Узнав о предательстве верного слуги, ибн Сарраг впал в безудержное бешенство, сменившееся полной апатией, и теперь бессильно лежал на подушках, вконец опустошенный.

— Послушайте, — начал Эзра успокаивающим тоном, — это ведь еще не конец света. Ваш Сулейман сбежал. Но подумайте немного. С чем он сбежал? С несколькими страницами рукописи, как вы знаете, неполными. Такими сложными загадками, что во всей Испании существуют лишь два человека, способных извлечь из них что-то путное. Не хочу показаться излишне спесивым, но ведь нам с вами известно, что этими двумя можем быть только мы с вами. Так что успокойтесь. Давайте-ка лучше попробуем продолжить работу, начатую вчера.

Араб оживился, ободренный рассуждениями раввина.

— Чего я не понимаю, так это причину, толкнувшую этого малого украсть страницы. Зачем? Что он себе вообразил?

— Полагаю, он подслушал наш разговор и, наверное, подумал, что сможет сам, один, завладеть сапфировой Скрижалью.

— Для чего? Этот оборванец не теолог и не ученый. За всю свою жизнь он не проявил никаких талантов, кроме как прислуживать.

— Не знаю, шейх ибн Сарраг. Возможно, он подумал, что речь идет о каком-то ценном предмете, из которого можно извлечь выгоду. Но перестаньте вы так переживать! Вор не унес разъяснительное письмо Баруэля. И это главное. Без этого документа, как вы понимаете, никто не сможет понять важность этих Чертогов. Вы же не думаете, что кто-либо сможет расшифровать эти закодированные тексты, да еще и неполные к тому же? Ну, я вас умоляю, возьмите себя в руки и давайте сосредоточимся на более насущных проблемах… Фарсисе.

Ибн Сарраг, казалось, не слышал слов раввина. Рассеянно глядя в пространство, он даже не пошевелился. И все же изрек:

— Фарсис — это семитское написание слова Тартес. Тартес — древнее название Тинто. Я проверил.

У Эзры отвисла челюсть.

— Тинто? Вы имеете в виду реку? Араб кивнул.

— Вы точно уверены?

— Я же вам сказал. Я проверил.

Самуэль издал вопль, который наверняка разнесся по всей Гранаде.

— Потрясающе! Шейх ибн Сарраг, вы великолепны! Он схватил листок бумаги и начал торопливо писать.

Через некоторое время он поднял голову. Его трясло от нетерпения.

— Послушайте меня! Мы на правильном пути! Наш проводник, — лихорадочно продолжил он, — молодой человек. Этот молодой человек живет в месте, где молятся. Это место находится на холме. Этот холм расположен возле города, омываемого водами Тинто. Или, если угодно, Тартесом.

На сей раз ибн Сарраг вроде бы слегка оживился.

— С чего вы решили, что это место, где молятся, находится на холме?

— Вспомните текст Баруэля: и что жил в час, когда пишу я на вершине холма с пологими спусками, на пепле Гадеса. У подножия этого холма спит сын Иавана. Наш проводник живет на вершине холма, у подножия которого течет Тинто. И сон его шепчет, вливаясь в море. Следовательно, мы найдем искомый холм в том месте, где река впадает в море. Совершенно очевидно, нет? — закончил пояснение раввин.

Шейх быстро встал и взял карту Испании.

— Посмотрим…

Раввин присоединился к нему. Время шло. И вдруг они одновременно вскричали:

— Уэльва!

— Действительно. Это устье Тинто. Там не менее пятидесяти подходящих мест. Это практически граница с Португалией. К тому же вам наверняка известно, что там по всему региону полыхает война. Вега практически сметена кастильскими войсками. После падения Альгамы, которая седлала дорогу из Гранады в Малагу, Андалусия — огромный перекресток, где непрерывно сталкиваются и расходятся мавританские армии с войсками испанцев.

— А у нас есть выбор?

