Они изгнали убогого Альфонсо и поставили юриста и литератора по имени Асанья. А он так уверовал в постепенный переход, что стоял совершенно неподвижно, и голодающие рабочие и крестьяне были так обескуражены, что два года спустя так называемая антимарксистская Коалиция смогла провести выборы. «Вы увидите то же самое здесь, во Франции, если вы изберёте салонного эстета в премьеры!» — воскликнула Бесс. — «Социалистический адвокат, который произносит элегантные речи, но не смеет сделать что-нибудь, чтобы ранить чувства ваших двухсот семей!»

«Это вы так видите Блюма?» — удивлённо спросил Ланни, или делая вид, что удивился. — «Я думал, ваш съезд Коминтерна только что признал front populaire?''

«Мы готовы сделать свой вклад», — ответила внучка пуритан. — «Но это не обязывает нас обманываться в исходе».

А Ланни заявил: «Я очень сомневаюсь, что кто-нибудь может эффективно сотрудничать в деле, которое, по его мнению, обречено на провал. И для вас по-человечески будет невозможным скрыть свое реальное отношение, и вы будете содействовать провалу, которого вы ожидаете».

II

И пошли споры. И после нескольких дней и ночей этих споров они были вынуждены согласиться, что не придут к согласию, и решили больше не говорить о текущих проблемах. То же самое, что произошло между Ланни и Ирмой! Было слишком трудно достичь терпимости при такой актуальности проблем и такой обострённости чувств. По всей Франции различные группы изолировались, не желая встречаться со своими политическими соперниками. Задачи salonniиre, таких как Эмили Чэттерсворт, в настоящее время были выше их сил и возможностей. В старину она была в состоянии действовать в качестве посредника, и когда споры становились слишком жаркими, их можно было погасить с помощью остроты или шутки. Но теперь споры интеллектуалов доходили до драки, и более достойные и менее шумные отказывались приходить в места, где могли быть их соперники.

То же самое было и в Школе рабочих Юга Франции. Студенты социалисты и коммунисты спорили в течение многих лет, и пока Ланни был за границей, они пришли к разрыву отношений. Коммунистов обвинили в попытке саботировать школу, и они были исключены из неё. Рауль написал об этом Ланни длинное письмо, но Ланни не знал, что ответить. Теперь, в связи с принятием программы front populaire, коммунисты просились обратно. Но умеренные настаивали, что коммунисты показали себя неспособными к сотрудничеству. Они не будут и не могут быть искренними ни в чём, кроме поддержки своей партии, и, независимо от того, что они обещают. Они всегда будут «мешать изнутри».

Рауль Пальма, конечно, всегда следовал советам Ланни. Ирма уехала, и Бьюти еще не появилась, и Ланни мог пригласить его в Бьенвеню на обед, предостерегая его не поднимать вопрос в присутствии двух красных музыкантов! Нет, — сказал Рауль, он надеется, что Ганси и Бесс приедут и сыграют на вечере, который мог бы служить в качестве своего рода церемонии примирения. По крайней мере, коммунисты и социалисты будут слушать одну и ту же музыку!

Ланни пошёл пройтись со своим другом, наслаждаясь возможностью обменяться идеями с кем-то, кто не считают его лентяем и слабаком. Что в Испании? — спросил он, зная, что беженцы появляются и исчезают, а Рауль был в контакте с большинством из них. Страшная ситуация, — ответил директор школы. В так называемой республике рабочие и крестьяне были под каблуком армии и церкви, тридцать тысяч голодали и умирали в грязных тюрьмах в этой несчастной земле. Выборы должны были состояться в начале нового года, и кампания уже началась. О средствах на кампанию были запрошены все группы рабочих по всей Франции. Если товарищ Ланни мог сделать взнос — и товарищ Ланни, конечно, сказал, что он сделает.

Ситуация здесь на Юге Франции также вызывала беспокойство. Фашистские группы становятся все более и более активными, и прибегают к бандитизму, как и во всех странах, граничащих с Италией и Германией. Они получали средства не только из французских капиталистических источников, но и из-за рубежа. Итальянские агенты работали открыто, хвастаясь, что они включат все средиземноморское побережье в их систему. Четырнадцать лет назад Ланни слышал заявление Муссолини: «Fascismo не для экспорта». Тогда он принял это заявление, но сейчас понял, то, что говорит Fascismo и то, что делает Fascismo, не всегда соответствуют друг другу.

Что собираются делать рабочие в такой ситуации? Вооружиться? Но это дало противнику основу для обвинения, что рабочие планируют гражданскую войну. В руках реакции были девять десятых денежных средств, а также девять десятых прессы, которая сеяла путаницу и страх. Рауль спросил: «Крайние левые имеют Россию в качестве примера, а правые Италию и Германию, но где эта модель для тех, кто верит в демократический процесс?»

«Мы должны создать нашу собственную модель», — был ответ. — «Мы должны обучить людей и организовать их в нашем новом едином фронте. Мы должны вытеснить Лаваля и его банду, и привести во власть Леона Блюма». А что сам Ланни будет делать? Просто давать советы, которые так дешевы во всем мире? Нет, следовало бы что-то ожидать от тех немногих социалистов, которые имели деньги. Внук Бэддов должен дать, пока возможно. Он должен оплатить не только стоимость новой краски для отделки деревянных элементов домов Бьенвеню, но и то, что ему придется потратить на новую одежду, чтобы порадовать свою мать и ее модных друзей. Он должен вызвать стенографистку, изучить свою картотеку, и написать столько писем, сколько необходимо, чтобы найти клиентов для картин.

III

В Бьенвеню его ждали два письма. Одно от Ирмы, отправленное из Бремена, в котором говорилось, что она отплывает и желает ему счастья и успехов. И ни слова о ее собственных чувствах. Она собиралась заживить рану, как говорят хирурги, не нарушая, не открывая или беспокоя ее. Ланни потерял жену. Он был поражен и потрясен каждый раз, когда он осознавал этот факт. И сразу начинал думать: Мог ли я вернуть ее? И хотел ли я? Он думал: «Я ее смертельно оскорбил». Он спрашивал себя: «Я сожалею? Или я сделаю это снова?»

Ответ был иногда — «Да», и иногда — «Нет,» а иногда оба сразу. Это вводит в заблуждение, и он мог придумать подавляющие аргументы для обеих сторон. Мог ли он отказаться помочь Труди деньгами? Конечно, нет! Мог ли он оставить ее бродить по улицам всю ночь и, наконец, броситься в один из каналов? Ещё раз, нет! С другой стороны, возможно, ошибка была в том, что он не проинформировал Ирму. Откровенно и честно, как мужчина, а не как подлец и обманщик. Он слышал, как она говорит об этом, плача в подушку на немецком пароходе. Он мысленно спорил с ней: «Предположим, что я сообщил бы тебе истинную причину поездки, но какая разница? Ты бы отказалась ехать в Германию, но ты бы почувствовала себя обиженной и рассердилась. Рано или поздно ты поняла, что была пособницей социалистов, и выгнала меня из дома. Не так ли?»

Ирме придется признать, что это было так. И какая была разница на самом деле? Какой вред он ей нанёс, взяв ее в Германию? Какой вред он мог ей сделать? Нацисты, конечно, её не арестовали бы. Они могли бы задать ей вопросы, но она быстро сделала понятным, что она была не причём. И уж совсем не вред, что Ланни устроил ей свиданье с Гитлером, это зарубка на всю остальную часть ее жизни. Особенно, если она действительно чувствовала то, о чём заявила в Бергхофе, если она собиралась стать пособницей нацистов!

«Это оскорбление, которое я не приемлю» — так она ответит в этих воображаемых дебатах. Он скажет: «Скажи мне, если бы я оставил тебя в Шор Эйкрс и уехал в Германию, ты бы сказала своей матери, зачем я туда поехал? А твоя мать рассказала бы это твоим дядям? И, ты знаешь, как далеко это, возможно, зашло? Можешь ли ты сказать, что это не могло появиться в светской хронике? Или что её не мог прочесть любой член Бунда в Нью-Йорке? «Принц-консорт светской дамы находится в Германии, финансируя подполье, пытаясь помочь свергнуть фюрера нацистов!» Сколько часов потребовалось бы этой информации достичь Берлина? Сколько минут прошло бы до того, как гестапо включилось в работу?»

«Нет, нет, Ирма! Ты должна признать, что, если твой муж решил стать тайным агентом, то он должен действовать тайно». «Но я не хочу такого мужа», — отвечает Ирма. — «и прощай, и наилучшие пожелания». Это как раз будет ее фраза: «Я желаю тебе успехов». Но что это будет означать для неё? Скажет ли она то же самое Гитлеру и его агентам в Нью-Йорке? Конечно, она не может сказать то и другое. Ибо, если фюрер нацистов получит то, что он хочет, то внук Бэдда потеряет все, что он имеет. И наоборот! Дочь коммунального короля, возможно, пожелает быть вежливой с обеими сторонами в этой войне, но придет время, когда даже ей придется выбирать!

IV

Другое письмо было от «Корнмалера», и оно тоже было кратким и формальным. «Только два слова, чтобы дать знать, что я в Париже, и еще раз сказать, как я благодарна за вашу доброту. Я сообщу вам, когда у меня появятся несколько эскизов, чтобы показать вам, и когда у меня будет постоянный адрес».

Содержание было абсолютно понятно. Труди продолжала пользоваться своим псевдонимом, хотя была в безопасности во Франции. И что это значит? Она собиралась заняться работой, о которой немецкие агенты в Париже не должны были узнать. Для этого ей придется держаться подальше от других беженцев. Во всяком случае, от всех, кроме одного или двух, которым она могла бы доверять. Возможно, она хотела использовать Ланни, как свой контакт с Германией. Или, возможно, она хотела время от времени возвращаться туда. Она, возможно, даже хотела, чтобы он помог ей вернуться обратно. Ланни вздрогнул, когда он подумал об этом, но он знал, что он должен был бы помочь ей. Что бы Труди не потребовала от него, его стесненная совесть заставила бы его это сделать.

Она не дала ему адрес. Это означало, что она не хочет, чтобы он приехал, пока она не будет готова. Пока не будут готовы «эскизы», то есть, не будет разработан какой-то план, требующий денег или другой помощи. Ну, это было то, что он хотел, не так ли? Конечно, он не собирался ехать в Париж и пить с ней кофе, или взять ее на шоу, или покатать её в Булонском лесу! Он не собирался одеть ее в презентабельную одежду и ввести ее в круг друзей своей матери! Что привязывало его к ней, было именно то, что она отличалась от других женщин, которых он знал. Она была суровой дочерью гласа божьего, которого воспел Вордсворт. Она и ее друзья — Ланни вспомнил еще раз строчки из старой немецкой поэмы, которые заставили его упасть духом: «Wir sind all des Todes Eigen.» Мы все принадлежим смерти. А там принесли телеграмму из Нью-Йорка: «благополучно прибыла после приятного путешествия Фрэнсис чувствует хорошо и счастлива Удачи Ирма». Как они и договорились, она проявляла вежливость. Её долгом было сообщить отцу о дочери. Но сообщение, что ребенок «счастлив» в отсутствии своего отца, может быть воспринято, как намёк отцу продолжать отсутствовать. Ведь легко было бы написать: «Фрэнсис в порядке, но скучает по тебе»! А если бы она написала так, что бы он сделал? Купил бы билет на пароход? Или направил телеграмму с вопросом: «Хочет ли Фрэнсис, чтобы я приехал и увидел ее?»

Никто из них не экономил на телеграфных расходах, но это ее сообщение мужу было, пожалуй, самым коротким, которое Ирма Барнс когда-либо отправляла. «Приятное путешествие», — отметила она. Но не экономия удержала ее от высказывания: «Приятное, но одинокое». Ланни подумал: «Она на самом деле собирается всё закончить!» А потом: «Интересно, мысленно она спорит со мной об этом, как я. Интересно, какие мысли она не написала». Не желая отставать в вежливости, он ответил: «Ганси и Бесс здесь играют Любовью дочери Нежные приветы Прости». Он мог бы сказать меньше, но и мог бы сказать больше. Он хотел встретиться с ней примерно на полпути.

V

Музыкальная пара отбыла на пароходе из Марселя. Они собирались найти себе дом где-то на берегу штата Коннектикут, недалеко от остальной части семьи. Также, они собирались заиметь ребенка. Мама написала Бесс, умоляя её об этой величайшей из всех милостей. Это было не первая просьба такого рода, но наиболее настойчивая. Они были женаты девять лет! Мама отметила, что Фредди ушел, и упомянула, что Рахель была заинтересована в молодом человеке, который был способным помощником папы. И какая хорошая еврейская мать не хочет, чтобы ее первенец имел сына, и самое совершенное сопровождение на фортепиано не может заменить место того долга, который Бесс задолжала Богу, и который был Богом ее предков, а также Богом Ганси. Итак, поклянись мне Господом, что ты не искоренишь потомства моего после меня и не уничтожишь имени моего в доме отца моего!

У покинутого Ланни было слишком много времени для размышлений о своих потерях. Так что он разыскал своего старого друга и наставника Джерри Пендлтона, который слишком не беспокоился о судьбах мира, а хорошо играл в теннис, любил поплавать и половить рыбу. Его маленькая французская жена вела Пансион Флавин в Каннах, и пансионеры, как всегда, рассчитывали поесть рыбу. Ланни развлек своего друга рассказом, как он был пансионером в Зальцбурге. Джерри, в свою очередь, рассказал, что мать его жены умерла, а тетка, которой принадлежит половина пансиона, не очень хорошо ладит со своей племянницей. «Повесить всех женщин!» — был комментарий бывшего учителя, и Ланни согласился бы, если это только было намеком на Ирму.

Обязанностью Ланни было оповестить мать и отца о своём семейном положении. Как они отреагируют? Робби будет огорчен, но, вероятно, не сильно удивлен. Робби знал непредсказуемость своего сына, и ему не следовало бы ожидать постоянной рациональности от него. Ланни был грехом юности Робби, и грехи отцов распространяются на детей. Робби уже заплатил много, но должен быть готовым платить ещё больше.

Но Бьюти была иной. Бьюти не хотела платить за свой грех. Бьюти ненавидела платить за что угодно. Бьюти хотела то, что она хотела, и не выносила, когда у неё это отнимали. Короче говоря, Бьюти собиралась устроить скандал, а Ланни старался придумать, как от этого увильнуть. Должен ли он совершить кругосветное путешествие, как это сделали Ганси и Бесс? Или он должен поехать и посмотреть Россию, так как они ему советовали? Возможно, он может быть внезапно вызван в Лондон, в тот самый день, когда Бьюти отправится в Бьенвеню!

Он написал обоим родителям, рассказав о своих успешных сделках в Германии, о его встрече с Ганси и Бесс, и их посещении. В конце он добавил: «Ирма соскучилась по Фрэнсис и решила отплыть в Нью-Йорк из Германии. А мне пришлось приехать сюда в связи с некоторыми проблемами в школе». Он догадался, что это не обманет самого проницательного мужчину и самую проницательную женщину в мире. Робби позвонит Ирме и, узнав, что беда была серьезной, поедет в Шор Эйкрс и узнает всё. С Бьюти начнутся припадки. И конечно, сразу пришло письмо авиапочтой: «Ланни, что это значит? Что произошло между тобой и Ирмой? Ради Бога, напиши мне всю правду, потому что я глубоко обеспокоена».

Правда, вся правда и ничего, кроме правды, и да поможет вам Бог! Ланни согласился бы с первой и последней частью, но никак со средней. Он писал: «Ирма и я расходимся во взглядах, как ты знаешь, на наших друзьях и на наши цели. Мы подумали, что может быть мудрее, если мы перестанем спорить некоторое время. Тебе не о чем беспокоиться, пожалуйста, успокойся».

Не о чем беспокоиться! Ланни мог себе представить, как его милая мать, прочитав это предложение, разразится истеричным смехом. Не беспокоиться, в перспективе потерять самую яркую звезду, какая когда-либо светила в диадеме тёщи! Не беспокоиться о потере влияния на двадцать три миллиона долларов, не говоря уже о ребенке стоимостью двадцать три миллиона долларов, в котором, конечно, Бьюти имела свою долю! А престиж, а слава! А все эти красивые платья, которые Ирма отдала ей, надев их только два или три раза. А их только надо было немного расширить! А защита против паники и долгов. А, как Ирма спасла от разорения Робби во время краха на Уолл-стрите, и как она помогла Робби поднять авиа бизнес! Не о чем беспокоиться!

Бьюти и Марселина были гостями Марджи в её загородном поместье. Они встречались со светской публикой, катались на лошадях, танцевали, прекрасно проводили время. И всё пошло прахом перед лицом надвигающегося бедствия. Бьюти села и написала телеграмму: «Должна видеть тебя немедленно Приеду Бьенвеню если не приедешь север Пожалуйста телеграфируй свои планы».

Ланни ответил авиапочтой: «Было бы глупо попытаться вмешаться в наши отношения между Ирмой и мною. Поверь, дорогая, ты абсолютно ничего не сможешь сделать. Я собираюсь быть в Париже в ближайшее время для бизнеса с Золтаном, и после этого я заеду увидеть тебя, если ты только не уедешь на юг. В то же время я прошу тебя не волноваться. Ирма и я не собираемся ссориться или устраивать скандал. Она специально поручила мне уведомить тебя, что она примет тебя Шор Эйкрс в любое время и предоставит тебе дом там, как ты предоставляла ей. Мы договорились, что мы решительно не собираемся обсуждать наши личные дела ни с кем, так что ты должна простить меня, если я не вдаюсь в подробности. Достаточно сказать, что у нас различные взгляды на то, что мы хотим делать, и на компании, с какими нам нравится водиться. К сожалению, ни ты, ни я, никто другой не может изменить тот факт».

Так продолжалось, туда и обратно. Бьюти, конечно, никогда не поверит, что причиной расставания мужа и жены стали вопросы философии. Если такое когда-либо случалось, то это было в какой-то части земли, которую никогда не посещала Бьюти Бэдд. Она написала: «Ланни, ради Бога, скажи, это другой мужчина или это другая женщина?» Для того, чтобы оставить ее навсегда в неведении, сын ответил: «Не существуют ни мужчина, ни женщина, если только ты не считаешь Гитлера за мужчину, а Статую Свободы за женщину!» Что может понять замученная мать из такого заявления, как это?

VI

Однажды утром, когда Ганси музицировал в одной студии, а Ланни и Бесс в другой, британский флот метрополии прошёл на всех парах мимо Мыса Антиб по пути к Суэцкому каналу. Его нельзя было увидеть, он шёл в открытом море слишком далеко от берега, но газеты об этом рассказали, а британский сосед по Мысу был так взволнован, что зафрахтовал катер, взял свою семью и отправился наблюдать зрелище. После он описал его с патриотической гордостью. «Британский лев никогда не блефует!» — гордо объявил он. И Ланни в свою очередь тоже пришёл в восторг, поверив ему, и находился в состоянии эйфории, как никогда до этого. Казалось действительно маловероятным, что огромная военно-морская машина будет расходовать топливо и человеческую энергию впустую. И так один из безумных диктаторов будет остановлен!

Муссолини начал свой славный рейд на Абиссинию, и всё лето дипломаты сновали из одной столицы в другую, спорили, умоляли, угрожали, интриговали. Лига Наций издала свои важные декреты, её комитеты посредничества и арбитража трудились в поте лица, но все напрасно. Дуче был исполнен решимости получить свой фунт темного мяса, и испытать удовольствие нарезать его сам. Он перебросил своих чернорубашечников в Эритрею. Детей, которых он обучал в фашистской молодёжной организации петь песни, восхваляющие ненависть и насилие. Через пару недель дожди прекратятся в Северо-Восточной Африке, а затем настанет il giorno di gloria.

Ланни Бэдду было бы трудно ответить на вопрос, какой из двух диктаторов ему нравился меньше. Но он знал Муссолини несколько больше и, возможно, этого было достаточно. За полтора десятилетия этот несчастный хвастун убивал или изгонял свободолюбивых людей своей страны. Весь этот год он отравлял воздух Европы своими бессмысленными высокопарными заявлениями, так что Ланни испытывал к нему глубокую личную ненависть. Остановить его! Остановить его сейчас, пока не стало слишком поздно! Если позволить ему уйти с этим пренебрежением приличиями, то это означало бы впустить фурий жадности и ненависти в Европу. Там не останется цивилизации, только яма, в которой сражались бы звери и рвали друг друга на куски. Все, что было необходимо для Англии, это занять позицию, закрыть Суэцкий канал для узурпатора, запретить ему получать нефть, и он окажется беспомощен, его околесица умрет у него в горле.

Дуче заявил, что это будет означать войну. Он выдвинул челюсть и свою увешанную медалями грудь, бросая вызов всему миру, желавшему остановить его. — Блаженный Маленький Недовольный Голубок, так его называл Ланни. Голубок хвастался своими тысячами самолетов, с которыми он мог бы сокрушить и британский флот. Мог ли он это сделать? Посмел ли он попробовать? Или это просто еще один из его блефов? Об этом спорили, встречаясь на берегу моря, которое диктатор называл фашистской собственностью. Спорили и в каждом учреждении армии и флота. Воздушное оружие новое, и кто может быть уверен, что оно может сделать? Рано или поздно оно будет испытано, и ответ получен — но каждая страна предпочитала, чтобы другие позволили на себе это испытание.

Третьего октября вторжение началось. И на один вопрос ответ получен. Дуче его дал. А теперь, что же будет делать Британия? Что Женева? Последняя дала свой ответ через четыре дня. Совет Лиги единогласно осудил Италию и объявил её агрессором. Отлично! Это выглядело как бизнес! Американский наблюдатель стал настолько взволнован, что не мог оставаться дома, играть на фортепиано и читать книги. Он хотел быть в Париже, где каждый день выходило несколько изданий газет, были парады и речи, крики, и, возможно, беспорядки в прокуренных кафе. Он хотел услышать, что скажет дядя Джесс о ситуации. И Блюм, и Лонге, де Брюины и все его другие друзья. Он организовал переадресацию своей почты, сел в машину ярким осенним утром. Вечером он прибыл в Париж и, в соответствии с его программой экономии, разместился в отеле умеренных цен: в том же самом, где шестнадцать лет назад его мать прятала Курта Мейснера от Sыrete Gйnйrale и вовлекла себя в восьмилетний роман.

VII

Ланни видел Париж в суматохе много раз, но он думал, что он никогда не видел такого накала политических страстей, никогда не такой путаницы в мыслях людей. Он видел чёткое различие между правыми и левыми, но обнаружил, что его социалистические и коммунистические друзья этого не видели. Они ненавидели фашизм, но они также ненавидели войну, а здесь эти два их врага находились на противоположных сторонах противостояния. Слишком мало левых разделяли энтузиазм Ланни по поводу британского флота метрополии, и они даже подвергали сомнению мотивы Энтони Идена. Такими колебаниями в полной мере воспользовалась про-итальянская пресса. «Вы хотите умереть за Негуса?» — был их лозунг, и французский рабочий спрашивал себя: хочет ли он? Кроме того, если Франция позволит Англии ввязаться в войну, чтобы спасти воду озера Тана для британского Судана, что будет делать Гитлер в это время? Они воображали фюрера, ухмыляющегося и потирающего руки от восторга в связи с перспективой захвата Рейнской области, когда французские войска будут заняты в Приморских Альпах.

