Гитарист увлеченно играл, сидя в тенечке на табурете. Перебирая струны, он вынуждал инструмент то вздыхать, то плакать. За соседним столиком человек неопределенных лет сидел перед кувшином вина. Сарраг подумал, что этот тип — весьма занятный персонаж. Темные глазки под низким скошенным лбом, пересеченным длинным шрамом. Прямо птичья какая-то голова.

Из всех попавшихся им по дороге постоялых дворов этот — наверняка самый жалкий. Освещенное умирающим огнем помещение представляло собой каморку. Стены покрыты известкой, вместо столов табуреты, деревянные скамьи… Над круглой кормушкой, битком набитой сеном, склонились три упитанных мула. Там и тут висели разные предметы: амфоры с длинным горлышком, бурдюки, и над всем витал запах терпкого вина.

Сарраг, глядя на поданный ему утопающий в коричневатом масле омлет, скорчил рожу.

— Определенно, Реконкиста или нет, харчевни в этой стране всегда одинаковы: место, где желудок неизбежно обречен на несварение, если не приносить с собой собственную еду. Ах! Где те блюда, с любовью приготовленные моими женами…

— Все же есть и плюс, — заметил Эзра. — Нынешнюю ночь мы проведем в постелях.

— И вы называете это постелью? — фыркнул шейх. — Скорее тюфяки. А эти комнаты для постояльцев! Провалившийся пол, под которым курятник, окно, ставни которого стучат и их невозможно закрыть, по ногам тянет, а вместо колыбельной — куриное квохтанье.

— Перестаньте ныть, Сарраг. Нам еще повезло, что свободных комнат оказалось две. Иначе, — раввин обвел рукой зал, — нам пришлось бы лечь здесь, на камнях, подложив под голову ладони вместо подушки. Не думаю, что вам бы это пришлось по вкусу, сеньора, — обратился он к Мануэле.

— Если бы я начала обращать внимание на все неудобства и тяготы этой поездки, то повернула бы назад. — Она указала на лежавший на табурете треугольник. — Мне бы не хотелось… — Мануэла осеклась. На мгновение ее взгляд встретился с глазами человека с птичьей головой. Какая неосторожность! Она отвела взгляд, моля Бога, чтобы никто не заметил ее волнения.

— Вы говорили, сеньора?.. — переспросил Сарраг. Мануэла усилием воли вернулась к беседе:

— Мне бы не хотелось, чтобы у вас создалось впечатление, будто я вмешиваюсь в ваши дела, но нашли ли вы объяснение этому найденному в башне треугольнику? — Она недоуменно нахмурилась.

— Лично я вижу лишь обычный равносторонний треугольник: три стороны, три вершины. Наверное, вам это неизвестно, но в иудейском учении равносторонний треугольник символизирует Вечного. Посмотрите, из чего состоит печать Соломона… — Раввин наклонился и, сдвинув камни, нарисовал на песке:

— Опять! — проворчал шейх. — Еще в Гранаде, когда мы только познакомились, вы уже тогда утверждали; шестерка может представлять собой в графической символике шесть равносторонних треугольников, вписанных в невидимую окружность. А потом, буквально несколько дней спустя, в Ла-Рабиде, когда мы говорили о Да'ва, вы принялись рассказывать об Абулафие и о значении букв тетраграмматона. Вы накарябали, — тут шейх нарочно залопотал, — шесть равносторонних треугольников, вписанных в невидимую окружность.

Варгас схватил треугольник и повертел в руках.

— А меня этот предмет наводит на мысль о тройной смерти Хирама…

Араб откусил кусок черного хлеба. Его взгляд непроизвольно обратился на человека с птичьей головой. Тот вроде бы дремал, сложив руки на груди.

— Все эти умозаключения по-прежнему не говорят нам, почему Баруэль счел нужным заставлять нас пересекать Эстремадуру ради этого треугольника.

Они замолчали, погрузившись каждый в свои мысли.

Мануэла воспользовалась этим, чтобы отыскать взглядом Мендосу. Но тот исчез. Она пообещала себе, что при первой же возможности устроит ему выволочку за неосмотрительность.

Мысленно она прокручивала разговор мужчин: тамплиеры, кровавая башня, печать Соломона, бронзовый треугольник. К чему вся эта абракадабра? Сколько она ни ломала себе голову, никак не могла уловить смысл этого таинственного заговора. Что скрывается за всеми этими перемещениями?