— Это долгая дорога, Эзра, — настаивал шейх. — Я не склонен недооценивать вашу выносливость, но такое путешествие может измотать вас быстрее, чем вы думаете. Но если бы я отправился в Уэльву один, я…

— Шутить изволите? И речи быть не может! Мы начали вдвоем, вдвоем и продолжим…

— Будьте откровенны. Вы боитесь, что я вас обмишурю?

Раввин выпрямился, уперев руки в бока.

— Да! Говорю без всяких колебаний. Да!

— Понятно…

Шейх быстро направился к дверям.

— Куда вы?

— Попрощаться с женами и детьми…

Жаркое солнце пекло головы обоим всадникам, а воздух до самых небес был наполнен запахом гари, забивающим ароматы тмина и померанца. Сарраг был прав. Покинув шесть дней назад Гранаду, они все время ехали по выжженной земле, вытоптанным полям, мимо разграбленных и разрушенных амбаров, сожженных стогов и скирд. Уже дважды они оказались свидетелями стычек, чудом избежав внимания войск обеих враждующих сторон. Потому что — и в этом-то и таилась двойная опасность, — если это не мусульманские рейды угоняли скот вместе с пастухами, то тем же самым занимались христиане.

Заброшенные огороды сменились пересеченной местностью, где росли то карликовые дубы, то дикие яблони. Всадники миновали оливковые рощи еще в цвету, с вкраплениями красноватых пятен. В эту годину испытаний земля Андалусии напоминала тело женщины: то расцветшее, полное жизни, то скорчившееся в смерти и все равно обладающее способностью рожать.

Всадники только что въехали в южную часть долины Гвадалквивира. Здесь царила более мирная атмосфера. За исключением обоза с пшеницей и ячменем, возвращавшегося после бог весть какого удачного набега, большая часть встречных относилась к тем, кого обычно можно было увидеть на дорогах Полуострова: бродячие торговцы, повозки с шерстью и вином, купцы, пастухи, перегоняющие стада, гонцы, перевозящие донесения, и редкие монахи ордена Милосердия, собирающие средства для выкупа пленных.

Шахир ибн Сарраг, в льняном бурнусе и алой шерстяной чалме на голове, исходя потом, скакал впереди на гнедом жеребце. За ним, отстав на несколько шагов, ехал Эзра, прямой как жердь, словно безразличный к усталости и палящему солнцу. По одному лишь ему известным причинам он замаскировался: в обычной дорожной одежде, в черной шляпе с прямыми полями, грубых башмаках он мог легко сойти за крестьянина из Месты.

— Ну как, Сарраг, держитесь?

— Заботьтесь о себе, ребе. Я же под защитой Аллаха. — И араб тут же без перехода заявил: — С самого нашего отъезда меня тревожит одна мысль. Мы расшифровали главное в первом Чертоге. Но остаются эти любопытные цитаты насчет ада и демонов.

Самуэль беспечно сощурился:

— Я о них тоже не забыл. Но кто знает? Возможно, в Уэльве мы найдем объяснение.

— Или ад… — Шейх указал прямо перед ними, на обочину дороги: — Постоялый двор. До Севильи еще часа четыре езды. Предлагаю остановиться тут и подождать, пока жара не станет более терпимой.

Они пришпорили коней, переходя в галоп, и через несколько минут остановились перед покосившимся домиком из белой глины, весьма малопривлекательным с виду.

Они поставили лошадей в некое подобие конюшни.

Ибн Сарраг углядел мальчишку-конюха, обихаживавшего мула.

— Мальчик! Займись нашими конями. Паренек поспешил выполнить приказание.

В зале воняло жженым маслом. Ибн Сарраг с Эзрой обменялись обреченными взглядами и уселись за первый попавшийся стол.

— Что желаете? — спросил араб.

— Ну и вопрос! — пробормотал Эзра. — Вы же отлично знаете, что здесь можно получить лишь два блюда: корку черного хлеба и… заоблачный счет.

— Признайте, Эзра, в плане еды — вы настоящий зануда!