Основная часть прессы Парижа и даже всей Франции была на стороне премьера Лаваля и других про-итальянских политиков. Была и ещё одна причина, самая важная, но редко упоминаемая: прямой подкуп. Здесь была трагедия Франции, коррупция органов, от которых публика получала новости и идеи. Если иметь достаточно много наличных денег, то можно заказать не только вброс новостей, но редакционное мнение почти всех газет Парижа. Говорили, что теперь у итальянского посольства было шестьдесят миллионов франков, предназначенных для разрыва франко британского союза в этом кризисе. В этих газетах размещалась откровенная клевета и ложь, доходившая даже до самых гнусных непристойностей. А цена позволяла редакторам и владельцам покупать драгоценности и меха для своих любовниц и демонстрировать их в опере и в кабаре.

Ланни обнаружил, во что бы люди ни верили, они верили неистово. И ему стало необходимо решить для себя, какую роль выбрать. Политического пропагандиста или секретного агента и источника средств? Конечно, если следовать его нынешним побуждениям и говорить всем и каждому то, что он думал и знал, то он окажется в центре внимания той самой прессы. И станет персоной нон-грата для большинства своих богатых клиентов. Он был так счастлив от мысли, что теперь был в состоянии говорить, что ему вздумается. Но очень короткий опыт убедил его, что это оказывается дорогостоящей роскошью для эксперта в области искусства.

Золтан Кертежи был в Париже, готовый дать полезный пример своему младшему партнёру. Гениальный венгр ненавидел насилие и произвол, как любой художник и любитель искусства. Но он держал язык за зубами. Когда люди выражали свои политические взгляды, он вежливо слушал и только делал умеренные замечания. Кто-то должен был поддерживать огонь, горящий на алтаре культуры. И он выбрал эту роль и надеялся, что она не может быть полностью бесполезной. Горячие участники политических баталий будут глядеть на это лицо с седыми усами и беспристрастными голубыми глазами и чувствовать, что их мягко порицают. И они тоже захотят обитать на тех же высотах и дышать холодным чистым воздухом.

Ланни всегда впечатлительный, был впечатлен. Но когда он отошёл от впечатлений и подумал над этим, то не мог увидеть, как любовь к искусству изменит фанатизм Муссолини и Гитлера, или фашистских и нацистских юношеских организаций. Он поехал в Буковый лес, как всегда, когда бывал в Париже. И обсуждая существующий кризис, заметил, что эти два диктатора взращивают десять миллионов маленьких демонов, которых готовят на убой. Его старый друг Эмили была в ужасе, и умоляла его не произносить такие слова снова. Ланни подумал и решил, что его слова были научно точны, но их произнесение вслух вряд ли совместимы с ролью секретного агента.

VIII

Из Бьенвеню переслали долгожданное письмо от Труди Шульц. Она сообщала своему патрону, что у неё теперь были несколько эскизов, достойных его рассмотрения. И попросила его черкнуть пару строк, сообщив ей, где она могла бы встретиться с ним, как и раньше. Адрес был на почтовое отделение в тринадцатом рабочем квартале Парижа. Он ответил сразу, назвав угол улицы в этом районе и назначив точное время через два дня, чтобы она могла подготовиться. Он приехал туда, и всё было так же, как в Берлине, за исключением того, что нестрогого вида жандарм, наблюдавший, как она садилась в машину, не носил повязку со свастикой, и его интерес к этому эпизоду был чисто сексуальным.

Она была одета в темно-синее платье, которое Ланни взял из гардероба Ирмы, и оно было несколько великовато для нее. Она была бледна и, очевидно, худее. И он заявил: «Послушайте, Труди, вы не соблюдаете нашу договорённость о молоке».

«Я очень много работаю», — ответила она.

— Я боюсь, что борьба с Гитлером будет долгой. Совсем нехорошо извести себя и умереть раньше его. Я получил много неприятностей, вывозя вас из Германии, и поэтому имею к вам претензии.

«Да, Ланни». — Она была серьезным человеком, и не всегда понимала его игривую американскую манеру. — «Я хочу показать вам что-то важное. Давайте поедем в безопасное место, где можно остановиться и прочитать».

«Здесь везде безопасно», — ответил он. — «Вы не в Гитлерлэнде, вы знаете».

— Я думала, что кто-то может узнать вас.

«Вряд ли в этой части Парижа». — Они проезжали мимо грязного здания завода с окнами покрытыми пылью, и он остановился у тротуара.

«Здесь будет хорошо», — сказал он, и она дала ему в руки крошечную книжку десять сантиметров в высоту и семь с половиной в ширину, содержащую около двадцати страниц на очень тонкой бумаге без обложки. Он прочитал первую страницу:

Авраам Линкольн: Sein Leben und Seine Ideen а затем, в нижней части страницы:

Leipzig: Deutscher Nationalsocialistischer Kulturbund

Он повернул страницу и начал читать по-немецки текст:

«Авраам Линкольн был одним из великих людей истории, а его жизнь и учение может представлять интерес и сослужить службу немецкому народу, если их правильно представить и понять. Известный как Великий освободитель, он отдал свою жизнь, чтобы избавить негритянский народ североамериканского континента от рабства и ликвидировать политический контроль помещичьей плутократии над южными штатами, но партия, которую он основал, была захвачена элементами финансового капитала этой страны, которые используют его имя и влияние, чтобы сохранить своё псевдо-республиканское правление. Немногие понимают, что в Гражданской войне победу армиям севера принесли немецкие лидеры и крепкие солдаты немецких иммигрантов, и что освобождение черных рабов этой страны является одним из достижений Тевтоно-арийской расы, которые перехватила и извратила банкиро-большевистская диктатура, окопавшаяся в Нью-Йорке и Вашингтоне».

" Жуть!» — воскликнул Ланни. — «Где вы взяли эту чепуху?»

«Читайте», — скомандовал собеседник.

Он повиновался; и к середине второй страницы дошёл до следующего:

«Северо-американская плутократическая империя, конечно, не только правительство, которое заявляет, что служит воле народа, а на деле служит интересам богатой верхушки. Республиканская партия США не единственный случай партии, которая обещает освобождение простым людям, которых любил Авраам Линкольн, а сама встаёт на путь воинствующего империализма. Это опасность, с которой столкнулись массы на протяжении всей истории, и против которой они должны быть постоянно начеку. Милитаризм всегда был врагом культуры и настоящего процветания, потому что средства, израсходованные на создание машин для убийства, не могут быть использованы для конструктивных целей. Если ресурсы и рабочая сила потрачены на создание велосипеда, то на нём можно будет ездить по дорогам, но плавать по морю на нём будет нельзя. Таким же образом, если народ превратит всё своё железо и всю свою сталь в винтовки, пистолеты, снаряды, танки, подводные лодки и боевые самолеты, то этому народу будет недоставать продуктов питания, одежды и домов. Кроме того, такая нация будет автоматически вовлечена в войну, потому что она должна будет использовать то, что она имеет, и не сможет использовать того, что она не имеет. Придет день, когда производство страны будет находиться на пике, и стране придется действовать, иначе ей придется признать тщетность всех своих усилий.

«Таким образом, представляется, что большая пушка, подводная лодка, боевой самолёт являются таким же мощным деспотом, как, любой южный рабовладелец или надзиратель с кнутом. Для работы такого оружия требуется высококвалифицированный штат. Для замены убитых потребуется такие же люди. Кроме того, для транспортировки оружия и людей, для снабжения боеприпасами и топливом также потребуется персонал, а ещё рабочие на ремонт и замены поврежденных частей. А где взять людей для строительства заводов, выращивания пищи и производства одежды и ботинок для них всех. Таким образом, для ведения современной войны тысячи людей осуждены на непроизводительный труд в течение всей их жизни, а их дети и внуки осуждены на процентное рабство, которое Национал-социалистическая рабочая партия Германии с самого начала поклялась отменить.

«Авраам Линкольн был другом простых людей, и в своей дискуссии по проблеме рабства, он говорил:

««Этот вопрос будет обсуждаться в этой стране, когда мы, судья Дуглас и я, будем молчать. Это вечная борьба во всем мире между этими двумя принципами, правдой и неправдой. Эти два принципа столкнулись между собой с начала времён. Один является общим правом гуманности, другой божественным правом королей. Это тот же принцип, который может принять любую форму, но по сути он гласит: «Вы трудитесь, работаете и производите хлеб, а я буду его есть.»»

«Человек, который это сказал, основал Республиканскую партию Соединенных Штатов Америки, но сегодня, эта партия находится в руках крупных банкиров, промышленников и землевладельцев. Так вырождаются политические партии. Так простые люди доверяют им и понимают слишком поздно, что их предали. Во многих странах сегодня политические лидеры, которые торжественно клялись упразднить монополии и процентное рабство, сидят на спинах рабочих, едят свой хлеб, живут во дворцах, одеваются в шикарные формы и ездят в дорогостоящих легковых автомобилях. Разве вы не знаете такие страны и таких лидеров?»

IX

«Я начинаю понимать», — произнёс Ланни. — «Очень умно!»

«Читайте все, если вы не возражаете», — ответила Труди. — «Это важно для меня».

Она сидела, молча, пока он читал подробное и хорошо документированное обвинение нацистской программы прекращения безработицы путём накопления госдолга и расходов на перевооружение. Германия больше не обнародует свой военный бюджет. Но другие страны были способы выяснить, как он вырос, и автоматически пропорционально увеличили свои вооружения. Таким образом, в конце концов, целый континент, а на самом деле весь мир, занялся безумной гонкой, концом которой должна стать самая страшная в истории война. Авраам Линкольн осудил милитаризм. Какие потери понесла человеческая культура из-за того, что его партия была предана и стала инструментом плутократии Северной Америки! Такая трагедия этого великого человека из народа, этого великого дела, которому немцы отдали свой труд и свою кровь, не должны признаваться в качестве немецкого поражения а, наоборот, служить славе Тевтоно-арийской расы!

В этот момент Ланни понял, что он был почти в конце брошюры, которая заканчивалась в обычном нацистском тоне, так что любой взглянув на последнюю страницу, не получит представления об опасных мыслях, скрытых в средней части.

«Ну, что вы думаете об этом?» — с тревогой спросила Труди.

— Брошюра выстроена как медвежья ловушка. Кто это сделал?

«Я» — Он посмотрел на нее и увидел, что её щёки немного порозовели.

— Мне кажется, что это очень ловкая работа, и она должна заставить немцев много подумать. Я согласен с каждым словом, за исключением, конечно, начала и конца.

— То, что я сделала, была только попыткой вспомнить то, что вы сказали по вопросу милитаризма и его последствий.

— Спасибо за комплимент. Но это не мои оригинальные идеи, но они здравы, и вы изложили их доступным языком, понятным простому человеку.

— Это моя первая попытка. Я старалась написать то, что вы нашли бы стоящим.

Ланни завёл свою машину. Безопаснее говорить во время движения. — «Скажите мне, что вы сделали с этой брошюрой?»

— У меня было отпечатано несколько экземпляров, так чтобы вы и другие могли увидеть идею. Я могу изменить её, если вы найдете что-нибудь не так.

— Нет, мне нечего добавить.

— Ну, тогда, я могу отпечатать двадцать тысяч экземпляров на деньги, которые мне удалось сохранить из того, что вы дали мне в Зальцбурге.

«В том числе и из того, что вы сэкономили на еде?» — спросил он.

Она не ответила, а он отложил этот вопрос на потом. — «Есть ли у вас план, как распространить их в Германии?»

— У меня есть несколько планов. Есть тысячи рабочих, которые пересекают границу в Германию каждый день, и туда ввозится много видов товаров. Они будут среди них.

— Гестапо сразу узнает, откуда они прибыли, Труди.

— Они придут из разных мест, при условии, если мы сможем собрать деньги.

«Я внесу свою долю», — сказал он. — «Скажите мне, есть ли такая организация, как Deutscher Nationalsocialistischer Kulturbund?»

— Организация появилась и умрет вместе с этой брошюрой. Следующая будет иметь другой вид и будет напечатана в Амстердаме или Женеве.

— Я вижу, что вы нашли работу для себя. Вы предполагаете, что о вас не узнают в качестве источника?

— Я буду работать до тех пор, пока смогу. Пока у меня есть только два контакта здесь, в Париже, и я уверена, что они не предадут меня. К сожалению, я думаю, что французская полиция будет помогать немцам.

«Конечно, пока Лаваль остаётся премьером Франции», — прокомментировал он.

— Даже больше, Ланни. Полиция не меняется, когда меняется правительство. Полиция служит двумстам семьям.

X

Ланни ехал в сторону Версаля, рассказывая: «Это дорога, по которой рыночные торговки в дождливый день тащили короля и королеву обратно в Париж. Она в те дни была не так хорошо замощена, и домов по обеим сторонам не было, но вряд ли Мария-Антуанетта это заметила. Вы когда-нибудь читали историю графа Ферсена, молодого шведского дворянина, который был ее любовником, и который сопровождал ее на этом гибельном пути?»

«Я знаю только то, что было в школьных учебниках», — ответила она. — «Там не говорилось о любовниках».

— В моей памяти эта дорога осталась окружённой строем кирасир в латунных шлемах с плюмажем, охранявших пожилых джентльменов в цилиндрах и сюртуках. Они постоянно пользовались ею, чтобы попасть на конференцию, а мы подчиненные пылко высказывали предположения, что происходит под их цилиндрами. Большинство из нас были разочарованы, потому что оказалось, что президент Вильсон изучал теологию, когда ему надо было изучать экономику.

«Договор был плохой», — согласилась Труди, — «но на половину не так плох, как его представляет Гитлер».

«В день, когда он был подписан», — продолжил Ланни: «Я был под стражей в старом Консьержери в Париже, и услышав салют, я понял, что он означает. После мои друзья рассказали мне о процедуре. Вы когда-нибудь видели большую Зеркальную галерею?»

— Я никогда не была здесь раньше.

— Эту достопримечательность не пропускает ни один турист. Поедем?

— Ланни! Не следует рисковать!

— Уверяю вас, никто не обратит на нас ни малейшего внимания. В такие яркие солнечные дни, как этот, там будут сотни американцев.

— Но некоторые из них, возможно, вас знают!

— Ну, если и так, то что? Я буду там с солидной на вид молодой леди и показываю ей достопримечательности. Она может быть дочерью одной из сестер моей матери, которых она оставила в Новой Англии около сорока лет назад.

— Но начнутся сплетни, Ланни!

— Нет способа остановить их, поскольку моя жена переехала в Нью-Йорк.

— Она действительно переехала?

— Переехала и прислала мне вежливую телеграмму с пожеланиями мне успеха в жизни.

— Ланни, я так горько сожалею, что была причиной этого несчастья!

— Позвольте мне рассказать вам небольшую историю о том, что произошло в Бергхофе в то время, как вы сидели в машине и, несомненно, почувствовали, что ждали долго.

— Я признаю, что это длилось долго

— Это было несколько меньше, чем два часа. И в течение часа Гитлер закатил нам такую речь, какую миллионы немцев вынуждены слушать по радио под угрозой отправки в концентрационный лагерь. Он рассказал нам всю историю, начиная с 1919 года и до настоящего времени: о злобном Версальском Диктате и предательстве союзников под воздействием еврейско-большевистских плутократов. Вы все слишком хорошо знаете, я уверен.

— Ach leider!

— Ну, Ирма слушал его целый час, а когда он закончил, она шагнула вперед и сказала ему: Я хочу, чтобы вы знали, что я согласна с каждым вашим словом.

— Ланни, как страшно!

— Вы понимаете, что её никто не вынуждал так говорить. Её никто не спрашивал, это была ее собственная инициатива.

— А не потому, что она была разгневана на нас?

— Нет сомнений, это заставило ее говорить, но это не определило содержание её высказываний. Причина, почему я сдался и отпустил ее, стала ясна позже, в Зальцбурге, она поставила мне свои условия на будущее: чтобы я согласился не иметь больше ничего общего с коммунистами и коммунизмом, или с социалистами и социализмом. Учитывая, что моя сводная сестра и ее муж, а также мой дядя коммунисты, и что некоторые из моих старых друзей социалисты, то вряд ли она ожидала, что я соглашусь.

— Вы не собираетесь вернуться к ней?

— Я собираюсь увидеть мою маленькую дочь, и я полагаю, что увижусь с Ирмой, но я не думаю, что мы вернемся к этой теме. Мы договорились не устраивать скандала. Что касается вас, особенно, она обещала не говорить о вас.

— Как вы думаете, она сдержит обещание?

— Она получает все, что попросит, и она не мстительный человек. Она предложила мне деньги, при условии, чтобы я не тратил их на социализм. Но, конечно, это единственное, на что бы я их взял, и она знает об этом.

— Разве вы не чувствуете себя одиноким?

— Порой, но не более, чем вы, и чем многие люди, которых мы знаем. Просто трудно ожидать от жизни чего-то идеального в такое время, как это.

XI

Они бродили по прекрасному парку Версаля, бывшего в течение долгого времени местом отдохновения короля-солнца и его преемников и одной из мировых туристических достопримечательностей. В Малом Трианоне они осмотрели часовню, в которой молилась Мария-Антуанетта, и клавесин, на котором она играла аккомпанемент для флейты Ферсена. Они прошли, осмотрев Бельведер и Оранжерею, Карусель для игры в кольцо и Храм любви. Перед входом в сад Ланни заметил: «Существует широко распространённое мнение, что, если придти сюда десятого августа, то можно наблюдать паранормальное явление и увидеть Марию-Антуанетту, сидящую на свежем воздухе в широкой шляпе с полями и розовом платье, также можно увидеть много людей того времени, одетых в соответствующие костюмы».

Труди улыбнулась и ответила: «Возможно, здесь в этот день была съёмка кинофильма».

— Десятое августа является датой взятия Тюильри в Париже, которая была, конечно, ужасным событием для бедной Туанетты. Возможно, она приходит сюда, чтобы избежать болезненных воспоминаний.

Дальше были озерцо и ручей, и на одном из грубых деревянных мостов Ланни остановился. — «Вот место, которое сыграло свою роль в опыте, в который вы можете не верить и считать его рассказом о призраках. В моей библиотеке есть книга под названием An Adventure, написанная двумя уважаемыми английскими леди, преподавателями колледжа и дочерьми священнослужителей. Они приехали сюда в начале века и прогуливались в этих местах, движимые праздным любопытством, как вы и я. Это случилось десятого августа, хотя эта дата ничего не значила для них. Они никогда не интересовались паранормальными явлениями и понятия не имели, что с ними происходит. У них было то, что я полагаю, можно было бы назвать коллективной галлюцинацией. Они увидели людей ancien rйgime и разговаривали с некоторыми из них. Всё это казалось очень странным, но они не знали, что это означало. Только после этого, когда они начали сравнивать воспоминания, они поняли, что одна видела вещи, которых, по мнению другой, там не было. Они начали искать старые данные и обнаружили, что они видели место, каким оно было столетия полтора назад, но не таким, как во время их посещения».

— Вы принимаете такие вещи всерьез, не так ли, Ланни?

— Большая их часть не соответствует моим представлениям, но я был вынужден отнестись к ним серьёзно. Мне кажется, что существует возможность того, что время может не быть фиксированной и постоянной системой, к которой мы привыкли, а может быть продуктом наших собственных мыслей, форма которых зависит от нашего опыта.

Труди не сделала никаких замечаний, и они прошли дальше. Затем Ланни спросил: «Вы просили меня организовать вам сеанс с нашим польским медиумом».

«Да», — ответила она. — «Она все еще с вами?»

— Она гостит у Захарова в его замке близко отсюда. Я не повезу вас туда, но я могу привезти мадам в какой-нибудь отель и ей взять номер, а затем пригласить вас к ней. Было бы лучше, если бы меня там не было, потому что, я раздражаю ее «духа контроля» моими скептическими вопросами. Вы видите, я не любим обеими сторонами. Марксисты думают, что я дурак и простофиля, а духи считают меня непочтительным.

«Я постараюсь быть объективной», — сказала эта марксистка, — «но я не могу обещать, что смогу убедиться».

Мне было бы глупо на самом деле просить такое обещание. А я обещаю, что не дам мадам малейшего намека о вашей личности.

— Я вам верю, Ланни.

«Кроме того», — добавил он, — «я надеюсь, что вы позволите мне видеть вас изредка, когда я буду бывать в Париже. Я совершенно уверен, что за мной не следят, а вы можете легко проверить, следят ли за вами. Мы можем встречаться на этом углу, как мы сделали это сегодня, а я могу отвезти вас в другую часть Франции, где никто не проявит ни малейшего интереса к нам. Вы не можете все время работать, а если попытаетесь, то от этого будет страдать ваша работа. По крайней мере, я могу делать то, что я надеюсь сделать в этот вечер, найти тихое auberge и убедиться, что вы нормально поедите. Позволит ли ваша совесть такое баловство?»

«Ланни», — сказала она, — «я не аскет, но просто, когда я думаю о том, что происходит с нашими товарищами, то еда сдавливает мне горло».

— Знаю, моя дорогая, я имел такое ощущение много раз. Но мы здесь, в этой старой измученной Европе, и там никогда не было ни часа с тех пор, как я родился, когда по этой причине мне не нужно было бы голодать. Я вдруг осознал это в конце июля 1914 года. В начале моей жизни я должен был выработать философию, которая позволила бы мне есть, спать и даже играть на фортепиано. Жестокость и страдания не закончатся в течение нашей жизни, и это часть мудрости, чтобы взять за правило, никогда не расходовать больше энергии в один день, чем можно восстановить в течение одной ночи. Так что теперь пойдем и найдём наше auberge, и я расскажу вам, как вести себя с Мадам Зыжински, если вы собираетесь получить какие-либо значительные результаты.

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

И какая нам забота [117]

I

Бьюти Бэдд не могла больше выдержать ожидания. Она телеграфировала, что приедет, и на следующее утро была здесь. Она появилась в отеле сына, полная странных воспоминаний об отеле, и даже не останавливаясь, чтобы снять шляпу и пальто, приступила к его обработке. — «Теперь, Ланни, ради Бога расскажи мне, что случилось!» Он репетировал эту сцену в уме. Зная ее так хорошо, что был в состоянии сказать все ей, как самому себе. Теперь, терпеливо и ласково он рассказал матери, что он и Ирма поняли, как их раздражают мнения друг друга, и как им скучно с друзьями друг друга. Они, наконец, решили, что не было никакого смысла продолжать всё это.

«Скажи мне», — настаивала она, — «что ты сделал Ирме в Германии?»

— Ничего другого, чем где-либо еще. Это та же старая история. Я хотел встретиться со своими друзьями –

— Друзья мужчины или женщины?

Он ожидал этого, и у него был готов юмористический ответ. — «И те, и другие, чтобы там их было как можно больше».

— Не глупи, я не могу поверить, чтобы Ирме был интересен любой другой мужчина. Я знаю, что там должна быть какая-то женщина. Скажи мне, это что молодая немецкая художница, чьи работы тебя так заинтересовали?

Это его удивило. Он не представлял себе, что она держала в памяти все его дела. Но Бьюти Бэдд был такой. Её никто никогда не убедит, что любой мужчина может заинтересоваться эскизами любой женщины. Или поэзией, или музыкой, или идеями, или чем-либо ещё любой женщины. Женщины существовали только для одной цели, которой мужчины были всегда обеспокоены, и каждая женщина в своем сердце понимает это, независимо от того, как сильно она может пытаться обмануть себя.

Ланни должен был собраться в малые доли секунды. Он вполне серьезно заявил: «Прости, дорогая, если ты хочешь продолжать эту линию, то я не собираюсь обсуждать это. Я думаю, что ты смогла бы обсудить это с кем-то еще, кто хочет обрушить на нас сплетни».