Ее внимание привлекло движение возле стойки. К гитаристу подошла жена трактирщика. Толстая, широкобедрая, с огромными темными бархатными глазами и кожей цвета сепии, обычной у гитан. Голову ее украшал перевитый красной лентой обруч. Платье обтягивало объемистый бюст, расширяясь книзу ворохом юбок до щиколоток длиной. Она заговорщически переглянулась с музыкантом, который выдал резкий короткий аккорд. И тогда женщина начала танец. Сперва это было лишь монотонное раскачивание, медленное топтание, слабое движение бедер. Но вскоре ее тело, приближавшееся к пятидесяти годам, словно утратило возраст. Выпрямившись и подняв над головой руки, она медленно кружилась вокруг своей оси.

Тут, словно дождавшись этого момента, поднялся мужчина с загорелым морщинистым лицом. Он приблизился к танцовщице, чуть выдвинув вперед грудь, чем-то похожий на кентавра. Он пробормотал что-то поощрительное, и женщина ответила колыханием бедер. Все ускорилось. Мужчина хлопнул в ладоши. И начал похлопывать в определенном четком ритме, и с каждым хлопком танцовщица двигалась все быстрей. От нее вдруг пошла чувственная жаркая волна, а ноги стучали и стучали по полу. Грудь вперед, голова откинута назад — она напоминала фигуру на носу рассекающего волны корабля. Она была сам танец. Танцовщица завелась, все время наращивая темп, влекомая страстью, пределы которой знала лишь она.

Мануэла пожирала сцену глазами. Щеки ее раскраснелись, напряжение преобразило черты. Чувственность, страсть, жизнь, смерть, ненависть и любовь: ее лицо отображало все существующие в мире чувства.

Сидевший рядом Рафаэль Варгас наблюдал за ней. Каким-то образом метаморфоза молодой женщины пробудила в нем странное волнение. Она до такой степени оживила прежние воспоминания, эмоции, которые францисканец считал давно умершими, что он лишь огромным усилием воли оторвал от нее взгляд.

А Сарраг тем временем тихим, почти плачущим голосом затянул мелодию, где говорилось об изгнании, смерти какого-то султана и любви. Его пение смешивалось со звуками гитары, движением танцоров, и нельзя было сказать, кто из троих подстегивал другого.

Когда снова воцарилась тишина, то показалось, что жасмин, мирт и амбра сменили кислый запах, отравлявший до этого воздух постоялого двора. Даже не закрывая глаза, можно было увидеть Сад Львов Альгамбры, фонтан, аркады и крошечный садик Линдарахи с розами, лимонником и изумрудной листвой.

— А я и не подозревал в вас талант певца, шейх ибн Сарраг! — воскликнул Эзра. — Что это вы напевали?

— Катрены, приписываемые Мукаддаму ибн Муафе. Поэту, прозванному слепцом из Кабры.

— Великолепно. Я частенько спрашивал себя, не является ли музыка — если бы не придумали языки — средством общения душ. Как вам кажется?

Вопрос был адресован Варгасу.

Тот, с раскрасневшимися щеками, глухо ответил:

— Безусловно.

Эзра взял треугольник и прижал к щеке.

— А вы заметили, что он бронзовый…

— Знаю я, что вы сейчас скажете, — опередил его араб. — Бронза — это сплав серебра, меди и олова.

— Это куда больше, чем просто сплав. Будучи результатом слияния противоположностей, он, возможно, представляет собой вот что: три металла, три человека, между которыми нет ничего общего. Еще один намек Баруэля. И еще мне припоминается стих из Чисел. «И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя, и когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея…»

— Перестаньте, прошу вас, перечислять свойства этого металла, и давайте лучше постараемся понять, к чему он нам.

— По-моему, это пустая трата времени, — отрезал Варгас. — Сперва нам нужно расшифровать продолжение криптограммы, чтобы выяснить, куда ехать дальше. И тогда мы, быть может, найдем сведения о треугольнике. Он совершенно очевидно связан со Скрижа… — Он осекся. Его взгляд встретился с взглядом Мануэлы. Та казалась погруженной в свои мысли. И тогда францисканец быстро предложил: — Пошли отсюда. Куда-нибудь в спокойное место, более подходящее для изучения следующего Чертога. Предлагаю нашу комнату.

— А почему не здесь? — изумился Эзра. Варгас сердито глянул на него:

— Вы совершенно перестали соображать! — Он кивнул на Мануэлу. — Мы ничего о ней не знаем! Признаю, что мы вынуждены еще некоторое время терпеть ее рядом с нами. Но совершенно не вижу причины посвящать ее в нашу работу!