Не дожидаясь ответной реплики раввина, Сарраг окликнул хозяина, который немедленно предстал перед ними: брюхо вперед, усы сальные.

— Добрый день…

— Мы хотим поесть, — бросил ибн Сарраг.

— Омлет, гарбансос, яичница с салом и, как всегда по пятницам, треска.

— Значит, артишоки с лапшой.

— Гарбансос. А вам, сеньор?

— Омлет. Но мне бы хотелось проверить качество яиц.

Хозяин изумленно уставился на него:

— Качество яиц? Но они свежайшие! Безукоризненные!

— Не сомневаюсь. И все же мне бы хотелось убедиться. Ибн Сарраг под столом пнул Самуэля в голень.

— Прекратите ломать комедию, — сквозь зубы прошипел он.

Раввин испепелил его убийственным взглядом и продолжил беседу:

— Треска свежая?

— Сеньор, — начал терять терпение хозяин, — я же вам сказал: здесь все отличного качества.

— Ну, тогда треска.

— Если вы хотите пить, то у меня есть бочонок хереса.

— Нет, вина не надо. А вот кувшин воды вполне нас устроит.

Хозяин, поклонившись, направился на кухню.

— Эзра, — рявкнул араб, — когда вы наконец прекратите ваше кривляние?! Будто специально желаете привлечь внимание к тому, что вы иудей!

— Не понимаю, почему мое желание проверить качество яиц так вывело вас из себя!

— Ну, видите: я был прав, назвав вас давеча занудой! Со дня нашего отъезда из Гранады задача накормить вас сродни подвигу! Будто одной поездки по охваченной войной стране недостаточно! Он начал загибать пальцы. — Вам предлагают омлет — вы не желаете. Почему? Из боязни, что в одном из яиц, из которых его приготовят, окажется микроскопическая капелька крови! Вам предлагают мясо, вы снова отказываетесь. Нужно, чтобы животное забил традиционный мясник, этот ваш шо'эт, да еще и с соблюдением всех сложных правил…

— Вы закончили?

— Нет! Да и не какое ни попадя животное! Почему? Да из-за формы копыта и вопроса, жвачная ли это скотина или нет. Свинья не годится, потому что хоть она и парнокопытная, но не жвачное. Лошадь…

— Дорогой мой, насчет свинины должен напомнить вам, что вы от меня недалеко ушли.

— Верно. Но наряду с алкоголем это единственное для меня табу. Тогда как у вас даже посуда может привести к греху. Вам нужна отдельная посуда для мяса, другая для молочных продуктов. Вы…

— Нет, ну надо же… Это просто поразительно! — Эзра нацелил палец на ибн Саррага. — А если я, в свою очередь, напомню вам, что, когда вы мочитесь, вам запрещено держать член правой рукой? Что запрещено облегчаться лицом к Мекке или повернувшись к ней спиной, а лишь лицом на восток или на запад! Если я также напомню вам, что, чтобы подтереть задницу в пустыне, вам должно использовать лишь нечетное количество камней? — Эзра перевел дух и твердо закончил: — Шейх ибн Сарраг, либо вы прекратите ваши глупые нападки, либо я брошу вас тут и продолжу путь в одиночестве!

Араб возвел очи горе.

— За что, о Аллах? За что ты связал мою судьбу с судьбой этого типа?

Они забились каждый в свой угол, ограничившись наблюдением за окружающим.

Сидевшие здесь персонажи некоторым образом отражали Испанию нынешнего 1487 года. Глаза ибн Саррага остановились на идальго в тесном колете с воротником из белого гофрированного накрахмаленного полотна, отчего казалось, будто его голова лежит на кружевном подносе. Плащ выглядел несколько поношенным, а перья и ленты, украшавшие шляпу, были потрепанными. Араб спросил себя, является ли этот человек идальго по крови? Чистокровный и благородный по определению или стал идальго через женитьбу на богатой женщине и получил статус лишь благодаря тому, что породил… семерых сыновей. Но кем бы он ни был, его судьба была незавидной: идальго в отличие от грандов не владеют обширными землями и многочисленными вассалами. Высокие посты и назначения не про него. И, что еще более печально, он не участвует в дворцовых интригах. Единственное его достояние — это слава, унаследованная от предков, некогда сражавшихся за веру. К сожалению, на земле Испании остается все меньше и меньше мавров, и слава становится редкостью.