Слезы закапали из её глаз. Он знал, что они должны были появиться рано или поздно. Пусть она выплачется, прежде чем всё это закончится. И это было бы лучше, пока они были одни, и ей не придется беспокоиться о своём макияже.

«Я знаю, какое горькое разочарование это должно доставить тебе», — более мягко продолжил он. «Ты просто должна понять, что в этом ты не сможешь помочь. Ирма и я знаем друг друга и всё тщательно продумали. Она будет жить в Шор Эйкрс, а я собираюсь жить здесь и там, как и прежде. Мы договорились, что мы не собираемся поднимать какой-либо ажиотаж, и в этом я надеюсь получить помощь своей матери. Когда люди спросят об этом, надо просто ответить, что ей, кажется, нравится Лонг-Айленд, а мне, кажется, нравится Европа, ничего не поделаешь, так-то вот».

— Ланни, там появится другой мужчина, и ты потеряешь ее.

— Я надеюсь, что кто бы он ни был, он будет в состоянии сделать ее счастливой. Я понял, что нет счастья в любви, где люди отличаются в своих основных убеждений, так полностью, как Ирма и я.

— Ты её окончательно бросил, а дальше?

— Это именно она меня бросила, а я согласился с ее решением, потому что не смог иначе.

— А ты не собираешься увидеть ее снова?

— Я, вероятно, увижу ее, потому что она является матерью моего ребенка, и я, конечно, не намерен отказываться от ребенка.

— А что о моей внучке?

— Ирма всегда была твоим другом, и нет никаких причин, почему она должна перестать им быть. Езжай туда, когда захочешь, и она будет относиться к тебе, как ты относилась к ней, когда она была твоей гостьей. Там огромное место, и никто не будет мешать друг другу. Играй в бридж с Фанни Барнс, и не возражай, если она тебя немного обманет. Ирма всё исправит щедрым чеком, и все будет, как надо.

II

Бедная душа! Она пыталась читать лекции своему сыну о святых узах супружества, но это было довольно поздно в их обеих жизнях. Вскоре он пошутил над ней из-за этого и заставил ее говорить о фактах. Это стало, утверждала она, совершенно ужасным ударом по престижу семьи, как его, так и её, и, особенно, по престижу Марселины. Прямо сейчас, именно в это время. Такая жестокая вещь, когда молодую девушку надо выдавать замуж! Бьюти планировала с окружением Эмили и ее других светских друзей устроить ей грандиозный дебют на Бьенвеню в начале сезона в январе. Но теперь, конечно, это было бы фарсом. Ничто не может спасти их социально. Они должны будут спуститься с верхней ступени до третьестепенной роли или даже ниже.

«Слушай, старушка», — сказал он, — «будь разумной и напиши Ирме хорошее письмо. Расскажи ей, как ты сожалеешь, и что ты хочешь остаться друзьями. Объясни, как скандал повредит шансам Марселины, и предложи ей устроить приём в Шор Эйкрс, чтобы показать, что все в порядке. Ирма поймет всё без твоих уточнений, и я уверен, что она будет рада сделать это».

— Но, Ланни, я не хочу, чтобы Марселина вышла замуж в Америке. Я хочу, чтобы она вышла замуж здесь и жила бы в Бьенвеню, чтобы мне не было так одиноко.

— Неужели она совсем порвала с Альфи?

— Они ссорятся половину времени, а потом вторую половину мирятся. Мне кажется, это была бы очень глупая партия, потому что Альфи в ближайшие четыре года будет учиться в колледже, и он не имеет никакого дохода. Марселине будет восемнадцать в этом месяце, и она должна выйти замуж за более пожилого человека, который сможет дать ей то, в чём она нуждается в настоящее время.

«В чём ты научила ее нуждаться», — так у него был соблазн сказать, но это прозвучало бы плохо, и было бы бесполезно, так как он не мог изменить свою сводную сестру. «Слушай, Бьюти», — сказал он, — «мы должны принять то, что мы можем получить в этом мире, и не выть на луну. Мне кажется, твой муж, это тот человек, который может дать тебе совет на данном этапе твоей жизни. Ты говорила о духовности, и почему её не применить прямо сейчас? "

«Ланни,» — заплакала она, — «что хорошего говорить мне такие вещи? Ты знаешь, что не веришь в это».

«Это показывает, как мало ты знаешь своего сына», — ответил он. — «Парсифаль знает лучше, я уверен. У него есть своя вера, а у меня своя, и каждый из нас живёт по ней. Я не думаю, что она остановит наемное рабство и войну, не позволит людям грабить и убивать друг друга. Она просто идеал, как его видишь ты или твой Создатель. Я, кстати, думаю, что моя мать была всю жизнь очень разумной леди. У тебя есть много того, чему можно позавидовать, и это часть мудрости, чтобы быть счастливым с этим, а не мучить себя тем, что теряешь то, что действительно тебе не нужно».

Это суровый разговор немного напугал ее, и она попыталась вытереть свои глаза. — «Ланни, я только думала о счастье своих детей!»

— Ну, если это так, постарайся понять, где лежит мое счастье. Мне не совсем радостно, что я теряю жену, которую люблю. Но у меня есть вера, с которой я живу, и я не намерен отказываться от неё, чтобы жить во дворце, где на тебя глазели бы, как на принца Фортуната.

— Ланни, ты творишь такие страшные вещи, которые пугают нас, женщин, и сводят нас с ума.

— Я сожалею об этом, дорогая, но не я не создал систему прибыли, и не я не создал войну.

Она смотрела на него сквозь слезы, которые не прекращали катиться. «Ланни», — она разразилась внезапно, — «Ты действительно не занимался любовью с другой женщиной, не так ли?»

— Конечно, нет.

— И Ирма знает, что ты не занимался?

— Она знает это хорошо.

— Тогда я скажу тебе, что я действительно думаю. Она бессердечная и эгоистичная женщина, и то, что она делает, шокирует и непростительно! Он не мог удержаться от смеха. — «Ну, дорогая, не считай своим долгом рассказать это ей. В мои планы не входит сделать из тебя социального борца. Просто помни, что Ирма мать твоей внучки, и что, права или неправа, она босс. Так, чтобы не случилось, поддерживай с ней дружеские отношения».

— Когда ты собираешься увидеть ее?

— У меня нет каких-либо определенных планов.

— Ты не собираешься попросить ее вернуться к тебе?

— Не на ее условиях. Как я могу?

— Пойми её самолюбие, Ланни, и утешь ей его немного. Женщинам почти всегда ничего не достается, ты знаешь.

— Я скажу ей, конечно, что я сожалею. Я написал это в телеграмме, но она не сочла нужным это заметить.

— Не жди слишком долго, дорогой. Знай, сколько мужчин слетится на её деньги!

III

Он отвёз мать в Буковый лес, где она могла тщательно обсудить создавшееся положение с Эмили и выяснить удалось ли Эмили выудить из него что-нибудь, что не смогла сделать его мать. (Эмили не удалось.) Когда Ланни вернулся к себе в гостиницу, там его ждала телеграмма от Робби, сообщавшая, что тот должен приплыть этой ночью в Шербур. И Ланни стал раздумывать, был ли это заговор с его матерью, или попытка примирения с его женой, или всё вместе, или ничего. И, конечно, скорее всего, что Робби прибыл по делам. Его завод работал, и его самолеты взлетали, садились и парили над аэродромом, который он выстроил на берегу реки Ньюкасл. Их технические характеристики соответствовали обещанным, и Робби ликовал, но в то же время кипел от злости по поводу волокиты бюрократов и немоты вояк. Могли они себе представить, как производственное предприятие может функционировать, тратя время и труд, пока те возятся с запятыми в контрактах, настаивая повторить демонстрации, уже однажды проведенные, для какой-то новой комиссии? Робби всегда переживал из-за таких вещей с тех пор, как Ланни помнил его. А теперь можно было ожидать, что он будет пробовать французские рынки, пользуясь своим личным влиянием и влиянием своих акционеров во Франции. Особенно с учетом нового кризиса, и возможности, что у Муссолини действительно есть превосходство в воздухе, которым он похвалялся.

Встреча Робби не будет требовать такого напряжения, как встреча с Бьюти, Робби был разумным человеком и с ним можно было договориться, что никогда нельзя было сделать с его бывшей amie. Кроме того, Робби разговаривал с Ирмой, и Ланни было интересно узнать об этом. Ожидая отца, он обсудил картинный бизнес с Золтаном. Они осмотрели работы старых и новых мастеров и написали письма клиентам. Ланни решил уступить Золтану часть коллекции Геринга. У Золтана было много своих клиентов, и он может уделять время искусству, пока Ланни изменял мир.

Он решил организовать встречу с мадам Зыжински по дороге, и он позвонил Шато де Балэнкур и сообщил, что заедет за ней утром через два дня. Затем он написал записку «Корнмалеру», говорившую ей, что медиум будет ждать её в конкретной дешевой гостинице в тринадцатом квартале в определенный час. Ланни будет ждать её в своей машине через дорогу от отеля. Он порекомендует мадам после сеанса пообедать и посетить кинотеатр, таким образом дав Труди время встретиться с Ланни и сообщить ему результаты.

Так Ланни приехал в департамент Сена и Уаза дождливым и холодным ноябрьским утром и взял старуху. Кстати, дворецкий сообщил ему, что хозяин будет рад видеть его по возвращении. Бедный старый командор, сидел в своем замке в ожидании старой дамы с косой, и мечтал тем временем о женщине, которую он любил и которой доверял. Тосковал по любому слову о ней, малейшему аромату ее присутствия! Приди и скажи мне, что происходило во время сеанса, Ланни!

По пути в Париж эта тупая старуха испытала час своего счастья с сыном своей фантазии. С другими людьми она всегда молчала, но ему она рассказала о странных индуистских служащих и как трудно с ними разговаривать. Она рассказала о своем детстве в Польше, где она жила в крестьянской избе, и однажды вырастила теленка, которого ей поручили родители. Она называется его Куба, и она относилась к этому телёнку, так же, как Захаров к герцогине. Если бы кто-нибудь рассказал бы ей, что Текумсе принёс сообщение от духа Кубы, то ничего больше не принесло бы старухе такого счастья.

Ланни рассказал ей, как она должна была провести свой день, и дал ей денег заплатить за ее гостиничном номер, а также за колоду карт, чтобы она могла разложить пасьянс Терпение, в случае если посетитель запоздает. Имя посетителя было мадемуазель Корнмалер, и Ланни уже её проинструктировал, как вести себя: не говорить ни одного лишнего слова, пока медиум не впала в транс, и после того относиться индейскому вождю с величайшим уважением, отвечать на его вопросы быстро и правдиво, но не говорить ему больше, чем необходимо. Ждать, пока мадам не выйдет из транса, а затем вежливо поблагодарить ее, сказав ей, что все прошло хорошо, и уйти без лишних разговоров.

IV

Он высадил свою подопечную и припарковался на другой стороне улицы чуть дальше по ходу. Он сидел и читал книгу Рише Тридцать лет исследований паранормальных явлений, которую он собирался дать почитать Труди. Он никогда не возражал ждать, потому что у него в автомобиле было всегда что-то почитать. Через час или более неожиданно появилась Труди и скользнула на сиденье рядом с ним. Он бросил книгу, завел двигатель и спросил: «Ну, как это было?»

«Я ничего не услышала от Люди», — были ее первые слова.

«Очень жаль!» — он ответил. — «Так бывает».

— Но я услышала много других вещей. Ланни, это создаёт сверхъестественное впечатление!

— Вы уверены! Расскажите мне все.

— Ну, во-первых, он сказал, что там была моя мать, она высокая, у неё были седые волосы, и она носила черное платье. Это все верно, потому что мой отец был убит в войне, но вы видите, Ланни, я довольно высокая, так что можно догадаться, что моя мать, возможно, была такой же.

— Она назвала своё имя?

— Текумсе сказал, что оно звучало, как Грета. Её звали Гретхен.

«Очень распространенное имя», — прокомментировал Ланни, который знал, что делать с новичками в этой странной области, — «так что вы могли бы подумать, что это тоже догадка. Она что-нибудь сообщила?»

— Она хотела, чтобы я узнала, что с ней всё в порядке, она здорова и счастлива. Я, конечно, была бы рада узнать, что моя мать здорова и счастлива в любом месте, если бы я была уверена, что это была моя мать.

— И что потом?

— А потом было странно: Мне сказали, что пришёл большой, грузный человек, который назвался Грегором. Я сказала, что когда-то у меня был учитель с таким именем, но, по его словам, это был не он, он сказал, что хочет передать сообщение Отто, но я не знаю никакого Отто.

— Что за сообщение?

— Я должна передать, что Грегор работал с ним, и что деспот будет свергнут, но это займёт долгое время.

— Это ничего не значит для вас?

— Я подумала о Штрассере и его брате, который основал Черный фронт против Гитлера. Вы знаете о них, без сомнения.

— Я когда-то находился рядом с Грегором. Я был в комнате с ним, когда Гитлер сделал ему страшный разнос в своей квартире в Берлине. У меня был такой хороший случай изучить его. Так что я всегда чувствовал, что я его знал. Я также слышал, как он выступал с речью на митинге в Штутгарте. Когда его убили во время Ночи длинных ножей, я был в тюрьме Штаделхайм, но мне после этого рассказали об этом, но это было всё в обычном порядке. Так что Грегор Штрассер занимает видное место в моей памяти, возможно, это сообщение было предназначено для меня.

— Вы знаете, где Отто?

— Не имею представления, хотя я слышал, что он находится где-то в Европе, работает против нацистов. Мне он не интересен, потому что я не стал бы доверять человеку, который когда-либо был одним из них.

«Я с вами согласна», — сказала Труди. — «Но странно, что эта старуха знает о Штрассерах».

«Она не знает», — заявил Ланни. — «Держу пари на все, что у меня есть, она не имеет никакого представления о политике. Пока я вёз ее сюда, она рассказала мне все о теленке, которого она растила, как о ребенке. Что ел теленок, какие звуки издавал, и какие странные чувства она испытывала, когда она, опустив пальцы в ведро молока, давала теленку их пососать. Продолжайте. Что еще? "

— Был старик, который сказал, что он ваш дед.

— Он часто посещает все мои сеансы. Сейчас он был очень зол, я полагаю.

— Да, он сказал, что хочет, чтобы вы знали, что вы нарушаете человеческие и божьи законы. Он повелевает вам вернуться к своей жене.

— Я не знаю ни одного закона, который обязывает меня жить с моей женой, когда она отвергает меня. Видите, старый джентльмен хотел, чтобы Ирма и я имели детей, и он заявил об этом нам на простом библейском языке перед тем, как умер.

— Как вы думаете, это действительно сейчас ваш дед, Ланни?

— Я не знаю, что это за дьявол. Я знаю, что Зыжински ничего о моем деде никогда не слышала, и ничего о моем разрыве с Ирмой, потому что она была в Балэнкуре в течение нескольких месяцев. Что-нибудь еще?

— Была Леди — Леди птица?

«Это довольно пикантно», — сказал Ланни. — «Я сожалею, что я никогда не думал об этом, пока она была жива. Это Леди Кайар, по имени Птичка».

— Это имя.

— Она приходит часто. Она разговаривает с Захаровым, и говорит ему, что она на небесах.

— Она передала сообщение от жены для Захарова. Она ждет его, и он скоро придет. Это не самое приятное сообщение, не так ли?

— Для него приятное. Он уйдёт с удовольствием, если будет уверен, что она там. У него мало причин, чтобы любить этот мир, насколько я знаю его жизнь.

V

Так закончился весь список появившихся духов, странная компания. Ланни переспросил своего друга о различных эпизодах, и отвечая на его вопросы, она добавила деталей. Он посетовал, что не был там и не сделал заметок. «Мадам знает, что вы связаны со мной», — сказал он, — «и этим можно объяснить сообщения, адресованные мне, и обо мне. Но это не объясняет ее сведений о том, что Ирма и я разошлись, или о моем особом интересе к Штрассерам.»

«С другой стороны,» — возразила Труди, — «то, что мы называем духами, знал ли Грегор Штрассер, что это были вы, когда он получал нагоняй от Гитлера?»

— Вполне возможно, что он спросил кого-то из обслуживающего персонала о странном молодом человеке, который стал свидетелем его унижения, или опять же, может быть, что духи знают больше, чем они знали, когда они были людьми. Я всегда возвращаюсь к идее телепатии. Ведь в любом из этих сообщений ничего не было, чего не было в моих или ваших мыслях.

Она задумалась. — «Трудно сказать, как передаётся информация кому-то, кто не знал о ней раньше».

— Именно так. Возьмите известный случай с аббатством Гластонбери, который описывается в книгах об исследованиях паранормальных явлений. Давно умершие монахи сообщили детали архитектуры давно похороненных руин. Раскопки доказали правдивость этих сообщений. Но кто может быть уверен, что не существовали старые записи, и что какой-либо ученый не изучил их в то время?

— Кому-нибудь и когда-нибудь удалось получить ответ на это?

— То, что вы могли бы назвать искусственным фактом, может дать ответ. Например, я сделал узкий вырез на листе бумаги, и сунул наугад этот лист между страницами книги. Очевидно, что, когда я открою книгу, через вырез будут видны какие-то слова или буквы, но пока книга закрыта, никто не узнает этих слов или букв. Теперь опечатаем книгу и положим её в сейф, а люди в Нью-Йорке и Австралии с помощью медиумов попробуют посмотреть, смогут ли они узнать, что видно через вырез.

— Что-нибудь подобное когда-либо было сделано?

— Публикации британского Общества паранормальных исследований полны отчётами всех видов экспериментов по этой линии, но беда в том, что никто, кроме членов общества, их никогда не читает. Средний ученый просто знает, что такого быть не может, и, следовательно, такого и нет, и это решает дело. Как только кто-то обнаруживает, что это происходит, он сразу становится чудаком, как и другие, и его свидетельство не имеет значения.

VI

Он высадил Труди на улице с книгой Рише под мышкой, вернулся в отель и отвёз мадам обратно в замок. Не часто Захаров хотел видеть кого-нибудь, но он попросил Ланни Бэдда, и поэтому искусствовед прошел в библиотеку с большим камином и рассказал ушедшему на покой королю вооружений Европы, что от герцогини получено еще одно сообщение через подругу, имени которой Ланни не назвал. Он мог бы поиграть со стариком, часто принося или отравляя такие сообщения. Но он играл честно, и задавал себе вопрос, оценил ли этот факт сэр Бэзиль. Вероятно, он доверял Ланни так же, как доверял всем остальным в этом мире. Он никогда не мог избавиться от мысли, что от этого живого молодого американца, сына бизнесмена, следует ожидать, что он помогает своему отцу играть в его игры. Никто не знал эти игры лучше, чем командор, и когда другие пытались играть с ним, то он смотрел на них с печальной грустью.

Он сидел, согревая свои ноющие старые кости огнём поленьев из своих огромных старых лесов. Он плотно сжимал вместе свои вставные зубы, чтобы посетитель не смог видеть или слышать трясущихся челюстей. Руки твердо лежали на коленях так, чтобы посетитель не мог видеть их дрожь. Но эти старые руки все еще держали огромное состояние, размер которого был известен только ему. В его голове была постоянно мысль, что скоро эти руки лишатся жизни, и состояние достанется другим, которые его растратят.

Этот замок когда-то принадлежал очень старому королю с белой бородой, как у Захарова. Потом принадлежал любовнице короля, которую тот нашёл её на улице и купил через агента, как любое другое произведение искусства. Кто будет жить в нем следующим? И сидеть перед огнем и рассказывать сказки о хитром греческом пожарном и гиде по борделям, который приобрел большинство крупнейших оборонных заводов Европы и продавал всем странам, не отдавая никому предпочтения, средства взаимного уничтожения. Знал ли грек, что они будут рассказывать о нем? Главным образом, ложь, правда была бы еще хуже, если бы они знали её! Будут ли их рассказы волновать его? Вызовут у него дрожь, поднимут его кровяное давление, как это случалось, когда он сейчас натыкался на самые безобидные сообщения о себе в парижской прессе, которую он свободно скупал в прошлом? Или он будет сидеть в каком-либо прекрасном саду, глядя на тюльпаны герцогини, зная их различные сорта и наблюдая странные неисчислимые прихоти природы?

Вот пришел этот льстивый молодой человек, который знал герцогиню и восхищался ею, говорил о ней ласково, и приносил редкие сообщения от нее. Что это значит? Невозможно поверить, что он действительно заботится о медленно умирающем старике! Действительно он интересовался параномальными исследованиями? Или он просто помогал отцу получать контракты? У него самого богатая жена. Но разве, кому-нибудь когда-либо хватает его денег? Может он просто хочет, чтобы старый друг вспомнил его в своем завещании? Это самая большая трагедия богатого человека в возрасте. Разве у тех, кто когда-либо приходит к ним, нет таких омерзительных мыслей? Кто ещё мог бы терпеть их немощи, их непристойности, за исключением тех, кто ищет шанс выиграть. Самый дешевый и простой шанс? К черту всех гиен, они не получат ни гроша от меня!

VII

Марш в Абиссинию продолжался, а в потаенных комнатах продолжалась дипломатическая дуэль. Ланни питал надежду, но не долго. После того, как он прибыл в Париж, для всех «своих» стало ясно, что никто не собирался испытывать блеф дуче на себе. Лига ввела «санкции» очень мягкого характера, не достаточного, чтобы остановить итальянцев, но достаточного, чтобы привести их в бешенство и заставить сжечь чучело Энтони Идена. Англичане пытались свалить вину на французский отказ поддержать политику действий. Это взбесило французов, которые знали, как еще в сентябре англичане не пожелали закрыть Суэцкий канал или прекратить поставки нефти. Только эти две меры могли стать эффективными. Так Дени де Брюин сказал Ланни, получив информацию прямо от Пьера Лаваля.

Дипломаты встретились, взаимно обвиняя друг друга. Рик назвал их кухней воров. Они все были империалистами, по его заявлению, и вели перепалку, деля добычу. Британские всеобщие выборы должны состояться через несколько дней, и Рик вёл кампанию против правительственных кандидатов, поэтому мог писать только кратко. — «Тори должны претендовать на поддержку Лиги, но на следующий день после выборов они будут грызть горло Лиги. Они даже позволили итальянцам провезти ядовитый газ через Суэц. Представь себе, газ был заявлен в декларации для транзитных сборов!»

В Александрии стоял великолепный флот. На самом деле, два, флот метрополии и флот Средиземноморья. В ушах Ланни звенело гордое хвастовство: «Британский лев никогда не блефует!» Но Рик сказал, что государственные мужи дрожали при мысли, что безумный диктатор какой-то темной ночью отправит свои бомбардировщики, подводные лодки и полчища крошечных морских катеров, а утром там уже не будет британского льва. Были даже слухи, что у флота не было достаточно боеприпасов, но как можно знать, во что верить?

В разгар этого затянувшегося кризиса Робби Бэдд и его правая рука, Йоханнес Робин, прибыли в Париж. Для них это было время сбора урожая. Робби, предвидя это, хорошо смазал маслом свою уборочную технику и прогрел её двигатели. Он привез с собой один из своих новых истребителей, Бэдд-Эрлинг Р7. На борту грузового судна вместе с ним находился экипаж, готовый распаковать и собрать его. Также пилот испытатель, который собирался продемонстрировать чудо для французского правительства, и перелететь в Англию и повторить всё это там. Французы были жадными людьми, по мнению Робби, и не хотели платить деньги за самолеты, которые они надеялись воспроизвести через год или два. Но в воздушном бою нельзя использовать то, что возможно будет в следующем году, а только то, что есть сегодня. Робби угрожал каждому военному министерству, что если они не купят Бэдда-Эрлинг P7, то его получит следующая страна.