Раввин собрался возразить, но вмешалась Мануэла:

— Не волнуйтесь, падре. Я вовсе не собираюсь разнюхивать ваши секреты. До завтра, сеньоры…

Не удостоив Варгаса взглядом, она направилась к лестнице.

— Странно, — подумал вслух раввин. — Один иудей, один мусульманин и двое христиан. И вот эти двое, которые, по идее, должны встать спина к спине против остальных, цепляют друг друга с поразительной яростью. Удивительно…

Постоялый двор начал погружаться во тьму, и уже зажгли первые свечи.

Араб, прилегший на шерстяном покрывале более чем сомнительного вида, еще раз посмотрел на исчерканный заметками листок.

— Касерес! Впервые Баруэль оказался столь любезен, сразу указывая нам следующий пункт назначения. — Он поднял глаза к небу. — Да хранит тебя Всевышний, Абен!

Положив листок на пол, он еще раз просмотрел восстановленный текст.

ВТОРОЙ МАЛЫЙ ЧЕРТОГ

Да славится И. Е. В. Е. в царствии своем.

Имя есть 6.

К чему говорить то, что Отроку уже известно?

Сыны человеческие ждали часа. Аллах сдержит обещание. За крепостными стенами бежит дорога, ведущая в Джабал-эль-Нур. Там, в каменном чреве, вы увидите тех, кто поклоняется в небесах и на земле: солнце, луна, небесные светила, твердыни гор, деревья, звери. Когда прибудете туда, секите руку вору и воровке. Когда они станут красными, как пурпур, станут как шерсть.

Пусть сопровождает вас удод.

Повернувшись к монаху, он уважительно поклонился.

— Примите благодарность, фра Варгас. Это ваша заслуга.

— Моей заслуги в том нет. Все содержится в этой фразе: К чему говорить то, что Отроку уже известно? А что я «уже» знаю? Помните фразу: я знал лишь одного ангела? Баруэль знал о связи моей семьи и меня самого с тамплиерами и орденом Сантьяго-де-ла-Эспада. Когда мы познакомились, я вам сообщил, в каком городе зародился этот орден. У Баруэля не было ни малейших сомнений, что я сразу уловлю связь.

— Во всяком случае, мы проделали изрядный путь, — заметил раввин.

Он взял листок.

— Мы изучили настолько глубоко, насколько возможно, каждую часть. И знаем, на что они намекают. Ключевое слово, бесспорно, «Джабал-эль-Нур», известная также как гора Света или гора Хира. Согласно нашему другу Саррагу, на этой горе, расположенной в окрестностях Мекки, находится пещера, куда удалялся Пророк, чтобы предаться размышлениям. Отсюда вытекает, что в окрестностях города — или, воспользовавшись словами Баруэля, «за крепостными стенами» — мы найдем возвышенность, холм или гору, как-то связанную с этой Джабал-эль-Нур. У кого-нибудь есть возражения?

Араб с францисканцем покачали головами. Эзра подавил зевок.

— В таком случае я ложусь спать. — Укладываясь на тюфяке, он добавил: — Позволите мне маленькое замечание, фра Варгас?

— Конечно.

— Мне кажется, вы слишком суровы с сеньорой Виверо. На этом раввин повернулся на бок и закрыл глаза.

— Я вам говорила и повторяю — больше всех меня остерегается монах, — сухо оборвала Мануэла мужчину с птичьей головой.

— Представитель Церкви? Христианин остерегается христианки? В это трудно поверить. — Он провел рукой по морщинистому лбу и задумчиво произнес: — Возможно, он в чем-то себя упрекает. — И без перехода спросил: — Вы по-прежнему не знаете, что затевают эти типы?

— Пока что все слишком запутанно, — вынуждена была признаться в своем бессилии Мануэла. — Я слышала какие-то обрывки, но ничего особо интересного.

— Ладно, — вздохнул Мендоса. — Ничего другого не остается, как следовать за вами по пятам. Только не забывайте, донья Мануэла: как только у вас появится хоть малейшая информация…

— Да, Мендоса, знаю… Сообщу. И вот что: прекратите «светиться». Они ведь не слепые, как вам известно.

Фамильяр промолчал. Он терпеть не мог безапелляционный тон, каким разговаривала эта женщина. Будь его воля, он бы ей доходчиво объяснил, что она всего лишь слуга Церкви. И ничего больше. Но сейчас не время и не место. Быть может, позже… Позже…