За соседним столом вырисовывался, как на художественном полотне, силуэт кабальеро с мечом в ножнах. Потертые шоссы, рубашка с накрахмаленным воротом. Было в его позе что-то унылое.

Чуть дальше расположилась пара гитан. Бродяги, вечно создающие проблемы лжецы и жулики.

Сидевшие в глубине зала члены Святой Германдады являли собой воплощение суровости. Эта армия ополченцев, в прошлом несколько раз распадавшаяся и возрождавшаяся, в правление Изабеллы и Фердинанда наконец обрела свою цель. Ее миссией было установление закона и порядка в провинциях. Виновных они карали сразу, на месте, мгновенно и показательно. Человека, укравшего более чем на пять тысяч мараведи, приговаривали к отсечению ступни. Преступников другого толка казнили на месте, привязав к первому попавшемуся дереву и расстреляв стрелами. Некоторые считали это меньшим злом, потому что до появления «Святого братства» в стране царило беззаконие, никто не мог чувствовать себя в безопасности. Воры спокойно крали все, что им заблагорассудится, бандиты сжигали дома, урожай, убивали людей, и казалось, что правосудие совершенно не способно найти или покарать преступников. И тогда…

Шейх наклонился, чтобы получше рассмотреть последнего из присутствующих в зале: монаха. Может, это обман зрения? Ему показалось, что на выбритой тонзуре монаха он увидел отражение той Испании, о которой Изабелла с Фердинандом мечтали с тех самых пор, как воцарились на Полуострове. Испании единой, святой, католической и папистской. Испании, мечтающей о будущей свободе, о том, чтобы больше никогда никто не вспоминал слово «мосараб», обозначавшее живущего на мусульманской территории христианина, потому что Гранада вскоре падет, и не останется на Полуострове мусульманских земель; и больше никогда не прозвучало слово «мудехар», обозначающее мусульманина, проживающего на христианских землях, потому что Гранада вскоре падет, и не останется мусульман. Времена Альфонсо VII, провозгласившего себя «императором трех религий», миновали окончательно и бесповоротно. Завтра оливковое дерево будет походить на пальму, гибискус — на лимонное дерево, смешаются все запахи и ароматы, и отныне и впредь останется лишь один.

Глаза ибн Саррага обратились к Эзре. Тот сидел с мрачным видом. Судя по всему, мысли раввина шли тем же путем.

Шейх продолжил вслух свои размышления:

— Вы знаете легенду о вратах Юсуфа в Гранаде?

— Что-то такое слышал, но, честно говоря, уже не помню.

— Это одни из ворот, ведущих к Альгамбре. Их воздвигли более века назад по приказу правившего тогда султана Юсуфа Абу эль Хаггага. Два символа указывают верующим на эти врата.

— Говоря «верующим», полагаю, вы имеете в виду мусульман? — уточнил Эзра.

— Разумеется. — Шейх невозмутимо продолжил: — На внешнем своде врат вырезана ладонь с вытянутыми, но не растопыренными пальцами. На внутреннем — ключ. Вам, конечно, известно, что рука там вырезана, как и повсюду у арабов, чтобы отвратить зло. А ключ символизирует первую суру, Аль Фатиха, Открывающую. Эти толкования были слишком простыми или, наоборот, сложными для жителей Гранады, давшим им другое объяснение: «Когда рука возьмет ключ, Гранада падет». Не знаю, как вы относитесь к суевериям, но после последнего землетрясения рука сдвинулась к ключу… Ее от него отделяет расстояние не больше пальца.