Человек великих дел не мог позволить себе селиться в отеле второго класса, где остановились Ланни и Бьюти. Он и его верный Пятница должны быть в отеле Крийон. Мать и сын зашли пообедать с ними и нашли их настолько занятыми, что едва успели рассказать новости из дома. Робби не собирался тратить время на второстепенных чиновников и попросил де Брюина свести его с французским премьером. Бьюти предложила: «Я думаю, что я смогла бы устроить, чтобы вы познакомились на социальной основе». Она объяснила, что на одном из приемов Ирмы она встретила титулованную французскую леди, которая была любовницей одного из ближайших соратников Лаваля. Она предложила увидеть эту даму и договориться, чтобы та устроила обед в своём доме, где Робби может встретить две или три ключевых фигуры французского правительства и имеет шанс поговорить с ними, пока они будут чувствовать себя расслабленными.

«Сколько она ожидает?» — спросил Робби, и Бьюти ответила: «Не очень много, я думаю, скажем, пять тысяч франков».

«Ладно», — сказал человек дела. «Посмотри, что сможешь сделать, но я должен знать всё сегодня, потому что этот кризис может закончиться в ближайшее время».

VIII

Это было как в старые времена, которые Ланни отчётливо помнил, когда разразилась мировая война, и он должен был стать секретарём своего отца в возрасте четырнадцати лет. Теперь Робби привёз секретаря с собой, тот хорошо знал французский. Ланни сидел и смотрел, как делец читал телеграммы, диктовал ответы и говорил по телефону с важными людьми. Наступил конец дня, прежде чем он сказал: «Теперь, сынок, у нас будет время для себя. Как насчет немного свежего воздуха?»

«Отлично!» — ответил сын. — «Пешком или на машине?»

«Пешком, если ты выдержишь», — шутливо сказал отец, который пытался согнать вес, и это ему не всегда не удавалось. Они прошлись по большой площади Согласия, где Ланни в дни войны видел солдат, живущих в палатках, трофейные немецкие пушки, выставленные в первые дни перемирия, и толпы коммунистов или фашистов, дерущихся с жандармами по любому случаю. В апартаментах отеля, который занимал его отец, был балкон, на котором погибла служанка, наблюдавшая с него за беспорядками менее два года назад. Горечь этой ночной битвы еще отравляет общественную жизнь Франции.

«Ну, сын», — начал Робби, — «я имел несколько бесед с Ирмой и мне не нужно говорить, что дело кажется печально».

— Она рассказала тебе всю историю?

— Она говорит, что всю, но я, конечно, хочу услышать и твою сторону.

— Да, но я мало что смогу добавить, Робби, Ирма и я расходимся в наших идеях, и это делает ее несчастной. Она хочет, чтобы я отказался от них, а я не могу. Вот и все об этом.

— Твои идеи значат для тебя больше, чем твоя жена и ребенок?

— Они означают для меня больше, чем что-либо еще, в том числе и жизнь.

— Это серьезный разговор, Ланни. Ты должен понять, что выступать против таких людей, как нацисты, это не детские забавы, и это не оставляет много шансов для счастья мужниной жене.

— Я понимаю это в полной мере, и не виню Ирму, ни публично, ни в своём сердце. Ей просто здорово не повезло, она не понимала, с кем связалась. Я объяснял ей, прежде чем попросил ее выйти за меня замуж, но она была слишком молода и не поняла.

— Ты все еще любишь ее?

— Конечно, я люблю ее, но какая может быть любовь, когда нет гармонии в мыслях. Я знаю, что я сделал ее несчастной в прошлом и сделаю ее еще более несчастной в будущем. Стоит ли обманываться?

— Ты не собираешься попытаться помириться?

— Как я могу, когда она поставила условием для меня, что я должен был порвать с всеми своими друзьями?

— Она злилась, когда она это говорила, так что, я не думаю, что она будет придерживаться своих условий буквально.

— Она сказала тебе об этом?

— Она сказала именно так.

— Ну, почему она не сказала это мне?

— Она сказала мне, что она написала тебе.

— Да, но ничего подобного. Она написала о Фрэнсис и пожелала мне счастья.

— Я думаю, что ты должен поехать и увидеть ее, Ланни, и обсудить всё честно и откровенно.

— Я понимаю, что звучит разумно, но только потому, что ты не знаешь, сколько всего мы не переговорили. Мы просто не договоримся о любой из вещей, которые для меня что-нибудь значат. Ты знаешь, как это происходит между тобой и мною. Мы спорим, но у тебя есть чувство юмора, и мы подшучиваем друг над другом, и всё обходится. Но у Ирмы нет чувства юмора, по крайней мере, не там, где касается ее интеллектуального престижа. Она думает, что я считаю её абсолютно несведущей в политике и экономике, что соответствует действительности. И ей становится больно, а я ничего не могу с собой поделать. Это просто чертовски донимает, когда ты не в состоянии сказать, что думаешь, а другой парень может. Возьми дядю Джесса. Я могу спорить с ним, и он выдает мне столько, сколько получает, и это конец. Но Ирма, Господи, это как выпускать газету под цензурой. У меня накопился длинный список вопросов, которые я никогда не должен упоминать в ее присутствии. Я должен прикусывать язык с десяток раз в день. Я не могу сказать тебе, какое это облегчение было, когда я получил возможность идти куда угодно и встречать кого угодно, не чувствуя, что совершаю преступление.

Робби был тактичным человеком, и знал своего необычного сына в течение длительного времени. «Я думаю, что ты должен поехать, Ланни», — сказал он. — «Ведь ты не хочешь, чтобы Фрэнсис полностью забыла тебя».

— Конечно, нет. Я планирую увидеть Фрэнсис в скором времени, но я не вижу, что Ирма и я можем сказать больше, чем мы уже слишком много раз сказали.

IX

Робби хотел знать о международном положении, ему это было и срочно, и важно необходимо. Ланни рассказал ему всё, что сумел узнать в Париже. Босые черные солдаты Негуса вели трудную борьбу за свою свободу. И некоторые из левых друзей Ланни лелеяли надежду, что в их дикой горной стране они могли нанести поражение захватчикам. Робби сказал: «Бедные негры, они не понимают, что произошло с момента сражения при Адуа. Поверь, сын, самолет изменил мир, и странам или народам, которые теряют господство в воздухе, остаётся только спасаться бегством».

Ланни слышал высказывания своего отца о публичных мероприятиях, и его оценки были далеки от положительных. «Ты должен что-то продать!» — с усмешкой ответил он, и отец согласился: «Ты прав на двести процентов».

Робби стал чувствовать себя еще более уверенно после того, как отобедал с fripon mongol и другими ведущими французами. Он рассказал сыну, что абиссинский гусь уже зажарен и готов для разделки. «Великобритания и Франция собираются идти на компромисс», — заявил он. — «Они четко понимают, что они не могут себе позволить, чтобы Муссолини разгромили. Это было бы поражением белой расы. А после произошла бы революция в Италии, и коммунисты победили бы по всей стране».

И вот снова: фашизм оплот против красных! Коммунистическая революция будет катастрофой, в то время как фашистская контрреволюция станет необходимостью! Робби сказал, что французские армейские генералы откажутся воевать с Италией. Они скорее свергнут политиков. Ланни слышал это раньше, и знал, что это обычная фашистская риторика. Кто бы мог сказать, что это правда?

Он не хотел спорить с отцом больше, чем с женой. Он поставил себе задачу задавать вопросы, получать информацию и передавать её своим друзьям социалистам. Так что теперь он узнал, что в то время как члены лиги в Женеве канителились со своей программой применения санкций по нефти, французский премьер и министр иностранных дел Великобритании выработали план, чтобы позволить Муссолини получить большую часть того, что он смог заграбастать. Эта перспектива беспокоила американского торговца смертью, и он заметил: «Надо приниматься за дело и подписать контракты до того, пока эта неразбериха не уляжется».

Они вышли на летное поле Вилакубле к югу от Парижа посмотреть испытания Бэдда-Эрлинг P7. Робби прибыл в причудливой штабной машине с ВИП-персонами, носящими золотые галуны, а Ланни привез свою мать и титулованную французскую леди, которой было заплачено пять тысяч франков (около двухсот долларов) за обед. Увлекательно и в то же время страшно было смотреть, как рукотворная птица выруливала и взмывала в небо быстрее, чем любое создание, когда-либо двигавшееся до этого момента по земле, по морю или в воздухе. Видеть, как самолёт исчезает из виду, а потом обрушивается вниз с ревом мотора, от которого закладывает уши и надо широко открывать рот, чтобы не повредить перепонки. У всех захватывает дыхание, считая, что всё кончено и человек внутри уже мёртв. Но вдруг самолёт в последнюю минуту выравнивается и проносится над полем, как ураган. Пилот испытатель не без помощи вылез из самолета с кровью, текущей из его рта и носа. Всё это выглядело довольно ужасно, но это была война. Американский военно-морской флот изобрел этот новый метод атаки, и говорили, что немцы и итальянцы взяли его себе на вооружение и собирались с ним выиграть войну. «Собирается ли Франция без него проиграть войну?» — спросил президент Бэдд-Эрлинг, обращаясь к офицерам ВВС Франции.

X

Робби оставил Йоханнеса в Париже и отправился в Лондон, Бьюти последовала за ним, чтобы помочь ему своими связями, а Ланни повёз их вместе, это было как воссоединение семьи. Ланни хотел увидеть Рика и рассказать ему об Ирме, а также проконсультироваться с ним, что сможет сделать повзрослевший плейбой, чтобы помешать нацистам и фашистам получить контроль над Европой.

Он остался на выходные в поместье «Плёс», и это было как дома. Он провел здесь так много счастливых часов, и этот левый писатель оказал на его жизнь такое мудрое и здравое влияние. Рик только что закончил предвыборную агитацию. Его участие в ней означало путешествия по разным местам и выступления перед аудиторией, по большей части рабочей, в тёмных залах. Рик вкладывал всю душу в дело, стараясь заставить их осознать необходимость обезвредить фашистскую змею, прежде чем она вырастет до размеров, грозящих смертью человечеству. Труд его был не оплачен, и, как события показали, бесполезен. Из-за разногласий между оппозиционными силами, тори получили почти две трети мест при менее половины от общего числа голосов. Поэтому народные надежды по-прежнему не сбывались. Лицо Рика покрылось морщинами, и на его волосах появились следы преждевременной седины по бокам. Он воспринял результаты выборов как личную трагедию. А бедствия, которые еще не обрушились, его ясный ум уже ясно предвидел.

Они прогуливались в саду, и Ланни рассказал новости, которые он собрал в Париже, о тайных переговорах между Лавалем и британским министром иностранных дел, сэром Сэмюэлем Хором. Рик сказал, что его отец слышал слухи о сделке. Как предполагается, это является важнейшим государственным секретом. Теперь он узнал, какие именно провинции «бедных негров» собирались передать дуче, и как остальные будут управляться итальянскими «советниками». Рик сказал: «Вот ужасное предательство общественного мнения в истории этой страны!» После того, как он узнал, что Ланни был уверен в правдивости полученной информации, он добавил: «Не сделал бы ты мне одолжения и не позволил бы мне передать эти новости газетчикам?»

«Именно на это я и надеялся», — ответил американец. Плейбой немного подумал и сказал: «Я встретил нью-йоркского журналиста недавно, если история придёт оттуда, то до тебя никто и никогда не сможет докопаться. Давай съездим вместе в город утром, и сам всё увидишь».

Ланни рассказал о своих домашних проблемах. Советы, которые он получил, не порадовали бы его отца и мать. Рик никогда не любил этот брак и боялся, что он будет стоить ему друга. Он сказал, что состояние, например, такое как у Ирмы Барнс, представляет собой скопление социальных преступлений и является развращающей силой, которой очень немногие могут противодействовать, и уж, конечно, не дружелюбный и уступчивый любитель искусства. Он посоветовал: «Держись подальше от Ирмы, пока не заживёт рана, пусть она найдёт другого мужчину, или ты найдешь другую женщину, которая верит в то, во что веришь ты, и будет помогать тебе в том, что ты будешь делать». Ланни понял, что это был мудрый совет. Но что-то в нем вздрогнуло, когда его друг добавил: «Я не удивлюсь, если ей не подойдёт Седди Уикторп. Была бы замечательная пара с точки зрения их обоих».

Правила умных интеллектуалов требовали, чтобы Ланни воспринял это легко. «Моя мать пыталась мне намекнуть об этом год или два назад» — заметил он. — «Видел ли ты какие-либо признаки этого?»

«Они не позволят тебе видеть какие-либо признаки», — заявил Рик; — «но ты можешь довериться интуиции Бьюти в вопросах такого рода. У Седди чертовски трудное время, чтобы продержаться в условиях роста налогов, а состояние Барнсов будет манной небесной для него. Ирма могла бы модернизировать замок и стать самой грандиозной графиней в Королевстве. Тебе следовало бы убедить Огастеса Джона или Джеральда Брокхерста нарисовать ее портрет».

«Я думал о них обоих», — сказал Ланни с улыбкой. — «Но разве они доросли до этого?»

«Они дорастут при случае. А, что до ее возведения в дворянский титул, просто держись в стороне и оставь это экономическому детерминизму!»

Анти-нацистский заговорщик был не в праве даже намекнуть о своей соратнице в Париже. Все, что он сказал, было: «Я делаю кое-что для дела, о котором я обещал никому не говорить, но я хочу, чтобы ты знал, что я не просто бью баклуши».

«Браво! молодцом!… дружище!» ответил англичанин. Он обнял Ланни, что не часто позволял себе.

XI

Ланни вернулся в Лондон и появился в светском обществе со своей светской матерью. Это возвращение ко времени пребывания его за жениной юбкой, конечно, не осталось без комментариев. Три месяца прошло с момента расставания наследницы и ее принца-консорта, и это событие было отмечено в тех газетных колонках, которые занимаются деяниями богатых. Блестящие молодые дамы и господа, чей бизнес состоял в порхании с цветка на цветок и сборе меда сплетен, подошли к Ланни с хитрыми и вкрадчивыми вопросами. Они ожидали, что он ответит тем же тоном, что он и сделал. «Моя жена имеет свои причины оставаться дома в настоящее время. Я здесь по картинному бизнесу и планирую скоро уехать в Нью-Йорк». Он сказал это с усмешкой и добавил: «Ничего больше». Телеграммы лавиной обрушились на Нью-Йорк, с вопросами об аистах на обширных красных черепичных крышах Шор Эйкрс. Телефонные звонки звенели в поместье, и Ирма была в ярости. Ланни, который не сказал ничего, кроме правды, думал, что он имеет право на небольшое развлечение из-за своих злоключений.

В городском доме Марджи Петрис готовился грандиозный вечерний прием с танцами в честь выхода в свет Марселины Дэтаз, которой только что исполнилось восемнадцать, и которая была одним из самых красивых юных созданий. Ее мать решила, что дебют в Лондоне будет безупречен, и его лучше провести до скандала. Здесь Бьюти была в своей стихии, работая сразу на два фронта, продавая самолеты и дочь. Между её усилиями не было никакого конфликта, один человек может избрать и купить и то, и другое, и все осталось бы в семье.

По виду матери, манерам и разговору нельзя было догадаться, что в ней было что-нибудь «духовное». Но наверху, в комнате этого огромного жилища, полного историческими воспоминаниями, отошедший от дел продавец недвижимости из маленького городка в штате Айова сидел часами перед своим камином с закрытыми глазами. Он делал то, что он называл молитвой, формой психического упражнения, которое состояло в сосредоточении его мыслей на образах хорошего, правдивого и красивого, на отрицании мира, полного плохим, лживым и безобразным. Метод наверное работал. Всякий раз, когда Бьюти входила в эту комнату, она выходила со светом надежды в своих глазах и чувством любви в ее сердце. Разве это не любовь к Марселине, которая побуждает ее найти ребенку правильного мужа? Разве это не любовь к Робби и другим акционерам, в том числе и к Марджи, гостеприимной хозяйке, которая побуждает её пытаться продать истребители англичанам, которые, по-видимому, в них очень нуждаются? Действительно, это было бы ужасно, если бы английский флот метрополии и средиземноморский флот были бы уничтожены. Что бы тогда могло защитить этот красивый старый городской дом и большую загородную усадьбу, и все другие очаровательные места, где Бьюти Бэдд проводила хорошие времена более, чем тридцать лет, с тех пор владелица «Петрис высшего качества», ставшая леди Эвершем-Уотсон и не приютила её здесь и не представила ее как бывшую жену владельца Оружейных заводов Бэдд?

Трогательно и умилительно видеть дочь Марселя в этот важный момент в ее жизни. Прекрасная хрупкая бабочка только что вышла из своей куколки, размахивает крыльями на солнце и готовится отправиться в большой мир. Замечательный розовый туалет был готов, и Ланни было позволено увидеть его заранее. Не стоит настраиваться на серьезный разговор, который он приготовил в уме. У него было время только на несколько слов: «Ты хочешь порвать с Альфи, дорогая?»

— Ланни, он такой привереда! Ему не нравится все, что я делаю. Он думает, что я только глупая девчонка.

«Разве нет?» — хотел он спросить. Но это, возможно, испортило бы вечер. — «Ты пригласила его?»

— Конечно, я написала ему любезную записку, хотя он был чучелом, когда я его видела в последний раз, я полагаю, что он придет, если позволят его очень важные занятия. Но я не верю, что ему здесь понравится, потому что он думает, что подобные вечера являются пустыми, и что я должна учиться медсестринскому делу или чему-нибудь ещё.

«Ну», — сказал Ланни, — «он думает, что будет еще одна война, и он собирается стать летчиком, поэтому ему, возможно, потребуется уход».

— О, Ланни, ты говоришь о таких удручающих вещах! Я полагаю, что это ты научил его им!

XII

Бьюти нашла время предупредить своего своенравного сына. Одним из людей, которых он может встретить на этом вечере, может стать Розмэри Codwilliger, произносится Кулливер, хотя это можно и не произносить после того, как она стала графиней Сэндхэйвен. Ланни ответил: «Рик рассказал мне, что она в городе».

— Скажи мне честно, ты собираешься опять связаться с этой ужасной женщиной?

— Если она не сильно изменилась, то она уж не такая ужасная, Бьюти. Она была нежной и доброй и научила меня очень многому.

«Она соблазнила тебя, а потом отвергла тебя два раза», — заявила эта суровая моралистка. — «Этого достаточно для матери любого человека».

«Если бы она вышла за меня замуж», — возразил этот человек, — «она была бы такой же несчастной, как Ирма, и кому из нас от этого было бы лучше?»

— Скажи, ты собираешься начать всё снова?

— Если это тебя утешит, то знай, что я собираюсь жить в бедности и целомудрии и посвятить себя улучшению человечества.

Тем не менее, он так не говорил с Розмэри, когда встретил ее в бальном зале. Прошло семь или восемь лет, и он был готов к разрушительному действию времени, но его там не наблюдалось. Она была на год старше его, но это не так много значит на четвёртом десятке, как это значит у подростков. Она жила в Аргентине, а затем на Дальнем Востоке. Очевидно, она заботилась о себе там, где она была. Она всегда была спокойной, неторопливой и беззаботной. Она унаследовала все самые лучшие качества. Ее тяжелые льняные волосы ничуть не утратили свой блеск, её плечи и спина их гладкой белизны. На ней было кремовое атласное платье с тёмно багровой орхидеей на V-образном вырезе впереди. Была ли орхидея предназначена для него?

«Ланни!» — воскликнула она. — «Как приятно тебя видеть! Я пришла только из-за тебя».

«Я должен был прийти, так или иначе», — ответил он, — «но я рад, что ты здесь. Ты нисколько не изменилась. Где Берти?»

— Он в канадских Скалистых горах, пытается стрелять горных баранов. Как Ирма?

— Хорошо. Она в Нью-Йорке.

— Ты счастлив, Ланни?

— Кто сейчас счастлив полностью?

— Мы все надеялись ими быть, и ты это заслужил, потому что был так добр.

— Счастье не всегда приходит с добротой. Оно дикое, как горный баран.

Они танцевали, и всё было просто, как в старые времена. Они двигались вместе и чувствовали себя одним целым, у них были тысячи приятных воспоминаний: ночи на берегах Темзы, звезды на воде и игра Курта на фортепиано; ночи на берегу Залива Жуан, звуки далекого оркестра, играющего Баркаролу из сказок Гофмана. Belle nuit, O nuit d’amour, souris а nos ivresses; nuit plus douce que les jours, O belle nuit d’amour! Ночи гораздо позже, десять лет или больше, когда они сидели перед камином в её вилле, а он читал ей все стихи, какие знал.

Она была одной из самых очаровательных женщин, и если он захочет утешения, то ее грудь будет мягкой и теплой. Она сказала: «Берти уже покинул дипломатическую службу, ты знаешь, они вытянули из него всё, не давая ему никакого реального продвижения, и так или иначе, он захотел быть свободным и дать себе волю». Ланни знал, что это означало: «Мой муж предпочитает стрелять баранов, чем заботиться о своей жене.» «Дать себе волю» означало другую женщину, как это понималось в старые времена. Это, возможно, могло звучать и так: «Я свободна, Ланни, если ты хочешь меня».

Хотел ли он ее? И да, и нет. Такие проблемы не так просты в тридцать шесть, как в шестнадцать лет. Он успел всё обдумать, конечно, они не могли танцевать вместе весь вечер. Это было бы скандалом. Он прошелся по террасе, был тихий вечер и не слишком холодно. Молодой Альфред Помрой Нильсон мерил шагами террасу в плохом настроении. Он только раз станцевал со своей возлюбленной и не мог ожидать большего в ее дебютный вечер.

«Привет, Альфи!» — сказал старый друг его семьи. — «Как ты находишь Модлин?»

«Там хорошо», — ответил юноша на английский манер. Затем во внезапном порыве: «Скажи мне, ведь ты скажешь, Ланни?»

— Все, что мне известно, старик.

— Марси действительно любит меня?

— Ну, на этот вопрос нельзя ответить простыми да или нет. Она слишком отличается от тебя, и то, что она подразумевает под любовью, может отличаться от того, что ты имеешь в виду.

— Она держит меня в замешательстве все время. Иногда я думаю, что это моя вина, а иногда думаю, что её. Я представлял себе, что любовь будет означать мир и понимание, но я обнаружил, что это борьба воль. Это правда?

«Очень часто то, что есть на самом деле, и то, что должно быть, резко отличаются друг от друга». — Ланни взял руку высокого стройного молодого человека, который в это время прожил на свете половину того, что прожил сам Ланни. Своими темными волосами и острым умом он, казалось, напоминал Рика, каким его видел Ланни, когда тот был летчиком и приехал в Париж в двухдневный отпуск.

Движимый внезапной жалостью, старший сказал: «Альфи, я скажу тебе кое-что, что знает твой отец и мать, но для других является секретом. Мой собственный брак прямо сейчас разбит вдребезги».

«О, Ланни, я так сожалею!» — Альфи стало не по себе, отчасти потому, что он считал, что это был действительно счастливый союз, а частично из-за уважения, проявленного к нему другом его отца, оказавшим ему доверие.