Раввин нахмурился:

— Представьте себе, что я суеверен…

— Как бы то ни было, битва неравная. С одной стороны — жесткая организация и железная политическая воля, представленные Изабеллой и Фердинандом, а с другой — крошечный эмират, овеянный очарованием прошлого, порою склонный к героизму, но все больше и больше оторванный от внешнего мира. Год, два, пять лет… Не знаю, когда наступит конец, но однажды мы скажем, что Аль-Андалус некогда была…

— Лично меня интересует судьба живущих на Полуострове арабов. Арабов — и нас, евреев.

Ибн Сарраг грустно улыбнулся:

— Наверное, уедут… если только не станут добрыми христианами.

Появление хозяина положило конец беседе.

— Вот, сеньоры… Гарбансос и рыба. И кувшин свежей воды.

Раввин с шейхом кивком поблагодарили, но оба понимали, что потеряли всякий аппетит.

Им казалось, что у них хватит сил добраться до Севильи засветло, но возраст, недостаток опыта и жгучее солнце, в конечном счете, взяли свое. Наступив на горло собственной гордости, ибн Сарраг первым признал поражение.

Они разожгли костер под усыпанным звездами небом и рухнули в траву, совершенно измотанные и разбитые.

— Мне очень жаль, ребе… Но даже если бы до сапфировой Скрижали оставалось лишь одно лье, я все равно не способен сделать ни шагу.

— Не переживайте, Сарраг. Если бы до Скрижали оставался лишь шаг, я не способен и руки протянуть. Что вы хотите, нужно уметь смиряться и осознавать, что мы уже не юнцы. — Заложив руки за голову, Эзра продолжил, словно говоря сам с собой. — На самом деле… Это тело, которым мы обладаем… какая обуза! Хотелось бы надеяться, что в день, когда мы все воскреснем, мы окажемся избавленными от внутренностей, этих дурацких кишок и вереницы болячек, с ними связанных. В день воскрешения… — повторил Эзра. — Иншалла, как говорят у вас.

Сарраг привстал, несколько удивленный равнодушным тоном раввина.

— Наверное, я ошибаюсь, но мне показалось, что вы не очень-то в это верите.

— Верю, мой друг, верю всей душой. То, что вы услышали в моем тоне, это вовсе не сомнение, а тоска. Я молю Адонаи, чтобы этот день наступил. Поскорее. Завтра.

Грудь ибн Саррага вздрогнула от смеха.

— По-моему, вы очень торопитесь.

— Вы правы. Так и есть. — Приподнявшись на локте, раввин заговорил с неожиданным жаром: — Люди — безумцы. Они больны. В тот самый миг, как они выходят из детства, ими овладевает безумие. Они начинают жестикулировать, сотрясать воздух, гоняться за облаками, в безумии своем надеясь их поймать. Они становятся похожими на курильщиков опия. — Он снова упал на спину, повторив: — Люди — безумцы.

— А мы, ребе Эзра, вам не кажется, что мы с вами тоже такие же безумцы? Глядите: что мы тут с вами делаем посреди ночи в каком-то затерянном уголке Андалусии? Разве это не безумие чистой воды? Ринуться в неизвестность, поверив нескольким страничкам, завещанным другом. Потому что этот самый друг нас убедил, что обнаружил говорящую табличку! Апофеоз иррациональности! Какой-то камень, обладающий божественным посланием, о котором нам ничего не известно. И к тому же мы не знаем, не был ли наш дорогой друг жертвой галлюцинации. Это, по-вашему, разумно, ребе?

— Шейх ибн Сарраг, вы говорили об иррациональном. Со времен Птолемея, и задолго до него, ученые пытаются объяснить устройство мира. Они жизни потратили на это и умерли, так и не найдя ответа. О, конечно, на протяжении всей истории рождалось множество теорий, но никакой уверенности. Одни предположения. Следовательно, если руководствоваться вашими доводами, то я должен прийти к следующему выводу: поскольку объяснения нет, то все на свете бессмысленно, иллюзорно. Тогда мир, природа, жизнь, небо, времена года, способность любить — все это не имеет смысла, потому что необъяснимо. И, тем не менее, мы с вами вполне живые. Земля существует, и мы существуем. И где же иррациональное? Где начинается, где заканчивается? И в чем наш поиск более бессмыслен, чем элементарный факт существования? Если вы соглашаетесь жить, то одновременно соглашаетесь и сыграть партию в шахматы, где пешки — миражи, эмоции, скрытые движения. В реальности, если не в нашем воображении.

— Или воображении другого. Того, кто выше нас…

— Высшей сущности. В воображении…

— Аллаха?

— Яхве.

Порыв ветра взметнул листву.

— Тогда вернемся к рациональному, — произнес ибн Сарраг, словно желая нарушить мечтательную атмосферу, в которую погрузилась их беседа. — Приехав в Уэльву, как мы найдем то место моления?

— Сперва найдем холм.

— Легко сказать. А если вокруг города несколько холмов?

— Если и так, то я сильно сомневаюсь, что на вершине каждого построено культовое сооружение. На этом… — Эзра повернулся на бок, спиной к шейху, — спокойной ночи, Сарраг. Завтра будет новый день.

Араб не ответил. Некоторое время он смотрел на звезды над головой, а потом закрыл глаза.

— Встать!

Сарраг не успел отбросить шерстяное одеяло, под которым спал, как получил в живот удар ногой и вскрикнул от боли.

С лежавшим рядом раввином — чей преклонный возраст, должно быть, все же вызывал некоторое уважение — обошлись более милосердно. Его тоже заставили встать, но без грубости.

Вокруг шейха с раввином стояли двадцать вооруженных мужчин. Ни Эзра, ни шейх не слышали, как они подошли. Судя по одежде, не было никаких сомнений, что это арабы.

— Что вы тут делаете? — рявкнул один из них, с манерами вожака.

Шейх взял себя в руки и гордо вскинул голову:

— Не знаю, кто ты такой, но у тебя совершенно явно отсутствует понятие чести! Разве так должен вести себя араб со своим братом?

В ответ тот хлестко ударил шейха по лицу.

— Сын собаки! Как ты посмел? — Выхватив из ножен кинжал, он поднес его к шее ибн Саррага. — Узри свою смерть!

— Перестаньте! — вмешался Эзра. — Вы не имеете права!

— Ты едва на ногах стоишь, старик. Так что дыши ровнее тот срок, что тебе осталось жить.

— У вас нет никакой причины так поступать. Мы ни в чем не виноваты.

Клинок коснулся щеки раввина. Тот и глазом не моргнул.

— Пустая болтовня. Лучше объясните-ка мне, что вы тут делаете и куда направляетесь.

Эзра решил ответить:

— Мы едем в Уэльву.

— В Уэльву. Зачем?

— Из любви к путешествиям, — с иронией пояснил ибн Сарраг.

— Из любви к путешествиям… — повторил вояка. — Ну конечно. И откуда вы?

— Из Гранады.

— Значит, вы уже какое-то время едете по этой местности.

— Верно.

— Без особой цели?

— Мы же вам только что сказали, — нетерпеливо проговорил Эзра, — что едем в Уэльву.

— Да, но не сказали зачем. Вы торговцы?

— Нет, — ответил ибн Сарраг. — Мы просто путешественники.

Вояка ткнул пальцем в черную шляпу и башмаки Эзры.

— Ты одет, как крестьянин из Месты.

— Да, — чуть поколебавшись, ответил раввин, — я оттуда и есть.

— Без тележки, без съестных припасов… Взять их! — властно гаркнул военный.

В мгновение ока раввину с шейхом скрутили руки за спиной.

Сарраг попытался протестовать:

— Но это же бессмыслица! Скажите нам хотя бы, в чем нас обвиняют!