«Это может объяснить мои пессимистичные оценки», — Ланни пошел дальше. — «Но это то, что я думал о любви и браке в течение многих лет. Что наиболее незаменимой вещью является интеллектуальная гармония. Ницше где-то говорил, что самым важным вопросом для мужчины является, не скучно ли ему то, что женщина говорит ему на завтраке каждое утро, ибо это причина того, почему брак идёт к концу».

— Я признаю что, это новая мысль для меня, Ланни.

— Об этом надо думать заранее, а не после, и это избавит от многих сожалений.

— Тогда вы не думаете, что я должен попробовать жениться на Марси?

Ланни улыбнулся. — «Не возлагай на меня эту ответственность! Я рассказал тебе, что вызвало мое несчастье, а ты реши, значит ли это что-нибудь для тебя».

Они вошли внутрь дома, потому что Ланни обещал показать демонстрационный танец со своей сестрой. Они представили Maxixe, салонный танец, который был популярен, когда Ланни был мальчиком, но для современного вкуса требующий слишком много усилий. Они заняли весь зал, а светская компания сидела в креслах вдоль стен. Сводный брат и сестра были прекрасной парой, и знали друг друга настолько хорошо, что им не требовалась репетиция. Робби Бэдд был там. Он смотрел и думал, что его семечко юношеского увлечения произвело два прекрасных цветка. (Он принял Марселину за свою, потому что он поселил Бьюти в Бьенвеню и поддерживал как художника, так и ребенка.) Бьюти тоже наблюдала, её распирало от гордости, то, что эти цветы были ее, не вызывало споров, и кто бы мог сейчас сказать, что они ничего не стоят? Видимо никто, ибо там были бурные аплодисменты, и пара выступила на бис.

Это был наиболее эффективный способ показать дебютантку. Матери, имеющие подходящих сыновей, сидели, глядя через их драгоценные лорнеты, и взвешивали проблему дочери французского художника, которая вряд ли может быть так хороша, как она выглядела. Внук баронета смотрел и взвешивал, так же, как его мать. Розмэри смотрела, ничего не зная об Альфи и его проблемах, но думала о Ланни: «Выйти за него замуж? Или лучше остаться графиней?»

Она снова танцевала с ним. После чего они сели в одну из боковых комнат, и он принес ей еду и питье, и они болтали. Дав хороший совет, Ланни теперь решил применить его для себя. Известие о договоре Хор — Лаваль, так его назвали, появилось в Нью-Йорке утром, а в лондонских газетах во второй половине дня. Обращаясь к жене бывшего дипломата, Ланни заметил: «Что скажешь, Розмэри, о сделке с Францией по Абиссинии?»

«Мне рассказали об этом», — ответила она. — «Жаль, что это просочилось в газеты раньше времени. Это наделает много суеты».

«Полагаю, что так», — признался он.

«А что мы можем сделать?» — продолжала она. — «Мы, конечно, не хотим ввязываться в войну за место, как то. Но если у нас есть там жизненно важные интересы, то мы должны быть в состоянии договориться».

«Я полагаю, вы могли бы вышвырнуть Муссолини без особых проблем», — заметил он, — «но могли бы получить что-то похуже на его месте».

«В точку!» — воскликнула его старая возлюбленная. — «Скорее всего, красного с дикими глазами».

Так Ланни решил, что ему придётся воспользоваться своим собственным советом. Когда Розмэри спросила: «Зайдешь ко мне?» он ответил: «Я боюсь, что я не успеваю, старушка, я сейчас усиленно работаю на своего отца, а потом я должен вернуться в Нью-Йорк. Я не свободен, как ты, увы!»

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Выживание сильнейших [119]

I

Ланни никогда не видел такого общественного негодования, возникшего в результате публикации Пакта Хора-Лаваля о сдаче Абиссинии Муссолини. Рик выступил на огромном митинге на Трафальгарской площади, а потом на другом в Альберт-Холле, и в обоих местах публика ревела, выражая свое возмущение этому предательству общественного доверия. Глубина чувств была связана с недавними выборами. Никто не забыл обещания, сделанные правительством. Одной из особенностей кампании был плакат, показывающий кулак Болдуина, опускающийся на Устав Лиги Наций, с лозунгом: «Наше слово твёрдое». А теперь, прежде, чем прошли три недели, они предавали Лигу, и превращая её процедуру в фарс!

Ланни подумал: «Ну, тут и я немного помог». Он сказал это своему другу детства, который ответил: «Продолжай в том же духе, дружище, и приноси нам все, что сможешь достать». Это было приятно Ланни в некотором смысле, потому что он переживал боль разрыва с окружающей его средой. Огорчение вызывало другое, потому что его переживания стали предельно сильными. Он должен был повторять формулу Золтана: «Я являюсь любителем искусства, и не принимаю ничью сторону в политических вопросах». Для себя он сказал: «Это именно то, как жить с Ирмой!»

Он повёз своих родителей обратно в Париж. Марселина ехала с ними, потому что она и Бьюти собирались в Бьенвеню по делам сезона. Что касается Робби, то он ожидал заказов от обоих правительств Англии и Франции, но они были меньше, чем он ожидал. И он больше, чем когда-либо, испытывал отвращение к бюрократическим бездельникам. Он был обязан из вежливости доложить обо всём Захарову, и Ланни повёз его туда, и наблюдал, как старое человеческое существо возвращается к жизни, слушая о торговле инструментами смерти. А тот усмехнулся и проговорил: «Я помню свою первую продажу подводной лодки Норденфельда, которая в те дни была так же сложна, чиновники вели себя так же, как с самолетами теперь. Я продал одну для моего греческого правительства, а потом я поехал к туркам, которых я ненавидел, и сказал: «Греки имеют подводную лодку, и теперь над всем вашим флотом нависла страшная угроза. Вы должны иметь две, если хотите чувствовать себя в безопасности». Таким образом, они купили две, и после этого ни одно правительство в Европе не могло устоять передо мной».

Робби знал эту историю, и сообщил, что старый паук был классиком в их отрасли. Услышав это, паук остался доволен. «Вы должны прямо сейчас посетить Муссолини», — сказал он, но американец ответил: «К сожалению, мои руки связаны, потому что мое правительство издало идиотскую Декларацию о нейтралитете, запрещающую продажу вооружения любой воюющей стороне».

«Ну, тогда, поезжайте к Герингу», — предложил командор. «Это, безусловно, разбудит их».

«Он приглашал меня», — был ответ Робби. — «Я ждал, пока я смогу сказать ему что-нибудь определенное о том, что делают другие».

«Скажите ему, что бы то ни было», — сказал сэр Бэзиль. — «В мое время я сделал себе правилом рассказывать людям, как должно быть, а потом шёл и делал, как сказал. Когда я обнаружил, что пулемет Максима лучше, чем Норденфельда, я сказал миру, что это был мой пулемет, показавший лучший результат. Это было незадолго до того, как я купил Максим, так что какая разница?» Мало кто когда-либо видел оружейного короля Европы смеющимся, и теперь, когда Ланни увидел его, то подумал, что это неприятное зрелище.

II

Ланни догадался, что его отец не упустит немецкий рынок, и был подготовлен к просьбе отца представить его командующему немецкой авиации. Но сейчас он узнал, что Геринг послал агента к Робби в Париж, и что Робби собирается в Берлин в ближайшие несколько дней. Вот так всё случилось, Золтан получил заказ на одну из картин генерала. А Ланни получил письмо от торговца в Берлине, одного из старых компаньонов Йоханнеса, сообщавшее, что трудные времена и повышение налогов заставили его последовать совету Ланни и назвать цены на несколько работ старых мастеров. Так, на обратном пути от Захарова, Ланни спросил: «Хочешь, я отвезу тебя в Берлин?»

— «Я не думаю, что я должен терять время, сын, я должен лететь. Почему бы тебе не полететь со мной?» Это было в середине декабря, но авиационная техника была уже так усовершенствована, что пассажирские самолеты редко выбивались из графика. Ланни сказал: «Ладно», ибо он не должен забывать, что его отец дал ему наводку на сделку Хора и Лаваля. Возможно, жирный генерал будет говорить более откровенно с крупным бизнесменом, чем с любителем искусства. Конечно, если собираешься стать антигитлеровским шпионом, лучшего отца не выбрать, чем президент Бэдд-Эрлинга.

Робби предупредил Захарова, что Геринг, вероятно, захочет получить лицензии на американские патенты. Но Робби не будет рассматривать это предложение, так как собирается сохранить весь бизнес в своих руках, и старый оружейный специалист решил, что это было мудро. «Заставьте его заплатить за каждый самолет», — предложил он.

Ни один из них, казалось, не рассматривал возможность того, что жирный генерал может украсть конструкцию Робби. На обратном пути в Париж, Ланни поднял этот вопрос, и отец ответил: «Деловые люди не делают такие вещи, потому что они не окупаются в долгосрочной перспективе, ведь никто с ним больше не будет иметь никаких дел».

— Ты воспринимаешь Геринга, как делового человека, Робби?

— Он быстро становится одним из самых крупных. Мне сказали, что он строит крупнейший сталелитейный завод в Германии, и он в частной собственности.

— Да, Робби, любой пират или бандит может войти в бизнес после того, как он награбил достаточно денег. Я полагаю, что Аль Капоне тоже мог бы, если бы правительство оставило его в покое.

— Ну, если бы он мог, то действовал бы, как деловой человек. Он узнал бы, чтобы получать прибыль, надо вести бизнес в большом масштабе, а для того, чтобы это делать, надо держать своё слово с людьми, у которых покупаешь, и кому продаешь. То, что ты называешь капитализмом, платит намного лучше, чем любое пиратство или бандитизм.

«О, я знаю об этом», — ответил блудный сын, и улыбнулся, думая, как наивен его отец, как и любой нацист! Ланни знал, что ничего хорошего не выйдет, если развивать эту тему, потому что этот человек великих дел не обратит внимания на высказывания социалиста. Робби, как и Ирма, отказывался верить, что нацисты были так плохи, как они показывали себя, и он находил оправдания для всех и каждого злодеяния, которые дошли до его сведения. Они ограбили Йоханнеса Робина. Да, конечно, но тогда Йоханнес был недобросовестным Schieber, и, следовательно, должен был принять меры предосторожности и выехать из Германии сразу, а не пытаться плыть на яхте.

Робби, естественно, не сказал бы это Йоханнесу. Он редко упоминал нацистов своему компаньону. Но оба они были всю свою жизнь деловыми людьми и принимали как должное, что их долг перед акционерами Бэдд-Эрлинга перевешивают их ответственность перед такими отвлечёнными понятиями, как истина, справедливость, гуманность, или перед любой другой блестящей банальностью. Робби справится сам с немецким рынком, которому не нужно показывать еврейские имена. После получения прибыли, ну, pecunia non olet, деньги не пахнут, и Йоханнес, миноритарный акционер, положит эти дивиденды на свой банковский счет, и не будет их нюхать.

«И, кроме того», — сказал Робби, продолжая свою мысль, — «как я могу удержать Геринга от кражи моих проектов, если он захочет? Ведь он может купить одну из моих новых моделей через посредника, и, когда есть образец, считай, что он имеет всю конструкцию».

— Что бы ты сделал, если бы он украл их?

— Я угрожал бы подать в суд на него, и он знал бы, что правда на моей стороне. Я, возможно, не добился бы справедливости в его судах, но я бы довёл бы дело до делового мира Великобритании, Франции и Америки, и это бы стоило ему гораздо больше, чем он получил бы. Видишь, сын, наши деловые люди торгуют с немцами все время, независимо от политики. Стандарт Ойл сотрудничает по патентным правам с ИГ Фарбен, трестом по производству красителей, то же делают и Дюпоны. А.Е.Г, электрический трест, в том же положении, и я не сомневаюсь, что Герман Геринг Штальверке имеет много таких же договоренностей в Америке. Во всяком случае, люди, которые владеют крупными немецкими трестами, являются боссами Геринга, ты этого никогда не забывай. Они заставят его вести себя, не как бандит, а как капитан промышленности.

«Полагаю, что это так», — сказал покорно Ланни. Он тоже должен сыграть свою игру в соответствии с правилами.

III

Отец и сын рано позавтракали в Париже и поздно пообедали в Берлине, после чего штабной автомобиль отвёз Робби к жирному генералу, а Ланни отправился на встречу со своим клиентом, осмотрел его картины и согласовал список цен. Когда он вернулся в отель, был звонок от Курта Мейснера. Ланни телеграфировал ему в Штубендорф, и телеграмма была переадресована в Берлин. Курт был здесь у своего музыкального издателя. Ланни сказал: «Herrlich! Приходи на ужин!» Он позвонил Генриху Юнгу, который был не менее рад и начал рассказывать Ланни по телефону все чудеса нового иллюстрированного учебника, который его организация распространяла среди немецкоязычной молодежи во всем мире. Ланни должен был напомнить себе, что является нацистским неофитом, и что достижения нового порядка были его собственными.

Двадцать два года назад в то Рождество три мальчика резвились на снегу в Штубендорфе и слушали старого графа, вещавшего своим людям о deutsche Treue und Wьrde. Как Ланни любил немцев в те дни! Ему казалось, что это изменились немцы, а он остался истинным учеником Бетховена и Гете. Но он никогда не мог позволить им это увидеть. Если бы они могли читать его мысли, то они считали бы его гадюкой, которую вскормили у себя на груди. Догадывался ли Курт? Ланни не мог быть в этом уверен, он наблюдал за Генрихом, считая, что Курт не преминул бы предупредить молодого чиновника. Но Генрих появился, как всегда наивным и восторженным и разговаривающим с Ланни, как будто бы тот был пловцом, балансирующим на берегу и нуждающимся только малейшего толчка, чтобы очутиться в воде.

Ланни рассказал ему о своем визите в Берхтесгаден, и о тех, кто был там, и обо всём, что слышал из уст обожаемого Адольфа. Ланни подчеркнул, что мог удостоиться такой чести только с помощью Генриха, и сын главного лесничего был так рад и так поглощен повествованием, что почти забыл о большом жирном фазане, которого хозяин заказал для него. Ланни рассказал, зачем его отец был здесь, и о характеристиках нового истребителя Бэдда-Эрлинг. Хорошие новости для Фатерланда. Ланни забыл упомянуть, что Робби также собирался продать самолет Великобритании и Франции. Генрих рассказал о сложной программе подготовки сотен тысяч юношей в Германии управлять планерами. Поэтому из них будет легко готовить пилотов самолетов. Ланни подтвердил, что видел эту подготовку этим летом, проезжая на автомобиле. Генрих добавил, что его организация выпустила много литературы об этом, и он пришлет Ланни полный комплект.

Курт рассказал, что планирует приехать в Париж прежде, чем закончится зима. Он не хотел выглядеть провинциальным в своих вкусах, и решил изучить французскую музыку, а также дать концерты в Париже, что может стать способом укрепления дружбы между народами двух стран, что так сильно желал фюрер. Это звучало так, как говорил Курт в старые добрые времена, и Ланни был доволен. Он никогда не оставлял мечты, которую он приобрел в Геллерау, что искусство может стать средством международного объединения. Любители искусства, хорошие европейцы, будет учить братству и человечности все народы. Einen Kuss der ganzen Welt!

Ланни описал свой визит в Зальцбург, который, казался ему другим Геллерау. Но он обнаружил, что его двое друзей не желают воспринимать этот фестиваль, как проявление немецкого Geist. Для них он выглядел, как жалкие потуги диссидентствующих элементов поддержать сопротивление немецкой солидарности. Курт и Генрих хотели не просто политического и экономического Anschluss с Австрией, но и интеллектуального и художественного. Также, у них не вызвало радости сообщение о толпах, которые сделали невозможным для Ланни и его жены найти место в гостиницах города.

Ланни не рассказал им о разрыве с Ирмой. Он сообщил, что она находится в Шор Эйкрс, а он планирует туда отправиться в ближайшее время. Он может вернуться в Париж позже, и будет рад видеть Курта и сделает всё, что сможет, чтобы содействовать его музыкальным усилиям. Эмили Чэттерсворт также поможет. Курт спросил, как она поживает, и выразил своё восхищение ею. Что именно он имел в виду? Ланни не мог забыть, как Курт прибыл в Париж в качестве немецкого агента и использовал интерес Эмили к музыке в своих целях. Прибудет он сейчас в качестве агента нацистов? Конечно, он понимает, что Ланни будет думать об этом. И их отношения будут сложными.

IV

Робби Бэдд явился к концу вечера, довольный собой, по-видимому, сумевший заинтересовать жирного генерала. Он был приглашен остаться на ужин в резиденции министра и обсудил с несколькими штабными офицерами развитие авиации, и что в этой области делается в различных странах. Робби собрал много информации, и не считал нужным скрыть этот факт от старых друзей своего сына. Ему не нужно было лицедействовать, его позиция была ясной и простой. Он верил в выживание сильнейших, и как раз в настоящее время сила была доказана способностью оценить и готовностью приобрести Бэдд-Эрлинг P7. Поскольку Германия, по-видимому, будет располагать этими машинами первой, то информация удовлетворила Курта Мейснера и Генриха Юнга.

Американский воротила полагал, что за свою жизнь он повидал кое-что значительное, но признал, что когда его провели по новому зданию в Берлине, где размещался штаб ВВС Германии, то он был поражён. Три тысячи кабинетов, постоянная связь с каждым аэропортом и военным объектом в Германии. Представьте себе, какие силы потребуются, чтобы руководить всем этим! Робби сыпал техническими подробностями, а немецкая пара внимала, затаив дыхание, даже не понимая деталей. Ланни наблюдал и подумал: «Нет, Курт, ты собираешься в Париж не для того, чтобы узнать о французской музыке, и не для того, чтобы помочь распространению общеевропейской культуры».

После того, как гости ушли, Робби рассказал о своих делах. Как он и предвидел, жирный генерал хотел лицензии на его патенты. Если Бэдд-Эрлинг выдержит испытания, запланированные на завтра, то генерал был готов предложить ему годовую выплату, с двадцати-процентным увеличением каждый год на весь период, пока используются патенты. Эта выплата должна была заменить отчисления за каждый самолёт, так как количество изготовленных самолётов была военной тайной. Робби сказал, что эта выплата будет неожиданной прибылью для компании и инвесторов. Для компании это обещало лёгкую жизнь, и Ланни мог видеть, что его отец был склонен принять предложение. Он не думал о моральной стороне сделки. Если британские и французские самолеты когда-нибудь будут сбиты истребителями Бэдд-Эрлинг, научит ли это чему-то этих чиновников и вояк, с которыми Робби Бэдд боролся со времён последней войны. Что, кроме пулеметной пули, может проникнуть в их бронированные черепа?

«Строго между нами», — заметил производитель, — «Я считаю, что Геринг делает серьезную ошибку, ему-то нужны бомбардировщики, иначе он не достанет Британию. Это британцам будут нужны истребители для защиты. Но видишь, Геринг был летчиком во время последней войны, и его мысли одержимы этими воспоминаниями. Он говорил в течение часа или более о своих подвигах, и дал понять, что считает воздушную войну серией индивидуальных воздушных боёв. Он видит, как стаи молодых немцев зарабатывают славу победами, как он сам. И качества, которые он хочет для своих самолётов, это скорость и маневренность. Он не ожидает появления тяжелых самолетов с броней и большей огневой мощью. Но, конечно, не мне учить ему бизнесу. У меня нет бомбардировщиков для продажи!»

«Заставь его платить!» — воскликнул сын, и отец ответил: «О, мальчик, будь уверен!»

V

Ланни мог пойти посмотреть испытания, но ему было достаточно одного раза. Ему был неприятен вид массового истребления, разговоров об этом и особенно о прибылях, получаемых от этого. Ему казалось, что он родился в наиболее неприятном времени, месте и не в той части общества. Он тосковал по какому-то далекому и мирному острову в Южных морях. А так как достичь его было невозможно, он договорился о встрече с обер-лейтенантом Фуртвэнглером, теперь повышенным до звания гауптман. Он хотел встретиться с ним и получить картину. Потом он упаковал её и передал на попечение Америкен Экспресс. Кроме того, он послал телеграммы, касающиеся картин другого своего клиента. Возможно, он будет иметь заказы, прежде чем Робби уедет. У него будет немного денег, чтобы передать их Труди Шульц, а также много данных, которые Рик может превратить в серию статей.

Он пожалел, что не пошел вместе с отцом, который вернулся в конце дня с прекрасной историей. Самолет выдержал самые взыскательные испытания, и жирный генерал был так рад, что он показал создателю самолета строго охраняемые секреты новых ВВС Германии. Робби был доставлен в Кладов, деревню недалеко от Берлина, которая была превращена в центр авиационных исследований. Центр занимал место тринадцать километров в окружности, четыре тысячи человек день и ночь трудились над его зданиями и площадями. Он походил на огромный университет, на самом деле два, один — военно-воздушная академия, другой — военно-воздушная инженерная академия. Там были модели всех известных самолетов. К ужасу Робби жирный генерал показал ему копии всех семи моделей Бэдда-Эрлинг, и стоял, дрожа от смеха, глядя в лицо американца.

Также там были модели различных военных целей, и студенты, занимающиеся их бомбардировкой. Были там и одна из самых мощных радиостанций в мире, и даже яхт-клуб на берегу озера. Посетителя с выпученными глазами провели в один из подземных ангаров. Такого глубокого, что его не могла достать никакая бомба, а входы были так замаскированы сетями и другими устройствами, что не обнаруживались с воздуха. Под землей было всё необходимое, жилые помещения для оперативного и обслуживающего персонала. Читальный зал с новейшими техническими журналами и блокнотами, чтобы читатели могли делать записи. «Чёрт подери!» — добавил охваченный трепетом деловой человек. — «Они даже положили заточенный карандаш рядом с каждым блокнотом!»

Что заставило хозяина этой магии открыть свои тайны чужаку? Что побудило его похвастаться тем, что Германия в настоящее время тратит на военные приготовления в пять раз больше, чем Великобритания, и в два с половиной раза больше, чем Англия и Франция вместе взятые? Был ли это внезапный порыв хвастуна? Робби догадывался, что это была продуманная политика. Нацисты хотели напугать своих оппонентов и распространяли легенду о своей непобедимости, чтобы получить время, когда фюрер может быть готов сделать свой следующий ход. «Ты видишь, как это работает в случае с Италией», — заметил Робби. — «Англичане боятся выстрелить даже из ружья в Суэце, потому что они не могут быть уверены, что дуче не лжёт о своей воздушной мощи».

«А он лжёт?» — спросил Ланни. И отец ответил: «Как я могу быть уверен?»

Конечно, Кладов был «просто приманкой» для Робби Бэдда. Он мог вернуться в Париж и Лондон и рассказывать ужасные истории о том, что видел. Они естественно подумают, что он преувеличивает, но не смогут знать на сколько, и смутное беспокойство заползёт под их медные лбы. «Эта война», — скажет им Робби, как уже это говорил, «эта война будет отличаться от последней, она будет идти прямо над вашими головами, и все вы, дипломаты, бюрократы и офисные крысы будете должны копать глубокие ямы». Они не оценят его грубый американский юмор.

VI

На этот раз Ланни был согласен с желанием отца, что Англия и Франция должны иметь истребители. Его огорчило, что нацисты должны получить такие же. Но ответ Робби всё объяснил: «Если бы я не получил заказы Геринга, я был бы не в состоянии продолжать, и Америка не смогла бы иметь мой прекрасный авиазавод. С океаном между нами и нашими врагами, нам не нужно большое количество самолетов, но мы должны иметь возможность производить их быстро. Если я продам партию Герингу, то я вернусь домой и вложу деньги в строительство лучшего самолёта. У меня уже начали работу над проектом, и через год я буду иметь лучший самолет, а у Геринга не будет ничего».