— Не изображай со мной невинность, брат. Ты сам все отлично знаешь. Вчера вечером в одном лье от Альгендина был перехвачен кастильцами конвой с продовольствием и оружием, направлявшийся к осажденной крепости в Монтехикаре. Штука в том, что христиане никак не могли знать о наличии конвоя в той местности. Их кто-то предупредил. И даже провел до места. Нынче утром мы получили подтверждение: это дело рук предателей.

На лице шейха отразилось изумление.

— И эти предатели…

— Двое арабов: один примерно лет шестидесяти, среднего роста, с могучей шеей, густой седой бородой и кустистыми бровями. Второй старше, с костистым лицом, очень высокий и очень худой.

— А если я вам скажу, что мой товарищ еврей? В глазах вояки сверкнул огонь.

— Иегуди?

Сарраг подтвердил.

— Что ж, меня это не удивляет. Предательство у них в крови. В любом случае, еврей он или нет, мы отвезем вас в Гранаду.

Эзра с отчаянием глянул на ибн Саррага. Кошмар какой-то!

— Ничего не понимаю! — вскричал шейх. — Почему в Гранаду?

— Чтобы передать в руки начальства, а потом… — он изобразил петлю, — повесить, брат. Вас повесят. И возблагодарите Аллаха, потому что, не будь приказа, я бы порешил вас прямо на месте.

Сарраг открыл было рот, чтобы высказать все, что он думает, но не успел. На его затылок обрушился могучий удар, и он рухнул, потеряв сознание.

Бургос

Падре Альварес задавался вопросом, не стал ли он жертвой мистификации. Странички, которые этот молодой человек, араб из Гранады, передал ему, удивительно походили на бумагу, найденную в доме того маррана, чье имя Альварес позабыл. Как же его звали? Барель, Баруаль… Тот же напыщенный стиль, те же оборванные фразы, библейские сюжеты, скомпонованные кое-как. Разница лишь в том, что сейчас это не одна страничка, а десяток. Альварес нервно провел рукой по тонзуре и спросил:

— Напомни, как тебя зовут?

— Сулейман Абу Талеб.

— Ты утверждаешь, что нашел эти бумаги в рабочем кабинете твоего хозяина.

— Совершенно верно.

— Полагаю, ты их прочитал. Молодой человек подтвердил.

— Хорошо. Значит, ты, как и я, смог убедиться, что в них нет ничего компрометирующего. Это всего лишь какая-то абракадабра и, будучи таковой, не имеет никакого смысла. Объясни мне, почему эти бумаги могут представлять хоть какой-то интерес для суда Инквизиции?

— Я же вам сказал: они связаны с безопасностью страны и ваших братьев-католиков. Если бы вы, как я, присутствовали при разговоре моего хозяина с его гостем-евреем, то пришли бы к такому же выводу: речь идет о заговоре.

Фра Альварес поудобней устроился в кресле.

— Повтори, пожалуйста, как можно подробней то, что ты слышал.

— Шейх сказал: «Если это так, то, я полагаю, вы отдаете себе отчет, что мы имеем дело с самым невероятным, самым чудесным приобретением за всю историю человечества. Бесценным сокровищем. Доказательством бытия Бога!»

Монах подскочил, словно в помещении ударила молния.

— Что?!

Юноша хотел повторить все с самого начала, но монах приказал:

— Только последнюю фразу.

— Доказательством бытия Бога.

— Именно так и было сказано? Ты уверен?

— Аллах свидетель. Клянусь!

Альварес снова погладил тонзуру. Совершенно определенно, эта история принимала самый неожиданный оборот. Глубоко вздохнув, он велел арабу продолжать.

— Раввин тут же ответил: «Вы забыли добавить одну существенную деталь: это рано или поздно приведет к крушению всей политической и религиозной системы, которая правит Испанией с установления Инквизиции». Шейх ответил: «Я не очень понимаю связь». И еврей сказал: «Поймете однажды — если этот день настанет, — когда увидите содержание послания».

— Послания? Какого послания? Араб беспомощно развел руками:

— Не знаю. Он всего лишь сказал «послание».