— Если Геринг не использует твои самолеты, чтобы получить то же самое в это же время, Робби?

— Ну, он не сможет ничего получить из Америки, и это, о чём ты и я должны беспокоиться.

Робби отклонил предложение продать лицензии на свои патенты. Он объяснил, что был здесь, чтобы продавать самолеты, и на следующий день он продал двадцать штук, по $ 21 500 каждый. Договор был подготовлен с помощью Ланни в качестве переводчика, услуги, которые дали ему право отнести свои берлинские расходы за счёт компании. Это была первая большая сделка Робби на его новом поле, и там было много ловушек, которые надо было обойти. Длинный документ должен был быть изучен слово за слово, и несколько раз в день Робби вёл телефонные переговоры с Йоханнесом, кто знал немецкий язык, а также контракты и нацистов.

«Ты видишь, что творится», — сказал отец. — «Геринг знает, что он хочет, и он вкладывает деньги и получает то, что хотел. Но какая разница в Вашингтоне! Наши армейские видели то же самое, что видел Геринг, и они знают, что ни один самолет не может сравниться с нашим. Но они должны пройти через фарс объявления технических условий и проведения аукционов!»

«Я признаю, что нацисты знают, как добиться цели», — ответил упрямый сын. — «Но разве это правильные цели?»

«Ты можешь быть уверен, что в данном случае это правильная цель», — ответил спокойный отец. — «Ты заметил, что генерал настаивал на получении своих самолетов вперед других клиентов. Я так понимаю, что что-то произойдет весной этого года».

VII

Ланни обещал нанести визит в офис Генриха Юнга, что казалось неоправданно дешевым возмещением телефонного звонка Генриха в Бергхоф. Конечно, Генрих рассказал повсюду историю посещения фюрера своим другом, и теперь все сотрудники Reichsjugendfьhrung хотели удостоиться чести пожать руку, которая касалась руки фюрера всего лишь четыре месяца назад. Это было чем-то духовным, что не могло быть затронуто мылом и водой.

Когда Ланни сидел рядом с письменным столом своего друга, его глаза заметили среди бумаг, лежащих там, одну, которая показалась ему знакомой. Это была крошечная тонкая брошюра, десять сантиметров в высоту и семь с половиной в ширину. Он смог прочитать слова, написанные крупным шрифтом, и угадать другие: «Авраам Линкольн: Sein Leben und Seine Ideen.»

«Я заметил это название, Генрих», — сказал он, указывая на брошюру. «Могу ли я её посмотреть?»

«Конечно», — ответил его друг и передал ему брошюру.

— Авраам Линкольн. Вы распространяете литературу о нем?

— Это не наша литература.

Ланни снова прочитал: «Лейпциг: Deutscher Nationalsocialistischer Kulturbund».

Я убедился, что такой организации нет, — пояснил чиновник. — Брошюра напечатана нашими тайными врагами и предназначена для того, чтобы обмануть людей, которые прочтут её.

— Ausserordentlich! Как она к тебе попала?

— Её засунули в обеденный судок молодого фабричного рабочего, который прошёл подготовку в нашей организации. Он передал ее своему гауляйтеру, который направил её нам.

«Я подумал, что это случай для гестапо,» — осмелился посетитель.

— Natьrlich. Я звонил им и узнал, что у них уже есть копии. У нас есть основания полагать, что брошюра была напечатана за рубежом, она появилась недалеко от границы сразу в нескольких местах.

«Они что не понимают, что за этой последуют следующие!» — воскликнул американец.

«Эта является особенно порочным документом», — заметил чиновник. — «Сначала начинаешь читать совершенно реальную историю Авраама Линкольна. Я признаю, что не знаю много о нем, и мне сразу было интересно, но вскоре я начал понимать, что стиль документа изменился. Стали попадаться ядовитые замечания, всё довольно расплывчато, но средний несведущий рабочий может не понять, что читает измену. Но он может воспринять сомнения в искренности нашего режима и реальности наших достижений».

— Это может быть очень опасно, Генрих.

— У нас не займет много времени, чтобы отследить всё до конца. Существует целый ряд схем, каждая хитрее предыдущей, но все преступники будут обнаружены и помещены туда, где они не смогут причинить никакого вреда. По большей части эта пропаганда ведется на иностранные деньги, и наша задача найти, откуда это идёт.

— «Я думаю, что Курт может быть полезен для вас в таких делах», — решился Ланни.

«Нет, у Курта нет нужных контактов для такой работы.» — Ярко-голубые арийские глаза Генриха смотрели в карие Ланни с совершенной искренностью.

— Может быть, я бы это сделал. Ты знаешь, я встречаю много этих людей, и мои родственники среди них. Они говорят свободно в моем присутствии, и я мог бы понять намек.

— Herrlich, Lanny! Если услышите что-нибудь, и дайте мне знать, я наверняка использую это, и вы заработаете мою вечную благодарность.

«Вы уже заслужили мою», — сказал американец после того, как положил враждебную брошюру назад на стол нациста.

VIII

Так у Ланни появилась интересная история, чтобы сказать её Труди, когда он прилетел обратно в Париж. Он получил десять процентов с продаж двух картин, чтобы предать их ей, а у неё были гранки новой брошюры, прославлявшей Бисмарка, как основателя современного немецкого государства. По крайней мере, брошюра прославляла его на первой странице и на половине второй, и после этого она превращалась в тщательно документированный обвинительный акт силы, в качестве основы прогресса государства в современном мире. Почему нацистский режим хранит в тайне свой бюджет военных расходов? Чтобы обмануть соседние государства Германии, или немецкий народ, которому не разрешалось знать, что его правительство теперь тратит в три раза больше на вооружения, чем Великобритания?

Ланни прервал чтение и сказал: «Здесь можно усилить. Расходы в пять раз больше, чем у Великобритании и в два с половиной раза больше, чем у Англии и Франции вместе взятых. Так Геринг сказал моему отцу несколько дней назад».

«Так лучше», — сказала Труди. Она училась принимать точку зрения автора!

«Товарищи, которые распространяют материалы, достойны похвал», — сказал Ланни. Он повторил то, что сказал Генрих, и добавил: «Никогда при мне не говорите об этих людях. Я могу проговориться во сне, но я не смогу ничего сказать о том, чего я не знаю».

«Вы могли бы получить эту информацию по телепатии», — улыбнулась она своему другу.

Он взял ее на прогулку, и они пообедали в отдаленной auberge на голом и морозном берегу одной из семи рек, которые протекают через окружающие Париж равнины. Он установил правила о её пище и сне. И она следовала им. В результате чего она частично восстановила потерянный вес, и на её щеках появился румянец. Она всё еще беспокоилась о судьбе своего мужа и друзей, но больше не опасалась за свою физическую безопасность. А человеческое существо так устроено, что это даёт большое облегчение в подсознание, если не в сознание.

«Мой отец хочет, чтобы я вернулся в Нью-Йорк с ним», — сказал он ей, — «но я думаю, отговориться».

«Вы должны поехать, Ланни», — настаивала женщина. — «Ваша жена, возможно, передумала.»

«Существует почта», — ответил он.

— Я знаю. Но тут надо считаться с ее гордостью. Она не хочет потерять свой статус из-за принципа. Она должна быть желанной, если любовь что-то значит.

— Я поеду немного позже; я обещал провести Рождество в Бьенвеню и танцевать с моей сестрой на вечере, и, кроме того, я должен признать, что разговоры моего отца испытывают мое терпение. Слушать в течение двух недель об уничтожении людей и зарабатывании на этом денег мне трудно и притом ещё оставаться вежливым. Я много философствовал о том, что мне кажется ужасным извращением мысли. Мой отец хороший человек во многих отношениях, он человек реальной творческой энергии. Он должен быть образованным, он окончил Йельский университет, где его выучили социальному кодексу, который мог бы подойти для Древнего Рима. Там говорится о выживании наиболее сильных, и принимается, как должное, что они самые жадные. Но он совсем на них не похож. Он щедр и внимателен к своим друзьям. И только тогда, когда он думает о социальных классах и странах, его можно принять за другого Германа Геринга.

Ответ Труди звучал необычно: «Интересно, а если Геринг такой же».

IX

Рождество в Бьенвеню. Но оно отличалось от прежних, потому что там не было детей. Ланни понял острее, что он потерял свою семью. Конечно, там была Марселина, которая осталась ребенком, даже играя в юную леди. Он любил ее и был рад видеть ее счастливой. Он пытался научить ей тому, что может ей пригодиться, и продолжал делать это, хотя, к сожалению, осознавал, что большинство из того, что он говорил, влетало в одно ухо и вылетало из другого. И не потому, что у нее не было мозгов. А потому, что она получила воспитание от Бьюти и её друзей, куда входила и Ирма. Шесть лет она жила в лучах славы состояния Барнсов, и хотя она не признавалась в этом Ланни, она мечтала выйти замуж за богатого и стать grande dame, чьи деяния будут освещаться в газетах. Ланни мог бы расстроить и мучить ее своими антисоциальными замечаниями, но он был бессилен изменить ее.

Он не захотел жить в Коттедже, будившем у него тысячу воспоминаний об Ирме и Фрэнсис. Он поставил кровать в своей студии, и оставался там большую часть времени, играя на пианино и читая книги своего пра-пра-дяди, которые украшали стены в течение многих лет. Кроме того, он усиленно занимался картинным бизнесом, чтобы поддерживать поток нелегальной литературы в Германию. Это было оправданием его жизни. Но он тревожился, потому что был женатым человеком, а теперь он был тем, что называют соломенным вдовцом, и ему не хватало того, к чему он привык.

Все время его мать внимательно следила за ним, оказывая давление на него нежно, но твердо. Она высказывала только небольшую часть своих мыслей, но Ланни знал их все. Он должен был вернуться в Ирме, извиниться и пообещать быть «хорошим» и исправить свой ужасный промах, прежде чем это станет слишком поздно. Бьюти умоляла его написать и сообщить, что он приедет. Чтобы успокоить ее, он сделал это. Он написал Ирме о своей поездке с Робби, о том, что Курт и Генрих просили передать ей, и о том, что обер-лейтенант стал гауптманом. Он рассказал о приёме в Лондоне и о другом приёме, что готовится в поместье «Семь дубов». Он послал выражения любви своей маленькой дочери и обещал приехать и увидеть ее до конца января. Он добавил: «Я сожалею, и я все еще люблю тебя». Но он не последовал хитрому предложению своей матери и не упомянул, что танцевал с Розмэри на дебютном приёме своей сводной сестры.

X

Сразу после Нового года приехала Эмили Чэттерсворт и привезла с собой всех слуг в соответствии с своими обычаями. Она предложила провести приём в своем поместье, и теперь Бьюти проводила там время, отдавая приказы и обсуждая списки гостей со своим старым другом. Ривьера была местом, куда люди приезжали и откуда уезжали, и необходимо было смотреть газеты, а затем звонить своим друзьям, чтобы узнать, кем были новоприбывшие. Друзья могли просить пригласить Такого-то, и ценным друзьям нужно было сказать, да, а перед другими извиниться, и, пожалуй, нажить себе врагов. Список не должен быть слишком длинным, чтобы быть изысканным. С другой стороны, слишком короткий указывал бы на скупость. Робби дал Бьюти чек за ее услуги, и добавил десять тысяч франков Марселине, говоря её матери не стесняться, так как у девушки будет только один шанс. Нанимать «талант» не было никакой необходимости, так как у Марселины и Ланни его хватало с избытком. Но необходим был самый лучший негритянский джаз на Ривьере, и еда и питье без ограничений.

Ланни никогда не принимал участие в подготовке такого рода с тех пор, как он мог себя помнить. Он выполнял поручения и давал советы. Сначала его мать не принимала их в серьёз, но потом кардинально изменила своё отношение. Ведь он был не просто сыном Бьюти, но мужем Ирмы, а это означало, что он был авторитетом в делах высшего света. И было бы нехорошо запереться и играть на пианино и отказываться принимать участие в обсуждении вопросов: был ли князь Димитрович бывшим дворянином или только своего рода бывшим помещиком, и была ли миссис Пакингэм из Чикаго социально важной, потому что в настоящее время живет здесь постоянно на сравнительно небольшие алименты.

Марселина никогда не несла никакой ответственности. В ее роль входило быть красивой, весёлой и открытой, и она выполняла её превосходно. Начав выходить в свет под самым лучшим покровительством в Лондоне, она получала приглашения отовсюду. Ей советовали, какие приглашения принять, а от каких уклониться. Ей не говорили просто, что у некоторых лиц были деньги, а у других их не хватало. Ей говорили изысканно, что некоторые семьи были «желательны», и что некоторые партии, то есть, кандидаты на брак, были «вряд ли пригодны», в то время как другие были «выгодной партией». Если партия была из Европы, то члены его семьи, либо адвокат семьи найдут правильный подход к Бьюти или к Ланни. А если он американец, то будет действовать самостоятельно. Девушке, которой только что исполнилось восемнадцать, необходимо знать, как иметь дело с этими различными видами мужчин: с какими было безопасно флиртовать, каких опасаться, а с какими нужно быть «холодной». Ривьера была полна всех видов претендентов и паразитов, безденежных дворян и беженцев от революций, которые могли быть постоянными, или не могли, так что замужество дочери стала политической, а также экономической проблемой.

Среди многих кандидатов был племянник маркизы ди Сан-Джироламо, которая жила очень скромно в немодной части Канн. Маркиза принадлежала к одной из самых старых тосканских семей, где произошёл скандал, о котором никто, казалось, не знал, и она появилась на Лазурном берегу, как раз перед Муссолини. Совсем недавно прибыл этот племянника, фашистский летчик в чине капитана. Он возглавлял первую атаку итальянской авиации в Абиссинии, и после славной бомбардировки туземных войск и деревень и награждения за это приземлился в горной местности из-за неисправности двигателя. Он был близок к смерти, спрятавшись в пещере, но был спасен от дикого врага только наступлением армии дуче. В качестве награды за все это он получил несколько медалей, покрытое шрамами тело, бескровное бледное лицо и пустой левый рукав. От счастливых дней до несчастного случая у него остались аристократические черты и крошечные остроконечные черные усы. Также гордость, романтический шарм и бесшабашный дух.

Опасный человек на взгляд любой компетентной матери. И от острого материнского глаза не ускользнуло, что этого elegantissimo сильно привлекает ее несравненная дочь. Витторио ди-Сан-Джироламо не мог танцевать, как другие женихи. Но он мог прогуливаться на террасе при лунном свете или сидеть у горящего камина и рассказать истории, от которых волосы встают дыбом, о самостоятельных полётах по горным пропастям, о бомбардировках крепостей, которых никогда не видали глаза белого человека, в такой близости от мишени, что взрывы подбрасывали самолет в воздухе. О пролёте в таких узких каньонах, что концы крыльев задевали листву, об уничтожении из пулемётов диких врагов, которые привыкли наносить страшные увечья военнопленным.

Когда Марселина пришла домой и повторила эти сказки, то встревоженная мать ответила: «Не забывай, моя милая, он, вероятно, имеет пенсию в несколько сотен лир в месяц, около шестнадцати долларов, а его тетя должна собрать свой доход с двух десятков крестьянских семей, которые царапают голый камень на склонах гор».

XI

Ланни получил удовлетворение, узнав об отставке британского министра иностранных дел в результате фиаско сговора Хора и Лаваля. Но Рик написал ему, чтобы тот слишком не обольщался. «Тори согнется перед бурей, но его не сломить», — сказал англичанин. — «Общественное мнение в этой стране может предотвратить какое-то особенно вопиющее преступление, но оно бессильно вызвать любое благоразумное положительное действие. Муссолини продолжит свои завоевания, и, в конце концов, наверное, получит больше, чем ему хотели дать Хор и Лаваль.»

Протесты во Франции были так же активны и направлены против Лаваля. Ланни не мог отстраниться от всего полностью. Когда он узнавал о митинге где-то по соседству, то решал, что он должен знать, о чём люди думают и говорят. Он незаметно проскальзывал и тихо сидел в углу, и когда он обнаруживал, что выступающие не знают, что они должны знать, у него появлялось желание встать и сказать всю правду. Он пригласил Рауля на обед и повёз его в сельскую местность, где их никто не знал. Он понимал, что немецкие агенты роились как мухи на Ривьере, и не хотел жертвовать частью своей двойной роли.

Французские национальные выборы должны были пройти весной, и вся энергия левых сил была сосредоточена на избавлении от fripon mongol и его банды. Программа народного фронта теперь действовала, и две могущественных рабочих партии, Коммунистическая и Социалистическая, перестали иронизировать друг над другом. Это было тем, о чём американский социалист мечтал в течение многих лет, и он призвал своего испанского друга стараться сохранить существующее положение, несмотря на все трудности. Рауль сказал, что в школе делают все возможное. Он считает, что усилия увенчаются успехом, по крайней мере, на период выборов, но было трудно действовать вместе с коммунистами, потому что их философия оправдывала интриги и обман. Разве коммунисты действительно верят в парламентские методы? Ланни вспомнил, что сказала Бесс, и замолчал.

Выборы в Испании должны были пройти еще раньше, в феврале. И на них Рауль возлагал большие надежды. Единый фронт работал там также, и огромная кампания образования проводилась среди крестьян и рабочих в городах. Ни тюрьмы, ни избиения, ничто не могло остановить её. «Мои соплеменники ярко выраженные индивидуалисты», — сказал директор школы. — «На самом деле, Ланни, вы должны поехать туда и узнать их лучше. Человек может быть одет в лохмотья и носить сандалии из веревки, но он имеет чувство собственного достоинства, и теперь он узнал, кто его эксплуатирует».

«Я собираюсь отплыть в Нью-Йорк в течение нескольких дней», — объяснил Ланни. — «Когда вернусь, я хотел бы совершить такую поездку. Не могли бы вы поехать со мной в качестве переводчика?»

— Я боюсь, что поехать в Испанию для меня было бы рискованно, Ланни. Они должны были занести меня в расстрельные списки.

«Нет, если вы путешествуете с богатым американцем», — с улыбкой ответил другой. — «Я художественный эксперт и возьму вас во дворцы ваших врагов. Они расскажут вам о всех своих планах, как они это делают здесь на Ривьере. Я должен сообщить болезненный факт, что они не собираются подчиниться народному волеизъявлению, если оно будет направлено против них. Это относится к Испании, как и к Франции. Если их принудят, то они найдут человека, как Муссолини, чтобы держать вас в подчинении и обеспечить им место на ваших спинах».

«Я знаю», — печально сказал Рауль. — «Вот почему я стараюсь не ссориться с коммунистами, несмотря на все их провокации. Мы должны иметь их как своего рода последний резерв. Всё может быть решено не мирным путем».

XII

Марселина Дэтаз, наполовину француженка, наполовину американка, была воспитана в одной стране и набралась идей от другой. Она хотела жить, как американская девушка, на Побережье удовольствий: иметь собственную машину и ездить, куда ей понравиться, назначать свидания, и, прежде всего, выбрать себе мужа без утомительных консультаций со своими родителями. Она была нежной натурой, но, видимо, только на поверхности, а не на том уровне, с которого исходили все ее действия. В ней было странное упрямство: она могла дружелюбно слушать все предупреждения и увещевания, а потом идти и спокойно делать всё, что ей заблагорассудится.

Она любила компанию Витторио ди Сан-Джироламо. Она заявила, что идея о её влюблённости в него была глупой. Она не собирается влюбляться в любого мужчину, она собирается хорошо проводить время в течение очень долгого, долгого времени. Она будет иметь ухажёров, всех видов, и помногу из каждого. Чтобы сделать лучше для нее и позволить ей развлекаться у себя дома, Бьюти пригласила молодого летчика в Бьенвеню. Он пришел на обед и провел день. И когда наступило время переодеваться к ужину, Марселина попросила его остаться, и он был там весь вечер, практически как член семьи.

Для Ланни это было неприятным событием, а капитано Сан Джироламо был неприятнейшей личностью. Ему было всего лишь двадцать четыре, и он много не читал, но думал, что было мало вещей, которых он не знал. Он был заполнен до краев фашистской идеологией и его уверенность, что эта идеология была всеохватывающей, раздражала ещё больше, потому что была выражена с такой учтивостью и спокойным достоинством. Он знал, что фашизму суждено править Mare Nostrum, нашим морем, и землями, к нему прилегающими. Он жалел людей, кто ещё этого не понял. Что касается его личного будущего, оно для него было ясно: его раны, награды, а также позиция его семьи давали ему право на дипломатическую карьеру, и стать губернатором провинции в этой новой Римской империи, созданием которой был занят дуче.

Sacro egoismo был фразой. Но можно сделать себя святым, если создать своё собственное Божество. Итальянцы были грядущей нацией, и фашизм был созданием их гения. По праву их вновь обнаруженной силы и под руководством своего великого вождя они возьмут всё, что им заблагорассудится, как другие нации делали это в прошлом, как их собственная нация делала более двух тысяч лет назад. Создание империи, которая прожила на протяжении веков и возродилась ещё на века. Витторио изучал свою историю по какому-то фашистскому учебнику. В учебнике, видимо, не говорилось, что Священная Римская империя была в значительной степени мечтой, а то, существовало в реальности, управлялось франками и германцами, и никак не итальянцами.

Этот славный пилот, бомбивший босые черные войска и глиняные хижины, по-видимому никогда не слышал об эксцентричных идеях хозяина этого дома. Он считал само собой разумеющимся, что Ланни верил в то, во что верили другие любимцы фортуны на Ривьере, и поэтому он говорил свободно. Ланни молчал, наблюдая, как его сводная сестра заглатывала крючок, леску и грузило. Это было ее первое приобщение к миру идей и ее первая мечта о славе. Когда они остались одни, он старался терпеливо и ласково показать ей, что это было фальшиво, как самая дешевая цирковая мишура. Но он обнаружил, его усилия были тщетны, по той причине, что Марселина слышала с детства, что ее сводный брат стал жертвой утончённой красной пропаганды, и теперь он пытался передать эту болезнь ей! Нет, Витторио был настоящим героем, и он доказать это делом. В битве за идеи Марселины Ланни проиграл, прежде чем начал.

XIII

Он поговорил с матерью об этом. — «Этот парень выглядит, как охотник за приданым под фашистским знаком. Вся та карьера, которую он нам изложил, зависит от денег, и он не имел наглости утверждать, что его собственная семья их имеет».

— Но, Ланни, он не может себе представить, что они у нас есть!

— Конечно, он так и представляет. Он думает, что мы американские миллиардеры. Мы живем в большом поместье, и все светские люди знают, что мы планируем грандиозный приём. Что еще он может предположить?

— Он должен увидеть мои неоплаченные счета!

— Все богатые люди имеют неоплаченные счета, это одна из их привилегий. Он, несомненно, слышал, что Робби начинает новое производство, прежде всего, он знает об Ирме. Ты дала возможность своим друзьям предположить, что она возвращается сюда, так что… естественно Витторио воображает все это в семье.

— Что ты хочешь делать, Ланни?

— Я должен прямо поговорить с ним. Он из Европы и рассчитывает на приданое. Он не будет рассчитывать, если я объясняю, что у Марселины его нет.

— Он тебе поверит?