— А потом?

— Увы, оставшуюся часть разговора я не слышал. Меня позвала супруга хозяина, и мне пришлось помогать ей по дому. Однако пару раз я проходил мимо кабинета и прислушивался. И услышал обрывки фраз, где речь шла о каком-то плане, и все время мелькало одно имя: Абен Баруэль.

Абен Баруэль, подумал Альварес. Именно так звали того маррана. Значит, араб говорит правду. Если речь действительно идет о каком-то заговоре, нужно срочно поставить об этом в известность кого следует. И все же богатый опыт подсказывал, что надлежит опасаться всего и вся. Даже доносчиков. На тот случай, если этот араб приехал сюда, чтобы запутать следы, если он всего лишь пешка в чьих-то руках, необходимо умело сыграть в предложенную игру. Альварес решил исходить из этого.

— Сулейман, — медовым голосом начал он, — знай, что мы благодарны тебе за твой поступок. Я совершенно уверен, что он продиктован чувством долга. Но… — он указал на лежавшие документы, — я совершенно не вижу, каким образом это дело касается суда Инквизиции.

Юноша буквально подпрыгнул:

— Как?!

— Успокойся. Совершенно очевидно, что ты не знаешь правил, которым мы подчиняемся. Я объясню. Первоочередная задача суда Инквизиции — выслеживать принявших крещение евреев, продолжающих хранить верность вере предков. Подчеркиваю: принявших крещение евреев. Потому что в душах людей иногда бывает путаница. Мы не преследуем евреев как таковых, а лишь тех из них, кто согласился вступить в лоно Церкви и кто, приняв крещение, тайком предает данные ими обеты. Другой аспект нашей деятельности — карать тех, кто совершает деяния или ведет разговоры против веры или Святой Инквизиции. Также у нас есть право изымать и запрещать распространение некоторых произведений, способных смущать души или поселить сомнения в умах. Наконец, мы должны вести борьбу с содомитами и колдунами. Учитывая все вышесказанное, объясни мне теперь, в чем из всего этого можно обвинить твоего хозяина?

Слуга с отчаянным видом провозгласил:

— «Крушение всей политической и религиозной системы, правящей Испанией со дня учреждения Инквизиции!» Вот что он сказал! Что вам еще нужно?!

— Этого недостаточно. Что бы ни говорили наши противники, суд Инквизиции не карает слепо. Он действует на основе права. Иначе с чего бы, по-твоему, мы предоставляли осужденным столько гарантий? Например, требовать подтверждения показаний свидетелей независимыми от следствия людьми. Разве позволяли бы мы им прибегать к услугам адвокатов, если бы не руководствовались справедливостью?

Фра Альварес не счел нужным упомянуть, что этими независимыми людьми были клирики, набожные и отважные служители Церкви, которым было бы трудновато противостоять своим братьям, и что адвоката назначала сама Церковь.

Он ровным тоном продолжил:

— Прежде чем ты уйдешь отсюда, мне бы хотелось узнать, почему ты так хочешь заполучить шкуру этого ибн Саррага. Ведь, в конце концов, ты же мусульманин и араб, как и он. Ну, так почему?

— У меня есть на то причины! — гордо ответил слуга.

— Деньги?

— Никогда!

— Что же тогда?

— Я вам уже сказал: у меня есть причины. Зачем вам их знать?

Священник не стал настаивать.

— Ладно. Пока что остановимся на этом.

Молодой человек собрался было резко возразить, но Альварес решительным жестом остановил его:

— Аудиенция закончена. Сулейман сердито поднялся.

— Вы об этом пожалеете. Вот увидите! Пожалеете, что столь легкомысленно отнеслись к этому делу!

Он так грохнул дверью, что стены затряслись.

Едва оставшись один, монах вскочил с кресла и метнулся к скрытой двери. Ему предстояло сделать две вещи: во-первых, приказать не спускать с араба глаз, а во-вторых, как можно быстрее поставить обо всем в известность фра Торквемаду.