— Я ясно объясню, что у меня нет денег, кроме тех, что я зарабатываю, что у тебя есть только пособие от моего отца, и что я порвал со своей женой, и у меня не осталось ни цента её денег.

— О, боже, Ланни!

— Ты увидишь, как это сработает! Капитано сложит свои палатки, как арабы, и тихо уберется восвояси.

— Но, Ланни, это скандал!

— Нам придётся столкнуться с ним, что хорошего откладывать его изо дня в день?

— Ах, ты обещал мне, что поедешь и увидишь Ирму!

— Я это сделаю, но я сказал тебе, что из этого ничего не выйдет, и ты только обманываешь себя, когда тешишь себя надеждой.

Бьюти начала плакать. — «О, Ланни, Ланни! Мы были такой счастливой семьёй! А я думала, что все наши проблемы были решены!»

Она пыталась, но не могла принять эту жестокую реальность. Нет! Нет! Ни слова! Держите скелет запертым в семейном шкафу! Она сама поговорит с молодым летчиком, и расскажет ему о бедности, которая преследовала её всю жизнь. Она расскажет ему, что никогда не брала ни цента от Ирмы и ничего от неё не ожидает. Что поместье заложено и перезаложено. — «Он не сможет узнать об этом, не так ли, Ланни?»

— Он может узнать это в любое время, когда захочет, и тогда он подумает, что ты всё лжёшь.

— Я могу сказать ему, что поместье принадлежит Робби, и что он угрожал выгнать меня и продать его. Робби поддержит меня, потому что он, конечно, не захочет, чтобы Марселина вышла за бедного калеку макаронника, ведь так он назовёт его!

XIV

Прибыла Марджи Эвершем-Уотсон, чтобы занять коттедж на весь сезон, а друзья Софи взяли в аренду резиденцию. Так у Бьюти сложилась большая компания, и для бриджа были всегда четыре игрока под рукой. Всем был интересен наступающий приём, все помогали, чем могли. Когда великий вечер настал, Ланни надел белый галстук и фрак, а Марселина розовый тюлевый костюм, купленный на деньги Робби. Седовласая Эмили смотрелась величественно и благородно в черном бархате, а у золотисто-рыжей Бьюти Бэдд в белом атласе спрашивали, не она ли была дебютанткой. Музыка, смех и запах цветов наполнял воздух роскошной виллы. У легко танцевавшего Ланни было тяжело на сердце. Испытавший чувства во времена радости, он мог воспроизвести их и в горе. Элегантная компания ничего не знала о состоянии его сердца и аплодировала с энтузиазмом. Это важное событие было основанием для шумного успеха семьи Бэдд-Дэтаз-Дингл.

Существует старая песня, рассказывающая о грустном, которое происходят после того, как закончится бал. Так происходило с отречением принца-консорта. Он упаковал чемоданы перед отъездом в Марсель с домашним шофером, который вернёт автомобиль. Совсем перед отъездом он обнял Марселину, отвёл ее в сторону и убеждал: «Помни, сестрёнка, если ты выйдешь замуж за итальянского фашиста, то попадёшь под их правила, который не оставляют женщине ничего, кроме как стать воспроизводящим животным, и у тебя будет только одна обязанность, рожать детей, чтобы у дуче было много солдат для его новой империи».

Ответ младшей сестры был: «Фу!»

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Пустой венец [122]

I

«Правила поведения очень важны для богатых» — так заметил персонаж в одной из драм Рика. «Если бы не было правил поведения, бедные, несомненно, овладели бы своими богатствами». А теперь навещающий муж обнаружил, что в Шор Эйкрс приличия соблюдались. Ирма привезла ребенка встретить его пароход. И ребенок продемонстрировал всю теплоту, подобающую такому случаю. Она была в том возрасте, когда дети растут быстро. А полгода приносит массу сюрпризов. На пять сантиметров выше, на несколько кило тяжелее, новая лексика, набор новых идей и новых вопросов. «Папа, почему тебя так долго не было? Папа, ты останешься на мой день рождения?»

Он рассказал ей о чудесном вечере, который они провели в поместье Семь дубов, и как он танцевал с Марселиной. У Фрэнсис был учитель танцев и учителя пения и игры на фортепиано. И она рассказала ему о них всех. Она болтала немного на зачаточном французском, и он научит ее. В этих вопросах она была в его руках. Она не слышала ни намека, что с ним было что-то не так. О трагической вещи, которая должна была случиться. Оба родителя, сидя в машине с нетерпеливым малышом между ними, чувствовали, как дрожат их сердца. В Шор Эйкрс он нашел ту же отчаянную решимость соблюдать приличия. «Другая мать» и дядя Гораций подошли к двери поприветствовать его. «Мать» поцеловала его, а ее брат тепло пожал ему руки. Ни один из слуг не должен видеть никакого признака того, что его статус был снижен. Прожив в свете в течение тридцати шести лет, Ланни был знаком с тем, что люди часто говорят одно, когда они имеют в виду другое. Они весело смеются, когда их сердца плачут. Они выражают радушие, когда в действительности они вас не любят, и начнут пренебрежительно о вас отзываться, как только вы выйдете из комнаты. Так что теперь в улыбающихся лицах этих пожилых брата и сестры он читал беспокойство, а в их голосах слышал фальшивое смирение.

Он понимал ситуацию. Он был отцом самого дорогого ребёнка и не совершил никакого преступления, которое позволило бы Ирме лишить его прав отцовства. Он может брать и увозить с собою малыша на срок в шесть месяцев каждый год, и ни один суд в мире ему не откажет. Он может просто взять ее в автомобиль и посадить ее на борт парохода до Франции, и как только они будут за пределами территориальных вод, они навсегда будут бессильны вернуть ее. Так, склонимся перед ним! Изучим его прихоти, спросим, что он хочет, и попытаемся удовлетворить его, дадим ему почувствовать, что это его дом, в котором он может пользоваться всем, и даже духовными преимуществами любви и привязанности, радушия и восхищения. Если он выразит неприязнь к любому человеку, то не будем приглашать этого человека. Если он выразит своё мнение в отношении перспектив рынка, то дядя Гораций, который считает себя ведущим специалистом на Уолл-стрите, поспешит согласиться.

Что они чувствовали по-настоящему, на что они надеялись, как молодая пара будет себя вести? Ланни никогда не узнает. Ирма был боссом в поместье. Она решала всё, и старики, вдова и изгой, приспособятся, как смогут. Так установил коммунальный король, когда он готовил своё завещание. Вдову вниз и дочь наверх, а сам, стоя наверху огромной лестницы, хмурился вниз на сцену. Зная, что нанятые им лучшие адвокаты обеспечат выполнение его воли.

II

Малышка была отослана к своей гувернантке, и Ланни остался один на один со своей женой в ее апартаментах. Он посмотрел на нее, а она на него. «Ну, Ирма?» — сказал он. И она ответила: «Ну, Ланни?»

«Я много думал об этом, дорогая». — Он ждал, и когда она не ответила, он сказал: «Это ты ушла».

«Я знаю, а это ты не был долгое время». Так они препирались. Он спросил: «Ты не передумала?» а она ответила: «А ты?»

Кто-то должен был сломать лед, и он обещал своей матери попробовать. «Я все еще люблю тебя, дорогая», — сказал он, и она ответила: «Я все еще люблю тебя, но ты передумал?» Он сказал: «Нет», и она сразу ответила: «Я не изменила мое мнение».

Это был тупик, и всё. Ирма имела долгий разговор с Робби после его возвращения из-за рубежа, и Робби, разумный человек, знал, что не было никакого смысла пытаться обмануть ее о взглядах Ланни. Робби был человек, которому можно было полностью доверять, и они оба доверяли ему. Он пытался действовать в качестве арбитра, и лучший компромисс, какой он мог бы предложить, было оставить всё без изменений. Они останутся друзьями, будут вежливыми друг с другом, но жить по-своему и не быть мужем и женой.

У Ирма были апартаменты с сантехникой из чистого золота в ванной комнате, а у Ланни из чистого серебра. Апартаменты разделяла большая дверь из эвкалипта, который во времена Дж. Парамаунта Барнса называли «черкесским орехом» и ценился очень высоко. Эта дверь оставалась открытой и днем, и ночью, но никто из них не переступил через её порог. Ланни лежал в своей роскошной кровати с голубым шелковым покрывалом и пытался угадать: «Что она действительно хочет?» Мужские и женские чувства не просты, и он догадывался, что ее эмоции были двойственны, как и его собственные. Хочет ли она быть желанной, хоть и напрасно? Если он подошёл бы к ее постели и попытался соблазнить ее, будет ли она тайно довольна или же сочтёт это нарушением доверия?

Самое большее, что он мог бы сказать: «Я хочу, чтобы ты знала, что я не занимался любовью ни с одной другой женщиной. Я не думал ни о какой другой женщине, кроме тебя». Он мог бы сказать: «У нас есть много общего, дорогая, и ради ребенка, мы должны придти к какому-нибудь соглашению». Она была бы готова обсудить это с ним, но что он мог бы ей предложить? Откажется ли он от своей увлечённости левыми идеями? Откажется ли он от помощи Труди Шульц и другим, таким же как она, когда они попросят его? Скажет ли он, когда анти-нацистам или антифашистам будет угрожать смерть, что не будет помогать им избежать угрозы их жизни? Нет, он не скажет и не откажется. Если начать такой разговор, то это приведет к спорам и закончится потерей не только любви, но и даже дружбы. Что касается Ирмы, скажет ли она: «Я готова продолжать тебя любить, даже когда я знаю, что ты занимаешься тем, что я ненавижу и чего я боюсь»? Ну, если она была готова сказать что-нибудь подобное, пусть она даст ему намек! Любая женщина знает, как это сделать.

III

Он играл на рояле для Фрэнсис и наблюдал ее уроки музыки. Он учил ее провансальским песням и танцевал с ней под музыку патефона. Он резвился с ней на снегу и таскал ее на санках. Она редко выходил из поместья, так как там было все, что мог пожелать ребенок почти шести лет, а также дети нескольких сотрудников, с которыми она играла под присмотром надёжной мисс Аддингтон, которая раньше занималась с Марселиной. Приезжали друзья Ирмы. Они предполагались быть и его друзьями, и они играли в сквош, бильярд и бридж, они плавали в закрытом бассейне, они танцевали дома друг у друга и в домах по дороге, построенных для их развлечений. Ирма всегда была сдержанной женщиной, а Ланни вообще был странным типом, так что никто и не подозревал, что между ними были проблемы. Когда они посещали зрелища, то брали с собой стариков, которые были сама доброта и в то же время избавляли раздельно проживающую пару от искушения вести задушевные разговоры.

Ланни поехал в Ньюкасл и провел некоторое время с семьей отца, посетив новый завод. Там выпускали самолеты для генерала Геринга, а также тренировочные самолеты для армии Соединенных Штатов и спортивные самолеты для богатых. Авиация распространялась повсюду, и неутомимый Йоханнес искал новый бизнес. Он летал в Канаду, где в настоящее время самолеты перевозили грузы для изыскателей в северные необжитые области. В Центральную Америку, где самолеты летали над джунглями и до крутых гор. Робби Бэдд был полностью поглощен своей большой новой работой. Эстер доверено сообщила Ланни, что ее муж больше не катится вниз. Он еще употребляет виски, но не увеличивая количества, а игра на фондовом рынке была заменена игрой в покер со своими дружками раз в неделю.

Ланни навестил дом, который купили Ганси и Бесс на мысе побережья Коннектикут. Пара ездила в город и давала там концерты часто в пользу беженцев или рабочих агитаторов, у которых были неприятности с полицией. Это вредило репутации двух выдающихся артистов, и их агент протестовал, как только мог. Внучка пуритан говорила: «Мы не должны быть богатыми». Довольно скоро ей придется на время прекратить свою деятельность в связи с ожидаемым ребенком.

Ланни был свободным человеком. Он мог поехать в Нью-Йорк, когда ему вздумается, и он не должен отчитываться, где был или кого встретил. Если он хотел остаться на ночь, не было никого, кто бы беспокоился. Он мог позвонить в редакцию социалистического журнала, пообедать с их редакторами в кафетерии социалистической школы Рэнд и слушать все их социалистические разговоры, сколько ему угодно. Он мог даже пойти на коммунистический митинг и тихо наблюдать единый фронт в действии. Довольно не совершенного действия, грустно признавал он.

IV

Однажды утром он прочитал в газете, что Терри Хаммерсмит был в городе. В газете была его фотография, полное лицо, нос с очками и самая доброжелательная улыбка. Ланни не видел этого многообещающего чиновника с июня 1919 года, когда они вместе входили диссидентствующую группу, которая обедала вместе, обсуждая недавно заключённый Версальский договор. У них на повестке дня стояло, должны ли они подать в отставку в знак протеста против многочисленных отступлений договора от Четырнадцати пунктов. Терри был одним из тех, кто произносил уклончивые речи и решил остаться для улучшения ситуации. Теперь он заслужил свою награду, получив пост координатора P.D.Q., или какой-то другой комбинации букв, призванной объединить шесть других различных групп, которые приводили в замешательство друг друга другими буквенными сочетаниями за прошедший год или два.

Ланни подумал: «Вот шанс узнать о Новом курсе!» Он позвонил, и после некоторых трудностей добрался до занятого чиновника, и они словесно похлопали друг другу по спине. Терри, наверное, слышал об Ирме Барнс, и, конечно, был впечатлен. «Давай пообедаем вместе», — предложил принц-консорт, — «и ты расскажешь мне о вашей работе».

Гость опоздал, потому что был на важной конференции. Его переполняла энергия и энтузиазм. Он переделывал весь мир, и счастье многих тысяч зависело от его усилий. Это возбуждало его. Ланни получил от его разговора впечатление, что Новый курс состоял из многих благонамеренных людей, тянущих и толкающих, каждый в свою сторону и против других. Терри только что вышел победителем из титанической борьбы за власть. Он сумел добраться до «Большого шефа» и представил план реорганизации своего бюро и других организаций.

— Честно говоря, старик, я был просто ошарашен, когда я узнал, что мой план был принят, и что я должен был всё возглавить! Конечно, проблемой в настоящее время является, смогу ли я убедить других сотрудничать, или как набрать новый персонал.

Ланни пытался выяснить, о чём шла речь, но из описаний многочисленных деревьев он так и не увидел леса. Поэтому не был уверен, что его друг видит этот лес сам. Вскоре он был удивлен предложением: «Слушай, парень, а почему бы тебе не поработать с нами?»

— Ты собираешься взять меня на работу?

— Я был бы рад взять тебя, и ты мог бы быть чрезвычайно полезным.

— Но, Терри, у меня нет никакого опыта!

— Очень немногие из нас имеют его в работе такого рода. Мы учимся по мере того, как идем вперёд. Конечно, зарплата не высокая, но тебе, вероятно, это не так важно.

— Я боюсь, что я не приспособлен к оседлому виду работы, Терри. Я не особенно хорошо разбираюсь в людях, и я не верю, что я имел бы успех, отдавая приказы.

— Главное, что ты честен, и будешь болеть всем сердцем за работу. Мы должны подготовить целый штат людей к бескорыстной государственной службе, и если они ошибутся, ничего не поделаешь. Ты знаешь хорошо, как я, что к прошлому возврата нет, все частные предприятия должны стать на государственную службу, но мы не можем сделать это, пока мы не обучим людей и не сделаем их, готовыми взять на себя ответственность, когда возникнут чрезвычайные ситуации. Это тяжелая работа, но она на самом деле приносит удовлетворение.

Одна половина Ланни это слушала в то время, как другая думала: «Вот шутка была бы для Робби! Интересно, как он воспринял бы это!» И затем: «Интересно, как бы это повлияло на наши отношения с Ирмой. Это может стать решением нашей проблемы, если я получу работу от правительства, то стану респектабельным и произведу впечатление на нее». Но потом он подумал о Труди в Париже, и откуда она возьмёт средства? Она не сможет продолжать свою работу на то, что Ланни может выделить от шести или восьми тысяч долларов, которые правительство будет платить ему за работу. Он думал о Рауле и школе, и о Рике, и других людях, которых никогда не увидит, если бы он привязал себя к столу в Вашингтоне.

«Мне очень жаль, Терри», — сказал он. — «Все это звучит заманчиво, и когда-нибудь я клюну на твое предложение, но сейчас я получил работу, которая, как я думаю, очень важна, я дал обещания, которые не оставляют мне свободу маневра. Я как-нибудь забегу, когда буду в Америке, узнать, как у тебя идут дела».

V

Вернувшись в Шор Эйкрс молодой хозяин нашел только что доставленную телеграмму. Сообщение от его матери было, как удар в его сердце, и гласило:

«Марселина сбежала с Витторио Оставила прощальную записку не указывая куда Я ужасе Что мне делать?»

Ланни казалось, что его мир разваливается на куски. Он не мог себе представить вещи хуже, чем случилось с тем, кого он по-прежнему считал ребенком. Он чувствовал угрызения совести, потому что не попытался предотвратить это. Потому что он уехал и оставил ее в опасности. Он пренебрегал всеми своими семьями, своими домами, пытаясь решить проблемы мира, который не хотел его помощи и его советов. Он колебался всего несколько минут над ответом. Он ознакомился с брачными законами континента, когда собирался жениться на Ирме, и знал, что Марселина не могла выйти замуж в Западной Европе без согласия своей матери. Также требовалось свидетельство о рождении, и в разных странах варьировался период задержки. Эта не подходящая друг другу пара будет заметной, куда бы она не отправилась. И была возможность их найти. Он телеграфировал:

«Советую сообщить полиции принять усилия перехвата Предотвратить бедствие Пренебречь скандалом Абсолютно необходимо предотвратить крушение жизни ребенка Действовать можешь только ты».

Отослав это, Ланни позвонил отцу. Он уже рассказал Робби о капитано, и поэтому много разговоров не потребовалось. Робби согласился со своим сыном и послал срочное сообщение. Несколько часов спустя Ланни получил ответ о том, что его мать сделала то, что он советовал. На следующий день газеты Нью-Йорка принесли восхитительную новость из Канн о тайном бегстве в высших кругах этого социально заметного города. Нельзя ожидать, что побыв в центре внимания в то время, когда счастлив, мгновенно его лишишься, попав в беду. Сделав все возможное, чтобы поставить себя и свою дочь в центр внимания всего только две или три недели назад, Бьюти Бэдд не могла увернуться от последствий сейчас.

Будучи замужем за братом тайно сбежавшей дебютантки, Ирма Барнс Бэдд попала в новости, и ее телефон в настоящее время обрывали журналисты. Выросшая в светском обществе, она не обращала на это внимание. «В конце концов, Ланни», — заметила она, — «убежать с армейским капитаном, героем войны и племянником маркизы, это не совсем то же самое, что убежать со своим шофером. Правильно, остановить их надо, но если ты их найдешь, им все сойдёт с рук, мой совет не принимать близко к сердцу». Ланни понял, что фраза «фашистский авиатор» в ушах Ирмы отличается от того, что было на его губах. Для него она была ненавистна, и бомбардировка беззащитных «негров» была далека от геройского поступка. Но Ирма нашла оправдания Муссолини, как она это сделала для Гитлера, и не было никакого смысла снова поднимать вопрос.

В течение дня пришел другое сообщение из Бьенвеню:

«Пара отплыла из Марселя пароходом Firиnze курсом Нью-Йорк женятся в море Встретьте их Вероятно без гроша».

Это было еще одним ударом по сердцу Ланни. За шесть или семь лет история о том, как Ирма и он перехитрили архиепископа Кентерберийского, появившись на борту судна более чем в двадцати километрах от берега в море и соединившись в браке капитаном, этот восхитительный анекдот стал частью семейной легенды Бэддов. Конечно, Марселина вспомнила это и рассказала своему любовнику, как обойти строгие законы, которые придумал Наполеон Бонапарт для защиты французской семьи и её имущества. Молодая пара узнала об итальянском пароходе и наскребла на билеты. Вероятно, они взошли на борт, как супружеская пара, и после того, как судно было уже в море и вдали от французской юрисдикции, они обратились к капитану или подкупили его, чтобы он сделал их пребывание законным. Но лучше всего, с точки зрения мошеннической пары, было то, что Ирма и Ланни будут полностью лишены права критики. Если кто-либо из них и решился, то они бы глянули невинно и сказали: «Но мы думали, что это был правильный поступок».

Что посеешь, то и пожнёшь!

VI

«Конечно, ты обязан встретить их» — так заявила хозяйка Шор Эйкрс. — «Я должна пойти с тобой — это единственный способ избежать скандала».

«Это довольно тяжело для тебя, Ирма», — заметил он.

— Я жила в доме твоей матери около половины моей семейной жизни и со мной обходились, как с дочерью. Как бы я выглядела бы, если бы отказала в убежище моей младшей золовке?

— Ты собираешься пригласить ее сюда?

— А что еще я могу сделать?

— Ну, это тебе решать, Ирма. Я хочу, чтобы ты знала, что я этого не прошу.

— А что ты мог бы предложить?

— Я хотел бы ясно сказать этому парню, что он должен взять ее обратно в Италию и зарабатывать себе на жизнь и на ее тоже.

— Но ты говорил, что он был ранен на войне, Ланни! Неужели ты считаешь, что он должен идти работать, пока не выздоровел!

— Он выздоровел достаточно для занятий любовью, и он прибыл сюда, потому что ему сказали, что у тебя много денег, и ты ими не скупишься.

— Ты уверен, что у тебя нет предубеждения против этого человека? Мне кажется маловероятным, что ты одобришь действия фашиста либо на войне, либо в мирных условиях. Я непредвзято встречусь с ним и посмотрю, что я могу сделать из него, и есть ли шанс, что он может сделать Марселину счастливой.

Не шутка для Ланни Бэдда, который был рад сбежать из Бьенвеню, потому что ему сильно не нравился sacro egoismo, а теперь эта проклятая вещь объявилась в его другом доме, где он хотел насладиться компанией своей маленькой дочки. Он понимал, и в какой-то степени предвидел, что с ним происходит, его выгоняли из его мира. «Дайте мне точку опоры и достаточно длинный рычаг, и я переверну землю», — так сказал Архимед. Ади Шикльгрубер сделал себе длинный, длинный рычаг, а вместе с ним он протянул руку и вывернул Ланни Бэдда сначала из дома Мейснера, а затем из постели жены. А теперь появился Блаженный Маленький Недовольный Голубок с ломом, чтобы вывернуть его из Шор Эйкрс, и, возможно, позже из Бьенвеню. Безусловно, Ланни не будет испытывать никакого удовольствия жить там, если Витторио ди-Сан-Джироламо собирался быть там петухом на насесте.

VII

Американская наследница посетила фюрера в его орлином гнезде и обещала своё сочувствие и поддержку. Разве такой компетентный и неутомимый пропагандист, как Ади, смог бы пропустить такой случай? Разве он мог не сообщить об этом своему человеку, ответственному за пропаганду, колченогому маленькому рейхсминистру доктору Геббельсу, который также знал наследницу и ее принц-консорта и принимал их в качестве гостей в своем доме? Конечно, нет! Ланни предвидел результаты той сцены в Бергхофе и думал, какие формы они примут.

Пока они ждали парохода Марселины, жена сказала: «Ланни, я пригласила компанию на ужин в этот вечер, и хочу быть уверенной, что она будет приятной для тебя».

" Господь с тобой! " — ответил он. — «Я не подвергаю цензуре список твоих гостей. Кто это?»

— Форрест Квадратт, поэт.

— Никогда не слышал о нем, но это может быть моя вина.

— Он хорошо известен в Нью-Йорке, как мне сказали. Он явился ко мне с письмом от Доннерштайн.

— Немец?

— Американец, родившийся от немецких родителей. Он делит свое время между двумя странами, пытаясь объяснить одну страну другой.

— Он нацист?

— Я полагаю, что ты назовёшь его так. Он предпочитает называться литератором.

— Это понятно. Ты рассказала ему о моих взглядах?

— Ни слова. Я обещала, и я сдержала обещание.

— Ну, я вполне готов встретиться с ним. Если ты не хочешь, конечно, чтобы я пошел в город.

— Вовсе нет, мне интересна твоя реакция на него, но я не хочу, чтобы ты скучал без предупреждения.

«Спасибо, дорогая», — поблагодарил он. Всё это напоминало нормальные отношения между мужем и женой. — «У тебя есть его сочинения?»

— Он дал мне книгу, но я только на неё глянула. Это в основном о любви, и я думаю, тебе не понравится.

«Я должен выдержать, если можно», — с улыбкой ответил он. Она взяла тонкий томик, Раскрепощённый Эрос. Ланни посмотрел на дату и увидел, что книге было больше тридцати лет. — «Он старик?»

«Около пятидесяти, я думаю. У него есть жена и несколько детей, выросших в Нью-Йорке». — Ирма не сказала, видела ли она их, но такт запретил Ланни спросить.

Это была поэзия юношеского декаданса, плод сгнил, прежде чем он созрел. Поэт воспевал тщетность жизни, прежде чем он успел начать жить. Он отождествлял себя со всеми павшими империями, с увядшими до их цветения розами. Он был печален без слов, но выбирал слова с осторожностью и знал, что выбрал их правильно. Он был мелодичен, и воспевал в мелодичных стихах тщетность пения. Короче говоря, он был продуктом больного общества, которое ничего не знало, кроме своей собственной болезни.

Сам Форрест Квадратт оказался довольно небольшого роста, худощавым, близоруким в очках с толстыми стеклами. Его рука при рукопожатии казалась мягкой. Волосы были седыми, манеры благородны, а голос скорее грустным. Это было очарование старого мира, которое так хорошо было знакомо Ланни. Этот человек Ланни не понравился, но было видно, что он пользуется успехом у женщин, и что романтические приключения, которыми была полна его поэзия, могли легко иметь место. Его широко читали, он обладал чувством юмора, говорил быстро и нервно, как будто он боялся, что можно было предвидеть его остроты. Что он хотел от женщины, которая была на половину его моложе и обладала очень малым культурным багажом? Её богатство, или отсутствие мужа в момент, когда его позвали в гости?

Форрест Квадратт принял, как должное, что очутился среди сочувствующих. Он объяснил, что когда-то был поэтом, возможно, величайшим для своего времени, но пламя выгорело, и он об этом знал, и не пытался возродить его. Теперь он был тем, что мир пренебрежительно называет «пропагандистом». И как наследник двух культур, он пытается объяснить свою страну стране своих предков, и наоборот. Он хотел познакомить Эмерсона с Гете и Гете с Эмерсоном. Два главных народа, каждый из которых предназначен привести в порядок и руководить полушарием. Две страны, которые должны не соперничать, а сотрудничать, и это произойдёт, когда они поймут идеалы и судьбы друг друга.

И так далее: старая нацистская пустая болтовня, но облеченная в красиво подобранные слова, произнесённые изысканным голосом без следа акцента. У Ланни мелькнула мысль: «Геббельс сделал хороший выбор! Интересно, сколько он за это платит?» А потом в голову пришли другие мысли: «Он получит деньги Ирмы и станет душой салона, о котором она мечтает. Добьётся ли он также ее любви? Конечно, он попытается, жена и дети не будут стоять на его пути». Из всего, что было, возник ещё один вопрос: «Стоит ли остаться и помешать? Нужно ли попробовать, или это только приведёт к другой ссоре?»

VIII

Прибыл пароход Firиnze, Ирма и Ланни были на пирсе, но выяснили, что беглецов на борту не было. От капитана судна они узнали, что пара поженилась, но у новобрачной не было паспорта или каких-либо документов, поэтому они были задержаны на острове Эллис, и Марселину могут отправить обратно при возвращении парохода. Газетные репортеры встречали судно в гавани, и пара стояла на палубе и её фотографировали. Это было незадолго до полудня, а во второй половине дня газеты были на улицах с живописной историей.

Ирма была возмущена. Она восприняла всё, как оскорбление своей семьи. Её родственница, пусть даже через брак, была задержана как обычная крестьянка. Она вызвала своего адвоката по телефону и поручила немедленно приехать с ней на остров Эллис. Ланни последовал за ними, потому что его уклонение было бы воспринято, как отказ от собственной сестры. Фашистский летчик был героем в глазах большинства итальянцев в Нью-Йорке, а также всех любителей газетной романтики. Как только журналисты узнали, что наследница и бывшая светская львица была заинтересована в этом случае, история вышла на первые страницы. В прессе каждый час комментировали развитие событий. Дочь знаменитого французского художника не совершила никакого преступления против августейшего правительства Соединенных Штатов и была женой, состоящей в законном браке. Поэтому она, безусловно, имеет право на гостеприимство на родине своей матери!

Компетентный адвокат и иммиграционный комиссар в общении между собой обнаружили забавный набор осложнений. По итальянскому законодательству она была гражданкой Италии. В рамках французского законодательства она была гражданкой Франции, а в соответствии с законодательством Соединенных Штатов она была в деликатном и неловком положении. Ее статус регулировался законодательством Соединенных Штатов Америки 1907 года, и, если в момент ее рождения мать была замужем за отцом, она была гражданкой Франции. Но если, с другой стороны, она претендует на незаконнорожденность, она могла бы получить гражданство своей матери, которая была американкой. Тот факт, что она только что вышла замуж за итальянца, не будет иметь никаких последствий, потому что в соответствии с законом 1922 года брак не влияет на ее статус гражданства. «Согласно этому закону женщина становится гражданином в своем собственном праве, и не получает или теряет своё гражданство по браку», — так заявил августейший комиссар.

Ланни должен был признать, что он присутствовал на свадьбе своей матери с французским художником за два года до рождения Марселины. Так ситуация выглядела действительно темной. Дать право Марселине войти в большой порт Нью-Йорка может только Конгресс, который примет закон, предоставляющий ей американское гражданство. Ирма была готова взять на себя все хлопоты, но, к сожалению, это может занять значительное время. Тем не менее, небо расчистилось, когда было сделано предложение, что Марселина может быть здесь в качестве гостя. Она и ее муж могут остаться в течение шести месяцев, и это разрешение может быть продлено Генеральным прокурором.

Поскольку муж имеет в своём паспорте надлежащую визу, то его жене потребуется «проездной документ». Комиссар сказал, что его удовлетворит заявление под присягой капитана судна о том, что брак пары был зарегистрирован им. Тогда, если миссис Ирма Барнс Бэдд согласится внести залог в пятьсот долларов, как гарантию, что ее родственница по браку не будет пытаться навсегда остаться в стране, то комиссар выдаст гостевую визу на шесть месяцев. «Я готова внести залог в пятьсот тысяч, если необходимо», — надменно заявила наследница. И, наконец, преследуемая молодая пара вышла из своего островного узилища.

Это было похоже на тщательно режиссированный выход на сцену. Много неопределенности и задержки, чтобы искры любопытства раздуть в пламя. Все друзья Ирмы хотели встретить беглую пару. Если они посещали загородный клуб, все на них оглядывались, если они входили в ночное заведение, на них направляли прожектор. Марселина была на седьмом небе, вдруг получив всё, о чём мечтала. Репортеры преследовали её. Когда они узнали, что она была танцовщицей, то сделали множество её фотографий. Она могла бы получить приглашение на сцену, если бы не медовый месяц. Она ожидала, что Ланни будет танцевать с ней, и ему нельзя было отказаться.

Между тем здесь был раненный фашистский герой, величавый, аристократичный, принимающий почести не для себя, а для дела, которому служил. Его разговор был похож на речи Квадратта, но он видел иное будущее мира. У него были не две великих империи, а три. Немцы должны двинуться на восток, чтобы уничтожить большевизм, оставив Балканы и области Средиземноморья для вновь пробудившейся итальянской нации. В конечном счете, Германия будет иметь Азию, а Италия будет иметь Африку. Это оставило бы для Соединенных Штатов не только Канаду и Мексику, но и всю Центральную и Южную Америку, а чего больше могут хотеть разумные люди? Так всё объяснил капитано тем дамам и господам, которые выслушали его, казалось, с полным удовлетворением. В их число входила наследница состояния Барнсов, которое он считал по существу своим.

IX

Теперь уже два лома обрушились на принц-консорта, и ему казалось, что они подрубили все корни, которые связывали его с этим роскошным поместьем. Все, кроме маленького бедного корешка Фрэнсис! Хочет ли он увести ее в Бьенвеню и заботиться о ней? Был ли он готов отказаться от всей своей деятельности и посвятить себя воспитанию ребенка? Он понимал, что воспитанием будет заниматься Бьюти. И Марселина ему показала, каков будет конечный результат. Ребенок был счастлив там, где был, и он не имел иного выбора, кроме как оставить ее здесь.

Ланни читал в газетах, что Frente Popular одержал великую победу в испанских выборах. Он представил, как Рауль ликует по этому поводу. Кроме того, Лаваль был свергнут во Франции, и Front Populaire, как его называли по-французски, готовил избирательную кампанию, которая должна быть многообещающей. Пришло сообщение от Труди, говорившее, у неё были новые эскизы, чтобы показать ему. Он посетил несколько своих клиентов и получил заказы и комиссионные, так что появились деньги. Не пришло ли время, чтобы двигаться дальше.

Неужели он уедет без каких-либо попыток примирения с женой? Он продумал десяток вариантов, но отбросил их один за другим. Форрест Квадратт, кажется, полностью удовлетворял её в качестве наставника, а обретённый зять и его новобрачная в качестве товарищей по развлечениям. Она нашла, что капитано отвечает качествам героя, неумеренно хвалила его всем своим знакомым и была удовлетворена их согласием с её оценкой. Да и в чём заключалась вина этого человека, разве, что он был не согласен с подрывными идеями Ланни? Конфликт между тевтонской и латинской мечтой не произвел никакого впечатления на Ирму. Её таланты не лежали в сфере мирового искусства управления государством, и она была удовлетворена смутным положением, что Италия и Германия были бедными перенаселёнными странами, вынужденными искать место, куда расшириться.

Ланни, конечно, мог признать своё поражение и покаяться: «Я виноват, старушка, я вёл себя довольно глупо, и я готов всё бросить. Мне, конечно, придется быть вежливым с моими красными родственниками, но я не буду оказывать им поддержку. Я порву со всеми другими людьми, которые делают тебя несчастной». Он мог сказать это с достоинством, и Ирма открыла бы ему сердце. И всё станет, как было в начале. Как будто не было никаких обвинений, и он не совершал никаких непростительных действий. Он даже мог бы предложить сделку: «Я откажусь от своих коммунистов и социалистов, если ты откажешься от своих нацистов и фашистов, вручишь молодоженам чек и отправишь их в Италию. Скажешь Квадратту, что ты занята. Давай уберём все субъекты и объекты спора».

Что бы ответила Ирма? Он представил ее счастье и облегчение. «Эти люди ничего не значат для меня», — сказала бы она. — «Я просто хотела, чтобы ты увидел, как я себя чувствую, когда вижу тебя с людьми, которых я не люблю и боюсь». Они запечатлели бы их сделку поцелуями, и Ланни остался бы принц-консортом на всю оставшуюся жизнь с приятной побочной профессией эксперта в области искусства и принёс бы спокойствие всей своей семье и друзьям. Он мог бы иметь частную яхту, частный оркестр, личное ещё что-нибудь. Он мог бы заняться благотворительностью, помогая достойным бедным. Он мог бы заняться исследованиями паранормальных явлений и, возможно, сделать открытия, которые имели бы мировое значение. Он мог бы заняться всем, чем угодно, что не подрывает устои состояния короля коммунальных предприятий и что не уменьшает ценность тех кип акций и облигаций, скрытых на сотню метров ниже тротуара в одном из крупных банков Уолл-стрита.

Но нет, он не принимал этого богатства, он вообще не признавал любое большое состояние или другую форму наделения привилегиями. Поэтому он должен отречься от престола и уйти в отставку, и сделать это изящно, по-современному, беззаботным образом. «Ну, дорогая, мне пора двигаться. У меня были прекрасные каникулы, и я в долгу перед тобой. Я хотел быть лучшим мужем, но ты знаешь, мы, леопарды, не можем изменить свои пятна. Береги себя и не позволяй гоблинам обидеть себя!» Ему не нужно было конкретизировать. Она сама могла догадаться, что «гоблинами» были нацисты и фашисты, и она отнесётся к его предупреждениям так, как сделала его «сестрёнка».

X

Золтан был в Лондоне, и у Ланни там было дело. Так что он телеграфировал, что приезжает и взял билет до Саутгемптона. Он думал сэкономить деньги для Труди и плыть вторым классом. Но нет, ему придется видеть «правильных» людей, и пароход был, вероятно, таким местом. А пассажир второго класса превратится в эксперта по искусству второго класса, а теперь, как никогда, он должен был высоко держать свой боевой дух.

Он никого не знал на борту, и был этим доволен. Он читал, гулял по ветреной палубе и размышлял о своем будущем. Но другие скоро узнали, кем он был, и дамы пытались заарканить его для бриджа и разговора. Молодые с яркими глазами болтушки, или с коровьими глазами застенчивые. А среднего возраста не теряли надежду. Они знали, что он был женат, но они также знали про Pино и были готовы рискнуть. Красивый молодой человек, путешествующий в одиночку, и говоривший, что занимается покупкой живописных работ старых мастеров. Ну, они были бы рады узнать об этом выдающемся занятии, и, когда он дал им понять, что он работает только с очень богатыми и взыскательными, они были впечатлены. Перед самой швартовкой парохода богатая вдова из Чикаго умоляла его ознакомить её с прекрасным искусством в Лондоне и готова была заплатить любую цену учителю.

За два дня перед отъездом из Шор Эйкрс, Ланни заехал а Ньюкасл попрощаться и узнал, что последний Бэдд-Эрлинг Р7 погружен в тот день на скорое грузовое судно, идущее в Бремен. Толстый генерал так хотел ускорить поставку, что он направил своих людей на завод наблюдать за производством и торопить отгрузку. Они отменили большинство обычных испытаний, заплатили деньги и взяли в свои руки работу по загрузке самолетов. Робби Бэдд не знал, зачем все это, но Ланни об этом узнал утром по прибытии в Лондон. Газеты выпустили плакаты с буквами в четверть метра высотой: «ГИТЛЕР ВЫСТУПИЛ!»

Это было давно запланированное и тщательно подготовленное вступление фюрера в Рейнскую область. В субботу, как обычно, чтобы британские государственные деятели были парализованы! Он двинул свои войска на рассвете и сделал публичное заявление перед собранным рейхстагом в полдень. Как всегда, всякий раз, когда он двигал войска, это делалось во имя мира. На этот раз он повторил: «Мир! Мир!» С совершенно серьезным лицом он заявил: «Мы не имеем никаких территориальных требований в Европе». Он призвал членов немецкого Рейхстага «дать две святые клятвы: Во-первых, мы клянемся не уступать силе при восстановлении чести нашего народа и предпочтём с честью подвергнуться самым суровым лишениям, чем капитулировать. Во-вторых, мы исповедуем, что сейчас более, чем когда-либо, мы должны стремиться к пониманию между народами Европы, особенно с нашими западными соседями».

То, что он делал, было очевидно: он готовился укрепить эту стратегическую границу, чтобы сдержать французов во время нападения на Польшу и Чехословакию. Ланни Бэдд, вместе с любым мыслящим человеком в Европе, знал, что судьба старого континента решалась в эту субботу. Собираются ли Великобритания и Франция остановить его или они сдадутся? По условиям Версальского договора Великобритания, Франция, Бельгия и Италия были обязаны предотвратить эти конкретные действия. «Постоянно или временно поддержка и сосредоточение вооруженных сил» были объявлены «враждебным актом» против всех стран, и они были обязаны противостоять. Гитлер знал, это очень хорошо, поэтому он дал своим командирам приказ отступить сразу, если они встретят сопротивление французов. Хотя в то же время, он провозглашал в рейхстаге: «Клянемся, не уступать любой силе».

XI

Ланни был так взволнован, что забыл свой собственный бизнес, и позвонил Рику, который прибыл в город следующим поездом. Он попытался позвонить Уикторпу на Даунинг-стрит, но ему ответили, что его светлость уехал на выходные, а позже, что он был уже в пути в город. Рик хотел послать телеграммы всем, кого он знал. Он хотел созвать митинг и выступить с речью, организовать шествие и нести транспарант. Но в то же время он был в отчаянии. Он сообщил: «Это все обговорено. Лорд Лондондерри был в Берлине и обедал с Риббентропом и Герингом, а затем и с Гитлером, и они убедили его, что только они могут подавить большевизм. Друг отца имел беседу с Лондондерри всего пару дней назад, и тот утверждал, что ратификация франко-советского пакта французским Сенатом является актом агрессии против Германии и освобождает Гитлера от выполнения Версальского договора и соглашения, подписанного в Локарно».

Единственная надежда была на призыв к трудящимся и другим антифашистским силам. Но беда была в том, что это был призыв к войне, а трудящиеся были пацифистами и косились на всех «поджигателей войны» — особенно на тех, чьи отцы продавали военные самолеты! Ланни выяснил это в Лондоне и в Париже: правые были воинственны, в то время как левые занимались говорильней. Как будто Гитлер обращал внимание на их слова! У Гитлера было тридцать пять тысяч войск в Рейнской области в воскресенье ночью, и девяносто тысяч к середине недели. Он расхаживал по комнате своей канцелярии, потирая руки с ликованием, в то время как французские государственные деятели спорили в муках страха и неуверенности. Они боялись немецких бомбардировщиков над Парижем. Они боялись нескольких миллиардов франков, стоимости мобилизации Армии. И пока они стремились сохранить франк, то каждый день теряли золото!

Поздно вечером в субботу французский Кабинет заявил, что Франция обращается к Совету Лиги. Весь мир узнал, что это означало: Гитлеру всё сошло с рук! В воскресенье утром Ланни и Рик мучительно прочитали ликование прессы Тори в Великобритании. Это была практически фашистская пресса. В ней звучали редакционные гимны, празднующие тот факт, что «Локарно» был мертв, как и «санкции». Британцы не собирались умирать, чтобы помочь союзнику советской России. Несколько месяцев назад они радовались, потому что британцы не собирались умирать, чтобы открыть путь для красных в Италию. В понедельник свиновод, курящий трубку, премьер-министр Британии, заявил в палате: «У нас нет большего желания, чем сохранять спокойствие, не терять головы и попытаться сохранить дружбу Франции и Германии».

Трагические часы для двух проницательных левых! В понедельник Совет Лиги осудил действия Германии. После чего начался долгий обмен протоколами и направление требований Германии, тошнотворные в их бесполезности. Сколько формальностей и затяжных и скучных процедур они могли придумать, как много поводов для задержки и говорильни! А в это время Гитлер направил свои трудовые батальоны в Рейнскую область и приказал днём и ночью возводить укрепления. Можно было видеть белые пылающие огни строительных работ через реку, и через несколько недель они отгородят Германию от французских войск, и вся остальная Европа будет принадлежать нацистам. Французский премьер и министр иностранных дел прибыли в Лондон со своими штабами и получили именно то, что они дали англичанам пять месяцев назад. Вы подвели нас в вопросе озера Тана, и теперь это око за око. Как вам это понравится, messieurs les mangeurs de grenouilles?

XII

Ланни вернулся к своему картинному бизнесу, а затем написал Труди Шульц, назначив ей встречу в Париже. Она была первым человеком, которого он хотел увидеть, и только одного во всей Франции, с которым он мог бы поговорить с полной откровенностью. Он нашел ее всю в слезах из-за того, что случилось. Он не смог её успокоить информацией, связанной с отношением Великобритании. Жесткие, жестокие люди управляли этой империей. Дикари в шелковых шляпах, так Рик назвал их. Они думали о своем классе и своих сословных привилегиях, своём имуществе и своей системе собственности, и мало о чём другом в мире. Их система была под угрозой в каждой стране, и они испугались, и ненавидели то, чего они боялись. Класс стал для них выше страны, и враг у себя дома был ужаснее, чем кто-либо за рубежом.

Успех действий Гитлера нанёс, конечно, удар по Труди и ее друзьям, и, возможно, добавил годы к работе, которую они должны были сделать. Ланни сказал: «Не надо обманывать себя, может быть, никто из нас не доживёт, чтобы увидеть конец того, что строит Ади. Эта победа сделает его в глазах немцев хозяином, умеющим творить чудеса. Мы должны вернуться, принять новый старт и планировать долгую войну».

Ланни выслушал историю своего друга о её деятельности, и рассказал ей о результатах своего визита в Шор Эйкрс. Очень печально, но ничего не поделаешь, и эта книга закрыта. Он не мог жить в мире Ирмы, а она не могла жить в его, и никто не хотел попробовать.

Они выехали за город, прогулялись и увидели признаки весны под ногами и над головой. Жизнь обновляла себя, даже на берегу реки Марна, которая дважды в недавнем прошлом наполнялась красной кровью французских патриотов. Ланни был уверен, что это повторится. Человеческий разум был не способен управлять гигантскими организациями, которые создал человек. Его нравственное чувство не было достаточно мощным, чтобы сдержать оружие разрушения, которое он выдумал. «Мы, социальные организаторы, крошечная группа», — сказал Ланни, — «и нас раздавят танками».

Что Труди собиралась делать? Она не могла жить в полном одиночестве, скрываясь в трущобах и не думать ни о чем, кроме сочинения и распространения анти-нацистской литературы. Так, она, несомненно, попадёт под подозрение своих соседей. Ланни посоветовал, что ей будет гораздо безопаснее, если она вернётся к нормальной жизни, хотя бы в качестве прикрытия. — «Разве рисование вас не интересует больше?»

«Интересовало бы», — сказала она, — «если бы оно служило бы делу».

«Так и занимайтесь делом, не афишируя его», — предложил он. — «Используйте немного хитрости, как делают наши враги. Почему бы вам не получить студию на Монмартре или на Левом берегу и затеряться среди тысячи художников? Назовите себя австрийкой, если вам нравится, и никто не обратит на вас внимания ни во время войны или мира. Время от времени вы может исчезнуть на несколько часов и встретить ваших подпольных друзей. Это будет удобнее для меня, потому что я всегда могу прийти к вам, когда буду в Париже, и нам не нужно будет встречаться на углах улиц».

— Что вы планируете делать, Ланни?

«Мой дом на Мысу будет тихим местом некоторое время», — ответил он. — «Моя мать смирится с тем, с чем она не может поделать, а я буду писать письма и делать столько денег, сколько я смогу для нашей пропаганды. Я буду проводить свободное время в компании Бетховена и Листа и некоторых других старых друзей. У меня есть в библиотеке книги, которые хотел прочитать: Республика Платона и Утопия Мора, Война и мир, и Жан-Кристоф — я мог бы составить целый список. Мы должны огородиться и научиться зимовать, как медведи. Продолжать жить нашей собственной интеллектуальной и духовной жизнью. Впереди нас долгая зима, а может быть целый ледниковый период, кто может знать?»